Полюбить Джоконду Анастасия Соловьева
        Несколько лет назад Лиза считала себя счастливицей, но один неверный шаг стоил ей слишком дорого. Жизнь разрушена: ей тридцать, она безработная и чужая в своей семье. А самое страшное - ее по-прежнему шантажируют старыми грехами. Лизе кажется, у нее нет будущего. Но однажды, выполняя очередной приказ, она встречает мужчину своей мечты. Их тянет друг к другу, хотя играют они по разным правилам и в очень опасную игру…
        Анастасия Соловьева
        Полюбить Джоконду
        Глава 1
        В последние годы я привыкла просыпаться поздно.
        Правда, иногда меня мучила совесть. Бедная моя девочка! Никто не провожает в школу, не кормит завтраком… И я вскакивала, ставила чайник, делала бутерброды… Но хватало меня от силы на неделю.
        Постепенно героические усилия сходили на нет, и я снова спала до одиннадцати. Как сегодня… Встала с тяжелой головой, побродила по квартире: в комнатах пыль, беспорядок, в прихожей - давно немытый пол, на кухне - мятые полотенца, грязная посуда.
        Мерзость запустения! А если вспомнить, с каким настроением я въезжала в эту квартиру десять лет назад, слезы сами собой наворачивались на глаза.
        Мне в то время только исполнилось двадцать четыре года, но я была уже дипломированным доктором, успела поработать в районной поликлинике врачом-гинекологом и даже опубликовала две статьи в журнале «Внутренние болезни» - это требовалось для зачисления в аспирантуру. Я бы и дальше продолжала трудиться на медицинском поприще, если бы не… азербайджанка Румия. В один прекрасный день она переступила порог моего кабинета. Причина - бесплодие. Судьба явилась в облике обыкновенной пациентки.
        После осмотра я выписала лекарства, предупредила:
        - Очень дорогие…
        - Не проблема! - махнула рукой Румия. - Муж - деловой человек. Заплатит, сколько надо, были бы результаты.
        Через месяц она пришла опять:
        - Не помогло!
        Я задумалась… Я догадывалась, как помочь ее горю, но меня останавливал риск. Комбинация нескольких сильнодействующих препаратов могла поправить дело. Правда, неприятный побочный эффект… Но с другой стороны, сразу видно, что Румия эта здоровая, об асфальт не расшибешь.
        И я достала рецепты.
        - Зря ты, Лиз, связываешься, - тихо вздохнула пожилая акушерка Тамара Александровна, заглянув в мою писанину.
        Но я уже представляла, как опишу случай Румии в диссертации, как упомяну о нем на защите, как все будут восхищаться: такая молодая, красивая женщина, к тому же серьезный исследователь и практикующий врач…
        Румия не появлялась полгода. И вот в другой прекрасный день дверь кабинета распахнулась - на пороге стояла хорошо уже беременная Румия, а за ней маячила фигура ее мужа - делового человека.
        Без лишних слов азербайджанцы вручили нам с Тамарой по букету и по конвертику, что в те времена было далеко не лишним, и на прощание, приятно улыбаясь, попросили у меня телефон.
        - На всякий случай! - объяснил деловой человек.
        - Звоните в поликлинику! - отрезала опытная Тамара.
        - Ну, если им надо… - заколебалась я.
        Вдруг подвернется какая-то возможность подработать! С деньгами тогда у всех было неважно, а в нашей семье - особенно. Я - доктор муниципальной поликлиники, молодой специалист, получала сущие гроши, мужа несколько месяцев назад сократили. А ведь у нас подрастала дочка, трехгодовалая Леночка.
        Самет, муж Румии, позвонил на следующий день.
        - Елизавета Дмитриевна, нам бы с вами побеседовать…
        - Я слушаю.
        - Разговор не телефонный. Ждем вас завтра в семь вечера у нас.
        Я повесила трубку озадаченная. Понятно, Самет захочет, чтоб я дома наблюдала Румию. Только как он собирается это оплачивать?.. Сама я смутно представляла расценки, но, конечно, очень не хотелось продешевить. Да и тон деловой человек взял какой-то хамоватый.
        Посоветоваться с мужем?
        - Попробуй. - Он без энтузиазма развел руками.
        - Сходишь со мной? Они живут недалеко от поликлиники, рядом с «Павелецкой».
        - Ну, давай схожу, что ли.
        То ли мужа раздражали мои профессиональные успехи, и безразличие служило маской, то ли и в самом деле было плевать… Так или иначе, но в назначенный час мы входили в квартиру азербайджанцев.
        Дверь открыл Самет. Румия, тяжело ступая, носила блюда с закусками из кухни в комнату. Мысленно я отметила, что ни в оформлении стола, ни в интерьере нет ни намека на восточную экзотику, ничего такого не бросалось в глаза. Сама Румия подтвердила мои мысли. Если придерживаться азербайджанских законов, муж давно бы должен был развестись с ней. Женщина, которая не может родить сына, достойна быть выгнанной вон. К счастью, Самет рассуждал совсем по-другому, и в конце концов его терпение оказалось вознаграждено. «Конечно, благодаря вам, Елизавета Дмитриевна».
        Пришла пора приступить к разговору о главном.
        - Хотели, Елизавета Дмитриевна, дело вам одно предложить.
        - Пожалуйста, предлагайте.
        - Серьезное дело. Стать главным врачом.
        - Вот уж не знаю! - искренне ответила я. - Административная работа…
        - Ну, насчет административной сильно сказано. Это - моя головная боль. А вы - больше по медицинской части… Да и о науке своей не забывайте. Сами подумайте, какая богатая практика, какой материал! Вам только на руку, вы ведь сейчас в аспирантуре?
        - Да нет, я только готовлюсь.
        - Готовьтесь, готовьтесь… Поможем, если что.
        - А ты что скажешь, Леш? - спросила я мужа.
        - Подумать надо, - отозвался тот после некоторой паузы.
        Мне стало ясно, что это уловка. Муж знал, что я соглашусь, и старательно набивал цену.
        И действительно, отказаться было бы грешно. Жизнь стремительно менялась. Слова
«фирма», «бизнес», «совместное предприятие» звучали в ушах самой современной музыкой. Все старались двигаться в ее ритмах!
        А в клинике нашлась работа и для Лешки. Сначала ему предложили должность завхоза, но, способный инженер, он творил настоящие чудеса в обращении с медицинской техникой, и скоро его основной обязанностью стали закупка и мелкий ремонт оборудования.
        Я звала в клинику и Томочку, но та скептически покачала головой:
        - Что ты, Лиза? Мне до пенсии осталось совсем немного. Коммерция - для вас, а не для стариков.
        Тамара оказалась права. Народ в нашем коллективе был молодой и резвый, и в свои двадцать четыре года я не казалась младше остальных. Такая как все. Но уже главный врач.
        Осенью я сдала экзамены в аспирантуру. На заседании кафедры утвердили мою тему - я два года собирала для нее материал. И тут появились первые трудности. Точнее, неясности. Дело в том, что клиника заявляла о себе как многопрофильная гинекологическая, но в действительности это было не так. Например, с эндокринологией, имеющей непосредственное отношение к моей будущей диссертации, я пролетала. Такие пациентки к нам не обращались, а шли к уже хорошо себя зарекомендовавшим конкурентам. Я нервничала, ломала голову, пока однажды меня не успокоил муж:
        - Брось ерундой страдать!
        - Ты это о чем?
        - О чем, о чем… О науке твоей! Кому это надо?
        - Мне в первую очередь. Я диссертацию пишу!
        - Успеешь с диссертацией. Лучше о другом подумай!
        - О чем же?
        - О деньгах!
        В клинике мы оба зарабатывали очень прилично.
        - Ты-то что предлагаешь?
        - Мобилизоваться и накопить на квартиру.
        Лешка был прав. После смерти моей бабушки нам досталась крошечная однокомнатная квартирка на первом этаже в районе Птичьего рынка. Даже с маленькой дочкой нам в ней было тесно. А когда Лена подрастет?
        - Что, по-твоему, значит мобилизоваться?
        - Ты целыми днями просто так сидишь в кабинете.
        - Не просто…
        - А могла бы работать как все, получать две ставки! Халупу нашу продадим, и можно уже на что-то рассчитывать.
        Все так и вышло. Ценой неимоверных усилий мы скопили энную сумму, и тут нам страшно повезло. На первое же наше объявление об обмене с доплатой откликнулось одичавшее от пьянства семейство. Им было уже все равно, где жить. Поэтому свою просторную трехкомнатную квартиру они с радостью обменяли на нашу клетушку. Плюс половина энной суммы. Вторая половина ушла на мебель и ремонт.
        Теперь я могла вплотную заняться эндокринологией, полностью погрузиться в науку. Но, как выяснилось в дальнейшем, это были напрасные телодвижения.
        А началось все с мелкой неприятности…
        В тот день, последний перед отпуском, ко мне в кабинет ворвался разгневанный пожилой мужчина. За ним семенила худенькая девушка с опущенной головой. Их только что выпроводили, почти что вытолкали из смотрового. Срок беременности не допускал возможности аборта. Девушка беззвучно глотала слезы, а мужик кипятился и орал:
        - Безобразие! Вы же частная фирма! Даже за деньги не хотите помочь!
        - Речь идет о здоровье вашей… О здоровье женщины. Даже о ее жизни. Аборты на больших сроках законом запрещены!
        - Ну, вы еще пожалеете! - Мужик ударил кулаком по моему столу - на безымянном пальце блеснуло обручальное кольцо. - А ты, - он обернулся к девушке, - шалава! Каким местом думала?!
        Я позвонила. Охранник вывел из кабинета разбушевавшегося мужика.
        После их ухода я некоторое время бессмысленно листала свои записи. Сегодня мне повезло: приходили две профильные пациентки. У одной, похоже, вообще интереснейший случай. Но тут нужно комплексное обследование, дорогие анализы… К тому же наша лаборатория далеко не всегда так точна и аккуратна, как это требуется.
        Хотелось подумать, но думать не было сил. Перед глазами стоял проклятый мужик. И девушка тоже стояла. Зачем только она притащила его сюда? Зачем вообще с ним связалась?! Она ему не то что в дочери, во внучки годится!..
        Нет решительно никакого настроя на работу. Чтобы отвлечься, я стала соображать, что подарить свекрови, у нее послезавтра день рождения. Не то чтобы я безумно любила свекровь, но насчет праздников она настоящая мастерица. А уж на свой день рождения!
        Мне представилась яркая картина. Накрытые на террасе старого дачного дома столы ломятся от изысканных яств. Тут и там красуются вазы с цветами и фруктами, приглушенно звучит Шопен. Помимо многочисленной родни свекрови: благоверный, мы с Лешкой и Леночкой, дочка Наталья с мужем Вадиком, сестра Лариса и племянник Константин - нагрянут чопорные свекровины приятельницы и бывшие сослуживцы. А у нас с Лешкой даже подарка нет. Позор на все семейство!
        На следующий день я решила пробежаться по магазинам и заглянуть в парикмахерскую. Такое вот невинное времяпрепровождение.
        По дороге я немного еще порассуждала о превратностях женской судьбы, потом внимание целиком переключилось на презент: рассматривала кофейные сервизы, латунные вазы, статуэтки, тяжелые серебряные украшения, но выбрала теплую накидку из шотландки в коричневато-бежевых тонах. Она очень подходила свекрови, к ее привычке до поздней осени обитать на даче, ухаживать за цветами и диковинными растениями, которых в ее саду было великое множество, темными осенними вечерами пить на террасе душистый чай, при этом неизменно оставаться ухоженной и элегантной. То, что Пушкин назвал комильфо.
        Праздник, по обыкновению, удался. Перед десертом мы с Наташей, Лешкиной сестрой, сидели в беседке, увитой плющом, и со смехом обсуждали семейные новости. Костя, их с Лешкой кузен, в очередной раз предпринял попытку жениться, но мать недолго думая спустила девушку с лестницы.
        - Вот идиотка-то! - весело возмущалась Наташа. - Все ей вечно не так! Радовалась бы, что ее придурочный Костик хоть такую нашел!
        У ворот свекровиной дачи остановилась машина. Белая «девятка» с подмосковным номером.
        - Кто бы это мог быть? - удивилась Наташа. - Приехали к шапочному разбору!
        - Да, припозднились, - лениво согласилась я. Но когда я разглядела, кто вылез из машины, вся моя лень и умиротворенность мгновенно растаяли без следа.
        - Знаешь, кто это? - шепнула я Наташе.
        - Кто?
        Я в двух словах пересказала ей сцену в клинике.
        - Ох, негодяй! - От негодования Наталья сузила глаза. - Я бы таких расстреливала! Показательно! На площади! Под барабанный бой!..
        Она не договорила - хозяин белой «девятки» бесцеремонно ввалился в калитку и уже быстрыми шагами приближался к нашему убежищу.
        - Здравствуйте, Елизавета Дмитриевна! - неожиданно вкрадчиво сказал он.
        - Здравствуйте! - Почему-то его тон меня перепугал.
        - У меня к вам важное-важное дело! Отойдем?
        - У меня нет секретов от моей родственницы!
        - Как вам, Елизавета Дмитриевна, угодно. Хотя, боюсь, вы об этом очень пожалеете.
        - Говорите.
        - Я буду краток. Известно ли вам, уважаемая Елизавета Дмитриевна, что вчера в девятнадцать часов тридцать минут по московскому времени в клинике, которую вы имеете честь возглавлять, вследствие криминального аборта скончалась гражданка Пахомова Виктория Юрьевна, уроженка города Домодедова, двадцати шести лет?
        - Не может быть! В нашей клинике не делают криминальных абортов!
        - Криминальным в нем было одно: срок беременности составлял девятнадцать недель, тогда как легальные аборты производят лишь до двенадцати.
        - Кто делал?
        - Доктор Тарусова Ирина Константиновна.
        Ирка! Но как же она согласилась? Как могла?
        - Сколько вы заплатили ей за убийство? Предупреждали же вас!
        - Каюсь, грешен. Но ответственность-то на вас, дорогая… На вас, Елизавета Дмитриевна! По делу уже ведется следствие, на днях документы передадут в прокуратуру, так что ждите гостей. - Он помахал у меня перед носом какими-то бумагами.
        - А чего вы теперь-то хотите?! - с ненавистью спросила Наташа.
        - А вы на меня не кидайтесь! Она еще выступает, - ерничал мужик. - У меня, можно сказать, горе. Любимого человека потерял.
        - Дальше что?
        - Дальше вам придется за все отвечать!
        - Придется, значит, ответим, - отчеканила я. - У вас что-то еще?
        Мужик, уничтожающе взглянув на меня и выругавшись, поплелся к машине.
        - Ну, влипла ты, - вздохнула после его ухода Наташа.
        - Лешке только не говори!
        - Я не скажу, но разве такое скроешь!
        - Хотя бы сегодня. Зачем портить праздник?
        На следующее утро я ехала в клинику. Сидя в электричке, страшно нервничала. Смерть пациентки - как ни крути - криминал. А если учесть, что лицензия на право оказания медицинских услуг закончилась уже в мае… Говорила же я Самету! Ведь получить лицензию - дело несложное: персонал у нас дипломированный, клиника в полном порядке. Но он почему-то упирался, ссылался на ужесточение требований. Дескать, лучше бы прибегнуть к помощи посреднической фирмы, да и вообще умные люди занимаются лицензированием осенью, летом из-за отпусков бесконечные проволочки…
        Теперь придется расхлебывать кашу, замешанную на халатности Самета и алчности Тарусовой. Ирка просто голову потеряла: деньги, деньги! За любую работу хваталась: где хорошо получалось, где - как. И главное - для больших сроков в нашей клинике не было условий! Ирка явно рисковала. Какими суммами можно оправдать такой риск?
        Нет, сейчас не до морали - надо конструктивно мыслить! Допустим, Тарусова не смогла отказать Пахомовой, потому что… в противном случае та грозилась наложить на себя руки! А что, вполне правдоподобная версия. Тогда действия Тарусовой до некоторой степени могут быть оправданы. Для пущей убедительности можно заручиться справкой от психиатра. Девушка тяжело переносила беременность, усиливающаяся депрессия подталкивала ее к суициду, а отец ребенка даже слышать о нем не желал, что делало положение пациентки невыносимым. О таких справках, выдаваемых постфактум, я много слышала, еще в институте, но тут лучше всех поможет советом, наверное, Анна Денисовна - мой научный руководитель.

…В клинике все двери были нараспашку: кабинеты врачей, процедурный, операционная… По коридору туда-сюда сновали незнакомые люди в гражданском, попадались и личности в камуфляже, с автоматами наперевес. Сотрудники испуганно поглядывали на них, лишь немного приободрившись при моем появлении. Лидка Журавлева, моя приятельница, попыталась что-то сказать, но ее грубо оборвал следователь прокуратуры, представившийся Андреем Ильичом Карташовым.
        Судьбоносный для меня человек… Много нам с ним потом пришлось пообщаться…
        В тот же день в кабинете главного врача - моем бывшем кабинете - Карташов проводил допрос персонала клиники. Я оказалась последней в очереди, и меня он практически ни о чем не спрашивал. Так, задал несколько вопросов, больше для галочки, а в основном все ему было ясно. Этот тип очень доходчиво объяснил мне, что смерть пациентки, отсутствие лицензии, крупная сумма наличных в кассе потянут на приличный срок, даже учитывая смягчающие обстоятельства, маленького ребенка и прочее. Но это все равно ерунда. Главное другое - наркотики.
        - Какие наркотики? - не поняла я.
        - Дешевые искусственные наркотики ЛСД, производством которых занималось ваше предприятие под вывеской гинекологической клиники.
        - Этого… не может быть…
        - Не может быть, что вы этого не знали! - метал громы и молнии Карташов. - Производство было поставлено с размахом! Сто граммов в месяц - миллион доз.
        Далее он поведал мне, какую социальную опасность представляет этот наркотик. Зависимость - с первой дозы. Достаточно просто упаковку лизнуть. Распространяют ЛСД в среде подростков и молодежи… Сколько мы погубили невинных душ, точно сказать Карташов не брался, однако с уверенностью сообщал: за такие дела сроки даются максимальные, так что загорать мне на зоне долго…
        Я не заплакала и не упала в обморок - к этому моменту я будто окаменела. Предупреждала же меня Тома: не связывайся!.. А я мало того что связалась, так еще доверилась Самету как родному. Даже не всегда вникала в смысл финансовых и прочих документов, которые подписывала! Самет отечески улыбался: не беспокойся о разной прозе жизни, пиши диссертацию!..
        И сколько еще можно насчитать таких штришков и деталей! Да хотя бы то, что к части помещений и к подвалу клиники доступ был мне строго-настрого запрещен, как и всему персоналу.
        - Я там товар держу, - вздыхал Самет. Кроме клиники, ему принадлежала сеть недорогих обувных магазинов. - Если что пропадет, сама понимаешь…
        Я понимала, понимала… Боже мой, что теперь меня ждет?..
        Заметив, что мое смятение достигло последней точки, Карташов велел мне идти домой. Предложение выглядело по меньшей мере странным - я уже приготовилась ночевать в камере… Скорее всего, меня отпускают только за сменой белья и мешочком сухарей.
        - Завтра к одиннадцати жду. - Карташов продиктовал адрес: улицу, номер дома, квартиру.
        А назавтра пошел уже совсем другой разговор.
        - Забудь на время, что я - следователь прокуратуры, - приказал мне Карташов. - Поговорим просто как два человека. Посмотрим, что у нас из этого разговора получится…
        Получалось, что на любое дело можно взглянуть по-разному. Есть формальная логика, а есть - здравый смысл. Судебные органы в своей деятельности, конечно, опираются на логику. Заформализовано у нас все до предела! Вот и должен ни в чем не повинный человек под суд идти. Каково?!
        - Ни в чем не повинный?..
        - Ты ведь ни в чем не виновата. Только этого, к сожалению, нельзя доказать. - Карташов печально усмехнулся. - Но я-то отлично все понимаю!
        И он действительно все понимал. Заведовать клиникой я стала не от хорошей жизни. Столько всего нужно современной женщине - от приличной косметики до приличной квартиры и престижной машины (про машину - это чересчур, муж до сих пор ездил на раздолбанной «девятке», а я вообще водить не умела, но ради красного словца приплели и машину). Взялась я за дело не по зубам - а сама-то ничего не знала и не умела. И немудрено! Дело-то оказалось не моим! По-настоящему я хотела заниматься только наукой. И на этом моем увлечении Самет и сыграл.
        К счастью, вчера вечером на границе Московской и Тульской областей азербайджанцев задержали. Теперь они предстанут перед судом и первыми ответят за свои преступления…
        - Но и ты не можешь остаться в стороне. Ты - главврач! За все, что происходит в клинике, несет ответственность в первую очередь главный. Знала не знала - это все детский сад! Хотя… Черт его знает… Ты, вольно или невольно, нарушила закон. Придется теперь тебе ему послужить. Ты понимаешь? Дальше все только от тебя зависит.
        - Что я должна делать?
        - Да ничего особенного… Будешь агентом, станешь выполнять мои поручения. Умная девочка, сразу поняла, что это твой единственный выход…
        Впоследствии выяснилось, что в свободное от любовных утех время старый сатир подвизался у Карташова. Конечно, тогда он не имел на меня определенных планов - просто справедливо предположил, что отпуск начальницы развяжет руки персоналу. Но дальше дело приняло совсем другой оборот…
        В клинике я больше не работала. На медицину, на диссертацию и прочую муру у меня теперь элементарно не оставалось времени. Чем я занималась? Много чем! Сначала задания были безобидными: получить справку в РЭУ, в ЗАГСе, съездить в архив за документами, подать запрос, что-то передать на словах, отвезти два тяжелых пакета. Затем в течение почти года я должна была наблюдать за одной девицей. Девица не делала ничего такого, просто шастала по разным адресам, а я их записывала и сообщала Карташову. Потом мне поручили сбор компромата… А потом… Но лучше уж об этом не вспоминать… И теперь я так запуталась в сетях Карташова, что ни о каком ослушании даже и не думала. Он стал полновластным хозяином моей жизни!
        Еще похлеще дела обстояли с Лешкой.
        С самого начала я не хотела посвящать его в эту историю, а когда прояснились масштабы катастрофы, испугалась его реакции - не меньше, чем возможного приговора. Карташов прав: я виновата и не виновата. Но муж колебаться не станет, это вам не суд присяжных! Лень, халатность, доверчивость, головотяпство… Да, Лешка скажет - виновна и не простит никогда.
        После беседы с Карташовым, запретившим упоминать о нашей договоренности, я сказала мужу:
        - Клиника Самета закрывается, ищи другую работу.
        - А ты? - удивился он.
        - Я уже нашла.
        - А специалист по медтехнике там не требуется?
        - Я поступила в агентство. Буду патронажной медсестрой, - соврала я.
        Карташов предупредил, что действовать придется по гибкому графику, и работа сиделки станет самым правдоподобным объяснением моего длительного и нерегулярного отсутствия.
        - Ты что, заболела? - не поверил муж. - А как же твоя драгоценная диссертация?
        - Как-нибудь…
        Он сразу понял, что я обманываю его, а с годами лишь укрепился в этой мысли. А раз так - значит, он свободен. Другое дело, до какой степени.
        Свобода в понимании моего мужа заключалась в том, чтобы спать в разных комнатах, приходить домой когда заблагорассудится и уезжать в отпуск в неизвестном направлении.
        Он быстро нашел высокооплачиваемую работу (область та же: медтехника) и раз в месяц выдавал мне на хозяйство небольшую сумму, требуя при этом, чтобы дома его всегда ждал горячий ужин, а в выходные завтрак и обед. Кроме того, на эти деньги надо было одевать и обувать дочку, платить за ее дополнительные занятия, за квартиру, за свет, за телефон…
        Что касается меня, я тоже имела свой заработок. Правда, очень скудный и нерегулярный. Изредка Карташов бросал мне несколько не самых крупных купюр:
        - Будешь хорошо работать, получишь еще…
        Эти деньги я складывала в ящик комода и, когда их скапливалось достаточно, отправлялась на вьетнамский рынок и там, жестоко торгуясь, покупала себе обувь и одежду. Некоторые вещи: черный норковый полушубок, светло-серое замшевое пальто, красный шерстяной костюм и еще кое-какие мелочи - сохранились у меня со времен Саметовой клиники. Но о том, чтобы носить их каждый день, не могло быть и речи…
        Недавно уже повзрослевшая, четырнадцатилетняя Лена сказала мне:
        - А я замуж не выйду! Девочку себе рожу и буду жить с ней вдвоем. А ты будешь к нам приезжать.
        Всегда демократичная и лояльная (мы с дочкой были большими друзьями), я на этот раз сурово отчитала ее:
        - В семье только и может быть полноценная жизнь! Это норма, отстоявшаяся веками!
        - Особенно в такой семье, как у вас с папой! - съехидничала Лена.
        - Не смей так со мной разговаривать!
        - Могу вообще с тобой не разговаривать!
        Она ушла в свою комнату, но скоро вернулась как ни в чем не бывало.
        - Мам, будешь пить чай?
        Постепенно наша размолвка забылась.
        Честно сказать, на Ленке в последние годы держался весь наш дом. Она очень рано повзрослела: научилась убираться, готовить, покупать необходимые продукты и при этом строго укладываться в выданную сумму. Лена знала все магазины в округе и уверенно объясняла мне, что хлеб самый дешевый и вкусный продают в магазине при хлебозаводе, молоко - у железнодорожного переезда, зато глазированные сырки там очень дорогие, а замороженное мясо покупать абсолютно невыгодно - надо не лениться и ходить на рынок.
        Если у меня оставалось время, из купленных дочкой продуктов я готовила обед. Что-то очень несложное. Например, как сегодня: яйца под майонезом, куриный бульон, засыпанный вермишелью, на второе курица с картошкой пюре, на десерт - чай с пряниками.
        Лена вернулась из школы с опозданием, объяснила: дополнительные по химии.
        - Сколько можно себя гробить из-за этой химии! - возмутилась я. - Спать в первом часу ложишься и в школе до вечера сидишь!
        - Я в медицинский поступать хочу!
        - Не выдумывай! - Я даже испугалась. - Такая тяжелая работа!
        - Ну, мама!
        Я не стала поддерживать разговор, отчасти чтобы отбить у дочери интерес к теме медицинского института, отчасти потому, что сегодня мне предстояло очередное свидание с Карташовым, и настроение было отвратительным. На этот раз он почему-то ждал меня в офисе какого-то фонда, расположенном в переулке у Бульварного кольца. Что бы это значило?
        Глава 2
        Наконец, вырвавшись из пробки, я свернул на бульвары, но здесь, протащившись метров сто, вновь встал в пробке. Время шло, на лобовое стекло сыпал и сыпал снег. Давно уже стемнело. Впереди, на взгорке бульваров, сколько видел глаз мигали габаритные огни, мигали надоедливо, до обморока. Сегодня утром на лестнице Губанов, главный менеджер, сияя, сунул мне папку с новым заказом:
        - Крупнейший заказ! По твою душу, Алексан Василич, в стиле модерн: гостиная красного дерева, никакого шпона - цельная! Обивка - черная кожа. Как можно быстрей! Я сказал, что после обеда будешь…
        И полетел дальше, виляя задом, - лакей! Он уже несколько лет в Москве, а его акцент только усиливается. Точно козыряет им, так ему представляется изящней, что ли? И как этому набитому дураку удается быть всегда бодрым и веселым? Его греют заказы на эти клонированно безликие гостиные, спальни и кабинеты. Пошлость и безвкусие обязательно выбирают «в стиле модерн». Так им и Губанову кажется красивей. И зачем им столько кабинетов? Они писать-то могут лишь по-матерному. Да и то с ошибками. Хотя мат, ошибки, акцент - теперь современно, модно. Как же все осточертело!
        Я затушил бессчетную за день папиросу, газанул и вырулил на тротуар. Джип легко перепрыгнул бордюрный камень и понесся сквозь снежную пелену вдоль вереницы одинаковых под снегом машин. Свернул в проулок - оставалось совсем немного, но дорогу перегородили два столкнувшихся автомобиля. Их водители сумрачно сидели по своим местам в ожидании ГАИ, которая тоже где-нибудь торчала в пробке. Я въехал в сугроб и бросил здесь машину. Она вдогонку мне дружественно пиликнула сигнализацией.
        В переулках старой Москвы было тихо, безлюдно, не спеша падал мягкий снег. «Как тогда!» - невольно подумал я и вспомнил: я - школьник с рулоном ватмана по оледенелым ухабам пробираюсь в изостудию, втайне от себя самого мечтая о Суриковском - ведь сто человек на место. Да и не в человеках дело. Вспоминая то время, я почему-то всегда видел снег, темный вечер, безлюдные переулки. А мечта стать художником, свободным художником - какой трепетной и робкой птицей билась тогда в груди! Но она билась и наполняла смыслом мою жизнь. Теперь прошло пятнадцать лет, как я окончил Суриковский институт. Диплом со званием «свободного» валяется где-то дома. Уже более десяти лет я служу на фирме «Мебель-эксклюзив» главным художником, давно утратив веру и в искусство и во все кругом. Да и нет никакого искусства, есть имитация и пародия на него! Единственной теперь моей отрадой стало хождение в театр. И чем балаганней и глупей спектакль, тем лучше.
        Я подошел к витой чугунной ограде. За ней в глубине светился тремя окнами маленький одноэтажный особняк. Я отыскал калитку, прошел на территорию, рассмотрев на столбе латунную вывеску: «Фонд «Обелиск».
        Когда я еще только приближался к дому, дверь раскрылась: в светлом проеме я увидел высокого старика, коротко стриженного, в лыжном свитере; старик неприязненно сквозь толстые стекла очков щурился на меня. Приняв его за чудного охранника из пенсионеров, я представился.
        - Прошу, прошу, - неожиданно светски откликнулся старик, широким жестом приглашая войти, и, когда я вступил в теплые сени, протянул мне изящную, с длинными красивыми пальцами руку: - Иннокентий Константинович. - На мизинце сверкнул темно-красным гранатом перстень черненого золота - антикварная вещь.
        - Рад. Прошу вас… - И старик удивительно легкой походкой двинулся в глубь дома.
        Мы вошли в пустой прямоугольный зал метров сорока пяти. По углам его сохранились колонны.
        Здесь была гостиная. Изначальный стиль - модерн, - дидактически заговорил он. - Мы сохраняем здесь гостиную в том же самом стиле. В дальнейшем и весь дом оформим так же. Сразу внесу ясность. - Старик, всматриваясь в меня, изобразил подобие улыбки. - Я полностью с вами согласен, молодой человек, что только дремучее безвкусие и пошлость как раньше, так и теперь выбирает «в стиле модерн». Повторюсь: этот дом выстроен в 1908 году в стиле модерн, и соответственно интерьер имел в том же холопском вкусе. И пусть оно остается как было.
        Я согласился.
        - Соседняя комната будет кабинетом! Скажу прямо, - уже веселился Иннокентий Константинович. - Пока мы обходимся без матерщины. И пишем почти без ошибок!
        Я усмехнулся.
        - Только не думайте, - Иннокентий Константинович брезгливо поморщился, - что я какой-нибудь маг или экстрасенс. Я - историк. Преподаю в университете историю. Всю жизнь со студентами - поневоле научишься понимать, чем дышит молодежь. А этот дом когда-то принадлежал моему далекому во всех отношениях родственнику. Он был ничтожный человек, но честно погиб за Родину. Наш фонд приобрел его дом лишь по случаю. А штаб-квартира фонда находится в Питере. Мы - питерские. Кстати, фонд наш занимается крайне нужным делом: ведет архивные раскопки, связанные с периодом блокады. Мы ищем лиц, переживших блокадные времена, и пытаемся хоть как-то поддержать их. Я сам блокадник.
        Он распечатал пачку «Беломора», закурил. В его руках и беломорина казалась дорогой штучкой.
        - В одном с вами не согласен, - продолжал он. - Что-де нет искусства и жизни нет, а есть только толпа и балаган. Конечно, толпа есть и была всегда. А раз была - значит, и вкусы ее были всегда. Уж так устроен мир: она, эта толпа, ненавистным своим хамским духом всегда дышала в затылок художнику, истинному сыну отечества. Но на то он и художник, чтобы не сдаться, не сломаться. Вы думаете, в античной Греции не было быдла? Да оно там только и было. Те художники, мыслители - это жалкая горсть людей в море разнузданной толпы! А когда было не так, а? Возьмите пресловутую эпоху Возрождения. Только обывательский ум представляет ее себе как нечто светлое. А фактически? Разбушевавшаяся чернь по случаю что-де Бога-то и нет. И поэтому - оголтелая вседозволенность. На улицу выйти было страшно. Убийства стали нормой, кровь лилась потоками. Художники, философы, поэты - опять лишь ничтожная кучка, всех их можно по пальцам перечесть - творили, стоя буквально по колено в крови. Но! Если бы они были в кучке, а не разрозненные и одинокие! Но выстояли… Молодой человек, послушайте старика. Мне семьдесят лет, я перенес
блокаду, больше полжизни прожил в коммуналке. И в какой! - в одной комнате: я, отец, мать, старшая сестра да еще тетка в придачу! А я весел и полон сил. И если Бог даст… Вы, я уверен, живете в приличных условиях. У вас неплохая семья, любящая жена, умные дети.
        - Не совсем так, - поправил я его, - мы недавно развелись, и сын живет с матерью…
        Когда я измерил простенки, обговорил детали интерьера и начал уже прощаться, Иннокентий Константинович спохватился:
        - Чуть не забыл! В нашем дружном коллективе есть одна взбалмошная особа. Так вот она спит и видит иметь свой портрет в иконописном стиле, то бишь парсуну, да в полный рост и в этом зале. А для этого требуется, как вы прекрасно понимаете, чтобы художник был сразу и хорошим иконописцем, и первоклассным портретистом. Мы не хотим вешать какие-то поделки. Уж, пожалуйста, подберите такого. А дамочку эту мы к вам пришлем.

«Старик прав, - думал я, выйдя на улицу, - нельзя киснуть. А он интересный мужик».
        Однако воспоминания о нем отзывались в душе смутной тревогой. Я сел в машину и задумался о парсуне. Иконописца такого я знал - с Гришкой Прилетаевым мы вместе учились в Суриковском, и, как ни странно, Гришка был действительно классным портретистом. Ему удавалось схватить характер портретируемого в первые же полчаса. Гришка работал быстро, большой круглой кистью, его уверенный точный мазок напоминал репинский. Парню пророчили славное будущее. И никто в этом не сомневался. Но после выпуска Гришка засел на Арбате и там увлекся портретами за пять минут. Вскоре он связался с барыгами, торговавшими старыми иконами. Гришка поначалу их только реставрировал, подмазывал на скорую руку. А потом и сам начал торговать. Дома у него появились мешки, набитые иконами XIX, XVIII и даже XVII века - «девятнахами», «семнахами», как называл их тогда Гришка. И вдруг он исчез. Ходил стойкий слух, что Гришка подался в монастырь и сделался монахом. Я пытался ему дозвониться, но трубку не брали. А раз подошел незнакомый мужик и подтвердил, что тот отбыл неизвестно куда. Прошло несколько лет, и вдруг в Москве средь белого
дня я встретил его. Белобрысый Гришка ничуть не изменился, только отрастил бороденку, точнее, клок рыжих волос теперь торчал у него из подбородка, придавая поразительное сходство с допотопным дьячком. Но одет был Гришка по-мирски.
        - Да ты что, в какие там монахи! - Шумно радуясь встрече, Гришка махал руками, точно отгоняя привидение. - Банальней все! Женился я - вот и все монашество! Мы с супругой съехались. Теперь живем как баре - в своей двухкомнатной квартире. Правда, с тремя детьми! - Гришка весело заржал. - Как пошли дети, так наше барство и кончилось! А тут еще четвертый на подходе! - сквозь смех с трудом выговаривал он.
        Но нет дыма без огня. Гришка действительно обратился в православие и работал теперь в иконописной мастерской московского монастыря - писал для братии иконостасы. С тех пор мы с ним стали перезваниваться, изредка встречались.
        Вернувшись домой, я позвонил Гришке.
        - Есть работенка по твою душу, - заговорил я вдруг языком Губанова, почему-то опасаясь, что Гришка будет отнекиваться.
        Так и вышло. Гришка невнятно мямлил и не брал заказ.
        - Тебе там делов-то на несколько дней, - уговаривал я. - А стоит «жигуленок».
        - У меня есть «жигуль».
        - Жене купишь.
        - Ей ни к чему.
        - Тебе что - деньги не нужны? Или писать живых людей уставы не велят? - допытывался я.
        - Не в том дело… - темнил Гришка.
        И я решил к нему съездить.
        - Гриш, ты дома сейчас? Я заеду к тебе?
        - Валяй! - оживился тот. - Жду!
        И я опять вышел под непрерывно падающий снег.
        Напротив Гришкиного дома я заскочил в универсам. Здесь, не размениваясь по мелочам и экономя время, взял бутылку «Абсолюта», батон сухой колбасы и пирожных для детей.
        Открыл Гришка. Он, подавая мне какие-то знаки вытаращенными глазами, зашептал:
        - Блаженное время! Снимай ботинки - проходи на кухню.
        По мертвой тишине в квартире я понял - все спят, чему Гришка несказанно рад.
        Мы вошли на кухню под натянутые струны, с которых свисало детское белье. Гришка прикрыл дверь, на цыпочках протанцевал к столу и аккуратно выставил два мутноватых стакана.
        - Ну-с, вздрогнем! - выдохнул он и вдруг застыл, прислушиваясь к неясному шебуршению за дверью.
        Выпили. Гришка захмелел с первого же полстакана. Он торопливо изрезал колбасу толстыми кружками и теперь ловко вкидывал их себе в рот.
        - Как иконы идут? - Я начал прощупывать почву.
        - Да-а… - кисло протянул Гришка, разливая по второй. - Кто платит, тот и музыку заказывает. А платят спонсоры. А спонсоры знаешь кто? А батюшки перед ними…
        - Какие батюшки? - не понял я.
        - Да священники. Настоятели храмов, - сморщился Гришка, выпив. - Им оттуда приходит приказ, - Гришка указал в белье под потолком, - храм должен быть во что бы то ни стало украшен - расписан по высшему сорту. А денег нет! Вот батюшки и ищут спонсора. И находится такой дядя. А дядя уж уверен, раз он платит, значит, все должно быть в его вкусе. А какие у дяди вкусы?
        - Хамские, - усмехнулся я, вспомнив Иннокентия Константиновича.
        - Молодец! - Гришка пьяно шмыгнул носом. - Догадлив, парниша! Вот и получается…
        - А чего ж ты парсуну отказываешься писать? - Я приступил к делу. - Они полагаются на твой вкус.
        - Я и сам думал: может, зря отказался? Но, понимаешь… Где эту кралю мне писать-то? В мастерской? Места нету. На головах сидим друг у друга. Да и ребята засмеяли бы. Дамочка эта с первого же сеанса сбежала б. Конфуз! Не сюда же ее звать? Да и тут где? На кухне? - Гришка мрачно хмыкнул.
        - Слушай! - сообразил я. - Я ж один сейчас в трехкомнатной квартире. Прихожу только вечером - спать. Хоть весь день пиши. Никто тебе не помешает.
        - Ах да, вы же в разводах… - Гришка энергично зачесал затылок. Он был согласен.
        - Завтра и начинай, - подхватил я.
        - Может, мне всегда теперь парсуны писать? - Гришку бросило в другую крайность.
        - Ты эту напиши, - сказал я, вставая.
        Глава 3
        Я поставила будильник на половину восьмого и проснулась в кромешной тьме. За стеной муж и дочка, звеня чайной посудой, оживленно спорили о чем-то. Я прислушалась, но слов не разобрала.
        Все-таки порадовалась. Пусть мое существование под одной крышей с мужем тяжело и унизительно, зато у Елены есть отец - родной человек, с которым можно поспорить и посмеяться за завтраком.
        В первые месяцы моей работы у Карташова, когда, почуяв неладное, муж начал замыкаться, внутренне уходить от меня, я тешила себя мыслью, что это ненадолго. Вот соберусь с силами и все-все расскажу ему… Но сил так и не хватило. Постепенно Лешка перестал видеть во мне не только жену, но и вообще человека - превратил в бесплатную домработницу. Чувствуя в этом долю своей вины, я все же озлобилась.
        В глубине души я знала: дело в Лешке! В его природной холодности и недоверчивости. Именно поэтому я сразу стала скрывать от него случившееся. Я поступила глупо, как маленькая. Но все же, если представить… Сначала он отчитал бы меня за безалаберность, потом, немного успокоившись, порадовался бы, что сам он в этой клинике мелкая сошка. А дальше, окончательно придя в себя, начал бы давать наставления, как лучше разговаривать с Карташовым: решительно! Резко! Не мямлить!
        Я на сто, нет, на двести процентов была уверена, что не услышу от него ни слова сочувствия. И это было бы самым страшным ударом. Я смалодушничала - захотела защититься от этого удара, но в результате совсем запутала свою и Лешкину жизнь.
        - Пап, я ушла! - крикнула Лена из прихожей.
        - Давай, до вечера, - попрощался муж.
        - Ты сегодня во сколько вернешься?
        - Сегодня? Да часиков в девять…
        Девять часов - прекрасное время. Они поужинают, так же уютно болтая, посмотрят Ленкины уроки: физику и геометрию она всегда делает с отцом, потом включат телевизор.
        Где-то в это время буду я?..
        Вчера Карташов так объяснил мне ситуацию:
        - Новое задание - дело совсем другого уровня! И деньги тут другие… И вообще, - добавил он, немного подумав, - справишься - больше не буду трогать тебя.
        - Как это?
        - Очень просто. Получишь свободу!
        Я не поверила. Я давно привыкла не верить ему. Если верить - от пустых надежд сойдешь с ума. Но все же сердце у меня тогда екнуло то ли радостно, то ли тревожно…
        Мы стояли в тихом заснеженном палисаднике какого-то старинного дома. В белом фонарном свете порхали снежинки. Карташов, нервно глянув на часы, с досадой бросил недокуренную сигарету.
        - Пошли!
        Дом поразил меня пространством и пустотой. Предводимые высоким породистым господином (в хорошем светло-сером костюме, в золотых очках, с неуловимым акцентом - немецкий профессор, решила я), мы прошли анфиладу полутемных, пахнущих ремонтом залов и оказались в небольшой, как попало меблированной комнате. Хозяин уселся к письменному столу, нам с Карташовым достались колченогие стулья.
        - Это она? - Немец кивнул в мою сторону.
        - Она самая. - Карташов напрягся.
        Хозяин был недоволен. Карташов оправдывался. Дескать, если меня нормально причесать и одеть… Действительно, в вязаной шапке, надвинутой на глаза, бесформенном китайском пуховике и подростковых ботинках на десятисантиметровой подошве вид я имела не самый привлекательный.
        - Ты не понял, что от тебя требуется? - В тоне хозяина прозвучала угроза.
        Его акцент, неожиданно сообразила я, вовсе не немецкий, а старорусский; так говорили эмигранты первой волны, так говорила и Марина Влади.
        Карташов опять затараторил. Хозяин небрежно махнул рукой и перешел к главному. Нужно войти в доверие к одному человеку. Художнику. Он будет писать мой портрет. За время сеансов я должна стать ему очень близкой, необходимой.
        - Что вы хотите этим сказать? - спросила я.
        Он, не глядя, безразлично кинул:
        - То, что сказал.
        Дальше пошла конкретика: завтра первый сеанс. Мне позвонят и объяснят, куда ехать. Всю информацию передавать Карташову. Это как обычно. И вот еще что. Портрет будет в полный рост и в иконописном стиле. То есть одета и накрашена я должна быть соответственно.
        Теперь, дожидаясь ухода мужа, я думала о том, что надеть. Ничего подходящего у меня не было: каждый день я таскала джинсы, свитера и футболки, купленные на вьетнамском рынке. В шкафу болтался невостребованный офисный костюм, маленькое черное платье… Ни то ни другое с иконописным стилем не вяжется.
        Можно, правда, порыться в Ленкиных вещах. В последнее время свекровь усиленно дарит ей одежду, каждый раз указывая на воспитательное значение подарка:
        - Ты уже девушка, Лена. И вещи должна носить подобающие!
        Но Ленка запихивает подобающие вещи в дальний угол шкафа, сохраняя верность джинсово-спортивному стилю…
        Едва за мужем захлопнулась дверь, я со всех ног бросилась в детскую.
        Ого! Да со свекровиных подарков можно открыть собственный магазин! В шкафу я обнаружила нежно-голубой льняной сарафан, несколько блузок, симпатичных, но, увы, абсолютно неподходящих. Замыкала коллекцию бабушкиных моделей бархатная юбка шоколадного цвета. Сразу заметно - фирменная штучка. На плотной подкладке, шовчики все аккуратненькие, ни одна ниточка не торчит, а размер-то - европейский сороковой! Это на мою худенькую, узкокостную Ленку?
        Я примерила юбку и поняла, что справилась с проблемой. Строгая, но нарядная и даже торжественная вещь - это как раз то, что нужно для моего портрета. К юбке можно надеть белую шелковую блузку или бежевато-розовый джемпер. Он, правда, куплен на вьетнамском рынке, но пока новый, незастиранный, смотрится неплохо… Немного повертевшись перед зеркалом, я отдала предпочтение джемперу. В блузке вид холодный. Тетка из инстанции!.. А в джемпере, наоборот, простой, домашний, милый - такая скорее понравится художнику.
        Интересно только, до какой степени я должна ему нравиться? Чего они хотят? Чтоб он изливал передо мной душу? Рассказывал о прошлом? Делился замыслами на будущее? Или беседами тут не отделаешься? Одно ясно: если я не справлюсь с заданием хозяина особняка - немецкого профессора, он за ценой не постоит. Видно, что этот человек привык проводить в жизнь свои планы. И если он споткнется об мою неумелость…
        Но ведь я действительно не знаю, как стать ему близкой. Да Карташов мне в жизни таких заданий не давал! Одно дело за кем-то таскаться по Москве или собирать документы. Но кружить голову незнакомым мужикам… Нет таких средств у меня в арсенале!
        Зазвонил телефон. Равнодушный мужской голос спросил Елизавету Дмитриевну.
        - Слушаю вас, - так же тускло отозвалась я.
        Его фамилия Аретов, представляет фирму, какой-то там эксклюзив… Ох, и насмотрелась я на этот эксклюзив за долгие годы! Сразу бы говорил: из профессорской команды! Коротко и ясно.
        - Я, собственно, звоню по поводу парсуны.
        - Простите?
        - Насчет парсуны вам звоню.
        - Что это?
        - А вы не знаете?!
        - А что вас так удивляет?
        - Просто мне сказали: вы мечтаете иметь свой портрет в иконописном стиле.
        - Ах, портрет?! - фальшиво воскликнула я. - Действительно - мечтаю! Просто не знала, что он так называется.
        - Сегодня первый сеанс. Вы как, готовы?
        - Конечно.
        - Работать придется в Бутове. Далековато, зато условия прекрасные… Вы откуда поедете?
        - С «Пролетарки».
        - Хотите, я заеду за вами?
        - Буду вам очень признательна, - совершенно искренне ответила я.
        Кофточки-юбочки нашлись сами собой, но вот красивые зимние сапоги - это для меня непозволительная роскошь! Недавно видела одни неплохие в Таганском торговом центре - четыре тысячи девятьсот рублей. Мне за такие деньги полгода у Карташова работать!
        На сеанс я собралась ехать в демисезонных ботинках, почти туфельках. Выглядят они, конечно, очень изящно. Но узкий мыс, тонкая шпилька - настоящее мучение ковылять в такой обуви по обледенелым декабрьским улицам. Предложение Аретова необычайно обрадовало меня.
        - Тогда диктуйте адрес.
        Мы договорились встретиться в шесть у моего подъезда. В оставшееся время надо было успеть приготовить обед, сделать лицо и прическу.

