Три цвета любви Олег Юрьевич Рой
        Ее благополучная, красивая жизнь рушится в единый миг!
        Ее муж исчез, и полиция уверена в его смерти. В скандальном телешоу появляется девушка, объявляющая себя любовницей погибшего, и заявляет, что ждет от него ребенка. К тому же бандиты стремятся завладеть успешным бизнесом, оставив вдову ни с чем.
        Как же ей выжить и справиться с ударами жестокой судьбы? Она не привыкла сдаваться и сделает всё, чтобы вернуть свое счастье! Теперь ей придется идти вперед, надеясь, что темная ночь когда-нибудь закончится и наступит новый светлый день…
        Рой Олег
        Три цвета любви
        Стеною выстроенной лжи
        Мы заслоняемся от мрака -
        Там не достанут нас ножи,
        Там сладок чай и спит собака.
        И мы опять, опять соврем -
        Чтоб сохранить дыханье чая!
        И даже если мы вдвоем
        всего лишь - врем. Во имя счастья!
        Ведь правду - честно и жестоко -
        Клинком вонзают в сердце прямо!
        Но… Яго подает платок,
        Взгляд Нины полнится туманом…
        И где-то, где-то - за чертой -
        Про «врать нельзя» нам шепчет мама.

    Александра Гест, из неопубликованного
        Пролог
        - Смотри, смотри! Чайка!  - Мальчишка лет восьми выскочил из-за крайнего столика, подбежал к белой балюстраде, висящей, казалось, прямо над волнами террасы прибрежного кафе, замахал рукой оставшимся сзади родителям. Красивым, загорелым, улыбающимся.
        - Да их тут как у нас воробьев…  - Отец помахал мальчишке в ответ.
        - А Христа говорила, что они как ангелы-хранители. Разве ангелы… охотятся?
        - Ну, ангелам тоже нужно что-то есть, иначе они летать не смогут,  - засмеялся отец.
        - Смотри! Смотри!  - Мальчишка вцепился в белые камни балюстрады так, что костяшки пальцев тоже побелели.  - Э-эх…
        Чайка, рухнувшая в стремительном пике в неправдоподобно синюю гладь - всего лишь чуть темнее, чем сияющий небесный купол над ней,  - взметнула бриллиантово сверкающий веер брызг и опять взмыла вверх, недовольно дернув пустым клювом…
        Синий. Отчаяние
        Рыбалка, как оно и полагается, поначалу не задалась. Или, наоборот, задалась - как посмотреть. Известно же: если сперва все идет как по маслу, жди проблем. А вот если старт корявый - значит, все получится.
        Сперва позвонила мать:
        - Валя! Какие могут быть дела, сегодня суббота! Ты же обещал!
        Валя! Хотя все уже чуть ли не двадцать лет называли его Леней. Но мать никогда не желала ни видеть, ни слышать того, что ей не нравилось. И ведь ничего он ей не обещал! Но могло быть и хуже - если бы они уже ехали, например. Ее же звонок случился, когда он только собирался сесть за руль. И разговор удалось свернуть быстро. Но настроение, конечно, подпортилось.
        Бурливший внутри все утро веселый азарт - как перед любым сколько-нибудь важным событием - сменился почти равнодушным спокойствием. Не приключение, а дело, которое нужно исполнить. И тогда все будет хорошо. Вроде визита к дантисту или оформления каких-нибудь документов: никакого тебе праздника, скучно, нудно,  - но когда все сделано, чувствуешь себя героем. И, как нынче модно говорить, ощущаешь улучшение качества жизни. Качество жизни, да. Мыть окна - занятие не сказать чтобы увлекательное (он сам всего раза три такое проделывал), зато как после этого меняется окружающий мир! Словно не стекла изменились, а вся картинка за ними.
        Дим, едва выехали за ворота, вытащил из рюкзака небольшой альбом и принялся что-то рисовать: то лица, то руки, то какие-то непонятные схемы, время от времени сверяясь с содержимым кожаной папки с фирменной надписью по верхнему краю. Работал.
        Джой вертелся на заднем сиденье, бурно радуясь поездке, и то и дело порывался просунуть башку между передними спинками, угомонился, лишь получив символический щелбан.
        Телефон всю дорогу пиликал смс-предупреждениями от МЧС: оттепель ослабила лед, особенно на малых реках, будьте максимально осторожны. Он даже развеселился. Ха и еще три раза ха-ха-ха! Можно подумать, он первый раз на подледную рыбалку собрался!
        Ну оттепель, и что? Та же оттепель расшевелила снулых подледных обитателей. Лед ослаб? Ай, ладно, не первый год замужем! Да еще ночным бураном они меня пугать будут!
        Сейчас небо сияло непривычной для марта синевой. Только по краям лохматились длинные облачные языки - как будто облизывали эту синеву, примеривались, как ее съесть. И воздух - никакого смога!  - прозрачный до хруста! До звона.
        Когда-то сюда подходила дорога - не шоссе, конечно, но вполне приличная грунтовка, бог весть зачем тут проложенная. Сейчас от нее остались почти одни воспоминания.
        Тяжелый черный джип, пробираясь по «воспоминаниям», недовольно фырчал и взревывал. Но - довез. Как всегда довозил. Куда бы он делся! Джип обиженно взревел в последний раз, огибая замыкавший «воспоминания» полусгнивший еловый комель, и наконец вздохнул облегченно.
        Избушка, притаившаяся в просвеченном березовой порослью ельнике над одним из притоков Свири, числилась в ведении местного егеря, но тот бывал здесь нечасто. Леня свел с ним знакомство в стародавние времена и тогда же получил разрешение хибаркой пользоваться. Ну денег давал, конечно,  - за беспокойство. Хотя какое там беспокойство, наоборот: обновлял запасы продуктов и прочего необходимого в кладовке, вел себя аккуратно, огня где попало не разводил и вообще безобразий не устраивал, беспорядка после себя не оставлял. Даже «подгрызенную» за время наезда поленницу, бывало, восстанавливал. Впрочем, дрова - не бог весть какое беспокойство, они тут дешевы. Хорошее, в общем, место. Речушка-невеличка изобиловала бочагами и омутами, так что рыбалка здесь была вполне ничего себе. Впрочем, даже если бы клевала одна негодящая мелочь, Леня все равно бы сюда ездил.
        Жаль, редко получалось. Реже, чем хотелось бы. Раза три-четыре являлся с компанией, но чаще - один. То есть с Джоем. Это было его собственное место. Его и Джоя. Временами с ними увязывался Дим. Но это было все равно что без никого. Дим никогда не мешал. Хотя рыбак из него - как из носка патрон.
        Помощи от него тоже не сказать чтоб много, примерно как от Джоя. Но тот, после того как сходил с хозяином «на разведку», разлегся метрах в десяти от крылечка с важным видом: мол, не просто так валяется, а по делу - сторожит и вообще процесс контролирует. Дим же встал столбом посреди, глазеет вокруг, как будто впервые на ледовую рыбалку выбрался.
        Зато компаньон - отличный. Старый друг лучше новых не то что двух, а сотни. А Дим уж такой старый, что старее и не придумаешь. Разве может он Леньку одного отпустить? Да и ладно. Помешать он не помешает, просто потому что не может, зато польза от его присутствия, безусловно, есть. Вдвоем действительно надежнее.

* * *
        Леля помахала вслед машине - легонько, пальчиками, они с Микой всегда так друг другу махали, та сейчас наверняка на нее в зеркало заднего вида смотрит - и улыбнулась, вспоминая давешнего гаишника. Правильное нынче «гибэдэдэшник» она даже мысленно выговорить не могла. Невзирая на всю свою филологическую подготовку. А может, как раз из-за нее. Ну что это за слово такое - гибэдэдэшник? Водителей хорошо на трезвость проверять: выговорил - молодец, проезжай, запутался в согласных - ну-ка, ну-ка, друг любезный, давай рассказывай, чего и сколько принял. Но называть этим корявым кошмаром живого человека даже как-то и неловко.
        В общем, гаишник этот, молодой, круглолицый, белобрысый, румяный от вредного мартовского мороза, остановил их на самом подъезде к Питеру. Сунулся в водительское окно, завел стандартную мантру про техпаспорт, права и все такое. И тут Мика… гавкнула. Негромко, но весьма достоверно. Парень отшатнулся. А Мика засмеялась:
        - Не бойся, я привязана. Обе привязаны.
        Микина голова закрывала наклонившегося к ней гаишника, но Леля как будто увидела, что тот нахмурился. Хоть и симпатичный, а наверняка рассердился. Она вздохнула: ну, начнется сейчас - выйдите из машины, подышите в трубочку, откройте багажник и прочая морока. Однако белобрысый, помолчав секунды две… тоже расхохотался. И палкой своей махнул - проезжайте, мол. Леля тоже прыснула тихонько. А Мика, уже с серьезным лицом, подмигнула.
        Ужасная придумщица! Леля вон никогда ничего придумать не может. Ленька смеется: восточная женщина, идеальный ведомый. Но разве это плохо? Где они были бы, придумщики, если бы никто за ними не следовал, ахая и распахивая от восторга глаза? Леля ведь не притворяется, ей действительно ужасно нравится, когда кто-нибудь что-то придумывает и можно нырять в эту придумку, как в веселую зеленую воду - чтоб брызги сверкали во все стороны и чтоб смеялось само собой!
        Микина машина уже скрылась из виду, но Леле было приятно стоять вот так - ни за чем. Она словно смотрела на себя со стороны: коротенькая лайковая курточка цвета топленого молока, узкие блекло-голубые джинсы, ладно обрисовывающие круглую попку (Ленька бы сейчас не удержался, хлопнул!), сама вся легкая, летящая, светлая - волосы над откинутым капюшоном пушатся, глаза сияют. Солнечный зайчик посреди серого питерского марта.
        Ленька очень гордился, что у него такая молодая (мало ли что там в паспорте значится) красивая жена. На официальных мероприятиях принимался вдруг шептать Леле в ухо всякие неприличности, так что из выреза вечернего платья поднималась жаркая волна, щеки начинали пылать, дыхание перехватывало. А он, негодяй, еще и насмешничал:
        - Ай-яй-яй, чего это мы так покраснели? Такая на вид приличная девушка… Этому столику шампанского больше не давать…  - и смеялся прямо в ухо!
        В кармане завозился забытый на виброрежиме телефон. Леля вздрогнула, заторопилась - это же, наверное, Ленька! И, может, уже не в первый раз! Ленька звонить, конечно, никак не мог, но Леля яростно дергала язычок молнии - зачем, зачем она застегнула этот карман?! «Чтобы в машине не выронить»,  - тихо прошептал кто-то в голове. И молния наконец поддалась.
        - Прости-прости-прости, я не слы-ышала!  - радостно пропела Леля в теплую трубку.  - Как это ты ухитрился? Там же сигнала нет. Или ты на елку залез?
        - Добрый день,  - холодно поприветствовала ее трубка.
        Настроение моментально осело, потухло. Как лопнувший воздушный шарик.
        - Здравствуйте, Лидия Робертовна,  - уныло ответила Леля, моментально погружаясь в пучину недовольства собой: как же это она на экран не посмотрела!  - Что-то случилось?
        - Это ты мне должна сказать,  - сухо потребовала свекровь.  - Валя на звонки не отвечает.
        - К-какая Валя?  - Леля тут же прикусила язык, но было поздно. Ленька не любил свое полное имя - Валентин, и все давным-давно привыкли называть его Леней. Понятно, что она сейчас с ходу не сообразила. Дала свекрови повод для еще одного выговора.
        Та, разумеется, тут же за повод ухватилась:
        - Вряд ли ты могла забыть, как зовут твоего собственного мужа. Игра в легкомыслие должна иметь какие-то пределы. Двадцать лет назад это могло выглядеть мило, но в твоем возрасте следует быть более серьезной. Валя тебе потакает, но в итоге и сам заражается этой безответственностью. Вчера он должен был непременно ко мне подъехать (у отца годовщина, помнишь?), но сказал, что у него дела, что вернется поздно. А сегодня все утро недоступен. Он что, не в городе?
        Свекор умер девять лет назад, но Лидия Робертовна каждый год таскала Леньку на кладбище - в начале марта, посреди сугробов! А после устраивала поминки - и страшно сердилась, если установленный порядок нарушался. Наверное, Ленька сбежал на эту свою подледную рыбалку, чтобы не слушать несколько часов подряд разглагольствований на тему «разве мы тебя такому учили» и «отец бы не одобрил». Хотя тот как раз никогда не выговаривал сыну за то, что он подался в «капиталисты», и к Леле всегда по-человечески относился. Но свекровь, разумеется, лучше знала, «что сказал бы отец».
        - Простите, Лидия Робертовна. У него…  - залепетала Леля, лихорадочно соображая, как бы поаккуратнее выкрутиться из ситуации.  - У него переговоры. В пансионате. Там связь плохая.
        - Переговоры проводят в рабочих кабинетах,  - назидательно сообщила свекровь.  - То, что происходит в… пансионатах, называется как-то по-другому. Тем более в ночь с субботы на воскресенье. Не хотелось бы бросаться огульными обвинениями, но у меня складывается впечатление, что твои слова не совсем соответствуют истине. Впрочем, меня это ничуть не удивляет. Я надеюсь, Валя наконец поймет, что так жить нельзя.
        Леле вдруг стало обидно. Не потому, что свекровь обвинила ее во лжи,  - ну да, она же действительно соврала, назвав рыбалку «переговорами». И даже не устыдилась этого: иногда ложь лучше правды хотя бы тем, что короче. Но это вот в стомиллионный раз услышанное «так жить нельзя» ее вдруг возмутило. Как - нельзя? Создать дело, где работает сколько-то там тысяч человек (Леля точно не знала сколько, но точно много),  - и все зарплату получают, причем немаленькую? И не воздухом ведь Ленька торгует на какой-нибудь бирже! Реальные вещи делает! Как вот этот дом - она взглянула через ажурную ограду - был ведь мрачно-тесный монстр, прямо как у Достоевского. А теперь - бледно-зеленые изразцы, узкие полуколонны цвета топленого молока, такие же карнизы на каждом из шести этажей. На верхнем, где их квартира, карниз пошире. Очень красиво. Второй дом - близнец этого - Ленька перестроил под офисы, а в этом - люди живут. Удобно живут, комфортно. И это Ленька сделал! И почему же, скажите пожалуйста, вдруг - так жить нельзя!
        - Что это еще за профессия такая - бизнесмен?  - возмущалась Лидия Робертовна.  - Как у буржуев! Он же мог отличным инженером стать, сейчас бы уже и кандидатскую, и, может, даже докторскую защитил, в приличном НИИ работал бы…
        Остались ли еще в России «приличные НИИ», Леля не знала, как и свекровь, скорее всего, тоже. Дело было не в этом, а в принципе.
        Денежки от «буржуя» она, впрочем, брала исправно.
        Лелина мамуля тоже… брала, но хоть в позу оскорбленного в своей классовой чистоте пролетария не становилась.
        Обычно Леля пропускала наставления свекрови мимо ушей, а сейчас вдруг подумала: «Какого черта, почему я должна это выслушивать?»
        - Простите, Лидия Робертовна,  - торопливо проговорила она.  - Мне нужно… Я не могу больше разговаривать.
        - Но…
        - Извините, Лидия Робертовна,  - повторила Леля.
        - Передай Вале, чтобы мне перезвонил,  - сухо распорядилась свекровь. Наверняка только для того, чтобы оставить за собой последнее слово.

* * *
        - И чего это вы тут расхозяйничались?
        Голос был скрипучий, требовательный, явно возмущенный - под стать своему обладателю. Леший его знает, откуда этот «обладатель» взялся, до ближайшей деревни километров не то шесть, не то все восемь. Может, и вправду леший его принес? Или он сам - леший? Потому и недоволен, что в его владениях посторонние?
        Дим поймал себя на том, что рассматривает визитера почти с восхищением. Профессиональным. Все-таки стилистом он стал не только ради куска хлеба насущного. Далеко не только.
        Явившийся незнамо откуда дедуля был хорош! Драный овчинный полушубок - когда-то, вероятно, белый, а теперь изрядно пожелтевший, в грязно-пестрых пятнах и потеках, свидетельствующих о его, полушубка, бурном прошлом. На правом рукаве - неопрятные подпалины, словно дедок совал руку в костер. Хотя, может, и правда совал… На левом боку - размазанная черная клякса, не то деготь, не то гудрон. Горло замотано арафаткой - черно-белой и на удивление чистой.
        Из-под расстегнутого полушубка и закрывавшей горло черно-белой клетки виднелся синий трикотаж, изрядно застиранный и поблекший. Во времена Димовой и Ленькиной юности такие курточки с застежками-молниями именовались почему-то олимпийками, хотя плотная ткань, насквозь синтетическая, для спортивных занятий не годилась вовсе. Впрочем, для спорта олимпийки использовать жалели, они считались если не вершиной модного шика, то чем-то к нему близким. Носили их невзирая на пол и возраст и с чем попало, вплоть до шелковых платьев. Хотя теоретически к подобной курточке-кофте прилагались еще такие же штаны. Вроде бы даже с белыми лампасами.
        Штаны на «лешем» оказались обычные - ватные. Ну да, по лесной чаще шкандыбать - самое оно.
        Такому сказочному персонажу, пусть и в выпадающей из образа арафатке, подобало бы носить заношенные до лохматости стоптанные валенки. Серые или серо-коричневые. И чтоб на одном из них - кривоватая кожаная латка, пришитая через край крупными неровными стежками. Но на ногах у «лешего» красовались стильные зимние кроссовки. Высокие, почти новые, неправдоподобно яркие: пронзительно-синие, с оранжевыми и белыми вставками. Совершенно ослепительные и чудовищно неуместные. Откуда бы у деревенского деда - даже если он не леший, а просто местный житель - подобная роскошь? Должно быть, кто-то из рыбаков-охотников, таких же, как они с Ленькой, «с барского плеча» пожаловал. Егерь-то, владелец избушки, скорее всего, не только Леньку привечает. Сколько им там, егерям, платят? А тут какой-никакой приварок.
        Сказочный же дедуля, надо понимать, контролирует процесс. Хотя, может, просто так, для собственного развлечения лезет не в свое дело. Ишь развопился как. Словно чужаки в его собственную избу приперлись. И расположились, да. Классный экземпляр!
        Дим воровато, не поднимая руки от кармана, направил на гостя телефон - потом в жизни не простил бы себе, если бы не сфотографировал столь колоритное явление. Ладно арафатка, их сейчас все подряд носят, но кроссовки, надо же!
        И воняло от дедка почему-то не лесной чащей и даже не перегаром - а бензином. Современный такой… леший.
        Джою дедок не понравился. Набрасываться на непрошеного гостя пес, конечно, не стал - не дурак,  - но поднялся со своего места, подошел поближе, остановившись шагах в десяти (или в двух прыжках, если вдруг что) от незваного гостя, гавкнул басовито. Не залился лаем, как цепные пустобрехи, а - обозначил присутствие. Подумав, для убедительности еще и рыкнул - тоже без особого азарта, но убедительно. Дим на всякий случай сделал и общий кадр: слева напрягший плечи Джой, справа «леший» в ослепительных кроссовках.
        Зато Ленька гостю будто бы даже обрадовался. Или просто привычка «налаживать контакты» стала у него уже автоматической? Диму, чей бизнес (при всей, в общем, успешности) на фоне Ленькиного холдинга и в микроскоп было не разглядеть, эта способность друга казалась удивительной. Вот как можно улыбаться всем подряд - и чтоб улыбка не выглядела «американской»? Пластмассово-фальшивой то есть. Впрочем, Ленька вообще уникум. Все ему - игра, шуточки, как будто так и не вырос из двенадцати лет. Однако все готовы под его шуточки тут же плясать. Как под дудку Крысолова. Вот и сейчас Джоя осадил небрежно, почти смеясь:
        - Фу на тебя! Ты как себя ведешь? Человек пришел, а ты на него бочку катишь. Ай-яй-яй!
        Пес тут же повалился на бок, картинно раскидав лапы по сугробу,  - и вовсе, мол, я ни на кого никакую бочку не катил, птичка пролетела, вот я и гавкнул.
        - Да вы проходите, он больше не будет.  - Ленька приветливо улыбнулся «лешему» и повел рукой в сторону избушки.  - Чайку с нами выпьете?
        - Чайку?  - не то недоверчиво, не то недовольно буркнул дедок.
        - Ну или не чайку, найдется и что иное, если пожелаете.
        Друг рассыпался перед затрапезным гостем так, словно тот был потенциальным инвестором, готовым под соответствующее настроение вложить в дело пару-тройку миллиардов. Вот Ленька и создавал «соответствующее настроение». Очень похоже. Или наоборот - словно заговаривал зубы потенциальному конкуренту (еще не ведающему, что он таковым является), дабы усыпить бдительность. А после - ам, и нет конкурента.
        Интересно, акулы улыбаются своей добыче?
        Дим редко вспоминал, что Ленька - акула. Хотя поди такое забудь. Владелец гигантского холдинга, поднявшийся - и не пропавший, как большинство тогдашних,  - в лихие девяностые. С мелочи начинал, с книгообмена. А сейчас - владелец заводов, газет, пароходов. Газет, правда, в Ленькиной собственности вроде бы не имелось. Но вот насчет пароходов Дим уже не был так уверен. И нате вам - расшаркивается перед обтерханным, хотя и колоритным местным «лешим».
        Именовался тот вполне подходяще: Трифон Кузьмич. Виски ему не понравился:
        - Дык самогон он и есть самогон. Благодарствуйте, конечно, за угощение, но нам бы чего попроще. По-нашему чтоб… ну там красненького могем или беленькой, еще лучшее.  - Он так и выговаривал «лучшее», с ударением на предпоследнюю «е». Экий посконный дедуля, подумал мельком Дим, удивительно, что такие нынче еще остались. В двадцать первом-то веке!
        Хотя внутри егерской избушки двадцать первый век казался куда менее реальным, чем посконное «лучшее». Даже широкая лавка под окном была накрыта вытертым гобеленовым ковриком с лебедями - экая древность. Спинкой лавке служил длинный, набитый душистым сеном мешок. И, честно, такого удобного сиденья Дим в жизни, кажется, не встречал, какие там анатомические диваны, что ты!

«По-нашему» у Леньки в рюкзаке тоже нашлось - прозрачная тяжелая литровка «беленькой» (явно недешевой, хотя Дим в водке и не разбирался).
        - От это совсем другой коленкор!
        Ленька осторожно поинтересовался:
        - Трифон Кузьмич, а что это мы с вами раньше-то не встречались? Я к Семенычу (так звали егеря) не первый год наезжаю, а вас не припомню.
        - Дык я тут живу-то всего третий год. У меня дом в Брянской губернии. Ну был то есть. Тут, вишь, кака история вышла.  - Кузьмич повозился, устраиваясь поудобнее: когда еще выпадет возможность поведать свою историю свежим слушателям?  - Дочурка моя с зятем фермерствовать надумали. Надоело им, вишь, в городе. И то - чего там, в Брянске, ловить? Даже еще и не в самом Брянске. В столицу ехать, карьеру делать (он так и сказал «карьеру делать») поздно уже, не молоденькие, свои детки взрослые, все выучились, все при деле каком-нибудь. Да и кака там карьера у продавщицы да у электрика? Не, зять у меня рукастый, не токмо электрик, он и столярку, и сантехнику всякую - все могет. А тут, вишь, домик их под снос обозначили - трасса, что ли, какая-то там идет, не то еще другое строительство. Квартирку взамен выделили, ясно дело, но они-то привыкшие собственным домом жить: огородик там, курочки, козочка, иногда свинок подращивали. В земле-то оба умеют копаться, в квартире им тесно и душно. Ну я им свою хату и отдал, а сам сюда, к куму перебрался. Он тоже вдовый, осьмой год уж, кум-то, ему тож одному куковать
невесело. А вдвоем мы ого-го! Кум-то, пока один куковал, сильно по этому делу поплыл…  - Дедуля щелкнул себя по кадыку.  - Я ему мозги-то прочистил, ты чего, грю, на погост раньше срока собрался? Погоди пока, не время. И - завязал кум! Не то чтоб начисто, тут у нас совсем без этого дела тоже никак. Но аккуратно потребляет, в плепорции. С морозу там или с устатку. Хозяйство его вдвоем налаживаем. Вот крышу прошлым годом перекрыли, нонешним - баньку бы подновить надобно.
        Початую литровку дедуле отдали с собой.
        От свежего воздуха и длинного-длинного дня Дима сморило рано. Ленька еще возился, приготовляя что-то к завтрашнему действу и шикая на лезущего под ноги Джоя, а Дим подремывал. Как будто на теплых волнах качался. Качался, качался, качался… Стуки, возня и шорохи наконец смолкли, но обступившая его тишина почему-то не убаюкивала, а наоборот. Да и тишина была не совсем тишина. Даже посыпавший вдруг снег шептал за окнами довольно явственно. Переговаривался с принесшим его ветром, постукивал мелко в окна, позванивал стеклами, поскрипывал досками ветхого крылечка…

* * *
        - Не извольте беспокоиться, беспременно передам,  - пробурчала Леля, словно свекровь еще могла ее слышать.
        В ее возрасте, видите ли, пора стать серьезнее! Можно подумать, Леля сама не понимает, что сорокалетняя женщина, демонстрирующая ужимки пятнадцатилетнего подростка, выглядит смешно и жалко. Но Леля ведь никогда! Никогда-никогда!
        Она же не уродует себя, как вон та сворачивающая за угол девица! С волосами, выкрашенными в три цвета: бледно-синий с зеленоватым оттенком, почти бирюзовый, вырвиглазный персиковый, скорее даже оранжевый, и - ослепительно белый. Собственно, в пестрых волосах нет ничего ужасного… Вот если бы трехцветная девица надела длинное черное пальто или коротенькую джинсовую курточку (трехцветную, как волосы, или белую), было бы отлично. Но на фоне унылого пуховика цвета подгнившей болотной тины и еще более унылого полосатого серо-коричневого шарфа грубой вязки пестрая девицына голова выглядела неуместно, как бриллиантовое колье с купальником. Она-то, Леля, всегда чувствовала, что уместно, а что нет.
        Сам Вадим Леонтьевич Рерих, модный питерский стилист, владелец крупнейшего «бьюти-центра», а для нее и Леньки просто Дим, говорил, что у Лели чувство стиля врожденное. Как музыкальный слух. Так что Лидия Робертовна - просто дура!
        - Чтоб тебе сдохнуть!
        Она вздрогнула. Не от страха (ничего пугающего в раздавшемся подле голосе не было, голос как голос, женский, по-старчески скрипучий)  - от неожиданности. Или от неловкости, что ли. Как будто на новое - белое-белое!  - пальто нагадила вдруг пролетавшая птичка. И теперь посреди сияющей белизны - отвратительное пятно. Ни ты в этом не виновата, ни тем более птичка. И страшного, в сущности, ничего. Но неприятно. Мало было звонка от свекрови, так еще и это!
        Секундой позже она почувствовала и запах. Не то медицинского чего-то, не то химического. С отчетливой примесью гнилой затхлости.
        - Чтоб тебе сдохнуть!  - повторил голос.
        Леля осторожно повернула голову. Хотя ей совершенно не хотелось. Как будто, если не смотреть, окажется, что скрипучий голос просто померещился, и никакого запаха нет, и той, что его источает,  - тоже.
        Но она была.
        Старуха, конечно. В полном соответствии с голосом и «ароматом».
        Леля уже видела ее - но раньше только издали, а тут вдруг ведьма зачем-то решила подойти. Хотя, может, это вовсе и не та, что несколько раз за зиму Леле попадалась. Все бедные старухи похожи одна на другую. Хотя эта пожалуй что и особенная.
        Гротескная настолько, что казалась ненастоящей. Как будто под обильными лохмотьями - никакого тела. Пустота. Хотя, конечно, просто тощая старуха. Напялила на себя почему-то много всякого тряпья - словно собиралась на маскарад и не смогла выбрать, какой костюм ей больше к лицу. К лицу, да. Темному в тени обвисших полей нелепой джинсовой панамы, с почти черными провалами морщин. Какой маскарад?! Скорее уж мешок старья из благотворительной конторы… Точно! И запах этот - наверняка запах дезинфекции. А навертела на себя столько одежды, чтобы не мерзнуть. Или… или просто негде держать свое «имущество»… Это же просто нищенка! Бомжиха!
        Нищих Леля опасалась. Чувствовала себя почему-то виноватой - как будто украла у них что-то. Благополучие свое, счастье, беспечальную, в сущности, жизнь.
        - Чего вылупилась?  - проскрипела старуха.  - Сытая, довольная? Нахапала, нагребла? Все себе, а остальным - фигу без масла!
        Вот тут Леля впрямь испугалась. Старуха словно мысли ее прочитала.
        - Что вы такое говорите?  - пролепетала она.
        - Что слышала! Не век тебе жировать! Сдохнешь в собственной блевотине - всем на радость!
        Наверное, надо ей денег дать! Несчастная же бабка! Бездомная, вонючая… Леля принялась шарить по карманам в поисках наличности - тут карты банковские, тут телефон… Были же какие-то деньги… Кажется…
        - Сейчас, сейчас, погодите, где-то у меня…
        Старуха явно догадалась, о чем Лелин бессвязный лепет, и взъярилась еще больше:
        - Засунь свои паршивые деньги себе в…  - и подробно объяснила, куда именно следует отправить милостыню.  - Не откупишься!
        - Что вам надо? Кто вы…
        - Судьба твоя, неуж не признала?  - Старуха ухмыльнулась. Зубов у нее, вопреки ожиданиям, имелся полный комплект. Не редкие гнилые пеньки, как положено нищенке, а два ровных плотных ряда. Только не белых, а темно-желтых.  - Что, не нравлюсь?  - Зубы как будто щелкнули.  - Привыкай…
        Правый рукав, длинный, скрывающий руку до кончиков пальцев, поднялся, словно для удара. Леля отшатнулась. Но старуха, ухмыльнувшись на прощанье, уже шагала прочь.
        Настроение испортилось стремительно. Хотя с чего бы? Подумаешь, сумасшедшая старуха! К тому же не совсем трезвая. Запаха перегара Леля не почувствовала, но наверняка, наверняка старуха просто пьяна!
        С Петропавловки донесся едва слышный отсюда пушечный удар - полдень. Леля поежилась, вспомнив вдруг бетховенское «так судьба стучится в дверь». Это та ужасная старуха сказала про судьбу, а Петропавловская пушка тут вовсе ни при чем, она каждый день стреляет! Мика рассказывала, что некоторые не слишком чистоплотные экскурсоводы собирают с японских туристов отдельную мзду, убеждая тех, что пушечный выстрел - это такой дополнительный сервис. Интересно, правда или нет?

* * *
        Диму показалось, что так он продремал всю ночь: слушал громкую тишину и зачем-то пытался вспомнить, как все-таки называется эта затянутая льдом речушка. Не может же она зваться «приток Свири»? Нет, конечно. Приток носил какое-то сложное чухонское имя, Дим за все эти годы так и не смог его запомнить, называл речушку попросту Каменкой. Бог весть, откуда у него в голове взялась эта Каменка - из детства, что ли?
        Класса до седьмого-восьмого его отправляли на каникулы к деду, у которого был собственный дом в Ставрополье. Не у моря, правда, но все равно по сравнению с промозглым даже в середине лета Питером - благословенные края: солнце, фрукты, лес с орехами-грибами-ягодами. Станица называлась Верхняя. Дим удивлялся: почему Верхняя есть, а Нижней нет? Потому что на юру стоит, усмехался дед. На обрыве то есть, на правом, высоком берегу той самой Каменки.
        Егерская избушка тоже стояла на небольшом обрывчике, с которого торчала подмытая паводками береза. За ее наклоненным почти до горизонтали стволом обрывчик понижался, потом опять появлялся. Что там дальше, Диму было неведомо, бродить по лесу он не любил. Это вот Ленька вчера, едва приехали, сразу, чтоб не угодить в сумерки, пошел выбирать место, ходил довольно долго, потом сказал, что от добра добра не ищут, и провернул лунку прямо за обрывом - чтоб наутро не возиться, только ночную наледь сбить. И лишь потом принялся распаковываться, таскать в избушку припасы…
        Когда Дим проснулся, в окошко уже било неожиданное солнце. Избушка была, конечно, пуста. Ну да, а чего он ждал? Что Ленька станет торчать в домике до полудня? Не ждал, конечно, это было бы как-то совсем глупо.
        До кривой березы Дим дошел минуты за две. И застыл, глядя вниз.
        Вместо аккуратной лунки на ледяном поле красовалась неровная сизая клякса. Не особенно большая, метра два или три, максимум пять, но… Но.
        Оскальзываясь на засыпанной ночным снегом крутой тропинке, он спустился к воде. Ну то есть к затянутой льдом речке. Частично затянутой, вот ведь какая штука. Сизая клякса явственно поблескивала стылой, похожей на студень водой. Ни Леньки, ни Джоя нигде не было видно. Только истоптанный снег и дальше - сизая промоина, окаймленная белесыми закраинами свежего льда.
        Откуда ни возьмись появился давешний дедок, бормочущий деловито и как будто с удовлетворением:
        - Чего в пролубь-то пялишься? Уронил, что ли, чего? И забудь! Тут течение знаешь како? Даже коли чего потяжельше, ну там на дно опустится, так и по дну уволочет, не достанешь. Эй, ты чего застыл-то?  - голос дедули наполнился чем-то вроде тревоги.  - А где приятель твой? Вы ж вчерась вдвоем были?
        Дим только плечом дернул. Говорить, объяснять, отвечать на вопросы было тошно.
        Дедок подошел почти вплотную, оглядел истоптанный снег, изломанные края полыньи, похмыкал.
        - Неуж утоп приятель-то твой? Ась? Утоп, что ли, говорю, вчерашний-то? Эх, городские! Сколько вам талдычишь, что стремнина, лед тонкий и нечего тут делать, все лезете. И кажный год одна и та же песня: беспременно кто-нить да потонет. А то и не один. И ведь прямо у берега, бывалоча, тонут. И очень даже просто. Тут нешироко вроде, зато глыбко, коль провалится - кранты. Чего пялишься-то? Не веришь? Ну ныряй тогда, ищи! Приятель-то твой, небось, уже в Ладоге с селедками беседы разговаривает.
        С селедками? В Ладоге? Дим глядел на дедка с изумлением. Что он несет? Да, может, и нет никакого дедка? Может, это и впрямь домовой здешний? Или, как его, леший? Впрочем, вчера дедок совершенно точно был. Трифон Кузьмич его звали. Ленька ради него водочную литровку (запланированную, надо полагать, в пополнение егерской кладовки) из рюкзака вытащил. И отдал початую - «на дорожку». И что? Дедуля за добавкой пришел? Хотя на похмельного не похож.
        - Эй, ты вовсе застыл, что ли?  - затеребил его дед.  - Ты погодь, мож, еще и выплыл дружок-то твой. Давно пропал? Там пониже пролубь есть,  - он так и говорил «пролубь», Дим почему-то от этого вздрагивал.  - Может, выбрался? Надо бежать, а то мокрому-то на холоде уж точно верная смерть. Шевелись, пошли, говорю! Погодь убиваться-то!
        До проруби «пониже» шли, точнее, пробирались, оскальзываясь и хватаясь за мерзлые ветви, с четверть часа.
        - Вот она,  - остановился вдруг Кузьмич.
        Дим и сам уже увидел - действительно, прорубь. Кто ее тут устроил? Жилья поблизости вроде нет.
        - Там,  - махнул рукавом дед, точно подслушавший Димовы мысли,  - Лукинична живет, вдова бывшего лесника. Ейная пролубь. Вишь, тропинка? Вбок виляет, вишь?
        Спустились пониже, к виляющей тропинке.
        Вода в проруби была не сизая, как в той, возле избушки, промоине, а мутная, бело-коричневая. Как будто и не вода вовсе. Как будто кто-то бросил в прорубь лохматый овчинный тулуп - такой же, как у Кузьмича. Зачем?
        Только тут до Дима наконец дошло: какой там тулуп! Вот это мокрое, бело-коричневое, страшное…  - Джой.
        - Ах ты божечки ж мои!  - всполошился дед Кузьмич.  - Бедняжка! Тоже, видать… ай, вот незадача-то! За хозяином, небось, кинулся, да где там! И, вишь, царапины-то какие по краям? И кровь на них, вишь? Выбраться пытался, да только края обломал, ах ты ж господи!  - и уточнил уже деловитым тоном:  - Ваша собачка-то?
        Дим кивнул, хотя дедок стоял спиной и видеть этого никак не мог. Но, похоже, понял, больше не спрашивал.
        Странный был дедок. Точно не живой человек, а - морок. Может, и вправду - морок? Может, Дим спит сейчас в егерской избушке и надо просто проснуться?
        Он потер глаза. Серо-белый, исчерченный тонкими черными линиями прибрежного ивняка и окаймленный темной зеленью еловых верхушек пейзаж никуда не делся. И рукам стало холодно. Все было на самом деле: и сизая промоина на месте провалившегося льда, и страшный шерстяной комок в проруби, и маленькое белое холодное солнце на бледном небе. Диму вдруг показалось, что березы, темная бахрома корней под обрывом, зеленые зубцы елок - все начинает вращаться вокруг маленького белого кружочка в вышине. Сперва медленно, потом быстрее… Еще этого не хватало… Он никогда, никогда не падал в обморок! Проклятье! Зачем он сюда поехал?!
        В голове крутились бессмысленные обрывки «инструкций»: если вы попали в чрезвычайную ситуацию, нужно… Что нужно? Вроде бы надо милицию, ох, черт, полицию вызвать… Хотя лучше дедка спросить, он-то наверняка знает.
        Колоритный «леший» меж тем куда-то делся.
        Дим вытащил из кармана мобильник. Связь, как ни странно, была. Тупо поглядел в экран, соображая, что делать дальше. Какой номер набирать? Что говорить? Надо было вызывать каких-то специальных людей - кого именно: спасателей? полицию? пожарных на вертолете, чтоб их всех черти взяли?
        Дисплей подмигивал цифрами точного времени: одиннадцать пятьдесят девять. Если бы он сейчас был в Питере, через минуту услыхал бы выстрел Петропавловской пушки.
        Зачем, ну зачем он поехал на эту проклятую рыбалку? Сидел бы сейчас в своем кабинете, просматривал эскизы. Да пусть даже бухгалтерские отчеты! Все лучше было бы, чем здесь! Но разве можно Леньке отказать? У Дима, во всяком случае, это никогда не получалось.
        И все-таки куда сперва-то звонить? В полицию? Спасателям? Или есть какой-то единый номер - как знаменитый девять-один-один?

* * *
        - Здравствуйте, Леля! С возвращением!
        - Здравствуйте, Галина Терентьевна,  - кивнула она, мысленно поморщившись. Сразу вспомнилось замечание школьной учительницы труда (во времена Лелиного детства еще были такие уроки!): излишек сахара может испортить любое тесто. Консьержкина улыбка именно такой и казалась, сладкой-пресладкой, до тошноты.
        Вообще-то Леля консьержек жалела (что за работа - следить за приходящими-уходящими), но рядом с Галиной Терентьевной чувствовала себя неуютно, словно ее, Лелино, благосостояние каким-то образом у консьержки было украдено, и старалась побыстрее дошагать до лифта.
        Едва Леля повернулась спиной, лучезарная улыбка с лица консьержки вмиг исчезла. В глазах Галины Терентьевны плескалась ненависть. Ишь поскакала! Анжеличка - доченька, кровиночка - чуть не на десять лет младше, а ее даже со спины за школьницу не примешь, не то что эту! Оно и понятно: эта-то вертихвостка живет на всем готовом, палец о палец не ударит, с чего ей стареть? Чего удивляться, что она подружкой собственного сына выглядит. И да, вот скажите, нормальные люди отправляют своих детей в Англию учиться? То-то же. А муж этой, тьфу, Лели, хозяин дома, раз - и отправил. Только дочку при себе оставил. Зато ей - квартирку поближе к университету, где та учится, купил! Чтоб ножки не перетрудила! А Галине Терентьевне - кандидату физико-математических наук!  - приходится вахтером сидеть! Потому что Валентин Григорьевич - хозяин!  - ей служебную квартирку с барского плеча пожаловал! Конурка крошечная, бывшая дворницкая, вот прямо тут, за вахтерской будочкой, но теперь хоть у Анжелички своя жилплощадь имеется - а то ведь так и будет до пенсии бобылкой куковать!
        Вот почему одним все, а другим - шиш с маслом? За что этой Леле такой муж?! Ну выглядит прекрасно, и что? Если бы у Анжелички были такие наряды да походила бы она к косметологам всяким и визажистам, тоже красоткой бы смотрелась, может, еще и получше! Но где ж таких деньжищ набрать! А эту, прости господи, небось, еще и бесплатно обслуживают. Хозяйский приятель, бугай с татарским лицом и немецкой фамилией, владелец здоровенного салона красоты, не просто так в их хоромах (весь шестой этаж - одна квартира, уму непостижимо!) вечно ошивается. Дома ли «сам», нет ли, ему без разницы. Не иначе к хозяйке клинья подбивает. А может, уже и подбил… Да, скорее всего, и дети-то не от Валентина Григорьевича - ведь ни Платон, ни Ульянка на него ничуть не похожи. Правда, они и друг на друга не похожи, хоть и близнецы…
        Галина Терентьевна вернула на лицо привычную улыбочку: не ровен час обернется вертихвостка. Заметит, нажалуется мужу - и прощай, место, прощай, служебная квартирка!
        Нет, не обернулась.
        Леля забыла про консьержку, едва оказавшись в кабине лифта. А доехав до шестого этажа, улыбнулась облегченно. Подумаешь, свекровь! Подумаешь, старуха сумасшедшая! Какие, право, все это пустяки!
        - Привет, я дома!  - прошептала она.
        Дверь мягко, почти беззвучно, щелкнула за спиной. Леля улыбнулась.
        Привычка здороваться с порога осталась с тех времен, когда Платон и Ульяна еще жили здесь, да и Ленька бывал дома чаще (или это только сейчас так кажется?). И каждый, приходя, «докладывал» тем, кто уже тут. Теперь квартира часто встречала пустой тишиной. Но Леля все равно здоровалась: дом - тоже живой. И он отвечал. Вот и сейчас на ее «привет» улыбнулся неведомо откуда взявшимся солнечным лучом, пробудил искорки в глубине подзеркальника карельской березы, зажег на мгновение радугу в цветных стеклах люстры, зазолотил мех забытой на вешалке дубленки.
        Улыбнувшись, Леля взялась за дубленку - надо в гардеробную убрать, нечего тут пылиться,  - и тут на кухне что-то звякнуло. Как будто там домовой объявился. Эх, вот если бы и вправду - домовой! А еще лучше - Ленька! Но он, разумеется, так рано вернуться не мог. Он всегда укатывает на свою рыбалку ранним субботним утром, а возвращается, когда воскресенье уже собирается превратиться в понедельник. А если бы все же каким-то чудом Ленька вернулся раньше, дом встречал бы ее не выдуманными солнечными зайчиками, а звонким лаем Джоя, его шумными радостными прыжками, мокрым языком, мотающимися во все стороны ушами. И запахом рыбы, конечно. Сейчас же дом пах как обычно - кофе и сухими травами. Леля капала из аптечных флакончиков с маслами на кусочки пемзы, и от них расходились волны - чабрец, тимьян, полынь, тысячелистник…
        Не Ленька… И не Ульяна.
        Отселяясь в подаренную отцом квартиру, здешние свои ключи дочь чуть не демонстративно выложила на подзеркальник (они и сейчас там, в ящичке, лежат), надумав же навестить, предварительно звонит. У Платона ключи есть, но он из Англии только через месяц прилетит - или когда там у них пасхальные каникулы? Почему-то в Европе пасхальные каникулы категорически не совпадают с русской Пасхой - как это вообще так?
        Ай, да бог с ней, с Пасхой!
        Она ведь точно слышала какое-то звяканье. Вот… опять… А что, если там… кто-то… Например, та жуткая старуха?
        Леля знала, что она трусиха. Так же, как знала, что сейчас бояться было глупо. Откуда бы в их доме - с тройной системой защиты - взяться злоумышленнику? Никакую сумасшедшую старуху сюда не пропустили бы! И с какой стати злоумышленнику возиться на кухне? Но жутковатый холодок перехватывал дыхание и заставлял ноги дрожать. Словно в такт пушечному удару, про который ей подумалось: «так судьба стучится в дверь».
        - А я тебе еще раз говорю, беда с девчонкой!  - заявила картинно вставшая в проеме кухонной двери мамуля. Она всегда начинала свои речи именно так - словно подхватив давнюю какую-то беседу посередине, то бишь продолжая уже начатый (хотя бы только в ее собственных фантазиях) разговор.  - Я ее вчера видела.
        Питер - город, в сущности, небольшой, и ничего удивительного в том, что вышедшая «на променад» мамуля наткнулась на свою внучку. Но Екатерина Александровна явно была этой встречей недовольна.
        - С однокурсницами, вероятно,  - недовольно, почти презрительно продолжала она.  - Сидят, представляешь, стайкой на ограждении - прямо воробьи. И курят. Все. Но курят - ладно, это так, от молодого нигилизма. Но ведь сейчас начало марта! Под ногами лед, представь, какой камень холодный! Она ж себе все там застудит, кто ее потом замуж-то возьмет?
        - Мам, не начинай, а?  - попросила Леля без особой надежды на успех. Давным-давно пора было изъять у мамули ключи, но Леле все никак не хватало на это смелости. Леньку, что ли, попросить?
        - Чего не начинай?  - продолжала возмущаться Екатерина Александровна.  - Ты мать или где? Кто будет за ней следить, если не ты? И главное - только девицы ведь сидели, ни одного мальчика!
        - Мамуль! Это филфак, какие мальчики, их там полторы штуки! Да и те не так чтоб презентабельные.
        - Ты не оправдывайся, ты головой подумай! Кроме мальчиков с факультета, есть же еще какие-то варианты! И кто, кроме тебя…
        Подробно объяснив Леле, что ее «равнодушие» доведет до того, что Ульяна останется старой девой, мамуля переключилась на ведение домашнего хозяйства. Почему Леля не наймет уже горничную - а лучше нескольких - и кухарку, как можно самой на кухне возиться, нищая, что ли?
        Это было смешно, конечно. Подумаешь, королева в изгнании! Словно родилась во дворце, а вот теперь вынуждена… снисходить. Да, какие там дворцы! Мама родилась в маленьком мордовском поселке с шелестящим названием Атяшево и в Питер перебралась уже взрослой. Однажды, рассердившись на тринадцатилетнюю Лелю, бросила зло: «Я ради тебя старалась! С тобой недельной на руках на обратный поезд рванула, только чтобы тебе свидетельство о рождении в Питере выдали! Намучилась чуть не до смерти! Другая бы ценила, а ты!» Что такого особенно ценного в питерском свидетельстве о рождении, Леле было непонятно. Какая разница? Но историю о том, как Екатерина Александровна, поехав навестить мать, раньше срока произвела на свет ребенка и приложила героические усилия, чтобы ликвидировать последствия этой неприятности, Леля даже Леньке не рассказывала. Все думали, что она родилась в Питере! Мама хранила их «страшную» тайну, потому что родиться «там», а не «здесь» ей почему-то казалось чуть ли не постыдным. Леле же от этой тайны было весело.
        - И дизайнера по интерьерам давно пора пригласить,  - продолжала раздавать руководящие указания мать.
        Нет, ей-богу, это в самом деле было смешно. Интересно, в Атяшеве есть дизайнеры по интерьерам?
        - В спальню непременно нужно что-то розовое…  - щебетала Екатерина Александровна, уже стоя в дверях.  - Ну или персиковое. Сразу на двадцать лет помолодеешь.
        Пока что Леля чувствовала, что постарела. Может, не на сорок, все-таки Екатерина Александровна сегодня держалась «в рамках», но лет на двадцать точно.
        Чтобы отвлечься и забыть обо всех неприятностях, можно было заняться уборкой. Этого мамуля тоже понимать не желала: почему Леля наводит чистоту в доме собственноручно? При таком-то богатстве! Как это - нравится?! Что за чушь!
        Но наводить чистоту, когда в доме и так порядок, глупо. Только еще сильнее расстроишься, не видя результата. Вот погрузиться бы сейчас в какой-нибудь сложный кулинарный процесс - моментально все расстройства из головы вылетели бы! Но крутиться сейчас на кухне тоже глупо: вечером Ленька явится с добычей, и все наготовленное днем окажется лишним. Хотя…
        Леля даже ладошками прихлопнула от радости: можно ведь тесто затеять! На рыбные пироги! Или на расстегаи! Или профитроли? Крошечные, с капелькой рыбного фарша - вместо хлеба к ухе! Гениально же получится! И расстегаи - тоже, это само собой…
        Телефон в кармане брошенной в холле куртки разразился мелодией из старого советского фильма «Верные друзья» - это означало, что звонит Дим. Лучше бы Ленька, но после мамули Дим даже лучше.
        - Лель, ты?
        Глупый вопрос, если звонишь по мобильному. Но Дим всегда начинал разговор именно так, ностальгировал по временам стационарных телефонов.
        - Привет, Дим,  - весело откликнулась она, радуясь, что он позвонил сейчас, а не на десять минут раньше, иначе мамуля еще один воспитательный монолог запустила бы.  - Ну что, вы там уже всю рыбу распугали? Или она к таким двум красавцам сама в руки прыгает? Или вас на льдине унесло в дальние дали и ты звонишь от берегов Антарктиды, привет от пингвинов передать? В смысле - где мой ненаглядный супруг? Ты его там не утопил, не поделив ценный улов?
        Они с Димом частенько болтали по телефону вот так - ни о чем. По телефону это почему-то получалось легче, чем вживую. Вживую все было как-то… серьезнее, что ли? А на расстоянии даже самые банальные фразы смешили и согревали.
        Но сейчас, вместо того чтобы подхватить немудрящую Лелину шуточку, Дим молчал…

* * *

«Наш источник в Следственном комитете сообщает, что версия убийства владельца известного холдинга «Гест» в данный момент не рассматривается, по факту происшествия проводится тщательная доследственная проверка, в качестве основной версии рассматривается несчастный случай.
        Однако мы не можем обойти вниманием и тот факт, что, по неподтвержденным пока данным, у господина Геста (владельца одноименного холдинга) в последнее время имелись серьезные проблемы. По сведениям осведомленных источников, к известному питерскому бизнесмену имелись серьезные претензии со стороны очень серьезных людей. Сосредоточены ли эти претензии в финансовой сфере или речь идет об очередном переделе сфер влияния и рейдерском захвате, пока неясно.
        Хотя нельзя исключать и банального совпадения. Совпадения ведь в жизни тоже случаются, правда? Оставайтесь с нами, наши репортеры умеют обнаруживать «скелеты» в самых, казалось бы, благополучных «шкафах». Не пропустите!»
        Господи, какой феноменальный бред! Они хоть по-русски изъясняться умеют? Три раза «серьезные» в полутора строчках! Владелец одноименного холдинга - боже мой! Сведения осведомленных источников! Она вовсе не собиралась ничего этого читать, но глаза сами выхватывали строчки и абзацы.

