Снежная стая Любовь Ремезова
        Велик и стар Седой Лес. Он - как древний дед, что много знает, да мало рассказывает. Крут старый норовом и крепок телом. Полон чудесами.
        Здесь в самую долгую ночь в году, коль выпадет она на полнолуние да ясное безветрие, зацветает дивный снежноцвет. Здесь белки-огневки линяют на зиму из рыжего в синий. Здесь метельными тропами бежит волчьей рысью по волчьим своим делам Снежная Стая.
        А люди? Какие люди? Ах, пяток селищ, что у окраины леса приткнулись?
        Ну, пусть будут!
        …чай, как-никак, свои…
        ЧАСТЬ 1.ГЛАВА 1
        Дядька Ждан говорил спокойно, неторопливо и размеренно, когда не злился. Он вообще мужик на диво основательный и надежный, вывести его из себя - надо еще потрудиться. Мне удается. Мне не трудно.
        - Дались тебе эти столы! Чего ты к ним привязалась? Дело ли это - всякий божий день скрести? Ладно б еще - сама дурью маялась, так ведь ты ж еще и девок нагибаешь! - трактирщик рычал и рокотал но негромко, громко он никогда на подавальщиц не ругался.
        - Я не виновата! Он сам на меня напал! - глаза мои честны, и лик светел… Язык, правда, без костей, но дядька Ждан к тому привычен.
        - Стол? - спросил он, а сам уж и набычился, и взгляд нехороший какой сделался…
        - Да! Иду я, значит, никого не трогаю! А он на дыбы встал, и ну теснить! И говорит мне нечеловеческим голосом: «Помой меня!» - я мелю без остановки, и пячусь, пячусь потихоньку, потому как дядька Ждан теснит меня, что тот стол… Хорошо хоть, он подавальщиц не бьет. Хотя… Вот меня мокрым полотенцем лупить пытался. Не попал, правда, ни разу - так ведь нынче у него и настрой другой, и полотенца в руках нету… А дядька Ждан надвигался - тяжеловесный, неотвратимый. И передник с себя снимал, главное…
        Я не выдерживаю, и, метнувшись между стеной и человеком, давясь смехом, попыталась прошмыгнуть на кухню прежде, чем трактирщик увидел, что у нашей с ним беседы были слушатели. Скомканный передник шлепнулся мне в спину, я скрылась во владениях стрыпухи, тетки Млавы, и уже оттуда услышала, как хозяин приветствует постояльцев, что как раз спустились с лестницы, и наслаждались устроенным мной балаганом…
        Ватага охотников-магов приехала пару-тройку дней назад. Явились конные, при оружии. Пять душ, четверо - явно привычные и притертые друг к другу, пятый - не очень. Не сказать, чтоб неопытный, просто… Недавно он середь них, по всему видно. Четверо - люди. От старшего, человеческого мужчины хорошо за тридцать, массивного, с виду тяжелого, но на деле легкого в движениях, ощутимо тянуло силой. И не в магии дело - маги они все пятеро. От старшего веяло хищной силой матерого зверя, умного, битого и травленого, побуждающей льстиво пригнуть голову и опасливо уступить дорогу сильнейшему. Колдун.
        Младший - русый парень, лет двадцати пяти, худощавый и подвижный. Мальчишка.
        Третья - девка, рослая, статная. Коса - богатая, в мужскую руку толщиной, ниже пояса. А ее хозяйка - внимательная, умная, быстрая. Магичка.
        Четвертый, хоть и вернее бы назвать его второй, постарше девки, но помладше колдуна. Невзрачный, молчаливый и опасный. Серый.
        Пятый - эльф, тот самый новичок в команде. Тонкий, как тростиночка, но ростом мало ниже старшого. Остроухий, на одном - серьга, каких мужи не носят. Долгие светлые волосы убраны в косу, и схвачены в трех местах серебряными накосниками, а с одного махонькое перышко соколье болтается.
        Встали постоем у дядьки Ждана, и целыми днями пропадали в холодном и слякотном осеннем лесу. Возвращались голодные, уставшие и злые, ужинали в общем зале, трепались с местными. Расспрашивали про местную нечисть-нежить, особенно - про снежную стаю. Потом расходились по комнатам, а ещё до рассвета снова отправлялись в лес
        Вот эти-то самые охотники и стояли у лестницы, внимая бесплатному представлению. Чего это они не по распорядку нынче?
        Дядька Ждан досадливо скривился - ну, чисто дети малые, не хватало, чтобы постояльцы видели, как он с дурой-подавальщицей препирается! Крикнул в сторону кухни:
        - Нежана! Обслужи господ магов!
        Я подхватила со стола у тетки Млавы увесистый, заполненный разнос и выскользнула в общий зал.
        Приезжая ватага облюбовала стол в углу меж лестницей и очагом. Тот самый, что я скребла, пока не бежала от грозного хозяина. Там они и ждали свой завтрак. Плотный завтрак. Очень плотный завтрак!
        Гости сидели спокойные, расслабленные, и по всему видно было, что никуда нынче они не торопятся. Расставляя на столе миски с исходящей ароматным паром кашей и плошки с соленьями, я не утерпела:
        - А вы, господа маги, нынче в лес собираетесь? - и споро выложила чистые ложки, выставила широкую миску с порезанным крупными ломтями хлебом, утвердила по центру стола горячий травяной настой в толстостенном глиняном кувшине, окинула стол придирчивым взглядом - все ли как должно? - и лишь после того поглядела на охотников за нежитью.
        - Как можно? Нынче нам и тут работы хватит! Здесь, говорят, чудища пошаливают! - мальчишка дурашливо толкнул стол ногой, да не тут-то было - мебель у дядьки Ждана не абы какая, под стать ему самому, не вдруг и сдвинешь. Дубовый стол даже не дрогнул, зато колдун одарил весельчака мимолетным взглядом - и тот утих.
        - А что? - голос у старшого оказался под стать внешности. Низкий, тяжелый, неспешный. Чуть хрипловатый.
        - Да я-то думала, в комнатах ваших прибрать, но, коли вы никуда не идете, верно, будет неудобно? - солонка заняла свое место на столе, пяток пустых кружек тоже, и я выпрямилась. Посмотрела в глаза старшему в группе. Вновь мимолетно удивилась - ух, и страшен! - и осталась спокойна. Мне-то все равно. Пусть его иной кто боится. А мне до приезжих охотников дела мало.
        - Идем. Позавтракаем - и идем, - и, усмехнувшись, неожиданно пояснил, - Нечего там больше делать спозаранку. Так что, теперь позже будем выходить.
        Колдун локти в стол упер, и пальцы переплел, и плечи вперед чуть качнулись… Чего это он? Холодок прошел по спине, и, как и всегда у меня, мимолетный испуг быстро переродился в злость, и я улыбаюсь ему так медово - кабы не поздняя осень на дворе, уже бы пчелы на мою улыбку послетались!
        - Так, вы бы, гости дорогие, подсказали бы, что у вас в комнатах трогать можно, а что нельзя! А то ж вы маги - ухватишь чего, без рук и останешься! - чем большую чушь я несу, тем светлее у меня улыбка, чем отчетливее я чую внимание колдуна, тем круче подымается изнутри волна куража, и тем бесстрашнее я становлюсь… И я не отвожу взгляд, только улыбаюсь ему в глаза, тепло и чуть насмешливо. И он отступает - вновь усмехается, и расслабляет спину, не тянет от него больше ни силой, ни жутью. И я тоже успокаиваюсь.
        - Сумку мою не трогать, на стол не лезть. Остальное - без разницы.
        На мой вопросительный взгляд остальные вразнобой выдают почти то же самое, и я, уточнив, не желают ли постояльцы ещё чего, удрала на кухню. Отчетливо слыша негромкие слова мальчишки за спиной:
        - Ух, какая!
        И ответ серого молчуна:
        - Упаси тебя боги с такой связаться! Ты поднос у нее в руках видал? Вес себе представляешь? А она его несла, как пушинку, - и добавляет, то ли дразнясь, то ли на что намекая, - Если такая начнет посудой швыряться, то пожалуй, разбитым лбом ты, мой друг, не отделаешься!
        Ешьте уже быстрей, да и убирайтесь в свой лес, что ли…
        Вечером в трактир явилась Яринка. Прошла по залу княгиней, ненадолго задержалась у стойки хозяина, перекинулась парой слов с трактирщиком, и устроилась за самым неудобным, всеми нелюбимым столом - у входа на кухню. Травницу в Лесовиках знали, уважали, побаивались даже - несмотря на ровный нрав и общую незлобливость, могла лесовиковская лекарка выкинуть такое, что после уж и не ведали местные, стоять или падать. Наставница ее, бабка Маланья, отличалась нелюдимостью, неуживчивостью, сварливостью и неукротимой лекарской одержимостью. Уж такая целительница была - покойников у смерти отымала. Первой и последней особенностями она и выученицу сполна наделила. А неискоренимая упертость и тщательно скрываемая склонность к сомнительным выходкам у Яринки была своя, врожденная.
        Едальня под вечер была забита, а потому я, пробегая мимо приятельницы с полным разносом, только кивнула ей - вижу, мол. Что за дело привело сюда травницу, я и так знала, спешки оно не требовало, а значит, и отложить его на минутку посвободнее можно было, не переживая.
        И помимо Яринки хлопот хватало.
        За самым большим столом расположилась изрядная ватага мужиков-лесорубов из Боровищ. Видать, приезжали с нашим старостой за зимнюю вырубку сговариваться, да у нас теперь и заночуют. Эти, как являлись - ещё ни разу не уезжали благополучно. Вечно с кем-то сведутся по пьяному делу. И я вот нюхом чуяла, что нынче им приезжие охотники не глянулись… Да и то сказать, с местными-то они уже со всеми перецеплялись, а тут народ новый, необтрепанный. Как же мимо пройти-то? Я мысленно досадливо сплюнула.
        Дядька Ждан вышибалы не держал, с буянами своими силами управлялся, но если кто из магов вдруг озлится… Эх, как бы не пришлось нам едальный зал от копоти да сажи отскабливать!
        А вечер катился своим чередом - шумный, людный вечер, когда на улице давно темно, осенние холод и сырость уже не дают собраться вечерком где-нибудь на улочке, вот и тянется люд в трактир, пропустить по кружечке чего горячительного после слякотного дня, перетереть дневные новости в разговорах с сельчанами и случившимися проезжими…
        Когда я, наконец, выкроила время, чтобы перекинуться словечком с Яриной, она успела покончить со своим ужином, и теперь сидела над кружкой горячего вина. Которую я и умыкнула у травницы из-под носа, воспользовавшись ее рассеянностью. Ягодное вино скользнуло по горлу, оставляя за собой послевкусие трав и пряностей, которыми щедро сдобрила питье тетка Млава, а Яринка, с придушенным негодующим воплем, возвратила посудину обратно.
        - Ну что? Не передумала? - тревожно уточнила лекарка… на всякий случай загораживая от меня кружку ладонью.
        - Уймись. Сто раз об том говорено, - негромко, но жестко обрезала я, попутно примеряясь, как ловчее и незаметней утянуть добычу повторно. - Чего тебя вообще в лес несет? И без тебя прекрасно управлюсь! Сидела б дома…
        - Грела б старые кости! - с чувством поддакнула лекарка, и для надежности взяла желанную цель в руки, удерживая на весу и грея о гладкие глиняные бока ладони… Наивная! Дождавшись, пока подружка отвлечется на приветствие кого-то из охотников, я аккуратно вынула кружку из захвата, и успела сделать глоток. Иван-чай, девясил. Корица - для аромата, мед для сладости… Вкусно! Травница возмущенно ахнула и выдрала трофей обратно.
        Мы с Яринкой не то, чтоб сильно схожи. Да и то, Яринка всегда на виду, на нее, лекарку, вечно смотрят - я же предпочитаю держаться в тени. Она точно знает, можешь кому-то помочь - нужно помочь. Для меня есть свои - и все остальные. Для своих можно и из шкуры вывернуться. Чужие… Что мне за дело до чужих?
        Ума не приложу, как мы с ней сошлись. Но вот - сошлись. Спелись, сшипелись, сжились. Видать, на почве спасенных друг другу жизней. Сначала я помогла ей выйти из заснеженного леса, потом… Потом она помогла мне сохранить светлый разум, не обронить рассудок.
        Яринка считала, что мы с ней квиты. Я ведала иное.
        Потому как, сама травница даже не представляла, что она для меня сделала. От какой пропасти вернула. И что для меня это значит. Если бы для нее мне понадобилось кого-то убить - я бы медлила ровно столько, сколько нужно, чтобы придумать, куда сокрыть труп.
        Ярина, как редкостная скопидомка, лекарского припаса имела столько, что хватило бы пару лет небольшое войско врачевать. Но останавливаться не собиралась, и потому завтра мы отправлялись промышлять травы. По крайней мере, Яринка упорствовала, что оно - именно трава. Я же пребывала в твердом убеждении, что все, растущее в воде суть есть водоросль, и переубеждению подкованной в своем деле лекаркой не поддавалась. Но и ее в свою веру перекрестить пока не могла. Да и не очень уж старалась. По мне, как бы врачевательница не именовала спутанные долгие прямые стебли, лишь бы сама за ними в студеную осеннюю воду не лезла. Я, промежду прочим, холода не боюсь, и простуды меня не берут - и то без нужды туда бы не сунулась. А дорогая подруженька - запросто. Только помани какой-нить целебной былкой!
        Весной и летом травница из леса, почитай, и не вылезала - собирала лекарственные травы, коренья, прочее целебное сено. Ягоды всякие еще, мхи, кору древесную. Я частенько составляла ей пару - вдвоем-то поди, всякое дело быстрее спорится. Да и мне лишняя монета лишней не бывала. Лекарскую науку я знала мало, а вот травы более-менее ведала, спасибо батюшке-покойнику, научил тому, что сам знал. Вот и ходили на пару, смешливая травница все пошучивала - мол, выставит меня дядька Ждан, так я смело смогу в сборщицы трав податься. Шутки шутками, а истина в этом была. Седой Лес - он с норовом, принимает не всякого. А водится тут такое, что больше ни в одном ином месте не сыщешь, даже и в лесах эльфийских. Так что, кто с нашим лесом поладит - с голоду не пропадет…
        …а кто не поладит - тот, запросто, что и пропадет…
        К исходу осени походы становились реже, но веселее. И прекращались только к зиме. Да и то - могла голуба ясноокая и в зимнюю пору за лекарской надобностью в лес сорваться, не боясь сгинуть ни мало.
        Мы с ней так и познакомились - она за снежноцветом, редкой зимней травкой отправилась, да заплутала, чуть не угодила в метельную непогоду, а я ее к жилью вывела. С тех самых пор девка себя моей должницей числила.
        Еще лесовиковская травница ходила по травы за эльфийскую Границу. Трижды.
        Эльфы, скопидомы пуще самой Яринки, подобного зело не одобряли. Нарушителей хоть на месте и не убивали, но тумаков могли навешать изрядно. А потому ходила подруга тайно, со всеми и всяческими предосторожностями и ухищрениями. Два раза из трех - со мной вместе. Про «не ходить» можно было даже не заикаться. Природное призвание тянуло целительницу, жгло, что уголья, и удержу в своем ремесле она не ведала. Вот и приходилось мне присматривать за одержимой… Таким, к слову, даже остроухие оказывали снисхождение - коли попадался нарушитель, что не наживы ради Границу попрал, ему и тумаков-то жалели, так выставляли. Добытое, правда, все едино отбирали.
        Да только, вот такое попустительство проявляли они лишь тем, кого перехватить справились. А вот тем, кто ловчее оказался, кто Границу пересек и не пойманным обратно утек… Здесь жалости не жди - на такой случай имелся между нашим князем и эльфийским правителем договор, по которому положены были нарушителю кары разновсяческие. Вот Яринке, кабы кто узнал, что она болящих зельями на эльфийских травах пользует, грозила бы изрядная вира деньгами и запрет на целительство. А потому, как только объявился в нашем трактире Перворожденный, я и не мешкала. Первым делом постаралась ведунью неугомонную упредить.
        Сейчас, когда о завтрашнем походе условились, об эльфе со товарищи подружка и вспомнила.
        - Ну, и который из них - Колдун? - уточнила травница, меленькими глоточками прихлебывая питье, и не забывая из-под ресниц поглядывать на чужаков.
        - Тот, что о леворуч от девки, - я окинула едальню быстрым взглядом.
        Все ли в порядке, не требуется ли к кому подойти? Да нет, все гладко, только Стешка опять с кем-то из посетителей поцапалась. Ну, да это не к спеху…
        - И чего ты наговариваешь-то? Ничего он и не страшный! Плечи так - вон какие! - поведала Яринка в четверть голоса, шкодливо улыбаясь, - Привередничаешь ты, подруженька!
        Я зыркнула в спину старшему из магов:
        - Да ему в глаза взглянешь - ноги к полу примерзают. Даром, что осень еще… К нему даже ни одна из дядьки-ждановых девок подкатывать не смеет, а ты - не страшен! А плечи - да, ничего так…
        Травница хихикнула, ровно девчонка, глумясь. Весело ей, козе бодливой:
        - А ты в глаза не заглядывай! Жмурься! - и, одним глотком допив остатки смородиновки, показала пустую кружку подавальщице, подзывая, - А знаешь, чего девки ваши такого видного мужика благосклонностью обделяют?
        Я только плечом повела - мол, мало ли! Мое-то слово тебе уж известно.
        - А потому, что бабы шепчутся, будто ты его себе выбрала! - торжествующе выдает Яринка, а я некоторое время только и могла, что глазищами хлопать, немо таращась на говорливую…
        - Да ты, душенька, никак, ополоумела? - жалостливо взглянула я на подруженьку, думая, как бы мне лоб ее пощупать - не горячка ли с ней приключилась? А та не унимается, свое гнет:
        - Клянусь! Я к Берею-лесорубу ходила, спину его лечить, да и видала, как соседка их, бабка Елея, Милавку свою за косу таскала, да приговаривала - «Вот как узнает Нежана, как ухватится за топор, что тогда, дурища, делать станешь?!»
        Я не нашлась, что на эдакую дурь и ответить-то, только и выдала:
        - А об прошлом разе она вилы поминала…
        Стешка подошла к Яринкиному столу не быстро, и я мысленно подкинула этот камешек на ту чашу весов, где было написано «трепка». Не занята ведь была - языком чесала, да парням глазки строила.
        - Чего надо-то? - а уж личико какое недовольное!
        - Вина горячего две кружки принеси, да повежливей будь! - Яринка пока не злилась, лишь недовольна была, но Стешка того будто и не увидела.
        - Так, рядом с тобой подавальщица сидит - она б и принесла, не переломилась бы! - заносчиво отозвалась девка, и чаша с надписью «не лезь ты к дурехе» стремительно улетела вверх…
        Яринка чуть приподняла брови, голову к плечу склонила, рассматривая. Под этим ее взглядом и матерые мужики, бывало, нашкодившими сопляками себя чувствовали…
        - Ты, девица, али вежество совсем позабыла? Иль не знаешь, как с гостями говорить надобно? Иль забыла, что старших уважать следует? Так я матушке твоей подскажу - она поучит… Уж она так поучит!
        В этот момент травница удивительно напоминала знаменитого рыцарского тяжеловоза из тех, что возят на себе одоспешеных рыцарей. Такой медленно набирает ход, но уж как разгонится - остановить его можно только долгим копьем. Стешка ощутимо погрустнела - видать, оттого, что копья у нее при себе не случилось. А может, и оттого, что маменька Стешкина, мельничиха тетка Аглая, баба бедовая и боевая, да на руку скорая, Яринку весьма уважала, при встречах кланялась, да и батюшка, Нечай-мельник, кровиночку за такое по голове не погладит - как бы за хворостину не ухватился.
        Вино Стешка принесла в один миг…
        - Вот, не понять мне эту девку! - я осторожно принюхалась к горячему парку над кружкой, - В любом деле мы с ней локтями толкаемся, по любому поводу она со мной сцепиться норовит…
        Я ещё раз вдохнула запах, с удовольствием пригубила питье - как будто лета глоток сделала, ей-ей! Дождалась, пока глотнет и Яринка, и тогда уж продолжила:
        - А в кружку таки не плюнула! - и, с удовольствием понаблюдав за кашляющей травницей, под ее же сдавленные смех и ругань, поставила тяжелую глиняную посудину назад на стол. Кое-кто из посетителей как раз завершил ужин, пора было идти работать.
        Дядька Ждан музыки не любил.
        Не то, чтоб совсем - любил, летом там, или зимой. Весной еще. А вот как сейчас, поздней осенью - не-а. Даже бродячим музыкантам, неведомо какими ветрами занесенным в селище на окраине Седого Леса, у себя в трактире играть не дозволил. И петь. Сказку там рассказать, или байку какую - можно. И край. А потому, когда пришлые охотники закончили ужинать, и эльф достал из сумки свирель, зарубил сие благое начинание на корню. И, хоть народ в зале недовольно заворчал, хозяин не дрогнул и слова своего не переменил. Так и сказал:
        - Вы уж извините, господин эльф, не люблю я этого!
        Недоуменные физиономии магов стали утешением всем, алкавшим музыки. Видно, не доводилось гостям заезжим ещё слышать, чтобы трактирщики от дармовых выступлений отказывались, да не абы каких - а от эльфийских. Но дядька Ждан был тверд. И в утешение недовольным гостям, особенно перворожденной их части, предложил:
        - А хотите, я вам сам чего расскажу? Вы ведь Снежную Стаю ищите? Вот, про нее и расскажу! Вы не сомневайтесь, господа маги, не пожалеете, того, что я поведаю - наши обормоты вам не откроют!
        Эльф дернул плечом - все равно, мол. Дрогнула в его ухе серьга, на эльфийский манер оплетающая ухо вверх, до самого завитка, качнулась у мочки граненая бусина.
        Колдун одобрительно кивнул, и дядька Ждан, приняв от подавальщиц новый разнос с мытыми кружками, принялся протирать их полотенцем, тихонько посмеиваясь в бороду. Я присела на лавку у стены, Даренка и Стеша перестали суетится меж массивных столов и, спихнув грязную посуду на кухню, пристроились рядышком. Даже матушка Твердислава выглянула на голос, прислонилась к лудке двери, вытирая руки фартуком, да там и осталась. Говор в зале притих, мужики жевать стали тише, а кое-кто и вовсе отложил ложку. Что ни говори, сказитель дядька Ждан знатный!
        - Значит, снежная стая… Что бы вам рассказать? - рассказчик тер свои кружки, таил ухмылку - но та все равно слышна была в голосе. Движения его привычны, и не требовали внимания, и все равно - рассказчик смотрел только на свою работу, будто и не замечал замерший люд, будто и не важно ему напряженное внимание слушателей. - Местные-то все знают, а вам, гости дорогие, верно, интересно будет….
        Голос у хозяина низкий, глубокий. Он растекался по залу, пробирал до костей.
        Напевно звучит речь - льется сказка.
        - Снежные волки водились у нас, почитай, что и всегда. Да и то - места здесь непростые, и лес наш не за так Седым зовется. Так что, бродит стая здесь не один десяток лет, и ничего странного я в том не вижу. К тому ж, напасть это хоть и премерзкая зело, но срок ее только от метели до метели, а меж непогодою ей воли нет. Все местные знают, как падут снега - надо ждать первую зимнюю бурю. С нею придут снежные волки. И останутся в наших краях на всю зиму, и пропадут, как пришли, - с метелью. С последней зимней вьюгой. И эта вьюга будет не такая, как прочие, особая. Иные из здешних, у кого слух потоньше, поострей, нездешнее слышать способный, эти бури по голосу узнают… И вот как отпоет она свои снежные песни, открутит круговерть да поземку - все, можно уверенно знать, кончилась стая. А до того - даже малышне известно, не след встречать в лесу непогоду. Налетят снежные волки, погонят по зимнему лесу, через чащу, через буераки, через укрытые сугробами овраги. Затравят, как зверя. И кричи, не кричи о помощи - никто не придет тебе на подмогу. И моли, не моли - снежные волки пощады не ведают. И смерть тут
не самое страшное. Пострашнее иное. Старики говаривали - бывало, загонит стая неосторожного человечишку, в кольцо возьмет, несчастный уж и к смерти приготовится, и с родными-близкими в мыслях простится… А волки вдруг, ни с того, ни с сего, возьмут, да и осыплются белым снегом. Только в глаза перед тем посмотрят… И - все, свободен, иди, куда хошь! Сам я таких людей не видывал, но старики сказывали, тот кто снежному волку в глаза посмотрел, покоя лишается. Мечется в таком человеке душа, рвется, тоскует - и оседлая жизнь ему с тех пор не мила. Манит таких дорога, и, сказывают, не бывало еще, чтобы снежной стаей проклятый с собой совладать смог да на месте своем усидеть…
        Уж что-что, а рассказывать добрый хозяин умел - голос его то понижался, то глухо рокотал, то стелился шепотом, нагоняя жути… И ведь, все, кто в едальне сидят (ну, кроме, разве что, приезжих магов), эту историю знают, и небось, не по разу ее слышали - а все равно, напряжение витает, тянет от притихших охотников, бывалых лесовиков, беспокойством… Дядьке Ждану бы сказителем быть - деньгу бы метлой сгребал!
        - Ну, да я в то не верю, бабьи сказки - они бабьи сказки и есть. Но наши все равно стерегутся, в глаза зимним стараются не смотреть - драпают из Лесу со всех ног, при первых приметах непогоды. Да и то сказать, от бури удирая, никому в глаза особо не посмотришь - не сподручно оно, задом-то! - он сочувственно покачал головой, как и не слышал прокатившихся негромких смешков, зато «вдруг» заметил, что кружки-то кончились!
        Под грозным хозяйским взглядом Стешка сорвалась с лавки за новым разносом с мытыми посудинами, а из кухни Даренка резво притащила объемистый кувшин с горячим сбитнем, медовым, отдающим ягодной кислинкой так, что даже с моего места учуялось. Дядька Ждан ухмыльнулся мне мимолетно, глядя на суетящихся девок одобрительным взором.
        Я бы и остаться сидеть могла, мне-то наглости хватило б, но невместно то подавальщице - неуважение хозяину выказывать, да тем паче - при гостях. Я пошла, легким, текучим шагом в лад с хозяйской речью, ткущей сказочное полотно из слов и голоса, заскользила меж крепко слаженными, тяжелыми, - не враз поднимешь - столами, собирая грязные миски-ложки, примечая, где пустые кружки. Даренке шепну - пивом обнести, вином ли, а мож - и тем самым духмяным сбитнем… Под сказку-то питье хорошо пойдет. Меня не замечали, не до того нынче было посетителям.
        Длится история - плетется волшебное кружево.
        - И так было от века. И вот, года два-три как, завелся в стае волк - то ли по молодости, то ли по дурости, повадился он шляться промеж метелями, как порядочному снежному волку вовсе и невместно… А мож, и не сам повадился, мож, и выперли его сородичи - видно, и их он извел своими дурьими шуточками да нравом паскудным весьма, и возжелала стая, значит, хоть мало отдохнуть от снежной бестолочи.
        Дядька Ждан говорит складно и негромко, и в словах его правда ловко мешается с вымыслом. Да так хитро, что даже Перворожденный, способный на слух определить, когда ему лгут, не слышит подвоха. И я, уже успевшая встревожиться, успокаиваюсь - действительно ведь, два-три года. И - иные из местных эти бури узнают… всё правда, всё как есть! А повествование уже течет дальше, плавно и неторопливо…
        - Словом, повадилась эта собака в неурочное время в тварном мире гулять. То капканы разорит… И ладно бы, добычу вынул - так ведь, пакость эдакая, соберет все зубья, что в округе расставлены, вместе с цепями повыдирает, и куда-нить в одно место стащит. В глухой бурелом, или вот, ещё случай был - в ежевичник запёр… Ох, и матерились мужики, свое имущество из самой из середки колючих зарослей вырубая… Хе-хе, а потом ещё и где - чье разбирая! - трактирщик иронически поглядывает на кучкующихся за ближним к стойке столом селян, и те посмеиваются, узнав знакомые события…
        Я же тайком поглядывала на тот стол, где сидели охотники на нежить. И пыталась понять, что думают они о всем об этом? Как отзываются им слова трактирщика, мужа тертого, бывалого и немало повидавшего? Слушали, вроде, с интересом, а больше - ничего и не разобрать… Подойти бы поближе - так ведь повода нет!
        - А в другой раз, годика эдак три назад, надумали наши устроить на эту скотину облаву. Все честь по чести - с собаками, серебром… Стенька-бондарь всех сгоношил, сам и в лес всех повел. А как ушли облавнички, так зверюга самолично в деревню заявилась - кто видел, божились, здоровенная тварюка, с годовалого бычка. Деревенские со страху обмерли! А снежный волк, не стесняясь, по середке улицы протрусил, да и прямиком Бондареву двору. Стенькины домочадцы уж и двери скарбом домашним подпереть успели… Да только тот в сторону избы и не глянул - ограду овчарни проломил, да и погнал Стенькину отару по селу. С воем, с хохотом! Овцы мечутся, блеют, волчатина за ноги задних хватает, улюлюкает… А как выгнал за околицу, так и вовсе, в середку запрыгнул, за бока одну-двух рванул, да и разогнал всех по окрестным оврагам. А как разбежались овечки, Снежный назад, к подворью вернулся. Супружница Стенькина, Маланья, баба не робкая - а и та уж решила, смертушка к ним пришла! Деток малых в подпол попрятала… А зверь избу вкруг обошел, под окошком духовым повыл, на хлев вспрыгнул, крышу разметал, телушку полугодовалую
зарезал да и в лес уволок… - дядька Ждан тяжко вздохнул, продолжая натирать кружки, и выдал: - С тех пор, с облавами на снежную стаю у наших как-то не заладилось!
        Под хохоток местных, я краем глаза заметила движение за столом у магов и успевала обернуться вовремя, чтобы увидеть призывно поднятую кружку колдуна. Он же, перехватив мой взгляд, кивнул на кувшин со сбитнем подле дядьки Ждана и ещё раз качнул кружкой. Я понятливо кивнула, и, привычным резким движением головы смахнув просыпавшуюся на глаза челку, подхватила на разнос недособраные миски со стола ?ната с приятелями, и поспешила проскользнуть на кухню.
        Ну, вот удобный случай сам и представился.
        А выйдя из кухни со сбитнем, я увидала вдруг, что сбылось давешнее предчувствие - таки не разминулись буйные лесорубы с магами. Да то и не странно - нюх меня ещё ни разу не обманывал.
        Дебелый дядька стоял прямо перед столом магов, загораживая мне обзор на них, и явно уж собрался наговорить всяческого, разного-приятного. Один из тех самых боровищенских мужиков, что с самого начала нехорошо на городских гостей поглядывали. И, напряги я слух, могла бы услышать, что он там вещает, дурень, да только что мне в том за дело?
        Я молча скользнула вперед. Спина чуть присгорбилась сама собой, шаг стал бесшумен, легок и плавен… Змеист. Я замерла у здоровенного мужика за спиной. Все отдалилось, оставив только важное в этот миг - чужой рокочущий бас, острый запах, могутное тело. Я ему макушкой до затылка в лучшем случае достану, мелькнула мысль - и сгинула в лютом спокойствии. Я ждала. Тихо, беззвучно.
        Ему понадобилось больше мига, чтобы ощутить меня.
        Обернулся - медленно, так медленно! - увидел. Глаза в глаза, лицо в лицо. Я много ниже, но смотрю на него прямо, расслаблено и челка снова ссыпалась на глаза, но не мешает более, и тело наполняется звенящей легкостью. Ноздри вздрагивают, и слух обострился так, что я слышу и дыхание, и стук сердца человека напротив… И как бьется, отзывается на бой сердца кровяная жила на шее - та самая, куда довольно несильного тычка, чтобы самого буйного буяна угомонить.
        Разнос приятно оттянул руки увесистой своей тяжестью, а спина прочуяла сажень свободного места позади меня, само собой вспомнилось, что задира тушей своей меня от магов загораживает, и прям по за ним - стулья Эльфа да Серого.
        …не опрокинуть бы на них…
        Плечи пошли вниз, тело собралось, а пальцы помимо моего внимания удобней перехватили разнос. Горячий сбитень, глиняные кружки. Да и сам разнос - тяжелый, дубовый…
        …молча, глаза - в глаза.
        - Нежана? А я вот… поздороваться подошел! - и шагнув в сторону, Бурко-дудельник обошел меня - да и потопал деревянной походкой туда, где сидел со товарищи, и запах его отчетливо отдавал кисловатым испугом…
        Я привычно мотнула головой, откидывая с глаз мешающую челку, плавно, мягко шагнула к столу, возвращая на лицо всегдашнюю любезную улыбку, и одним ловким движением стряхнула кружки на стол, придерживая кувшин.
        Вышибалы дядька Ждан не держал. Да и не нужен он здесь.
        Пряный, духмяный настой полился в кружки. Я следила, чтоб не пролился напиток мимо, не плеснул на стол. Поглядывала на гостей приветливо, благожелательно. И следа не осталось во мне от той лютой тетки, что только что примеривалась гостя неспокойного трепать… Глядишь, и вовсе не заметили, что была она. Негоже то - бабе нравом страшнее мужа матерого быть.
        Вроде, не приметили. Об ином беседуют. Дядьку Ждана слушают.
        Случайно встретилась взглядом с колдуном - и тут же глаза отвела, на кувшин, на сбитень. И слова Яринкины вспомнились - «А ты зажмуримшись!», ну так не ко времени, что ухмылку дурацкую навряд удалось за челкой сокрыть. Да погоди ж ты! У Колдуна у самого улыбка в углах губ притаилась… Так они что, наш разговор слышали никак?! Ну, погодите же магики мерзкие, колдунишки преотвратные!!!
        - А той зимой объявился как-то недалече вурдалак, - вмешался в мои мысли голос дядьки Ждана. - К нам, в Лесовики, не захаживал, а вот в соседней Огневке задрал кого-то. Охотники тамошние на след встали, лежку найти попытались - да не вышло, уж больно хитер оказался. И в лес не уходил, все вокруг жилья кружил. Вурдалак нежить такая, что при нужде что угодно схарчит, но человечину оченно уважает. Тамошний староста, Ерш Белославич, награду за его голову положил серебром… Полную гривну, промежду прочим! Седьмицу он мужиков за нос водил. До первого снегопада. Ночью метель поднялась. Не то чтоб, сильная, но яростная. Ветер лютовал, в стены бился, что плохо приколочено - оторвал, что приколочено хорошо - опрокинул. А утром собрался Белославич из дома выходить - а дверь-то заклинило! Уж он с сыновьями и так, и эдак, а исхитриться никак! Так и просидели, запертые в дому, пока меньшой сынишка не изловчился в волоковое оконце под потолком вывернуться… Отряхнулся от снега, оббежал дом, да как заорет! У дверей вурдалачья туша лежит, и так, значится, уложена, что дверь-то наглухо перегородила.
        Трактирщик переждал, пока в зале стихнут смешки, да и продолжил.
        - У старого Ерша слово - кремень, он то серебро, что за вурдалака обещано было, в кузне на болты самострельные пустил, да в Лес и отправился - удачливому добытчику вручать. Вернулся злой, жеванный, и выражался хулительно весьма. И серебряных болтов при нем не было, - трактирщик помолчал, да и заключил:
        - Вручил, значится!
        ГЛАВА 2
        Я проснулась с колотящимся сердцем и болью в душе. Звериной, неизбывной и бессильной. Там, во сне, я снова стояла над разверстыми могилами отца и своих младших. Сестра, два брата. Четыре ямы в мерзлой кладбищенской земле. Была ещё одна сестра, но она уж года полтора как вышла в замуж, даже на похороны не поспела. Городской лекарь велел не ждать - и я согласна была. Не след им вот так… Ивка поймет.
        Снова горе сжимало нутро, туманило мысли. Тоска подкатывала к горлу, перехлестывала его. Драла когтями, мешала дышать.
        После смерти матушки я в дому осталась за хозяйку. А было мне, смешно сказать - четырнадцать. Надежа и опора, старшая дочь, родительский первенец и любимица. Остальные-то младше получились - Ивке, вот, десять о ту пору минуло, прочие и вовсе - мал мала меньше. Батюшка наш извозом промышлял, седьмицами мог дома не бывать, так я малых и растила, и Ивку замуж сговорила…
        А за заботами о них и время свое женское упустила. А теперь - стояла на городском кладбище, кругом шумел люд, но я была одна, беспросветно одна…
        Этот сон не приходил ко мне уже давно. Но, когда приходил, разливался болью, которую я уж не надеялась избыть. А ещё - маетой и одиночеством, которые, я прочно верила, остались в той, прошлой жизни…
        Теперь мне уж не уснуть. Так и буду лежать, ворочаясь, считать бревна в потолке, да слушать ночную тишину за толстенными стенами трактира…
        …пойти, что ли, в едальном зале наново столы выскоблить? Пока дядька Ждан спит? Да ну, не в охотку нынче - да и Стешка сегодня, после разговора с глазу на глаз, от обязанности этой не посмела увильнуть. А и лежать дальше невмоготу, сил моих больше нет.
        Выскользнув из-под теплого одеяла, я торопливо накинула поверх долгополой рубахи теплый платок, сунула ноги в обувку, на скорую руку переплела косу - темно-русые пряди, заплетенные на ночь не туго, выбились, растрепались неопрятно. Коса - не чета магичкиной русой «волне», конечно, да и Яринкиной богатой «пшенице» уступает, но и мою людям не стыд показать.
        Коса - девичья краса… Я невесело усмехнулась, сама себе пообещала, что завтра, наконец, подрежу челку, да и вышла из невеликой своей угловой каморки в общий коридор.
        На лестницу вниз падало достаточно отсветов из очага в общем зале, чтобы не тащить с собой лучину.
        Трактир дядьки Ждана строился в два поверха - нижний, с общим залом-едальней, кухней-кладовыми, а позаду них - жильем хозяина с семейством, и верхний, где устроены были гостевые комнаты. И звался он предивно - "У бобра". На все расспросы о том, откуда взялось столь чудное именование, дядька Ждан то отмалчивался, ухмыляясь в бороду, а то и откровенно дразнил какой-нибудь выдумкой - то боги ему велели, то во сне привиделось, а то и сам бобер упросил.
        Я сидела на кухне, за малым столом, тем, где днем пристраивались то перехватить наскоро, то посидеть за травяным взваром с куском пирога, а то и просто поболтать, трактирные женщины - повариха Млава, девки-подавальщицы, я да матушка Твердислава. Тесный, теплый круг.
        Хорошо, что сейчас тут темно и пусто. Я спиной прижалась к теплому боку печного дымохода, откинула на него же голову. Пусть я и не боюсь холода - все равно упрямо тянусь к теплу.
        Я крошила в пальцах краюху хлебную. Кружка, заполненная крепким, настоявшимся взваром так и стояла передо мной нетронутая. Не хотелось.
        Он подошел бесшумно, как я сама хожу. Замер в дверях кухни, осматривая ее - и безошибочно остановил взгляд на мне. Хмыкнул, и изрек негромко:
        - Поздорову тебе, Нежана. Дозволишь ли присоединиться?
        - Чего тебе? - буркнула я недовольно, и сама же досадливо поморщилась - Стешку давеча, перехватив один на один в подполе, за то же самое, за грубость с гостями, за косу оттаскала, а сама-то!
        А и ладно, время сейчас не рабочее, а он на хозяйскую половину без спросу заперся. На кухню постояльцам заходить и вовсе не след, так что ничего, переживет он мою неприветливость…
        Колдун вопрос мой неласковый проглотил, да и вовсе, кажется, смутился:
        - Да вот, есть хочется - сил нет! А у вас здесь лишней корочки хлебной не завалялось нигде? Для самых голодных? - от этих слов, от смешно-заискивающего тона даже мое настроение дурное отступило чуть. Надо же, он и эдаким быть умеет! И, хоть и тянуло от него по-прежнему опасностью и хищной силой, но, если не видеть взгляда, того, который всякого встречного насквозь просвечивает и видит куда больше, чем хотелось бы поведать, то вроде и ничего. Даже и ноги не слабеют!
        Помедлила - и мотнула приглашающе головой на свободное место у стола. Садись, мол. Оттолкнулась спиной от уютного печного бока, рывком подымаясь на ноги. Привычно, по памяти передвигаясь по знакомой до последней пяди кухни. Скользнула к большему, разделочному столу, на ощупь нашла початый каравай хлеба под чистым полотенцем, а на полке, над столом приколоченной - плошку со свечой. Положила хлеб на стол перед мужчиной, и собиралась уж к печке отойти, огня добыть - свечу затеплить, когда колдун просто протянул руку и сжал свечной шнур пальцами - огонек занялся, сперва робко, а потом занялся уверенно. Я хмыкнула - маг пожал плечами.
        А плечи, и впрямь, хороши…
        Мысленно плюнула, мысленно же пожелала Яринке с ее глупостями благ разновсяческих, да побольше, побольше, и, забрав с собой свечу, отправилась куда и собиралась - в подпол. Надо бы ему хоть мясца с окорока напластать - эдакую зверюгу хлебушком разве прокормишь? Да и себе молочка захватить, может, сон нагонит…
        Я бы, конечно, могла и в подпол без свету спуститься, чай, давно каждый шаг ощупью там ведом, да зачем?
        Тяжелый острый нож резал мясо ломтями - привычное слитное движение, стук металла о разделочную доску - и копченая свинина ровным пластом отваливается от куска. Колдун мерно работал челюстями, дрожал огонек свечи, скользили в голове обрывки дневных дел и мыслей, а вокруг стояла ночная сонная тишина. Мое молоко томилось в печи - с медом, с маслицем. Если уж оно меня не успокоит, тогда я и не знаю, что мне вовсе поможет! Разве что, тот самый, упомянутый вечор в разговоре, топор.
        Ночь темна. Холодные осенние ветры трутся снаружи о стены трактира, напевают что-то древнее. Зазывное.
        - А ты Снежного Волка видела? - я удивленно мазнула по Колдуну взглядом, не ожидала, что он и меня расспрашивать примется. Все больше ж охотников, лесовиков вопросами терзали.
        - Видела, - я привычным движением раскидала мясо на хлебные ломти, подсунула ближе к колдуну деревянную солонку, - У нас его многие видели.
        - И как? - маг смотрел до того заинтересованно, что ажно жевать перестал.
        - В сугроб села, - я вспоминала прошедшее, вспоминала, как стояла в зимнем лесу, в снегу по колено, в окружении елей-великанов, и не могла отвести взгляда от сказочного белого зверя…
        - От страха? - уточнил Колдун, и в этот раз плечами пожала я, потому как не хотела отвечать.
        …от восторга. В жизни не видела ничего красивее. Волшебные, нездешние - белым-белые, призрачные, невзаправдашние будто. Они стояли, окружив меня полукольцом, и снег под их лапами не проминался. Молчаливые, равнодушно-спокойные. У меня слезы на глаза навернулись, так они были прекрасны. Я тогда вдруг поняла, что, если такова будет моя смерть - я не возражаю. Пусть, лишь бы быстро, здесь и сейчас. Я не побегу. Они постояли ещё краткий миг, и сгинули. Исчезли, как и появились - ни звука, ни шороха, просто были - и не стало. А ведь только платок от лица отвести отвлеклась.
        Вот тогда-то я и сомлела, осела в снег, за лапы еловые придерживаясь… Нашли меня, беспамятную, в чувство привели, а что стряслось - выспросить так и не сумели. У меня язык не повернулся этим чудом, дивным и смертоносным, ещё с кем делиться.
        - Я за хворостом отошла, от людей недалече вроде, а тут - они… Погода тогда стояла бесснежная, день белый, кто ж ждал? Увидала их, да так и застыла, за лапы еловые держась, - слова сами запросились наружу, и я не стала их сдерживать, чего уж теперь?
        Помолчала.
        - Над ними снежок кружился. Вокруг - тишь безветренная, только мороз потрескивает, а над ними - снежинки танцуют. Искрятся на свету, еле видные, а все ж - есть! Так и стояли, таращились, я на них, они на меня. А потом - сгинули, как и вовсе их не было. Вот, так и посмотрела…
        - А ещё кто из ваших их видел? - мужчина повозился на своем месте, устраиваясь удобнее, ноги длинные вытянул, и, по всему видно, на долгий разговор настроился.
        Я улыбнулась, покачала головой. Нет уж, так не пойдет.
        - Баш на баш, колдун!
        - Горд.
        Я вопросительно взглянула на ночного моего нежданного собеседника.
        - Меня зовут Горд.
        Я кивнула, знаю, мол. Дернула плечом. Что мне за дело до твоего имени, гость?
        Он хмыкнул, отозвался согласно:
        - Спрашивай!
        - Чего вы стаю в лесу осенью-то сторожите, коли до первой настоящей снежной бури ее и в помине нету? Не рано ль на промысел вышли, охотнички? Не срок для вашей дичи! - насмешливо поинтересовалась.
        А что? Чего б и не спросить, коль разрешение дадено?!
        - А с чего ты взяла, что мы в лесу стаю искали? - развеселился колдун, и скрыть того не пытался.
        - Чего ж тогда днями цельными по лесу шарахаться? - я и впрямь удивилась, ну что ж это за удовольствие, при нынешних-то погодах в стылом лесу невесть чего торчать?
        - Да не саму стаю мы ищем, следы ее! - Колдун улыбался сдержано, тепло и морщинки вокруг глаз на улыбку его отзывались.
        А я, достав из жерла печи гретое молоко, налив его в кружку - полным-полную, вровень с краями! - пристроилась обратно, в свой теплый угол. Слушать. Смотреть. Пить мелкими глотками, гадать, от чего у колдуна шрам над бровью тоненький - и не видно его обычно, а сейчас свеча удачно подсветила. И нос с горбинкой. Ломаный, что ли? Или от рождения это?
        - Еще, разметку себе делаем на будущее. Готовим лес для охоты, - мужчина не жульничал, отвечал честно, поясняя мне то, чего не понимаю. Его интересно слушать…
        - Чего ж сейчас, осенью? - мне все же не ясно было, - До снега луна без малого, чего раньше нужды в глухомань нашу переться?
        Он только сощурился лениво на мой вопрос, удобнее приваливаясь к стене за спиной. И вид у него до того расслабленный, до того ленный…
        …Гнат-охотник как-то из лесу медвежонка притащил. Пожалел осиротевшего звереныша, подобрал, обогрел, откормил. Псы деревенские его страсть как не любили, все облаять, а то и куснуть, норовили… Вот, как зверь подрос, так у него такая же сонная морда была перед тем, как он тех псов в клочья рвать взялся. Из травившей своры - меньше половины набежавшие хозяева отбили.
        Он и не дурит меня сейчас, почто? Разве я ему противница? Он просто так привык. Всегда, всем казаться куда как меньше опасным, чем то есть на самом деле.
        - А зимой поздно станет. Под разметку голая земля нужна, даже трава - помеха. Так что - сейчас в самый раз. Расчертить местность примерно, метки поставить. Линии силовые раскинуть. Место формирования исходного проклятия поискать… Ну, это если уж очень повезет, с источником возникновения обычно после прихода нежити разбираться приходится. Когда стая уже явилась - отследить точку явления гораздо легче, - маг, спохватившись, что и вовсе в дебри какие-то полез, девке деревенской не интересные, одергивает себя, а и зря, девке как раз интересно! - В общем, расставляем метки и подпорки для будущей охоты.
        Что ж, мой черед. Я молчу раздумчиво. Имена и события в памяти перебираю.
        - Верея, мельничихи тетки Аглаи свойственница, за хворостом в лес подалась, да на опушке на снежного и напоролась. Она бабам сказывала, что уж как вплотную подошла - так он с протоптанной дорожки поднялся. А до того в упор глядела - не видела. Зевнул, поперек тропы разлегся, да так в лес и не пустил. Верея мало-помалу, шажок за шажком, обратно в село и убралась…
        Я вновь примолкла, раздумывая - говорить ему дальше? Заправила сердито челку, да и продолжила:
        - Она до дому с санками своими добрести не успела, как ненастье пало. Гнат. Этот точно видал, хоть никому и не сказывает, что да как. Он в ночь в лес пошел, а поутру его беспамятного аж в Огневке нашли. Снегом был весь облеплен, ровно его от самого нашего селища по целине снежной волоком волокли, а то и вовсе - с горки покатом спустили. Только морквы не хватало, а так - ровно снеговик, какими ребятня зимой тешится.
        Печное тепло грело извне, а молоко да мед - изнутри, потрескивали за заслонкой дрова… Осенняя ночь перешагнула полуночь, и не спешила на убыль идти - только набирала силу. Ночь пела вместе с холодным ветром, и меня тянуло подпеть им - третьей. Вертелся под носом назойливый мотив, поди еще, сумей, прогони…
        - Из наших, лесовиковских, вроде все. Ну, разве что, еще Ярина-травница.
        Я вроде и не смотрю на колдуна, а все ж вижу, у него при имени лекарки угол рта дернулся. Маг торопится сунуть в рот кусок, да и зажевать веселье, но оно все равно чуялось, сколь не старался мужчина удержать лицо…
        Ну, Яринка! Попомню я тебе ещё это позорище!
        - Честно сказать, кабы кто попытался лекарку нашу в лес не допустить, когда травы в силу входят - она его там бы и стоптала, - я улыбаюсь мыслям своим, - но дело было в бестравье, и они мирно разошлись.
        Колдун сидел, слушал. Крутил в пальцах кругляш блестящий, то ли талисман, то ли оберег, не разобрать. В тусклом свете свечи поблескивал тонкий цепочек.
        - А из окрестных селищ кто встречал?
        Я отрицательно мотаю головой - э, нет, колдун, не так быстро! Мужчина досадливо вздохнул - мол, нашла время торговаться, девка!
        Но я упрямо поджала губы - не так уж и много я рассказать могу, чтобы крупицы эти за так разбазаривать! Из мага же кузнечными клещами не вытянешь то, что сам рассказать не согласится. Как же тут не торговаться?
        - Спрашивай!
        Ой, а недовольства-то в голосе сколько! Ничего, дружочек, проглотишь - и я задала свой вопрос:
        - Где, окромя зимы, прячется стая?
        - Да нигде она не прячется! - он меня взглядом недовольным буравил, ну да я привычная, дядька Ждан тоже частенько так меня рассматривает. Говорит - совесть разглядеть пытается… Врет, поди! Разве ж ее разглядишь-то, мою совесть?
        - Вот скажи, где летом прячется снег? Нигде не прячется! Нет его летом! Вот и Стаи вашей летом нет! Ты главное пойми - снежные волки, они не живые. Не материальные. Это не настоящие звери из плоти и крови, а скованная цепью проклятья зимняя буря. Потому и не появляются они в ясную погоду. Вьюга - ко вьюге!
        - Погоди, - я недоумевающее трясу головой, совсем утратив понимание, - а волк? Тот волк, про какого дядька Ждан сказывал! Он-то уж вполне себе материальный и уж такой настоящий - прям, спасу никакого нет!
        Я присмотрелась к магу. Стой-ка! А не решил ли он, что все, ноныча хозяином добрым поведанное - байки и есть? Для красного словца затравленные?
        - Да ты не сомневайся, колдун! Все, что трактирщик вечор баял - то не враки вовсе!
        - ?орд, - недовольно морщится мужчина, словно я ошибку где-то глупую сотворила.
        Я вскинула взгляд непонимающе, да и отмахнулась, сообразив, о чем он - Горд, колдун, какая разница? Взялась растолковывать ему главное:
        - Вот если и приврал дядька где, так самую малость! А в остальном - все поведал, как было…
        - Да не сомневаюсь я! Просто ошибается твой дядька Ждан - волк этот бродячий вовсе не изгой в стае. Он - вожак! Понимаешь? - маг горячится, склоняется над столом, пытается убедить меня в том, что, по мнению его, и есть истинно верно.
        А я и не заметила, как сама грудью на столешницу навалилась, мы уж нос к носу сидим. Да кто б мне сказал ещё днем, что уже ввечеру я с магиком приезжим за стаю снежную говорить буду, да еще и спорить с ним возьмусь? А ведь и спорим! Шепотом правда, но зато - горячо да уперто, и каждый в правоте своей уверен, каждый ясно знает - уж он-то точно не ошибается! Что Горд-колдун, в столицах за большие деньги ученый, что я, стаю ту собственными глазами видавшая, песни ее снежные слышавшая…
        - Шутник ваш - вожак! - настаивает мужчина, шепот его звучит глуховато, шорохом лиственным, - Потому и подвластно ему то, что остальным волкам не доступно. Он - средоточие силы, в нем вся мощь стаи заключена. Оттого и чудит - он может, понимаешь?
        - Так, погоди. Выходит, коли он средоточие силы, надо его просто убить - и стаи не станет?
        - Нет! Если его убить - в стае появится новый вожак. Ну, будет у него немного другой характер, и что? Главное-то не поменяется! Стая-то как была, так в ваших краях по - прежнему и будет! Какая разница, кто там у них вожак?
        Да разница, в общем-то, большая… Колдун взглянул на меня - и вдруг замолк, догадавшись.
        - Года три назад из здешних сел перестали приходить жалобы на зимнюю нежить. Именно тогда ведь Ввжак и поменялся, верно?
        Неверно. Раньше. Но кто я такая, чтобы ученого городского магика на ошибках ловить? А он смотрит - внимательно, в упор.
        И я знаю, что он сейчас видит. Меня. Свечной огонек правды не показывает, дразнит. Что коса темна - видать, а что глаза светлы - уж нет. Не бледна, не смугла - а по ночному времени укутана тенями. Что ещё ему видать? Рубашку светлую, по вороту да рукавам оберегами вышитую? Шаль козьего пуха на плечах? Тонкий шнурок, на котором под рубахой солнечное колесо, оберег светлых богов, болтается? Не красавица. Ликом пригожа - что да, то да. Но и красоты великой боги не дали - та же Стешка куда как краше. Да и в годах ужо - двадцать пятая зима минула, чай, не девочка ведь. Иные в мои лета пяток детей тетешкают.
        Колдун взора не отвел, усмехнулся чуть. Неощутимо, но как-то… грустно, что ли? Догадался ведь, что правды всей тут ему не скажут… И я не выдерживаю:
        - Верея, как ее снежный волк из Лесу перед бурей завернул, от страха ни жива, ни мертва домой воротилась. А как утихло ненастье - вывернула все съестное, что в дому нашла - хлеба каравай, круг сырный, каши горшок еще… Курице-несушке не пожалела шею свернуть. В скатерку завернула, да в Лес и снесла. Яринку Снежный уже перед самой непогодой в Лесу застиг. Ее счастье, что снег тогда еще сыпать не начал. Но ветер уж такой стоял - с ног валил. Снежный ей за холку ухватиться позволил, да, почитай, на себе из Лесу и вытащил.
        Помолчала, кусая губу. Да и продолжила:
        - Гнат и впрямь никому не сказывал, что меж ним да Снежным Волком в Лесу приключилось, но хулы в его сторону ни разу не извергнул, а как стали Гната звать на охоту облавную, снежного волка добывать, так не только сам не пошел - дружков своих двух удержал. Стенька-бондарь с ним за то в хлам разлаялся, а Гнат все едино не пошел. Еще и облавникам вслед плюнул.
        Трещит свеча, трепещет ее невеликий огонек. Молчит гость городской, собеседник мой нынешний. И я молчу - думаю. Не зря ли я ему лишнего сболтнула? А даже если и зря - что ж теперь? Пролитого не подымешь, сказанного не воротишь.
        Да и боги с ним.
        Колдун отщипнул от хлебного ломтя, сжевал задумчиво. Да без охоты - так, тишину занять. Не голоден он больше. А вот запить, небось, не прочь. Я встала, без просьб нацедила в кружку травного настоя. Поставила перед мужчиной. Стукнуло дерево о дерево, травы, настоявшись с вечера, поманили запахом.
        - Спрашивай, - сев на место, напомнила.
        - Да я уже спросил, - отозвался, принимая питье. Не столько горячее, сколько очень теплое. С терпким привкусом малины, сладковатым - ромашки, да еще парой-тройкой лесных трав. Тетка Млава толк в питье знает!
        - В Огневке староста, Ерш Белославич, с Волком один на один стакнулся. Да про то сегодня уж баяли, жив-цел остался, токма зол, что твой шершень. У Влады, вдовицы, сынок единственный на пару с приятелем, Невзором-приблудой, тайком от старших в Лес удирали, снежную шкуру промышлять. Да вот беда - шкура-то при хозяине обретается. Уж до того резво по буеракам драпали - видать, тот делиться не пожелал. Яробуд-Хлыст, бобыль. Он в здешних краях охотник наипервейший. Да только и молчун он не из последних. Так что, подробностей, извиняй, не ведаю.
        А еще огневская старостиха, матушка Лугана, могла бы о Снежном порассказать. Но про то тебе ведать не след. А коль возжелаешь все же - так саму Лугану и расспрашивай. Ужо она порасскажет…
        - В Боровищах его если кто и видел - того не ведаю, а вот слыхали многие. Там недалече от деревни горка есть. Ну, горка - не горка, так, взгорок. Лоб каменный. Так вот, боровищенские сказывают, что в ясные ночи волк туда петь приходит, - я отмечаю, как отозвался на эти слова мужчина. Вроде, и не шевельнулся, и тело положение не переменило - а весь как будто подобрался, и я не могу отказать себе в малой радости, уточнить эдак раздумчиво, - Думаешь, там и есть то самое место, что вы, по всему Лесу искамши, не отыскали? Источник тот?
        Ух, как взглядом-то полыхнул! И тут же унял. И тело вновь расслабил. Я только нос понадежней в кружку уткнула, улыбку в молоко сцеживая. ?розен! И собой владеет изрядно… Он в ответ недовольно взором меня поколол. Да ты не старайся так, маг! Не трудись! К завтрему я и сама вспомню, что тебя страшусь. А ноне - не боится мне. Дурные сны страхи разогнали…
        - Проверим! - отвечает, голову назад окинул, глаза прикрыл, теменем о бревенчатую стену оперся. Ноги расслаблено выпрямил, руки сцепил, пальцы переплел. Ну, до того ленив…
        Ой, беда тебе, Нежка, будет, коли этот зверь на тебя озлобится! Испугаться бы мне, назад осадить - да где там! Темень-подружка нашептывает - не бойся! Я не выдам, отведу и укрою… Остеречься бы, скинуть с себя наваждение - но поет за стеной ветер, напевает о близких осенних бурях. И подпевает ему беспокойная моя душа, стряхивая с себя страхи и печали. И я улыбаюсь - в кружку, чтоб не дразнить колдуна еще больше. Но я улыбаюсь.
        - Дальше, - напоминает мне он, и я напрягаю память послушно.
        - Да я по именам боле и не припомню, - отзываюсь, - Кто волка в Ручьях да в Березовке видал - не назову. Но коли бабы аль ребятня за приметами не уследят, да по волчьей погоде в лес наладятся, то вовсе и не редкость, чтобы их оттель завернули.
        - А мужчин? - он в этот раз и не шевельнулся вроде, и голос ровно удержал… А все одно - чую я, не то что-то с этим вопросом!
        - А мужи у нас зимой в лес по хворост да по детячей игривости не ходят. Тут, почитай, половина зимой с охоты пробавляются. Уж они в погоде не ошибаются!