…Меню сегодня включало суп из замороженных овощей, картофельную запеканку с мясным фаршем, кисель из пакетиков… И охота Лешке есть эту приютскую пищу?! Мог бы давать побольше денег… Или вообще ничего не давать. Питаться на стороне. Зачем ему это жалкое подобие семейного очага?
        Хотя почему жалкое? Как уютно они сегодня завтракали с Еленой! И ужинать будут так же. Дочка подогреет запеканку, поставит сметану на стол. Дальше воображение дорисовало против моей воли: в разгар их приятного ужина на кухне появляюсь я. Лена достает из шкафа еще одну тарелку, Лешка спрашивает, почему у меня такой усталый вид…
        Фантастические, надуманные картины! Когда-то, представляя их, я готова была кричать от боли. А теперь? Нет, боли, по крайней мере, я не почувствовала. Может, боль умерла? А может, я к ней просто привыкла, сроднилась, так сказать… Ко всему привыкаешь.
        По правде говоря, мне просто осточертели эти рассуждения. Сколько лет я возвращалась к этой теме, но ничего нового придумать не могла. Все одно и то же: молчать, терпеть… но, может, он еще изменится? В память о прошлом, о нашей любви… спросит просто, без обычной холодной брезгливости: как дела?.. почему ты такая грустная сегодня? и снова: терпеть, терпеть, терпеть! - ничего он не спросит! никогда не изменится!
        - Не изменится! - высокомерно повторила я своему отражению в зеркале. - И не мечтай!..
        Последним важным делом, оставшимся до встречи с Аретовым, была прическа. Правда, волосы у меня хорошие: густые, красивого каштанового цвета (крашеные, конечно, дешевая краска «Палетта» WN 5)… только от этого не легче. Из соображений экономии я уже давно не хожу в парикмахерскую. Меня стрижет Ленка. Длина и форма - по вдохновению. Я не спешу демонстрировать миру плоды вдохновения моей дочери и собираю волосы в хвостик. Но в особо торжественных случаях в ход идут крупные бигуди. Здесь главное - действовать небрежно. Накрутить, не глядя в зеркало, недосушить, потом расчесать щеткой - и под сильный лак. Получается естественно, объемно, эдакий художественный беспорядок…
        Я уже застегивала ботинки, когда из школы вернулась Елена.
        - Мама! Какой у тебя вид!
        - Какой?
        - Прикольный! Почему ты не ходишь так каждый день?
        - Потому что расфуфыриваться на каждый день просто смешно.
        - А у нас химоза всегда так выглядит, и никто не смеется!.. Ты надолго?
        - Да не очень… Сегодня же папа придет пораньше.
        - Откуда ты знаешь?
        - Слышала, как вы утром разговаривали… Поужинаете с ним.
        И я уже собралась поведать дочери о своих подвигах на ниве кулинарии, но тут запищал телефон. Ленка сняла трубку и, сделав круглые глаза, передала ее мне:
        - Тебя, мужик какой-то…
        - Елизавета Дмитриевна, я у вашего подъезда.
        - Иду.
        - Мама, кто это?! - Ленкины глаза не желали сужаться.
        - Да так. Знакомый, - бросила я, выбегая из квартиры.
        Точнее, незнакомый. Аретова я не видела никогда.
        У подъезда стоял серебристый джип. Словно встревоженная моим появлением, машина нервно мигнула фарами. Через мгновение так же настороженно встретил меня ее владелец. В сумерках я не могла рассмотреть его лица, но почувствовала пристальный взгляд, уловила нотку беспокойства в голосе:
        - Здравствуйте, Елизавета Дмитриевна…
        - Можно Лиза. А вас как зовут?
        По телефону он назвал мне только фамилию.
        - Александр Васильевич. Александр.
        Я прикинула: лет тридцать пять - сорок. Значит, он человек моего поколения. И возможно, моей судьбы. Угодил по глупости в лапы к какому-нибудь Карташову и теперь раскатывает по его делам.
        Нет, какая ерунда! У человека моей судьбы неоткуда взяться такому джипу! Скорее всего, Аретов принадлежит к высшим эшелонам этой организации - вращается на уровне
«немецкого профессора». Даже, не исключено, его младший компаньон и будущий правопреемник.
        Но если фигура подобного ранга задействована в операции, дело действительно очень важное… Для чего-то им понадобился этот художник? Зацепить компроматом его не удалось - и пришлось городить целый огород, с моделью, с портретом. А кстати, что я о нем знаю? На какой почве буду искать близости?
        Но только я решила подробно порасспросить об этом Аретова, как ему позвонили на мобильный. Говорил он явно по делу, но о чем конкретно, я понять не могла. Материалы, клиенты… цветовые решения. Может, клиентами они называют людей, оказавшихся в ситуации несчастного художника? Тогда как истолковать его фразу: от подобных клиентов нет спасения? Они что, сами набиваются к ним? Может, и набиваются… Беспечные, доверчивые люди, не сознающие, что каждый миг мы живем на грани…
        - …Скажите, а что за человек этот художник?
        - Не сомневайтесь! - Показалось, он обрадовался моему вопросу. - Художник - мастер своего дела! В прошлом - блестящий, тонкий портретист. А ныне - серьезный иконописец… Его работы в известных московских храмах находятся. Так что выполнит заказ в лучшем виде.
        - Ну а… вообще? - разочарованно спросила я: разговор развивался в каком-то непонятном направлении - я-то хотела услышать от Аретова нечто иное.
        - И вообще он мужик нормальный! Веселый, компанейский… Сейчас, правда, у него в жизни не лучшая полоса…

«Ну, это, положим, вашими стараниями!» - последовал мой внутренний комментарий.
        - …Но это все временные трудности.
        - А я заметила: в жизни часто случается так, что временные трудности легко становятся постоянными. - И тяжелый вздох очень некстати вырвался у меня из груди - я ведь не собиралась откровенничать, просто хотела перевести беседу в нужное мне русло.
        - Вы пессимистка?
        - Да нет… Не совсем.
        - Тогда откуда такие мысли? И вздыхаете как тяжело!..
        Надо же, заметил! Психолог! Я опять принялась искать подходы к теме художника, но Аретов посчитал ее исчерпанной и непринужденно спросил:
        - Давно вы служите в фонде?
        - В фонде? - машинально переспросила я.
        - Ну да. В «Обелиске», у Иннокентия Константиновича?
        Иннокентий Константинович… Что-то знакомое… Да! Так Карташов называл «немецкого профессора».
        - Что вы сказали? Иннокентий Константинович?
        - Вы давно у него работаете?
        - А вы?
        - Я работаю в «Мебель-эксклюзив», - медленно начал объяснять Аретов таким тоном, каким обычно говорят с бестолковыми. - Главным художником! Иннокентий Константинович заказал нам написать ваш портрет. Сказал, что вы его сотрудница.
        Почему же мне-то об этом он ничего не сказал?
        - Да я, собственно, не сотрудница… Так, на общественных началах.
        - Ясно. А чем занимаетесь?
        - Почти ничем… Образование у меня медицинское, но я уже давно не работаю по специальности…
        - Ошиблись дверью вуза? - спросил Аретов насмешливо.
        - Нет, даже наоборот. Выбрала то, что надо.
        - А почему же не стали работать?
        - В общем, жизнь так сложилась… Ребенок, семья.
        - У вас большая семья?
        - Огромная!
        - Понятно…
        А на самом деле ничего не понятно! Если Аретов не человек Карташова, то чей же тогда?.. А ничей! Свободный человек. И художник… Им заказали написать мой портрет. Не ради портрета - ради выхода на портретиста. А Аретов его коллега. Но почему он принимает в этой истории такое активное участие? Созванивался со мной, теперь везет на машине? Наверное, действует как представитель фирмы. Он же главный художник! Главный художник и свободный человек…
        Джип двигался с такой сумасшедшей скоростью, что скорость не чувствовалась вообще. Казалось, мы стоим на месте, а мимо проносятся кварталы обшарпанных домов, заводские корпуса, бетонные заборы, трубы, автозаправки.
        - Что это за район? - спросила я.
        - Варшавка.
        - Окраина ада!
        - А разве в аду есть окраина?
        - Если есть, то непременно такая!
        - Откуда Лиза все это знает? - иронично улыбнулся он.
        - Ну, я так думаю… А почему вы так быстро едете? Это не опасно?
        Он засмеялся:
        - Хочу быстрее вывезти вас с окраины ада в преддверие рая.
        - Где это, по-вашему?
        - Вы же знаток такой географии!
        - Я знаток географии, а вы за рулем. Куда мы с вами едем?
        - Пока что ко мне домой, в Бутово. И заодно вы по своей шкале оцените это место.
        Глава 4
        Я сидел за столом у себя в кабинете. Вот уже несколько дней Гришка пишет парсуну, и трижды я возил Лизу на сеансы. И странное дело, я часто теперь вспоминал ее, точнее, сами мысли навязчиво приносили воспоминания о ней, ее присутствие. Это мешало мне, мешало работать, жить, быть самим собой, наконец, безучастным и холодным ко всему. Я раскрыл бумаги и снова увидел: я подъезжаю к ее дому, она выходит, садится рядом… Мы едем вдвоем, она говорит о чем-то, смеется (кажется, тоже радуясь встрече). И я беззаботно болтаю, смеюсь, мельком поглядывая на нее, но так, чтобы не обнаружить своей окаянной несвободы. Какая она, Лиза? Удивительно, но я в своих грезах никогда не вижу лица ее, а как бывает в снах, только знаю, что это она.
        В коридоре послышался приближающийся топот. Губанов влетел ко мне с дикими глазами:
        - Алексан Василич! Древесину завезли - Прохорыч на ушах стоит! Макар уже пистон мне вставил! Я в трансе! Где проект?
        - Через полчаса будет. - Я придвинул к себе чистый лист.
        Губанов недоверчиво глядел на него и не уходил.
        - Модерна по минимуму. Никакого гнутья, - говорил я, быстро рисуя.
        - Как?! - Он заткнулся, словно проглотив жабу, и остолбенел.
        - А так! У диванов, стульев - прямые, высокие спинки. Наверху немного резьбы… готической. - Я стремительно черкал по листу, припоминая Иннокентия Константиновича. - Деревянные подлокотники, лишь сверху обиты кожей…
        - Как по минимуму?! - Губанов выходил из транса. - Да мне через час ехать к профессору этому… Да он меня!..
        - Профессору? - переспросил я.
        - Ну - заказчику! Ты же был у него в особняке ихнем. Да, Алексан Василич! Если б заказчики желали на пеньках сидеть или на жердочках, они, наверное, пошли бы куда-нибудь в «Икею»!.. (У Губанова в квартире пока вся мебель была из «Икеи».) Распишись, Алексан Василич, на каждом листе. Что я - крайний?! - И, схватив мои эскизы, он побежал дальше, бормоча под нос: - Успеем еще на компьютере оформить - может, красивей будет. Профессор этот сейчас оформит меня в стиле рококо…
        И я вновь остался с ней вдвоем, осознавая, что присутствие Лизы чувствую теперь всегда. Мне было весело разговаривать с Губановым, потому что она была рядом и ей тоже было смешно. Сегодня вечером я опять повезу ее на сеанс.
        С самого начала мы договорились с Гришкой, что писать он будет днем, а к моему возвращению в квартире уже никого не останется. И заехал я за Лизой лишь на первый раз, экономя Гришкино время и потому, что «Пролетарка» была мне по дороге.
        Но вышло иначе. В тот первый раз мы благополучно доехали, но когда уже поднялись на этаж - дверь моей квартиры распахнулась сама и в проеме возник взмыленный Гришка с багровой рожей (торчал под дверью и прислушивался к лифту). Крепко зажав в кулаке свой клок волос на подбородке, точно тот хотел сбежать, он выпалил на последнем пределе:
        - Мне Светка уже раз двадцать сюда позвонила! Меня братия ищут! Они ей звонят с утра! А я тут! Она не знает, что им говорить! Там доски новые привезли - меня срочно ждут! Я не могу!.. Я не буду писать парсуну!
        Но оказалось - не так все страшно. Успокоившись и подумав, мы втроем решили, что писать Гришка станет вечерами, а я всегда (всего несколько сеансов) буду заезжать за Лизой.
        И теперь я присутствовал на сеансах. Я ходил по квартире, курил, включал и выключал телевизор, присаживался за компьютер - чувствуя в соседней комнате ее. Но чаще я тихо садился в коридоре, прислушиваясь к разговору за дверью. Гришка напевал, словоохотливо отвечал, взрываясь смехом, на ее вопросы. И надолго опять наступала тишина.
        Потом все пили чай. Гришка шумел, а она как-то по-особенному была грустна. Не понимая причины этой грусти, я объяснял ее усталостью после сеанса. Неловко держа перед собой чашку, отпивая из нее, Лиза становилась далекой. Я болезненно чувствовал, что здесь ее уже нет. В последний раз, когда она вышла одеваться, Гришка подмигнул ей вслед и сказал:
        - Никакая она, Сань, не взбалмошная. Сидит как вкопанная, все думает о чем-то. Я понял сразу, что она не взбалмошная, по тому, как она ноги ставила, когда сюда первый раз входила.
        - Ты портретист - тебе видней, - отозвался я.
        Хотя я и сам давно понял, что она не взбалмошная. Понял я также, что и парсуна ей совсем не нужна. Все это было, конечно, странно. Но главная странность заключалась в том, что Лиза не знает Иннокентия Константиновича. Я это обнаружил совершенно случайно. Вчера, когда мы уже подъезжали к ее дому, я просто так спросил вдруг о его здоровье. И по тому, как Лиза переспросила, а потом неопределенно протянула:
«Хорошо», - я догадался, что она, скорей всего, никогда и не видела его. И теперь мой долг был потребовать от отдела секьюрити осторожной проверки платежеспособности фонда «Обелиск», сделавшего заказ на крупную сумму.
        Но мне не хотелось ни спускаться к нашим детективам, ни тем более общаться с ними. Я уже снял трубку, чтобы отзвонить Губанову и озаботить его, как увидел за окном, во внутреннем, тщательно выскобленном от снега и льда дворе, самого Губанова, элегантно вышагивавшего в безупречном черном костюме. Распахнув дверь своего представительского «сааба», он светски небрежно вкинул в салон лаковый портфель и, рванув гусарски с места в карьер, умчался на встречу с «профессором».
        Я вздохнул и начал набирать номер секьюрити, но тут в кармане рассерженной осой загудел сотовый. Не отвлекаясь, я сунул руку в карман и отключил его - звонила Леонарда, моя бывшая жена.
        В первый год моей работы в «Мебель-эксклюзив» мне часто приходилось бывать в рекламном отделе и совместно с ними создавать оригинал-макеты и обсуждать будущие рекламные кампании. Там я и познакомился с Таней - красивой, легкой и веселой девушкой. Ее пепельные роскошные волосы, зеленые глаза, тонкий романтический профиль с красивой шеей (как на старинных камеях) очаровали меня. Мы легко сошлись и быстро поженились.
        Таня была увлечена рекламой: она непрерывно посещала всевозможные курсы, постоянно выискивала все новые и новые материалы, а пелевинская «Generatio «П» была ее настольной книгой. И вот однажды вечером, за ужином, она поведала:
        - Всякая нормальная реклама непременно состоит из двух обязательных компонентов. Первое - гипноз, усыпление самосознания. Человек превращается в кролика. И сразу второе - колдовство! То есть убедительный - точный удар по чувствам и по мозгам этого кролика. Без первых двух, гипноза и колдовства, реклама превращается в немощное рекламирование, в пустое бормотание, которое и слушать никто не станет. Говоря проще, реклама - это приворот… Не смейся! - нетерпеливо крикнула она, заметив мою усмешку, и мечтательно продолжала: - Как люди нас терпят. В Средние бы века все рекламщики давно пылали бы на кострах. И улицы собой освещали не хуже собственных рекламных щитов. И поделом! Нет на нас инквизиции…
        Теперь курсы по рекламе сменились курсами магии. А Пелевина сменил «Молот ведьм». И сама Таня изменилась до неузнаваемости. Нельзя было сказать, что она стала некрасивой или непривлекательной. Но это была другая красота и иная привлекательность. Таня будто уменьшилась ростом, волосы теперь она коротко стригла и красила в черный цвет, а губы - в алый; на щеке у нее выросла родинка, которую она тоже подкрашивала. У нее ухудшилось зрение, и теперь она всегда носила очки в толстой черной оправе.
        Вскоре она ушла из «Мебели» и открыла собственное бюро «Магия - возможно все».
        Теперь мы с ней почти не виделись. Она по целым дням пропадала в бюро. Да мне и не хотелось с ней встречаться. Характер ее стал невыносим - гордая и заносчивая, она не терпела даже малейшего несогласия, противоречия себе. От прежней веселой Тани не осталось и следа. Когда она бывала дома, я лишь наблюдал за ней, не в силах осмыслить дикой метаморфозы. Было странно видеть злую, незнакомую тетку в своем доме. Еще странней было называть и считать ее своей женой. Хотя Леонарда - ее новое имя теперь и не требовало прежних мужних чувств. На мое счастье, клиенток
«магического» бюро было много. Они послушно, как кролики, выкладывали свои сбережения ради приворота собственного мужа и наказания «злодейки». Леонарда очень скоро купила коттедж в Перепелкине (поселок писателей - «магов слова») и с нашим сыном переехала туда.
        Изредка с какой-то сосущей тоской я вспоминал о тех далеких временах, безвозвратно канувших в Лету, когда я был еще полон надежд, когда жизнь казалась таинственной и прекрасной и была вся впереди, а рядом была Таня. Куда она делась, Таня? Ведь не умерла она, не ушла, не пропала без вести… И сердце иногда екало в груди - она вернется! И может быть, жизнь вновь покажется прекрасной и таинственной, как раньше, когда мы только встретились и начали жить вместе «А вдруг?! - мелькнуло у меня сейчас. - Вдруг Леонарда стала Таней? И теперь Таня звонит мне!» Я включил мобильный, и он тут же загудел, и гудел так же, как и прежде, злым насекомым. Но я взял трубку:
        - Таня?!
        - Ну вот что, мой милый друг, - услышал я сухой и насмешливый голос Леонарды. - Ты о собственном сыне будешь когда-нибудь помнить? Или мне тебе напоминать всегда? Я отправляю его на зимние каникулы в Испанию - пусть мальчик отдохнет. Нужно оплатить билет и проживание. Или я из своего кармана должна платить? Правда, проживание профсоюз частично оплатил. С тебя остальное.
        - Профсоюз? - изумился я.
        - Так что я жду тебя сейчас в бюро.
        - Давай завтра.
        - Не можешь - пришли кого-нибудь. Но деньги нужны сейчас, - отрезала Леонарда.
        Разговор окончился, и я послал в бюро «Магия - возможно все» курьера с запечатанным конвертом.
        К концу дня я дозвонился детективам.
        - Фирма «Обелиск»? Так мы давно ее проверили, - лениво-хамовато отозвались парни. - Там все в ажуре. Полный о’кей. Материалы у шефа.

«И ладно», - устало подумал я, кладя трубку, и тут послышались торопливые губановские шаги по уже притихшему коридору. Дверь распахнулась - на пороге стоял сияющий Губанов.
        - Ну, Алексан Василич, вы - гений! Уж как был рад профессор! Я ему: может, какие коррективы внесете? Заказчики это любят. А он: ни-ни, все в лучшем виде. Вот это да! Правда, я ему не твои эскизы показал, мы на компьютере оформить успели. Конечно, это эффектней. А ты знаешь?! - Губанов присел к столу напротив меня. - Профессор и про тебя спрашивал. Как поживает, говорит, ваш художник? Я уж ему и так и сяк, мол - старается, рисует… Ну ты - молодец! Не иначе, думаю, Леонарда помогла, - прибавил он осторожно.
        - Сдавай в производство, - вздохнул я.
        - Отвез уже! И Прохорыч приступил - теперь пахать, не разгибаясь, и в Новый год будет. А ты будто не рад… Макар им уже премию пообещал. Я ему говорю: вот - Алексан Василич много потрудился. Так что Макар и нам с тобой подкинет. А кстати! - воскликнул он. - Новый год решили совместно провести: я и Макар с женами…
        - А сколько у него жен? - удивился я.
        - Как сколько? - не понял Губанов. - А! В смысле - я со своей и Макар со своей. Ну и ты со своей. Леонардой.
        - Подумаем, - неопределенно ответил я. - Куда решили?
        - На кудыкину гору. Надо спрашивать: далеко? Макар хочет в Швейцарские Альпы. Он там нашел какой-то старинный замок. И его хочет полностью арендовать на неделю. А что?!
        - Посмотрим… - Я представил себя с Леонардой в замке в пустынных заснеженных горах в компании Губанова и только усмехнулся. - Что там делать-то?
        - А шут его знает! Короче, думай быстрей. Губанов ушел. Я навел порядок на столе и двинулся на встречу с Лизой.
        Глава 5
        В прихожей было тихо и темно. На часах начало одиннадцатого - и неужели никого нет дома?!
        Я прислушалась. Откуда-то доносилась глухая монотонная речь. Похоже, что телевизор, только вот где - у соседей или у нас?
        Заунывный монолог оборвался взрывами безудержного хохота - и тут же в унисон засмеялась Ленка.
        - Эй! - позвала я.
        Дочь вышла из комнаты не сразу.
        - Мам, подожди, там такой момент!
        Ну, слава богу, Лена дома, смотрит телевизор. А то мало ли в какие тяжкие может пуститься в наше время четырнадцатилетняя девочка. Контроля за ней никакого!
        Я с облегчением стала раздеваться: сняла тяжелые подростковые ботинки, пристроила на вешалку фиолетовый пуховик, отметив, между прочим, присутствие на ней Лешкиной дубленки. В последнее время вечерами он часто дома. С подружкой поругался? Ничего, помирится. Или другую найдет! Эти медицинские центры кишмя кишат молоденькими девчонками в коротких облегающих халатиках. Только руку протяни! Когда-то привыкнуть к подобным мыслям мне стоило невероятных усилий. Зато теперь я пожинаю плоды: спокойно думаю о Лешке и о его зигзагах. А чаще вообще не думаю - не замечаю, и все.
        Тем более сегодня! После очередной встречи с Карташовым и так есть о чем подумать.
        Я прошла на кухню, заварила свежий чай, намазала маслом юбилейное печенье. Вместо ужина. А у меня все так: вместо семьи, вместо работы… Возвращаясь домой, нормальные люди с чистой совестью забывают о делах, а я должна ломать голову и день и ночь. И притом за символическую плату! Сегодня, правда, Карташов расщедрился: подарил две голубые бумажки, хотя похвалиться на этот раз было особенно нечем.
        Художник не поддавался моим чарам. Однако Аретов не солгал, назвав его веселым, компанейским человеком. За несколько сеансов мы с Гришей не только познакомились, но даже немного подружились. Было ясно, что тайн в его жизни в принципе не существует. Ничем, кроме живописи, Гриша никогда не занимался. Разве что в короткий арбатский период слегка увлекся коммерцией. Но он не делал из этого тайны, а с насмешкой объяснил, что бизнесмен он неважный и быстро оказался в прогаре. Пришлось искать другие способы добычи средств.
        Наследием арбатского периода стала Светка - в те годы юная продавщица сувениров, а сейчас мать четверых Гришиных детей. Старшему Варлааму одиннадцать, а маленькой Поле скоро исполнится три.
        В последние годы жизнь Гришки проходила между домом и монастырем. Не то чтобы он был or этого в восторге, но и не жаловался - рассказывал просто, охотно.
        Примерно так я представила ситуацию Карташову, и он неожиданно похвалил меня. На этом этапе - да, я молодец. А следующий этап и подавно - очень простой. Надо сделать так, чтоб Гришка ушел из семьи.
        - Куда ушел? - не поняла я.
        - К тебе.
        - Ко мне нельзя. У меня муж.
        - Да какой он тебе муж? - ухмыльнулся Карташов.
        - Но он - совладелец квартиры…
        - О квартире не беспокойся. Будет вам квартира - справите медовый месяц!
        - Но… я совсем не нравлюсь ему. И он не захочет бросать детей.
        Карташов помрачнел:
        - А ты сделай так, чтоб захотел!
        - Как это сделать? - возмутилась я.
        - Это уж не моя забота! - Он неловко махнул рукой, и стало заметно: нервничает.
        - Мы с ним даже никогда не остаемся с глазу на глаз. Аретов всегда с нами - ведь это его квартира.
        - А в машине? - допытывался Карташов. - Обратно он тебя довозит до «Тульской». Вот и действуй по дороге!
        Ну что я могла ему ответить?
        К вечеру Гриша еле стоит на ногах. Тяжелая у него работа, к тому же в две смены: с утра иконы пишет, вечером мой портрет, да еще мотается через весь город… А по дороге домой Гриша любит рассказывать о детях: Поля заболела, Миша поедет в лагерь на зимние каникулы, а Варлаам вчера его два раза обыграл в шахматы. Предположим, в этом месте я прерву повествование: «Дорогой Гриша! Брось ты этих детей к чертовой матери! Я тебя люблю!»
        Сказать так - все испортить. Ну а что еще придумаешь?
        - А ты знаешь что? - неожиданно обрадовался Карташов. - Не нужен вам этот Аретов. Я тебе дам ключи от хаты. Авось там дело быстрей пойдет!
        - Где там?
        - Говорю же, квартира есть. Пустая, с мебелью, после ремонта. Только ты должна устроить так, чтоб он к своим уже ни ногой!
        - Я что, должна его все время караулить? У меня дочь. Надо хоть изредка ее навещать.
        - Да это же все очень ненадолго! А потом - свобода! И будешь со своей дочерью сидеть.
        - Просто не знаю даже… - Я беспомощно развела руками.
        - Ну, ты опять за свое! Мы же договорились, что ты делаешь со своей стороны, что - я, а если ты чего-то не делаешь…
        - Да знаю, знаю! - прервав его выступление, сказала я торопливо.
        - Хорошо, что знаешь! - Карташов улыбнулся. - И вот тебе премия, - он кинул на стол две бумажки, - за успешное начало задания.
        Теперь, сидя над чашкой остывшего чая, я вспоминала наш разговор о Гришиной семье, о пустой квартире и о свободе. Мысли были тяжелыми, хотелось отогнать их от себя, как страшный сон.
        Хочется - а нельзя! Только попробуй! Карташов в два счета напомнит.
        Зазвонил телефон. Я машинально потянулась к трубке, но в комнате Лешка опередил меня. Услышав незнакомый мужской голос, я отсоединилась.
        Что за проклятая жизнь! Завтра праздник - европейское Рождество. В городе оживление, на площадях сверкающие елки, а у меня - полярная ночь. Я отхлебнула чай. Он оказался горьким и невкусным: забыла положить сахар. А такой невозможно пить. Остается вылить. Я нехотя поднялась из-за стола, но тут на кухню вошел Лешка.
        - Представляешь? - спросил он как ни в чем не бывало. - Лене сейчас звонил какой-то мужик!
        Я была так поражена естественностью его голоса, от которой давно отвыкла, что промолчала.
        - По голосу ему лет двадцать пять! Ты представляешь?!
        - Ну, не волнуйся раньше времени. Я поговорю с ней, узнаю, кто это. Может быть, ничего страшного.
        - Тебе все ничего страшного! Сама неизвестно где шляешься. И Ленка - по твоим стопам!
        - С чего ты взял, что я шляюсь? - спросила я равнодушно.
        Пора, пора было расставить все точки над «i». Раньше я чего-то боялась, чем-то дорожила, на что-то надеялась, но теперь между нами точно уж все! Пусть послушает! А верить не верить - это его право.
        - А что же еще? Шляешься, конечно!
        - Не шляюсь, а работаю!
        - Где?
        - У Карташова.
        - Кто это?
        - Представитель доблестных правоохранительных органов.
        - Что ты там делаешь?
        - А что придется!
        Я перечислила виды деятельности, которыми мне выпала честь заниматься в эти годы.
        - Подожди, но как же так?.. - недоумевал муж.
        - А вот так, вот так!.. Ты думаешь, почему закрылась Саметова клиника? От криминального аборта женщина умерла. Приехала милиция - столько всего еще накопала… Теперь догоняешь, почему? У меня просто не было выбора!
        - Но ты молчала все эти годы. Скрывала что-то. Сама посуди, что я подумать мог? Зачем было создавать такую ненормальную обстановку?!
        - О, причин много! Ну, во-первых, Карташов не велел.
        - А во-вторых?
        - Я ждала, что ты спросишь сам… что ты увидишь: мне очень плохо. Что ты поймешь и пожалеешь… Но чуда не произошло!
        - И ты наконец-то решилась рассказать обо всем?
        - Да ничего я не решала! - Я бегло взглянула на мужа. - Так, к слову пришлось.
        Я принялась мыть чашку. Потом включила чайник. Надо все-таки немного перекусить.
        - Знаешь что, Лиз. - После долгой паузы муж заговорил странным, несвойственным ему пришибленным тоном. - Знаешь что? Давай обсудим все завтра.
        - Завтра я еду по заданию. Надеюсь, ты понимаешь: об этом не стоит болтать!
        - Не волнуйся. Никто ни о чем не узнает. Я буду помалкивать… Но нам с тобой вообще нужно поговорить…
        - Что касается Лены, можешь не беспокоиться. Она разумная девочка. Безрассудство - не ее стиль. Но я, конечно, разберусь, кому принадлежит этот голос.
        Я налила себе свежий чай, на этот раз предусмотрительно бросив в небольшую чайную чашку целых три куска сахара, положила печенье на блюдце и ушла в свою комнату.
        Мне надо было подумать еще и потому, что завтра предстоял очередной живописный сеанс. Сейчас я должна на что-то решаться или уже внутренне подготовиться к тому, что Карташов приведет в исполнение свои угрозы. А развитие событий по такому сценарию весьма вероятно. И дело тут не только в том, что у меня не хватит ловкости и наглости разрушить семью Гриши. Есть еще одно обстоятельство - Аретов.
        Он самый, Александр Васильевич. Главный художник и свободный человек… Первое, что я узнала о нем, - свободный. Я поняла это в первый же день, сидя в машине. И почему-то была потрясена. Хотя что здесь такого?! Толпы свободных людей ходят по улицам - и ничего. Но то, что Аретов - свободный… было в этом для меня что-то особенное. Тогда в машине я так разволновалась, что начала болтать какую-то несусветную чушь. Он неожиданно тему поддержал и вдруг ни с того ни с сего заговорил о свободе. Позже признался: это его сокровенные мысли… Одно дело быть свободным художником и совсем другое - главным. Главный - это должность. Неплохо оплачиваемая, но от свободы навсегда отсекающая. Главный художник
«Мебель-эксклюзив» - это «чего изволите».
        Потом он сам удивлялся, что заговорил об этом со мной. Но тогда мне было приятно. Мне нравилось его слушать. Мне нравились его мысли и то, что он делится ими со мной. Мне нравился его район, его квартира, мебель, посуда… Мне нравилась его машина и манера чуть заикаться в начале предложения. Мне нравился его смех. И то, что он всегда внимательно меня слушал. И та радость, с которой он встречал меня у подъезда. Мне нравилось сидеть с ним рядом в машине и подниматься на лифте… Словом, в нем мне нравилось все. А еще я наверняка знала, остро чувствовала, что тоже нравлюсь ему. И то, что он не делал никаких шагов к сближению, ничего не предпринимал… было в этом что-то трогательное, подкупающее. Как будто он так хорошо меня понял, посмотрел на мир моими глазами, осознал: мне не до чего - и смирился с этим моим состоянием. Но смирился легко, непринужденно… будто так и надо.
        По опыту, из книг и фильмов, по примеру подруг и знакомых я знала: мужчина от женщины всегда чего-нибудь требует. Аретову не нужно от меня ничего. Но это-то и привлекает. Это и есть та, главная причина, по которой я не могу отказаться от сеансов в его квартире. Портрет - единственное звено, связывающее нас. И без того осталось недолго. Две-три встречи. А потом - все. И нет у меня сил добровольно лишиться этих встреч!
        Я была уверена, что никакого продолжения у нас с ним не будет. Но может, и не надо продолжения. Потом я хладнокровно скажу Карташову:
        - Делайте что хотите!
        Лена! Поступив так, я кину собственного ребенка. Но здесь нет моей вины… А о ней могут позаботиться свекровь и Наталья. С Вадимом у них не было детей, а больше Лешкина сестра замуж не выходила. Работает она с ценными бумагами, обеспечена прекрасно и Лену любит, как родную дочь… Нет, надо только иметь мужество. И тогда - выход найден!..
        Он позвонил на следующий день, как обычно в двенадцать. Я не сразу услышала звонок - на плите шипели куриные грудки.
        Выйдя утром на кухню, я обнаружила на столе несколько купюр и Лешкину записку с просьбой приготовить чего-нибудь вкусненькое. За вкусненьким я поехала в
«Копейку», где кроме куриных грудок купила сыр, ветчину, паштет, апельсины и пирожные. А еще - журнал «Лиза».
        В журнале вместе с житейской историей и рекомендациями по праздничному макияжу был рецепт приготовления куриных грудок: «…Вам понадобятся сыр, сливочное масло, консервированные персики, зеленый салат…»
        Опять пришлось идти в магазин: за персиками и салатом.
        Но наконец, все было закуплено, грудки уложены на сковородку, сыр натерт на крупной терке, а персики нарезаны красивыми полукружьями.
        Наверное, Лешка решил устроить праздник специально для Елены. Действовать в противовес обладателю взрослого мужского голоса. Пусть дочка выбирает, с кем ей лучше… И тут до моего слуха донесся телефонный звонок.
        - Лиза, как сегодня?
        - Сегодня как обычно.
        - Может, пораньше? Сегодня - праздничный день!
        - Давай пораньше, - согласилась я.
        Мы уже давно, буквально со второго раза были на «ты».
        - Тогда в пять.
        - Хорошо.
        Вернулась из школы Лена. Принесла дневник с оценками. Расстроилась: четверка по химии.
        - Далась тебе эта химия?! - возмутилась я. - Пять, четыре - какая разница?
        - Обидно! У меня четверок и пятерок одинаково. Последняя контрольная - на четыре. Я еще ответить хотела, а химоза - нет, и все!
        - Ладно, химоза-химоза! Расскажи лучше, кто тебе звонил вчера.
        - Кто?
        - Ну, взрослый мужской голос. Поздно вечером…
        - Поздно вечером?.. Так Настин брат… У них родители на прием в посольство идут, а они у себя прием устраивают.
        - Пойдешь?
        - А ты имеешь что-то против?
        - Да нет… Просто папа тоже собирался попраздновать… Я тут приготовила кое-что.
        - Вдвоем попразднуете, - засмеялась Ленка, и я не смогла понять, это искренний, добрый или саркастический смех.
        - Я тоже не могу… Дела.
        - Ради праздника дела можно отложить! - авторитетно заявила дочь и скрылась в своей комнате.
        Через несколько минут она вернулась в темно-зеленом вечернем платье. Верх - декольтированный, бархатный и пышная длинная юбка из какого-то суперсовременного синтетического материала. Лена выглядела гораздо старше своих четырнадцати, и вообще это была не моя дочь, а незнакомая взрослая девушка, таинственная, загадочная.
        - Ну и как? - выдержав паузу, спросила она.
        - Потрясающе!
        - Вот и я думаю, - согласилась Елена. - Меня просто не поймут. Пойду уж лучше в джинсах.
        - Где ты взяла такое платье?
        - Наташа подарила. Я ведь к ним ездила в прошлое воскресенье. А ты и не в курсах… со своими делами.
        - Ладно, - вздохнула я. - И кстати, у меня тоже есть для тебя подарок. Вот. - Я протянула дочке карташовскую бумажку.
        - Ух ты! - Ленка похрустела купюрой. - Спасибо, мам. Хороший подарок. И главное, знаешь что?.. Он резко меняет дело.
        - Какое? - не поняла я.
        - Насть! - уже кричала дочь в трубку, не обращая на меня внимания. - А у меня тут денежки завелись!.. Откуда-откуда… Мама дала. Так что пошли… Ой, да не буду я краситься… Ну, ресницы накрасить - две минуты… Все давай у «Рамстора» через полчаса.
        - Ты там не напивайся особо. - Я усмехнулась. - А кого еще пригласили?
        Выходило, что народу придет очень много. Две Ленкины одноклассницы, мальчишки из группы Настиного брата Макса, их сосед по подъезду Коля и его девушка…
        - Все, мам! Бегу, уже опаздываю! - Ленка накинула куртку поверх тонкого белого свитера, провела по губам бледной перламутровой помадой.
        - Лена! До одиннадцати, - фальшиво-строго крикнула я.
        Мне тоже нужно было собираться. Стрелки часов приближались к четырем.
        Я привела волосы в состояние художественного беспорядка, нанесла нехитрый макияж. Сильно накрашенное лицо немыслимо на парсуне. На первый сеанс я пришла почти без косметики, и Гришка это одобрил, объяснил: из сеанса в сеанс нужно выглядеть одинаково. Поэтому та же бархатная юбка, тот же вьетнамский джемпер… Несмотря на то что календарная зима в разгаре, снег на улице стаял, а сегодня с утра поливает дождь. Обувь для такой погоды у меня более или менее подходящая, зато из верхней одежды - только норковый полушубок. Ничего, добегу как-нибудь до машины.
        У лифта стояла соседка из квартиры напротив. В ее глазах засветился неподдельный живой интерес.
        - Здравствуйте, Лиза. Вас и не узнать!..
        - Да. - Я вдруг ощутила себя на пределе. Попади ты, толстая тетка, в такую ситуацию, можно ли было бы узнать тебя? - Такие вот метаморфозы!
        - Что? - переспросила она.
        - Чудесные превращения!!! - рявкнула я в ответ.
        В лифте соседка обиженно отворачивается, зато у подъезда внимательно наблюдает за мной: я направляюсь прямиком к серебристому джипу. Ага! Информация к размышлению!.
        Потом, когда все произойдет, тетка будет рассказывать на скамейке, что я была невоспитанной, грубой и ездила на шикарных машинах.
        - Что с тобой? - комически-испуганно спросил Аретов.
        Я невольно засмеялась:
        - Ничего. Все в порядке.
        - Поехали в Альпы, - трогаясь с места, почти утвердительно проговорил он.
        - С сегодняшнего дня так Бутово называется?
        - Нет, кроме шуток.
        Но я заметила, что он в хорошем настроении, и догадалась: шутит.
        - А что мы там будем делать?
        - Не знаю. Придумаем что-нибудь. Шампанского выпьем. На лыжах покатаемся.
        - Ладно, - согласилась я. - Когда ехать, сейчас?..
        - Ну почему же сейчас? Сейчас - мы к Гришке.
        Джип, вырулив из арки моего дома, молнией пролетел по улице, свернул на третье кольцо и скоро выехал на Варшавку. Шоссе было буквально забито автомобилями. Счастливчики пробивались на тротуар и нагло неслись навстречу пешеходам. Но нам не повезло: стиснутые машинами со всех сторон, мы преодолевали дорогу маленькими порциями, между которыми подолгу стояли.
        - Сегодня запустили в производство вашу гостиную, - сообщил Аретов. - После праздников будет готова. Там твою парсуну повесим…
        - Повесим, - согласилась я, хотя, что за гостиная, не знала ни сном ни духом. - Нам ведь недолго осталось работать…
        - Недолго… Закончите портрет после праздников.
        Да! После праздников начнутся будни! Объяснения с Карташовым… Сперва он не поверит, что я решила взбунтоваться. Будет уговаривать, может, даже денег предложит. Потом - поймет, пустит в ход свои материалы… Со вчерашнего дня я поняла, что это неизбежно, и исподволь стала приучать себя к таким мыслям… А Аретова я больше никогда не увижу! Украдкой я посмотрела на него: каким дорогим, близким он мне показался вдруг! В конце концов окажется, что лучшие минуты моей жизни прошли в машине, в пробке на Варшавском шоссе. На окраине ада, как я пошутила когда-то.
        Тут раздался телефонный звонок.
        Я поняла: звонит Гришка. Что-то там у него не клеится, не сходится. Короче, на сегодня сеанс отменен.
        - Что будем делать? - поинтересовался Аретов, отключившись.
        - А что?
        - Такими темпами, - он взглянул на часы, - минут через десять мы доедем до МКАД… Тебя домой отвезти?
        Я молчала. Неужели даже на такую скромную радость, как вечер в обществе Аретова, я рассчитывать не могу… И он тоже хорош: домой хочет везти, а обещал - в Альпы!
        - Отвези домой.
        - Расстроилась?
        - Конечно, протаскались без толку целый вечер!
        - А знаешь что? На МКАД сейчас тоже, наверное, пробки. Поедем ко мне. Немного отметим праздник… Как ты думаешь?
        - Не знаю.
        - Значит, поедем.
        Все в этом мире имеет конец и начало. Наступил момент - мы пересекли МКАД и через несколько минут были уже в Сашиной квартире. Я привычно прошла в комнату и села в кресло напротив мольберта. За мной вошел Саша. Он остановился у мольберта, собираясь что-то сказать, уже улыбнулся и вдруг замер.
        - Что? - прошептала я. - Что с тобой?!
        Аретов не ответил, лишь быстро посмотрел на меня прищурившись, как щурился иногда Гришка, когда писал портрет. Я поднялась. Теперь он глядел не отрываясь, точно на диво, которое вдруг явилось ему. Мне стало неловко.
        - Саша, - окликнула я его. - Что ты, Саша?
        Он все смотрел на меня долгим, каким-то мучительно-вдохновенным взглядом. Никогда я не видела таких глаз. Ни у кого.
        Я подошла и тоже взглянула на парсуну. Точнее - на себя.
        Из коричнево-золотистого мрака появлялась, скорее являлась женская фигура в глухом черном платье. В нежной узкой руке она несла впереди себя белую грустно склоненную орхидею. Ее лицо лишь только выступало из золотистого сумрака и было печально, точно от цветка наполняясь бледностью и грустью.
        Мы еще долго разглядывали портрет. И пока разглядывали… казалось, даже воздух в комнате изменился.
        Он увидел! Он сумел передать!.. И тьму, в которой я жила последние годы, но которую тщательно скрывала ото всех. И черное, глухое, почти монашеское платье - мое безграничное одиночество, иллюзией семьи скрытое от посторонних глаз. Смеясь и балагуря, Гриша каким-то чудом почувствовал все это, а теперь, глядя на портрет, ощутил и Аретов. Я догадалась, почему он молчит. Не знает, как говорить со мной после сделанных открытий.
        - Саша… - снова позвала я.
        - Ты так представляла себе парсуну? - спросил он тихо.
        - Я никогда не видела никаких парсун.
        - Тогда для чего это все?..
        - Так было нужно… не мне. Одним людям. - Я вздохнула. - Долгая это история.
        - Не надо. - Неловким движением он привлек меня к себе. - Не надо ничего объяснять…
        - Ничего и не объяснишь, - ответила я шепотом, прижимаясь к нему щекой.
        - Лиза, - помолчав, произнес он, - в последние дни я все время думал о тебе. Жил от сеанса до сеанса.
        - Что ты думал?
        - Что ты, должно быть, незнакома с Иннокентием и что тебе не нужен портрет, - быстро ответил он и вдруг прервался… - И что я всегда хотел бы быть рядом с тобой.
        - Не говори так, - попросила я.
        Мне было тяжело его слушать.
        - Почему? Ты… дорожишь семьей?
        - У меня нет семьи. Только дочь. Мы с мужем давно чужие.
        - Почему же тогда?
        - Я не могу распоряжаться своей жизнью - в ней другие хозяева…
        Он тихо рассмеялся, провел ладонью по моим волосам:
        - Мне кажется, все не так страшно. Ты фантазируешь…
        Чуть отстранившись, я посмотрела на него:
        - Сам суди - страшно или нет…
        И не помня себя стала рассказывать. Первый раз от начала до конца я рассказывала вслух историю своей жизни. Каждый шаг, от Самета до Иннокентия.
        - Теперь все кончено! Я не смогу увести твоего Гришку из семьи, даже если бы очень хотела этого.
        - Лиза. - Он попытался улыбнуться. - Я так и думал!
        - Ты что, не понимаешь?!
        - Во-первых, есть такое понятие - срок давности. Это значит, что за давностью лет многие преступления могут быть прощены.
        - Да, но не подобные.
        - Но послушай… - медленно начал он после паузы, - в чем главная сила Карташова? В компромате?
        - В компромате, - согласилась я.
        - Но ведь и на него, пожалуй, найдется компромат…
        Я вспомнила о некоторых поручениях, выполненных по заданию Карташова.
        - Мне многое известно. Но как это докажешь?
        - А как ты думаешь, зачем ему понадобился Гришка?
        - Гришка? Ну, не знаю… А потом, Гришка нужен не Карташову, а тому старику - Иннокентию.
        - Зачем?
        - Откуда мне знать?
        - Но ты понимаешь, что вокруг Гришки затевается что-то нехорошее, темное?
        - Конечно. Недаром устроили все это представление с портретом.
        - Значит, «Обелиск» - преступная организация. А Карташов - следователь прокуратуры, работает на преступников. Почему?
        - Самое простое объяснение - деньги. Но дело, конечно, не в одних деньгах…
        - Вот мы и доказали его коррумпированность!
        - Ничего мы не доказали. Доказательства - это материалы, документы, фотографии… Где мы это возьмем?!
        - Надо действовать! Посоветоваться с юристами, нанять адвоката, детектива. Профессионалы лучше нас знают, что делать.
        - Никто не захочет собирать компромат на следователя прокуратуры. Карташов сухим выйдет из воды, а агентство получит крупные неприятности.
        - Ну хорошо, давай попробуем с другого конца. Соберем компромат на Иннокентия и докажем его связь с Карташовым!.. Одним словом, нужно попробовать распутать сеть, которую «Обелиск» плетет вокруг Гришки… И если все удастся, Карташов сам не захочет иметь никаких дел с тобой!
        Карташов - шантажист и преступник! Вывести бы его на чистую воду!.. Раньше меня тоже посещали подобные мысли, только я гнала их от себя. Разве по плечу такое одинокой, сломленной жизнью женщине, без сил и средств? Но если этой женщине протянет руку мужчина…
        - И все-таки я не верю, что мы сможем победить его…
        - Увидишь - сможем! - Саша улыбнулся. - Предлагаю выпить шампанского за начало боевых действий!
        Мандарины, шоколад, шампанское - миллионы людей ассоциируют это с Новым годом. Для меня сегодня наступил новый год. Не год - эпоха, эра… Тягостное существование уходило в прошлое, уступая место новой полноценной жизни, в которой будет все: смысл, борьба, любовь и свобода.
        - Лиза, а ты думала обо мне?
        - Думала, конечно. Но знаешь, каждый раз мне становилось так грустно! Грустно даже не то слово - беспросветно. И если бы еще вчера мне кто-то сказал, что между нами будет что-то такое…
        - Но теперь, я надеюсь, ты не сомневаешься - будет все!
        Нет, я не сомневалась… Еще с той минуты, когда, стоя у мольберта, Саша неловко обнял меня. А может, и раньше, когда он, пораженный Гришкиным искусством, всматривался в мое лицо…
        Но если уж совсем быть честной, я догадалась обо всем в тот момент, когда, сидя в пробке, мы решили ехать к нему домой. Ах, какое счастье быть честной! Сняв трубку с висящего на стене телефона, я стала набирать номер своей квартиры. С первого гудка отозвался муж:
        - Лиза, уже двенадцатый час! Мы с Леной тебя ждем. С тобой все в порядке?
        - Более чем, - спокойно ответила я. - Я вернусь завтра. Пожалуйста, объясни все Лене.
        - Что я должен ей объяснить?
        - Что мы с тобой свободные и еще молодые люди, имеющие право на свою жизнь. Надеюсь, ты сделаешь это деликатно - пощадишь девочку.
        - Лиза, нам с тобой нужно поговорить!
        - Завтра. А сейчас, я надеюсь, ты выполнишь мою просьбу.
        - Хорошо, - ответил он холодно.
        - Спокойной ночи, - попрощалась я.
        Глава 6
        Утром мы завтракали.
        Я смотрел на нее теперь уже не украдкой, как раньше, в наши первые встречи в машине. И не как вчера, когда мы пили шампанское. Тогда я отчаянно желал ее, и я не знал - уйдет она или останется на ночь. И она словно угадала, что со мной творится, - позвонила домой и просто сообщила о своем выборе. И вся в эту минуту светилась искренностью и решимостью, было ясно, что для нее все очень серьезно… А что я мог сказать о себе?
        Одно дело хотеть женщину, и совсем другое - соединиться с ней внутренне, стать ответственным за нее… Обнимая Лизу ночью, я иногда возвращался к этим мыслям. Но теперь меня точно пронзило: я ее люблю!
        Лиза умела быть очень разной: настороженной, - холодной и очаровательно задумчивой, веселой и остроумной, как вчера вечером, и обезоруживающе-нежной, как ночью. Но главное - она была родной и близкой. С первой встречи я почувствовал это, но осознал только сейчас.
        А если твоему близкому человеку грозит опасность - нужно действовать!
        Позавтракав, мы быстро оделись и спустились к машине.
        - Мы должны уличить Карташова в чем-то очень серьезном. Иначе он тебя просто так не отпустит, - заговорил я, выруливая со стоянки. - Во-первых, ты слишком много знаешь. Во-вторых, исполняя его поручения, ты наверняка делала что-то такое, ну - с точки зрения закона - предосудительное. И тут он может опять тебя подцепить.
        - Он говорил, я работаю в интересах правосудия, - неуверенно вставила Лиза.
        - Говорил, - вздохнул я. - Теперь… зачем им понадобился Гришка? Он чист, как слеза младенца. Его арбатское барышничество - детский лепет. Да я думаю, и не в этом дело. А в чем? Зачем он им сдался?
        Лиза пожала плечами.
        - Тебя надо обезопасить - это раз. Потом - Гришка… Конечно, дело не в Карташове. Ты говорила: Карташов боится Иннокентия Константиновича.
        - Да еще как! Просто трепещет.
        - Карташов - сам исполнитель, мелочь, - соображал я, - а разгадка - в Иннокентии Константиновиче. Точнее - в его «Обелиске». Ясно, что их занятия «блокадным периодом» и беспризорными детьми - только прикрытие. Значит, пока мы не узнаем про
«Обелиск», мы не поймем, откуда ждать удара. Правильно я говорю? - Я засмеялся и одной рукой обнял Лизу.

«Что же они за люди, - думал я о Карташове и Иннокентии Константиновиче, - использовали малейшую возможность, чтобы превратить человека в раба!.. Превратили ее жизнь в ад, а после рассуждают про истинных сынов отечества и о высоком свободном искусстве. Будь трижды проклято такое искусство. Но я сам такой же! Ведь разглядел, увидел-то я ее только через это искусство. Я запрограммирован, зомбирован этим искусством. Меня тянуло к ней, к Лизе, - к живому человеку, чтобы помочь! Лиза, бедная, родная Лиза. Но мне подавай искусство. Без него я слеп… Гришка - художник, но и к нему они подползают. И не пощадят».
        - В самом еще начале, - вспомнил я вслух, - я просил Гришку не делать парсуну темной, чтобы она сверху не давила. А он сделал темной. И как точно! Ты прошла годы мрака. Именно прошла! Ведь человек в страданиях перерождается. Слабые души ожесточаются и гибнут. Но сильные этим мраком только очищаются и становятся нечеловечески светлыми. Ты сильная, Лиза. Очень-очень сильная.
        Мы подъезжали к ее дому.
        - Поступим вот как. - Я остановил машину. - Ты пока ведешь себя как ни в чем не бывало. Для Карташова ты по-прежнему - ловец Гришки. Для Гришки - модель. Только модель! - Я весело подмигнул ей, но весело, кажется, не получилось. - А я спешно разузнаю про «Обелиск».