«Вести Санкт-Петербурга», «Балт-пресс», откровенно желтый «Питерский курьер», «Невский проспект» и прочие, еще более мелкие и невнятные. Ну и «Петербургские тайны», как же без них!
        Мамуля таскала эти проклятые газеты пачками. Леля сгребала их в кучу, морщась от неприятного прикосновения к шершавым, как будто изначально нечистым страницам, и выбрасывала - но на следующий день груда появлялась вновь. Как будто восстанавливалась каким-то черным колдовством. Мамуля почему-то считала, что Леле нужно знать: ее трагедия не безразлична людям! Людям?! Журналюгам! Плевать им на трагедию, главное - скандал!
        Саранча!
        Ладно еще Шухов, Ленькин начальник службы безопасности, как-то сумел всю эту свору усмирить. Специалистом отставной милицейский полковник считался отменным, не смотри, что звали его Иваном Никаноровичем, и внешность бывалого служаки была под стать имени, почти нарочито рабоче-крестьянская. Блогерам, конечно, рот не заткнешь. Сетевые «эксперты» изощрялись кто во что горазд, моментально обозначив все как убийство и изобретая версии оного, вплоть до совершенно чудовищных - вроде причастности Лели и даже Платона с Ульяной. Но блогеры хотя бы в дом не пытаются прорваться, думала Леля, они свои измышления из пальца высасывают и торчат исключительно в интернете, куда можно и вовсе не заглядывать. Не открывать новостные ленты, не цеплять глазами кричащие заголовки. Да можно вовсе компьютер не включать! И телефон взять старый (спасибо тому же Ивану Никаноровичу за совет), в котором только звонки и никакого интернета!
        Вот если бы так же можно было выключить собственную голову!
        - Атяшево, Атяшево, Атяшево,  - бессознательно и почти беззвучно шептала Леля, бросаясь от стены к стене. Когда она была маленькая, ей очень нравилось звучание этого слова - мягкое, теплое, успокаивающее. Как одеяло, которое - это знает каждый ребенок - лучшая защита от любых ночных кошмаров, будь то серый волчок из колыбельной или многорукий монстр из фильма ужасов. Возвращаясь вечерами домой после занятий в гимнастической секции, Леля так же, как сейчас, тихо шептала: «Атяшево, Атяшево, Атяшево». Словно это было защитное заклинание. И оно работало! Никто никогда не выпрыгнул на нее из темных проходов между гаражами. Ни бандит с ножом, ни зомби, ни живущие в городских подземельях гигантские крысы. Ни даже бродячие собаки! Но и у самого сильного заклинания есть, наверное, граница возможностей. И от некоторых вещей даже натянутое на голову одеяло, даже мягкое слово «Атяшево» не защитит. Сколько ни повторяй.
        - Лель! Лелька, да остановись же!  - Мика настигла подругу, обхватила обеими руками - крепко.
        Но та вывернулась, заметалась опять по просторной темноватой гостиной, похожей на холл в дорогом охотничьем домике. Разве что мертвых оленьих и волчьих голов из стен не торчало. Кажется, этот стиль назывался средневековым: темное дерево, темная потертая кожа, цветное стекло в толстых кривых переплетах. От Лелиных метаний по витражу, отделявшему гостиную от кухни-столовой, летали тени, и казалось, что стекла текут. А Леля все бросалась от стены к стене, из угла в угол, стучала по чему попало маленьким кулачком, потом, устав, съеживалась комочком в углу широкого дивана.
        Мике подругу было жаль ужасно. Могла бы - круглосуточно рядом с ней сидела. Но в редакции журнала, который Мика возглавляла (и которым искренне гордилась), подходил день сдачи номера - самое суматошное время, так что в лучшем случае удавалось выкроить на Лелю два-три часа. Помочь Мика, конечно, ничем не могла - чем тут поможешь?  - но когда рядом кто-то близкий, все-таки легче, правда? Лелька - Мика видела - честно пыталась взять себя в руки. Становилась почти прежней. Нет, не той улыбчивой звонкой Лелькой, к которой Мика привыкла, но - почти, почти. Да, эта Леля отчасти напоминала механическую куклу, однако Мика точно знала: если старательно притворяться, что ты жива,  - жизнь потихоньку вернется. Психологи называют это обратной связью. Да как бы ни называли! Поминки же как раз для того и придумали: нагрузить тех, кто потерял родного человека, живыми заботами. Да, через силу, да, стиснув зубы и глотая слезы, но это помогает! А бедной Лельке даже и поминки не суждено устроить. Так нелепо все повернулось! Но она старалась! Старалась жить.
        Стараний хватало когда на полдня, когда всего на пару часов. А потом все начиналось сызнова. Как сейчас.
        - Не могу! Не могу, не могу, не могу! Этого не может быть! Это глупость какая-то! И неправда! Неправда! Неправда!  - Сорвавшись на крик, она закашлялась, схватилась за горло, сморщилась…
        - Лель, не держи себя… поплачь,  - неуверенно посоветовала Мика, понимая, что сказала глупость. Вообще-то обыкновенно у Лельки слезы стояли близко, чуть что - и брызгали. Но сейчас покрасневшие глаза были совершенно сухи.
        - Не могу!  - отчаянно вскрикнула она.  - Никак!  - саданула яростно кулачком по обрамлявшим камин корявым булыжникам (тоже вполне «средневековым»), затрясла досадливо рукой, слизнула с костяшек выступившую кровь.  - Больно,  - проговорила жалобно и удивленно, это тоже вышло совсем по-детски.  - Все равно не получается! Ни слезиночки! Как? Как он мог так со мной поступить? С нами… Как он мог меня бросить?!!
        - Лель, человек вообще-то не выбирает…  - начала было Мика, но Леля ее перебила:
        - Ленька всегда все выбирал сам! Ты что, не знаешь? Мне никогда не приходилось ни о чем даже задумываться… Как он мог?!  - Она принялась яростно тереть виски, словно пытаясь выцарапать из головы мешающую мысль.  - Да знаю я, что ты его терпеть не можешь!
        Она продолжала говорить о пропавшем муже в настоящем времени, но «терпеть не можешь» - это было уже гораздо лучше, чем никуда не ведущее «как он мог». И уж точно лучше, чем «это неправда». Ничего, подумала Мика, Лелька, при всей своей кажущейся хрупкости, сильная. Нет, не сильная, включился внутренний редактор, это неправильное слово. Правильное - живая. В Лельке всегда жизнь била через край - даже если она, едва дыша, чуть не на цыпочках, колдовала над каким-нибудь «осторожным» соусом. Ничего, она справится. Жизнь свое возьмет. Хотя Ленька, конечно, тот еще жук…
        - Не преувеличивай,  - усмехнулась она.  - Терпеть не могу, скажешь тоже. Мне он всегда скорее нравился.
        - Это ты сейчас так говоришь! А сама вечно цеплялась: Лелька, не увлекайся, Лелька, не теряй голову, покажи характер, Лелька то, Лелька се.
        - Ну так ты настолько уж в нем растворялась, что себя забывала. А это не дело.
        - Не дело?!  - вскинулась Лелька.  - Да что б ты понимала! С тебя-то как с гуся вода: не один, так другой, подумаешь! А мне без Леньки… Мне без него вообще ничего не надо! Я без него дышать не могу! Понимаешь ты это?  - Она опять заметалась от камина к ведущим на террасу раздвижным стеклянным дверям, от них к дивану, от дивана к витражу, опять к камину, к дивану, к террасе…
        - Боюсь, вряд ли.  - Мика покачала головой.  - И не пойму, наверное, никогда. Но знаю, Лель… тебе сейчас тяжко - не то слово. Жизнь рухнула, и все такое. Я не слепая, вижу. Твоя боль не выдуманная, она реальная, кто бы спорил. Только, знаешь… Ты можешь сейчас швырять в меня любыми тяжелыми предметами, но даже без Леньки жизнь - продолжается. Лучше бы, конечно, с ним, но что поделать. Так бывает. Вода дала, вода взяла, как чукчи говорят.
        Да уж, подумала Леля. Вода дала, вода взяла. Вот именно что вода. Но почему-то неловкая Микина обмолвка не отозвалась острой болью - как отзывалось в последние дни каждое слово, каждая интонация. А тут - ничего. Ни в сердце, ни… нигде. Только под ключицами, за грудиной тупо саднило.
        - Милочка!  - сладко, как сбегающее из таза варенье, прошипела стоящая возле двери Екатерина Александровна.
        Никто, кроме Лелиной мамы, не называл Мику Милой. Или, как сейчас, Милочкой. Что означало: их величество гневаются. Ска-ажите пожалуйста! Обыкновенно появление… нет, явление Екатерины Александровны сопровождали фанфары (пусть не гремящие бравурно, а лишь воображаемые) и фейерверки (пусть невидимые, но тоже вполне очевидные), однако сейчас она скользнула в гостиную тихонько, как мышка. Казалось, все ее внимание сосредоточено на зажатом в руке стакане.
        - Милочка!  - еще слаще повторила Екатерина Александровна, уже более четверти века, со школьных времен Лели и Мики, пытавшаяся «поставить на место эту наглую выскочку».  - Если ты способна благополучно существовать без каких бы то ни было моральных устоев, это не означает, что все такие же…  - «Безнравственные» произнесено не было, но легко домысливалось.
        Завершив торжественную тираду, Екатерина Александровна моментально отвернулась от «наглой выскочки», всем своим видом демонстрируя, что какая-то там Мика не имеет права претендовать на ее внимание.
        - Выпей, деточка!  - Она сунула дочери стакан с чем-то мутно-зеленым.  - Будь умничкой!
        Леля, отшвырнув руку матери, уткнулась лбом в пухлую спинку тяжелого кожаного дивана. Стакан улетел в камин, дзинькнул о решетку, рассыпался сверкающей стеклянной крошкой.
        - Ну девочка моя!  - Екатерина Александровна подпустила в голос легкой укоризны.  - Тебе нужно это выпить.  - Она несколько растерянно поглядела на свою опустевшую руку.  - Я сейчас принесу… Это просто успокоительное, ничего страшного. Все образуется, деточка. Выпьешь, приляжешь, поспишь…
        Дим - при своих-то габаритах!  - тоже возник в гостиной как-то беззвучно. Вот только что не было, и вот он:
        - Мне очень жаль вас огорчать, Екатерина Александровна, но с «прилечь и поспать» придется повременить. Через час Леле нужно быть у следователя.
        - Димочка, ну что вы такое говорите!  - возмутилась та.  - Какой сейчас может быть следователь, вы посмотрите на нее! Она же совершенно, совершенно разбита. Даже мужчина должен понять: все, что Лелечке сейчас нужно,  - это полностью отключиться от происходящего.
        - Екатерина Александровна!  - голосом Дима можно было выстудить пустыню Сахару.  - Леле, во-первых, необходимо побеседовать со следователем, во-вторых, уезжать сейчас никуда не стоит. Это будет,  - он кашлянул,  - это будет нехорошо выглядеть.
        - Ой, да перестаньте! Нехорошо выглядеть! Зачем девочку мучить? Ясно же, что ей просто необходимо как следует отдохнуть, уехать куда-нибудь…  - Мамуля воздела глаза к потолку, словно там была нарисована подробнейшая карта потенциальных мест отдыха,  - на итальянское побережье. Там уже тепло. Море, солнце и веселые люди. Например, в Барселону.  - Леле показалось, что Дим поперхнулся. Впрочем, ей было наплевать.  - Знаете,  - с воодушевлением вещала мамуля,  - я читала, там ежедневно на площади танцуют тарантеллу. Просто так! И каждый желающий может присоединиться - танец очень простой, что-то вроде хоровода.
        - Сардану,  - бесстрастно сообщил Дим.
        - Что?
        - Я говорю, танец называется «сардана». И танцуют его не каждый день, а, как правило, по воскресеньям.
        - Ах, какая разница! Все равно красиво. И архитектура там бесподобная! Какая-то волшебная церковь, которую уже триста лет достроить не могут.
        - Храм Саграда Фамилия,  - все так же бесстрастно уточнил Дим.  - Основан в тысяча восемьсот восемьдесят втором году, так что строят его немногим более ста лет.
        - Димочка, вы такой умный, просто ужас!  - воскликнула мамуля.  - Вам ведь тоже понятно, что Леле нужно поехать отдохнуть? И итальянское побережье будет просто прекрасным вариантом, правда?
        - Барселона в Испании,  - голосом робота сообщил тот.
        - Что?  - Мамуля непонимающе нахмурилась.
        - Барселона не в Италии, а в Испании,  - повторил Дим.
        - Ах, ну боже мой, какая разница! Главное, Лелечке непременно нужно поехать. Чтобы отвлечься от всего. Понимаете?
        Если бы человеческая голова была прозрачной, подумала вдруг Леля, на мамулином лбу сейчас крупными буквами светилось бы: и поехать с ней должна я!
        Екатерина Александровна глядела на Дима почти с укоризной: как можно не понимать очевидного? Зять, грех жаловаться, денег для нее, в общем, не жалел. Но между «не жалел» и истинной щедростью - громадная дистанция, так что Екатерине Александровне приходилось вместо «оргии путешествий» довольствоваться скромными кипрами и таиландами три-четыре раза в год: погреться на пляже, в теплых волнах поплескаться. Все, что сверх того, Лелин обожаемый муженек считал расточительностью. Лельку-то везде таскал, а теща что, не человек? Собственно, оно бы и ладно, к музеям Екатерина Александровна была равнодушна, красоты архитектуры ее тоже не слишком трогали, ну камни и камни, тут такой стиль, тут эдакий. Вот магазины! Ее бы воля, из каждой поездки привозила бы по пять чемоданов - наряды, сувениры, ну и всякого-разного, по мелочи. Но выделяемых «на булавки» сумм на пять чемоданов покупок было, разумеется, недостаточно. А когда она… намекала (не впрямую, боже упаси, так, слово-другое про дивные индийские ткани или экзотические украшения), зять только ухмылялся. Чтоб его! И в Барселоне этой она ни разу еще не была!
В Испании Барселона, извольте радоваться, а не в Италии. В Италии, впрочем, Екатерина Александровна тоже так и не побывала. Ну и ладно, не больно-то и хотелось: там, говорят, грязно очень. Но все же лично посмотреть и убедиться было бы неплохо. И уж теперь-то, когда ухмыляться и урезать расходы некому (не станет же родная дочь держать мамулю на голодном пайке!), теперь, видите ли, тоже никак?! А ведь, казалось бы, самое оно: Леля в стрессе, ей нужно отдохнуть, развеяться, и кто лучше позаботится о бедной девочке, как не родная мать?
        - Я же не говорю, что ей одной нужно ехать,  - торжественным тоном заключила Екатерина Александровна.  - Разумеется, рядом должен быть кто-то, кто бы мог о ней позаботиться, чтобы бедной девочке не нужно было ни о чем задумываться.
        Представив, как мамуля о ком-нибудь «заботится», Леля даже улыбнулась. И тут же о том пожалела - моментально сдавило сердце, воздух стал густым и колючим, горло сжалось… Какие улыбки, боже мой! Уткнуться бы в стену, ничего не видеть и не слышать!
        Она, конечно, любила мамулю. Со всеми ее глупостями вроде итальянской Барселоны, с неистребимой жадностью к «вкусненькому» и неистребимой же уверенностью в собственной всегдашней правоте Екатерина Александровна источала какое-то необъяснимое обаяние. Кошки вон тоже живут по принципу «потому что я этого достойна», но им все прощается. Им - можно.
        Вот и мамулин эгоцентризм Лелю обычно успокаивал. Как успокаивает почему-то вечно скрипящая половица. Третья от двери. Как в первой их с Ленькой квартире. Половицу надо было перешагивать: скрипела она пронзительно, и с таким трудом убаюканные наконец-то близнецы дружно выдавали рыдательный дуэт. Леля помнила об этой «поющей» половице постоянно. И все же иногда наступала на нее специально. Когда казалось, что весь мир вокруг начинает шататься, плывет, колеблется - и ухватиться в этой зыбкости не за что! И тут - вз-з-з! В протяжном неприятном - предсказуемом, черт побери!  - скрипе было, как ни странно, что-то удивительно умиротворяющее. Все в порядке. Половица скрипит, дети автоматически подхватывают, мир стабилен.
        В этом доме ничего и никогда уже не скрипело. Но мамулины занудные нравоучения были ничуть не хуже той самой половицы.
        Вот только прямо сейчас все это казалось почти невыносимым.
        Господи, когда она уже уйдет?! Может, Дим догадается и выпроводит ее… поаккуратнее? Дим всегда догадывался.
        Но помогла неожиданно Мика. Подхватила Лелю под локоток, повела к двери, отодвинула заступившую было путь мамулю, бросив холодно:
        - Извините, Екатерина Александровна, Леле нужно собраться. Что бы вы ни думали, а к следователям лучше ходить, когда назначено.
        - Да что ты себе позво…  - вскинулась та, но Лели с Микой уже рядом не было. Метры, отделявшие дверь гостиной от гардеробной, они одолели в доли секунды.
        - Сама оденешься или помочь?  - деловито поинтересовалась Мика.
        - Да сама, конечно, только… в чем вообще к следователю прилично идти?
        - Ну… смотря какой следователь. У тебя вроде баба, так что ничего провоцирующего, костюмчик… нет, черный - это чересчур, вот, серенький, в самый раз будет. И блузочку поскромнее, без декольтов и тому подобного.
        Она так и сказала - декольтов! Мастер слова, главред не самого маленького журнала! Леля едва не рассмеялась. Но вовремя вспомнила, что смеяться ей теперь нельзя. Теперь ей ничего нельзя. Никаких курточек цвета топленого молока, никаких пестрых шарфов, узких джинсов и разноцветных кроссовок. Строгое пальто - тоже темно-серое, аккуратные сапожки на ненавистном среднем каблуке. Единственное хоть немного радостное пятно - аккуратно заправленный под пальто (никаких развевающихся хвостов!) белый шелковый шарф. Хотя в некоторых странах как раз белый - цвет траура. А черно-белые одеяния монашек и вовсе не о веселье напоминают.
        Дим, взглянув на Лелю, кивнул одобрительно.
        - Не бойся. Меня с тобой не пустят, конечно, но Игорь Анатольевич поприсутствует.  - Он кивнул на худощавого типа, который на протяжении всей перепалки с мамулей маячил за Димовым плечом.  - Вряд ли тебе так уж необходим адвокат, но кто знает, что там за следовательша. Я поспрашивал, по отзывам вроде приличная и не дура, но мало ли.
        Адвокат, значит? Игорь Анатольевич, как мило. Практически ослик Иа. И похож на него, кстати: вытянутая физиономия (некоторые вежливо именуют ее английской, но лошадиная - она и есть лошадиная), печальные, словно влажные глаза, безрадостно-серый костюмчик, черное пальто, кашне цвета городского голубя. Безотрадное зрелище. Но отчасти и успокаивающее почему-то.
        У самых ступеней крыльца, перекрывая дорогу к Димовой красной спортивной «Мазде», стояла массивная, похожая на медведя гризли черная машина. Судя по эмблеме на радиаторе - «Порше». В автомобилях Леля не разбиралась вовсе, разве что джип от седана отличала. Зато эмблемы ей очень нравились и запоминались как бы сами собой.
        Из недр «Порше» выбрался тощий тип, здорово смахивающий на Кащея Бессмертного: серая лысая голова, дорогое кашемировое пальто, двигающееся словно бы отдельно от костлявого (даже сквозь ткань заметно) тела. Тип показался Леле смутно знакомым, но это ничего не значило: может, и в самом деле их представляли друг другу на одном из многочисленных деловых мероприятий - из тех, куда полагалось приходить с женами, а может, так, почудилось. В последние дни с ней часто такое случалось.
        Кащей окинул их с Димом быстрым взглядом.
        - Вы… уезжаете?  - в голосе, сухом и одновременно тягучем, не было удивления, скорее недоумение, чуть приправленное укоризной.
        Прямо предел проницательности, сердито подумала Леля. Нет, мы не уезжаем, мы вышли на крылечко, чтобы разбить здесь палатку и торговать сувенирами. И вообще, что это за черт из табакерки?
        - Вадим Леонтьевич,  - продолжал «черт» все тем же сухим, тягучим голосом,  - если мы поедем вместе, вашу машину может мой шофер повести. Чтоб вам после о такси не беспокоиться.
        Кто такой Вадим Леонтьевич?  - удивилась Леля. И только секунду спустя поняла: это же Дим! А неприятный скелетоподобный тип, кажется, у Леньки какими-то финансовыми вопросами заведует.
        Дим меж тем о чем-то негромко с «чертом из табакерки» поговорил и повернулся к Леле.
        - Садись назад.  - Он махнул на «Мазду».  - Действительно неловко получилось. А поговорить нужно. Хотя…  - Он оглянулся на забор, за которым торчали микроавтобус со значком одного из телеканалов и еще парочка машин, возле которых курили несколько персонажей, явно имеющих отношение к СМИ. У двоих болтались на боку профессиональные фотокофры, прислонившаяся к забору девица что-то говорила типу с видеокамерой, корреспондентша, должно быть.  - Если эта публика за нами увяжется, еще и возле следственного комитета примутся своими микрофонами и камерами тыкать… Не Шухова же вызывать. Да и что он сделает? На улице-то они в своем праве: где хотят паркуются, за кем хотят едут.
        - Может быть, Александра Игоревна окажет мне честь…  - осторожно предложил Игорь Анатольевич.
        - А это мысль,  - кивнул Дим.  - Лель, тогда я в следственный, как освобожусь, подъеду, меня там тоже видеть желают. А ты сейчас с Игорем Анатольевичем поедешь, хорошо?  - Она кивнула.  - И машины удачно стоят… Значит, делаем так…
        Через минуту Леля, только что нарочито медленно усаживавшаяся в красную «Мазду», оказалась в припаркованном рядом автомобиле господина адво- ката.
        В салоне пахло мужской туалетной водой и дорогой кожей.
        Кто это сказал, подумалось вдруг Леле: «Деньги не приносят счастья, но плакать удобнее в «Мерседесе», чем в автобусе?» Плакать, впрочем, не хотелось. Точнее (правильно она Мике сказала), не моглось. Хотелось же по чему-нибудь стукнуть. А лучше - по кому-нибудь! Она покосилась на адвоката, не отрывавшего глаз от дороги. Профиль у него тоже оказался довольно унылый. Или, может, печальный? Иа, как есть Иа, грех такого обижать. Зато… если возле следственного комитета будут торчать журналисты, она им… а что она им?! Камеры разобьет? Смешно. Она им что-нибудь скажет! Да так, что полетят клочки по закоулочкам! Ну да, включился вдруг голос здравого смысла, господам журналистам только того и надо - скандала. И желательно погромче. Давай устраивай истерику! Вот им радость-то будет.

* * *
        Журналистов возле приземистого желто-серого здания не оказалось. Похоже, устроенный Димом обманный маневр сработал.
        Игорь Анатольевич, за время поездки почему-то погрустневший и ставший еще больше похожим на ослика Иа, открыл перед Лелей тяжелую дверь, откуда потянуло холодом и неуютом.
        Следовательша, как назвал ее Дим,  - молодая, коротко стриженная, быстроглазая,  - едва они появились на пороге кабинета, вздернула бровь, точно в удивлении:
        - Здравствуйте, Александра Игоревна, проходите. Но… вы вот прямо так сразу и с адвокатом?
        Игорь Анатольевич парировал довольно равно- душно:
        - Здравствуйте, госпожа Вершина.
        - Меня зовут Арина Марковна,  - поджав губы, сообщила девица.
        - Арина Марковна, здравствуйте,  - так же сухо продолжил адвокат.  - Мое присутствие не должно вас ни смущать, ни настораживать. Я не помешаю. Александра Игоревна в шоковом состоянии, по- этому…
        Стриженая девица ухмыльнулась:
        - Поэтому кто-то должен следить, чтобы она не сказала лишнего?
        - Арина Марковна!  - Адвокат укоризненно покачал головой.
        - Ладно, ладно.  - Следовательша примирительно помахала узкой ладошкой.  - Присаживайтесь. И давайте поговорим без…
        - Без?  - переспросил адвокат.
        - Без подковырок.  - Она покачала головой так сочувственно, словно и не язвила только что. Должно быть, их подобным штукам - резкие смены интонации и всякое такое - специально обучают, подумала Леля довольно равнодушно.
        Она не считала, что ей и впрямь нужна поддержка адвоката. Но в то же время остаться в этом безликом, угловатом кабинетике наедине с быстроглазой следовательшей, пожалуй, было бы страшновато.
        Вопросы госпожа Вершина задавала… неудобные. Вдобавок все время называла Леньку - «ваш муж». Леля каждый раз почему-то вздрагивала. Наверное, она еще не осознала толком, что Ленечки больше нет. Как так «нет»? Вот глупость! Он и раньше, бывало, уезжал - и не на два дня. Вот и сейчас… как будто просто уехал по делам. А это чужое «ваш муж» делало его отсутствие каким-то… окончательным. Безнадежным.
        - Вы не замечали в последнее время, чтобы у вашего мужа резко портилось настроение? Депрессия, быть может? Мысли о самоубийстве?
        - Да что вы такое говорите? Какое самоубийство! У нас… мы только… мы как раз собирались к Платону слетать, поглядеть, как ему там живется. По скайпу-то он говорил, что все отлично, но лучше собственными глазами увидеть. И не только увидеть. Колледж этот Леня сам выбирал, хотел убедиться, что не ошибся.
        - То есть в семье у вас все нормально было?
        - Отлично.
        - Вы не чувствовали в последнее время, чтобы муж отдалился? Секреты, быть может, какие-то появились? Темы, которые он отказывался обсуждать?
        Отдалился Ленька давным-давно, лет десять, наверное, назад. Да и то - не отдалился, а… Как-то это по-другому называется. Когда первые страсти утихают, юношеская пылкость сменяется дружелюбием, спокойной нежностью - хотя бывает, что и, ровно наоборот, откровенной враждой. Им-то еще повезло. Ну или ей повезло. Говорят, это самое «охлаждение» наступает года через три после свадьбы. У кого-то даже и раньше. А у них «пожара страстей» хватило на десять лет. Что же до секретов и тем, которые он отказывался обсуждать, это и вовсе глупо. Леля ничего, вот просто ничегошеньки не понимала в бизнесе - какой смысл обсуждать дифференциальное счисление с тем, кто семь и девять на пальцах складывает? Ну да, занят Ленька был всегда выше головы. Она, хоть ничего в бизнесе не понимала, видела - выкладывается. Какие-то проблемы случались, конечно,  - конкуренты упрямые или чиновники чрезмерно мздолюбивые. Но это же бизнес, там всегда что-то такое…
        Поэтому она лишь покачала головой, не вдаваясь в подробности:
        - Нет. Все как всегда было.
        - Может, со здоровьем проблемы появились?
        - Что вы! Разве больной человек станет проводить время на подледной рыбалке? И спортзал прямо в квартире он ведь не просто так оборудовал! Да господи, спросите Ивана Ефимовича! Это наш врач вот уже лет двенадцать, наверное.
        - Непременно спросим.
        Адвокат, уже писавший что-то на крошечном оранжевом листочке, приподнялся, положил записку на угол следовательского стола (довольно обшарпанного, заметила Леля, хотя ей-то какая разница).
        Госпожа следователь аккуратно сунула листочек в пластиковую папку и вновь уперла взгляд в Лелю:
        - Может быть, его тревожило что-то особенное? Поведение как-то изменилось?
        - Нет.
        - Нет - не изменилось или нет - вы не заметили изменений? Вы же говорите, что у вас в семье все хорошо было, верно? Вы могли ничего не знать о его делах, но близкие люди чувствуют, если с родным человеком что-то не так. Нередко сами себе объяснить не могут, изменения могут быть пустяковыми, однако от близких мало что получается скрыть. Если бы его что-то беспокоило, вы заметили бы?
        - Конечно! Только нечего было замечать! Все шло как всегда! Но…
        - Но?
        - Я вообще ничего не понимаю, поймите! Как такое могло случиться?
        - Ну, знал бы, где упасть, соломки бы подстелил. Стопроцентно пока ничего исключить нельзя, но пока все свидетельствует о несчастном случае. Только вам в такой простой вариант не верится, да? И в то же время вы не можете припомнить ничего необычного, что позволило бы отойти от версии несчастного случая.
        - Какой несчастный случай! Леня же не мальчишка неопытный! Он на эту рыбалку годами ездил - и ничего! Никогда!
        Арине сидевшую напротив женщину было жаль. Но как бы… вчуже, как жаль, например, жертв авиакатастрофы. Или ДТП на обледеневшей трассе - когда никто вроде и не виноват, а сколько жизней сразу разламывается на «до» и «после». И такое вот неприятие, неверие в страшное - реакция самая распространенная. Если бы эта… Александра Игоревна билась в истериках, умываясь слезами и задыхаясь в рыданиях, ей стало бы легче куда быстрее. Но она биться в истериках точно не станет. И сколько пройдет времени, пока она примет неоспоримый факт - ее любящий (судя по всему) и любимый (еще более очевидно) супруг ушел туда, откуда не возвращаются. И с этим придется учиться жить заново. Впрочем, Арина - не священник, ее дело - отработать все версии. Чтобы самая очевидная - несчастный случай - осталась единственной. Будь утонувший слесарем дядей Васей, никто и не ворохнулся бы - каждый год с этой самой подледной рыбалки десятка полтора-два не возвращается. Но - разве такой большой человек может просто утонуть на рыбалке? Вот и приходится копать. Хотя даму - да, все равно жаль. И детей тоже. Хоть и взрослые, а отца потерять…
на мгновение ей вдруг представилось, что непоправимое случилось не с кем-то посторонним, а с ее близкими. С папой… ох, нет, нельзя-нельзя, мысль, говорят, материальна. Не дай бог, притянешь несчастье. Она незаметно ущипнула себя за запястье, выныривая из мгновенных посторонних мыслей в здесь и сейчас.
        - Александра Игоревна! Если версию самоубийства вы тоже исключаете, остается - убийство? Не скажу, что обстоятельства с места происшествия позволяют такую версию стопроцентно исключить, но, тем не менее, выглядит это… маловероятным. Быть может, у вас есть какая-то дополнительная информация? Вы кого-то конкретного подозреваете? Может быть, Валентину Григорьевичу кто-нибудь угрожал? Звонки какие-то не поступали?
        - Н-нет.
        Следовательша за мгновенную запинку тут же зацепилась:
        - Вы что-то вспомнили? Телефонные угрозы? Письма?
        Леля помотала головой.
        - Ладно. Пусть так. Но если ему кто-то угрожал, вы бы это заметили? По его настроению, к примеру?
        - Заметила бы. Не думаю, чтобы ему кто-то угрожал.
        - А вам?  - неожиданно спросила Вершина.  - В смысле, лично вам, Александра Игоревна?
        - Мне?  - изумилась Леля.  - Но с какой стати?
        - Мало ли,  - усмехнулась Вершина.  - Или вас все всегда только любили? И взглядов косых никто не кидал? И не завидовал?
        Леля вдруг вспомнила ту жуткую старуху.
        - Но это же бессмыслица!  - вырвалось у нее против воли.
        - Что именно?
        - Да подходила ко мне какая-то психованная старуха, даже как будто угрожала. Но…
        - Но?
        - Как ненормальная бомжиха могла бы что-то сделать Лене?
        - Давно это было?
        - Мне кажется, я ее зимой несколько раз видела. А подошла она… в тот день, когда, ну, когда Ленька пропал… я еще не знала ничего, а тут эта сумасшедшая… я испугалась даже.
        Выслушав Лелино приблизительное описание страшной старухи, Вершина подтащила к себе громоздившийся на левом углу стола телефонный аппарат: здоровенный, квадратный, с окошечком, где высвечивался номер - набранный или входящего вызова. Похожий телефон стоял в их первой с Ленькой квартире больше двадцати лет назад, тогда такой аппарат выглядел невероятно круто, сегодня же смотрелся почти убого.
        Настучав что-то по кнопкам, следовательша быстро заговорила в трубку:
        - Матвеич? Вершина беспокоит. Не в службу, а в дружбу… да знаю, знаю, бесплатно только птички чирикают… за мной не заржавеет, не боись. А скажи мне, друг ситный, вот что: нет ли на твоей земле, ну, среди контингента, такой, знаешь ли, колоритной бабуленции? Скорее всего бомжиха. В джинсовой панаме и одежек как на капустном кочане, но сама более-менее субтильная… Росту среднего, с меня примерно, волос под панамой не видно, но точно старуха, морщины, как Дарьяльское ущелье… Да?  - Она быстро почеркала что-то в потрепанном клетчатом блокноте.  - Ясно-понятно. А попрошайничает эта красавица агрессивно или на жалость давит? Вот оно что… Ладно, бывай.
        Бросив трубку в предназначенное ей гнездо на сером телефонном корпусе, она поглядела на Лелю. Непонятно поглядела - не то недовольно, не то, наоборот, сочувственно:
        - Есть в вашем районе подходящий персонаж. Старуха то есть. Не совсем бомжиха, но почти. Ну и с головой у нее не так чтоб хорошо. Правда, до сих пор она вроде бы ни на кого не нападала. Обычно просто встает рядышком и смотрит в упор, чтоб, значит, денег дали.
        - На меня она тоже не нападала,  - жалобно проговорила Леля.  - Только гадости говорила, ну вроде бы угрожала. Карами небесными грозила. И… когда я хотела ей денег дать, сказала, что я могу свои деньги…  - Она смутилась.  - Очень грубо, в общем, сказала. И денег не взяла.
        - Ну, всякое бывает,  - подытожила Вершина.  - Бабуся и так с головой не дружит, может, у нее еще какие-то… винтики перевинтились. Скажу ребятам, пусть айболитам ее покажут, не пора ли госпитализировать. Если она опасна стала… Ну а то, что она набросилась на вас в тот самый день, когда пропал ваш муж, это, конечно, чистой воды совпадение.
        Ну да, подумала Леля горько. Вся жизнь - череда совпадений. И выстрел пушки ровно в тот момент, когда старуха завершила свое представление,  - тоже, конечно, совпадение.
        - О!  - обрадовалась вдруг следовательша.  - Молодец Матвеич, быстро как подсуетился. Ну-ка гляньте.  - Она повернула к Леле монитор, с которого скалилась неопределенного пола физиономия, обрамленная седыми космами.  - Ваша?
        Леля вгляделась, покачала головой неуверенно:
        - Не знаю. Н-нет. По-моему, не она.
        - Общее впечатление или что-то конкретное?  - деловито уточнила Вершина.
        - Зубы… Да, точно, зубы. У этой огрызки, а у той были все на месте.
        - Поня-атно,  - протянула следовательша.  - Целые зубы - это интересно. Чтобы у бомжихи… Ладно, поглядим. Больше никто вам не угрожал?
        Угрожала Леле собственная свекровь. Все эти дни и ночи - главное, ночи!  - она звонила и кричала в трубку. Кричала всегда одно и то же, что Леля - убийца:
        - Добилась своего, дрянь?! Я тебя собственными руками удавлю!
        Лидия Робертовна звонила непрерывно - до тех пор, пока Иван Никанорович не настроил в Лелином телефоне какие-то непонятные ей «фильтры». Через эти «фильтры» звонки свекрови не пробивались.
        Леля Лидию Робертовну жалела. Но сейчас следовательша смотрела так требовательно и одновременно так сочувственно, что она сказала, покачав головой:
        - Мне свекровь постоянно угрожает. Только это же…
        - Давно угрожает?
        - Ну… вот… сейчас… Кричит, что это я его на тот свет отправила. Ну… она… Она никогда меня не любила, считала, что мне от Леньки только деньги нужны, что жену ему надо нормальную, а не такую, как я.
        - Понятно. Она ему, случайно, невест на ваше место не подсовывала?
        - Не знаю. Он не говорил.
        - Понятно,  - повторила Вершина.  - И, простите, я вынуждена спросить: у него была любовница?
        - Что вы такое говорите?  - опешила Леля.  - Да мы… Да Ленька…
        - Арина Марковна.  - Адвокат, сидевший до того тихонько с краю стола, приподнялся, покачал укоризненно головой, практически нависая над бестактной следовательшей.
        - Что вас так шокировало?  - усмехнулась та.  - Могу еще спросить, не говорил ли он о разводе.
        Вместо того чтобы закричать, возмутиться, стукнуть по столу, Леля вдруг ответила совершенно спокойно:
        - Нет. Сядьте, Игорь Анатольевич. Арина Марковна выполняет свою работу. Семьи разные бывают, и нас она вовсе не знает. Нет, Леня никогда не говорил о разводе. И про любовниц мне ничего не известно.
        - Вот и что нам теперь дальше со всем этим делать?  - вздохнула следовательша.  - Семья у вас была крепкая, проблем со здоровьем у вашего мужа не наблюдалось, про возможных врагов (от бизнес-конкурентов до обиженных любовниц) вы ничего не знаете.
        Леля помотала головой:
        - Ничего такого. Да он бы никогда не стал…
        - Не стал - что?
        - Не стал бы мне рассказывать. Я все равно ничего в бизнесе не понимаю, и зачем меня попусту тревожить? Он очень меня оберегает… всегда.
        Арина автоматически отметила это «оберегает». Госпожа Гест произнесла глагол в настоящем времени. И не поправилась. Не хочет верить, что муж погиб? Или все-таки знает что-то? Хотя скорее, конечно, первое.
        - А может, его похитили?  - спросила вдруг Леля.
        Лишь едва дрогнувшая бровь выдала удивление Вершиной:
        - Вот как? К вам уже кто-то обращался с требованиями? Выкуп? Бизнес-уступки?
        Леля покачала головой - мол, нет, ничего такого не было. Но глаза ее почти сияли: похоже, мысль о похищении пришла ей в голову только что - и моментально в измученной душе пробудилась надежда.
        Арина только вздохнула. Версия о похищении выглядела еще более сомнительной, чем убийство или самоубийство. Место, способ - бред, честное слово. Нет, если бы в операции участвовал кто-то знакомый, все несложно: подойти, улыбнуться, зажать нос тряпкой с хлороформом или из баллончика брызнуть. И унести безжизненное тело. Вот только как это проделать, не оставив никаких следов: ни от колес машины, ни от обуви. Инопланетяне его, что ли, похитили? Хотя если подлететь на вертолете - безумно, в стиле Голливуда, но технически возможно. Собака, впрочем, в вертолетную версию не вписывается. Не говоря уж об отсутствии требований. Но проверить надо, иначе начальство живьем съест.
        - Кстати,  - она встряхнула головой, возвращаясь к реальности,  - почему-то в компании «Гест-инвест» совсем нет снимков вашего мужа. Только в личном деле - крошечная, двадцатилетней давности. У вас ведь наверняка есть его фотографии?
        - Фотографии?  - переспросила Леля, нахмурилась.  - Ну… да, наверное. Я поищу. Прямо вам принести?
        - Да, пожалуйста.
        Игорь Анатольевич предупредительно распахнул дверь следовательского кабинета. Леля на мгновение задержалась на пороге, поглядела вправо, влево. Дима в коридоре не было. Не успел, значит. Неужели придется и назад с этим печальным осликом ехать? Еще и молчун, каких мало.
        - Сейчас я вас домой отвезу,  - сообщил он.
        Леля помотала головой: нет, спасибо, прогуляюсь по свежему воздуху, благо назойливых журналистов не видать. Вообще-то она изрядно устала от беседы со следовательшей, и домой хотелось поскорее, но перспектива опять ехать с этим… господином Иа ее почему-то пугала. Хотя, конечно, бояться собственного адвоката - глупость несусветная. И Дим вряд ли стал бы ей кого-то негодящего подсовывать. Но что-то Лелю смущало. Что-то за этим «серым фасадом» было. Что-то тайное, старательно скрываемое. Не обязательно плохое, но…

* * *
        Припарковаться у следственного комитета оказалось негде. Пришлось, обогнув квартал, заехать в подворотню на противоположной стороне. Двор, в который она вела, был серый, мрачный и не слишком чистый. Но Дим решил - сойдет, вряд ли сюда явится эвакуатор.
        Когда он вынырнул из подворотни, из дверей следственного комитета появился Коркин и за ним Леля. Они остановились на минуту, адвокат что-то ей говорил, Леля качала головой, глядя куда-то в сторону. Дим хотел ее окликнуть, но кричать через улицу показалось глупо, а тут еще и телефон зазвонил, пришлось отвечать. Когда разговор закончился, ни Лели, ни адвоката на крыльце уже не было. Причем разошлись они - Дим видел краем глаза - в разные стороны. Мысленно обругав Коркина «на все корки» - разве можно Лелю сейчас одну оставлять?!  - он торопливо набрал ее номер.
        - Да, Дим,  - ответила она на удивление спокойным голосом.  - Да не беспокойся ты так, я в порядке… Насколько это возможно,  - добавила она с горьким смешком.  - Под машину не попаду, журналистам на глаза, надеюсь, тоже. Игорь Анатольевич предлагал меня домой отвезти, только… Дим, ну правда, спасибо тебе, но не надо так надо мной трястись. Я ведь не грудной младенец. Пройдусь немного, не повредит. Я же за эти дни ни разу не оставалась одна. Ну почти. Надо уже как-то в самом деле…  - И Леля отключилась.
        Диму показалось, что в последний момент он услышал всхлипывание, но перезванивать не стал. Во-первых, до обозначенного времени визита в следственный комитет оставалось не больше пяти минут. Во-вторых, Леле неплохо было бы поплакать. И, в-третьих, она права: побыть уже наконец одной - тоже не самая дурная мысль. Молодец, Леля, хорошо держится. Да, жаль ее ужасно, мог бы - набил бы сейчас Леньке физиономию! Но ключевые слова - «мог бы». Туда, где Ленька сейчас, не дотянешься. Поэтому надо как можно лучше справляться с тем ворохом дел, который остался здесь. Начиная с посещения здания на той стороне улицы.
        - Следователь Вершина. Арина Марковна,  - довольно угрюмо представилась коротко стриженная девица в полосатом сине-зеленом свитерочке, похожая на кого угодно, только не на следователя. Даже висящий на спинке стула форменный китель казался случайным элементом, не имеющим к хозяйке кабинета никакого отношения. Дим мысленно усмехнулся - что за стереотипы? Жизнь не кино, здесь все по-другому. Девица, кстати, несмотря на официальное выражение лица, была вполне симпатичная. Если бы его интересовали подобные вещи, он обратил бы внимание на то, как свитерок подчеркивает зелень глаз, высокие скулы, бледно-золотистый, слегка смугловатый тон матовой кожи и прочие… достоинства.
        Но Дим симпатичность девицы оценивал чисто автоматически, по профессиональной привычке. Как любовался бы, скажем, красотой архитектурного сооружения - вчуже. Его интересовало совсем другое. Например, скорейшее завершение «проверки по факту предполагаемой смерти». Хотя бы потому, что на Лелю уже смотреть было страшно. А пока не завершится «проверка», ни о каком возвращении ее к жизни и мечтать нечего.
        Девица же оказалась въедливая. С одной стороны, понятно: все-таки он - практически единственный свидетель… происшествия. Пусть и проспавший его. Но откуда известно, что он все проспал? Только с его собственных слов. Поэтому многочисленные вопросы вокруг рыбалки вполне естественны. Как часто вы ездили вместе? По чьей инициативе? А в этот раз? Часто ли встречались помимо рыбалки? Вам лично нравится рыбачить? А почему ездили? А это нормально, что вы спите до полудня, а друг отправляется на лед? Хотя вовсе Дим и не до полудня спал. Много ли выпили вечером? Зачем пригласили местного жителя? Не случилось ли между вами ссоры? Хотя бы небольшой? Часто ли вы вообще ссорились? Давно ли дружите? И так далее, и тому подобное.
        Это бы все ладно. Но девицу почему-то страшно заинтересовало то, что Дим, оказывается, входил в совет директоров холдинга «Гест-инвест». Как это понимать, если у вас собственный бизнес, к «Гесту» отношения не имеющий? Его агентство (слово «салон» Диму не нравилось, так себя любая парикмахерская именует, а «агентство» звучит и непафосно, и в то же время достаточно солидно), если честно, к «Гесту» некоторое отношение имело: давным-давно, когда все только начиналось, Ленька помог с деньгами - на оборудование, на открытие, на первоначальную раскрутку. Но тот заем Дим выплатил сто лет назад. Ленька предлагал долг «простить» - в обмен на проценты с доходов (он любил так вот вкладываться), однако Дим предпочел самостоятельность. Так что сегодня «Рериховский бьюти-центр» и впрямь от «Геста» ничуть не зависел, поэтому давние сложности зеленоглазой следовательше Дим растолковывать не стал. А про совет директоров разъяснил словами Леньки, который в свое время уговаривал Дима чуть ли не со слезами: очень, дескать, требуется кто-то безусловно свой, чтобы нужные реплики в нужный момент подавать. Нечасто,
никаких лишних забот это стоить не будет. Кто ж знал, что так вот все повернется. Недаром Дим тогда упирался - как чуял, ей-богу. Но Леньке же невозможно отказать, уговаривать он лучше всех на свете умел. К тому же все-таки Дим был другу обязан. Тот никогда, боже упаси, не то что не напоминал об этом, даже тени намека не допускал - но Дим-то все равно помнил, кому обязан своим успехом. Нет, успеха он добился собственными силами и талантами, однако камни-то для фундамента кто помог заложить? Вот то-то. Про моральные обязательства он следовательше, конечно, тоже докладывать не стал. Только объяснил, зачем Леньке это было надо. Леньке. Не ему, Диму.
        Но следовательша почему-то докапывалась истово. Словно и впрямь намеревалась что-нибудь раскопать. Хотя какое там «почему-то», все ясно. Мотив типа.
        Она даже намекнула, что, мол, бизнес-то, по сути дела, теперь в его, Димовом, распоряжении остался. Совсем смешно. Пришлось напомнить, что без доказанного факта смерти вступление в права этого самого наследства откладывается на семь лет. Юридически-то Ленька не умер - без вести пропал. Нет-нет, на деятельности холдинга это никак не может отразиться. Нет, он не собирается выходить из совета директоров. Как минимум пока Александра Игоревна не сможет взять бразды правления в свои руки. До тех пор кто-то же должен сохранять «генеральную линию». Дим знал, разумеется, что Лелька никогда никакие «бразды» не возьмет - по многим причинам,  - но говорить об этом девице в полосатом свитерке не стоило. Лишние сложности. И, черт побери, лишнее время. Потраченное, по сути, впустую.
        И так-то госпожа Вершина тянула из него жилы чересчур долго. Ему-то как с гуся вода, но каково же Лельке пришлось. Поэтому следовательшу Дим, можно сказать, невзлюбил и попрощался предельно холодно (хотя вряд ли девица это заметила), даже дверью слегка хлопнул.
        Арина задумчиво глядела на скрывшуюся за дверью спину господина с оригинальной фамилией Рерих. Спина была ничего так себе. Убедительная. В отличие от речей этого самого… господина.
        Врет, решила она. Но - в чем?
        Сам утопил своего друга? М-да, более чем сомнительно. Судя по следам, господин Рерих подходил к ледовой промоине всего один раз. И за ним - дед Кузьмич из соседней деревни. Она не поленилась не только изучить сделанные районными полицейскими фото, но и на место съездила. Хотя это было вовсе не обязательно. Случай-то очевидный. Ведь действительно - тонут каждый год. Мелкий, будем честны, случай. Эх, встретится ли среди этой бытовой мелочовки настоящее дело?
        Когда Арина - только-только после университета - приступила к работе, ей повезло дважды: нашлось место в Питере, и главное - у начальника, о каком можно было только мечтать. Иван Никитич Палий, сам практически легенда, не старался придерживать молодежь. Памятуя о собственном профессиональном пути, он был уверен: никакое образование следователя не сделает, только опыт. Причем не столько успехи, сколько ошибки (никто от них не застрахован, главное - не допускать оплошностей уж вовсе непоправимых, прочие же не прятать под стол, а не лениться и не стыдиться исправлять). Нет, контролировал, разумеется - чтобы допущенные по молодости, по неопытности ляпы не вредили делу. Но и на коротком поводке не держал и не боялся давать молодняку вполне серьезные дела. Арине довелось расследовать целых три убийства - не какие-то там пьяные драки, а настоящие убийства, с хитрыми замыслами, с равновероятными подозреваемыми, и все такое. И она справлялась! Ну… в двух делах ей Иван Никитич помог, да, но сам сказал, что в целом она молодец и настоящий следователь!
        А чего теперь вспоминать и сокрушаться! Иван Никитич ушел на пенсию, растит кабачки где-то в Краснодарском крае. Или, может, не кабачки, а виноград. Беда в том, что вместо того, чтобы повысить кого-то из «зубров», в кресло начальника усадили «варяга». Чьего-то протеже. Из-за этого и еще из-за фамилии Чайкин нового командира окрестили Чайником. Весь поглощенный мыслями о карьере, он страшно боялся, «как бы чего не вышло», поэтому молодняк получал дела по остаточному принципу. Все сколько-нибудь сложное и интересное доставалось «зубрам», Арине же, хотя и имеющей уже за плечами какой-никакой следственный опыт, как и прочим, которых Чайник считал салагами, приходилось ковырять ДТП и нарушения техники строительной безопасности. Ну или вот как сейчас - проводить доследственную проверку по факту происшествия. Где, ищи не ищи, ничего не откопаешь! Зато не дай бог забудешь дело в сейф убрать! За соблюдением порядка Чайник следил истово.
        Она с грохотом захлопнула тяжелую железную дверцу. И тут же подумала: интересно, а почему этот лучший друг утонувшего бизнесмена, уходя, дверью саданул? Не с размаха, но Арина заметила. На что рассердился? На длительность допроса или на чрезмерную ее, Арины, въедливость? А может, это у нее уже профессиональная деформация начинается? Или устроенная журналистами вакханалия так действует? Почему-то если в результате несчастного случая гибнет слесарь дядя Вася, никого сей факт не удивляет и не волнует - ну, кроме близких. А если вдруг тонет во время купания или там рыбалки сколько-нибудь медийная персона - все, тушите свет, сливайте воду! Месяц будут изобретать конспирологические версии. Как будто высокий статус делает человека неуязвимым. Верно классик сказал: беда не в том, что человек смертен, беда в том, что он внезапно смертен. Ей ли, Арине, не знать, как жизнь щедра на нелепые случайности. Но сейчас ей очень хочется, чтобы этот никчемный случай оказался - Делом! Соскучилась она по нормальной работе, вот и все.

