Пролетая над Вселенной Елена Смехова
        # У нее - как у всех: росла, менялась, совершала ошибки, мечтала «о большом и светлом». Влюбилась с первого взгляда, думала - на всю жизнь. Жизнь оказалась грустнее и жестче. Теперь Александра в полном одиночестве растит ребенка и почти потеряла надежду встретить того, единственного. Внезапно Судьба преподносит сюрприз: ее знакомят с Грегори, обитающем не где-нибудь, а на острове богатства и процветания - Манхэттене. Так у Александры появляется шанс кардинально изменить свою судьбу: переехать из старенькой московской коммуналки в шикарный американский особняк и влиться в ряды манхэттенской элиты. Она решает рискнуть и летит в Нью-Йорк на свидание с загадочным американцем.
        А вдруг именно он и есть тот самый единственный?
        Елена Смехова
        Пролетая над Вселенной
        Глава 1. Двадцать первое, ночь, понедельник
        Москва, 1995
        Похоже, это уже было. Где-то, когда-то…
        Со мной. Или не со мной. С любой девушкой подобное может случиться. Хоть раз в жизни.
        Даже с великой Ахматовой произошло такое однажды:
        Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
        Очертанья столицы во мгле…
        Что говорить про нас, простых смертных?
        …Сочинил же какой-то бездельник,
        Что бывает любовь на земле…
        Грустно мне как-то. Нет, пожалуй, не грустно.
        Тревожно? Нет, не то.
        Томительно. Да, пожалуй, так: томительно…
        …И от лености или со скуки,
        Все поверили, так и живут:
        Ждут свиданий, боятся разлуки,
        И любовные песни поют…
        У меня и впрямь какое-то особенное двадцать первое сегодня.
        Сама не знаю почему.
        То есть, наверное, все-таки знаю. Если брать глобально.
        Я стала матерью.
        В двенадцатый раз.
        То есть я стала матерью одиннадцатилетнего сына.
        А сама себя ощущаю при этом пятнадцатилетней. Наивной, несуразной. Существующей где-то «между». Между реальным миром и своими нереализованными фантазиями. Притом что мне не один, а скоро уж будет два раза по пятнадцать. Совсем скоро. Можно было бы успокоиться, пожалуй. Но…
        …Но иным открывается тайна,
        И почиет на них тишина…
        Я на это наткнулась случайно,
        И с тех пор все как будто больна.
        Да будет кукситься! Какие наши годы, в самом деле…
        Какие-никакие, а тридцатник уж подкрадывается на мягких лапах. Неумолимо и беззастенчиво. С каждым днем все ближе он и очевидней.
        Ох, и погуляли недавно, на моем двадцать девятом дне рождения! Ох, и попраздновали же меня!
        Для себя я вечеринку определила так: Последний Праздник перед Тридцатилетием.
        И закатила торжество на полную катушку. Шампанского было - хоть ванну наполняй и купайся. Все приносили с собой по бутылке. Будто бы сговорились! Отказаться от шампанского возможно ли? Вот и наклюкалась с каждым по очереди и со всеми хором.
        Правда, гости дорогие не столько слова высокопарные говорили, сколько вопросы задавали. Каверзные. Провокационные. Тост сначала провозгласят, а потом интимно так, в глаза заглядывая: мол, ты как? В смысле ощущаешь ли? Приближение-то?
        Поначалу в толк не могла взять: ну что тут такого? Ну, скоро тридцать. А что, собственно, я должна чувствовать, господа хорошие, расскажите?
        Тут все наперебой: ну как же, такой возраст, такой возраст! Особенно для женщины…
        А я: чего такого особенного для женщины-то?
        А мне: ну, разве ты не знаешь, не слышала разве про «комплекс тридцатилетней женщины»?
        А я: ну слышала что-то в этом роде, по-моему, это такое же клише, как «кризис среднего возраста» для мужчины?
        Мне (радостно): ну да, ну да!
        А я не чувствую ничего, кроме нарастающего возбуждения от тоста к тосту. Нужно срочно наверстывать упущенное: еще год, и молодость закончится! Молодость, которой я так и не успела попользоваться всласть…
        Проскакала вприпрыжку на кухню за «горячим». Вытащила из духовки запеченную баранью ногу. Выложила ее на овальное блюдо, нарезала аппетитными ломтиками, зеленью с чесноком посыпала, напевая под нос: «ля-ля-ля, жу-жу-жу». Чувствуя себя при этом легкой, умелой, молодой. Но затем вдруг, глаза подняв, истинное отражение свое в оконном стекле увидела. Жалкое зрелище представилось взору: кудри рыжие растрепались, тушь растеклась, помада уплыла за положенные пределы. Да и совсем уж не девочка на вид, честно если признаться…
        Плюхнулась на табуретку и разревелась. Так горько за себя вдруг стало! Невезуха и нескладуха какая-то. Все скачу вприпрыжку, всё бодрюсь да хорохорюсь, не желая выглядеть хуже своих благополучных друзей. А чего, собственно, хорохориться? Они-то все по парам, прям как из Ноева ковчега, а те, кто и не как из ковчега, все равно крепко устроены в жизни: энергично работают, карьерный рост осуществляют, звонко зарабатывают, качественно питаются, по миру путешествуют, а я?
        К чему все эти застольные восхваления да дежурно-елейные речи:

«Какая ты у нас классная»!

«Распрекрасная»!

«Одаренная!»

«Самобытная»!

«Удивительно стильная»!

«Изумительно неповторимая»!
        Что толку в том, коль за год до своего тридцатилетия совсем одна я. В целом свете! Да еще с ребенком на закорках. Карьеру не сделала, зарабатывать не научилась, таланты свои зарыла незнамо куда… эх…
        Сын Димка заглянул на кухню, увидел эти мои постшампанские слезы и спросил недоуменно:
        - Мам, ты чего это, плачешь?
        - Нет-нет, - сглотнув слезу, ответила торопливо, - я… смеюсь! Смеюсь я, Димочка, - и выдавила из себя убогую улыбку.
        - Как-то ты грустно смеешься, - недоверчиво покрутил головой Димка. Но, на всякий случай, решил пожалеть. Одной ручонкой за шею обнял, другой - по головке погладил, приговаривая нараспев: - Маленькая моя, ма-а-аленькая… двадцатидевятилетняя…
        Ну а еще часа через два, под именинный торт «на скорую руку» (из готовых коржей, промазанных сгущенкой и обложенных консервированными персиками), самый мудрый из присутствующих, добрый друг Палыч, закончил лейтмотивное перетирание праздника одной только фразой:
        - Деточка, тут никто не глумится над тобою! Оглянись вокруг: тебя просто принимают в Общество!
        Послушно огляделась и впрямь как-то быстро успокоилась: ровесников среди моего окружения было раз-два и обчелся.
        Меня всегда тянуло к людям существенно старше. Стремилась, вероятно, примазавшись к ним, казаться умнее, чем есть на самом деле…
        Итак, сегодня очередное двадцать первое. Мой главный праздник. Гораздо более ценный, чем собственный день рождения. Ребенок так ждет его всегда! Ходит за мной хвостом в течение последних подготовительных дней, по десять раз перепроверяет меню, придуманное им же. Ревниво подсчитывает количество приглашенных и всегда обижается:
        - Да-а-а, мам, вот у тебя гостей было больше! Ко мне всего пять или семь друзей придут, а к тебе прям восемнадцать человек притопали, я специально посчитал!
        - Но я же старше тебя, Димон, на целых восемнадцать лет! Вот когда тебе стукнет столько, сколько мне, - придут к тебе восемнадцать, а может, даже двадцать пять человек!
        Как он вырос за последний год! Научился оставаться один дома, не дергать меня по любому поводу, требуя непрестанного внимания. Прекратил разжигать костры везде, где только заблагорассудится, воровать шоколадки и быстро-быстро поедать их, пока я не застукала. Он перестал даже лазить с мальчишками по заброшенным стройкам, подвалам и помойкам, притаскивая мне всякую ерунду со словами: «Пригодится в хозяйстве»!
        Вечер сегодня особенный. Канун Пасхи.
        Гости разошлись, возбужденный ребенок уложен и, довольный, посапывает в обнимку с мохнатым зверем непонятного цвета, названия и пола. Именно своей неординарностью, полагаю, он так понравился Димке.
        Перемытая посуда расставлена и разложена досыхать по всем свободным поверхностям, чтоб завтра, утрамбовавшись в аккуратные стопочки, занять свое место в стареньком бабушкином буфете. До следующего торжества.
        Наверное, все-таки мне не грустно, как случается каждый раз после бурного и насыщенного событиями дня. Когда все затихает в доме и вполне логично возникает единственная ежевечерняя мысль: ну вот еще один день прожит, пора укладываться в свою одинокую постель…
        Прочь крамольные мысли! У меня все хорошо.
        ВСЕ хо-ро-шо.
        Где-то должны быть сигареты… Вдруг захотелось покурить, чего не случалось несколько месяцев. А, вот и они, тонюсенькие никотиновые трубочки, спрятанные от моего дотошного сынишки подальше. Курю я редко, так что втянуться нет никакой угрозы. Или это заблуждение?
        За окном раскачивается на ветру фонарь, подвешенный к проводу. Неумно как-то подвешенный. Зимой, когда вокруг летают снежинки, появляется в нем что-то привлекательное и даже, можно сказать, романтическое. Ну а сейчас - ничего, ровным образом ничего, кроме тоски. Рыжий, одинокий, болтающийся… Он как мое нынешнее состояние: вроде светит, вроде пользу кому-то приносит, но вид до того сиротливый, что лучше и не смотреть на него.
        Почти полночь. Уходит день, прибывает новый. Что он нам готовит?
        Звонит телефон.
        - Аллё? - говорю в трубку с надеждой.
        - Привет, Алька! Поздравления принимаешь?
        - Лиза, ты? И не думала, что вспомнишь о нас.
        - А зря. Разве могла я пропустить Димкин день рождения? Как вы там? Празднуете?
        - Отпраздновали. Гости разошлись, сижу в полном одиночестве на кухне, курю, размышляю.
        - Опять закурила? Хандришь, что ли? Брось, для тебя имеется приятный сюрприз.
        - Вот как? Сюрприз? Да еще приятный? Говори скорее!
        - Как ты смотришь, Алечка, на возможность прилететь ко мне?
        - В Штаты? - я присвистнула. - Зд?рово. Но как?
        - На самолете!
        - Я спрашиваю, как могло случиться, что ты вдруг решила меня пригласить?
        - Просто прежде у меня не было такой возможности, а теперь она появилась.
        - Сгораю от любопытства. Что за возможность такая?
        - Я хочу… познакомить… тебя…
        - Ну, не тяни, Лиз!
        - …с достойным человеком.
        - Меня? С достойным? Чем обязана?
        - Алька! Не дерзи, могу ведь передумать!
        - Ладно-ладно, раскалывайся, что за достойный человек? Кто такой? Где ты его откопала? Почему решила именно меня им осчастливить?
        - Значит, так, - резко прерывает поток вопросов Лиза. - Он позвонит тебе завтра. Зовут его Григорий. Будь милой, любезной, максимально учтивой. И не вздумай ёрничать!
        - Ну как ты себе это представляешь? - удивляюсь искренне. - Это ж мой стиль общения!
        - Аля! Постарайся хотя бы не мельтешить и не перебивать его в разговоре! Ты же можешь, когда хочешь.
        - А я хочу?
        - Захоти! Будь умницей. Целую, мартышка. Перезвоню через пару дней.
        Всю жизнь меня воспитывает, поучает, наставляет старшая сестра. И не надоело ей?
        Глава 2. Сватовство вслепую
        Я случайно зацепилась за дверную ручку, стеклянная бутылка с нарзаном выскользнула из рук и разбилась, ударившись ровно о порог.
        - Хорошая примета! - воскликнула Белка. И, увидев недоумение на моем лице, пояснила: - Когда на пороге бьется стекло, это к удивительным переменам.

«Хотелось бы верить, - подумала я. - Удивительные перемены были бы сейчас как нельзя кстати».
        Мы прошли в дом, я стремительно собрала на стол. Все, что осталось от вчерашнего праздника. Так называемые «черствые именины». Самое вкусное, вообще-то говоря. Потому что далеко не все, что стоит на столе, в суете застолья удается попробовать. Зато на следующий день - остатки сладки!
        После двухчасовой прогулки с детьми на свежем воздухе набросились на еду как изголодавшиеся тигры, молча, с урчанием. Не до разговоров было.
        Раздался телефонный звонок. Красивый и незнакомый мужской голос попросил к телефону Александру.
        - Это я, Александра, - ответствовала заинтригованно.
        - Добрый день, а меня зовут Григорий. Григорий Стил. Ваша сестра предупреждала о моем звонке. Этот телефон я узнал от Лиз.
        - Да-да, разумеется, я в курсе, - отчего-то разволновалась я и судорожно сглотнула последний кусок. - Здравствуйте, Григорий.
        - Как вы смотрите на поездку в Нью-Йорк дней на пять? Мне удобно пригласить вас в начале мая.
        Так, сразу, с места - в карьер! Не ожидала я подобной прыти. А подробнее отрекомендоваться не мешало бы.
        - Честно говоря, я не знаю, что сказать, вы меня буквально застали врасплох!
        - Удивлены моей прямотой? Видите ли, это отличительная черта моего характера, я не люблю долгих предисловий, предпочитаю всегда действовать напрямик.
        Я бы сказала - напролом, да.
        - Ну а я, знаете ли, именно сегодня не отличаюсь быстротой реакции! Потому, простите, слегка растерялась от вашего столь… скоропалительного приглашения!
        Тут я вспомнила «пожелание» сестры и, решив не обострять ситуацию, смягчила тон:
        - Давайте, что ли, познакомимся, поговорим, что ли…
        - Хорошо, давайте поговорим. Итак, Александра, что на вас сейчас надето?
        Ну вот, еще лучше. Если я отвечу честно и быстро, боюсь, разочарую сразу же. Придется напрячь фантазию.
        - На мне? - слегка помедлила и решила помечтать: - Трикотажные бриджи темно-синего цвета и бежевый пуловер. Такой комплект я увидела недавно на манекене в витрине фирменного спортивного магазина и мысленно примерила его на себя. Мысленно, потому что размер был значительно меньше моего. А цена, напротив, существенно превышала мои возможности.
        Для пущей убедительности добавила после секундной паузы:
        - И еще на мне замшевые тапочки фирмы «Дюпон».
        - Я попытаюсь вас представить, - сказал мой собеседник. - Что же, весьма недурно, должно быть.
        - В каком это смысле?
        - Лиз показала мне вашу фотографию, и я был, сознаюсь, покорен.
        - В самом деле? Спасибо.
        - Жаль только, что вы сфотографированы до пояса…
        Это еще почему?
        - …но я надеюсь, что ножки ваши так же хороши, как и лицо.
        Даже оторопела. Какая бесцеремонность! Что это - вольный американский стиль? Или его собственный - стиль Стила?
        - Я снова смутил вас, Александра? Ну-ну, простите мне мою прямоту. Дело в том, что внешний вид женщины чрезвычайно важен для меня. Видите ли, я всю свою жизнь привык видеть рядом исключительных красавиц. Моя будущая жена должна соответствовать этому.
        - Жена? Я не ослышалась? Вы ищете жену?
        Точнее было бы сказать: подбираете под параметры! Чуть было не съязвила, но вовремя сдержалась, как просила меня Лиза.
        - Да, не скрою, ищу, - спокойно ответствовал он. - Не сразу пришел я к подобному решению. К нему меня подтолкнули мои дети. С момента развода с предыдущей супругой прошло шесть лет, достаточный срок, чтобы устать от холостой жизни. И от экспериментов с американками. Дочки подсказали, что, вероятнее всего, мне нужна женщина из России, и я довольно быстро согласился с их доводами. Они все-таки неплохо меня изучили. - Он немного помолчал и вновь обратился ко мне: - Ну, Александра, теперь ваша очередь задавать вопросы.
        - Откуда вы родом, Григорий? Вы прекрасно говорите по-русски.
        - Родился я в России, точнее - в Советском Союзе, но вот уж восемнадцать лет как являюсь гражданином Соединенных Штатов Америки.
        Высокомерно так сказал, надменно даже.
        - Чувствуется, вы гордитесь данным фактом.
        - Горжусь. Америка - лучшая страна в мире! Надеюсь, скоро и вы в этом убедитесь.
        Белка, которая все время прислушивалась к нашей беседе, нетерпеливо заерзала.
        - Простите меня, Григорий, не могли бы мы перенести наш разговор на вечер, по московскому времени в смысле?
        - Вы заняты? Что же сразу не сказали? - В голосе прозвучало недовольство.
        - Просто ко мне пришли гости, - отчего-то стала оправдываться я.
        - Гости? И они слушали весь наш разговор?
        Я буквально ощутила, как он помрачнел, и принялась оправдываться пуще прежнего:
        - Нет-нет, моя подруга с ребенком только-только позвонили в дверь!
        Зачем я вру?
        - Ну хорошо, - смягчился мой собеседник. - Через сколько вы освободитесь?
        - Давайте после восьми, нет, лучше после девяти, я уложу ребенка, и никто нам не помешает.
        - ОК, позвоню с работы.
        Я повесила трубку и вздохнула с облегчением. Как после зачета в институте.
        Белка смотрела на меня с ожиданием, не задавая вопросов.
        - Ну и тип, - сказала я.
        - Кто это, Сашка? Откуда он взялся?
        - Из Америки.
        - Что ты говоришь?! Ну я же тебе вещала про разбитую на пороге бутылку! Вот и сюрприз!
        - Плесни-ка водички, вещунья, я что-то разволновалась…
        - Может, лучше водочки?
        - Не насмехайся!
        - Ну не каждый день женихи из Штатов одолевают, - хихикнула Белка.
        - Женихи? - прикинулась дурочкой я.
        - Ну он же ищет жену, я не ослышалась?
        - Представляешь, да. Вот так, с ходу, об этом заявил, без обиняков.
        - А лет ему сколько?
        - Ничего не знаю, я же ни о чем не успела расспросить. Голос зрелый. Тембр красивый.
        Кого-то он мне напомнил голосом своим. Я даже слегка вздрогнула, когда услыхала. По мнению психологов, самым точным фактором, определяющим взаимоотношения между людьми, является первая секунда, первая ассоциация, а проще говоря, самое первое впечатление от нового человека. Однажды я решила проверить эту теорию. Путем анализа наиболее важных жизненных контактов. И точно: люди, внушившие доверие в первую секунду знакомства, остались со мной по сей день. Напротив, негативное ощущение, даже сбитое затем обходительностью, наружной красивостью или прочими внешними факторами, впоследствии обернулось разочарованиями. Надо прислушиваться к своей интуиции, она не подведет!
        И тут, выходит, вздрогнула не случайно. Очень знакомым показался не столько тембр голоса, сколько интонация. Да и напор этот…
        Однако не стала заостряться на том. Больно уж сам по себе звонок этот заинтриговал меня. Волнение мое накануне, выходит, было не случайным: словно бы преддверием чего-то нового, необычного, особенного. Вот тебе и двадцать первое!
        Григорий Стил перезвонил мне в тот же вечер. Вежливо справился, спит ли ребенок, ушли уже гости и можем ли мы теперь спокойно поговорить.
        - Я ждала вас, - откликнулась приветливо. - Звоните из офиса?
        - Да, сижу в собственном кабинете в самом центре Манхэттена на пятидесятом этаже, из окна вижу такое же офисное здание и кусочек нью-йоркского неба с чуть заметными облачками. А что видите из окна вы?
        - Наблюдаю одинокий фонарь, болтающийся на уровне моего пятого этажа. Тоже на фоне неба, только вечернего, московского.
        - Болтающийся фонарь, занятно. Я уже забыл, что подобное существует в природе, - с некоторым апломбом произнес он. - Ну что же, давайте начнем сначала?
        - А давайте, - задорно подхватила я.
        - Что у вас было сегодня на завтрак?

«Интересное» начало.
        Отвечаю честно:
        - Чай. Я пила ромашковый чай.
        - С чем?
        - С ложечкой меда.
        - И все?
        - Позднее ела салат и красную рыбу.
        - Какая вы правильная девушка, Александра, - восхитился Григорий. Очевидно, мой завтрак соответствовал его представлениям. Каким он должен быть. У правильных девушек.
        - Это не я, - отчего-то смутилась я и тут же пояснила: - Это организм у меня правильный: чего просит - тем и питаю.
        Наверное, он решит теперь, что я так завтракаю ежедневно.
        Ответила я на самом деле честно: после праздника оставался кусочек горбуши. Не в тончайшей дорогой нарезке из супермаркета, а из крупной размороженной тушки с оптового рынка. Засоленной по старинному бабушкиному рецепту: две столовые ложки соли, две чайные ложки сахара, десертная ложка коньяка.
        Я только уточнять этого не стала. Пусть думает, что каждое мое утро начинается с грамотного чая и дорогой деликатесной рыбы - его право, пускай считает, как ему нравится.
        Во всяком случае, положительный балл себе заработала сразу, безо всяких усилий.
        - А что вы обычно едите на завтрак, Григорий? - поддержала я беседу.
        - Сразу после пробуждения я никогда не завтракаю, даю возможность организму проснуться, разве что иногда позволяю себе съесть яблоко. Ну и кофе, разумеется.
        - Вы предпочитаете кофе сразу после сна?
        - Я его пью всегда и в гигантских количествах.
        - Разве это правильно? - Тьфу, опять забыла заветы сестры. - Простите!
        - Вопрос закономерный. Отвечаю: конечно, неправильно. Но в Америке я научился пить кофе без кофеина. Он вполне безопасен. Для нервной системы.
        Интересно, что может быть хорошего в таком кофе? Смысл-то весь - в тонизирующих свойствах! Но не спорю, на всякий случай.
        - Я не отрываю вас от работы, Григорий? Мы беседуем уже полчаса!
        - Что именно вас волнует? Вы устали беседовать со мной, Александра? - В голосе возникает жесткость. Надо срочно как-то смягчить ее.
        - Волнуюсь исключительно за вас, Григорий. Не хочу быть причиной затрат.
        - Это похвально, Александра, но прошу вас не беспокоиться: я могу позволить себе любые траты, какие пожелаю. Не так уж часто я звоню в Россию. Мне даже приятно подольше поговорить по-русски. Ну, спрашивайте меня, спрашивайте, вас же наверняка распирает от вопросов.
        Я пропускаю мимо ушей беглое хамство формулировки. Тем более в данном случае оно вполне справедливо. Меня и правда распирает. Не знаю только, с чего начать и что не пропустить…
        - Скажите, Григорий, а ваша фамилия всегда звучала так или вы ее как-то изменили, когда перебрались в Америку?
        - Вопрос мне нравится. Это родовая фамилия, и в Союзе порой приходилось с ней непросто, больно уж попахивала она иностранщиной для комитетчиков и бюрократов. Но для западных коллег моя фамилия оказалась вполне благозвучной. Правда, при транслитерации переводчики решили зачем-то вместо «i» поставить английский диграф
«ее».
        - Какой-какой граф? - не поняла я.
        - Существуют общепринятые системы транслитерации фамилий, - терпеливо пояснил Григорий, - и при переводе на письменный английский фамилия Стил должна была бы писаться так - Still. Что это означает, вам понятно?
        - Да-да, - закивала я в трубку, - конечно, понятно. Still означает тишину, безмолвие или… неподвижность.
        - Верно. А теперь «благодаря» переводчикам моя фамилия пишется Steel, с двумя «е».
        - Выходит, после такой транслитерации вы автоматически стали стальным, - хохотнула я, - ведь steel - это «сталь»! Был Григорий Тихий, а стал Григорий Стальной!
        - Точно так, - довольно подтвердил он. - Do you speak English?
        - Ну, в общем, yes, I do, - замялась я, - хотя и немного. А little bit! - добавила зачем-то в подтверждение.
        Следующим вечером Григорий Стил позвонил вновь. Его уже интересовало все о моей текущей (или утекающей) жизни: где работаю и чем занимаюсь в свободное время, в какой школе учится мой сын и чем он увлекается. Ни одного вопроса о личной жизни, к чести признать. О себе, в ответ - немного, сдержанно, избирательно:
        - Моя мама говорила: ты будешь очень умным, очень сильным и добьешься в жизни грандиозных успехов. Она верила в меня еще тогда, когда я был нескладным парнишкой. Мама отдала меня в математическую школу и отвела на бокс, хоть никаких предпосылок не было. И оказалась дальновиднее моих учителей. В классе я быстро завоевал лидирующие позиции. Неизменно побеждал на всех математических олимпиадах. В шестнадцать лет без труда поступил в институт. В двадцать четыре года защитил кандидатскую диссертацию, в двадцать семь - докторскую. В двадцать восемь лет уже единовластно руководил огромным предприятием, мне подчинялись люди вдвое, втрое старше меня. Ну, а благодаря боксу я физически укрепился, развил мощную грудную клетку и бицепсы, но главное - рано научился стратегически мыслить. У мамы было безошибочное чутье.

«Он очень любит маму, - подумала я. - Ссылается на нее при каждом удобном случае, цитирует с упоением».
        - Мама знала ответы на любые вопросы. Была при этом бескомпромиссна и точна. Помню, однажды в детстве я попросил: «Расскажи мне, мама, про Ленина! Нас учат, что благодаря этому человеку мы живем в счастливой стране, победившей капитализм! От тебя почему-то я ничего такого не слышал».

«Ленин? - нахмурившись, переспросила мама и безапелляционно изрекла: - Я бы его задушила в колыбели!»
        Мать Григория воспитывала сына одна. Самоотверженно, но жестко, где-то даже сурово. Она была военным хирургом и, видимо, потому нежностями никогда не злоупотребляла. Григорий восхищался матерью, верил ей безоговорочно. Он был ее надеждой.
        Ни разу ни словом не обмолвился об отце, как будто того не существовало в их жизни.
        Перед моим мысленным взором постепенно вырисовался образ Григория - человека с богатым жизненным опытом, сильной волей и недюжинными познаниями. Образ ученого с очень непростым характером, привыкшего руководить (чтоб не сказать - повелевать). Он многого самостоятельно добился в жизни, первая половина которой прошла на юго-востоке Советского Союза, где сформировалась его склонность к науке и бойцовские качества.
        Побывал в браке. От брака две дочки имеются. Уже шесть лет как один. Отчего - не распространяется. Слишком завышены требования, я полагаю. Но в его устах, однако, звучит это так: «Устал от одиночества. От бесплодных поисков родственной души. Захотелось стабильных отношений и глубокого взаимопонимания».
        В Америке с этим сложно, видать, поэтому и обернул свой пытливый взгляд к России.
        Но почему я? Как я умудрилась попасть в его поле зрения? Привлечь к себе заинтересованность, ничего особенного для этого не предпринимая? И главное, удержаться… в этом его поле…
        Глава 3. О себе… в ретроспективе…
        Вначале я ощущала себя мальчиком. С самого рождения и до последних классов школы. Настолько тощей, угловатой, вечно всклокоченной была. Не зря, выходит, родители назвали меня таким, производным от мужского именем! Ждали-то они, судя по всему, сына Сашу, а получилась я.
        Девочкой в нашей семье была сестра. Настоящей девочкой, с большой буквы девочкой. Не просто девочкой. Барышней, юной леди, мадемуазель, сеньоритой. Она была правильной, очаровательной, послушной.
        Умницей-красавицей-отличницей. В глубинной глубине сумбурной души мне даже хотелось походить на нее. Иногда. Увы! Не могла я дотянуться до демонстрируемых ею достоинств, хоть на цыпочки встань. Слишком гладенькой, сладенькой и всегда адекватной была Лиза.
        Я же дралась и шкодила как пацаненок, искренне полагая, что так надо. Только так. Надо было отстаивать себя, свою личность, свое право на существование в этом мире, на любовь, в конце концов! Даже на родительскую любовь. Потому что точно знала, что я талантлива и самобытна. Отчего же чаще всего у самых близких людей я вызываю чувство раздражения?
        В детстве я представляла собой странную смесь из андерсеновской Маленькой разбойницы и Мальчика Наоборот - был такой персонаж у Агнии Барто, который назло всем ходил спиной вперед. А ещё как-то раз мне подарили книгу малоизвестной немецкой писательницы Ирмагард Койн, и название сего произведения подходило тогдашней мне как нельзя лучше - «Девочка, с которой детям не разрешали водиться».
        Я находилась в состоянии непрерывной внутренней и внешней борьбы. Мне хотелось ежеминутного признания и восхищения. Кому-то это доставалось легко, безо всяких видимых усилий. Сестре, к примеру, ничего не надо было делать, чтоб расположить к себе любого. Стоило ей произнести первую вводную фразу или просто улыбнуться, обозначив кокетливые ямочки, как все окружающие млели и таяли, попадая под ее очарование. Мне же оставалось довольствоваться отсветом ее сияния. Обычно меня просто выставляли вон, когда я пыталась обратить на себя внимание. А я упрямо сопротивлялась.
        Впервые в три с половиной года я самостоятельно вскарабкалась на сцену ЦДРИ во время детского утренника, едва конферансье кинул клич в зал: «Кто знает стишок про волка, про зайца или про лису?»
        Я охотно и с выражением принялась декламировать стихотворение Маршака:
        Серый волк в густом лесу
        Встретил рыжую лису.
        Мне торжественно вручили бумажную маску зайца. Ублаготворенно сообщила, что знаю еще стишок.
        - Какого автора?
        - Агнеябарто, - выпалила я, - называется «Милочка-копилочка». - И, не сходя с места, звонко затараторила:
        - Утром запонка пропала,
        И от папы всем попало.
        А когда пропал и галстук,
        Папа даже испугался.
        А когда пропала бритва,
        Началась в квартире битва…
        Красный тряпочный флажок мне понравился даже больше маски зайца. Всю жизнь мечтала о таком!
        В тот день со сцены увести меня больше не смог никто. Я ее попросту оккупировала. Стихов и песен я знала столько, что призы должны были неизбежно закончиться на мне. Дети плакали, устроители праздника метались за кулисами, но выставить меня не представлялось возможным.
        - Я знаю еще один стих! - перекрикивая общий гул, надрывалась я осипшим голосом. В опасении, что меня (как обычно) изгонят, громко и взахлеб читала «Федорино горе» Корнея Чуковского. Целиком! Нас хорошо образовывали в семье.
        Иногда летом родители вывозили нас с сестрой в Коктебель. Там, на территории Дома творчества писателей, имелась масса укромных тенистых уголков, где я обожала прятаться от всех. Отсиживаясь под пышным платаном, с нетерпением ждала раскатистого воззвания по репродуктору к поискам девочки со всеми моими анкетными данными. Тогда множество взрослых людей, переполошившись, были вынуждены искать меня - худенькую, рыжеволосую девочку Алю. И впоследствии целых двадцать четыре дня меня узнавали абсолютно все. Это было признание! И где-то даже успех…
        Обычно, когда Лизу отправляли со мной на прогулку, она использовала эту ненавистную повинность в собственных педагогических целях: ну, чтоб лишний раз поучить непутевую сестренку жизни, наставить, так сказать, на путь истинный. Стоило немалых сил и хитрости выудить руку из ее твердой клешни. А уж вырвавшись, пронестись вдоль дороги с диким воплем. Чтоб прохожие останавливались, сочувственно смотрели мне вслед и качали головами, порицая Лизу: «Как не стыдно обижать маленьких»!
        Мне нравилось, внезапно остановив свой бег, резко упасть навзничь. Раскинуть руки. И, собрав вокруг толпу людей, притвориться мертвой.
        Даже если подобные выходки грозили мне трепкой, я шла на это. Отчаянно и дерзко. Так бывает в жизни: у одних родителей рождаются абсолютно разные по внешности и темпераменту дети, иногда просто антиподы. Всё лучшее, что природа могла создать из синтеза двух людей, было воплощено в Лизе. Всё самое бессмысленное: сучковатое, сипатое, шумное - было сосредоточено во мне. Лиза являла собой сплошное совершенство: русая коса, шелковистая кожа, аккуратный носик, выразительные глазки, правильное поведение.
        Твои глаза подобны изумруду:
        О, сколько ласки в них, о, сколько в них огня!
        Как будто волшебство, как будто чудо,
        Они пленят, они зовут меня! -
        написал ей как-то юный поэт, в которого на самом-то деле влюблена была я. Но ни я сама, ни мои прекрасные глаза не вдохновляли его на поэтические признания. Я была для него приятелем. А Лиза - музой. Как умоляла я сестру не очаровывать хотя бы его! Но для этого мне не следовало вообще допускать их знакомства. Зачем я привела его домой? Лиза считала своим долгом знакомиться со всеми моими друзьями, чтобы уберечь «от самого дурного». Она полагала (в общем, вполне справедливо), что я совершенно не чую опасности и лечу ей навстречу, как мотылек на огонь. И потому Лиза опекала меня всюду - в детском саду, в школе, в пионерском лагере. Она была у меня вожатой в классе, она принимала меня в октябрята и в пионеры, она распутывала сложные взаимоотношения с моими товарищами, которые сначала провозглашали меня главарем, но через очень короткое время сами же свергали с пьедестала. Почему - не понимаю до сих пор. Я так отчаянно хотела быть первой в играх, так жаждала собирать вокруг себя самых незаурядных мальчишек и девчонок, рулить ими, стоя «у штурвала»! Как только видела восхищение в глазах, меня несло:
для завоевания авторитета я начинала судорожно приближать к себе одних и отвергать других, объединяться против третьих - тех, кого я для себя обозначала недругами. Но никогда мне не позволялось развернуться в полную мощь. Обязательно находились более хитрые, более сильные, более интриганские личности, не согласные с моими оригинальными идеями. Меня постепенно начинали притеснять, уличая в стратегических просчетах, тактических промашках, и изгоняли из лидеров. Тогда я с ревом неслась к Лизе за поддержкой. Когда она находилась неподалеку, я была уверена в том, что старшая сестра обязательно придет на помощь, утешит и разрешит любой конфликт.
        Однажды она не поехала со мной в летний лагерь. И мне пришлось полсмены провести в изоляторе, притворяясь больной. Я пряталась там от возмездия. Ну, подумаешь, слопала все общественные конфеты, когда меня одну заперли в корпусе, чтоб проучить. Мне было обидно до чертиков, вот я и съела все, что нашла. А потом я подбила самую тихую и прежде не охваченную мной девочку посередине лагерной смены пойти мазать мальчишек пастой «Ягодка». Традиционно это делалось в ночь перед отъездом, но дождаться этой ночи терпежу не было. Один мальчик, Дима Орлов, жутко мне нравился, прямо до зубной боли! Но взаимностью он не отвечал. Я была для него
«своим парнем» - товарищем по лазанью, ползанью и другим спортивным играм на прочность и выносливость. Но добивалась-то я совсем другой заинтересованности! Вот и захотелось привлечь к себе внимание таким своеобразным способом.
        Однако наш вояж резонанса не вызвал. Димка довольно спокойно отреагировал на то, что проснулся весь перемазанный засохшей пастой, а на меня даже не взглянул. Такая досада! Следующей ночью мы вновь отправились в палату к мальчишкам, уже без пасты, зато вооружившись железной кружкой и наполнив бутыль из-под лимонада «Буратино» водопроводной водой. Я где-то слышала, что в больницах людям с затрудненным мочеиспусканием намеренно включают воду, чтоб журчанием вызвать соответствующий рефлекс. Вот мы и решили попробовать этот действенный способ на практике. Минут десять переливали воду над головой нашей жертвы, но реакции не последовало. Димка спал, как младенец, - не шелохнувшись, лежа на боку. Его ухо оттопыривалось прямо как крупная розовая ракушка. Рассердившись на безрезультатность нашего эксперимента, я тонкой струйкой вылила воду из бутылки прямо в это самое торчащее ухо.
        Его вопль перебудил весь корпус. А мы улепетывали, роняя по дороге тапочки и падая вместе с ними от хохота. Смех-то нас и выдал. Мы не успели спрятаться в своей палате, были пойманы с поличным. Тихая девочка тут же меня «сдала», и ее, покаянную, отпустили. А мне грозило административное наказание, с одной стороны, а с другой… страшно было представить, что грозило с другой…
        Добрый доктор отнесся тогда к моим всхлипываниям с сочувствием и окончательно сжалился надо мной после душераздирающего рассказа о надвигающейся неизбежной
«темной». Я прожила в изоляторе до конца смены. Никто меня не навещал, и я целыми днями рисовала сказочные бои и себя, возвышающуюся над нарисованными и неизменно поверженными врагами. А еще я сочиняла стихи.
        Вот пионер. Хороший друг.
        Хороший друг? Да-да.
        Предателя готов предать,
        А друга - никогда!
        Кто придумал, что детство - самая счастливая пора в жизни каждого?
        Какой-то писатель-фантаст, наверное.
        В семье мне отводилась роль вредного заморыша. Меня или жалели, или лупили. Точнее будет так: лупили и жалели. «Чирышек», - называла меня бабушка. Она бывала со мной строга и часто действовала с опережением, когда чуяла замышляемую мной очередную вредность. Но при этом она единственная искренне сочувствовала мне. Бабушка ловко заговаривала мои печали, уверяя, что в один прекрасный день я вдруг похорошею до неузнаваемости: расцвету, засияю, заискрюсь сказочно!
        - А правда, когда я вырасту, буду красивее Лизки? - заглядывала я в глаза нашим гостям, ища подтверждение бабушкиных слов. Мама от стыда пунцовела, папа хмурился, а Лиза украдкой кивала и подмигивала тем, кого спрашивали, великодушно дозволяя пожалеть дурнушку. Ей-то можно было являть собой воплощение благородства.
        Как я ее ненавидела… в такие моменты.
        - Деточка, с твоим больным самолюбием нечего делать в творческой профессии, - говорил непререкаемый авторитет - папа. - Ну, подумай сама, если ты сбегаешь из пионерлагеря после первой неудачи, даже не попытавшись отстоять свое детище - выстраданный, придуманный тобой танцевальный номер, о чем можно говорить?
        Этот пример служил мне укором всю сознательную жизнь.
        Пионерлагерь, на который ссылался папа, был от Всероссийского театрального общества. Туда попадали избранные счастливчики - дети артистов, певцов, танцовщиков, драматургов, композиторов. Естественно, в такой среде только и могли расцветать пышным цветом будущие таланты, генетически напитанные своими даровитыми родителями. Иногда, впрочем, никакие не таланты, а мечтающие выделиться любой ценой посредственности. Пропадать среди таковских было недопустимо!
        По приезде в лагерь я пулей неслась записываться во все возможные кружки. Мне было неважно - танцевальный ли, хоровой, кружок чеканки, выжигания или резьбы по дереву. Мне всегда и всего хотелось разом: живописать, читать стихи, плясать, петь, буйствовать…
        Но коллективное творчество вскоре надоедало. Равно как и кружковые занятия, требующие усидчивости почти как в школе. Хотелось выделиться чем-то особенным, необычным, отличным от большинства. И тогда мы измышляли с подружкой Кирой что-нибудь оригинальное. Мы сошлись с ней по принципу незаурядности, неусидчивости, желания выделиться из толпы любой ценой и потому в результате поиска новых форм самовыражения каждый раз придумывали разнообразные номера. То разыгрывали кукольный спектакль, используя подручные материалы, которые наскоком собирали по всему лагерю. Пока приехавшие дети еще не очухались, в смысле - не успели оглядеться, обрести устойчивость, пока не перезнакомились, не сбились в стаи и коалиции, а пребывали в состоянии некой растерянности и бесконфликтности. И потому готовы были безропотно отдать нам даже свои любимые игрушки. Мы натянули тогда на сцене простыню, спрятались за нее и упоенно разыграли перед всеми целое игрушечное действо, сценарий к которому придумывался тут же, на ходу - импровизировался в соответствии с «действующими лицами». Малыши были в восторге. Мы тоже. За простыню
нам, правда, влетело от вожатой, но искусство ведь требовало жертв!
        Или мы читали по ролям стихи. К примеру, «Что такое хорошо, и что такое плохо» Маяковского. Конечно, я изображала плохого мальчика, с удовольствием, надо сказать, изображала!
        Или по ролям танцевали.
        В то злосчастное лето у нас придумалась танцевально-шутливая композиция, названная мною «Барышня и Хулиган». Я репетировала женскую роль. Впервые. В этом заключалась изначальная ошибка. Мне привычнее было бы станцевать хулигана, а вот изображать барышню - совсем нетипично. Но Кира деловито взялась за постановку танца и потому командовала процессом. Ей вдруг самой захотелось представиться в роли эксцентричного хулигана. А как здорово вышел бы он у меня! Барышня давалась мне нелегко. Особенно в одном месте, там, где требовалось грациозно пролететь по сцене под звуки «польки-бабочки». Легкости и изящества занять мне было не у кого - увы! У меня всё получалось угловато, громоздко и совсем неизящно. Зато смешные ужимки и трюкачества придумывались мной буквально на ходу. Мы с Кирой, изощряясь в выдумках, репетировали непрерывно, несколько дней подряд, только для того, чтоб один раз выступить с этим своим номером на концерте, посвященном празднику Нептуна.
        Грянул прогон. Культпросветорганизатор Аделаида Прокопьевна просмотрела нашу танцевальную композицию с нескрываемым скептицизмом. Не задумываясь о мучительных усилиях и поисках, о том, сколько труда и фантазии было лично мною вложено в каждую деталь номера, она вызвала на сцену Олечку из 3-го отряда. Олечка училась в балетном училище и была ее любимицей.
        - Ну-ка, покажи ей, - Аделаида небрежно кивнула в мою сторону, - что такое
«полька-бабочка»!
        И Олечка восхитительно легко, безо всяких усилий продемонстрировала это.
        - Понятно, как это должно выглядеть? - презрительно посмотрела на меня Аделаида и вынесла вердикт:
        - Барышню будет танцевать Олечка!
        Никто с ней не посмел спорить. Предательница Кира лишь пожала плечами, не глядя в мою сторону. Посрамленная, под многочисленными злорадными взглядами, я спустилась со сцены и поползла рыдать в самый дальний угол лагеря в кусты крапивы. Просто задохнулась от такой наглой несправедливости, но бороться за себя мне в тот момент в голову даже не пришло. Публично противоречить взрослым непозволительно - так нас воспитывали в семье. Лиза в тот год сдавала экзамены, и защитить меня было некому.
        На следующий день - День Самого Главного Праздника Лета, когда весь персонал лагеря, все родители счастливых детей и сами счастливые дети сконцентрировались в зрительном зале, я, пользуясь моментом, пробралась в административный корпус и ухитрилась позвонить домой. Из кабинета директора!
        - Аля, ты здорова? - всполошилась бабушка.
        - Бабуля, передай родителям, что если они меня не заберут отсюда… если срочно не заберут…
        - Боже мой, деточка, что случилось? Ты вновь попала в изолятор?
        - Нет, - прорыдала я в трубку, - но больше здесь я не выдержу ни дня!
        - Надо потерпеть, милая. Родители с Лизой уехали в Мисхор, никто тебя забрать не сможет!
        - Ах вот как, они уехали! Мой любимый Мисхор! Да еще и с Лизкой?! А как же я? Мне что - пропадать среди врагов?
        - Аля, прекрати свои штучки, не нервируй меня, - бабушка шумно вздохнула. - Родители тоже имеют право отдохнуть.
        - Отдохнуть от меня, я правильно поняла? Тогда… тогда… передай им, бабулечка, что теперь, когда они вернутся, найдут меня под кустом крапивы с ножом в сердце! - И бросила трубку.
        Дверь распахнулась, и я увидела директорскую секретаршу, вредную жирдяйку Катю.
        - Это как понимать?! - возмущенно возопила она. - Как ты сюда попала, кто впустил?
        - Ну… вас не было на месте, - залепетала я, - а мне очень срочно нужно было позвонить, понимаете, ну очень!
        - Так, фамилия, имя, из какого отряда? - отчеканила жирдяйка Катя, уперев руки в боки.
        Это был конец. Теперь они сообщат на работу родителям, маме объявят строгий выговор, может быть, с занесением в личное дело. Отца ославят на общем собрании Союза писателей, больше никогда не выпустят за границу и не дадут путевок ни в Мисхор, ни в Коктебель, ни в Сочи. Это будет позор, такой позор, каких в нашей семье не случалось еще.
        Выхода не было, только спасаться бегством. Но секретарша каменным столбом стояла в дверях, преграждая путь.
        Я вспомнила прием, которому научил меня мой дворовый приятель. Слегка взвыла (чтоб себя раззадорить), согнулась пополам и, разбежавшись, головой, как торпедой, врезалась в ее мягкий живот. Она вскрикнула и попятилась, освобождая дорогу к моему избавлению.
        Пулей долетела я до своего любимого куста крапивы, за которым была давно облюбованная мною дырка в заборе. Точнее, узкая щель, в которую мог просочиться лишь дистрофик. Ну и я, худосочная Аля, спасающаяся от неизбежного наказания. Все мосты были сожжены. Все ходы к отступлению обрублены. Стремительной безнадежной змейкой проскользнула я через дыру и, задыхаясь от ужаса происходящего, устремилась в глубь леса, взяв курс на автомагистраль.
        В тот год ходили слухи, что в этих лесах бродит сбежавший из психбольницы «голый Вася», который отлавливает заблудших девочек, чтоб сделать с ними что-то невообразимое. Каждую ночь, перед сном, мы шептались в палате о всяких ужасах, витающих в воздухе, подхватывали их пылкой детской фантазией и с умопомрачительными подробностями своими словами доводили до логического, как нам представлялось, завершения.
        Я бежала довольно долго и, запыхавшись, решила передохнуть. В горле пересохло. Присела на пенек и огляделась. В траве заалела спасительная земляничка. Наклонилась, сорвала и увидела целое ягодное скопление - вот счастье! Быстро-быстро сорвать и запихнуть в рот ароматнейшее лакомство, ни с чем не сравнимую вкусноту. Ни разу за лето не удавалось мне поесть «от пуза» любимую ягоду. В выходные дни нас никогда особо не баловали посещениями. Как правило, родители, пользуясь отсутствием обузы в лице детей, пребывали во всякого рода разъездах и потому к нам наведывались крайне редко. Мы с Лизой привыкли к этому и относились с пониманием к родительской занятости. Но даже в те исключительные дни, когда нас навещали, отчего-то клубнику-землянику никогда не привозили. «Она быстро портится, не довезем», - объясняла мама, выгружая не столь быстро гниющие яблоки, морковку, редиску да карамельки «Мечта» с печеньем «Курабье» - на сладкое. Мы были рады любым гостинцам и только сглатывали слюну, украдкой взирая на детей, уплетающих из стеклянных банок клубнику, пересыпанную сахаром. Конечно, она выглядела хлипкой,
потерявшей былую упругость и внешнюю привлекательность и, разумеется (как я себя убеждала), была уже подкисшей, но этот головокружительный запах - запах недостижимого счастья сопровождал меня всю жизнь.
        Я обожала землянику!
        И конечно же забыла про все на свете, увидев такое богатство прямо у себя под сандаликами. Упав на четвереньки, зарылась в земляничную заводь, торопливо срывая и отправляя в рот ягоду за ягодой.
        - Девочка, ты что-то потеряла? Или потерялась? - услышала я вкрадчивый голос откуда-то сбоку.
        Глянула в ту сторону и вздрогнула от неожиданности - из-за дерева осторожно выглядывает незнакомый дядька.
        - Я… это… ягодки собираю, - отвечаю торопливо, поднимаясь и судорожно одергиваясь.
        - Ягодки, говоришь? Ты одна здесь? Иди-ка сюда.
        Ужас сковывает меня.
        - Смотри, что покажу… - Он выходит из-за дерева, придерживая рукой штаны. Штаны спущены.

«Голый Вася!» - пульсирует сумасшедшая мысль.
        - А у меня папа - милиционер, - говорю я дрожащим голосом. - Он ждет меня вон там, - машу я рукой в сторону.
        - Где-где? - переспрашивает маньяк, медленно наступая.
        - Паа-паа-а! - невообразимым басом реву я и, рванув через бурелом, улепетываю, не разбирая дороги.
        Каким-то чудом через четверть часа ноги сами вынесли меня на автомагистраль.
        До дома меня подбросил дедушка-ветеран, такой же старенький, как его «Победа». Всю дорогу с нервным задором я пела ему пионерские песни, и потому, наверное, он не стал требовать оплаты. Пожалел ребенка.
        Но кто же это придумал, что детство - самая беззаботная и счастливая пора?
        Меня почти не ругали тогда. Так, отшлепали для проформы, чтоб неповадно было. Зато больше не отправляли одну в лагерь, уяснив, наконец, что это снова будут безнадежно выброшенные деньги за путевку.
        Эх, жаль, что девчонкам о «голом Васе» не могла уже рассказать! Ну почему же он не возник на моем горизонте до побега из лагеря? Сколько ночей можно было бы интриговать народ, изобретая все новые жгучие подробности, удерживая на себе таким образом внимание публики…
        Я некоторое время помучилась невозможностью поделиться этой страшной тайной, но в конечном итоге, не выдержав, выдала ее Лизе. Взяв с нее предварительно клятву о неразглашении.
        - Алька, - разволновалась она, - ну почему же мне никогда не попадаются на жизненном пути маньяки? И как же это ты умудряешься влипать в такие истории?
        - Лиза, ну ты же обещала, - сделала обиженное лицо я.
        - Обещала, значит, не расскажу никому, просто я очень переживаю за тебя. Какая же ты все-таки бестолковая, просто несуразная! И интересы у тебя детские, и друзья у тебя какие-то неправильные…
        Зато у Лизы были исключительно правильные друзья. Они читали умные книжки, все, как один, хорошо учились, не курили и никогда не ругались матом, как мои дворовые приятели!
        У них была такая насыщенная жизнь! Сестра порога не успевала переступить, как ее заваливали звонками. Мне нравилось, откровенно говоря, когда ее друзья приходили к нам. Они всё время находились в состоянии полемики, обменивались всякими интересностями, к примеру, самиздатовской литературой, а потом обсуждали прочитанное. Я прислушивалась и, ничего не понимая, пыталась встрять в разговор, но меня никто в расчет не брал. От меня отмахивались, как от назойливой мухи, и тогда с досады и отчаяния я голосила:
        - А вот вы мешаете мне заниматься! Я все родителям расскажу!
        Чтобы избавиться от меня, некоторые помогали мне с ненавистными уроками.
        - У тебя что по алгебре? Пятерка? - пытала я каждого, кто заходил за сестрой. - Отлично, садись вот сюда и делай мне алгебру, три параграфа. Так, а ты больше физику любишь? - спрашивала у следующего.
        Я здорово придумала, как можно извлечь выгоду из прихода Лизкиных друзей!
        - Пока всё для меня не сделаете, гулять не пойдете! - восклицала угрожающе. И они смирялись - деваться некуда. Лизка бесилась, но, не желая уронить себя в глазах своих хорошо воспитанных поклонников, терпела мои выходки.
        Иногда я увязывалась с ними на прогулку. Например, в ЦПКиО. В Парк культуры и отдыха, то бишь. Я им была выгодна своей пронырливостью. Вот уж когда меня не ругали за беспардонность, а наоборот, она, беспардонность, негласно приветствовалась.
        В те незапамятные времена цены на аттракционы были (в буквальном смысле слова) копеечными, зато очереди - запредельными. Невесть сколько времени - час, а то и два простаивали страждущие в каждой из них, чтоб потом две-три минуты покататься на качелях, каруселях или в крутящейся на блюдце огромной чашке. А то и чтоб просто надорвать животы в комнате смеха. Ну, если взять что-то более существенное, к примеру, «американские горки» или «картинг», то ждать своего счастья можно было полдня. Я же, будучи существом тщедушным и при этом страшно нахальным, беспрепятственно просачивалась к кассе, минуя всех и вся, вставала на цыпочки и, делая невинное лицо, покупала билеты для всей Лизкиной компании. Махала братии призывной ручонкой, и они, один за другим, радостно подлезали ко мне под ограничительную планку. Таким образом, мы всегда оказывались первыми и вместо утомительного простаивания имели за один только час столько аттракционов, сколько душе было угодно. Тут уж никто от меня не отмахивался, не спроваживал «на горшок и - спать!», как в обычной жизни.
        Всё дело в том, что я помогала им организовать досуг без проблем и без пустых ожиданий, а потому чувствовала себя в такие моменты абсолютно незаменимой, просто полноценным членом взрослой компании.
        Но еще бо?льшую радость доставляли мне свидания сестры. Когда она брала меня с собой. На эти самые свидания.
        В поклонниках у Лизы недостатка не было, но не всегда они оказывались увлекательными собеседниками. Кто-то по причине робости, кто-то из-за отсутствия должных интересов. Лиза, как девушка разборчивая, абы с кем время свое тратить не считала нужным. Вот тут я опять-таки своевременно оказывалась неким тестером, лакмусовой бумажкой. Я убалтывала любого, отвлекая от приставаний или концентрируя внимание сестры на его недостатках. Лиза вдумчиво рассматривала реакции данного испытуемого и решала, подходит он ей или нет. Так, благодаря мне, она сокращала время отбора кандидатов.
        В какой-то момент это внезапно прекратилось. Лиза неожиданно сделала свой выбор и дала отставку всем прочим. У меня сразу же возникла брешь во времяпрепровождении. Тогда я занялась слежкой. Я знала все любимые Лизины места: бульвары, дворики, качели. Вожделенно наблюдала из укрытия за запретными действиями двух влюбленных, чтоб потом настучать родителям, мол, вот она, ваша любимица-умница. Вы думаете, она к экзаменам у подружки готовится? Ан нет, целуется взасос с первым встречным-поперечным! Да еще на улице! Да, в полной темноте - сама видела! Это такой пример вы предлагаете брать со старшей сестры?
        И родителям ничего не оставалось, как учинять допрос с пристрастием и распекать-распекать умницу-красавицу. У нас в семье царили строгие, подчеркнуто строгие порядки. Встречаться с друзьями полагалось исключительно при свете дня, с разрешения родителей, не позднее девяти быть дома, а уж про объятия-поцелуи и речи быть не могло. Вот за руку держаться - пожалуйста. До запястья, не выше.
        Замуж следовало выходить девственно чистыми, практически нецелованными, чтоб всю себя отдать одному-единственному, одобренному семьей избраннику.
        При первых признаках полового созревания мама проводила с каждой из нас
«спецбеседу», рассказывая как можно более ровным голосом правду о взаимоотношениях полов. Акцентируя внимание не только на вопросах личной гигиены, но особенно на этически-нравственном аспекте.
        - Учтите, девочки, если кто-то будет делать вам бесстыдные предложения или даже едва различимые, но пошлые намеки, вы обязаны быть неприступно-твердыми. Никого близко к себе не подпускать!
        Я рискнула всё же задать вопрос, раскаленным углем крутившийся на языке.
        - Мамочка, а как же ты… к себе… подпустила-то? - и округлила глаза в наивном ужасе.
        Мама запнулась, но ответила. Правда, как мне показалось, слегка растерянно:
        - Ну я ведь была уже большой, совсем большой… взрослой, понимаешь? Взрослой женщиной.
        С какого момента можно считать себя большой, ну, в смысле - взрослой, я не спросила тогда. Побоялась быть неправильно понятой.
        После просветительной беседы мама торжественно вручала нам книгу под названием
«Вам, девушки».
        Предполагалось, что в ней мы найдем нужную информацию для закрепления ее «лекций».
        Сначала книгу эту с любопытством изучила Лиза, а спустя некоторое время раритет перекочевал ко мне. В этом «выдающемся» издании популярным языком описывались этапы становления (созревания) советской девушки. Во всех ее ипостасях. Не могу не процитировать. То, что запечатлелось в памяти особенно ярко. Например, глава про личную гигиену.
        Принимать душ, указывалось в той главе, следует не реже раза в неделю, при этом стараться не пользоваться мочалкой и полотенцем соседа по квартире, так как это негигиенично.
        Волосы рекомендовалось мыть, напротив, не чаще раза в две недели, так как более частое мытье вызывало повышенное салоотделение с дальнейшим отмиранием волосяных луковиц. Там давался, кстати, очень ценный совет для тех, кто «торопится на свидание», а волосы при этом уже не блещут свежестью: «Посыпьте волосы мукой, а затем тщательно расчешитесь».
        Я как-то раз попробовала последовать этому совету и так увязла! Не следовало, вероятно, расческу мочить в воде! А про это написано не было. Мои жесткие рыжие кудри слиплись и встали колом. Ужас. Пришлось звать на помощь бабушку. Разумеется, в тот день я всюду опоздала.
        Еще нас сильно впечатлила глава про нижнее белье.
        Оно, белье, рекомендовалось исключительно хлопчатобумажное, не стесняющее движения и не вызывающее раздражения на коже. Но самое главное - хорошо впитывающее пот. Картинки демонстрировали лучшие образцы правильного белья - трусы-панталоны и бюстгальтеры на широких бретельках, с крупными белыми пуговицами на спине. Чулки рекомендовалось носить также хлопчатобумажные, «в резиночку», и пристегивать их болтающимися резиновыми штрипками к специальному поясу. Вся эта ценная информация неизменно и подчеркнуто была адресована исключительно советским девушкам, как специально выведенным на земном шаре особям.
        Сознаюсь: страницы с «обязательной» информацией я скоренько пролистывала, не читая. Потому что, учась в школе, все назидания по поводу «развития и совершенствования морального облика строителя коммунизма» и так невольно вызубрила. Однако с жадным любопытством вчитывалась в иное, запретное прежде. И разумеется, самое увлекательное!

«В социалистическом обществе единственная форма половой жизни - это брак», - ратифицировалось в книге.
        В связи с этим не представлялось возможным до брака допускать даже минимальной близости с юношами, потому что все они преследуют одну-единственную цель: обманным путем вскружить голову неискушенной девушке, а затем гнусно воспользоваться ее неопытностью.
        (Это не касалось, однако, товарищей по комсомольской организации, которым их высокая организованность и комсомольская совесть не позволяли опускаться до подобных низменных мыслей.)
        В основном глава, посвященная взаимоотношениям полов, состояла из примеров-предостережений.
        Один случай, описанный там, долгие годы потом маячил в моем возбужденном сознании, не давая покоя. Рассказывалось, как в некой разгульной компании юная дева по неопытности выпила лишнего и весьма опрометчиво заснула, забыв про всё на свете. А через некоторое время ей пришлось обратиться к врачу с непонятными и весьма пугающими симптомами. Тот установил шестинедельную беременность, но при этом без потери девственности.

«Значит, что кто-то из непорядочных молодых людей, воспользовавшись ее беспомощным состоянием, попытался вступить с ней в половую связь. Но, по всей вероятности, состояние опьянения не позволило ему осуществить дефлорацию».
        Я перечитывала это место несколько раз, но так и не смогла разобраться в данном просто-напросто детективном случае. Как же надо было упиться юной деве, чтобы совсем не почувствовать, что с тобой производят такие варварские действия?
        И потом - что означает беременность без потери девственности?
        Далее было пояснено: дескать, некоторые сперматозоиды обладают такой невероятной жаждой жизни, что им достаточно лишь символической близости (как показывает вышеизложенный пример, даже без проникновения в запретную зону инородных органов), чтобы в нее (зону) ворваться беззастенчиво и без посторонней помощи! С неимоверной скоростью промчаться по невидимым трубам и протокам, чтоб скоренько оплодотворить ни о чем не подозревающую, мирно дремлющую юную яйцеклетку.
        Этот пример сыграл со мной однажды недобрую шутку. Но об этом расскажу чуть позже.
        Что касается досуга молодежи, к примеру, времяпрепровождения в «неформальной обстановке», то подобное характеризовалось исключительно с негативным оттенком. И фотографии были соответствующие. И комментарии к ним. Например, такая иллюстрация: некая особа, окруженная молодыми людьми, опрокидывает рюмашку. Вид у нее развязный, волосы растрепаны, взгляд туманный, улыбка нетрезвая. Под фотографией подпись: «А вот такое поведение может вызвать только презрение».
        Что и говорить, меня это впечатляло, хоть и было опубликовано несколько десятилетий назад и многие вещи можно было спокойно отнести к пережиткам прошлого. Пожалуй, что угодно, только не морально-нравственный аспект.

«Девушки! Берегите честь смолоду! Высоко, как знамя, несите право называться советской девушкой! Не позволяйте сбить себя с правильного курса!» - примерно так провозглашалось в книге.
        Правильный курс это: коммунистические субботники, стройотряды и всевозможные комсомольско-молодежные стройки. Ну и так, по мелочи: совместный сбор металлолома, политинформации, комсомольские собрания, агитбригады и тому подобные мероприятия. Везде, где плечом к плечу молодые люди строят, роют, пекут, собирают, созидают во всех вариантах, то есть сообща идут правильным строем. Плечом к плечу сидеть в библиотеке, кстати, тоже не возбранялось.
        - Девственность - ваше главное приданое, - упорно вселяла в нас мама. Этим она подтверждала глубокую мысль, заложенную в книге «Вам, девушки». Мы с Лизой кивали, уясняя. И росли в атмосфере сущей правильности.
        Но отчего-то это не уберегло нас от ошибок в дальнейшем.
        Глава 4. Грегори, Григорий… Гришенька!
        Вот уже три недели как в мою жизнь вошел мужчина по имени Григорий. Или Грегори. Так даже интереснее. Он звонит каждый вечер из далекой Америки, мы подолгу беседуем, и порой мне кажется, что знаем друг о друге всё. Хотя конечно же это невозможно. Тем не менее у меня уже выработалась новая потребность - потребность в этом ежевечернем звонке. Я, неожиданно для себя, стала отменять все вечерние мероприятия, чтобы, побыстрее завершив домашние дела и уложив чадо спать, усесться в нетерпеливом ожидании поближе к телефону.
        - Добрый вечер, Саша, - начинает Грегори, - ну, рассказывай, как прошел твой день?
        Мне нравится его голос - очень глубокомысленный, очень уверенный, очень красивый. Я принимаюсь развлекать его подробностями суетной московской жизни, по ходу повествования удивляясь, до чего забавно и красочно могут выглядеть события одного вполне заурядного дня в устах заинтересованного рассказчика.
        - Какая погода в Москве? - спрашивает Грегори. Ему интересно знать всё, чем я живу, всё, что меня окружает, начиная с погоды.
        - Какая погода? Прохладно и сыро. С утра моросил дождь, и мне не хотелось вылезать из теплой постели. Но надо было поднимать ребенка в школу.
        - Теперь я буду звонить по утрам, и пробуждаться тебе станет гораздо легче.
        Смущаюсь. В его голосе впервые за время нашего общения зазвучали интимные нотки. Интересно, а почему это он убежден, что именно после его звонка мне станет легче подниматься? Впрочем, не возражаю. Мне приятно слышать, что кому-то может быть небезразлично мое пробуждение.
        - Какая погода в Нью-Йорке? - в тон ему продолжаю я заданную тему.
        - Превосходная! Наконец наступило мое любимое время года. Сегодня, по дороге на работу (а я хожу в офис пешком, чтобы не давать застаиваться организму), обнаружил, что уже начала распускаться сакура. Ты когда-нибудь видела цветущую сакуру?
        - Нет, к сожалению.
        - Скоро увидишь. Ты же не передумала приехать ко мне?
        Все происходящее кажется мне занимательным спектаклем или фильмом, в котором я играю одну из главных ролей. Представить всерьез, что я из своей махровой неблагоустроенности могу переместиться в центр Нью-Йорка, видится умопомрачительным розыгрышем судьбы.
        - Значит, у вас на Манхэттене настоящая весна?
        - Да, весна у нас в самом разгаре. Тепло, солнечно, в душе бродят мечты и неясные пока еще надежды…
        Каков романтик, подумать только!
        - Так вы, Григорий - поэт?
        - Не без того, не без того…
        - В самом деле? Почитайте что-нибудь… из последнего.
        - Из последнего? Что ж, изволь:
        Откуда вы узнали обо мне?
        Кто вам сказал, что я нуждаюсь в вас?
        Что я не раз уж видел вас во сне,
        И небеса молил о вас не раз!
        Откуда вы пришли? Издалека?
        Не стойте там, садитесь здесь пока.
        Я долго ждал вас, и моя судьба горька,
        Не стойте там, вот вам моя рука!
        - И как давно это сочинилось? - с потаенной надеждой спрашиваю я.
        - Недавно, - уклоняется от прямого ответа он, - а ты, Сашенька, никогда не пробовала сочинять стихи?
        Это я не пробовала? Я-то пробовала, еще как пробовала! Никто, правда, поначалу не воспринимал всерьез мои угловатые стихосложения…

…Творить и создавать в нашей семье мог лишь отец. Он был драматургом, весьма известным, именитым, хотя (по непонятной мне причине) без всякого лауреатского звания. Драматургом, который изредка, время от времени, забавлялся стишками и эпиграммами по случаю. Мы с Лизой гордились им, трепетали перед ним, за счастье почитали редкое его к нам внимание.
        Иногда, чтобы не будить родителей воскресным утром, мы просили их оставить для нас на тумбочке деньги на ранний сеанс в кино, а также на посещение буфета. Потому что, какое же это воскресное кино без предварительного бутерброда с негнущейся, долгожевательной и невообразимо вкусной колбасой? Без лимонада «Буратино» в граненом стакане и особенно без пирожного эклер?
        Выполняя просьбу, папа, как правило, придумывал нам стихотворное напутствие. Так, перед фильмом «Пеппи Длинный Чулок» на тумбочке лежала бумажная банкнота, прижатая запиской:
        Вот вам, дети,
        На кино и на буфетик!
        Будьте дружны и разумны,
        Одеты, но не разуты.
        Целую каждую в пупок -
        Ваш Паппи Длинный Носок!
        Или как-то раз, после папиного выступления на фабрике мягкой игрушки, мы с сестрой обнаружили утром на кухонном столе смешного мохнатого Чебурашку с приколотым к лапе посланием:
        Дорогие мои дети!
        Шлю вам свой пушной приветик.
        Вместо грубого папаши -
        Черноглазик-Чебурашик!
        Так посредством записок и происходило чаще всего наше общение с родителем. Свидания с ним бывали нечасты. Потому как он всегда был занят. Целыми днями пропадал на встречах, симпозиумах, читке новой пьесы артистам в театре. Ну, а если и находился дома, то, запершись в дальней комнате, именуемой «кабинетом», вдохновенно стучал по клавишам печатной машинки.
        Случались, конечно, и золотые мгновения, когда отец, снисходя до своих детей, отрывался от бесконечно создаваемых образов, мизансцен, явлений и диалогов, спускал на землю крылатого Пегаса и вдумчиво развивал наши с Лизой творческие способности. Мы же, пользуясь такой уникальной возможностью, изощрялись, как могли: упоенно выдумывали вслух сказочки да рассказики, наивно рифмовали слова. Папа педагогически выверенно подбадривал каждую из нас, пытаясь разглядеть: на что же мы способны?
        Лиза, питавшая склонность к естественным наукам, к сочинительству относилась весьма сдержанно. Ее фантазия заканчивалась там, где подступали старательно вызубренные фундаментальные познания. Легкости и свободы изъяснения ей определенно не хватало.
        Я же просто обожала сочинять стихи. С самого раннего детства они пробивались, пузырились или выстреливали из меня. Забавные и бессмысленные. Если вдруг это случалось на скучнейших школьных уроках, я мигом записывала свои творения на развороте школьной тетрадки. Чтоб можно было, отогнув скрепки на сгибе, незаметно извлечь исписанный лист и, дрожа от нетерпения, смешанного со страхом, показать папе. Когда удавалось его отловить. Дело в том, что заходить в тот самый «его кабинет» было строго-настрого запрещено. А вдруг в приоткрытую не вовремя дверь вылетит с таким трудом прирученный папой строптивый Пегас?
        Зато когда отец направлялся в ванную комнату, чтобы приступить к завораживающей процедуре бритья, я могла уповать на его внимание. Заранее рассчитав время, пока взбивается и наносится пенное средство на щетинистые участки лица. Затем, приплюсовав к этому взлет и скольжение бритвенного станка, получить достаточный временной промежуток, чтобы успеть скороговоркой донести до отца свое очередное стихотворное озарение:
        Однажды шла машина.
        Машина-Красношина.
        Она возила кирпичи, и валенки, и калачи.
        Она и пела, и плясала,
        И бабку к ужину ждала…
        - Ну, допустим, - согласился папа, взбивая помазком в пластмассовом стакане крем Florena. - Что дальше?
        Но вдруг однажды стыдно стало.
        Машине этой…
        Ведь вчера
        Случился необыкновенный случай…
        Пришел старик к Машине -
        Кучер. С огромной рыжей бородой.
        И говорит: «Постой-постой!
        Ты не одна у нас на свете,
        Вот в цирке (куда ходят дети),
        Есть лошади. Поехали туда? Согласна?»
        «Да!»
        - Ну а потом… - спросил папа, распределяя аппетитную мыльную пенку на щеках и подбородке. - Потом-то что?!
        - Пап, я не успела досочинить в стихах, я могу дорассказать своими словами. Можно?
        - Валяй, - кивнул папа, вытягивая верхнюю губу, чтоб было удобнее подбрить щетину над нею.
        - Ну, в общем, Кучер повел Машину в цирк, она там увидела, какие из себя лошади, и захотела тоже по арене бегать вместе с ними, но ее не взяли, ну а потом… даже не знаю. Пап, а как бы ты продолжил? - выпалила я торопливо.
        - Милочка моя, прежде всего, я не стал бы так лихо накручивать кучу деталей с самого начала, - папа промокнул вафельным полотенцем остатки пены, - у тебя прямо-таки компот из деталей получился. Стихи надо сочинять осмысленно, последовательно. Каждую строчку лелея. Так, словно бы рассказ пишешь, только в рифму. А у тебя всё вразнобой.
        Он, прикрыв глаза, попшикал на себя ароматным одеколоном Drakkar и похлопал ладонями по свежевыбритым щекам.
        - Прости, Аля, но ты меня задерживаешь. Спешу на собрание в Союзе писателей.
        Я закивала и попятилась. Во мне словно бы обломилось всё на полуслове от дидактического папиного тона. Фантазия с рифмой тоже сникли и попятились.
        Папа увидел мое безысходное выражение лица и сжалился:
        - Вот вернусь, и продолжим.
        Иногда получалось попасть в его благосклонность!
        Я решила скоренько, до его возвращения, сочинить другое стихотворение. Более реалистичное. Без «компота из деталей». И персонаж нормальный выдумала. Не машину какую-то многофункциональную, с непонятным, хоть и зарифмованным, именем Красношина.
        А хорошую добрую девочку. По имени Маринка. Пионерку, кстати.
        Она, правда, поначалу тоже куда-то шла - это их несколько роднило с той самой машиной. Только здесь уже появлялись и смысл, и цель, и правда жизни.
        Едва услышав поворот папиных ключей в замке, я вылетела в прихожую и выпалила сразу два четверостишия:
        Однажды шла Маринка.
        В руке у ней - корзинка.
        Дошла до поворота,
        И… видит… бегемота!
        Страшный! Зубастый! И волосастый!
        Девочка Маринка
        Бросила корзинку,
        И помчалась по дороге,
        Не жалея свои ноги.
        - Вот это уже лучше, - одобрил папа, снимая уличную обувь. И с ходу продолжил:
        «Стоп», - взревел бегемот,
        Не спеши за поворот!
        Встань на расстоянии,
        Выслушай признание…
        Проходя в свой кабинет, подсказал еще строчку:
        Она встала чуть дыша,
        Даже жалко малыша!
        Я, собравшись с духом:
        В отдаленье бегемот,
        Тоже дышит во весь рот.
        Папа, хитро:
        Впрочем, рты подобной масти…
        Я, радостно:
        Называть удобней - пасти!
        Тут мы дружно рассмеялись удачно всплывшей рифме. Боясь упустить редкий шанс его расположения, я уселась на подлокотник кресла и затараторила:
        Вот стоят, друг другу веря,
        Дышат часто,
        Словно звери.
        И в размер ужасной пасти…
        Папа:
        Бегемот воскликнул: «Здрасьти!»
        А она, привстав с колен:
        Я:
        - Здравствуй, гиппо… мато… ген!
        Папа, не моргнув глазом:
        Говори, но стой вон там:
        Страшно мне, гемо… по… там!
        Ну а дальше мы застрочили кто во что горазд:
        - Лучше просто - бе-ге-мот, -
        Отвечает скромно тот.
        - Ты, по-моему, меня,
        Испугалась как огня?
        Я же, знаешь, просто дом ищу,
        А к тебе бежал за помощью,
        Помоги, я умоляю,
        Без воды околеваю,
        Похудел гиппопотам
        На семнадцать килограмм!
        Как дойдет до ста пяти,
        Дальше мне уж не ползти.
        Окажи ты мне спасенье,
        Я погибну без бассейна!
        На лице Маринки
        Пролегли морщинки.
        Мыслит что-то, трет свой лоб:
        - Так, терпи, Гип… по… попоп,
        Есть идея. План хитер,
        Жди, бегу, Гиппо… мидор!
        И умчалась по дороге,
        Не жалея свои ноги,
        Девочка Маринка,
        Позабыв корзинку.
        - Вводим новых персонажей! - азартно воскликнул папа.
        Мимо шли прохожие,
        С виду все хорошие,
        Но, вскричав: «Ай, бегемот!» -
        Стали вдруг наоборот:
        Жалкие, трусливые,
        Я:
        Потные, плаксивые.
        Папа:
        Но ожили лица их:
        - Браво! Бис! Ми-ли-ция!
        Пистолетов двадцать пять
        Шли прохожих выручать.
        Я упрямо - своё:
        Впереди - Маринка,
        Вовсе без корзинки.
        Папа:
        Подошла и шепчет что-то
        На ухо гипо… гемоту!
        Я:
        Тут подъехал грузовик,
        Погрузил всех сразу их.
        Папа:
        Пробежал мороз по коже
        У раскрывших рты прохожих.
        Хором:
        Впрочем, рты подобной масти,
        Называть удобней - пасти!
        Я, кажется, иссякла:
        Разве может так присниться им,
        Двадцать пять солдат милиции…
        Отец:
        С бегемотом! Налегке!
        Вместе мчат в грузовике!
        А знакомит всех друг с другом
        Безо всякого испуга…
        - Ну, давай! - махнул он рукой.
        Я:
        Девочка Маринка,
        Правда, без корзинки…
        - Меняем декорацию, - подмигнул отец:
        Через час гиппопотам,
        Подъезжает к воротам.
        Дядя отворил ворота,
        Пропуск выдал бегемоту.
        Я, недоуменно:
        - «Дядя»?
        Папа, с хитрецой:
        Дядя мокрый, дяде жарко.
        Дядя - сторож зоопарка.
        Вот забор, а вот - река,
        Кончен путь грузовика.
        Зверь худой, совсем без пуза,
        Я, с готовностью:
        Покидает жесткий кузов.
        Папа:
        И, вздохнув как человек,
        Сделав небольшой разбег,
        Плюхнул в воду - с треском, с хрустом!
        Здесь Маринке стало грустно…
        Дальше вновь пошли вразнобой!
        Зверь, веселый, всплыл со дна:
        «Приглашаю вас сюда!
        За гуманное спасенье
        Угощаю всех бассейном.
        Здесь прохладно, все ко мне:
        Доиграемся на дне!»
        Но сказал, поправив бант
        На Маринке, лейтенант:
        «Человек, брат, под водой…
        Этот номер - цирковой!
        Каждый хочет быть живой
        И ходить к себе домой.
        Извини, товарищ зверь,
        Мы на службу все теперь!»
        Вновь, вздохнув как человек,
        Бегемот взглянул наверх,
        Улыбнулся во всю пасть и…
        Пожелал Маринке счастья!
        - Давай, дочь, заканчивай!
        Пробежала сто дорог,
        Не жалея своих ног,
        Девочка Маринка
        (Жаль, что без корзинки).
        Папа, с намеком:
        Дома долго объясняла,
        Как корзинку потеряла…
        Я, заносчиво:
        Но зато, поверь мне, мама,
        Мы спасли беги… потама!
        - Сашенька, это здорово, просто здорово! - воскликнул Григорий, когда я закончила декламацию. - Скажи, это стихотворение было опубликовано? Оно, на мой взгляд, достойно публикации.
        - Ой, что ты. Для папы это была лишь несерьезная развлекаловка в угоду младшей дочке. Можно сказать, единичный случай! Правда, Лиза имела наглость прочитать этот стишок перед своим подшефным классом, то есть перед моим классом. Не обозначая авторства, правда. Она даже придумала концовку, в воспитательных целях:
        Ну вот и кончился рассказ.
        Теперь, ребята, ждем от вас:
        А вы такого, с кем беда, -
        Спасали? Где? Кого? Когда?
        - И какова была реакция класса?
        - Всем понравилось, какая может быть реакция? Училка, правда, критиковать начала за некоторую странность стихотворного размера, но Лиза шепнула ей, кто является автором, и та запнулась. Перед папой учителя буквально благоговели.
        - Наверное, было легко учиться за спиной такого знаменитого отца? - В трубке раздается громкий хруст.
        - Ну, как посмотреть, - замялась я. - Не сказала бы, что особо легко. - И, чтобы переключиться с этой скользкой темы, интересуюсь: - А чем это ты хрустишь?
        - Яблоком.
        - Ты так любишь яблоки?