        Мой черед спрашивать, я даже и знаю, чего бы выведать хотела.
        - А коли не секрет, с чего вдруг так местная стая магов встревожила, что за нею аж ватагу в пять голов послали? Раньше-то, помнится, старосты все писали-писали, а им все отвечали - примем меры, да примем меры… Не один десяток годков уж те обещания годины справляют!
        Помолчал колдун. Не от того, что отвечать не желал - но и от чего, разобрать я не смогла. Повертел в пальцах кругляш оберега.
        - Так вышло, что около пяти лет назад в здешних краях пропал отряд, - заговорил он осторожно, - Не очень большой. Но и не малый. Чуть поболе десяти человек. Конных, оружных. Ко всякому привычных. Не зеленых юнцов - опытных, бывалых мужей. Поехали, и сгинули. И ни приметы, ни следа. Отряд возглавлял мой брат.
        И снова повисла тишина. Молчит сильный, усталый мужчина. Молчу и я… Забралась на скамью свою, и ноги под себя подобрала. И молока уж в кружке нет, надо бы встать, да и ополоснуть, а я пытаюсь ее, пустую, крутить. Дерево по дереву скользить не хочет, то ли дело - кружка глиняная… Занимаю мысли всякой дурью, лишь бы взгляд на него не подымать.
        - Не поздновато ли спохватились? Пять годков - не один денечек… - голос мой глухо звучит, дрожит огонек свечи, и кружка все никак крутиться не хочет. А если ее на бок положить? Бок - он гладкий, округлый, чай, весело закрутится! …как крутился мир окрест меня, когда я, ошалелая, пришибленная, в снегу сидела… Тогда бы мне и пропасть пропадом, кабы не нашлась добрая душа. Подобрала, обогрела.
        - Они уехали вдруг, внезапно. Кунь со товарищи, четверка наемных воинов. Никому слова не сказали. Я искать пытался, расспрашивал. Сперва - так, про между прочего. Как стало ясно, что давно б пора ему объявиться - всерьез обеспокоился. Нигде. Ничего.
        Вздохнул. Сызнова затылком о стену потерся. Да и продолжил - хоть я и не ждала, не просила.
        - А тут вдруг недавно известно стало, что он в эльфийский Лес ездил. И оттуда уехал благополучно. А уже на обратном пути - на снежных волков и напоролся. Когда Ковен стал решать, кого сюда отправить, чтоб стаю зачистить - мы с ребятами вызвались добровольцами.
        - Так, значит, как селян не один год потрошили - так то вас и мало не трогало. А стоило кому из ваших пострадать - так быстро и желающие нашлись! - слова вырвались опричь воли. И столь в них обиды было - уж лучше бы ты, душенька, и вовсе рта не открывала!
        - Магов мало. И успеть везде нам никак не по силам.
        Ишь, серьезный какой! Да мне все едино, можешь не оправдываться! Я упорно рассматривала кружку, пристально разбирая узор потемневшего дерева.
        - И поверь мне, Нежана - стая, способная положить тройку опытных, сработанных магов - это серьезно. Очень.
        - А пока простой народишко гоняли - так, небось, сплошное веселье было! - не удержавшись, снова полыхнула я гневом. И - выдохнула, теряя запал. Ну, он-то перед местным людом в чем повинен?
        Молчание, повисшее в кухонной темноте на сей раз, было тягостным. И теперь ужо я не торопилась его разорвать - а то ведь, известно, язык бабий, что жало. И как бы одной змеище себе самой на хвост беды не накликать. Колдун тож не торопился заговаривать - щурился на свечной огарок невесело. Надо же, и не заметила, как времечко утекло - уж и свеча, почитай, вся догорела…
        - Ну, что ж! Теперь мой черед вопрос задавать! - колдун, словно через силу, взгляд от огонька отвел, и ухмыльнулся проказливо. И так-то меня от ухмылки его дурное предчувствие разобрало! Я настороженно вперилась в массивного мужчину взглядом, хорошего от слов его не ожидая…
        - Что за случай подружка твоя вечером в разговоре поминала?
        От так я и знала! Не обойдется лекаркино веселие мне без последствий! А колдун, меж тем, улыбнулся вовсе широко - и мне совсем тоскливо от того сделалось.
        - Тот самый, где ещё про топор говорилось! - добил он радостно.
        - Да не было того! - я с досады мало в голос не взвыла. Опамятовалась, и силы в голосе убавила. Рассерженно подхватилась с места, принялась остатки трапезы ночной прибирать. - Не было, и хватит! Бабьи выдумки то!
        Посудой я старалась, все ж, не слишком громко стучать. Не молодка ведь бестолковая, норов обуздывать умею. Хлеб - под полотенце, на полку, нож да кружки ополоснуть - и к прочему кухонному скарбу. Горшок, в котором молоко томила - отмыть, на припечек поставить, сушиться.
        - А если выдумки - так чего стесняться? Расскажи, поведай! - подкупающим голосом уговаривал меня гость дорогой, подначивал. - Ну, я ведь так тоже на твой вопрос честно отвечать откажусь!
        Я развернулась к нему, только рубаха вкруг ног взметнулась.
        - А и будет! Спать давно пора, а не враки досужие пересказывать, - на том крутнулась на пятках, да и была такова.
        ГЛАВА 3
        Слав Теренский, прозванный странноватой трактирной девкой Мальчишкой, нравом и впрямь обладал легким да по-мальчишечьи озорным. И с людьми, какого бы роду-племени они ни были, сходился без труда. Потому и не удивился, когда именно ему Горд Вепрь, бессменный старшой их пятерки, поручил порасспросить местных о Нежане. Той самой трактирной девке, что метко клеила прозвища, нравилась Дальке, проверенной боевой подруге, и категорически не нравилась зануде-Тихону. Только не выдавая интереса и по-тихому, чтоб без разговоров.
        Слав дел в долгий ящик откладывать не любил, и по возвращении из Боровищ, селища в пару часов пути отсюда, где они каменный лоб осматривали, отправился к колодцу на въезде в селище - средоточию общинной жизни Лесовиков. Очень рассчитывая, что возле массивного сруба, как и вчера, и позавчера, и до того, хоть сколько-то народу, да будет. Прав оказался - бабы возле колодца кучковались исправно, приходя сюда не только по воду, но и пообщаться, соседские новости узнать, ну и своими поделиться.
        - Доброго дня, бабоньки! - веселый, беззлобный парень, подошел к женскому кругу, светясь довольством и расположением, - а водицы напиться не поднесете, красавицы?
        Бабы заулыбались, расступаясь. Загомонили, приветствуя улыбчивого ответно.
        Скрипит деревянный ворот, наматывая на себя изъеденную ржой толстую цепь. Перешептываются, пересмеиваются бабы. Длинные юбки, теплые свиты-душегреи, пестрые платки.
        - Ох, и хороши у вас здесь девки! - нахваливает Слав, крутит ворот, - Кровь с молоком!
        Ему отвечают дружным гомоном, и Слав не спорит, соглашается - и с «краше не сыщешь!», и с «оженим!», улыбается шуткам. Ему советуют наперебой - и ту, и другую, и третью, и все - чем не невесты? Слав ухмыляется проказливо, и, достав из сруба наполненную бадейку, вместо того, чтобы напившись, уйти, снова бросает ее в провал колодца. Гремит, развертываясь во всю длину, цепь. Глухо шлепает в глубине ведро о воду, и снова скрипит ворот. Улыбается Слав. Опрокидывает тяжелую, напитанную влагой бадейку в чье-то, пристроенное тут же ведерко. Ему всего и нужно - дождаться, пока в разговоре имена трактирных подавальщиц мелькнут. Тогда-то и ввернет он свой вопрос. Он не торопится. В конце концов, не так уж много в Лесовиках вошедших в пору девок.
        Тетки и молодухи увлеченно перебирают невест, то отметая чужую сговоренную соседку, то нахваливая свою свободную родственницу, имена-события сыплются, что горох из мешка с прорехой, всем весела эта игра, всем по нраву, и наконец, после скользнувшего-таки «А вот Стешка, мельникова дочь, чем не мила? Да ты ее и сам, поди, видал!», Слав роняет:
        - А вот Нежанка-подавальщица, чего в свои года без мужа обретается?
        Вопрос падает в благодатную, добротно подготовленную почву, и бабы, охотно бросив поднадоевшую, да и бесплодную тему - такого оженишь, как же! - перескакивают на новую, частят наперебой ответами:
        - Да мужатая она, мужатая! Токма от мужа ушедшми!
        - А, вся деревня знает, что Нежа супружника с полюбовницей застукала! Она его топором убила!
        - Да нет, не топором, вилами!
        - Да не, не убила! Мне бабка Руда говорила, а у той в Брусничанке сын, так он рассказывал, что по всему двору голышом гоняла!
        - Да не брусничанская она! С Ручьев! Моя сноха точно знает, она со свекрами ейными в соседях жила! Так, говорят, топором ему руку-то и оттяпала!
        - А надо было не руку!
        - Дура-баба, что с тебя взять?! Вилы у ей были, ви-лы!
        - Ой, девоньки, не вилы, и не топор! Багор у нее был! Она ведро из колодца вылавливала, да в сарай поставить несла! А там - они! И тем самым занятые! Ну, она ему спину-то от зада до башки багром и пропорола… Как только и не заколола насмерть-то?!
        - А и поделом! Нечего по чужим бабам шлендрать, когда супружница законная, богами даденная, имеется!
        Слав молчит, только глаза горят, да плещется вода - крутится ворот, подставляют бабы ведра. Спорят сельские кумушки. Одни уходят, другие приходят… И Слав, которому здесь боле ничего ненужно, выждав мало, навскидку выбирает личико попригожее, из тех, что недалече от трактира обретаются, подхватывает ведра, и улыбаясь да зубоскаля с их хозяйкой, убирается восвояси - уже куда тише и незаметнее, чем явился.
        Травы разбирать меня батюшка-покойник учил. Сам муж бывалый, много разного повидавший, много где бывавший, он и детище свое приучал сызмальства: лишних знаний не бывает. Матушка, хоть порой и ворчала, когда отец затемно тащил дитятко за городские стены, в ближний лесок, целебный припас собирать, но всерьез не противилась.
        Отец же крепко ведал: можешь чему-то выучиться - выучись. Жизнь - она затейница, наперед не угадаешь, как вывернется. Знаниями он делился щедро, в охотку. Я же только рада была родителю любимому угодить, да от дел домашних, скучных, увернуться.
        В травах - свое волшебство, своя магия, поучал меня отче, пробираясь в предрассветных сумерках лесными тропами. Одна и та же трава, в разный срок собранная, разную силу и иметь будет. Тут все имеет значение - погода, время суток, в рост луна пошла, аль на ущерб, в какую пору сама трава вошла. Ну, и время года само собой.
        Так, или примерно так, размышляла я, стоя в ледяной воде мало не по самое сокровенное, в одной исподней рубашке, и собирая в пучок длинные прямые стебли рдеста пронзеннолистого.
        Яринка на берегу небольшим топориком деловито обтесывала ветки с сухой валежины. Готовила запас дров для костерка, разведенного на следах от чьего-то старого кострища.
        Это место - поваленный необхватный вяз на берегу лесного озера - давно уже облюбовали парочки, ищущие уединения от шумных друзей-подружек. Молодежь сумеречничать сюда не ходила - от села далековато, и к жилью поближе удобных мест для вечерних посиделок полно, охотники же наоборот, добычи искать забирались дальше от обжитых мест. Вот и получилось, что летними ночами, отданными на откуп неугомонной молодости, здесь можно было посидеть вдвоем, в тиши, у живого огня, за беседой досветной.
        Мы же с Яринкой по ее лекарской надобности сюда явились. Рдест - травка не то чтоб исключительная, но полезная. Воспаление снять, горячку сбить, простуду унять - он в зелья от многих хворей надобен. Правда, для чего травнице понадобился столь поздний сбор - про то я ведать не ведала, и не сильно-то желала. Спроси я ее - вполне возможно, что и ответит. Пока дело лекарских тайн не касалось, подружка не жадничала. Охотно рассказывала, какую травку как сушить надобно, какую от чего применить можно. Да я и сама не без ума - в дела болящих, кои лекарке сохранять в тайности след, носа не совала, в сокровенные ведовские знания не лезла. Подружка же, в свою очередь, тоже ненадобного старалась не спрашивать. Зато я лес наш ведала куда лучше, и делилась не таясь. Где можно ягоды вволю взять, где в укромном лесном тайнике травка целебная взошла. Вот так и выходил у нас мир, лад и полное согласие.
        Яринка уже успела поделиться, что к ней таки намедни приходил эльф, сунул нос в охотно предоставленный лекарский припас, запретного там не обнаружил, попытался учинить допрос, получил жесткий отлуп и убрался не солоно хлебавши - ибо все, что эльфы могли бы поставить травнице в вину, она спрятала загодя, и не у себя в дому. Оставила лишь то, к чему и самый придирчивый придира не придерется. Я поведала о ночной беседе с колдуном, мы перемыли кости обоим и теперь дружно ломали головы - чего нам ждать от незваных гостей?
        По всему выходило - ничего хорошего.
        Я переступила, осторожно ощупав босой ногой дно рядом. В таких вот местах, с тихой стоячей водой, раков драть здорово. Если получиться добыть хотя б десяток - в костре запечем. Пяток уже ждал своего часа в узелке на травке, и травница все ворчала - мол, охота была б баловаться, мы сюда за другим пришли, вот и нечего лишку в студеной воде мокнуть…
        Полотняная рубаха длиной до колен исправно тянула влагу и намокла уже чуть не до пупа, упрямая коса, забранная в узел, стоило мне нагнуться к воде, так и норовила развернуться и плюхнуться в воду - только ловить успевай, а все ж улыбка так и просилась на уста. Чего скрывать, мне в радость были такие походы.
        - А ведь они местных про тот сгинувший отряд расспрашивали, - заговорила Яринка, которая уже пару лучин хмурилась да кусала губы. - Не впрямую, окольно - но выспрашивали. И знаешь, что чудно? Никто из наших ничего не знает. И не только из наших. Думаю, кабы вдруг кто увидел оружный отряд в Седом Лесу, да еще из чужаков, да ещё в зиму, о том бы вся округа знала. Уж кумушки-сороки мигом бы весть разнесли!
        Я молча кивнула, и склонилась над крутым бережком мало не до самой воды - нору очередную нащупала. Удачно. Забросила на берег, к ногам травницы, собранный пучок, да и принялась закуску будущую добывать.
        Донный рыцарь без бою сдаваться не пожелал, и я всерьез увлеклась, выуживая упрямого. Коса тут же обрадовалась удобному случаю плюхнуться в воду, еле успела башкой мотнуть да на спину перекинуть. Мало радости, коли на сухую одежду с нее водица озерная течь будет!
        - Пять годков минуло… Неужто, колдун надежу сохранил, что родич его жив? - задумчиво вопросила травница, прибирая рдест в корзинку, из которой уже торчала изрядная вязка таких же длинный прямых стеблей. - Думаешь, он его найти хочет?
        - Нет. Думаю, он иное найти хочет. - Я выбросила к ногам подружки перехитренного - таки мною рака, и она осторожно, избегая щипучих клешней, увязала его в плат с остальными.
        - Кабы то мой родович был, и пропади он столь давно, то я бы ноне не его искала, а пристанище его последнее. Похоронить по - людски хотела бы. А чего уж там колдуны многомудрые желают - то только светлым богам ведомо.
        Продвинувшись еще на шаг вдоль невысокого обрывчика, я вновь принялась выдирать из придонного ила высокие побеги, утыканные листьями без черенков. Травница всё перебирала причины, приведшие к нам магов, а с ними - перворожденного, на ее, Яринки, бедную голову, я больше поддакивала или отмалчивалась, как вдруг почуяла это.
        На меня словно крутым варом плеснули: ветер!
        Ветер переменился.
        Он, уже который день отчетливо пахнущий близкими холодами и первым снегом, вдруг иным сделался. Зазывным, влекущим. Слышалось в нем ныне обещание веселья и буйной свободы.
        Я затрясла головой, стряхивая с себя чужие, наведенные желания. Не для меня они.
        Кто-то творил волшбу.
        - Ярина… - лекарка вскинула на меня взгляд - и лицом переменилась, куда только размеренная раздумчивость облика девалась? На меня смотрела ведунья - настороженно смотрела, с прищуром. Это что ж нынче со мной творится, коли целительница так от одного моего вида встревожилась?? - Ярин, ты ничего не слышишь? Необычного, по твоей части, ведовской.
        Травница замерла, вслушиваясь в мир и в лес, а я ж, напротив - завертелась во все стороны, понять пытаясь, откуда недобрым потянуло? Не ясно. Я взглянула на целительницу - та лишь растеряно головой качнула. Не ощутила, значит. Ну, то не диво - магического дара в подруженьке чуть, на одно лишь лекарство и хватает.
        Да только - не убывало оно. Не убавлялось в ветре чужого голоса. Я одним прыжком выметнулась на берег. Содрала с себя мокрую рубаху, сухую одежу, из мешка заплечного вынутую, торопливо натянула, ноги - в сапожки, свиту, что на рогатине близ костра грелась - на плечи. Загасить костерок - крупные поленья в воду, мелкие уголья разметать по воглой сырой траве, да и затоптать. Все ж, волшба - волшбой, а и огонь в лесу без пригляда оставлять не след.
        Примерилась, было, узелок с раками, добычей моей сегодняшней, обратно в озеро заметнуть, да была остановлена рачительной травницей:
        - Куда? В горшок сгодится!
        Да их же там всего ничего, мысленно взвыла я, наблюдая, как Яринка пристраивает раков в корзинку с травой. Остальные-то наши вещи она собрала, пока я одевалась, а мне все казалось - возится! Не след тут сегодня задерживаться, ох, и не по нраву мне все это! Ежели то дядьки Ждана гости силушкой пошли баловаться - попомнят они эти шутки. Ужо я их кашей накормлю - вовек не забудут!
        Так злилась я, с трудом удерживаясь, чтоб не подпихнуть в спину идущую впереди Яринку - все-то мне, встревоженной, казалось, что она медленно поспешает. И взгляд недобрый мерещился, и уж под каждым кустом чужак затаившийся виделся…
        Ох, девка, а и взяла б ты у подружки травок успокоительных попить!
        Я догнала травницу, ухватила за руку, да и прибавила шагу. Воображение у меня, конечно, буйное, и с перепугу чего только не придумаешь, а и чутью я верю.
        - Да объясни ты мне толком, что случилось! - негромко рыкнула лекарка, с трудом за мной поспевая. - Что тебе, окаянной, почудилось!
        - Да так, блажь… Не бери в голову.
        Но успокоилась я ужо подле самого селища, и то - потому как Яринка за локоток меня придержала, да ход степенно умерила. Не хватало еще лекарке почтенной при всем честном народе, ровно девчонке несмышленой, бегать.
        Так и вошли мы спокойно да неспешно, я с сумой малой за плечами, Яринка - с корзинкой на руке. А как уже к переулочку подходили, где наши дорожки разделялись - мне к трактиру прямо, а ей к дому ее между подворьем бабки Елеи и Игруни-бортника пройти след, с теткой Аглаей нос к носу и стакнулись.
        Дородная мельничиха нас обеих под ручки подхватила, да и пряменько поволокла, не обращая внимания и мало, кто там куда собирался, выдала радостно:
        - Ну, все Нежка, сватов жди!
        Я от такой радостной вести ажно все мысли о недоброй лесной волшбе просыпала.
        - Верно тебе говорю! - частила тетка Аглая, не давая мне и словечка сказать.
        Это она правильно, а то уж я бы сказала - так сказала!
        - Ноне по воду ходила, сама слыхала, как подручный его, белобрысый да молоденькой который, о тебе баб у колодца выспрашивал - мужатая ли, да отчего в трактире, а не при семье обретаешься!
        Мельничиха оправила узорчатый платок, мужнин подарок с летошней ярмарки, и снова нас с Яринкой под локотки прихватила. Да уж могла бы и не стараться - от таких новостей мы б с лекаркой и сами б не ушли! А она продолжила, как ни в чем не бывало:
        - Знамо дело, не для себя пытал - молод он ишшо, к зрелой бабе женихаться, а вот как старшой его давеча в едальне на тебя глядел, многие заметили. Особливо, когда ты, Нежана, задиру боровиковского, Бурко-Дудельника осадила! Чай, у них-то там, в городе, таких и не видывали!
        Угу. И не видывали, и не слыхивали, и слезами горючими об том денно и нощно обливались. От такого обилия вестей я мало обалдела, да и у Яринки таковское лицо сделалось - будто и ее пыльным мешком из-за угла ошеломили.
        - Ну, наши-то куры рады стараться, что знали - поведали, что не знали - придумали, но, я так думаю, маг твой и сам не без ума, уж небось, откровенные-то враки слушать не станет! Потому как, прямо сказать, кумушки наши такого намололи, вот хоть прямо бери, да через одну коромыслом лупи! Да я бы и отлупила, мне-то что, мне не жалко, да только поздненько подошла!
        Аглая частила весело, а мне мало дурно от слов ее не делалось.
        Уж как представлю, чего там бабы наплести могли - волосья чудом дыбом не подымались. Платок, видать, мешал!
        Нет, это что же делается, люди добрые?! Это ж надо же, а? Я ему на вопрос отвечать не возжелала - так он к местным кумушкам подсыла своего сопливого отправил! Да еще и куда - к колодезю, где самые ярые сплетницы деревенские обретаются!
        Эх, кабы я знала, что колдун такой упертый невмерно окажется - ей-ей, сама бы все поведала! Ну… не все, ясное дело - но, уж точно, что сама пожелала бы!
        И уж, верно - куда меньше б приврала!
        - Да когда он умудрился-то? - спохватывается Ярина. - Они ж ещё до свету уехали!
        - До свету уехали, а пополудни уж и воротились. Так что, жди Нежанка! Вот, попомни мое слово - увезут тебя на свадебных санях, да как бы не в самую Власту! - завершила речь свою мельничиха. Обозрела нас с Яринкой - видно, счастье неземное в обликах искала. Не нашла, да и добила:
        - Ты, Нежана, не в тех ужо годах чтоб женихами перебирать! Бери, что судьба ниспосылает, да ласковей гляди, ласковей! Не криви ты так рожу!
        На том улыбнулась приятственно зело, руки наши выпустила, напоследок велев передавать поклон матушке Твердиславе, и ушла далее - домой, к супругу Нечаю-мельнику да детушкам, из которых Стешка, товарка моя бодливая, старшою была.
        Что ж теперь удивляться, что в такую гадюку девка выросла? Небось, есть в кого!
        ГЛАВА 4
        В трактир я вернулась сердитая да взъерошенная. К себе подыматься не стала, а с заднего входу прошла сразу на кухню, там тетка Млава как раз надрывалась с готовкой, разрываясь между печью да разделочным столом, где лежала битая птица, уж ощипанная, но не разделанная еще.
        - Откуда богатство? - поинтересовалась я, ополаскивая руки над поганым ведром.
        - Дык, утром у охотников хозяин прикупил, давно уж сговаривались, - отозвалась стряпуха. - Ты погоди, рук не марай, сейчас жаркое в общий зал отнесешь!
        Я согласно кивнула, только теперь приметив разнос, где уж собрана была нехитрая, но сытная снедь для обеда - хлеб, крупными ломтями порезанный, вино гретое с травами, грибочки квашеные…
        - Сама-то, небось, еще не обедамши? - уточнила сердобольная повариха, и я лишь мотнула головой - не голодна еще, позже. Она согласно кивнула, и ловко вывернула ароматное жарево со сковороды в глубокую пузатую миску. Сгрудила ее на разнос.
        - Нат-ко вот, отнеси!
        Я подхватила разнос, да и понесла. По дневному времени, в едальном зале было пусто, лишь маги-постояльцы привычно заняли облюбованный стол. К ним-то я и направилась.
        - Здрава будь, Нежана! - весло поприветствовал меня Мальчишка-Слав, пока я сгружала принесенный харч промеж мисок с кашей и плошек с разносолами. - А правду говорят, что ты супружника своего с полюбовницей застукала, на куски порубила, да ее те куски сожрать и заставила?
        Ах ты ж, щ-щ-щенок! Шутить удумал?! Знакомая волна веселого бешенства поднялась откуда-то изнутри, заставив позабыть, что я-то их, гостей незваных, побаиваюсь изрядно.
        - Врут! - ответила, твердо глядя ему в глаза. - Наоборот всё было! Её порубала, а его - жрать заставила.
        Сидящая рядом с ним, праворуч от меня, магичка, до того уверенно орудовавшая ложкой в миске с кашей, прикрыла кашлем смешок.
        - Сурово! - растеряно обронил Слав.
        - А чтоб вдругорядь неповадно было. - со сдержанным достоинством отозвалась я, и подпихнула поближе к мальчишке мису с жареным мясом, храня невозмутимый облик. И добавила, когда он потянулся за вином:
        - Вы бы, господин маг, не налегали б так-то уж! А то лестница у нас уж больно коварная! Не ровен час, расшибетесь еще…
        Магичка с веселым удивлением хмыкнула:
        - Оговор! Тебе, Слав, только что под видом заботы от души пожелали костей на той самой лестнице не сосчитать. Старый трюк, самая что ни на есть настоящая деревенская волшба! - и уж мне сочувственно пояснила, - Не сработает с ним. Маг он…
        Я ласково улыбнулась в ответ:
        - Да с этой лестницы кто только не падал! Магом больше, магом меньше…
        Магичка моим словам ухмыльнулась совершенно препакостно, и я только успела голову склонить, хлеб с разноса на блюдо перекладывая, ответную ухмылку пряча. Потянувшийся было к кувшину с домашним вином, Слав руку отнял да взгрустнул явственно.
        - Ну, так, когда сватов ждать? - невинно спросила я.
        Нет, не уняла моей злости перепалка со Славом! И злость та меня ровно за язык дергала.
        На меня скрестились обалделые взгляды всей пришлой команды.
        - А что? Все селище уж гудит. Одна я ничего знать не знаю, ведать не ведаю! - печально промолвила я благодарным (хоть и не особо!) слушателям.
        Я обвела взором гостей дорогих. Колдун сидел с каменным обликом - ничегошеньки по нему, невозмутимому, не разберешь. Слав выглядел изрядно опешившим и пристыженным, Магичка давилась хохотом, Серый хранил спокойствие, эльф же был безмятежен и невозмутим - ровно лесное озеро в летнее безветрие. Взглянуть на Горда ещё раз я не решилась.
        - Так, выходит, сватов не ждать? - невинно уточнила, - Ну, да я не в обиде!
        И кротко добавила:
        - Мне, чай, и одного-то мужа за глаза хватило!
        Крутнулась - только коса воздух хлестнула, да и пошла прочь, целиково довольная собой, прислушалась к тому, что осталось за спиной.
        - Слав, я же просил! Тихо, чтоб без кругов по воде! - низкий, недовольный голос Колдуна.
        - Да я аккуратно все сделал, ей-ей! - отбивался защищающийся, оправдывающийся Слав, да рвался наружу всхлипывающий, явственный хохот магички…
        На кухню я воротилась, куда веселее, чем уходила оттуда. Да вот только вошедшая вослед за мной Твердислава настроение подпортила:
        - Ты милая, аль совсем разум утратила? - темные серые глаза смотрели на меня строго и требовательно. - Чай, не Стешка - гостей в глаза лаять. Что с тобой творится?
        Невысокая, осанистая женщина, годящаяся мне в матери, выговаривала, словно желторотому несмышленышу, а я слышала в ее словах совсем иное. И тревожно становилось.
        Что с тобой творится, девка?
        Аль не ты еще намедни крепко помнила, сколь опасны нынешние гости, и разумно сторонилась их? Не у тебя ли язык к глотке присыхал, стоило Колдуна нечаянно увидеть?
        Я закусила губу, повинно опустила взгляд, и матушка Твердислава, недовольно да печально покачав головой, отвернулась. Я дернулась было, к приготовленному стряпухой новому разносу - с горячим травяным питьем да сдобным печевом, отнести гостям, но хозяйка молча перехватила его предо мной, да и сама унесла в зал.
        И то верно. А мне хорошенько подумать след.
        Прислушавшись, различила, как магичка обращается к подошедшей хозяйке:
        - Матушка Твердислава, а что ж там все-таки случилась, коли Нежана при трактире живет, а не своей семьей?
        И невозмутимый голос трактирщицы:
        - А дурь несусветная там приключилась, девонька. Ничего, помирятся. - И как-то так она это помолвила, что и мне на кухне стало ясно - хоть и не злится добрая хозяйка на вопрос невместный, но и иного ничего не скажет.
        Я только ухмыльнулась этому разговору - вот, вроде и не соврала же. А и правды - тоже не поведала.
        Недаром в народе говорят - жена да муж один тянут гуж…
        Я развернулась к столу, где сложенные горкой птичьи тушки руки хозяйской ждали. Взяла нож, привычно попробовала подушечкой большого пальца на остроту - хорош. Окинула взглядом ближайшего гуся - по холоду, они уж зимнее перо выгнали, да жирка к зиме нагуляли, глаз радуется. В три уверенных движения отхватила голову да лапы.
        Руки привычно делали знакомую работу, оставляя мысли свободными.
        Рассекла грудину от шеи до брюшины, вынула нутро. Вырезать желчь, отделить потроха, остальное - в поганое ведро. Срезать излишки жирка - это в отдельную миску. Позже перетопят. Гусиный жир - вещь полезная, ценная. Зимой от простуд да обморожений - первейшее домашнее средство. В готовку, опять же.
        В голове же роились растревоженными пчелами мысли. Что со мной творится?
        Все переменилось ночью. Ночью мне впервые за долгое время приснился скверный сон, вспомнилось былое. И я, спасаясь от тяжких воспоминаний, сделалась, вдруг, разговорчива да откровенна. А от воспоминаний ли?
        Полно. А случайно ли мне прошлой ночью кошмары на сердце легли?
        - Тетушка Млава, а когда постояльцы воротиться успели? - я развалила птичью тушку надвое, и теперь уже кромсала каждую половину на меньшие куски.
        - Да давненько уж! Я только-только тесто на пироги поставила. Как вернулись, уже и лошадей обиходить успели, и сами ополоснуться - Даренка им воду наверх таскала, - тетка Млава живо откликнулась на вопрос, ей поболтать в охотку. А у самой работа так и спорилась - на печи и булькает, и шкворчит, и из устья вкусно тянет печевом.
        Хм… Выходит, давненько.
        - Тетушка, а они все приехали вместе?
        - Да все, девонька, все. Белобрысый, тот, который Слав, чуток позднее подошел, а так - вместе. Ты, милая, всех-то кусками не разделывай, оставь пару - целиком запеку.
        Я кивнула согласно, и вновь обратилась к своим думам. Ежели маги, и впрямь, куда раньше нас воротились, то выходит, давешняя волшба - не их рук дело.
        Да что ж это творится?! То допроситься не могли, чтобы хоть кого прислали, а теперь вот - нате вам. Косяком маги пошли, аки рыба на нерест!
        Со злости я так резанула ножом неподатливый гусиный хребет в руках, что добрая сталь не только рассекла птичьи кости, а и плотное, светлое дерево, глубоко вонзившись в разделочную доску. Досадливо зашипев сквозь зубы, я выдернула нож, сбросила разделанную дичину в миску, и шлепнула на доску новую тушку.
        С волшбой у нас здесь знались не так чтоб совсем уж мало кто. Почитай, в каждом селище две-три бабки найдется из тех, кто может сглаз отвести, порчу отшептать или перепуг унять. И не только.
        В других местах, говорят, такого куда как меньше теперь осталось, но здесь, у окраин Седого Леса, прадедовское искусство еще не утратили - каждый охотник, из тех, то поудачливее, знает, как стрелу заговорить, чтоб вернее цель нашла, и умеет так на след встать, что бы даже самый хитрый зверь его не запутал. Девки… Я усмехнулась сама себе. Девки через одну знают, как любезного привабить, как сердечному другу милее иных показаться.
        Эти знания от дедов внукам передаются, они в здешних краях исконные.
        Яринка вот, свое ремесло тоже от потомственной ведуньи получила. Она наставнице своей хоть и не родная была, а все ж старая Маланья только ее в учение взяла. Из кровной родни ни одной девки годящей не оказалось. Иссяк старый ведовской род. А ворчливой, неуживчивой старухе хватило мудрости да разумения не цепляться за осколки былого - а взять под свое крыло даровитую девочку из местных, выпестовать новую ведунью. И Яринка знает - она права не имеет уйти, пока замену себе не вырастит.
        Лекарка своему ремеслу всю жизнь учится - в этом самом ремесле почти все ее уменья и заключены. Иное что наворожить умеет редко - а у Яринки ещё и возможности не было, на глазах она у меня была, когда ветер у озера чужую силу донес. Да и незачем ей…
        Есть ещё рыжий Неклюд-коваль. Тоже из старого ведовского рода, только кузнечного. Вот уж где и близко не угасла родовая сила! Да вот беда - Неклюд с огнем да железом знается. Способен он пламя убедить жарче пылать, умеет железо уговорить, чтоб податливее на наковальне стало.
        Живет он, как все честные кузнецы, наособицу, на лесном хуторе. Место себе выбрал такое, где недалече болотная руда, кровь земная, наружу выходит.
        Про то, что бы кузнец взялся вдруг ветру указывать - и слухов не было. То, конечно, ничего ровно не значит - Неклюд в умениях своих никому отчитываться не обязанный, но… Переменившийся ветер обещал снег. Скорый, близкий. Кузнецу снег и даром не надобен. Нет в том его выгоды.
        Я вертела мысли и догадки так и эдак, и по всему выходило, что объявился недалече кто-то, дружный с волшбой более, нежели наши самоучки. И как бы с этого чароплета беды не вышло.
        Надо расспросить, кого удастся. Может, он вовсе и не таится. Может, он в соседнем селище обосновался, а я не знала оттого, что не спрашивала.
        Чуть позже, когда с кухонными делами было покончено, и я, пользуясь дневным затишьем, сызнова скоблила тяжелые дубовые столешницы в общем зале, в трактир пришел Брян, охотник из числа приятелей Гната. Принес вязку беличьих шкурок - зимних, искристых. Того самого нежного, серовато-синего цвета, что бывает лишь у огневок, и удивительно красиво полыхает голубым огнем в погожий день на зимнем солнце.
        Шубку из таковских здесь принято шить для первенца в молодой семье. Шить, как на годовалого - и дарить на рождение. А там уж, от первого дитяти она и следующим по наследству перейдет. Этому меху никакой холод не страшен - не застудишь дите, коли нужда придет идти куда, или хоть бы даже и ехать. Им же и укрывают малыша в зимнюю стужу, и буде болезнь приключится - в тех же мехах греют. И чем больше деток такая шубка укрывала, тем удачливее она считается.
        У дядьки Ждана второй сын тем годом отженился, и ныне невестка предпоследнюю луну непраздная ходила - самое время подарок готовить.
        Для торговли устроились в едальном зале - и разложили мягкую рухлядь на прилавке трактирщицком. И пока мужи отчаянно спорили, набавляя и сбивая цену, женская половина трактирных обитателей пользовались оказией погладить мягонький мех ладошкой, приложить его к щеке, полюбоваться игрой да переливами света в густом ворсе.
        - Ого! - раздался женский голос от лестницы.
        Магичка, хоть и была магичкой, а все же девкой оставалась, оттого и не прошла мимо, свернула к пушному богатству.
        Остальные охотники тоже приостановились - куда бы там они не шли. Подтянулись к прилавку, и глядели не без интересу. Чего они там не видели - то? Шкурки как шкурки… Еще о том годе по веткам скакали.
        - Это и есть белки-огневки? - магичка с удовольствием погладила мех. Кончиками пальцев, тыльной стороной ладони.
        - Они, госпожа Далена, - охотно отозвался Брян, и отступил, давая молодой женщине больше обзора. - Что ж, вы и не видали, поди, раньше таковских?
        - Видела. Белки, как белки - рыженькие, - она разложила шкурку на ладони, поднесла к свету, покрутила рукой туда-сюда, любуясь волной искристых «огоньков», вспыхивающих да гаснущих от движения.
        Дядька Ждан и Брян дружно ухмыльнулись в усы:
        - Да не сменили они еще шубки, госпожа магичка. Как снег падет - в два-три дня вылиняют!
        - А чем ещё они от своих товарок из других лесов отличаются? - полюбопытствовала волшебница, возвращая в общий ворох первую шкурку, да принимаясь перебирать прочие. Товарищи ее терпеливо ждали чуть поодаль, а я - и вовсе, в дальнем углу зала, очередной стол намывая.
        - Да, ничем боле, вроде бы! - мужчины неуверенно переглянулись.
        Ничем.
        …она прыгнула прямо с его плеча как сидела, в самое сердце костра, и пламя, до того невысокое, ровное, взвилось в летнее небо гудящим столбом. И товарки ее, сновавшие по нижним ветвям окруживших поляну деревьев, в траве и у ног рыжего, коренастого мужчины, даже чуть не обеспокоились яростным жаром. Как и сам рыжий, что сидел на коряге у костра, и чье плечо хвостатая променяла на ворох раскаленных угольев, в которых теперь и искала что-то, одной ей ведомое.
        - Иди сюда, - позвал мужчина. - Иди, иди, не обижу.
        Я стояла в густой тени, укрытая колючими, густыми ветвями ежевичника, и он никак не мог меня видеть. Он и знать не мог, что я здесь. И все ж знал. С поляны тянуло невыносимым жаром, уничтожавшим и без того редкую летнюю прохладу.
        - Иди сюда, - снова позвал рыжий. - Я помочь хочу!
        Я беззвучно отступила, и растаяла в лесной чаще, полной летних запахов и звуков, напоенной дневным зноем.
        Убийственным и безжалостным.
        Я от души терла гладкие доски жесткой щеткой, отскабливала стол до бела, до чиста.
        … и впрямь - белки как белки.
        Твердислава, вышедшая из кухни, окинула беглым взглядом Брянову добычу, одобрительно улыбнулась охотнику, и вполголоса обратилась к постоялице:
        - Готова банька, госпожа Далена. Сейчас кто-нибудь из девок вас проводит.
        Магичка кивнула, а Даренка, услышав слова хозяйки, не дожидаясь указаний, отложила шкурку:
        - Пойдемте, госпожа магичка!
        В баню, значит идут… Ну, вот и мне занятие нашлось - надо бы бельишко в гостевых комнатах позаменить. Да и стирку хорошо бы растеять!
        Я уж совсем собралась пойти наверх, даже голову подняла, кликнуть Стешку - стол домыть, но наткнулась на взгляд Горда. Пока я исподволь наблюдала за прочими, колдун так же незаметно наблюдал за мной. И взгляда не отвел, даже когда я то увидела. Кровь жарко прилила к лицу, я торопливо опустила голову. Вспомнила, какой дури в обед намолоть умудрилась - и хватило же ума сватов помянуть, озлилась на саму себя я.
        А и ладно. Впредь умнее буду.
        А постели подождут, я вот лучше стол домою, Стешку-то просить - только лишний раз лаяться…
        Белье в гостевых комнатах менять я поднялась уже после того, как постояльцы ушли.
        ГЛАВА 5
        Банька, поставленная дядькой Жданом тут же, позади трактира, была куда как хороша. Добротная, слаженная из выдержанных кедровых бревен, она равно хорошо держала и жар, и возжелавших попарится гостей. Радовала тело, веселила душу - быстро оттуда никто не уходил.
        Лучше, чем у трактирщика, баня в Лесовиках была только у лекарки - хоть и меньше размером, но до того жаркая, диво просто. А уж сколько она видывала-перевидывала… И битых, и ломаных, и зверями рваных. Было дело, что травница и роды там принимала… А бывало и такое, что мы, женщины, посиделки там устраивали - с легоньким вином, с холодным квасом, с задушевными разговорами, мужьям же бабы говорили, что вовсе не для языки почесать ходили, а для полечиться. Я ухмыльнулась воспоминанию, и толкнула дверь в комнату Колдуна. До последнего оттягивала - уж так мне не хотелось сюда идти!
        Дело нехитрое - собрать белье, застелить постели свежим. Грязное - в корзину, завтра на речку снесу, да постираю. После бани - самое то, залезть под теплое одеяло, на чистые простыни, еще хранящие запах чистоты и трав, которыми они пересыпаны были в сундуке… Я быстро и сноровисто застилала постель простынею, когда услышала - нет, не услышала, учуяла шорох около двери. Обернулась быстрым, звериным движением навстречу звуку, да так и замерла, как стояла - одним коленом на кровати, а руками упершись в дальний угол. Только косища, будь она не ладна, метнулась по спине да плюхнулась на подушку - и тоже замерла темной змеей. Колдун стоял и смотрел. Молча. У меня тоже слов не находилось.
        Тишина. Вязкая, настороженная. Напряжение. Отдается дрожью в напряженных руках, каменит спину.
        Осторожно, девка. Ме-е-едленно распрямляйся - и убирайся отсюда. Только не поспеши…только не промедли. Я разгибаюсь - и одновременно разворачиваюсь к нему лицом, убираю ногу с кровати… Спокойно, Нежана, спокойно. Не бойся, нечего тебе бояться. Да, вот только - место здесь его, мы одни, и…
        …и уж лучше бы я боялась. Потому что - Горд по-прежнему молчал и смотрел.
        Нагнуться, подобрать корзину.
        Я отбросила упавшую косу за плечо - и тут же сама себя одернула.
        Без рывков, девка, не дразни его, разумней будь. Молодец, правильно. Уходи отсюда. Давай, шажочек, еще шажочек. Спину не горби, деточка, вот так.
        Идти на колдуна прямо не получается, и я шла почему - то бочком, и мелкими шагами, сама не замечая, что закладываю дугу по не слишком-то большой комнате.
        Замерла. Колдун молчал, и смотрел, и… Шаг он сделал так стремительно, что я успевала только дрогнуть и отшатнуться, и лишь потом поняла - выход свободен!
        Маг совсем близко, он смотрит - да не смотрит, взглядом прожигает дыры! - но проход освободил. Я метнулась так стремительно, как будто он уж и протянул руку - ухватить да удержать. И корзинку злосчастную к себе прижала.
        Вот уж, ценность великая!
        Два шага, мимо двери в мою клетушку, еще пара шагов - лестница.
        Так, на подгибающихся ногах я ее не осилю.
        Сядь, посиди, Нежана!
        Я плюхнулась на верхнюю ступеньку, и корзинку, у колдуна отбитую, в ногах пристроила. Сердце колотилось, в ушах звенело. Что ноги дрожат, что руки трясутся! Я прижала холодные ладони к пылающим щекам…
        Это что, вообще, сейчас было?!!
        Нет, ну как же хорош, собака страшная!
        Какая собака, Нежа? Не заболела ли ты?! Очнись! Да ты из комнаты его вышла, только потому, что тебя, дуреху, по доброй воле отпустили!
        И, кажется, я тому не слишком уж и рада…
        Я рассерженно подхватила корзину с бельем, раздраженно мотнула головой, откидывая непослушную челку, и решительно пошла вниз по лестнице.
        Мог бы и настойчивость явить, в конце - то концов, муж он али не муж?!
        Зеленоватая речная вода трепала белое полотнище, вымывала щелок. Я исправно окунала простынь в студеную воду. Раз, другой, третий. Выкрутить. И еще разок прополоснуть. Отжать - так, чтобы прочное льняное полотно скрутилось в тугой жгут, отдавая Быстринке речную влагу. Быстрые ручейки стекали с белья, звонкими каплями стучали о речную гладь. Отжатое - в ту корзину, что праворучь. Из левой достала следующую отстиранную, но не выполосканную простынь. И всё сызнова.
        Старые мостки поскрипывали мерно, рассохшееся, потемневшее от времени дерево отзывалось на каждое движение.
        Белья я перестирала уже изрядно, в левой корзине неполная четверть осталась. За это время я успела осердиться на себя, позлиться на колдуна, похвалить себя за разумную осторожность, позлиться на колдуна, посмеяться над собственной придурью, позлиться на колдуна …
        Коли взглянуть без пристрастия, весь мой перепуг яйца выеденного не стоил. Чай, не девица нецелованная, чтобы мужского интересу пугаться. И чего всполошилась, спрашивается? Только дурой беспросветной себя выставила.
        Я шлепнула очередной простыней по воде, и принялась ее яростно выполаскивать. И ведь сердиться след только на себя!
        На себя сердиться получалось не очень - на колдуна выходило куда как лучше.
        Отжатая, скрученная в плотный жгут простыня полетела в правую корзину, а я ухмыльнулась сама себе - кем хочу, тем и выставляюсь, и никто мне не указ. На кого возжелаю, на того и злюсь! Настроение, последнее время столь же пасмурное, сколь осеннее небо, скакнуло вверх, к солнышку, упрятанному за тучами.
        Не печалься, Нежанка… Все минует, все наладится. И круче в твоей судьбе непогоды бывали, а и то выжила. Дадут пресветлые боги - и в этот раз вывернешься!
        …а все же, сколь не отказывайся от правды, себя саму не обманешь. По нраву мне колдун. И то не диво - женская натура такова, что опоры искать требует, стремится приткнуться к сильному плечу. И что - то диковатое, первобытное во мне тихонько шепчет, что зверя сильнее в этих краях не найти.
        К вечеру снова поднялся ветер.
        Я ходила меж столов в едальном зале, обносила гостей питьем да кушаньями, и не могла отвлечься от голоса вышнего бродяги, запутавшегося крылами в печных трубах. Улыбалась приветствиям старых знакомцев, кивала-раскланивалась, и вслушивалась в ветреное пение. Вполглаза приглядывала за подавальщицами, снующими промеж столов, и ловила себя на том, что негромко подпеваю неслышимой мелодии…
        Ой, не ко времени распелся ветер, не в добрый час. Я прикусила себя за щеку, от души надеясь, что боль отрезвит, воротит разум.
        Дядька Ждан бросил мне быстрый взгляд из-за трактирной стойки - все ли в порядке, девка? Я принужденно улыбнулась ему в ответ - справляюсь, дядьку, не тревожься.
        И ведь справлялась.
        Яринка заглянула, заняла свой излюбленный стол у дверей в кухню. Пытливо вгляделась в глаза, нахмурилась - и промолчала, хоть я, словно воочию, видела вопросы, что у нее под языком вертелись. Улыбнулась и ей - не тревожься, подруженька! Все хорошо. Все ладно.
        Мирно гудело пламя в очаге общего зала, потрескивал огонь в светильниках. Пел ветер.
        И я не заметила, как сызнова начинала ему подпевать, мурлыкать под нос незатейливый стародавний мотив, что ещё мамки да бабки наши, бывало, певали.
        …не зря, не случайно гонял дядька Ждан из своего трактира по ветреному осеннему времени музыкантов да песельников…
        Тягуче, сладко поет ветер свою долгую песню…
        И я вплетаю голос в его древнее песнопение.
        …шаг становится плавен и текуч.
        …обостряется, меняется слух.
        …распрямляется спина, разворачиваются плечи.
        Голос растекается по общему залу. Тягучий, густой, глубокий. Звук стелется, возвращается от стен трактира, отзывается гулом в моих костях и сосущей пустотой под сердцем. Зовет - и я откликаюсь. Протекает сквозь меня - и я растворяюсь. Зову в ответ.
        …теряю себя.
        На чужой погляд, может, и не видать.
        Ну, ходит девка по едальне, разносит яства да выпивку. Улыбается гостям. Напевает.
        …а может, и видать.
        Отводят глаза иные из местных - матерые охотники! - стараясь не встретиться взглядом, встревожено глядит Яринка. И я спиной чую, как цепко, со спокойным и жестким вниманием поглядывает в мою сторону дядька Ждан.
        Струится по спине темная коса, гибко гнется сильная спина, встают на столы миски-плошки. Сочится силой каждый шаг.
        Льется зазывная песня.
        …и та часть меня, что оборонила разум, отстраненно отмечает, как вплетается в песнь чистый ручей чужого голоса. Улетает в потолок жаворонком. Стешка. В каждом движении - зов, в каждом жесте - манящая девичья краса.
        …не пойму эту девку. В любом деле мы с ней локтями толкаемся, а тут на тебе - своей волей следом шагнула.
        … хватает ртом воздух Даренка, пытаясь удержаться на краю. Упирается, противится потоку. Да где ж устоять - ни воли ей не хватит, ни силенок, и звенит, звенит высокий колокольчик ее голоса.
        …Колдун пристально глядит в спину - и взгляд его будоражит. Будит запретное, потаенное.
        Встряхиваюсь.
        …Яринка перекрывает обзор на стол магов, о чем - то спорит с ними, потом ругается. Обвиняет в волшбе в лесу? Вот странная, знает же, не они то… Резкий взмах лекарской руки - и сметенная утварь летит в лицо Дивному. Тот взлетает на ноги - и на его руках повисает Серый, а Колдун загораживает собой подружку от взбешенного эльфа.
        …ветер поет - о скорой зиме, о ползущих по - над лесом снеговых тучах, о близких метелях. И подпевают ему - и мне - втянутые в беспокойный осенний зов женщины. Сливаются воедино голоса, дробятся. Завораживают переливами.
        …Твердислава. Она - то чего отозвалась? Уж эту-то силой не согнешь, не баба - кремень! И, все ж, голос ее - бесскверный, зрелый - полноводной рекой вливается в песню. Удивление касается меня - и тонет, растворяется, как не было.
        …взгляд Колдуна жжет лопатки, и откликается на него все, что есть во мне женского. Я не оборачиваюсь к мужчине - мне и не нужно. Не смотрю на него - чую. И походка меняется, в каждом шаге - призыв. И поднос, пристроенный сбоку, маняще обрисовывает изгиб талии и округлость бедра.
        …Яринка, отчаянно мотнув головой, с какой - то бесшабашной радостью поддается мне и ветру - и голос ее, властный голос лекарки, привычной повелевать больными, расправляет крылья.
        …песня гудит в костях, в ушах, в необхватных бревнах трактирных стен. Ведет за собой, и нет причин за нею не идти. Голоса переплетаются, перекликаются, то разделяются, то собираются воедино. А то вдруг утихают - и в установившийся завороженной тиши взлетает в потолок, стелется по над полом, струится переливами один-единственный голос…
        И мягкой поступью, текучим шагом скользят по трактирному залу певуньи. Разносят снедь, собирают пустую утварь. Похваляются гибкостью стана, упругостью походки нежной юности, силой и красой зрелой женственности.
        Они, шагнувшие вослед за мной, над собой больше не властны. Они ноне не для людей поют. Не для тварного мира. Улетает песня сквозь тяжелые стены, прибитые своим весом к земной тверди, к предзимним небесам. Там, в бездонной выси, в темной ночной глубине, ворочаются снеговые тучи. Сворачиваются в тугие клубы грядущих буранов, в свирепые плети метелей. Железно грохочут, затворяясь, небесные врата, выпустившие в мир зиму. Снежной поступью, морозным дыханием идет она к людям.
        Близится дикое время, вольное время!
        С беззвучным звоном рвутся нити, державшее в наших краях Ясно Солнышко - будет ему. Пора и меру знать. Матушке-Земле тоже отдых потребен…
        Летит, летит в небеса ликующая песня, приветственная, призывная.
        Поздорову тебе, Зимушка-Зима! Долго же ты добиралась…
        Вот о чем поют они. А я… Мне просто радостно приветствовать снежное время.
        И распадаются оковы, что держали меня в очерченных волей берегах. И размываются границы меж запретным и дозволенным. И то, что ране казалось смертоубийственным, теперь видится единственно верным.
        И в голосе моем больше зова, чем должно. И мне нет нужды поворачиваться да глядеть, что бы знать, что тот, кому призыв мой назначен, его слышит. И оттого в изгибе шеи, в повороте головы, в движениях рук появляется особая мягкость. Видит. И взгляд его не жжет - греет.
        Поет, перекликается в выси небес с женскими голосами ветер, предвещающий зиму.
        …Свеча в грубом деревянном подсвечнике на столе горит неровно, и отсветы ее мечутся по плечам мужчины, по лицу его. У него на висках капли пота, и волосы у кромки роста влажные, страшные глаза закрыты, а короткие темные ресницы слиплись. И дыхание - затрудненное, хриплое.
        Голова запрокинута, а горло - доверчиво и беззащитно открыто. И оттого безумно хочется поцеловать его, прихватывая губами солоноватую кожу. Я так и делаю, и с удовольствием ощущаю под тонким плотным покровом биение жилки - ток чужой жизни. Выцеловываю её - чтобы и сейчас, и впрок после себя оставить, что бы билась, не смела затихать угасать! Мне нужно, так нужно прижаться ближе, теснее - и от этой нестерпимой потребности я извиваюсь, пытаюсь обвить его всего, опутать собой, и одной рукой вцепившись в шею Колдуна, суматошно скольжу по его спине другой рукою, по тяжелым литым мышцам, по выступающим позвонкам хребта крупного, тяжелого мужчины.
        Мое, мое, с рычанием носится в голове, мое!
        Оплетаю его собой, обволакиваю - не уйдешь!
        Отдаюсь вся - владей!
        Дрожит, трепещет пламя в грубом деревянном подсвечнике. Сливаются воедино дыхания. Молчит утихший ветер…
        А под утро пошел снег. Я проснулась в своей угловой комнатушке от его бесшумного шороха о крышу, о стены старого трактира, о ветки деревьев и землю. Снег шел - а я слушала разливающуюся от него тишину, и ни о чем не думала.
        Не думала о том, что еще накануне на снегопад ничто не указывало - не стелились низко печные дымы, не кружили, снявшись с мест, над лесом птицы. Не тревожились дворовые псы.
        Ох, не ко времени ныне снег начался. Ему бы на седьмицу-другую позже пойти, тогда бы все было как след, все было бы правильно.
        Нет, я об этом не думаю.
        С усилием отогнала тяжелые думы, навязчивые ломящиеся в виски. Перекатила голову по подушке, о светлом себя думать заставила. О том, что завтра в селище будут гуляния - молодежь первый снег встречать станет, веселиться, петь да плясать, холода задабривать. Старики же станут на погоды гадать, смотреть лишь одним им ведомые знаки да приметы - на нынешнюю зиму да на будущий год, на урожай пшеницы да на звериные ловы.
        Будут судить да рядить - глубокий ли снег пал, да ровно аль волнами, да с какой стороны тучи нашли, и что из всего этого следует - лютых ли холодов ждать, аль не дюже, и ещё много всякого.
        Коли к ночи снег высыплется да утихнет, придет черед совсем другим гаданиям - станут девицы судьбу пытать. Будут ложиться в легкий, пушистый еще снег, да поутру проверять - четкий ли сохранился след, не осыпался ли? А еще - полоть снег, лить воду под столб да умываться, в извечном девичьем стремлении прознать суженного, подсмотреть будущее.
        А уже через седьмицу-другую понесутся по селу разряженные сани, полетят женихи-ясны соколы забирать с отчих дворов ненаглядных любушек, сговоренных невест - в тутошних краях принято играть свадьбы в самом начале зимы, когда осенние заботы с полями-огородами уже окончены, а зимние еще не подступили.
        Снова, как год назад, и пять, и дюжину, и век тому, станет щелкать витой кнут над конской спиной, выписывая вензеля и петли, со свистом пластая воздух - но не стегая доброго коня, а лишь подбадривая.
        И застоявшийся жеребчик-трехлетка - разве можно в свадебные санки выгулянного? Нет-нет, только стоялого! - весело и нетерпеливо рванет постромки, понесет добра молодца навстречь судьбе, вено родителем суженой отдавать. И за право сесть возницей в те сани снова сойдутся в шуточном поединке лучшие кнутобойцы. Править свадебными санями, в которых жених выкуп за невесту везет - честь великая и добрый знак!
        Об этом думалось хорошо. Потому как об ином думать не хотелось вовсе.
        Но, хоть гнала я от себя дурные мысли, вперившись взглядом в ночной потолок, окутанная звенящей тишиной первого зимнего снегопада, все едино - вспоминался нынешний вечер…
        И ночь. Тоже вспоминалась.
        Приоткрытая на мой стук дверь, изумленные глаза мужчины, в комнату которого я проскользнула верткой змеей. Широкая кровать, доски, прогибающиеся под весом двух тел. Сметенные на пол меховые одеяла…
        Ну, коли я Колдуна насмерть не перепугала, то и ладно все. Почитай, и легко обошлось! О прошлом годе я об эту пору в лес утекла, а опамятовалась только на берегу Быстринки, по колено в сугробе стоючи - снег-то тогда раньше лег, а вот ветер запел куда как позже. Это в нонешнем году беззаконие да непотребство с погодами творится распоследнее.
        На пару верст от селища забежать успела, не менее… Ох, и ругалась же я тогда, покуда назад добрела! Нет, я, знамо дело, холода не боюсь, но промокшие одежи радости никому не добавляют. И овраги с буераками. В ту - то сторону я их играючи перемахивала, не заметимши, а вот обратно - все, до единого, ноженьками измерила!
        Как сейчас помню - бредет девка по темному лесу, сквозь подлесок ломится, что твой лось молодой. Изъясняется хулительно. И одежа на ней, для избяного печного тепла назначенная, а не для первых морозцев, к коже липнет преотвратно…Да ещё и коса рассыпалась, лохмами мало не до колен свесилась - потому как ленту я в угаре своем потеряла, подарила древесному сучку, и не заметила.
        Ох, и нахохотались тогда, небось, лешие да русалки, на чудище эдакое глядючи!
        И бегом не припустить - лишь только шагу прибавить попытаюсь, как чую, снова разум меркнет, а ноги легкими-легкими делаются.
        А в этом году - очень даже удачно вышло. Ну, соблазнила ненароком мужика - так он мне и раньше люб был.
        Да и мужик чужой, ничейный. А шалой бабой его не напугаешь, небось. Он, чай, на нежить ходит - поди, и не такое видал.
        Да и не дюже - то он перепуганным выглядел, коли пристально разобраться!
        Так от, уверяя саму себя, что ничего страшного не стряслось, и никакой беды тут нету, я повздыхала еще чуть, да и встала рывком - утро уже возвестилось петушиным криком, пора было подыматься, прибирать себя, да приниматься за утренние трактирные дела.
        Тело на резвость такую отозвалось легкой ломотой да приятным устатком во всех жилочках. Ему, телу, все по нраву было, и немало его, бесстыжее, не тревожило, чем вчерашняя телесная радость нам обернется.
        А и ладно! Чем бы не обернулось - все мое, не отпираюсь.
        А в исподней рубахе, там, где тесьма горловину стягивает, прореха обнаружилась. Да какое там - прореха, ворот разодран оказался, ровно его собака рвала. Порывшись в сундуке, я добыла новую одежку, а эту стянула, да и сунула в надежный дубовый зев, подальше от случайных глаз. Потом починю… Натягивая новую рубашку, с обережными узорами, положенными моей собственной рукой, я довольно ухмылялась.
        И впрямь, не испугался!
        Обычно я - то себе загодя водицы умыться приношу, что бы по утреней поре неряхой по трактиру не шастать, а вчера, понятное дело, не озаботилась… Ну да ничего, на кухне умоюсь. Присела на краешек постели, за гребень взялась. Волосы ныне чесались тяжко, деревянные зубья вязли да застревали. Разбирая спутанные пряди пальцами, я только посмеивалась: рубаху изодрал, колтунов наделал… Один убыток с того Колдуна!