* * *
        Всю дорогу от следственного комитета до дома Леля шла пешком. Солнце не показывалось уже который день (как будто Ленька утащил его с собой), и сумрачная серость давила, высасывала последние силы. Идти было трудно, но в то же время монотонность ходьбы - раз-два, левой-правой, левой-правой, раз-два - притупляла, гасила пылающий под ключицами нарыв.
        В паре кварталов от дома взгляд зацепился за цветочный павильончик. Да, точно. Нужно взять чего-нибудь зелененького, пушистенького. Живого. Ни в коем случае не самых любимых мелких бордовых роз. И не в том магазинчике, где продавщицы начинают улыбаться еще до того, как она откроет тяжелую стеклянную дверь. Туда Леля зайдет когда-нибудь потом. А сейчас нужно притвориться, как будто последних двадцати лет вовсе не было. Она вспомнит, все вспомнит и даже поплачет - потом. Когда появятся силы. Пока - так.
        Купила странные, похожие на мелкие ирисы, лиловые альстромерии и какое-то бело-зеленое облачко - приветливая продавщица сказала, как оно называется, но Леля моментально забыла. Букет вышел странный. И не букет вовсе, а как будто бело-зеленый туман с лиловыми звездочками. Да, самое то. И если у дома все еще пасутся журналисты, пригодится спрятать лицо.
        Улица, однако, была пуста. Только когда Леля подходила к ажурным воротам своего дома, ее нагнал давешний визитер. Ну то есть не сам нагнал - его машина. Черный «Порше». Когда они выходили из подъезда, чтобы ехать к следовательше, «Порше» стоял за Димовой «Маздой». Дим вроде бы сказал тогда, что этот тип, хозяин «Порше»,  - финансовый поверенный их семьи. Или не семьи, а холдинга? Леля не то чтобы забыла, скорее, вообще пропустила это мимо ушей. Может, и машина вовсе не та? Ей сейчас трудно было сосредоточиться.
        Если бы Ленька в самом деле… погиб, пришлось бы заниматься, страшно сказать, похоронами. Поминками. Потом девятый день и еще что-то. Это было бы жутко. Но - окончательно. Нет, наверное, лучше так, как есть. Вот правда: словно Ленька просто уехал по делам, бывало же такое.
        Звали поверенного как-то диковинно - не то Ладислаус Симеонович, не то Вольдемар Иосифович. Ах нет, Владлен Осипович, вот как! И Дим с ним уехал решать какие-то деловые вопросы. Значит, не все решил, если этот Ладислаус, то есть Владлен, опять вернулся?
        Она сбавила шаг, почти остановилась. Вежливость, черт бы ее побрал! Бело-зеленое облачко с лиловыми звездами легонько покачивалось над ее рукой. Больше всего на свете Леле сейчас хотелось оказаться на своей чудесной кухне, в углу смешного, но очень удобного полосатого диванчика, с чашкой английского чая в ладонях. Облачко, пристроенное в первую попавшуюся вазу, чуть застит шкафы, плиту, все остальное. Чашка такая горячая, что держать трудно. Чай - цвета необработанного янтаря, красно-коричневый и немного, совсем чуть-чуть, золотой. А еще можно в него бросить кусочек настоящего золота - ломтик лимона. Красно-коричневый цвет тогда бледнеет, мутнеет, светлеет. И можно наблюдать за этими изменениями - и ни о чем, ни о чем не думать! И чтоб никаких финансовых поверенных рядом! Вообще никого! Она же все равно ничего не понимает ни в фондах, ни в инвестициях, ни в процентах. Этим всем всегда занимался Леня! Но Лени… нет. Ох. Пусть бы Дим все контролировал! Или этот, как его, совет директоров. В холдинге же есть совет директоров! Вот пусть они и копаются во всей этой цифири, а Лелю оставят в покое!
Немилосердно сейчас к ней приставать!
        Обитатели статусного авто о милосердии если и знали, то исключительно понаслышке. И правда: какое милосердие, когда в голове сплошь проценты да инвестиции.
        Выскочивший из авто «мальчик» выглядел типичным охранником: плечистый, коротко стриженный, в костюме, не имеющем никакого отношения к модным тенденциям. Не вышедшем из моды, а - вне ее. Никакой костюм никакого цвета. И лицо у «мальчика» было такое же - никакое. Кажется, это шофер, которого посадили в машину Дима. Хотя тот вроде пониже был. Впрочем, этих «мальчиков» вообще трудно различать. Как клоны, честное слово. Несмотря на бугрящиеся под пиджаком плечи и равнодушные глаза, «клон» вел себя, однако, вполне учтиво: распахнул перед Лелей дверцу, подал руку, помогая скользнуть внутрь.
        Ну, значит, драгоценная чашка чая всего лишь откладывается ненадолго! Иначе бы этот, как его, Владлен Осипович не в машину бы ее приглашал - в дом бы притащился.
        Наверное, это был все-таки не «тот» шофер. Потому что в машине сидел вовсе не Владлен Осипович. Неожиданно в салоне оказалось довольно темно, но невозможно было принять за сухощавого, похожего на скелет поверенного этого вот… штангиста. Леля так и подумала про него - штангист. Весь квадратный, даже физиономия квадратная, бритое темя, хрящеватые, похожие на кочешки цветной капусты уши. И нос… странный. Точно штангист. Не совсем старый, лет, наверное, пятидесяти.
        - Вы… вы кто? Вас Владлен Осипович прислал?

«Штангист» хохотнул:
        - Ну… да. Примерно. Бумажки надо кое-какие подписать.
        - К-какие б-бум-мажки?  - Она почему-то начала вдруг заикаться. Как в далеком-далеком детстве. Мамуля уверяла, что лет в семь Леля заикалась.  - Почему он сам не приехал?
        - Недосуг ему с бумажками раскатывать.  - «Штангист» вытащил откуда-то из-за спины папку - не то чтобы увесистую, но… внушительную. Явно кожаную.
        - Но почему…

«Штангист» не дал ей договорить:
        - Не суетитесь, мадамочка. Все будет чики-топ.
        Мадамочка? Чики-топ? Что за… Бред какой-то. Немыслимо, чтобы представитель финансового поверенного, одного из богатейших людей Питера, употреблял подобные выражения. Это как… как если бы английская королева высморкалась в скатерть.
        Машина казалась знакомой, но во всем остальном что-то было не так. И как-то… нехорошо «не так».
        - Выпустите меня!  - потребовала Леля дрожащим голосом.
        - Подпишете - и гуляйте куда хотите,  - весело продолжал «штангист».  - Чего тянуть-то? Супружник твой думал, небось, что свалит на все четыре - и прости прощай? Распрекрасно типа все устроил: нет человека - нет проблемы? Только без толку он сбежал.
        - Что вы такое говорите?
        Нет, Леля вовсе не была витающей в небесах принцессой и знала, конечно, что булки не растут на деревьях, а бизнесом занимаются… разные господа. Очень разные. И таких, чтобы с оксфордскими манерами, среди них с каждым годом все меньше. Основная масса, мягко говоря, попроще. Погрубее. Но… Персонажи вроде этого… «штангиста» встречались в девяностых, когда Ленька только начинал бизнес. Иногда Леле приходилось сопровождать его на «торжественные» мероприятия. Присутствовать на них было муторно, неловко, тягостно, но Ленька только усмехался: потерпи, мать, сюда положено являться с женами, если я приведу девочку из эскорта, ребятишки неправильно поймут. Скажут, не по понятиям. Будут проблемы. Решаемые, но лучше бы вовсе без них, так что потерпи, а? Леля терпела, конечно. И да, таких «штангистов» тогда хватало. Анекдотические малиновые пиджаки, кстати, попадались достаточно редко - начав кататься в «европы», учились «ребятишки» быстро. Но бычьи шеи, толстые пальцы, унизанные массивными золотыми «гайками», мутные, точно постоянно подшофе, глаза - это все имелось в изобилии.
        Тогда. Но сейчас? Во втором десятилетии двадцать первого века? Не может быть! Такие типы давным-давно вымерли!
        На вымершего ее собеседник не походил совершенно. Голос у него был жирный, довольный:
        - Промахнулся супружник твой, говорю. Мы и без него все отличнейшим образом порешаем.
        Леля изо всех сил дергала ручку автомобильной дверцы:
        - Выпустите меня!
        - Ты дура, что ли?  - Голос из жирного и довольного стал ледяным и жестким.  - Сказано тебе: подпишешь - и гуляй на все четыре.
        - Но… но я… я же не могу…
        - Ох, вот морока с бабами. Вот ручка, вот бумага - подписывай.
        Леля замотала головой. Еще не хватало разрыдаться тут, перед… этим!
        - Вы… вы не можете… Я… нет!
        - Не могу?  - как будто удивился «штангист».  - Чего же я не могу? Вроде почти все могу. Только не все делаю, усекаешь? Можно подумать, я у тебя последний кусок отнимаю. А на самом деле всего-то небольшая реконструкция вашего бизнеса. Теперь твоего то есть. Не ссы, девочка! Хорошенькая такая, клевую бабу Ленчик себе выбрал. Да не обижайся, я ничего такого… Ща быстренько вопрос решим и разбежимся. Как в море корабли!  - Он не то что хохотнул, а как будто гыкнул.  - Тебе и делать-то ничего не придется. Мои человечки в правлении сами все устроят. Еще и в прибыли, может, останешься. Так что не боись, с протянутой рукой по миру не пойдешь, детишкам на молочишко хватит. Чего кобенишься, целку из себя строишь?
        - Да как вы…
        - Каком кверху. Надоела ты мне, сил нет. Не желаешь подписывать? Воля твоя. Тогда придется поехать в другое место,  - продолжал он вкрадчивым шепотом, напоминающим шипение змеи.  - Хотя и не хочется?  - Он шумно вздохнул.  - Вот веришь, так не хочется! Сейчас все сделали бы, и чики-топ. А то возись с тобой… Чего трясешься? Страшно, что ли? Да я не страшный вовсе. Страшные у меня на побегушках. Не трясись, не люблю. Подписала бы - уже дома была, чаек распивала. С детишками. Хорошие у тебя детки.  - Он опять хохотнул.  - Ждут мамочку?
        Господи, дети!
        - Вы… вы…  - Она почти задыхалась от нахлынувшего ужаса.
        - Ну я,  - хмыкнул «штангист».  - Ты, да я, да мы с тобой. Говорю, детишки-то огорчаться станут, если с мамочкой что-нибудь случится. Ты же не хочешь, чтобы детки огорчались? И уж тем более не хочешь, чтобы с ними что-нибудь стряслось? С детишками твоими? С ублюдками Ленчиковыми, чтоб их?
        Господи, помоги, мысленно взмолилась Леля. Но в голове кто-то холодный и очень, очень спокойный усмехался: хватит героиню из себя корчить. Мужа потеряла - полбеды. А представь, что на твоих глазах начнут мучить Ульяну и Платона. А ты будешь генерала Карбышева из себя изображать? Брось. Оно того не стоит. Даже если тебе с детьми придется милостыню просить - если этот… «штангист» заберет все (ты же знаешь, слышала, как бизнес, особенно успешный, отнимают),  - жизнь дороже. Пойдешь к Мике в замы, на хлеб и молоко как-нибудь заработаешь. На Англию для Платона - уже вряд ли. Ну, значит, обойдется без британских связей… Жизнь дороже…
        Когда Леля протянула руку к кожаной папке, ей показалось, что в салоне стало совсем темно…
        Острый, продирающий до мозга запах…
        - Эй, ты мне тут в обмороки не падай! Успеешь в обмороки-то. Подписывай!.. Вот и умничка. И вот тут еще… И тут тоже…

* * *
        Леля плохо помнила, как добралась до квартиры, как позвонила Диму, как сидела, съежившись, в углу продуваемой всеми ветрами открытой террасы - почему-то казалось, что тут ее никто не найдет. К тому моменту, как Дим приехал, она так замерзла, что начала задремывать. Он молча вытащил ее на кухню, выколупал из пальто, завернул сразу в два пледа, заставил выпить что-то едкое - не то коньяк, не то даже перцовку,  - поставил рядом кружку с огненным чаем, как раз таким, о котором Леля мечтала… Кажется, это было сто лет назад.
        Шухов, адвокат и экономист явились, похоже, одновременно.
        Финансовый поверенный Владлен Осипович теперь еще больше напоминал скелет. Сухая, похожая на пергамент кожа стала совсем серой - такого цвета бывает старая высохшая кость. Леля видела в каком-то сериале. Или, может, в Кунсткамере, там вроде есть какие-то древние кости…
        Иван Никанорович цветом лица и вовсе напоминал переспелый огурец, бледный до желтой зелени. Только глаза, темные, глубоко посаженные, горели гневом, почти бешенством. Уже с порога он мрачно процедил сквозь стиснутые зубы:
        - Мне очень жаль, что вам пришлось пережить такое потрясение. Мы даже не подумали, что вам может охрана понадобиться. Кто ж знал, что они такие идиоты.
        Леля слабо махнула рукой, отметая извинения - что ей с них!
        Голос финансового поверенного гудел, как бьющаяся в стекло осенняя муха. В Лелиной квартире, разумеется, никогда - никогда-никогда!  - не бывало никаких мух, но так вот подумалось: голос, как жужжание осенней мухи. И почему, собственно, осенней? Из-за полной унылости, что ли?
        Лелю все еще трясло после пережитого кошмара. Как тогда, когда она, неожиданно для самой себя, бросилась спасать маленького Джоя от компании юных садистов. Только теперь к мутной вязкой тошноте примешивался отчетливый привкус стыда. Как легко она поддалась этому жлобу в черной машине! Нет, лучше не думать, не вспоминать, отвлечься посторонними, хотя бы и пустячными мыслями. Все равно понять то, что бубнил этот самый Владлен Осипович, было совершенно невозможно.
        Бу-бу-бу, жу-жу-жу, бу-бу-бу, жу-жу-жу… бу-бу-бу, счета… бу-бу-бу, управление… бу-бу-бу, недвижимость… бу-бу-бу, переводы… трастовый фонд в немецком банке…
        Что такое «трастовый»? И почему вдруг в немецком, а не, к примеру, английском? Германию Леля почему-то не любила.
        - Таким образом, претензии третьих сторон совершенно несостоятельны,  - завершил бубнеж Владлен Осипович.
        - А… эти…  - напомнила Леля, передернувшись от отвращения.  - И… я же что-то подписывала…  - добавила она виновато. Хотя привкус стыда уже почти пропал. Как она могла бы - не подписать?! Сами попробуйте характер демонстрировать, когда на тебя прет взбесившийся бульдозер!
        - Не тревожьтесь. Эти… люди вас больше не побеспокоят. Приношу свои искренние извинения за столь неприятный инцидент, нужно было раньше довести до них необходимую информацию. Сейчас им ясно, что любые попытки что-то предпринять совершенно бессмысленны. И ваша подпись на их бумагах не имеет никакого значения. Я ведь объяснил…  - Кажется, он собирался завести свой бубнеж по новой, поэтому Леля торопливо закивала - мол, поняла, поняла.
        После отбытия нудного поверенного Дим ласково погладил все еще дрожащую Лелю по голове:
        - Не бойся. Владлен изъясняется настолько специально, что даже мне за его доводами бывает трудно уследить. Попытаюсь по-русски пересказать. Никто действительно не мог подобного идиотизма ожидать. Понимаю, тебе сейчас тяжело, но поверь, такое не повторится. Не потому что мы этих… господ напугали. Им просто нет смысла суетиться. Нет смысла угрожать, нет смысла нападать, нет смысла вообще пытаться какой-то захват устроить. Леня за последние полгода не просто финансовую структуру перестроил. Он еще и логистические схемы радикально поменял. Этим… господам, видишь ли, показалось, что компанию «Гест» можно успешно использовать в своих делишках. Ну там наркотики, оружие и прочая грязь. А теперь они знают, что это просто не даст результата. Ну представь: у тебя есть, к примеру, какой-нибудь ужасно ценный бриллиант, на который точат зубы… скажем, нехорошие люди. Совсем нехорошие. И методы такие же: напасть, ограбить, ну или нож к горлу приставить - говори код от сейфа. Чтобы избежать подобного, ты этот бриллиант передаешь как бы во владение некой организации. Британскому музею, к примеру. С компанией,
кстати, это проще провернуть, бриллиант-то можно физически украсть. С компанией такой фокус не пройдет. Ну и опять же логистика вся поменялась, то есть в черных перевозках холдинг невозможно стало задействовать.
        - А почему же они тогда… ну… зачем все это было?
        - Ну так закрытое акционерное общество, понимаешь, такая штука… Короче, объявлений о переменах никто на столбах не развешивал. Жаль, конечно, что тебе пришлось все это пережить. Но больше они тебя действительно не побеспокоят.
        - Они говорили, что Леня… что он… что он с… с…  - Леля задыхалась, не в силах выговорить страшное. Дим подсунул ей стакан, из которого едко несло какой-то медицинской химией. А, плевать! Она задержала дыхание и выпила залпом, как, должно быть, пьют водку.  - Говорили, что он с… специаально это устроил! Чтобы д-дог-говвор не выполняать!  - Она замолотила маленьким крепким кулачком по спинке диванчика.
        - Специально? Экая у братков фантазия богатая!  - хмыкнул Дим.
        - И главное…  - Леля шмыгнула носом, продышалась.  - Они говорили, что Леня… что он… ч-что он п-просто с-с… с-сбежал!
        - Сбежал? Лель, они могут говорить что угодно, эти люди… впрочем, неважно.
        - Неважно, да? Важно то, что я тоже не верю! Он жив! Он не мог у… у… он не мог утонуть! Он плавал как рыба!
        - В ледяной воде и полной зимней экипировке?
        - Все равно!  - Она упрямо набычилась.  - Я бы почувствовала, если бы…
        - Почувствовала бы? Лель, я в курсе насчет интуиции, женской в целом и лично твоей, но… ты когда в последний раз толком спала? Не говорю уж - ела?
        - Ты думаешь, у меня… мне… что это бред, да? Но я точно почувствовала бы! Ленька палец порежет, а я уже вздрагиваю, так всегда было! И сейчас… Ведь… могло же случиться так, что его где-то ниже вынесло? А там, к примеру, деревенька? И он туда дополз - ну как Маресьев, помнишь, мы в школе учили?
        Вздохнув, он опять погладил ее по голове.
        - Лель, некуда там было доползать, поверь.
        Он совершенно точно знал, что обыскали все доступные места. Лично наблюдал за этим.
        - Плевать! Вдруг там избушка есть в какой-нибудь глуши, и он там спрятался. А выйти не может, потому что не помнит ничего.
        Дим знал, что будет тяжело, но даже не предполагал - насколько.
        - Лель… Послушай… Это очень важно. Я понимаю - горе, больно… Но, пожалуйста, не надо ничего сочинять, ладно? Подумай о детях, в конце концов.
        - О детях?
        - Ты же не хочешь, чтобы у них была сумасшедшая мать? А ты сейчас сама себя в психоз загоняешь… Да, случилась страшная беда. Но - прими это. Не сходи с ума. В буквальном смысле слова. И еще. Поверь. Так - лучше.
        - Лучше?!!
        - Да, Лель. Да, лучше. И для тебя, и для детей.
        - Что ты такое говоришь? Что т-ты т-так-кое г-гов-воришь?!!  - Она зажала ладонями уши, замотала головой.
        Он тронул дрожащее плечо:
        - Лель, ну пойми…
        Она вдруг вскинула голову, пронзив его взглядом, в котором снова сверкнула отчаянная надежда:
        - Это… это из-за… тех… из-за того, что кому-то понадобился его холдинг? И Ленька боялся, что мы, я, Платон, Ульяна, можем в опасности оказаться? Тот тип мне ужасы всякие сулил: ты же, говорит, не хочешь, чтоб с твоими детишками что-то случилось? И Леньке… Леньке тоже грозили?
        Дим кивнул.
        - Значит,  - четко выведенные брови сошлись на переносице. Почему-то это выглядело очень трогательно.  - Значит, все правда? Он нас хотел спасти, да?
        - Он все сделал бы, чтобы вас спасти,  - уточнил Дим.
        Зареванное Лелино личико просияло:
        - Значит… значит, он сам все это придумал? Я знала! Я же чувствую, что он живой! И он к нам вернется!
        Дим вздохнул. Господи, как это трудно! Ладно - тяжело, но - трудно. Говоришь ей одно, а она слышит что-то свое, совсем другое.
        - Лель, не надо ничего сочинять. Не надо. Он не вернется. Он…
        - Что ты такое говоришь?  - Пересохшие, искусанные губы опять задрожали.  - Он… он нас бросил? Одна дура мне на страничке написала, что Ленька просто от нас сбежал, теперь наслаждается вольной жизнью. Я ей ответила, конечно, что она дура, и забанила тут же, но… А он… А ты говоришь… Бросил?!! Как ты можешь такое говорить?! Этого не может быть! Понимаешь? Просто не может, и все!
        - Лель, ну что ты, ей-богу, сочиняешь? Он… Его… нет.  - Ему почему-то трудно было выговорить «умер» или «погиб».
        - Но ты же сам сказал, что он нас хотел спасти! Что все к лучшему! Что он сам все придумал! Что он специально!
        - Я не так сказал. Конечно, он хотел от вас беду отвести. И я видел, как его все это мучает.
        - Но это же не… самоубийство? Он… не мог!
        - Ты права в том, что Ленька никогда не совершил бы самоубийства. Не тот человек. Но… понимаешь, Лель, наше подсознание - странная штука. Может, он молился мысленно, чтобы от вас беду отвести. А судьба взяла такую вот цену. Судьба, Лель. Жестоко, но…
        Она плакала навзрыд, зажимала уши, мотала головой… Диму казалось, что это продолжается уже несколько часов, хотя вряд ли прошло больше пятнадцати минут.
        - И…  - Леля всхлипнула.  - И что же мне теперь делать?
        Он горько усмехнулся:
        - Жить. Жить, Лель.

* * *
        - И, говорит, шрифт какой-то неубедительный, может, тенями его обвести попробуем? А у меня уже ни слов, ни сил, ничего вообще не осталось. И объяснять, что тени ухудшают читаемость, просто язык не поворачивается. У Гарика уже чуть не кровь из глаз, сколько можно: давайте подвинем, давайте то, давайте это, причем модуль-то по ее же собственному эскизу. Гарик отличный дизайнер, и терпение у него как у слона, но чувствую, сейчас сорвется. И, главное, это ведь вторая обложка! То есть просто какой-нибудь редакционный материал туда не воткнешь. А часики-то тикают! Типография уже копытом бьет и фыркает, еще чуть - и начнут штрафные за просрочку капать. Ну, думаю, была не была. Улыбаюсь в камеру слаще меда: конечно-конечно, все надо сделать идеально, давайте тогда в следующий номер? У нас, знаете, с типографией жесткие сроки, не успеваем. А сама через плечо якобы Гарику: меняй вторую на «Гала-тревел». И эта овца тут же: нет-нет, что вы, давайте оставим как есть, я посмотрела, нормально все. Короче, сдались вовремя, без штрафных санкций и без потери рекламной полосы. Ну разве я не гений, а?
        Мика, вытянув из посудомоечной машины очередную тарелку, тщательно промыла ее вручную и сунула на сушилку. Никакого смысла в том не было, но выражать свое удивление Леля не стала: нравится Мике этим заниматься, и пусть. Да и удивляться не хотелось. Правда, стоило проявить признательность: все-таки подруга после сдачи злополучного номера не в сауну расслабляться отправилась, не в кабак стресс снимать - а к ней, к Леле, приехала. Надо бы хоть притвориться, что слушала.
        - При чем тут какой-то «тревел»? Ты же вроде про рекламу мебельного салона рассказывала, или я что-то прослушала?
        - Не просто мебельного салона, а мебель на заказ, причем ребята реально суперские вещи делают. И тетка та, командирша, держит все это - молодец. Но вперлось ей, что она и в рекламном дизайне сечет. Ну или нравится главной себя чувствовать: то все она перед клиентами «чего изволите», а тут наоборот. И, значит, мы ей не только рекламу должны изобразить, но еще и канкан сплясать. А «тревел» при том, что это контора ее заклятой подруги. Не то они миллион лет назад мальчика не поделили, не то в одинаковых юбочках на дискотеку явились. Сейчас обе замужние, детные, красивые, не, ей-богу, красивые тетки. У каждой бизнес успешный. Но заноза сидит. И вот казалось бы - где мебель, а где турбизнес? Но у них такое соцсоревнование идет, мама не горюй!
        - Мастер-манипулятор,  - похвалила Леля.  - И откуда ты про это соцсоревнование знаешь, удивительно.
        - Ну так работа обязывает.  - Похоже, Мика намывала тарелки уже по второму разу.  - Мне положено все обо всех знать. И, кстати, тебе не кажется, что Ленькину фотографию ты зря выложила?
        Вот уж воистину - «кстати». Типично Микин прием - резкая смена темы. И не отвертишься. Впрочем, Леля не собиралась это делать. Ей - она сама удивлялась - почти хотелось… поговорить.
        Страничку в соцсети она завела когда-то с Микиной подачи - для удобства переписки. Ник - тоже по Микиному совету - взяла нейтральный: все-таки компания «Гест-инвест» в Питере (да и не только) была весьма заметна, не стоило светиться настоящей фамилией. Но держать пустую страничку показалось как-то глупо, и время от времени Леля постила интересные рецепты с иллюстрациями пошагового приготовления да фотографии Джоя. И однажды с удивлением обнаружила, что у нее довольно много подписчиков. Некоторые комментаторы даже по-французски писали! Поразительно!
        - Чего удивляешься?  - смеялась Мика.  - Сиськи, котики и кулинария - три кита популярности. Ну, первое - это больше для озабоченных подростков, а котики и рецепты всем интересны. Джой ваш ничуть не хуже котиков. Вроде монстр здоровенный, а глянет иногда, да еще улыбнется всей своей лохматой мордой - совершеннейшее мимими. И рецепты у тебя небанальные. Ты ж на кухне - царица Савская и Гарри Гудини в одном флаконе.
        Видеть, что миру - такому огромному - интересны Лелины скромные заметки, оказалось неожиданно приятно.
        После… после… Леле до сих пор даже мысленно было трудно выговорить что-то внятное про ту рыбалку… после того как Ленчик пропал, она разместила на странице его фотографию. И вопрос задала «мировому разуму»: скажите, может быть, кто-то видел этого человека в последние дни? Не то чтобы надеялась на что-то, но - вдруг?
        Откликов оказалось довольно много. От чисто человеческих, сочувственных до почти диких вроде: «Это преступник?», «Он напал на тебя или украл что-то?». «Видели» Леньку многие: кто в аэропорту Франкфурта, кто в сиднейском оперном театре, а кто и вовсе среди вокзальных бомжей города Екатеринбурга. Почему вдруг Екатеринбурга?
        Были и такие, кто писал: «Это, что ли, мужик твой пропал? Да сбежал он от тебя, а ты дура, если не понимаешь. Или он тебя на деньги развел? Тогда в полицию обращайся». Или: «Так тебе и надо, овце» - с десятью восклицательными знаками. Злобные комментарии ее почему-то не задевали. Удивительно: раньше она плакала от обиды, если кто-то ругал ее рецепты. А теперь - мимо, мимо, мимо.
        Узнать Леньку, впрочем, никто не узнал - несмотря на обильные журналистские «обзоры» и «расследования». Хотя неудивительно: снимок был так себе.
        Да, все это было, разумеется, полной глупостью, но Леле почему-то стало немного легче. Словно она сделала что-то важное для поисков… мужа. Дурацкое слово - муж. Для поисков единственного мужчины, которого она в этой жизни любила. Не опустила руки в отчаянии - а предприняла что-то!
        Примерно так она Мике и сказала:
        - Может, и зря, но - вдруг?
        Однако та, всегда понимавшая ее чуть не без слов, сейчас - не поняла:
        - Вдруг - что?
        - Он жив,  - коротко объяснила Леля.
        Вздохнув, Мика принялась с еще большей яростью тереть ослепительно чистую тарелку. Что там психологи говорят про пять стадий взаимодействия с неизбежным? Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Лелька зависла на стадии отрицания: съежилась клубочком на диване и твердит, что ничего не было. Как ребенок, который прячется от страшного буки под одеялом. В ситуации с детскими ужастиками это оправдано: страхи питаются нашим вниманием, и, если кошмар игнорировать, он поблекнет, уйдет. Но если «бука» абсолютно реален? То, что случилось, нельзя неслучившимся сделать. А вот свихнуться, отрицая реальность, можно запросто.
        - Лель…  - осторожно позвала она.
        - Он жив,  - упрямо повторила та.  - Иначе все это не имеет никакого смысла.
        - Лель, я все понимаю, но… Ты же не можешь всю оставшуюся жизнь вот так на диванчике пролежать. Ты ведь начинала злиться - а теперь? Застыла, как бабочка в янтаре. Но ты же не бабочка и не в янтаре, ты живой человек. И довольно взрослый. Ну да, тебе сейчас кажется, что жизнь утратила смысл…
        - Да я не об этом!  - досадливо перебила Леля.  - Меня убить хотели…
        Мика, разумеется, потребовала подробностей. Вспоминать наглую самоуверенность «штангиста», липкий страх и малодушную свою послушность Леле не хотелось:
        - Спроси у Дима, ладно? Муторно даже думать про все это…
        Но рассказать, конечно, пришлось.
        - И что Шухов говорит?  - деловито осведомилась Мика.
        - Ну, они говорят, вообще непонятно, с какой стати тот бандит полез права качать, я совсем не понимаю этих бизнес-сложностей, но вроде бы моя подпись сейчас ничего не решает… И, говорят, больше не сунется, ему юристы или кто-то там все объяснили. Только… если он так наезжал, значит, Ленька жив! Иначе все это не имеет смысла!
        Мике подумалось, что логики в умозаключении подруги не больше, чем в противоположном: Ленька погиб, потому бандит попытался надавить на вдову. Плавали, знаем. Но если Леля видит в этом основание для надежды - оно и к лучшему. Все не так ужасно, как тупое отрицание реальности, которое, будем честны, прямой путь в психушку.
        - Почему Шухов охрану к тебе не приставил?
        Леля недовольно дернула плечом.
        - Сперва приставил, я их прогнала.
        - Тебе хочется, чтоб тебя убили?
        - Как ни странно, нет. Я думала сначала: да, хорошо бы все закончилось, потому что невыносимо… Но раз я так испугалась… Наверное, там,  - она постучала согнутым пальцем по своей макушке,  - что там? Подсознание? Наверное, оно не хочет… Не знаю…
        - Поня-атно,  - протянула Мика, остервенело надраивая очередную тарелку. Леля даже удивилась слегка: сколько там посуды-то в машине? Не целый же магазин! Или Мика их уже по третьему разу моет? Надо же, как разозлилась, с чего, спрашивается…  - Значит, испугалась ты. Это хорошо… Умирать тебе, как любому нормальному человеку, оказывается, не хочется… Хорошо… Так какого же черта!  - Она швырнула в мойку букетик чайных ложек, получилось звонко и даже мелодично.  - Жив Ленька или нет - бабушка надвое сказала. Будущее покажет. Но до этого будущего еще дожить надо. Так какого же, говорю, черта ты себя заживо хоронишь? Даже самый распрекрасный мужчина - это не может быть вся жизнь. Да не вскидывайся ты так. Не вся, попробуй в это поверить. Только часть ее. Прекрасная, если повезет, тяжелая или пакостная, если не очень. Скучная, радостная, трагическая, быть может. Но - часть. Не вся жизнь. И уж тем более - не вся ты. Ты - вот она, а все остальное - просто вокруг. Даже самые близкие люди. Даже самый чудесный, самый любимый в мире мужчина.
        Леля, слушая, прикусила костяшки пальцев и сморщилась. Сейчас заплачет, подумала Мика. Вот и отлично, давно пора. Но Леля не заплакала. И Мике вдруг стало ее жалко.
        - Кстати, а почему ты такой снимок дурной повесила?  - спросила она совершенно спокойным, словно и не орала только что, голосом.
        - Так нет другого,  - так же спокойно объяснила Леля.
        - Как это?
        - Мы ж никогда не любили фотографироваться. У меня в телефоне только Джой. Ну и Ульянка с Платоном немножко.
        - Погоди-погоди. Черт с ним, с телефоном. Но в альбоме-то… я же точно помню, там отличные снимки были. Немного, но были.
        - А он делся куда-то,  - безразлично сообщила Леля.
        - Как - делся? Вот тот серый «слон», что на стеллаже возле камина лежал? Из Парижа который?
        Единственный в доме фотоальбом был и впрямь здоровенный - как слон. И крышки у него были бледно-серые, чуть складчатые, как слоновья шкура, кожаные. Леля даже улыбнулась, вспомнив, как они с Ленькой увидели это «чудовище» на одном из парижских блошиных рынков. Переглянулись, точно заговорщики: обоим было ясно, что «надо брать», однако известно ведь - на рынке нельзя показывать свой интерес. Не то чтоб денег жаль - это ж «блошка», какие тут особенно деньги!  - но если просто подойти, поинтересоваться, заплатить, сколько спросят… это ж невыносимо скучно! И какая тогда радость от приобретения? Это ж поединок: покупатель против продавца, и главное - победить. Так ей Ленька объяснял. Мужчинам вообще очень это важно - побеждать.
        Альбом продавала похожая на каменную горгулью косматая старуха в драных черных митенках, замотанная чуть не десятком таких же драных шалей,  - Париж не Париж, а стоять целый день на январском ветру совсем не жарко. Время от времени она извлекала из-под бесчисленных шалей и столь же бесчисленных юбок небольшую фляжку - явно серебряную, чеканную, очень изящную и абсолютно неуместную в скрюченных подагрических пальцах с почерневшими, неровно обгрызенными ногтями,  - подносила к сомкнутым в ниточку губам, делала глоток и вновь превращалась в каменную горгулью.
        Ленька со скучающим видом покопался в расставленных вокруг альбома статуэтках и бокальчиках, приценился лениво, открыл серую альбомную крышку, дернул недовольно плечом, покрутил в пальцах фарфоровую пастушку… В общем, заплатили они тогда за «слона» какие-то совершенно смешные деньги - франков сто, что ли? Или вовсе двадцать? Тогда еще ходили франки, евро пришли позже…
        Леле было жаль старуху, и, приотстав на минутку от довольного победой мужа, она сунула той еще денег - раз в пять больше, чем стоил альбом. Старуха подняла на нее выцветшие равнодушные глаза, перекрестила - сухие, почти невидимые губы тронула чуть заметная улыбка:
        - Бон вояж!
        Погрузившись в воспоминания, Леля не сразу поняла, что Мика опять о чем-то ее спрашивает. Зачем? Там, в прошлом, так хорошо, так тепло…
        - Да откуда я знаю, куда он делся,  - досадливо отмахнулась она.  - Мамуля, наверное, под шумок стянула.
        - Екатерина Александровна?
        - Ну да. Он ей давно приглянулся.
        - И ты даже не спросила?
        - Зачем?
        Глаза, заискрившиеся было от воспоминаний, опять потухли.
        - Ты говоришь - жизнь продолжается,  - устало вздохнула Леля.  - Ну да, наверное… Если Ленька жив, мне нужно просто потерпеть. Но… как? Что мне делать прямо сейчас? Через час? Через день? Через неделю, черт побери?!
        - Посуду мыть!  - почти зло бросила Мика.  - Агата Кристи ненавидела мыть посуду - и мыла ее каждый день. Говорила, что во время этого процесса самые лучшие сюжеты придумывались.
        - Ты предлагаешь мне начать сочинять детективы? И мытье посуды поможет?
        - Ох, да при чем тут детективы! Я про Кристи просто так вспомнила. Не обязательно именно посуду мыть. Но ты спрашиваешь - что делать? Пыль вытирать, еду готовить. Я заглянула в холодильник, у тебя там полбуханки хлеба - покупного, яйца, два куска сыра и - коробка с пиццей! Коробка. С пиццей. У тебя, мастера международного класса по кулинарии!
        Леля пожала плечами:
        - Кому готовить-то? А пицца старая, ее Ульянка принесла. Или Платон? Не помню. Выкидывать еду рука не поднимается. Забери? Птичкам скормишь.
        - Вот возьми сама и скорми. Заодно погуляешь. Но чтоб ты перестала возиться на кухне - у меня в голове не укладывается.
        - Я сейчас такого наготовлю - нищие есть не станут.
        - Ну тогда действительно мой посуду. Чистая - наплевать, все равно мой. Или ванну отдраивай. Или шей что-нибудь. Лоскутное одеяло, к примеру. Шарф Ульянке свяжи. Самое медитативное занятие.
        - Медитативное? И ты туда же? Мамуля тут меня пыталась на йогу вытащить. Для осознания, так сказать, и просветления. Посижу типа в позе лотоса, посозерцаю свой пупок - и будет мне полный дзен.
        - Не, не надо тебе на йогу,  - деловито возразила Мика.  - Ты же русская баба, значит, и дзен у тебя должен быть русский. Я ж про шитье и мытье посуды не просто так сказала. Начинаешь что-то делать, через десять минут и голова проясняется, и нервы в порядок приходят. А после глядишь - шарф связан, ванна сверкает. Ну и полный дзен в придачу.
        Леля слабо улыбнулась, мотнула головой:
        - Не хочется. Ничего не хочется.
        - Ясен пень. Надо просто начинать и делать, оно само пойдет. И легче станет. Ей-богу.
        - По-моему, я не хочу, чтобы мне легче стало. Пока мне больно, я как будто Леньку здесь еще держу. Понимаешь? Ну как у Симонова, помнишь? Просто ты умела ждать, как никто другой…
        Мике показалось, что Леля опять куда-то отдаляется. Падает в черную дыру своей скорби - и, похоже, рада этому. И ничего ей больше не надо.
        - Любовника тебе нужно завести,  - с деланым безразличием глядя в потолок, сообщила она.  - Не любви ради, а так, отвлечься. Ненадолго. Молодого, красивого, не слишком умного. Но чтоб обаятельный. И чтоб сексапил через край хлестал, чтоб не то что от прикосновения, от взгляда в жар бросало.
        И подумала: вот сейчас Лелька точно разозлится. Интересно, драться кинется или просто выгонит? Лучше бы драться, но выгонит - ладно, переживем. Лишь бы вскинулась, взметнулась, взъярилась… разрыдалась бы уже, наконец!
        Но Леля на скандальное предложение не отреагировала вовсе. Не услышала, поглощенная собственными мыслями? Не поверила своим ушам?
        Посидев еще с полчаса, Мика засобиралась домой, не слишком довольная визитом. Точнее, собой. Леля-то неожиданно выглядела и вела себя куда более жизнерадостно, чем Мика ожидала.
        Но она-то намеревалась сказать Леле, что какое-то время будет не в Питере,  - дела журнальные требовали ее присутствия в Москве. И не только журнальные - но об этом пока лучше даже не думать, скрестив на удачу пальцы. Хотела спросить подругу: как, можно тебя оставить, справишься? Не спросила. Язык не повернулся. Известно ведь: если глядеть на чайник, он ни за что не станет кипеть! А нынешнее Лелино состояние - штука куда более неустойчивая, нежели закипающий чайник.
        Да ладно! Телефонную связь никто не отменял, не говоря уж о прочих коннект-технологиях. Можно будет позвонить уже из Москвы. И даже из… Лондона… Нет-нет, нечего пока загадывать. Как выйдет, так выйдет. А Лелька и вправду уже гораздо лучше. Все-таки есть изрядная разница между «хоть бы сдохнуть побыстрее» и «ты умрешь прямо сейчас». Встряска жестокая, но реальность - вообще жестокая штука. Ничего, то, что Лелька испугалась,  - это просто отлично. Теперь наверняка пойдет на поправку. Пора уже.