«Самое лучшее сейчас, - соображал я по дороге на работу, - наши детективы. Но они палец о палец не ударят без команды шефа». И я, поставив машину во дворе рядом с еще разгоряченным губановским «саабом» (значит, Губанов только что откуда-то вернулся, наверно, с новым заказом «в стиле «модерн»), не заходя к себе, направился к шефу.
        - У себя? - Войдя в приемную, я кивнул секретарше, бессменной Веронике - русской красавице с толстой косой.
        - И совершенно один, - хулигански подмигнула она.
        Я, постучав, отодвинул дубовую дверь:
        - Макар Якимыч, можно?
        Макар Якимыч - шеф и хозяин «Мебель-эксклюзив» - был для меня загадкой. Он удивительным образом сочетал в себе почти непрерывный кураж, доходящий до шутовства, с тонким тщательным воспитанием, которое трудно скрыть, и классическим образованием. Но где и кто его образовал, было тайной. Внешность Макар имел совершенно мужицкую, но через нее явственно проступала аристократически утонченная личность. Мне казалось, здесь таилось одно из двух. Или Макар прятал себя под личиной шута, или же в тяжелых конвульсиях в нем погибал артист. А может быть, то и другое. Но не было у нас человека, кто бы не уважал Макара.
        - Можно, Саша. - Макар поднялся из-за стола, протягивая мне руку.
        Он был наголо брит, в белом шелковом костюме. На груди блеснул орден
«Мать-героиня». Пожимая руку, я всмотрелся в него - «Мать героина».
        - Надумал, Саша? - перехватив мой взгляд, хохотнул Макар.
        - Вы о чём?
        - О Швейцарских Альпах.
        - Надумал, Макар Якимыч.
        - И отлично. Чуешь: старинный рыцарский зал, длинный, всегда, даже в солнечный день, мрачный, гулкое эхо под низким сводом, который незаметно переходит в стену и вдруг разверзается громадной пастью камина - жаровней с бараном на вертеле, отблеск пламени пляшет на старых решетках стрельчатых окон, за которыми ослепительные альпийские снега? Молодец, что напомнил, - заказываем… - Макар снял трубку.
        - Я насчет «Обелиска».
        - Мы его проверили уже, Саша.
        - Не в этом смысле, Макар Якимыч. Подозрительно здесь…
        - Подозрительно?! - засмеялся Макар. - Да нынче всяк стал подозрителен. Ты выгляни в окошко. - Окно его кабинета выходило на Таганскую улицу. - Покажи мне хоть одного не подозрительного. Ты видишь, как быстро русская нация переродилась в подозрительных кликуш и подозрительных хапуш?
        - Макар Якимыч, у меня есть основания…
        - Саня! - остановил меня Макар. - Мы не филиал Лубянки. Ты, я вижу, все пытаешься мне поведать про каких-то бандитов. Я тебе отвечу: у нас мебельный комбинат. И в нашу задачу не входит их ловля. Но мы их можем обслужить: стол, стул, гроб. Итак, на шесть полных дней я заказываю в Швейцарии замок.
        Я вышел от Макара. «Что делать? Есть частные детективы, есть целые агентства. Но выкладывать все перед незнакомым дядей… Да и стремно. Потом он еще и обернет это против тебя. Нужен свой человек». Поднимаясь по лестнице, я мучительно вспоминал: где, у кого есть такой детектив? Но ничего не шло на ум. Сзади послышался губановский топот. Я оглянулся: сияющий Губанов гнался за мной.
        - В стиле модерн? - понял я.
        - И прямо сейчас! - задыхаясь, подтвердил Губанов. - Я обещал, что наш специалист сейчас подъедет! Я, Алексан Василич, где только тебя не искал! Даже в туалете! Глядь - кабинка занята. Ну, думаю, ты там! И давай орать, как мартовский кот: Алексан! Алексан! Тут кабинка открывается… И знаешь кто выходит?!
        - Ехать куда?
        - Новый дом на Пятницкой…
        На Пятницкой! Точно! Как я мог забыть?! На Пятницкой жил Витька Спиридонов - Спиридон, профессиональный сыщик! Мой школьный друг. Правда, дружить по-настоящему со Спиридоном было невозможно. Он постоянно за кем-то следил, вел какие-то тайные записи, которые сам же и шифровал непонятно от кого. Его «дипломат» с кодовым замком был всегда набит таинственными схемами и планами. Потом, после школы, Спиридон поступил в какой-то технический институт. Закончил его, тут и перестройка - и он воплотил свою детскую страсть: стал профессиональным частным сыщиком. И работает им сейчас. Мы давно уже не общались, но я иногда встречал кого-нибудь из класса, и те неизменно сообщали мне про Спиридона.
        - Выезжаю! - Я выхватил папку с заказом и рванул к машине на радость Губанову.
        От Таганки до Пятницкой рукой подать. Но я опять угодил в пробку. Я стоял на мосту и уже видел впереди в серой дымке старинные пятницкие кварталы, где прошли мое детство и юность. И вдруг я вспомнил, что дом Спиридона-то давным-давно снесли. Уже в десятом классе Спиридон ездил с какой-то окраины. Он не хотел менять школу перед выпуском. С какой же окраины? Я вынул телефон и набрал 009.
        - Вы позвонили в платную справочную службу московской…
        - Я хочу узнать телефон частного лица, - начал я.
        - Его адрес?
        - Если б знал я адрес…
        - Хоть примерно.
        - Нет.
        - На нет и суда нет. - Девушка отключилась.
        Я постепенно съехал с моста, и пятницкие кварталы исчезли с горизонта. Кто может знать о Спиридоне? В последнем классе он, шел я по следу, сблизился с Глинской. Как ее звали? Лена? Аня?
        Вроде бы Аня. И кто-то рассказывал потом, что они даже поженились. Кто ж рассказывал? Ну да, сама же Глинская и рассказывала - я случайно встретил ее около Суриковского института. И потом я ее встречал, когда уже работал в «Мебели». И Глинская опять что-то говорила про Спиридона. Где она живет - я примерно знал. Раз, еще в детстве, я был у нее на дне рождения. И запомнил ее трехэтажный дом, последний этаж. Но это был старый дом.
        Петляя в Лаврушинском переулке, я боялся не увидеть или увидеть на его месте что-то новое, офисно-ресторанное. Наконец, въехал во двор и остановился. В глубине двора стоял такой же желтоватый, как и в памяти, трехэтажный старый дом. Я не спеша закрыл машину и точно с опаской начал подниматься по ступенькам. «Конечно, они давно отсюда съехали, - носилось у меня в голове. - Все - на Спиридоне ставим крест. И что тогда? Но может быть, хоть кто-нибудь из ее родни тут остался».
        Я поднялся на последний этаж. На широкой площадке было три двери. Я позвонил в первую. На лестнице и за дверью повисла гробовая тишина. Я постоял и уже собрался звонить в следующую, как дверь открылась. На пороге стояла Глинская…
        Она стояла и молча глядела на меня. И я тоже молчал. Только сейчас я вдруг понял, почему я встречал ее на улице, а она всегда мне рассказывала про Спиридона.
        - Я Спиридона ищу, - словно оправдываясь, молвил я. - То есть Витьку. Витю.
        Глинская отступила, пропуская меня, и я вошел в кромешную тьму коридора.
        Однако открытие это не удивило меня. Конечно, подспудно я это понимал, чувствовал. Но мне всегда было некогда подумать, сосредоточиться. Мне всегда было не до того.
        В конце коридора раскрылась дверь - там, в светлом проеме, неподвижно стояла Глинская. Я двинулся на свет и вошел в неожиданно высокую, громадную комнату, но всю тесно и как попало заставленную старой мебелью, узкие проходы между которой вели куда-то. За окнами совсем близко качались голые ветви деревьев. От них в комнате было сумрачно и неподвижно. Мне подумалось, что здесь очень легко впасть в мечтательность и предаться одним лишь воспоминаниям. И ошибся.
        Я снял пальто и озирался, ища место, куда бы его деть. Глинская подошла и бережно, точно ребенка, обхватила его, принимая. И вдруг, вскинув лицо, стала как-то торопливо, радостно и жалко глядеть мне в глаза.
        - А где же Спиридон? - Я невольно отвел взгляд. Мне было нечем ей ответить.
        - Сюда иди, пожалуйста.
        Я пошел за ней между комодов, гардеробов, свернул направо и очутился в уютном закутке среди книжных шкафов с круглым столом под бордовой плюшевой скатертью.
        - У тебя что-то случилось? - спросила Глинская, когда мы сели.
        - Да.
        - Понятно. Виктора теперь долго не будет. Он в Пензе. Там очень запутанное дело…
        - А можно с ним связаться? Может, он хотя бы посоветует кого-нибудь.
        - Он посоветует меня, - улыбнулась Глинская. - Мы давно работаем вместе.
        - Да ты что?! - не поверил я. - Ты - сыщик?!
        - Еще какой! А я же тебе говорила. Ты не удивился тогда.
        - Я думал, ты так…
        - С тобой случилось или с Леонардой? Говори.
        - Ты знаешь о Леонарде? И кто она, знаешь? - неприятно удивился я.
        - Знаю. Я ведь сыщик. Что с ней случилось? Говори!
        Но я не мог поверить, что Глинская - детектив. Тихоня Глинская!
        - Мне нужно узнать про один фонд.
        - Тебе или ей?
        - Ей.
        - Ясно. И что ей нужно узнать?
        - Есть такой фонд «Обелиск»…
        - «Обелиск» - известный фонд, - заметила Глинская. - Знаю.
        - И ты знаешь, чем они занимаются?
        - Кажется, - припоминала она, - сталинской эпохой. Реабилитация невинно пострадавших. Значит, Леонарда теперь хочет стать жертвой сталинских репрессий?
        - Мы с Леонардой разошлись и даже не видимся. Ты все правильно говоришь. Но мне очень нужно знать, чем они действительно занимаются…
        И я все подробно ей рассказал. Она слушала, задумчиво глядя мне в глаза. Мне не хотелось говорить про Лизу, но оказалось, без нее не обойтись. Я рассказал и про Лизу.
        - Интересный человек этот Иннокентий, - задумалась Глинская. - Судя по твоему рассказу - эстетствующий фашист. А такие люди не мараются. Это унизило бы их достоинство.
        - На это есть Карташов, - подсказал я.
        - Все равно - нет. Скажем, под флагом изучения блокадного периода они угоняют машины, перекрашивают и продают - исключено. Здесь должны быть идейные соображения. И самое простое - Гришкин, скажем, дед служил в НКВД. Но думать, что они хотят поквитаться с ним за деда - глупо. Иннокентий выше мщения. Да еще какому-то Гришке. Смотри - Иннокентий появляется в последнем акте Лизиной трагедии, и, возможно, Карташов выполняет только разовое его поручение. Хотя так бывает очень-очень редко. Да и неподдельный трепет Карташова перед Иннокентием… Ты прав - Карташов сам на крючке. И теперь Иннокентию во что бы то ни стало понадобился Гришка. Ну, Карташов ладно - он опер. Лизу они поймали по случаю. Но Гришка?
        Она замолчала, уставившись за окно. Ветви все так же качались.
        - Значит, решение одно. Чтобы понять игру Иннокентия, мы должны принять условия его игры. То есть: Гришка теряет голову от Лизы и уходит из семьи. Лиза с Гришкой переезжают на квартиру Карташова…
        - Как? - поперхнулся я не хуже Губанова.
        - И только так! - засмеялась Глинская. - Только тогда он и откроет свои карты. И учтите: квартира напичкана диктофонами. Поэтому Гришка с Лизой должны говорить там только о любви. Тебе там делать нечего.
        - Это исключено.
        - Если это исключено, - вспыхнула Глинская, - то твоя Лиза до скончания века будет работать в интересах правосудия, на Карташова. А к твоему Гришке они подошлют, будь уверен, более расторопных и ловких, чем эта… И потом, это же ненадолго. Сейчас Иннокентий сделает следующий ход. Я думаю - ходов будет немного…
        Она убедила меня.
        - А я пока наведу справки про «Обелиск», - закончила Глинская. И уже раскрыла ноутбук. - Вообще, у меня дел полно. Ты иди и думай, как им об этом скажешь. Особенно Гришке. А вечером позвони - обсудим результаты.
        Глава 7
        Я сразу прошла к себе в комнату и прилегла на диван. Дома была только Елена, и, значит, приятное объяснение с Лешкой откладывалось до вечера.
        Скоро дочь заглянула ко мне.
        - Ну, оттянулась? - В ее глазах застыла холодная ирония.
        - Оттянулась. - С улыбкой я выдержала ее взгляд. - Теперь все хорошо.
        - Что ж хорошего? - нахмурилась Ленка. - Ты уйдешь от нас. Замуж выйдешь!
        - Почему ты сердишься? - Я продолжала улыбаться. - Каждая женщина мечтает выйти замуж за любимого человека.
        - А как же мы: папа, я?
        - Ну, папа, я думаю, как-нибудь справится с трагедией. А ты, конечно, останешься со мной.
        - Ты все уже решила? Моего мнения можно не спрашивать?!
        Я немного помолчала.
        - А как же иначе?
        - Мне папу жалко, - неожиданно горестно отозвалась Ленка и присела на краешек дивана.
        Она не могла больше разыгрывать ироничную и холодную. Было абсолютно ясно: развод родителей для нее - большое горе и никто не хочет его разделить… Оказывается, Ленка - наша с Лешкой общая дочка. А я привыкла думать, что только моя.
        - Лена… Поверь мне, не все можно объяснить, по крайней мере, так сразу… Папа… и сам этого хотел. В конце концов всем будет только лучше…
        - Он так хотел! - вдруг выкрикнула дочка. - А первая ушла ты!.. Имей в виду: я отсюда никуда не поеду! У меня тут школа, подруги!..
        - Вон как ты далеко заглядываешь… - Приподнявшись, я обняла ее за плечи.
        - Зато ты в упор ничего не видишь! Ничего и никого! - Лена всхлипнула и принялась размазывать по щекам предательские слезы.
        - Все я вижу, вижу… И все у нас теперь будет хорошо, - зашептала я. - Хорошо-хорошо…
        - А у папы? - рыдала Ленка.
        - И у папы. Никто не может быть счастлив в двусмысленных, ложных ситуациях!
        - Он вчера ждал нас… Один за праздничным столом! Когда я вернулась от Насти, у него было такое лицо… Ты бы видела только!
        Ленка вообще была очень впечатлительной, к тому же она любила отца. Но как ни странно, я ни на минуту не усомнилась в своей правоте. Я просто не могла по-другому. Но разве такое объяснишь ребенку? Разве она такое поймет?
        - По-разному ведь бывает в жизни, Лена. Иногда - очень тяжело. А потом все забывается, проходит…
        - Ты просто хочешь оправдать свой гнусный поступок… А Наташа, бабушка - они будут просто в шоке от вашего развода.
        - Ну, Лен!.. Это тяжелый период, но надо его пережить.
        - Это нам тяжело! А ты даже не потрудилась вылезти из постели, чтоб соблюсти элементарные приличия!
        Фраза звучала слишком по-взрослому, чтобы ее автором была Ленка. Наверно, она услышала это от отца… Я отодвинулась и замолчала.
        - Нечего строить из себя обиженную!
        - Я не строю - я думаю, кто тебя этому научил. Папа?
        - Но он ведь прав.
        - А ты никогда не обращала внимания, что он тоже приходит домой в разное время?
        - Что тут особенного? Задерживается на работе.
        - Ты уверена?
        - Абсолютно!
        Раньше мне казалось: дочь догадывается обо всем, молчит только из деликатности, а внутренне сочувствует мне. Но ничего подобного… Четырнадцать лет - она совсем еще ребенок. И такие сложности на ее бедную золотистую головку!
        Нет, на сегодня с нее ударов достаточно. Если еще начать рассказывать об отце…
        - Ну, будем считать, что я действительно повела себя некорректно. - При воспоминании о своем «некорректном» поступке я все-таки не смогла сдержать счастливой улыбки. - Зато я поступила честно. Ничего не скрыла от вас с папой. Можно меня извинить? Хотя бы чуть-чуть?
        - Все равно видно, что ты ни капельки не раскаиваешься, - настаивала Елена.
        Но я почувствовала: голос у девочки потеплел. Нельзя было упускать благоприятного момента.
        - Может, попьем чаю?
        - Давай, что ли, попьем, - согласилась она.
        Сразу после чая позвонил Карташов и в приказном порядке потребовал встречи.
        - Непременно сегодня!
        Слушая его, я думала о том, что как раз непременно сегодня мне надо объясниться с мужем. И с Карташовым хорошо бы поговорить начистоту. Конечно, Саша сказал, что это преждевременно и опасно. Но зато так соблазнительно!
        - Я перезвоню попозже, уточню время, - ответила я капризно.
        - Ну, не в двенадцать же часов! - буркнул Карташов. Он был не готов к разговору в таком тоне.
        - Я перезвоню, - прощебетала я.
        Мне стало ужасно смешно. Столько лет знакома с этим Карташовым, и даже не предполагала в нем ничего человеческого. А он, оказывается, может смутиться, растеряться… И наверное, испугаться. Впрочем, испуганным я его уже видела - тогда в «Обелиске». Вот и выходит, Карташов - самый обычный человек, никакой не монстр. И Лешка не монстр. Огорчается, ревнует. А временами мне казалось, мой муж - каменная глыба… В общем, выходило у меня - мир состоит из слабых, уязвимых людей. И все по-своему достойны жалости.
        Я сидела перед зеркалом и наносила на лицо медовую маску, когда муж вернулся с работы. Не здороваясь, он вошел в мою комнату, сел в кресло и заговорил привычным брезгливым тоном.
        Такой тон всегда подавлял меня - действовал как удав на кролика. Но сейчас я отчетливо поняла: тон лишь следствие слабости и уязвимости. За брезгливостью пряталась ревность, а за ревностью, может быть, и любовь. Когда-то Лешка любил и ревновал меня, но проявить эти чувства было ниже его достоинства. Я жаждала любви и участия. Он предлагал мне брезгливость. Я замкнулась - мы разошлись.
        Мы разошлись давно.
        - Теперь нам надо обсудить только формальности, - радостно объяснила ему я. - Ни о чем больше я говорить не собираюсь.
        - Прекрати паясничать! - Он злился, но тоже как-то неловко, так же, как выражал недовольство Карташов.
        - Главный вопрос - квартира.
        - Продадим, купим две.
        - Две какие?..
        - Зависит от того, с кем останется Лена.
        - А с кем останется Лена?
        - Надо у нее спросить.
        К разговору о формальностях мы не готовы. Не такое-то это простое дело - формальности! А больше нам вроде говорить не о чем. Муж, однако, находит тему.
        - Ты опять куда-то собираешься?
        - Да, к Карташову.
        - Брось свои глупые россказни! Думаешь, я поверю?
        - Это твое глубоко личное дело, - ответила я и взглянула на часы. Пора было смывать маску.
        Тягучая липкая смесь сходила с лица, оставляя на щеках мягкую молодую кожу.
«Нежная забота каждый день», - гласила надпись на упаковке. Вот что нужно абсолютно всем - нежная забота! И коже, и душе… Ну, пусть не каждый день… Но чем больше - тем лучше! С нежной заботой невозможно переборщить. А пропорционально ее количеству будут и результаты.
        Выключив воду, я посмотрела в зеркало. Каштановые волосы эффектно подчеркивали матовую бледность лица, окруженного нежной заботой. Но главное - выражение глубокого спокойствия, умиротворения - словно и не было грустного объяснения с Еленой, разговора с Лешкой, предстоящей встречи с Карташовым.
        В дверь ванной постучали.
        - Тебя к телефону, - услышала я подчеркнуто враждебный голос дочери. - Бойфренд!
        По идее, должен был звонить Карташов, но оказалось действительно Саша. Мой бойфренд. Нам необходимо встретиться. Через двадцать минут он будет ждать у моего подъезда.
        - И пожалуйста, захвати загранпаспорт.
        - Что случилось? - спросила я, но из трубки уже понеслись короткие, отрывистые гудки.
        Нужно было срочно собираться, а в комнате застывший, словно окаменевший, сидел Лешка. Он молча внимательно наблюдал, как я достала из бюро паспорта, российский и заграничный, перелистала и спрятала в сумочку.
        - Выйди, пожалуйста, я должна переодеться.
        - Одевайся! Я тебя видел всякую.
        - Ну, это было давно, - протянула я с улыбкой.
        - А что ты смеешься?
        - Вспомнила хорошее время! Мы были молодыми, счастливыми…
        - Лиза! - Он неожиданно встал, шагнул ко мне. - Все можно вернуть.
        Я отрицательно покачала головой:
        - Мы теперь уже совсем другие.
        - Где ты взяла этого, на джипе?
        - На работе познакомились.
        - Следила за ним?
        - За его другом.
        - А они вычислили тебя? - Лешка засмеялся, без иронии, просто весело, как будто и вправду вернулись прежние годы.
        Он стоял рядом, совсем близко, но - как будто за стеклянной витриной. Я совсем не чувствовала его. Эмоционально он был мне недоступен, находился вне зоны действия моей сети. Или я - вне его.
        - Иди, а то я опоздаю.
        Он молча вышел из комнаты, а я бросилась лихорадочно рыться в шкафу, выискивая среди вьетнамского барахла мало-мальски приличный свитер.
        Саша застал меня врасплох. Что я могла выбрать для встречи с ним из своего убогого гардероба? Но с другой стороны, мужчины редко оценивают непосредственные достоинства вещи. Им важно общее впечатление. Немного успокоив себя этим, я надела горчичного цвета свитер, бежевые расклешенные джинсы и болотную демисезонную куртку. Все-таки на улице уже второй день дождь.
        Дождь был до того сильным, что, пробежав расстояние от подъезда до машины, я успела намокнуть, а беспорядок на голове - утратить всякую художественность… Саша гладит меня по мокрым волосам, говорит. Я не слушаю - ощущаю каждое его слово.
        Весь день он думал обо мне. Но особенно грустно ему стало в пробке у Краснохолмского моста. Он вспоминал, как хорошо нам было вместе, но когда наша следующая встреча - большой вопрос…
        - Уже сейчас.
        Да, сейчас. Но он не может довольствоваться минутными встречами в машине.
        - Я тоже не могу.
        - Пока нельзя позволить себе большего. И, кстати, давай паспорт.
        - Зачем?
        - Ты забыла? Мы едем в Швейцарские Альпы.
        - В Швейцарские Альпы? Я думала, ты шутишь.
        - Абсолютно серьезно: мы едем в Швейцарские Альпы встречать Новый год.
        - Вдвоем?
        - Нет, целой компанией. Тебе понравится.
        Еще бы мне не понравилось - в ШвейцарскихАльпах, с ним… Я задумчиво смотрю на Сашу.
        - Ты не хочешь ехать?
        - Ты с ума сошел. Конечно хочу. Просто не ожидала.
        Тридцатого декабря - вылет из Москвы. Но до этого…
        - До этого нам лучше не встречаться.
        - Не встречаться?!
        Так посоветовал частный детектив: ни встречаться, ни созваниваться.
        - Но у нас - великолепный предлог, - напоминаю я. - Парсуна!
        - Парсуну надо заканчивать по новому адресу. Взять у Карташова ключи от квартиры и помнить, что там прослушивающие устройства.
        - И что дальше?
        - Гришка должен переехать туда в интересах его же безопасности.
        - А мне тоже туда переехать?
        - Ты понимаешь… без этого никак. Тяжко, конечно… Но пока мы будем водить Карташова за нос, у нас будет реальный шанс раскрыть их карты. Если же у нас сейчас ничего не выйдет, к Гришке они все равно кого-нибудь подошлют, а ты будешь продолжать трудиться в интересах правосудия. - Саша нахмурился. - Для пущей убедительности можете поговорить о чем-то таком романтическом… в том смысле, что он хочет жить только с тобой…
        - В общем, эксклюзивный выпуск шоу «За стеклом» - специально для Карташова… А неужели Гриша захочет в этом участвовать?
        - Сегодня он встречается с детективом… Если откажется, пусть пеняет на себя! К нему приставят невесть кого и невесть что с ним сделают.
        - Но что же будет с нами?
        - Знаешь, я подумал, мы можем встречаться где-нибудь в городе. Например, завтра пообедать вместе…
        Саша рассказывает про ресторан, расположенный неподалеку от их конторы. Там почти кабинетная система. Встречаемся без четверти три.
        Потом он везет меня к Карташову. На машине получается на удивление быстро - пятнадцать, даже десять минут. И столько же занимает прощание. Мы сидим рядом в темноте, и я думаю о том, что, не будь этих глупостей с Карташовым, Гришкой и парсуной, мы могли сейчас поехать к нему, провести вместе вечер, а потом и ночь - в круглой комнате с белыми шелковыми шторами. Кровать стоит здесь посередине, и с непривычки я чувствовала себя на ней как на острове. На острове любви.
        Вместо острова любви приходится подниматься в кабинет к Карташову.
        - Куда ты запропастилась?! Звонить нужно, предупреждать!
        - Да, да, - киваю я ему с острова любви. Теперь я гражданка суверенного государства и плевать на него хотела. - Мне бы мобильный телефон…
        - Ну, если нужен - будет, - примирительно проворчал он. - Ты не на телефоны напирай - на Прилетаева. Как у тебя с ним?
        - С художником, что ли, с этим? Все тип-топ!
        - Ты подумала, как себя вести?
        - Давайте ключики. - Я развязно хохотнула.
        Карташов посмотрел недоверчиво - боялся раньше времени поверить своему счастью.
        - План-то какой?
        - Простой, как три копейки! Хорошая обстановка, легкая музыка, шампанское… Да куда ему деваться? - Я отвечаю ленивым разбитным тоном, каким и должна говорить способная на подобные поступки бессовестная баба.
        - Значит, он клюнул?
        - Клюнул.
        - Ага. - Он как-то по-змеиному зашипел.
        - Говорю же: ключи давайте.
        - Да, - задумчиво выдохнул Карташов. - Как-то ты изменилась… На такую пожалуй что всякий клюнет.
        Чтобы закрепить успех предприятия, Карташов снова дает мне деньги. Не мне, конечно, на представительские расходы: одежда, белье, стол опять же накрыть, шампанское. Потом, махнув рукой, прибавляет еще несколько голубеньких бумажек:
        - Купишь телефон. И смотри, чтоб завтра уже все было в ажуре.
        - Позвоню завтра вечером.
        - Аккуратней. Смотри, чтобы он не догадался.
        - Да он не из таких.
        Глава 8
        Пока мы разговаривали с Карташовым, дождь на улице кончился. Подул северный ветер. Похолодало.
        На площади Павелецкого вокзала я долго ждала трамвая. Улицы на глазах пустели, стихало Садовое кольцо. Наконец, пришел нужный мне номер, и через полчаса, измученная и замерзшая, я входила к себе домой.
        Дверь я открыла своим ключом, но в прихожей сразу появился Лешка.
        - Что-то ты быстро сегодня? - спросил он дружелюбно и чуть насмешливо.
        - А ты не рад? - в тон ему ответила я.
        - Рад. Пойдем ужинать.
        События последних дней отвлекли меня от исполнения долга жены и матери, но, тем не менее, ужин у нас был. Как обычно: картошка пюре, сосиски, маринованные огурцы, печенье «Юбилейное» - к чаю. Лешка раскладывал еду по тарелкам.
        - Ну, как время провела?
        - Насыщенно, - ответила я честно.
        - Лиза, подумай: с этим на джипе у тебя одни глупости! Мы женаты столько лет! У нас почти взрослая дочь!
        Я машинально отправляю в рот очередную порцию и от скуки пытаюсь представить, как толстая соседка объясняла Лешке про джип. Она собиралась наказать меня за дерзкий тон, и действительно наказала… только не так, как собиралась. Это вообще закон жизни: планируешь одно, а выходит совсем другое.
        На кухню вошла Лена и тоном классной наставницы сказала:
        - Иди, поговори по телефону. Наташа звонит. Интересно, чего от меня хочет Лешкина сестра?
        Уж не будет ли она читать мне нотации из-за грядущего развода? Нет, на нее это не похоже. Наталья умная, к тому же воспитанная и деликатная женщина. И отношения у нас с ней хорошие, временами - почти приятельские.
        - Лиза, я уже в курсе, - коротко приветствовала меня золовка. - Лена рассказала обо всем… Грустно, конечно, но, мне кажется, у вас был не самый счастливый брак.
        - Да, Наташ. В общем, ты права, не стоит огорчаться. Только вот Лена…
        - Бедный ребенок мучается вопросом, с кем ей после развода жить.
        - Ну и к чему склоняется?
        - Я думаю, ей нужно с тобой остаться. Знаешь пословицу: без отца ребенок наполовину сирота, а без матери - круглый. Или что-то в этом роде.
        - Наташ, - вспомнила я, - а ты свекрови чего-нибудь говорила?
        - Да ты что?! Чтоб потом мой драгоценный братец устроил мне разнос по первое число? Нет, пусть сам рассказывает, чего хочет… И звоню не по этому поводу. Отпустишь Ленку со мной в пансионат на каникулы?
        - Конечно отпущу. И даже буду очень благодарна!
        - Тогда собирайтесь. Я заеду за ней утром послезавтра. Чтоб готова была.
        - Большое спасибо. Ты даже не представляешь, как твое предложение облегчает мне жизнь!
        Она засмеялась:
        - А может, и представляю. У тебя сейчас трудное время. Держись!
        Похоже, Лена тоже обрадовалась Наташиному предложению. Во всяком случае, ее тон потеплел, и она разрешила мне помочь собрать вещи. Это надо было сделать именно сейчас, потому что завтра моей девочке предстояли какие-то важные дела и встречи.
        - День расписан буквально по минутам! - важно сообщила она.
        Мы с Лешкой переглянулись и не выдержали - рассмеялись, и Лена тоже улыбнулась.
        И мой завтрашний день тоже был расписан по минутам. С утра я сделала прическу и поспешила по магазинам.

…Перебирая вещи перед поездкой в дом отдыха, Лена неожиданно расщедрилась и предложила:
        - Если хочешь, примерь мое зеленое платье.
        - Зачем я буду его мерить? Это же Наташин подарок!
        - Я все равно не хочу его носить. Может, хоть тебе подойдет?
        И платье действительно подошло. Если у Елены вид в нем эпически-монументальный, то я этакая статуэточка - изящная, с красивыми покатыми плечами. Да, в таком платье не стыдно появиться в самом роскошном замке! Но сколько же всего нужно к этому платью…
        Во-первых, обувь. На Кузнецком Мосту я покупаю вечерние лаковые туфли, роскошные высокие сапоги и маленькие ботиночки без каблука на натуральном меху. Давно не было у меня хорошей обуви. И нужно бы подобрать еще пару. Ведь надо в чем-то ходить по этому замку, не на шпильках же все шесть дней дефилировать! Но я и так истратила на обувь львиную часть карташовских ассигнований.
        На втором этаже, в салоне модной одежды, мое внимание привлекают самые разные вещи, а денег хватит только на одну. Вдоволь насомневавшись, я выбираю черные брюки из тонкой шерсти. Лично мне черные брюки надоели смертельно, но кто в наше время не имеет в гардеробе черных брюк?
        Нагруженная коробками, я покидаю торговый центр и еду на Сухаревку. Мне не хочется раздражать мужа и дочь покупками, сделанными на деньги любовника (как свято уверены они), поэтому я спешу разыскать улицу Гиляровского и оставить вещи на конспиративной квартире.
        Карташов сказал правду: квартирка - чудесное гнездышко для двоих. Чистенький квадратный холл, кухонька с яркими занавесками и розовой мебелью, аккуратно и просто обставленная комната. Только темновато немного: за комнатой - застекленная лоджия. Но все равно мило и уютно.
        Мне, однако, не до идиллий. Чуть больше чем через час Саша будет ждать меня в ресторане на Таганке. Я быстро поправляю макияж, потом с наслаждением меняю смертельно надоевшие ботинки на высокие сапоги.
        Сегодня утром, уходя из дома, я предусмотрительно надела маленькое черное платье, и теперь мне ясно, что поступила мудро. Маленькое черное платье, красивая обувь, норковый полушубок - я выгляжу классически респектабельно. Платье обязательно надо взять с собой в поездку, потом еще черные брюки и несколько свитеров… И хватит… Хватит уже об этом!
        В метро я закрываю глаза и думаю о Саше. Вчера и сегодня было много бесполезных телодвижений, суеты, но когда все уляжется, успокоится, я буду сидеть на диване в полумраке явочной квартиры и непрерывно мечтать о нем. Сколько еще продлится в нашей жизни эта напряженная мучительная полоса? И что придет ей на смену?
        Саша, Саша, когда, мы, наконец, будем вдвоем?! Я хочу засыпать и просыпаться на твоем острове. Засыпать и просыпаться - и видеть твое лицо, твои глаза. Я люблю, когда ты на меня смотришь. Сначала исподволь, незаметно, потом - не отрываясь, словно жадно пьешь. Под этим взглядом я перетекаю в тебя, делаясь текучей от волнения и счастья. У меня уже нет собственной воли, желаний… Ты - единственное мое желание, заветное и неосуществимое!

…Он ждал меня, как мы условились, в ресторане «Блюз» на Таганке - сидел в подсвеченном уличными огнями эркере за столиком на двоих. Разглядеть его там было трудно, но, зная его характер, я догадалась, что именно это место он предпочтет.
        Я прошла через празднично убранный зал, в центре которого шумела и веселилась компания разновозрастных людей обоего пола. Коллеги, наверное. Корпоративное празднование Нового года. Справа у стены беседовали две молодые женщины. Блондинка что-то напористо объясняла мелированной, та красила губы, время от времени кивая. Потом спрятала помаду - принялась за ресницы. Блондинка отчаялась заинтересовать свою собеседницу и вытащила телефон.
        - Ты - как? - спросил меня Саша, когда я уселась за столик.
        - Плохо, - улыбнулась я в ответ.
        Да, соглашается он, очень плохо, ужасно, нестерпимо! Дом кажется без тебя пустым. И дом, и жизнь. Пустой, не имеющей смысла.
        - Но ведь это не навсегда… А какие наши дальнейшие действия?
        Действия все те же. Жить в квартире, изображать бурный роман с Гришкой.
        - Гришка-то знает?
        Да! Вчера после меня они с Гришкой ездили к детективу. Гриша нервничал, сначала не понимал для чего, потом понял - и не мог поверить.
        - Но когда услышал, что придется уйти из семьи и поселиться с тобой в одной квартире…
        - Ты сам сказал ему об этом?
        - Детектив. Глинская.
        - Ну и он что?
        - Сначала спросил: все должно быть по-настоящему? Она говорит: максимально реалистично. Он просто вышел из себя. Но мы ему кое-как втолковали. А потом еще интересная проблема: как это все преподнести жене. Представляешь, что он предложил? Чтоб Глинская со Светкой поговорила! Чтоб одна женщина объяснила его жене, почему он должен уйти к другой!
        - Ну и в итоге?
        - В итоге от Глинской мы поехали к ним, и мне пришлось разговаривать со Светкой.
        - Тебе тоже вчера досталось!
        - Да еще бы! Я сначала не хотел говорить ей, что Гришка будет там не один, сказал как бы между делом: твой муж временно поживет в другом месте - так складываются обстоятельства. Но у этой Светки просто охотничий нюх! Как поняла, что в квартире с ним будет женщина, - нет, и все!
        - А ты?
        - В конце концов я сказал, что эта женщина - моя жена и между вами исключены какие-либо отношения, кроме товарищеских.
        - Тогда она успокоилась?
        - Спросила, буду ли я, по крайней мере, бывать у вас.
        - Но ты ведь и правда будешь к нам приходить? Или это тоже запрещено твоей Глинской?
        - Она ничего не говорила. Но я думаю, бывать мне у вас можно. А что такого? Навещаю приятеля… Ты уже видела квартиру?
        - Видела. Чистая, скромная, однокомнатная.
        - Однокомнатная?!!
        - Скажи спасибо своей школьной подружке! Я бы ни за что не стала ввязываться в эту историю добровольно!
        - И там, конечно, один диван?
        - Естественно, один. Но ты только не переживай, не думай ни о чем таком. Не надо…
        - Вы что, будете с ним спать?!
        - Там еще на кухне стоит кушетка. Я могу спать на ней. Или он…
        - Нет, Лиза! Это невозможно! Дело даже не в количестве диванов. Я просто не могу смириться с тем, что ночью ты будешь там не одна. Ты даже не представляешь, как ночь меняет все. То, что днем невозможно вообразить…
        - Почему же я ничего не представляю? Мы с мужем последние несколько лет чужие - и ночью и днем… Я думаю, дело не в том, что ночью кто-то оказывается рядом, важно, что это за человек! И если он - не ты…
        Он нежно берет меня за руку, соглашается молчаливо. И я довольна: его встревоженный, огорченный вид причиняет мне боль… Но неужели он ревнует? В чем-то подозревает меня? Интересно, а могла бы я в чем-то его заподозрить? Однозначно - нет. Кажется, я все знаю о нем. Нет, не кажется, я уверена. А он готов ревновать заранее! Когда-то из-за глупой ревности долго, мучительно погибала наша с Лешкой семья. И здесь все то же… Не успев начаться…
        - Лиза, прости, если я тебя обидел. Мне так неприятно думать об этом!
        - Ничего, это все не важно. Только я прошу на будущее: пожалуйста, всегда верь мне. Обещаешь?
        - Хорошо.
        - А если не веришь, лучше спроси. Не мучай меня и не мучайся сам!
        Примирившиеся и повеселевшие, мы разливаем остатки вина по бокалам и пьем за праздник и за все сразу. Это все - у нас впереди. Все впереди, надо только пережить трудную ситуацию с Карташовым и еще сегодняшний вечер и завтрашний день.
        А вечером он приедет к нам. К нам с Гришкой… Опять легкая заминка.
        - А ты знаешь, - быстро исправляет ситуацию Саша, - я приготовил тебе рождественский подарок. Мобильный телефон.
        - Спасибо. Просто потрясающе, как ты угадал! Представляешь, Карташов дал мне денег на сотовый, а я их уже все истратила.
        - Ну, конечно. Тебе нужны деньги!
        С деньгами жить гораздо веселее: на такси я заезжаю домой, собираю вещи: белье, косметику, шампунь, халат, нет, лучше Ленкин спортивный костюм. Если спать придется на кухне, в нем я, наверное, лучше себя буду чувствовать… Лена мрачно наблюдает за моими сборами:
        - Ты что, совсем уходишь от нас? Именно сегодня?
        - Нет, Лена. Мой уход не связан с тем человеком…
        - С этим на джипе?
        - Его зовут Александр Васильевич.
        - Я не хочу знать, как его зовут! И вообще, я знать ничего не хочу! Живи, как тебе больше нравится!
        - Лена! Леночка!
        Я почти готова бросить все, всех… только бы она не говорила со мной так. Только бы не мучилась этими недетскими мыслями! Но если теперь не довести до конца начатое нами… Нет, Саша прав. Все опять вернется на круги своя, а я - на побегушки к Карташову. Нищая, запуганная, несчастная, что я смогу дать своей дочери? Я должна пройти этот круг ада ради нее!
        - Доченька, скоро мы с тобой обо всем поговорим - ты все поймешь!
        - Я же сказала, мне не нужны никакие разговоры!
        Что мне оставалось? Только уходить.
        Я покидала вещи в сумку и, не прощаясь, вышла на улицу. На углу Крутицкого вала остановила такси.
        - Сухаревская, - объяснила водителю, - улица Гиляровского.
        Но оказалось, что такси я взяла напрасно. Гришка не торопился в свой новый дом. А может, он вообще не понял, что от него требуется, и поехал к своей Светке?
        От нечего делать я стала изучать содержимое розовых шкафов на кухне и не нашла там ничего интересного. Посуда: керамические чайные кружки, белые закусочные тарелки откровенно напоминали казенный дом. Я неожиданно подумала, что в казенном доме не так уж и страшно. И там люди живут: едят из глиняных черепков алюминиевыми вилками и мечтают о лучшей жизни. А у меня в последние годы даже на мечты сил не оставалось. И неизвестно еще, что хуже.
        Но вот мелькнул просвет - появился шанс выбраться из мрака. Однако в любую минуту все может провалиться, например, из-за Гришки. Художник он, конечно, талантливый, а в остальном - слон в посудной лавке. Сейчас ляпнет какую-нибудь глупость, а припрятанные диктофоны любезно подхватят ее и донесут до ушей господина Карташова. Или еще лучше Иннокентия - немецкого профессора, от одного взгляда которого хочется сквозь землю провалиться.
        Чем дольше я рассуждала так, тем становилось яснее: к свиданию мы с Гришкой не готовы совершенно. Надо было бы встретиться заранее, прорепетировать, что ли. Только где нам с ним репетировать? На глазах у разъяренной Светки? Или у нас? Елена будет оскорблена, увидев рядом со мной чудаковатого Гришку, а муж просто захлебнется иронией.
        В дверь наконец-то позвонили, и я испугалась.

«Что это за квартира? Откуда у Карташова ключи от нее?» - думала я, направляясь к двери.
        На пороге стоял Гришка, но это все равно напряжения не снимало.
        Тяжело дыша, он внес в квартиру две огромные сумки.
        - Здравствуй, Гришенька, - поспешно поздоровалась я, боясь, что он сейчас что-нибудь не то брякнет.
        - Здравствуй, моя рыбка.
        Я не выдержала и засмеялась, но, в общем, это можно было принять за радостный смех влюбленной женщины. Хотя мне-то влюбленной казаться необязательно.
        - Ты, я вижу, истосковалась по мне, - затверженно продолжал он, - ненаглядное ты мое солнышко.
        Было понятно: Гришка демонстрирует домашние заготовки. Но где он набрался этой галиматьи? Мог с кем-нибудь посоветоваться, с той же Светкой.
        - Пойду поставлю чайник, - сказала я, стараясь держаться как можно естественнее.
        Когда чайник вскипел, я позвала:
        - Котенок! Иди пить чай.
        - Иду, цыпленочек мой, - донеслось из коридора, и я едва не вылила на себя кипяток.
        Гришка вошел на кухню с листом бумаги, присел к столу и стал напряженно читать:
        - О, бриллиант моего сердца! О, отрада моих очей!.. - (Я пнула его ногой под столом.) - …О, прохлада моей души! Как усталый путник…
        Я вспомнила: это из «Старика Хоттабыча» и, рассмеявшись, выхватила бумагу у него из рук. Наверное, Гришка читал сказку детям, и эта нелепица запала ему.
        Он обалдело следил за мной, я металась в поисках пишущего предмета. Отчаявшись найти что-то на кухне, бросилась в прихожую за сумкой, успев крикнуть на ходу:
        - Чай стынет, Гришенька. Ты уж напейся чаю! Устал, поди, с дороги.
        Господи, что я несу? Как быстро заговорила на его диком наречии. Вот, подумает Карташов, собрались два идиота. А рафинированный интеллигент Иннокентий гадливо передернется, слушая этот низкопробный фарс. Догадается, и тогда все пропало.
        Выцарапав из сумки карандаш, я вернулась на кухню. Увидев меня, Гришка открыл рот, но я аршинными буквами настрочила на его шпаргалке одно слово: «ОБАЛДЕЛ?»
        Гришка потерянно, как баран на новые ворота, смотрел то на меня, то на бумажку.
«ГОВОРИ ПРОСТО!»
        - О, источник… - начал Гришка и окончательно смешался.

«ТЕПЕРЬ МЫ ВСЕГДА БУДЕМ ВМЕСТЕ» - накорябала на листочке я.
        Гришка взглянул на меня: его вытаращенные глаза выражали неподдельный ужас.

«ТЫ ЧТО, СОВСЕМ НЕНОРМАЛЬНЫЙ?»
        Он схватил карандаш со стола и принялся что-то писать. Воцарилось неловкое молчание. Это был полный крах: вечер только начался, а говорить уже совершенно не о чем. Надо одеваться и уходить домой и ему сказать: давай, дружок, нах хауз! Не получилось из тебя артиста!
        Я посмотрела на Гришку - он кивком указал мне на свои записи:

«ВСЕГДА БУДЕМ ВМЕСТЕ?!»
        Я уже была близка к обмороку, но тут послышался телефонный звонок.
        - Чай простынет, голубчик, - почти машинально сказала я, ужасаясь сдвигам в собственном сознании, и побежала к телефону. Кто бы это мог быть? Саша?
        - Это я, Карташов. Называй меня Лешик.
        - Здравствуй, Лешик, - не моргнув глазом, отреагировала я.
        - А ты ничего, молодец. Хвалю! Такого козла заарканить… С меня - премия. Завтра я тебе сам деньги принесу и ублюдку этому объясню популярно, что ты - обалденная баба.
        - Ты-то откуда знаешь? - наивно спросила я.
        - Так скажем, что я твой муж. Дескать, сдаю с рук на руки под расписку. Скажем, что ты из-за него меня выгнала. А то он ни бе ни ме ни кукареку… И вот еще что. В холодильнике - две бутылки шампанского. Предложи ему, может, будет чуть побойчее.
        Я поняла: Карташов - придурок - принял наше представление за чистую монету. Теперь он доволен и даже готов помочь. И это меня вдохновило.
        - Давай, зайчик, выпьем шампанского, - предложила я, опять вернувшись на кухню.
        Гришка кивнул.

«ГОВОРИ КАК МОЖЕШЬ!» - отписала я и вдруг заметила: он сидит на кухне в зимних ботинках, и под табуреткой уже растеклась большая грязная лужа.
        - Давай выпьем, - механически согласился он.
        За шампанским наступил относительно благоприятный период. И тема нашлась подходящая: парсуна. Надо ее из Бутова на Сухаревку привезти, а здесь где расположиться? В комнате - египетская тьма, на кухне тесно.
        Но дальше следовал вопрос совсем непраздный: где и как ложиться спать. Если сразу разойтись по углам, уснуть - Карташов точно заподозрит неладное.

«ИДИ В КОМНАТУ, - даю я ценные указания в письменной форме. - ПОВЗДЫХАЙ, ПОСКРИПИ КРОВАТЬЮ И МОЖЕШЬ ЛОЖИТЬСЯ».

«СКОЛЬКО ВРЕМЕНИ СКРИПЕТЬ?» - интересуется Гришка.

«ТЕБЕ ВИДНЕЕ!»
        Я быстро переодеваюсь в Ленкин спортивный костюм и, убаюканная монотонным скрипом, засыпаю, свернувшись клубочком, в кухне на короткой кушетке.
        Глава 9
        Меня разбудил дверной звонок.
        Полусонная, я со всех ног бросилась открывать. А вдруг Гришка опередит меня?! Но он не подавал признаков жизни, должно быть, перенапрягся вчера, раскачивая диван.
        - Кто это? - Спросонья мой голос прозвучал тоже скрипуче.
        - Я, - отозвался Саша из-за двери. Сон моментально сошел на нет.
        Не поверил! Приехал проверять! Вскочил ни свет ни заря в субботу!.. Только бы не сорваться, ничем себя не выдать!
        - Привет. - Я принужденно улыбнулась. - Что это ты в такую рань?
        - Да вот, парсуну вашу привез. - Он прислонил к стене подрамник.
        - Проходи на кухню, располагайся. Выпей со мной чайку.
        Нужно было нащупать правильный тон, нужно было учиться говорить с ним как с чужим. Страшно сфальшивить - и страшно представить, что он чужой.
        Саша разделся, прошел на кухню, посмотрел на скомканный плед на кушетке, потом заглянул в комнату. Гришка спал одетый на неразобранном диване, рядом валялись его ботинки.

«ДОВОЛЕН?»
        Я ткнула ему под нос вчерашний листочек. Он прочитал то, что я написала, вчитался в нашу вчерашнюю переписку, еле сдерживая смех, потом перевернул листочек и вытаращил глаза на Гришкины шпаргалки.

«ЭТО ЧТО?»

«ДОМАШНИЕ ЗАГОТОВКИ!» - отписала я. А вслух посоветовала:
        - Пей чай, остывает.
        - А я тут вам к чаю кое-что привез. - Он выложил из пакета на стол сырокопченую колбасу, сыр, белый хлеб, плитку шоколада. - Для подкрепления сил.
        - Спасибо. - Я открыла розовый ящичек, достала нож и принялась нарезать продукты.
        - Ты тоже попей со мной чаю. - С этими словами он протянул мне записку: «ЛИЗА, Я ТЕБЯ ХОЧУ!»
        - Мне нужно немного привести себя в порядок, - ответила я громко, встала и взяла его за руку. - А ты перекуси пока.
        В ванной я первым делом по полной открыла оба крана, и оттого, что глаза у меня были закрыты, а вода плескалась совсем рядом, снова появилось ощущение: мы на острове… Сколько же мы пробыли там?..

…А когда явились на кухню, на Сашином месте восседал Гришка, пил чай и дожевывал бутерброд с сыром. По выражению его лица я догадалась: он собирается спросить, что это мы делали в ванной.
        - Видишь, Гришенька, к нам гости.
        От страха, что он сейчас что-нибудь ляпнет, я опять заговорила на диком наречии. Это уже становится условным рефлексом!
        - Здорово, Гриш! - бросился спасать ситуацию Саша. - Ну, как вы тут? В уютном гнездышке?
        Тоже заворковал. Нет, это просто зараза.
        - Лучше не придумаешь! - хмуро ответил Гришка, за что тут же получил от меня удар ногой под столом.

«ЧТО?» - «ФАЛЬШИВИШЬ!»
        - А давайте скатаем куда-нибудь, - предложил Саша, - и купим выпить. Надо же отметить ваше… соединение!
        Гришка мнется. Может, у него просто денег нет? Зато я соглашаюсь с восторгом. Какое облегчение вырваться из этого уютного капканчика и хоть немного поговорить по-человечески!
        В машине, тем не менее, мы говорим о делах. Вчера вечером Саша созванивался с Глинской. Гришка непременно должен ехать с нами в Альпы. Нечего и думать, что Карташов позволит мне поехать без него.
        Версия такая: Саша приглашает в Альпы Гришку, своего институтского приятеля, а Гришка уже берет с собой меня.
        - На какие башли? - осоловело выкрикнул Гришка.
        - Да это недорого, - объяснил Саша. - Проживание уже оплатили. С собой что-то надо взять и дорога - примерно пятьсот баксов.
        - Ты чё? - возмутился тот. - Выложить за эту ерунду тысяч двадцать?! Меня Светка за Можай загонит!
        - Я тебе одолжу.
        - Одолжишь? А чем отдавать? Не поеду я никуда!
        - Слушайте, - перебила я Гришку, - кажется, я знаю, где можно раздобыть деньги.
        - Где?
        - У Карташова!
        - И Карташову отдавать придется, - мрачно констатировал Гришка.
        - А он может дать? - Саша не разделил моего энтузиазма.
        - Скажу, надо вырывать клиента из привычной среды, а то он назад оглядывается, того и гляди к своим переметнется.
        - Ну что ж, попробуй, - довольно вяло согласился он.
        Гришка не вмешивался. Было видно, что вся эта трагикомедия, не успев начаться, уже изрядно измотала его.
        - Вот тут останови, - показал он Саше. - Пойду куплю чего-нибудь.
        И мы остались одни. Саша пересел назад, обнял меня:
        - Устала?
        - Были б только результаты…
        - Будут результаты, не переживай… В среду мы уже улетаем.
        - Не говори об этом: я расслаблюсь и испорчу все.
        - Вот именно: расслабься.
        - Нельзя. Гришка выйдет из-под контроля. А с другой стороны, он тоже как натянутая струна.
        - Ну, сейчас выпьет - успокоится.
        - Успокоится, тем более больше будет шансов проболтаться.
        - И ты успокойся. - Он целует меня, но я почему-то совсем не успокаиваюсь, а даже наоборот.
        Гришка вышел из супермаркета с литровой бутылкой «Путинки» и стеклянной баночкой маринованных шампиньонов.
        - Ты что, совсем плохой? - поинтересовался Саша. - Сейчас примешь дозу и начнется!
        И начнется! Содрогнувшись внутренне, я выскакиваю из джипа и несусь в магазин. Покупаю два килограмма антрекотов, тушенку, замороженные овощи, бутылку подсолнечного масла, торт. Пусть ест, пьет и спит, а я буду раскачивать диван! Недаром уже давно считается, что женщины - сильный пол!
        Пока я жарила антрекоты, мужчины болтали в комнате. Лучше бы не болтали. Поиграли бы в шахматы, посмотрели телевизор.
        - Саша, иди сюда! - не выдержала я наконец, про себя отметив, что реплика довольно-таки подозрительная. Почему Саша, а не Гриша? А правда, почему? - Как ты находишь нашу квартиру?
        - Очень уютно… Может, тебе помочь?
        - Достань, пожалуйста, из шкафа тарелки. Хлеба нарежь.
        За почти праздничным столом мы пьем за наше счастье, благополучие, чуть ли не за любовь до гроба. Гришка пьет радостно, Саша спокойно, а я - еле-еле. Со студенческих лет не пила водки. Сначала она обжигает горло, потом - мозги. Гришка торопился разлить по второй, но я прикрыла ладонью стопку:
        - Мне не надо… Ну ладно, совсем чуть-чуть.
        Но тут в дверь позвонили.
        Господи, неужели Карташов? А кто же еще! Да чего волноваться-то - все в порядке! Вот Гришкин друг пришел на наше счастье порадоваться. Я стол накрыла. Пусть видит - стараюсь!
        На пороге я очень своевременно вспоминаю, что Карташов теперь у нас Лешик.
        - Познакомься, Гриша, это мой муж Алексей. Бывший муж… - пытаюсь разыгрывать замешательство.
        - Мне пора, - равнодушно бросает Саша, и мы оказываемся втроем на кухне.
        Я стараюсь не смотреть на Гришку, но и так понятно: от ужаса он ни жив ни мертв.
        - Так вот какого ты себе нашла! Гуся… - со сдержанной угрозой произнес Карташов.
        Гришка открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыл - привычно уже осекся.
        - Не смей так называть моего Гришеньку! - Я топнула ногой.
        - Бросила, променяла, - продолжал Карташов горестно.
        - Если вы, - все-таки осмелился подать голос Гришка, - так переживаете, то я со своей стороны готов…
        - На что ты готов?! - рассердился Карташов.
        - Уступить ее вам…
        - Гриша! - перепугалась я. - Как не стыдно! Ты говоришь обо мне как о товаре.
        - Да, ты, Лиза, - засуетился он, - отрада моих очей. Как усталый путник…
        - Что он мелет?!
        - Это мы так с Гришенькой разговариваем… О чувствах говорим.
        - О чувствах?.. Нечего тут! Заморочил бабе голову, понимаешь ли, а теперь - о чувствах… Да ты знаешь, какой она человек?! А баба какая?! - Карташов чмокнул кончики толстых красных пальцев. - Отпад!
        - Ты присядь, Леша. Пообедай с нами.
        - Да можно и пообедать…
        Гришка молча, трясущимися руками разлил по стопкам водку.
        - Ну, за знакомство, - предложил Карташов.
        Я чуть не подавилась, а Гришка, поставив пустую стопку на стол, сразу убежал в комнату:
        - Не буду вам мешать.
        - Ну, блин, козел! Фуфло, урод… - без остановки повторял Карташов, поглощая мои антрекоты. - Ты мобильник приобрела?
        - Приобрела.
        - Ну, позвонишь, скажешь номер. Вот премия тебе, как обещал… И пора мне, пожалуй, сваливать отсюда.
        - Как сваливать? - протестую я. - Нам поговорить надо.
        - Ну так говори.
        - Лучше на улице.
        Я накинула полушубок, взяла сумочку.
        - Зайчик, я скоро вернусь.
        - Пожалуйста, пожалуйста… - жалко улыбнулся из комнаты Гришка. - Приятно было познакомиться.
        - Взаимно. - Карташов, прямо скажем, на высоте.
        Посмотрим, как ты запоешь, голубчик, когда услышишь про денежки.
        - Сколько-сколько? - недоверчиво переспросил он.
        - Самый минимум - тысяча баксов.
        Карташов поперхнулся… Дело важное, он боялся поставить его под угрозу, но сумма показалась ему запредельной.
        - А поменьше никак? - спросил он неуверенно.
        - Да это только на дорогу!
        - Ладно, вечером позвонишь, скажу, будут деньги или нет.
        - Позвоню-позвоню. - Я искренне улыбнулась, просто кожей ощущая его смятение.
        Я понаблюдала, как карташовский «опель» выехал со двора, потом достала мобильник и позвонила Саше - обновила его подарок.
        - А ты знаешь, кто приходил?
        - Конечно. Твой муж.
        - А вот и нет! - Я засмеялась. - Это Карташов. Хотел, чтобы Гришка приревновал меня…
        - Ну и?
        - Чуть не испортил все дело!.. Гришка перепугался и говорит: если вы так страдаете…
        Саша расхохотался:
        - Ты про деньги спросила?
        - Спросить-то спросила… Но такие суммы, видимо, вне его компетенции. Будет, наверное, наверху узнавать, а вечером скажет.
        - Ты ему пока с мобильника не звони.
        - Почему?
        - Пока он твоего номера не знает, мы можем свободно поддерживать связь.
        - Со связью ничего не выйдет. Номер в ближайшее время я ему должна сообщить.
        - Тогда давай сейчас договоримся.
        - О чем?
        - О следующей встрече.
        - Саш, а это не опасно?
        - Ну… будем надеяться… Давай завтра.
        - Нет, завтра воскресенье. По идее, надо в гнездышке торчать.
        - Тогда послезавтра. В «Блюзе», без четверти три. Как в прошлый раз.
        - Договорились.
        - Я тебя целую.
        Я отключила телефон и медленно зашагала по улице Гиляровского. Вдыхая морозный, пропахший бензином воздух, думала не о Карташове, не о Гришке - о Саше… Целую тебя… Интересно как. Поверхностно, как за столиком ресторана, или робко и нежно, как тогда у портрета? А может, смело и призывно, как сегодня утром? Я была согласна на любой поцелуй, только чтоб он был настоящим, только бы не было между нами расстояния, только бы…
        Люди редко бывают удовлетворены своими реальными обстоятельствами. Еще месяц назад я чувствовала себя несчастной, но по-другому. Тогда мое несчастье ощущалось тягостно-беспросветным, теперь оно было мучительно-сладким, радующим и изматывающим. Оно было главным содержанием моей жизни. А Карташов и его поручения так… побочная линия, которая скоро изживет себя. Очень скоро, наверное, сразу как вернемся из Альп. Сашина детективша разведает, что к чему… И можно начать новую жизнь, без страха, лжи и фальши. В новой жизни все будет интересно, красиво и целесообразно. Сообразно с целью. Гармонично. Только вот когда это будет?