        А когда коса непослушная смирилась да поддалась, не противясь боле гребешку, когда заскользил он по разобранным прядям гладенько да легко, тогда и мысли потекли спокойно и ровно. Верно, тоже, встрепанные, успокоились.
        Об том годе я в песню ветреную провалилась - будто тонкий ледок подо мной обломился. Я и ухнула в черную, стылую воду с головой, вся.
        И запомнился-то один лишь хмельной восторг безумного бега, как ложится под ноги земля, да ветки встречь мелькают. А ныне сколько-то держалась. Даже показалось, будто сдюжу, осилю зов ветреный. Не осилила - но и целиково себя не потеряла. Воспоминания, пусть и неверные, что печные дымы по осенним сумеркам, а все ж были.
        Помнилась Яринка - как себя понимающая лекарка, достоинства своего с роду не ронявшая, вдруг склоку безобразную на пустом месте затеяла, да мое удивление - неужто, и впрямь охотников овиноватила?
        Да нет, милая, Яринка, она, чай, не дурнее тебя, все она верно поняла. И скандалить взялась с единой мыслию - от тебя, глупой, досужие взгляды отвлечь.
        Тоже, видно, надеялась, что я с собой совладаю…
        Скользит по волосам выглаженный добрым мастером гребень, течет-струится промеж зубьев темно-русая волна.
        А ещё Стешка помнилась.
        Недаром добрые люди говорят - кузнецы да мельники с нечистью знаются! Стешка, мельникова дочь, раньше прочих неладное заприметила. И до чего же хитра девка, ишь, как вывернуть попыталась! Мол, поют бабы - да и что в том за диво, испокон веку бабы за работой поют, что в поле, что в избе, эка невидаль…
        Могло ведь и получится. А может, и впрямь, получилось.
        Улыбнувшись собственной глупой надежде, вздохнула - уж не ведаю, что там трактирный люд извне видел, а изнутри вчерашнее буйство и мало на бабье многоголосье не походило!
        Ох, Нежка, и надо же было тебе так оплошать…
        Но Стешка - то какова!
        Вся в мать свою, мельничиху Аглаю, а уж та редкого коварства баба, не приведи светлые боги в недругах такую иметь, и доченька ее с годами не плошее станет. Ведь в единый миг все сообразила, и как повернуть, надумала, и решилась!
        Я только головой покачала - нет, не понять мне ее.
        Спешат проворные пальцы, туго-натуго плетут ладную косу. Ловко вплетают ленту, крепко вяжут в узел - день ноне будет долгий, не хватало еще ее, непослушную, переплетать то и дело.
        Одежи я выбрала самые что ни на есть простые, из тех, что каждый день носят - праздничным одежам черед позже придет, а в работе и обычные сгодятся, чисто да опрятно - и ладно!
        Одемшись, я выскользнула тихонько из своей комнатушки. На лестницу, вниз, через едальный зал, на кухню.
        На кухне-то, вестимо, всякий день дел хватает, а уж в праздничный - так и втрое.
        И в тех делах да хлопотах пребывая, я все припоминала дней последних происшествия. И многое становилось ныне очевидным такого, что вроде как и изначально понять стоило, а не хватило умишка одно к одному сложить.
        Ныне же до боли, до рези в глазах и ломоты в зубах было ясно, о чем говорил давеча ветер, испугавший меня на озере. Отчего вдруг снег негаданно и неурочно на Седой Лес пал. А тако ж - почему понесло во все тяжкие одну дуру-девку.
        Я носила на кухню воду, помогала тетке Млаве управится с пирогами, праздничным угощением, али иное дело справляла из бессчетного множества, а мысли все вокруг досады на оплошность свою вертелись.
        Все я верно тогда, у лесного озера, в зарослях осеннего рдеста стоючи, учуяла. Недоброй была та волшба, что ветер осенний оседлала. Одного не я поняла, глупая - не чужак ее творил, а враг. Да такой, какому и глотку перервать за грех не встанет.
        Не для раннего снега он чаровал, изверг. Стаю снежную будил. А снег - так, мелочь попутная. Стая - то без снегу невозможна. И будил он нежить лютую вовсе не затем, чтоб она опосля по тварному миру вольно гуляла.
        Тот, кто звал снежную стаю, крепко рассчитывал, дозвавшись, ее под свою руку взять.
        Ладно. Подосадовала - и будет.
        Теперь самое время за разум взяться.
        Ноне на гуляньях знакомцев порасспросить. Из тех, что в лес часто хаживают, да из тех, что по соседним селищам не так давно гостили. Места у нас глухие - если где чужак объявился, его всенепременно кто-нибудь, да видел. А если не его самого - то хоть след его.
        А я не гордая, мне и следа хватит…
        ГЛАВА 6
        Гудит нарядная толпа - веселится честной люд, приветствуя снежное время. И снежок, летевший с ночи, да так и не утихший к вечеру, ложится пушистыми сугробами.
        Поляна, давным-давно облюбованная молодежью для гулянок да посиделок, утоптанная множеством ног до каменной твердости, радостно привечала всех пришедших. Вновь прибывшие спешат поклониться разведенному костру, подношение скромное сделать. Ставят на широкий стол, загодя притащенный из селища четверкой самых крепких парней, кто чем богат - сытный мясной пирог, туесок стоялого меду, круг манящего желтым боком сыра али кувшин летошнего ягодного вина, бросают в очищающее пламя лоскуты ткани, с ношеных одежд срезанные, хитро промеж собой в узлы скрученные - пусть горят вместе с ними накопившиеся за год хворобы да усталости, а новым пусть нонешний снег дорогу заметет, пусть пути-дороги к человечьему жилью не найдут, да так в лесу и останутся! - и торопятся влиться в праздничную суету.
        Высоченный костер благосклонно принимает дары, с шумом, с треском шлет в предсумеречное небо искры. Перекликаются веселые голоса, гуляет честной люд, привечает-задабривает грядущую зиму.
        - Нет, не видал, - Гнат мотает тяжелой башкой, от него пахнет хмелем, рыбным старостихиным пирогом, здоровым мужским телом, а еще, почти совсем неощутимо, цветочным запахом девичьих притираний. И если причуяться, можно даже разобрать, с которой любушкой охотник миловался, но мое ли то дело?
        - Около нашего селища - точно нет, и не ходил никто, кроме гостей вот ваших. - он кивнул на трактирщика с женой, около которого тесным семейным кругом собрались оба старших сына с домочадцами, и непраздная Ельна, средняя невестка, неосознанно и оберегающе прикрывала руками тяжкое чрево, и на мир смотрела счастливо и гордо, и муж ее рядом стоял, верно, и сам не примечая, что старается огородить собой молодую женку, прикрыть собой от всех бед и горестей, что всамделишных, что мнимых…
        Я улыбнулась им светло, и отвела взор - негоже на такое глазеть, так и счастье спугнуть недолго. Гнат, взгляд мой перехватив, тоже улыбнулся тепло да понимающе, да и сам в ту сторону таращиться боле не стал.
        - А где, кстати, гости-то? Побрезговали, небось, нашим празднеством скромным? - вопросил рослый охотник насмешливо, и я в свой черед отрицающее мотнула головой.
        - До свету еще в лес подались, все-пятеро.
        Так и есть. Спустились в едальный зал в густых предрассветных сумерках, уже собранные целиково, и устроились за прочно облюбованным столом. Я сама им и завтрак собирала, оставшуюся с вечера кашу на мясе грела. Маги ели без охоты, чай, утроба ещё не проснулась, но весь день в Лесу голодным провесть - не подарок. Вот и наедались впрок. Колдун, единый из всей пятерки, евший в охотку, на сотоварищей смотрел без одобрения, а потом на меня взглянул - и я молча кивнула, без слов понимая, чего ему надобно. Развернулась, да и ушла на кухню, суму им с собой собрать. Укладывая сыр, да крупными ломтями нарезанный окорок, да луковицу, заботливо заворачивая в чистую тряпицу пол ковриги хлеба, ох и ругала же себя!
        Ну, что мне стоило - прикинуться, будто не поняла, да дождаться, пока вслух попросит-велит?! Так нет же, вперед себя услужить побежала…
        У, дура-девка, волос долог, ум короток! Тебя по холке погладили мимоходом - а ты уж половиком перед ним стелиться готовая.
        Но припас, меж тем, собирала не скаредничая, и удачи в Седом Лесу пожелала.
        А чего б и не пожелать, коли снежного волка там, все едино, покамест нет?
        Гнат понимающе кивнул, и продолжил разговор, выдергивая меня из воспоминаний:
        - Словом, где я по лесу хожу - чужих следов нет, а где другие ходят - про то тебе других и спрощать надо, - и добавил, неожиданно серьезно глядя мне в глаза, - Сама-то как?
        Я от неожиданности растерялась, не того вопроса я ожидала, но ответствовала вежливо:
        - Хорошо, Гнатушка, с чего бы по - иному было? Но за заботу - благодарствую, - и поклонилась легонечко.
        Охотник смотрел все так же пристально, внимательно - словно сквозь вежливый ответ другое что разобрать пытался. Но кивнул все ж - как знаешь, хорошо так хорошо. И ушел, так и не спросив о том, о чем должон был раньше прочего вопросить - с чего вдруг это подавальщица трактирная о неведомом чужаке выспрашивать взялась, а главное - почто он ей?..
        Боги с ним, с Гнатом. Не спросил - и к лучшему, я-то отговорку заранее придумала, да только хлипенькая она, а охотник - муж не глупый. А я лучше, и впрямь, иных порасспрошу. Я приподнялась на цыпочки, выглядывая промеж нарядных сельчан того, кто мне нужон ныне был.
        Яробуд Хлыст, молчаливый, мрачный да нелюдимый бобыль из Огневки, слыл первым охотником на всю округу. Уж как его занесло так удачно в Лесовики, не ведаю, но, раз уж он тут на первый снег оказался - на гулянья пришел. Чай, не маг, с пониманием мужик. Разумеет, что негоже гостю хозяйский праздник не уважить. Но и надолго задерживаться не собирался - я его уже уходящим перехватила. Выслушал меня, призадумался. А потом и задал тот вопрос, которого я остерегалась.
        Хоть и не хотелось мне, а пришлось выдуманную лжу изречь - про то, что лекарка наша в лесу чужую волшбу почуяла, а магики приезжие не то, что ничего не заметили, а и вовсе не верят, будто была та волшба. Он только хмыкнул в ответ:
        - Не видал, - и уж совсем отвернулся да уйти вознамерился, как вдруг, нежданно для меня, добавил, - Но, если увижу - весточку пришлю.
        С тем развернулся, и ушел с поляны по натоптанной тропке в сторону селища, оставив меня буровить взглядом широкую спину. Да что ж такое сегодня с охотниками? Один вдруг нелюбопытным сделался, другой разговорился. Ох, и чудны дела нынче в Седом Лесу творятся…
        Тряхнула головой, отгоняя от себя мысли про чужие придури - мне, чай, и своих хватает с излихом! - да и нырнула в гущу празднества, Яринку искать. Словом бы перемолвится - да и домой собираться. Скоро молодежь песни заведет, вкруг костра хороводом пойдут. А мне хватит покамест - напелась ужо!
        Пока я искала лекарку, с Твердиславой переговорить за трактирные дела на завтра успела, старосте с супругой поклонилась, на Гната трижды наткнулась - охотник ныне на месте не стоял, сновал промеж дружков-приятелей, да что-то ни с кем надолго не задерживался. Вот и сейчас - с рыжим, что пламя в кузнечном горне, Неклюдом-Ковалем с Беличьего Кута, о чем-то беседовал. Я прислушалась бы, да в людском гомоне слов не разобрать было. Кузнец же, мой взгляд почувствовав, оглянулся, кивнул приветно. Я поклонилась в ответ, да и утекла подале.
        Ну его, Коваля, не люблю…
        Травница через малое время сама нашлась. Подошла, подхватила под локоток, да склонилась к уху:
        - Права ты была, Нежанушка! Неклюд ко мне подошел, шепнул, что и впрямь на ветер последние дни ворожил кто-то. Но охотников можно не расспрашивать - он уж искал следы, да только не нашел ничего. Велел поберечься - пришлый искусен зело, а следы магией затирает, оттого и не ведают о нем местные. Небось, добрый человек так-от по лесам хорониться не станет…
        Она пахла брусничным пирогом, сладким вином на меду, какое на всякий праздник ставил старший сын бабы Руты, Игруня, бортничеством промышлявший. Накрепко въевшимся запахом сушеных трав и лекарских зелий. Яринка пахла… Яринкой. Надежностью, основательностью, теплом и готовностью помочь в любой миг. Я скашлянула перехватившую горло благодарность за то, что лекарка - такая. За то, что принимает чужие заботы, как свои, и платы за то не ждет. За то, что она просто есть.
        Не будь ее такой - ещё неведомо, что бы со мною сталось…
        А вести, что Неклюд подружке шепнул… Я и сама про свою правоту ведала. А что следов он не сыскал - так и не диво. Коваль, сколь бы нелюдим он не был, промеж людей живет. Сила его - усмиренный огонь да послушное железо. Лес ему не друг и не ворог, делить нечего - а и помогать не с чего.
        Надо бы мне самой в Лес прогуляться. Мне-то Седой Лес - батюшка родный…
        На том и ушла я с праздника, потому как уже взлетали ввысь, вместе с искрами от костра первые звуки девичьих распевок. А мне и без того тяжко держаться ныне давалось - не исчезли из ветра отголоски чужой воли, затаились только. Не след судьбу искушать, как бы лиха не вышло. Чароплет неведомый опыта набирался, да руку набивал. Верно, понимал - попытка у него одна будет. Удастся сразу под себя волков согнуть, в верные псы стаю поверстать - значит, по его желанию все и выйдет, чего бы не задумал злыдень. Не удастся - так можно и самому живу не остаться.
        А в Лес я все же наведаюсь. Не сегодня - до метели, когда стая проснется, время еще есть, как бы не торопил ее чужак. Но и тянуть не стану. Уж больно мне не по нраву его затея подлая. Я-то сама в жизни никому супротив воли не кланялась - и иному кому такого не пожелаю.
        Я мотнула башкой, перекинула косищу за спину, да и потопала к селищу, к видневшимся кольям тына, а снег, мягкий, пушистый, ласково сеял сверху, ложился под ноги.
        Маги вернулись поздно, изрядно заполночь уже. Я услышала их приход сквозь сон. Дождалась, пока разойдутся гости по комнатам, да и вывернулась из-под теплого мехового одеяла, сунула ноги в стоящие у кровати онучи. Одеваться не стала, только платок пуховый поверх рубахи накинула.
        Давно памятная всеми ступенями лестница и разу не скрипнула под ногами, когда я спускалась по ней в кухню. Здесь, в уютной полутьме, порожденной свечным огоньком, возилась с хлебной опарой на утро Твердислава. Небось, вымесить поднялась… Я кивнула ей, ухватом вынула из печи загодя поставленный туда горшок с водой, вывернула крутой кипяток в тяжелую бадью, с вечера приготовленную мной как раз для этого случая. Ковшик деревянный туда сунула.
        Принялась собирать на разнос нехитрую снедь. Хозяйка только хмыкнула, искоса взглянув мне в руки, но попрекать не стала.
        - Я с гульбища пирожков Аглаиных с печенью принесла, - кивнула она в сторону малого стольца, - Там, в корзинке под полотенцем лежат. Возьми.
        Я кивнула, добавила к позднему ужину пару пирожков, укрыла все чистым полотенцем. Подхватила бадью с теплой водицей, разнос к боку понадежней пристроила, да и совсем уж было с кухни ушла.
        - Нежана, - окликнула меня в спину трактирщица, и когда я обернулась, лукаво вопросила, - Ну, как он хоть?..
        Я в ответ выдохнула сладко, и прижмурилась, ровно кошка довольная.
        Переглянувшись с Твердиславой, мы дружно прыснули, как две девчонки-несмышленыша, и я все ж поспешила наверх. А то, не ровен час, уснет Колдун - буди его потом…
        Льется вода тонкой струйкой в широкие ладони. Фыркает, умываясь, мужчина. Я из чистого озорства полила на склоненную к бадье голову, на темную макушку - и Колдун затряс головой, не балуй, мол, Нежка!
        А я что? Я и не балую! Мне просто смотреть на него в радость.
        Зря я переживала, Горд не спал, одежу только верхнюю снять успел. Открыл на мой стук, да посторонился, к себе пропуская. Дверь за мной прикрыл. Я же бадейку опустила, пристроила разнос на стол, рушник на плечо закинула. Глянула на Колдуна вопросительно, и он послушно стащил рубаху.
        А теперь вот я лила ему на руки теплую воду, что самолично для него приготовила, терпеливо ждала, пока наполощется вволю, и любовалась крепкой мужской спиной, широким разворотом плеч. Хорош он, все же, зрелой мужской красой, полной могутной, затаенной силы.
        Эх, дура ты, девка - и беречься тебе уж поздно.
        Я улыбнулась этой мысли - хоть куда разумней было бы запечалиться. Ну, да была бы я разумна - я б вовсе в эту ловушку не угодила. С этой мыслию я и плеснула щедро водицы на колдунский затылок - все, что в ковше осталось. Тут-то терпение мужское, и так не шибко богатое, иссякло, меня вместе с ковшиком и рушником, до которого черед так и не дошел, взвалили на плечо, да в два шага до кровати и донесли…
        Два дыхания.
        Его - хриплое, тяжелое, и мое - легкое, беззвучное. Он лежит рядом, лбом в подушку упершись, вытянувшись на животе. Распластался по всей кровати, а мне осталась лишь узкая полоса вдоль стены. Но мне хватает. И можно было б пихнуть ?орда в бок, отвоевывая себе места поболее, да он, верно, того и ждет, и не просто так развалился, а с умыслом, чтобы меня на возню подбить, но мне то не интересно. А интересно мне рассматривать Колдуна - коль уж случай выпал, и сам маг не возражает. Вот я и пользуюсь - устроилась на локте, разглядываю доверчиво разметавшегося мужчину. Глажу - раскрытой ладонью, от затылка, вдоль хребта, к пояснице. Всей ладонью ощущаю гладкую, влажноватую кожу, тугие, могутные мышцы под ней. Приятно… Хочется урчать кошкой, гладить, тереться об него. Не отказываю себе в такой малости - трусь щекой о его плечо, с силой тяну пальцами по спине:
        - У тебя шрамов совсем мало. А те, что есть - бледные, неприметные, - отмечаю.
        - Лечены хорошо, - отзывается Горд, а голос довольный, усталый. Низкий, мощный - каждое слово гулом в костях отзывается. - Ты ведь не отсюда родом?
        - Не-а. Из Костерца я, - охотно отзываюсь. Глажу подушечками пальцев полукружье старого укуса - то ли рысь, то ли волк ухватил, теперь уж и не разберешь. У волка пасть поуже, а от рыси бы ещё и следы когтей где-то с этого же боку остались бы. - Это кто тебя так?
        - Не помню. Гуль, кажется, - он повернул голову, лег щекой на подушку, и теперь смотрел на меня в упор, с тем же жадным любопытством, с каким и я его разглядывала.
        Повозился под моими пальцами, укладываясь поудобнее, намеренно навалился на меня бедром, отбирая и без того невеликие крохи свободного места. Я потерлась коленом об его ногу - заметила, мол. На той половине лица, что мне видна, ухмылка как есть разбойная.
        - А тут как оказалась?
        Я задумалась - вроде, то и не тайна:
        - Во Врата блуждающие случайно угодила. Портал стихийный, ежели по - вашему, по-умному. Да как-то и прижилась.
        - А ты с чего взял, что я нездешняя? - я легонько пригладила три царапины с левого боку, еще свежие. Эти уже вестимо, откуда взялись - я в любви погорячилась.
        - Видно. И говоришь ты чуть по - другому, и держишься иначе. Если не присматриваться, то не заметно, но все равно, проскакивает.
        Я досадливо сверкнула на Колдуна глазами - ишь, внимательный выискался! Всем так, а ему не так! Куснула его за переносье, где горбинка ломаная завлекательно манила.
        Ну, а что? Давно хотелось! Горд ответил мне суровым взглядом.
        Ой-ой-ой, нежный какой! Недоволен он… Я вот, напротив, собою целиково довольна! Примерилась, как бы ловчее еще разочек цапнуть, так, что бы Колдун помешать мне не сумел - но тот вздохнул обреченно, и глаза покладисто прикрыл - делай уж, коли так тебе неймется! Густые короткие ресницы, темные полукружья теней от них… Я наклонилась, да прихватила старый перелом - не зубами, губами. Живи уж, недовольный мой.
        Он еще и подался ко мне легонько, отзываясь на незамысловатую ласку. Прищурился чуть - от глаз теплые лучики-морщинки побежали. Перевернулся на бок, лицо в лицо, глаза в глаза. Смотреть бы на него - не насмотреться.
        - Что там твоя лекарка про волшбу вчера несла?
        Я чуть удивилась:
        - Так, разве ж она вам не обсказала все толком?
        Мужчина хмыкнул неслышно - только дыханием кожу нежную щекотнуло, ответствовал неожиданно миролюбиво:
        - Да она все больше как-то орала. Бешеная девка!
        Я улыбнулась словам этим - ты, мил-друг Колдун, даже не ведаешь, насколько, - и поведала ему все, что у озера учуяла. Так даже лучше вышло - нет рядом эльфа, который на лже да недомолвках поймать мог бы.
        - орд выслушал молча, со вниманием. Призадумался, в стенку уставился мне за спиной уставился - думы неведомые думал.
        - Не веришь?
        - Нет, с чего бы? Только вот какое дело - мы ведь сегодня в лесу все чуть ли не ползком излазили. Заодно и следы чужой магии посмотрели. И ничего…
        Задумчивый вид его сделался, да жесткие складки у губ залегли - ровно не нравятся ему мысли, что за словами теми пришли. А потом отмахнулся от невеселых дум, хохотнул:
        - Вот, значит, за что Алу харчем в лицо прилетело!
        - Лекарка - она такая. У Яринки не забалуешь!
        И надо бы его от этого разговора в сторону увести, ведь не своей волей травница ту склоку затеяла, да только Горд Колдун уже далее вымолвил:
        - У Аладариэля тоже, - и задумчиво так добавил, - Как бы ей ее норов боком не вышел.
        А мне ровно лапой холодной, когтистой по хребту кто протянул, дурным предчувствием сердце сжала:
        - Он… что?
        А после догадка в голову мою дурную, бесполезную шибанула - а приходил ли эльф вообще из лесу ноне? Я-то шаги не считала, и запахи не вычуивала, но… а коли припомнить?
        Я на ноги взлетела - только доски кровати под весом ахнули:
        - Где он? - и задохнулась бешенством. Кровь в головушке кузнечным молотом загрохотала, красною пеленою взор заволокло. Лютым зверем ярость наружу рванула, требуя сей же час найти, разорвать, растерзать ворога, что бы боле ни падаль остроухая, не ино кто умышлять против лекарки не смел, ни словом, ни делом, ни помыслом.
        Остудил меня взгляд Гордов. Спокойный, понимающий. Сочувственный, даже.
        - Угомонись, грозная. Ничего он твоей подружке не сделает.
        - Коли так - его счастье.
        Я вдруг разом успокоилась - схлынула злоба, как и не было, оставив памятью по себе холодное спокойствие да неколебимую решимость.
        И еще вообразилось, каковской личиной ныне перед Колдуном предстала - спина согбенная, пальцы-крючья птичьими когтями, глаз дурной да волосья лохмами.
        Хороша!
        А он смотрит, ровно ничего и не приключилось - на спину перекатился, и даже руки за голову заложил. От того на груди у Колдуна мышцы напряглись-перекатились, узор подкожный отчетливей вычертили…
        Выпрямилась я, переступила через него, да и стекла с постели. За рубахой, на полу лежащей, потянулась.
        Что-то ты больно осмелела, девка. Ишь, перья подняла! Давно ли взор при нем от земли оторвать боялась? Али думаешь, что коли ложе с им делила - так и не тронет он тебя боле?
        Ну да откуда ж мне было знать, что он в любви столь щедрым окажется? Вот и забылась. А ему меня прихлопнуть - только взглядом повести.
        Осади-ка назад!
        Я из рубахи вынырнула, волосы из ворота выудила. Тесьму на запястьях завязывать принялась. И надо бы повиниться перед ним - мол, вспылила я, гость дорогой, не держи зла, дурного и близко в уме не имела, да только… Сползла с меня шкурка девки трактирной, норовистой, но более ничем не странной. И глупо будет сызнова в нее рядиться.
        А нужные слова все на язык не шли, и взгляд Колдуна щеку, что уголья жег.
        Ну, что ж - пролитого не подымешь, сказанного не воротишь, коли кроткой голубицы из меня не вышло, то далее и притворяться смыслу нету. Да и снег уже лег.
        Пора тебе, Нежка…
        Ну, а коли пора, так и не о чем боле говорить. Уходи, глупая.
        Сунула ноги в обувку, к двери шагнула. Остановилась.
        Уж как бы я не злобилась ныне, а упредить все едино след.
        Обернулась глаза в глаза:
        - Коли хоть един волос с Яринкиной головы падет - дружку твоему живу не быть.
        С тем, в молчании повисшем, выскользнула из комнаты, и дверь за собой тихонечко прикрыла.
        ГЛАВА 7
        В свою комнатушку я заглянула ненадолго - хоть и не замерзну, пока добегу, а все едино, в одной токма исподней рубахе по селищу щеголять не след. Вышла из трактира тихохонько, никем не замеченная, выскользнула - и ровно сгинула в ночной темени. Знакомая дорожка сама ложилась под ноги, а реденький снежок сеял с неба, остужая бедовую головушку. Да только где уж ему справится - ноженьки резвые сами норовили шагу прибавить, бегом припустить, так меня тревога изнутри пожирала. Вот смеху будет, коли лекарка ужо спать улеглась, а я ее подыму, беспокойная…
        Яринка отворила сразу, ровно ждала.
        Я молча протиснулась в приоткрытую дверь, и вперилась взглядом в подружку, причуиваясь, прислушиваясь. Спрашивать ее - так соврет, успокоит, не желая показывать, что ей с чем-то совладать не по силам. Да только - там где травница соврет, чутье все как есть поведает!
        С лица не бледна, не красна, сердце мерно бьется и дышит ровно. И, самое важное - не пахнет от нее страхом, не тянет кисловатым запахом пережитого испуга. Злостью остывшей, разве что. Значит, все обошлось.
        Ну, и слава богам!
        Я с облегчением осела на лавку около печи, обвела избу бездумным взглядом, вопросила у травницы то, что любая другая, нормальная подруженька первым делом попытала бы:
        - Ты как?
        А про себя отметила, что и изба в порядке, а значит, и тут обошлось - не учинил эльф великого разору, пользуясь безнаказанностью своей, не бесчинствовал излиха.
        А коли пару плошек-горшков смёл - так и за дело, в своем он праве, а от Яринки не убудет.
        Травница сердито засопела, отвернулась, загремела мисками-кружками на столе:
        - Нормально!
        Она помолчала, собирая ложки, зачем-то ровняя черенки в кулаке, да и бросила их обратно, на стол, призналась:
        - Орал, что твое лишенько беспутное. Не сразу, правда. Сначала ве-е-ежливый такой был, только глаза недобро сверкают. Злобился, но в узде себя держал - Яринка помолчала, успокаиваясь и припоминая. - Поздоровался, как положено, в избу прошел, вежество соблюдая - по одной половице, да сразу дому поклонился. А как взялся про волшбу выспрашивать, я возьми, да и взбрыкни - я, мол, добрый господин, вчера с тобой говорить хотела, да ты слушать не желал. А ныне - я не желаю рассказывать. Тут-то он взбесился!
        Травница осела на лавку рядом со мной, и длань к щеке прижала, и головой покачала:
        - Матушка моя родненькая, предки всевидящие, заступники мои перед людьми и богами - как он орал! Думала, прямо в избе по половицам и размажет. Я скажу тебе, Нежанушка - в жизни я такого страха не испытывала! Думала, все - смертушка моя пришла, не исполню я долга перед наставницей своей Маланьей, а уж она до того склочная старуха, что через то мне и на том свете, в божьих чертогах, не будет ни покою, ни продыху!
        Подружка-то причитала, да только я верно видела - врет она. И сама во вранье свое верит. Но я точно ведала - не спужалась эльфьего гнева Яринка. Глаза могли бы ошибиться, слух мог обмануть - но чутье меня не подводило никогда. А значит, сколько бы эльф тут не ярился, лекарка все равно подспудным чувством ведала - не тронет.
        - А потом он вдруг угомонился, и эдак спокойненько сообщил, что завтра же с обыском придет. И коли найдет что запретное - тут же отпишется в Костровец, дабы меня, согласно княжьему уряду с эльфами, дозволения на целительские дела лишили.
        А вот в это Яринка ещё как поверила, охотно соглашусь! Да только не испугалась, озлилась лишь. Уж это великого ума не надо быть, чтобы догадаться - достаточно лесовиковскую лекарку хоть мало знать!
        - Не найдет? - уточнила я про всяк случай, хоть и твердо была уверена, что не найдет, потому как сама прятать помогала.
        - Да где ему? - надменно ответствовала травница.
        Выговорившись, Яринка вздохнула:
        - Не тревожься, Нежанушка. Все будет хорошо. Об том разе ничего не сыскали - и нынче также выйдет.
        Присела на лавку рядом со мной, приобняла за плечи. Вопросила тихонечко:
        - Ты-то как прознала? Али тебя иная какая беда середь ночи из дому выгнала?
        И во мне словно плотину прорвало. Я говорила - и захлебывалась словами, и спешила-торопилась выговориться, высвободить их из неволи скорее - и про Колдуна, что крепенько на сердце лег, и про две ночи - нынешнюю да прошлую, и про то, как разругалась с ним. Речь лилась потоком, точно река по весне, ото льда вскрывшаяся. Гремели, сталкивались льдины, наползали одна на другую. Вроде, и молчуньей всегда слыла - гляди ж ты, время пришло, и привычная повадка в тягость сделалась. Умолкла я, лишь поведав, как чуть не сорвалась, как без малого в драку не бросилась.
        Травница слушала молча, щекой к виску прижавшись, по плечам гладила. А когда закончила я сказывать, лишь вздохнула повторно:
        - Дела…
        - Кто ж знал! - ответно выдохнула я.
        Так мы и сидели на лавке, обнявшись. Притихшие, нахохленные, ровно воробьи, непогодой в щель под стрехой загнанные.
        - Что делать станешь? - прервала задумчивую тишину Яринка.
        - Вот что ранее собиралась делать - то и стану. Зиму-то за-ради Колдуна никто не отменит!
        Травница смешливо фыркнула, а я продолжила:
        - Я еще намедни думала в Лес наведаться, вот и не стану откладывать.
        Подружка посмотрела молча, понимающе. Потом деловито уточнила:
        - Что Колдуну говорить прикажешь?
        - Что задумывала, то и говори! - с досадой на ее непонятливость пояснила. - С мужем замирилась, да и воротилась в семью! Маги-то завтра спозаранку опять в лес уйдут, а воротятся, хорошо, если к ночи. Это если сначала к тебе не заявятся! Когда уж там Колдун меня хватится - все следы простынут.
        - Когда… - Яринка начала говорить, да и замялась, не желая вслух вопрошать то, о чем думалось.
        Но я и без слов ее вопрос поняла, и ответствовала твердо, жестко даже, чтоб не заметила внимательная да чуткая лекарка, что у меня и у самой на сердце тяжело, а на душе неспокойно:
        - Ныне. Сейчас, - и на ноги встала.
        Она кивнула, и тоже поднялась:
        - Провожу тебя, что ли…
        Я кивнула, и к дверям шагнула. Сени, холодные и пропахшие травами. Порожек, низкий, вросший в землю за годы. Снег. Белый, искристый. И тропка в ем. Калитка. Все, здесь оканчивается Яринкино подворье. Обернулась к подружке, что за спиной неслышно шла:
        - Все, далее не ходи.
        Она кивнула.
        - И… На вот, заберешь, - скинула я ей на руки шубейку.
        Запрокинула голову, подставляя лицо мелкому снежку, жмурясь от удовольствия. Вдохнула глубоко морозный, чистый воздух.
        …Да и рассыпалась чистым снегом, искристой поземкой.
        Ветер, подхвативши ее, до земли не долетевшую, понес, погнал белую пелену вдаль. По-за селище, по полюшку, и дальше - к самому Седому Лесу…
        ***
        Яринка, молча подобравшая упавшие в снег вещи надолго ушедшей подруги, ещё некоторое время смотрела ей вслед, а после печально шепнула:
        - Береги себя, Нежана!
        Уж кто-кто, а лесовиковская травница хорошо знала - это снежная стая приходит в мир с первой метелью, и уходит с последней, а нынешнему вожаку до того дела нет. Вожак - он на то и вожак, чтоб на всякое дело свое мнение у него было.
        И пусть приезжие колдуны думают, что хотят, но она, Яринка, твердо знает, что уж лучше иметь под боком снежную стаю, чем добрую дюжину обычных, а в придачу - прорву разной нежити, что завсегда в зиму вокруг человечьего жилья крутится. Снежные-то волки соперников крепко не любят. А потому, она, Яринка, будет молчать пока ее пытать не начнут, а коли вдруг и начнут то и тогда до последней невозможности молчать о нынешних делах станет. А сейчас ей еще надобно припрятать одежу да обувку подружки промеж своих пожитков.
        Яринка вернулась в натопленную, теплую после морозца избу. И дверь за собой тихохонько прикрыла.
        ***
        Снежная поземка прошла через селище белой волной.
        Дядька Ждан, выглянувший по ночному времени на брех дворового кобеля, только проводил ее сощуренным взглядом.
        Ушла, значит. Раненько об этом годе.
        Кто обретается у него в трактире в подавальщицах, он ведал распрекрасно. Супруга любезная врать мужу и утаивать от него важное, привычки не имела. А потому, когда лекарка, притащив к себе из лесу голую да растерянную девку, пришла к трактирщице, бабе разумной и уважаемой зело, за помощью, та сразу обо всем поведала мужу. И просила за чужую девку, как за свою родичку. Старая Твердислава добра не забывала, и как пришел ее черед - добром же и ответила. А дядьке Ждану что? Нежанка оказалась девкой рукастой, работящей, без дела сидеть не приученной, и прочих подавальщиц в узде держала надежно. А уж шугануть по ранней весне да поздней осени гусляра, ежели какой ненароком забредет, и не труд вовсе. Дурела от музыки снежная волчица, вызов слышала и отвечала сопернику не колеблясь. Ну, да не так чтоб очень часто гусляры да иные песельники в местной глуши случались…
        Он хмыкнул, глядя в сторону Седого Леса.
        Надо Твердиславе сказать, что бы завтра Нежкины вещички прибрала, да в дальний сундук попрятала. Глядишь, об будущей весне пригодится, хозяйственно подумал дядька Ждан, и вернулся в трактир.
        И дверь за собой тихохонько прикрыл.
        ***
        Затрещали в печи поленья, плеснулось в тесном нутре ее пламя. Может, кто другой и не приметил бы, а рыжий Неклюд-Коваль пламя сызмальства любил и голос его слышать умел. Оттого и сейчас не оплошал. Поднялся с теплых полатей, где уложили его с семейством хлебосольные хозяева, женины родственники из Лесовиков. Вышел на улицу, стараясь ступать впотьмах в незнакомом дому осторожно да не шумно.
        Снег беззвучно звенел, перекликались снежинки нездешними голосами. Ему, Неклюду, их речи не ясны - он по другую сторону стоит, супротивной силой наделен, но нынешние знаки разобрал без ошибки.
        Постоял, вдыхая свежий ночной воздух, морозный да вкусный против спертого избяного духа. Прикинул про себя, что в этом году надо бы оберегающие знаки вокруг хутора пораньше обновить, и воротился в избу. И жена его, сквозь сон услышавшая возвращение мужа, сонно вопросила с печи:
        - Ну, что там?
        - Ничего, - ответил кузнец, - Все ладно.
        И дверь за собой тихохонько прикрыл.
        ЧАСТЬ 2.ГЛАВА 8
        Ловчая петля чужой воли, накинутая кем-то невмерно умным, соскользнул с шеи легко, хватило встряхнуться. Ровно не опытный да умелый колдун его плел, а самоучка деревенский.
        Широкие лапы легко ступали по снегу, коего в Лесу все ж таки мало было, а тот что лег - был рыхлым, вязким. Не успел слежаться.
        Ну да успеется еще…
        Белый волк - здоровенная зверюга - легко трусил по снежной целине, и следов за ним не оставалось. Снег за спиной его взлетал легкими бурунчиками, и опускался уже не тронутым белым покровом. Можно было бы и так идти, что бы вовсе не одна снежиночка под лапами не примялась, но зверь не хотел. Он играл. Соскучился, за лето-то!
        Путь его лежал, по-перву, до знакомого озера, от него - куда след поднятый выведет. Потом надо бы поискать, что тут гости дорогие наворотили. А после - можно и владения свои обойти, обозреть - не завелся ли где нахальный чужак? Не посмел ли оставить меток в здешних угодьях какой-нить пришлый зверь?
        Снежный волк, вожак потусторонней зимней стаи, трусил сквозь свои охотничьи владения по своим делам, то рассыпаясь снежной поземкой, то собираясь вновь в матерого волчару. То становился бесплотным, что твой призрак и скользил сквозь Лес белой тенью, а то обретал плоть, вес и материальность - и позади него оставалась отчетливая цепочка когтистых следов размером мало не с ладонь. И сызнова снег позаду него взлетал в воздух, кружился маленькими вихрями, и оседал на потревоженные сугробы, укрывая, что в Лес снова возвратился хозяин снежной стаи…
        Шагом, бегом, скоком. То поземкой, то зверем. То уносясь вперед, обгоняя ветер - а то принимаясь валяться в снегу, кувыркаться, гоняясь за хвостом…
        Лесное озеро взялось льдом - тонким, ненадежным.
        Вожак сделал махонький шаг вперед. Ледок отозвался потрескиванием. Волк отступил, сел, уложив вокруг лап пышный хвост. Посмотрел с любопытством - уши встали торчком, впритирку друг к другу, голова склонилась набок и белый язык свесился из белой пасти.
        Занятно как.
        Волк облизнулся. Посидев, встал, пробежался вдоль берега, то и дело останавливаясь, царапая ледок когтистой лапой, возбужденно топчась и обмахивая бока хвостом-поленом. Проверяя на прочность гладкую поверхность - все едино, ненадежную. Зверю, в общем-то, и вовсе не нужен был этот лед, и на середину озера ему тоже не нужно было, он сюда за иным пришел, но скользкий, слабый покров манил, звал поиграть да силами помериться - кто ловчее, а до метели еще оставалось сколько-то времени, и волк, весь бесснежный год скучавший без озорства да проказ, не устоял. Шагнул на озерный неверный лед. Тот упруго прогнулся, но удержал тяжесть. Снежный волк, что без труда мог бы перемахнуть это озерцо одним скачком, кабы как следует разогнался, а то и вовсе, прошелестеть над ним снежным порывом, шуршащей поземкой, шел осторожно, медленно переставляя длинные жилистые ноги и растопыривая вовсю пальцы широких лап. Лед угрожающе потрескивал, но держал. Волк трусливо прижимал уши, прятал хвост - но шагал.
        Ущербная луна жадно глядела с небес, высовывая любопытные рога в прорехи снежных туч.
        Лед раздался в стороны неожиданно. Просто в единый миг внутренний треск стал обычным, всем слышимым, волчьи лапы разъехались в стороны, и волк с негодующим визгом ушел в воду, а темная вода схлестнулась над ним со злорадным плеском. Луна нетерпеливо вынырнула из-за туч целиком, и Седой Лес притих, ожидая - что ж дальше?
        Снег на берегу взвился в воздух и осыпался, оставив стоять на пустом до того месте здоровенного, с полугодовалого телка ростом, белого волка. Он возмущенно встряхнулся - с роскошной шубы во все стороны сыпанули легкие искристые снежинки - оскорблено повернулся к воде хвостом, и независимо потрусил к тому месту где поздней осенью, в последние бесснежные деньки, две девки рдест пронзеннолистый промышляли. Ну его, этот лед. Все равно, ничего интересного там отродясь не бывало…
        Вот оно, старое кострище. Зверь носом разворошил снег над стылой золой, холодные уголья да пепел еще хранили слабый запах костра. Волк в охотку обнюхал кострище, поваленное толстенное бревно, сочащийся ключевой водой рубеж у кромки льда, и, вздохнув, встряхнулся, стряхивая игривый настрой и берясь за ум.
        Так, во-о-он там он-человек был, когда недоброе учуял. А ветер тогда дул… Волк повертелся, оглядываясь да припоминая, об какую сторону света тогда глядел, да что видал. Ага, вон - старый дуб тогда на глаза попал, да крутой бережок обзор заслонял.
        Разобравшись, волк тщательно, дотошно обнюхал берег, ничего не нанюхал, как того и следовало ожидать, и потрусил рысью, снуя челноком поперек того направления, откуда на него-человека волшбу принесло. Отдаляясь от озера и все расширяя дугу, бережливой, ходкой рысью, что сохраняет силы, но пожирает версты. Рано аль поздно, но вожак нежной таи ожидал набрести на того, кто вздумал на него петлю сплести. А уж как набредет - тут и померятся, у кого клыки острее, да шкура прочнее…
        Луна, узревшая, что любопытного более не дождется - что она, снежного волка на охоте не видала, что ли, - снова нырнула за полог тяжелых, рыхлых туч, а вскоре и вовсе на рассвет повернула.
        Волк мерно трусил в одному ему ведомом направлении.
        Тот, кто затеял поохотится на его стаю был осторожен да умел? ловко пряча что свои следы, что собственную силу, но и волк, ещё не утративший человечьей части своей натуры, не печалился. Уж всяко не разминуться стае с супостатом, коль по их душу он в Седой Лес явился. Ну а коль не разминутся…
        Приживалка четы лесовиковских трактирщиков, Нежана, человек, незамужняя девица двадцати пяти лет от роду, не сомневалась - она и беспамятная глотку вырвет всякому, кто на нее, волка ли, человека ли, привязь вздевать вздумает.
        Занимавшийся над Седым Лесом рассвет застал снежного зверя далеконько от Лесовиков, как бы и не в цельном дне пешего пути. Не сумев взять след, тот неспешно и вдумчиво рысил по снежной целине, обходя свои владения вкруг. Человек - не снежная нежить, он в зимнем лесу, без движения затаившись, не выживет…
        Яринка привыкло вставать рано. Хоть ей, лекарке, хозяйство проведывать, скот обихаживать, нужды и не было, содержали ее сельчане вскладчину, дел у ней всякий день было невпроворот. А нынче она и вовсе до свету поднялась, гостя дорогого дожидаясь.
        Чисто вымела избу. Придирчиво оглядела углы - не притаилось ли где злокозненной паутины? Не попадется ли на глаза пыль, порочащая ее, хозяйки, доброе имя? До светлого дерева выскоблила столешницу.
        Убедившись, что дом ее чист да опрятен, и самое себя привела в порядок. А приготовившись, разложила на столе жир гусиный, да травы нужные, да пест дубовый, ступку - взялась мазь от обморожений делать. Вот-вот грянут холода, встанет льдом Быстринка. Побегут на речку детишки-неслухи, потянутся подростки да старики на подледные ловы. Зачастят в Седой Лес охотники - пушного зверя бить. И пускай здесь почитай в каждом доме умеют приготовить доброе снадобье, что поможет отогреть руки-ноги, возвратить в них ток крови, но и ей запас иметь потребно. Мало ли что.
        Яринка ждала. Дивный пообещался явиться с самого утра - и ей очень уж хотелось увидеть досаду на тонкой породистой роже, когда тот поймет, сельская ведунья, знахарка темная, его, эльфа вельми мудрого, и в этот раз провести сподобилась.
        Остроухий явился не с рассветом, а даже чуть поранее - с предчувствием рассвета. Постучал в дверь, дождался лекаркиного окрика «Не заперто» и вошел. Блюдя вежество, в дому первым делом поклонился хозяйке, а затем и красному углу с божницею, уважив хозяйских богов и чтимых предков. Яринка же, хоть и поднялась со скамьи, приветствуя гостя, и даже поклонилась в ответ, но приветливости являть не стала. Решила - излишне. Это Дивный, коль охота, пусть притворяется, а ей, честной лекарке, лицемерить не пристало.
        И эльф то понял. Впился в хмурое лицо хищным взглядом. Не высмотрел ничего, и проговорил:
        - Лекарка Ярина Веденеевна из селища Лесовики. Границы Эльфийского Леса неприкосновенны, и нарушение их должно быть наказано. Все, что живет под сенью Леса - находится под защитой его. На страже интересов его стою здесь я, Аладариэль Сапсан из дома Текучей Ивы.
        Яринка с каменным лицом это выслушала. Ишь ты, как заговорил. Видать, и впрямь задела Аладариэля Сапсана из дома Текучей Ивы выходка деревенской травницы, коли он речи такие повел. Пока не обратится Дивный к имени своего Леса - еще можно понадеяться, что делу ход не будет дан. Бывало, что и остроухих воинов уломать сподабливались да на жалость взять. А теперича - все, не от себя он говорит, от имени своего народа, и слабины уж не даст.
        - Тебя, лекарка, обвиняют в том, что, преступно нарушив священные границы, ты тайно и беззаконно унесла с собою травы, что были под кронами эльфийских дерев взращены. Будешь что говорить в оправдание свое? - маг молвил негромко и внушительно, чуть нараспев, и слова, произнесенные красивым, богатым мужским голосом, раскатились по щербатым половицам избы, унаследованной от наставницы, спрятались по углам.
        Яринка лишь плечом дернула. Пусть виноватый оправдывается! Лекарка же правоту за собой чувствовала, и, хоть был нарушен ею эльфийский закон, но каяться она и не думала.
        Эльф взглянул в упор - светлыми, птичьими глазами. Серьга, каких в здешних краях мужи не носили, блеснула в тусклом огне свечи. Он все же дал травнице последнюю возможность воспротивиться досмотру, хоть и зол на нее был:
        - Коль вины своей не признаешь, можешь требовать, чтобы с вашей, человеческой стороны нарочитый человек интересы твои блюл. Тогда я старосту вашего позову.
        - Мне, видишь ли, Аладариэль Сапсан, таить нечего! - и оком царственно повела, - Ищи, коль недоверчивый. Да только смотри, сам чего-нибудь не подсунь!
        Дивный только углом рта на слова ее такие дернул. Чтобы он, мужчина, воин и маг, честь свою подлогом пятнал? Взглянул насмешливо - и шевельнул пальцами. А над полом, отзываясь на это движение, родились зеленые призрачные побеги и побежали по травнициным следам. Сначала один, тонкий вьюн плюща с резной листвой, потянулся от того места, где накануне Яринка стояла, с эльфом лаючись. Добегши до входной двери, истаял. А от того места, где верхний побег его пола коснулся, уже бежал-тянулся новый тонкий стебель.
        Травница возмущенно фыркнула, отвернулась.
        Не то ее задело, что остроухий поганец колдовством за ней шпионить взялся. А с того травница кошкой сердитой расфыркалась, что волшбы его и не почуяла. А ведь, вчера небось и прилепил на нее заклинание свое, паскудник!
        Затем и приходил, затем и упредил о досмотре загодя - чтобы она заполошной курицей заметалась, схрон свой выдала, получше запасы упрятывая…
        И Яринка сердито повернулась к гостю спиной, принялась толочь мазь в ступке, перетирая воедино сушеные травы и топленый жир, уговаривая себя, что ей, травнице, такое пропустить и не зазорно, другому она учена. Эльф, небось, тоже родовую горячку не уймет!
        Пест с силой взбивал лекарство. Ладная ныне мазь выйдет, ох, и вымешанная!
        А заклинание, меж тем, дальше по следам ходьбы лекаркиной скользило. К столу. От стола - к печи. И, не успел ещё осыпаться на доски пола зеленоватыми искрами этот побег, а от печи уже тянулся новый - к сундуку в углу. Яринка, хоть краем глаза и следила за всем, поворачиваться нарочно не стала, из упрямства чистого. Вот еще! Пусть даже не думает эльф, будто ей хоть сколько-то интересно иль тревожно.
        Да оглядываться ей и нужды не было, лекарка и на слух разобрала - вот эльф подошел к добротному, тяжелому дубовому коробу, откинул крышку.
        Яринка же не удержалась, переступила у стола так, чтобы хоть и не оборачиваться, а все едино видеть, что там, по - за спиной супостат творит.
        Там, в сундуке, одежа разная хранилась. Бережно сложенная, для пущей сохранности пахучими травами перемеженная. Полынь, да тысячелистник, да шалфей - в полотняных мешочках. Пижма веточками… Сапсан мешочков и развязывать не стал. Небось, и так определил, что травы те - самого обычного толку, никак не в эльфийском лесу взятые. Вещи вынул, стопкой на крышку сундука пристроил. Ловко пальцами пробежался, края приподымая - не припрятано ли что промеж одежек? Не нашел ничего, как то и ждать след было, да так стопкой в сундук и воротил. Новую кипу достал. Сызнова перебрал тонкими пальцами немудрящие наряды деревенской лекарки.
        Травница же, хоть и знала точно, что нет в ее дому ничего, что бы эльфа порадовало, все ж обеспокоилась мало - туда, на самое дно сундука, сунула она вещички, оставленные ночью подружкой Нежкой. И коли ныне баба в том сундуке бы рылась - ужо было бы Яринке беспокойства, не разглядит ли она, что не у той хозяйки в сундуке рухлядь сохранена. От мужика же разоблачения она не ждала, но…
        Сколь не уговаривай себя, что не один муж не в жизнь таковских мелочей, исконно женских, не приметит - тревога все ж покусывала.
        Милостью светлых богов, обошлось - эльф подозрительного не приметил. И даже одежу сам на место возворотил, крышкой сверху сундук накрыл. У Яринки от сердца отлегло - стороной беда прошла.
        А от сундука лозы побежали далее. Ко входной двери, которую ночью для подружки отворяла. Пометались по избе мало, и снова к дверям утекли. Аладариэль Сапсан подобрался ажно весь, небось, решил, лекарка припас свой перепрятывать побежала. Волшебные вьюнки по следу ее вчерашнему через сени, завешенные пучками сушеных трав, на укрытый снегом двор выскользнули. В предрассветной темени змейками, мерцанием окутанными, дотекли до калиточки, покрутились на месте недолго, да и обратно, в избу воротились.
        Эльф с досады только глазищи прозрачные прищурил. Уж как он то определял, травница сказать бы не взялась, но, верно, эльф нюхом чуял - нечиста на руку лесовиковская лекарка! Она хмыкнула про себя, гоня непрошенную мысль - им бы с подружкой Нежанкой сойтись, то-то пара бы вышла! Оба те еще нюхачи, оба чутьем такое вычуять способны, что разумом не вдруг и поймешь.
        А плети заклинания меж тем далее текли. Сызнова к сундуку, от сундука к полатям, по теплому печному боку. Лекарка лишь усмехнулась - а где же ей еще спать-то? Оттуда - к ведру со свежей колодезной водицей в сенцах, где травница утрами умывалась. В том ведре ещё на дне серебряное колечко лежало, чтоб дольше лицо свежесть да чистоту сохраняло. И в подпол побеги нырнули - ну, там-то уж дивный подзадержался, среди припасенной на зиму брюквы да кадушек с соленьями травы эльфийские выискивая. Яринка глумливо хихикнула - она-то, всего лишь, за простоквашей с утреца спускалась, завтракала с хлебушком.
        А знала бы, чего остроухий удумал - так, небось, ещё и не так напетляла бы, чтоб магу дошлому жизнь хмельным медом не казалась!
        Из подпола эльф вылез молча. Ни слова не сказал травнице. А она, хоть повернуться и не снизошла, но всей спиной являла своею глумливую насмешку. Молчала, надобно сказать, Яринка не оттого, что гордость эльфову щадила, а оттого, что боялась - пришибет он ее в сердцах, коли жалу волю дать.
        Дивный еще поупрямился, наново все готовые снадобья перерыл, все сушеные травы перетряс - да только рано или поздно, а сдаться ему все едино пришлось. Он и сдался. Сел на лавку, ноги длинные вытянул. Взглядом спину побуровил. А потом вдруг молвил:
        - Ладно, признаю. Твоя взяла.
        А побег колдовской Яринкиного подола достиг, да и истаял.
        - орд Вепрь был сердит. Что-то шло не так. Да что там - все шло не так. Когда это началось? Когда поводья вывернулись из его рук, и события понеслись своим ходом?
        С того времени, когда ласковая подруга вдруг зыркнула звериным взглядом из-под рассыпавшейся челки? Когда эльф, приданный к команде во Власте, сцепился с местной лекаркой? Когда полетела со стола тяжелая, но добротная и надежная местная посуда?
        Или раньше, когда вдруг невесть откуда стало известно - Ростислава Куня и его людей, магов бывалых, опытных, загнали снежные волки? Пять лет никто ничего сказать не мог, а тут вдруг на тебе…
        А может, позже? Когда Седой Лес, хмурый и неприветливый, взглянул на чужаков пристальными глазами лестных птиц, обнюхал их следы чуткими носами ждущего зимы зверья… Лес не принял чужих. Да он никогда и никого сходу не принимал. И теперь неодобрительно хмурился, скрипел снегом под ногами, трещал кустами. Напоминал - им, чужакам, здесь не рады…
        Маги, вытянувшись редкой цепью, проверяли свои метки. Лес, размеченный под поле битвы со стаей зимней нежити, недовольно взирал.
        Горду Вепрю доводилось бывать в таких местах. Вроде, ничего особого, хоть на брюхе все здесь исползай - отличий от других лесов не найдешь. А чуть глубже копни, разгреби верхний налет - такое нароешь, сам не рад будешь. Умники от магии этого объяснить не могли. Руками разводили. Теоретики, так их раз так…
        Маг дотянулся до очередной метки, коснулся ее силой и отпустил эту силу вдоль незримой, уходящей вдаль струны - и через некоторое время получил отклик. Здесь порядок. Идем дальше.
        А вот практики, те просто знали - есть места особые, непростые, со своим характером. Наделенные может, волей, а может - и разумом. И это нужно просто принять. Как смену времен года или дня и ночи.
        Вот и Седой Лес был из таких. Ни плохой, ни хороший - а какой есть.
        Новая метка. Маг потянулся силой, дождался отклика и отпустил. Магическая струна тихим, слышным лишь создателям звоном отчиталась, что добыча мимо не проходила, струны не касалась, иная нежить тоже мимо не хаживала, и в целом - на вверенной местности тишь и порядок.
        И, несмотря на это, колдун был недоволен. Что-то шло не так.
        А Лес напоминал, что пришлых здесь не жалуют. То цеплялся за одежду ежевичной лапами То щедро ссыпал снега с еловых ветвей - прямиком за шиворот. Подсовывал под ноги хрусткие сучья. Баловство, ерунда. Но кто понимает - скажет, что из таких мелочей и складываются знаки.
        А было Колдуну довольно забот и без придирок своенравного Леса.
        Три дня минуло, как невесть куда сгинула трактирная подавальщица Нежана. Вот с той самой ночной размолвки и исчезла.
        И самое досадное - он ведь сразу знал, что норову та непростого, чай, за простыми-то такой хвост из недомолвок да непонятностей не волочится. Но все равно, такого уж не ожидал. Чтобы девка, теплая да податливая, в единый миг взъярилась, ровно зверь лесной. Тут и пожалеешь, что не догадался Аладариэля Сапсана, который ложь на слух различает, расспросить, сколько в слухах, что про подругу твою ходят, правды.
        По всему может выйти, что и немало.
        Горд досадливо сощурился, прикидывая, сколько ещё непроверенный меток осталось, и удастся ли сегодня их все пройти, или еще и завтра лес ногами мерить придется…
        Да нет, вроде бы, сегодня должны закончить. Если никто из соратников сюрприза не поднесет, в виде потревоженной метки, можно будет пару дней сюда не наведываться. А потом опять придется заново проверять всю сеть. И так - до метели, с которой и начнется основная их работа.
        Горд Вепрь вздохнул, прислушался, где отзывается на силу следующая метка, и проламывая ветви и приминая снег, пошел сквозь недовольный бесцеремонностью гостя лес в ту сторону.
        Когда пропала Нежана-подавальщица, он и спохватился-то не сразу. Думал сперва, злится упрямая баба, даром что Ал с лекаркой миром разошлись. Оттого и не встревожился - ни когда в общем зале ее не увидел, из Леса возворотившись, ни когда она ночью не пришла. Только когда утром следующего дня им трапезу подала хозяйка самолично, заподозрил неладное. Да тогда же у трактирщицы и спросил напрямую, без затей - где, мол, помощница твоя, матушка Твердислава? Та же губы поджала, миски-плошки на столе переставляя, ровно не пригоже те стояли. А после за стол с гостями и присела. Помолчала, глядя блюда, да, верно, не видя их, и заговорила:
        - Соколко-Лошадник по молодости в возчиках обретался, как и Ждан мой. Часто в обозах разом ходили, и не раз выручать друг дружку доводилось. Так что сдружились они. И оженились оба почти разом. Только мы-то с Жданом оба здешние, а Соколко женку издалека привез.
        Говорила матушка Твердислава медленно, неохотно. Будто бы с трудом слова подбирая. Оттого и не стал Колдун спрашивать, что за дело ему до Соколко-Лошадника, да до его жены. Молча слушал.
        - Она баба с разумением была - вежество блюла, но и себя понимала. Нраву была непростого, и соседушкам дорогим себя в обиду не давала. Хоть те поперву и взялись пришлую травить. Да только у Соколовой жены язык, что жало был, да и рука тяжела. У Нежки-то, поди, не легче.
        Помолчала трактирщица, глядя на стол, блюдами уставленный, спохватилась:
        - Да вы ешьте, ешьте! Хлеб вот берите - я хлеб сама пекла, ох, и удался нынче. С пустой-то утробой много не наработаешь, - с этими словами она подвинула ближе к Колдуну, широкую мису с хлебом, да меньшую - с грибами, а сама продолжила, - Словом, дочерь в мать пошла. И статью, и повадкой. Да только умом невесть кого. Матушка-то ее умела так дело обернуть, чтоб и интерес свой соблюсти, и людям по душе прийтись. А эта…
        Твердислава махнула рукой:
        - Не ужилась со свекровью. Правду сказать, в том вины ее мало. Свекровь-то другую невестку в дом приглядела, да только сын уперся, против воли родительницы пошел, да сам жену привел - вот и взялась склочная баба молодуху поедом есть. Та сколько могла терпела, да взыграло ретивое - не выдержала попреков да затрещин, осадила матушку-свекровушку, лаской на ласку ответила. Старая с того и вовсе взбеленилась. Тут-то бы и вмешаться ее мужу, пристрожить обеих, вразумить по-мужски - так нет же, не захотел он в бабьи дрязги лезть. А дело меж тем, совсем худо стало. До того дошло, что одна на другую щи, из печи вынутые, вывернула… Сцепились бабы за мужика насмерть, и поучить дур уму-разуму батогом некому было. Отрада-то их ненаглядная, чуму ему на голову, об ту пору уже с обозом к Бездневым горам ушел, - и пояснила на недоуменный взгляд Колдуна, - Самоцветы добывать. У нас этим промышляют иные. Не так, чтоб многие - но с каждого селища один-два мужа будет.