* * *
        На фоне многочисленных сайтов, предлагающих услуги «специалистов» по привороту-отвороту, очистке кармы, открытию третьего глаза и прочей эзотерике (Леля пролистала уже с полсотни), этот поражал пустотой. Сверху, без финтифлюшек, росчерков, готических стрел, тройных теней и мерцания, самым простым шрифтом значилось - Наташа. Не Натали, не На Та, не Наталия Евграфовна (и такие встречались). Наташа. Чуть ниже и чуть мельче - гадалка.
        Все.
        Ни дипломов от каких-то немыслимых «академий» и «ковенов», ни пышных, на полдюжины слов, вычурных званий, ни восторженных отзывов благодарных клиентов - ничего.
        Наташа. Гадалка.
        Фоном страницы служил неяркий, подкрашенный сепией коллаж: кофейная чашка, колода Таро, свиток с изображением карты звездного неба, схема линий руки, явно из старинного трактата, хрустальный шар, почему-то горстка монет - разве на монетах гадают? Монеты были странные. Явно старинные и с дырками посередине. Когда Леля нечаянно подвела к кучке монет курсор, появился ярлычок: цена за сеанс. Такие же ярлычки появлялись при наведении курсора на остальные элементы коллажа.
        Почему не за час? Все специалисты, чьи сайты Леля успела просмотреть, обозначали цены за час. А тут… Цифры разные, но везде - за сеанс.
        И что? Цены - и все?
        Леля кликнула мышкой в кучку монет. Открылась новая страница - бледно-зеленая и как будто шелковая. Вся исчерченная не то бамбуковыми стволами, не то травинками. Слева - столбец иероглифов, в центре - довольно длинный текст об истории, традициях и способах гадания на «Книге перемен». Триграммы, гексаграммы, принципы толкования… По-китайски книга называлась «И-цзин». Леля покатала словечко во рту: и-цзин, и-цзин, и-цзин. Очень красиво. Словно колокольчики.
        Гадали по «Книге перемен» с помощью стеблей тысячелистника. Но в самом конце упоминались и монеты - как упрощенный метод. Однако, замечал автор текста, дело не в способах вопрошания судьбы, а в самой книге. Завершала текст странная, но приятная фраза: «Благоприятна стойкость. Хулы не будет».
        Короче всех оказалась страничка, скрытая под кофейной чашкой. В основном тут говорилось не про метод (и то, чего там сложного: гляди на образованные гущей узоры и, если тебе дано, переводи их знаки на человеческий язык), а про известных гадалок, пользовавшихся этим методом. Известных, хмыкнула Леля. Кому? Это было несправедливо, конечно. Сама Леля слыхала только про мадемуазель де Ленорман - гадалку, по легенде предсказавшую победу Наполеона, когда он был еще незаметным капралом. Но Леля и из физиков знала только Эйнштейна и Менделеева - то, что запомнилось из школьных уроков. Красивое название «теория относительности» и игра на скрипке у первого и странное хобби - изготовление чемоданов - у второго. К тому же Менделеев занимался вроде не физикой, а химией… Ах да, еще был какой-то Вольта, в честь него электрический ток назвали. И Бойль-Мариотт, за которого она двойку получила, потому что оказалось, что это целых два человека! Так что известных физиков наверняка целая толпа, просто Леля, гуманитарий до мозга костей, никого не знает. Наверное, и с гадалками та же история. Вон сколько всяких…
        Текст о Таро Леля не осилила. Хотя картинки там были таинственные, названия карт - Шут, Императрица, Справедливость, Отшельник - завораживали. Про египетскую «Книгу мертвых» читать было и вовсе жутковато. Неужели столько тысячелетий этим вот картинкам? Как же всего там было много - и карт, и, главное, способов толкования: Кроули, Папюс, Сен-Жермен, Мёбес… Как понять, какой из них правильный?
        Про линии руки было понятнее, Леля прочитала до конца, поглядывая на собственную ладошку, но так ничего там толком и не увидела.
        И что дальше?
        Она сердито ткнула в «гадалку». Нет, тут тоже не было никаких контактных данных. Длиннющий, с многочисленными иллюстрациями, текст о том, как люди «вопрошали судьбу» с первобытных времен до наших дней. Краткая история гаданий в одном флаконе. Написано, впрочем, было очень неплохо. Легкий слог, в меру специальных терминов (при наведении курсора на непонятное слово появлялся ярлычок с объяснением), логичное, неспешное, словно текучее изложение. И не без юмора. Причем тоже в меру.
        Нет, все это, конечно, очень интересно, однако ж где сию Наташу искать? Ну, если вдруг кому-то захочется к ней обратиться? Леля внимательно осмотрела страницу с коллажем, не притаился ли где в уголке адрес.
        Не притаился. Но при наведении курсора на имя «Наташа» высветился номер телефона.
        Наверняка телефон отключен, сердито думала Леля, тыкая в цифры и поминутно сверяясь с высветившимся на экране номером. Может, сайту этому десять лет уже и номер не существует. В лучшем случае - на автоответчике: я в астрале, пожалуйста, перезвоните позже или оставьте сообщение. Ни за что не стану ни перезванивать, ни сообщений наговаривать. Вот еще! Подожду пять… ладно, шесть гудков и…
        После третьего гудка трубка ответила глубоким бархатным контральто:
        - Слушаю вас.
        Леля вдруг растерялась. Как будто ее к доске вызвали, а она не то что учебника не открывала, а даже не знает, по какому предмету урок.
        - Я… Мне… Вы Наташа?
        - Наташа,  - подтвердила обладательница контральто.
        - Вы… гадаете?
        - У вас что-то случилось, или вы просто хотите развлечься?  - довольно равнодушно осведомилась невидимая собеседница.
        - У меня… муж пропал!  - выпалила Леля.
        - Пропал?  - переспросила та.  - То есть не ушел к другой, не уехал к маме в Сыктывкар, не загулял? Именно пропал. Так?
        - Да. Да… Пропал.
        - В полицию обращались?
        - Они… они считают, что он… утонул.
        - Считают? То есть тела не нашли?
        - Нет!  - Несмотря на равнодушный голос, вопросы невидимая Наташа задавала не пустые. Правильные. И Леля решилась.  - Я… понимаете, я чувствую, что он жив!  - на последнем слове голос сорвался. На мгновение Леля испугалась, что сейчас услышит привычное уже: ах, чу-увствуете! Ну так чувства к делу не подошьешь, это все нематериально, надо бы что-то посущественнее. Такие все вокруг здравомыслящие, что тошнит! Но ведь эта Наташа - гадалка, значит, постоянно имеет дело с… нематериальным, правда? К кому еще и обращаться? Может, и не безразличный у нее голос, а просто спокойный? Безмятежный…
        - Хорошо, приезжайте,  - все так же ровно прозвучало из трубки.
        Ехать нужно было на улицу Звездную - Леле показалось, что это хорошая примета.
        В гадалкиной квартире пахло почти так же, как у Лели дома. Не ладаном, не восточными благовониями - кофе и сухими травами. И это почему-то тоже обнадеживало.
        - Проходите,  - пригласила худенькая невысокая девушка в линялых джинсах и кожаной жилетке поверх застиранной сине-зеленой ковбойки.
        Волосы, скрученные на затылке небрежным узлом, переливались всеми оттенками каштанового, от цвета крепкого чая до тусклого светло-рыжего (тоже чай, только с молоком). Проводнице в мир духов полагались бы смоляно-черные, свисающие до пояса локоны. Или хотя бы огненно-рыжие. Но во внешности девушки не было ничего «полагающегося». Ни тебе черных (ну или белых, или хотя бы в этнических узорах) развевающихся одежд, ни амулетов на руках и шее, ни демонически пронзительного взгляда. Впрочем, глаза смотрели зорко и, показалось Леле, меняли цвет: то тепло светились расплавленным янтарем, то вдруг поблескивали старым серебром. Очень странно.
        Когда Наташа вдруг осведомилась:
        - Вы хотите что-то еще спросить?  - Леля слегка опешила.
        Как это - «еще»? А разве… Но, взглянув на часы, обнаружила, что «потеряла» почти три часа. Ничего себе! А в памяти - только какие-то обрывки: прохладная сухая гадалкина ладонь, пестрые карты на темной столешнице, мерцание хрустального шара на узкой полке. И еще - странная фраза: «За ним очень много воды». Господи, задремала она, что ли? Или эта Наташа ее загипнотизировала? Или и впрямь, как все ее убеждают, нервы не в порядке? Леля покосилась на гадалку - не заметила ли та, что клиентка не в себе? Неловко как-то. Но взгляд девушки был спокоен и все так же… безмятежен. Только глаза теперь совсем потемнели, словно расплавленный янтарь остыл, помрачнел, напитался сумерками.
        Быть может, и в самом деле еще что-нибудь спросить? А если окажется, что про это уже говорили? Ай, ну и пусть! Какая разница, что подумает эта девица?
        - Скажите, Наташа, я его еще увижу?
        Ответила та с заминкой, как будто неохотно:
        - Скорее всего, да. Только…  - Она зачем-то несколько раз стасовала брошенную возле левой руки колоду.
        - Что - только?  - поторопила Леля.
        - Не думаю, что это приведет вас к счастью.
        - Как? Я ведь без него жить не могу!
        Наташа чуть пожала плечом:
        - Не знаю. Но ваше счастье - на другой дороге.
        На другой дороге, ишь ты! Да что она понимает! Леля заспешила, забормотала суетливо слова благодарности, вытащила из сумочки деньги - не считая, сама не знала, сколько «рука взяла», положила на стол. «Рука взяла», должно быть, много: гадалка, слегка дернув уголком рта, отсчитала несколько купюр, остальные подвинула Леле. Та почему-то даже спорить не стала, молча сунула их назад в сумку - ей хотелось сейчас одного: поскорее уйти.
        Закрыв за Лелей дверь (что за имя, ей-богу, для взрослой тетки!), Наташа передернула плечами. Кого-то ей эта клиентка напомнила. Впрочем, когда в год принимаешь несколько сот человек, ничего удивительного, что среди них время от времени попадаются чуть ли не двойники. Это только кажется, что человеческие лица жуть какие разнообразные, на самом деле люди - довольно однотипные создания. Не стоило и труда вспоминать, на кого же походит сегодняшняя красотка (и ведь в самом деле - красотка, хоть и глаза тусклые, словно невидящие, и уголки рта опущены). Главное, Натке она не понравилась. Сильно не понравилась. Тяжелая, если совсем по правде, клиентка.
        Натка любила тех, у кого все проблемы из пальца высосаны. Как в детском стишке, в котором Мурочка испугалась собственного рисунка.
        Таким мурочкам можно всякого (почти не думая) наговаривать. Не носи зеленого (особенно если цвет лица, как у той, что приходила на прошлой неделе, которой на самом-то деле только и нужно, что пожить на свежем воздухе или хотя бы гулять каждый день), выпивай поутру стакан наговоренной воды (и непременно - с благодарностью всему сущему за новый день! простенько, но помогает, знаете ли), переворачивай подушку, не наступай на трещины, если они идут противосолонь,  - и прочее в этом духе. Еще парочку хороших примет можно на прощание сочинить: если, спеша по делам, встретишь пеструю собаку, значит, удача тебе благоволит, а если на куполе какой-нибудь церкви заиграет солнечный зайчик, это ангел-хранитель весть подает, скажи мысленно «спасибо» и гони мысли о вселенском одиночестве, а то он и обидеться может. Летом про дождь хорошо придумывать, зимой - про снег. И готово, полетели, окрыленные, понесли счастье в дом. Ну или спокойствие в душу, тоже неплохо. Могли бы и сами себе помочь, но, странные люди, непременно им какие-то внешние костыли надобны.
        Эта - другая. У нее-то проблемы реальней реального. Бабе и впрямь фигово. Да еще как! Натка даже темную тень за плечами неудобной клиентки увидела. С ней бывало иногда - она… видела. И тоже очень и очень это не любила. Хоть бы та красавица не надумала возвращаться!
        Ни за что сюда не вернусь, сердито думала Леля, спускаясь по неровным ступенькам. Подумаешь, гадалка! Много воды за ним, видите ли! Ну да, Леля же сама сказала по телефону, что муж утонул. А может, девица ее просто узнала - все-таки Лелины снимки в последнее время в питерской прессе (и даже на телевидении) мелькали: Ленькина известность спровоцировала интерес и к ней. Кто-то называл ее женой пропавшего бизнесмена, а кто-то - и вдовой. Сволочи, какие же сволочи! Конечно, эта девица ее узнала! Ну и наболтала «на тему». С космосом типа пообщалась, ага! А у самой лестница щербатая! И лифт не работает! И кошками воняет!
        Странно, что три часа назад, поднимаясь на четвертый этаж, она не почувствовала этого резкого, бьющего даже не в нос - в глаза и в горло - запаха. И дверь подъезда не так туго открывалась. Кажется…
        Метрах в пяти от подъездного крылечка - три ступеньки, расхлябанные перильца из алюминиевых уголков, выкрашенных унылой сизой краской,  - возле багажника припаркованной справа пожилой «девятки» стояла собака. Здоровенная, рыже-бело-коричневая, с бледно-кофейными подпалинами на брюхе и смешными ушами «домиком».
        - Джой! Маленький мой!  - Шмыгнув внезапно захлюпавшим носом, Леля рванулась вперед… обнять упрямую, лобастую, любимую башку, уткнуться в пестрый теплый бок…
        - Назад!  - остановил ее звонкий голос. Не мужской, не женский - наверное, ангельский? Но почему «назад»?  - Жером, назад!  - повторил голос.
        Жером?
        Каблук зацепился за вделанную в крыльцо решетку, нога поехала куда-то вбок, дверная ручка, за которую Леля попыталась схватиться, выскользнула из взмокших вдруг пальцев… А, ч-черт! В коленку, угодившую прямо на жесткое ребро ступеньки, словно забили раскаленный гвоздь… Черт, черт, черт… Джой! Леля всхлипнула.
        - Вы ушиблись? Дайте руку,  - предложил голос.  - Как же вы так? Жером, конечно, безобидный, но вы так бросились… собаки этого не любят.
        Леля подняла голову. Обладательницей «ангельского» голоса оказалась девушка. Хоть и одетая «унисекс»: мешковатые джинсы, толстовка с натянутым на голову капюшоном, видавшие виды кроссовки. Даже, пожалуй, девочка. Лет пятнадцати, не больше. Пухленькая, в толстенных очках, из-за которых щекастое лицо казалось совсем лягушачьим. Да еще длинный-предлинный рот…
        Уцепившись за протянутую руку, Леля кое-как поднялась.
        - Спасибо. И… простите. Я… мне показалось.
        - Ничего, бывает,  - улыбнулась хозяйка собаки, свистнула тихонько - и пошла. Свернула за угол, пес резво трусил за ней.
        Через минуту перед подъездом никого не было. И коленка… вроде бы не болит. И на джинсах ни пятнышка. Крылечко, правда, чистенькое, но не до такой же степени. Неужели померещилось? Леля ущипнула себя за руку - больно. Значит, не сон. Ну или она до такой степени гадалку заслушалась, что теперь спит наяву. Джой… Джоинька, маленький мой… Леля снова шмыгнула носом…
        И почти зло скомандовала самой себе: ну-ка проснись! Джой, видите ли! Какой тебе, дура, Джой! Ты сама его похоронила! Дим помог, конечно, все выяснил, нашел, организовал - оказалось, в Питере есть специальные места, где можно предать земле своих любимцев (ужасно глупо звучит). Не кремировать, получив изящную урну с прахом, а именно похоронить. Сжигать Джоя показалось почти кощунством. Сперва в ледяную воду, а потом - в огонь? Ради этого ты его когда-то спасала?
        И ты же помнишь, как сама - сама! отказавшись от помощи!  - ковыряла лопатой все еще мерзлую землю, как опускала в могилу (уже с помощью Дима, все-таки Джой был тяжеленный) серый сверток. А до этого сама расчесывала свалявшиеся от ледяной воды шерстяные сосульки, гладила, глотая слезы, распушившуюся (но все равно мертвую!) шкуру, сама укладывала - поудобнее, будто для него это еще имело какое-то значение!  - здоровенную лобастую башку. И пыталась заглянуть в тусклые, словно пластмассовые, почему-то распахнутые, безнадежно мертвые глаза - пока Дим не отодвинул тебя. И провел теплой своей громадной ладонью по бело-рыжей морде сверху вниз, смыкая лохматые веки.
        И ты сама заворачивала то, чем стал Джой (нет, то, что он оставил за ненадобностью, уходя на радугу, как уходят все наши бессловесные, верные друзья), в свежайшую льняную простыню. А потом еще в пестрый лохматый коврик, на котором Джой так любил валяться,  - теплый, уютный, чтобы не холодно ему было там, под землей, и так намерзся в ледяной воде… И бросала туда, на серую изнанку коврика, колючие глинистые комья.
        Какой тебе, дуре, Джой?!

* * *
        - Ничего не получится!  - произнес над самым ухом раздраженный баритон. И добавил чуть тише:  - Даже и не выдумывай.
        Леля вздрогнула. Обогнавший ее мужчина, прижимая к уху телефон, шагал размашисто, полы короткого серого пальто развевались. Он немного походил на Леньку: рост, комплекция, стремительная, словно атакующая походка. И пальто у Леньки такое было. Только он никогда не говорил раздраженным тоном.
        Ничего не получится!
        Из такси она вышла пораньше. Насчет «погулять» Мика была права. На ходу тягостная, грызущая подключичную ямку боль вроде бы утихала, задремывала, убаюканная мерным ритмом шагов.
        Но сейчас, после визита к гадалке, средство будто перестало действовать. Боль не желала засыпать, накатывала волнами: шаг - волна, шаг - волна… Казалось, в подключичной ямке поворачивается невидимый винт: туже, еще туже… вот сейчас болезненно натянутая струна лопнет - и душа, освобожденная, взмоет в легкую звенящую высоту… Но винт все поворачивался, струна все натягивалась… Не-вы-но-си-мо! Господи, да сколько ж можно! Ничего не получится, даже и не выдумывай.
        У ворот хищно блестел черным лаком «Порше». Угрожающий вид несколько смягчал болтающийся за ветровым стеклом веселенький тряпичный мухоморчик. Надо же, подумала Леля, бандиты, а тоже любят всякие такие смешные бессмысленности, прямо как обычные люди. Как она сама. В прошлый раз она, правда, никаких мухоморчиков не заметила, но тогда она и осьминога в салоне не увидела бы. И сколько в Питере черных «Порше»? Вряд ли много. И не Владлен же Осипович к ней явился, зачем бы ему.
        Значит, наверняка это те же бандиты! И сейчас… что будет сейчас, представлялось плохо. Ясно только - что-то нехорошее. Ужасное.
        Но она и в самом деле - обрадовалась. Потому что раз бандиты - значит, потом они ее убьют. И все кончится. Хорошо бы, если бы ее убили быстро. Из пистолета какого-нибудь. Маленькая аккуратная дырочка в виске. И все дурные мысли, вся навалившаяся тяжесть, натянутые до невыносимости струны - все-все кончится.
        Как хорошо, что она от охраны отказалась!
        Только, наверное, быстро не получится. Нет смысла ее просто так убивать, убивают, рассчитывая что-то в итоге получить, правильно? Значит, станут требовать, терзать, мучить. Мучений Леля боялась. Но если помнить, что потом настанет смерть (ясно же, бандитам придется ее убить, чтобы она ничего никому не рассказала, свидетелей всегда убирают, разве нет?)  - тогда… тогда можно и потерпеть. Сейчас-то вот это все - невыносимое!  - оно-то без малейшей надежды на окончание.
        Она прибавила шаг, заторопилась - скорей бы! Надо будет просто потерпеть… просто потерпеть… потерпеть…
        Точно в тот момент, когда Леля поравнялась с «Порше», задняя дверца распахнулась.
        Леля замерла на месте, стиснув зубы,  - вот, сейчас…
        - Чего столбом застыла?  - высокий, карамельно-тягучий голос заставил ее вздрогнуть.
        Выпорхнувшая из недр автомобиля девица - очень хорошенькая, не хуже куклы Барби - скривила недовольную гримаску. Длиннющие, обтянутые белыми джинсами ноги нетерпеливо переступили на высоченных шпильках, по золотистой, длинной, до пояса, гриве пробежала волна.
        Леля ничего не понимала.
        - Эй, девушка, с вами все в порядке?  - недовольная гримаска сменилась встревоженностью, карамельный голос из кукольного стал вполне человеческим.  - Вам плохо?  - Длинные пальчики с безукоризненным маникюром коснулись Лелиного локтя.
        - Катюх, проблемы?  - донеслось из приоткрывшейся водительской двери. Девушка неопределенно махнула в ту сторону рукой - погоди, мол.
        Леля отступила в сторону, коснулась ограды:
        - Нет-нет, ничего. Я… голова закружилась.
        - Может, вас подвезти?  - участливо спросила девица.
        Интересно, подумалось вдруг Леле, проявила бы она такую же заботливость, если бы на этом месте была… к примеру, та жуткая старуха? Сейчас-то прозрачно-голубые глаза наверняка с точностью до цента оценили весь Лелин «прикид». Ну да, все схваченное с вешалок впопыхах, почти не глядя - но тряпки-то на вешалках не с вьетнамского рынка и не с фабрики «Большевичка». Впрочем, осадила она себя, может, и подобным особам не чуждо сострадание.
        - Нет-нет,  - повторила Леля.  - Спасибо, я уже дома.
        - Вы… тут живете?  - с некоторым недоверием уточнила девушка.
        Леля кивнула.
        - Как интересно! А я к подружке приехала, она родила недавно…
        - С третьего этажа?  - Леля растянула щеки в вежливой улыбке - щеки были словно резиновые.
        - Точно. А вы…
        Но Леля уже входила в калитку. Кукольная девица за ее спиной вступила в какие-то переговоры с домофоном. Докладывала о прибытии гостей, надо полагать.
        Да что же это за день такой проклятый! Она ведь была уверена, что в машине - бандиты! Что сейчас наконец-то эта невыносимая жизнь закончится! И вот вам пожалуйста!
        Ну сколько в Питере черных «Порше»? Дурацкое совпадение, дурацкое.
        И еще вдобавок… Как эта девочка звала своего пса - Жером?!
        Когда придумывали, как назвать неожиданно, почти чудесным образом появившегося в доме щенка, Платон предложил - Джером. Укладывая близнецов спать, Леля читала им тогда «Трое в лодке, не считая собаки». Медленно, останавливаясь чуть ли не после каждой фразы - чтобы переждать взрывы хохота. Ульяна смеялась почему-то басом, Платон - звонко, заливисто. Леля и сама не могла удержаться, хохотала вместе с детьми. Почти до слез. И Ленька, если был дома, приходил, садился на пол, откинувшись на дверцу шкафа, вытянув длиннющие свои ноги. И тоже хохотал.
        Почему «Джером» тогда не прижился, Леля уже не помнила. Да и вообще сразу забыла. И только сейчас… Пес, которым командовала коренастая девчонка в толстенных очках, конечно, был просто похож на Джоя. Просто похож. И нечего так вздрагивать. Нечего холодеть от глупейшего предчувствия. Какие предчувствия, бред один и расшатанные нервы! У кого угодно они будут расшатанные в подобной ситуации!
        Но все же, все же, все же…
        Очень много воды, твердила Леля, расхаживая по квартире. Трогала безделушки на резной полочке над диваном, подходила к окнам - там постепенно сгущались сумерки. Или ей просто хотелось, чтобы уже начало смеркаться? Она всегда любила минуты, лежащие между ясностью дня и глухотой ночи. Даже слово это казалось загадочным - сумерки. Легкие, прозрачные, потом все гуще, темнее. Словно воздух - это вода, и в нее постепенно, по чуть-чуть, по капельке, добавляют чернил.
        Очень много воды. Фраза звучала как заклинание.
        Эта Наташа не сказала ведь, что он мертвый! Не сказала! Да, Леля именно так - жив ли?  - не спрашивала. Испугалась того, что прямой ответ убьет надежду окончательно. Но ведь, если бы нет, Наташа бы увидела и это тоже? И сказала бы? Ведь сказала же она, что Леля с ним скорее всего встретится. Пусть и предупредила насчет «совсем другой дороги к счастью», это пустяки, главное - сказала, что Леля его увидит.
        Увидит, потому что Ленька - жив?! Или потому что она, Леля, тоже скоро умрет? Ведь сегодня, увидев у ворот черную машину и решив, что это та самая, с бандитами, Леля совсем не испугалась! Напротив, обрадовалась!
        Должно быть, она просто убедила себя в том, что Ленька не умер. Потому что думать по-другому - невыносимо. А на самом деле ничего не получится, даже и не выдумывай. Не выдумывай.
        Может, она, Леля, просто сходит с ума? Не было никакой собаки у подъезда - померещилась. И черной машины во дворе не было. И кукольного вида девицы. И гадалки, наверное, тоже… Может, и старухи, угрожавшей ей, вовсе не было? Вдруг у Лели уже тогда начались проблемы с головой? Сойти с ума, наверное, было бы хорошо… Или все равно легче не станет? Если бы знать…
        Если бы можно было хоть с кем-то об этом поговорить!

* * *
        Зайдя на свою страничку, Леля вдруг вспомнила, как Мика наставляла ее в самом начале, убеждая «не пускать в личную жизнь кретинов»: если поедешь с Ленькой куда-то, не вздумай снимки выкладывать, тем более - видео. От зависти могут, знаешь ли, и гадость устроить. Даже в реальной жизни. Если узнают. Что, увы, вполне возможно. Вы ж более-менее медийные персоны. Не звезды, но все-таки.
        Тогда фраза «вы с Ленькой куда-нибудь поедете» звучала так обыденно… А сейчас…
        Нет, в «личное» Леля, следуя Микиному совету, старалась не углубляться. Но страничку не забросила. Ведь записи вроде «вечером темнота становится всеобъемлющей, даже пальцы холодеть начинают» - это же не «личное», просто… зарисовки. Постила несколько раз старые снимки Джоя, но это оказалось слишком больно.
        Заметки же о «настроении», наоборот - как больное место погладить,  - помогали. И стихи, конечно. Их она - филолог все-таки - помнила множество. И подходящих к настроению среди них хватало.
        Откликов на поэзию было куда меньше, чем на рецепты. Нередко кто-нибудь глупо спрашивал: это твое? Леля терпеливо отвечала: Мандельштам (Рубцов, Фрост, Лорка). Но все же отклики были. И Леле почему-то становилось немного легче. Словно раздвигался ледяной круг безнадежного одиночества. Иллюзия, конечно, но что - не иллюзия? Чувство-то, что «легче», оно-то - реально!
        Один-два комментатора посоветовали группу поддержки в той же соцсети - там собрались те, кто потерял кого-то из близких. В группе Леле не то чтобы не понравилось, но разговоры с теми, кто пережил такую же, как она, утрату, не помогали. Совсем. Все были преувеличенно дружелюбны, непрерывно твердили друг другу «держись» и рассказывали, как им больно и плохо. Девушка (хотя кто ее там, в интернете-то, знает, может, старичок подагрический девушкой прикидывается) с ником «Unhope» (безнадежность) написала пост, где гневно разбивала утверждение, будто время лечит. Писала, что это все вранье, что проходит неделя за неделей, месяц за месяцем, а легче не становится! Все болит и болит! Хоть голову об стенку разбей! Леля подумала, что Анхоуп права. И поймала себя на страшной мысли: она ведь сама и не хочет, чтобы стало легче. Если боль утихнет - значит, она Леньку… забывает? Думать так было жутко, потому что без него Леля себя не мыслила.
        Анхоуп утешали, писали «держись», и все такое. Только Дианаб8, обычно комментировавшая редко и скупо, тут вдруг разразилась довольно обширным текстом. Процитировала жестокий и циничный анекдот про вдову, которая подбивает клинья к ночующему в ее доме мужчине, ссылаясь на то, что ей холодно, а когда тот раз за разом изображает непонимание, говорит, что покойный муж в такие минуты согревал ее собственным телом. Мужчина же в ответ заявляет: «Мадам, ну я же не могу в три часа ночи идти отыскивать тело вашего покойного мужа!» Вы все здесь, резюмировала Диана, именно этим и занимаетесь: тащите в постель «тело покойного мужа». На Диану, естественно, набросились, обвинив в бессердечии. И из группы, разумеется, выкинули.
        Леля после этого ушла из группы сама. Неизвестная Диана проявила, конечно, вопиющую бестактность. Но читать бесконечные «держись, мы с тобой» было уже невыносимо. Все равно что поселиться на кладбище.
        Изливать душу близким постепенно стало как будто… неловко. Нет, все проявляли чудеса отзывчивости, но они ее - утешали! Утешали! Уговаривали, что жизнь продолжается, что нельзя бесконечно пережевывать одни и те же мысли, нельзя зацикливаться на своем горе, нельзя загонять себя в черную дыру, надо чем-то заняться, на что-то отвлечься, переключиться. Вернуться к жизни, в общем.
        Неужели они ничего не понимают? Не понимают того, что Леля просто не представляет, как дальше жить. Нет, не то. Не как дальше жить, а откуда вообще эта самая жизнь возьмется? Кто будет жить? Она, Леля? Но никакой «ее» никогда не существовало, всегда были «мы». И эти «мы» вдруг кончились. И жизнь тоже. Очень просто.
        Просто-то просто, но ведь не объяснишь. И что тогда толку разговаривать?
        Вот, к примеру, позвонит Леля сейчас кому-нибудь, станет рассказывать о визите к Наташе. Нет, посмеяться не посмеются - потому что тактичные и не захотят ее обидеть,  - но разве поймут? Вряд ли.
        Зато интернет - он все примет. Даже если кто-то заявит, что гадалки - это глупость и мракобесие, кто-нибудь другой непременно возразит: «Есть многое на свете, друг Горацио». Да, надо написать о сегодняшних событиях. Глядишь, и полегчает, как нередко происходит, когда изольешь душу случайному попутчику в поезде.
        Она начала укладывать события дня в слова, фразы, абзацы. Впрочем, до последних не дошло. Даже фразы не выстраивались! Господи, никогда, никогда у нее не было проблем с изложением собственных мыслей и чувств, а сейчас многочисленные «я», «мне», «меня» царапали, скручивались колючей проволокой, мешая писать.
        В конце концов Леля стерла все свои беспомощные попытки и начала заново: «Гадалку звали Наташей…» Получилось что-то вроде небольшой новеллы, не от первого лица, а от третьего - словно историю рассказывает некий сторонний наблюдатель. И «героиня», та, что отправилась к гадалке, оказалась будто в тени. Туманная Наташина фраза: «Вокруг него очень много воды», так смутившая Лелю, легла в текст удивительно органично, сделав его пугающе достоверным - живым! Леля даже засомневалась: публиковать ли? Очень уж показалось очевидным, что история - реальная. То есть - личная, а именно от этого Мика ее и предостерегала. Но, с другой стороны, всегда можно отговориться богатым воображением: ах, ну что вы, я все сочинила. Как в жизни получилось? Вы мне льстите, спасибо за комплимент.
        Комментариев оказалось не столько, сколько бывало под рецептами, но все же - немало. Вот только все в духе «аффтар, пеши есчо» (ну или наоборот: «аффтар, выпей йаду»). А она-то боялась, что кто-нибудь догадается, кто скрывается под образом главной героини, у которой пропал муж и которая не знает, как дальше жить.
        Никто не догадался. И это оказалось куда хуже.
        Они не поняли! Никто не понял!
        Никто! Им всем… наплевать!
        Наплевать, что Леля чувствует, о чем думает, что ее терзает, на что она надеется. Этому миру нет до нее дела. Кто она? Никто. Пылинка, которую даже ветер проигнорирует - слишком мелка.
        Леля потянула на себя сложенный в ногах плед. В квартире было тепло, но ее вдруг пробрал холод. Словно она стояла в тоненькой своей маечке на пронизывающе колючем ледяном ветру… Ах да, она же пылинка, которую даже ветер не замечает, дует так, что где-то внутри, чуть ниже ключиц, что-то свистит. И почему-то очень больно от этого пронзительного свиста. Хотя разве пылинке может быть больно?
        Пылинка. Кому нужна пылинка? Она, Леля, кому нужна? Вот прямо сейчас - есть ли хоть кто-то, кто о ней помнит, думает?
        Адвокат Игорь Анатольевич, с его длинной «английской» физиономией, смахивающий на ослика Иа из мультика про Винни-Пуха? Смешно. Финансовый поверенный, похожий на скелет? Еще смешнее. Для него Леля - просто набор символов в документах, некая абстрактная сущность, имеющая некоторое отношение к компании, делами которой он занимается. И занимается не с ней, а с Димом.
        Да и сам Дим вряд ли о ней помнит. Может, когда-то он и впрямь «положил на нее глаз», а скорее всего, она это выдумала - нравилось ей так думать. Просто Ленька и Дим - старые друзья, вот он и нянчится с ней. Потому что Леля ему «в наследство» осталась. Так он понимает дружбу. Дим - ужасно благородный.
        Только Леле-то совсем не надо, чтоб с ней возились «из благородства», это, знаете ли, не греет. Ей надо, чтобы «возились» ради нее самой! Потому что она сама, ее душа, ее чувства - и даже желудок, который в последнее время стал беспокоить (оно и понятно: может, и не все болезни от нервов, но гастриты и язвы уж точно),  - для кого-то важны! Не из вежливости какой-нибудь дурацкой, а потому что Леля - это Леля.
        Платон? Ульяна? Да ладно!
        Леля сомнамбулически прошлась по квартире, зачем-то открыла дверь в комнату Платона, минуты две постояла на пороге, глядя на неразобранный диван,  - как будто от ее пристального взгляда Платон мог появиться.
        Побыв дома три дня, сын улетел в свой Оксфорд-Кембридж-как-его-там-не-помню. Учебный год, тесты, контрольные, бог весть что еще. Леля его не останавливала - зачем? Да, можно пообщаться с сыном в скайпе или по телефону, но… чем он мог бы помочь?
        Да и не по-людски как-то - кидаться за поддержкой к собственному ребенку. Это дело родителей - быть опорой, а не наоборот. Да, ее дети уже вполне взрослые, самостоятельные даже, но все равно. К тому же Леля с Платоном (да и с Ульяной тоже, если честно) никогда не были особенно близки. Любить друг друга, конечно, любили. Но это совсем не то.
        Двадцать лет назад, когда подошел срок родов, она боялась невероятно. Дышала размеренно, повторяла глупые формулы аутотренинга - ничего не помогало. Ленька как-то добился, чтобы его пустили «в процесс». Сейчас-то сплошь и рядом мужья на родах присутствуют, а тогда такое было еще в новинку. Поэтому Ленька, поглядев в ее полумертвые от ужаса глаза, дал кому-то денег (хотя денег у них тогда водилось не так чтоб много), а может, просто поговорил (это он всегда умел, уговаривать)  - и его пустили. Он сказал ей только: «Мы справимся»,  - и больше - ни слова. Сидел рядом и, похоже, думал о чем-то своем. Но - держал ее за руку. И этого оказалось достаточно! От его простого прикосновения заслоняющий весь мир, затуманивающий мозг страх - отступил! Рассеялся! Так, клочки по углам остались, пустяки!
        Вот если бы сейчас кто-то ее «за руку подержал»! Так хочется просто поговорить с кем-то. Или помолчать. Ладно, пусть не понимают. Но хоть тень сопереживания услышать - в живом человеческом голосе, в живом дыхании рядом.
        Диму, может, все-таки позвонить? Он, наверное, даже приедет. Чаю нальет и за руку подержит. Но это будет совсем уж неловко. Он и так все время с Лелей нянчится.
        Нет. Не надо ему звонить. Никому не надо.
        Им всем наплевать. На-пле-вать, на-пле-вать, колотилось в голове.
        Погоди. Леля даже замерла, остановив свое бессмысленное хождение по квартире. Погоди. Есть же как минимум один человек, которому совершенно точно - не наплевать!
        Мика!
        Где телефон? В сумке? На кухонном столе? В гостиной?
        Телефон нашелся на тумбочке в гардеробной. Как Леля могла забыть о своей лучшей подруге?!
        И искать в телефонной памяти ничего не нужно: отличная штука - быстрый набор.
        Ну же!
        Мика не любила никаких «мелодий ожидания», говорила, что это - чистое издевательство и ничего больше. Но гудки, решила через несколько минут Леля, ничуть не лучше. У-у, у-у, у-у - тянутся бесконечно, а потом вдруг «номер вызываемого абонента не отвечает, попробуйте позвонить позже». И Леля - пробовала. Снова и снова. Еще и еще. Если бы механический женский голос сообщал, что «телефон выключен или абонент находится вне зоны действия сети», было бы не так… страшно. Но телефон включен, и соединение проходит - а Мика не отвечает. Просто не берет трубку.
        Мика - не берет трубку!
        В голове темной холодной рыбиной медленно прошла мысль: должно быть, подруге тоже надоело с Лелей нянчиться. Наверное, ей тоже… наплевать.
        Но это же Мика! Разве ей может быть - наплевать?!
        А, собственно, почему нет? Леля же не беспомощный грудной ребенок, которого надо кормить каждые три часа, иначе он умрет. Она, как ни крути, взрослый человек и, по идее, должна быть способна сама о себе позаботиться.
        Возьми себя в руки, скомандовал поверх пульсирующего «им-на-пле-вать» холодный, высокомерный - беззвучный!  - голос. Леля даже вздрогнула, заозиралась: кто здесь? Вокруг, разумеется, было пусто. Беззвучный голос возник в голове так же, как и болезненно пульсирующее «на-пле-вать». И от этого холодного голоса горячая, острая пульсация словно бы… стихала. Слабела.
        А может, это Ленька из своего немыслимого далека командует? «Возьми себя в руки. Не раскисай. Сделай что-нибудь. Отвлекись. Весь твой космический ужас - это просто мысли».
        Легко сказать - сделай что-нибудь. Что? А если сил нет?
        Она открыла переливчатую, карельской березы, дверцу. Собственно бар располагался в гостиной, на кухне же Леля держала лишь то, что могло пригодиться в кулинарии. Попроще, поскромнее. Хотя вот, к примеру, киршвассер - какое уж тут «попроще». Да и мускат (хотя в гостиной был другой, подороже, поутонченнее) тоже не самый простой напиток. И пить его полагалось из бокалов, привезенных ради этого из Венгрии.
        Ай, ладно! Черт с ними, с правилами, не до них.
        Леля наклонила бутылку над тяжелым, с толстым дном, широким стаканом - вроде тех, которые «полагались» для виски. Хотела чуть-чуть, но рука дрогнула, золотистая жидкость заполнила стакан почти до половины. Получилось неожиданно красиво. Полюбовалась. Пригубила.
        Попыталась, точнее. Сплюнула в раковину, выплеснула туда же и налитое. Автоматически вымыла стакан, поморщившись, когда влажное стекло скрипнуло под пальцами. Раньше ей нравился этот звук - звук чистоты. Но сейчас он напомнил накатывающие бесконечно телефонные гудки. Нет. Не надо об этом думать. Нельзя.
        За киршвассером стояла пузатая бутылка недорогого бренди. В баре имелся и «Наполеон», и «Камю», и четвертьвековая «Армения», и еще что-то. Запасы пополнял Ленька, ей было все равно. Сейчас уж тем более. Сойдет и «кухонный» бренди!
        Не сошло. «Как бы коньяк» отправился следом за мускатом. Не то. Все не то. И не так.
        Не «Наполеон», короче говоря.
        Наполеон… Может, тортик испечь? Что там Мика говорила про русский дзен? А, да, она удивлялась, что Леля совсем забросила кулинарию. Делай хоть что-нибудь, говорила Мика. И этот холодный голос в голове твердил то же самое: делай хоть что-нибудь.
        Тортик… Ну не «Наполеон», тем паче не «Захер», что-нибудь попроще, чтобы не напутать, не испортить. Леля поднесла к лицу ладонь, несколько раз сжала и разжала кулак - пальцы явственно дрожали. Тортик, говорите? В таком состоянии не то что тортик, бутерброд не сделаешь.
        Раньше - до… до всего этого - она просто села бы на пол и поплакала. Или поскулила: что я плохого сделала? Но раньше, в той, прошлой, жизни, все складывалось по-другому. Раньше у нее был Ленька. Даже когда его не было рядом - он все равно был. И пожаловаться в никуда, сидя на полу, было все равно что поплакаться ему в плечо. А сейчас - действительно в никуда.
        И еще - последние десять лет рядом был Джой. Вот если бы сейчас ткнуться лицом в его мохнатую морду! Почувствовать на своей щеке влажное прикосновение жесткого колючего языка - так Джой утешал. Джоинька, как же ты далеко, мальчик мой…
        Наверное, она действительно все себе выдумала. Сочинила мираж: Ленька жив, только далеко. Мираж. Прохладное озерцо, окруженное сочной зеленью и цветами, вон там, между теми двумя барханами, надо только немножко еще пройти… Постараться, переставляя вязнущие в раскаленном песке ноги, не обращая внимания на горькую сухую пыль… Но зелень, прохлада, веселые крики птиц все отодвигаются, отодвигаются…
        И - растворяются в белом от жара небе. Нет никакого оазиса. Мираж.
        И Леньки нет. Выдумала сказку. А реальность - вот она. Ослепительно высохшая. Обжигающе ледяная.
        И некому жаловаться.
        Да что же это такое! Неужели она сама по себе ничего не может?!! Неужели она, Леля,  - действительно грудной ребенок, с которым надо нянчиться, иначе он умрет от голода и холода?
        Наверное, они все так о ней и думают: бедная, слабенькая, беспомощная. Леле вдруг стало обидно. Это же неправда! Это не может быть правдой!
        Неужели она не в состоянии сделать себе бутерброд?!
        Бутерброд? Организм прав, выпивка - плохая идея. А вот поесть, наверное, стоило бы. Потом постараться поспать. Если заснуть не удастся, можно снотворное выпить - у Леньки в кабинете, в сейфе, лежали какие-то таблетки. Но сперва - поесть. Не бутерброд, а яичницу, например. Самую элементарную, без изысков. Без ветчины, помидоров, сыра. Если, конечно, яйца в холодильнике найдутся.
        Яйца нашлись. Первое выскользнуло из пальцев и шлепнулось на пол. Крутанув висевший над столом рулон бумажных полотенец, она бросила в яичную лужу сколько оторвалось - довольно много - и упрямо потянулась за следующим яйцом. Давай внимательно, это очень просто! Получилось. В смысле, яйцо разбилось над сковородкой, а не на полу. Несколько скорлупных крошек попало в желток, но это пустяки. Вилкой выловить крошки не удалось, пришлось лезть в будущую яичницу пальцами. Ну и ладно, все равно никто не видит. Подумав, Леля добавила к первому яйцу еще одно. С ним удалось справиться гораздо успешнее: вся скорлупа благополучно отправилась в мусорный пакет.
        Ну вот! Вовсе она не беспомощная! Сейчас сил мало, но они появятся!
        Леля отвернулась, чтобы не «смущать» яичницу. Оглянувшись через несколько минут, обнаружила, что желтки и не думали светлеть, а белки оставались девственно прозрачны. Вот балда, усмехнулась она, надо же еще масло! Масленка нашлась почему-то в морозилке. Отковыряв кусочек, Леля бросила его на сковородку и опять отвернулась. Она не будет смотреть! Вот когда яичница «подаст голос», тогда можно взглянуть…
        Но та упрямо «молчала»: ни масло, ни яйца даже и не думали шкворчать, шипеть и плеваться.
        Что же это такое?! Неужели еще и плита сломалась?! Именно сейчас?!
        Леля посмотрела на нее почти с отчаянием: ну что же ты так меня подвела? Такая красавица, умница, с выстроившимися, как на параде, ручками и кнопочками…
        Как на параде?
        Ну… да.
        Вспомнилась шуточка инструктора, много-много лет назад обучавшего Лелю автовождению: машина поедет лучше, если повернуть ключ зажигания.
        Она забыла включить плиту!
        Да, можно сделать это прямо сейчас и все-таки зажарить злосчастную яичницу. Но что, если выключить ее она точно так же забудет? Содержимое сковородки превратится в спекшуюся черную массу, задымится, язычки пламени начнут лизать все, до чего дотянутся, удушливый сизый дым раскинет толстые щупальца, расползаясь по квартире… Ах да, сработает пожарная сигнализация! Приедут бравые ребята в «космических» костюмах, все потушат, спасут Лелю…
        И все увидят, что она и в самом деле - абсолютно никчемное создание. Которое, как малолетнего ребенка, нельзя оставлять без присмотра.
        Ладно, яичницу можно съесть и утром. Сейчас надо поспать. Может, Ленька приснится…
        Сковородка укоризненно глядела на нее двумя яркими желточными глазами…
        Выбрасывать еду Леля никогда не умела. Словно у нее была бабушка-блокадница, строго-настрого приучившая к тому, что это - самый страшный грех. Бабушки-блокадницы у Лели не было. А та, что была, жила в Атяшеве, только Леля никогда ее не видела. На море мама дочку возила, а к бабушке - никогда. Может, потому что Леля была еще маленькая? А после бабушка умерла, и они поехали на похороны. Поездка, длинная и утомительная, показалась Леле чудесным приключением. Особенно когда после поезда пересели в автобус. Мама задремала, а Леля не отрывалась от окна, за которым то махали ветками деревья, то тянулись плоские пестрые поля и луга: желтые, зеленые, коричневые. Как великанская раскраска. Вот бы сверху посмотреть!
        В длинном ящике, с краев которого свисали белые полотенца, кто-то лежал. Как будто кукла с синеватым лицом. Леле велели ее поцеловать. Толпившиеся в домике тетки шептали: «Не бойся», хотя Леля и не думала бояться! За окном комнаты с ящиком росло дерево, а на нем висели яблоки! И ей, видевшей такое только в книжках, очень хотелось узнать, настоящие ли они. А еще - перелезть через забор, где бегали белые, тоже как на картинке, куры. Там даже индюк был! Здоровенный, толстый и страшный. Но даже страшный индюк - это было весело. Как в волшебной стране, где все не так, как наяву!
        Где теперь та волшебная страна?
        Сковородку с неслучившейся яичницей Леля сунула не в раковину, а в холодильник. На утро. На потом. На какое-то немыслимое, неправдоподобное, невозможное потом.
        Побрела в ванную. Дернула вверх блестящую ложку крана, покрутила, настраивая: горячая вода лилась широкой веселой струей. Почти белой - как водопад, который они с Ленькой видели где-то в Скандинавии. Налила в бурлящий под струей водоворот из каких-то флаконов - не глядя, как брала иногда, экспериментируя, с кухонной полки специи. Пахло необычно, но приятно, зеленоватая пена поднялась пышными мягкими облаками. Сейчас Леля полежит в этих чудесных облаках, страшные мысли улетучатся, можно будет заснуть. Чтоб стала совсем уж прекрасная красота - как в каком-нибудь голливудском фильме,  - в воду следовало бы насыпать лепестки роз. Мелких, бордовых, которые Леле нравились больше всего. Цветочный магазин, где она обычно их покупала, располагался совсем неподалеку, и круглосуточная доставка там действовала. По крайней мере, для постоянных клиентов.
        Мелкие бордовые лепестки на пышной ароматной пене… как свернувшиеся, потемневшие капли крови…
        Леля стукнула по крану, выключая воду. Выдернула затычку. Лезть в ванну стало вдруг страшно. Поскользнешься - и все. Или не поскользнешься, а, к примеру, уснешь. И захлебнешься…
        И никто, никто, никто не придет! Ее найдут только потом, когда вместо Лели - нежной, улыбчивой, легкой, стройной, прекрасной - останется отвратительная вонючая масса, почти смешавшаяся с остывшей водой и вялыми бордовыми лепестками, которую никакие мастера похоронных дел не сумеют привести в «приличный вид». И на похоронах все станут брезгливо отворачиваться от закрытого гроба. И дожидаться, пока все кончится и можно будет идти по своим делам. Потому что всем наплевать!
        Леньке было не наплевать. Но Ленька - Ленчик, Ленечка - следит сейчас за ней из какого-то немыслимого далека. Она, дурочка, выдумала, что он жив, а он просто ушел. И ждет там - когда же они опять будут вместе…
        От представленной столь ясно картины собственных похорон потемнело в глазах. Пальцы сразу похолодели, под левой грудью налился тяжестью ледяной неудобный булыжник.
        Дотащив себя до кухни, Леля схватилась за телефон. Но вместо «Скорой» зачем-то опять ткнула в Микин номер. Гудки издевательски тянули: на-пле-вать, ей-на-пле-вать…
        Булыжник в груди ворочался, словно пытался улечься поудобнее. Тщетно.
        Леля сдвинула панель, за которой скрывалась аптечка - довольно скудная. У них всегда была очень здоровая семья. Вытащила коробочку, вскрыла. Из-за темного стекла непочатый пузырек казался пустым. Руки дрожали, и первые капли слились, так что она сразу сбилась со счета. Сколько надо-то? Десять? Пятнадцать? Тридцать? Придержав руку, накапала в рюмочку сколько-то - может, двадцать, может, пятьдесят,  - долила воды. В рюмочке стало мутно и пакостно. Ладно, сказала она самой себе. Тебе не любоваться. У тебя в кои-то веки заболело сердце. И вообще - нервы. Вот и успокойся.
        Опрокинула мутное, едкое, отвратительное содержимое в горло. Едва не поперхнулась, сморщилась: гадость какая!
        Гадость какая, гадость какая, гадость какая…
        Гадость…
        Ничего не получится, даже и не выдумывай.

