Принцесса Конде Жаклин Санд
        Принадлежать к старинному влиятельному роду - и честь, и проклятье. Анна-Женевьева изведала это в полной мере. Она еще очень молода, однако уже стала разменной монетой в политических играх отца и была отдана в жены беспринципному жестокому человеку. Юная принцесса не верит в любовь, но случайная встреча меняет для нее все. Вот только суждено ли ей счастье, когда на избраннике Анны - сутана?..
        Литературная обработка О. Кольцовой
        Жаклин Санд
        Принцесса Конде
        Пролог
        Платье было очень тяжелым. Казалось, что к телу привязаны камни и тянут к земле.
        - Пожалуйста, не горбитесь, дочь моя. Стойте прямо.
        Мать обошла ее, оглядела со всех сторон.
        - Сейчас вы выглядите так, как подобает принцессе.
        - Неужели в другие дни я выгляжу иначе? - бледно улыбнулась Анна-Женевьева.
        - Вынуждена признать, что да. Что ж, дочь моя. Мне кажется, вы готовы к браку.
        - Да, я готова.
        Она вскинула голову, чтобы показать: она ничуть не сомневается. Никаких сомнений для принцесс крови. Никаких шагов назад. Вперед, только вперед, так велит долг.
        - В таком случае нам пора. Сейчас мы спустимся вниз и поедем в церковь.
        - Да, матушка.
        Служанка почтительно склонилась, приподняла шлейф роскошного платья, расшитого жемчугом так густо, что лиф его напоминал панцирь, который много лет назад носили рыцари. Правда, рыцарские панцири не были белоснежными.
        Когда девушка, а вслед за ней и служанка, несущая шлейф, вышли, Шарлотта-Маргарита, мать юной невесты, задержалась на мгновение перед зеркалом. Она смотрела на свое отражение, скривившее губы. А затем еле слышно прошептала:
        - Бедняжка.
        1
        Зима
        Декабрь 1642 года, Мадрид
        Погода на дворе была премерзкая. Казалось, что стены нисколько не защищают от ветра и стужи. Сквозняк гулял по залу для приема гостей, забирался под своды маленькой домашней церкви, носил мелкие соринки по анфиладе комнат первого, нежилого, этажа. Тепло сохранялось только там, где слуги заботливо расставили жаровни и как следует растопили камины.
        Маленького хозяина большого дома в центре Мадрида звали французским именем - Антуан-Филипп д’Анжест. Когда-то он занимал должность епископа Компьенского, а ныне исполнял обязанности папского нунция в Испании. Исполнял поневоле. Каменные дома и мостовые Мадрида удручающе действовали на человека, который привык любоваться могучими кронами буков, грабов и вековых дубов Компьенского леса. Но путь во Францию был закрыт. Виной тому была немилость всемогущего кардинала Ришелье. Первый министр короля Франции заподозрил епископа Компьенского в сговоре с испанцами и шпионаже в пользу ордена иезуитов. Одно упоминание о братстве, созданном Игнатием Лойолой, могло привести «красного герцога» в бешенство. А епископ и вправду несколько раз оказывал помощь агентам ордена. Стены аббатств укрывали врагов кардинала, а путаная сеть лесных тропинок помогала им уйти незамеченными в сторону Пикардии, подальше от Парижа.
        Епископ Компьенский обожал Францию и ненавидел Ришелье. Собственно, именно поэтому он и пособничал иезуитам, тем более что почти все они были французами.
        Уезжая в почетную ссылку - в Ватикан - якобы для передачи каких-то бумаг Папе Римскому, господин д’Анжест встретился с Ришелье. Встреча была очень короткой. Долгого разговора, впрочем, и не требовалось: все было выяснено заранее раз и навсегда.
        Один сказал: «Пока я жив, вы во Францию не вернетесь». Другой ответил многозначительно: «Я и не вернусь… пока вы живы!» Одному еще не было сорока, и у него в руках была власть. Другой перешагнул порог шестидесятилетия и отправлялся в изгнание нищим и бесправным.
        С тех пор минуло немало лет. Один по-прежнему был фактическим властителем самого мощного королевства Европы. Другой встретил в Риме радушный прием и понимание, а затем был направлен в Испанию.
        Нунцию в октябре исполнилось семьдесят пять, он страдал от болей в груди и приступов подагры, но не терял ясности ума. По вечерам, когда можно было отдыхать от дел, прелат часто в одиночестве направлялся в церковь, посвященную святой Лусии, и молился там. О чем он просил Всевышнего, Пресвятую Деву и всех своих небесных покровителей? Никто не знал, однако молитвы эти порой занимали несколько часов.
        Но сегодня папский нунций вышел из церкви уже через час. Должно быть, непогода, бушевавшая на улице, выстудила церковь, и пожилому человеку оказалось не под силу долго стоять коленопреклоненным, пусть и на специальной подушке, сквозь которую все равно чувствовался ледяной холод каменного пола. Прелат шел тяжело, опираясь на палку. По пути он распорядился принести в столовую свечи и подать ужин.
        Вечернюю молитву Антуан-Филипп всегда совершал один. Зато к ужину неизменно приглашал двух французов, которые занимали должности при папском представительстве в Испании. Себастьен де Шаплевиль был главным переводчиком. Андре-Франсуа де Линь - личным секретарем господина д’Анжеста. Эти два молодых лица изрядно скрашивали своим присутствием трапезы прелата. Оба были умны, прекрасно образованы, обладали изящными манерами, и - самое главное! - с ними можно было разговаривать на родном языке. Особенно приятно было слушать Себастьена, который вырос в Пикардии и так и не избавился от певучего акцента, свойственного уроженцам этой провинции.
        Оба появились через несколько минут, благо, идти было недалеко: нужно было всего лишь спуститься этажом ниже.
        - Nunquam et nusquam sine libro[1 - Никогда и нигде без книги (лат.).], - слегка улыбнувшись, прелат кивнул в сторону Себастьена, который и вправду нес в руках какую-то книгу. - Мой друг, вы способны читать где бы то ни было. Не боитесь испортить глаза?
        - Я соблюдаю меру, ваше преосвященство, - господин де Шаплевиль улыбнулся в ответ. - Спросите у Андре, он подтвердит.
        - Мнение Андре по этому поводу мне отлично известно. - Антуан-Филипп жестом показал прислуживавшему лакею, что можно разливать по бокалам вино. - Он и сам не далее как позавчера попался на том, что читал всю ночь.
        Андре де Линь лишь покорно опустил голову, признавая правдивость этих слов.
        - Я не читал, ваше преосвященство. Я разбирал почту, пришедшую из Германии.
        Мужчины после краткой молитвы приступили к трапезе.
        - Отменно мерзкая погода! - нунций покосился в сторону окна, закрытого ставнями. - Как ваше плечо, Себастьен?
        Господин де Шаплевиль несколько лет назад был тяжело ранен во время очередной военной кампании, и с тех пор любая перемена погоды отзывалась жестокой болью старых ран.
        - Полагаю, что так же, как и ваши ноги, ваше преосвященство. Но придется терпеть еще как минимум три дня. Потом наступит холодная ясная погода, и боль должна успокоиться.
        - Даст Бог, успокоится и раньше…
        Все опять замолчали, прислушиваясь к завываниям неистово бушевавшего ветра. Разговор о мадридском климате никому не доставлял удовольствия. А потому после паузы прелат завел речь о том, что было близко всем троим: со дня на день должен был прибыть груз из Рима - книги, выписанные еще весной для пополнения библиотечных фондов.
        В разгар беседы в дверь постучали.
        - Ваше преосвященство, дипломатическая почта. Срочный курьер из Парижа, - доложил вошедший слуга.
        Собеседники тревожно переглянулись. Почта из Парижа на этой неделе уже была, и следующую стоило ждать лишь через три дня. Неудивительно, что все, не сговариваясь, перекрестились.
        - Проведите его в мой кабинет! - велел папский нунций, вставая из-за стола. - Господа, ждите меня здесь и продолжайте ужинать. Обещаю, что вернусь как можно скорее.
        Торопливыми шагами прелат удалился.
        Два француза остались одни. Несмотря на просьбу продолжать ужинать, оба ни до чего не дотронулись. Себастьен неловко поводил больным плечом, стараясь унять бившую его дрожь.
        - Вдруг король разрешил ему вернуться? - шепотом предположил он. - Вдруг и нам можно будет его сопровождать?
        - Это невозможно! - Андре вздохнул, вытер руки салфеткой и принялся чистить серебряным ножичком одно из яблок, лежавших в вазе. - Даже если король и разрешит, то нужно еще согласие Ришелье, а Ришелье…
        - Господа! - Папский нунций даже не вошел - вбежал в комнату. - Господа, Ришелье умер! Умер пять дней назад! Я могу испросить отпуск на два месяца и как частное лицо приехать во Францию! Мы можем вернуться, господа!
        Андре перекрестился и отвернулся, чтобы никто не видел выражения его лица. Себастьен, подняв лицо к потолку, беззвучно молился, и на глазах его блестели слезы счастья. Ришелье умер! Во Францию, домой! Можно вернуться домой!
        Наутро новость знали все.
        Испанский двор лицемерно вздыхал и говорил французскому монарху и его супруге слова соболезнования, но на самом деле в политических и дипломатических кругах царила радость.
        Спустя три недели после известия о смерти Ришелье господа де Шаплевиль и де Линь получили разрешение покинуть Испанию и вернуться во Францию. Но грустным было это возвращение.
        Их задачей было сопроводить к месту последнего земного приюта гроб с забальзамированными останками папского нунция. Старика д’Анжеста убила радость. Он умер прямо во время мессы, посвященной избавлению Франции от тирании ненавистного кардинала Ришелье, пережив своего врага на полмесяца. Оформление необходимых разрешений и соблюдение формальностей, неизбежных в таком случае, заняло некоторое время.
        Поскольку сообщение с Римом было прямым и регулярным, то до Мадрида быстро дошла фраза Папы Урбана Восьмого, сказанная им после смерти Ришелье: «Если существует Бог, Ришелье заплатит за все! Если Бога нет, ему повезло!» Испания ликовала.
        Накануне отъезда оба француза, вызвавшихся сопровождать останки епископа Компьенского, были приглашены для приватной беседы не к кому-нибудь, а к самому генералу ордена иезуитов. Беседа с Муцио Вителлески заняла немного времени, но дала много пищи для размышления.
        После выполнения скорбного задания оба молодых человека формально могли быть свободны. Себастьену было рекомендовано поступить на службу в полк, которым командовал молодой герцог Энгиенский. Андре должен был поселиться в Париже и получил рекомендательные письма к парижскому архиепископу.
        Оставшиеся до отъезда дни приятели посвятили тому, что ежедневно наносили по двадцать-тридцать визитов. Они собирали письма, которые нужно было доставить во Францию. Большинство писем предстояло отдать адресатам прямо по пути, благо путь пролегал через все южные и центральные провинции.
        Мадрид провожал путников ясной морозной погодой. Через пять дней после начала путешествия две кареты пересекли границу Франции.
        - А старик оказался прав! - сказал Себастьен, провожая взглядом первый приграничный городишко. - Он возвращается домой, когда здесь уже нет Ришелье.
        - Главное, что возвращаемся мы! - Андре, обычно столь сдержанный, сейчас позволил себе улыбаться открыто. - Ты не рад?
        - Рад. Но вот погода…
        В самом деле, погода испортилась. Родина встречала изгнанников дождем со снегом пополам и резким ветром. Небо во Франции было неспокойным…
        Предпоследним декабрьским вечером в незаметном за старыми деревьями особнячке на улице Добрых Детей играли в шахматы двое соратников и сотрудников покойного кардинала де Ришелье. Хозяин дома, бывший государственный секретарь Шавиньи, и его гость Шарпантье, бывший секретарь кардинала, сидели в креслах у камина, пили подогретое вино и вели неторопливую беседу. На колени Шавиньи вскочила черно-белая кошка и потерлась о руку.
        - Боже мой! - воскликнул Шарпантье. - Ведь это же Газетт, одна из любимиц кардинала!
        - Да, дорогой друг, это она и есть. Госпожа д’Эгильон по моей просьбе любезно передала мне ее на мое попечение.
        Шарпантье, симпатичный и расторопный молодой человек, обычно производил обманчивое впечатление на людей. Немногие знали, что за этой простодушной и даже несколько наивной внешностью скрывается острый и проницательный ум.
        - Так-то, юноша. - Шавиньи именовал «юношами» всех, кто был моложе его. - Еще недавно мне казалось, что кардинал продолжает править и из могилы. Но вскоре все резко изменилось. Король очень болен и долго не протянет. Наследник престола - ребенок. Мы снова на пороге смут и потрясений.
        - Шах. Но мне кажется, что вы торопитесь с выводами. Вспомните, Шавиньи, ведь господин кардинал крайне редко ошибался в людях. А ведь он рекомендовал королю именно Мазарини в качестве своего преемника.
        Губы Шавиньи искривились в язвительной улыбке.
        - Непогрешим, как известно, лишь его святейшество, и то я в этом сомневаюсь. И мне известны по крайней мере два случая, когда кардинал ошибался в людях. Один раз - в начале своей карьеры, недооценив Людовика XIII. Второй раз - недооценив Сен-Мара. И, кажется, третий раз он ошибся в отношении Мазарини.
        Шавиньи наполнил бокалы вином из графина.
        - Еще шах. Но почему вы так пессимистично настроены?
        - Вовсе не из-за моей отставки. Я не так мстителен, как вы полагаете. Просто оцениваю нынешнее положение дел. Посмотрите, наша неугомонная и буйная аристократия, которую кардинал держал за горло, снова поднимает голову. Разве сможет Мазарини держать дворян в подчинении? Сомневаюсь.
        - Вам мат, - Шарпантье отхлебнул вина и улыбнулся. - Кстати, насчет нашей аристократии. Могу поведать вам несколько интересных фактов. Конде намерен оспаривать завещание кардинала.
        - Откуда у вас такие сведения?
        Шарпантье сделал неопределенный жест.
        - Мэтр Пино, стряпчий, который ведет дела дома Конде, - мой крестный отец.
        - Странно. С чего бы это принц занялся сутяжничеством?
        - Ну, знаете ли, я бы на его месте поступил так же. Мало того что кардинал подсунул ему свою ненормальную племянницу, так еще и не включил его в завещание!
        - Значит, у герцога есть нужда в деньгах. Иначе он не стал бы мараться.
        - Вот и я о том же. Как вы думаете, для чего это ему понадобились деньги?
        Шарпантье поднялся.
        - Благодарю вас, мой друг, за прекрасный вечер, но, к сожалению, мне пора идти.
        - Не дать ли вам провожатых с факелами? На улицах неспокойно.
        - Не стоит. Мой слуга вооружен. - Шарпантье нагнулся и погладил кошку, трущуюся о его ноги. - До встречи, Газетт!
        Оставшись один, Шавиньи переоделся в шелковый халат, отпустил слугу и подошел к старому секретеру. Открыв верхний ящик маленьким ключиком, висевшим у него на цепочке на шее, Шавиньи извлек на свет божий огромную стопку бумаг. Это была лишь небольшая часть его архива. Сняв нагар со свечей, он медленно перебирал их.
        Отчеты и еще раз отчеты… В качестве государственного секретаря по иностранным делам Шавиньи подготовил их бесчисленное множество. Черновики писем послам, своим и иностранным… Письма кардинала. Шавиньи развернул одно из них, датированное 1636 годом, и прочел:
        «Остерегайтесь, Леон, когда Вы разговариваете с мсье де Генеллем. Самое лучшее, если Вы вообще не будете обсуждать с ним что бы то ни было. Из последних его писем, перехваченных во Фландрии, следует, что ожидаются события, которые сделают испанцев полными хозяевами положения на поле битвы; в письмах Генелля высмеивается военная мощь Франции. В самом деле, мсье де Генелль не заслуживает снисхождения».
        «Мсье де Генеллем» кардинал называл королеву - для конспирации. Еще листы, исписанные четким почерком его высокопреосвященства, указания и деловые инструкции… Пачка листов, перехваченная лентой, с надписью «Мирам»… Письма короля к Ришелье. Что характерно, его величество изволили писать собственноручно! Неровные прыгающие буквы:
        «Я знаю все причины, по которым Вы хотите уйти на покой. Я желаю Вам быть здоровым даже больше, чем Вы сами того хотите. Благодаря Господу все идет хорошо с тех пор, как Вы здесь, я питаю к Вам полное доверие, и у меня никогда не было никого, кто служил бы мне так, как это делаете Вы. Не обращайте никакого внимания на то, что о Вас говорят. Я разоблачу любую клевету, возведенную на Вас, и заставлю любого считаться с Вами. Кто бы ни выступил против Вас, Вы можете рассчитывать на меня. Я не изменю своего мнения».
        Газетт запрыгнула на стол и улеглась на документах, вылизывая лапу. Шавиньи глубоко вздохнул. После смерти кардинала он попросил госпожу д’Эгильон отдать ему Газетт, потому что знал, как кардинал был привязан к своим кошкам. Кошек он любил гораздо больше, чем людей. Кардинал был для него не только шефом, но и покровителем, воспитателем, учителем, образцом государственного деятеля и, наконец, другом, утрата которого была тяжким горем.
        Наконец Шавиньи нашел письмо, которое искал.
        «28 ноября 1642 года от Рождества Христова.
        Дорогой Леон!
        Этой ночью мне стало хуже, настолько, что боюсь не доживу до утра. Временами я теряю сознание. Возможно, что я больше не увижу Вас, а потому хочу проститься. Моя милая племянница пишет это письмо под мою диктовку. Вы знаете, Леон, мое уважение и доверие к Вам. Надеюсь, Вы будете вспоминать меня в своих молитвах. Прошу вас, помните о поручении, которое я Вам дал. Храните этот документ как зеницу ока. Ни одна живая душа не должна знать, что он находится у Вас. Известное Вам лицо будет готово отдать за него полжизни. Не допустите, чтобы документ попал в его руки. От этого зависит судьба Франции. Я полагаюсь на Вас, Леон. Прощайте, мой друг.
        Искренне ваш Ришелье».
        Шавиньи аккуратно сложил последнее письмо Ришелье. «Будьте спокойны, ваше высокопреосвященство. Я выполню вашу волю».
        Он столько лет служил великому кардиналу, что теперь, получив отставку сразу после его смерти, чувствовал себя едва ли не свободнее других. Как будто смерть Ришелье освободила Шавиньи от некоей почтительности по отношению к врагам, но оставила навсегда крепкой привязанность к другу.
        Шавиньи провел спокойную ночь и спал крепким сном, как спит человек, полагающий, что его совесть чиста. Проснувшись, он приказал подать завтрак и кликнул Газетт, но кошки почему-то нигде не было видно.
        2
        Андре в Париже
        Январь 1643 года. Париж
        Андре-Франсуа де Линь не был в Париже ровно десять лет и совсем не ожидал, что возвращение будет таким, каким оно оказалось в действительности. Мерзкая погода, одиночество и всего десять экю в кармане. Накануне у Себастьена вытянули кошелек и он остался совсем без средств. Приятели по-братски разделили содержимое кошелька шевалье де Линя, и Себастьен направился туда, куда и хотел, - к герцогу Энгиенскому просить о зачислении на службу. У шевалье де Шаплевиля не осталось в Париже ни одного знакомого, тогда как Андре надеялся на чью-нибудь помощь. Он в отличие от приятеля вел в свое время светскую жизнь и был знаком с огромным количеством людей, которые не отказались бы одолжить старому другу некоторую сумму на первое время. А там…
        Впрочем, Андре прекрасно понимал, что радужных надежд питать не стоит. Письма, которыми его снабдили в Испании, могли в нынешней непростой ситуации даже помешать. Еще неизвестно, как отнесутся в Париже к рекомендациям, данным в Испании. Да и вряд ли в ближайшие месяцы возникнет хотя бы какая-то вакансия в одном из парижских монастырей. А ему непременно нужно остаться именно в Париже. На худой конец - на расстоянии двух-трех лье от столицы.
        Столица требовала немалых денег, а у Андре их не было вовсе. Жалованье, которое получал секретарь папского нунция, позволяло вести скромный оседлый образ жизни, но не путешествовать, тем более на такие дальние расстояния. Именно поэтому шевалье де Линь отправился в самый дешевый квартал столицы. Здешние жители еле-еле сводили концы с концами, но знали все городские сплетни. Андре снял комнату в одной из захудалых гостиниц.
        Однако оставаться в этой гостинице дольше, чем на пару дней, он не собирался. Обладатели воротничков из тончайшего голландского кружева с серебряной нитью и шляп, на которых плюмаж закреплен изящнейшим серебряным зажимом, должны жить так, как положено им по праву рождения. И переодевшись и немного передохнув, Андре отправился совершать визиты.
        Маркиза Виолетта-Сюзанна де Лавернь только что вернулась из монастыря, где почти две недели предавалась благочестивым размышлениям. Очередной припадок благочестия у придворной дамы Анны Австрийской был связан с совершенно банальной причиной: красотка Сюзи в пух и прах разругалась с очередным любовником. Мысль о том, что первой на разрыв пошла не она, а мужчина, оказалась слишком тяжела для записной кокетки. А потому Сюзанна молилась целыми днями, не ездила в салон Катрин де Рамбуйе и принимала только пару-тройку приятельниц. Мужчины и вовсе не допускались в священную обитель - гостиную маркизы.
        Впрочем, госпожа де Лавернь несколько оживилась, когда дворецкий вошел с докладом о том, что ее желает видеть священник.
        - Я его приму! - усталым, тихим голосом мученицы сказала Сюзанна. - Проведите его в маленькую розовую гостиную.
        Розовая гостиная была заведена в доме по примеру той же незабвенной мадам де Рамбуйе. Но ложиться на кушетку Сюзанна не стала, ограничилась тем, что присела в кресло и открыла Библию, лежавшую на столе.
        Слуга ввел гостя и вышел, закрыв за собой дверь. Подслушивать он не стал, а зря.
        - Сударыня! - У вошедшего в комнату мужчины был приятный мелодичный голос. Он поклонился хозяйке как светский гость, хотя на нем и вправду было одеяние служителя церкви. - Я счел нужным появиться у вас сразу, как прибыл в Париж. Вы не возражаете против возобновления знакомства?
        Сюзанна смотрела на гостя во все глаза и чувствовала, что у нее замерло дыхание. Стремительно поднявшись с места, она бросилась к гостю с грацией, недопустимой для кающейся грешницы, которая отныне решила даже не смотреть ни на одного мужчину, кроме собственного мужа.
        - О, небо! Вы?!
        Броситься на шею священнику Сюзанна, однако, не решилась и застыла на некотором расстоянии от него. Впрочем, по всему было видно, что это оцепенение временное. Глаза маркизы говорили все или почти все об обуревавших ее чувствах.
        - Но почему вы так одеты? Почему на вас сутана?
        - Я принял сан, сударыня! - священник чуть улыбнулся. - Вы же знаете, что именно служение церкви было моим призванием.
        - О! - только и произнесла маркиза, отступая на шаг. - Андре, вы с ума сошли. Вы? Священнослужитель?
        - Именно так. Надеюсь, это не помешает нам с вами поговорить по душам и понять друг друга, как это бывало раньше?
        Сюзанна кивнула и пригласила гостя к столу.
        Через три четверти часа слуги поняли, что приступ благочестия у хозяйки если не прошел, то заметно идет на убыль. Вместо легкого салата и воды она заказала полноценный ужин, причем сделала это самым нежным, ласковым голосом.
        Андре недаром отправился именно к маркизе. Сюзанна была первой придворной сплетницей, которая знала про всех решительно все.
        Она рассказала, что маленький дофин - прехорошенький, но капризный мальчишка, что королева, кажется, полностью посвятила себя детям и ни в какие интриги вмешиваться не собирается. Более того, после смерти кардинала ей стали оказывать гораздо больше почтения и уважения, нежели раньше. Король пребывает в жестокой меланхолии и некоторое оживление проявляет лишь тогда, когда берется за бритву и ножницы и начинает собственноручно стричь и брить офицеров швейцарской роты или кого-нибудь из придворных. На охоту никто не ездит с осени - с того самого времени, как был отправлен на плаху мсье Ле-Гран, фаворит короля. Похороны кардинала были пышными, но слишком опечаленных лиц в толпе Сюзанна не заметила. Разве что племянница Ришелье несколько раз падала в обморок, и глаза ее были красны от слез. Салон Катрин полтора месяца бездействовал, но вот уже неделю госпожа де Рамбуйе опять принимает, и к ней ездят все приличные люди…
        За светской болтовней маркиза окончательно забыла о своей роли кающейся Магдалены и даже сняла темную шаль, прикрывавшую плечи. Андре слушал самым внимательным образом, не перебивал поток красноречия придворной кокетки.
        - Где вы остановились? - Красавица наконец-то задала вопрос, который Андре хотел услышать вот уже пару часов кряду.
        - В гостинице. У меня совсем мало денег, а когда я получу место и смогу устроиться как следует - неизвестно.
        - В гостинице? А ваш слуга?
        - Я приехал один.
        - Вы с ума сошли, шевалье! - маркиза решительно схватила гостя за обе руки. - Так нельзя. Я настаиваю, чтобы вы немедленно перебрались… словом, помните ли вы небольшой домик, в котором…
        Сюзанна мечтательно прикрыла глаза, но тут же вспомнила, что за десять лет ее прежний возлюбленный мог сильно измениться.
        - Я помню, - негромко сказал Андре, прекрасно понимая, почему щеки маркизы вдруг покраснели. - Неужели он свободен?
        - Для вас - да! - нежно сказала Сюзанна. - Можете перебираться прямо сейчас, я прикажу, чтобы вас отвезли куда нужно. Вы заберете вещи и вернетесь. Ключ лежит на прежнем месте. Помните, где?
        - Если место не изменилось, то - да.
        - Я вечером наведаюсь узнать, как вы устроились. Завтра поедем и купим вам все необходимое. Благородные люди должны жить в подобающих им условиях.
        - Маркиза, доброта ваша безгранична, но оплата… я пока не располагаю достаточными средствами, чтобы…
        Сюзанна, вполне освоившись, подошла к креслу, в котором расположился шевалье, и без лишних церемоний уселась к нему на колени.
        - Красавчик Андре стал таким щепетильным? - тихо прошептала она, глядя в глаза господину де Линю. - И разучился крепко обнимать свою маленькую Сюзи? Испанские красавицы лучше французских, а, господин аббат?
        Ответ оказался таким, что Сюзанна лишь прикрыла глаза и издала томный вздох… Мысли в ее голове плавно поменяли направление, и потеря взаимности со стороны некого господина де Фонсенака перестала казаться вселенской катастрофой, из-за которой хотелось покинуть мир навеки. Впрочем, почему бы и не покинуть, если там окажутся священники вроде Андре?
        Погода решила сменить гнев на милость. День стоял пусть и холодный, но ясный, и по всему было видно, что зима уже долго не загостится.
        В маленьком домике на одной из узких и немноголюдных улочек Парижа царила благословенная тишина. Несмотря на то что было уже за полдень, маркиза даже не собиралась вставать с постели. Настроение у нее было отличное, она забавлялась тем, что пускала зеркальцем солнечных зайчиков и поедала яблоки.
        Из-за ширмы в углу комнаты доносился плеск воды.
        - Куда это вы решили отправиться, милый мой? - Сюзанна выбросила на тарелку огрызок и потянулась за новым яблоком. - Мое общество вам прискучило?
        - Ничуть не бывало, сударыня! - Андре вышел из-за ширмы, с наслаждением вытирая мокрое тело большим льняным полотенцем. - Просто я должен нанести пару деловых визитов. Клянусь вам, что это и в самом деле будут только деловые разговоры и общаться я буду исключительно с мужчинами. Кстати, что вы скажете своему мужу по поводу своего отсутствия? Вчера вы так стремительно покинули свой особняк…
        - Я? - Сюзанна засмеялась. - Понимаете ли, до вашего приезда я пребывала в состоянии меланхолии. Мне было грустно, я думала о Боге…
        - Полезные мысли! - глаза Андре засветились лукавым блеском. - И что же?
        - Ну… Потом приехали вы, и я нашла утешение, которого искала.
        - В объятиях священника! - Шевалье расхохотался. - Неплохое решение проблемы!
        - Надеюсь, что как только вы вернетесь, мы продолжим наш воистину душеспасительный диспут, да, господин аббат? Вы нынче ночью очень убедительно доказывали свою точку зрения, и я жажду новых аргументов в пользу вашей правоты… Пока я останусь здесь, чтобы встретить вас как подобает. А мужу пошлю записку. Я в печали, и он не станет меня беспокоить.
        Андре отложил в сторону полотенце и оглянулся. Лицо его было серьезным.
        - Я вернусь поздно. Очень поздно. И ничего не могу вам обещать, мадам, - произнес он.
        Сюзанна тяжело вздохнула.
        - Ступайте. К десяти часам вечера будет готов ужин и нагрета вода. Я прекрасно помню, что вы невозможный чистюля и готовы полоскаться в ванне сутки напролет.
        Шевалье покорно позволил себя поцеловать, после чего стал одеваться. Маркиза с грустной нежностью смотрела на него.
        - Андре, я запамятовала: кто из нас старше, - неожиданно сказала она.
        - Разумеется, я.
        - Тогда почему я выгляжу старше вас, милый мой? Точно вы моетесь волшебной водой, которая стирает следы времени. Вы нисколько не изменились…
        Андре слегка усмехнулся.
        - Вода, мадам. Именно вода. И ничего, кроме воды. Разве что немножко благовоний, крема, мыла и прочих ухищрений, которые вам знакомы лучше, чем мне. Целую ваши руки и жду вечера. Надеюсь, что вы не будете скучать без меня, а я постараюсь не задерживаться слишком долго. Это было бы преступлением и черной неблагодарностью с моей стороны.
        - Правда? - маркиза просияла.
        - Правда! - ответил шевалье, застегивая последние крючки сутаны.
        Покинув маленький домик на улице Фран-Буржуа, Андре направился на левый берег, на улицу Шерш-Миди.
        Там он постучал в ворота еще более неприметные, чем те, из которых он вышел полчаса назад. Стук был условным, а потому привратник открыл двери со всей возможной поспешностью.
        - Это дом барона Шарля дю Лектура? Передайте вашему хозяину вот это. Я подожду ответа здесь!
        В руку слуге опустился маленький серебряный крестик с крошечным аметистом посредине, который Андре снял с шеи.
        Не прошло и трех минут, как слуга едва ли не бегом вернулся назад.
        - Сударь, хозяин ждет вас наверху. Позвольте взять у вас плащ.
        Сняв плащ, Андре поднялся вверх по лестнице.
        Хозяин дома уже открывал двери кабинета.
        - Здравствуйте, сударь! Вы привезли мне письма, не так ли?
        - Именно так, сударь. Андре-Франсуа де Линь к вашим услугам. Я уполномочен передать вам и устную информацию от генерала нашего ордена, сеньора Муцио Вителлески.
        Хозяин не смог скрыть удивления. Еще бы: он сам состоял в ордене иезуитов двадцать пять лет, но был всего лишь светским коадьютором. А молодой мужчина, стоявший перед ним, передал знак, который свидетельствовал, что на сей раз из Испании послан не просто гонец, а старший по рангу. Старшим по рангу не задают лишних вопросов. Потому барон молча указал на кресло.
        Некоторое время царила тишина, прерываемая лишь шелестом бумаги: барон изучал содержимое писем. Андре терпеливо ждал, украдкой осматривая обстановку.
        - Что ж, я все понял! - кивнул хозяин, откладывая в сторону вскрытые конверты вместе с их содержимым. - Вам требуется помощь на первое время, и я должен буду ознакомить вас с местной агентурой. Это не займет много времени, поверьте. Пять-семь человек можно вызвать сюда…
        - Не стоит. Достаточно дать мне имена и адреса. Не более того. У вас никто не собирается отнимать ваш пост и вашу пенсию, господин барон. Те услуги, которые вы оказывали ордену на протяжении пяти последних лет, неоценимы. Орден надеется, что вы и впредь будете помогать нам… Просто ситуация начала меняться, не так ли?
        - О, да! - вздохнул барон. - После смерти кардинала двор напоминает улей.
        - Расскажите мне, что теперь представляет собой этот улей. Из Испании не очень хорошо виден Лувр, а новости, которые доходили до нас, порой были излишне противоречивы.
        Андре поудобнее устроился в кресле и приготовился слушать. Он понимал, что рассказ барона будет куда более содержательным и интересным, чем вчерашняя болтовня маркизы. Правда, Сюзанна, сама того не зная, помогла ему войти в курс дела.
        - Король совсем плох! - барон покачал головой. - Когда я видел Его Величество в последний раз, он выглядел неважно. Постоянные истерики, подозрительность, дошедшая до крайней степени. Не далее как пару дней назад он распорядился найти воспитательницу для принцев.
        - Но королева…
        - Что королева? Людовик, несмотря на все свои причуды и капризы, ясно дает понять, что Анне он не доверяет ни на грош, и воспитанием наследника престола будут заниматься люди, которых он сам выберет. Анна рада бы ни на миг не расставаться с сыновьями, но король не позволяет ей это сделать. Мать никогда не бывает с детьми одна. За ней постоянно приглядывают.
        - Кто же?
        - А! - Барон махнул рукой. - Желающих выслужиться сколько угодно. Но они не особо усердствуют, потому что понимают: королю осталось жить не больше полугода. А дальше понятно, что будет: официальное регентство получит или Анна, или Анна и Гастон Орлеанский.
        - Так. А неофициально? - тотчас спросил Андре, моментально уловивший суть.
        - Неофициально всем сейчас заправляют кардинал Мазарини, господин де Шавиньи и господин де Нуайе. Ришелье перед смертью распределил все ключевые должности между людьми, которых выбрал сам.
        - И король не воспротивился? - с нескрываемой иронией осведомился де Линь.
        Барон выразительно хмыкнул.
        - Вы, кажется, француз? Простите, что лезу не в свое дело, но…
        - Француз, - Андре улыбнулся. - Просто король мог измениться за то время, что я его не видел.
        - Король если и изменился, то в худшую сторону. Особенно после того, как Сен-Мара на пару с его приятелем де Ту отправили на эшафот. Хорошо, что это произошло в Лионе, а не в Париже. Людовик вряд ли вынес бы это печальное зрелище.
        - О Сен-Маре мы поговорим потом, эта фигура навсегда выведена из игры. Расскажите лучше о тех, кто играет в данный момент. Итак, номер первый - королева.
        - Ищет союзников, особую благосклонность питает к господину де Нуайе. Король, как всегда, подозревает свою августейшую супругу в связях с Испанией. Ну, на эту тему рассуждать лучше не мне, а вам. Даже если подозрения и имеют под собой основание, то королева стала куда спокойнее и предусмотрительнее. К тому же ее ближайшая подруга, госпожа де Шеврез, все еще находится в Англии.
        - Переехала в Брюссель некоторое время тому назад и активно переписывается с королевой, - шевалье де Линь улыбнулся снова.
        - Вот как! А вы жаловались на то, что из Испании плохо видно окрестности Лувра!
        - Не настолько плохо, как хочется некоторым. Впрочем, это неважно. Пока король жив - госпожа де Шеврез не вернется во Францию. Итак, оставим это. Фигура номер два - сам господин де Нуайе.
        - Будет юлить и стараться услужить всем. Пока что поддакивает Шавиньи и Мазарини, но я не сомневаюсь, что при первой возможности предаст и того, и другого, если ему представится случай возвыситься. Общается с духовником короля и, видимо, пытается подобным образом склонить весы в свою сторону.
        - И сторону королевы, разумеется?
        - Разумеется.
        - Похоже, милейший Нуайе считает, что он самый ловкий интриган при дворе! - Странно было видеть на кротком лице Андре де Линя презрительную гримаску. - Ладно. Учтем это и пойдем дальше. Шавиньи?
        - О, этот целиком и полностью на стороне нового первого министра! Как раньше он слепо служил Ришелье, так теперь будет служить и Мазарини.
        - Джулио Мазарини… - теперь лицо Андре было задумчивым. - Он стал кардиналом два года назад. Крестный отец дофина. Папский дипломат не из худших. Ришелье сам назначил его своим преемником, не так ли?
        - Именно так. Поначалу, когда он только приехал сюда, выглядел довольно жалко. Ни связей, ни денег. Зато много гонора и амбиций. Видите ли, поговаривают, что он вернулся во Францию лишь потому, что питает нежные чувства к Анне Австрийской.
        - Вот как? - брови Андре резко взлетели вверх. - И что из того?
        - Пожалуй, ничего, кроме того, что Анна не питает к нему неприязни, которую заслужил у нее Ришелье. Итальянец галантен, прекрасно воспитан и чертовски хорош собой. Кое-кто поговаривает, что Джулио уже успел стать любовником королевы, но доказательств этому нет. Мне кажется, что у него есть нечто общее с покойным герцогом Бэкингемом. Хотя внешне - ничего похожего. Пока что он осматривается и ведет себя крайне осторожно. Пытается быть милым и любезным со всеми. Что будет дальше - посмотрим.
        - Не люблю итальянцев! - пожал плечами Андре. - Полагаю, что и вы разделяете мои чувства.
        - Вполне! - кивнул барон. - Что еще вы хотели знать, сударь?
        - Какие другие фигуры могут быть в игре? - Де Линь встал и подошел к окну.
        Барон довольно долго думал.
        - Гастон Орлеанский. Пешка, но с характером. Им можно вертеть как заблагорассудится. Но сейчас он является одной из ключевых фигур. Шутка ли - после стольких лет все же иметь надежду урвать кусочек реальной, а не мифической власти! Принц Конде, который просто ненасытен в своем стремлении стать влиятельным вельможей, и его детки. Герцог Энгиенский - молод, честолюбив и талантлив, хотя отличается совершенно невозможным характером. Кстати, на него имеет большое влияние его дорогая старшая сестричка Анна-Женевьева. Не менее амбициозная особа. Ее, знаете ли, выдали замуж за герцога де Лонгвиля.
        - Принцесса Шарлотта решила, что отличной партией для ее дочери будет человек, который ухаживал за ней самой во времена Генриха Четвертого? - Андре, при всем своем самообладании, не смог сдержать смешок.
        - Вот именно! - Барон тоже хохотнул. - Старый болван еще что-то строит из себя и лезет в придворные интриги. Кроме того, он открыто ухаживает за госпожой де Монбазон. Выглядит как расфуфыренный петух, сочиняет ей мадригалы и все такое прочее. Лучше бы обратил внимание на молодую супругу. Хорошеньких женщин нельзя надолго оставлять без внимания, а госпожа де Лонгвиль даже не хорошенькая - она ослепительная красавица, как и ее мать в молодости. Глядя на нее, даже представить невозможно, что герцог Энгиенский, которому природа дала мало красоты, - ее родной брат… Словом, вся эта нежная семейка - отец, мать, брат, сестра, Лонгвиль, еще один братец, принц Конти - представляет собою довольно любопытный материал для наблюдений и выводов. Они все наверняка будут драться за увеличение собственного влияния.
        - Кто еще?
        - Стоит предположить, что едва король умрет, королева попытается вернуть ко двору всех, кто так или иначе был ей верен и пострадал из-за этой верности. Первым номером могу назвать Мари де Шеврез, которую мы уже упоминали. Вторым номером пойдет герцог Вандом и два его сынка. Наверняка Анна выпросит смягчение наказания, а то и полное прощение герцогам Эльбефу и Бельгарду, графу Шатонефу, Вотье… Короче говоря, список получается довольно длинным и пестрым.
        Андре слушал, не задавая ни единого вопроса. Картинка в самом деле была презабавная. Никто открыто не шел в атаку, но все вербовали себе союзников на будущее. К тому же он имел лишь весьма смутное представление о некоторых людях, упомянутых бароном. Слишком давно шевалье не был во Франции. За это время успели умереть почти все, кто был сподвижниками Генриха Четвертого, ушли в иной мир отец Жозеф и Ришелье. Похоже, что слухи о неважном здоровье короля, периодически доходившие до Испании, тоже полностью соответствовали истине. А чего стоила новость о нежных чувствах, которые якобы испытывал новый первый министр по отношению к королеве? Во всем этом нужно было как следует разобраться.
        - В письме содержится просьба оказать вам содействие, - барон вертел в руках вскрытое послание. - Может быть, вы поясните мне, какое именно? Помочь вам устроиться на первое время? Одолжить денег? Снабдить чем-нибудь, кроме информации?
        - Пожалуй, третье! - после недолгого раздумья заявил Андре. - Крыша над головой у меня пока есть. Деньги… деньги не были бы лишними, но я надеюсь на то, что получу их из другого источника. Понимаете ли, меня никто здесь не знает, и я не имею никакого доступа к людям, которые могли бы помочь мне получить место. Все же я не светский человек, я священник, и у меня есть рекомендательные письма к парижскому архиепископу.
        - Вам непременно нужно устроиться рядом с Парижем? - барон бросил на своего гостя долгий пытливый взгляд. Андре утвердительно кивнул.
        - Что ж… я постараюсь помочь вам, хотя не представляю пока, как именно. Должности в парижских аббатствах обычно передаются по наследству, или покупаются за немалые деньги, или даруются за особые заслуги перед Церковью.
        - Помимо семинарии я окончил еще университет Алькала. Тот же самый, что и кардинал Мазарини в свое время. Правда, не думаю, что это имеет какое-то значение, - совершенно будничным тоном проговорил Андре. - Мне нужна должность. Любая церковная должность, даже самая незначительная, но в Париже. Если не в самом Париже, то не дальше, чем на пять лье от столицы. Любой ценой. Платить будет орден.
        - Ах, орден! - Барон понимающе воздел глаза к потолку. - Другое дело, сударь. Сами понимаете, есть наши личные интересы и есть интересы Бога. Подумаем, что можно сделать. Вы-то священник, но я - человек светский. У меня мало знакомых среди духовенства. К тому же самая незначительная должность не устроит ни вас, ни тех, кто будет за вас поручаться. Человек, имеющий столь блестящее образование и к тому же не новичок в ордене, не может довольствоваться малым.
        - Обет, принесенный мной, говорит, что я не должен гордиться ничем, - тихо проговорил Андре. - Следовательно, я буду рад всему.
        Барон еще раз кинул на своего гостя внимательный взгляд. Андре сидел, опустив глаза, и машинально теребил четки, висевшие у него на поясе.
        - Я могу познакомить вас с аббатом Жераром Лепином, - медленно, очень четко произнося каждое слово, промолвил барон.
        - Кто это? - Андре не без усилия вынырнул из состояния глубокой задумчивости.
        - Это викарий аббатства в Нуази. Небольшая деревушка не так далеко от Парижа. Те самые пять-шесть лье, которые вы поставили как непременное условие. Одна из резиденций парижского епископа, если вам угодно знать. При аббатстве - одна из наших коллегий, так что вас примут весьма благосклонно. Кроме того, преподобный отец Жерар выполняет обязанности духовника некой герцогини де Лонгвиль. Он, правда, уже пожилой человек, но…
        - Когда мы сможем съездить в Нуази? - Глаза господина де Линя вспыхнули темным огнем.
        - Думаю, что послезавтра. Завтра у меня дела, которые я не хотел бы откладывать.
        - Что ж, пусть будет послезавтра, - согласился Андре.
        - Не составите ли вы мне компанию за ужином? - предложил барон, увидев, что гость закончил свои расспросы и узнал все, что хотел.
        - Не откажусь! - неожиданно весело согласился господин де Линь.
        Мужчины прошли к столу. Теперь, когда с делами было покончено, можно было расслабиться и приятно провести время. Этому способствовало и разнообразие аппетитных лакомств на столе, и прекрасное выдержанное вино из погреба барона, и то, что к столу вышла хозяйка, баронесса Лектур. Барон весьма едко прошелся по персоне герцога де Лонгвиля, женившегося на молоденькой девушке, которая годилась ему почти что во внучки, хотя сам де Лектур имел жену чуть не вдвое моложе себя. Все трое засиделись допоздна.
        Но пора было раскланиваться.
        - Вы безоружны, шевалье? - удивилась баронесса, вместе с мужем вышедшая провожать Андре.
        - Да. Я не думал, что придется возвращаться так поздно. К тому же к моему наряду вряд ли подойдет оружие.
        - Я распоряжусь, чтобы вас проводили мои лакеи, - предложил барон. - Так будет спокойнее и вам, и нам с Камиллой.
        - Нет-нет, я прекрасно доберусь один! - поспешно сказал Андре, которому вовсе не хотелось выдавать тайну домика на улице Фран-Буржуа.
        - Тогда хотя бы возьмите себе шпагу и кинжал! - не унималась баронесса.
        Молоденькая Камилла была хороша собой, а красивым девушкам не отказывают. Андре вслед за хозяйкой прошел в комнату, где на стенах было развешано разнообразное оружие.
        - Вы даже не спросили, умею ли я фехтовать! Ведь я священник! - с улыбкой произнес Андре.
        - А по вам видно, что умеете! - засмеялась баронесса. - Выбирайте, что захотите!
        За пять минут Андре выбрал себе по руке и шпагу, и леворучную дагу с надежным эфесом.
        - Пожалуй, вы правы, сударыня! - признался он, прикрывая клинок и кинжал плащом. - Так будет лучше.
        - Я всегда даю только хорошие советы! - рассмеялась Камилла дю Лектур. - Дай Бог, чтобы ни то, ни другое вам не пригодилось!
        3
        Особняк де Лонгвиль
        Роскошный особняк Лонгвилей на Петушиной улице был омыт лучами утреннего солнца. Раззолоченная карета, запряженная четверкой вороных, остановилась у крыльца.
        Первым вышел человек, которого придворные острословы назвали бы разряженным столь пестро, что любимый королевский шут должен был бы удавиться от зависти. И действительно, вкус разряженного господина оставлял желать лучшего. Камзол цвета утренней зари, пышные штаны лазоревого оттенка, шляпа с зелеными перьями и украшенная изумрудами шпага. Эффектно, никто не спорит, но как же утомительно для глаз! Зато спутница его была одета куда скромнее - в простое нежно-розовое платье, которое лишь подчеркивало ее невероятную красоту.
        Белокурую обладательницу огромных голубых глаз, длинных ресниц, нежного румянца на щечках и соблазнительно припухлых губ звали Анной-Женевьевой. Постаревший щеголь, который помог девушке выйти из кареты, был ее мужем. Принц Невшательский, герцог де Лонгвиль д’Эстотвиль де Коломьер когда-то уже был женат на Виолетте де Бурбон-Суассон, но пять лет назад его супруга скончалась. Герцог решил жениться вторично, причем выбрал в спутницы жизни единственную дочку Генриха II Конде и Шарлотты Монморанси (между прочим, в свое время герцог де Лонгвиль безуспешно пытался ухаживать за матерью нынешней своей невесты). Никого не смущало то, что невеста оказалась младше жениха на двадцать пять лет. Свадьбу сыграли весной 1642 года.
        И вот уже восемь месяцев Анна-Женевьева жила не в особняке Конде, который располагался здесь же, на Петушиной улице, а в доме своего мужа.
        Всякий раз при встрече с дочерью принцесса Шарлотта украдкой вздыхала: ее милая девочка заметно похудела за эти месяцы, стала гораздо меньше смеяться и явно тяготилась своим нынешним положением. От остроумной, жизнерадостной девушки, какой Анна-Женевьева была еще год назад, осталась лишь тень.
        Хрупкая фигурка скользнула в открытые двери особняка, не обращая внимания на поклоны слуг. Девушка привыкла к такому обращению с детства. Даже в Венсеннском замке, где ее отец отбывал наказание за участие в заговоре и где она появилась на свет, ей, совсем крошке, почтительно кланялись. Она была принцессой, настоящей принцессой. Но только в сказках у принцесс не бывает проблем.
        Герцог проводил супругу на ее половину и удалился. Оставшись одна, Анна-Женевьева небрежно бросила перчатки на стол, медленно подошла к окну. Ей хотелось плакать.
        Они только что ездили с визитом к королеве, и ее дражайший супруг опять совершенно забыл про то, что он уже не холостяк. Молоденькая жена скучала в кресле, отбиваясь от атак назойливых кавалеров, а муж в это время открыто ухаживал за госпожой де Монбазон!
        Девушка была оскорблена, но умело скрывала свои чувства под маской светской любезности. Сейчас можно было дать им волю. Маленький кулачок несколько раз с силой ударил по стене.
        «Стерпится - слюбится!» - постоянно повторяла ей мать. Да, Шарлотту де Монморанси тоже выдали замуж почти насильно, и она довольно долго ненавидела своего супруга. А потом родители очутились в Венсеннском замке и нашли общий язык. Но это - счастливое исключение. А остальные?
        Вздохнув, молодая герцогиня потянулась было к шнурку звонка, которым вызывали прислугу. Но передумала. Она переоденется в домашнее платье позже, когда станет ясно, что никого не придется принимать.
        Принцессы в сказках были счастливы. Ей не повезло. Она замужем, но мужа у нее, можно сказать, что и нет. Нет и любви. Об этом даже говорить смешно: тощий, высокий, по-женски жеманный и вечно молодящийся Генрих вызывал у нее с трудом скрываемое отвращение. Богатство, красота, знатное происхождение - как этого, оказывается, мало, чтобы быть счастливой! Вздохнув еще раз, Анна-Женевьева пристроилась в кресле с книжкой в руках. Но почитать ей не дали.
        В комнату впорхнула горничная.
        - Мадам, к вам приехала госпожа де Ланнуа. Вы принимаете?
        - Разумеется! - Анна-Женевьева отложила в сторону томик Овидия. - Проси немедленно!
        Отлично! Теперь у нее есть компания для ужина. Вечер не только спасен, но даже обещает быть приятным.
        В комнату вошла графиня Агнесса де Ланнуа, одна из тех женщин, кого Анна могла бы, пожалуй, назвать подругой, хотя настоящих подруг у нее не было. Агнесса была облачена в темно-красный бархат, и этот цвет удивительно шел ей, контрастируя с ее жгуче-черными волосами и подчеркивая белизну лица.
        Женщины радостно поздоровались, и Агнесса спросила, заметив лежащую на столике книгу:
        - Ты читала римскую поэзию? Я тоже иногда заглядываю в классиков… Но редко. Ты даже не представляешь, Анна, как мне надоело каждый день созерцать противную физиономию моего супруга! Так захотелось отдохнуть от него…
        - Твой супруг сейчас дома, ведь так?
        - К сожалению, да… Я была бы безумно счастлива спровадить его куда подальше, хоть за границу! Если бы король одарил его какой-нибудь, пусть не очень доходной должностью, но требующей долгого отсутствия, благодарности моей не было бы границ. Но с его куриными мозгами только и можно оказывать королю такие пустяковые услуги, какие он оказывает. Одним словом, человек низкий и недостойный, умеющий только морочить голову женщинам.
        - Каких женщин ты имеешь в виду, Агнесса? - удивилась Анна.
        - Ну уж никак не себя! - со смехом отвечала графиня. - По слухам, у него есть какие-то связи на стороне. Но меня это нимало не волнует. Он недостоин даже ревности. Вот что удивительно! Твой муж, Анна, лет на двадцать старше моего, а по характеру они совершенно сродни друг другу. Не знаю, на что будет похож через двадцать лет граф де Ланнуа… думать об этом совсем не хочется. Если его не убьют на дуэли… Вот только и различия у наших мужей, что в количестве браков… Боже мой, да пусть вытворяет что хочет! Знаешь, на что вчера мне намекал отец?
        - Опять на то, что неплохо бы обзавестись потомством? - догадалась Анна.
        - Разумеется! Как представлю, что мне рано или поздно придется родить от этого нахального петуха… Но провидение, слава богу, идет мне навстречу! Да и нестрогий нрав Эдмона немало этому благоприятствует. Может быть, у него где-то и есть, - усмехнулась графиня, - бастарды… Впрочем, какая разница?
        К великому сожалению подруг, их уединение прервал герцог де Лонгвиль. Агнесса выдавила из себя учтивую улыбку, Анна-Женевьева распорядилась, чтобы к столу подали еще один прибор.
        Всякие душевные разговоры были исключены. Дамы дружно принялись за почти остывший ужин и лишь изредка вставляли слово в монолог герцога.
        Господин де Лонгвиль рассыпался в похвалах господину Мазарини и выражал недовольство братом жены. По его мнению, герцог Энгиенский слишком вяло вел военные действия во Фландрии.
        Анна, не признававшая критики в адрес нежно любимого ею Людовика, с трудом сдерживалась, чтобы не надерзить мужу. К счастью, он ненадолго сменил тему:
        - Когда возвращается этот де Ру? (Де Ру был начальником охраны герцога де Лонгвиля.) Признаться, нынче разъезжать по Парижу без сопровождения не слишком-то разумно!
        - Но ведь мы и не ездим без сопровождения! За нами всегда следует охрана! - немного удивилась Анна.
        - Да, но когда с нами де Ру, мне гораздо спокойнее.
        Анна-Женевьева была еще больше изумлена. Если бы она совсем не знала Фабьена де Ру, пару месяцев назад прибывшего к ней с рекомендацией от брата, то предположила бы, что муж хочет приставить к ней шпиона. Однако же заподозрить в шпионстве шевалье де Ру было совершенно невозможно! Он был до мозга костей предан герцогу Энгиенскому и его сестре.
        - Благодарю вас за заботу, - только и смогла выговорить Анна. - Шевалье возвращается завтра.
        - Прекрасно, - пробормотал герцог и возвратился к своим политическим рассуждениям.
        Агнесса скучала и прикрывала зевоту веером. Герцог ничего не замечал, упиваясь своим красноречием. Когда он наконец сделал паузу, графиня де Ланнуа стала прощаться:
        - Мне кажется, уже довольно поздно, и меня ждет муж!
        - О да! - живо подхватил герцог, уминая гусиный паштет. - К такому красавцу стоит поспешить, мадам! На вашем месте я бы вовсе не оставлял его одного!
        - Я доверяю ему целиком и полностью! - не без иронии ответила Агнесса.
        Анна еле удержалась, чтобы не рассмеяться в открытую: настолько комичен был вид графини, да и слова ее разительно отличались от тех признаний, которые она расточала в этой же комнате какой-то час назад.
        Как только Агнесса ушла, герцог тотчас утратил к супруге всякий интерес и, поцеловав Анне-Женевьеве руку, удалился к себе. Долг супружеского внимания на сегодня, надо полагать, был выполнен. Госпожа де Лонгвиль с облегчением вздохнула. После разговора с подругой ночь в обществе немилого мужа была бы для нее совсем уж невыносима.