        Слав не утерпел, встрял с вопросом:
        - Так у вас же такое не принято?
        - Отчего же? - спокойно пожала плечами добрая хозяйка, - Коли дару да удачи охотничьей светлые боги не дали, а семью кормить все едино надо? Тут уж за любое ремесло возьмешься. Да только тяжкий это промысел, от снега до снега мужей бабы не видят. Они-то весной как уедут - так и возвращаются уже только по первопутку.
        Вздохнула матушка Твердислава, да и закончила рассказ:
        - Вот тогда Нежка к нам с мужем и притекла. А мы и приняли. Об прошлом годе, как воротились наши мужики с самоцветного промысла, Нежана в семью воротилась. Замирились, стало быть. А по весне… - трактирщица вздохнула сызнова, - Что там у нее стряслось - я не ведаю, Нежана об том рассказывать не желает. Она не великая охотница сор из избы выметать, но, я так мыслю - останься она на месте, и одной из них живу бы не быть. В другой раз она к нам пришла. И в другой раз мы не прогнали. Не чужая, чай, у нас добро забывать не принято. А ныне, выходит, снова она счастья попытать решила. И верно, не дело это - когда женщина без семьи да без детей обретается, ей бы уж давно мальцов нянчить бы…
        Матушка Твердислава покрутила в руках ложку, разглядывая ее, деревянную:
        - Я так мню, любит она его, коли все едино возвращается. Уж Нежка, кабы сама не хотела - нипочем бы не воротилась.
        Горд же на ее речи никак не ответил, молча смотрел - да не на хозяйку трактирную, на Ала. Тот как в самом начале речи впился взглядом в рассказчицу, так и не отпускал. И теперь на Колдунов немой вопрос лишь углом рта дернул. После, мол.
        Матушка Твердислава только головой на их переглядки покачала. Встала - статная, сильная женщина, еще не старая, но уже пожитая, многого на своем веку повидавшая, и, глядя на взрослого мужчину, ровно на несмышленыша малолетнего, промолвила:
        - Не ищи ее. Не рушь семью. Ты-то уедешь, а ей жить…
        Сейчас, в заснеженном неприветливом лесу, вспомнив неприятный тот разговор, Горд поморщился. Неожиданно сильно царапнул он его. И следом вспомнилось, что сказал ему про ту беседу Сапсан:
        - Матушка Твердислава не соврала, Вепрь, но… То ли умолчала о чем-то, то ли изрядно передернула… В общем, все сказанное трактирщицей - правда. Но верить этому всему следует с оглядкой.
        Горд Вепрь, маг не из последних и воин изрядный, своим умом жить привык, и на чужие советы оглядываться приучен не был. А потому твердое намерение имел, как только выдастся час, поспрошать честной люд. Потому как, расстались они с Нежаной нехорошо, не по - людски. Надо бы исправить. Да и на семью ее взглянуть не худо бы - что за люди? Глядишь, и в разум кого воротить вышло бы…
        Но то - дела грядущие, а сейчас у него другое занятие было.
        Потянуться силой к оставленной еще осенью метке. Получить отклик. Прислушаться. Чисто, можно далее идти.
        И вновь пробираться лесной чащей, промеж елей-великанов и необхватных дубов, неодобрительно качающих головами вослед беспокойному гостю.
        ГЛАВА 9
        Метель приближалась по - хозяйски, не таясь.
        Раньше прочих ее поступь почуяло зверье.
        Взлетели над деревьями вороны, закружили, и сели, укрылись в нижних ветвях, попрятались в теплое кошки, а собаки, напротив принялись валяться в снегу, крикуны-воробьи забились в хворост.
        Выставился вокруг красна солнышка туманный круг, а после и вовсе заволокло облаками низкое зимнее небо.
        Шла из горних высей уверенной поступью Госпожа Метелица, давала людям приметные знаки - умные поймут, а дурней не жалко.
        И люди благодарно принимали подсказку ее - укрывали в хлевах скот хозяева, торопливо возвращались кто из леса, а кто с реки, рыбаки да охотники, забирали матери с улицы неугомонную ребятню, бранили неслухов, коли те не быстро поспешали.
        Перебирала травы да снадобья лесовиковская травница, тревожно поглядывая в ту сторону, где за крепкими избяными стенами на много дней пути раскинулся Седой Лес - истинный хозяин и владыка этих мест.
        Честной люд готовился встречать первую зимнюю бурю. Дурных здесь не водилось - не выживали.
        Маги непогоду встретили в Боровищах. Намеренно так подгадали - чтобы приход снежной стаи встретить близ каменных лбов, что могли быть, а могли и не быть местом зарождения проклятья. Вот и прибыли заранее, встали постоем в доме старосты - трактира в Боровищах не имелось.
        В лес загодя собираться стали. Старостиха Лугана, заприметив, что гости уходить намерились, запричитала, заметалась:
        - Куда ж вы, гости дорогие! В такое непогодье добрые люди дома сидят, на улицу носу не кажут, пропадете, сгинете!
        Тихон, метнув взгляд на старшого, уже приготовился одернуть заполошную бабу? как вдруг та сама унялась, в дверях встала:
        - Голодными не пущу!
        И прикрикнула на старшую невестку:
        - Собирай на стол, клуша!
        И пока молодка споро метала харч на стол, все шпыняла ее - то не так она повернулась, то не так за ухват взялась. И полотенца-то не те подала, и посуду не ту выставила. У молодой женщины от ласки такой свекровиной все из рук мало не сыпалось. На глазах уверенная, ловкая молодица в безрукую нескладеху превращалась.
        Пока не озлился от задержки такой нелепой Колдун, и, зыркнув на склочную тетку, к дверям не развернулся. Ему и так-то не больно хотелось перед походом в метельный Лес пищей утяжеляться. Тут старостиха мигом умолкла, за стол звать стала, и невестка ее ласково просила отведать, улещивала не побрезговать, не обидеть добрых хозяев. Да только Горду уже все эти деревенские порядки поперек горла встали - кивнул Славу, тот и сгреб с вышитой скатерти, до чего рука дотянулась. Сунул в суму, да и выскочил во двор - сотоварищей своих догонять.
        Благо, те недалече ушли.
        Вьюга разгонялась не спеша, ровно красуясь.
        Вот полетела по - над землей поземка, и опала. Раз, другой, третий взвилась белая пелена, а на четвертый закрутилась над сугробами в тугое веретено, зло стегнул ветер - и понеслась в мир белая мгла, завизжали во вьюжной круговерти снежные пряхи, и снежные хвосты захлестали во все стороны, мешая небо с землею, путая день с ночью.
        Горд Вепрь тряхнул головой, отплевываясь от набившегося в рот снега. Огляделся. Соратники встали вкруг, замкнув в кольцо взгорок, на котором сбились в кучу, ровно бараны в загоне у боровищенского старосты, валуны.
        Непогода трепала наглых людишек, дерзнувших бросить ей вызов. Цепляла когтистой лапой ветра за одежду, норовила содрать что шапку, что тулуп. Пробирающим до костей холодом пробовала на зуб. Залепляла рот да глаза, забивала воздух внутрь, в самое подвздошье. Да только, добыча ей ныне досталась не по зубам - стоят люди, не шелохнутся, что влитые стоят. Не пошатнуть их ветру, не отвести от цели снегу да холоду.
        Маги, равнодушные и отрешенные, окутанные белесыми прядями метели, ждали - не здесь ли пробудится стародавнее проклятье, не отсюда ли умчит в снежную круговерть по незримому следу неосторожной добычи снежная стая.
        В глубине Седого Леса ныне было не тише. Вьюга справляла праздник по зиме, и от свирепой радости ее было ни спрятаться, ни скрыться ныне в самой глухой чаще, в самом непролазном буреломе - а уж на просторной полянке, от иных таких же ничем не отличимой, и вовсе не укрыться от ярящегосф ненастья. Взлетал снег, собравшийся было в сугробы, мешался с новым, тем что только-только высыпался из прорехи небес, собирался в клубы, сворачивался в тугие вихри. Выла метель, гнула дерева, бесновался на неприметной поляне, собираясь да рассыпаясь, снег. Вот взвился над снежным покровом белесый смерч, закрутился-завертелся, да и не опал, а вытянулся волчьей мордой, долгим туловищем, худыми лапами. За ним другой, третий, десятый… Встряхнулся огромный зверь роскошной белой шубой. Шевельнул носом, причуиваясь, вожак.
        И сорвалась в лихой бег снежная стая, проминая мощными телами вьюгу-метелицу, и вожак, утративший в эту ночь человечью короткую память, но бессмертное сохранивший знание, повел стаю, минуя тонкие, звенящие от метельных плясок нити-струны сторожевого заклинания.
        Снежная стая, вытянувшись, ступая след в след, летела по прочному льду Быстринки, обгоняя собственную песню.
        Далеко-далеко, за два дневных санных перехода, зло ругнулся маг, промахнувшийся с точкой прихода стаи в мир, и дал отмашку вдруг враз прочувствовавшим лютую стужу соратникам. Всё, на сегодня их работа закончилась - оставалось лишь забиться в загодя спроворенные шалаши под надежными еловыми лапами, да пережидать метель, согреваясь магией и ягодным вином.
        Снежный покров на землю прочно улегся, надежно - уж ясно видно, что до весны. А метели, с той, самой первой, боле пока люд честной не тревожили. Стали короткие зимние дни снежными да безветренными.
        Маги, что твои гончаки, по лесу рыскали, искали не стаю, сгинувшую в безвремении до следующей метели, но хоть следы ее, да по эху место зарождения проклятия вычислить пытались. Заодно и с вожаком познакомились. Нет, не лично - лично хозяин здешних снегов до пришлых охотничков не снизошел, но вот отпечатки его лап лицезреть довелось. Притом не раз.
        Были они здоровенные, поболе, чем с мужскую ладонь, и слишком уж мелкие, что бы принадлежать столь крупному зверю. Исходя из размеров отпечатков, следам следовало бы быть куда как глубже.
        Тихон, разбиравшийся в таких вещах, клялся, что следы оставлены нарочно, именно для них. Снежный зверь отирался поблизости, не показываясь на глаза, но и не скрывая самого присутствия. То ли любопытствовал, то ли момент удобный выцеливал, чтобы напасть…
        За две седьмицы, истекшие с первой вьюги, снежный волк успел отметится во всех пяти селищах. Сильно не шалил, так по мелочи. То в одной деревне в курятник залез, загнал перепуганных несушек на крышу, задавил петуха-хозяина, да выбрал все яйца из гнезд, брезгливо обходя вниманием подкладыши, то в другой когтищами дверь дубовую подрал старому своему знакомцу не хуже иного медведя, всю как есть испоганил. Мало показалось, еще и о стены избяные боками обтерся. В тех местах, где снежная нежить шкуру обминала, добрые бревна теперь изморозью, искристым серебром, в первый черед берутся. А третьем селище и вовсе дурную забаву удумал - взял, да и пробежался через всю деревеньку, с одного краю в другой. Псы дворовые, как его учуяли, поперву со страху кто куда забились, а как волк на дальнюю сторону села перебежал, такой гвалт подняли, такой перебрех, всех хозяев перебудили. А волчара возьми, да и вернись! Тут уж на этом краю лай сам собой захлебнулся, зато на дальнем…
        Так и бегал всю ночь туда-сюда, скотина снежная.
        А сторожевых струн не задел ни разу.
        Словом, за минувшее время, ничего-то Горд Вепрь со товарищами своими не нашел, не выяснил. Оттого и злился. А тут ещё и иного поднакопилось. Местные жители, коих и приехали маги защищать от нежити, поглядывать вдруг стали неласково. На расспросы отвечали неохотно, даже и те, кто раньше вроде приветлив был. Как-то разом вдруг. Без явной причины.
        И кто бы тут не разозлился?
        - Местные врут через одного. - Аладариэль говорил уверенно. - Причем со знанием эльфийских особенностей: дар не помогает распознать, что именно из сказанного - ложь.
        Стихийный совет, собравшийся в комнате колдуна, состоял из команды охотников на нежить в полном составе, и прикомандированного к ним эльфа, и был посвящен безнадежно замутненной ситуации с местным населением, не поддающейся объяснению. Или прояснению.
        Тихон, маг-следопыт, молчун и правая рука Вепря, отозвался на слова Перворожденного негромким хмыканьем:
        - Удивил. Здесь до границы с Эльфийским Лесом полтора дня пути. И это - если торными дорогами. А если напрямую, лесными тропами, и того меньше. Еще бы местным не знать, чем соседи дышат. И как ваше знаменитое чутье обойти.
        Ал спорить не стал - кивнул согласно. В остром ухе тускло блеснула затейливая серьга - витой узор из тоненькой проволоки, прихотливыми изгибами и петлями оплетал граненые бусины дымчатого горного хрусталя. От пробоя в мочке серьга не свисала вниз, как принято обычно у людей, а подымалась вверх, вдоль завитка ушной раковины, и дополнительным креплением обнимала хрящ примерно посередине от острого верха. Эльф привычным, задумчивым движением потер традиционное украшение. Продолжил:
        - Так бывает, когда впрямую не лгут, но утаивают нечто, важное настолько, что весь смысл от этого умалчивания меняется. И говорящий это хорошо понимает.
        Горд Вепрь, сидевший за столом напротив эльфа, поставил руки на стол и переплел пальцы в замок. Уперся в него тяжелой челюстью. Уточнил равнодушно, лениво даже:
        - Конкретнее. Кто именно из местных?
        - Наш хозяин-трактирщик. Его жена. Лесовиковская лекарка. Гнат. Боровищенский староста, его жена. Да у многих есть, по мелочи. Это не удивительно - в местах вроде этих, чужакам особо не доверяют, вот народ и не спешит откровенничать. Но тут… Тут другое. Я без всякого Дара вижу: то, что нам недоговаривают - имеет прямое отношение к заданию.
        - Так. Что из этого следует? Первое: местные утаивают какую-то информацию. Причем, не единично, а массово. Второе: эта информация имеет большое значение. По крайней мере, все, кто молчат - в этом уверены. Третье: все лица, перечисленные тобой, имеют вес и влияние среди местного населения, - подвел итог Горд Вепрь.
        Выглядел он все таким же спокойным и невозмутимым, но маги, не первый день знавшие своего старшего, подобрались. Магичка, до того сидевшая на чужой постели, нахально забравшись на нее с ногами, так и вовсе - выпрямилась, и начала искать ступней в шерстяном носке свою обувь. И не ошиблась.
        Колдун поднялся одним слитным, неожиданно легким для такого массивного человека движением, и вышел из комнаты, не сомневаясь, что его люди последуют за ним.
        Маг спустился в едальный зал.
        - Хозяин! - зычно прокатилось по трактиру.
        Тот выглянул на зов с хозяйской половины, верно оценил выражение на лицах гостей, да и пошел навстречь, ухмыльнувшись. Неповоротливый, медлительный. Да только - не сомневались маги приезжие, что все то внешнее, наносное, а в самом деле пред ними матерый муж, сильный да бывалый.
        Горд Вепрь сел на свое всегдашнее место за столом, лицом к залу, и соратники его выстроились по обе стороны от предводителя. А дядька Ждан уселся напротив.
        Молча сел, не вопрошая - зачем звали, аль чего гости дорогие изволят. Уж верно, сразу смекнул, что не за ради сытного обеда выкликнули.
        Молчал трактирный хозяин. Молчали и Горд Вепрь, пристально разглядывая трактирщика, ровно впервые увидел. Выглянула на тишину из кухни матушка Твердислава, да обратно и не воротилась. Полотенце кухонное через плечо перекинула, подошла, за мужниной спиной встала. И руку ему на плече положила. Дядька Ждан чуть шевельнул пальцами, ровно поторапливая противника, подманивая - ну, что же ты? Подходи, не боись!
        …а может, просто руки затекли.
        Колдун взглядом супругов окинул и хмыкнул.
        Толком не знают еще, о чем речь пойдет, а уже в глухую оборону ушли. Подобрались. Ощетинились. Не любят здесь чужаков. Ой, не любят. От того и зовут, только когда уже совсем край, когда нужда придавит и деваться некуда.
        И ведь звали же! Сами писали в столицу, сами помощи просили. А теперь - молчат, и слова лишнего добром не вытащишь. Что изменилось?
        - Выходит, местный люд с вожаком поладил? - Горд сказал, и слова упали буднично, обыденно, будто другого и помыслить не выходило.
        Сказал - и сам удивился, как мог так долго этого не видеть?
        - Отчего ж не поладить, - после недолгого молчания отозвался Колдуну дядька Ждан. И вновь замолк.
        - И впрямь. - Горд прищурился, разглядывая собеседника своего. Оглядел, да и приговорил, - Значит, помощи у местных можно не искать.
        Трактирщик, тоже в супротивника вглядывавшийся, ровно увидеть что-то одному ему понятное желал, хмыкнул негромко:
        - У боровищенского старосты в позату зиму сын в Костровец на ярмарку жену с детишками повез, порадовать их желал. Не одни ведь поехали - с обозом. Об ту пору стая уже в Седом Лесу гуляла, так что, как метель пала, по всем подсчетам выходило, что застигнут волки санный поезд аккурат посеред дороги, - дядька Ждан буднично рассказывал, спокойно.
        А жуть все едино ползла-стелилась стылым сквозняком по-над половицами. До костей пробирала.
        - У нас тут места лихие, дикие. Середь баб не одна и не две с оружием обходиться умеют. Моя вот хозяйка с кнутом куда как ловка, а Лугана, старостиха боровищенская, по молодости с луком управлялась так, что любо-дорого. Вот как стало ясно, что метели быть, что не обманка это, и всерьез непогода подымается, а до жилья обозу еще день пути при самой великой удачи, сняла она со стены свой лук, вывела из хлева годовалую телушку, свела в Лес, да своею рукой из лука положила. Просила стаю пощадить ее кровь. Муж, как узнал, даже лупить бабу-дуру не стал - шутка ли, разом старшего сына с невесткой потерять, да троих внуков? Ополоумела баба с горя, ясное дело… Когда буря стихла, а обоз в село так и не воротился, ясно стало - не выжили. - Дядька Ждан помолчал, разглядывая свои ладони - здоровенные, что твои лопаты, мозолистые.
        Вздохнул. Продолжил сказывать:
        - Они через седьмицу приехали. Из всего санного обоза только две лошади уцелели, оттого и припозднились. Сказывали, стая ещё до метели их настигла, по первому ветру - да и погнала по дороге, а после - по снежной целине, в лес. Выли волки, хохотали. Хрипели, надрываясь, кони, уходя от снежной жути - и не умея уйти. По грудь в снегу вязли, на пену изошли, а все едино, вперед ломились. Уж больно лютый страх их позаду подгонял. А волкам все веселье - налетят, защелкают зубами у хвоста, у самого конского уха рявкнут, а то и за бок ухватят. Не сильно, играючи… Ох, и страшны волчьи игры в заснеженном лесу перед замершей в непождвижности вьюгой! Матерые мужи чумели, бабы с дитями со страху мало разума не полишались…
        Под негромкое потрескивание очажного пламени, под живительное тепло его так легко представить, как гонит не живая-не мертвая волчья стая санный обоз. Как свистят возничьи кнуты, в клочья рвут воздух и конские шкуры. Как надсаженно хрипят, надрываясь, лошади и проваливаются по брюхо в снег нетронутой лесной целины, и все же волокут, волокут за собою сани спасаясь от неминучей смерти и спасая вместе с собой прихваченных ужасом людей…
        Дядька Ждан умеет сказ повести - не то, что пламя в очаге, а и мороз по - за стенами прислушивается! И, ухмыляясь, качает ветер ветви старого вяза - верно-верно, так все и было… Взглянув на живых своих слушателей, трактирщик закончил спокойно да равнодушно, ровно и не он только что их по самую маковку в студеную прорубь макал:
        - Стая отстала, лишь когда кони обоз в ворота лесного хутора внесли. Там, на Беличьем хуторе Нечай-Коваль живет. Нету снежным волкам ходу на ковалев двор - тот с огнем крепко дружит, вот и не смеет снежная нечисть защитной черты переступить. Там же, на хуторе лошадей большую часть дорезать пришлось - все едино, пали бы.
        - Вот, значит, как… - Колдун тоже не дурак голосом играть. И ныне в его голосе и понимание слышно, и усмешка, и досада на себя, что сразу не доглядел, и многое иное. Только не тот дядька Ждан человек, чтоб голоса недовольного пугаться. Сцедил в бороду ухмылку довольную, ощутил, как супружницына ладонь сжалась - и плечом успокаивающе повел, мол, не тревожься, родимая, все обойдется…
        И Горд Вепрь, вдруг усмехнувшись, ровно ему все нынче стало понятно, вопросил:
        - Кто еще?
        И на недоуменный взгляд трактирщика пояснил:
        - Кто еще из местных снежному волку задолжался?
        - Да мало ли кто? Хозяйка вот моя. Троюродного племянника ее, сына единственного Влады-вдовицы волк в позапрошлую зиму помиловал. Не самая близкая родня, да все едино - своя кровь, Твердиславушка ему к каждому празднику гостинцы шлет. Жалеет сироту, единственную материну отраду. - Дядька Ждан посмотрел магу в глаза прямо, с вызовом, и тот только углом рта недовольно дернул, да крылья носа, когда-то давно перебитого, дрогнули хищно, ровно след колдун почуял.
        - Еще! - и до того властно, требовательно слово это прозвучало, что маговы соратники, которые за время беседы стол мало не в кольцо взяли, разом вперед подались, а дядька Ждан невольно подобрался, готовясь, буде нужда встанет, удар отразить, что зримый, что незримый, и тут же отпуская себя, и досадуя, что позволил себе так от попасться на уловку. И мстительно добавил:
        - Еще Нечай-мельник с женой! У них меньшой сыночек сноходец, как не уследишь - так из избы и уйдет, сонный. Ныне уже меньше, а вот три зимы назад упустила его мамка, он и угулял боги ведают, куда. А живут они на самой окраине села… Вот как в избе все места, куда малец восьми лет от роду забиться мог, перебрали, так и высыпали во двор. А как высыпали - обомлели. Его волки снежные от Седого Леса вели. Замкнули кольцо, боками подперли, и вот так вот и гнали, ровно теля непутевое, oт стада потерявшиеся. Нечай с женой думали, отбивать придется… Аглая из тех матерей, что за свое детище голой рукой в огонь сунутся, не то что, к снежной нежити в пасть. Вылетела за калитку, Нечай и удержать не успел. А волки, как Аглаю увидали, сначала остановились, в снег сели, а потом поднялись, и в сторону Леса потрусили. А там и вовсе снежной поземкой осыпались, по ветру развеялись…
        Трактирщик помолчал, да и выдал:
        - Вам, гости дорогие, стрелу в спину, конечно, не пустят, за нежить-то. Но и помощи от местных не ждите. Это у вас, в городе, забыли, как на добро отвечать след, а тут долги забывать не принято, - с тем поднялся, кивнул магам, и на хозяйскую половину ушел. Твердислава, молча развернулась за супругом, и ушла на кухню, так и не обронив за весь разговор не единого слова, но оставив охотникам явное ощущение неодобрения.
        Так вот и закончилась беседа с охотников с гостеприимными хозяевами.
        Ну да Горду Вепрю и его людям не впервой было делать свое дело под недовольство местных жителей. Под очень молчаливое недовольство, потому как вслух боевых магов попрекать - дурных нету.
        А время шло. Сыпалось мелким искристым снежком сквозь синь небес, звенело бубенчиком из-под дуги запряженной в сани лошадки, трещало речным льдом в морозные ночи. Маги прочесывали лес, селяне охотились да удили рыбу подо льдом, снежный волк крутился поблизости. Его следы - когтистые, с выдвинутыми вперед передними пальцами, большие, но слишком мелкие для столь крупного животного, частенько попадались в путанице иных лесных следов.
        Маги уж и не сбегались посмотреть на оттиск здоровенной лапы, привыкли. Пару раз Тихон пытался взять след, выйти к лежбищу, но не преуспел - чай, нежить, а не обычный хищник. Вот он бежал, оставляя за собой след вытянутой цепью, а вот уже и нет того следа, а осталась лишь белая поляна, гладкая, что твой стол.
        И магических струн, настороженный с осени, этот зверь не тревожил.
        Оставалось лишь ждать метели.
        ГЛАВА 10
        У белой метелицы серебряный хвост. И когтистые лапы ветра, и острые зубы мороза. Горд Вепрь раньше думал, что метель похожа на играющую лису. А теперь думает, что на белого волка.
        На сей раз охотники вышли в Лес заранее, еще когда снежные змеи только побежали по слежавшимся сугробам, а снежинки, до того ложившиеся на землю отвесно, закружились в лихом хороводе.
        Маги пришли, обустроились. Выбрали, кому где стоять, насторожили тревожные нити, ошептали места. Готовились, словом, всерьез, от души. Потому как, свести знакомство со снежным волком, хозяином здешнего зимнего леса, им уже довелось - и знакомство то вышло вовсе не таким, как магам того желалось.
        В тот день зима баловала землю ясным солнышком да редким снежком, и тот оседал на деревах драгоценным убранством, а дыхание курилось в воздухе белесым парком. Хороший день выдался - и люди, пообвыкшиеся за пару лун в здешних краях, расслабились, ослабили тревожное внимание. Шли втроем, с Даленой да Славом, переговариваясь, поддевая друг друга - и фыркали негромко со смеху, блюдя лесную тишь. Вепрь же в разговоре не участвовал, шел чуть поодаль да впереди, вот и решился Теренский пошутить. Сплотил снежок, да и запустил в старшого! Ждал, что Вепрь на щит заряд снежный примет, или рукой смахнет, или, если уж совсем Славу повезет, удастся ему со старшого шапку сбить - то-то потеха будет!
        …и вовсе не ждал, что взовьется в воздух ближний сугроб белоснежным зверем, щелкнут страшные челюсти, ловя снежный кругляш на лету. Далька, с испугу да от неожиданности, огнем шарахнула - сорвалось с пальцев загодя наготовленное заклинание. Колдун и сам за малым не ударил хитрым плетением, да побоялся сотоварищей задеть. А волк извернулся в воздухе всем телом, изогнулся прихотливо, да и приземлился уже не там, где должен бы. Припал на передние лапы, уши встопырил игриво… И скакнул в сторону в тот самый миг, который Вепрь выбрал для удара. Развеялась без пользы заключенная в чары сила. Огненный шар, что Колдун следом пустил, и вовсе умудрилась мерзкая тварь пастью поймать, что снежок недавний. Правда, после того и сама снегом рассыпалась.
        Ошарашенно ругнулась Далена, поддакнул ей Слав, в его пальцах мерцало синеватыми искрами заклинание, которое он не торопился распустить. Огонь - он, конечно, против снежной нежити первое дело, да только не убивает он ее. Так, шугануть годится. И потому, маги, деловито и без суеты занявшие оборону спина к спине, были уверены - здесь снежный волк, неподалеку. И пусть, все доступные людям чувства твердят, что нет тут никого, пусть магический дар не способен указать, где затаилась нежить, но разум да опыт воедино твердили - это не конец. Здесь он, зверь, играть вздумавший.
        Ох, и страшны волчьи игры…
        Минул миг, за ним другой. В замершем снежном лесу все так же стояли собранные, готовые во всякий момент ударить силою маги, а со светлых зимних небес сыпалось на них бросовое серебро. Оседало на ресницах, одеже, на долгой русой косе, выбившейся из-под кожушка магички. Таяло, коснувшись теплой человеческой кожи. Снежный волк не являлся. И Горд Вепрь, не дождавшись супротивника, дал знак своим людям отходить.
        Шли, соблюдая осторожность. Может, магам снежный волк и не так страшен, как простому люду, но коли на спину прыгнет - то и магу радости мало.
        Или вот, ежели вдруг возьмет да и отпустит загодя оттянутую зубами ветку колючего куста. Слав, которого изрядно хлестнуло не только по жесткой коже зимней куртки, но и по незащищенной правой руке, только и успел, что спустить почти в упор настороженное заклинание.
        Возмущенно взвизгнул волк, в которого врезался рой синих искр, сыпанул белой порошей по кустам - и тут же взвился в воздух в высоком прыжке совсем не в том месте, где рассыпался.
        Встряхнул роскошную зимнюю шубу - только снежинки во все стороны сыпанули, глянул укоризненно, и, обернувшись к магам хвостом, нагло, напоказ, потрусил сквозь кусты и дерева, то становясь бесплотной полупрозрачной тенью, то проминая снег живым зверем, а то шурша по ветвям да сугробам поземкой-пеленой в полном безветрии.
        Слав тогда много чего сказал, да только вот от слов его дерева мало не краснели, а такое, что середь добрых людей вымолвить уместно, только одно было - «волчица».
        И впрямь, выходило, что ныне в Седом Лесу снежную стаю волчица водит. И от этого легче не становилось. Волк, он конечно, силен да свиреп, зато волчица осторожнее, а от того хитрее. Правда, нынешней их знакомице осторожность вряд ли была ведома. И воротясь на постоялый двор, Теренский все плевался да ругался, да грозился паскудной тварюке разновсяческими карами. А трактирщик же знай, посмеивался в усы - он-то, Горд был уверен, изначально ведал, что за невидаль по Седому Лесу нынче бродит.
        Но то было, почитай, седьмицу назад. Ныне же…
        Ныне злилась белая метель, морочила охотников, посмевших вторгнуться во владения ее. Завируха, со свитом, с подвываниями, подымала сызнова легший было сугробами снег, мешала его со свежим, летящим с темных небес. Путала местами что восход с закатом, что небо с землею…
        Хлестнул, лютуя, ветер - поклонился земле Седой Лес. Хрустнула ветка за спиной у мага. Колдун крутнулся на ногах, что твой волчок, желая встретить опасность лицо в лицо - и не застал никого, лишь метелица швырнула в глаза горсть снежной крупы. Непогода крепчала.
        Горд Вепрь дорого бы дал за то, чтобы понять, отчего в этот раз приход снежной стаи не сопровождается положенным эхом-откликом, что чуть слышно гудит в магических сферах, давая - магам возможность вычислить точку формирования стаи, которая и есть место зарождения проклятия, его сердце.
        Еще тогда, когда Слав бросил в волчицу заклятие, а оно не возвратило нежить в то самое сердце проклятия, а лишь развеяло, да и то ненадолго - еще тогда это заприметил Горд Вепрь. Не было ни отклика, рожденного в миг, когда лопаются под синими искрами заклинания развоплошения нити проклятия, которые взнуздали метель, заставили ее зверем оборотится, не было и эха, что указало бы - куда откинуло заклинание нежить, где след искать магам проклятое место, вновь и вновь возвращавшее в эти края снежную стаю.
        С той самой встречи Горд все перебирал в памяти виды и типы зимней нечисти, вспоминал что говорили о снежных волках что опытные сотоварищи, что наставники в пору его ученичества. И по всему выходило, что нет ничего дивного - и вожак, пусть и не каждый раз из стаи выделяется, но не редкость это. И все остальные следы да знаки, что собрать удалось - тоже все до единого обычные, из тех, что снежным волкам вполне пристали. Только вот эта устойчивость к заклятию выбивалась из привычного ряда. К надежному, проверенному временем заклятию, с помощью которого за годы многие маги не одну проклятую стаю за кромку воротили, и не одно проклятие разрушили.
        А теперь новая странность открылась - стая, приходя в мир, не давала эха. Не тревожила тонкие сферы своим появлением.
        И невольно вспоминались нелепые крики лесовиковской травницы - дескать, балуется кто-то в Лесу силой.
        И боле нелепыми они не казались…
        Снова почудилось, что в вое ветра сбоку хрустнула ветка, и Горд снова развернулся в сторону звука. Ничего, лишь белая круговерть метет-несется.
        У стаи нет четкого времени прихода в мир, хоть она и привязана ко вьюгам, но может появиться и с первыми порывами, и когда непогода в силу войдет. Но - в любой случае, ныне уже давным-давно следовало бы появиться волкам. Качнуть белыми спинами ветви густых кустов, оставить на чистом снегу оттиски звериных лап, чтобы их тут же смела поземка. И, склонив лобастые головы, насторожив острые уши, вытянуться в цепь, да и понестись по метельному лесу, подчиняясь воле, призвавшей их в явь. И в первый черед, следовало стае прийти на человеческое живое тепло.
        Ныне же волки от обязанности своей безбожно отлынивали.
        Так ведь и окоченеть недолго!
        - орд смахнул с лица варежкой налипший снег, и переменил руки - стащил с левой теплую рукавицу, а правую упрятал в согревающее тепло овчины. Работать-то он мог обеими руками, но все же правой было сподручнее. Но и держать ее, раскрытую, на такой стуже тоже долго не след бы, обморозится еще. Мелькнуло слева белесое пятно, выбивающееся из общей круговерти, и маг привычно крутанулся его сторону, складывая пальцы левой руки в щепоть, готовясь бросить заклинание - и ничего! Ругнулся сквозь зубы. И твердо решил, что если ещё пяток лучин волки не объявятся, то он меняет руку и кидает манок. И плевать, что нечисть будет знать, что здесь маги - здешняя стая и так, небось, отлично знает, кто и для чего их ждет!
        … и если это же та самая стая, что братишку-Куня ушатала, то они и магов не испугаются.
        Но как? Как волки, пусть они хоть две дюжины раз снежные, сумели одолеть опытных, во всяких переделках побывавших воинов и магов? Снежная стая страшна тем, кто силой магической владеть не обучен, либо тем, кто волков не ждет. Но - застать врасплох боевой отряд, идущий по зимнему лесу, славному своим дурным норовом, и той самой стаей - середь прочего?
        От человека хорошо пахло. Здоровым, матерым зверем. Силой. Опасностью еще. Запах был притягательным, отдаленно-знакомым. Она чуяла его, как след, который берешь верховым чутьем. За ним мерещилось укромное, надежное логово, от этого запаха хотелось упасть на снег, перекатиться на спину подставляя беззащитное брюхо, открытое горло, покоряясь, подчиняясь. Признавая за ним главенство.
        У него была своя стая. Они бродили по Лесу не первый день, и любопытство заставляло крутиться рядом. Она, бывало, и крутилась. Учуяв чужой след, или поймав в воздухе чужие голоса, частенько старалась подобраться близенько. Осторожно, таясь и укрываясь за снегом, наблюдала за вожаком и его стаей.
        Их много было. От одного пахло чужим Лесом, тем, что лежал совсем рядом с ее, и люди из того Леса обычно видели да слышали больше чем те, за которыми она приглядывала. С этим гостем она старалась держаться осторожнее.
        Другой умел пройти по Лесу не потревожив, не осыпав снег с хрупких ветвей и учил этому еще одного - молодого, похожего на волченка-переярка, впервые взятого стаей на большую охоту. Однажды он заставил снег заровнять его следы, укрыл свой запах - и на снегу остались лишь четкие, глубокие следы молодого. После их ухода она ещё долго вертелась вокруг того места, пытаясь вычуять спрятанный след, и почти нашла, но запах был столь тонким, что идти по этому следу было бы куда как сложно. Поди, удержи его, когда он, и так слабый, еще и ускользает, развеивается каждый миг?
        За этим наблюдать было интересно, и она старалась все запомнить - как ходит, как смотрит, как ворожит. Мало ли. Пригодится.
        Самка в стае тоже была. У нее аж шерсть на холке дыбом встала, когда она чужачку учуяла. Но та, хоть и держалась около вожака частенько, все ж подругой его не была. Да и пахло от пришлой суки вожаком не боле, чем от прочих, и она проглотила клокочущий в глотке свирепый рык.
        Не ей решать, кому быть в чужой стае, а кому нет. Он вожак, ему виднее.
        Чужаки шатались по Лесу, ходили, переговаривались, и ее тянуло пошалить, испугать их. А коль испугаются - то и погнать по зимнему лесу, весело, перескакивая заснеженные кусты да валежины, подвывая, подзывая стаю.
        Гости метили снег, и стволы деревьев, и мерзлую землю глубоко под снегом - не так, как зверь метит, от их меток не запахом тянуло, а силой. Сила тоже была чудна, и она, после ухода чужаков, обязательно возвращалась к меткам. Обнюхать, запомнить. Поверх не метила - почто ей? Этот Лес и так весь ее, без меток.
        Однажды тот, от которого пахло чужим Лесом, и тот, который легче остальных ходил по Лесу, прошли так близко, что, поверни она голову, можно было бы ткнуть опытного носом под колено, а когда он, подвоха не ждущий, упадет - ухватить за куртку ли, за живое горло, да и извозить в снегу до полного непотребства.
        Сдержалась.
        Но это давалось все труднее.
        Вот так и вышло, что когда переярок затеял дурачиться, то и она не выдержала. Да и как тут было устоять, когда снежок тот прямо над ней пролетел, и вожак, с которым тягаться было притягательно и страшно, спиной развернулся, и самка, которую все едино шугануть хотелось, тут же вертелась, а переярок, что, переярок не противник…
        Но то все были игры да игрушки. А теперь вот им край пришел. Теперь собиралась метель. Она чувствовала ее приближение остро, властно. Там, в вышине, с беззвучным звоном сыпались снежинки. Каждая упавшая уносила с собой миг. Каждая летела вниз отвесно в полном безветрии. Обманчивое было это безветрие. Лживое. От него беспокойно делалось. Хотелось припасть на лапы, сжаться в комок, толкнуться, да и понестись по-над сугробами, стелясь размашистыми саженными скачками.
        Скоро, скоро.
        Скоро поднимутся из этих сугробов родичи, потрусят бодрой рысцой, ступая след в след. Поспевая за своим вожаком, все наддавая и наддавая ходу. И когда соберутся, воспрянут все, призванные нынешней бурей, понесется по белому бездорожью снежная стая, впитывая разлитую в воздухе зимнюю морозную силу, ликуя, прославляя лес, вьюгу и луну торжествующим воем.
        Об прошлом разе, в ветреную песню, на которую стая отзывается, удавочка вплетена была. Петля ловчая. Ну, да она и не такие силки рвала. Не то дивно, что кто-то на снежного волка петлю сторожит, а то дивно, что снежному волку умника того вычуять не удалось.
        Стережется, стервец. Везучий.
        Но все то везение - до поры, до времени. Как решится ловчий близенько подойти, так вся его удача и выйдет. А ныне у нее другие дела, ныне, пока буря не пала, надо окраину обойти. Мало ли, кого в Лес забрести ныне угораздило. Завернуть след, пока не поздно. Опять же, мало ли, что у неурочного люда при себе окажется. Нет, ей, волчице, их еда без надобности, вокруг и так силы разлито невмерно, и метель идет, но коли вдруг чего сыщется - сожрет всенепременно. Не пропадать же добру?
        …и хорошо бы, чтоб вожак чужой стаи сам нынче не появился, и своих бы попридержал. Нет, он-то за себя постоять всяко сумеет, то и без драки ясно, но… Уж лучше бы им в метель по домам сидеть. Метель близилась, и росло, росло тревожное беспокойство, свербило в хребте, копилось в лапах. Наполняло ее тревожным ожиданием погони, жаждой бега и близкой охоты. А потом метель пала, и ее не стало.
        Я пришла в себя в укромном местечке в глубине леса, под стволом старого выворотня. Сквозь прорехи сухих ветвей виднелось ночное небо - темное, звездное. А вокруг - снег. Белое богатство, щедро просыпанное на землю вьюгой. Прислушалась к себе и поняла, что стая уже ушла. Нет, кабы встала нужда - призвать я их в любой миг могла бы, да на что? Нет в том надобности. Я вылезла из убежища, на короткий миг перепугавшись - застряла! - суматошно загреблась, толкнулась, и выметнулась на полянку. Вслушалась-вчуялась настороженно в зимний лес. Тихо. Нет никого опасного поблизости. Встряхнулась, пустив роскошную шубу волнами и плеснув искрящими под луной снежинками на нетронутый покров полянки. Мстительно сыпанула на коварный выворотень снега задними лапами - может, я и могу при нужде в единый миг снегом осыпаться, но то вовсе не значит, что защемленные бока меня радуют! Да и потрусила прочь с поляны, напрямую, через густую чащу, где обтряхивая снег с нижних ветвей белой спиной, а где просачиваясь змеей-поземкой, оставляя позади себя то чернеющие в лунном свете голые стволы деревьев, то длинные языки чуть
иначе лежащего снега.
        Как то вышло - не ведаю, но Седой Лес я чувствовала, чуть ли не как самое себя. В какую бы глухую чащобу не занесло меня метельное беспамятство - я всегда ведала, где я, и куда идти след, чтобы выбраться к опушке, или к реке, или к дороге. Или к жилью.
        К Лесовикам я прошла, ровно по струне, от селища ко мне прочно натянутой. На опушке приостановилась чуток, пробуя чуткими ноздрями воздух, поводя настороженными ушами - тихо. Спит селище. Дымами печными тянет, скотным духом. Жильем человечьим.
        А как ни запахов, ни шумов подозрительных не учуяла, так и потрусила вдоль опушки, закладывая широкую дугу. Лекаркина изба на отшибе стояла. Можно было бы и напрямки пройти, могла я быть тихой да неприметной, могла и собак обмануть так, что не одна бы не встревожилась, лая не подняла… Вот только не ведала - магов провести удастся ли? Эти-то, коль вцепятся, похуже собак будут. А еще, не хотелось мне, чтоб вопросами они разными задаваться начали - к примеру, чего ради снежный волк в селище приперся, да что ему тут понадобилось?
        Нет уж, лучше я постерегусь с излихом, чем от Горда Колдуна улепетывать буду.
        Вышла я к тыну в давно примеченном месте, потопталась немного, да и перемахнула его. А здесь уже до Яринкиного подворья рукой подать.
        Скользнула в калитку, прошла по утоптанной дорожке к порогу. Замерла.
        Напряглась, примеряясь к плотно спеленавшим меня путам проклятья, рванулась из них - да и вывернулась из шкуры. Снег грудой к порогу пал, я же шагнула вперед, к лекаркиной двери, уже девкой.
        …об прошлом годе мне это трудней давалось. Яринка открыла сразу, еще до того, как я постучать успела - ровно ждала. А может, и впрямь, ждала - кто ее, подруженьку, разберет. Посторонилась, пропуская в избяное тепло, зыркнула по сторонам, да дверь притворила плотненько. Я, не дожидаясь приглашения, к столу села. На Яринку засмотрелась. Простоволосая, в одной исподней белой рубахе - видно, что из постели ее подняли, а сна ни в одном глазу. Собранная, спокойная. Серьезная. Лучину затеплила. Накинула мне на плечи собственную долгополую шубу, хоть и знает давно, что я холода не ведаю, а все едино согреть пытается. Положила на стол кусок хлеба, из печи горшок с кашей вынула - ешь, мол, пропажа бродячая.
        Хороша у подружки каша, а хлеб и вовсе таков, что не враз наешься.
        Сама она напротив села. Плечи платком теплым укрыла, ноги под себя подобрала. Я мазнула по ней взглядом, да к хлебу с кашей вернулась. Про себя же лишь головой покачала - ишь, сидит, смотрит… Я себя чувствовала, ровно домой вернулась.
        Как первый голод утолила, тогда и спросила то, зачем пришла:
        - Что там с охотниками?
        Ярина чуть поморщилась - куда, мол, торопишься, не поевши толком, за расспросы хватаешься? Встала, горячего травяного взвару мне подлила, заботливая.
        - Что им станется, охотникам-то?
        Она вздохнула, и опустилась на лавку, сызнова подобрав под себя ноги.
        - К утрему вернулись. Меня не звали - то ли все хорошо, то ли своими силами справились. Будь с ними что серьезное - дядька Ждан уже упредил бы.
        И пытливо взглянула на меня. Я качнула головой, челка прядями мотнулась за движением. Яринка спрашивать не стала - и так ведала, в метель во мне разума не остается, ведет меня воля проклятия, и все, что в метель случится, я не вдруг вспоминаю. Про то, что, волком став, я не сразу самое себя вспоминаю, она, впрочем, тоже ведала. И не отвращало ее от меня то знание. Не пугало.
        Мы впервые столкнулись, когда лесовковская лекарка перед метелью, когда уже близок был ее голос, в Лесу заплутала. Я тогда ее из Леса, почитай, на себе вынесла. А она не испугалась - ухватила за загривок, к боку боком привалилась, да так, уцепившись, и шла через валежины-буреломы. В другой раз уже сама меня позвала, отчаянная. Хлеба вынесла, сыра домашнего. Хоть и не нуждаюсь я в пищах зимой, а все ж, сама не ведала, сколь стосковалась по хлебу.
        Я, кажется, тогда себя и вспоминать начала.
        Так вот и повелось с тех пор. Она меня часто звала - то за снежноцветом, то к Границе эльфийской вдвоем сходить. И говорила - не как со зверем говорят, с тварью неразумной, а как… Будто с человеком беседу вела. Странным, иным, а все едино - с человеком. Не велик в Яринке магический дар, зато иного дара боги щедро отмерили. С тех встреч я возвращаться начала.
        В тот год я проклятие переломила.
        Первый-то год и поныне вспоминается лоскутным одеялом, рваными клоками тумана. Я вовсе собой не володела, хуже зверя бессмысленного была. Но пока стая рядом была - и я общим разумом держалась. Страшен тот год мне был, а лето - и вовсе жутью встало. Палил меня летний жар, топило ясно солнышко - а растопить не могло. И маялась я, и последнее разумение теряла. Голод меня гнал лютый. Это зимой снежному волку окромя морозу, иной пищи не надобно, силы кругом вдосталь разлито. Летом же… Все живое, что на глаз попадало, рвала. Всей удачи - что жилья людского я звериным наитием сторонилась, вело меня в глушь, в чащобы непролазные. А то ведь…
        Хуже бешеной была. Удержу не ведала.
        Как зима пришла - так и полегчало. Но все едино…
        Только в третью мою волчью зиму, со встречи с лекаркой, я-Нежана началась. Потихоньку, помалу, начало пробуждаться во мне человеческое. Поперву разум у проклятия отвоевать удалось. Вослед разуму память возвертаться стала. Не вся, и не быстро - но мне и того достало. Начала я у спутавших меня морозных струн по шажочку, по пяди, отвоевывать самое себя. А как истаял снег в полях, так и сошла с меня снежная шкура. Сама сошла, я трудов к тому не приложила. Я-то с испугу, сызнова в в волка оборотиться попыталась - и хоть удалось мне это, а все ж, всем нутром поняла, недолго мне волком гулять осталось. Тогда-то и притекла я к Яринке за помощью. А она и помогла.
        Долго она меня тогда в бане отогревала, все в толк взять не могла, что не страшен мне мороз, хоть и голышом по снегу гуляй - не застужусь я, не обморожусь. Об ту пору я самое с себя мало помнила. А имя прошлое и вовсе забыла, как не было - вот и поименовала меня добрая лекарка Снежаной…
        Но то дело минулое. Я отогнала мысли лишние, не об том нынче думать след.
        - Искал меня Колдун? - вопросила, а сама и глаз на лекарку не подняла. Ложку в каше разглядывала, будто важнее той ложки ничего и нет.
        - А как же! - отозвалась подружка, и я явственно расслышала ухмылку в ее голосе. - Они в Боровищах в доме старосты стояли, старостиху Горд Вепрь о тебе и расспрашивал.
        И я против воли ухмыльнулась этим ее словам - до того ядовитой была прозвучавшая в них ласковость. Да и то - старостиха Лугана, пожалуй, расскажет.
        … Когда Яринка поняла, что не совладать ей в одиночку с моей тайной, она к матушке Твердиславе на поклон притекла. Просила ее меня своей дальней свойственницей признать, чтоб за свою могла я в селище сойти. Удивила ее Твердислава, а меня удивила так и вдвойне - пала мужу в ноги, просила, как за свою кровь просят, и уломала-таки дядьку Ждана принять в свой дом чужачку, чудище лесное. Перед людьми родней назвала. Много позднее уже поняла я, что не за так Твердиславу матушкой кличут. Она в своем роду всем за мать. Вот и откликнулся мне тот малец, что пошел снежного волка добывать, да вживу из Седого Леса воротился. Дядька Ждан поддался, все ж жену он крепко любил, рукой махнул - делайте, мол, что хотите! Только имя мне велел Нежану сменить, проворчав:
        - Вы бы, дуры, ещё Волчаной кликать стали!
        Но да не об дядьке Ждане речь, а об том, что Твердислава прямо предупредила - не выйдет у нас просто отмолчаться, надобно как-то люду объяснить, кто я есть да откель взялась. И постановила - надо помощи искать.
        В Боровищи мы отправились, лишь только дорога просохла. Твердислава просила Лугану замолвить за меня словечко: буде речь зайдет, подтвердить - да, мол, была у лесовиковской трактирщицы такая дальняя родня. И слово за слово, но вытянула старостиха из Твердиславы всю правду. Яринка, было, увиливать взялась - но матушка Твердислава только взглядом повела, и лекарка притихла. Я же и вовсе молча у стеночки сидела, мне тогда молчалось легче, чем говорилось, все я к людям близ себя привыкнуть не могла.
        Лугана, выслушав все, что у Твердиславы сказать нашлось, молчала долго, рассматривала скатерку шитую на столе под своими ладонями. Я уж уверилась - закричит сейчас, позовет на помощь, всполошит народ…
        - Не так сделать нужно, - сказала она твердо, вдосталь узорочьем налюбовавшись, - Вот что мы с вами людям говорить станем…
        Это она, хитроумная боровищенская старостиха, придумала мне мужа, что самоцветы по пол-года в дальних горах промышляет, и злую свекровь, и немирье ее со мной, от которого только из дому бежать. И полюбовницу мужнину. А ещё велела Твердиславе и Яринке, на расспросы обо мне никому ничего толком не говорить, а только ругаться ругательски, и лишь самым доверенным людям, по большой тайне, можно малую часть поведать, и то имен не называючи. А сплетни, мол, нужные, она и сама распустит, да так, что никто потом и следов не расплетет. Одному шепнет одно словечко, другому - иное. Так и вышло - луны не прошло, а гуляли по селищам на окраине Седого Леса слухи один другого дивнее, и каждый кто говорил, свято верил, что уж он-то истинную правду ведает. И никто, не единая душа, не назвал рядом с этими байками имени боровищенской старостихи.
        Так что, не там, ой, не там Колдун правды доискиваться вздумал.
        - Ты попозже выбери случай, загляни к дядьке Ждану, посмотри - все ли ладно? - я вопросительно взглянула на Ярину, и она кивнула. Вот и добре. Вот и выполнилось то, зачем пришла.
        Лекарка же на мою просьбу только поморщилась досадливо:
        - Зря тревожишься! Что им, окаянным, сделается? Лучше нут-ко, припомни - как оно нынче метелилось тебе? Не звал ли кто, не манил? - ее-то, разумную, иное беспокоило.
        Я вздохнула. Чего скрывать, мне и самой те же страхи душу грызли, ведь не за просто так я до сроку снежную шкуру натянула, не просто так и в Седой Лес ушла.
        Вот только не вышло из моей затеи путнего ничего - тот, кто на ветер ворожил, хитрей да осторожнее оказался.
        Вослед за этой мыслью потянулась другая - странно, что ныне он сызнова стаю под свою руку взять не попытался. Потянулась, и сгинула, спугнутая неясным воспоминанием.
        Как я вдруг всем телом ощутила жестокие путы, врезавшиеся поверх снежной шкуры, чью-то волю, тяжкой дланью давящую на затылок, понуждающую склонить, опустить голову, лечь на брюхо, и собственную ослепительную ярость, властно требующую показать зарвавшемуся чужаку, кто в Седом Лесу главный.
        Я встряхнулась под теплой лекаркиной шубой, отгоняя наваждение. Вона, значит, как.
        Не в той стороне, выходит, нынче надо порванных искать. Подумала так - и поняла, что навряд я неведомому чароплету вред принесла какой.
        Хотя он-то не Колдун, за него бы меня злая совесть не изгрызла!
        - Ты надолго нынче? - спросила подружка, поняв, что ответа на прошлый вопрос не дождется. Грустно спросила - уж она-то хорошо знала, что не в моих то силах, остаться надолго.
        Да и не хотелось мне, чего уж душой кривить. Манил меня Лес. Звал. Хорошо мне там было, привольно да весело. И, кабы довелось говорить мне совсем уж руку на сердце положа, так и не тяготилась я своим проклятием вовсе. Я себе какая есть нравилась.
        А потому, помотав головой отрицательно, в свой черед вопросила:
        - А что, Неклюд-Коваль нынче в Лесовиках?
        - Да, приехал день назад, - рассеяно откликнулась Ярина, взглядом в кружке со взваром травяным пребывая. - А что?
        И тут же всполошилась:
        - Не смей! Нежанка, не смей!
        Я возмущенно вскинулась:
        - Даже и не думала! Нет, Ярин, ну, что ты такое говоришь - и в мыслях даже не было!
        - А, - махнула на меня рукой лекарка, - что с тебя возьмешь, с помороженной! Все равно ведь не удержишься.
        Я заискивающе взглянула ей в глаза из-под челки, чую, была бы волком - еще бы и хвостом мела. И ухмыльнулась в кружку с подостывшим уже травяным настоем. И прислушалась к себе - пора бы уже и честь знать. Скоро, скоро потянут меня незримые нити, понукая скорее вернуться в снежную шкуру, а коль воспротивлюсь, то согнут, сомнут, перекинут в зимнего зверя помимо воли. Зима своего не упускает, разве что, вот как ныне - на краткий срок.
        Встала. Скинула с плеч долгополую шубу, с поклоном воротила доброй хозяйке. Она приняла, вздохнула тихонько, грустно. Провожать до порога вышла:
        - Ты приходи, Нежанушка. Я после следующей метели баньку истоплю…
        Я кивнула, и сделала шаг, и начинала его ещё человеком, а на нетоптанный пушистый снег двора пала уже снежная поземка. Незачем мне во двору лекаркином звериных следов оставлять.
        ГЛАВА 11
        У самой околицы, возле колодезя, где бабы да девки по осени мне шкуру полоскали, а ныне было темно да пусто, я сызнова зверем собралась. Постояла, поводя башкой из стороны в сторону, принюхиваясь, ловя чуткими ушами малейшие шорохи - вроде, все в порядке. Встряхнулась, сыпанув на площадку у колодца мелкими снежинками, и потрусила обратно, вглубь селища, забирая от колодца левее. С той стороны жил Другак-Леворук, свояк рыжего коваля с беличьего хутора, у которого тот и останавливался, буде случалась нужда в Лесовики выбраться. Коли уж выпала такая оказия, что ныне мы оба сюда заглянули - стыд не переведаться.
        Драпая из селища, я ухмылялась во всю пасть - может, маги и не оценили мою затею, а мне все едино казалось, что затащить на крышу трактира кузнецовы сани, неосторожно оставленные за забором Другакова подворья, было куда как уместно!
        Жаль только, не удалось задумку до конца довести - не совладала я с тяжестью неповоротливых саней, громыхнула, хозяин на шум и выскочил, а вослед ему и постояльцы. Эх, как полыхнула синим светом выпущенная Колдуном волна!
        Я-то до последнего с от своего не отказалась, уж больно мне приятно было представлять лица магов, когда они сани те увидят, да поймут, что нежить проклятущая прямо над ними была, почитай - по головам топталась. А тут едва в сугроб порскнуть успела, больно уж зарево колдовское недобрым отдавало.
        Что-то звонко выкрикнул эльф, и снег передо мной встал ледяными пиками, едва перескочить успела, за малым, в лапах запутавшись, не напоролась на белые острия. Серый и щенок ударили мигом позже Колдуна, слажено и дружно, и заклятия их, пролетели прямо надо мною, когда я, шубу свою богатую спасая, плюхнулась брюхом в снег, и метнулась в сторону, а потом сызнова, но уже в иную…
        И все то время, пока мы с добрыми гостями дядьки Ждана силами мерились, непрерывно визжала магичка. Пронзительно, на одной ноте, но не как бабы заполошные с перепугу, а будто собирая вокруг себя силу. Ведать не ведаю, чего она там творила, но на своей шкуре проверять желания не имела вовсе. Одним прыжком выметнулась на улицу, и, боле не скрывая себя от внимательных дворовых псов, под оголтелый, перепугано-яростный брех, понеслась к Седому Лесу напрямик, что твоя стрела. Упиваясь весельем да восторгом, отчетливо слыша, как в предутренней зимней тьме костерят меня на все корки незадачливые охотнички да перебуженные ни свет, ни заря селяне.
        Так от и вышло, что ясно солнышко, вставшее по - над Седым Лесом, застало меня радостно удирающей от пятерки всерьез разошедшихся магов. Закладывала круги и петли я не просто так, а с умыслом. Врезаясь в сугробы, проминая тяжким звериным телом кусты, вылетая нежданно из-под еловых лап, старалась я растянуть супротивничков, раскидать их по Лесу. И ликовала во мне душа, радовалась дикою звериною радостью, когда я вылетала из засады и, врезавшись в могутные плечи, роняла в пушистый покров Колдуна, когда бросалась в ноги кому из его соратников. И, хоть маги моего веселия, верней всего, не разделяли, я все едино щедро делила его с ними. Окуная своих добытчиков в снег по второму кругу.
        Здесь, в Лесу, разыгравшись, я боле не строжилась - и перекидывалась то зверем, то белым снегом, уж играть - так играть! И не стесняясь заходила я со спины на Слава-Мальчишку, готовая вспрыгнуть ему на загривок да и опрокинуть лицом в колючий ежевичник. И пока охотник барахтался под лапами здоровенного зверя, пытаясь разом спихнуть его с себя, отплеваться от набившегося в рот снега да не собрать на лицо все злые мелкие колючки с куста, содрала с его пояса подвязанный кошель. Треснул ремешок, и Мальчишка, почувствовавший потерю, рванулся особо отчаянно, но я дожидаться, покуда он осилит освободиться али взять себя в руки да и ударить меня, паскудную, магией, не стала. Подхватила добычу удобнее да и была такова - шмыгнула в кусты, только меня и видели.
        Выбралась из кустов, и стараясь держать пастью обрывки ремешка, не касаясь грубого холста, из коего кошель сработан был, трусила в сторону от того места, где искали меня озверелые маги. И попутно измышляла, что бы такого сотворить с нынешней моей добычею? Можно на дерево затащить, на колючую да густую смолистую елку, на которую не враз придумаешь, как взобраться, иль на столетний дуб, что каждую весну лесовиковские парни да девки лентами да цветами одаривают, прося у старого великана удачи в любви - то-то щенку радости будет. А можно и в овраге схоронить, там, где тем летом волки оленя задрали. Там и по сей день его остов, на кости растащенный, валяется.