«Так», что даже во время нашей романтической беседы без них не обойтись? Подковырки он не слышит.
        - Я жить без них не могу. Когда не успеваю съесть утром, обязательно беру с собой на работу и крушу-крушу!
        - Потешное определение.
        - Так комментировала мама этот процесс: «Нормальные люди яблоки едят, а Гришенька их крушит».
        Гришенька, как трогательно. Вряд ли кто-либо называет его так нынче. Солидный человек, директор крупной компании с мировым именем. Правда, и само имя, и то, что оно мировое, я узнала недавно, но это и неудивительно. Откуда мне знать, кто определяет и проводит в жизнь финансовую политику в Соединенных Штатах? Никогда прежде меня это не интересовало, да и теперь, признаться, сильно не волнует.
        Когда он попытался доходчиво объяснить мне, в чем заключается его работа, я не поняла ни слова, к своему стыду. Слишком мудрены для моих гуманитарных мозгов эти его экономические изыскания, переложенные к тому же на американский лад.
        - А как к тебе обращаются коллеги?
        - Мистер Стил или доктор Стил. Друзья же зовут меня Грегори.
        - Признаться, я до сих пор не знаю, как лучше к вам обращаться… мистер…
        - В самом деле? А как тебе хочется ко мне обращаться?
        Он любит ставить людей в неловкое положение. Вместо того чтобы помочь, усложняет задачу.
        - Я вот, кстати, терпеть не могу свое имя, - решила схитрить, уводя от ответа, который еще не придумала. - Всегда недоумевала: зачем меня назвали мужским именем? Видно, так сильно ждали мальчика Сашу, что решили не выдумывать ничего нового…
        - Скажи, девочка Саша, а тебе нравится, как называет тебя сестра? Я случайно подслушал, прости.
        - Конечно, нравится, но это домашнее имя, так именуют меня только самые близкие люди.
        - Вот как? Буду знать. Ну что же, как ни прискорбно, я вынужден тебя покинуть. Нужно работать. До завтра, Алечка…
        Хорошо, что до завтра. А то у меня неожиданно екнуло сердце, после этого «… ынужден тебя покинуть». И в особенности после ласкового «Алечка»!
        - До завтра, Грегори… ий.
        А ведь я абсолютно не располагаю сведениями, как он выглядит. С его качествами и устремлениями все более-менее ясно, а вот внешность пока туманна. И тут я по сравнению с Грегори нахожусь в самом невыгодном положении. Он-то имеет перед глазами мою фотографию, а я его - нет.
        Правда, нахальное воображение уже вырисовывало некий портрет. Надо признаться, весьма соблазнительным он мне представлялся! Во-первых, наделенный столькими достоинствами мужчина, с роскошным бархатным голосом не может быть несимпатичным! Во-вторых, только красивые, яркие, незаурядные люди впечатляли меня и приходились по вкусу. А Грегори уж очень мне приходится. И по душе, и по уму, и даже по сердцу. То-то оно колотится после каждого разговора!
        Глава 5. Очень важное дело
        - Доброе утро, Алечка!
        Как приятно. Он не обманул!
        - Доброе утро, Грегори! Сколько у тебя сейчас на часах?
        - Глубокая ночь. Я еще не ложился, все ждал твоего пробуждения. Теперь зато смогу спокойно уснуть. Видишь, как мы далеко пока еще друг от друга… Ты встречаешь рассвет, когда я провожаю зарю. Чем будешь заниматься сегодня?
        - Сегодня я не работаю, но у меня есть одно важное дело.
        - Вот как? Что ж, удачного тебе дня!
        - А тебе - спокойной ночи.
        Мое важное дело заключалось в посещении Востряковского кладбища. Там похоронена мама Григория. Идея поездки зародилась у меня после рассказа о том, каким потрясением стала ее скоропостижная смерть. Несколько лет он не мог прийти в себя, испытывал ежедневную саднящую боль. Мама всегда была самым близким человеком. Самым любимым. И то, что он много лет не видел ее могилу, то, что он не имеет возможности ее посещать, за ней ухаживать, как делают это все нормальные люди, отдающие долг ушедшим близким, это - его личная трагедия.
        Вот я, поразмыслив, и поехала на кладбище. Купила букетик цветов, взяла с собой ведерко, тряпку, маленький веничек и моющее средство. Думала, прибраться, а после сфотографировать памятник с разных сторон. Чтобы он смог хотя бы таким образом убедиться, что с маминой могилой все в порядке.
        Но, найдя нужное место, была удивлена, в каком ухоженном состоянии все находится. Моя уборка не требовалась. Положив цветы рядом с памятником, я сделала несколько фотографий. С разных ракурсов.
        - Простите, а вы что это тут делаете? - раздался голос у меня за спиной. Оглянувшись, увидела пожилую женщину в спецодежде и с огромным мусорным мешком.
        - Здесь запрещено фотографировать? - растерянно спросила у нее.
        - А зачем это вам? - подозрительно глядя на меня, продолжила она допрос.
        - Потому что собираюсь отправить снимки сыну покойной. Почему вас это интересует?
        - Потому что я слежу за этой могилкой уже много лет. И между прочим, последние месяцы совершенно бесплатно, хотя ваш знакомый обещал мне регулярно за это платить. Я ведь не обязана следить за всеми брошенными могилами! А он за столько лет ни разу не появился и даже не поинтересовался. Плохой он человек, вот что я вам скажу! - припечатала она.
        - Зачем вы так говорите? Он ведь живет за океаном и не имеет возможности…
        - Во-во, - злорадно перебила она, - «за океаном». Небось живет припеваючи, а денег жалеет даже на уборку могилы матери! Но вы ему передайте: больше я бесплатно убираться здесь не стану. У меня и без того работы хватает.
        - Послушайте, я не в курсе этих расчетов, но думаю, здесь какая-то несогласованность. Кто прежде передавал вам деньги за уборку?
        - Приятель этого американца передавал. Сначала-то уговаривал меня, обещал деньги каждый месяц и всякие подарки. И вот - ни слуху ни духу.
        - Сколько вам платили?
        Женщина задумалась.
        - Да толком не помню, каждый раз по-разному, но исправно, по крайней мере. А теперь вот вообще ни копейки, разве так можно? - Она подняла с земли мешок и горестно побрела прочь. - Так ему и передайте: не буду убираться больше, уж как хотите, не буду…
        - Подождите, не уходите! - взмолилась я. - Обещаю вам сегодня же разобраться в этом недоразумении. Пожалуйста, не оставляйте эту могилу без уборки. Вот, возьмите, - я поспешно достала из кошелька двести долларов и протянула их женщине, - этого хватит, чтобы компенсировать недоплату?
        - Ну, спасибо, - обрадовалась та и миролюбиво добавила: - Не беспокойтесь, раз так, я буду продолжать убираться. Вы только передайте своему знакомому, что друг или кем он ему приходится - нечестный человек. Так что, - она с надеждой взглянула на меня, - может быть, лучше вы будете передавать денежки?
        Покинув кладбище, я задумалась, куда мне двинуть дальше. С утра я запланировала посетить спортивный магазин. Димка второй год мечтал о велосипеде «Школьник». Двести долларов, так импульсивно отданные мною незнакомой женщине, являлись подарком добрых родственников ко дню рождения Димки. Конечно же именно на них я планировала приобрести двухколесного приятеля сыну. И вот, в секунду - ни денег, ни велосипеда.
        Зато сделала доброе дело. Остается утешаться этим. Ведь как удачно сложилось, что именно сегодня доллары оказались в моем кошельке. Обычно с валютой я предпочитаю по улицам не расхаживать. Да она, собственно, и сама не часто захаживает ко мне в гости. Так, по праздникам, в качестве подарка разве что.
        Как-то раз мы с друзьями взялись подсчитывать, что для кого означает выражение:
«быть без денег». И сколько, по мнению каждого, у него должно быть в кошельке, чтобы он начал чувствовать себя неуютно. Минимум то есть каков? Просто удивительно, до чего разнились ответы. Для меня, скажем, минимум, это когда денег остается ровно на дорогу до дома. А для одного моего бывшего приятеля это были как раз 200 долларов США. То есть именно та сумма, от которой я сегодня так легкомысленно «избавилась». Словно бы для меня сегодня тоже был минимум, случайно завалявшийся в кошельке. Но о чем тут было раздумывать? Представляю, как огорчился бы Грегори, узнай он как-нибудь после, что могила его дорогой мамы находится в запустении, покрытая гниющими листьями и паутиной. Какой болью это отозвалось бы в его сердце! А мне сегодня это удалось легко предотвратить. И теперь я горжусь собой. Да.
        Вопрос только, что сказать ребенку? Кстати, через два часа уже пора его встречать из школы, времени в обрез. Зайду, пожалуй, на рынок в Теплом Стане, куплю чего-нибудь, чтоб по-быстрому сварганить ужин.
        Бесповоротно потратила оставшиеся деньги на кочан капусты, четыре яблока, замороженные котлеты «Богатырские», банку консервированного горошка да пакет стерилизованного «долгоиграющего» молока. Ну а на сдачу купила два пирожных
«картошка». В конце концов, хоть какое-то утешение.
        Спустилась в метро. Еще сорок минут, и я на месте. Заеду в школу, потом быстренько домой, сынок пополдничает молоком со свежей «картошкой», пока я соображу ужин.
        Вдруг нестерпимо захотелось съесть одно из двух пирожных. Вот прямо в метро, не доезжая до дома. Так, до одури, немедленно! Я что, не имею права? Кто мне может запретить, собственно?
        Я вонзилась зубами в вязкую сладость, слизнув предварительно верхний лепесток жирного сладкого крема. Прикрыв глаза (чтобы не видеть осуждения окружающих), растворилась в собственных, почти детских ощущениях. Видела бы меня мама! Нам никогда не позволялось жевать на улице, а тем более в общественном транспорте. Это считалось верхом неприличия, грубым нарушением этических норм и пищеварительного процесса. Как много преимуществ во взрослой жизни всё-таки.
        Открываю глаза. По вагону плавно шествует в мою сторону беременная нищенка с протянутой рукой и картонной табличкой.

«Хочу есть», - написано на табличке. Сердобольные граждане кладут ей в руку монетки. Она доходит до меня и останавливается с выжидательным видом. Половинка пирожного застревает у меня по пути в пищевод. Я в полной растерянности. Я сочувствую голодной беременной женщине, но денег у меня не осталось даже на трамвай. Последние потратила на два пирожных, одно из которых застряло в горле. Она продолжает ждать от меня материальной помощи, не сдвигаясь с места. Окружающие косятся на нас с неодобрением. Может быть, предложить ей откусить от моего пирожного, думаю я. Неловко как-то. Она нависает надо мной, держа руку с мелочью на уровне моего лица, и я не выдерживаю, сдаюсь. Почти с раздражением протягиваю ей пакетик с нетронутым пирожным, предназначенным для Димки. Надеюсь, искренне надеюсь, что откажется, уразумев, что предлагаю ей последнее, постесняется взять…
        Вагон останавливается на станции. Беременная нищенка в буквальном смысле слова выхватывает у меня из рук пакетик с пирожным и стремглав выскакивает из вагона. Даже не поблагодарив, не кивнув, хотя бы для пристойности. Вот какая неблагодарная!

«Я ужасная мать, - думаю, - ужасная. За один день, прямо-таки бездумно, лишила собственного ребенка сразу двух радостей жизни».
        - Мам, ты почему грустная? - спрашивает Димка по дороге домой.
        Не выдержав мук совести, выкладываю как на духу историю с пирожными. Каюсь, мол, так и так: одно необдуманно съела, другое бездумно отдала.
        - А это пирожное как называлось?
        - «Картошка» называлось, - сокрушенно сознаюсь я голосом Пятачка, не донесшего целым до ослика Иа воздушный шарик.
        - Мам, так я же не люблю такую картошку! - восклицает ребенок. - Мне сейчас чипсов бы… с беконом… - Он мечтательно причмокнул.
        Телефонный звонок раздается, едва мы переступаем порог квартиры.
        - Ну, рассказывай, Саша, как оно - твое важное дело?
        - Доброе утро, Григорий. Всё задуманное выполнено с лихвой.
        - Как-то загадочно ты об этом сообщаешь.
        - В самом деле? По-моему, обычно…
        - Наверное, ты занята?
        - Вовсе нет.
        - Чувствуешь себя неважно?
        Как же ему сказать?
        - Я немного… огорчена.
        - Так-так, и кто тебя огорчил? - В голосе слышится напряжение.
        - Грегори, а можно сначала задать тебе один деликатный вопрос?
        - Конечно, спрашивай.
        - Скажи, пожалуйста, а кто следит за могилой твоей мамы?
        - Мой старый друг Виктор Волчанин. Я перевожу ему деньги, которые он затем ежемесячно выплачивает уборщице.
        - Ты доверяешь этому Виктору? Ты уверен в его порядочности?
        - У меня еще не было повода усомниться… а почему ты спрашиваешь?
        - Потому что повод появился у меня! Этот Волчанин - никакой тебе не друг, вот что, - выпаливаю я.
        - Саша, объясни, на каком основании ты делаешь подобные заявления. Саша! - В его голосе звучит металл.
        Я экспансивно выкладываю все, что сегодня узнала. Чувствую себя при этом довольно глупо, но справедливость-то должна быть восстановлена!
        - Эта женщина сказала, что ей ничего не платят? Целый год? Ты не ослышалась? Не далее как неделю назад в очередной раз я перевел деньги на карту Виктору…
        - Вот уж не знаю.
        - Что же с маминой могилой? Выходит, она запущенна, заброшена? - Его голос звучит глухо.
        - Гриша, пожалуйста, не беспокойся. Эта добрая женщина следит за ней. Могила чистая, прибранная, памятник в порядке. Я его специально сфотографировала с разных сторон, снимки напечатаю и передам тебе.
        - Алечка! У меня нет слов! Как замечательно ты это придумала!
        - Просто поняла, как важно для тебя все, что связано с мамой, - смущенно изрекаю я.
        - Да, это так. Ты правильно поняла. Не надеялся я увидеть мамину могилу никогда больше. Даже на фото.
        Пауза.
        - Спасибо тебе, милая. Милая, славная девочка.
        Приятно. Странно только, почему его не волнует вопрос оплаты?
        - Не за что, Гриша.
        Пауза. Может быть, намекнуть?
        - Как это - не за что? Никто до тебя ничего такого не сообразил. А ты сообразила. Поехала, нашла могилу, памятник сфотографировала. Молодец.
        Хорошо, что оценил. Дальше-то что?
        - Надо теперь придумать, как выкрутиться из этой неприятной истории.
        - Не волнуйся, Гриша…
        Наконец-то могу рассказать!
        - Мне удалось договориться с уборщицей, - произношу, не скрывая гордости, - она не бросит могилу, будет и впредь следить за ней.
        - Что значит - договорилась? С ней надо срочно расплатиться!
        - Я решила и эту проблему, - сообщаю еще более горделиво.
        - Но как, Саша?
        Рассказываю ему как. Стараюсь при этом держаться невозмутимо и слегка небрежно. Мол, это такие пустяки, такие пустяки для меня…
        - Я потрясен, - говорит он. - Саша, я потрясен!
        Глава 6. Заокеанский презент
        Звонок в дверь нарушает утренние сборы.
        - Кто это? - округляет глазенки сын.
        - Не знаю, Дим. Ты доедай кашу, я пойду открою.
        В дверной глазок вижу розовый куст. С удивлением отворяю.
        - Александра? Доброе утро. Извините за раннее вторжение, боялся не застать!
        Молодой человек передает мне букет упругих роз и подарочный пакет с ручками:
        - Это вам.
        - Мне?! Но от кого, простите?
        - А это вы должны знать, - оглядывает меня с нескрываемым любопытством. - Я всего лишь посыльный…
        Видок у меня и впрямь непрезентабельный, понимаю его недоумение. Для получения подобных подношений следовало бы выглядеть более пристойно. Даже если и в халате, то непременно шелковом или атласном, расшитом павлинами. Халат, впрочем, может быть и бархатным, перехваченным поясом с длинными кистями. Головка обязательно уложена в аккуратную прическу, из-под которой небрежно так пробиваются несколько непослушных прядок. Источать желательно запах ненавязчивых, но дорогих духов. Или же душистого мыла. На худой конец. Но принимать дары всенепременно холеными наманикюренными ручками.
        А я, понимаешь, стою тут растрепанная, расхристанная, растерянная, в наспех запахнутом махровом халатике двенадцатилетней давности и соответствующей застиранности, в стоптанных тапках и абсолютно без маникюра. Но я же не ждала посыльных в столь ранний час! Я вообще не принимаю так рано. Обычно.
        - Мне надо где-то расписаться?
        - Нет-нет, до свидания, всего хорошего.
        - Мам, мам, тебя к телефону, - зовет Димка.
        - Всего хорошего, спасибо, - захлопываю дверь. - Алло, - взволнованно говорю в трубку.
        - Здравствуй, моя милая-милая Алечка, - слышу я желанный голос. - Доброе ли у тебя утро? И какие у тебя новости?
        - Новости? - переспрашиваю растерянно.
        - Ну да, у тебя ведь есть новости, не так ли?
        - Ах, да, представляешь, собираю я ребенка в школу, и тут…
        - …неожиданно звонят в дверь? - продолжает за меня он.
        - Да… - слегка теряюсь я.
        - И тебе вручают букет свежесрезанных роз?
        - Ну, примерно так, - начинаю догадываться я, - но… это невозможно!
        - …а еще тебе передают…
        - …бумажный пакет, но его я не успела открыть…
        - Давай так. Приходи в себя, спокойно все рассмотри, а я тебе перезвоню. ОК?
        - ОК, - машинально отвечаю я.
        Вот теперь до меня доходит, что кино, в котором я живу последние три недели, выходит за рамки экрана и обретает вещественную форму. Это ошеломляюще и даже парадоксально… Я никогда еще не получала рано утром цветы с посыльным, впрочем, у меня никогда и не было таких кавалеров, тем более поклонников… нет, все не то, не то. Не могу же я назвать его возлюбленным. Рано это и опрометчиво весьма.
        Но сердце забилось. В упоении. И для него, можно сказать, возникли вновь… и божество, и вдохновенье, и…
        Да уж. Давно не билось сердце мое в таком учащенном ритме.
        В пакете находится красивая коробочка. Открываю ее с замиранием сердца и вижу: в мягком углублении возлежит спрятанный в черный бархатный мешочек флакон с духами в форме объемного яйца. Сверху - золоченый бант, усыпанный бриллиантами. Не натуральными бриллиантами, разумеется, хотя играют они буквально как живые. «White Diamonds Elizabeth Taylor», - написано на коробке. Так и есть - «Белые бриллианты». От самой Элизабет Тейлор! Не знала, что она еще и духи производит. Восхитительный запах: густой, насыщенный, трепетный, страстный. В верхних нотах ощущается лилия, жасмин и что-то еще, нарцисс, наверное, а чуть позже вступают амбра… да, амбра и сандал. Обожаю цветы и всевозможные ароматы. В детстве таскала тайком с маминой полочки диоровские духи и душилась втихаря. Эти запахи всегда поднимали настроение. И самооценку. Когда они были на мне. Или, точнее, я в них.
        Эти «Белые бриллианты» созданы для избранных. Для дорогих, уверенных в себе, роскошных женщин. Во всяком случае, не для задрыги в стоптанных тапках и с пустым кошельком. То-то посыльный рассматривал меня со скепсисом. И пакет передавал как-то недоверчиво. Кстати, внутри я еще приметила белый конверт. Куда он делся?
        - Димка, что ты такое творишь? Разве не знаешь, что чужие письма открывать нельзя? - вырываю из рук сына разорванный конверт.
        - Мам, но это же не письмо!
        Я уже поняла, что не письмо. Из конверта рукой сынишки были извлечены пять стодолларовых купюр.
        - Что это, мам? Это нам? Настоящие доллары?
        - Подожди, Дим, отвечу на звонок, ты пока ботинки шнуруй, а то опоздаем.
        - Да, алло!
        - Алечка, милая, ну как, всё рассмотрела?
        - Грегори!
        - Для тебя просто Гриша.
        - Гриша, Гришенька…
        - Так-так, мне нравится, продолжай!
        - Спасибо тебе! Это так красиво, очень красиво.
        - Розы хороши?
        - Розы прекрасны, духи восхитительны, я такой красоты в жизни не видела и… не нюхала!
        - Их мне лично подарила Лиз со словами: «Презентуй от меня своей супруге».
        - Лиз?
        - Лиз Тейлор, она выпускает эти духи с одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Сегодня это самый успешный звездный парфюм.
        - Ах вот даже как? Сама Лиз Тейлор? Подарила прямо лично тебе? И презентовать велела… кому? Супруге? Прости, я взбудоражена.
        - Ты все прекрасно слышала. Я долгое время не решался их никому преподнести. Точнее, никто их не заслуживал. Теперь они - твои по праву!
        - Гриша! Так чудесно и так ответственно!
        - Да, я рад, что ты осознаешь это.
        - Но… зачем ты передал мне деньги? Столько денег?
        - Во-первых, я тебе задолжал, это раз.
        - Но в конверте не двести долларов, а пятьсот!
        - Совершенно верно. Тебе скоро потребуются средства на оформление визы, это - два. Ну и на короткие вспомогательные траты. До твоего отъезда ко мне тебе этого должно хватить.
        Он оказался прав. На оформление визы ушло всего сто долларов. Мною занимались представители российско-американской фирмы по рекомендации Грегори. Точнее сказать, это я была представлена им по его рекомендации. Они возились со мной, как с дорогой хрустальной вазой, взяв на себя практически все хлопоты с утомительным оформлением. Однако на последней стадии - принятии пакета документов возникло неожиданное препятствие. Американская сторона пожелала побеседовать со мной лично.
        - Понимаете, - словно бы оправдываясь, объяснил сотрудник компании, помогающей мне с оформлением, - в вашем случае есть большой положительный момент: у вас здесь остается ребенок, а это в глазах американцев главная гарантия возвращения. Но есть также и большой минус, из-за которого вам не избежать собеседования в посольстве.
        - Какой же минус? - испуганно спрашиваю я.
        - Вы - молодая и, видите ли, красивая женщина, - звучит ошеломляющий ответ.
        - Повторите, пожалуйста, еще раз про мой «минус», - по-детски ликую я, тогда как должна была расстроиться. Затем что услышала из уст официального лица не критику в свой адрес, а получила неожиданный комплимент. Да еще при таких необычных обстоятельствах!
        Грегори огорчился, когда я транслировала ему разговор с посредниками, однако не преминул отреагировать на их последнее заявление должным образом:
        - Так ты в самом деле настолько красивая, что тебя страшно выпускать в мир чистогана и желтого дьявола?
        И активно принялся меня инструктировать. Ни в коем случае не должна раскрыться истинная причина данной поездки.
        (Кстати, а какова истинная причина?)
        Его имя также не должно фигурировать. Ни при каких условиях.
        (А если начнут пытать?)
        На мое имя оформлено приглашение от серьезной американской компании. Так что я еду по бизнесу.
        (По какому, интересно?)
        Он звонил по нескольку раз в день. Сначала - чтоб пожелать доброго утра. Затем, чтоб доложить, до чего сильно мечтает поскорее меня увидеть. А вечером, перед тем, как пожелать мне доброй ночи, наговориться всласть. Это были яркие, впечатляющие разговоры. По нарастающей. Я не понимала, когда он спит. Как может потом работать. Когда спрашивала об этом, отвечал, что давно не испытывал такой нестерпимой потребности в общении и такого волнения, как теперь. Что уже представить себя не может без наших долгих бесед. Без моего голоса, шуток, смеха, милой болтовни.
        - Сегодня я получил телефонный bill за последний месяц. Поразительно! Никогда я столько не наговаривал по телефону. Что это означает, не знаешь?
        - Я тебя разоряю? - предположила простодушно. Судя по всему, он говорил о квитанции, об оплате телефонных переговоров. Мне даже представить сложно, сколько сот долларов набежало за наши ежедневные многочасовые беседы!
        - Знаешь, Алечка, я слышал, что существует любовь с первого взгляда. Но любовь с первого телефонного звонка? Такого предположить даже я не мог! Так вот теперь, увидев счет, убедился: это серьезно!
        - Сказанное следует расценить как признание?
        - Расцени, как считаешь нужным. Удивительно, но я просто не ведаю, как жил без тебя все эти годы? Точнее, без наших телефонных разговоров!
        - Безрадостно жил, должно быть, - поддела я зачем-то. Вероятно, от смущения.
        - Да, невесело, - подтвердил он в тон мне, - как теперь понимаю.
        Сама, признаться, уже и не представляла, как жила прежде. Совсем, казалось бы, недавно.
        Упиваясь нашим общением, я незаметно и последовательно втягивалась в него все сильнее, всё глубже.
        Мне уже было все равно, как Григорий выглядит внешне, настолько совершенным рисовался в моем воображении его образ. Как-то раз, правда, он проговорился, что накануне кто-то из друзей чмокнул его в лысину.
        - У тебя есть лысина? - воскликнула пораженно.
        Это обстоятельство несколько разрушало мое представление об идеале.
        - Имеется, - невозмутимо ответил он. - Кстати, лысина, по определению моей бывшей подруги, не что иное, как «дополнительное место для поцелуев»!
        Что же, пожалуй, с отсутствием пышной шевелюры можно примириться. И даже свыкнуться. Не в этом суть.
        Григорий проявлял участие и заботу обо мне, невзирая на огромное расстояние. Наши беседы приобретали с каждым днем всё большую значимость. Глубину. И невероятную лиричность.
        - Я сочинил сегодня ночью четверостишие, - сказал он накануне моего похода в американское посольство и с чувством прочел:
        Стань моей бухтой тепла и света,
        С заботой вечной обо мне,
        Тогда все силы души ожившей, все краски лета,
        Отдам тебе!
        Я млела и плавилась. Впадала в чарующую подвластность - устоять не могла. Или не хотела? Меня увлекало, манило и затягивало куда-то неудержимо.
        …Сочинил же какой-то бездельник…
        Глава 7. Что, бывает любовь на земле?
        В нашей школе каждый год проводился стихотворный конкурс или, иначе говоря, конкурс чтецов. Всё было очень значительно: три отборочных тура, к судейству привлечена весьма компетентная комиссия.
        Ежегодно, начиная с пятого и по восьмой класс (о котором пойдет речь), я принимала участие в этом конкурсе, старательно разучивая стихотворения на заданную тему. Но мне ни разу не удавалось подняться выше второго места, как бы я ни старалась. Почему? Потому что на протяжении многих лет мой отец был бессменным председателем жюри, и все остальные члены подобострастно равнялись на его мнение. А он считал нескромным ставить собственной дочери самую высокую оценку. Как же мне хотелось хоть раз в жизнь стать официальной, признанной победительницей!
        Чтоб показать всем, чего на самом деле заслуживаю, какая я сама по себе (невзирая на знаменитого отца) талантливая.
        Я в тот год читала «Смерть пионерки» Эдуарда Багрицкого. С таким надрывом, с такой болью, словно бы сама была Валей-Валентиной, умирающей от скарлатины, но не сдающей своих революционных позиций. Даже взмокла вся к финалу. Когда закончила, на лицах присутствующих, как мне показалось, было потрясение.
        Первое место! Только первое!
        Все повернули голову в сторону моего отца, то есть почетного председателя жюри. Он отрешенно молчал. Я видела, что ему (равно как и всем присутствующим) мое исполнение очень понравилось, но он, не сказав ни слова, скромно потупил взор. И всё!
        Мне присудили второе место. Правда, в утешение позволили выступить на торжественном концерте, посвященном юбилею школы, с декламацией любого выбранного мною стихотворения. Спасибо и на том.
        Праздничный концерт состоялся спустя неделю. Он готовился в обстановке всеобщей наэлектризованности. Занятия были отменены, точнее, заменены подготовкой к празднику, поскольку в тот год нашу замечательную школу впервые должно было посетить телевидение.
        Телевизионщики тянули вверх по лестнице толстые кабели, опутывали ими актовый зал, устанавливали камеры и освещение, подключали микшер, проверяли звук. Свет ярких софитов постепенно нагревал воздух. Все вокруг бегали, суетились, украшали сцену, расставляли дополнительные стулья, готовили напитки и бутерброды для гостей. Выступающие заметно волновались. Все, кроме меня.
        Я меланхолично стояла у окна второго этажа и смотрела, как уныло и монотонно дождь разрезает лужи. Я еще не решила, что буду читать и хочу ли выступать вообще. Неожиданно откуда-то сверху на меня снизошли стихи.
        Горько гляжу за окно:
        Дождь.
        Нет окончанья тебе,
        Дождь!
        Как это грустно:
        Дождь, дождь…
        Как это скучно:
        Дождь, дождь…
        Серые влажные капли -
        Дождь,
        Словно протяжные вопли -
        Дождь!
        Ну, а прохожие-цапли,
        Дождь,
        В лужах твоих утопли,
        Дождь.
        Я не люблю тебя, тусклый дождь,
        Долгий, холодный и сонный, дождь.
        Вечно глядишь на тебя и ждешь,
        Ждешь, что устанешь ты и уйдешь.
        Но продолжаешь ты лить,
        Дождь,
        Словно по сердцу и в душу
        Бьешь,
        Словно не хочешь покоя,
        Дождь…
        Что же со мною такое,
        Дождь?
        Когда во время концерта ведущий объявил мое выступление, я, решительно шагнув на сцену, провозгласила:
        - Унылая музыка Дождя. Неизвестный английский автор.
        Все-таки я любила эпатаж! Иначе как объяснить то, что я отважилась в тот же день продекламировать со сцены это свежеиспеченное стихотворение? Пусть даже анонимно. Впрочем, мне было нечего терять.
        Публике понравилось: зал буквально рванул аплодисментами.
        - Почему же ты не прочитала эту чудную балладу на конкурсе? - спросила ничего не заподозрившая классная руководительница. - Тогда бы точно получила первое место.
        Я лишь криво усмехнулась: победа мне могла достаться в одном-единственном случае: если бы председателем жюри был кто угодно, только не мой родной отец.
        Отчего же все всегда убеждены, что быть дочерью известного человека - залог успеха? Отнюдь!
        - Саша, можно вас на минуточку?
        Повернувшись на голос, я сама себе не поверила. На меня смотрели иссиня-голубые глаза парня из команды телевизионщиков. Когда он, высокий, статный, в модных джинсах и кожаном пиджаке, едва появился в стенах школы, все старшеклассницы дружно заволновались. Просто рябь какого-то нездорового возбуждения пробежала по девичьим рядам. На протяжении всего вечера ему строились глазки, передавались записочки, а он будто бы не замечал эту повальную заинтересованность. Или был таким избалованным, что мог себе позволить невозмутимо заниматься своей работой, не реагируя ни на какие призывы со стороны активной девичьей половины?
        А я… Я лишь вздохнула, увидев его впервые. Конкуренция была так многообразна и многолика, что я сразу же подавила в себе желания, мечтания и кокетливые позывы. И ушла печалиться к окну на втором этаже.
        - Так можно вас, Саша?
        Что означает сей вопрос, это его нежданное внимание, да и откуда, собственно, ему известно мое имя?
        - Меня? - глупо переспросила я. - Вы не ошиблись?
        - Именно вас.
        - Да, слушаю, - едва произнесла, сдерживая клокочущее сердце.
        - Скажите, Саша, а если я вам дам номер своего телефона, вы позвоните?
        - Вы решили таким образом опробовать на мне метод Шахиджаняна? - не растерялась я.
        Дело в том, что выступающий на вечере известный журналист-психолог, отвечая на вопрос школьника: «Как проверить, нравлюсь ли я девочке?» - ответил: «Дай ей свой номер телефона. Позвонит - нравишься, нет - значит, нет».
        - Метод Шахиджаняна? - переспросил телевизионщик. - Вовсе нет. Я просто хочу пообщаться с вами вне стен школы.
        - А вы работаете на телевидении? - спросила я, подавляя волнение.
        - Да, но это не имеет никакого значения, - проговорил он быстро, видно, в моем вопросе он учуял предвзятость.
        Что значит - никакого значения? Для меня или для него?
        - Ну, хорошо, давайте ваш телефон, - как можно небрежнее произнесла я.
        Он протянул мне небольшой листок бумаги, на котором уже был заранее написан номер телефона и имя - Денис.
        Это было мое любимое мужское имя! И сам он был настолько великолепен, что я на целые сутки погрузилась в какое-то сомнамбулическое состояние. Я не могла поверить, что залетный принц, проигнорировавший целую толпу девушек, большинство из которых были признанными школьными красавицами, остановил свой искушенный взор на мне. Такого со мной еще не случалось!
        Я готова была позвонить ему сразу же, как только добралась до телефона. Но проявила немыслимую силу воли. Я вела борьбу сама с собой целых двое суток. Больше выдержать не могла.
        - Алло, - смущенно произнесла я, - Денис? Это Саша.
        - Привет, Саша! - воскликнул он обрадованно. - Долго же ты собиралась с духом!
        - Уроков было полным-полно, - по-глупому ответствовала я.
        - Ну, справилась? Помощь не требуется?
        Представив, как он улыбается, я покраснела. Хорошо, что он этого не видел.
        - Я хотела бы узнать, Денис, а сколько вам лет?
        - Ужасно много, - вздохнул он, - двадцать!
        Ого! Да он просто старик. Мне-то всего пятнадцать. Что скажут родители? Подружки зато обалдеют.
        - И давно вы работаете на телевидении?
        - Недавно. Я полгода как вернулся из армии.
        Час от часу не легче. Бывалый мужчина. Чем я могу быть ему интересна? Ужасно хочется узнать, да неудобно. Подумает еще чего…
        - Если вопросов больше нет, предлагаю встретиться.
        Ой. Так скоро? Я так не могу. Точнее, не умею. Не знаю как, потому что.
        - Встретиться? Где? И что мы будем делать? - спрашиваю подозрительно.
        Ответ обезоруживает:
        - Я покажу тебе самое красивое место в Москве. Ты хорошо знаешь Москву?
        - Наверное, хорошо. Да не могу взять в толк, где оно - самое красивое место?
        - Давай до завтра? Всё увидишь своими глазами.
        Я летела в школу на крыльях. Звенела капель, светило солнышко, в воздухе струилась свежесть и надежда - для меня наступила самая настоящая весна.
        О, весна без конца и без краю -
        Без конца и без краю мечта! -
        нараспев повторяла я стихи Блока.
        Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
        И приветствую звоном щита!..
        На химии с физикой я нетерпеливо ерзала, не находя нужного положения собственного тела. На литературе вызвалась читать Блока и настолько выразительно прочла, что получила заслуженную пятерку. На биологии дремала, утомившись.
        После уроков старалась ступать как можно медленнее, чтоб растянуть время до свидания - моего первого настоящего свидания. Впереди было больше двух с половиной часов - целая вечность.
        Интересно, что Денис нашел в такой худосочной дурнушке, как я? Хотя за последние полгода я всё же чуточку поправилась, точнее, налилась соком, по выражению мамы. И стала себя заставлять ходить с прямой спиной, медленнее, вдумчивее. Правда, по поводу внешних данных иллюзий как никогда не было, так и не возникло: до Лизы мне было далеко.
        Что же его могло во мне привлечь? Может быть, у него извращенный вкус? Или он предпочитает дурнушек?
        Я остановилась напротив своего любимого универмага. Сменой декораций внутри витрины также радостно отмечалась весна. Мрачные и тяжелые верхние одежды с меховыми воротниками и опушками уступили место демисезонным твидовым и кашемировым пальто, одно из которых словно магнитом приковало мое внимание. Оно было необыкновенным: цвета топленого молока, двубортное, с красивым воротником и широким поясом. Из-под воротника выглядывал бежевый шарф в элегантную клетку.
        Подобный наряд не имел ко мне никакого практического отношения, но тем не менее он меня попросту околдовал. Минут десять я безотрывно любовалась им, мысленно примеряя на себя и отгоняя мысль о нашем взаимном несоответствии.

«Наверное, такие вещи предназначаются исключительным персонам, - грустно вздохнула я, - вон, как та, например, - краем глаза узрела в зеркальном отражении очаровательную девушку. Она стояла неподалеку и тоже любовалась выставленной в витрине моделью. Примерно столько же времени, сколько и я. И уходить явно не собиралась. Я повернула голову, чтобы получше разглядеть ее, но не увидела никого. Огляделась - никого нет. Ни справа, ни слева. Я одна стояла на тротуаре перед магазином. Вгляделась вновь в отраженный в витрине силуэт и не поверила своим глазам: из анфилады отражений на меня смотрела не просто привлекательная девушка, не какая-нибудь симпатичная или милая, а настоящая красавица! И этой красавицей была я! Я?!
        Открытие так поразило меня, что я зашла в магазин и, преодолевая опасение услышать отказ, приценилась к увиденному в витрине пальто. Продавщицу, однако, не удивил мой вопрос, она предложила мне примерить единственный оставшийся в наличии экземпляр.
        - Вам идет, - воскликнула она с плохо скрываемой завистью, когда я в него погрузилась, нет, скорее так: окуталась им. - Повезло же быть такой худенькой! Это последняя модель, и осталась она непроданной только потому, что сорок второго размера. Кстати, цена на него сильно снижена. Берете?
        Я попросила отложить пальто, пулей помчалась домой и слёзно умолила сердобольную бабушку дать мне денег на покупку в счет скорого дня рождения.
        Облачившись в обновку, спустилась в метро и поехала к «Университету». Не успев осмыслить до конца сказочное преображение, всю дорогу глазела в вагонные окна, беззастенчиво любуясь собой. Никак не получалось свыкнуться с мыслью, что прекрасная девушка в отражениях - не кто-либо, а я! Я! Я!
        Теперь понимаю, почему Денис именно меня выделил из всей толпы. У него, должно быть, тонкий и изысканный вкус, вот почему. И вести себя теперь надо соответственным образом. Держать осанку. Не спотыкаться каждую минуту. Не говорить глупостей. Не тараторить и не перебивать. Но главное, не шмыгать носом. Боже упаси!
        Оно со мной случилось - первое свидание. Настоящее! С взрослым, очень красивым парнем… Меня слегка потряхивало от волнения, и незаметно я вытирала потные ладошки носовым платком.
        Он смотрел на меня с игривой улыбкой, от которой я таяла и, растекаясь, краснела. Как обещал, показал мне любимый город с самой высокой точки, откуда Воланд и его свита прощались с Москвой. Отсчет посещений Воробьевых гор начался в моей жизни именно с этого ослепительного, незабываемого, весеннего дня.
        Влюбилась я стремительно, мучительно и практически безнадежно.
        Внезапно появился ты
        Из ничего, из пустоты,
        Не думала, что можешь быть -
        Существовать, желать, любить…
        Я забросила занятия, подружек, любимые книги. На уроках бесконечно мечтала, сочиняла стихи и вырисовывала на полях тетрадок сердечки, цветочки и солнышки. Контрольные работы тупо списывала у соседа по парте, домой мчалась на всех парусах. Не снимая школьную форму, ложилась на диван (потому что в ином положении ожидание превращалось в невыносимую маету), ставила себе на грудь телефонный аппарат и ждала. Ждала-ждала. Бесконечно ждала. Кажется, и жить-то стала от звонка и до звонка. Я и не подозревала, что способна так сохнуть.
        Между первой и второй встречами легла целая пропасть из времени.
        Что ждет с тобой нас впереди,
        Не ведаю, не знаю я,
        Но главное, не уходи,
        Без нашего свидания.
        Утихнет все, пройдет, уснет,
        Но это всё не ранее,
        Как настрадаюсь я, и вот -
        Опять тоска, терзания…
        Денис звонил редко. Примерно раз в два дня. Он предлагал встретиться возле моего дома. Мы гуляли по бульварам час, реже - полтора. Разговаривали о каких-то пустяках. Или молчали, не зная, о чем говорить. Точнее, это я не знала, о чем можно с ним говорить. Я глупела и немела в его присутствии, да и он был немногословен, не задавал вопросов, ничего не предлагал. Я его не понимала. Он провожал меня до подъезда, прощался и советовал не огорчать родителей. Это всё!
        Однажды он не звонил целых пять дней.
        Тогда, из вредности, на его «алло!», я сделала вид, что не признаю этот голос. Позабыла и все тут.
        - Привет, Лешка! - бодро прокричала в трубу. - Как я рада тебя слышать!
        - Это никакой не Лешка, - мрачно отозвался он. - Это Денис.
        - А-а, - изобразила я маленькое разочарование. - Привет, Денис. Я перепутала. Прости.
        Мне казалось, что такая встряска должна скрыть не только истинность моих переживаний, но и настроить его на более решительный лад. Однако после этого Денис мог вовсе исчезнуть, а, возникнув через пару недель, сообщить в оправдание, что потерял записную книжку. Мой телефон конечно же он наизусть не запоминал. Будто бы.
        - Алечка, детка, расскажи-ка мне о нем, - попросил как-то вечером папа, присев на край моей кровати.
        - Что тебе рассказать, папа? - смутилась я. - Вообще-то маме я уже ответила на все вопросы. Она разве не поделилась с тобой?
        Мама выслушивала мои ежедневные стенания и, видно, устав от них, направила ко мне отца. Или же он сам вдруг заинтересовался, не знаю.
        Родители жили душа в душу и поздними вечерами, уложив нас, подолгу сидели на кухне, обсуждая каждый прожитый день с массой встреч, событий и животрепещущих новостей. А также полемизировали в основном о том, насколько достоверны создаваемые папой образы. Они дорожили этими спокойными вечерами, когда могли побыть вдвоем. Потому что часто, очень часто, после какого-нибудь театрального события или показа в Доме кино к нам заваливала оживленная богемная компания. До глубокой ночи творцы пили вино, громко рассуждали о современном искусстве, подтрунивали друг над другом, не стесняясь очень крутых речевых оборотов. Лизка всегда засыпала быстро и сопела как сурок, не реагируя ни на какой шум. Я же, напротив, спала чутко, и любое нарушение тишины могло взбудоражить меня, окончательно лишив сна. Когда гости шумели особенно активно, я не выдерживала и прямо во фланелевой пижамке выходила к ним.

«Нельзя ли потише? - спрашивала тонюсеньким голоском, вызывая у возбужденных хмельных людей неизменное умиление. Сквозь весь этот хмель я им мерещилась, вероятно, трогательным беззащитным ангелочком, которого каждый из них тут же норовил потискать.
        Однажды, когда мне было лет восемь, я таким образом даже получила в дар стихотворение от дяди Жени Евтушенко. Он растроганно посадил меня к себе на колени и с ходу сочинил:
        Почему такая стужа?
        Почему мороз кругом?
        Потому что тетя лужа
        Стала толстым дядей льдом!
        Спустя несколько лет мама обнаружила это четверостишие эпиграфом к подборке стихов Евтушенко в одном из толстых журналов. И даже обиделась на него за то, что он не указал, кому оно на самом деле было посвящено.
        Родителям никогда не бывало скучно вдвоем. Глядя на них, я мечтала, что когда-нибудь и у меня будет такая же семья - любящий талантливый муж, большой светлый дом, наполненный голосами детей, которых у меня будет трое: два мальчика и девочка. Ну, в крайнем случае, двое - мальчик и девочка, обязательно разнополые, ни в коем случае не две девочки и не три, чтоб им всю жизнь потом не мучиться, как мне с Лизкой. А я буду всех любить одинаково, не делая между ними различий, никого не выделяя…
        - И все же, Аля, сколько вы уже встречаетесь с этим парнем? - Папа был терпелив, но неуклонен. Странно, почему-то до этого мгновения моя личная жизнь не вызывала у него вопросов. Наверное, считал, что у меня ее просто не может быть.
        - Три с половиной месяца и пять дней. Если это только можно назвать «встречаемся», - вздохнула обреченно.
        - Чем он занимается?
        - Работает помощником звукорежиссера и готовится поступать в Институт культуры.
        - Понятно. Ну а к тебе он как относится?
        - Как… к маленькой.
        - То есть?
        Я смущенно рассказываю о наших встречах, абсолютно одинаковых, безо всякого развития. О том, что Денис никогда не дарит цветов, зато несколько раз приходил на свидание с эскимо на палочке.
        - Сколько-сколько ему лет? - недоуменно переспрашивает папа.
        - Двадцать.
        - И он не делает никаких попыток… за руку взять или… приобнять, что ли?
        По-своему расценив его недоумение, отвечаю, как на духу, с неудержимыми нотками отчаяния в голосе:
        - Нет! Никаких! Представляешь?!
        - Странный парень, - задумчиво произносит папа, - наверное, он после таких встреч закусывает кулак или бьется головой о стенку…
        Почему-то от сказанного мне становится смешно.
        - Что это значит, пап? - хихикаю я.
        - Скорее всего, он и впрямь считает тебя ребенком, что вполне справедливо. - Папа, улыбаясь, теребит мои рыжие вихры. - Ну, бог с ним. Давай подумаем, куда и с кем нам тебя отправить отдыхать в июле? - Он переключается на другую тему, утолив законное отцовское любопытство.
        После первых в жизни экзаменов, которые я чудом не завалила, родители отослали меня к родственникам в Ригу. Вместе с дочкой своих друзей Анечкой. Мы с ней довольно быстро нашли общий язык. Потому что она, как я, была фантазеркой и болтушкой.
        Если позволяла погода, прямо с утра мы отправлялись на Рижское взморье. Нежились на солнышке. Загорали. Мечтали вслух. Бродили по берегу, собирая ракушки. Я один раз даже отважилась занырнуть в прохладное Балтийское море. Словно бы желая, окунувшись с головой, выстудить из нее страдания по Денису. Он не звонил мне больше месяца, и я ощущала каждый день как катастрофу, крушение всех чаяний.
        Когда шел мелкий, но совсем не противный дождик, мы часами с наслаждением бродили по прекрасному старому городу, не тронутому советским зодчеством. Любовались готической архитектурой, рассматривали шпили и башенки, старинные резные постройки, барельефы с горельефами. Проголодавшись, потчевали себя сырными булочками с горячим шоколадом в крошечных кафешках, наполненных упоительными кофейно-ванильными запахами. Всё это было так не похоже на московскую жизнь, с ее темпоритмом, на особенности нашего привычного бытия, что казалось, будто бы попали мы в другой, непостижимый мир: размеренный, нарядный, вкусный и радостный. Иначе говоря, занесло нас в заграничное государство. Государство, граждане которого прекрасно понимают русский язык, да и расплачиваться там можно рублями.
        А еще мы строили глазки симпатичным латышским мальчикам, ловя на себе порой и их заинтересованные взгляды. Дальше взглядов, впрочем, дело ни разу не заходило. К сожалению…
        Не получалось полностью отвлечься и выкинуть из головы свою несчастную любовь. Мысли о Денисе настигали меня в любом месте, заставляя страдать.
        Порой изо всех сил пыталась убедить себя в его несостоятельности, в его несерьезном ко мне отношении, вызвать спасительную досаду, раззадорить обиженное самолюбие, попросту разозлиться на него! Но… когда вспоминала его глаза или как на нашем последнем свидании, осторожно взяв мою руку, он поцеловал каждый пальчик и прошептал: «Милая, милая…» - я готова была взвыть белугой. Зачем я тогда отдернула руку? Зачем отпрянула, впервые услышав от него нежные слова? Почему меня никто не научил, как правильно вести себя с мальчиком, который нравится? Почему нас с пристрастием обучали избегать любых контактов, изображая из себя гордячек и недотрог, а любить и отвечать на любовь не выучили?
        Страсти стынут на гребне волны,
        И поспешно уносятся вдаль,
        Почему из души глубины,
        Выплывает одна лишь печаль?
        Друг мой, Море, ответ подскажи,
        Я себя разгадать не могу!
        Отчего я скрываюсь в глуши?
        Для кого я себя берегу?
        Однако за время, проведенное в отрыве от дома и от Дениса, я постепенно привела в порядок мысли. И решила вести себя по-другому. Быть отзывчивой, уравновешенной и, наконец, взрослой. Правда, в том только случае, если он позвонит мне сам.
        Всю дорогу из Риги мы обсуждали с Анной и двумя соседями по купе новости театра, кино и наших любимых артистов. В частности, сошлись на общем восхищении творчеством Владимира Высоцкого, который совсем недавно создал сразу два абсолютно разных экранных образа - Дона Гуана у режиссера Михаила Швейцера и Глеба Жеглова у Станислава Говорухина. Я была очарована воплощенным им типом мужественного борца с бандитами, в то время как Аня страстно доказывала, что такая роль упрощает Высоцкого, приземляет, ограничивает, что ему нужно играть классические и утонченные роли, такие как Гамлет, арап Петра Великого или как тот же Дон Гуан.
        На Рижском вокзале Аню встречали родители. Меня не встречал никто.
        - А где мои?.. - спросила я, озираясь.
        - Сашенька, - сказал Анин папа, - родители не смогли приехать и попросили, чтоб мы тебя проводили до дома.
        - Что случилось? - Я похолодела от ужаса. - Что с ними??
        - Они поехали на похороны, - пряча глаза, ответила Анина мама. - Дело в том, что сегодня ночью умер Высоцкий.
        Я даже сразу не поняла, о чем речь. Ему же всего сорок два года, он в самом расцвете актерской карьеры, только вчера мы говорили о его киноролях!
        Всего полгода назад папа заново познакомил меня с Владимиром Семеновичем, и, в отличие от предыдущей встречи, когда я выглядела беспутным подростком, на сей раз тот долго не отпускал мою руку, а как-то многозначительно покачивал ее, с проникновенной улыбкой глядя в глаза.
        А еще раньше подарил свою гениальную пластинку «Алиса в стране чудес», которую мы с сестрой выучили наизусть, можно сказать, затерев до дыр. Он даже написал нам с сестрой на развороте обложки пожелание: «…чтоб были красивыми и счастливыми».
        Что же теперь и как же это? Я захотела тут же поехать в театр, где проходила панихида, но это оказалось совершенно невозможным. Родители, позвонив оттуда, сказали, что не сумеют меня протащить через толпу людей и милицейские кордоны, плотно окружающие театр. Мне стало еще горше.
        Бабушка налила в глубокую тарелку мой любимый куриный бульончик с клецками, который согласно семейной традиции готовился в двух случаях: когда кто-то из нас болел или в связи с возвращением из дальних поездок. Этот вкус являлся отличительной приметой самого уютного на свете дома, дома моего Детства. Но сегодня есть было трудно. Комок стоял в горле. Казалось, я потеряла родного и близкого человека.
        - Алечка, тебя к телефону, - позвала бабушка.
        - Аллё, - бесцветно сказала я в трубку.
        - Привет, с возвращением, - сразу и не поняла, кто это, хотя прежде, при первых звуковых колебаниях этого голоса, вся превращалась в вибрацию.
        - Привет, - ответствовала так же невыразительно. - Откуда ты узнал про возвращение?
        - Я уже звонил. Ты не рада мне?
        - Рада, - вяло ответила, сама себе дивясь.
        - Тогда почему у тебя такой невыразительный голос?
        - Устала с дороги, - почему-то соврала я.
        - А, понятно. - Небольшая пауза. - Какие планы?
        - Не знаю… Наверное, никаких.
        - Тогда вот что. Приезжай ко мне! Отдохнем вместе.
        - Что? К тебе? Как это? - Я даже встрепенулась от неожиданности.
        - Возьми такси и приезжай. Это не сложно. Я тебя встречу.
        - Нет-нет, я не могу, - засопротивлялась было, но тут же, чтоб не казаться неучтивой, сказала: - Лучше ты.
        - Знаешь, я всегда сам приезжаю к твоему дому, но сегодня устал - уработался. Давай ты ко мне приедешь, - и добавил едко: - Слабо?
        Разговор принимал неестественный поворот. Я не узнавала Дениса. Ему была не свойственна напористость, тем более наглость. Да и чрезмерной инициативности прежде я за ним не замечала. Порой мне этого даже не хватало. И вдруг - настойчивое приглашение в гости и вызывающий тон… просто непостижимо! Я не знала, как реагировать.
        Объяснить, что нас воспитывали слишком взыскательно? Что одной ездить в гости к молодым людям считается верхом неприличия? А его предложение таит в себе двусмысленность? И возможно, опасность? Хотя, честно говоря, мелькнула шальная мысль отбросить все предрассудки и рвануть к нему, забыв про приличия и здравый смысл! Не о таком ли тайно грезила, глядясь в бесстрастное Балтийское море?
        Но что-то в его тоне меня все же насторожило.
        - Так что же, - нетерпеливо произнес Денис, - может быть, ты просто не хочешь меня видеть?
        - Хочу, - смущенно ответила я, сделав паузу.
        - Тогда записывай адрес.
        - Прости, но сегодня я не смогу.
        - Знаешь, - резким тоном сказал Денис, - мне кажется, что тебе совсем неинтересны наши встречи.
        - С чего ты это взял? - пролепетала я.
        - Так, - усмехнулся он, - навеяло…
        - Да нет же, я очень рада тебе, но сегодня, понимаешь, не могу никого видеть.
        - А что особенного случилось сегодня?
        - Как, ты что, не в курсе? Сегодня умер Высоцкий! - Мой голос задрожал.
        - Ну, допустим, и что с того?
        - Как это - что?
        Разве у нормального человека сообщение о смерти может вызвать индифферентную реакцию? А в особенности о смерти ТАКОГО поэта, артиста…
        - Подумаешь, - усмехнулся Денис прямо в трубку, - ну еще одним алкоголиком на этом свете стало меньше, - снова отвратительно хмыкнул.
        - Не понимаю, как можно рассуждать столь цинично? Да ты знаешь, сколько народу пришло проститься с ним к театру? Я ужасно переживаю, что не смогла туда попасть! Люди стоят с раннего утра, от самого Кремля до Таганской площади, в огромной очереди, чтобы только отдать последний ему поклон.
        - Кто стоит, ну кто стоит? Такие же, как он, алкаши и стоят! Уверяю тебя, ни один нормальный человек не попрется «отдавать последний поклон», - передразнил меня гнусаво, - какому-то пьянице. По крайней мере, среди моих друзей таких нет.
        - Денис! - потрясенно сказала я. - Ты, правда, так думаешь?
        Я еще надеялась, что это какая-то ошибка, глупая шутка, недоразумение.
        - А что такое, лапа моя? Я тебя обидел? Задел за живое? Он что, твой сват, брат, и ты переживаешь так, что не можешь с места сдвинуться?
        - Денис… это ужасно.
        У меня всё сжалось в груди.
        - Обиделась, надулась. А ты не надувайся, не надувайся! - и совсем уже с отвратительным смешком добавил: - А то… губки лопнут!
        - Что??
        - Ни-че-го, - отчеканил Денис. - С тобой мне всё ясно, - и повесил трубку, даже не попрощавшись.
        Я упала ничком на кровать и дала волю слезам, которые с утра стояли близко-близко, но лишь теперь вырвались наружу. Я плакала долго, исступленно, мысленно просила прощения у Владимира Семеновича за то, что не прервала сразу же этот ужасающий разговор, не швырнула трубку, не сказала со всей отчетливостью вслух то, что должна была сказать. За то, что позволила так гадко разговаривать с собой этому жалкому, да-да, этому… недоразвитому типу. Кого я любила? По кому страдала?
        Я оплакивала смерть Высоцкого.
        Я оплакивала скоропостижную гибель своей первой беспутной Любви.
        Глава 8. Здравствуй, мой далекий друг!
        - Ответь, только честно, дорогая Алечка, у тебя когда-нибудь так было? - спросил Грегори.
        - Так? Никогда! - уверенно ответила я.
        - И что ты собираешься мне сказать?
        На мгновение я задумалась.
        Собеседование и все сопутствующие ему процедуры продлились несколько дольше, чем я предполагала. Трехчасовое ожидание у входа в американское посольство с семи утра в неутихающем волнении. Затем, уже внутри здания, еще более напряженная очередь к окошечку с суровым американцем, задающим провокационные вопросы. Прямо передо мной жестко развернули несколько человек, которые не смогли доходчиво объяснить, зачем им требуется данная поездка в Соединенные Штаты.
        В тот момент подумалось, что, скорее всего, и мои доводы покажутся неубедительными человеку в окошке, и меня попросту не захотят пустить в недосягаемую Америку. И я никогда в жизни не увижу своего нового необыкновенного друга. Никогда не прикоснусь к нему, не посмотрю в глаза. Не послушаю с ним джаз в «Карнеги Холл» и оперу в «Метрополитен-опера». Не прогуляюсь вразвалочку по сверкающему Бродвею. А в музее «Метрополитен» не увижу поразившую меня в далеком детстве картину Эль Греко.
        Я же такая невезучая! Мне стабильно не счастливится в любви.
        - А ты трусиха, Саша, трусишка!
        Грегори сам заметно нервничал и звонил буквально каждый час, невзирая на время суток, придумывая все новые и новые аргументы на русском, убедительные речевые обороты на английском, которые непременно должны были подействовать в случае любого непонимания. Оказалось, что эта поездка в Америку - самое важное в жизни. В его и моей.
        - Запомни, Алечка, - сказал он мне накануне ночью, когда я совершенно обессиленная от напряжения последних дней призналась, что опасаюсь спасовать, сорваться, не ответить правильно на все вопросы интервью и не только получить отказ американского посольства, но и попасть в черный список невыездных лиц на всю оставшуюся жизнь. - Запомни, - повторил он. - У нас с тобой нет ни одного шанса, чтоб не встретиться. Ни одного. Провались ты на собеседовании, не сумей я выбить для тебя визу, мы все равно свидимся. Потому что я всегда достигаю того, чего сильно желаю. А увидеть тебя есть моя главная цель на сегодняшний день. И потому у нас с тобой нет ни единого шанса не встретиться.
        Его слова на меня как-то странно подействовали. Они прозвучали среди ночи так убежденно, уверенно, внушительно, даже… несколько зловеще. Меня даже бросило в дрожь.
        - Но как мы встретимся, провались я там? Ты сможешь приехать ко мне?
        - Это исключено. Абсолютно. Есть масса других возможностей. Других стран, континентов, городов.
        - Коммунизм неизбежен? - пошутила я дрожащим голосом.
        - Именно так, именно так. В нашем случае он точно неизбежен.
        Я потеряла аппетит, курила сигарету за сигаретой и похудела за последний месяц почти на пять килограммов! И это как раз было кстати. Григорий, как и большинство мужчин, предпочитал стройных женщин. Я же к своим приближающимся тридцати постепенно, как бы выразиться помягче… несколько раздобрела. Кто не знал меня с детства, с трудом узнавал в запечатленном на фото синюшном цыпленке с неизменно ободранными коленками меня настоящую…
        Всё детство меня пичкали густыми, сдобренными маслом кашами, картофельными запеканками с мясом, тефтелями с густой подливкой, пышными булками да сытными пирогами - в надежде появления на моих худосочных конечностях хоть какого-либо видимого результата. А я обожала копченую колбаску, шоколад, апельсины и лимонад - всё то, что как раз было «заказано» из-за хронического диатеза. Бедная Лиза была вынуждена поедать свои любимые помидоры исключительно под столом, потому как они также являлись ярым аллергеном, а именно то, что запрещалось, было особенно желанно. Однажды я приметила, как она с хитрым видом ныряет под стол, явно укрывая запретный плод. Немедленно занырнула следом и, застукав с поличным, запричитала горестно:
        - Помидорчика, помидорчика хочу! Ничего больше, только помидорчика! Почему Лизке можно всё вкусное, а мне - только противное полезное?
        И когда у сестры демонстративно отобрали тот злосчастный помидор, вызвав ответные слезы, я успокоилась: мы были квиты.
        Конфеты от меня тщательно прятались, но я безошибочно учуивала их местонахождение и подворовывала по-тихому из бабушкиного буфета. До самого окончания школы.
        Но стоило перестать за мной следить и принимать запретительные меры, все желания куда-то улетучились. Даже боготворимое шоколадное мороженое, которое, как мне рисовалось в мечтах, я буду поедать бочками, цистернами, а возможно, и вагонами, вдруг резко разлюбила, едва оно стало для меня доступным. Лишь кисло-сладкие леденцы под названием «Взлетные» остались до трясучки обожаемыми на всю жизнь.
        Эх, где вы мои школьные годы чудесные, когда я скакала легко и непринужденно, ни о чем не задумываясь… Худая, задорная, смелая. Оказывается, тогда я была счастлива. Даже не подозревала, что детство и впрямь было самым счастливым периодом в жизни.
        Ну и совершенно точно предположить бы не могла, что когда-либо предметом для переживаний могут стать для меня лишние килограммы!
        Зато теперь осунувшаяся от последних бессонных ночей, я выглядела превосходно: полупрозрачно, где-то даже загадочно. Наверное, из-за лихорадочного блеска в глазах.
        Куда меня несло? Через океан, на другой конец Земли, в неведомую даль, к постороннему человеку! Правда, по ощущению, к человеку, ставшему для меня ближе всех родственников! За какой-то месяц телефонного общения. Сестра старшая разве посоветует что-либо плохое? Никогда.
        - Так что же ты хочешь мне сказать, Саша? Чего сильнее всего желаешь теперь, когда все трудности позади и американская виза у тебя в паспорте?
        Я почему-то не замечаю взыскательного намека в его вопросе и отвечаю беспечно:
        - Очень бы хотелось выспаться, просто выспаться! За всю минувшую неделю.
        Опять сморозила глупость. Ответ мой его откровенно разочаровал.
        - Что-то не так, Гриша?
        - Признаться, ждал другого…
        - Чего же?
        - Не понимаешь?
        - Нет!
        - Ты должна была сказать: теперь, когда все сложности позади, больше всего на свете хочу поскорее к тебе, дорогой мой Гришенька.
        - Ну это и так ясно как день, - попробовала выкрутиться я.
        - Ясно, ясно! Иди, высыпайся…
        Расстроила человека. Надо как-то исправиться. Он старался, а я, не подумав, брякнула про какое-то «выспаться»! Вечно я брякаю не подумав.
        - Подожди, постой! Я сама не своя от происходящего, вот и говорю первое, что подворачивается на язык.
        - ОК, - терпеливо произносит Грегори, - давай снова. И что ты мне, Саша, хочешь сказать?
        Дубль второй. Главное - не промахнуться на этот раз.
        - Я тут стихотворение сочинила… впервые за двенадцать лет…
        - Это правда?
        - Правда! Для тебя…
        - И когда же успела, Алечка? - голос заметно теплеет.
        - Сегодня. Когда ждала своей очереди на собеседование.
        - Почему же сразу не прочитала мне его?
        - Честно? Хотела, Гришенька, приберечь до нашей встречи.
        - Ну же, давай, давай его сюда, скорее!
        - Скорее? Какой нетерпеливый.
        - Ты себе даже представить не можешь, насколько я нетерпелив…
        Здравствуй, мой далекий друг!
        Я устала от разлук,
        От забот и ожиданий,
        От предательства и мук.
        Мы не виделись с тобой
        Сотню лет - весь век земной,
        Прожит был у нас с другими:
        Непростыми и простыми,
        С равнодушными, пустыми,
        Впрочем, с добрыми ли, злыми,
        Но - с чужими,
        Но - с чужими…
        Встречи - связи - расставанья…
        Суета и безнадежность.
        В пыль стираются мечтанья,
        В прах - безудержная нежность.
        Но, сомнения глуша,
        Все ж пульсирует Душа!
        И стремится к жизни, к страсти,
        Позабыв про все напасти…
        Можно грустно дни считать,
        Но не лучше ли опять
        Рассмеяться, встрепенуться,
        И - в пучину окунуться?
        Кто способен удержать,
        Дней прекрасных быстротечность?
        А ошибок избежать, кто способен избежать?
        У кого в запасе Вечность?
        Глава 9. Провалы отрочества
        Как-то раз в детстве я решила спросить у Лизы, что такое счастье?
        - Счастье каждый понимает по-своему, - важно промолвила тринадцатилетняя сестра. - По-моему, счастье - быть худой, длинноногой блондинкой.
        Взглянув на мое вытянувшееся от изумления лицо, продолжила, мечтательно растягивая слова:
        - А еще… я думаю, счастье стоять под венцом… в красивом платье до пола… рядом с солидным… богатым мужчиной! И жить с ним потом в шикарном доме, сплошь покрытом коврами, уставленном мягкими диванами, пуфами, цветами в хрустальных вазах и клетками с говорящими попугаями.
        Помню, я просто опешила от ее слов. Лиза - отличница и умница мечтает о вещах, произносить которые вслух в нашем доме считалось просто верхом мещанства. В голове не укладывалось, что мечтает она не о поиске смысла жизни и своего предназначения, не о достижении какой-нибудь высокой цели, а о банальном замужестве в красивом платье с дальнейшим проживанием… среди пуфов, хрустальных ваз и попугаев!
        Мне мое счастье представлялось некой сложнодосягаемой субстанцией, возможно даже, добытой в сражении, но совершенно точно - после множества испытаний и мытарств. Что сказать? Как представлялось, так у меня по сей день и происходит. Всё лечу куда-то, взмывая и падая, и вновь поднимаюсь, отряхиваюсь и снова лечу… за зыбкой, эфемерной мечтой…
        А вот взрослая жизнь моей сестры сложилась более чем благополучно. Как, собственно, и планировалась. Получается, жизнь Лизы сложилась запрограммированно благополучно. Золотая медаль в школе, поступление на престижный биофак в главный вуз страны и окончание его с красным дипломом. Удачное замужество, одобренное семьей. Шикарная свадьба. Отъезд по работе мужа в братскую республику Чехословакию, оттуда - в дружественную Данию, затем, как-то стремительно и неожиданно для всех, возникла капиталистическая Италия, откуда почти без труда они перебрались в США, где и окопались. По тем временам это были достаточно крутые виражи. И в географическом, и в политическом смысле. За мужем Лиза чувствовала себя как за хромированным забором. Прочным, основательным, блестящим.
        Семья Лизой неизменно гордилась. Даже тот факт, что она вполне сознательно не заводит детей, мотивируя это вечными переездами, нехваткой времени и не знаю еще какой нехваткой, терпеливо поощрялся родителями. Лиза, чтоб избежать дальнейших вопросов и пресечь неприятные ей разговоры, всегда умела грамотно разъяснить причину своих желаний - нежеланий и действий - бездействий.
        Сестру приводили в пример регулярно. Но я была слеплена из другого теста и не желала походить на кого бы то ни было. Меня всю жизнь раздирали самые экстравагантные желания. В детстве, например, я мечтала быть директором больницы. Еще меня завораживала работа пожарных. Я не понимала, почему среди них нет женщин? Очень бы хотелось стать первой женщиной-пожарницей. Или, на худой конец, регулировщицей движения на главном перекрестке города. Чтоб ловко жонглировать полосатой палочкой, указывая машинам, куда ехать. Уже школьницей меня заинтересовала работа диктора на центральном телевидении, но для этого следовало не мельтешить и хорошенько поработать над исправлением дикции. Но терпения и усидчивости мне не хватало никогда.
        Намечтавшись всласть, каждую из вновь прибывших фантазий приходилось гасить в самом зародыше, осознавая в конечном счете их беспочвенность. Ничего близкого к воплощению я не находила почти до самого окончания школы.
        Учась в девятом классе, я вдруг неожиданно влюбилась в фольклор. Возможно, именно в нем я увидела сочетание многих моих пристрастий. И в одночасье решила заняться именно им. Казалось страшно увлекательным, бросив шумный мегаполис, устремиться в путешествие по старинным городам и весям. Знакомиться с новыми людьми, собирать древние предания, записывать разнообразные пословицы с поговорками. Вслушиваться в этнические песни и вплясываться в пляски. А потом все это доносить до читателя в придуманной мною, самобытной и занимательной форме.
        Когда я, довольная своим незаурядным выбором, сообщила о нем родителям, те не пришли в восторг, а мигом опротестовали мое решение.
        - Ты, наверное, думаешь, что путешествовать «по старинным городам и весям» - это забавное приключение, - холодно отреагировал папа.
        - Для этого нужно уметь приспосабливаться к различным трудностям, - подхватила мама. - Жить в не пойми каких условиях, без душа и прочих удобств, разве ты готова, Алечка? Ты же не способна быть терпеливой, собранной…
        - Да, - подтвердил папа, - тебя вечно швыряет из стороны в сторону. Затеряешься на первом же полустанке, пропадешь!
        - Но я хочу заниматься в жизни тем, что мне интересно, - возопила я, - а не тем, что вы мне навязываете!
        - Послушай, Аля, у тебя это очередная сиюминутная блажь, а мы заботимся о твоей судьбе и, поверь, видим лучше, на что ты способна, а на что - нет, - добавила мама.
        Получалось, что только Лиза могла и захотеть, и осуществить все, что ей вздумается! Это же она значилась в семье умницей-отличницей-красавицей. А я по-прежнему представлялась родителям вредным заморышем…
        - Папа! Мама! Но я способна на многое! Почему вы этого не хотите замечать!
        В мои способности не верили. Может быть, они боялись, что я обесславлю известную фамилию?
        - Хочешь заниматься фольклором? - медленно проговорил папа. - Тогда тебе следует поступать в пединститут.
        - Ну почему-у-у? - завыла я. - Ну почему - как Лизка, так в МГУ, а мне даже попробовать нельзя!
        - Тебе, в МГУ? - Родители недоуменно переглянулись. - Это на какой же факультет?
        - На филфак или на журналистику!
        - Алечка, - терпеливо сказала мама, - ты на Лизу не кивай. Она с золотой медалью школу окончила, два года упорно готовилась к поступлению и, заметь, по мальчикам в маминой помаде не расхаживала!
        - Ну тогда в Литературный институт! - проглотив последнее замечание, изрекла я. - Поймите вы, родители, я мечтаю сочинительствовать! Писать! Творить!
        - Ну, до Литинститута, положим, ты не доросла, - строго сдвинул брови отец и буквально припечатал: - Для этого нужно быть другим человеком!
        - Каким это - другим? - не поняла я.
        - В первую очередь, человеком дисциплинированным, целеустремленным, преданным выбранному делу, - хладнокровно ответил он.
        - К тому же туда требуется ворох серьезных публикаций, - подключилась мама. - И вообще, что ты о себе мыслишь? - Она влюбленно взглянула на папу, а с него перевела недоумевающий взгляд на меня: мол, куда тебе? Кишка тонка!
        - Но я не пойду в пед. Ни за что! Работать в школе? Издеваться над детьми? Чтоб они меня ненавидели, подкладывали на стул кнопки и всю жизнь дразнили мымрой?
        - Ну как же ты всё поверхностно воспринимаешь, - устало вздохнула мама, - рассуждаешь просто как избалованный ребенок!
        Несколько дней спустя меня вернули к этому разговору. Видимо, родители всерьез озаботились моей безнадежной бесперспективностью.
        - Мы тут посоветовались с папой и решили, что раз ты категорически отказываешься идти в пединститут…
        - Категорически! - быстро-быстро закивала я в подтверждение.
        - В таком случае самое лучшее для тебя - профессия театроведа. - Мама произнесла так торжественно, словно одарила. - Это престижно, это интересно, это близко. Хочешь писать? Попробуй, для начала, пописать о театре. Да и я смогу тебе помочь!
        Мама служила корректором в журнале «Современная драматургия».
        - Но я же… ну мне же… - попробовала возразить я, а мама перебила:
        - Аля, даже не представляешь, как увлекательно изучать театральное искусство! - Для пущей убедительности она восторженно закатила глаза, прижав сцепленные в замок ладони к груди. - Ты не заметишь, как вовлечешься! Поверь мне, дочка!
        - Но я… но у меня…
        - У тебя, Александра, есть год на подготовку, - подытожил отец, больше не давая мне вставить слово, - этого достаточно, чтобы прочитать сто пьес, изучить примерно столько же критических статей, кстати, не просто «пробежать глазами», а выучить так, словно бы ты сама их написала. Докажи нам, наконец, на что ты способна! Это замечательный вариант для тебя, Александра. И для нас.
        Так, им казалось, будет спокойнее, ближе к дому и безопаснее для семейной репутации. Я представляла постоянную угрозу для оной!
        Родители опасались, как бы я не связалась с «плохой компанией», не влипла в
«дурную историю», не покатилась бы «по наклонной плоскости». Какое-то хроническое недоверие семьи преследовало меня всю сознательную жизнь!
        Но как ни велик был родительский авторитет, ни факультет этот, ни сам ГИТИС меня нисколько не привлекали. Перспектива всю жизнь заниматься теорией и историей театра не являлась моей пламенной мечтой.
        Я, честно говоря, отказывалась понимать, зачем и кому это надо - приходить в театр не для того, чтобы отдохнуть и насладиться актерской игрой, а исключительно чтобы вглядеться, вслушаться, впиявиться буквально в актерские недостатки и недочеты. Затем умными словами расписать, что хотел сказать режиссер и как ему это не удалось. Безапелляционно раскритиковать всех участников театрального действа. Не только актеров и режиссеров, но также художников-сценографов, может быть, даже костюмеров. Скрупулезно разбирая по косточкам, рассматривая со всех сторон через лупу, да что там, препарируя их! И это все ради того только, чтобы показать себя главным знатоком данного вида искусства.
        Меня саму столь часто критиковали, что поступать с другими людьми точно так же не хотелось. Знала, насколько это больно и обидно.
        Однако родители были непреклонны. В такие моменты спорить с ними, я знала, бесполезно. Да и речь в данном случае шла не столько обо мне, сколько о реноме семьи!
        Перед самим окончанием школы за мной установили неусыпный контроль. Причиной такого ужесточения мер послужило позднее возвращение от мальчика Степы. Золотого Степы. Он учился в наимоднейшем институте и даже имел собственную творческую мастерскую в центре Москвы. Его отец, важный министерский чиновник, обеспечил сына, казалось бы, всем, что нужно для счастья. Всем, кроме радости собственного познавания жизни. За него все было куплено и расписано вперед на долгие годы. Степа вел праздный образ жизни и отчаянно скучал. Ему постоянно не хватало острых ощущений. И потому он предоставлял свою «мастерскую» всем, кто способен его хоть как-то позабавить, хоть чем-то удивить…
        Я давно (втайне) мечтала попасть в эту мини-обитель богемной жизни, эпицентр общения пресыщенных сынков и дочек влиятельных родителей, а также примкнувших к ним лиц, объединенных диагнозом - «золотая молодежь». Всех, страждущих только одного - окунуться в блаженную праздность.
        Нас с сестрой детально оберегали от таких компаний. Запугивали даже. Рассказывали всякие страшилки про то, как тяжко приходится тем, кто, попадая в подобное гнездо разврата, неизбежно и бесповоротно туда вовлекается. После, не задумываясь о последствиях, забрасывают семью, учебу и вообще - естественное течение своей младой жизни. Они бездумно отдают ее на откуп всепоглощающему раннему распутству. А все дальнейшие попытки отбить заблудшие души у бесчинствующих соблазнов и вернуть их к нормальной жизни, как правило, заканчиваются крахом! Поэтому ступать на эту дорожку, общаться с такими детьми, даже интересоваться подобным образом жизни нам строго-настрого запрещалось.
        Сестре, впрочем, все это было неинтересно. Ничего общего с аналогичной молодежью у нее не было и быть не могло. Она была правильная до икоты!
        Однажды я явилась невольной свидетельницей весьма характерного эпизода. К семнадцатилетней тогда Лизе в гости пришел мальчик Филипп, с которым их связывали продолжительные, но сложные взаимоотношения. Он был необыкновенно привлекателен - просто нездешней какой-то, аленделоновской привлекательностью. Этого обстоятельства Филиппу было достаточно, чтоб не прикладывать особых стараний для покорения любой представительницы женского пола. Как правило, девушки сами ему на себя намекали. Напрашивались на интерес. И делали все возможное, чтоб заполучить себе красавчика. Он этим безбожно пользовался.
        Лиза ему и нравилась, и раздражала одновременно. Раздражала своей неприступностью, деланным безразличием. Каждый из них старательно, не сдавая позиций, исполнял собственную роль. Лиза определенно тоже симпатизировала Филиппу, но ее отпугивали его самонадеянность и ранняя искушенность в сердечных делах. Сестру неизменно подмывало сбить с него спесь. Она не собиралась становиться легкой добычей и потому крутила и вертела им по своему усмотрению. Филиппу же необходимо было во что бы то ни стало завоевать, обольстить, сломить неизменное сопротивление этого строптивого, неподдающегося материала.
        К сожалению, в тот день я пропустила начало разговора, подоспев лишь к итогу их очередной перепалки:
        - Объясни мне, наконец, почему ты ершишься? - вопрошал Филипп.
        - Меня не устраивает такое ко мне отношение! - надменно отвечала ему Лиза.
        - Какое «такое отношение»? Я уже устал круги вокруг тебя наворачивать! Скажи прямо, чего ты хочешь?
        - Я хочу, прежде всего, чтобы меня уважали!
        - Лизка! Сколько времени ты меня будешь изводить?
        - Конечно, ты привык к легким победам. Но я не желаю быть очередным трофеем в твоей копилке!
        - Лизка! Все мои друзья давно в курсе, что у меня к тебе такая… особая… ни с чем не сравнимая… Платоническая любовь!
        - Ну, знаешь, это уже слишком! - Лиза резко встала, с грохотом отодвинула стул и вышла из комнаты с гневным видом. Я едва успела отскочить в сторону, а то бы она меня сшибла, не глядя.
        - Так что же тебе нужно? - недоуменно крикнул ей вслед Филипп. - Что тебе тогда нужно?
        Весь казус состоял в том, что выражение «платоническая» Лиза, по незнанию или по глупости, перепутала с «плотской» и потому сочла его оскорбительным для себя - такой нетронутой и непорочной, как пресвятая дева Мария.
        Что уж говорить про посещение Лизой всякого рода мероприятий, выходящих за грани дозволенного! Никогда и ни за что. Только общение с хорошими мальчиками и девочками.
        Меня же временами буквально распирало от неудержимого желания хоть одним глазком взглянуть, что же такого страшного таится в каком-нибудь неправильном, недозволенном, дурном логове? От стерильной нашей жизни иногда челюсть сводило. Ужасно хотелось куснуть разок хотя бы кусочек и от табуированного плода…
        Я подговорила подружку Леру, вхожую в Степину компанию, как-нибудь протащить меня с собой. Взамен я, скрепя сердце, пообещала презентовать ей заветные чеки магазина
«Березка», в котором в те годы можно было приобрести все, что душе угодно: от импортной помады, пудры и румян до дефицитных кассет и даже фирменных джинсов! Все то, что было недоступно основной массе советских граждан, а только избранным представителям элиты. Лера пообещала, взяв с меня слово не посягать на самого Степу, в которого влюблена была как глупая кошка и потому старательно отслеживала и изживала соперниц.
        Я готовилась к походу целую неделю, продумывая наряд и репетируя фривольную походку «от бедра». Даже стащила у Лизы босоножки на высокой пробковой танкетке и бюстгальтер полноценного размера с жесткими чашечками. Чтоб, набив его ватой, выглядеть эффектнее.
        Когда Лера увидела меня, преображенную, она оторопела, потом занервничала и быстро-быстро проговорила:
        - Слушай, сегодня не выйдет. Там, это… все отменилось, кажись. Степа никого не принимает. Так что лучше забудь. Забирай свои чеки. Чао!
        И не дожидаясь ответной реакции, мгновенно упорхнула. Впервые в жизни во мне углядели конкурентку! Многоопытная Лера углядела!
        Сдаваться я не желала. Стольких усилий стоило все организовать! С горем пополам накрасить глаза Лизкиной заветной тушью «Луи Филипп» из голубенького тюбика, а губы - маминой ланкомовской помадой. Щедро надушиться ее же «Диориссимо», по-тихому слинять из дома… Я вся горела желанием, во что бы то ни стало проникнув в прокуренную, манящую загадочным пороком каморку, увидеть «золотого» Степу с его свитой и понять наконец: от чего нас так тщательно оберегают? Поэтому остановить меня уже не могло ничто.
        Стараясь не сверзиться с высоченных танкеток, я самостоятельно добралась до вожделенной мастерской и решительно нажала на кнопку звонка. Мне долго не открывали. Шум, визг, музыка раздавались за дверью. Наконец, громко матерясь, ее открыл чрезвычайно пьяный парень:
        - О, какая клёвая герла! - воскликнул он. - Ты к кому? Не ко мне ли?
        - Я к Степе, - нахально заявила я. - Он где?
        - Все хотят к Степе, а как же я? Давай курнем? - и сунул мне под нос дымящуюся сигарету. Я невозмутимо взяла ее двумя пальцами и поднесла к губам. С сигаретой почувствовала себя гораздо увереннее.
        Степан стоял в центре броуновского движения и для меня, казалось, был недосягаем. На голове у него красовались огромные модные наушники, и он, прикрыв глаза, двигался в такт какой-то собственной, только ему слышимой мелодии. Вокруг все грохотало, клокотало и курилось.
        Я уже собралась было ретироваться, как вдруг он открыл глаза и, сфокусировав на мне взгляд, с улыбкой подмигнул. Вероятнее всего, его зацепила моя отчаянная непохожесть на всех этих бесцеремонных дев, бесстыдно вьющихся вокруг его молодого крепкого тела, словно эластичные лианы.
        Радостно подалась навстречу его улыбке, но в этот самый момент кто-то больно дернул меня за руку. Это была Лера.
        - С тобой хотят поговорить, - недобро сузив глаза, прошипела она.
        Не выпуская своих острых когтей из моей руки, решительно потащила по длинному коридору в сторону туалета. Там меня поджидала толпа враждебно настроенных девиц.
        - Вот она, полюбуйтесь, - толчком выставила меня вперед Лера, - полюбуйтесь, приперлась! - и повернула ко мне перекошенное гневом лицо: - Ну, я ж тебя предупредила, что не светит тебе Степа, ты тупая, что ли?
        Как в страшном кино, на меня с шипением стали надвигаться разъяренные персонажи женского пола, все до одной в этот момент похожие на горгон медуз…

