Райт Лариса, Золотая Струна Для Улитки- библиотека РусЛит

Золотая струна для улитки Лариса Райт

        # У нее необычное для русского уха имя - Андреа. Она испанка, но живет в России. Она настоящий, большой музыкант, но играть больше не может: нельзя исполнять фламенко, если в твоей душе поселилась боль, из-за которой все потеряло смысл.
        Теперь ее существование похоже на страшный сон.
        В сказке Спящую царевну разбудил один-единственный поцелуй любящего человека. В жизни все, конечно, иначе: чтобы проснуться и вновь начать жить, Андреа понадобятся долгие дни, много терпения и - любви. Любви, которую она будет не только принимать, но и дарить.
        Лариса Райт
        Золотая струна для улитки

…Все погибло,
        Одно молчанье со мною
        Оставьте в поле меня, среди мрака -
        Плакать…

    Ф. Гарсиа Лорка
        В несчастии судьба всегда оставляет дверцу для выхода…

    М. Сервантес

        Часть первая

1
        Андреа превратилась в улитку. Не в ту, которой японские хокку пророчат «тихо-тихо ползти по склону Фудзи, вверх, до самых высот». А в самого обыкновенного слизня, что прячется в капустных листьях и робко высовывает голову только в случае крайней необходимости. Такой Андреа наверняка нашлось бы достойное место в центре Готического квартала Барселоны. В интерьере «Los Caracoles»[«Улитки» (исп.) - известный ресторан в Барселоне.] спиральки ее волос прекрасно смотрелись бы на фоне витражных, резных и мучных улиток. Там можно было бы обрести спокойствие: никуда не ехать, ни с кем не разговаривать, не выползать из раковины. Очевидно, где-то очень глубоко в ней теплится желание жить, поэтому она занимает отдельный кабинет в «Декоре Испании». Там неплохо платят, тем более носителю языка. Сама она, конечно, никогда туда не попала бы. В то время она уже стала капустной улиткой, которая ничего не может и не хочет - только покорно спрятаться под листочками, свернуться в тепле и не шевелиться.
        Андреа знает, что бывают другие улитки: морские, большие и сильные. Они с удовольствием дрейфуют в штормовых волнах и присасываются к скользким соленым валунам. Их можно оторвать, положить на ладонь - и буквально через секунду закрученный домик поползет, появятся рожки, упорно ощупывающие новое пристанище, мокрое тельце заскользит по руке, пытаясь найти самое выгодное, самое лучшее место на этом странном, мягком и теплом камне. Андреа сама была когда-то такой. А теперь нет лучшего примера для улитки, чем Алла. Алла живет в постоянной борьбе: за чистоту в подъезде, за успеваемость студентов, за своего мужа, потом за чужого, за большие гонорары, за светлое будущее всего человечества в целом и за будущее Андреа в частности.
        Пару лет назад она остановилась в переходе и долго разглядывала странную молодую женщину иностранного вида. Пальцы маленькой незнакомки виртуозно бегали по струнам гитары, инструмент заходился в пронзительных ритмах латинос, исторгал жгучие страсти Хосе, плакал над безумием Дон Кихота. Перед Аллой мелькали дамы и кавалеры де Веги, простолюдины Кальдерона, лила слезы донья Соль, а Кармен прощалась с Марио[Донья Соль - героиня романа Висенте Бласко Ибаньеса «Кровь и песок»; Кармен - героиня романа Мигеля Делибеса «Пять часов с Марио».] . Алке хотелось рыдать и смеяться одновременно. Музыка проникала в кровь, щипала сосуды, сводила нутро. А лицо гитаристки оставалось безучастным. Они будто существовали отдельно: женщина и гитара. Но это ее тонкие пальцы заставляли инструмент проживать тысячи жизней, а сама музыкантша казалась мертвой. Нет, она не была изможденно-худой или болезненно-бледной. У нее были пустые, невидящие глаза. Гитара жила в этом мире, питалась энергией, дышала воздухом. Гитара дразнила, ненавидела, требовала, восхищалась, а женщина ничего не чувствовала. Алка огляделась - сосуда для
денег не было. Музыка кончилась, незнакомка собралась уходить. Алла рванулась за ней.
        - Кто вы?
        - Андреа. - Едва уловимый иностранный акцент.
        - Зачем вы играете?
        - Не знаю. - Делано равнодушное пожатие плеч.
        - Вы чудесно играете.
        - …
        - Вы… Я… Может, вам нужна помощь? - Алка сама не знала, почему задала этот вопрос. Она была практичной и отнюдь не сентиментальной, а тут будто что-то перевернулось в ней и заставляло семенить за упорно удаляющейся музыкантшей и спрашивать, спрашивать…
        - Кто вы?
        - Гитарист. - Простая констатация факта.
        - Да, конечно. Вы… Вы сейчас работали?
        - Я сейчас играла. - Беззлобно, но слегка утомленно.
        - Ах, ну да! - (Идиотка, ведь не было же тары для денег!) - А где, где еще можно вас послушать?
        - …
        - Ладно, извините. Простите, я не хотела докучать.
        Алла отстала. В душе заклокотала обида. Такая угрюмая, нелюдимая женщина умела восхитительно играть, а Алка не умела совсем. Ни на чем. Начинала и бросала. Не хватало ни терпения, ни таланта, ни времени, ни желания.
        Странная гитаристка, которую звали каким-то иностранным, мужским, по Алкиному мнению, именем, внезапно остановилась, обернулась и, не поднимая на Аллу стеклянных глаз, скороговоркой пробормотала:
        - Играть я больше не буду, не хочу, уеду.
        - Куда?
        - В Испанию.
        - Домой?
        - Дом здесь.
        - Тогда зачем уезжать?

        Через неделю Андреа оставила третьесортный квартет, который, превратившись в трио, продолжал с тем же неуспехом выводить заунывные рулады на сценах подмосковных санаториев. Двоюродный брат одного из знакомых младшего племянника мужа подруги Алкиной троюродной тетки владел мебельным салоном. У него только что переманили переводчика, и появление странной испанки стало просто спасением. Андреа вышла на работу, залезла в раковину и заснула. Алка иногда тормошила, пыталась разбудить. Андреа честно пыталась встряхнуться, вылезти из обид и воспоминаний, но неизбежно соскальзывала обратно в спираль и молчала. Алла стучала, но не могла достучаться. Может, стучала несильно, может - нечасто, но у нее же были борьба и ворох других проблем.
        Еще была Зоя. Зоя была давно. Почти всегда. И у Зои проблем практически не было. Но Зоя была помолвлена. Тоже почти всегда. Уже десять лет. И это была ее единственная проблема, которую она называла на иностранный манер «long distance relationship[Отношения на дальнем расстоянии (англ.).] ». У Зои были письма, звонки и сообщения. У Андреа была пустота. У Зои - любовь, ненависть, ревность, мечты. У Андреа - вакуум. У Зои - восемь раз в год Стокгольм, но за десять лет были и Париж, и Лондон, и Рим, и Токио, и Мехико, и заветный Рио-де-Жанейро. У Андреа - восемь остановок от «Беляево» до «Юго-Западной».
        Раньше, еще до своего падения в небытие, Андреа слегка завидовала подруге. У той было столько возможностей увидеть и узнать новое, неизвестное.
        - Линдгрен придумала человечка с пропеллером?
        - Что? - не понимает Зоя.
        - Ну, - смущается Андреа, - у вас вроде печатали. Я видела в книжных ее повести.
        - Какие повести?
        - Про Карлсона.
        - А… - радуется подруга, - так это ты про мультик, что ли? А при чем тут какой-то Линдгун, Линдгвин, как ты там сказала?
        - Неважно. Значит, крышу Карлсона ты в Стокгольме не видела…
        Зоя качает головой, крутит пальцем у виска и красноречиво молчит. В другой раз Андреа спрашивает:
        - Ты ведь была в Лувре, правда?
        - Была, - важно кивает Зоя.
        - Как? Как тебе Ватто? Там большая коллекция? - Андреа с юности восхищается этим художником. Ей близки печаль и меланхолия его персонажей и вместе с тем буйство цвета, простота композиции и сложность мотивов. Андреа могла часами простаивать у его картин и пытливо искать и находить забавное в грустном, серьезное в смешном.
        - Какое отношение Виттон имеет к Лувру? И почему его коллекции должны выставляться в музее?
        И Андреа завидовать перестала.
        А после того, как она очутилась в раковине, общение с Зоей и вовсе стало односторонним. Зоя щебечет об очередной встрече со своим шведом, который никак не хочет переезжать в «ужасную, неевропейскую страну».
        - Ну а я что? Должна похоронить себя в Стокгольме в компании его полоумной матери-шведки?!
        Андреа не понимает, почему в Стокгольме обязательно надо себя хоронить и какой должна быть мать шведа, если не шведкой. Андреа молчит. А Алка не может. Алка спрашивает:
        - А почему она полоумная?
        Зоя взмахивает ресницами, кривит губки.
        - Сейчас, сейчас. - Она погружается в хаос своей супермодной клетчатой сумочки от
«Шанель» и выуживает оттуда конверт с фотографиями.
        - На, сама посмотри.

2
        - На, сама посмотри! - Мать трясет перед лицом Андреа приглашением. - О чем я мечтала? О чем говорила? Я все уши прожужжала тебе, я просила, я умоляла, чтобы это была Франция, или США, или Болгария, или даже, ладно, пусть даже Москва, но тогда конкурс Чайковского. А это? Это что, я тебя спрашиваю?
        Андреа наконец получает возможность заглянуть в измятый листок. Заглядывает и ликующе улыбается.
        Уважаемая сеньорита Санчес-Домингес,
        Дирекция международного конкурса гитаристов «Фернандо Сор» просит подтвердить Ваше участие в конкурсе и приглашает приехать на заключительный третий тур…
        - Чему ты улыбаешься? - вопит мать. - Ради чего все это? - Мать гневно распахивает дверь в комнату, где скучает благородный рояль. - Ради конкурса гитаристов? - Сеньора Санчес произносит слово «гитаристов» так, как будто это конкурс, по меньшей мере, работников тюремной столовой штата Кентукки. - Нет, не надо было покупать тебе эту бренчалку! У тебя были нормальные, понятные мне стремления…
        - Почему если непонятные тебе, то сразу же ненормальные?
        - Не перебивай и не возмущайся! - отрезает мать. - Тебе восемнадцать. Что ты можешь знать о жизни?! Какое будущее у гитариста?!
        - А у пианиста, мама? Я же не Фредерик Кемпф![Известный современный британский пианист.]
        - Нет. Не все рождаются гениями. Но у тебя есть талант, а над талантом надо работать. А ты? Что ты делаешь? Что делают твои пальцы? У тебя исключительный, мощнейший охват, ты перебираешь октавы за считаные секунды. Клавиши созданы для твоих рук, а ты стираешь нежные подушечки железными струнами и неделями не подходишь к инструменту!
        - Гитара - тоже инструмент. И, играя на ней, я чувствую себя гением.
        - Ну и кем ты себя возомнила? Пепе Ромеро?
        (И что она себе воображает, эта девчонка!)
        - Андреа Санчес-Домингес.
        Сеньора Санчес в сердцах швыряет приглашение на пол и спешит поставить точку в споре:
        - Ты никуда не поедешь!
        Через неделю Андреа сбегает в Италию, а еще через две в Мадрид отправляется копия диплома лауреата международного конкурса «Фернандо Сор».

3
        - Сыграй, Ань, - Алка не признает официоза, а имя Андреа кажется ей именно таким, лишенным домашности. Зоя же, напротив, любит подчеркнуть иностранное происхождение подруги.
        - Давай, Андреа. Порадуй девочек.
        Андреа окончательно падает в свою скорлупу и еле уловимо мотает головой.
        - Не сегодня, - вымученно улыбается она. - Я что-то устала.
        Подруги уходят, а Андреа еще долго сидит без движения и смотрит сквозь конверт с фотографиями, забытый Зоей.

        - На, сама посмотри, - раздраженно говорит ей соседка по комнате.
        Девушку зовут Мари, она француженка, ей тридцать четыре, и это ее последний шанс добиться хоть какого-то признания среди гитаристов. Андреа знает, что у Мари ничего не получится. Она слышала, как та играет. Про таких в музыкальном мире обычно говорят «посредственность». Андреа жалко Мари. Она кажется ей практически древней старухой, напрасно растратившей жизнь на пустые мечты. Андреа берет ноты и вздыхает.
        - Все, как я говорила. Здесь ре минор. - Она не слышит привычного «Не может быть! . Мари смотрит в окно и возбужденно машет ей рукой.
        - Смотри, смотри скорей. Еще один третьетурник.
        - Кто? - У Андреа не очень хорошо с английским.
        - Ну, такой же, как ты. Приглашенный почти к финалу. Кажется, русский. Я видела фамилию в списке.
        Андреа с любопытством выглядывает в окно.
        - Симпатичный, правда? - толкает ее локтем Мари.
        Андреа не знает, что ответить. Высокий черноволосый паренек в рваных джинсах и солнцезащитных очках вполне может оказаться симпатичным. Только на вид ему лет двадцать. Странно. Что Мари в нем нашла? Может, ковбойская шляпа ее привлекла?
        - Похож на Дина Рида[Американский певец, композитор и общественный деятель, известный в 1970 - 1980-е гг. в основном в странах Восточной Европы.] , - лениво бросает она.
        - Ну да, точно! Этакий красный ковбой! - радуется Мари, а Андреа проникается к соседке внезапным уважением. Удивительно. Она знает Дина Рида.
        - You played fantastic![Вы фантастически играли (англ.).]
        Андреа с интересом оборачивается. Дин Рид собственной персоной. Уже без темных очков. «Надо же, - думает про себя девушка, - сходство действительно есть: густые изломанные брови сведены к переносице, взгляд какой-то пронзительный и удивительно честный, уголки полуоткрытых губ чуть опущены книзу, как на знаменитом портрете».
        - Вадим, - представляется русский и протягивает руку, которую Андреа, смеясь, пожимает.
        - Why are you laughing?[Почему вы смеетесь? (англ.)] - не понимает новый знакомый.
        - I’ll call you Dim[Я буду называть тебя Дим (англ.).] . - Ретранслятор что-то быстро лопочет по-итальянски, и Андреа подталкивает смущенного русского к выходу:
        - It’s your turn[Твоя очередь (англ.).] .
        У него - заслуженный Гран-при, у нее - первая премия, а у них обоих - большое и светлое. Трогательное, робкое, зыбкое, тайное, юное. Мощное, сильное, открытое, зрелое, настоящее.
        Андреа учит русский. Ей интересно. Дим осваивает технику испанской гитары. У него здорово получается. Лучше, чем у Андреа с русским.
        - Поедешь со мной? - Неудачная попытка сыграть в равнодушие.
        - По-е-ду, - уверенный кивок. Потом уточняет: - Where?[Куда? (англ.)]
        - В Москву. Home[Домой (англ.).] .
        - До-мой, - радуется Андреа. - А casa[Домой (исп.).] .
        - А как же Мадрид? Как же рояль? Как же мы с папой? Какое будущее тебя там ждет? - рыдает в трубку сеньора Санчес.
        Андреа улыбается. Ее ждет Москва, гитара, Дим и крылатое счастье. Она уверена: у счастья есть крылья. Она думает, это хорошо. А что хорошего? Счастье прилетает и улетает.

4
        - Ну, дорогая, что вы делали вчера? - Доктор участливо заглядывает в глаза, не переставая нервно постукивать пальцами по мраморной столешнице. Андреа уверена, что психолог требуется ему самому, а вовсе не ей. Но Алка настаивает, а Андреа легче согласиться, чем спорить. И она честно высиживает в кресле положенные два часа в неделю, односложно отвечая на одни и те же вопросы.
        - Ко мне приходили подруги.
        - Прекрасно, просто прекрасно. Значит, общество вас уже не пугает.
        Андреа еле сдерживает раздражение. Общество ее никогда не пугало, ей просто больше не хочется в нем бывать, не хочется разговаривать, не хочется обсуждать, сочувствовать, понимать, осуждать, спрашивать. Не хочется слышать и слушать. Ну и что? Это значит, что она больна? Живет же Шелл по десять месяцев в году один в маленькой деревянной хижине. Нравятся человеку тишина и покой Австрийских Альп. Что-то Андреа не слышала, чтобы у режиссера были проблемы с головой. Да если бы у нее была такая возможность, она бы тоже рванула в Альпы или лучше в Тибет за мудростью буддийских монахов. Может, и гитару бы с собой прихватила. А пока Москва - лучшее место для добровольного отшельника. Лучшее место для Андреа. Здесь всем на нее наплевать. Есть, конечно, Алка и Зоя, но их как-то можно потерпеть. Проще, чем родителей, всю многочисленную испанскую родню, целый ворох знакомых и прочих разных далеких и близких. Если бы Андреа была верующей, она бы отправилась в монастырь. Хотя, наверное, нет. В обители можно скрыться от мира, но не от воспоминаний.
        Валентин Карлович поднимается и начинает с довольным видом слегка пританцовывать перед Андреа. У нее кружится голова.
        - Ну, а в другие дни, душенька? В другие дни что вы обычно делаете?