        Хотя - что там того костяка? Зверьем обглоданный, непогодами выглаженный, он и не смердит давно уже. Нет, иначе поступить надобно! Я совсем уж было решила, что следует мне возвернуться в селище, да и схоронить добычу в корыте у старостиного борова, как вдруг ощутила движение рядом, и прямо поперед моим носом пролетела зеленая лоза, я только и успела, что с постыдным визгом в сторону скакнуть, уклоняясь. Эльф, про которого я совсем забыла, про меня, однако, не забыл - и теперь потчевал щедро заклинаниями, что хлебосольный хозяин дорогого гостя. Ну, это мы еще поглядим, кто здесь гость, а кто хозяин, взнегодовала я, да и осыпалась пушистым покровом по ближним да дальним сугробам, оставив бесчестно уворованный кошель сиротливо темнеть в снегу. Сапсан не двинулся с места, оборачиваясь вокруг себя самого, стараясь охватить вниманием сразу все, а не только невеликую полянку, где меня мало врасплох не застал. Он ожидал нападения в любой миг и с любой стороны - и все равно не уберегся.
        Тот, кого не приметили ни я, ни эльф, дождался, пока перворожденный повернется к нему спиной, и аккурат тогда оглушил охотника, безо всякой магии приголубив по светлой макушке. И, видно, опали от движения укрывавшие супостата чары - в единый миг я его увидала, учуяла знакомую магию, и разом взъярилась. Мало того, что эта погань мне с осени житья вольного не дает, так еще и на добычу мою зариться?! Нет уж, пусть себе другого кого добудет, а этого эльфа я и сама изведу!
        Снег взметнулся белыми крылами, тело распрямилось в прыжке, в пустую щелкнули клыки - неведомый маг, что столь ловко одолел Аладариэля Сапсана уклонился, прикрылся бесчувственным его телом, отшатнулся назад - и исчез, будто и не было, растаял в прозрачном воздухе, успев прихватить с собой оглушенного эльфа и напоследок кинуть знакомо пахнущие чары. От них снег словно сам собой вскружился в воздухе, да и осел назад, укрыв потревоженный нами покров поляны да зимние шубки деревьев. По всему выходит, прямо за спиной у вражины врата были отворенные. Не думая ни мига - а хоть и след бы! - я ринулась вослед супостату.
        Прыгнула я хоть не безупречно, но удачно - удар грудью пришелся в плечо, самую малость до горла не дотянулась. Он, верно не ждал от меня эдакой дурости - уж больно легко удалось мне его с ног сбить. Ненавистный маг повалился на снег, придавив изрядным весом худощавого дивного, и я уже торжествовала близкую победу, чуяла на языке кровь, что хлынет из разорванной жилы, да рано.
        Этот колдун к охоте на снежного волка куда как лучше моих знакомцев подготовился - я и понять ничего не успела, как под ребрами слева острой болью пронзило, потемнело в глазах, и в единый миг осыпалась я поземкой.
        Горд-то ничего такого себе не позволял…
        Впрочем, он и петлю-удавочку мне на шею набросить не пытался.
        Маг, едва скатившись с эльфа и поднявшись на ноги, торопливо что-то вышептывал, пальцы, не прикрытые боле от лютого мороза рукавицами, двигались, ровно узлы невидимые из воздуха вязали. Дожидаться, пока колдун волшбу свою завершит, я не стала, собрала себя воедино, да со спины и прыгнула.
        На сей раз бросок вышел хуже - успел-таки подлец развернуться ко мне лицом да щит выставить, на него удар принять. Но и ему не вышло более меня снежком на окрестные кусты осыпать. Верно, не примерещилось мне, что злой сталью он меня попотчевал. Что ж, буду знать - и во второй раз столь глупо не подставлюсь. Мы плясали-танцевали, он на месте, а я вкруг. Я то делала вид, что вот-вот напрыгну, то отступалась. Вновь наседала, и новь откатывалась. Обходила его, стараясь зайти со спины. Маг, в левой руке у которого будто из ниоткуда возник кинжал, отливавший снежной белизной, медленно поворачивался следом. Колдовством ударить не пытался - но и мне развеяться метелью да напасть со спины не давал. Я ж, ученая уже, пристально следила, что бы он ворожбу-удавку плести не принялся, да не метнул бы в меня чародейское железо свое.
        И хоть уразумела уж я, что кусок шире пасти ухватить попыталась, и что худо мне придется, коли он волшебствовать вдруг возьмется, бежать, поджав позорно хвост, не спешила. Мой это Лес, и пока несут меня ноги, пока идет за мной стая, моим останется. Я не отступлюсь - окромя меня, в Седом Лесу хозяев не будет. А потому, ухватив краткий миг, когда чужак взглядом вильнул, метнулась к нему, норовя проскочить под локоть, да и перекусить руку, кинжал сжимающую, а коль удастся - то и вырвать клок из беззащитного бока. Смазался белесой полосой Лес, качнулся в сторону, уходя от безжалостных зубов маг, развернул тулово, пропуская меня мимо, а опосля одним слитным рывком ушел туда, где я до того стояла - и пропал.
        Вот, значит, чего он выжидал. Врата, выходит, я ему спиною загораживала, уйти не давала. Следом, впрочем, не скакнула - горячка охоты, погнавшая меня в погоню, застившая разум, развеялась, и вдругорядь я такой дурости сотворить и не подумала. Кто ведает, куда Врата выведут. А ну как, за предел Седого Леса? Да и, сдается мне, маг, тем разом погони не ждавший, в этот раз на кинжал меня примет.
        Я обошла по широкой дуге пустое с виду место, для меня ничем от прочих не отличимое, ощерилась вослед трусу, зло прижав уши, рыкнула-рявкнула на Врата, да и воротилась - добычу свою обнюхать, да убедиться - жива ли она?
        А то я падаль не жру, хе-хе, брезгую!
        Эльф, хоть и не окочурился, но и в себя, однако ж, тоже еще не пришел. Но в том странного как раз не было - все ж, не так долго мы с гостем дорогим, магом залетным, снег топтали, как мне то мнилось.
        Потыкала лицо холодным носом. Обнюхала. Дальше что? Я озадачено села в снег, обняв себя хвостом и уложив его на лапы. Впрямь, что ль, сожрать? Оглядела бесчувственного дивного с ног до головы. Нет, уж больно тощ - я на такие мослы даже с большого голоду не вдруг позарюсь. Да и не мясом я сыта становлюсь, с иного кормлюсь.
        Тяжко вздохнув, я поднялась на лапы, отряхнулась со всем тщанием, отделяя белый снег шубы от приблудного, с полянки. Убираться отсель надо, пока ворог с подмогою не воротился. Потопалась, примерилась - да и закинула перворожденного на спину, ровно барашка зарезанного. Только того, помниться, за заднюю ногу держать сподручнее, а эльфа же, как выяснилось, за переднюю. За руку, то бишь. Правую.
        Закинула, повертелась, определяясь, где это нынче я, да и потрусила в сторону Лесовиков, обходя совсем уж непролазные заросли, испрямляя путь через обманчиво-гладкие снежные перемёты, укрывающие под собой где ровную полянку, а где и коварный овраг. С большим трудом отмахиваясь от искушения шаловливую эльфийскую ручонку перекусить - дабы неповадно было ушастому впредь в честного снежного волка заклинаниями швыряться.
        Седой Лес привычно наблюдал за творящимся в его чащах, и ни во что не вмешивался. Ровно матерый волк, что снисходительно наблюдающий за затеянной щенками возней. Ко мне же всегда он был добр, ни разу в беде не оставил. Мудрый старый дед, на чей зов я шла всю жизнь, а дошла вот только ныне - но теперь уж не покину его.
        Я мотнула головой, на ходу вытряхивая из нее не ко времени пришедшие мысли, встряхнулась, поправляя мало не сползшего со спины от того мотания эльфа, и потрусила дальше, пожирая недолгие версты скупым волчьим шагом.
        Скорее бы уже дивный очнулся, что ли? Пора бы уж. Я б его тогда здесь и бросила. Чай, эльфийский маг уж сумел бы как-нибудь своему вожаку знак подать, не околел бы и без моей помощи.
        К селищу я выходила, заложив широкий круг. В погожий денек, после метелицы, в лесу прорва народу крутиться может. Не след им на глаза попадаться, без нужды народ баламутить. Так и трусила, поводя ушами, да чутко прислушиваясь.
        Взгорок, что со стороны Седого Леса вытянулся долгим пологим языком, а со стороны Лесовиков - крутым боком, я взяла в лоб. Взрослые сюда не ходили - незачем, а вот щенки, не слушая строгих запретов взрослых и не боясь с разгону вылететь на неверный речной лед, частенько катались здесь на салазках. Но мелюзгу слышно издали, а ныне тут никого не было. И ладненько! Тому, что я задумала, видоки без надобности. Даже и такие, которых единым рыком разогнать можно.
        Я встряхнулась как следует - и поклажа моя глухо шлепнулась в снег. Окинув дивного и склон придирчивым взглядом, ухватилась зубами за штанину остроухого, повыше голенища сапога, и поправила его тело так, что бы он лежал аккурат поперек холма. Обошла вкруг. Поднялась выше. Села. Склонила голову в одну сторону. После в другую. Хорошо все-таки лежит. Правильно.
        Поднялась на лапы, переступила на месте, разок-другой, примеряясь, да и пихнула носом дивного вниз. С первого тычка он не покатился, пришлось подтолкнуть еще разок, чтоб перевернулся, и еще - но потом уж он хорошо пошел, по раскатанному человечьими щенками пути, покатился, все набирая ход…
        Ну, уж коли это его в чувство не приведет - то я уж и не знаю, что тогда приведет!
        Ох ты ж, мать моя, метелица!
        Спохватившись, что подопечный эльф чуть не улетел с торной дороги на лед с крутого речного бережка, я в два прыжка настигла добычу, и убедившись, что злокозненный остроухий в снегу извалялся добротно, но в чувство так и не пришел, смирилась с неизбежным. Ухватилась зубами за рукав зимней эльфийской куртки, привычным уже рывком забросила кладь на спину, и потрусила в сторону окружавшего Лесовики забора. На ходу соображая, как бы мне так его перескочить, чтобы середь бела дня переполоха в селище не вызвать.
        Перебросить его через частокол, что ли? Вурдалака добытого я одним рывком через обтесанные бревна перекинула… Правда, тот уж дохлый был. Ему уж без разницы - а вот остроухий такой вольности может и не перенесть.
        Куснуть еще можно. Оклемается, заорет… Я убегу, а тутошние пусть сами его куда хотят, туда и волокут. Хоть к лекарке, хоть куда.
        Ага. И за мной маги по другому кругу погонятся. Нет, благодарствую. У меня на сегодня иные дела есть еще.
        Нет, это не дело. Так. Я стряхнула поклажу на утоптанный снежок под тыном. Кому эта сдыхоть живой надобна - пусть та сама с нею и мается! Отступила от забора, пятясь на пару саженей, разбежалась - и перелетела преграду одним скачком, по ту ее сторону осыпаясь уже пушистыми снежинками. Прикидываясь поднятой с сугробов порошей, прячась за ветреными порывами, добралась я до знакомой избы, в коей только ныне утром грелась. Схоронилась у глухой задней стены, поскребла когтями мерзлые бревна. Травница, по счастью, дома была. Вышла скоренько.
        - Чего тебе? Мало шуму подняла? Ведь просила же тебя - а ты?! У-у-у, лошадь шалая!
        Человеческая женщина ругалась так уютно, что меня так и тянуло сотворить какую-то глупость. К примеру, опрокинуть ее, всю в мех укутанную, в ближний сугроб, и как следует извалять. Но возьмись я за такое - визгу не оберешься, а я помнила, что нынче явилась тайно. И по делу.
        Точно! Дело. Спохватившись, я сплюнула на снег загодя стащенную с эльфа рукавицу, всю в травных узорах. Лучше бы, конечно, шапку - да шапку его я ещё раньше Седому Лесу подарила, покуда беспамятным его на себе катала. Ведь и верно - ровно лошадь…
        - Что… Чье? - мигом посерьезнела лекарка.
        Она нагнулась, придерживая платок да не застегнутую толком шубейку, подобрала приметную вещицу - и верно, сразу узнала. Потому как спросила только тревожно:
        - Где?
        Я мотнула головой в сторону, где бросила остроухого, убедилась, что травница куда след смотрит, и рассыпалась поземкой. Не удержалась-таки - сыпанула ей, напоследок, в лицо снежным порывом, залепив глаза да рот, и, под сдавленное, несолидное рычание травницы припустила из селища так быстро, как только могла.
        Лекарка, чай, и без меня разберется, что дальше делать. А если мне повезло, и Мальчишка в суматохе подсумок свой так и не забрал, то мне ещё удастся его на елку затащить.
        Короткий зимний день уж перевалил за середку и клонился к вечеру, когда из Лесу возвратились городские маги. Злые, уставшие ввалились они в трактир дядьки Ждана. Матушка Твердислава, выглянувшая из кухни, видела, как в мрачном молчании расселись они по лавкам за столом промеж очагом и лестницей наверх. Подавальщиц к сердитым гостям не допустила - сама ужин им понесла. И Милава с Даренкой дружно вздохнули с облегчением…
        Горду Колдуну до переживаний трактирных девок дела не было. Иные заботы его ныне тревожили. Оттого и на хозяйку, ловко расставившую снедь на тяжелом дубовом столе, да не ушедшую опосля восвояси, он без довольства взглянул. Твердислава, на своем веку повидавшая всяких людей, только вздохнула сочувственно.
        - Лекарка мальца соседского присылала. Просила передать, что товарищ ваш жив, в чувство покамест не приходил, но то еще в полдень было. Ныне, мож, уже и оклыгал, болезный. Просила одежу ему принести - такую, чтоб свободная была, тела не утесняла. Да вообще, просила Ярина Веденеевна к ней наведаться, как объявитесь…
        ГЛАВА 12
        А в ночь снова пал мне на загривок колдовской зов. Тот, кто алкал власти надо мною, не прятался боле за бурей-метелицей, и ныне его, верно, сумел бы его учуять любой, кто мало-мальски сведущ в магии - окажись таковский рядом. Да не было никого рядом - только я, в глухой чаще, в глубине Седого Леса…
        Зов пришел с ветром. Осыпался колючими искрами. Впился в шкуру. Властно потребовал подчиниться, признать хозяйскую руку. Я взметнулась на лапы из сугроба, в котором устроилась на ночь, замерла. В глубоко внутри зародился клокочущий рык - и замер, застревая в глотке.
        Я ровно из глубокого омута вынырнула. Наполнился ночной зимний лес звуками. Хлынули со всех сторон запахи - мерзлой хвои, обындевелых ветвей, звериных. троп и дальнего человечьего жилья… Лесовики, Боровища, Ручьи, Огневка, Березовка. Яринка, дядька Ждан, кузнец. Закружился вкруг меня Седой Лес, черные кусты да деревья хороводом пошли, завертелась земля под лапами - и разом успокоилась. Снова твердь земная недвижима стала. Воротилась ко мне память.
        Трактир, сани, догонялки. Зимний лес. Колдун.
        Колдун, огромный, тяжелый, с тонким шрамом над правой бровью и ломаным носом, со страшными глазами и важным, правильным запахом. Друзья его - его стая, что пойдет за своим вожаком в воду и огонь. Огонь, зеленоватый, льдистый, вылетевший из раскрытой ладони эльфа, и расплескавшийся по белому снегу - промахнулся, дивный! Тонкое запястье, сжатое моими зубами, и сплюнутая к ногам Ярины рукавица…
        Я потрясла головой, надеясь, что разрозненные, беспорядочные обрывки в моей голове улягутся, и создадут цельное полотно. Пышная шкура пошла волной, снежинки порскнули во все сторны - а в голове, все едино, не прояснилось.
        Зов, что назойливо гудел в ушах и чужой волей гнул к земле, то слабел, то крепчал. Чувствовался удавкой, ловчей петлей, захлестнувшей шею. И можно бы, конечно, склонить голову, встопырить чуткие уши, повести носом, да и вычуять, куда зовет меня новый знакомец - вглубь Леса, сквозь березовую рощицу, что поднявшейся на месте былого пожарища, через старый овраг, остановивший некогда огонь и отделяющий ныне молодой лесной подрост от дремучего ельника, и дальше, дальше…
        Да не желала я нынче видеть его. К чему мне то? Два раза уцелела мало не чудом, а теперь он и вовсе, верно, куда как хорошо подготовился. Не зря же так в себе уверен - чуть не в полный голос зовет, почти совсем не таится.
        Нет, побеседовать с ним, конечно, след - но время я выберу сама. И место. Не дорос еще, гость нечаянный, снежному волку в его родном Лесу указывать, силой принуждать. Жди. Придет и твой черед.
        А ныне… Устала я от людей. Истосковалась по Седому Лесу-батюшке. Душой истомилась.
        С тем поднялась я на лапы, и, обмахнув хвостом лишний снег с боков, легко потрусила, куда душа звала.
        Никуда от меня пришлый колдунишка не денется. Отмахнувшись от Зова, навязшего в зубах, что комариный писк, и не думая о нем больше, я мчалась сквозь зимний лес, весь усыпанный серебром, все надбавляя и надбавляя ход, и стремительный ход пожирал холодные версты. Встречные деревья да кусты то хлестали пушистую шубу, то пролетали сквозь меня. Бег становился все стремительней, и места вокруг были сплошь знакомые. Долгий прогал, откуда впервые увидала я Седой Лес, и невеликая полянка, где впервые повстречала снежную стаю, тогда еще казавшеюся дивной сказкою, мелькнули и пропали. Осталось позади то место, где на крепком льду Быстринки принял смерть старый вожак. Насквозь пролетела ельник, где завершилась первая охота, на которую повела я стаю.
        Я мчалась сквозь морозную ясную ночь, и вся, от ушей до хвоста, наполнялась ликованием. Сходу взяла невысокий взгорок, выметнулась на каменный лоб, и застыв на верхушке его, замерла.
        Здравствуй, батюшка Седой Лес!
        Я вернулась.
        Задрала морду вверх, к обсыпанным звездой небесам, к ясному месяцу, повисшему над притихшею землей - и рванулась туда, ввысь, им навстречь, моя приветственная песнь, прославляющая эту ночь, и древний лес, и весь тварный мир, укутанный морозом, обсыпанный серебром.
        А зима катилась далее своим чередом. Дни сменялись ночами, ясное вёдро - метельной круговертью. И я, вослед за природою, то гнала лесными тропами истекающую ужасом добычу, позабыв себя по воле проклятия, а то возвращалась в разум, и тогда кружила по своим обширным охотничьим угодьям, не теряя надежды выследить тайного ворога.
        И, хоть не слишком мне в том везло, но лоб в лоб с ним выходить я не спешила, твердо убедившись - брать эту добычу след на лежке. Уж больно не по нутру мне было то, каким боком повернулось колдовское его умение - Зов, что теперь приходил с каждой метелью, менялся раз от раза. Как будто магик, его сотворивший, перебирал лады на волшебной лютне, подбирая их так, чтобы как можно пригожее звучали. Каждый раз незримая мелодия, коей отныне ощущала я Зов, звучала чуть иначе. И иной раз противится ей было и вовсе не легко. К счастию моему, чароплет, видно, не мог сам судить, сколь удачным было то или иное созвучие, только по отклику моему. И, не получив его, не сумел понять, сколь удачна оказалась придумка, отринул ее, и дальше искать принялся.
        Я же с облегчением вздохнула, когда то поняла, а пуще того возрадовалась, что искания его в иную сторону ушли.
        Но и опричь этого противостояния жизнь на месте не стояла.
        Трижды за истекшее с моего пробуждения время мы с Яринкой ходили в лес по лекарский припас.
        Один раз, когда зима пика достигла да к весне поворачивать собралась, караулили мы с ней цветение снежноцвета, травы странной да недоверчивой, и окромя как в Седом Лесу более не где не встречающейся, но в целительском деле зело полезной.
        И еще дважды сманивала меня бесстрашная упрямица за эльфийскую Границу. И, хоть оба раза возворотились мы успешно да с прибытком, страху натерпелись преизрядно, да и то, шутка ли - напороться на остроухого дозорного? Наше счастье, что до порубежья с Седым Лесом там в тот раз рукой подать оказалось, успели мы заветную черту минуть - а там уж призвала я метель, кликнула стаю, и дивным ни до чего стало. И дважды свезло в том, что не успели они нарушительницу рассмотреть, не успели и знаком чародейским отметить. А то не спасла бы подруженьку Граница, да и я не сумела бы помочь - эльфы свои метки за тридевять верст чуют, и по договору с нашим князем право имеют по следу от таковской и на нашу сторону придти.
        Что уж дальше делала травница со своею добычею, я не ведаю, да только навряд она это в своем дому делала - эльф так у нее и отлеживался. Все ж, помяли мы его в той потасовке крепко, да и моя ласка, по всему видно, не по нутру пришлась - в чувство дивный без малого сутки не возвертался. Да и после того, как воротился, долго плох был. Скогтила его лихоманка, и не отпускала. И опричь лихоманки…
        Не прошел ему удар по голове втуне. Ярина мне сама потом втайне поведала, что, кабы не припасенные ею эльфийские травы да настоянные на них снадобья, быть бы дивному мертву. Только ими вживе и остался Аладариэль Сапсан. Подружка тогда отчаянно трусила, что дивный поймет, чем его отпаивали, и, как отлежится чуток, примется сызнова ее изводить, тайный припас искать. Вроде бы, обошлось, не понял эльф, отчего вжиль поворотил. Да и то сказать - боевой маг всяко не целитель, где ему понять, сколь плох был, да чем лечен? Запахи же, как и иные следы, лекарка к тому времени, как болезный опамятовал, вывела со всем тщанием…
        Еще Ярина улучила миг, да и перемолвилась словцом с одним-другим охотником. Просила их, коль выпадет случай, приглядеться - не обретается ли в наших краях кто, да так, чтобы от местных втайне схорониться? Ярину местные уважали, обещали упредить, коли вдруг след какой встретится.
        И хоть не слишком я ждала, что с этого выйдет прок, но все же… Охотничья удача - дело капризное, глядишь, и свезет кому… Особливо же я просила Яринку упредить, такого везунчика, что по следу тому ни в коем случае идти не надобно, а лучше и вовсе прикинуться, что никакого следа не видали, достанет и того, что лекарке об нем шепнут.
        К тому времени у меня уже были мысли, кто безобразит в моем лесу. И коль верны они были, то не ждало бы дерзнувшего пройтись по тому следу ничего хорошего. Да и худого более не ждало бы - смертушка, она, как водиться, все отсекает.
        Сама я исправно обходила дозором свои угодья. Один раз подняла недельной давности след, выведший на поляну посередь Леса, да там и оборвавшийся, вдругорядь нашла брошенную лежку под старой елкою - но тем везение мое и ограничилась. Затирать след мой недруг умел - лучше не надобно. От обиды на неудачи, наведалась к Беличьему Куту. И хоть не верилось мне, что может нелюдимый молчун-коваль допустить своею волею к себе в дом чужака, но все ж проверила, порядку ради.
        К Неклюдову подворью подойти смогла чуть ближе, чем на перестрел. Только лишь миновала границу последних деревьев, с которых начиналась росчисть, как повеяло на меня жаром. Нестерпимым, пробирающим до самых поджилок. Помстилось, что ещё шаг - и вспыхну. Возьмется алым полымем мой снег, и утеку я ручьем, талой водой. В глубокие сугробы, в промерзлую землю.
        Отступилась.
        Помотала головой, выгоняя из нее яростный жар кузнечного горна, запах раскаленного железа.
        Ну, проверила - здесь все в порядке!
        Неклюд сам метил знаменем деревья, его хутор от Седого Леса в кольцо берущие. Сам и наговоры клал. И про меня он хорошо ведал, а до меня - про старого вожака, а до него… Снежная стая в этих краях не мною началась. И ковалю, что огню брат родный, дивно было бы не уметь уберечься.
        Совсем уже ради очистки совести обошла беличьий хутор широким кругом, под неодобрительное цоконье огневок-старожилок, разве что не взрывая носом снег - но так ничего и не нашла. Истоптанный снег пах Неклюдом, его чадами и домодчадцами. И все. Чужие здесь не хаживали.
        Обойдя хутор по кругу да и выйдя к собственному следу, я вздохнула с немалым облегчением, да и убралась из негостеприимного места подобру-поздорову. Ну его, коваля, мало мне иных хлопот, еще и с ним лаяться…
        Колдун со товарищи тоже не на полатях почивал, а шерстил-прочесывал Седой Лес частым бреднем. Искал меня с тем же старанием, с коим я супротивника своего искала. В иной день я не отказывала себе в том, чтобы доставить дорогим гостям радость малую - являла им себя, во всей своей красе. Гости исправно радовались.
        Особливо же они радовались, когда я, озлившись разом на всех шастающих по моим владениям магов, призвала снежную стаю, да и пошла на них немирьем.
        Жаль, что мечта моя заветная - извалять Колдуна в снегу, как давеча, не сбылась. Вдругорядь на мои уловки Горд не поддался. Но, все ж таки, я хоть душу отвела, налетая стаей на мага с ближниками то с одной стороны, то с другой, заворачивая снег белой круговертью да издевательски хохоча. Жаль, жути на них нагнать не в силах. С этой напастью любой мало-мальски годный чародей совладает.
        Словом, хорошо мое время текло, привольно. Радостно мне в Седом Лесу было, что светлым днем, что глухой ночью. Одни лишь колдуны меня тревожили, оба-два. Ибо ведомо мне стало, что дядьки Ждана постоялец стал по селищам нашим поезживать, честной люд расспрашивать. И ладно бы, окаянный, про брата своего спрощал, так нет ведь. Расспросы его были про одну девку скандальную, в зиму с мужем замирившуюся, да и воротившуюся к нему от дальних родовичей.
        Так что, ныне я в сомнениях пребывала - которого из двоих мерзких колдунишек в первый черед загрызть?
        А покуда не выбрала, на всяк случай того, второго искала. А то ведь, мало ли? Может статься, взгляну я на него - и сходу определюсь!
        …а коли ошибусь в выборе, так Колдуна искать не надо, где его обиталище ныне всем ведомо.
        Горячий пар вкусно пах чем-то знакомым, сытным. Хлебным. А ещё кедровыми бревнами, из коих сложена была Яринкина баня, березовыми да еловыми вениками, травами. Душицей, ромашкой, чабрецом…
        Я не мерзну, но под настроение охотно греюсь.
        Я шевельнула ноздрями, втягивая духмяный прогретый воздух. Точно так же, как, не чувствуя голода, я все едино не откажусь от удобного случая приложиться к человеческой еде.
        Опустив голову на полок, я снова расслабила тело, льнущее к разогретому дереву. Разомлев от жара, ленилась даже вслушиваться в негромкий подружкин голос. Да и что вслушиваться? Кабы удалось узнать что важное, она бы сразу сказала.
        К травнице я наведалась во исполнение давнего обещания, за вестями, ну и так, просто… Общения возжелалось. Вот и заявилась после очередной метели. Дождалась на опушке, пока луна высоко взойдет, и просочилась в селище серебристой поземкой, прижимаясь к самой земле, прячась за вздохами ветра, чутко прислушиваясь ко всякому звуку. Укрывшись за срубом бани, встала на четыре лапы, а там уж и на две ноги поднялась, да и проскользнула за давно знакомую, потемневшую от возраста дверь.
        Ярина, как и обещалась, ждала. В предбаннике было тепло - баню протопили в заблаговременьи. И сейчас, млея от подзабытого живого тепла, я думала об этом с сонной благодарностью.
        Такую от, разомлевшую, меня и застала отворившаяся дверь, впуская в в щедрое тепло холодный воздух и пришлых магов-охотников. Я верткой змеей соскользнула с полока, вскочила на ноги - да так и замерла, настороженным зверем, что готов во всякий миг порскнуть в любую сторону.
        Колдун глядел молча, и взгляд у него был страшный. Так и чудилось, что сейчас мечом, долгой полосой злого железа, наотмашь рубанет, аль комком огненным запустит. А то и вовсе - кулаком простецки попотчует. Но охотник только молча смотрел. А на душе было так гадостно, что само собой подумалось - лучше бы ударил.
        Эльф, как вошел, сразу в угол отступил, и теперь почти не виден был, в густых банных тенях. Мальчишка проворуч от Колдуна замер, с лица его стекло уверенное да простодушное выражение, и глядел он изумленно и насторожено. Но не страшился. А если страшился - то самую малость.
        Эх, молодость-молодость, до чего ж ты самоуверенна! Ну, еще б - ему ли, отважному, девки голой бояться?
        Серый-то умней, он, хоть в мыльню не вошел, в предбаннике остался, но чуялась в нем готовность в любой миг отбить нападение и ударить ответно. А вот рожа - каменная, что и всегда…
        Магичка же смотрела спокойно, с любопытством. Да только видела не человека, а загадку занятную. И оттого была для меня ноне опасней всех - тот, кто в тебе человека не видит, тот что угодно сотворить может. Ни жалость, ни сострадание его не остановит.
        И, хоть пребывала я последний пяток лет в шкуре не совсем, чтоб человеческой, а все ж человеком себя, как прежде, числила. Оттого и тошно было вдвойне взгляды такие видеть.
        Коли выпадет силой пробиваться - она первая полечь должна. Так сама себе сказала, да и снова взглядом в Колдуна вперилась.
        - Вот, значит, как. - Колдун, вроде совсем с собой совладал - даже голос ровен стал. Вяз он, низкий, тяжелый, в душном банном пару - у меня мурашки по спине голой бежали. Гнул к деревянному полу, гладкому да влажному, словно груз невмерный на плечи ложился.
        Я плечом голым дернула - а коли и так? И посмотрела на него независимо, с вызовом. И руками прикрываться перестала, выпрямилась, подбородок вздернула.
        Колдун взгляда не отвел, а я… А мне вдруг сделалось все едино - пусть хоть прямо тут убивает! Шагнула вперед, мимо него боком протиснулась - Колдун и не дернулся, а вот Серый в предбаннике подобрался, ровно зверь лесной перед прыжком. Верно, думал, побегу.
        Я же рубаху свою подхватила - срам прикрыть. Хоть и было мне одинаково, что в одеже, что нагишом бой принять, но…
        Негоже то девке, наготой перед всяким светить.
        В молчании натянула липнущую к мокрому телу рубаху. А выныривая из широкого ворота, поймала вдруг взгляд, которым лекарка эльфа попотчевала - ровно ножом пырнула.
        Ну, может, и впрямь он Колдуну нашептал, что за гостья к травнице ныне наведалась, да чего уж теперь?
        Поздно стращать.
        Колдун взглядом окрест повел, да и велел:
        - В избу. И не дурить.
        И то верно. Не в жарко протопленной бане, где спертый дух кружит голову, разговоры разговаривать. Тем паче - такие. Во дворе маги лекарку ненавязчиво от меня оттеснили, а та и противиться не стала - зыркнула исподлобья, да и вперед всех ушла. Меня же в кольцо взяли. Боялись, что брошусь? Ждали?
        Не на таковскую напоролись. Уж восхоти я - так вам живу не быть ни единому. Мож, оно и след бы. Да только… Не подымется у меня рука - кровь мужчине своему отворить. Через то и остальным жизнь выпала.
        Но коль сами первыми нападут - то и я ответить не застесняюсь.
        Охотники и в избе кольцо не разомкнули. Только лекарку боле оттеснить не пытались. Да оно и к лучшему - не тот у Ярины Веденеевны ныне настрой был, чтобы в своем дому притеснения терпеть, да гостям нежеланным обхождение грубое с рук спускать.
        А только и сделать она ничего не сумела бы. Не в ее силах магам указывать, не в ее силах и время вспять оборотить - оттого-то и злобилась травница, оттого и глядела по-волчьи. Да кому они страшны, те взгляды? Никому. Вот и Горд… Колдун в ее сторону не взглянул даже.
        - Рассказывай.
        А я и запираться не стала.
        - Я в моровое поветрие всю семью схоронила. Мы в городке жили, седьмицы две пути отсель будет. В тот год болезнь многих прибрала. У меня всей родни одна сестра осталась, да и та уже мужатая, своим домом жила. Она-то меня к себе звала, да я не пошла. Не захотела при младшей бобылкой ненадобной быть.
        Яринка выскользнула из закутка за печью, бросила мне чеботы, да юбку теплую, да полотенце с гребнем - волосья высушить, а то уж и рубаха моя от них промокла. Сама к столу устроилась, свечу от лучины затеплила, трав сухих пучок на стол кинула - перебирать взялась.
        Я благодарно кивнула ей в спину, двинулась было к печи - да от шага моего маги дружно дернулись: кто к оружию, кто в колдовском движении руки вскинул… Улыбнулась криво, подле печи на скамью пристроилась. Косу сушить принялась.
        - Вот как справила я по родовичам погребальный обряд, так и стала за собой странное подмечать. Случалось, призадумаюсь утром о безделице какой - а опамятуюсь только к вечеру. ?лядь-поглядь вокруг - дела переделаны, в дому прибрано, а день из памяти выпал, как не бывало. Да еще и снеди наготовлено не на меня одну, а на шестерых, как ране привыкла.
        Слова, что поначалу выдавливались тяжко, теперь гладко текли, сами на волю просились. Ровно тесно им внутри было, давно на волю хотелось, да все случая вырваться не было. А теперь возьмись кто их останавливать - не совладал бы.
        - Ну да больше не меньше, по соседям излишек разнесла - да и всех бед. Не пропадать же добру.
        Молчали охотники, замерли истуканами неподвижными. Тихон-Серый у двери, Далена в одном углу, Слав в другом. Эльф снова в избяных тенях сокрылся, позабудь про него - и уж не угадаешь, куда подевался. Только ?орд-Колдун в углу у стола уселся, ноги вытянул, спиной на стену позади откинулся. И руку на стол пристроил. Молча сидел, слушал. Глаза закрыты, будто и не нежитью снежной беседу ведет, а вновь - с трактирной девкой странной сумеречничает. Как однажды уже сидел. Давно-давно, тогда ещё снег не пал…
        Я сглотнула, да взгляд отвела. На Яринку смотреть взялась, на руки ее проворные, на пальцы быстрые. Успокаивало.
        Продолжила:
        - Малое время спустя я иные странности чувствовать стала. Будто зудело в груди что-то, свербело. Не ведаю, как сказать - а только я точно знала, зовет меня куда-то. Тянет. Идти мне куда-то нужно, ждут меня там, давно уже ждут. Разумения хватило понять, что не на всякий зов идти след - разочек один из любопытства прошлась, куда тянуло, так за городские ворота меня и вывело. А оттуда дорога только в пару ближних селищ и дале, ну, да мне там делать нечего. Я и воротилась обратно.
        Коса уж высохла почти - а вот полотенце ощутимо волглым стало, приняв на себя влаги изрядно. Я развернулась, пристроила его на припечке - просушить, сама за гребень взялась. Чесать волосья вот так, перед глазами чужими мне уж давно не доводилось. Пожалуй, с тех самых пор, как одна я в миру осталась. Скользил узорный Яринкин гребешок по темным от воды прядям, слушали меня охотники. И травница тоже слушала - я ей о былом не сказывала, а она и не спрашивала. Тем и ценна была наша странная дружба.
        - Воротиться-то я воротилась, но с тех пор стала я в беспамятстве из дому уходить. Очнусь, а вокруг - то лес, то чисто поле, - я вздохнула, и призналась в том, о чем давно уж думалось, - Видно, оно всегда во мне жило, оттого и не сходилась я с людьми, кроме семейных своих так ни к кому душой и не прикипела. И пока близкие живы были - я того странного зова не слышала. Держали меня семейные корни, прочно держали. Одна осталась - так и луны не минуло, как унесло меня, непутевую, от родимых берегов.
        Я невидяще смотрела перед собой, а воспоминания кружили вокруг незримыми тенями.
        - Так-от и вышло, что однажды, в самый разгар зимы, очнулась я в лесу. Да не в нашем, прозрачном да безымянном, вдоль и поперек сызмальства знакомом да исхоженном. А в ином. Древнем, загадочном. В таком, где сосны-великаны макушками небо царапали, дубы вековые облака ветвями скребли. Звал меня Седой Лес. Звал - да и дозвался.
        Они молча слушали, не перебивали. Слова падали в вязкую тишину и тонули в ней.
        - Я ту жизнь уж и позабыла почти. Так, приходит иногда. Снами или тревожными думами. Ныне уж совсем редко.
        Я чуть усмехнулась, да и призналась:
        - Об первых двух годах, как сюда пришла - почти одно только белое в памяти осталось. Я-то по-первах летом обратно в человека воротится не смогла, так в снежной шкуре и бедовала. Вот уж где страху приняла, земного, лютого. Разума во мне летом, почитай, и вовсе не оставалось, один только голод да жажда жить. Зимой-то оно куда как легче. Зима-Зимушка силы вдосталь разливает, бери - не хочу, из каждой метели я сильнее прежней выхожу.
        Я ухмыльнулась недобро, зверино прямо в темные глаза. Те самые, что так пугали ране - и что в единый миг так дороги сделались. Решилась, да вопрос главный задала - как в омут шагнула:
        - Что делать теперь станете, охотнички? Коли думаете, что миром договориться удастся - так зря. Я отсель своей волей не уйду. Я с Седым Лесом повязана накрепко - тут мое место, иного не надобно.
        Прямо на него смотрела, без страха. Чтоб знал - и слова единого лжи в речи моей не было. Утаила, что сумела - да, то было. А все, что изрекла - истина, до последнего словечка.
        Гордая я - не по мне то, врать ему, одному из многих выбранному. А что от страха у самой пальцы на частом гребне леденеют - до того никому, окромя меня, касательства нет:
        - И бесчинства волчьи пресечь не выйдет, я в волчьей шкуре человеком себя не мню, а в метель и вовсе над собой не властна. Так что, либо миритесь, либо прямо тут меня в мечи берите…
        Я не стала добавлять - коли сумеете. Небось, не дети малые, и сами все разумеют.
        Умолкла. Не оттого, что словеса иссякли, а оттого, что далее не за разговорами черед, за делами. И решать, какими те дела будут, не мне, но только ему.
        ГЛАВА 13
        Колдун помолчал ещё время малое. А потом также молча встал, да и к выходу пошел. Серый от дверей прочь качнулся, дорогу ему давая, да и остальные маги, что до того в неподвижности затаились, разом отмерли, да за вожаком своим потянулись.
        Я в спину ему смотрела - широкую, надежную спину, жаль только, не про мою честь та надежа, да и муж этот не мне достанется, другая счастливица любоваться да беречь станет. Смотрела, как уходит, да уговаривала себя, глупую - молчи!
        Молчи, Нежа! Ты так ловко в рассказе своем мимо тех событий проскочила - вот и дале молчи. Шкура, она, чай, роднехонькая - не на ярмарке купленная.
        Держи язык за зубами, девка!
        - Колдун! - окликнула я его.
        Он обернулся. Медленно, ровно против желания. Я ж глядела на него - и впитывала взглядом тяжеловесную плавность движений, обманчивую неспешность и мощь, неукротимую, вечную, непобедимую. Загляделась я, верно, потому как маг без слов, одним взглядом, поторопил меня - ну? Чего, мол хотела? Опамятовалась я. И сумела-таки слова ненадобные за хвост ухватить, об ином речь повела:
        - Вы того, кто остроухого вашего по голове одарил, узнали-то?
        Чародей мой ненаглядный помолчал, меня разглядывая. Даже голову набок чуток склонил, ровно так я лучше видна была. То ли наглость моя его изумила, то ли еще что. А когда все ж ответил, то не порадовал:
        - Нет. И я вовсе не уверен, что это не была ты.
        Я досадливо губы поджала - и вот охота была дурь болтать? Ну, как бы я изловчилась эльфу за спину зайти, когда перед глазами у него была?
        Колдун хмыкнул, но все же признал то же самое:
        - А ты? Узнала?
        И понял ответ ещё до того, как я успела отрицательно качнуть головой.
        - Тогда, хоть разглядела?
        Это да, вот этого - сколько угодно. Чай не единый миг мы с ним бел снежок топтали. Да только вот, чем тебе то поможет, Колдун?
        А он, не ведая, что за мысли в моей бедовой головушке вертятся, подобрался, вперед весь подался, глаза темные азартом сверкнули:
        - Ну? - вперился в меня взглядом,
        - Человек, - послушно ответствовала я.
        У Колдуна в лице мелькнуло нетерпение, и я послушно продолжила, - Пониже тебя, но повыше Серого. Волос темен, и глаза тоже. Одет как вы. Увижу - узнаю. Как пахнет, помню лучше. Рассказать?
        Колдун, кажется, медленно начинал понимать, отчего я медлила да тянула. Мне-волку все едино было, каков у супротивника вид. А вот запах - дело иное. И кабы был хоть малый след того самого, памятного запаху - уж я бы не сплоховала, вышла на него, как по ниточке!
        К слову, о ниточках.
        - Вы волшбы-то его след разглядели?
        И снова Колдун как на невидаль поглядел. Ну, ведомо мне, что всякое волшебство свой отголосок оставляет - так то и не тайна, об этом всякая деревенская бабка-знахарка знает. Чего дивиться-то?
        - Нет в Седом Лесу никаких магических следов, Нежана. Никаких, кроме наших.
        От голоса его, имя мое так негромко, так легко выговорившего, у меня в животе сладко екнуло, мурашки по спине бодрою толпой побежали. И до того обидно мне сделалось, что хоть волком вой. Волчицей.
        - Есть, - сказала то, и голос свой сама не узнала.
        Помолчала, горькую свою обиду на судьбу сглатывая, и уже твердо продолжила:
        - Этот маг не первый день в Седом Лесу обретается. А коли есть человек - то есть и след. Просто так уж ловко он свои следы прячет, что мне, бедной нежити, не совладать.
        И усмехнулась прямо в темные внимательные глаза:
        - Выходит, и вам, ученым городским умникам, тоже!
        Я бы, пожалуй, еще поиздевалась над постигшей охотничков неудачей, но шевельнулся у двери, леворучь от Колдуна, Серый. Я чуть качнулась телом, отвечая на шорох, и как очнулась. Вспомнила разом и вдруг, что не за ради приятной досветной беседы они тут собрались.
        Ох, беда с тобой, девка. Последний розум обронила!
        Вцепилась пальцами покрепче в гребень, успокаивая не столько себя, сколько в себе самой желание рявкнуть на них хорошенько, а то и вовсе - потасовку устроить. Не по нраву мне все, что нынешней зимой в Снежном Лесу происходило, было. Крепко не по нраву. А пуще всего - моя собственная дурость!
        И потому, досаду на Колдуна, терзавшего меня расспросами мало не до рассвета, я приняла почти что с радостью. Уж лучше злобиться на него, изверга, чем замирать, ровно рыбешка на льду, да любоваться им, ненаглядным.
        А расспрашивать Горд Вепрь умел. Досталось не одной только мне - Ярина Веденеевна, уж как не злилась на мага сотоварищи, а и то не сумела увильнуть.
        И если на все расспросы, касавшиеся появления в Снежной Стае нового Вожака, мы обе отвечали дружным молчанием, то все, что имело хоть самомалейшее касательство до неизвестного мага, Колдун из нас вытряс до мелочей.
        К утрему, когда иссякли у Горда Вепря вопросы, я уж твердо знала, которого из магов в первый черед загрызть хотела бы - да только сил наскрести не могла.
        В избе лесовиковской лекарки крепко пахло травами. Я, устроенная на лавке у теплого печного бока, укутанная в обширное меховое одеяло, еще пахнущее предыдущим лекаркиным постояльцем, сидела, прижавшись к близкой горячей опоре всем телом. Сидела, и поверить не могла, что мне жизнь оставили.
        Сколь бы я не уверяла себя, что встанет нужда - так легко над охотниками верх возьму. Сколь бы не твердила, что не угроза они мне, и не ровня - в своем дому, в Седом Лесу, я с кем угодно совладаю, и сил не убавится. Сколь бы не ершилась, не хорохорилась. А все ж ведала - и маги не первый день на белом свете живут. И коль уж пришли сюда, то, небось, и что делать, знают. И уж кто кого одолел бы, выйди нам стакнуться - не ведаю.
        И страшно мне было, что придется в глотку ему вцепиться. Не в метельном безумии, но в ясном разуме. И за то, что до того не довел, была я ему молчаливо, но истово благодарна. А еще - за то, что поверил твари снежной, проклятой.
        Я посмотрела на Ярину. Травница замерла в той же тяжкой неподвижности, что и я сама.
        Эльфа она прогнала. Сказала, что раз уж тот достаточно здоров, чтобы оружие держать да на ногах стоять - так и выхаживать его боле не надобно, а долечить и сотоварищи смогут. Сгребла в котомку немудрящие вещички, ему принадлежащие, не глядя смахнула туда же несколько снадобий с полки (как по мне - так первых попавшихся), сунула котомку дивному в руки, и вытолкала взашей.
        И теперь сидела, с застывшим на лице скорбным выражением, вперившись взглядом в огонек свечи. О чем думала она? Жалела ли, что некогда связалась со мной? Гадала ли о том, что теперь ее ждет, разоблаченную мою сообщницу? Мечтала ли, чтоб нам с ней никогда не повстречаться?
        - И чего тебе, Нежка, было его в том Лесу тихо под кустом не оставить?
        И пока я молча, с восторгом таращилась на ее лицо с горестно изломленными бровями, продолжила:
        - Да и я тоже хороша. Удавила бы подушкой - в жизни бы правды никто не дознался!
        Откинувшись затылком на печной бок, я беззвучно рассмеялась, и смеялась, под недоуменным взглядом недовольной подружки, смаргивая текущие слезы.
        Храни тебя боги, Ярина Веденеевна, да будет всегда обилен и светел твой дом, да обойдут его скорби с невзгодами!
        Легко поднялась со скамьи, скидывая с плеч укрывшее меня одеяло, поклонилась лекарке в ноги, благодарствуя за ласку, за заботу. Прислушалась к округе, к снегу окрест - тихо, пусто. Вот и ладно, вот и добре!
        Пора уж и честь знать, третьи петухи пропели. А я забылась с тревогами да разговорами, и теперь, опамятовавшись, все явственней ощущала неслышный звон. Отзываясь зудом в пальцах, ломотой в костях, свербежом в хребте, он напоминал мне - пора! А и то верно, пора мне. Зима своего не отдает.
        Я распустила тесьму на дареной сорочке и позволила ей скользнуть вниз, по плечам, по ногам, на дощатый метеный пол. Тряхнула головой, понукая развалиться косу, что бездумно плела да расплетала под долгую и непростую беседу. Как была, нагая, простоволосая, шагнула за порог, да по утоптанной снежной дорожке до знакомой калитки, кою, уходя так и не притворили непрошеные гости.
        Ярина, вышедшая проводить меня, поджала губы, при виде такого невежества. Я снова улыбнулась, мало не против воли - несгибаемая она, лесовиковская травница, что клинок стальной, и не умалить силы духа ее никаким неурядицам, будь то неблагодарные болящие, аль беспокойные подруги. Потянулась к укрытой глубоким покрывалом земле, протягивая вперед еще человеческие ладони, а коснувшись снега уже белыми лапами. И сразу почуяла, как сгинула незримый груз давивший на плечи, гнувший человеком к земле.
        Переступила на месте, наново привыкая к ощущениям - лап больше, хвост для равновесия, разлитая вокруг прорва силы и заснеженный мир, который расстилался во все стороны бескрайним полотном. А сердцем его, этого мира, был Седой Лес.
        Тоска, что так легко уняла Яринка, нахлынула сызнова. Нахлынула - и стекла, вместе с обидой да жалостью к себе. Ушла в землю, оставив памятью по себе звенящую злость, и азарт бешеный, звериный. Значит, совладать со мной думаете? Верите, будто по силам я вам, по зубам?
        Снежинки, что вились вокруг шкуры крохотными звездами, замельтешили скорее. Я яростно встряхнулась, разгоняя их ещё более, добавляя к ним новых.
        Вот вам!
        Еще раз, и другой, и снова, и опять - и так пока вокруг моей шкуры не закрутился уже невеликий буран. Я беззвучно рявкнула, заставляя взвиться вверх и свежевыпавший снег с окрестных сугробов, еще разок встряхнулась, подбадривая снежную круговерть, ощутила, как отзывается что-то в мире на мой зов. А ещё - чувствуя, как сзади со страхом и восторгом глядит на набирающее силу буйство Яринка, совесть моя и подруга. Радостно взрыкнула, толкнулась лапами, пластаясь над лекаркиным забором в лихом, бесшабашном прыжке, и помчалась, все скорее и скорее, вперед, к Седому Лесу.
        Селище пролетела в один миг, тын мелькнул под лапами и сгинул, опушка согнулась до зелми стволами молодого подлеска.
        Я мчала вдоль окраины Седого Леса, минула ее, скакнула с крутого речного берега на гладкий лед Игруньи, и лед приветствуя меня, отозвался дрожью, застонал в голос. Темно-серая лента Быстринки расстелилась под лапами манящей дорогой, и я, толкнувшись ото льда, понеслась стремглав по закованному в броню руслу.
        Я летела, и буря тянулась за мной мутным белым хвостом.
        Я выплескивала в беге всю себя, отдавая зиме все, что было - и зима щедро отдаривалась в ответ, возвращая взятое с излихом. Буря выла, хлестала во все стороны хвостами и лапами, бесновалась и хохотала, выворачивая с корнем могучие деревья, сгибая до земли подрост, засыпая русло Быстринки снегом по самые крутые берега, ровняя землю, реку и обрывы.
        Вот вам, колдуны!
        В первые в своей зимней волчьей жизни выкликнула я бурю. Впервые и разум от метели не утратила.
        Эта буря была - я. И я была этой бурей.
        Снег скрипнул под ногой, я вздрогнула всем телом и опамятовалась - ровно из омута бездонного вынырнула. Вынырнула - и испугалась. Незнамо как я здесь очутилась, и лишь богам ведомо, как выбираться стану. И выберусь ли.
        Лес я узнала сразу. У нас про него всякий знал, старые малым сказки страшные сказывали.
        Древний лес рвался в небо, и там, в зимней синей вышине, норовил сомкнуться в кольцо. Кряжистые дубы-старики с необхватными стволами, да ели-великаны, пиками царапающие небесное брюхо. Чтимый дуб-прародитель, от коего весь наш лес пошел, вокруг Костерца раскинувшийся, здешним деревам братишкой молодшим, неразумным доводился.
        Тут-то бы мне и испугаться, чай, не шутка - середь зимы, в глухом лесу, не зная пути-дороги и одна-одинешенька оказалась, да только страх во мне будто отшибло. Я стояла, смотрела в высокое-высокое небо, обрамленное кольцом еловых макушек, и во мне будто ниточка тоненькая натягивалась. Я, завороженная, смотрела в ясную небесную синь, и та словно крутилась вокруг себя, и с нею вертелся Лес - все быстрее, быстрей.
        Оборвалась ниточка.
        Я сидела в сугробе, и размазывая слезы по щекам, ревела, оплакивая свое горе, свою семью, и самое себя, горемыку.
        Впервые за долгое время, минувшее с тех пор, как опустились в стылую землю четыре домовины.
        Так от и увидала я впервые Седой Лес. Так от и сама ему показалась.
        Из мыслей о минулом меня выдернул зуд. Не телесный, но явный. Где-то недалече кто-то кликал меня. Звал. Да чудно звал, странно - местные-то, прежде чем снежного волка подзывать, аль просить о чем, угощение подносят. Хлебца в снег бросят, или сыра кус, или пирог сдобный. А вот после уж - кличут, иль заботу выкладывают. А тут ино было.
        Кто-то просто звал.
        От этого зова вдоль хребта свербело, и лапы горели сгонять поглядеть - это кто ж там такой смелый выискался?! Но вместо чтоб бегом бежать на наглый зов, я лишь повела в ту сторону настороженным ухом. Прислушалась. Села. Возмущенно улеглась обратно в снег, еще и лапой морду прикрыла - не пойду никуда! Вот тут вот лягу, и до следующей метели на этом самом месте пролежу!
        Совсем край потеряли…
        У окраины Седого Леса, почитай от самой опушки, лишь мало углубившись в лес, звал меня Горд Вепрь.
        Я вновь мыслями вернулась к тому дню, когда вывались из Врат в Седой Лес. Попробовала вспомнить, что со мной до того случилось - да не сумела. Теперь свербело еще и в носу - все чуялся знакомый запах. Не утерпев, я вскочила на лапы, прислушалась. Нет, так и стоит на месте. Не сам, к слову сказать, стоит. Со товарищи пришел. Слух про то точно сказал. Ну, во всяком случае, ему там нескучно. Премолвиться с кем и без меня найдется. Я сызнова заставила себя лечь на брюхо.
        Нет, ну вы видали, каков?! Что он себе думает? Что он посвистит - и я, хвостом, виляя, на свист примчу?! Не пойду никуда!
        Хвост дернулся.
        Лежать было скучно.
        Пушистый снег слежался, сделался жестким, и мягкий живот теперь явно чувствовал все неровности твердой землицы под ним. Я встала, и перебралась в другой сугроб, попушистее. Потопталась, покрутилась вокруг самое себя, обустраивая лежку, и опустилась в снег, как в гнездо, и клубком свернулась. И хвост на морду пристроила. Удобнее не стало.
        Скучно…
        Может, и впрямь, сходить?
        В конце концов, я в своем лесу - в своем дому, куда хочу, туда и хожу, а колдуны всякие мне вовсе и не указ. И вовсе мне не любопытно, чего это пришлый маг лесную нежить кликать взялся!
        Хотя, на самом деле, страсть как интересно!
        Я повертелась в своем сугробе. Нет, не пойду!
        Вот разве что по лесу чуток прогуляюсь. Лапы разомну!
        И что, что допрежь они у меня не затекали? А ныне вот затекли! А если еще и ломить начнут? То-то же!
        Я сама не заметила, как негодные лапы принесли меня к опушке. Притаившись в густых зарослях ежевичника, сквозь голые колючие ветви разглядывала я пришельцев. Колдун стоял на пустом месте, посередь проплешины меж деревьями, а соратнички его отошли поодаль, и ожидали у самого края поляны, что же их всего этого выйдет. Не было середь них только только Аладариэля Сапсана, дивного эльфа.
        Жаль, жаль, я прямо расстроилась!
        А в остальном, очень удачно все вышло, и стояли маги ладно. Хорошо стояли, далеконько от Вепря. Самое оно для того, чтобы не мешаться под лапами, когда я стану учить Колдуна уму-разуму, дабы не смел впредь подзывать меня, ровно шавку дворовую.
        И так сладка была эта мысль, что я почти почуяла в зубах податливую плоть, которую и стану трепать, дабы неповадно было. Подобравшись перед броском, собравшись с единый прыгучий ком, я вымахнулась из зарослей, примериваясь обрушится Вепрю на спину и повалить на утоптанный ими снег, да так, чтобы его, Вепря, тело промеж мной и ближниками его оказалось.
        И совсем не ждала, что вместо широкой мужской спины налечу на незримый щит, выставленный мне навстречь. Вот он-то меня в сторону и отринул. Я кубарем отлетела ажно до самой границы поляны, успела заметить, как на меня упало заклинание, полыхнувшее ярким светом и сгинувшее, метнулась в сторону, и замерла, удерживая взглядом и колдуна, неподвижного, ровно и не он только что меня оземь ринул, и особливо руки его, кои в любой миг могли ещё чего-нибудь эдакого в меня запустить, и его приспешников, глазеющих на нас во все глаза с дальней стороны полянки. Глазеть-то они глазели, но не мешались. Да и сам Колдун не собирался, вроде бы, сей же миг добивать покусившуюся на него нежить.
        Чем он мне вдогон швырнул, я так и не разобрала, и теперь лихорадочно пыталась почуять, все ли со мной в порядке, и не навесил ли на меня он какого-нибудь ошейника, вроде того, какой всякую метель нацепить пытался другой не в меру лихой маг.
        Ошейника не было, как и поводка. Лапы, хвост да голова тоже были там, где и допрежде, и иных каких перемен я вот так, сходу, в себе, любезной, не почуяла, и от того мало успокоилась. Встряхнулась с самым что ни на есть независимым видом расправляя шубу и принуждая легкие светлые снежинки взметнуться вкруг, и осыпалась снегом.
        Попыталась.
        Когда же и в другой, и в третий раз не вышло, с глухим утробным рыком бросилась на Колдуна, взметнув лапами за собой вихрь снега и позабыв напрочь от ярости обо всем на свете.
        Вот, значит, чем он в меня швырнул!
        От жажды крови в голове помутилось, пред глазами пала пелена, и когда Колдун чуть отклонился в сторону пропуская волчью тушу мимо и разом хватая меня за загривок, я змеей извернулась и лязгнула клыками, пытаясь дотянуться коли не до горла его, так хоть до лица. Маг же, рывком опрокинув меня боком на снег, навалился сверху и пытался хоть как-то прижать мое бешено отбивающееся тулово к земле. Горло столь соблазнительно мелькало перед глазами, что я, наплевав на руку, ровно в капкане удерживающую загривок, попробовала-таки добраться до заветной жилы - и тут же получила по морде, ровно провинившаяся собака. Колдун, не убоявшись оскаленной пасти, хлестнул меня тыльной стороной ладони раз, другой, и я, взъярившись окончательно, потеряв последний разум, полоснула по его животу задними лапами.
        Ну, как, охотничек, тебе такое?! Я уж мысленно торжествовала победу, ждала, что отпустит сейчас меня жестокий захват - чай, с распоротым-то брюхом ужо не повоюешь, ан нет. Страшные когти бессильно скользнули по кожуху, верно усиленному не травами, так заклинаниями, и не причинили вреда. А Горд Верь таки сумел надежно пригвоздить меня к земле, прижав коленом хребет, а не ребра, как до того пытался. И ту руку, что сжимала мое горло, разжал. И то верно.
        Не дышать-то я легко смогу, мне воздух тот что есть, что нету, а коли Колдун мне хребет сломает - вот то беда будет. Снегом-то обернуться я более не могу, и как знать тогда, насколько останется теперь со мной эта рана?
        - Все, хватит уже, успокойся, - спокойно так сказал, будто в горнице молодуху, попусту расшумевшуюся, одергивал, а не со снежной тварью насмерть стакнулся.
        Меня это спокойствие ровно плетью хлестнуло.
        Я взвыла, рванулась во всю волчью моченьку, заскребла лапами по утоптанному нами снегу, пытаясь хоть за что-то зацепится, вскочить, скинуть с себя проклятого колдунишку! Да где там. Крепко держит, и колено на спину давит немилосердно, давая понять - некуда тебе деваться, голуба.
        Ну, деваться, может, и некуда, а я еще побрыкаюсь! Рванулась - и явственно услышала, как вздохнул над моей головой Колдун. Потянул на себя мою голову так, что ажно позвонки затрещали, подхватил левой рукой морду под челюстью, и выпустил, наконец, из захвата шкуру на загривке, обхватил правой ладонью затылок. И я всем существом своим почуяла, сколь легко ему было бы свернуть мне сейчас шею. Колдун же этого делать не стал, а, обхватив мою морду ладонями, заглянул в глаза и ясно, раздельно произнес:
        - Не дури. Будем уходить - сниму путы. Поняла?
        И, пристально глядя глаза в глаза, с нажимом повторил:
        - Поняла?