        Через час огни в спальне Анны-Женевьевы погасли. Герцогиня забылась неспокойным сном в постели, которая была слишком широкой и холодной для молодой дамы двадцати двух лет от роду, имеющей законного супруга…
        Андре добрался до домика на улице Фран-Буржуа без особых приключений и был встречен встревоженной маркизой.
        - Ах, вот и вы! Я начала волноваться. Неужели вы шли по улицам в одиночку? Так поздно и так опасно!
        Андре скрипнул зубами от досады. Он устал, и забота Сюзанны сейчас тяготила его.
        - Все в порядке, сударыня. Я хотел бы отдохнуть.
        - Нет-нет! Для начала вы поужинаете.
        Слабое возражение, что он уже поел, Сюзи как будто и не слышала. Воспользовавшись моментом, когда маркиза отвлеклась, отдавая слугам необходимые приказания, Андре, ни слова не говоря, сбежал в свою комнату.
        Там ему пришлось скрипнуть зубами во второй раз. Задвижка на дверях была предупредительно снята. Стоило догадаться, что Сюзанна не оставит его ночевать в одиночестве.
        Андре вздохнул, присел на кровать и устало закрыл глаза. Ну и день нынче выдался! Давно таких не было.
        Все объясняется просто. Он отвык от Парижа. Отвык от всего, что составляло его жизнь здесь, во Франции. В Испании он в это время видел бы десятый сон. Там он вскакивал с постели за десять минут до колокола, возвещающего начало утренней молитвы, в шесть утра уже стоял рядом со своим патроном в соборе, и мысли его были легки и чисты. А вчера… ох, кажется, вчера он вообще не молился!
        Париж есть Париж. Город искушений и соблазнов, город греха и веселых нечестивцев. Здесь немудрено забыть про то, что составляло смысл жизни. Здесь легко нарушаются все правила. Sincerum est nisi vas, quodcumque infundis acescit. Прав был Гораций - в грязный сосуд что ни влей, оно непременно прокиснет.
        Сюзанна… Вся погибель от женщин. Еще до принесения священнических обетов он строго-настрого запретил себе даже думать о сладости женских объятий и пять лет держал данное Богу и себе слово. А вчера… вчера как с цепи сорвался. К великому восторгу маркизы. Себе на беду. В подобных случаях единственным извинением греха перед Богом является любовь. Следовательно, Сюзанна, ослепленная своим чувством, согрешила куда меньше, чем он. Он не любит ее. Ничуть. Просто она временами так похожа на ту, единственную, кого он и вправду любил и, возможно, любит до сих пор - вопреки всяким разумным доводам.
        Хотя… не нужно врать себе: он сразу надеялся на то, что Сюзанна его не забыла и сделает все, о чем он попросит. До поры до времени ему не стоит возобновлять давних знакомств. Маркиза будет молчать хотя бы потому, что знает: стоит ей даже случайно обмолвиться о том, что он вернулся, и его у нее отберут. Непременно отберут. У красавчика де Линя здесь осталось слишком много воздыхательниц.
        А сейчас нужно помолиться. Он опустился на колени перед распятием, висевшим в изголовье кровати, смиренно наклонил голову. Завтра, перед тем как идти по делам, он отправится в ближайшую церковь и исповедуется, пусть и не говоря, что он - священник.
        Плоть слаба. А дух?
        - Pater noster…
        Латинские слова привычно срываются с губ тихим шепотом. Пламя свечи дрожит, освещая измученное лицо распятого Христа.
        Отче, дай устоять, если она появится здесь…
        Сюзанна тоже молилась. Но ее шепот тороплив и сбивчив.
        Нет покоя в душе у маркизы де Лавернь, и святые слова не идут на ум. О Боге ли думать, если в голове кружится сладостный дурман? Уже ночь. Скорее бы уснули все в доме, чтобы тихонько проскользнуть в соседнюю комнату! Хотя… кого стесняться, кого бояться? Верную Жавотту? Дени? Взятые с собой из особняка де Лавернь слуги привыкли держать язык за зубами.
        Забыла маркиза и про мужа, и про детей. Дочка с сыном на попечении верных слуг. Муж обожает ее и ни о чем не подозревает. Сколько раз она обманывала его с другими мужчинами! Но то было или из тщеславия, или от скуки. Все дамы ее круга имеют любовников. Почему она не должна следовать общему примеру?
        Но Андре… Пламя, сжигающее ее душу и плоть. Грешный синеглазый ангел.
        В доме наступила полная тишина, и недоговоренная молитва замерла на устах Сюзанны. Осторожно приоткрыв дверь, шмыгнула в коридор. Несколько шагов на ватных, подгибающихся ногах. Да что она, как девчонка, в самом деле! Чего бояться? Того, что он холодно посмотрит и скажет: «Ступайте к себе, маркиза?» Вот вздор какой в голову лезет! Пламя откажется от очередной охапки хвороста? Особенно после того, что было вчера ночью? Ну, вперед! Толстый ковер заглушил шаги.
        Андре стоял на коленях и молился. Лицо было обращено к потолку, точеные пальцы перебирали четки из самшита, глаза закрыты, длинные ресницы нервно подрагивали. Лицо строгое, отрешенное, удивительно тонкое. Незнакомое.
        Страстное пламя, неужели ты бываешь и таким?
        - Anima Christi, sanctifica me, Corpus Christi, salva me…
        Голос на грани шепота, но все равно можно разобрать каждое слово. Андре молился на латыни. Она знала эту молитву по-французски:
        - Душа Христова, освяти меня. Тело Христово, спаси меня. Кровь Христова, напои меня. Вода ребра Христова, омой меня…
        Сюзанна неслышно сделала еще шаг вперед и приблизилась настолько, что теперь ощущала тепло, исходящее от его тела.
        - O bone Jesu, exaudi me…
        Она взяла в ладони пряди его волос, прижала к своему разгоряченному лицу, наслаждаясь их шелковистостью и тонким, еле уловимым ароматом земляники. Почувствовала, как он вздрогнул, как напряглась его спина, как он вопреки своей воле подался назад. От Бога. К ней. Попытавшись устоять - и все же почти без боя сдаваясь в плен искусительнице.
        - Ne permittas me separari a te… - мелодичный голос стал отрывистым, в нем появилась хрипотца. - Ab… Ab hoste…
        Латынь для него - второй родной язык. А ведь запнулся. Запнулся потому, что нежные женские руки ласковым кольцом обвили шею, жаркое дыхание трепещет у самого уха, щекочет кожу и сводит с ума…
        - От лукавого… защити меня…
        Кто защитит вас, господин Андре, от губ, которые целуют маленький белый шрам на гладком плече? Куда вы убежите от собственной грешной плоти, которая с готовностью отозвалась на ласку? Вы не лед. Вы - пламя, яркое пламя… Лучший из всех, кто касался губ Сюзанны и обнимал е?.е.
        - И повели мне… прийти… к Тебе, дабы… дабы…
        Вы забыли и французские слова, шевалье?
        - Дабы со святыми Твоими… восхвалять Тебя… во веки веков…
        Сейчас вы перестанете славить Создателя, потому что к вам прильнула одна из тех, что были созданы на погибель роду человеческому. Вы не устоите, шевалье, потому что это сильнее вашей воли, вашей любви к Творцу. Вы - мужчина, и рядом с вами - женщина. Что еще вам нужно?
        - Аmen! - Последнее слово молитвы становится первым стоном страсти.
        Она победила! Теперь никто и ничто не мешает упасть на кровать, чтобы сплестись, слиться в одно, забывая про все на свете: про день вчерашний, про заботы дня будущего, про обещания и обеты…
        4
        Придворная должность
        С утра шел снег вперемешку с дождем. Эта мокрая смесь, подхваченная ледяным ветром, безжалостно забивалась под плащ и шляпу, налипала на лицо, холодными струйками талой воды утекала за шиворот. К тому же дороги развезло, копыта лошадей то и дело беспомощно скользили на подмерзшей грязи. Тем, кто путешествовал в каретах или повозках, было, по крайней мере, сухо, а одинокий всадник, рискнувший бросить вызов январской слякоти, насквозь промок и продрог задолго до полудня, тогда как до Парижа, куда он держал путь, ему предстояло добраться к вечеру. Когда лошадь в очередной раз споткнулась, едва не завалившись на бок, Эме оставил последние попытки пустить ее рысью, позволив измученному животному окончательно перейти на шаг. Сам он лишь поплотнее завернулся в плащ, стараясь сохранить остатки тепла, и поглубже надвинул шляпу. Плечо, месяц назад простреленное из мушкета каким-то метким ландскнехтом, ныло нещадно, перевязь со шпагой казалась тяжелой, как связка камней. Усталый путешественник мысленно начинал ненавидеть далекий Париж, а заодно королевский двор, своего дальнего родственника Луи де Кавуа,
который наверняка приложил руку к распоряжению, киснувшему за пазухой у лейтенанта королевской кавалерии Эме де Фобера, а заодно и самого кардинала Мазарини, который сподобился это распоряжение написать. Болван Кавуа, похоже, выхлопотал-таки ему место при дворе. Не самое подходящее время. Слухи, которые доходили до военной ставки герцога Энгиенского, описывали коридоры Лувра как растревоженный осиный улей. Грозный Ришелье отошел в мир иной, король Людовик хандрит и жалуется на здоровье, интриганы всех мастей срочно потянулись в столицу в надежде на теплое местечко. Бр… Мысль о «теплом местечке» заставила Эме в очередной раз помянуть дурным словом скверную французскую погоду. И совершенно непонятно, какого дьявола новому кардиналу вдруг понадобился далекий от политики военный офицер. Да еще и так срочно.
        В январе темнеет рано. Сумерки настигли шевалье де Фобера аккурат у Сен-Жерменских ворот. Вконец измученный дорогой, он свернул в первую же гостиницу, даже не удосужившись прочитать ее название. Семь лет в действующей армии воспитали в Эме несвойственную дворянину непритязательность. Проигнорировав убогое убранство этого приюта для случайных путников, он швырнул трактирщику монету, потребовав ужин и комнату. В такую пору да в такую погоду постояльцев в гостинице, по-видимому, было не густо. Да и серебряное шитье на камзоле, видневшееся сквозь слой дорожной грязи, должно быть, произвело впечатление. Дочь трактирщика, довольно миловидная девушка, подобрав штопаный подол, повела гостя наверх по скрипучим ступеням во флигель. Комната оказалась маленькой и такой же невзрачной, как и весь трактир. Да бога ради! Главное, там была кровать.
        Девица между тем поставила на стол поднос с ужином, зажгла свечу, но уходить не спешила, лукаво-заинтересованно поглядывая на продрогшего постояльца.
        - Мсье нужно переодеться в сухое, - сказала она, убедившись, что мужчина не проявляет к ней интереса. - Я помогу.
        И, прежде чем Эме успел возразить, мягкие женские руки осторожно обвились вокруг его шеи, развязывая платок. Поглощенный размышлениями, шевалье даже немного опешил. То, что даже в таком виде женщины находят его привлекательным, было довольно забавно. Впрочем, скорее всего не его, а увесистый кошелек с пистолями у него на поясе.
        - Благодарю вас, мадемуазель. - Эме осторожно, но настойчиво освободился от объятий девушки. - Я все сделаю сам.
        - Мсье уверен? - Девица поджала пухлые губки.
        Мсье вздохнул. Он вовсе не был уверен. Если бы проклятая дорога не так его вымотала.
        - Спасибо за заботу, мадемуазель.
        Де Фобер протянул девушке полпистоля, и та с поклоном исчезла, видимо, полностью удовлетворенная результатами первого знакомства. Постоялец торопливо запер дверь на засов - береженого бог бережет, другие любители серебра могут оказаться далеко не такими покладистыми. Непослушными пальцами попытался развязать шейный платок. А, пропади оно пропадом! И, так и не дотронувшись до остывающего ужина, завалился спать, даже не удосужившись снять сапоги.
        Когда Эме проснулся, за окном пронзительно орали птицы, пахло дымом и свежим хлебом. Помассировав плечо, он со вздохом уставился в мутное зеркало, стоящее на туалетном столике.
        - Господи! Ну и каналья! С таким лицом прямиком на большую дорогу, а не на прием в Лувр.
        Придя к столь печальному выводу, шевалье де Фобер распахнул дверь и крикнул в пустоту коридора:
        - Эй, кто-нибудь!
        При этом он надеялся на волшебное действие вчерашней монеты. И не ошибся. Всего через несколько минут на пороге его комнаты с самой любезной улыбкой появилась дочь трактирщика, очаровательно-сонная, поправляющая растрепанную прическу.
        - Мсье желает что-нибудь?
        - Теплой воды, завтрак и чистую рубаху.
        Яичница с ветчиной оказалась очень кстати для того, чтобы поднять настроение, а таз с теплой водой и неторопливое бритье окончательно примирили де Фобера с промозглой парижской погодой.
        Известие о том, что в гостиной ожидает посетитель, буквально подняло господина де Кавуа с постели. Шевалье де Фобер не учел, что жители бедных парижских предместий пробуждаются намного раньше, чем обитатели богатых особняков.
        - И кого принесла нелегкая в такую чертову рань? - сквозь зубы бормотал капитан гвардейцев его высокопреосвященства, пока слуга ловко оправлял на нем камзол.
        Но при виде посетителя недовольство господина де Кавуа словно январским ветром сдуло.
        - Эме? - холеное лицо капитана расплылось в радостной, почти отеческой улыбке. - Давно в Париже?
        - Со вчерашнего вечера.
        Де Фобер, недоуменно приподняв бровь, созерцал хозяина дома, который, казалось, готов был вот-вот заключить его в объятия. С чего бы это, интересно? К объятиям Луи де Кавуа он явно не чувствовал себя готовым. Во-первых, они состояли в весьма отдаленном родстве, во-вторых, их отношения никогда не были дружескими. Поэтому шевалье без обиняков решил перейти к делу.
        - Я получил распоряжение срочно явиться в Париж. Подписанное кардиналом Мазарини, - сообщил он капитану.
        - Это хорошо, Эме, что ты сразу приехал ко мне, - в голосе де Кавуа зазвучали торжественно-покровительственные нотки.
        - Я приехал к вам, потому что думаю, что вы имеете какое-то отношение к этой бумаге. Я прав?
        - Мазарини нужны верные люди, - многозначительно заметил капитан гвардейцев кардинала. - А для тебя это прекрасная возможность сделать карьеру при дворе.
        - Какую именно? - задумчиво уточнил де Фобер.
        - Кардинал намерен предложить тебе должность лейтенанта своих гвардейцев.
        Эме хмыкнул.
        - Очень любезно с его стороны. И очень неожиданно. Особенно если учесть, что я никогда не имел чести служить в гвардии его высокопреосвященства.
        - Тем лучше, - уверенно заявил де Кавуа. - Как ты понимаешь, после подобного назначения Мазарини вправе рассчитывать на особую, - тут капитан многозначительно понизил голос, - особую преданность.
        «А ты, Луи, как человек, дающий мне протекцию, конечно же, рассчитываешь на часть этой преданности, - мысленно добавил де Фобер. - Что ж, это особенности придворной политики, и, похоже, мне вновь придется к ней привыкать».
        - Не сказать, что подобное назначение выгодно для меня, - Эме неопределенно пожал плечами. - Я уже лейтенант.
        - Это совсем другое. Лейтенант гвардейцев кардинала, это…
        - Это значит поменять французского принца на кардинала-итальянца. Не уверен, что обмен пойдет мне на пользу.
        - Я слышал, Конде тебя недолюбливает, - пробормотал де Кавуа.
        - Возможно, у него есть на это причины…
        Оба на какое-то время замолчали.
        - Не пытайся казаться неблагодарным глупцом, Эме, - наконец выдавил из себя капитан гвардейцев. - Подумай хорошенько.
        - Разумеется. Сколько отсюда до резиденции кардинала? Полагаю, времени подумать у меня достаточно.
        - Возможно. А может, и нет, - Кавуа окинул Эмме внимательным взглядом. - Где ты остановился?
        - Пока в гостинице на окраине.
        - Я дам тебе адрес дома, куда ты можешь переехать.
        - Приятно видеть, когда в тебя так верят…
        Аудиенция была назначена в Пале Кардиналь. Перед смертью Ришелье подарил свой дворец французскому королю, но Людовика в качестве резиденции вполне устраивал старый Лувр. Поэтому величественное здание на улице Сент-Оноре пустовало, и Мазарини, ставший преемником кардинальской мантии, после смерти первого министра и своего покровителя занял часть помещений дворца под свои рабочие апартаменты. Квартировал же итальянец у господина Шавиньи.
        «Львиное логово, - тихо хмыкнул Эме, разглядывая внушительное творение Жака Лемерсье. - Только льва там уж нет».
        Для де Фобера Джулио Мазарини был темной лошадкой. Сын небогатого сицилийца, иностранец, получивший французское подданство всего четыре года назад, красную кардинальскую шапку два года назад, а должность первого министра буквально на днях. Впечатляющая карьера. Что это за человек? Эме никогда не интересовался политикой. Поэтому из всего, что он знал или слышал про Мазарини, на ум сейчас приходила только одна старая история, поведанная шевалье ординарцем Жаном. Этот Жан вспомнил однажды кампанию при Монферрато, когда Джулио Мазарини, секретарь представителя Папы Римского, бегал во время сражения по полю боя с криками: «Мир, мир!» - и призывал французов и испанцев перестать убивать друг друга. По расчетам де Фобера, нынешнему первому министру Франции во время тех событий было ровно столько лет, сколько ему, Эме, сейчас.
        Гвардеец у ворот придирчиво изучил предъявленные ему бумаги. Пале Кардиналь выглядел заброшенным - зачехленная мебель, гулкие пустые коридоры, в которых, казалось, еще витает тень великого мертвеца. Эме надеялся, что в приемной первого министра будет более людно. Хотя, возможно, для парижан еще слишком раннее время.
        Даже в кардинальской мантии Джулио Мазарини мало походил на церковника. Красивый, статный, подвижный, как и все его соотечественники.
        - Вы похвально проворны, лейтенант, - на холеном лице первого министра мелькнуло удовлетворенное выражение. - Признаться, я ждал вас позже. Я слышал, вы недавно были ранены в бою.
        - В начале декабря. Ничего опасного, - Эме чуть заметно дернул плечом.
        - Тем лучше. Как вы понимаете, я намерен предложить вам должность при дворе. И при своей персоне.
        Де Фобер осторожно кивнул.
        - Я итальянец, - притворно-горестно вздохнул Мазарини. - И для многих ваших соотечественников этого достаточно, чтобы считать меня чужаком и врагом Франции. На самом же деле я всем сердцем люблю вашу страну и по мере своих скромных сил намерен трудиться не покладая рук для ее блага и процветания. Но мне нужна помощь. Преданные люди, готовые встать выше придворных распрей. Готовые служить Франции в трудную минуту…
        - Ваше высокопреосвященство, - почтительно прервал кардинала Эме. - Без всякого сомнения, я готов преданно служить Франции. Но, может быть, мне будет позволено узнать, чем я могу быть полезен лично вам?
        - Я предлагаю вам должность лейтенанта гвардейцев кардинала и обязанности начальника моей личной охраны.
        - В Париже множество достойных господ, которые почли бы за честь…
        - Герцог де Бофор… - очень тихо добавил Мазарини.
        Де Фобер вздрогнул от неожиданности.
        - У меня сложилось впечатление, что молодой принц де Вандом, увы, не питает ко мне симпатии. Разумеется, это больше ребячьи выходки, чем угрозы… И разумеется, я не Ришелье, чтобы… - кардинал многозначительно замолчал.
        Бывают обещания, а иногда всего лишь намеки на обещания, которые стоят дороже денег. То, что только что прозвучало из уст первого министра, было именно таким намеком. Но для Эме этого было достаточно. Он замер в почтительном поклоне, касаясь мозаичного пола кончиками перьев своей шляпы.
        - Это назначение - большая честь для меня, ваше высокопреосвященство.
        Мазарини едва заметно улыбнулся.
        - Я знал, что могу на вас рассчитывать, шевалье.
        Вслед за этим де Фобер услышал скрип пера. Размашистым жестом первый министр подписал бумаги.
        - Мое распоряжение вступает в силу немедленно. Примите дела у вашего предшественника, господина де Берсье. Я полагаю, обязанности лейтенанта охраны для вас не в новинку.
        5
        Кукольник
        Шевалье де Фобер весьма своеобразно воспринял распоряжение кардинала «приступить к своим обязанностям немедленно». Потому что, покинув приемную Мазарини, отправился он не к де Берсье, капитану де Кавуа или, например, в Лувр, а по своим делам. У шевалье имелись насущные заботы, например, о крыше над головой. Лейтенанту гвардии, да еще возглавляющему личную охрану, наверняка полагалась комната подле кардинала (интересно, где именно, неужели в доме у де Шавиньи?), но свое жилье тоже не мешало бы иметь. Что-нибудь поприличнее бедной гостиницы на окраине. Да и поближе к Лувру и Пале Кардиналь, если на то пошло. Поэтому следовало немедленно посетить дом по тому адресу, которым любезно снабдил его Кавуа, а коль скоро квартира окажется достойной, то в ней и поселиться. Заодно не помешало бы обзавестись слугой. Предыдущему повезло намного меньше, чем его хозяину. Там, где Эме отделался пулей в плече, бедняга Жан сложил голову.
        А пока, неторопливо размышляя обо всем и ни о чем конкретно, де Фобер прокладывал себе дорогу среди пестрой толпы, запрудившей «чрево Парижа». Ему чертовски повезло с лошадью - прекрасно вышколенное животное почти не боялось людей и весьма уверенно чувствовало себя в толчее. Людское море колыхалось вокруг; парижане торговали и торговались, развлекали и развлекались, воровали друг у друга, щедро делились тумаками и проклятиями, и все кругом было пропитано вездесущим в здешних местах запахом излюбленного простолюдинами блюда - лукового супа.
        Прямо посреди рынка, окруженный плотным кольцом зевак, шел кукольный спектакль. Над пестро размалеванной ширмой носатый «мещанин» лупил внушительного размера дубинкой куклу в красной кардинальской мантии. Толпа весело улюлюкала, а «кардинал» то и дело попискивал что-то итальянское, отдаленно напоминающее «мама миа». Из этого писка де Фобер сделал вывод, что в данном случае высмеивается нечто большее, чем склонность церковников к латыни. М-да, кажется, нынешнего первого министра в отличие от предыдущего народ не только не уважает, но еще и не боится. И не только народ. В отдалении Эме углядел карету без гербов, запряженную роскошной четверкой гнедых. Такой выезд не каждому аристократу по карману. Занавески экипажа слегка подрагивали, высокопоставленный незнакомец или незнакомцы не побрезговали остановиться и полюбоваться базарным спектаклем. Интересный вырисовывался расклад.
        Простодушное веселье толпы внезапно прервали двое в красных плащах. Де Фобер насторожился: такой же плащ вскоре предстояло носить и ему самому. Один из гвардейцев явно был навеселе, и кукольное представление не пришлось ему по вкусу. Грубо выругавшись, он пнул ногой хрупкую ширму.
        - Каналья, висельник! Плетей захотел?!
        Шаткая конструкция не вынесла праведного гнева мазариниста и, покачнувшись, рухнула, придавив собой невидимого артиста. Зрители недовольно загомонили.
        - А-а… Вот и красные плащи пожаловали, - послышалось из толпы. - Ишь, какие щеголи! Ясно, куда уплывают наши денежки. Может, пощиплем петушков?
        Но неожиданнее всего повел себя кукольник, которому понадобилось некоторое время, чтобы выбраться из-под ширмы. Пока толпа острила и отпускала грубые шуточки в адрес гвардейцев кардинала, щуплый и неказистый на вид актеришка молча подобрал с земли палку и, подобно одному из своих кукольных персонажей, с размаху ударил обидчика по голове. Бедолага не ожидал удара, тем более такого. Хрюкнув, гвардеец кулем осел на землю. Его спутник схватился за шпагу, раззадоренный зрелищем народ - кто за что придется. Над площадью прокатился весьма недвусмысленный призыв «Бей их!», подхваченный дюжиной луженых парижских глоток. Де Фобер ни капли не сомневался: под горячую руку парижанам ничего не стоило отмутузить любого дворянина, будь он хоть принц голубых кровей. Эме в общем-то был безразличен рыночный балаган, грубо высмеивающий Мазарини, но вот избиения гвардейцев, лейтенантом которых его только что назначили, он допустить не мог. Поэтому, взявшись за плеть и безжалостно хлеща ею замешкавшихся на его пути горожан, шевалье принялся торопливо прокладывать себе путь к месту событий. Толпа была взбудоражена
предчувствием легкой победы - один из противников повержен, второй со своей тонюсенькой шпажкой не казался опасным. Де Фобер был намерен самым кардинальным способом разубедить драчунов в легкости возможной победы. Убивать людей, не спрашивая имен, - прерогатива солдат, аристократии и разбойников. Эме, будучи одновременно солдатом и дворянином, овладел этой наукой в совершенстве. Первый же смельчак, рискнувший перейти от угроз к делу, рухнул в пыль с простреленной головой. Новоиспеченный лейтенант гвардейцев в сложных ситуациях всегда предпочитал шпаге пистолеты, потому что выстрелы производили весьма впечатляющий эффект. Теперь шевалье мог быть уверен: очень скоро к их дружеской компании присоединится городская стража. Зеваки отхлынули, окончательно освободив дорогу опасному всаднику. Кукольник, почуяв, что дело пахнет жареным, тут же бросил свои нехитрые пожитки и юркнул в толпу. Бог с ним, надо будет - найдется.
        Тем временем второй гвардеец, постанывая, поднялся на колени и принялся неуверенно шарить руками по земле в поисках шляпы. Его приятель, все еще со шпагой в руках, с недоумением таращился то на парижан, то на де Фобера. Горожане хмуро перешептывались, но в драку больше не лезли. Откуда-то из толпы пролетело зеленое яблоко и свалилось прямо под ноги лошади лейтенанта. Второе Эме ловко поймал на лету, откусил, скривившись, сплюнул. Кислятина.
        - Ну-ка подай мне этого, с палкой, - велел он гвардейцу.
        - Кого, сударь? - не сразу сообразил тот.
        - Куклу.
        Эме задумчиво повертел в руках тряпичного героя, потом демонстративно резким движением оторвал «мещанину» голову. Зрители притихли.
        - Представление окончено, - многозначительно заверил их Эме.
        - Это очень любезно с вашей стороны, сударь, - пробормотал озадаченный гвардеец. - Мало кто…
        Его речь прервало появление городской стражи.
        - Что здесь происходит? - деловито осведомился начальник патруля, пока солдаты распихивали зрителей.
        - Ничего особенного, так, пустяки.
        - Но покойник…
        - Покойник под мою ответственность.
        - И кто вы такой?
        - Шевалье Эме до Фобер, лейтенант гвардейцев его высокопреосвященства.
        Патрульный почтительно поклонился. Гвардейцы недоуменно переглянулись.
        - Господа, я ценю то, что вы сегодня сделали, - самым серьезным тоном заверил их Эме. - Благополучие государства немыслимо без уважения народа к своим властям. Завтра утром найдете меня в Пале Кардиналь. Верная служба заслуживает вознаграждения. А сейчас прошу прощения, мне пора.
        Эме тронул поводья. Оглянуться он позволил себе только у края площади. Патрульные все еще о чем-то переговаривались с гвардейцами, горожане постепенно разбредались по своим делам. Наблюдательному де Фоберу показалось, будто на площади чего-то не хватает. Ах, да, кареты без гербов. Карета исчезла.
        Домик четы Нуарэ на улице Святой Анны Эме отыскал без труда. Судя по обшарпанному фасаду этого здания, хозяева его сейчас переживали не лучшие дни. Дверь открыла миловидная женщина лет тридцати в простом домашнем платье, за подол которого, улыбаясь всему белому свету, цеплялся румяный карапуз лет четырех.
        - Мужа нет дома, - сообщила она, очаровательно краснея при виде молодого дворянина. - Если я могу вам чем-нибудь служить, сударь…
        - Думаю, да, - де Фобер слегка улыбнулся в ответ. Будущая хозяйка (если, конечно, им удастся договориться) пришлась ему по вкусу. - Один мой хороший знакомый порекомендовал мне этот дом. Говорят, вы ищите жильца во флигель?
        Он протянул мадам Нуарэ записку от господина Кавуа. Женщина читала медленно, шепотом проговаривая написанное, а когда закончила, расплылась в улыбке.
        - Ах, он просто наш спаситель. Вы, конечно, хотите взглянуть на флигель? Мадлена, принеси мне ключи и возьми ребенка! - крикнула она куда-то в глубину дома.
        Оттуда немедленно появилась растрепанная служанка, подхватила карапуза на руки, попутно протянув хозяйке увесистую связку ключей.
        - Идемте. У флигеля есть отдельный вход. И еще внешняя лесенка, ведущая на задний двор. На первом этаже гостиная и комната для прислуги, на втором кабинет и спальня, под лестницей кладовка. Все это всего за двадцать ливров в месяц. - Мадам Нуарэ тараторила не переставая. - Господин де Кавуа, возможно, рассказывал вам про моего мужа?
        - Скорее намекал, - осторожно ответил де Фобер.
        - Робер… Он… Он очень хороший человек, просто немного вспыльчив и, когда хлебнет лишку… - тут женщина замялась, - непочтителен к властям.
        - Неужели?
        - Прошлой осенью он с приятелями ввязался в драку с гвардейцами кардинала.
        - Да что вы говорите? - Эме постарался скрыть язвительную интонацию голоса.
        - Да, представляете. В драку вмешалась городская стража, всех арестовали, а моего мужа объявили зачинщиком. Все наши сбережения, - она горестно шмыгнула носом, - ушли на оплату судебных издержек, мне пришлось продать часть мебели и распустить подмастерьев. К счастью, Робера удалось спасти от галер. Но теперь другая напасть: знатные заказчики стали обходить наш дом стороной. Мой муж - отличный портной, но язык у него острее собственных ножниц, к тому же он не умеет держать его за зубами.
        Мадам Нуарэ вновь вздохнула.
        - Должен заметить, ваш супруг не подарок. Что, если он не захочет иметь под боком такого жильца, как я?
        - Не беспокойтесь об этом, сударь.
        Женщина упрямо поджала губы, и Эме понял, что она, похоже, намерена поставить своего благоверного перед свершившимся фактом.
        - Я давно говорила мужу: нужно сдать этот флигель. Раньше тут жила его племянница, полгода назад она вышла замуж и уехала из Парижа, - вновь заговорила хозяйка. - Но Робер предпочитает давать приют каким-то своим приятелям-оборванцам.
        Посреди комнаты, объявленной как гостиная, лежала груда тряпья и стоял огромный обшарпанный сундук. В камине тлели уголья.
        - Очередной «постоялец», - поморщилась мадам Нуарэ. - Не волнуйтесь, я отправлю его вон, как только он появится.
        - Я могу сегодня переночевать в гостинице, - заметил Эме.
        - Что вы, сударь! - забеспокоилась хозяйка, которая мысленно уже успела потратить все двадцать ливров, причитающиеся с квартиранта. - Я сейчас пришлю слугу, он растопит камин. А не позже чем через час я накормлю вас отличным домашним обедом.
        Де Фобер покорно кивнул.
        - С вами решительно невозможно спорить, сударыня. - И в подтверждение окончательности сделки протянул хозяйке небольшой кошель с серебром. - Тут плата за два месяца и еще кое-что на мелкие расходы, если мне вдруг понадобится что-нибудь из домашней утвари…
        Итак, вопрос с жильем был решен. Мадам Нуарэ торжественно выдала Эме причитающиеся ему ключи и удалилась, оставив постояльца устраиваться. Де Фобер некоторое время побродил по комнатам, выглянул в окно (окна второго этажа выходили на Святую Анну, окна первого - на задний двор, он же небольшой городской садик), полюбовался кружевными занавесками, неторопливо стер пыль с крышки старого клавесина, задумчиво погрел руки у камина. Нет, все же интересно, что может хранить человек в таком огромном сундуке? Особенно если учесть, что латаные подштанники и полинялый камзол незнакомца валяются прямо на полу. Нехорошо, конечно, рыться в чужих вещах, но, черт возьми, какое непреодолимое желание сделать это!
        Решив не бороться более с искушением, Эме направился к сундуку. На петлях висел внушительный замок, но дужка его болталась свободно. Не заперто? Гм…
        Де Фобер не спеша приоткрыл тяжелую крышку, сунул руку в глубину и… извлек на свет божий «мещанина» с палкой - почти точную копию грубой куклы, которой он сегодня днем прилюдно свернул шею на рыночной площади.
        - Занятно, - озадаченно пробормотал лейтенант гвардейцев кардинала, - весьма занятно… Я не верю в совпадения… Я не верю в совпадения, - продолжал бормотать он, словно повторяя молитву, и при этом усердно и обстоятельно изучал содержимое сундука.
        Две дюжины уродцев из папье-маше - классический «итальянский» набор: Арлекин, Коломбина, Бертуччо, дамы, расфуфыренные вельможи, хитроумные слуги, разбойники, простолюдины, «король», «королева», еще один «кардинал» в ядовито-красной мантии… Ничего, по мнению де Фобера, любопытного. И только на самом дне завернутые в кусок плотной ткани два пистолета и шпага. Шпагу Эме привычно проверил на баланс. Хороша! Испанская, толедский трехгранный клинок, тяжелая витая гарда. Неплохо для бродячего паяца, более чем неплохо.
        - Ох уж эти служители искусства! - с чувством произнес де Фобер. - Будь они неладны!
        Таинственный обладатель большого сундука нарушал все его, Эме, сегодняшние планы. А в эти планы входил ужин у капитана гвардейцев его высокопреосвященства - господина де Кавуа. Если у вас имеется родственник, сам бог велел выпить у него не одну пинту крови. Особенно если родственник таков, как миляга Луи. Собственно, шевалье собирался самым подробным образом расспросить капитана про порядки, нравы и обычаи Лувра. Но, пожалуй, расспросы можно ненадолго отложить. Сперва нужно разобраться с заинтриговавшим его кукольником.
        Во дворе тем временем послышались голоса. Звонкий женский Эме узнал сразу - мадам Нуарэ. Второй, низкий и раздраженный, наверняка принадлежал ее супругу. Что ж, а вот и портной пожаловал. На ловца и зверь бежит! Де Фобер был слишком хорошо воспитан, чтобы оставить бедную женщину на растерзание сурового муженька, поэтому немедленно и с самым деловым видом выглянул в окно гостиной.
        - Послушайте, милейший, вы случайно не господин Нуарэ? - осведомился он у возмущенно жестикулирующего мужчины лет сорока.
        - Он самый.
        «Смутьян» оказался коренастым крепышом и, судя по смуглой коже и курчавым, черным как смоль волосам - южанином.
        - А вы…
        - Именно, - перебил его Эме, даже не дав ему договорить. - До меня дошли слухи, что вы хороший портной. У меня для вас заказ.
        Робер слегка растерялся. Хозяин дома явно надеялся, что разговор пойдет о флигеле, а не о портняжьих делах.
        - Это срочно? - хмуро спросил он.
        - Очень. Я бы сказал, немедленно. Плачу золотом.
        Мадам Нуарэ многозначительно толкнула мужа в бок, тот, стиснув зубы, произвел странное телодвижение, должное, видимо, изображать почтительный поклон.
        - В таком случае пожалуйте в мастерскую, сударь.
        Де Фобер тотчас ловко перемахнул через низкий подоконник и, мимоходом подмигнув женщине, взял Робера под локоть.
        - Мне нужно два гвардейских плаща, оба офицерские, - начал Эме серьезным тоном. - Надеюсь, вы, милейший господин Нуарэ, прекрасно знаете, как выглядит плащ гвардейца кардинала?
        Портной слегка позеленел.
        - Замечательно. И три… нет, пожалуй, четыре хороших камзола. Три практичных и посвободнее, а один вроде тех, что носят придворные щеголи. Цвет бордовый, отделка золотая. Это очень срочная работа, друг мой. Кстати, как зовут вашего приятеля-кукольника?
        - Какого еще приятеля-кукольника?
        Портной чуть отступил от него, неуверенно беря в руки мерную ленту.
        - Ну того вашего приятеля, который ночует в гостиной во флигеле, - напомнил Эме, с удовольствием наблюдая, как меняется цвет лица у его собеседника.
        - А… - Господин Нуаре старательно изобразил сцену внезапного припоминания. - Тот кукольник! Не знаю, ваша милость.
        - Ах, милейший мсье Робер, - произнес Эме елейным голосом, - не пытайтесь меня уверить, что вы пускаете в собственный дом Бог знает кого, даже имени не спрашивая.
        - А вам-то что за дело, сударь, до моих привычек?
        Эме понадобилось всего одно мгновение, чтобы извлечь из ножен шпагу и приставить острие к груди хозяина дома.
        - Значит, так, любезный, - недобро прищурившись, сообщил он, - давайте сразу договоримся на будущее. Единственный вопрос, который вам позволено задавать мне, - вопрос о плате за флигель. Остальные вопросы задаю я. А то мне начинает казаться, что снимать флигель у вдовы намного удобнее.
        В голосе шевалье прозвучала угроза, которую трудно было не услышать. Возможно, Робер Нуарэ и слыл смутьяном, но вид обнаженной шпаги заставил его поумерить пыл.
        - Жером, - быстро пробормотал он, - парня зовут Жером. Да я и не знаю его. Он всего пару недель квартирует, утром уходит, возвращается затемно. Приятель один попросил приютить.
        - Еще один любитель искусства, - скривился Эме. - Значит, возвращается затемно. Всегда?
        - Да вроде как всегда. Сударь, да уберите ж вы оружие, не ровен час…
        - Ладно, милейший господин Нуарэ, спите сегодня спокойно. Под боком у любимой женушки, - великодушно разрешил де Фобер, опуская шпагу. - Но имейте в виду. Если этот самый Жером не придет сегодня ночевать и если я вдруг подумаю, что это оттого, что вы болтали языком кому не следует, завтрашнюю ночь вы проведете за решеткой. И еще много-много ночей. Надеюсь, вы не сомневаетесь в слове офицера и дворянина?
        Портной энергично замотал головой.
        - Вот и славно. Ступайте. И не забудьте про мой заказ. Четыре камзола! До скорого, милейший господин Нуарэ!
        Вечером Эме сел в засаду. Это было просто. Он всего лишь выбрал кресло поудобнее, переставил его в самый темный угол гостиной и устроился с комфортом, не забыв, впрочем, положить на колени заряженный пистоль, ведь таинственный кукольник мог быть вооружен.
        Зимой темнело быстро. А холодало и того быстрее. Еще днем де Фобер запретил топить в гостиной камин, соблюдая правила «маскировки». И теперь он чувствовал, как сначала пальцы, а потом и другие не менее важные части его тела всерьез начинают зябнуть. Ч-черт, надо было запастись плащом или пледом!
        Шум на улице постепенно затихал: в холодную погоду горожане рано отправлялись на покой. В ночной тишине издалека донесся зловещий вой. Волки! В темноте, гонимые зимней стужей, они пробирались поближе к человеческому жилью. Вот так еще в середине семнадцатого века эти звери бродили по ночным улицам Парижа и даже доходили до самого его сердца - богатых центральных кварталов.
        Погруженный в неторопливые, полусонные размышления, Эме едва не пропустил того, кого ждал. Чуть слышно скрипнула ставня, и окно осторожно открылось. Сначала кукольник вывалил в комнату свои пожитки. Судя по неожиданному грохоту, с которым они обрушились на пол, предусмотрительный артист не побоялся подобрать на рынке свою ширму. Наверное, это случилось после того, как городская стража разбрелась по своим делам. Потом через подоконник перебрался и сам мсье Жером - проворный черный силуэт на фоне более светлого прямоугольника. Кукольник тихо чертыхнулся, споткнувшись в темноте о собственные же вещи, и направился прямиком к камину, недовольно бормоча сквозь зубы:
        - Ну и Нуарэ, ну и скряга, чтоб тебя грудная жаба задушила! Пожалел огня, каналья.
        Старые угли долго не хотели разгораться. Наконец из-под сырого полена пробился первый робкий язычок пламени.
        Решив, что пора, Эме неторопливо взвел курок. Этот тихий характерный щелчок заставил кукольника буквально подскочить на месте. Де Фобер готов был руку дать на отсечение, что кукольнику очень хорошо знаком этот звук. Что ж, приятно иметь дело с догадливыми людьми.
        - Сударь, на фоне огня вы великолепная мишень, так что без фокусов.
        - Кто вы такой и что вам нужно от бедного актера? - процедил Жером, не поворачивая головы.
        Шевалье видел только его напряженную спину и послушно застывшую над камином левую руку. Жаль, не видно правой.
        - Вы загадочный человек, мсье Жером, - заметил Эме. - И далеко не тот, за кого себя выдаете. Ввязаться в драку с гвардейцами кардинала - рисковая забава.
        - У меня не было выбора, - буркнул кукольник, как-то по-своему истолковав слова де Фобера. - Если бы эти кретины вздумали упечь меня в каталажку, а там нашли записку…
        - И поэтому вы так резво исчезли?
        - Я не думал, что сообщение настолько важно. Решил, что оно может подождать до завтра.
        Де Фобер наморщил лоб. Этот Жером явно принимал его за кого-то другого. Долго это заблуждение не продлится. Нужно пользоваться моментом. Только вот как?! Пока ясно только, что все связано с какой-то важной бумагой.
        - И где же записка?
        - В кукле, как мы и договаривались.
        - В какой кукле?!
        Человек у камина вздрогнул, и де Фобер сообразил, что он сейчас ляпнул лишнее. Слишком поздно. Жером стремительно развернулся, Эме так же стремительно завалился на бок, опрокидывая кресло. Однако недостаточно быстро (ведь он успел порядком окоченеть, дожидаясь кукольника), потому что брошенный в его сторону кинжал оцарапал ему больное плечо. Месье Жером метнулся к окну. Де Фоберу показалось, что тот успел что-то ловко подхватить с пола. Стрелять Эме не хотелось. Ему, черт возьми, нужно было получить внятные ответы на вопросы. Но если этот тип выскочит на улицу, пиши пропало.
        Пистолетный выстрел в ночи прозвучал оглушительно громко, кукольник схватился было за оконную раму, но, захрипев, повалился на пол. По иронии судьбы в тот же миг в камине звонко треснуло полено, взметнув вверх столб искр, и в комнате наконец-то стало светло. Так что де Фоберу представилась возможность вдоволь полюбоваться делом рук своих.
        Мсье Жером, скрючившись, лежал на боку. На полу вокруг его тела быстро расползалось темное пятно. Похоже, что он был мертв. В руке мертвец сжимал куклу «кардинала».
        - Спасибо, что ответил на мой вопрос… - пробормотал де Фобер. - Черт возьми, два мертвеца за один день. Это уж слишком. Что ж, посмотрим, ради чего без колебаний готов был умереть человек.
        Он сунул руку в кукольную перчатку. Внутри оказался небольшой лист бумаги, свернутый в тонкую трубочку. Эме торопливо развернул таинственную записку, и… не сдержавшись, тихо, но с чувством выругался. На листе был бессмысленный на первый взгляд набор цифр - скорее всего, какой-то зашифрованный текст.
        - Ладно, еще не все потеряно, - успокаивал себя Эме, разочарованный полученными результатами. - Пусть я и не могу прочитать эту дурацкую писульку, зато знаю, что за куклой все равно должен кто-то явиться. Этот кто-то был на площади сегодня, этот кто-то придет за запиской завтра. По крайней мере, еще есть возможность увидеть его воочию…
        6
        Перст Божий
        Поль де Гонди, коадъютор, сидел за столом, просматривая какие-то бумаги.
        - Выглядите неважно, монсеньор! - сказал Андре, закрывая за собой дверь. - Нужно больше отдыхать и бывать на свежем воздухе.
        - У меня открыто окно! - коадъютор, нисколько не обидевшись на не самые лестные слова, поднялся и подошел к шевалье де Линю. - Это все, что я могу позволить себе нынче утром. Прогулка была бы сейчас непозволительной тратой времени.
        Мужчины несколько секунд молча смотрели друг на друга.
        - Здравствуй, Поль.
        - Здравствуй, Андре.
        Официальная часть визита была закончена. Восемь лет, на протяжении которых эти двое общались только с помощью писем, ничуть не уменьшили их взаимное расположение друг к другу.
        - Делаешь карьеру? - улыбаясь, проговорил Андре. - Роскошный кабинет!
        - Знаешь, променял бы всю эту роскошь на свежий воздух, который ты порекомендовал мне! Не тебе объяснять, что мои интересы далеки от духовных дел. Я дрянной священнослужитель и плохой пастух для своей паствы.
        - Вот как? - изумился Андре. - А мне казалось, что пастырь из тебя очень даже неплохой. Во всяком случае, в Испании так считают.
        - В Испании куда больше свежего воздуха! - усмехнулся господин де Гонди.
        - Примерно столько же, сколько и здесь.
        - Твой визит можно считать деловым? - коадъютор указал на кресло и позвонил. Слуга незамедлительно внес в комнату поднос с бутылкой вина и легкой закуской.
        - Можно сказать, что и так! - Андре с жадностью впился зубами в яблоко. - Я четыре дня назад приехал в Париж. Во Франции я не был с тех самых времен, когда была сослана герцогиня де Шеврез. Тебя я помню нахальным восемнадцатилетним мальчишкой, который забывал цитаты из Священного Писания, ввязывался в дуэли и любовные приключения и кричал, что ни за что не наденет рясу…
        - Ряса не повод отказывать себе в дуэлях и общении с дамами. Неужели ты, Андре, стал монахом? По тебе этого не скажешь…
        Андре тяжело вздохнул.
        - Ты ведь тоже принял сан? - внимательно глядя на приятеля, спросил коадъютор.
        - Да.
        - И твоя орденская принадлежность…
        - Я иезуит, Поль. Я был им еще тогда, когда мы познакомились.
        - Это добровольное решение?
        - Можно сказать, что и так. Хотя обстоятельств, подтолкнувших меня к отцам иезуитам, было слишком много. Перст Божий, как бы сказали мои наставники.
        - Возможно, ты прав… Ты видишь людей насквозь, легко входишь в доверие. У тебя блестящее образование. Но все-таки ты больше дипломат, чем священник.
        - Не скажи. Священники всегда были своего рода дипломатами.
        - И в этом ты прав…
        Некоторое время оба молча наслаждались терпким вкусом вина.
        - Чем я могу помочь тебе? - наконец, спросил господин де Гонди.
        - Советом. Ничего больше я не жду.
        - Скажи откровенно: у тебя есть задание от ордена?
        - Никакого! - рассмеялся Андре. - Самое странное, что никакого!
        - Какова твоя степень посвящения? - строго глядя на собеседника, поинтересовался коадъютор.
        - Пятая, - Андре расслабленно прикрыл глаза. - Прекрасное вино, Поль. У меня нет задания. Я вольная птица. Мой покровитель в Испании пережил Ришелье на две недели. Я сопровождал его тело к месту последнего упокоения. Все. Теперь я могу считать себя свободным. У меня почти не осталось связей. У меня нет денег. Но я свободен.
        Коадъютор позвонил снова.
        - Список вакантных мест! - потребовал он у секретаря.
        Слуга, поклонившись, вышел и через минуту вернулся с папкой, которую передал господину де Гонди.
        - Давай посмотрим, чем я тебе могу помочь…
        - Я просил совета, а не должность!
        - Одно не исключает другого! - откликнулся коадъютор, проглядывая не очень длинный список, написанный бисерным почерком господина де Валье.
        - Совет как раз касается должности. Как ты думаешь, Поль, место викария в аббатстве Нуази - это приличное место? Меня интересует сейчас не столько возможность карьеры, сколько крыша над головой и пусть крошечный, но доход. Видишь ли, я буду предельно откровенен. Я приехал не один. Мой друг направился по своим делам. У нас была при себе достаточная сумма, но накануне того дня, когда мы должны были расстаться, у Себастьена украли кошелек. Я отдал ему почти все свои деньги. Парижские гостиницы мне не по карману, хотя одну ночь мне все-таки пришлось провести в гостинице.
        - А где ж ты теперь?
        - У маркизы де Лавернь.
        Коадъютор поперхнулся вином.
        - И ты все еще жив? И даже ездишь по делам?
        - Как видишь! - Андре засмеялся. - Но могу сказать точно: надолго меня не хватит. Поэтому я уцепился за возможность занять хоть какую-нибудь должность в ближайшую же неделю.
        - Маркиз в курсе, что ты вернулся?
        - Еще нет. И я надеюсь сохранить это в тайне от него как можно дольше.
        Поль де Гонди, хоть и был духовным лицом, прекрасно понял суть дела.
        - Так в чем же дело? Должность твоя. Нуази, конечно, лакомое местечко, но я не понимаю, в чем проблема…
        - Проблемы нет, если ты готов отдать мне эту должность. Но, кажется, сперва следует поговорить с Жераром Лепином? Ведь именно его, если я правильно понимаю, мне следует сменить на этом посту.
        Коадъютор побарабанил пальцами по бумагам.
        - Ты прав, Андре. Действительно, именно господин Лепин оставляет должность викария в Нуази и просит подобрать ему преемника. Но я сам с ним поговорю, у нас как раз назначена встреча. Будь спокоен за это место, оно будет твоим. А пока я снабжу тебя рекомендательным письмом, которое ты привезешь в аббатство.
        Вскоре письмо было написано. Сердечно попрощавшись, собеседники расстались, весьма довольные друг другом.
        Спускаясь по лестнице, Андре на какое-то время задержался на площадке между первым и вторым этажами, чтобы справиться с застежкой плаща. В задумчивости он не заметил, как навстречу ему поднимается странная пара.
        Седой как лунь старик указывал дорогу богато одетой молодой даме. Дама откинула капюшон меховой накидки, в свете свечей засияли золотисто-белокурые волосы. По одним этим роскошным белокурым волосам можно было сразу узнать их обладательницу - знатную особу, приближенную ко двору, Анну-Женевьеву де Лонгвиль. Ее спутник был одет в черное, как и подобает священнику. Шел он тяжело, и непонятно было, кто на чью руку опирается. Скорее, девушка поддерживала своего духовного наставника, чем он ее.
        Жерару Лепину было далеко за семьдесят. Легче было сказать, какой болезнью не страдает этот человек. Однако дух его был бодр, а черные, как южная ночь, глаза смотрели на мир не менее зорко, чем в годы юности.
        Отец Лепин считался одним из лучших исповедников парижской епархии. Немудрено: практически все иезуиты сохраняли хоть какое-то влияние во время правления Ришелье именно потому, что были непревзойденными знатоками человеческих душ, умели выслушать и дать ценный совет. Кроме того, исповедники-иезуиты - все, без исключения! - обладали редкостным даром молчания.
        Анна-Женевьева нынче решила оформить дарственную. Она жертвовала иезуитской миссии годовой доход с одного из своих поместий. Подобные подарки были в порядке вещей.
        Итак, старик и девушка медленно поднимались по лестнице. Андре, рассеянно глядя вниз, почти не заметил девушку. Зато он не мог не обратить внимания на старика.
        На руку господина де Линя, державшую письмо, падал свет. Перчатки Андре, разумеется, снял. Потому старик тотчас заметил перстень. Незатейливый с виду, но довольно изящной работы он был хорошу знаком отцу Лепину. Старик и сам носил подобное украшение. Только его перстень украшал не сапфир, а рубин. Жерар Лепин имел шестую, высшую степень посвящения в ордене - был профессом четырех обетов. Сапфир полагался тому, кто имел пятую.
        Рука старика словно сама собой поднялась и сотворила крестное знамение, чуть переиначив привычный любому католику жест. Андре увидел рубин на старческой руке. Он почтительно поклонился и ответил брату по ордену таким же крестным знамением. Оба не сказали ни слова.
        Правда, старик позволил себе немного отступить от предписанного уставом. Увидев молодое, красивое лицо, видимо, напомнившее ему о чем-то приятном, отец Лепин улыбнулся.
        - Будьте благословенны, брат!
        - Во славу Иисуса и святых его! - прозвучало в ответ.
        Анна-Женевьева наблюдала за этой краткой сценой с нескрываемым любопытством. Андре поспешил по лестнице вниз. Старик и молодая дама направились вверх. Причем девушка не удержалась от соблазна оглянуться, чтобы еще раз посмотреть на незнакомца.
        У незнакомца была стройная фигура и легкая походка. Анна-Женевьева помимо своей воли вздохнула.
        - Кто это? - спросила она. - Вы его знаете, святой отец?
        - Не знаю! - улыбнулся отец Лепин.
        - Но вы поздоровались!
        - Как поздоровался бы с любым, кто принадлежит к моему ордену! - спокойно ответил иезуит.
        Он слегка лукавил. Он догадался, с кем только что столкнулся на лестнице. Андре-Франсуа де Линь, посланец из Испании. Записка, полученная святым отцом нынче утром, давала вполне четкие указания насчет этого человека.
        Будущий преемник. Молодого иезуита нужно было постепенно вводить в курс дела. А девочка им заинтересовалась… Что ж, тоже неплохо! Может быть, эта встреча устроена самим Всевышним.
        Анна-Женевьева стояла у окна и не без любопытства наблюдала, как во внутреннем дворике Фабьен де Ру тренирует герцогскую охрану. Каждое утро, еще до рассвета, несмотря на погоду, которая временами не радовала даже закаленных вояк, неутомимый шевалье выводил своих людей во двор и заставлял отрабатывать приемы, которые позже могут спасти им жизнь.
        Аристократия в Париже вставала поздно. И, следуя неписаным правилам этикета, Анна-Женевьева должна была сейчас нежиться в постели. Но сон не шел, молодая герцогиня встала ни свет ни заря.
        Вчера за ужином она почувствовала себя плохо. Настолько плохо, что вынуждена была под первым попавшимся предлогом встать и покинуть гостей мужа. До сих пор ее противно подташнивало, в горле стоял комок. Анна-Женевьева не без содрогания думала о возможной причине своего странного недомогания. Неужели она ждет ребенка?
        Герцог, который навестил ее вечером, обошелся с ней гораздо приветливей обычного. Он даже подарил ей колье из аметистов и красивую брошь. Супруг потирал руки от удовольствия и беспрестанно улыбался. Еще бы! Его самолюбие было удовлетворено. Он страстно желал явного доказательства своей мужской состоятельности.