…На неубранном столе стояла недопитая бутылка. Водки в ней, однако, сильно поубавилось. Должно быть, Гришка хотел снять стресс. Испытанное средство не подвело и на этот раз: он отключился… А когда проснется, неприятного осадка не останется и в помине. Будет легче дышать.
        Я поставила под кушетку небрежно скинутые Гришкины ботинки и стала убирать со стола.
        Мы с Гришкой разыгрываем счастливую пару, блефуем. А все же и в блефовую жизнь безжалостной рукой вторгается реализм. Женщина покупает продукты, готовит, убирает со стола, а мужчина пьет водку и храпит на кушетке. Он привык вести себя так с женой и теперь действует автоматически, по раз и навсегда выработанным правилам. И я тоже автоматически: если посуда грязная, надо ее вымыть, пол подмести, ботинки поставить в прихожую. Неужели Светка не дала ему с собой тапочек?
        Зазвонил телефон.
        - В понедельник деньги получишь, - прогудел в трубку Карташов. - Подъедешь ко мне в двенадцать.
        - Ладно, подъеду.
        - Как там этот придурок?
        - Допил почти всю водку и спит.
        - Козел, блин!
        - Вот и представь, каково мне! А ты еще деньги давать не хочешь. - Я пошла в атаку.
        - Да я-то что? Мое дело теперь маленькое!
        - Как это маленькое? А чье ж это дело?
        - Да ты ж видала его! Интеллигента очкастого! И зачем этот лох только ему сдался? Не поймешь!
        - Долго мне его еще стеречь-то?
        - Да я почем знаю?! Но как чего прояснится, сразу сообщу.
        Ну что ж, выходит даже неплохо. В понедельник минут двадцать мне хватит на разговор с Карташовым, дальше полтора часа займут магазины, и к трем я успею в
«Блюз». Это в понедельник. Весь вторник будет посвящен сборам, а в среду с утра - пойдет новый отсчет времени.
        Глава 10
        В аэропорту я с интересом рассматривала Сашиных друзей. Макара, экстравагантного мужика - хозяина «Мебель-эксклюзив», его жену, сильно накрашенную брюнетку, с гладкой прической, в изысканном жакете из палевой каракульчи и с большим черным ридикюлем, благоухающего туалетной водой старшего менеджера фирмы Губанова и его спутницу - девушку блестящую в прямом и переносном смысле. Она была очень молодой, высокой и, безусловно, престижной. Ее шелковистые, свободно падающие на плечи волосы переливались всеми цветами, лицо сверкало перламутровым макияжем, а серебристая, короткая куртка и светлые сапоги на огромных каблуках создавали впечатление принадлежности к иным галактикам. Красиво и гордо неся пеструю головку, она сверху вниз поглядывала на пассажиров.
        - Манекенщица. Модель, - улыбнулась жена Макара Ольга.
        Я не поняла, она любуется или иронизирует.
        - Яркая девушка, - ответила я нейтрально.
        Ольга собралась еще что-то сказать, что-то ироническое, - на этот раз было абсолютно ясно, но тут к нам подошел Гришка.
        - Лиза. - Он взял меня под руку. - Нам нужно идти с тобой.
        Ольга из вежливости замедлила шаг и немного отстала.
        - Зачем нам нужно идти с тобой? - с раздражением спросила я.
        В кои веки попался приятный собеседник, так тут как тут этот Гришка!
        - Саня сказал, - уныло объяснил он.
        Вчера вечером Гришка вернулся из монастыря недовольный, усталый и простуженный.
        - Не поеду никуда! В монастыре дел полно, и горло болит к тому же.
        - Ну, Гришенька, - засуетилась я. - Я так мечтаю побывать в Швейцарских Альпах. Неужели ты хочешь огорчить свою киску?!
        - Нет-нет. - Гришка даже побледнел, поняв оплошность. - Я не хочу огорчать свою киску.
        - А какая же у вас в монастыре работа в праздники? - допытывалась я. Тема показалась мне вполне безобидной.
        - Это у кого праздники? - Он опять забыл о предосторожностях. - У католиков! У еретиков! А православное Рождество через две недели. Сейчас пост! А я тут… во все тяжкие… - Он замолчал, с досадой махнув рукой.
        - Ты что же, не любишь меня больше? - Я в упор с угрозой глянула на раскисшего мужика.
        - Очень, очень люблю! - пролепетал Гришка поспешно.
        Но я чувствовала: так мы ни до чего не договоримся и надо браться за перо.
        - «БОЛИТ ГОРЛО?» - «ЕЩЕ КАК». - «БУДЕМ ЛЕЧИТЬ?» - «ДА НАДО БЫ…»
        Я достала из сумочки деньги: - «ДОСТАТОЧНО?»
        - О бриллиант моих очей, - вполне искренне отреагировал Гришка.
        Пока он ходил за водкой, я поджарила антрекоты, выпила чаю с колбасой и ушла в комнату паковать вещи. Надо было собраться самой и Гришке помочь собраться. Но если он сейчас выпьет водки, то и помогать будет некому - после третьей рюмки мирно захрапит на кухонной кушетке. За несколько совместно прожитых дней я хорошо усвоила его повадки.
        Ладно, от меня не убудет, если я покидаю в сумку Гришкино барахло. Я уже знала: вещей у него немного, все они не новые и, правду сказать, такого качества, что жалко смотреть. Получив деньги от Карташова, я не удержалась - подобрала ему свитер в стиле кантри и две джинсовые рубашки. Все-таки за границу едем, в замке будем жить. Себе я накупила красивого белья, теплую стильную куртку цвета ржавчины (какое это убожество - таскаться по вокзалам и аэропортам в норковой шубе!), бледно-голубые, почти белые джинсы и такого же цвета свитер. Карташов (точнее, хозяин) не поскупился - дал денег не только на дорогу, но и на карманные расходы. Я разделила сумму пополам, Гришкину часть спрятала на дно сумочки, а на свою погуляла по магазинам. То, что осталось от прогулки, утекло к парикмахерше и косметичке. И теперь, входя в самолет, я чувствовала себя во всеоружии.
        - Лиза, идите сюда! - крикнула через весь салон Ольга.
        Я обернулась, поискала Сашу глазами. Он кивнул - я начала проталкиваться вперед, за мной безмолвно следовал Гришка.
        - Вот хорошо! - обрадовалась Ольга. - Я всегда мучаюсь в дороге. Ну как можно просидеть на одном месте несколько часов, не имея при этом никакого занятия?!
        - Ну, можно подумать, почитать. - Я так и сыпала прописными истинами - рядом с Гришкой быстро вошла в роль воспитательницы.
        - Господи, что читать?! Каждый раз я покупаю в дорогу иллюстрированные журналы, Но, по-моему, их даже в руках держать противно!
        - А что вас смущает?
        - Содержание! О чем бы ни говорили авторы, какой бы проблемы ни касались, все-то они стараются спрямить, упростить, чтобы читатель, не дай бог, не зашевелил мозгами! Тексты, в общем, долой - остаются фотографии и реклама. Веселые картинки! Ну что мы с вами дебилы, что ли?
        - А может, авторы сознательно хотят дать народу передохнуть. Ведь из любой проблемы при желании можно сделать трагедию. А можно просто обозначить ее границы - действовать ненавязчиво.
        - Возможно, вы и правы, только мне от этого не легче. Журналы - не мое чтиво, серьезные книги в дороге не идут, спать сидя я не умею. Мне вас просто сам Бог послал!
        - И мне тоже очень приятно беседовать с вами. - Я не хотела показаться невежливой, но впала в другую крайность: заговорила натянуто. - А если не секрет, какие вы предпочитаете книги? Художественные или научные?
        - Конечно художественные! О, я с детства зачитывалась ими! Пока одноклассницы корпели над учебниками, решали задачки, писали конспекты - я читала. Учителя относились ко мне снисходительно: особенная девочка, живет в придуманном мире, внутри у нее алые паруса, и рисовали мне тройки, там где нужно было ставить два. Моя мать ужасалась, что со временем я умру от голода: нет такой профессии - читать книги.
        Но оказалось - есть. По крайней мере, есть такое учебное заведение, где студенты только и занимаются тем, что читают, - филологический факультет университета. Ольга поступила на первый курс и сразу оказалась в числе самых прилежных студентов. Все пять лет она училась блестяще и ровно, по окончании получила красный диплом и свободное распределение. Вопрос о работе отпал сам собой - рядом тогда уже был Макар, способный обеспечить любимой женщине самый высокий уровень жизни. И даже в трудные советские времена.
        Один за другим у них родились сыновья. Ольга была заботливой матерью, а мальчики росли нелегко, но читать она все еще не разлюбила.
        - Только не сочтите это всеядностью! Действительно, у меня не было ограничения в исторических эпохах и жанрах, главное, чтоб было интересно, талантливо, чтобы потом хотелось вспоминать и думать о прочитанном. Вот был мой основной критерий!
        А время летело. Сыновья подросли, пошли в школу, и тут грянула перестройка. Макар скоро нашел свою нишу - занялся производством эксклюзивной мебели. Вначале Ольга немного помогала мужу: отвечала на звонки клиентов. И вот, заразилась коммерческой искоркой. Захотелось иметь свой бизнес. Но не рыбой же торговать! Душа требовала чего-то красивого, изысканного. Однажды ее осенило: антиквариат! А Макар поможет: и деньгами, и советом…
        На сегодняшний день Ольга являлась владелицей нескольких антикварных салонов. По размаху бизнеса и уровню доходов она давно и серьезно опережает мужа, что, впрочем, никак не сказывается на их семейном благополучии. Плохо только одно - книги. Неделями она не может выкроить для себя минутку, а когда вдруг появляется свободное время, оказывается, что читать-то и нечего.
        - Получается: раньше я была профессиональной читательницей, знала все книжные, следила за толстыми журналами, за планами издательств, а теперь стала антикваром. Вся жизнь укладывается в одно слово. - Ольга грустно улыбнулась. - Вот видите, я все рассказала вам о себе. А теперь откровенность за откровенность.
        - У меня все гораздо прозаичнее, - рассеянно ответила я, продолжая про себя поражаться чистоте и гармоничности ее жизни. А что хорошего я могу сказать о своей? Одни слезы!
        - Не может быть! У вас внешность романтической героини!
        - Ну что вы… - смутилась я.
        - Умоляю, не разочаруйте меня! Или хотя бы объясните, кто на самом деле ваш спутник.
        - Кто мой спутник?
        - В аэропорту, когда нас только представляли друг другу, я готова была биться об заклад, что ваш спутник - Саша Аретов…
        - Почему? - нетерпеливо перебила я. - Почему вам так показалось?
        - Что вы, Лиза, задаете такие вопросы? Ставите меня в неловкое положение! Всегда видно, когда мужчина и женщина вместе, когда они одно. А тем более мне, женщине, давно разменявшей пятый десяток!.. Впрочем, дальше можете ничего не объяснять: своей последней фразой вы себя выдали с головой… А этот, простите, я забыла, как его зовут, - продолжала Ольга полушепотом, - он не оставляет вас ни на минуту, да еще с Сашиного благословения. Вот что самое поразительное!
        - Он просто привязан ко мне, - быстро зашептала я в ответ. - Знаете ли, чисто по-дружески. В быту он большой ребенок, а я поддерживаю его, помогаю…
        - Лиза, а скоро будут кормить? - подтверждая стопроцентную правдивость моих слов, поинтересовался Гришка.
        - Надо было поесть утром! - Мое давнее раздражение против него на этот раз вышло из-под контроля. - Я все подогрела, будила, будила тебя, а ты до последней минуты спал как сурок.
        - О, прохлада моей души, - проговорил вдруг Гришка. - Как усталый путник…
        - Помолчи, мы же в самолете, - зашипела я.
        Гришка испуганно замолчал.
        - Он что же, и живет с вами? - не унималась любопытная Ольга.
        - Просто у Гриши большая семья, - стала я сочинять на ходу, - дома ему трудно сосредоточиться… А у нас с Сашей просторная квартира, и мы с радостью принимаем его на денек-другой.
        - Это с вашей стороны очень великодушно, - заметила Ольга.
        - Конечно, Гриша ведь художник. - Я обрадовалась, что наконец-то вырулила на твердую почву. - Ему, чтобы сохранить творческую форму, нужно время от времени менять обстановку.
        - Да… - тихо протянула Ольга. - Очень распространена эта точка зрения, хотя лично я ни во что такое не верю. Кажется, Чайковский говорил, что настоящее искусство - это девяносто девять процентов пота и только один процент вдохновения. Для поддержания творческой формы полезен ежедневный тяжелый труд. А вы что думаете об этом?..
        Надо было соблюдать чертовы меры предосторожности. И всю дорогу она была с Гришкой. В самолете до Женевы и потом несколько часов в поезде Лиза сидела с ним. Когда мы вышли из поезда на заснеженную платформу, уже стемнело. Теперь третье мытарство - фуникулер в горы. Но так вдруг вышло, что мы с ней оказались в одной люльке. Мы разом обнялись - не хотелось ни говорить, ни спрашивать. Земля, с ее лыжниками, домиком-кассой, светящимся стеклянным рестораном, уходящим поездом, стремительно понеслась вниз и исчезла, а мы вдвоем плыли в счастливой снеговой тьме, лишь где-то далеко впереди вверху дрожали теплые неясные огоньки. Когда я заходил в фуникулер, обронил сотовый - он провалился безвозвратно вниз, и точно нарушилась навсегда связь с ненужным больше миром.
        - Тебе не холодно? - спросил я.
        Она не ответила, лишь теснее ко мне прижалась. Огоньки впереди выросли в окна домиков, разбросанных по склону горы. Но вот и огни исчезли, а впереди теперь темнел верх снежной горы и по-зимнему светлое ночное небо.
        Потом, от площадки фуникулера, мы карабкались снова вверх. Тропинка была узка, и Лиза пошла вперед. За мной сосредоточенно сопел Гришка. Он догнал меня и, увязая в снегу, пошел рядом.
        - Ты знаешь, мне жалко, - переводя дыхание, заговорил он. - Мне очень жалко. Я скучаю…
        Споткнувшись обо что-то невидимое, Гришка упал. Я помог ему встать. Лицо его было все в снегу. Он отряхивался, и мне показалось, что у него блеснули слезы.
        - Ты понимаешь, мне очень жалко! - опять начал он. - Я скучаю сильно…
        Он стряхнул снег с лица, и я действительно увидел слезу на его щеке. Гришка стоял передо мной по колено в снегу, от него тянуло перегаром (когда только он успел?).
        - Я очень устал! Я весь измучился. Где Светка, где дети? Мне невыносимо их жалко. Мне всех жалко. Мне жалко Лизу, себя, ее мужа. Он приходил. Мне так хочется плакать!..
        - Ее муж приходил? - не поверил я. - Когда?
        - На днях. Все равно. Мне очень его жаль! Всех жалко! Ты не поверишь - я теперь все время сдерживаюсь, чтобы не заплакать! И когда муж приходил… Лизу жалко…
        - Альпинисты! - Макар крикнул нам сверху. - Кончай перекур!
        Мы двинулись дальше.
        - А дети? Где они? Мне кажется, ничего больше нет. Ни детей, ни Светки, ни Москвы… Ничего! А есть только эти треклятые горы! И мне кажется… - Гришка опять споткнулся.
        - Гриш, ты устал. Мы сейчас придем, отдохнем…
        - Мне кажется, - Гришка не слушал меня, - никогда это треклятье не кончится!..
        Гришка порывисто вздохнул, и мне показалось, что он сейчас опять упадет, но он только отстал и вновь тащился за мной.

«Бедный Гришка, - подумал я. - И когда действительно все кончится?!» Я пошарил в кармане, ища сотовый, и вспомнил - я ж потерял его.
        - Гриш, у тебя мобильник далеко?
        Гришка молча протянул мне телефон. Я позвонил Глинской.
        - Ты откуда? - удивилась она. - Ах, с модного курорта. Ты сейчас бежишь, что ли? Как Лиза с Гришуней поживают? Тут ничего интересного. Сегодня улетаю в Питер. Понятно? В родные пенаты господина И. Понял? Думаю, вернемся одновременно. Приедешь, позвони - посмотрим материалы. Береги себя - не сломай шею. Пока.
        Наконец, мы взобрались наверх. Здесь на крохотном плато стоял замок. Вся наша компания была уже там. Горели окна, за ними мелькали силуэты, тени. Я рассмотрел замок: к старинной, еще романской, широкой квадратной башне прижимались две асимметричные пристройки более позднего происхождения, выполненные в типичном местном стиле, - шале, с каменным первым и деревянным вторым этажами под двускатной пологой крышей. Подойдя ближе, я рассмотрел еще две невысокие круглые башни со шпилями и крытую каменную лестницу на второй этаж большей пристройки.
        Мы вошли в замок и сразу оказались в зале, описанном Макаром, - с длинным столом посреди и с громадным горящим камином, но без барана. Здесь никого не было, лишь доносились откуда-то оживленные голоса.
        - Туалета здесь нет? - обреченно вздохнул Гришка.
        Я пожал плечами. Гришка куда-то ушел. Я сел за пустой скрипучий стол, закурил.
        Голоса постепенно смолкли. Стало тихо.
        Вдруг в глубине зала от стены отделилась фигура и неслышно двинулась ко мне. На ней было средневековое платье, бархатный берет, лицо в тени. От того, что я не могу разглядеть ее лица, мне стало не по себе. Она подошла к столу… Отблеск пламени в камине упал на нее. Это была Лиза.
        - Я нравлюсь тебе такой? - спросила она, и голос ее странным эхом растаял в глубине зала.
        Я молчал. Лиза была такой же, как в тот первый вечер, как на парсуне.
        - Что же ты молчишь?
        Я зачарованно смотрел на нее и слушал ее эхо. Она подошла ко мне.
        - Откуда же это? - произнес я.
        - Здесь нашла, в шкафу, - засмеялась Лиза, смех мелодичным звоном прокатился под низкими сводами. - В нашей с тобой комнате. Пойдем. - Она взяла меня за руку и потянула.
        А я сидел как дурак и смотрел на нее.
        - Идем же. У нас только два часа…
        Мы поднимались по каменной винтовой лестнице. Я шел за ней и слушал шорох ее платья. В стене изредка мелькали окошки, в них - небо, усеянное острыми звездами, высокие заснеженные ели на краю темной пропасти.
        - Почему только два? - спросил я. - А потом?
        - Через два часа, - говорила, не оборачиваясь, она, - все спускаются в зал и начинается праздник. В шкафах полно разной одежды - и ты должен выбрать себе костюм. Это обязательно для всех.
        Происки Макара, вздохнул я, и мы вошли в комнату. На столе горели две свечи. Я пошарил выключатель. Она поймала мою руку. Я привлек Лизу к себе, обнял ее.
        - Сейчас… - Она, поцеловав меня, выскользнула и исчезла на лестнице.
        Глаза освоились в полусвете. Я рассмотрел громадный резной шкаф, такую же кровать под темным покрывалом и присел на край. Потом откинулся на локоть и неожиданно забылся сном.
        И опять я увидел эту комнату с двумя горящими свечами, но было светло. Явился рыдающий Гришка. Он тосковал по горам, которые виднелись за окном: огромные белые конусы, склеенные точно из папье-маше. По одной из них натужно карабкался Карташов. Неожиданно Гришка беззаботно засвистел, а Карташов, красный, налитой, оказался тут же за столом перед бутылкой «Абсолюта». Он со вкусом чмокал свою мясистую щепоть.
        Потом я увидел кухню конспиративной квартиры. Здесь на кушетке Иннокентий Константинович с Глинской, хихикая, перекидывались в дурачка. Белые конусы пропали. Стало темно, оглушительно загрохотал гром. Он гремел, мешая сосредоточиться на тягостных картинах… Я с трудом открыл глаза и увидел темную комнату, надо мной склонилась Лиза. Ее волосы щекотали мое лицо.
        - Звонил колокол, - нежно шептала она.
        - И что? - приходил я в себя.
        - А то, - шептала Лиза, - что все уже внизу, в зале. Я не хотела тебя будить. Ты проспал два часа.
        Я поднялся, видя еще призраки Карташова с Глинской.
        - Выбирай скорей костюм. - Лиза распахнула шкаф.
        - Если это неизбежно, то что-нибудь попроще.
        - Вот этот! - Она сняла с вешалки и поднесла к свету. - Померяй. Свитер только сними…
        Я надел темно-бордовый бархатный длинный сюртук с большими медными пуговицами, меховым воротником и белыми манжетами. В нем было удобно.
        - К нему полагается жабо. - Лиза засмеялась и ловко через голову надела на меня белое кружевное жабо.
        Внизу опять ударил колокол.
        - А теперь - пошли! - Она задула свечи, взяла меня за руку и потянула вон из комнаты.
        На ходу я сорвал жабо и бросил его на кровать.
        Глава 11
        В зале были все в сборе. На стенах горели факелы и коптили потолок. В камине над тлеющими углями в самом деле жарилась баранья туша. Нас с Лизой рассадили: ее между Макаром и Губановым, а меня рядом с женой Макара, Ольгой, - в малиновом сарафане с вышитыми роскошными розами, в снежно-белой ажурной блузе, в широких лентах и сильно нарумяненная она казалась дорогой, но сильно заигранной елочной игрушкой.
        Вазы с фруктами и бутылки закрыли от меня Лизу.
        - Друзья, наш первый вечер будем считать открытым, - тепло заговорил Макар, вставая с высоким узким бокалом красного вина. Костюм ганзейского купца смотрелся на нем очень естественно. - Мы собрались здесь конечно же не ради замков или Новых годов. Но ради друг друга. Ведь мы самые что ни на есть ближние друг другу. Нет у нас ближе никого. А значит - самые родные и необходимые. Потому что тот очень небольшой отрезок времени, который отпущен нам, мы коротаем вместе. И мы должны ценить и любить друг друга.
        Все выпили.
        - А чтобы не чувствовать себя в этих замечательных костюмах манекенами, - продолжал Макар, - я вам скажу: они ваши. Делайте с ними что хотите. Можете увезти их на память…
        Гришка сидел на отшибе в рыцарских доспехах. Железный шлем с белым пером стоял рядом с ним на столе. Гришка уже давно подавал мне какие-то тревожные знаки. Я кивком позвал его. Гришка придвинулся со шлемом и, тяжело навалившись на стол, сообщил:
        - Мне сейчас следователь звонил!
        - Какой следователь? Карташов?
        - Нет. У которой мы были с тобой. Клинская.
        - Что она?
        Гришка угнетенно молчал.
        - Сказала, - наконец выдавил он, - что она уже в Питере. И движется на такси по Невскому к какому-то памятнику.
        - К «Обелиску»?
        - К нему, - согласился Гришка и замолк.
        - Все?
        - Еще поздравила с наступающим. Спросила, как Лиза с Сашей себя чувствуют. Я сказал: скучают очень. - Гришка тяжко перевел дух. - Она смеяться стала.
        - Саша, попробуйте фондю. Я положу вам, разрешите? - Ольга, гремя гирляндой браслетов, положила мне кусок сыра. - Это национальное блюдо, готовится из расплавленного сыра с вином.
        - А вина вам позволите налить? - ответил я.
        - Позволю, но только белого. Это местное вино с северных берегов Рейна. Макар мне сейчас все настроение испортил. Ну зачем нужно было начинать про этот небольшой отрезок времени, отпущенный нам? Я со всем в жизни могу смириться. И мирюсь. Но с этим отрезком… никак!
        - Есть искусство, религия, - заметил я.
        - Религия есть, - подхватила она. - Вы ходите, Саша, в церковь? Нет. А я хожу и знаю, что такое русские попы. Ты ему про Фому, а он тебе про Ерему: клади поклоны до упаду, постись и вычитывай правило. А все остальное от лукавого. Говорят: телевизор оглупляет народ. Но разве такой-то подход не оглупляет?
        Гришка сидел с губановской Машей. Ее личико плохо сочеталось с костюмом - неопределенного цвета хламидой и газовой накидкой Джоконды на волосах. Она долго не могла подобрать тон, видимо, непривычность обстановки сбивала ее. Маша меняла заученные выражения: то рассеянно щурилась по сторонам, то брезгливо передергивала плечиками, но потом, вдруг почувствовав Гришкино смятение, принялась ухаживать за ним, как за маленьким. А Гришка в железных латах сделался похож на Петруху из
«Белого солнца пустыни». Он хорошо попробовал коньяка местного разлива и быстро воспрянул духом.
        Я никак не мог отделаться от недавнего бреда: хихикающих Иннокентия с Глинской за подкидным и чмокающего Карташова - Лизиного «мужа», и мне казалось, что настоящее было продолжением тяжелого сна.
        - Абсолютно с вами, Ольга Иванна, согласен про телевизор, - встрял Губанов. - Про попов не знаю, не берусь, врать не буду. А про телевизор - точно. Сейчас все приличные люди Интернет имеют.
        Губанов время от времени выходил к камину и подкручивал вертел с бараном, и было удивительно, что у него нет хвоста - в черном камзоле с белым отложным воротником, подпоясанный широким поясом с золотой пряжкой - обычный Кот в сапогах.
        Гришка что-то оживленно рассказывал Маше. Та его счастливо слушала, радостно кивая. Я прислушался.
        - И где они сейчас, дети? Есть ли они вообще в природе?..
        - Что же у нас за натура-то такая, а? - весело вмешался Макар. - За тридевять земель уехали из России. И все равно о ней. И обязательно критика! Без этого - никак! Но я знал, что так будет. И припас от этого средство. Франс! - неожиданно крикнул он и хлопнул в ладоши.
        Губанов вздрогнул. В глубине зала из боковой двери вышли трое несчастных, тоже костюмированных, со скрипкой, лютней и виолончелью. Они, молча поклонившись нам, скромно расселись в противоположном углу.
        - Фольк, битте, - кивнул им Макар, и музыканты грянули мажорную музыку для толстых.
        - Найн, - остановил их Макар. - Фольк, битте. Фольк.
        Музыканты смущенно заулыбались и затянули заунывный напев горных пастухов.
        Я тоже распробовал местный ароматный коньячок. Он пился легко, как вода, и будто совершенно не действовал на меня. Однако факелы на стене стронулись с места и не спеша поплыли в ритмах ranz des vaches[Швейцарские народные напевы.] . Мне стало весело.
        - Смотрел недавно по телевизору забавную викторину, - сказал я Ольге. - Там был такой вопрос: чем отличается дерево от человека?
        Ольга задумчиво хмыкнула.
        - А ничем! - засмеялась Маша.
        - Я знаю чем! - крутя барана, выкрикнул Губанов. - Дерево вначале сажают, а потом оно растет. А человек сначала растет, но потом его сажают.
        - Хватит уже крутить. Готов, - заметил ему Макар. - Засушишь.
        Губанов, сдвинув посуду, выставил на стол огромное деревянное блюдо и вместе с Макаром выложил на него свистящую на все лады раскаленную тушу.
        Застолье входило во вторую фазу. Музыка понеслась в галоп.
        - Давайте выпьем за то, - поднялся Губанов; от каминного жара и выпитого на шее у него страшно вздувались жилы, - чтобы умереть спокойно, во сне, как мой дед, а не в страхе и с криками ужаса… как пассажиры его поезда!
        - Мне грудиночки, - захохотала Ольга.
        Я довольно ловко вырезал из ребер мякоть. Она, наблюдая за мной, барабанила пальцами по краю тарелки в такт галопу. Среди массивных ее колец выделялся знакомый почему-то перстень. Я положил ей вырезку, глядя на перстень: темно-красный гранат, старинное золото с чернью…
        - И красного вина. Оно тоже местное, с берегов Женевского озера, предместье Лозанны…
        Я разлил вино, мы чокнулись и выпили за губановского деда. И тут я вспомнил, что такой же перстень я видел на правом мизинце Иннокентия Константиновича.
        Редкая фамильная вещь… Совпадение? Или Ольга связана с Иннокентием и «Обелиском»?
        Настало время, когда все уже говорили разом. И в зале стоял гул пьяных голосов.
        Ольга приметила, что я задумался, глядя на нее. И поняла это по-женски. Она улыбнулась мне. Баранья туша заслоняла нас ото всех.
        - Вот еще один вопрос викторины, - сказал я, глядя внимательно ей в глаза.
        - Я слушаю.
        - Где находится «Обелиск»?
        - Где что находится? - разочарованно переспросила она. - Обелиск? На Красной площади, наверное?
        - Вам, Ольга Ивановна, - я доверительно приблизился к ней, - поклон от Иннокентия Константиновича.
        - Иннокентия Константиновича? - задумчиво повторила она и вдруг лукаво добавила: - Так. И дальше?
        Мне показалось, что я близок к разгадке тайны «Обелиска». Пока Глинская будет куролесить где-то, лихорадочно соображал я сквозь пары местных напитков, а Гришка - раскачивать койку до посинения…
        - Иннокентий Константинович передал, - я сделал таинственное лицо, - что я поступаю в ваше распоряжение.
        Ольга радостно засмеялась:
        - Тогда идем танцевать.
        - Галоп?
        Мы, путаясь в ее лентах, поспешно выбрались из-за стола. Прижавшись щеками друг к другу и сцепившись вытянутыми вперед руками, мы понеслись вприпрыжку вдоль стола. Музыканты грянули бравурное. Обогнув стол, мы уже летели назад. Губанов что-то орал, но голос его тонул в общем гаме и звоне посуды. Прыгающее пламя факелов будто разлилось кругом тревожным заревом. За нами теперь громыхал железом Гришка, обнявшись с Машей.
        - Какие… какие мои, - мне не хватало воздуха, - мне будут инструкции…
        Однако было страшно, что железный Гришка сейчас наскочит на нас, и я невольно ускорял прыжки. Ольга заливалась хохотом.
        - …будут… - хватал я ртом воздух, - дальнейшие указания…
        Но тут я заметил, что вслед за Гришкой скачет Губанов с моей Лизой - прижавшись друг к другу и тоже выставив перед собой сцепленные руки. Я, словно увидев себя со стороны, мгновенно протрезвел и остановился. Ольга, тяжело дыша, мешком повалилась на стул. Мимо нас пронесся, сверкая заревом в доспехах, Гришка с манекенщицей Машей. Я изловчился и выхватил Лизу из губановских лап. Губанов, оставшись налегке, налетел на Гришку, и они все трое повалились на каменный пол. Макар от души рассмеялся.
        Я думала, что сказка начнется в замке, но она наступила уже в самолете. Сказочной казалась мне Ольга и ее жизнь, красивая и цельная, словно сочиненная талантливым поэтом. Или устроенная по мановению волшебной палочки. Потом я заметила противоречие: чтобы успешно заниматься бизнесом, нужно иметь холодную трезвую голову, а Ольга каждую минуту жаждала сказки и даже меня произвела в романтические героини. Одно с другим не слишком вязалось. Или бизнес бизнесу рознь?
        - Макар приготовил нам множество сюрпризов. Вы сами потом все увидите, но об одном скажу: в замке нас ждут средневековые костюмы.
        - Неужели? - удивилась я.
        - Дам - платья, меха, шляпы, мужчин - камзолы, доспехи. Так что встреча Нового года получится костюмированной.
        - Вы, наверное, тоже к этой затее причастны.
        Ольга улыбнулась:
        - Только косвенно. Он, как всегда, старался угодить мне.
        - А разве не угодил?..
        - Нет, почему же, идея-то как раз забавная, - ответила она задумчиво. - Но если уж ты такой любящий муж, будь последовательным. Зачем звать этого идиота Губанова?!
        Я пожала плечами:
        - Он пригласил коллег…
        - Да коллеги разные бывают! - фыркнула Ольга. - Одно дело Саша - приятный молодой человек, но эти вот… - Она склонила голову вправо, где, отделенные от нас проходом, сидели Губанов и его модель. - В прошлом году - мы встречали Новый год в Канаде - он брал с собой законную жену Валю. Просто баба с базара! Нормальным тоном разговаривать не умеет - только орать. Музыкальные предпочтения - Верка Сердючка и так далее… За год он далеко шагнул - сменил торговку на фотомодель. Только она сейчас остепенится, родит и станет копией своей предшественницы!.. Ой! - Она вдруг расхохоталась. - Я сейчас представила эту Валентину в средневековом платье!
        - Не смейтесь! Такие женщины были во все времена.
        - Вы правы. - Ольга оживилась. - Попробуем представить эту корову графиней или баронессой… Нет, знаете, не могу - воображения не хватает.
        - Может, горничной, камеристкой? - предложила я.
        Ольга покачала головой:
        - Нет-нет. Служанка зачастую была тенью госпожи, тот же шарм и изящество.
        - Тогда причислите ее к третьему сословию. Сделайте горожанкой, женой ремесленника.
        - Да! Это можно. - Ольга ликовала. - Но таких нарядов там не будет.
        В самолете и потом в поезде мы вели эту нескончаемую веселую игру, а на подъемнике я потеряла ее из виду. Совершенно случайно в моей кабине оказался Саша - классическая волшебная сказка сменилась современной, лирической и грустной. Еще бы не грустной! За целый день путешествия это были первые наши минуты.
        Он обнимает меня, ничего не говорит, но я и так знаю все: он утомлен дорогой, ему неинтересны эти люди, и он недоумевает, как мог добровольно согласиться провести в их обществе несколько дней. Он хочет, чтобы они растаяли, как призраки. И чтобы осталась одна я. И я понимаю, что хочу абсолютно того же, хотя еще полчаса назад фантазировала и хохотала вместе с Ольгой и искренне радовалась жизни… А теперь я смотрела на падающий за окном снег и была почти готова расплакаться…
        По земле мы какое-то время движемся рядом, но скоро появляется неизбежный Гришка. Я обгоняю мужчин, ухожу вперед и через несколько минут одной из первых оказываюсь в замке.
        - О! Усталые путники наконец-то обретают долгожданную обитель! - В первой же комнате - громадном, плохо освещенном зале, меня встретил Макар. Я неприятно поразилась его речи. - Пойдемте, покажу вашу с Сашей комнату. - Он быстро изменил тон, словно угадал мою реакцию.
        Сказка возвращалась в классическое русло: словно Золушка, я, затаив дыхание, рассматривала средневековые платья. Примерила сначала строгое темно-бордовое, потом нарядное - жемчужно-серое и решила приберечь его для новогоднего вечера. К бордовому платью прилагался длинный газовый шарф и берет. С шарфом я справилась сразу, превратив его в некое подобие высокого воротника, но берет не желал поддаваться. Я прятала и оставляла челку, надвигала берет на лоб, заламывала набок… Наконец компромисс был найден: я надела берет высоко и небрежно выпустила на лоб несколько прядей-локонов.
        Саша все не приходил, а мне хотелось продемонстрировать полученные результаты. Я медленно спустилась по лестнице (как назло, ни один человек не попался навстречу!) и опять очутилась в зале. У стола, одиноко и неприкаянно, как на вокзале, сидел Саша и курил. Мы встретились, как после долгой разлуки. Теперь я точно знала, зачем мы так мучительно, на перекладных добирались до этого замка. Из одной точки мы ехали навстречу друг с другом. Здесь нас ничто не ограничивает, не сдерживает, не омрачает. Наконец-то у нас есть своя комната и шесть бесценных дней впереди. И можно не спешить: всматриваться, вчувствоваться… И он всматривался в меня в темноте каминного зала, а я не торопила: стояла и улыбалась.

…Уставший с дороги, Саша проспал все отпущенные на сборы два часа. В последнюю минуту нацепил какие-то сложные и, по-моему, довольно нелепые одежды и, не взглянув в зеркало, поспешил к столу. До чего у мужчин все просто! А как терзал меня проклятый берет! Я тихо рассмеялась.
        Нас усадили по разные стороны высокого деревянного стола. Между нами - цветы и бутылки. Что это за преграда? Мы привыкли совсем к другим! Из-за букета Саша улыбнулся мне. Потом им завладела Ольга. Я вспомнила, что утром в самолете она назвала его приятным молодым человеком, но теперь для меня это зазвучало совсем иначе. Возможно, Ольга - экстравагантная женщина, предпочитающая мужчин лет на десять моложе. При этом к Макару у нее самые теплые чувства: он отец ее детей и просто старый друг.
        - Лиза, - окликнул меня Макар, - что это вы там увидели?
        - Я? Ничего, ничего.
        - Не стоит расстраиваться по пустякам, - продолжил он с каким-то особенным выражением, одновременно решительно и мягко. - Вы что пьете, Лиза?
        - На ваше усмотрение. - Я все еще не в силах была оторваться от счастливой пары напротив.
        - Хотите хорошего коньяка?
        - Хочу, только немного, пожалуйста.
        - Отчего же немного? Сегодняшний ужин - кульминационный момент нашего путешествия.
        - Почему так?
        - Завтра к вечеру, а может, даже и раньше у вас будет ощущение, что вы тут давным-давно. Вам станет скучно.
        - Не может быть! В таком замке!..
        - В каком? Каким он вам представляется? - В тоне Макара - искренняя заинтересованность.
        - Вы правда хотите узнать? - Я неожиданно жеманно рассмеялась. - О, этот замок - классическая сказка! - Обрывки сегодняшних мыслей мешались с тоской, иронией и коньяком. - Классическая волшебная сказка!
        - А какие еще бывают? - весело спросил Макар, бесстыдно наполняя мой бокал до самых краев.
        - Еще грустные, современные. Эти - с плохим концом. - Я почти машинально прихлебнула коньяк - во рту остался терпкий вкус солнца и винограда.
        - И вы, конечно, пожаловали к нам из такой? - Он поднял бокал, жестом приглашая меня присоединиться. - Пью за вас, сказочная героиня!
        - А Ольга сказала: романтическая… - На этот раз вышло почему-то жалобно.
        - Да не слушайте вы ее! Ешьте баранину, пока не остыла.
        Я не заметила, как в зале появились музыканты. Послышались зажигательные звуки. Губанов пригласил танцевать свою красотку, она пошла нехотя: на их с Гришкой участке стола сложилась почти интимная обстановка. После ухода Маши Гришка несколько раз бесцельно прошелся по залу, не находя, чем занять себя.
        Макар по-немецки крикнул музыкантам - теперь они исполняли что-то тягучее, без мелодии и ритма. Маша вернулась к Гришке, они снова заворковали, а Губанов сел между Макаром и мной. И только картинка напротив оставалась неизменной: Саша что-то с жаром рассказывал Ольге, а она слушала, запрокинув голову, и изредка кивала.
        - Дима, - обратился Макар к Губанову, - не видишь, дама скучает? Идите-ка, друзья мои, танцевать.
        Он сделал знак музыкантам - они заиграли галоп.
        Губанов - сама почтительность - подошел и поклонился мне.
        - Да не умею я танцевать такое! - с досадой отмахнулась я.
        - Тсс… - прошептал Губанов. - Если Макар Якимович сказал…
        Зал пестрой мозаикой носился перед глазами, скоро я услышала за спиной бряцание Гришкиных лат, его прерывающийся голос и Машино мурлыканье. Но где те двое?.. Все равно! Злая стихия маскарада подхватила, закружила меня. Переплетясь с Губановым, я - сама не своя - носилась по залу и вдруг (бог знает на каком круге) увидела Сашу, также переплетенного с Ольгой. Я увидела Сашу - а он меня. Мгновение - и Ольга осталась где-то в стороне, он шагнул к нам - преградил дорогу. Я вдруг оказалась в самой середине зала, а вокруг грохотали Гришкины доспехи, слышались Машин визг и смех Макара.
        - Лиза, нам пора! - Он с силой сжал мое запястье.
        - Пора? - Я засмеялась: яд маскарада все еще будоражил кровь. - Давай потанцуем немного. Мне так весело!
        - Вот как? А мне совсем невесело. Идем!
        Теперь он держал меня за плечи. Я попыталась освободиться и не смогла.
        - Идем же, идем скорее, - настойчиво зашептал он. - Мы сюда не скакать приехали!
        Музыка давно смолкла. Наши друзья с почтительного расстояния во все глаза глядели на нас. Если этот вечер был кульминацией путешествия, то сцена нашей разборки - кульминацией вечера. Выходило - кульминация в квадрате или кульминация кульминации.
        - Ты с ним танцевала слишком уж откровенно… - начал он на лестнице.
        - Не откровеннее, чем ты с ней! - перебила я.
        - Мы лишь следовали вашему примеру.
        - А мы - вашему! - Я уже чувствовала себя свободной от власти солнечного напитка, говорила спокойно и четко.
        - Да мы просто сидели и разговаривали…
        - Не отрываясь друг от друга целый вечер!
        - Послушай, есть элементарные правила приличия: я развлекал свою соседку по столу.
        - Но со стороны это как раз смотрелось неприлично: хотелось уйти, оставить вас вдвоем!
        Мы уже давно в комнате: он нервно ходит из угла в угол, я сижу в кресле у занавешенного окна.
        - Лиза, ты утрируешь. Но я действительно заметил одну потрясающую вещь. Знаешь, какую?
        - Ой, только вот этого не надо! - Я встала и гордо подняла голову - в кои веки у меня еще будет возможность покрасоваться в средневековом платье! - И чтобы закрыть эту тему, расскажу тебе один анекдот.
        Вспомнила, кого я бессознательно копировала - Терехову в фильме «Собака на сене». В детстве он произвел на меня неизгладимое впечатление… Только веера в руках не хватает!
        - Ну так анекдот, - еще раз смерим его высокомерным взглядом. - Муж приходит утром домой. Жена, естественно, интересуется, где он провел ночь, и в ответ слышит: «Я человек вольный, когда захотел, тогда и пришел». На следующий день все наоборот. Муж негодует: «Где ты была?!» - «Ты человек вольный, а я человек подневольный! Когда отпустили, тогда и пришла…» Прошу задуматься и сделать выводы!
        - А ты знаешь, что я заметил? - Смысл анекдота как бы и не коснулся его. - У Ольги перстень как у Иннокентия Константиновича!
        - И что же?
        - Перстень редкий, старинный. Должно быть, это знак принадлежности к «Обелиску», к элите организации.
        - Возможно, возможно, - насмешливо процедила я (сейчас бы еще сделать взмах веером!), - элита «Обелиска» и носит знаковые перстни. Только у Ольги этот перстень знак принадлежности к антикварному бизнесу!
        - Как?
        - Так! Она - хозяйка нескольких антикварных салонов, и перстней этих у нее немерено!
        - Ты думаешь?
        Ну, теперь тебе, бедняжке, нечего сказать, и ты начинаешь расстегивать мое дивное платье. Но и здесь, мой мальчик, тебя поджидают неудачи! Где тебе справиться со старинными крючками, причудливыми пуговками?.. Так-то, мой хороший, мою любовь надо еще заслужить, ну хотя бы такими скромными подвигами!..
        Мы с Лизой одни. По голубоватому зыбкому свету в комнате и по блеклым звездам за окном я догадываюсь, что начинает светать. Старинное платье скрадывает ее фигуру. Оно застегнуто на длинный ряд маленьких костяных пуговок. Я расстегиваю их, но они упорствуют, цепляются за какие-то нитки, я дергаю - с мелодичным стуком пуговицы прыгают по полу. Пальцы не слушаются меня. Лиза тихо смеется. На моем сюртуке четыре медные круглые, как медали за глупость, пуговицы. Лиза легко освободила их. Но тут она говорит:
        - А теперь объясни мне свое поведение в зале.
        - Ты о чем? - Мне не хочется думать про зал.
        - Про твои отношения с Ольгой.
        - Перстень. Я хотел разобраться, втереться в доверие к Ольге.
        - Втереться? В доверие? - Она отстраняется. - К Ольге?
        - Я ошибся. Я думал, что перстень…
        - Какой такой перстень?
        - Темно-красный гранат, черненое золото. Такой же я видел недавно.
        - И что же?
        - А то: у Иннокентия такой же.
        - Да мало ли перстней?!
        - Нет. Перстень фамильный и редкий.
        - Фамильный ли?
        - Точно фамильный.
        - Ну, пусть и фамильный, пусть редкий. Она говорила тебе, что она антиквар?
        - Она?
        - Да, антиквар. И перстней таких у нее… Скажи уж: соврал.
        - Нет. Я правда хотел разобраться. Я думал… Мне показалось… Хотя и смешно вспоминать.
        - Смешно? Чего ж не смеешься?
        - Прости.
        Под средневековым нарядом - живое тело - откровение.
        Глава 12
        На следующий день за обедом Макар торжественно объявил, что в замке никому отсидеться не удастся, - он приготовил обширную программу на все оставшиеся дни. И после обеда мы всей гурьбой двинулись с насиженных уже мест.
        Первое - курорт Интерлакен, город между озерами Тун и Бриенц. Оттуда - путешествие по самой длинной подвесной альпийской дороге к вершине горы Шильторн, по следам агента 007, легендарного Джеймса Бонда. Здесь, в первом в мире вращающемся ресторане, «Пиц Глория», мы встретили Новый год. На следующий день - путешествие по самому высотному в мире «Метро Альпен», проложенному в толще гор до отметки
3500 метров. В строительстве этого метро, кстати, принимал участие наш
«Мосметрострой». Завершение подземной дороги - знаменитый «Ледяной павильон» - музей освоения альпийских ледников и вращающийся панорамный ресторан «Аллалин», где мы провели третью ночь. Потом - посещение курорта Гриндельвальде, расположенного в центре огромного высокогорного района Швейцарии Юнгфрау. Оттуда по железной дороге уже к вечеру мы добрались к «самой высокой горной станции Европы», где посетили комплекс «Сфинкс» - обсерваторию и музей ледовой скульптуры. В одном из ресторанчиков Макар разговорился с почтенной местной парой, которые оказались русскими, и даже - Белоусовой и Протопоповым (если кто помнит, были такие фигуристы в СССР, чемпионы мира, которые остались на Западе, и теперь вот живут в Швейцарии). Потом были на «красивейшем озере Ёшизее», - чаше, ограниченной с трех сторон отвесными стенами, с которых в нее стекают водопады с расположенных на вершинах гор ледников. С четвертой стороны из озера вытекает река Ёшибах и разливается по окрестной долине множеством рукавов. Мы посетили и Берн, столицу Швейцарии, основанную в 1191 году. Видели там знаменитые уличные фонтанчики XVI века,
Часовую башню (1191 года постройки, ее куранты с движущимися фигурками -
1527 года), готический собор (1421 - 1573 годы) с самой высокой в Швейцарии колокольней и правительственный дворец. Через город протекает река Аар, в которой разрешено купаться прямо на городских набережных (конечно, когда тепло). Напоследок мы были на курорте Церматт, где запрещено автомобильное движение, а единственный вид транспорта - электромобили да еще конные повозки.
        Домой, в замок, я возвращался без задних ног. Сил хватило лишь доползти до постели. Одно время Гришка было откололся от нас - он увлекся сноубордом и с утра уезжал на трассу. Но случилось непредвиденное: он одним махом сшиб целое семейство из Италии - папу, маму и двоих сыновей, которые только встали на лыжи и тут же угодили под горячий Гришкин сноуборд. К счастью, все отделались легким испугом. Но Гришка после этого впал в уныние совсем и оставшееся время понуро таскался за нами.
        В калейдоскопе однообразных впечатлений я, кажется, вовсе забыл про Москву,
«Обелиск», но в последний день поездки Гришка догнал меня и молча сунул свой телефон.
        - Как наши подопечные? Сильно скучают? Сегодня покидаю гостеприимный Питер, - услышал я радостный голос Глинской. - Наши предположения подтвердились. «Обелиск» действительно занимается только блокадным периодом. Очень много материала - сам увидишь. Чтобы нам больше не созваниваться, жду тебя завтра вечером. Договорились? А ты пока расспроси Гришуню: нет ли у него какой-либо родни в славном граде на Неве. Целую.
        Я вернул Гришке телефон.
        - У тебя нет родни в Петербурге?
        - Откуда? - сплюнул Гришка. - У нас парень один из мастерской свалил туда на все праздники, но он мне не родня.
        Поздним вечером этого дня мы были уже в Москве. Лиза с Гришкой уехали в «свою» квартиру. А я - в свое пустое Бутово.
        Во дни наших непрерывных скитаний Лиза часто была с Ольгой. И я, конечно, роптал и даже клял Макара за его инициативу по проведению нашего досуга. И вот теперь, в Бутове, я испытывал горькое одиночество и пустоту. И благодарность Макару. Ведь он дал нам возможность столько дней быть вместе! Потому что мы с Лизой, оказалось, и не расставались там ни на один миг. А мелькание поселков, перевалов, ущелий и склонов - было лишь продолжением того первого нашего фуникулера, движущегося навстречу далеким таинственным огням. Любое место теперь, где мы были, даже вагон метро, наполнился для меня сокровенным смыслом, потому что там осталась Лиза.
        Когда я вспоминаю наше путешествие, самым лучшим его эпизодом мне представляется первая ночь в замке. Костюмированный ужин, танцы, дорогой коньяк, таинственная средневековая атмосфера - все это лишь попытка взрослых людей заслониться от ужасов действительности, хоть на мгновение забыть о том коротком отрезке… Весь вечер гости добросовестно отыграли по правилам, но, оказавшись в комнате, каждый наверняка почувствовал: это всего лишь представление. Я, незаметно для себя, так сроднилась со своей ролью, что и в комнате продолжала изображать графиню де Бель Флёр[Графиня де Бель Флёр - героиня комедии Лопе де Вега «Собака на сене».] , но Саша уже настойчиво звал меня в реальность. И эта реальность - его любовь - была во сто крат прекраснее самой волшебной сказки.
        Я проснулась от стука в дверь. Саши в комнате не было, а часы показывали начало двенадцатого. Недаром родители всегда говорили, что мой главный талант - это сон.
        - Да, да, - отозвалась я заспанным голосом.
        - Можно к вам, Лиза?
        В приоткрытую дверь я увидела Ольгу, окутанную с ног до головы кремовым шелком.
        - Заходите, - пригласила я.
        - А! Вы еще и не вставали. Ну, вы чемпионка! Все уже позавтракали и разошлись.
        Я присела на кровати, потерла глаза.
        - Да вы не беспокойтесь, спите, сколько вздумается. Я на минутку, по делу.
        - Случилось что-то?
        - Макар сказал, что вчера я вас огорчила.
        - Огорчили?.. - Воспоминания о вчерашнем тонут в полумраке зала: я лихо пила изумительный коньяк и под живую музыку неслась в галопе с Губановым. - Чем огорчили?..
        Ольга улыбнулась:
        - Вечно выдумает этот Макар! Представляете, он все утро пилил меня за то, что я вечером поболтала с Сашей. Лиза, говорит, сидела такая грустная!
        - Ой, Оля, не берите в голову! - Теперь я проснулась окончательно. - Что-то нашло на меня вчера… так, минутная слабость.
        - Я же говорила, это недоразумение! Но разве ему можно объяснить?!
        - Не беспокойтесь, пожалуйста. Вечер был замечательный!
        - Вот хорошо, что вам понравилось. Бедный Макар! Он так старался! А Саша как, доволен?
        - Не знаю, - простодушно ответила я. - Мы еще не говорили об этом.
        - О да! - лукаво улыбнулась Ольга. - Вчера вам было не до того…
        Я покраснела.
        - Да что вы смущаетесь?! Я, например, пришла бы в восторг, если бы муж закатил мне сцену ревности! Да еще такую - средь шумного бала…
        - Он мне и не муж. - Я зачем-то внесла уточнение.
        - Ну, это в наше время не имеет ровным счетом никакого значения. Главное - вы нашли друг друга… Скажите, Лиза, а у вас есть дети?
        - Дочь. Четырнадцать лет.
        - Отчего же вы не взяли ее с собой?
        - Да так, как-то вопрос не стоял… - вспомнила я. - И с Сашей они незнакомы.
        - Это серьезная ошибка! Если он любит вас, непременно будет рад вашей дочери.
        - Он-то, может, и будет, но Елена… Мы ведь до сих пор не разведены с ее отцом.
        Ну зачем я болтаю все без разбора? Ольга - дама воспитанная, даже церемонная, конечно, выслушает меня. Но стыдно грузить малознакомого человека.
        - Кому теперь нужны формальности?! - с жаром воскликнула она - словно хотела развеять все сомнения: и в целесообразности разговора, и в моих семейных проблемах.
        - Да в нашей ситуации это не формальности. Девочка до недавнего времени была уверена: все у нас благополучно. Мы с мужем скрывали от нее, что чужие давно.
        - О, я представляю! Такая жизнь - настоящий кошмар! Но потом вы встретили Сашу - и все изменилось, не так ли?.. Представьте, похожая история произошла в жизни моей ближайшей подруги. Как она мучилась, я вам не могу передать! Объяснения с детьми, раздел имущества и прочие кошмары развода… Но знаете, что самое интересное? Ее первый муж, гуляка и пьянчужка, образумился в один миг. Знакомые стали уговаривать: помиритесь, начните сначала. Но она молодец! Не колебалась ни минуты. Зато теперь так счастлива с новым мужем!.. И вы, Лиза, боритесь за свое счастье!.. Да что ж я все болтаю? Вам ведь позавтракать нужно. Спускайтесь в зал, я скажу, чтоб нам сварили кофе.
        Я накинула халат и побежала умываться. Ванная, смежная с нашей спальней, сверкала никелем и белоснежной плиткой. Неужели между этими двумя комнатами только стенка? Стенка и несколько веков.
        Примерно через полчаса, с легким макияжем, в светлых джинсах и свитере, я спускалась в зал. Ольга тоже успела переодеться. На этот раз на ней была длинная юбка из красной шотландки и короткий грубошерстный свитер. Видимо, она принадлежала к редкому теперь племени женщин, которые не надевают брюки ни при каких обстоятельствах.
        - Угощайтесь, Лиза. - Ольга с улыбкой пододвинула мне тарелку. - Это рёшти - экзотика. Его можно попробовать только здесь, в немецкой части Швейцарии. А все остальное, как видите, самое обычное…
        Я видела: сосиски гриль, два сорта сыра, сливочное масло, свежайшие булочки, знаменитый швейцарский шоколад…
        - Для тех, кто экзотики не любит. Вкусы-то у всех разные. Но точно могу вам сказать: здешний кофе всех приводит в восторг. Когда мы в первый раз приехали сюда, на Рождество 1990 года…

…Они чувствовали себя первооткрывателями! Заснеженные горы, разбросанные по склонам домики-шале, на обед - всякие ризотто, рёшти, поленты… А воздух какой!
        - Но самое интересное, за всю нашу поездку мы ни разу не услышали русской речи. Зато теперь тут каждый третий турист - русский. Сами убедитесь. Мы сейчас допьем кофе и спустимся в селение. Вам, должно быть, интересно будет посмотреть здешние магазинчики.

…Магазинчики как магазинчики. Торгуют в основном сувенирами. Туристы накупают их с прилежностью младших школьников. Дома расставят где-нибудь в гостиной на полочке, будут демонстрировать друзьям: «Когда мы были в Швейцарских Альпах…»
        Русская речь и правда вещь здесь довольно частая. Канули в Лету те времена, когда наши за границей были явлением из ряда вон выходящим. За десять с небольшим лет свободы - подтянулись, подравнялись, от европейцев не отличишь. Разве что сувениры покупают уж чересчур старательно и экономно.
        В замок мы вернулись к обеду. Вся компания, разрумянившаяся и довольная, уже восседала за столом. Макар держал речь, но, увидев нас, прервался, а его слушатели так и грохнули. Зараженные их весельем, мы с Ольгой тоже рассмеялись.
        - Замерзла? - Саша нашел под столом мою руку.
        - Немного. Мы гуляли, наверное, часа три. Ольга просто неутомима!
        - Вот и я о том же, - усмехнулся он. И я поняла: вспоминает вчерашнее.
        - А вы что делали?
        - На лыжах катались. Потом еще на сноуборде. Гришка-то наш - заядлый сноубордист.