«Мама-мамочка, - подумала я, - почему я тебя не слушалась?» - и, сжавшись, приготовилась к худшему. Кажется, я даже зажмурилась.
        И вдруг:
        - Это что же здесь происходит? - Сам хозяин неожиданно пришел мне на выручку. - Девицы, вы сбрендили? В моем доме разборки устроить решили? А ну-ка, брысь отсюда! Отвалили!
        Он взял меня за руку - ту самую, со следами Леркиных когтей, и вывел из этого адского круга.
        - Звать как? - спросил, с интересом оглядывая мой бутафорский бюст.
        - Алекс, - кокетливо отрекомендовалась я, переводя дух.
        - Что будешь пить, Алекс? - Степан подвел меня к бару и эффектным жестом предложил на выбор любой напиток. Глаза у меня разбежались. Такого количества красивых бутылочек с незнакомыми иностранными названиями я не видала даже в собственном доме. Любопытство перекрыло осторожность. Я ткнула в первую попавшуюся. Густого янтарного цвета.
        - Молодчага, - одобрил он мой спонтанный выбор, - это Bolls. Предки из Голландии приволокли.
        Мы выпили. Это было сладко и крепко. С непривычки голова побежала в сторону, вбок, ввысь, куда-то от меня. На семейных торжествах нам разрешалось весь вечер лишь скромно потягивать легкую домашнюю настойку под названием «вишневка» из крохотной ликерной рюмочки или красное полусладкое вино, вполовину разбавленное водой. Не более того.
        - Повторить? - спросил он и, не дожидаясь ответа, налил еще. Я бесстрашно и с удовольствием заглотнула.
        Иллюстрация из книги «Вам, девушки» предательски всплыла в моем замутненном сознании: «А вот такое поведение может вызвать только презрение…»
        Я потрясла головой, изгоняя нежелательную картинку из памяти.
        - Потанцуем? - Привычно не дожидаясь согласия, он уверенно притиснул меня к себе.
        Двенадцать пар злобных глаз впились в меня. Но алкоголь сделал свое рядовое дело, мне стало хорошо: беззаботно и бесшабашно.
        - Хочешь послушать? - Он снял с себя стереонаушники и надел на мою все дальше убегающую голову. На меня обрушился космос. Или, точнее, «Space». Прежде я и не думала, что возможно такое объемное, такое богатое звучание. Почти как в Домском соборе в Риге!
        - Кайф, - выдохнула я.
        - Пойдем? - сказал он и увлек меня в дальнюю комнату.
        Сопротивляться не хотелось. Степан мне ужасно понравился. Его заинтересованный взгляд, исходящий от него запах, но главное то, что он захотел остаться со мной наедине! Эта невозмутимая решительность или решительная невозмутимость. Несмотря на кучу девок - липнущих, льнущих, увивающихся вокруг! В моих глазах он представлялся героем, а я - хрупкой невинной жертвой, спасенной им по счастливой случайности.
        - Ты такая клёвая, - страстно зашептал он прямо в ухо, усаживая меня рядом с собой на тахту, покрытую шкурой неизвестного мне зверя, - ты не похожа ни на кого, ты просто яркая бабочка, случайно залетевшая в мою одинокую бухту…
        Я не стала спорить насчет одиночества и бухты, полагая, что это надо понимать не буквально, а метафорически. Мне было приятно всё, что он там нашептывает, и его поглаживания тоже были приятны мне. Сама не заметила, как мы начали целоваться. Оказалось, это не так противно! Не то что в пионерском лагере, когда меня впервые поцеловал мальчик. Там это получилось как-то второпях, судорожно, смазанно, мокро и неаппетитно. В итоге осталось одно разочарование. А тут… с «золотым» Степой… Я сама не заметила, как втянулась. Голова моя безрассудная шумела, мысли смешались, первородные инстинкты приказывали спящему до этого мгновения телу подчиниться. Горячие, страстные волны плавно накатывали одна за другой, я готова была уже раствориться в них, пустить на самотек свой алчущий организм. Потерять остатки здравого смысла и отдаться этим ярким и доселе неведомым ощущениям…
        Как вдруг откуда-то извне словно хлыстом полоснуло по рассудку!
        Резким движением оттолкнув Степана, я вскрикнула, вскочила и, схватив в охапку ту часть одежды, которую в пылу страсти он ухитрился с меня стянуть, бросилась бежать. Он настиг меня около ванной комнаты, втолкнул внутрь и запер дверь изнутри.
        - Что случилось? - спросил сердито и недоуменно. - Объясни, что на тебя нашло?
        Я сотрясалась от рыданий.
        - Успокойся и ответь, что не так? Почему ты ревешь?
        - Что мы наделали?! - трагически, сдавленным от слез голосом проговорила я наконец, дрожа от страха.
        - И что же такого мы наделали, крошка Алекс?
        Я всхлипнула, выдохнула с ужасом:
        - Теперь у меня будет ребенок!
        - Что?! - изумился Степа. - Но это невозможно!
        - Очень даже возможно, - взбешенно возразила я, размазывая по щекам черные слезы, - так оно и бывает! - и зарыдала пуще прежнего.
        - У меня нет слов, - воскликнул Степа, - крошка, ну, поверь, ну, нет никаких оснований для… этого… такого… волнения! Обещаю тебе: не будет никакого ребенка, о-бе-ща-ю!
        - Да-а-а, - протянула я, всхлипывая, - все вы так говорите!
        - Послушай, ну что ты как маленькая. Ну ничего же не было…
        Он не мог взять в толк - плакать ему или смеяться. Похоже, я повергла парня в нешуточное замешательство:
        - Точнее, ни до чего не дошло, тьфу ты…
        - Дошло-дошло, до чего надо, до того дошло. - Я достала носовой платок, высморкалась и произнесла убежденно: - Для беременности достаточно такой вот… как у нас…
        - Чего? Какой? Какой такой?
        - Ну, такой… близости! - Мои щеки пылали.
        - Бред какой-то, - сказал Степа, - откуда ты это взяла?
        - Из книги «Вам, девушки»! - запальчиво произнесла я. - Там даже пример приводился почти аналогичный, - и снова горько всхлипнула, вспомнив тот пример.
        - Чего-чего? Какой такой книги?
        - Говорю тебе: «Вам, девушки», - и добавила для пущей убедительности: - Москва, Госиздат, тыща девятьсот пятьдесят первого года издания.
        - И что же там написано про нас с тобой? - Он, уже не скрывая, потешается надо мной.
        Я цитирую ему врезавшийся мне на всю жизнь в память кусок главы про оплодотворенную (без потери девственности) яйцеклетку.
        Одновременно с ужасом понимаю, что время уже давно перевалило за десять! Совсем потеряла голову. Мне нужно срочно возвращаться! Пулей!
        Домой я явилась после одиннадцати, что было недопустимо по всем семейным канонам. Мама заставила меня тщательно умыться с детским мылом и, усадив напротив, устроила пристрастный допрос с дальнейшим неутешительным приговором. Она вся кипела от негодования. Возвращаться от мальчика в столь поздний час - верх неприличия! Что скажут обо мне и моей семье его родители? Разве так она нас воспитывала? Разве этому учила? Распалившись, мама поведала, что думает о моем безотрадном будущем. О том, в частности, что совсем скоро гордые родители поведут на выпускной бал счастливых и нарядных девочек из моего класса, в то время как она - единственная! - будет вынуждена везти меня на аборт. Так и сказала: на аборт! Вот что значило в нашей семье вернуться на час позже допустимого времени…
        Однако мама и не подозревала, как была близка к своему прогнозу. Ведь еще чуть-чуть, и всё самое страшное могло бы случиться! Я-то это знала. И потому даже спорить и тем более обижаться не стала, а, поджав хвост, просто смирилась с наказанием.
        Меня посадили под домашний арест. И заставили беспрерывно заниматься. Наняли репетиторов по всем предметам. Заперли на замок все красивые вещи. Отобрали даже единственное колечко.
        Всё, что мне оставалось - глухо готовиться к выпускным, а заодно и вступительным экзаменам. С неохотой и без энтузиазма. В тот самый рекомендованный родителями вуз.
        Однако почему-то в ГИТИСе никто меня с нетерпением не ждал. Все места были заранее негласно распределены. Своими. Для своих. Я же для них, как выяснилось, таковой не являлась. Имя моего отца не распахнуло вмиг передо мной двери, а, как ни странно, совсем наоборот - сослужило недобрую службу. Такого я не ожидала. Мне казалось, что папой должны восхищаться все! Отнюдь.
        Провал случился на первом же экзамене, зловеще именуемом: «коллоквиум». На нем вскрывались знания-незнания абитуриента по всем вопросам театроведения. На три вопроса я смогла ответить довольно бодро. Готовилась, однако. Но тут одна дама из комиссии с надменной ухмылкой взяла слово. Она предложила мне проанализировать модификацию психологии трактовок Всеволода Мейерхольда за шесть лет: от постановки
«Смерть Тарелкина» до спектакля «Горе Уму». Вопрос вверг меня в ступор. Он мог бы быть задан выпускнику ГИТИСа, но никак не абитуриенту. Мое молчание было расценено как оскорбление. Та, что задала мне его, обожала Мейерхольда. Она отдала ему всю свою творческую страсть, вдоль и поперек исследовав в своей диссертации. И знала про него, наверное, больше, чем он сам, при жизни. Конечно же вопросы каверзные она задавала не всем и не всегда. Они предназначались исключительно тем, кого следовало завалить. Это был так называемый «конек». С кем в данном случае сводились счеты? Допускаю, что с моим отцом. С ним многие пытались поквитаться,
«как с истинным творцом, с истинным талантом», любила повторять мама. А может, причина вовсе не в папе, просто я ей внешне не понравилась? Или стульев на всех не хватало? Или откуда-то сверху дали отмашку: валить? Вот меня скоренько и завалили. А что же родители? Зачем они с завидным упорством подталкивали меня навстречу очевидному поражению? Почему не предусмотрели этакое положение вещей? Ни с кем не переговорили, не посоветовались, не попросили о помощи, в конце концов. Загадка жизни.
        Слабым звеном во взрослых играх оказалась я. По большому счету я переживала не из-за того, что провалилась в данное высшее учебное заведение. Неприятен был сам факт провала. В первую очередь, неодобрительное общественное мнение. Будь оно неладно. Мне казалось, что все окружающие дружно закачали головами: чего от этой несуразной девочки можно было ждать? Даже подготовиться не сумела, эх! Несомненно, ощущения были не самые приятные. Словно бы посередине шумной улицы, в толпе, с тебя неожиданно спадают одежды. И ты стоишь на всеобщем обозрении нагая, беззащитная и порицаемая всеми. Кто смеется, показывая пальцем, кто брезгливо отворачивается: «Как? Дочка таких родителей! Внучка такого деда? Сестра такой сестры? Ай-ай, какой позор! Правильно говорят: в семье не без уродки…».
        Из всего нашего класса непоступивших с первого раза было трое: мальчик-второгодник, девочка из семьи алкоголиков и я - невезучая девочка Аля.
        Чтобы не позорить родню, на следующий же день я обреченно подала документы в педагогический институт. И прошла в него без препон и почти без волнений, последовательно сдав все экзамены и набрав нужное количество баллов. Наверное, оттого, что терять мне было нечего, я совсем не переживала. А быть может, и известная фамилия сыграла на этот раз благотворную роль.
        Пышного застолья по поводу поступления (с гостями, подарками и шампанским) никто мне не закатывал. Поужинали семьей более сытно и празднично, чем обычно: рисовый салат с лососем, запеченная в бумажном пакете венгерская курица, молодая картошка с укропом. К чаю бабушка черничный пирог испекла.
        - Что собираешься делать? - спросили у меня родители.
        - Пойду в поход, - ответила наобум.
        - Ну-ну, давай-давай, - неожиданно легко отмахнулись они и занялись подготовкой к скорой свадьбе Лизы. Это было важнее.
        Глава 10. Полевая практика
        Брат моей закадычной подружки Белки - студент консерватории Юлик Луцкер позвал нас с ней в фольклорную экспедицию, именуемую «полевая практика». Отпущенная на волю, я с готовностью откликнулась на это приглашение.
        Командой из пятнадцати человек с рюкзаками за плечами мы отправились в неблизкий путь собирать старинные песни и обычаи. Так я очутилась внутри своей мечты. Поплыла, можно сказать, по неведомому прежде течению.
        Бесстрашно сплавляясь по стремительным рекам на байдарках, мы оказывались порой в самых труднодоступных местах. Разбившись лагерем, жили в палатках среди нетронутой, девственной природы. Бродили по захолустным российским деревням, знакомились с жителями, слушали их диковинные сказания. Передо мной словно бы распахнулась дверь в неведомый прежде мир. Мир малограмотных людей, одаренных от природы поразительными талантами. Своими песнопениями они создавали невероятно чувственные, почти осязаемые музыкальные образы. Я обмирала от восторга. Ни до того, ни после ничего подобного не слыхивала. Завороженно внимали мы этому искусству, запоминали обычаи, всеми фибрами душевными впитывали сказочную этнографию.
        Совсем позабыла о собственных провалах и неудачах. Не хотелось думать ни о Москве, ни о семье, а тем более об ошибках и просчетах. Не хотелось и все тут! Каждый день доставлял новые впечатления. Я чувствовала себя упругой тетивой: только тронь - натянусь, завибрирую и выпущу звонкую стрелу! На этой романтической волне мне стали оказывать настойчивые знаки внимания сразу двое: второкурсник Миша Либерман и походный доктор Лапонецкий.
        Мишка учился на альтиста. Он был высоким, узколицым и светлоглазым. С длинными нервными пальцами. В общем, вполне в моем вкусе. Правда, первую неделю, проведенную бок о бок, всерьез я его не воспринимала. Честнее сказать, не предполагала, что могу вызвать у него хоть какой-то интерес. Странно-отрешенным казался он мне. Обреченно-неземным.
        Девочек в нашей группе было немного. Мальчишки-студенты ухаживали изо всех сил, как умели. Угощали дефицитными сластями, делились сигаретами, старались освободить от любых тяжестей. И повсюду безропотно перетаскивали за нами громоздкую аппаратуру - так называемые «условно переносные» магнитофоны «Романтик» - самый ценный груз в арсенале нашей экспедиции.
        То было время свободы и открытий после душного глухого затворничества. Я находилась в состоянии непреходящего восторга.
        Однажды, напитанная животворными мелодиями глубинки, я запела, не стесняясь присутствующих музыкантов:
        Ой, то не вечер, то не вечер…
        Мне малым-мало спалось…
        От полноты эмоций вдруг распелась так, что остальные примолкли под напором моего неожиданно сильно зазвучавшего голоса:
        Мне малым-мало спало-о-о-ось,
        Ой, да во сне привиделось…
        Внезапно я поймала распахнутый Мишкин взгляд. Он был полон неподдельной нежности и восхищения. Так на меня еще никто не смотрел! Сердце дернулось, подпрыгнуло и судорожно забилось.
        В ту ночь нам выпало вместе дежурить. До самого рассвета просидели вдвоем под звездным небом, в обнимку, около мерцающего костра, накрывшись одной телогрейкой. Я испытывала восторг от близости красивого юноши, от шального воздуха свободы, от раздолья и дурманящих перемен. Весь лагерь спал, и лишь вездесущий доктор выходил покурить из своей палатки и каждый раз издали, не подходя к костровищу, злобно косился в нашу сторону.
        Доктор Лапонецкий был невысоким, коренастым брюнетом. На его тусклом лице заметно выделялись крупный нос и мясистые губы. Глубоко посаженные темные глаза прозорливо буравили каждого, с кем он общался. Несмотря на непрезентабельную внешность, держался доктор чрезвычайно самонадеянно, а временами нагловато. Некоторым неискушенным особам такие манеры казались привлекательными. Вальяжность поведения обезоруживала. Все особи женского пола были охвачены вниманием Лапонецкого. К каждой у него находился свой подход. Я же старательно его избегала. Не внушал мне доктор этот ни симпатии, ни доверия. Его подходы казались слишком примитивными, даже пошлыми. Мое отношение злило доктора Лапонецкого. И чем ретивее я сторонилась его, тем больше нервировала.
        Однако для экстремальных условий, в которых мы существовали, доктор был незаменимым человеком. Раз восемь на дню к нему обращались по всевозможным поводам. Советы давал он лихо, безапелляционно, не задумываясь. Лечил тоже. Все болезни. Одним универсальным средством. Под названием «перманганат калия». А попросту говоря, марганцовкой.
        Отравление? Прочистить желудок слабо-розовым раствором! Рана? Промыть рану раствором поярче. Укус насекомого? Приложить к зудящему месту смоченный в марганцовке тампон! Возникли язвочки во рту? Малинового цвета концентратом полоскать полость рта. А при саднящем горле - и его! Полоскать! Раствором! Марганцовки!
        Меня отводило от него довольно долго: ни разу не случилось прибегнуть ни к совету, ни к медицинской помощи даже. И только ближе к концу нашей экспедиции неумолимая судьба всё же столкнула меня с этим самым доктором.
        Я сильно простыла и лежала в палатке расстроенная, кашляющая и одинокая. Вся наша команда отправилась по партизанской тропе в ближайшую деревню. На поиски оставшихся в живых партизан. Таково было обязательное предписание парторга консерватории. Пляски - плясками, песни - песнями, а без «галочки» по патриотическому воспитанию студентов-практиков не утверждался ни один поход.
        Поэтому вся группа организованно двинулась в неблизкий путь. Мишка тоже ушел, хотя я очень просила его остаться со мной. Но он даже не попытался отпроситься у начальника экспедиции! Дабы «не казаться дезертиром, прикрывающимся благими помыслами». Струсил, одним словом. Побоялся, наверное, неприятностей по комсомольской линии. Или постеснялся продемонстрировать всем свое небезразличие ко мне? В общем, бессовестно меня покинул. Можно сказать, бросил на произвол судьбы.
        Кажется, я печально дремала, как вдруг почувствовала сначала осторожное колыхание полога, а через секунду чужеродные руки прямо на своем теле. Вздрогнув, резко проснулась. Доктор Лапонецкий, бесцеремонно забравшийся в палатку, пытался бесшумно расстегнуть «молнию» в верхней части моего спортивного костюма.
        - Не волнуйся, Сашка, - успокоил меня проникновенным шепотком, - ты вся вспотела, а это ведет к переохлаждению. Я собираюсь тебя переодеть в сухую одежду.
        - Как вы здесь? Все ведь давно ушли!
        - Я вернулся только ради тебя! Ну, не мог оставить тяжелобольную без пристального медицинского внимания…
        Не скажу, что это меня обрадовало. Наоборот.
        - Спасибо, - прохрипела еле-еле, - но я не нуждаюсь в пристальном вашем внимании. Даже медицинском.
        - Ошибаешься, зайка, я несу за каждого личную ответственность. Мне необходимо тебя прослушать, нет ли хрипов в легких. Так что без перкуссии и аускультации нам не обойтись!
        Медицинская терминология убедила меня обнажить и подставить спину для этой… этих… ну, прослушиваний и простукиваний.
        - Так, тут хорошо, теперь повертывайся грудкой…
        - Что? Зачем? Это обязательно?
        - Я доктор, Саша, давай, не глупи и не стесняйся.
        - И не думаю стесняться, - бесстрашно поворачиваюсь, как он просит.
        - Так, хорошо, - удовлетворенно шепчет Лапонецкий, прикладывая холодный фонендоскоп к моей груди, - хрипов нет. В легких все чисто. А температурка опять поднимается, температурку мы сейчас будем сбивать, - и достает откуда-то бутылку водки.
        - Что, марганцовка закончилась? - вяло иронизирую я.
        - Буду тебя растирать. Это - самое лучшее жаропонижающее. Раздевайся, зайка, давай помогу. Все ушли, бросили зайку, один добрый доктор остался, добрый доктор вылечит зайку, зайка будет здоров… Закрой глазки. Не дрожи… Расслабься. Вот так, так… Сейчас нам будет хорошо… очень хорошо…
        Не знаю, что со мной случилось. Наверное, в других условиях я бы обязательно отбилась. Здесь это почему-то оказалось невозможным. Или сопротивляться не было сил? Высокая температура? Общая подавленность? Слабость? Обида на того, кто бросил на произвол судьбы? А может, уже и не хотелось сопротивляться?
        Думать было некогда. Да и незачем в общем-то. Он все правильно рассчитал. Мое
«главное приданое» - тщательно оберегаемая девственность была потеряна мгновенно, окончательно и бесповоротно под напором многоопытного и вездесущего, ушлого доктора Лапонецкого.
        Глава 11. К мечте!
        - Ты заказала такси? На сколько? Учти, Саша, тебе надо быть в аэропорту за четыре часа. Билеты на твою фамилию будут ждать у стойки Delta, ты ничего не перепутаешь? Лучше запиши. Так, хорошо. Что ты будешь делать сегодня?
        - Я должна пристроить ребенка, зайти… кое-куда и собраться. Всё так стремительно, голова кругом!
        - «Кое-куда» это, видимо, в парикмахерскую? Не трать на это время. Маникюр, педикюр - сделаем тебе здесь. Вещей много не бери: ничего лишнего! Не стремись меня удивить. Возьми маленькую сумочку. Всё, что понадобится из вещей, я тебе куплю на месте. Прошу, не суетись и не волнуйся. Сложности позади. Надеюсь, ты ничего никому не рассказала?
        - Не беспокойся, никому и ничего.
        - Как договорилась на работе?
        - Меня прикроет подруга. До праздников. Затем все будут гулять почти неделю, так что я уложусь.
        - Будем надеяться! Очень будем надеяться…
        - Что, прости?
        - Будем надеяться, что ты и в жизни так же хороша, какой я тебя узнал в телефонном общении.
        - Ты, что ли, сомневаешься?
        - Почти нет.
        - Что значит - почти? Ты же видел меня на фото! А вот я вообще не представляю твою внешность! И заметь, не боюсь разочароваться!
        - Это невозможно, дорогая.
        - Вот как? Ты настолько самоуверен?
        - Я не самоуверен, Алечка, а уверен на сто процентов, что ты не будешь разочарована. Можешь не переживать.
        Выходит, это мне надо изрядно поднатужиться, чтоб не разочаровать «мистера Совершенство»!
        Пока собирала «маленькую сумочку», изморилась. Легко сказать - не бери лишнего! Откуда мне знать, что может оказаться необходимым, а что нет? Однозначно понадобятся туфли на каблуках. Грегори дал понять, что только данный вид обуви приемлем для женщины, которая хочет ему понравиться. Я же привыкла к кедам, кроссовкам, шлепанцам - простой и удобной обуви. С каблуками у меня как-то никогда не стыковалось. С ними ведь необходимо носить дамскую одежду. Платья и юбки - как ненавидела с детства, так они и не сумели найти для себя места в моей скромной гардеробной! Только один безупречный наряд красовался на плечиках. Маленький изящный сарафанчик, отливающий серебром, словно бы из змеиной кожи, с черным шелковым жакетом. Это был переданный с оказией подарок Лизы. С напутствием: «стать настоящей леди». К нему имелась пара туфель на вполне приемлемом каблуке - черных, лаковых. Их я, пожалуй, надену в полет, чтоб сразу, с первого мгновения, произвести впечатление. У меня имеется серый пиджачок «букле» в крапинку, который я надеваю по особым случаям, и одна-единственная юбка длиной чуть выше колена. Короче,
наряжусь, как при приеме на работу. Это будет грамотная вариация. Так и полечу. Пиджак можно будет снять в самолете, туфли тоже, если ноги устанут, а они точно устанут. За девять-то часов! Плюс - ожидание! Нет, пожалуй, не полечу в туфлях. Возьму их с собой в салон. Чтоб потом выпорхнуть к Григорию на каблучках, легко и непринужденно, а не приковылять вразвалочку на опухших ногах, спотыкаясь от усталости. Обуюсь в свои любимые кожаные полусапожки на плоской подошве, которые мне папа купил в Италии к рождению Димки. Вот что значит - качественная обувь: столько лет прошло, а они мягкие, удобные как в первый день. И выглядят отлично. Жаль только, пятка треснула по кругу и слегка просела на правом сапожке, но кому это видно? И кто вообще-то будет пристально рассматривать чужую обувь?
        Итак, юбка, пиджак, блузка, туфли… колготки! Надо срочно купить хорошие колготки, качественные, какие там рекламируются по телику? «От Парижа до Находки “Омса” - лучшие колготки!» Что-то мне подсказывает, мои любимые, плотные и недорогие (Тушинской чулочной фабрики), которые я в холодную пору ношу под брюки, не прокатят. Итак, «Омса». Две пары. Разорение, конечно, но вдруг в дороге порвутся? Я ж совсем не умею носить их… наружу… ну, без брюк и джинсов.
        Еще важно не забыть пижаму. Не ношенную. Точнее, не заспанную. Чтоб не стыдно было. Ночью. Да и вообще.
        Моя практичная подруга Инесса подарила мне на день рождения синенькую хлопковую пижамку, всю в бабочках, с атласными воротничком и пуговичками. Я ее пока даже не распечатывала, берегла. Как правильно! Теперь она вполне сгодится для незнакомого спального места.
        Кстати, маникюр обязательно надо успеть сделать. А то, чего доброго, напугаю человека. Папа мне всегда говорил: «Девочка должна следить за своими руками. Посмотри, какие ручки у мамы с Лизой ухоженные! А твои - в вечных заусенцах, ногти неровные, разве так можно?» Он еще про цыпки забыл добавить тогда. Круглый год руки мои были шершавыми, в розовых цыпках. В детстве мама мазала мне их на ночь кремом «Детский», который я ненавидела, потому что он образовывал жирную плотную пленку на тыльной стороне руки и долго-долго не впитывался в кожу, продолжая блестеть и невкусно пахнуть. Тогда я, теряя терпение, потихонечку вытирала его о простыню. За это мне тоже влетало, но после, когда обнаруживались желтые несмываемые разводы на белье…

…В полшестого утра раздался телефонный звонок. Я уже приняла душ и, нервно жуя кусочек булки, варила в турке кофе. Полагая, что звонит Грегори, быстро схватила трубку. Грубый мужской голос, не стесняясь в выражениях, предложил вступить с ним в интимную связь.
        - Кто это, кто?! - шокированно воскликнула я.
        - Какая тебе разница? - Голос мерзко хмыкнул.
        Я швырнула трубку, схватила сигарету и судорожно вдохнула в себя едкий дым. Кофе убежал, залив плиту. Кому понадобилось меня разыгрывать перед полетом? Дурацкая шутка. Нехороший какой-то знак. На пороге новой жизни! И кофе убежал…
        Через минуту телефон зазвонил вновь.
        - Да! - рявкнула я, готовясь услышать что-то гадкое.
        - Алечка, милая, доброе утро.
        - Гришенька, как хорошо, что это ты!
        - Конечно, это я, что случилось? - В его голосе зазвучала тревога.
        - Все в порядке, кто-то просто ошибся номером.
        - Что сказал этот кто-то? - напрягся Грегори.
        Ни за что не стану пересказывать, что именно услышала от телефонного маньяка!
        - Я сразу же повесила трубку.
        - Правильно сделала. Ты готова?
        - Готова.
        - Ну хорошо. Уже скоро мы увидимся. Совсем скоро. Ты сразу меня узнаешь: я буду в белой рубашке, с цветами. Жду тебя с нетерпением, милая Алечка. Ни о чем не волнуйся.
        Огромный «Боинг» был до отказа заполнен случайными и неслучайными людьми, в основном, как я поняла, американцами. Хотя были и русские. Со мной, к примеру, посадили светловолосого, хорошо одетого молодого человека. Обращаясь, он заглядывал в глаза, был разговорчив и многозначительно доброжелателен. То есть активно оказывал знаки внимания.
        - Кажется, мне повезло с попутчицей! Как вас зовут?
        - Александра.
        - Очень приятно, Александра. Меня - Олег.
        Через пару часов непринужденной болтовни и после того, как усвоились спиртные напитки, Олег поинтересовался вполне индифферентно:
        - Куда летим?
        Он так последовательно и деликатно изображал заинтересованность, что я чуть было не потеряла остатки бдительности.
        - В Нью-Йорк.
        - Бруклин? - небрежно спросил он.
        - Манхэттен! - обиделась я.
        - О, девушка из Манхэттена! - Глаз одобрительно засветился. - Где собираетесь остановиться? В отеле? У знакомых?
        Тут же пожалела, что раскололась. Вспомнила про бдительность и быстро-быстро направилась в туалет.
        - Осторожно, Саша, скоро будет зона турбулентности, - предостерег Олег.
        - Спасибо, я успею.
        Рядом с ним я словно бы уже приблизилась к этой самой зоне и потому решила, что в туалете почувствую себя в большей безопасности. Во всяком случае, там никто не станет задавать мне провокационные вопросы!
        Вопросы там, разумеется, не задавались, но что такое турбулентность, я запомнила на всю оставшуюся жизнь. Минут десять меня швыряло из стороны в сторону, пока я не сообразила, закрыв крышку унитаза, шлепнуться сверху и, упершись ногами в дверь, а растопыренными руками в стенки, пережить оставшуюся двадцатиминутную тряску. Хорошо еще, что я не страдаю клаустрофобией!
        - Я же вас предупреждал! - только и сказал Олег, сочувственно покачав головой, когда я на кривых от дрожи ногах подвалила, шатаясь, к своему креслу. Некоторое время он меня ни о чем не расспрашивал - давал возможность прийти в себя.
        Закрыла глаза и попыталась уснуть. Девять часов полета - не шутка.
        Интересно, а какой Грегори на самом деле? И как я его узнаю? Воображение рисовало крупного широкоплечего мужчину, с орлиным профилем и открытым взглядом. Слегка лысоватого мужчину (как выяснилось), но от этого не менее интересного. Орлиный профиль и лысина, хм, это должно выглядеть пикантно.
        Самолет приземлился вовремя. Улыбчивые стюарды радостно прощались с нами.
        - Так где мы с вами увидимся, Саша? - спросил Олег, помогая мне спуститься с трапа. - На Манхэттене? Или в Москве, за чашечкой кофе?
        Надо же, какой настырный тип. Когда в середине нашего долгого перелета он снова попытался выяснить, куда и к кому я все-таки лечу, мне удалось ловко сменить тему. Я захихикала как дурочка и, открыв бортовой журнал на странице с изображением роскошного московского отеля «Балчуг-Кемпински», похвасталась, что там периодически бываю. Что делаю? Ну как… Встречи, переговоры за чашечкой хорошего кофе в лобби-баре. Мне казалось, что, пуская пыль в глаза, я увожу своего дотошного собеседника от нежелательной темы. А он за это и зацепился.
        - Так что, Саша, до встречи в «Балчуге»? Уж там-то точно смогу вас найти, не так ли?
        - Да-да, - торопливо пробормотала я, - именно там и встретимся! До свидания, Олег, всего наилучшего! - и попыталась поскорее от него оторваться.
        Это стало возможным лишь после прохождения всех досмотров и контролей, когда впереди возникло два коридора. В один покорной гурьбой двинулись все пассажиры, другой же оставался пустующим.
        С детства ненавидя толпу, я предпочитала шагать по свободной, пусть даже не всегда проторенной дороге. И потому, не задумываясь, лихо свернула в левый, абсолютно пустой коридор. Пробежала по нему до конца и вышла неизвестно где. Встала. Одна-одинешенька. Куда делись все пассажиры, я не поняла. Оравы встречающих не наблюдалось. Люди в униформе сновали взад и вперед, не обращая на меня никакого внимания.
        - Простите, - обратилась я по-английски к негритянке, толкающей впереди себя грузовую тележку, - а где это я?
        Она взглянула на меня как на полоумную, но ответила:
        - Ты в аэропорту имени Джона Кеннеди!
        - Понимаю. А где все люди… ну, которые прилетели со мной и те, которые их ждут? - С непривычки я с трудом строила фразы по-английски.
        Она недоуменно пожала плечами и покатила себя с тележкой дальше.
        Я поняла, что заблудилась. Непереносимость толпы сработала мне во вред. Неизвестно, сколько металась я взад и вперед в поиске выхода из ситуации и нужного решения. На счастье, оно (решение) вышло прямо на меня - в лице стюардов из нашего самолета. Я бросилась к ним, как к родным.
        - Вы меня помните?! - ликующе накинулась я на симпатягу Джона, на протяжении полета весело предлагавшего нам все, что предусматривал сервис: еду, напитки, подушку, одноразовое одеяло, очки для сна, снова напитки…
        - Да, и чем могу помочь? - устало спросил Джон без всякого энтузиазма. Рабочий день был окончен, я уже не являлась его клиенткой, которой необходимо угождать.
        - Джон, я, кажется, заблудилась.
        - Ну, и? - Он, не останавливаясь, торопился к выходу.
        - Я не знаю, где меня встречают…
        - Простите, не понимаю, чем могу быть полезен.
        И тут меня осенило.
        Я ринулась туда, откуда стюарды только что вышли. Пробежала довольно приличное расстояние, пока не натолкнулась на идущих мне навстречу пассажиров. После этого резко развернулась, и - о чудо! Увидела выход из своего тупикового положения. Он был, оказывается, совсем с другой стороны.
        В небольшом «загончике» для встречающих находился лишь один человек. Невысокий, сухощавый. В начавшей терять свежесть белой рубашке, с букетом поникших бордовых роз в руке. Он метался из одного угла в другой и совершенно не напоминал Грегори. Каким я его себе рисовала. Огляделась вокруг, с надеждой. Никого, похожего на Стила, не обнаружила. Присмотрелась к мечущемуся человеку. Он остановился, заметив мое продолжительное и пристальное внимание. Сосредоточенно взглянув на меня, с нескрываемым удивлением произнес по-русски:
        - Ты?
        Мне почему-то захотелось крикнуть: «Нет! Это не я!»
        Лизка, гадюка, противная змеюка! Так отомстить за то, что я за ней в детстве шпионила! Или за то, что летом подкладывала в ее постель гусениц и паучков, зная, как она от них трясется…
        Но это ж было в прошлой, детской жизни! Что же мне делать с этой? Сегодня, сейчас? В аэропорту крупнейшего города Соединенных Штатов Америки? Что ответить человеку, к которому я летела целый день через океан на парусах любви? С замурованными глазами?
        Дура ненормальная, авантюристка, ну кому доверилась?! Сестра подшутить решила, а ты возомнила о себе…
        - Грегори? - на всякий случай осторожно поинтересовалась я.
        - Да! - Он ловко перемахнул через ограничительную планку, разъединяющую нас. - Ну вот, здравствуй, Саша. Это тебе, - вручает букет загрустивших роз. - Я жду больше часа! Не знал, что думать. Тебя задержали?
        - Я… как сказать… вышла не туда, случайно. - Мои ноги подкашивались. Мне ужасно захотелось вернуться «не туда».
        - Подожди, я отпустил машину, сейчас вызову другую.
        Пока он звонит по телефону, я потихонечку приглядываюсь к нему и лихорадочно размышляю. Что делать? Куда бежать? К кому я прилетела? Он совсем не тот! Не тот. Не такой, каким я себе воображала, в кого была по уши влюблена! Как это могло случиться? Я просто оказалась под влиянием магии голоса. Или опять себе что-то нафантазировала? Может быть, мне извиниться и вернуться домой? Сразу же, не выходя из аэропорта? Нет, неудобно. Человек оплатил билеты, дорогущие билеты, мне и не снилось, какие дорогущие. Вот, он что-то говорит по телефону и тоже искоса поглядывает на меня с явным недоумением. Я ему тоже не нравлюсь!
        Ну, сестра, зараза! Как же меня подставила!
        - Ты когда-нибудь ездила на лимузине, Саша?
        - А? Что? Нет!
        - Я так и думал. Сейчас поедем.
        Белый лимузин причаливает к нашему берегу. Наверное, предполагается, что это должно меня потрясти. Потрясенной я себя не чувствую. Продолжаю нервно прикидывать, как бы потактичнее повернуть все вспять. Водитель в красивой форме и фуражке с козырьком распахивает передо мной дверь:
        - Welcome, madam!
        Так ко мне ни разу в жизни еще никто не обращался! И двери авто так вот услужливо не распахивали! Впрочем, приятно почувствовать себя на минутку этакой мэдэм. С какой ноги следует забираться туда? Или можно просто запрыгнуть? Кое-как погружаюсь, устраиваюсь на заднем сиденье и с наслаждением вытягиваю конечности.
        Грегори внимательно смотрит на них. Я забыла переобуться, вот остолопка! Собиралась же сразу после самолета это сделать. Разнервничалась, понимаешь ли, когда выход потеряла, какое уж там переобувание? Поджимаю под себя любимые полусапожки с лопнутой пяткой. Пытаюсь заткнуть их поглубже, чтоб не было видно изъяна.
        - Ну вот, это и есть ваш Нью-Йорк? - переключаю внимание Грегори. Вид за окном, прямо скажем, не слишком привлекательный. Все какое-то мрачное, однообразное, каменное - совсем неинтересное.
        - Да, дорогая моя, это и есть Нью-Йорк, добро пожаловать! - Он словно бы и не замечает напряжения. Властным жестом берет мою руку и накрывает сверху ладонью. Ладонь прохладная, чужая. Мне не нужны его нежности. Это меня отвлекает. Нужно придумать, как вежливее слинять.
        - До чего же у тебя сухонькие ручки! Наверное, приходится много работать по дому?
        Выдергиваю руку и прячу ее под себя.
        - Зачем вы это мне говорите? - Я резко перехожу на «вы».
        Его живые, пытливые глаза вдруг становятся холодными.
        - Я должен был предвидеть, что фото не дает полного представления о человеке, - холодно замечает он.
        - И… что? - вопрошаю я.
        - Видишь ли, я воображал тебя несколько иначе, - констатирует Грегори.
        - Представь себе, аналогично, - горячусь я. - И город Нью-Йорк, твой любимый, никакого впечатления на меня не производит, и этот лимузин, и… вообще!
        Откатываюсь к противоположному окну, сжимаюсь в комок и замираю.
        Правильно, что я не стала переобуваться! Так ему и надо! Почему я должна все время подстраиваться под чужие стандарты и представления? И что такого в этом Стиле необыкновенного, от чего мне следовало с ходу офонареть и почувствовать себя осчастливленной? Он совсем мне не понравился, совсем-совсем!
        - Моя хорошая девочка, иди ко мне, - слышу я спустя минуту красивый бархатистый голос, в который за прошедший месяц ухитрилась влюбиться, - милая моя… ну, давай же, придвигайся сюда, ко мне, Алечка…
        Непроизвольно поворачиваюсь и тянусь на этот ласковый призывный напев, словно крыса, загипнотизированная волшебным звуком блок-флейты гамельнского крысолова.
        - Ты просто устала, девочка. - Меня медленно привлекают к себе и заключают в объятия. - Предполетное напряжение, непривычно-долгий перелет, незнакомый город, полная неизвестность, так ведь?
        Я согласно киваю.
        - А еще какой-то чужой дядька со зловредной иронией, так?
        Киваю вновь.
        - Так, так, да не так. - Меня нежно гладят по плечу. - Ты, Алечка, успокойся, все объяснимо. Ничего не бойся. Это я, тот самый Гриша, которого ты успела полюбить! Тот, который ни за что тебя не обидит.
        Чувствую, еще немного и - расплачусь.
        - Ты представляла меня иначе? Я тоже. Но к внешности можно привыкнуть, когда есть общие цели, взаимопонимание и глубина чувств, а у нас всё это случилось еще до встречи. Взгляни на него, - он кивает в сторону водителя в фуражке, периодически подглядывающего за нами в зеркало заднего вида, - вот он почти не слышит нас и не понимает языка, но главное, даже не догадывается, что мы с тобой всего-то час назад впервые увиделись, разве не забавно?
        Забавно, пожалуй. Еще забавнее то, что нахожусь в объятиях малознакомого мужчины, который везет меня к себе домой, а я не знаю, как к этому относиться. Когда он вкрадчиво комментирует мне происходящее между нами, я становлюсь безвольной и готова подчиниться безропотно. Потому что вижу: он честен со мной и желает мне добра. А этим далеко не все могут похвастаться.
        - Дома нас с нетерпением ждут мои дети, - продолжает он. - Девочки рвались в аэропорт, но я решил, что должен встретить тебя самостоятельно.
        Так. Значит, мне с ходу предстоит пройти еще один тест. На его дочек.
        Мы подъехали к многоэтажному зданию, прошли по мягкому ковру мимо вежливо приветствовавшего нас швейцара и поднялись в стремительном зеркальном лифте на тридцатый этаж.
        - Вики, Ники, познакомьтесь, это - Алекс, - оживленно сообщает Грегори двум любопытным мордашкам, открывшим дверь. - Я ее наконец-то материализовал!
        - Hi, Alex! - Виктория и Вероника оказались абсолютно разными, друг на друга не похожими девочками тринадцати и четырнадцати лет от роду. Старшая метнула на меня стремительный оценивающий взгляд сверху вниз, остановив его на разнесчастных полусапожках, а младшая бросилась помогать: схватила мою сумку, пиджак повесила на плечики.
        - Так, дети, дадим нашей гостье передохнуть и пойдем обедать. Вы решили, куда мы поведем Алекс?
        - Doorbar или Breezin…
        - Вы так думаете? - Грегори взглянул на них озадаченно.
        - Мы давно там не были. - Девочки не сводят глаз с моей обуви.
        - Алечка, а ты какую кухню предпочитаешь: карибскую или индийскую?
        Мне, собственно, все равно. Хочется поскорее принять душ, переодеться и главное - переобуться! Кажется, Грегори это понял и провел меня в спальню. Высокая кровать на массивных деревянных столбах-ножках и со спинкой из ажурной ковки занимает всю комнату. Кроме нее и двух прикроватных тумбочек, в спальне ничего нет. На тумбочке стоит ваза с такими же бордовыми розами, какие он вручил мне в аэропорту, только упругими, и картонная коробка с одноразовыми платочками. На противоположной тумбочке вижу другую упаковку салфеток и мою фотографию в металлической рамке. Ту самую, вероятно, которая ему приглянулась с первого взгляда.
        - Может быть, ты ее уберешь или куда-нибудь переставишь? - прошу, смущаясь.
        - Ни за что! - хитро улыбается Грегори. - С этой женщиной, - он кивает на фото, - у нас особые отношения. Пусть себе стоит на привычном месте.
        - Но… я же здесь, живая, - пытаюсь отшутиться я.
        Хотя последнее довольно сомнительно после перелета через океан и стресса в аэропорту!
        - Располагайся и отдыхай. В ванной комнате ты найдешь все необходимое. Но если что-то будет непонятно, позови меня.
        Звать его не пришлось. Он сам довольно бесцеремонно зашел в ванную, правда, до того, как я полностью разоблачилась.
        - Я решил показать, чем тут можно воспользоваться, чтоб ты не запуталась. - И, не дожидаясь моего согласия, провел краткий экскурс: - Рекомендую этот шампунь, качественный, американский, а это - гель для душа, ты только не перепутай с шампунем. Им можно намыливать тело вместо мыла. Очень удобно! Пожалуйста, скраб для лица, а вот - для ног. Видишь, написано: foot scrub. Твое полотенце - желтое, если нужно другое, дополнительное - скажи, не стесняйся. В этом боксе находятся косметические салфетки для лица. Использованные салфетки бросаешь в мусорную корзину. Вот, новая зубная щетка, паста, отличный ополаскиватель, его имеет смысл слегка разбавить в стакане, ну, а дальше ты разберешься.
        Спасибо и на том. На память пришел детский стишок:
        Вот это - стул, на нем сидят.
        Вот это - стол, за ним едят…
        Хорошо еще, что он не стал объяснять, с какой стороны следует намыливать тело, какими движениями - круговыми или продольными - смывать с него гель. А еще, для наглядности, вполне мог бы продемонстрировать, как вернее смывать мыльную пену с волос и выполаскивать полость рта! Неужели он искренне полагает, что в моей деревне под названием Москва до сих пор нет в продаже ополаскивателей, скрабов или гелей для душа?
        За обедом в ресторане девочки щебетали, не давая вставить слово. По-русски они говорили с сильным акцентом и забавно перемешивали английские слова с русскими.
        Я не могла заставить себя получить удовольствие от остро-пряной индийской кухни. Оттого что не спала уже больше суток, происходящее все больше напоминало мне необычный сон, в который меня занесло неведомо как.
        - Вы в курсе, Alex, что попали в семью тиранов? - неожиданно спросила старшая, Виктория.
        - Вики! - неодобрительно одернула ее младшенькая Вероника.
        А это новость! Попала так попала!
        - Да-да, вы должны это знать, Alex.
        - Вот как, Вика, стало быть, ты тиран?
        - Конечно! - и тут же подтвердила это, повелительным жестом подозвав официанта:
        - Сэр, ну-ка заверните нам с собой все, что мы не доели. Вот это и это в отдельную коробку, а это в пленку. И соусы не забудьте.
        Убедительно. Даже я бы так не смогла, точнее, постеснялась бы. До нас подобная практика пока не дошла или, точнее, не стала популярной: заворачивать с собой все недоеденное. Даже если оно и очень вкусное.
        Мы вернулись из ресторана, когда на моих московских часах отобразилось четыре утра. В Нью-Йорке же был светлый апрельский вечер, до ночи далеко, и потому никто не собирался меня отпускать.

«Следует испить до дна эту чашу», - подумалось горестно. Законы гостеприимства необходимо соблюдать, так учили нас в семье.
        С девочками мы расстались на выходе из ресторана. Они вежливо помахали мне рукой и, обнявшись, пошли к себе домой, шушукаясь по дороге. Наверное, обсуждая меня. Жили они неподалеку, в пределах «одного блока», выражаясь местным языком.
        - Моя дорогая Алечка, - ласково заговорил Грегори, - наконец-то мы остались одни…
        Я похолодела. Надо срочно что-то придумать. Какую-нибудь вескую причину измыслить или быстро сочинить легенду, почему я не хочу… нет, это невежливо… Лучше так: почему не могу остаться с ним совсем-совсем наедине.
        - Скажи мне, дорогая Алечка, - продолжил Грегори, не замечая исказившей мое лицо мучительной гримасы думанья, - как бы ты хотела провести остаток вечера?
        - А… какие есть варианты? - чужим, дребезжащим голоском спросила я.
        - Ну, во-первых, мы можем вернуться домой…
        - А во-вторых? - Я так быстро перебила его, что вызвала косую усмешку.
        - Во-вторых, если у тебя остались силы, мы продолжим наше «знакомство» в одном милом ресторанчике с фонариками, внутри Центрального парка. Сводить тебя туда порекомендовала, кстати, твоя сестра.
        - О, это просто замечательная мысль, - радостно вцепилась я в предложенный вариант отсрочки. - Обожаю фонарики. С детства. Тем более раз Лизка советует, ведь так?
        - Тебе виднее, - задумчиво изрек он, - и тебе решать, up to you.
        К пяти утра (по московскому времени) Грегори привез меня и вправду в очень красивое место под названием Tavern on the Green. Играла живая музыка элегантно и ненавязчиво. Обещанные разноцветные фонарики сказочно светились в саду.
        - Что вы будете пить? - склонившись надо мной, учтиво поинтересовался официант.
        - Шампанское, - не задумываясь, ответила я. Необходимо, наконец, расслабиться. В столь роскошном антураже шампанское исключительно уместно.
        - И мне, пожалуйста, так же, как даме, - сказал Грегори.
        Я сделала первый глоток: славно! Потом еще один, еще… мне совсем похорошело.
        - Вы не хотели бы повторить, мадам? - склоненный официант был тут как тут.
        - Да, спасибо! - Я и не заметила, как выдула целый бокал! В три глотка! Но зато впервые за сутки пришло раскрепощение. И Григорий, сидящий рядом, увиделся мне вдруг вполне себе симпатичным мужчиной: высокий лоб, умные голубые глаза, ухоженные руки, приятный парфюм. Такой свежий аромат с древесными нотками.
        - Алечка, - произнес он своим чарующим голосом, - чего бы тебе хотелось еще?
        - Знаешь что, - я слегка замялась, - только не удивляйся, ладно? - и, прикрыв глаза, попросила: - Пожалуйста, поговори вот так… когда я слушаю твой голос с закрытыми глазами, то начинаю тебя постепенно узнавать.
        Он с пониманием отнесся к просьбе. Взял мою руку, положил ее между своими ладонями и, поглаживая, стал приговаривать:
        - Ну вот, моя милая Алечка, ты наконец-то рядом. Я так мечтал о встрече, что пока не до конца верю в ее материализацию. Видишь, как быстро всё произошло. Конечно, ты не узнала меня поначалу, ну и я, признаться, тоже. Но теперь, когда мы так близко, нам уже вряд ли что-то может помешать.
        Я слушала его, не видя лица. Это говорил он - Мой Грегори, Гриша, Гришенька. Да, это был голос, который я так полюбила, эти особые интонации, приводящие меня в состояние отрады и умиротворения. Мне не хотелось открывать глаза, чтоб увидеть не того, кого я себе напридумывала, нарисовала под звуки голоса, а совсем другого, незнакомого, реального.
        - Пойдем потанцуем. - Он встал и, не выпуская моей руки, потянул за собой.
        Я послушно поддалась и пошла за ним. В голове шумело. Происходящее все больше казалось мне ирреальным. Эти столики, фонарики, американоговорящие официанты, швейцары, таксисты… весь этот Нью-Йорк. Вдохновенно импровизируя, исполняла блюз чернокожая певица. Ее низкий голос звучал страстно и причудливо. Всё вокруг словно бы светилось, переливалось, покачивалось. Мы медленно двигались под музыку, обнявшись. Или, скорее, так: меня мягко обнимали под музыку. Сквозь смуту начала догадываться, что таким образом Грегори приучает меня к себе. Точнее сказать, приручает. Что же, пусть приручает, так и быть. Так тому и быть. Попробую приручиться поскорее. Только очень хочется спать.
        Глава 12. Как в кино!
        Понедельник. 6.00
        - Доброе утро, Алечка! Хочешь земляники? - доносится до слуха вопрос, а следом сквозь легкую замутненность сна вижу тарелку, полную крупных и душистых ягод. Тут же просыпаюсь:
        - О-о-о! Вот спасибо, тебе, Гриша…нька, - упоенно набиваю рот, - как вкусно! Пожалуй, такая Америка мне даже нравится.
        - ОК, дорогая, рад, что угодил, - и, незамедлительно, без перехода, задает следующий вопрос: - Как думаешь, что нужно будет тебе сделать, как только вернешься в Москву?
        - Даже представить не могу, - блаженно улыбаюсь, продолжая наслаждаться вкусовыми ощущениями.
        - Слушай внимательно. Тебе нужно будет как можно быстрее продать квартиру, уволиться с работы, оформить визу ребенку и перебраться сюда. Ко мне. Навсегда.
        Спокойно так, без сантиментов говорит. Ягода увязает в горле вместе с вопросом.
        - Ты еще будешь землянику, Алечка?
        Мотаю головой отрицательно. Не до земляники теперь, пожалуй!
        - Тогда собирайся, нам надо многое успеть.

8.00. Центр Манхэттена. Фешенебельный ресторан Drake.
        - Good morning, Mr.Steel, - приветствует метрдотель и приглашает нас к удобно расположенному столику.
        - Ты здесь завтракаешь ежедневно? - любопытствую я.
        - Практически да. Люблю это место. - Он подводит меня к уставленному разнообразной едой огромному столу и протягивает чистую тарелку. - Советую начать с фруктов, - говорит нежно, - так полезнее.
        Кто бы спорил! Разделанные на ровные кусочки дыни и арбузы, гроздья лакового винограда, упругие персики и спелые груши в огромных чашах, отборные ягоды, выложенные радужной горкой - глаза разбегаются. Начинаю, естественно, со своей обожаемой клубники, которую Григорий упорно называет земляникой.
        - Разве ты не наелась с утра? - удивляется он. - Смотри, сколько здесь всего: ежевика, малина, черника, слива.
        - Я все попробую, - заверяю его, - просто никогда не могу насытиться клубникой вдоволь! Ну, а ранней весной в подобном изобилии видится мне нечто волшебное! - набираю полную тарелку, и мы садимся к столу.
        - Видишь ли, Алечка, - терпеливо объясняет мне Григорий, - в обиходе садовую крупноплодную землянику часто неправильно называют клубникой. Клубника - растение самостоятельное, садовое, не получившее распространения из-за низкой урожайности. Ведь она (в отличие от земляники) растение двудомное. Кроме того, плоды клубники значительно меньше, чем у земляники, а совсем не наоборот, как принято думать, и они имеют особый аромат. А то, что растет в лесу и что ошибочно называют земляникой, как раз клубника и есть!
        Внимаю с почтением. Надо же, какой он умный. Даже в области ботаники.
        Мы подходим к «шведскому столу» вновь, за следующим блюдом. Я набираю разные сорта сыра и творожков. Отрезаю кусок свежего хлеба с хрустящей корочкой, подхожу к столику с мясной нарезкой.
        - Саша, я хотел бы тебя попросить кое о чем. Если возможно, не ешь в моем присутствии ничего мясного. Мне это неприятно.
        Вот это новости!
        - Ты вегетарианец?
        - Не совсем. Я позволяю себе рыбу и изредка индейку, но ни в коем случае не красное мясо. А вообще растительная пища гораздо полезнее для организма. Надеюсь, это не сложно для тебя?
        - Никаких проблем, - говорю я, не задумываясь, - в принципе легко могу обойтись без мяса. Без красного мяса.
        - Я в тебе не ошибся, дорогая, - растроганно изрекает Грегори, и мы продолжаем наш завтрак довольные друг другом.
        - Ты не ешь мясо с детства? - интересуюсь осторожно.
        - Что ты, в Союзе я жить без него не мог, но, приехав сюда, постепенно убедился в его вредоносном воздействии на организм. Знаешь ли, после отказа от красного мяса чувствовать себя стал намного легче. Теперь, когда рядом со мной его употребляют, испытываю прямо-таки приступы тошноты. И не понимаю теперь, как мог есть антрекоты, шашлыки и прочее?
        В дверях возникает уверенная фигура эффектной дамы. Она приветствует Грегори, кивает мне и подсаживается к нашему столику.
        - Познакомься, Алекс: это Джоан Галлус, мой хороший друг и партнер по бизнесу. Кстати, именно она организовала приглашение для тебя.
        - Привет, Алекс, - бодро говорит хороший друг Грегори, - наконец-то я вижу тебя живьем. Столько рассказов, столько ожиданий! - и широко улыбается.
        - Доброе утро, Джоан, рада познакомиться, - стараясь улыбаться не менее широко, отвечаю я.
        - Ну и каковы твои первые впечатления, Алекс?
        Даже не знаю, что и ответить. Рассказывать полагается кратко и только о хорошем. Про фонарики ей, что ли, поведать? Или про клубнику? Про стремительный лифт на тридцатый этаж? Или про лимузин? Пожалуй, не хватит словарного запаса.
        - Все мне очень нравится, ОК, спасибо.
        - Алекс пока не успела выспаться и толком оглядеться. Полагаю, она продолжает жить по московскому времени, - приходит мне на выручку Гриша.
        Джоан с пониманием кивает, и они принимаются оживленно обсуждать что-то, видимо, очень важное для них обоих. Я понимаю лишь отдельные слова да отрывочные фразы. А ведь в школе учила язык! Отсутствие практики сказывается. Сижу себе, не вмешиваясь в беседу, улыбаюсь вежливо и попиваю кофеек. Официант подливает его из стеклянного кофейника, едва только в чашках образуется пустота. Или полупустота. Даже если официанта не подзывают и об этом не просят. Кажется, теперь я понимаю, почему Грегори говорил, что пьет кофе в гигантских количествах. Когда тебе все время подливают, как тут устоишь?
        Джоан ест мало. Небольшой тост с обезжиренным маргарином, немного апельсинового джема и зеленый чай. Во время беседы с Грегори она почти не смотрит на меня, но, уходя, вновь широко улыбается, желает мне хорошего дня и счастливого времяпрепровождения. А напоследок что-то бегло сообщает Грегори, кивнув в мою сторону. Расслышать не получается.
        - Ты очень понравилась Джоан.
        - Именно это она сказала тебе в заключительном слове?
        - Какая наблюдательность! Да, она сказала: «Славная девушка, воспитанная, симпатичная. Хорошо бы только с волосами что-то сделать».
        Я покраснела и насупилась. Вот так, взять и походя заклеймить человека! А ведь я перед отъездом специально подстриглась, точнее, подравняла свои жесткие кудельки. Откровенно говоря, я никогда не придавала значения тому, что у меня на голове. Конфигурация прически создавалась самой природой. И она меня устраивала. Может быть, Джоан права? Здесь совсем иные критерии?

9.00. Офис Стила
        Кабинет с огромным столом посередине. Стол завален бумагами почти до потолка. Стены увешаны сертификатами в красивых рамках. На двери - плакат с улыбающейся физиономией действующего президента Америки. Внизу - размашистая дарственная надпись.
        - Такие плакаты с автографом президента у всех руководителей в вашем офисе? - не могу удержаться от подковырки.
        - Нет, только у меня. Я же ученый, Саша, ты не забывай. Так вот, это - дань моим научным разработкам.

12.00. Ланч в русском ресторане «Эрмитаж» с партнером Грегори по имени Стив
        Нас учили в школе, что у англичан второй завтрак называется ленчем, а у американцев, стало быть, это самый настоящий обед. И произносится он здесь через букву «а» - ланч. Грегори быстро поправил меня, когда я произнесла неправильное
«ленч». Каждый день ровно в двенадцать часов дня все рестораны Манхэттена заполнены респектабельными людьми, увлеченно поглощающими пищу, выражаясь по-местному, ланчующими! Мужские пиджаки повешены на спинки стульев, галстуки перекинуты через плечо назад, на спину, чтобы ненароком их не испачкать, как я понимаю. Впервые вижу такое. Потешное зрелище, надо сказать.
        - Вы давно из России, Алекс? - спрашивает Стив.
        - Не очень давно, - на всякий случай ухожу от прямого ответа я.
        Грегори одобрительно улыбается.
        - Отец Алекс - гениальный драматург, - горделиво произносит он, - а с ее дедушкой мы когда-то вместе работали в Институте экономики Академии наук. - И, видя мое искреннее недоумение, добавляет: - Да-да, за пару лет до моего отъезда.
        - ОК, Грегори, вот мы с тобой и дожили до момента, когда очаровательной девушке можно сказать: «А ведь я знал еще вашего дедушку», - усмехается Стив.

12.30. Ланч окончен.
        Выходим на улицу. Грегори возвращается к себе в офис. Он говорит мне:
        - Видишь на той стороне яркую вывеску? Это известный магазин модной одежды. Заходишь туда, здороваешься и уверенно заявляешь, что собираешься купить чего-нибудь by cash, то есть за наличные. Справишься?
        Киваю.
        - Умница. Затем продолжаешь: «Мой муж придет позже и все оплатит». После этого тебя окружат заботливым вниманием, будут порхать вокруг и предлагать самые лучшие туалеты. Ты невозмутимо примеряй, а что понравится, отложи. Затем позвони мне и скажи: «Гришенька, дорогой мой человек, приходи и расплатись»!
        Это меня забавляет. Неужели и правда, в своем буклированном пиджачке зайдя в фирменный нью-йоркский магазин и произнеся заученную фразу, получу всё, что пожелаю? И мне не посмеют отказать, как, например, Джулии Робертс в фильме Pretty woman?
        Захожу. Произношу уверенно:
        - I want to buy something by cash.
        Продавец приветливо улыбается, кивает.
        Продолжаю:
        - My husband will come later and pay for it!
        Все вокруг меня тут же приходит в движение, прав был Грегори. Что сильнее подействовало: «I want to buy»? «My husband»? «Pay» или все-таки «cash»?
        Несколько лет всякие модные московские бутики я обходила стороной, чтоб не соблазняться и не расстраиваться. Вещи, присылаемые родственниками из-за границы, предпочитала продавать. Носить дорогую фирменную одежду в моей ситуации казалось непозволительной роскошью.
        А здесь и сейчас я охотно примеряю на себя роль богатой белой леди.
        Плавно прохожусь по рядам. Все представленное выглядит элегантно, женственно, местами эксцентрично. Пиджаки значительно длиннее тех, что носят в Москве, а юбки, наоборот, короче, плечи более округлой формы, брюки как сигареты, но слегка расклешаются книзу. В тканях явно главенствуют твид, джерси, а также лен, шелк, шифон.
        Я выбираю произвольно, на что падает глаз. Меня провожают до примерочной кабинки. Присматриваются к моим габаритам и начинают подносить разнообразные варианты деловых костюмов, ведь Грегори просил начать именно с них. Затем я вхожу во вкус и примеряю все подряд: брюки, платья, пуловеры, блузки - на все случаи и на каждое время суток.

«Great! Beautiful! Wonderful!!» - слышу я со всех сторон. С каждым новым нарядом восхваления звучат увереннее. Я себя не узнаю в отражениях. Вот что значит профессиональный взгляд, грамотный подход и качественная одежда! Из многочисленных зеркал на меня смотрит… шикарно упакованная красотка!
        Ах, до чего я славная в этом льняном костюмчике! Кожа словно персик. Не подозревала, что инфантильный розовый цвет будет мне к лицу! Когда-то родители, выбирая нам с сестрой одежду, покупали розовые платьица и пальтишки Лизе - как настоящей девочке, ну, а мне, пацанке, так только синие и голубые! Это касалось также личных полотенец, зубных щеток, мочалок, расчесок. Вот потому и не привыкла я к этому «девичьему» цвету. Но он, как теперь выясняется, очень даже мне идет!

«Wonderful!», - восхищаются продавщицы.
        Или вот этот, лавандовый, из мягкого трикотажа, отороченный атласной лентой по линии воротника и манжет.

«Beautiful!»
        Что это меня на нежности потянуло? Надо бы построже что-нибудь. Откладываю коричневый деловой костюм с элегантным V-образным вырезом. Плюс среднестрогое платье из синего джерси, на шелковой подкладке, с воротничком «шалечкой», застегивающееся внахлест на единственную, довольно крупную пуговицу. Еще черненький костюмчик с двумя игривыми разрезами на юбке и терракотовым ремешком. Не удерживаюсь и от вечерних вариантов: платья из красного струящегося шифона и ярко-бирюзового шелкового с кринолином. Совсем с ума сошла! Вот уж чего от себя не ожидала. Но когда я в него влезла, все вокруг ахнули: «Wow! Great!»
        Я поняла: надо брать. Мало ли какой торжественный прием представится? А я буду без кринолина. Не годится это. Велено брать все, что понравится, - беру! Или я не в кино?

15.30
        - Гришенька, дорогой мой человек! Ну, приходи, в общем… и расплатись!
        В ожидании пью кофе, просматриваю модные журналы, как и положено леди.

16.00
        Грегори заходит в магазин, здоровается, погружается в удобное кресло и просит продемонстрировать выбранное мной за последние три часа. Вновь отправляюсь в примерочную кабину, чтобы начать все сначала. Восторгов от дорогого моего человека дождаться сложнее, чем от целой кучи продавщиц. Фактически из всего отобранного мною не забраковал он лишь два деловых костюма и темно-синее платье.
        - Ты и в самом деле хочешь эту льняную пару? - спрашивает недоуменно. - Милая, розовый цвет тебя отчаянно полнит! Прости, а вот данный наряд довольно безвкусный, - осуждает он мой лавандовый выбор. - Так. Красное платье слишком броское, я бы сказал, вызывающее… Думаю, оно нам ни к чему!
        Про бирюзовое с кринолином он даже слушать не пожелал, решив, что я над ним потешаюсь. Короче говоря, расплатившись за три вещи, вывел меня из магазина.
        - Ты расстроилась? - поинтересовался, удивленно приподняв бровь. - Видишь ли, Саша, на данную поездку этих трех туалетов тебе будет вполне достаточно. Ну, для того чтобы, не стесняясь, появляться в моем офисе, пойти на прием или в театр. К чему нам лишнее сейчас? Когда ты приедешь ко мне навсегда, я куплю тебе любое платье - и красное, и с кринолином, если пожелаешь, и без… И костюмов тебе всевозможных накуплю. Не таких, за шестьсот-семьсот долларов, а дорогих, по полторы-две тысячи!
        - Зачем же такие траты? Меня и эти вполне устраивают! За шестьсот-семьсот, - вздыхаю я.
        - Милая, ты пока не совсем представляешь, в какой мир попала, - терпеливо объясняет Грегори. - Я живу и работаю среди очень состоятельных людей. И тебе придется этому соответствовать, моя дорогая.
        - Ты хочешь сказать, что мой пиджачок смотрится настолько дешево, - заносчиво вопрошаю я, - что для посещения твоего мирового офиса он не годится?
        - Вот именно. Ты пойми, здесь всех встречают по одежке. И если я, к примеру, буду в галстуке дешевле ста долларов, это сразу же бросится в глаза и автоматически понизит мой статус.
        - Не потому ли в ресторане ты забрасываешь его за спину? - беззлобно подкалываю я, рассматривая этот его стодолларовый аксессуар. По-моему, нет в нем ничего красивого. Да, шелковый, блестящий, но слишком вычурный, аляповатый даже. Не понимаю: за что платить такие деньги?
        - Так, - Грегори взглянул на часы, - нам надо успеть за обувью для тебя. Я знаю неподалеку весьма достойный испанский магазин. Ага, вот он, заходи.
        Подчиняюсь с огромной охотой. За мои неполные тридцать еще не было случая, чтобы мужчина покупал мне туфли. Да еще в магазине, уставленном самыми лучшими образцами из последних коллекций!
        Грегори окидывает взглядом весь ассортимент и показывает продавцу, что ему хотелось бы видеть на мне. Тот снимает с витрины указанный экземпляр и, встав на одно колено, аккуратно погружает мою ступню в изящную туфельку. Только в фильмах видала такое.
        Грегори внимательно смотрит на мои ноги и просит продавца примерить другую пару. Этот оценивающий пристальный взгляд меня буквально заводит! Грегори кажется безумно привлекательным в такой момент. Терпеливая уверенность, продиктованная желанием обуть как можно эффектнее свою даму. Хочется наброситься на него и страстно расцеловать, чего со мной еще не случалось!
        Наконец (после пяти примерок) Грегори отдает предпочтение двум изумительным черным парам. На высоченных каблуках. Только у одной пары каблук более устойчивый, а у другой - совсем тонкий, слегка изогнутый. И перепонка на щиколотке. И нос более удлиненный. Как устоять на таких? Задаю вопрос Грегори.
        - Милая, пора тебе привыкать к настоящей элегантной обуви! Теперь ты - дама высшего общества, помни об этом.
        И, помолчав, добавляет в подтверждение собственных слов:
        - Моя первая жена легко передвигалась на еще более высоких каблуках. Ты тоже свыкнешься.
        Интересно все же было бы хоть одним глазком взглянуть на его засекреченную бывшую жену.
        Мы подходим к дверям офиса.
        - Саша, мне нужно еще поработать, а ты пройдись по улице, прогуляйся, загляни в магазины. Вот, возьми. - Грегори раскрыл бумажник, достал 50-долларовую купюру и протянул мне. Потом подумал, достал еще четыре десятидолларовые купюры и сказал:
        - Да, пожалуйста, купи себе хорошие колготки. Это весьма важная деталь дамского туалета. То, на что все всегда обращают внимание.
        Вот так новости! Чем ему «Омса» не угодила?
        - Ну, а сколько, по-твоему, должны стоить «хорошие колготки»? - надулась я.
        - Не дешевле двадцати долларов, дорогая! И не вздумай экономить на этом. Значит так, через два часа встречаемся вот в этом кафе. ОК?