        Девушке было все равно. В случае если все ее догадки были верны, она получала шаткий мир с мужем, но наживала себе нового врага. Дочка герцога, Мария, явно будет не в восторге от перспективы появления сводного брата или сестрички. Девчонка и так терпеть ее не может, вечно жалуется отцу и делает мелкие пакости.
        - Мадам, герцог… - за спиной появилась чем-то перепуганная камеристка.
        Герцогиня потянулась было за пеньюаром, но накинуть его не успела. Муж застал ее у окна, в одной длинной сорочке.
        - Любовь моя, вы уже встали?
        Невероятно! Нежные слова супруг обычно говорил ей только тогда, когда в комнате находился кто-то еще.
        - Да, сударь.
        Она позволила обнять себя. Герцог проследил за направлением взгляда жены, понял, что она наблюдает за тренировкой охранников, и улыбнулся.
        - Надежная защита для вас сейчас совсем не будет лишней. К двум часам приедет врач и осмотрит вас. А пока не хотите ли позавтракать и поехать на прогулку?
        Прогулка? Анна-Женевьева вздрогнула.
        - С вами, супруг мой?
        - У меня дела! - герцог улыбнулся еще шире. - Ангел мой, я отпускаю вас с Фабьеном. Он надежный слуга. Я надеюсь на рекомендацию вашего брата.
        - Я тоже!
        Комок, мешавший дышать, куда-то пропал. Неслыханное дело: муж отпускает ее на прогулку и даже не интересуется, куда она поедет! Более того, не намерен сопровождать ее лично!
        - Как только они закончат свои занятия, прикажите шевалье подняться наверх и велите закладывать карету.
        Герцог поцеловал супругу в полуобнаженное плечо и удалился, насвистывая какой-то веселый мотивчик.
        Фабьен де Ру служил у герцогов де Лонгвиль не так долго - всего-то две недели, но благодаря рекомендации Людовика Энгиенского командовал охраной и занимал некоторым образом привилегированное положение. Кроме того, он очень нравился Анне-Женевьеве, находившей его весьма интересным. И хотя в первые дни герцогиня немного его опасалась, но со временем привыкла к нему.
        Шевалье де Ру был человеком довольно высокого роста, худощавым, светловолосым и преисполненным достоинства. Небогатый сын бургундского дворянина, он еще в юности выбрал военную службу и провел на ней двадцать пять лет. В последние годы он служил под командованием герцога Энгиенского и зарекомендовал себя с наилучшей стороны. В одном из сражений прошлого года шевалье получил тяжелую рану и выкарабкался, однако навсегда приобрел заметную хромоту. Людовик Конде рекомендовал своей сестре Фабьена как человека надежного, та приняла его благосклонно. Ее супруг тоже не отказался от присутствия в доме бывалого вояки, так что вскоре де Ру поселился в особняке де Лонгвиль и начал понемногу обживаться и приглядываться. Будучи человеком умным, он не мог не замечать, что происходит прямо у него под носом.
        За прошедшие с его приезда в Париж дни шевалье пришел к выводу, что отношения между герцогом и его женой не настолько хороши, как эта пара старается показать публике. И хотя при гостях мужа Анна-Женевьева была оживленной и милой, но стоило всем удалиться, как вся живость куда-то исчезала. Фабьен, которого часто приглашали к ужину, имел возможность это заметить. А вчера герцогиня вообще рано покинула гостей из-за плохого самочувствия. Фабьен немного волновался за нее. Эта женщина вызывала в нем желание защитить ее, укрыть от неприятностей, вернуть улыбку на ее чудесное личико. Де Ру, большой ценитель женской красоты, был еще далек от того, чтобы влюбиться, но герцогиня ему, несомненно, нравилась. Впрочем, он осознавал, что шансы на взаимность у него невелики. Однако он радовался возможности побыть с Анной-Женевьевой и потому после тренировки незамедлительно явился на ее зов.
        Герцогиня стояла у окна; как ни странно, она была полностью одета для выезда - это в десять часов утра! Фабьен остановился у дверей; по дороге он наспех накинул камзол, но от него все равно разило потом. Немного не тот аромат, что привык улавливать нос герцогини.
        - Вы звали меня, ваше высочество?
        - Да, шевалье.
        Она повернулась к нему. Лицо ее было бледнее обычного, и Фабьен забеспокоился.
        - Я отправляюсь на прогулку и хотела бы, чтобы вы сопровождали меня.
        Де Ру поклонился.
        - Разумеется, мадам. Я буду готов через несколько минут.
        Анна-Женевьева слабо улыбнулась, и Фабьен решился спросить:
        - Но хорошо ли вы себя чувствуете, ваше высочество?
        - Спасибо, что поинтересовались, шевалье, - ее улыбка стала более теплой. - Достаточно хорошо для того, чтобы выехать. Надеюсь, прогулка придаст мне сил. Мы направимся в Люксембургский сад.
        - Люксембургский сад - отличное место для прогулок, - сказал Фабьен. - Я прикажу закладывать карету и приглашу наших новых охранников сопровождать нас.
        Путешествие по центру Парижа - а Петушиная улица начиналась от Лувра - представляло собой весьма сомнительное удовольствие. Улочки были узкие и грязные. Поминутно карета герцогини подвергалась риску опрокинуться или безнадежно застрять в грязи. Да еще и шедшие пешком парижане будто бы нарочно стремились попасть под колеса кареты и копыта лошадей. В новых районах, где улицы были не менее грязными, зато более широкими, стало полегче. Но появилась новая напасть: встречные экипажи. Далеко не все возницы сразу замечали вороную четверку. Многие норовили побыстрее проехать узкий участок, не утруждая своих господ ожиданием.
        Ругань, крики, визгливые голоса дам, басовитая брань мужчин… Содом и Гоморра! К счастью, ехать было не очень-то далеко. Через некоторое время карета остановилась у ворот Люксембургского сада - одного из любимых мест для прогулок знати. Лакей помог Анне-Женевьеве выйти из экипажа, и герцогиня негромко произнесла:
        - Я хочу, чтобы вы сопровождали меня, шевалье. Только вы один.
        Фабьен молча поклонился. Желание хозяйки - закон.
        Он не переставал размышлять о том, как несправедливо герцог обходится со своей супругой. Де Ру знал, что говорят об этом браке в городе. Неравный брак! Молоденькую девочку отдали старику. Впрочем, существовала иная версия событий, в которой фигурировали скрытые пороки Анны-Женевьевы, ведь она происходила из семьи, известной своими чудачествами. Если бы кто-нибудь рискнул озвучить эту версию при Фабьене, тот немедля вызвал бы обидчика на дуэль. Отличное лекарство от привычки распускать язык!
        Надо сказать, что шевалье хоть и был вдвое старше Анны-Женевьевы, все же выглядел гораздо привлекательнее герцога де Лонгвиля. Но это еще не означало, что юная герцогиня могла бы ответить ему взаимностью…
        Фабьен получал удовольствие, прогуливаясь вместе с Анной по дорожкам парка. Изредка он останавливался, когда герцогиня затевала разговор со знакомыми, или помогал ускользнуть от персон, ей неприятных. Анне-Женевьеве нравилась прогулка, и девушка ожила, непринужденно беседуя со своим верным стражем и смеясь над его шутками. Но вот она остановилась, прервавшись на полуслове, и взглянула куда-то в сторону.
        - Ах, шевалье, посмотрите!
        Шевалье посмотрел и не обнаружил ничего примечательного - всего лишь очередная группа беседующих дворян. Их было трое, и один из них носил сутану священника. Кто из собеседников привлек внимание маленькой герцогини, Фабьен не догадался.
        Анна-Женевьева захотела подойти и поговорить; оказалось, что одного из собеседников она знала. Тот представил ее остальным, в том числе священнику. А священник - красивый, синеглазый мужчина, наверняка любимец женщин - пристально и с большим вниманием поглядел на Анну.
        - Мое имя Андре-Франсуа де Линь, сударыня, - он прикоснулся к ее руке, и Фабьену показалось, что герцогиня вздрогнула. - Мне кажется, или мы с вами где-то встречались?
        - На лестнице у господина коадъютора! - просияла девушка. - Я поднималась к нему вместе со своим духовником, а вы спускались.
        - Ах, и верно! Как я мог забыть. Непочтительно с моей стороны.
        - Но вы ведь не забыли! - возразила она ему.
        - Конечно, сударыня! - священник улыбнулся какой-то лисьей улыбкой и сразу сделался неприятен Фабьену.
        Многие искали знакомства с герцогиней де Лонгвиль, дабы добиться какого-либо положения при дворе или же обзавестись полезными связями. Настоящих друзей у Анны не было. Она могла доверять лишь своему брату, обожавшему ее безмерно (шевалье де Ру еще только предстояло заслужить ее дружбу).
        Сияя взглядом, Анна смотрела на красивого священника, который наверняка уже просчитывал в уме, какие выгоды он может извлечь из нового знакомства. На лестнице у коадъютора, вот как! Судя по всему, встреча произошла в тот день, когда Фабьен ненадолго покинул Париж, чтобы выполнить поручение герцога. Не очень-то разумно водить дружбу с иезуитами, хотя враждовать с ними много хуже.
        К счастью, разговор оказался недолгим. Герцогиня и отец де Линь обменялись несколькими общими фразами, прежде чем священник откланялся и, сославшись на неотложные дела, ускользнул. Анна сразу же погрустнела - возможно, для остальных это осталось незамеченным, но не для Фабьена, - отказалась продолжать прогулку и увлекла шевалье де Ру обратно к карете. Домой возвращались молча.
        Маленькая герцогиня рассеянно смотрела в окно, теребя бахрому скатерти. Здоровье у девушки было весьма недурным, и врач Мишель Лемуан посещал ее крайне редко. В особняк де Лонгвилей он приехал впервые. Господин Лемуан знал Анну-Женевьеву с детства, помнил все ее детские болячки и относился почти как к родной дочери.
        Осмотр занял всего несколько минут. К счастью, в комнате были только врач и пациентка. Посторонним совсем незачем было знать об открытии, которое сделал господин Лемуан.
        - Этого быть не может! - госпожа де Лонгвиль в сотый раз устремила на врача взгляд, полный изумления и растерянности. - Ведь я уже больше чем полгода замужем, и… Мы потому и вызвали вас, что мне вчера стало плохо, и я…
        - И вы решили, что находитесь в тягости?
        Господин Лемуан перестал писать рецепт и отложил перо в сторону.
        - Ваше сиятельство, у вас отменный желудок. Но с фаршированным барашком он не справился. Впредь старайтесь есть необременительную, легкую пищу. Жирное оставьте мужчинам. Женщинам нужно беречь себя и свое здоровье. В конце-то концов, вы непременно станете матерью. Я надеюсь, что счастливой.
        - Господи, но как? - герцогиня вспыхнула стыдливым румянцем. - Не могу же я сама объяснить мужу, что…
        Она опять недоговорила фразу.
        - Вот и выдавай после такого молоденьких девушек за старых хрычей! - пробормотал врач себе под нос, наблюдая смятение своей подопечной.
        После чего добавил гораздо громче, так, чтобы герцогиня услышала:
        - Я выпишу вам успокоительное. Проблемы вашего супруга меня пока не касаются. К сожалению, судя по рассказанному вами, проблемы эти такого свойства, что устыдится их любой мужчина.
        - Но он ведь… ухаживает за… - Анна закусила губу.
        - То, что он ухаживает за кем-то, не означает, что он может овладеть этим кем-то, мадам! - с безжалостностью врача произнес Лемуан. - Я порекомендую ему некоторое время воздержаться от посещения вашей спальни, скажу, что у вас не очень серьезное, но требующее лечения заболевание, которое не дает вам возможности стать матерью. Что все исправимо.
        - Но как мне стать матерью?!
        Анна-Женевьева вновь подошла к окну. Внутренний дворик был пуст.
        - Что я должна сделать?
        Она сама уже ничего не соображала. В голове путались самые разнообразные мысли. Отчаяние сменялось непередаваемой радостью, которую тотчас омрачала перспектива объяснения с герцогом…
        - Хотите совет, мадам? - Врач закончил выписывать рецепты и закрыл чернильницу. - Он абсолютно безнравственный с точки зрения церкви, но единственно правильный с точки зрения медицины. Муж вряд ли сделает вас счастливой. Еще меньше вероятности, что он сделает вас матерью. Так что найдите-ка себе любовника. Это решит все ваши проблемы одним махом. Да и я буду за вас спокоен, ваше сиятельство. То, что я сказал вам сегодня, я сохраню в тайне не хуже, чем исповедник. Ну, до свидания. А я с вашего позволения пройду к вашему супругу и скажу ему несколько слов, чтобы он остался при своих интересах и не мучил вас как минимум полгода. Помните мой совет…
        Врач раскланялся и вышел из комнаты, прикрыв за собой двери. Молодая герцогиня буквально упала в кресло и расплакалась.
        - Плохие новости, ваше высочество? - неожиданно раздалось за ее спиной.
        Она и не слышала, как шевалье де Ру очутился рядом!
        - Это как сказать… - Госпожа де Лонгвиль заставила себя улыбнуться и вдруг поняла, что губы сами растягиваются в улыбку. - Для меня - нет.
        - Вы утром были бледны… Ничего опасного, надеюсь?
        Господи, сколько в его темно-зеленых глазах неподдельного участия и тепла! Неужели она даже заплаканная может вызывать сочувствие, может кому-то нравиться?
        - Ничего. Честное слово - ничего. Просто герцог ждет не дождется, когда я ему объявлю, что у него будет наследник или наследница. Так вот, это произойдет не сейчас. Герцог, скорее всего, расстроится…
        В коридоре послышались торопливые шаги. Анна-Женевьева испуганно схватила шевалье за руку и, сама не зная зачем, почти толкнула его в соседнюю комнату. Фабьен повиновался. Герцогиня едва успела прикрыть за ним двери и снова присесть в кресло, как в комнату влетел герцог де Лонгвиль.
        - Вы огорчили меня, мадам. Вы очень меня огорчили! - заявил он весьма раздраженным голосом.
        - Я и сама огорчена! - молвила герцогиня с напускной скорбью, опуская глаза долу.
        Герцога буквально взорвало.
        - Вы - дура, сударыня! Я взял вас в жены исключительно потому, что вы молоды и способны выносить здорового ребенка! Мне нужен сын! Наследник! И тут я узнаю, что вы, видите ли, больны! Причем ваша болезнь не мешает вам ездить на прогулки, принимать гостей и наслаждаться жизнью! Вы только не можете выполнить свою прямую обязанность! Именно ту, из-за которой я женился на вас!
        Фабьен старался даже не дышать. Он прекрасно понимал, что если герцог узнает про его присутствие при семейной сцене, в лучшем случае последует отставка. Отставки он не хотел.
        Герцог еще долго изливал свое раздражение на печально склоненную голову жены. У Фабьена затекла правая нога, и он думал о том, что подчиненные вот уже четверть часа ждут своего начальника во внутреннем дворике. Ладно, подождут. Терпение - еще одна добродетель хорошего охранника.
        Зато теперь ясно, что муж и жена едва переносят друг друга. Герцог использует любой повод, чтобы унизить прекрасную супругу, а бедная Анна-Женевьева вынуждена терпеть все это.
        «Хоть бы она в самом деле наставила рога этому старому индюку!» - думал де Ру, который поневоле оказался свидетелем не только этой семейной сцены, но и окончания разговора между герцогиней и врачом.
        Лонгвиль вполне заслуживал, чтобы его лоб был увенчан не герцогской короной, а ветвистыми рогами.
        - Через два дня начинается великий пост! - герцог говорил с каким-то надсадным сипением. - Я отправлю вас в аббатство Нуази. Вы проведете время до Пасхи у моей родни и каждый день будете ездить к святому источнику. Говорят, он творит чудеса, и после омовения в его воде рожают даже глубокие старухи!
        - Ваша воля - закон для меня!
        В голосе герцогини можно было услышать нотки неподдельной радости. Смиренно опущенные глаза торжествующе сияли. Еще бы! Полтора месяца вне Парижа! Одна! Вряд ли герцог снарядит большой эскорт сопровождающих, если молодая супруга едет за город с такой деликатной целью. Скорее всего, он скажет всем, что Анна-Женевьева просто поехала погостить к родне в Беруар. Герцог до ужаса боится старую деву Элизу де Бланшетт, а та относится к Анне-Женевьеве с материнской нежностью. И ничуть не строга!
        7
        Базарная площадь
        Следующее ранее утро застало де Фобера за сборами. Тело кукольника он до поры до времени спрятал в кладовку под лестницей, чтобы без нужды не пугать хозяев. Шевалье лелеял в душе надежду, что господа из парижской тайной полиции смогут опознать незнакомца и пролить свет на его биографию. Пока же де Фобер отправится на базарную площадь вместо убитого им Жерома и попытается вычислить того, кто должен явиться за куклой. Дело оставалось за малым: Эме предстояло пробовать себя в роли рыночного актера, а он даже не знал, что нужно говорить и делать. Кроме того, если публике не понравится представление, то все могло закончиться публичным избиением. Попытки припомнить куски из модных нынче театральных пьес привели к тому, что шевалье начал догадываться, для чего актеру ширма. Видимо, для того, чтобы сподручнее было прятаться от тухлых яиц и прочих проявлений зрительской симпатии. Вряд ли простые парижане оценят отрывки из Лопе де Веги или Тирсо де Молины. Тогда что им показать? Как лупят палкой мужа-рогоносца?
        - Черт возьми, - с мрачным ехидством бормотал Эме, собирая в мешок нехитрый актерский скарб, - я на поле боя перед атакой так никогда не волновался, как перед этим дурацким спектаклем.
        Вдобавок де Фобер понимал, что занимается он абсолютно не тем, чего ждет от него новый начальник Мазарини. Новоиспеченному лейтенанту гвардейцев его высокопреосвященства как раз сейчас положено было муштровать своих подчиненных и проверять караулы вокруг Пале Кардиналь, а не баловаться кукольным театром. Но любопытство Эме уже было разбужено и требовало удовлетворения. Поэтому шевалье, морщась от боли в плече, написал записку капитану Кавуа, в которой, ссылаясь на срочные и неотложные дела, уведомлял, что появится на службе позже. И очень надеялся, что родственничек Луи, если что, прикроет его самодеятельность, вздумай первый министр поинтересоваться, куда подевался его новый лейтенант. То, что родственник еще припомнит ему эту услугу и наверняка потребует что-нибудь взамен, не вызывало сомнений. Ну да ладно, вся жизнь так или иначе состоит из взаимных одолжений.
        Неожиданно возникла проблема с одеждой. Покойник Жером был весьма хрупким, тщедушной комплекции человеком, что объясняло его верткость и умение ловко пролазить в окна, но лишало де Фобера возможности позаимствовать хоть что-нибудь из гардероба кукольника. У самого же шевалье рубашки были слишком тонкими, а худший камзол выглядел далеко не так бедно, как одежка простого уличного актера.
        Шпагу пришлось оставить дома, ведь простолюдину не пристало оружие аристократа. Досадное неудобство. Без привычной тяжести у бедра де Фобер чувствовал себя голым. Лейтенант не захотел в очередной раз тревожить хозяина-портного требованием подыскать ему платье простолюдина. Меньше знает, лучше спит. Решив, что подходящей одеждой он как-нибудь разживется по дороге, начинающий кукольник взвалил на плечо свой реквизит - тяжесть оказалась немалая - и отправился на рынок.
        «Подумаешь, отлупят, - утешал он себя. - Невелика беда. Хотя еще неизвестно, кто кого побьет. Как раз отвешивать тумаки я умею гораздо лучше, чем пискливым голосом распевать романсы за какую-нибудь Коломбину».
        Прямо у входа на рынок дородный мужчина средних лет неторопливо раскладывал на прилавке белые капустные кочаны. Драный коричневый дуплет и бесформенная шапка, которая когда-то была черной, а теперь имела совершенно неопределенный цвет, немедленно привлекли внимание Эме.
        - Эй, приятель. Плачу сорок су за твою одежку, - с ходу предложил он торговцу.
        Тот недоуменно выкатил глаза.
        - Может, мсье желает капусты? Или репы?
        - Нет, вот этого не надо. Куртку и шапку. - Де Фобер многозначительно блеснул монетками в ладони перед самым носом торгаша.
        Тот пожал плечами. И неторопливо принялся раздеваться. Мало ли в Париже сумасшедших. А сорок су - хорошие деньги, на них три новых куртки можно сшить.
        Дуплет насквозь пропах петрушкой и луком. Шевалье потуже затянул ремень - одежда с чужого плеча была великовата, особенно в поясе. Наверное, ему нужно есть больше репы. Потом Эме купил у румяной лоточницы пирожок с зайчатиной. Негоже как-то получать по шее на голодный желудок. И, лихо сдвинув на затылок шапку, принялся устанавливать свою ширму, негромко напевая:
        - Улица! Она могла бы,
        Как однажды молвил кто-то,
        Всяких рассказать историй
        Больше, чем бывалый воин…[2 - Лопе де Вега, «Дурочка». Перевод М. Донского.]
        Этим же самым утром герцог де Лонгвиль изволил непонятно почему проснуться едва ли не с первыми лучами солнца. Впрочем, кое-кто из слуг заметил, что господин вообще не ложился, а ночью у него в гостиной заседал узкий кружок господ. Герцог был бледен и явно чем-то встревожен, хотя достаточно искусно прятал тревогу под маской светской любезности.
        Несмотря на то что как раз накануне личный врач ее высочества герцогини посоветовал Лонгвилю временно не посещать спальню супруги, герцог этим советом пренебрег.
        Молодую жену разбудил нежный поцелуй, что было совсем необычно, потому что герцог почти никогда не был нежен с женой. Анна-Женевьева, изумленная появлением мужа в ее спальне в столь ранний час, тотчас подняла голову с подушки.
        - Любовь моя, как вы себя чувствуете?
        Подобное обращение после вчерашнего скандала казалось еще более необычным, чем нежный поцелуй.
        - Мне гораздо лучше! - удивленно ответила герцогиня.
        - Вот и отлично! - обрадовался герцог. - Анна, я могу попросить вас об одном одолжении?
        - Конечно! - удивлению девушки не было границ. - Вы же знаете, супруг мой, что я целиком и полностью в вашем распоряжении.
        Герцог с самым непринужденным видом присел на край постели и взял руки жены в свои ладони.
        - Понимаете ли, любовь моя, речь пойдет об очень деликатном поручении… Оно поначалу может показаться вам странным и нелепым…
        Лонгвиль прокашлялся. Анна-Женевьева напряженно слушала: она, как и многие женщины, под влиянием любопытства забыла даже про свою неприязнь к мужу.
        - Но вы же мне все объясните?!
        - Несомненно. Помните ли вы, как на приеме у королевы две или три недели тому назад Мазарини вздумал говорить со мной очень странным тоном?
        - Прекрасно помню.
        - Так вот, я придумал одну шутку… славную шутку, которая позволит мне отомстить этому итальянскому паяцу и поставить его в неловкое положение.
        - Великолепно! - Молодая герцогиня, не питавшая к первому министру никакого почтения, захлопала в ладоши. - Я одобряю ваше решение. И чем же я могу помочь вам?
        - О, нужен сущий пустяк! Вчера, проезжая в карете по городу, я заметил бродячего комедианта. В руках у него была кукла, изображающая Мазарини. Великолепная кукла, сделанная необычайно похоже! Я уже было намеревался выйти из кареты после окончания представления и предложить этому актеришке сделку: звонкие монеты в обмен на куклу…
        - Но что же помешало вам?
        - О! - герцог поморщился. - Нашлись люди, которые решили защитить честь Мазарини. Кажется, это были гвардейцы… Завязалась драка. Сами понимаете, что я не должен был компрометировать себя в подобной ситуации. Мне пришлось уехать. А сегодня у меня есть неотложные дела, и я не могу тратить время на то, чтобы разыскивать по всему городу какого-то бродячего комедианта. Но, к счастью, у меня есть вы, моя бесценная. Могу ли я попросить вас сразу после завтрака отправиться на прогулку по городу? Возьмите маленькую карету без гербов. Совсем не обязательно, чтобы клевреты кардинала видели наш герб. Оденьтесь скромнее, чтобы не привлекать к себе внимания. По пути можете заехать куда хотите и купить все, что вам вздумается. Вот ваша награда.
        Герцог одарил супругу улыбкой и положил ей на колени туго набитый бархатный кошелек.
        - Купите себе сладостей, - продолжая улыбаться, предложил он. - Посетите ювелира: я был непозволительно скуп в последнее время и совсем забыл про вашу страсть к драгоценностям!
        Анна-Женевьева машинально подкидывала в руке кошелек. Герцог думал о своем и не обращал внимания на жену.
        «Да тут дело не только в розыгрыше! - думала девушка. - Тут что-то другое… Иначе бы он не стал устраивать весь этот спектакль. Для чего-то ему очень нужна кукла Мазарини. А может быть, вовсе и не ему…»
        Свои мысли Анна-Женевьева озвучивать не стала.
        - Я с удовольствием исполню ваше поручение. Не такое уж оно и сложное.
        - Купите куклу и сразу поезжайте домой. Я с нетерпением буду ждать вас.
        Девушка капризно надула губки, изображая абсолютную наивность:
        - Но прогулка по Парижу так утомительна! Я не поеду одна!
        - Разумеется, вы не поедете одна! Ведь вы моя самая большая драгоценность, и я намерен оберегать вас. С вами отправится де Ру.
        Де Ру, готовый оберегать «драгоценность» днем и ночью, в любое время года, явился по первому же зову. Герцогиня встретила его загадочной улыбкой и не менее загадочными словами:
        - Переоденьтесь, шевалье. Мы отправляемся в город.
        - Переодеться, мадам? - Фабьен с некоторым недоумением оглядел свою одежду. - Мне стоит выглядеть лучше… или хуже?
        - Как можно незаметнее, шевалье. Я еду в карете без гербов, и вы не должны привлекать к нам внимание.
        Сама герцогиня, впрочем, не собиралась следовать этому правилу - платье ее сверкало драгоценностями. То ли она решила не выходить из кареты, то ли…
        - У меня будет для вас несколько поручений.
        - Я слушаю, мадам, - произнес де Ру, кланяясь.
        Анна-Женевьева наградила его еще одной улыбкой.
        - Когда доберемся до места, я дам вам необходимые распоряжения.
        «Все это начинает походить на игру в шпионов», - подумал Фабьен. Но спорить с хозяйкой ему и в голову не пришло: раз герцогиня так желает, значит, на то есть причины.
        - Я буду готов через четверть часа, ваше высочество.
        - Хорошо. И прикажите заложить карету.
        Де Ру спустился к себе, размышляя, какие сюрпризы преподнесет этот день. В том, что он - пешка в какой-то игре, Фабьен не сомневался. Как еще истолковать этот выезд герцогини? А вчерашнее собрание, которое также не прошло незамеченным для Фабьена (он старался знать все, что творится в доме), лишь подтверждало его догадки. Ришелье умер, король так слаб, что его кончины можно ожидать со дня на день. Фабьен впервые задумался, не погрузится ли страна в хаос после смерти короля. Кто станет регентом при малолетнем дофине? Само собой разумеется, право это принадлежит матери, но на что способен обидчивый и мелочный государь, любовь которого к Анне Австрийской давным-давно превратилась в ненависть. Правда, Мазарини он тоже недолюбливает, но… И где в грядущих событиях место герцогини де Лонгвиль, чья судьба волновала Фабьена все больше и больше?
        - Странные наступают времена, - пробормотал де Ру, застегивая пуговицы своего самого затрапезного камзола.
        Карета поджидала у дверей. Фабьен усадил в нее герцогиню, та задернула занавески - явно не желала быть узнанной. Де Ру сел верхом и поскакал рядом с каретой.
        Де Фобер совершенно напрасно опасался потерпеть фиаско на театральных подмостках. Тот же Лопе де Вега, упрощенный до «рыночного» сюжета - хитрая девица, пытаясь отвертеться от постылого брака со стариком, строит из себя святошу, а попутно милуется с молодым красавчиком, выдавая его перед отцом за нищего калеку, - явно пришелся по вкусу непритязательным зрителям. Эме жалел только о том, что у него всего две руки, и это существенно ограничивало количество кукол на «сцене», а следовательно, масштаб постановки. Когда кукольник утомился, а дебютное представление закончилось, в шапку, предусмотрительно выставленную на видное место, обильно посыпались медяки.
        «Что ж, если Мазарини окажется таким скупцом, как про него говорят, буду подрабатывать кукольными спектаклями», - думал шевалье не без иронии.
        Какой-то здоровяк, видно, из приезжих, сунул в руки де Фоберу огромный кусок пирога, завернутый в тряпицу. Лейтенант подозрительно принюхался - похоже, с капустой.
        - Ну, парень, развеселил, - рокотал щедрый зритель, хлопая себя по бокам. - Эта твоя Марта чисто пасторова племянница из моей деревни. Вся из себя эдакая краля, днем все о Боге говорит. А ночью мужики к ней шастают не хуже, чем днем в церковь. Забор намедни повалили, так усердствовали. Бери пирог, он свежий: жена утром пекла. Чем богат.
        - Спасибо, добрый человек, - растроганно поблагодарил шевалье.
        Откусил и тут же едва не поперхнулся. На площадь выкатилась карета без гербов, запряженная великолепной четверкой. Саму карету Эме не отличил бы от сотни других, но вот лошади… Их офицер узнал без труда: вчера днем они были впряжены совсем в другой экипаж, который тоже был на этой самой площади. Странное совпадение, не правда ли? А сегодня экипаж сменился, и его сопровождала охрана.
        Сидящих внутри Эме видеть не мог, но верхового, ехавшего слишком близко к правой дверце кареты, он рассмотрел во всех подробностях. Что-то было в этом человеке… Что-то, не на шутку смущающее лейтенанта гвардейцев кардинала. Что-то знакомое?
        «Выправка у всадника явно военная. Определенно, я где-то его видел. В армии? В ставке герцога Энгиенского?»
        Имя всплыло словно само собой: Фабьен де Ру. Шевалье. Все же де Фобер не зря хвастался хорошей памятью.
        Этот Фабьен как-то связан с сыном принца Конде. Пока еще шевалье не мог вспомнить, как именно, но связан. И вот теперь он оказался тут, на площади. Де Фобер категорически не верил в совпадения.
        «Интересуетесь кукольным театром, господин де Ру? Какая забавная случайность».
        Но нужно было переходить ко второй части спектакля и показать почтеннейшей публике куклу, изображавшую Мазарини, чтобы люди, явившиеся за куклой, знали, что она здесь.
        Сюжет представления был очень прост. Однажды к кардиналу пришел король, разумеется, просить денег. Камзольчик износился, в ботинке дыра, челядь сидит без жалованья.
        «Денег нет», - отвечала кукла в красной мантии, сидя на огромном сундуке, набитом золотом, и сочиняла разные причины, объясняющие, куда они могли подеваться. В финале этой истории к кардиналу явился… Кто бы вы думали? Не простой какой-нибудь рядовой чертенок, а сам сатана. Разумеется, с огромной палкой. И принялся лупить кардинала, попутно жалуясь зрителям, что, дескать, Господь, прослышав, какой кардинал отъявленный лгун, плут и скряга, назначил его старшим в аду, а его, сатану, выгнал.
        Эме мысленно порадовался, что Ришелье отправился в мир иной. Во времена красного герцога он вместе со своей ширмой вмиг загремел бы за решетку.
        Зрители радостно свистели и поминали недобрым словом проклятого итальянца, давившего их налогами, а кукольник настороженно ждал, когда же любители писать зашифрованные записки заинтересуются куклой кардинала.
        Интуиция подсказала Эме, что нужно не терять из виду правую дверцу кареты. И действительно, вскоре плотно задернутые шторки чуть шевельнулись, и из-за них высунулась узенькая изящная рука в шелковой перчатке.
        Женщина? Неужели дело лишь в какой-то любовной интрижке знатной дамы - иные таких карет не имеют? Шторки еще немного раздвинулись, сидящая в карете дама осторожно выглянула на улицу, чтобы получше рассмотреть кукол.
        У де Фобера пересохло во рту. Это нежное личико, огромные бирюзовые глаза и золотисто-белокурые волосы могли принадлежать только одной особе. Мадемуазель де Бурбон собственной персоной! Тьфу! Эме мотнул головой: он совершенно запамятовал, что старшую сестрицу герцога Энгиенского с год назад выдали замуж за герцога де Лонгвиля. Стало быть, теперь - мадам де Лонгвиль.
        Любопытно. Очень любопытно. Гораздо любопытнее, чем могло бы быть. И, судя по ее лицу, дело вовсе не в пустяковой интрижке. Когда речь идет о любви, хорошенькие женщины выглядят иначе. Он готов поклясться, что любимая родственница герцога Энгиенского сгорает от решимости вывести кого-то на чистую воду. Мужа? Отца? Брата? Зачем?
        Пока Эме задавал себе все эти вопросы, герцогиня, занятая своими мыслями, подала знак де Ру. Шевалье тотчас наклонился к окошку.
        Девушка, разрумянившись от волнения, тихо сказала:
        - Пошлите кого-то из своих людей к этому человеку. Мне нужна кукла, изображающая кардинала. Вот деньги. Сколько бы он ни запросил - здесь вдвое, если не втрое больше самой немыслимой цены. Если запросит еще больше, я добавлю. Пусть купят куклу и возвращаются сюда.
        - А если он заупрямится? - так же тихо спросил де Ру.
        - Ведите его сюда. Я сама с ним поговорю. Потом, если кукла будет у нас, поедем… - Она замялась, видимо, не приняв окончательного решения, - видно будет, куда поедем!
        - Может быть, я сам выполню ваше поручение? - неожиданно предложил де Ру.
        Он не понимал, почему так волнуется герцогиня, но ему было ясно, что все происходящее имеет для нее большое значение.
        - Я не решалась попросить вас, Фабьен, но так, наверное, будет даже лучше. Ступайте, и удачи вам!
        Эме тем временем спрятался обратно за ширму и поглубже надвинул на лоб шапку. Во рту у шевалье внезапно стало горько, словно он только что жевал не пирог с зайчатиной, а редиску. Де Фобер догадывался, что принцы и принцессы играют по-крупному. Иначе не бывает. Только вот во что? Меньше всего на свете он хотел связываться с семейством Конде. И в карете ожидал увидеть кого угодно, хоть самого кардинала Мазарини, но не Анну-Женевьеву Конде-Лонгвиль. Проклятье! Одно слово, проклятье!
        Дочь Шарлотты Монморанси Эме видел всего один раз семь лет тому назад, да и то мельком. Сколько ей было тогда? Четырнадцать? Девочка превратилась в молодую женщину, к тому же очень похожую на мать.
        Шарлотта-Маргарита де Монморанси… Когда Эме говорил капитану де Кавуа, что у принца Конде, возможно, есть резон его недолюбливать, он ничуть не кривил душой. Мужчинам, даже если в их жилах течет королевская кровь, свойственно недолюбливать тех, кто наставляет им рога. Между сиятельной принцессой Шарлоттой и провинциальным дворянином из Северной Пикардии пролегало ровно двадцать лет разницы. Что нашла в нем сорокалетняя светская львица, Эме так никогда толком и не понял. Его же, наверное, привлекла та истинная женская красота, у которой, как известно, не бывает возраста. Этот бурный роман продлился недолго, жизнь шевалье де Фобера вскоре «дала трещину». Смерть брата, ссора с герцогом де Бофором, ссылка в армию. Принцесса Конде прислала ему целых два письма - почти непозволительная роскошь для столь высокопоставленной особы. Эме сжег их, не читая. Семь долгих лет назад. И вот жизнь свела его с дочерью женщины, в которую он когда-то был пылко, по-юношески влюблен. Вот и не верь после этого в совпадения. Что, во имя неба, она тут делает? Какое отношение имеет к зашифрованной записке? Этого, наверное,
ему сегодня выяснить не суждено. Уж и за то спасибо случаю, что он узнал девушку, и теперь нет нужды наводить справки об имени владельца кареты.
        - Послушайте, любезный, сколько вы хотите за куклу, изображающую кардинала? - Голос Фабьена прозвучал над ухом «кукольника», рассеянно собирающего свои пожитки.
        - За вот эту, что ли?
        Де Фобер демонстративно махнул грубо раскрашенной куклой чуть ли не у самого лица де Ру, резонно полагая, что чем больше тот будет смотреть на игрушку, тем меньше на него, Эме. Лейтенанту гвардейцев кардинала не хотелось быть узнанным. Де Ру слегка отшатнулся, недовольно нахмурив брови.
        - Господин хороший, да вы только гляньте, какая работа, - продолжал торговаться лейтенант. - Прямо одно лицо с… Сами знаете, с кем.
        - Сколько?
        Дальше затягивать торг не имело смысла. Настоящий кукольник-связной наверняка тут же отдал бы куклу просителю.
        - Сорок су.
        «Должен же я как-то возместить собственные расходы на вонючий дуплет и эту замечательную шапку».
        Фабьен кивнул и молча потянулся к кошельку. А де Фобер чуть было не отдал ему куклу. Разумеется, без записки внутри. Передавать секретные послания Эме не подряжался. Даже семейству Конде. Тем более этому семейству.
        - Вон он, голубчик. Ну, сейчас я ему всыплю, гаденышу…
        Обрывок фразы, донесшийся до настороженного слуха шевалье сквозь гомон рынка, заставил его торопливо обернуться. Так и есть. Сквозь толпу пробиралась дюжина красных плащей под предводительством вчерашнего пострадавшего. Голова гвардейца была перевязана, а лицо, красное и одутловатое после бурных возлияний, пылало решимостью расквитаться с обидчиком.
        Приятно осознавать, что твои подчиненные злопамятны. Плохо, что они злопамятны не вовремя.
        «Сам виноват, тупица, - тоскливо выругал себя де Фобер. - Обещал тем двоим награду. Надо было отослать их с утра куда подальше с каким-нибудь «важным» поручением. А теперь поздно…»
        Объясняться с гвардейцами на глазах герцогини де Лонгвиль Эме не собирался. Поэтому решительно спрятал куклу за спину и заявил Фабьену:
        - Мне нужно поговорить с дамой в карете. Немедленно.
        Требование было высказано категоричным тоном, неприемлемым для простолюдина, и это насторожило Фабьена еще больше. Он пока еще слабо понимал, в какую историю ввязался, но задавать вопросы хозяйке он и не думал. Если она приказала принести куклу, Фабьен ее принесет, хотя бы ему для этого пришлось убить кукольника. Кстати, было в этом простолюдине что-то знакомое. Но что? Во время разговора Фабьен внимательно присматривался к нему. А когда кукольник поднял голову и произнес последнюю решительную фразу, де Ру его наконец узнал.
        Эме де Фобер. С этим офицером судьба сводила Фабьена лишь дважды, в ставке герцога Энгиенского. Один раз они даже пили вместе, но едва перекинулись парой фраз. Но Фабьен знал, кто стоит перед ним, и не сомневался, что де Фобер тоже его помнит. Однако Фабьен не боялся быть узнанным, ведь в том, что он сопровождал герцогиню де Лонгвиль, не было ничего удивительного. А вот что делал здесь дворянин в куртке кукольника?
        - Вы слишком многого просите, любезный, - холодно сказал де Ру и в этот момент заметил приближавшихся гвардейцев кардинала - они явно направлялись к кукольнику.
        Старые счеты? Намереваются намять бока уличному пересмешнику? Как бы Фобер не бросился от гвардейцев в толпу, согласно своей роли, если Фабьен откажется вести его к герцогине, - тогда прощай, кукла. Но, с другой стороны, никаких распоряжений насчет того, чтобы привести кукольника к карете де Ру не получал. А, черт с ним. Гвардейцы приближались. Де Ру бросил де Фоберу:
        - Впрочем, ладно. Идем.
        Он развернулся и зашагал через толпу, не оглядываясь, чтобы проверить, идет ли Эме за ним. Если Эме так необходимо было убраться с этой площади, что он даже готов раскрыть свое инкогнито, значит, пойдет, никуда не денется. Занавеска качнулась, герцогиня увидела приближающихся мужчин. Фабьен открыл дверцу, Анна-Женевьева поспешно опустила на лицо густую вуаль.
        - Мадам, - тихо сказал де Ру, - этот человек желает поговорить с вами. Боюсь, если мы оставим его здесь, куклы нам не видать. Но он не тот, за кого себя выдает. Разрешите, я сяду в карету?
        Герцогиня поспешно кивнула, хотя явно не ожидала такого оборота. Она-то рассчитывала, что купит куклу и спокойно уедет. Не получилось. Фабьен первым сел в карету, устроившись рядом с герцогиней, де Фобер, успевший прихватить свой нехитрый кукольный скарб, уселся напротив. Зазевавшиеся на площади гвардейцы оглядывались, пытаясь понять, куда подевался кукольник. Толпа зубоскалила. Кучер хлестнул лошадей, и карета покинула площадь.
        Фабьен вынул из-за пояса пистолет и положил его на колени. На всякий случай.
        8
        Кукла
        На какое-то время в карете воцарилось молчание. Анна-Женевьева и Фабьен разглядывали Эме, а Эме сосредоточенно смотрел на пистолет шевалье де Ру.
        Де Фобер пытался понять, почему Фабьен (кстати, какое отношение он имел к герцогине де Лонгвиль?) таки привел его к Анне-Женевьеве. Потому что узнал его? Или потому что не знает в лицо настоящего кукольника-связного? Ведь между Эме и убитым сегодня ночью мсье Жеромом не было ни малейшего сходства. Скорее всего, Фабьен ничего не знает о записке. Вчера, во всяком случае, он карету не сопровождал. Но женщина должна знать наверняка. А по ее виду и не скажешь, что она обеспокоена отсутствием Жерома и появлением вместо него какого-то совершенно незнакомого типа. Или может у них (Эме понятия не имел, кто такие эти таинственные они, но испытывал все большее желание это выяснить) целый отряд связных. Черт побери, от этого приключения сплошная головная боль!
        «Что-то тут не так, - решил лейтенант. - Попробую выяснить, что именно. В конце концов, чем я рискую, кроме собственной шкуры?»
        - Так вы намерены стрелять или нет, шевалье? - наконец, осведомился он, невозмутимо устраиваясь поудобнее.
        - Зависит от вас, - холодно откликнулся Фабьен.
        - Каким образом? Впрочем, неважно. Отвезите меня на площадь Шатле. Тут недалеко.
        Анна-Женевьева слегка опешила от подобного оборота событий.
        - Вы, кажется, хотели поговорить со мной, мсье кукольник? - заметила она негромко.
        - Да я вроде и не молчу, ваше высочество.
        - Вот как.
        Девушка невольно отодвинулась в угол кареты, словно желая остаться неузнанной, но тут же сообразила, что это уже бесполезно и ее инкогнито раскрыто. Тогда она подняла вуаль.
        - Значит, вы меня знаете? Откуда?
        - Странный вопрос для особы королевской крови, сиятельная герцогиня. Я полагаю, вы давно уже привыкли, что вас узнает всякий, будь то дворянин или нищий на паперти.
        - В таком случае вам повезло больше, чем мне, - мадам де Лонгвиль нахмурилась. - Потому что я вас не узнаю.
        - Таков удел большинства непринцев. Я уверен, что ваш спутник с удовольствием просветит вас на мой счет. Не так ли, шевалье?
        - Разумеется, мсье де Фобер, - процедил де Ру, которого начинало не на шутку раздражать нахальство мнимого кукольника.
        Что он себе позволяет? И почему? По какому праву? Что в ней такого, в этой мистической кукле?
        - Не думал, что наряд простолюдина вам так к лицу. Может, нам стоит просто высадить вас прямо сейчас. Господа гвардейцы, мне кажется, будут рады встрече.
        - Вы очень наблюдательны, шевалье. - Эме пожал плечами. - Но в данном случае я беспокоюсь скорее о репутации мадам, чем о своей собственной. Господа гвардейцы не причинят мне ни малейшего вреда. Я - их лейтенант. Но они, разумеется, удивятся, узнав, чем я занимался на площади. И наверняка поинтересуются, что за странная блажь нашла на их любезного господина де Фобера. Штука в том, что вопрос «что я делаю на площади в этом кошмарном «луковом» дуплете?» тесно связан с вопросом «а что герцогиня де Лонгвиль делает на площади в карете без гербов?». А главное, все вместе это связано с одной занятной вещицей. Вот она.
        И Эме протянул Анне-Женевьеве пресловутую куклу. Фабьен сделал невольный предостерегающий жест, словно стараясь оградить девушку от возможной угрозы. Маленькая герцогиня отрицательно покачала головой, показывая тем самым начальнику своей охраны, что ему не стоит беспокоиться, и чуть заметно презрительно дернула плечом. Затем взяла куклу и осторожно повертела ее в руках.
        - В ней ничего нет, - тихо сказал де Фобер.
        - Что значит «ничего»?
        - А то и значит. Если вы знаете, что там должно что-то быть, зачем спрашиваете? Если не знаете, тем лучше. Значит, оно спрятано для вас.
        - Я, наверное, все же прикажу шевалье де Ру вас застрелить, - с чувством произнесла герцогиня.
        - Лучше попросите его прокатиться верхом.
        - Я не покину карету, - отрезал Фабьен.
        - Мне очень жаль, сударь, но тайна, о которой у нас с герцогиней пойдет речь, не предназначена для ваших ушей. Если ее высочество пожелает пересказать вам содержание нашего разговора, она сделает это позже.
        Герцогиня нахмурилась. Видно было, что внутри нее происходит борьба между страстным желанием что-то выяснить и дружеской симпатией, которую она, надо полагать, питала к де Ру. Борьба была долгой.
        Победило любопытство. Девушка заговорила, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более мягко.
        - Фабьен, не волнуйтесь. Я думаю, дворянин не посмеет обидеть слабую женщину. Я прошу оставить нас наедине…
        - Даю вам слово, что с мадам де Лонгвиль ничего не случится! - холодно подтвердил де Фобер, глядя в глаза шевалье де Ру.
        Ответный взгляд де Ру был не из приятных, но Эме выдержал его с честью.
        Тогда Фабьен чуть склонил голову в знак повиновения и дважды резко дернул шнурок, свисавший из окна. Это был приказ остановиться.
        Через несколько секунд молодая дама и мнимый кукольник остались тет-а-тет. Герцогиня переложила на освободившееся место свои перчатки.
        - Куда прикажете ехать, ваше высочество? - лицо де Ру появилось в окне.
        Видно было, что шевалье с трудом сдерживает раздражение, но приказ хозяйки намерен выполнять неукоснительно.
        - Вы просили отвезти вас к…
        - Куда вам будет угодно, мадам! - де Фобер устроился поудобней и принялся с нарочитым вниманием рассматривать куклу.
        - В Люксембургский сад! - распорядилась герцогиня.
        Некоторое время в карете царило молчание. Потом герцогиня сказала:
        - Я полагаю, что если в деле фигурирует кукла, изображающая Мазарини, то и сам Мазарини как-то в нем задействован!
        Герцогиня отняла у де Фобера игрушку и принялась совершенно по-детски поправлять на «кардинале» красную сутану.
        - Более того, я догадываюсь, что раз лейтенант гвардейцев его высокопреосвященства разыгрывает из себя площадного шута - простите, шевалье, но это именно так! - то все куда серьезней, чем…
        Она запнулась.
        - Чем что? - услужливо подсказал Эме, не давая девушке ни секунды на раздумья.
        - Чем обычный розыгрыш, направленный против человека, который позволил себе нехорошо посмеяться в приличном обществе! - зло прищурившись, отчеканила герцогиня тоном обманутой девочки.
        - Вы со мной откровенны, ваше высочество? Извините, но семья, к которой вы имеете честь принадлежать, не может отнести это качество к своим несомненным добродетелям!
        Герцогиня усмехнулась.
        - Вы правы, шевалье. Но я вполне откровенна. Можете считать, что этим вы обязаны своему представлению. У вас талант.
        - Благодарю, мадам, но вы не сказали, кто над кем хотел посмеяться.
        - Нынче утром… - тонкие пальчики Анны-Женевьевы продолжали старательно расправлять складки на кукольной одежде. - Нынче утром мой муж велел мне отправиться на прогулку, но не ради удовольствия, а для дела. Он, видите ли, вчера увидел на одной из площадей бродячего актеришку, который показывал кукольное представление. У актера была кукла, поразительно похожая на кардинала. Он хотел купить эту куклу, но ему помешали… Он уверил меня, что хочет отомстить Мазарини за насмешки, которыми тот осыпал его в присутствии королевы…
        - Это все, мадам? - Серые глаза шевалье де Фобера чуть сузились.
        - К сожалению, да! - девушка вздохнула. - Что, немного я добавила к тем сведениям, которыми вы наверняка располагаете?
        - Я удивлен, что вы сказали мне хотя бы это! - признался Эме, умолчав, конечно, о том, что появление кареты герцогини на площади стало для него откровением.
        Немного погодя он добавил:
        - Вы понимаете, что у вашего супруга могут быть неприятности?
        - Прекрасно понимаю! - Бирюзовые глаза гневно сверкнули. - И даже желаю, чтобы у него были неприятности!
        Де Фобер ожидал всего, но не такого откровенного проявления неприязни по отношению к спутнику жизни. Впрочем, дочь Шарлотты Монморанси могла позволить себе какие угодно выходки. Эме привык, что госпожа Шарлотта ни в чем не знала меры. Логично было предположить, что Анна-Женевьева кое-что унаследовала из характера матери.
        - Извините, шевалье! - видя, что Фобер глубоко задумался, герцогиня решила напомнить о своем присутствии. - Но я рассказала вам все, что знаю. Могу я надеяться на ответную откровенность или уже можно пригласить моего спутника вернуться в карету?
        - Не стоит. Раз уж речь идет о вашем супруге и его возможных неприятностях. Хотя не мне давать вам советы относительно семейной жизни, сударыня, - Эме едва заметно покачал головой. - Поговорим лучше еще немного о кукольном театре. К сожалению, сегодня ночью скончался некий мсье Жером, настоящий кукольник, тот самый, который вчера давал на площади представление, столь понравившееся герцогу де Лонгвилю. Эта смерть чрезвычайно меня опечалила: вот уж кто мог рассказать о куклах и их кукловодах массу интересного. Но что сделано, то сделано. Я знаю только то, что мсье Жером выступал своего рода посредником. Между кем? С одной стороны, как мы только что выяснили, находится ваш супруг. Возможно, не он один. С другой стороны - кто-то еще. Этот неведомый мне «кто-то», судя по всему, из тех, с кем герцог де Лонгвиль не имеет возможности встретиться и переговорить. Господам приходится писать друг другу записки. Резонный вопрос - почему? Возможно, потому, что им нельзя показать на людях, что они знакомы. Или потому что на людях они враги, а на самом деле - друзья. Я так понимаю, ваш муж недолюбливает моего
покровителя, милейшего кардинала Джулио. Напрашивается вывод: кто-то из людей Мазарини шпионит в пользу де Лонгвиля. Или, если вам угодно, в пользу дома Конде.
        Де Фобер замолчал, словно ожидая, что скажет на это герцогиня. Анна-Женевьева говорить не спешила.
        - Значит, в кукле должна находиться записка? - наконец, задумчиво уточнила она. - Записка для моего мужа?
        - Ох уж эти записки, - вздохнул лейтенант, извлекая из кошелька на поясе свернутый в трубочку листок бумаги. - Должна, несомненно, должна, сударыня. Одна беда: ни мне, ни вам ее не прочесть. Взгляните сами.
        Молодая женщина осторожно расправила тонкий листок.
        - Тут какие-то цифры, - разочарованно нахмурилась она. - Шифр?
        - Несложный, насколько я могу судить. Но мне от этого не легче, - пожаловался Эме. - Похоже на шифровку по книге. Каждое слово послания зашифровано тремя цифрами - номером страницы, номером строки и номером слова в строке. Прочесть записку может даже ребенок. Если только у него под рукой нужная книга. Ну а содержание этой бумаги, как вы понимаете, может быть любым: от любовного сонета до известия о втором пришествии Спасителя, от подробного описания того, как Мазарини провел вечер, до сведений, которые могут стоить кардиналу его красной мантии. Даже и не знаю, что мне теперь с этим всем делать. Пресечь «кукольный театр» на корню? Это ничего не даст. Со временем любители зашифрованных записок придумают новый способ их передачи. А лучше, может быть, сделать так: насадить на крючок наживку - вот это послание - и подождать, пока на нее клюнет крупная рыба? Хотите поймать эту самую рыбу вместе со мной, сударыня?
        Герцогиня вопросительно приподняла бровь.
        - С чего вы взяли, что мои интересы совпадают с вашими, господин лейтенант?
        - Я этого не говорил. Всего лишь предположил, что, может быть, вам будет любопытно, чем занят ваш благоверный? Кроме Мазарини есть ведь еще королева. И король, который хоть и выглядит неважно, но все же пока является нашим государем. Ваш муж честолюбив? А ваш отец? А ваши братья? Некоторые вещи, герцогиня, не прощают даже принцам.
        Анна-Женевьева брезгливо швырнула куклу на сиденье.
        - И что вы предлагаете? Что вы хотите, чтобы я сделала?
        - Ничего из ряда вон выходящего. Просто доставьте куклу вашему мужу. Вместе с запиской внутри. А заодно передайте, что кукольник Жером захворал и оставил на своем месте ученика, которому можно доверять. А уж с остальным я разберусь сам. Впрочем, еще вы можете полюбопытствовать, какие книги почитывает на досуге герцог де Лонгвиль…
        Фабьен ехал рядом с каретой, скрипя зубами. Ему хотелось распахнуть дверцу, вытащить господина де Фобера за шиворот и оставить его на мостовой. Так долго говорить наедине с герцогиней! И ведь еще неизвестно, что замышляет этот человек! Да, он дворянин, но он служит Мазарини, а кардинал-итальянец не питает особой привязанности к дому Конде. К тому же Фабьена ужасно злило, что ему не позволили участвовать в разговоре. Он не знал, перескажет ли ему герцогиня то, что сообщил ей де Фобер, в конце концов, она имела полное право ничего ему не говорить. Но Фабьена это почему-то задевало. «Исполняй приказ и ни о чем не думай», - внушал он себе.
        Наконец они достигли Люксембургского сада. Карета остановилась, Фабьен распахнул дверцу и стал свидетелем удивительной сцены: герцогиня и де Фобер задумчиво смотрели друг на друга.