        Попробуй тут, не пойми, когда башку того и гляди носом к пяткам повернут. Я согласно опустила веки. И даже глаза прикрыла - мол, все, твоя взяла. Отпускай уже, чай, не пушинка-то, весу - и впрямь, что в том вепре!
        Колдун хмыкнул, и отпустил. В самом деле - отпустил! Встал на ноги, и даже отступил на шаг. Я поперву и глазам не поверила. А поводок? А заклятие-удавка? Неужто, и впрямь, ничего того не будет?
        Не веря своему счастью, вскочила на ноги, и встряхнулась, расправляя измятую кой-чьими коленями шубу. Не везет ей сегодня, бедолажной! Потрясла головой, примеряясь - как там шея? Не сломал ли, облом, ненароком?
        Да нет, не сломал, кажись! Фыркнула, продувая запоршенный снегом в пылу драки нос, обмахнула языком пасть, старательно делая вид, что ни Колдуна, ни соратников его на этой полянке нет и не было никогда. Встряхнулась ещё разок.
        Остальные маги боле на краю поляны не теснились, ближе подошли. А все едино - держались поодаль. От и ладно, мне еще их только тут и не хватало.
        Горд Вепрь, который недалече почти точно также после драки одежу оправлял, одернул кожух, хмыкнул, окинул меня взглядом, и обронил:
        - Ну вот, а теперь и поговорить можно!
        Говорить мне не хотелось. Хотелось опрокинуть Колдуна в снег да и загрызть, негодящего. Я было примерилась, а не попытать ли счастья сызнова, но окинула мага взглядом, и трусливо отступилась.
        Порешит ведь.
        - Нежа, ты меня слышишь? - ворвался в мои мысли раздосадованный колдунов голос, и я вопросительно вскинула морду - что, мол? Пока я мыслям своим предавалась, -орд говорить уж начал. И, поняв, что я его не слыхала, не озлился, а лишь вздохнул устало.
        Присел передо мной на колено, положил руку на холку, заставил в глаза себе смотреть.
        - Нежана. Сейчас мы пойдем на озеро. Ты покажешь то место, где впервые Зов услыхала. Понимаешь?
        Колдун говорил медленно, внятно. Властно. Как с дитем неразумным. И от голоса его хотелось лечь на брюхо, и заскулить. Он насквозь пробирал, требовал ластиться, тереться боком о мужской бок, оставляя на нем свой запах и перенимая его.
        Вместо этого я плюхнулась на зад, и задрала морду к чистенькому небу. За что мне это?!
        Небеса злорадно молчали.
        И к лучшему! Чую, возьмись они оглашать, за что мне ниспослана кара сия - долгонький вышел бы список. Все же, грехов за мной имелось преизрядно. Я возмущенно фыркнула, встала, повела шеей и плечом, выворачиваясь загривок из захвата. Вроде же и не крепко держал, а все едино - не пожелай Колдун выпустить, ни по чем бы не высвободилась.
        Я непреклонно прижала к ноге хвост, так и норовивший мазнуть Вепря по коленям, развернулась, и потрусила к невеликому озеру, где минулой осенью рдест да раков с Яриной промышляли, нимало не заботясь, пойдут следом за мной Колдун и его спутники, али нет.
        Мелочно, ну да я и не бралась никому широты душевной являть.
        ГЛАВА 14
        К озеру я провела охотников самой короткой дорогой. И не моя в том вина, что пролегала она сплошь через кусты да буераки. Маги за спиной злились, но если и поминали меня недобрым словом - то тихо, вполголоса. В лицо же ни один обвинять не пришел. А как вышли к черному озерному льду, так и вовсе про меня позабыли, разбрелись кто куда по берегу. Я же села в снег на берегу, пристроила хвост на лапы, и приготовилась смотреть - как приезжие умники станут чароплета моего давешнего искать. На лед не пошла - он, может, и выглядел надежным, но я-то помнила, сколь мерзким норовом обладает сия пакость. Ну его. Чего я там не видела.
        А вот Колдун чего-то не видел. И хотел, чтоб ту невидаль я ему указала. Я, приметив, что поглядывает он на меня выжидательно, и морду в сторону отвернула. Вот еще!
        - Нежана, - позвал Колдун.
        Я в ответ и головы не повернула, и даже уши вместе свела - мол, до того мне интересно смотреть на кромку леса, на белые заснеженные деревья - прям, удержу никакого нет!
        - Нежана, - сызнова окликнул меня Горд Вепрь.
        Я дернула спиной - чего, мол, тебе? И неохотно обернулась. Маг смотрел выжидающе и укоризненно.
        - Место укажи, где зов почуяла - и мы уйдем, - низким, уговаривающим тоном изрек Колдун. - Ну, давай же, девочка, не упрямься!
        И от голоса его, от воркования, каким только деток малых, болеющих, укачивать, у меня сжалось что-то внутри. Мелькнула пред глазами картина - широкая мужская спина, плечи, обтянутые светлой рубахой, мужчина, склонившийся над колыбелью, голос его, растекающийся по полу… Мелькнула и пропала.
        Не про твою честь, девка.
        Встала и с самым что ни на есть независимым видом потрусила к кромке льда. Замерла, оглянулась. Коли тебе надо, Колдун, то сам первый и иди. А я отсюда погляжу, да подумаю идти за тобой, аль нет.
        Колдун пошел. Уже на дюжину шагов отошел, и тогда только спохватился - а проводника-то нету! Обернулся, и увидел меня, сидевшую у самого начала льда.
        - Нежа, ты чего там застряла? - удивился он.
        Я молча ждала, пока он подальше пройдет. Знамо дело, у берега озеро мало не до дна промерзнуть успело!
        - Иди сюда! - маг еще и по бедру себя похлопал, как охотники делают, собаку подзываючи.
        Я отвернулась.
        Колдун покачал головой. Пробормотал:
        - Вот же дурная нежить, - да и пошел дальше.
        Ну-ну. Иди, иди… Умная жить!
        «Умная жить» дошла до середки озера, огляделась, и снова развернулась ко мне, разведя вопросительно руки - ну, где мол?
        Я встала, и не ступила на лед, а стекла на него, готовая, случись что, взвиться в прыжке в любую сторону, сделала шажочек-другой, остановилась. Позади смешливо фыркнул Слав. Я сделала ещё шаг. Поскребла лед лапой. Тот противно скрипнул под когтями. Ну, в этот раз, вроде, надежный… Опять же - в Колдуне весу на уж никак не меньше, чем во мне, а вон, стоит же! Я потрусила вперед. На середину выходить, впрочем, не стала - незачем, не так далеко мы от осеннего кострища к озеру вышли. Там, где берег ушел вверх невысоким обрывом, остановилась, задрав морду, оглядела берег - ну да, вон наша коряга, ее поди не узнай!
        Покрутилась вокруг себя - а что? Раз уж я нынче вместо охотничьей псины, соответствовать надо. Покрутилась, и села мордой в ту сторону, откуда осенью с ветром зов принесло. Я бы ещё и тявкнула, да вот чего не могу - того не могу. Но ничего, и так ладно - пусть маги порадуются моей выучке.
        Колдун радоваться не стал - промолчал, пряча улыбку в глазах да углах губ, опустился на одно колено и принялся что-то чертить на льду, прямо рядом со мной. Когда он, поднимаясь, на мою холку оперся, я хотела уж возмущенно его цапнуть, да он потянул меня за воротник и пришлось отскакивать скоренько - от рисунка на льду поднялся свет, ветер, пахнуло нездешним. Ну, Колдун!
        А Колдун, меж тем, загривок отпустил, снег с рук отряхнул, и объявил своим:
        - Нет ничего. Все выветрилось.
        Развернулся спиной к своему творению, да и пошел к берегу. Я смотрела ему вслед, и думала, что надо было все ж кусать. А теперь что, поздно уж.
        А может, и не поздно, озлилась я, когда мальчишка Слав, препротивно ухмыльнувшись, попробовал меня по загривку потрепать, со словами - хорошая собачка! И когда успел подойти к тому месту, где Колдун черкал? А теперь вот примерялся выбраться на берег тут же, у обрывчика. Осенью, помниться, мне этот обрыв мало не по грудь был - а ныне же, когда встал на озере лед, чуток выше колен Мальчишке. И ведь не боится, паскудник! Верит, что при Колдуне не решусь я зарываться.
        Слав улыбнулся, и шагнул со льда на берег. Я же и впрямь кусать не стала - почто? Просто ткнула его носом в ногу, под колено, в то самое место, где жилы напряглись на подъем. А как оскользнулся сопляк, руками взмахнул, равновесие теряя - подставила свою спину, чрез которую он и полетел на неласковый озерный лед. Я же еще и вверх подтолкнула хребтом, чтоб веселее падать было. Ох, и грянулся дуралей! Всей спиной, да с размаху - поди, приятного мало.
        Он уж и рот раскрыл было, собираясь то ли хулу на меня исторгнуть, то ли вовсе волшбу сотворить - да только я разок ему в глаза взглянула, и слетел с глупого задор. То-то же, щен. Знай, на кого вякать можно - а перед кем и помолчать бы след. Отвернулась от дурня, и, не торопясь, выбралась на берег. Молча обвела взглядом магов, и, убедившись, что больше никому не хочется пошутить со мною, развернулась к Колдуну.
        Обещал снять путы - сымай!
        Я терпеливо дождалась, пока Горд Вепрь совершит свою волшбу.
        Развернулась, да и потрусила в Лес. Неспешно, нагло. Накрепко воспретив себе тут же проверять - сдержал ли маг слово, снял ли чары. Негоже то - слабость перед чужими глазами являть, показывать, сколь уязвимой я себя понимала, пока не могла в любой миг рассыпаться белым снегом.
        И лишь скрывшись с глаз охотников, углубившись в Седой Лес дала себе волю. Так и добралась до логова - текучим снегом, белой сыпучей пеленой. А добравшись, вспомнила. Я ведь так и не поведала Колдуну - все это куда ранее зова началось. И пришлый маг был здесь если и не раньше моих охотничков, то явился вровень с ними.
        Вспомнила - и отмахнулась. Ничего. Ближе к ночьи до селища схожу, Яринке поведаю - она Горду передаст. Прислушалась к себе - хватит ли сил человеком оборотиться, проклятие на малое время отодвинуть? И успокоенно опустила голову на лапы - коли и впрямь не надолго, то хватит.
        Вот Вот и ладно. Вот и хорошо. Я поудобнее устроилась на засыпанных снегом еловых лапах, и задремала, как никогда остро ощущая мир вокруг себя, Седой Лес и выставившуюся надолго ясную погоду.
        Дверь отворилась, впустив в темную комнату полосу тусклого света от свечи в руке вошедшего. Человек шагнул внутрь - и остановился, только свечной огонек трепетал на сквозняке. Настороженно вперился взглядом в угол промеж столом и постелью.
        А кто б не насторожился, застав в своих покоях здоровенного белого волка? Я разлеглась на полу, удобно разложив лапы, и дожидалась ?орда. Долгонько дожидалась - зимний вечер успел смениться ночью, селище затихло и налилось сонным покоем. И где, интересно, Колдуна носило? А? впрочем, не мое то дело.
        Я поднялась - в невеликой и без того комнате разом стало тесно - и потянулась всем телом вверх. Встала на две ноги девкой, и, прикрыв срам, ухватила загодя присмотренную рубаху, что, постиранная, лежала на постели. Без спросу натянула, и лишь вынырнув из широкой, не по мне шитой горловины, взглянула на Колдуна. И сама не поняла, как - то ли с вызовом, то ли с опаской. Он же как вошел, так и не шелохнулся - только дверь по-за собой прикрыл.
        Прикрывая недовольством неуверенность, буркнула:
        - Долго гуляешь, Колдун. Умаялась ждать.
        Он качнул головой, и шагнул-таки вперед, поставил свечу на стол. Окинув меня взглядом, в котором на самом дне мне мерещилась насмешка, и пожурил:
        - Ох, и наглая же ты нежить!
        Я повела плечом - мол, что есть, то есть, не спорю! И примолкла, стараясь сделаться тише воды, ниже травы. Нюхом чуяла, всем нутром ощущала - не след торопить его сейчас. Он и так, верно, навряд ли радостен, что я самовольно в жилье его вторглась. А он Вожак, и он сильнее - он мне то уже доказал. И без того мое поведение уж больно на вызов походит. И мне бы не злить его надобно, сущеглупой, а скромность да вежество явить… И от того я притихла, отвела взор от крупного широкоплечего мужчины.
        Взор-то отвела, а краем глаза все едино следила - вот снял он с плеч суму, пристроил на стол, подале от свечи. Вот стянул теплый меховой кожух - и положил на лавку. Шагнул в дальний угол, к бадье с водой. Зачерпнул полные ладони, умылся. И не побоялся же мне спину подставить! Стянул с крюка на стене свежее полотенце, утерся. Я глядела на его спину, вспоминая, как в другое время, давно-давно, как бы не в иной жизни, точно так же умывался этот мужчина. Только я тогда не в углу стояла, замерев да остерегаясь шевельнуться, а воду из ковша лила, да вот такое же полотенце, расшитое петухами, подавала. Вепрь развернулся ко мне, взглянул в упор. Я и взгляда отвести не успела. Горд же, не глядя, пристроил полотенце на место, на крюк, и вопросил у меня:
        - С чем пожаловала?
        Вроде не грозно спросил, но мне захотелось, равно щенку, поджать хвост, упасть на пузо, и заскулить. Удержалась. Нет, все же верно я его поняла тогда, ещё при первой встрече - сильнейший. И зверь во мне, отведавший трепки от этой руки, и женщина, принявшая от нее ласку, в том были за едино. Я сглотнула, и принялась все, что знала, поочередно излагать - и как осенью от ветра чуть разум не потеряла, и что снега в этом году рано пали, много раньше, чем то погода обещала - а я такое чую, не приметами, но нутряным знанием ведаю, и все тут!
        Вепрь молча выслушал, буровя меня тяжелым взглядом - и не видя. Я же все, что знала, поведала, и притихла. Невместно то бабе - мешать мужу думать. Он вернулся из своих мыслей, и буркнул:
        - На кровать сядь!
        Я поймала его взгляд - на босые мои ступни на голом полу, на колени, прикрытые подолом его собственной полотняной рубахи. Уже было раскрыла рот, сказать, что не мерзну - но взглянула в глаза, и передумала. Опустилась послушно на застеленную меховыми одеялами постель, и ноги под себя подтянула, и даже одеяло на колени натянула. Подняла взгляд на Вепря, без слов вопрошая - ну, теперь-то ты доволен? А тот только углом рта дернул, да и вышел из комнаты. Растеряно проследив за ним глазами и узрев закрытую дверь, я только головой качнула - и что это было? А и ладно! Не моя то забота, куда он делся. Прислушавшись к себе, убедилась, что времени у меня еще с запасом, и перекинула волосы на одно плечо - в косу надо бы забрать, а то совсем уж неряхой гляжусь.
        Так от я и сидела, вперив взгляд в огонек свечи, да разбирая пальцами темные русые пряди. Здесь, в колдуновом логове, все накрепко пропиталось его запахом, а постель - и вовсе пуще прочего, и оттого сидеть здесь мне было хорошо. Уютно, покойно. Привычные пальцы сами разделили кое-как прочесанные волосья натрое, сами и в косу сплетали, заводя под среднюю прядь то левую, то правую, поочередно. Вот ощутился проскользнувший мимо внимания колтун, и правая рука надежно зажала недоплетенную косу в кулаке, левая же растрепала, растянула и загладила спутавшиеся волосы. И снова - левую прядь завести под среднюю, перехватить в правую руку, правую прядь завести под среднюю, перехватить в левую руку. Коса быстро закончилась, а я только тогда и сообразила, что перевязать-то ее мне нечем. Так оставила, перекинув на правое плечо. Хоть и ненадолго такой косы хватит - да мне все едино долго и не нужно.
        Горд воротился, и запах гретого молока вплыл в двери вперед него. А еще - масла да меда, которыми сдобрено было то молоко. Маг молча отдал в руки мне тяжелую глиняную кружку, и я так же молча пригубила горячее питье, не сумев в ответ на эту заботу разъяснить ему, что снежный волк не мерзнет. Ни зимой, на снегу, ни осенью, в студеной озерной воде.
        Я пила молоко меленькими глоточками, из-под ресниц наблюдая, как Колдун ходит по комнате - то от двери к столу, то по кругу. Тесно здесь, много не находишь - а он мечется, болезный. И взгляд мой он, кажется, спиной чует - дернул недовольно лопаткой, повел плечом. Я послушно опустила взгляд.
        Кружка, молоко в ней, мои колени, прикрытые одеялом, дощатый пол. Стешку давно за косу никто не таскал - сор вон остался, мела, не сильно утруждаясь. Или то не она? Я потянула ноздрями воздух, пытаясь по запаху определить, кто прибирался здесь ныне.
        - Ростислава ты?..
        Я вскинула взгляд на Колдуна. Он смотрел на меня в упор, и я тоже взора не отвела.
        Бедный, как же ты измаялся.
        Темные глаза смотрели жестко, требовательно. Я качнула головой:
        - Нет, не я.
        И, глядя на него - такого большого, сильного, и беспомощного от того, что не в его власти переменить то, что случилось с младшим братом, добавила:
        - Но я могу указать место.
        Что за место - Вепрь переспрашивать не стал. И так понял, что к останкам Ростислава Куня я его привести могу. А я вдруг, увидев, как опустились плечи, как ссутулилась на миг сильная спина, запоздало поняла - а он ведь надеялся. Вопреки всему, теплилась, жила в нем надежда, что, может, жив еще младший. А теперь той надежды не стало.
        Горд устало опустился рядом со мной на постель. Откинул голову назад, повел плечами, разминая закаменевшую спину да шею. Локти в колени упер, сцепил руки в замок, подбородок на них пристроил. Сгорбился весь. Могла бы его ношу на себя принять - приняла бы. Мне ли не знать, каково то - младших хоронить? Я потянулась к нему, пальцами волос на коснулась, погладила чуть ощутимо - от макушки, к затылку, от шеи по плечу, сжала его легонько. Уже воздуха в грудь набрала - рассказать ему все. Самую малость не успела - Колдун перехватил меня за руку, потянул на себя, втянул на колени, сгреб в охапку, обнял - и у меня слов не осталось, они, что снежинки от ветреного вздоха, во все стороны из головы порхнули. Руки сами взлетели и опустились на крепкие плечи, я прижалась губами к губам, всем телом к широкой груди. Потянула, поманила за собой, опускаясь на его постель.
        Хоть так тебя утешить могу, сердце мое. Не думай ни о чем, иди ко мне. Все наладится, родной. Уж я-то знаю. Горе схлынет, и все образуется.
        Бился в стены старого трактира ветер. Бился, выл. Терся боком, как медведь-медведище. Не время сейчас для медвежьей воли. Спать им след в берлогах - крепко, сладко. У медведиц медвежата ныне народились. А ветер воет. Трется о стены трактира, ломится внутрь. Я слушала его, сквозь грохот собственной крови в ушах, и понимала - пора.
        Кончилась отсрочка, скоро, скоро зазвенят потусторонним звоном искристые нити проклятия, вопьются, да не в кожу, не в мясо или кости - а глубже. В самую суть.
        Не вернусь в снежного волка своей волей - воротят силой. Пора, девка.
        Я вздохнула, вбирая в себя напоследок запах лежащего рядом мужчины - запах, густо перемешанный с моим собственным, постаралась наполниться им вся целиково, от макушки до пяток. И, с сожалением выдохнув, отвалилась от горячего бока, вдоль которого вытянулась, прижимаясь всем телом. Села на постели, спиной к Горду Вепрю, обхватила себя руками, потерла плечи.
        Надо идти. Хуже нет, чем когда проклятье свое себе насильно возвращает - ровно шелудивую собачонку за повод дергает…
        - Пора?
        - Пора.
        Хорошо, что он все понимает.
        Плохо, что я так и не успела ему поведать, какая судьба сыскала его брата. Теперь не скоро в человека обернуться сумею, не скоро речь обрету. Но вот иное сделать - смогу. И, обернувшись к нему, обронила:
        - Завтра, на берегу. У старой ветлы. Нужное место не близко, верхами сподручнее будет.
        Он кивнул молча, а я засмотрелась - на тяжелые руки, под голову подложенные. На широкую грудь. На лицо - строгое, неласковое, такое родное лицо. Широкие темные брови, ресницы, густые да короткие, нос с горбинкой, впалые щеки, тонкие губы…
        Боги с ним, с поводком. Коли и дернет - ничего страшного, переживу, чай, не переломлюсь.
        Я, махнув рукой на все на свете, жадно, горячо целовала заветренные мужские губы, чувствуя, как откликаются они ответной лаской, как смыкаются на мне железным капканом крепкие руки. Позабыв обо всем, я целовалась с магом-чужаком, и не желала помнить ни о чем, кроме тяжести его тела, прижавшего меня к доскам постели.
        Не ведаю, что почувствовал Вепрь, когда проклятье выдрало из его рук жаркую любушку, а я, очутившись вдруг волком на заветной полянке в потаенной глуши Седого Леса, а не в объятиях сердечного друга, села в снег, да и завыла, жалуясь на жестокую долю подруженьке-луне. В ушах, после принудительного возвращения, звенело.
        Старая ветла скрипела на ветру. Жаловалась, верно, на что-то. Я ее жалобы нынче слушать была не расположена - самой бы кому пожалиться, да не выйдет. И некому. Да и не на что мне, коли по-хорошему, жаловаться-то.
        Я такая, какая есть, и я собой довольна. А что восхотела невозможного - так кто ж мне виноват?
        …а и будь я девкой трактирной, самой что ни на есть разобычной, так то на то бы всё едино и вышло. Уехал бы мой Колдун, выполня задание - а я б осталась, дальше столы натирать да питье подавать.
        Кто он, и кто я?
        Разные мы, раз-ны-е. Ну а коли так - то не о чем и жаловаться. Я с неодобрением посмотрела на ветлу - ишь, расскрипелась, старая! Прислушалась к близящимся конским шагам, подобралась, подождала, пока люди поближе подъедут, оглядятся, спешатся - да и поднялась на лапы, отряхнулась.
        - Ах ты ж… - с руганью отскочил в сторону Аладариэль Сапсан, которому за шиворот с моей шкуры щедро сыпануло ледяной крошкой истолченного наста.
        Испуганно взвизгнул его гнедой, да и унялся - хозяин его и то, верно, больше испугался. Да и то сказать - коня-то я намеренно не пугала!
        Я удовлетворенно развернулась, и потрусила в сторону Быстринки. То-то же, ушастый! Впредь будешь знать, как наушничать!
        Маги, не размениваясь на долгие разговоры, воротились в седла, и припустили коней следом за мной.
        Быстринка встретила нас приветливо - белой снежной лентой с черными проплешинами голого льда, вылизанными голодным ветром. Я стекла с высокого берега на прочный, мало не в локоть толщиной, лед, и ходко зарысила по гладкому пути. Коли такой ход держать, то к обеду на месте будем.
        По гладкому речному льду бежалось ходко, мне то и дело приходилось умерять прыть, чтобы не оставить охотников совсем уж позади - чай, у них-то кони без устали бежать не способные.
        Нужное место я узнала сразу. Умерила бег, дожидаясь приотставшего Колдуна сотоварищи, а потом и вовсе остановилась. Маги спешились, поснимали кладь, и Мальчишка с магичкой, приняв поводья у Вепря и Тихона с эльфом, взялись вываживать коней, давая им остыть после долгой скачки.
        Я села на лед. Дивный поодаль рылся в своей суме, перебирал припас, проверяя, все ли цело, Тихон, пристроив свои вещи на снег, рядышком с пожитками товарищей, бродил неподалеку, пристально разглядывая узоры в черном резном льду. Мне не было до них дела. Горд Вепрь перекинул длинный ремень через плечо и подошел ко мне, терпеливо дожидаясь, когда я отомру. Я и отмерла.
        Поднялась на лапы, встряхнулась, стряхивая разом с роем снежинок нахлынувшую не ко времени задумчивость.
        Может, будь я одна, то и долго бы так просидела, да только была я нынче не одна.
        Подошла к берегу. Покрутила головой, оглядываясь, примерясь. И поскребла лапой выкованный морозом щит, брызнув ледяной крошкой. Злорадно отметила, как сморщился от мерзкого звука остроухий, а потом развернулась ко всем магам спиной, да и потрусила с глаз долой.
        Пусть себе делают, что хотят, мне до того дела нет!
        Я схоронилась под укрытым снегом кустом на берегу, и смотрела, как деловито и привычно работают маги, слаженно и обыденно готовясь к своей волшбе, и вспоминала.
        ГЛАВА 15
        Он был добрым. Очень добрым. И его доброты достало, чтобы подобрать в зимнем лесу чужую незнакомую девку. Он сам ворожил надо мною, убеждаясь, что я не маг и не тайный ворог, и когда эльфам сопровождения - а было их много, поболее полудесятка - этого показалось недостаточно, сам достал из своих запасов невеликий камешек, велел положить под язык и сызнова повторить все то, о чем он меня вопрошал, и поклясться, что не умышляю худого. Я повторила, и поклялась - и тогда эльфы успокоились, но все равно поглядывали с недоумением, не могли понять, зачем ему надобно было ввязываться. Тратить на меня драгоценный камешек-вещун, чующий ложь, делить на еще один рот припас. А Кунь просто был добрым.
        И сейчас, глядя, как его брат, вытянув руки, ворожит там, где Ростислав Кунь встретил свою смерть, я жалела его.
        Нет, не его. Их.
        Я опустила морду на лапы и замерла, глядя на Колдуна. Он, даже если и ощутил мой взгляд, от дел своих колдовских не оторвался, и я приготовилась ждать. Чего ждать - и сама не ведала. Про то, что я магов обратно поведу, уговора не было. Как и про то, что сторожить их стану. Так что, по-хорошему, могла я развернуться и уйти. Никому я больше ничего не обещала.
        Где-то в лесу хрустнула ветка. Я приподняла голову, вслушиваясь, чутко повела ухом. Легкие шаги мягких лап по снегу. Хрустнуло ещё раз, и стихло. Зверь прошел. Волков в округе к зиме, окромя меня, не остается, лиса верно. Я сызнова опустила голову. Маги ничего не заметили.
        Так и лежала я, слушая лес, глядя на деловитую, привычную работу Вепря и его людей, покуда они ее не закончили.
        А закончив, стали собирать разбросанные по снегу вещи. Слав молча, не дожидаясь ничьих приказов, принялся затирать вычерченные во льду Быстринки знаки - вел по ним рукой, и они исчезали, а из-под ладони расползалась талая вода. Ровно горячим камнем, а не голой рукой вел. Тихон и Далена, встав друг напротив друга, шагов через пять, разом вскинули руки, будто встряхивая невидимый половик, резко опустили и развели их в стороны… Раздался резкий хлопок, из места про меж ними пахнуло ветром, и тут же сызнова стихло. Слав, над головой которого ворожили маги, ничуть не обеспокоился, как выглаживал ладонью лед, так и продолжил. Натопленная им вода уже застывала молодым ледком поверх старого.
        - Следы затирают, - сказал мне эльф, подошедший бесшумно со спины.
        Я притворилась, что не услышала. И поныне не слышу. И вообще, что его тут нет, да и не было верно, испокон веков.
        Эльф хмыкнул и отошел.
        Я встала на лапы, и потрусила к Вепрю, сея за собой тонкий хвост из опавших со шкуры снежинок. Может, и зря я не приняла перемирия - но не к той он мир предлагать пришел. Пусть сначала с Яриной Веденеевной замирится - тогда и я морду воротить не стану.
        - Этого и следовало ожидать, - негромко говорил Тихон Горду, когда я подошла к ним. - Пять лет без малого прошло, следы стерлись, память вещей коротка. А тут и само место десяток раз измениться успело - сам знаешь… Вода, течение.
        - Знаю, - кивнул Вепрь.
        Я присела в стороне от них, пытаясь на глаз определить, что ныне чувствует Колдун. А то рожа-то у него каменная, да что на душе - не ясно. И слух мне не помог ничем - Колдун все больше отмалчивался, а когда отвечал, голос ровен был. Крепко себя держит, и не скажешь, что пять лет надежду берег а ныне разом лишился.
        - Зато точно установили, что это действительно он, а не твоя подружка невезучий обоз загрызла! - утешила Вепря подошедшая Далена, и мужи дружно заухмылялись. Даже у Колдуна угол рта дрогнул.
        Но шутки не поддержал, буркнул только:
        - Раскладывайтесь, пообедаем, и назад поедем, - и, развернувшись, ушел в сторону берега.
        Я потрусила следом за ним, очень уж любопытсвенно мне стало - чего он на том берегу сыскать думает?
        …мы-то той зимой к берегу в этом месте и близко не подходили.
        Горд Вепрь далеко уходить не стал - только на твердую землю со льда выбрался, да и остановился. Постоял, оглядываясь, взмахнул руками - словно воду из чаши плеснул на лед. Потом достал из кармана шнурок темный недлинный, повязал его на ветви ракиты, что над рекой проросла. В самую глубь, где тонкие стволики гуще всего растут. Я не утерпела, сунула нос, со всех сторон обнюхала что куст, что шнурок. Куст пах, как ему и положено - ракитой, морозом, кормившимися с него зайцами. Шнурок - Гордом Вепрем да выделанной кожей. Я озадаченно постояла, обошла куст, глянула на Быстринку с другой его стороны. И досадливо дернула ухом - да он же место заметил, чтобы найти, когда воротится. Уж свою-то вещь он, маг, сыскать завсегда способный!
        Оттого и повязал вглубь - ему, чтобы отыскать, увидеть не нужно, а прочим и незачем.
        Горд смотрел на меня насмешливо, но не зло. Дождавшись, пока я уймусь, покачал головой, развернулся, и пошел назад, к месту, где его сотоварищи уже разложились для быстрого походного обеда.
        Напластованное ломтями сало, испеченный ныне поутру хлеб, соль в тряпице да глиняная кубышка с плотно притертой пробкой, в которой, несмотря на толстые глиняные бока, уже успел остыть сбитень - вот и вся немудрящая снедь, собранная магам в путь.
        Когда мы подошли - Колдун впереди, а я за ним, ступая из озорства след-в-след, - Далена, сидевшая на старой коряге, как раз обхватила ладонями кубышку за бока, подержала немного, перехватила глиняную посудину за узкое короткое горло, выдернула пробку - и над ней закурился вкусный горячий парок.
        Ели маги быстро, за едой говорили, обсуждая нынешнюю поездку да принесенные ею вести, а я слушала, да раздумывала о двух важных делах разом. Но одно из них пока терпело, с ним следовало дождаться, пока маги уезжать станут, а вот второе…
        Со вторым важным делом следовало поспешать, решила я.
        И сунула морду под локоть Вепрю. Свежее сало нынешнего посола, нежное, розоватое, натертое петрушкой да чесночком, пахло столь одуряюще, что глупа бы я была, не попытайся умыкнуть чуток.
        Горд отвел руку с куском, и мои зубы ухватили пустоту. Я убрала морду, отступилась, облизнулась. Переступила на месте лапами, примеряясь и готовясь сызнова попытать удачи… Колдун обернулся, мазнул взглядом по мне взглядом, и подняв с чистого рушника, расстеленного на выворотне, сразу пяток ломтиков, держащихся вместе на плотной вкусной шкурке, подсунул к самому белому носу.
        Я обижено отвернулась было - как будто я и впрямь того сала хотела! Когда бы так - давно бы выудила его по-простому, из брошенной без присмотра сумы! Но Колдун ждал, сало пахло, как умалишенное - и я осторожно приняла подношение с раскрытой ладони, легонечко подцепив его зубами.
        Ладно, так уж и быть…
        Колдун хмыкнул, и вернулся к беседе. Тихон еще в самом начале спросил, верит ли Горд в то, что это не моя стая Куня под лед пустила. Колдун верил - и не столько от в мою к нему честность, сколько в способность брата от снежной нежити уберечься и людей своих уберечь.
        Хоть и обидны мне были такие речи, по которым выходило, что мне с магом ни в жизнь не совладать, а признать следовало, что так оно и есть, и даже Яринка моя - и та сумела защититься. Я чихнула, потерлась мордой о снег, пытаясь стереть чесночный дух. Не вышло, и я снова сунулась под руку к Колдуну. Все равно ведь разит уже, так чего теперь осторожничать?
        Колдун прижал руку к боку - локоть удачно зажал шею чуток пониже ушей, и уши разом мерзко заложило. Я возмущенно щелкнула клыками, уперлась всеми лапами и рванулась. Вывернувшись из-под руки Вепря, возмущенно встряхнулась, дернула ушами - уши послушно дернулись, и слух, как будто, вернулся. Мстительно сверкнула взглядом в широкую спину, и принялась подбираться с другой стороны.
        Не то, чтобы я и впрямь верила, что сумею подкрасться к настороженному магу незамеченной, но разговоры их - скука смертная. А так, какое-никакое, а развлечение.
        Да и вовсе мне не верилось, что не обсудили маги моей вины, аль невиновности, ещё вчера вечёр, как только Колдун сказал соратникам, куда ныне ехать предстоит, да кто их туда поведет. Так что, Серый и вопрос свой задавал более для меня, нежели для колдуна. Поглядеть, видать, хотел, как нежить себя поведет, чем на обвинения ответит. Я фыркнула, увернувшись от локтя, коим Горд отмахнуться попытался, и, махнув хвостом, попросту встала на задние лапы, навалившись Колдуну на спину. Мало того, что воплотив въяве весь свой вес, так еще и накинув мстительно пуд-полтора. Колдун разницы как и не заметил. Повел плечом, глянул на волчью морду, что на правое плечо пристроилась, да к разговору воротился.
        А речь шла об том, что кости со дна подымать надобно.
        Я с любопытством прислушалась.
        - Сейчас - точно нет. Вот покончим с делами, тогда и вернемся за ребятами, - негромко сказал Колдун, и «дела» на его плече шумно вздохнули, напоминая, что они, маги, присланы сюда вообще-то снежную стаю извести.
        Горд поднял руку, мимоходом потрепал меня по холке.
        Еще б за ухом почесал!
        А мог бы и почесать…
        Слав, неодобрительно сопевший, буркнул:
        - Не дело это, их там оставлять. Что наших, что эльфов…
        Далена посмотрела на него, и во взгляде ее быстрой тенью мелькнуло сочувствие:
        - Ну, давай сейчас подымем, - магичка, доевши, встала с бревна, отряхнула руки, похлопала себя по поясу, разыскивая рукавицы, и не нашла. - Что делать-то станем? Где останки хранить?
        Она уперла руки в бока, расставила широко ноги, утвердившись на заснеженной мерзлой земле. Посмотрела на Теренского, что так и сидел, ссутулясь, с высоты своего роста.
        - В подпол при трактире такой груз не спустишь, на подворье не оставишь. Было бы дело чуть ближе к Кострецу, можно было бы позвать кого из наших, помощи попросить.
        - Да понимаю я все! - взвился Слав, - Просто не хочется думать, что мы уйдем, а они…
        И столько в его голосе было невысказанного, такая тоскливая безнадежность, что и мне, снежной нежити, стало ясно - не спроста он так к сердцу принял сегодняшние вести. Да и магичка уже не таила жалости во взгляде, и Тихон бросил быстрый взгляд исподлобья, да и отвел взгляд…
        - Так бывает, Слав, - спокойно и просто сказал Горд, - Иногда так просто бывает.
        И слова эти оставили у меня стойкое чувство, что сейчас у меня перед носом мазнул хвост какой-то иной, чужой истории. Вот только гоняться я за ней не буду - мне своих историй с избытком хватит. Подумала так - и быстрым рывком выхватила из рук отвлекшегося Вепря хлебную горбушку с лоснящимся кусочком сала, заглотив ее целиком, почитай, не жуя.
        - Нежа, - рявкнул Колдун, и добавил еще пару словес, поименовав меня по матери.
        Я отскочила и нахально обмахнула пасть белесым языком. Но на всякий случай, встряхнулась - снег с окрестных сугробов взметнулся, а когда осел, я была уже на пядь выше в холке. Неспешно, ровно нехотя, отошла на пару шагов. Постояла, посматривая на Вепря искоса. Выглядел он не злым, а все больше раздосадованным. И не столько моей выходкой, а сколько тем, как все обернулось ныне.
        Я снова отшагнула еще чуток. Постояла. Убедилась, что маги в мою сторону боле не смотрят, занятые разговорами о том, как и когда след подымать со дна Быстринки кости, да и пошла бесцельно бродить по поляне. Взрыла носом снег там, где слабо витал мышиный след, обкусила, поднявшись на задние лапы, молоденькие веточки растущей над берегом ивы. Пожевала, отплевалась от горечи, оттерла пасть о чистый снег. Спустилась на лед. Попетляла там, где ещё недавно взрезали толстую ледяную кору магические письмена. Легкий верхний снег, что спешил ко мне, струясь змеями, на черном речном льду был особо заметен. Поскребла лапой место, по которому Слав недавно ладонями водил - и оно так и осталось, гладкое-гладкое, блестящее. Я в нем отражалась не привычной снежно волчицей, чуток поболее обычной, а здоровенной тварью, с годовалого бычка уже.
        Хватит, пожалуй, подумала я, и белесые полозы упали на землю, осыпались одиночными снежинками.
        Еще чуток покружила, сунула нос в куст ракитника, где маг метку оставил.
        Маги уж обратно, в селище возвертаться надумали - и я не стала им мешать. Мне и самой уж пора в Лес утекать, да побыстрее - вон, Далена головой крутит, ищет что-то, Тихон-Серый по поясу себя охлопывает, на лед оглядывается, туда, где по приезде они все вещи свои грудой свалили.
        На берег, что в этом месте подымался небольшим обрывчиком, человеку до колена, я не запрыгнула, а шагнула - до того здоровая вымахала. И, не оглядываясь на магов, споро и привычно собирающих пожитки, порысила к Лесу, стеной вставшему над рекой, понемногу прибавляя ходу.
        А когда из-за спины донесся переливчатый яростный девичий вопль, сдобренный отборной мужской бранью, и вовсе припустила во все лопатки.
        И пусть бежать в этот раз было не удобно - с добычей в пасти поземкой не рассыплешься - но я все едино выбирала путь через самые непролазные буераки.
        И остановившись, когда за спиной осталось не меньше полуверсты матерой чащи, сплюнула на снег, изгвазданные в слюне до полного непотребства, две пары рукавиц. Пару мужских и пару женских.
        Острословы, выходит? Шутники? Ну, снежный волк тоже добрую шутку уважает - добирайтесь теперь до жилья как знаете, правьте теперь конями, как хотите, по морозу. А рукавичкам я иное применение найду - обхохочетесь!
        Весельчаки…
        Я старательно собрала свою добычу, с большим трудом уместив в пасти ее всю, и прикинув, где ныне обретаюсь, потрусила к заветной полянке, тихо радуясь умению прирастать снегом по своей воле почитай до любого размера.
        Обычный-то волк, поди, незаметно умыкнуть разом четыре варежки не сумел бы!
        Когда перед самым рассветом команду Горда Вепря разбудил тревожный звон одной из струн заклинаний, которыми они сами спутали всю ближнюю оконечность Седого Леса, маги поперву только удивились. Заклинания, еще осенью настороженные на снежную нежить, оная снежная нежить доныне не задела ни сразу. Маги, вернувшиеся нынче из леса глубокой ночью, посоветовались и решили махнуть рукой - в конце концов, снежного волка им ныне искать не надо, а коли и встанет такая нужда - то достаточно будет позвать. Не всем, правда, достаточно, но кой-кому - так точно.
        Дослушали, как дрожат в силовых нитях отзвуки нездешнего присутствия и разошлись досыпать.
        Утренний сон сладок, он быстро возвернул усталых охотников в свои объятия. И потому, когда сеть заклинаний запела оповещением второй раз, радости это никому не добавило. Кто укрывшись одеялом с головой, кто сунув оную под подушку, а кто просто перевернувшись с боку на бок и ругнув упертую тварь, маги пытались спать. Во второй раз низкий гул держался дольше.
        В третий - ещё дольше.
        А в четвертый и вовсе отказался стихать.
        - Эта скотина, что, прямо на контрольной точке спать улеглась? - яростным шепотом зарычал Слав, сверкая красными с недосыпу глазами.
        - Вряд ли, - отозвалась Далена, с сосредоточенным и разом кровожадным выражением на лице натягивая кожух.
        Все прочее уже было на ней, окромя шапки, зажатой под мышкой.
        И рукавиц.
        - Если бы нежить находилась сейчас непосредственно в пределах заклинания, тревожное оповещение звучало бы куда более выраженно, - будничным тоном встрял Сапсан от лестницы. - А у нас явные остаточные колебания. Не затихающие. Такое ощущение, что она просто оставила заклинанию часть себя.
        Сапсан тоже был одет в верхнюю одежду, как и магичка, вот только, в отличии от нее, он не собирался выходить на улицу, а явно только что оттуда воротился.
        - Все ясно, - едко бросила Далена, натягивая шапку, и заорала шепотом, чтобы не разбудить трактирщика с домочадцами, - Горд. Твоя змея шкуру сбросила!
        Горд Вепрь, на ходу натягивая теплый тяжелый кожух, на это только хмыкнул.
        Маги в полном составе в предрассветных сумерках выдвинулись в Седой Лес, дабы развоплотить богомерзкую тварь раз и навсегда. Ну, или хоть выяснить, какого рожна ей надобно - если развоплотить не выйдет.
        У Алодариэля Сапсана мелькнула было мысль предложить сотоварищам оставить кого-то на страже в трактире, ибо с нынешней бестии сталось бы выманить магов в лес, заложить круг, да и наведаться в селище за их спиной - но он промолчал. И без того люди с интересом поглядывали, где это соратника носило среди ночи, хорошо хоть, в слух пока не спрашивали.
        Так что пусть ее, решил Сапсан. Заявится - так заявится. Больших бед не наделает, а за малые с нее ее собственная подруга обе шкуры спустит, и волчью, и человечью…
        К счастью, дурные предчувствия Сапсана не оправдались. При том, счастью для снежного волка - потому как, собрав в Седом Лесу четыре рукавицы, от души пожеванные, исслюнявленные и прихваченные морозом, бережно уложенные на силовые линии заклинания на расстоянии полуверсты друг от друга, лютой смерти Нежане желал даже ?орд.
        В Лесовики маги воротились ближе к полудню.
        ГЛАВА 16
        Горела свеча, плясал рыжий язычок огня, вился вверх тонкий дымок.
        Сидел, ссутулившись, за просторным дубовым столом крепкий, здоровый мужчина. Широкие плечи опущены, бессильно лежат на столешнице сильные руки…
        После памятного утра, когда боевые маги воротили себе свое ценное, хоть и изрядно обтрепанное имущество, числом две пары, минуло уж два дня. Нынешнюю ночь охотники встретили в Ручьях, и местный староста, принявший беспокойных гостей на постой, выделил им одну на всех горницу. Здесь об прошлом годе летом завелась какая-то тварь, пожравшая двоих деток, убежавших гулять в овраги. Тогда погань отпугнули недружелюбные мужики с огнем и дубьем, а вот ныне охотники углядели на снегу у тех самых оврагов следы. И уж больно они схожи были с теми, летними. Ждать селяне не стали, мигом кликнули так удачно случившихся в Лесовиках охотников. И правильно сделали - прочесав овраги за селищем частым бреднем, охотники подняли гуля-падальщика с лежки, да тут же и изничтожили.
        Слав выступил из сумрака и подсел за стол к ?орду. Остальные охотники разбрелись по своим лежанкам, отдыхать после тяжелого дня, набираться сил. Хозяин с чадами и домочадцами тоже ушли на покой. И только двоим нынче не спится - самому старшему и самому молодому.
        - Вепрь! - тихо позвал Горда Слав, - Скажи мне, чего мы ждем? Что ищем? Объясни, я не понимаю.
        Горд, следивший за дымной нитью, тающей в локте над свечой, вздохнул, перевел взгляд на взъерошенного соратника.
        - Раньше мы искали нежить, чтобы изничтожить ее и спасти от лютой твари местных. Но ты ведь не собираешься ее убивать, верно? Нежана - твоя женщина, и ты не причинишь ей вред. Хоть она и оказалась снежным волком, верно? Нет, я не говорю, что ее след непременно убить, - тоскливо обронил мальчишка, - Не так уж и много от нее вреда, а местные, и вовсе, считают, что лучше одна снежная стая под боком, чем несколько обычных, серых, да еще и иной нежити выводок в придачу. Но… Я не понимаю, что мы здесь делаем? Почему не возвращаемся во Власту?
        Слав навалился грудью на гладко струганные дубовые доски, заглянул тревожно в глаза своему старшому. И Горд без слов прочел все то, что хочет и не может высказать словами его друг. То, отчего мечется в груди его ретивое.
        - Вернемся, Слав. Обязательно вернемся. И ребят воротим, непременно.
        - Я не плачусь и не ною, Горд. Я не первый день боевой маг, и знаю, что иногда надо отступить от правил, чтобы поступить по совести. Я не осуждаю тебя за то, что отпустил волчицу, когда мог взять - на твоем месте сам поступил бы так же. Я просто не понимаю. Почему мы ничего не делаем, но и не уезжаем. Объясни, старший?
        - Мы ждем, Слав. Просто ждем.
        - Чего? - пригнувшись к самому столу, навалившись на него грудью, шепотом взвыл Слав Теренский.
        Глава отряда магов-охотников, что приехали зачистить окраину Седого Леса от стаи снежных волков, пожал могутными плечами:
        - Нежана не рассказала мне кое-что важное в прошлый раз. Не успела. Дождемся, как она снова сумеет оборотиться в человека, и послушаем. Тогда и решать станем.
        - Что послушаем? - растерялся Теренский.
        - Слав, она не просто случайно набрела на разгромленный обоз. Она видела, как их убивали. Я бы попробовал ее в зверином теле расспросить, но не рискну. Дурная. - и, поглядев на Слава по-над неверным огоньком, приговорил, - Надо ждать.
        - Видела - и сразу не сказала?
        Вепрь вновь пожал плечами:
        - Кто мы для нее, Слав? Чужаки. Да что там - для нее. Для всех местных. Мы пришли и ушли, да хорошо бы, побыстрее. Она о себе думала. Свою тайну сохраняла - до наших ей дела не было.
        - Но теперь-то все переменилось? Она расскажет? - тревожно уточнил самый неопытный из охотников.
        - Да, - чуть грустно улыбнулся Вепрь своему сотоварищу. - Теперь тайну беречь не надо. Она расскажет
        Слав кивнул. Теперь, когда будущее прояснилось, а поведение человека, которому он верил поболее, чем себе, снова стало разумным и понятным, ему стало легче.
        - А потом что? - этот вопрос он задал уже спокойно, деловито. Не было уже в нем слышно грызущей сердце тоски.
        - А потом - видно станет. Я так думаю, к эльфам наведаемся. Но это еще поглядим. Сначала нужно послушать, что точно Нежана видела.
        Слав понятливо кивнул, и поднялся, поблагодарил:
        - Спасибо, старшой. Пойду я, пожалуй. Да и ты бы шел - спать давно пора. А завтра опять от селища к селищу по заснеженному пути трястись…
        Неспокойно мне было ныне. Тревожно, маетно.
        Грызло меня беспокойство изнутри, хлестало по хребту извне. И от того беспокойства не находила я себе места. Металась. Взрыкивала в лесную пустоту.
        Что-то назревало. Близилось.
        Мне нужно было перевидаться с Колдуном, рассказать ему все. Давно надо было, да я все сторожилась. Береглась.
        Добереглась.
        Позови бурю, Колдун. Ты же можешь, я знаю.
        Пусть, пусть хлещет метель серебряными хлыстами, пусть мечется, колотится в ставни, впивается в живое ледяными когтями, пусть пробирает насквозь неживое!
        Но потом, когда буря стихнет, мне достанет сил совладать с проклятьем.
        Оно нынче захлестнуло горло тугой петлей. Не протолкнуть через волчье горло ни слова. Один только вой летит в небо. И я вою, вою - от злости, от бессилия.
        Я знала, ведала - если не побояться с проклятием схлестнуться, можно с ним совладать. Не во всем, но в малом - посильно то мне. И помалу, по шажочку, оттирала я у проклятия волю. Ныне куда больше свободы взяла, чем ранее. Ведь первые годы я вовсе беспамятная была - ныне же при мне что разум, что память. И коли рвануться, поднажать как следует - можно урвать у проклятья ещё пядь воли. И я рвалась. Но тугие тетивы зло впивались в душу, в самую сущность, не желая поддаваться. И я отступалась. Чтобы после попробовать вновь - и вновь отступиться.
        Нет, разогналась я что-то нынче. Больно часто захотела в людской мир человеком выходить, вот и поистратилась изрядно. И ныне мне нужна была метель, злая, свирепая, разливающая вокруг вдосталь силы.
        Позови бурю, Колдун! Я знаю, ты можешь, тебе по силам!
        Я и сама пыталась скликать ее, белохвостую. Тогда, в тот единый раз, когда у меня вышло, все само собой свершилось, на одной лишь ярости.
        Ярости во мне и ныне было с избытком - вот только, воздух не отзывался, не бежали за мной серебряные змеи запутавшихся в ветре снежинок, но мертвым мертвые лежали по сугробам.
        Позови же бурю, Колдун, позови, ну!
        Изнемогая разом от тревоги и бешенства, призвала я стаю, и снежные волки пришли. И я подняла их в бег, и пластались белесые тени, не живые и не мертвые, сквозь дневной свет и ночную мглу. Пусть время стае - метель, но я - средоточие ее силы. И пока лежит в Лесу снег, не выйти снежным волкам из-под моей власти, не опрокинуть моей воли.
        Бег, пожирающий белые версты, унял мою лють, утешил ярость, и когда Стая, отпущенная мною, воротилась, откуда пришла, разум остался со мной. Но тревога все едино грызла, драла когтями нутро. И я, плюнув на осторожность с вежеством, вознамерилась наведаться в Лесовики.
        Залегла в сугробе под остроконечными бревнами тына, и весь остаток ночи до утра смирнехонько лежала. И когда Колдун вышел с утрева, тело, со сна расслабленное, размять, ни ухом не повела, ни иным ничем себе не выдала. Злость во мне хоть и убавилась, а все же оставалось ее изрядно, и выхода она требовала не шутя.
        И когда Колдун, в одной только полотняной рубахе воздух мечом кромсавший, к сугробу моему подзаборному близенько подошел, взвилась вверх.
        Прыгнула на Колдуна взъяренной тварью, клыкастой нежитью.
        Огненный шар в меня он метнул первее, чем узнал. А я не стала уворачиваться или пропускать его порошей, как ранее бывало - поймала огонь пастью, мотнула башкой, как иные псы, когда тряпку хозяйскую треплют, и огненные брызги дождем по сторонам брызнули.
        Призови бурю, Колдун, а не то хуже будет! Призови!
        Рык захлебнулся в горле.
        Вздыбив шерсть на загривке, склонившись к земле оскаленной пастью, я шла на Горда Вепря той походкой, что знающему люду без слов выдает готовность зверя ко броску в любо й миг.
        - Ну, и что случилось? - голос Колдуна, чуток удивленный, но все едино спокойный, взъярил меня не хуже копья под ребро.
        Призови бурю, Колдун!
        - Я тебя не понимаю.
        Не слово, но рык растекся по снегу густым вязким медом. Выглянул из дверей эльф - и разом назад отступил. Выскочил на крыльцо растрепанный Мальчишка, вышел и подпер балясины крыльца спиной Серый. Спуститься ни один из них не поторопился.
        Я, захлебываясь от злости, от своей неудобной немоты, от неотпускающей тревоги, рычала на тяжелого, обманчиво неповоротливого мужчину посреди заснеженного трактирного двора. Рычала требуя, чтобы он в единый миг все исправил.
        Призови бурю, призови ее, Колдун!
        Он вздохнул, и опустил руку с клинком:
        - Иди сюда, - раскрыл призывающе объятия.
        Я взвыла от досады, рявкнула, рассыпалась снежной мутью, снег взвился до небес беспросветной круговертью, собралась снова, рывком налетела на крыльцо, с резных перил, тихо хрупнувших под тяжкой тушей, взвилась на крышу. Зло, мстительно, гребнула задними лапами, и от самого конька посунулось вниз, на расчищенный и утоптанный двор, снежное одеяло.
        Вот вам всем!
        Коли слов не понимаете - так и откапывайтесь теперь!
        Соскочила с крыши, переметнулась через забор, и вальяжно, напоказ неспешной трусцой в сторону Леса порысила.
        Чутким, настороженным ухом уловив, как дядька Ждан с укором выговаривает кому-то:
        - Не было, господин маг, такого уговора, чтобы работу на дом к нам брать. А коли так, то крыльцо починить придется, коли ваша работа его разваляла…
        Я злорадно ухмылялась.
        Не знаю, что там порешили промеж собой трактирщик и маг, а мне, без сомнений, полегчало.
        Снег скрипел в лад шагам. Еловые лапы цеплялись за тулуп, щедро сыпали за шиворот белое крошево. Ярина-лекарка Седого Леса не боялась, но относилась с почтением и уважительной осторожностью, ибо получше многих ведала, сколь крут старый лес норовом.
        Потому в чащу заходить и не стала. Минула опушку, ещё чуток до прошла, и остановилась. С тропы сходить не стала - не зачем. Огляделась, щурясь на ранние зимние сумерки и прижимая к груди лукошко, бережно укутанное от мороза, да негромко позвала:
        - Нежа! Нежана, Нежана…
        Замерла, прислушиваясь, и снова позвала:
        - Нежа, Нежа! - и беззвучно охнула, когда ближний сугроб потянулся вверх и встал на четыре лапы.
        Он недовольно глядел исподлобья. Снежинки, пляшущие вокруг снежной шкуры, были не видны в вечерних тенях, но Ярина все равно знала, что они там. Снежный волк опустил лобастую голову - «Чего тебе?»
        - Здрава будь. Ты чего утром приходила, чего буянила?
        Волк беззвучно дернул ушами - «Не твое дело!»
        Ярина вздохнула:
        - Я тебе угощение принесла, - опустила лекарка на снег свою ношу.
        Развернула платок и поднялась, оставив лежать у ног половинную ковригу утрешнего хлеба, согретого соседством с горячим горшком, полным пшеничной кашей с медом да молоком. Отступила по давней привычке, и смотрела, как дрогнул, ловя запахи съестного, белесый нос, как уши снова дернулись, и теперь стояли торчком, а вся волчья морда приняла крайне заинтересованное положение.
        Долго ломаться подруженька не стала - миг один минул, а хлеба на платке уже будто и не лежало, а длинная морда нырнула в горшок, деловито и ловко прибирая из него съестное.
        Снег скрипел в лад шагам. Я торопливо пробежала от забора к крыльцу трактира, навалилась плечом. Трактирная дверь оказалась заперта изнутри на засов - чтобы ветром не распахивало, не выдувало живое тепло. Тихо ругнулась, и сама себя не услышала - ветер буйствовал не шутя, трепал-спутывал волосы, хлестал ими по плечам, грозя обратить в единый спутанный колтун.
        Я пришла, едва лишь ослабила свою петлю на моей глотке метель, что властвовала в Седом Лесу почитай, сутки.
        Не зря, все же, старая бабка Маланья из всех наспевших в округе девчонок себе в ученицы и преемницы мою подругу выбрала. Сумела-таки Яринка понять то, чего не умели понять столичные маги. Уж не ведаю, каким чутьем поняла она, что мне потребно - но ведь сумела же!
        Сумела - и поведала о том Колдуну. Буря навалилась той же ночью. И до того лютая, что и по сей миг ветер, неугомонный, все никак уняться не мог. А в лесу изрядно прибавилось бурелома.
        Я озадачено потерла пяткой щиколотку. Ну, и что мне теперь делать? В запертую дверь колотить? Требовать, чтобы впустили?
        Невместно мне то как-то. Все ж, нежить. Это в Седом Лесу я зимой за хозяйку, а здесь да сейчас - не мое время, да и место не мое.
        Плюнув мысленно на негостеприимных магов, которые и догадаться могли бы, что явлюсь, лишь только метели срок выйдет, развернулась, и, перекинувшись метельной порошей, направилась на подворье к Яринке.
        Уж та точно ждет. И баню, верно, истопила…
        Повторно перекинулась уже под дверьми лекаркиной бани. Откинула крюк, и проскользнула в предбанник, а из него - в само раскаленное нутро бани, пропахшее травами и целебными снадобьями.
        Так и есть - на полке лежали загодя наготовленные гребень, полотенец с рубахой, а рядом - бережно завернутые в рушник ломоть хлеба с сыром.
        Я, известное дело, не боюсь ни холода, ни голода.
        Просто душу греет, когда тебя кто-то ждет.
        Дверь в предбаннике скрипнула, отворяясь, и я обернулась навстречь Яринке.
        - орд вепрь шагнул внутрь, как был, в сапогах, и не успела я покривить недовольно губы, пеняя ему на эдакое скотство, как он сызнова шагнул вперед и сгреб меня в охапку, запутавшись пальцами в изрядно пожеванные ветром волосы.
        И взаправду, что ли, ждет…
        В избу я прошла, ступая за Колдуном, след в след. Он мне на плечи кожух свой накинул. Я, было, фыркнула - пошто?! Но после смирилась. Да и то, мало радости, в одной исподней рубахе перед чужими глазами красоваться. Внутри уже проскользнула в темный закут - и не ошиблась. Там и впрямь ждала меня моя собственная одежа. Я осторожно погладила пальцами вышитый моею рукой немудрящий узор. Везучая я, все же. Много ли кто может похвастаться такой дружбой? Оделась быстро, да и вышла к людям. Тяни, не тяни, а это дело меня не минует. Рассказывать все едино придется.
        Села к теплой печи под бок, где уже сидела как-то под взглядами настороженных магов. Поджала под себя босые ноги. Вздохнула.
        - Они вышли на меня случайно, - начала своя рассказ я. - Ныне я думаю, что не сами они - Седой Лес их к той поляне вывел. А тогда…
        Я пожала плечом - думай, не думай, а жизнь уже сплелась нитью, как сплелась, и нить та в полотно иных нитей легла. Минулое - минуло.
        - Тогда я ни об чем не думала, не способная была. Только глазами хлопать и могла, когда меня в Седой Лес выкинуло, - я с великим тщанием выговаривала слова языком, отвыкшим от человеческой речи. - Добрый он был, Ростислав Кунь. Очень добрый. Другой бы мимо прошел, что ему за дело, коли загнется в лесу от холода и голода чужая, странная девка? А этот подобрал. Отряд остановил.
        Я говорила, а руки мои ровно своей жизнью жили - то складки на одеже расправят, то в скамью вцепятся. Я спохватилась, сложила беспокойные на коленях. Сказ свой невеселый продолжила:
        - Они тогда ту поляну мало на брюхе не исползали, выясняя, откуда я такая взялась. И выяснили - через стихийные врата. Пор-тал, - я покатала на языке непривычное слово, тогда впервые услышанное, будто пробуя его на вкус, - Да маги сказывали, там особо и искать не пришлось, след явно видный был. Они не столько его искали, сколько проверяли, нет ли под ним чего иного укрытого. Та ли я, за кого себя выдаю?