17.30
        Накупив на тридцать долларов кучу безделушек и потратив всего двадцать пять - на три пары «хороших колготок», жду Грегори в условленном месте.
        - Что вы будете пить, мадам?
        - Кофе.
        Снова кофе. Пожалуй, так сопьюсь! Но что ж еще? Днем заказывать более крепкие напитки считается неприличным.
        Всё происходящее вокруг меня кажется фантасмагорией. Я словно не живу, а сама про себя смотрю кино.

18.00
        Грегори задерживается. Мне становится слегка не по себе.
        А что, если он не придет? Вообще? Куда тогда деваться? Вот растяпа! Я не записала ни его рабочего телефона, ни домашнего адреса! Пожалуй, закажу себе к следующей чашке кофе немного бренди, надо расслабиться.
        - Выпиваешь втихаря? - звучит игривый голос за спиной.
        - Я так волновалась, Гриша!
        - Волновалась? - Он с доброй улыбкой смотрит на меня. - Значит, ты ко мне неравнодушна.
        Неужели мы знакомы всего сутки? Мне кажется, я здесь уже неделю и знаю этого человека давным-давно.
        - Предлагаю зайти домой, скинуть вещи и переодеться. Через полтора часа мы должны быть в «Метрополитен опера».
        - Что будем слушать?
        - Сезон оперы завершен. Мы идем на балет, если ты не возражаешь.

19.30
        Решила выпендриться. В смысле - облачиться в подаренный Лизой серебристо-черный туалет «для истинных леди». Натянула новые колготки, в которых не стыдно появиться в Обществе. Взгромоздилась на каблуки. Надушилась звездным парфюмом Элизабет Тейлор. Напудрилась, подрумянилась и подвела глаза.
        - Боже мой, Алечка, какая ты, оказывается, красивая! - восклицает Грегори.
        Больше всего мой слух царапнуло это - «оказывается».

21.00
        Мы сбежали после первого отделения. Как-то хиленько протекал балет, без искры. Несколько лет назад я смотрела его в Большом театре и испытала тогда истинный восторг. А здесь - какая-то вялая игра. У солистки словно бы живот болел, так тяжело она подпрыгивала и приземлялась. Да и партнер таскал ее по сцене вымученно. Без вдохновения. К тому же сама я буквально клевала носом. От перенасыщения впечатлениями. Или недосыпа. В общем, не пошел балет. Мы несколько раз переглянулись с Грегори, а в антракте подхватились и покинули старинное это здание.
        - Обрати внимание, мы здесь такие одни, - сказал Грегори.
        - Какие именно?
        - Ну, которые уходят, не досидев до конца. - И добавил: - Заплатив двести пятьдесят долларов. За билет!

21.30. Ресторан Iridium неподалеку от Metropolitan Opera.
        Мерцают свечи. Грегори не прикасался еще к своей любимой припущенной спарже и кукурузным крокетам. В моей тарелке остывает изысканное суфле из лосося под сливочным соусом с красной икрой. Я не могу проглотить ни кусочка.
        Мы сидим, не отводя друг от друга глаз. Я пью уже второй бокал розового вина не в состоянии унять дрожь. Грегори берет мою руку и кладет между своими ладонями.
        - Милая моя, у тебя такие дивные руки, - говорит он. - Я это понял сразу же, как только впервые коснулся их. Знаешь, для меня чрезвычайно важно первое прикосновение к руке женщины.
        - Отчего же? - спрашиваю я.
        Моей руке неожиданно становится липко.
        - Это важнее даже, чем первый взгляд, - продолжает Грегори. - Вид может быть обманчивым, а прикосновение - никогда! Скажи, ты помнишь свое впечатление, когда я впервые взял тебя за руку?
        Я помнила это очень четко. Тогда, в лимузине, мне было крайне неуютно и хотелось убежать от него. Прикосновение не доставило мне никакого удовольствия. Оно казалось неприязненным, холодным и чужим.
        - Конечно, помню, - ответила я и сокрушенно покачала головой, - что, по-твоему, должна испытать женщина после фразы: «Какие сухонькие у тебя ручки»? Досаду почувствовала, вот что!
        - Алечка! Речь шла исключительно об их внешнем виде. Когда я впервые взял тебя за руку, то сразу ощутил приятное тепло. - Он сделал паузу. - Мне очень хорошо с тобой. Просто давно ни с кем не было так хорошо. - Снова помолчал и печально произнес: - Представить не могу, что совсем скоро придется тебя от себя отпустить! Как пережить это, не знаю.
        Он прав. Скоро домой. Следует подумать, с каким чувством буду теперь возвращаться в свою разруху и убожество.
        - Знаешь, - говорит Грегори, глядя мне прямо в глаза, - моя мама изрекла однажды великую фразу. - Грегори сжал мою руку. - Она прозвучала так: «Нужно быть всегда готовым к встрече со своим Счастьем». - Он пристально смотрит на меня. - Ты только вдумайся, сколько мудрости за этим стоит и как это верно!
        Вдумываюсь, киваю.
        - Алечка, послушай! Мы с тобой словно бы два одиноких, два гордых корабля, долгое время бороздили чужие реки, моря и океаны, вынужденно прибиваясь к посторонним причалам… И вот, наконец, встретились в одном из морей. И узнали друг друга. И притерлись бортами.
        - …бортами… - эхом повторяю я.
        - Да. Мне кажется, именно ты способна сделать меня счастливым. Впервые я ощутил это за месяц до нашей первой встречи. Представляешь?
        Я недоверчиво покачала головой.
        - Правда-правда. Ну, конечно, там, в аэропорту, меня в первое мгновение сбил с толку твой угрюмый вид и тот недовольный взгляд, которым ты меня разглядывала. Я тоже не сразу признал тебя.
        С удивлением посмотрела на него. Вот даже как?
        - Теперь недоумеваю: где были мои глаза? - продолжил Грегори. - Ты так хороша, Алечка, ты просто прекрасна!
        Я ответила ему благодарным пожатием руки.
        - Тебе не хватало в этой жизни только одного - меня, - подвел черту Грегори.
        - А тебе? - спрашиваю огорошенно.
        - А мне, разумеется, не хватало тебя, - снисходительно улыбается Грегори. - Скажи, дорогая, ты же всегда мечтала встретить настоящего мужчину?
        - Всегда! - отвечаю честно. Ну, что тут скажешь…
        - И, встретив, хотела бы услышать от него нечто особенное?
        - Особенное?
        - То, чего с трепетом ждет каждая барышня?
        - Конечно, - заинтригованно говорю я.
        - Готова услышать?
        - Готова.
        - Прямо сейчас?
        - Да!
        Грегори вновь сжимает мою руку и произносит торжественно:
        - Дорогая, ты выйдешь за меня замуж?
        Глава 13. Ничтоже сумняшеся…
        Первое в жизни предложение (которого с трепетом ждет каждая барышня) мне сделал Миша Либерман.
        Милый, ничего не подозревающий Мишка.
        Со списком отысканных старых партизан вернулся он тогда из глухой деревни и сразу бросился ко мне - растерянной, подавленной, примятой. Сгреб в объятия и, уткнувшись носом в мою макушку, пробормотал:
        - Никогда, слышишь, никогда я не оставлю тебя одну! Клянусь! Я так извелся там без тебя! Ну что ты плачешь, Аленький? Давай поженимся?
        Таким вот скоропалительным образом я получила то, о чем мечтает каждая… И конечно, сразу же с восторгом согласилась.
        Вскоре мы вернулись в Москву. Экспедиция завершилась. С поезда направились прямо ко мне домой. По дороге Мишка купил гвоздики и бутылку белого вина «Свадебное». Я рассказывала ему, как Лизкин жених приходил к моим родителям с букетом роз и
«Золотым шампанским». Мне хотелось, чтобы меня тоже сватали по правилам. Пусть и не столь шикарно.
        Дома была лишь бабушка. Она накормила нас обедом - традиционным бульоном с клецками, пушистыми куриными котлетками и картофельным пюре. До чего же я соскучилась по бабушкиным обедам!
        - Как прошла Лизкина свадьба? - поинтересовалась я, причмокивая.
        - Аля! - Бабушка укоризненно покачала головой. - Ты же девушка, как можно так выражаться при молодом к тому же человеке?
        - Ладно-ладно. Лизонькина свадебка. Так лучше?
        - Свадьбу отпраздновали в ресторане ЦДЛ, народу было много, я и половины не знала. Столы буквально ломились от снеди, не знаю, зачем столько заказали - даже оставить пришлось! Лиза была необыкновенно хороша, платье ей справили - загляденье: длиннющее, в пол, со шлейфом, все бисером расшитое! Что еще? Ну, молодежь конечно же веселилась, танцевала… Что тебе еще рассказать?
        - Отсутствия непутевой сестры никто и не заметил… - с внезапно накатившей обидой констатировала я.
        - Ну что ты, Алечка, зачем ты так? - расстроилась бабушка. - Все как раз удивлялись, что ты своенравно поступила: предпочла свадьбе сестры какой-то там поход.
        В дверях зашуршали ключи, это родители вернулись домой.
        - Мама, папа, - торжествующе воскликнула я, - познакомьтесь, это - Миша Либерман, мой жених!
        Родители застыли на пороге с выражением безмолвного недоумения на лицах. Я локтем толкнула Мишку в бок: «Давай!» Он схватил цветы и взволнованно сунул их маме со словами:
        - Здрасти, я делаю вам предложение! - Затем повернулся к папе, вручил ему бутылку: - А это - вам! Прошу руки и сердца!
        - Я полагаю, вам лучше уйти, молодой человек, - холодно произнес отец.
        Мишка изумленно посмотрел на него, потом на меня, затем как-то резко сгорбился и стал собираться.
        - Но почему, папа? - срывающимся голосом спросила я.
        - Во-первых, такие вещи не решаются на пороге, не так ли?
        - Допустим, так. А во-вторых?
        - Во-вторых, молодой человек, вы в курсе, что Александра не совершеннолетняя?
        Миша молча кивнул.
        - Что же в-третьих? - с трудом сдерживаясь, осведомилась я.
        - В-третьих, - подсоединилась мама, - мы только что сыграли свадьбу твоей сестры, если ты не в курсе, и пока не готовы к… новым потрясениям…
        - Так вот в чем дело, - запричитала я, - опять все дело в Лизке! Ей, как всегда, все можно, а я, выходит, не человек?
        - Успокой свою дочь, - обратился к маме отец и ледяным голосом сказал Мише: - Приходите через пару лет, Михаил, тогда и поговорим. - Затем, кивнув всем, удалился в кабинет, плотно закрыв за собой дверь.
        Я схватила свой походный, нераспакованный рюкзак и бросилась к выходу. Мне было горько и стыдно за эту сцену. Мама с бабушкой попытались меня удержать, но я резко вырвалась и отправилась следом за Мишкой.
        Он жил в малогабаритной квартире на юго-западе Москвы. Дома у него было скромно, уютно и пустынно. Семья находилась на даче. Я приняла душ, переоделась, мы попили чай с яблочным вареньем и отправились в районный ЗАГС подавать заявление.
        Перед нами в очереди стояла красивая кавказская пара. Им тоже не хватало нескольких месяцев до совершеннолетия, и девушке, как и мне, видно было
«уж-замуж-невтерпеж».
        - Вы посмотрите, - кипятился парень, - вы только посмотрите на нас: я - армянин, моя невеста - грузинка. В семьях наших разлад, дикие скандалы, а родители просто какие-то Монтекки с Капулеттями. Никто и слышать не желает о нашем соединении! Но если мы сейчас срочно не поженимся, нас разлучат навеки! Только вы, джана, можете помочь, спасти две наши судьбы, соединив их в одну! Не дайте свершиться трагедии!
        Его красноречие пробило броню бюрократизма. Документы у них приняли, и они ушли, взявшись за руки, сияющие и счастливые.
        - Ну, а у вас какие обстоятельства, - устало спросила сотрудница ЗАГСа, рассматривая год моего рождения.
        - Видите ли, я студент консерватории, будущий альтист, - издалека начал Мишка, - а моя девушка… у нее…
        - Так что с девушкой и в чем же ваша причина? - нетерпеливо перебила сотрудница ЗАГСа и с осуждающей миной повернулась ко мне: - Вы что, беременны?
        - Да, - быстро ответила я. - Правда, совсем чуть-чуть, - и закашлялась, - но родители не догадываются. У меня очень строгие родители, понимаете?
        - Понимаю. Предъявите справку из женской консультации.
        - Вы не так поняли, у меня совсем чуть-чуть, так что даже в консультации не могут пока ничего установить.
        - Ну и что вы фокусничаете мне здесь? Что выдумываете тут на ходу? Вы что, не знаете, что мы расписываем несовершеннолетних только в исключительных случаях!
        - Вот у нас случай исключительный, из ряда вон, можно сказать, - пошла в наступление я. - Вы только взгляните на мою фамилию, она вам ни о чем не говорит?
        Сотрудница внимательно еще раз прочитала анкетные данные.
        - Вы хотите сказать, что вы… родственница того самого…
        - Да-да, - нетерпеливо перебила ее я, - дочь того самого!
        - Ой! - изменила выражение лица сотрудница ЗАГСа. - А можно будет у него попросить автограф? У меня дочка как раз спектакль в школьном драмкружке играет по его пьесе. Она будет просто счастлива! Может, ей благодаря автографу главная роль перепадет, а?
        - Конечно-конечно, обязательно добуду и занесу вам автограф, - уверенно пообещала я, - только сегодня же документики примите, а?
        Папину подпись я научилась виртуозно подделывать еще в классе пятом. В первую очередь для того, чтоб не травмировать его частыми вызовами в школу. Спокойненько подписывалась под соответствующей гневной учительской надписью или строчила от него якобы ответную записку: мол, прийти не смогу, но разъяснительную работу провел, будьте покойны. Также нередко пользовалась «папиным» автографом как валютой. За это мне прощали опоздания, безропотно давали списывать, да и вообще спускали многое. Так безбожно использовала я свою авантюрную изобретательность, прокладывая дорогу к недостижимым возможностям.
        Мы обзвонили друзей и шумно отметили успешную подачу заявления пенистым пивом с соленой рыбой в подвальчике «Жигули». Потом гуляли по Москве всю ночь. А утром ребята препроводили нас в аэропорт, дружно скинувшись на два авиабилета до Феодосии, которые случайно оказались в кассе. Молодость, молодость. Как лихо и бесшабашно принимались тогда решения.
        До начала учебного года оставалась неделя. Нам необходимо было увидеть море и побыть вдвоем! Мы же ничего друг о друге толком-то и не знали…
        Родителям я отправила телеграмму с просьбой не волноваться. Я уже взрослая. Очень взрослая. Взрослая женщина.
        В самолете Мишка взял меня за руку, и в это самое мгновение я поняла, что счастлива. У него были теплые, сухие, чувственные руки. Мне представилось вдруг, что мы две свободные перелетные птицы. И я готова улететь с ним хоть на другой конец света. У меня больше не было семьи, думала я, а есть только он. И именно он спасал меня от опостылевшей подчиненности, от родительского гнета, беря на себя ответственность за такую вздорную, такую взбалмошную девчонку. Ничтоже сумняшеся.
        Мишка поведал мне в полете об одном удивительном и загадочном месте, откуда Пушкин начал отсчет своих поэтических открытий Крыма. Случилось это с ним на вершине горы Митридат. По преданию, если взобраться на самый ее верх, ни разу не обернувшись, то сбудутся все заветные мечты. Мишка навсегда запомнил ощущение восторга, побывав на Митридате в далеком детстве. Мне нестерпимо захотелось увидеть это своими глазами, чтоб ощутить такой же восторг!
        Автостопом, за два с половиной часа, добрались мы от Феодосии до Керчи. И сразу двинули в центр города. Античность лежала у нас буквально под ногами: в кладке лестниц и тротуаров использовались каменные плиты из доисторических зданий. Большая Митридатская лестница насчитывала более четырехсот ступеней. Я честно карабкалась на самый верх, прерывисто дыша и избегая искушения оглянуться. Чудеса требовали того. Добравшись до вершины, я зажмурилась и быстро-быстро загадала:
«Хочу состариться с Мишкой на одной подушке»! Развернулась на сто восемьдесят градусов и ахнула, увидев простирающийся под нами древний город, керченскую бухту и великолепную долину, окаймленную цепью курганов, расположенных на гребне дугообразной известняковой гряды. Но главное - повсюду, куда не кинь взор, было видно море!
        На рейсовом автобусе добрались мы до местечка Капканы. Разыскали тот самый дом, в котором Мишка жил в детстве. Хозяйка хоть не признала его, но все же обрадовалась новым жильцам. Сезон сходил на «нет», и мы явились для нее нежданным подарком. Однако, прежде чем заселить нас вместе, хозяйка на всякий случай внимательно изучила справку из ЗАГСа.
        За полтора рубля в сутки мы сняли у нее беленую комнату с высокой панцирной кроватью, застеленной идеально чистым, прокаленным на солнце бельем. Хозяйка подкармливала нас рассыпчатой отварной картошкой со своего огорода и наваристыми борщами, а бесхозно плодоносящие уличные деревья щедро одаривали лопающимися от спелости абрикосами, душистыми яблоками и кисловатой алычой.
        С раннего утра и до темноты плавали мы в теплом ласковом и малосоленом море. Загорали на огромных пористых валунах. Ходили пешком по нескольку километров до маяка - к своеобразной границе двух морей, Азовского и Черного. Ловили мидий и, отварив их прямо на костре в оцинкованном хозяйском ведре, с удовольствием поглощали, извлекая каждую из треснувшей раковины. И никто нам не был нужен. Мы наслаждались свободой, любили друг друга и не думали ни о чем. Казалось, что трудности отступили, теперь все в жизни будет так же легко и просто. Ведь как благополучно сложилось: заявление в ЗАГСе приняли, билеты на самолет достали, без труда устроились на постой в райском местечке. Ненавистная школа, родительский гнет, провалы и поражения - позади. Впереди лишь волнующее воображение будущее: студенчество, самостоятельная жизнь, походы, друзья, любовь… свадьба! Подружки обзавидуются, ведь я буду первая среди них! Да и родители наконец-то смирятся с мыслью, что я взрослая и теперь могу шагать по жизни без их «всевидящего ока» и
«всеслышащих ушей».
        Правда, мы с Мишкой почему-то не задумывались над тем, где, как и на какие средства нам придется существовать. Паря высоко над землей, не хочется озадачиваться скучными бытовыми проблемами. Отодвинули решение всех проблем «на потом». Но проблемы не заставляют себя долго ждать. Когда легкомысленными голубками припорхнули мы на вокзал, чтобы отправиться в обратный путь, то увидели толпу несчастных людей, сутками, без малейшей надежды стоящих в потных, душных очередях. Всем надо было в Москву! А билетов в кассе не было. Мы здорово струхнули тогда.
        Проведя в очереди на керченском вокзале полдня и поняв бессмысленность дальнейшего ожидания, я решилась позвонить домой. Других вариантов не было. Мишка казался потерянным и несчастным. И ничего дельного не мог мне предложить.
        - Мама? - произнесла я робко. - Здравствуй, мама. Это твоя блудная дочь Александра.
        - Аля, детка, откуда ты звонишь?
        - Из Керчи, мама, - обреченно созналась я, ожидая любой реакции, но только не такой:
        - Боже мой, доченька, родная, как ты, что с тобой?
        Я-то думала меня прокляли, отлучили от дома, забыли, как зовут!
        - Мамочка, я не могу отсюда уехать, что мне делать-то? - внезапно разрыдалась я.
        - Так, Аля, не реви. У тебя деньги есть? Ты сможешь перезвонить через час?
        Ближе к ночи мы уже садились в поезд. Места, правда, получились боковыми, у туалета, зато в одном вагоне. Всю дорогу ехали молча. Я ждала, что Мишка скажет что-то ободряющее, вселит уверенность в завтрашнем и послезавтрашнем дне, но он как-то внезапно сник, насупился, отвечал на вопросы односложно. Наверное, услыхал что-то не слишком лестное в мой адрес, когда звонил к себе домой. Ему сказали, что отец попал в больницу в предынфарктном состоянии, и теперь Мишка отчаянно корил себя за это. Можно предположить, как теперь примут меня в его семье! Я старалась об этом даже не думать.
        Родители встретили меня на Курском вокзале и, буквально запихнув в машину, повезли в институт. Чуть не опоздала к началу занятий. С Мишкой мы толком не успели проститься, так быстро родители меня от него оттащили.
        Я сидела на первом институтском собрании среди нарядных студентов одна такая немытая-нечесаная и чувствовала себя отвратительно. Дома меня ждал пренеприятнейший разговор. Мне придется снова выкручиваться. А ведь я уже не школьница - студентка! И без пяти минут замужняя женщина!
        Где, интересно, теперь мой любимый Мишка? Когда же мы с ним увидимся? Как разговаривать с родителями? Боже, голова пухнет. А что, если посоветоваться с Лизой? Она же умная.
        - Алька, ну ты и натворила дел, - вздохнула сестра в трубку, - хорошо хоть на занятия успела вовремя. Давай-ка я подъеду к тебе во время переменки, пообедаем в кафе, повидаемся напоследок.
        Оказывается, я случайно застала Лизу дома, завтра они с мужем уже отбывают в Прагу. Вот счастливая, Лизка! И как же у нее все правильно, складно получается в жизни. Ну почему у меня все не так, а какими-то рывками да урывками?
        - Давай, мартышка, рассказывай. - Лиза в элегантном бежевом костюме, белой блузочке с рюшами казалась еще краше, чем всегда. Замужество ей было явно к лицу. Интересно, а оно всех так красит или только избранных? И как, интересно, буду смотреться я после свадьбы?
        - Лизуша, милая, родная, только ты меня сможешь понять, - вкрадчиво начала я.
        - Я слушаю тебя, подхалимушка! - Лиза была в славном расположении духа. Это хорошо. Значит, воспитывать меня сегодня не станет.
        - Понимаешь, Лизуша… у меня проблема. Очень серьезная.
        - Так. - Лиза отодвинула тарелку с супом, подалась вперед и напряглась. - Ну, говори скорее, какая проблема?
        - Дело в том… - Я путалась между тем, что необходимо донести до ее сознания, и тем, от чего нужно как можно дальше увести. - Видишь ли, я совсем не получаю… удовольствия. Ну, в смысле, удовлетворения! - выпалила вдруг, сама от себя такого не ожидая.
        Лизка откинулась назад, внимательно на меня взглянула и лихорадочно забарабанила ноготками, покрытыми перламутровым лаком, по столу.
        - И как давно ты… вообще… живешь? - выдавила она из себя.
        - Неделю! - гордо сообщаю я.
        - А как предохраняешься? - Вопрос правомерный. Мое сообщение не потрясло ее и не шокировало, как я предполагала, значит, и родители должны примириться с мыслью, что я взрослая!
        - Ну, обычным способом, - как можно небрежнее произношу я.
        - Это как? - усмехнулась Лиза.
        - Тщательно моюсь с мылом, - отвечаю спокойно. - Хозяйственным.
        - Что?! - Лиза подскочила на стуле. - Кто ж тебя этому научил?
        - Марьяша.
        - Марьяна, дочка нашего дворника? Она так хорошо разбирается в вопросах гигиены? - Лизка перевела дух. - Знаешь ли ты, дурочка, что щелочная среда - самая благотворная для скорейшего зачатия!
        - Да иди ты! - вспыхнула я и стала лихорадочно подсчитывать дни. - Это что же получается?
        - А то и получается, что если в этом месяце тебя «пронесет», беги скорее в церковь, мартышка!
        - Лиза! Ты хочешь, чтобы я постриглась в монахини? - оскорбилась я.
        - Алька! Не говори ерунду. Свечку надо поставить, причем самую толстую.
        Глава 14. «Здравствуй, Грусть!»
        Конечно же порки избежать не удалось. Слава богу, только в фигуральном смысле. Ни о каком браке со студентом консерватории родители слышать по-прежнему не желали.
        - Твои поступки, Александра, говорят о полнейшей безответственности не только перед семьей, - папа чеканил каждое слово, - но даже по отношению к своей собственной жизни: с ней ты поступаешь как инфантильное, недоразвитое существо. Пора бы уже поумнеть. Ты теперь студентка.
        - А я и отвечаю! Я уже взрослая, уже студентка, как ты папа правильно заметил, ну так почему вы до сих пор пытаетесь все за меня решить?
        - Ну какая ты взрослая, Аля? - Мама вся кипела от негодования. - Ну кто из нашей семьи способен вот так взять и уехать незнамо куда и с кем? А потом при первом препятствии кричать «караул»… Если бы не папа, ты до сих пор куковала бы на керченском вокзале в компании этого желторотого птенца! - Мама была безжалостна.
        - Он не птенец! Миша - хоть и молодой, но ужасно талантливый музыкант! И мой жених, между прочим! Официальный! Я люблю его! Люб-лю! Понимаете вы или нет?
        Мама недоуменно и вопросительно взглянула на папу, а он только плечами пожал:
        - Ты подрасти, Александра, выучись, докажи нам, что сможешь быть самостоятельной, да так, чтоб нам было не страшно выпустить тебя в большую жизнь. А ты все в игрушки играешь…
        Почему же предки продолжают относиться ко мне с недоверием? И как доказать им, что я имею право на собственный выбор и самостоятельное решение? Скорее бы восемнадцать исполнилось. Тогда я и спрашивать никого не стану - только они меня и видели!
        Учебный семестр начинался в октябре. До того всем без исключения первокурсникам было дано три дня для подготовки к поездке на сбор картофельного урожая в совхоз под странным названием Чисмены.
        Выходные родители заранее спланировали провести в подмосковном Доме творчества
«Руза» и, уезжая, строго-настрого наказали мне собираться.
        - Ты уж нас не подведи, Алечка, - вздохнула мама и, испытующе заглянув в глаза, спросила: - Или нам лучше остаться?
        - Ну что ты, мама, поезжайте, отдохните! Вы и так из-за меня нанервничались, - кротко проговорила я и потупила взор, чтобы в нем она не узрела радости по поводу этого отъезда. У меня молниеносно созрел гениальный план на время их отсутствия.
        Собрать всех участников августовской экспедиции, вот в чем он заключался. Устроить пьянку-гулянку! Пустая квартира, только это мне и было нужно! Я уселась к телефону, едва за родителями захлопнулась дверь. Все, до кого удалось дозвониться, радостно откликнулись на мой призыв. Каждый пообещал передать «по цепочке» следующему. Особенно важно было, чтоб разыскали и привели ко мне Мишку - ради этого все, собственно, и замышлялось. Ведь он так и не проявился за целый день, который я провела в неведении и беспокойстве.
        Мишка пришел первым. Визжа, бросилась к нему, повисла на шее и упоительно взрыднула. Мишка и сам весь дрожал. Так молча, обнявшись, дрожа и всхлипывая, стояли мы в коридоре, пока следующий гость не позвонил в дверь.
        На пороге стоял Лапонецкий. Почему же мне не пришло в голову предупредить друзей, чтоб ни в коем случае не сообщали доктору о нашем сборе! Я настолько была поглощена стремлением разыскать своего любимого, что данный фигурант просто вылетел из моей дурной башки.
        - Здравствуй, зайка, - сказал Лапонецкий, игнорируя Мишку, - я соскучился, - и потянулся своими мясистыми губами к моей шее.
        С отвращением отпрянула.
        - Ну, проходите, коль пришли, - пробурчала я не слишком гостеприимно.
        Лапонецкий сделал вид, будто пропустил эту колкость мимо своих ушей.
        - Я тут деликатесов принес и кой-какого бухла - давай, разберись. - Он сунул мне в руки увесистый пакет.
        С пакетом отправилась на кухню. В нем оказалась банка шпрот, консервированная ветчина и полбатона финского сервелата. Из «бухла» - бутылка токайского вина и коньяк - подарки благодарных пациентов, не иначе.
        К счастью, народ повалил один за другим. Звеня склянками с «Жигулевским» пивом и недорогим крепленым вином. Все от души радовались встрече, обнимались, звонко чмокались, хохотали. Мы с девчонками завертелись на кухне, торопясь почистить-отварить картошку, разделать селедку и покрыть ее колечками лука, поджарить черный хлеб с солью и чесноком в постном масле. Ветчину с сервелатом нарезать тоненько. Шпроты с кружочками вареного яйца красиво уложить на белый хлеб.
        Меня захватило всеобщее возбуждение, я будто бы очутилась в той временной точке, откуда начался наш с Мишкой роман, где мне было волнительно и немножко тревожно. Рассевшись за овальным столом в гостиной, все принялись выпивать-закусывать и с удовольствием, смакуя детали, вспоминать удивительную нашу поездку. Затем, разумеется, забренчали гитары, и народ затянул ностальгическим хором походные песни.
        В какой-то момент я отвлеклась на общение с девчонками. Обступив меня плотным кольцом, они принялись жадно выспрашивать подробности моего лихого путешествия. Слегка захмелев, я беззастенчиво хвасталась, повествуя о нашей с Мишкой керченской авантюре. Так увлеклась, что не заметила, как упустила из виду самого Мишку. Мы с ним многозначительно и страстно переглядывались весь вечер, но так и не сумели уединиться.
        Время близилось к полуночи. Расходиться никто не собирался. Всем было весело и пьяно. Я заглянула в свою комнату и обнаружила любимого, храпящего в моей кровати.
        - Ну и ну, - раздался за моей спиной знакомый низкий голос, - ну и поклонники у тебя, зайка: надираются вдрызг и бесцеремонно заваливаются, не разувшись, прямо в девичью постельку. Как-то это не комильфо!
        Я в бессильном отчаянии повернула к нему перекошенное лицо:
        - Но он же не пьет! Совсем! Он пить-то даже не умеет!
        - Вот именно это нам сейчас наглядно демонстрируют, не так ли? Зайка, а ты совсем не разбираешься в людях, как я погляжу. Мишаня - очень неуравновешенный, очень нездоровый человек, это я тебе как доктор говорю!
        - Да? - ощетинилась я. - А что, если ваше мнение мне до лампочки… доХтор? Я вас вообще сюда не звала!
        - Зря ты так, - досадливо поморщился Лапонецкий, - я хочу помочь тебе, зайка, а ты зачем-то сопротивляешься, грубишь зачем-то.
        И в этот самый момент, как в ужасном кино, распахнулась входная дверь. Это мои дорогие предки решили вернуться домой.
        - Что здесь происходит? - грозно спросил папа.
        - Прямо как чувствовала, - охнула мама и присела, не раздеваясь, на банкетку.
        - Я спрашиваю, что за вертеп в моем доме? - проходя в гостиную, спросил папа еще более грозно.
        - Здравствуйте! - нестройным хором поприветствовали его участники вертепа, к этому времени пребывающие в блаженном расположении душ, но самом неустойчивом положении тел.
        - Мама, а почему вы вдруг вернулись да еще среди ночи? Что-то случилось?
        - Она еще спрашивает! - возмутилась мама. - Мы звонили весь вечер, а ты не снимала трубку. Только с пятого раза мне ответил вежливый мужской голос, что ты, видите ли, сильно занята и потому подойти не можешь. Разумеется, мы с папой сорвались и приехали. А тут такое…
        - Кто же это, кто мог вам ответить? - недоуменно воскликнула я.
        - Я ответил на звонок, Сашенька. - Лапонецкий выступил вперед. - Добрый вечер, приятно познакомиться с очаровательной мамой этой милой барышни. - Он галантно поцеловал обалдевшей маме руку и помог ей подняться. - Если позволите, постараюсь все объяснить. Давайте пройдем…
        Мама, как зачарованная, поплыла за ним в кабинет, где их уже с возмущенным лицом ждал отец. Они закрыли дверь, за которой принялись что-то приглушенно обсуждать.
        Я воспользовалась моментом, чтобы стремительно убрать остатки еды, а главное, быстро рассовать по мешкам пустые бутылки и спрятать их в дальний угол балкона. Все, кто стоял на ногах, не сговариваясь, бросились мне помогать, а затем, подхватив остальных, плохо стоящих, проворно испарились из взрывоопасной квартиры. Только Мишка перекатисто храпел на моей кровати. Я присела рядом и погладила его по щеке. Бедный, глупый мой Мишка. Что теперь с нами будет?
        - Аленький, Аленький, - вздохнул он сквозь сон, почмокал губами и перевернулся на живот.
        В комнату зашел Лапонецкий и миролюбиво сообщил мне, что инцидент исчерпан, родители вполне удовлетворены их разговором. Наверное, он ожидал, что я брошусь ему в ноги в припадке благодарности. С любым другим в сложившейся ситуации я бы именно так поступила, но этого самого доктора мне вместо благодарности отчего-то хотелось удавить. Других эмоций он не вызывал.
        - Тебе нужно освобождение от колхоза? - спросил он, чтоб выбить из меня хотя бы слово.
        - От вас мне ничего не нужно, - процедила я.
        - Ну-ну, не упрямься, зайка. К чему тебе целый месяц коченеть, разгребая груды мерзлого картофеля? И простужаться? После мне лечить тебя будет гораздо труднее.
        - А никто вас и не просит!
        - Знаешь, когда ты злишься, ты меня страшно возбуждаешь, зайка…
        Я не успела отреагировать на его очередной циничный выпад, потому что папа позвал меня к себе.
        - Да, папочка, - произнесла кротко.
        - Знаешь, что я скажу, Алечка? Тебе крупно повезло.
        Я вопросительно воззрилась на него.
        - Да-да, повезло. Мы сегодня впервые увидели в твоем окружении достойного человека. Здравомыслящего, взрослого, воспитанного, который к тому же необычайно трепетно к тебе относится.
        Папа-папа, знал бы ты, насколько трепетно!
        - Доктор сумел объяснить нам, как ты была учтива, предложив встретиться всем участникам экспедиции в нашем доме. Жаль, что ты не познакомила нас со своими друзьями заранее, в подобающей обстановке.
        Вот спасибо, доХтор!
        - Еще он поведал нам, Алечка, - продолжил папа, - что «на картошку» тебе ехать нежелательно по медицинским показаниям…
        Каким-каким показаниям? Что за блеф!
        - …и посему ты отправишься к нему в клинику в понедельник, он выдаст тебе справку - освобождение от сельскохозяйственных работ.
        Я собралась было открыть рот для возражений, но вспомнила, что любимый Мишка продолжает спать в моей постели.
        - Да-да, папочка, конечно, как скажешь! Можно я пойду? - пятясь к двери, забормотала я, торопясь спасти Мишку. - Тебе дверь прикрыть?
        Но ни Мишки, ни Лапонецкого в моей комнате не оказалось.
        - Они ушли, - сказала мама.
        - Что, вместе? - ошарашенно спросила я.
        - Да, практически обнявшись, - ответила мама. - Аля-Аля, какая ты путаная девочка. Если бы не доктор…
        - Все, довольно, - взвизгнула я, - довольно с меня на сегодня этого доХтора! - И, хлопнув дверью, заперлась в своей комнате. Завтра я со всем этим разберусь, обязательно разберусь. Я так мало уделила внимания Мишке, что, наверное, он с горя взял и напился, бедный мой, смешной мой, любимый человек!
        Но судьба в лице возлюбленного внезапно повернулась ко мне спиной. Мишка скрывался от меня весь следующий день и, когда я от совершенного непонимания заявилась к нему сама, то даже не пригласил войти в квартиру. Мы спустились в скверик перед домом, где он, бледный и взъерошенный, сказал, что жестоко обманулся во мне, что у нас с ним абсолютно разные жизненные ценности и потому абсолютно разные пути. Он не тот, кто мне нужен. И я совсем не та.
        Как он измыслил подобное? Когда успел во мне разочароваться? О чем они беседовали с Лапонецким? Что могло настолько стремительно изменить его сознание? Совсем недавно мы были так близки и так счастливы! Строили планы, купались в любви. Он называл меня своим Аленьким цветочком.
        А теперь на все мои вопросы упрямо твердил в ответ: сильнее всего жалеет, что встретил меня на своей скромной жизненной аллее.
        С трудом помню, как добралась до дома. Как разделась, как легла. В сомнамбулическом трансе провалялась незнамо сколько. Может быть, два часа, может быть, четыре, может, целый день. Мир рухнул.
        - Алечка, ты ужинать будешь? - спросила мама, вернувшись домой после прогулки с папой в парке. У того от сидячей работы обнаружили специфическое мужское заболевание, и врач прописал ему ежевечерний променад.
        - Не буду, мама, - просипела я, - ничего не хочу.
        Мама взволнованно потрогала мой лоб.
        - Ты не заболела?
        - Заболела, мама…
        В подтверждение я протянула ей листок, исписанный под диктовку израненного сердца:
        У грусти нет конца, но есть начало,
        Я поняла, что он ушел, я закричала,
        Но это был не крик, а только стон,
        Почти неслышный стон - кошмарный сон.
        В который раз мне снится это море,
        И мы вдвоем, и мы не знаем горя,
        Мы оба молоды, красивы и беспечны,
        Нам кажется, что юность бесконечна.
        Но и у моря есть свои пределы.
        Пределов нет у грусти - вот в чем дело!
        И он ушел.
        И тихий стон раздался,
        Как будто крохотный оркестр
        Во мне сломался.
        Что ж, пусть уходит,
        Пусть уходит, пусть!
        Проснусь я, и исчезнет море,
        Пусть!
        И молодость исчезнет наша,
        Пусть!
        Прощайте все. Привет тебе, о, Грусть!
        - Алечка, ты хочешь сказать, что сочинила это стихотворение? - удивленно переспросила мама.
        - Конечно.
        - Когда же? Сегодня?
        - Да, сегодня.
        - Но ты не смогла бы придумать такое, Аля!
        - Мама еще раз пробежала стих глазами.
        - Почему?
        - Ну не знаю. Уж очень глубокие переживания женщины… я бы сказала, зрелой женщины. Ты слишком юна для них. - Мама снисходительно гладила меня по голове.
        - Это значит, тебе не понравилось, мама? - дрожащим от обиды голосом спросила я.
        - Конечно, мне понравились стихи, но, сознайся, мартышка, у кого ты их списала?
        - У Франсуазы Саган, - буркнула я и отвернулась к стене.
        На следующее утро, назло всем, я водрузила на плечи рюкзак с теплыми вещами и поехала в институт, где нас, новобранцев, пересчитали, рассадили по автобусам и отправили на сельхозработы. Мне вдруг нестерпимо захотелось трудностей и лишений: ранних подъемов, недоеданий, изнурительной физической работы. Необходимо было, загрузив себя максимально, забыться, затеряться среди новых, незнакомых людей, ничего обо мне не знающих.
        Нас будили в шесть тридцать утра. Утренний душ, как непозволительная роскошь, отсутствовал в графике. Наспех умывшись, мы наперегонки бежали на завтрак. В сырой столовой, неизменно пахнущей хлоркой и скисшей капустой, проголодавшихся за ночь кормили вязкой кашей, к которой прилагался кубик масла, кусочек сыра и хлеб. Поили либо сладким чаем рыжего цвета, либо красноватым какао, которое разливалось по щербатым стаканам из мятого алюминиевого чайника. Затем мы загружали собой обшарпанный доисторический автобус, поручни в котором отсутствовали. Автобус подпрыгивал на каждой кочке, словно резиновый мяч. Мы ойкали, вскрикивали и, падая, хватались друг за друга.
        По промерзшей за ночь земле стелился туман. Вдоль полей величественно и незыблемо стояли леса в роскошном многокрасочном убранстве. Радуя глаз и бередя душу:
        Счастья хрупкие остатки,
        Ранней осенью хранимы,
        Листья падают украдкой,
        Время к нам неумолимо.
        Как бурлили страсти летом,
        Солнцем огненным палимы:
        «Есть одно лишь чудо Света -
        Ты любим и я любима».
        Захлебнуться, раствориться, утонуть
        В бездонном чувстве,
        Безоглядно верить в чудо -
        Вот наивное искусство!
        Верить в чудо. Верить в сказку…
        Листья падают с деревьев,
        Дождь смывает с лета маску,
        И печаль уже - в предверьи.
        Ветром вдруг захлопнет дверцу
        В замок, что пытались строить,
        Растревоженное сердце
        Очень трудно успокоить.
        Ежедневно мы с девчонками старательно выковыривали из скользкой земли картошку, отправляя ее в ведра. Из ведер картошка пересыпалась в полотняные мешки, а когда они заканчивались, то урожай попросту вываливался посреди поля, образовывая огромные бесхозные кучи. Кучи мокли под дождем иногда до первых заморозков. Периодически их загружали в машины и перевозили на сортировку. Там добрая половина нашего труда хладнокровно отсеивалась или шла на корм скотине.
        Вечерами, перед танцами, употребляли водку. Все, кроме меня. Похоже, я единственная из присутствующих пить ее не могла. Потому как отвращение мое к данному напитку было устойчивым с детства…
        Мне тогда было не больше семи. Отмечался выход первого папиного драматургического сборника. Нам с Лизой было позволено сесть за общий стол со взрослыми. Они чествовали виновника торжества, провозглашали замысловатые тосты, звонко чокались, смачно выпивали, непрерывно хохмили, не обращая внимания на детей. Это казалось мне несправедливым. Отсутствие интереса со стороны гостей нервировало. Я принялась шебуршиться, ерзать и попискивать, усиленно намекая на свое присутствие. Когда и это не подействовало, настойчиво стала требовать у родителей «этой беленькой водички из маленького стаканчика». Всех моя просьба позабавила, лишь отец, не сумев выразительным взглядом урезонить свое невоспитанное чадо, раздраженно произнес:
        - На!
        Я помню, как тут же испуганно съежилась, почувствовав, что переборщила. И замотала головой, отодвигаясь.
        - Пей! - грозно сказал папа, резко придвинул к моему лицу рюмку с водкой.
        - Что ты делаешь? - возмутилась мама, но отец был уже, как видно, увлечен новым педагогическим экспериментом.
        - Пусть попробует, - пояснил он маме, - один раз. Чтоб больше никогда ей этого не захотелось!
        Я с любопытством отхлебнула и задохнулась. Папа оказался прав. Оглушительно горького глотка хватило на долгие годы. Никогда после не возникло у меня желания побаловаться «беленькой водичкой». Слишком острым было то, первое, впечатление…

…Вот почему я не принимала участие в общих пьянках. Когда предложила девчонкам скинуться на вино, то оказалась в меньшинстве. Мне объяснили, что вино экономически невыгодно: быстрого эффекта от небольшой дозы, как водка, не дает. И на всех желающих его явно не хватит. Спорить не стала. Участвовать в посиделках-попойках тоже. Да и вообще я как-то перестала себя узнавать. Мне расхотелось поражать общественность своей невероятной индивидуальностью. Впервые в жизни не пыталась ни с кем сблизиться, сдружиться, произвести неизгладимое впечатление каким-либо неординарным поступком! Нужда в общении куда-то улетучилась. Окружающие меня воспринимали как замкнутую, немногословную печальницу.
        Сразу после ужина - пережаренного минтая с водянистым пюре или жирной котлеты с липучими серыми макаронами - неуклонно тянуло в сон. Так урабатывалась на свежем воздухе, видно. Поначалу девчонки удивлялись таким ранним укладываниям. Они настойчиво тянули меня за собой на танцы, но потом, устав это делать, отстали.
        Пробуждаться день ото дня становилось все труднее. Раскачиваться на работу всё мучительнее. Пройдясь по своей колее, норовила спрятаться за мешки с картошкой и прикорнуть на одном из них.
        - Эй ты, краля, не хошь проехаться? - услышала я как-то сквозь дремоту резкий голос.
        - Вы это мне? - встряхиваясь, спросила я чубатого парня на тракторе.
        - Тебе, тебе. Хорош кемарить, поехали, прокачу!
        - Но меня… как это… - С утра меня немного мутило. Видно, завтрак был некачественным. Или вечерняя котлета не переварилась до конца.
        - Да лана те! Мы ж далеко не поедем, только до лесочка, - подмигнул тракторист.
        - А, ну раз до лесочка, - вяло согласилась я, взбираясь на трактор. Все ж какое-то разнообразие.
        Но в дороге я почуяла неладное. До меня постепенно стал доходить смысл его предложения. От парня сильно пахло чесноком, потом, перегаром. Замутило пуще прежнего. Трактор остановился у самой кромки леса.
        - Приехали. Слазь, - сказал тракторист.
        Я засопротивлялась:
        - Зачем? Покатались и поехали назад!
        - Ты чё, издеваешься? Динамить надумала?
        - Хочу назад, - захныкала я, - меня растрясло, понимаешь ты или нет?
        - Ща тя вылечу, - недобро зыркнув глазами, пообещал парень, стащил меня с трактора и подтолкнул к ракитовому кусту. - Давай, шевелись по-быстрому, пока не хватились.
        Сделала несколько шагов, но ноги вдруг ослабли, дурнота подкатила к горлу, все вокруг резко затуманилось, потом поплыло, и я, потеряв сознание, рухнула навзничь в сырую пожухлую траву.
        Глава 15. Манхэттен. Вторник
        - Что же такое с тобой приключилось, Алечка? - допивая вторую чашку кофе, поинтересовался Грегори. - Отчего это вдруг ты упала в обморок? Впечатлительная барышня ты, однако…

8.30
        Мы вновь завтракали в ресторане Drake. Я силилась байками, которыми пестрила моя жизнь, отвлечь Грегори от начатого им очень серьезного разговора.
        Накануне долго не могла уснуть, взбудораженная его предложением, тогда как сам он был явно разочарован отсутствием скорого и вразумительного «Да» на свой вопрос. Грегори было невдомек, как можно уклоняться от такого царского подарка - предложения руки и сердца? И потому он принялся аккуратно и последовательно выуживать приватные подробности моей жизни.
        Рассказывать о себе - самое желанное занятие для большинства людей на планете. Не всегда только для этого находится достойный собеседник. Такой собеседник, которому Дейл Карнеги в свое время дал определение - «заинтересованный слушатель».
        Грегори, обладая аналитическим складом ума, всегда во всем стремился «дойти до самой сути», как писал известный советский поэт. Для меня он оказался тем самым идеальным собеседником, который умело, с пристрастием задает вопросы и внимает, не перебивая…
        Мой обморок был вызван отнюдь не трактористом. Хотя тот вполне мог его просто спровоцировать. Всё оказалось намного тривиальнее.
        Я вновь взбаламутила всю семью.
        - Как упала? Где упала? По какой причине? - переполошились родители, когда им из медпункта позвонил обеспокоенный фельдшер. - Вот не надо было ей ехать в этот совхоз! Не послушала умных людей! Как она теперь? Лежит? Так, ждите, не трогайте ее, мы скоро за ней приедем.
        В тот же день они примчались за мной на машине. За рулем сидел Лапонецкий. За какие-то полторы-две недели он успел втереться к моим родным в доверие. Устроил отцу обследование у лучших специалистов в своей больнице, после чего вызвался наблюдать лично. Я недоумевала: как же так? Кроме марганцовки, разве знает он вообще что-либо? Папа всегда был исключительно осторожен с выбором лечащего врача, а тут с ходу вверил самые деликатные проблемы какому-то первому встречному! Как же так?
        В ответ на мое недоумение мама сообщила, что Лапонецкий считается хорошим, грамотным проктологом. Кем-кем? Проктологом? Мне ни разу в голову не пришло поинтересоваться специальностью доктора Лапонецкого. А он оказался проктологом. Вот оно как.
        Папа был признателен Лапонецкому за заботу. Мама же до одури очарована. Лапонецкий приходил в наш дом с коньяком, цветами, с дефицитными лекарствами. Целовал маме ручки. Комплиментами ее усеивал. Как тут было не очароваться?
        Кроме того, у папы, мамы и Лапонецкого существовала одна нескончаемая тема для долгих бесед. Этой общей темой была я. В мое отсутствие они детально меня обсудили и пришли к общему, понятному только им знаменателю.
        Я не постигала одного. Зачем все это доктору? Какой выгоды искал он? Захотелось максимально приблизиться к известному человеку? Приобщиться к миру знаменитостей? Жаждал признания в светских кругах? Других предположений и не возникало. Его симпатия ко мне казалась весьма условной. Она напоминала азартное стремление многоопытного альпиниста покорить крутую и извилистую, зыбкую и сыпучую, неподдающуюся подъему горку. «Ему б кого-нибудь попроще, а он циркачку полюбил…»
        Разумеется, Грегори всей правды не узнал. Я живописала ему свою историю достаточно колоритно, упуская, однако, нежелательные подробности. На это мне ума хватило. А может, интуиции, наконец.
        Чем был вызван обморок? Конечно, всему виной моя впечатлительность. Болезненная чувствительность. Избыточная эмоциональная восприимчивость, наконец.
        - Ладно, дорогая, поговорим об этом позже, - внезапно прервал меня Грегори, - сейчас у нас будет очень важная встреча. Hi, Nancy, how are you? Он живо переключился на подошедшую к нашему столику сухощавую даму:
        - Nancy, this is Alex. Алекс, познакомься, это Нэнси, мой lawyer.
        Нэнси протянула мне руку и, демонстрируя ряд идеально белых зубов, улыбнулась. Я пожала жесткую ручонку и улыбнулась в ответ. С мимикой у меня всегда был порядок. На семейных и дружеских торжествах я до такой степени умело копировала жесты, походку и артикуляцию присутствующих, что вызывала неизменный восторг окружающих. Это умение довольно часто выручало меня в жизни. Я рано поняла: для того, чтобы вызвать к себе расположение кого бы то ни было, нет более верного способа, как аккуратно повторять индивидуальные особенности собеседника: голосовые и речевые обороты, движения лица и тела, в том числе покашливания, постукивания, даже подергивания, коль это необходимо. Действовало всегда стопроцентно. Вот и здесь я настолько ловко подхватывала и отражала эти правильные американские улыбки, что сразу же вызывала ответную симпатию. Нэнси задала мне несколько дежурных вопросов и переключилась на общение с Грегори. За быстротой их речи я угнаться не могла. Как ни старалась. Уже на выходе из ресторана Нэнси вновь обратилась ко мне лично:
        - Не is right, - она кивнула в сторону Грегори, - you belong here!
        Мы простились с лойершей на улице и разошлись в разные стороны. Мне было любопытно узнать, что стояло за этой глубокомысленной фразой: «Он прав, твое место здесь»?
        - Разве ты не поняла? - подмигнул Грегори. - Нэнси подтвердила, что ты мне подходишь, а ее слово дорогого стоит!

9.00
        Заходим в офис. Поднимаемся на пятидесятый этаж. В лифте все друг с другом здороваются, широко и натянуто улыбаясь.
        - Тут так принято, - поясняет Грегори, - когда ты встречаешься взглядом с кем бы то ни было, необходимо улыбнуться и поприветствовать его.
        В элегантном костюме и новых туфлях чувствую себя превосходно. Чернокожая секретарша - маленькая, пухленькая, таращится на меня и, вручая Грегори папку с документами, роняет из нее несколько листочков.
        - До чего ж потешная негритянка, - говорю ему уже в кабинете.
        - Афроамериканка, - тихо поправляет Грегори.
        - Как? - не понимаю я.
        - Афроамериканка или черная. Их следует называть только так, - он еще больше приглушает голос: - Негр, негритянка - бранные слова, запомни это.
        Всегда считала, что обозвать негра черным - самое обидное ругательство. А здесь - точно наоборот. Надо еще к этому привыкнуть.
        Грегори сажает меня в кресло поодаль от своего письменного стола и дробно, не прерывая работы, посматривает на меня. Ему звонят, заходят и консультируются по разным вопросам. Он спрашивает, отвечает, беседует, отдает распоряжения. Я, кроме отдельных фраз, ничего не понимаю, однако вслушиваюсь, пытаясь уловить хоть что-то явственное. Во все глаза наблюдаю не столько за процессом деловых переговоров, сколько за поведением моего Грегори. Он выглядит совсем иначе, чем в обычной жизни, вне офисных стен. Здесь он кажется выше ростом, интереснее, я бы даже сказала, мощнее. Его строгий вид нагоняет трепет на всех. Когда я слушаю, как спокойно и уверенно строит он свою речь, как взвешенно отвечает и отдает приказания, меня переполняет гордость. И он кажется мне в такие моменты очень даже привлекательным мужчиной!
        - Ты как относишься к японской кухне? - вдруг спрашивает Грегори, взглянув на часы.
        - Не знаю, не пробовала, - отвечаю честно.
        - Сегодня я тебя с ней познакомлю, - радуется Грегори. - Пошли.

12.00
        Japanese restaurant Ten Kai. 20W 56th st.
        Маленькие гейши в кимоно склоняются в почтительном поклоне. Грегори тут тоже все узнают.
        Свежайшие суши - нежнейшие сашими - душистый мисо суп - на десерт грейпфрутовое желе в чашечке из его же, собственной кожуры. Оригинально и вкусно.
        - Понравилось?
        - Волшебно!
        - Ты только не вздумай посещать подобные заведения в Москве.
        - ?!
        - С сырой рыбой шутить нельзя, Саша. К тому же у вас там в лучшем случае рыба будет замороженная, а в худшем - непонятного срока и качества хранения. Отравишься наверняка.
        Не спорю. С ним лучше соглашаться, уже поняла.
        - У меня начинаются переговоры, - вновь смотрит на часы Грегори, - ты прогуляйся самостоятельно и через два часа подходи к офису.
        Гуляю. Верчу головой, читаю вывески, заглядываюсь на витрины. Тоскую в одиночестве. Не люблю я такие бессмысленные прогулки. Но надо привыкать. Зачем? Так… вырвалось непроизвольно.

14.30
        Поднимаюсь на пятидесятый этаж. Все со мной натужно здороваются, а я отражаю эти улыбки почти зеркально.
        Набираю условный код на дубовой двери, иду по длинному, устланному ковровым покрытием коридору до приемной Грегори. Пухлая секретарша вновь таращит свои глазенки. Улыбаюсь ей широко и уверенно прохожу в кабинет.
        - Алечка! Я соскучился. - Грегори грызет большое зеленое яблоко.
        - Я тоже, - откликаюсь без лукавства.
        - Ты можешь принести мне кофе? Без сахара, с молоком. Моя секретарша страшно нерасторопная.
        - С удовольствием, Гришенька.
        Нахожу аппарат, долго разбираюсь в непонятных значках, нажимаю на искомую кнопку, ура, получилось. В холодильнике вижу несколько разноцветных пакетов, наливаю молоко в стаканчик с кофе и возвращаюсь.
        - Долго же ты, Саша, - качает головой Грегори и, прежде чем отхлебнуть, спрашивает: - Ты из какого пакета молоко наливала?
        - Из красного.
        - Не годится. Надо было налить из синего пакета, полуторапроцентное. А с таким жирным я не пью. Запомни это.
        Возвращаюсь к аппарату, все манипуляции повторяю вновь. На сей раз достаю голубой пакет. Молоко там не белого цвета, а какое-то синюшное, похожее на талый снег. Что за удовольствие разбавлять кофе этой водицей? В свой стакан лью вредное, жирное молоко. Были бы сливки - с удовольствием выпила бы с ними. Что Грегори сказал бы, узнав о том? Осудил бы, ой, осудил.
        - Понимаешь, Алечка, здесь принято следить за своим здоровьем и внешним видом. Соблюдать умеренность во всем. Не позволять себе лишнего. Если, конечно, ты хочешь быть вписанным в соответствующие слои американского общества. Правильное низкокалорийное питание, еженедельный спорт, тщательный уход за собой - все должно быть на высоте. Не беспокойся, постепенно постигнешь и это. И станешь получать удовольствие даже.
        Странно слышать, а у нас бытует устойчивое мнение, что среди американцев самое большое число обжор и толстяков. Наверное, все они находятся за чертой
«соответствующего слоя».
        - Забыл тебе сказать. Звонила твоя сестра. Интересовалась.
        - Правда? Чем именно интересовалась?
        - В основном, как я понял, ее волновало мое впечатление о тебе.
        - И что же ты ей сказал в ответ на такой интерес?
        - Что ты - чудная, замечательная, и я бесконечно признателен ей за знакомство с тобой! Кажется, она была удивлена.
        Хм-м… Лизу удивило произведенное мною впечатление. Опасалась, что ударю в грязь лицом? А ведь я давно уже не маленькая несуразная девочка, за которую старшей сестре приходится краснеть.
        - Ты огорчена? Почему? Всё закономерно.
        - Закономерно что? Ее изумление?
        - Ну да. Она сама охотно согласилась бы занять твое место.
        - Прости, не поняла.
        - Как-нибудь объясню. Посиди немного, я должен завершить дела.

16.30
        Хорошо быть директором. Когда понадобилось - встал и ушел. Разумеется, отдав надлежащие распоряжения или придумав подчиненным соответствующие задания.
        - Алечка, до вечернего выхода нам следует привести себя в порядок. Я не был на спорте с прошлой пятницы. Ты не возражаешь?
        По дороге заходим в спортивный магазин. Грегори покупает мне черный купальник фирмы Speedo и за ручку приводит в свой спортклуб.
        С наслаждением заныриваю в голубую прохладу. Грегори рассекает водную гладь шикарным баттерфляем. Плыву неспешно, вдумчиво, чувствуя, как уходит в воду напряжение последних дней.
        - Знаешь, дорогая, тебе следует заниматься спортом не менее трех раз в неделю. Лучше - каждый день. Чтоб привести себя в должную форму. - Он щиплет меня за бочок.
        Вот так раз! Мне казалось, что со стороны я выгляжу гибкой наядой!
        - Интересно, а кто сегодня ночью вещал, что я - идеальная женщина? - надуваюсь обиженно.
        - От своих слов не отказываюсь. Для меня ты идеальна, - снисходительно улыбается Грегори. - Но жизнь на Манхэттене диктует определенные нормы. Ты обратила внимание, какие подтянутые и стройные служащие в моем офисе? Да и просто люди на улице, в ресторанах?
        Вынуждена согласиться. По большей части люди вокруг подтянутые и стройные. Толстяков в центре Манхэттена не встречала пока. Наверное, они водятся в других местах.
        - Так вот, - продолжает Грегори, - нам нужно всего лишь подкорректировать твою фигуру.
        - Но зачем? - недоумеваю я.
        - Тебе сразу станет легче передвигаться на каблуках. Да и в постели, наконец, раскрепостишься. Научишься получать наслаждение, отдавая свое ладное, откорректированное тело моим умелым рукам!
        Грегори зачем-то пытается изобразить меня неопытной и неискусной. Себя он представляет героем во всех отношениях! Но мне, если честно, он таковым не кажется.
        Обиженно уплываю в другой конец бассейна и плещусь там.
        Через несколько минут Грегори эффектным кролем подгребает ко мне и миролюбиво предлагает сходить погреться в сауну. Их здесь несколько видов. Мы заходим в кабинку, наполненную загадочным красным светом.
        - Нравится? - спрашивает Грегори.
        - Любопытно, - замечаю я, - впервые вижу такое. Не могу только сообразить, откуда здесь исходят тепло и свет?
        - Эта инфракрасная энергия излучается от нагретой поверхности, - поясняет Грегори. - Представь себе, в спектре частот от трех до пятнадцати микрометров она действует интенсивнее, чем все прочие!
        - Ух ты, здорово, - говорю, прикидываясь, что понимаю, о чем речь, - только жара тут совсем не чувствуется.
        - Тем не менее мы с тобой получаем сейчас эффект наиболее глубокого проникновения. А вот в сауне с нагревательными элементами большой силы, к которым ты привыкла, можно запросто получить негативное воздействие на организм.
        - Да что ты говоришь? - дивлюсь я. - Почему же это?
        - Дело в том, что фотоны, обладающие большой квантовой энергией, действуют отрицательно на клетки кожи, разрушая молекулы внутри самой клетки.
        Я потрясена глубиной его познаний.
        - Оказывается, ты и в физике блестяще разбираешься? На любой вопрос у тебя готов развернутый ответ.
        - Стараюсь быть в курсе всего, что меня окружает, - безмятежно реагирует Грегори.
        - Скажи, а есть какая-либо область науки или жизнедеятельности, которая тебе неведома?
        Вместо ответа Грегори принимается массировать мне спину «своими умелыми руками».
        - К вопросу о жизнедеятельности, - говорит он, - массаж особенно эффективен после того, как организм прогрелся в сауне. - Он разминает мои шею и плечи. - Тебе приятно, дорогая?
        - Конечно, приятно, - отвечаю вежливо, - а знаешь, в детстве мы с Лизкой любили по очереди «рисовать» друг у друга на спинке. У нас была такая игра: «Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, ехал поезд запоздалый…»
        - А, вот как? Ну, ясно. Теперь ясно.
        - И что же тебе «теперь ясно», Гриша?
        - Твоя сестра как-то раз после сауны попросила помассировать ей воротниковую зону. И, не скрывая, буквально млела от моих прикосновений.
        Я напряглась. Лиза просила его… что сделать? Помассировать?!
        - Расслабься, дорогая, не стоит напрягаться. Какая у тебя чистая кожа, - нежно поглаживая меня, констатирует Грегори.
        - В каком смысле чистая? - удивляюсь я. - Вообще-то для этого нужно просто регулярно мыться!
        - Не все этому, вероятно, следуют, - парирует Грегори.
        - Ты кого-то конкретного имеешь в виду? - Я насторожилась.
        - Вполне конкретного.
        Грегори сделал паузу и сказал:
        - После того как я отмассировал в сауне твою сестру, ощутил под пальцами неприятные сероватые катышки.
        - Вот уж не знала, что ты настолько тесно контактируешь с Лизой: в сауну ее водишь, массируешь, - вспыхнула я и отодвинулась от него. - Она мне ничего подобного не рассказывала.
        - А что она вообще тебе обо мне рассказывала? - невозмутимо интересуется Грегори. - И, кстати, как часто вы с ней общаетесь?
        - Не слишком часто, - вздохнула я. - Лиза звонила мне после того
«поздравительного» звонка всего один раз…
        - Так-так, и что же?
        - Лиза отзывалась о тебе только в превосходной степени, вот что! - Я сокрушенно качаю головой. Подразумевая: а ты тут про какие-то серые катышки, ай-ай-ай! Даже неприятно услышать такое про свою безупречную сестру… тем более из уст мужчины.
        - Кстати, - перевожу я тему, - сестренка обещала навестить меня. Когда она собирается это сделать?
        - Лиз живет в другом штате. Мы слетаем к ней сами, как только я разберусь с делами, - сухо говорит Грегори и прибавляет: - Обещаю.

19.30

«Карнеги Холл». Ему должно быть не меньше ста лет. Оглядываюсь вокруг с любопытством. Интересно, а всезнающий Грегори в курсе, кто архитектор этого величественного здания?
        - Carnegie Hall был сооружен по проекту Уильяма Татхилла, - тоном экскурсовода сообщает Грегори, словно подслушав мой вопрос, - и открылся он серией концертов Ньюйоркского симфонического оркестра, которым, между прочим, дирижировал сам Чайковский.
        - А я вот слышала, - тоже решила блеснуть познаниями, - что когда-то он назывался
«Мюзик-холл»!
        - Совершенно верно, - одобрительно кивает Грегори, - в самом начале он так и назывался. А затем получил имя Эндрю Карнеги, который финансировал постройку здания. Вполне справедливо, на мой взгляд.
        Мы пришли сюда послушать Бетховена, Штрауса и Дворжака.
        Девятая симфония Дворжака когда-то исполнялась впервые именно в этих стенах.
        Не могу назвать себя истовой поклонницей симфонической музыки. Но под нее, как правило, хорошо думается. Что сейчас для меня совсем не лишне. Какой-то сумбур возник в душе моей. Вроде бы в бассейне я немного ожила и отвлеклась от гложущих мыслей о нашей несовместности. А вот после разговора в сауне вновь возникло чувство дискомфорта. Занозой застряла некая недоговоренность.
        Сестра не докладывала, откуда она знает Грегори. Впрочем, я сама почему-то этим не поинтересовалась. Думала, что у них или общий бизнес, или дружба с Лизкиным мужем.