        - Мы приехали, ваше высочество, - объявил де Ру.
        - Полагаю, мы договорились? - обратился де Фобер к Анне-Женевьеве.
        Та ответила:
        - Я подумаю над тем, что вы мне сказали! До свидания, шевалье.
        Де Фобер пожал плечами и полез из кареты. Фабьен едва посторонился, так что выходить мнимому кукольнику было довольно неудобно. Он насмешливо поглядел на де Ру.
        - Вот видите, с герцогиней ничего не случилось.
        - Значит, вам сегодня чертовски повезло, - процедил Фабьен.
        - Да, я не жалуюсь, - откликнулся де Фобер.
        Он коротко кивнул де Ру, развернулся и пошел прочь. Фабьен неприязненно смотрел ему в спину.
        - Шевалье, может быть, вы закроете дверь? Очень холодно. - Герцогиня натянула перчатки.
        - Извините, мадам, - Фабьен поклонился и стал закрывать дверцу.
        - Но прежде, разумеется, сядьте в карету!
        Де Ру выполнил приказ, но на сей раз уселся напротив Анны-Женевьевы. Герцогиня молчала. Карета все еще стояла, потому что никаких указаний, куда дальше ехать, не последовало.
        - Мадам? - полувопросительно произнес Фабьен.
        - Простите меня, я задумалась. Этот господин де Фобер, он… он сумел озадачить меня.
        - Дело касается какой-то интриги, - мрачно спросил де Ру.
        - О, да, вопрос в какой. И в ней замешан мой муж. Подумать только: зашифрованные записки в куклах! Бог мой, в детстве мы с Людовиком тоже так играли - прятали письма с ужасными, как нам казалось, тайнами. Но мой муж… Он меня использует.
        - Послезавтра вы отправитесь в Беруар, - напомнил Фабьен. - Там вы не будете обязаны участвовать в его интригах.
        - Кто сказал, что я в них вообще участвую? - холодно осведомилась Анна-Женевьева. - Но мне не нравится, что мою жизнь пытаются превратить в… в… кукольный театр. - Она отбросила куклу, которую вертела в руках. - Ненавижу быть марионеткой.
        «О да, - подумал Фабьен, - с дочерью Шарлотты Монморанси лучше не шутить». Все семейство Конде отличалось буйным нравом. Но вот в глупости их никто упрекнуть не мог.
        Судя по всему, давать дальнейшие пояснения герцогиня не собиралась; впрочем, Фабьену и этих было достаточно. Сам он никогда не был замешан в интригах, но хорошо знал, что уничтожить жизнь человека можно одним росчерком пера.
        - Будут ли какие-либо распоряжения, мадам?
        - Мы едем домой.
        - Вы хотели пройтись по лавкам…
        - Я уже не хочу. Едем домой, шевалье.
        Фабьен кивнул и вышел из кареты. У него было нехорошее предчувствие, да вот только герцогиня не станет его слушать.
        В Люксембурском саду почти никого не было, наверное, из-за холодной погоды. Только несколько бродячих собак грелось на солнышке, да влюбленная парочка миловалась в тени старых деревьев. Этим январский мороз не помеха. Эме швырнул ширму прямо на снег и улегся на нее, закинув ногу на ногу и подложив под голову шапку. Над ним во всей красе раскинулся высокий купол голубого парижского неба. Де Фобер любил глядеть в небесную синь: это помогало ему сосредоточиться.
        Сейчас мысли Эме, как ни странно, вертелись отнюдь не вокруг сиятельной герцогини де Лонгвиль или даже таинственного автора зашифрованной записки. Фабьен де Ру - вот кто занимал де Фобера. Эме только что наблюдал, как сильно хромает телохранитель Анны-Женевьевы, и припомнил все, что он знает об этом на редкость неприветливом типе.
        Что ж, значит, герцог Энгиенский расплатился с де Ру за услугу, оказанную на поле боя, отправив шевалье под крылышко к своей сестрице. Неожиданный выбор. К тому же лейтенанту показалось, что телохранитель слишком уж рьяно относится к своим обязанностям. Тут явно что-то большее, чем простая исполнительность или верность долгу. Колючий взгляд, неприязненный тон, стиснутые зубы.
        Эме задумчиво улыбнулся далекой синеве.
        Мадам де Лонгвиль - чертовски привлекательная женщина. Немудрено увлечься, особенно если мужчина последние несколько лет видел в своей жизни только смерть, кровь и прочие прелести войны. Похоже, именно это и случилось с беднягой Фабьеном. Надо же, красавица и чудовище. Чем не сюжет для кукольного представления? Хотя этот хромой все же помоложе законного муженька. На любовном ложе хромота не помеха. Хорошенькая женщина всегда может сменить гнев на милость, равнодушие на дружеское расположение. А влюбленный - де Фобер прекрасно знал эту породу людей и даже сам однажды состоял в их числе - будет лезть из кожи вон, чтобы произвести впечатление на красавицу. А значит, будет совать нос в дела герцогини, которые с сегодняшнего дня каким-то образом касались и Эме.
        Шевалье вздохнул и невольно провел ладонью по левому боку, на котором сегодня не было шпаги. В свои дела он не позволит влезать никому. Ну а в случае чего - a la guerre comme a la guerre[3 - На войне как на войне (фр.)].
        Мазарини вполне мог гордиться своим новым лейтенантом. Вряд ли де Фобер готов был признаться в этом даже самому себе, но ему начинало нравиться происходящее. Политика похожа на увлекательную шахматную партию: пешки отважно прикрывают своими телами кавалерию, а где-то за их спинами прячутся жалкий король и непредсказуемая королева. Фигуры, куклы… А где же на этом шахматном поле место герцога де Бофора, которого опасается Мазарини?
        Де Фобер пружинисто вскочил и принялся упаковывать свой «кукольный театр». Рассиживаться некогда. Герцогиня и так увезла его далеко от флигеля господина Нуарэ. Придется протопать пешком порядочное расстояние.
        Через час лейтенант гвардейцев его высокопреосвященства, переодетый в привычное дворянское платье, верхом и при шпаге въехал в ворота Пале Кардиналь.
        9
        Булонский лес
        Ночью после посещения «кукольного театра» герцогиня де Лонгвиль спала очень плохо. По правде сказать, не спала совсем.
        Накануне, вернувшись с прогулки, девушка не застала супруга дома. Герцог думал, что раньше чем через три-четыре часа жена не вернется, раз он разрешил ей посетить лавку ювелира, - и удалился по своим делам. У Анны-Женевьевы было достаточно времени, чтобы цифра в цифру скопировать таинственную записку.
        Теперь клочок бумаги, спрятанный за корсаж домашнего платья, словно жег кожу, и герцогиня постоянно думала о нем. Анна-Женевьева была очень любопытна. Она знала, что все вокруг так или иначе занимались интригами. И только ей до сих пор еще не приходилось участвовать ни в чем подобном. Но после знакомства с лейтенантом гвардейцев его высокопреосвященства девушка твердо решила ему помочь, ведь он отнесся к ней как к равной, а не как к дурочке со смазливым личиком и кукольными глазами.
        Нет, она непременно должна прочитать записку! Но к какой книге подойдет указанный в записке шифр? Самый простой способ узнать это - следить за мужем. Но герцогиня не имела возможности наблюдать за ним круглые сутки
        Что-то подсказывало герцогине, что искомая книга лежит где-то на виду. Только где?
        Вся ночь прошла в беспокойных раздумьях.
        После завтрака Анну-Женевьеву начало немного знобить. Она было хотела лечь в постель и наконец-то забыться сном, но в тот самый момент, когда она уже собиралась встать и направиться в спальню, герцог, вытерев губы салфеткой, ласково предложил девушке прогуляться. Если она, конечно, этого желает.
        Анна-Женевьева желала. Не столько прогулки, сколько возможности без помех поговорить с де Ру, которому она еще вечером рассказала все подробности дела.
        Фабьену затея с запиской не нравилась. Вернее, ему не нравилось то, что тут кроется какая-то опасная тайна. Но с герцогиней он спорить не стал: действительно, нужно выяснить, что же такое важное написано на этом клочке бумаги, если из-за него лейтенант гвардейцев переодевается кукольником, настоящий кукольник отправляется на небеса, а этот старый хрыч де Лонгвиль дарит своей жене колье и прогулки в обществе начальника охраны.
        - В Булонский лес, - приказала Анна-Женевьева, усаживаясь в карету.
        В лес, так в лес. Фабьен захлопнул дверцу кареты, а сам сел верхом. Он уже не питал никаких иллюзий насчет того, кому на самом деле служит: у него не было никакого желания беспрекословно повиноваться герцогу и жертвовать ему своей жизнью. Но что касается герцогини, тут дело другое… Нет, свой долг де Ру выполнит в любом случае. Но если Анна-Женевьева и герцог отдадут ему прямо противоположные приказы, то он скорее всего выполнит распоряжение герцогини.
        В Булонском лесу Анна-Женевьева вышла из кареты и поманила за собой Фабьена - так и есть, желает побеседовать наедине. Кивнув своим людям, де Ру отправился по тропинке вслед за герцогиней.
        Девушка молчала, пока они не вышли к озеру, где Анна-Женевьева нашла подходящий пенек и, смахнув с него снег, присела. Фабьен оперся плечом о ближайшее дерево. Анна достала из-за корсажа записку (Фабьен судорожно выдохнул) и задумчиво уставилась на цифры, никак не поддающиеся расшифровке.
        - Это безнадежно! - сказала она печальным голосом. - У мужа на столе столько книг! А сколько еще хранится в домашней библиотеке!
        - Он наверняка держит эту книгу под рукой, поэтому можно предположить, что она все-таки находится на столе, - возразил де Ру. - Но найти ее среди остальных…
        - Я бы проверила все книги подряд, но это займет слишком много времени.
        - Да, так мы далеко не уйдем.
        Де Ру с большим удовольствием произнес слово «мы», которое словно сближало их с герцогиней, делало их сообщниками, интересно, чего?
        - Герцог часто запирается в кабинете, - продолжал говорить де Ру, - проследить за ним нет никакой возможности. Мы должны сами догадаться.
        - Да, но как? - вздохнула Анна-Женевьева. - Следует признать, что нам далеко до господина де Фобера, он проделал большую работу, так много узнал… А мы даже не можем догадаться, какая книга на столе моего мужа дороже ему всех остальных!
        Нет, не хотелось Фабьену быть хуже господина де Фобера.
        - Это не может быть Библия. Было бы слишком просто.
        - Да и муж мой не так набожен, - усмехнулась герцогиня.
        - Я… - начал Фабьен и умолк, уловив движение в кустах. Шевалье стремительно и бесшумно развернулся, загородив собой герцогиню и молниеносно обнажив шпагу.
        - Мяу, - недовольно сказал потенциальный враг, высовывая из кустов грязную мордочку.
        Герцогиня с любопытством выглянула из-за спины своего излишне бдительного телохранителя.
        - Тьфу, - с чувством плюнул Фабьен, опуская шпагу. - Это обычная кошка.
        - Вы едва не закололи бедного зверя, шевалье! - весело ахнула герцогиня. - Я начинаю вас бояться!
        - Что вы, мадам, меня бояться вы не должны! - Шевалье вложил шпагу в ножны и присел на корточки. - Кис-кис, иди сюда!
        Кошка осторожно выбралась из кустов. Она была грязная, как может быть грязным зверек, которого окатили водой из лужи, да и пахла она не лучшим образом. Впрочем, в Париже быстро привыкаешь к неприятным запахам. Кошка обнюхала перчатку Фабьена, не сочла ее съедобной и с разочарованным видом уселась тощим задом в снег.
        Де Ру встал, украдкой посмотрел на герцогиню - та жалостливо глядела на кошку. Делать нечего: Фабьен поднял с земли приблудного зверя. Он знал, что женщины любят, когда мужчины хорошо относятся к животным. К тому же он и сам любил кошек.
        - Наша встреча с этим зверем - это судьба, - торжественно изрек шевалье, держа кошку в вытянутой руке и внимательно рассматривая ее. - Похоже, ей с нами по пути.
        Анна-Женевьева рассмеялась:
        - Я не верю в судьбу, но действительно, давайте заберем эту кошку с собой, она заслуживает лучшей участи, чем умереть от голода в Булонском лесу.
        - Да, мадам. Я слышал, многие погибли в Булонском лесу, но вряд ли от голода.
        - Дуэлянтов здесь и правда хватает, - вздохнула герцогиня.
        Кошка отчаянно перебирала висящими в воздухе лапами, пытаясь как-нибудь извернуться и оцарапать Фабьена. Де Ру чувствовал, как колотится ее сердечко.
        - Как мы ее назовем? - Герцогиня бесстрашно взяла найденыша и принялась разглаживать свалявшуюся шерстку.
        Судя по всему, кошка красивая, надо только ее отмыть.
        - Осторожно, мадам! - предупредил де Ру, следя за манипуляциями герцогини. - Она совсем дикая. И к тому же у нее могут быть блохи…
        Герцогиня рассмеялась.
        - Господи, Фабьен, а у кого их не бывает? Позавчера Ла Порт обнаружил на голове дофина восемь штук и устроил скандал! А господин де Нуайе нещадно чесался во время утреннего приема у королевы!
        Де Ру вспомнил про армейские будни и согласно кивнул. Для него было странным, что парижская знать так мало времени уделяет гигиеническим процедурам. Мылись парижане редко, а запах грязного тела заглушали духами. Сам же он, поселившись в доме Лонгвилей, часто и с удовольствием принимал ванну. Девушка, сидевшая перед ним на пеньке, также была большой любительницей поплескаться: что ни вечер, служанки сбивались с ног, таская в ванную комнату госпожи по несколько ведер подогретой воды… Религия учила, что мыться не очень-то полезно для здоровья, однако некоторые пренебрегали подобными запретами.
        Зверек настороженно поводил ушами, испытывая уже было забытое ощущение, когда кто-то гладит шерстку и чешет за ухом. Видимо, кошке это понравилось, потому что спустя некоторое время де Ру услышал мурлыканье. Кошка вытягивала шею и старалась потереться головой о кружевную манжету платья герцогини.
        - Смотрите, Фабьен, - Анна провела пальцами по шее животного, - на ней ошейник! Значит, эта кошка когда-то была домашней?
        - Вполне возможно. Ее могли выбросить на улицу, или она могла сбежать.
        Кошки не настолько интересовали Фабьена, чтобы говорить о них долго, но с герцогиней он часами мог беседовать о чем угодно.
        - Бедолага! - Анна-Женевьева нежно улыбалась, глядя на кошку. - И как мне тебя назвать?..
        - Полисон! - предложил де Ру. - Поверьте мне, у этой красотки будет весьма озорной нрав. Пока она боится, что ее оставят здесь, и скромничает. Но потом все в доме натерпятся от нее. Особенно те, кто на кухне!
        Мадам де Лонгвиль хихикнула.
        - Полисон? О, нет! Хотя это имя мне нравится… Но ведь она будет очень хорошей! Да, киска? Давай-ка я назову тебя…
        Девушка наморщила лоб.
        - Труве![4 - От французского trouve - найденная.] Мы ведь нашли ее - пусть имя напоминает об этом!
        - Отличная идея, ваше высочество! - одобрил де Ру.
        Анна-Женевьева просияла. Кошка ворочалась у нее на руках, играя с манжетой.
        - Вы грустны, ваше высочество? - осмелился спросить де Ру. - Вас так сильно заботит эта записка?
        - Признаться, не записка… То есть не только записка. Меня волнует то, что происходит у меня за спиной. Время неспокойное, согласитесь. Я понимаю, что-то затевается. Нехорошее. Опасное. И в этом принимает участие мой муж. Поскольку заговоры против власти не составляются в одиночку, то можно предположить, что у него есть сообщники. Тем, что Мазарини приобретает все большее влияние, недовольны многие… А король совсем плох, и надежды на то, что он поправится, почти нет… Фабьен, я боюсь, что кто-то может использовать моего брата в своих интересах. Все же Луи командует армией… Любому правительству нужна военная поддержка. А кто сейчас, кроме Тюренна и Луи, может обеспечить ее? Скажите, что вы думаете по этому поводу? Ведь офицеры, как правило, разделяют точку зрения своего начальства. Я знаю, что вы - в числе тех, кому брат полностью доверяет…
        Герцогиня не сказала слова «были», и де Ру это заметил.
        - Что думаю я? - пожал плечами шевалье. - Я думаю, что вашего брата непросто заставить делать то, чего он не хочет делать. Им сложно манипулировать. - Фабьен помолчал. - Герцог очень умен, но… у него, как у всех, есть свои слабости. Он чрезвычайно гордый человек. Умелый игрок может воспользоваться этим. Ваш брат еще молод, он может поддаться на провокацию. Что касается Тюренна, я его почти не знаю, но говорят, он весьма вспыльчив. Никто не берется предсказать, как он поступит в той или иной ситуации. К тому же между этими двумя выдающимися полководцами витает дух соперничества.
        Фабьен не раз слышал от герцога Энгиенского резкие и ядовитые высказывания в адрес некоторых военачальников и политических деятелей, но передавать их Анне-Женевьеве не стал. Наверняка брат писал и говорил ей о своих взглядах. Не под его ли влиянием она так не любит Мазарини?.. Редкостное взаимопонимание в семье королевской крови. Обычно дворяне с радостью топили друг друга, невзирая на кровные узы.
        - В наше время от политики никуда не спрячешься, - сказала Анна-Женевьева, поглаживая разомлевшую кошку. - Мы должны найти эту книгу, шевалье.
        - Значит, мы найдем ее, мадам.
        Доверие герцогини чрезвычайно льстило Фабьену.
        - Но как? Лишь ночью можно как следует осмотреть кабинет, а ключа у меня нет. Я могу попытаться незаметно утащить его, я знаю, куда Генрих его кладет…
        - Гм, - сказал Фабьен, устремив глаза к небу.
        - Что, шевалье?
        - Если вы найдете мне стилет, ключ нам не понадобится, - признался Фабьен, не глядя на герцогиню. - Я умею открывать двери.
        Анна-Женевьева рассмеялась.
        - Вы просто сокровище! Но где вы научились?
        - В юности меня научил этому один мой приятель. Я гордо продемонстрировал свои познания отцу, за что был нещадно бит. Но наука не забылась.
        - Чем больше я узнаю вас, - восхищенно призналась девушка, - тем больше радуюсь, что вы мой друг, а не враг! Я не пожелала бы видеть вас в числе своих врагов…
        - Вы мне льстите! - серьезно сказал де Ру.
        - Я говорю сущую правду. Но хватит. Становится холодно, а я слишком легко оделась. Не думала, что в лесу может быть такой ветер.
        В самом деле, верхушки деревьев гнулись под мощными порывами ветра.
        - Это зима сопротивляется пришествию весны, ваше высочество.
        Герцогиня задумчиво кивнула. Кошка успела заснуть у нее на руках.
        - Пока мы одни, я хочу с вами посоветоваться, шевалье. Думаю, что вылазку в кабинет мужа мы с вами предпримем сегодня или завтра ближе к ночи. Хорошо бы герцог куда-нибудь уехал. Но скорее всего он будет дома, в синей гостиной. Это, как вы знаете, достаточно далеко от кабинета. Надеюсь, что и сегодня, и завтра у него соберутся гости, и они будут, по своему обыкновению, играть в карты. Сегодня, как мне кажется, стоит попробовать. Ваши люди не помешают нам?
        - Я прикажу им быть глухими и немыми! - пообещал де Ру.
        Рассудительность молодой герцогини ему нравилась. У этой девушки есть голова на плечах. Достойная сестра своего брата. А может быть, наоборот - брат, достойный сестры?
        - Давайте поедем домой. Иначе вы окончательно замерзнете, - забеспокоился де Ру, глядя на посиневшие губы герцогини. - Так что, ваше решение обжалованию не подлежит? Это существо отправляется с нами?
        - У существа есть имя! - засмеялась девушка, поднимаясь и с величайшей осторожностью придерживая уснувшую кошку. - Конечно, мы берем ее с собой!
        До кареты они добрались без приключений. Кошка продолжала спать, уткнувшись грязной мордочкой в кружевную манжету. И до чего же жалкой казалась эта маленькая бродяжка! Но после ванной, де Ру был уверен, она приобретет гораздо более презентабельный вид. А уж после того, как вдоволь наестся… Главное, чтобы она не была больна, но она скорее всего совершенно здорова, просто некоторое время жила на улице и питалась впроголодь, поэтому и выглядит такой тщедушной. Оставить ее тут, в лесу, означало обречь на верную гибель. Анна-Женевьева, видимо, думала о том же.
        Обратная дорога прошла в молчании. Герцогиня ни разу не попыталась выглянуть из кареты.
        У подъезда особняка на Петушиной улице де Ру предупредительно распахнул дверцу и опустил подножку экипажа. В этот самый момент Труве проснулась. Несколько секунд она таращила зеленые глаза на окружающую ее обстановку, а затем предприняла довольно резвую попытку сбежать, едва не вырвавшись из рук герцогини. Девушка, ступившая было на мостовую, дернулась от неожиданности и болезненно вскрикнула. Лицо ее исказилось, на глаза навернулись слезы: кажется, она подвернула ногу.
        - Труве, не смей! - Кривясь от боли, она прижала к себе кошку, чтобы та не смогла убежать, и кошка обиженно мяукнула. - Никто тебе ничего не сделает!
        - Вы можете идти, сударыня? - заботливо поинтересовался де Ру.
        Герцогиня попыталась улыбнуться и шагнуть вперед. Увы, она тут же застонала от боли, а испуганная кошка вновь принялась жалобно мяукать.
        - Понятно! - пробормотал де Ру и подхватил хозяйку на руки.
        10
        Любимая книга герцога де Лонгвиля
        Уже к вечеру герцогиня чувствовала себя вполне сносно. Когда Фабьен явился с вечерним докладом, Анна-Женевьева в нетерпении ходила кругами по комнате, на руках у нее мурлыкала недавно вымытая Труве. Шерстка у нее оказалась белой с яркими черными пятнами; кошка явно была породистой - вроде тех, что обычно возлежат на бархатных подушках в роскошных гостиных. Впрочем, генеалогическое древо кошки перестало интересовать де Ру, едва герцогиня заговорила.
        - Я нашла стилет. Смотрите, шевалье, такой подойдет?
        Она подала ему изящную вещицу: тонкое лезвие - мечта взломщика, рукоятка усыпана крохотными изумрудами. Фабьен кивнул. «Бог мой, не думал я, что на старости лет буду открывать двери, как вор, да еще и в компании герцогини де Лонгвиль. То ли еще будет!»
        - Мы могли бы попробовать прямо сейчас!
        - Нет, ваше высочество, гости герцога только съезжаются, в доме еще недостаточно шумно. Нужно выждать час или два, тогда на нас никто не обратит внимания.
        - У меня нет сил ждать! - Она так вцепилась в Труве, что кошка возмущенно мяукнула.
        - Умение ждать - ценнейшее качество воина, мадам… И хорошего заговорщика тоже, - улыбнулся де Ру. - Не хотите же вы, чтобы ваш муж застукал нас у кабинета? Тогда у нас не будет никаких шансов.
        - Да, вы правы, я слишком тороплюсь.
        Герцогиня села. Труве, довольная таким положением вещей, вновь замурлыкала.
        - Посидите со мной, Фабьен, время пролетит быстрее.
        - Охотно.
        Они сыграли в карты, но герцогиня все время проигрывала, хотя де Ру играл очень плохо: видно было, что хорошенькую голову Анны-Женевьевы занимают совсем другие мысли… Наконец, через час де Ру сказал, что пора. Веселье у герцога было в самом разгаре, своих людей Фабьен предусмотрительно расставил таким образом, чтобы те не смогли помешать им проникнуть в кабинет. Вскоре герцогиня и начальник ее охраны стояли у заветных дверей.
        Фабьен взялся за стилет. Сначала ничего не получалось: слишком давно шевалье не тренировался. «Если бы я был взломщиком, - мрачно подумал он, - то попался бы в первую же ночь». Но, наконец, раздался тихий щелчок, Фабьен нажал на ручку, и дверь открылась.
        Герцогиня чуть не захлопала в ладоши:
        - Вы - чудо! Давайте войдем.
        - Нет, ваше высочество, - остановил ее де Ру, - сейчас это очень опасно, в любой момент может кто-нибудь прийти. Давайте лучше завтра ночью. И, - он улыбнулся, - оденьтесь поудобнее. Нам нужно будет действовать быстро и тихо.
        Следующий день, как это обычно и бывает, тянулся очень долго. Терпение герцогини подверглось бы серьезному испытанию, не появись в особняке на Петушиной улице маркиза де Лавернь. По правде говоря, Анна-Женевьева терпеть не могла Сюзанну. За что - непонятно, причин для неприязни не было. Но при появлении этой женщины молодой герцогине всегда становилось не по себе. Зато Лонгвиль, сидевший на половине супруги и мешавший Анне-Женевьеве разучивать новую музыкальную пьесу, тотчас покинул комнату, чтобы принять гостью на своей половине. Его супруга облегченно вздохнула и заиграла на клавесине с удвоенным усердием.
        Через полчаса Сюзанна нанесла «визит вежливости» на половину хозяйки. Видимо, герцог ей надоел. Началась обычная светская болтовня: сначала - про новые ткани в лавке мэтра Морена, затем - про вечер в особняке Рамбуйе, на котором Сюзанна присутствовала, а герцогиня - нет. Маркиза шумно восторгалась кружком литераторов, который привечала прекрасная Катрин.
        - Зря вы бываете там так редко, милая моя. Не стоит в вашем возрасте делать из себя затворницу. Правда, я сама пропустила едва ли не целый месяц. Знаете, заботы о духовных делах тоже важны…
        При этом Сюзанна небрежно обмахивалась роскошным веером и сверкала драгоценностями. Представить ее в роли «кающейся Магдалены» Анна-Женевьева никак не могла.
        Маркиза весело болтала. Анна-Женевьева привычно притворялась, что внимательно слушает. Умение поддерживать светский разговор с видимым радушием было развито в ней с самого детства. Она с милым видом покачивала головой, время от времени бросала ответную реплику и никоим образом не показывала, что на самом деле ей безумно хочется остаться в тишине и покое, чтобы доучить музыкальную пьесу, или посидеть с книгой, или поиграть в карты с де Ру. Желаний было много, но Сюзанна никуда не собиралась уходить.
        Плавное течение светского разговора было нарушено лишь однажды, когда Сюзанна упомянула имя Андре де Линя.
        - Этот священник! - вспомнила Анна-Женевьева. - Я ему представлена.
        - Вот как! - Сюзанна впилась в нее хищным взглядом. - И где же вы его видели, моя дорогая? Ведь он надолго покидал Париж.
        - На прогулке в Люксембургском саду, мы едва обменялись парой фраз, - улыбнулась маленькая герцогиня, хотя сердце ее отчего-то заколотилось. - Я совсем его не знаю.
        - И вряд ли вы его снова увидите, - произнесла Сюзанна с напускным сожалением. - Он получил место викария в Нуази и отправился туда. Боюсь, парижская публика еще долго его не увидит.
        - Ах, он уезжает в аббатство! - пробормотала Анна-Женевьева и постаралась сдержать радостную улыбку.
        Маркизе совершенно незачем знать, что через некоторое время герцогиня тоже окажется в Нуази и, значит, сможет увидеться со священником, который отчего-то ее очень волнует. Это и вправду похоже на Божий промысел…
        Больше об Андре де Лине не было произнесено ни слова.
        Обедали дамы вместе. К счастью, после обеда маркиза как-то подозрительно быстро вспомнила, что у нее есть неотложные дела, и уехала.
        «Приезжала обедать!» - раздраженно подумала герцогиня, вновь раскрывая ноты.
        Потом она с час лежала на кровати и играла с Труве. Острые коготки кошки оставили немало царапин на нежных ручках девушки, но Анну-Женевьеву это не огорчало. Кошка так забавно прыгала, так радовалась тому, что с ней общаются! И еще урчала от удовольствия.Урчала так, что убаюкала.
        Вбежавшая в комнату горничная разбудила Анну, когда за окном сгустились сумерки. Приехали гости, этикет требовал, чтобы хозяйка появилась в салоне хотя бы на пару часов. Среди прочих гостей востроглазая служанка заметила герцога де Бофора и герцогиню де Монбазон.
        Госпожа де Лонгвиль нервно сжала губы. Что ж, раз так - придется переодеваться.
        Она явилась в гостиную в новом платье из золотой и белой парчи. Это платье ненавистная любовница мужа еще не видела. Шикарный наряд подчеркивал молодость и красоту герцогини, ее нежную белую кожу, которая точно светилась изнутри, ее изумительные белокурые волосы, и все, кто был в гостиной, не могли не заметить, что юная хозяйка дома выглядит куда более эффектно, чем увядающая мадам де Монбазон.
        Весь вечер Анна-Женевьева чувствовала, что находится под пристальным вниманием множества взглядов, восхищенных и завистливых, и ей это было не очень приятно.
        После ужина герцогиня ушла к себе, сославшись на недомогание. Торопливо вынула из прически жемчужные нити - волосы тяжелой волной хлынули на плечи, на спину, закрыв девушку почти до колен. Морщась от напряжения, кое-как расстегнула тугой замочек колье, сняла тяжелые серьги. Сразу же стало легче. Подоспевшая Агнеса помогла освободиться от тисков корсета и фижм.
        - Вы изволите прилечь, ваше высочество?
        Анна-Женевьева кивнула: она никого больше не собиралась посвящать в тайну предстоящего приключения. Пришлось делать вид, что она и вправду ложится спать. Позволить заплести на ночь волосы. Принять ванну. Переодеться в тонкую сорочку с широким воротом.
        - Я еще почитаю перед сном. Скажи, чтобы ко мне никого не впускали. Даже герцога. Я устала и хочу отдохнуть! - приказала она.
        Горничная пожелала хозяйке спокойной ночи и удалилась, плотно прикрыв за собой двери.
        Наступила неожиданная тишина.
        Девушка тяжело вздохнула и принялась подбирать подходящий наряд. Она понимала, что юбки с фижмами никуда не годятся. Затянуться в корсет самостоятельно тоже не получится.
        Оставалось одно: наметать на «живую» нитку подол длинной сорочки так, чтобы он доходил до середины икры (неприлично, конечно, но зато она в нем не запутается). А поверх накинуть темно-синий атласный пеньюар, который она обычно надевала тогда, когда нужно было сделать прическу для дворцовых приемов.
        От пеньюара пахло рисовой пудрой и отдушкой для волос, но он был очень удобный: мягкая ткань не шуршала, подобно парче, длинный подол закрывал короткую рубашку, но не стеснял свободы движений.
        - Нам нужно будет действовать быстро и тихо! - повторила Анна-Женевьева слова де Ру.
        Взяв с туалетного столика бархатную полумаску, девушка покинула спальню через те двери, которые вели на половину герцога. Спальни супругов соединял темный коридор. К Лонгвилю Анна, понятное дело, не пошла. Толкнула боковую дверь, которая была предназначена для прислуги. Быстро проскользнула по пустой лестнице на нижний этаж и на минуту остановилась, чтобы перевести дыхание. Затем постучала в дверь комнаты Фабьена де Ру.
        - Войдите! - раздался спокойный голос
        Анна-Женевьева незамедлительно проскользнула в комнату.
        - Я готова, шевалье…
        Фабьен оглянулся.
        - Мадам… - только и сказал он, почтительно опустив голову.
        Анна-Женевьева слегка смутилась, заметив быстрый взгляд, который начальник охраны, не удержавшись от соблазна, метнул на ее открытые ноги.
        - Вы надели черные чулки? Это правильно! - через секунду одобрил он как ни в чем не бывало. - Я дам вам свой плащ. В него можно закутаться, когда мы пойдем по коридору.
        Девушка улыбнулась.
        - То, что я вчера принесла вам, при вас?
        Де Ру показал стилет.
        - Уже можно, ваше высочество? Мне кажется, что еще рано.
        - Самое время! - возразила герцогиня. - Как раз сейчас подают десерт и начнется спектакль, который муж устроил в честь возвращения герцога де Бофора. Потом кавалеры усядутся играть в карты, а дамы займутся сплетнями и в первую очередь будут говорить обо мне. Давайте поторопимся, потому что к трем все начнут расходиться, а теперь уже почти два часа.
        Фабьен не возражал. Он предусмотрительно выбрал самый безопасный маршрут.
        В кабинет герцога можно было попасть со стороны парадных комнат и со стороны коридора для прислуги, сейчас совершенно пустынного: все были заняты гостями.
        Дверь, как и накануне, открылась сравнительно легко: сегодня де Ру действовал гораздо увереннее, чем вчера. Он успел потренироваться и был вознагражден благодарным взглядом и легким прикосновением руки к его локтю.
        - Тише! - прошептала девушка, входя на цыпочках в заветное помещение.
        Они плотно закрыли дверь и зажгли свечу.
        - Начнем? - не повышая голоса, спросила герцогиня. - Уверена, что нужная нам книга лежит на самом видном месте.
        И они приступили к поискам, хотя точнее было бы сказать, что искала в основном герцогиня. Де Ру гораздо лучше нее понимал, сколь велика опасность быть застигнутыми врасплох. Поэтому, неспешно разглядывая корешки книг в стенных шкафах, шевалье внимательно прислушивался к звукам, доносившимся из коридора и комнат.
        Примерно час им никто не мешал. Окна кабинета выходили в сад, так что не было слышно, разъезжаются ли гости.
        Сквозь чуть приоткрытые шторы из плотной бархатистой ткани был виден кусочек черного, ясного неба. Над Парижем повисла луна, только-только начавшая убывать после полнолуния. Ее свет казался де Ру мертвенным, неприятным. Может быть, это давало о себе знать внутреннее напряжение?
        Герцогиня быстро и бесшумно открывала ящики секретера, старательно разглядывала каждую книгу.
        Фабьен уныло наблюдал за действиями Анны-Женевьевы. Пожалуй, она и права. Книга должна быть здесь. Но нынче ночью они вряд ли ее обнаружат. Для того чтобы им улыбнулась удача, мало обыскать весь кабинет. Нужно проследить, что вообще читает герцог.
        Де Ру вдруг посетила счастливая мысль.
        - Ваше высочество, может быть, эта книга как-то связана со вкусами и привычками Мазарини? - шепотом воскликнул он.
        Девушка тотчас оживленно подхватила:
        - Да, да, вы правы! Я сама пришла к тому же выводу. Это то, что мой муж по своей воле никогда бы не взял в руки!
        Переплет красного цвета… опубликованные финансовые отчеты о состоянии казны за 1641 год… А вот - итальянские слова.
        - Может быть, книга на итальянском? - неуверенно предположила девушка.
        Де Ру покачал головой.
        - Этот язык не все знают. Он менее распространен, чем испанский.
        Герцогиня задумчиво кивнула.
        - Да, герцог плохо разговаривает по-итальянски. А мы с братом знаем и итальянский, и испанский…
        Прошла еще четверть часа. Личико герцогини грустнело с каждой минутой.
        - Да, нам сегодня не найти эту… - начала было она, но тут де Ру торопливо прижал палец к губам.
        Анна-Женевьева замолчала на полуслове.
        - Проведите его сюда! Я сейчас же иду к себе в кабинет! - донеслось со стороны гостиной.
        Герцогиня метнулась к дверям и ахнула: они были закрыты. Видимо, легкого сквозняка оказалось достаточно для того, чтобы замок захлопнулся. Времени на возню с замком не было. Лонгвиль мог войти в любую секунду, ведь у него-то был ключ.
        Фабьен в очередной раз порадовался тому, что, поселившись в этом доме, он постарался досконально изучить все его закоулки и переходы, а особенно расположение окон и дверей. Не медля ни секунды, он бросился к окну:
        - Ваше высочество, сюда!
        Высокое окно с низким широким подоконником скрывали тяжелые бархатные портьеры. Анна-Женевьева тотчас повиновалась своему верному слуге. Фабьен помог ей взобраться на подоконник, влез туда сам и задернул портьеру. И как раз вовремя: в замке повернулся ключ.
        Де Ру снова приложил палец к губам, герцогиня кивнула. Она дрожала, вцепившись в руку Фабьену; и действительно, им обоим угрожала серьезная опасность. Если герцог обнаружит их на подоконнике, то не поверит никаким отговоркам. Что бы такое предпринять, если это случится? Самым лучшим выходом будет взять всю вину на себя, но как? Представить все дело так, будто он угрозами заставил герцогиню де Лонгвиль помогать ему обыскивать кабинета герцога? Сделать вид, что домогался ее высочества в таком оригинальном месте? Фабьен покосился на Анну-Женевьеву и уже не смог оторвать взгляда - она была прекрасна.
        Шаги де Лонгвиля между тем прозвучали совсем близко, и герцогиня съежилась, как в ожидании удара. Но ничего не случилось: герцог просто прошел мимо окна и начал чем-то шуршать, вероятнее всего, бумагами на столе. Портьера была прикрыта неплотно, и если пригнуться, то можно было разглядеть, что делает Лонгвиль. Фабьен усилием воли оторвался от созерцания испуганной герцогини и прикинул, сможет ли он заглянуть в щель. Наверное, все-таки нет: если портьера колыхнется и герцог это заметит, усилия пойдут прахом, а пока у них есть какие-никакие шансы на благополучный исход дела.
        Анна-Женевьева еще сильнее стиснула руку де Ру. Фабьен успокаивающе коснулся ее плеча, опустил взгляд и не пожалел об этом: пеньюар герцогини немного распахнулся, а низкий вырез тонкой сорочки открывал достаточно, чтобы поддаться искушению взглянуть, ведь шевалье таки не был монахом. Какая жалость, что тут довольно темно. Впрочем, надо благодарить судьбу и за такой подарок: когда еще окажешься на подоконнике в компании полуодетой герцогини де Лонгвиль!
        Снова раздались шаги, голос одного из слуг произнес:
        - Его высочество принц Конде! - И дверь опять хлопнула, отрезая Лонгвиля и его собеседника от внешнего мира.
        Глаза Анны-Женевьевы округлились, губы беззвучно вымолвили: «Отец?» Де Ру молча покачал головой. Даже если герцогиня доверяет своему папочке, это не повод выскакивать на середину кабинета с криком: «Сюрприз!»
        - Ну вот и вы, дорогой тесть. Долго же пришлось вас ждать.
        - А вы весь извелись от ожидания, как я вижу. С такой неохотой уходили от госпожи де Монбазон, будто она действительно завладела вашим сердцем.
        - Мое сердце принадлежит вашей дочери…
        - А все остальные части тела - великосветским потаскушкам. Уж передо мной-то не старайтесь казаться святым, Лонгвиль.
        Фабьен неотрывно смотрел в большие глаза Анны-Женевьевы. Шаги де Лонгвиля раздались совсем рядом, занавеска колыхнулась… Неужели герцог их заметил? Его жена, не выдержав нервного напряжения, с тихим вздохом обмякла в объятиях де Ру - тот едва успел ее подхватить. Герцогиня была в полуобморочном состоянии, и не напрасно: Лонгвиль все еще стоял рядом. Но герцог лишь поправил портьеру и отошел. Опасность миновала. Однако Анна-Женевьева не спешила приходить в себя, а Фабьен был не против, если она еще некоторое время побудет в таком состоянии. Пеньюар сполз с ее плеча, про сорочку де Ру старался не думать и, сжимая герцогиню в объятиях, чувствовал, как колотится ее сердце. Темные желания овладели Фабьеном. Чтобы отвлечься от них, шевалье постарался сосредоточиться на разговоре, невольным свидетелем которого он стал.
        После некоторой паузы, во время которой слышалось бульканье вина, льющегося из бутылки в бокалы, Лонгвиль сказал:
        - Надеюсь, вы пришли сюда не для того, чтобы обсуждать мой моральный облик. Я не стремлюсь попасть в святые и волен делать что хочу.
        - Не будем ссориться. Прошу прощения, если уязвил вас - у меня нынче прескверное настроение, и я говорю непозволительные для светского человека вещи. Передайте мне бокал, будьте любезны.
        Какое-то время мужчины молча смаковали вино.
        - И какова судьба бумаги, которая нас всех так волнует? - осведомился принц. - Кажется, во время последней встречи у Гастона было решено, что искать ее будете вы, не так ли, любезный родственник?
        - Это дело не одного дня! - раздраженно буркнул Лонгвиль.
        Судя по звукам, он снова наполнял бокалы.
        - Как правильно заметил аббат Ла Ривьер, слишком большой у нас выбор. Мне помнится, упоминались Мазарини, Нуайе, Шавиньи и Шарпантье.
        - Превосходная память!
        Раздались звуки шагов: кто-то из двух собеседников, наверное, Конде, стал неспешно прохаживаться по комнате.
        - Но мне кажется, милейший герцог, что вы лишь ловко водите всех нас за нос и поисками не занимаетесь!
        - Я только и думаю, как найти эту бумагу! - вскипел герцог. - В том-то и дело, что только я один, и больше никто! Скорее всего она находится у Нуайе.
        - С чего вы взяли? - полюбопытствовал принц, отходя к окну.
        Те, кто прятался на подоконнике, опять затаили дыхание. Особенно Анна-Женевьева: если бы между нею и отцом не было портьеры, его рука коснулась бы платья дочери, так близко он стоял. Между тем принц начал в задумчивости поглаживать складки занавеси.
        - Да с того, милый тесть, что Нуайе вдруг стал настраивать королеву против Шавиньи и Мазарини! Я предполагаю, что бумага у него, и он в нужный момент рассчитывает ею воспользоваться, чтобы подставить и того, и другого. Королева делит регентство с Гастоном, а Гастон в знак благодарности делает Нуайе первым министром. Возможно, Нуайе метит еще выше и замахивается не на пост первого министра, а на разделение регентства с королевой. При любом из этих раскладов Мазарини может даже остаться в любимчиках у королевы и сохранить кардинальскую мантию. Если, конечно, итальянец подсуетится и найдет себе союзников. Кроме этого хитрого лиса Шавиньи, который на самом деле вовсе не является другом кардинала. Помните, как он пытался не допустить, чтобы Мазарини получил кардинальскую мантию?.. Кстати, мои люди обыскали дом Шарпантье, вскрыли все тайники. Бумаги там нет. Это точно.
        - А я думаю, что бумага у самого Мазарини! - спокойно заметил Конде. - Иначе бы он не вел себя словно картежник, у которого в рукаве запасная колода карт…
        - Мазарини блефует! - усмехнулся Лонгвиль. - Я ему не верю. Позавчера он плакался мне, что у него нет денег. Это у него-то! Да одно аббатство Корбье, которое покойный кардинал подарил ему за помощь в разоблачении заговора Сен-Мара, приносит на восемьдесят тысяч ливров годового дохода! Этот итальяшка через несколько лет будет богаче нас, помяните мои слова!
        - Вы что-то недоговариваете, любезный родственник, - слишком уж ласковым тоном произнес принц, отходя, наконец, от окна. - Никто из нас не питает нежных чувств к кардиналу, но вы в последнее время просто превзошли всех в этом вопросе!
        - Еще не время говорить, принц. Еще не время! - В голосе Лонгвиля явственно проскальзывали нотки превосходства. - Я не блефую, это не в моих правилах. У меня и вправду есть козырные карты. Кстати говоря, информация нынче стоит дорого. Я в данный момент стеснен в средствах!
        - Как! - воскликнул принц. - Вы уже истратили приданое моей дочери?
        - Немного там и было! - небрежно отмахнулся герцог. - Всего лишь три миллиона и драгоценности примерно на такую же сумму… Я не скуплюсь на оплату услуг осведомителей, поскольку знаю, что в случае удачного окончания нашей партии мы получим в сто раз больше! Один обыск дома Шарпантье чего стоил!
        Принц выразительно прокашлялся.
        - Дорогой мой, вы темните. К моему великому прискорбию, я вынужден вам напомнить об одном обстоятельстве. Вы просили денег. Открыто я дать их вам не мог. Поэтому вы женились на моей дочери. К тому же, отдавая вам ее в жены, я прямо заявил, что делаю это с целью закрепить союз с вами не только политическими, но и родственными интересами. Ваши владения в Нормандии приносят немалый доход. Воспользуйтесь им. Я же ничего больше не могу добавить в ваш кошелек или, если вам так будет угодно, в кошельки ваших осведомителей. Во всяком случае, до тех пор, пока эта чертова бумага не найдется. Или я не получу информацию, которая в самом деле стоит дорого.
        - У меня есть такая информация, сударь! - торжествующим тоном объявил герцог. - Извольте прочитать вот эту записку.
        Раздался шелест бумаги. Анна-Женевьева до крови прикусила губы и сжала кулачки так, что костяшки побелели. Она осторожно высвободилась из рук де Ру, прислонилась к стеклу и из последних сил старалась сдержать переполнявшие ее чувства. Про содержание записки девушка уже не думала. Де Ру видел, что самолюбию гордой принцессы нанесен очередной удар. Каков принц! Продал свою дочь в обмен на весьма зыбкие перспективы политического лидерства!
        - Вот так номер! - Конде даже присвистнул. - И откуда у вас эти сведения, дражайший зять?
        - Из источника, который заслуживает полного доверия! - гордо заявил герцог. - Я все объясню позже. А пока что вернемся к гостям. Мы и так слишком долго отсутствуем.
        - Да! - согласился принц. - Хозяин дома не должен оставлять гостей без внимания…
        Послышался звук удаляющихся шагов, тяжелые дубовые двери закрылись, ключ повернулся в замке. Теперь Фабьен и Анна-Женевьева могли перевести дух.
        Де Ру быстро спустился с подоконника и зажег свечу: ведь в кабинете было совершенно темно, а герцог, уходя, потушил все свечи.
        Герцогиня по-прежнему стояла, прислонившись к стеклу. Похоже, что она была еще под впечатлением услышанного разговора.
        - Ваше высочество, нам нужно отсюда уйти, пока есть возможность. Нас спасла чистая случайность. Я боюсь, что герцог вернется! - Шевалье старался говорить с ласковой настойчивостью, прекрасно понимая, что иной тон на герцогиню не подействует.
        Анна-Женевьева оглянулась. Ее глаза были совершенно сухими, а губы сжаты так, что рот казался неестественно узким.
        - Я хочу найти эту книгу! Вы же слышали: герцог показывал моему отцу расшифрованную записку!
        - Ваше высочество, это безумие! Если вы совсем не заботитесь о своей безопасности, то пожалейте меня! Что будет, если ваш муж застанет нас здесь?
        Девушка вздрогнула: нет, этого не должно было случиться. Она спрыгнула с подоконника, чуть не упала: де Ру еле успел поддержать ее.
        - Никогда и никому - вы слышите! - никогда и никому не говорите того, что услышали сегодня!
        - Вы сомневаетесь во мне? - с мягким укором произнес Фабьен.
        Как ни странно, но эта фраза подействовала на герцогиню, как жаркий луч солнца на снежный сугроб. Герцогиня уткнулась головой в грудь де Ру и беззвучно расплакалась.
        Истерика, впрочем, быстро закончилась. Гораздо быстрее, чем думал Фабьен. Держать в объятиях прелестную полуодетую девушку было одновременно и мукой, и счастьем.
        - Но а что делать с книгой? - Девичьи заплаканные глаза вопросительно смотрели на Фабьена.
        - Завтра. В любой другой день. При первой же возможности. Но не сегодня! - де Ру по-прежнему старался говорить ласково, но настойчиво.
        - Хорошо… Открывайте дверь.
        Пока де Ру возился с замком, герцогиня стояла и думала, что не иначе как кому-то свыше было нужно, чтобы она узнала горькую правду о своем замужестве и о предательстве родного отца.
        Дверь распахнулась.
        - Мяу! - радостно донеслось из коридора.
        В темноте зеленым огнем блеснули кошачьи глаза, и пушистый комок вкатился в кабинет. Труве была обрадована тем, что любимая хозяйка, наконец, нашлась. Но оказавшись в незнакомой комнате, кошка с любопытством принялась обследовать новое помещение.
        - Труве! - шепотом позвала герцогиня. - Труве, глупышка, иди сюда!
        Вместо того чтобы пойти на зов хозяйки, кошка вспрыгнула на стол.
        - Нет, Труве, туда нельзя!
        Анна-Женевьева бросилась ловить питомицу, которая, разыгравшись, чуть было не уронила стопку книг. Герцогиня вовремя их подхватила. Ткань пеньюра вновь сползла с девушкиного плеча. Не в силах отвести взгляда от полуобнаженной красавицы, Фабьен на секунду забыл, кто он и зачем здесь находится. Поправить пеньюар девушка не могла: руки у нее были заняты книгами.
        - Труве!
        Испуганная кошка беспорядочно металась по кабинету, а герцогиня растерянно за ней наблюдала. Поймать кошку, не поднимая при этом шума, не представлялось возможным.
        Труве, словно издеваясь над людьми, сделала попытку совершить изящный прыжок с надкаминной полки на бронзовую жардиньерку, на которой стоял горшок с розами.
        Это было крайне опасной затеей: можно было запросто смахнуть горшок на пол. Любимые цветы герцога! Он так радовался, наблюдая за россыпью крошечных ярко-красных цветов, и прислуга, желавшая угодить господину, разумеется, не без личной выгоды, из кожи вон лезла, чтобы розы в кабинете цвели круглый год. В случае необходимости один куст заменяли другим.
        Падающий горшок с цветами успел подхватить де Ру, Анна-Женевьева поймала кошку.
        Труве тихо и крайне озадаченно пискнула, когда получила от хозяйки хороший шлепок, потом свернулась в руках герцогини и заурчала.
        Девушка так и не успела поправить пеньюар, который теперь сполз еще больше и почти обнажил грудь. Бедный Фабьен, сгорая от соблазна, старался не смотреть на герцогиню. Он с трудом перевел взгляд на подставку для цветка и… Всякие непристойные мысли тотчас вылетели у него из головы.
        - Мадам, вам это ничего не напоминает? - спокойно спросил он.
        - Что? - Анна-Женевьева обернулась, поспешно поправляя пеньюар.
        - Подставка для цветка. Странная подставка. Смотрите, тут есть застежка…
        Герцогиня подошла к другому цветку и, не выпуская из рук Труве, слегка приподняла горшок. Цвет и форма подставок совпадали, но отличия все-таки имелись и, конечно же, никаких застежек на второй подставке не было.
        - А ведь вы правы, Фабьен! Это футляр для книги.
        - И она лежит на самом видном месте, ее легко достать!
        - Но есть ли там книга?
        - Это легко проверить, ваше высочество.
        Фабьен поставил горшок с цветком на ковер и взял в руки подставку-футляр. Застежка еле слышно щелкнула, и футляр раскрылся. Шевалье де Ру достал лежавшую в нем книгу и принялся с любопытством ее листать.
        - Соколиная охота, - пробормотал он. - Не знал, что его высочество любит соколиную охоту…
        - Уж эту книгу он любит, несомненно!
        Анна-Женевьева вырвала книгу из рук своего верного слуги, а де Ру едва успел подхватить кошку.
        - Как изящно, - пробормотала Анна и осторожно, стараясь не прикасаться к страницам, открыла увесистый томик; страницы распустились, как цветок. - Каструччо Кастракани. Такая же книга однажды несла в себе яд… Ах, впрочем, неважно.
        - Возможно, это не то, что нам нужно?
        Де Ру никак не мог связать соколиную охоту с герцогом де Лонгвилем. Слова про яд он просто пропустил мимо ушей.
        - Нет, я уверена. Смотрите! - Ее высочество торжественно продемонстрировала извлеченный из книги клочок бумаги. - Записка! И даже расшифрованная. Но это не та, что у нас. Цифры другие.
        Она начала быстро читать:
        - Я пока что не могу гарантировать вашей милости точность информации. Немного терпения. Влюбленные не могут долго обходиться друг без друга и непременно совершат глупость, которая их выдаст.
        Брови герцогини сошлись на переносице, задумчивость ей очень шла.
        - Что это? Какие влюбленные? - ее голос дрогнул.
        Фабьен вспомнил госпожу де Монбазон и только покачал головой.
        - Неужели речь идет всего лишь о любовной интриге? Значит, и в нашей записке может говориться о чем-нибудь подобном…
        Хоть имя госпожи де Монбазон не было произнесено, но Анна-Женевьева явно думала о ней. Де Ру осторожно взял из рук герцогини бумажку и перечитал написанное. Шифр наверху тот же самый, что и в записке, извлеченной из куклы, сомнений в этом не было. Но определенно речь шла не о любовных делах герцога де Лонгвиля. Это Фабьен и попытался объяснить его взволнованной супруге.
        - Но тогда… - начала Анна-Женевьева.
        - Тш-ш-ш! - де Ру прижал палец к губам.
        В коридоре послышались шаги, герцогиня побледнела, но на сей раз это был кто-то из праздношатающихся гостей либо слуга - дверь в кабинет осталась закрытой.
        - Нам надо уходить отсюда, ваше высочество. В любую минуту может вернуться ваш супруг, и вряд ли нам во второй раз повезет так, как повезло в первый.
        Герцогиня кивнула. Она еще раз перечитала записку, чтобы запомнить ее, после чего положила мнимую подставку на место. Де Ру вернул котенка хозяйке, бесшумно подошел к двери и выглянул. Никого. Фабьен поманил герцогиню, они выскользнули из кабинета, и шевалье закрыл замок.
        …У дверей герцогининых покоев они остановились. Здесь уже можно было не опасаться, что герцог де Лонгвиль увидит их: судя по всему, веселье продолжалось.
        Глаза герцогини сияли.
        - Спасибо вам, Фабьен! Мы с вами молодцы.
        - Но записка, найденная в кукле, так и осталась нерасшифрованной, - возразил де Ру. - Когда еще выпадет шанс…
        - Не беспокойтесь, о расшифровке я позабочусь, - Анна-Женевьева от избытка чувств стиснула кошку так, что та возмущенно мяукнула. - А сейчас пора спать! До завтра, шевалье, и еще раз спасибо!
        Герцогиня повела полуобнаженным плечиком, встала на цыпочки, и не успел де Ру понять, что она делает, как его рта коснулись ее восхитительно свежие губы. Мимолетное прикосновение, а затем Анна-Женевьева развернулась, Труве напоследок мяукнула, и девушка исчезла за дверью, прежде чем Фабьен опомнился. Ах, эти юные прелестницы, не сознающие силу собственного очарования! Шевалье немного постоял, переводя дух и качая головой, потом медленно пошел прочь.