«Думаю», - отвечает себе Андреа, а вслух произносит:
        - Читаю.
        - Замечательно! - Психолог так радостно машет руками перед лицом пациентки, будто она сообщила ему, что собирается увеличить плату за сеансы как минимум в пять раз.
        - Что читаете, моя милая?
        - Так… Разное… - Андреа уклоняется от ответа. Ей не хочется расстраивать доктора. Он так хочет казаться добрым, участливым и полезным. Ему точно не понравится, если она скажет, что читает письма из мест лишения свободы. А что тут такого? Она же просто так читает. Не для знакомства, даже не из любопытства. Просто заключенные кажутся ей ее антиподами. Их насильно поместили в вакуум, посадили на цепь, изолировали, и они страдают, ждут окончания ссылки, жаждут возвращения, тепла, социума. А Андреа асоциальна. У нее есть раковина. Алка, Зоя и Карлович не в счет.
        - Знаете, говорят, в Пушкинском сейчас Модильяни, - бросает психолог как бы между делом.
        - Хорошо. - Не более чем вежливый ответ. Никаких загоревшихся глаз, никакого интереса. Странно, очень странно. Эта маленькая обрусевшая испанка, настырно притворяющаяся мертвой, все же кажется ему живой. Алла говорила, она была гитаристкой. Может, стоит поговорить о музыке?
        - Анечка, в мире столько всего интересного, - доктор начинает поучать, и Андреа тут же прячется за невидимым щитом. - Аль ди Миола снова приезжает. Будет выступать вместе с нашими эстрадными звездами.
        - Предпочитаю Пако де Лусию. - Так, уже лучше. Кажется, нащупал.
        - Почему? - В вопросе - весь искренний интерес, на который доктор способен.
        Боже! Что за глупость! Это же очевидно. Пако де Лусия умеет делать пальцами то, что другие способны сотворить только с помощью маленького кусочка плексы. Он сыплет правой рукой отдельные пассажи, выдает арпеджио, где каждый аккорд, каждая нота звучат отдельным словом даже на бешеной скорости. А знаменитая посадка «нога на ногу»? А это сумасшедшее пренебрежение каподастром или сехильей? Да даже не в этом дело, а в его музыке. Если это «Пещера кота», ты будто видишь темные, влажные, чуть зловещие очертания пещеры, где мерцают настороженным огнем два зеленых светлячка. А взять «Фонтан и источник»… Слушаешь и ощущаешь зажатость, искусственность, ограниченность фонтана. Безукоризненного, величественного, значимого, но вместе с тем однобокого, узкого, застывшего в своем монотонном журчании. И тут же доносятся совсем другие отголоски: трепетные, звонкие, буйные, наполненные энергией, силой, пространством, буйством природы, живительной силой, которую влечет за собою источник.
        Андреа могла сказать это все. И не только это. Еще многое и многое. Но не сказала ничего. Зачем? Какое дело Карловичу до Франсиско Гомеса?[Франсиско Гомес - настоящее имя Пако де Лусии. Пако - сокращенное от Франсиско.] И вообще, Пако - это тоже личное. А личным Андреа делиться не собиралась.
        - Смотри, что у меня есть! - Дим разжимает кулак.
        - Струна.
        - Не простая.
        - Золотая? - смеется Андреа. Она уже целый месяц в Москве и говорит довольно сносно. До этого они полгода мотались с остальными лауреатами по концертам. Кроме них, в группе еще двое украинцев и поляк. Она - единственная девчонка. Ребята хохочут, травят анекдоты, смеются. Она почти ничего не понимает, вертит головой с глупой улыбкой. Дим пытается переводить, но беседа уплывает, он отвлекается, извиняется, чмокает подругу в нос и опять окунается в бессмысленную для Андреа трескотню. Постепенно сквозь шум и помехи начали прорезаться знакомые слова, потом фразы. И вот уже сама Андреа хохочет вместе со всеми и даже пытается шутить на почти уже родном языке.
        - Так что, золотая? - Она пихает Дима локтем, но он не откликается на шутку. Мотает головой:
        - Бесценная. - В голосе серьезность и торжественность. Андреа не понимает. - Это струна Пако, - открывает он свою тайну, и девушка тут же проникается священной любовью к куску полупрозрачной проволочки.
        - Откуда у тебя? - Андреа бережно перекладывает струну на свою ладошку.
        - Поменялся с одним парнем, который был на его концерте в 1986-м.
        - А она настоящая? - сомневается девушка.
        - Настоящая! - обижается Дим и пытается забрать реликвию. Андреа не отдает, рассматривает струну и старается не дышать. Вдруг она исчезнет, растворится…
        Где она теперь, эта струна? Андреа смотрит на часы над головой Карловича и поспешно поднимается с кресла.
        - Увидимся в четверг, - она натянуто улыбается.
        - Конечно, душечка, конечно.
        Психолог расстроен. Добыча в очередной раз ускользнула. Аллочка так просила помочь, узнать, что случилось. Нет, он бы не стал ей потом рассказывать. Конечно, нет. Как можно? Но если бы эта полоумная поделилась с ним, то, может, потом и подругам в жилетку поплакалась бы. Но ничего, ничего не получается. Не баба, а кремень!

5
        - Не баба, а кремень! - Прораб провожает хозяйку восхищенным взглядом. - Нет, ты слышал?! «Переделать, и точка!» Сколько же можно переделывать-то? Мы так точно в срок не успеем.
        Марат не реагирует. Прораб не спеша заходит в комнату.
        - Ну, давай, давай посмотрим, что ты тут наваял. Ох-ре-неть, твою мать!
        Лицо прораба вытягивается, рот извергает проклятия, глаза пылают. Вот ведь бес попутал взять этого чурку! Ни черта делать не умеет, уже третий объект, а все та же фигня. Да, тогда другого выхода не было. Сашок угодил на пятнадцать суток, потом на него еще какую-то байду накопали, короче, что называется, окончательно выбыл из строя. А на носу малярка. И что было, скажите, делать прорабу? За руль - и на Ярославку. Что за дурацкая мысль была искать морду поинтеллигентней?! Ну, понятно, боялся, хозяева пронюхают, что маляр с улицы. Хотел себя обезопасить, а что получил? Молчать-то этот чудак молчит, но работает - хуже некуда. Дай обезьяне кисточку, она и то лучше покрасит. Ведь зарекался же, обещал сам себе выгнать в шею после первого же объекта, а все жалко. А может, не жалко, а страшно. Этот как зыркнет своими колючими глазами, аж дрожь берет. И потом, где опять маляра искать? Опять ведь на Ярославке. Нет, от добра добра не ищут. Что верно, то верно. Придется еще потерпеть чуток. Все-таки за три месяца прогресс обозначился. Уже шпатлевку для заделки стыков с той, что для трещин, не перепутает. Но на
рынок все равно без подробного списка отправлять нельзя, привезет ерунду, а потом расхлебывай. Вот и сейчас. Прораб продолжал материться, разглядывая пятна на свежеокрашенных стенах.
        - Ты меня… в гроб загонишь… Какого… я тебя спрашиваю здесь происходит?! Что это… такое?!
        Марат и сам не понимает. Спокойно подходит к мешку шпатлевки, читает инструкцию, пожимает плечами.
        - Все, как вы говорили. «Фракция наполнителя 100 микрон, мельчайшие зерна, пластичная основа для гладкой поверхности». Да вы же сами видели, все идеально было.
        - Было, - бурчит прораб. - Было да сплыло все. Что ты мне шпатлевку суешь, ты краску давай. Что на банке написано? Какой пэаш, какая паропроницаемость?
        Марат слышал про важность пэаш в детских шампунях и в женской косметике, но краска-то тут при чем? Он послушно берет пластиковую банку и дотошно изучает инструкцию. Надо же, действительно пишут пэаш, и загадочная паропроницаемость тоже указана.
        - Вот, - показывает он нужные данные, - пэаш смеси - 12,3, коэффициент паропроницаемости 97 DIN 52615.
        - Вот… - передразнивает прораб. - Идиот! У тебя тут не только пятна пойдут, ща ваще все отслоится к едрене фене. Одна радость - смывать не придется. Ты как краску покупал, придурок?
        - По цвету. - Марат еле сдерживается, чтобы не сорваться. Но надо терпеть. Терпеть во что бы то ни стало. Иначе все пойдет насмарку.
        - По цвету? - Брови шефа ползут вверх, и он заходится в раскатистом, громоподобном смехе. - По цвету… Ну, уморил, твою мать! Ладно, чего уж там. Я сам виноват, не растолковал, как надо. Но, думаю, ты маляр. Маляра среди ночи разбуди, он тебе без запинки отрапортует, по каким критериям краску к шпатлевке подбирать. Так-то. А ты у нас кто?
        Марат - студент. То есть был им пятнадцать лет назад. Марийка - тоже студентка-балеринка. Легкая, воздушная, прозрачная. Она ездила поступать в училище - не взяли. Почему не взяли? Она же лучше всех танцует. Марату обидно, а ей хоть бы что. Учится себе на педагога и в ус не дует. Подумаешь, будет выделывать па не на сцене, а в классе. Какая разница? Главное - танцевать.
        - Я стану известным дирижером, и тебе откроются все театры мира! - Марат говорит серьезно, основательно. Он уверен в успехе. Марийка счастливо смеется, потягивается и устраивается поудобнее у него под мышкой.
        - Лучше укради меня, дирижер! - шепчет она.
        - Ты серьезно? - Марат приподнимается на локте, Марийка соскальзывает на подушку. - Правда хочешь этого?
        - А почему нет? - Черные, чуть раскосые бусинки глаз хитро блестят. Девушка игриво накручивает на палец длинную прядь. Ей так хочется иметь кудряшки. Так, чтобы они подпрыгивали при каждом фуэте, чтобы склонялись в реверансах, пружинили на поддержках и еще чтобы они были яркие, рыжие, огненные. А у нее - идеально гладкие темные волосы, как у большинства киргизок. Марийка кокетливо улыбается юноше, но он не разделяет ее игры. Хмурится, думает, переживает.
        - Зачем тебе этот пережиток прошлого?
        - Пережиток прошлого? Вовсе нет. Невест крадут сплошь и рядом. Даже в Бишкеке.
        - И что? Ты хочешь сказать, что цена тебе пятьсот долларов, конфеты, печенье, баран да ящик водки?
        У Марийки начинает подрагивать нижняя губа, она отворачивается, и Марат тут же жалеет о своей резкости.
        - Мась, ну, прости меня. Ну, ты же умная девочка, начитанная, образованная. И между нами все решено. Зачем ерундой заниматься?
        Марийка надулась, бухтит:
        - Просто это так романтично. Но ты разве поймешь? - Она разочарованно вздыхает, а Марат начинает кипятиться.
        - Романтично?! Это для тебя, дуреха, романтично. - Марийке - всего восемнадцать, а Марату - двадцать два. Он уже кое-что понимает. - Да ты знаешь, сколько за этой романтикой сломанных судеб, исковерканных жизней, несчастных женщин?! Ты называешь романтикой настоящее варварство, понятно?
        - Марат, - Марийка смущена такой горячностью, - но у нас же все по-другому. Я же буду счастливой. Я же добровольно. Это кража понарошку.
        - Если ты так поступаешь, значит, поддерживаешь традицию.
        - Но это действительно традиция. Красивый, древний обычай.
        - Красивый, - кривится Марат. - И это говорит девушка! Как красиво заставлять, принуждать, покупать. Нашла традицию!
        - Традиция, - настаивает на своем Марийка скорее из упрямства. - Кого ни возьми из знакомых, у всех бабушек украли. Да и мам у многих. А Нателла? А тетя Айжана? Все этим занимаются.
        - Все еще и простыни после брачной ночи вывешивают. Ты тоже будешь?
        - Это не одно и то же! - Марийка видит, что Марат не на шутку расстроен, и решает пропустить оскорбление мимо ушей.
        - Одно!
        - Не одно!
        - Одно!
        Марийка вскакивает с кровати и начинает торопливо одеваться.
        - Ты куда?
        - Пойду погуляю.
        - Да ладно. Чего ты? Обиделась? Мась, ну ты что, дурочка, замуж, что ли, хочешь? Так давай распишемся, хоть завтра.
        - Ты что?! - пугается девушка. - Меня родители убьют. Я же учиться приехала, а не замуж.
        - Глупенькая! - Марат нежно обнимает девушку. - «Укради, укради». Ты и так моя.
        - Твоя, - соглашается Марийка, и прогулка откладывается.
        Откладывается и конец рабочего дня.
        - Ладно. Краску я завтра сам куплю с утречка. - Прораб сосредоточенно чешет в затылке. - Только вот это безобразие надо сегодня убрать. И шпатлевочкой еще раз пройтись. Чтоб завтра аккурат по сухому и покрасить. Н-да… Это ж сколько мне еще с тобой тут сидеть получается… Часа три, не меньше. Домой ночью явлюсь. Опять Нинка будет обнюхивать да осматривать с подозрением. Никакого понятия у бабы! Работаешь как лошадь, а ей все шашни мерещатся.
        Марат усмехается чуть пренебрежительно. Ему, ясное дело, наплевать. Да только стоит на объекте появиться молоденьким проектировщицам, прораб так распускает хвост, что на месте неизвестной Нины он бы тоже стал обнюхивать и осматривать.
        - Оставьте мне ключ и идите.
        Оставить - не оставить. Уйти - не уйти. Еще напортачит чего-нибудь. Да нет, не должен. Тут делов-то… Гадость эту убрать и зашпатлевать по новой, а шпатлевать этот интеллигентишка вроде навострился. Нет, ну где это видано? Уже год по объектам мотаемся, а он все выкает. И скрытный… Все у них, у интеллигентов, сложно, все в обход, все с закавыками. Даже ребят на расстоянии держит. Не откровенничает. Конечно! Они ему не чета. Другого поля ягоды. Тоже мне, птица большого полета. Орел, твою мать. Думает, сказал «маляр» - и все поверили. Как же. Держи карман шире. Что я, рук его не вижу, что ли? Уже год краску лупцует да клей замешивает, а ладошки все еще гладенькие. С мозолями, конечно, мужские, но не рабочие. Ох, не рабочие руки у нашего маляра. Оставить - не оставить…
        - Ладно, - решается прораб. - Твоя правда. Чегой-то мне за тебя отдуваться? И так завтра ни свет ни заря на рынок придется пилюкать. Сиди еще тут с тобой.
        Марат молча протягивает руку за ключом.
        - Только смотри. Закрой тут все хорошенько. И завтра чтоб пришел вовремя. К девяти мраморщик с электриком явятся.
        Марат кивает, убирает ключ и отворачивается. Берется за мастерок. Раз-два, раз-два. Свежая краска оседает на пол то огромными ошметками, то персиковой пылью. Раз-два. Раз-два. Вверх-вниз, вправо-влево. Почти как дирижерская палочка. Не будет он тут ничего закрывать и домой не поедет. Сколько до ближайшего поселка, минут десять? Значит, минут десять туда. Потом еще минут десять на уговоры какой-нибудь Ани, Гали, Вали. Бутылку надо не забыть прихватить, у ребят в подвале припрятана, он видел. Потом купит, принесет назад. Сюда девчонку привести или не надо? Да не. Пожалуй, не надо. Еще привяжется, прикипит. А этого не надо. Он бы и не ходил к ним, девчатам, вовсе, да только куда же от природы деваться. Ведь сам себе противен, а по-другому никак. Не может он по-другому. По-другому либо к проституткам, либо всерьез. К проституткам мерзко, а всерьез невозможно. Раз-два, раз-два, вверх-вниз, вправо-влево.

6
        - Раз-два, раз-два, вверх-вниз, вправо-влево. Энергичней, больше нажима. Еще. Не стараешься. Можешь лучше. Раз-два, раз-два.
        Роза знает, учительница права. Наталка что-то сегодня не в духе. Носок не тянет, каблуками не стучит. Она прикрывает дверь, опускается на банкетку, опять принимается за вязание.
        - Вот. Вот. Уже лучше, - доносится из класса, и Роза улыбается. Пошло дело.
        Петли перебегают со спицы на спицу под требовательный стук кастаньет. Надо будет в этом месяце как-то извернуться и заказать Наталке новые туфли. Эти уже никуда не годятся. И что за танец такой? Пару месяцев - и обувь долой. А в магазине говорили: «Сносу не будет»… И куда она смотрела? Подошва-то мягкая и тонкая, хоть и подносок ладный, и гвоздей набитых достаточно, и каблук деревянный. Говорят, испанцы и в подошву деревянные вставки делают. Поэтому настоящие сапатеадо звучат. Может, на заказ Наталке сшить? Нет. Это, наверное, дорого. Она ведь и из юбок скоро вырастет. Вон за пару месяцев как вытянулась. А юбки должны быть длинные, не выше щиколотки.
        - Роза! - раскрасневшаяся девочка плюхается на банкетку. - Сначала что-то не получалось, а в конце я целых пять дробей с прямой спиной отбарабанила.
        - Протанцевала, - улыбаясь, поправляет Роза.
        - Неважно, - машет рукой Наталка и продолжает возбужденно рассказывать: - И колени почти ни разу не разогнула. Вот честное-пречестное, - она бьет себя ладошкой в грудь. - А еще Татьяна Михайловна сказала, что через пару недель начнем с веером репетировать.
        Ну вот. Еще и веер. Не абы какой, конечно. Специальный. Из тех, что рублей шестьсот-семьсот стоят, не меньше, а то и больше. Роза вздыхает, складывает вязание. Наталка не замечает ее озабоченности.
        - Татьяна Михайловна сказала, если так пойдет и дальше, через год уже можно будет шлейф вводить.
        Девочка так уверенно сыплет фразами педагога, что Роза вновь улыбается.
        - Хорошо хоть плащ через год, андалуска ты моя!
        - Я не андалуска! - тут же обижается девочка, которая не понимает значения слова. - Бабушка говорит, я андалуска! - с возмущением сообщает она уходящему педагогу.
        - Бабушка совершенно права, - откликается та, чем ставит Наталку в тупик.
        - Ну, и кто такие андалуски? - Наталка натягивает джинсы и испытующе смотрит на бабушку.
        - Прародительницы фламенко, а ты не знаешь, - укоряет Роза.
        - Ты же мне не рассказывала.
        Они направляются к выходу.
        - Есть такая область Испании, Андалусия. Там…
        - Смотри, - перебивает Наталка. - Опять она.
        Да, опять эта женщина. Стоит и смотрит. И что она здесь делает?