…Лиза, помнится, отзвонив на следующий день после двадцать первого, довольно кратко проинформировала меня: мол, Грегори, человек весьма значительный, руководитель финансовой корпорации, сорок восемь лет ему. Разведен. Желает познакомиться с миловидной русской девушкой (до тридцати), из хорошей семьи.
        - Повезло тебе, Алька, - заключила Лиза, - приглянулась ему на фото. Что-то его в тебе зацепило. Сочетание рыжих волос и бледной кожи, не иначе. Он прямо поразился, узнав, что мы - родные сестры. Даже не поверил поначалу. Стал подробно о тебе расспрашивать. Наличие ребенка нисколько его не смутило. Значит так, Алька. Попробуй его заинтересовать, заслужить расположение. Хоть тебе это будет непросто, предупреждаю. Чрезвычайно высокие у него требования. Сможешь если, в Америку тебя выпишет. Повидаемся заодно - уж сколько времени не виделись.
        Вот и весь разговор! Не сообразила я расспросить детальнее. А теперь вот призадумалась: почему же так удивил Лизу комплиментарный отзыв Грегори? В чем тут дело?
        - Скажи мне, Грегори, а что именно подразумевал ты под фразой: «Она сама охотно согласилась бы занять твое место»? - спросила я, едва досидев до конца первого отделения.
        - То и подразумевал, - ответил он с загадочной улыбкой. - Лиз очень хотела мне понравиться. Она буквально вцепилась в меня при первой встрече! Что ж в том удивительного? Многие женщины пытаются добиться моей благосклонности, разве ты не поняла еще? Обрати внимание, как на меня засматриваются!
        - Кто, например? - лихорадочно огляделась я по сторонам. - А, вижу одну дамочку. Только смотрит она не на тебя, а, прости, конечно, в мою сторону. И вон, еще одна меня сканирует.
        - Конечно, все они тебе завидуют. Вокруг море одиноких женщин, но выбрал я тебя, Алечка. - Грегори покровительственно обнял меня за плечи. - Между прочим, у нас с тобой не так уж много времени. Ты подумала над моим предложением?
        Вот ведь, как ловко он повернул разговор! Конечно, не подумала, когда мне было думать? Время так стремительно летит. И крутит меня и выкручивает невидимым воздушным потоком. Как в зоне турбулентности.
        Дело-то нешуточное - выйти замуж, да не просто, а перебраться в Америку! Навсегда. Это вам не на соседнюю улицу чемодан перетащить. Грегори прав: времени мало. Совсем скоро мне предстоит тронуться в обратный путь. А я ничего не придумала ему в ответ. Грегори молчит, якобы не торопит, но молчание это становится напряженней час от часу. И вопросы о моей жизни задает он аккуратно, исподволь, хотя и прицельно точно.
        - Расскажи, дорогая, как долго твой первый муж ухаживал за тобой, прежде чем ты решилась выйти замуж? И чем именно он покорил тебя?
        Ну, вот они и подступили и посыпались один за другим вопросы «на засыпку»!
        Глава 16. Спасая честь семьи
        Меня доставили из деревни Чисмены в Москву, прямиком в больницу. Чтоб прояснить поскорее, чем был вызван обморок. Не прошло и часа, как был поставлен шокирующий диагноз: беременность, приблизительно 5 недель. Я пребывала в ауте. Родители - в панике. А Лапонецкий - напротив, казалось, даже обрадовался этому известию, гад. И принял самое активное участие в обсуждении. Он успокоил родителей, великодушно предложив освободить и без того уставших (за семнадцать с половиной лет) маму с папой от дальнейших переживаний. Проще говоря, благородно брал на себя все возникшие проблемы. Трудоемкая ноша в моем лице его почему-то не смущала.
        - Аля, ты по своей неопытности даже представить не можешь, как тебе повезло с этим человеком!
        - Но мам-пап, я не люблю его!
        - Кто теперь, в сложившейся ситуации, рассуждает о любви? Его отношения для тебя вполне достаточно.
        - Как это достаточно?! - вскричала я. - Разве можно жить вместе с нелюбимым человеком?
        - А потом и ты полюбишь его, - заверила мама дрожащим голосом. - Обязательно!
        - Но он отвратителен мне! Вы просто не знаете, какой он на самом деле. Эти его повадки… ухмылки… ухватки… - Я захлюпала носом.
        Папа погладил меня по голове и глубокомысленно произнес:
        - Зачем, скажи на милость, выискивать на пышноцветущем дереве червоточины и гнилые листья? Не лучше ли обратить внимание на положительные качества этого мужчины? Оценить добродетели, которых не счесть?
        - Да, дочка, пойми, человек взваливает на себя такую ношу, - с пылом подхватила мама. - Он-то не всматривается в твои недостатки! Он на все закрывает глаза!
        - На что это - на всё? - обиженно всхлипнула я.
        - Ну, между нами говоря, он даже не предполагает, какого кота в мешке собирается приобрести! - пояснила мама.
        - Да уж, - задумчиво соглашаюсь я, - а вы не знаете случайно, почему он проявляет такую настойчивость?
        - Почему-почему… Потому что он благородный человек. Да и любит тебя, дуреху такую!
        - Ты в этом уверена, мамочка?
        - Как ты не понимаешь, Аля, - вкрадчиво произнесла мама, - что вытащила счастливый лотерейный билет?
        - В такие надежные руки, - добавил папа убежденно, - нам не страшно тебя передать.
        - Ты будешь за ним как за каменной стеной, - закивала мама и вновь произнесла сакраментальную фразу, сквозной нитью пронизывающую весь разговор: - Тебе несказанно повезло.
        Они уже всё обдумали, взвесили и дружно решили мою судьбу.
        На следующий день Лапонецкий вошел в мою комнату гладко выбритый, надушенный, в синем костюме из лютой синтетики, белой накрахмаленной рубашке и галстуке, отливающем шелковым блеском с красными ромбами. В руках у него был букет.
        Я полулежала в постели бледная, несчастная, с тазиком в обнимку. Он забрал у меня тазик и всучил цветы. Хризантемы пахли елкой.
        - Зачем тебе это надо? - спросила я, прямо глядя в глаза-буравчики.
        - Я без ума от тебя, зайка, - беззастенчиво соврал он.
        - Мы оба знаем, что это неправда. Скажи, зачем?
        - Как честный человек, я просто обязан на тебе жениться! - патетично проговорил Лапонецкий и с многозначительной ухмылкой добавил: - Ну кто же, если не я?
        В памяти всплыли строчки из любимой с детства песни Высоцкого «Лукоморье»:
        …мол, русалка, все пойму -
        И с дитем тебя возьму…
        И пошла она к нему
        Как в тюрьму…
        Мне не хотелось обсуждать с Грегори подробности моего вынужденного трусливого замужества. Я тогда попросту проявила слабодушие, позволив взять верх не собственным ощущениям, а голосу разума. Причем даже не своего, а родительского. Сил для сопротивления не нашлось. Мне было и стыдно, и страшно. Ничего не оставалось, как спасать семью от позора, а себя - от унизительных нескончаемых попреков и тычков.
        Правда, надо отметить, в тот период Лапонецкий вдруг резко подобрел. Точнее сказать, прекратил злобствовать. Он стал осыпать меня хвалебными эпитетами, усыпляющими бдительность. Окружил трогательной заботой. Звонил по нескольку раз на дню и довольно часто наведывался, принося гостинцы. Обещал холить - лелеять - пестовать всю жизнь. В какой-то момент я начала задумываться: может, и впрямь ошибалась в этом человеке? Не так уж он омерзителен, при беспристрастном рассмотрении, а злобность была вызвана, наверное, моим подчеркнутым игнорированием? Лапонецкий уверял меня, что никого и никогда с такой продолжительной настойчивостью не добивался. А теперь своей главной целью видит одно - сделать меня счастливой. Грезит буквально о нашем соединении. Мечтает
«вместе воспитывать нашего ребенка». Через пару недель ему удалось меня немного размягчить и заставить поверить в искренность помыслов. Однако контактировать с Лапонецким я предпочитала по телефону. Ну, когда лица не видно. Не нравилось, категорически не нравилось смотреть в его черные, змеиные глазки. А уж эти мясистые губы… Когда он впервые интимно приблизил ко мне свое большое лицо, то почудилось, что он собирается не поцеловать меня, а заглотнуть. Ну, а голос у него был низким, приятным, вполне задушевным. Особо импонировало, каким проникновенным он становился, когда расписывал, до чего я ранимая, безмерно одинокая, никем до конца не понятая. Именно это намеревался Лапонецкий изменить в первую очередь. Спасти от одиночества, значит. И от непонимания людского.
        И я сдалась. Мне не на что было надеяться больше. Кто-то выходит замуж по любви, кто-то по расчету. А я вышла замуж по усталости. И от безнадеги. На душе было горестно и пусто.
        Необъяснимый поступок Мишки, его резкий отказ от меня подвел жирную черту под коротким, но ослепительно-прекрасным жизненным фрагментом. Казалось, что по-настоящему полюбить я больше не смогу.
        Никогда ни о чем не жалею,
        На обиды глаза закрываю,
        Одного лишь забыть не сумею,
        А что будет в дальнейшем - не знаю.
        Вспоминаю листвы трепетанье,
        Тихих сумерек первую свежесть,
        И последнее наше свиданье,
        И свою невозможную нежность.
        Ты жесток был со мною, любимый,
        Причинил мне немало страданий,
        Я почти уж о них позабыла,
        За стеною бесплотных мечтаний…
        Как хотелось начать все сначала!
        Повторить все прекрасное снова!
        Но от боли я вдруг замолчала,
        И в ответ не сказала ни слова.
        Доказать я тогда не посмела
        Всю ненужность, нелепость прощанья,
        Ведь Любовь - добровольное дело,
        В ней не надо давать обещанья!
        Мы расстались, но я не сумею
        Никогда позабыть этот вечер,
        А о будущем думать не смею,
        Хоть и верю в счастливые встречи…
        Глава 17. Каша хорошая, но невкусная
        - Кажется, понял, дорогая, - снисходительно улыбнулся Грегори. - Ты девушка чувствительная, стихи сочиняющая. Тебе нужны сладкие речи и красивые обещания. Я прав?
        Вот какой вывод он сделал из складно-сочиненного рассказа о моем странствии в замужество! Надо признать, по большому счету он был прав. Да, люблю красивые слова. И сладкие речи. Видно, недополучила поощрений в детстве и потому много раз в жизни покупалась на лесть. Вот и продолжаю покупаться.
        - Знаешь, дорогая моя, а ведь ты не любила своего мужа, я прав?
        - Возможно, - растерянно созналась я. - Понимаешь, когда выходила замуж, была слишком молода, неопытна, а он… - я подыскивала правильные слова для объяснения своего непонятного проступка, - Лапонецкий был так настырен, так заверял, будто его чувства хватит на двоих, что даже родители поддержали этот его напор.
        Никто не понимал истинного масштаба моих терзаний. И не догадывался, как много раз потом я проклинала себя за то, что от дурацкой легковерности сотворила с собственной жизнью.
        Родители в этот непростой для меня период стали вести себя чрезвычайно тактично. Ни разу из их уст не прозвучал главный вопрос: «Кто отец ребенка»? Как в доме повешенного не говорят о веревке, так и проблема отцовства была автоматически ликвидирована предложением Лапонецкого. Полагаю, папа с мамой боялись даже заикнуться на тему моего побега с Мишкой в Крым. Чтобы, не дай бог, не спугнуть
«спасителя». Лапонецкий же ни на секунду не сомневался, что забеременеть я могла лишь от него. Ну а я и вовсе не озадачивалась конкретикой. Мне было дурно от всего происходящего, но еще больше страшили мысли о будущем. Надо ли говорить, что к материнству я была абсолютно не готова?
        Декретный отпуск я не оформляла до второго курса. Поездки в институт стали, в некотором смысле, бегством от все более поглощающей меня рутины в веселую, бесшабашную, потерянную юность. Там я отвлекалась от тягостных дум и страха пред грядущими переменами. Мне нравилось бурление жизни желторотого студенчества, славные сокурсницы, углубленные в литературу, лекции по истории искусства и конечно же фольклор.
        Зимнюю сессию помог сдать мой выразительный выросший животик. Преподаватели проявили гуманизм к пузатой малолетке и не истязали меня дополнительными вопросами. Чувствовала я себя в тот период отвратительно. Первые месяцы мучил токсикоз, а во вторую половину беременности одолевали внутренние отеки. Пить мне можно было крайне ограниченно, не больше литра в день, включая суп и фрукты. То есть максимум три стакана жидкости. Я мечтала о глотке воды, как о манне небесной. Но муж следил за этим пристально, не позволяя отступать от предписаний. Он заставлял меня ежедневно делать специальную гимнастику, измерять диурез, питаться по часам, не допуская в моем рационе ни капли лишней влаги, ни кусочка неправильной пищи. Как-то раз, увидев в магазине дефицитную пастилу, я даже расплакалась, умоляя купить мне хотя бы 100 граммов. Лапонецкий был непреклонен:
        - Саша, возьми себя в руки! Сладкое вредно для плода, ты же не хочешь навредить собственному ребенку?
        В остальном он вел себя безупречно. Участливо, заботливо. Сам доставал и приносил в дом продукты. Возил меня к нужным врачам. Выгуливал изредка в местном парке.
        Вдали от родительского дома, от сверкающего яркими огнями оживленного центра Москвы, от привычного круга общения я чувствовала себя неприютно. Хмурыми осенними вечерами ждала мужа с работы, силясь приготовить ужин. Все под моими неловкими движениями или убегало, или сгорало. Яйца летели мимо сковородки, котлеты пережаривались, макароны слипались, отбивные становились грубыми, как подметки старого ботинка, а каша неизменно пригорала к алюминиевой кастрюльке. С унынием ожидала я очередного недовольства и критики.
        - М-м-да, - цедил муж сквозь зубы, - каша в принципе хорошая, но больно уж невкусная. Попробуй в следующий раз проинструктироваться у моей мамы.
        И уходил к своей маме, которая жила неподалеку. Поужинать, пообщаться и посмотреть телевизор. В квартире, где мы жили, средства массовой коммуникации отсутствовали как явление. Муж гордился тем, что сознательно перерезал антенну и законопатил радиоточку. Чтоб жить спокойно и независимо от давящей на психику инородной информации. Он уходил, а я оставалась в одиночестве. Тосковала, смотрела за окно и ждала. С каждым днем нуждалась в нем все больше и больше. Так, наверное, одинокие, несчастные, брошенные на улице собаки привязываются к подобравшему их новому хозяину. Все лучше, чем болтаться на улице…
        Ты войди в мою комнату тихо,
        Зашурши полотном сновидений,
        Принеси с собой чудо, а лихо -
        Увезет на коне Добрый Гений.
        Вы давно поменялись местами,
        Мы теперь породнились с тобою,
        Всё вокруг ты засыпал снегами,
        Овладев моей глупой судьбою.
        С той поры я покорная стала,
        Не ругаюсь с тобой, не перечу,
        Поняла, что надежд в солнце мало,
        Черной птицей кружит зимний вечер.
        Только в снах нахожу утешенье,
        Там живу, веселюсь, негодую,
        Не прошу я пощады, прощенья,
        Просто долю желаю иную.
        В тот день я честно отсидела лекции в институте, несмотря на частые болезненные защемления в области крестцового отдела. В конце учебного дня одна взрослая и уже рожавшая однокурсница, озадаченно взглянув на мой живот, тактично поинтересовалась: - Не рано ли опустился?
        - Нет-нет! Ты ошибаешься, - засопротивлялась я, - мне почти два месяца еще носить его!
        И поехала в консерваторию. В кои-то веки муж согласился вывести меня в свет. Для того чтобы ребенок в утробе развивался гармонично, необходимо было как можно чаще слушать классическую музыку. Вот я и уломала Лапонецкого пойти на «Сотворение мира» Гайдна. Разве такое можно было пропустить в моем положении?
        Ребенок внутри меня буквально распоясался. Видно, оратория подействовала на него возбуждающее. В антракте решили пройтись. Едва мы вышли из зала, я застыла, как вкопанная. Навстречу мне медленно двигался Мишка Либерман. Он тоже увидел меня, побледнел и остановился, как вкопанный. Муж, крепко сжав мой локоть, быстро и решительно развернул меня, потащил в противоположную сторону.
        В этот момент ребенок так сильно дернулся, что я вскрикнула и схватилась за живот.
        - Тебе плохо? - озадаченно поинтересовался муж.
        - Плохо, ой, плохо, - простонала я, - уведи меня отсюда поскорее!
        До роддома Лапонецкий едва меня довез. Роды были стремительными. Вскоре на свет появился сморщенный, рыжий, непрерывно орущий младенец - мой Димка. Он родился значительно раньше положенного срока.
        Я полюбила его не сразу. Первые месяцы он плохо ел, мало спал. Замученная хронической бессонницей, изоляцией от внешнего мира и отсутствием помощи, я непрерывно рыдала, оплакивая свой горький жребий. Муж стал возвращаться домой поздно, иногда за полночь, мотивируя это внезапно завалившей его работой. Чаще, чем прежде, выходил на ночные дежурства. Претензий он не принимал. Истерики на него не действовали.
        - Са-ша! Не превращай мою жизнь в кошмар, - холодно цедил он мне. - Я же должен для вас зарабатывать! - И добавлял: - Думаешь, мне это нравится?
        Свекровь ежедневно заглядывала ко мне. Не раздеваясь, тискала ребенка, давала кучу дельных советов, но, едва я просила ее хоть немного побыть с Димкой, убегала, вспомнив о каких-то очень важных делах.
        Как-то раз, столкнувшись с невыспавшимся сыном, предложила ему ночевать у нее. Пока ребенок маленький и неуёмный.
        - Понимаешь, Шурочка, - разъяснила она мне доверительно, - мужчины - создания менее выносливые, чем мы. Твой муж так сильно устает на работе, ты б не изводила его претензиями всякими! Сама справляешься прекрасно, ведь целый день дома сидишь, молодая, крепкая. А его пожалей. Он людей лечит. Нельзя, чтоб руки у него на работе дрожали.
        Еще через три месяца муж заявил, что его достали мои слезы, обиды и претензии, а также бесконечный детский рёв. Он и не ожидал, что ему будет столь тяжело всё это выносить. И потому принял решение: взять отпуск и отправиться со своими друзьями в город Сочи. Чтоб привести в порядок нервную систему и отдохнуть от нас. Моего согласия не требовалось: быстренько собрал вещи и укатил. Лето было в разгаре.
        Так я поняла, что мой ребенок никому, кроме меня, не нужен. И полюбила его изо всех своих сил. Теперь нас таких - никому не нужных - было двое…
        - А что же твои родители? - спросил Грегори. - Они не видели, как непросто тебе живется?
        - Так случилось, что родители отправились проведать Лизу незадолго до моих родов - никто ведь не ожидал, что они будут преждевременными! - словно бы оправдываясь, проговорила я и добавила: - Я прекрасно понимала, что ломать их поездку, оформленную с немыслимыми трудностями, резона не было.
        - Ну, хорошо, проведали, вернулись и дальше? Я хочу понять, как скоро они, взрослые люди, осознали, что своими руками толкнули тебя в пасть к крокодилу?
        Я посмотрела на Грегори с недоумением. Ничего дурного я ему про бывшего мужа не рассказывала, напротив, старалась как можно объективнее описывать действия Лапонецкого. Неужели Грегори настолько проницателен, что умеет читать между строк?
        Надо тщательней следить,
        Как и что произносить!
        - Понимаешь, Гриша, вскоре после того, как Лиза покинула страну, у отца начались неприятности. Посыпались анонимки. Ему стали отказывать в публикациях, давая понять, что легкомысленным поступком своей дочери он поставил под сомнение собственную репутацию. Завистники торжествовали: появился повод для порицания и травли.
        - Да-да, я хорошо помню, как выдворяли из страны Войновича, как глумились над Синявским с Даниэлем, как вынудили уехать Бродского, Аксенова, лишили гражданства Любимова - время такое было.
        - Так вот, в это самое время у папы на нервной почве обострилась астма и прочие застарелые недуги. Он все чаще повторял, что устал от страны, в которой нечем дышать честному человеку. Заявлял, что ее превратили в одну большую Зону. Мама тоже пострадала, но в значительно меньшей степени: ее пропесочили на редколлегии журнала. И поставили «на вид».
        - Понимаю. Не до дочки им было в тот период. Тем более, по их мнению, они удачно пристроили тебя, отдав «в надежные руки». А истинное положение вещей, судя по всему, просто предпочитали не замечать.
        Он всякий раз попадал в болевую точку. Я не собиралась в том сознаваться. Это была моя затаенная, частная, никому не ведомая драма…
        Лиза с мужем организовали для отца курс лечения в одной из лучших израильских клиник. Чтобы оплатить его в полном объеме, требовались немалые средства. И тогда родители приняли стихийное решение: репатриироваться. Как ни удивительно, это довольно быстро у них получилось. Отца многие знали и приняли с готовностью.
        Конечно, родители мне звонили. И переживали, когда я, всхлипывая в трубку, сетовала на своё полнейшее изнеможение, недосып и изоляцию от внешнего мира. Но когда я пыталась пожаловаться на мужа, точнее, на его постоянное отсутствие, а также на нехватку помощи и от него и от свекрови, меня резко обрывали:
        - Не будь мещанкой, Аля! К тебе все относятся превосходно, мы на днях только об этом беседовали. Они так пекутся о вас с мальчиком, так заботятся, зачем же наводить тень на плетень? Дурно это, Аля.
        Я прикусывала кончик языка и затыкалась. Крыть было нечем. Родители всегда охотнее верили чужим словам, нежели моим жалобам и стонам. Воспринимая их просто как обычные капризы. Мне же очень не хватало родных лиц. Я остро ощущала, какая хорошая была у меня семья, каким полноценно-счастливым детство, как вольготно мне тогда жилось. И почему же я прежде не ценила этого?
        Глава 18. «Но после к плену он привык…»
        Поэма Лермонтова «Мцыри» была одной из самых любимых в школьной программе. Я знала ее наизусть и здорово выручила своих одноклассников, когда на уроке литературы самостоятельно вызвалась к доске. Мне хотелось прочитать ее целиком. Но урока, к сожалению, не хватило. Моя декламация заняла слишком много времени, и учительнице пришлось прервать ее на самом интересном месте. Страдания юного горца трогали мое сердце. Я не понимала одного: как это - привыкнуть к плену?
        - Человек - существо живучее, - сказал папа, - способное приспособиться к чужому языку, незнакомой пище, к отсутствию удобств. Человек способен свыкнуться даже с пленом, представь себе!
        Представить такое было сложно.
        - Будешь декламировать, - порекомендовал папа, когда я готовилась к уроку, - пожалуйста, эту фразу произноси вдумчиво. Не пробалтывай ее. Делай паузы между словами.
        Я, вняв его совету, прочитала именно так:
        Но после… к плену… он… привык…
        И обвела класс трагическим взглядом. Эффект был потрясающим. Ко мне даже самые хулиганистые мальчишки подходили после урока и признавались, что сегодня их особенно впечатлила моя манера исполнения. Донесла, значит, правильную интонацию. Вдумчиво сделала паузу.
        Вообразить тогда не могла, что именно эта фраза будет отзываться в сознании особенно часто. Что только с возрастом оценю ее сермяжную правду:
        Я мало жил, и жил в плену.
        Таких две жизни за одну,
        Но только полную тревог,
        Я променял бы, если б мог…
        Мой муж и свекровь были людьми неплохими. Хорошими людьми даже. Наверное. Для всех прочих. Я же, как ни силилась, не могла оценить их хорошесть, хоть ты тресни! Даже под угрозой называться мещанкой. Мне хотелось, чтоб со мной считались, чтоб сочувствовали мне и иногда отпускали бы на волю - только и всего! Но дождаться этого почему-то не могла. Мы существовали в противоположных мирах, витали в разных слоях атмосферы, где наши представления с ожиданиями не пересекались.
        - Твои родители неустанно твердят мне: «Держи Алю, держи Алю», - сообщил однажды муж и строго резюмировал: - Учти, Александра, здесь держать тебя никто не собирается! Ты - не малое, неразумное дитятко. Сама должна изо всех сил держаться за меня. Стараться быть хорошей женой.
        - Что же, я не стараюсь? - пискнула я.
        - Не стараешься! - припечатал муж. - Ты на троечку выполняешь самую обычную домашнюю работу. При этом вся во власти мнимых страданий. А ко мне у тебя одни претензии и непонятные обиды.
        - Не ты ли обещал превратить мою жизнь в сказку, - всхлипнула я, - сделать счастливой обещал, не ты ли?
        - Чем я, Саша, по-твоему, занимаюсь? - отразил претензию Лапонецкий. - Вкалываю денно и нощно, чтоб вы с ребенком были сыты и обуты. - Он снова ринулся в атаку: - Ты сама, Саша, почему не стремишься сделать сказку из моей жизни?
        - Насмотрелась на всякую богему, - вторила ему свекровь, - ну, что хорошего там? Один разврат. Поживешь среди обычных, нормальных людей, глядишь, тоже станешь как все.
        Что можно было возразить? Они оба были убеждены, что осчастливили меня, ну, а мои родные на почтительном расстоянии молчаливо поддерживали данную версию.
        Ко всему привыкает человек, прав был папа. Постепенно к «плену» привыкла и я. Точнее, загнала свои желания очень глубоко внутрь. Мне больше не хотелось петь - плясать - буйствовать. Даже стихи больше не писались. Словно бы поэтический канал постепенно пересох.
        Поезд Жизни, начиненный необыкновенными личностями, интенсивными эмоциями, красочными событиями, проплывал, не останавливаясь, мимо моего перрона.
        Меня поглотила ненавистная уборка с готовкой, беспрерывная стирка-глажка да неутихающее беспокойство за вечно орущего рыжего Димку - такого крохотного, беззащитного. Мы проводили с ним сутки напролет, и я испытывала все возрастающую ответственность за беспомощное существо, по неосторожности произведенное мною на свет.
        Однажды, в воскресенье, привычно - в полном одиночестве - выкатила коляску с (мгновенно заснувшим после первого глотка свежего воздуха) сыном в парк. Навстречу мне дружно вышагивали пары, прогуливающие своих чад. Молодые мамы с папами. Не очень молодые мамы с папами. Бабушки, дедушки. И почему-то именно в выходные дни в пестрой толпе явственно выделялись одинокие мамочки. Вот в такое воскресенье, на прогулке, меня и накрыло осознание: а ведь я не что иное, как мать-одиночка!
        Ну да, человек, с которым я существую под одной крышей, обозначен в графе
«семейное положение» как муж. Ну да, я зарегистрирована с ним в одной квартире. Ну и что с того? Мы почти не разговариваем, кажется, я его совсем не интересую - мои проблемы его не трогают, а лишь утомляют.
        У Лапонецкого существовало вполне устойчивое домостроевское представление о браке: муж должен заниматься своими делами, а жена - ухаживать за ним и стеречь очаг. И потому он живет этой своей, непонятной жизнью, в которую меня не посвящает. Там - его пациенты и коллеги, ночные дежурства, преферансы по пятницам, возлияния с друзьями по выходным, поездки в Сочи и на Чегет, а еще масса всего важного, нужного и увлекательного, что существовало до меня и осталось неизменным по сей день. Зато он приносит в дом продукты, регулярно платит за квартиру и обеспечивает нам с ребенком полноценное медицинское обслуживание.
        От меня требуется совсем немного: рано вставать, готовить ему горячие завтраки, встречать правильными ужинами, содержать дом в идеальной чистоте. А еще кипятить, стирать, крахмалить и ежедневно наглаживать ему рубашки и два раза в неделю - белый врачебный халат. Ну, и изредка спать с ним. Когда ему это внезапно понадобится.
        Многие матери-одиночки мечтали бы, наверное, о такой отработке «беспроблемного содержания».
        Также примерно раз в месяц (не чаще) следует выходить с ним «в общество». Это значило: демонстрировать себя и нашу согласованную пару его друзьям, коллегам или родственникам на каком-либо соответствующем торжестве.
        - Он тобой гордится, - в обязательном порядке докладывал мне кто-нибудь из его приятелей.
        - Что вы говорите? - всегда изумлялась я.
        - Да-да. Хвалится тобой даже!
        Я лишь хмыкала в ответ недоверчиво. Какой смысл хвастаться мною кому-то, но слова доброго не сказать мне лично?
        Впрочем, к этому я тоже со временем привыкла. Ну, закончились у человека все добрые слова, едва птичка оказалась в клетке. Я, кстати, отчетливо помню хлопок этой самой, закрывающейся за моей спиной дверцы. «Ничего-ничего, - подумалось тогда, - надоест - выпорхну». Не подозревала, глупая, что срок может затянуться надолго и выпорхнуть будет не так уж легко…
        Однако придуманная формулировка меня на тот момент утешила. Стала в нее играть и поняла, что, пока ребенок маленький, быть матерью-одиночкой при фактическом муже гораздо выгоднее, чем без него. Уходить мне было некуда, вот в чем дело. Родительская квартира отошла Союзу писателей, а бабуля после отъезда родителей вернулась в свою комнату в коммуналке. Бабуля была единственной, кто мне сострадал, правда, вслух ничего подобного не произносила. Дабы не расхолаживать. И не злить Лапонецкого. Но я чувствовала, что в самом крайнем случае она примет меня, и приберегала этот случай до упора.
        Упор случился, когда Димке исполнилось четыре года.

…Муж выглядел сильно истомленным, и, как обычно, после ночного дежурства, от него пахло женскими духами. Душными, дешевыми, раздражающими мой нюхательный аппарат. Я не стала сдерживаться, выстрелила ему в лоб ядовитым вопросом. Вместо ответа он красноречиво провел пальцем по ближайшей к нему тумбочке:
        - Ты здесь не убирала сегодня? - Затем прошел в комнату и стал таким образом методично проверять все открытые поверхности: - А здесь?
        - Что?! - У меня даже дыхание перехватило от обиды.
        - Я спрашиваю, ты что же, пыль нигде сегодня не вытирала?
        - Вытирала, вытирала, я видел, - подскочил мой маленький защитник. - Не плачь, мамуся!
        - Знаешь, сын, эти женщины только и умеют, что ныть, обижаться и плакать. Вот смотри, я устал после работы, кушать хочу, и что же я вижу вместо обеда? Слезы? Мы же, мужчины - Лапонецкие, никогда не плачем, правда, сын?
        - Мама, - проникнувшись тирадой, вымолвил Димка, - иди-ка на кухню. Готовь еду, - и повелительно махнул ручкой.
        Я взвилась. Ну нет. Вот уж точно нет. Я позволяла вести себя со мной проктологу Лапонецкому как угодно, даже эксплуатировать, даже оскорблять. Но я не могу допустить, что из моего сынишки вырастет ему подобное чудовище. Которое потом станет разговаривать и поступать со мной таким же образом, как этот тип. Хватит с меня, пожалуй, одного монстра.
        - Пойдем-ка, сынок, погуляем, - сказала как можно ровнее.
        - Никуда вы не пойдете. - Лапонецкий вырвал у меня ручонку сына. - Ты сейчас не в том состоянии.
        В этот момент подоспела свекровь.
        - Мать, хорошо, что зашла, - сказал Лапонецкий. - Пойдите прогуляйтесь с Димоном, а потом, - он приглушил голос, - покорми его у себя.
        - Что, снова истерика? - свистящим шепотом спросила свекровь.
        Лапонецкий выразительно кивнул, и вместе они принялись собирать Димку.
        - Немедленно отдайте моего сына, - запротестовала я. - Димка, Димочка, иди ко мне!
        - Тихо-тихо, - прикрывая собой ребенка, засуетилась свекровь, - ты, Шура, успокойся, приведи себя в порядок, с мужем пообщайся. А ребенок пусть побудет у меня, - и ловко выскользнула, подхватив Димку, пока я в бессильном бешенстве прорывалась за ним через непреодолимую преграду в виде Лапонецкого.
        Захлопнув дверь, муж повернул ко мне перекошенное лицо и свирепо процедил:
        - Скажи, Саша, я тебя когда-нибудь бил?
        Я истерически расхохоталась и, с ненавистью глядя в глаза-буравчики, воскликнула:
        - Только попробуй!
        - И что же будет, если «попробую»? - Он прожигал меня взглядом.
        - Я уйду от тебя. Тут же. Навсегда. - И подкрепила зловредно: - Заруби это на своем вонючем носу.
        Он ударил меня. Наотмашь. Я отлетела к стене и больно ударилась затылком.
        - Думаешь, ты кому-нибудь нужна? - склонив надо мной огромное ужасное лицо, спросил он. - Полагаешь, славные родители захотят тебя принять? Или твоя выскочка-сестра? Где они? Все родственнички от тебя сбежали. Один я у тебя, зайка. Кто, кроме меня, тебя вытерпит?
        Я лежала на полу и смотрела в потолок. Лапонецкий помог мне подняться. Властно прижал к себе. Приблизившись к уху, попросил больше не вынуждать его применять силу. Ведь он так дорожит семьей. Так старается. И разочаровываться во мне совсем не хочет. Но! Подобными! Заявлениями! Советует не бросаться.
        - Это ясно? Запомни, Саша. От меня можно уйти только один раз. Только один.
        Потом слегка ослабил хватку, отстранился и снисходительно констатировал:
        - Знаешь, зайка, мое воспитание не пропало даром: что-то человеческое в тебе за эти годы появилось. - Он вперил жгучий взгляд в мои застывшие очи и примирительно произнес: - На самом деле, Саша, меня всё устраивает, и я убежден: в глубине души ты тоже ценишь то, что для тебя делается. Просто впредь постарайся не спорить без толку и не истерить, превращая мою жизнь в кошмар.
        Не дождавшись ответной реакции, вновь жестко заявил:
        - Неблагодарности, Саша, я не потерплю. Запомни это!
        - Скажи-ка, доктор Лапонецкий, - сделав над собой усилие, молвила я, - а за что я должна быть благодарной тебе по гроб жизни? Что такого особенного ты ради меня совершил, разъясни, пожалуйста!
        - Как это - что? - неподдельно изумился Лапонецкий и с мерзопакостной ухмылкой разъяснил: - Я на тебе женился!
        Глава 19. Четвертый день в Нью-Йорке. Поворотный
        Необходимо поскорее принять решение. Сколько можно тянуть, избегая единственно верного - положительного ответа? В конце концов, человек может обидеться или даже передумать, что тогда?

6.00
        - Алечка, милая, ты моя судьба, - едва проснувшись, сообщает Грегори. Нежно целует в затылок и обхватывает меня всю: - Если б ты была вполовину хуже, мне хватило бы и одной половины… для счастья, - любовно распрямляет мои кудри, - а такой, какая ты есть, я восхищаюсь с каждой минутой все больше и больше, - разворачивает к себе лицом, заглядывает в глаза: - Ты дашь мне сегодня свое согласие?
        - А где же колечко? Где торжественное коленопреклонение? - бормочу сквозь сон.
        - Будет, будет кольцо. С самым роскошным бриллиантом. Всё будет, - страстно прижимает меня к себе Грегори.
        - Когда же? - Я упорно тяну время.
        - Когда переберешься сюда навсегда.
        В самом деле, все выглядит ужасно соблазнительным. Благополучная страна. Абсолютная социальная защищенность. Безбедное существование. Высший круг американского общества. Прекрасные наряды. Увлекательные путешествия. Клубника круглый год.
        - У нас мало времени, - говорит Грегори, - расскажи мне, милая, зачем ты тянешь? Чего боишься? Подумай, что ждет тебя в Москве? Комната в коммуналке? Нищенская зарплата, на которую ты не можешь позволить себе ничего пристойного? Вечные страхи за ребенка, которые ты переживаешь в полном одиночестве? - Он пристально смотрит на меня. - Или там осталась бурная личная жизнь, о которой мне ничего не известно?
        Я отчаянно мотаю головой.
        - Конечно, ничего такого у тебя там нет, - хладнокровно продолжает Грегори, - а здесь тебя ждет любовь и достаток. Спокойствие за будущее сына. Жизнь, которую ты заслужила.
        А ведь он прав! Тысячу раз прав! Там у меня нет ничего и главное - никаких гарантий, что когда-либо что-либо достойное появится.
        - Хочешь яблоко? - спрашиваю намеренно.
        Есть вопросы вводные, а есть - отводные, вот как этот, например.
        Спускаю ноги с постели и шлёпаю на кухню. Достаю из вазы огромное зеленое яблоко, ловко снимаю с него овощечисткой кожуру, нарезаю на дольки, подаю прямо в постель Грегори. Как мало нужно порой, чтоб угодить человеку! Он выглядит чрезвычайно довольным.
        - Алечка! Ты специально купила чистилку для яблок? Мне бы такое в голову не пришло.
        - Просто смотреть больно, как ты прокусываешь толстенную, покрытую защитным воском кожуру и заглатываешь ее, почти не жуя. Это не очень здорово. Я Димке всегда очищаю фрукты и режу на дольки, так полезнее, вкуснее и выглядит, согласись, более эстетично.
        Грегори внезапно становится похожим на обиженного ребенка.
        - Значит, когда сюда приедет твой сын, ты уже не станешь очищать и нарезать яблоки для меня лично? - ревниво вопрошает он. - А мне это так понравилось!
        - Уверяю, Гришенька, я смогу это делать для обоих, - утихомириваю это внезапно проснувшееся чувство соперничества.
        Грегори с нежностью гладит меня по голове:
        - Откровенно говоря, я не понимаю твоего мужа. Как можно было не оценить по достоинству такую девочку? И отпустить легко… без боя…
        Я ушла от Лапонецкого на следующий день после того скверного инцидента. Он, решив, наверное, меня наказать, уехал на двухдневную рыбалку. Воспользовавшись его отсутствием, я собрала нехитрые свои пожитки, упаковала любимые книжки, подхватила в охапку сына и перебралась к бабушке.
        Тебе покорной? Ты сошел с ума!
        Покорна я одной Господней воле.
        Я не хочу ни трепета, ни боли,
        Мне муж - палач, и дом его - тюрьма… -
        крутились в голове строчки Ахматовой.
        Недолго думая, я подала заявление на развод и приготовилась к изнурительной борьбе.
        Взбесился Лапонецкий, как я и ожидала, сильно, но кипел недолго. В судебном процессе он поначалу категорически отказывался разводиться, просил суд оставить все как есть, то есть что означало, сохранить ему его семью. Объяснял мое поведение инфантильным отношением к браку. Гарантировал перевоспитание. Старался расположить к себе судью, секретаря суда и даже моего адвоката обещанием «всех вылечить».
        После третьего заседания суд удовлетворил мой иск.
        - Ты сдохнешь с голода, - выкрикнул мне в лицо Лапонецкий тогда.
        - Лучше голодная смерть, чем духовное рабство, - гордо ответила я.
        Родители первоначально осудили меня.
        - Ты или очень смелая, или очень глупая, Аля, - в сердцах выговорила мама по телефону, не найдя аргументов для переубеждения. Папа вовсе устранился от комментариев. Он должен был беречь свое здоровье и не расстраиваться по пустякам.
        А я бесстрашно ринулась в новую жизнь, свободную от диктата и прессинга чужеродной личности.
        Бабуля пожалела нас с Димкой, выделив в своей комнатке тахту с тумбочкой и две полки в старинном шифоньере. Мы зажили согласно, несмотря на тесноту и бытовые неудобства. Димка оказался под присмотром, и я, наконец, сумела восстановиться в институте, откуда Лапонецкий безоговорочно забрал мои документы. Ему же требовалось только, чтоб жена беззаветно служила ему, неусыпно стерегла очаг и из дома надолго не отлучалась. Для этих целей в принципе мог бы спокойно подыскать себе более простой, удобоваримый вариант. Но проктолог Лапонецкий отчего-то избрал трудный путь, пытаясь ежедневной дрессировкой добиться от меня желаемого. Ему б кого-нибудь попроще, а он циркачку… погубил…
        - В принципе логика поступков этого человека мне ясна, - сказал Грегори. - Полагаю, он просто не мог смириться с отъездом твоего отца, через которого рассчитывал повысить свой статус, влиться в круг избранных, добившись определенной известности. Мечтал, вероятно, оказаться в центре светской жизни московской элиты. Неожиданная эмиграция твоей семьи поломала его планы. А свое недовольство и злобу он вымещал на тебе.
        - Да-да, - призналась я сокрушенно, - ты прав.
        Чем дальше, тем сложнее было выворачиваться, приукрашивая действительность. Я раскрывала Грегори все тайные карты, без обиняков. Его проникновенные расспросы порой приводили меня в смятение, но врать глазам, полным искреннего сострадания, не получалось. Умнее друга у меня никогда не было, а от настоящих друзей трудно скрыть истинное положение вещей.
        - Как жила ты все эти годы, милая моя? - Грегори прижал меня к себе.
        - Нормально жила, - встряхнув головой, чтоб он не заметил вероломно навернувшихся на глаза слез, ответила я. - Во всяком случае, больше никто не ограничивал моей свободы действий: не указывал, как мне ходить, сидеть, спать, есть, думать…
        - Но развод, это всегда так болезненно, - покачал головой Грегори, - а ты осталась без всякой помощи да еще с малым ребенком на руках.
        - Не поверишь, Гришенька, получив развод, я буквально воспарила! Ощущение такое, будто я покинула чужую, душную, осточертевшую клетку. Будто бы вернулась на пять лет назад. Когда, окончив школу, стояла на пороге новой жизни. Впереди - сто дорог, выбирай любую!
        - Ты замечательная, Алечка, - растроганно произнес Грегори, - и я сделаю все, чтобы никто никогда тебя больше не обидел. Достаточно уже наобижали. Теперь у тебя есть широкая спина и мускулистое плечо!

12.00
        Delegates Dining Room of the United Nations.
        Места для ланча в здании Организации Объединенных Наций были зарезервированы для нас заблаговременно. К Грегори то и дело подходят представительные личности, желая засвидетельствовать свое почтение. Он нетороплив, сдержан. Интересен. Даже привлекателен. С каждым часом нравится мне все больше. Пытаюсь взглянуть на нас с ним со стороны и отмечаю с удовлетворением, что смотримся мы очень мило. И слышимся вполне созвучно. Когда он спросит в очередной раз, выйду ли за него замуж, я точно дам свое согласие. Сколько можно испытывать терпение человека?
        К нам подсаживается мужчина, одного примерно возраста с Грегори. Он высокий, прямой, с аккуратной бородкой и беспокойным взглядом.
        - Познакомься, дорогая, Матвей Голдшмит, мой товарищ, коллега, ученый.
        - Рад знакомству, Саша, - говорит Матвей. - Как вам Нью-Йорк?
        - Мне нравится, - отвечаю я, не задумываясь, - а вы давно здесь живете?
        - Двадцать лет уж почти, - отвечает он.
        Перебрасываемся еще парой незначительных светских вопросов-ответов, после чего, быстро взглянув на Грегори, Матвей спрашивает:
        - Скажите, Саша, нет ли у вас в Москве интересной и незамужней подруги?
        - Что вы имеете в виду? - любопытствую я.
        - Сашенька, Матвей человек одинокий, давно и безуспешно ищет свою половинку, - вступает Грегори. - Он думает, вероятно, что если мне так повезло, то и ему через тебя может улыбнуться удача.
        - Неужели в Америке мало женщин? - недоумеваю я.
        - Их просто нет, - горячо заявляет Матвей. - Точнее сказать, внешне некоторые американки могут напоминать женщин, но души в них, доброты, искренности ни на грош. А уж внешне - и вовсе сплошной силикон…
        - А какой вы хотели бы видеть свою избранницу?
        - Ну, допустим, такой, как вы. - Он смотрит на меня с одобрением.
        - Ну-ну, Матвей, остынь и не смущай мою даму, - недовольно произносит Грегори.
        - Я непременное подумаю, Матвей, кто бы мог вам понравиться из моих незамужних подруг, - обещаю я, стремительно прокручивая в голове все возможные варианты. Было бы здорово познакомить его с Анькой. Она второй год живет одна после развода. Хотя мужским вниманием и не обделена, но все ее романы раз от раза все грустнее и как-то безысходнее. Вот и будет ей Матвей презентом от меня… в благодарность за все! Ну, а если Анька откажется, можно познакомить его с душевной Белкой. У той, правда, ребенок проблемный: не признающий авторитетов, задиристый, непредсказуемый. Захочет ли он принять нового заокеанского папу?
        Любопытно, почему подобный вопрос ни разу не возник в моем легкомысленном сознании?
        - Скажите, Матвей, а если у подруги будет ребенок, вас это сильно смутит?
        - Напротив, - обрадовался тот, - я давно мечтаю о ребенке, а никто мне его так и не подарил.
        - Прости, Матвей, - перебивает наш диалог Грегори, - ты что-нибудь еще заказывать будешь?
        - Нет-нет. - Матвей суетливо полез за бумажником, чтоб расплатиться за свой обед.
        - Не волнуйся, Матвей. - Грегори делает царственный жест рукой, после которого тот мигом перестает суетиться, откланивается и уходит.
        - Видишь, - снисходительно ухмыляется Грегори, - так всегда.
        - Что именно? - не разумею я.
        - Своеобразная игра: он делает вид, будто бы собирается за себя заплатить, зная прекрасно, что всегда за него рассчитываюсь я.
        - А зачем же ты это делаешь?
        - У Матвея нет таких материальных возможностей, как у меня, поэтому он никогда не отказывается проехаться за мой счет.
        Мне не совсем понятно злорадство Грегори. Если он знает мелочность Матвея и она ему неприятна, то зачем лишний раз его в том поощрять? А коль скоро он понимает затруднительность положения своего приятеля и желает его выручить, тогда к чему красноречиво подчеркивать свое превосходство? Скорее всего, Грегори хочет в очередной раз продемонстрировать мне свою состоятельность и немыслимое великодушие.

14.00. Кабинет Стила
        Снова сижу на почтительном расстоянии от письменного стола, наблюдая за интенсивной деятельностью Грегори. Раз десять к нему заглядывает секретарша с разными вопросами по разным поводам. Постепенно он начинает закипать, я это вижу.
        - Почему ты раздражаешься? - спрашиваю его.
        - Не понимаешь? Она отрывает меня от серьезных проблем своими глупостями. При этом сегодня не передала важный месседж. Просто позабыла. Хорошо, что мой менеджер вовремя зашел и напомнил о переговорах. Хоть это не его обязанность. Но она систематически обо всем забывает. Путает бумаги. Ужасно бестолковая. Проблема в том, что уволить я ее не могу.
        - Как это? Даже если ты настолько недоволен ее работой?
        - Представь себе.
        - В чем проблема?
        - Она женщина - раз. Черная - два. Мать-одиночка - три. Мне могут предъявить обвинение в дискриминации. Здесь это просто.
        Вот это да! Вот это законы и порядки.
        В нашей стране уволить женщину, даже без отягчающих обстоятельств, не составляет никакого труда. А уж беременную или мать-одиночку и вовсе не возьмут на работу под любым предлогом…

…Помнится, я несколько лет после развода бегала в поисках работы, готовая на любой размер денежных выплат. Но как только работодатели узнавали о наличии у меня маленького ребенка, тут же беззвучно закрывали перед носом дверь.
        Пока Анька не устроила меня в свою редакцию, я довольствовалась разовыми заработками, иногда абсолютно нелепыми. Разматывала километры какой-то дурацкой проволоки, с тем чтобы затем скрутить ее в разрозненные связки определенного размера и длины. По пятнадцать рублей за связку. Расклеивала объявления. Распространяла многообразную, ярко-оформленную полиграфическую продукцию. Рекламировала декоративные свечки всевозможных расцветок и конфигураций из Словении. Продавала китайские биодобавки. Эквадорскую бижутерию. Очистительно-восстановительные средства. Соевые шницели (при правильном приготовлении не отличимые от куриного мяса). Одним словом, все, что было возможно унести на себе и впарить доверчивым гражданам. Кстати, это получалось у меня виртуозно: я была артистична, словоблудлива и напориста, мои продажи каждый раз были похожи на маленький спектакль. Спектакль, после которого я (как настоящий артист, сумевший выжать из зрителя нужную реакцию) чувствовала себя вымотанной и опустошенной. Выхода у меня не было: данные виды заработка позволяли не только посещать лекции в институте (параллельно
втюхивая многочисленным однокурсницам все, что я в тот момент распространяла), но и оставаться с ребенком, когда бабушка начинала терять терпение. Несмотря на то что она приняла на себя максимальную долю моих материнских обязанностей, все же порой буквально выматывалась с Димкой. Он был шкодливым и непоседливым. Периодически бабуля не выдерживала, сдавала свой пост и скоренько улетала на недельку-другую к родителям в Израиль. Насовсем, правда, перебираться туда она не желала, несмотря на регулярные мамины доводы и уговоры.
        Бабуля поясняла свое упорство непереносимостью жаркого климата, что-то лопотала про московских приятельниц, которые без ее общества зачахнут, или прикрывалась родными могилками, которые именно ей непременно надо прибирать по весне и осени. Однако главным мотивом звучала надобность дожить свой век среди ёлочек-березок и умереть на Родине. Маму подобные аргументы только раздражали.
        - В моем возрасте, - однажды строго резюмировала бабушка, - вредно менять среду обитания, - и для убедительности добавила: - Так сказал мне опытный психолог.
        Я знала, что бабушка недоговаривает. Ей попросту не хотелось оставлять нас с Димкой. Она привыкла чувствовать себя нужной и полезной. Ей казалось, что я не справлюсь со всеми бытовыми сложностями, и была в том полностью права. Только благодаря бабуле я окончила институт и сумела устроиться, наконец, на постоянную работу.
        Бабушка-бабулечка, как мне тебя не хватает…
        - Алечка, очнись, - извлекает меня из задумчивости Грегори, - сегодня вечером мы с тобой идем на бродвейский мюзикл.
        - Ух ты, - живо реагирую я, - неужели самый настоящий? Ты меня балуешь.
        Грегори, довольный, улыбается. Смотрит на часы:
        - Через десять минут я ухожу на переговоры. Ты же спустишься на лифте вниз, на улице сразу повернешь направо, пройдешь примерно два блока и на той же стороне увидишь вывеску «New York Cosmetics». Запоминаешь?
        - Да, - киваю я, - что я сделаю дальше?
        - Ты откроешь дверь и зайдешь в косметический салон. Произведешь нужные процедуры, я за тобой забегу после и рассчитаюсь.
        - А… что за нужные процедуры? - спрашиваю осторожно.
        - Алечка, ну ты сама сообрази, что тебе необходимо, только сначала непременно посоветуйся с косметологом. ОК?
        - ОК, - говорю, - до встречи, Грегори, bye-bye!
        Спускаюсь, поворачиваю, прохожу два квартала, вижу вывеску, захожу. Салон полупустой. Меня приветствует хозяйка салона, улыбаясь так, словно я самый желанный клиент на свете! Она интересуется, чем может быть полезна. Говорю, что хотела бы привести в порядок лицо и руки. Она провожает меня в косметический кабинет, передает в ведение косметолога по имени Мэгги.
        Укладывая меня на кушетку, покрытую хрустящим одноразовым бельем, Мэгги интересуется:
        - When did you last have a face peel?
        В самом деле, а как давно я делала чистку лица?
        Однажды, под давлением Лизы, согласилась на данную чудовищную экзекуцию и не помню, как живой осталась после.
        - Лет пятнадцать, - честно отвечаю я.
        Мэгги, протирая мое лицо влажным тампоном, авторитетно заявляет, что эту процедуру следует делать не менее раза в месяц. Я пытаюсь вежливо сопротивляться, но Мэгги непреклонно продолжает начатый процесс, убеждая меня в том, насколько моей коже необходима регулярная чистка.
        Я уже жалею, что пришла сюда. Прошу ее говорить помедленнее, так как ничего почти не понимаю в этой беглой американской трескотне. Она кому-то звонит и через секунду в кабинет эта кто-то заходит и, склоняясь надо мной, здоровается на моем родном языке:
        - Добрый день, меня зовут Клара, могу помочь перевести на русский всё, что непонятно. Кстати, не желаете ли сделать также маникюр-педикюр?
        - Желаю-желаю, - предчувствуя освобождение от нежелательной процедуры, радуюсь я, - маникюр, please.
        - Не беспокойтесь, - говорит Клара, - и лежите спокойно. Чтоб сэкономить ваше время, я сделаю все одновременно с Мэгги.
        Она подкатывает передвижной столик с маникюрными принадлежностями, нежно берет мою руку, заворачивает в салфетку и принимается аккуратно обрабатывать каждый пальчик. Прямо на мне, лежащей. Отвлекшись, не замечаю, что Мэгги в то самое время колдует над моим лицом. Не доставляя никакого дискомфорта.
        - Что это она со мной делает? - интересуюсь подозрительно.
        - Мэгги делает аппаратный пилинг специальным приспособлением для щадящей чистки. В России такая процедура производится вручную и потому достаточно болезненная, чувствительная и даже иногда травматичная.
        - Да уж, знаю. Не то что здесь, - изрекаю умиротворенно.
        Мэгги накладывает мне на лицо прохладную маску и приступает к массажу. При этом она непрерывно высказывает свои соображения. О том, каким образом надо следить за своим запущенным лицом. С какой частотой делать косметические процедуры. Желательно у нее, в этом самом кабинете. Говорит она очень быстро, используя профессиональный сленг. Клара переводит практически синхронно.
        - What make-up do you use? - интересуется Мэгги.
        - Какой тональный крем или крем-пудру вы используете, - переводит Клара, видя мое замешательство.
        - Никакой, - отвечаю и заявляю убежденно: - Потому что любой make-up забивает поры.
        Мэгги недоумевает. Она пытается донести до меня через Клару, что моей коже просто необходим make-up. Он создает защиту и скрывает дефекты. Мэгги берет спонжик и с увлечением принимается тонировать мне лицо. Отстраняясь, смотрит, любуясь своей работой, затем откладывает спонж, берется за кисточки и как художник живописует мне новую личность. Не сопротивляюсь, затаив дыхание. Все это забавно и чрезвычайно приятно. Когда Мэгги заканчивает свой вдохновенный труд и разворачивает меня к зеркалу, я восторженно вздыхаю. Вот теперь могу сказать, что выгляжу как настоящая леди. Являю собой просто образец свежести, благополучия и цветущей прелести.
        - ОК? - спрашивает Мэгги.
        Удовлетворенно киваю в ответ.
        - Не желаете сделать парафиновую ванночку? - Клара тоже закончила с маникюром, но отпускать меня, видно, не хочет.
        - Ванночку? Конечно, желаю! Никогда такого не пробовала, - восклицаю, войдя во вкус.
        - Тогда прошу ко мне в кабинет.
        Как же приятно, когда с тобой возятся, массируют, всячески обхаживают тебя, наглаживают, нахваливают при этом…
        Неужели и у меня теперь появляется возможность регулярно отдаваться в руки профессионалам, так ловко мастерящим из замарашки «прынцессу»? И теперь я буду выглядеть ухоженной всегда, причем безо всяких собственных усилий?
        - Вы замужем? - интересуется Клара, окуная мои руки поочередно в теплый и уютный расплавленный парафин.
        - Почти, - не моргнув глазом, отвечаю я.
        - Живете на Манхэттене?
        - Да. В самом центре! А вы, Клара?
        - Я в Бруклине. Каждое утро полтора часа на дорогу трачу, но безумно счастлива, что нашла здесь работу. Это место считается престижным.
        Мы легко и непринужденно болтаем на всевозможные женские темы. Я расспрашиваю ее об особенностях вживания в американскую жизнь. Клара охотно отвечает. Вот и славно. Будет с кем поболтать на родном языке.
        Грегори уже ждет в зале.
        - Боже мой, - восхищается он, увидев меня, - что это за красивая такая девочка?
        - Это я, - отвечаю довольно, - такая вот… красивая. А потрогай, какие ручки стали гладкие и мягонькие после парафина!
        Грегори внимательно рассматривает мои ублаженные руки и вполне серьезно спрашивает у Клары:
        - Скажите, а за сколько сеансов такие запущенные руки можно будет привести в должный вид?
        Клара озадаченно смотрит на мои руки. Потом, сообразив, какой выгодный клиент стоит перед ней, уверенно говорит:
        - Думаю, нужно провести специальный десятидневный курс, а затем достаточно будет поддерживающих процедур… два раза в неделю!
        Грегори кивает, берет визитку, расплачивается, благодарит за то, что со мной сотворили.
        - Вам повезло, - говорит мне Клара, пряча чаевые. - Вам очень повезло!

22.30. Пятая Авеню. Сверкающий неоном Бродвей.
        Иду по нему, цокая каблуками. Рядом - исключительный мужчина по имени Григорий Стил. Он платит за мой внешний вид, за качественную и модную одежду, кормит меня отборным зерном (в смысле - кушаньями) в шикарных ресторанах, развлекает в лучших концертных залах Нью-Йорка и мечтает связать со мной свою судьбу. Он говорит мне:
        - Я дарю тебе этот город. Я дарю тебе весь мир, Алечка. Это не пустые слова. Представь географическую карту. Тебе достаточно будет ткнуть пальчиком в любую точку на ней, и завтра же мы там окажемся!
        Ну, не кино ли? Всего несколько дней назад бродила я, неприметная, в стоптанных кроссовках по сырым московским улицам, толкалась в очередях, потела в духоте метро, считала копейки до получки. А сегодня мне, цокающей каблуками по Бродвею, хотят подарить весь мир в самом совершенном его оформлении!

«Как преуспеть в бизнесе, даже не пытаясь» - назывался мюзикл, который мы только что просмотрели. Не подозревала, что американскому бизнесу можно посвятить целое музыкальное произведение!
        Сюжетная линия весьма незатейливого действа такова.
        Мойщику окон по имени Джей Пайрпонт Финч однажды надоедает его бесперспективная работа. На глаза ему попадается книга How to Succeed in Business Without Really Trying («Как преуспеть в бизнесе, ничего не делая»). Решив следовать ее рекомендациям, он умудряется устроиться на работу в крупную корпорацию «Всемирная компания калиток». Начав с работы рядового служащего почтового отделения, Финч проворно поднимается по карьерной лестнице на самый верх. Карабканье Финча по ступеням из стульев, столов, подоконников, а также из разных частей людских тел весьма впечатляет. У него получается весьма виртуозно и скоро докарабкаться до босса и стать его правой рукой.
        Очень современная история! Хотя и не «Вестсайдская…», ну, никак не «Вестсайдская… !
        Внимание, Аля, приготовься к тому, что тебя будут регулярно пичкать мюзиклами типа этого, отзыв на которые должен будет звучать примерно так: «Ах, мне безумно понравился сюжет про мойщика окон (или, к примеру, про банковского клерка). О, как вдохновенно он делает карьеру! Как карабкается! И до чего звонко поет при этом, и как ловко пританцовывает… на головах! Это так злободневно, животрепещуще».
        Мне кажется, Грегори внутренне солидарен со мной, только виду не показывает. Ну не было в наличии билетов на «Вестсайдскую историю», вот и повел на то, что было, и сам теперь думает, как правильно отреагировать на то, что мы увидели. Хотя, допускаю, что спектакль был выбран им не случайно. Его цель - не просто доставить мне удовольствие, а за короткий отрезок времени показать разные грани американской жизни.
        Я изо всех сил пытаюсь адаптировать себя к ней. Ввинтить, вмонтировать, врисовать. Но пока что-то плохо получается. Уже и одета как американка, и лицо на мне нарисовано правильное, с американским выражением непреходящего счастья и признательности. Что же еще нужно?
        - Выпьем кофе? - предлагает Грегори.
        Заходим в кафе. Ноги ноют после прогулки по Бродвею. Как это женщины ходят всю жизнь на высоких каблуках? К вечеру мне хочется отстегнуть задние конечности и положить отмокать в теплой ванночке с травяным настоем, чтоб унять мучительную ломоту и гудёж.
        - Ты хочешь что-нибудь помимо кофе? - спрашивает Грегори.
        - Я бы съела вот это пирожное, - отвечаю я, указывая на нечто кругленькое, аппетитное, обсыпанное кокосовой стружкой, с пышным кремом на верхушке.
        - Тебе - пирожное? - с удивлением приподнимает бровь Грегори. - А ты хорошо подумала?
        - Я и не думала вовсе, - отвечаю, впрочем, не слишком уверенно. - Мне оно просто приглянулось. А ты считаешь, что сегодня я не заслужила сладкого? - пытаюсь шуткой добиться желаемого. Мне с каждой секундой все нестерпимее хочется именно это пирожное.
        - ОК, куплю его. Хотя, - он бросает выразительный взгляд на мою талию, - учти, в нем почти три тысячи килоджоулей!
        - Ты уверен? - Цифра меня ужасает.
        - Взгляни сама.
        Действительно, выставленные в крутящейся витрине лакомства имеют не только цену, но и количество калорий, указанных ниже на ценнике. Для чего это пишется, интересно знать? Ну, в самом деле, не для того же, чтоб отпугнуть желающих и снизить количество продаж? Или же, чтоб выработать в человеке недюжинную силу воли? Забавные американцы. Это у них называется честностью по отношению к потребителю. Супердемократия!
        - Предлагаю тебе на замену вот этот чудный морковный пирог, Алечка. Смотри, он в три раза больше, а холестерола в нем в шесть раз меньше! И килоджоулей тоже.
        Морковный пирог? Ну просто издевательство какое-то. С детства терпеть не могу морковь и всякие варено-тушеные производные из нее. Однако соглашаюсь, крыть нечем. Да и отказываться уже неловко. Грегори доволен. Он оплачивает два кофе без кофеина и кусок этого самого пирога для меня. Себе берет низкокалорийный пудинг из бурого риса.
        Мы выходим из кафе и присаживаемся на скамейке около симпатичного фонтанчика. Пьем кофе из бумажных стаканов, делимся впечатлениями прошедшего дня.
        - Если б ты только знала, сколько раз бродил я в одиночестве по Бродвею в мыслях о тебе, - произносит Грегори мечтательно.
        - Обо мне?
        - Я не оговорился, Алечка. О тебе. Именно такой я представлял себе подругу жизни, зореньку свою.
        - Зореньку?
        - Ты - заря моя последняя, - переиначивает Грегори строчку из доброй советской песни.
        Даже морковный пирог не кажется мне невкусным после таких речей. В принципе если абстрагироваться, то вполне сносный пирог. Сладковатый, но не приторный. И всего-то четыреста килоджоулей!
        - А ты обратила внимание на последние слова маникюрши Клары? - вопрошает Грегори.
        Догадываюсь, на что именно намекает Грегори.
        - Она-то с ходу сообразила, как тебе посчастливилось. Мечтала бы, наверное, поменяться с тобой местами. Сама-то вынуждена обслуживать капризных клиентов, держаться за свою работу, не зная, что ее ждет завтра.
        Грегори задумчиво покачал головой и произнес с едва различимой досадой:
        - А ты еще что-то раздумываешь…
        - Я не раздумываю, - возражаю быстро, - совсем даже не раздумываю! - И, как в омут головой: - Я давно уже согласна! Согласна я, Гришенька!
        - Вот и ладно, - изрекает Грегори. - Вот и умница! - Императивно берет меня за руку. - Пойдем домой.
        Глава 20. День пятый. В новом качестве

6.00
        Не могу разлепить глаза. До глубокой ночи мне не давали уснуть, вынуждая демонстрировать неуемную страсть, и вот теперь выталкивают из сладкого сна с безжалостной настойчивостью:
        - Саша, сколько можно тебя будить? Вставай скорее, мне необходима твоя помощь.
        - Можно я чуточку посплю, ну, пожалуйста, Гриша! - бормочу умоляюще.
        - Саша, я опаздываю. Давай-ка быстренько приготовь мне кофе и почисть яблоко.
        Сомнамбулической поступью бреду на кухню. Насыпаю кофейные зерна в кофеварку, доливаю воды, нажимаю на кнопку. Неужели трудно было сделать это самому, не вытаскивая человека из теплой кровати? Какое бессердечие. А яблоко мог бы вполне и в кожуре съесть. Крушил же их прежде, до встречи со мной!
        - Спасибо, Алечка, - прихлебывая кофе, говорит Грегори, - можешь вернуться в постель и немного поспать. - Он смачно грызет дольку разделанного мною яблока. - Я позвоню тебе после совещания, и мы согласуем наши планы.

«Согласуем наши планы». Звучит вполне демократично. На деле же это, разумеется, будет выглядеть иначе. Привыкай. Хочешь красивой жизни в Америке с солидным мужем? Придется поработать над собой.
        Попала в семью тиранов, тебя честно предупредили!

9.30
        Телефонный звонок.
        - Hello? - отвечаю, как положено.
        - Вот умница какая, уже научилась отвечать на звонки, - радуется Грегори в трубку. - Сколько минут тебе нужно, Аля, чтоб выйти из дома?
        - Десять-пятнадцать, - бодро отвечаю я. Поспать мне так и не удалось, душ приняла, кофе выпила, осталось только одеться.
        - Надень, пожалуйста, темно-синее платье, телесные колготки и приходи к моему офису. Ты помнишь, как идти?
        - Постараюсь не заблудиться, - ухмыляюсь я.
        Как же, забудешь, пожалуй. Сколько раз мы проходили этот путь туда и обратно пешком!
        - ОК, буду ждать тебя с нетерпением. Я так соскучился, Алечка!
        Вот эта его нежность буквально завораживает меня всякий раз. Как он успевает соскучиться за короткий срок? Никто ко мне не привязывался так сильно. И не выражал свою привязанность так откровенно.
        Погода превосходная. Ярко светит солнце, блестит начищенный асфальт, мой путь сопровождает цветущая сакура. Волнующая картинка.
        Грегори ждет меня на улице у входа в здание офиса.
        - Долго же ты шла, - бурчит недовольно.
        - Мне пока трудно бегать на каблуках, - оправдываюсь я, - сноровки маловато. А куда мы торопимся?
        - В муниципалитет, - коротко отвечает Грегори и жестом подзывает такси.

12.30. Ланч в ресторане Drake
        К нам присоединяются Виктория и Вероника.
        - Дети, - торжественно произносит Грегори, - Алекс наконец-то дала мне свое согласие, и сегодня мы подали документы на регистрацию брака, поздравьте нас.
        Минутная заминка. Девочки переглядываются слегка озадаченно. Однако в следующую секунду синхронно срываются со своих мест и бросаются на шею к отцу, щебеча поздравления. Он обнимает их обеих, весьма довольный такой реакцией, а затем подталкивает в мою сторону.
        - Congratulations, Alex! Be happy, - говорит Вики и чмокает меня в щеку.
        Ее примеру следует сестра:
        - Be happy together!
        Они уже не выглядят ошарашенными. Напротив.
        - Все было ОК? - спрашивает Вероника.
        - ОК, - отвечает Грегори довольным тоном и далее сообщает: - Знаете, дети, Алекс сегодня очень хорошо себя вела.
        Девочки вежливо улыбаются.
        - Ну, что у вас, дети, рассказывайте, - вопрошает отец.
        - А у меня сегодня будет interview, - сообщает младшенькая.
        - Presentation, - поправляет ее Виктория.
        - Interview, - настаивает Вероника.
        - Не спорьте, дети, объясните толком, что за презентация - интервью? - примирительно говорит Грегори.
        - Ники прошла all tests на конкурс красоты, - объясняет старшая, - her photo попало в shortlist! Daddy, мы тебе говорили last month!
        - Так, припоминаю. И что, уже всех победила? - Грегори улыбается.
        - Пока нет. Надо к четырем поехать на presentation. Ты сможешь нас отвезти в Queens? Там нужен взрослый.
        - Девочки, я работаю. С вами поедет Алекс, ОК? - Он смотрит на меня.
        Я киваю. Девочки быстро переглядываются и тоже кивают:
        - OK, daddy. Thank you, Alex.
        Вероника очень хорошенькая. Темные густые волосы, матовая кожа, на фоне которой выразительные голубые глаза кажутся особенно яркими. Цвет глаз и их необычная, миндалевидная форма, точь-в-точь как у отца. Фигурка, по-подростковому жестковатая, лишенная пока грации и плавности линий. Но в этом вполне можно усмотреть определенную трогательную прелесть. Неудивительно, что ее отобрали на конкурс красоты! Как только старшая сестра не ревнует?
        У Виктории довольно резкие черты лица, заостренной формы нос с небольшой горбинкой и тонкие губы. Волосы светлее, чем у Вероники, и не такие пышные. Глаза зеленоватые, выразительные и умные. Она на пол-головы выше сестры и значительно крупнее. При первом знакомстве Вика показалась мне излишне самоуверенной, забивающей в разговоре сестренку. Грегори заметил как-то, что Виктории необходим постоянный молчаливый слушатель. С этой ролью Вероника справляется великолепно. Сестры не расстаются ни на минуту, повсюду ходят вместе, постоянно что-то обсуждают и ведь не устают друг от друга! Вероника молчунья, вещь в себе. Она легко отдает главенствующую роль старшей сестре, позволяет не только выговариваться, но и руководить собой.
        Предпочтение Грегори, однако, видно невооруженным глазом. С Викой их связывает полнейшее взаимопонимание. Она - его первенец, выстраданный, желанный. Он гордится ее способностями: изобретательным умом, рассудительностью, но особенно льстит ему обожание старшей дочери. Она мечтает быть похожей на своего отца во всем. Отец - ее кумир. Непререкаемый авторитет. Истина и в первой и в последней инстанции.
        Супруга Грегори со страхом пережила известие о первой беременности. Рожать решилась с явной неохотой, после раздумий и уговоров. Она была моложе мужа, их жизнь в Америке после нескольких непростых лет врастания в чужую почву в тот момент стала обретать едва заметные признаки благополучия. С детьми она не торопилась. Грегори настоял на рождении Виктории. Ее появление, как это часто случается, вскрыло непреодолимые противоречия между супругами. Не успев оправиться от послеродовой депрессии и свыкнуться с соперницей (так, судя по рассказу Грегори, она оценивала Викторию), супруга Грегори оказалась вновь беременной. Вероника возникла внезапно, никого не спросясь, вразрез семейным планам. В тот момент в отношениях назрел кризис, и Грегори всерьез подумывал о разводе. Появление Вероники отодвинуло это решение на несколько лет. Он был рад обеспечить ненаглядную дочку Вику пожизненной компанией и, как предполагал, неизменной поддержкой в лице сестренки.
        Я не задавала лишних вопросов о прошлой жизни Грегори, и он ценил мою деликатность. О чем неоднократно сообщал. Эх, знал бы он, чего мне это стоило! Прежде ни один вопрос, возникающий в мозговой коробке, ни на секунду не задерживался там дольше секунды, выплескивался наружу. Теперь же я сама себя не узнавала. Я играла роль благоразумной, сдержанной, тактичной, хорошо воспитанной леди. Чудеса самодрессуры. Контроль, контроль, еще раз контроль. А как я научилась выпрямлять спину!

13.30
        На такси отправляемся с девочками в Queens - второй по населению район Нью-Йорка. С острова Манхэттен - на остров Лонг-Айленд, омываемый Атлантическим океаном. Вот где надо бы жить - рядом с морем-океаном, а не в шумном, надменном Манхэттене! Мы едем по мосту Квинсборо, я с любопытством смотрю в окно.
        - Откуда вы, мэм? - интересуется чернокожий таксист.
        - Из Москвы, - отвечаю.
        - А я думал, из Тель-Авива, - удивляется таксист, - у вас израильский акцент.
        Девочки заходятся в смехе.

16.30
        Собеседование проводит симпатичная женщина по имени Лорен, одна из учредителей конкурса красоты среди девочек. Она отмечает вслух, какие потрясающие глаза у Вероники.
        - Thank you, - спокойно реагирует Ника.
        Я бы смутилась. Она - нисколько!
        Затем Лорен просит представить ей нас.
        - My sister Vicky, - говорит Вероника.
        Лорен уставилась на меня.
        - This is my friend Alex, - нашлась Ника.
        В принципе такое представление - хотя и абстрактное, но далеко не худшее. В английском языке у слова friend не существует половых различий.
        Интервью протекает в форме товарищеской беседы, в течение которой девочку расспросили об увлечениях, учебе, друзьях. Когда она отметила, что ее лучшей подругой является сестра, инициативу подхватила измученная молчанием Вика. Далее вещала она. Аргументированно втолковывала Лорен, почему именно ее сестра - идеальный кандидат на корону. Вероника Стил не просто красивая. Она терпеливая, целеустремленная: активно занимается спортом и прекрасно играет на виолончели. В заключение добавила, что вообще-то они с сестрой самые близкие подруги!
        - Даже когда Вероника находится в соседней комнате, - поведала Виктория, - мне до жути ее не хватает, ведь только я знаю, чем она живет, чем дышит. И только я могу рассказать о ней то, чего другие не знают. Спрашивайте, если хотите, я вам отвечу!
        Однако Лорен спрашивать не стала. Она поблагодарила нас всех за визит и сказала, что о результатах уведомит Веронику письмом.

17.30
        Прогулка по району Квинс - просторному, безмятежному, хорошо озелененному.
        - Это не самая престижная часть Нью-Йорка, - высокомерно заявляет Виктория.
        Вероника кивает в подтверждение.
        Хорошо, я не успела сболтнуть, что мне здесь больше нравится, чем на Манхэттене!
        Переходя через дорогу, непроизвольно хватаю за руки обеих девочек. Вероника относится к этому индифферентно, в то время как Виктория свою руку решительно высвобождает с досадливой усмешкой:
        - Алекс, не надо, я не ребенок!
        - Прости, Вика, - объясняю я, - это так, инстинктивно…
        Заходим перекусить в пиццерию. Мне приятно угостить дочек Грегори.
        Заказываю себе греческий салат и стакан грейпфрутового сока. Вероника - кусок пиццы «Маргарита» и большую колу. Виктория - порцию блинчиков с кленовым сиропом и молочный коктейль. При этом она просит меня не выдавать ее отцу. Да, конечно! Разумеется! Столько холестерола… Он этого не переживет.
        - Алекс, расскажи о своем сыне, - просит Вероника.
        С удовольствием рассказываю. О шалостях и хулиганствах, об умении выкрутиться из любой запутанной ситуации, о его врожденной музыкальности и отчаянной неусидчивости. Ощущаю подступающие к глазам слезы. Как бы Димке понравилось здесь, за одним столом с нами. Надо позвонить в Москву, узнать, как там мой мальчик? Мы не виделись целую вечность!
        Подзываю официанта. Расплачиваюсь.
        - Ты положила ему чаевые? - строгим шепотом спрашивает Вика. - У нас принято обязательно оставлять десять процентов от счета.
        Тебя, Аля, предупреждали про семью тиранов? То-то же!

19.00. Манхэттен
        - Ну, дети, докладывайте, как прошло интервью? - Грегори встречает нас в распахнутом домашнем халате, демонстрируя свою развитую боксом грудную клетку.
        - Все прошло very well, - отвечает Вика за всех и принимается в подробностях передавать диалог с Лорен.
        - А как вела себя Алекс? - с хитрой улыбкой интересуется Грегори. Наверное, ему кажется, что это остроумно.
        - Alex was so awesome, - говорит Вероника.
        На языке тинейджеров это сильная похвала!
        - Да, - подтверждает Виктория, - Alex вела себя cool! Played it cool.

20.00
        Российско-американский дипломатический прием в генеральном консульстве Нью-Йорка.
        - Хочу, чтоб ты знала, Алечка. С тех пор как я развелся, ни одна женщина ни разу не присутствовала на подобном мероприятии вместе со мной.
        - Какая честь! - восклицаю я.
        - Это правда, - подтверждает Грегори, - так что, осваивайся потихоньку, скоро ты будешь сопровождать меня повсюду как законная супруга.
        При входе нам предлагают по бокалу вина.
        - Постарайся растянуть, - рекомендует Грегори приглушенно, - на весь вечер.
        Смотрю на него с удивлением.
        - У нас говорят: «Чем меньше - тем изысканнее», - поясняет Грегори.
        Едва мы переступаем порог зала приемов, Грегори попадает в круг желающих с ним пообщаться. Он всем меня представляет. Я чувствую пиетет окружающих. Некоторые вручают мне свои визитки.
        Народу в зале довольно много. Публика солидная, в основном мужчины. Все, неспешно переговариваясь, перемещаются по залу. Не суетясь, не толкаясь, беседуют негромко, с любезными улыбками на лицах.
        В центре стоит стол с огромной многоярусной десертной вазой. Никто не разрушает фруктово-ягодное изобилие и не расхватывает с остервенением тартинки и пирожные, разносимые официантами.
        - Привет, - раздается сбоку жеманный голосок. Он принадлежит ярко накрашенной брюнетке с бокалом мартини в руке. Грегори отчего-то напрягается и, решительно взяв меня за руку, уводит в противоположную часть помещения, едва кивнув ей в ответ. Оставшиеся два с половиной часа я слоняюсь как привязанная за Грегори по залу. Всем любезно улыбаюсь. Изредка отвечаю ничего не значащими фразами на ничего не значащие вопросы. И везде натыкаюсь на сверлящий взгляд загадочной брюнетки.
        Скорее всего, это одна из тех дам, кто до безумия мне завидует.
        Из тех самых, что страстно мечтают оказаться на моем месте!
        Глава 21. Знак свыше

9.00. Пятница. Нью-Йорк
        Грегори арендовал новенький Buick Regal с тысячным пробегом, оплатил страховку (еще двести долларов!) и сам сел за руль.
        - Я везу ценный груз в количестве трех прелестных головок, - объяснил Грегори столь высокую цену за двухдневную страховку, - и потому рисковать не намерен.
        Мы забрали девочек и дружно тронули в уик-энд. Помимо нас, в просторном «Бьюике» могли бы уместиться еще четверо, и нам не было бы тесно.
        - Я предпочитаю большие автомобили, - пояснил Грегори, - они самые надежные.
        - А я обожаю маленькие, компактные, маневренные, - зачем-то возражаю я.
        - В Европе, возможно, было бы удобнее иметь небольшой автомобиль, - говорит Грегори. - Здесь - другая история.
        У американцев во всем присутствует гигантомания, вот как называется эта история!
        - Ты водишь машину, Alex? - интересуется Виктория.
        - Нет, - честно отвечаю я, - но всегда втайне мечтала об этом.
        - Никаких проблем, - говорит Грегори, - отправлю тебя на курсы, получишь права, куплю тебе авто.
        - Здорово! - радуюсь, как ребенок, и любопытствую: - А какое именно?
        - Непременно американского производства: так мне будет спокойнее.
        - Ford? GMC? А быть может, Dodge? - перечисляю я со знанием дела.
        - Why not? - улыбается Грегори моим автомобильным познаниям.
        - А почему ты до сих пор не приобрел машину для себя? - удивляюсь я.
        - Нет такой надобности. На работу, как ты знаешь, люблю ходить пешком. В иные места меня возят. Да и такси всегда можно взять.
        Он ведет «Бьюик» спокойно, уверенно. Я и не подозревала, что настолько умело, не имея ежедневной практики, можно управлять этакой махиной! Впрочем, все, за что бы Грегори ни брался, получается у него превосходно. Мне, безнадежной нескладухе, сложновато будет соответствовать такому умельцу. От него не ускользнет ничего. Надо продумывать каждое слово. Не болтать лишнего. Любое движение и даже мысль подвергать цензуре, прежде чем выпустить на волю. Отфильтровать фантазии. И не забывать держать спину. Вон как девочки трепещут! Да и остальные стараются соответствовать высокой чести находиться рядом. За что же мне такая честь, интересно знать?
        - Дети, - Грегори кидает скорый взгляд через зеркало заднего вида, - а ваша мама вчера ни о чем необычном не рассказывала?
        - О, конечно, - оживленно отзывается Вика. - Она рассказала, что встретила тебя на приеме…
        - Так, - вскинулся Грегори.
        - …вместе с женщиной.
        - Каким тоном она это сообщила? - нахмурился Грегори.
        - Никаким не тоном, - поморщилась Вика, - мама просто сказала: «Ваш папа был с новой женщиной».
        - И как ты на это отреагировала? - Грегори выглядел сердитым.
        - Никак, - быстро ответила Виктория, глядя в окно.
        - А ты, Ники?
        - Я сказала, что знаю, - простосердечно улыбнулась Вероника зеркалу заднего вида.
        - Что знаешь? - Грегори даже затормозил от неожиданности.
        - Знаю, что ты был… с женщиной. - Ника запнулась и покраснела, поняв внезапно, что сболтнула лишнее.
        - Так. - Грегори остановил машину около придорожного кафе. - Алекс, Вики, вы пообщайтесь и закажите мне кофе. Ники, иди сюда.
        По встревоженному виду Вики я поняла, что она обеспокоена за сестру.
        - Папа бывает излишне строг, - только и сказала та, увидев мое замешательство.
        - Вика, а ваша мама - брюнетка?
        - Да, - ответила Вика, - очень красивая.
        - Бесспорно, - вежливо соглашаюсь я.
        Выходит, это была она - моя предшественница. Теперь мне ясен тот оценивающий взгляд. Жаль, у меня не было возможности разглядеть ее получше. Почему, интересно, Грегори ничего мне не сказал, но так напрягся?
        До Нью-Джерси мы добрались довольно быстро. По дороге заехали в супермаркет, закупили продуктов на два дня. И некоторых средств гигиены. Я страшно обрадовалась, увидев на полке любимый шампунь, но не в привычном для меня небольшом флаконе, а в литровой упаковке. Я же говорю - гигантомания во всем.
        - Ты почему это выбрала? - с подозрением поинтересовался Грегори.
        - Я им пользуюсь, - ответила просто.
        - Тебе знакома эта марка шампуня? - изумился он. - Выходит, он есть и у вас в продаже?
        - Довольно давно, знаешь ли, - хмыкнула я.
        - Что, и диски косметические, и ватные палочки тоже появились в России? Ты хочешь сказать, что давно пользуешься ими?
        Он наивно полагает, что мы продолжаем жить как в Совке - в тотальном дефиците и вне мировых поставок продовольствия и бытовой химии!
        Дом, в который мы приехали, принадлежит близким друзьям Грегори.
        Сами они посещают его редко, но всегда радушно предоставляют своему другу с детьми ключи. В доме находится все необходимое для проживания. Четыре спальни на втором этаже (каждая со своим санузлом, душем и ванной), внизу - каминная, столовая, соединенная с кухней, и несколько подсобных помещений.
        Грегори велел девочкам разобраться с покупками. И вывел меня на прогулку с обзорной экскурсией.
        Дом стоит безо всякого ограждения фактически на краю леса.
        - Забор здесь неуместен, - поясняет Грегори, - это частное владение. Любой, кто попытается его нарушить, будет считаться trespasser.
        - Что это такое? - удивляюсь я.
        - Ну, trespass переводится примерно так: «нарушать чужое право владения собственностью». Соответственно trespasser - лицо, вторгнувшееся в чьи-либо владения без разрешения хозяина.
        - Какое противное слово - trespasser… - поморщилась я, - просто клеймо какое-то.
        - Ты так говоришь, потому что в русском юридическом языке нет такой криминальной квалификации, - взвешенно объясняет Грегори. - Возможно, тебе понятнее будет формулировка «незваный гость»?
        - И как же такого незваного гостя наказывают? - насмешливо вопрошаю я. - Вызывают полицию и заковывают в наручники? Взимают штраф размером в месячную зарплату? Или просто убивают на месте?
        - Представь себе, как хозяин посчитает нужным, так и будет защищать свою собственность, - спокойно отвечает Грегори.
        - Странно как-то получается, - произношу задумчиво.
        - Что же тут странного, Алечка? - снисходительно спрашивает Грегори.
        - В чем преступление человека, случайно наступившего на чужой участок земли? - недоумеваю я. - Если он при этом ничего не украл, никого не убил, почему за это надо карать?
        - Американский закон всегда стоит на защите прав человека и его собственности, - важно отвечает Грегори. - У нас нет необходимости друг от друга отгораживаться забором. Тебе, дорогая, это трудно понять, потому что привыкла жить в бесправном, криминогенном государстве.
        Он улыбнулся снисходительно и произнес:
        - Вот когда ты примешь нормальную, цивилизованную систему ценностей, перестанешь удивляться естественным вещам.
        Грегори обнял меня за плечи и повел живописной тропой к небольшой извилистой речушке.
        - Ты часто здесь бываешь? - поинтересовалась я.
        - Теперь буду чаще, - он поцеловал меня в висок, - предполагаю перебраться сюда на лето. А что? Подумай, как славно тут жить, наслаждаясь прекрасными видами. Я буду ездить на работу и возвращаться вечером. Ты будешь проводить время с детьми. В Нью-Йорке летом душно, жарко и делать нечего.
        - Ты уже все за меня решил! - ахнула я.
        - Не за тебя, а за нас. Послушай. Я нанял еще одного сильного юриста, который должен придумать, как поскорее вытащить тебя из России. В понедельник мы с ним встречаемся и подписываем необходимые документы.
        - Зачем такие траты, Гриша? - удивляюсь я. - Куда нам торопиться?
        - Ты не понимаешь?! - Грегори разворачивает меня к себе и берет мое лицо в ладони. - Теперь, когда я обрел тебя, мысль о самой короткой разлуке невыносима…
        Это вновь меня смущает. И уже слегка настораживает.
        - Гришенька, мне надо позвонить в Москву.
        - Кому? Сыну? Соединю тебя с ним в понедельник.
        - Гриша! Я не могу ждать до понедельника. Я соскучилась по Димке! В самом деле, какая же я легкомысленная мать. За обустройством личной жизни упустила из виду собственного ребенка.
        Мы вернулись в дом. Грегори подошел к телефону и соединил меня с Москвой. Трубку сняла тетя.
        - Аля! Ты вернулась?
        - Нет, тетечка, дорогая моя, а как ваши дела? Не замучил Димка вас?
        - Справляюсь, - вздохнула тетя, - когда ты возвращаешься? Как твоя командировка?
        - Спасибо, нормально. - Я прикрыла микрофон рукой и спросила у Грегори: - Когда я возвращаюсь?
        Он печально взглянул на меня и проговорил:
        - Попроси ее потерпеть еще немного! Скажи, что тебе необходимо задержаться. Что решается твоя судьба.
        - Тетечка, - сказала я, - потерпите еще немного, ладно? Понимаете, моя судьба зависит от этой поездки! Я буду вам очень-очень благодарна!
        - Ну, ты хоть расскажешь мне потом, что у тебя за командировка такая? - проворчала тетя.
        - Всё-всё расскажу, обещаю. А Димка далеко от вас?
        - Да тут он, трубку из рук рвет, даю!
        - Димка, Димочка, - заголосила я, оставив приличия, - как ты, рыжик мой?
        - Мам, ты что кричишь-то? Всё у нас в норме. Сегодня мы были в Музее метро! А завтра поедем огород окапывать, я буду помогать картошку сажать, укроп там всякий. И потом шашлыки на костре пожарим, - деловито доложил Димон.
        - Ну, раз у тебя впереди костер с шашлыками, тогда хорошо, - улыбнулась я, - что тебе еще в жизни нужно?
        - Мам, а ты там, в Америке, в Диснейленде была?
        - Нет, Димка, без тебя мне там делать нечего!
        Грегори повелительным жестом взял у меня из рук трубку и пообещал в нее, что обязательно свозит Димку вместе со своими детьми в Диснейленд.
        - У тебя смышленый мальчуган, - сказал он мне. - Не знаю, конечно, как скоро у нас сложатся доверительные отношения, ведь мальчиков я пока не воспитывал. Надеюсь, мы сумеем договориться.
        Сердце мое отчего-то тревожно сжалось. Как он намеревается договариваться с моим сыном? И что это должно означать - «договориться»?