        11
        Тайна кукольного Мазарини
        После всех тревог, за прошедшую ночь выпавших на долю герцогини де Лонгвиль и шевалье де Ру, Анна-Женевьева вовсе не могла спать. Де Ру тоже. Но Фабьену было чем заняться: в штат охраны приняли трех новичков, и де Ру обучал их разным приемам.
        Молодой женщине совсем нечего было делать. После бессонной ночи у нее болели глаза, и не могло быть и речи о том, чтобы приняться за чтение или вышивку, так как оба эти занятия требовали остроты зрения.
        Книга, оставшаяся в кабинете мужа, больше не волновала ее. Герцогиня знала, где без всяких проблем и подозрений может позаимствовать такую же. Достаточно нанести визит вежливости графине де Ланнуа. Подруги ездили друг к другу достаточно часто, поскольку мужья и той и другой поощряли подобные взаимоотношения.
        Голова кружилась, в висках слегка ломило, но как бы плохо она себя ни чувствовала, дело не стоило откладывать в долгий ящик.
        Анне-Женевьеве очень хотелось увидеть господина лейтенанта гвардейцев его преосвященства, шевалье де Фобера. Однако она не знала, где в данный момент его можно найти. Самой появляться у кардинала означало скомпрометировать себя, и потому герцогине пришлось положиться на честность и быстроту ног одной из служанок.
        Через час она получила следующую информацию: шевалье де Фобер в данный момент находится у господина де Кавуа, и оба они что-то обсуждают.
        Действовать нужно было быстро. Конечно, пускаться в подобное путешествие одна герцогиня не решилась. Она дождалась того момента, когда де Ру сжалился над своими подчиненными и отпустил всех отдыхать.
        - Вас не интересует содержание записки? - спросила девушка, когда ее верный страж появился на пороге комнаты.
        - Признаться, я думал о том, что неплохо было бы ее прочитать! - почтительно отозвался де Ру.
        - Но я не хочу делать этого здесь! Вообще не хочу, чтобы кто-то видел, что та злополучная книга была у меня в руках!
        - Но ведь ее необходимо унести из кабинета, а потом незаметно вернуть назад. Иначе как же мы разберем шифр? - возразил шевалье.
        - Я знаю, у кого есть такая же книга, и могу попросить ее без всяких лишних осложнений! - живо сообщила герцогиня. - Распорядитесь, чтобы подали мою карету.
        Таким образом, еще через час госпожа де Лонгвиль нанесла краткий визит графине де Ланнуа. Та еще не поднималась с постели. Чтобы не терять время, Анна-Женевьева попросила дворецкого принести ей книгу, сославшись на просьбу мужа.
        Слуги в особняке Ланнуа отличались редкостной покладистостью, особенно за хорошее вознаграждение. Поэтому через некоторое время герцогиня получила то, что ей требовалось. Девушка оставила подруге записку с извинениями и попросила никому не сообщать о том, что она покинула дом не с пустыми руками.
        А дальше нужно было обдумать, как лучше поступить. В результате краткого, но бурного совещания де Ру согласился с хозяйкой: разумнее всего будет вернуться домой, переодеться в самое простое платье и пойти к де Фоберу пешком. Карета герцогини неизменно привлекала к себе слишком много внимания.
        Сказано - сделано. Ровно в полдень де Фоберу сообщили: его ожидает девушка, которая не пожелала представиться, но велела передать, что очень любит уличный кукольный театр…
        Когда служанка докладывала своей хозяйке, что господа гвардейцы что-то обсуждают в доме капитана де Кавуа, она была лишь отчасти близка к истине. На самом деле Эме приехал к своему родственнику, чтобы вместе с ним хорошенько отметить свою новую должность. Они уже довольно долгое время сидели за столом, поглощая недурственный обед и запивая его старым бургундским. Сообщение о том, что его ожидает девушка, застало Эме врасплох. Он едва не подавился куриным крылышком.
        - Девушка? - пьяно ухмыляясь, капитан Луи призывно махнул рукой. - А ну, давайте ее сюда. Вместе с кукольным театром.
        - Э… - Де Фоберу не понравилась идея господина. - Побойтесь бога, Луи. Вернее сказать, вашей супруги. Предоставьте девушек тем, кто еще не связал себя узами брака.
        Капитан де Кавуа поморщился. Мадам Жозефины и вправду стоило бояться больше, чем божьей кары. «В следующий раз, - решил он, - отправимся в трактир. Может, девицы там и не первый сорт, зато не будет никакой жены под боком».
        - Черт побери, Эме. Только не говорите мне, что вы намерены исчезнуть прямо из-за стола. А как же бургундское?
        - В вашем возрасте, Луи, я, конечно, выбрал бы бургундское. А пока, сами понимаете, предпочитаю женщин…
        Увидев сиятельную герцогиню де Лонгвиль в наряде простой мещанки, Эме широко улыбнулся.
        - Я вижу, мои склонности «разыгрывать из себя площадного шута» пришлись вам по нраву, сударыня, - заметил он, не особенно церемонясь с дамой в присутствии челяди дома де Кавуа. - Чего желает прелестная госпожа? Осторожно, не замарайте туфельки…
        И, подхватив девушку под локоть, Эме буквально поволок ее на улицу.
        Де Ру положил ладонь на рукоять шпаги, мысленно желая, чтобы нахальный гвардеец дал-таки ему повод ею воспользоваться.
        Щеки Анны-Женевьевы вспыхнули. Как этот лейтенант смеет обращаться с ней так грубо, да еще на людях!
        - Вы поразительно злопамятны, лейтенант, - процедила сквозь зубы молодая женщина, потирая руку.
        Чего доброго, на руке останется синяк. Хватка у господина де Фобера оказалась железная.
        - Я уже начинаю жалеть, что явилась сюда.
        - И правильно делаете! Какого дьявола вы пришли? Писать разучились?
        - Да как вы смеете?!
        - А что вы думали? Нет, конечно, мне будет очень лестно, если по Парижу пойдет слух, что сама Анна-Женевьева де Лонгвиль отличает лейтенанта де Фобера. А вам? Мой одуревший от обильных возлияний родственничек едва не пригласил вас к обеду. И что бы вы, интересно, делали, мадам, если бы он настоял на своем приглашении? Велели бы своему телохранителю перебить челядь?
        - Просто… - герцогиня смутилась.
        В сущности, она ведь была начинающей заговорщицей и пока еще многого не понимала.
        - Просто у меня для вас важные новости. Мы нашли книгу. И я подумала…
        - Вы прочитали записку?
        - Нет, но… Вот!
        Она почти торжественно продемонстрировала Эме увесистый фолиант о соколиной охоте.
        - Хорошо. Отправляемся гулять.
        Эме попытался вновь взять Анну-Женевьеву под локоть, но та предусмотрительно отстранилась.
        - Достаточно, шевалье. Вы меня, чего доброго, покалечите. Особенно если идти придется далеко.
        - Недалеко. На улицу Святой Анны. Как раз в вашу честь.
        - Почему именно туда? - недовольно поинтересовался де Ру.
        Он знал, что жителям улицы Святой Анны было далеко до святости.
        - Может, сразу во Двор Чудес?
        - Я там живу, - любезно пояснил де Фобер. - К тому же у господина де Кавуа гораздо больше шансов узнать герцогиню де Лонгвиль даже в этом скромном платье, чем у обитателей улицы Святой Анны. Но в следующий раз, обещаю, во Двор Чудес тоже наведаемся.
        - Следующего раза не будет, - нахмурился Фабьен.
        - Не нервничайте, шевалье. У вас такое лицо, словно весь Париж кишмя кишит разбойниками и грабителями. Заверяю вас, это заблуждение. Вот видите, госпожа герцогиня ни капли не боится, не правда ли?
        Анна-Женевьева демонстративно вздернула подбородок. Чего еще она может бояться после того, что услышала сегодня ночью?
        - Это ваш флигель? - осторожно спросила она, заметив, что де Фобер извлекает из-за пояса ключ. - Очень милый.
        - Причем внутри еще более милый, чем снаружи, - пробормотал лейтенант, распахивая дверь. - Проходите вперед и поднимайтесь по лестнице в спальню. В гостиной у меня не прибрано.
        - В спальню? - насмешливо переспросила Анна-Женевьева. - А не слишком ли мы торопимся?
        - Помилуйте, уже почти час дня! Мы не торопимся, мы опаздываем!
        - Не забывайтесь, сударь, - прошипел Фабьен.
        Эме только пожал плечами.
        - Присаживайтесь, сударыня.
        В комнате лейтенанта почти не было мебели, но стул для Анны-Женевьевы все же нашелся. На спутника герцогини де Фобер не обращал ни малейшего внимания.
        Эме вытащил из секретера стопку бумаги и перо, положил все это на стол, герцогиня достала книгу, и оба они зачарованно уставились на фолиант так, словно перед ними была живая змея.
        - Ну, - не выдержала молодая женщина, - чего вы ждете? По глазам вижу, вам не терпится.
        - Я надеюсь, вы сделали для себя копию шифра, сударыня?
        - А вы?
        - Я тоже. Но вполне доверяю вашей. Начнем?
        Лейтенант осторожно раскрыл книгу и с видом фокусника обмакнул перо в чернила, но тут же отложил его в сторону.
        - Как вы ее нашли?
        - Это обязательно рассказывать? - Герцогиня чуть заметно побледнела.
        - Желательно.
        - Если коротко, то по счастливой случайности!
        Герцогиня побледнела еще сильнее: ей не хотелось рассказывать постороннему человеку о том, что довелось вчера услышать. Но делать было нечего. Похоже, она должна научиться совершать решительные шаги и верить людям, с которыми у нее общие интересы. И она сказала:
        - Я понимала, что книга должна лежать в кабинете мужа. Но герцог не допускает меня туда, а комнату запирает… Шевалье де Ру помог мне открыть замок. Мы искали достаточно долго, но ничего не могли найти. Потом неожиданно явился герцог, а с ним - мой отец… Мы едва успели спрятаться, чтобы нас не заметили.
        Анна-Женевьева судорожно сжала пальцы. Она совсем не владела собой. Из глаз ее хлынули слезы. Де Ру тотчас очутился рядом и положил руку на вздрагивающее плечо хозяйки.
        - Извините, шевалье, но то, что нам пришлось услышать, было не очень приятно для ее высочества. Может быть, не стоит об этом говорить? - с легким раздражением в голосе спросил он у де Фобера.
        - Нет! - Госпожа де Лонгвиль вскинула голову. - Как раз про это я могу сказать! Я уверена, что мой отец и мой муж связаны какими-то тайными интересами! Они говорили про бумагу… Бумагу, подписанную принцем Орлеанским еще при жизни Ришелье. Там - отречение Гастона от прав на престолонаследие. Отцу очень нужна эта бумага. И он требует, чтобы Лонгвиль нашел ее.
        Де Фобер покачал головой. Так и есть. Конде решили получить власть в свои руки. Если Гастон имел дурость подписать подобное отречение, то регентство вполне может достаться принцу Конде как еще одному ближайшему родственнику короля.
        - И почему это вас так заботит, ваше высочество? - осведомился он.
        Герцогиня устало вздохнула.
        - Шевалье, я буду помогать вам во всем, о чем вы только попросите. Если вчера мне было просто любопытно, то сегодня мною движут иные интересы. Мнение моей семьи стало для меня безразличным. Вчера отец открыто сказал Лонгвилю о том, что ему, герцогу, уже заранее заплачено за возможность в нужный момент устроить мятеж в Нормандии, а также за поиски бумаги, подписанной Гастоном. Заплачено хорошо. Моим приданым и мной самой. Я скрепляю союз между Конде и Лонгвилем… Ладно, довольно об этом. Надеюсь, что речь в записке пойдет совсем о другом. Вы спросили, как мы нашли книгу? Волей случая. Она лежала в особом футляре, который сделан в виде подставки под цветочный горшок. В кабинет случайно забежала кошка и сбила этот горшок… Видимо, герцог пользовался книгой для составления ответной записки. Он не закрыл футляр как следует. Между страниц книги была расшифрованная записка. Я прочла, но не успела скопировать. Там ничего особенного.
        - Вы можете дословно повторить ее содержание? - гораздо более мягким голосом попросил Фобер.
        - Конечно. Вот что в ней говорилось: «Я пока что не могу гарантировать вашей милости точность информации. Немного терпения. Влюбленные не могут долго обходиться друг без друга и непременно совершат глупость, которая их выдаст». Подписи не было.
        - Вы уверены?
        - Совершенно точно. А шифр тот же самый, что и в этой…
        Эме, покусывая кончик пера, пристально разглядывал герцогиню. Правду говорят: не родись красивой… Значит, девочку продали в обмен на политическую поддержку. Неудивительно для дома Конде. Но Анне-Женевьеве от этого не легче. А она мужественная женщина. Не каждая бы решилась так прямо признаться в подобном «семейном» торге постороннему человеку, да еще мужчине. Двум мужчинам. Хотя шевалье де Ру, кажется, у нее на правах доверенного лица. Черт, де Фобер испытывал врожденное недоверие к «доверенным лицам», особенно к таким, которые смотрят на свою хозяйку взглядом кота, мечтающего о сметане. Как трепетно милейший Фабьен касается плеча герцогини!
        Молчание слишком затянулось.
        - Что ж, сударыня, - сказал лейтенант, - диктуйте мне цифры.
        Дальнейшее походило на своего рода таинство. Анна-Женевьева медленно и внятно произносила цифры, Эме искал в книге нужную страницу, строку и слово, а потом записывал его на отдельный лист бумаги. Брови лейтенанта по мере расшифровки текста послания медленно ползли вверх. Перо тихо поскрипывало, хмурый де Ру стоял, облокотившись на подоконник (стула ему не досталось, а усаживаться на кровать де Фобера шевалье посчитал ниже своего достоинства). Фабьен ненавидел политические тайны и считал, что интриги - не женское дело, а гвардеец, по его мнению, умудрился втянуть герцогиню в какую-то опасную игру.
        Через несколько долгих минут мадам де Лонгвиль, покусывая губы, отложила свой листок.
        - Это все, - сказала она.
        В комнате вновь повисла напряженная тишина.
        - Что же вы, лейтенант? Читайте.
        - Вы уверены, что хотите это услышать? - Глаза Эме подозрительно сузились.
        - А вы нет?
        Анна-Женевьева почувствовала, что ее щеки запылали от гнева. Неужели ее опять используют? Эта мысль была мучительна для девушки. Особенно после откровений сегодняшней ночи.
        - Или вы намерены попросту выставить меня вон? После того, как я, дурочка, согласилась таскать для вас каштаны из огня?
        - Вы вводите меня в искушение, сударыня, - пробормотал де Фобер. - Прекрасная мысль - отобрать у вас вашу копию шифра и выставить вон.
        - Вы не посмеете! - Герцогиня метнула быстрый взгляд на де Ру.
        - М-да? - Лейтенант задумчиво оглядел Фабьена. - Боюсь, вы переоцениваете вашего защитника, сударыня. Хотя я не спорю, он весьма недурен. И недооцениваете меня. Даже как-то обидно. Впрочем, считайте, что вашим потрясающим откровением про семейные дела Конде и Лонгвилей вы заслужили мое доверие. В той мере, разумеется, в какой я вообще могу доверять супруге герцога, мечтающего уничтожить человека, которому я служу.
        - Мой муж планирует… убить Мазарини?! - потрясенно переспросила Анна-Женевьева.
        - Чтобы уничтожить человека, необязательно его убивать. Есть множество других способов…
        - Вы будете читать или нет?!
        Эме кивнул.
        - «Ваша милость, спешу довести до вашего сведения, - начал он, - что сегодня ночью состоялась очередная встреча итальянского петуха и хорошо известной вам коронованной особы. Влюбленные провели ночь в потайной комнате, и женщина проследовала к себе в половине четвертого утра. К сожалению, в нашем деле возникли трудности. Мне никак не удается узнать дату и время свидания заранее. Хозяин не считает должным сообщать мне это, а каналы, по которым он связывается с петухом, мне недоступны. Понадобится содействие кого-то из близкого окружения дамы. Я, со своей стороны, обещаю устроить все так, чтобы особы, вас интересующие, явившись на встречу, уже не смогли покинуть ее незамеченными и неузнанными. За сим припадаю к вашим стопам и надеюсь на вашу благосклонность…»
        - Какой стиль! - не выдержал де Ру.
        Герцогиня де Лонгвиль ощутила, что вновь краснеет. Нетрудно было догадаться, кто может скрываться под презрительным наименованием «итальянский петух». Ну а коронованных особ во Франции только две, и речь шла явно не о Людовике.
        - Что вас смущает, сударыня? - невозмутимо осведомился де Фобер. - Его величество никогда не баловал свою супругу вниманием. Рано или поздно это должно было произойти. И на месте сеньора Джулио мог оказаться кто угодно. Тот же герцог де Бофор. Или даже ваш муж.
        - Мой муж! - Анна-Женевьева не скрывала презрения. - Спасибо, что напомнили. Мой муж ко всему прочему еще и не гнушается копаться в грязном белье Анны Австрийской и Мазарини. Какая низость!
        - Это политика, мадам. Политика ничем не гнушается. Вовремя извлеченное на свет Божий грязное белье может стоить кардиналу головы, а королеве регентства.
        - Вы думаете…
        - Я думаю, герцогиня, ваш отец метит на французский трон. Для начала лет на восемь в качестве регента, пока малыш Людовик подрастет. А если повезет, то и навсегда. Дети, знаете, болеют… А следующим королем после вашего отца может стать ваш брат, герцог Энгиенский. Не правда ли, заманчиво? Вы все еще уверены, что будете помогать мне во всем, о чем я только попрошу?
        - Все это может быть далеко не так серьезно, как вы говорите, - неуверенно прошептала Анна-Женевьева, бледнея на этот раз.
        «Как она легко краснеет и бледнеет», - совершенно не к месту подумал Эме.
        - Разумеется, ваше сиятельство. Судите сами, что серьезного может быть в кукольном театре?
        Лейтенант, по обыкновению, язвил, но глаза его оставались холодными. Две яркие колючие льдинки.
        - И что я должна делать?
        - Должны? Ничего, сударыня. Возвращайтесь домой. И делайте вид, что ничего, ровным счетом ничего не произошло. Не бойтесь, головы принцев и принцесс падают с плеч в последнюю очередь. Перед этим за них приходится умереть очень многим пешкам на шахматной доске.
        - Вы меня пугаете!
        - Я с вами откровенен. Разве это не то, чего вы требовали несколько минут назад?
        - Шевалье!
        - Принцесса?
        Анна-Женевьева порывисто поднялась с места. В его глазах она уже виновна. Только потому, что принадлежит к дому Конде.
        - Идемте, Фабьен. Вы же слышали, нам пора возвращаться домой. Идемте.
        На ресницах девушки блестели злые слезы.
        У порога де Ру на миг задержался.
        - Вам удалось дважды довести ее до слез, лейтенант. Дважды за один разговор. Мне нет дела до вашей шахматной партии, но этого я не забуду.
        Де Фобер молча кивнул. Когда придет время, им обоим будет что вспомнить.
        12
        Герцогиня и аббат
        В особняке герцога Орлеанского за роскошно сервированным столом собрались давние друзья. Хозяин (Гастон Орлеанский), герцог Гиз, герцог Бульон, принц Конде, граф д’Аркур, герцог Ангулемский - все они сплотились в многолетней борьбе с кардиналом. Но и лежа в могиле, Ришелье не давал им расслабиться.
        - Но, черт возьми, племянник, я не понимаю, как вы могли написать эту бумагу об отречении? Неужели вы не понимали, какое оружие против себя вы даете ему в руки? - горячился старик Конде.
        - Это было каким-то наваждением, господа, - пробормотал Гастон, не отличавшийся ни большим умом, ни завидным красноречием. - Этот дьявол в красной мантии обладал гипнотическими способностями, клянусь богом. Я и сам не пойму, как поддался его угрозам. А когда опомнился, было поздно.
        - Но в результате проявленной вами слабости, герцог, мы оказались в идиотском положении, - продолжал принц. - Кардинал наконец-то сыграл в ящик, вашему брату тоже недолго осталось жить, у вас появился шанс занять трон… Господи Боже, не этого ли мы добивались все эти годы! И вдруг выясняется, что вы, монсеньор, собственноручно написали бумагу, в которой официально отказываетесь от всех своих прав на престол! Это рушит все наши планы!
        Конде был просто в бешенстве. Гастон начал раздражаться.
        - Как бы то ни было, господа, но эта чертова бумага существует, и нужно решить, что делать дальше.
        - Здесь нечего решать - ее нужно найти во что бы то ни стало!
        В разговор вмешался аббат Ла Ривьер, фаворит Гастона:
        - Это не так просто, как кажется. Не забывайте, с кем мы имеем дело. При первой же возможности подкупленные нами люди обыскали кабинет кардинала в Пале Кардинале. Бумаги там нет.
        Граф д’Аркур с плохо скрываемым презрением процедил:
        - Естественно. Ведь кардинал завещал дворец королю. Конечно, Ришелье позаботился о том, чтобы сохранить свои архивы в надежном месте. Скорее всего, бумага находится у кого-то из приближенных кардиналу лиц.
        - Госпожа д’Эгильон? - предположил Ла Ривьер.
        - Нет, вряд ли Ришелье доверил бы документ женщине. Это не в его характере. Будь в живых серое преосвященство, старый прохвост Жозеф дю Трамбле, я бы сказал, что бумага у него. Но теперь у нас богатый выбор. Мазарини, Нуайе, Шавиньи, Шарпантье… Выбирайте, господа!
        - Шарпантье если и прячет бумагу, то носит ее на себе, не иначе. Его дом обыскали, тайники вскрыли, - сообщил Конде. - Бумаги там нет.
        - Ловко! - воскликнул Гастон. - Как же это вам удалось?
        - Неужели вы думаете, что я лично обшариваю жилища тех, кто у нас на подозрении? - фыркнул принц. - Я свалил грязную работу на Лонгвиля. Он, может, и не великого ума человек, но достаточно хитер, чтобы не попасться в подобных случаях. Нанятые им люди обыскали дом Шарпантье. Увы.
        О том, что у него имеются некоторые сведения о связи итальянца с королевой, Конде до поры до времени умалчивал. На Гастона нельзя положиться (хватило же тому дурости поступить так, что теперь остается лишь локти кусать и уповать на благополучный исход дела!), да и другие временные союзники могут по-своему разыграть этот козырь. Нет. Принц Конде предпочитал сначала получить карты в руки, а потом уже думать, стоит ли показывать их союзникам или нет.
        - Что ж, - проговорил он, с трудом сохраняя спокойствие: один вид болвана Гастона выводил принца из себя! - Пока нам остается ждать. К Шавиньи подобраться не так-то просто. Будем уповать на Фортуну, чтобы она благоволила нам…
        Один день в аббатстве был как две капли воды похож на другой. Андре и сам не заметил, как прошла неделя, минула другая, приближалась уже середина третьей.
        Поначалу было трудно. Вновь подъемы на рассвете, молитва, затем непритязательный, но вполне вкусный завтрак, а после трапезы масса дел. Преподобный отец де Билодо держал подчиненных в строгости, и лень почиталась в стенах аббатства как один из величайших грехов.
        Андре досталась хлопотная и ответственная должность: он следил за расходами и доходами. Впрочем, долго вникать в суть дела не пришлось, ему приходилось уже заниматься финансовыми подсчетами, он считался совсем недурным экономом. Его предшественник был крайне скрупулезен, и аббату де Линю не составило труда быстро принять дела. Вся отчетность содержалась в идеальном порядке.
        Но сегодняшний день начался со скандала.
        Из мастерской привезли детали каркаса для нового алтаря церкви. Андре остановился полюбоваться искусной работой краснодеревщиков.
        - По дубу работать сложнее, но он долговечнее. Каштан - дерево красивое, но не такое прочное, - сказал ему подмастерье, сопровождавший повозку.
        Если бы Андре накануне сам не посмотрел в бумаги, он бы ничего не заметил.
        - Но ведь мы и заказывали алтарь из дуба! - удивился он.
        - Не знаю! - пожал плечами парень. - Оплатили каштан. Он же намного дешевле. Мы еще удивились: обычно святые отцы никогда не скупились, а тут…
        Андре устроил дознание.
        Выяснилось, что его помощник Филипп решил положить разницу в стоимости к себе в карман. Дело дошло до ушей преподобного де Билодо. И теперь Андре, наблюдая за тем, как пустая телега выезжает за ворота аббатства, мрачно думал, что нажил себе смертельного врага. В лучшем случае - одного, в худшем - нескольких. Ведь Филипп д’Исси-Белльер пользовался уважением почти у всех. Стоило ли вообще затевать это дело из-за нескольких сотен ливров?
        Впрочем, Андре было почти наплевать. Вор есть вор. Ipso facto.
        Шевалье подкинул дров в камин и рассеянно скользнул взглядом по странице раскрытой книги. Половину своего свободного времени он тратил на чтение. Кастелян, выдавая ему свечи, беззлобно ругался: отец де Линь сжигал их по десятку за день.
        Дни были короткие, темнело рано. Ночью Андре тоже читал.
        С тех пор как он приехал сюда, по ночам его мучила бессонница. Аббатство находилось близко от тех мест, с которыми были связаны воспоминания. Он не хотел ничего вспоминать, но память настойчиво показывала ему картинки из прошлого, где были он и женщина. Та женщина, которая так долго являлась для него всем…
        …Свечи горели повсюду: Мари очень любила, когда светло, и ненавидела тьму, прятавшуюся в уголках комнат. Тьма хранит тайны, это верно. Но тайны тайнам рознь.
        - Андре, вы исполните одно мое поручение?
        Он поднял на нее взгляд, горящий безмолвным обожанием.
        - Конечно, моя королева…
        - Не называй меня так! - прикрикнула Мари и, тут же смягчаясь, ибо Андре вздрогнул, как от пощечины, добавила:
        - Королевой в этой стране зовется лишь одна. И она - не враг мне, а друг. Так что зови меня своей звездой, если желаешь, зови своей повелительницей, но…
        - Я понял, - торопливо произнес он.
        - Хорошо. Я хочу, чтобы ты доставил записку. Вот эту.
        Клочок бумаги, сложенный вчетверо и запечатанный печатью без герба, упал в подставленную ладонь Андре.
        - По этому адресу. Лично в руки этому человеку. И чтобы вас никто не видел. Это понятно?
        Андре прочел адрес и имя и слегка побледнел.
        - Мари, но это ведь…
        - Идите.
        Она склонилась, и все вопросы тут же исчезли. Легкий поцелуй в лоб, прикосновение губ…
        - Идите и возвращайтесь, чтобы получить заслуженную награду.
        - Мари…
        Она отстранилась.
        - Возвращайтесь.
        Андре захлопнул книгу. Снова эти воспоминания мучают его… Он в раздумье потер лоб.
        Вообще, сегодня у него мало дел. Он должен заниматься подготовкой завтрашней утренней проповеди и нанести визит мадам де Кресси - одной из окрестных помещиц, которой очень нравилось беседовать с приятным и хорошо образованным священнослужителем. Поскольку мадам де Кресси не могла передвигаться самостоятельно, преподобный де Билодо пошел навстречу ее пожеланиям и одобрил решение Андре ездить к ней раз-другой в неделю.
        Пока деревья были голыми, сквозь их сухие ветви просвечивали силуэты дальних парижских пригородов. До столицы можно было добраться за час, и Андре решил, что позволит себе роскошь съездить в лавку к мэтру Балуйе. У него продавались отменные чернила и тонкая писчая бумага. Закажи купить их кому-нибудь из монастырских слуг, привезут не то. Во всем, что касалось канцелярских принадлежностей, Андре с детства был очень разборчив.
        Собрался он быстро и уже через четверть часа вышел за ворота, ведя лошадь в поводу.
        У стен аббатства протекала маленькая речка Иветт. Лед на ней пожелтел и набух, ступать на него было опасно. Андре направился вдоль берега реки. Копыта лошади скользили по корке наста, которую еще не успели растопить солнечные лучи. Воздух был весенним.
        Андре шел не спеша, наслаждаясь покоем. Природа вливала в него новые силы. Так неудачно начавшийся день обещал все же стать приятным.
        Анна-Женевьева отправилась к кузине де Бланшетт лишь две недели спустя после истории с куклой. Де Фобер больше не давал о себе знать. Анна предполагала, что он просто предупредит кардинала о грозящей опасности, тот примет меры предосторожности и заговорщики не смогут разрушить его репутацию. Хотя маленькая герцогиня понимала, что дело касалось вовсе не репутации кардинала или королевы. На кону стояло регентство, иначе ее отец не ввязался бы в этот заговор. А она собственноручно сдала своего отца и мужа лейтенанту гвардейцев кардинала!
        Но муки совести ее не мучили. Отец фактически продал ее, словно она была вещью, этого девушка простить ему не могла.
        Она была рада покинуть Париж. Если лейтенанту де Фоберу понадобится встретиться с ней, он ее отыщет. А пока следовало сбежать от постылого мужа, от светских знакомых и побыть с людьми, которых Анна не опасалась и не презирала.
        Потому ясным февральским утром, чувствуя в воздухе дыхание весны, Анна пожелала ехать в Беруар мимо аббатства Нуази. Она предпочла поездку верхом в сопровождении одного лишь шевалье де Ру. Фабьен поворчал, что следовало бы захватить с собою побольше охраны, но Анна так на него взглянула, что он сразу перестал возражать. Да и в самом деле, какая опасность могла ей угрожать?
        Так что они выехали из Парижа вдвоем около полудня. Карета с сундуками герцогини, с ее горничной и кошкой Труве последовала за ними, но быстро отстала.
        Анна-Женевьева чувствовала себя на свободе. Она предложила Фабьену скакать наперегонки, и тот согласился, хотя очень боялся за герцогиню: чего доброго лошадь понесет или еще что-нибудь приключится. Лошадь летела галопом, свежий ветер бил в лицо, и Анне-Женевьеве казалось, что это самые лучшие мгновения за последнее время.
        Конечно, у нее были богатство и красота. И еще рядом был де Ру, который вместе с нею сделался кем-то вроде заговорщика… Они - заговорщики. Смешно! Фабьен такой преданный и почтительный, так восхищенно смотрит на нее! Это льстило самолюбию госпожи де Лонгвиль. Увы, она еще не осознавала всей своей женской прелести, но, несмотря на это, инстинктивно пользовалась всеми женскими уловками, чтобы управлять Фабьеном, как ей заблагорассудится.
        Они почти добрались да аббатства Нуази - его серые стены виднелись вдалеке, - когда Фабьен вполголоса сообщил, что навстречу движется всадник. И вправду, через мгновение Анна тоже увидела его. Сердце екнуло, и девушка взмолилась, чтобы ее догадка оказалась верна: пусть это будет тот синеглазый священник, который запал ей в душу с их первой встречи у отца Лепина! Ах, пусть это будет он! И судьба сжалилась над нею: это действительно оказался святой отец Андре де Линь.
        Он тоже издалека заметил герцогиню и ее спутника и пустил коня рысью. Подскакав к ним, он остановился.
        - Мадам де Лонгвиль! - Священник приподнял шляпу. - Добрый день! Здравствуйте, шевалье де Ру!
        - Добрый день, святой отец! - просияла маленькая герцогиня.
        То, что он не забыл ее, несмотря на краткость знакомства, было приятно. Возможно, она понравилась священнику. Во всяком случае, Анне хотелось так думать.
        - Вы направляетесь в Нуази? - осведомился де Линь. - Хороший день для поездки к источнику.
        - О, я пробуду там довольно долго, - сообщила Анна-Женевьева.
        - Вот как! - Кажется, Андре заинтересовался. - Вы будете жить при аббатстве, мадам?
        - Нет, в том нет необходимости. Дальняя родственница моего мужа, Элоиза де Бланшетт, живет здесь неподалеку в замке Беруар. Я остановлюсь у нее. Однако я буду часто ездить к источнику… А вы сейчас направляетесь в Париж, святой отец?
        - Да, - Андре внимательно изучал хорошенькую девушку, ловко управлявшуюся с белой лошадкой.
        - Какая жалость! - вздохнула Анна-Женевьева. - А я хотела просить вас сопроводить меня и шевалье де Ру к аббатству. Вы, несомненно, лучше нас знаете места и могли бы все нам показать. Конечно, - прибавила она простодушно, - это неожиданная просьба, ведь мы едва знакомы…
        Осознанно или нет, мадам де Лонгвиль использовала одну из тех женских фраз, которые заставляют мужчин делать то, что женщинам нужно. После подобного замечания аббат де Линь не мог уехать - это означало бы показать неуважение к даме. А потому Андре ничего не оставалось, как приподнять шляпу и ответить:
        - Я к вашим услугам, мадам!
        Анна бросила взгляд на де Ру. Тот казался невозмутимым и не делал попыток возразить своей хозяйке - видимо, полагал, что аббат де Линь не опасен. Священник повернул коня, и троица медленно двинулась к аббатству. Фабьен ехал чуть позади, чтобы не мешать хозяйке наслаждаться беседой с новым знакомым.
        Анна вовсю пользовалась случаем. Некоторое время они с Андре обменивались фразами об общих знакомых и о том, что происходило при дворе. Наконец, девушка поинтересовалась, какое место занимает Андре в Нуази.
        - Ведь мой духовник служит здесь же, но я не видела его уже некоторое время…
        - Господин Лепин передал свой пост мне, - Андре улыбнулся, улыбка у него была совершенно завораживающая. - Так что теперь я - викарий в Нуази.
        - О! - Ресницы Анны-Женевьевы затрепетали. - Следовательно, я могу исповедоваться вам, если моего духовника нет поблизости?
        - Если вы того пожелаете, мадам, - ответил Андре после паузы.
        - Простите мое любопытство, аббат, но… Я видела вас в Люксембургском саду, и вы смотритесь блестяще. Вы из знатной семьи. Если я ничего не путаю, де Лини имели титул принцев Священной Римской империи… Так почему же… - Она не договорила.
        - Почему я удовольствуюсь местом простого викария? - закончил Андре. - Да, мне задают этот вопрос. Так угодно Богу. Этого ответа должно быть достаточно, не правда ли, герцогиня?
        Анна-Женевьева кивнула, подумав: «Богу и кому-то еще».
        - Я не всегда был священником, - продолжил аббат де Линь. - Долгое время провел в армии и лишь затем решил принять сан.
        - И вы не жалеете?
        - Что посвятил себя Богу? Нет, не жалею, - усмехнулся он. - К тому же… - Тут Андре прикусил губу, словно бы удерживая готовые вырваться слова, которые никак не следовало слышать этой даме, и закончил: - К тому же это имеет определенные преимущества.
        - Вы знакомы с госпожой Элизой де Бланшетт? - Анна решила не настаивать, коль скоро собеседник не спешит распространяться о причинах принятия им священнического сана.
        - Еще не имел чести. Однако в скором времени надеюсь познакомиться, ибо иногда по долгу службы навещаю местных жителей.
        - Она вам понравится! Она родственница моего мужа, но самая удачная, на мой взгляд. Может, именно поэтому герцог ее терпеть не может, - откровенно призналась Анна. - Элиза весьма остра на язык.
        - Такие дамы, несомненно, заслуживают внимания!
        - Только такие?
        - Дамы вообще заслуживают внимания!
        Когда всадники достигли аббатства, Анна-Женевьева сияла. Андре стал с ней гораздо любезнее, чем был раньше, напускной вежливости в его тоне поубавилось, а появилась самая что ни на есть искренняя заинтересованность. Человек вроде Андре де Линя мог себе позволить говорить на равных даже с такой знатной дамой, как Анна-Женевьева. Шевалье де Ру, наблюдавший за этой парочкой, все более мрачнел.
        Аббатство Анне чрезвычайно понравилось. Она подумала, что летом в окружении зеленых деревьев аббатство Нуази выглядит очень романтично. К источнику она не пошла - полюбовалась им издали. Ее больше интересовал красавец аббат, оказавшийся ко всему прочему приятнейшим собеседником. Фабьен, при всей его преданности и самоотверженности, не обладал утонченностью, которая приобретается благодаря соответствующему происхождению или прекрасному образованию. Андре де Линь имел преимущество перед Фабьеном и в том, и в другом. Кроме того, он умел поддерживать такую беседу, какая нравилась Анне больше всего - тонкий, умный разговор. И хотя маленькая герцогиня могла показаться девушкой легкомысленной, это впечатление было обманчиво. В чем Андре, похоже, убедился.
        Анна-Женевьева не успела открыть рот, как аббат предложил:
        - Возможно, мне следует проводить вас до замка Беруар? А вы представите меня вашей кузине…
        - Охотно! - согласилась Анна-Женевьева, втайне ликуя. - И, возможно, вы останетесь отужинать с нами, святой отец? Не сомневаюсь, что Элиза вас не отпустит.
        - Не знаю, не знаю. Мне нужно будет испросить соизволения у преподобного де Билодо. Вы подождете меня несколько минут?..
        От аббатства до замка Беруар было около часа езды. Путь оказался легким и приятным, и Андре с Анной проговорили все это время, причем синеглазый священник явно все больше и больше проникался симпатией к хорошенькой герцогине. Де Ру ехал позади, мрачный и неразговорчивый. Впрочем, его вовлечь в беседу и не пытались. Все было и так ясно: госпоже хочется поговорить с аббатом. Что ж…
        На склоне холма располагалась деревня, через которую следовало проехать по дороге к замку. Принадлежала она Элизе и носила то же название, что и замок, - Беруар. Въехав в деревушку и свернув на улочку, которая соединялась с дорогой к дому госпожи де Бланшетт, все трое одновременно увидели толпу.
        Фабьен обнажил шпагу.
        - Герцогиня, нет ли здесь иной дороги? - поинтересовался де Ру.
        Анна-Женевьева отрицательно покачала головой.
        - Нет. Но я не думаю, что там что-то замышляют против нас. Местные жители любят Элизу, а меня знают в лицо и не посмеют обидеть. Народ просто собрался посмотреть на представление. Видите, там актеры?
        В самом деле, в плотном кольце мелькали пестрые костюмы комедиантов бродячей труппы. Над толпой раздавался хрипловатый, но звучный голос, причитающий о горькой судьбе башмачника Жана, начисто ограбленного сборщиком налогов.
        Когда три путника оказались на деревенской площади, актеры, торопившиеся закончить представление до наступления ранних зимних сумерек, уже разыгрывали другую сценку. Действующими лицами были куклы. Появившаяся из-за ширмы белокурая пышногрудая красотка с ярко намалеванными губами и не менее ярко подведенными глазами хваталась за голову, томно вздыхала и всем своим видом демонстрировала полное недовольство жизнью. Вокруг красотки бегал старикашка в ночном колпаке. Пакля, из которой были сделаны его волосы, свисала жидкими клочьями и делала куклу особенно жалкой. Мотивчик веселой песенки, которую наигрывал скрипач, был незамысловатым, но зато быстро запоминался:
        - Красотка Аннет дрожит день и ночь.
        Старый Жерар ей не может помочь!
        - дурашливо пел все тот же звучный голос невидимого певца.
        Анна-Женевьева не без интереса посматривала в сторону кукол: видимо, вспомнила кукольное представление в Париже и все, что за ним последовало. Ее лошадь почти остановилась. Де Ру деликатно дотронулся до локтя герцогини.
        - Сударыня, не будем задерживаться.
        Девушка неохотно кивнула.
        Путникам пришлось ехать почти вплотную к домам, примыкавшим к площади, потому что остальное пространство было занято публикой. Прокладывать дорогу через толпу им не хотелось.
        - Серые глаза, седая прядь!
        Холодно с мужем постылым спать!
        Фабьен видел, как плечи герцогини чуть дернулись. Анна-Женевьева явно посочувствовала кукольной героине.
        Песенка продолжала звучать над толпой. Чего только не пробовала бедняжка Аннет, чтобы не мерзнуть! Носила накидку, подбитую горностаевым мехом, сидела у растопленного камина, надевала теплые чулки, которые муж привез из Парижа. Увы! Ничего не помогало. Красотка продолжала маяться от холода. В конце концов, муж обратился за советом к монахам соседнего монастыря. Публика притоптывала ногами, хлопала в ладоши, показывала пальцами на кукол и хохотала. Мелкие монеты дождем сыпались в шапку, которую подставлял зрителям один из комедиантов, не участвующих в представлении.
        Анна-Женевьева, широко раскрыв глаза, наблюдала, что будет дальше. Фабьен ехал рядом, Андре чуть поотстал. На кукол он почти не глядел, зато в толпе, близ помоста, заметил знакомое лицо. Помощник интенданта из Нуази, Филипп д’Исси-Белльер собственной персоной. После утреннего скандала преподобный де Билодо наложил на него строгое наказание. И вот на тебе, вместо того, чтобы стоять в церкви и читать молитвы, этот вор глазеет на кукольное представление да еще ухмыляется. Очень противно ухмыляется. С каким-то злорадным ожиданием.
        Монахи заподозрили, что бедняжка Аннет одержима бесом, и отправили ее к аббату.
        Из-за ширмы вынырнула новая кукла. Андре побледнел, его рука по привычке, приобретенной им в те времена, когда он был военным, дотронулась до левого бедра, но шпаги там не было: аббаты ведь не носят оружия. У куклы было лицо, которое он каждый день видел в зеркале. Его лицо. Кукла очень характерным жестом поправила волосы и приступила к допросу красотки.
        Оригинал до крови закусил нижнюю губу и гневно свел брови к переносице. Хорошая месть, нечего сказать! Актеры пройдут по всей округе, и везде будет мелькать эта дурацкая кукла. А к чему дело идет, Андре догадался еще раньше, чем певец пропел окончание песенки. Оказавшись в объятиях аббата, красавица тотчас перестала мерзнуть.
        Под вой и восторженное улюлюканье обе куклы, сплетясь тряпичными руками, упали за ширму.
        - Синие глаза, завитая прядь!
        Ах, как жарко с красавцем аббатом спать!
        Андре, дрожа от ярости, едва сдерживал страстное желание прямо здесь, при всех, избить того, кто отдал актерам куклу, похожую на него. Наверняка до этого представления у актеров была другая кукла.
        - Сейчас не время махать кулаками, шевалье! - тихо сказал ему де Ру, разглядевший сходство между куклой и оригиналом. - Вы потом разберетесь и с певцом, и с тем, кто все это придумал.
        Андре, пересилив свой гнев, согласно кивнул. В самом деле, в толпе никто не обращал на него внимания. Да и лицо его нельзя было толком разглядеть из-под широкополой шляпы.
        Хотя песенка несомненно была именно о нем. «Синие глаза, завитая прядь…» Глаза у аббата де Линя в самом деле синие.
        Герцогиня же продолжала ехать молча, низко опустив голову.
        Когда она оглянулась на де Ру, то щеки девушки пылали густым румянцем.
        - Ужасная песенка! - звенящим голосом выпалила она. - Какая вздорная и глупая, не правда ли?
        Это была очень, очень плохая попытка скрыть собственное волнение и смущение. А когда она кинула быстрый, мучительно красноречивый взгляд на Андре де Линя, Фабьену окончательно стало ясно, что день выдался неприятный.
        Похоже, что маленькая герцогиня влюбилась.
        13
        Замок Беруар
        Усадьба Элизы де Бланшетт, дальней родственницы герцога де Лонгвиля, оказалась премилым поместьем, построенным в прошлом веке, - так сообщила своим спутникам Анна-Женевьева. Замок стоял в долине, в окружении пышных садов. Фабьен беспрестанно оглядывался кругом: всю эту территорию ему предстояло выучить до последней кочки, дабы обеспечить герцогине безопасное существование. У богатых, знатных и влиятельных людей, как бы честны и добродетельны они ни были, обязательно есть враги. Всегда найдется, чему позавидовать: богатству ли, знатности или - тут Ру кинул короткий взгляд на герцогиню - красоте.
        Маленькая герцогиня не смотрела на своего верного телохранителя. Она бросала взгляды (которых, как она думала, никто не замечает) на аббата. Андре после происшествия с куклой замкнулся в себе, на вопросы Анны-Женевьевы отвечал односложно, и разговор постепенно затих. Влюбленных взглядов девушки аббат тоже не замечал. Фабьен тяжко вздохнул.
        Грустные мысли настолько его одолели, что он отвлекся от них только у дверей дома, когда выбежавшие навстречу гостям слуги попытались перехватить поводья его коня. Фабьен спешился и с грустью наблюдал, как аббат помогает герцогине сойти с лошади. Анна-Женевьева трепетала.
        Фабьен посмотрел на алые пятна на щеках герцогини, свидетельствовавшие о нешуточном волнении, снова вздохнул, смиряясь с судьбой, хотел было подать девушке руку, но опоздал: первым это сделал де Линь, видимо, чувствовавший себя неловко за прерванный по дороге разговор. Так они и проследовали в дом: впереди герцогиня под руку с аббатом, за ними - мрачный и угрюмый Фабьен. Старые раны ныли, судя по всему, к перемене погоды, а на душе у шевалье кошки скребли.
        Правда, в доме его ожидал приятный сюрприз. Оказалось, что прислуга герцогини с ее вещами прибыла днем, пока хозяйка находилась в аббатстве. Комнаты были готовы, три охранника вытянулись перед Фабьеном во фрунт, его помощник доложил, что территорию они уже обследовали и чуть позже он представит об этом подробный доклад. Де Ру махнул рукой - доклад подождет до завтра. Ему хотелось упасть на постель и хоть немного поспать; но прежде чем это можно будет осуществить, надлежало позаботиться о герцогине. «Да ладно, - сказал Фабьену насмешливый внутренний голос, - что-то вы размечтались, сударь! Ваша забота ей не так уж и нужна».
        Между тем слуги провели путников в гостиную, где их поджидала хозяйка дома, и душевные терзания пришлось на время отложить.
        Элиза де Бланшетт была крепкой женщиной лет сорока, с приятным, но несколько жестким лицом. Она порывисто обняла Анну-Женевьеву - похоже, искренне соскучилась. Фабьен остановился чуть в стороне от дверей и постарался сделать вид, что его здесь нет.
        - Моя дорогая! - воскликнула Элиза, сжимая руки маленькой герцогини. - Как хорошо, что вы выбрали время навестить меня! Ваш муж, - тут она совсем не по-светски ухмыльнулась, - старый интриган, давно не находил времени, чтобы проведать дорогую кузину! Впрочем, я не расстраиваюсь. - Она подмигнула слегка опешившей Анне-Женевьеве. - А вот вас, моя дорогая, я рада видеть в любое время!
        - Спасибо вам! - Маленькая герцогиня была растрогана.
        - Но вы, я вижу, привезли с собой целую коллекцию мужчин! - Элиза окинула цепким взглядом спутников герцогини. - Да у вас недурной вкус, моя дорогая! Ну же, представьте мне ваших блистательных кавалеров!
        - Это господин Фабьен де Ру, начальник моей личной охраны. - Шевалье сделал несколько шагов и склонился к царственно поданной руке. - А это, - тут щеки герцогини вновь заалели, - господин Андре де Линь, аббат из монастыря в Нуази.
        - Аббат воинствующей церкви, а? - Элиза насмешливо оглядела светский костюм Андре. - Не доверяй я своей кузине, господин де Линь, то приняла бы вас за завсегдатая светских салонов, дуэлянта и забияку, и вы бы меня потом не переубедили! - Она протянула и ему руку для поцелуя. - В самом деле, я слышала, что в нашем аббатстве поселился новый священник, но не предполагала, что вы приведете его ко мне знакомиться, дорогая кузина!
        - О, это долгая история, - пробормотала Анна-Женевьева. - Господин де Линь вызвался сопровождать нас…
        - Дороги нынче небезопасны, - сказал Андре с очаровательной улыбкой.
        Элиза фыркнула.
        - Эту фразу любил произносить еще мой дед, так что слово «нынче», аббат, несколько устарело. Скажите просто: «Дороги небезопасны» - это будет верно во все времена. Однако что же я вас держу на пороге! Стол скоро будет накрыт к ужину.
        - По правде говоря, - сказала герцогиня, - я очень устала и хотела бы лечь.
        Фабьен был полностью согласен с Анной-Женевьевой: ей действительно следовало лечь. Может быть, наутро она посмотрит на де Линя совсем другими глазами и поймет, что ее легкая влюбленность в этого человека прошла, как сон? Впрочем, не стоит надеяться. В глубине души де Ру сознавал, что у него нет шансов на взаимность.
        Но прежде чем отправиться в отведенную ему комнату, предстояло множество дел. Вслед за Элизой и герцогиней Фабьен прошел в покои, приготовленные для Анны-Женевьевы, и последовательно осмотрел все углы. Надо будет поставить людей под окнами и у дверей. Сам де Ру готов был спать на коврике под дверью - после истории с кукольным театром его чувство долга резко обострилось, но, к его сожалению, этого нельзя было сделать. Более того, комната, которую ему отвели, находилась довольно далеко от покоев герцогини - в другом крыле замка. Фабьен тут же попросил предоставить ему другую комнату - поближе к горячо лю… к его высочеству герцогине де Лонгвиль.
        Элиза хмыкнула, услыхав его возражения, но спорить не стала, заметив лишь, что комната поближе будет и теснее, и неудобнее. Фабьен махнул рукой - черт с ним, лишь бы были кровать и шкаф, остальное неважно. Для человека, привыкшего неделями спать на холодной земле, комфорт не являлся чем-то жизненно необходимым.
        - Да вы, никак, долго служили в армии! - догадалась Элиза, но подробности вызнавать не стала.
        Андре порывался ехать обратно в аббатство, вяло мотивируя это тем, что помог герцогине добраться до места, и здесь его больше ничто не держит. Элиза быстро переубедила его, приведя кучу убийственных доводов за то, чтобы остаться здесь минимум на ночь. Андре с удовольствием дал себя уговорить и отправился вслед за хозяйкой дома в отведенную ему комнату. Фабьен остался вместе с герцогиней и несколькими ее служанками.
        - Ваше высочество, вам не помешала бы горячая ванна, - рискнул посоветовать де Ру. - Мне распорядиться?
        - Будьте так любезны, Фабьен, - устало улыбнулась Анна-Женевьева.
        Служанки недовольно поглядели на шевалье: он задал им лишнюю работу. Но Фабьен не собирался потакать ленивым слугам; они еще успеют отдохнуть, но сперва надо хорошо поработать.
        Тем временем Анна-Женевьева вертела в руках конверт, переданный ей одним из слуг, - как выяснилось, послание от мужа. Пока Фабьен еще раз осматривал комнату так тщательно, словно выискивая затаившихся убийц, а слуги заносили ванну, герцогиня села на край кровати, распечатала письмо и углубилась в чтение. Де Ру украдкой поглядывал на нее: девушка нахмурилась и съежилась в кресле, будто ей внезапно стало очень холодно. Глаза ее подозрительно заблестели.
        Фабьен повернулся к служанкам:
        - Выйдите все и ждите, пока я не позову, - и так как девушки не решились выполнить его приказ, де Ру свирепо рявкнул: - Быстро!
        Служанок словно ветром сдуло. Шевалье закрыл за ними дверь, полагая, что герцогине не очень хочется, чтобы слуги видели ее плачущей; после чего подошел и присел на корточки перед Анной-Женевьевой, чтобы снизу вверх посмотреть в ее лицо. Резкая боль пронзила ногу: старая рана давала о себе знать, но Фабьену было все равно.
        - Ваше высочество, - как можно мягче сказал де Ру, - могу ли я вам чем-нибудь помочь?
        И тут герцогиня, как и следовало ожидать, разрыдалась. Фабьен присел рядом с ней на кровать, и девушка уткнулась ему в плечо, обхватила руками и затряслась в беззвучном плаче. Письмо упало на пол; Фабьен мельком увидел строчки: «Надеюсь, вы оправдаете мои ожидания, иначе наш брак не имеет смысла» - и подумал, что хорошо бы вызвать герцога де Лонгвиля на дуэль, да вот беда: герцогиня этого не позволит.
        Видимо, сказалось накопленное за день напряжение, письмо стало последней каплей. Анна-Женевьева рыдала, Фабьен гладил ее по волосам, пытаясь успокоить. «Вот и сбылась мечта», - мельком подумал он. Он говорил ей какую-то чепуху, которую мужчины обычно говорят плачущим женщинам, считая, что это их развеселит. Чепуха возымела действие: довольно скоро герцогиня перестала всхлипывать и, пряча глаза, попросила у де Ру платок. Фабьен протянул ей свой собственный, с монограммой - две дюжины этих платков недавно прислал ему новый портной. Герцогиня высморкалась и оставила мокрый кусочек батиста у себя. Фабьен украдкой вздохнул.
        - Благодарю вас, шевалье, - прерывающимся голосом сказала Анна-Женевьева, - и прошу простить меня за эти невольные слезы…
        - Мне не за что вас прощать, мадам, и… - Фабьен не выдержал: - Все-таки он болван!
        - Кто? - изумилась герцогиня.
        - Ваш муж, разумеется, - буркнул де Ру.
        Ему показалось, что он сказал лишнее, и он уставился на свои сапоги. И с удивлением услышал смех герцогини.
        - Ну, конечно же, он болван, дорогой мой Фабьен! - воскликнула Анна-Женевьева. - Но, видит Бог, я научусь извлекать из этого пользу!
        Фабьен поднял голову и улыбнулся ей - маленькая герцогиня улыбалась в ответ. «Ну, пусть так, - подумал де Ру, - главное, чтобы она была счастлива». Если он сам не может сделать ее счастливой, пусть это сделает кто-то другой. Мешать этому другому Фабьен уж точно не собирался.
        - Вы в порядке, ваше высочество, можно звать слуг?
        Герцогиня вытерла последние слезы.
        - Да, шевалье, позовите. - На мгновение ее пальцы сжали его ладонь. - И отправляйтесь отдыхать. Это приказ.
        - Слушаюсь, мадам.
        Через некоторое время ванна была наполнена, и Фабьен покинул покои Анны-Женевьевы, пожелав ей спокойной ночи. Но, чтобы эта ночь и вправду оказалась спокойной, у дверей комнаты герцогини он поставил самых надежных своих людей.
        Зайдя в отведенную ему комнату, Фабьен обнаружил в углу свой дорожный сундук, на кровати - теплый халат, а у порога - тапочки. Однако в этом доме хорошо заботятся о гостях. Фабьен переоделся, постоял минуту в задумчивости и отправился разыскивать шевалье де Линя.