7
        Андреа и сама не знает, что она здесь делает. Нет, вообще-то она идет домой. Но зачем-то всегда останавливается и смотрит, как двигается этот маленький гений. Смотрит и слышит Пако, смотрит и видит Дима, смотрит и мысленно невольно перебирает струны. Чудаки-стекольщики все перепутали. Теперь прохожие видят все, что творится в зале, а юная танцовщица никого не замечает. Хорошо. Андреа может спокойно наслаждаться. Она уже выучила расписание прелестной «испанки». Девочка танцует каждый день, кроме выходных. Хотя, может, и в выходные тоже. Просто Андреа по выходным не работает и не знает, занимается девочка или нет. Она уже целый год здесь. Понедельник, среда, пятница с девятнадцати до двадцати. Андреа в семь заканчивает, добегает за пять минут до зала и смотрит. А по вторникам и четвергам малышка фламенкирует в обед. Андреа садится в кафе через дорогу и наблюдает. Очень удобно. Вечера вторников и четвергов у Андреа заняты. У нее Карлович. А сегодня пятница. Андреа не спешит. И, как обычно, не успевает уйти, варится в своей скорлупе, жонглирует воспоминаниями, стоит у окна, как истукан.
        - Странная тетя, - долетают до нее слова проходящей мимо малышки.
        А, да это же сама танцовщица. Уже переоделась. Женщина тянет ее, уводит подальше от Андреа, а любопытная проказница все оборачивается, дергает свою провожатую:
        - Ну, посмотри же, ба! Говорю тебе, она странная!
        - Не придумывай! Никакая она не странная! - возражает Роза, но в душе соглашается с внучкой. Еще раз увижу, поговорю с ней. Зачем она сюда ходит? Нет, неудобно. Незнакомый человек. Ну и что? Я вежливо спрошу, и все. Скажу, что смущает ребенка.
        Роза не всегда сидит и вяжет, иногда она выходит в магазин и почти всегда видит Андреа. Она смотрит. Странная женщина!

8
        - Ничего я не странная! - вспыхивает Андреа.
        - Конечно, странная, - упорствует Алка. - Тебе предлагают поездку. Причем на родину, а ты не хочешь.
        - Не хочу, - отрубает Андреа. «Не могу, - думает она. - Не могу поехать и не увидеть маму. А если она меня увидит, то сразу поймет, что все ни капельки не хорошо. Все просто ужасно. Самое настоящее mierda[Дерьмо (исп.).] ». Андреа любит сеньору Санчес. Андреа бережет мать. Зачем ей знать, что ее дочь превратилась в улитку? Вот уже два года Андреа кормит маму сказками о бесконечных гастролях, плотном графике и бла-бла-бла. Та, естественно, обижается. Только лучше пусть обижается, чем страдает. По крайней мере, так она думает, что у Андреа все хорошо.
        - Значит, не поедешь? - хмурится Алка.
        - Не поеду. На выставку вполне можно взять временного переводчика.
        - Я говорю: странная! - не унимается подруга. - Это же мебельная выставка. Понимаешь? Мебельная.
        Алка так вкусно произносит это слово, что Андреа невольно улыбается.
        - Ну, что ты смеешься? Ты только представь, какие там диваны, козетки, кресла… А свет? А кухни? Анька! Какие там кухни! Нам с тобой и не снились. Вот где хай-тек! Полочки, железячки, ручки, кронштейны, фурнитура. Я бы на такой кухне готовила и готовила. А ты даже посмотреть не хочешь!
        - Зачем смотреть, если купить все равно нельзя?
        - Чтобы получить это, как его? Удовольствие эсе… эсте…
        - Эстетическое, - подсказывает Андреа.
        - Вот, правильно. Эстетическое. Ну, что, я не права разве? Эй, ты куда опять уплыла?
        - Ну, ты нашла эстетов. Шанель, Уорхол. Я не согласен, - качает головой Дим.
        Он пропадает в Гнесинке: скоро сессия, и надо подтянуть обязательные предметы. Гастроли закончились, новых предложений пока нет. По вечерам Дим бренчит в ресторане, Андреа не берет, бережет. И она развлекает себя сама: репетирует роль домашней хозяйки, культивирует идею уютного дома, пыхтит над его созданием. Сегодня она точно превзошла себя: ездила в консерваторию (там у однокурсницы Дима бабушка билетершей работает, раньше аккомпаниатором была, а теперь руки не те), натерла полы в фойе вместо некстати заболевшей уборщицы. Деньги? Деньги им с Димом очень нужны. Но у Андреа есть мысль и получше. Ее пускают в запасники и разрешают взять копии понравившихся афиш.
        Она перебирает пыльные рулоны, заглядывает в трубочки, разворачивает, чихает, в ужасе смахивает с бумаги случайные капли, не дыша, ласкает пальцами выцветшие имена: Рихтер, Шостакович, Ойстрах, Чайковский… Она знает наизусть его «Детский альбом». А это что? О… Кумиры современности: Каррерас, Паваротти, Хворостовский. А тут? Очень интересно! Да это же просто клад: «Джипси кингс», Сезария Эвора, Иглесиас-старший, Глория Эстефан… Какой чудак притащил эти постеры в хранилище консерватории? Андреа счастлива. Она уходит, обвешанная рулонами, спешит все сделать до прихода Дима. Прощайте серые, скучные обои в мелкий, рябой увядший цветочек!
        Девушка с восторгом осматривает свою работу: теперь ни у кого не возникнет ни малейшего сомнения, куда они попали. Привет. Здесь живут Андреа и Дим - полиглоты музыки. Не верите? Взгляните на стены. Справа - сплошная классика: Моцарт, Лист, Берлиоз. Чуть подальше - Иоганн Штраус, не в очень приметном месте. Дим считает его слишком легким, бездумным, предпочитает мрачность и экспрессию однофамильца, а Андреа так любит оперетту, и песни, и вальс. Дим говорит, искусство должно заставлять мыслить, питать мозг, порождать идеи, задавать вопросы. Андреа согласна, но у нее все по-другому. Музыка кормит душу, взывает к чувствам, наполняет жизнь каким-то другим, иррациональным, высшим смыслом, находит истину, дарит ответы. «Barуn de gitanos soy[«Я цыганский барон…» (исп.).] …» - напевает она, направляясь к левой стене. Здесь настоящие кумиры хозяина дома: Джо Сатриани, Стив Вай, Ингве Мальмстин, Брайан Мэй, Эрик Клэптон, Карлос Сантана и, конечно же, Пако. Андреа сосредоточенно думает несколько секунд, потом решается. Достает заветную струну и приклеивает ее к бумажному грифу. Отлично. Так. Что у нас над
дверью? Здесь просто полет фантазии: исписанные бемолями и диезами ноты, тексты известных арий, фотографии (прихватила из дома). Диму особенно нравится эта: Андреа восемь лет, она сидит за роялем, кудряшки перехвачены бантом, лоб наморщен, руки напряжены, а ноги… ноги живут своей жизнью: правая засунута под попу, левая стряхивает надоевшую туфлю. Да, дверь получилась веселенькая. Девушка оборачивается к окну: это вершина ее творчества. Сразу две Мэрилин (розовая и зеленая) и еще несколько бумажных изображений людей, достойных, по ее мнению, восхищения: Шанель, Хемингуэй, Феллини и Горбачев. Дим оценит… Не оценил.
        - Ладно. Шанель уберем, - вздыхает Андреа. - Некоторые факты ее биографии далеко не эстетичны. Согласна. Но Уорхол, уж извини.
        - Ну и в чем его эстетизм? В чем? Докажи.
        - Да во всем. И в жизни, и в работах.
        - В работах? Но это просто смешно.
        - Хорошо, тогда что, по-твоему, эстетизм?
        - Изящество, красота.
        - Чем же не подходит Уорхол? - кипятится Андреа. - Кто, если не он, так изящно совместил искусство с дизайном, уникальное с серийным, актуальное с вечным? Кто еще так умеет смешивать стили, стирать границы? Хочешь, я скажу тебе?
        - Скажи. - Дим несколько обескуражен.
        - Пако, - подводит черту Андреа. - А разве Пако не эстетичен?
        Пако эстетичен. С этим Дим, естественно, соглашается. Пусть и Уорхол будет эстетичен, если Андреа так хочется.
        Теперь они живут в афишной тумбе. Андреа то и дело добавляет штрихи, меняет исполнителей и даты выступлений, переделывает коллажи, создает творческую атмосферу. Дим заваливает экзамен, на носу пересдача. Он готовится. Морщась, учит теорию. Андреа заменяет его в ресторане, волнуется, пробует на жующей московской публике испанскую гитару. Успех, аплодисменты, приглашения играть на свадьбах, банкетах, юбилеях, корпоративах. Комплименты, улыбки, гонорары. Новая куртка, новый мобильник, новая мебель. Начало новой жизни и начало конца.
        Андреа довольна, Дим злится:
        - Для кого ты играешь?
        - Для людей.
        - Для каких? Они не понимают, что ты играешь, кого играешь, как играешь. Им наплевать. Тебя приглашают для развлекухи.
        - А разве игра в ресторане не развлекуха?
        - В ресторан вполне может заглянуть какой-нибудь музыкальный продюсер. Ресторан - это путевка в будущее. Я там играю для себя, для тебя.
        Андреа не понимает. Она играет ради них двоих, ради семьи, ради дома, ради жизни, ради счастья.
        - Ты сноб!

9

«Я сноб. Самый настоящий сноб». Марат ненавидит себя за пренебрежение к работягам, за высокомерие, за невозможность разобрать стену, которую так старательно возводила между ним и простым людом судьба. В том, что он такой начитанный, образованный, культурный, нет никакой его заслуги. И незачем сравнивать себя с неучем из глухой северной деревни, который наперекор уготованной участи промыслового рыбака стал первым российским академиком. Нет, в отличие от Михаила Васильевича у него не было никаких данных и никакой особой склонности к интеллектуальному обогащению. Зато были все условия: папа - поэт, сын поэта, мама - певица, дочь режиссера и актрисы. И соответствующая обстановка: творческая интеллигенция в доме не переводилась, свободомыслие приветствовалось, проба пера поощрялась. У Марата было все для пополнения копилки знаний: столичная жизнь (Фрунзе не Москва, но театров, музеев и выставок горожанам хватало); огромная дедушкина библиотека, где мальчик с удовольствием просиживал штаны, пока его сверстники мерялись силой в аркан-тартыш; школа с английским уклоном, бесконечные поездки в международные
лагеря, общение с иностранцами и, конечно же, музыка. Марат всегда и во всем был лидером. Он разрывался между мечтами о первой скрипке, ударных и саксофоне. Он хотел всего сразу: руководить, направлять, организовывать, сочинять и отправлять в плавание, подхватывать и выбрасывать на берег, поддерживать и вдохновлять, приводить в движение и останавливать… Потом уже он хотел только одного: стать дирижером. Но его подвели к этому желанию, направили. Он вдохнул творческую профессию, впитал ее с молоком матери, как впитывал правила поведения, речи, общения. Марату все показали, все рассказали, поднесли на блюдечке с голубой каемочкой. И он ничем не лучше тех, кого не научили тонкостям этикета, витиеватым речевым оборотам или молчаливой тактичности. А может быть, даже хуже, потому что до сих пор продолжает считать себя лучше своих напарников. А чем он лучше? Тем, что брезгует их обществом? Тем, что знает, кто написал
«Хованщину» и что это такое? Тем, что даже в полевых условиях ест ножом и вилкой? Что не рассказывает скабрезных анекдотов? Может читать Шекспира по-английски? А кто сказал, что знание Шекспира важнее умения идеально белить потолки? Марат знает, кто это сказал. Когда он приносил из школы плохую отметку, его бабушка театрально хваталась за сердце. «Боже, - восклицала народная артистка Киргизской ССР, - ты станешь дворником, грузчиком, сантехником, маляром!» Ну, маляром Марат уже стал. Нет, хуже. Он стал пародией на маляра. Непрофессиональный маляр гораздо хуже профессионального. А вот профессионалы-напарники от него нос не воротят, чувствуют его отношение, а все равно обращаются по-рабочему, по-простому: дубасят по плечу, обдают запахом «Беломора», стелют для него газетку на соседнюю табуретку, приглашают выпить пивка и закусить вяленой требухой. Они проще, честнее и лучше. Марат каждый день отказывается, а ребята продолжают предлагать. Своеобразный ритуал, теннис. Слова, как мячик, летают по комнате, и только непрофессиональный маляр видит сетку, через которую они перелетают. «У каждого человека есть
выбор, как жить, кем стать, чему служить», - назидательно говорила бабушка. Наверняка из какой-нибудь роли. Был ли выбор у этих работяг? У Марата был.
        - Слушай, Мась, - Марат наблюдает за Марийкой. Левая нога на полупальцах, правая вытянута в струнку на станке. В черном трико девушка кажется еще тоньше, чем есть на самом деле. - Надо что-то решать…
        Марийка поворачивается. Теперь она уже стоит на ковре всей левой ступней, а правая нога стрелой вытянута вверх. Девушка отрывает лоб от колена, стреляет в Марата вопросительным взглядом, но продолжает совершенствовать растяжку.
        - Давай, Плисецкая, садись. Твое время вышло. Ты уже пятнадцать лишних минут скачешь.
        - Ладно, - неохотно останавливается балерина. Устраивается рядом с Маратом на подоконнике. - Какие есть варианты?
        - Ну, первый ты знаешь. Остаюсь пока здесь. Могу пойти в аспирантуру, могу преподавать, по вечерам поигрывать где-нибудь. И женимся сразу, конечно, как только ты скажешь.
        - Угу, - мечтательно тянет Марийка.
        - Ты не будешь слушать второй?
        - Ну, давай, говори.
        - А второй - сразу же идти дирижировать, пока меня заметили. У меня после экзаменов приглашения от двух оркестров вторым дирижером, - Марат не может скрыть своих предпочтений.
        - Гастроли, поездки, поклонницы… - надувает губки девушка.
        - Мась, гастроли, поездки, весь мир. Весь мир к твоим ногам, слышишь? Хочешь, давай поженимся, поедем со мной, доучишься заочно.
        Марийка мотает головой, на ресницах блестят слезинки.
        - Кто мне заочно партии показывать будет? Твои оркестранты?
        Марат обнимает девушку, прижимает к себе:
        - Давай поженимся, и ты останешься доучиваться. Будем ездить друг к другу - и все дела.
        Марийка думает, морщит лобик. Она похожа на маленького пингвинчика, который никак не может принять решения, прыгать ли за рыбой в ледяную воду или подождать, пока мама принесет улов. Наконец девушка вновь отрицательно качает головой. Каждой частичкой лица она выражает обиду: крохотные мочки ушей, пуговка носика, ниточки бровей.
        - Почему? - не понимает Марат.
        - Родители не поймут, - шмыгает она носом. - Скажут, жена должна следовать за мужем, а я учиться хочу.
        - Ну, что за глупости! - сердится Марат. - Каменный век какой-то.
        - Почему каменный век? - кидается в атаку Марийка. - Разве люди не должны жить вместе?
        - Не должны.
        - Как не должны? - Она растеряна. Еще не научилась чувствовать Марата с полувзгляда, понимать с полуслова.
        - Не должны, Мась. Ни друг другу ничего не должны, ни тем более обществу. Двое могут жить так, как хотят, если никому не причиняют вреда. Это прекрасно, если есть возможность быть все время вместе. Ну, а если нет? Я не буду решать за двоих. Хочешь, чтобы я остался, останусь.
        - Я должна решать? - вспыхивает Марийка. - Я хочу, чтобы ты остался. Но уезжай! Я не собираюсь ломать твое будущее.
        - Да почему ломать? Это просто временный выбор.
        - Это выбор на всю жизнь, Марат. Если ты останешься, а через два года, когда я закончу учиться, ты не найдешь себе места в оркестре, то проклянешь и меня, и себя, и всю нашу лав стори. Думаешь, я маленькая совсем, не понимаю?
        - Ничего я не прокляну!
        - Значит, я сама прокляну! Если бы ты хотел остаться, ни о каком выборе не было бы и речи.
        Марийка права. Марат хочет работать в оркестре, в хорошем оркестре, в знаменитом. В таком, чтобы нарасхват по всему миру. Чтобы у Марийки, у его Марийки, все было: и успех, и роли, и слава, и счастье. Он думает, что счастье где-то там. Он ошибается. Счастье пока еще здесь. Он уедет, счастье улетит.
        Марат уедет. Он же не знает, что счастье крылатое.