* * *
        С тех самых пор, как они поселились в этом доме, в Ленькин кабинет Леля заходила только пропылесосить, и сейчас толкнула дверь робко, неуверенно. Впервые после… после… Ленька, где же ты есть? Смотришь на меня? Ждешь?
        Пооткрывала ящики стола, тупо глядя внутрь. Словно искала что-то. Того, что ей было нужно, в ящиках, разумеется, не нашлось. Ей ли не знать!
        Сейф - вделанный в стену компактный стальной кубик - прятался за сдвижной полированной панелью. Очень красивой: тронутые лаком вьющиеся древесные слои словно светились изнутри. Точно панель была стеклянная, а за ней пылал огонь. Как в каморке папы Карло, смеялся Ленька. Огненные переливы складывались то в пару жар-птиц, то в стремительно летящих над закатным лугом длинных поджарых лошадей, то в яростно кружащихся танцовщиц…
        Код был совсем простой.
        Снотворное Ленька привез миллион лет назад из Швейцарии. Принимал редко, так что от пяти блистеров в коробке оставалось еще три с половиной. Таблетки сквозь тонкий полупрозрачный пластик выглядели мирно, безобидно - только мелкие буковки инструкции предупреждали об опасности.
        Назывался препарат сложно: Леля попыталась прочитать вслух - не получилось. Собственный голос в безмолвии кабинета показался пугающе чужим.
        Леля осторожно поставила коробку с непроизносимым названием на стол, покачала на ладони телефон. Словно от этого в блестящем телефонном тельце мог образоваться чей-нибудь голос. Сперва засветится дисплей, аппаратик задрожит, потом польются звуки: песенка из фильма «Верные друзья», сообщающая о звонке Дима, колыбельная Дебюсси (Ульяна), мелодия Эннио Морриконе из «Однажды в Америке» (Шухов), заливистый хохот - Мика. Тогда можно будет нажать «принять вызов».
        Или даже глупая детская песенка «Мы едем-едем-едем»… Нет. Даже и не выдумывай.
        Телефон, конечно же, молчал. Кто бы сомневался!
        Она пересчитала таблетки.
        Всезнающий интернет, подтверждая инструкцию, говорил, что препарат с непроизносимым названием - мощный, и нужно его совсем немного, если считать на Лелин вес,  - она всегда была тоненькая, вот просто не поправлялась, и все! Ленька, подхватывая ее на руки, смеялся: вес барана. Тогда это вовсе не звучало обидно - просто весело. А сейчас… Вес барана. Тупого, бессмысленного, вечно ведомого, неспособного на самостоятельные действия. Бессмысленная тушка.
        Зато нетяжелая. Таблеток оказалось больше, чем нужно. Если верить интернету, хватило бы и половины. Вот и отлично. Ей нужно было - наверняка. Там, где-то, в каких-то неведомых далях, ждет ее Ленька. Притопывает нетерпеливо: ну ты и копуша!
        И плевать, даже если на похоронах всякие идиоты станут брезгливо отворачиваться от закрытого гроба! Ей-то будет все равно! Она уже встретится с Ленькой!
        Впрочем, широкие раздвижные двери, ведущие на террасу, Леля все-таки распахнула - холод замедляет разложение, может, когда ее найдут, тело еще будет прилично выглядеть?
        Выщелкнула таблетки из блистеров, поразмыслила: не растереть ли их в кашу для гарантии? А! И так сойдет.
        Сошло не очень. Некрупные таблетки оказались какими-то ужасно неудобными. Сперва она попыталась толкать в рот сразу по несколько штук, но они «убегали», прячась под языком, за деснами, за щеками. Пришлось глотать по одной. Стискивая в ладони горсть смертоносных маленьких дисков, она добрела до кухни, налила еще муската, чтобы запивать им,  - так глотать оказалось почему-то проще. К тому же инструкция предупреждала, что алкоголь усиливает действие препарата, поэтому - нельзя, нельзя, нельзя ни в коем случае! Ну это кому нельзя, а ей - в самый раз…
        Она будет наконец с Ленькой! И Джой, наверное, там же… Здоровенный лохматый красавец. Или там он встретит ее щенком? Как тогда…
        Десять лет назад. Или уже двенадцать?
        По утрам детей отвозил на уроки Ленькин водитель, после занятий забирала Леля.
        Кварталах в трех-четырех от «неплохой» школы была еще одна. Проезжая мимо, Леля всегда пугалась. Правое крыло здания, рассеченное двумя здоровенными трещинами, закрыли как аварийное. Облезлый щит на решетчатом заборе сообщал: «Ремонт ведет СМУ какое-то там». Должно быть, часть учеников перевели в другие школы, оставив только старшие классы. Визгливые, жирно накрашенные девицы в ультракоротких мини или блестящих лосинах, не скрываясь, курили возле школьного крыльца. Или даже пили пиво - правда, на заднем дворе, но тоже не особенно скрываясь. Леля сама видела!
        В тот раз на заднем дворе пиво не пили. Вместо этого несколько парней играли в импровизированный волейбол. Точнее, в некую странную комбинацию волейбола и футбола. Мирная, почти идиллическая картинка: яркая зелень молодой травы под обшарпанной стеной, брошенные кучей сумки и куртки и упоенные собственной юностью парни.
        Только мяч, летавший меж их руками (и ногами!), был какой-то странный. Пестрый и неровный, вроде скрученного в узел комка тряпок.
        Леля притормозила невольно. И услышала визг - как раз в этот момент один из парней подхватил падающий «мяч» на носок ботинка и мощным красивым ударом отправил его в высокий полет через весь круг играющих.
        Господи, он… живой?!!
        Принимающий «пас» подставил под летящий сверху комок визга сцепленные в замок руки… р-раз!
        В Лелиных глазах на мгновение потемнело - от ужаса, должно быть. И своего, и этого лохматого беспомощного комочка.
        В себя ее привел суровый командирский голос:
        - А ну-ка прекратите!
        Выдохнула от облегчения - всегда, всегда найдется тот, кто спасет!  - и только тогда поняла, что голос - ее собственный. А сама она стоит возле оторопевших - но ухмыляющихся! вот ужас-то!  - парней, прижимая к груди их «игрушку». Как, как она ухитрилась выхватить несчастную жертву в момент очередного броска?!!
        Следующие несколько минут Леля помнила плохо. В памяти осталось только то, как она, брезгливо поджав губы, сухим деловитым тоном несла какую-то немыслимую ахинею:
        - Значит так, мальчики. Милицию (да, тогда еще была милиция) я вызвала, машина уже в пути. Так что вариантов два. Либо вы стремительно с места происшествия испаряетесь,  - вместо «испаряетесь» она произнесла совсем другое слово - она, нежная ромашка с филфака, красневшая при слове на букву «ж»!  - Либо действуем в рамках законодательства. Составляем протокол, ну и далее со всеми остановками. В кодексе как раз статья новая появилась, про издевательство над животными, до пяти лет, если кто не в курсе, как для вас готовили.
        - Ты чо, теть, с дуба рухнула?  - рявкнул один из «игроков», ниже всех, тощий, в мешковатых черных штанах и черной же футболке, с которой скалился белый череп с окровавленными зубами.  - На понт берешь, что ли?
        - Да она сама, небось, из ментовки,  - негромко предположил выглядывавший из-за его плеча белобрысый приятель.
        - Вот эта?  - Горластый сморщился.  - Хотя кто их разберет, если не из ментовки, а чья-то телка, неизвестно, что хуже.  - Он дернул плечом и скомандовал:  - Валим от греха.
        Сработал ли фактор неожиданности или уверенный Лелин тон - ясно же, что так деловито-небрежно может разговаривать только тот, кто абсолютно не сомневается в своем на то праве,  - но они действительно «испарились»!
        Несколько лет ее трясло при каждом воспоминании: а если бы это случилось на обратном пути, когда дети сидели в машине? И даже так, как случилось: эти… могли ведь и ее, как того щенка, избить до смерти! Очень даже просто. Как вообще она туда полезла?! Как будто и не она вовсе, а какой-то совсем другой человек вдруг проснулся. Незнакомый и, что греха таить, пугающий. Утешала себя: зато теперь знаю, что такое «безумие и отвага». Бесценный опыт, что и говорить.
        Платон и Ульяна хором заявили, что домой - обедать - можно и попозже, а сперва надо отвезти пострадавшего к врачу. Щенок - совсем крошечный, размером не больше боксерской перчатки - лежал на переднем пассажирском сиденье пластом: один глаз распух до полной невидимости, второй, полуоткрытый, подернулся пугающей белесой пленкой, нос горячий, лапы неестественно вывернуты. Только раздающееся время от времени слабое попискивание свидетельствовало: пациент пока жив.
        Ветклинику нашли быстро. Леля выгребла из сумки всю наличность, чтобы оплатить рентген, УЗИ и какие-то там анализы, Платон и Ульяна опустошили карманы и неведомую Леле заначку. Пока ждали результатов осмотра, дети держали мать с обеих сторон за руки и успокаивали: не плачь, мам, мы же быстро его привезли, его вылечат! Плакала она не столько от беспокойства за спасенного, сколько от пережитого страха. И еще - от этого вот почти яростного детского сочувствия. Какое там - детского! Совсем взрослого!
        Девушка, дежурившая в приемной, глядела на них с одобрительным сочувствием, даже чаю принесла - с бубликом! Платон и Ульяна, хоть и уверяли, что вовсе не хотят есть, на бублик набросились, как два голодных волчонка. Леля отказалась - кусок в горло не лез, даже чай она едва пригубила,  - и Платон разломил угощение надвое: себе поменьше, сестре побольше.
        Выяснилось, к счастью, что ничего особенно страшного со щенком свихнувшиеся от безнаказанности «игроки» сотворить не успели.
        Заплывший глаз был цел, а про две сломанные лапы маленький очкастый «айболит» сказал, что они срастутся, и малыш станет как новенький.
        Стоя на крылечке ветклиники, Леля, стараясь успокоиться, кусала губы и стискивала кулаки. Но слезы все текли и текли. Как она за руль сядет?!
        - Мам, не плачь, видишь, чайка? Они же ангелы-хранители, Христа говорила! Помнишь, как мы летом на Кипре были? Ну, помнишь, Христа, из гостиницы? И чайка… Значит, все хорошо будет!  - Платон, прижимая к себе перебинтованного щенка, мотал головой, показывая куда-то в сторону. Там была Нева, сейчас невидимая за бесконечными рядами темных домов.
        Серые облачные туши раздвинулись, обнажив ярко-синий небесный лоскут, с краю которого сверкало маленькое, но ослепительное солнце. И чуть ниже распласталась чайка, серебряная в ярком сиянии.
        Какое хорошее воспоминание пришло напоследок, подумала Леля и, улыбнувшись, покачала стакан, на дне которого плескались остатки муската. Золотого, как то солнце… Значит, Ленька и Джой действительно ждут ее там, в ослепительной вышине… Она подняла стакан, словно чокаясь с кем-то невидимым,  - за вас, ребята! Подождите, я скоро буду с вами! Улыбнулась и выпила это расплавленное солнце!

* * *
        Чайка, рухнувшая стремительным пике в неправдоподобно синюю гладь - всего лишь чуть темнее, чем сияющий небесный купол над ней,  - взметнула бриллиантово сверкающий веер брызг…
        Рыба, на которую пикировала чайка, вильнув, ушла глубже, уходя от смертельной, бритвенной остроты птичьего клюва. Ее гладкое серебристое тело легко двигалось по нисходящей спирали. Чайка разочарованно поднялась на привычную высоту - высматривать следующую добычу. А рыба опускалась все глубже и глубже. Вода, у поверхности напоминавшая жидкий берилл, постепенно синела, становилась как будто гуще, размывая очертания серебристого рыбьего тела. Берилл сменился аквамарином, потом темной бирюзой, потом индиго, потом маренго… Звуки, краски, сам свет остались где-то там, в вышине, где ультрамариновый шелк волн спорил яркостью с хрустальной синевой небесного свода. Вокруг гибкого серебристого тела сгущались тени… и наконец наступила полная тьма.
        Оранжевый. Страсть
        - Дим?  - голос в трубке звучал неуверенно, словно человек сомневался в чем-то: не то в набранном номере, не то в самой необходимости звонка.
        - Мика?  - Дим взглянул на часы: ночь, однако. Мика же, при всех своих взбрыках, дама более чем ответственная. Да и не настолько близко они знакомы, чтобы посреди ночи друг другу звонить. Все эти мысли пронеслись в мозгу за долю секунды, он вообще соображал стремительно.  - Мика, что случилось? Я могу помочь?
        - Н-наверное,  - голос в трубке дрожал, словно Мика собиралась заплакать. Мика? Заплакать? Ну-ну. Это как если бы памятник Екатерине Великой отправился лично инспектировать развод мостов. И все-таки голос действительно дрожал. Невероятно.  - Я… Я не знаю. У меня телефон был выключен… ну то есть не выключен, просто я его не слышала… ай, не важно. И там семнадцать пропущенных от Лельки. Семнадцать, Дим! А теперь я ей дозвониться не могу - трубку не берет.
        - Платону звонила?
        - А… разве он еще тут? Он же в свою Англию улетел уже.
        - Ах да,  - досадливо хмыкнул Дим.  - Черт. Значит, Лелька дома совсем одна? Ты хочешь, чтобы я съездил проверил?
        - Ну… если ты можешь, конечно…
        - Я могу. И ключи у меня есть, если вдруг что. Только… ты не думаешь, что проще Екатерину Александровну попросить? На этаж всего-то подняться.
        - Екатерину Александровну?!  - Мика фыркнула, и это уже было почти похоже на нее всегдашнюю.  - Ну ты ж ее знаешь! Ладно, если, к примеру, Лелька просто накирялась и отключилась. Ну или снотворным закинулась. Хотя она не пьет вообще-то, да и снотворных никогда не употребляла, у нее и нету, но мало ли. Не, я не паникую, однако… если, не дай бог, впрямь что-то серьезнее пьяного забытья… ну, поскользнулась в ванной или еще что… Тогда толку от ее мамули! Будет кудахтать, как психованная курица: ах, мне дурно, ах, накапайте мне вон того… нет, вот этого.
        - Ну… да,  - согласился Дим.  - Ладно, сейчас сгоняю. Ты подъедешь или тебя не ждать?
        Мика в трубке вздохнула - но уже без намека на совершенно немыслимые в ее исполнении слезы:
        - Дим… Я, собственно, почему тебя дернула? Я в Москве сейчас, быстро не доберусь.  - В трубке раздалось саркастическое хмыканье. Вот это была уже совершенно всегдашняя Мика.
        Впрочем, пустое. Моментально выкинув из головы и Мику, и ее нервы, Дим полез смотреть график развода мостов. Не хватало еще застрять по дороге.
        Не застрял. И вообще доехал как-то невероятно быстро. Жаль, некому было рекорд регистрировать. Ну и мешать - тоже некому. Ночь, дороги почти пус- тые.
        Ключи у него были - и от квартиры, и от въездных ворот. Но входные двери - здоровенные стеклянные панели в полтора человеческих роста - неожиданно оказались заперты. Дим и не знал, что такое вообще возможно. Постучал в стекло, за которым клубился полумрак. Потом еще раз, посильнее. Консьержки ведь работают круглосуточно! Оглядевшись, заметил слева аккуратную панель с кнопкой и, вероятно, переговорным устройством. Нажал - где-то внутри слабо задребезжал звонок. После паузы из динамика донеслось строгое:
        - К кому?
        - На шестой, открывайте быстрее!
        - Меня ни о каких гостях не предупреждали. Позвоните Александре Игоревне на мобильный, если она распорядится, я вас впущу.
        - Да она трубку не берет!
        - Значит, спать легла. С утра приходите. Что за гости в ночь-полночь?
        Вот и что делать? Все-таки позвонить Лелиной мамаше? Похоже, придется… Но пока объяснишь… Он предпринял еще одну попытку:
        - Слушайте, я вообще-то не посторонний…
        - Да уж вижу. Иначе уже охрану вызвала бы. А только все равно не положено.
        Охрану! Конечно же! Вся охрана - от тощих мальчиков за компьютерами и упакованных в броню бойцов до вахтеров и консьержек - находится в ведении службы безопасности компании!
        Дим нашел в телефонных контактах Шухова. Ну да, ночь на дворе, но что же делать! Тот, однако, отозвался после второго же гудка:
        - Слушаю, Вадим Леонтьевич.
        - Иван Никанорыч, мне надо к Леле попасть, там что-то непонятное, а тут консьержка какая-то упертая… Главное, у меня ключи-то есть, а подъездная дверь… я и не знал, что ее запирают.
        - А что с Лелей?  - Шухов явно встревожился.
        - Да не знаю я! Мне Мика позвонила. Вроде Леля весь вечер ей названивала, а теперь трубку не берет. Может, просто спит, но мало ли что - сердце прихватило, поскользнулась… Надо проверить.
        - Надо,  - согласился отставной полковник.  - Сейчас,  - и отключился.
        Минуты через три - Диму показалось, что прошло не меньше получаса,  - сумрак за дверью просветлел, пожелтел, за стеклом появилась замотанная в пуховый платок фигура. Загремела ключами, посторонилась, бормоча:
        - Не держите зла. Я что? Раз не положено, значит, не положено. Но коли Иван Никанорович…
        Не дослушав, Дим пролетел, взмахнув полами пальто, мимо лепечущей консьержки - та только проводила его растерянным, недоумевающим и как будто испуганным взглядом - поднялся на шестой этаж, потерял несколько секунд, отыскивая ключи, которые, выясняя отношения с консьержкой, куда-то автоматически сунул…

* * *
        Леля лежала на пороге гостиной, скрючившись, как нерожденный младенец. Из-под щеки растекалась лужица рвоты.
        Дим облегченно выдохнул.
        Господи, слава тебе и всем твоим угодникам! Действительно - просто напилась. И лежит на боку, значит, задохнуться не могла. Кажется, если человек захлебнулся собственной рвотой, это называется гадким словом «алексия». Откуда он это знает?
        Он наклонился, присмотрелся, прислушался… Да, дышит. Вот только запах, соответствующий спасительной мысли об алкогольном беспамятстве, отсутствует.
        Нет. Не напилась. Дим был уверен, что пьянство - одно из наихудших (глупейших и бессмысленных) времяпрепровождений. Но, ей-богу, лучше бы Лелька пьяная валялась. Увы, ничего похожего на алкогольное амбре. А в тошнотной луже - какие-то белые крошки. Неужели она чего-то наглоталась? Да, похоже. Очень похоже.
        Ни двигать, ни переворачивать лежащую в забытьи Лельку Дим не стал - побоялся. Не сделать бы хуже. Только пледом с кухонного дивана прикрыл, чтобы теплее ей было. Глупо, конечно, она же сейчас ничего не чувствует. Прошел туда-сюда по прихожей, вздрагивая каждый раз, когда приходилось огибать скорчившееся тело.
        Дошагал до кухни, вернулся. Тупо ждать «Скорую» было невыносимо.
        Ах да! На втором этаже жил милейший Леон Валерьевич. Он, правда, кардиохирург, но врач ведь!
        Леля захрипела, вздрогнула, точно в еще одном пароксизме рвоты, безрезультатном уже, и опять затихла, свернувшись клубочком на скомканных пушистых складках.
        Можно ли ее оставить?
        Ничего, он быстро…
        По лестнице не сбежал - практически скатился. Как в Куршавеле, по трассе высшей сложности. Только там сердце заходилось от восторга, а сейчас - от ужаса.
        На втором этаже дверь открылась почти сразу - можно подумать, что хозяин сидел и ждал, когда кто-нибудь явится. Впрочем, он же врач, всегдашняя готовность, должно быть, уже стала рефлексом.
        - Леон Валерьевич! Простите, что так поздно,  - затараторил Дим.  - Кажется, Леля отравилась. А «Скорая» неизвестно когда будет.
        - Пойдемте, пойдемте.  - Тот, мгновенно развернувшись, схватил лежавший на тумбочке чемоданчик, но тут же оставил его и порысил в глубь квартиры, спросив на ходу:  - Что она приняла, вы знаете?
        - Там блистеры остались… снотворное какое-то.
        - Ай-яй-яй! Секундочку, только причиндалы нужные возьму…
        За четыре-пять минут отсутствия Дима на шестом этаже ничего не изменилось: Леля все так же лежала, скорчившись, на боку.
        Дышала. Живая.
        Рассмотрев блистер, Леон Валерьевич неодобрительно покачал головой:
        - М-да, тяжелый препарат. Откуда она его взяла? Какой идиот выписал такое женщине в нестабильном состоянии?
        - Да это Ленька когда-то из Швейцарии привез. Я сейчас вспомнил. У него тогда проблемы со сном были. Ну бизнес, сами понимаете…
        - Бизнес-шмизмес!  - фыркнул тот.  - Так. Принесите мне воды - побольше, ну банку какую-нибудь, да хоть ведро. Потом сварите кофе - сварите, не растворимый!  - максимальной крепости. Или эспрессо, тоже пойдет. Кофеин, как это ни смешно, перорально нередко эффективнее работает, нежели парентерально… А я попробую…
        Воды Дим принес в здоровенном расписном чайнике - литра на три, кажется. И еще декоративное ведерко прихватил - Лелька в него иногда розы ставила, длинные, с маленькими темно-бордовыми головками. Бухнул на пол и отвернулся. Сил не было смотреть, как смуглые, с коротко подстриженными ногтями пальцы что-то делают с бедным Лелькиным телом, пихают в полуоткрытый рот какую-то белую трубку…
        - Ну-ка подержите ее за плечи,  - скомандовал вдруг доктор.
        Бесчувственное тело содрогнулось в пароксизме рвоты.
        - Ах ты ж моя умница,  - приговаривал врач.  - Молодец какая! Давай выплевывай гадость, выплевывай, сейчас мы тебе и стимулятор уколем, и прокапаем, чтобы всю эту пакость нейтрализовать и вывести…
        - Леон Валерьевич, она…
        Дим не закончил вопроса. Ему страшно было выговорить конкретные, окончательные слова, после которых все станет безнадежно определенно. Но пожилой, все на свете повидавший врач понял.
        Фальшивых успокоительных сентенций вроде «ничего-ничего, все будет в порядке» произносить не стал, нахмурился, дернул плечом и, производя какие-то манипуляции с ампулами и прочими приспособлениями, деловито заговорил:
        - Препарат, конечно, тяжелый, но поглядим, поглядим. Белки глаз не пожелтели, значит, печень пока справляется. Насчет почек так сразу не скажешь, но будем надеяться, и тут обойдется. Хорошо, что ее еще до вашего появления стошнило, это уж после она сознание потеряла. Что-то там, конечно, успело всосаться, но организм молодой, сильный, борется за жизнь… Э-э, молодой человек,  - бормотал он себе под нос,  - вы даже не представляете, насколько наше тело заточено на жизнь и как оно способно за нее бороться. Пока человек в сознании, у него мысли всякие, идиотские по большей части - каких только глупостей не наделает. А вот когда внешнее управление отключилось, тут-то инстинкт самосохранения и берет власть в свои руки… ай-яй-яй, вена уходит, или я это разучился, старый дурак… ну ничего, ничего… Я, молодой человек, видел, как люди выживали после десятка летальных доз… Стошнило? Отлично! Это ж первая реакция организма на непорядок. Мозг, если ему не мешать, способен много чего блокировать в периферической нервной системе. Инстинкт самосохранения - это, я вам скажу, могучая вещь… Давеча привезли в соседнее
отделение парня из какой-то волховской деревни. Столбняк. Причем такой, знаете, уже в полный рост, судороги парня чуть не в кольцо сворачивают. Ребята, конечно, стали делать все, что доступно, но мы ведь не боги. Поздно, в общем, привезли. Безнадежный случай. Абсолютно. Но представьте - выжил парень-то! И не просто выжил - на своих ногах ушел, ни в мозге, нигде никаких последствий. Даже ни единой косточки во время судорог не сломал… И чего ты стоишь?  - рявкнул он вдруг на Дима.  - Воду принес, молодец, а где кофе?

* * *
        Первая Лелина мысль была глупая - «где я?» Она и сама понимала, что глупо: во всех книжках и кино герой, приходящий в себя после… ну, например, аварии, спрашивает именно это: «где я?» Хотя какая разница? Но почему-то подумалось именно так: «где я?»
        Через полуприкрытые ресницы Леля оглядела свою спальню и тут же сомкнула веки поплотнее. Вторая мысль была почти квинтэссенцией отчаяния: ничего не получилось! Она так хотела уйти… к Леньке, к Джою! Зачем, зачем ее спасли?!
        Напрасно она перед тем, как залезть в Ленькин сейф за таблетками, пыталась дозвониться Мике. Конечно, та, увидев неотвеченные вызовы, забеспокоилась, подняла тревогу…
        - Открывай глаза! Я вижу, что у тебя ресницы дрожат, значит, проснулась.
        Ульяна! Ну зачем, зачем еще и это?!
        - Открывай глаза!  - настаивал голос дочери.  - Надо вот это выпить, потом можешь дальше спать. И, чтобы закрыть тему… Постарайся больше так не делать. Пожалуйста. У меня чуть сердце не разорвалось, когда Дим позвонил. Без папы всем плохо, а ты решила, что круглыми сиротами нам лучше будет? Если на тебя опять отчаяние накатит, вспомни про меня и Платошку. Нехорошо своих детей бросать…  - Ульяна шмыгнула носом.  - Ладно, все. Я сказала, ты услышала. Достаточно. Давай лекарство пить.
        Стыд накрыл Лелю тяжелой холодной волной. Как будто десять лет назад она не бросилась без раздумий отнимать у хулиганов маленького Джоя, а - испугалась. Отвела глаза в сторону, проехала мимо. Сбежала малодушно. Ведь сейчас она попыталась… именно сбежать. Торопилась воссоединиться с Ленькой? Вранье. Она пыталась сбежать не к - от. От выматывающей боли, от тянущей тоски, от неумения жить без него. Даже не задумалась, что дети - ее дети, которых она должна защищать и беречь, пусть те и взрослые уже!  - совсем недавно потеряли отца. И каково им было бы остаться еще и без матери?!
        Жизнь без Леньки показалась пустой и бессмысленной? С ним было легко, приятно и увлекательно? Ну так заплати за это счастливое время годами труда. Не ради куска хлеба - ради спокойствия тех, кто рядом с тобой. Чтобы не они о тебе заботились - а ты о них. И, кстати, мамуля, которая, как ни крути, стареет. С ней трудно. Но она тебя вырастила. А ты и ее - бросила.
        Стыдно.
        Саднящая дыра в груди, оставшаяся после Леньки, теперь полыхала жарким, невыносимым адом. Как смотреть в глаза окружающим? Думала, что «та» боль - невыносима? Попробуй теперь в комплекте со стыдом! Таблетки? Сейчас Лелю уже не заботило, насколько легкой окажется смерть - да какой угодно, лишь бы адское пламя перестало выжигать внутренности! Веревка, шаг из окна - что угодно!
        Вот только ни к веревке, ни к окну ее не подпустят… Не дадут уйти. Так жаль…
        И в то же время… Тело, которое она пыталась убить, предъявляло свои требования - настойчивые, не имеющие никакого отношения к смерти. Тело желало попить, сходить в туалет, помыться и даже, несмотря на саднящую боль в горле, поесть.
        Дим являлся каждый день. Загонял Лелю в их маленький «спортзал», глядел сурово, как она влезает на велотренажер, включал на большой, в полстены, «плазме» то горную дорогу, то полосу песка вдоль серо-зеленого прибоя, то лесную тропинку, усаживался на второй агрегат и говорил «поехали». Еще и подгонял время от времени:
        - Не останавливайся, упадешь. Не гони, но и не тормози. Давай еще немного. Дыши свободнее, не пали легкие. Размереннее, размереннее…
        Первоначальные двадцать минут быстро превратились в полчаса, потом в сорок минут, потом в час. Дим не разрешал останавливаться, пока с Лели не начинал лить второй пот. А то и третий. Потом гнал в душ. Сам настраивал режим кабинки на самые жесткие струи - со всех сторон!  - и заставлял терпеть не меньше пяти минут. Леля возмущалась:
        - Ты бы вышел хоть, я все-таки голая.
        Но Дим только хмыкал:
        - Можно подумать, я увижу что-то принципиально новое. Ты забыла, какая у меня работа?
        Да уж, мысленно усмехалась Леля, в его заведение не просто так дамы ломятся. У Дима не обычный салон красоты, которых на каждом углу по три штуки, а - полный комплекс: модельеры, визажисты, косметологи, массажисты, бог знает кто еще, даже тренеры по культуре речи и движению.
        После пытки душевой кабинкой Дим галантно подавал ей «банное» кимоно - нежное, шелковое, струящееся - и вел на кухню. Пить зеленый чай. Даже не кофе, изверг!
        Каждый вечер «изверг» выводил Лелю гулять. Не в театр, не в ночной, боже упаси, клуб, не в ресторан - просто гулять.
        После прогулки - опять душ, теперь уже в мягком варианте, потом легкий ужин и сон. Удивительно, но спала Леля прекрасно - без подскакиваний ни с того ни с сего, без холодной испарины, без кошмаров. И засыпала без всякого снотворного. Хотя… снотворного она, пожалуй, наелась на всю оставшуюся жизнь.
        Два-три раза сопровождающим на этих прогулках выступал Игорь Анатольевич. В отличие от Дима, адвокат в основном молчал. Леля даже сердилась: как будто манекен выгуливает, а не живую женщину. И манекен этот - из тончайшего венецианского стекла! Глядел на Лелю Игорь Анатольевич так испуганно, словно ожидал, что она может рассыпаться не только от неловкого движения, но даже от взгляда. Небось и молчал потому же - берег ее душевный покой, боялся обидеть не тем словом или темой. Заботился! Ужасно скучно.
        Дим тратил на нее столько времени, что было совершенно очевидно: мысль про «глаз на нее положил» - вовсе не придумка. Из памяти о погибшем друге он с ней нянчится, как же! Никакое благородство до таких степеней распространяться не может! Тут непременно должны быть личные причины.
        Правда, до сих пор Дим никак своих чувств не выказывал. Почему он сдерживался все годы их знакомства - понятно: жена друга - табу. Но сейчас-то мог бы как-то… проявиться… Однако - ничего. На прогулках он бережно поддерживал Лелю под руку (по календарю отсчитывал свои последние дни апрель, но март, похоже, отбывать восвояси не собирался, так что по вечерам регулярно подмораживало), развлекал необязательной болтовней, но не пытался ни привлечь к себе покрепче, ни тем более обнять или поцеловать. И ни на какие чувства не намекал.
        Должно быть, думала она, деликатно давал ей время… привыкнуть. К тому, что Леньки больше нет, а он, Дим, здесь, рядом, нежный, заботливый, предупредительный. Недели через две в ней проснулось нетерпение - ну когда, когда уже? Ясно, что она ответит: нет-нет, этого не может быть. И постарается ответить помягче, Дим ведь не виноват, что Леля всю оставшуюся жизнь будет помнить о Леньке. Потом скажет, что Дим - замечательный, что дело не в нем, а в ней… Мягко, бережно. Но ведь для этого нужно, чтоб он хоть какой-то шаг к сближению сделал!
        Еще через несколько дней Леля, провоцируя его, поинтересовалась довольно язвительно:
        - У тебя в салоне без присмотра все прахом не пойдет?
        Дим отмахнулся:
        - Нормально все там. Спецы работают, клиентки и клиенты в восторге. Не, всякое бывает, конечно, дело у нас нервное, но ты же не думаешь, что раньше я там круглосуточно сидел? Телефонную связь никто пока не отменил. Да и днем заезжаю - понаблюдать. Или если кто-то готов платить за то, чтобы я сам их имиджем занимался. С чего вдруг такая забота о моих делах?
        Она растерялась даже.
        - Ну… ты на меня столько времени и сил тратишь… Как-то… неловко.
        - Лель, ты чего, спятила?  - Дим покрутил пальцем у виска.  - Мы сколько лет знакомы? Что за глупостей ты себе в голову напихала?
        А еще через неделю у него случилась какая-то конференция. Страшно нужная. Какие-то там доклады специальные, новые технологии, обмен опытом и бог знает что еще. В Австрии, здрасьте-пожалуйста!
        - Если хочешь, можешь поехать со мной,  - печально улыбнулся Дим.  - Только занимать себя тебе придется самой. Мне там, честно, будет совсем не до тебя. На таких междусобоях на сон-то времени не хватает, а уж на все остальное - тем более. Заскучаешь. Но и оставлять тебя одну сейчас мне как-то не очень хочется. Может, тебе на несколько дней к Петьке Смышляеву лечь?
        У Петьки Смышляева была реабилитационная клиника, где уставшие от бурной светской жизни звезды и львицы «успокаивали нервы».
        - Там тихо, вполне можно устроить, чтоб ни на кого не натыкаться. Ну да ты же Петьку знаешь, он все может. И парк там огромный, есть где гулять.  - Дим глядел непонятными глазами.
        Леле вдруг стало обидно. Оказывается, у верного, преданного Дима имеются дела более важные, чем она, Леля! В клинику ее спихнуть хочет!
        - Ты меня младенцем беспомощным считаешь? Типа меня уже без присмотра нельзя оставить? Так давай, можно сразу недееспособность оформить, а?
        - Лель, ты чего? Я думал, тебе одной пока трудно, хотел как лучше. Я ж не настаиваю. Считаешь, у тебя уже достаточно сил, чтобы несколько дней самостоятельно прожить? Справишься?
        - Конечно! Может, даже к твоим спецам загляну, а то совсем себя запустила.  - Леля покосилась на зеркало в простенке: прогулки и пытка велотренажером плюс здоровый сон вернули на ее щеки румянец, а в глаза - блеск. Сейчас в зеркале отражалась вовсе не унылая полудохлая кляча, а наоборот - очень даже симпатичная девушка. Значительно моложе своего паспортного возраста - и без всяких Димовых «спецов»!
        Про спецов Леля сказала просто так, чтобы он отвязался. Ни нарядов, ни косметических и тому подобных процедур ей сейчас совершенно не хотелось. Хотелось, наоборот, забиться в угол… Стоп. Опять? Но тогда получится, что она, Леля, и впрямь беспомощная кукла, которая без костылей шагу ступить не может. Это еще обиднее, чем то, что у Дима - свои дела. Нет-нет, она справится!
        Ульяна, остававшаяся с Лелей в первые дни, уже вернулась в свою квартиру, но заезжала каждый день. Говорила «привет», окидывала мать оценивающим взглядом, соглашалась на чашку кофе, а то и на «вкусненькое». Леля старалась специально к ее появлению что-нибудь изобрести. Самой есть не хотелось, даже тренировки и прогулки аппетита не пробуждали, так что она перебивалась йогуртами, сыром и фруктами. Но кухонные хлопоты как будто утишали клокочущую внутри бурю, привычные действия успокаивали не хуже (а может, и лучше) любых громко рекламируемых успокоительных. Да и буря внутри, если честно, бушевала уже далеко не столь… бурно. Тоска по Леньке еще не отпустила, но ее грызущая хватка как будто постепенно слабела.
        Поэтому, даже рассердившись на Дима, ни ежеутренние гонки на месте, ни ежевечерние прогулки Леля не бросила. От них действительно было легче. Не так саднило в подвздошье, и к горлу перестало подкатывать.

* * *
        Молнию на правом сапоге заело аккурат посередине. Леля подергала бегунок - безнадежно. И что теперь? Резать ножницами? Если попробовать осторожненько, по тканевой основе молнии… молнию потом какой-нибудь сапожник наверняка сумеет заменить. Но вдруг промахнешься?
        Ну да, глупо так расстраиваться. Всевозможной обувки у нее имелось достаточно. Но эти сапоги были любимые: невероятно удобные, с идеальной колодкой, из мягчайшей, хотя и довольно толстой кожи, приношенные по ноге, как тапки, и в то же время очень изящные. Жалко.
        Она раздраженно сбросила левый, на котором молния вела себя прилично, и попыталась стащить полузастегнутый правый. Через пару минут стало жарко - ах да, она ведь уже оделась. Отороченная норкой курточка повисла на стойке для зонтов, а Леля вновь вступила в борьбу с сапогом, время от времени дергая застрявший бегунок. Тот сидел намертво. Сам же сапог вроде бы потихоньку поддавался - все-таки кожа была действительно очень мягкая.
        - Только бы не лопнул, только бы не лопнул,  - бормотала она, пытаясь вытянуть упирающуюся пятку, и уговаривала сапог:  - Ну давай, милый, давай же, потихонечку, я знаю, ты можешь, я тебя потом к лучшему мастеру отнесу!
        Уф!
        - Терпение и труд все перетрут!  - Леля устало привалилась к стене, погладила упрямый сапог и зачем-то опять дернула бегунок. Тот пошел как по маслу. Подвигала задумчиво туда-сюда - скользит, никаких проблем.
        - Ну и что это было?  - строго вопросила она, обращаясь к сапогу.
        Тот безмолвствовал. Зато стало слышно, как в замке ворочается ключ. Тихонечко - в их доме даже кофемолка работала «под сурдинку»,  - но звук был вполне отчетливый. На какое-то крошечное мгновение Леле вдруг подумалось, что все жуткое, тяжкое, не позволяющее дышать, все, чем были заполнены предыдущие недели,  - это лишь сон, гадкий, мерзкий, страшный. Вот сейчас дверь откроется, а на пороге - Ленька. В грязных брезентовых штанах, с потрепанным рюкзаком, гордо размахивающий связкой рыбы.
        Глупо, конечно.
        Дверь распахнулась, впуская мамулю.
        - Во-от!  - весело пропела та.  - Решила тебя проведать. Думаю, скучаешь в одиночестве. А ты, оказывается, куда-то намылилась. Куда это?  - Екатерина Александровна посмотрела на дочь с некоторым подозрением.
        - Гулять, мам,  - довольно сухо ответила та.
        - Гу-уля-ать?  - протянула мамуля с таким изумлением, словно Леля сообщила, что подрядилась работать дворником. Или киллером.
        - Мне доктор велел.  - Про попытку самоубийства никто Екатерине Александровне, конечно, ничего не говорил, и сейчас Леля не успела сообразить, что ответить, чтоб звучало правдоподобно, раньше-то гулять было не в ее привычках.  - Сердечная недостаточность обнаружилась. Нужно гулять, пить витамины, и все такое.
        Почему она опять оправдывается? С мамулей вечно так. К тому же с возрастом - хотя и не старая вроде, семидесяти нет еще, а поглядеть, больше пятидесяти не дашь - у Екатерины Александровны стал портиться характер. Былая очаровательная полудетская настырность превратилась в железобетонную уверенность «я лучше знаю». И ведь она действительно так считает! А вдобавок убеждена, что «старается из лучших побуждений». Ну да, без нее все давным-давно пропали бы, это точно.
        - Да что он понимает, твой доктор!  - возмутилась мамуля.  - Если сердечная недостаточность, должны были поддерживающие препараты прописать. И покой. А то, видишь, гулять! Тебе к хорошему специалисту надо! У меня как раз есть…  - Она полезла в телефон, видимо, в поисках нужного контакта.
        М-да, похоже, прогулка откладывается. А то и вовсе отменяется. Сейчас начнутся переговоры со «специалистом», потом требования клятвенных обещаний - мол, Леля непременно к «светиле» поедет. Мамуля может и в сопровождающие навязаться - чтоб наверняка. И ведь не откажешься! Вот не было печали…
        Телефон разразился мелодичной колыбельной - Ульяна! Она собиралась ближе к вечеру заглянуть, может, хочет пораньше? Вот было бы здорово - при ней мамуля слегка теряет свою настырность.
        Ульяна действительно хотела сообщить об изменении планов.
        - Ма!  - затараторила она извиняющимся тоном.  - Ты прости, я сегодня, наверное, не смогу зайти… У нас тут компания образовалась… ты как, сегодня без меня проживешь?
        Оставаться наедине с мамулей, слушать ее бесконечные нотации - «я же ради твоей пользы стараюсь!» - ужас. Нет, только не это! Надо срочно что-то придумать. Леля отошла из прихожей на кухню (беседовать при мамуле тоже не безопасно) и довольно бодро заговорила в трубку:
        - Так заходи с компанией, я как раз кулебяку испекла, а есть некому.
        - Кулебяку? Ух ты!  - Ульяна явно обрадовалась и пообещала быть «скоро-скоро».
        - Леля, это неприлично!  - возмущенно заявила мамуля, когда та, слегка успокоенная, вернулась в прихожую.
        - Что неприлично, мам?  - кротко уточнила она.
        - Вести себя так вот, как ты сейчас. Взяла и убежала! Мы же разговаривали!
        - Мне позвонили, ты ведь слышала.  - Почему-то не хотелось говорить, что звонила Ульяна, опять начнутся нотации про «неправильное воспитание».
        - Так надо было сказать, что занята,  - безапелляционно заявила Екатерина Александровна.  - Кому нужно, тот перезвонит. Или тебе посторонние люди важнее матери?
        - Ма-ам, не начинай, а?  - взмолилась Леля.
        - Что - не начинай? Это хамство, неужели ты таких простых вещей не понимаешь? Еще и ушла - чтоб я не слышала, о чем ты разговариваешь, да?
        Вместо того чтоб возмутиться неуместностью мамулиных обвинений, Леля вдруг спросила:
        - Мам, это ты фотоальбом взяла?
        Она тут же пожалела, что спросила - зачем? Исчезновение альбома Леля обнаружила за несколько минут перед тем самым звонком Дима, что расколол всю жизнь на «до» и «после», и, кажется, так с того времени о пропаже и не вспоминала. Подумаешь - альбом! Может, его Ленька и забрал. И даже скорее всего. Перед Новым годом они как раз говорили, что хорошо бы накопившиеся там фотографии оцифровать. Или не перед Новым годом, а раньше? Эта идея возникала время от времени, но почему-то так и не была реализована. Наверное, Ленька решил наконец сделать сюрприз… но не успел. И альбом сейчас лежит в какой-нибудь фотостудии. Это куда правдоподобнее, чем мамулино в пропаже альбома участие. Но что сделано, то сделано. В смысле, сказано. Что там про слово - не воробей?
        - Какой еще фотоальбом?  - в мамулиных глазах плескалось недоумение.
        - Наш. Серый такой,  - удрученно вздохнув, пояснила Леля.  - Не ты его взяла?
        - Взяла? Ты хочешь сказать… украла? Я?!  - возмутилась Екатерина Александровна.  - Как ты можешь такое говорить собственной матери? И зачем мне ваш фотоальбом?
        Это было совершенно в мамулином духе: если ей не нравился вопрос, она умела отвечать не отвечая. Кстати, когда она этот чертов альбом впервые увидела, прямо разахалась: ах, из Парижа, ах, какая стильная вещь! Явно намекая, что неплохо бы эту «стильную вещь» отдать ей. Леля тогда мамулиных намеков предпочла не услышать - серый «слон» ей и самой очень нравился. Потому сейчас, раз уж все равно разговор в эту сторону свернул, она упрямо повторила:
        - Ты - чисто случайно - не забирала наш фотоальбом? Да или нет?
        Екатерина Александровна всплеснула руками, изображая глубину своего душевного потрясения:
        - Ты мне зубы не заговаривай! Альбом какой-то приплела! Что вообще с тобой происходит? Гулять собралась… Звонит кто-то, а ты скрываешь… Да ты не любовника ли завела? Как тебе не стыдно? Мужа еще похоронить не успели, а она…
        И тут Леля почувствовала, как внутри поднимается странная темная волна. Или не темная, может, наоборот - светлая? И смывает, смывает, смывает весь мусор. И как будто тут уже не Леля, а кто-то другой…
        - Мам,  - сухо сказал этот другой.  - Ключи верни.
        - Что?! Какие… Да что ты… Ты как с матерью разговариваешь?
        Леля хотела было сказать, что ей сорок с лишним лет и она давно уже взрослая женщина, но поняла, что это - опять все те же оправдания. Потому просто повторила, без всякого выражения, как робот:
        - Ключи верни.
        Мамуля, кажется, опешила от этой - незнакомой - Лели. А может, надеялась, что ей послышалось, или ждала, что дочь сейчас испугается и начнет извиняться? Копалась в сумочке и в карманах - искала. Хотя чего там искать, ключи она всегда держала в одном и том же сумочном кармашке. А извиняться Леля точно не собиралась. Забрать у мамули ключи надо было еще месяц назад.
        Осознав, что извинений не последует, мамуля оскорбилась:
        - Может, и за квартиру платить потребуешь? Так я…
        - Не потребую,  - перебила Леля. Ей надоела эта бессмысленная перепалка. И в то же время было истинным наслаждением почувствовать себя наконец - свободной.
        - Бог тебя накажет,  - торжественно провозгласила Екатерина Александровна, выплывая из квартиры.  - Твои дети даже на твои похороны не придут!
        - Мне тогда все равно будет,  - улыбнулась Леля.
        - Помирать станешь, воды никто не подаст!
        Патетика момента оказалась смазанной: в дверь, которую мамуля, произнося свои торжественные обвинения, держала приоткрытой, ввалилась шумная развеселая компания. Казалось, их очень много, хотя - Леля обвела ребят глазами - на самом деле гостей было всего пятеро: Ульянка, ее вечная подружка Мия и трое мальчиков. Леля нахмурилась, припоминая. Нет, этих она вроде не знает.
        Разве только вон того, что сразу привалился к дверному косяку, высоченного, плечистого, хотя и довольно костлявого. Белесые волосы висят по сторонам грубоватого, точно топором вырубленного лица. Если бы его из джинсов и яркой оранжево-зеленой ветровки переодеть во что-нибудь домотканое, получился бы чистый викинг! Впрочем, на черной футболке, видневшейся под распахнутой ветровкой, красовалась свирепого вида голова в рогатом скандинавском шлеме. Так что вполне викинг, неожиданно весело подумала Леля. Его вроде бы и звали как-то средневеково: Конрад или как-то в этом духе.
        Второго она точно не знала. Подобного красавца, раз увидев, не забудешь. Таких красивых лиц в жизни, кажется, вовсе не встречается. Но неправдоподобно красивое лицо не застыло в безжизненной правильности античной статуи (кто там самый красавчик был? Антиной, что ли? по лицу которого и не поймешь, мальчик или девочка), нет, этот был совсем в другом роде, его за девочку уж никак не примешь. В лице ни одной правильной черты, но притом - глаз не оторвать. Не юноша - произведение искусства. Вообще-то, конечно, природы, но так вроде принято говорить.
        Третий был типичный ботаник. В невнятной куртке, на ногах, под обрезом потертых джинсов,  - не кроссовки, а совершенно неподходящие к этому наряду коричневые ботинки. Сам субтильный, невзрачный. Но глаза за стеклами немодных очков были хороши - большие, цвета гречишного меда, опушенные густыми каштановыми ресницами, о каких мечтает каждая юная барышня. И глядели эти медовые глаза влюбленно, но не на эффектную Мию - на Ульяну. Господи, на Ульяну! С ее мышиными волосами, затянутыми в унылый хвост, с вечно опущенными уголками губ широкого лягушачьего рта и блеклой физиономией! Хотя… Сейчас дочь - смеющаяся, разрумянившаяся - показалась Леле почти красивой. И даже, пожалуй, без «почти». Надо же! Всего-то - глаза загорелись, щеки зарозовели, а какой результат! Может, и выровняется еще девчонка? В конце концов, у Джулии Робертс тоже лягушачий рот, но ее даже самый злой завистник не назовет уродиной или невзрачной. Ничего, вот заведет Ульянка роман пожарче - и моментально похорошеет. Вон сейчас какова! Даже на фоне ослепительной Мии.
        Лучшая подруга дочери выделялась в любой компании. Неправдоподобно эффектная: тонюсенькая талия, пышная грудь, длиннющие, совершеннейших форм ноги, буйная шевелюра - каштановая с золотистыми искрами. Огромные, цвета темной меди глаза были поставлены чуть косо над резко очерченными скулами - наверное, среди предков Мии затесались татары. А может, буряты или даже китайцы.
        Леле иногда думалось: глупенькая Ульянка, неужели она не понимает, что играет при Мии роль страшненькой подружки? Той, чья единственная функция - оттенять великолепие королевы?
        Но сейчас Ульянка была и впрямь хороша!
        - Привет, бабуль!  - Ульяна чмокнула Екатерину Александровну куда-то в висок, та недовольно поджала губы и окинула компанию царственным взором - догадалась, что это Ульянка звонила, подумала Леля, сейчас опять примется разговоры разговаривать. Но мамуля, кивнув (все так же царственно) и поведя плечом, удалилась. Может, оттого что Ульяна назвала ее «бабулей»? Екатерина Александровна терпеть этого не могла, считая, что такое обращение ее старит. Но кого сейчас волновало ее неодобрение, будь оно хоть десять раз царственное?
        - Народ!  - скомандовала Ульяна.  - Ванная - руки помыть - вон там, я пойду чайник ставить, подгребайте. Кухня там. К маме обращаться Леля, по имени-отчеству она не любит. Ма, это Конрад,  - она мотнула головой в сторону «викинга»,  - ты его, может, помнишь. Это Костик.  - Она улыбнулась «ботанику».  - А это Алик, украшение любого интерьера. Мию ты и так отлично знаешь. Ну разувайтесь, что ли, уже, так и будем у двери толпиться?

«Украшение интерьера» тоже улыбнулось - неожиданно смущенно:
        - Очень приятно. Я не знал, что у Ульяны такая молодая мама.
        Леля искренне залюбовалась дочерью.
        Освобожденная от полотенца кулебяка задышала, распространяя вокруг волны густого капустно-мясного духа. Компания разразилась дружным «ура». Леля почувствовала, как ее губы сами собой расползаются в улыбку: «господи, мы ведь такие же были!»