…Прогуливаясь по Манхэттену, Грегори как-то раз показал мне частный колледж, в котором учатся его девочки.
        - Это очень престижное заведение, - сказал он мне тогда. - Твоего сына сюда вряд ли получится устроить. Слишком дорого придется платить за троих. Но не волнуйся. Я уже все продумал. Мы отдадим его в прекрасный интернат. Там полно русских. Шесть лет назад мои дети в нем начинали свое обучение и жилось им там вполне комфортно.
        Почему-то тогда я пропустила его слова мимо ушей. Наверное, потому что пребывала еще в стадии адаптации и не вникала ни во что глубоко…
        - А что за тетя у тебя, Алечка? Сестра матери?
        - Нет, сестра отца. Двоюродная. Она у меня осталась единственной из всех московских родственников, кому я не безразлична. После смерти бабушки мне стало совсем худо одной с ребенком. Я несколько раз обращалась к тете, когда совсем было не с кем оставить Димку на более-менее длительное время. Она очень ответственный и добрый человек. Вот и теперь она меня взялась выручить. Правда, я сказала ей, что всего на пять дней, не больше…
        Грегори резко погрустнел, как случалось всякий раз, когда я заговаривала о своем отъезде.
        - Милая моя, мы отложим твое возвращение еще на несколько дней. Надо уладить необходимые формальности. Тетю ты предупредила, а это самое главное.
        - А что скажу на работе? - воскликнула я. - Мне необходимо выйти сразу после праздников! Аня не может меня больше прикрывать…
        - Алечка, - лукаво улыбнулся Грегори, - сдается мне, что работа эта тебе больше не понадобится.
        - Даже если так, не могу я все бросить без предупреждения!
        - Не можешь, согласен. Что ж, ты позвонишь своему боссу в понедельник и попросишь неделю за свой счет. Можешь пообещать ему в качестве компенсации какую-нибудь занимательную статью про Америку: например, про американский образ жизни или американский бизнес… ну, спросишь, какая тематика им интереснее всего.
        Девочки позвали нас к столу. Они разогрели пиццу, помыли фрукты, налили в кувшин воды, засыпали туда кубики льда. Американцы бесстрашно пьют водопроводную воду, считая ее чистейшей в мире. Даже в самом лучшем ресторане Манхэттена официанты в первую очередь приносят воду со льдом и, не спрашивая разрешения, наливают ее в отдельный бокал. Освобождая, таким образом, некоторых особо экономных клиентов от необходимости заказывать прохладительные напитки.
        После легкой трапезы мы вчетвером пошли гулять по частным владениям Гришиных друзей. Погода по-летнему теплая. Луг покрыт густой малахитовой травой. Настроение превосходное. Резвимся с девочками словно подружки-сверстницы. Учу правилам игры в любимые с детства «штандер», «замри-отомри», «колечко, колечко, выйди на крылечко» - дети в восторге. Таким образом я незаметно завоевываю их расположение. Грегори наблюдает за нами со стороны, улыбаясь умилительно. А мне очень не хватает Димки.
        Наутро девочки приходят в нашу спальню и садятся на край постели.
        - Alex, у тебя есть загородный дом?
        - Нет, - вздыхаю искренне, - такого дома нет. Всегда мечтала жить где-нибудь в глубинке.
        - Что это - в глубинке? - переспрашивают они.
        - Ну, подальше от шумного города, поближе к нетронутой природе, в какой-нибудь глуши.
        - Это как здесь? - спрашивает Ника.
        - Не совсем. Здесь все уже окультурено, а там - первозданно. Вам это трудно представить, наверное!
        - А ты была хоть раз в такой глубинке? - осведомилась Вика.
        - Представь себе, сразу после окончания школы бродила с группой музыкантов именно по таким удаленным от цивилизации местам.
        - Расскажи! - хором требуют заинтригованные девочки. Они забираются прямо с ногами на постель, поближе ко мне.
        Под их напором принимаюсь рассказывать. Я повествую сначала сдержанно, затем всё больше распаляясь. Я расписываю свои приключения в красках. Вижу, как любопытство на славных мордашках сменяет изумление, затем жгучий интерес. Грегори жестами пытается остановить меня, но я отмахиваюсь, ведь дети-то не перебивают, им-то мое повествование кажется занимательным, это очевидно! Грегори шутливо закрывает мне рот своей рукой. Девочки смеются, но я вижу, как жадно внимают моему колоритному повествованию. Сама же, извлекая из тайников памяти глубоко запрятанные воспоминания, я вновь непроизвольно погружаюсь в ту волшебную вязь. Воссоздаю всё виртуозно, с артистизмом, который вспыхивает во мне всегда, когда примечаю направленные на себя глаза заинтересованной публики, моей публики!
        - Так, дети, - Грегори обрывает на полуслове моё незавершенное выступление, - всем быстренько умываться и готовить завтрак.
        Девочки с явной неохотой сползают с кровати и покидают спальню.
        - Что это с тобой, дорогуша? - со сталью в голосе вопрошает Грегори.
        - А почему это ты перебиваешь рассказчика на полуслове? - в тон ему недоумеваю я. - Мне показалось, что девочкам было интересно меня слушать.
        - Я думал, ты никогда не остановишься. Тебя понесло совсем не в то русло. Ты что, дорогая моя, вообще не чувствуешь, где находятся границы дозволенного?
        - А что же недозволенного было в моем рассказе? - столбенею я.
        - Видишь ли, Саша, мои дети слишком хорошо воспитаны, чтобы перебивать старших. Ну, а подробности твоей бурной молодости, эти экстравагантности, двусмысленности, столь возбужденно выданные тобой, им и вовсе знать незачем! Они формировались, видишь ли, совсем иначе, в другой среде.
        Грегори говорит строго, отчетливо, пристально глядя мне в глаза. Я съеживаюсь под этим взглядом.
        - Мне не хотелось бы, Саша, до поры посвящать детей в некоторые вещи. Особенно недопустимо, чтобы подобная информация исходила от моей будущей жены.
        Я молчу, сраженная собственной неуклюжестью. Дурацкой болтливостью. Несдержанностью. Разнузданностью даже. Вот и первый серьезный прокол.
        - Гришенька, что же мне теперь делать? - бормочу жалобно, пытаясь растопить лед недовольства. - Я что, действительно настолько сильно смутила девочек своим рассказом?
        - Пожалуй, они впервые слышали подобное, - задумчиво произнес Грегори. - Теперь тебе надо постараться аккуратно вывести их из шока, постараться разубедить. Переиграть, что ли, эту ситуацию. Не хочу, чтоб у них сложилось о тебе превратное мнение.
        И ушел принимать водные процедуры. Я полежала в дурном оцепенении, подумала. Ничего не надумав, решила принять душ в другой ванной комнате, благо их здесь было несколько. Когда спустилась вниз, девочки сидели на веранде и шептались.
        - А где папа? - спросила я деланно бодрым голосом.
        - Папа куда-то уехал, - прозвучал короткий ответ.
        Вероятно, Грегори давал мне шанс оправдаться самостоятельно. Я села напротив и начала разговор издалека. Расспросила об их друзьях. Друзей у них, как выяснилось, было немного. Они в этом весьма осторожны и избирательны. Им вполне хватает друг друга.
        - As for me, - сказала Ника, - sports and music classes забирают у меня so much time. - Она вежливо улыбнулась и, извинившись, вышла в туалет.
        - Слушай, - говорит мне Вика, - ты такая классная! - И заговорщицки добавляет: - Хочешь, расскажу секрет?
        - Конечно, Вика, - отвечаю польщенно.
        - Знаешь, мне нравится один мальчик. Черный. Мы вместе играем в sockball. Ты только не говори daddy, please, он этого не поймет.
        - Конечно-конечно, можешь не беспокоиться, - радуюсь неожиданному откровению я. Хотя, признаться, не понимаю, что именно может вызвать осуждение Грегори: увлечение модным для американских тинейджеров соксом или симпатия к чернокожему мальчику?
        Решила воспользоваться моментом, чтоб отыграть назад утреннюю ситуацию. Когда вернулась Ника, я принялась как бы между прочим за рассказ о своем детстве. О строгом и правильном воспитании, которое (несмотря на богемные нравы окружающего мира) ухитрились дать нам с сестрой родители. О выборе с их помощью верного пути в жизни. А под конец индифферентно сообщила, что все, о чем я рассказывала в спальне, - просто выдумка, вызванная желанием их развлечь.
        - Ну вы же, девчонки, наверняка мечтаете о чем-либо, - бодро подытожила я. - Точно так и у меня придумался весь этот бред…
        Девочки переглянулись. Повисла пауза.
        - Sorry, - разочарованно протянула Вероника и отвернулась к окну.
        - Don’t worry, Alex, - сочувственно произнесла Виктория, - daddy велел тебе так сказать, I think. - Она покачала головой совсем по-взрослому.
        Где-то за домом раздался шум подъезжающего автомобиля, протяжный свист тормозов, затем резкий звук, похожий на громыхание града по жестяной крыше, оглушительный хлопок и тишина. Мы замерли, испуганно глядя друг на друга. Через пару минут в дверях возник взволнованный Грегори. На лбу - кровавая ссадина. В руке - бумажный стакан.
        - Где ты был? - спросила я недоуменно.
        - Ездил за горячим кофе, хотел сделать тебе сюрприз, вот. - И он протянул мне стаканчик, на дне которого действительно плескался кофе.
        - What’s wrong, daddy? - воскликнула обеспокоенная Вика.
        - Пойдемте, покажу, - сказал Грегори и повел нас во двор.
        То, что представилось взору, с трудом поддается словесному воссозданию. Вместо мощного блестящего «Бьюика» мы увидели кусок перекошенного, сплющенного металла, насквозь прошитого огромным бревном.
        - Как это случилось? - спросила я, не веря собственным глазам.
        - Ночью шел дождь, трава намокла, - начал Грегори. - Не приняв это обстоятельство во внимание, я затормозил довольно резко. И задел перекрытие barn, - он указал на стоящий в отдалении аккуратный сарайчик, - оказывается, крайний столб, подпирающий козырек, не был глубоко врыт в землю и держался буквально на честном слове. А на подпираемой им крыше лежало вот это… самое… - Он кивнул в сторону толстенного бревна, изуверски искалечившего «Бьюик». - Оно накренилось и, как с горки набирая скорость, поехало прямо на меня.
        - Но как же… как… - У меня перехватило дыхание от увиденного.
        - Как я остался живым, хочешь ты узнать? - усмехнулся Грегори.
        - Daddy! - с воплем кинулись к нему девочки.
        - Меня спасла быстрая реакция и боксерская сноровка, - обняв дочек, сказал Грегори и добавил горделиво: - Недаром же я мастер спорта!
        Когда Грегори увидел летящее на него бревно, он мгновенно сгруппировался и, резко прыгнув вправо, занырнул под перчаточный ящик, по-нашему, «бардачок». В следующее мгновение бревно пробило лобовое стекло, прошло точно через водительское место, за которым секунду назад сидел Грегори, пронеслось сквозь салон и вышло наружу через заднее стекло. Все случилось в мгновение ока.
        - Зато кофе я тебе довез в сохранности и почти в целости, - проговорил Грегори с грустным сарказмом и протянул мне стаканчик.
        - Спасибо, но кофе мне теперь в горло не полезет, - сказала я. - Гришенька, пойдем скорее в дом, надо рану обработать.
        Ссадина, к счастью, была неглубокая. Я продезинфицировала ее американским антисептиком Lanacane, который нашла среди специй в кухонном шкафчике, и заклеила пластырем. Невероятно, но вследствие этой нелепой аварии никаких травм, кроме этой самой ссадины и небольшого ушиба плеча, не случилось. Серьезно пострадала только машина. Ее габариты спасли Грегори. Теперь, пожалуй, я изменю свое отношение к большим автомобилям.
        Видя желание детей пообщаться со своим отцом, предупредительно оставила их и поднялась в спальню. На меня вдруг накатила дурнота. Ноги стали вялыми, руки - влажными, захотелось прилечь. Мысли сумасшедшим круговоротом носились в голове. Случившееся чем дальше, тем больше казалось невообразимым. Что это было? Надо вспомнить.
        Итак, Грегори уехал резко, без предупреждения. Несомненно, под впечатлением от моего утреннего рассказа. Я предстала для него в каком-то новом, неожиданном качестве, довольно неприятном, судя по такой реакции. Ему хотелось побыть одному, обдумать это, проанализировать. Он был рассеян и в результате чуть не погиб. Представив, что случилось бы, не обладай Грегори сноровкой спортсмена, мне стало совсем худо. Я могла потерять Грегори! Так и не успев выйти за него замуж!
        Что бы я делала тогда? Как бы выбиралась из этой глуши с одуревшими от ужаса девочками? Надо было бы потом объясняться с полицией, меня бы непременно задержали до выяснения всех причин и никто бы не помог тогда! Денег на адвоката у меня нет, да и не только на адвоката, а вообще нет! И меня бы обязательно посадили в тюрьму. С неграми! Марокканцами! Пуэрториканцами! И всякой американской шушерой. Ой, мамочки, ужас какой. И вместо рафинированного общества я была бы окружена этими и другими преступными личностями. На прогулку выводили бы нас на тюремный пятачок, окруженный колючей проволокой. И ходила бы я там по кругу. Всю оставшуюся жизнь. А сынок остался бы круглым сиротой, ой-ой. Забрали бы его в детский дом. Или, чего еще хуже, отдали Лапонецкому, который хоть и числился его отцом, но за все годы объявился всего пару раз с дурацкими ультимативными заявлениями. Вот и отыгрался бы на Димке за свое оскорбленное самолюбие по полной программе!
        И зачем, спрашивается, мне эта Америка? Куда понесла меня нелегкая? Сидела бы в своей привычной неустроенности, не высовывалась бы. Захотелось безоблачной жизни? Спрятаться за мускулистое мужское плечо? Привиделось, что заслужила это. Что с изяществом принцессы снискала себе любовь и уважение настоящего принца. Нет, бери выше, короля!
        Вот тебе, бабушка и… субботний день!
        Глава 22. Снова сюрприз
        За нами приехало вызванное Грегори такси. Оставаться в Нью-Джерси не было резона. И настроения. Назад ехали молча. История с «Бьюиком» ошеломила всех. Останки машины были брошены. За ними приедут и вывезут на свалку. Двухсотдолларовая страховка покроет нанесенный ущерб.
        - Если бы подобное случилось в России, - сказал Грегори, - наверное, пришлось бы оставшуюся жизнь горбатиться, чтоб расплатиться за погубленный автомобиль!
        Он высадил нас с девочками около здания Metropolitan Museum of Art, а сам поехал в страховую компанию.
        Мы поднялись по знаменитой каменной лестнице и зашли внутрь. Я широким жестом протянула в окошечко 30 долларов. Вместо ожидаемой сдачи мне выдали три маленьких круглых значка.
        - Надо же, - воскликнула я, - какие дорогие здесь билеты!
        - Могла и не платить, - пожала плечами Вика.
        - Как это? - не поняла ее я.
        - Ну, дала бы любую монетку или просто попросила билет, и тебя бы пропустили, - пояснила она, - здесь такая практика. Каждый платит столько, сколько может.
        Отчего-то мне стало неловко за свою реплику. Подумают еще, что я скряга какая-нибудь. Жалею деньги на искусство…
        Я ходила по залам, шалея от пространства и количества живописных полотен. Мне очень хотелось встретиться с одной картиной…
        Когда я была маленькой, в Москву привозили из Америки выставку, которая называлась: «Сто картин из музея Метрополитен». Очереди на нее тянулись с рассвета и до темноты.
        Помню, в то утро я закатила истерику родителям, обиженная, что они заговорщицки тихо подняли с постели Лизу, собираясь уйти на выставку без меня, втроем. Я слышала накануне их взволнованное обсуждение этого похода. И конечно же запросилась с ними. Меня пообещали взять с собой, правда, как-то вяло, неохотно. Я всегда учуивала, когда взрослые давали обещания исключительно с целью отвязаться! И потому очень боялась проспать. А, проснувшись, затребовала уважения к себе так истошно, что этим взрослым обманщикам пришлось выполнить обещанное.
        Нас провели тогда в Пушкинский музей через служебный вход, минуя гигантскую очередь.
        Я отчетливо помню, в какой момент на меня впервые снизошло некое удивительное ощущение, которое впоследствии всегда возникало при соприкосновении с настоящим искусством.
        Родители водили меня за руку по залам, изредка расшифровывая непонятные для детского восприятия художественные полотна.
        - Посмотри, Алечка, - папа обратил мое внимание на автопортрет Эль Греко, - какой удивительный трагизм во взгляде этого художника!
        Как же я жалела после, что особо не прислушивалась к папиным словам, не присмотрелась к той картине. Ну не произвел на меня тогда должного впечатления дядька со странновытянутым лицом зеленоватого цвета и диковатыми глазами! Чем же он был так интересен папе? Не свое ли отражение увидел он тогда в том портрете? Каждый человек воспринимает искусство чувственно, подмечая исключительно своё, глубоко личное, находящее отклик в душе. Скажем, мое детское внимание захватил висевший рядом с тем автопортретом пейзаж «Вид Толедо в грозу». И не просто захватил, но и безотчетно врезался в память…
        Сейчас я с волнением разыскивала зал, в котором должны были висеть работы Доменико Теотокопули, работавшего под псевдонимом Эль Греко. И разыскала. И вновь остановилась перед полотном, как вкопанная. Загадочный город Толедо на картине безлюден и кажется беспомощным перед лицом надвигающейся на него стихии. Предгрозовое состояние над этим странным изломанным городом подчеркивают тревожные облака. Они как вестники чего-то необратимого. Неровности изображаемого, смятенные блики света словно бы олицетворяют мысль о зыбкости всего земного, о явлениях природы, противостоять которым невозможно. Город - мечта. Город - тайна. Город - иллюзия. Город, находящийся под неизбежной угрозой разрушения.
        Мое душевное состояние созвучно настроению картины Эль Греко. Я стою перед входом в новый Город, в новую Жизнь, в нового Человека. Эта жизнь кажется сказочной, человек - сильным, чувства - яркими. А будущее представляется туманным и зыбким. Как так? А вот так. У каждого явления существуют разные, порой противоречащие друг другу грани, под любой прочно установленной конструкцией обязательно обнаруживаются подводные течения, а за каждым неверно сделанным шагом следуют необратимые последствия. Мне не хочется снова принять ошибочное решение и быть поглощенной непредсказуемой стихией!
        Не выходя из задумчивости, побрела искать девочек. Они рассматривали «Два срезанных подсолнуха», обмениваясь мнениями. Точнее сказать, Вика бурно выражала свое мнение, а Ника, как всегда, соглашалась, молча кивая.
        - Любите Ван Гога? - спросила я, приблизившись.
        - Обожаю подсолнухи, - ответила Вика, - только не такие.
        Уже на выходе из музея она указала мне на глянцевую фотографию, висевшую в киоске. Я купила ей репродукцию картины Клода Моне, которую, свернув в трубочку, она счастливо прижала к груди. Его подсолнухи оказались именно такими, которые она любила. Ника выбрала себе в подарок пластиковую подставку под фотографию с блестящими сердечками.
        По дороге к дому я предложила заглянуть в супермаркет. Мне вдруг ужасно захотелось приготовить что-нибудь для Грегори и детей. Ресторанная пища наскучила. Девочки с радостью взялись мне помочь. Они тоже стосковались по домашней еде. В хозяйстве Стила имелись лишь три емкости для приготовления пищи - тефлоновая сковорода, небольшой никелированный ковш и пятилитровая кастрюля. В ней-то я и сварила суп из шампиньонов с лапшой, который был принят с восторгом и причмокиванием. Грегори вернулся домой, когда девочки доедали вторую порцию супа. Он подозрительно заглянул в кастрюлю, но позволил себя накормить.
        - Not bad, - констатировал он.
        - Почему не сказать просто: good? - досадливо поинтересовалась я.
        - Разве это не одно и то же? - приподняв бровь, ответил Грегори.
        - Не одно, - надулась я.
        - ОК, если тебе так нравится процесс приготовления пищи, я изредка буду предоставлять тебе такую возможность.
        - Прости, на это тоже надо будет спрашивать у тебя разрешения? - слегка раздраженно пробурчала я.
        - Алечка, милая, - ласково сказал Грегори, - я не хочу, чтобы твои ручки страдали от готовки. Они должны быть нежными и холеными. Моя цель - максимально освободить тебя от неблагодарной домашней работы.
        Еще совсем недавно сама счастлива была бы избавиться от этой повинности. И слова Стила воспринимала бы исключительно с благодарностью. Никогда не любила «процесс приготовления пищи». Жизнь вынудила - научилась готовить и даже стала иногда получать удовольствие от результатов. Но тут отчего-то меня царапнуло это его снисходительное дозволение.
        Чем, кстати, он предполагает занять мой досуг? От хозяйских забот намеревается меня освободить. Димку планирует пристроить в интернат. Дочки его вполне самостоятельны и не нуждаются в ежесекундной опеке. Чем буду заниматься я в городе Нью-Йорке?
        - Ты устала, дорогая? - участливо интересуется Грегори. - Вид у тебя какой-то озабоченный.
        - Вовсе нет, - мгновенно изобразила я бодрость духа, - а какие у нас планы на остаток дня?
        - Я хочу познакомить тебя с нашей квартирой, - хитро улыбается Грегори.
        - Как это? - не поняла я. - А эта квартира чья?
        - Собирайся, пойдем. Всё поймешь чуть позже.
        - А мы, а мы? - защебетали девочки.
        - Вы подождете нас здесь. Или сходите погулять.
        Мне показалось, что Вика обиделась. Ника оставалась невозмутимо спокойной. Она всегда была поглощена своими мыслями. Или же умело скрывала эмоции, в отличие от сестры.
        - ОК, daddy, - кротко сказала она.
        Квартира, в которой я «гостила» у Грегори, как выяснилось, была съемной. Ему не требовалась большая площадь для проживания в одиночестве, поэтому он довольствовался 10-метровой спальней и 30-метровым холлом с небольшим кухонным отсеком.
        Стил привел меня в роскошные апартаменты, выкупленные им не так давно. Всего в трех блоках от места его нынешнего проживания, 370 квадратных метров, три спальни, а при них - просторные ванные комнаты. Посередине - огромное, ничем не заполненное помещение с окнами-витринами от пола до потолка и уютным кухонным закутком: разделочный стол, плита, раковина.
        - Ну, как тебе наш будущий очаг? - восклицает сияющий Грегори.
        - Я в шоке, Гриша! Когда ты собираешься сюда перебраться? - спрашиваю озадаченно.
        - Как только ты со своим сыном приедешь ко мне.
        - Зачем нам троим такая огромная квартира? - недоумеваю я. - Убирать ее замучаешься, право слово!
        - Убирать тебе ничего не придется. Этого просто не допущу. - Грегори, как видно, последователен в своих решениях.
        - Где же будет наша спальня? - интересуюсь уже предметно.
        - Вот здесь, в самой дальней комнате, Алечка, - улыбается Грегори. - Взгляни, какая перспектива. Вид для меня намного важнее, чем еда и питье. - Он подводит меня к окну. С высоты 45-го этажа Гудзон в туманной дымке и впрямь необычайно хорош. Я удовлетворенно киваю.
        - Теперь смотри, - Грегори проводит меня через холл, в другую спальню, - здесь, я полагаю, сделаем детскую. Просторную и светлую. В ней будет спать твой сын.
        - Отлично, - обрадовалась я.
        - Поставим в разных углах три кровати… - продолжает Грегори.
        - Зачем три? - опешила я.
        - Когда у нас останутся ночевать мои дети, то спать они будут тут, в детской, - бесстрастно поясняет Грегори, - ну а твой сын в этом случае переместится в большую комнату на диван.
        - Как же так? - запротестовала я. - Почему ты решил, что Димка обязан покидать свою комнату и ночевать в этом огромном зале?
        - Полагаю, Саша, неправильно жить в одной комнате разнополым детям. Так получилось, что именно твой сын из них троих - мальчик. А кто должен уступать слабому полу?
        - Послушай, а не сделать ли нам для Вики-Ники отдельную спальню? - предложила я. - Есть же тут еще одна комната…
        - В ней будет мой кабинет, - твердо сказал Грегори, - это не обсуждается.
        Я оторопела. Мое мнение никого не волнует. Мне навязывают - я соглашаюсь. Не соглашаюсь - растолковывают - вынуждают согласиться. По-иному - никак! Права мои - птичьи.
        - А когда ты думаешь обставлять квартиру? - сдержанно интересуюсь.
        - Мы вместе, моя дорогая, подумаем над этим вопросом. - Грегори миролюбиво обнимает меня. - Я так доволен, что ты оценила по достоинству мой сюрприз! Хочу, чтобы ты чувствовала себя здесь полноценной хозяйкой. Этот дом - твой.
        Глава 23. Новый американский понедельник

5.30
        Я проснулась на рассвете. Какая-то неясная тревога дернула меня изнутри. Подумала о Димке. Тревога усилилась.
        Стил открыл глаза и в удивлении уставился на меня:
        - Давно ли бодрствуешь, девочка?
        - Примерно с полчаса, - коротко ответила я.
        - Ты в порядке?
        - Не знаю. Что-то гложет.
        - Хочешь позвонить сыну?
        Поразительное чутье у этого человека!
        - Хочу. А можно?
        Не говоря ни слова, Стил набирает хитроумную комбинацию цифр, известную ему одному, и просит назвать номер нужного телефона. Протягивает мне трубку.
        - Аля, Алечка, - запричитала тетя, услышав мой голос, - я такое тут пережила…
        - Что случилось, тетя?
        - Димка вчера шашлыками объелся. Говорила ему - не ешь много, так он все равно таскал и за домом потихоньку лопал. Сама знаешь, хитрющий он у тебя!
        - Знаю, знаю. И что дальше? - Я вскочила и забегала с телефонной трубкой по комнате.
        - Ну, к ночи боли в животе начались. Пришлось «скорую» вызывать, в больницу везти. Успели вовремя. Промывание сделали, капельницу поставили, накачали медикаментами - вроде обошлось без операции. Но даже хирург сказал: «С этими рыжими всегда морока - не знаешь, чего от них ждать»! Натерпелась я страху, не представляешь.
        - Знаете, я прямо как чувствовала - душа не на месте. Когда его выпишут?
        - Завтра заберу, нечего ему там делать.
        - Я позвоню завтра, тетя! Спасибо вам. Поцелуйте от меня Димку.
        Уткнулась носом в подушку и расплакалась. Грегори, нежно поглаживая меня по голове, принялся рассказывать обо всех известных ему детских болезнях, о маме, которая многократно спасала его от отравлений, и о том, что у детей все быстрее, чем у взрослых, заживает и чаще всего обходится благополучно.
        - Не понимаю только, почему доктор сказал: «С рыжими всегда морока»? - всхлипнула я. - Всю жизнь слышу это в свой адрес! Что за дискриминация такая?
        - Видишь ли, - компетентно произнес Грегори, - рыжий цвет волос обусловлен разновидностью некоего сложного гена, который проявляется не только в окраске глаз или волос, - он задумался, словно припоминая что-то, - но и в определенных отделах мозга, контролирующих болевые реакции и страхи. Так, наибольшую тревожность при посещении докторов демонстрируют носители именно этих генов.
        - Откуда ты это знаешь? - в очередной раз подивилась я. - Ты изучал генетику и всяческие генотипы?
        - Милая, меня интересуют научные открытия в разных областях знаний, - ответил Грегори. - Вот, например, знаешь ли ты, что почти у всех рыжеволосых аллергия на лекарства бывает чаще, чем у людей с другим цветом волос?
        Я закивала. Это мне как раз известно!
        - И еще. Рыжий цвет волос - отличительный признак человека, у которого повышена потребность в обезболивании. Один знакомый анестезиолог рассказывал, что особые болевые ощущения связаны у таких людей с низким содержанием меланина.
        Час от часу не легче! Оказывается, у нас с Димкой еще и меланина какого-то недостает. Что же это такое, интересно?
        - Это такой пигмент, - пояснил Грегори. - Меланин играет не последнюю роль в восприятии боли нашим мозгом. Получается, всем рыжеволосым необходимо на двадцать процентов больше анестетика, чем остальным. Вот поэтому врачи и считают вас самыми непредсказуемыми пациентами, нуждающимися в особом, пристальном наблюдении.

«А лучше бы - в особой любви и особом понимании», - хотела парировать я, но сдержалась. И пошла под душ. Постояла под теплой упругой струей, задумавшись, какая особенная связь существует у матери с ребенком. Не зря я с раннего утра испытывала неясную тревогу! Моя мама тоже всегда чувствовала, когда мы с сестрой заболевали. Она отпрашивалась с работы и бежала домой, чтоб как можно быстрее начать отвоевывать у злобных недугов наше здоровье. И эта ее забота срабатывала порой лучше самых сильных медикаментозных средств. Давно, ох как давно никто не волновался обо мне так, как мама в детстве!

8.30
        Я надела по просьбе Грегори коричневый деловой костюм с элегантным V-образным вырезом, и мы пошли на завтрак с «одним из лучших юристов Нью-Йорка». Грегори сообщил, что готов заплатить любую сумму, лишь бы перетащить меня к себе поскорее. Исключительно формально присутствовала я при разговоре двух солидных мужчин, обсуждающих различные варианты скорейшего и окончательного моего переезда в Соединенные Штаты Америки. Основная проблема упиралась в оформление Димки. Для выезда ему необходимо получить нотариально заверенное согласие отца. Разыскать Лапонецкого несложно. Воображаю, как сильно обрадуется он возможности покуражиться надо мной. Ждать от него можно чего угодно, только не отзывчивости и быстрого согласия. Ситуация казалось мне тупиковой.
        - Скажи, Алечка, этот человек исправно платит вам алименты? - спросил Грегори.
        Меня даже позабавило это слово - «вам»! В цивилизованных странах положено платить алименты не только ребенку, но и отдельно - его матери. До этого нам далеко. Многие папаши после развода мгновенно забывают о том, что дети питаются, одеваются и растут. Известно немного случаев, когда отцы продолжают искренне заботиться о своих детях, невзирая даже на прохладные отношения с бывшими супругами. Как мне кажется, это происходит лишь в тех случаях, когда, являясь инициаторами развода, мужчины испытывают чувство вины. В моем же случае ждать поддержки и цивилизованного решения проблемы не представляется возможным.
        Лапонецкий сделал все, чтобы я никогда не пожалела о том, что сбежала от него. Ведь самое гадкое, унизительное, что можно было бы сказать о женщине, чтобы навсегда ее от себя отвратить, услышала я тогда, на заключительном заседании суда и после него, из уст человека, значившегося моим мужем на протяжении пяти лет. Особенно поразило меня обвинение в том, что девственность я потеряла задолго до нашей с ним встречи, а жениться на себе вынудила хитростью. Ребенок же, которого он четыре года считал родным, вдохновенно лепил по образу своему и подобию, вдруг в одночасье стал ему неинтересен…
        - Я думаю, следует все же попытаться получить согласие этого человека на отъезд сына, - сказал Грегори. - Однако, если он станет упираться, оскорблять тебя и чинить препятствия, я сумею сделать так, что он горько пожалеет об этом.
        Лицо его сделалось непроницаемым.
        - Интересно, чем ты отсюда сможешь навредить ему там? - искренне подивилась я.
        - Для начала мы сумеем доказать, что все годы он нарушал закон, уклоняясь от уплаты алиментов. И перекроем его банковские счета. Осуществить это не представит труда, поверь мне.
        Вдруг жутко захотелось курить. Позыв, возникающий у меня всегда в ситуациях трудных, щекотливых или безвыходных. Но вокруг никто не курил, просто ни одного курящего человека не встретила я за неделю в Нью-Йорке!

9.30
        После завтрака Грегори отправился к себе в офис, а меня завез в контору, занимающуюся переводом документов. За два часа все имеющиеся у меня свидетельства и дипломы перевели на английский и заверили выпуклыми гербовыми печатями. Вот зачем Грегори просил меня привезти их из Москвы!

11.30
        Дошла пешком до уже знакомого здания, в котором трудился Mr.Steel. Он встретил меня внизу, у входа.
        - Дорогая, уезжаю на конференцию, - сообщил деловито, - рекомендую посетить в мое отсутствие Музей современного искусства, это недалеко отсюда. Я слышал, там проходит выставка Пикассо. Сходи, развлекись. - Он достал из кошелька несколько купюр и протянул мне. - Давай встретимся здесь же в конце дня, - нежно пожал мне руку и уселся в поджидавший его солидный автомобиль.
        Покорно двинулась в указанном направлении. Музей нашла быстро - по длинному хвосту при входе. Столько желающих насладиться искусством живописи я наблюдала лишь в Москве. И даже там никогда не стояла в очередях! Приехать в Америку, чтобы часами терпеливо ожидать прохода на выставку не самого любимого мною художника? Нелепое времяпрепровождение. Неужели я не придумаю себе ничего более увлекательного?
        В животе заурчало. Взглянула на часы: так и есть, полдень, время ланча. Вышла из очереди и огляделась по сторонам. На противоположной стороне улицы заприметила китайский ресторанчик и рванула туда. У американских граждан двенадцатичасовой условный рефлекс был сформирован исправно - все места за столиками оказались заняты. Оставались свободными лишь отдельные высокие стулья у барной стойки. Уходить отсюда не хотелось. Грегори, как я поняла, скептически относится к китайской кухне, считая ее ниже достоинства своего желудка. Стоило бы воспользоваться его отсутствием! Подсела к стойке бара. Открыла меню. Глаза разбежались. Ткнула пальцем в картинку с румяной уткой и салатом.
        - What would you like to drink, Madam? - раздался дежурный вопрос.
        Я открыла было рот, чтобы произнести привычное: пить, мол, буду грейпфрутовый сок, как вдруг меня осенило. Стила-то рядом нет! Я могу заказать все, что душе угодно! А душе угодно снять стресс, накопившийся за последнюю неделю. Набрав побольше воздуха, взволнованно произнесла:
        - Vodka and tomato juice, please!
        - Bloody Mary? - переспросил бармен.
        Не зная, что именно так звучит по-английски название коктейля «Кровавая Мери», повторила упрямо:
        - One vodka, one tomato juice!
        Бармен, услужливо улыбаясь, принес томатный сок, рюмку водки и лёд. Я вылила содержимое рюмки в стакан с соком, добавила два кубика льда, покрутила трубочкой в стакане и сделала первый аккуратный глоток. Затем следующий. Не заметила, как трубочка уперлась в не успевшие растаять кубики, лежащие на дне.
        Опустевший бокал был тут же замечен и убран с молниеносной скоростью. Последовал вопрос, не желает ли мадам что-нибудь еще?
        - Repeat, please - не задумываясь, ответила я.
        Повтор был организован незамедлительно.
        - Where are you from? - поинтересовался бармен.
        - From Russia, - гордо ответствовала я.
        - Wow, - развеселился бармен.
        Я пригубила следующую порцию «Кровавой Мери» и огляделась по сторонам. Со своих мест за мной с любопытством наблюдали посетители ресторана. Некоторые даже вытягивали шеи, желая рассмотреть хорошо одетую белую леди, которая в полдень понедельника, в самом центре Манхэттена, беззастенчиво надирается на глазах у изумленной публики. Вероятно, это выглядело нонсенсом, нарушением правил пристойности, возможно, даже вызовом американскому обществу.
        Но сейчас меня их взгляды совсем не раздражали. Окружающие казались такими милыми, располагающими к симпатии людьми, что даже в толк взять не могла: отчего прежде я подобного не чувствовала? Почему эти американские улыбки всегда казались мне натянуто-резиновыми или резиново-натянутыми, а сами американцы - фальшивыми и равнодушными?
        Передо мной возникла большая порция салата с кусочками душистой утки. С аппетитом закусила, приветливо расточая вокруг себя благожелательность. Жаль, поговорить не с кем. Так вдруг захотелось излить душу живому человеку. Поведать, что чувствую в данный момент. А может, просто мило поболтать. С кем, интересно, буду я общаться, когда перееду сюда? Кроме маникюрши Клары, нет у меня знакомых русскоговорящих людей в этом большом городе. Да и во всей стране. Даже Лиза не звонит мне. Почему не звонит Лизка, противность эдакая?
        Я вышла на улицу, стараясь ступать уверенно. Настроение было превосходным. Город мне нравился, люди в нем тоже, сама себя я устраивала как никогда. Уважала себя так, просто как прежде не уважала.
        Накрапывал дождик. И он был приятен мне. Очередь в Музей современного искусства почти рассосалась. Подошла, решив все же последовать совету Стила, сходить на выставку. Потом же спрашивать будет…
        Пикассо оказался бесподобным! Особенно его голубой период. Странно, отчего не понимала его прежде? Наверное, была недостаточно мудра. А может быть, для этого попросту не хватало двух порций «Кровавой Мэри»?

15.30
        Стил немного растерялся, когда я страстно устремилась к нему навстречу и, припав к груди, воскликнула, как истосковалась без него, какой он расчудесный вообще!
        - Удивительно все же Пикассо действует на некоторых девушек, - констатировал Грегори. Определенно, он остался доволен таким бурным проявлениям чувств. Предложил заехать домой. Чтоб переодеться к очередной встрече с лойерами. И не только. Захотелось воспользоваться моим внезапным порывом. Да и мне, на этот раз, сделать ему приятное оказалось совсем несложно…

17.30
        Уже знакомая мне худощавая Нэнси, толстушка Пэрри и молодая русскоговорящая Рита в течение часа растолковывали права и обязанности будущей супруги их драгоценного клиента Грегори Стила.
        - Когда он позвонил мне и сообщил о своем намерении жениться на русской, я закричала ему: «Сумасшедший! Шесть лет назад ты так трудно разводился! Мы все эти годы удерживали тебя от любого необдуманного шага, - темпераментно рассказывала Пэрри, следя за моей реакцией с профессиональной цепкостью. - Мы тщательно отсеивали всех, кто вызывал сомнение. И вдруг он заявляет, что в одночасье, не посоветовавшись со мной, принял решение вновь связать судьбу с русской! Я спросила, как такое возможно? А он мне в ответ: «Пэрри, дорогая, я наконец-то встретил своего человека». Коротко и убедительно. И знаешь что? На меня подействовало!
        - Послушай, это я на тебя подействовала, - вступила в разговор саблезубая Нэнси. - Когда Грегори познакомил меня с Алекс, я сразу поняла, насколько у него всё серьезно.
        Эта живая перепалка была, очевидно, хорошо спланирована. Или же данная манера ведения разговора необходима, чтоб клиента расслабить и хорошенько рассмотреть в момент расслабления. Искренности я не чувствовала, несмотря на ослепительные белозубые улыбки и располагающие к доверию, льстивые тексты.
        - И вот теперь я понимаю, что Нэнси была права, - продолжала верещать Пэрри. - Я вижу, как ты мила, хорошо воспитана и умна. И наш дорогой доктор Стил заслужил право быть счастливым именно с такой леди!
        К чему им потребовалось красивое предисловие, стало ясно из дальнейшей беседы. Мне было доходчиво разъяснено, что до заключения брака нам необходимо составить и подписать брачный контракт.
        - Я понимаю, - сменила интонационную краску Пэрри, резко став серьезной, - что вторжение в чувства сухих догм могут тебе показаться оскорбительными, но, - она деланно вздохнула, - таковы наши американские законы!
        Русскоговорящая Рита увлекла меня в отдельный кабинет, где в течение часа пыталась соблюсти мои интересы, составляя мою часть брачного договора. Какой-то совсем неимущей почувствовала себя я в начале ее расспросов. Машина? Нет у меня машины. Дом? Нет дома, есть квартира, точнее, комната в квартире. Во сколько ее можно оценить в долларах? Кто ж ее знает… Ну, наверное, тыщ в пятнадцать… Тина удивленно покачала головой:
        - В Москве такие цены? - но вписала красивой ручкой названную мной сумму в договор. У американцев принято верить человеку на слово.
        Весь мой доход заключался в ежемесячном окладе, не представляющем в долларовом эквиваленте ничего впечатляющего, скромной обстановке, оставленной мне бабушкой, набора столового серебра на шесть персон, колечка и сережек с натуральными камушками, подаренными родителями.
        Когда Рита все тщательно подытожила, то общая сумма, учитывая годовой доход (американцы именно так рассчитывают свою зарплату), показалась мне сильно завышенной. Однако я переубеждать ее не стала. Как-то даже подросла в собственных глазах! Не такая уж я бедная невеста, оказывается, как представлялось в начале нашей беседы!
        Тем временем мой жених проверял, высчитывал и плюсовал свою доходную часть. На это ушло в два с половиной раза больше времени, чем вся моя беседа с Ритой. В конце концов, Грегори горделиво сообщил, что его годовой доход превышает официальную зарплату самого американского президента! Он горячо поблагодарил меня за то, что выяснил это. Ему попросту не хватало времени, чтобы заняться такими подсчетами. Да и резона не было. До сегодняшнего момента, буквально!
        Мы подписали с Григорием Стилом необходимые бумаги, чтобы на следующее утро отнести их к нотариусу, где наш брачный контракт будет скреплен печатями.
        Из него следовало, что имущество, нажитое Стилом до этого момента, в ближайшие пятнадцать лет формально не имеет ко мне никакого отношения. По истечении данного срока я не имею права претендовать даже на треть от него. Зато через тридцать лет совместной жизни вполне смогу рассчитывать почти на пятьдесят процентов. Того, что наживем вместе. С момента подписания контракта.
        Не думаю, что мне захочется разводиться спустя такое длительное время. Если я вообще столько выдержу. С ним.
        О чем это я?
        Глава 24. Бедная, бедная Лиза!
        Вторник. 14.00
        - Я не отдыхал уже несколько лет, - сказал Грегори, усаживаясь в кресло и затягивая ремень безопасности, - и только благодаря тебе, дорогая, способен прервать работу на целых пять дней!
        Мы летим на «Боинге» компании Delta на юг. Грегори считает, что это наше свадебное путешествие. Я бы назвала путешествие предсвадебным, однако не спорю. По мнению Грегори, брачный контракт гарантирует нам абсолютное юридическое соединение. Роспись в муниципалитете станет лишь небольшой формальностью. А свадьба?
        - У тебя будет прекрасное-распрекрасное платье, - мечтательно произносит Грегори, поглаживая мне руку. - Когда ты прилетишь ко мне, сразу же закажем его в лучшем салоне Нью-Йорка. Выберем золотые кольца. В твое отсутствие я арендую помещение для свадебной церемонии, и после регистрации отметим событие пышно, торжественно. Всё должно быть на высшем уровне! Почему ты молчишь, Алечка?
        Я не могла себе представить, что когда-нибудь буду снова выходить замуж. Причем не судорожно, впопыхах, как в первый раз, а неспешно, пышно и торжественно. До сего момента казалось, что счастливой мне быть не суждено. А уж о красивом свадебном платье и вовсе не мечтала!
        - Скажи, Гришенька, а почему ты расстался с первой женой? - решаюсь спросить я.
        - Она много трепала языком, - хмуро отвечает он после паузы.
        - В каком это смысле? - насторожилась я.
        - Неоднократно я заставал ее в компании особ весьма сомнительного поведения.
        - Неужели? - Я попыталась представить, как, по мнению Грегори, должны выглядеть
«сомнительные особы» и какие такие государственные секреты могли обсуждать они между собой?
        - Ну, как можно обрисовать нашу совместную жизнь? - неохотно изрекает Грегори. - Тогда я много трудился, дети все время находились в русском интернате, а жена не работала, язык не изучала, ничего по дому не делала, но при этом постоянно сердилась на меня. Общалась она исключительно с легкомысленными русскими подружками. Они исповедовали праздный образ жизни, потягивали коктейли, делали шопинг и болтали всякую чушь.
        - И что именно в их болтовне тебя так болезненно зацепило? - осторожно поинтересовалась я.
        - Однажды я услышал, как, громко хохоча, обсуждают они во всех подробностях достоинства и недостатки своих мужей. Моя дражайшая супруга, представь себе, не отставала от них. Я ушам своим не поверил!
        Грегори насупился, видно, воспоминания эти до сих пор были ему неприятны.
        - Надеюсь, Саша, - чеканно произнес он, - ты никогда ни с кем не станешь распускать язык! В особенности распространяться о том, что происходит между нами в нашей спальне.
        - Боже упаси, - пробормотала я торопливо. - Обсуждать собственного мужа за его спиной считаю недостойным. - И заискивающе заключила: - К тому же у тебя совсем не нахожу недостатков.
        Что делать! Приходится подлаживаться под неординарную личность по имени Грегори Стил. Если я, конечно, собираюсь составить ему гармоничную супружескую пару.
        - В таком случае у нас все будет замечательно, - размягченный правильным ответом, Грегори взял мою руку и так не выпускал ее вплоть до самой посадки.

16.00
        В аэропорту Атланты Грегори усадил меня за столик кафе с видом на летное поле.
        - Я скоро приду, - сказал он.
        Через минуту кто-то мягко закрыл мне глаза ладонями. Я замерла. Какое родное, забытое прикосновение! Боже мой, неужели?
        - Лизка!
        - Привет, мартышка!
        Не поднимая головы, я обхватила руками сестру за талию. Носом уткнулась в ее живот и внезапно разревелась:
        - Лизка, где же ты всё это время была?
        - Ну-ну, успокойся, Алечка, ну что ты, что ты…
        Она подняла мое вмиг промокшее лицо и мягко вытерла салфеткой слезы. Потрепав по щеке, села напротив:
        - Здравствуй, сестренка.
        Я вытаращилась на нее и мелко заморгала:
        - Ты ли это, Лиза?
        Напротив меня сидела кукла. С неестественно пухлыми губами, белыми волосами, завитыми в локоны, и грудью навыкате. Очень худая. Очень грустная.
        - Я это, я. Что, не узнаешь? - Лиза покачала головой.
        - Лизуша, зачем ты стала курчавой блондинкой?! - недоуменно воскликнула я. - У тебя были такие замечательно прямые русые волосы! Я всегда втайне им завидовала.
        - Были, были, - грустно покачала головой Лиза. - Седая я, Алька, вся седая. Уже года три как краситься начала. И кучерявиться заодно.
        - Лизка, а где твои ямочки? - не унималась я. - Ты ж была пышнотелой красавицей! Зачем тебе эта искусственность?
        - Так, - оборвала меня Лиза, - завершили обсуждение моей внешности! Я ею вполне довольна. Всё соответствует американским критериям.
        - Да уж, это точно, - хихикнула я, - глядя на твой новый бюст и надутые губищи, можно это констатировать со всей определенностью.
        Увидев, как сникла сестра от моих слов, тут же пожалела о своей язвительности:
        - Лизуша, дорогая моя! Почему же у тебя такой грустный вид? Как ты живешь в этой стране?
        - Живу я хорошо. Возвращаться на Родину не собираюсь, - встряхнув кукольными локонами, категорично заявила Лиза. - Расскажи-ка лучше, как тебе Стил?
        - Мне со Стилом вполне стильно, - скаламбурила я.
        - Ты ведешь себя прилично, как я просила? Не дерзишь? Твой характер его пока не испугал?
        Теперь обидно стало мне.
        - Знаешь что, Лизонька, - сказала я, как в детстве, оборонительно сощурившись, - между прочим, мы со Стилом подписали брачное соглашение! И теперь летим в свадебное путешествие! В Южную Каролину! Вот так-то вот!
        Лиза отпрянула от стола, за которым мы сидели, так резко, словно я сообщила ей что-то сверхъестественное.
        - Врешь! - воскликнула изумленно.
        - Спроси сама, - предложила я, увидев приближающегося к нам Грегори.
        - Здравствуйте, милая леди, - сказал он, целуя Лизе руку, - какая приятная встреча!
        - Да уж, Гриша, ваш сюрприз удался на славу, поздравляю от души, - с малопонятной мне досадливой улыбочкой ответила Лиза.
        - Ты уже сообщила, дорогая? - нежно улыбнулся Грегори. - Могла бы и дождаться меня. Ну что, дамы, кофе?
        - Мне, пожалуй, что-нибудь покрепче, - ответила Лиза, - Bourbon со льдом, please.
        - А тебе, дорогая? - невозмутимо обратился ко мне Грегори.
        - Мне? Ну, мне как всегда - грейпфрутовый сок. Безо льда.
        Грегори удовлетворенно кивнул и, подозвав официанта, сделал заказ.
        - Как поживает ваш супруг? - поинтересовался Грегори у Лизы. - Надеюсь, ему лучше?
        Лиза метнула в него острый взгляд, но отвечать не стала. Вместо этого принялась забрасывать меня вопросами. Больше всего ее интересовало, как долго я намерена оставаться на территории Соединенных Штатов Америки?
        - Оказалось очень трудно, Элизабет, расстаться с вашей сестрой, - вместо меня ответил Грегори. - Поэтому я пользуюсь всевозможными ухищрениями, чтобы задержать ее возле себя как можно дольше. Видите, пришлось прибегнуть даже к помощи брачного контракта. - Он лукаво улыбнулся.
        Лиза вынужденно улыбнулась в ответ.
        - Сейчас мы с лойерами делаем все возможное, чтобы поскорее перетащить Алекс с сыном из той страны, в которой им совсем не место, - продолжил Грегори. - Как только они переберутся ко мне, в Нью-Йорк, мы сыграем пышную свадьбу. Можете считать себя приглашенной.
        Два с половиной часа до посадки пролетели незаметно. После двойного бурбона Лиза немного расслабилась. Мы с ней ударились в детские воспоминания.
        - Алька, ты помнишь историю про то, как я застряла под забором у дяди Володи Войновича? - Лиза звонко рассмеялась.
        - Конечно, помню эту милую семейную легенду, - прыснула я в ответ.
        - Это не легенда вовсе, - с горячностью возразила Лиза. - Когда мы встретились с ним у родителей в Израиле, он сам напомнил, как это было, и даже подписал мне книжку…
        Грегори, молча наблюдавший за нами со стороны, вдруг встрепенулся и попросил посвятить его в то, как же ЭТО было.
        - Ну, дело происходило летом на подмосковной даче, - с удовольствием принялась вспоминать Лиза. - Владимир Войнович жил по соседству с нами.
        - С нашим отцом они были хорошими друзьями, - вставила я.
        - …да-да, именно потому у них всегда находилась масса тем для долгих обсуждений, - продолжала Лиза. - Так вот однажды меня, пятилетнюю, попросили позвать к обеду папу, засидевшегося у Войновича. С готовностью бросилась к его дому. Ворота оказались запертыми. До звонка я не дотягивалась. Стучала и звала, но никто меня не слышал. Тогда я решила пролезть под воротами, отстающими от земли на довольно приличную (как мне казалось) высоту.
        - Ты расскажи, - встряла я вновь, - расскажи, что на тебе при этом было надето!
        - Ах, ну да, на мне было нежно-розовое платье с оборочками и белые гольфы с помпонами, - улыбнулась Лиза, - но я была настолько озадачена выполнением маминой просьбы, что, плюхаясь на пузо, дабы пролезть под забором, совершенно об этом не подумала.
        - … так же, как о своей комплекции, - хохотнула я.
        - Да, я была… пухленькой, - неохотно созналась Лиза.
        - Толстой ты была, а не пухленькой, поэтому застряла между землей и забором, точно как Винни-Пух в кроличьей норе! - съехидничала я.
        - Алька, ну ты и вредина, - сказала Лиза, - постеснялась бы Григория хотя бы. Что он о тебе подумает?
        - Гришенька, ты обо мне что думаешь? - кокетливо поинтересовалась я.
        Вместо ответа Грегори нежно обнял меня за плечи и попросил Лизу продолжить свой рассказ.
        - Когда на мой плач сбежались все, кто находился поблизости, и извлекли меня из-под забора, - улыбнулась воспоминаниям Лиза, - я была похожа на замарашку или даже на беспризорницу: вся чумазая, перепачканная землей, локти и коленки покарябаны, жуть!
        - Почему же вы полезли под ворота, вместо того, чтобы вернуться домой, Лиз? - подивился Грегори.
        - Знаете, больше всего я опасалась, что меня накажут за невыполнение такого важного задания, - ответила сестра.
        - Лизу даже в раннем детстве отличало чувство повышенной ответственности, - констатировала я.
        - Это я уяснил, - кивнул Грегори. - Скажите, Лиз, а какую именно надпись оставил вам Войнович на титуле своей книжки?
        - Он надписал ее так: «Дорогой Лизоньке, которая ловко проползала ко мне под забором, с пожеланием многообразных удач»… Затем, с интересом оглядев меня, дописал: «…проползала ко мне, но преждевременно, в возрасте пяти лет».
        Остаться наедине с сестрой Грегори нам не дал. Наверное, опасался, что мы будем
«трепать языками», то есть станем обсуждать что-то для него нежелательное.

19.00
        Объявили посадку. Мы простились с Лизой, сели в самолет и вновь взмыли в воздух. Атланта была пересадочным пунктом, который Грегори удачно использовал для выполнения своего обещания.
        - Ну и как тебе Лиз? - спросил меня Грегори. - Сильно она изменилась с вашей последней встречи?
        - Очень сильно, - вздохнула я. - Так и не поняла, как она довела себя до такого изможденного состояния и зачем сделала пластику?
        - Ну, это все - дань моде, - сказал Грегори и, внимательно оглядев меня, изрек: - Я бы тебе тоже немного убрал здесь и здесь. И брекеты поставил бы на верхние зубы, чтоб исправить их небольшую природную кривизну.
        Узрев досаду на моем лице, пояснил:
        - Наше общество, как я тебе уже говорил, диктует определенные правила, дорогая. Ничего нигде не должно выпирать, висеть и мешать общему эстетическому впечатлению.
        Что-то подобное я действительно уже от него слышала. Поэтому не стала реагировать на очередное обидное указание на мои недостатки. Парировала только: пусть сначала себе вставит недостающие зубы!
        - Ты заметила у меня отсутствие двух нижних зубов? - удивился Грегори и беззаботно рассмеялся. - Да, пожалуй, пора заняться. Не думал, что это так бросается в глаза.
        Лиза, несмотря на все ухищрения с внешностью, не показалась мне счастливой. Сообщение о ее ранней седине даже слегка встревожило.
        - Знаешь, Гриша, когда я видела Лизу в последний раз, она выглядела вполне удовлетворенной жизнью. А теперь у меня осталось какое-то смятенное ощущение. Мне кажется, ее что-то гложет. Жаль, я не имела возможности расспросить подробнее о ее жизни.
        - Не кори себя, милая, - Грегори мягко похлопал меня по руке, - сомневаюсь, что она открыла бы тебе истинную причину своей неустроенности.
        Неустроенности? Какое неподходящее слово.
        - Лиза всегда была счастливицей, баловнем судьбы, - возразила я, - и любимой дочкой у папы с мамой. Мне ее всю жизнь в пример ставили. МГУ закончила с медалью. Замуж вышла удачно. За кордон свинтила вовремя. И все годы - ни одной проблемы, ни единой жалобы. О чем ты говоришь?
        - Всё течет, всё меняется, - задумчиво проговорил Грегори. - Теперь любимой дочкой станешь ты. И счастливицей. Просто представить не можешь, как скоро все начнут тебя обожать!
        С удивлением я взглянула на Грегори. Он смотрел в иллюминатор.
        - Ты что-то знаешь, Гриша? Расскажи мне!
        - Я наблюдательный человек, Алечка. С богатейшим опытом общения и неплохой интуицией. Вижу многое, что скрыто порой за камуфляжем хороших манер и завесой улыбок. Кроме того, умею анализировать.
        - Не говори загадками, - взмолилась я, сгорая от нарастающего беспокойства. - Ты как-то раз обмолвился, что Лиза буквально вцепилась в тебя при первом знакомстве. Что ты имел в виду?
        После небольшой раздумчивой паузы Грегори заговорил:
        - Мы познакомились с Лиз в Бруклине, на творческом вечере вашего отца. Они артистично разыграли умилительное представление нежданной встречи, - Грегори скептически усмехнулся, - якобы давно не виделись и вот случайно встретились прямо тут, в Америке, на сцене концертного зала! Лиз подсела к роялю и исполнила несколько песен из разных спектаклей на его стихи. Кстати, совсем неплохо.
        - Лиза с отличием окончила музыкальную школу, - с обидой за сестру сообщила я. - На всех семейных торжествах ее просили что-нибудь сыграть для гостей. Иногда мы вместе пели, точнее, я ей подпевала. Вторым голосом.
        - Так вот, - продолжил Грегори, - в конце того самого вечера я подошел к вашему отцу, чтоб засвидетельствовать свое почтение. Тогда-то Лиз и попыталась взять меня на абордаж. Выпросила визитку и буквально на следующий день, позвонив, пригласила на обед в ресторан. Затем в сауну.
        - И… ты повелся? - спросила я обалдело.
        - Ну, а почему бы нет? - пожал плечами Грегори. - С русскими я мало общаюсь, а тут весьма привлекательная леди, дочь почитаемого мною человека - даже интересно.
        - Ты разве не знал ее мужа?
        - Знал, разумеется, знал. - Грегори вздохнул, словно раздумывая, продолжать ему или остановиться. Я сделала нетерпеливое движение.
        - На момент нашего знакомства в жизни Элизабет уже возникли определенные трудности. Опереться было не на кого, а тут рядом возникает успешный и свободный мужчина. Как можно такое упустить? - Грегори скептически усмехнулся.
        - Полагаешь, Лиза настолько цинична, что при существующем муже решила тебя закадрить? Она не такая! - вновь бросилась я на защиту сестры.
        - Милая моя девочка, да иначе в жизни и не происходит! Женщины такие же животные, как и мы. Инстинкты никто не отменял. Каждая особь ищет себе пару. Каждой самке нужен сильный самец.
        - И что же? У вас случился роман? - досадливо поморщилась я.
        - Нет, Алечка, до романа у нас, слава богу, не дошло, успокойся, - Грегори взял меня за руку, - между нами вовремя встала ты!
        - Я?! Но как?
        - Однажды я попросил Лиз показать семейный фотоальбом. И увидел тебя. И был сражен.
        - Чем же это? - смутилась я. - Лизка всегда была намного лучше меня, краше… фотогигиеничнее… тьфу ты… фотогеничнее!
        - Лиз к моменту нашего знакомства внешне мало чем отличалась от типичных американок, которых я повидал немало. Меня они никогда не возбуждали. А на той фотографии у тебя удивительно получились глаза, даже не сами глаза, а взгляд. Чуть лукавый, чуть грустный и неподдельно искренний. Какая-то загадка в нем читалась и трогательная беззащитность. Это меня и покорило.
        - Выходит, ты хитростью выманил у нее фотографию, потом мой телефон…
        - А вот и не угадала. Я был с ней честен. Сообщил, что хотел бы пригласить тебя к себе в гости. Попросил о содействии.
        - И Лиза сразу согласилась? - изумилась я.
        - Конечно же не сразу, - ухмыльнулся Грегори, - немного поломалась, попробовала даже поотговаривать. - Он внимательно следил за моей реакцией. - И тогда пришлось попросту поставить Лиз перед необходимостью позвонить тебе. По крайней мере, чтоб поздравить с днем рождения твоего сына. И заодно предупредить о моем звонке.
        Получается, сестра была не одна, когда звонила мне в ту ночь! Звонила вынужденно, под напором Грегори. Бедная Лиза.
        - Ты утверждал, что Лиза хотела бы поменяться со мной местами.
        - Да, именно так.
        - С чего ты это взял? Почему, Гришенька, ты убежден, что каждая смотрящая или заговаривающая с тобой дама испытывает необузданное желание тебя заполучить? - Я почти не скрывала раздражения.
        - Да потому, милая, что таково истинное положение вещей, - невозмутимо ответил Грегори.
        - Ну, я не знаю, как другие, но в отношении Лизы ты точно ошибся. У нее прекрасный муж, положение в обществе, достаток. Да и не так она воспитана, чтоб бросаться на посторонних мужчин!
        - Ну, до чего же ты наивная, дорогая моя Алечка, - снисходительно взглянул на меня Грегори, - до чего наивная.
        В чем углядел он наив? Зачем, интересно знать, столь старательно подгоняет меня к постижению, насколько моя сестра хуже, чем я о ней думаю? То, что он рассказывает мне о Лизе, не совпадает с моими чувствами и с воспоминаниями о той очаровательной, правильной девочке, на которую мне так хотелось быть похожей!
        - Что-то ты темнишь. Не договариваешь…
        Не собираюсь я принимать навязываемый им образ бездушной материалистки, какой он рисует мою сестру! Однако сама вижу, что с ней произошли необратимые перемены. И хотела бы понять: Америка так меняет людей или есть иная, невидимая глазу причина?
        - Проблема лежит внутри семейной жизни твоей сестры, - наконец выдал Грегори. - Еще раньше, живя в Европе, Лизин замечательный во всех отношениях супруг стал потихоньку выпивать. Все началось с традиционного и вполне невинного бокала вина за ужином, а закончилось тем, что бутылки со спиртным Лиз стала находить в самых неожиданных местах - под обшивкой диванов и кресел, в глубине книжных полок, зарытыми в саду и даже в унитазном бачке.
        - Это поведала тебе Лиза?
        - Конечно нет. У нас достаточно широкий круг общих знакомых, а такие вещи рано или поздно получают огласку.
        - Боже мой, - выдохнула я пораженно, - и когда же это вскрылось?
        - Это вскрылось всего пару лет назад, после того как их семья заняла, наконец, свою стабильную нишу в среде научной элиты Нью-Йорка. Благодаря таланту Лизиного мужа как ученого, да и ее собственным рвениям, они и впрямь довольно быстро смогли завоевать достойное положение в обществе. Выкупили роскошный дом в зеленом местечке под названием Terry Town, неподалеку от Нью-Йорка. И вдруг такая неприятность! - Грегори покачал головой.
        - Так вот почему они переехали в Атланту, - догадалась я, - ей попросту понадобилось сбежать от свидетелей ее рушащейся жизни.
        - Именно так. Лиз захотелось скрыться от осуждения окружающих - наш мир жесток, люди редко проявляют сострадание к подобным слабостям. К тому же примерно полгода назад ее муж окончательно лишился работы в Нью-Йорке. Не так давно Лиз удалось-таки уложить его в клинику, но, я полагаю, случай настолько непростой, что вряд ли он вернется к прежней жизни, да и репутация его безнадежно подпорчена.
        - Почему же Лиза все эти годы ничего нам не рассказывала? Родители до сих пор мне ее в пример приводят!
        - Именно поэтому и не рассказывала. Кому охота добровольно свергаться с постамента? Расписываться в реальных просчетах? Менять победную маску на личину неудачника?
        Я молчала, подавленная тем, что услышала. Мысли скакали и путались. Что-то не сходилось в моем представлении о сестре, ее муже, жизни в Америке, а также о ней и Грегори.
        - Бедная, бедная Лиза, - вздохнула я, - что же теперь с ней будет?
        - Ну пусть тебя это не заботит, - снисходительно проговорил Грегори. - Лиз взрослая женщина, уверенная в себе, ловкая - она не пропадет в этом мире! Если, конечно, не сорвется, не последует примеру своего супруга…
        - Гриша! Ты что? Лиза никогда… я уверена…
        - Алечка, милая, разве ты не заметила, как лихо, не поморщившись, заглотнула Лиз двойной бурбон? Не секрет, что жены алкоголиков, устав бороться с недугом мужей, довольно часто встают на ту же скользкую тропу.
        Он все время наговаривает на мою сестру. Хочет вбить клин между нами?
        - Ну, не хмурь лобик, межбровные складочки нам ни к чему. Скажи лучше, что ты, кроме кофе, пить будешь? Сок, воду?
        - Вино. Нет, лучше, коньяк. У вас есть коньяк? - обратилась я к стюарду.
        Тот с бесстрастной улыбкой протянул мне тридцатиграммовый флакончик Hennessy.
        Под осуждающим взглядом Грегори я плеснула содержимое бутылька в пластмассовую чашку с горячим кофе и, сделав большой глоток, испытала временное расслабление.
        Жесткая позиция Грегори, его сардоническое отношение к Лизе вызывали недоумение и дискомфорт.
        - Послушай, Саша, - пристально взглянул мне в глаза Грегори, - а ты уверена, что и у тебя нет склонности к алкоголизму?
        Вплоть до посадки в Южной Каролине я делала вид, что дремлю. Разговаривать больше не хотелось.

20.00
        Такси доставило нас в отель Hilton Head Island, South Carolina. Смеркалось. Близко-близко шумел океан. Грегори предложил прогуляться, пока нам меняли апартаменты. Невзирая на конкретный заказ, нас обделили живописным видом из окна. Грегори разгневался.
        - Тhe view for me is more important than food and water, - заявил он менеджеру отеля. Видимо, на менеджера эти слова произвели надлежащее впечатление. Он устремился подыскивать номер с нужным видом. Видом, который для Грегори важнее всего. Важнее, чем пища и даже чем вода.
        Я никогда прежде не видела океан. Мы приблизились к нему уже в темноте. Океан издавал гул недовольства, почти как Грегори пять минут назад. Не очень уютно, надо сказать, находиться вблизи исторгающего недовольство объекта. Субъекта, впрочем, тоже. Я зябко поежилась.
        - Пойдем отсюда, - сказал Грегори, будто бы прочитав мои мысли, - ночью здесь делать нечего.
        Мы обошли безлюдную, пунктирно освещенную территорию отеля. Заглянули в единственный приветливо светящийся отельный магазинчик.
        - Выбери себе что-нибудь курортное, - распорядился Грегори, - ну, майку, шорты, сандалеты. А я схожу на reception, проверю, как обстоят дела.
        С удовольствием примерила несколько футболок из плотного хлопка. Хорошего качества, приятных расцветок. На каждой - выбит американский флаг с логотипом отеля в центре. Отложила серую и синюю. К каждой - по паре трикотажных шортов в крупную клетку соответствующего цвета. Настроение заметно улучшилось. Стала присматриваться к открытым купальникам, но тут вернулся Грегори и сообщил, что наш номер убран и ждет нас.
        - Так, покажи, что выбрала? Ага, вот эту серенькую маечку берем. Зачем нам вторая такая же? С таким же точно рисунком? Ну и что, что она другого цвета? Ты одной не обойдешься разве? Вот серо-голубые шорты к ней вполне подходят. Купальник у тебя уже должен быть, я тебе покупал черный Speedo, ты его разве не взяла? Так, а сколько стоят сандалии? Двадцать пять долларов? За что? За какой-то кусок резины с тесемками. До чего дорого здесь все, ну да ладно, возьму их для полного комплекта. Достаточно тебе, милая? Или еще что-то хочешь? Что опять за недовольство нарисовано на мордочке?
        - Я всем довольна. Счастлива даже. Спасибо большое. За всё!
        - Ну хорошо. Надо бы поужинать, хотя, - Грегори взглянул на часы, - поздновато куда-либо ехать. Давай присядем здесь. - Он указал мне на открытую веранду при ресторане. Я послушно уселась за столик из ротанга. Из темноты возник официант, зажег маленькую свечку и принял заказ. Вечер был безветренным и душным. Из цветущего майского Нью-Йорка мы переместились не только в пространстве, но и словно бы во времени - прямо в середину жаркого июля. Вокруг было тихо, практически ни души, лишь гул океана не давал забыть о близком с ним соседстве.
        - Сознайся, Гриша, ты арендовал для нас весь отель? - пошутила я, чтоб как-то нарушить тишину.
        - Это очень престижное место, - бесстрастно ответил Грегори, - шуметь здесь не принято.
        - Однако, кроме персонала, мы пока не встретили ни одного человека!
        - Тебе что-то не нравится? - вскинулся Грегори. - Или кого-либо не хватает? Потерпи до утра, завтра будет веселее, - и погрузился в угрюмое молчание.
        Нам принесли зеленый салат с тунцом и кувшин воды. Я с аппетитом принялась за еду. Грегори налил себе воды со льдом, медленно приблизил стакан к лицу и посмотрел сквозь него на меня. Поставил стакан на стол и резко поднялся.
        - Не ходи за мной. Я скоро вернусь, - сказал он и пошел прочь по извилистой бамбуковой дорожке.
        - Гриша, что случилось? - крикнула ему в спину недоуменно.
        Он мне не ответил. Сдерживая нарастающее смятение, давилась я салатным листом и, глядя вслед удаляющейся фигуре, мучительно размышляла. В этот момент Грегори не казался героем моей судьбы. На сильного и выдающегося Мужа тоже похож не был. И совсем уж не напоминал Принца, о котором мечтает всякая чувствительная барышня.
        Прочь от меня шел какой-то сгорбленный маленький старичок с непредсказуемыми странностями и причудами. Смахивающий на некое мифическое существо из сказок братьев Гримм. На гнома, нет, скорее, на таинственного тролля, живущего в пещере, заполненной драгоценными каменьями. Преобразователя судеб. Покорителя наивных душ. Интересно, почему именно меня он выделил из многообразия сущностей? И зачем ему такая я? Не ловушка ли это, на самом деле?
        Завороженно взирала я на растворяющееся в экзотической ночи видение. Рядом недобро шумел океан.
        Глава 25. Однако «Hilton»
        Под утро мне приснилась белая лошадь. И Лиза верхом на ней. Сестра предложила мне покататься, и я, пружинисто подпрыгнув, опустилась позади неё на лошадиный круп. Мы поскакали вместе, радостно визжа, и неожиданно очутились на краю обрыва над морем. Лошадь вместе с нами, красиво и неспешно, как в замедленном кино, спланировала вниз, в ослепительную морскую синь. И поплыла почему-то против течения. Я испуганно прижалась к Лизе, но через мгновение меня оторвало от нее мощной волной и смыло в море. Соскользнув с лошади, я начала барахтаться, пытаясь докричаться до сестры, но Лиза не слышала меня. Она словно не заметила моего исчезновения!

7.00. Среда
        Проснулась под впечатлением. Какой загадочный сон!

9.30
        После завтрака мы с Грегори пошли на пляж. На берегу было безлюдно. Слегка штормило, океан казался неприветливым, хмурым. Завернувшись в пляжные полотенца, мы устроились в удобных шезлонгах.
        - Моя мама могла вот так подолгу сидеть и смотреть в морскую даль, - сказал Грегори. - Я никогда не мог понять, что она там высматривает? О чем думает? Повзрослев, я и сам полюбил так же, как мама, просто глядеть на воду и размышлять о вечном. А о чем думаешь ты, дорогая?
        Я не нашла ничего лучше, как пересказать ему содержание своего сна.
        - Так-так, - произнес Грегори.
        - Как-как? - поддразнила я.
        - Разве ты не знаешь, что означает белая лошадь, увиденная во сне?
        - У меня нет под рукой сонника, - съязвила я, - а ты конечно же и по сновидениям специалист?
        - Да, я неплохо в этом разбираюсь, - безмятежно отвечает Грегори, не замечая моего ехидства, и незамедлительно разъясняет: - Скакать верхом на белой лошади - к скорому браку! Что и требовалось доказать. - И он торжествующе сжимает мой локоть.
        - Да ты просто Нострадамус, - пожимаю плечами я. - Ну а в таком случае при чем тут Лиза? И что означает мое падение с лошади в море?
        - Думаю, это означает: не стоит у сестренки потенциальных женихов отбивать, - куражится Грегори. - Ну, и кроме того, - он выразительно смотрит на меня и подмигивает заговорщицки: - Ты же всегда мечтала в пучину окунуться, не так ли?
        Мне снова делается как-то не по себе. Зачем он раззадоривает меня? Исследует, тестирует, проверяет?
        - Пойдем немного погреемся, а то ветрено тут. - Грегори поднимается, протягивая руку мне. И правда, на ветру совсем не жарко. Согреться было бы нелишним.
        Горячая бурлящая ванна располагается прямо на территории, под пальмой. Несколько человек лениво томят в ней свои тела. Остальные просто отдыхают у бассейна.
        Я с удовольствием отдаюсь расслабляющим пузырькам джакузи. Потом решаю поплавать в бассейне. После валяюсь в шезлонге. Снова плаваю, потом валяюсь. Попыталась почитать книжку - не вышло. Отчаянно мешали кружащие роем разнородные мысли.

12.00
        Наступило время ланча. Тучи постепенно рассеялись. Стало жарко.

14.00
        Грегори взял напрокат велосипеды, и мы два с половиной часа катались под палящим солнцем.

17.00
        Моя кожа окрасилась в бордовый цвет и покрылась пузырьками. Грегори купил дорогущий крем от солнечных ожогов и всю меня им обмазал.

19.00
        Ужинали в отеле, на вчерашней веранде.
        Спала плохо, было душно, кожа словно горела. Меня пожалели и не прикасались ко мне до самого утра.

8.00. Четверг
        Грегори принес в постель тарелку свежих ягод и сфотографировал мою пунцовую физиономию с огромной, такого же цвета клубникой во рту.

10.00
        Позавтракав, мы отправились на белоснежной яхте со всеми удобствами в небольшое путешествие по воде. Капитан показывает нам местную достопримечательность: особняк, который приобрел Хулио Эглесиас за несколько миллионов.
        - Хотела бы иметь такой домик на берегу океана, Алечка? - спросил Грегори.
        Я отрицательно замотала головой. Мне было жарко и хотелось одного - убежать подальше от солнца, скрыться в тишине и прохладе.

12.00
        Ланчевали на берегу залива в симпатичной таверне. Греческий салат, рыба, грейпфрутовый сок. Аппетита не было. Разморило. Мы вернулись в отель, где я проспала до ужина.

18.00
        Ужинали в ресторане с прекрасным видом на залив и причаленные частные катера. Грегори заказал мне салат из сельдерея и куриную грудку в легком горчичном соусе, а себе - дикий рис с грибами и шпинатом. На десерт - кофе и тропические фрукты. Я рискнула попросить бокал красного вина, чем снова вызвала неодобрение Грегори. Он, однако, сдержался, вслух ничего не высказал, но посмотрел чрезвычайно выразительно. Я была в своем вечернем платье и в новых туфельках на высоких изогнутых каблуках. На протяжении ужина Грегори держал меня за руку, практически не отпуская, и говорил комплименты. Мне они казались вымученными, потому что, если меня и можно было в этот момент назвать красивой, то только от слова «красный»! Кожа моя продолжала полыхать, причиняя неудобство, и ни о чем другом думать не получалось. На выходе из ресторана зацепилась узким туфельным носком за ковровое покрытие, пролетела через три ступеньки и грохнулась на колени. Грегори шел немного впереди, и так получилось, что упала я прямо к его ногам. Он удивленно уставился на меня, затем наклонился и спросил приглушенно:
        - Что это с тобой, дорогая? На ногах не держишься.
        - Падучая напала, - пошутила я и прибавила шепотом: - А хочешь, буду всегда таким образом выражать свою признательность?
        - Полагаю, Саша, тебе вообще не следует пить алкогольные напитки.