«Бриллиант моих очей» сидел между Ольгой и Губановым и что-то энергично объяснял ему. От нервного апатичного доходяги не осталась и следа. Я видела перед собой жизнерадостного, полного сил молодого человека. Между прочим, купленный мной в
«Пятом сезоне» свитер был ему очень даже к лицу, и блестящая Маша с почтительным интересом вслушивалась в его слова.
        - Устал я в этих горах. - Саша зевнул. - Пару раз с горы скатиться - удовольствие, а дальше уже надоедает… Хорошо хоть после обеда можно немножко отдохнуть, поваляться. Хорошо?
        - Хорошо, - шепотом ответила я.
        Но тут Макар попросил нашего внимания.
        Оказывается, еще задумывая путешествие в Альпы, они с Ольгой разработали обширную программу. Нам предстояли поездки, поездки, поездки… Познавательные, развлекательные, увеселительные. Я запомнила, что Новый год мы встретим на вершине горы Шильторн, а дальше отвлеклась - Саше заранее не нравилось такое времяпрепровождение. В Москве мы представляли путешествие совсем по-другому. И нам так нужно побыть вдвоем…
        В поездках у него недовольное, скучающее лицо, и только вечером, в нашей комнате, он становится прежним Сашей. Несмотря на усталость, мы подолгу говорим, и мне кажется, нет собеседника интересней и остроумней, чем мой возлюбленный.
        А днем совсем не то. И что бы только я делала без моей новой приятельницы! Ольгу мне сам бог послал! Кстати, это ее выражение. Она любит рассказывать и потрясающе умеет слушать. А еще задавать вопросы. Это просто ее талант.
        - Как вы познакомились с Сашей?
        Мы сидим в крутящемся ресторане на вершине горы Шильторн, пьем шампанское. Только что наступил Новый год. Я вспоминаю парсуну, пробки на московских улицах, свою решимость и отчаяние. Ольга улыбается.
        - Лиза, вы себе не представляете! Это целый сюжет!
        Она рассказывает историю своего знакомства с Макаром. Истории похожи и непохожи. Общее в них то, что - с первого взгляда и на всю жизнь. Саша приглашает меня танцевать, и я внимательно вглядываюсь в него:
        - На всю жизнь?
        Он не переспросил, о чем я, просто молча кивнул, словно прочитал мои мысли.
        На всю жизнь… На кухне конспиративной квартиры эта фраза прозвучала в тон совковым разглагольствованиям о светлом будущем. Когда оно наступит? И когда начнется наша жизнь?
        В Ленкиной книжке я однажды прочитала стихотворение:
        …когда в пятницу будет среда,
        когда вырастут розы повсюду,
        голубые, как яйца дрозда.
        Когда мышь прокричит кукареку;
        Когда дом постоит на трубе:
        Когда съест колбаса человека…[А. Вознесенский. «Никогда».]
        Звонит телефон.
        Голову даю на отсечение, это Карташов. Спасибо еще, что вчера вечером не позвонил: домой вернулись совершенно разбитые, заснули без чувств…
        Так и есть, Карташов. И сразу с претензиями: почему роуминг не открыла?!
        - Времени не было.
        Он - с угрозой:
        - Как это времени не было?! Оно у тебя на всякую ерунду уходит!
        - По магазинам и парикмахерским бегаю! Чтоб вашего придурка в тонусе держать, на уши становиться приходится!
        - Да! - Карташов хорошо понимает такой язык, в его голосе мгновенно появляется уважение. - Жду тебя сегодня в четыре.
        - В пять! - нахально заявляю я.
        На самом деле мне все едино, что в четыре, что в пять. Через несколько дней в Москву вернется Елена. Как с ней быть? Решиться на новый разговор или, по совету Ольги, подождать, пока ее мозги сами встанут на место?
        Кроме Лены, есть еще Лешка, которому пора, наконец, даровать долгожданную свободу. На практике это означает таскаться по судам, писать заявления, продавать квартиру… Муть зеленая!
        Скрипнула дверь, и на кухне возник хмурый Гришка. Все возвращалось на круги своя.
        - Сейчас завтракать будем. - Я открыла холодильник, достала сыр, масло, майонез, остатки копченой колбасы. - Хочешь горячие бутерброды?
        - Хочу, мой птенчик.
        После завтрака я отправилась по магазинам и от нечего делать сварила настоящие кислые щи, с говяжьей грудинкой и пассированными овощами. Гришка обрадовался:
        - Не хуже чем в монастыре!
        - В монастыре - одни овощи и растительное масло.
        - Дело не в этом. Ты вообще вкусно готовишь.
        - Я рада, что тебе нравится.
        Я уже не успевала помыть посуду, и Гришка совершил подлинно геройский поступок: вымыл тарелки прямо у меня на глазах.
        - Ну не скучай, мой родной. Я скоро.
        - Хочешь, я чего-нибудь приготовлю на ужин?
        - Пожалуйста. Приготовь что хочешь.
        К Карташову я опоздала даже к пяти. Но он не заметил - сразу завел речь о делах.
        - Тут для тебя новое задание. Клиент должен бросить работу в монастыре.
        - Зачем? Вы ему новую подыскали?
        - Вы, мы… Не знаю я ничего!.. Пусть дома сидит, не рыпается…
        - Это невозможно. На какие деньги он жить будет?
        - Так дадут…
        - Как ему объяснять? Прокуратура подкинет? - Я гневно сдвинула брови.
        - Ну, скажи, что сама нашла крутую работу. Бабки бешеные!
        - Что за работа? На кухне весь день торчать?
        - Не… Ты с утра уходи куда-нибудь.
        - Зимой по улицам таскаться… Спасибо!
        - Так ненадолго! Недельку, ну две…
        - Не знаю…
        - Ладно, вот тебе. - Он отсчитывает и кладет на стол десять голубеньких бумажек. - Давай шуруй.
        Нет, это уже слишком! Авантюра развивается в каком-то непонятном, необъяснимом направлении. Потом, когда они, наконец, оставят Гришку в покое, он превратится в асоциальный элемент, без семьи и работы. С семьей-то, к счастью, все не по-настоящему, но на работе такие игры не пройдут. На его место возьмут другого художника. Гришка все время причитает: тьма-тьмущая заказов. А заказы очень дорогие. Будут они их упускать?!
        Изощренные действия этих подлецов смахивают на методы сектантов, я недавно смотрела о них передачу по телевизору. Человека вырывают из привычной среды, он деморализуется и полностью подчиняется власти новых хозяев. Вряд ли, конечно, Карташов причастен к секте. Но Иннокентий, похожий на иезуита, с холодным, как зеркало, взглядом… наверняка одержим какой-то идеей… Только непонятно, почему он вдруг так страстно захотел послужить этой идее вместе с простодушным Гришкой. Мой пазл не сошелся.
        Гришка стоял у плиты и длинной ложкой-шумовкой вылавливал пельмени из дымящейся кастрюли.
        - Я долго думал, что я умею готовить, и решил, что ничего, - стал оправдываться он.
        - Что ты! Правильно сварить пельмени - целое искусство. У меня они то все разбредутся, а то вдруг оказываются полусырыми.
        - Ты с чем будешь: с маслом или со сметаной?
        - Пожалуй что с маслом.
        Я усмехнулась: сегодня ляпов у нас - минимум, хотя мы ни разу не прибегли к помощи переписки.
        Вот что значит тренировка. Плохо одно: сейчас придется говорить про работу. Я пошла в комнату, присела за письменный стол и попыталась изложить предложение Карташова на бумаге как можно короче и доходчивее.
        На кухню я вернулась с листочком, протянула его Гришке и, пока он читал, болтала медовым голоском:
        - Теперь, Гришенька, у нас с тобой пойдет замечательная жизнь. Главное, ты можешь бросить свою гадкую работу… Что они там насели на тебя, в этом противном монастыре? Ты целый воз у них везешь, бедненький, безответный… А мне такое местечко подвернулось, - расхохоталась я. - Закачаешься!..
        Гришка тупо смотрел на листочек и молчал.
        - Такое местечко. - Надо было продолжать лепетание, не то «за кадром» поймут, что он не согласен. - Консультант в косметической фирме!
        Я выхватила у Гришки листок и написала: «СОГЛАСИСЬ ДЛЯ ВИДА, ДАЛЬШЕ БУДЕМ РЕШАТЬ».
        - …Они и аванс уже мне выплатили. Вот, посчитай. - Я замахала карташовскими бумажками.
        - Ну, если аванс, тогда дело другое, - ответил Гришка, суетливо строча что-то на листочке.
        Смысл его писанины заключался в том, что теперь он две недели и так не будет ходить на работу - наступают Святки. Но потом, чтоб я даже и не надеялась…
        Пельмени остыли. Вечер, обещавший быть теплым и спокойным, безнадежно испорчен. Я не делилась с Гришкой своими сомнениями и страхами, но, возможно, он до всего додумался сам. Он ведь вовсе не глупый и не оторванный от жизни. Просто сначала его напрягала непривычная ситуация. А теперь он почти адаптировался и держался вполне адекватно.
        - Очень вкусные пельмени, Гришенька, - запоздало промямлила я.
        По идее, известие о косметической фирме должно было произвести в нашей квартирке радостный фурор. Но мы оба мрачно помалкивали.
        - Я даже никогда не ела таких. Как называются?
        - Равиоли.
        - Итальянские? Потрясающе!
        Гришка был до того обескуражен, что не желал включаться в игру.
        Тут, к счастью, зазвонил телефон. Я приготовилась, что Карташов начнет орать на меня за провал операции, но вышло еще лучше. Звонил Саша и каким-то нетрезвым голосом сообщил, что через полчаса он подъедет к нам со своей подружкой. Понятно, конечно, что это блеф. Но на душе было все равно как на помойке.
        Глава 13
        Вечером следующего дня я звонил в дверь к Глинской. Дверь раскрылась сразу.
        - Надо же?! Я думала - ты не догадаешься! - Глинская в свитере стояла с дорожной сумкой. - А я сама только вернулась.
        Смеясь, она бросила сумку, выхватила у меня торт, шампанское и цветы и унесла в какую-то дверь.
        - Ты проходи. Помнишь, где мы были? Туда и иди… - Голос ее растаял в утробе старого дома.
        Я осторожно вошел в ее странную комнату. Тут оказалось светло. Уличный фонарь светил прямо в окна. Я сразу отыскал проход среди мебели и удивительно легко нашел закуток за книжными шкафами. На полке стояла настольная лампа. Я включил ее.
        Казалось, Глинской теперь долго не будет. Я присел на маленький диванчик и задумался. Лиза опять живет в этой чертовой конспиративной квартире. И никогда это не кончится! Судя по всему, Глинская ничего нового не узнала. Но что ж теперь: Лизе навсегда там поселиться?! А этот чертов Карташов?! Может быть, он вообще никогда ничего не скажет. Бред какой-то! А Гришка?! Он и так на пределе… А может - наплевать нам на эту конспиративщину? И бросить все?!
        Неожиданно явилась Глинская.
        - Предлагаю вначале покончить с делами. - Она села рядом. - А там уж шампанского. Я с утра не ела ничего… Звони Лизе с Гришуней. - Глинская поставила мне на колени телефон. - И давай им отбой! Расходитесь, скажи, с миром по домам…
        - Не понял?!
        - Тут и понимать нечего, - оживленно говорила Глинская. - Нас сбила с толку причастность Иннокентия. А он ни при чем! «Обелиск» занимается исключительно одной питерской блокадой. Лиза просто не поняла.
        - Но Лиза своими ушами…
        - Стой! Слушай меня. В своей деятельности «Обелиску» нужны, просто необходимы, архивные материалы. Часть архивов открыта, а часть нет. И вот для этой-то второй части Иннокентию и нужны такие, как Карташов: поиск заархивированных документов, людей, живых и умерших. То есть их связь более чем объяснима. Смотри дальше. Иннокентию нужно оформить свой особняк, украсить его парсуной приятной женщины. Причины понятны: они общественная организация, часто принимают гостей из-за рубежа, кстати, эмигрантов, родственников блокадников. Но об этом я тебе позже расскажу. В Москве Иннокентий недавно, естественно, он просит подобрать модель для парсуны знакомого, по известным нам уже причинам, москвича Карташова. Карташов находит модель конечно же из своих осведомителей. А откуда же еще? Но попутно поручает ей вовлечь в свою сеть несчастного Гришку. Поручает от себя! Обычная вербовка по случаю. Чтобы зря бедной Лизе не простаивать. А не Иннокентий. В этом все и дело.
        - Но Лиза собственными ушами слышала, что командовал-то Иннокентий Константинович.
        - Иннокентию ни с какого бока Гришка не нужен. Суди сам. Гришка не блокадник и не потомок таковых. А хотя бы и был таковым. Зачем Иннокентию так, по-иезуитски, подъезжать к нему? А? Но Гришка вращается в интересной, именно с карташовской точки зрения, среде. И Гришка нужен Карташову для наблюдения за монашеством или за кем-то из них конкретно. Так?
        - Почему же тогда просил Иннокентий?
        - Лизе так показалось. Она не поняла - человек перепуган, забит. Ну, может быть, услуга за услугу. Иннокентий просил для Карташова. Но это в самом крайнем случае.
        - Карташов смертельно боится Иннокентия…
        - Есть такая порода людей, - улыбнулась Глинская. - Или пугать или пугаться. Третьего нет. Карташов из них. Если хочешь знать, я выяснила: Иннокентий хорошего русского рода. Его предок даже фигурировал по делу Распутина. Гришуня же тут ни при чем. И Распутин к нему никакого отношения не имеет. Понял?
        Глинская сняла трубку и сунула ее к моему уху:
        - Звони. У Гришки, оказывается, четверо детей. И все скучают сильно. А Лизу дома ждут не дождутся любящие муж и дочь. Звони, я не ела, не пила весь день.
        - Почему ты думаешь, - спросил я, смутившись, - что Лизу ждет любящий муж?
        Глинская искоса взглянула на меня:
        - Потому что ждет. Потому что дочь себе места не находит. Потому что у них хорошая семья. Не идеальная, конечно. Потому что нельзя разрушать семью. Вот почему! Звони скорей.
        Я стал набирать номер. Однако Гришка и Распутин у меня слились воедино. «Дело об убийстве Распутина», - тягостно крутилось в уме. В трубке я услышал встревоженный Лизин голос: «Алло?» - и нажал на рычаг.
        - Ты обещала материалы показать, - сказал я Глинской. - Давай посмотрим.
        - Ну давай, - согласилась она и ушла.
        Вскоре Глинская внесла свою дорожную сумку. Потом аккуратно поставила на стол шампанское, торт, два бокала и нож.
        - Открывай бутылку. Режь торт. - Включив ноутбук, она рылась в стопке отксеренных листов.
        С легким хлопком я откупорил шампанское, разлил по бокалам.
        - За что пьем? - улыбнулась Глинская. Она чокнулась со мной, но, пригубив, отставила бокал. - Смотри: вот их деятельность. Розыск блокадников, справки из жэков, из дэзов, финансовые отчеты - все нормально, даже пожертвования включены. Протоколы заседаний, выступлений, приемов. Это протоколы незначительных встреч. Иннокентий - педант. Все зафиксировано. Смотри.
        Она быстро передавала мне листки. Потом залпом допила шампанское. Я перебирал бумажки, не очень понимая их содержание.
        - Еще: я в роли корреспондентки модного столичного журнала побывала у них на брифинге. И сняла ролик. - Она повернула ко мне ноутбук и принялась сама резать торт. - Налей еще.
        На экране я увидел длинный фронтальный стол, за которым сидели люди. Среди них в черном костюме - Иннокентий Константинович. Он что-то говорил, но трудно разобрать что - мешали шум, шаги, откашливание, постороннее бормотание.
        - Помехи можно убрать, - заметила Глинская. - Если нужно.
        Я вслушивался. Громко взвизгивала дверь в правом углу. Она непрерывно открывалась и закрывалась - ходили туда-сюда. Я приблизился к экрану, чтобы хоть что-нибудь расслышать. Тут дверь в очередной раз взвизгнула, впустив кого-то… А за ним по коридору как будто мелькнул Гришка.

«Уже меня глючит», - подумал я, но открутил назад. Вновь дверь раскрылась, вошел мужик, а за ним - кто-то действительно очень похожий на Гришку. Я остановил ролик. Начал вглядываться. Но качество оставляло желать лучшего - изображение было мутным.
        - Что там? - Глинская подсела ко мне и тоже всмотрелась. - Ого! Кто это? - Она вытащила из ноутбука диск: - Сейчас мы его попробуем прояснить, - и ушла с ним в глубь комнаты. Там вспыхнул экран монитора.
        Глинская что-то приговаривала. Я сидел и ждал.
        - Ты только посмотри на нашего героя! - вдруг ахнула она.
        Я, бросившись смотреть героя, наткнулся на невесть откуда вынырнувшую этажерку, опрокинул стул и, наконец, прильнул к экрану: по коридору «Обелиска» шагал Гришка. И клок волос из подбородка был при нем.
        - Ты говорил, что он на санках где-то катался? - шутила Глинская, но в глазах ее была тревога. - Наверное, по коридорам «Обелиска»…
        - Когда снимала ролик?
        - Вчера.
        - Что это значит?
        - Это значит, мой милый Саша, что ты очень хорошо сделал, что не позвонил и не дал им отбой. Еще это значит, что, возможно, Гришку нашего собираются того… подменить каким-то не нашим Гришкой. А нашего Гришуню, скорей всего… убрать. Ликвидировать.
        Я ошарашенно молчал.
        - Но почему? - Глинская прикусила нижнюю губу. - За что? Не может быть, чтобы у него не было никаких связей в Питере. Быть такого не может! Тогда это просто фантастика! Срочно позвони им и скажи, что ты сейчас приедешь проведать друзей по санкам.
        Я набрал номер. Подошла Лиза.
        - Привет, Лизок! А далеко там Гришуня, дружочек мой? - начал я как можно развязней.
        - Спит твой дружок.
        - Так разбуди.
        - Зачем? Что-то случилось?
        - Наоборот… - Я постарался рассмеяться и, зажав трубку, шепнул Глинской: - Спит он. Теперь, наверное, хоть из пушек пали… - Я щелкнул себя по шее.
        - Пусть будит. Мы сейчас приедем. - Глинская категорически мотнула головой.
        - Буди его скорей, - усмехнулся я в трубку Лизе. - Мы появимся через полчаса с добавкой.
        Я с удивлением следил за своей изменившейся речью. Действительно - страшная квартира, где обычный человеческий язык немыслим. А Лиза там живет!
        - С кем ты? - не понимала Лиза.
        - Да тут с подружкой одной, - небрежно бросил я.
        - С подружкой?!!
        - Встречайте, - закончил я нехорошо, развязно.
        Глинская торопливо собиралась. Я спустился к машине прогреть двигатель. Я огорчил Лизу. Сейчас она расстроена, переживает - ждет невесть чего. Тяжелый осадок лежал у меня на душе.
        Вскоре выскочила Глинская, и мы поехали. Мне хотелось поскорей увидеть Лизу, утешить, успокоить ее, рассеять все ее сомнения. Я гнал по пустым праздничным улицам.
        - Не спеши так, - попросила Глинская. - Сейчас Гришка должен вспомнить своих питерских сородичей. Или сородича. Конечно, тот мог давно умереть, переехать, исчезнуть, испариться… Но во время блокады, даю голову на отсечение, он был в Ленинграде. Пусть недолго.
        - Но Гришка может и не знать о нем.
        - Может. Значит, будем узнавать. Кстати, из тебя вышел бы классный сыщик. А что?! Будем с тобой работать вместе? У меня сейчас такое дело интересное. Я тебе все расскажу, введу в курс… Давай?
        - Так сразу? - усмехнулся я. - А «Мебель»?
        - Но тебе ведь смертельно надоела твоя «Мебель». А тут живая работа и денег больше. Всему я тебя научу, объясню. Что за радость рисовать столы со стульями? Конечно, и тут есть делишки ерундовые: жена ревнует мужа, муж - жену. Хотя такие больше всего стоят. Договорились?
        Мы подъехали к Лизиному дому.
        - Приведи его сюда, - скомандовала Глинская.
        Когда я вошел в конспиративную квартиру, Гришка был уже на ногах. Расстроенная Лиза молча смотрела на меня.
        - А вот и мы! - воскликнул я зачем-то пьяным голосом.
        - Видим, - сумрачно согласился Гришка.
        - Хотел посидеть тут у вас, да погодка шепчет. Поехали - прокатимся куда-нибудь.
        - В своем уме?! - возмутился Гришка. - Дождь же льет! Никуда не поедем.
        Я не знал, как быть дальше. Они принимали меня за пьяного.
        - Пойдем-ка, Гриш, перекурим на лестнице.
        - Кури здесь, - буркнул Гришка.
        Я закурил. Они недоуменно следили за мной. Я прошел на кухню, чтобы куда-нибудь стряхнуть пепел, и тут на столе заметил листок и ручку. Поспешно написал: «ГРИША, БЫСТРЕЙ СПУСТИСЬ К МОЕЙ МАШИНЕ. СРОЧНО».
        Гришка понятливо кивнул и начал одеваться.
        - О, свет моих очей и прохлада моего сердца… - неожиданно громко продекламировал он.
        У Лизы заиграл сотовый. Гришка убежал вниз. Мы остались с ней одни. Я смотрел на нее и до сердечной боли чувствовал ее неприкаянность. В спортивном костюме, точно в поезде, она грустно кивала карташовскому бормотанию. Я обнял ее, прижал к себе и разобрал голос Карташова: «Чтобы этого м…ка в квартире у вас больше не было». Я понял, что он говорит обо мне. Теперь я лишен возможности видеть Лизу даже здесь!
        Наконец, она отключила телефон. Я молча кивнул на выход. Лиза накинула куртку, и мы вышли из конспиративной квартиры.
        - Ну все! - Хоть в лифте я могла дать выход раздражению. - Ты знаешь, чего Карташов потребовал на этот раз?
        - Да, знаю. - Саша горестно махнул рукой. - Он хочет, чтобы я не ездил больше к вам.
        - И это, между прочим, не просто так…
        Он поцеловал меня в губы, и я не смогла закончить свою мысль.
        - Слушай, а что у тебя за подружка? - спросила я, когда мы вышли на улицу и я разглядела в его машине женский силуэт.
        - Да детектив, Глинская. Мы с ней откопали такое… Плохи Гришкины дела!
        - Что?
        - Потом, потом, сейчас важно выяснить…
        Гришка и Глинская, худая, с коротким каре и крупными сережками-кольцами, беседовали на заднем сиденье. Саша сел на свое водительское место, я устроилась рядом.
        - В Саратовской области есть родня… - вымученно тянул Гришка. - Брат двоюродный, племянники.
        - Откуда они там взялись?
        - Из Энгельса переехали. Это там неподалеку.
        - А в Энгельсе?
        - Не знаю. Может, ниоткуда. Может, родились там.
        - Слушай, Гринь! - неожиданно пришло мне в голову. - У тебя есть близнец?
        - Не знаю. Не помню. - Гришка совсем сбился. - У меня вообще братьев нет.
        Повисла беспросветная пауза.
        - Вспомни, Гриша, - пытала его Глинская, - отец, мать, может, вспоминали кого… Ну, не в самом городе, в Ленинградской области, скажем, дядю Петю, тетю Валю…
        Гришка виновато мотал головой.
        - Гриш, у тебя родители живы? - осторожно спросила Лиза.
        Ко всеобщему облегчению, Гришка кивнул.
        - Точно! - Глинская сунула ему свой телефон. - Звони родителям!
        Гришка, тяжко вздыхая, нажимал на кнопки.
        - Мам, это я, - забубнил он в трубку. - Поздравляю тебя с праздниками. Желаю тебе… А? Откуда? Из машины… Сейчас-сейчас… - Гришка ткнул телефон в сиденье и с вытаращенными глазами зашептал нам: - Мать, оказывается, мне звонила, а меня нет! Светка ей сказала, что я временно дома не живу. Мать с отцом приехали туда и устроили скандал, где я? Светка толком ничего не знает. Мать плачет! Оказывается, она меня повсюду ищет! Она говорит: езжай сейчас же домой! Чего ей говорить?
        - Где твоя мать живет? - быстро спросила Глинская.
        - На «Речном».
        - Скажи: сейчас к тебе приеду и все объясню.
        - К матери я не поеду, - уперся Гришка.
        - Поедешь и успокоишь мать! - жестко приказала Глинская.
        Гришка покорно поднял телефон:
        - Мам, я сейчас приеду к тебе и все объясню. Да. Прям сейчас. Не надо пирогов - я только что поел.
        Через сорок минут мы были на «Речном вокзале», у Гришкиной матери.
        Кирпичный девятиэтажный дом Гришкиных родителей торцом выходил на Ленинградское шоссе. Преодолев внизу несколько тяжелых дверей, мы поднялись на седьмой этаж и позвонили. Открыл отец - высокий старик с манерами военного.
        За серой металлической дверью находились четыре квартиры. Чтобы попасть к Гришкиным родителям, надо было пройти еще через две двери: новую, обитую малиновым дерматином, и «родную».
        Вопреки логике русских народных сказок, кощеевых сундуков с золотом здесь не оказалось. У входа стояла полированная вешалка с зеркалом, в комнате - стенка, забитая немецкой посудой, потертые кресла, застеленные ковриками, и такой же диван.
        Я присела в уголке дивана, Саша рядом со мной, а Глинская расположилась напротив, в кресле у журнального столика.
        - Ты где, Гриша, болтаешься? - В комнату вошла Гришкина мать, желтоволосая толстуха со следами былого кокетства: на ней был пестрый с оборочками халатик и шлепанцы на высокой платформе. - Совсем стыд потерял: семья, детей четверо! Кто о них позаботится?!
        Гришка скрепя сердце стал излагать версию, сочиненную в машине совместными усилиями.
        - Работа… Срочный заказ в селе, в Ярославской области…
        - А это кто ж такие? - сурово спросила она. - Тоже из Ярославской области? Из села?!
        - Это вот Саша… Аретов, Я учился с ним, - опять завел шарманку Гришка. - Это Лиза. - Я кивнула. - А это следователь Клинская.
        - Аня, - уточнил Саша.
        - Следователь? - угрожающее переспросила мать.
        Гришка был напрочь лишен конспиративного таланта - сейчас я лишний раз убеждалась в этом.
        - Не слушайте его! - вмешалась Глинская. - Я не следователь - частный детектив.
        - И что?
        - Мне необходимо уточнить некоторые детали. - Глинская в гробу видала наезды Гришкиной матери, говорила негромко и хладнокровно.
        - Ты куда это вляпался? - строго спросила та у Гришки, но было видно, что пыла у нее поубавилось.
        - Собственно, Гриша не вляпался никуда, - чеканила Глинская. - А меня интересуют ваши петербургские родственники.
        - Нет у нас там никаких родственников, - отмахнулась мать.
        - Есть, - сказала Глинская коротко.
        - Мам, ну вспомни!.. - с отчаянием взмолился Гришка.
        - Воло-одь! - неожиданно певуче, как будто аукая, прокричала мать.
        Отец тотчас появился на пороге.
        - Какие у вас в Ленинграде были родственники?
        - Была тетя Маруся… Только умерла уже давно. А зачем это?
        - Когда умерла? - поинтересовалась Глинская.
        - Году в семидесятом.
        - А дети у нее были?
        - Дочь, Мариночка, - ехидно ответила мать. По интонации, с которой она это произнесла, было ясно, что конечно же она помнила про питерских родственников мужа. Только они не вызывали у нее симпатии, скорее противоположные чувства.
        - И сейчас она там живет?
        - Ну, - мать развела руками, - живет, наверное. Я-то ее видела в шестидесятые годы. Она приезжала к нам несколько раз. Потом письма присылала свекрови моей. Может, они и сейчас еще где-то у нас валяются.
        - Поищите, пожалуйста, - попросила Глинская.
        - Поищи, Володь, - скомандовала тетка и добавила, сменив гнев на милость: - Пойдемте, напою вас чаем. Так вот, Мариночка… - продолжала она уже на кухне, разливая чай по огромным, глиняным кружками и тряся оборками на рукавах халата.
        - Давайте начнем с Маруси.
        - Они обе очень любили путешествовать. Дома вечно бардак, обеда нет, так, на скорую руку чай с бутербродами. Поэтому и мужья от них сбегали, и от одной, и от другой.
        - Значит, Маруся разошлась с отцом Мариночки? - корректировала беседу Глинская.
        - Потом уже, после войны. Марина-то родилась в августе сорок первого года. Муж Маруси, морской офицер, тогда был на фронте.
        - Господи! - не удержалась я. - Как же они там выжили?! Через месяц блокада началась, а она - с новорожденным ребенком?!
        - Не волнуйтесь. - Гришкина мать иронически улыбнулась и успокаивающе выставила ладонь. - Такие нигде не пропадут! Она знаете где работала?.. В госпитале военном! А там всего было полно: продукты, медикаменты…
        - На кого же она дочку оставляла, когда на работу шла?
        - Так они и жили там, в госпитале… Маринка всегда при матери. Маруся, помню, рассказывала, что пеленки сушила на себе: постирает и вокруг тела обматывает, а сверху уже кофту или там медицинский халат… Всю войну она в госпитале проработала. Потом туда уже всех подряд свозили, не только военных. Говорила, сутками дежурила, досталось им там, конечно.
        - Ну а после войны?
        - А после войны они так и жили на улице Зеленина в большущей коммуналке. Отец от них ушел, но Маринка бывала у него в Кронштадте, и он ей всегда давал денег. Он был офицер, Марусин муж, вроде даже адмирал… Но пил по-черному.
        - И больше Маруся замуж не выходила?
        - Да нет. Им это все было ни к чему! Они любили путешествия, какие-то экскурсии, музеи… Помню, Маруся приехала к нам чуть ли не в ноябре месяце в болоньевом плаще и все бегала: в Третьяковку, в Большой театр.
        - А как складывалась Маринина жизнь?
        - Она медицинский институт окончила, только врачом не стала. Избалованная такая была, а это, конечно, труд. Устроилась в лабораторию. И все по выставкам-музеям…
        - Вышла замуж, - подсказала Глинская.
        - Это уже потом… два раза выходила. Второй раз за слепого… незрячего. Это она в письмах рассказывала моей свекрови: вышла замуж, в квартире все соседи поумирали, и мы теперь в ней единственные хозяева. Квартира - руина, нужен ремонт. Но денег нет… А те, которые есть, лучше истратить на поездку за границу: она в Испанию, в Париж ездила… Потом этот ее слепец, правда, умер…
        - А когда она приезжала в Москву?
        - Ну, это она была молодая и гуляла напропалую! Однажды, представляете?! Пошла куда-то и познакомилась с негром. Что такое негр по тем временам?! Домой вернулась такая довольная и говорит: в воскресенье этот негр будет у нас обедать. Свекровь промолчала, а свекор, Володькин отец, он на режимном предприятии работал, запретил строго-настрого. Она пообижалась-пообижалась и про негра забыла. Вы пейте чай-то, конфеты берите.
        В самом начале чаепития она выставила на стол коробку «Золотых колоколов», но к конфетам никто не притрагивался.
        - Вы их адреса точно не помните? - спросила Глинская.
        - Адрес был на конверте. Если он сейчас найдет… Воло-одя! - зааукала она. - Нашел письма-то?
        - Да пока не нашел.
        - Вот черт бестолковый! - тихо возмутилась Гришкина мать и опять закричала: - Смотрел в шкатулке?
        - Сейчас посмотрю.
        - «Чичас пошморю», - пробурчала она себе под нос, передразнивая легкую шепелявость супруга. И громко: - Ну, нашел, что ли?
        - Это? - Гришкин отец появился на кухне с пожелтевшим конвертиком.
        - Да, оно.
        - Покажите! - Глинская мгновенно выхватила конверт.
        - Спасибо за чай, нам пора ехать. - Саша поднялся из-за стола.
        - Как ехать? А Гриша? - изумилась мать.
        - Я через час уезжаю в Ярославль.
        - А домой? Света переживает! Дети…
        - А чем кормить этих детей?! Я деньги еду зарабатывать! - отрезал сын.
        На этот раз вышло очень убедительно.
        Глава 14
        - Елена!
        Я приоткрыла глаза. Комнату заполняли серые утренние сумерки. Наташа сидела на низком стуле у зеркала и водила по щеке громадной черной кистью.
        - Уже половина девятого.
        - Завтрак начнется только в девять. Полчаса еще спокойно можно поваляться. - Я перевернулась на другой бок. В доме я отдыха или нет? - И что у тебя за привычка вскакивать в такую рань?
        - Пока соберемся, подкрасимся. К девяти как раз в столовую попадем.
        - К девяти? Да какой смысл?! Завтрак-то до половины одиннадцатого!
        - Все так и рассуждают. - Наташа вздохнула. - А в результате в последние полчаса туда не войдешь. И сотрудникам задерживаться приходится.
        - Так ты о сотрудниках беспокоишься?
        - Надо вообще уважать людей! Уважение к людям - признак интеллигентного человека.

«Ну, завела песню!» - с тоской подумала я.
        Вообще-то тетка у меня классная. Современная, заводная, и деньги у нее водятся. Но как начнет воспитывать!.. Я встала и поплелась в ванную. Заснуть все равно уже не удастся.
        Нет, знаете, как это называется? Садизм! Вчера я ушла с новогодней дискотеки в начале второго. Я бы с удовольствием потанцевала еще, тем более с таким обалденным парнем! Настин брат Максик отдыхает рядом с ним. И тут является Наталья и требует, чтоб я немедленно отправлялась спать. Мне даже душно стало от злости. Но ничего не поделаешь, пришлось уходить. Если начать выяснять отношения, Наташа, чего доброго, скажет, что интеллигентные, воспитанные девочки так себя не ведут, и больше я этого парня никогда не увижу. Будет он тусоваться с интеллигентной, воспитанной девочкой?! Он себе покруче найдет!
        Кстати, вчера мы с ним толком не поговорили, даже не познакомились. А будет ли продолжение? Подойдет ли он сегодня ко мне? Надо, во всяком случае, быть готовой.
        Из ванной я прямиком направилась к зеркалу: зеленые тени, коричневый карандаш.
        - Не переусердствуй. - Наташа усмехнулась.
        - Все тип-топ. У нас девчонки всегда так красятся.
        - Ну зачем же так сильно? Это почти вечерний макияж! Тени слишком яркие. Попробуй лучше вот эти.
        - Серые?
        - Серовато-зеленые. Это цвет твоих глаз.
        - Разве так лучше?
        - По крайней мере, не так откровенно.
        - Что не так откровенно? Она опять усмехнулась:
        - Не так откровенно-призывно.
        - Ты о чем?
        - О вчерашнем молодом человеке.
        - С чего ты взяла, что я для него… это делаю? - Я старалась говорить как можно равнодушнее.
        - Не знаю, какая еще сила может сподвигнуть тебя краситься с утра пораньше. Ты ведь у нас лентяйка и соня.
        - А ты, конечно, Шерлок Холмс!
        - Пошли!
        Пока я занималась лицом, Наташа застелила постели, повесила в шкаф мою полосатую блузку, небрежно брошенную вчера в кресло, и теперь стояла посреди номера в широких темно-синих брюках и коротком клетчатом пиджаке. Пойти на завтрак в джинсах моей тетке мешало пресловутое воспитание.
        В столовой было совсем пусто. Еще бы! Вчера все нормальные люди до упора радовались наступлению Нового года, а теперь спокойно спали. Глупо было рассчитывать на встречу с тем парнем! Глупо было краситься! И вообще глупо было тащиться в этот пансионат! Наташа затерроризирует нравоучениями! Сидела б я лучше дома.
        Но и дома хорошего мало. Мама - хвост трубой, как мартовская кошка. В ее-то возрасте, в тридцать пять лет! Даже думать противно! Папа, после того как она окончательно сбежала от нас, стал каким-то странным. Новый год, говорит, не буду встречать. Спать лягу. Пришлось бы идти к Насте, сидеть с Максиком голимым… Он бревно-бревном! Особенно если сравнить с тем парнем…
        - Смотри, Лен, а сегодня там никого.
        Наташа кивнула на столик у окна в углу. Мы выбрали его еще в день приезда, но за ним всегда кто-нибудь сидел.
        - Ты что не видишь, что сегодня вообще никого! Ни одной живой души! - ответила я резко. - Все спят!
        - Наконец-то посидим на хорошем месте. - Наташа не обращала на мои резкости ни малейшего внимания. - Я тебе взяла фруктовый салат, яичницу с ветчиной, круассан и кофе. А себе вместо яичницы овсянку.
        Она переставила на стол тарелки с подноса и протянула его мне. Нет, все-таки поссориться с моей теткой абсолютно невозможно.
        Мы молча завтракали, я пустыми глазами смотрела на заснеженные деревья за окном - пансионат был окружен лесом. Народ понемногу просыпался, подгребал в столовую. Бабушки и дедушки, внуки и внучки, мамы и папы… Но тот, кого я ждала, так и не появился. Я дожевала круассан, допила кофе. Взглянула на часы - половина десятого. Не придет!
        - Лен, принеси, пожалуйста, сок, - попросила Наташа.
        - Апельсиновый?
        - Себе апельсиновый, а мне грушевый. И, если хочешь, попробуй сыр. На вид - объедение! Дырки крупные…
        Я не спеша прошлась по столовой, прихватив, кроме соков и сыра, еще несколько шоколадных конфет.
        Наверное, этот шведский стол - одно разорение для хозяев пансионата. Внуки и внучки сейчас набьют карманы конфетками и целый год будут смаковать халяву. Я развернула пестрый фантик и сунула конфету в рот. Не разорятся хозяева! Конфеты-то - дешевка! Лично я никогда не покупаю такие: или уж совсем недорогие карамельки, или настоящие шоколадные. А эти - перевод денег, ни два ни полтора, как выражается наша классная.
        Наташе конфеты тоже не понравились - откусила и не стала доедать. Сидела и еле-еле тянула грушевый сок. Она догадалась! Она поняла, что я жду его!
        Конечно, такая взрослая, интеллигентная женщина. А я - тупая, невоспитанная девчонка! Только от этого не легче.
        - Овсяные хлопья можно апельсиновым соком залить, вместо молока. Американцы так делают.
        И все-то ты знаешь, как американцы, как европейцы… Только вот что, дорогая тетечка: не надо меня жалеть! Не нуждаюсь!
        - Не хочу я хлопья. И так сожрала целый воз! - Я залпом допила сок. - Пойдем лучше гулять.
        После завтрака Наташа поднялась в номер переодеться. Я ждала ее на скамейке у подъезда - чертила прутиком на снегу:
        Это кошка, это мышка.
        Это лагерь, это вышка…
        Мне вспомнились слова из модной песни, под которую мы на рождественской тусовке танцевали с Максом, и с тем, вчерашним, мы тоже танцевали под нее…
        - Елена! - Наташа легко, как девочка, прыгала по ступенькам отеля. - Грустишь?
        Я пожала плечами.
        - Грустишь, - повторила она уже утвердительно.
        - Пойдем за лыжами, - предложила я, - на Наташе был голубой лыжный комбинезон и легкая голубая куртка. - Покатаемся, к озеру съездим.
        - На лыжах?.. Может, просто побродим по лесу? Сегодня особенный день, тихо так.
        - А тебе нравится, когда тихо?
        - В тишине хорошо подумать, поговорить…
        Сейчас грузить начнет! Воспитывать, объяснять. Как будто я маленькая или слепая.
        - А чего ты, собственно, грустишь? - спросила Наташа после короткой паузы. - Расстраиваешься из-за того супермена с дискотеки?
        - Нечего было встревать, - не выдержала я. - Спать пора! Это в новогоднюю-то ночь!
        - Но я очень хотела спать, - вполне искренне стала объяснять Наташа. - А уснуть до твоего возвращения - ты, наверное, догадываешься - не могла. И честное слово, я и не подозревала, что все так серьезно. Накануне ты мне все уши про Макса прожужжала…
        Вот, надо ж было мне все разболтать! Макс такой, Макс сякой! Макс изучает восточные языки и международную экономику! Приглашал меня в «Киноплекс» на Ленинском, девчонки говорят, билеты на вечерние сеансы там от пятисот рублей… А на Рождество подарил плеер и живые розы!.. Теперь-то я понимаю, какая все это мура, но еще вчера мне казалось…
        - Макса проехали.
        - Ого! Это называется политика двойных стандартов!
        - Что это такое?
        - Ну, когда о своем поведении судишь одной меркой, а о чужом - другой, более строгой.
        - Да кого я сужу?! Мне этот Макс по барабану!
        - По барабану? - переспросила Наташа. - А его подарки - тоже?
        - При чем здесь подарки?
        - Вообще-то, если девушка принимает подарки в такой ситуации, это ее ко многому обязывает.
        - К чему ж, например?
        - Разные, конечно, бывают обстоятельства. Может, и ко всему… Но так или иначе, если ты подарок приняла, у тебя тоже появились некие обязательства…
        - Да? Интересно, какие?
        - Ну, хотя бы помнить о молодом человеке какое-то время, не вешаться на шею первому встречному.
        - Я разве вешаюсь?
        - Пока нет, но выйди он сейчас из чащи леса, по-моему, ты готова.
        - Ошибаешься! Не готова.
        - Допускаю, что на холоде ты чуть-чуть поостыла. - Наташа засмеялась. - Но за завтраком точно готова была!
        Полный абзац! И что это она решила издеваться надо мной? Да еще со смешком, с улыбочкой?..
        - Но знаешь что я тебе скажу? - продолжала она, все так же насмешливо улыбаясь. - Твоему поведению есть тысяча оправданий.
        - Каких? - спросила я вяло.
        - Юный возраст, сила чувства…
        - Сила чувства?
        - Макс был твоим детским увлечением, твоему самолюбию льстили знаки внимания со стороны взрослого молодого человека. Это была любовь-благодарность…
        - Откуда ты знаешь?
        - Все это старо как мир… А то, что было вчера на дискотеке, это настоящая влюбленность. Первая любовь. Так?
        - Не знаю, - хмуро буркнула я - мое сопротивление окончательно было сломлено. - А двойные стандарты при чем?
        - Ты легко готова простить себе. А вот другим…
        - Да каким другим-то? Я не понимаю тебя.
        - Могла бы и догадаться! Маму свою ты не можешь простить.
        - Маму?! - У меня просто глаза на лоб полезли.
        - Да, маму. Ты теперь только и говоришь, какая она плохая.
        - А что, хорошая, что ли?
        - Хорошая. Она, Лен, очень хорошая. А жизнь может сложиться по-разному - по-моему, я тебе только что доказала это.
        - Да что ты нас сравниваешь?! В ее возрасте? Выкинуть такой номер?! - заорала я на весь лес. - Семью бросить! Мужа! Ребенка! Она свободна, ничего нам не должна!..
        - Но ведь ты тоже принимала подарки от Макса, а вышло - ничего ему не должна. Наплевала на свои обязательства.
        - Сравнила: какие у меня обязательства, какие - у нее!
        - У тебя психология массового человека: максимум требований к другим, минимум - к себе.
        - Что значит - массового?
        - Массового… Как тебе объяснить? Ну, это антоним интеллигентного.

«И воспитанного», - добавила я про себя.
        - Пойми, Лен, твоя мама не сделала ничего плохого.
        - Бросила семью!
        - Тебя-то она не бросила!.. А к счастью человек будет стремиться в любом возрасте. Вот тебе сегодня утром остро хотелось счастья.
        - Но разве с папой у них не было счастья?
        - Ты наблюдала их каждый день - тебе и отвечать на этот вопрос.
        А что я могла ответить? Они всегда были заняты делами, каждый своими, разговаривали мало. Нет, никакого особенного счастья точно не было. Но так у всех…
        - Не знаю… Только если они так глубоко безразличны друг другу, зачем вообще было жениться?
        - Ну что ты, Лена, как маленькая?! - заволновалась Наташа. - Женятся все по любви. Я помню, как Лешка в первый раз привел к нам твою маму. У нее были такие глаза… широко распахнутые, счастливые. И она так на него смотрела!..
        - А ты тоже так смотрела на своего бывшего мужа? - спросила я с иронией. - Если уж ты такая безупречная, почему же тогда с мужем развелась?
        - И я так смотрела. И многие… Я потом часто думала: почему так случается. В двух словах не расскажешь… Но одно могу сказать - виноватых тут нет.
        - Наташ, - неожиданно спросила я, - а почему мама больше врачом не работает?
        Наташа закусила нижнюю губу.
        - А ты у нее никогда не спрашивала?
        - Да нет. Как-то ни к чему.
        - Знаешь, я тоже точно не знаю, но там вроде бы была одна история, не очень красивая. Лиза ведь работала главным врачом…
        - Главным врачом? - Я не поверила.
        - Ну да, главным врачом частной гинекологической клиники.
        - Да ты что?!!
        - А потом случилась трагедия… Я случайно услышала о ней, и знаешь, что меня больше всего потрясло тогда? Лизина реакция! Лешке не говори. Уже тогда между ними была какая-то червоточинка, а происходило все это лет восемь назад.
        - Да? - удивилась я. - Так давно?.. Мама боялась, что отец будет ее ругать?
        - Я не знаю, но она не торопилась разделить с ним горе. А в настоящей семье такие вещи должны быть общими.
        - Но наконец-то отыскался дядя, с которым все будет пополам! - Я расхохоталась: надо в зародыше придушить проклятые сомнения.
        - Тут никто наверняка ничего не скажет. - Наташа как будто не услышала моего смеха. - Но даже если допустить, что есть один шанс из тысячи, все равно попробовать стоит! - закончила она горячо и смутилась.
        - И ты бы пробовать стала? - удивилась я.
        - Да. Стала бы, наверное.
        - Ну тебе простительно, у тебя семьи нет.
        Наташа промолчала. Может, обиделась? Нет, это не ее стиль. Обижаются обычно закомплексованные, а моя тетка не из таких. И чего она напрягается, обрабатывает меня? Ей-то что? Наоборот, отец - ее брат, мама его бросила… Или это проявление женской солидарности, о которой без умолку трещит моя Настя, или борьба за справедливость. О справедливости у Натальи тоже особенные понятия. Больше всего на свете она ненавидит справедливость дежурную - это ее словечко. А настоящая справедливость для нее начинается там, где каждый судит о своих поступках по совести. Она и сегодня об этом говорила: в том смысле, что начинай с себя!
        Что ни говори, а сравнивать меня и маму очень глупо. Хороша же она, ничего не скажешь! Обещала: ты останешься со мной, и на следующий день буквально убежала. Даже вещи толком не собрала.
        Я вспомнила, как мама в последний раз выходила из нашей квартиры. На ней был черный норковый полушубок, новые супермодные сапоги (сто пудов - подарок бойфренда). Прикид портила тяжелая спортивная сумка, она перекладывала ее то в правую, то в левую руку. А на улице в тот день лил дождь… Ерунда, небось ее сожитель ждал у подъезда в машине. Нет, не ждал. Я же тогда специально выглянула в окно. Мама пошла в сторону вала, к метро. На углу остановилась, поставила сумку на мокрый асфальт. Отдыхала.
        Нет, от своего счастья так не бегут. Но разве так движутся навстречу счастью?!
        - Бедная мама! - сказала я вслух неожиданно для себя. Хорошо, что Наташа немного отстала и не расслышала.
        - Ты что говоришь?
        - Я замерзла, - ответила я первое, что пришло в голову. - Давай не пойдем на озеро?
        - Давай не пойдем, - согласилась Наташа.
        Мы вышли на просеку, быстрым шагом двинулись в сторону пансионата, но все-таки с трудом успели на обед. Наташа долго принимала душ, переодевалась, подкрашивалась. И я тоже зачем-то сняла спортивный костюм, надела голубой джинсовый сарафан на
«молнии» и светло-серую водолазку. Может быть, этот парень соизволит хотя бы пообедать?
        Может, он, конечно, и соизволил, но в столовой было не пропихнуться. После веселой ночки все выспались и теперь ринулись утолять голод. Толпа разнесла нас с Наташей в разные стороны. Пристроившись у чужого стола, я сжевала какой-то салат с кукурузой и рыбой (идиотское сочетание), антрекот с луком и запила все это компотом из сухофруктов. Натальи нигде не было, и я пошла в номер. Наверняка она еще час будет ковыряться. Пока свой любимый супчик похлебает, пока мясо ножичком нарежет по всем правилам этикета….
        В номере я сразу плюхнулась на кровать, завернулась в покрывало и стала думать.
        Мама! В последний раз она все хотела мне что-то объяснить, я с грубым смехом прерывала ее, и в конце концов она поплелась под дождь с громадной сумкой. Хорошо бы ее сейчас увидеть, убедиться, что все с ней в порядке. Или хоть позвонить… Но у нее нет сотового. Почему? У отца мобильник уже, наверное, лет пять, и у меня очень давно. А у нее… Мама отшучивалась: зачем он нужен, таскать лишнюю тяжесть. Но теперь меня осенило: ей просто не на что было купить телефон, а у папы она просить не хотела. Впервые я попыталась понять, чем дышат мои родители. Отец выдавал маме на хозяйство какие-то смешные суммы, мы сбивались с ног, чтоб приготовить нормальный обед. Зато насчет моих карманных он никогда не жался. Сколько просила, столько и давал. А иногда и не просила. А вот у мамы карманных денег не было вообще. На парикмахерскую, на крем, на помаду. Иногда она даже занимала у меня. Занимала! Какой же все-таки я была свиньей. Потом возвращала, а я брала - даже не задумывалась.
        - Елена! - Наташа со своей коронной улыбочкой вошла в номер. - Ну как не стыдно! Валяешься на покрывале!.. Там к тебе гость.
        - Что?
        - Гость к тебе.
        - Что за гость?
        - Не догадалась? Вчерашний, с дискотеки. Заходите, молодой человек.
        Я поспешно села, одернула короткий сарафан.
        - Привет. - Не дожидаясь приглашения, парень приземлился в кресло. - Наконец-то я нашел тебя!
        Было видно, что ему не мешало присутствие Наташи, и вообще, он - мастер вести подобные разговоры. А мастерство, как известно, достигается тренировкой.
        - Я - Женя. А ты?
        - А я - Лена.
        - Тут, Елена, расклад такой. Мне, короче, сегодня вечером надо быть в Москве, так что дай мне номер твоего мобильника. Все проблемы обсудим по телефону.
        - Какие проблемы? - Я с трудом соображала, о чем это он.
        - Ну в смысле, что… - Женя обернулся на Наташу. - Да вы не волнуйтесь, у меня все по понятиям.
        Если только на минутку увидеть эту сцену Наташиными глазами, сразу вырвет. И салат, и антрекот, и сухофрукты - все выплеснется на бордовый коврик у кровати.
        - Ладно, пока. Топай давай, в Москву опоздаешь!
        - Я чё-то не врубился! А телефон?
        - А телефон next time. По-русски - другим разом.
        - Да ты… - Женя открыл рот, чтоб назвать меня недоделанной лохушкой или чем-то еще наподобие, но на этот раз постеснялся Наташи.
        - Сам такой!.. - крикнула я ему вслед.
        - Ну, видишь, какие парадоксы случаются в жизни? - спросила Наташа, отсмеявшись.
        - Да!
        Я тоже развеселилась. С Женей - крутой облом, но все равно смешно ужасно.
        - А утром из-за этого попугая на тебе лица не было.
        - Ой, не говори!
        - Ну что, лучше он Макса?
        - Нет. - Я быстро затрясла головой, но тут же подумала: он не лучше Макса, а Макс - не лучше его. Женя - попугай, Макс - зануда.
        - Ну ладно, - предложила Наташа. - Пойдем в бар, полакомимся немного.
        Каждый раз, немного передохнув после обеда, мы спускались в бар съесть по порции мороженого с ликером. Под настроение Наталья заказывала себе бокал сухого вина. Обычно в это время в баре было безлюдно, играла тихая, грустная музыка.
        - Бах, - объяснила она.
        Я опять вспомнила о маме. Подумала, что она тоже была тихой и грустной, как эта музыка. Вечно куда-то спешила, возвращалась поздно, молчаливая, усталая. И никто, ни я, ни папа, ни разу не спросил у нее, как дела. А потом она взяла спортивную сумку и ушла с ней к метро. На прощание хотела что-то объяснить, но я не стала слушать. И теперь я даже не знаю, где мне искать маму, по какому телефону звонить. А может, Наташе что-то известно?
        Однако я решила пока не спрашивать ни о чем. Воспитательная беседа попала в цель, но если тетя это почувствует, у нее прибавится сил… и она меня совсем задолбает! Нет уж, лучше молчать!
        - Пойдем в кино? - предложила Наташа.
        - Какой фильм?
        - «Рождество с неудачниками», американская комедия.
        - Ты же говорила, американские комедии низкопробные.
        Она только засмеялась:
        - Не умничай!..
        Вот жизнь в пансионате: мороженое, американские комедии, дискотеки. Жалко, что не всю жизнь такая жизнь! А что дома?
        - Тебе звонили Катя, Настя, Рома, Аня и Денис. - Папа, небритый и осунувшийся, встретил меня в прихожей. - Ну и Макс, конечно.
        - Это радует, - вздохнула я. - Как ты поживаешь?
        - Ничего.
        Я послонялась по квартире: ковер пыльный, в кухне, на обеденном столе, крошки и грязные разводы. Завтра придется устраивать генеральный шмон. Хорошо, что еще не скоро в школу.
        - Мама тебе звонила? - спросил отец.
        - Нет. А тебе?
        - Если бы она решила позвонить, то логичнее было бы тебе.
        - У нее ведь даже нет телефона…
        - Могла бы с городского позвонить. Твой-то номер она знает!
        - А твой? - спросила я. Жена не знает телефон своего мужа? - Ты что, не мог купить ей мобильник? Он стоит-то тысячи четыре, если без камеры…
        - Куплю обязательно, когда она вернется…
        - Ты думаешь, мама вернется?
        - Вернется! - Папа жалко улыбнулся. - Рано или поздно…
        Я понимаю, что жизнь у него и без того не сахар, и тему мамы быстро сворачиваю. А вообще-то у меня поднакопилось много вопросов. Почему ты никогда не делал подарков маме? Даже ко дню рождения и к Восьмому марта? Почему мы никогда втроем не ездили к морю? Что произошло у мамы в клинике? Нет, задавать их сейчас - по меньшей мере жестоко. Мне все-таки жалко отца, а про маму - что и говорить…
        После ужина я позвонила однокласснице Катьке Трубинской. С Настей разговаривать не хотелось. Она - сто пудов! - закидает по просьбе дурака Максика всякими многозначительными вопросами.
        Хотя, если задуматься, чем Максик-то виноват? Розы подарил, на плеер раскошелился, и я сама обещала, что буду звонить ему. Воспитанная и интеллигентная девочка в этой ситуации постаралась бы спустить все на тормозах, постепенно давая понять, что былые чувства растаяли в тумане… Но это так противно. Была бы сейчас мама! Можно было бы ей все рассказать. В отличие от Наташи мама никогда меня не воспитывала. Обычно она говорила: я бы поступила вот так и так, но вообще-то решать тебе. Мама почему-то любила повторять: ты свободна. Как-то так особенно мечтательно это произносила…
        Не дождавшись вестей, Максик позвонил сам. Я как раз душ принимала.
        - А Лена спит. Устала с дороги, - объяснил отец.
        Я почувствовала громадное облегчение.
        Но на следующий день телефон затрезвонил с утра пораньше. Опять этот Макс. Голимый придурок! Сказано же тебе: устала с дороги!
        - Алло! - крикнула я трубку. Сейчас тебе, Максик, мало не покажется!
        - Лен, ты уже вернулась? - донесся до меня далекий и родной голос мамы.
        Глава 15
        Следующий день был выходной, но я почему-то проснулся рано - еще затемно. Вдруг в соседней комнате что-то упало. Я напрягся. Кто же там? Карташов? Я вслушивался, но кругом было тихо. Показалось, решил я и попытался снова уснуть, но в коридоре раздались шаги. Я вскочил. Точно - Карташов! Они пронюхали про нашу деятельность! И теперь проникли в квартиру…
        Дверь начала приоткрываться. В проем просунулась голова Леонарды.
        - Проснулся, наконец. Вставай - я кофе заварила. Нам нужно поговорить.
        Дверь опять прикрылась. Я накинул халат, наскоро умылся и вышел на кухню. Здесь никого не было.
        - Я тут, - окликнула она из комнаты. - Ты же знаешь - я не терплю кухонь. А здесь кто-то бывал.
        В той самой комнате, где Гришка писал Лизину парсуну, на столе дымился кофе, а Леонарда сидела в кресле, в котором всегда позировала Лиза. Леонарда была в черном, причудливо расшитом стразами и жемчугом наряде. Я невольно сравнил ее с Лизой - Леонарда показалась мне колючим сучком с засохшего дерева. Она курила длинную тонкую трубку, и дым улетал в открытую форточку.
        - Я тебя ищу, друг мой, с Нового года, - говорила не торопясь Леонарда, отпивая кофе. - Тут нет никого, сотовый - недоступен. Сам ты не звонишь, не приезжаешь. Хотела тебя с Рождеством поздравить.
        - Некогда было. Я вступил в одно общество. Работы теперь по горло…
        - Если не секрет, что за общество?
        - Какой же от тебя может быть секрет?! Называется оно «Союз вольных инквизиторов». Их девиз: «За мир без ведьм и колдунов», - неожиданно для себя прикололся я.
        - Я так и думала, - тяжело вздохнула она. - И как же они, то есть вы действуете?
        - По старинке. Разводим костры и…
        - Предчувствие меня не обмануло. - Она глубоко затянулась. - А как же ты вступил в это общество? Добровольно?
        - Нет, конечно. Они сами на меня вышли и потребовали дать сведения о тебе.
        - И ты дал?
        - Пока нет. Но, сама понимаешь, куда деваться?
        - Понимаю. Расскажи о них подробней. Где они, кто?
        - Их главная штаб-квартира в Питере.
        - Что-то слышала, - кивнула Леонарда. - А тут?
        - Тут - на бульварах. Фонд «Обелиск». Для отвода глаз ищут ленинградских блокадников. Находят под это дело колдунов и жгут…
        - Ясно, ясно, - поспешно перебила она.
        У меня зазвонил телефон.
        - Они? - Леонарда поперхнулась кофе.
        - Наверно… - Я беззаботно снял трубку.
        - Алексан Василич, прости, что в праздник беспокою. Кстати, с Рождеством тебя и Лизу. Мне сейчас звонил заказчик с Пятницкой, у которого ты был под Новый год. Там возникли проблемы. Я обещал, что ты подъедешь к нему до вечера.
        Леонарда с немой тревогой наблюдала за мной.
        - Хорошо еще, что он сейчас позвонил, - продолжал Губанов. - А то и древесину для него уже завезли.
        - Дрова завезли - теперь можно костерок палить, - сказал я, покосившись на нее.
        - Вот именно, - засмеялся Губанов. - Только и осталось бы. Ну, значит, Алексан Василич, подъедешь сегодня до вечера?
        - Обязательно. - Я положил трубку.
        - Они? - Леонарда все еще на что-то надеялась.
        - А кто же?
        Она в тягостной задумчивости сидела с пустой чашкой в руках.
        - Тебе еще налить? - поинтересовался я.
        Она не услышала вопроса.
        - Хотела в офисе у себя кое-что переделать, думала с тобой посоветоваться, - наконец проговорила Леонарда. - Но теперь не до того. А на этот фонд будем влиять.
        - Как же ты будешь влиять?
        - Я буду?! - вскрикнула она. - На это профсоюз есть! Увидим, за что мы им отстегиваем!
        Леонарда поспешно натянула сапоги, щедро украшенные самоцветными камнями и золотой вышивкой, завернулась в длинную до полу соболью шубу и, накинув глубокий капюшон, выскочила из квартиры.
        На Лизином кресле она забыла ключи. «И славно, - подумал я. - Теперь сюда не сунется. А когда все закончится, ключи будут Лизины». Только когда все это кончится?! Хотя теперь, при поддержке профсоюзов, дело пойдет быстрей. Я засмеялся, представив Иннокентия и Леонарду вместе.
        Но мне опять вспомнилась Лиза в тренировочном костюме, покорно слушающая инструкции Карташова, заспанный, заросший Гришка в зимних ботинках. Мне было невыносимо жаль Лизу, особенно в сравнении с разодетой Леонардой, которая себя в обиду не даст - обидит первой. Я ничего не мог сейчас сделать для Лизы. Не мог даже ей позвонить. Вчера, когда мы возвращались от Гришкиных родителей, Глинская обещала за сегодня навести справки о Марине. Потом будет устанавливать связь Марины с Гришкой. Потом - выявлять причины интереса «Обелиска» к Гришке… Конца-краю не будет этим выявлениям, наведениям, установлениям!
        Вечером я поехал на Пятницкую. Там меня, как и в прошлый раз, окружило веселенькое толстенькое семейство: папа, мама и сынок. Все одинаково маленькие и кругленькие, по-летнему одетые, в майках и шортах.
        - Проблемы какие? У нас нет проблем, - смеялся папа. - Мы просто решили немножко переиграть. Все здесь оформить в стиле ампир. Не модерн, а ампир! Фирштейн? Понятно? (искаж. нем.).]
        - Здесь? Ампир? - вырвалось у меня.
        - Мы были в гостях, - смеялась мама. - И там нам очень понравилось. Там везде ампир! Мы тоже так хотим.
        - Хорошо, что вы еще не приступали, - добавил папа.
        - Как вы себе представляете ампир? - спросил я.
        - Это вы должны представлять, - веселился папа. - Вы специалист. Вы представляете себе ампир?
        - Я представляю себе: ампир - стиль конца XVIII и первой четверти XIX века, продолжение и завершение классицизма.
        - Нам нужен ампир, а не классицизм. Нихт фирштейн? [Не понятно? (искаж. нем.).]
        - Специфика ампира, - я не замечал их веселой язвительности, - прослеживается главным образом в больших казенных зданиях, триумфальных арках, монументах. Ампир - стиль милитаристической и бюрократической империи Наполеона I. Внутри зданий - просторные холодные залы, ротонды.
        Они разом вопросительно вскинули брови.
        - Ротонда, - пояснил я, - круглая комната, сверху перекрытая обычно куполом, который поддерживается колоннами. Персье и Фонтен создали ампирный стиль в обстановках дворцов Тюильри, Компьеня и Мальмезона. В основу они положили формы античной мебели в сочетании с мотивами египетского искусства. Для ампирной мебели характерны округлые контуры, ножки и ручки в виде крылатых сфинксов, лебедей, звериных лап и тому подобного, используется стилизованная военная символика или античная, скажем - факел, стрела. Часы и канделябры делаются в виде урн, колонн и памятников…
        У меня заиграл сотовый.
        - Я сегодня уезжаю в Питер. Мне нужно тебя видеть, - грустно говорила Глинская. - Дома тебя нет. Где ты?
        - Рядом с тобой. Как дела с Мариной?
        - Все расскажу. Когда тебя ждать?
        - Скоро.
        - Скорее. А то мне ехать надо.
        Я отключился.
        - Мы согласны! - радовалось круглое семейство. - Вы нам рассказали даже лучше. Просто сказка! То, что мы видели, - ерунда. Мы хотим быстрей!
        Мы обсудили формальности и детали, и вот я уже у Глинской, в ее уютном закутке среди старых книжных шкафов.
        - Дела с Мариной таковы. - На лице Глинской лежала печаль, она улыбалась лишь губами. - Примерно десять лет назад Марина вышла замуж за некоего военнослужащего с двумя детьми. И вскоре все они съехали оттуда. Пока неясно куда. Скорей всего - на окраину. Необходимо мое личное там присутствие. Ты знаешь, у меня такое чувство, что ее в живых уже нет.
        - И как же теперь быть? - спросил я, тоже предавшись печали.
        - Ты не волнуйся. Я найду ее живой или мертвой. Не в этом дело. А поехали вместе?! Вдвоем веселей. Так ехать одной не хочется. А? Поехали?
        - Не могу. Новый заказ…
        - А там ты реально поможешь своим друзьям. Мы быстро - в четыре руки - все сделаем. И скоро будем здесь. Давай?
        - Никак не могу.
        - Тогда хотя бы отвези меня на вокзал. Да посади в поезд. - Глинская улыбнулась. - Да оставайся в нем сам. Поехали?
        Мы вышли к машине и поехали на Ленинградский вокзал.
        - Ты знаешь, глупо, - сказала она, когда мы уже шли по перрону, - но у меня такое чувство, что больше мы никогда не увидимся. Тяжело как. Значит, не поедешь?
        Валил крупный мягкий снег, и от этого белые станционные огни и все вокруг становилось далеким, ненастоящим.
        Вскоре поезд с ней исчез в снеговой пыли.
        С площади трех вокзалов я выехал на Садовое кольцо. Здесь намело сугробы. Машины медленно двигались сквозь снежную пелену. Я думал о Лизе. И тут мне пришла в голову простая мысль: попробовать послать SMS на Гришкин мобильник. Не останавливаясь, я набрал: «Л., выходи к подъезду через 20 минут. С».
        Приближаясь к ее дому, я неожиданно поймал себя на мысли, что конспиративную квартиру - этот зал ожидания непонятно чего, вагон поезда непонятно куда - именую уже «ее домом». Время шло, шло, ответа не было. Наверное, думал я, Гришка спит с телефоном в кармане, а Лиза на кухне. Но меня все равно тянуло к ее дому. Хотелось хотя бы побыть неподалеку от нее. Такие вот скромные желания.
        И тут пикнул сотовый. Я раскрыл сообщение: «Выходить с Г.?» - и поспешно отправил:
«Одна, и немедленно!» - и остановился. Я был уже у ее подъезда.
        Лиза села рядом, лишь прикрыв дверь. Она смотрела на меня радостно и тревожно, ожидая новых известий или инструкций.
        - Закрой дверь, - сказал я.
        Она послушно хлопнула дверью. Я осторожно выжал газ, и мы поехали.
        Мы неслись в снежной мгле, обгоняя бесконечные самосвалы с горами снега, и опять, как давным-давно на альпийском фуникулере, мы были одни на этом странном свете.
        Уже в Бутове я спохватился, что дома есть-то нечего. В супермаркете мы торопливо набирали все подряд, точно собрались на зимовку. Потом, в квартире, вывалили все наше добро на стол и, открывая и пробуя колбасу вперемежку с пирожными, запивали их вином и лимонадом. Мы сидели рядом на диване и наспех, точно кто подгонял нас, распаковывали новые и новые свертки.
        - Постой, - сказал я. - Что же мы делаем?
        Лиза посмотрела на меня долгим мучительным взглядом и вдруг, обхватив обеими руками за шею, безутешно зарыдала. Горячие слезы покрыли мои щеку, нос, глаза, а я молчал и только беспомощно гладил ее спину в конспиративной тренировочной куртке. Чем я мог утешить Лизу? Сказать, что все когда-нибудь пройдет или что Глинская уже отбыла в Питер и скоро отыщет там какую-то Марину живой или мертвой?
        - Я к тебе приехал сказать… - начал я, сам не зная, что дальше. - Чтобы увезти тебя. Что все кончилось. Что мы теперь всегда будем вместе и нас никто не разлучит.
        Я видел ее темные и блестящие от слез глаза совсем близко, но не мог понять их.
        Потом мы опять торопливо ели. Под грудой свертков я нашел тонкую длинную трубку Леонарды и выкинул в ту же форточку, куда так лихо сегодня утром улетал дым из нее.
        - Тут столько женских вещей! - ахнула Лиза, когда мы вошли в спальню.
        Я небрежно махнул рукой, хотя именно сейчас понял, что Леонарда вовсе не считает, будто мы разошлись навсегда. Оказывается, она ждала меня на Новый год, на Рождество. Колдовство, видно, не заменяет мужа. Проблема!
        И в подтверждение моих мыслей она позвонила:
        - Саша, радость моя, обещай мне сейчас же ради нашего мальчика и моего спокойствия, что ты пока не будешь ходить в свой ужасный «Обелиск».
        - Ладно, ладно, - быстро ответил я. - Пока не буду.
        Лиза с удивлением перебирала эксклюзивные и будто старинные платья Леонарды, пропахшие душистым табаком.
        - Все это можно выбросить, - неуверенно заметил я.
        - Но чьи они? - удивлялась Лиза.
        - Не видишь разве? Моей прабабушки. Сейчас уж такие не носят.
        Лиза осторожно взяла одно, кремовое, и приложила к себе.
        - Да… - вздохнула она, глядя в зеркало. - А жаль. Но ведь оно совсем новое?!
        - Новое? - глупо изумился я и продолжал: - Была у меня жена. Сегодня. Это ее платья.
        - Сегодня? Жена? - растерянно повторила она.
        - Я не знал… - смешался я. - Да она и не жена.
        Лиза глядела на меня, и мне стало больно. Я ждал, что вот сейчас она попросит: отвези меня назад. Куда назад? В конспиративную квартиру?!
        Но она только молча смотрела на меня.
        - Когда-то у меня была жена, Таня, - косноязычно объяснил я. - Но теперь она Леонарда.
        - Леонарда… - эхом отозвалась Лиза. - Какое странное имя. И странные платья. Кто она, Леонарда?
        - Не в том дело, - бился я. - Хотя смешно сказать кто: приворот мужей и отворот-поворот разлучницам-злодейкам. - Я невольно усмехнулся.
        - Нет, кроме шуток? - допытывалась Лиза. - Твоя жена колдунья?
        Она все стояла с кремовым платьем. Я подошел к ней, вынул из ее рук это платье и, скомкав, отшвырнул в угол.
        - Ты моя жена, - поставил я точку в разговоре. - Но разве ты колдунья?
        Потом уже мы лежали в темноте и болтали ни о чем, наслаждаясь нашей неожиданной свободой. Лиза, прильнув ко мне, водила пальцем по моему лицу, а я, обняв ее, глядел в потолок и видел там ее счастливо закрытые глаза.
        Уснули мы незаметно и, кажется, одновременно.
        Мне снилась Лена. Она собиралась в школу в длинном кремовом платье, отделанном венскими кружевами и бисером. Я наблюдала за дочкой через приоткрытую дверь своей комнаты, но выйти не могла - возле Лены, запихивая в портфель какие-то бумаги, топтался Карташов. Когда они, наконец, ушли, на меня напало жуткое беспокойство. Во-первых, Лену в таком виде не пустят в школу, а во-вторых, по дороге Карташов наболтает ей про меня каких-нибудь гадостей. Или еще хуже, втянет девочку в свой водоворот. Надо срочно связаться с ней. Но я никак не могла вспомнить номер Лениного мобильного. Беспокойство стало нарастать - я проснулась. Нет, слава богу, ее номер я еще не забыла. Хотя зачем мне сотовый? Я позвоню с городского на городской. Лена, наверное, уже дома.
        Не думая о том, что время совсем раннее, а день сегодня выходной, я бросилась к телефону. Конечно, Ольга предупреждала меня: надо терпеливо ждать, пока Лена сама разберется в ситуации. Но вдруг она уже разобралась, а я все не звоню. С кем она поделится своими открытиями?.. Мои телефоны ей неизвестны.
        - Лена, - позвала я в трубку. - Ты уже вернулась?
        - Мама… Мам, это ты?.. Мам…
        Я чувствовала: на том конце провода разыгрывается целая буря. Может быть, Лена уже поняла, что к чему, а может, еще только пытается понять и сейчас даже звук моего голоса будет для нее аргументом за или против.
        - Мам, как хорошо, что ты позвонила…
        - Вы ведь только вчера вернулись. Я не хотела беспокоить тебя. Как съездили?
        - Да обыкновенно! Мы же не первый раз в этом пансионате… Вообще-то хорошо.
        - Ну, еще какие новости?
        - Больше никаких. Ты когда к нам приедешь?
        - На днях, наверное…
        - Приезжай скорее, пожалуйста. - Ленка закашлялась, но я различила тихий всхлип. - Мы по тебе очень соскучились.
        - Я тоже соскучилась… А знаешь что? У меня теперь есть мобильник. Заскучаешь - звони. - Я продиктовала номер.
        - Тебе его… Александр Васильевич подарил? - спросила дочь без тени иронии.
        - Да, Александр Васильевич.
        - Когда ты меня с ним познакомишь?
        После этой фразы я не сомневалась: Ленины мозги встали на место. Ольга оказалась великим знатоком жизни и детской психологии.
        - Я думаю - в ближайшее время, завтра-послезавтра. Я тебе скоро еще позвоню.
        - А я - тебе, - обрадовалась дочь. - Ты как, справляешься с телефоном?
        - Немножко. Только самые примитивные функции. Могу послать сообщение…
        - Ну, ты молодец!
        На столе в гостиной валялись коробки и пакеты. Вчера мы с Сашей так радовались внезапной встрече, так волновались, сами не зная почему, что не сумели ни поужинать толком, ни тем более убрать все в холодильник. С опозданием я занималась этим сейчас.
        Из гостиной в кухню можно было попасть, пройдя просторный холл, но еще в первый раз, когда Гришка писал с меня парсуну, я заметила в стене узкую арочную дверь. Тогда я решила, что это декорации, но сейчас убедилась: дверь можно использовать по ее прямому назначению. Наверное, Саша с Леонардой предпочитали обедать в гостиной. Здесь у дивана стоял яркий, причудливой формы стол, а на кухне в углу только маленький круглый столик.
        Наспех присев у такого, с утра можно выпить кофе. Одной, ну максимум вдвоем. А у них с Леонардой подрастал восьмилетний сын - об этом мне простодушно поведал Гришка. И вообще, у них было все… и еще совсем недавно. Я даже не предполагала, до какой степени недавно, пока не увидела вчера в гардеробной ее шелковые, переливающиеся стеклярусом платья. Может, они стали ей не нужны. Или проще оказалось нашить новые, чем возиться со старыми. И почему у Саши вырвался странный смешок, когда он упомянул о злодейках-разлучницах? Возможно, уходя из дома, Леонарда просто хотела что-то доказать мужу, но в разгар воспитательного процесса появилась я. Тоже злодейка-разлучница в ее персональной судьбе.
        Впрочем, ее судьба, ее платья - не мое дело! А вот их сын…
        Третья комната в квартире принадлежала ребенку. По сравнению с двумя другими она была самой неинтересной, безликой, напоминала картинки из журналов: шкафы вдоль стен, где-то между ними встроенная кровать, у окна столы: письменный и компьютерный. Когда мебель была расставлена, взрослые словно спохватились: накупили чудовищных мягких игрушек, ростом, должно быть, с самого мальчика, какой-то детской техники с сиренами и мигалками, на окна повесили яркие шторы, на пол постелили ковер. От этого комната уютней не стала.
        А потом мальчика разыграли как карту в сложном споре взрослых: вырвали из этой искусственно сконструированной, но ставшей уже привычной для него среды… По замыслу Леонарды, Саша должен был почувствовать, что значит разлука с собственным сыном. Он и почувствовал, конечно. Но зачем мне судить о ее замыслах?! Я могу лишь кое-что предположить, но это бесполезное занятие.
        Не важно, чего хотела добиться Леонарда, покидая дом и увозя с собой сына. Для Саши она в прошлом. Он сказал мне вчера об этом, и еще добавил: живи здесь, ты моя жена… Я ни минуты не сомневалась в искренности его слов, как и его чувств ко мне, но что он скажет, если в одно прекрасное утро увидит в комнате своего сына мою почти взрослую дочь. Правда, Ольга и здесь утешала меня: он будет рад вашей девочке. Но рад - этого мало. У Лены непростой характер, она станет смотреть на отчима с критичностью подростка и болезненно скучать по отцу… Я вступала в полосу новых проблем, не успев покончить со старыми. Словно напоминание о них, раздался звонок моего мобильного.
        - Ты где пропадаешь? - оживленно спросил Карташов. - Почему трубку не берешь?
        - В магазин иду. - Я поспешно открыла балконную дверь, чтобы он слышал шум улицы.
        - Хватит по магазинам болтаться. К часу давай ко мне.
        - К двум, - привычно взбрыкнула я.
        - К часу, а то не успеете.
        - Я чего-то не поняла.
        - Не поняла? Мы сегодня с тобой в последний раз встречаемся. Наконец, этот дятел очкастый разродился. Доведем дельце до ума - и на свободу.
        - Да? - спросила я, ощущая нарастающую тревогу. Какую судьбу уготовили мне добрые люди из историко-патриотической организации «Обелиск»?.. Может, сегодня я вообще в последний раз вижу этот мир - не только Карташова.
        - А тебя тут «тринадцатая» зарплата ждет. Так что давай к часу. И не опаздывай! - внушительно закончил беседу Карташов.
        После разговора я заглянула в спальню.
        - Что ты делаешь? - спросил Саша, и я поняла, что он еще не совсем проснулся.
        - Пытаюсь навести порядок в твоем доме и говорю по телефону.
        - И с кем же ты говоришь?
        - С Леной. И с Карташовым.
        Кроме кровати в комнате не на что было присесть, и, поколебавшись, я села на край. Саша обнял меня за плечи, и через мгновение я уже лежала с ним рядом, погружаясь в атмосферу тепла и сонной разнеженности. Глаза у меня стали закрываться сами собой - ночью мы спали от силы часа три.
        - Саш, ты не представляешь! Он сказал: увидимся сегодня в последний раз. Иннокентий дал новое распоряжение. Скоро все кончится!
        - Чем кончится?