* * *
        Дня через два после спасительного «набега» позвонила Мия.
        - Леля, вы простите, что я вот так запросто,  - протянула она не то извиняющимся, не то, наоборот, самоуверенным тоном.  - Улька говорила, что вы готовите больше, чем нужно, все время ей какие-то ссобойки навязываете.
        Леля даже растерялась слегка - что за странный разговор,  - однако подтвердила:
        - Ну… да.
        - Это ужасная, ужасная наглость с моей стороны,  - щебетала в трубку Мия,  - но… понимаете… Мы тут мимо проходили… глупо звучит, да. Ну гуляли просто, и так получилось. И голодные - как стая волков! Сперва в кафе хотели зайти, так там сплошные пиццы, да еще небось позавчерашние. И тут вашу кулебяку давешнюю вспомнили… А Улька сказала, что к вам можно и без нее заходить… в смысле без Ульки, а не без кулебяки… ну… вот… я и обнаглела… может, у вас найдется несколько чашек чая? Вы извините, если…
        Это было странно, непонятно, неуместно, даже дико. И… интересно.
        - Ой, да заходите, конечно,  - усмехнулась Леля.  - Кулебяку больше не делала, но если… ох нет, тесто не успею…
        - Да я не именно про кулебяку!  - засмеялась Мия.  - Нам бы просто чего-нибудь поклевать. Вы же божественно готовите!
        Леле подумалось, что Ульяна, наверное, чего-нибудь лишнего Мие наговорила: не только можно, мол, заходить, но и очень желательно. Типа навестить, поднять настроение. Рассердилась на мгновенье, но - почему бы, собственно, нет? Почему не покормить двух усталых городских воробышков. Или не двух? Мия сказала «мы»…
        - Вас там много?  - деловито поинтересовалась она, прикидывая, что можно сготовить на скорую руку. Ей всегда нравились внезапные кулинарные задачи.
        - Трое…  - Мия жалобно шмыгнула носом.  - Я, Конрад и Алик. Да вы их видели обоих три дня назад. Мы тут рядом совсем…
        - Давайте, жду!
        Вообще-то Мию Леля не любила.
        Собственно, в качестве Ульяниной подруги девчонка была вполне ничего: неглупая, не так чтоб безбашенная (дурные влияния - не выдумка, к сожалению, подростки такие, увы, стадные существа), не склонная к диким крайностям вроде увлечения пирсингом или, боже упаси, ночными автогонками без правил. Алкоголь если и употребляла, то умеренно, про наркотики вообще намека не было. Ну с рабочей окраины, так никто ж не выбирает, где родиться (мамуля вон и вовсе из «понаехавших»), ну мальчики вокруг стаями вьются, так что ж теперь? Если Ульянку устраивает роль дурнушки при подруге-красотке, это ее дело. В целом вполне приличная девочка.
        Но с какой стати, скажите, испытывать хоть сколько-нибудь теплые чувства к девчонке, которой ты сама неприятна? И с чего бы, спрашивается, неприятна? Разве Леля не привечала Ульяниных друзей? А эта красавица, видите ли, нос морщит. Сперва-то, в школе, еще ничего было, а как началась у девчонок «взрослая» жизнь, универ и так далее, словно ледяная стена выросла. Ничего явного в поведении Мии не замечалось, но Леля-то чувствовала! Она всегда чуяла, кто как к ней относится! Ну… почти всегда. Влюбленность чью-то могла и прозевать - смешно. Но неприязнь? Сразу между лопатками жечь начинало, как будто тебя взглядом испепелить хотят. И ответная антипатия, уж извините, вещь вполне естественная.
        Вообще-то Миины чувства понять было можно: у Лели все (в том числе и внешность, благодаря которой ее принимают за старшую сестру собственной дочери), а у Мии, кроме некоторого количества мозгов, фигурки и хорошенького личика,  - ничегошеньки. И еще неизвестно, как это личико будет выглядеть через двадцать лет. Ясно, что девчонка Леле люто завидовала. Пустяки, в общем, и где-то даже лестно. Но все равно неприятно.
        Однако, с другой стороны, когда у Ульянки случался очередной срыв, Мия вела себя идеально. Всем бы таких подруг. И, кстати, когда эта развеселая гоп-компания «спасла» Лелю от мамули, никаких негативных флюидов от Мии уже не исходило. Наоборот даже. В ее взглядах теперь таилось скорее сочувствие, чем когдатошняя неприязнь. Ну оно и понятно. Богатство при Леле осталось, равно как и удачная внешность, а вот личное счастье разлетелось вдребезги. А для молодых это самое личное счастье куда важнее всего остального.
        Сочувствие Миино Леле, конечно, без надобности, но и для неприязни причин теперь нет. Так что и впрямь пусть забегают. Все-таки развлечение.
        И на этого, как его, Алика полюбоваться - тоже приятно. Вот же одарил господь внешностью!
        Смугловатый, пестроволосый (от темно-пепельного до бледно-соломенного, «естественно» выгоревшая шевелюра, шедевр парикмахерского искусства, уж Леля-то в этом понимала!), с едва заметной восточной раскосостью и скульптурно ярким очерком капризного рта, он был, конечно, невероятно хорош. И скулы - ах какие скулы! За такие пластические хирурги целое состояние возьмут.
        При том - при всей скульптурности облика - ничего общего со статуей. У статуй при улыбке не возникает на щеке нежная, почти детская трогательная ямочка. Очень живая. И весь он такой - живой, в каждой интонации, в каждом жесте. То зажигательно хохочущий, то заливающийся краской от, подумать только, смущения! Право, кто бы мог предположить, что такой красавчик способен испытывать неловкость?
        Тоже очень трогательно…
        Он так забавно пожирал Лелю взглядом - исподтишка, искоса, исподлобья, когда думал, что она не смотрит…
        Боже упаси, она не собиралась не то что крутить с юным Адонисом роман, а даже и сколько-нибудь поощрять его… взгляды.
        Но ловить их было, чего уж там, приятно. И - странно. Как это - приятно? Разве так может быть? Словно она все еще - живая. Но ведь она умерла вместе с Леней - канула в стылую темную воду, под острые ледяные осколки… И вдруг - приятно?
        - Ну что, все сыты?  - вежливо спросила Леля, чуть тряхнув головой, словно отбрасывая странные свои мысли.  - Если нет, могу быстренько сырные шарики сообразить. Или кексик.
        Алик поднял наконец глаза и улыбнулся. Так смущенно-потерянно, что она… улыбнулась в ответ. Едва-едва, самым краешком губ, но - улыбнулась. Как будто забыв на мгновение о непрестанно грызущей внутри боли. Или это не она забыла, а боль, испугавшись наивного, смешного мальчика, отступила?
        Или просто захотелось чуть-чуть утешить этого неправдоподобно красивого, но столь же неправдоподобно стеснительного парнишку? Да, пожалуй. Уж если ее саму никто и ничто утешить не может - так что кажется, будто никакого утешения в природе вовсе не существует. А оно существует! Вон как засияли мальчишкины глаза в ответ на едва обозначенную Лелину улыбку!
        - Ну тогда бог с ними, с шариками, просто чайку,  - резюмировала Леля, щелкая кнопкой электрического чайника и опять слегка встряхивая головой: что за мысли лезут, что, в самом деле, такое?
        Поднявшись из-за стола и отвесив Леле церемонный поклон, Алик вдруг… поцеловал ей руку! Обыденнейший жест, сколько раз ей целовали руки - на приемах, презентациях и прочих мероприятиях! И не поцеловал даже - едва коснулся кожи. Легко, мимолетно, почти невесомо…
        Леля вздрогнула, словно от ожога. Впрочем, почему - словно? Легчайшее, почти неощутимое прикосновение отозвалось во всем теле ослепительной, обжигающей вспышкой - от макушки до кончиков пальцев. Так вспыхнувшая в кромешной полночи молния озаряет залитый дождем сад: каждый куст, каждое дерево, каждую травинку - до мельчайшей веточки, до дрожащих на ней крошечных капель…
        Мия у окна что-то тихо обсуждала с Конрадом.
        - Леля,  - неровным, срывающимся голосом, почти шепотом, глядя не на нее, а на собственные джинсовые коленки, проговорил Алик.  - Это я попросил Мию к вам в гости навязаться. Вы можете счесть меня ужасающим наглецом. Можете даже выгнать. Но я все равно… Я не могу… Я должен… Можно вас куда-нибудь пригласить?

* * *
        Леля и сама не могла понять, как все это получилось. Словно сидишь ты на линии прибоя, и солнце палит, и вода блестит, и мозг уже почти расплавился, только и хватает тебя на то, чтобы камешки бездумно перебирать… И одна из волн оказывается вдруг мощнее своих сестер - накатывает, захватывает тебя, кувыркает, тащит за собой - и ты ничего, ничегошеньки не можешь сделать. Не можешь сопротивляться захватившей тебя волне.
        И, главное, не хочешь.
        В университетском курсе английской литературы они - юные, ничего не понимающие в жизни дети - проходили «Театр» Сомерсета Моэма. Смаковали изящество стиля, тонкий психологизм и прочие ништяки. Несмотря на детальное до отвращения препарирование, роман Леле так и не разонравился. А вот советская экранизация доводила ее почти до бешенства. Нет, ну как так можно?! По книге пятидесятилетняя Джулия Ламберт выглядит не старше тридцати - ибо профессия обязывает, потому Джулия старается: массаж, диета и прочее. В английской экранизации все так и есть, и за это можно простить несколько вольное обращение с текстом романа. Потому что сохранено главное - его дух.
        А Вия Артмане в этой роли? Нет, ну царственная, что да, то да. Несомненная примадонна! Но смотрится ведь как раз на тот самый полтинник! Потому и влюбленность ее в юного Тома выглядит не столько пронзительно, сколько смешно. Вроде тех дам, что Леля встречала на светских мероприятиях - в сопровождении молодых и прекрасных «мальчиков». Так и хотелось спросить шепотом: он из какой службы эскорта, такой прелестный? В то, что «мальчик» искренне влюблен в расплывшуюся (или, наоборот, скелетоподобную от вечных диет) стареющую тетку (пусть и в дорогущих туалетах и макияже от суперпрофессионального визажиста), верилось с трудом. Хотя, конечно, в жизни бывает всякое, и возрастное неравенство пары - еще не свидетельство того, что их любовь - неправда.
        История Нинон Ланкло - не выдумка.
        И Мика вон не парится: и замуж то и дело выходит, и мальчиков в промежутках между мужьями заводит. Еще и смеется: они сами заводятся. И, кстати, Микины мальчики, на двадцать лет ее младше, глядят на нее с обожанием и впрямь искренним. Еще бы! Эффектная, стремительная, сокрушительно обаятельная - кому тут вздумается вспомнить про «баба ягодка опять»? Ну морщинки, ну кожа уже не так свежа, как в двадцать лет, но, как сказал однажды Дим: кто станет обращать внимание на морщинки, когда глаза горят?
        Леля подобного рода мезальянсы не осуждала, даже не смеялась над ними, просто смотрела словно бы вчуже - меня все это не касается. Примерно как страсти футбольных болельщиков: ясно, что чувства их вполне искренни и пылки, но лично у нее внутри ничего на эти страсти не отзывается. Не ее «костюмчик».
        И вот - здрасте-пожалста, Алик. Нежданно-негаданно.
        Леля удивлялась сама себе, но, хотя и чувствовала себя в этих отношениях немного странно, опускать стыдливо глаза ее вовсе не подмывало. Потому что - всякое в жизни бывает. Параллели с литературной Великой Актрисой, закрутившей роман с ровесником своего сына, напрашивались, конечно. Но подумаешь, параллели! Может, у нее как раз редкое исключение из общего правила случилось. Вон счастлива же Пугачиха со своим Галкиным! Почему бы и Леле не… Тем более - не влюблена же она в Алика? Нет, конечно! Ну… разве что самую-самую чуточку!
        Ульяна мезальянс не одобряла явно и недвусмысленно: перед визитами к матери непременно звонила: ты одна? Как будто намекала, что недовольна происходящим. Ну да, еще бы ей быть довольной: мать связалась с мальчишкой из ее, Ульяниного, круга! Скандал! То, что Леля и сегодня выглядела максимум старшей сестрой собственной дочери, в расчет не принималось. Все равно скандал и сущее неприличие. Правда, вслух своих претензий Ульяна не высказывала, но поглядывала на Лелю угрюмо, исподлобья и словно бы испытующе.
        Дим отмалчивался. Вытаскивать Лелю на прогулки перестал - да и зачем, если и без него есть кому,  - только однажды, когда она в открытую спросила: ты что, недоволен?  - пожал плечом: это твоя собственная жизнь, тебе и решать. Только попросил быть поосторожнее. В каком, интересно, смысле?
        Мамуля, с тех пор как Леля забрала у нее ключи, носа к дочери не показывала - изображала, что оскорблена до глубины души. Только однажды, позвонив, высказалась в духе: опомнись, не позорься и еще что-то про то, что это Мика со своими проповедями о свободе в нынешнем Лелином «падении» виновата.
        Мика была единственным, пожалуй, человеком, чье мнение Лелю действительно беспокоило. Но подруге внезапно предложили стажировку аж в Лондоне - на полгода! Фантастическая удача! Журналом, который Мика отнюдь не собиралась бросать, приходилось руководить дистанционно, по скайпу. Так что времени на то, чтобы вникать еще и в Лелины дела, у подруги не оставалось вовсе. Так, дежурные созвоны, чтобы убедиться, что все живы-здоровы. И слава богу! Леле почему-то казалось, что Мика бы Алика не одобрила. Хоть и советовала «отвлечься» от горя с кем-нибудь молодым и сексапильным, но - не одобрила бы. Опять сказала бы, что терять голову от мужчины - это неуважение к себе, и не важно, насколько объект красив и обаятелен.
        Что б они все понимали!
        Впрочем, Леля и сама, пожалуй, не очень понимала, как это все вышло. У нее вдруг - роман? Да еще так скоропалительно? Наверное, все дело было в той самой волшебной «химии». Ну, знаете, когда люди, которых по любой логике совершенно ничего связывать не может (как журавля и, скажем, черепаху), вдруг образуют пару - да какую! Бог весть, как это случается: запахи ли вдруг совпадают или биоритмы какие, но - р-раз, между журавлем и черепахой проскакивает искра, а окружающим остается лишь разводить в растерянности руками - химия!
        Вдобавок он оказался Александр! Александр и Александра! Вроде бы просто совпадение, но Леля чувствовала, что есть в том некая мистическая закономерность, не просто же так это! И если бы только имена!
        Однажды, пока Алик был в душе, Леля вытащила из его рюкзака паспорт. Успела увидеть дату выдачи и место рождения: Республика Мордовия, Атяшевский район… Она вздрогнула, едва не выронила кожаную книжечку, торопливо сунула на место.
        Но все же потом, гораздо позже, почти небрежно спросила:
        - Откуда ты такой прекрасный взялся? Ну… Ты же не питерский, правда?
        - Это заметно?
        - Да нет, просто интересно.
        - Из… Новосибирска,  - неохотно, с запинкой сообщил Алик.  - Точнее… Глушь, короче. Не повезло. Да ладно, какая сейчас разница?
        Зачем он солгал? Неужели там, на родине, с ним случилось что-то нехорошее? Да нет, конечно. Скорее всего, он стыдился своего провинциального происхождения. Как ее мама. Как будто, если ты появился на свет, к примеру, в Париже, это делает тебя благороднее, чем если бы ты родился… ну… в Урюпинске. Ужасно глупо. Но при этом - мило. Получалось, они с Аликом не только тезки, но и земляки. Это почему-то согревало. А если мальчику хочется скрывать, где он родился, да и пусть. Ей совсем нетрудно и невероятно приятно его порадовать своей неосведомленностью. С ним так хорошо…
        И еще - он ее смешил!
        Дим - тот поддерживал, конечно, отвлекал от печальных мыслей, низкий ему поклон и всяческая благодарность, но… Но Алик - смешил! Она ведь и подумать не могла, что еще когда-то будет смеяться. Алик же заставлял ее не просто смеяться - хохотать! Над его шуточками и рассказами (выяснилось, что он учился на медицинском, кто бы мог подумать!) она смеялась так самозабвенно, как не смеялась лет, пожалуй, с двадцати.
        И еще, страшно признаться, он возбуждал. До озноба и дрожи в коленках.
        Ладно бы - изощренными ласками. Да, в постели Алик доводил ее до полного изнеможения - и еще немного сверх того,  - но в этом как раз ничего сверхъестественного не было. Умелые любовники - не такая уж редкость.
        Но рядом с Аликом она вспыхивала даже без всяких прикосновений! Улыбка, взгляд, интонация незначащих каких-то слов - и в глазах начинало темнеть, а в кончиках пальцев (и если бы только в них!) жарко пульсировала темная, сразу очень густая и тяжелая кровь.
        Он улыбался словно бы робко, смущенно - и ей хотелось его ободрить, как королева ободряет влюбленного в нее пажа… но уже через мгновение они словно бы менялись местами: королева (уже и не королева вовсе!), дрожа всем телом, искала поощрения у властного, уверенного в себе падишаха…
        Это сочетание робости и властности сводило ее с ума.
        Он мог в дорогом ресторане - улыбаясь, рассказывая бесчисленные смешные истории из времен своего студенчества - под покровом скатерти (а то и без оной, так что, если бы кто-то вздумал заглянуть под стол, ох, страшно представить!) запустить руку ей под юбку. И трогал, и гладил, и… Леля задыхалась, почти теряя сознание, а он - улыбался и болтал все так же непринужденно.
        Ленька когда-то тоже любил подобные… штуки. Объятия (и если бы только объятия!) в совершенно неподобающих местах, неприличный шепот во время скучного мероприятия - ухо моментально начинало пылать от его дыхания, и оттуда по всему телу расползалась жаркая томительная дрожь. «Под любой благопристойностью,  - говорил он,  - должен скрываться разврат. Иначе жить очень скучно».
        Однажды, на ужасающей оперной премьере, сидя в вип-ложе, Леля чувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение куклой: изощренная прическа, сложный макияж, превративший ее в подобие Одри Хепберн, открытые плечи над обрезом дорогущего вечернего платья а ля Баленсиага. С картонно жестким скульптурным лифом и почти такой же жесткой (очень красивой!) юбкой (невозможно это носить, кроме как на подиуме, и какое счастье, что сам великий модельер уже давно в могиле и подобные платья - редкость!) И ко всему этому великолепию - норковый палантин. После театра планировалось еще какое-то мероприятие, так что туалет пришлось выбирать абсолютно вечерний. Спина у платья была открыта до… гм… открыта, в общем. Ленька, с невозмутимой физиономией «наслаждаюсь музыкальным шедевром», под прикрытием палантина запустил пятерню под этот самый вырез на спине и быстренько добрался до фасада… Леля едва не падала с легконогого золоченого креслица, а этому хулигану, обожаемому супругу, чтоб его - хоть бы хны. Его пальцы шевелились под жестким оттопыренным лифом - трогали, гладили, сжимали, царапали…
        В такси - ой, нет, не в такси, у них уже тогда была машина с шофером, как раз для «торжественных» случаев - Ленька свои поползновения несколько умерил, но вовсе не прекратил. Как будто «поддерживал огонь». Чтобы до пожара не доводить, но и не погасить.
        Развлекался он так, с-скотина! Обожаемая скотина, чего уж там.
        Когда они добрались до дома - до спальни!  - Леля была уже почти в обмороке. Наверное, поэтому плоховато помнила, что Ленька тогда с нею проделывал. В какой-то момент они оказались на балконе, озаренном пробивающимся сквозь тонкие шторы слабым сиянием лиловых ночников,  - голые, распаленные,  - а до соседнего дома было рукой подать, и в верхнем этаже еще горели некоторые окна. «Увидят!» - испугалась Леля. «Глупая! Если свет горит, они ничего снаружи не видят. Видят те, чьи окна темны. Вот эти глядят и слюнки пускают. А вон из того, например, окошка, что справа, видео снимают. Продадут потом запись на порносайте за сумасшедшие деньги!» Она рванулась в комнату, но Ленька не пустил, конечно. «Куда?!  - хищно засмеялся он в раскаленное уже от его шепотов ухо.  - Спинку прогни посильнее, уважь зрителей. Чем красивее отработаешь, тем дороже запись продадут».
        Никто их, конечно, тогда не снимал, да и не подглядывал за ними, Ленька все придумал - это его возбуждало. И ее, стыдно сказать, тоже. И шепот этот Ленькин она нередко вспоминала. Чувствовала себя при этом растленной до предела тварью, но - вспоминала. И жарко ей было, и сладко. Ничего лучше не бы- вает!
        Такие истории Ленька сочинял - и реализовывал, вот ведь ужас-то!  - виртуозно.
        После чаепития у английской королевы - Леля знала, что мероприятие это доступно далеко не каждому, и очень гордилась, что они сподобились там очутиться (пришлось специальный туалет ради такого случая заказывать!),  - вернувшись из Вестминстера, Ленька заявил, что во дворце скучно, а хваленый «эрл грей» воняет мокрым веником, и потребовал чаю в номер. Велел Леле раздеться, оставив лишь шляпку, перчатки, чулки и туфли, и усадил так пить чай. Он - не то в смокинге, не то во фраке (Леля и до сих пор путалась в официальных дресс-кодах), она - в чулках и шляпке.
        - Миледи, не будете ли так любезны передать мне сэндвич с огурцом? Не слишком ли горяч чай?  - и касался чашкой болезненно напрягшегося Лелиного соска, то правого, то левого, и откидывался в кресле, глядя оценивающе, точно картину в галерее обозревал… и улыбался… улыбался бесстрастной «джентльменской» улыбкой.
        А потом завалил Лелю прямо на гостиничный ковер - очень мягкий, кстати,  - только время от времени протягивал руку к возвышавшемуся справа чайному столику - за чашкой.
        - Не угодно ли миледи еще глоточек? Или, быть может, кусочек кекса?  - предлагал он тем же бесстрастно аристократическим тоном, высокомерно игнорируя Лелины стоны.  - Ну что ж, продолжим. Вы не находите, что в этом году выдалась удивительно теплая весна?
        Смокинг (или это все-таки был фрак? или вовсе пиджачная пара?) потом пришлось выбросить. Шляпку же Леня бережно довез до Питера и повесил на кухне, над столом,  - в память о чаепитии у британской королевы. Потом шляпку съела моль.
        Однажды, когда они отдыхали где-то на Средиземноморье - не то в Италии, не то на Кипре - Ленька взял лодку и заявил, что ночное плавание - лучшее, что может случиться с человеком. Велел Леле снять купальник, лечь на дно и глядеть на звезды - огромные, готовые вот-вот сорваться с высокого черно-синего купола. Сперва Ленька греб, уводя суденышко подальше от берега и время от времени взглядывая на лежащую навзничь жену. Даже в кромешной тьме она как-то чувствовала эти его взгляды. А после лег рядом и зашептал в ухо:
        - Ты так прекрасна и так беззащитна посреди этих черных страшных волн, что само небо, не удержавшись, опускается, чтобы владеть твоим восхитительным телом, воистину достойным принадлежать богу. Чувствуешь?
        Она чувствовала.
        - И никто, никто,  - продолжал шептать (и если бы только шептать!) Ленька,  - не защитит тебя от ненасытности властителя небес. Разве что разбуженный небесной страстью Посейдон поднимется из глубин - и тоже возжелает тебя! Тебя невозможно не возжелать! И они станут биться… и тело твое станет полем их битвы…
        - Нет…  - стонала Лелька.
        - Трусиха,  - засмеялся ей в ухо муж.  - Только от тебя ничего уже не зависит. Чувствуешь, как расходятся волны? Посейдон поднимается все ближе, ближе… Ты же хочешь узнать, каково это - отдать свое тело во власть вожделению морского владыки? Если тебе повезет, они будут обладать тобой по очереди…
        Звезды сыпались прямо в лодку, волны вздымались до самого неба, ветер… да, был еще и ветер…
        Хваленые «Девять с половиной недель» казались Леле пресными. Какой там Микки Рурк, секс-символ! Рядом с Ленькой он был просто скучная деревенщина!
        А потом - лет десять, что ли, назад - обнаружилось, что Ленька храпит.
        Ужас!
        Это оказалось совершенно невыносимо. Леля вскакивала, бегала на кухню пить воду, возвращалась, пыталась снова заснуть - честно пыталась, включая счет прыгающих через изгородь слонов и всяческий аутотренинг. Мои пальцы теплые и тяжелые, мои веки… А! Какой тут, к лешему, аутотренинг, когда над ухом вовсю оттягивается дружный оркестр водопроводчиков с отбойными молотками? Слоны же, вместо того чтоб монотонно и умиротворяюще двигаться друг за другом, вставали в круг и трубили - с руладами и переливами. Да еще ушами хлопали! Традиционные же овцы прыгали через изгородь послушно, но топали так, что странно было: почему в Австралии не случаются землетрясения? Это же в Австралии сплошные овцы?
        Увы, вторая спальня оказалась жизненно необходима.
        Заниматься любовью, а после расползаться по разным постелям было как-то глупо. Наверное, потому любовью в последние годы они занимались только изредка. Почти никогда, если правда.
        И вот теперь, с Аликом, все словно вернулось.
        Они вообще были похожи. Так ужасно оставивший ее Ленька и этот чудом обретенный мальчик. Казалось бы, что между ними общего? Ничего. И все-таки сходство было не просто ощутимым - очень сильным. Точнее, Леля чувствовала себя похоже. Это пугало. Но и страх казался… сладким. С Аликом было совсем как с Леней - как когда-то с Леней. Только… горячее. Горячее, острее, пронзительнее.

* * *
        - Приве-ет!  - сладко пропел нарочито тоненький голосок.
        Леля едва сдержала раздраженную гримасу. Нелли Гибальская полагала, что тоненький голосок превращает ее в девочку. Ну-ну. Ее фамилию шепотом, за спиной, произносили… гм… непечатно, в общем. С полным на то основанием. Нелькин муж, поднявшийся на мутной волне девяностых, а ныне - приличный бизнесмен, владелец нескольких автосервисов и еще чего-то такого же, автомобильного,  - с женой, как многие, не развелся, но развлекаться предпочитал с молоденькими студенточками. Она отвечала ему примерно тем же: эскорт-мальчики возле нее менялись каждый месяц, а то и чаще. Непонятно было, почему супруг до сих пор не запер жену в четырех стенах, а то и вовсе не прибил.
        Видеть ее здесь и сейчас было неприятно. Словно Леля - все-таки Алик, красивый, как тридцать восемь модельных юношей, вместе взятых, и вправду ей в сыновья годится - такая же, как эта вот… особа. И даже если - не. Беседовать с Нелькой… ох, это и беседой-то назвать язык не поворачивался. Светское щебетанье, столь же бессодержательное, сколь непременное - так же, как у птиц, собственно. Только, в отличие от птичьего, светский щебет щедро сдабривался высокомерно-снисходительным неодобрением всего подряд. Искренне наслаждаться чем-то - да как можно! Восхититься, как прекрасны дебютантки на «венском» балу (почему это мероприятие считалось именно «венским», Леля до сих пор понять не могла)? Восхититься, о да. Покачать снисходительно изощренной прической: ну… ничего так, приличненько, хотя у нас тут не Вена, конечно… Порадоваться гастролям Гранд-опера? Да боже мой, даже если музыка не трогает в тебе ни единой, самой тоненькой струночки - насладись хоть роскошным окружением, где ты вполне на месте. В смысле - вполне можешь себе это позволить (потому что билеты стоят, как домик в костромской деревне или
даже как вся деревня). Но опять - полупрезрительно поджатые губки: когда мы были в Брюсселе, на премьере присутствовали члены королевской семьи!
        Но при том, если какое-то место вдруг становилось модным - будь то ночной клуб или салон красоты,  - туда следовало, разумеется, «пробиться». С той же снисходительной гримаской - недурственно, мол,  - но пробиться непременно. Иначе все решат, что ты лох, нищеброд, отстал от жизни, и все такое.
        Леля всегда радовалась, что лично ей хотя бы не приходится ломать голову над выбором «самого модного» стилиста. Все, что касалось ее внешнего вида, решал Дим - статус его салона был настолько неколебим, что веяния моды его лишь слегка обдували, не шелохнув ни на миллиметр. Прочими же статусными вопросами (на каких мероприятиях присутствовать и каким телеканалам давать интервью) занималась Ленькина пресс-служба. Ресторан «Марсельский дворик» стал модным моментально - не то владельцы заплатили полудюжине ресторанных критиков, сурово правящих «тенденциями», не то само так вышло. Местечко получилось действительно приятное, безотносительно к модности. Просторный до бесконечности зал отнюдь не подавлял своими размерами, напротив, окутывал неким непритязательным уютом. Висящие на стенах ветхие рыболовные сети, грубоватые (неожиданно удобные) стулья, дощатые столы, холщовые «домотканые» салфетки - весь стиль не то что говорил, вопиял о простоте и практически «сермяжности». Леле это казалось, хоть и симпатичным, но довольно глупым. Мария-Антуанетта когда-то, играя в «простонародье», ферму себе завела:
коровки, овечки, может, даже гуси у нее были. В общем, у стен дворца она пасла гусей. Но она была королева Франции, а нынешняя мода на примитив - откуда? И ладно бы действительно примитив. Рыболовные сети наверняка состарены искусственно. Дощатые столы - не какая-нибудь дешевая сосна, как минимум кедр, а то и палисандр, черт его знает. Холщовые салфетки, внешне похожие на мешковину, наверняка ткались где-то по особому заказу - и по особой же цене. Официанты, в дополнение к таким же, как салфетки, холщовым штанам, обряжены в белые береты с синими и красными помпонами - не понять, кого они изображают: французских моряков или все же рыбаков. И вдобавок - тельняшки! Которых ни французские матросы, ни тем паче рыбаки никогда не носили (по крайней мере, в те времена, которые тщился имитировать «Марсельский дворик»). Но в целом, если не придираться к точности, вышло вполне симпатично. Кухня же вообще была превосходная. Устрицы «самолетом из Лозанны, не больше трех часов с момента вылова», прочее в том же духе. И непременный буйабес, как без него - «дворик»-то марсельский. Буйабес, кстати, Леле нравился. Даже
тот, где из тарелки торчат черные острые раковины мидий. Хотя она предпочитала варианты попроще. Но сама история буйабеса была так же забавна, как и нарочито простонародная обстановка. Похлебка, которую марсельские рыбаки варили из нераспроданных за день остатков улова, вдруг превратилась в утонченно-изысканный (и весьма недешевый) деликатес, это ей Ленька во время одной из поездок рассказывал. Он вообще любил подобные истории. Говорил, что с людьми - та же песня: большинство всю жизнь так и остаются «не пойми чем из не пойми чего», но некоторые - поднимаются. Вот как буйабес.
        И статусные цацки он обожал. Леля помнила, как счастлив был Ленька, купив себе первые «крутые» часы. Не то «Лонжин», не то «Филипп Патек». Сиял, чуть не ежеминутно взглядывая на запястье - как десятилетний пацан, которому отец отдал свои старые часы. Леля этот восторг, конечно, разделяла - она вообще моментально заражалась любым Ленькиным настроением,  - но не понимала его, если честно. Муж пытался объяснить:
        - Дело ж не в часах и костюмах. Никакая цацка не возвеличивает человека. Это просто маркер. Если у чувака на руке что-то солидное - ну или костюм у него от лондонского портного (дело было в те времена, когда наряд от портного, тем паче лондонского, казался верхом роскоши)  - значит, он многое может. И отношение к такому человеку у людей сразу другое. Это Билл Гейтс может себе позволить в чем попало ходить - все и так знают, кто он и чего стоит. Или Рокфеллер какой-нибудь. Но таких на все человечество - десяток, может, сотня. Остальным приходится играть по общим правилам.
        Алик тоже приходил в восторг от статусных цацек. От часов, костюмов, модных ресторанов. Говорил:
        - Иначе я рядом с тобой нищим родственником себя чувствую.
        Впрочем, Леле это нравилось. И потому, что напоминало Леньку, и потому, что она вообще любила Алика радовать.
        Но как теперь радоваться, когда Гибальская хищным взглядом на Алика зыркает. Если прикидывает, как того себе забрать, это бы ладно, ничего ей тут не обломится. Только она, скорее, рассчитывает поживиться чем-то «интересненьким», «остреньким» - чтобы было после, о чем посплетничать с такими же, как сама, гарпиями. Плевать, разумеется, но… неприятно. Леле казалось, что, когда за спиной шепчутся, ей становится как будто холодно. Нет, точнее, неуютно. Как на сквозняке.
        И избавиться от этой дуры почти невозможно. Почуяла добычу.
        Леле было лет девять-десять, когда мамуля где-то достала для нее путевку в лагерь. Чуть ли не пионерский еще. Облезлые фанерные домики (по одному на отряд), бетонный короб столовой, белое административное здание в глубине, выкрашенные голубой эмалью решетчатые ворота с жестяной красной звездой посередине. Но житье там было вполне ве- селое.
        С одной стороны лагерь огибала речушка. Мелкая, безопасная, вот только подходящее для купания место было всего одно - крошечный песчаный пятачок, где едва размещался один отряд. Поэтому купаться ходили поотрядно. Строем: впереди - вожатая, сзади - кто-нибудь из старших ребят, их брали для дополнительного присмотра. Вожатку звали, кажется, Таней. Леле она казалась ужасно взрослой, хотя студентке педучилища, отрабатывающей практику, было лет восемнадцать. Замыкающим с ними обычно ходил Мишка из первого отряда - девчонки шушукались, что он к Тане «подбивает клинья».
        Мишка носил просторные штаны с невероятным количеством карманов и шикарную футболку - черную, с белым страшным черепом и готической надписью на груди. Кроваво-красные буквы порядком осыпались, прочитать надпись было невозможно, но это делало парня еще загадочней и притягательней. В одном из бесчисленных карманов он хранил универсальный нож: толстенный массивный брусок, в котором таилось несметное количество разнообразных инструментов - одних отверток несколько штук. Мишка этим ножом мог починить что угодно: настольную лампу в вожаткиной комнате, старенький велосипед лагерной медсестры Тамары или вечно заедающий трос флагштока. Леле это казалось волшебством, а Мишка представлялся ужасно взрослым, не важно, что он тоже относился к «детям» (их всех так называли). Он даже курил! За дальней мусоркой, у забора - Леля видела! Мишка тогда тоже ее заметил, даже кулаком погрозил: смотри, мол, у меня, если накапаешь кому… Леле и в голову бы не пришло «накапать», наоборот - весь день после того она ходила, не чуя под собой земли - от счастья. Он ее заметил! И у них теперь - общая тайна!
        Купаться она не очень любила. Зимой мамуля водила ее в бассейн, там вода была красивая, прозрачная, словно светящаяся! И теплая. Речка же обильно цвела зеленью, вдобавок в воде висела желтоватая глинистая муть, а дно, стоило отойти на пару шагов от песчаного участка, покрывал слой густого скользкого ила. Не бассейн, в общем. Зато возле «купального» пятачка, за ивняком, был маленький заливчик, окруженный здоровенными елями и березами, в тени которых вода всегда казалась темной, жутковатой. Как на картине «Аленушка». Леля делала в темно-зеленую колдовскую воду шаг, другой (чуть выше щиколотки, не дальше), но ступни моментально пропадали и, если стоять неподвижно, в них принимались щекотно тыкаться кормящиеся на отмели мальки. Долго стоять было нельзя, за отлучку могли наказать. Например, лишить купания до конца смены. Точнее, вообще перестали бы брать ее на речку. Этого Леля боялась, потому в заливчик уходила ненадолго, и каждый раз эти пять-десять минут дарили ей удивительное счастье. Леле представлялось, что она повелительница волшебного царства, которой повинуются и травы, и рыбы, и звери. Зверей
в пригородном лесу никаких, разумеется, не водилось - разве что ящерицы. Но можно было думать, что звери просто прячутся за толстыми стволами.
        Однажды, выйдя из воды, Леля увидела, что на ноге у нее висит жуткий черный червяк. Сперва она даже не испугалась, думала, это приставшая водоросль, но черное туловище зашевелилось и как будто задергалось. И тут Леля вспомнила, как девчонки рассказывали про то, что в речке водятся пиявки: «Страшные, могут до смерти всю кровь высосать!» Дрожа от ужаса, она вернулась на песчаный пятачок, где Таня уже выгоняла из воды купальщиков - пора было уступать место следующему отряду.
        Когда Леля показала ей свою ногу, Таня даже ругаться не стала - бегала вокруг, как заполошная курица, то восклицая про медпункт, то вскрикивая: «Мне же практику не зачтут».
        Мишка покосился на вожатку, приотвернулся, копаясь в одном из своих бесчисленных карманов. Когда - почти тут же - он опять повернулся, в его пальцах дымилась сигарета! Мишка еще и попыхал ею (прямо при вожатке!), так что уголек на кончике засветился ярко-ярко, хоть и солнце вовсю палило. Мишка опустился рядом с Лелей на колени и прижал этот уголек к черному, мерзко пульсирующему тельцу. Пиявка отвалилась почти сразу, оставив на месте укуса небольшую ранку.
        - Скажешь, веткой ткнула, пусть Тамарка йодом, что ли, помажет.
        И посмотрел на Таню - открыто, спокойно: ну да, у меня сигареты в кармане, и что ты теперь сделаешь, директору пожалуешься?
        Таня, разумеется, никому жаловаться не стала, наоборот, начала глядеть на Мишку как на спасителя.
        Про Лелю и говорить нечего.
        Жил Мишка в другом районе, так что после лагеря она его больше никогда не видела. Поначалу еще высматривала на улицах - когда мамуля возила ее в бассейн и «на музыку». А потом в их классе появился новичок. Чемпион города по шахматам (в своей возрастной группе, конечно)! Когда он сидел за доской (не обязательно против кого-то, он часто разбирал сам с собой какие-то специальные задачи), у него становилось такое лицо… Точно как у Мишки, когда он что-то чинил или когда спасал Лелю от пиявки. Которую, как известно, оторвать невозможно - или ждать пока насосется и сама отвалится, или вот так, прижиганием…
        Гибальскую, конечно, сигаретой не прижжешь. Но терпеть ее присутствие - невыносимо. Проще сразу уйти. Только это обидно, уходить от предстоящего удовольствия из-за какой-то назойливой дуры. Придется импровизировать.
        - Приве-ет!  - еще более сладким голосом пропела Леля, прикладываясь с Нелькой щечками: типа «почеломкались». Передернулась: тьфу, гадость!  - Как-то непривычно тебя без спутника видеть.  - Слово «эскорт» просилось на язык, но Леля сдержалась, сохраняя сладкий до приторности тон.
        - Ну не все же мне при ком-то, могу и одна, я девушка самостоятельная…
        Гибальская развела руками - мол, и так бывает, но быстрый зыркающий взгляд куда-то в левый угол ресторанного зала ее выдал. Ясно, нынешний «мальчик» дожидается свою даму за столиком. Девушка, надо же! Драная кошка!
        - Так перебирайся к нам,  - гостеприимно предложила Леля. Ее тошнило от отвращения, но нужно было доиграть.  - Скоро телевизионщики подъедут, я им интервью обещала. Они и с тобой поговорят. Помелькаешь на экране, чем плохо? Тем более в таком месте…
        - Ой, да я бы с радостью!  - всплеснула руками Нелька, однако взгляд ее сделался испуганным.  - Но мне еще надо… ай, не важно, я уже почти опаздываю.
        Логики в этом заявлении не наблюдалось вовсе: вроде только что в ресторан явилась и уже «опаздываю». Собственно, до этого Леле не было никакого дела, главное - Гибальская действительно сбежала! Леля даже слегка загордилась: вон как ловко с Нелькой расправилась, ай да я! Интересно, ее «мальчик» тут останется или догонять свою даму кинется?
        Леля покосилась в тот угол, куда зыркала Нелька. Подходящего «мальчика» не углядела, но за столиком, полускрытым одной из свисающих с потолка сетей, заметила знакомый профиль. Господин адвокат! Игорь, как бишь его, Анатольевич! Ему-то тут что понадобилось? Впрочем, почему бы преуспевающему адвокату не пообедать в модном ресторане? Может, даму ждет, может, на деловые переговоры явился. Ай, ладно! Это не Нелька, он навязываться не станет.
        - Чего она так резко испарилась?  - живо поинтересовался Алик, насмешливо наблюдавший за «изгнанием» Гибальской.  - Такие обычно обожают всевозможный пиар, а тут - дармовое интервью, да еще и телевизионное.
        Леля, засмеявшись, объяснила:
        - Супруг у нее… своеобразный, знаешь ли. Из бывших «братков». На женины похождения смотрит, как ни странно, сквозь пальцы, никто понять не может, почему он ее до сих пор не приструнил.
        - Может, она ему чем-то угрожает?  - предположил Алик.
        - Да скорее всего. Он сам-то тоже не монах, но вряд ли стал бы просто так терпеть женины похождения. Что-то там между ними есть. В общем, он делает вид, что ничего не происходит. Но следит за тем, чтоб все выглядело прилично. То есть если мальчик ее просто сопровождает - это вроде как ничего, пусть. Однако телеинтервью - совсем другая песня. Ты ж понимаешь, папарацци наверняка ее кавалера засекут, а для Нелькиного супруга это - публичный скандал, тут уж не получится делать вид, что все в ажуре. Если просто выгонит ее в одних трусах, можно считать, Нельке еще повезло. Ему лицо терять никак нельзя, не по понятиям, «братва» не поймет. Вот Нелька и сбежала - испугалась.
        - Экая у людей жизнь… интересная,  - ухмыльнулся Алик, поглаживая под столом Лелино колено.
        Это было приятно, но она все-таки глянула строго (что, в сущности, тоже было частью игры):
        - Веди себя прилично! Давай хоть пообедаем спокойно. Тут вкусно.

«Гвоздь программы» явился к столу в фарфоровой супнице - небольшой, но впечатляющей обилием позолоченных лепестков и финтифлюшек. Леле стало совсем смешно. Еще недавно, практически вчера, этот самый буйабес хлебали из черного от старости котелка - и может, даже деревянными ложками. А теперь - фу-ты ну-ты, фарфор, позолота, официант с бесстрастным лицом английского лорда. Но при этом - в холщовых штанах! Красота!
        Когда знаменитая похлебка заняла полагающееся ей место в тарелках, таких же вычурных, как супница, рука Алика с Лелиного колена убралась. Леля вздохнула с облегчением, к которому примешивалось легкое разочарование. Но через мгновение увидела стоящую перед их столиком… Ульяну. Улыбнулась дочери растерянно (увидеть Ульянку в подобном месте было примерно столь же вероятно, как папу римского в шанхайском притоне), только и смогла, что поздороваться:
        - Привет.
        Отвечать та не стала. Стояла и смотрела на мать (или на ее спутника? или сразу на обоих? Леля растерялась еще больше) непонятными глазами. И улыбалась - тоже очень странной улыбкой. Леле показалось, что обмен взглядами продолжался очень долго, хотя на самом деле - секунду-две. Потом Ульяна быстрым, очень плавным движением дотянулась до тарелки Алика…

…и выплеснула похлебку прямо ему в лицо!
        На несколько мгновений Леля почувствовала себя персонажем замедленной съемки. Или даже стоп-кадра: расширившиеся от изумления глаза Алика, летящая к нему густая пестрая масса, довольная усмешка, искривившая тонкие Ульянины губы…
        Лет через сто - или через секунду?  - время опять сдвинулось, пошло, побежало…
        Алик, пытаясь стряхнуть с себя ингредиенты буйабеса, шипел и плевался:
        - Ч-черт! Щиплется! Вот пакость!
        Леля попыталась помочь ему салфеткой, но он раздраженно оттолкнул ее руку.
        Ульяна улыбалась удовлетворенно и высокомерно.
        Возле стола, как по волшебству, возникли сразу три официанта, прикрыв спинами неуместное и неприличное происшествие от прочих посетителей. Ну да, ресторан-то - лучшего пошиба, подумалось Леле, все сделают, чтобы скандал замять. Но Ульяна?!! С ума она, что ли, сошла? А если бы в глаза? Да и просто ожог - тоже ничего хорошего. К счастью, буйабес уже слегка подостыл, так что все обошлось, можно сказать, малой кровью. Теперь сцена выглядела скорее комичной, нежели ужасной.
        Нет, Леля не будет, конечно, смеяться! Бедному мальчику и так досталось, нехорошо его еще больше обижать.
        Один из официантов крепко взял Ульяну чуть повыше локтя. И та, категорически не терпевшая чужих прикосновений - даже Лелины ласки принимала не всегда, уворачивалась,  - сейчас словно и не заметила. Стояла как каменная, упершись немигающим взглядом - не в мать, не в Алика, а как будто в обоих сразу. Или в какую-то точку между ними. Леля даже обернулась на мгновение - что там?
        Там была стена. Серая, бугристая. Довольно точная имитация грубо тесанного камня. А может, и не имитация - кто их знает, модных дизайнеров, оформляющих подобные заведения? Они любят говорить про «все натуральное». Может, и стена из натуральных булыжников. Вделанный в нее светильник совершенно точно натуральный - новодел, конечно, но нарочито грубой ковки, тяжелый (Леля, когда усаживались, попробовала его покачать), на трех черных цепях. Вряд ли Ульяну заинтересовал светильник.
        Державший девушку официант шевельнулся, точно намереваясь ее увести. Леля остановила его движением руки, попыталась поймать взгляд дочери:
        - Уль! Ты… ты нормально себя чувствуешь?
        Плотно сжатые губы дрогнули в презрительной усмешке.
        - Нормально? Я отлично себя чувствую. Лучше чем в цирке. Ты погляди только на это чудо в перьях!  - Она вдруг помрачнела.  - Неужели ты не видишь?! Он же просто смешон. Смешон и жалок.
        Леле вдруг подумалось, что «смешон и жалок» - это откуда-то из Островского. Или из Достоевского. Только студентка филфака способна изъясняться подобным образом.
        - Да она просто ревнует, дура малолетняя!  - прошипел вдруг Алик.  - Сама на меня вешалась, а теперь злится, что ничего не вышло!
        Бедный мальчик, мелькнуло у Лели в голове. Такой… как это нынче называется, альфа-самец, и вдруг - эдакий анекдотический пассаж. Обиделся, разгневался, сам не знает, что несет, лишь бы хоть чем-то ответить. Впрочем, насчет ревности он, может, не так уж и ошибается. Только ревнует Ульяна не его, а Лелю. Тоже можно понять: отца девчонка обожала, а тут мать, получается, предала его память. Как у Шекспира: и башмаков еще не износила… Вообще-то Леля не любила подобных размышлений, но тут едкие презрительные мысли возникли в голове как будто сами по себе. «Может,  - подумала вдруг Леля,  - это не мои мысли, а Ульянкины?»
        - Мне очень жаль,  - вкрадчиво шептал возникший у Лелиного локтя метрдотель.  - Администрация приносит вам глубочайшие извинения за…
        - Ничего,  - остановила она его.  - Уля!
        Та легко выдернула руку из официантского захвата, сделала шаг, другой, обернулась, издевательски помахала узкой ладошкой:
        - Пока всем! Наслаждайтесь! Извините, что без драки обошлось!
        А это, кажется, из Аверченко, опять некстати подумалось Леле.
        Метрдотель изображал готовность «загладить и компенсировать», но, когда Леля изъявила желание расплатиться за несъеденный обед, спорить не стал. Только бросил быстрый взгляд вбок, где располагались туалеты,  - двое официантов со всей почтительностью повлекли туда «несчастную жертву немотивированной агрессии». Умываться и вообще приводить себя в порядок.
        Дожидаться возвращения Алика в зал Леля не стала. Опасалась, что начнет смеяться,  - дурацкая сцена так и стояла перед глазами. Велела метрдотелю вызвать для своего спутника такси и ушла. Ничего, пусть.
        Уже через полчаса Алик принялся ей звонить. Первые вызовы Леля сбросила (ну сил не было утешать несчастного), потом отправила эсэмэску: «Прости, милый, у меня страшно разболелась голова»,  - и отключила телефон.