        Старший брат Росислава Куня, тоже устроившийся на том же месте, что и в прошлый раз, согласно кивнул, буркнул:
        - После активации природного портала магический фон очень долго характерный стоит, - и подбодрил, - Выходит, они взяли тебя с собой?
        - Выходит. Хотя эльфы, к примеру, против были. Но Кунь только плечами пожал, и сделал по-своему. Его люди ему верили, и то для него было главное, а эльфы могли думать, что хотели.
        Я снова вернула на колени суетливые руки, и вперившись взглядом куда-то в ворот Колдуна, со вздохом признала:
        - Они и правда ему очень верили. И приняли меня тепло. С шутками скинулись мне кто запасными рукавицами, кто обмотками… Невысокий муж, заросший темной бородой мало не по глаза, в седло к себе взял. Туром величать велел, - я задумчиво теребила косу, вновь забыв сторожить руки, - Я ведь не слепая. Видела, что стереглись они, самой чащобой ехали, торных путей избегали, людских глаз сторонились. А меня - все едино не бросили. Кунь пообещал, что к жилью выведут.
        - Снежная стая меня в тот же день нашла. Я хворост собирала, костер развесть, вроде недалече, только за елочку зашла, а там… Да я сказывала уж, - руки мои выпустили косу, бессильно упали ладонями вверх. Я глядела на них, и не видела. - Сомлела я тогда крепко. Отыскали меня, в чувство привели. К становищу воротили. Вроде, все благополучно обошлось. Да только, стала я меняться с того дня. Исподволь, понемногу. Я, верно, изначально склонность нужную в себе имела, а когда семью похоронила, лишилась того, что вы, маги, якорем зовете. Не стало у меня привязи к миру человечьему - оттого и стала слышать зов Седого Леса. Оттого и во Врата забрела, потому что зов Седого Леса слышала, и шла на него. А потом меня стая нашла. Мы посмотрели друг на друга - и друг друга одобрили.
        Я рассказывала то, о чем много думала, что сумела понять и домыслить. То, о чем догадалась за эти годы. Я рассказывала выстраданное, выпестованное знание. То, чем не делилась допреж даже и с Яринкой.
        Ох, и тяжело мне то давалось.
        - Стая за мной приходила, но я тогда была с людьми - и волки не стали меня забирать. Они ждали, пока я сама себя пойму, и держались рядом. Ждали да приглядывали за неразумной.
        А я стала меняться помалу. Тоска меня отпустила. Я и сама как-то не заметила, как затупились остры зубы у моего горя, ослабла на душе жестокая петля. Я снег чувствовать начала. Скоро ли пойдет, глубоко ли лежит. А еще - лес. Направления стала чуять, как будто родилась недалече да всю жизнь, с измальства, в том лесу играла. Темнота мне прозрачна стала, а звуки - ясны. Мир в моих глазах ширился, расстилался вдаль, глубок становился.
        Я смотрела на рубаху Горда, на распущенную у горла шнуровку, зацепившись за нее взглядом, и вспоминала, как полнилось знанием что-то древнее во мне, подспудное. Я не задумывалась и не гадала, а просто ведала, где торный путь, близко ли подступило к лесу жилье и в какую сторону идти до воды. Чуяла, понимала.
        А ещё мне стало хотеться петь. То желание в груди клокотало, в глотке. Наружу просилось. Вечерами, когда низкое темное небо опускалась на лес, а спутники мои теснились вокруг костра, оканчивая трапезу, меня тянуло подхватить котелок опустевший, да и уйти. Спустится к реке - посудину вымыть, полоскать ее студеной водой, да мурлыкать под нос. Петь то громче, то тише. И голос изменился - наполнился силой, глубиной, заиграл переливами.
        Сдерживалась. Сама не ведаю, почему, зачем…
        Не объяснить мне словами.
        Да что и пытаться - не того от меня ждут.
        - Нас перехватили на речном льду. Хоть и береглись мои спутники, по самому бездорожью шли, сторонились жилья и торных дорог - да не убереглись. Уж не ведаю, что такого брат твой, Колдун, от эльфов вез, чего ради в зимнюю непогоду через лес с дурной славой отправился, но не одному ему то было нужно.
        Я обхватила себя руками - тело, забывшее, что не может боле мерзнуть, пошло ознобом. Вспоминать, что было дале, не хотелось, да ничего не попишешь, взялась петь - слов не выкидывай, взялась сказывать - сказывай.
        Я вдохнула поболе воздуха, и как в реку ледяную нырнула:
        - Их перехватили на речном льду. Собирались перебить да и забрать груз. И все бы им удалось, не подбери Ростислав Кунь, добрая душа, в лесу странную девку. Незадолго перед тем семью потерявшую, от горя в себе замкнувшуюся - да Седого Леса зов услыхавшую. Она уже менялась. Понемногу, исподволь. Волки ее уже увидели. В глаза взглянули. А когда отряд убивали - ее, бабу, за опасность не посчитали. Сначала тех, кто большей угрозой был выбили, считай - у нее на глазах весь отряд и на речной черный лед положили, - я говорила и говорила, и минулое вставало пред глазами, как въяве, и я говорила, не могла остановиться. - Они не посчитали меня за опасность. И я успела позвать стаю. И та пришла. Ко мне на помощь - как к своей.
        - Напавшие на нас убили того, прежнего вожака. Кровища повсюду, даже в ночной темени она видна, и огромный белый волк бьется мохнатой своей тушей, а метелью не обращается, не уходит. До последнего защищает меня, дитя бестолковое. Мертв Таруотиэль, равнодушный, безразличный. Но исправно приходивший лечить - без просьб. Без напоминаний. Не нуждаясь в бесполезной моей благодарности. Мертвы мужики-наемники, с шутками и прибаутками скинувшиеся мне одежками. Мертвы, убиты эльфы сопровождения, и теперь навек останутся безымянными для меня. Ростислав Кунь мертв - и кровь его нынче вмерзает в речной лед. И от боли и гнева, от ярости на лютую этой несправедливость, когда в грудь меня ударила стрела с граненным злым наконечником, привычным пробивать броню, а встретившим лишь слабую женскую плоть, я изменилась. До срока, и не так, как должна была. И на волне бешенства, кровавой пеленой заволокшего разум, напоившего силой, подмяла под себя стаю. И повела на первую свою охоту.
        Пустыми глазами глядела я мимо Горда, мимо шнуровки, стянувшей рубаху у горла.
        - Мертв убийца твоего брата, Колдун. Некому мстить. Возвертайся, откуда приехал - ничто тебя боле здесь не дердит, а ворогов твоих я самолично загрызла. Никто не ушел вживе.
        Я смотрела на них, всех, кто меня слушал, холодно и равнодушно, и мне было все едино, что они обо мне подумают. Распрямилась сама собой спина, и успокоились руки, поднялась голова… Пусть судят, коли пожелают - я вины за собой не знаю.
        - Бедная ты, бедная, - с тихой мукой в голосе уронила травница, пересела рядом, обняла мои плечи, щедро делясь теплом, что душевным, что телесным. - Теперь понятно, чего ты не хотела ни вспоминать, ни рассказывать.
        Я смолчала. Да и что тут скажешь? Все, что след, уже сказано. Молчала я, молчала подруга моя - молчали и охотники.
        - Пойдем-ка, Ярина Веденеевна, в баню, что ли.
        Пусть уж обсудят все промеж собой, не таясь - мне до их секретов дела нет.
        - И то так, - отозвалась лекарка.
        Верно, о том же, о чем и я подумала.
        Я шла к баньке по следам, что давеча оставили я да Вепрь, и был шаг мой легок - как и душа легка была. Не тяготило меня минулое.
        Я вдруг поняла, что верно все сделала. Верно указала Горду Вепрю, где на Быстринке стакнулись когда-то маги - и теперь кости Ростислава Куня, от коего я кроме добра ничего не видела, обретут последнее пристанище рядом с добрыми предками, а не в стылой речной водице. Верно сделала, что поведала охотникам, как погибли их друзья, и их вороги. Пусть знают, пусть ведают. Глядишь, в урочный час и сами от беды тем знанием уберегутся.
        Стянула одежу, по задумчивости долго выпутываясь из рукавов. Повесила на гвоздок в предбаннике. Ярина, хоть и зашла опосля меня, уже успела разоблачиться и в парную пройти, и я поспешила за ней, в жаркое нутро бани, пропитанное духом лекарственных трав, к прогретым полкам да распаренным веникам.
        Поднял духмяный пар к потолку мои печали, да и развеял. Унес с собой беды, имя которым - бедушки. Да и с чего мне печалиться, с чего горевать? Есть у меня изба, где ждут меня всякую, какая б не была. Есть и такой дом, где примут да поддержат. И пока не истекло время, дареное метелью, есть у меня и эта ночка в белых клубах, и березовый веник, не секущий, но радующий подставленную доверчиво спину, и припрятанное загодя подругой ягодное вино, щедро сдобренное медом - для девичьих разговоров. А как минет это время, то и другая радость будет - залитый луной Седой Лес, и шальной бег по речному льду со всех лап, и снежинки, кружащиеся хороводом над белой шкурой…
        А и пусть себе маги судят да рядят, как умеют - им за то князем золотом плачено.
        А у меня и другие дела найдутся, может, еще и поважнее маговых.
        Ярину Веденеевну вот, к примеру, веником обиходить.
        - ЛАВА 17
        Входная дверь скрипнула, когда мы уже поменялись местами.
        Мы обе прислушались на краткий миг, а после я вновь расслабленно опустилась на полок, а Ярина без слов сунула изрядно обтрепанный веник в шайку, подхватила воглую простынку, обернула вкруг себя, и выскользнула из парной в предбанник.
        Дверь скрипнула вдругорядь, выпуская лекарку на улицу, но мне до того не было уже дела.
        Горд Вепрь шагнул в парную, еще только успела покинуть ее Ярина, и я ныне смотрела на него, смотрела в неверном свете заговоренной от сырости лучины, смотрела - и наглядеться не могла.
        Рослый. Широкий, тяжелый даже на погляд. Тело нетерпеливо заныло, хорошо помня ту тяжесть, требуя её вновь. Я сложила руки на полке, пристроила на них сверху щеку. Смотрела на мужчину, незванным явившимся, что вовсе в Седой Лес, что ныне, на девичьи наши посиделки - и пила его взглядом.
        Вот распустил он тесьму у горла, потянул рубаху вверх, и она скользнула по могутному тулову. Выпутал руки из рукавов, бросил на свободный полок. Я недовольно поморщилась - чего было в предбаннике не раздеться? Чай, для того он и пристроен, чтобы не пялить после баньки на себя одежу, потянувшую банный пар. Жесткие губы чуть дрогнули в улыбки, будто мысли мои ему были ведомы.
        Опустил руки к поясу портов. Щелкнула пряжка ремня, и я отозвалась на тот звук нетерпением, поджала босые пальцы ног, переминулась всем телом на своем жестком ложе, не понимая, чего Колдун тянет.
        Чего бы ему уж не поторопиться!
        Отвела взгляд от его рук, медленно, спокойно избавлявшихся от одежи, подняла к глазам - и пропала. Он пил меня взглядом, так же, как я его. Скользил темным взором по женской наготе, которую я, бесстыжая, не удосужилась прикрыть.
        Сердце замерло в груди. Заныло, ретивое. Стукнуло, глупое, заполошно в ребра, трепыхнулось - да теперь-то поздно уж трепыхаться. Ранее надо было. А теперь - что, теперь ему новый хозяин сыскался, а я в своем сердце более не вольна.
        Горд Вепрь шагнул вперед, и я подвинулась, освобождая ему место рядом, жалея, что узок банный полок, не устроишься вдвоем рядом, а после мысли порхнули в стороны вспугнутыми птахами, а мне стало не до них.
        А на узком полоке, коли подойти к делу умеючи, и вдвоем уместиться вовсе не труд.
        Морозный воздух, текущий сквозь приоткрытую дверь в предбанник, ложился на спину, кусал за пятки. И надо бы встать, притворить тяжелую дверь, но лень. Разморила меня, разобрала истома. Хотелось лежать, расслабив все до единой жилки, и сквозь чуткую по-волчьи дрему сторожить, как бьется под щекой чужое сердце. Хорошо бьется, мерно. Сильно.
        Я умостилась поверх Колдуна, вытянулась вся - а все едино, макушкой ему едва до носа достала. И Вепрю бы стряхнуть зарвавшуюся волчицу, что вздумала его за-место лежанки пользовать - так нет, придерживает, не скатилась как бы. Тяжелая рука на пояснице - разом и защитой, и незатейливой лаской.
        И когда я уже совсем собралась с силами, и потянулась встать, притворить все ж щель, а то как бы мне колдуна не поморозить - та рука сжалась стальным обручем, притиснула меня обратно.
        - Замерзла? - под внимательным взглядом Вепря дверь медленно, тяжко качнулась, скрипнула, и плотно вошла в створ.
        Я лишь повела плечом на хрипловатый вопрос, ленясь объяснять по новому кругу, что мороз - не про меня беда, и снова обмякла поверх Колдуна, чутким ухом ловя удары сердца.
        Хорошо бьется. Сильно.
        Пальцы Колдуна скользнули по растрепанной косе, а с нее - на влажную спину.
        - Ее ведь не хватит надолго, вашей придумки. Сколько можно ссорится и мириться с мужем? Рано или поздно, кто-то задумается.
        Голос Вепря мягко лег на плечи, растекся, негромкий, по тесному банному нутру.
        - Особливо, коли объявится кто-то, кто возьмется люд честной ворошить, расспрашивать, - я повозилась, устраиваясь удобнее на своем ложе, ткнулась носом в открытое доверчиво горло. - Верно, Колдун?
        Он сжал пальцы, шутливо дернул за косу. Хмыкнул, когда я куснула его в ответ.
        - Нелегко ведь таиться. Изо дня в день норов скрывать.
        Я пристроила голову ему на грудь. Ровно я не понимала, что вранье наше - будто рубаха, на живую нитку сметанная. Чуть только зацепись где - расползется, в швах разлезется.
        Согласилась с ним задумчиво:
        - Нелегко. Да только иной не сыскалось. Когда гол-голехонек, любой одежке рад будешь, хоть с чужого плеча, хоть такой, на честное слово собранной. Уж чем удалось срам прикрыть - тому и радуешься.
        И только пожала плечами на непонимающий взгляд Колдуна.
        Вот еще, объяснять.
        И так уже гудели, подбираясь, незримые струны проклятья.
        Пора было возвращаться.
        Седой Лес скрипел ветвями, шуршал снегом. Гудел ветром в голых ветвях. Хмурился старый. Недоволен был. А с чего, спрашивается, осерчал?
        Я остановилась, а потом и вовсе села, уложила на лапы хвост.
        Седой Лес хмурился, сурово сводил косматые брови елей, грозил кому-то пальцами кустов…
        А кому? Чутье, что верно и безотказно служило мне, как обросла я снежной шубкой, уверенно шепнуло, что за взгорком у реки кормится в молодом ивняке сохатый, на просеке неподалеку мышкует лиса-плутовка, и в еловой чаще, в берлоге под снегом, спит медведица, разродившаяся недавно медвежатами. А более в лесу никого нет.
        Чутье меня дорпрежь не подводило, чутью я верила - а и Седому Лесу верила тоже.
        И, если пристально вдуматься, водился-таки в наших краях один зверь, коему по зубам да по силам было перехитрить снежного волка. Да и всю снежную стаю за раз - тоже.
        Я не заметила, как вздернулась на лапы, шерсть на загривке встала дыбом, и верхняя губа дернулась вверх сама собой, обнажая клыки.
        Ну, поздорову тебе, чароплет. Пришел-таки.
        И, рассыпавшись мелким колким снежком, невесомой поземкой заструилась сквозь кусты и дерева, туда, где ждал меня гость дорогой.
        По локтю, по пяди, следя за выдохами ветра и ровняясь с ними, подбиралась я к ворогу. За спину забирала. Миг выжидала таковский, чтоб отвлекся чужак, перевел внимание на иное что. И когда потянулся тот отвести ветку с пути, тогда и прыгнула, намереваясь ринуть добычу наземь да и перервать горло одним ударом - уж больно опасна нынешняя дичь, чтобы в игры с ней играть.
        Я почти ощутила уже под лапами чужой хребет, почти почувствовала, как рвут клыки кровяную жилу, когда перед глазами заволокло белесым, и меня, воплотившуюся в телесный облик для удара, отшвырнуло прочь, ровно пушинку невесомую. Мага, впрочем, тоже бросило изрядно - он, грянувшись в мягкий сугроб, перекатился через плечо и обернулся ко мне уже окутанный сиянием своей волшбы.
        Я же вскочить не сумела, так и лежала, спелёнатая той самой мутной дымкой, коя прервала мой прыжок. И когда пришлый, прихрамывая, подошел ко мне, на ходу сняв с себя пояс со странными бляхами, и застегнул его на моей шею, тогда-то и поняла я всё.
        Чароплет насторожил на меня ловушку. И я, глупая, в нее со всего маха влетела.
        ЧАСТЬ 3.ГЛАВА 18
        Горела свеча на столе. Плясал свечной огонек. Трещал, чадил - черный дым отлетал вверх тонкой ниткой. Сложив морду на лапы, я караулила огонь. Остальное меня тревожило мало.
        Человек, который мне не нравился, потому что запах его шептал о чем-то неприятном, что я силилась вспомнить, и не умела. Прочие люди, что пахли страхом и обходили меня дугой, а буде доводилось пройти близко, то старались держаться лицом, и не сводили настороженных взглядов. Их разговоры и дела.
        Один из этих людей как-то плеснул в меня крутым варом.
        Мне-то что? А тот, от кого пахло дурными воспоминаниями, взъярился, и пообещал, коли еще раз повторится подобное, спустить тварь с поводка на того, кто будет излиху смел.
        На краткий миг во мне расцвела свирепая радость, и голод, и жажда чужой крови на клыках - но недавний смельчак, сделавшись с лица белым-бел, торопливо пошел на попятный.
        И то, что взбурлило во мне было - схлынуло, подернулось мутной вязкой пеленой. А первый, державшийся здесь за главного, только пристальней в меня вгляделся, и подергал незримый повод, оканчивавшийся петлей на моей шее. Проверил, прочен ли.
        А мне-то что? Я караулила огонек, что дрожал и чадил над столом. Остальное, скрытое в белесой вязкой мути, меня тревожило мало.
        Мутная белая пелена заменила собою явь. Люди, запертые на тесном подворье позаброшенного посередь леса человечьего жилья, маялись бездельем.
        Что их тут удерживало не ведаю, а меня держал повод, захлестнувший петлей шею, и другим концом уходивший к человеку, что мне был мне так не по нраву. Порой он уходил, и если поперву пытался брать меня с собой, то вскорости перестал. С тех попыток дурное вышло: брался человек мне приказывать. Приказа того, отданного мне впряме, я ослушаться не смела, но от него подымалась из нутра клокочущая злоба, разгоняла вязкое марево, будила дремавшее глубоко внутри желание перехватить человеку горло. А стоило отдалиться от чароплета, так и вовсе истаивала давившая на плечи тяжесть его слова. Повод, державший крепко, далеко забежать помимо воли человека не давал, вот и в тот раз он вовремя спохватился, дернул за прочную нить волшбы, возвратив меня обратно. И боле со двора не уводил, а уходя сам, крепил незримый повод в избе, среди тесных стен, ограждавший меня со всех сторон надежнее чахленького частокола, но и тогда, коли отходил чароплет изрядно, сквозь белесую муть брезжило мне, свербело. И, видно, немало свербело, коли истомившиеся бездельем мужи не смели затеваться со связанной тварью, здоровенным волком,
белым сугробом лежащей у печи.
        А после и вовсе стало им не до скуки.
        Метель, пришедшая в гости, с излихом веселья с собой принесла.
        Я учуяла ее издали, загодя. Но хоть и учуяла, а было мне все едино. Чароплет метель тоже заранее приметил, готовиться стал. Кругом подворье обходить взялся, шептать что-то свое, чародейское. Сказал несколько непонятных слов над вздетым на меня ошейником - и повод, коий я только чуяла, но узреть не могла, въяве виден стал. Чароплет еще несколько слов уронил, повел ладонью - и повод изменился, стал не ремнем, а гладкой палкой, долгой, что черен от метлы, а с ошейником теперь соединялся кольцом.
        И чароплет, и ошейник его с поводом-палкой мне крепко не нравились, но не столь, чтоб пересилить вязкую дурь безразличия. Было мне все едино - до той поры, пока не полетела по земле белая, густая, что сметана, снежная поземка. А как упал, грянулся оземь лютый буран, тогда-то и взмыло во мне свирепое, яростное.
        И лютовала метель. И билась в незримую, сотворенную чароплетом преграду - а не умела преодолеть ее и ворваться на подворье. И вздымались из тела бури снежные волки. И ярились, бились в начарованную завесу, и мелькали в круговерти ветра и снега оскаленные пасти, долгие когти, налитые силой белые тела. И снова и снова бросалась я на чародея, пытаясь добраться до горла, до хранящей жизнь жилы - и не могла.
        Теперь-то мне ясно было, для чего ненавистному человеку взбрело повод в палку оборачивать - впусте лязгали мои клыки!
        И чем сильнее лютовала я, чуя разлитую повсюду метелью силу, и не умея ее взять, повязанная ошейником, тем более злобились за границей подворья снежные волки. Бросались на нее, бились телами, силились сшибить грудью, клыками ухватить. Гудела, прогибалась завеса - а держала. Не допускала стаю сюда, куда не могла добраться буря, где воздух был тих и недвижим, и падали, плавно опускаясь, редкие снежинки. Я билась оземь, извивалась всем телом, до белой пелены перед глазами, застящей весь мир, до белой пены на клыках, не способных перегрызть заколдованную палку. Крепко держал колдун - ни вывернуться из ошейника, ни вырваться из рук его я не могла. И чем дольше звала меня метель сорваться в лихой бег через заснеженный лес, через охотничьи мои угодья, тем безумнее ярилась я, и тем крепче сжимал черен чароплет.
        А когда стало мерещиться мне, что вот-вот, ещё миг, и порушат белые волки колдовскую препону, и обрету я свободу бежать вместе с вьюгой, тогда заорал чароплет, и на голос его бросились к нему из избы подручные, и приняли из его рук ненавистную мне палку.
        Сам же клятый мой ворог принялся сызнова творить волшбу, и укреплялась преграда, оградившая зимовье от метели, упрочнялись незримые границы, в кои билась снежная стая. А когда уверился, что удержат его чары лютующую бурю, тогда и за меня принялся. По воле его столб, что от обвалившейся коновязи остался, синеватым светом полыхнул, а когда стек тот свет, ушел в утоптанный снег, ровно вода - стало видно, что похож он стал не на дерево, но на железо, и что выросло на том столбе ушко кованое. И по знаку чародея подручные его подтащили меня к столбу, и вновь сменила облик волшба, что удерживала меня в человечьей власти. Появилось на том конце палки, что руки людские сжимали, еще одно кольцо, и оказалось оно продето в железное ушко на столбе, что укрепил чарами пришлый.
        Билась я, рвалась, пыталась достать клятую палку зубами, землю грызла - впусте все было, впусте пропадала моя ярость. И метель, что звала меня с собой, и не получала на зов свой ответа, ярилась все боле и боле, и хоть давно была пора минуть снежной ярости, а она все выла и хлестала, не усмиряясь и не уходя.
        Колдун, взявшийся было волшбой унять непогоду, не совладал, и отступился.
        Три дня злобилась вьюга - вместо одного, отмеренного ей поначалу. А когда все ж-таки утомилась и ушла, ушли с нею и снежные волки. И ярость моя тоже ушла. Сызнова навалился дремотный, мутный покой. Сызнова стали мне все едино, что творится вокруг, и безразличны сделались что сами люди, что дела людские. Тогда пришел ко мне колдун, и увел от старой коновязи, и вновь приняли чары его вид поводка, а после, и вовсе незримы сделались, будто не было их.
        Да только они были.
        Так от и повелось - я въяве жила от метели до метели, а промеж ними будто спала, да сон во сне видела. И было так до тех пор, пока не пришла Она.
        Её я учуяла не как все прочие - ино. Всей своей белой шкурой, всем нутром. Ощутила мощь ее, силу. И замерла, с тоской и восторгом. И затаилась. Я ждала ее, и каждый миг того ожидания был непереносим.
        Она заявилась с захода, когда дале ждать стало нестерпимо. Страшная, косматая метель, накатила на Седой лес, на людские поселения, готовая смести и их, и всё иное, что попадется в ее жернова, смолоть в муку, в пыль, да и не заметить.
        Она и смела.
        Стая ныне не спешила. Не спешила ныне и я.
        Уже смешал небо и землю воедино буран, уже застонали, падая, под натиском ветра-лиходея в Седом лесу дерева - а я все лежала, будто и вовсе метели той не было.
        Колдун, загодя приковавший меня к коновязи палкой на двух кольцах, поперву радовался, а потом обеспокоился - не пыталась плененная тварь выворотить глубоко в землю врытый столб, укрепленный магией, не пыталась и палку колдовскую перегрызть. Раз за разом обходил он подворье, поправляя ограждающие его чары, раз за разом поглядывал тревожно то на меня, то за границу своей волшбы, где лютовала метель.
        А все ж, тот миг, когда из тугих белых плетей, бьющих в невидимую препону, поднялись мои волки, он упустил. Как и тот, когда рванулась я с места, пытаясь дотянуться до ворога. Не допустили меня чары - но не важно то мне ныне было. Снова и снова бросалась я, без звука, без рыка, без закипающего в глотке рева. Падала, ограниченная тугим ошейником и долгой палкой, извивалась на твердой земле, подымаясь на лапы, и снова бросалась. Молча стояли за прозрачной стеной белые волки. Беззвучно падали с небес редкие снежинки, просочившиеся сквозь защиту…
        Люди, прятавшиеся на этом подворье вместе с чароплетом, схоронились внутри жилья - хоть поперву и выходили потаращиться на плененных снежных зверей, по колдовской воле не умеющих ни уйти, ни напасть. Даже им, не умевшим отличить нынешней метели от обычной, страшно было. Было ли страшно чароплету, коий, пусть и видел больше прочих, а все ж главного понять не сумел - я не ведала. Я рвалась на волю, туда, где пела вьюга, где снежные просторы стелились под лапы, где от меня и на многие дни пути вокруг расстилался охотничьими угодьями снежной стаи Седой Лес. Где звенели, натягиваясь до предела, тугие нити.
        Где властно, всесокрушающе разливался непреодолимый зов породившего стаю проклятья…
        И когда достиг он своего пика, и когда сделался огромным, всепоглощающим, жутким, когда забыла я себя вовсе, что я есть, волк или снег, и сделалась метелью сама, и сделалась ее волей, и ее силой, и ее сутью - тогда вдруг не стало меня.
        А когда вновь я появилась на этот свет, народилась из снежной бури, морозного воздуха и огромного древнего леса, то не было вкруг ни постылого тына-частокола, ни позабытого зимовья с коновязью. Только Седой Лес, яростная круговерть и ликующий гон, пожирающий версты. Снежная стая, захлебываясь воем и ветром, праздновала непогоду и прощалась с явью, пластаясь в бешеном беге.
        Последняя в году метель, отпускающая снежных волков до будущей зимы, катилась по-над затаившейся землей, и не ведала преград на своем пути.
        Бегом, рысью, поземкой, зверем - все быстрее и быстрее, обгоняя самое себя. И лапы не знают устали, а тело не чует тяжести. Снежинки, что сыплются сверху, мешается со снежинками, что пляшут над белыми шубами. И стая летит за мной след-в-след сквозь лес вместе с пургой, и я, забыв все на свете, мчусь сквозь ночь и вьюгу, напиваясь ее силой, разлитой в мире столь щедро, что кажется, не иссякнет она никогда…
        И когда достигала метельная ярость наибольшей силы, когда ветер, замерев на миг, перевалил через вьюжный хребет, пошел на убыль, треснули незримые струны проклятья, распустились узлы его - и снежная стая, так и не смирившая бега, перестала быть. Разлетелись свирепые волки сыпучим снегом, и ветер, опамятавшись, подхватил его, разметал по кустам, по сугробам - да и помчал дале.
        Я пришла в себя на полянке в глубине Седого Леса. Нагая, растрепанная. Ошалело помотала головой, понять пытаючись - где я? Что я?
        Молчал вокруг Седой Лес. Молчала ночь, звезды на снег просыпавши. Молчала и поляна - та самая, что маги, не нашедши, искали, и сердцем проклятия звали.
        Маги? Маги…
        Лес.
        Люди.
        Нежана.
        Я.
        Я наново повела взглядом вкруг. Я - Нежана. Это - место зарождения проклятия. И только что отбушевала последняя зимняя метель. Отбушевала, и увела меня, неумную, из-под руки чароплета - на прощанье, последним, негаданным подарком.
        Благодарствую, матушка-метелица!
        Я склонилась в земном поклоне, не зная, как ещё отдариться за щедрость.
        Попыталась было вообразить, как перекосит чароплета, когда поймет он, что оборвалась его привязь, да не сумела - передернулась вся. Жутью продрало до самых печенок от одной мысли о былой неволе, в какую угодила одной только своей дуростью.
        Дернула плечом - неприятно. И не повинен в том никто, окромя меня самой.
        Зимний ночной лес полнился шорохами. Скрипел ветвями, дышал ветром. Привычен был и знаком. Но все едино, что-то было не так, как должно. Только понять не удавалось - что.
        Это насколько же я у колдуна загостилась, если подмял он меня еще до зимнего перелома, а ныне уж последняя метель отлютовала, и к весне год повернуло?
        Я поднялась на ноги. Попыталась разодрать пальцами спутанные пряди - и не сумела. Волосья спутались, сбились колтунами. Плюнула, и шагнула вперед, разом наклоняясь и начиная шаг еще на двух ногах, а оканчивая уже на четырех. Встряхнула шубу, пустив в морозный ночной воздух рой искристых снежинок, и прислушиваясь - все ли ладно? Снежная шкура сидела ладно, да и пушилась как следует - чай, не коса, в колтуны собираться. Но я все ж с тревогой прислушалась к себе самое. Да нет, ладно все…
        Уж не первый год я в положенный срок зимнюю шубу надеваю, и помалу привыкла, что и у зимы можно малость иную отвоевать. Нынче вот я твердо ведала, что и опосля того, как падут путы проклятия, вольно мне по лесу волком рыскать, вольно и порошей рассыпаться - и так докуда лежит под небом снег.
        Только вот ежели раньше мне волю прикладывать приходилось, чтобы человеком побыть, то теперь она надобна, чтобы в зверином облике удержаться. А как стает снег отовсюду, так и вышибет меня из волчьей шкуры, сколь не упрямься, не держись.
        Я неспешно потрусила туда, где отчетливо чуялось человечье жилье. Спешить было некуда - рассвет нескоро, а всюду, куда окромя него опоздать можно было, я уж опоздала.
        Последним моим ясным воспоминанием было, как я, дура-девка, пытаюсь извести застигнутого в лесу чужака, а за ним - белесая муть, снежное голое поле.
        Не то, чтобы я вовсе все запамятовала, но…
        Воспоминания появлялись рваными клоками тумана - то лежал под моими лапами смятый чароплет, то чародейский ошейник, бессильный, валялся на снегу около коновязи, рассыпавшись заколдованными бляхами. То защита, допрежь надежно отделявшая подворье от Седого Леса и от ненастья, пала, и белые волки, ярясь, налетают на ветхое зимовье…
        Обрывок непонятного разговора и привязавшийся невесть чей запах.
        Ну да к этой беде мне не привыкать - чай, не первый раз память меня, бедовую, подводит. Не померла тогда - выдюжу и ныне. А вот что и впрямь худо - так это то, что пахло в Седом Лесу скверно.
        Я, наконец, разобралась, что встревожило меня, еще когда опамятовалась я на полянке.
        Запах. В Седом Лесу пахло нежитью. И не так, будто которая-то тварь через лес мой пробегом пробегала, ой не так…
        И значило то, что и впрямь долгонько меня не было, коли в угодьях моих самозваные хозяева обжиться успели!
        Ну да ничего. До весны ещё далеко, успеется разъяснить торопыгам, что тут и без них есть, кому хозяйновать…
        Свежий след вьюжника сам прыгнул под лапы, и я вильнула, отложив возвращение к людям на малое время. В конце концов, рассвет не скоро, а чароплет навряд сунется в лес ныне же.
        Да и на волчью трапезу я вышла случайно. И коли уж вышла - то не стала сворачивать. Серые родичи, перебравшиеся сюда по зимнему бескормью из иных, голодных мест, разом поняли, кто перед ними, но уступать охотничьи угодья даже и зимней нежити без боя не пожелали - так и полегли в белый снег под клыками да лапами снежной стаи.
        Ибо я здесь хозяйка, и иной стаи, окромя моей, в Седом Лесу быть не может - и так будет, покуда лежит в Седом Лесу снег.
        За серой стаей пришел черед вьюжника, не ко времени выползшего из гнезда, за ним…
        Последней пришел черед выводка блазниц - молоденькая, еще не окрепшая тварь петляла, что твой заяц, но увести меня от гнезда не сумела. Я бы и дальше охоту повела, искать матерую самку, чье гнездо порушила, ибо дивно что сильная и опасная супротивница не явилась защищать своих детищ, да засерел уж на всходе рассвет, и оттягивать возвращение в селище стало неможно.
        Спокойно, Нежа. Потом матерую найдешь. А коли и нет, то не беда - она сама тебя сыщет, выводок-то ее ты передушила.
        Я вздохнула, совсем так, как вздыхала, бывало, в человечьей шкуре, развернулась к чаще хвостом, к дымным запахам носом, да и потрусила к человечьему жилью, через переметы да буреломы, по старой привычке переступая настороженные ещё по весне на меня струны.
        А буреломов ныне тоже многовато стало - против прежнего, почитай вдвое.
        На взгорке, с коего по светлому времени уже бывало видно укрывшееся за тыном селище, я придержала бег. Повела носом, вбирая горьковатые печные дымы, терпкий запах скотины, вслушиваясь в звуки, пытаясь разобрать, что же меня остановило. Зимняя ночь долга, и утро вступает в законные права не скоро, но скотина ждать не будет - и добрые хозяева уже вставали помалу ее обиходить. То лучина где мелькнет, то хозяйка впотьмах подойником стукнет - и звук далече разлетится в предутреней тиши. А то заорет дурниной переполошившийся незнамо с чего петух. Но то все иное, а вот что поманило меня, что позвало? Я села в снег, обвив вкруг себя и уложив на лапы пышный хвост. Чутка склонила голову, насторожила уши, прислушиваясь сызнова, но уже ино - и почти сразу ухватила неясное чувство за загривок. А там и до источника его прошлась.
        Высоко на березовой ветке - так, что человеку не вдруг удалось бы дотянуться - спрятанная в путанице белесых ветвей, висела невзрачная поделка. Белой шерстяной ниткой кто-то ловкий связал воедино пару колосков - ржаной да пшеничный, да воронье черное перо, да белое лебяжье, да травку-опамятелку, да несколько льняных волос, по всему видать, детских. Связал, скрутил, туго белой шерстяной нитью перетянул, а какие слова при том сказал - мне уже то не ведомо. А после вынес из избы, за пределы подворья, за границу оберегающего селище тына, да на старую березу и повесил, выбрав такое место, чтобы не вдруг заметить, не сразу дотянуться. Мне на задние лапы подняться пришлось, а после и подрастить себя самую малость, чтобы носом до поделки достать. Да зазря всё - выветрился уж запах. Не менее луны провисело здесь чужое рукоделье, отдало злому ветру, снегопадам и лютому морозу запахи. А вот зов остался - и пусть изрядно ослаб, но ощущался все ж явственно.
        Тот, кто шел на взгорок у селища и вешал на березу белой нитью перевязанную связку, звал на подмогу снежную стаю.
        Меня звал.
        Не дозвался.
        Вздохнув, я опустилась на четыре лапы, и потрусила к селищу. Просыпаются Лесовики рано, а мне возвратиться надобно до того, как по улочке не пройти станет.
        Но спешка - спешкой, а селище вкруг обойти-таки надо. Мало ли… Вдруг, да какие новости соберу?
        ГЛАВА 19
        Обошла. Про всяк случай, обошла и вдругорядь. Вздохнула. Тяни, не тяни - а возвертаться придется. Умела сгинуть без следа, без весточки - умей и ответ держать.
        Я подошла к давно облюбованному взорочку у ограды, потопталась на месте, подобралась в тугой ком, да сиганула с места через тесаные бревна тына - а наземь осыпалась уже ворохом легких искристых снежинок. Подхватил их ветер, да и понес по селищу шалью-пеленой. У лекаркиного двора, схоронившись в укромном углу, я сызнова поднялась из сугроба зверем. Ступая так, чтобы и снежинки не потревожить, обошла подворье, вбирая воздух меленькими глоточками, будто на вкус запахи пробуя.
        Пахло тут…
        А знакомо пахло.
        Просочившись бесплотной поземкой в щель под забором, я еще и избу вкруг обошла, и до бани прогулялась, сведывая - не остался ли у Ярины Веденеевны на ночь гость болезный? Но нет, тихо ныне все было, одна коротала лекарка зимнюю ночку, да и сама не ушла бдеть над чужой постелью - следы шептали о том явно, и из-за двери внятно тянуло живым теплом. Примерившись, я поддела носом дверную щеколду, и втекла белой тушей в сени. Там душисто и правильно пахло травами, теплом печного очага и Яринкой, и я поспешила притянуть дверь обратно. Зубами со щеколдой совладать было нелегко, но я управилась. И лишь потом призадумалась - почто? В человечье тело возвертаться не хотелось вовсе. И не оттого, что забыла я человечью суть, в ошейнике пребываючи. Просто маятно было мне. Страшно. А ну, как не захочет знаться подруженька, не простит исчезновения? Ведь луну, почитай, не было слуху и духу, а тут - явилась.
        И не просто так мне в сторону трактирного подворья не гляделось. Соромно да страшно. Пустят ли на порог меня там ныне?
        А и не пустят - не пропаду, решила я. Чай, Седой лес приютит, не выдаст - как-нибудь, а до будущей зимы перебедую.
        А Колдун… Что Колдун? Мы с ним ни в чем друг другу не обещались, и коли не захочет глядеть в мою сторону - так тому и быть.
        Лишь бы палом не пустил…
        С теми мыслями и перекинулась человеком.
        В избе у Яринки я давно уж вольно себя чувствовала. И потому не надобно мне было огня, чтобы сыскать сундук с одежами. Приподняв тяжелую крышку, ощупью я вынула лежащую верхней рубаху.
        Мягкая, многажды стиранная тканина приятно льнула к телу, хранила запахи трав да своей хозяйки. И это успокаивало.
        Решив не будить лекарки до сроку, затеплила от печи лучину, и пристроив ее в светец, вместе с ним перебралась к столу, подальше от печи, где на полатях спала Ярина.
        На столе да на лавках ныне не лежали травы, не ждали лекарки снадобья - ныне здесь дожидались проворных рук подготовленные с вечера для починки порты.
        Ну, вот и дело сыскалось…
        Поправив в светце лучину так, чтобы угольки с нее не падали мимо миски с водой, я удобно разложила на столе первую одежку. Нитка проворно скользнула в игольное ушко, узелок завязался, как надо - тугой да прочный. Один стежок, другой стежок…
        Зимняя ночь долга, да все едино, не вечна. А лекарка привыкла подыматься рано.
        - Поздорову тебе, птичка моя, - подала я голос, заслышав возню на полатях. Слова дались неожиданно легко - хоть я и боялась, что язык, отвыкший от человечьей речи, присохнет к глотке, откажет, как об иных годах бывало.
        И, не дождавшись не то что ответного здравствования - никакого иного звука, даже и дыхания, подняла голову, настороженно глядя на лекарку.
        Та сидела, свесив ноги с печи, и вид у нее был сонный… равнодушный…
        Ага, так я тому виду и поверила!
        Ярина соскочила на выметенный с вечера пол, поверх нижней рубахи вздела верхние одежды из теплой шерсти - все ж, по зимнему времени в избе было не жарко, а к утру та и вовсе успела изрядно выстыть - печь-то, поди, прогорела… Одевшись, подружка молча, все так же неспешно, переплела косу. Перекинула ее за спину. Привычным, уверенным движением потянулась к ухвату - и я успела метнуться в сторону лишь оттого, что изначалу настороже была.
        - Где тебя носило? - лютовала бешеная баба, пытаясь то взгреть меня ухватом плашмя, то пырнуть рогами, - Стоять! А ну, стоять, погань бродячая!
        Я скакала по избе шустрой огенбелкой, и стоять на месте не желала.
        Что я, вовсе, что ль, дурная?
        - Стой, дрянь! - змеей шипела лекарка, когда я увернулась от тычка, и когда я птахой метнулась ей под локоть, пытаясь зайти за спину - и почти успела разминуться с ней в тесной избе, да в последний момент Ярина Веденеевна, снеся неповоротливым ухватом какую-то крынку, изловчилась, да и ухватила меня за косу, за самый кончик - но так, что уже не вырваться.
        Бросив грозное свое оружие, она потянула косищу на себя, и я уж было совсем приготовилась усмирять расходившуюся травницу, а коли не выйдет - то принять смертушку лютую от ухвата, как она вдруг бросила добычу, шагнула ко мне сама, сгребла в охапку, и стиснув в объятиях, страшно, без слов и причитаний, зарыдала.
        Яринка ревела, уткнувшись мне в плечо, вцепившись в меня до белых пальцев, со всхлипываниями, со сдавленными подвываниями, и я стояла ни жива, ни мертва.
        Легче было, когда она с ухватом…
        Ярина Веденеевна успокоилась сама. Отстранилась, отирая ладонями со щек слезы…
        - Есть хочешь? - спросила она то, чего я и вовсе не ждала.
        И пока я, растерявшись, молчала, шагнула сызнова к печи. Обулась - и то верно, не дело бабе босой по студеному полу ходить. Собрала остатки разбитой крынки веником на совок, и вывернув осколки в поганое ведро, вернула утварь откуда взяла - за печь. Подняла с пола ухват - я было подобралась настороженно, но лекарка лишь сдвинула в сторону печную заслонку, и, пошерудив в печи, вынула горшок с томившей там с вечера кашей.
        Я торопливо переложила на лавку свое рукоделие - и горшок гордо возвысился на столе. Пахло от него так, что у меня ум за разум мало не зашел. И пока я глотала слюну, Яринка выложила хлебную краюху, достала деревянные пузатые миски - а после не столько сама ела, сколько с молчаливой жалостью смотрела, как жадно ем я.
        И странно мне было - голода телесного я в снежной шкуре не ведала, а тут гляди ж ты… Как прорва открылась. Яринка мне насыщаться не мешала - хоть и видела я в серьезных ее тревожных глазах многие вопросы, но все ж терпела лекарка. Молчала. И заговорила, лишь когда я отодвинула деревянную кружку, и сыто вздохнула, слизнув молочные усы.
        - Случилось что?
        - На след лиходейский встала, - призналась я, хоть и понимала, что не станет Веденеевна допытываться, возьмись я вдруг отмалчиваться.
        - Нашла, выходит, - сдержанно уточнила она, принимаясь убирать со стола.
        - Нашла, - усмехнулась я, да только веселья в усмешке той не сыскалось. - В лес покуда не ходи.
        Лекарка кивнула - поняла мол, благодарствую за предупреждение. Вздохнула, и негромко, под звяканье посуды, обронила:
        - Туда ныне и матерые мужи с опаской ходят. Две седмицы тому седой Лужа с ловов не воротился. Искали его, да все без толку.
        Яринка залезла в сундук, в котором и я не так давно паслась, и вынула из него мою собственную одежу. И пока я одевалась, завязывая тесьму у горла да на рукавах, продолжила:
        - Руда, невестка Игруни-бортника, еще до него сгинула. Эту сыскали - у самой опушки заблудилась и насмерть замерзла… Не иначе, заплут завелся.
        - Нет больше того заплута, - буркнула я, и выдернула косу, коя уж и растрепаться успела. И пусть растрепалась она не сама, я Ярина Веденеевна ей помогла, все едино, я злилась и досадовала.
        …двое за луну.
        - В Боровищах тварь какая-то повадилась могилы раскапывать, покойных предков тревожить - да на Владу-вдову напоролась, тут и вышла вся. Влада, как мужнино пристанище испоганенное узрела, так не своя сделалась, а как через несколько дней спустя ту погань и увидела…
        Я слушала рассказ лекарки, проворно снуя иглой - ну а чего без дела сидеть? И на этих словах невольно дернула спиной - Владу-вдовицу я знала, хоть и мельком, и стакнуться с ней у порушенной могилы ее мужа сама б не желала, и никому б не советовала. А Ярина продолжила:
        - Мужики-то порушенное поправили, да ей не ладно показалось - кланялась честным мужам, чтобы исправили. А морозы то нынче какие стоят? Ее и попросили да оттепели потерпеть. Ну так она сама заступ взяла, и пошла. Так тем заступом тварь могильную и… - подружка помолчала, и тихо призналась, - Я ей с Гнатом травки успокаивающие отправляла. Не тронулась бы разумом баба - мужики, кто ее оттаскивал, говорили, выла по-звериному, а могильщика в кашу раскровила…
        Я сердито засопела, а лекарка присела рядом со мной, достала себе в починку скатерку, и продолжила:
        - На огневской вырубке блазница завелась. Да тоже скоро вывелась - правда, ту маги порешили. Им ныне работы под горло - беспокойная зима. У старой Елеи кур кто-то вытаскал, думали, лиса - а собаки след не берут. Да так, по мелочи всякое… - она задумчиво разгладила чиненное полотно. - Старики ворчат - год будет тяжелый, снега неверно легли, огороды голые. Как бы голодать не выпало.
        Что ж, уже то хорошо, что искать да дожидаться матерой блазницы не придется, да гадать, с которого куста, с какой крыши она тебе на спину прыгнет. И на том спасибо Колдуну с ближниками. А что гнездо не приметили… Бывает.
        Тихонько нахмурившись, так что меж густых бровей складочка махонькая залегла, лекарка взяла себя в руки, и принужденно улыбнувшись, промолвила:
        - Впрочем, что я все о плохом? Добрые вести тоже есть - у Твердиславы невестка сынком разродилась, они с мужем на малого не нарадуются, хоть и помалкивают, сглазом дите попортить боятся.
        И вдруг, проказливо улыбнувшись, добавила:
        - А к Стешке сваты с Ручьев приезжали!
        Я заинтересованно подняла голову от чиненного подола:
        - Так она ныне сговоренная невеста?
        - Да как бы не так! - развеселилась Яринка. - Парень-то, дурья голова, нет бы сперва с Нечаем-мельником уговориться, так нет же. На ярмарке нашу красавицу увидал, покой потерял, сна лишился!
        - А то он ее раньше не видел, - непочтительно перебила я лекарку. - Да у нас тут от Лесовиков до Березовки все невесты с женихами по пальцам пересчитаны!
        - Ну, видать-то пожалуй и впрямь, что видал, - согласилась подружка, и мало не смутившись, - Да только она об ту пору в невестин возраст не вошла. А ныне так захорошела - взгляда не отвесть. Ну да я не об том речь веду. Жених не стал с родителями сговариваться заранее, а прям к порогу и подъехал. Жених-то хорош - и хозяин справный, и охотник не из последних. И собой пригож… Да и сделал всё честь по чести - с подарками, с почтением приехал. Наши-то девки из шуб мало не повыскакивали от зависти - а эта коза уперлась, и не пошла! Аглая уж просила ее, просила - не рубить с плеча, подумать, чай, женихи-то в наших краях и впрямь наперечет, а этот из первых… Нет, так и не дала парню надежды - ни единого подарка не взяла, даже самой малой малости, все, что поднес, не взглянув, завернула.
        Я, позабыв про рукоделие, молча смотрела на лекарку.
        Неужто заморочила-таки девку Слав, закружил ей голову?
        Она вздохнула, и честно ответила на не заданный вопрос:
        - Не знаю. Но Аглая проговорилась Руте, что ревет она ночами.
        - Думаешь, Слав? - вопрсила все ж вслух я.
        - Да уж, верно, не дядька Ждан! - недовольно поджала губы подруга.
        И я, кивнув понимающе, вернулась к шитью.
        Оно и боги бы с ними, дело-то молодое, да и не моего ума, вот только что с девкой будет, коли женихов она взялась заворачивать? Одного с порога погонит, другого - а там ведь боле и не позовут. Бабий век короток… А Слав, что - сегодня есть, а завтра нет, и что ему, коли Стешка перестарком останется?
        Я сердито сжала зубы.
        Ну, Слав. Ну, хорош!
        Нет, пожалуй, что пора ясному соколу и укорот дать. Гулять - гуляй, за то тебя никто не осудит, а голову девке морочить, женскую судьбу рушить не моги.
        За делом время незаметно проминуло. А спросить Яринку, как там колдун с ватагой, я так и не решилась. Она сама об том заговорила.
        - Как ты сгинула, Колдун ко мне приходил, расспрашивал. Да что я сказать ему могла - сама ведать не ведала, что стряслось…
        - Сильно злобился?
        - Да по нему разве разберешь? - отозвалась лекарка, и я не согласилась с ней, однако смолчала.
        Да и то сказать - не мое то дело, лекарку да ведунью в людях читать учить.
        Рассвет брызнул светом в избу, сделал бесполезными светец с лучиной - и далее откладывать появление пред колдуновы грозны очи сделалось неможно.
        С тяжелым вздохом отложила я нехитрый свой труд. И уже у порога спохватилась:
        - Там, в лесу, в овраге за старыми вырубками, волки битые лежат. Ты б нашла кого за ними послать - шубу бы себе спроворила…
        Выпроваживая меня из сеней и готовясь запереть за моей спиной дверь, Яринка фыркнула, как норовистая лошадка:
        - Найти-то я найду, вон, хоть Гната, да только ты лучше матушке Твердиславе шкурами поклонись!
        Я вздохнула:
        - Изрядно гневается?
        И подруженька, змея подколодная, не минула ужалить:
        - Пока ты не воротилась - больше тревожилась. Да только, пока ты не воротилась, и я больше тревожилась, чем гневалась!
        С тем и захлопнула за мной дверь, а я заспешила по необтоптанному свежему снежку через проулок, да потом свернуть, да ещё по улице - и как раз в трактирные ворота и упрешься….
        А на полпути меня нагнала Стешка, мельникова дочь. Вот верно говорят, что яблочко от яблоньки далеко не укатится. А уж мать ее, Аглая, та ещё яблонька, так от любила подстеречь зазевавшуюся соседку, под локоток ухватить, да всю душу и выполоскать… Но, хвала богам, дщерь ее пока до родительницы своей и на четверть не достигала.
        - Опять муж с порога погнал? - поприветствовала меня красна девица.
        - Давно я гляжу, тебя, девка, за косу никто не трепал, - ласково ответствовала я, возвращая привет.
        А и права Яринка оказалась - до того девка хороша сделалась, что глядеть - не наглядеться. Бровь соболья, глаза, что омуты, губы - малина… Да только вот глаз не радостный. И вежество вовсе позабыла. Ну да то напомнить не труд.
        Стешка только фыркнула, да косу свою богатую за спину перекинула, подальше от моих скорых рук. Но вперед все ж не ушла - потопала рядом, приноравливаясь к моему небыстрому шагу.
        - У нас снежная стая сгинула, слыхала? - шепнула вдруг она, приблизившись ко мне сколь можно.
        - Слыхала, - буркнула я, приходя в себя от неожиданности.
        С чего бы это вдруг Стешка ко мне общительная стала?
        - С чего только взяли, - продолжила я вслух.
        - А как в метель снежные волки не запели, так ясно и стало, - дернула плечом под нарядным полушубком мельникова дочь. - Наши-то дурни поперву обрадовались, а как полезла из леса всякая шушера - так и по иному запели. Ну а как Руду мертвой сыскали - про Руду-то слыхала? - так муж ее с топором Колдуну разбор учинить пытался…
        - И что?. - я спросила, а сама мысленно пообещала оторвать Яринке голову, это ж надо, такое умолчать!
        - Да что ему сделается? - удивилась Стешка, - Зверь он что ли, Вепрь-то, троих детишек мал-мала меньше сиротить? Отобрал топор, да и прогнал… Только наши все равно шепчутся, что надо было магов сразу ж гнать, как по осени явились, ясно же было, что не будет добра - от чужаков-то…
        Я хмыкнула:
        - Их, пожалуй, погонишь.
        - Ага… - откликнулась Стешка, и неожиданно добавила, самым тихим шепотом, себе под нос считай, - Мать стаю звать пыталась, да та не отозвалась…
        Я вспомнила оберег с колосьями на взгорке, вспомнила льняные волоски… И наобум спросила:
        - Четвертуня что, опять сноходил?
        - Нет, - помотала косой девка, - То мать решила, коль стая его из беды раз вывела, то его зов волки лучше и услышат.
        - Не помогло, выходит, - под нос себе буркнула я, изумляясь, до чего Аглая-таки бедовая баба.
        - Не помогло, - согласилась Аглаина дочь, внимательно глядя себе под ноги.
        До самого трактира дошли в молчании, черпая рыхлый снег, забивающий обувку и подол в предчувствии близкой оттепели.
        Миновали ворота, и уже у самого крыльца разминулись - она пошла в обход, ко входу со стороны кухни, а я, решив что дальше от судьбы бегать невместно, поднялась на крыльцо в три ступени, и отважно прошла в обеденный зал.
        А встретила меня там не матушка Твердислава, что по утреннему времени было бы не странно, не дядька Ждан.
        ГЛАВА 20
        - Вернулась? - буднично вопросил Аладариэль Сапсан, не отрываясь от своего занятие. На скобленном трактирном столе перед ним стояли две свечи - долгие, белые, какие не всякий день из сундука вынимаются. Еще там были разложены невеликие пилочки да щипчики, да сверлышки, да подпилки, да обрезки проволоки - тонюсенькой, что тот волос, да потолще, да вовсе толстой. Да не постой проволоки, а серебренной, ежели вовсе не серебряной… Взблескивали лежащие россыпью бусины. Протопленный очаг потрескивал поленьями у него за спиной.
        Все то я успела заметить, мазнув быстрым взглядом, да сызнова впившись глазами в нелюдя. И не слишком по-доброму.
        - Остальные где? - и голос мой прозвучал отрывисто, хмуро.
        - Тебя искать пошли, - отозвался Сапсан, закручивая из проволоки завиток вокруг темной бусины, и будто так и надо, продолжил. - Ночью сторожевые струны загудели. В стороне от Лесовиков, между Ручьями и Березовкой. Судя по всему, объект типа «нежить снежная, одна штука», передвигался, и довольно быстро, в направлении от жилья, вглубь леса. Потом струны замолкли и больше сигнал не возобновлялся. Наши собрались и пошли искать.
        Проволока под пальцами дивного легла вокруг бусины, как малые листки вокруг бутона. А эльф с невозмутимым видом уже низал на проволочный хвост бусины помельче, того же темного цвету. Красиво у него выходило. Ладно.
        Опамятовавшись, я отвела взор от ловких умных рук, и пошла к темневшей в дальнем углу двери на кухню, буркнув себе под нос:
        - А ты-то чего остался?
        Однако же была услышана.
        - На всякий случай. Хотя, как по мне - можно было вовсе никому никуда не идти. Ясно же, что раз ты объявилась - значит, вернешься. Либо сюда, либо к подруге своей - а после все равно сюда. Так что можно сесть и спокойно дождаться, пока снежная нежить, одна штука, придет сама… - маленькими щипчиками Сапсан сворачивал проволоку так, чтобы свободно скользящие по ней бусины собирались в дивные узоры, - И расскажет, где ее носило.
        Я скрылась в темной, теплой кухне, но и там слышала Сапсанов негромкий голос.
        Но возвратиться и не подумала - вот еще!
        Кто он таков, чтобы я перед ним ответ держала?
        И вот что дивно - только что сама мечтала, как бы оттянуть встречу с Вепрем, а теперь вот сил нет боле ждать. Покончить бы уже со всем одним махом…
        Но все ж, оно и к лучшему что не оказалось магов на месте. Ранее мне все некогда было, то в охоте, то в разговорах - не до размышлений, а подумать-то было о чем. Собраться с мыслями…
        Они явились после полудня, когда я успела наведаться в свою клетушку, привести себя в порядок, и ныне помогала на кухне.
        Зазвенела во дворе конская сбруя, раздались голоса - и среди них тот, от коего сердце дрогнуло и за малым не оборвалось. Вот стукнула тяжелая входная дверь, впуская воротившихся, вот негромко поприветствовал соратников Сапсан… Я выглянула в тот миг, когда он как раз кивал на кухонную дверь, и Горд Вепрь оборотился, куда кивком указал дивный. И сердце во мне оборвалось. Оборвалось, и покатилось вниз, по дощатому выглаженному полу, по общему трактирному залу, покатилось и замерло у ног того, кому мне, по уму, горло б стоило перервать - для своего ж собственного блага.
        Похудел, или мерещится мне то? Осунулся. Щеки запали против прежнего. И горбинка ломаная на носу виднее стала… Только газа темные, жуткие, не переменились - все те ж, что мне помнились, остались.
        Заметалось, проклятущее, в груди, защемило - а я, глупая, было решила, что нет его у меня боле…
        - Я вам трапезу наверх, в комнаты пришлю, - прервала молчание матушка Твердислава.
        Колдун отвел взгляд. И будто отпустил меня - я отступила за спину трактирщицы, собирать снедь на разнос. В комнаты гостям нести ее мне предстояло - кому ж еще?
        Заскрипели под моими ногами привычно ступени - ни один, ни два раза подымалась я по ним ране, а такого, чтоб руки холодели да в груди замирало, не припомню.
        Маги ждали. И расставить миски с плошками, как должно, не дозволили.
        - Рассказывай! - и магичка, как самая нетерпеливая, ухватила ломоть хлеба с разноса.
        Я взглянула на Колдуна - тот вид имел непроницаемый, но глядел требовательно. И к столу, подавая пример ближникам, не садился.
        Все ж, вперед стоило бы поесть, вздохнула я.
        И принялась за рассказ.
        Сказывала я долго, со всем тщанием припоминая подробности, какие удалось отвоевать у забытья.
        Про встречу с супостатом, про колдовство его, на снежного волка настороженное.
        Про старое, позаброшенное зимовье. Про людей в нем - числом меньше полудюжины, а все ж, поди, утаи в наших лесах эдакую ватагу от местных. От людей-охотников, от меня. А ведь ни единого следочка не учуяла.
        Про ошейник с бляхами. Про щит, в который бились и не могли пробиться волки. Про метельный зов, какой сильнее волшбы супротивничка оказался.
        А про оберег с двумя колосками да двумя перьями, да с льняными детскими волосками говорить не стала. Не их ума дело.
        Вместо того, пересказала обрывки разговоров, какие припомнить удалось. Их при мне не стесняясь вели - кто ж таится бессловесной твари, нежити, проклятием порожденной, людского разумения не имеющей?
        И вот те разговоры я нынче на кухне вспоминала с особым прилежанием.
        Маги слушали. Задавали вопросы:
        - Как выглядел колдун?
        И ответ мой «Как встречу - узнаю» был им явно не по нутру.