10
        - Ваше счастье, что успели переделать. Не идеально, конечно, но что взять с идиотов! Куда только муж смотрел, когда вас на работу брал! - Хозяйка дома осматривает свежеокрашенную комнату, театрально прикрыв напудренный носик кружевным платочком. - Развели грязь, не продохнуть. Что за вонища!
        - Так это… Людмила Сергеевна… краска же… - лебезит прораб.
        Людмила Сергеевна двадцати лет от роду пересекает комнату на высоченных шпильках. Марату кажется, что на него летит длинный, тонкий фонарный столб. Но столб замирает возле окна и резко распахивает ставни.
        - А окно открыть вам, естественно, в голову не приходит? - грубо и презрительно бросает хозяйка.
        - Мы… Да… Не подумали как-то… Уж простите… Не серчайте, голубушка. Пойдемте другие помещения посмотрим. В ванной плиточку положили. Очень славненько получилось. - Прораб неловко пританцовывает перед молоденькой стервой, продолжая заискивать.
        Марат с грохотом закрывает окно.
        - Что? Что вы себе позволяете?
        - Исправляю вашу глупость. Здесь бордюр обойный, и в барельефах огромные тканевые куски. Окно распахнем, все отклеится.
        - Вы, кажется, сказали, что я глупа! - багровеет девица.
        - Я сказал, что вы поступили глупо.
        - Не вижу разницы!
        - Что ж, тогда, наверное, вы действительно глупая.
        - Что?! - визжит Людмила Сергеевна, а прораб хватается за сердце. Но Марат уже не может остановиться.
        - Конечно. Как я сразу не догадался! У вас же все приметы глупца и невежды: сердитесь без причины, говорите без нужды, вмешиваетесь в то, что вовсе вас не касается. - Марат никогда не разделял мнения Гоголя, который утверждал, что
«глупость составляет особенную прелесть хорошенькой женщины».
        - Ну, вот что: либо вы все убираетесь отсюда и я найду другую бригаду, либо пусть убирается он. - Острый красный длинный кошачий ноготок намерен уничтожить отвратительного маляра, но Марату уже все нипочем.
        - О, не волнуйтесь, - обращается он к обезумевшему от ужаса прорабу. - Конечно, я уступлю. «Наиболее умный всегда уступает». Какая великая мысль, вы не находите? - оборачивается он к наглой девице уже от порога. - Она объясняет причину господства в мире глупости.
        Марат не спешит уходить. Куда торопиться? Да и расчет получить надо. Не зря же он тут месяц пыхтел. Он уже жалеет о сказанном. Чего взъерепенился? Обидно, конечно, когда с тобой обращаются как с последним дерьмом, но только что он выиграл? Немного самоуважения? На нем долго не протянешь.
        Марат сидит на сложенных за домом досках, ждет, когда отчалит Людмила Сергеевна. Ему бы торжествовать, а хочется отчаянно зарыдать или тихонько заскулить, как собака.
        Собака действительно скулит. Тычется мокрым носом в карман Марата, в его руки, призывает к действию.
        - Думаешь, это будет справедливо? - сомневается горе-маляр. Выуживает из кармана заботливо завернутый вчерашней знакомой бутерброд.
        - Смотри, с колбасой, - протягивает кусок приблудному псу. Собирается отправить вторую половину в рот, но глаза собаки, из которых льется вековая грусть, уже успели проглотить и эту часть лакомства.
        - Ну что ты за человек такой! На, ешь. Ешь и иди отсюда. Из нас команды не выйдет. Ты - бездомный, я - безработный. Ты попросил, я отдал. И все. На этом кончено. Э-э-э… Постой! Зачем ты садишься рядом? Не надо. Отстань, тебе говорят. Ну, как ты не поймешь?! Это совсем не сказочная встреча. Смотри: я не кот, не петух и, уж конечно, давно не трубадур. Хотя на осла, наверное, сгожусь. Но это ничего не значит. Зачем тебе в напарники осел? Я ни подлизываться не умею, ни просить, ни унижаться. Сытым со мной не будешь. Бутерброд - это просто случайность, нечаянная радость. Так что давай, беги. Поверь, я не остановка в твоей судьбе, а случайный полустанок. Раз, и проехали, понимаешь?
        Собака не смотрит на Марата, но и не уходит.
        - Ладно, хочешь сидеть - сиди. Только ничего тебе интересного предложить не могу. Разве что посмотреть на небо. Видишь, какое оно? Хотя ты, наверное, не видишь. Говорят, собаки не различают цветов. Как же тебе объяснить-то? Ну, ты хотя бы понимаешь, что оно сейчас ровное, гладкое? Без фигур? Ты когда на небо смотришь, представляешь, что перед тобой проплывают косточки, антрекоты, голяшки? Да? Прекрасно. Видишь, ничего мясного наверху сейчас нет. Значит, нет облаков. Значит, небо чистое. А когда оно чистое, оно - голубое…

        - Оно голубое.
        - Тебе не нравится? - расстраивается Марат.
        - Нет, что ты?! - Марийка кружится перед зеркалом. - Просто необычно как-то. Я еще невест в голубом не видела.
        - Значит, ты будешь первая.
        - Здорово! - Девушка приподнимает кринолин, встает на цыпочки, прохаживается туда-сюда, будто на каблуках, пританцовывает. - Мы должны обязательно танцевать вальс. Будешь учиться?
        Марат снисходительно кивает.
        - Ура! - визжит Марийка, кидается ему на шею, забыв, что на ней килограммы ткани. - Давай вставай. Надевай туфли. Ой, ты же в кроссовках. Ну, ладно, для первого раза сойдет. Сейчас подберем музыку. Да отпусти меня, платье помнешь.
        Она вальсирует через комнату к проигрывателю, копается в дисках, потом неожиданно откладывает их, оборачивается, помрачневшая.
        - Что ты, Мась?
        - Да какой смысл сейчас тебя учить? Все равно за два года все забудешь.
        - А мы с тобой в каждую встречу репетировать будем.
        - Где? В твоих гостиничных номерах? Это же не комнаты, а шкафы какие-то. Разве можно танцевать вальс в шкафу? - Марийка совсем расстраивается, а Марат улыбается.
        - Что ты смеешься?
        - Чудачка ты! - Марат не сводит глаз с юного, нежного голубого облака. - Я у тебя кто?
        - Ну, дирижер.
        - Не «ну, дирижер», а просто дирижер. А дирижер где работает?
        - В оркестре, - пожимает Марийка плечами.
        - А оркестр где играет?
        - В яме, - хохочет девушка. Марат решительно не собирается терпеть такого издевательства. Не обращая внимания на кокетливые увертки и игривое упорство, он вытряхивает Марийку из платья и доказывает ей, что умеет отлично дирижировать не только оркестром, но и женским телом.
        - Значит, мы будем танцевать на сцене? - спрашивает она чуть погодя.
        - Угу… - урчит довольный Марат.
        - По-настоящему?
        - Угу…
        - Ну, давай, давай, - задергала, затормошила. - Вставай. Одевайся скорей. Да, ладно, и без футболки нормально. Так, держи меня. Не здесь, выше. За талию возьми. Да не прижимай ты так, я же задохнусь. Вот. Теперь нормально. Ну, поехали: раз-два-три, раз-два-три…

        Марат щурит колючие глаза. Небо чистое - солнце жгучее.
        - Эй, мужик, - долетает из дыры в заборе. - Вы чего тут с собакой сторожите, что ли?
        На территорию протискивается молодой парень в темном костюме. В ухе - гарнитура, в руке - рация, в голосе - подозрительность, во взгляде - металл.
        - Мы…
        - Платят нормально?
        - Не жалуемся, - усмехается Марат.
        - Слушай сюда. В два раза больше, чем у тебя сейчас, и перебираешься сторожить к нам. Только срочно надо. Сторож отвалил, а шеф ремонт только начал. Дом поставили, кучу материала для отделки завезли, а сторожить некому. Давай, не раздумывай. Оружием обеспечим, главное, у тебя пес в наличии. Местные туда, где собаки, не шастают.
        - Ты знал? - шепчет Марат, и ему кажется, что пес лукаво подмигивает и слегка наклоняет нечесаную морду. - Нам еще корм понадобится для работника, - кивает он в сторону мохнатого спасителя.
        - Сделаем. Пошли.
        - Ну пошли, - поднимается Марат. Собака трусит за ним.
        Они идут по тропинке к одному из многочисленных строящихся в округе особняков. Этот, пожалуй, самый претенциозный. Хотя, несмотря на масштаб работ, уже сейчас видно, что размах будет выполнен со вкусом.
        - Неплохо дизайнеры поработали, - не скрывает одобрения новый сторож.
        - Да не, какие дизайнеры. Это все шеф сам идеями фонтанирует.
        - Любитель Гауди, - оглядывается по сторонам Марат.
        - Что?
        - Ничего.
        Черт, чуть не выпал из образа сторожа. А местечко на редкость интересное. Просто настоящий памятник «пламенеющему» варианту испанского модерна: параболические бетонные арки, многочисленные детали, узкие окна, галереи, монументальный вход, угловые башенки со шпилями, причудливый декор. В общем, смесь неоготики с модехарой[Мавританские и ориентальные мотивы.] . И сад обещает стать мини-копией
«парка Гуэль». Отделка еще не начата, но видно, что парк - нерегулярный, а под пленкой бережно покоятся глыбы необработанного камня и ждет своего солнечного часа цветная майолика.
        - Мы, пожалуй, останемся.
        Марату сложно признаться, что ему любопытно познакомиться с хозяином особняка. За год «малярных работ» ни один из работодателей не вызвал в нем ни грамма интереса. А тут за один день - и небывалое раньше раздражение, и неподдельное удивление. Что это? Равнодушие разжимает тиски?
        - Ну, ты оглядись пока. Сейчас вернусь, покажу сторожку.
        - Слушай, - не может удержаться Марат. И что это с ним сегодня такое? - А если я тут прихвачу что-нибудь из штучек-дрючек и смоюсь по-тихому?
        - Чего? - Тип в костюме смотрит на сторожа, как на сумасшедшего. - Даже не думай. Найдем и закопаем вместе с собакой.
        Пес поджимает хвост.
        - Не дрейфь, - шепчет Марат. - Ничего с твоей шкурой не случится. И вообще, ты слышал? Я выбил для тебя полный рацион. Так что с тебя причитается.
        Собака отворачивается, состроив, как кажется Марату, презрительную морду.
        - Ну, не злись, дружок. Конечно, это все ты для нас устроил. Спасибо. Меня, кстати, Марат зовут. А тебя? Ну-ка, ой, да ты девочка. Извини. Значит, ты вторая сучка, встреченная мной сегодня. Извини, брат, судьба. Будешь Милой. Да, и охранять архитектуру Гауди Миле вполне подойдет[Последняя завершенная работа Гауди, известная под названием «Ла Педрера» (каменоломня) - дом Милы. Дом построен архитектором в Барселоне по заказу коммерсанта Пере Мила-и-Кампс. В 1984 г. дом объявлен ЮНЕСКО частью всемирного наследия.] .

11
        - Вот эта подойдет, - Андреа придирчиво рассматривает открытку. - Это точно Стокгольм?
        - Да, пиши.

        Дорогая мамочка!
        Не могу показать тебе свое изображение, поэтому посылаю изображение города, где мы сейчас играем. В Швеции тоже успех. Потом будет…
        - Куда ты потом?
        - Милан и обратно домой.

…Милан - и опять Москва. Прости, Мадрид снова не попадает в график. Привет папе, всем сестричкам, Марио и детишкам. Пепе понравилась неваляшка?
        Целую вас, люблю, позвоню. А.

        - Держи. Опустишь в Стокгольме, ладно? А с Миланом у тебя открытки случайно нет?
        - Нет, - расстраивается Зоя. - Там я еще не была.
        - Тогда покупаешь там, оставляешь на ней след от помады, чирикаешь буковку «А», и огромное, огромное тебе спасибо.
        - Да не за что. В первый раз, что ли?
        - А ты почему такая грустная? - Обычно перед поездками Зою лихорадит, она беспрерывно щебечет, рассказывает о планах, о нарядах, которые возьмет с собой, о ресторанах, в которых будет обедать, о приемах, на которых будет блистать. Ее швед - большая шишка. Андреа думает, ей нет никакого дела до Зоиной болтовни, но сегодня подруга молчит, и Андреа не по себе.
        - Я согласилась познакомиться с его мамой, - сообщает Зоя с неподдельным трагизмом.
        - Ну и молодец. Давно пора.
        - Ты не понимаешь! А вдруг я ей не понравлюсь?!

        - А вдруг я им не понравлюсь? - Андреа подбрасывает на ухабах проселочной дороги. Она испуганно хватается за низ живота и делает отчаянные знаки. Машина тормозит. Девушка выползает из «уазика», и ее долго, надрывно выворачивает. Андреа бледная, изможденная, уставшая, отчаявшаяся, беременная и довольная.
        - Устала, бедненькая? - Дим заботливо обнимает жену.
        - Ничего. Это все ерунда. Я привыкла. Просто волнуюсь ужасно.
        - Не волнуйся. У твоих же все удачно прошло.
        Да, в Мадриде все было просто прекрасно. Два года назад, через месяц после победы на «Фернандо Сор». Прилетели из Рима, свободный час перед концертом, после выступления - переезд в Барселону. «Мам, пап - это Дим. Мы вместе гастролируем, то есть мы вообще вместе…». А потом у Пас начинаются схватки, и всем сразу не до новостей Андреа. Через год:
        - Мам, мы расписались.
        - О… Ну… Поздравляю, дорогая. Вы должны при-ехать сюда и сделать все как надо, слышишь? С мантильей, с падре и со всеми нами, наконец. И потом, мы так и не познакомились с зятем. Как у него дела?
        - Знаешь, Дима пригласили…
        - Ах… Прости, милая. Мария хнычет, у нее опять режутся зубки. Кажется, пошли клыки. И это что-то ужасное. А Пас вышла. Все. Целую, целую. Звони.
        И еще целый год подобных разговоров.
        - У тебя там случайно нет сестрицы на сносях?
        - Нет, - улыбается Дим. - Ты будешь гвоздем программы.
        Машина с непонятным названием (почему человек, любящий свою родину, должен ездить на плохоньком подобии внедорожника?) уже несется по ровной дороге, но Андреа только больше трясет.
        Зря трясет. Отличные у Дима родители. Мама приветливая, хоть и смотрит настороженно. Правильно смотрит. Уже год, как расписались, а не сообщили. Будто они Диму чужие. Андреа говорила, надо. Да только разве Дима убедишь в чем-то? Он бы и не ходил в загс, если бы не испанское происхождение невесты. Легче уж штамп поставить и не париться с приглашениями, визами, разъездами туда-сюда. Теперь ходит Андреа, консультируется с юристами, оформляет документы. Ребенок родится, ему надо гражданство давать. А какое?
        Папа у Дима и вовсе родной: мягкий, добрый, уютный. Улыбается в седоватые усы, смотрит лукаво, но взгляд почему-то грустный.
        - А ты чем занимаешься? - интересуется, но не пытает.
        - Я тоже гитаристка. Не такая, как Дим, то есть Вадим, но первую премию на
«Фернандо Сор» получила. А вы чем занимаетесь?
        - Молодец девчонка! Ну, пойдем, пойдем, покажу тебе…
        - Есть что-то новое? - оживляется Дим.
        - Есть. Потом посмотришь. - Приглашают только Андреа.
        Они долго идут по холодным, темным коридорам, заглядывая по пути за тяжелые двери: гостиная, столовая, спальня, несколько гостевых комнат. Везде идеальный порядок, отчего у девушки невольно возникает ощущение какого-то уныния, мрачной безжизненности, гнетущей тишины, пустоты, одиночества. Нигде не видно ни забытого на столе стакана, ни оставленной на прикроватной тумбе книги, ни раскиданных по ковру игрушек. Комнаты похожи друг на друга, выдержаны в одном тяжелом, классическом стиле. Она понимает, почему Дим не любит рассказывать о доме, не скучает по родным стенам, не вспоминает семейный уют. Что можно чувствовать по отношению к безликой гостинице?
        В Мадриде все по-другому. Такой же большой дом, но наполненный, даже переполненный звуками, красками, предметами, людьми, событиями. Справа от холла - кухня. Там всегда гремят кастрюли. Пройти мимо и не заглянуть невозможно. Струящиеся из-за двери запахи призывают каждого зашедшего в дом незамедлительно последовать примеру Гаргантюа. Бабушка и тетя Анхелика беспрерывно громко спорят и уже двадцать лет не могут договориться, какой густоты должен быть гаспачо, добавлять ли в паэлью зеленую фасоль и на каком огне лучше жарить чулетас. Из ванной почти всегда доносится шум Ниагарского водопада. Франсиска (младшая сестренка) либо смывает с себя блеск и грохот ночной дискотеки, либо болтает там по телефону, чтобы никто из домочадцев не стал свидетелем ее сердечных тайн. В зале часто происходит все сразу: работает телевизор, играет рояль, потрескивают поленья в камине. Папа, громко бранясь и жестикулируя, гонит Бэкхема к воротам, подпрыгивает на диване, отчаянно стучит кулаком по деревянному подлокотнику. Мама невозмутимо расчесывает маленькую йоркшириху Линду, мурлыча себе под нос что-то из Бернаоло. На
лестнице всегда можно встретить Хорхе - старшего внука. Мальчуган или катается по перилам, или выстраивает на ступеньках хронику Трафальгарской битвы, или прячется с пистолетом за пузатой амфорой, чтобы неожиданно напасть на первого проходящего мимо. Наверху - спальни обитателей дома. Светлая, легкая, воздушная - хозяев. Строгая, классическая, с тяжелыми гардинами, альковом и дубовым комодом - бабушкина: на буфете отсчитывают время золоченые часы эпохи диктатуры, у кресла угрожающе застыла инкрустированная трость. Слева по коридору - комната Пас и Марио, вся в средиземноморском стиле: кованая мебель, тяжелое стекло, ширма, а за ней примостился стол с множеством баночек, скляночек, пробирочек, бутылочек, мензурочек. В центре стола - два микроскопа. Пас и Марио - химики. Рядом - детская. Раньше в обойном царстве Микки-Маусов правил только Хорхе, потом по воле родителей пришлось ему разделить власть с Марией. По соседству с детьми обитает тетя Анхелика. У нее не комната, а кладбище любовных романов: толстых и тонких, жестких и мягких, испанских и иностранных, счастливых и трагичных, прочитанных и
нетронутых. Одинокая пожилая женщина в свободное от кухонных баталий время с восторгом упивается чужими выдуманными страстями. Ну, а в конце - комнаты девочек: у Франсиски - нежная, розовая, трогательная, аккуратная; у Андреа - яркая, агрессивная, требовательная, разбросанная: на стульях - вещи, на полу - ноты, на подоконнике - книги, альбомы, диски.
        Андреа привыкла наделять дом характером, атмосферой, жизнью. У них с Димом теперь тоже живая комната: со своей историей, со своей религией, со своим пафосом. В темных переходах здания, по которым она механически передвигается вслед за свекром, царит бездушность: ни картин на стенах, ни фотографий, ни бессмысленных безделушек. Никогда еще Андреа не приходилось бывать в таком бесчувственном, вымершем доме.
        Они спускаются по винтовой лестнице в темную ночь подземелья, свекор отодвигает тяжелый засов, распахивает дверь - и Андреа попадает в рай.
        Такого она не видела никогда. Ни в Испании, ни в музее Глинки в Москве, ни в частных коллекциях. Она вообще еще никогда и нигде не видела такого количества гитар, даже в музыкальных магазинах, в которых они с Димом частые гости. Все стены тридцатиметровой комнаты увешаны гитарами разных форм и размеров, гитары лежат и стоят на полу, на подставках и без, шестиструнные и семиструнные, классические, акустические, электрические, у некоторых отсутствует гриф, у других - не натянуты струны. Да, дело не в количестве инструментов, а в их многообразии. Когда Андреа вновь обретает способность говорить, она задает единственный пришедший на ум вопрос:
        - Вы собираете гитары?
        - Ну, в каком-то смысле собираю. Я их делаю.
        - Как делаете?
        - Руками, - смеется свекор, обрадованный произведенным эффектом, а Андреа ругает себя за глупость. Как будто она не знает, как делают гитары.
        - Все-все сами?
        - Все-все. Иди-ка сюда. Смотри, - свекор снимает со стены обычную на первый взгляд гитару, - попробуй.
        Андреа охотно извлекает несколько звуков. Гитара как гитара. Ничего особенного. В глазах свекра хитрые искорки.
        - А теперь слушай. - Он садится, кладет инструмент себе на колени, ловким движением достает откуда-то металлическую пластину с закругленным ребром и начинает играть на гитаре так, как обычно играют на гуслях. Музыка становится протяжной, звук - певучим, льется сентиментальная, немного грустная мелодия.
        - Слайд-гитара? - со знанием дела спрашивает Андреа.
        - Профи. - Звучит одобрительно, без издевки. - Это гавайский вариант. Видишь, струны высоко подняты над ладами?
        - А батл нек у вас есть?
        - Эй, детка, да ты и Вадиму фору дашь. Здесь все есть: и батл нек, и добро, и нэшнл, и педалл-стил. Вот эта - нэшнл, звук резкий, но быстро гаснет, хороша для исполнения блюза, а вон та, с испанским грифом - добро, у нее звук мягкий, кантилена яркая. Такие гитары любят фолк-музыканты.
        - А это что? - Андреа зачарованно смотрит на диковинный инструмент, не решаясь дотронуться: гитара похожа на двуглавого орла, у нее два грифа, а внизу, будто лапки птицы, расходятся несколько педалей.
        - О… Это вещь. Похожа на арфу, правда? Это педальная стилл-гитара. С помощью педалей и коленных рычагов можно менять натяжение отдельных струн прямо во время игры, переиначивая строй всего инструмента. Хочешь попробовать?
        - Здесь десять струн.
        - Да. Тебе повезло. Бывает еще двенадцать.
        Так они ходят от инструмента к инструменту. Андреа пробует свои силы на каждом: от пятиструнного банджо до лап-стила. Сначала легонько дотрагивается до струн, боясь потревожить инструмент, оскорбить его неправильной нотой, неверным звуком, неточной тональностью, слабым аккордом. Чуть погодя начинает чувствовать ответное движение хранителей музыки, услышавших заветное «сим-сим» и впустивших в свои недра хозяина. Гитары следуют за настроением девушки, наполняют комнату радужным шквалом мелодий, выплескивают эмоции в застоявшийся воздух.
        - Гитары - они как женщины. К каждой вроде нужен свой подход. А на деле - одно и то же. Только вашим ушкам подавай красивые слова, а инструменту нужны умелые руки. Под тебя гитара подстраивается, держит твой ритм, не выскальзывает, не убегает, позволяет вести, подсказывает, направляет. А с Вадимом многие из обитателей этой комнаты в контрах. Он всех обскакать хочет, навязать свой характер, принудить, заставить, победить. Вот спроси его, что главное в музыке…
        - Сложность замысла и сила звучания.
        - Да, конечно. Наш мальчик так думает. Но мы-то с тобой знаем, что это не так. В музыке важна эмоциональность и искренность.
        - Просто Дим апеллирует к голове, когда играет.
        - А твоя гитара разговаривает с душой, детка. И Вадима хочется слушать, а от твоей игры хочется плакать навзрыд. Понимаешь, в чем разница?
        Андреа смущена. Ей приятно, но как-то неловко. Зоя говорит то же самое, хоть и ничего не понимает в музыке. Зоя встречалась какое-то время со студентом из Гнесинки, коротала вечера в компании музыкантов, но быстро потеряла интерес к их тусовке: познакомилась на какой-то презентации со своим шведом и откололась. Дим не понимает, почему Андреа продолжает с ней общаться. Зоя может рассуждать только о мужиках и шмотках. Андреа слушает истории про шведа и моду, про моду и шведа, про модного шведа и шведскую моду, а Зоя слушает ее гитару и восхищается. Говорит, что Андреа - гений. Только в их семье из двух человек общепризнанный гений - Дим, а она - просто талантливый музыкант. И пока гений ищет условия для выражения своей гениальности, талант тихо создает ему возможности для поисков.
        Продюсер, точнее, художественный руководитель одного из достаточно известных столичных музыкальных коллективов, приходит не в ресторан, а на один из банкетов, где играет Андреа. Девушка получает приглашение на прослушивание. В группе освободилось место только для одного гитариста. И на прослушивание отправляется Дим. Его приглашают на работу - Андреа счастлива. Дим ездит на гастроли, Андреа - на вечеринки. Дим играет для серьезной публики, Андреа - для толстосумов. «Ждешь второй шанс?» - спрашивает ее худрук Дима при встрече. «Нет, - думает Андреа, - жду ребенка».
        - Ну, как тебе комната? - теперь уже свекор допрашивает с пристрастием.
        - О-о-очень понравилась, - выдыхает Андреа. - Она такая, такая… - Девушка вспоминает все длинное путешествие по дому и решается на признание: - В ней есть жизнь, понимаете?
        Свекор грустно кивает, кончики усов словно обвисают, на шее проступают напряженные желваки.
        - В ней есть любовь, - признается он в ответ.
        Обратный путь они проделывают в полном молчании. Андреа не показалось: в доме родителей Дима нет чувств.
        Из кухни доносится приглушенный голос свекрови:
        - Она такая тоненькая, Вадинька, одни косточки. Кудрявые пружинки - все, что в ней есть. Совсем ребенок. Куда ей рожать? Как рожать?
        Андреа краснеет и замирает у входа, свекор вталкивает ее в кухню и громко говорит, заставляя краснеть жену:
        - Как все. Родишь маленького Пако, получишь дредноут с грифом из красного дерева, заметано? - подмигивает невестке.
        - Заметано.
        Через две недели о ребенке напоминала только начатая коробка витаминных драже.