* * *
        Ей приснилось Атяшево. Леля шагала по узким тротуарам, выложенным полупрозрачными, неправильной формы плитками, между которыми пробивалась нежная трава с пушистыми метелками, гладила бронзовые фонарные столбы, уступала дорогу важным разноцветным индюкам и удивлялась. Надо же, как тут все необыкновенно благоустроили, покойный Гауди обзавидуется. Может, она ошиблась, сошла не на той станции? Но над прозрачным полукруглым зданием переливались напоминающие северное сияние буквы: АТЯШЕВО. По бокам низкого крыльца сидели две кошки - рыжая и белая с черным ухом. Такие неподвижные, что казались статуями. Но глаза были живые: строгие, внимательные, пристальные…
        Проснувшись, она долго лежала, вспоминая эти пристальные и словно бы укоризненные взгляды. Вчерашнее происшествие перестало казаться смешным. Глупая Ульяна! Во-первых, по какому праву она позволяет себе судить Лелю? Хочет, чтобы та в монастырь, что ли, теперь удалилась? На все сорок или сколько там оставшихся лет жизни? Молиться и вспоминать безвременно ушедшего Леньку? Во-вторых, даже если Ульяна так сердита на мать, вполне могла бы держать эти… претензии при себе. Леля только-только начала выныривать из своей беспросветной тоски, из бездонного отчаяния. Ну так радоваться надо. Вон даже Мика тогда говорила: любовника тебе нужно завести, не для чего-то там, просто чтобы отвлечься. А глупенькая Ульяна, видите ли, чувствует себя теперь оскорбленной. Но главное: с какой стати, сердясь на Лелю, унижать Алика? Он-то чем провинился? Тем, что позволил себе влюбиться? И вчера - ему и так досталось!  - а Леля его там… бросила. Нехорошо. Немило- сердно.
        Бедный мальчик! Надо его чем-то утешить. Чем-нибудь… симпатичным. Мальчики любят дорогие игрушки. Ленька вон любил. Алик - тем более. Что бы такое эдакое для него придумать?
        - Дим, какая-то глупость нынче случилась,  - говорила она в телефонную трубку два часа спустя.  - Что-то с карточкой моей банковской. Представляешь, хотела Алику одну штуку купить, а то вчера… ладно, это не важно… В общем, хотела кое-что купить, а мне говорят «недостаточно средств». Теперь, наверное, в банк придется идти, да? Чтобы карту поменяли? И они ведь не сразу меняют, а сколько-то там дней… такая морока, и вообще некстати. Не знаешь, это как-то побыстрее можно сделать, а?
        Дим тут же заявил почему-то, что разговор не телефонный - сиди жди, все объясню лично. Приехал, правда, быстро - и часа не прошло.
        - Сядь и слушай.
        - Дим, в чем дело? Я не понимаю.
        - Ничего, я объясню. Ты вообще представляешь себе свое финансовое положение? Видимо, не задумывалась даже. Собственно, Владлен Осипович уже объяснял, но ты тогда не так чтоб вслушивалась.
        - Этот, как его, финансовый поверенный «Геста»? Он что-то про наследство, по-моему, говорил… Я и вправду не помню. Разве что-то… не так?
        - Про наследство…  - повторил Дим, почему-то усмехнувшись.  - Можно и так сказать. Ленька ведь и вправду очень грамотно все сделал, когда… ну, когда Бонд на него наезжать стал.
        - Бонд?  - переспросила Леля.
        - Тот тип, который от тебя подпись требовал. Бондаренко Евгений Викторович, в миру известный как Джеймс Бонд. Из тех немногих, кто из девяностых так толком и не вышел, кроме грубой силы ничего не понимает. Но это уже не важно. Ленька отлично все устроил. Тонкостей я тебе пересказывать не стану, это сложно, но суть в том, что всеми финансами сейчас управляет трастовый фонд.
        - Погоди… Но я ведь как-то жила все это время. То есть покупала что-то… И никаких проблем не было…
        - Лель.  - Он вздохнул.  - У тебя ведь и при Леньке были собственные средства. Как были, так и остались. Оставались, точнее. До недавнего времени. Свои личные два счета ты уже выпотрошила. Не под ноль, но почти. Из фонда вам регулярно перечисляют определенные суммы. И Ульяне, и Платону, и в его колледж. И тебе, само собой. Чтобы ты могла жить, ни о чем особенно не заботясь и ни в чем себе не отказывая. Но в разумных пределах, разумеется.  - Он усмехнулся.  - На покупку яхты или виллы на Лазурном Берегу этих переводов недостаточно, но на жизнь - очень приличную - вполне довольно.
        - Что за глупость?  - возмутилась Леля.  - Ведь это же наши деньги, разве нет? Почему… А если мне как раз яхту захочется? Или виллу на Лазурном Берегу? Вы же тогда объясняли, что Леня оставил… не помню сколько, но много. А выходит, что… Он сам никогда бы, никогда…  - Она почувствовала близкие слезы. Было очень обидно. Ведь и вправду… Леня шутил так, когда ему казалось, что она заскучала: «Хочешь, яхту купим? Поплывешь в кругосветку, развеешься. Или замок в Италии, поменьше какой-нибудь, есть совсем игрушечные, тебе понравится - давай!» И ведь если бы она согласилась, тут же в самом деле купил бы - и яхту, и замок в Италии, и модный журнал, да хоть самолет! Но Леле тогда хватало этих вот шуточек - зачем ей, в самом-то деле, замок или яхта? Но сейчас, когда она осталась одна, выходит, что и «развеяться» не позволено? Из-за каких-то их глупых финансовых правил?
        Дим брызжущей из ее глаз обиды как будто даже не заметил.
        - Ваши деньги, говоришь?  - Он устало вздохнул.  - Ты вообще понимаешь, что, если бы не Ленькина предусмотрительность, ты сейчас голая и босая осталась бы?  - Он произнес «босая» с ударением на первый слог. Поговорка, что ли, такая?
        - Ты про… про того? Как его, ты сказал? Джеймса Бонда?
        - Нет. Я про другого… Про нынешнего твоего. Ты же на него все свои личные средства бухнула. Практически под ноль.
        - Но… При чем тут… Алик?
        - При том, что до вступления в наследство тебе с детьми еще семь лет ждать. Если Леньку раньше не признают погибшим.
        - Как это?
        - Так это,  - с усмешкой передразнил Дим.  - Юридически Ленька считается не погибшим, а пропавшим без вести. Так что да, семь лет.
        - Погоди-погоди, я не понимаю…
        - Да ладно, не вздрагивай. Ленька отлично все с этим фондом устроил. Безотносительно к законам о наследовании и сопутствующим финансовым правилам, по твоему мнению, глупым. Так что можно и яхту, и виллу, и вообще почти все что угодно. Хоть Бруклинский мост. Тебе достаточно попросить. У фонда есть полномочия… м-м… не важно. Хочешь яхту - выбирай!
        - Не понимаю… Тогда почему ты говоришь, что я слишком много потратила?
        - Потому что для масштабных приобретений есть свои правила. У тебя будет все что угодно. Но - у тебя. Понимаешь?
        Леля помотала головой.
        - Это называется «покупка без права отчуждения». Ну то есть яхта у тебя будет, но продать или подарить ты ее не сможешь.
        Дим знал, что некоторые лазейки в придуманной Ленькой финансовой конструкции есть. Но Леле сейчас об этом знать было вовсе уж не нужно. Да и не сейчас тоже. Вообще не нужно.
        - А если я… бизнес открыть надумаю? Или вложиться куда-нибудь?  - Она вдруг вспомнила, что Алик очень хотел открыть собственную клинику. Косметологическую, разумеется. Образование-то у него медицинское. Чтоб не хуже, чем у Дима, чтоб все круто было - как, например, в Австрии. Или в Швейцарии. Он взахлеб рассуждал о сияющих перспективах - и глаза его горели таким заразительным азартом…
        Хмыкнув, Дим повел плечом, переспросил:
        - В бизнес вложиться? Странная идея в твоем исполнении. Но если эксперты фонда сочтут предложенный бизнес-проект интересным и достойным, пожалуйста. Правда, на тех же условиях. Твои права владения будут несколько ограничены.
        - А если я захочу… ну… Ульянке яхту подарить?
        - Без проблем. Ульяне, Платону, да хоть Лидии Робертовне. Но не мне и не Мике, к примеру.
        - Понятно… А если… если… если я вдруг замуж выйду?
        Не то чтобы Леля действительно собиралась замуж. После Леньки-то? Даже Алик, хоть и напоминает бывшего мужа, все-таки мальчишка. К тому же ей хватало здравого смысла понимать: пока они с Аликом… черт, как же это назвать, любовники - очень уж грубо… в общем, пока все «так», это прилично и даже статусно. А если пожениться, сразу начнутся шепотки, косые взгляды, смешки. Даже над Пугачевой с ее Максимом поначалу посмеивались, а уж над простыми людьми - сам бог велел. Люди любят тыкать пальцем в тех, кто выскакивает за общепринятые, пусть и негласные, правила. Доводилось наблюдать. Вон как Нелька та же самая. Нет уж. Пусть все идет как идет. Пока. Может, позже ей станет наплевать на косые взгляды. Потому что - подумаешь, прилично - неприлично! Она красива и… да, молода, кто бы что ни говорил! Они с Аликом смотрятся ровесниками. И вообще… Она только-только почувствовала себя… живой! И, быть может, Алик - это вообще временный вариант. Ну как… лекарство, что ли. Еще неизвестно, что ждет ее, Лелю, через год или два. И почему это кто-то - какой-то там фонд!  - имеет право распоряжаться ее личной жизнью?
Что, если ей и впрямь еще раз замуж захочется?
        - Совет да любовь,  - с непонятной интонацией ответил Дим.  - Это мало что изменит. Если ты спрашиваешь о том, сможешь ли подарить новому мужу, гм, яхту - то нет, не сможешь. И, боюсь, в этом случае твое… содержание несколько сократится.
        - Что?! Да что ты такое говоришь?! Это какой-то бред запредельный! Леня никогда бы… Он не мог… Он никогда бы со мной так не поступил!
        - Леня старался тебя уберечь. Вот и все,  - сухо констатировал Дим.
        - Уберечь?!
        - Молодая красивая вдова с многомиллионным состоянием - это, знаешь ли, очень лакомая добыча. Ради такого многие готовы в лепешку расшибиться. Ради подобных состояний - да и ради меньших, по правде говоря,  - и за старухами, как все семь смертных грехов страшными, ухлестывают. Так что ты для потенциальных охотников за приданым - вообще сокровище. Красивая, вполне молодая. Альфонсы не остались в девятнадцатом веке, сейчас их еще больше стало.
        - Альфонсы?!  - растерялась Леля. Растерялась - и разозлилась. Что Дим, в самом-то деле, себе позволяет? Это он про Алика так?
        Дим, усмехнувшись, вытащил из-под кресла портфель - кожаный, слегка потертый, очень какой-то нестандартный. Хотя что может быть нестандартного в портфеле? Отщелкнул замки, откинул клапан - обнажилось невероятное количество карманов и отделений.
        Из одного отделения Дим извлек планшет - в «обложке» такой же кожи, как портфель, из соседнего - простую пластиковую папку, внутри которой лежали какие-то бумаги. Папку он отложил, в планшет потыкал и начал размеренно зачитывать открывшийся ему документ.
        Уже через минуту Леле захотелось бросить в старого друга чем-нибудь потяжелее. Он что, следил за ней? Какое ему дело до подаренных Алику часов, запонок, мотоцикла, машины, квартиры… ну да, квартиры, а что такого? Совсем маленькая квартирка, что ж мальчику по съемным углам мотаться! И не все же им у Лели дома встречаться, ей приятно к нему в гости заходить (в голове опять всплыл моэмовский «Театр», чтоб он пропал!), да и квартирка продавалась очень дешево, хозяину срочно деньги требовались. И - да, ей приятно было Алика баловать. Почему нет? А Дим перечисляет ее подарки таким тоном, словно Леля в чем-то провинилась. В чем-то очень нехорошем. Даже гадком. Как будто это не она, Леля, а какая-то… мокрица! Вроде Нельки Гибальской, которая покупает себе кавалеров.
        - Уходи,  - как будто не своим, скрипучим каким-то голосом потребовала Леля.  - Ты жестокий человек. Тебе, наверное, хотелось, чтобы я тоже в речку прыгнула? Тогда зачем ты меня спасал? Я уснула и не проснулась бы - и все бы закончилось! А ты приперся и зачем-то меня спас. Зачем? Чтоб я изображала из себя всю жизнь скорбящую вдову? Иди к черту! Лени нет. И не будет! Но я-то живая пока!
        - Да живи бога ради, кто ж тебе запрещает?
        - А вот это все тогда что такое? Не делай того, не делай другого! Как будто мне пять лет. Это что?
        - Лель… Осторожность… Просто осторожность.
        - Осторожность?  - Она окончательно рассвирепела.  - Ты, рыба бесчувственная! Да ты просто завидуешь! Разве не ты меня уговаривал не топить себя в горе, вынырнуть, вспомнить, что жизнь продолжается? Не ты? А теперь? Или ты сам на Ленино место метил? А теперь тебе досадно и завидно, что я другому досталась! Завидно, да?
        Она совсем не хотела обижать Дима - верного, надежного, всегдашнего. Но зачем, зачем он говорит такие ужасные вещи? Зачем он сам ее обижает? Ничего, она потом извинится, скажет, что погорячилась. Только пусть и он тоже… перестанет ее обвинять. Пусть скажет, что был не прав.
        Дим, однако, извиняться явно не собирался. Он… смеялся. С удовольствием, почти взахлеб, так что на глазах выступили веселые искрящиеся слезинки.
        - Ну ты даешь!  - едва выговорил он сквозь смех, мотая головой и фыркая, как лошадь.  - Лель, ты, конечно, очаровательная женщина, но, ей-богу, только не обижайся, меньше всего мне хотелось бы заполучить тебя в свою постель. И поверь, с моей личной жизнью все в порядке, у меня нет причин завидовать кому бы то ни было.
        - Это ты так говоришь! Сказать можно все что угодно!  - выпалила она по инерции, уже чувствуя, впрочем, что обидное «не хотел бы тебя в свою постель» - чистая правда.
        Пожав плечами, он потыкал в экран планшета, повернул к ней:
        - Смотри сама. Я не привык своим нижним бельем размахивать, но если уж тебе так припекло, можешь убедиться…
        Сперва Леля даже не поняла, в чем, собственно, она должна убедиться. Ну фото и фото. Курортное. Ослепительно белый песок (Мальдивы, что ли, мелькнуло в голове), ослепительно изумрудный океан, ослепительно синее небо и в центре - двое мужчин. Тоже вполне… ослепительных. Оба стройные, подтянутые (она покосилась на Дима - ну да, у него отличная фигура, но настолько?), загорелые, чем-то неуловимо похожие. Как могли быть похожи двоюродные братья, например. Но мужчины на снимке братьями не являлись. Уж больно небратскими выглядели их объятия и обращенные друг к другу улыбки - нежные, ласковые, почти неприличные… Господи, неужели…
        Она вытаращилась на Дима:
        - Ты… ты… ты что? Ты… с мальчиками? Ты никогда не говорил…
        Он пожал плечом:
        - С какой стати? Тебе не кажется, что мои сексуальные предпочтения никого не касаются? Я и дальше бы не говорил, но ты очень уж сильно на меня напала. Пришлось слегка защититься. И, кстати, не с мальчиками, как ты выражаешься, а со своими же ровесниками. Плюс-минус. Так что пойми, если бы я и мечтал заполучить кого-то в свою постель, то не тебя, а твоего мужа. Нет-нет, не подумай дурного, Леня был натурал трехсотпроцентный. Но если бы… Да и то как сказать…  - Он дернул плечом, словно муху отгонял.  - Ленька не в моем вкусе.
        Ни голос у Дима не дрогнул, ни взгляда он не отвел - однако Лелька как-то моментально поняла: врет. Сработала ли пресловутая женская интуиция (никто не знает, что это такое, но мужчины, когда не желают признавать женский интеллект, всегда ее вспоминают) или неведомое мистическое «верхнее чутье», бог весть. Но Леля увидела - врет - так ясно, словно это было написано на гладком Димовом лбу.
        Взглянув еще раз на компрометирующий снимок, она чуть усмехнулась. Если вот с этим… господином, что на фото, у Дима любовь (или как оно там называется), значит, Ленечка - точно в его вкусе. Потому что не заметить сходства - не портретного, типажного - не мог бы разве что слепой.
        Господи, почему все так сложно?
        - Забудь,  - с усмешкой распорядился Дим.  - Ничего не изменилось. Мало ли с кем я сплю и кого люблю. Ты хотела поговорить о финансах - я дал тебе соответствующие разъяснения. Допускаю, что твой распрекрасный Алик - действительно прекрасный и обожает тебя совершенно бескорыстно. Тогда, если ты слегка умеришь свое стремление заваливать его дорогими подарками, ничего не изменится. И я, поверь, буду искренне этому рад.  - По его губам скользнула почти незаметная улыбка. Как будто Дим вспомнил что-то смешное - смешное только для себя, не для нее.
        - Не расстраивайся,  - улыбнулся он уже более отчетливо, убирая планшет в портфель.  - То, что ты немного пошвырялась деньгами, в сущности, неплохо. Это значит жизнь. Хотя бы ее начало. Для упрощения дела я тебе сейчас со своего счета переведу кое-какие деньги, чтоб ты вовсе уж на бобах не сидела. Но и ты постарайся бриллиантовых запонок килограммами не покупать, договорились? Развлекайся, только головы окончательно не теряй.
        Помахав рукой - в исполнении здоровенного мужика жест выглядел забавно,  - Дим вышел.

* * *
        - Счастье бесценно,  - упрямо прошептала Леля, словно продолжая бессмысленный спор. Что этот Дим понимает!
        Хотя жалко, что он планшет свой унес, даже интересно было бы поглядеть, сколько она в самом деле бросила в огонь «бесценного счастья». Нет, не потому что жалко - Алик чудесный, и баловать его сплошное удовольствие,  - но все-таки… Леля попыталась вспомнить, во что обошлись «Патек Филип», «Кавасаки» и прочее «баловство», однако вспомнила только квартиру, и то лишь потому что там сумма смешная вышла. Смешная не в смысле маленькая (хотя, как сказал маклер, ниже рыночных рамок), а выглядела смешно. Три единички - как три восклицательных знака. Остальные цифры всплывать на поверхность не хотели, упирались и путались… С цифрами у нее всегда так получалось - гуманитарий чистой воды, чего вы хотите?
        Но посмотреть было бы любопытно… Она взглянула на низкий столик, куда Дим клал свой планшет… нет, погоди, планшет он не выпускал из рук. На столик он клал папку. И там же ее и оставил!
        Ох, Дим, ох, хитрюга! Оставил подробнейшие распечатки всех Лелиных трат! Вообще-то свинство! И не будет она туда смотреть, не будет! Просто выкинет эту дурацкую папку вместе с содержимым - и все! Нет, не выкинет - сожжет! Жалко, что она не курит: сейчас предательские гадкие бумажонки, выдернутые из своего пластикового хранилища, уже пылали бы в пепельнице. А теперь придется идти на кухню, спички есть только там.
        Суммы, смотревшие на нее с равнодушного белого листа, показались неправдоподобно большими. Неужели она так много потратила? И со снятием наличных - тоже как-то странно. Ну да, в ресторанах Леля потихоньку передавала Алику деньги - потому что расплачиваться по счету должен мужчина. И давала, конечно, больше, чем предполагаемая сумма счета… Но неужели так много?
        Алику же, видимо, было недостаточно. Одна из строчек на бумаге выглядела как интернет-ссылка. Леля открыла ноутбук, набрала предлагаемый адрес… Господи, что это? Неизвестный «Миха 753» предлагал желающим купить часы «Патек Филип». Фото продавца отсутствовало, зато часы были сняты со всех возможных ракурсов. Плюс номер «фирменного изделия»… Разумеется, номер подаренных Алику часов Леля запомнить не могла - но Дим (или тот, кто готовил список ее трат) позаботился и об этом. Номер совпадал. Кто такой «Миха 753»? Может, часы у Алика украли? Но… вот фото фирменной коробочки, а вот - снимок паспорта на «изделие».
        Зачем? Зачем Алик… Нет-нет, наверняка все как-то объясняется. Мало ли почему мальчику вдруг могли понадобиться деньги. Он вроде упоминал о каком-то больном дяде? Или бабушке? Но почему он просто не попросил? Неужели думал, что Леля откажет? Или ему стыдно было просить денег?
        Телефон пиликнул эсэмэской: «Как сегодня твоя головная боль? Прошла?»
        Закусив губу, она ответила нейтрально: «Более-менее. Если хочешь, можешь приехать».

* * *
        Вчерашний Аликов гнев за ночь благополучно испарился. Парень с порога сиял нежной улыбкой:
        - Почему моя девочка такая грустная? Голова все еще болит?
        - Так, немного.  - Леля поморщилась. Врать она не любила, а как начать разговор о результатах Димова визита, придумать не могла.
        - Сейчас мы ее полечим,  - подмигнул Алик.  - У меня есть безотказное средство!
        Он попытался привлечь Лелю к себе, одновременно запуская руку в вырез кимоно.
        Еще позавчера - да что там, еще вчера днем - Леля от первого же прикосновения запылала бы ответным пожаром, поплыла бы, понеслась в сладкое темное безумие. Но сейчас в голове вдруг опять нарисовалась глупейшая картинка: как красавец Алик собирал с себя ошметки рыбы и прочих ингредиентов буйабеса. Она едва смогла сдержать неуместное хихиканье.
        Усадив Лелю на диван, Алик ненадолго умерил свои поползновения.
        - Я такой восхитительный отель нам подобрал, просто чудо! Но отель - пустяки, главное - вот.  - Он сунул ей под нос свой айфон - разумеется, последней модели, Леля сама его покупала. Кажется, по случаю какой-то смешной даты с момента их первого свидания.
        Отель? Почему вдруг - отель? Она не сразу вспомнила, что как раз перед посещением злополучного «Марсельского дворика» они говорили, что неплохо бы съездить куда-нибудь, где не попадаются на каждом шагу знакомые. Чтобы никого, только небо, море, солнце - и они вдвоем. В тот момент идея показалась Леле восхитительной. Но сейчас…
        На экране сплетались какие-то непонятные линии - карта, что ли, географическая?
        - Вот!  - торжествующе повторил Алик.  - Ты ведь не любишь самолеты. Ехать же поездом долго и неудобно. А тут, представляешь, можно, оказывается, морем доплыть! Смотри, какой лайнер офигенный!
        На экране айфона возник белый сияющий корабль, от которого за версту веяло богатством и комфортом.
        - И места еще есть!  - с еще большим азартом сообщил Алик.  - Хотя уже почти все раскупили, надо поторопиться.
        - Алик…  - Леля закусила губу. Но, в конце концов, сколько можно тянуть? Вздохнув поглубже, как перед прыжком в воду, она бесстрастно выговорила:  - Мы пока никуда не едем.
        - Мы ведь вроде собрались уже…  - не то растерянно, не то обиженно протянул тот.
        - Ну… вот так.  - Продолжать объяснения, тем более говорить о возникших финансовых сложностях ей совсем не хотелось (просто слова на язык не шли, и все тут), и Леля просто чуть пожала плечом, слегка усмехнувшись - мол, я сожалею, но изменить ничего не могу. Если поймет (до этого момента у нее не возникало и тени сомнения в том, что Алик «все понимает»), значит, Димовы упреки - мимо кассы.
        Но, похоже, юного любовника известие и впрямь огорчило. Или, может, обеспокоило?
        - А что такое?  - он нахмурился.  - Ты, боже упаси, нехорошо себя чувствуешь? Ну так, может, как раз и надо сменить обстановку?
        Это вот «сменить обстановку» неожиданно напомнило Леле мамулино настойчивое стремление отправить ее «отдохнуть» (в собственном сопровождении, разумеется). Например, в Барселону, которая - какая неожиданность!  - оказывается, не в Италии, а в Испании, но какая разница! И это воспоминание странным образом придало Леле уверенности.
        - Я отлично себя чувствую. Но мы пока никуда не едем.
        - Почему?  - Это звучало уже вовсе не растерянно, только обиженно.
        Обманули деточку, не дали конфеточку, вспомнилось Леле. И она вдруг, неожиданно для себя самой, спросила:
        - Тебе очень нужно уехать? Тебя кто-то преследует? Долги?
        - С чего ты взяла?  - изумление Алика выглядело совершенно искренним.
        - Ну…  - Леля усмехнулась.  - Судя по тому, что ты решил продать подаренные часы, тебе срочно нужны деньги.
        Лелин телефон тренькнул, сообщая об эсэмэске. Послание было от Дима: «Если с Аликом возникнут проблемы, сразу звони - мне или Игорю Анатольевичу». Смешной Дим! Какие с Аликом могут возникнуть проблемы? Это у него скорее проблемы - надо срочно придумать легенду про часы. Потому что говорить правду он явно не собирается. Хотя может и в атаку кинуться - дескать, кто там и что пишет?
        Алик, однако, ее манипуляций с телефоном не заметил. И никакую легенду сочинять не собирался. Его снедало совершенно искреннее возмущение:
        - Ты поэтому решила никуда не ехать? Подумаешь - часы! Нет, я решительно не понимаю - почему надо вдруг менять намеченные планы…
        - Нипочему,  - отрезала Леля, подумав с горечью, что Дим, скорее всего, был прав в своих предположениях о далеко не бескорыстных мотивах Алика.  - Можешь считать, что я передумала.
        - Типа у кого кошелек, тот и главный?  - Изящно очерченные губы уродливо исказились, нежный бархатный баритон взвился почти до фальцета.  - Решила продемонстрировать,  - он споткнулся на длинном слове, с трудом выговорив его,  - показать, кто в доме хозяин? Только…  - голос его вдруг смягчился, будто собственное раздражение Алика испугало.  - Я тебя очень, очень ценю… но…  - голова горделиво выпрямилась, голос стал холоднее,  - бегать на задних лапках не собираюсь даже перед самой чудесной женщиной в мире.
        Леле опять вспомнилась его вчерашняя реплика про Ульянкину ревность. Получается, пока все «по шерстке», он милый, нежный и заботливый - хоть к ране прикладывай. А если чуть-чуть «поперек» - сразу характер начинает показывать? И моментально перестает задумываться о том, что его слова могут задеть, ранить, обидеть. Когда он - настоящий? Когда нежен и ласков или сейчас?
        Леле вдруг вспомнилась английская поговорка: «Джентльмен определяется не тем, сколько он пьет, а тем, как после этого себя ведет». Не фокус - вести себя корректно в комфортной и спокойной ситуации. В критической (кто это написал: «Когда человек болен, голоден или заинтересован»?)  - пресловутое шило вылезает из своего мешка…
        Ключи ему, наученная мамулиными визитами, Леля так и не дала. И доверяла, и видеть рада была, но… вдруг она маску для поддержания свежести кожи сделает, а тут, здрасте-пожалста, ненаглядный заявится. Она любила всякие косметические процедуры и с удовольствием ими занималась. Не только у Дима в салоне, но и дома, самостоятельно. Дома ей даже больше нравилось. В последнее же время она занималась этим с б?льшим энтузиазмом, чем когда-либо. Не могла забыть, что разница в возрасте у них с Аликом изрядная. И пусть ей повезло с генетикой, пусть она выглядит куда моложе своего возраста, все-таки одной генетики маловато, нужны и дополнительные усилия. Чтобы не выглядеть смешной рядом с юным спутником.
        Сейчас она чувствовала себя не только смешной, но и глупой (Дим оказался прав, ох как стыдно!), однако голос ее не дрожал:
        - Знаешь, Алик, ты сейчас… иди. Ладно? Мне нужно одной побыть.
        Спокойный Лелин тон все, похоже, ухудшил:
        - Ты меня зачем позвала? Только для того, чтоб сказать, что запланированная поездка отменяется? Хотелось собственными глазами полюбоваться, как я отреагирую? Я тебе что, собачонка, за поводок дергать?
        - Иди, Алик,  - все так же спокойно повторила она.
        - Ты решила… расстаться?
        Леля покачала головой:
        - Мне нужно побыть одной. Иди пока.
        Алик попытался привлечь ее к себе, поцеловать. Но Леля вывернулась:
        - Иди, милый.
        Надо было и в самом деле сказать ему, чтобы больше не приходил. Но она не смогла.
        Уехать. Сейчас нужно было куда-нибудь уехать. И телефонный номер - в черный список. Потыкается-потыкается - и поймет. Да, это, наверное, не совсем честно. Но, в конце концов, она не обязана играть в благородство. Кто-кто, а Алик этого не заслужил.
        Белый. Ясность
        Леля угрюмо глядела на телефон, где скопилось уже полдюжины неотвеченных вызовов от Дима. Вот, опять… Нет, она не станет брать трубку! Зачем он названивает? Разве не понятно, если она трубку не берет, значит, не хочет с ним разговаривать! Не-хо-чет. Потому что - вот что он себе думает? Раз помог вынырнуть из безнадежно черного отчаяния (да что там помог, прямо-таки за шкирку вытянул, не дал утонуть!), теперь Леля ему по гроб жизни обязана? Мог бы и не вытаскивать! Ну и утонула бы! Может, так оно и лучше было бы. Потому что тогда… тогда она ощущала боль и пустоту. А сейчас… Сейчас ей не больно. И не пусто. Очень странно. Казалось, Алик ей жизненно необходим - как… ну да, как воздух, простите уж за банальность сравнения. Казалось, если он… уйдет… Нет, не уйдет, зачем бы ему уходить, он же влюблен по самую маковку! Не уйдет, а… исчезнет. Как Ленчик. Ленчик, Ленечка, Ленька. Когда он… исчез, в жизни образовалась дыра. В сердце, в душе - в мире! Весь мир стал одной непрерывно ноющей дырой. Алик же… Вот она твердо решила, что не будет больше ни встречаться с ним, ни даже звонить ему. И это… не больно!
Испарился и испарился. Как случайный попутчик в поезде.
        Да полно, был ли он в Лелю так уж влюблен? И, что еще важнее, была ли Леля в восхитительного этого мальчика влюблена? Потому что ведь и в самом деле - ничего! Ни боли, ни пустоты.
        Память привычно (филологическое образование, чтоб ему пропасть!) подсунула подходящую цитату. Марина Цветаева писала кому-то, удостоенному ее мимолетной привязанности: «В моей жизни не будет стула, пустующего Вами». Как просто.
        Вот пустота на месте Леньки, хоть и не выматывает уже тягучей невыносимой болью, останется на всю жизнь - на всю, сколько еще у Лели ее впереди. Тридцать лет? Сорок? Пятьдесят? Может, и больше. Мамуля вон собирается минимум до ста «прокряхтеть», говорит, у них в роду сплошь долгожители. И, говорит, никого из своих мужей (нежных, заботливых, очень полезных) она толком не любила. А любила - одного, давным-давно, еще до всяких Питеров. Он повесился по пьяному делу. А мамуля… ну это мамуля, да… не пошла следом за ним. Продолжала жить, родила от очередного мужа Лельку. И всю жизнь - помнила того, единственного.
        И Леле, видимо, предстоит… помнить. Нет, теперь ясно, что таблеток она напрасно наглоталась. Нехорошо это. Грех. И первая, самая невыносимая боль - проходит. Остается… что остается? Память? Пустота? Что-то в этом роде. И жить с этой памятью-пустотой вполне можно. Даже удовольствие от такой жизни получать - хоть и осталась где-то там, в глубине души, запертая на двадцать замков пустая комната.
        Но вот от восхитительного мальчика Алика никакой пустоты не осталось! Ну, пришел, ну, ушел, подумаешь!
        Должно быть, Дим названивает, опасаясь, что Леля сейчас опять ринется в пучину отчаяния и, может, даже начнет в ней тонуть. Вот уж глупости. Утешения Димовы ей сейчас вовсе без надобности. И разговаривать с ним совсем не хочется.
        Не хочется, потому что… потому что стыдно. Не так остро и горячо, как после тех таблеток, когда Ульяна прочитала ей - матери, собравшейся бросить своих детей!  - суровую нотацию. А как-то меленько стыдно. Словно на званом обеде в посольстве, выходя из туалета, нечаянно заправила подол роскошного вечернего платья в трусы. Даже если посольская обслуга моментально шепнет на ухо о непорядке и ты юркнешь назад, приведешь себя в должный вид, всегда найдется кто-то, это видевший! И не кто-то, а чуть ли не все! И окажись ты хоть богиней красоты и очарования, теперь на каждом мероприятии за спиной будет тянуться мерзкий шепоток: а, это та самая, что платье в трусы заправила.
        Не больно и не пусто Леле было - стыдно и неловко. Она чувствовала себя… испачканной. Дим ведь прав насчет Алика оказался…
        - Нормальные вериги купить не успел…
        Леля вздрогнула так, что едва не прикусила язык.
        - Дим? Как? Что ты…
        - Вериги, говорю, нормальные купить не успел, вот пока, сойдет,  - на пол со звоном высыпалась цепь.  - В магазине стройматериалов приобрел. Могу еще хлыст привезти.
        - З-зачем?  - Цепь Лелю испугала. Точно это была гигантская кобра, готовая на нее наброситься.
        - Насколько я тебя знаю, ты сейчас принялась за самобичевание. Ах, как я могла с этим красавчиком связаться! А он… А я…
        Леля прижала ко рту ладошку. Даже прикусила сустав указательного пальца.
        - Откуда ты…  - получилось невнятно, но Дим только усмехнулся.
        - Нет, ну была некоторая вероятность, что ты в этого персонажа реально влюбилась - гормоны там, химия, то-се, пятое-десятое. Но ты же умная девочка. Так что рано или поздно все равно бы поняла, что он никто. Пустышка. Не во что там влюбляться.
        - Дим, я теперь себя такой дурой чувствую…
        - Вот и я о том же. Потому и эти вот «вериги» притащил. Тебе неловко, что ты могла клюнуть на пустышку, ты принялась себя упрекать, казнить, и все такое. Вериги и хлыст - как раз из этой серии. Бить земные поклоны (можешь, кстати, еще коленками на горох встать, весьма проникновенно) и бичевать себя каждый вечер. Ну или каждое утро.
        - Ты… ты серьезно?
        - Отчасти. Что бичевать себя и цепи носить глупо, это тебе ясно. А мыслями себя бичевать - не глупо?
        - Ну…
        - И самое главное,  - перебил Дим.  - Тебе стыдиться-то нечего.
        - К-как это? Ульянка позавчера смотрела на меня как на таракана.
        - В ресторане-то? Где она этого красавчика супом облила? Молодец, девчонка! Умничка! И не на тебя она «как на таракана» смотрела, а на этого господинчика.
        - Откуда ты про ресторан зна…
        Договорить она не успела, Дим опять перебил:
        - Подумаешь, секрет великий. Ты, кстати, себя идеально повела, так что даже эта дурацкая сценка не должна пробуждать в тебе никаких нехороших чувств. Повторяю, нечего тебе стыдиться.
        - Но я же…
        - Брось. Если непонятно, давай объясню. Мальчик-раскрасавчик помог тебе вернуться к жизни. И какая разница, пустышка он или кто? Или тебя царапает, что ты ожила? Тебе, случайно, не стыдно за наши прогулки? Когда ты вокруг начала смотреть, радоваться: травинки, листики, цветочки даже, весна, оказывается, как красиво! Ты тогда уже не рыдала, не пялилась себе под ноги тупо: ибо к черту весну, если Леньки рядом нет,  - радовалась, что весна. Сама радовалась, независимо от того, есть кто рядом или нет. Не стыдно?
        - Что ты! Наоборот.
        - И какая разница? У тебя сломалась душа, прогулки и всякое прочее помогли ей ожить. Ой, ну и мальчик! Если бы у тебя сломалась нога и тебе пришлось бы проходить курс массажа (и, представь, о ужас, массажист оказался бы мужчиной, может, даже красивым), тебе тоже было бы стыдно? Тебе и в голову бы не пришло интересоваться его душевными глубинами. Пустышка, не пустышка, лишь бы дело свое сделал. Вот и Алик свое дело сделал. По собственным, конечно, соображениям, ну то есть он думал, что тебя использует, но тебе-то что с того? Массажист тоже с тебя деньги брал бы, вполне резонно.
        - Но я же…
        - Что - ты же? Страсть с любовью перепутала? Тоже мне печаль. Наоборот, радоваться надо.
        - Чему радоваться? Он же… альфонс. Да?
        - Ну альфонс, и что теперь? Чем альфонс хуже массажиста? Твои-то чувства были реальны, разве нет? И какая разница, кто их поджег? Тебе стыдно за свою глупость? А если бы ты сломала ногу, тебе было бы стыдно, что ты месяц хромала, а не побежала немедленно стометровку? Глупость, знаешь ли, иногда - великое благо. Ты прожила этот этап, оставь его позади и иди дальше. Весна наступает независимо от того, есть кто-то рядом с нами или нет. Она же весна, она все равно наступает.
        - Дим, я не знаю, что мне теперь делать…
        - Если хочешь, можешь потаскать вериги.  - Он пнул звенящую металлом горку на наборном паркете.  - Можешь и регулярным бичеванием заняться. Но это, поверь, скучно и бессмысленно. Что тебе делать? Жить, Лель. Напокупать себе миллион новых нарядов, выучиться играть на флейте, да боже мой, пойти в подмастерье к стеклодуву!
        - К стеклодуву?  - медленно повторила она.  - Ты… помнишь?
        Когда-то она мечтала выучиться на… стекольных дел мастера. Слово «стеклодув» ей не нравилось. Стекольных дел мастер - даже звучит по-другому. Волшебно, чудесно, как хрустальные колокольчики звенят. И не вовсе ведь она фифа безрукая, у нее получалось! Но - не судьба. Ленька ей тогда хорошо объяснил: носить стеклянную бижутерию может себе позволить жена Рокфеллера. Ему же до Рокфеллера далеко, а на их уровне приходится играть по общим правилам, никуда не денешься, носи бриллианты и не морщи носик.
        Даже дарить свои поделки кому-то - и то нельзя. Фаберже - можно, Сваровски - пожалуйста (хотя там-то тоже стекло!), а свое рукомесло - ни-ни! Негоже супруге президента гигантского холдинга заниматься… рукомеслом. Не поймут. Noblesse oblige. Положение обязывает.
        Но, получается, что сейчас - стало можно?
        Дим усмехнулся:
        - Еще бы я не помнил. Но мало ли что было сто лет назад. Может, сейчас тебе захочется не в стеклодувы, а, например, в автослесари. Да хоть в парашютисты. Лишь бы интересно было. И, знаешь, на твоем месте я сменил бы имя.
        - В смысле?
        - Не, не глобально. Александра - это супер, это твое. Но Леля - слишком рыхло, расплывчато, аморфно. Ты из этого уже выросла. Давай я буду звать тебя Алекс, а? Как тебе?
        Она покрутила в голове новое звучание. Новое звучание - новый смысл?
        - Хм. Пожалуй.  - И тут же усмехнулась горько.  - Думаешь, имя - то, чего мне не хватает?
        - С чего-то надо же начинать. И еще… Пока ты не решила, идти в подмастерья к стеклодуву или к автослесарю, съездила бы куда-нибудь.
        - В смысле поплескаться в бирюзовых волнах под ультрамариновым небом?
        - Можно и поплескаться. Хотя я о другом. Пусть тебя не пугает то, что я предложу.  - Дим окинул ее долгим, каким-то оценивающим взглядом, словно сомневался в чем-то.  - Если не готова - значит, ладно. Но мне кажется, самое время.
        - Самое время - что?
        - Ты уже прочувствовала, что весна и без Леньки наступает, более того - ты и без него способна этой самой весне радоваться. Вы же с ним много по Европе ездили? Вот и поезжай сейчас. По тем местам, где вы гуляли. Или наоборот, куда так и не добрались. Шенген у тебя открытый? Ну и вперед. На первый попавшийся самолет и так далее. Куда глаза глядят, в общем, и куда ноги понесут.
        - Куда глаза глядят,  - как завороженная повторила Леля.
        Хотя на самом деле ей было… страшно.
        Говорят, страшно двигаться вперед, мало ли что там. Дурачки. Оглядываться назад - вот это действительно страшно. Что, если те места, где они бродили когда-то с Ленькой, сейчас покажутся Леле… скучными? И у нее не останется ничего.
        Может, не рисковать? Может, поехать не в Европу, а - коли Дим предлагает паломничество - на родину? На родину, о которой никто, кроме мамы, не знает? В Атяшево. Как с головой под одеяло - чтобы скрыться от всех болей, от всех ужасов, от всех кошмаров. Но… нет. Это тоже страшно. Вдруг место, которое в детстве представлялось волшебной страной, покажется сейчас обычной деревней? Все-таки Европу Леля помнила гораздо лучше. И если там вдруг станет скучно - значит, так тому и быть. Попрощаться с воспоминаниями - и жить дальше.

* * *
        Джинсы, пару рубашек… нет, три рубашки, не так уж много места они занимают. Сарафанчик - длинный, легкий, летящий, невесомый. Шорты… Гм. Не в силах выбрать между «почти до колена» и совсем короткими, Леля бросила в кучку и те и другие. Юбка. Шелковая, расписанная фантастическими цветами и перьями, и главное - невероятно практичная: бог весть, что это был за шелк, с какими добавками, но юбку можно было постирать хоть в раковине вокзального сортира - и надеть через полчаса. И выглядеть роскошно. Ах да, к юбке и шортам надо пару-тройку маечек. И ветровку на случай прохладной погоды. Ну… бельишка чуть-чуть. Купальник. Как можно ехать на Средиземноморье без него?
        Кучка на кровати подрастала. Не довольно ли?
        Она же не собирается двигаться в… паломничество со связкой чемоданов? Кожаный рюкзачок - не самый маленький, но и не так чтобы здоровенный.
        Да, хватит. Если понадобится вечернее платье, она его купит. Не в платьях сейчас дело.
        Главное - решить, куда, собственно, отправиться.
        Самое соблазнительное - приехать в Пулково и сесть в ближайший (в смысле времени) самолет. Но что, если он будет лететь в Норвегию? Нет-нет.
        Скандинавия и вообще Северная Европа скорее пугали, чем привлекали: как приглядишься, тот же Питер, только арабов на улицах куда больше. Не то чтобы Леля как-то не так относилась к арабам, но их замотанные до глаз женщины ее пугали. Кто знает, что там таится, под этими черными покрывалами. Вряд ли дружелюбие. И ладно, если безразличие, а вдруг - ненависть?
        Не было у нее сейчас желания отвлекаться на чужие чувства - со своими бы разобраться.
        И, конечно, хотелось бы без языковых проблем. Лучше всего у нее обстояли дела с французским, почти не забытым с университетских времен. То ли регулярные приемы в консульствах и представительствах разного рода компаний помогали освежать языковые навыки, то ли просто память у Лели оказалась такая хорошая.
        Лучше бы похуже была - сейчас многое, ох, многое хотелось забыть. «Ну-ка, стоп,  - скомандовала она самой себе.  - Не падай. Не погружайся». Насоветованная Димом поездка - отличная мысль. Занавесить неприятные или болезненные воспоминания новыми впечатлениями.
        А что-то, наоборот, даже и вспомнить (она даже нос сморщила от удовольствия): как они с Ленькой «вырывались на недельку». Не достопримечательности смотреть - а просто погулять. Во Франции таких памятных уголков осталось множество. Но юг Франции колыхался плотными толпами отдыхающих. Даже не столько отдыхающих, сколько демонстрирующих себя. Как будто вокруг - сплошные Нельки Гибальские. Нет, Франция отпадала. Да-да, стоит слегка отклониться от Лазурного Берега, и количество курортников резко сократится. Но Леле хотелось именно к морю.
        Испания? По-испански она изъяснялась ненамного хуже, чем по-французски, однако последние дни все новостные каналы наперебой рассказывали ужасные ужасы про бушующие там лесные пожары. И что, выискивать места, над которыми не висит сизый горький дым?
        Да и в конце-то концов! Хватит буриданова осла изображать! Быстро, чтоб не успеть передумать, закачала в планшет три-четыре навскидку выдернутых из интернета разговорных курса итальянского - и до кучи текстовый разговорник. «Сколько стоит этот зонтик?»
        Пусть все начнется с Италии! Леля всегда была отличным попугаем, послушает три-четыре дня курс и заговорит. Ноу проблем, синьоре! Да и английский не перестал быть универсальным.
        По Италии они с Ленькой когда-то тоже гуляли частенько. И приморских городков там больше, чем во Франции. Собственно, если посмотреть на карту, вся Италия выходила одним сплошным побережьем. Узкий сапог, разлегшийся (чтоб не жарко было) в водах Средиземного моря. И еще каких-то там морей - это она после, на месте, выяснит.
        Чувствуя внутри почти забытую, как будто «предэкзаменационную» дрожь, позвонила Диму - не то чтобы перспектива остаться на каблуке итальянского сапога с нулем на карте ее вдруг испугала. Лелю сейчас ничего не пугало. Но лучше бы без финансовых проблем, отвыкла она от них за последние… ох, двадцать лет. Дим только усмехнулся - яхту, главное, пока не покупай, а так - вперед, я послежу, чтобы ты не нуждалась.
        В глубине сознания сизой рыбиной вильнула мысль: нет ему причин так обо мне заботиться.
        Леля потрясла головой, отгоняя непрошеную гостью. Глупость какая! Нечего сейчас об этом думать. Надо быстрей собраться - о, кучка с кровати вполне поместилась в рюкзак, отлично, и еще запасные мини-кроссовки туда же, все остальное легко купить, а обношенная по ноге обувь в поездках не то что золота дороже, бриллиантов даже,  - и вперед, вперед, поскорее переместиться из опостылевшего вдруг Питера туда, в морскую и небесную синеву, в путаницу узких средневековых улочек, и не важно, куда конкретно.
        Почему-то сейчас она совсем не боялась дорожных сложностей. Раньше ее за день свели бы с ума панические мысли: что, если она споткнется на лестнице (и угодит в местную больничку с переломанными ногами?), или перепутает рейс, или, самый страшный ужас, потеряет паспорт?! И вдобавок банковские карты и телефон?! А в голове - ни одного номера (у нее всегда было плохо с цифрами)! И никто не примчится ее спасти! Потому что она позвонить не сможет!
        Сейчас ее все это не пугало. Почему непременно кто-то должен ее спасать? Ей разве три года? И к тому же… Спасать нужно было Лелю. Нежную, очаровательную, нередко беспомощную. Но Дим же сказал, что она теперь - Алекс! Это Леля могла потерять сумочку с паспортом и банковскими картами - у Алекс документы во внутреннем кармане ветровки! Она специально выбрала ту, где карманов больше всего! Самую практичную! И споткнуться посреди чужого города Алекс не может! Ведь она путешествует в удобнейших, давным-давно обжитых кроссовках!
        Мысленно она еще называла себя Лелей, но это уже не имело никакого значения - просто привычка. Ну или воспоминание. Такое давнее, что уже почти не веришь в его реальность. Вроде мамулиной истории о том, как маленькая Леля заблудилась в собственном дворе - и плакала за сараем, пока ее не отыскали. Но, как говорил, кажется, Дим, это было давно и неправда.
        Действительно: раз давно - значит, уже неправда. Потому что происходило с кем-то другим. С тем, кто учился ходить, расшибая коленки, кто не умел есть ложкой и даже, страшно сказать, регулярно пачкал пеленки! К ней сегодняшней все это, разумеется, не должно иметь никакого отношения.

* * *
        Венецию Алекс-Леля проскочила насквозь, почти не глядя, словно торопилась на поезд, который вот-вот должен отойти, а до вокзала еще ого-го сколько. Ей не нужны были сейчас традиционные туристические «магниты». Венеция казалась слишком… обыкновенной. Как бы странно это ни звучало.
        Непонятно как - не то перепутав платформы, не то задремав в электричке - она оказалась вдруг в Бриндизи, на каблуке итальянского сапога. И ничуть не испугалась, даже не расстроилась ни капельки! С одной стороны: раз уж так распорядился его величество Случай, значит, так и надо. Но, с другой,  - зачем? Почему вдруг Бриндизи? Никогда они с Ленькой сюда не заезжали. Впрочем, нет, однажды было: они решили поглядеть на колонну, которая отмечает окончание знаменитой Аппиевой дороги. Часа полтора, кажется, этот «визит» занял. И, может, раз они тут бывали, значит - правильно? Колонна, завершающая Аппиеву дорогу,  - чем не начало для странного Лелиного путешествия? Символично даже.
        По уводящей к морю лестнице Вергилия - название, льющее мед на сердце любого филолога,  - гулял ветер. Да такой, что уже к середине Леле захотелось вернуться. Наверное, именно такой ветер задувал в лицо Данте, коего дух Вергилия вел в «экскурсию» по всем кругам ада - все ниже и ниже, до девятого, ледяного, где томились души предавших доверие. Она встряхнула головой - может, и правда, черт с ней, с лестницей и бьющимися внизу волнами, вернуться? Куда? Да не важно. На вокзал, в Рим, в Питер, черт побери! Но в полутора сотнях метров - уже совсем внизу, на набережной королевы Маргариты - призывно махало полосатыми тентами кафе.
        Вздохнув, она продолжила спуск, однако уже через несколько ступенек обнаружилось, что дальше пути нет. То есть лестница-то никуда не делась, но ровно посередине очередной ступеньки сидел, склонив голову набок, здоровенный пес. Кажется, эта порода называется «королевский пудель», вспомнила Леля. Да, пожалуй, вполне королевский, только короны на атласно-черной голове не хватает. Прежняя Леля, что греха таить, наверняка испугалась бы такой встречи: мало нам спуска по лестнице Вергилия (уже жутковато, того и гляди до ада дошагаешься), так еще и черный пудель! Второй облик Сатаны, привет из «Фауста» Гете. Но нынешняя Леля - уже не Леля, а Алекс!  - только улыбнулась:
        - Привет, Мефисто! Кого поджидаешь?  - и упрямо зашагала вперед.
        В смысле вниз. Пудель, тряхнув ушами, посторонился, давая дорогу. Ветер никуда не делся, но почему-то растерял весь свой адский лед. Скорее наоборот. Перспектива посидеть под полосатыми тентами уже совсем близкого кафе, и чтобы ветер, как старый приятель, то приобнимал за плечи, то гладил по голове, была, черт побери, очень даже приятной.
        Она обернулась - пудель исчез. Не то убежал выше и его скрыли ступеньки, не то, как полагается уважающему себя порождению тьмы, ушел в стену. Или просто в воздухе растворился, почему бы нет? Ну и ладно, а у нее - прекрасная перспектива в виде столика под полосатым тентом кафе!
        Как все перспективы, сердито подумала Леля через минуту, которые приятны, пока глядишь издали. А как только начинается их реализация, так и хочется сбежать.
        Нет, в кафе не воняло подгоревшей пиццей (где это вы в Италии видели плохую пиццу?) или, боже упаси, недавней борьбой с тараканами. Пахло базиликом, кофе и солью. Но за крайним столиком справа сидел человек, которого Леля меньше всего ожидала здесь встретить.
        Господин адвокат. Игорь, чтоб его, Анатольевич, с независимым видом держащий крошечную белую чашку в длинных тонких пальцах.

«Забавно,  - подумалось Леле-Алекс.  - Раньше я не замечала, какие у него музыкальные пальцы - может, он в детстве на рояле играл? Или на скрипке? Логично было бы».
        Что он тут, кстати, делает? Отпуск проводит? Или - за ней следит? А что, с Дима сталось бы соглядатая отправить. Хотя бы для страховки, чтобы, не дай боже, в беду какую опять не угодила. Или - нет? Он же сам предложил ей стать Алекс, разве за Алекс нужно следить?
        Первой мыслью было - развернуться и сбежать. Но - вот прямо сейчас подниматься по лестнице? Будь она хоть трижды Вергилия, романтическое имя отнюдь не делает ее короче.
        Или просто пройти мимо, «не заметив»?