21.00
        Финал вечера был определен. Вернулись в отель. Залечивали рану на коленке да зализывали солнечные ожоги.

7.00. Третье утро в Южной Каролине. Пятница
        Сквозь толстые портьеры пробиваются лучи солнца, свиристят диковинные птицы, отчетливо слышен плеск океана. Настроение тоскливое. Ноет ссадина на коленке, кожа на плечах и груди стянута хаотично взорванными розовыми лоскутками.
        - Ну и какая у нас сегодня трагедия нарисована на мордочке? Почему глазки на мокром месте? - вопрошает мой сосед по брачному ложу. - Что, пора звонить в Москву?
        Исступленно киваю. Грегори великодушно набирает через свой мудреный код номер моей дорогой тетушки.
        - Аля, как ты вовремя, - слышу ее дрожащий голос, за которым сразу следует всхлип: - Что я пережила сегодня, представить себе не можешь!
        - Что такое, тетечка? Говорите скорее, Димка здоров?
        - Здоров твой Димка. Просто потеряла я его несколько часов назад. Спрятаться надумал, шутник. После школы меня не дождался, к другу укатил. Я его по всей Москве искала! Думала, с ума сойду. Вот теперь сама с ним разговаривай.
        - Димка! Ну что ты такое творишь?
        - Мам, а ты что-то опять почуяла, раз звонишь? Я так и знал, ура! Мам, ты вообще когда-нибудь вернешься?
        - Рыжик, я очень по тебе соскучилась, ну потерпи немного, не подводи меня, ладно? Ты ж большой уже, понимать должен…
        - Мам, ну, мам, не плачь. Потерплю. Ты мне мячик привезешь с американским гербом? И бубл-гум! И кроссовки с мигалками.
        - Привезу, рыжик, только не теряйся больше!
        - Ладно, мам, good buy! Приезжай скорее только.
        Грегори грустно смотрел на меня на протяжении всего разговора.
        - Что, - спросил, когда я повесила трубку, - выманивают, да? Отбирают у меня?
        - Пойдем поплаваем? - предложила я, не считая нужным реагировать на очередной приступ эгоизма.
        - Только прежде свари кофе, почисть яблоко и смажь мне плечи кремом от солнца, - капризно требует Грегори.

8.00
        Мы попили кофе в номере, намазали друг друга кремом и отправились на пляж. Погода была солнечной, океан тих как дитя. Я вбежала в него, плюхнулась и с наслаждением поплыла. Грегори нагнал меня и велел вернуться на берег.
        - В океане водятся хищники, купаться в нем опасно.
        После этого я прослушала небольшую лекцию об особенностях местных скатов. И о злобных гигантских барракудах. А на закуску - об отличиях белых и серых от черных акул, кишмя кишащих в двух саженях от нас. Надо сознаться, он меня убедил. Пошла плавать в бассейне. Всё немногочисленное население отеля располагалось вокруг него. В океане и правда никто не купался, даже в такой замечательный штиль.

12.00
        Ланч. Ничего особенного.

14.00
        Отдых в прохладе номера, хотя отдыхом это назвать довольно сложно. Мне вновь наглядно попытались показать, как надо любить мужчину, причем не какого-нибудь, а вполне конкретного, выдающегося во всех отношениях. Я вновь испытала комплекс неполноценности, потому что по-прежнему все делала неправильно, не прислушиваясь к пожеланиям и не проявляя должного восторга.

17.00
        Сборы на ужин. Одеваюсь красиво. Едем на такси в дорогой ресторан Aleksander, питаемся.

20.00
        Возвращаемся обратно пешком. Прогулка занимает не больше часа. Я молчу отрешенно. Грегори размышляет вслух. Делится внезапно набежавшими сомнениями. Нет, во мне он не сомневается. Мне он верит уже как себе. Считает, что ему повезло. Не зря же платит огромные деньги лойерам, чтоб поскорее перетащили меня к нему!
        Так в чем же дело, интересуюсь настороженно. Что за сомнения такие?
        Ну как это что? Да мало ли что. Вдруг с ним что-нибудь случится? Внезапно. Он вспоминает случай в Нью-Джерси. Или вдруг он лишится работы? Такое тоже может быть вполне. Никто никому ничего в Америке не гарантирует. Ну, конечно же он специалист high class. Конечно, он обязательно найдет куда пристроиться, ведь его ждет с нетерпением тысяча и один мировой университет, но все же в Америке всякий, даже президент, может лишиться работы. А на нем лежит ответственность за детей. А теперь еще за меня и за моего сына. Кстати, а вдруг он не сумеет поладить с моим сыном? И что тогда? Я ведь могу пожалеть, что приехала к нему, разве не так? Ну а вдруг пожалею? Вдруг?

6.00. Суббота
        Долго спать не могу. Мешают мысли. И бесконечные внутренние вопросы без ответов. Встаю осторожно, чтоб не потревожить Грегори. Он тут же просыпается. Видит мое озабоченное выражение лица и предлагает пробежаться. Бегаем босиком вдоль пляжа, нагуливаем настроение и аппетит. Мне, разгоряченной, разрешают быстренько купнуться в океане. Окунаюсь. Грегори, заслонив лицо ладонью от солнца, внимательно смотрит вдаль. Он следит, чтоб ни один гад океанический не подплыл ко мне незаметно из глубин и не утащил бы за собой в бездну. Обошлось, никто не появился, и Грегори сам решается осуществить небольшой заплыв, не выпуская из виду водную гладь вплоть до линии горизонта. Потом мы полчаса бултыхаемся у берега, брызгаемся, хохочем, и все вчерашние сомнения отступают, мир неожиданно кажется прекрасным, а мы в нем - счастливыми, нашедшими друг друга половинками. Разве не так? Разве не радость встретить в огромном мире нужного человека? От всей души стремящегося сделать из твоей жизни сказку. Ежедневно, каждую минуту, секунду даже. Не на словах, а на деле. Много таких людей ты, Аля, встречала на своем пути? Да не
одного! Тогда в чем дело? Короткие трения, временные недовольства можно побороть! И нужно! Он-то принимает тебя со всеми несовершенствами и изломами характера. Он терпит твою неуклюжесть в постели и явную неохоту меняться к лучшему, а такое не всякий мужчина выдержит. Он мудрый, внимательный человек, и ты просто обязана отблагодарить его за щедрость, полюбить всем сердцем и стараться быть лучше день ото дня!
        С такими умиротворяющими мыслями вошла я в новый день своей жизни. Бабуля учила меня начинать каждое утро с улыбки. «Проснулась - улыбнулась», - втолковывала она мне с раннего детства. Ведь правда же, с каким настроением начинается день, так он и пройдет!
        День удался. Мы много гуляли, держась за руки, разговаривали исключительно на возвышенные темы, нахваливали друг друга, катались на велосипедах, предусмотрительно прикрыв от солнца оголенные участки тела. В двенадцать часов с удовольствием ланчевали в милом местечке на побережье, после чего более-менее сносно «отдыхали» в прохладе номера, потом занимались на тренажерах в спортзале, плавали в бассейне и снова совсем неплохо «отдыхали» в номере. Возможно, подумалось мне после ужина, что ближе к ночи я, наконец, сумею преодолеть свою непереносимость некоторых сложных интимных элементов и изобразить то, чего от меня хотят? Пусть даже самой мне это не очень-то и нравится. Но надо чем-то жертвовать ради главного, не так ли?

8.00. Воскресенье
        - Сегодня будет бранч, - сообщил Грегори, - а потому предлагаю не завтракать. Просто разделай мне яблоко и свари кофе. Brunch - это среднее арифметическое между breakfast и lunch, то есть между завтраком и обедом, - тут же пояснил Грегори вослед моему искреннему удивлению.
        То есть большое торжественное обжорство в середине воскресного дня. На него следует принарядиться. Разодетых людей вокруг много, просто полный зал: то ли к выходным отель наполнился, то ли из окрестных мест народ подтянулся, зная как это здорово - бранч в «Хилтоне»!
        При входе каждой даме вручают розу на длинном стебле, конец которой погружен в аккуратный пластиковый колпачок с водой. Как мило.
        Грегори берет меня за руку и подводит к грудам разнообразной еды, посматривая на реакцию. Изобилие и впрямь поражает. Этого Грегори, пожалуй, и добивается - все время меня чем-либо сражать. Вскоре его рука самому становится нужна, и он отпускает меня, рекомендовав начинать с определенного вида закусок. Набираю все подряд на огромную тарелку. Стараюсь избегать мясных нарезок, хотя они призывно поблескивают, маня к себе с невероятной силой. Как давно не ела я мяса, соскучилась прям. Но сдерживаю себя, судорожно сглотнув слюну, переключаюсь на разнообразные морепродукты.
        - Что это? - интересуется Грегори, заглянув в мою тарелку. - Ты будешь есть этих гадов? - Он брезгливо морщится.
        - Но ты же просил не употреблять в пищу мясо, а это же никакое не мясо, - защищаюсь я расстроенно. - Где я еще попробую настоящих свежевыловленных осьминогов?
        - Тогда… сделай одолжение, съешь их где-нибудь в сторонке и так, чтобы я не видел. Иначе это напрочь испортит мне аппетит!
        Я выразительно сгружаю все назад. Грегори доволен. Набираю в тарелку правильных салатов, под которые, улучив момент, прячу горстку мидий. Они внешне похожи на грибы, если не присматриваться! В случае чего, сделав удивленное лицо, скажу, что просто перепутала. Я торопливо семеню к столу, чтоб успеть их отведать, пока Грегори не видит.
        Официант разливает по бокалам шампанское. Это тоже входит в стоимость бранча. Грегори милостиво соглашается его пригубить. Даже произносит очередной панегирический тост за нас, и мы звонко чокаемся.
        Чревоугодие продолжается до трех часов дня. Перепробовав все, что только можно, выползаем из-за стола сильно потяжелевшие и ублаготворенные. Ползем в номер, чтоб переварить содеянное. Потом в спортзал, чтоб сжечь лишние бранчкалории. Гуляем, купаемся, ну, все - по обычному сценарию. Мне уже надоел этот ленивый, размеренный отдых. Хорошо, что завтра днем нам улетать в Нью-Йорк. Грегори пора на работу. Мне, кстати, тоже!
        Глава 26. South Carolina - Atlanta - New York

15.00. Понедельник
        - Поделись-ка, Алечка, чем бы ты хотела заниматься в Нью-Йорке? - Грегори наконец заговорил о том, чем я столько дней мучилась про себя. - Мне показалось, сидеть дома и ждать меня день за днем ты не сильно грезишь?
        Он все понимает! Я и не знала, как подобраться к этой теме. Что же, времени в полете у нас предостаточно, можно и помечтать вслух. Делюсь с ним сокровенным. Мечтаю, мол, работать в каком-нибудь толстом, красочном журнале. Вести колонку обо всем, что вижу - слышу - чувствую. А быть может, отвечать на письма читательниц, обсуждая с ними актуальные женские проблемы. Чтоб колонка эта получалась живой, остроумной, с легким философским налетом.
        - М-м-да, - задумчиво мычит Грегори. - А нынешняя деятельность тебя разве не устраивает? Мы смогли бы открыть корпункт твоего издания в Нью-Йорке.
        - Это возможно? - изумляюсь я.
        - Почему бы нет? - невозмутимо отвечает Грегори. - Я давно хотел узнать, как ты вообще туда попала? Кто устроил? Родители поддержали своими старыми связями?
        - Родители по-прежнему не верят, что я способна на что-либо серьезное. Они относятся ко мне как к несуразной, безответственной девочке. И потому боятся кому-либо меня рекомендовать, чтоб самим потом стыдно не было.
        - В таком случае, как ухитрилась ты, мать-одиночка, безо всякой протекции устроиться на хорошую должность в серьезное столичное издание?
        - Мне помогла подруга Аня. Она предложила мою кандидатуру, когда освободилось место… секретарши, ушедшей в декретный отпуск.
        - Ты пошла в секретари? Девочка с высшим образованием, из знаменитой семьи, как же ты согласилась на такую низкую должность?
        Когда два года назад я пришла в газету, то счастлива была выполнять любую работу, лишь бы обрести чувство стабильности. Меня посадили отвечать на звонки в приемной главного редактора, регистрировать корреспонденцию и подавать кофе. Буквально на ходу освоив азы делопроизводства, я сумела немного вздохнуть и оглядеться по сторонам. Дело было бойкое, суетливое, народу в приемной толкалось много, ко мне все относились на удивление доброжелательно. Некоторые даже угощали шоколадками. Им нужен был свой человек в приемной, вот меня и окружали подобострастным вниманием. Все, кроме невзрачного неврастеника Андрея Федерастова. Хотя именно он чаще других наведывался в приемную. От меня ему требовались скрепки, кнопки, дыроколы, папки, чайные ложки, салфетки и кофе с сахаром, а также почему-то подшивки газет. Причем срочно! Он не считал нужным спрашивать это в архиве. Ему доставляло какое-то непонятное удовольствие, надменно ухмыляясь, обращаться именно ко мне, вынуждая отрываться от работы, чтоб выполнять эти дурацкие поручения… Мальчик из глубинки, он сумел не только пробиться в столице, но и неплохо в ней
укорениться, правдами-неправдами добравшись до кресла заместителя главного редактора одного из самых представительных печатных изданий. Этакий Финч русского происхождения, ну, мойщик окон из мюзикла про то, как преуспеть в бизнесе… Теперь Федерастов наглядно демонстрировал свое превосходство всем, кого он так ловко обошел. Особенно тем, кто старше, образованнее, даровитее его. С главным у него сложились, судя по моим наблюдениям, довольно теплые взаимоотношения. Что давало Федерастову серьезные бонусы. К примеру, в кабинет шефа он мог ворваться в любое время, без предупреждения. Даже в его отсутствие. Однажды я поинтересовалась у своего начальника, допустимо ли положение вещей, когда, минуя секретаря, с решительной наглостью заходят в пустой кабинет главного редактора?
        - Кого, например, вы имеете в виду? - напрягся главный.
        - Например, Андрея Федерастова.
        - Ну, ему можно, - кивнул шеф и пульнул в меня неодобрительным взглядом. - Сделайте мне кофе, пожалуйста.
        После этого я поняла, что лучше не высовываться.
        Прошел испытательный срок, и для меня неожиданно нашлось место в отделе информации. Шеф недаром присматривался ко мне пристально. Давал разноплановые задания. Оценивал, на что гожусь, а на что нет. Он никогда не позволял себе повысить на меня голос или выругаться при мне. Что запросто можно было делать с прежней секретаршей или с пришедшей после меня девочкой - вчерашней школьницей.
        На новом месте мне было поручено заниматься отбором и аннотированием интересных книжных новинок. После нетворческого сидения в прокуренной приемной это дело настолько захватило меня, что я развернулась в полную мощь своих нерастраченных возможностей. За неимением иного материала для реализации плохо скрываемых амбиций с жаром ухватилась за эту работу. Внимательно прочитывала все, что мне предстояло аннотировать. Вдумчиво сочиняла коротенькие рецензии. Я старалась, чтоб к очередному выпуску газеты каждая рубрика получалась бы не похожей на предыдущие. Меня увлек такой способ самовыражения. Ну, раз другого способа не было. Сама не ожидала, что вполне рутинное занятие может превратиться в занимательное действо.
        Однажды подруга Аня слегла с ангиной и попросила выручить ее, взяв интервью у одного крупного книгоиздателя. Не задумываясь, я согласилась. У меня это получилось на удивление легко. Кроме утвержденных редакцией вопросов, я, войдя во вкус беседы, уболтала издателя так, что он разоткровенничался на разные личные темы и даже пригласил меня пообедать после интервью. От обеда я тогда отказалась, потому что спешила расшифровать пленку и порадовать Аню. Она волновалась за наше рискованное мероприятие и была приятно удивлена его результатом. Шеф был тоже удивлен и обрадован. И только его заместитель, прочитав интервью, поинтересовался, скривив рот в презрительной усмешке:
        - Это папа тебе помог слепить статейку, не так ли? А откорректировала текст, наверное, мама?
        Я решила не парировать, просто пожала плечами и отвернулась от него.
        - Знаешь, Алечка, а этот самый Федерастов к тебе не совсем равнодушен, - прослушав мой рассказ, вымолвил Грегори.
        - Что ты, Гриша, - рассмеялась я, - у него ко мне какие угодно, только не личные притязания. В этом-то я уверена!
        - Зачем же, - удивился Грегори, - постоянно тебя уязвлять? У меня сложилось впечатление, что ему это доставляет странное, болезненное удовольствие. А может, таким образом он ублажает некие классовые комплексы?
        - Вероятно, так. Знаешь, он постоянно придирается к моим материалам, вредничает, - посетовала я и вздохнула совсем жалобно: - А гонорары выписывает самые маленькие.
        - Ждет, что ты придешь к нему, поклонишься до земли и милостиво попросишь повысить гонорар, - усмехнулся Грегори.
        - Не дождется! - гордо вскинула голову я.
        - Теперь уж точно не дождется, - подтвердил Грегори серьезно. - Думаю, слишком жирно будет для него - корпункт в Нью-Йорке.
        Грегори задумчиво покачал головой, и некоторое время мы провели в молчании. Затем его лицо озарила улыбка:
        - Знаешь что, Алечка? Я, пожалуй, учрежу для тебя женский журнал. Ты будешь им руководить. Представь только, как эффектно это будет звучать: «Alex Steel - chief editor of famous women’s magazine»! А может быть, так - «Alex Steel - chief editor of an American glossy magazine». Как тебе такой вариант?
        Звучит впечатляюще. Неужели такое возможно? По мановению руки волшебника Грегори Стила скромный сотрудник московской газеты сможет превратиться в главного редактора толстого манхэттенского журнала?! Вот подружки одуреют. И Федерастов. А уж родители с Лизкой и подавно. Грегори предрекает: скоро все меня начнут обожать.
        Невольные слезы выступили у меня на глазах. Ну как я могу обижаться на этого человека? Что-то там выискивать в его словах и действиях? Он так печется обо мне!
        - Я готов сделать всё, чтоб ты была со мной счастлива, Алечка, - прошептал Грегори и интимно сжал мое колено. - Мне так не терпится поскорее очутиться в нашей спаленке. А тебе?
        Вместо ответа я положила голову к нему на плечо. За все надо рассчитываться, Аля. Придется приноровиться к некоторым особенностям данного мужчины, только и всего. Тебе ведь скоро тридцать. Ты взрослая женщина. Надо стать такой, какой он хочет тебя видеть, это разве сложно? Кое-чему, правда, предстоит научиться. Придется отказаться от своих привычек и любимых вещей, ну так что же? Наступает новая пора жизни. Предоставляется уникальный шанс ее улучшить, реорганизовать, облагородить. Себя, наконец, привести в порядок и стать настоящей леди. Выйти на новый, блестящий уровень. Дать хорошее образование сыну.
        Димочка, когда ж мы увидимся? Так надолго мы прежде не разлучались, и теперь с каждым днем я скучаю по сыну все сильнее. Хочется обнять его, прижать к груди и не расставаться больше никогда! Лишь вдали от дома, в этой вынужденной разлуке, пришло ко мне осознание, как прекрасно быть матерью такого славного мальчугана. Как же хочется подарить ему, наконец, качественную жизнь: с электронными игрушками, фирменными велосипедами, поездками в Диснейленд и на моря-океаны. С гарантированным цивилизованным будущим. Вот только один вопрос мучает меня - как они сойдутся с Грегори? Как пережить их ревность друг к другу? Грегори никогда не называет Димку по имени. В разговоре со мной он всегда говорит «твой сын» и никак иначе. Димка же вообще не задает вопросов, что довольно подозрительно, ведь он такой дотошный, вечно лезет туда, куда его не просят, с взрослыми не церемонится, авторитетов для него практически не существует. Незадолго до моей поездки в Штаты школьная учительница пожаловалась, что после уроков Димка подошел к ней и проговорил угрюмо:
        - Марина Александровна, пожалуйста, больше никогда не обзывайте меня Лапонецким! - А для пущей убедительности добавил: - Ну, я же, например, не обзываю вас Цигельман!
        Этот случай поставил меня перед необходимостью поменять ему фамилию на мою, родовую. Но заниматься бюрократической волокитой было уже некогда. Я решила сделать это сразу по возвращении.
        Поскольку Грегори при подаче документов на регистрацию брака безапелляционно записал меня под своей фамилией, я и подумала, что, таким образом, возможно, разрешится еще одна проблема - мы с сыном наконец-то будем значиться под одной! Пусть не родовой, зато вполне Стильной!
        К Нью-Йорку мы подлетали уже в темноте. На мне были наушники, в которых звучал чародейственный голос Луи Армстронга, напевающий, как прекрасна земля. Бесспорно, земля прекрасна. И грустна. Порой. Особенно грустна вечерняя земля. Когда летишь над нею, неся в себе непосильный груз. Знаю это, знаю. Потому что я - тот самый
«уставший», если верить классику. Я лечу, лечу, лечу. Мне, наконец, дарована возможность стряхнуть этот самый груз, отдать себя в руки посланному судьбой человеку и обрести вечный приют, а быть может, и прощение в его крепких объятиях.
        Пролетая над пронизанным сверкающими нитями автострад незнакомым городом, над этим отливающим мириадами подвижных огней Нью-Йорком, так похожим сверху на сказочный гигантский муравейник, я испытываю самые противоречивые чувства. Этот загадочно мерцающий город по-прежнему представляется мне киновидением, не имеющим к моей жизни никакого отношения. В груди тревожно подсасывает. Я ли это? Со мной ли это? Туда ли я попала? В нужном ли направлении лечу?
        Глава 27. Очень странный день

6.00. Вторник
        Странности начались еще с вечера. На автоответчике Стила звучал вкрадчивый женский голос, умоляющий его о встрече. Я увидела, как Грегори изменился в лице, прослушав сообщение. То была его предыдущая пассия, о которой он изредка вспоминал.
        С Лёлей он познакомился на одной из русских вечеринок. Заглянул туда случайно, вместе с Матвеем Голдшмитом, который уговорил составить ему компанию. Девушка сразу приковала к себе внимание яркой внешностью и непринужденным поведением. Она танцевала. Одна. Так, словно никто ей не был нужен. Демонстрируя стройные ноги, роскошные волосы, грудь пятого размера. Позже выяснилось, что она совсем недавно эмигрировала в Штаты с Украины и пыталась устроиться на работу в модельное агентство. Увидев Стила, сама подошла к нему, и он не смог устоять против исходящей от нее животной притягательности. С вечеринки они ушли вместе. Лёля уверяла Стила, что влюбилась в него с первого взгляда, и он охотно в это верил. Она перебралась к нему, оставила поиски работы, два года жила за его счет и с методичной настойчивостью подталкивала к браку. Однако Грегори, опекаемый бдительными лойерами, этого успешно избегал. Он расстался с Лёлей за полгода до нашего знакомства, заподозрив вдруг её в неискренности и меркантильности. Как ей удавалось это скрывать прежде - неясно. Расставание далось ему непросто. Она была бесподобной
любовницей. Стил вспоминал о Лёле спонтанно, чаще всего в тот момент, когда у нас с ним что-то не ладилось. Он исподволь ставил мне в пример ее неуемный темперамент и всепоглощающее влечение к нему. Лёля умело и тонко демонстрировала вожделение в любом месте, невзирая даже на присутствие посторонних лиц. Это было то самое, чем, собственно, она его подкупила и привязала к себе. Грегори вслух смаковал воспоминания: о, как она умела любить… в различных декорациях! Например, однажды в ресторане, держась за его руку, внезапно испытала оргазм. Высший пилотаж, не так ли? Мне далеко до подобных умений. И уникальных способностей. Так красиво соврать даже я не способна! Чтоб проницательный Стил не распознал бы откровенного одурачивания, поверил бы в подобную нелепицу и неустанно бахвалился после, какие сильные эмоции способен он возбуждать в юных девушках.
        Незадолго до нашего отъезда в Южную Каролину Лёля ему звонила. Умоляла об
«уединенции».
        - Представляешь, Алечка, я честно сказал ей, что повстречал другую женщину, с которой чувствую себя счастливым, а она мне на это: «Не верю, что кто-то, кроме меня, составил бы тебе достойную пару, Грег. Вспомни, как колышется при виде тебя моя грудь, Грег. Ты хочешь, чтобы она колыхалась для кого-нибудь другого?»
        Грегори гордился твердостью, с которой смог отказаться от предлагаемых ею благ, однако после того разговора ненадолго впал в печальную отрешенность. Наверное, прокручивал в памяти свои недавние рефлексии. А быть может, невольно сравнивал то, что имеет рядом, с тем, от чего отказался?
        Сказать, что мне были безразличны эти его переживания, я не могла. Ведь они добавляли еще больше горечи к моей махровой внутренней неуверенности.
        Зачем она звонит вновь? Какое бесстыдство! Грегори не желает говорить с ней, тем более встречаться. С трудом удерживаясь от расспросов, с деланным безразличием прошу показать мне фотографию его бывшей подружки. Чтоб понимать, кем он пренебрег в мою пользу. Грегори открыл дверь в кладовку, достал с полки коробку с фотографиями. Коробка называлась «Лёля». Ее там было столько!.. Во всех видах. Грегори показывал мне фотографии одну за другой, комментируя каждую с какой-то плохо скрываемой горделивостью.
        Лёля и впрямь хороша собой. Брызжущая спелостью, ладно скроенная гарная дивчина. Она на голову выше Стила. За счет выдающегося бюста кажется больше, крупнее. Рядом с ней на фото он выглядит щупленьким, невзрачным, тщедушным ботаником, а вовсе не представительным доктором экономики. Однако чем дальше я рассматриваю фотографии, тем грустнее мне становится. Соперничать с Лёлей бессмысленно. Она определенно создана для любви и ублажения мужских амбиций. Я же непонятно для чего вообще создана. Как только Грегори обратил на меня внимание после такой фотомодели?
        - Милая моя, - снисходительно произносит он, - Лёля в прошлом. Я ее уволил! Всё, нет ее. Она дважды подряд серьезно прокололась, а проколов я не прощаю. Тебя я выбрал сам. Именно с тобой захотел связать свою жизнь. С Лёлей такого желания у меня не возникло. Она была красивой игрушкой, капризной и требовательной. Ты же настоящая, искренняя, и тебе я верю. Понимаешь? Ты - заря моя последняя. Запомни это.
        И я успокоилась. До утра.
        А разбудив меня на рассвете, Грегори принялся упоенно рассказывать, что именно Лёля обожала делать с ним, едва проснувшись, и чего я почему-то не делаю. И чему совсем не хочу учиться. Наверное, потому что в моей жизни до него не было настоящих мужчин. Но теперь-то такой вот мужчина есть! И я должна слушать, что он говорит, не филонить, а с удовольствием осуществлять его вполне естественные пожелания…
        Вот тут я взорвалась. Я опять не выспалась, сны видела рваные, недобрые: изображения роскошной Лёли сменяли морские гады, которыми командовала бывшая супруга Грегори, натравливая на меня, а Грегори стоял на берегу, прикрыв лицо от солнца ребром ладони, и внимательно следил за процессом.
        - Это я не знаю, что такое настоящие мужчины?! - возопила я. - Да у меня их было столько… сто-о-лько-о…
        Захлебываясь, принялась вываливать на него историю за историей, правда (чтоб приукрасить действительность) скрещивая свой опыт с самыми яркими романами моих подруг. Зачем я это делала? Да надоело чувствовать себя никчемной и вечно поучаемой дурочкой, вот зачем.
        - И кто же был самым несравненным мужчиной в твоей жизни? - сухо прервал меня Грегори.
        - Как это кто? - растерянно переспросила я, выгадывая время. - Ты хочешь знать его имя? - Я лихорадочно соображала, что ответить как можно честнее, чтоб не проколоться в дальнейшем.
        - Да, хочу знать его имя, - бесстрастно заявил Грегори.
        - Мишка, - выпалила я вдруг, - то есть Михаил Либерман, вот так его звали.
        - Ну что же, - невозмутимо сказал Грегори, - я всё уяснил. Теперь мне пора на работу, приготовь мне кофе, Саша.
        И принялся размеренно, как ни в чем не бывало одеваться. Я покорно почапала на кухню, запустила кофемашину, подставила под нее керамическую кружку, капнула туда синюшного однопроцентного молока и подала Грегори.
        В дверь позвонили. Пришла Вика. У нее отменились утренние занятия, и она, как обычно, решила отсидеться у отца.
        - Hi, daddy, how are you? - сказала, чмокнув его в щеку. - Hi, Alex! - Она увидела меня.
        - Привет, Вика, - ответила я и отправилась под душ.
        Какие неудобные тут душевые рассекатели. Они зачем-то так высоко впаяны в стену, что мощная нерегулируемая струя бьет прямо по голове. Никак не подлажусь под нее, чтоб вода не попадала на волосы, а только на тело.
        - Я жду тебя внизу, - сообщил Стил, заглянув в ванную комнату, - не задерживай меня, пожалуйста.
        Пулей вылетела из-под душа. Собралась стремительно. Благо, у меня не такой уж большой выбор одежды тут. Краситься не стала. Простилась с Вики, жующей попкорн у телевизора, и спустилась на лифте вниз. Стил сидел в такси. Он довез меня до Бродвея, 785 и высадил, предложив самостоятельно прогуляться и где-нибудь позавтракать, пока он будет на переговорах неподалеку.
        Постояла на месте, вертя головой и не зная, куда податься. Уткнулась взглядом в веселую вывеску «Pizzapiazza», зашла, присела за столик, покрытый красно-белой клетчатой скатеркой. Вокруг одуряюще пахло жареными копченостями. Официантка бегала с подносом и ловко раскидывала по столам тарелки с яичницей. На некоторых поверх глазуньи истекал жирным соком изогнутый хрустящий бекон. Мне вдруг безудержно захотелось именно его! Пользуясь отсутствием Стила, сделала заказ, конвульсивно сглатывая слюну. И принялась ждать, представляя, с каким наслаждением сейчас восстановлю попранные вкусовые ощущения. В самом деле, сколько можно изводить свой желудок, делая вид, что прекрасно могу прожить без мяса? Вот и оторвусь сейчас на беконе, вот уж оторвусь…
        Я сидела лицом к окну и с любопытством наблюдала за прохожими. Интересные все же эти американцы. Снуют самоуглубленно туда-сюда, не замечая ничего вокруг. Но едва только заденут кого-либо, тут же надевают широкую улыбку и извиняются. Причем оба: тот, кто толкнул, и тот, кого толкнули. Такая вот подчеркнутая вежливость. И это неплохо, совсем даже неплохо. Смущает другое. То, как мгновенно снимаются с лица улыбки, едва только эти люди отворачиваются друг от друга. Со стороны мне это напоминает театр мимов. Стил учит всегда всем улыбаться и в обязательном порядке, улыбаясь, произносить: «Hi»! С кем бы ни случилось столкнуться взглядом. Мне эти манеры в принципе даже симпатичны.
        Лизка рассказывала, что в раннем детстве я здоровалась с каждым прохожим на улице, иногда, правда, слишком громко и настойчиво. В ответ получала либо невнятное бормотание, либо сумрачное помалкивание. Мама разными способами отучала меня от такой искренней доброжелательности и от стремления пойти с каждым, кто улыбнется в ответ и поманит за собой. В какие только истории не попадала я порой благодаря своей доверчивой пытливости! Поэтому, когда Димка стал убегать из дома, исследуя окрестные этажи и подвалы, рука не поднималась наказывать строго. «Неча на зеркало пенять», - приговаривала бабушка…
        Я жду заказ и смотрю в окно. Вон идет выгульщик домашних животных - такая забавная у человека профессия. В руках у него внушительная связка поводков, которыми он каким-то неведомым образом удерживает разномастную стаю собак.
        В центре лениво шествует пышный сенбернар.
        Уверенно гарцует пара борзых.
        Впереди на полшага, россыпью - не похожие друг на друга три терьера: английский, шотландский и американский стаффордширский терьер.
        Два статных далматинца, словно сошедшие с картинки, элегантно и почти синхронно перебирают длинными лапами.
        Не обращая друг на друга никакого внимания, идут бок об бок персиковый лабрадор и колли, который, в свою очередь, возвышается над шелти - своей уменьшенной копией.
        Высунув фиолетовый язык, безо всякого видимого удовольствия передвигается шарообразный чау-чау.
        Потешно семенит коротконогий мопс и еще пара маленьких собачек неизвестных мне пород.
        И ведь никто никому не мешает! Не толкается, не гавкает, не рвется обогнать впереди идущего. Благородная свора перемещается, я бы сказала, с вдумчивым смирением. Уморительное зрелище. Эти животные, очевидно, тоже привыкли жить по американским законам: они преисполнены достоинства, они толерантны, как положено американцам, и, наверное, поэтому держатся благовоспитанно, подчиняясь установленному порядку и тем, кто их удерживает за поводок. Вот перееду сюда и тоже заведу себе собаку. Всю жизнь мечтала о животном в доме, но родители и слушать об этом не желали! Ну а потом сама была вынуждена отказывать Димке, так как кормить еще одно живое существо мне было не под силу. Не думаю, что Стил станет возражать. Или станет? Он же целый день на работе. И так хочет сделать мою жизнь полноценно-радостной. А какая радость без живого существа в доме? Мечты должны сбываться, сам говорил…
        Слышу приближающиеся шаги официантки, несущей мой заказ. Спинным мозгом ощущаю, как шкворчит мой долгожданный бекон, изгибаясь и потрескивая на яичном ложе. Облизываюсь в предвкушении… И вдруг, похолодев, вижу Грегори, влетающего в распахнутую дверь кафе! Он плюхается напротив меня и ликующе сообщает:
        - Я неожиданно освободился и сразу принялся искать тебя. И нашел!
        Не могу разделить его радости. Лихорадочно соображаю, как развернуть официантку вспять, чтобы Стил не увидел, что именно я заказала, пользуясь его отсутствием! Но она уже приблизилась к нашему столику и даже сняла тарелку с подноса. Взгляд Грегори выражает растущее отвращение.
        - В чем дело? - гневно спрашивает он у девушки и властным жестом отмахивается от содержимого тарелки. - Немедленно уберите это отсюда!
        - Что? - не понимает официантка и переводит оскорбленный взгляд с него на меня.
        - Простите, - лепечу я, - тут только моя вина. Я не совсем поняла… что это такое!
        Мои жалкие оправдания выглядят неубедительно. Грегори великодушно приходит мне на выручку:
        - Ты заказывала яичницу? ОК, оставьте ее леди, только снимите сверху вот это. Мы это не едим! И пожалуйста, принесите нам кофе, грейпфрутовый сок и лично мне - омлет. Безо всего!
        Последнее он произносит с нажимом.
        Я выдыхаю. Кажется, пронесло!
        - Дорогая, - проникновенно говорит Грегори, - ты должна понимать, что в яйцах содержится огромное количество холестерола. Особенно в жареных.
        - Я понимаю, - соглашаюсь безропотно.
        - Если ты без них не можешь обойтись, - Грегори снисходительно улыбается, - ОК, раз в неделю буду заказывать тебе паровой омлет. Договорились, Саша?
        - Договорились, Гриша. - И утыкаюсь в яичницу.
        Я не желаю с ним больше спорить. Утренняя сцена еще не растворилась в моей памяти. Проблема холестерола не столь важна, если вдуматься. По сравнению «с той самой» проблемой. Да.
        После завтрака Грегори бодро зашагал в офис, а мне указал направление в сторону Центрального парка, предложив прогуляться в нем до ланча.
        Погода располагает к этому. Двинулась в указанном направлении. Сколько времени без единой сигареты выдерживаю всю эту американскую историю? Со стремительным развитием событий, ежедневным напряжением, с привыканием к новому, неординарному человеку. Без разрядки, времени на раздумье, поддержки извне. И вот необходимость в разрядке назрела. Курить хочется безудержно! Но как это осуществить? Сказать по правде, в тех местах, где мы со Стилом бывали, никто никогда не курил. Не модно это в Америке, не популярно!
        Заглянула в маркет и увидела на кассе всего три наименования: Marllboro, Winston, Camel. Все - по грабительским (как мне показалось) ценам. Даже у нас американские сигареты стоят дешевле! Наверное, таким образом ведется в Америке борьба с табакокурением. Ни легких, ни тонких, ни ментоловых сигарет здесь не видно. Только крепкие. Покупать дорогущую пачку, чтоб выкурить из нее пару сигарет, показалось расточительным. А вдруг в здешних парках существует запрет на курение? За все время пребывания на Манхэттене я увидела лишь однажды чернокожую женщину, курящую на заднике магазина. Представила: захожу я в Центральный парк, достаю сигарету, затягиваюсь, и ко мне тут же подскакивает суровый полисмен со словами: «Здесь не курят! Мэм, вы нарушаете экологию города! С вас штраф, мэм…» - и называет какую-нибудь баснословную цифру…
        Пожалуй, я перетерплю, отложу и это «баловство» до Москвы. Кстати, праздники давно закончились, мне пора домой! Надо бы поинтересоваться у Грегори, когда он меня отпустит уже?
        Одиноко побродив по аллеям, присела на скамеечку. На пригорке резвилась группа малышей под пристальным взглядом трех так называемых бэби-ситтеров. Детки как игрушки - в нарядных, красочных костюмчиках, все такие подвижные, раскрепощенные. Белые, смуглые, чернокожие, с азиатским разрезом глаз. Засмотрелась просто. Однако что-то меня смутило. Взглянула попристальнее и поняла. Из пятнадцати ребятишек только трех белокожих насчитала я. Стил говорил, что в этой самой демократичной стране идет ощутимое вытеснение белой расы. Убедилась наглядно. Идет, определенно идет!
        Набегавшись, малыши расселись прямо на травке, по пять человек вокруг своих воспитателей, получив от них по бумажному пакету с провизией, и принялись доставать оттуда бананы, деловито вскрывать яркие упаковки с печеньем и активно закусывать. Скорее бы мне обнять своего детеныша!
        Прогулялась вокруг озера, посмотрела на воду, пытаясь унять свербящее душу беспокойство. Решила сочинить стихотворение, соответствующее моменту, но кураж отсутствовал, рифма не складывалась, стих не шел… Меня это слегка встревожило. Неужели стихотворный канал перекрывается, едва я вступаю в замужество? В предыдущем браке это было именно так. Ничего не сочинялось почти двенадцать лет. И как же я обрадовалась, когда телефонный роман с Грегори вызвал во мне забытый поэтический отклик! Наверное, теперь мне попросту не хватает каких-то особенных, романтических ощущений. Слишком погружена я в решение примитивных, земных проблем.
        Я вернулась к офису Грегори. Ланчевать со мной он отказался, сославшись на внеурочное совещание совета директоров. Дал ключ от квартиры и велел идти домой. По дороге заглянула в фирменный магазин Gap, купила Димке модные кроссовки и джинсовый костюмчик. Знакомой тропой дошла до подъезда нашей высотки, и… меня не впустили внутрь! Портье, так широко улыбающийся все дни, сделал непроницаемое лицо, изобразив, что впервые видит меня! С чувством глубокой досады стояла я на тротуаре, размышляя, что делать, как вдруг из подъезда выпорхнула Вика. К счастью, она всё еще находилась в квартире у отца, когда этот самый портье позвонил ей снизу и попросил завизировать мою благонадежность. Вежливо, но твердо Вика подтвердила ее, взглянув на меня со смесью сочувствия и некоторого превосходства. Она ускакала на занятия, а я поднялась на 30-й этаж, подошла к двери, вставила в замочную скважину ключ и не смогла повернуть его ни вправо, ни влево. Ключ застрял в замке. Что-то не впускало меня в эту квартиру. Ну и денек! Минут десять боролась я с замком, после чего вынужденно спустилась вниз и попросила противного
швейцара позвонить мистеру Стилу. Тот с непроницаемым лицом набрал номер, выслушал всё, что сказал ему Грегори, после чего поднялся вместе со мной на лифте и легко открыл дверной замок ключом, который пять минут назад категорически отказался мне подчиниться. Что за день такой?
        Прошла на кухню и включила кофеварку. В поисках еды заглянула в кухонный шкафчик и за огромными коробками с мюсли, корнфлексом и низкокалорийными хлебцами обнаружила початую бутылку виски. Плеснула в широкий стакан, долила воды из-под крана и выпила одним махом. Откуда, интересно, у непьющего Грегори столько открытых и ополовиненных бутылок со спиртными напитками? Не моя ли предшественница Лёля баловалась ими в отсутствие своего взыскательного бойфренда? Или был кто-то еще, о ком мне пока неизвестно?
        Удивительно, что Грегори столь непримиримый противник алкоголя. Однажды он проговорился, что, живя в Союзе, никогда не отказывался от рюмашки. И неправильной жирной пищей злоупотреблял. Да мало ли чем грешил он в далекой своей молодости. Важно то, что в этой жизни, которую мне предстоит с ним коротать, он безукоризненно трезв всегда. И от меня требует того же. А как, спрашивается, удержаться, когда внешне красивое и респектабельное бытиё, сотканное им из строгих правил и суровых ограничений, меня всё больше нервирует? Я вижу в нем кучу противоречий. Где-то слышала, что внешняя жизнь американцев часто не совпадает с их приватной жизнью. Что пьют они дома, в одиночку, похлеще наших алкашей. Просто умело это скрывают. Чем дальше, тем активнее бликуют у меня в мозгу знаки вопросов в отношении этой благополучной страны и ее благовоспитанных граждан.
        Позвонил Грегори, озабоченный моим попаданием в квартиру. Спросил, не оголодаю ли я до его прихода?
        Чтобы себя занять, я подсела к письменному столу и написала название статьи:
«Бизнес-школы в США».
        Грегори был уверен, что именно это будет интересно московским читателям. Немного подумала и начала так:
        США - страна бизнеса. Бизнес здесь - это все, что относится и к сфере экономики, и к искусству, культуре и конечно же к здоровью. Даже вопросы семьи и брака в Америке - это бизнес.
        Грегори вел соответствующий курс в нескольких университетах и на протяжении всех дней моего здесь пребывания наговаривал мне информацию о разных видах образования в Америке. Я должна была бы в совершенстве уже владеть этой темой! Но чем подробнее раскрывал ее Грегори, тем скучнее мне становилось. На третьей минуте разговора я либо уплывала куда-то мыслями, либо начинала клевать носом…
        В раннем детстве меня очень сложно было уложить спать. Перевозбужденно, каждые пять минут вскакивала я с постели и просила принести мне водичку, какой-нибудь бутербродик или, на худой конец, таблеточку от бессонницы. Не помогали ни бабушкины сказки, ни Лизкины шипящие угрозы, ни родительские наказания. Каждое моё укладывание в постель превращалось в муку для всех. Легче всего угомонить меня удавалось дедушке - профессору Института экономики.
        - А хочешь, Алечка, я прочитаю тебе лекцию? Ту, которую буду в понедельник рассказывать своим студентам? - хитро спрашивал дедушка.
        - Хочу, - радовалась я на всякий случай.
        Каждый раз лекции назывались все более замысловато. Непонятные названия завораживали настолько, что я надеялась не спать всю ночь. Дедушка принимался мерить ногами комнату, с чувством репетируя предстоящее выступление.
        - Здравствуйте, товарищи, - произносил он важно, - сегодня я расскажу вам о планировании капитальных вложений…
        Не проходило и минуты, как я уже сладко посапывала в своей кроватке…
        Любое наукообразие действовало на меня подобным образом.

«Американское бизнес-образование может стать в современных условиях путевкой в жизнь для бизнесменов и антрепренеров из России», - написала я единственную фразу, запечатлевшуюся в памяти. Задумалась минут на десять, потом, зевнув, решила, что ею я завершу статью. Вопрос лишь в том, чем начинить серединку?
        Легла на широкую кровать, поверх покрывала. В свободное от штор окно струилось небо. Вдалеке возник крохотный, движущийся в моем направлении объект. Задумчиво следила за крохой, превращающейся по мере приближения в полноценный самолет. Он сделал круг и плавно пофланировал где-то на уровне моего окна. Как в кино.
        Незаметно для себя уснула. Вернулся Стил и разбудил меня:
        - Просыпайся, девочка-сопелочка, твой любимый Гришенька пришел!
        Неохотно разлепила веки.
        - Так-так, - кинув взгляд на письменный стол, проговорил Грегори, - вижу, начала писать статью, молодец.
        - Что-то не сильно у меня получаются научные статьи, - покаянно созналась я, - даже сморило, как видишь.
        - Я помогу тебе, садись, записывай.
        Пока переодевался, монотонно надиктовывал необходимую информацию, которую мне предстояло обработать и довести до ума уже самой. Информации получилось на четыре полноценных странички убористым почерком. Для статьи в газете будет достаточно.
        - Теперь, дорогая, приведи себя в порядок, умойся, причешись и надень синее платье: хочу познакомить тебя с моими замечательными друзьями. Мы встречаемся в одном престижном месте.
        И прибавил надменно:
        - Не чета той дешевой пиццерии, в которой ты вынудила меня завтракать сегодня.
        Столик в итальянском ресторане был предусмотрительно зарезервирован. Нас встретили с поклоном, провели к нему, усадили, любезно отодвинув-подвинув стулья, и пожелали приятного вечера. Грегори, как обычно, искоса наблюдал за моей реакцией. Я придала лицу безучастное выражение. Надоели эти подковырки. Официант принес кофе для Грегори, кувшин воды со льдом и корзинку чесночных гренок. Взяла одну и мгновенно сгрызла. Взяла следующую. Грегори не делал заказ, поджидая друзей. Он принялся рассказывать мне, какие это важные люди - доктор Цукерман с супругой. Как он гордится их расположением. Сегодня, представляя меня им, он официально подтверждает мой новый статус.
        - А Лёлю ты с ними знакомил? - не сдержавшись, полюбопытствовала я и протянула руку за очередным хрустящим хлебцем.
        - Никого я с ними не знакомил. - Грегори с недовольной миной выхватил корзинку с хлебцами прямо у меня из-под руки и переставил ее в дальний угол стола. Игнорируя мое недоумение, он тут же огласил точное число калорий в каждой такой масленой гренке. И тут я потеряла терпение. Я вышла из берегов. И наговорила ему кучу колкостей. Сообщив, что сама могу позаботиться о своем организме и решить, сколько калорий в него закидывать! И вообще, фигура моя вполне меня устраивает. И не только меня, кстати! Многим нравится моя фигура, вот так вот! А он опоздал лет на двадцать со своими воспитательными мерами! Достали уже постоянные ограничения, подавляющие мои естественные желания. Я стала переходить с шипящего шепота на рев, как вдруг увидела побледневшее лицо Стила и резко заткнулась. В следующий момент к нашему столику, держась за руки, приблизилась пожилая пара. Стил, приподнявшись со своего места, поцеловал руку изысканной седовласой даме, обменялся рукопожатием с господином в окладистой бороде и безупречном костюме. Кивнув в мою сторону, произнес:
        - Познакомьтесь, друзья мои…
        - Alex, - представилась я, так резко вскочив со своего места, что зазвенели приборы на столе, а треклятая корзинка с хлебом полетела на пол. Ее ловко подхватил Стил, ведь он был мастером спорта. Все вежливо рассмеялись.
        - Robert Zuckerman, - произнес мужчина, мягко пожимая мне руку. - Nice to meet you, Alex!
        - Lesley, - улыбнулась дама, с внимательной улыбкой заглядывая мне в глаза.
        - Nice to meet you. Too, - переводя дыхание, вежливо ответила я.
        Дальше все пошло прекрасно. Доктор с женой были людьми благовоспитанными. Они щедро выказывали свою благосклонность, делая вид, что не замечают напряжения между мной и Грегори, тактично расспрашивали меня о России и обсуждали итальянскую кухню, сравнивая ее с прочими, известными им кухнями. Лесли поведала, что как-то раз, в Бруклине, ее угостили странным салатом. Странность, на ее взгляд, заключалась не только в высокой калорийности, но и в несовместимости ингредиентов. Я поинтересовалась, что входило в состав того салата? Лесли медленно принялась перечислять. Вареная картошка, яйца, консервированный горох, сырой лук, колбаса, соленые огурцы и жирный майонез, - разве не чудовищно?
        - Алекс, дорогая, - светски улыбнулся Грегори, - ты не поняла, о чем речь? О твоем любимом оливье. - И тут же просветил Лесли, что в России так называется самый популярный салат, без которого не обходится ни одно застолье.
        - Oh, I am sorry, Alex, - смутилась Лесли. И пояснила, что считает такое сочетание продуктов слишком тяжелой пищей лично для себя, но ни в коей мере не собирается навязывать свое мнение кому бы то ни было.
        Грегори, воспользовавшись моментом, пообещал своим друзьям, что он скоро вплотную займется корректировкой моего питания, я привыкну к правильной пище, и Лесли больше не придется извиняться.
        Когда дошла очередь до десерта, я наотрез от него отказалась. Сказала, что наелась. Грегори посмотрел на меня одобрительно, но Лесли заставила меня попробовать из ее тарелки что-то божественно-воздушное, от чего я пришла в полный восторг, но, поймав очередной взгляд Грегори, отступилась от дальнейшей дегустации, хотя милая Лесли готова была поделиться со мной своей порцией.
        Мы расстались с четой Цукерман возле ресторана, расцеловавшись и получив приглашение к ним в гости, как только я вернусь в Нью-Йорк. Окончательно.
        Едва такси с ними скрылось из виду, Грегори нахмурился и ушел в себя. Он мрачно молчал на протяжении трех блоков. Мне, признаться, разговаривать с ним тоже не шибко хотелось. Я размышляла, как жить дальше.
        - Завтра я отправляю тебя домой, - произнес он наконец.
        От неожиданности я непроизвольно сжалась. Он меня отправляет. Завтра. Как просто: отправляет он меня! И всё тут!
        - Сознаюсь, - сказал Грегори после паузы, - я задумывал сделать это в конце следующей недели. Сама мысль о расставании с тобой повергала в отчаяние, - он быстро взглянул на меня, - а тебя?
        - Меня тоже, - ответила я. В этот момент мне почему-то и правда сделалось отчаянно горько. Так, что сердце защемило даже.
        - Ты узнаешь это здание? - внезапно переключился Грегори.
        - Нет, - ответила я понуро, - не узнаю.
        - А ведь мы много раз проходили мимо и дважды были внутри! - Грегори укоризненно покачал головой.
        - Значит, мысли мои были заняты чем-то другим… более важным, наверное, - вздохнула я.
        - Чем же, например? - полюбопытствовал Грегори.
        - Например, переселением в Нью-Йорк, - грустно ответствовала я.
        - Ты, что же, беспрерывно мысленно переживала переезд ко мне? - подивился Грегори. - Да так, что не замечала ничего вокруг? Это правда?
        - Правда, - вздохнула я. - Все дни была погружена только в эти мысли.
        - Знаешь, Саша, - задумчиво произнес Грегори, - я вот часто гляжу на это здание и думаю: такое монументальное, красиво отделанное. Смотри, как идеально облицован фасад, входная дверь оформлена всякими лепными финтифлюшками. На первый взгляд, всё кажется безупречным.
        Я кивнула, не подозревая, куда он клонит.
        - Так вот, - продолжил Грегори, - а начинка его разительно отличается от внешнего вида!
        - То есть? - все еще не догадываюсь я.
        - Ну… она попросту не соответствует внешнему убранству. Она достаточно тривиальная, ничем не выдающаяся, обычная.
        - Не понимаю, - медленно произнесла я, - о чем это ты?
        - Подумай, Саша, подумай. - Он испытующе смотрит на меня.
        Мы проходим мимо красочной афиши известного американского фильма. На ней изображен волк. Невольно застываю, глядя на него.
        - Вот, - говорю я, - какой красавец. С виду кажется похожим на собаку, но по сути ничего общего. Не дай бог встретиться с таким, заблудившись в лесу: подомнет под себя и слопает, не задумываясь. А косточки выплюнет.
        - Волки никогда не нападают на людей, Саша, - возражает Грегори, словно не желая понимать ответную метафору, - если только те не представляют для них опасности.
        - Вот именно, - подтверждаю я.
        - Напрасно ты считаешь, что волк чем-то хуже собаки, - после паузы изрекает Грегори. - Волк самый лучший. Гордый, умный, одинокий… всегда одинокий…
        - Ну да, одинокий, - криво ухмыляюсь я, - и зачем ему, спрашивается, пара? Чтоб главенствовать? Подавлять?
        - Ты все правильно понимаешь, Алечка, - неожиданно смягчается Грегори. - Я всю жизнь кем-то руковожу и не люблю, когда мне противоречат. Внешне при этом кажусь лояльным, но внутри я жесткий. Очень жесткий. Моя мама любила повторять, что с детства я был очень толстокожим. Тебе следует это учесть и не повторять ошибок, подобных сегодняшней.
        Мы дошли до дома, прошли мимо расшаркавшегося с нами портье, поднялись в квартиру.
        - Нам надо выспаться, - распорядился Грегори, - вещей у тебя немного, соберешь чемодан утром. Прими душ, жду тебя в спальне.
        Глава 28. Ай лав ю, бэби!

5.30. Среда
        Сначала - долгие разговоры в постели. Меня терпеливо убеждают в очередной неправоте.
        - К чему упорствовать, Алечка, - говорится нежным голосом, в глубине которого явственно проступает металл, - ты же прекрасно понимаешь, что была виновата. Умей сознаться.
        Молчу, с трудом сдерживая то ли гнев, то ли слезы.
        - Я понимаю, - продолжает тот же нежно-металлический голос, - я прекрасно понимаю: тебя много обижали в жизни. Ты научилась обороняться. Но тут другой случай! Тебе предоставляется возможность расслабиться и отдаться в руки сильнейшему. Тому, который тебя никогда не обидит. А будет холить-лелеять. Возможно, даже пестовать.
        Стоп. Где-то я это уже слышала.
        - Ты думаешь, мне просто, - продолжает Грегори, - а мне совсем непросто! Но я отметаю все сомнения и смело беру ответственность за твое благополучие и благополучие твоего сына!
        Вот это правда, истинная правда.
        - Я открыл тебе свое сердце, Саша. Мне показалось, что впервые в жизни я встретил в женщине друга. Никто из моих знакомых не знает обо мне столько, сколько узнала ты за такой короткий отрезок времени! Я абсолютно честен с тобой, абсолютно искренен, полностью тебе доверяю.
        Да, и это невозможно не оценить.
        - Подумай, сколько женщин мечтало бы оказаться рядом со мной, но я предоставил это место тебе. Я пригласил тебя в путешествие по жизни. А ты…
        А я… из-за каких-то хрустящих хлебцев чуть было всё не разрушила! Какая же я все-таки… дуреха-нескладеха. Неудачница.
        - Ну вот, теперь вижу, что ты раскаиваешься, не плачь, моя дорогая Алечка. Не плачь. Я тебя прощаю. Будем считать это недоразумением, хорошо? Иди ко мне, ну, скорее иди…

8.00
        Грегори выдал мне большую спортивную сумку, в которую поместились все новые наряды с обувью. Любимые полусапожки, в которых я сошла с трапа московского самолета, он мне отдать не захотел.
        - Я оставлю их себе на память, - снисходительно проговорил Грегори, - они будут напоминать о той расхристанной девочке, какой ты впервые ступила на нью-йоркскую землю. Признаться, до сих пор не понимаю, как можно было предстать перед мужчиной в такой старой, потрескавшейся обуви?

10.00
        Мы позавтракали в Drake вместе с дочками Стила и тепло простились с ними.
        - Надеюсь, расстаемся ненадолго, - сказала Виктория.
        - Когда ты вернешься, Алекс? - спросила Вероника.
        Я расцеловала их, прослезившись. Пообещала, что вернусь так скоро, как только смогу. Они стояли на тротуаре и махали вслед увозящему нас такси, а я, глядя в заднее стекло на их стремительно уменьшающиеся фигурки, отчего-то чувствовала себя обманщицей.

13.00
        Аэропорт им. Дж. Кеннеди. Трафика избежать не удалось. Ползли еле-еле. Грегори заметно нервничал. Он очень не хотел со мной разлучаться. Гораздо заметнее, чем я. Я соскучилась по Москве, по Димке, по друзьям и любимым книгам.
        - Надеюсь, осознаешь, что теперь ты - замужняя женщина, - сдавливая меня в объятиях, изрек Грегори.
        Я кивнула.
        - Буду с нетерпением ждать твоего возвращения, - произнес Грегори. - Иди, милая. Мне дальше нельзя, - он слегка подтолкнул меня к выходу, - не оборачивайся и не думай ни о чем плохом. I love you, baby!