        Андре, также облаченный в теплый халат, сидел в кресле и с интересом изучал какую-то книгу. Он дружески приветствовал Фабьена.
        - Знаете, шевалье, нам обещали подать ужин. Эта восхитительная женщина, хозяйка замка, сказала, что обеспечение безопасности ее кузины по дороге сюда заслуживает как минимум хорошего ужина. Я уже было хотел послать за вами, чтобы вы разделили со мной вечернюю трапезу.
        - А я пришел сам. - Фабьен уселся в другое кресло.
        - А еще она обещала нам ванну. - Андре радовался, как мальчишка. - Не откажусь принять ванну после сегодняшних перипетий!
        Фабьен покачал головой. Он еще недостаточно хорошо знал господина де Линя, однако не упустил ни слова из сегодняшнего разговора и успел составить свое собственное мнение о священнике. Тот себе на уме, однако благороден, этого не отнять. Выправка у него военная. Любопытно было бы посмотреть, как он владеет шпагой.
        - Вы служили в армии, верно ведь? - без обиняков осведомился Фабьен, всегда бывший человеком прямолинейным.
        - Верно. Я говорил это. И вы тоже, - Андре окинул его внимательным взглядом. - Полагаю, что вы пользовались доверием герцога Энгиенского?
        - Откуда вы знаете?
        - Вы командуете охраной герцогини де Лонгвиль. Как я догадываюсь, по рекомендации со стороны ее брата, которому она всецело доверяет.
        - Я был предан герцогу всей душой. Но рана, увы, не позволила мне продолжить службу при нем…
        - Понимаю, - кивнул де Линь. - Я сам получил много ран на поле боя и не раз выживал только чудом. Видите ли, здоровье у меня с детства неважное. Так что мне действительно стоит благодарить Бога за то, что я до сих пор жив.
        - Вы иезуит?
        Андре не дрогнул, только взгляд его стал отчужденно-холодным.
        - Откуда вы это знаете?
        - Сопоставил факты.
        - Факты, конечно же. Вы что-то имеете против иезуитов?
        Де Ру пожал плечами.
        - Ничего, святой отец. Они не делали мне зла.
        - Самый простой ответ из всех, что я слышал на своем веку, - усмехнулся де Линь. - А слышал я их немало.
        Разговор становился все более интересен обоим. Понемногу Андре выудил из Фабьена подробности службы в армии, сам рассказал несколько историй, и взаимопонимание было достигнуто. Через некоторое время де Ру начало казаться, что из священника получился бы неплохой друг…
        Дверь открылась без стука, появилась величественная Элиза, за ней следовала вереница слуг с подносами в руках.
        - Раз уж вы, господа, отказываетесь ужинать в зале, - ехидно сказала хозяйка замка, - я велела принести ужин сюда и намерена к вам присоединиться.
        - Это вы называете скромной трапезой, святой отец? - ошеломленно поинтересовался Фабьен, наблюдая, как слуги расставляют на столе неимоверное количество блюд. - И мясо! И вино! А как же пост?
        - Пост на сегодня отменяется, - махнула рукой Элиза, не дав Андре придумать подходящий ответ. - А вы, аббат, явились сюда в светском платье, вот и поплатитесь теперь: придется вести себя по-светски. Представьте, сколько сейчас грешников в Париже пренебрегают постом!
        Де Линь рассмеялся.
        - Ну что ж, я согласен согрешить!
        - Я и не сомневалась, - сказала хозяйка замка, усаживаясь в кресло.
        Застольная беседа потекла легко и весело; Фабьену понравилась Элиза - боевая женщина, можно сказать, за пояс заткнет многих бравых вояк, которых он знал. Она пила наравне с мужчинами и, казалось, не пьянела, только шутки становились все острее.
        По правде говоря, Фабьен шел к де Линю с намерением обсудить сегодняшние события, в частности, возмутительное происшествие с куклой, но теперь приходилось отложить разговор на потом. Представится ли им другой случай побеседовать наедине?
        14
        Источник
        Наутро за завтраком герцогиня была оживленной и радостной; на щеки ее вернулся румянец, и она, казалось, позабыла о вчерашнем письме, значит, тень постылого мужа перестала ее преследовать. Фабьену это нравилось, но не нравились взгляды, которые маленькая герцогиня бросала на аббата. Тот был более сдержан, но ведь он гораздо старше Анны, и если испытывал к ней особенные чувства, то умел их скрывать.
        Де Ру, человек весьма наблюдательный, давно заметил, что любовь вспыхивает быстро, впрочем, и угасает еще быстрее: вокруг слишком много других персон, которыми тоже можно увлечься! Знатные дамы меняли любовников чаще, чем перчатки и веера. А уж что говорить про знатных господ… Взять хоть того же герцога де Лонгвиля! Однако Фабьен не считал подобное поведение в порядке вещей и гадал, стоит ли читать Анне мораль или же попридержать язык. Ведь он и сам не без греха и совсем не братскую любовь питает к замужней даме.
        - Вчера мы не поехали к источнику! - сказала Анна-Женевьева. - Возможно, стоит сделать это сегодня? Я бы прогулялась после завтрака. Сегодня нужно взять с собой побольше людей, шевалье.
        Истинную цель этой поездки Фабьен разгадал сразу: господину де Линю пора было возвращаться в аббатство, а герцогиня не желала терять ни минуты. Ну надо же. Хотя, конечно, болвану Лонгвилю следовало наставить рога. Он это заслужил! И все же для шевалье оставалось тайной, прав ли он в своих предположениях, и если прав, как далеко все может зайти…
        - Вы не против, Андре? - застенчиво спросила Анна-Женевьева.
        Фабьен вздрогнул. Когда это они успели начать называть друг друга по имени? Впрочем, он опоздал к завтраку… вот черт.
        Ну что ж, все в руках Божьих. А ему, Фабьену, следует поторопиться выполнить распоряжение герцогини. От дома Элизы к аббатству можно было добраться за час с небольшим, столько же занимала дорога назад. И если еще вчера утром госпоже де Лонгвиль не слишком хотелось проделывать этот путь, то сегодня она уже сама рвалась в Нуази. Похоже, что посещения источника станут регулярными, и приказ герцога молодая супруга будет соблюдать с большим удовольствием.
        Краткая процедура прощания принесла де Ру новые открытия: оказывается, и Элиза запросто называет аббата по имени, нисколько не смущаясь тем обстоятельством, что они едва знакомы. Более того, она без всяких церемоний расцеловала его на прощание в обе щеки. Андре не только не протестовал, но и бросил на хозяйку дома взгляд, полный искренней благодарности.
        - Приезжайте нынче вечером, как освободитесь, господин аббат! - напутствовала его Элиза. - Надеюсь, вы еще не разучились петь?
        - Как можно! - Андре легко вскочил в седло. - Ничего не обещаю, но постараюсь… Спасибо за гостеприимство!
        Элиза усмехнулась и помахала рукой всем отъезжающим.
        - Эй, господин де Ру! Я надеюсь на вас! Возвращайтесь к обеду. Он будет постным, но смею вас заверить - мой повар знает свое дело и деньги получает недаром!
        Маленький отряд выехал за ворота.
        Лошади осторожно ступали по хрупкой корке наста. Анна-Женевьева, щурясь, смотрела на солнце и счастливо улыбалась. Андре не предпринимал никаких попыток возобновить прерванный после завтрака разговор и, напротив, хмурил брови, думая о чем-то своем. Де Ру радовался, что боль в ноге прошла, и любовался герцогиней. Один из стражников ехал впереди всех и осматривал дорогу. Фабьен охотнее сделал бы это сам, но ему очень не хотелось оставлять Анну-Женевьеву с аббатом. Впрочем, Андре словно не замечал сияющих глаз молодой женщины.
        Проводив прекрасную паломницу к источнику, он отправился к себе. Дел у аббата де Линя было предостаточно. Довольно и того, что он вчера ничем не занимался. Нельзя сказать, что столь неожиданное знакомство с одной из знатнейших и красивейших дам Франции совсем не заинтересовало его. Но ровные столбики цифр монастырской отчетности и долгий разговор с преподобным де Билодо сразу развеяли романтические мысли о прекрасной герцогине.
        А вот Анна-Женевьева вся пребывала во власти грез.
        До замужества она ездила в гости и на приемы только под строгим надзором матери. А принцесса Шарлотта, хорошо помнившая ошибки своей молодости, слишком пристально наблюдала за дочкой. Принцесса-мать считала, что до поры до времени дочь не должна выслушивать комплименты кавалеров. Может быть, это была элементарная ревность со стороны стареющей красавицы?
        Став женой герцога де Лонгвиля, Анна-Женевьева, разумеется, вышла из-под материнской опеки. Ее сразу же атаковали назойливые светские кавалеры, но их внимание было ей в тягость. Никому из них пока что не удалось занять место в ее сердце.
        Но сейчас Анна-Женевьева словно бы проснулась.
        Она видела, что на нее восхищенно смотрит не только Фабьен де Ру, но и все его подчиненные. Ах, бедняга Фабьен! Он стал невольной жертвой в науке соблазнения и кокетства, которую Анна лишь начинала осваивать. К сожалению, она сама не понимала, может ли она ответить на чувства де Ру. Анна была столь неопытна, что не могла даже определить, влюблена ли она в него или нет.
        Но внезапно с нею случилось иное.
        Синеглазого священника с тонким правильным профилем она запомнила еще на лестнице у коадъютора. Сначала ее удивило явное почтение к незнакомцу, которое выказал отец Лепин. А потом…
        Об этом Анна старалась не думать, потому что тогда ей сразу становилось страшно и жарко. В васильковой глубине глаз аббата де Линя светилась некая тайна. Загадочный господин! Священник с военной выправкой, ученый, умеющий галантно подать даме руку с соблюдением всех правил дворцового этикета…
        Как же ей хотелось разгадать аббата де Линя!
        Опираясь на руку де Ру, она прошла в часовенку, которая была выстроена над живительным ключом. Завидев знатную даму под густой вуалью, монахи поторопились выгнать на улицу всех простолюдинов. Те внакладе не остались: девушка щедро раздала милостыню.
        По случаю холодной погоды никто не окунался в источник. Паломники пили святую воду, умывали ею лицо и слегка смачивали ноги.
        Де Ру помог герцогине разуться. Это было легко: Анна-Женевьева предусмотрительно не стала надевать обычные дамские чулки, заменив их короткими, в мужском стиле.
        - Помогите мне спуститься! - попросила она.
        Могла бы и не просить: де Ру уже стоял на первой ступеньке лесенки, ведущей к воде, и протягивал ей руку.
        - Мадам, вы рискуете простудиться! - озабоченно сказал он, глядя на еле заметно подрагивающую водную гладь.
        - Пустяки! - ответила она, но не смогла сдержать невольную дрожь.
        Однако подобрала юбки и храбро шагнула в воду.
        Было совсем не холодно. Просто щиколотки вдруг слегка защипало. Постояв с минуту на месте, герцогиня жалобно посмотрела на своего стража.
        - Все? - только и спросил де Ру, подхватывая девушку на руки и унося к каменной скамье, где лежало предусмотрительно разостланное полотенце.
        - Наберем воды для кузины! - предложила герцогиня, умывшись. Ее щеки раскраснелись, глаза сияли. - Я полагаю, мы будем ездить сюда каждый день, правда?
        Де Ру учтиво кивнул.
        Обратная дорога пролегала вдоль стен аббатства. Эта часть Нуази была выстроена еще в тринадцатом веке, старинные укрепления начинали медленно разрушаться. Кое-где стояли строительные леса.
        Де Ру настороженно поглядывал на рабочих, возившихся с камнями на четырехметровой высоте. Но Анна-Женевьева сама соблюдала все меры предосторожности и не подъезжала близко к стене. В колеях скопилась талая вода, но это было лучше, чем ехать по снежной целине.
        Навстречу путешественникам попался преподобный Шарль де Билодо в сопровождении трех или четырех священников. Он как раз ехал проверять, насколько качественно и быстро работают плотники и каменщики.
        Анну-Женевьеву тотчас бросило в краску: среди всадников на гнедом жеребце гарцевал Андре де Линь, успевший переодеться в сутану, но отнюдь не потерявший при этом своей военной выправки.
        - Здравствуйте, дражайшая родственница! - сказал преподобный де Билодо, натягивая поводья своего коня (святой отец состоял в дальнем родстве с домом Конде). - Как вы себя чувствуете?
        - Настолько хорошо, что нашла в себе силы съездить к источнику! - улыбнулась девушка. - Прошу прощения у вашего преосвященства, что приветствую вас, не сходя с седла.
        - Как чувствует себя мадам де Бланшетт? Вы ведь остановились у нее?
        - Да, она родственница моего мужа. Она послала вам привет и пригласила в гости.
        Герцогиня заметила пристальный взгляд, направленный на де Ру.
        - Позвольте представить вам, святой отец, начальника моей охраны. Шевалье Фабьен де Ру спас на поле боя жизнь моему брату, а теперь охраняет мою… Это великолепный воин, настоящий дворянин и образцовый христианин. Вы, надеюсь, вскоре убедитесь в этом сами… Мадам де Бланшетт просила узнать, появитесь ли вы у нас нынче вечером?
        - Сегодня вряд ли. А вам, моя милая, советую ездить на службы не сюда, а в Бюре-сюр-Иветт. Это несколько дальше, зато дорога не так утомительна…
        - Но вы ведь там не служите? - спросила девушка, опустив глаза.
        - Нет, я сейчас почти не выезжаю из аббатства. Здесь слишком много мирских дел. К тому же у меня есть прекрасные помощники. Преподобный отец де Шантелу каждый день ездит в Рамбуйе, преподобный де Марли - в Шеврез. А преподобный де Линь по средам, пятницам и воскресеньям будет служить мессу как раз в Бюре-сюр-Иветт.
        - Сегодня среда… - еле слышно прошептала герцогиня, подняла голову, встретилась взглядом с аббатом де Линем, и ее щеки вспыхнули еще ярче.
        Правда, и Андре на сей раз выдал себя. Он тоже слегка покраснел и с преувеличенным старанием начал поправлять перчатки.
        Настроение у де Ру опять испортилось. Он ничего не имел против вечернего посещения мессы, но не той, что будет служить Андре.
        - Аббат уедет после мессы или же может остаться переночевать у мадам де Бланшетт? - робко осведомилась герцогиня. - Мы начали спор про литературу, но не закончили его…
        Преподобный де Билодо улыбнулся.
        - Я разрешаю аббату остаться там до утра. Насколько я понимаю, старые знакомства возобновляются, Андре?
        Тот кивнул. Де Ру подумал: «Так и есть, значит, он и ранее был знаком с госпожой де Бланшетт».
        Распрощавшись со священниками, которые отправились по своим делам, и бросив последний взгляд на Линя, герцогиня поскакала к замку Беруар. Фабьен молча ехал рядом с хозяйкой, вступать в беседу с Анной-Женевьевой ему отчего-то не очень хотелось. А маленькая герцогиня была погружена в мысли о красавце аббате. Теперь Фабьен окончательно уверился, что у него нет ни малейших шансов. Не то чтобы он сильно на что-то надеялся, но… Какая-то надежда все же была. Де Ру признал ее глупой и необоснованной, но разве обоснованность - это свойство надежд? Отнюдь нет.
        Задумавшись, Фабьен не сразу расслышал, о чем спросила его маленькая герцогиня.
        - Вы скучаете по былому образу жизни, шевалье? По службе в армии?
        Вопрос заставил Фабьена задуматься, и ответил он не сразу.
        - Иногда да, ваше высочество. Порой мне не хватает моих солдат и офицеров, вместе с которыми мы многое пережили. А еще я часто вспоминаю стремительные маневры под командованием вашего брата. Так приятно служить под началом гения!
        - Да вы льстец! - рассмеялась Анна-Женевьева.
        - Отнюдь. Я предельно объективен.
        - Людовик действительно очень талантлив, - сказала герцогиня с нежностью. - Я так соскучилась по нему! Интересно, скучает ли он по мне…
        Хотя в глубине души герцогиня вовсе не сомневалась, что брат по ней скучает.
        - Разумеется, мадам, - подтвердил ее мысли Фабьен. - Когда я уезжал с фронта, он сказал мне: «Езжайте к моей сестре, господин де Ру, и оберегайте ее как зеницу ока. Бог даст, мы с ней скоро свидимся».
        Бирюзовые глаза девушки засияли.
        - Так и сказал?
        - Слово в слово.
        - Узнаю его манеру. Оберегайте как зеницу ока! В этом весь Людовик. Приятно сознавать, что у меня такой заботливый брат! Мне не хватает его. Он помог бы разобраться в том, что происходит.
        - Мадам?
        - Разве вы не видите? - внезапно горячо заговорила она. - Я словно пойманная в сети птица. Нет, даже не птица. Скорее кукла, которой забавляются так, как им заблагорассудится. Ах, Фабьен, как же мне надоело все это!
        - Чем я могу помочь, мадам? Что вы хотите?
        - Вырваться из этого замкнутого круга. Перестать быть игрушкой в их руках. Сыграть с ними наравне.
        - В этом вы видите смысл жизни?
        - В том, чтобы найти себя… Иногда я сама себе кажусь тряпичной куклой, без души, без мыслей, без желаний…
        - Это не так. - Фабьен понимал, к чему идет разговор. - Вы должны быть счастливы. Должны любить. В этом смысл жизни.
        - Да, вы правы, - прошептала Анна.
        - Но политические игры опасны. Вы действительно хотите в них участвовать?
        - Я пока еще не уверена, - призналась герцогиня. - Но я подумаю над этим. Сначала… мне нужно разобраться в себе.
        Фабьен смолчал - а что он мог на это ответить? Ясно было, что для самопознания маленькая герцогиня выберет себе помощника, и этим помощником будет не он, Фабьен, а смазливый аббат. С аббатом она уж точно познает не только себя, но и райское блаженство. Поймав себя на этой невольной иронии, де Ру поморщился. Не стоит осуждать девушку, которая замужем за таким болваном. Конечно, жаль, что ей нравятся молодые аббаты, а не старые закаленные вояки вроде Фабьена. Но тут уж ничего не поделаешь.
        - Я могу чем-нибудь помочь, мадам? - грустно спросил Фабьен.
        - Я… скажу вам, если…
        Анна-Женевьева покраснела. Так и есть. Ему предстоит вести чудесную жизнь: получать чужие любовные письма, если таковые будут написаны, прятать их на своей груди, чтобы затем передать в другие руки. Что ж, от судьбы не уйдешь, а судьба совершенно точно не желала сводить его с герцогиней. Остается окончательно смириться и получать удовольствие от того, что имеешь.
        - Хорошо. Я, как всегда, буду ждать ваших распоряжений.
        - Как замечательно, что вы рядом, Фабьен. Я и помыслить не могла, что у меня когда-нибудь будет такой друг.
        - Я к вашим услугам, сударыня.
        Анна-Женевьева сказала после раздумья:
        - Когда-нибудь я сделаю вас хранителем моих тайн, Фабьен. Лучшего хранителя мне все равно не найти.
        Де Ру молча кивнул. В горле у него стоял комок.
        Это был самый откровенный разговор, которым удостоила его герцогиня за время его недолгой службы. После него даже вечерняя месса в Бюре-сюр-Иветт перестала казаться мрачным событием. Де Ру надеялся, что разговор этот не последний.
        «Если ты не можешь полюбить меня, хотя бы… доверься мне».
        Тем временем Андре ехал следом за настоятелем и с трудом поддерживал разговор.
        Перед глазами аббата стояла недавняя встреча: молодая девушка верхом на белой лошади. Белое поле, белая лошадь, светлые волосы, выбившиеся из-под капюшона меховой накидки… Долгий взгляд из-под полуопущенных ресниц и стыдливый румянец на щеках… Когда это было? И было ли вообще?
        С той, другой всадницей судьба свела их солнечным зимним днем. Та тоже была на белом коне. Белое поле, белая тонконогая лошадка. И копна каштановых волос. Чуть светлее, чем у него самого. Никакого капюшона. Бриллиантовые серьги, посылающие слепящие искры, словно две капельки растаявшего снега.
        « - Мари, ты уронила веер!
        — Ах, какая досада! Эй, мальчик, ты не подашь мне вон ту штуку?»
        - Андре, вы меня не слушаете!
        - Извините, ваше преосвященство, я задумался…
        - Я спросил, какой материал выписали для нового корпуса.
        - Светлый известняк. Это дешево и долговечно. Корпус защищен от ветра с трех сторон. По фасаду пустим три кирпичные вставки.
        - Одобряю ваше решение.
        И снова скрип снега под копытами коня.
        Он думал, что все забыто и умерло. Умерло восемь лет назад, после памятной встречи в Мадриде. Мари… А вот - поди ж ты! - вспомнилось!
        Тоненькая девочка со стыдливым румянцем была невероятным образом похожа на ту, другую… Разве что у прекрасной Мари румянец был совсем иным. Мари была смелой и дерзкой.
        Для мальчишки, каким Андре тогда был, - более чем опасное сочетание. Смелость, дерзость, ослепительная красота. Интересно, а теперь бы он поддался ее чарам? Или ему приятнее думать о том, что другая красавица с бирюзовыми глазами только что улыбнулась ему и помахала рукой на прощание?
        - Андре, вы опять задумались?
        - Что, ваше преосвященство?
        - Я говорю, что вы опять слишком глубоко погрузились в свои мысли.
        - Я обдумываю тему вечерней проповеди…
        - Не поздновато ли для раздумий? - де Билодо добродушно смеялся.
        - Я совсем было выбрал тему, но… теперь решил изменить.
        - На что?
        - Буду говорить о любви.
        Задумчивый кивок в ответ.
        - Чтобы говорить о любви, надо самому иметь ее в сердце… Вы любите кого-нибудь, Андре?
        - Да. Иисуса.
        - Вам довольно этого?
        - Вполне…
        - В таком случае вы счастливый человек, Андре…
        «Если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание, и крепкую веру, так что могу и горы сдвигать, а не имею любви, - то я ничто», - думал Андре.
        Любовь к Богу была привычкой, не более. Андре давно потерял способность молиться горячо и долго, как то бывало раньше.
        Но сейчас ему почему-то хотелось воздеть руки к небу и закричать во весь голос: «Слава тебе, Господь!»
        Что-то неземное было в той девушке, которую он сегодня увидел. Белокурый ангел со стыдливым румянцем на щеках. И белый снег кругом. И белая тонконогая лошадь.
        Подавив тяжелый вздох, Андре спросил:
        - Я свободен, ваше преосвященство?
        - Да, Андре. Поезжайте готовиться. У вас очень трудная тема для проповеди… Я помолюсь за то, чтобы Господь вложил в ваше сердце нужные слова…
        15
        Затруднения шевалье де Фобера
        В то время как Анна-Женевьева наслаждалась отдыхом и воображала себя участницей политического заговора, ничего при этом не делая (вот забавно-то!), господин де Фобер пытался разобраться в том, что происходит при дворе.
        Итак, у него имелась целая компания заговорщиков, которые вознамерились поймать с поличным королеву и кардинала. Задача сложная, почти невыполнимая, учитывая то, что Эме не располагал и малой толикой той информации, какая, несомненно, имелась у заговорщиков. Но как добыть недостающие сведения? Вряд ли Мазарини станет откровенничать со своим новым лейтенантом сверх меры. И все же… все же, если рассказать кардиналу о заговоре, то это шанс прижать герцога де Бофора. Но вот как преподнести кардиналу имеющиеся сведения?
        Еще Эме беспокоила бумага. Та самая бумага, о которой поведала ему наивная герцогиня де Лонгвиль. А может быть, и не столь наивная, как полагал шевалье де Фобер: чужими руками всегда проще жар загребать. Гастон Орлеанский отрекся от прав на престолонаследие - ну не дурак ли? Конде небось локти себе кусает. Если эта бумага отыщется, то доставит кучке заговорщиков массу неприятностей. Знает ли кардинал о том, что происходит у него под носом? Знает ли о бумаге? Эме очень хотелось выведать это. Скажет ему Мазарини правду или солжет?
        Пока что лейтенанту не хватало сведений, чтобы вывести заговорщиков на чистую воду. Больно уж тонкой была ниточка, ведущая к герцогу де Лонгвиль. Даже свидетельства его жены будет недостаточно, чтобы убедить скептика Джулио прекратить тайные свидания с королевой. И что сказано в записке? Ничего особенного.
        Поэтому после разговора с Анной, привезшей записку, Эме целую неделю провел в относительном бездействии. Правда, каждый день он под видом кукольника появлялся на базарной площади, однако кареты без гербов там больше не останавливались и никакие незнакомцы не подходили к нему с секретными поручениями. Пришлось признать, что план его провалился и заговорщики наверняка нашли другой способ передавать послания. Скорее всего они знали покойного Жерома в лицо и, завидев на его месте нового кукольника, не спешили подходить. Лейтенант де Фобер слегка приуныл. Следовало явиться с докладом к Мазарини, а сведений кот наплакал.
        Аудиенцию назначили на девять утра: в этот ранний час кардинал принимал только особых посетителей, и в приемной почти не было народу. Чуть позже здесь собиралась целая толпа.
        Войдя в кабинет, Фобер сразу заметил, что кардинал выглядит несколько более удрученным, чем тогда, когда шевалье де Фобер прибыл наниматься к нему на службу. Здоровье короля окончательно пошатнулось, а вопрос с регентством оставался открытым. Естественно, что это беспокоило Мазарини.
        Чтобы немного развеять его печаль, де Фобер начал свой секретный доклад с приятных вещей, а именно с отречения Гастона. Мазарини слушал бесстрастно, скрестив руки на груди и полузакрыв глаза. Казалось, его алая мантия пропитана кровью.
        - Что ж, это подтверждает мои подозрения, - изрек кардинал, когда Эме закончил свой рассказ. - Я слышал об этой бумаге. Покойный Ришелье… - Он прикусил губу. - Вообще-то он был немногословен в некоторых вопросах. И я до сих пор полагал, что это отречение, о котором он говорил, может оказаться шуткой или просто желанием, выдаваемым за свершившийся факт.
        - К сожалению, монсеньор, это действительно свершившийся факт, - сухо проинформировал его де Фобер. - Только у меня нет ни малейшего понятия, где искать эту бумагу. Впрочем, судя по всему, заговорщики ее тоже пока не нашли.
        - Откуда у вас такая уверенность?
        - Иначе, думаю, принц Конде не замедлил бы начать добиваться регентства.
        Эме мало понимал в политике, однако он сознавал, что Конде весьма нетерпелив и пойдет в атаку, едва угроза будет устранена. Принц слишком долго ждал. Он еще припомнит всем Венсеннский замок.
        - Однако это возвращает нас ко второму вопросу, с которым я к вам пришел, монсеньор.
        - И что же это за вопрос?
        Эме долго ломал голову, как изложить Мазарини дело с записками и куклами. Не скажешь же прямо: «Не стоит вам, монсеньор, шастать в постель к королеве» - за такое и на плаху можно попасть, будь ты хоть тысячу раз доверенным лицом. А потому Эме избрал самый простой способ: молча положил перед кардиналом принесенную с собою куклу и две записки и отступил в сторону.
        Мазарини поморщился, увидав тряпичного уродца, брезгливо поднял куклу, но тут же положил обратно и взял записки. Нахмурившись, быстро пробежал их глазами, а затем кинул гневный взгляд на де Фобера.
        - Что это, лейтенант?! Объяснитесь!
        - Монсеньор, - вкрадчиво начал де Фобер, - насколько я знаю, этими записками обменивается все та же группа заговорщиков и некий человек из вашего окружения. Кто-то вас предает. Принц Конде тут точно замешан. Будьте осторожны.
        Лицо Мазарини застыло.
        - Это не ваше дело, лейтенант!
        - Разумеется, - поклонился Эме. - Я не смог разгадать эту загадку и принес записки вам.
        И он кратко изложил историю своих приключений, весьма удачно выгородив герцогиню де Лонгвиль. Кто знает, может, герцогиня ему еще пригодится.
        Мазарини выслушал все и холодно бросил:
        - Я повторю: это не ваше дело, лейтенант! Я займусь данным вопросом. А вы, будьте любезны, сосредоточьтесь на поисках той бумаги, о которой мы говорили ранее.
        - Не может ли она находиться в бумагах покойного кардинала, которые имеются у вас, монсеньор?
        - Нет. Иначе я давно отыскал бы ее.
        Из чего Эме сделал вывод, что большинство тайников Ришелье были известны Мазарини. Интересно, как много дворцовых тайн узнал итальянский пройдоха? И сколько козырей у него в рукаве? Но отречение Гастона лишним не будет, это точно.
        - Если заговорщики обыскали дом Шарпантье и ничего не нашли, следующий на очереди - Шавиньи, не так ли? - заметил кардинал.
        - Мне явиться туда с отрядом гвардейцев? - осведомился Эме.
        - Не стоит так открыто заявлять о своих намерениях. Я уверен, вы найдете способы, лейтенант.
        Кардинал уставился в окно, давая понять, что аудиенция окончена. Эме оставалось только откланяться.
        Пале Кардиналь он покидал в прескверном настроении. Мазарини не дал ему никаких новых сведений, хотя Эме очень на это рассчитывал. От заговорщиков он получил и то больше информации. По крайней мере от них он узнал, какие места они обыскали и какие следовало обыскивать.
        Значит, предполагается, что бумага может быть у Шавиньи. Шавиньи был другом покойного кардинала и одним из его доверенных лиц; вот почему Джулио, ревниво относившийся к собственному положению при дворе, дал Шавиньи отставку сразу же после смерти Ришелье. Глупо, конечно, хотя не де Фоберу об этом рассуждать, и все же - глупо. Доверенные друзья могут пригодиться. Вот как сейчас.
        А если бумага у Шавиньи, то где он ее прячет?
        Следующие пару дней де Фобер потратил на то, чтобы подкупить одного из слуг в доме Шавиньи. Занимался этим, конечно же, не лично Эме, а его люди, щедро платившие из кардинальского кармана за полученные сведения - Мазарини все-таки выделил сумму на расследование. Судя по всему, ушлый малый, состоявший в доме Шавиньи на должности лакея, продавал новости не в первый раз. «То, что знаю я, уже знают и заговорщики», - размышлял Эме.
        Лакей рассказал, будто бы старик в последнее время стал печален, а связано это с утратой кошки по кличке Газетт. Когда-то она была любимой кошкой Ришелье, после смерти кардинала оказалась на попечении госпожи д’Эгильон, а Шавиньи забрал ее себе в память о друге. И вот теперь это чертово животное куда-то подевалось: надо полагать, Газетт попросту выскользнула в приоткрытое окно да и сбежала, чем весьма и весьма огорчила Шавиньи.
        Услышав про кошку, Эме сразу придумал предлог, чтобы заявиться в особняк.
        К луковому костюму он уже порядком привык и носил его даже с некоторым шиком, иногда отсылая мысленную благодарность продавцу репы. Слегка измазав руки и лицо грязью, надев старые сапоги и потуже затянув пояс, Эме решил, что теперь он красавчик хоть куда, и отправился в особняк Шавиньи. С чего-то ведь надо начинать!
        Бывший государственный секретарь жил по меркам парижской знати достаточно скромно, что свидетельствовало о его уме и бережливости. Особняк не поражал роскошью, но производил приятное впечатление. Эме назвался мэтром Тома Брюно, хозяином скорняжной лавки, и попросил передать, что пришел по поводу кошки. Его немедленно провели к Шавиньи.
        Проходя в комнату, Эме вспомнил, что от его костюма разит луком, а ведь от скорняка должен исходить несколько иной запах. Ну да ладно, отступать все равно некуда.
        Шавиньи принял де Фобера у себя в кабинете. Там даже стоял стул для посетителей, на который Эме предложили присесть, однако он отказался, памятуя о том, что простолюдину нельзя сидеть в присутствии аристократа. Шавиньи, что-то писавший, поднял голову и оглядел лейтенанта с головы до ног.
        - Мне сказали, вы по поводу кошки, мэтр Брюно?
        - Да, ваша милость, - заговорил Эме, уже привычно переходя на простонародный парижский выговор. - Вы вроде как ищете кошечку, ваша милость?
        Шавиньи подался вперед.
        - Вы ее нашли?
        - Так если б я знал, какую искать, - рассудительно заметил Эме и для пущего эффекта почесал под подбородком растопыренной пятерней. - Я скорняк, ваша милость, один из лучших в городе, и мне приносят разных животинок. В том числе, простите, и кошек. Хорошо на шапки идут.
        Шавиньи скривился.
        - Достойная профессия, мэтр Брюно, весьма. Так что же вы хотите?
        - Знать, как кошка выглядит. А вдруг мне ее притащат? Так я шапку делать не буду, а сразу вашей милости принесу.
        Шавиньи поднялся из-за стола, обошел его и, стараясь держаться подальше от мнимого скорняка, указал на висевшую на стене картину.
        - Вот. Этот портрет написан два года назад. На коленях у его преосвященства как раз и сидит Газетт.
        Эме с любопытством уставился на полотно: такого он еще не видел. Художник изобразил Ришелье сидящим в кресле у камина; одна рука с кардинальским перстнем лежит на подлокотнике, другая поглаживает кошку - черно-белого зверька с широким ошейником. М-да.
        - Такой не видал, ваша милость, пока нет, - сказал Эме.
        - Вы ее не спутаете. На ней был ошейник. - Шавиньи, не отрываясь, смотрел на картину таким взглядом, будто Ришелье вот-вот шагнет в комнату прямо с портрета. - Этот ошейник тоже чрезвычайно дорог мне. Ни в коем случае не выбрасывайте его, каким бы он ни был грязным. Даже если найдете кошку мертвой, принесите ее ко мне как есть. Понимаете?
        - Как не понять, ваша милость! - протянул Эме.
        Он уже начал соображать, что к чему. Если для бывшего государственного секретаря так важно, в ошейнике кошка или нет… Эме снова в задумчивости взглянул на портрет. Что, если бумага находится… Ну конечно! Это так по-кардинальски и так изящно: спрятать некий документ прямо на шее у своей любимицы. Потому-то Шавиньи нужен хоть трупик кошки, но в ошейнике. Но что там за документ? Отречение Гастона Орлеанского? Вполне возможно.
        Искать документ в ошейнике заговорщикам и в голову не придет. Они даже не обратят внимание на такой на первый взгляд малозначительный факт, что у Шавиньи сбежала кошка и тот дает кругленькую сумму за ее поимку. Да еще настаивает, чтобы кошку вернули вместе с ошейником. Принц Конде и его приятели весь дом перевернут вверх дном, наймут сомнительных людей со Двора Чудес для своих грязных делишек, а все-таки будут далеки от цели. Если Эме прав, то надо искать кошку. Найди-ка, попробуй! В Париже. Через месяц с лишним после побега. Вот черт!
        Эме поспешно откланялся, пообещав Шавиньи, что будет приносить ему всех подозрительных кошек и непременно отыщет любимицу Газетт. Даже в виде шапки, если что.
        Будни лейтенанта гвардейцев его высокопреосвященства становились все занимательнее и занимательнее.
        Следующая неделя прошла очень напряженно. Тайный приказ, отданный гвардейцам, не прибавил новому лейтенанту популярности. Еще бы! Следовало обращать внимание на всех кошек, которые только попадаются на пути, и, если среди них окажется черно-белая мурка в ошейнике, немедленно доставить ее к де Фоберу. К сожалению, попалась только одна, отдаленно напоминающая Газетт, и Шавиньи, к которому ее немедленно отнесли, сказал, что это не она. Эме и не подозревал, что в Париже столько кошек! Он нанял нескольких уличных мальчишек, которые гораздо лучше, чем гвардейцы, ловили для него всяческих мурок. Но и это не помогло.
        К концу недели шевалье начал понимать, что поиски его бесполезны. Шансы отыскать Газетт - а вместе с нею, возможно, и документ - с самого начала были весьма призрачны. Тогда Эме вспомнил про герцогиню де Лонгвиль. Интересно, как она поживает? Вдруг у нее окажутся новости для лейтенанта гвардейцев его высокопреосвященства?
        16
        О любви и прощении
        Мессы в Бюре-сюр-Иветт маленькая герцогиня ждала, как не ждала еще ни одного богослужения в своей жизни. Анна-Женевьева отнюдь не была набожной девушкой. В церкви она частенько скучала, проповеди слушала невнимательно: не каждый священник обладал достаточным красноречием, чтобы заинтересовать и увлечь свою паству. Но сегодня совсем иной случай! Ведь проповедь будет произносить Андре…
        Как быстро вспыхнула любовь! Анна еще не осознавала до конца, что это она, та самая, настоящая, которой она всегда желала. До замужества герцогиня была столь наивна, что надеялась найти любовь в браке; увы, действительность быстро разбила мечты. И вот теперь, встретив Андре, она поняла, что для любви не существует запретов. Теперь она не боялась ни Бога, ни черта. Она знала только одно: без любви она умрет от тоски.
        Де Ру, по всей видимости, понял ее чувства, да и Элиза посматривала подозрительно-весело, однако не осуждающе. Связь со священником, конечно, считается греховной, впрочем, как и любая другая любовная связь вне законного брака, но кто в высшем обществе не без греха? Нравы во Франции всегда были несколько вольные. К тому же Анна до сих пор так злилась на мужа, что с удовольствием нарушила бы супружескую верность.
        Вот почему она с такой тщательностью собиралась на мессу. Вот почему подгоняла лошадку, хотя сумерки уже сгущались, и бдительный Фабьен советовал быть осторожнее.
        Церковь в Бюре-сюр-Иветт оказалась небольшой, но уютной: трепетали огоньки свечей, под сводами будто висела теплая дымка. Народу внутри было неожиданно много, однако для герцогини и ее спутника (Элиза к мессе ехать не пожелала, сославшись на недомогание) нашлись места в первом ряду. Анна села, сложила руки на коленях и, нервно комкая платочек, ждала, когда появится Андре.
        И вот он встал у алтаря и словно бы не заметил ее сначала. Но вскоре по тому, как вспыхнули его глаза, Анна поняла: он ее видит, и все то, что он сейчас будет говорить, предназначено только ей одной.
        - Мы часто произносим слово «любовь», - заговорил отец де Линь, когда пришло время проповеди. - Может быть, даже слишком часто. Мы говорим, что любим пищу, что любим своих жен и мужей. Любим, когда в доме тепло, когда мы сыты, когда не испытываем нужды в деньгах. Наверняка многие из вас признаются себе в глубине сердца: я люблю грешить. Это так невинно и естественно: мягкая перина, кусочек сладкого пирога в пятничный вечер. Или ночь, проведенная в объятиях любовницы. При этом мы ссылаемся на слова Господа, который постоянно твердил о любви. Но та ли это любовь?
        Анна глубоко вздохнула.
        - Еще древние мудрецы, жившие в Греции в незапамятные времена, много говорили о том, что любовь бывает разной. У нее есть несколько образов. Любовь-страсть - это вожделение. К человеку ли, к какому-либо предмету. Я, будучи в Испании, сам наблюдал за несчастными, которые продали свои разум и душу врагу рода человеческого за иллюзии, порожденные неким магическим порошком. Они нюхают его и впадают в блаженное беспамятство, которое считают высочайшим благом. Но их речи о благе воспринимаешь как опаснейший бред. Они считают, что счастливы, а между тем одеты в рубище и все деньги отдают торговцу, который приносит им магический порошок. Они любят его более, чем Господа.
        Голос его возвысился - Андре де Линь был прекрасным оратором, и паства замерла, будто завороженная красноречием и искренностью, с которыми молодой священник произносил свои слова.
        - Мужчина готов молиться даже на след ножки любимой женщины, клянется ей в вечной любви, но через некоторое время, когда страсть остывает, пресыщается и забывает все клятвы до единой. Мы молимся о такой любви? Нет. Бывает другого рода любовь. Любовь-дружба. Тихая, спокойная, глубокая, как полноводная река. Чаще всего мы наблюдаем ее у супругов, которые не один десяток лет прожили вместе, воспитали достойных детей и теперь проводят свои дни в благочестии и мире. Эта любовь - прекрасна.
        Анна невольно бросила взгляд на де Ру: тот сидел, закрыв глаза, и его лицо ничего не выражало, но герцогиня знала, что ее верный страж ловит каждое слово. Андре говорил и о нем.
        - Но есть высшая форма любви! Это Божественная любовь. Древние называли ее агапэ. Какова же она? Она чистая и ясная, как солнечный свет. Она для всех. Господь любит каждого, богатого или бедного, красавца или урода. Ему важно то, что творится в наших душах. Именно о любви-агапэ говорит апостол Павел в своем Первом послании к коринфянам. Именно такой любовью наш Небесный Отец побеждает зло, даже если Ему приходится прощать до семижды семидесяти раз. И вот такая всепрощающая любовь, исходящая от Отца, должна господствовать и между нами, детьми Его. Вы скажете мне: «И я, как добрый католик, должен любить всех такой любовью? Но, Ваше преподобие, я ведь не Бог, я всего лишь смертный человек, у меня есть не только друзья, но и враги. Неужели и на врагов должна распространяться моя любовь? На судью, который вынес несправедливый приговор? На министра, который ввел новый налог, разоряющий меня? На тех, кто желает мне зла?».
        Анна-Женевьева не могла отвести от Андре взгляда. Каждое произнесенное слово запечатлелось в ее памяти.
        - Да, и их тоже. Легко любить тех, кто любит нас. Куда труднее любить тех, кто желает нам зла. Но любовь-агапэ, Божья любовь, требует, чтобы мы следовали примеру Отца Нашего Небесного и прощали врагов наших. Одного прощения мало. Нужно, чтобы мы, осознавая их слабость и уязвимость, старались любить их. Если милость, которую Господь проявляет ко всем приходящим к Нему, не трогает ваши души, то тогда их должно тронуть свидетельство гнева Господня. Иисус Христос сказал: «Если не прощаешь… то и Отец Небесный не простит тебе…» И если мы не слышим Христа, нам остается пенять на самих себя. Справедливый гнев Господа может быть страшен. И этому есть множество свидетельств в Библии. Вспомните города Содом и Гоморру, уничтоженные огнем, сошедшим с неба. За что погибли они? За грехи и непослушание воле Божьей. А кто из нас не грешит? Никто! Мы все ежедневно подвергаемся соблазнам и искушениям. А согрешив, к кому идем? К Отцу Нашему Небесному и горячо молим о прощении. Но помните: Бог не простит того, кто не прощает брата своего… Кроме того, если мы храним в сердце ненависть, злобу, обиды - это становится
причиной наших болезней и недугов, как телесных, так и духовных. А ведь сердце наше подчинено нам и создано оно для любви, а не для злобы. Чтобы избавиться от яда в сердце, необходимо победить в себе грех, грех непрощения, и наполнить свое сердце любовью! И тогда вы познаете радость более сладкую, чем от полученного прощения, - это радость прощать других. Ведь полученному прощению радуешься земной радостью, радостью прощеного грешника. А радость в прощение других - это радость небесная, радость Иисуса Христа. Помните об этом.
        И Анна поняла, о чем говорил Андре. Но она еще не могла поступить так, как он проповедовал. Для этого ей не хватало душевных сил. Простить мужа, унижающего ее, простить отца, продавшего ее… Как это сделать? Может быть, Андре даст ответ и на этот вопрос? Его голос стал тише, но слушатели, затаив дыхание, внимали ему, и было слышно, как потрескивают свечи.
        - И еще надо помнить и понимать следующее: Господь не прощает тех, кто имеет в душе ненависть и злобу, не потому, что не хочет, а просто потому, что такое сердце не может принять и вместить Его милосердие и доброту. Преграда ненависти не пропускает Господню милость в сердце. Необходимо избавляться от злых чувств. Вы спросите, как это сделать? Менее часа назад на пороге храма я беседовал с одним человеком. Неделю назад его сосед нечестным путем выманил у него сто пистолей. Обманутый человек сказал мне: «Я его простил, но более не хочу иметь с ним ничего общего». Просто представьте себе, что вы просите у Бога прощения за свой грех, проступок, а в ответ вдруг слышите голос Божий: «Я тебя прощаю, но не хочу больше иметь с тобою ничего общего».
        Так что вспоминайте почаще слова апостола Павла из послания колоссянам: «Как Христос простил вас, так и вы». А как простил нас Христос? Он простил, забыл и никогда более не вспомнит, никогда! Вы слышите - никогда! Так же и мы, если прощаем, то должны сознательно решиться не думать и не говорить о своих обидах.
        Анна судорожно вздохнула. В ее глазах стояли слезы.
        - Господь готов принять в Царствие Божие любого покаявшегося человека: и мытаря, и блудницу, и Петра, отвернувшегося от Него, и иудейского царя Манассию, который сорок пять лет совершал мерзкие деяния, и царя Давида, и многих других. Так, в книге пророка Иезекииля пророк от лица дома Израилева спрашивает Господа: «И ты, сын человеческий, скажи дому Израилеву: вы говорите так: преступления наши и грехи наши на нас, и мы истаеваем в них - как же можем мы жить? Скажи им: живу Я, говорит Господь Бог: не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был. Обратитесь, обратитесь от злых путей ваших; для чего умирать вам, дом Израилев?».
        Теперь он говорил негромко и ровно, но так, будто высекал буквы на каменных скрижалях:
        - Если вы это выполните, то преграда между вами будет разрушена. Давайте молиться о любви, которая дает нам силу любить даже тех, кто ненавидит нас. Давайте молиться не о вожделениях и минутных радостях, а о том, что приближает нас к нашему Создателю. Аминь.
        Анна-Женевьева и де Ру остановились, чтобы подождать Андре у крыльца. Люди уходили из церкви, довольные проповедью. Анна предположила, что в ближайшее время в Бюре-сюр-Иветт будет не протолкнуться от желающих послушать нового священника. Многие дамы говорили о том, как он хорош; обрывки фраз долетали до слуха Анны и заставляли ее еле заметно морщиться. Все это ей не нравилось. А какой девушке понравится узнать, что другие женщины тоже питают к объекту ее любви нежные чувства?
        Андре появился через четверть часа, усталый, но успевший переодеться в светское платье.
        - Вы ждете меня? - удивился он, увидав герцогиню и де Ру.
        - Вы обещали быть сегодня на ужине у Элизы!
        - Ах, да, ужин… - Святой отец поморщился. - Прошу простить меня, мадам! Мне нужно вернуться в аббатство.
        - Но… - Анна почувствовала, что сейчас заплачет.
        - Не огорчайтесь, прошу вас! Возможно, если я предложу вам завтра прогуляться верхом, это искупит мою вину перед вами?
        Герцогиня просияла.
        - О, конечно, искупит! - и добавила застенчиво: - Ваша проповедь была прекрасна. Я… я никогда не слышала ничего подобного.
        - Из ваших уст похвала вдвойне приятна, мадам.
        Некоторое время они ехали вместе, а затем Андре попрощался и свернул к аббатству. И герцогиня, и де Ру смотрели ему вслед, пока священника не поглотила темнота.
        - Слова отца де Линя западают в душу, - сказал Фабьен. - Он один из лучших проповедников, которых я слышал в своей жизни, а слышал я немало. Такие проповедуют солдатам перед началом боя. Но на войне их проповеди проникнуты трагизмом. А здесь… Я не нахожу слов, чтобы передать свое впечатление от проповеди.
        Герцогиня молча кивнула.
        На следующий день Андре появился в Беруаре к полудню. На его лице не было ни следа вчерашней усталости. В ярком солнечном свете, льющемся с небес, аббат выглядел молодым и беспечным; этому способствовало и светское платье, которое он снова надел (гораздо удобнее для прогулки верхом, чем сутана).
        Сияющая Анна-Женевьева выглядела великолепно в бледно-голубой амазонке, подбитой мехом, в горностаевой накидке и прелестной шляпке с перьями, заколотыми топазовой брошью. Андре глаз не мог от нее отвести. Де Ру, впрочем, тоже.
        Стоял прекрасный день, обещающий близкую весну. Птицы весело щебетали в ветвях деревьев, кое-где под пластами снега уже начали журчать ручьи, солнце сверкало в небесной синеве.
        - Куда отправимся? - спросила Анна, когда всадники выехали из замка.
        - В ту сторону, - Андре махнул рукой на запад. - Там красивые места.
        - Вы хорошо знаете окрестности, аббат? - осведомился Фабьен.
        - Да, - Андре замялся, но потом продолжил: - Я часто бывал здесь в юности. Я хорошо знаю и сам Париж, и его окрестности.
        - В таком случае, показывайте путь!
        - Охотно. Пожалуй, мы поедем до речки под названием Иветт. Сейчас она еще подо льдом, но там все равно очень красиво.
        Весело переговариваясь, всадники двинулись в указанном направлении. Анна смеялась шуткам священника и произносила изящные фразы, заставлявшие мужчин улыбаться. Когда Андре предложил спешиться, чтобы осмотреть поближе прелестную рощицу, Анна охотно согласилась. Святой отец помог ей сойти с седла. Их руки соприкоснулись, взгляды на мгновение встретились. Оба затаили дыхание. Оба знали, что происходит, боялись этого и наслаждались каждой минутой.
        В рощице было хорошо, сновали по ветвям деревьев проворные птахи, звенел ручей.
        - Это еще один источник, - объяснил Андре, указывая на грубо обтесанный камень, из-под которого пробивалась вода.
        Хрупкие края льдинок у ручейка напоминали неровные куски сахара.
        - Маленький, но какой упорный! - сказала Анна, подразумевая напор, с которым билась из-под камня водяная струйка.
        - Да, мадам. Упорства ему не занимать. Эта вода точит камень не первый десяток лет.
        - Куда мы поедем дальше? - Анна-Женевьева выпрямилась. - Элиза говорила, что здесь неподалеку есть еще один замок…
        Андре помолчал, затем ответил:
        - Все верно. Один из замков герцогов де Шеврез. Но сейчас он заброшен. Если там и живет кто-то, так лишь пара слуг. Не знаю, можно ли проехать туда… Я посмотрю. Подождите меня несколько минут.
        Не дожидаясь согласия герцогини, Андре подбежал к лошадям, вскочил в седло и поскакал, взметая снежную пыль. Анна горестно посмотрела на шевалье де Ру.
        - Я сказала что-то оскорбительное? Но ведь…
        - Не думаю, мадам, - мягко ответил Фабьен. - Полагаю лишь, что с этими местами у святого отца связано очень много воспоминаний.
        - Отчего вы так решили?
        - Я… гхм. Он ведет себя как человек, не раз тут бывавший, - принялся объяснять де Ру.
        - Может быть, вы и правы… - пробормотала герцогиня.
        Де Линь вернулся быстро.
        - Прекрасная дорога и отличный вид! - крикнул он, осаживая своего скакуна. - Давайте съездим туда!
        - Ах, давайте поедем!
        Фабьен поддержал ей стремя и помог забраться в седло. Анна-Женевьева постаралась устроиться как можно удобнее и вдруг воскликнула с досадой:
        - Какая я неловкая! Аббат, я уронила свой веер, а шевалье де Ру трудно наклоняться. Вы не поднимете?
        Андре точно оцепенел. Он несколько секунд расширившимися глазами смотрел на девушку.
        - Вы не поднимете мой веер? - повторила Анна-Женевьева.
        Де Линь даже не соскочил - сорвался с седла, неловко приземлился и еле удержал равновесие. И, не отводя от лица герцогини напряженного взгляда, сделал несколько шагов в ту сторону, где в снегу валялась дамская безделушка.
        - Откуда он у вас? - спросил он дрогнувшим голосом, поднимая и разглядывая веер.
        - Госпожа де Монбазон подарила! - ехидно усмехнулась герцогиня. - Возлюбленная моего мужа и теща госпожи де Шеврез! Вееру самое место валяться на этой дороге! Но герцог требует, чтобы я с ним не расставалась!
        Андре еще раз заметно вздрогнул. Какая-то перемена произошла в нем. Теперь его взгляд сиял совсем не потому, что что-то вызывало в нем воспоминания.
        - Вот вам ваш веер! - сказал он, протягивая Анне-Женевьеве ее собственность. - Мадам, можно вам дать совет?
        - Да, пожалуйста! - ответила девушка. - Если он хорош, я охотно ему последую.
        - Выкиньте его. Сейчас. Немедленно. Вас унижают, а вы терпите. Пусть валяется на этой дороге. Тут ему и место. Я вечером подарю вам новый. Хотите?
        Что-то такое было в его голосе, что герцогиня вдруг вспыхнула и с неожиданной злостью отшвырнула веер в сторону. Причем постаралась сделать так, чтобы тот отлетел как можно дальше.
        Андре улыбнулся, Анна ответила ему широкой улыбкой.
        Втроем они скоро доехали до замка и, полюбовавшись на стены и башни, поворотили коней.
        Солнце было в зените. Под его теплыми лучами таял снег, к реке бежали ручейки.
        - Еще неделя - и появится первая трава! - сказал де Ру, с наслаждением вдыхая чистый воздух.
        - Весна! Совсем скоро и так рано в этом году! - Герцогиня мечтательно прикрыла глаза. - Давайте не будем мчаться, как королевские курьеры, лучше насладимся неспешной прогулкой.
        Мужчины не возражали.
        Они переехали через мост и направились по узкой дорожке, петляющей между деревьями. Герцогиня - в центре, по бокам - двое сопровождающих. Фабьен радовался покою, но не забывал посматривать по сторонам. Просто так. Вряд ли что-то могло случиться на мирной проселочной дороге.
        Однако все его благостное настроение вмиг улетучилось, когда откуда-то донесся легкий, еле уловимый щелчок, странно похожий на звук взводимого курка. Фабьен заметил, что Андре тотчас приподнялся в стременах и достал из седельной кобуры пистолет. Теперь аббат де Линь совсем не напоминал священника, он был больше похож на переодетого в светское платье военного. Фабьен уже понял, что за плечами у его нового знакомого не менее пяти-семи лет военной службы. Но скорее всего намного больше.
        Из-за деревьев на дорогу вышли несколько мужчин. Фабьен и Андре переглянулись. Незнакомцев было трое. Еще трое перерезали путь к отступлению.
        Анна-Женевьева не испугалась. Она сохраняла поразительное для женщины хладнокровие, и Фабьен невольно отметил, что герцогиня, пожалуй, могла бы водить войска в атаку не хуже, чем это делал ее брат, герцог Энгиенский.
        - Это не грабители! - негромко проговорил де Р?.у.
        - Знаю. - Андре еще раз приподнялся в стременах, желая что-то получше рассмотреть.