«Лель, скажи честно, испугалась?» Или нет, не так: «Алекс, ты что, струсила?»
        Да вот еще!
        - Добрый вечер, Игорь Анатольевич!  - лучезарно улыбнулась она, грациозно опускаясь на довольно хлипкий стульчик.  - Вы тут меня специально поджидали?
        Улыбка сделала его лошадиное лицо очень даже симпатичным. Нет, правда, удивительно, как простая улыбка может изменить человека.
        - Не то чтобы специально. Но возможности такой не исключал.
        Леля - нет, Алекс, Алекс!  - вместо того чтобы привычно растеряться и залепетать что-то невнятное, лишь вздернула (вопросительно и довольно высокомерно) левую бровь: извольте, мол, сударь, объясниться.
        Игорь Анатольевич опять улыбнулся, почти смущенно:
        - Это кафе мне давно нравится. Камни, ветер, море - все такое дикое, средневековое. И вдруг эти навесы полосатые. Очень освежает.
        Фразы насчет «неисключенной возможности» это совершенно не объясняло. И Леля-Алекс, подчеркивая свое ожидательное недоумение, в дополнение к поднятой брови чуть повернула голову.
        - Ах да!  - Господин адвокат понял ее мимику вполне.  - Я вас в городе видел. Днем. Случайно, честное слово.  - Он прижал руку к тому месту, где полагалось бы находиться сердцу (только откуда оно у преуспевающего адвоката?).  - Чуть не подошел, но вы так азартно общались с какой-то пожилой синьорой, что мне неловко стало отвлекать.
        Пожилая синьора - а если без дураков, то попросту старуха, косматая, в пестрых юбках и залихватски повязанной через лоб дырявой шали с длиннющими кистями - пыталась всучить Леле какой-то амулет. Или сувенир, который станет для нее амулетом? Кажется, именно на этом настаивала обладательница «пиратской» шали. Она тараторила, размахивала руками, юбки, хвосты шали и выбивающиеся из-под нее седые космы развевались - и, кажется, процесс торга увлекал старуху куда больше возможного результата. После десяти минут спора (действительно азартного) на смеси английских, французских, русских и совсем чуть-чуть итальянских слов Леля решила, что эта старуха напоминает вовсе не ту, страшную, питерскую, что грозила ей карами небесными, а другую - парижскую, продававшую альбом в серой кожаной обложке, так внезапно после пропавший. Еще минуты через две в Лелины руки перешла крошечная примитивная статуэтка (больше похожая на обточенный морем кусочек мрамора, нежели на творение рук человеческих), а старуха стала богаче на несколько евро.
        С одного боку «статуэтка» напоминала потягивающуюся наяду, с другого - улыбающуюся собачью морду, с третьего - сидящую по-собачьи лошадь (ну или ослика, подумалось вдруг Леле). В общем, с каждой стороны камешек «показывал» что-то разное.
        Сейчас, когда адвокат напомнил Леле про тот комический торг, она засмеялась.
        - Вот,  - и поставила перед собой осло-собаку.  - Старуха уверяла, что это сильнейший магический амулет. Правда, я ее не очень-то понимала, по-итальянски я ладно если два десятка слов знаю.
        Игорь Анатольевич осторожно погладил розоватый, в прожилках камешек.
        - Теплый…  - как будто удивился он.
        Леля опять засмеялась:
        - Ну так в кармане лежал, нагрелся. Ясно, что старуха таким образом просто на хлеб и кьянти себе зарабатывает, окучивая доверчивых туристов. Но камешек действительно приятный. Правда?
        Не то чтобы Лелю сейчас хоть сколько-то заботило мнение случайно встреченного дальнего знакомого. Но… паломничество же. На самом деле в нем нет места случайностям!
        - Вы удивительная,  - сказал вдруг Игорь Анатольевич.  - Простите, конечно, я не должен этого говорить. Но вы и вправду удивительная. Такая хрупкая, кажется, одним неловким взглядом убить можно, и в то же время совершенно… я не знаю, как это точно сказать… непобедимая. Вы знаете, что алмаз, в переводе с персидского, кажется, означает непобедимый? Но алмаз-то, при всей его твердости, разбить нетрудно… В Древнем Риме столовое белье - ну там скатерти, хотя я даже не знаю, были ли у них скатерти, салфетки-то точно были - вот их ткали из асбеста. Он вообще-то камень, минерал, но волокнистый, и вот они из него делали ткань. Мы столовое белье стираем, а они эти свои салфетки бросали в очаг. В огонь то есть. И салфетка становилась чистой, как будто ее только что соткали! Потому что вся грязь сгорала, а асбест не горит. И мне почему-то кажется, что это вот - про вас.
        Прежняя Леля растерялась бы, даже испугалась, быть может, нынешняя же Алекс, оценив комплимент, ни рассыпаться в благодарностях, ни бормотать «что вы, что вы» не стала. Помолчала немного, улыбнулась благосклонной улыбкой королевы, перед которой один из рыцарей-стражников (которые все, конечно, на одно забрало) швырнул в грязь бархатный плащ, чтобы Ее Величество могла пройти, не запачкав туфелек.
        - Знаете, так странно получается. Дим перед моим отъездом сказал, что мне пора поменять имя. Не радикально, а - так, для себя. Он считает, что из «Лели» я выросла.
        Игорь Анатольевич отнесся к шутливой, в общем, идее серьезно:
        - И какие варианты?
        - Дим предложил Алекс. И что забавно, мне понравилось.
        - Алекс?  - задумчиво повторил адвокат.  - Да, это лучше, чем Леля. Хотя, по-моему, вы - Сандра.
        Раньше она и не поняла бы, но сейчас видела ясно: это тоже был комплимент. Не потому что Сандра лучше Алекс. Просто это означало, что совершенно посторонний человек думает о ней! И не о том, насколько удачна ее сегодняшняя прическа, а - о мыслях ее, о душе, о той Леле, которая - внутри. Ничего этого она произносить вслух, разумеется, не стала. Лишь улыбнулась еще раз - от удовольствия, как мурлыкающая кошка - и спросила неожиданно:
        - Вы… в отпуске?  - Все-таки ее еще терзали немного сомнения: не направил ли господина адвоката Дим - последить за ней издали.
        - Точно так,  - подтвердил Игорь Анатольевич, уже отряхнувшийся от своего смущения.  - Ненадолго, увы. Но хоть что-то. Вы после Бриндизи куда?
        Она неопределенно повела плечом: не то «сама не знаю», не то «не твое дело», в общем, понимай как хочешь. Адвокат, впрочем, не обиделся и не расстроился:
        - Вот и я так же путешествую - методом случайного тыка. Может, наши путешествия еще пересекутся?
        Она улыбнулась - равнодушно и немного загадочно:
        - Кто знает…
        - М-м…  - замялся адвокат.  - А сейчас… Может быть, вас проводить?
        - Нет-нет, это вовсе незачем!  - Леля почувствовала, что «кудахчет», это как-то само получилось. Но она правда растерялась!  - Я… Мне еще нужно… В общем, спасибо, что предложили. Кстати, вы на лестнице собаку не встретили, когда спускались? Здоровенный такой черный пудель.
        - Черный пудель?  - удивился Игорь Анатольевич.  - Как в «Фаусте»?
        - Да, вроде того. Сидит на ступеньке и смотрит эдак снисходительно.
        - Ничего себе у вас путешествие насыщенное!  - восхитился адвокат и, увидев, что Леля встает, тоже поднялся.  - Что ж, если вас и вправду не нужно провожать, позвольте откланяться.
        И он в самом деле откланялся! Встал пряменько и церемонно так наклонил голову. Вот, ей-богу, прямо как в пьесах Островского! Или еще кого-нибудь оттуда, из девятнадцатого века!

* * *
        После Венеции, Рима и Бриндизи ее занесло почему-то в Палермо. Потом в Геную. Затем опять - непонятно как - в Рим. После этого в Падую и Ливорно. В общем, «заносило» почему-то все время в крупные города. Зачем? Все это было не то. Совсем не то.
        Кажется, с неясной какой-то неловкостью думала Леля, нужно было все-таки лететь во Францию. Подумаешь, толпы отдыхающих! Наверняка же в маленькие провинциальные городки они не заглядывают. «А я-то стремлюсь побродить исключительно по южноевропейским Свияжскам и Прибрежным». Эх, балда стоеросовая! Про Балканы, выбирая направление, даже не подумала! Почему вдруг Италия? Бог весть. И ведь переиграть все можно хоть сейчас.
        Переиграть вообще никогда не поздно…
        Вот только… от одной мысли передумать, изменить намеченный маршрут Лелю вдруг затошнило. Как будто судьба неприятно, но властно подавала знак - не останавливайся и, главное, не сворачивай. Смешно. Откуда и куда сворачивать, если никакого внятного маршрута пока нет? И тем не менее.

«Не сердись, судьба,  - криво улыбнулась Леля, сглотнув пыльную вокзальную горечь.  - Все понятно. Игра уже началась. Что бы эта фраза ни означала. И менять сданные карты - нечестно. Неправильно».
        Поэтому пусть будет все та же Италия.
        Дим про паломничество сказал не очень всерьез, но все-таки.
        Паломничество - значит, паломничество. Оно требует определенного упрямства. И, само собой, никаких культурных «must see», никаких туристических Мекк. С Ленькой они тоже всегда сворачивали во всякие немыслимые «курмыши» (это было его словечко). То есть это Ленька сворачивал - садился в случайные электрички (в Европе они были хороши даже десять-пятнадцать лет назад), сдавал внезапно самолетные билеты и брал «что-нибудь на ближайший рейс», нырял в подвернувшиеся арки - и Леля послушно следовала за ним. Ни разу не испугалась. Нет, не так. Пугалась, конечно,  - мало ли что могло поджидать за внезапным «поворотом». Да и поджидало, случалось такое. Как раз где-то в Италии они однажды нарвались на не слишком дружелюбную свору молодых… как бы их поточнее назвать… волчат. Ленька, широко улыбнувшись, заговорил с ними на чудовищной смеси английского языка и русского мата. И самое смешное, что их, беззащитных туристов, тогда не только не убили, но даже не ограбили! Проводили до гостиницы, уважительно попрощались. Так что она точно знала: произойти может всякое, но это как на «американских горках», вроде и
ужасно, однако слаще ничего нет, потому что знаешь - ничего действительно плохого с тобой не случится. Даже если на всех в мире «американских горках» начнут происходить аварии, твой аттракцион окажется абсолютно безопасным.
        Ленька был - Хозяин. Он господствовал над окружающей действительностью, как поставленный на самом прекрасном берегу дом автоматически господствует над любым пейзажем. Он никогда не испытывал никаких сомнений в своем господстве, лишь абсолютную уверенность: все и всегда будет именно так, как он захочет… И, удивительнее всего, что бы он ни вздумал, реальность ластилась к его ногам, тыкалась в ладони - погладь! И он гладил. Если не отвлекался еще на что-нибудь. Леля и сама… ластилась и тыкалась. И слаще этого не было ничего.
        Улочка была кривая и узенькая-узенькая. Леле пришлось прижаться к стене, пропуская топавшую навстречу группку японских туристов: пеструю, вытаращившуюся многочисленными фотоаппаратами, но не слишком громогласную, очень, как все японские группы, дисциплинированную. Она лишь удивилась мельком, что никогда, ни разу не видела одинокого японского туриста - всегда стайками. Улыбнулась, обходя развалившуюся на серых камнях тротуара рыжую кошку - та выискала единственный солнечный пятачок, грелась, жмурилась. Сияющая в солнечных лучах шерсть казалась искрящейся дымкой - такую рисуют в мультфильмах, изображая волшебство…
        Так же разваливался Джой. Еще и лапы в стороны раскидывал - почешите пузо. И рыжие пятна так же сияли… Леля точно въяве увидела его на месте кошки - живого!
        Удивительно, но воспоминание не кольнуло ржавым гвоздем, не скрутило горечью желудок - лишь отозвалось легким печальным звоном. Да и печальным ли? Словно Джой никуда не «ушел», словно он просто убежал вперед и поджидает ее за ближайшим углом. Вроде спрятался. Чтобы гавкнуть привычно: а, думала, я потерялся, а я вот он! Была у них такая игра.
        Улочка, вероятно, упиралась в какую-то площадь: в прогале меж серых стен победительно светился кусочек неба. Синего-синего, чистейшего, без единого облачка - так Леля промывала окна. И видела за этими свежепромытыми до абсолютной прозрачности стеклами - счастье! Нет, не так. Сами эти хрустальные стекла были - счастьем!
        Она оглянулась на кошку - та приоткрыла один глаз: «Иди-иди, много вас тут!» - и перетекла в еще более «жидкую» позу,  - улыбнулась этому удивительному кошачьему умению устраиваться удобно даже в совершенно неподходящем месте. Улыбнулась и зашагала, касаясь стен. Камни тротуара были какие-то щербатые, словно временем изъеденные. Страшно подумать: может, по этим камням римские легионеры шагали! И так же, как сейчас, светилась синева в прогале узкой улочки.
        - Над всей Италией безоблачное небо, над всей Италией безоблачное небо!  - напевала она себе под нос.
        В этой фразе было что-то неуловимо неправильное. Леля попыталась сообразить что, не получилось. Вздохнула, полезла за смартфоном. Иначе мысль так и будет крутиться в голове, мешать, как попавший в босоножку камешек.
        Вездесущий интернет сообщил, что правильно «Над всей Испанией безоблачное небо». Вроде бы именно с этой сигнальной фразы начались мятеж и гражданская война, в которой победил фашистский режим Франко.
        Ну и пусть!
        Пронзительная синева неба все равно казалась обещанием чуда, которое ждет где-то совсем близко, может, уже за тем поворотом…
        До площади оказалось дальше, чем Леле подумалось. Но за очередным перекрестком - его и перекрестком-то язык не поворачивался назвать, просто от узкой улочки отрастала, как веточка, другая - обнаружилась гостиничка. Точнее, сперва, увидев выступающую над улицей террасу, Леля решила, что это ресторанчик - или, как их тут называют, траттория. Терраса располагалась как бы на втором этаже: тяжелые грубые камни балюстрады (вот уж тут никак не подумаешь, не имитация ли, не произведение ли модного дизайнера, тут все натуральное, веками стоящее на одном месте, вросшее в землю, в соседей… в небо), полосатые зонтики - под ними, вероятно, прятались столики, снизу невидимые из-за каменного барьера. Леле сразу представилось, как она сидит за столиком, жмурится от солнца и налетающего откуда-то легкого ветерка, потягивая ледяной апельсиновый сок. А может даже, под влиянием общей атмосферы, какое-нибудь кьянти - или что они тут пьют? Не дурацкие же коктейли!
        Посидеть на «исторической» террасе с холодным бокалом чего-нибудь - это было первое за последние недели желание, пронзительно острое, как в юности. Она уж и забыла, кажется, что это такое - чего-то хотеть. Нет, ей нравилась поездка, Дим молодец, что уговорил, но нравилась как-то отстраненно. Как будто не Леля ходила по всем этим дышащим древностью улочкам, а еще кто-то. И она за этим кем-то лишь наблюдала, отмечая долженствующие эмоции, а не ощущая их. И вот…
        В толще стены обнаружилась лестница - такая же грубая и «натуральная», как все остальное.
        Кудрявая темноглазая девушка в джинсах и мультяшной футболке (с Бэтменом, над которым почему-то круглился хипповский девиз «All we need is love» - «Любовь - это все, что нам нужно») принесла меню: несколько листочков в пластиковой папке-скоросшивателе. Вверху каждого значилось, к некоторому Лелиному удивлению, не ristorante или там trattoria (это итальянское слово ей очень нравилось своей натуральностью), а l’hotel. Гостиница. Забавно. И, пожалуй, удачно.
        Девушка-официантка (может, дочь хозяев гостиницы? очень уж тут все по-семейному) говорила по-английски подчеркнуто правильно, как в учебнике, и очень медленно. Иногда переходя, однако, на пулеметную итальянскую скороговорку.
        Да, можно посидеть, не поселяясь. Да, можно поселиться. Да, гостиница, да, свободные номера есть, мадам желает выбрать?
        Выбрать, да. Из трех с половиной номеров. Ну или из тринадцати, один леший.
        Мадам выбрала номер на третьем этаже, окнами в сторону площади, до которой она так и не дошла. Комнатка была крошечная, почти убогая, хотя и чистенькая. Но в узком просвете между двумя домами напротив сверкало обещанием близкого-близкого чуда все та же победительная небесная синева.
        Почти сразу у Лели появился «свой» столик на привлекшей ее сюда террасе - в углу балюстрады. Это было так здорово - «свой» столик! Леона - девушку, с которой Леля объяснялась в первый день, звали Леона - улыбаясь, ставила перед Лелей «как всегда»: поутру крошечный кофейник, стакан апельсинового сока, тарелочку с вкуснейшими сырными лепешками, совсем маленькими, не больше циферблата мужских часов. Сверху на каждой лепешечке лежал потекший от жара ломтик помидора, увенчанный крошечным кусочком какого-нибудь мяса. Этакая микроскопическая пицца. Вечером Леона приносила душистый чай из каких-то трав. Неожиданно образовавшееся «как всегда» почему-то радовало. Как и имя девушки: Леона - это было как привет от Леньки! Темные кудри Леона забирала вверх какими-то диковинными гребешками - это напоминало драгоценный старинный венец. Джинсы и майка на ней выглядели дичайшим анахронизмом. Леле она представлялась в чем-то струящемся, прозрачно-белом, с длинными тяжелыми золотыми серьгами, в варварски пышном ожерелье из крупных рубинов и изумрудов. Каменные скамьи устилают шелковые подушки, откинувшись на которые
Леона с едва заметной улыбкой, чуть прикрыв глаза, смотрит на арену, где бьются гладиаторы.
        Наверняка сама Леона, доведись ей подслушать Лелины мысли, была бы немало изумлена. Она привыкла и к камням, и к древности, и айфон на балюстраде, о которую опирались еще древнеримские легионеры, не казался ей анахронизмом. И Леля для нее была - «мадам с третьего этажа, которая занимает столик в углу».
        На третье утро Лелин столик оказался занятым. Там устроились две какие-то девицы в по-европейски небрежных одеждах. Нет, скорее не девицы - дамы. Лет по тридцать с небольшим. Одна рыженькая, очень бледная, другая не то сильно загорелая, не то смуглая от природы.
        Вздохнув, Леля устроилась за столиком поближе к стене и невольно прислушалась: болтали дамы по-русски. Да подумаешь, уговаривала она себя, ну по-русски - и что? Уж будто такая диковина - встретить за границей соотечественников. Слава богу, не какие-то там застойные времена на дворе, когда поездка в братскую Болгарию становилась чуть не главным событием жизни. Сейчас-то десятками, если не сотнями тысяч катаются. Говорят, на основных курортах вся обслуга уже вполне сносно по-русски лопочет. И что Леле до этих дамочек?
        Но все равно прислушивалась.
        Рыженькая, судя по разговору, недавно рассталась с «мужчиной всей своей жизни» и теперь приходила в себя.
        - Какая же ты молодец, что заставила меня поехать!  - воодушевленно говорила она подруге.  - Иначе я еще сто лет бы из всего этого не выползла. Правда, я и собраться-то толком не успела.  - Рыженькая засмеялась.  - Боялась сглазить - это чудо, что меня отпустили.
        Возле ее креслица притулился небольшой аккуратный чемодан - клетчатый, на колесиках. «Понятно, только приехала, а собиралась второпях»,  - подумала Леля, окидывая рыженькую рассеянным взглядом. Серая юбка незнакомки, видневшаяся из-под просторной шелковой блузки, казалась скорее офисной, чем туристической. Да и сама блузка, хоть и завязанная на бедрах залихватским узлом, тоже намекала на «проклятую работу». Соответствующий юбке пиджак, вероятно, уже покоился в чемодане: несмотря на ранний час, на террасе ощутимо припекало.
        - Ну ведь отпустили же!  - широко улыбнулась смуглая (нет, все-таки загорелая).
        - Только потому, что шеф сам надумал куда-то свалить,  - тараторила рыженькая.  - Он ни за что бы не отпустил. А зам его… да ты знаешь, которого Автоматом кличут, потому что фамилия Калашников, ты еще говорила, что он симпатичный, а мы, дуры, ничего не понимаем в мужиках. Посмотрел так на меня, вздохнул - и подписал!
        - Еще бы! Он для тебя не только заявление на отпуск подпишет, он тебе луну с неба снимет.
        - Вот еще глупости!  - Но видно было, что услышанное рыженькой отнюдь не неприятно.
        - Вовсе нет. Он к тебе неровно дышит, точно говорю, у меня глаз-алмаз. Вот с кем крутить надо, а не с этим своим… тьфу!
        - Что, вот прямо так сразу, не успела постель остыть…
        - А только так и надо. Да и вообще: лучшее средство вылечиться от предыдущего - завести следующего. Клин клином…
        - А знаешь…  - задумчиво проговорила рыженькая.  - Уже не надо клин клином.
        - В смысле?
        - Ну ты же помнишь, как я терзалась, на стенки бросалась - не могу без него, хоть режьте! А когда села в самолет… с местом повезло, у окошка попалось… то увидела небо - синее-синее, чистое-чистое! И как-то мне вдруг… прояснело, что ли? Я ведь и вправду думала, что дышать без него не могу.
        - А оказалось - можешь?
        Рыженькая досадливо сморщилась:
        - Да не то! Я думала, дышать без него не могу, а оказалось - насморк! Это просто насморк у меня был! Понимаешь?
        - Кажется, понимаю…  - Загорелая легонько, ласково щелкнула подругу по кончику носа.
        Какие милые тетки, улыбнулась Леля. И совсем не жалко, что они мой столик заняли! Ведь это надо же: я думала, что дышать без него не могу, а оказывается, у меня насморк был! Вся женская безнадега в одной фразе. Ай, спасибо мирозданию, что таких очаровательных «учительниц» подсунуло!..
        А вечером она увидела Леньку. Вывернула с одной узкой улочки на другую и на секунду застыла - он шел навстречу: руки в карманах, глаза чуть прищурены. Впрочем, глаз за здоровенными темными очками было не разглядеть. Леля сразу юркнула назад, в переулок, из которого вышла. Испугалась.
        Конечно, это был не Леня. Просто какой-то посторонний мужчина. Похожий, да. Но мало ли похожих людей. На незнакомце была сетчатая рубашка поло, на ногах - мокасины. Мокасины! Ленька никогда в жизни не надел бы мокасины! Равно как и сетчатую рубашку. И то и другое он полагал воплощением вульгарности: еще золотую цепуру в палец на волосатую грудь повесить - и зашибись, братан!
        Но похож, ничего не скажешь. Если бы Ленька похудел килограммов на семь, был бы копия.
        Интересно, эта встреча тоже сигнал мироздания - или просто случайность?
        Прав был Дим. Действительно - паломничество. Потому что видеть этого вот «Леньку» было совсем не больно - только немного жутко. Как на «американских горках», когда падаешь в «пропасть» - и сразу взлетаешь! И опять - падаешь! И снова - взлетаешь!
        Пожалуй, пора было двигаться дальше. Зажмурившись, Леля ткнула пальцем в карту Италии и, открыв глаза, ахнула - название, в которое попал палец, опять оказалось знакомым…

* * *
        Маленькая тосканская гостиничка, где они с Леней провели волшебную неделю (боже, десять лет назад!), по-прежнему существовала. И даже как будто похорошела. Ничего особенно броского, все та же подчеркнуто старинная атмосфера, но комфортабельность вполне на уровне двадцать первого века, включая свободный вай-фай. Плюс гигантский телевизор чуть не во всю стену. Телевизор принимал, по словам портье, «всю Европу» и даже - подумать только!  - российские каналы. Всего два, но это показалось… забавным.
        Таким же забавным (хотя и жутковатым слегка) было случившееся в первый же день приключение. Бродя наугад по узким улочкам, она опять увидела Леньку!
        Ну то есть кого-то ужасно на него похожего. Тот ли это был тип, что попался ей два дня назад, или другой - бог весть. Главное - сердце провалилось куда-то вниз, сгоняя за собой всю, кажется, кровь (даже в глазах потемнело), которая стала почему-то густой-густой, словно вся жидкость в ней замерзла ледяными иголками. Даже коленки задрожали, словно от холода. И пальцы, пальцы заледенели… И щеки, наверное, тоже - потому что, когда она прижала к ним ладони, ничего такого не почувствовала, никаких заледеневших пальцев.
        В номер она вернулась очень рано, но заснуть не могла, конечно. Сидела, бездумно щелкая телевизионным пультом. Итальянские ведущие тараторили так, что, даже если бы она знала язык, вряд ли бы что-нибудь поняла. Кое-где говорили по-французски и по-английски - впрочем, несли что-то очень скучное. И вдруг…
        - Мия, когда вы узнали о трагедии, какими были ваши первые чувства? У вас не появилась, хотя бы на мгновение, мысль прервать беременность?
        Мия?
        Действительно, на широком (слишком широком) бледно-кремовом диване, сдвинув колени и выпрямив плечи, сидела Мия. Черный костюм подчеркивал ее хрупкость и скрадывал соблазнительность форм. Никаких алых губ, никаких стрелок над глазами - все очень неброско, почти невинно.
        Хороша. И неглупа. Как это ее в телевизор-то занесло? И что за трагедия? У нее - тоже?
        - Ни на мгновение,  - печально улыбнувшись, Мия еще больше распрямила плечи, даже подбородок чуть приподняла.  - Понимаете, я же…  - Она вздохнула, словно успокаивая дыхание, чтобы не дать воли подступающим рыданиям.  - Мы любили друг друга. И в первый момент я просто… не поверила. А потом… как бы я могла? Ведь это единственное, что мне осталось?
        Вместо печального лица Мии весь экран заняла вдруг фотография… Леньки.
        Что за?!. И откуда у телеканала такая фотография? Немного размытая, но более чем узнаваемая.
        - И вас не останавливала разница в возрасте?  - все так же вкрадчиво докапывался ведущий.
        На весь экран развернулась еще одна фотография. Еще более мутная, чем первая, явно не рассчитанная на такое увеличение, но и Мия, и Ленька рядом с ней были видны вполне отчетливо. Даже узкая Миина ладошка в здоровенной Ленькиной длани.
        Ничего «такого» в снимке не было: ну держит Ленька за руку девушку - подружку своей дочери, подумаешь! Он всегда любил молодежь. Но Леля почувствовала себя так, словно ей со всего маху ударили под дых.
        - Любовь не спрашивает паспорта,  - строго и печально отвечала Мия.
        Держалась она хорошо. Отлично просто держалась. Без вульгарности, без нахрапистости, вся словно бы сосредоточенная на утраченной любви, а гипотетический ребенок - этой самой любви плод. И никакие имущественные претензии тут ни при чем!
        Ведущего шоу интересовали, однако, именно они.
        - Мия, скажите, вы планируете сделать ДНК-тест? И, если учесть, что… ну если учесть все обстоятельства, вы готовы идти на переговоры с Ульяной и Платоном?
        Мия улыбнулась - все так же строго и печально:
        - Зачем? Я знаю, чей это ребенок, а что думает остальной мир - какая мне разница? Я даже УЗИ не делала, потому что не хочу заранее знать, мальчик или девочка. А вы говорите - ДНК…
        - Но если вы сможете доказать отцовство, ваш ребенок будет одним из наследников господина Геста. Разве не так?
        - О чем вы говорите?  - еще суровее, еще печальнее спросила Мия.  - Разве я хоть намеком, хоть где-то позволила думать, будто для меня имеет значение хоть что-то, кроме того, что у меня была любовь, а теперь…
        Три раза «хоть» в одной фразе, автоматически отметила Леля.
        Господи, о чем она? Да хоть тридцать три!
        Мия? Ленька? Ребенок?!!
        Как же так?!
        В первое мгновение она не поверила своим глазам и ушам. Во второе, третье и так далее - совсем не поверила. Что это? Как?! Леня, ее Леня,  - и вот эта…
        Больно. Господи, как больно! Нет, этого не может быть, не может быть больно всему телу сразу! Какая… подлость! В горле стало тесно и горячо, грудь сдавило. Боже, она сейчас просто задохнется! Не-вы-но-си-мо. Дышать! Но как, если воздух вдруг кончился? Кто-то выкачал весь воздух из этого уютного, как будто и не гостиничного, номера. Или из всего мира сразу?
        Леля схватила пульт - выключить, выключить немедленно этот ужас!
        Узкий черный брусочек выскользнул из мгновенно повлажневших пальцев, она кинулась поднимать, ударилась косточкой мизинца о край низкого столика… и эта боль - пронзительная, абсолютно реальная - прогнала ту, мучительно обжигающую, не дающую вздохнуть.
        Какая… подлость…
        Какая… глупость! Куда бы деться воздуху? Вот он, дыши, пожалуйста, сколько угодно!
        Смешно, хмыкнула Алекс, беря управление на себя.
        Какая такая подлость, о чем ты? Подумаешь, Ленька подержался за прелести малолетней шлюшки. Чем это, собственно, отличается от той же рыбалки? Мужчины должны иметь свои игрушки.
        Трудно, правда, поверить, чтобы Ленька мог быть настолько небрежен, что не подумал о «последствиях»… но… Он-то, может, и думал, только…
        У мужчин - игрушки, у женщин - хитрости. Если ушлая девица захочет - захотела - повязать подходящего мужчину таким вот немудреным традиционным способом, будьте уверены, она добьется своего. Мужик может сколько угодно осторожничать, опасаясь «последствий», девица придумает, как обойти все его предосторожности. Увлечь, напоить, распалить - затуманить мозг страстью… а если у мужика хороший «автопилот» и затуманить не выходит… Можно ведь пустить в ход… гм, использованный презерватив. Тьфу, гадость какая! Леля сморщилась от отвращения и брезгливости.
        Да еще, может, девица-то и врет как сивый мерин! Мало ли что она говорит. С Ленькиной смерти прошло - боже, так много!  - почти полгода. Даже если декларируемый «залет» случился прямо перед той рыбалкой… Леля-Алекс критически осмотрела красующуюся на экране Мию. Хм, не похожа она что-то на беременную. Разве что ток-шоу идет в записи, так, она слышала, нередко делают. Потому что полгода - это уже вполне определенный животик. Даже в таком свободном платьице должно быть хоть что-то заметно. Скорее всего, нет там никакой беременности! И, кстати, может, и насчет Леньки она врет! А что? Очень даже просто! Он-то возразить уже не может, вот Миечка и насочиняла, что у них была фантастическая любовь - да еще и с «последствиями». И сидит теперь в телевизоре вся такая интересная и распрекрасная, купается во всеобщем внимании…
        Впрочем, ну ее, эту Мию, вместе с ее не то беременностью, не то хорошо раскрученной выдумкой! Прежняя Леля, пожалуй, головой о стенку бы биться начала (да почти уже и начала)  - как же, мир рухнул!  - а нынешняя Алекс только посочувствовала глупой девочке из телевизора, всего-то пытающейся ухватить свой кусочек счастья. Ну… как она это самое счастье понимает. Бог ей судья.

* * *
        Следующим вечером, после целого дня бездумной ходьбы по городу, ужиная в траттории, где когда-то они любили бывать с Леней (две минуты ходьбы от гостинички), и стараясь не думать ни о телевидении, ни о Мие, ни вообще о Питере, Леля опять увидела его. Помотала головой: вот, однако, к чему «паломничества» приводят. Донастраивалась! Довспоминалась! Теперь Ленька на каждом шагу будет мерещиться? Этого Дим хотел, отправляя Лелю в путешествие?
        Но как похож! Улыбка, прищур, привычка чуть встряхивать головой, отбрасывая не то волосы, не то неудобные мысли, поза - бокал в левой руке, правое плечо опущено, и правая рука, пересекая грудь, охватывает левый локоть изнутри. Леля никогда не видела, чтобы кто-то еще так стоял! А этот - вот он, доппельгангер! Прислонился к стойке и о чем-то беседует с барменом. Но при этом совершенно явственно косится в ее сторону! То ли потому, что Леля слишком откровенно на него пялится, то ли потому, что она сейчас очень хорошо выглядит, как раз на те самые «всегда двадцать восемь», то ли потому… Нет, третий вариант, конечно, совершенно невероятен. Не может же этот мужик и в самом деле быть Ленькой! Потому что… потому что если бы Ленька каким-то невероятным чудом перенесся из замерзшей мартовской речушки в крошечный, удивительно уютный, невзирая на все еще летнюю жару, тосканский городок, то кинулся бы к ней, обхватил бы, поднял, закружил, прижал бы так, что ребрам стало бы больно!
        Она бросила на столик несколько смятых купюр и выскочила из траттории. Точно испугалась чего-то.
        Заснуть не удавалось долго.
        Во сне Ленька опять шел ей навстречу по узенькой улочке, где камни, казалось, светились, впитав жар полуденного итальянского солнца. И даже словно начали течь. Леля, ступая по ним, еле-еле передвигала ноги - точно шла по расплавленному асфальту: подошвы прилипали, их приходилось отрывать от камня, и страшно было, вдруг подметки оторвутся, и придется идти по этому вот жидкому пламени босиком.
        Ленька же, двигаясь навстречу, никаких трудностей вроде бы не испытывал: шагал себе спокойно. Улыбался, слегка прищурясь,  - ах, как она знала эту его улыбку! И темные очки он снял, небрежно зацепив их за ворот футболки, а вовсе не вульгарной сетчатой рубашки!
        Улочка, наяву совсем коротенькая, сейчас казалась бесконечной.
        Но, слава всем сонным богам, только казалась. Лет через сто или через тысячу Леля все-таки очутилась прямо напротив Леньки - только руку протянуть.
        Она протянула, делая еще один, последний шаг, обхватила его за плечи…
        И отшатнулась. Сквозь тонкую ткань футболки пальцы обдало ледяным холодом. И прищуренные ласково глаза смотрели вовсе не на нее. В никуда смотрели. Мутные, остекленелые. Как у мертвого Джоя…

* * *
        Проснулась она от боли в придавленной ненароком руке. Пальцы не слушались и были совсем ледяные - что-то она там во сне внутри пережала. Нервы, сосуды, черта в ступе! Хорошо хоть, хозяин отельчика не скупится на водоснабжение - горячий душ постояльцам (интересно, во всех номерах или только в тех, что «поприличнее»?) обеспечен в любое время суток, хоть и звезд никаких у гостиницы нет. Звезд нет, а душ есть!
        После душа она долго лежала - не билась лбом в грубую штукатурку, не содрогалась в рыданиях, прижимая к себе влажную от слез подушку,  - просто лежала, глядя в медленно светлеющее небо за низким окном. Густо фиолетовое, потом сиреневое, лиловое, цикламеновое…
        Дим прав, плыли в голове такие же медленные и такие же лиловые мысли, она сама загоняла себя в безумие бесконечными «Ленька жив». И даже не потому, что это неправда. А потому, что, если каким-то чудесным (или скорее - чудовищным в своей несправедливости!) образом он окажется вдруг жив… Даже если так… она все равно уже не сможет быть с ним. Не сумеет. Не… не… не захочет. Потому что жизнь ее окончилась тогда, когда неровный голос Дима в телефонной трубке произнес страшные слова. Леньки не стало, и ее жизнь тоже оборвалась.
        А сейчас это уже какая-то совсем другая жизнь. Не хуже, не лучше - другая. И живет ее совсем другая женщина. И, страшно сказать, эта женщина своей жизни… радуется! Невероятно…
        В интернете она читала, что, если не хочешь, чтобы мужчина тобой манипулировал, нужно добиваться от него объяснения своих поступков, когда они кажутся неприятными, неудобными или просто непонятными. Какие идиотки эти «вещательницы» из интернета! Зачем Леле объяснения?! Ей Дим все еще тогда объяснил! И если Ленька вдруг… жив… Господи, она же с ума сойдет от счастья! Или… нет? Ведь если он жив… не было никакой необходимости так ее терзать, вполне можно было бы приоткрыть немножко «секрет». Она ведь никому не сказала бы! И… не мучилась бы так! Зачем он позволил ей мучиться?
        Нет, хватит. Хватит оглядываться, хватит «искать в три часа ночи тело покойного мужа», хватит ковырять почти зарубцевавшуюся рану. Она еще саднит, но не сочится кровью, уже виден шрам - зажило! Затянулось. Леньки действительно больше нет. Он утонул. Утонул в той стылой промоине, ушел под лед, и ледяная вода утащила его тело. Они прожили хорошую жизнь. Как в сказке: жили долго и счастливо. А что не «умерли в один день», так не всем же везет. Почти никому вообще-то.
        Понятно, что память в ящик не засунешь: четверть века рядом - не комар чихнул. Но память - это просто память, в ней много всего. Хорошего, темного, радостного, печального, смешного и, страшно сказать, стыдного - всякого. А жизнь - она сейчас, здесь и сегодня.
        Дим прав: Леля сама выдумывает себе призраков. И дядька тот ей просто мерещится. Ну похож, и что? Может, их вообще несколько, а она вздрагивает. Сама выдумывает и потом пугается.
        А это просто… мороки. Мерещится.
        Так же, как в посторонней собаке примерещился Джой. У хозяина кафе на соседней улице, кстати, очень похожая собака - и что? Таких собак немало. Каждый раз вздрагивать?
        Так же, как в безумной бездомной старухе привиделась практически Посланница Судьбы. Ага, прямо «мене, текел, упарсин» на стене Валтасарова дворца. Знаменитая история. А на самом деле ребятки, скорее всего, попросту перебрали на пиру фалернского (или чем там они в своем Древнем Риме увлекались?)  - вот и причудились им огненные буквы на стене.
        Но… правда! Что, если этот дядька, который постоянно попадается на глаза (или все-таки мерещится, а на глаза попадаются совершенно разные персонажи?)  - каким-то невероятным чудом!  - Ленька все-таки… жив…
        Что - если?!
        Если завтра (или даже сегодня) он шагнет навстречу, вывернет из какого-нибудь переулка, выйдет из какой-то двери… что будет? Умрет ли она на месте от невыносимого счастья? Или пощечину со всего размаха отвесит? Или… или молча обогнет и пойдет дальше, как будто это не Ленька, а пустое место?
        Черт его знает, мысленно усмехнулась Леля. Не попробовав - не узнаешь. Но, пожалуй, в обморок от восторга все же она вряд ли рухнет.
        Не от чего в обморок падать, вот ведь какая штука. Потому что это уже не имеет никакого значения. Жив ли, нет ли - не важно. Это было важно для той Лели, которая когда-то давным-давно тонула в темной пучине отчаяния - и чуть ли не наслаждалась этим. А ей сегодняшней… нет, не важно. На кладбище не живут. Туда приходят - вспомнить. Но - не живут. Она пытается убедить себя, что можно жить на кладбище, что до сих пор в ее жизни существует лишь прошлое - потому что это красиво и благородно. Душевные терзания - о да, это ужас как изысканно и утонченно. Да ну их к лешему, душевные терзания, со всей их утонченностью и изысканностью! На самом-то деле - действительно ведь… не важно. Отболело. Осталось в прошлом. Как вырванный перед выпускными экзаменами зуб мудрости - прорезавшись вдруг, он начал расти куда-то вкось, и милейшая, совсем непохожая на зубного врача Зульфия Акоповна сказала: ему места не хватает, так что либо мучиться всю жизнь, либо удалять. Ну и удалили, и экзамены Леля благополучно сдала, и про зуб забыла - а ведь как болел! Вот и с Ленькой так же…
        Удивительно точно та дамочка сказала: думала, что дышать без него не могу, а это был насморк!
        Весь день она бродила по городу, не понимая, кто она - Леля или Алекс, изо всех сил стараясь ни о чем не думать, только смотреть. На темно-серые, почти неприлично древние камни, казавшиеся серебряными в слепящем солнечном свете, лавиной валящемся в узкие ущелья кривых улочек. На семейные ссоры (или, наоборот, радостные встречи, у этих итальянцев не поймешь, кричат они от любви или от готовности сию минуту убить собеседника). На стригущих густой синий воздух чаек над неровной бахромой приткнувшихся к берегу рыбацких лодок. Чайки кричали. Обычно Лелю пугали или раздражали слишком резкие звуки и краски, но сейчас все это - и звуки, и краски, и весь мир - было словно за толстым стеклом.

«Мне надо посоветоваться со своим адвокатом»,  - уже сидя в траттории, она все повторяла и повторяла эту дурацкую фразу из какого-то американского фильма. Или из всех американских фильмов сразу, герои которых только и делают, что советуются со своими адвокатами. Сейчас это звучало особенно смешно.
        Тот тип - Ленька все-таки или не Ленька?  - опять торчал у стойки, болтая о чем-то с барменом и косясь на Лелю.
        Каждый раз, натыкаясь на его взгляд, она вздрагивала.
        Да сколько же можно?
        Она всегда боялась дантистов. Но давным-давно уяснила: чем дольше боишься, тем дольше потом придется мучиться в кресле. Надо раз - и войти в страшный белый кабинет. А дальше ты уже ничего не решаешь, все делается как бы само собой.
        И сейчас надо так же. Потому что, если собираешься куда-то идти, шнурки должны быть завязаны. Если они станут болтаться - непременно споткнешься и расшибешься. Все сомнения, все неясности должны быть разрешены. Иначе они отравят жизнь. Как тот кривой, исцарапавший всю десну зуб, который выдернула когда-то давным-давно Зульфия Акоповна.
        Сейчас. Да, вот сейчас, через маленькую-маленькую секундочку она…
        Она - что?
        Что?! Да просто подойдет и спросит: чего он так на нее уставился? По-русски спросит! Спросит - зачем? Неужели нельзя было ее пожалеть? Что она ему сделала? И пусть в ответ раскатится россыпь итальянской скороговорки - и отлично! Тогда все станет совершенно ясно!
        Чтобы подняться из-за дощатого столика, пришлось сделать усилие. Алекс, тебе страшно? Страшно, честно ответила Алекс. А Леля… Леля просто тихо всхлипывала где-то в уголке. От безнадежности. От надежды. От боли. От невозможности испытывать боль. От слишком черных теней и слишком размытых линий.
        В траттории было действительно темновато.
        Выпрямив плечи, чуть прикусив губу (изнутри, чтоб незаметно), скрестив наудачу пальцы, она плавно, но решительно поднялась с жесткого деревянного стула. В голове зазвенело. Ну да, ну да. Весь день ходить по солнцепеку, ничего не есть и почти не пить - зазвенит тут. Эй, только не надо в обморок, ладно? Ладно, улыбнулась она самой себе. Надо просто поглубже вздохнуть. Сделать глоток воды. Аккуратно поставить стакан опять на столик. Вот так, уже лучше.
        Она сделала шаг, другой - туда, к стойке…
        Вдох, начавшись, все никак не заканчивался…

«Ленька», чуть прищурясь, глядел на нее в упор: выжидательно, требовательно, ничуть не удивленно!..
        - Ленька, это… ты?  - почти беззвучно прошептала она, делая последний шаг…
        Эпилог
        Он притянул ее к себе - как раньше, как всегда!  - запустил пальцы в пушистые пряди на затылке, уткнулся носом в макушку… Он всегда так делал, Леля сразу чувствовала, какая она маленькая, как тепло, как спокойно в его сильных, уверенных, надежных руках…
        Макушке стало жарко от его дыхания… и колени сразу ослабли… Но это было не страшно - ведь он ее держал! Держал так привычно, так уверенно, так надежно!
        Надежно…
        Она уперлась локтем и ладошкой ему в грудь. Он был намного сильнее, но не ожидал этого движения, объятие на мгновение ослабло, Леля вывернулась, отскочила, больно стукнувшись бедром о массивный стол, про который она гадала - дубовый? кипарисовый?
        Тепло? Спокойно?
        Засевшая под ключицами ледяная игла звенела: почему, почему ты мне ничего не сказал? Или Дим? Ведь он… знал?
        Видимо, она сказала это вслух, потому что он ответил - медленно, с явной неохотой:
        - Дим знал.
        - Конечно! Дим - знал! Тебе ведь надо было кому-то поручить дела! Кому же, кроме Дима? Старого верного друга! Которому можно доверять, да? А мне?!
        - Так было лучше.
        - Лучше?! Я…  - Нет, она не стала говорить «я чуть не умерла»: отчаяние, таблетки - все это было уже в прошлом, сегодня она другая. И можно бы сейчас развернуться и уйти. Все уже ясно. Но некоторые вопросы остались.  - Кто еще знал? Шухов? Юристы? Эта твоя… Ульянкина подружка, да? Которая всему свету рассказывает, что она от тебя ребеночка ждет!
        - Да бред это.  - К нему вернулась утраченная было уверенность, словно он из топкой склизкой грязи переступил на тропинку. Тоже не асфальт, но нога стоит твердо.  - Бред какой-то то, что она там несет. Ты из-за этого, что ли, сердишься?
        Сердишься? Леля задохнулась от бешенства. Нет, не Леля - Алекс. Вместо жалобного «мне было так плохо без тебя» в ней ослепительно пылал гнев. Сердишься! Так мило, так обыкновенно. Словно он в грязных ботинках по вымытому полу прошел. Это «сердишься» возмутило ее куда сильнее, чем телевизионные откровения Мии. Но объяснить такое было совершенно невозможно. Если он сказал «сердишься», значит, не понимает. И никакие объяснения ничего не изменят. Не дойдет.
        - Я не сержусь,  - сухо возразила она.
        Он усмехнулся:
        - Вот и отлично. А то ведь у меня, знаешь, тоже есть основания… сердиться. Скажешь, нет? Ты без меня вполне неплохо развлекалась.
        - Развлекалась…  - повторила она, опешив. Это он про Алика? И почему ей - не стыдно? Потому что, если тонешь, не имеет значения, за чью руку хвататься. И, если падаешь бездыханно посреди улицы, какая разница, насколько грязен бомж, который сделает тебе искусственное дыхание? Кажется, в Таиланде король, свалившись в реку, может и утонуть, потому что спасать его - нельзя! Нельзя прикасаться к священному телу! Но она-то, к счастью, не король Таиланда! И Алик, пусть и гаденыш тот еще оказался, помог ей… выжить. Просто выжить. Вспомнить, как дышать. Развлекалась, да.
        Он, хмыкнув, еще и уточнил:
        - Ну не скучала уж точно.
        И Леля вдруг с ошеломляющей ясностью не столько поняла, сколько увидела, что это - правда. Не тогда, когда был Алик,  - он остро, почти болезненно напоминал ей Леньку, и она страстно выискивала эти черты сходства… Но вот после… Сейчас…
        - Да. Я без тебя не скучала.
        - Ну вот видишь.
        - И теперь ты надумал… вернуться?
        Он замялся - на мгновение, не больше:
        - Ну… не совсем.
        И именно сейчас ей все стало ясно. Да, вопросы еще оставались. Но - зачем? Зачем вопросы, если ей не нужны его ответы. Неинтересно.
        - Уходи,  - сухо сказала она.
        - Лель, ты чего? Брось! Это же я!  - Он попытался снова притянуть ее к себе, обнять, прижать - но она была настороже, увернулась.
        И улыбнулась. Спокойно, даже дружелюбно. Совершенно равнодушно.
        - Ты утонул. Иди теперь доказывай, что это ты.
        - Лель, ты спятила?
        Она усмехнулась:
        - Что это меняет? Можешь меня в психушку засунуть. Если получится. Ты кто вообще?
        - Лель, ну что ты, ей-богу, как маленькая. Ты же все понимаешь… Всегда понимала.
        - Это раньше я как маленькая была, делала то, что велят. Все понимала, как та умная Маша из анекдота. А сейчас надоело. И расклад таков: тебя нет. Хочешь вернуться? Доказывай, что ты - это ты. Вряд ли это так уж сложно. Журналюги будут в восторге: триумфальное возвращение исчезнувшего питерского магната!
        - Да ты что?! Это опасно! Если станет ясно, что я всех… провел… Ты не представляешь, что это за люди!
        - Вполне представляю. Эти…  - Леля презрительно сморщилась,  - господа меня чуть не убили,  - она хотела добавить, что они угрожали Ульяне и Платону, но такое было слишком страшно даже вспоминать.
        - Однако сейчас-то тебе ничто не угрожает. А мне… нельзя… Ты не понимаешь! Если… нет, я не могу… Компанию на клочки разорвут!
        - Компаанию?  - Нет, она не стала говорить про свое разорванное на клочки сердце.  - Знаешь, мне что-то скучно с тобой. Пойду я. Счастливо оставаться!
        Он прищурился:
        - Тебе что, так понравилось быть вдовой? Свободная, богатая… Вот она какая, вся твоя любовь, три копейки в базарный день.
        Она сама удивилась, но оскорбление оставило ее совершенно равнодушной. Оскорбление как водка, вспомнилось вдруг, действует только когда принято. А ей - все равно. Или нет. Не все равно - смешно. Про цену любви - это было особенно хорошо. Он ведь, похоже, и в самом деле так думает. Господи, куда же она смотрела столько лет?! Не мог же Ленька так разительно перемениться? Или мог? Она-то изменилась. В общем, как бы там ни было, этот, сегодняшний, ей новой и впрямь неинтересен.
        Обернувшись, она улыбнулась через плечо:
        - И не ходи за мной. Для своего же блага. Иначе полицию позову.
        И пошла к выходу - легко, словно ей все еще было восемнадцать лет.

* * *
        Олег Рой - культовый современный писатель, продюсер и сценарист. Его книги читают по всему миру. Секрет успеха автора - в динамичных сюжетах, полных неожиданных поворотов, в глубоком психологизме и внимании к человеческой личности.