17.30
        По непонятной причине рейс задержался. Пассажиры терпеливо сидели два часа в ожидании вылета. Наконец-то он был объявлен, и мы взлетели. Подсевший ко мне американец португальского происхождения по имени Жуан все это время пытался развлечь меня (а заодно и себя) разговорами. Как выяснилось, я совсем неплохо стала понимать американскую речь и даже научилась шутить на чужом языке. Во время беседы лихо переиначивала его имя на все лады: Жан, Джон, Донжуан, Иоанн, Ваня. Он был ужасно дотошным - интересовался всем, что мне понравилось или не понравилось в Америке. Многие вопросы приводили меня в растерянность. Например, на вопрос, что пришлось по вкусу из блюд американской кухни, я сразу ответить не смогла и озадаченно примолкла.
        - Greek Salad, - после некоторой паузы додумалась ответить я, чем откровенно позабавила Жуана. Он предложил мне наконец-то попробовать истинно американский говяжий стейк. С радостью заказала его на ужин. Мы выпили с соседом по порции виски, и я, завернувшись в самолетное одеялко, крепко заснула. И проспала всю ночь! Чего от себя никак не ожидала.
        Глава 29. Возвращение к себе
        Здравствуй, дорогой мой город. Здравствуйте, милые хмурые лица. Напряженные плечи, сомкнутые губы, настороженные движения. Унылое однообразие людского потока. Как давно никто не толкал меня с таким душевным остервенением. Без последующих извинений с обеих сторон.
        Здравствуй, родная речь повсюду. Здравствуй, забытая пыль улиц и серость газонов. Першистость воздуха. Как я рада всем вам!
        В полдень четверга переступила я порог дома. Точнее сказать, своей каморки. Застыла на мгновение, словно увидела всё впервые. Крупным планом. Расшатанную дверь, давно не открывающееся облезлое окно, покосившуюся от старости бабушкину мебель, разукрашенные Димкой обои, вспученный паркет после потопа, устроенного пожилыми соседями. Ну а далее по коридору - порыжевшую от времени плитку в туалете, неумолкаемо текущую сантехнику, грибок на стенке ванной. Как можно было так жить и растить в этом убожестве ребенка?
        Резкий телефонный звонок выводит меня из оцепенения.
        - Я тоскую по тебе. - Голос Грегори звучит глухо. - Я совсем не спал, искал тебя повсюду и не мог найти. Я так привык, что ты всегда под рукой и вот тебя нет…
        - Зато теперь я всегда у твоего уха, - отшучиваюсь я, чтобы сбить с него приступ внезапной ипохондрии. - Гришенька, я только что вошла в дом. И не успела пока сориентироваться в пространстве.
        - Как долетела, Алечка?
        - Знаешь, как-то очень далеко было лететь. И долго.
        - Ты права, нас с тобой разделяет колоссальное расстояние. Зачем ты вообще покинула меня?
        - Гришенька, дорогой мой человек…
        - Да, слушаю тебя.
        - Я сделаю все, чтобы скучал ты недолго.
        - Это мне и хотелось услышать. Пойду, попытаюсь немного поспать. И ты отдохни.
        Я разобрала сумку. Американские вещи в этой убогой обстановке казались инопланетными.
        Вновь затрещал телефон. Звонил Палыч.
        - Санек! Ты забыла, что за день сегодня, что ли? Сам вот решил позвонить, напомнить.
        Боже мой! У старинного друга день рождения, а мне словно бы память отшибло.
        - Палыч, прости негодяйку! Я только что с трапа самолета.
        - Ладно-ладно, сегодня у тебя будет возможность оправдаться. Расскажешь, куда исчезла так надолго. Давай-ка встряхнись, мы с ребятами собираемся на дачу.
        - Палыч, я, наверное, не смогу. Надо за Димкой ехать.
        - Димку заберем по дороге. Всё! Отказ не принимается.
        Через час за мной прикатила возбужденная компания друзей. Все были шумно рады мне. Заскочили к тете. Я расцеловала ее, вручила американские сувениры и, пообещав приехать специально для «отчета о проделанной командировке», забрала слегка отвыкшего от меня сына. Всю дорогу мяла его и тискала. Он позволял проделывать это с собой, хоть и слыл недотрогой.
        - Ты больше не уедешь без меня, мам? - спрашивал настойчиво. - Поклянись, что теперь - никуда!
        - Клянусь-клянусь-клянусь!
        - В чем это ты клянешься, грешница? - подслушав, хитро спрашивают меня друзья. - Когда откроешься, где была, что видела?
        Кроме Анны, никого не посвящала я в факт своего отъезда. Теперь надо выдумывать правдоподобную версию. Стил запретил мне рассказывать кому бы то ни было о нем и наших совместных планах. До тех пор, пока не переберусь в Штаты окончательно. И я вынуждена следовать этому запрету. И выкручиваться-выкручиваться…
        Милые мои друзья! Если б знали вы, как далека я от вас уже. И как вы от меня далеки…
        Я сижу в допотопном тряпочном шезлонге около тлеющего костерка, жую шашлык и делаю вид, что мне весело. А на самом деле с каждой минутой все сильнее хочется плакать. Звенят гитарные струны, дружным хором поются любимые песни, укрупняя мою печаль:
        Возьмемся за руки, друзья,
        Чтоб не пропасть поодиночке…
        - Покурим? - подсаживается Палыч, протягивает сигарету и щелкает зажигалкой. С наслаждением затягиваюсь.
        - Думаешь, я ничего не вижу? - спрашивает Палыч приглушенно.
        - И что же ты видишь, Палыч? - резонно спрашиваю я.
        - Ты не с нами, Санек.
        - Я с вами, Палыч!
        - Частично да. Физически. Но не душой. Ты смотришь на нас так, словно бы прощаешься. А ведь ты только что вернулась! Заметь, я не спрашиваю, откуда. Захочешь - расскажешь. Только прошу: не исчезай больше без предупреждения, нам тебя очень не хватает.
        Как хорошо мне с вами, друзья мои. Трудно выкорчевываться из родной почвы. Там у меня не будет таких посиделок, теплого задушевного общения, переходящего порой в бесшабашное веселье. Не возникнет в новой жизни людей, воспринимающих тебя такой, какая ты есть, не пытающихся подкорректировать, отшлифовать, переделать.
        Спала в эту ночь плохо. Не могла понять, где нахожусь, что за место, какое время суток. Тошнило. То ли мяса переела, то ли водки с непривычки перепила, то ли мысли неуёмные муть порождали.
        Предполагала оставить Димку на даче у Палыча, но ребенок, заявив, что больше одну меня никуда не отпустит, увязался за мной на работу.
        Аня, как и обещала, поговорила с главным редактором насчет моей мнимой
«командировки за свой счет» с условием написания интересного материала об Америке.
        Шеф, однако, не казался благодушным, увидев меня на пороге редакции.
        - Надолго ли в наши края? - сухо поинтересовался он. Присутствие ребенка спасло меня от более бурного проявления его недовольства. Интеллигентный человек как-никак. Я быстренько сочинила и подсунула ему объяснительную записку, приложив к ней рукописную статью о бизнес-школах в США.
        - Неожиданная для вас тематика, - прочитав название, подивился шеф. Пробежав глазами текст, констатировал: - Неплохо. Поставим в следующий номер.
        Как хорошо, что я сообразила купить в самолете две бутылки Benchmark, одну из которых уже подарила Палычу, а другую притащила в редакцию. Тут же достала ее из пакета и подобострастно вручила шефу:
        - Вот. Спасибо за ваше лояльное ко мне отношение.
        - Родной? - поинтересовался шеф, рассматривая этикетку.
        - Роднее не бывает, - ответствовала весело.
        Аня увлекла меня к себе и поделилась, как непросто пришлось ей увиливать от расспросов, как любопытствовали коллеги и как бесился Федерастов. Воспользовавшись моим отсутствием, он поручил вести мою книжную рубрику приведенной им стажерке.
        - Теперь придется тебе вкалывать за двоих, - сказала Аня. - Чтоб реабилитироваться и доказать свою незаменимость.
        Знала бы она! Совсем скоро мне эта работа будет вовсе не надобна. Я же стану главным редактором нового глянцевого журнала для американских леди!
        - Где ты была? - строго спросил меня по телефону Грегори, не скрывая недовольства. - Я не слышал тебя больше суток!
        - Прости, Гришенька! Я была на работе. Там так все сложно! Федерастов бесится. Передал выстроенную мной рубрику в чужие руки. Решил меня уязвить. Но я дала ему отпор! Знаешь, мне вспомнилась история из пионерлагерного детства, когда у меня забрали мной придуманный, отрепетированный танцевальный номер и отдали для выступления другой девочке. Тогда я подчинилась безоговорочно и, рыдая, ушла со сцены. Но теперь-то я стала другой! Я распрямилась и прямо в лицо высказала Федерастову всё, что о нем думаю. Сообщила также, что рубрику свою добровольно, без боя, никому не отдам - вот какая я теперь уверенная…
        - ОК. Ты хочешь сказать, что сразу после нашего разговора отправилась на работу? День-то был нерабочим, праздничным. - В голосе Грегори звучит недоверие.
        - Сначала я съездила за ребенком. Потом мы с ним двинулись к друзьям на дачу, с ночевкой… - мнусь я.
        - Так-так. К друзьям, значит. И как, хорошо отдохнула? - невозмутимо спрашивает Грегори.
        - Превосходно! - отвечаю бесхитростно. - Оказывается, все по мне скучали! Я ж никому ничего не рассказывала, так меня попросту потеряли и вот вновь обрели!
        - Понятно, - голос Грегори скучнеет, - чем собираешься заниматься?
        - Ну как это «чем», - теряюсь я, - надо как можно быстрее реабилитировать себя на работе.
        - Незачем тратить на это время, - жестко прерывает меня Грегори. - Ты должна поскорее оформить сыну загранпаспорт и продать квартиру - вот что нужно сделать в первую очередь!
        - Да-да, - торопливо соглашаюсь я, - завтра же возьмусь за это.
        - ОК, мне пора. Позвоню позже.
        - Гриша!
        - Да?
        - Ты…
        - Да?
        - Ты… очень хороший.
        - Это правда.
        Глава 30. Завершающая
        В действительности все выглядит иначе, чем на самом деле. Так считал великий пересмешник Станислав Ежи Лец. Парадоксальность этой фразы стала моей реальностью. Прошло две недели с тех пор, как я вернулась из Америки. Отсюда всё выглядит иначе, действительно иначе. Менее романтично.
        По-прежнему просыпаюсь среди ночи и, в полном забытьи, ищу себя. Я словно бы потерялась где-то между Нью-Йорком и Москвой. Пытаюсь собрать мысли в кучу и понять, чего же я хочу. И куда.
        Днем лавирую между редакцией и всевозможными официальными инстанциями, откуда я целенаправленно прокладываю колею в новую жизнь. Не просто оказалось приватизировать мою комнату. Кучу бумажек следует собрать, подписать, подтвердить, оформить, выстояв в безумных очередях. Грегори сердится на мою нерасторопность. Я стараюсь все успеть, но меня угнетает не столько беготня и бюрократическая волокита, сколько давление с его стороны даже на таком огромном расстоянии. Грегори звонит непрерывно, контролируя каждый мой шаг, требуя отчета по поводу любого перемещения по городу. Он желает быть в курсе всего, что происходит со мной ежечасно. Ночь - не исключение.
        - Я скучаю, - изрекает он, растревожив через час, два и даже три после того, как с трудом уснула, - мне очень плохо без тебя. Очень грустно.
        Ему не спится, даже когда в Нью-Йорке наступает ночь. Он звонит каждый час, сетуя на моё отсутствие в его постели. И торопит, торопит.
        А мне отчего-то совсем не хочется торопиться! Я словно окутана невидимой ватой, которая притормаживает все движения. Голова кружится. От хронического недосыпа чувствую себя вялой и неуверенной. Наконец решаюсь показаться врачу.
        Замечательный доктор со сказочной фамилией Андерсен после осмотра констатирует: вегетативная дистония.
        - Что с вами, Александра? - удивляется доктор. - Месяц назад вы были полны сил и энергии, а тут вдруг осунулись, давление скачет, руки ледяные, одышка. Я вас не узнаю.
        Выкладываю всё, как на духу. Мол, у меня появился жених. Он настаивает, чтобы я всё бросила и срочно перебиралась бы к нему. В Америку. Почему-то мне нелегко на это решиться: душа в смятении и тревоге.
        Доктор участливо выслушивает меня и произносит:
        - Знаете что? Отбросьте сомнения по поводу этого переезда. Занимайтесь спокойно всем, что для этого требуется, по возможности отпустив волнение. Живите, как жили. Коль скоро вам с ребенком суждено уехать в другую страну - обязательно уедете, какие бы препятствия не возникали на пути. Если только это - Ваша Судьба. Доверьтесь ей и пустите все на самотек.
        От этих мудрых слов мне становится легче. Надо отпустить волнение… надо отпустить…
        - Ну что сказал тебе доктор, Алечка? - с беспокойством спросила по телефону мама.
        Родители после моего возвращения из Штатов стали звонить очень часто. С позабытым вниманием и заботой. Неужели Грегори и тут оказался прав?
        - А хочешь, мы пригласим к себе Диму, - неожиданно предложил папа, - чтоб дать тебе возможность спокойно собраться-оформиться.
        - Папа, а ты себя нормально чувствуешь? - осторожно поинтересовалась я. - Ты ж всегда говорил, что с моим ребенком вам трудно справляться!
        - Ну, так было раньше. Теперь он уже достаточно большой и не станет, надеюсь, без тебя истерики закатывать. Выдержал же, пока ты в Америке была.
        Я расчувствовалась. Родители снова превратились в моих родных, любимых папу с мамой. Сообщение о браке с американцем обрадовало их безмерно. Они не только перестали реагировать раздраженно на любые мои высказывания, но даже свою помощь вот предложили!
        Итак. Димкин заграничный паспорт должен быть готов через неделю. Вариант с отправкой его в Израиль к дедушке с бабушкой совсем неплох.
        - Тем более оттуда нам будет гораздо проще перетащить его ко мне, - тут же сообразил Грегори. - Так что эта важная проблема может быть решена вполне безболезненно.
        Грегори настаивал, чтоб я как можно скорее подала заявление об уходе. Мол, ни к чему мне уже работа эта, только сковывает во времени. Я тихо упиралась. Работа здорово отвлекает меня от волнений, связанных с переездом. Я испытываю острую необходимость быть вовлеченной в бойкий редакционный ритм, в атмосферу пульсирующего творчества. Не хочется, как же не хочется резко рвать все нити, связывающие меня с этой жизнью! Материальный фактор, кстати, тоже никто не отменял.
        - Я же дал тебе денег, - возмутился Грегори, едва я обмолвилась об этом, - неужели тебе не хватит на жизнь до отъезда?
        Мне трудно разъяснять ему некоторые вещи, и поэтому я стараюсь о них не говорить вовсе. Я словно бы повзрослела после Америки, стала мудрее и значительно сдержаннее. Каждую невысказанную мысль научилась продумывать, прежде чем выпустить из себя. Это заметно злит Грегори. Мои отводные вопросы и хитрости с переключением разговора на другую тему он стал улавливать довольно быстро. Вот только умение наговорить кучу спонтанных нежностей повергает его в растерянность. Противостоять восхвалениям Грегори не способен.
        - Гришенька, дорогой мой человек, - мурлычу я, - потерпи немного. Я целый день стояла в очередях, меня всю истолкли, а документов оказалось недостаточно. Теперь придется добыть еще пару справок и рано утром, до работы, заново выстоять там же… невесть сколько.
        - Объясни мне, Саша, почему нельзя нанять человека, который сделает всё за тебя? Или я дал тебе недостаточно денег?
        Объяснить этого ему я не могу. В некоторые места, как мне кажется, невозможно нанять человека. Во всяком случае, мне неизвестно, где такого человека можно найти и за какие деньги он согласится сделать это за тебя.
        - Что за страна! - возмущается Грегори. - Ты понимаешь, насколько тебе там не место?
        Конечно, пихание в очередях ЖЭКа с БТИ вряд ли способно вызвать пленительные чувства в ком бы то ни было. Спасаюсь единственной мыслью, которую повторяю, как заклинание: вот еще чуть-чуть и вырвусь отсюда! Я стану роскошной, независимой леди, навсегда освобожденной от вынужденных трений с толпой агрессивно настроенного народа. В такие минуты я испытываю приступ жгучей благодарности Грегори, стремящегося подарить мне прекрасную, благополучную жизнь. Жизнь, которую я заслужила долгими годами лишений и мытарств. Или пока не заслужила?
        - Заслужила, заслужила, - подтвердила Белка, когда я, не выдержав, поделилась сомнениями по поводу отъезда с ней и еще тремя самыми близкими подружками, - все мы заслуживаем лучшей жизни. Правда, девчонки?
        Мы сидели на нашей любимой с детства скамейке в Ботаническом саду, ели мороженое и оживленно обсуждали мою поездку в Америку.
        - Ты хочешь сказать, что мои сомнения пустые? - с некоторой надеждой поинтересовалась я.
        - Знаешь, Сашка, я бы ни одной секунды не колебалась, если б появился шанс вырваться отсюда! - ответила Белка.
        - Что ты говоришь?! - поразилась я. - И тебе было бы все равно - как и к кому ехать, что ли?
        - Абсолютно все равно, - убежденно тряхнула головой Белка. - Здесь ничего хорошего не светит ни нам, ни нашим детям.
        - Хочешь, устрою тебе американского жениха? - Я удачно вспомнила про Матвея Голдшмита.
        - Мне тоже, пожалуйста, организуй богатенького, пухленького янки, - вступила в разговор Марьяша, мать троих детей, недавно освободившаяся от тунеядствующего мужа, - мне надо деток поднимать. На наших же мужичков надежды нет.
        - Девочки, если я переберусь за океан и выйду замуж за Грегори, обещаю пристроить всех! - заверила пылко.
        - Вот только слово «если» тут неуместно, - возразила Инесса, дипломированный психолог. - Ты должна программировать себя на положительный результат, а подобные высказывания лишь тормозят его.
        - Инка, ты тоже думаешь, что мне необходимо уехать?
        - Думаю, прежде тебе следует поработать над некоторыми шероховатостями характера и особенностями внешних проявлений. В частности, следует умерить эти твои импульсивные реакции. - Она пристально смотрела на меня, качая головой. - Пора бы уже научиться владеть своими чувствами и принимать зрелые решения, сообразно возрасту.
        - Ин! Ты считаешь меня инфантильной? - Я обиженно сморщилась.
        - Я бы сказала так: не в меру эмоциональной, - сказала Инесса. - Вот смотри, Саша. Ты почти ничего не рассказала нам о том, что тебя окружало в Нью-Йорке, о его достопримечательностях, о людях, природе, музыке и так далее. В твоем повествовании не прозвучало ничего из того, что заинтересовало бы обычного, среднестатистического человека. За что можно было бы зацепиться глазом. Ну, пожалуй, кроме прогульщика с собаками, разноцветных детей в Центральном парке, резиновых улыбок и жрачки во всяких там ресторанах. Ты вообще поразительно мало зафиксировала в сознании. Потому что волновала тебя остро лишь одна проблема - проблема взаимоотношений с Грегори.
        - Инесс, ну это же нормально, - вступилась Белка. - Я тоже думаю о мужиках большую часть своей жизни, что ж, и меня распинать за это, что ли?
        - Ты, Белка, росла без отца, в малоимущей семье, условия для стартового развития были совсем не такие, как у Саши, согласись. Вам с братом было непросто пробиться в среде творческой интеллигенции и укрепиться там.
        - Тебе, что ли, было просто? - зачем-то огрызнулась Белка, не догадываясь, куда клонит Инесса.
        - Конечно, поначалу, когда мы с семьей переехали в Москву из Казани, нам тоже было нелегко адаптироваться к столичной среде, - спокойно ответила Инесса. - Но зато теперь я горжусь, что достигла всего сама, без взяток и протекций.
        - Я тоже горжусь тобой, Инуля. Вы с Белкой молодцы, - произнесла я.
        - А Марьяша? - продолжила Инесса, не замечая моей оборонительной иронии. - Смотри, даже Марьяша, несмотря на свой многочисленный выводок, исхитрилась найти достойную работу. Пусть в районной управе, пусть на скромной должности, но зато как быстро зарекомендовала себя там, я бы сказала - зафиксировалась по-умному, а теперь и вовсе стала влиятельным человеком в Центральном округе.
        - И Марьяша молодец, - кивнула я.
        - Конечно, молодец, - подтвердила Инесса. - А вот ты, Сашунька, девочка из знаменитой семьи, до сих пор не осмелишься стать тем, кем могла бы стать давно, просто по факту своего рождения! Тебе от природы дано гораздо больше, чем нам, вместе взятым. Но ты всю жизнь идешь наперекор всем, выдумываешь препятствия там, где их нет в помине. И вот теперь, когда возникает удачный случай, почему-то упорно не желаешь приложить немного усилий, чтобы им воспользоваться. Тут есть о чем подумать и с чем поработать, пожалуй.
        - Ты поможешь мне? - тихо спросила я. - Если я не до конца безнадежна!
        - Конечно, помогу, - с готовностью откликнулась Инесса. - Только ты должна отнестись к нашим занятиям серьезно. Это будет обстоятельная работа, а не треп с подружкой.
        - Что касается меня, - задумчиво произнесла Аня, - ни за какие сладкие коврижки не пошла бы я замуж за иностранца и тем более не эмигрировала бы из родной страны.
        - Ты так говоришь, - заспорила Белка, - потому что у тебя интересная творческая работа, приличные гонорары, отремонтированная квартира, а главное - семеро по лавкам щей не просят. Ты сама себе хозяйка, Анка не то, что мы с Марьяшкой.
        - Да нет, - хохотнула Марьяна, - это ее французская любовь поперек горла колом встала!
        - Что за глупости, Марьяна! - возмутилась Аня. - Ты же прекрасно знаешь, что между мной и Жераром так ничего и не случилось. - Она коротко вздохнула. - Но в одном ты права. На примере этого самого француза я убедилась, что у иностранцев иная ментальность и другое отношение к женщине. Непостижимое.
        - Ну, Грегори не совсем иностранец, - возразила я. - По крайней мере, исторически. Хотя он и является гражданином Америки, но меня он выбрал и полюбил исключительно за русскую душу!
        - Тогда что за непонятное беспокойство? - с недоумением спросила Инесса. - Тебя любят, хотят и ждут. Мечтают придать тебе форму ограненного бриллианта. Какая баба не мечтала бы об этом?
        - Не знаю, - сказала я. - Не хватает мне в нем чего-то такого…
        - Чего? Ну чего тебе еще не хватает, ненасытная? - возмущенно воскликнула Марьяна. - Нет, вы подумайте: ей чего-то не хватает!
        - Не знаю, - тупо повторила я. - Не чувствую я себя с ним счастливой.
        - Ох, ты, боже ты мой, - всплеснула руками Белка. - Всё это твои поэтические надуманности.
        - Литературные изыски, - подтвердила Инесса.
        - В жизни все гораздо проще, - заметила Марьяна. - Где ты видела счастье это пресловутое?
        - Видела, - произнесла я тихо, - и слышала. И чувствовала.
        Подруги безмолвно уставились на меня.
        - Ну было в моей жизни такое. Было! Человек просто брал меня за руку, и от одного прикосновения я становилась счастливой. Хотя у него при этом не было ни гроша за душой. А от прикосновений Грегори я вся внутренне сжимаюсь, хотя он осыпает меня золотой пылью…
        - Ты о Либермане, что ли? - догадалась Инесса, снисходительно улыбаясь. - Вспомнила прошлогодний снег… Белка, расскажи ей, раз зашел разговор.
        Я резко обернулась к Белке.
        - Ты видела Мишку? Когда? Почему мне не сказала?
        - Да ты в Америке была, - неохотно откликнулась Белка. - Юлик позвал меня на встречу выпускников консерватории. Ну и Либерман там был.
        - Как он? - взволнованно проговорила я. - Почему все годы ничего о нем не было слышно?
        - А он ни с кем из сокурсников не общается, уже много лет не музицирует - руку переиграл. Занимается ремонтом квартир.
        - Обо мне спрашивал? - Я пыталась унять сердцебиение.
        - Ничего не спрашивал, - замялась Белка.
        - Не ври! - закричала я. - Наверняка спрашивал!
        - Ну, спрашивал. Точнее, я сама к нему подошла, чтобы узнать, почему тогда он от тебя так внезапно слинял…
        - Да, почему?! - Я чуть не плакала, так нахлынуло на меня прошлое. - Без всяких причин! И это - после бегства от родителей, после той нашей потрясающей поездки на море, одуряющей недели любви! Ведь мы уже в ЗАГС заявление подали! Что произошло тогда, что?
        - А ты не догадалась? - И Белка вдруг неожиданно резко выдала: - Лапонецкий всё подстроил!
        - Лапонецкий? - оторопела я. - Как это - подстроил?
        - Сначала по-тихому его напоил. Ты же помнишь, пить Мишка не умеет. А потом вывел Мишку во двор и доходчиво объяснил, почему ему следует забыть дорогу к твоему дому.
        - Почему же? - недоуменно спросила я.
        - Ну, - замялась Белка, - стоит ли ворошить детали за давностью лет?
        - Говори, Белка, раз уж начала, - вымолвила я устрашающим тоном. И прибавила: - Сказавши «А», не будь «Б…»!
        - Ага, - ухватилась Белка за это «Б», - вот именно так тебя Лапонецкий и представил бедному пьяному Либерману.
        - Как это? - обалдела я.
        - Да очень просто. Сказал, что ты давно с ним спишь. И не только с ним. Да еще расписал всякие подробности.
        - Какие еще подробности?!
        - Ну, ты же можешь себе представить диапазон проктологических возможностей Лапонецкого. Романтичный Либерман тут же выпал в осадок.
        - Он мог поверить?! Белка, как он мог поверить этому подонку?!
        - Значит, мог, - вмешалась Марьяна. - Слабак он, твой Либерман. Вместо того чтоб дать отпор мерзавцу - с ходу всё принял на веру! И даже не захотел тебя выслушать!
        - Так что ты, Сашунька, ничего не потеряла, - сказала Белка и утешительно потрепала меня по плечу.
        - Как это ничего? - всхлипнула я. - Да ведь я его любила! Это была самая большая любовь в моей жизни! - И, взглянув в удивленные глаза подруг, пробормотала горестно: - Знаете, девчонки, я ведь ни с кем не была так счастлива, как с Мишкой. И не буду.
        - Думай о будущем, - сказала Инесса и протянула мне бумажный платок. - Нечего копаться в прошлом. Тем паче, что светлое будущее плывет тебе прямо в руки.
        Я промокнула глаза и трубно высморкалась.
        - Чем наивно рассуждать о счастье, - заметила Инесса, - пора бы уже повзрослеть, моя дорогая.
        - Тебе нужен основательный мужик! - добавила Марьяна. - Реальный такой мужик, без соплей и колебаний.
        - Короче говоря, - подытожила Белка, - как ни грустно нам тебя отпускать, пора, Сашка, снаряжаться в путь-дорогу! И размышлять тут нечего. Не каждый день богатые американцы замуж зовут. В конце концов, что ты теряешь?
        В самом деле, что я теряю?
        Ну, во-первых, я махом теряю своих друзей. Несмотря на искренние заверения Грегори принять у себя всех, кого только захочу увидеть, мне слабо верится в подобную щедрость. Столкнувшись с некоторыми особенностями его характера, сомневаюсь, что захочет Грегори делить мою любовь и внимание с кем бы то ни было. Пусть даже на короткий срок и под пристальным наблюдением. С его строго избирательным отношением к людям, с его язвительной проницательностью лучше вовсе ни с кем Грегори не знакомить, чтоб не раздружил он меня, ненароком, с самыми дорогими моими друзьями. Выходит, общаться нам остается лишь по телефону. Либо в случае моего посещения Москвы. Тут я опять же сомневаюсь в готовности Грегори отрывать меня от себя. Если бы не мой сын, он и теперь не отпустил бы меня домой. Только это обстоятельство, как признался он честно, вынудило его ненадолго расстаться со мной. Что ж, получается, я автоматически теряю возможность поездок в Москву? Выходит, так!
        Что я теряю еще? Родную речь. Мне придется полностью перестроиться на чужой язык, начать на нем излагать мысли, писать по-английски и даже думать. Не я первая! Привыкну, в конце концов! Заговорю! Задумаю! Грегори считает, что мне необходимо слушать все новости на CNN, и тогда я быстро научусь говорить так же, как они. Я попробовала послушать и не поняла ничего! Словно бы это не знакомый мне со школы английский язык, а какой-нибудь урду, стремительно пробалтываемый дикторами. Зато большинство американских граждан разговаривают довольно понятно, наверное, потому что так же, как я, не являются носителями языка.
        Еще я теряю работу. Работу, на которой совсем недавно расправила крылья, почувствовала себя более уверенно, доказав себе и окружающим, что умею действовать не только в заданном направлении, но и творчески подходить к любому заданию.
        Вот, собственно, и всё, что я теряю. В остальном - сплошные приобретения. Сплошные жирные плюсы. Все окружающие твердят: нечего думать, надо ехать! Отчего же так муторно на душе? Я всё время переживаю, взвешиваю и сомневаюсь. Зачем? Может быть, закрыть глаза и - «в пучину окунуться»? Ну, как подруги советуют…
        Когда я получила предложение руки от Лапонецкого, умные и взрослые люди, пеняя на мою неопытность и несознательное отношение к жизни, изо всех сил толкали меня в то замужество. Что из этого вышло - известно. С тех пор прошло двенадцать лет. Неужели я так и не повзрослела? Почему мне необходимо прислушиваться к советам кого угодно, кроме собственного сердца? Почему-то стук его, при мысли о замужестве с Грегори, сигналит о крайнем волнении, но волнение это отнюдь не сладостное, какое бывает у барышень, пребывающих в плену блаженных грез и чарующих надежд на безоблачную жизнь в объятиях любимого человека…
        - Здравствуй, милая моя!
        Боже, я так вздрогнула, словно размышления были прерваны заговорившим привидением.
        - Это ты, Гриша? - испуганно спросила я.
        - А ты ждала кого-то другого? - удивился голос, столь явственно почудившийся мне приветом из прошлого. Как же сразу, в первое мгновение нашего знакомства, не распознала я, кого он мне так явственно напомнил! Та же интонация и тембр похожий! Да и мои внутренние вопросы сходны с теми, двенадцатилетней давности, когда ломалась моя судьба.
        - Ну-ка, расскажи, милая, где была, с кем встречалась.
        - Я встречалась с подругами детства, - проговорила неохотно, стряхивая с себя аналогию с минувшим, - мы гуляли в Ботаническом саду.
        - Вот как? И о чем же вы беседовали? - Голос звучал настороженно.
        - Мы просто наслаждались природой и болтали… ни о чем, - уклончиво ответила я.
        - Так уж ни о чем? - засомневался голос. - И ты ничего не рассказала подругам обо мне?
        - Видишь ли, дорогой, у женщин всегда есть масса самых разнообразных тем для разговора, - уклонилась я от прямого ответа. - Ты что, плохо знаешь женщин, Гришенька?
        - Пожалуй, скоро я приду к выводу, что совсем в них не разбираюсь, - пробурчал он. - С тобой стал во всем сомневаться. Ты сводишь меня с ума, Саша.
        - Отчего же, Гриша? - Я напряглась, вновь приготовившись к самообороне.
        - Вместо того чтобы заниматься делами, ты целые дни гуляешь с подругами и болтаешь бог весть о чем. А я между тем тоскую тут без тебя.
        Как надоели мне эти необоснованные упреки.
        - Гришенька, я только и делаю, что занимаюсь делами, - вновь принялась оправдываться я.
        - Но я не вижу никакого движения с твоей стороны, - возмущенно восклицает Грегори, - за две с половиной недели ты не приблизилась ко мне ни на шаг! Я же сделал всё, что от меня зависит. И даже больше. Просто не знаю, каким образом отсюда я могу заставить тебя шевелиться быстрее.
        - Не надо меня заставлять! - вскипела я. - Мне самой прекрасно известно, что надо делать!
        - Ну-ну, - холодно изрек Грегори, - ну-ну.
        И исчез на несколько дней. Поначалу я даже выдохнула с облегчением, предположив, что таким образом Грегори, наконец, решил ослабить поводья, чтоб дать мне возможность действовать самостоятельно, без кнута и погоняла. Но уже на третий день подступило беспокойство: куда это он пропал? Не случилось ли чего? И решила позвонить на его прямой рабочий номер, так как дома у него срабатывал автоответчик, общаться с которым было неинформативно.
        Грегори поднял трубку, холодно поздоровался и сообщил, что в минувшие дни был сильно занят. Затем безучастным тоном спросил меня о делах. На встречный вопрос:
        - Как ты сам, Гришенька?
        Он ответил:
        - Терпимо.
        И всё! Я повесила трубку, задумалась. Что сие может означать? Он разочаровался? Устал меня ждать? А может быть, встретился с Лёлей и та его утешила?
        Мне вдруг стало не по себе. Что теперь делать? Продолжать собираться - увольняться - прощаться со всеми - продавать квартиру - забирать документы из школы и оформлять визу Димке или остановиться… оглянуться? И начинать отматывать кинопленку назад: крутиться и устраиваться здесь, восстанавливать связи, вновь вживаясь в эту действительность? И главное, вновь начинать мыслить по-здешнему. Не примеряя себя к американскому образу жизни.
        Грегори позвонил мне почти через сутки, поздно ночью. Когда я вконец измучилась от бессмысленных поисков ответа на все возникающие вопросы.
        - Испугалась, маленькая? - спросил он вкрадчиво. - Расстроилась, да? Что же такое случилось с твоим дорогим Гришенькой, подумалось, наверное. Названивал, названивал столько времени подряд и вдруг пропал. Разлюбил меня - так ты уже начала думать?
        - Так, - ответила я уныло, - или примерно так.
        Захотелось вдруг разрыдаться прямо в трубку. Нервы истончились до предела.
        - Ну-ну, если хочется поплакать - поплачь, - милостиво разрешил Грегори. - Я здесь, Алечка, я снова с тобой.
        - А до этого с кем был? - настороженно спросила я.
        Грегори проигнорировал мой вопрос.
        - Знаешь ли ты, милая, почему я тебе не звонил? А в последнем разговоре держал сухой и деловой тон? - спросил он.
        - Почему, Гриша?
        - Потому что я… безумно скучаю по тебе, Алечка, - выговорил он, наконец. - И если не буду сдерживаться, то мне станет совсем худо.
        Он помолчал и, не дождавшись моей реакции, предположил:
        - Ты совсем перепугалась, наверное, глупенькая, - и, участливо, как врач, поинтересовался: - Ну как, легче тебе стало теперь?
        Он разговаривал со мной голосом доброго чародея, дарующего бедной девушке возможность быть счастливой. «На вот, возьми ее скорей!»
        Мне же эта его издевательская милость была не нужна вовсе. Я столько передумала за эти дни! Столько всего перемучила!
        - Алечка, не молчи, признайся своему Гришеньке, что с тобой происходит? Чем ты занималась? О чем размышляла?
        Неожиданно для себя я сделала импульсивное признание.
        Трудно, ох как трудно покинуть мне мою любимую Москву, мой привычный круг, мой мир, порвать резко все нити, чтоб навсегда уехать в Америку. Опасаюсь я потеряться в чужой стране. Боюсь не найти свою нишу, превратиться лишь в зеркальное отражение мужа, перестав быть личностью.
        Я не произнесла вслух, правда, что больше всего страшит меня вероятность снова попасть в клетку. Золотую ли, позолоченную, с каменьями или без - неважно. Но - именно в клетку. Я так остро чувствую свое к ней приближение!
        Мрачное безмолвие разверзлось между нами.
        - Ты рассекла меня пополам, - сипло вымолвил Грегори.
        И вновь исчез. Внутренне сжавшись, ждала я его появления.
        - Как ты могла так подло поступить со мной? - спросил он трагическим тоном спустя два дня. - Я погибаю.
        Что за неадекватная реакция? Я всего лишь честно созналась в своих страхах и сомнениях! Он спросил, я ответила.
        - Ты сказала, что не хочешь ехать ко мне!
        - Но этого я не говорила!
        - Ты не хочешь быть со мной. Я тебе неприятен.
        - Но и это не так!
        - Я тебе не подхожу как мужчина.
        - Гришенька, с чего ты это взял?
        - Ты это ясно дала понять! - Он помолчал с минуту и жалобным голосом произнес: - Мне так плохо. Никогда мне не было так плохо. Ни одна женщина так со мной не поступала. Я открыл тебе свою душу, а ты меня пырнула туда ножом. Я прежде не знал, где у меня находится сердце, теперь знаю, где! Оно непрерывно ноет, кровоточит, болит.
        - Гриша! Я же говорила только о себе. Ты очень хороший. И я… я собираюсь к тебе. Я хочу к тебе!
        - Это правда?
        - Правда, да.
        - Как я могу верить тебе?
        - Хочешь, прочитаю стихотворение? Оно родилось у меня сегодня ночью, когда я ждала от тебя звонка.
        - Прочитай…
        - Слушай:
        Кому - сомнений тяжкий гнет,
        Кому - иллюзий сладкий мед,
        А нам с тобой - преодоленье,
        О нем мы знали наперед.
        Лежит меж нами океан,
        И пестрота различных стран,
        Как нам мешает расстоянье,
        Не превратить всю жизнь в обман!
        Закрыв глаза, рисуешь ты
        Картины дивной красоты,
        Где наша встреча - как награда
        За годы гулкой пустоты.
        Я прилечу к тебе во сне.
        Сквозь время, бури, дождь и снег,
        Одним своим прикосновеньем
        Сниму печаль с усталых век.
        Нам предстоит далекий путь,
        Отбрось унынье, позабудь
        О всех преградах и ненастьях,
        Навеки мной любимым будь!
        - Алечка, - сдавленным голосом произнес Грегори, - милая Алечка, так ты прилетишь ко мне?
        - Конечно, дорогой.
        - Наяву, не во сне?
        - Конечно, дорогой.
        - А как же твои страхи?
        - Я постараюсь с ними справиться самостоятельно.
        - Ты, правда, хочешь ко мне?
        - Конечно, дорогой.
        Как тяжело порой понять себя. Два дня назад я металась в неведении, чувствуя себя отвергнутой и строя самые разные предположения. Но теперь, видя, что причиняю страдания человеку, разом решаю их облегчить, пусть даже поставив на карту собственные побуждения. Чего хочу? Да неважно уже. Колесо жизни крутится, думать дальше не о чем и нечего. Еду. Еду-еду-еду. А со своими проблемами буду разбираться на месте. В конце концов, найму частного психоаналитика (это так популярно у американцев), и он поможет мне вжиться в новый образ и почувствовать себя счастливой. Всё, решено! Человек меня ждет, брачный контракт подписан, надо меньше размышлять и быстрее действовать.
        И я начала последовательно со всеми прощаться. Паковаться. Книги раздаривать. Вещи раздавать. Димкины документы из школы забрала. Написала заявление об уходе на работе. Приватизировала комнату. Желающих купить ее оказалось немного, но бодрый риелтор уговорил меня скинуть цену, чтоб побыстрее найти покупателя.
        Грегори уже не звонил каждый день, не подгонял. Долгие разговоры между нами неожиданно прекратились. Он впал в апатию, стал каким-то отстраненно-смирным. Не расспрашивал с пристрастием о каждом сделанном шаге, больше слушал меня. Просил не обращать на него внимания. Пронеслась еще одна неделя. Я получила Димкин загранпаспорт, о чем тут же сообщила Грегори.
        - Это хорошо, - равнодушно отреагировал Стил на долгожданное сообщение. - Я пришлю ему приглашение и встречу у себя. Я же обещал твоему сыну Диснейленд.
        - Что это значит, Гриша? Ты собираешься встретить его одного, без меня?
        - Я свяжусь с тобой из Лондона, - сухо сказал Стил. - Улетаю в командировку. Прости, говорить больше не могу.
        Ночью Грегори позвонил из номера лондонской гостиницы. Он сообщил мне, что весь холодный, одинокий и пустой.
        Ему никогда в жизни не приходилось переживать встряски, подобные той, которую я устроила ему. И теперь он должен тщательно обдумать, готов ли меня принять.
        Этот самонадеянный, менторский тон вновь напомнил мне тот самый, от которого сбежала много лет назад. Я сначала остолбенела, а затем вдруг почувствовала, как отпускает меня гипноз, цепко удерживавший в своем плену несколько последних месяцев. Как вместе с дурманом эмоций осыпается позолота с непоколебимого образа Грегори Стила. Я почему-то не испытывала больше ни малейшего желания становиться опытным образцом для реализации его сложносочиненных фантазий. Служить человеку, который видит в тебе удобный инструмент для самоутверждения и избавления от комплексов? Подстраиваться под маятник непредсказуемых колебаний? Превращать свою жизнь в один большой компромисс? Ради чего? Ради добротного, сытого существования, в котором снова не будет места ни личной свободе, ни поэтическим изъявлениям, ни даже людям, с которыми приятно было бы общаться. К тому же, судя по намерениям Стила, я могу запросто потерять контакт с Димкой. Потому что буду бесправна первые пятнадцать лет совместной жизни, как указано в брачном контракте. Спорить с человеком на его территории окажется невозможным. Нас с сыном берут на
иждивение, и мы обязаны подчиниться любому решению Стила.
        В это самое мгновение с какой-то звенящей отчетливостью до меня дошло, что с данным человеком у меня ни-ко-гда и ни-че-го не сможет склеиться. Даже при его внешнем антураже и моем тщательном взвешивании каждого произносимого слова. Я не смогу больше день за днем выдерживать его изощренный прессинг, какими бы благородными намерениями он ни был мотивирован. Какими бы красотами ни был окружен. Никогда рядом с Григорием я не смогу почувствовать себя счастливой.
        Трудно, трудно к нелюбимому,
        Трудно к тихому войти…
        Григорий ждал моей реакции. И я ему ответила.
        Ответила, что не имею желания жизнь свою молодую тратить на рефлексии взрослого и состоявшегося во всех отношениях мужчины. Проблема холода и одиночества - его личная проблема, и никто, кроме него самого, помочь ему в этом не сможет. А вообще, мне эта проблема кажется надуманной от начала и до конца. На мой взгляд, существует только два глобальных обстоятельства, заслуживающих серьезных волнений. Остальное можно пережить. Не чихнув. Лично я вынесу всё что угодно, лишь были бы живы и здоровы близкие.
        Вот пример. До настоящего момента меня мучила неопределенность. Я металась, страдала, ночей не спала. И в одно мгновение все прояснилось. И больше страдать я не хочу и не буду! Я благодарна судьбе за встречу с Григорием Стилом. С ним за небольшой временной отрезок я приобрела очень важный опыт. Многое переосмыслила, переоценила и постигла заново. Сама на себя взглянула словно бы со стороны и сама себе, наконец, понравилась. Я буду вспоминать Григория с огромной признательностью. Всегда! С огромной!
        На этой высокой ноте мы расстались.
        Я попыталась уснуть, но сон не шел и не шел. Встала, подошла к окну. Рыжий, болтающийся на ветру фонарь помигивал мне сочувственно. Я прикрыла глаза и на меня волнообразным потоком снизошли спасительные стихотворные строки:
        С тобою быть желала я,
        Любимой быть мечтала я,
        От бед уплыть и от сомнений…
        Со мною вновь печаль моя.
        Я ухожу. В полночный час
        Решаю все проблемы враз:
        Соединенье невозможно -
        Есть нечто, что сильнее нас.
        Но надо жить. Скорбеть грешно!
        И плыть по воле волн грешно,
        В страданье можно черпать силу!
        А побежденным слыть - смешно.
        Ведь, видит Бог, боролась я,
        Опорой быть стремилась я.
        На все есть воля Провиденья,
        А вовсе не вина твоя…
        Наутро проснулась просветленной. В окно жизнерадостно светило солнце. Рядом сопел любимый ребенок, я чувствовала себя сильной, уверенной, совершившей судьбоносный поступок. Я умудрилась побороть Искушение, развенчать Иллюзию и, главное, избежала опасности окончательно потерять себя. Да-да, я сумела себя сохранить!
        Неугомонные, разнокалиберные мысли кружили пестрым роем. Чтоб унять этот сумасшедший вихрь, не расплескивая понапрасну, решила вдумчиво и последовательно изложить их на бумаге. Подошла к столу, достала стопку чистых листов, взяла ручку и, немного поразмыслив, написала название: «Пролетая над Вселенной».
        Вместо эпилога
        - Алло, привет!
        - Привет!
        - Как дела?
        - Спасибо, хорошо.
        - Миша дома?
        - Миша? Нет.
        - А где он?
        - Понятия не имею!
        - Когда будет?
        - Я не в курсе.
        - Он не сказал, когда вернется?
        - Да я и не спрашивала…
        - Но он должен прийти?
        - Не знаю. Сама жду.
        - Давно ждешь-то?
        - Очень. Можно сказать, всю жизнь.
        - Это Света?
        - К сожалению, нет.
        - Почему, к сожалению?
        - Потому что Света наверняка его дождется.
        - Ничего не понимаю. Когда он ушел?
        - Дело в том, что он даже не приходил.
        - Как это - не приходил? Сегодня не приходил? Или вчера?
        - Да нет же, он вообще сюда не приходил.
        - Никогда?
        - Никогда.
        - Прикольно.
        - Да уж…
        - Но он в курсе, что ты его ждешь?
        - Вряд ли.
        - Догадывается хотя бы?
        - Откуда я знаю…
        - А тогда чего вообще ждать-то?
        - Сама не понимаю. Живу себе спокойно, ни о чем таком не думаю. А потом вдруг как задумаюсь да как запричитаю: «Миша, приходи! Приходи, Миша!»…
        - И чего, приходит?
        - Не приходит!
        - Прикольно. Как долго ждать собираешься?
        - До тех пор, пока не появится!
        - Слушай, а может, нам разные Миши нужны?
        - Возможно.
        - Или один и тот же?
        - Кто знает, кто знает…
        - Интересно живешь. Нестандартно.
        - Не жалуюсь.
        - Как звать-то тебя?
        - Александрой звать.
        - Слушай, Александра, а тебе Николай не подойдет?
        - Боюсь, что нет.
        - Почему это?
        - Видишь ли, я уже нацелилась на Мишу.
        - Но он сегодня вряд ли появится.
        - Ты так думаешь?
        - Чувствую. Короче, предлагаю вместо какого-то неясного Миши конкретного Коляна!
        - Нет-нет. Так резко перестраиваться я не умею.
        - Но мы толкуем с полчаса, могла бы уже ко мне привыкнуть. Верно?
        - Верно.
        - Давай встретимся в центре, ну скажем, в двенадцать? Хочется глянуть на такую прикольную девчонку!
        Я завезла Димку в Александровский сад, где прогуливалась Марьяна с дочками, а сама отправилась на встречу с ранее незнакомым, «конкретным» Николаем. Чем-то меня заинтриговал этот звонок. Пригрезилось спросонья, что он не был случайным. Романтическая авантюристка, вот кто я. Неисправимая романтическая авантюристка!
        Крепкоголовый парень, в красном спорткостюме марки Adidas, с борсеткой, болтающейся на кисти правой руки, упруго вышагивал в том самом месте, где мне было назначено свидание. Я встала напротив, раздумывая, окликнуть его или подождать, пока он сам сообразит, что я - это я. Кроме нас двоих никто никого там не ждал. Парень несколько раз прошел мимо меня, поглядывая исподлобья, и, внезапно
«притормозив», произнес:
        - Женщина, а у вас время есть?
        От неожиданности я поперхнулась, но, тут же сообразив, ответила:
        - Есть!
        Выразительно поднеся наручные часы к лицу, бойко констатировала:
        - Двенадцать двадцать две!
        Затем развернулась и стремительно пошла прочь, оставив своего несостоявшегося кавалера разочарованно стоять на месте.
        - Ну и где наш очередной жених? - поинтересовалась Марьяна.
        - Ошибочка вышла, - пожала плечами в ответ. - Снова я приняла желаемое за действительное!
        - И вечный поиск, - усмехнулась Марьяна, - покой нам только снится!
        Мы медленно прошли насквозь Александровский сад, наслаждаясь ясным погожим деньком. Людей вокруг было не слишком много. Подобно нам, все неспешно и вдумчиво разгуливали, впитывая прощальное августовское тепло.
        Никуда из города мы с Димкой так и не уехали за все лето. Необходимо было интенсивно врастать в новую - старую жизнь: решать квартирный вопрос, искать работу, выкручиваться, придумывая на ходу, как нам жить дальше.
        - Мам, мы что, уже возвращаемся домой? - недовольно спросил Димка. - Но я же не наигрался!
        - Тёть Саш, а можно Димка сегодня пообедает у нас? - заверещали девчонки.
        - Можно! - легко уступила я.
        Завершить многообещающе начавшийся день, «не наигравшись», мне тоже не хотелось!
        Спустились в подземный переход под Манежной площадью. Откуда-то издалека доносился чародейственный голос скрипки. Я прислушалась, невольно сбавив шаг.
        - Что за музыка? - полюбопытствовал Димка.
        - Тсс, - прошептала я, силясь вспомнить название мелодии. В гулком переходе она звучала особенно завораживающе. Кто же это сочинил? Завернув за угол длинного каменного коридора, мы увидели высокого светловолосого музыканта, извлекающего из инструмента божественную мелодию.

«Глюк», - неожиданно выстрелила память.
        - Глюк, - произнесла я вслух. Мне показалось, что скрипач кивнул. Он был похож на юного Олега Видова.
        Марьянины дочки проплыли мимо него с приоткрытыми ртами.
        - Подождите, - встрепенулась Марьяна, - у меня есть куча мелочи, - и судорожно принялась вытаскивать из карманов деньги, - идите-ка, положите музыканту за его работу.
        Девочки радостно рванули к раскрытому скрипичному чехлу и, со звоном высыпав из ладошек мелочь, остались стоять напротив него, безотрывно наблюдая за искусной работой смычка.
        - И мне дай денежку, - потребовал Димка.
        Я достала бумажную купюру и протянула ему.
        - Ого, - одобрил сын и отнес ее музыканту.
        Скрипач плавно развернулся вместе со скрипкой и, не прекращая играть, улыбнулся мне.
        - Ну, ты даешь, - ревниво выдохнула подруга и с легким вызовом добавила: - Вот взяла бы и пригласила мальчика к нам на обед!
        Она забыла, видно, кого решила «взять на понт»! Со мной такие штучки с детства не проходили! Тут же, уверенно шагнув к скрипачу, я произнесла, пленительно улыбаясь:
        - Здравствуйте! Вы так замечательно играете, что мы хотели пригласить вас…
        - Конечно-конечно, - не дослушав меня, ответил тот, проворно укладывая скрипку в чехол.
        - Ты ж не объяснила человеку, куда мы его приглашаем, - подскочив к нам, сказала Марьяна.
        - … на обед, - спокойно закончила я.
        - Конечно-конечно, - повторил парень, преданно заглядывая мне в глаза. - Куда скажете, туда и пойду!
        - Мы не нанимаем вас, - зачем-то уточнила Марьяна. - Обед означает всего лишь обед!
        - Я понял, понял, - скрипач застегнул свой футляр и поднялся, - я готов.
        Он смотрел на меня с каким-то щенячьим восторгом. Сердце сжалось от такого доверчивого взгляда. Где-то я видела его. Точно видела!
        - Сколько вам лет, молодой человек?
        - Двадцать.
        Боже! Да он совсем дитя.
        - Как вас зовут?
        - Олег. А вас?
        - Меня - Саша. Это - Марьяша. А это наши дети.
        По дороге мы зашли в магазин, купили большую курицу, кило картошки и рулет с джемом. Пока Марьяна колдовала на кухне, я развлекала Олега беседой. Димка, периодически в нее встревая, крутился рядом.
        - Ваш ребенок? - спросил Олег, с интересом разглядывая Димку.
        - Да, мой сынок.
        - У него музыкальные пальцы.
        Я только плечами пожала, не зная, что сказать на это. Олег подозвал Димку:
        - Ты на каком инструменте учишься играть, парень?
        - Ни на каком, - развел руками Димка, - но всегда хотел играть на скрипке!
        Я уставилась на него изумленно. Вот новость так новость.
        - Так в чем же дело, - улыбнулся Олег, - я с удовольствием позанимаюсь с тобой.
        - Ура, - завопил Димка, - ура!
        Я отправилась к Марьяне на кухню, оставив их за беседой. Олег, чтоб не казаться голословным, тут же принялся обучать Димку нотной грамоте, набрасывая на разлинованный лист бумаги скрипичный ключ и прочие музыкальные знаки.
        - Сашка, какой чудный мальчик, - возбужденно зашептала Марьяна. - Как думаешь, он нам чего-нибудь сыграет?
        - Кажется, кто-то обещал его не эксплуатировать? Не нанимаем, мол, только обед, мол…
        - Не ехидничай. Девчонки мои просто ошалели от восторга, полюбуйся, как пялятся на него. Пусть поиграет, а? Попроси его, ладно?
        - Попрошу, - кивнула я, - только после того, как мы его хорошенько накормим.
        - Ну да. Проголодался, наверное, бедненький, - жалостливо покачала головой Марьяна. - Видала, как шустро скрипку сложил, едва мы его обедом приманили.
        Олег по нашей просьбе не только повторил восхитительную мелодию Глюка из оперы
«Орфей и Эвридика», но и исполнил мои любимые - «Каприз» Паганини и «Чардаш» Монти. Дети под него принялись танцевать как заведенные, мы же с Марьяной внимали, затаив дыхание. Живое звучание скрипки и облик стройного, светлоглазого скрипача взволновали меня не на шутку. Возникло ощущение, что в жизнь мою входит что-то чудесное. Нечто такое, что должно расшевелить мои застывшие чувства. Едва уловимая, нежная вибрация соскальзывала со скрипичного смычка и стремительным музыкальным потоком проникала прямо в душу. До чего удивительный день. Спасибо тому странному утреннему звонку, который вытащил меня в нужное время в нужное место!
        - Ты не голоден, Олежек? Может, скушаешь что-нибудь еще, - заботливо поинтересовалась Марьяна, когда он закончил играть. - В переходе-то, наверное, с раннего утра стоял?
        - Нет-нет, я пришел всего за час до вашего появления!
        - Странно тогда, почему так резко сорвался, - пробормотала Марьяна, собирая тарелки и вынося их на кухню.
        - А, по-моему, ничего странного, - возразил ей вслед Олег. - Не каждый день такие симпатичные девушки на обед приглашают. - Он многозначительно посмотрел на меня.
        - Учишься в консерватории? - спросила я, делая вид, что его взгляд никак меня не трогает.
        - Да, перешел на третий курс, - ответил Олег.
        - Часто приходится подрабатывать в переходе?
        - Два раза в неделю. Меняюсь с другими музыкантами.
        - Этого достаточно? - поинтересовалась я.
        - На карманные расходы - вполне. Ну и маме на хозяйство подкидываю, - похвастался он.
        - Живешь вдвоем с мамой? - Меня определенно прорвало на интервью.
        - С мамой и с братом. Отца похоронили двенадцать лет назад.
        Мне стало неловко за свои бесцеремонные вопросы, и я замолчала.
        После небольшой паузы Олег неожиданно спросил:
        - Саша, а как ты относишься к Агате Кристи?
        - К писательнице? - уточнила я.
        - Нет, к рок-группе! - улыбнулся Олег.
        - Если честно, не понимаю даже, о чем ты говоришь. Сейчас их столько развелось, групп этих.
        - «Агата Кристи» - особенная, - промолвил Олег. - Хочешь убедиться?
        - Каким образом? - не поняла я.
        - Сегодня вечером они будут выступать в Парке Горького. Пойдем?
        В комнату вошла Марьяна:
        - Куда это вы собрались?
        - Марьяша, Олег зовет нас в ЦПКиО сегодня вечером. Как ты на это смотришь?
        - Смотрю так: вы идёте, а я остаюсь с детьми. - Она вздохнула. - Куда я их дену в таком количестве?
        - Здорово! - обрадовался Олег. - А можно тогда я у вас оставлю скрипку? А то с ней будет неудобно в толпе.
        - Оставляйте, всё оставляйте, - меланхолично махнула рукой подруга, - и Димку, и скрипку… - Она взглянула на меня и великодушно произнесла: - Хорошо вам потусоваться!
        Олег сбегал в кассу за билетами на вход в ЦПКиО им. Горького и пригласил меня внутрь. Мы шли по парку, и я веселила Олега воспоминаниями о том, как любила ходить сюда в детстве со старшей сестрой и ее друзьями. Как умудрялась, просочившись без очереди, протаскивать всю компанию на всевозможные аттракционы.
        У ворот Зеленого театра, где в режиме нон-стоп проходил концерт, оказалось вдруг, что денег нам хватает лишь на один билет.
        - Мы слишком рано встретились, - грустно констатировал Олег.
        - В каком смысле? - не поняла я.
        - Сегодня я не успел заработать, чтобы хватило на всё, - пояснил он, с завистью глядя на счастливчиков, продвигающихся внутрь.
        - Подожди-ка, - сказала я и пошла навстречу людям, выходящим из ворот театра.
        Через минуту с пригласительными билетами на руках я вернулась к Олегу:
        - Вот, держи!
        - Ух ты, - обрадовался он, - как это тебе удалось?
        - Не все могут выдержать такое представление больше двух часов. Некоторые устают и уходят. Мне повезло встретить именно таких. Вместо того чтоб выбросить билеты в урну, они отдали их мне!
        - Здорово! - восхитился Олег. - Теперь нам даже на пиво хватит!
        Он радостно купил в палатке две охлажденные емкости. Я вдруг почувствовала себя пацанкой и, весело чокнувшись с Олегом, бодро заглотнула горький шипящий напиток прямо из горлышка.
        Концерт, после выпитого пива, показался мне довольно занятным. Поначалу. Но скоро я стала одуревать от шума и ослепляющего света. Грохочущие ритмы, блуждающие световые снопы, сменяющие друг друга на сцене чумовые музыканты из неизвестных мне групп, беснующиеся подростки под сценой - все казалось противоестественным. Как-то мимо меня прошла эта молодежная тусовка.
        - Тебе тут нравится? - прокричал Олег.
        Я неопределенно качнула головой. Казаться несовременной не хотелось!
        - Мне такое тоже не шибко интересно, - признался Олег. - Но подожди, скоро все изменится.
        Когда «Агата Кристи» вышла на сцену, и правда что-то изменилось. Даже не поняла, что. Вроде та же публика, но реакция на их песни была иной. Никто не орал, не бесился, все просто приплясывали в такт, дружно подпевая музыкантам.
        - Видишь, - сказал Олег, положив мне руку на плечо, - они всегда по-особому воздействуют на зрителя.
        На меня тут по-особому воздействовало всё. Я словно помолодела на десяток лет рядом с этим мальчиком. Захотелось даже потанцевать вместе со всей подростковой толпой под популярную песенку «Агаты Кристи».
        Время летело незаметно. Народ продолжал входить и уходить. Уходило, правда, значительно меньше людей, чем прибывало. Становилось тесно. Олег постепенно двигался и меня продвигал к выходу. Выступление любимой группы было позади, остальное его не волновало.
        - Ты не обидишься, если я не поеду тебя провожать? - спросил он, взглянув на часы. - Я не успел предупредить маму, что загуляю допоздна.
        - Конечно, не обижусь, - сказала я, скрывая разочарование, - маму волновать нельзя. - Мне почему-то захотелось прибавить - «малыш», но я сдержалась.
        Утром, когда я уже собиралась к Марьяне за Димкой, неожиданно позвонил Олег. Он сказал, что едет за своей скрипкой и может привезти мне ребенка, чтоб я никуда не моталась. Я подумала и согласилась.
        - Сашка, ты сумасшедшая! - воскликнула Марьяша. - Доверять ребенка малознакомому человеку я бы поостереглась.
        - Человеку, который не побоялся оставить в чужом доме дорогущую скрипку, я вполне могу доверить ребенка, - спокойно возразила я.
        Мне хотелось увидеть Олега еще раз. Даже несмотря на то, что он не поехал меня провожать. Чувство, что я давно его знаю, не оставляло…
        - Ты все-таки на редкость романтическая… - Марьяна подбирала слово.
        - …идиотка? - помогла ей я. - Возможно. Но что-то меня к нему тянет, сама не пойму, что именно.
        - Он хорошенький, - вздохнула Марьяна.
        - Не в этом дело, - сказала я, - совсем не в этом… дело…
        Ребята приехали к обеду. У них по дороге уже сформировался какой-то особый язык, на котором они продолжали болтать, пока я их кормила.
        - Жаль, что у меня нет старшего брата, - промолвил Димка, прихлебывая суп, - ну, как у тебя.
        - Да-а, - протянул Олег, - брат это здорово. А хочешь, я стану тебе старшим братом?
        Я перевела взгляд с одного на другого, и сердце мое нервно забилось: у обоих были одинаковой формы светло-зеленые глаза.
        - Смотри-ка, как похожи у нас с тобой руки, - сказал Олег, - я сразу это отметил!
        - Точно, - обрадовался Димка, прикладывая свою ладошку к руке Олега.
        - Просто твоя пока что маленькая, но пальцы все равно вон какие длинные.
        - А когда я вырасту и выучусь играть на скрипке, мы будем вместе зарабатывать в переходе? - с надеждой спросил Димка.
        Я непроизвольно расхохоталась.
        Олег окинул взглядом комнату:
        - Вы давно здесь живете?
        - С моих четырех, - важно изрек Димка. - Это комната бабули, мы раньше все вместе в ней спали. Зато теперь у меня есть собственная комната, своя кровать и даже письменный стол - пойдем покажу. - Он взял Олега за руку и повел показывать своё новое владение…
        Как только я поняла, что ни в какую Америку не уезжаю, тут же объявила риелтору, что планы мои изменились - продавать единственную недвижимость я передумала. Риелтор был страшно недоволен. Ведь вместе с бабушкиной комнатой он намеревался быстренько пристроить и другую, долго пустовавшую после старичка-соседа, который следом за своей женой тихо покинул этот мир. Детей у них не было, из родственников никто за полгода так и не объявился. При оформлении приватизации неожиданно выяснилось, что мы с Димкой являемся их единственными наследниками.
        - А вы счастливчики, - промолвил риелтор, когда на законных основаниях мы оказались владельцами двухкомнатной квартиры. Пусть запущенной, неухоженной, но своей…
        - Да, - озадаченно произнес Олег после «экскурсии» по квартире. - А вы о ремонте не думали?
        - Думали, - досадливо отмахнулась я, - вот только найду хорошую бригаду, которая сделает всё на совесть и не сдерет втридорога. А это проблема.
        - Я помогу тебе, - уверенно сказал Олег.
        - Сделать ремонт? - удивилась я.
        - Сам вряд ли, но мне есть кого порекомендовать.
        - Спасибо, Олежек, - сказала я, тронутая такой неожиданной заботой.
        По радио зазвучала тема Осени из «Времен года» Вивальди. Я предложила Олегу кофе.
        - Хочу запомнить этот момент, - сказал Олег, мечтательно глядя на меня. - Ароматный кофе, любимая музыка, симпатичная девушка напротив…
        Приятно. Хотя, пожалуй, чересчур романтично. Переросла я подобный романтизм. Уже не получается с ходу принимать такие ухаживания! Почему-то во всем слышится обман, фальшь, ну а в данном случае просто наив. Этот мальчик, милый, очаровательный мальчик… Он мне нравится, конечно, нравится. Одни глаза чего стоят и скрипка… но не роман же с ним начинать крутить? Это просто смешно. И совершенно ни к чему. Тогда почему я предлагаю ему кофе, вместо того чтоб предложить уйти? Почему слушаю эту трогательную чушь и делаю вид, что верю, зачем поддерживаю эту игру? Душу греет его взгляд. Я не хочу его отпускать. Почему? Что же в нем такого особенного… что именно… я пытаюсь понять…
        - Какие у тебя планы на ближайшие выходные? - прерывает он мои раздумья.
        - Никаких, - пожимаю плечами я.
        - Я хочу позвать вас за город.
        - За город? Куда именно?
        - На Истру. Там очень красиво - лес, вода, чистый воздух. На моторке вас покатаю. Наш дом стоит почти на берегу.
        - Ура! - услышав его, вопит Димка. - Мы же поедем, мам? Ты все лето обещаешь свозить меня на какую-нибудь речку! И никак не довезешь!
        - Хорошо-хорошо, поедем, - быстро соглашаюсь я, пытаясь унять сердцебиение. Почему снова внутри все сжалось - понять не могу.
        - Вот и отлично, - говорит Олег, - я заеду за вами послезавтра утром, да, Димыч?
        - Да, Олежич, - подмигивает в ответ Димка.
        Электричка была забита дачниками. Я смотрела на пролетающие за окном запыленные пейзажи и пыталась постигнуть себя, свои движения и поступки. Меня снова куда-то необратимо несло.
        - Почему ты такая задумчивая, Саша? Смотри, как нам повезло с погодой.
        - Ты предупредил свою маму о нашем приезде? - запоздало поинтересовалась я.
        - А никого сегодня, кроме нас, не будет. Брат позавчера отвез ее в Москву - помыться там, постираться, к врачу сходить. Дача в нашем распоряжении! Мама вернется только на следующей неделе.
        Я достала из сумки бутерброды и поделила их между Димкой и Олегом.
        - Отлично, - обрадовался Олег, - а то я не успел позавтракать.
        Дитё. Похоже, придется его усыновлять. Как можно уезжать на целый день из города, не подкрепившись и не взяв с собой ничего съестного? Как это - не продумать, чем мы будем питаться, кроме красоты природы и вкусноты свежего воздуха? Я же основательно подготовилась. Целый рюкзак набила провиантом, ведь на воздухе аппетит всегда становится неуёмным. Особенно у детей.
        - Ты когда увидишь наш дом, не пугайся сразу, - предостерег Олег. - Его строил отец, за столько лет он просел и покосился, а вот снести его, чтоб построить новый, рука не поднимается.
        Домик и правда выглядел сильно обветшалым снаружи, но внутри оказался уютным и чистым. Тюлевые занавески на окнах, большой стол в центре комнаты, покрытый гобеленовой скатертью, а над ним - огромный, низко свисающий абажур с бахромой. Мы сбросили вещи и сразу же отправились гулять.
        Обещанная красота здешних мест, упоительный воздух и особенно вид призывно мерцающей на солнце реки покорили меня с первого мгновения. Мы катались на старенькой моторной лодке, она шумела, гремела и подбрасывала нас на поворотах. Речные брызги, пронизанные солнечными лучами, казались хрустальными. Искрясь, они весело разлетались во все стороны.
        - Давай-давай, - кричал Димка, - жми на газ! Еще-еще, быстрей, быстрей!
        Истра была совсем не похожа на океан. Даже на его залив. Грохочущая моторка никак не напоминала белоснежную комфортабельную яхту, на которой я плавала несколько месяцев назад. Но почему-то именно теперь я отчетливо вспомнила водную прогулку со Стилом в Южной Каролине и невольно сравнила свои тогдашние ощущения с сегодняшними. Тут меня всё наполняло необъяснимой радостью. Пьянило чувство раздолья, легкости, свободы, которых там не было в помине! Хотя там все выглядело безупречно. Мне б тогда наслаждаться мгновением, а я зачем-то напряженно думала об обгоревших участках тела, мучительно пытаясь подогнать себя под образ идеальной леди. Рядом сидел человек, который мечтал сделать из меня свою жену. А во мне не было легкости, не выходило расслабиться, не получалось упиваться окружающей действительностью, я лишь фиксировала ее, как робот…
        Нагулявшись по водной глади, мы с мальчишками вернулись на берег, разожгли во дворе костерок и, нанизав на деревянные прутики сосиски и хлеб, поджарили их на импровизированном мангале. Димка был счастлив. Он принимал самое активное участие в разведении огня, деловито крутил самостоятельно обструганный перочинным ножом прутик, доводя до нужной стадии прожаренности свою сосиску. И тут же требовал следующую. Он обращался только к Олегу. Я смотрела на сияющую мордочку сына и в который раз с болью убеждалась, как сильно не хватает ему мужского участия в жизни. Чем дальше, тем необходимее оно мальчику моему. Еще чуть-чуть и перестану я заменять Димке всех родственников сразу. Как тогда? Почему же за столько лет не получилось обеспечить сыну полноценную семью? Дело конечно же в моей импульсивной неразборчивости, помноженной на глубокую внутреннюю неуверенность. Всю жизнь бросаюсь я сломя голову навстречу любому, кто пожалеет, приголубит, посулит красивую жизнь. А потом долго разгребаю завалы, жертва отзывчивости…
        После поездки в Америку и своего несостоявшегося замужества я осознала со всей отчетливостью: никогда больше не пойду наперекор собственной интуиции. Я буду слушать только ее, и никого больше! А еще я буду терпеливо ждать своего человека. И дождусь. Где-то бродит он - друг сердечный. Возможно, он совсем близко, я словно чувствую его неспешное приближение, хотя и не вижу пока.
        Олег достал пластиковую игру со смешным названием «Кольцеброс» и принялся учить Димку правильно метать кольца. Координация у Димки хромала, кольца летели мимо палочек, на которые им следовало наброситься и зависнуть.
        - Не беда, - успокаивал его Олег, - у меня тоже не сразу получалось. Давай попробуем с более близкого расстояния? Мы с братом часто в детстве в это играли. Очень развивает остроту взгляда и четкость движений.
        - А сколько лет твоему брату? - спросил Димка.
        - У меня с ним разница в возрасте десять лет, почти как с тобой.
        - Олежич, здесь так хорошо, - сладко потягиваясь, проговорил Димка, - что просто жить хочется!
        - Хочется - живи, - Олег потрепал Димку по рыжим вихрам.
        - Правда? - Димка вытаращил на него свои и без того круглые глазенки. - Нет, ты правду говоришь, что ли?
        - Дим, успокойся, - одернула я сына.
        - Оставайтесь, - спокойно подтвердил Олег.
        - Как это? - не поняла я.
        - Никого здесь не будет почти неделю. Отдыхайте на здоровье. Димыч, вон, весь бледный, пусть погоняет на свежем воздухе.
        - Но, мне кажется, - замялась я, - что это как-то… не совсем удобно…
        - Никаких проблем, - сказал Олег, - вечером я уеду в Москву. Завтра - мой рабочий день в переходе, его пропускать нельзя. Ну а послезавтра я за вами приеду. В крайнем случае, после послезавтра. Захотите, останемся здесь еще на несколько дней. - Он мягко улыбнулся.
        - Мам, пожалуйста, давай поживем здесь? - Димка смотрел на меня с мольбой.
        По любым писаным и неписаным законам мне следовало тут же, вежливо поблагодарив, отказаться. Принимать подобные приглашения допустимо только от хорошо знакомых людей. Ну, или, в крайнем случае, можно было бы принять от человека, с которым намечаются личные взаимоотношения. Здесь это исключено. Исключено и точка. Тогда почему я колеблюсь? Что мешает мне поблагодарить Олега и отказаться?
        - Вам продуктов на день хватит? - поинтересовался Олег, не дождавшись ответа.
        Он прошел в дом, показывая нам, что где найти в случае надобности. Я следовала за ним, растерянно кивая, Димка же прыгал рядом, как пинг-понговый мячик, задорно приговаривая:
        - Так, всё понял, так-так, понял-понял…
        Кроме муки, сухого молока, крупы и чайной заварки, в хозяйстве ничего не было. Взятая мною провизия оказалась кстати.
        - Вот тут чистое постельное белье, мамина спальня и моя комната наверху. Можно лечь и на этом диване, он раскладывается. Так что в вашем распоряжении целых три спальных места - выбирайте любое.
        - Ой, чур, я буду спать на диване, - Димка тут же пристроился на нем, обхватывая руками истрепанного одноглазого медведя с болтающейся головой, - мне он подходит.
        - Ну и славно, - улыбнулся Олег. - Этот мишка был давным-давно подарен брату на день рождения, а потом по наследству перешел ко мне. Ты будь с ним поаккуратнее, не то он рассыплется на мелкие кусочки.
        - Я буду его беречь, - пообещал Димка, - теперь он - мой друг. По наследству.
        Глядя на довольного Димку, я поняла, что не могу отказаться от приглашения Олега.
        Мы пошли проводить его до станции, предварительно напившись чая с яблочным вареньем, сваренным мамой Олега, да с московскими ватрушками.
        - Ты точно приедешь за нами послезавтра? - уточнила я на всякий случай. - Через неделю я выхожу на новую работу, нужно будет к ней заранее подготовиться!
        - А что такое - новая работа? - удивился Олег. - Димка рассказывал мне про твою бурную деятельность в каком-то толстом журнале… или толстой газете…
        - Он просто пока не в курсе, - тихо произнесла я, глядя, как беззаботно скачет мой сын по дорожке, размахивая прутиком.

…Из редакции все же пришлось уволиться: заявление об уходе было подписано незамедлительно, в день подачи. Когда я, очнувшись, поняла, что погорячилась, и решила переиграть, было поздно. Главный редактор уехал отдыхать, а зам. главного вместо меня молниеносно утвердил своего протеже.
        После поездки в Америку моя самооценка удивительным образом выросла, и довольствоваться разовыми заработками больше не хотелось. Однако найти достойную работу летом оказалось очень непросто. Зато появилась уйма времени для написания очерка, незаметно переросшего в довольно внушительную по объему повесть про то, как я не стала американкой. Писала я быстро, упоительно, с каждой страницей переживая заново все, что со мной произошло, анализируя и отдавая бумаге остатки своих сомнений.
        Аня, расстроенная моим скоропалительным уходом из редакции, взялась пристроить рукопись в популярное издательство, соучредителем которого являлся ее дядя. Моя повесть понравилась, ее вскоре подписали к изданию. Я даже получила аванс, на который можно было прожить несколько недель. Лето заканчивалось, а перспективы найти постоянную работу так и не вырисовывалось. Я долго бегала по кругу, давала объявления, ходила на собеседования, но ничего достойного не находилось. Когда совсем отчаялась, помог случай.
        Возвращая Димкины документы в школу, я заглянула в кабинет директора, чтоб засвидетельствовать ему свое почтение. Директор горячо обсуждал с завучем по учебной работе скоропалительный отъезд на ПМЖ учительницы по русскому языку и литературе.
        - Простите, а куда уехала учительница? - поинтересовалась я, вклинившись в беседу.
        - Да в Штаты, - махнул рукой директор, - кто бы мог подумать…
        - Вроде скромная, неприметная с виду, - пояснила завуч, - а умудрилась каким-то образом найти себе состоятельного американца, представляете?
        - Представляю, - качнула головой я, - иногда такое случается.
        - Ну, а мне-то что делать прикажете? - Директор развел руками в отчаянии. - Двух учителей лишились сразу. Якова Львовича на пенсию проводили, и вот теперь эта невеста… А ведь учебный год на носу. Где искать учителя?
        И тут меня осенило.
        - Я готова вам помочь.
        - Можете кого-то рекомендовать? - Директор посмотрел на меня с надеждой.
        - Могу. Себя, - скромно произнесла я и добавила: - Мне всегда хотелось работать в школе… в глубине души…
        Так я нашла достойную работу. В двух кварталах от дома. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Не зря, выходит, заканчивала я педагогический институт - пригодился мой диплом. Зарплата у учителей, конечно, небольшая, но я смогу заняться репетиторством. И еще по совместительству вести литературный кружок. И писать статьи в региональную газету. Кроме того, отпадет проблема обедов, проезда и оплаты школы, вот какая экономия. Димка будет под контролем, по крайней мере, в поле моего зрения, а то никогда за суетой своей жизни не успевала я уделять сыну достаточно внимания, всё какими-то скачками, урывками. Но теперь наконец-то смогу стать ему настоящей матерью. Как мне кажется. Мне так хотелось бы этого!
        Мы гуляли с сынишкой до темноты. Ночевать в чужом месте, тем более в отсутствие хозяев, было неуютно. А сынок чувствовал себя вполне естественно, словно он вырос в этом доме. Когда мне понадобилось зашить ему порванные во время прогулки шорты, он безошибочно нашел коробку с нитками и принес мне. Пока я штопала, он исследовал дом. Обнаружил стопку пожелтевших журналов и принялся увлеченно их листать.
        - Хотела бы переселиться в деревеньку, мам? Хорошо здесь. Такие вкусные ягоды в саду растут: черноплодка, тёрн. И яблок красных, наливных много, ты видала? Эх, жаль только, что смородина уже отошла, я обожаю смородину!
        - Не знаю, Дим, - пожала я плечами, - чем заниматься в деревеньке-то? Целыми днями? Я не представляю…
        - Как это - чем? - всплеснул руками Димка. - Жить! Можно ходить за грибами, на рыбалку, ну, короче - на грибалку! Ты бы научилась настоящие пироги печь - яблочные, там, с ягодами разными.
        Я всегда была отчаянной урбанисткой. В детстве за город вытащить меня можно было лишь со скандалом. И вот тут, после Димкиных вздохов, вдруг осознала, что совсем не прочь была бы проводить больше времени в каком-нибудь тихом уютном месте, на берегу реки, засыпать и просыпаться, окутавшись звуками живой природы, писать стихи и наблюдать, как резвится на травке твой ребенок…

…Вспомнился уик-энд в Нью-Джерси, огромный дом, в котором провела ночь со Стилом и девочками, и вновь сравнила я те томительные ощущения с сегодняшними. Мне не нужен огромный дом, поля и пастбища, составляющие частные владения. Нам с Димкой хватило бы и маленькой, пусть даже обшарпанной и покосившейся дачки.
        В обещанный день Олег не приехал. Мы несколько раз ходили встречать его на станцию, не понимая, что могло произойти. Не появился он и на следующий. На третий день я засобиралась домой, несмотря на сопротивление сына.
        Димка не хотел уезжать и отчаянно тянул время. Прятался от меня по кустам, не откликаясь на зов. Делая вид, что потерял что-то очень важное, искал это «что-то» в траве. А потом и вовсе убежал к реке - «проститься с рыбками». Я прибралась в доме и села в ожидании сына на крылечке.
        Раздался шум приближающейся машины. «Жигулёнок» пятой модели остановился около калитки. Из машины кто-то вышел, хлопнул дверцей и направился прямо к дому, по извилистой дорожке. Краем глаза я видела приближающуюся мужскую фигуру, но отчего-то боялась посмотреть в его сторону. Я просто не знала, чего мне ждать от этой фигуры, и с замиранием сердца готовилась к любой неожиданности… К любой…
        Только не к такой.
        - Здравствуйте, я брат Олега, меня зовут Михаил…
        Я медленно повернула голову, не веря своим ушам. Глаза тоже отказывались верить. Не говоря уже про сознание, которое я, кажется, тихо теряла.
        - Здравствуй, - произнесла я сипло.
        Мишка. Мой Мишка. С поредевшими волосами и каким-то потухшим взглядом, слегка сутулый, но это был он! Мой Мишка Либерман.
        Он внимательно посмотрел на меня, резко остановился и замотал головой, словно отгоняя нежелательное видение.
        - Но откуда?! - потрясенно воскликнул он. - Откуда ты знаешь моего брата?
        - Олег - твой брат? - переспросила я, не веря в происходящее.
        - Олег - мой брат, - эхом подтвердил он. - А вы-то с ним как познакомились? Где?
        - В переходе, - ответила я честно. - Не знала, что у тебя такой брат.
        - Какой - такой? - вскинулся на меня Миша настороженно.
        - Замечательный.
        - Ты хоть знаешь, что он влюблен в тебя?
        - Нет, - ответила я категорично, - не любовь у него это, а юношеское увлечение.
        - А у тебя?
        - Он замечательный, - повторила я. - Почему он не приехал? Я ждала его.
        - Олег в больнице, - сказал Миша, - он попросил меня съездить за тобой.
        - Что случилось? - испугалась я.
        - Ничего страшного. Он каждый год, в одно и то же время ложится на плановое обследование. А тут вдруг резко забыл о сроках госпитализации. Видно, сильно ты его задурила.
        - И не думала, - попыталась оправдаться я, - просто так получилось…
        - Не говори ничего.
        Он опустился рядом со мной на крыльцо.
        - Олег сказал, что встретил женщину своей мечты. - Миша криво усмехнулся. - Подумать только, каждый день мимо него проходят сотни девушек, а он влюбился именно в тебя.
        - Но я тут ни при чем, - запротестовала я, - мне и в голову бы не пришло, что у него ко мне могут возникнуть серьезные чувства.
        - Это особенность твоего характера - не думать о чувствах другого человека, - сухо сказал Мишка и, не дав мне возразить, воскликнул: - Но почему - ты?!
        - Судьба, - тихо констатировала я, - что же еще?
        - Никак не думал я тебя снова встретить… тем более так… - Он отвернулся.
        - А я думала. Много думала. Я столько всего передумала, Мишка! - Мой голос завибрировал.
        Он изумленно посмотрел на меня. Я выпалила, глядя прямо в эти непонимающие глаза:
        - Ты предал меня. Бросил на произвол судьбы безо всякого объяснения и ни разу в жизни не поинтересовался, как сложилась моя жизнь без тебя.
        - Твоя жизнь должна была сложиться превосходно, - тяжело выдохнул Мишка. - Девочка из известной семьи. Блестящий жених, признанный родителями, не то что какой-то там жалкий студентик, с которым ты решила поразвлечься перед свадьбой.
        Он вскочил и принялся ходить взад-вперед, сердито жестикулируя:
        - Как ты ловко меня окрутила. Опоила невидимым зельем. Запутала. Я думал, что лучше тебя, чище тебя нет, а ты…
        - А я оказалась порочной? - пошла в наступление я. - Ну продолжай, раз начал. Что тебе там наговорили на меня? Что пробы ставить некуда? И ты поверил? Сходу?
        - Как можно было не поверить? Ведь ты и правда была увереннее и… опытнее - в определенном смысле… - Он взглянул на меня с такой обидой, словно это было вчера.
        Я тяжело вздохнула.
        - Если и есть на мне грех, то только один-единственный, и тот - по глупости. И я давно за него расплатилась, - я смахнула предательскую слезу, - всей своей жизнью расплатилась. А тебе не хватило мужества просто поговорить со мной тогда, объясниться. Всё могло сложиться иначе.
        Повисла пауза. Я замерла, боясь спугнуть неловким движением мгновение истины.
        - Ту ночь провел я на улице, - глухо произнес Миша. - Этот доктор, видно, что-то подмешал мне в вино - я словно перестал себе принадлежать. Голова-то варила, а воля отключилась напрочь. Он так взвешенно объяснял, почему мне следует забыть дорогу к твоему дому, в подробностях, аргументированно так, что в результате я согласился. А потом он в какой-то двор завел меня, дал таблетку и на скамейку положил. Добрый доктор Айболит. Я проспал всю ночь на этой скамейке в полной отключке. А ночью похолодало сильно, это ж осенью было, но я не чувствовал холода в том состоянии. - Мишка замолчал, потом поднял на меня глаза и грустно так закончил: - Зато потом прочувствовал. Очень даже прочувствовал.
        - Ты заболел? Простудился? - взволнованно спросила я.
        - Простудился, - скорбно качнул головой Мишка, - на всю оставшуюся жизнь.
        - Мишка-Мишка, - всхлипнула я, - что ж такое натворили мы?
        - Судьба, - с горькой усмешкой передразнил меня Миша. - Я искренне верил, что, уйдя с твоей дороги, всем сделаю хорошо. Кроме себя. Я очень желал тебе счастья, Аленький.
        Остановить слёзы я уже не могла. Они струились и струились по щекам.
        - Знаешь, Мишка, а ведь ты был единственной любовью в моей жизни. И другого счастья мне было не надо!
        Мишка схватил меня за руки, крепко сжал их и поднес к своему лицу:
        - Аленький, - пробормотал он, - прости меня, Аленький! Какой же я дурак!
        От его прикосновения меня словно в жар бросило. Потом резко - в холод.
        - Обними меня, Мишка, - взмолилась я, - и не отпускай больше никогда.
        В то же мгновение, подняв голову, я увидела Димку. Он внимательно наблюдал за нами из-за тернового куста.
        - Иди сюда, Димочка, - сказала я, утирая слезы, - познакомься…
        - Кажется, я знаю, - осторожно приближаясь, сказал Димка, - кто это.
        - Сын? - переводя взгляд с меня на Димку, спросил Миша.
        - Ну, здравствуй, здравствуй. - Он протянул Димке руку и повернулся ко мне: - Он совсем не похож на тебя… только волосы… такие же… золотые…
        - Конечно, он не похож на меня, - улыбнулась я сквозь слезы, - он же просто твоя копия…
        Что сулит нам эта встреча
        Не подскажет самый строгий,
        Самый опытный из многих
        И почтенных мудрецов.
        Что же это? Искушенье?
        Тайных помыслов свершенье?
        Упоительное чудо?
        Воплощение мечты?
        Очень хочется решиться.
        Очень хочется поверить
        Без утайки, без оглядки
        На мещанскую мораль.
        Ходят толпы угнетенных,
        Обездоленных любовью,
        Не способных слушать сердце,
        И других не осуждать.
        Если ж вихрем налетело,
        Если дрожь бежит по телу,
        Если ты бездумно тонешь
        В ослепительных глазах,
        Называй всё это страстью -
        Сумасшедшим ураганом,
        Безвозвратно уносящим
        Волю, разум - в никуда.
        В никуда, туда, где омут.
        В никуда, туда, где пропасть.
        Где со звоном разобьется
        На мельчайшие куски
        Моя хрупкая надежда
        На людское совершенство,
        На возможность обретенья
        Своего второго «я»…
        Отчего же без страданий,
        Без мучительных раздумий,
        И без жертвоприношений
        Не рождается любовь?
        Кто мешает просто слушать,
        Как прекрасно бьется сердце,
        Как душа в немом волненье
        Робко молит за тебя?
        Я протягиваю руки,
        Ты идешь ко мне навстречу,
        И за этот миг волшебный
        Можно многое отдать!
        Пролетая над Вселенной,
        Мы себя увековечим,
        Станем Музыкой нетленной
        Мы с тобою навсегда.
        Нужно быть готовым к встрече!
        Завтра может не случиться.
        Нужно быть готовым к Чуду,
        Остальное - ерунда.
        Мы просидели на крылечке под звездным августовским небом до глубокой ночи. Сынок уснул, а нам с Мишкой было не до сна. Нам было что обсудить! Захлебываясь, рассказывала я ему о своих мытарствах, а он в ответ - о своих, правда, более скупо и сдержанно.
        Семью он так и не завел, хотя желающие, как я поняла, имелись в достаточном количестве. Он был честен с девушками, с которыми встречался, сразу признавался, что детей от него ждать им не следует, и постепенно любые отношения сходили на нет. С последней пассией он расстался в начале этого лета. Кроме разочарования, в нем ничего от этих отношений не осталось. Мама очень переживает. Мечтает о внуках. Младший брат сообщил недавно, что не собирается повторять его ошибки и потому решил пойти другим путем.
        - Что же нам делать с Олежкой? - сокрушенно проговорил Миша, обхватив голову руками. - Он же, глядя на меня, вывел собственную теорию: все беды от молодых легкомысленных девчонок. Так что никаких романов не заводит, считая, что все должно быть серьезно, взвешенно и навсегда.
        - Это похоже на разновидность юношеского максимализма, - сказала я, - во всяком случае, я ему ничего не обещала, никаких объяснений у нас с ним не было, да и знакомы мы всего неделю.
        - Но на дачу к нему поехала, - покачал головой Миша.
        - Да уж, - покраснела я, - поехала, несмотря на сомнения. Я, правда, колебалась. Не хотела быть превратно понятой.
        - Тогда зачем поехала?
        - Меня несло сюда невидимой волной. Да-да, не ухмыляйся.
        - Звучит как-то слишком по-книжному.
        - Пожалуй. Но, знаешь, если когда-нибудь я решу описать нашу с тобой историю на бумаге, многие именно так скажут: вымысел все это, надуманность и авторские фантазии.
        Мишка растроганно меня обнял и крепко прижал к себе. Я воскликнула горячо и взволнованно:
        - Неужели ты не понимаешь, что наше знакомство с Олегом не было случайным?! Ведь именно он привел меня к тебе или, наоборот, тебя ко мне - не знаю, что вернее.
        - Пойдем спать, Аленький, - нежно сказал Миша. - Нам обязательно надо поспать. Завтра будет непростой день, но мы что-нибудь придумаем. Утро вечера мудренее.
        Эпилог
        Вот портфель, пальто и шляпа.
        День у папы выходной.
        Не ушёл сегодня папа.
        Значит, будет он со мной.
        Что мы нынче делать будем?
        Это вместе мы обсудим.
        Сяду к папе на кровать -
        Станем вместе обсуждать.
        На стареньком диване сидели в обнимку с медведем двое милых моему сердцу персонажей и вслух читали Маршака из рассыпающейся, пожелтевшей от времени детской книжки. Я, спускаясь по лестнице, замерла, боясь спугнуть эту гармоничную картинку. Даже в самых заветных снах ни разу не видела я такого.
        - Мама, - бросился ко мне Димка, - как долго ты спала! Мы уже сделали зарядку, позавтракали и вот нашли мое любимое стихотворение.
        - А сколько времени? - поинтересовалась я.
        - Полдень, - счастливо улыбаясь, ответил Мишка.
        - Нам стоит поторопиться. Будешь чай или кофе?
        - Буду всё, - ответила я, - всё, что предложите. Куда мы едем?
        - Мы едем навестить Олега, - выпалил сын. - Он, оказывается, лежит в больнице.
        Олег встретил нас приветливо, хотя слегка смущенно. Прелестная молоденькая медсестра измеряла у него давление и была недовольна тем, что ее работу прерывают.
        - Как дела, Олежич? - спросил Димка. - А мы тебя ждали-ждали, да так и не дождались.
        - Я сильно прокололся, Димыч. - Олег не смотрел в мою сторону. - Видишь, как бывает. Всё перепутал. Уж прости.
        - Да уж прощу, - великодушно сказал Димка, - ты только не болей.
        Я присела к Олегу на край постели и взяла его за руку:
        - Олег, послушай…
        Молоденькая медсестра вновь вошла в палату, поставила на тумбочку мензурку с лекарствами и с вызовом спросила меня:
        - Вы его мамочка?
        Я растерянно взглянула на Олега и замотала головой:
        - Нет-нет, конечно, нет.
        - Тогда встаньте с постели больного, вы нарушаете стерильность.
        Я вскочила, извинившись.
        - Вас здесь слишком много, - строго сказала медсестра. - Посетители не должны мешать соседям по палате. И вообще, у нас скоро обед.
        Она одернула коротенький халатик и вышла.
        - Олег, милый… - вновь начала я.
        - Саша, только не надо меня жалеть. Мне очень стыдно, что так получилось. Давай поговорим, когда я выйду отсюда? Я постараюсь всё объяснить.
        - Ты ничего не должен объяснять мне! Ты ни в чем не виноват! Это я чувствую себя виноватой… перед тобой…
        Миша прервал наш разговор, тронув меня за плечо. Он попросил оставить их с братом на несколько минут, пока не начался обед. Подчинилась. Мы с Димкой спустились вниз к машине, и пока братья беседовали, я не находила себе места. Я передумывала всевозможные варианты этой беседы, но особенно меня пугал ее финал. Миша появился спустя пятнадцать минут. На лице его блуждала загадочная улыбка.
        - Больной будет жить долго и счастливо, - игриво подмигнул он мне, - спасибо длинноногой медсестре.
        Он потрепал по голове Димку и сказал:
        - Ну что, поехали знакомиться с бабушкой? Обрадуем ее нашими новостями?
        - С какой такой бабушкой? - растерялся Димка.
        - С твоей бабушкой. - Мишка сгреб его в объятия и чмокнул в макушку. - С твоей родной бабушкой, сынок.
        Об этой книге
        Книга читается на одном дыхании. Она - о женской судьбе. Героиня сразу становится близкой и понятной: молодая женщина с ребенком без мужа, не очень уверенная в себе, не очень волевая, не хваткая и не алчная. Словом, «не современная». Такая немножко тургеневская девушка, попавшая в жесткую эпоху нашего мира, где, чтобы выжить, нужна чья-то сильная рука, а ее нет. А тогда надо ловчить, изворачиваться, а она этого не умеет.
        И вдруг - роскошный американский жених! «Не упусти удачу!» - кричат подруги. Да и сама она понимает - это шанс в корне изменить жизнь, выйти из бедности, покончить с московской хрущевкой, где текут краны и сыплется штукатурка. Ради этого - а главное, ради сына - она готова прогнуться под богатого жениха, подчиниться его воле, принять все его условия, взгляды, правила жизни и даже его диету. Притвориться, а вернее, внушить себе, что она его любит - чего не сделаешь ради американского счастья.
        Ох, этот соблазнительный миф об американском счастье! Душу за него можно продать, не только тело. Ну, тело еще ладно, но душа плачет, беззащитная, беспомощная, подавленная. Ей и нужно-то - самоотверженная взаимная любовь без притворства и фальши, скромное благополучие, своя среда, друзья, которые понимают с полуслова, и еще - ощущать себя личностью в своем мире.
        Но Америка! Но роскошные рестораны, богатый и выгодный жених, и любит ее, и человек-то вроде хороший. Может, стерпится, слюбится?
        Душа разрывается, вот-вот сломается. Нет, не стерпится, не слюбится! Не будет счастья, а будет рабское существование в американском раю!
        Этот нарастающий бунт души, этот мучительный выход из сладкого гипноза написан замечательно. Веришь каждому слову книги. Не просто сочувствуешь - соучаствуешь во всех неожиданных поворотах событий, каверзах и интригах, о которых рассказывает автор.
        И стихи очень хороши. Они - душа книги. В них именно те слова, которые стучат в сердце каждой женщины. Слова о встрече и чуде, о счастье и об исполнении мечты.
        Анна Масс, русская писательница автор семнадцати книг для детей и взрослых