        17
        О жизни и смерти
        Де Ру огляделся: место для нападения было выбрано не очень хорошо. Лес здесь редкий, деревья растут довольно далеко друг от друга, и при желании уйти от преследователей не составило бы труда, если бы не глубокий снег. Увы, увы, несмотря на радость герцогини, до весны было еще слишком далеко. Фабьен и Андре на своих крепких конях, пожалуй, могли бы рискнуть уйти по снегу, но для Анны-Женевьевы на ее тонконогой лошадке такой выход был немыслим. Что ж. Не в первый раз деремся и не в последний.
        Кем бы ни были эти неизвестные, их намерения легко было угадать. Оружие, быстрый кошачий шаг, закрывающие лица полумаски - все это говорило о том, что всадникам угрожает серьезная опасность.
        - Похоже, эти господа не желают нам добра, - вполголоса заметила герцогиня. - Интересно, кому мы так не угодили?
        - Или, вернее сказать, кто из нас не угодил? - рассеянно произнес аббат де Линь, пристально рассматривая приближающихся.
        Фабьен между тем повернулся к своей госпоже.
        - Ваше высочество, умоляю вас, ни в коем случае не сходите с седла! Если будет возможность уйти - уходите. Мы задержим этих господ, - тут он иронически улыбнулся. - Я не люблю маскарады, они меня нервируют. А когда я нервный, то становлюсь очень опасен.
        - Не беспокойтесь, Фабьен, я могу за себя постоять, - хладнокровно сказала маленькая герцогиня. - Аббат, собираетесь ли вы использовать ваши чудесные пистолеты?
        Андре с ухмылкой поклонился герцогине.
        - Я предпочитаю шпагу, мадам, и с удовольствием отдам вам огнестрельное оружие!
        - Вот и отлично, - кивнула Анна-Женевьева, принимая из рук де Линя два пистолета. Фабьен с тревогой посмотрел на нее, но, видимо, эта великолепная женщина знала, как обращаться с оружием.
        Неизвестные между тем приблизились, не издавая никаких воинственных кличей. Судя по всему, намечалось не ограбление, а убийство. На лице Фабьена застыла нехорошая улыбка. Аббат де Линь спокойно обозревал разбойников, ибо как иначе назвать тех, кто напал средь бела дня на честных людей.
        - Господа, что вам угодно? - поинтересовался Андре. Ладонь его лежала на эфесе шпаги, но доставать ее аббат не торопился, однако что-то подсказывало Фабьену, что выхватить оружие Линь сможет молниеносно.
        Вместо ответа шедший впереди разбойник вскинул пистолет.
        Де Ру успел выстрелить раньше. На поле боя ему не раз случалось на сотую долю секунды опережать врага. И на сей раз он тоже не промахнулся. Человек в маске повалился на землю с громким стоном. Второй, вооруженный пистолетом, шарахнулся в сторону, однако следующая пуля достала и его. К несчастью, Фабьен попал не в грудь, а лишь в плечо разбойника. Тот, хоть и раненый, нацелился на герцогиню. Де Ру видел, как она подняла пистолет и, не колеблясь ни секунды, нажала на курок. Бандит, явно не ожидавший, что дама выстрелит, упал замертво.
        На этом огневая мощь противника была исчерпана. Де Ру даже удивился, почему у них так мало пистолетов? Вывод напрашивался сам собой: жертвой был кто-то один, вот только кто?
        Размышлять времени не было, шпага Фабьена сверкнула в воздухе, и еще один бандит, подбиравшийся к ним сбоку, умер прежде, чем сообразил, что произошло.
        Итак, трое бандитов повержены - прекрасно! Однако остались еще трое. Фабьен оглядел поле боя: герцогиня, выставив вперед оба пистолета, расширенными от ужаса глазами смотрела на разбойников, которые, не проявляя к ней никакого интереса, окружали де Линя. Де Ру немедленно направился на помощь аббату и с воинственным кличем подлетел к месту схватки. Вдвоем с Андре они быстро справились с двумя из оставшихся бандитов. Однако третий оказался ловким и очень искусным фехтовальщиком. Похоже, он и был главарем всей шайки.
        - Нужна помощь, аббат? - крикнул де Ру.
        - Благодарю вас, шевалье, я сам справлюсь! - И Андре обрушил на противника град ударов.
        Фабьен улыбнулся: великолепная работа, испанская школа. Одно удовольствие смотреть, как Андре фехтует. Сам де Ру предпочитал более жесткую манеру ведения боя, но искренне восхищался теми, кто умеет драться изящнее.
        На гибком, как кошка, Андре не было, по-видимому, еще ни одной царапины, а вот его противник уже тяжело дышал, и по виску его струилась кровь. Но он не сдавался и даже пару раз умудрился обойти лошадь Андре, но ничего этим не выиграл: аббат с легкостью перебрасывал шпагу из правой руки в левую и обратно. Де Ру посмотрел на герцогиню: Анна-Женевьева кусала губы, с тревогой наблюдая за Андре. Фабьен с радостью помог бы аббату, но по законам дворянской чести нельзя вмешиваться в поединок, когда дворянин того не желает. Ладно, судя по всему, Андре прекрасно справится сам, только вот сколько времени у него на это уйдет? Шевалье огляделся кругом - никого. Но это не значит, что теперь они в безопасности. Фабьен прикрыл глаза, прислушался и почти сразу услышал конский топот.
        Приближался всадник. Ехал он с той стороны, куда уже начинало клониться солнце, и потому Фабьен не сразу разглядел, что у него в руке, а когда разглядел, немедленно загородил собой герцогиню: всадник держал пистолет. Только вот кому незнакомец собирался помочь: бандитам или аббату и его спутникам?
        Всадник вскинул руку, явно целясь в Андре. Все сомнения улетучились. Фабьен, не медля ни мгновения, выхватил нож и метнул его в сторону всадника. Он не промахнулся: нож выбил пистолет из рук незнакомца. Всадник громко выругался и схватился за шпагу, а Фабьен рванулся к нему навстречу.
        Не было никаких сомнений в том, что незнакомец - дворянин. Он не прятался под маской. На его лице, красивом и холодном, словно бы навеки запечатлелось надменное выражение. Но вместе с тем на нем был написан и некоторый страх. Фабьен почувствовал это, когда всадник огляделся, словно бы просчитывая путь к бегству.
        Де Ру просто скрестил с ним шпагу. Незнакомец оказался умелым фехтовальщиком.
        Сзади послышалось гневное восклицание герцогини и сразу за тем выстрел; Фабьен не мог обернуться и узнать, что же происходит. Дворянин наседал на него, под его бешеным, отчаянным натиском де Ру отступал. Внезапно незнакомец заговорил:
        - Уйдите с моей дороги, шевалье. Забирайте свою даму и уезжайте, а мне оставьте этого аббата. Вам я вреда не причиню.
        Значит, намеченная жертва бандитов - аббат. Но почему?..
        - Боюсь вас огорчить, - ответил де Ру как можно более любезно, - я не бросаю друзей в беде.
        - В этом ваша ошибка! - раздраженно крикнул незнакомец и перешел в яростное наступление.
        Кони переместились, де Ру мельком оглядел поле боя. Герцогиня по-прежнему была в седле, Андре продолжал сражаться. Что же все-таки произошло? Отчего кричала герцогиня? Почему раздался выстрел?
        Однако Фабьен начинал понемногу уставать. Интересно, за что незнакомец так ненавидит де Линя? Битва продолжалась с переменным успехом.
        Незнакомец явно был уверен в победе. Он ранил Фабьена, и тому становилось все тяжелее отражать удары. Слабея с каждой минутой, де Ру вспомнил один хитрый прием, которым можно было обмануть противника. Он пошатнулся в седле так, словно готов был вот-вот упасть, и приоткрыл правый бок… Противник незамедлительно воспользовался этим и сделал выпад… Но тут Фабьен ловко увернулся и, в свою очередь, нанес удар в незащищенное место. Через мгновенье незнакомец уже лежал на земле с пронзенной грудью.
        Выражение торжества на лице незнакомца сменилось маской ужаса. Он захрипел, попытался вырвать из груди глубоко ушедшее туда лезвие, но руки его не слушались. На губах его показалась кровавая пена, и он начал медленно валиться с коня - Фабьен едва успел выдернуть шпагу. Конь дворянина, почуяв кровь, захрапел и попытался встать на дыбы; де Ру едва удержал его за поводья. Раненый бок саднил: ну вот, еще одна испорченная рубашка, и камзол зашивать придется. Фабьен обернулся, и как раз вовремя - Андре с победным кличем пронзил своего противника шпагой. Тот беззвучно упал в снег. Аббат вытер пот со лба, опустил окровавленную шпагу и кивнул, заметив взгляд де Ру.
        - Семеро убитых, - невозмутимо сказал шевалье. - Кто-то дорого оценил вашу жизнь, аббат.
        Андре нахмурил брови.
        - Отчего вы решили, что они охотились именно за моей жизнью?
        - Вот этот господин, - Фабьен кивнул на своего мертвого противника, - просил меня забрать герцогиню, уехать и оставить вас ему.
        - Хм!
        Андре посмотрел на Анну-Женевьеву и тут же расцвел в улыбке.
        - Большое вам спасибо, герцогиня, за то, что прикончили этого малого! - Он кивнул на одного из мертвецов.
        - Он пытался застрелить вас, целясь в спину! - негодующе сказала герцогиня. - Я не могла поступить иначе!
        Андре подъехал к ней, взял ее руку и поцеловал кончики затянутых в перчатку пальцев.
        - Я и не думал, что вы могли поступить иначе! Вы дадите фору многим мужчинам, ваше высочество!
        Анна-Женевьева порозовела, а Фабьен насупился. Де Линь выпустил руку герцогини и вновь повернулся к де Ру:
        - Ну-ка, поглядим, кому это так не терпелось отправить меня на тот свет!
        Сейчас он совершенно не был похож на священника: в светской одежде, забрызганный кровью врагов, перед герцогиней был настоящий дворянин, драчун и забияка. Фабьен подумал: надо будет узнать об этом человеке побольше. Уж очень много в нем странностей.
        Аббат спешился и подошел к телу последнего из убитых де Ру противников.
        Косые лучи солнца, низко висящего над горизонтом, освещали поле сражения недобрым оранжевым светом. Новых нападений ожидать, по-видимому, не стоило - негодяев было только семеро. Точнее, шестеро наемников и неизвестный дворянин.
        - Он желал свести счеты именно с вами! - еще раз пояснил де Ру, спешиваясь и помогая сделать это герцогине.
        Андре мрачно кивнул. Он как-то странно смотрел на мертвеца. Фабьен в очередной раз подивился: в этом взгляде смешались жалость, презрение и невероятное, не поддающееся никакому описанию облегчение. Словно аббат ожидал увидеть распростертым на земле кого-то другого, кто столь же яростно желал бы ему смерти.
        - Старые счеты? - негромко спросил де Ру.
        - Нет. К счастью, новые, - Андре, ничего более не поясняя, наклонился над убитым, закрыл ему глаза, осенил себя крестным знамением и зашептал молитву.
        Герцогиня, по-прежнему сохранявшая хладнокровие, подошла поближе и тоже склонилась над неизвестным дворянином. Смерть еще не успела обезобразить его черты, лицо было вполне узнаваемым. И Анна-Женевьева, видимо, наконец узнала лежащего на земле человека.
        - Филипп д’Исси-Белльер! - изумленно вырвалось у нее.
        - Именно так! - Андре закончил молиться и еще раз перекрестился. - Вы знали его?
        - Я видела его несколько раз на приемах. Он ведь племянник… - Анна закусила губу, не договорив.
        - Зря я подумал, что этот трус ограничится угрозами и мерзкими шутками… Господин де Ру, я - ваш должник. Я бы не смог убить этого несчастного. Он слишком жалок…
        - Откуда вы знали друг друга? - хмуря брови, спросила герцогиня. Ее голосок дрожал от непонятного Фабьену волнения.
        - Все очень просто, ваше высочество! - Андре устремил на герцогиню спокойный, ясный взгляд, который доказывал, что аббат не намерен лгать. - Этот человек растрачивал средства аббатства в Нуази. А я вскрыл эти траты. Опасаюсь, что еще не все; иначе с чего бы ему так беспокоиться? Ему пока лишь объявили строгий выговор. Повод пошутить с куклой, повод уязвить меня, но убивать…
        - А-а-а! Поняла! - герцогиня неизвестно почему рассмеялась. - Простите, аббат, но я подумала… неважно что, но я смиренно прошу у вас прощения.
        - Полноте, мадам! - Андре слегка улыбнулся. - Это были проблемы покойного, а не мои. Его ненависть ко мне была основана на том, что я помешал ему воровать.
        - Он тоже священник? - удивился Фабьен.
        Славные, однако, настали времена! Аббаты дерутся на шпагах, выясняя отношения друг с другом!
        - Да, - вместо Андре ответила герцогиня. - Он - племянник Клермона д’Исси-Белльер, личного секретаря моего дяди.
        - Если я не ошибаюсь, вы, ваше высочество, приходитесь племянницей парижскому архиепископу? - осведомился аббат, вытирая шпагу о снег и не без брезгливости смахивая платком брызги крови со своего лица и дублета.
        - Именно так! - Анна-Женевьева кивнула. - Фабьен, вы в самом деле оказали многим неоценимую услугу, убив этого мерзавца. Я вижу, что вы смущены. Не стоит. Да, он носил сутану, но это не мешало ему совершать богомерзкие дела! Если я правильно помню, то свое предыдущее место он потерял как раз с месяц назад, после скандала с баронессой де Блере…
        - Что он сделал? - спросил де Ру, также вытирая свою шпагу о снег.
        Делал он это левой рукой, ибо раненая правая почти онемела. Ноги онемели тоже, но не от ран, а от холода: сапоги его насквозь промокли в студеной снежной каше.
        - У него было любовное похождение… Причем не с самой баронессой, а с ее сыном. Мальчишке едва исполнилось семнадцать, он оказался просто глуп и достаточно развращен для своего возраста, а этот…
        Герцогиня скривила губы и замолчала. Подобные речи не пристало произносить благородной даме. Де Ру не без улыбки подумал, что Анна-Женевьева сама была ненамного старше этого мальчишки.
        - Доедем до деревушки и пошлем кого-нибудь сюда! - Андре свистом подозвал своего скакуна. - Пусть это были убийцы, но я не хочу, чтобы их трупы осквернили волки. К тому же господину д’Исси-Белльер, думаю, совсем не обязательно знать, кто убил его племянника. Насколько я успел понять, он был искренне привязан к родственнику и не постоит за ценой, чтобы выяснить правду.
        - Правда не порочит ни вас, ни Фабьена, ни меня! - заявила герцогиня с непоколебимой уверенностью. - Но я согласна с вами. Не стоит предавать огласке то, что здесь случилось. Поехали, господа, солнце совсем низко. Я устала и не хочу, чтобы этот день принес еще что-нибудь неприятное…
        - Меня могут заподозрить, - Андре поспешил поддержать герцогине стремя, на секунду опередив Фабьена. - Мы с ним открыто повздорили в присутствии настоятеля, он наговорил мне массу неприятных вещей.
        - Но ведь вы его не убивали и можете повторить это под присягой, не прибегая к ложной клятве. А Фабьен всего лишь защищал меня. Следовательно, он не может быть признан виновным! - горячо воскликнула герцогиня.
        Де Ру смутился от подобного проявления дружеских чувств по отношению к нему.
        Через пять минут злополучное место скрылось из виду за редким перелеском.
        - Они ждали меня на парижской дороге и слишком поздно увидели, что я еду не один и другим путем! - тихо пояснил Андре, улучив момент, когда Фабьен поравнялся с ним, и они поехали бок о бок. - Первоначально я собирался ехать сегодня в Париж, но изменил свои планы по просьбе ее высочества. Я, видно, и в самом деле очень сильно задел самолюбие этого несчастного, раз он решил подкараулить меня да еще нанял в помощники бандитов… И не хотел ждать, когда представится другой случай разделаться со мной. Видимо, кто-то донес ему, что я сегодня свободен и наверняка поеду в Париж…
        Фабьен молча кивнул. Он думал о том, что к обычному аббату вряд ли подошлют шестерых наемных убийц.
        Впрочем, то, что аббат де Линь не был обычным аббатом, сомнению не подлежало. И те, кто ждал его на дороге, были прекрасно об этом осведомлены…
        Аббат де Линь - отменный фехтовальщик, свободно владеющий двумя руками. Скорее всего меткий стрелок. Великолепно держится в седле. Гибок, как кошка. Такие люди имеют тайны. Что ж, пусть пока прошлое господина аббата останется тайной…
        Доехав до деревушки и сообщив жителям о том, что в лесу лежат убитые люди, всадники были вынуждены распрощаться.
        Они расстались у развилки дорог на берегу Иветт. Андре поехал направо, герцогиня со своим верным стражем - налево. Андре оглянулся только один раз - для того, чтобы махнуть рукой на прощание. Хотя почему на прощание? Он дал слово герцогине, что приедет нынче вечером и подарит ей новый веер.
        Думать о только что произошедшем не хотелось, и Андре стал думать об Анне-Женевьеве. Вспомнив о признании, сделанном сегодня мадам де Лонгвиль, аббат нахмурился. В его сердце закипели гнев и возмущение. Бедная девочка. Она и в самом деле словно птица, попавшая в силки. Таким, как она, нужно свободно парить в небе. Ей даны красота, молодость, живость, ум, богатство… Все, кроме хорошего мужа.
        Генрих де Лонгвиль. Этого человека Андре не раз видел в коридорах Лувра. Ничтожество. Полное ничтожество, еще хуже, чем королевский братец Гастон Орлеанский. Но Гастон хотя бы не истязает свою жену. А герцог… С герцога станется и руку поднять на молоденькую супругу!
        Нет, надо же! Приказать жене пользоваться веером, который подарила любовница! Изощренная пытка. Ничего более гадкого Андре никогда не встречал.
        Цвета веера были до боли знакомы ему. Цвета дома де Роганов и цвета рода Монбазон. Мари в девичестве носила фамилию де Роган-Монбазон…
        Повторение истории. Еще одна герцогиня. Забавная шутка судьбы. И веер он поднимал едва ли не на том же самом месте, что и тогда…
        Но ему уже не двадцать два года.
        «Почему бы и нет?» - смеясь, возразил внутренний голос.
        - Почему бы и нет? - негромко сказал сам себе Андре.
        Легкий флирт в рамках дозволенного. Господин де Линь не входит в штат слуг дома де Лонгвилей, он не связан теми рамками, которые заставляют бедного де Ру четко соблюдать субординацию… У господина де Линя достаточно опыта общения с женщинами. Сейчас его сердце совершенно свободно. Мадам де Лонгвиль нуждается в самоутверждении. Почему бы не позволить себе чуть-чуть подыграть ей?
        «А ты уверен, что остановишься вовремя?» - внутренний голос не унимался.
        Андре усмехнулся. До сегодняшней прогулки он был уверен. Но сейчас…
        Господин де Линь находился в том опасном для мужчины возрасте, когда снова тянет на безумства. Причем безумства гораздо более опасные, чем в юношестве, - хотя бы потому, что думаешь, будто, дойдя до определенного предела, еще можно остановиться и вернуться в спокойное, подобающее зрелому мужчине, состояние. Андре многократно видел, что вытворяли его приятели, пойдя на поводу у своих чувств. Но шишки, набитые на чужих головах, вовсе не умаляли желания набить еще одну - собственную. К жажде приключений добавлялись, впрочем, и чисто меркантильные соображения. Доход от должности викария был невелик. И саму-то должность Андре получил благодаря щедрости маркизы де Лавернь, которая едва ли не насильно сунула ему кошелек с кругленькой суммой.
        Сколько таких кошельков перебывало в карманах лейтенанта королевских гвардейцев! Вензеля самых знатных дам Франции сменяли друг друга. Андре был ничем не лучше прочих молодых дворян, которые не считали зазорным принимать подарки от любовниц. А на пути господина де Линя, по счастливой случайности, попадались почти исключительно обеспеченные красавицы…
        Но в данную минуту господин де Линь о деньгах даже не думал. Перед глазами стояло искаженное болью и гневом прелестное личико мадам де Лонгвиль. Как она отшвырнула в сторону ненавистный веер! Вовсе не тихоня и не смиренница…
        Птица, попавшая в клетку. Птица, отчаянно стремящаяся эту клетку покинуть.
        «А тебе самому не пора избавляться от прежних иллюзий?» - не унимался внутренний голос.
        Пора. Давно нужно было отбросить их так же решительно, как мадам де Лонгвиль поступила нынче с веером соперницы.
        Он помнил одну прогулку. Они были вместе - он и Мари, и все же ему казалось, что она не принадлежит ему до конца, что она как будто ускользает от него. Прошел не один месяц с тех пор, как они полюбили друг друга, их любовь уже не была безумной. Она стала зрелой и даже немного горькой.
        - Ты не можешь так продолжать, - произнес Андре.
        - Я могу и буду, и не тебе указывать мне, как поступать, - ответила она тоном, не терпящим возражений.
        Мари всегда делала то, что хотела. Раньше это восхищало его, теперь вызывало раздражение.
        - Ты дорога мне. Я не желаю, чтобы ты погибла.
        Она скривилась.
        - Зачем ты говоришь о смерти? Не каркай, Андре. Все будет так, как я пожелаю.
        - Ты закрываешь глаза на очевидные вещи.
        - Ты просто устал, да? Устал исполнять то, о чем я тебя прошу.
        - Я люблю тебя и исполню любую твою просьбу. Но… Это безумие, Мари.
        - Хватит громких слов. Ты со мной или нет?
        Андре помолчал.
        - Я с тобой.
        Все это в прошлом. Теперь настала другая весна. Ласковый весенний ветер дует в лицо, разгоняя мрачные мысли. Снег тает, и тают печали. И небо по-весеннему чистое, синее-синее, как цвет глаз мадам де Лонгвиль.
        - Совершенно изумительные глаза! - сказал Андре самому себе.
        Он еще не мог признаться себе в том, что эти глаза отныне значат для него слишком многое.
        А Лонгвиль - болван, болван, болван! Судьба вручила ему такое сокровище! Он же его не только не ценит, но и старается втоптать в грязь! Что ж, за такое преступное пренебрежение судьба может жестоко отомстить.
        Приехав в аббатство, аббат де Линь торопливо отдал необходимые распоряжения и воспользовался первым же удобным предлогом для того, чтобы поехать по делам обители в Париж.
        Там он посетил нотариуса, пару чиновников и несколько лавок, которые торговали дамскими безделушками. На улочке Форж он задержался не меньше чем на час, придирчиво перебирая товар, любезно выставленный хозяином лавочки. Все было красиво, но не то. Не для мадам де Лонгвиль. Не для принцессы крови.
        Наконец, Андре увидел то, что искал, - прекрасный золотисто-бирюзовый веер. Этот веер как нельзя лучше подходил Анне, и только ей одной.
        18
        Себя не обманешь
        По возвращении в аббатство шевалье де Линь сдал заверенные у нотариуса доверенности преподобному де Билодо и тотчас поспешил к своему другу дю Мулену, церковному органисту, который жил в соседней с ним келье.
        - Блез! - позвал Андре, и дю Мулен тотчас открыл дверь.
        В лице Блеза Андре нашел приятеля, которого ему не хватало в аббатстве. В отличие от Филиппа, сразу возненавидевшего новичка, господин дю Мулен проникся к новому викарию теплыми чувствами, и Андре доверял ему кое-какие тайны.
        - Ну?
        Блез привык, что Андре повышает голос в исключительных случаях. То, что викарий де Линь крикнул его имя на весь коридор, произвело на органиста такое же впечатление, как могло бы произвести пушечное ядро, взорвавшееся посреди мирной обители.
        - Вы взяли мои щипцы для завивки?!
        - Ну, я. Вы же сами разрешили, Андре. И ключ от комнаты мне оставили, чтобы я мог немного позаниматься.
        - Ключ оставьте себе, у меня есть второй. Блез, ради Бога, мне требуется ваша помощь! Тащите бритву и все, что требуется!
        Ошарашенный таким напором, дю Мулен бросил все свои занятия и спустя минуту уже был в комнате соседа.
        Глаза Андре возбужденно блестели.
        - Вы поможете мне привести себя в порядок?
        - Да что за спешка? Архиепископ приехал?
        - Хуже! - де Линь усмехнулся. - У меня свидание с прелестной девушкой!
        - И вам не стыдно об этом говорить?
        - Нисколько! Я не говорю про свидание наедине. Я говорю про свидание вообще!
        - Ага! Ее матушка будет зорко следить за вашей беседой? - хихикнул Блез, приступая к процедуре бритья.
        Андре, не двигаясь, попытался показать, что примерно так дела и обстоят.
        - Девушка из очень знатной семьи! - пояснил он, когда Блез сделал перерыв.
        - Душистая вода у вас есть? - осведомился дю Мулен.
        - Одолжите, а? - Андре молитвенно сложил руки.
        - А вы мне дадите в обмен свой плащ?
        - Синий?
        - Синий.
        - Берите!
        - Кстати, что вы намерены надеть?
        - Придворный костюм! Не уходите, сейчас оцените, как он на мне сидит. Я его обновляю…
        Через два часа Андре вновь покинул стены аббатства. Блез пообещал скинуть приятелю веревочную лестницу и каким-либо образом объяснить его отсутствие на вечерней службе и репетиции мессы. Андре, со своей стороны, гарантировал, что привезет в награду лакомке Блезу что-нибудь вкусное.
        Через три четверти часа в конюшне замка Беруар стоял взмыленный конь де Линя, а его хозяин поднимался по парадной лестнице.
        Элиза и Анна-Женевьева занимались тем, что разучивали новую песенку. Госпожа де Бланшетт ее знала, а вот юная герцогиня - нет, и это ее сердило. Анна нетерпеливо постукивала пальчиками по клавишам, пытаясь с ходу одолеть трудное место.
        Впрочем, как только доложили о госте, пение прервалось.
        - У нас официальный прием, Андре? - улыбнулась Элиза, оценивая переливы жемчужно-синего цвета на камзоле аббата и изящество кружевного воротника.
        Святой отец сейчас менее всего напоминал лицо духовного звания и был поразительно похож на бравого лейтенанта, который явился в светский салон.
        Щеки Анны-Женевьевы тотчас вспыхнули румянцем. Герцогиня поспешила скрыть свое смущение тем, что быстро стала складывать ноты.
        - Напрасно, ваше высочество! - остановил ее Андре. - Думаю, вам стоит продолжить. Я с удовольствием составлю вам компанию. Вы не возражаете?
        Девушка кивнула, глядя на любимого сияющими от счастья глазами.
        Элиза переводила взгляд с одного на другую. Она явно заметила, что аббат де Линь тоже не вполне владеет собой. Куда делось спокойствие, с которым он обращался к герцогине еще нынче утром?
        - Я обещал кое-что сделать… - Андре, улыбаясь, передал Анне-Женевьеве небольшой, изящно оформленный сверток. - Оцените, как я умею держать слово.
        Шевалье скромно отошел в сторону и облокотился на мраморный выступ камина.
        Анна увидела веер. Она была обескуражена, и польщена, и очень счастлива.
        - Вы… - заговорила она и умолкла.
        - Вам не нравится? - обеспокоенно спросил Андре.
        - Нет… Мне нравится. Мне очень нравится. Благодарю вас, - она глубоко вздохнула, стараясь с собою справиться. - Я потрясена. Это лучший подарок, который я когда-либо получала.
        - Вы преувеличиваете, сударыня.
        - Ничуть…
        - Что ж, - сказала Элиза, еле заметно улыбаясь, - мне пора сделать распоряжения насчет ужина. Поэтому прошу прощения, что вынуждена вас оставить.
        Она удалилась в соседнюю комнату. Аббат и герцогиня остались одни. Повисло неловкое молчание. Герцогиня вертела в руках веер и не поднимала головы. Андре по-прежнему стоял у камина, и его щеки пылали ярким румянцем.
        - Я все-таки не угодил вам, ваше высочество? - наконец, тихо спросил он.
        «Бог мой, чувствую себя двадцатилетним мальчишкой!»
        - Напротив, аббат…
        Она решилась взглянуть на любимого. В ее глазах были надежда и смятение.
        Они первый раз смотрели друг другу в глаза без свидетелей.
        К сожалению, это продолжалось недолго. Появилась Элиза, которая напомнила, что ужин подан, и пришлось проследовать в столовую.
        - Андре, вы заболели?
        Голос раздался над самым ухом. Аббат де Линь через силу открыл глаза. В ушах противно гудело. Потребовалось некоторое время, чтобы понять, где он находится.
        Голос принадлежал органисту. Находился Андре в своей келье. В приоткрытое окно дул холодный воздух. Перед глазами аббата колебалось зыбкое пламя свечи, которую держал Блез. А сам Андре лежал на застеленной постели. Как вернулся нынче ночью из Беруара, так и повалился без сил. Камзол слегка помялся, но это не беда. Повел рукой по щеке и почувствовал как будто вмятину на коже, словно старый глубокий шрам. Да откуда же? Потом догадался: верно, это отпечаток брошки, которой застегивают воротник; уснул, придавив ее щекой, вот и остался след.
        - Который час?
        Ай, черт! Голос был глухим, хрипловатым.
        Блез тихо хмыкнул.
        - Чем вы вчера занимались, святой отец? - ехидно спросил он.
        - Пел. А не то, что ты подумал! - огрызнулся Андре. - Три часа итальянских песен, испанских серенад и французских пасторалей на тексты из лэ[5 - Лэ - во французской литературе XII-XIV веков стихотворное повествовательное произведение лирического или лирико-эпического характера.] Марии Французской…
        - У красивой девушки из знатной семьи хороший голос? - Блез посерьезнел.
        - Великолепный! - нисколько не кривя душой, признался Линь. - Пели до двух часов ночи… Она еще и на клавесине играет.
        - У тебя пальцы в крови! - озабоченно сообщил дю Мулен. - Посмотри только!
        Андре посмотрел. И усмехнулся.
        - Это лютня виновата. Хороший инструмент с дрянными старыми струнами. Нужно будет заменить, если не хочу остаться без рук.
        - Ага! Песнопения продолжатся?
        Андре благословил темноту в комнате, потому что щеки его моментально вспыхнули.
        - Ты пришел мне что-то сказать? - спросил он, вставая.
        Вопрос был задан с явным намерением переключить внимание собеседника, но простодушный Блез даже не понял уловки и вместо того, чтобы сказать Андре: «Ты уходишь от ответа», сам принялся отвечать:
        - Ага. Я пришел сказать тебе, что через десять минут будут звонить к службе, а ты до сих пор валяешься на кровати в светском платье. Хоть бы переоделся!
        Вот это уже было серьезно! Вчера прогулял службу, сегодня опоздал на нее…
        Андре стал разоблачаться, чертыхаясь и путаясь в лентах и крючках. Блез, хихикая, наблюдал за приятелем. Когда де Линь переоделся, дю Мулен сказал ему, фыркая в кулак:
        - Ну у тебя и вид! Посмотри в зеркало!
        О, на это лучше было не смотреть! Андре с тихим стоном принялся раздирать гребнем всклоченные волосы, смоченные вчера для завивки сладкой водой и потому противно липкие.
        Сутану Андре застегивал уже на бегу. Едва они выскочили во внутренний двор, как ударил монастырский колокол. Приятелям пришлось поторопиться, чтобы занять свои места.
        Андре смотрел на витражи и чувствовал, что с ним что-то произошло. Что-то очень важное, чего он пока не понимал. Во всяком случае, ранняя месса нынче радовала его.
        - Domine Deus, amo te super omnia proximum meum propterte, quia tu es summum, infinitum, et perfectissimum bonum, omni dilectione dignum. In hac caritate vivere et mori statuo. Amen.
        «Да, Господь Бог, - повторял Андре про себя, - люблю тебя превыше всего земного, ибо Ты есть высшее, бесконечное и совершеннейшее добро, достойное всякого предпочтения. С этой любовью живу и умру».
        Аминь! - соглашался орган.
        Нынче утром все было не так, как всегда.
        Что-то ушло. Что-то пришло и пело в груди сладостной песней. Андре ощутил полузабытый молитвенный экстаз и горячее желание поведать Господу все самое сокровенное, попросить его о благодати и благословении…
        …После мессы были дела, но они быстро разрешались словно сами собой.
        Таким образом, к полудню преподобный де Линь оказался свободен. Поначалу он хотел пойти в церковную библиотеку. Потом передумал.
        Некоторое время он помогал Блезу переписывать музыкальные партии: это было чисто механическое занятие, не мешавшее думать.
        А потом Андре вдруг понял, что не простит себе, если прямо сейчас, сию секунду, не поедет в Беруар. Элиза обмолвилась, что к обеду будет жареный карп.
        - Блез… Я отлучусь часа на три-четыре? Скажи, что меня не будет к обеду, я поехал по делам…
        Усилием воли он заставил себя ничем не выдавать свое волнение. Почти получилось. Голос, во всяком случае, точно не дрогнул. Щеки, возможно, порозовели, и то самую малость.
        - Скажу, - тоскливо пообещал дю Мулен.
        Больше он ничего спрашивать не стал. Минут десять понадобилось для того, чтобы переодеться. К обеду будет жареный карп. И еще что-нибудь постное, но вкусное…
        Конь, похоже, уже знал дорогу. Во всяком случае, он уверенно поскакал в сторону Беруара.
        На ступеньках лестницы Андре нос к носу столкнулся с госпожой де Лонгвиль. Странное дело, девушка вышла в парк одна, без своего вечного провожатого. Андре ничего не имел против шевалье де Ру, да и Элизу любил почти как сестру, но чем дальше, тем больше присутствие посторонних мешало ему. И, кажется, не только ему. Во всяком случае, не далее как вчера Анна-Женевьева предпочла аккомпанировать их пению только одной рукой - правой. Левую мадам де Лонгвиль на добрую четверть часа оставила в ладонях Андре под предлогом того, что ее необходимо согреть и вернуть в рабочее состояние. Девушка позволила аббату почти коснуться губами кончиков ее пальцев, то есть совсем даже не почти. На самом деле Андре украдкой перецеловал каждый доверенный ему пальчик, с трепетом ожидая, когда же гордая герцогиня вспомнит о правилах приличия. Но девушка лишь отчаянно краснела и мужественно продолжала терзать клавиши.
        А вот сейчас Анна-Женевьева почти соскользнула с влажной мраморной ступени, Андре был вынужден поддержать ее… и его руки сами собой обхватили талию молодой красавицы.
        - Здравствуйте, аббат! - опуская глаза и стремительно заливаясь румянцем, поприветствовала гостя герцогиня. - Спасибо вам, вы так милы… Без вашего вмешательства я непременно пересчитала бы сейчас все ступеньки…
        - Вы отправлялись на прогулку, ваше высочество? - Андре усилием воли заставил себя вспомнить про этикет.
        Чертовы правила приличия! Приходится держать себя в руках, вместо того чтобы просто обнять герцогиню (в знак дружеского участия, разумеется).
        Аббат даже не понимал, что обманывает сам себя. Он не уставал твердить сам себе, что ее высочество мадам де Лонгвиль всего лишь прелестная, учтивая и умная девушка, с которой приятно говорить часами. А еще приятнее петь или музицировать. О, да! Для того чтобы чувствовать себя счастливым, достаточно всего лишь прилежно разучивать с нею дуэт на стихи господина Вуатюра или господина Ронсара. Или милую итальянскую песенку, у герцогини отличное произношение, она говорит на итальянском совершенно свободно. Ни к чему не обязывающий флирт…
        То, что поездки в Беруар стали для него жизненной необходимостью, Андре упрямо отказывался признавать. Он? Влюблен? Ничуть не бывало! Влюбленность - это что-то совсем другое… Анна-Женевьева так молода, так чиста, ей так не хватает мужского внимания. Даже его вчерашнее поведение все же не выходит за рамки приличий.
        В общем, господин де Линь совершенно не понимал, что с ним происходит.
        Герцогиня сделала еле заметное движение вперед, и Андре вновь пришлось поддержать ее.
        - Какая я неловкая! - прошептала она. - Очень скользко.
        На мраморных ступенях прозрачно мерцали только-только начавшие оттаивать льдинки. Вчера была оттепель, а ночью снова подморозило.
        - Скользко… - Андре всем телом ощущал, как бешено колотится ее сердце под твердыми планками корсета. - Будьте осторожны, мадам…
        - Но ведь вы меня держите… - Бирюзовые глаза вспыхнули на миг, и тотчас же их скрыла завеса ресниц. - Держите меня, шевалье, иначе я упаду…
        Это была уже не светская беседа. Оба говорили совсем не то, что хотели бы. Слова не шли с языка.
        - Мадам… я…
        А в следующую секунду говорить было уже не нужно: герцогиня привстала на цыпочки и, зажмурившись от страха, поцеловала Андре.
        Губы мадам де Лонгвиль пахли липовым цветом: Элиза обожала травяные настои и щедро потчевала ими всех гостей.
        Сознание Андре помутилось, и все же он невольно отметил, что герцог и вправду непроходимый дурак. Не научить целоваться вот такой ротик? Грех несказанный, когда являешься законным супругом.
        Сердце Анны-Женевьевы бешено колотилось. Андре предоставил девушке полное право самостоятельно решать, сколько может длиться это явное нарушение этикета. Смелости герцогини надолго не хватило. Она быстро опустила голову и решительно отняла руки аббата от своей талии.
        Теперь требовалось объясниться, но герцогиня попросту сбежала от объяснений.
        - Фабьен! Где вы?
        Шевалье появился на площадке как раз в тот момент, когда Анна-Женевьева очутилась у подножия лестницы. Андре мысленно охнул от изумления и восторга: какова девчонка! Если их никто не видел, а они были надежно скрыты выступом лестничного марша, то теперь поди докажи, что щеки мадам де Лонгвиль пылают не от быстрого бега вниз по ступенькам, что глаза ее сияют не от опьянения красотой наступившего дня!
        - Аббат, вас, кажется, ждала Элиза! - Голос герцогини прозвучал звенящим ручейком. - А мы с шевалье немного прокатимся, да?
        Де Ру сдержанно поклонился гостю, Андре ответил на поклон. Через секунду он вновь посмотрел на герцогиню, которая, не оглядываясь в сторону крыльца, наблюдала за тем, как к лужайке перед домом слуга подводит двух гнедых жеребцов.
        Молодец, Анна! Решиться на столь дерзкий шаг, а потом вести себя как ни в чем не бывало!
        Элиза вышла на верхнюю площадку сама. Она тоже наблюдала за кузиной и ее провожатым.
        - Андре, вы ведете себя хуже, чем двадцатилетний мальчишка! - еле сдерживая смех, заявила она. - Что, моя родственница заставила-таки вас потерять голову? И поделом. Хватит мерзнуть здесь. Она не оглянется, не надейтесь. Помните, что она - Конде. И относитесь к этому с должным уважением.
        - Я? - Андре с ужасом посмотрел на госпожу де Бланшетт.
        - Вы. Вы, милый мой, и никто больше. Пойдемте в дом, у меня к вам серьезный разговор. Они не вернутся раньше чем через два часа… Этого нам, думаю, хватит…
        И Элиза потащила совершенно растерявшегося Андре в дом. Но на сей раз она повела гостя не в гостиную, а куда-то наверх, едва ли не под самую крышу.
        Комнатка была крошечной. В ней даже почти не было мебели. Пол покрывал старый потертый ковер, пахло пылью. Но Андре почему-то улыбнулся.
        - Вы в самом деле намерены посекретничать, мадемуазель Лисичка?
        - Не подлизывайся, - ворчливо, но не без удовольствия парировала Элиза. - Ну вот. Присаживайтесь, шевалье, и потолкуем. В углу стоит корзинка, там есть бутылка вина и два бокала. А также еще что-нибудь, что поможет нам скрасить время. И будьте любезны в течение того времени, что мы здесь находимся, называть меня «на ты».
        Андре живо нашел корзинку и опять улыбнулся.
        - Господи, не думал, что ты такая сентиментальная! Сохранить эту ветошь…
        - Я все же женщина, Андре. И никуда от этого не деться. Да, иногда я веду себя по-мужски. При необходимости я могу выпить больше тебя. Я езжу на охоту и стреляю. Порой я кажусь грубой и невоспитанной. Но ты-то знаешь, милый мой… С тобой я могу расслабиться и вспомнить прошлое.
        Андре посерьезнел. Прошлое госпожи де Бланшетт некоторым образом касалось его; они были связаны давней не очень приятной историей. Когда-то давно… Сейчас не хотелось об этом размышлять. Горечь ушла, а теплота осталась.
        - Тогда почему ты не взяла третий бокал? Думаю, Господь отпустил бы душу Дориана к нам хотя бы на два часа…
        Элиза села на ковер и отрицательно покачала головой.
        - Нет, Андре. Прошлого не вернешь. Дориан всегда со мной, но он не сможет выпить с нами сейчас… Это мы с тобой живы. И слава Богу! Ты здесь уже много дней, но я только сейчас могу сказать тебе то, что хотела. Я онемела от изумления, когда увидела тебя на пороге. Да еще и в компании моей любезной родственницы. И я рада, что ты вернулся именно сюда.
        - Куда бы еще я мог вернуться? Ты же знаешь, что я не менее твоего привязан к прошлому…
        Андре вздохнул и тоже опустился на ковер.
        - И вот мы снова сидим рядом, в той самой комнате, что так часто дарила нам покой в детстве и юности, - Элиза подняла руку с бокалом. - И я хочу кое-что сказать маленькому Андре. Как старшая. Как сестра. Ты мне доверяешь?
        - Кому еще я могу доверять? - Синие глаза затуманились.
        - Да, пожалуй, никому. Рядом с тобой сейчас нет ни одного человека, который бы понял тебя. Я понимаю. И, кажется, сейчас понимаю лучше, чем ты сам себя. Ты упорно играешь чужую роль, Андре. Очнись. Это не приведет тебя к добру. Тебе уже не двадцать лет. Мне тоже. В двадцать я стала бы ходить вокруг да около и из жалости, пожалуй, так и не начала бы этот разговор. Сейчас же начну…
        - Мне уже страшно! - рассмеялся Андре, делая небольшой глоток. - Мне молчать?
        - Да, и не перебивай. Хотя нет: ответь мне прямо и честно на один вопрос: в каких ты отношениях с мадам де Шеврез?
        Андре поперхнулся вином. Некоторое время он и вправду хранил молчание.
        - Ни в каких.
        - Она тебе написала хотя бы один раз за эти годы?
        - Да.
        - И ты, разумеется, ее простил?
        - Зачем ты спрашиваешь?
        - Не увиливай от ответа!
        Андре опять помолчал.
        - Не знаю. Иногда кажется, что да. Иногда - нет. Тебя устраивает такая степень откровенности?
        - Вполне. Ты еще привычно вздрагиваешь, когда при тебе неожиданно произносят ее имя, но уже не краснеешь, когда я вот так начинаю задавать неприятные для тебя вопросы. Это хорошо… Итак, ты вернулся. Ты здесь. Париж - в нескольких лье. Кто из твоих знакомых дам знает, что ты приехал?
        - Мадам де Лавернь.
        - И только? Тогда почему мадам де Монбазон умоляет меня при возможности передать тебе весточку и утверждает, что видела тебя на каком-то придворном приеме?
        Андре скрипнул зубами.
        - Так, можешь не отвечать. Вижу, что сам раскаиваешься в своей опрометчивости. И что мадам де Монбазон действительно видела тебя издалека. Меня интересует другое: ты окончательно решил порвать со всеми своими воздыхательницами? Мадам де Монбазон, герцогиня де Роган, герцогиня де Шеврез, мадам де Кавуа, еще с десяток придворных дам королевы и парочка особ почти королевской крови… Андре, ты что, нарочно их выбираешь?
        Де Линь криво усмехнулся.
        - Мадемуазель Лисичка, в ту пору я был моложе на пятнадцать лет и на столько же лет глупее. Мне льстило, что я могу общаться с такими дамами… Кроме того, я был лейтенантом гвардейцев. Это накладывало определенные обязательства. За женщинами нужно было волочиться непрерывно. А где еще, по-твоему, я нашел бы таких шлюх, которые не требуют денег?!
        - Ага, и поутру украдкой засовывают в карманы твоего мундира то кошелек, то расшитой платочек, то какую-нибудь драгоценную безделушку? Я и не знала, что ты настолько практичен, Андре! Вот что, оказывается, может скрываться за романтической связью! - Элиза хихикнула и одобрительно кивнула. - Следующий вопрос. Ныне на тебе сутана. Это окончательное решение оградить себя от мирских соблазнов?
        - А ты как думаешь?
        - Вот я и думаю, что если так, то ты подвергаешь себя опасности соблазниться и морально пасть.
        - В смысле? - Андре напрягся.
        - Милый мой, не разыгрывай из себя святошу, о котором намедни пел. Я не сомневаюсь, что ты можешь твердо соблюдать данные обеты. Просто до меня дошел слух, что в свете ты появился именно с мадам де Лавернь, которая вряд ли стала бы слушать твои душеспасительные беседы… У Сюзанны другие интересы. А ты - мужчина, мой милый. И я, признаться, рада, что могу совершенно свободно общаться с тобой, не переходя дружеских границ. Другие так не могут. Например, моя милая Анна-Женевьева.
        Андре вздрогнул.
        - Пока у меня была слабая надежда, что она просто влюблена в тебя, я молчала. Мало ли что. У бедняжки просто появился интерес к жизни и к красивым мужчинам, которого раньше в ней не было сначала благодаря матери, а потом благодаря мужу.
        - Лонгвиль - порядочный болван! - Андре презрительно скривил губы.
        - О! Ты не представляешь, до какой степени! А мне она рассказала все начистоту. Веселенькая супружеская жизнь у моей кузины… А тут - воля и безнаказанность. Можешь сказать огромное спасибо де Ру, который, сам того не желая, показал ей, что она может быть любима не за свой титул и не за свою внешность, а просто так. За сам факт своего существования на земле… Знаешь, вы похожи. Я помню юного Андре де Линя, который мучился оттого, что природа не позаботилась сотворить его высоким и плечистым, как друг Дориан. Не дала такой мужественной внешности, как другу Дориану. Что и говорить, тогда ты не был уверен в себе. А по тебе вздыхали все окрестные барышни и их матери тоже… А потом для Андре пришла пора влюбиться и потерять голову… Помнишь?
        Ответом был тяжелый вздох.
        - Для моей кузины тоже настала пора влюбиться. Я так понимаю, что она поначалу пыталась вызвать в себе чувства к де Ру. Не получилось. То есть получилось, конечно, но… Она просто перенесла на него часть любви, которую питает к брату.
        - Герцогу Энгиенскому?
        - О да. Они очень любят друг друга. Потому что больше их никто не любил. Ни мать, ни отец, ни кто-либо еще. Герцогу не досталось красоты сестры, и это делает его более счастливым… Не уводи разговор в сторону. Итак, де Ру сыграл свою роль. А потом появился ты, синеглазый красавец. К тому же красавец, влюбиться в которого можно без опасений за собственную репутацию. Ты же священник. Стало быть, существо бесполое. Будь на твоем месте кто другой, ее чувство угасло бы очень скоро. Ей двадцать два года, у нее горячая кровь Конде. Но она встретила именно тебя… А ты не умеешь любить женщин на расстоянии. Тебе нужно обладать ими. Даже сейчас. Точнее, особенно сейчас. Невзирая на твою сутану. Ты понимаешь, о чем я? Извини, но я видела, как не далее как час назад некая герцогиня висла у тебя на шее. И ты прекрасно понял, чего она хочет. Потому что сам захотел того же. И перепугался. Правда ведь, перепугался?
        Андре судорожно вздохнул и побледнел.
        - Еще бы! - продолжала Элиза. - Она оказалась существом из плоти и крови, а не бестелесной Прекрасной Дамой. И ты тоже не сошедший с небес архангел Гавриил.
        - Мадемуазель Лисичка, зачем ты мучаешь меня? - Андре так сильно теребил упавшую на лоб прядь, что в конце концов выдрал у себя порядочный клок волос. - Я уж сам как-нибудь разберусь…
        - Не разберешься. Знаешь, почему? Тебе мешают призраки прошлого. Тебе страшно вновь кому-то довериться так же безоглядно, как в двадцать два года. Хотя ты чувствуешь, что уже не властен над собой: появляешься здесь каждый день, потихоньку соблазняешь герцогиню. Да-да - не смотри на меня так - соблазняешь! Ведь она буквально тает от того, сколько времени ты уделяешь общению с ней. И влюбляется все больше и больше. Вчера, насколько я могу судить по ее сегодняшней выходке, она поняла, что мирные беседы у камина и вокальные упражнения перестали ее удовлетворять. Будь она наивной девочкой, она бы так скоро до этой мысли не дозрела. Но Анна-Женевьева уже почти год замужем. Лонгвиль - ничтожество, но кое-что он сумел ей показать. И уж если моя милая девочка почувствовала, что ее физическое отвращение к мужскому полу прошло… Словом, я поздравляю вас, шевалье. В толпе ваших поклонниц появилась еще одна, готовая ради вас на все. Гордячка Анна-Женевьева, висящая на шее у аббата де Линя… О, я дорого бы дала, чтобы утренняя сцена повторилась!
        Андре почувствовал, что краснеет.
        - Ага! Господину аббату стало стыдно за то, что он не прочитал нахалке проповедь на тему «Жена да убоится мужа своего»? - Элиза приняла самый торжественный вид и тут же хихикнула. - Ладно, Андре. Что случилось, то случилось. Главное теперь, чтобы ты и сам понял, что совсем даже не безразличен моей девочке, что ваши желания совпадают. Призраки хороши тем, что в нашей власти их прогнать. Судьба дает тебе шанс на исцеление. Теперь ты в роли мадам де Шеврез. Ты старше, ты опытнее. Ты помнишь свою собственную историю. Подари бедняжке счастье. И будь искренним. Ради себя, ради ее блага. Она заслуживает счастья. Покажи ей, ради Бога и всего святого, что такое настоящая любовь. После замужества Анна-Женевьева живет в настоящем кошмаре. Помоги ей поверить в то, что она может быть желанной и счастливой. Сделай то, что сделала для тебя Мари де Шеврез. Пусть и из других побуждений. Отпусти птицу на волю. Я верю, что у тебя достанет благородства не совершить ни одной подлости. Научи девочку летать… И будь осторожен. У тебя в запасе месяц. Потом будет поздно. Муж ни на день не оставит ее здесь. Я буду помогать
вам, хоть это и безнравственно.
        - Де Ру… - одними губами произнес Андре. - Он ее любит…
        - О, это моя забота! - госпожа де Бланшетт схватила руки де Линя и прижала к своей груди. - Поверь мне, Фабьен не тот человек, который ей сейчас нужен. Совсем не тот.
        - Зато тот, который нужен тебе, милая Лисичка? - Андре кинул на Элизу взгляд, озаренный ответной догадкой.
        - Может быть, может быть… - слабо улыбнулась она. - Но впустить кого-то в свое сердце еще не значит получить ответ на такой вопрос… Тебе повезло больше. Будь смелым, взгляни правде в глаза. Что говорит тебе твое сердце?
        - Я… - замялся Андре. - Лисичка, но это совсем не так, как когда-то…
        - Это лишь потому, что ты стал старше. И по-другому смотришь на мир. Иных причин нет. Я гляжу на тебя со стороны и ясно вижу твое смятение, твои попытки сбежать от надвигающейся лавины. Сбежать только потому, что ты понимаешь: если она захлестнет тебя, ты уже не справишься. Как в первый раз. Но тебе нужна эта лавина… Анна тебя любит и не обманет. Не жалеешь себя - пожалей ее. Она уедет в Париж, и ты ее потеряешь навсегда. Для нее настало время любить, она достанется какому-нибудь прохвосту вроде Бофора. Ты хочешь этого?
        - Нет! Только не это!
        Теперь Андре побледнел. Видно было, что сама мысль о том, что подобное может случиться, причиняет ему невыносимую боль.
        - Тогда признайся. Не ей, не мне - себе. Ты готов открыть ей свое сердце и отдать ключ от него? Без опаски. Так, как ты учишь в своих проповедях.
        У Андре не было сил говорить. Он лишь молча опустил ресницы. И это означало подписание капитуляции.
        - Отлично! Сегодня тебе больше не нужно встречаться с ней. Подумай и реши все окончательно. Возвращайся завтра. Я - твоя союзница. Понимаю твои рыцарские намерения: ухаживания, подарки и все такое. Но помни: у вас в запасе какие-то три с половиной недели.
        Андре кивнул.
        - Пошли вниз, мсье Василек. Я накормлю тебя супом из шампиньонов и вкусной рыбой в винном соусе. Ты, верно, пожертвовал обедом в монастыре ради того, чтобы приехать сюда. И наверняка не спишь по ночам как следует, потому что наверстываешь то, что прогулял днем. Преподобный де Билодо доволен тобой и тем, как ты ведешь монастырские дела? Я и не сомневалась. Ты умница, и я тебя очень люблю. И горжусь тем, что у тебя уже появилась слава хорошего проповедника… Вот, начали с греховного, закончили божественным. Кстати, не думаешь ли ты, что ваши чувства греховны?
        - Я думаю, что любая любовь - от Господа. Если это любовь…
        Они поднялись, Андре подхватил опустевшую корзинку.
        - Не надо. Оставь ее здесь. До следующей откровенной беседы.
        - Но тут еще есть вино!
        - Пусть его допивают наши призраки…
        19
        Записки
        Анна была огорчена: со вчерашнего дня от Андре не было ни слуху ни духу. После столь удачного столкновения на лестнице, когда мадам де Лонгвиль, повинуясь своим чувствам, столь бесстыдным образом воспользовалась ситуацией (бесстыдным - по ее мнению, но каким же невинным был этот поступок на самом деле!), аббат исчез и больше не появлялся. На осторожные вопросы Анны-Женевьевы о том, что могло с ним произойти, Элиза отвечала, что никуда он не денется, однако день уже подходил к вечеру, а Андре так и не явился, так и не обжег юную герцогиню взглядом неправдоподобно синих глаз. Анна лежала на кровати в своей комнате и грустила. Даже общество любимой Элизы не веселило ее. Анна желала видеть Андре, только Андре и никого больше.
        Девушка была в смятении, она не знала, как ей быть дальше. Что будет, когда подойдет к концу месяц, отведенный мужем для посещения источника при аббатстве, и придется ехать в Париж? Андре останется здесь, а маленькая герцогиня возвратится в дом постылого мужа, и какими же невыносимыми станут ее дни! Как поступить? Как вырваться из клетки?