        Я вздохнула. Сгребла куцые воспоминания.
        - Ростом не то чтобы высок, но и низким не обзову - глядит пониже Вепря, но повыше Слава. Волосом темен, при бороде. Пахнет… а собою пахнет. С оружием ловок - длинным ножом, какой охотники уважают, орудует изрядно. Да и за меч ведает, с какого конца браться, - уныло повторила я то, что уже раз сказывала тем же людям про того же мага.
        Им же мало всё было, и знай, наседали с пяти сторон:
        - Как одет?
        - Что за оружие?
        - Какие артефакты при нем были?
        - Сколько при нем людей?
        - Все те же самые, или сменялись?
        До тех пор, пока не лопнуло у меня терпение.
        - Сядьте уж, поешьте!
        Слав было рот открыл новым вопросом, да на взгляд мой напоролся, и умолк. Не в том я была настрое, чтобы с ним лялькаться - особливо, с ним!
        Маги и за едой не унялись. А уж когда дошло дело до услышанных мной разговоров - кое-кто и глотать позабыл.
        А я… Мне что? Я что вспомнила, то и пересказала.
        « - Ну и тварь. Зачем ты ее притащил?
        - Если тебе охота от Ковена по лесам всю жизнь прятаться - вперед, а я обойдусь. Когда зачистим Вепря, я отпущу волка. Поворожу чуть-чуть - и всем будет ясно, что это работа снежной стаи.»
        И уважительный взгляд наемника…
        « - Чего тянем? Взять их в мечи, да и всех делов…
        - Рано. Пусть груз найдут. Вепрь упертый, пока не найдет - не отступится. Пять лет, сволочь, не унимался.
        - Сил нет здесь больше сидеть…
        - Ну пойди, погуляй!»
        Они его побаивались, наемники. Вот и тогда - на злую насмешку чароплета здоровенный бородач стушевался и умолк.
        А еще…
        - Пестун, - и взгляд Колдуна я ощутили щекой. - Наемники звали чароплета Пестун.
        И короткий обмен взглядами, итог которому подвел Вепрь:
        - Прозвище, скорее всего, не настоящее. На одно задание - по крайней мере, я мага с таким не знаю. А вот он меня, судя по разговорам - знает.
        Я неуверенно кивнула на его вопрошающий взор - тогда-то я об подобном и близко не думала, я тогда вообще почитай не думала, а ныне мне и самой так казаться стало.
        - Как звали прочих, не помнишь?
        Я помолчала, припоминая, а потом досадливо помотала головой, чувствуя, как коса змеищей елозит по спине:
        - То уже чудно, что я самое себя помню. Об будущей зиме я б никому не пообещала доброго соседства со стаею. Я от чар его совсем безмысленная сделалась - и боги ведают, как оно в грядущем аукнется.
        Может, и зря сказала - вон, как маги лицами посмурнели, даже и Горд, а уж он-то спокоен остался, даже когда узнал, что его извести собрались!
        А и промолчать нельзя было - коль об том годе совсем худо сделается со снежными волками, лучше бы, чтоб сыскался кто-то, кто сумеет со стаей совладать.
        Вепрь с силой потер ладонями лицо - ровно старался стереть дурные мысли. Иль со сном справиться - дивный ведь прямо сказал, что их ночью сторожевые заклинания перебудили.
        - Вам бы поспать… - жалостливо начала было я, и прикусила язык под взглядом Колдуна.
        Не грозным вовсе, усталым скорее, но таким, что мне разом отшибло всякое желание с глупой бабской жалостью встревать.
        Нет - так нет, что я, я вон лучше до кухни пройдусь, съестного поднесу…
        Как я возвернулась, маги уж вовсю гомонили, гадая, что такого мог везти Кунь от дивных, что и через пять лет кровушку ради этого лить готовы без жалости. Моему возращению они возрадовались:
        - Нежана, а обоз при отряде был?
        - А поклажа приметная при них была?
        - А ты не заметила, чтобы эльфы кого-то из отряда больше прочих берегли?
        Я б и рада была помочь, да только на все их вопросы лишь отрицательно головой мотать могла. Не было. Не видела. Не приметила.
        А когда и со второго разноса всю снедь подмели, тогда и сказал Тихон Серый вслух то, что всем давно уж ясно было:
        - Останки со дна подымать нужно. Что бы то ни было - наш Пестун за этим придет.
        Я не удержалась спросить:
        - А зимовье? Коли уж вы по следам моим прошли, то неужто зимовья с чужаками не набрели?
        Маги молча переглянулись, отвечать же Колдун взялся:
        - Отчего ж, набрели. Именно что, заброшенное. Следов магии нет. Человеческие следы есть но старые. Уже не поймешь - луну назад остались, или еще с осени. Затер, сволочь. Умелец, чтоб ему…
        И прибавил кое-каких слов покрепче, из тех, какими обычно подвыпившие лесорубы недругов поминают.
        - А тын? Как меня туда приволокли, частокол целехонек стоял, а как уходить стала… - я смущенно кашлянула.
        В этом месте воспоминания были неверные - вот из белой круговерти вычертилась белая пасть, перекусившая жердь что прутик, вот обвалился забор целым аршином, когда врезалась в него здоровая, с полугодовалого телка, белая туша, да как бы и не моя.
        Уж больно свирепой радостью отозвались во мне эти воспоминание, и сладким чувством сокрушенной преграды.
        - А частокола, Нежана, там не было.
        - Совсем? - растерялась я.
        Нет, порушить - могла, да, верно, и порушила, и не каюсь. Но чтоб с собой утащить? Да почто б он мне?
        - Совсем, - подтвердил Колдун. - Как и не стояло.
        И сжалившись над моим очумелым видом, пока я припомнить пыталась, что с тыном сотворить могла, вмешалась в разговор Далена:
        - Да его, скорее всего, сам Пестун с подельниками прибрали. Разметали и свалили в какой-нибудь овраг. Ясно же было, что мы обязательно явимся на сработавшее сторожевое заклинание, а тын он мог здорово попортить, когда от твоей стаи отбивался. Да так, что следов магии не скрыть. Проще уж сам тын…
        - Ладно, - прервал наш с магичкой разговор Вепрь. - Будем доставать кости из реки. Завтра.
        Мне глупые картинки, как я волоку на хребте сворованный тын, разом из головы выбило.
        И маги разом сделались серьезны. Куда и смешки с улыбками девались? Поднялись дружно и вышли - всяк по своим покоям, доложились хлопнувшие двери.
        И впрямь, покуда мы разговоры говорили, день в вечер перетечь успел. Ныне уж густые сумерки из углов выползли, уступив свое место темени, и она, привычная, терпеливо дожидалась, пока отгорит короткий закат, и настанет ее законная пора.
        Задумавшись, я упустила момент, когда Горд подошел ко мне со спины, и руки Колдуна легли мне на плечи.
        - Ну что за нужда была самой с ним воевать?
        Я только вздохнула, склонив повинную главу - а и иначе поступить я не могла. Коль он за меня за ловы мои биться станет то, может, ему и стаю мою водить?
        То-то же!
        Оттого и молчала я, оттого и не винилась…
        Горд Вепрь, вздохнул, понимая, что внятного ответа не дождется. Сжал плечи легонько и отпустил, но лишь для того чтобы обнять, притиснуть к могутной груди, и я едва успела извернуться в его руках, чтобы прижаться ко плечу щекой, обвить ненаглядного руками, замереть, на невесомый миг слившись в повисшем молчании…
        - Отпустил бы, - шепнула я, и, не утерпев, коснулась губами щетинистого подбородка. - Я б водицы принесла, ополоснуться тебе…
        И он понимающе хмыкнул мне в ответ:
        - Разит?
        - Так, почитай, целый день в седле, - чуть смутилась я.
        И уже только порядку для, добавила ворчливо:
        - И охота была б куда-то ехать, будто б я так не вернулась…
        - Цыц! - насмешливо одернул меня Колдун с высоты своего роста.
        И, ровно мальчишка проказливый, дернул за косу:
        - Чтоб ты понимала, женщина…
        Из объятий он меня выпускал неохотно.
        И много ли ещё надо глупой девке для счастья?
        А на кухне, у печи, на которой стояли ведерные горшки крутого кипятку, я нежданно увидела Стешку. Девка усердно чистила сковороду. Да только я не вчера на свет народилась. И, разбавляя кипятком в бадье студеную водицу, а потом доливая горшок дополна и возвертая его на печь, я хмурилась и поглядывала на упрямую.
        Стешка терла сковороду меленьким речным песком, кусая губы, и глядела только себе в руки. Вот ведь…
        Дома, небось, батюшка уже и вожжи приготовил. Стешка подвинулась, пропуская меня с ведрами, и сызнова вернулась на прежнее место, развернувшись ко мне спиной.
        - Он ведь не женится…
        Узкая спина дернулась, метнулась коса - Стешка развернулась ко мне вставшей на дыбы медведицей. Злющие глаза полыхнули угольями, стиснулись до белого кулаки:
        - Твой, можно подумать, женится! - выплюнула она.
        - А ты, девка, я гляжу, моей судьбы искать вздумала? - ответствовала я тихо и зло, глядя в горящие глаза, и Стешка первая отвела взгляд, сглотнула, и я добила без жалости: - Ни дома, ни подворья, ни мужа, ни детей! Приживалкою при добрых людях.
        Развернулась, и подхватив обе бадьи, вышла из кухни. Жестоко, ведаю - да иная жестокость только к пользе.
        Желание пройти в комнату к Славу, да и вывернуть на него воду, а после и бадьею приголубить, было изрядным, и унять его удалось с трудом.
        - ЛАВА 21
        Полотенца матушка Твердислава хранила там же где и ранее, и я, оставив принесенную воду в комнате Вепря, наведалась в кладовые, а как воротилась - увидала, что Горд, не дожидаясь моего возвращения, плещется над бадьей. Зачерпывает широкими ладонями воду, и та стекает по широким плечам, по спине под магическими светляками.
        Я вступила в его комнату, тихонько прикрыв за собою двери. И взгляд его поймав, потупила глаза.
        Вепрь-Вепрь, что ж ты со мною делаешь…
        О том я и думала, поливая своего мужчину из широкого ковша, слушая, как он отфыркивается, подавая ему расшитые полотенца.
        А после думать мне стало некогда.
        Ночь терлась о бревна трактира медведицей, вздыхала ветром, сопела. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, переплетясь ногами и руками, мое лицо на его груди, его подбородок на моей макушке.
        - Весна пришла, - негромко обронил Колдун, перебирая мою распущенную косу.
        Я повозилась, пытаясь сообразить, где ж весна, коли снега лежат, и мороз за стенами дразнит ночь-медведицу?
        А и впрямь, весна - об этом годе последняя зимняя метель, стаю за черту отпускающая, на первый весенний денек пришлась. Долгонько же я у татя на привязи просидела, да и зима дольше положенного задержалась.
        Стае-то снежной много ранее тварный мир покинуть полагалось бы…
        Я выдохнула, и сладко потерлась щекой о плечо Колдуна, и руки его коротко сжали меня на миг, бездумно отзываясь на мимолетную ласку.
        - Я не смогу снять твое проклятье. - Колдун говорил негромко, медленно. - И вряд ли кто сможет. Я смотрел. Там со смертью сплетено, и так туго, что кончик проклятья не вдруг удастся подцепить. Да если и удастся - выдрать из тебя проклятье, и жизнь тоже уйдет. Ты ею расплатилась, когда вас убивали - она теперь слита воедино с проклятием.
        А я, коли честной с самой собою быть, не очень-то и удивилась его словам. Хоть я и не маг, но подспудно это ведала, с самого начала ведала, оттого и не искала себе возврата к прежней доле.
        Но что Колдун озаботится моим проклятием, не ждала. И оттого, что он все ж попытался, на сердце сделалось теплее.
        Он обнял меня, поцеловал в макушку, и спросил, крепче прижав к себе:
        - Поедешь со мной, как всё закончится? Снять проклятие я не могу, но обрезать привязку к месту мне по силам…
        И сердце, только что щемившее о тихого счастья, замерло. Оборвалось и покатилось - по полу, к лестнице, вниз, и еще ниже, в подпол, и там закатилось в глухой угол, затаилось.
        Я тоже затихла - стоило только подумать, как в грядущую зиму придут метели, и позовут меня за собой. И я откликнусь, и вслед за метелями в город, не ждавший-не ведавший, придет стая. Ох, и весело будет волкам, не боящимся ни огня, ни железа. Ох, и богатую жатву соберут снежные звери!
        Я сжалась, и руки Колдуна успокаивающе заскользили по моим плечам, по спине.
        - Тише-тише, тш-ш-ш, не пугайся ты так.
        А я не испугалась. Я просто как дышать, забыла.
        - Не бойся. Еще есть время - а к следующему году я найду способ, как запереть проклятие, раз уж снять его нельзя.
        - Запереть? Это я буду слышать зов?.. - я не договорила, да только и так всё ясно было.
        Я буду слышать, как поет ветер, как зовет меня метель - да только откликнуться не смогу. Так и буду рваться, зверем на привязи.
        От мыслей тех совсем тошно стало.
        Ночь-медведица, устав вздыхать да колобродить, затихла.
        Молчали и мы.
        Я не ответила на колдунов вопрос, а Горд Вепрь его не повторил - ответ и так ведом был нам обоим.
        Привязан снежный волк к Седому Лесу. Здесь его место - так было, так есть, так вовек и останется.
        Лед на Быстринке стоял крепко. Затаившись в зарослях ракитника, я наблюдала за магами, пришедшими подымать со дна кости Ростислава Куня, а вмести с ними - наживку, на которую, рано или поздно, должен был клюнуть чароплет-Пестун.
        Хмурое серое небо низко нависло над миром пухлым своим брюхом, и мрачная хмарь его отражалась в людских лицах. Хмур был Серый, нерадостным гляделся Слав. Сапсан глядел непроницаемо и надменно, Магичка кривилась, ровно разом разболелись у нее все зубы, и только у Горда Вепря вид был сонный, безразличный. Словно не его молодшего брата схоронила пять годков назад река. Да только не хотела б я нынче ему под руку попасть.
        Соратники его, верно, тоже не хотели, и оттого держались пусть и рядом, но все ж поодаль. Поглядывали искоса, сочувственно. Я тоже глядела на широкую спину, ныне как будто согбенную незримым грузом. Подался Колдун, ссутулился. Видно, крепко брата любил, коль ныне горе такой тяжестью на плечи легло - как бы лед под магом не проломился.
        Но, хоть и запахло в воздухе весной, лед на Быстринке стоял крепко. Я со своей лежки под раскидистым кустом чуяла не меньше полулоктя ледяной толщи.
        Колдун постоял малость, шепча неясные слова, потом повёл ладонью, словно очерчивая линию, одну, и еще одну, и еще, и четвертую - и вслед за его движениями прочертили гладь невидимые лезвия, пуская во все стороны белое крошево, оставляя за собой глубокие борозды во льду, а следом расползлась по темному льду прозрачная речная вода, топя снег, черня лед.
        Серый с Сапсаном разом шагнули вперед, слажено взмахнули руками - и здоровенная льдина, ровненькая, что крышка от подпола, рыбкой выметнулась из проруби, и заскользила по льду, чтобы замереть поодаль.
        А маги уж все четверо с берега к Колдуну спустились, выстроились веночком вкруг черного провала, и замерли. Что уж они там делали - мне неведомо, да только вскоре магичка отмерла, повела легонько над полыньей ладонью раз, другой, перебирая тонкими пальцами незримые струны - и из студеной воды, черной в окаеме проруби, появились белые кости. Слав торопливо развернул там, куда не достала водица, на льду чистую рогожку - и Далена плавно опустила туда свой страшный улов. Остальные маги отмерли почти разом - Слав только успевал тканину расстилать.
        Зимняя река добычу отдавала неохотно. Костяки, за пять-то лет обглоданные дочиста, раскатились на кости, смешались, движимые течением и голодными речными обитателями. Да только вот маги, поднимавшие их со дна Быстринки, не сомневаясь распределяли их промеж быстро прирастающих горок.
        Но не раз и не два нырнули в стылую воду незримые снасти - и все больше и больше времени проходило, пока являлся из проруби улов. Далеконько за пять лет да пять зим раскатились влекомые током вод косточки.
        Не только кости, но и вещи отдавала магам река.
        Их не делили, складывали общей кучей, быстро смерзшейся в одну груду. Сперва на лед, после, как смекнули что этот улов не враз ото льда отдерешь, спустили к полынье телегу, и подымали уж прямо на нее то негодящий лук, то меч, коему река ущерба учинить не сумела, как ни старалась. То походный котел, коий мне чистить своими руками довелось, то часть доспеха…
        То истлевший тулуп, то малую шкатулку - с нею возни поболе прочего было. Упрямая вещица была невелика, с ладонь всего, но в руки даваться не желала, выскальзывала из магической петли, а сеть, сплетенная чародеями, под нею просто распадалась, как стало мне ведомо из злобной чародейской ругани. Окончилось всё тем, что Тихон сходил к лошадям и принес оттуда свернутый тючком самый обычный рыбацкий бредень.
        - У местных одолжил, - буркнул он на взгляды соратников. - Как чувствовал.
        С ним дело пошло на лад - он не противился магии, как чародейская шкатулка, и не разваливался, стоило ему коснуться коварной вещицы.
        Шкатулку эту Вепрь не отправил на телегу к прочим, а бережно обернув чем-то черным, оглушительно воняющим волшбой, спрятал у себя на груди.
        Почти сразу и домой собираться стали. Добытые кости обернули рогожей, а свертки погрузили на телегу.
        С трудами волшебники покончили уж когда задумчивое солнце склонилось к закату, да зависло над лесом, над макушками дерев, не спеша спускаться в колючие ветви.
        Я решила, что раз так - то и мне боле незачем хвост морозить, хоть и не мерзнет он, а возвращаться в трактир, к добрым хозяевам надобно. Матушка Твердислава и так не похвалит за то, что целый день незнамо где веялась - след и меру знать.
        Подгадала миг, когда ветер выдохнул особенно сердито, да и рассыпалась порошей, дала себя подхватить небесному вздоху, подхватить, понести…
        Залепить лица людям.
        Вепрь лишь отер снег с лица, покачал головой, да вздел рукавицы, а вот Слав браниться принялся, шкуру спустить обещаться.
        Ну-ну, грозись, щенок.
        Благодарен будь, что я тебя, паскудника, в этой самой проруби не притопила!
        Порыв ветра сызнова поднял поземку, понес ее по-над землей, и я стала той поземкой, и сугробами, над коими она летела, и всем снегом, просыпавшимся на Седой Лес, а после стала наново сама собой - да только уже не на льду Быстринки, где когда-то пали, изошли рудой кровью хорошие люди, а на опушке Седого Леса, в густом ельнике. Здесь, под шатром черных еловых лап, схоронила я свою одежу.
        Отсюда же, коль идти не мешкая, в Лесовики еще до темна воротиться можно.
        Легко стелилась под ноги снежная дорожка, ветер-дружок торопил в спину - поспеши, девка, не ровен час, опоздаешь! И я поспешала.
        Это ли сыграло со мной злую шутку, то ли, что в сем дому не ждала я подвоха, иль иное что - а только засаду я проглядела. И когда хлопнула, затворившись, за мной трактирная дверь, холодное железо, кольнувшее в спину, нежданным оказалось.
        Злая рука вцепилась в косу, да только то излишне уж было - увидав, что в едальне творится, я и сама застыла, ровно вкопанная.
        Трактир заняли чужаки. И с первого погляда было ясно, что не гостями они себя здесь числят - хозяевами.
        Оружные. Наглые.
        А за старшего был мой старый знакомец, с коим уже довелось разок-другой перетакнуться в зимнем лесу. И узнав его, я в единый миг припомнила и прочих, и почти рванувшись было на ворога из рук татя, ухватившего меня за косу, замерла. Удержала внутри зародившийся рык.
        Не совладаю.
        Был бы Пестун ныне один - так еще бы вышло нам удачей потягаться, чья вернее. Чай, не ждет он от безоружной бабы беды, и знать не знает, кто я таковская на самом деле есть. Да только он всю ватагу свою ныне привел.
        Самой мне с ними не сладить.
        Дядька Ждан у себя за стойкой стоял хмур и мрачен, и матушка Твердислава, бледная с лица, держалась за широким мужниным плечом.
        И, верно, будь Пестун сам, уж не стал бы дядька Ждан дожидаться, пока непутевая подавальщица объявится, а давненько бы свернул супостату голову рожей к пяткам, маг он там, или не маг.
        Гости, коих не много было по дневной поре, к вечеру успели подойти, и теперь сидели за столами. ни живы, ни мертвы - и поднять голов не смели, когда мимо прохаживались добры молодцы, не прячущие оружие в ножны.
        Ворог подтолкнул меня в спину, и я пошла куда велено, неуклюже семеня, прогибаясь в спине и нелепо задирая голову, оттянутую за косищу.
        И хоть горело в груди злое желание обернуться, да и выдрать провожатому моему хребет из спины, но прав дядька Ждан был, ой прав. И я умерила пыл.
        Закусила губу.
        И, сморгнув злые слезы, подчинилась.
        Одного разу уж на рожон поперла - хватит. Ныне и умнее можно быть.
        И пусть ныне ждет Пестун не снежного волка, а девку-подавальщицу, все едино - не совладать мне с ними одной. Магу до горла поди дотянись, а пока я с ним, единым, воевать буду - прочие местный люд в мечи возьмут.
        Даренка с Милавой сидели на лавке подле кухни, и с ними притулилась тетка Млава, суетливо мнущая передник, а Стешка, видать, уже успевшая показать норов, скулила, согнувшись боком подле давешнего моего знакомца, любителя ткнуть палкой в бессловесную тварь, коий намотал на руку богатую девичью косу.
        Я проглотила злую брань - ведь не раз ей, неумной, говорено было, чтоб помалкивала чаще, так ведь нет!
        - Ходчее давай, - понукнул меня тать из-за спины, дернув за косу, и я покорно засеменила вперед.
        Пискнула Стешка, когда бородатый верзила обернулся на окрик приятеля, и потянул бедовую за волосья, и матушка Твердислава, полоснув его лютым взглядом, быстро взглянула на меня, и не таясь, в полный голос обратилась к Пестуну:
        - Отпусти глупую, господин, что тебе с нее, волос долог, ум короток. Вон, Колдунова девка идет, уж ее-то он всяко не обидит!
        Стешка дернулась из чужих рук, и всхлипнула, и я зло зарычала про себя, уговаривая ее мысленно - молчи, дура! Уж хоть теперь молчи! Накликаешь себе беды - не обрадуешься!
        Может, она и услыхала, а может, просто не поспела сотворить дури - но по знаку Пестуна наемник выпустил золотую косу, и пихнул девку в спину, а матушка Твердисава уж не оплошала перехватить бестолковую. Та дернулось было от нее, да где уж ей было совладать с хозяйкой, матушка Твердислава об том годе на моих глазах брыкливую телушку за ухо ухватила так, что та мигом смирной да послушной стала - а Стешка всё послабее телушки будет.
        А меня подвели к Пестуну, и я порадовалась, что ныне мне тать, в косу вцепившись, голову задрал - у меня-то в глазах ныне не кротость со смирением плещутся. А так поди пойми, отчего у дуры-девки рожа перекошена?
        А ещё, чуя щекой взгляд чароплета, корила себя за то, что поспешила, поддалась тревоге, и не учуяла засаду. А ведь стоило бы мне принюхаться как должно - и уже, небось, половину дороги до Вепря одолела бы.
        А теперь только и остается, что себя грызть да надеяться, что маги, подоспев, нас, горемычных, выручат.
        Горда со товарищи Пестун учуял загодя. Даже я, слышавшая лучше прочих, ещё не различила скрипа снегов под полозьями саней да перестука копыт, а чароплет уж велел своим изготовиться.
        Те и изготовились.
        Кто из наемников которой из баб прикрываться станет, они промеж собой загодя сговорились, а мужей, что в трактире случились, положили на грязный, истоптанный сапогами пол. Обо мне не вспоминали, здраво решив, что Вепревой бабой прекрывать след Пестуна. Зато каждый желал получить в щиты Стешку - уж больно она и встрепанная, злая, с косой, измятой в мочало, хороша была. ?лазищи синие, злые, глядели брезгливо - что то за мужи, коль они бабами от опасности заслоняются?
        Не понимала, глупая, того, что для наемников да Пестуна мы все уже не живой люд, а почитай что покойники.
        Я же все понимала лучше некуда. И одному только радовалась - хорошо, что ныне никакие дела не привели в трактир Ярину Веденеевну.
        Как бы там ни было, а вживе они никого оставлять не думали - да я бы и сама, возьмись я вдруг извести пяток боевых магов, видоков бы оставлять не стала, не восхотела бы, чтобы сыскался такой, кто честному люду, а допрежь всего, Ковену магов, рассказать бы сумел, как все вышло-сталось.
        И я взмолилась всем богам разом - пусть надоумят ?орда, пусть отведут… Да только не услышали боги моей мольбы.
        Тяжко стукнула входная дверь, впуская воротившуюся ватагу магов, а с нею стукнуло мое сердце.
        Стукнуло - и замерло.
        - Ну, что же вы застыли, как неродные? - приветливо изрек Пестун, в ладонях коего замер яростный багровый огненный ком. - Проходите!
        Кованые жала самострельных болтов все, как один, смотрели в сторону дверей, и честной люд, трактирные гости, вповалку лежали на воглом от зимней обувки полу. Болезненно, надрывно скулила которая-то из подавальщиц, прикрывая собой от Горда сотоварищи непрошеного гостя.
        Маги вошли в едальный зал, как в ловушку. Ровно в дурном сне я видела вскинутые для чародейства руки Вепря, как вспыхнул - и разом погас на них колдовской свет. Как стянули серебристые путы Аладариэля Сапсана, и он рухнул на истоптанный грязными сапогами пол - молча, без звука. Как наемник сбил с ног Далену, и наступил ей на спину, намотал на кулак долгую косу, заставив магичку выгнуться коромыслом… Как попытался метнуться в сторону Слав - и упал, ровно подкошенный, и Тихон Серый замер под жалом самострела, не сумев кинуть заклятья в стрелка…
        И всё это смазалось, вершась в единый миг, растянувшийся, как целый год. И весь этот долгий миг Горд Вепрь, раньше прочих понявший, что случилось, смотрел на Пестуна, застывшего с торжествующей ухмылкой на устах.
        На меня, замершую в руках наемника, на острое железо, прижатое к моей шее, он не смотрел.
        Я ждала, что они хоть словом перемолвятся - но нет, верно, Вепрю нечего было сказать супостату. А ежель и было что - то Вепрь на то и был старшим над пятком боевых магов, что норов свой, гнев невместный, стреноживать умел.
        - Что замерли, вяжите их! - прикрикнул Пестун на подручных, и те отмерли.
        Двое, с заговоренными веревками, шагнули было к магам, первым делом примериваясь к Горду да эльфу. И хоть держали магов под прицелом тати, готовясь, будь мало что, утыкать их болтами, ровно твоих ежей, а все едино подступались к моим магам враги осторожненько, с опаской.
        Шаг, еще один… Я следила за ними безотрывно, ведая, что коль и впрямь повяжут Вепря сотоварищи чародейскими путами, то свяжут им не только руки - силу колдовскую стреножат. И тогда всем нам едино что останется - только помереть.
        Третий шаг - и я поняла, что пора решаться. Либо ныне, либо уж никогда.
        Спина прогнулась сама собой, когда я, слабая девка, чужая подруга, откинулась, прижалась к груди ворога, удерживавшего сталь у моей шеи.
        Горд шевельнулся на мое движение - и как только услышал? - и наемник не удержался поддеть:
        - Ох, и сладкая у тебя баба, Вепрь!
        Наглости его достало на то, чтобы показно, у Колдуна на глазах, пройтись лапищей по моей груди, прижать за тонкий стан меня к себе…
        А мне иного от него и не надобно было - я охотно откликнулась на его движение, отозвалась, прильнула к добру молодцу всем телом, и не слушая чужих смешков, да подковырок Колдуну, на кои все мужи горазды, потянулась губами к мужской могутной шее, к тому месту, где билась, откликаясь на ток крови, жаркая кровяная жила…
        А где губы - там и зубы.
        Человечьи зубы, знамо, не волчьи клыки, да только и ими, коль нужда встанет, можно кусок плоти из чужого горла выхватить - достало бы сил, а уж сил во мне даже в жаркое лето поболе, чем в простом человеке было, а ныне-то ещё не лето, и близко не лето!
        Кровь хлынула ключом из разверстой раны, и я выдралась из постылых рук одним рывком, коий некому стало стеречь - наемник с воем вцепился свою шею, зажимая текучую рудую влагу…
        Миг - и я размытой тенью метнулась к Пестуну, вскидывающему длань в знакомом, до дрожи знакомом движении. Рывок - и я выдрала эту вскинутую руку из плеча, вложив всю свою ненависть, весь свой страх перед этим чароплетом, весь ужас перед сидением на цепи по его воле…
        Миг - и мимо моего уха свистнул болт, и там, откуда он прилетел, захрипел тать, сбитый с ног Серым, а в ином, дальнем углу, завизжала Стешка, вцепившись в своего разбойника, пытаясь рвать его зубами, драть ногтями, да только ему, толстошкурому, лишь разочек отмахнуться - и дура-девка летит в сторону покатом, а над моей головой прогудел уж не болт, но огненный шар, пущенный Даленой невесть в кого…
        Миг - и я распласталась в долгом скачке, какой не под силу человеку, успевая мимоходом полоснуть по роже не ко времени подвернувшегося наемника, да только я не дура-Стешка, и слабые ногти мои вспарывают ему рожу до кости…
        Миг - и вот я выдрала у кого-то взведенный самострел, наотмашь хлестнув им же хозяина - и почувствовала, как подаются, хрустя под ударом, чужие кости…
        А после время, замершее было, рвануло вскачь бешеной лошадью, и наемники как-то вдруг враз опамятовались, и слажено отмахнулись мечами, и оказалось, что Слав упал навзничь, и Сапсан скрючился на полу, в луже кровавой пены - не иначе, пытался сквозь накинутую на руки веревку, отрезавшую его от силы, колдовать, и наемники пробились к выходу, и кто-то из них даже сумел подхватить бледного, что полотно Пестуна, зажавшего здоровой рукой рваную культю - и некому, некому оттеснить их от двери, и если они вырвутся - то точно уйдут, сбегут, сокроются, залягут, и тогда их будет вовек не сыскать!
        Вот только, может, в человечьи селища и пришла весна - а в Седом Лесу всё еще лежал снег.
        Они пришли. Откликнулись на зов, как всегда откликались.
        Ох, и страшны же были снежные волки, выдернутые из-за грани опосля последней метели. В свалявшейся шерсти, сбитой, что комья грязного снега, с ребрами, что через шкуру наперечет видны, с запавшими глазами… Разбойнички, что было надумали в двери выметнуться, обратно, что твоя волна, отхлынули, да только волки, коль уж пришедмши, уходить так просто не думали, и дверь татям захлопнуть не дали.
        А когда вороги обернулись вглубь трактира бежать - там их уже ждала я.
        Опамятовавшийся люд, поднявшийся было с полу, прыснул в стороны. Я выщерила зубы, подняла ершом шерсть вдоль хребта, и, приопустив голову мало не до самых досок, стояла, растопырив лапы - а стая рвала тех, кто еще недавно мнили себя хозяевами здесь по праву сильного.
        В груди, в глотке клокотал рык, и оттого я не сразу услышала сквозь него голос Горда Вепря:
        - Хватит, Нежа.
        Он шагнул ко мне - сквозь волчью свару, сквозь теплый запах свежей крови - шагнул, протягивая руку раскрытой ладонью. Чтоб коснуться, положить на загривок - и я вдруг опамятовалась. Вспомнила, где я, и что творю. Коротко мотнув башкой, рявкнув на Колдуна - не замай! - я одним прыжком выметнулась в растворенные настежь двери, вложив всю силу в этот рывок, и стая грязно-белой волной ринулась за мной, высыпалась на истоптанный сапогами двор, и, растянувшись цепью, стремительно понеслась к Седому Лесу - чтобы там, под защитой глухой чащи, рассыпаться грудами рыхлого снега.
        Никто за нами не гнался. И на том благодарствую.
        ГЛАВА 22
        Я забилась под выворотень, свернулась в клубок, и, укрывшись хвостом от бед да невзгод, затихла. Мысли, которым след бы метаться заполошными птахами, рассыпались и затаились, притихли мышками, ровно и нет их.
        А мне что делать - непонятно.
        Что в селище возвертаться нельзя - то ясно. И лучше уж вовсе в ближайшее время и на глаза люду честному не попадаться - добрые селяне и за вилы взяться могут, за топоры, а человеком я хоть и сильна изрядно, а все ж человек, против толпы не выстою.
        Что волчью шкуру я долго не удержу - то тоже ясно. Чем ближе тепло, тем тяжелее её, родимую, носить.
        До первой оттепели еще кой-как перебедую, а дальше всё, край.
        Значит, надо раньше решать.
        Вот что, голубушка. Вольно тебе было в ловчую яму себя загнать - так пусть вольно будет и выбираться из той ямы.
        Вставай-ка ты, Нежана, да и шевелись.
        Зимовье заброшенное Пестун с ближними, чай, не порушили, а один только тын разметали - а без тына ты, душенька ясная, уж точно поперву обойдешься.
        А дальше видно станет.
        Шорх, шорх - скреб веник по половицам. Шорх, шорх.
        Гостя я учуяла издаля - опосля нынешней зимы, я и в человечьей шкуре много острее чуять стала, да и слуха прибавилось. Силы же во мне и ранее изрядно было - а ныне против прежнего вдвое сделалось.
        Я уверенно знала, что гость явился один. Что нет при нем ни охотничьего пса, ни добычи, с лесу взятой. И идет он налегке - напрямую к зимовью. А значит, ко мне. Всё то я загодя услышала, но занятия своего не прервала. Даже и когда стукнула тяжелая дверь, и лесовичанский староста, Горен Храбрович, прошел в горницу, обстучав на пороге обснеженные сапоги.
        Я не обернулась, не склонилась в приветственном поклоне.
        Шорх, шорх - скреб по половицам веник.
        Гость мой огляделся по сторонам, крякнул:
        - Неприютно у тебя, Нежданка. Сыро да холодно…
        Печь я протапливала, только чтобы спроворить что-то съестное, а больше… На что мне? Не промерзает избушка - да и ладно.
        Скарб, какой остался после Пестуна с ватагой его, я частью отмыла, частью починила, на печи сыскался старый тулуп - там и ночевала. Хуже всего было с одеждой - добыть ее было неоткуда, и я уже думала прогуляться до Ручьев, куда, может, ещё не долетели нынешние вести, да и утащить что сумею у какой-нибудь непрокой хозяйки, да не пришлось.
        Выручила Ярина.
        Ветер донес мое имя глухой ночью, послушный властному лекаркиному шепоту, смиренный волей ее. И я, с привычным уже усилием обернувшись, потрусила ей навстречь. Лекарка ломилась сквозь подлесок, что твой молодой лось, и ветер, услужливо поведавший мне, где ее сыскать, запетлял промеж деревьев, уносясь в стылую темень. Я возникла перед ней уже человеком, и от неожиданности Яринка замахнулась на меня тяжелым узлом, что несла, бережно прижав к себе. Замахнулась - да и опустила руки. А потом сгребла меня в охапку, давясь всхлипами и причитаниями.
        Я сморгнула, выныривая из воспоминаний.
        Да я особо и не рвалась уют вокруг наводить - место это, испоганенное Пестуном, мне поперек души было, и для себя я твердо знала, что уйду, только лишь потеплеет. Сыщу хорошее место в Седом Лесу, и поставлю себе там малую избушку, стану жить с того, что смогу взять с леса…
        Седой Лес - он богат, да к своим щедр, кто с ним поладит - не пропадет…
        А ныне, пока у снежного волка оставалось еще время, я спешила зачистить владения от понабежавшей пакости. Ее, покуда меня на цепи держали, изрядно объявилось. Давалось с трудом - силы утекали вослед морозам, приходилось изворачиваться да брать хитростью, но и сидеть в четырех стенах, в опостылевшем зимовье, было невмоготу - крепко я ведала, что за лето, за сытую осень, расплодится нечисть вдвое-втрое против нынешнего, а я-человек, да ещё и бездомная, поделать ничего не сумею. Оттого и поспешала.
        - Да и сама-то отощала эва как! - продолжил староста, будто и не замечая неласкового приема. - Всей бабы - одна коса осталась.
        Я с трудом удержалась, чтобы не рыкнуть на доброго гостя, как след. Уж не его то ума дело, отощала я, аль нет - а коли он иначе мыслит, так я и веником переубедить могу. Свирепо сопя, я протопала мимо дядьки Горена - за совком. И любой, у кого было хоть малое разумение, смекнул бы ныне, что продолжать мне и дале на худобу пенять не след. Понял то и Горен Храбрич, не даром который год был в Лесовиках старостой. Хмыкнул, да и заговорил об ином:
        - Маги-то седьмицу назад как в Костерец уехали…
        Я собрала сор на совок, ссыпала в поганое ведро. Пристроила веник да совок в прикрытый занавесью дальний угол. Обернулась к старосте, и уперев руки в бока, вопросила:
        - Что тебе надобно, -орен Храбрич?
        О том, что маги уехали, я знала. Яринка, притащившая, по заведенному у нее обычаю, мне снеди из деревни, поведала, что собираться они стали, как только отямились после стычки. Погрузили на подводу, промеж тючков с костями, однорукого Пестуна, стреноженного заклинаниям, и, для верности, добрыми веревками поверх тех заклинаний, заседлали лошадей - и только их и видели. Яринка, ведавшая мало не всё, что творилось в округе, шепнула мне, что маги спешили добраться до наезженных дорог до близкой распутицы.
        А вот чего не знала добрая моя лекарка - так это того, что я учуяла Колдуна с ватагой его, стоило им только лишь въехать в пределы Седого леса.
        Лес зашептал, рассказывая о бредущем вдоль реки малом обозе, запел о чужаках ветер, засвистели о непорядке птице, и я, хоть и твердила самой себе, что мне все едино, не утерпела. Дождалась ночи, и, сменив шкуру, выбралась на каменный лоб на полянке среди леса. Забралась, задрала морду к небу - да и завыла беззвучно, вкладывая в немой свой крик всю немалую силушку, всю тоску душевную об уходящем - что зимнем времени, что мужчине. Уговаривая морозы не уходить, задержаться еще хоть сколько, заслонить дорогу оттепелям хоть на малый срок.
        К Боровикам, где было у меня облюбованное место, не побежала, жалея силы - но и тут тоже вышло ладно. А ведь еще об этом годе я и сама не ведала, что так могу.
        А после соскочила с валуна, да и… понеслась сяжистыми скачками через Седой Лес.
        Хоть и зарекалась, хоть и клялась самой себе, что мне все едино, былое - минуло, а все ж не сумела себя стреножить.
        И все те дни, что добирался обоз до границы Седого Леса, я шла за ними. Укрывалась, как могла, таилась-хоронилась в снегах от внимательных глаз. Близко к обозу не подходила, но и воротиться в зимовье не могла, пока они мои ловчие угодья не покинули.
        И ничего мне от них надобно не было - лишь бы на него, ненаглядного, ещё хоть разочек взглянуть.
        Да только я бы скорее язык себе откусила бы, чем кому об том поведала.
        - Уехали, - с нажимом повторил дядька Горен, - И Стешку, мельникову дочь, с собой увезли!
        Стешку я увидала на той самой телеге, в которую спеленутого Пестуна сгрудили. Увидала - и обомлела: рядом с ней месила снег вовсе не рыжая лошадка Слава, а гнедой конь Тихона Серого. И когда мельникова дочь смотрела него, то ровно светилась вся, а хмурый, всегда мрачный мужик будто и не глядел на нее, не видел ее счастливого взгляда. Но всегда оказывался рядом, когда обоз вставал привалом, а в пути коня своего вел так, чтобы быть с наветренной стороны, заслоняя девку от пронизывающего ледяного ветра, который весенним не был ещё и малой мере.
        После Яринка поведала, как Тихон Серый сватался.
        Когда маги уезжали, обоз мимо мельникова подворья шел. Вот тогда-то Колдунов первый подручный понукнул коня, завернул к ним, к самому крыльцу, на котором Нечай с семейством столпились, подъехал - да и выдернул девку прямо с отчего порога. А затем вывернул перед родителями зазнобы свою дорожную суму - всё, что было, откупом за ясноглазую любушку. И видно, не один денечек готовился Серый, по окрестным селищам промышляя магией, потому как было в той суме преизрядно.
        Вот и вышло, что зря я на Слава зуб вострила, и бадьею ему грозилась зря - чуть не претерпел Мальчишка за други своя.
        И уж я бы никогда и не помыслила, что способна гонорливая девка разглядеть свое счастье в суровом, вечно хмуром молчуне - а не в весельчаке и балагуре Славе. А Стешка сидела в той телеге счастливая, сияющая. Сперва с Пестуном сидела, а после и одна…
        Пестуна мои маги раз в день отводили дальше от становища - справить нужду подальше от Далены да Стешки, да и попросту ноги размять. А караулил его кто-то один - у прочих и иных дел хватало, да и не так уж грозен был нынче Пестун, с культей замест правой руки, опутанный чарами с головы до ног. Перед самой границей моих угодий пришел черед Слава стеречь пленника. Он развязал веревку, дождался, пока тот медленно, с трудом перевалится через борт, и даже заботливо подхватил, когда тот чуть не повалился кулем на снег. Терпеливо дождался, пока тот выровняется, пока разбежится по жилам кровь, загустевшая от долгой неподвижности - и только тогда повел недруга подальше от глаз, за частокол темных елей. Я затаилась как раз под одной из них, схоронившись под шатром нижних ветвей, и оттого все хорошо видела.
        Как отвязал Слав веревку, которой единственная рука Пестуна была к тулову примотана. Как дождался, пока тот разомнется - и кинул прямо ему в руку нож. Не тот, что видывала я у него раньше, а небольшой и неприметный, но острый, даже издаля было видно.
        - Беги.
        Я замерла, не желая верить вероломству Мальчишки - вот только Пестун не я. Он не рванулся, вопреки всему, в лес, к спасению и к воле, и вовсе не возрадовался. Ощерился, что твой кот лесной:
        - Нет уж! Не дождетесь!..
        И вместо того, чтобы бежать - уронил в снег брошенный Славом нож.
        - Как знаешь, - равнодушно отозвался Слав, и вдруг резко шагнул вперед, в Пестуну.
        Мелькнул острый клинок, и я звериным слухом ухватила влажный чавкающий звук, с которым нож Слава вошел в податливую человечью плоть.
        Слав Теренский чуть повернулся, помогая мертвому телу удобнее опуститься в рыхлый снег, выдернул каленое железо, и привычно, деловито, обтер его об доху покойника. Растревоженным он не гляделся.
        Далена, которую я приметила давно, да только значения не дала, вышла из-за ели, за которой таилась до поры.
        - Вепрь будет недоволен, - к моему удивлению, она тоже не казалась испуганной, или хоть бы ошеломленной.
        - Он предпочел бы сам, - пнув лежащее тело, продолжила она.
        - Ему нельзя. Никто бы не поверил, что он с одноруким калекой не совладал. А я мог бы и оплошать - вот преступник и воспользовался хорошим шансом сбежать. Ну, ему так казалось. Потащили.
        Маги спокойно и деловито примерились к телу, а затем дружно прихватили - Слав за руку, а Далена зацепив незримой петлей поперек туловища - и сноровисто поволокли покойничка к становищу.
        Я вжалась в землю, дожидаясь, пока они пройдут мимо, а после встала, отряхнулась, и решила, что хватит.
        Проводила, пора и честь знать!
        А что Пестуна мои маги порешили - так мне оттого только лучше, меньше народу будет знать, что за волк уже пятый год в Седом Лесу снежную стаю водит.
        В глаза старосте я глядела прямо, головы клонить и не думала.
        Дядька Горен глядел, глядел, на девку, вежество позабывшую, страха не имеющую, да как грянул кулаком о стол, как рявкнул:
        - А ну, хорош!
        Погладил окладистую бороду, глядя, как я от неожиданности отскочила в угол, сгорбив спину да глядя на гостя исподлобья, и довольно крякнул:
        - Всё, подурила - и будет. Возвертайся.
        Все слова, что хотела я сказать Горену Храбричу, разом подевались куда-то.
        - К… куда возвертаться? - пересохший язык едва ворохнулся, выговаривая слова.
        - В селище, куда ж? - отозвался староста.
        А… а гнать когда будут?..
        - Только смотри, девка, - приговорил дядька Горен сурово, - Мы к тебе со всем почтением - но коли что, не обессудь, и в топоры взять можем.
        И продолжил, будто не видя, как я хватаю ртом воздух, ровно вынутая из воды щука:
        - Может, ты, Нежка, нелюдь, но девка правильная, и хоть и пришла со стороны - своею стать сумела. И коль уж так вышло, что сыскались тебе ручатели, то смысленные мужи окрестных селищ, общим числом пять, так порешили: избу тебе по осени срубят всем миром, до того времени жить будешь, как и допрежь, при Ждане Невзоровиче, в его трактир. С того же и кормиться будешь. Окромя того, с общинного поля, с загонной охоты, с рыбных ловов и с иных общих урочищ от последнего снега до первого, будет тебе доля дана, какую и лекарке дают, аль бездетной вдовице, аль одинокому старику. Ты ж, девица Нежана, за то обязуешься от первого снега и до последнего беречь окрестные селища, числом пять, от лесной нежити, от оголодалого зверья, и от прочей какой напасти, буде станет то в твоих силах, не щадя живота, не чиня ущерба ни жителям окрестных селищ, ни имуществу их. За то же, что в метель ты разум теряешь, спросу с тебя быть не может, ибо над тем ты не властна, своею же волей ты не вредить не станешь ни матерому мужу, ни жене, ни дитю, ни старику. А ручались за тебя в том от Лесовиков Ждан Невзорович, смысленный муж,
трактирщик. От Огневки - Ерш Белославич, староста. От Боровищ - Яробуд Хлыст, смысленный муж, охотник. От Ручьев - Соболь Ольхич, смысленый муж, мельник. От Березовки - Ладко Вранович, смысленый муж, староста.
        - Тако же челом за тебя перед миром били Неклюд Славич, коваль. Ярина, лекарка, да Власта, вдова. Так что знай - коли они за тебя, поручились, то, случись что, с них и спрос будет. Ежели согласна, девица Нежана - так и ступай теперь со мной в селище, и живи с миром и по Правде.
        И с этими словами Горен Храбрич выдохнул, да и сел на единственную скамью подле непротопленной печи, пожаловался потолочным стропилам:
        - Все ж, не тот у меня уж возраст - девок улещивать! - и вперившись в меня взглядом в упор, спросил жестко, - Ну что, согласная?
        Я молча, осторожно кивнула. И, откашлявшись, поклонилась, подтвердила на словах, блюдя напрасно отринутое мной вежество:
        - Согласная, Горен Храбрич.
        - Ну от и добре, - отозвался на то лесовиковский староста. - Собирай пожитки, какие ни на есть, да и пойдем. Там бабы, небось, уже всю плешь мужикам проели. Что Твердислава, что Аглая, что моя хозяйка пилить горазды… А коль уж там нынче и Лугана обретается - то и вовсе, немудрено и впрямь в лес сбежать…
        ЭПИЛОГ
        Год выдался нелегкий: весной снег начал таять враз, быстро, и талые воды ручьями ушли в Быстринку, не успев как след напитать поля с огородами, а заодно и смыв с оных верхний, самый жирный слой землицы.
        Благо что весна не подкачала, не подвела с дождями - голода все ж таки не случилось, но и жировать не приходилось. Старая Елея, которая знала слово, способное усмирить что паводок, что засуху, только руками развела - кабы не влез пришлый чароплет зимой в погоды, то ныне и нужды бы вмешиваться не было, а так - ей не совладать, и окрестный люд частенько поминал Пестуна недобрым словом.
        Чуть погодя, в самую маковку лета, на самую жару, приключился в лесу пожар. Селищам повезло - прошел самый пал стороной, но лесное зверье ушло с перепугу, и вернулось не скоро - опустели охотничьи ловы мало не в треть.
        Старики ворчали, что нет худа без добра, и об будущем годе можно будет распахать пожарище под поля да огороды, вот и прибыток выйдет. Но то когда еще будет, а в горшок что-то класть нужно было уже ныне.
        И, в довершение всего, княжий человек, раз в пять лет собирающий с окрестных сел мыто, именно об нынешнем годе должен был явиться. Смысленые мужи - все в годах, с опытом и крепким хозяйством, поминали о том сквозь зубы, говоря, что давно след бы самим обоз с мытом каждый год собирать, да в стольную Власту слать, чтоб не выходило такого разорения каждые пять лет, и в такой миг под руку им лучше было не подлазить.
        Но жизнь, что вешняя вода, везде проточит себе щелку - да и потечет дальше.
        Она и текла.
        Поля уже обжали, и ныне неспешно убирали огороды, ворошили на лесных полянах скошенное сено, судили-рядили, стоит ли будущей весной распахивать гарь, все ж далековато до нее. Но землица уж больно хороша - так от, откажешься, а она за пару лет молодым лесом порастет - и тогда уж корчевать замаешься…
        Пока ничего не решили, но в трактире дядьки Ждана теперь все чаще вечерами собирались крепкие хозяева и склонив матерые загривки, что-то обсуждали тесным кругом. И все чаще лесовиковские мужи, особливо из тех, что жили большими семьями на несколько поколений одним подворьем, поглядывали на взрослых сыновей.
        Вслух о том не говорилось, но в воздухе отчетливо витало - коли грядущую зиму благополучно перезимуем, то быть весной на гарях новому селищу.
        Как бы там ни вышло весной - а пока работы стало меньше, и на окраине Лесовиков, за лекаркиным подворьем, мало не впритык к тыну, бодро застучали топоры.
        Новая изба подымалась светлая, просторная.
        Я, было, попыталась вмешаться, образумить мужиков - почто мне одной такая-то? Но меня погнали с насмешками, а дядька Ждан, когда я пожаловалась, только шикнул - цыц, девка! Не бабского ума то дело, тебя, небось, пироги в печь ставить не учат - от и ты не учи мужей, как избу подымать. А детишек народишь - ещё благодарить станешь, что тебя, глупую, не слушали.
        Я тогда горькие слова, что наружу рвались, проглотила, только поклонилась благодарно доброму хозяину.
        В конце концов, за лето отболело, да новое наросло - и хоть щемило порой ретивое, хоть и подкатывало под горло тоской, а в зеленую воду от беспросветности, да от собственной ненужности кинуться уже не тянуло.
        Только вот на мужей спокойно смотреть не удавалось, и с души воротило - их, славных, знание, кто я есть, от меня не отвернуло, и вроде даже наоборот вышло. Ведь, коли нет у бабы мужа, хоть бы и где он обретался, то и приударить за такой не грех… Иные во хмелю решали руки распустить, но с теми я быстро управлялась, а кто и втрезве являлся, с подарками, да на ярмарку зазывал - вот с теми что делать, я не ведала. Терялась.
        Дядька Ждан хмурился, я щерилась, матушка Твердислава непреклонно поджимала губы и выпихивала меня к ухажёрам, подарок с благодарностью принять, словом перемолвиться. Я бы, может, и воспротивилась - да уж больно у матушки Твердилавы рука тяжелая, она и за косу непокорную вразумить может, и скалкою по хребту…
        Вот и шла, не смея перечить хозяйке, и с нетерпением дожидалась, когда в собственную избу сбежать смогу. А для себя решила, что на следующий год мне трактирной подавальщицей не бывать - стану промышлять травы в лесу, отправлять в город с торговым обозом, и с того жить.
        А ныне скребла тряпицей с песком светлое дерево столешницы, оттирая что наляпаный жир от каши, что пролитый сбитень, и руки сами знали привычную работу, оставляя голову пустою, а дядька Ждан за стойкой привычно и деловито перетирал чистою тряпицей мытые кружки, принесенные с кухни.
        И вырвал из оной меня грохот - кто-то лупил в заложенные на ночь ворота чем-то тяжелым, как бы и не рукоятью меча. И дворовый кобель отозвался на грохот гневным лаем.
        - Эй, хозяева, ворота!
        Голос молодой, зычный и незнакомый, отметила я - и вернулась к своему делу, слушая, как дядька Ждан ругаясь себе под нос, спешит на зов:
        - Явился-таки, окаянная душа!
        И как доносится со двора его бодрое:
        - Проходите, гости дорогие!
        Сборщик податей, нарочитый человек, коего ждали все пять селищ, явился, как и было должно.
        Матушка Твердислава выглянула из кухни - и скрылась из виду, громыхнув лядой подпола.
        Все верно, не звать же ей тетку Млаву, ушедшую домой? Сама не безрукая, разогреет, что от вечерней трапезы осталось…
        Я в несколько взмахов смахнула с выскобленного стола песок, обмахнула начисто, и понесла свои тряпки с мисками прочь с глаз, а после взлетела по лестнице вверх, к кладовой за шитой скатертью. Гонор - гонором, а и почтение важному гостю след оказать, княжий человек, как-никак…
        И уже на обратной дороге остановилась, замерла. Оттого что показалось… померещилось…
        - Явился-таки… - пробасил дядька Ждан недовольно, вот только недовольство его было насквозь показным.
        Не веря себе, я беззвучно, невесомо шагнула вперед - увидеть его собеседника, ночного гостя.
        - Ты, хозяин, в разорение войдешь, если будешь так постояльцев привечать, - легко да беззлобно откликнулся тот, и родной голос водой растекся по костям, разлетелся по жилам с током крови, заполнил сердце, и оно, глупое, затрепетало, что заячий хвостишко.
        - Я, промежду прочим, теперь ваш маг. Назначен Ковеном блюсти здешние земли, следить за порядком, да защищать от нежити да нечисти, буде таковые сызнова приключатся, местное население, - нараспев выговорил Горд Вепрь, стоя в едальном зале трактира, в окружении незнакомых оружных людей.
        И я с силой закрыла глаза, и сызнова их открыла, не веря, что не обманывают они меня, глупую.
        - Ты гляди, то не одного хранителя, а то аж сразу двое. Скоро, небось, косяками пойдут, - пробормотал под нос дядька Ждан. - И чего было мотаться туда да обратно? - вопросил он уже громче.
        - Ну, должен же был я дела закончить, - хмыкнул Вепрь, и я поежилась, вспомнив его "дела", - Назначение от Ковена получить, опять же… Так что, дядька Ждан, на постой возьмешь, пока я себе жилье не подыщу?
        А к столу - тому самому, что ближе всего стоял к очагу, того, который я мало не каждый день намывала - уже спешила матушка Твердислава, с полным разносом снеди, и я отмерла, поспешила со скатертью вниз по ступеням, чувствуя, что резвые ноженьки вот-вот подведут, подкосятся…
        Не подкосились - все ж, я редкостно крепкая девка.
        Я успела спуститься, и, проскользнув промеж незнакомых окольчуженных, пропыленных людей, взмахнула скатертью - и она широким крылом, вышитой рекой опустилась на стол, и ловкие натруженные руки матушки Твердиславы принялись составлять с разноса миски-плошки.
        - Нежанушка, поди-ка, принеси с кухни, что сыщится! - ласково пропела она, пока я, не смея глаз от стола оторвать, помогала ей разгружать разнос. - Вы присаживайтесь, гости дорогие, повечеряйте, чем светлые боги послали, а мы уж вам баньку пока протопим…
        Я кивнула и молча скользнула на кухню - а там прижалась спиной к прохладной стене, вскинув к горящим щекам холодные руки, прикрыла глаза.
        Сердце колотилось, голова шла кругом.
        И когда один из неурочных гостей, супротив всех правил, заглянул в кухню, я узнала его по шагам.
        Он встал рядом со мной - совсем близехонько, так, что я через одежды ощутила жар его тела. И замер, не говоря ни слова. Я сглотнула, и открыла глаза - и утонула в темном тяжелом взгляде.
        - Ну, и который из них княжий человек?
        Спросила - и сама не узнала своего голоса, до того охрипшим он мне услышался.
        - Ни который, - хмыкнул Вепрь, не сводя внимательного взгляда с моих губ. - Это охрана его, князем приданная. Мытарь у старосты постоем встал.
        - Выходит, скатерть можно было и не стелить, - скаредно буркнула я, не зная, куда себя деть под его взором.
        Горд, против ожидания, не осердился, а хохотнул, и прибавил:
        - А Тихон - у мельника!
        - Тихон? - удивленно распахнулись мои глаза супротив воли. - А он как сюда попал?..
        - Меня провожал, - охотно отозвался Колдун. Глядел он по-прежнему лишь на мои губы, и от этого взгляду они, предатели, уж горели. - Ну и в охранение к мытарю нанялся - раз уж все едино в ваши края оказия выпала. И Стешка твоя с ним.
        - Так ты что, и впрямь теперь магом здешним будешь? - Вепрь угукнул, и я вскинулась, мотнула головой, не давая себя поцеловать, - За что ж тебя так?!
        - Сам попросился, - отозвался Вепрь удивленно. - Ты что, не верила, что я вернусь, что ли? Ну, дядька Ждан!..
        Я сердито сверкнула на него глазами - и обхватив жесткое колючее лицо, сама потянулась к его губам, таким долгожданным и оттого все более сладким.
        - Так значит, он тебе ничего не сказал, - продолжил допытываться Колдун, когда я пыталась отдышаться, пристроив голову у него на груди. В голое звенело, комната шла вкруг меня, и кабы не надежные объятия - я уже, верно, упала бы.
        - Что не сказал?..
        Горд только хмыкнул.
        - Я его предупреждал, что вернусь в скорости - и если они с тобой тут что сотворят, то пусть только на себя пеняют.
        Я с любопытством вскинула голову:
        - А он?
        - А он мне велел катиться, откуда явился, и сказал, что они тут промеж своих и без чужаков разберутся, - Горд сызнова стиснул меня в объятиях, и пристроил подбородок на мою макушку.
        Я не удержавшись, захихикала, а Колдун только крепче обнял меня, счастливую в его руках.
        Не знаю, как Горд - а я точно ведала, что кабы решили местные не замиряться со снежным волком, а враждой расходиться, то и угрозы заезжего магика их не удержали бы.
        И с неохотой опустила руки, обвившие мужской стан, погладила его:
        - Отпустил бы ты меня, пока матушка Твердислава не пришла допытываться, куда снедь запропастилась…
        - Больно нужен ты мне с твоим волховством на постое, один убыток! - ворчал дядька Ждан, когда колдун таки вышел с кухни, а за ним я с доверху полным разносом, - Вон, бабе твоей избу уж венцом стягивают - к ней и иди!
        Горд Вепрь, лесовиковский маг, приданый к здешним селищам Ковеном, дабы вести учет да наблюдения за Седым Лесом, только ухмыльнулся, опускаясь на привычное место за давно знакомым столом, и я, не чуя от хмельного счастья под собой ног, поспешила расставить перед ним вкусности, вынутые по такому случаю из подпола матушкой Твердиславой.
        …а и правда, что ли, сами, без советчиков разберемся!