«А действительно, чем? - промелькнуло у меня. - Иннокентий доведет до конца свою кошмарную игру?»
        - Не знаю… Не знаю чем… Но я чувствую - ехать надо.
        - Выходит, что надо, - немного помолчав, ответил Саша. - Ты мне только звони, сообщай, как развиваются события. Возьми мой телефон.
        Спать сразу расхотелось. Я вспомнила, что приехала сюда в спортивном костюме, и значит, прежде чем появиться у Карташова, должна побывать на конспиративной квартире - переодеться. Гришку лучше пока ни во что не посвящать - не пугать раньше времени.
        Теперь, хотя мы прямо и не говорили об этом, остро чувствовалось: предстоит что-то страшное. Я припомнила ужас, какой испытала при встрече с Иннокентием в начале операции. Потом ужас померк, растворился в радостном и грустном, а теперь вернулся, сжал сердце холодным кольцом.
        - Будь очень внимательна и осторожна, - предупредил Саша прощаясь.
        Я кивнула, подумав, что так и не научилась этой премудрости, даже пройдя солидную школу у Карташова. У меня в жизни было другое предназначение и другие таланты. Но получалось, теперь моя собственная жизнь и жизнь Гришки зависят именно от этих способностей.
        Глава 16
        Я отвез Лизу на конспиративную квартиру и сразу поехал домой. У Карташова она должна быть в час. Значит, в половине второго будет звонить. К назначенному времени моя тревога усиливалась с каждой минутой. Я сидел у телефона и, чтобы отвлечься, рисовал на компьютере ампирный проект для Пятницкой. Здесь было много мелочной работы - вырисовка звериных лап, стрел, копий, шлемов. Потом я вспомнил, что у меня валялся где-то диск с этими формами, нашел его, и работа пошла быстрей.
        Однако время приближалось уже к двум, а телефон молчал. Я снял трубку - проверить, не отключен ли, и сразу положил: все было в порядке.
        Перевалило за два. Я представлял: вот Карташов дает последние указания, Лиза что-то переспрашивает. Потом он отсчитывает «тринадцатую» зарплату и повторяет инструкции… Вполне сцена может растянуться на час. Но уже 2.30. А вдруг что-то случилось с Лизой?! Что? Я не мог больше ждать, выключил компьютер и ходил по комнате, глядя на телефон.
        А если, наоборот, ничего особенного не случилось, и Лиза поэтому не спешит звонить? Карташов ее просто обманул, что все кончается? А все осталось по-прежнему. Часы показывали уже без пяти три!
        Но Лиза обязательно позвонила бы. Значит, она не может. Почему? А вдруг - она вообще не позвонит?! И тут зазвенел телефон.
        - Саша, - взволнованно говорила Лиза, - мы сегодня уезжаем в Петербург…
        - А Карташов? - зачем-то спросил я.
        - Карташов подтвердил, что все, - больше мы с ним не увидимся.
        - Ехать сегодня?
        - Да, в 23.08.
        - Давай завтра. Я тоже поеду…
        - Нет. Карташов выдал уже билеты на поезд.
        - И что делать в Питере?
        - Не знаю. В Петербурге на нас с Гришей заказан номер в отеле «Петроградский». Карташов сказал, что мне туда позвонят и сообщат.
        - Понял…
        Теперь нужно было действовать. Наступал последний акт нашей общей трагедии. Завтра рабочий день. И если я просто так уеду - будет скандал. Необходимо закончить эскизы и сдать их. До вечера успею.
        Я бросился к компьютеру. Но мысли перескакивали на предстоящую поездку, я с трудом возвращал их к пятницкой квартире. Работы оказалось непредвидимо много: пять комнат, холл, кухня и даже туалеты. Я не успевал.
        Сразу по приезде в Питер, соображал я, с Лизой и Гришкой ничего случиться не может. Если я приеду на полдня позже, то не опоздаю.
        Всю ночь я лихорадочно рисовал. И утром был в офисе с уже готовым проектом. Губанов не заставил себя ждать - тотчас отбыл к клиенту. А я отправился к Макару отпрашиваться на несколько дней.
        - Если они сейчас подпишут, - размеренно, с неохотой потянул Макар, - то езжай, Саша. Но если возникнут переделки, возвращайся немедленно.
        Вскоре Губанов вернулся сияющим. Подписал! Я спешно начал собираться. Но тут по коридору послышался губановский топот… Дверь моего кабинета распахнулась - влетел Губанов.
        - Алексан Василич! Христом Богом заклинаю, прошу - не уезжай! Не уезжай, Алексан Василич!
        - Он же подписал!
        - Подписал!.. - Голос Губанова сорвался. - Но ты ведь сам видел заказчика. Я знаю таких. Он раз передумал. И еще двадцать раз передумает! Не уезжай! Они же сделают меня! Ну хочешь, я на колени встану?!
        - Не сделают, - бормотал я, собирая бумаги. - Меня Макар отпустил.
        Губанов уже опускался на колени. Я проскользнул мимо него и ударился в бега. А за мной - опять губановский топот.
        Уже на вокзале я купил сотовый и сразу позвонил Лизе. Телефон соединился, погудел и отключился. Я снова набрал номер - и опять что-то не сработало. Я набрал в третий раз. Было занято. Я отключился. И телефон тут же зазвонил.
        - Саша, - услышал я приглушенный родной голос Лизы. - Ты сейчас звонил? Я не хотела говорить из номера.
        - Правильно, - поддакнул я.
        - Мы устроились в гостинице на Морской. Пока ничего. Я тебе буду звонить. Или посылать эсэмэски.
        - Хорошо. Сообщай обо всем подозрительном. - Я уже заходил в вагон.
        Гришка дремал. Я взглянула в темное окно вагона и крепко сжала на коленях огромный кожаный ридикюль, купленный сегодня по совету Ольги в Петровском пассаже. В ридикюль я сложила вещи первой необходимости: мыло, маленькое полотенце, бутерброды, деньги и документы, журнал для чтения в дороге, маникюрный несессер и прочие мелочи. Все остальное: белье, одежда, обувь, туалетные принадлежности - ехало в Питер в Гришкиной сумке. Благодаря Карташову мы с Гришкой постепенно превращались в образцовую семейную пару. Все начинается с мелочей! Я криво улыбнулась. На самом деле, конечно, не дай бог такого мужа, как Гришка! Вечно ему страшно, а не страшно, так лень. А не лень - так неохота!..
        Сколько сил я потратила сегодня, чтобы уломать его на поездку. Исписала пять листов! А сколько восклицательных знаков поставила… И еще умудрялась щебетать при этом:
        - Ну, пойми, Гришенька, так нужно для моей новой работы, для успешного развития карьеры. Пока у меня не очень хорошо получается. Сейчас пройдет испытательный срок, и менеджер уволит меня. Она и так вчера кричала…
        Гришка еще не достиг моего уровня виртуозности: он мог или писать, или разговаривать.

«УЛОЖИМСЯ ЗА ДЕСЯТЬ ДНЕЙ? КТО ОПЛАЧИВАЕТ ПОЕЗДКУ?»
        Я досадовала, что в конспиративной квартире не предусмотрен компьютер. Набирать ответы на клавиатуре было бы значительно легче, ну хотя бы физически. Отписав Гришке очередную порцию аргументов (что-то про Глинскую и про скорое возвращение в семью), я блаженно затрясла правой рукой, обдумывая, как его еще можно убедить, но тут раздался звонок мобильного.
        Как это ни странно, звонил не разгневанный моей бестолковостью Карташов, а жена Макара Ольга. Она предлагала пойти куда-нибудь развлечься, хотя бы посидеть в кафе и прогуляться по магазинам, если не придумаем ничего лучшего.
        - Давайте, - к собственному ужасу, согласилась я: дел перед отъездом был целый вагон, да и сам факт отъезда все еще находился под угрозой.
        - Жду вас в половине четвертого. На Маросейке в начале улицы, у выхода из метро
«Китай-город».
        Я положила трубку и, глядя Гришке в глаза, медленно и громко произнесла:
        - Гриша! Нам надо ехать. Обязательно.
        - Поедем, раз ты так просишь…
        - Я сейчас должна встретиться с приятельницей, вернусь где-то в семь. Собери, пожалуйста, вещи.
        - Ладно, соберу. Только ты недолго.
        Опять боится, опять волнуется. Что за человек?
        - Не беспокойся. Наш поезд уходит с вокзала в одиннадцать вечера. - Я на всякий случай открыла сумочку, вытащила билеты и прочитала вслух: - Время отправления 23.
8.
        Вместе с билетами Карташов вручил мне солидную сумму наличными (это и была, по всей видимости, «тринадцатая» зарплата), кредитную карту (объяснил, что ее будут пополнять по мере необходимости и чтобы мы не стеснялись в средствах) и квитанцию об оплате за номер люкс в отеле «Петроградский».
        - Дальнейшие сведения получишь на месте. Тебе позвонят.
        Только собираясь на встречу с Ольгой, я вспомнила о Саше. Он же давно ждет моего звонка, а я тут прыгаю вокруг Гришки. Невозможный он человек! Думает я ему кто? В переходе под Сухаревской площадью, растворившись в толпе, я бесцветным голосом провещала в трубку: «Едем в Питер, поезд в одиннадцать вечера сегодня, жить будем на Морской, отель «Петроградский», - и быстро отключила связь.
        Как правильно догадалась Глинская, все дороги вели в Питер. И хорошо еще, что она там. Не так страшно, по крайней мере… только чем она поможет? Одна против Иннокентия и его своры. А все-таки у Саши надо обязательно взять ее телефон - так будет спокойнее.
        Нет, думала я дальше, спокойствие в ближайшее время мне не светит. Когда я теперь увижу Ленку? И надо же было наобещать ей с три короба, чтобы тут же убедиться - все обещанное невыполнимо. Просто фантастика… Я переживала еще и потому, что дочь в первый раз после долгого отчуждения поверила мне, трагический барьер был наконец-то сломлен. А теперь я воздвигала новый собственными руками.
        От Лены мои мысли вихрем метнулись к Саше, но и здесь не было ничего утешительного. В Москве мы привыкли довольствоваться короткими встречами, часто в машине или на людях. Но теперь я понимала: это гораздо лучше, чем не видеться вообще. Захотелось наплевать на Ольгу, взять такси и поехать в Бутово. А вдруг это опасно? В действительности наши отношения должны быть глубоко безразличны всем: Иннокентию, Гришке, Карташову. Но существует неписаное правило: отношения надо скрывать. Мы просто помешались на конспирации!
        Я вышла из метро, окончательно запутавшись в рассуждениях. Ольга уже стояла в условленном месте.
        - Ну, Лиза, придумали, как нам с вами время провести? - Она улыбнулась.
        - Нет. Честно говоря, я думала совсем о другом.
        - Вы расстроены? Встревожены? - Ольга внимательно на меня смотрела: мы шли вверх по Маросейке мимо храма Николы в Клениках, мимо свежеотреставрированных боярских палат. - Для начала пойдемте в кондитерскую - заедим горькие мысли сладкими пирожными.
        В кафе «Эстерхази» мы заняли место в глубине зала у стеклянной витрины, больше напоминающей стенд этнографического музея: в ней красовались экстравагантные сапожки, зеркало в потемневшей бронзовой раме и плетеный сундучок.
        - Нам по два пирожных «Эстерхази», по чашке эспрессо, - обратилась Ольга к девочке-официантке в пестром сарафане со шнуровкой и в красном капоре.
        Через несколько минут красная шапочка принесла заказ.
        - Очень вкусно. - Я похвалила пирожное. Вкус его я разобрать не могла, просто ужасно хотелось есть, в глазах буквально мутилось от голода.
        - Как дочка? - Ольга весело подмигнула мне, отхлебнув кофе. - Звонили ей?
        - Звонила. Мы очень хорошо поговорили.
        - Значит, вы не из-за дочки такая грустная?
        - Как вам сказать? Я ей обещала, что на днях появлюсь, объясню все… А теперь - все летит в пропасть по независящим от меня обстоятельствам.
        - Что-то случилось?
        - Нам срочно приходится уезжать из города.
        - Вам с Сашей?
        - Хорошо бы с Сашей! - начала я в запальчивости, но осеклась. - У Гриши. Помните, наш приятель? У него проблемы, надо его поддержать. Одним словом, мы сегодня ночью уезжаем в Петербург.
        - С Гришей? - вытаращила глаза Ольга. - Да что он к вам привязался?!
        - Ну кто ему еще поможет? - оправдывалась я. - У них с женой четверо детей. У нее совсем времени нет. Родители старенькие. Саша - единственный друг - по горло занят на работе.
        - Все равно, это очень странно! - возмущалась Ольга. - И как он только отпускает вас?!
        - Да, нам всем сейчас тяжело. Выбираем между плохим и худшим.
        - Значит, - Ольга искала ключ к разгадке нашей шведской семьи, - эти неприятности каким-то боком затрагивают и Сашу?
        - И Сашу, и меня - всех. - Я обрадовалась, что разговор опять входил в приличное русло.
        - Но ехать надо именно вам, - не унималась Ольга. - И что у нас за мужчины такие? Один беспомощный, как ребенок, другой, видите ли, на работе занят!.. А как же вы это все дочке объяснили?
        - В том-то и дело, что никак. И не представляю даже, с чего начинать…
        - Знаете что, Лиза, - заговорила Ольга, немного помолчав, - я вам скажу по своему опыту: детям всегда надо говорить правду… Правда тоже разная бывает, иногда ребенок может быть шокирован. Но тогда… ситуацию надо приукрасить, смягчить. А вот обманывать, а тем более скрывать - нельзя точно.
        - Что же делать?
        - Позвоните ей. Расскажите обо всем, насколько это возможно.
        - Может, не надо? - раздумывала я. - Зачем ей раньше времени забивать голову? Скоро занятия в школе начнутся…
        - Не того вы боитесь, Лиза! Не того! Мы все хотим своим детям добра: чтоб они выросли здоровыми и выучились, знания получили. И большинству это удается: дети оканчивают университеты, становятся специалистами, зарабатывают деньги. Но в остальном… И главное, они привыкают к мысли, что вам от них ничего не нужно, даже участия.
        - Как можно требовать участия? - удивилась я. - Оно или есть, или нет!
        - Да, что касается всех остальных, вы правы. Но если речь идет о вашем ребенке… участие, сострадание, все человеческие чувства - их воспитывать надо. И материалом вовсе не обязательно должны быть жалостливые рассказы о животных. Вот вы, красивая, молодая женщина, явно переживаете кризис и боитесь поделиться горем с единственной, почти взрослой дочерью! А почему?
        - Это все так сложно… она не поймет.
        - А вы учите ее понимать. Я двоих детей вырастила и уверена: надо объяснять каждый шаг, каждую ситуацию, чтобы потом…
        - Что?
        - Не стать вдруг никому не нужной.
        - Простите, Оля, вы так говорите, как будто о себе…
        - Да! Угадали! О себе! Думаете, мне нужен этот проклятый антиквариат?! Временами я его просто ненавижу! А что еще делать? Сыновья выросли, у них своя жизнь. Звонят раз в неделю, раз в месяц заезжают и уверены, что выполнили свой долг. Им не приходит в голову, что матери может быть грустно, тяжело, одиноко - с детства я все скрывала от них. Не хотела голову ерундой забивать!.. Ну, звоните дочке!..
        Ленка отозвалась мгновенно:
        - Чего, мам?! Ты едешь?
        - Нет, Лена. Пока я приехать не смогу.
        - А я тут генеральный шмон к твоему приезду учинила и торт приготовила.
        - Испекла?
        - Нет, коржи мы с Настей купили. Зато начинку сделали сами: взбитые сливки, киви и свежая клубника.
        - Ты где зимой клубнику достала?
        - Секрет. Ну, когда приедешь?
        - У меня проблемы, - начала я осторожно.
        - С Александром Васильевичем?
        - Нет, мои собственные. Сегодня я уезжаю из Москвы. В Питер еду.
        - А вернешься когда?
        - Недели через две, может.
        - Значит, торт можно съесть? - как ни в чем не бывало спросила Ленка. - Я Настю позову.
        - Лена, - сказала я, как будто прыгнула в холодную воду. - У меня неприятности и плохое настроение.
        Я вообще-то не очень умела жаловаться, а тем более собственному ребенку. Но Ольга права: порой из-за глупой, неуместной родительской деликатности дети вырастают чудовищами.
        - А ты о неприятностях не думай! - Ленка неловко попыталась проявить душевность. - Вспоминай об Александре Васильевиче или… обо мне.
        - О неприятностях забыть невозможно, их надо ликвидировать. Но ты действительно самое главное мое утешение.
        - Я тебе каждый день звонить буду! - расчувствовалась дочь.
        Мы распрощались.
        - Ну, решили проблему? - Ольга с улыбкой слушала наш разговор. Я кивнула. - И выиграли качество! Это такое шахматное выражение, но муж любит его по разным поводам употреблять… А давайте выпьем немного.
        Я видела, что Ольга хочет растормошить меня, и улыбнулась:
        - С удовольствием.
        В конце концов, от этой проклятой поездки все равно никуда не деться, и если жизнь дала мне возможность провести пару приятных часов, зачем я буду портить их себе и Ольге?
        За бокалом токая Ольга рассказала, как после Швейцарии решила тряхнуть стариной - походить по книжным. Денег потратила много, а толку…
        Сложись ее жизнь иначе и не встреть она Макара, Ольга запросто могла бы стать классным преподавателем литературы. Она рассказывает о книжных новинках так заразительного, что я тоже загорелась.
        Чтобы не скучать в дороге, Ольга предлагает мне взять с собой июльский номер
«Иностранной литературы».
        - Не самый свежий, зато удачный. Знаете, этот журнал теперь стал очень нестабильным. Иногда и посмотреть не на что, а в этом - целых три вещи! - Мы уже вышли из кафе и переулками двигались к Лубянской площади. - Обязательно прочтите английский роман, в названии что-то про железо, и статью - перевод с французского. Ах, как я вам завидую! У вас будет время почитать спокойно. А мне уже завтра…
        - Не завидуйте, - выговорила я почти на автопилоте. - В Петербурге нас не ждет ничего хорошего!
        Я опять раскисла. И Ольга потащила меня в Пассаж, приговаривая что-то в том смысле, что только мужчины напиваются с горя, а настоящие женщины идут за покупками. Мы переходили из секции в секцию, разглядывая заурядные вещи по незаурядным ценам, пока я не наткнулась на этот ридикюль и, не подумав хорошенько, отвалила за него целый мешок денег. В оправдание скажу: я вспомнила, как потрясающе выглядела с таким же ридикюлем Ольга, когда я в первый раз увидела ее в аэропорту. Правда, одета она была в палевый каракульчевый жакет и длинную шелковую юбку. А к моей ржавой куртке и джинсам больше подойдет сумка из брезента, которая стоит дешевле во много раз. Особенно если на вьетнамском рынке покупать.
        Тогда настроение у меня испортилось совсем. Зато теперь, разглядывая ридикюль, я с удовольствием осознавала, что купила замечательную вещь. «Тринадцатая» зарплата, как и любые шальные деньги, утечет сквозь пальцы, разойдется по мелочам. А так у меня будет красивая кожаная сумка. К тому же очень вместительная. Тоже достоинство. От Карташова останется сумка, от Самета - шубка и несколько платьев. Так постепенно к старости у меня соберется коллекция хорошей одежды и аксессуаров. Жаль, что сапоги до того времени не дослужат - развалятся. Хотя в старости и одеваться-то, наверно, не захочется. И вообще, до нее еще надо дожить, а памятуя о том, в каких я нахожусь обстоятельствах…
        Мое внимание отвлекло металлическое позвякивание: некто в белой поварской куртке пробирался во мраке дремлющего вагона, звенел железной корзинкой и бормотал:
        - Холодное пиво, чипсы, сухарики, холодное пиво…
        - Две бутылки дайте, - заспанно попросили у меня за спиной.
        - Гриш, будешь пиво? - Я чуть потрясла Гришку за плечо. - И давай наши бутерброды доедим …
        Глава 17
        Морская улица - самый центр города. В десяти минутах ходьбы от нее я нашел подходящую гостиницу, маленькую, неприметную.
        Войдя в номер, сразу повалился на кровать и уснул богатырским сном. В поезде мне не удалось поспать.
        Проснулся только поздним утром. На телефоне был непринятый звонок от Лизы. Я тут же перезвонил.
        - У нас дела такие, - оживленно говорила Лиза. - Теперь мы должны гулять по городу, смотреть достопримечательности, ходить по музеям и театрам. Пока все. Но тебе уже дважды звонил Дима Губанов. Я ему сказала, что ты отошел. Он просил - очень срочно.
        - Сейчас перезвоню, - закончил я.
        Если срочно звонил Губанов, значит, надо возвращаться. Хотя, в сущности, за два дня ничего здесь не изменится. Странное задание - ходить по театрам!
        Но я все оттягивал разговор с Губановым. Перед возвращением на родину я решил немного проветриться, как говорили старые люди, прошвырнуться, и где-нибудь поесть.
        Выйдя из гостиницы, я углубился в переулки. Однако мысль о Губанове и Москве досадно напоминала о себе. Я зашел в какой-то магазинчик, купил шпроты, мандарины, окорок и вернулся в номер. Поем и позвоню, решил я.
        Но, к моему изумлению, мандарины оказались гнилыми, окорок - с сильным душком и даже с одного бока заплесневелым, а вместо шпрот я открыл труху в масле. Досадуя на все вокруг и на Губанова, я взял продукты и понес их в магазин.
        - Ничего не знаю, - буркнула продавщица и раздраженно кивнула на дверь подсобки.
        По липким ступеням я осторожно спустился вниз, пихнул дверь, обитую жестью, и оказался в заставленной коробками клетушке. За столом восседал солидный господин с бородкой и подписывал, не отрываясь, стопку накладных.
        - Ба! Вот так встреча?! - В господине я не сразу признал однокурсника Антошу Докучаева.
        - А-а, Аретов… - Антоша нехотя приподнялся, протягивая пухлую вялую руку. - Какими судьбами?
        - Да вот - хотел поблагодарить за замечательные продукты.
        Антоша лишь мельком взглянул на мой пакет, неожиданно юрко обежал стол, коробки и, выхватив его, скрылся на лестнице. Вскоре вернулся с другим пакетом и не глядя сунул мне - разговор закончен.
        - Значит, ты теперь в торговле… - вздохнул я. - Все мы теперь в торговле.
        - То-то и оно-то! Только вы распродаете свой талант, - Антоша вновь склонился над накладными, - а я талантливо продаю продукты питания. А кушать всем охота!
        - Охота, - согласился я и вышел на волю.
        В номере настырно пиликал не без умысла забытый мной сотовый. «Губанов»… - обреченно подумал я и взял трубку.
        - Ну, здравствуй. Опять не могу тебя найти. - Это оказалась Глинская. - Много интересного узнала. Но по телефону не хочу. Завтра-послезавтра приеду. Но знаешь? Я почти уверена, что скитания нашего Гришки с Лизой в конце концов завершатся здесь, в Питере.
        - Они уже здесь.
        - А ты?
        - Тут же. Но я сейчас уезжаю.
        - Ничего, успеешь. Ты должен мне обстоятельно все рассказать. Садись немедленно в метро, доезжай до станции «Черная речка». Там выйдешь и жди меня.
        Когда я был уже в вестибюле метро, опять загудел сотовый, на дисплее светился губановский номер. Нервы у меня сдали, я отключил телефон.
        На «Черной речке» я простоял на сыром ветру минут двадцать, мучаясь тягостными видениями: беснующийся у телефона Губанов и хмурый Макар. Наконец, явилась Глинская:
        - Рассказывай.
        Я кратко пересказал то немногое, что знал о Лизе с Гришкой.
        - А у меня новостей больше… - Глинская двинулась от метро.
        - Мне ехать надо.
        - Куда?
        - На работу. Переделывать.
        - А как ты собираешься переделывать? Топором и долотом?
        - Каким топором?! Рисовать.
        - У тебя в номере компьютер есть?
        - Нет там ничего!
        - Тогда я тебе, так уж и быть, одолжу свой ноутбук. Ты нарисуешь и пошлешь им.
        Точно! - радостно мелькнуло в голове, и можно пока не ехать. Я включил телефон, и он тут же разразился губановскими позывными.
        - Алексан, это ты?! А это я, Губанов! Сегодня к нам в контору приезжал заказчик с Пятницкой! Устроил бучу! Он понарисовал тут такого!.. Репин, блин, голимый! Фуфел… Короче, Алексан, все тебя ждут!
        - А ты пришли мне его художества…
        - Это зачем? Нет, ты сам приезжай!
        - Пока я буду ехать - глухая ночь настанет. Сейчас метель на трассе. А так - к утру отошлю уже готовый проект. Ради скорости.
        Губанов задумался:
        - Говорил же я тебе… Ладно, сейчас вышлю. Глинская, хохоча, подхватила меня под руку:
        - Идем. Я замерзла как собака. Здесь неподалеку кафешка есть - тебе очень понравится.
        Кафе называлось «Осиновый кол». В полутьме пустого зала горели керосиновые фонари. Мы сели за столик у разбитого зеркала во всю стену. Мое отражение было с единственным глазом на лбу, Глинская оказалась вовсе без глаз. Привидение в белом саване принесло нам меню:
        ВАРЕНЫЕ МУХОМОРЫ (грибная солянка)
        ЖЕРТВА ПОВАРА (шашлык из баранины)
        КРОВЬ ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНЫ (телятина в остром соусе)
        МОЛОКО ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНЫ (свинина в белом соусе)
        КОЖА ВУРДАЛАКА (холодный шашлык)
        ГОСПОДАРЬ ВЛАД (нарезка мясная)
        МЕРТВЫЙ ГРЕК (брынза, овощи, салат, оливковое масло)…
        Над нашими головами болталась удавка. За соседним столиком, завернувшись в черный плащ, сгорбился вурдалак с мертвецки-бледным лицом. Он злобно косился на нас.
        - И что же может тут понравиться? - возмутился я. - Эту станцию мы давно проехали.
        - Неужели? - Глинская лукаво улыбнулась.
        - Ты это имела в виду, когда говорила, что нашла много интересного? - буркнул я.
        Неслышно вернулось привидение с «молоком и кровью любимых женщин».
        - И это тоже, - засмеялась Глинская. - Ну, слушай. Марины действительно нет в живых. Умерла она два месяца назад. Однако очень странная кончина. Отравилась рыбой.
        Я сразу вспомнил Антошу и его гнилые шпроты.
        - И много ты съел таких рыб? - поинтересовалась Глинская.
        - Даже не притронулся.
        - Вот! А Марина - две банки! Но дело в другом. Оказывается, она давным-давно развелась с военнослужащим и его детьми, как ты говоришь: проехала эту станцию. Жила одна как перст в однокомнатной квартире, здесь неподалеку. С соседями не зналась. Часто путешествовала. И поэтому ни у кого не вызвало подозрения, что ее давно не видно…
        К нам попытался подсесть скелет в треуголке.
        - Потом, потом… - отмахнулась от него Глинская и продолжала: - И только когда потянуло тлением - сообщили в милицию. Взломали дверь и в комнате на полу обнаружили уже разложившийся труп. Не за столом будет сказано: ее буквально лопатами отскребали от паркета.
        У меня и без того кусок в горло не лез.
        - А на столе, - продолжала Глинская, - стояли открытые консервные банки с тухлой рыбой.
        - Ужас. - Я представил свой сегодняшний стол с Антошиными продуктами питания.
        - Однако они могли протухнуть потом. Главное - труп сгнил, и никакое вскрытие… - Глинская остановилась, заметив мою тошноту. - Может, выйдем на воздух?
        - Говори тут.
        - А вскрытие этим рыбешкам никто не делал. В общем, зафиксировали причину смерти - отравление рыбой. И дело закрыли. Нет, нам нужно выйти.
        На улице начинало темнеть.
        - Где твой ноутбук? - Я с удовольствием вдохнул морозный воздух.
        - У меня на квартире. Не люблю гостиниц.
        - А квартира где?
        - На Васильевском острове. Тебе определенно нужно проветриться. Пройдемся немного пешком.
        Она ухватилась за меня обеими руками, и мы поскользили к Васильевскому острову.
        - Смотри дальше, - продолжила Глинская. - Сразу после ее смерти «Обелиск» начал подбираться к Гришке. Связь? Быть может, наследство?
        - Какое наследство?! - удивился я. - Она была медработником, лаборантом. К тому же постоянно путешествовала. Вряд ли скопила что-то.
        - Так, - согласилась Глинская. - И обстановка в квартире это подтверждает. Но может быть, сама квартира?
        - Выходит, - возразил я, - Иннокентий позарился на эту однушку, ужасно пропахшую и на отшибе. И ломовые бабки вбухивал и вбухивает в Гришку ради нее?! Сейчас Лиза с Гришкой живут в суперотеле на Морской. Там номер в сутки стоит…
        - Верно, - кивнула Глинская. - Не нужна Иннокентию однушка. Он и без однушки хорош.
        Она поскользнулась, и мы вместе упали.
        - К тому же, - Глинская сидела на льду и не собиралась вставать, - такие люди, как Марина, очень редко составляют завещание. Почти никогда. И почему Гришке? Скорее уж его отцу. Но она ни с кем из них не общалась… И тогда о каком завещании может идти речь?
        Я помог ей подняться. Мы двинулись дальше.
        - А Гришкин двойник?! - вдруг вспомнил я.
        - Очень хорошо, - одобрила Глинская. - Ты настоящий детектив. Что теперь у нас получается?
        Мы миновали какую-то реку и шли уже старыми улицами.
        - Тебе нравится Питер? - спросила Глинская. - Он напоминает наши места.
        - Мое место в Бутове.
        - Нет, где ты раньше жил, Замоскворечье: Обводной канал, набережные Москвы-реки, переулки… Похоже, правда?! Нас тоже оттуда скоро выселят. И тоже в Бутово. Так что же у нас выходит?
        - Что Гришкин двойник, возможно, общался со «своей» теткой.
        - Завтра же это необходимо выяснить. Но тогда возникает вопрос: что за наследство?
        Я молчал.
        - Не знаешь? - улыбнулась Глинская. - Ведь у нас есть ключ ко всей этой истории. С чего все началось?
        - С блокадного периода, - догадывался я.
        - Да. И ответ именно там! Иннокентий останется верен себе во всех жизненных извивах. Какова была роль Марины в период блокады? Отвечай!
        - Кричать: агу, - ответил я.
        - Что-что? А ну-ка, повтори!
        Не успел я рта открыть, как Глинская смахнула снег с оконного карниза, запорошив меня с ног до головы.
        - Повторяй-повторяй! - смеялась она.
        - Агу-агу, - повторил я, отряхиваясь.
        - Теперь давай на машине кататься! - Глинская сделала серьезное лицо. - Вон на той… - Она кивнула на первый попавшийся на глаза «жигуленок» с холмиком снега на крыше.
        - Открывай.
        - Что? - дурашливо возмутилась она. - Думаешь, не открою?
        Она, глядя на меня, вытащила из своей сумки длинный пульт и, наставив его на машину, пощелкала кнопками. И к моему удивлению, «жигуленок», пикнув и мигнув фарами, отомкнул дверь.
        - Прошу, - дурачилась Глинская, - на водительское кресло. Как проводки зажигания соединить, надеюсь, знаешь?
        Она шагнула к «жигуленку».
        - Стой! - Я поймал ее за плечо. - Закрой машину. И пошли отсюда.
        - Не за тем я ее открывала! - Глинская скинула мою руку. И вдруг обернулась, глядя на меня торопливо и мучительно, точно пытаясь запомнить перед долгой разлукой.
        Мы перешли еще одну замерзшую реку и вскоре были у Глинской. Эта ее квартира странным образом походила на московскую. Мы сидели в комнате, также беспорядочно заставленной старой мебелью. Глинская разливала чай, а я скачивал на ее ноутбук лист за листом художества Репина…
        - …Блин, голимого, - смеялась Глинская.
        Работы оказалось больше, чем я думал. «Фуфел» и в самом деле «понарисовал» - почти везде внес изменения, но особенно в туалеты.
        После чая я сел за работу. Глинская ушла в дальний угол комнаты.
        - Итак, роль Марины в блокадный период мы выяснили, - неторопливо продолжала она, забравшись в кресло и сцепив пальцы на колене. - Что нам это дает?
        - Ничего, - предположил я.
        - Нет, дает. Ведь со своим «агу» она не могла существовать автономно.
        - Ее мать! - догадался я.
        - Точно! Теперь мы выявили автономию: мать - дочь. Дочь отбрасывается. Остается мать! Итак, мать во время блокады работала в госпитале. И на этот госпиталь мы и должны перенести самое пристальное внимание. И рассмотреть: что же там могло случиться?
        - Все, что угодно, - зевнул я. - Кто же знает…
        - Смотри, - перебила Глинская. - В этот госпиталь попадали вначале только военные, а потом все подряд. То есть мирные жители славного града святого Петра. Так? Какими они туда попадали? Сытыми и здоровыми? Нет! Больными и голодными. Мотаешь на ус?
        - Мотаю. - Мне было трудно гнаться за двумя зайцами - рисовать и кумекать про какой-то госпиталь.
        - А в состоянии болезни и голода человек готов отдать все за насыщение и исцеление. - Глинская, мечтательно запрокинув голову, глядела на тени на потолке. - Моя бабка, между прочим, тоже блокадница. Такие кошмары рассказывала!
        - Может, ты и к фонду имеешь отношение? - пошутил я.
        - А чем плох фонд? - усмехнулась Глинская. - Вот ты, скажем, на что убьешь эту прекрасную ночь? На угождение холопским претензиям! А на что ты вообще тратишь свою жизнь? Да на то же самое! У тебя талант. Ты всю жизнь учился. И для чего? Чтобы послушно вставать в стойку «что угодно» перед очередным быдлом?! Да они все, вместе взятые, не стоят твоего мизинца!
        - Что ты предлагаешь?
        - Себя… Я давно собиралась тебе сказать… - вдруг быстро заговорила она, - ты нужен мне. А не им! Я больше не могу с тобой расставаться! Не могу… Что ты молчишь? Говори же! Я молчал.
        - Мы не расстанемся больше? Ну скажи - нет. Скажи!.. - молила она.
        - Не надо сейчас об этом, Аня… - попросил я.
        Глинская вновь откинулась в кресле и медленно себе самой сказала:
        И голос был сладок, и луч был тонок,
        Но только высоко, у Царских Врат,
        Причастный Тайнам, - плакал ребенок
        О том, что никто не придет назад…[А. Блок. «Девушка пела в церковном хоре».]
        - Нет, Саша, ты мой! - спокойно добавила она. - И только мой! Ты сам поймешь это. Я нужна тебе.
        - Ань!
        - Помнишь, я рассказывала тебе, что у меня бывает много дел интимного характера? Жена ревнует мужа, муж - жену? Так вот, я убедилась вполне, что люди всегда сходятся и живут с людьми случайными, ненужными. Отсюда вся эта глупая ревность, вообще - неудовлетворенность. И они просто срывают зло друг на друге. А мы будем вместе…
        Глинская свернулась с ногами в кресле и затихла.
        Кончилась ночь. Глинская уехала на «Черную речку». Я доделал и отослал проект. Губанов сразу перезвонил:
        - Спасибо, Алексан Василич. Ты только сейчас не отходи от телефона. Я мигом! Он уже звонил! Блиномес этот…
        Я прошелся по квартире, разминая затекшую спину. Потом прилег на неразобранную постель, положив телефон рядом на подушку, и уснул.
        Разбудила меня веселая губановская трель.
        - Подписал пока! Ну, Алексан Василич, скорее теперь приезжай! Макар ходит как туча и про тебя спрашивает. Я сказал, что ты уже в пути.
        - К вечеру буду, - бросил я и стал собираться в дорогу.
        Перед отъездом мне хотелось хотя бы услышать голос Лизы.
        - Через час мы идем в Русский музей, - тихо вздохнула она.
        Успею заехать к себе в гостиницу, потом в музей, решил я. А оттуда сразу на вокзал.
        Я поспешно оделся и быстро подошел к запертой входной двери. Черт! Совсем забыл! Кинулся звонить Глинской.
        - Сейчас буду, - лаконично ответила она.
        Я сел в коридоре и начал ждать.
        Глинская явилась, когда я уже перестал надеяться - через полчаса.
        - Ты куда?
        - В Русский музей!
        - К чему такая спешка? Поедим и вместе сходим, - объявила она, закрывая дверь.
        - Нет. Оттуда я сразу - в Москву.
        - Подожди. Послушай, что я узнала. Пойдем…
        На кухне она не спеша поставила чайник, выложила свертки с продуктами.
        - Я спешу на поезд!
        - Во сколько же он отходит? - ехидно поинтересовалась Глинская.
        - Я ребят еще хотел проведать.
        - Вот про ребят и слушай. - Она метнула на стол, как игральную карту, Гришкину фотографию. - С этой фоткой я обошла всех Марининых соседей. И никто ничего… Я уже собралась уходить, спустилась вниз. А там бабуля газетку вынимает из ящика. Я ей фотку… И представляешь? Она видела нашего Гришуню несколько раз этим летом, когда на лавочке у подъезда сидела. К кому Гришуня ходил, она, впрочем, не знает. Но тут уж легко догадаться.
        - Значит, - сообразил я, - его двойник посещал Марину. И она ему, то есть Гришке…
        - …оставила завещание, - кивнула Глинская.
        Я выскочил из квартиры.
        Глава 18
        Мы уже третий день жили в Петербурге. Вечерами ходили в театры, ужинали в ресторане гостиницы и где-то в начале второго возвращались к себе. В общем, действовали согласно инструкции, которую я получила вскоре по приезде. У стойки портье со мной заговорил худой невзрачный мужчина лет пятидесяти. В его тоне улавливалось недовольство и даже угроза:
        - Нечего в номере отсиживаться!
        - Мы только ночью приехали, устали.
        - Ты здесь не на отдыхе! - Серые глаза блеснули крещенским холодом. - В музей сейчас идите.
        - В какой?
        - Музеев тут до… - Он выругался. - Вечером в клуб ночной или в ресторан.
        - Зачем? - решилась уточнить я.
        - Чё зачем? Зачем люди в ресторан ходят?!
        - И все? Только за этим?
        - Пока за этим. Дальше - узнаешь! Делай что говорят!
        Дослушав его речь, я вышла из гостиницы. Гришка ждал у подъезда.
        - Сейчас в музей пойдем!
        - Пойдем. - Он очень обрадовался. - А в какой? Пойдем в Русский музей!
        - В Эрмитаж! - распорядилась я, сдерживаясь из последних сил. Мне было безразлично, куда идти, но эта его детская радость… эта непосредственность в сочетании с дурацкой беспомощностью… Неужели он не видит, до чего раздражает меня?
        - Ты слышишь, мы идем в Эрмитаж!
        - В Эрмитаж тоже подходит, - отозвался Гришка.
        - А вечером в ночной бар со стриптизом! - Мне захотелось испортить ему настроение.
        - Ну, если ты так хочешь…
        В забегаловке на углу Невского мы сжевали по холодной котлете и выпили по чашке коричневатой бурды, гордо названной в меню «кофе», а в действительности не имеющей к этому благородному напитку ни малейшего отношения, и отправились на поиски Эрмитажа.
        Нашли-то мы его без особых проблем, только дальше-то что? Даже в это постпраздничное время нам целых полчаса пришлось стоять в очереди на холодном ветру. Я озверела окончательно.
        Хорошо бы сейчас оказаться в номере, полежать на широкой двуспальной кровати. Никогда у меня не было такой, а в последнее время я вообще ютилась на кушетке в кухне! В отеле Гришка уступил мне спальню, а сам обосновался в гостиной.
        Истинный джентльмен! Я с досадой взглянула на спутника, но тот не обращал на меня внимания…
        Да, хорошо бы поваляться в номере, почитать Ольгин роман про крашеные губки. Вчера в поезде я открыла журнал наугад и неожиданно увлеклась, зачиталась… Это было какое-то странное, завораживающее произведение. Вроде как и не роман в традиционном понимании - живая ткань из писем, хроник, записных книжек, фотоальбомов. Но именно из таких вещей ведь и складывается жизнь. Настоящая жизнь, полная неосуществленных намерений, обмолвок, недосказанных фраз, тщательно скрываемых поступков… Этой жизнью дохнуло на меня со страниц романа. Хотелось читать и читать. А надо развлекать Гришку и еще мелькать на людях, как выразился хмурый мужик из гостиницы.
        Мы переходили из зала в зал мимо аккуратно прописанных лиц, интерьеров, пейзажей - остановленных мгновений жизни, которая после остановки переставала быть настоящей. Что может испытать нормальный человек, оказавшись в средоточении ненастоящей жизни, в параллельном мире - среди красиво и талантливо сделанных копий реальности? Мне казалось, я попала в западню. Так и буду кружить в этом царстве теней, как несчастная Эвридика, как Алиса в Зазеркалье. Но может, так мне и надо? Я сама добровольно (или почти добровольно) избрала для себя фальшивую жизнь. Причем гораздо раньше, чем переехала в конспиративную квартиру. В тот момент, когда согласилась сотрудничать с Карташовым. Все эти ужасы стали расплатой за малодушие и слабость! Господи!
        - Лиза!
        Я стояла на галерее между какими-то двумя мадоннами и смотрела в окно.
        - Лиза, Рафаэль! - У Гришки на лице читалось детское, ничем не омраченное блаженство.
        Да, Рафаэль. «Мадонна Конестабиле». Я сделала усилие и взглянула на полотно.
        У Мадонны был правильный овал лица, а темные глаза смотрели проникновенно и чуть лукаво. Никакая она не Мадонна! Обыкновенная молодая женщина, у которой к тому же есть тайна. Плохая или хорошая? Я задумчиво разглядывала картину, но тут Гришка, взяв меня за локоть, отвел в сторону. К картине подошла группа экскурсантов.
        - Кульминационным пунктом картины является лицо Богоматери. - Моложавая, в глухом черном пиджаке дама рассказывала веско и монотонно. - Окутанное легкой воздушной дымкой, лицо излучает бесконечную материнскую нежность и любовь…