        Размышляя обо всем этом, герцогиня машинально поглаживала Труве, примостившуюся на ее коленях, перебирала пальцами шелковистую шерсть. За последнее время Труве заметно поправилась, чистая шерстка ее лоснилась. Анна снова провела пальцами по шее кошки, на которой красовался кожаный ошейник с еле различимым тиснением, и ей показалось, что ошейник слишком плотно затянут, что ее любимице трудно дышать. Тогда Анна расстегнула его, сняла с кошачьей шеи и от нечего делать принялась рассматривать со всех сторон. Он был широкий, кожаный и очень толстый. Как бедняжка носила его все это время? И для чего было делать его таким толстым? Да еще внутрь наверняка что-то подложили… Интересно, что там внутри под слоем кожи?
        Взяв с туалетного столика острый нож для писем, Анна-Женевьева, недолго думая, надрезала ошейник. В образовавшейся дырке появился край какой-то бумаги. Вот так сюрприз!
        Очень осторожно, стараясь не повредить бумагу, Анна-Женевьева извлекла ее на свет. Это оказался мелко исписанный с двух сторон листок со смутно знакомой подписью. Герцогиня жадно пробежала глазами убористые строки и через некоторое время остановилась, хватая ртом воздух.
        Так вот оно, отречение Гастона. Вот она, та самая бумага, что так нужна ее отцу и мужу, а также всем остальным заговорщикам. Труве, носительница тайны, уснула, раскинув лапы; наверняка кошка раньше принадлежала кому-то из друзей Ришелье, а то и самому великому кардиналу. Спрятать столь ценный документ в ошейнике - какая блестящая идея! Что же теперь делать? Анна сидела в растерянности, гадая, что бы такое предпринять. А затем, внезапно решившись, сложила листок и спрятала его за корсаж.
        Эта бумага нужна многим. И Анне требовалось хорошенько подумать, прежде чем решить, как следует поступить. Ей надо посоветоваться с де Ру. Где он сейчас? Возможно, пьет вино в гостиной вместе с Элизой, в последнее время эти двое много времени проводят вместе. Анна ничуть не осуждала кузину: шевалье де Ру прекрасный человек и хоть не так красив, как аббат де Линь, но тоже весьма привлекателен. Если Элиза найдет с ним свое счастье, пускай так и будет. Официально Элиза, конечно, считалась старой девой, потому что никогда не была замужем. Но Анна-Женевьева нисколько не сомневалась, что любовные связи у нее были.
        Когда Анна-Женевьева встала, чтобы спуститься вниз, появилась служанка.
        - Мадам, вас спрашивает брат дю Мулен из аббатства Нуази.
        - Проводи его сюда! - воскликнула Анна.
        Она ждала другого священника, но дю Мулен наверняка принес хоть какие-то известия…
        Блез появился через несколько минут.
        - Мадам, - он глубоко поклонился Анне, - аббат де Линь прислал меня с письмом. Вот оно.
        Анна схватила послание.
        - Почему же он сам не смог приехать?
        - Аббат не слишком хорошо себя чувствует, ваше высочество, - пробормотал Блез, отводя глаза. - Он просил меня передать вам письмо и откланяться, не дожидаясь ответа.
        Проговорив это, дю Мулен неловко поклонился и стремительно вышел. Анна не стала его удерживать. Записка жгла руки, и хотелось поскорее прочесть ее, но без свидетелей, а служанка уходить не торопилась.
        - Что такое, Мари? - весьма раздраженно воскликнула Анна-Женевьева.
        - Мадам, прибыл еще один гость. Он представился как шевалье де Фобер. Вы примете его? Я проводила его в малую гостиную.
        - Ах, вот как, - пробормотала Анна. - Что ж, пожалуй, приму. Но прежде найди шевалье де Ру и скажи, чтобы пришел ко мне.
        Фабьен появился на удивление быстро. К тому времени Анна успела сунуть записку за корсаж (где одна бумага, там и вторая) и встретила шевалье милой улыбкой.
        - Фабьен, приехал лейтенант де Фобер.
        Де Ру напрягся.
        - Мне вышвырнуть его из дома, мадам?
        - Нет, я хочу с ним поговорить.
        - Я не подпущу его к вам.
        - Он многому меня научил, Фабьен, - примирительным тоном произнесла Анна-Женевьева, - и я его не боюсь.
        Может быть, именно после истории с куклой она по-настоящему осознала, как невыносимо то положение, в котором она живет. Она разрешила себе любить. Она нашла в себе силы, чтобы противостоять мужу. Чтобы убить напавшего на нее бандита. Теперь она не отступит.
        - Мадам… - начал де Ру, но Анна прервала его легким взмахом руки.
        - Он в малой гостиной. Я войду и оставлю дверь приоткрытой, а вы будете в соседней комнате. Но не входите, если я не позову вас. Что бы ни говорил шевалье де Фобер и что бы он ни делал.
        Эме поднялся Анне навстречу и приподнял брови, когда увидел, что она не закрыла дверь.
        - Добрый день, ваше высочество. Добрый день, шевалье де Ру! - произнес он, повысив голос.
        Из соседней комнаты никто не ответил, и де Фобер, пожав плечами, поцеловал герцогине руку.
        - Что привело вас сюда? - Анна опустилась в кресло; лейтенант остался стоять. - Как это вы решились открыто приехать сюда, господин де Фобер? Вы не боитесь, что о вашем визите станет известно?
        - Ах, мадам, - утомленно сказал лейтенант, - я уже ничего не боюсь. Я приехал к вам кое-что выяснить. Надеюсь, что вы поможете мне и прольете свет на некоторые обстоятельства? Не получали ли вы вестей от вашего супруга?
        Анна усмехнулась.
        - Я ничего не знаю о нем с тех пор, как уехала сюда, в Беруар, - отчеканила она. - Здесь я веду тихую жизнь: езжу в аббатство к источнику, провожу время в молитвах.
        - Как же хорошо вы молитесь, герцогиня, если после ваших поездок к источнику на дорогах остается столько трупов! - воскликнул де Фобер в некотором раздражении, из чего Анна сделала вывод, что шевалье успел наслушаться местных сплетен.
        Лейтенант тут же подтвердил ее догадки:
        - В округе болтают черт-те что. Уверяют, что вы и ваши добрые друзья укокошили нескольких человек! К тому же среди покойничков оказался племянник некоего высокопоставленного лица! Это уже черт знает что такое! Прекрасный результат ваших молитв!
        - Вы не епископ, чтобы обвинять меня во всех смертных грехах! - отрезала Анна.
        Она догадывалась, что разговор с де Фобером будет не слишком приятным, но что он сразу приступит к обвинениям - этого она не предполагала. Анна постаралась успокоиться и с вызовом смотрела в лицо лейтенанту.
        - Что вам угодно, сударь?
        - А вы ничего от меня не скрываете, мадам?
        - Мне нечего вам сказать, хотя бы потому, что я не понимаю, о чем вы спрашиваете.
        - О бумаге, мадам, о бумаге! Мне нужно знать, не нашлась ли она. Можете ли вы как-нибудь выяснить это?
        Анна, приподняв брови, задумчиво смотрела на шевалье де Фобера. Вся ее злость куда-то ушла, сменившись легким недоумением. Конечно же, де Фобер не нашел отречение Гастона просто потому, что бумага лежала сейчас за корсажем герцогини. Де Фобер, по всей видимости, даже не предполагал, где эта проклятая бумага может находиться. А судя по его замученному виду и раздражительности, ему дали приказ отыскать отречение как можно скорее. Ну конечно же! Вести из Парижа доходили печальные, король слабел с каждым днем. Когда монарх умрет, начнется дележка власти. И вот тогда эта исписанная мелким почерком страничка может очень понадобиться Мазарини. Бумага потопит врагов кардинала. Так стоит ли отдавать ее в руки человека, который ведет себя столь вызывающе и требует от герцогини то, чего она вовсе не обязана совершать?
        Анна-Женевьева встала.
        - Сударь, - холодно произнесла она, - я не имею вестей от моего мужа. Что касается политических интриг, то я более не желаю в них участвовать. Я и так поступила весьма опрометчиво, ввязавшись в историю с кукольным театром. И полагаю, вы уже достаточно использовали меня. Но теперь с этим покончено. Прощайте, сударь, и больше не тревожьте меня.
        Однако де Фобер не слушал. Глаза его глупо округлились, рот приоткрылся. Лейтенант смотрел куда-то за спину Анне. Нахмурившись, та обернулась, чтобы понять, какого призрака увидал Эме, и не заметила никого, кроме Труве. Кошка, наверное, соскучилась в одиночестве и отправилась на поиски хозяйки. Запрыгнув на кресло, Труве расположилась там с удобством и принялась сосредоточенно вылизывать заднюю лапу.
        «Он знает, что бумага должна быть в ошейнике», - поняла Анна, переводя взгляд на де Фобера.
        - Мадам, - напряженным голосом произнес лейтенант, - откуда у вас эта кошка?
        - Ах, я подобрала ее во время прогулки, - беспечным голосом ответила Анна-Женевьева. - Она была ужасно грязная. Теперь выглядит лучше. А вы любите кошек, шевалье?
        - Без ума от них, - прорычал Эме. - Скажите, на ней был ошейник?
        Анна вздохнула, будто бы утомленная бессмысленными вопросами.
        - Какие глупости вы спрашиваете! Конечно, не было, это ведь бродячая кошка.
        - Вы уверены?
        - Не забывайтесь, лейтенант! - отчеканила Анна.
        - Простите… Простите меня. - Де Фобер выглядел растерянным. - Что ж, если вам нечего сообщить мне, разрешите откланяться.
        - Надеюсь, в наших дальнейших встречах не будет необходимости.
        - Возможно, и так, мадам.
        Он поклонился и быстро вышел; Анна-Женевьева слышала, как лейтенант и де Ру обменялись коротким холодным приветствием. Спустя минуту Фабьен зашел в гостиную.
        - Он ушел. Все хорошо, мадам?
        - Все прекрасно, - рассеянно произнесла Анна. - Надеюсь, шевалье де Фобер нас больше не побеспокоит.
        - С чего это он заинтересовался кошкой? - нахмурился Фабьен.
        - Наверное, и вправду любит животных.
        Анна-Женевьева считала, что еще не время сообщать де Ру о бумаге. Она все расскажет ему потом, а пока ей нужно поразмыслить.
        - Спасибо вам, Фабьен, вы свободны. Я хотела бы остаться одна.
        Де Ру молча поклонился и вышел.
        Анна подошла к окну, выглянула во двор. Солнце спряталось за облаками, скоро сгустятся сумерки. Очень странный сегодня день, и как жаль, что Андре не приехал…
        Кстати, записка от него… Она же так ее и не прочла!
        Анна-Женевьева торопливо достала послание, сорвала печать, развернула сложенный вчетверо лист и долго смотрела на строки, написанные быстрым, но четким почерком. Его почерком!
        Буквы плыли перед глазами. Девушка сбивалась и начинала читать сначала.
        «Я пишу Вам, почти стыдясь того, что делаю. Мне не стоит этого говорить, это явное оскорбление для Вашей чести, ваше высочество. Но у меня есть причина для откровенности. Я болен, возможно - неизлечимо. Если я более никогда не увижу Вас и не услышу Вашего голоса, знайте: я люблю Вас, потому что Вас невозможно не полюбить. Представ перед престолом Господним, я буду молить нашего Отца лишь о том, чтобы Он в своей великой милости подарил Вам утешение в Ваших горестях, сделал Вас счастливой и любимой. Больше мне ничего не нужно. Я бесконечно благословляю тот день, когда встретил Вас и смог быть Вам хоть немного полезным. Целую Ваши прекрасные глаза…»
        Оскорбление для чести… Как он может такое писать, когда сам говорил, что любовь оскорблением быть не может! Чем он болен, что опасается смерти? Почему она ничего об этом не знает?
        Дверь тихо скрипнула. Анна-Женевьева поспешно сунула записку за край корсажа и постаралась принять самую непринужденную позу.
        - Не вздрагивайте, милая кузина! - раздался успокаивающий голос. - Это всего лишь я. Мне сказали, что приезжал какой-то человек из Парижа. Надеюсь, он вам не помешал отдыхать.
        Герцогиня лишь усмехнулась.
        - Я рада, что вы здесь, Элиза.
        - В самом деле рады? Это приятно. Но что с вами? Неужели приезжий посмел обидеть вас?
        - Шевалье де Фобер ничего мне не сделал… - Девушка пыталась улыбнуться.
        - Тогда что же? Или… Ах, кажется, я догадываюсь, коль скоро вы не отходите от окна. Вы так молоды, моя дорогая девочка. Более того, вы еще никогда в полной мере не вкушали радости любви. Потому не представляете, насколько это важно - ощущать себя желанной, остаться настоящей женщиной до глубокой старости.
        - Но… но если это означает забыть про все рамки приличия?..
        - О, дорогая моя! - покачала головой хозяйка замка. - Вы к тому же имеете очень слабое представление о том, насколько в человеке сильно животное начало. В том состоянии, в котором находятся настоящие влюбленные, о приличиях не заботишься вовсе. Думаешь только о том, чтобы оказаться в более-менее удобной позе в более-менее уединенном месте. Хотя бы на четверть часа.
        - Вот уж не знаю, что они в этом находят! - презрительно заявила герцогиня.
        И покраснела.
        - Поверьте мне - массу удовольствия. Ваш собственный печальный опыт - исключение из правила, - Элиза улыбнулась. - Я не устаю обзывать герцога болваном и бревном. А также другими не слишком лестными словами…
        - А он теми же словами говорит про меня… - Глаза Анны-Женевьевы затуманились от подступивших слез. - Неужели я и вправду… никуда не гожусь…
        - Думаю, в мире есть хотя бы один человек, который способен доказать вам обратное. - Госпожа де Бланшетт погладила родственницу по голове и взяла ладони девушки в свои руки. - И вы догадываетесь, кто это. Правда ведь, догадываетесь? Мы ведь о нем говорим с самого начала. Кстати, почему его сегодня нет?
        - Он заболел. - Анна-Женевьева тяжело вздохнула. - Поэтому вряд ли приедет.
        Она совсем не была уверена, что стоит говорить Элизе про записку.
        - Тогда почему бы вам самой не съездить к нему? Не проведать? - неожиданно предложила Элиза.
        - Но меня не пустят к нему в келью! - Герцогиня устремила на Элизу испуганный взгляд. - Я же женщина!
        - Вы правы, девочка моя. Я об этом совсем не подумала… Ну, хотя бы напишите ему. Будьте смелее. И прекратите терзать себя угрызениями совести. Да, Андре - священник. Но это - стечение обстоятельств. Досадное для вас. В любом случае, вы бы не могли выйти за него замуж. Он несвободен, вы тоже. И радуйтесь этому. Ваше чувство будет сразу избавлено от взаимных обязательств и претензий.
        - Наше… - машинально повторила герцогиня. И умолкла.
        - Милая моя девочка, это не я целовалась на лестнице с господином аббатом. Я сказала - целовалась, а не целовала. Почувствовали разницу?
        - Вы видели?! - Анна-Женевьева съежилась от испуга.
        - Видела. Но никому не скажу… Кстати, спрячьте-ка записку получше, если не хотите, чтобы еще кто-то заинтересовался ее содержанием.
        Герцогиня вспыхнула и прикрыла руками вырез корсажа. Ее мать, Шарлотта-Маргарита, как большинство Монморанси, была хрупкой, с красивыми, но деликатными формами, а Анна-Женевьева пошла фигурой в отцовскую родню. Женщины рода Конде, как правило, обладали четырьмя несомненными достоинствами: были стройны до старости, имели тонкие руки, изящные длинные ноги, а также полную грудь. Госпожа де Лонгвиль исключением из правила не являлась.
        - Наш больной написал вам?
        Ну что тут оставалось делать? Скрывать истину от настоящего друга, да еще если этот друг - женщина…
        - Он… любит меня… - Анна-Женевьева еле слышным шепотом произнесла то, что вот уже несколько минут составляло самую главную ее радость.
        - А вы? - Элиза пристально поглядела в глаза девушки.
        - И я… - это было произнесено одними губами.
        Госпожа де Бланшетт порывисто обняла кузину.
        - Что мне делать? - Девичьи глаза смотрели на нее с надеждой и испугом. - Он написал, признался мне…
        - Позволить себе растаять, маленькая льдинка. Довольно зимы. Поезжай к нему при первой возможности.
        - Но я…
        - Нужно быть смелой, и я не устану тебе это повторять. Любовь трусов не терпит. Ты же сама сказала, что любишь его!
        - Но я замужем!
        - Ну и что? Если то, о чем ты мне сказала неделю назад, правда и герцог бессилен как мужчина, ваш брак признает недействительным любой церковный суд! Тебе требуется достойная компенсация за этот год! Приди и возьми ее!
        - Но он…
        - Что - он? Он не святой, поверь мне! Кстати, если ты решишься и поедешь - это помимо радости для тебя будет и достойной местью герцогине де Монбазон!
        - При чем здесь герцогиня?!
        - Подумай, - спокойно предложила Элиза.
        Анна-Женевьева долго хранила молчание.
        - Она и его любила? - спросила она голосом, зазвеневшим от ревности.
        - Да стоит ему пальцем поманить - она бросит всех, кто сейчас вокруг нее крутится! - со свойственной ей грубоватой прямотой заявила Элиза. - Видишь, что происходит с твоей матерью? Чем госпожа де Монбазон отличается от нее? Герцогиня вот уже третью неделю шлет мне письма с намеками на то, что если господин аббат де Линь появится у меня и я извещу ее об этом, то она меня озолотит! Она случайно увидела его на приеме в Лувре и теперь горит от нетерпения вновь встретиться с ним!
        - Я не желаю хвалиться своим счастьем! - холодно ответила Анна-Женевьева. - Особенно перед госпожой де Монбазон.
        - Кто тебя заставляет? Напротив, оберегай его от завистливых взглядов, храни его как зеницу ока. Довольно и того, что все вокруг будут видеть, что ты счастлива и уверена в себе. И вот что я еще тебе скажу по секрету. Хорошенько запомни. У вас с Андре разные раны, хотя и одинаково болезненные. Ты не стесняешься раскрыть перед ним свою душу, но боишься собственного тела. Он привык отдавать любовницам тело, но душу свою открывал лишь однажды. И получил в награду предательство женщины, которую любил всем сердцем. Ему необходимо твое тепло. Тебе - его. Ваша судьба - излечить друг друга.
        - Но я не могу так… - Герцогиня опустила голову.
        Элиза еще раз обняла ее.
        - Решись и действуй. Чем скорее, тем лучше. У тебя в распоряжении три недели, когда рядом не будет посторонних глаз. Потом - Париж. И что ты скажешь своему мужу по возвращении? Что тебе не помог источник?
        - Я подумаю… - прошептала герцогиня. - Спасибо вам. Сейчас я хочу остаться одна…
        И она осталась одна и попыталась молиться.
        Не получалось. Перед внутренним взором возникло тонкое лицо аббата де Линя, которое все приближалось и приближалось к ней. Андре осторожно коснулся ее волос, вынул из прически алмазную шпильку; на грудь девушки мягко упал длинный белокурый локон. И она невольно откинула голову назад, чтобы Андре мог беспрепятственно целовать ее еще и еще… Закрывая глаза, потому что смотреть на него так близко было трудно…
        Она уснула прямо в кресле, уронив голову на руку, лежащую на мягком валике. Элиза еле добудилась свою гостью к ужину. Анна-Женевьева быстро написала ответную записку и решила просить шевалье де Ру о любезности. Однако Фабьен не мог выполнить ее распоряжение: он уехал по просьбе Элизы к одному из арендаторов и должен был возвратиться лишь поздно вечером.
        Анне хотелось поговорить, и она отправилась изливать душу госпоже де Бланшетт.
        Элиза была единственной женщиной, с которой можно вести доверительную беседу. Например, о том, почему в мыслях Анны об Андре де Лине последнее время так много плотского. И почему эти мысли не кажутся ей кощунственными, а наоборот… До встречи с синеглазым викарием Анна-Женевьева и правда была целомудренно-холодной. Во многом благодаря равнодушию собственного законного супруга, который предпочитал иметь дело со зрелыми женщинами вроде мадам де Монбазон, а как вести себя с молодыми и неопытными, давно позабыл, да и не особо старался припомнить. В его распоряжении оказалось прекрасное юное тело, а то, что жена боязливо вздрагивает от его прикосновений, колени на ложе ей приходится разводить чуть ли не силой, и в момент, когда муж берет ее, супруга кусает губы скорее от боли, чем от страсти, герцога де Лонгвиля заботило очень мало. Главное, чтобы понесла. И желательно мальчика. Со своей стороны и молодая герцогиня свыклась с мыслью о том, что отношения между мужчиной и женщиной чем-то сродни насилию, и для женщины в них приятного мало. Во всем воля божья. Но сейчас… То странное чувство, которое нынче
мучило Анну-Женевьеву, было для нее совершенно неожиданным, пугающим и желанным одновременно.
        Тот поцелуй на крыльце… При воспоминании о нем кровь до сих пор бросалась в лицо герцогине. И не только в лицо. Странное ощущение. Волнующее, сладкое…
        «А вдруг он умрет? Вдруг Андре умрет, и я никогда его больше не увижу?! Что же мне делать? Господи, что же мне делать?!»
        20
        Ночное путешествие
        На исходе третьего дня лихорадка, терзающая Андре де Линя, нехотя отступила. После полудня викарий лежал под теплым одеялом, обливаясь потом. Прилежно пил назначенные мэтром Вуайе лекарства, читал забытый Блезом томик Августина Аврелия и тихо радовался тому, что начинает выздоравливать. Тело было слабым, мышцы вялыми, как после пробуждения от глубокого сна; двигался аббат с трудом. Поднявшись, чтобы взять из шкафа свежую рубашку, Андре неловко качнулся и сильно ударился о кресло. Боль была такой, что в глазах мигом потемнело.
        Сидя в кресле и баюкая ушибленное колено, он задремал. А когда очнулся, то за окном было уже совсем темно. Потрескивали дрова в камине - видимо, приходил Блез. На столе стояла корзинка с едой, накрытая чистым полотенцем.
        Первый раз за прошедшие дни Андре понял, что жутко голоден. Появление аппетита было хорошим признаком.
        Когда аббат зажигал свечи, пальцы уже не дрожали, были привычно послушными - тоже хороший признак. Однако ему нельзя было показывать, что он чувствует себя лучше. Придется разыгрывать из себя смертельно больного человека. Мэтр Вуайе с радостью согласился помочь ему в осуществлении этого плана: молодой викарий нравился врачу ровно настолько, насколько не нравился господин д`Исси.
        После происшествия на дороге настоятель аббатства, преподобный де Билодо, имел со своим викарием долгий разговор. Смерть Филиппа влекла за собою неприятности: покойный был знатного рода и имел высокопоставленных родственников. Преподобный велел Андре пока не покидать Нуази. Приключившаяся с викарием болезнь была ему только на руку; всем объявили, что аббат де Линь чуть ли не при смерти, хотя его состояние вовсе не было безнадежным. Тем не менее составился маленький заговор с целью предотвращения возможной мести со стороны родственников погибшего. Узнав о том, что убийца находится при смерти, они наверняка обратятся к преподобному Билодо, чтобы выяснить, так ли уж опасно состояние Андре, и в любом случае потребуют предать его суду. А уж преподобный постарается объяснить им, что случилось на самом деле и кто действительно виноват.
        «Умирающему» Андре можно было все, кроме одного: покидать комнату. Во всяком случае, легальными путями. Ну и поездки в Беруар также оставались под запретом.
        При одной мысли о Беруаре Андре снова бросило в жар. Любовь - тоже своего рода лихорадка, и господин де Линь сейчас ощущал это в полной мере.
        Нет, ну надо же… Сам не заметил, как по уши влюбился!
        У Андре накопилось достаточно опыта, чтобы отдавать себе полный отчет в происходящем. То, что на него обрушилось, - не страсть, не похоть, не банальное увлечение от нечего делать… Он не раз испытывал и то, и другое, и третье. А теперь…
        Аббат вяло ковырял вилкой грибное жаркое и почти с ненавистью думал о том, что еще как минимум четыре дня будет валяться в постели, читать книги, составлять отчеты и тупо смотреть в потолок. К клавесину подходить нельзя - умирающие музыкой не занимаются. Блез - хороший собеседник, но с ним не поговорить о бирюзовых глазах Анны-Женевьевы. Хотя… Ведь Блез тоже не святой. Где-то в окрестностях Руана живет женщина по имени Антуанетта, которая воспитывает рыженькую малышку с острым веснушчатым носиком и зелеными глазами. Связь с молодой вдовушкой - любительницей побренчать на клавесине - стоила Блезу довольно дорого: сан священника ему так и не дали. Ну, может, это и к лучшему. Накопит денег и женится на своей ненаглядной. Андре с удовольствием обвенчает их, если дело дойдет до свадьбы.
        Может быть, послать Блеза с запиской?..
        Рука потянулась было к перу, но тут же вернулась к черенку вилки. Не надо ничего писать. У него до сих пор нет уверенности в том, что гордячка Анна-Женевьева в самом деле испытывает к нему какие-то чувства. Даже если вспомнить про сцену на лестнице - что ж, у герцогинь порой случаются и не такие капризы. Он-то знает…
        Вечер тянулся медленно и мучительно.
        Пришел Блез, стянул кусок миндального пирога, что прислала Андре Сюзанна. Маркиза жаждала встречи, но увы.
        Приятели сыграли три партии в шахматы. Две из них выиграл Блез: Андре был рассеян как никогда и пропускал выигрышные ходы. Затем органист заставил аббата выпить все положенные лекарства и снова лечь под одеяло. Пока они сидели за шахматами, де Линь основательно пропотел, рубашка была насквозь влажной, а ему даже не на что было ее переменить: все остальные его рубашки забрали в стирку.
        Впрочем, можно спать и голым. Андре небрежно сбросил халат на спинку кресла, скинул рубашку и улегся в кровать нагишом. Тем более что заботливый Блез только-только переменил ему постельное белье. Лежать на чистых накрахмаленных простынях одно удовольствие!
        Андре сам не заметил, как уснул.
        А в это самое время Анна-Женевьева беседовала с Фабьеном. Разговор вышел непростым. Анна понимала, что либо она сознается своему верному стражу во всем, либо навеки потеряет его расположение. Поэтому она все рассказала де Ру, ничего от него не утаивая.
        О записках - политической и любовной.
        О любви аббата де Линя.
        О муже, который так жестоко обошелся с молодой женой.
        Де Ру бледнел, кусал губы и молча слушал.
        Когда Анна-Женевьева умолкла, Фабьен, заложив руки за спину, отошел к окну и стоял там долго и молча. Герцогиня тоже хранила молчание, понимая, что шевалье нужно время на размышление.
        - Что ж, сударыня, - заговорил Фабьен, повернувшись к ней, - я высоко ценю ваше доверие. Это самая большая ценность для меня. Что бы вы ни приказали, я все сделаю.
        У Анна словно камень с души свалился.
        - О, Фабьен! - Она порывисто вскочила и прикоснулась к его плечу. - Я еще не знаю, что стану делать с отречением Гастона. Это карта, которую нужно грамотно разыграть. Но я… я хотела бы сегодня отправиться в аббатство. Мне нужно увидеться с Андре. Сказать ему несколько слов…
        - Боже мой! Но как вы собираетесь туда проникнуть?
        - Тот послушник, дю Мулен, он органист… Он показался мне достойным доверия. Если бы вы могли предупредить его и если бы он согласился нам помочь…
        - Опасно посвящать в свои дела людей непроверенных.
        - Но мне кажется, он друг Андре. Я хочу рискнуть.
        - Хорошо, мадам. Все будет так, как вы пожелаете.
        День тянулся невыносимо медленно. Фабьен съездил в аббатство под предлогом, что ему нужно набрать для герцогини воды из источника, и сумел увидеться с Блезом. Переданная записка возымела действие: органист обещал никому ничего не говорить, даже аббату де Линю, и объяснил, как тайно попасть в аббатство. Де Ру не сомневался, что дю Мулен сумеет скрыть от друга потрясающее известие о предстоящем свидании. Рыжие все хитрецы.
        Когда сгустились сумерки, Анна-Женевьева позвала Фабьена в свою спальню.
        - Я переоденусь в мужское платье. Вот, оно уже готово…
        Герцогиня указала на постель, на которой и правда были разложены мужская рубашка, колет, чулки и панталоны. На полу красовалась пара высоких ботфорт.
        - Вы с дю Муленом только проведете меня во внутреннюю часть аббатства. Как вашего слугу или посыльного из Парижа…
        - Хорошо, мадам. Вам стоит позвать горничную, чтобы она помогла вам освободиться от платья.
        - Я… не могу, - Анна кусала губы. - Я не хочу, чтобы кто-то еще об этом знал.
        - Вы желаете, чтобы я вам помог? - медленно произнес Фабьен.
        - Умоляю вас.
        - Вот черт, - пробормотал шевалье, но отказать в просьбе не смог. Не имел сил.
        Со шнуровкой платья, корсетом и фижмами они разобрались почти без труда. После этого, на самом интересном месте, увы, Анна-Женевьева проворно проскользнула за ширму.
        - Дальше я сама. Будьте любезны, подайте мне чулки и панталоны… теперь рубаху… теперь колет…
        Де Ру прислонился к стене. За тонкой загородкой из китайского шелка явственно слышалось учащенное дыхание девушки. Воображение мужчины устроено таким образом, что оно тут же услужливо дорисовало перед глазами шевалье все то, что ему не удалось увидеть воочию.
        - У вас какие-то затруднения, сударыня?
        - Проклятый колет. Как вы его застегиваете?
        - Там крючки… Просто вы с непривычки не можете их найти. Идите сюда.
        Зрелище стройных женских ног, обтянутых длинными чулками, ошеломило его. Колет оказался коротким, всего да пояса, и был расстегнут на груди так, что была прекрасно видна и тонкая батистовая рубашка, и все, что под рубашкой. Без корсета это «все» смотрелось просто роскошно.
        - Что же вы? - Анне-Женевьеве не терпелось отправиться в Нуази. Все ее мысли были лишь об Андре де Лине, мучений шевалье де Ру она, похоже, просто не замечала.
        - А? Что? С… сейчас…
        «Эта женщина настолько еще неопытна - спасибо старому пню де Лонгвилю, - что просто сама не понимает, какое впечатление производит на мужчин. Но мне от этого не легче».
        Застегивание колета мадам де Лонгвиль для Фабьена было равносильно медленному подъему на Голгофу.
        - Возьмите мой плащ, сударыня, - хриплым голосом выдавил из себя шевалье, у которого уже больше не было сил смотреть на наряд герцогини.
        - Благодарю…
        - Идемте, впереди долгий путь.
        К великому облегчению Фабьена, герцогиня очень даже сносно держалась в мужском седле, и за нее не стоило волноваться. Впрочем, трудно было ожидать иного от родной сестры герцога Энгиенского.
        Из-за голых ветвей вынырнула большая круглая луна. Теперь в лунном свете хорошо было видно лежащую впереди дорогу.
        Де Ру пустил лошадь галопом. Герцогиня от него не отставала. Плащ свободно развевался за ее плечами. Зрелище было весьма романтическое.
        У поворота на Нуази Фабьен натянул поводья.
        - Ваше высочество, нам сюда!
        - А почему не туда? - Герцогиня, промчавшаяся было вперед мимо верного телохранителя, повернула коня и вопросительно уставилась на своего спутника.
        - Ворота аббатства закрывают в девять часов вечера. Таков устав. Кричать, чтобы нам открыли ворота, я не собираюсь.
        - Тогда что же нам делать? - по личику герцогини пробежала тень досады.
        - Следуйте за мной, ваше высочество!
        - Куда мы едем? - осведомилась Анна-Женевьева.
        - Я, признаться, сам толком не знаю. Вы можете подсказать мне, где находится статуя святого Тибо?
        Герцогиня на миг задумалась, затем уверенно кивнула.
        - Да, конечно. Это вон в той рощице!
        Чтобы сократить дорогу, они поехали прямо через поле.
        В аббатстве горели лишь несколько окон.
        - Господа монахи легли спать! - констатировал факт Фабьен. - Тем лучше для нас.
        - Это почему же?
        - Потому что издалека вас еще можно принять за мужчину. Но вблизи ни один монах не усомнится, что перед ним девушка. Простите уж, мадам.
        До статуи они добрались в полном молчании.
        - Лошадей придется оставить здесь. И пусть монахи помолятся, чтобы на них не напали волки, - сказал де Ру, спешившись.
        - Лошадей можно оставить у часовни. Там ночует служка, он присмотрит… Мне об этом говорил викарий. Он несколько раз возвращался после сигнала к закрытию ворот. - Девушка тоже спешилась и нетерпеливо теребила поводья.
        Предложение было вполне разумным. Благо, часовня находилась совсем рядом.
        Оставив лошадей на попечение служки, они обследовали постамент статуи. Как объяснил Фабьену дю Мулен, нужно было найти небольшое углубление и нажать на него.
        Провозившись несколько минут, де Ру нашел то, что искал. Каменный постамент медленно отодвинулся, открывая подземный ход.
        Фабьен зажег факел, который предусмотрительно захватил с собой, и жестом пригласил герцогиню следовать за ним. Но девушка опередила его и первая начала спускаться по ступенькам подземного хода. Когда они оба были внизу, Фабьен нащупал в стене рычаг, повернул его, и каменный постамент медленно подвинулся на прежнее место.
        Идти пришлось не очень долго. Удивительное дело, девушка не боялась ни сырости, ни крыс и храбро шла вперед.
        В одном месте подземный ход разделился на два туннеля. Фабьен направился туда, откуда тянуло сквозняком. Вскоре они очутились у железной решетки. Де Ру достал ключ, который вручил ему дю Мулен, и решетка была отперта. Анна-Женевьева загасила факел и оставила его в специальном отверстии в стене.
        Помещение, в которое они попали, оказалось церковью. Церковь была пустынна. Шаги гулко отдавались где-то в вышине. У самого выхода герцогиня наклонила голову и быстро перекрестилась. Ее губы зашептали молитву.
        Фабьен не препятствовал ее порыву. Тем более что герцогиня не задержалась надолго.
        - Куда теперь? - спросила она тихо.
        Де Ру повел ее к монастырскому корпусу, где находились кельи.
        Никто их не остановил, никто не поинтересовался, что они тут делают в столь поздний час. Стояла пугающая тишина, только ветер что-то пел в высокой полуразрушенной башенке.
        В коридоре им попался Блез. Поздоровался и тотчас юркнул к себе. Дю Мулен сделал все, что от него требовалось, и мог быть собой доволен. А также тем денежным вознаграждением, которое получил от шевалье де Ру.
        Анна-Женевьева с трудом дышала от волнения.
        - Я только скажу ему несколько слов, шевалье…
        - Сударыня, я думаю, что вам нужно остаться. Поухаживайте за аббатом, ему будет приятно, - произнес де Ру, стараясь скрыть грустную улыбку.
        Он понимал, чем все это закончится. Он смирился. И хватит об этом.
        - Здесь? - девушка невольно замедлила шаг.
        - Да. Это его келья. Стучите же…
        Герцогиня неуверенно постучала.
        Несколько минут никто не открывал. Анна-Женевьева сняла шляпу, и Фабьен видел, что ее лоб покрыли мелкие капельки пота.
        Наконец, из-за дверей спросили:
        - Кто?
        - Это я, де Ру! - отозвался Фабьен. - Открывайте поскорее, Андре. Я привез вам лекарство.
        Дверь распахнулась.
        21
        Любовь никогда не перестает
        Андре стоял на пороге, запахнувшись в халат и растерянно глядя на ночных посетителей. Шевалье де Ру отступил назад.
        - Мадам, я тут неподалеку, если, конечно, вам понадоблюсь.
        И он легонько подтолкнул девушку в келью. Дверь за спиной герцогини захлопнулась.
        - Аббат, я решила, что вам плохо, и приехала… Понимаете, я…
        Андре молчал.
        - Я получила ваше письмо и…
        - И что, мадам? - священник оперся рукой о спинку кресла.
        - Я…
        Теперь замолчала и герцогиня. Говорить о главном она не могла, не смела.
        В молчании прошла минута, другая.
        А потом герцогиня и аббат, наконец, посмотрели друг другу в глаза.
        И в следующую минуту руки Анны-Женевьевы уже лежали на плечах Андре, Андре сжимал руками ее голову, и они упоенно целовались.
        Никаких объяснений не потребовалось. Их просто бросило друг к другу.
        Ни о каком отъезде речи быть не могло.
        «Синие глаза, завитая прядь…»
        Строчка из вздорной площадной песенки назойливо крутилась в голове герцогини.
        - Ох, Андре… - прошептала Анна-Женевьева, когда Андре обнял ее за талию. - Боюсь, что радости от меня мало. Я… ледышка.
        Аббат едва заметно улыбнулся.
        - Тот, кто сказал вам такую чушь, ничего не понимает! - слегка охрипшим голосом произнес он.
        - Нет, я и вправду…
        - Тогда я докажу вам обратное!
        Андре пресек все попытки герцогини возразить что-либо. Голова девушки запрокинулась. Алмазная шпилька, поддерживавшая волосы, со звоном упала на пол, и волосы хлынули по плечам…
        Аббат так быстро и ловко расстегнул все крючки на колете, что герцогиня и не заметила, как осталась в одной рубашке, а потом и вовсе без нее. Осознала она все происходящее, когда ей стало немного холодно. Щеки Анны-Женевьевы залились румянцем, девушка бессознательно попыталась прикрыться, но Андре остановил ее.
        В свете луны, льющемся в окно, золотисто-белокурые волосы девушки приняли совершенно фантастический оттенок, блики холодного серебристо-голубого света играли в распахнутых бирюзовых глазах, таинственный отблеск мерцал на изящной шее, на тонкой руке, откинутой в сторону… Ледяная дева?
        «Красотка Аннет дрожит день и ночь…»
        Все было совсем не так, как с мужем. Герцог никогда бы не поверил, что его вечно испуганная, зажатая глупышка-жена способна трепетать не от страха, а от страсти в мужских объятиях. Ледяная холодность сменилась страстным пламенем. Поначалу Анна еще помнила, что нужно соблюдать осторожность и по мере возможности сохранять тишину. Но потом всякое благоразумие исчезло.
        «Синие глаза, завитая прядь…»
        Там были еще какие-то слова… она не помнит… Кажется, что-то про пальцы красотки Аннет, запутавшиеся в шелковистых прядях, про губы аббата, что умели сладко говорить, но еще слаще - целовать. То - в песенке. Вздорной площадной песенке. Которая совсем не кажется вздорной сейчас, когда ее собственные пальцы запутались в волосах Андре.
        «Сладкая речь, огневой поцелуй… что же там было дальше?..»
        Тело в самый неподходящий момент ни с того ни с сего попыталось напрячься. По привычке, как это и бывало всякий раз, когда Лонгвиль приходил к жене в спальню. Тогда было больно, страшно и стыдно; мышцы почти тотчас сжимались и не давали чему-то чужеродному как следует проникнуть внутрь ее тела. К счастью, герцогу почти всегда хватало и полминуты пыхтения над ней, чтобы хрипло вскрикнуть и дернуться в экстазе. Эмоции супруги его мало волновали: жена должна не наслаждаться близостью, а рожать детей. О чем он ей постоянно твердил.
        Но сейчас чуткие руки мигом почувствовали ее невольный страх, сделали все, чтобы она уже ничего не боялась…
        …Она тихо смеялась, пытаясь увернуться от губ Андре. Не удавалось. Он, разумеется, целовал маленькую герцогиню куда хотел.
        - Можно я скажу все, что думаю о вашем так называемом муже, сударыня? - прошептал он ей на ушко, когда им надоело дурачиться, и оба повалились на подушки отдыхать.
        - Так называемом? - Анна-Женевьева улыбнулась. - Давайте я угадаю. Вы хотели сказать, что Лонгвиль - дурак, который за девять месяцев супружества так и не лишил свою жену невинности, да? Ах, он не смог. Я и понятия не имела, что такое должно происходить между мужчиной и женщиной. Именно то, что было между нами, а не то, что было у нас с ним… - Она приподнялась на локте, и лицо мадам де Лонгвиль неожиданно посерьезнело. - А я хочу сказать, что теперь даже благодарна ему. За то, что могу быть с тобой и ничего не бояться. Даже если… словом, если мы будем слишком беспечны, герцог в своем тщеславии никогда не допустит и мысли о том, что я жду ребенка не от него. И еще я хочу поблагодарить Бога - опять-таки за дурака Лонгвиля. За то, что его нелюбовь позволила мне сберечь то, что обычно стараются отдать любимому.
        Андре крепко обнял ее и прижал к себе.
        - Любимому. Господи, как же прекрасно это звучит. Но я боюсь, Анна. Боюсь, что нам не дадут быть вместе.
        Она молчала. Сейчас, в этой келье, герцогиня начинала понимать, что это такое - быть собой. Чувствовать то, что хочешь. Делать то, что пожелаешь. Быть любимой. Любить. И она ни за что и никогда это никому не отдаст.
        Она поняла, что делать, словно бы ее ослепила мгновенная вспышка. В следующий миг Анна прошептала Андре:
        - Не беспокойся. Выход есть.
        От предутреннего холода по телу бегали мурашки.
        - Сегодня не приходи… Мне нужно будет уехать. Но я вернусь не позже, чем послезавтра. Я пришлю записку через Блеза или Фабьена.
        - Удивительно, как де Ру на все это согласился.
        - Он предан мне. Даже излишне предан.
        - Вы становитесь циничной, моя дорогая.
        Нежные руки жарким кольцом сомкнулись вокруг шеи аббата. Ни следа от той Анны-Женевьевы, что вчера покидала Беруар.
        - Мне еще слишком мало лет для того, чтобы по-настоящему быть циничной. Вот Элиза… Да и вам… Вы так молоды… Вам же нет тридцати, Андре?
        - Тридцать восемь, - совершенно спокойным тоном произнес господин де Линь.
        - Сколько? - невольно переспросила Анна, не веря своим ушам.
        - Тридцать восемь. В июне будет тридцать девять. Кажется, пора и мне кое-что открыть тебе. Много лет назад я бросил семинарию… словом, обычная юношеская дурость, но мне казалось, что я поступаю правильно… Я десять лет служил в королевской гвардии. Больше деваться было совершенно некуда: из семинарии я ушел со страшным скандалом, подравшись со своим куратором.
        Анна хихикнула.
        - О, это был очень гнусный человек, поверь мне! Но сан мне принять не дали, поскольку нашу ссору наблюдали многие… Я ушел, хлопнув дверью, и заявил, что больше не вернусь. Дальний родственник подсказал мне, что есть шанс устроиться в гвардейский полк. Я использовал этот шанс и стал солдатом. Ты наверняка слышала, что те, кто служил королю, открыто враждовали с теми, кто был верен Ришелье. Я не был исключением. Мы дрались каждый день, невзирая на эдикты, мы задирали друг друга с наслаждением, считая, что поступаем правильно. И в один прекрасный день я оказался вовлеченным в некий заговор против кардинала. Тут уже мало было мастерски орудовать шпагой и мушкетом, нужно было хорошо соображать и обладать известной ловкостью. Не сказать, чтобы я был очень ловким, однако мне хватило здравого смысла на то, чтобы вовремя смыться в безопасное место, а не пойти на плаху. Пришлось уехать сначала во Фландрию, а затем - в Испанию. Я рассказываю тебе об этом лишь потому, что мои слова теперь никому не навредят. Ришелье нет в живых, а я достаточно наказан за свою глупость и самоуверенность…
        - О, но теперь ты вернулся. Как хорошо, что ты вернулся!
        - Это еще не все, Анна. Я должен тебе объяснить… я встречался со многими женщинами…
        - Да, я знаю.
        - Элиза просветила? - усмехнулся Андре. - Что ж… Возможно, она не сказала тебе самого главного. Лишь однажды я любил по-настоящему. Ее звали Мари де Шеврез.
        - Герцогиня де Шеврез, ближайшая подруга королевы?!
        - Да. Конечно, она была старше меня. Я тогда был неопытным щенком. Я любил ее со всем молодым пылом, на который был способен. Любил и позже, повзрослев. А затем я не вынес череды ее предательств. То, что я тебе сейчас скажу, - одна из причин, почему мне пришлось покинуть Францию. Как и госпоже де Шеврез… - Андре сглотнул. - Она вовлекла меня в заговор. Заговор, за которым последовало ее изгнание. Она заставляла меня передавать записки, устраивать ей встречи с различными людьми, и я, хоть и не одобрял этого, делал все, чего бы она ни попросила. Когда я понял, что она играет мной, словно кошка мышью, что она использует мою любовь в своих целях, я решил, что отомщу. Конечно, это не было местью; всего лишь отчаянным жестом человека, стремящегося получить то, что никогда не будет ему принадлежать. Я не верил, что у Мари нет ко мне любви, и думал, что, если разожгу пламя ревности в ней, она, наконец, взглянет на меня другими глазами. И я заводил интрижки, романы, стараясь, чтобы она узнала о них. Она узнавала - и ничего, и это заставляло меня действовать еще отчаяннее… Пока в какой-то миг я не
протрезвел и не понял, что все бесполезно. Она плела заговоры не первый год. Она использовала мужчин как хотела. А потом, когда все открылось, она не сделала ни единой попытки защитить меня. Одно ее слово тогда еще могло меня спасти. Но Мари промолчала… Я не знаю, как это пережил. Любовь ушла, хотя даже теперь мне иногда бывает больно из-за того, что я был столь наивен, поступал столь опрометчиво, и в какой-то миг я уже сам не мог себя оправдать. Тогда я и ушел, покинул ее. Стал свободен. Поклялся не попадаться в подобные ловушки. Я думал, что никогда не полюблю больше. И тут появилась ты, - Андре нежно поцеловал Анну. - Я не хочу тебя отпускать. И я клянусь тебе, что прошлое остается в прошлом. Тебе незачем беспокоиться за это. Отныне и навек я принадлежу только тебе.
        - Не нужно принадлежать, - прошептала Анна. - Просто… будь со мной.
        …Она возвратилась в Беруар еще до рассвета и, едва наступило утро, приказала заложить карету.
        Мужа Анна, конечно же, застала дома. Она появилась в особняке де Лонгвиль около часу дня, а герцог только что проснулся. Он завтракал, сидя в постели, когда Анна без доклада вошла к нему в спальню.
        - Мадам? - удивился Лонгвиль, не ожидавший визита супруги. - Отчего вы не в Беруаре?
        - Мне нужно побеседовать с вами. Сейчас же.
        Анна старалась говорить резко и твердо. Проведенная с Андре ночь удивительным образом переменила герцогиню, и муж тотчас же это заметил.
        - Прямо сейчас? - уточнил он с изрядной долей ехидства.
        Анна-Женевьева презрительно бросила ему:
        - Жду вас через четверть часа в синей гостиной.
        И вышла, оставив герцога в некотором недоумении.
        В ожидании мужа Анна нервно расхаживала по комнате, стискивая пальцы и уговаривая себя быть сильной, несмотря ни на что. Когда она ехала сюда, то была полна решимости, но при виде герцога этой решимости поубавилось. Все-таки он умел вывести Анну из равновесия.
        Лонгвиль появился двадцать минут спустя, наряженный в один из своих невыносимых камзолов - на сей раз канареечного цвета.
        - Что за спешка, сударыня? - осведомился он, щелчком взбивая кружевные манжеты. - Или вы принесли мне радостную весть?
        Анна прекрасно понимала, о чем говорит муж. Внезапно ей вспомнилось лицо Андре. Вспомнилось, как он обнимал ее всего несколько часов назад. И это придало ей силы. Анна-Женевьева холодно посмотрела на мужа.
        - Полагаю, вам знакома эта бумага, сударь.
        Вынув из-за корсажа сложенный вчетверо листок, Анна протянула его супругу.
        Герцог, нахмурившись, развернул лист и, пробежав глазами по первым строчкам, побледнел. Лицо его стало похоже на уродливую маску. Анна сегодня словно видела мужа впервые: трясущиеся щеки, крючковатый нос в черных точках, дряблая шея.
        - Откуда это у вас?! И почему… это не почерк Гастона…
        - Действительно, это почерк мой, - любезно кивнула Анна. - Я переписала текст, чтобы не подвергать опасности оригинал.
        - Где он? - прорычал Лонгвиль. - Где бумага?!
        - В надежном месте. И останется там, если вы не будете делать глупостей.
        Но герцог не внял предупреждению. Отшвырнув листок, он шагнул к жене и, взяв ее за плечи, резко встряхнул. Анне-Женевьеве стоило огромного труда сохранить спокойствие.
        - Глупая сучка! Отдай мне бумагу! Немедленно!
        - Нет, сударь, - холодно произнесла Анна. - Сейчас же отпустите меня! Если со мной что-либо случится, вы об этом сильно пожалеете!
        Может быть, герцог понял по ее тону, что она не шутит. А может быть, когда шел сюда, заметил шевалье де Ру, дежурившего в соседней комнате. Как бы там ни было, Лонгвиль отпустил жену и отступил на шаг, продолжая сверлить ее ненавидящим взглядом.
        - Как эта бумага оказалась у вас?
        - Очень просто: я всего лишь исполняла заповеди Господни - была милосердной и жалостливой. Священники все время твердят нам об этом, но вы пренебрегаете их словами, а я нет. И вот Господь послал мне награду. Стоило пожалеть одно несчастное существо, и взамен я получила подарок. Бумага останется у меня, мсье. Она не попадет в руки Мазарини, если вы примете те условия игры, которые я предлагаю.
        - Вы все-таки дочь своей матери, - процедил герцог.
        - Да, я дочь Шарлотты-Маргариты. И хотя родители продали меня вам, я не собираюсь вечно оплакивать свою участь. - Анна сделала шаг вперед, и герцог невольно отступил. - Отныне я сама себе хозяйка. Я буду делать то, что желаю, встречаться с теми, с кем хочу, и проводить ночи в постели того человека, который приятен мне. Короче говоря, не с вами! Правда, раз в полгода вы все-таки будете допущены в мою спальню для исполнения супружеского долга: я помню данные мною клятвы. В остальное время будьте любезны держаться подальше от меня. Можете встречаться с госпожой де Монбазон - мне это совершенно безразлично! Но если вы или кто-то по вашему наущению обидит меня, отречение Гастона Орлеанского немедленно окажется в руках ваших политических противников! Вы поняли меня?
        Герцог молчал довольно долго. Затем он холодно, но с заметной дрожью в голосе произнес:
        - Вы жестоки, мадам. Неужели я причинил вам столько зла? Ах, впрочем, это неважно. Значит, вы решили поиграть в политические игры?
        - Только лишь в игры, касающиеся меня. Я больше не позволю со мной так обращаться. Это время прошло. А теперь убирайтесь с глаз моих и передайте моему отцу и тем, кто еще состоит с вами в заговоре, что у них не получится отыскать бумагу. Теперь она хранится там, где до нее никто не доберется. - Она возвысила голос. - Я была лишь игрушкой в ваших руках - ваших и моего отца. Куклой, с которой можно поступать как угодно. Представление закончилось, ваше высочество. Придется смириться с тем, что ни кукле, ни зрителям оно не понравилось.
        Герцог резко поклонился и стремительным шагом вышел из комнаты; Анна услышала, как он кричит, чтобы ему подали карету, и без сил опустилась в кресло.
        Заглянул взволнованный де Ру, слышавший каждое слово разговора.
        - Все в порядке, мадам?
        - Да, благодарю вас, Фабьен. - Анна улыбнулась верному слуге, испытывая громадное чувство облегчения. - Теперь все в порядке.
        Эпилог
        Весна окончательно прогнала зиму: вскрылся лед на реках, сугробы таяли, все реже подмораживало по ночам. Анна и Андре выехали из аббатства прогуляться: герцогиня только что омочила ноги в источнике, и верный Фабьен остался поболтать с Блезом, так как знал, что в обществе аббата его подопечной ничего не грозит.
        - Куда поедем? - спросила Анна-Женевьева, когда серые стены аббатства скрылись за холмом.
        - Куда тебе угодно. Но я хотел бы поговорить с тобой там, где нас никто не услышит.
        - В таком случае давай направимся в ту рощицу. Ту самую, где мы были на нашей первой прогулке.
        - К источнику? Хорошо…
        Они молча ехали по равнине, наслаждаясь обществом друг друга и легкой беседой, но Анна чувствовала беспокойство Андре. Он был излишне напряжен, и герцогиня гадала, не случилось ли чего.
        Снег в рощице почти стаял. Андре помог Анне спешиться, и они рука об руку прошли к источнику.
        - Он все еще здесь, - прошептала герцогиня.
        - А куда же ему деться? Он был и будет. Анна, послушай… - Аббат развернул ее к себе. - Я так счастлив все последние дни, но меня терзают сомнения…
        - Ты меня не любишь? - ужаснулась герцогиня.
        - Конечно же, я люблю тебя. Но я… я не уверен, что ты поступаешь правильно, отдавая мне свое сердце. Ведь я священник. Я никогда не смогу жениться на тебе, даже если…
        - Даже если мой муж умрет - ты это хочешь сказать? Ах, Андре, все это неважно. - Она нежно провела пальцами по его щеке. - Мне все равно. Мы любим друг друга и мы вместе - чего еще желать?
        - Ты говоришь так сейчас. Но через десять лет или больше…
        - Мне так приятно, что я присутствую в твоих планах хотя бы на ближайшие десять лет. Чего ты боишься, Андре? Гнева Божьего? Но такая любовь, как наша, не может быть грехом.
        - Нет, как раз Бога-то я не боюсь. Я боюсь, что ты поймешь, что ошиблась.
        - Если ты любишь меня, я не ошиблась.
        - Я люблю…
        Герцогиня привстала на цыпочки и прошептала в губы Андре:
        - Тогда незачем сомневаться.
        Он понял. Глубоко вздохнул. И поцеловал ее.
        notes
        Примечания
        1
        Никогда и нигде без книги (лат.).
        2
        Лопе де Вега, «Дурочка». Перевод М. Донского.
        3
        На войне как на войне (фр.)
        4
        От французского trouve - найденная.
        5
        Лэ - во французской литературе XII-XIV веков стихотворное повествовательное произведение лирического или лирико-эпического характера.