12
        Люди!
        Вы когда-нибудь задумывались, почему письма из нашей обители переполнены воспоминаниями о прошлом и мечтами о будущем? И ни слова о настоящем? Вовсе не потому, что настоящее постыло и ужасно. Его просто нет. Вырезанный из жизни кусок: без времени, без событий, без новостей. Всеобъемлющая, кошмарная, ненавистная осень…
        Андреа откладывает письмо. Она начала читать с интересом, даже успела проникнуться сочувствием, но теперь… Андреа любит осень. С приходом дождей и уныния в мире наступает гармония; природа наконец-то принимает женщину в свои объятия, обволакивает жухлой листвой, покачивает холодным ветром, баюкает постукиванием капель. Андреа перестает чувствовать отторжение окружающих. Кислые лица, ноющие суставы, надвигающийся грипп - осень. Нагие деревья, мокрые ноги, сломанные зонты - осень. Андреа довольна. Мир угрюмо плачет вместе с ней, и она перестает чувствовать одиночество.
        Вот только застекольную малышку не волнуют капризы природы. Каждый день Андреа наблюдает за пламенным жаром лета. Девочка стучит каблучками, разжигая огонь костра. Андреа не чувствует холода, не замечает щиплющей мороси, не отходит под козырек. Движенья танцовщицы страстные, сильные, резкие. Даже чересчур резкие, опережающие ритм гитариста. Пальцы Андреа постукивают по парапету, отбивают бой, зажимают лады, впитывают мелодию. Андреа попадает в такт, а малышка спешит.
        - Зачем вы сюда ходите? - Бабушка малышки взволнована, смотрит на Андреа с неприязнью.
        - Играть на гитаре.
        Правда выскальзывает раньше, чем Андреа успевает подумать. Женщина испуганно отшатывается.
        - Я не сумасшедшая! - Зачем это она оправдывается? Ах да. Затем, чтобы женщина не ушла. Надо успеть сказать. - Знаете, вашей внучке не хватает пластики, эмоции опережают ритм, все слишком, все через край, понимаете?
        Женщина какое-то время наблюдает за происходящим в зале, потом спрашивает недоверчиво:
        - Кто вы?
        Молчание.
        - Наташа действительно резковата, но все считают, у нее талант.
        - Огромный, - подтверждает Андреа с придыханием. - Только ей нужны уроки классического танца, обычная хореография.
        - Она не будет заниматься хореографией!
        - Почему?… Послушайте, что рассказал мне как-то один очень мудрый человек. - Андреа сама не знает, откуда выплыла былая храбрость. - Давным-давно в старинном городе жил Мастер, окруженный учениками. Самый способный из них однажды задумался:
«А есть ли вопрос, на который наш Мастер не смог бы дать ответа?» Он пошел на цветущий луг, поймал самую красивую бабочку и спрятал ее между ладонями. Бабочка цеплялась лапками за его руки, и ученику было щекотно. Улыбаясь, он подошел к Мастеру и спросил: «Скажите, какая бабочка у меня в руках: живая или мертвая?» Он крепко держал бабочку в сомкнутых ладонях и был готов в любое мгновение сжать их ради своей истины. Не глядя на руки ученика, Мастер ответил: «Все в твоих руках…»
        Женщина задумывается, а Андреа спешит прочь.

13
        - Все в ваших руках, милочка. Все в ваших руках, - гнусавит Карлович, осторожно поправляя пенсне. - Никто не поможет, кроме вас самой. Анечка, голубушка, надо пожалеть себя, пожалеть свою душу, свое израненное сердечко! Перестаньте травить себя воспоминаниями!
        - Как это сделать? - Вопрос звучит неожиданно и для самой пациентки, и для врача. Он давно похоронил все надежды на успех предприятия. Ответ звучит не сразу, и Андреа уже почти скрылась под панцирем, но слова врача все же успевают попасть в ее сознание.
        - Надо постараться избавиться от них.
        - Как? - Нужен четкий и конкретный ответ специалиста, а не пространные советы бабушки на лавочке.
        - Для начала необходимо избавиться от всего, что вызывает грусть и заставляет возвращаться в прошлое.
        Андреа потрясена. Как можно избавиться от уличных музыкантов, от пения птиц, от звуков, льющихся из чужих окон? Как оградить себя от улиц, машин, людей? Как уничтожить весну, заморозить зиму, испепелить лето? Как не заглядывать в чужие коляски, не оборачиваться на круглые женские животы, не замечать малышей в песочнице? Как не просыпаться по утрам? Как заставить молчать память?
        - Мне покончить с собой?
        - Зачем же так, милая? Начните с обычных вещей, с вещей человека, который заставил вас страдать. - По лицу Андреа проскальзывает тень, в глазах появляется отчужденность, и врач ликует. Снова попадание. - Что он, кстати, сделал?
        - Умер.
        Андреа возвращается домой, открывает шкаф, достает последнюю гитару Дима, обнимает холодный металлический гриф и долго, безутешно плачет. Потом берет бумагу и ручку:
        …Осенние листья по ветру кружат,
        Осенние листья в тревоге вопят:
        «Все гибнет, все гибнет! Ты черен и гол,
        О лес наш родимый, конец твой пришел!»
        Не слышит тревоги их царственный лес.
        Под темной лазурью суровых небес
        Его спеленали могучие сны,
        И зреет в нем сила для новой весны…[Стихотворение А.Н. Майкова.]
        Запечатывает конверт. Может, хоть кому-то из гонителей осени станет легче?
        - Тебе скоро станет легче. Боль должна отпустить. - Голос Зои доносится откуда-то издалека. Перед глазами Андреа - мутная рябь и туман. - Врачи говорят, через полгода ты снова можешь пробовать…
        Туман тут же рассеивается.
        - Что пробовать?
        - Ну, это… Ребенка… Тебе сделали аборт.
        Андреа растворяется в холодной больничной стене. Это уже четвертая беременность за два года. Первые три не дотянули и до десяти недель. Она три с половиной месяца пролежала пластом на диване, проштудировала кучу классики, выучила тысячу и одно русское стихотворение, освоила безупречную «лежачую» технику игры на гитаре. Сказали, что основная опасность миновала. Вернувшийся с гастролей Дим вывел затворницу на прогулку. В парке холодно, промозгло и сыро. Андреа мерзнет, напряжение последних месяцев не отпускает. Они возвращаются в теплую безопасность дома, но смертоносный пневмококк уже успел щедро одарить своими токсинами легкое несчастной девушки. Ртутный столбик зашкаливает за сорок, нестерпимая боль в боку, надрывный, лающий кашель, жар, бред и беспамятство.
        - Что это было? - спрашивает Андреа подругу.
        - Крупозная пневмония. Но ты не волнуйся. Ты уже идешь на поправку. Обошлось без последствий.
        - …
        - Ой… Извини… Я…
        - Где Дим?
        - Завтра придет. Сегодня какой-то важный концерт, нельзя отменить.
        - Он знает?
        Зоя кивает, с горечью смотрит на Андреа, пытается найти слова утешения, но говорит как есть:
        - Врачи сказали, после инфекции может урод родиться, а у тебя все равно кровь пошла, ну, и Дим разрешил не препятствовать.
        Андреа больно дышать то ли от болезни, то ли от несправедливости судьбы. Она кусает потрескавшиеся от антибиотиков губы, шепчет:
        - Дай зеркало.
        Зоя чуть медлит. Потом все же протягивает Андреа пудреницу.
        - Жуткий вид. Просто узник Освенцима.
        - Бухенвальда, - подхватывает Зоя (о концлагерях она слышала).
        - Думаю, и там, и там не кормили, - подытоживает больная.
        - Ты голодная? Тебе что-нибудь принести? - Радость и оживление.
        - Принеси всего побольше, покалорийней и повитаминнее. Через полгода я должна быть здорова как бык.
        - Будешь, куда денешься?
        Им по двадцать два. Неудачи пока только закаляют, вызывают злость, раздражение, воспитывают волю к победе, заставляют идти вперед. Андреа сдаваться не собирается. Она приехала в Россию за счастьем. Зоя никак не решается за ним из России уехать. Может, оно и правда в какой-то другой стране? Ничего. Андреа заставит его вернуться. А когда долгожданное счастье прилетит в ее дом, она обязательно поймает эту птицу, посадит на цепь, подрежет крылья.

14
        - Держи, дочка. - Свекор привез важному клиенту готовый инструмент и обещанный дредноут для Андреа.
        - Но ведь вы еще не стали дедушкой.
        - Ну и что? Гитара же для тебя, не для внуков.
        - Я не возьму.
        - Слушай, знаешь, какое самое ужасное времяпрепровождение в жизни?
        - Какое?
        - Ждать и догонять. А ты живешь ожиданием. Ожиданием Дима, ожиданием ребенка, ожиданием счастья. А надо не ждать, а жить. Возьми дредноут, возвращайся к работе. У тебя лишь первая премия на «Фернандо Сор», а есть еще конкурс имени Дюарта,
«Сегед», Краков, Киев, Белгород… Целый мир возможностей, огромный запас счастливых случайностей и логичных закономерностей, которые только ждут от таланта небольшого усилия, первого шага.
        - Диму это не понравится… И потом, кому еще нужны мои способности, какой от них толк?
        - А теперь послушай меня, моя милая. Один человек как-то пожаловался китайскому мудрецу Чжуан-Цзы: «Правитель Вэй подарил мне семена большой тыквы. Я посадил их в землю, и у меня выросла тыква весом в целых двести пудов. Нальешь в нее воду - и она треснет под собственной тяжестью. А если разрубить ее и сделать из нее чан, то мне его даже поставить будет некуда. Выходит, тыква моя слишком велика и нет от нее никакого проку». Чжуан-Цзы ответил: «Да ты, я вижу, не знаешь, как обращаться с великим! Один человек из Сун знал секрет приготовления мази, от которой в холодной воде не трескаются руки. А знал он это потому, что в его семье из поколения в поколение занимались вымачиванием пряжи. Какой-то чужеземный купец прослышал про эту мазь и предложил тому человеку продать ее за сотню золотых. Сунец собрал родню и так рассудил: «Вот уже много поколений подряд мы вымачиваем пряжу, а скопили всего-навсего несколько золотых, давайте продадим нашу мазь». Купец, получив мазь, преподнес ее правителю царства У. Тут как раз в земли У вторглись войска Юэ, и уский царь послал свою армию воевать с вражеской ратью.
Дело было зимой, сражались воины на воде. И вышло так, что воины У наголову разбили юэсцев, и уский царь в награду за мазь пожаловал тому купцу целый удел. Вот так благодаря одной и той же мази, смягчавшей кожу, один приобрел целый удел, а другой всю жизнь вымачивал пряжу. Получилось же так оттого, что эти люди по-разному пользовались тем, чем обладали».
        У тебя, Андреа, есть тыква весом в двести пудов. Ее семенами, своей музыкой ты можешь спасти тысячи, миллионы людей - а занимаешься вымачиванием пряжи.
        - Желание родить ребенка вы называете вымачиванием пряжи?
        - Нет, я называю вымачиванием пряжи зарывание таланта в землю. Тебе двадцать два, ты еще сто раз успеешь родить.
        - Ну, значит, и конкурсы я сто раз успею выиграть.
        - Это только так кажется, детка, только так кажется. Не веришь в восточную мудрость, послушай другую историю. Жил на свете человек, который очень неплохо умел играть на гитаре. Да нет, пожалуй, я тебе скажу, хорошо он играл, даже замечательно. Концертные залы, конечно, не собирал, но мечтал об этом. Репертуар
«Beatles», «Doors», «Rolling Stones» отскакивал у него и от зубов, и от пальцев. Он воспроизводил их музыку и тексты на слух с заезженных до игольного скрежета пластинок, которые выменивал за бог весть какие ценности (собрания сочинений, мамину цепочку, джинсовую куртку) у заезжих моряков. Не понимая текста, не зная названия аккордов, молодой человек играл и мечтал о грядущей славе. Ему казалось, что восхищенные и завистливые взгляды ровесников, ругань уставших от постоянного бренчания соседей и молчаливое одобрение родителей приведут его неизломанной дорогой судьбы не куда-нибудь, а непременно на большую сцену. Шаг за шагом будущий великий гитарист совершал свое восхождение к вершинам. Лавочка во дворе сменилась стенами местного клуба, затем - районным дворцом культуры, где, естественно, невозможно было исполнять любимый репертуар маэстро, но народным мелодиям и классической музыке дорога была открыта везде. Денег особых, конечно, не водилось, но в них и не было нужды. Куртка, клеши, кипятильник, раскладушка в номере на троих и гитара - вот и все богатство будущей звезды. - Свекор горько ухмыляется и
надолго замолкает.
        - А потом? - не выдерживает Андреа. Свекор вздыхает, поднимает на нее грустные глаза.
        - Ну, а потом, моя милая, - проза жизни: любовь-морковь, женитьба, ребенок, и отсутствие денег превратилось в проблему. Нет, молодого человека никто не упрекал, никто не просил его сменить профессию и срочно переквалифицироваться в инженеры. Просто однажды случилось так, что у него сломалась гитара. Починить ее было не на что, и музыкант справился сам. Инструмент ожил, даже зазвучал чище, а изменения эти не остались незамеченными среди профессионалов. Один за другим к новоявленному мастеру потянулись друзья с просьбами подправить гриф, отполировать корпус, настроить лады, вставить резонатор. Потом начали обращаться и незнакомые музыканты, появился неожиданный и довольно неплохой заработок, и вскоре молодой человек сделал свою первую гитару. Ему нравилось новое увлечение, приносящее невиданный доселе доход, но изготовление инструментов отнимало все больше и больше времени, заказы сыпались со всех сторон, и музыка начала отходить на второй план. Гитарист очень жалел об этом и вступил с собой во внутренний сговор: он потратит еще несколько лет на создание гитар, накопит для семьи денег, а потом
вернется на сцену. Он не забросил музыку, товарищи по кочевой гастрольной жизни его не забыли. Музыкант оттачивал ночами технику своей игры и по-прежнему слыл звездой местного масштаба. Небольшое изменение планов нисколько его не напугало и не сломило, он двигался вперед с уверенностью бесстрашного альпиниста и был уверен, что новый обретенный талант поможет развитию старого. - Свекор опять молчит, погрузившись в свои, только ему понятные переживания.
        - Почему же создатель гитар не вернулся на сцену? - Андреа спрашивает вкрадчиво, почти шепчет. Свекор не оборачивается, не поднимает глаз, говорит глухо, отрывисто, бросает слова, словно тяжелые камни, складывая из них памятное надгробие для своей утраты.
        - Создатель гитар убил гитариста. Секундное дело. Перерезал циклей сухожилия на ладони - и все дела. Одним махом. Цикля уничтожила мечту, забрала надежду, обрубила любовь. Жена романтического музыканта превратилась в жену угрюмого столяра. Ее не очень-то это обрадовало, я бы даже сказал, совсем не обрадовало, но женщина почему-то решила, что должна нести этот крест. Что ж, хочет, пусть несет. Я не возражаю. - Он наконец смотрит на Андреа, изображает некое жалкое подобие улыбки и внушает:
        - Не теряй времени, дочка. Жизнь короче, чем ты думаешь.
        Андреа думает, постоянно думает, оценивает, взвешивает. Она хочет ребенка, хочет Дима, хочет сцену, хочет весь мир. Андреа принимает решение. Она много гуляет, ходит на процедуры, делает уколы, пьет витамины. Иногда по-прежнему играет на банкетах и вечеринках. А еще она репетирует, доводит до совершенства звук и мелодию, доводит до изнеможения себя и гитару. Андреа репетирует, а ее демо-записи уже в пути на отборочные туры самых престижных конкурсов.