«Почему материнскую? - Я внутренне спорила с экскурсоводшей. - Ее лицо излучает любовь к жизни вообще. К настоящей жизни. К той жизни, которая за окном… к той, которую вы перестали ощущать в своем параллельном мире».
        - Тебе нравится? - робко спросил Гришка. - А давай еще голландцев посмотрим.
        - Завтра, Гришенька, завтра. Мы здесь с двенадцати часов. Надо еще успеть взять билеты в театр.
        - В театр? Ты говорила, на стриптиз.
        - Подожди, и стриптиз будет. Сколько нам тут еще прохлаждаться?..
        - Да не нужен мне никакой стриптиз!
        - Если не нужен, - улыбаюсь я, - тогда другое дело. Все, стриптиз отменяется! Поедем в театр Комиссаржевской.
        - Ты знаешь этот театр?
        - Ничего я не знаю тут. Была один раз с родителями маленькой девочкой.
        - Так где ж нам этот театр искать?
        Билеты мы купили в театральной кассе недалеко от Гостиного Двора. Очень удачно: два билета на сегодня в третьем ряду партера. Спектакль «Шут Балакирев».
        - Про Петра, - объяснила кассирша.
        Ну ладно, местный колорит. Полюбуемся, пока сидим в очереди - ждем своего часа. С театром веселей.
        - Есть еще на завтра хорошие билеты, - предлагает кассирша, заметив, что я продолжаю рассматривать афишу. - «Царская невеста» в Мариинке, премьера. Дорогие, правда.
        - Ничего, давайте! - Я отважно протягиваю деньги.
        Будем развлекаться, а вдруг получится? Как себя чувствуют мыши в мышеловке? Им-то наверняка не до развлечений.
        - Гриш, тебе надо купить костюм. Не пойдешь же ты в театр в свитере!
        - Может, не сегодня?
        Да, соглашаюсь я. Театр Комиссаржевской, должно быть, место демократичное, там и в свитере сойдет. А в Мариинке - нет.
        К семи мы едем в театр, к одиннадцати - в ресторан, где я предусмотрительно заказала столик. Утром - в Гостиный Двор, оттуда - в Эрмитаж. Вожделенные голландцы, французы, импрессионисты. Неожиданно я почувствовала, что их искусство вызывает у меня отклик. Импрессионисты обращались с миром свободнее: на их картинах он казался ярче, воздушнее и добрее. Жуткое ощущение параллельной реальности покинуло меня.
        Даже в очереди время можно провести очень приятно. Познакомиться с кем-то интересным, узнать что-то новое. Жаль, не получается забыть, что ты в очереди. И куда эта очередь к тому же! Например, вчера. Собираемся мы в театр, и вдруг звонит Лена. Я уж все прокляла, что намекнула ей про неприятности.
        - Как ты? Что у тебя? - Такая грусть в голосе. Пусть лучше бы плохо думала обо мне, только бы не тосковала! - Ничего, мам, все нормально будет, увидишь! - утверждает моя дочь не очень уверенно.
        А дальше новость. И какая! Полчаса назад в коробке из-под стиральной машины какой-то мужик привез мои вещи. Норковый полушубок, два свитера, туфли, спортивный костюм и Наташино платье.
        - Гриш, нас выгнали с конспиративной квартиры, - сообщаю я после разговора с Леной.
        Гришка молчит - не знает, как реагировать. Я тоже не знаю, хорошо это или плохо. Квартирка нам осточертела, конечно. Но как бы не было хуже. Как бы нам еще по квартирке этой не заскучать!
        Нервы у нас накалены до предела, поэтому, придя после Мариинки в ресторан, я предлагаю заказать водки. Гришки смотрит с опаской. Если я начну пить и деморализуюсь, руководить предприятием придется ему. Роль руководителя прельщает его не слишком, но спорить он не решается.
        - Завтра в Летний сад пойдем. - Я лихо опрокидываю рюмку и заедаю шашлыком из осетрины. На вкус водка по-прежнему противная, но сейчас чем хуже, тем лучше. - Там статуи: День, Ночь, памятник дедушке Крылову, домик Петра. А еще ограда…
        - Откуда ты знаешь? - почему-то беспокойно спрашивает Гришка.
        - Слышала в булочной!
        - Где?
        - В булочной! Так вот ограда… Ее какой-то знаменитый мастер делал… или по эскизам какого-то известного художника… Сада ограда темная тянется, тянется, тянется…
        Гришка молча разливал водку. Его дурные предчувствия начинали сбываться.
        Утром мы проспали до одиннадцати. Завтрак заказали в номер, но к еде почти не притронулись. Обоим было плохо, болела голова, а тревога не унималась.
        - Надо куда-то идти! - Я сидела на кушетке в гостиной, одним глазом глядя в книжку, другим - на Гришку, растянувшегося на черном кожаном диване. - Надо идти! - Сейчас я стыдилась своего вчерашнего глупого поведения в ресторане.
        Гришка тихо постанывает:
        - Я не могу.
        Я тем более. Не пойдем никуда. И я углубилась в чтение:

«Эпизод тринадцатый.
        Дело было осенним вечером. На этой улице Буэнос-Айреса деревья росли под наклоном. Почему? Высокие многоквартирные дома по обе стороны тротуара заслоняли солнечные лучи, и ветви тянулись, согбенные, словно умоляя, к середине мостовой… в поисках света. Мабель шла на чаепитие к подруге, подняла глаза к вековым кронам, увидела, как мощные стволы склоняются, унижаясь» [М. Пуиг. «Крашеные губки». Пер. с исп. А. Казачкова.] .
        В поисках света… Да, знакомое состояние. Мы в поисках света пили водку. Вчера света не прибавилось, а сегодня и вовсе стемнело! А может, эти люди, наши пастухи, давно ждут, что мы пустимся во все тяжкие. Зачем они устроили для нас эту странную, тревожную, дорогую жизнь?
        - Лиза, - тихо зовет Гришка. - Пойдем в Русский музей. Сколько так ни лежи, лучше не станет.
        - Попозже. - Я с любопытством вчитываюсь в диалог подруг юности, Нене и Мабель. - Смотри, что на улице творится!
        И вдруг в спальне зазвонил телефон. Я сразу догадалась: Саша. Кроме него никто не знал этого номера. Как обычно - разговор ни о чем. Ничего нового. Были в театре, два раза в Эрмитаже, сегодня собираемся в Русский музей… А у него много работы. Когда-нибудь мы будем вместе. Скоро. И все - конец связи.
        Все-таки надо идти в музей.
        - Гришка, подъем! - Но пока я говорила по телефону, мой компаньон задремал. - Хватит валяться! Мы идем в Русский музей.
        Кое-как я растолкала его, и через час мы входили в помпезное здание на Миллионной улице. По дороге Гришка объяснил мне, что это здание - памятник архитектуры эпохи Екатерины II и что экспозиция музея условно делится на три части: русские иконы, картины европейских художников XVIII-XIX веков и современное искусство. Гришку в первую очередь интересовали иконы, а меня не интересовало ничего. Не только в музее, но и, кажется, в этом мире вообще.
        В музее Гришка остановился у прилавка с альбомами. Альбомы дорогие, но нам теперь все нипочем! Я подумала, что коренным образом он изменил отношение к деньгам именно здесь, в Питере. Раньше мои траты повергали Гришку в суеверный ужас, зато теперь он легко выкладывал впечатляющие суммы за любую приглянувшуюся вещь. Сейчас Гришка вертел в руках книгу с четырехзначным ценником. Я не стала дожидаться, чем это закончится, отошла к зеркалу, подкрасила губы, поправила волосы. В обширном полутемном зеркальном пространстве отражалась мраморная лестница, ведущая в гардероб. Кто-то бежал по ней, перепрыгивая через ступеньки, на ходу расстегивая пальто. Я вгляделась… Это, конечно, от нервов: бегущий человек напомнил мне Сашу. Но откуда Саше взяться здесь?! Я все смотрела: он добежал до конца лестницы, остановился напротив зеркала спиной ко мне, нетерпеливым движением скинул с правого плеча пальто… Пораженная теперь уже неимоверным сходством, я обернулась, и в это мгновение он оглянулся тоже… Его пальто смешно повисло на плече. Передо мной стоял Саша.
        Я даже не спросила, как он здесь очутился. Час назад звонил из Москвы - и вот уже стоит в вестибюле Русского музея. Мне было не до того… Мир вдруг стал стремительно меняться, как будто с переводной картинки смыли верхний бумажный слой. И под ней проступили яркие краски, четкие контуры… Сознание с трудом справлялось с этой лавиной перемен. Но вдруг стало страшно. Каким-то непонятным образом он нашел нас в Русском музее, бежал, прыгал через ступеньки. Должно быть, случилось что-то ужасное. Случилось или узналось… Выяснилось…
        - Пошли. - Саша взял меня за руку.
        Наверное, каждая женщина ждет, что среди тоски и однообразия появится человек с давно знакомым лицом и скажет: пошли. А куда, зачем… Какая разница? За этим долгожданным человеком все равно куда…
        Но тут я вспомнила о Гришке. Кто же еще, кроме меня, позаботится о нем?
        - Вот что, Гриша! Жди меня здесь, строго на этом месте, - бросила я ему, проходя мимо.
        - Через три часа, - уточнил Саша.
        Гришка, оторвавшись от только что купленного альбома, ошалело посмотрел на нас. Я угадала его состояние: он уже не мог удивляться. Орган, отвечающий за удивление, на пределе!
        А потом мы вышли на улицу, остались вдвоем, и я забыла о Гришке. Впереди у нас три часа. Три часа настоящей жизни в реальном мире с яркими красками. Три часа…
        - Почему именно три?
        - Мне надо возвращаться. Работы много…
        Он все еще держал меня за руку. Мы медленно шли по набережной, потом свернули в переулок.
        - Возвращаться? - Я переспросила. - Когда же ты приехал?
        Невозможно поверить! Почти все это время мы жили в одном городе. В получасе ходьбы друг от друга. Если бы знать! Но правильнее, наверно, было не знать. Чтобы не рваться - просто стынуть в тоске, сидя в очереди в ожидании приговора. Так хоть тяжелей, но спокойней.
        - Как ты? - Саша чуть наклонился ко мне.
        - Самое страшное, что я почти утратила чувство реальности. Параллельный мир… - Я путаюсь, говорю сбивчиво… - Вчера в книжный на Невском зашли, Гришке карту купить приспичило. Пока он там с картами разбирался, я взяла в руки первый попавшийся томик - оказалось, Гумилев. Вот, прочитала там стихотворение:
        И совсем не в мире мы, а где-то
        На границе мира, средь теней…
        Или за границей - я не помню, но, похоже, это про меня… А вечером в ресторан ходили и напились!
        - Правда? - Он улыбается.
        - Правда. Собирались сегодня в Летний сад, а попали в Русский музей.
        Саша обнимает меня за плечи:
        - Это не важно - Летний сад или Русский музей… А вот и моя гостиница.
        Опять гостиница! Крошечный номер, пестрые обои… Не снимая куртки, я присела на кровать, покрытую линялым гобеленом. Где мы с ним только не встречались: на конспиративной квартире, в замке, у него дома. И теперь вот в этом приюте. Комната казалась мне такой заброшенной, такой неуютной, и было грустно представить его одиноко сидящим здесь.
        - Что ты делал тут все это время?.. И почему не сказал мне, что ты в Питере?
        - Я ведь сюда приехал на крайний случай. А пока ничего не происходило.
        - Но ведь обязательно произойдет! Мы здесь затем и оказались.
        - Больше не могу ждать! Заказчики…
        Какие-то смешные люди - персонажи анекдота про новых русских - и примкнувший к ним Губанов. Саша должен мчаться на их зов. Дальше нельзя откладывать.
        - Но здесь остается Глинская. Тебе нужно записать ее телефон.
        Глинская… Он уверяет, что на нее можно положиться. Она разузнала бездну нового. Гришка почти наверняка наследник своей дальней родственницы Марины, умершей два месяца назад при загадочных обстоятельствах, а говоря проще, не своей и очень страшной смертью. Кого-то ее наследство живо интересует… Саша расстегивает мою куртку, обнимает меня:
        - Если только что-то начнется, сразу звони Глинской!
        Я откидываюсь на несвежий гобелен и думаю о том, что звонить Глинской не буду. Пусть Гришка звонит. Из нас двоих он заинтересован больше. Я почему-то не хочу ей звонить. А может, просто я не хочу о ней думать. Сейчас, рядом с ним.
        - Саша, ты мой единственный, реальный человек! Господи, я так устала! Гришка - это партнер по фарсу. Один его вид вызывает у меня нервное напряжение. Остальные… Ты не представляешь: здешний Карташов в миллион раз ужасней того, московского… В первый день он подошел ко мне в коридоре отеля и так грубо говорил со мной… Извини, я больше не буду тебя грузить, ты и так из-за меня… А еще музеи, картины… Мне иногда кажется, на портретах очень страшные лица. Я в детстве читала такую сказку: девочка разглядывала фарфоровую расписную тарелку, любовалась играющими на лугу детьми. И вдруг один из них, мальчик-сверстник, позвал ее к себе. И это оказалось очень просто - надо было только руку ему протянуть. Они сначала играли все вместе, а потом он пригласил ее в гости. Она согласилась, но ей уже стало страшно, потому что, пока они играли на лугу, до ее комнаты было рукой подать. А дом мальчика стоял за лесом, и, когда они пошли туда, комната начала уменьшаться и пропала.
        В его доме был камин, а у камина сидел прадедушка, «глаза которого горели недобрым огнем». Представляешь, я на всю жизнь эту фразу запомнила, слово в слово! И теперь, когда смотрю на картины, особенно на портреты…
        Он смеется:
        - Тебе кажется, что эти люди мечтают заманить тебя к себе?
        - Да. - Я тоже смеюсь. - Мне так кажется!
        - Это ничего, - отвечает он почему-то вполголоса. - Это все пройдет…
        И так за этими сбивчивыми разговорами в ранних зимних сумерках, за короткими объятиями, взрывами отчаяния и смеха пролетают отведенные Судьбой часы.
        Из гостиницы мы выходим порознь. В какой-то мере и сама эта прогулка в гостиницу - настоящее безрассудство!
        Он едет на вокзал, я - в музей.
        Три часа я прожила в настоящей реальности. За это время окончательно стемнело, на улицах зажгли фонари, Гришка обошел Русский музей и дважды пролистал альбом с иконами. А для меня это было сто восемьдесят минут непрерывного счастья.
        Глава 19
        Мне повезло - на вокзал я успел к отходу поезда. Купив билет и пробежав опустевший перрон, я уже запрыгнул в тамбур, но тут позвонила Лиза:
        - Саш, я случайно узнала от портье, что наш номер забронирован только до завтрашнего вечера. Завтра в 21.00 все кончится. Мне страшно…
        Я вышел из вагона.
        - Передумали, что ль? - насмешливо кинула мне проводница.
        - Чайник на плите не выключил, - машинально ответил я.
        - Хорошо хоть вспомнили.

«Завтра в 21.00… - думал я, бредя по вокзальной площади. - Гришка, видимо, получит какое-то наследство. И тогда с ним что-то сделают, с Гришкой… А с Лизой? Чем реально я могу им помочь? Мы очень долго ждали: когда же все кончится?! И вот завтра, может быть, все кончится. Чем?»
        Я позвонил Глинской. Я предполагал, что она удивится или обрадуется, и еще обидится на мое бегство. Но Глинская сказала устало:
        - У нас хлеба нет. Купи по дороге.
        За хлебом оказалась длинная очередь. И в этой очереди мне позвонил Губанов:
        - Алексан, ты не уехал еще? И слава труду. Пацифиздеры в своем инкубаторе теперь стену продолбали!..
        - Что-что? - переспросил я, но вспомнил, что на майках круглого семейства был знак
«Гринпис».
        - Короче, Алексан, заказчик с Пятницкой выломал стену одного сортира, а вместо ванны установил душевую кабинку. И теперь просит переделать. Там, Алексан, немного. Я тебе уже выслал. Ты нарисуй - и сразу мне. Я буду ждать.
        Потом мы с Глинской пили чай. Я делился с ней тревогой о завтрашних 21.00. А она слушала меня с неопределенной какой-то улыбкой.
        - Все понятно, - меланхолически вздохнула она. - Но ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Ну, разбогатеет этот Гришка. Ну, отпустят эту Лизу на все четыре стороны. Или не отпустят. Тебе-то что до них?
        Мне было неприятно слушать ее рассуждения.
        - То есть ты теперь помогать нам не будешь?
        - Вам? Я помогаю тебе. И только тебе! Ты живешь в чудовищных иллюзиях. Что такое Гришка? Дурак набитый. Что такое Лиза? Мелкий осведомитель идиота Карташова. А чем она занималась до этого? Ты толком и не знаешь! И вот их ты называешь мы?! Да ни один приличный человек…
        - Ну, хватит! - Я направился к выходу.
        Она больно вцепилась мне в руку.
        - Подожди, мы все сделаем, спасем их. Я знаю, - горячечно зачастила Глинская. - Мы вместе. А хочешь, пойдем гулять? И потом ты будешь рисовать, как вчера?
        - Что нам нужно делать? - Я остановился.
        - Сейчас. Зайди в комнату.
        - Обещаешь больше не говорить так?
        - Да.
        Я сел за ноутбук. Глинская - рядом на диване.
        - Дай покурить, - попросила она.
        - У меня «Беломор».
        - Я знаю.
        Она закурила. Руки ее немного дрожали.
        - Чтобы стать наследником, надо вначале получить завещание у нотариуса, - отрывисто заговорила она. - Нотариус может прийти к ним в номер. Но могут и они поехать к нему. Поэтому мы к назначенному времени должны сидеть в машине. Из нее должен быть виден подъезд гостиницы. Все самое опасное начнется, когда Гришка оформит и получит на руки завещание.
        Глинская надолго прервалась, затягиваясь и выпуская дым. Она плохо владела собой.
        - Тогда нужно будет… - продолжала она, - хоть как-то держать связь с Лизой… У тебя нет ничего общего с этой Лизой, кроме постели! Вам нечего вместе делать! Когда все кончится и вы сойдетесь с ней - скоро начнете раздражать друг друга. Я знаю. Она станет искать себе под стать кавалера, какого-нибудь Карташова…
        - Ань, не выдумывай!
        - …И найдет. А ты… - Глинская грустно положила руку мне на плечо. - Не хотела тебе говорить. У меня, Саш, смертная тоска. Я знаю, что скоро умру. Я не лукавлю. И не хитрю с тобой. Мне тяжело очень.
        - Тебя, Ань, сегодня как подменили. - Я чувствовал, что она не лукавит и не хитрит.
        - Это чувство дается человеку перед смертью, наверное, чтобы он перестал барахтаться в грязи и подумал: куда идет. И покаялся… Но как тяжело, Саш. Не уходи от меня. Не уйдешь?
        Я видел, что ей очень тяжко.
        - Не уйду. Но ты, Ань, брось хандрить. Ничего ты не умрешь.
        - Вот… - Глинская собиралась с мыслями. - Расчет у «Обелиска» такой. Гришка получает завещание у нотариуса, бумагу… После этого его заменяют двойником, который в банке и берет по завещанию само наследство.
        - Почему они сейчас не могут заменить Гришку двойником?
        - Потому что Федот, да не тот. Можно все дело испортить. Нотариус должен засвидетельствовать подлинность Гришкиной личности. Здесь нужен реальный Гришка со своим паспортом. Но вот в банк явится его двойник.
        - Значит, банку все равно?
        - Нет, не все равно. Просто если нотариус подтверждает подлинность личности, то банку, в общем, нужны документы: завещание и паспорт.
        - Как же они заменят Гришку?
        - Ты лучше спроси: где его заменят? Скажем, Лиза с Гришкой войдут в какой-то дом. А выйдет Лиза уже с двойником под ручку.
        - А в доме останется…
        - …холодеющий Гришкин труп, - кивнула Глинская.
        - Что мы должны делать?
        - Мы должны взять с поличным, поймать за руку двойника в момент подмены. Только тогда у нас будет компромат на «Обелиск». Иначе «Обелиск» - неуязвим.
        - А что если Гришка получит завещание и скроется…
        - Где скроется? Здесь?! Или поедет в Москву? Нет, - покачала головой Глинская. - Я сегодня в церкви была.
        На улице уже по-ночному все стихло, в доме напротив светилось одно окно наверху. Работа подходила к концу. Глинская, прижавшись щекой к моей спине, молчала. В тишине было слышно, как снежная крупа постукивает в стекло.
        - Пойдем погуляем, - попросила она.
        - А машины угонять не будешь?
        - Буду.
        Темными безлюдными улицами мы пришли к замерзшему каналу. На мосту Глинская остановилась. Не отворачиваясь от мелкого колючего снега, она сказала:
        - Помнишь, я тебе говорила, что моя бабка отсюда? Так вот, она во время блокады, в конце сорок первого, попала в госпиталь. Понимаешь?
        - И что? - Я испугался чему-то.
        - Ее привезли в госпиталь с двухсторонним воспалением легких на фоне дистрофии. Но в госпитале ей ничем не могли помочь. Объяснили просто, что лекарства и витамины - большой дефицит. За несколько уколов она отдала все свои фамильные драгоценности… В этом-то госпитале и работала Маринина мать.
        - Ты хочешь сказать, что Гришке завещаны драгоценности?..
        - Я хочу сказать, - продолжала Глинская, глядя вдаль, - что в той огромной коммуналке, где жила моя бабка, дистрофия была у всех. А воспаление легких выявили только уже на месте. Но в госпиталь забрали ее одну.
        - Значит, Гришка, то есть Гришкина родня… знала, кого брать?.. - беспомощно перебирал я.
        - Ну что ты все Гришка да Гришка, - улыбнулась Глинская. И вдруг добавила: - Подменят твоего Гришку в поезде «Петербург-Москва».
        - Как ты узнала? - поразился я.
        Она засмеялась и, схватив меня под руку, потянула с моста.
        - Вот, все я тебе рассказала. Теперь пошли назад.
        Дома я опять сел к ноутбуку. Вскоре проект был выполнен и отослан. Но я все сидел перед пустым экраном, размышляя о полученных на мосту известиях.
        Глинская подошла и закрыла ноутбук.
        - Сортир удался?! - насмешливо осведомилась она и, присев рядом, нежно обняла меня.
        - Теперь… - прошептала она мне в самое ухо так, что я почувствовал ее теплое дыхание, - Губанов с пацифиздерами будут на седьмом небе.
        - А все-таки, откуда ты знаешь про поезд? - мучился я мрачными догадками.
        - Тайна…
        - Когда они сядут в этот поезд?
        - Думаю, уже сегодня. А хочешь, наследство получим мы? Мы с тобой. Хочешь? Очень просто…
        - Постой. Если они заменят, то есть убьют Гришку на глазах у Лизы, то…
        - Да! - Глинская отстранилась. - Одно из двух. Или она соучастник - тогда от них она не отвяжется уже вовек. Или как свидетель - пойдет следом за Гришкой. Не в поезде, конечно. Какой участи, ты думаешь, она больше достойна?.. А хочешь, я тебе скажу, почему твоя милая Таня сделалась колдуньей? Кто нашу ласковую Таню превратил в Леонарду? Ты! А эта найдет себе Карташова, много Карташовых. Их вообще очень много…
        Глинская еще долго говорила. Потом утром, после чая, она оделась и сказала:
        - Я скоро приду. Ты пока отдохни, подумай. А вечером мы начнем действовать.
        Я лег на диван и тут же уснул, лишь успев положить рядом сотовый в ожидании звонка Губанова.
        Проснулся от легкого толчка. Рядом спала одетая Глинская. Но стоило мне шевельнуться, как она приоткрыла глаза.
        - Звонил Губанов. Я ему сказала, что спит Алексан. И что если фуфелам понравится сортир - чтобы он сюда пока не звонил.
        - Губанов что?
        - Смеялся. Еще этот придурок называл меня Лизой. Давай поспим… - Глинская закрыла глаза.
        Утром я позвонила Елене.
        - Мам, у нас урок. Я перезвоню. У тебя все в порядке?
        - Да, все в порядке.
        Я села на кровати, не зная, что делать дальше. По плану надо идти в Летний сад, но какие в этой ситуации могут быть планы? От волнения казалось, что сердце подскочило куда-то к горлу и теперь пульсирует там, пытаясь прорваться наружу. Зачем в таком состоянии Летний сад?
        - Да чего в номере торчать? - возмущался Гришка. - Погуляем, удовольствие получим.
        Почему накануне великих свершений у него вдруг появился этот беззаботный, вальяжный тон и желание развлекаться? Все шиворот-навыворот! Герой! Сегодня в 21.
0 тебя выставят из этой гостиницы… и - куда? Хорошо, если выставят… Если будет к тому времени кого выставлять. Я постаралась сосредоточиться. Как бы то ни было, а в нашем тандеме за старшего пока я. Значит, надо собрать вещи, снять с карточки какие-нибудь деньги - вчера в арт-ресторане «Клод Моне» мы глобально поистратились. Но главное - во что бы то ни стало надо держать в курсе событий Сашу и Глинскую. Я уже начинала волноваться, что пастухи не дают нам никаких указаний. А вдруг инструкции придут слишком поздно? Вдруг мы не успеем их передать?
        - Ладно, идем в Летний сад.
        С улицы можно будет спокойно поговорить с Сашей и попросить помощи. Хотя если, например, они задумали убить Гришку, вряд ли кто-то их остановит. Гришку решили убить… а меня? Очень даже вероятно. Не нужны им свидетели этих великих художеств!
        Склонившись над раковиной, я с утроенной энергией терла щеткой зубы и тут услышала за дверью Гришкин голос:
        - Лиза, у тебя телефон!
        Ленка недаром хотела дождаться перемены: слишком много новостей было у нее для меня.
        - Во-первых, папа летит в командировку в Германию. Самое маленькое недели на три.
        Земля просто уходила у меня из-под ног. Пока я знала, что Лена с Лешкой, можно было быть относительно спокойной. Но оставить четырнадцатилетнюю девочку одну…
        - Тут, мам, два варианта: либо я к Наташе, либо она ко мне. Ты не будешь возражать, если она ко мне?
        - Конечно не буду! Если только она согласится…
        - Так она согласна, у тебя хотела спросить. Может, она тебе позвонит еще.
        Были и другие новости: тройку получила по географии, ходила в кино, поругалась с Максом.
        - Ты же решила больше с ним не встречаться? - удивилась я.
        - Решила. Но одной скучно ужасно. И потом, у всех девчонок в нашем классе кто-то есть!
        - Это еще не повод, чтобы тебе проводить время с ним.
        - Ты права, мам, - грустно вздохнула Ленка. - Но мы все равно поссорились.
        - Не спеши, тебе только четырнадцать лет.
        - Скоро уже пятнадцать.
        - Это все равно очень мало!
        Я положила телефон на столик в гостиной и присела рядом в кресло.
        - Пошли! - зудел Гришка. - Я уже оделся, мне жарко.
        - Сейчас пойдем, - ответила я, продолжая сидеть недвижимо.
        - Что-то с дочкой? - В первый раз он поинтересовался моей жизнью.
        Я кивнула.
        - А что?
        А действительно, что? Просто матери всегда будут переживать за своих детей. А за маленькую девочку, да еще в таких обстоятельствах…
        - Ничего особенного, просто она еще маленькая.
        - Сколько?
        - Четырнадцать.
        - Это разве маленькая? - удивляется Гришка. - У нас младшей три.
        - Три - это крошечная. Но она, к счастью, с мамой. А моя Елена теперь одна.
        По дороге в Летний сад я спросила у Гришки, почему он не звонит своим.
        - Вы же говорили, опасно.
        - Опасно, но можно ведь что-нибудь придумать, звонить незаметно, посылать сообщения.
        Гришка махнул рукой. Будет он придумывать! Куда как лучше валяться на диване, расхаживать по музеям, а вечером ужинать в ресторане. Я вспомнила, что в Альпах он еще скучал по семье, а теперь как будто и не вспоминал о них. Хорошая жизнь пошла в Питере, жаль ненадолго!
        - А завтракать не будем? - перебил мои мысли Гришка. - Я есть хочу.
        - Денег мало осталось.
        На Невском мы отыскали банкомат и сняли со счета последнюю тысячу. Лишнее подтверждение того, что финал сегодня. На тысячу долго не протянешь.
        В кафе «Чижик-Пыжик» на Фонтанке я заказала большую тарелку плова для Гришки, а себе кофе и пирожное. Надо было экономить. Что-что, а экономить я умею. Муж в этом смысле буквально вымуштровал меня.
        - Что ты ничего не ешь? - удивился Гришка.
        - Рано еще!
        Изредка прихлебывая кофе, я не отрываясь смотрела на телефон. Должны, должны они объявиться! Должны наконец что-то сказать. И тогда попробуем слегка приподнять завесу будущего… А Гришка все жевал и жевал.
        Они позвонили, когда мы были уже в Летнем саду. Мягкий женский голос попросил не выходить из номера сегодня после пятнадцати часов. Мягкость не успокаивала. От нее стало еще тревожней. Хотя в «Обелиске» полно сотрудников и у каждого из них свои особенные манеры.
        Я вытащила из сумки другой телефон и пересказала Саше слова приятной женщины.
        - Ничего не бойся! Я буду рядом.
        - Ты придешь в гостиницу?
        - Нет.
        - Тебе еще что-то стало известно?
        - Есть тут некоторая информация. Ничего страшного. Возможно, сегодня Гришка получит… то, о чем я говорил вчера.
        Я оглянулась на Гришку: он с безмятежным видом прогуливался по аллее и смотрел на статуи. Наследник миллионов! С миллионами в кармане о чем беспокоиться?! Только откуда у него такие замашки? Миллионов в его жизни, кажется, не предвещало ничего. Я припомнила невзрачную квартирку на окраине, в которой, должно быть, прошло Гришкино детство, его кокетливо наряженную мать. Всегда ее занимали кофточки и прически, сын рос сам по себе. От него ничего не хотели и ничего не предлагали…
        Потом появилась Светка. В девятнадцать лет впряглась в тяжелый воз под названием семья, да так и толкает его по жизни. Для чего? Полюбила Гришку? Но разве такого можно полюбить? Или не полюбила - пожалела? Или сработал пресловутый женский инстинкт иметь семью, вить гнездо? Так или иначе, пока эти две женщины пытались реализовать себя, Гришка лежал на диване или прогуливался по аллейкам. Но ведь по-настоящему реализоваться смог только он один - стал художником. В жизни - пассивный, равнодушный, нелепый до смешного, а в искусстве - мастер.
        Я торопливо пошла по аллее навстречу Гришке.
        - Сейчас из «Обелиска» звонили!
        - Ну и что?
        - Сказали не выходить из номера после трех. Я с Сашей говорила, он намекнул, что это с наследством связано.
        - Какое наследство? Что ты все время выдумываешь?!
        С опозданием я вспомнила, что ничего не рассказывала Гришке о нашем вчерашнем разговоре с Сашей.
        - Наследство, которое оставила тебе Марина, твоя питерская родственница!
        - Ты чё?! - Гришка захохотал. - Крыша едет, дом стоит? Я Марину-то эту в глаза никогда не видел. Мать говорит, она к нам в последний раз до моего рождения приезжала!
        - Ладно. - Я вздохнула. - Об этом после. Но ты понимаешь, что сегодня после трех и не позже девяти - 21.00 - должно что-то случиться?!
        - Брось ты, Лиз! Я уверен, все будет нормально.
        Мы бродили по Летнему саду. Погода была подходящей для прогулок: влажная, теплая и безветренная. В середине января вдруг ощущаешь приближение весны, в расцвете сил - дыхание смерти, а на краю обрыва жизнь представляется особенно спокойной и безмятежной. Хочется разгуливать по парку и болтать пустяки! Мне вдруг тоже передалось Гришкино идиллическое настроение. Странно умиротворенная, я слушала его рассуждения о строгановской иконописной школе. В строгановских иконах действительно выражена русская душа: удивительная легкость, яркость колорита, артистизм кисти, добрый кураж. Современные иконописцы рисуют по линейке и циркулю да еще подпускают экзальтации…
        - Я замечательный альбом купил в Русском музее.
        - Покажешь?
        - Конечно.
        Обедали мы в ресторане гостиницы. У меня остались карташовские деньги -
«тринадцатая» зарплата, и я с радостью устроила прощальный обед.
        Где-нибудь на остановке конечной,
        Скажем спасибо и этой судьбе…[Б. Окуджава. «Песенка о Моцарте».]
        Сколько можно беспокоиться и трястись?! С декабря я хожу под дамокловым мечом. Иногда это ощущение отступает, иногда - надвигается, как сегодня. Но, в конце концов, на свете есть человек, готовый обо мне позаботиться. Он сказал: не бойся, я буду рядом. Я думала об этом и не боялась.
        В девятом часу позвонили. Гришка поднялся с дивана, на котором лежал по обыкновению, не спеша пошел открывать, я продолжала рассматривать строгановские иконы. Первой в гостиную вошла худенькая женщина в длинной серой дубленке и черной вязаной шапочке.
        - Лиза, - обратилась ко мне она, и по голосу я догадалась, что это она сегодня утром звонила по телефону, - пройдемте в спальню.
        Из прихожей доносились мужские голоса. Сколько же человек приехало? Двое, трое? Не поймешь! Сейчас они разденутся, ввалятся в нашу гостиную и начнут терроризировать Гришку. Обстановочка, надо сказать, здесь очень подходящая: широкий стол посреди комнаты, на стенах - дубовые панели, строгий кожаный диван у окна, тяжелые темные гардины, а в углу - рогатая вешалка. Увидев комнату в первый раз, я чуть не упала. Это же кабинет товарища Сталина!
        - Идемте, - позвала женщина.
        В спальне она плотно прикрыла дверь. Прислушавшись, я различила только голоса, о чем говорили - не понимала. Женщина, не снимая дубленки, молча сидела в кресле и не спускала с меня цепких глаз.
        Послышался сигнал мобильного. Увидев незнакомый номер, я вздрогнула.
        - Ответьте, - повелительно сказала женщина.
        К счастью, звонила Лешкина сестра Наташа. Сначала общие вопросы - дань вежливости, потом - про Ленку.
        - Если тебе не трудно, поживи у нас, - попросила я. - С Ленинского ей трудно будет добираться до школы.
        Наташа, как всегда, не имела проблем. Во-первых, она на машине, во-вторых, от нашего дома до Каширки, где находится офис их организации, ехать столько же, сколько от ее.
        - Спасибо тебе, - поблагодарила я в конце разговора.
        - Ты не грусти. - Я почувствовала, что Наташа улыбается в трубку. - И не волнуйся.
        Я отключила телефон и тоже в упор посмотрела на женщину. Что она меня разглядывает, как будто я экспонат в музее?
        - Вот и завершилось путешествие, - наконец проговорила та медленно, нараспев, и эта фольклорная манера речи странно не соответствовала холодному, колючему взгляду ее маленьких темных глаз. - В половине десятого с Московского вокзала отправляется ваш поезд. Вот два билета. - Она протянула мне узкий конверт. - Через двадцать минут выходите из номера, у подъезда ждет такси - серая «Волга»… - Смотрите, на поезд не опоздайте!
        С этими словами женщина поднялась и вышла из комнаты. Вдалеке, уже за дверью номера, стихали мужские голоса. Я вытащила из шкафа сумку и принялась беспорядочно швырять в нее наши вещи.
        Глава 20
        А теперь, уважаемые дамы и господа, братья и сестры, просим вас отключить ваши мобильные телефоны - мы подошли к самой трагической сцене нашего повествования. Спасибо.
        Путь от «Черной речки» до отеля на Морской занял около двух часов. Уже на дальних подходах к центру нам начали попадаться группы спешащих людей с флагами и плакатами, растянутыми на шестах. Постепенно группы превратились в толпу, двигавшуюся по проезжей части. Хрипло орали мегафоны. По переулкам жались омоновские автобусы с перепуганными солдатами в серых милицейских комбинезонах. Толпа впереди разлилась по всем, казалось, улицам - проезд был закрыт. К счастью, наш таксист хорошо знал город. Мы резко ушли в проулок и запетляли проходными дворами. Но и здесь было неспокойно. Бежали люди. Поспешно строились в походные колонны менты. Над домами летало тревожное: «Долой! Долой! Долой…»
        - Революция начинается? - удивленно спросил я.
        - С луны упал? - нервозно кинул мне водитель и врубил радио.

«…В настоящее время митингующие на Московском проспекте вышли на площадь Победы и планируют идти дальше с тем, чтобы перекрыть Пулковское шоссе…
        РИА «Новости». В Санкт-Петербурге проходят два митинга против монетизации льгот. Активисты пытаются перекрыть Невский проспект около станции метро «Гостиный Двор»…
        Пятничный митинг у Смольного оказался лишь слабым предвестником сегодняшнего стихийного шествия. Несколько тысяч ветеранов и блокадников вышли на Невский проспект, полностью перекрыв движение транспорта…
        Взломан сайт «Идущих без Путина». Как стало известно нашему корреспонденту, сегодня в середине дня неизвестными злоумышленниками был взломан сайт новой молодежной организации в защиту ветеранов ВОВ и блокадников…
        Сегодня, 15.01.05 в 16.03, в Петербурге сбили двоих участников акции… Ожидается, что в течение получаса будет сформирован комитет из…
        После несанкционированного митинга около администрации Санкт-Петербурга активисты, перекрыв Суворовский проспект, двинулись по нему к Невскому проспекту. Об этом нашему корреспонденту сообщил член Комитета единых действий Владимир Соловейчик…
        Попытавшись прорвать живую цепь из пенсионеров, пересекшую Невский, водитель отделался синяками…
        Сейчас уже около пяти тысяч протестующих стоят на Невском. Движение по проспекту перекрыто. В Смольном идет встреча представителей общественности и властей города. С Невского протестующие намерены направиться на Дворцовую площадь…»
        Наконец, в начале девятого мы вынырнули из подворотни на запруженную автомобилями Морскую улицу. И встали. Отсюда хорошо просматривался вход в гостиницу: вращалась зеркальная дверь, впуская и выпуская посетителей.
        Недалеко от нас я заприметил серую «Волгу». Почему-то казалось, что Лиза с Гришкой поедут именно на ней.
        Глинская молча курила, слушая радио.

«…Один из участников акции протеста в Московском районе погиб… Движения по Московскому проспекту нет - митингующие блокадники перекрыли его… Продолжается экстренное совещание губернатора города с инициативной группой, организовавшей у здания администрации Санкт-Петербурга несанкционированный митинг…
        Петербургские митингующие требуют отставки президента РФ и губернатора Санкт-Петербурга… Милиция предпринимает пока неудачные попытки оттеснить…»
        - Хороши у вас ветераны, - заметил я. - Боевые.
        - А у вас? - Таксист покосился на меня. Он явно принимал нас с Глинской за темных личностей.
        - У нас - все сидят как цуцики, - усмехнулась Глинская.
        - А где это, у вас? - осторожно спросил таксист.
        Я неотрывно, до рези в глазах, глядел на крутящиеся зеркала входной двери, боясь пропустить Лизу с Гришкой. Но все же я их проворонил.
        - За «Волгой», - неожиданно ответила Глинская таксисту, и мы влились за серой
«Волгой» в поток толчками ползущих машин.
        Вскоре я принял Лизино SMS: «Московский вокзал. Отправление 21.40, вагон 7» - и отписал: «Мы рядом».
        - Если вам на вокзал, - догадался таксист, - можно дворами быстрей проскочить.
        - Нет, - категорично ответила Глинская, - за «Волгой».
        На Московском вокзале мы были за полчаса до отхода поезда.
        - Купи любые два билета, - распорядилась Глинская, - а я поищу псевдо-Гришку. Он должен ехать где-то по соседству, скажем, вагон с пятого по девятый.
        Когда я вернулся, она прохаживалась по перрону.
        - Они поедут в СВ, - сообщила Глинская. - Двойника не видно. Конечно, он может подсесть и ночью, когда все спят. Но это для него хуже.
        - Чем?
        - Скорее обратит на себя внимание. Ты, Саш, тоже походи - посмотри. Все же он должен сесть сейчас.
        Мы не спеша шли вдоль поезда, разглядывая отъезжающих и провожающих, под далекий срывающийся вой громкоговорителей и ответные тысячеголосые взрывы митингующих ветеранов.
        Поезд тронулся под марш со стороны Невского:
        Вихри враждебные веют над нами,
        Темные силы нас злобно гнетут…
        Питер - фантастический город. Мы еще раз прошли по вагонам из конца в конец. В седьмом вагоне, в двухместных купе ехали: молоденькая парочка, две дамы, старуха с черным бородатым монахом, мать с малолетней дочкой, степенная пара преклонных лет, два парня-студента, далекие от Гришки во всех отношениях, и двое лысых командированных, которые, лишь дождавшись отхода поезда, подналегли на водочку.
        Но одно купе оказалось пустым.
        - Сюда-то он и явится ночью, - предположил я.
        - Проверим.
        Глинская подошла к проводнице:
        - У вас купе, кажется, свободное. Нам до Москвы нельзя ли…
        Проводница с удовольствием назвала сумму доплаты.
        - Теперь у нас свое купе. Однако пойдем к ним, - вздохнула Глинская, - разыгрывать знакомство случайных попутчиков.
        Но разыгрывать ничего не пришлось. Гришка, завидев меня, отчаянно хлопнул по столу и прокричал:
        - А не накушаться ли нам в честь успешного окончания праздников и возвращения домой - до поросячьего визга?!
        У меня заложило в ушах. Кажется, он уже откушал.
        - Вот этого нам нельзя, - сухо ответила Глинская.
        Гришка с ужасом и одновременно с жалостью уставился на нее.
        Поезд, наконец, тронулся.
        - Ну, все хорошо, что хорошо кончается! - Гришка, отхлебнув из плоской фляжки, с довольным видом повалился на свою полку.
        Я села напротив и углубилась в роман. Снова письма, диалоги с подтекстом: обычным шрифтом то, что говорится, курсивом - что при этом думается. И - последние письменные свидетельства, которые оставляет после себя человек, - завещания. Девушки повзрослели, состарились и умерли.
        Роман вызвал у меня ощущение фатальной справедливости всего, что происходит на свете. И еще - мимолетности.
        Вернувшись домой после похорон, муж главной героини, Нене, жжет ее старые письма. Когда-то, в середине их жизни, она мечтала, чтоб эти письма положили ей в гроб. Письма, перевязанные розовой ленточкой. Письма от молодого человека, которого Нене любила в юности и из-за которого едва не погибла их семья. А теперь она не захотела взять эти письма с собой… Бросая листочки в огонь, муж натыкается на фразы: «Кто тебе купит шоколадки?..», «…ты тоже далеко…», «всякий раз, как читаю твое письмо, ко мне возвращается уверенность…». И трудно представить, что ни автора писем, ни адресата уже нет в живых…
        - Ты чего задумалась? - спросил Гришка.
        После месяца молчания его тянуло на болтовню.
        - Так, думаю, что с нами будет… - Я спрятала журнал в сумку и взглянула в окно. - Что-то нас всех ждет…
        - Да ничего! Полшестого в Москву приедем. - Гришка зевнул.
        - Нет, я думаю, что нас ждет вообще…
        - Понятно…
        Вдруг дверь купе дернулась, и я увидела Сашу. Вслед за ним вошла Глинская. Они были без верхней одежды и вещей. Значит, едут в этом же поезде.
        - И даже в этом вагоне, - сообщила Глинская мрачно.
        Я заметила, что, несмотря на бледность и утомленный вид, она тщательно причесана и накрашена. А одета… как из журнала! Облегающий черный свитер, серые кожаные бриджи, белые сапожки на изящном, но устойчивом каблучке. Но все же чувствовался в ней какой-то надлом, что-то от декаданса, серебряного века, поэзия увядания, что ли. А может, это не надлом, а имидж. Эстетика такая.
        Саша присел рядом со мной.
        - Ну вот, почти и все. Скоро дома будем.
        - Да, скоро. В жизни вообще все скоро.
        Я смотрела на него и думала о мимолетности. Он появился в моей жизни внезапно, из ниоткуда и вдруг стал таким близким… ближе уже невозможно. Если сейчас что-то случится, вместе с нами погибнет и это чувство… Чувство невероятной близости - самое потрясающее из всех чувств, которые мне довелось испытать. И казалось, что бы ни произошло, по-настоящему жаль будет только этого чувства… Ленку воспитает Наташа. Возможно, она сделает это лучше, чем я.
        - А в городе-то что творится? - поинтересовался Гришка.
        - В городе митинги несанкционированные. Бунтует народ…
        - Что ж удивляться? Питер - город революционный. В Москве-то тишина.
        - Чем они недовольны?
        - Льготы отменяют. Вместо льгот дадут им немного денег.
        - Монетизация, - сухо уточнила Глинская, покачивая белым сапожком.
        - Так весь сыр-бор из-за льгот? - удивился Гришка. - Какие-то льготы, подумаешь!
        Но кроме него говорить никому не хотелось. Гришка поднялся и вышел из купе. Глинская презрительно усмехнулась ему вслед.
        - Что я тебе говорила прошлой ночью? - спросила она Сашу, но смотрела при этом почему-то на меня.
        - А что вы ему говорили? - На минуту вместо ее лица я увидела темный портрет в тяжелой золотой раме: молодой человек с перчаткой, голландская школа, XVII век. Насмотрелась в музеях, теперь везде мерещится. Потом портрет сменился: черная шапочка и цепкие глаза. - А что вы говорили, - я повторила напевно-сладко, как та женщина в гостинице, - ему ночью?
        Глинская сморщилась:
        - Я говорила… Это все ни к чему… Не стоило бы и начинать…
        - О, вы правы!
        Я всей кожей ощущала пафос ситуации: полная бесполезность! Сидели бы дома и наслаждались роскошным ощущением близости!.. И вдруг чуть не расхохоталась во все горло. Что она ему говорила ночью?! Знаю я эти их ночи у ноутбука!.. Я все-таки не удержала легкий смешок.
        - Пойдем, - кивнула Саше Глинская.
        - Мы скоро. Не волнуйся, Лиз.
        Я улыбнулась:
        - Все в порядке.
        Через час в вагоне уже висела мертвая тишина. Тускло светили лампы под потолком пустого коридора. Поезд давно покинул пригород, и теперь за окном стоял кромешный мрак без единого огонька. Мягко выстукивали колеса безразличное: что-то будет, что-то будет…
        В нашем купе горел мутный желтый фонарь, отчего лица казались неживыми, с запавшими глазами. Ехали молча. Разговор не клеился. Гришка несколько раз выходил, вздыхая, в туалет. Но возвращался повеселевшим.
        - В самом-то деле?! - воскликнул он. - Сидим как на похоронах! Сейчас в тамбуре с монахом столкнулся. Идет, молитвы шепчет. Как буддист!
        - Все они одним миром мазаны… - зевнула Глинская.
        - Не все! - с жаром вступился Гришка за православное монашество. - Наши не так!
        Ему никто не ответил. Гришка с досадой плюхнулся на свое место рядом с Глинской и вновь закручинился.
        - Пойдем, - кивнула мне Глинская, - выйдем?
        Мы прошли по спящему вагону.
        - Нет смысла париться в этой мышеловке. - Глинская вошла в свое купе, оставив приоткрытой дверь. - В поезде двойника нет. Впереди - восемь остановок. Отсюда проще его увидеть еще на платформе.
        - У тебя какое-нибудь оружие есть? - Я боролся с начинающейся нервической дрожью.
        - Может, и правда нам выпить чего? - засмеялась Глинская.
        Поезд тормозил. Я прилип к стеклу. На платформе проплыл дед с рюкзаком, два бритых мужика в кепках, легко одетая девица с летней сумочкой, тетка с чемоданом и корзиной.
        Тронулись дальше. Глинская сидела у приоткрытой двери, прислушиваясь, иногда выглядывая в коридор.
        Потом мы еще дважды останавливались. В поезд сели, точно, все те же: бритый мужик в кепке, старуха с рюкзаком, две иззябшие девицы и тетка с чемоданом и ребенком.
        Поезд опять летел в непроницаемом мраке.
        - Только монаху не спится, четки перебирает. - Глинская устало потянулась. - Так. Еще пять остановок. Последняя отпадает, Тверь - преддверие Москвы…
        Вдруг она замерла. Я сунулся в коридор и увидел, как монах, бредущий из туалета, замешкался у Лизиного купе. Потом он сунул руку под рясу, достал что-то и приложил к двери… Ключ! - понял я и, отпихнув Глинскую, рванул вон из купе. Монах уже заходил к ним.
        Я никогда не дрался, только в детстве, - эта сфера, увы, осталась вне поля моей деятельности. И я не умел драться и не мог, кажется, ударить человека по лицу. Но сейчас, несясь по коридору, чувствовал, что сжимаю в руке вазочку из толстого стекла, которую машинально схватил со стола.
        Вбежав в купе, из-за черной спины монаха я заметил Лизу, испуганно вжавшуюся в угол, и храпящего Гришку. Больше не раздумывая, я ударил вазочкой по черной кудлатой голове. Удар пришелся вскользь - рука съехала ему на плечо. Я снова ударил. Монах обернулся - передо мной было удивленное и почему-то очень знакомое лицо. Но теперь я уже исступленно бил это лицо. Рукав рясы взметнулся, точно пытаясь остановить меня. И я ощутил на разом ослабевшей своей руке теплую влагу. Из последних сил я опять ударил - ваза захрустела. Монах медленно оседал. В его отсутствующих глазах было томление.
        В купе влетела Глинская и захлопнула дверь.
        - Свет! - скомандовала она и сама его включила.
        На полу черным мешком сидел монах с разбитым в кровь липом и стонал. Из-под его отклеенной бороды торчал рыжий клок волос. А я все сжимал осколки вазочки.
        Кто-то, наверное Глинская, ухватил монаха за дремучую шевелюру и сдернул ее - на полу сидел окровавленный Гришка. Другой - и не думал просыпаться.
        Кто-то осторожно разжимал мне пальцы, а я инстинктивно не давал. Потом мы с Лизой стояли над раковиной. Хлестала жгуче-холодная вода. Лиза, низко наклонившись, вынимала из моей ладони стекла. От локтя вниз у меня на руке шел длинный глубокий разрез - след Гришкиного ножа. Из него сочилась кровь. Я смотрел на это как на чужое. Передо мной мучительно стояло недавнее Гришкино лицо, его испуганные, почти родные глаза. Видимо, у меня был шок.
        Когда мы вернулись в купе, второй Гришка, уже умытый, полулежал на лавке. Наш Гришка сидел напротив и очумело пялился на него. На столе в полиэтиленовых пакетах виднелся нож, осколки вазочки, какие-то баллоны. Глинская поднялась нам навстречу.
        - Вот, попробуй втолкуй этому балбесу, - улыбнулась она, - что он все Царство Небесное проспал. Скоро Тверь. Их сейчас снимут с поезда…
        - Кого?
        - Гришек. Главное, чтобы не перепутали. Слушай теперь внимательно. Я и ты здесь ни при чем. Гришка сам оказал сопротивление. Лиза - свидетель.
        Я сидел рядом со вторым Гришкой, впавшем в безразличие. Лиза туго бинтовала мою руку.
        Поезд начал тормозить перед Тверью. Мы с Глинской ушли в свое купе. Когда поезд встал, по проходу забухали ботинки тверской милиции.
        Глинская бережно взяла мою забинтованную руку и прижала к своей щеке. Я хотел отдернуть - сквозь бинты проступала кровь. Она не выпустила.
        - Вчера мне мама покойная приснилась, - задумчиво произнесла Глинская. - И звала к себе.
        - Опять начинаешь, Ань…
        - …а я не хотела идти, - вспоминала она. - Тогда мама взяла меня за руку, как я тебя сейчас. И мне так стало легко… А хочешь, я тебе буду сниться? Часто-часто сниться. И мы опять будем с тобой смеяться, пить чай и угонять машины. Хочешь? А ты будешь рисовать губановские туалеты. Хочешь? - Глинская болезненно улыбнулась.
        - Ну, Ань, ты сначала нафантазируешь, а потом сама и плачешь…
        - А не хочешь, я не приснюсь тебе, - тихо говорила она, - потому что ты просил меня об этом.
        Но потом, в назначенный день, я все равно возьму тебя за руку - вот так же…
        За дверью вновь прогрохали каблуки, и в окно я увидел, как на перрон вывели двух понурых Гришек и повели во тьму.
        Мы тронулись дальше. Колеса дробно рассыпали свое: что-то будет…
        - Пойдем к Лизе? - сказала Глинская.
        В Лизином купе все уже было убрано, точно ничего и не случилось. Лиза одиноко сидела и ждала меня.
        - Давайте хоть чаю выпьем перед Москвой, - предложила Глинская. - У меня как раз три стаканчика есть. И пакетики с чаем. Я сейчас.
        Она ушла. Мы с Лизой остались одни. Как после долгой военной разлуки, мы обнялись, да так и просидели в ожидании Глинской до самой Москвы. За окном было темно, и в этой тьме плыло наше одинокое призрачное купе с двумя смертельно уставшими фронтовиками-победителями, которые не в силах поверить, что все позади, потому что в их глазах еще так явственны все тяжести недавних боев.
        Глинская больше не приходила. Когда поезд прибыл в Москву и мы с Лизой вышли на перрон, я увидел ее. Она быстро шла впереди, не оглядываясь, со своей дорожной сумкой. И вскоре исчезла в толпе.
        Глава 21
        В Москве была настоящая зима: мело, завывал ветер. Из окна такси я разглядывала непроснувшиеся московские улицы: мрачные привокзальные кварталы сменились парадными фасадами Садового, промелькнуло Замоскворечье, площадь заставы, купола монастыря.
        - Здесь работает Гришка?
        - Он живет тут неподалеку. А работает в центре, на Сретенке.
        Машина мчалась по Варшавке. Раньше мы часто проезжали здесь, но никогда не ездили так быстро - вечно стояли в пробках. Говорили, смеялись, а в окна стучался дождь. Я посмотрела на Сашу: о чем-то он думает сейчас? О том, что произошло в поезде? О гордо проплывшей мимо нас Глинской? Но он казался таким утомленным, что, наверное, не думал ни о чем. Человеческий организм - совершенная система. В какой-то момент сознание переключается, иначе - перегрузка, сбой. Я тоже не хотела ни о чем вспоминать. Я училась жить настоящим, писала свою жизнь набело.
        Как долго я тосковала по реальной жизни, по своему дому, по круглой комнате с белыми шторами! И вот, наконец, вернулась сюда. Уже не гостьей, но еще не хозяйкой. Хотя на дне моего нового ридикюля лежали врученные Сашей ключи. Это его дом, и он хочет, чтоб я жила здесь. И значит, этот дом должен стать моим. Но все, оказывается, не просто.
        В гардеробной уже не висели тяжелые шелковые платья. То ли он правда выбросил их, то ли… Нет, меня это не касается. Зато у меня тоже есть два чудных старинных платья. Темно-зеленое Еленино, которое я еще ни разу не надевала, и бордовое из швейцарского замка. На бордовом не хватает пуговиц. В ту ночь ему так не хотелось мучиться с застежкой… Казалось, надо быстрее, впереди мало времени. Всегда так казалось. И теперь еще кажется. К тому, что все кончилось, тоже надо привыкнуть. Так, размышляя, я развешивала в гардеробной вещи: свои, Сашины, а сумку с Гришкиными убрала в шкаф.
        В шкафу стопками сложено белье: простыни, полотенца, носовые платки. Платки женские, батистовые и кружевные, белые с монограммой. А я и не думала, что вещи так давят. И белые шторы в спальне… Их, наверное, тоже покупала его жена - любительница белого шелка. Но может, и не жена. Он и до нее жил в этой квартире… А шторы можно снять. Заменить сиреневыми или золотистыми.
        Пока я разбирала дорожные сумки, осваивалась со стиральной машиной, Саша сварил кофе, поджарил тосты с сыром, и получился завтрак в духе Швейцарских Альп.
        Мы уютно устроились у маленького круглого стола на кухне. И самое прекрасное, что можно не спешить, не надо просчитывать ходы и еще - не надо расставаться.
        - Ты иногда вспоминаешь Альпы? - спросил Саша.
        - Вот сейчас вспомнила: кофе, горячий сыр… Боже мой, так давно…
        - Только две недели.
        - Не представляю!
        - Ты бы хотела еще съездить туда?
        - Ты бы еще спросил, не хочу ли я съездить в Питер!..
        - Не хочешь?
        - …или сходить в музей.
        - Ну и как?
        - Не хочу! Ни за что не хочу! Только так и понимаешь, до чего дома хорошо.
        Я говорю вполне искренне: сейчас я просто уверена, что это мой дом.
        - Хорошо? - Улыбнувшись, он обнимает меня забинтованной рукой. Бинт в крови.
        - Тебе надо поменять повязку.
        - У меня - ни бинтов, ни лекарств. - Саша беззаботно усмехается. - И рана моя совсем не страшная.
        - А знаешь, что сказал Гришка, когда мы сели в поезд? Все хорошо, что хорошо кончается!
        - Это в яблочко! Для него все закончилось прекрасно.
        - Еще бы! Он даже драку вашу проспал. И теперь - счастливый обладатель наследства.
        - А ты в курсе, какое наследство?
        - Мы не успели поговорить. У них все было продумано, даже наша спешка.
        На мгновение мне снова видится Питер: мутные улицы, гостиничный номер, женщина в серой дубленке в углу спальни, ее взгляд, от которого невозможно заслониться. В моем сознании она незаметно сливается с другой, из купе. Они были совсем разными. Общее - холодный пристальный взгляд.
        - Лиза, ты где?
        - Здесь. - Я улыбаюсь, пытаюсь улыбнуться. - Теперь я здесь.
        За чашкой кофе у стола, на диване в гостиной и, наконец, в белой круглой спальне… Мы так давно не оставались вдвоем. Правда, был тесный номер в гостинице, линялый гобелен. Но это - как будто не по-настоящему. А по-настоящему - поезд, страх за жизнь: за его, за свою. За нашу. Потом в грязном туалете я вытаскивала осколки из его окровавленной ладони, и мне хотелось плакать. И сейчас мне хочется плакать. От усталости, от счастья, оттого, что вдруг исполнились все мои желания…
        Мы проснулись одновременно. В окно скользнул последний закатный луч, и скоро комната погрузилась в сумерки. В прихожей беспардонно трезвонил телефон, потом где-то в недрах карманов и сумок запищали мобильные. Внешний мир был равнодушен к нашему растерянно-счастливому состоянию. Мы требовались всем сразу.
        - И прямо сейчас! - Саша засмеялся. Пока он говорил по телефону, я выяснила, что холодильник пуст и нужно немедленно отправляться за продуктами и не забыть зайти в аптеку.
        Саша предложил сходить в «Перекресток». Я согласилась, мне было все равно куда идти. По дороге рассматривала улицы, светлые от фонарей и сверкающего снега, людные, оживленные. Раньше я редко бывала в новых районах, но всегда казалось, жизнь здесь другая, как будто на подъеме. И магазины тоже другие - огромные, нарядно убранные залы. И выбор громадный. В такие магазины нельзя приходить без конкретного плана. Я пыталась составить его с ходу: купила курицу, салат, хлеб, бутылку вина, но потом впала в искушение и набирала что попало.
        Дома перевязала Сашину руку, поспешно управилась с курицей и задалась вопросом, где лучше накрыть стол.
        Мне так понравилось, как мы завтракали сегодня, но ужин - завершение нашего первого настоящего дня - должен конечно же быть праздничным. Лучше гостиная. И вот эти фарфоровые тарелки. Я ставила посуду на сервировочный столик, когда позвонили в дверь.
        Из прихожей донеслись голоса, Сашин и незнакомый женский. «Не слишком ли много женщин вокруг него?» - мелькнула неприятная мысль, но, прислушавшись, я поняла: Леонарда.
        - Я, дорогой мой, звоню тебе, звоню, а подходит какая-то женщина. Ты что же, кому-то отдал телефон? - Не дождавшись ответа, она продолжала: - А сегодня весь день вообще никто не отзывается. Я беспокоюсь, где ты пропадаешь… - Он снова промолчал, но она, не стесняясь, вещала дальше: - Выполняешь поручения этого отвратительного фонда?
        - Да дело не в поручениях…
        - Нет, друг мой! Ты меня не обманешь! Но я тебя не виню - ты это делаешь не по своей воле.
        - Не по своей, - виновато согласился он, к моему все возрастающему недоумению.
        - Я не осуждаю тебя! - царственно изрекла Леонарда. - Я желаю тебе только добра. Поэтому и приехала предупредить, несмотря на страшную занятость…
        - О чем же ты хочешь предупредить?
        - Не ходи в «Обелиск»…
        Саша, должно быть, сделал протестующий жест, потому что Леонарда поспешно заговорила:
        - Я прекрасно понимаю, что совсем ты не можешь бросить их. Но речь лишь о нескольких днях, буквально завтра-послезавтра!
        - А что это изменит?
        - Я же тебе сказала, что буду обращаться в профсоюз. И на днях эти обалдуи мне сообщили: получено приглашение на аудиенцию в астрале. «Обелиску» не миновать неприятностей!
        - Ты уверена?
        Даже через дверь я уловила в Сашином голосе озорные нотки.
        - Как я могу быть уверенной в них? Они еще на аудиенции опозорятся, олухи эти. Не могут ничего толком - только бабки гони! А на наши денежки жируют - по курортам и ресторанам… Но мало что вдруг?.. Обещаешь не бывать в «Обелиске»?
        - Да ты не беспокойся.
        - Ради ребенка!
        - Конечно-конечно!
        - Вот и хорошо!.. Ты не представляешь, как ты меня успокоил! Скажи им, что ты заболел.
        - Так и скажу.
        - Ну все, я должна бежать. И пожалуйста, сообщи мне твой мобильный номер. Не могу же я каждый раз вот так…
        - Хорошо, я пришлю его тебе.
        Каблучки зацокали к лифту.
        - Ну что наш ужин? - спросил, вернувшись на кухню, Саша.
        - Ну что наш фонд? Ты, кажется, затеял какую-то ответную акцию, решил не оставаться в долгу? И теперь их ждет аудиенция в астрале?.. Ну-ка, признавайся! - веселилась я.
        - Не смейся. - Он грустно махнул рукой. - Человек перестал понимать, что к чему, а я только масла подлил в огонь своими дурацкими шуточками.
        - Какими шуточками?
        - Да вот зачем-то сказал ей, что «Обелиск» - современная инквизиция.
        - Зачем ей вообще об «Обелиске» рассказывать?
        - Ну, думал об этом. Помнишь, когда из Альп вернулись? Время было тревожное. И тут она приехала, завела какие-то нескончаемые разговоры. Я и в мыслях ничего такого не имел - само собой получилось.
        - А что это такое - профсоюз?
        - Наверное, профессиональное объединение ведьм, колдунов, магов - кого еще?
        - И теперь вся эта нечисть ополчится на «Обелиск»?
        - Какая там нечисть?! Несчастные люди.
        - Если ты… сомневаешься в Леонарде, то почему же оставил с ней сына? Как ему с ней живется? - не удержавшись, спросила я.
        - Я долго думал. Но тут, кажется, ничего не поделаешь. Мальчика она не отдаст.
        Самые грустные мысли - о детях. Я моментально вспоминаю свою Ленку, хрупкую, сероглазую, с русыми локонами, уже взрослую, но еще маленькую. Завтра мы с ней обо всем поговорим… Потом, уже привычно, думаю об «Обелиске». Теперь он существует в новом обрамлении - колдовской профсоюз, Леонарда.
        Состояние мира вокруг нас - война всех против всех, мир лежит в войне. Просто неприлично быть счастливыми в таком мире. Но - мы вместе, пьем в гостиной французское вино… и кажется, ничто не омрачает нашего счастья. Или это затишье перед бурей? Короткая передышка?
        - Долгая передышка. На всю жизнь. - Саша пытается успокоить меня, но мне кажется, ему тоже тревожно.
        - А если позвонит Карташов?..
        - Отправишь. Ты ничего ему не должна.
        - Еще знаешь что?.. - Так непривычно чувствовать себя слабой, так хорошо, что рядом человек, готовый броситься на бой с твоими проблемами. - Меня немного страшит развод. Судьба Елены, раздел имущества…
        - Ерунда! Наймем адвоката. Все уладится без твоего присутствия.
        Я тихо говорила, уткнувшись в Сашино плечо. Ревизировала прошлое и осмысляла будущее. Из полумрака нашей гостиной будущее представлялось ослепительно прекрасным. Я снова буду работать доктором (надо только подтвердить диплом и пройти стажировку), Ленка поселится вместе с нами, летом мы поедем на озера в Финляндию. Пригласим Ольгу с Макаром, для смеха - Губанова. На озерах безлюдье и белые ночи. А в Москве вечные сумерки или и вовсе полярная тьма. Но очень хорошо будет и в Москве. Спешить домой дождливым осенним вечером, зная, что дома Саша. Или самой ждать его возвращения, прислушиваться к звукам на лестнице, к шуму лифта, к звону ключей за дверью. И дождаться, и остаться вдвоем…
        Но разве в наше время люди могут побыть вдвоем? Их везде достанут - если не непосредственно, так при помощи технических средств! Наш разговор прервал телефонный звонок. Я поднялась, Саша попытался удержать меня. Я слабо запротестовала:
        - По-моему, лучше сразу подойти, чем потом всю ночь волноваться.
        - Подойди, если хочешь.
        Я сняла трубку и услышала захлебывающийся голос Гришки:
        - Ну я вкопался, блин! Куда теперь деваться-то?
        - Гриш, давай спокойно и по порядку, - попросила я механически.
        - Чё по порядку?
        - Во-первых, как в Твери?
        - Да в Твери туфта. Подписал какую-то бумагу - протокол, что ли? - для проформы. Они меня быстро отпустили.
        - А того?.. Другого?..
        - Я почем знаю? Побазарили - увели.
        Из милиции Гришка отправился на вокзал и, пока ждал поезда, от нечего делать прочитал тети-Маринино завещание. Лучше бы он не делал этого, потому что до Москвы потом добирался на ватных ногах, с потными от волнения ладонями и бьющимся, как овечий хвост, сердцем. По завещанию он являлся наследником, как пишут в сказках, несметных сокровищ.
        И стоило ему переступить порог собственной квартиры (как усталый путник - невольно подумала я), как Светка тут же сообщила приятную новость:
        - Весь день тебе названивали какие-то люди!
        - Кто названивал? - не врубился сначала Гришка.
        Но вскоре сомнений уже не оставалось: звонили доблестные обелисковцы. Самое странное, что после его возвращения звонки не возобновились. Глупо думать, конечно, что они оставят Гришку в покое. Видно, у них тактика такая. Изматывают, понимают, что он никуда не денется.
        - Что ж делать? - беспомощно спросила я.
        Нет, рядом с Сашей я определенно расслабилась. Еще сутки назад такая фраза была для меня невозможна.
        - Вот именно! Где мне теперь ховаться? - заорал Гришка, потрясенный моим состоянием.
        - Откуда я знаю?
        - Я лучше сам в ментовку пойду!
        - И что ты им скажешь?
        - Скажу: я сдаюсь! Сил моих больше нет!
        Моя безучастность окончательно повергла Гришку в шок: он кричал в трубку какую-то страшную несуразицу, так что стоявший рядом Саша без труда разбирал его слова. У меня уже не было сил пропускать через себя этот мутный поток.
        - Успокойся, Гриш. Мы подумаем. Я и Саша.
        - Подумаете? - настырно переспросил он. - Пока вы думать будете, они мне уже склеят ласты.
        - Мы тебе утром перезвоним.
        Я поспешила отключиться - момент был подходящим. О тяготах своего положения Гришка собирался рассказывать ночь напролет. А чем мы ему поможем?
        - Да ничем, - сказал Саша насмешливо. - Мы ему ничем не поможем. Мы - не реабилитационный центр. А у Гришки нашего просто истерика. Разрядка после всех испытаний.
        - Но может, там правда несметные сокровища?
        - Да какие сокровища? Ты что, не знаешь Гришку?! Заводится с пол-оборота! Пускай теперь Светка занимается с ним, мы уж и так хорошо поработали.
        Особенно я! Нянчилась с этим Гришкой, как с собственным ребенком. Он привык, и думает, всю жизнь можно будет пользоваться моим участием, звонить в двенадцатом часу, изливать душу. Нет, Саша тысячу раз прав: пусть теперь плачется своей Светке!
        Но может, у них не те отношения? Я знаю, есть такие семьи: пьют, едят, спят, растят детей, делают покупки, но не разговаривают. И не из-за отчуждения или неприязни. Одна моя пациентка как-то сказала мне:
        - О делах мужа я узнаю из случайных обмолвок или из его телефонных разговоров с друзьями. В лучшем случае он о чем-нибудь расскажет мне постфактум.
        Я подумала, что и у нее тоже пропало желание делиться с мужем, если даже оно и было. И вместе с тем по-своему она хорошо к нему относилась. Всегда повторяла, что человек он порядочный, надежный. И сама была верной и заботливой женой. В некотором смысле их союз можно было назвать образцовым. Если в этой сфере только возможны образцы!
        - Ты все о Гришке? - поинтересовался Саша.
        - Уже не о нем.
        По комнате еще тут и там мелькают призраки счастливого будущего, уготованного нам жизнью: долгих интимных вечеров, интересных путешествий, ярких праздников и насыщенных будней, когда ни один день не будет похожим на другой.
        В молчании мы допиваем красное вино, доедаем остатки ужина и в половине первого исчезаем за дверью нашей необыкновенной белой спальни.
        Глава 22
        Рано утром позвонил Гришка. Ночью ему не давали спать звонки обелисковцев, и неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы Светка не отключила телефон. Однако отключение телефона - типичная страусиная политика. Надо предпринимать какие-то реальные шаги.
        - Какие? - Гришка опять находился в состоянии невменяемости.
        - Мы пока ничего не придумали, - объяснила я неуверенно, по привычке мне казалось, что с ним надо говорить только конструктивно. Но что конструктивного я могла сказать сейчас?
        - Как мне теперь от них отхомячиваться?! - не унимался Гришка.
        - Подожди немного. Мы тебе сами позвоним.
        На этот раз, кажется, я кое-кто придумала! Только, конечно, сначала следует посоветоваться с Сашей. Гришка должен просто отдать «Обелиску» наследство! Больше-то у них к нему никаких претензий. Пусть едет в «Обелиск» и откровенно поговорит с Иннокентием.
        Однако Саша так не считал. По его мнению, действия «Обелиска» были лишь щелканьем зубов. Столько денег они вбухали в операцию, а наследство проплыло мимо носа. Да еще пойман Гришкин двойник. Теперь он может выдать всю контору. Поведает миру об их делишках!
        - Что же Гришке-то посоветовать? Ты сейчас уйдешь, он опять позвонит.
        - Переждать. Кроме звонков, они ни на что не осмелятся. - Саша быстро глотает кофе - торопится на работу.
        - Постараюсь его утешить, объяснить.
        - Может, и не надо ничего объяснять, - предполагает Саша задумчиво. - А если они прослушивают его телефон?..
        Гришка мне больше не звонил. Правда, после Сашиного ухода я недолго оставалась дома. Помыла посуду, прикинула насчет обеда, потом собралась и поехала к Ленке.
        Я специально решила приехать пораньше, до ее возвращения из школы: хотела приготовить что-нибудь вкусное и еще подышать тем воздухом, побыть в той атмосфере, в которой теперь живет моя дочь. Мы не виделись почти месяц. За этот месяц от меня прежней не осталось и следа, но, возможно, что-то переменилось и в Елене. Сейчас она новыми глазами увидит меня. Кто знает, вдруг именно от этого взгляда будут зависеть наши дальнейшие отношения?
        Войдя в квартиру, я сразу услышала шаги. Ленка прогуливает школу! Сколько теперь пишут о детской безнадзорности, о том, что родители не обращают внимания на детей. Я всегда искренне ужасалась: как так можно? Но многие, должно быть, делают это не по своей воле. Жизнь заставляет! Разве я могла поступить по-другому в сложившихся обстоятельствах? Выбора у меня не было, уехала из дома, бросила дочь, теперь она прогуливает школу… и может, это только цветочки, а будут еще и ягодки. Я механически положила на подзеркальный столик пакет с купленным по дороге мороженым.
        - Ты приехала? - В прихожей появился Лешка.
        - А ты еще не уехал? - удивилась я.
        - Я сегодня вечером уезжаю.
        - Лена в школе?
        - Она пока у Наташки поживет. Мать заболела, и пришлось им расклад поменять… Ну, проходи, не стой на пороге.
        Все планы летели коту под хвост. Встречаться с Еленой в квартире свекрови я не собиралась. Разговора не получится, все будет не так! Потом я подумала, что можно подождать ее у школы после уроков. Погода сегодня чудесная: яркое солнце, легкий мороз. Мы могли бы прогуляться или ненадолго зайти к нам.
        - Ты не знаешь, сколько у нее уроков сегодня? - крикнула я скрывшемуся на кухне Лешке.
        - Вроде бы семь, но точно не знаю. Ты будешь чай?
        - Давай. - Я прошла за ним и присела у стола. - Как вы тут без меня жили?
        - Жили не тужили, - ухмыльнулся муж. - А ты где была?
        - Сначала в Швейцарии, а потом в Питере.
        - А теперь решила вернуться домой?
        - Не решила, Леш. Да ты и сам знаешь. Я приехала с Леной поговорить.
        - Поздравляю, она сказала, что жить будет с тобой.
        - Ты же понимаешь, что так естественнее. Ребенок должен жить с матерью. Тем более девочка.
        - Ребенок должен жить с родителями.
        - Это в идеале.
        - Что тебе мешает воплотить идеал? Жили же мы вместе до этого.
        - Ну, Леш, как мы жили? Я так уже теперь не смогу.
        - После того как съездила в Швейцарию и покаталась на джипе?
        - Кстати, неплохой способ передвижения.
        - Лиз, я серьезно.
        - И я серьезно. У тебя все эти годы, наверное, была женщина. Может, не одна, а разные… но, так или иначе, развод - это твой выбор!
        Он не спеша дожевал бутерброд, взглянул на часы.
        - Торопишься?
        - Мне надо собраться… А насчет женщин я тебе скажу: женщины точно были, но зачем шило на мыло менять?
        - Ты о чем?
        - Это все старая песня! Каждый раз я был уверен, что встретил наконец-то то, что искал. Но ежедневное общение с избранницей убеждало как раз в противоположном. Ничего такого я не искал, да и какой нормальный человек захочет такого?!
        - И отсюда следует, что нам с тобой не нужно разводиться?
        - Именно отсюда-то и следует! Мы худо-бедно прожили вместе пятнадцать лет, нажили дом, вырастили дочь, а самое главное - не принесли и не принесем друг другу никаких неприятных сюрпризов и разочарований.
        - Типа лучшие новости - отсутствие новостей?
        - Типа.
        Я вспоминаю о лучезарных картинах будущего, которые мы вчера рисовали, сидя в гостиной. Неужели когда-нибудь я почувствую, что сменяла шило на мыло? Да и подойдет ли мне Лешкин опыт? Живя со мной, он, оказывается, кого-то искал, выбирал, влюблялся и разочаровывался, а я просто случайно села в Сашину машину и встретила своего человека. Мне легко было рассказать ему о своих бедах, и он не просто выслушал. Он меня спас, рискуя собственной жизнью.
        У каждого на земле свой путь, свой опыт и поэтому свои теории. Скажу ради справедливости: Лешке о том несчастье, которое случилось со мной, я не хотела рассказывать. Я не верила, что он мне поможет. Не сможет или не захочет - неизвестно. Я вообще об этом не думала. Я просто от него ничего не ждала. И менее всего ждала жертвы.
        Вот такой у меня был опыт. И значит, разговор о мыле и шиле - пустой звук. Но я не собиралась обсуждать это с мужем. Вдруг он решит, что я упрекаю его? И в свою очередь обвинит меня в том, что из истории с Карташовым я сделала глупую тайну и таким образом сама все испортила. Превратит нашу беседу в отвратительную разборку. Этого только недоставало!
        Наверное, все дело в том, что на момент той жуткой истории наша семейная жизнь уже дала трещину, но мы увлеклись зарабатыванием денег на квартиру и ничего вокруг не замечали. И окажись мы тогда внимательнее, семью еще можно было бы спасти. Но молодость беспечна, а нам достались такие трудные годы! Надо было работать и выживать.
        - Давай я помогу тебе собраться.
        - Помоги.
        В последнее время я только тем и занималась, что собирала вещи. Костюм, рубашки, джинсы, белье.
        - По-моему, Леш, тебе не понадобятся два одинаковых свитера. Тем более таких теплых.
        - Ты думаешь? Тогда вытащи серый.
        - И еще надо захватить зонт. Вдруг там начнутся дожди? Едешь почти на месяц… Смотри, куда я его положила. Все, можешь застегивать свой саквояж!
        - Спасибо. - Лешка улыбнулся. - Ты ведь знаешь, как я это все не люблю.
        - Да не за что.
        - Ты сейчас куда?
        - К Лене в школу. Давно мы с ней не виделись.
        - А хочешь, я тебя отвезу?
        - Не надо. До школы идти пять минут.
        - Давай я тебя отвезу и с Ленкой заодно попрощаюсь.
        - Поехали, если хочешь. Только давай быстрее, а то мы с ней разминемся.

…Со школьного крыльца со смехом и криками сбегали старшеклассники. Ленка появилась одной из последних, в расстегнутой коралловой куртке, со свободно падающими на лоб красивыми светло-русыми волосами. Рядом - неизменные подружки, Настя и Мила. Мы вышли из машины и зашагали навстречу дочери.
        - Смотри. - Первой заметила нас невысокая бойкая Людмила. - Родаки твои!
        Ленка замерла, пораженная. И когда удивление немного отступило, тихо поинтересовалась:
        - Вы что, теперь решили не разводиться?
        Не успел я доехать до работы, как Гришка позвонил опять:
        - Сань, ну чего делать? Сейчас какие-то звонили. Я: алё - они трубку бросили… Я стремаюсь из хаты выйти. Клинская пропала: сотовый - недоступен, по домашнему не подходит!..
        - Ты наследство-то получил?
        - Что я - совсем дурак?!
        И Гришка стал зачитывать завещание тети Марины - я чуть не влетел в тормозящий впереди «опель».
        - …часы яшмовые в золоте с бриллиантами лондонской работы - середина XVIII века, букет из драгоценных камней - саксонская работа XVIII века, золотое ожерелье и золотой браслет греческой работы, Сань, начала IV века до нашей эры! - отчаянно палил Гришка. - Ларец для драгоценностей нюрнбергской работы XVI века! Сань, ведь мочканут!
        - Ну подожди, Гринь. Твой двойник даст показания…
        - Ой! - мандражировал Гришка. - Да они меня к тому времени давно замочат!..
        На работе все было тихо. Губанов уехал за новым заказом. Но по мобильному теперь уже непрерывно трезвонил Гришка.
        - Между прочим, - чуть не плача закончил он, - и Лизу они в покое не оставят. Она ведь - свидетель. Всех покоцают!..
        К обеду Губанов не вернулся. Под настырный Гришкин трезвон я пытался сосредоточиться. Когда трезвон оборвался, я снял трубку и позвонил в «Обелиск».
        - Иннокентий Константинович, это Аретов, художник из «Мебели». Мне нужно подъехать к вам.
        - А, помню-помню вас, молодой человек. Конечно, приезжайте. Интерьер у нас оформляется полным ходом. Мы пока всем довольны, - ответил Иннокентий, полагая, что я еду смотреть интерьер.
        Войдя в гостиную «Обелиска», я лишний раз подивился талантливости нашего Прохорыча с ребятами. Большой стол с шестью стульями - посреди комнаты, диван, кресло и чайный столик тоже уже стояли на своих местах.
        Мы с Иннокентием были одни. Он улыбался, наблюдая, как я разглядываю обстановку. На стене я увидел Лизину парсуну.
        - Иннокентий Константинович, я хотел с вами поговорить про Гришку, - начал я.
        - Простите?! - удивился он. - Я не ослышался? Вы сказали: Гришку?
        - Да. Гришу Прилетаева.
        Улыбка сошла с его лица.
        - В прошлый раз, когда мы с вами разговаривали тут, вы изволили заметить, что есть горсточка художников в широком смысле слова - истинных сынов отечества - и толпа. А Гриша… Я хотел сказать, что нам всем очень жалко Гришку. Он никому не сделал зла. У него четверо маленьких детей, - неожиданно закончил я.
        - Александр, скажите, как вас по батюшке? - Иннокентий широким жестом пригласил меня сесть к столу.
        - Васильевич. - Я сел на стул, машинально отметив его прочность.
        - Александр Васильевич, давайте будем откровенны, пока нас никто не слышит. Вы знаете, откуда у него наследство?
        - Знаю. Из госпиталя.
        Иннокентий удивленно на меня посмотрел:
        - И может быть, знаете, каким способом оно там получено?
        - Тоже знаю. За хлеб и лекарства. - А если не секрет, откуда вы…
        - Секрет.
        - Ну хорошо. Раз вы все знаете, тогда ответьте мне на один вопрос. Вот если сейчас, скажем, вдруг в Москве случится наводнение. И мы с вами пойдем и, пользуясь всеобщим замешательством, ограбим какую-нибудь лавочку. То не правильно ли будет после того, как вода спадет, потребовать с нас назад содержимое этой лавочки?
        - Но они добровольно отдавали…
        - Хорошо. Мы не будем грабить лавочку. Мы пойдем с вами спасать людей. Но мы пойдем не просто так. А со списком - кого стоит спасать! Кто этого стоит в денежном эквиваленте. И приступим к их спасению лишь после того, как они нам выложат все, что имеют. Кем мы с вами окажемся после этого? Я думаю, вы согласитесь со мной - все теми же бандитами.
        - Гришка не бандит, а художник. Парсуна, которую он написал для вас, - произведение искусства. Вы сами это видите.
        Иннокентий поглядел на парсуну.
        - И особу эту я имел честь лицезреть, - задумчиво сказал он про Лизу и вдруг внимательно посмотрел на меня. - Вот теперь-то я вас понимаю. Александр Васильевич, эти людишки, за которых так вы хлопочете, не стоят пятака…
        - Я попросил бы вас, Иннокентий Константинович…
        - Молодой человек, Александр Васильевич, позвольте мне рассказать вам небольшой эпизод из собственной жизни. Когда я был молод и так же, как и вы, разочарован во всем. И мне казалось, уже ничто не вернет меня из той бездны мрака. А тогда я писал диссертацию по Возрождению. И представьте себе… Влюбился в Джоконду! Да что влюбился?! Полюбил ее! Я часами всматривался в черно-белую репродукцию. (По тем временам очень недурную.) И мне открывались все новые и новые оттенки ее улыбки, ее теплых глаз, изгиб рта. Да и не нужны мне были новые оттенки. Я не мог насытиться старыми. А у меня была невеста. Но после Джоконды я ее, естественно, уже не замечал. И вот, возвращаюсь я как-то под вечер из университета к себе на Васильевский. Иду, а мне навстречу… Кто бы вы думали? Сама Джоконда! Конечно, я не был сумасшедшим тогда. Это была женщина, чем-то, скажем так, похожая на Джоконду. А остальное уж я додумал сам. Я к ней. Она от меня. Я за ней. Представляете, оживший идеал! В общем, вскоре мы поженились. И какое же тяжелое, жесточайшее разочарование, уважаемый Александр Васильевич, меня постигло. Базарную
грязную бабу я принял за Джоконду… Одно лишь утешало. Та, послужившая моделью, уверен, была такой же!
        - Ну, это уж слишком! - Меня потряс его неожиданный подкоп под наши с Лизой отношения.
        - Постойте. Не торопитесь. Так вот. С этой так называемой «бабой» я, конечно, вскоре развелся. Но только годы спустя осознал, что она вовсе не была ни грязной, ни базарной. А была просто нормальной женщиной. Но мне-то нужен был тогда идеал! И потерпел я полное фиаско из-за собственных фантазий. Я вовсе не собирался вас обидеть. Просто хотел заметить, что та на картине и эта в жизни - две крайне разные фигуры. Возможно - полярно разные. Вот и все. А что до Гришки, то он никаких моральных прав не имеет на эти ценности. В мою задачу не входит отобрать и присвоить их. Но отобрать и раздать вещи их законным владельцам.
        - А если он вам сам все отдаст?
        - Молодой человек, я вам только что привел ярчайший пример - как опасно фантазировать. Фантазируйте сколько угодно, но в искусстве. А в жизни будьте реалистом. Никто никому ничего не отдаст! Запомните это. А хоть бы и отдал. Он назавтра же прибежит - требовать назад. Шутка ли - каждая вещь уникальна. Она одна стоит нескольких приличных квартир и машин, вместе взятых. Нет.
        - Иннокентий Константинович, пойман его двойник, который укажет…
        - Увы. Двойник убит при попытке к бегству. Еще в Твери. - Иннокентий замолчал.
        Я встал, чтобы идти восвояси.
        - Александр Васильевич, - окликнул Иннокентий. - Я с вами откровенничал не вполне бескорыстно. Вы действительно много знаете. И просто так мы не можем с вами расстаться. У нас с вами теперь возникает дилемма. Или мы - друзья. Или мы с вами, Александр Васильевич, - враги. Не скрою, мне очень желалось бы видеть вас в нашем фонде. - Давайте условимся так, - сказал он напоследок. - Вы думаете до завтрашнего дня. Я буду ждать вашего звонка. Или лучше приезжайте сами. Ну а если нет… Сами понимаете - у нас просто нет выхода.
        Домой я вернулся в самом подавленном состоянии.
        - На работе? - открыла Лиза. - Она улыбалась, но в глазах ее заметались тревожные искорки.
        - Если б… - вздыхал я, раздеваясь, умываясь и потом на кухне хлебая что-то. - Если б на работе. Хотя, может быть, теперь уж и на работе.
        Лиза сидела напротив, молча глядела на меня и терпеливо ждала.
        - Я сделал, наверное, непоправимую ошибку, - наконец, выдавил я. - Побывал в
«Обелиске». Как последний дурень, выложил все перед ним. И теперь он, то есть Иннокентий, требует от меня, чтобы я поступал к ним на службу. Не знаю кем, но можно догадаться. А не то меня постигнет одна участь с Гришкой.
        - Ты получишь наследство?! - ужаснулась Лиза.
        - Наследство псевдо-Гришки. - Я тягостно перевел дух. - Пулю в затылок. Псевдо-Гришка убит в Твери.
        - Не успела я… - прошептала Лиза. - Как теперь ты…
        - Я думаю, и от тебя они не отстанут.
        - Звонил Губанов, - произнесла Лиза. - Поздравил нас с приездом. Говорит: новый заказ…
        Я махнул рукой.
        - Подожди, - остановила меня Лиза. - А давай подумаем. Может быть, Макар?
        - Макар - «директор мебельного комбината», - вспомнил я слова шефа. - Тогда уж, может, Губанов?!
        Мы еще перебирали каких-то знакомых. Была уже ночь.
        - Иннокентий, - вспомнил я, - влюбился в Джоконду.
        - Влюбился?.. - недоуменно переспросила Лиза.
        - Втюхался, - подтвердил я, и мне стало весело, - по самые уши!
        - …в Джоконду? - улыбнулась Лиза.
        - Именно! - засмеялся я. - Втрескался в саму Джоконду!
        - А что, слабо?? - засмеялась и Лиза. - Полюбить Джоконду?
        - Полюбить Джоконду?!
        И мы разом захохотали. Нам обоим вдруг стало неистово весело. Давясь словами, мы дико хохотали, только у Лизы в глазах дрожали слезы.
        - Нужно Гришке… Гришке заказать хорошую… копию Джоконды!..
        - Ну, Гришка теперь богатенький… богатенький Буратино!..
        - Откажется?
        - Заломит!..
        - Тогда мы его самого… заломим!..
        Чтобы хоть как-то успокоиться, мы, не одеваясь, вышли на улицу. Здесь кружила пурга, мела метель. Отчаянно выл ветер, наметая горы снега на углах домов. И такая погода еще больше лихорадила нашу кровь.
        Мы шли в никуда, перекрикиваясь сквозь пелену снега. Над входом в подвал еще незаселенного дома горели аршинные буквы: «Последний кабак».
        - Сюда-то нам и нужно! - победно крикнула Лиза.
        Мы сбежали вниз и очутились в небольшом полутемном зальце. Немногочисленные посетители вели неспешный разговор. Тихо мурлыкала музыка. В углу бормотал телевизор.
        Мы заказали коньяк и плитку горького шоколада.
        Отхлебывая терпкую темную влагу, мы счастливо и таинственно переглядывались, точно владели каким-то невероятным секретом.
        Однако коньяк постепенно возвращал меня к действительности. Я лучше стал понимать окружающее и отмечать особенности сидящих рядом. Неожиданно взгляд мой упал на экран телевизора. Я вздрогнул и пришел в себя…
        Крутили, казалось, военную хронику. В свете прожекторов - разбомбленный дом. Его фасадная стена обвалилась, оголив комнату с битым кирпичом и мятыми листами кровельной жести на паркете. Внимание мое привлек столик у стены, нетронутый взрывом. Я как загипнотизированный поднялся и приблизился к телевизору. Сомнений больше не оставалось - это был чайный столик, который я сам же рисовал. А рядом с ним, среди обломков мебели, я разглядел разодранную парсуну.
        - Опять теракт! - охнул кто-то за моей спиной.
        - Чечены! - злобно согласились с ним.
        - Живем как на вулкане!..
        Словно отвечая на реплики нашего кабака, диктор комментировал: «…предположения, что взрыв произошел в результате террористического акта, не подтвердились. По свидетельству прибывших на место военных экспертов, причиной взрыва на бульваре явилась утечка и скопление природного газа в подвале особняка. До сих пор слышится характерный запах этого газа. Трагедия произошла около двух часов назад, к этому времени сотрудники фонда уже разошлись. Обнаружены двое погибших. Это - председатель фонда «Обелиск» Иннокентий NN (он назвал фамилию Иннокентия Константиновича) и внештатный сотрудник - Анна Глинская. Сотрудники охраны фонда
«Обелиск», к счастью, оказались на момент взрыва в противоположном крыле здания и не пострадали. Спасательные службы продолжают поиск пострадавших…»
        Эпилог
        Последний урок сегодня - история. Могли бы и пораньше отпустить - впереди нескончаемые майские праздники, к ним тоже, между прочим, подготовиться надо. Мы, например, уезжаем всей семьей. Хоть и недалеко, зато надолго. На целых пять дней. Сашин друг купил коттедж в ближнем Подмосковье и пригласил нас на новоселье.
        - Сочувствую тебе, - прошептала соседка по парте Вика. - Все праздники с предками кантоваться! Хочешь, я тебе сообщение пришлю?
        - Валяй.
        - Расскажешь потом, как живут в коттеджах киндер-сюрпризы.
        - Это он-то киндер-сюрприз?! - Я еле сдержала смех. - Ты бы его видела! Лохан!
        - Откуда ж у лохана такие бабки?
        Я пожала плечами:
        - Сама не догоняю. Наследство какое-то.
        Мне уже давно хотелось разузнать подробности этой истории про наследство. Но ее от меня скрывали с особой тщательностью. Я пробовала и с мамой, и с Сашей говорить. Облом, молчат как партизаны.
        Началось это все приблизительно год назад и вот при каких обстоятельствах. Родители после развода стали продавать нашу квартиру на «Пролетарке». Но вдруг мама все переиграла. Сказала, что купит отцу любую однушку на его усмотрение. Он подумал-подумал и выбрал прикольный флэт на Ленинском проспекте, недалеко от Наташиного дома. Полный комплект наворотов: кондиционер, джакузи, теплый пол и все такое. Мама заплатила спокойно.
        Все, конечно, обалдели, но она ни гу-гу. Ладно, пообалдевали и успокоились, а потом я случайно услышала, как она сказала Саше: Гришкино наследство.
        Какое наследство? Гришка-то, этот крышелет, придурок первостатейный, жив-здоров. Какое же от него может быть наследство? Я еще поднапряглась, прислушалась и догадалась, что это не наследство Гришки, а сам Гришка получил от кого-то наследство и часть денег пожертвовал моей матери. Почему именно ей, непонятно. Он вроде бы Санин друг.
        Потом эти разговоры про наследство забылись, но недавно, примерно месяц назад, объявился сам Гришка и выдал потрясающий ньюз. Он купил коттедж и в ближайшее время переселяется туда со своим выводком и женой-матрешкой. Я прямо рот открыла, но взрослые ничего. Я пораскинула мозгами и решила, что Гришка просаживает то самое наследство. Интересно только, что ему завещали? Вклад в Швейцарском банке?
        Однако мама ни за что не хочет говорить на эту тему.
        - Нас с тобой это не касается!
        - Но ведь тебе тоже кое-что перепало, - не выдержала я. - Значит, тебя-то это коснулось.
        - Елена, тсс…
        Вот какая она теперь стала! Деловая женщина, доктор в клинике пластической хирургии! И целыми днями на работе торчит. Даже Саша приходит раньше. Мне становится их жалко, и я по старой дружбе начинаю готовить ужин. Если она вернется и увидит, что дома нечего есть, у нее будет такое несчастное, растерянное лицо…
        Хотя иногда мне ужасно хочется ее проучить. Вышла замуж, так сиди дома, нечего из себя разыгрывать фаната омоложения толстых клуш. Один раз я попыталась высказать вслух эти мысли, но Саша меня одернул. Ну и дурак. Я ведь беспокоюсь о его интересах.
        Странный он вообще человек. Настя моя послушала и только руками развела:
        - Художник.
        Да без разницы, художник не художник. В конце концов, у всех свои закидоны. Главное, что он любит маму. И за это я все могу ему простить. Даже то, что иногда они просиживают вдвоем целыми вечерами, а я остаюсь сама по себе. Чтоб им не мешать, я сажусь за компьютер и играю в свою любимую стратегию или решаю химию. Мама наконец-то согласилась разрешить мне поступать в медицинский, и весь прошлый год я занималась с репетитором.
        Ну и вот, сижу я, например, над химией, а они в гостиной - разговаривают, смеются, а иногда молчат. О чем можно молчать несколько часов подряд?! От этой жизни просто одичаешь! Ни в одной нормальной семье я такого не видела! Правда, Настя говорит, что все дело в том, что они только недавно поженились, а ее родители вместе уже двадцать лет. За двадцать лет кто хочешь осточертеет! Ну ладно, поживем - увидим.
        Последний урок наконец-то закончился, и мы с Викой поплелись домой. На полдороге я сделала ценное открытие: оставила дома ключи. Придется ехать в мамину клинику. Вика для приличия немного покривлялась, но потом поехала со мной. Это всего несколько остановок, но одной все равно скучно.
        Вика, конечно, хорошая девчонка, и геометрию списывать дает, но с Настей ее не сравнить. С Настей мы как родные, как сестры. А видимся редко: от Бутова до
«Пролетарки» ехать полтора часа. Хоть подземкой, хоть на машине. Правда, мама обещала, что, когда я стану взрослой, смогу жить в нашей старой квартире. Сама она там жить ни за что не хочет. Ну и пусть! А я совсем не против.
        - Я тебя на улице подожду, - предлагает Вика. Понятно. Ее пугает суперприкид маминого заведения. Вика-то наша три дня в Москве, полгода как из Челябинска. - Давай я пока колы куплю.
        - Купи по хот-догу, сухариков и мороженого. - Я протягиваю подруге деньги, надо же как-то ее отблагодарить за то, что съездила со мной.
        Мамин кабинет на третьем этаже. На дверях табличка: «Врач-косметолог Елизавета Дмитриевна АРЕТОВА». У дверей очередь. Три грымзы, и одна вдобавок с мужиком. Если я и пошла бы в такое место, то обязательно бы ото всех скрыла. А эта курица еще и мужа с собой приволокла.
        - Милочка, здесь очередь! - заверещали тетки, увидев, что я направляюсь к двери.
        Через некоторое время из кабинета выползла еще одна старая жаба с зареванным лицом, и очередь с новой силой накинулась на меня:
        - Вы тут не стояли!
        - А чего мне тут стоять? - Я смотрю тетке прямо в глаза. «Хотя, конечно, - думаю я, - все тут будем». - Я только ключик возьму…
        - Девушка, вы уж недолго, - противно тянет тетка с мужем. - Мы второй час сидим.

«И сидите! Красота требует жертв», - успокаиваю я их, естественно, про себя.
        - У меня нет ключей. - Мама удивлена. - Я домой всегда последняя прихожу.
        - И что мне теперь делать?
        Мама беспомощно достает телефон, звонит Саше. В конце концов мне предлагают отправляться к Вике и ждать у нее до семи. К этому времени они успеют вернуться домой, собраться и заехать в «Перекресток».
        - Идешь в гости, не забудь купить что-нибудь к чаю, - советует мама.
        - А ты не забудь собрать мои вещи, - напоминаю я.
        А то она точно забудет. Вечно все забывает!
        До семи часов я проскучала у Вики. Она жуткая сплетница, перемыла кости всему классу, а потом завела свою любимую песню про акции. Акции эти - явная хрень! Купи четыре - пятую получи в подарок! Каждый месяц разные компании устраивают такие штуки, и Вика всегда в курсе этой чухни. Как будто неясно, что бесплатно тебе никто ничего не даст. Не дураки же в этих компаниях работают!
        Но Вика спорит. В мае, например, она рассчитывает подключиться к МТС. Тариф недешевый, зато они пришлют в подарок какие-то мелодии и картинки. Дальше в очереди стоят порошок и краска для волос. К порошку прилагался набор непонятных, зато дармовых щеток, к краске - косметика. Про косметику она не успела рассказать - за мной наконец зашла мама, и мы отправились в гости.
        Ехать оказалось недолго: по Кольцевой дороге до Минского шоссе, там две минуты и уже поворот на Перепелкино. Саша порылся в карманах, нашел адрес: лоханское семейство проживало в доме восемь по улице Старых Большевиков. Из-за глухого дощатого забора неслись душераздирающие детские крики, их перекрывали Гришкины вопли:
        - Варлаам, замочу!
        Мама улыбнулась:
        - Гришка в своем репертуаре! А поехали домой…
        Но Саша уже нажимал кнопки домофона:
        - Свет, открывай!
        От калитки к дому тянулась мощенная булыжником дорожка, справа и слева от нее простирался бесконечный газон, а вдоль забора росло несколько корабельных сосен. По газону носились разновозрастные дети и собаки, а Гришка, по всей видимости, пытался прекратить их беготню.
        - Варлаам! Я кому сказал! - Гришка ухватил за шиворот пацана лет двенадцати.
        - Папа приехал. - К Саше подбежал худенький мальчишка в бейсболке и джинсовке.
        - Астерий?! Неужели ты?! - обрадовался Саша.
        - Господи, кто это? Кто это такой? - испуганно спросила меня мама, отступая к калитке.
        - Не видишь? Сашин сын.
        - Как он сюда попал? - Мама вцепилась в меня.
        - Может, Гришка взял его на воспитание по старой дружбе? Да мы сейчас спросим у него.
        - Подожди. - Мама оглянулась на калитку, но пересилила себя и быстро зашагала к дому. - Свет, - позвала она, - мы тут привезли продукты кое-какие.
        - Давайте сюда! - крикнула Светка из недр дома.
        Мы двинули на голос и скоро оказались в кухне. Нефиговая кухня в Гришкином коттедже - как школьный класс. И ремонт евро - правда, слегка почиканный. Я вспомнила: коттедж-то этот они купили, и, значит, кто-то в нем раньше жил.
        - Свет, а чьи там дети гуляют? - спросила мама, ставя на стол пакеты.
        Светка - откормленная никакушка в бирюзовой растянутой футболке - уныло запихивала гостинцы в холодильник.
        - Как чьи дети? - сонно переспросила она. - Мои.
        - Что, все?
        - А, еще мальчик приходит соседский. А то у нас мало своих!
        - Соседский? - уточнила я. - Он тут рядом живет? С родителями?
        - Отца вроде нет. С матерью. Я ее пару раз видала. Имя какое-то чудное…
        - Леонарда? - подсказала мама.
        - Точно. - Светка будто начала просыпаться. - А ты откуда знаешь?
        - Это Сашина первая жена. - Я ответила за маму. Конечно, ей это все очень неприятно.
        - Надо ж… - Светка для вида хмыкнула, хотя на самом деле не очень-то удивилась. На самом деле таким, как она, на весь мир плевать! - Ну, идите наверх, я вам там комнаты приготовила. Переоденетесь и быстро сюда. Готовить надо, мужики жрать хотят!
        Она говорила: мужуки.
        - А чего готовить? - спросила я.
        - Салаты резать, мясо тушить, селедку чистить.
        - Так это мы до завтра не успеем!
        - Я и говорю, давайте быстрей.
        Ну, прикол! Позвала в гости, и мы же в поте морды обязаны ей готовить. Но я молчу. Мама все равно меня не поддержит. Злюсь про себя… Ничего не скажешь, хороши гостеприимные хозяева! Хоть бы комнаты она нам показала! Поднялись по какой-то лестнице, угодили в мансарду. Блуждали-блуждали по этому их фраерскому коттеджу, еле нашли! Две одинаковые комнаты рядом, между ними ванная.
        У себя я первым делом повалялась на кроватке (ничего, не умрут пока с голода мужуки!), потом пошла в душ. И когда уже вытиралась, услышала, как мама грузила Сашу:
        - Ты всегда говорил, что твоего сына Борей зовут…
        - Мы назвали его Борис. Но когда настала другая эра, Таня превратилась в Леонарду, а он стал Астерием…
        - Не сердись, - торопливо перебила мама. - Наверное, подспудно я все еще жду чего-то очень плохого…
        Он ничего не ответил, но по звукам можно догадаться, что дальше у них пошла пантомима. Значит, мамочка не скоро еще придет на кухню. А как же мужуки?
        Я опять надела джинсы, в которых сегодня ходила в школу. Не для кого тут разряжаться! И спустилась вниз.
        - Режь пока на салат огурцы и помидоры. - Светка с угрюмым видом чистила селедку. Спасибо хоть не наоборот! - Фартук надень, висит за дверью.
        Сначала я резала огурцы и помидоры, потом картошку и яйца для оливье, дальше буженину и окорок, и, когда все приготовления почти уже закончились, на кухне появилась мама. Она как будто и не собиралась прикасаться к готовке: в голубом джинсовом сарафанчике на бретельках, с распущенными каштановыми волосами. Никогда ей не дашь ее тридцать семь лет! Никогда не поверишь, что она на пять лет старше этой слоноподобной Светки!
        - Доставай тарелки, Лиз! - скомандовала Светка. - Вилки… ножи… салфетки… скатерть… Детям на кухне накрывай, взрослым в комнате… Гриша! Гриш, бутылки неси!
        Кое-как в десятом часу сели за стол. Я, естественно, не дожидаясь приглашения, уселась со взрослыми, хотя этот Варлаам пытался голос подавать, но его быстро успокоили. Молчал бы, утенок туалетный! Сын своего отца! И папашка у него такой же идиот. Не успел чуть-чуть выпить и сразу давай ржать на всю комнату. Тему нашел очень подходящую: трогательная встреча Саши с Астерием. Светка сделала вид, что ей это по барабану. А может, и правда привыкла. Наверное, он все время мелет какую-нибудь ерунду.
        Мама сидела с таким лицом, как будто ее тут нет. Тихо-тихо. Только изредка поправляла волосы, а Саша иногда подолгу смотрел на нее. В общем, каждый сам по себе. Тоска! Для чего ехали - непонятно.
        Зато дети подняли страшный шум. Такой только в школе на большой перемене бывает, когда все классы по коридору носятся. А детей-то всего пятеро!
        - Им уже спать пора, - неожиданно сказала мама.
        Гришка снова заржал:
        - Пусть радуются жизни!
        Потом за Астерием пришла мать. Вот это был номер! Ради него стоило потерпеть всю эту гадость и скуку. Во-первых, одета она была как будто вышла на сцену изображать позапрошлый век - в длинном сиреневом платье с буфами и шлейфом. Кто, интересно, за ней по улице этот шлейф таскает? В ушах по бриллиантовому блюдцу. Одно из двух: или у нее дома печатный станок, или эти блюдца все-таки - бижутерия. Хотя не похоже.
        Ну, входит эта тетя в комнату, видит Сашу и, нисколько не удивляясь, говорит ему:
        - Друг мой, я ведь была предупреждена о нашей встрече.
        - Кем? - интересуется он.
        - Высшие силы мне весточку прислали. Рада видеть тебя. Ну, что нового?
        Саша пожал плечами:
        - Так, ничего.
        - Никто тебя больше не беспокоит?
        - А кто должен меня беспокоить?
        - Ну мало ли какой еще фонд… Как тот «Обелиск». Ты только от меня ничего не скрывай! Помнишь, как в прошлый раз они все быстро уладили. Хотя остолопами были, остолопами и остаются…
        Астерий, ясный перец, не хотел уходить, даже заплакал, чтоб предков разжалобить. И Гришкины дети тоже заныли. Только предкам все параллельно. Сделают так, как удобно им! Это я давным-давно заметила.
        Короче, они ушли, своих отпрысков Светка утолкала спать, и взрослые потом еще долго пили водку и ели незамысловатую Светкину еду. Вот вам и праздник у новых русских.
        Пока я сидела за этим унылым столом, Вика как сумасшедшая слала мне сообщения. Очень ей хотелось узнать, как богатые время проводят. Я сначала собиралась высказать все, что думаю об этих лопухах, а потом позвонила и говорю:
        - Прикинь, тут все так круто! - и давай гнать туфту откровенную.
        А Вика:
        - Ой, правда? Ой, класс!
        И с таким восторгом! Она упорно не въезжала в мой стеб. Мелюзга еще, жизни не знает.
        notes
        Примечания

1
        Швейцарские народные напевы.

2
        Графиня де Бель Флёр - героиня комедии Лопе де Вега «Собака на сене».

3
        А. Вознесенский. «Никогда».

4
        Понятно? (искаж. нем.).

5
        Не понятно? (искаж. нем.).

6
        А. Блок. «Девушка пела в церковном хоре».

7
        М. Пуиг. «Крашеные губки». Пер. с исп. А. Казачкова.

8
        Б. Окуджава. «Песенка о Моцарте».