15
        Андреа больше не стоит под окнами танцевального зала. Она сама не знает, что заставило ее открыть свои мысли бабушке танцовщицы и доктору. От женщины она скрывается за толстым стеклом кафе, а от Карловича уползти не может. Он с победоносной гордостью мучителя вцепился в высунутую из раковины робкую рожку и тянет изо всех сил, чтобы увидеть наконец вторую. Но Андреа - сильный соперник. Тем более сейчас, когда на смену осени посыпалась на землю первыми колкими снежинками зима. Женщина леденеет вместе с городом, наметает в душе сугробы, собирает со стекол извилистые узоры и выстраивает из них тайные тропинки, лепит застывшую маску. Карлович пытает и выспрашивает с плотоядной настойчивостью охотника, а Андреа кажется, что он проезжает по ней острым лезвием конька: то вращается на одном месте, то разбегается и прыгает, то плавно скользит между бортиками, то пробегает нелепыми, резкими дорожками, то несется сломя голову с клюшкой, чтобы не упустить шайбу и забить долгожданный гол.
        - Что нового, моя дорогая? Познакомились с кем-нибудь? - Врач задает вопрос как бы между прочим. Старательно делает вид, что его нисколько не занимает вопрос о расширении круга общения пациентки.
        - Нет. Зачем? - Андреа делает непонимающие глаза. Ее забавляет игра в кошки-мышки. Может, сказать правду?

…Спасибо за призрачную надежду. Только в Ваших строках пропущена зима. А она может быть такой лютой, что в ее буранах никогда не прорастет подснежник. Как быть?
        Ручка, тетрадка и белый листок,
        И на бумаге лишь несколько строк
        О мире, о жизни и о семье,
        О том, для чего я на этой земле,
        И есть ли просвет в окружающей мгле,
        Которая, будто бы зверя капкан,
        Поймала, и держит, и рвет пополам.
        Вы скажете, многим это знакомо…
        Но больно! Так больно! И так одиноко!..[Здесь и далее автор стихотворений Бельского - Лариса Райт.]
        Кто автор этих печальных строк? Таинственный незнакомец, отбывающий наказание где-то под Иркутском, или сама Андреа? Его почерк - ее мысли.

…Да, чуть не забыл, что Вы думаете о зиме? Какое у Вас настроение? Вы любите холод, серость и лед? Напишите что-нибудь о себе…

        Какое у Андреа настроение? «Февраль. Достать чернил и плакать…», пожалуй, подойдет, но звучит совсем уж безнадежно, а этому далекому человеку, похоже, жизнь опротивела еще больше, чем ей. Что она думает о зиме? Любит ли холод и лед? Да, она сама, как Снежная Королева. Хотя нет, какая из нее королева? Она, она… Андреа подходит к книжному шкафу, находит нужные строчки и старательно переписывает:
        Светло-пушистая,
        Снежинка белая
        Какая чистая,
        Какая смелая!
        Дорогой бурною
        Легко проносится,
        Не в высь лазурную,
        На землю просится.
        Лазурь чудесную
        Она покинула,
        Себя в безвестную
        Страну низринула.
        В лучах блистающих
        Скользит, умелая.
        Средь хлопьев тающих
        Сохранно-белая.
        Под ветром веющим
        Дрожит, взметается.
        На нем лелеющем
        Светло качается.
        Его качелями
        Она утешена,
        С его метелями
        Крутится бешено.
        Но вот кончается
        Дорога дальняя.
        Земли касается
        Звезда кристальная.
        Лежит пушистая
        Снежинка смелая.
        Какая чистая,
        Какая белая![Стихотворение К.Д. Бальмонта «Снежинка».]
        - Анечка, милая, вы опять витаете в облаках. Такая серьезная, нахмуренная! Просто Снежная Королева! - Доктор пытается шутить, укоризненно покачивает головой, а глаза усталые, грустные.
        - Не угадали. Я - снежинка.
        - Вот и прекрасно, - не замечает врач ее серьезности. - Снежинка должна летать, а вы топчетесь на одном месте и категорически не желаете оглядеться вокруг. Вот, например, на Пушкинской сейчас - ледяные скульптуры. То, что надо Снежинке. Сходите с Аллочкой в выходные, не пожалеете.
        - Непременно. - Делать ей больше нечего! Что за радость от Биг-Бена, на котором не тикают часы? Чтобы увидеть застывшую сосульку, для которой остановилось время, Андреа достаточно посмотреть в зеркало.

16
        - Посмотри в зеркало, Наташа. Что ты видишь?
        Девочка в замешательстве.
        - Нет, ты ответь, пожалуйста. Я хочу, чтобы ты сама заметила разницу. Вот стою я, а вот стоишь ты. Что ты видишь?
        Молчание.
        - Наташа, ау!
        - Руки, - неохотно выдавливает девочка.
        - Правильно, руки. У меня руки, а у тебя?
        Молчание.
        - А у тебя молотильный станок, и сверху, и снизу. В ногах - это замечательно. В ногах дробь, повороты, страсть. А в руках? Что должно быть в руках?
        Молчание.
        - Пластика, Наташа, пластика. В ногах - страсть, в руках - все остальное. А у тебя огонь, вихрь, пламя и там, и там. Где мелодия, где гамма, где ритм? Все внизу. Наверху нет резкости, есть гордость, понимаешь разницу? Ладно, давай еще раз попробуем. Поставь «корону», отведи локти, теперь мысленно зажми в правой руке веер. Готова? И… Слушай музыку, захватывай пространство, не бросай руку, обводи полукруг. Стоп. Наташ, опять препятствие, опять стена. Все доводишь до упора, а зря. Должно быть место полету, фантазии, вееру, наконец. Я не вижу твой веер, ты его давно потеряла, еще на середине круга.
        Девочка насупилась, но держится, не показывает подкравшихся слез, хоть и не привыкла к недовольству преподавателя.
        - Наташа, надо что-то делать с руками. Для веера не нужен характер, нужны характеры. Представь, что ты балерина и танцуешь партию Одетты, и не надо изображать Кармен!
        - Я не балерина! - неожиданно громко и горько выкрикивает девочка и выбегает из зала.
        Куда это она? Андреа нервно ерзает на стуле. Даже с ее наблюдательного пункта за стеклом кафе понятно, что ученица сегодня не в форме, а преподаватель раздражена. Ничего удивительного. Рано или поздно пришлось бы тушить пожар юной танцовщицы. Странно, что педагог заметила это, только дав девочке веер. Они работали с ним в начале урока, потом отложили. А теперь и вовсе прервали занятие. Вон танцовщица уже выпорхнула из дверей в незастегнутой куртке и шапке набекрень. Плачет, похоже, бабушка за ней еле поспевает. Что же случилось? Малышка не привыкла к трудностям? Странно. Она ведь столько тренируется. Ладно, сами разберутся…

17
        - Без нас, похоже, не разберутся… Как думаешь, Мила? - Марат лениво почесывает дворняжье ухо и заинтересованно смотрит в кружочек на запотевшем окне.
        - Подожди, не тяни. Упадет, что тогда делать будем? - Коренастый Толян аккуратно оттесняет желающих побыстрее вытащить груз.
        - Да ладно, мужики. Навались. Сейчас мы его быстренько на землю спустим, - не желает ждать каменщик Андрюха.
        - Подожди!
        - Навались!
        - Стой!
        - Отойди!
        - Да… Просто Ральф и Джек[Герои романа Уильяма Голдинга «Повелитель мух»: Ральф - олицетворение разума и порядка, Джек - слепой силы разрушения.] собственной персоной… Угробят инструмент, жалко… - Марат торопливо натягивает телогрейку, вставляет ноги в валенки и спешит к группе работяг, обступивших грузовик. - Чего раздумываем, мужики?
        Местный прораб Митяй недоверчиво косится на Марата. Что это сторож заговорил? Раньше молчал и носа из своей сторожки не показывал. А к нему как зайдешь за какой-нибудь надобностью, так свою умную книжку нехотя отложит и смотрит с тоскливой ленцой: чего вам, мол, неучам, надо? Оно, конечно, у него, поди, есть время просвещаться, он скребком да зубилом не машет, плиты не таскает, мешки с цементом не ворочает. Знай себе сидит на кровати, чаи попивает, с собакой беседы ведет. Читай не хочу. А названия-то какие у книг мудреные. Митяй краем глаза приметил: «Новая жизнь» (чем ему старая не угодила?), потом еще какой-то «… ереводчик» с немецкой фамилией (с чего бы это сторожу переводчиками интересоваться?), а одно Митяю особенно запомнилось: что-то про дирижерские жесты. Он еще хотел взять почитать, думал, там про те самые, всем известные жесты, а потом как-то забылось. Что этому умнику здесь понадобилось?
        - Да, тут вот пианину привезли, - нехотя пережевывает слова Толян. - Народ волнуется, как снимать будем.
        - Надо подумать, - одобрительно откликается Марат и запрыгивает на борт. Приоткрывает картонную коробку и присвистывает:
        - Обалдеть!
        - Чего там? - суетится Митяй, протискивается с другой стороны. - Странное какое-то пианино, - пожимает плечами, чешет затылок. - Может, оно, того, не тяжелое?
        - Тяжелое.
        - А ты почем знаешь? - недоверчиво цедит Андрюха.
        - Это фисгармония. - Марат не замечает грубости, не отрывает взгляда от старинного инструмента.
        - Физ… чего?
        - Фисгармония. - Марат наконец замечает недоверчивые растерянные взгляды и вдруг пускается в объяснения: - Здесь внизу педали, а наверху клавиши. Играют на клавишах, как на фортепиано, но если не работать педалями, звука не будет, понимаете? Звук извлекается нагнетанием воздуха. Постоянной работой педалей, как у органа.
        - У органа? - оживляется Толян. - Это как в соборах у католиков, что ли?
        Марат кивает.
        - Красиво звучит, - одобряет Толян. - Я летом квартиру на Малой Грузинской отделывал, там этого органа наслушался.
        Товарищи смотрят на него с уважением, да и Марат неожиданно ощущает себя своим. Все-таки музыка - воистину язык, не требующий перевода. Старинный ящик с педалями - а от былого холодка не осталось и следа. В глазах работяг - заинтересованность, у Марата - восторг. Поворчав еще немного и поспорив для порядка, общими усилиями переносят антиквариат в дом. Прораб осторожно, с ощущением подлинного таинства, раскрывает картон. Марат не может сдержать возгласа восхищения.
        - «Циммерман»[Фирма, производитель музыкальных инструментов.] середины XIX века…
        - Сыграешь? - Толян с готовностью приподнимает крышку. - Фу-ты черт! Пыльная!

        - Пыльная она, твоя Одесса, и душная.
        Марийка неторопливо обходит художников, расположившихся в городском саду, рассматривает глиняные фигурки животных, примеряет дешевую бижутерию, подозрительно обнюхивает железные баночки с законсервированным смехом.
        - Зато море есть. - Марат и сам устал от жары, старается держаться поближе к фонтану, но не отставать от Марийки, которая то надолго останавливается возле прилавка, то резко проскакивает вперед.
        - Море грязное. - Девушка натягивает украинский кокошник и задумчиво вертит головой. - И потом, ты разве на нем бываешь?
        - Вчера были, - по привычке спорит Марат.
        - Точно, ты уже здесь три месяца и вчера, наконец, сходил на море.
        - Ты приехала, я сходил. Что одному на море делать?
        - Дышать воздухом. - Марийка стягивает кокошник и устремляется дальше. - Ой, а это что?
        - Тринадцатый стул. Садись, сфотографирую.
        - Давай.
        Марийка забирается на постамент, усаживается, скрещивает стройные ноги, перекидывает через плечо черную косу, скалит зубки и кокетливо спрашивает:
        - Я похожа на Эллочку-Людоедку?
        Марат смотрит в объектив: узкая кость, острые коленки, резкие скулы, вздернутый носик, ниточки бровей, такие же летящие и раскосые, как бусинки глаз. Делает снимок.
        - Ты похожа на китаянку.
        Марийка слезает, вздыхает:
        - Тринадцатый стул, первый эмигрант, Дюк, Рабинович, Дерибас. Столько всего интересного! А дирижеров у них нет…
        - Почему нет? Есть. Только, - Марат шутливо кланяется, - таких нет.
        - Слушай, дирижер, ты мне про море не рассказывай. Что тебе до соленой воды, если над ней не смыкаются снежные шапки гор, если не бегут к ней тайными тропками десятки рек? Да и название у этой стихии чужое: Черное. Оно и есть черное и грязное. А наше, родное, чистое, прозрачное, журчащее, священное и тоже, кстати, соленое. Слушай, как звучит бархатисто: Иссык-Куль. А Тянь-Шань, а реликтовые леса?
        - Мась, что ты хочешь?
        - Чтобы ты вернулся.
        Марийка смотрит на него с упреком. К глазам, как обычно, подступают слезы, она начинает тихонько посапывать. Веский аргумент. Марат уже знает, что за этим последует: горькие всхлипывания, громкие рыдания, дорожки туши на щеках, красные глаза, перекошенные дрожащие губы. Марийка становится некрасивой, а виноват Марат. Это происходит каждый раз, куда бы она ни приехала. Жалобы, требования, слезы, бурные ссоры и столь же бурные примирения. Везде хуже, чем в Бишкеке. Конечно, везде хуже. Ведь в Бишкеке - она, Марийка. Учиться закончила, а к Марату не переезжает. Работает с детишками, ждет места в аспирантуре, хочет выводить балерин на большую сцену. Марат понимает, Марат ее любит, Марат ждет встреч. Хотя в последнее время - чуть меньше, чем раньше. Он ждет счастливых свиданий, прекрасных минут, а получает часовые истерики и истерзанные нервы.
        - Что, что тебя здесь держит?
        Разумный вопрос. Марат уже полгода в Одессе. Оркестр продолжает колесить, а он остался в филармонии. Мог бы и в Киргизской филармонии с тем же успехом дирижировать.
        - Пойдем. - Марат хватает девушку за руку и быстро тащит вниз по Дерибасовской, стараясь из последних сил предотвратить развитие концерта. Сворачивает к Приморскому бульвару и резко останавливается.
        - Вот, вот, почему я здесь.
        От слез не осталось и следа. Все же Марийка - творческая личность, балерина, зрелище не может оставить ее равнодушной.
        - Какая красота! Это театр?
        - Да, оперы и балета. Ему уже сто лет.
        - Какие скульптуры! Это что, музы, да?
        - Да.
        - Фантастика.
        - Это ерунда. Ты бы видела, что внутри! Канделябры, светильники, бронзовые инкрустации, лепнина. Лепнина везде: вдоль лестницы, на ярусах, в ложах. А люстра, а занавес, а потолок… Там сцены из Шекспира, представляешь. Дух захватывает.
        - Пойдем, пойдем посмотрим.
        - Нельзя, - расстраивается Марат. - Закрыли на реконструкцию. Но как только откроют, меня сразу обещали из филармонии сюда первым дирижером перевести. И балетмейстеры тут, кстати, тоже понадобятся. Ты тогда при-едешь?
        - Приеду, - серьезно обещает Марийка и даже приподнимает над асфальтом вытянутый носок, постукивает туфелькой, будто примеряет на себя новый танцкласс.
        - Смотри, на этом пятачке - все, что нам нужно, - Марат показывает налево.
        - «Дворец бракосочетаний», - читает Марийка, смотрит ласково на жениха.
        - Как только откроется театр. Я обещаю.
        Театр откроется через одиннадцать лет, но откуда им знать об этом…

        - Ну, давай, музыкант, играй, - Толян с силой подталкивает Марата к инструменту, хочет поиздеваться, поднять на смех.
        Марат шутить не расположен. Он уже достаточно унижен, измучен и оскорблен надеждами, мечтами, воспоминаниями, жизнью. Скидывает телогрейку, уверенно садится на шаткий, измазанный краской стул, держит осанку. Марат ставит ноги на педали, кладет пальцы на клавиши, прикрывает глаза. Как давно он этого не делал! Берет несколько нот. Инструмент не слушается, сипит, сопротивляется. Раздаются первые довольные смешки. Но Марат уже уловил величие антиквариата, его царственную скорбь по ушедшим временам. Он вбирает в себя настроение фисгармонии и выплескивает ей свою боль, свою рану, свой крик. Баха сменяет Гендель, за последними композиторами барокко звучат лирики Шопен и Вивальди, тяжелой поступью Бориса Годунова опускается на клавиши Мусоргский, машет лебедиными крыльями Чайковский, плачут с Маратом Рахманинов и Шостакович. Марат обрывает звук на пике эмоций, и воздух сотрясает пронзительная, оглушительная, гнетущая тишина. Марат еле сдерживается, чтобы не захлопнуть в немой ярости крышку инструмента, не раздавить педали, не выдернуть ручки настройки. Он надеялся, фисгармония подарит ему хотя бы
мгновения гармонии с обманувшим, предавшим его миром. Как мог он так заблуждаться? Зачем позволил себе надеяться? Счастливых музыка делает еще счастливее, а несчастных - еще несчастнее. Ничто не напоминает прошлое так, как музыка. Марат это прекрасно знает. И теперь его обуревает нестерпимое желание разнести в щепки этот деревянный ящик, который вместо ожидаемого наслаждения от соприкосновения с прекрасным заставил его страдать.
        Тишину нарушают тихие, неуверенные хлопки. Прораб растерянно изучает диковинного сторожа и ритмично постукивает ладонями. Оцепенение сменяется оживлением, радостным улюлюканьем, аплодисментами. Работники сухой смеси и краски тормошат музыканта, жмут ему руки. Талант ценен в любом обществе. Марат успокаивается, гнев улетучивается, слепая ярость испаряется, оставив после себя лишь горькое пощипывание в носу.
        - Занесли, мужики? Порядок! - заглядывает в дом давешний знакомый Марата, в костюме. Это начальник службы охраны, почему-то он частый гость на стройке, в отличие от самого хозяина странного особняка. «Шефа» за несколько месяцев своей нехитрой службы Марат еще не видел ни разу. А Сергей, начальник охраны, приезжает часто, почти каждый день. Проверяет, осматривает, изучает, контролирует, но особо не шпыняет, относится к рабочим с уважением.
        - Прикольная штуковина. Я такого рояля еще не встречал.
        - Это фисгармония, - со знанием дела сообщает Толян, - а он, - кивает на Марата, - бренчать умеет.
        - Играть, - укоризненно поправляет Митяй, а Марат снисходительно улыбается.
        - Ладно, - торопится начальник охраны. - Показывайте, чем сегодня порадуете. Краны прикрутили?
        - А… это… Инструмент-то куда девать? - интересуется Андрюха.
        - А никуда. Пущай здесь стоит, что ему будет? - машет рукой Сергей. Андрюха понятливо кивает.
        - Как здесь? В холле? - пугается Марат.
        - А чем тебе холл не угодил? - насмешливо вопрошает «двубортный костюм».
        - Да нет. Меня устраивает, а фисгармонии здесь, пожалуй, не понравится.
        - А мы ее забыли спросить! - хохочет начальник охраны.
        - Холодно здесь, а инструмент старинный. Развалится, играть перестанет, хозяин не обрадуется.
        - Ладно, - «костюм» сменил настроение. - Завтра что-нибудь придумаем.
        Дом опустел, отбыл на иностранном джипе Сергей, укатил на стареньком «Москвиче» прораб, рабочие поплелись к электричке. Марат пытается читать, но увлечься не получается. Гасит свет, вертится на кровати, считает овец. Бесполезно. Вскакивает с постели. Кивает собаке:
        - Ладно, пошли. Спасем старушку.
        Через две минуты возвращается, сдергивает простыню и направляется обратно в дом. Кряхтя и изрыгая проклятия, запихивает простыню под фисгармонию и целый час, по сантиметру, волоком перетаскивает тяжеленный инструмент в самую теплую комнату.

18
        - Пойдем в комнату, там теплее, - гнусавит Андреа, плотнее закутываясь в махровый халат.
        - Пойдем, я здесь потом сама уберу, ты ложись. - Алла отодвигает чашки с недопитым чаем. - Где тебя так угораздило? На работе продуло?
        - Нет, - заходится в кашле… - под Биг-Беном.
        - Где?
        - На Пушкинской.
        - На скульптуры ходила смотреть? Ну наконец-то выползла! - радуется Алка. - И какой он?
        - Ледяной и без циферблата. Ничего интересного, как я и думала.
        - А по-моему, ничего.
        - Вот именно. Ничего. Растает и испарится без следа. Странное занятие - строить ледяные скульптуры. Несколько дней радости - и все, одни воспоминания.
        - Бывает, некоторым суждены лишь минуты счастья. И они потом всю жизнь благодарны, - философски замечает подруга. - А ты как хотела?
        - Я хотела, чтоб навсегда.
        - Так не бывает.
        - Бывает…

        - Неужели так бывает, Анди?
        Пас недоверчиво смотрит на младшую сестренку. Прошло целых три года с момента их последней скоропалительной встречи. Все это время каждая жила своими проблемами. Пас - постоянным появлением детей, Андреа - их отсутствием. А ведь до замужества старшей они были очень близки. Теперь младшая пытается восстановить утраченную душевность. Она только что прошла в последний тур международного конкурса и доехала, наконец, до Мадрида взглянуть на «свежерожденного» племянника.
        - Что тебе кажется удивительным? - не понимает Андреа. Она покачивает коляску с хрюкающим Марио-младшим, мысленно примеряя на себя роль матери, и с улыбкой наблюдает за двухлетней Марией, которая увлеченно готовит песочную кашу.
        - Все, Анди. Абсолютно все. Твой отъезд, конкурс, Дим, Россия. Россия! - повторяет Пас с таким ужасом, как будто Андреа уехала на необитаемый остров работать Пятницей у господина Крузо. - Может, вам переехать сюда? Для гитаристов здесь столько же возможностей, если не больше.
        - У Дима группа, концерты. Языки ему не даются. И потом, это я играю испанскую гитару, Дим нет.
        - Вот именно, ты играешь испанскую гитару, а живешь где?
        - С мужем живу. И потом, тебе ли меня поучать? Ты тоже собиралась совершать открытия, производить элементы, а производишь… - Кидает красноречивый взгляд на коляску.
        - Да, теперь не до открытий… - грустно вздыхает Пас.
        - Ты могла бы дома попробовать. Микроскоп же стоит мощный.
        - Микроскоп-то стоит, только разглядывать в него мне, кроме кишечной палочки младенца, нечего. Все пробирки Марио давно забрал в лабораторию, подальше от детей и от греха. Я ничего не могу: ни задачу решить, ни опыт провести.
        - Ну, знаешь! - укоряет Андреа. Она не тот собеседник, которому можно пожаловаться на наличие детей. - Во-первых, это твой выбор, во-вторых, ты каждый день решаешь целую кучу стратегических задач: во что одеть, чем накормить и как развлечь. Ну, а в-третьих, у тебя целая куча подопытных кроликов. Экспериментируй, не бойся! Потом поделишься результатами.
        Пас не разделяет энтузиазма сестры, не поддерживает шутки.
        - Я просто не хочу, чтобы ты повторила мою ошибку. Не растворяйся в мужчине.
        - Я и не растворяюсь. Видишь, на конкурс приехала.
        - Приехала. Первый раз за три года домой заглянула! Куда ты сбежала, Андреа? Зачем?
        - За счастьем.
        - Нашла?
        - Нашла.
        - Если бы нашла, не сорвалась бы опять на конкурс. Сидела бы в Москве, говорила бы по-русски и смотрела испанские сны. А гитару бы на стенку повесила.
        - Да я никогда не собиралась вешать гитару на стенку. Какая муха тебя укусила?
        Пас молчит, хмурится. «Интересно, - думает Андреа, - я тоже стану такой грымзой-всезнайкой, когда рожу троих?» Пас вроде бы не сильно изменилась: такая же миниатюрная, как Андреа, те же непослушные кудряшки, только выкрашенные ядреной смесью «Пепельный блондин», упрямый покатый лоб, вздернутый подбородок. Все, как прежде - и все совершенно не так. Пас устала, сдалась, поблекла. Миниатюрность смотрится худобой, кудряшки не блестят и не прыгают при ходьбе, по лбу расползаются глубокими лучиками первые дорожки морщин, а вздернутый подбородок отчетливо говорит об утомленной покорности. Для женщины, родившей троих детей, Пас выглядит прекрасно, но изменения, произошедшие с ней, катастрофичны и необратимы. Она перестала быть собой, потерялась в огромном доме среди игрушек, горшков и распашонок, забыла о личном, потаенном, интимном. Пас счастлива, потому что должна быть счастлива. Она делает то, что должна, а не то, что хотела бы. И выдает, как заезженная пластинка, чужие мысли за свои.
        - Постой, - вдруг понимает Андреа. - Вы что, все так думаете? Раз я опять устремилась к лучам славы, значит, у нас с Димом что-то не так? Ты выражаешь общее семейное мнение?
        - Не кричи! Разбудишь Марио. Я выражаю общее семейное беспокойство о судьбе блудной дочери.
        - Ну так приехали бы хоть кто-нибудь да посмотрели, как блудная дочь живет. Успокоили бы свое беспокойство.
        - Не говори глупостей! - Пас забирает у Андреа коляску, поправляет младенцу одеяльце, заботливо проверяет, теплый ли носик. Машет рукой Марии и поднимается со скамьи. - Ну сама посуди, куда я поеду…
        Контакта не получается.

19
        Не получается у него с этой пациенткой контакта. Она, будто змея, изворачивается и выскальзывает. То позволяет подобраться к разгадке, просит о помощи, подбрасывает ключи. То вдруг лихорадочно спешит заползти под какой-нибудь неподъемный камень, чтобы ее ни в коем случае не обнаружили, не потревожили, не заставили ползать, двигаться, извиваться. Зачем она вообще приходит? Вот и сейчас он задал вопрос, а она словно не слышит. Пропустила два сеанса из-за болезни - и все, что было с таким трудом наработано, коту под хвост. А прогресс явно наметился. Небольшой, но все-таки. Аллочка сказала, она ходила на выставку. Значит, восстанавливается потребность в развитии, в движении, в социуме, наконец. А она красивая, эта маленькая испанка, необычная, уязвимая. Все, что нужно, - вернуть хоть немного призывного блеска в глаза, и жизнь наладится. Он это отлично понимает, и она понимает, он в этом уверен, просто не хочет, нарочно сдерживается, сопротивляется по одной ей известной причине. Нет, она же не страдает аутизмом. Нормально разговаривает с людьми, с Аллой даже дружит, наверное (или Алла с ней?), на
работу ходит. Кто она? Переводчик? Так, может, она просто разговаривать устала и в его кресле расслабляется, отдыхает? Хотя нет, что там, в мебельном салоне, переводить? Все общение с поставщиками нынче в электронном виде. Сидит, поди, перед монитором да письма строчит. Как с ней разговаривать? О чем? О музыке он теперь не решается. О книгах? Он спрашивал, она не говорит, что читает. Может, о мыслях? Она ведь постоянно в себе, что-то прокручивает, прослеживает, проживает заново.
        - Так о чем вы думаете, Анечка? Снова секреты?
        Андреа переводит взгляд на врача. Как он, бедный, с ней мучается! И с той стороны зайдет, и с этой - а все без толку. Она, конечно, может сказать. Здесь нет тайны. Только чем он поможет? Андреа слегка пожимает плечами и позволяет тени ободряющей улыбки мелькнуть на своих губах. Карлович с профессиональной ловкостью хватается за соломинку, придвигается ближе и участливо спрашивает:
        - Вас что-то беспокоит?
        Андреа отрицательно качает головой и выжидающе смотрит.
        - Кто-то?
        Утвердительный кивок.
        - Мужчина? Женщина? Анечка, вы меня заинтриговали.
        - Она больше не приходит.
        - Кто?
        - Девочка. Она больше не танцует, понимаете? А она должна. У нее дарование, понимаете? Редчайший талант. А она не приходит.
        Кто не приходит? Куда не приходит? Что за бред!
        - Почему не приходит?
        - Я… Я не знаю… Могу только предположить, что…
        - Может быть, она заболела.
        - Я как-то не думала об этом…
        - Так подумайте. Найдите причину.
        Андреа думает. Она уже месяц думает. Она даже вернулась на старый наблюдательный пункт и вышагивает на морозе положенный час, хотя за стеклом сиротливо оттачивает па лишь одинокий педагог. Что-то не дает Андреа уйти, остаться безучастной. Сегодня она наконец решается. Она хочет узнать.
        - Простите. Ваша ученица, лет десяти. Она обычно занималась в это время.
        - Наташа?
        - Да. То есть, наверное… В общем, я не знаю… Та девочка, что гениально танцует фламенко. Где она?
        - Надеюсь, пытается кое-чему научиться…
        - Чему? - Андреа надеется, что ей назовут адрес, где юное дарование совершенствует свою пластику.
        - Умению преодолеть себя.
        - Значит, она не занимается хореографией…
        - К сожалению…
        - Извините, я… Я просто видела, что произошло между вами. Конечно, это не мое дело, но может, вам вернуть девочку, поговорить с ней? В ее ногах столько музыки, столько счастья, столько гармонии… А про руки она сама потом поймет.
        - Потом может быть поздно.
        Андреа понимает, что преподаватель права.
        - И конечно, это не ваше дело. Но раз так интересуетесь, отвечу: с Наташей я разговаривала. Она категорична в своем решении: никакой хореографии, а я не вижу смысла продолжать занятия, если девочка не займется пластикой. Мы говорили с ней. И я, и бабушка. Бесполезно.
        - А родители?
        - Родителей нет.
        - Может быть…
        - Извините, я занимаюсь.
        - Да-да, конечно.
        Андреа выходит из класса, беспомощно опускается на скамейку, на которой раньше так уютно мелькала спицами бабушка юной танцорки. Теперь она знает причину, но от этого знания только хуже. Что остается? Ждать и надеяться? Хуже не придумаешь. Сколько девочке лет? Десять? Девять? До переходного возраста еще далеко, а такая категоричность! Может, узнать адрес, поговорить с ней? Что за странные мысли? Станет она слушать незнакомую женщину? И какое дело Андреа до этой малышки? Почему она ее так волнует? Карлович, определенно, нашел бы ответ. Может, это сама Андреа замкнула круг, наставила препятствий и не желает преодолевать их или не хочет преодолеть себя? Может, это она забыла о своем предназначении, опустила руки, сдалась, стала похожа на Пас и заставляет себя быть несчастной? Кто самый несчастный из людей? Конечно, тот, кто считает себя таковым. Неужели Андреа опустила голову, навсегда отстегнула крылья? Надо что-то сделать, куда-то бежать, найти ее, вернуть девочку в зал. Нет, что за ерунда! Нет ей никакого дела до чужих проблем, до незнакомых людей. Почему же эта танцовщица кажется ей такой
знакомой? Неважно. Ей вообще ни до кого нет дела. Хотя это не совсем так.

…Говорят, весна уже на подходе? Только не у меня. Здесь все одним цветом, одним словом, одним днем. Даже не знаю, как назвать это состояние…
        Иркутский пленник - в раздумьях, а у Андреа готов ответ:

…Не грустите, это межсезонье. Оно холодное, медленное, вязкое, но не вечное…
        В следующем выпуске газеты вопрос:
        Как переждать эту нескончаемую вечность?..
        Ответ:
        Пишите стихи, у Вас хорошо получается…
        Собеседник молчит три недели, Андреа ждет возвращения танцовщицы. Девочка не приходит, зато прилетают сибирские строки:
        Вязкое и холодное
        Межсезонье болотное.
        Некрасивое, неуютное,
        Бесконечное и безлюдное.
        Сиротливое, одинокое,
        Молчаливое и глубокое,
        Постоянное, вездесущее,
        Бесконечное, всемогущее.
        Безнадежное, бессердечное,
        Бесконечное, но не вечное…
        Конечно, не вечное. Его межсезонье закончится, как только захлопнутся за спиной тюремные ворота. А Андреа? Когда она выйдет из тюрьмы? Освободится от добровольного заточения, подарит себе забвение?
        - Пойдешь обедать? - Это Лидочка, секретарь. Хорошая девочка. Записалась на курсы языка, и иногда Андреа разговаривает с ней по-испански.
        - Пойдем.
        - Читаешь прессу на рабочем месте?
        - Скорее изучаю психологию.
        - Чью? - Лидочка пытается с любопытством заглянуть в газету, но Андреа закрывает страницы.
        - Да так, свою.
        Андреа снимает пальто с вешалки. Зачем только она его надела? Конечно, уже не холодно. Зато в привычном пуховике уютно, тепло и как-то отстраненно. Она не любила пальто, оно требовало соответствия: высоких каблуков, расправленных плеч, прически, мордашки. От каблуков у Андреа болели ноги, от всего остального - душа. Так они и существовали отдельно друг от друга: пальто и Андреа. Так оделись, так доехали до работы, так вышли на обед.
        - Тебе нужен другой шарф.
        - Что?
        - Этот к пальто не подходит, - смущенно стоит на своем Лидочка. - Знаешь, сейчас такие широкие продают типа шалей. Можно подобрать подходящий. Хочешь, помогу?
        - Нет, спасибо, я как-нибудь сама.
        - Ну, как знаешь.

        - Ну, как знаешь! - Дим с сомнением качает головой. - Я бы все же играл классику.
        - Но почему? - Андреа откладывает дредноут. Он что, не верит в ее возможности?
        - Потому что классикой ты получила Гран-при в Кракове.
        Муж складывает чемодан. Едет на гастроли с новеньким Samsonite. У него вообще все новенькое: машина, квартира, альбом. Только жена старенькая со своими стремлениями к всемирной славе. Крепко все же с ней отец поработал. Ладно. Пускай. Чем бы дитя ни тешилось…
        - Вот именно. - Андреа вскакивает с дивана. - Получила Гран-при. Это уже пройденный этап. Неинтересно, понимаешь?
        - Понимаю, - Дим взглядом усаживает ее на место, - но и ты пойми. Я не хочу, чтобы ты разочаровывалась, чтобы не оправдались ожидания. Что ты можешь ждать после главного приза? Только еще один главный приз, верно?
        - Верно, - нехотя признает Андреа свои амбиции.
        - Вот. А женщина и испанская гитара…Ты уж меня извини.
        - Не вижу разницы между твоей фразой и фразой «женщина и гитара». То же самое, но я выиграла конкурс. И раньше ты так не говорил.
        - Не говорил, потому что ты играла классику.
        - Не говорил, потому что я играла то, что играю хуже тебя. А сейчас я хочу быть собой.
        - Не говори ерунду, Анди! Ты играешь испанскую музыку в тысячу раз лучше меня. Ты гений, я знаю это. Но как доказать другим?
        - Играть.
        - Можно сто лет играть и никогда не выиграть.
        - А можно не играть и навсегда остаться в проигрыше.
        - Мужской мир жесток. Особенно в музыке, Анди. Я просто хочу предостеречь.
        - Я знаю, милый. Давай посмотрим на это с другой стороны. Возьмем рок-музыку. Разве мало женщин, играющих на гитаре? Сюзи Кватро, Кортни Лав, Шерил Кроу, Аврил Лавин, Алланис Мориссетт. А ваши? То есть наши: Земфира, Диана Арбенина, Янка. Всех не перечислишь. А сколько из них гениев, признанных мужчинами? Можно пересчитать по пальцам. Дженифер Батон, Линда Перри и еще парочка. А почему их признают мужчины?
        - Потому что играют агрессивно, мужиковато.
        - Играют так, как надо играть рок.
        - Допустим.
        - Вот и меня признают, потому что я звучу так, как должна звучать испанская гитара. Я играю не хуже Анабель Монтесинос[Знаменитая испанская гитаристка.] , и ты это знаешь.
        - Ладно, Мария Луиза[Речь идет об Исабель Марии Луизе Анидо Гонсалес, великой аргентинской гитаристке ХХ в. (1907-1996).] . Убедила. - Дим берет ладошки жены и нежно целует. - Твое упрямство - это диагноз.
        Андреа горько усмехается. Диагноз у нее другой. Невынашивание. Логичный после шести неудач. Зоя говорит, надо радоваться безопасному сексу. Зоя - дура.
        - Когда летишь?
        - Ухожу через час.
        - Пойдем. Перед уходом поешь.

        - Эй, Андреа, поешь, - Лидочка трясет ее за руку. - Сидишь как истукан. Уже все остыло давно. Тебе тут не нравится? Там, куда ты раньше ходила, было лучше?
        - Да. - Там, за углом, кафе, за стеклом которого пламенело фламенко, но Лидочке необязательно об этом знать.
        - А чем там кормят?
        - Живой водой.

20
        - О чем ты думаешь, Марат? - Дебелая малярша Тоня лихо заправляет свои груди в безразмерный лифчик.
        Что за дурацкий вопрос?! А женщины так и норовят влезть в корень, вывернуть наизнанку. Да ни о чем он сейчас не думает. Спасибо, Тоня, за эту возможность. Так хорошо было, ни одной мысли! Прекрасная, манящая пустота. Зачем все портить разговорами?
        С Тоней все сложилось как-то быстро и просто, без уговоров, без льстивых слов, без намеков. Марат еще даже подумать не успел, а она пришла и все сама сделала. И продолжает делать уже полтора месяца.
        С чего же все началось? Ах, ну да, с фисгармонии, конечно. На отделку приехала женская бригада, а прораб возьми и похвастайся инструментом да музыкантом. Марат отнекивался, но разве отвертишься от насквозь пропахших краской хохотушек? Всех ошеломил. А еще говорят, женщины стали разборчивые, до несметных богатств охочие. Да ничего подобного. Чуть душу потревожишь, и они уже глядят на тебя томными глазами. Молоденькая Нюра - та еще кокетка, до сих пор глазки строит, но Марат с такими не связывается. Сначала глазки, улыбки, потом - слезы и сопли. Татьяна лет тридцати с красивым, грудным голосом смотрит серьезно, многообещающе, но и требовательно. Шуры-муры ей не нужны, и так в девках засиделась. Заведет глаза поволокой и сверлит мыслями: только шагни навстречу, я уж тебя поймаю, заберу и руку, и сердце. Марат бы отдал, если б мог. Не на того Татьяна нацелилась. То ли дело Тоня, у нее в активе примерно на пятнадцать больше прожитых лет, отсутствие иллюзий и присутствие постоянного спутника в московской квартире. Никаких надежд, никаких обязательств. Марат - это так, праздник для тела. А место для
совместного поедания борщей и просмотра сериалов прочно занято. Так с чего бы лезть в душу?
        - Ни о чем, - буркает Марат привычный ответ.
        - Я думала, скажешь, обо мне. - Странное, неподходящее жеманство. Тоне не идет.
        - Я о тебе не думаю. - Жестко, но правдиво.
        - Ясно. А о ком?
        - Ни о ком.
        - Ни о чем… Ни о ком… Скучная у тебя жизнь, Марат. Пустая. Только Мила и я. Я не твоя, а Мила - собака.
        - Много ты понимаешь!
        - Разве я не права?
        - Нет.

21
        - Разве я не права, Марат? - Женщина смотрит на него выжидающе. Марат не реагирует. - Надо что-то делать.
        - А что?
        - Не знаю.
        - И я не знаю!
        Откуда он может знать, что делать, если появляется дома от силы раз в месяц? Да и то помоется, поест, перекинется парой слов и обратно на объект. Он бы, может, и остался ночевать, но там, за городом - Мила. Если собаку сюда привезти, домочадцы, конечно, обрадуются, попросят оставить, Марат и оставит, а сам потом с ума сойдет от одиночества. Привык уже задушевные разговоры вести с лохматой дворнягой. Идеальный собеседник: слушает внимательно, не перебивает, ни о чем не спрашивает, не требует деталей и пояснений, не докучает жалостью, не обременяет советами. Тактичная волосатая жилетка с длинным хвостом и мокрым носом.
        - Чему ты улыбаешься, Марат?! То, что происходит, ужасно. Она себе жизнь покалечит.
        - Вы напрасно утрируете.
        - Я не утрирую. Поговори с ней. Пожалуйста, поговори.
        - Станет она меня слушать! Я ей никто!
        - Был бы никем, не корячился бы на стройке! - Марату не по себе от этого испытующего взгляда, мягкого, укоряющего тембра.
        - Ладно, как-нибудь.
        - Как-нибудь… Конечно, как-нибудь. Как-нибудь, когда уже будет поздно.
        - Чего вы от меня хотите? - неожиданно взрывается Марат. Тарелка отпрыгивает на середину стола, вилка летит на пол. - Чего? Я делаю все, что могу, и даже больше. У меня нет дома, нет быта, нет оркестра, наконец. Я почти не помню, кем был когда-то, но до сих пор дирижирую во сне. Посмотрите на мои руки. Трещины от мороза, мозоли, ссадины. Это ли руки музыканта? Отнюдь. Я уже сам поверил, что прошлая жизнь - сон, фантом, а сам я призрак из прошлого, который барахтается в настоящем, как в чане с дерьмом. И, наглотавшись вдоволь, пыжится изо всех сил, чтобы не захлебнуться. У меня был театр, была музыка, были зрители, эмоции. А теперь? Вместо театра - череда особняков, музыку заменил рокот дрелей и бой молотков. Зрители… Ну, на отсутствие зрителей я не жалуюсь. У меня есть один беспородный, зато благородный и благодарный. А вот эмоций почти не осталось. На кой они? Мне нечего теперь выражать. Коплю золотой запас. Знаете, каково это - смотреть телевизор, видеть сцену, представлять, что и ты мог бы, но… Я знаю. Поэтому не смотрю. Попадаю в город и стараюсь ни в коем случае не скользнуть взглядом по
афишам. Вдруг там знакомые имена тех, кто смог, пробился, достиг? Что чувствуют люди, оказавшись в помещении, где только что отлакировали паркет? Отвращение, желание поскорее выйти. А я мечтаю, когда работы на очередном объекте дойдут до этого этапа. И я смогу вдыхать этот запах нового дерева, новой скрипки, гитары, виолончели. Буду слышать кантаты и фуги, проходить симфонии, отбивать марши. Думаете, легко изо дня в день съедать себя мыслью, что ты не там и не с теми? Сначала я ненавидел рабочих - за то, что вынужден находиться в их обществе, слушать пьяную ругань, бахвальство, тупые анекдоты. За то, что не о чем говорить с ними. Теперь я ненавижу себя. Ненавижу за эти мысли, за неискоренимый снобизм. А главное, за то, что эти работяги умеют слушать, слышать, понимать, тонко чувствовать, а еще строить дома, декорировать стены, вешать зеркала. А вот мне это ремесло не по зубам. Мои руки способны только рассекать палочкой воздух и извлекать звуки. Все. Я ни на что не гожусь! Вытащил себя из одной жизни, а в другой не живу. Я отброс общества, просиживающий штаны и непонятно зачем забивающий голову умными
книжками за зарплату. И все это ради того, чтобы у нее все было. Ради ее желаний, ради вашего спокойствия!
        - Мы об этом не просили, Марат. - У женщины в глазах слезы, подбородок дрожит. - Я умоляла тебя не делать этого. Не хотела принимать твою жертву. Я знала, что когда-нибудь ты попрекнешь меня…
        - Простите, простите меня. - Марат обнимает собеседницу. - Не знаю, что на меня нашло. Я вовсе так не думаю и ни о чем не жалею. Я сделал выбор и уверен, что правильный.
        - Ох, Марат. - Женщина отстраняется, промокает салфеткой глаза, поправляет седые волосы. - Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, сынок. Чтобы мы все были счастливы.
        - Как вы еще можете этого хотеть?
        - Я же живой человек. Каждый ждет счастья.

«Вот оно что, - понимает Марат. - Я, оказывается, умер».

22
        - Живой! Живой! - радуется Лидочка.
        Котенок, заботливо уложенный на выставочный образец дивана за много тысяч евро, еле заметно вздрагивает и приоткрывает один глаз.
        - Давай, давай, скорей неси что-нибудь теплое и еды, - командует девушка. - Сейчас, сейчас, маленький. Сейчас серенький покушает, сейчас согреется.
        Андреа вбегает в кабинет и судорожно мечется, выполняя Лидочкины указания. Она была уверена, что девушка притащила трупик. Видимо, кошка бросила в подвале. Те, что порезвее да посильнее, разбежались, а этот задохлик остался. И как только секретарша услышала писк? Не найдя ничего лучше, Андреа хватает свое пальто, пачку сливок из холодильника и спешит на помощь к замерзшему комочку.
        - Славненький, правда? - улыбается Лидочка.
        Котенок действительно ожил. Девушка бренчит над ним связкой ключей, а он старательно дергает передними лапками, стараясь ухватить веселые железячки. Пальто летит на стул за ненадобностью. Андреа наливает сливки в поддон для цветочного горшка, снимает котенка с дивана, тот лакает, совмещая скоростное хлюпанье с довольным урчанием. Лидочка старательно заметает следы пребывания котенка на дорогущем диване.
        В офисе, кроме них, никого нет. Андреа в последнее время никуда не торопится, а Лидочка ждет запаздывающего кавалера.
        - Домой заберешь? - кивает Андреа на причмокивающего котенка.
        - Кого? - делает Лидочка большие глаза.
        - Его. - Котенок уже насытился и слизывает с усов последние капельки.
        - Да ты что? Меня мама убьет! У нас собака.
        - А куда же его? - Андреа обводит беспомощным взглядом безлюдное помещение.
        - Давай тут оставим, а завтра что-нибудь придумаем. Может, кто из наших возьмет.
        - Нельзя. Это же кошка. Бумаги разбросает, шторы порвет, диваны уделает.
        - Ну, тогда не знаю… Ой, за мной приехали. Ну, ты сама придумай что-нибудь, хорошо? - Лидочка хватает сумочку и, не дав Андреа опомниться, кубарем скатывается с лестницы и исчезает в сумеречной метели.
        Котенок невозмутимо счищает с себя остатки лакомства, потом отходит в сторону на тонких шатающихся лапках и, глядя Андреа в глаза, делает на ковре лужицу.
        - Черт! Черт! Черт!
        Андреа хватает телефон, набирает Алку, Зою, коллег и даже Карловича. Все умиляются, услышав про находку, и категорически отказываются взять на себя даже временную заботу о животном.
        - И что мне с тобой делать?
        В голову закрадывается предательская мысль закрыть котенка в подсобке. Там-то он ничего не испортит, ну, на плитку пописает, невелика беда. Хотя пищать будет. Мысль нехотя отметается. Андреа растерянно опускается на диван, котенок подходит и, будто извиняясь за доставляемые хлопоты, начинает тереться о ее ноги. Может, переночевать с ним здесь? Нет, придется всю ночь сидеть и следить, чтобы он чего-нибудь не цапанул.
        - Ладно, - вздыхает Андреа. Надевает отброшенное пальто, сажает котенка за пазуху. Тот сразу выпускает когти. - Спокойно. А то здесь оставлю. Пойдем, попробую пристроить тебя к соседям. И запомни, ты просто идешь в гости. Причем я тебя не приглашала. Ничего не нюхать, нигде не шарить, гадить на газетку. Тронешь обувь, выгоню сразу. Не отворачивайся, когда с тобой взрослые разговаривают! Вот удружила Лидочка! Пусть только попробует попросить с ней поговорить по-испански. Я ей все выскажу. Mierda! Хоть бы Экзюпери почитала, что ли! Полная безответственность!
        С грелкой на груди Андреа доезжает до дома, решает не откладывать дела в долгий ящик и, мужественно минуя лифт, поднимается по лестнице до своего последнего, девятого этажа, обзванивая квартиры, чтобы показать товар лицом. Кто-то отказывается сразу, кто-то с улыбкой поглядывает на сонную мордочку, выглядывающую из-под шарфа, кто-то отчаянно сопротивляется уговорам детей, отнекиваясь аллергией, шерстью, блохами, запахом и существующим без котенка огромным, ну, просто огромнейшим, ворохом проблем, кто-то интересуется родословной и стоимостью, но брать беспородную приблудную овечку не рискует.
        - А что же сама не возьмешь-то? - интересуется старушка из соседней квартиры (последний шанс котенка на обретение уютного крова).
        - Ну, я работаю. А его кормить надо раза четыре, наверное.
        - Точно. Котенок - он как ребенок.

        - Котенок - он как ребенок, Андреа. Забот невпроворот. Придется опять забыть на время о конкурсах, о поездках, о карьере. - Дим настраивает гитару, подкручивая лады. - Или ты хочешь, чтобы я извинился, отменил гастроли и засел дома очищать рыбу от костей и проворачивать фаршик? - Набившиеся в гримерку музыканты хохочут.
        Нет, этого Андреа не хочет, и конкурсы ради котенка забрасывать как-то мелковато. Тем более что ей все удается, все получается. Испанскую гитару она выиграла без проблем, имя сеньоры Санчес-Луговой уже знают профессионалы, на рассмотрении лежат контракты от двух вполне приличных записывающих компаний. Все замечательно. Все ли? Андреа спешит вперед семимильными шагами, преодолевает препятствия, добивается побед, ставит перед собой цели и достигает их, стараясь не вспоминать о главной битве, в которой она по-прежнему проигрывает. Счет уже 7:0 в пользу капризной, неизвестно чем недовольной природы.
        Дверь распахивается, и в помещение протискивается четырехлетняя дочка ударника Даша.
        - Здрассти, - она одаряет молочной улыбкой всех присутствующих и, походя чмокнув отца, устремляется к Диму, забирается на коленки, обнимает за шею и томно шепчет: - Дядя Вадик.
        Гримерка трясется от смеха, Андреа тоже улыбается, но как-то криво. Дим уже забыл, что только что спорил с женой, которая отчаянно упрашивала взять котенка. Он весь растворился в белокурой малышке и что-то живо с ней обсуждает. Андреа наблюдает. Муж не отпускает девочку, да и она не собирается уходить. Даша запускает ручку в карман платьица, достает что-то и показывает свое сокровище Диму. Он с интересом склоняется, изучает, слушает. Их головы соприкасаются: жесткая темно-русая и нежная, светлая, кудрявая. Дим шепчет ей на ухо какие-то секреты, делает козу, стискивает. Оба заливисто смеются. «А у нашей кудряшки были бы рыжие», - думает Андреа.
        - Значит, не хочешь брать котенка? - спрашивает она после концерта. Они едут домой по заснеженной, ночной Москве. Вокруг бурлит жизнь: соревнуются в скорости машины, мелькает неоновыми вывесками Садовое кольцо, с дебаркадеров Москвы-реки грохочет клубная музыка. Но Андреа ничего не видит перед собой, кроме одного-единственного вопроса, который давно готовилась задать мужу. Она не слышит, как Дим уже на повышенных тонах объясняет ей все, что он думает по поводу ее идеи о котенке, только уточняет еще раз, оттягивая момент прыжка:
        - Котенка не берем?
        - Нет! - И Андреа решается. Зажмуривается, отталкивается, и…
        - Тогда давай возьмем ребенка.
        - Что? - Дим бьет по тормозам, машину заносит. Хорошо, что они в правом ряду, а на тротуаре никого нет.
        - Давай усыновим ребенка.
        Андреа поворачивает к мужу лицо. Он улыбается. Они долго целуются и сидят обнявшись в запотевшей машине. Заоконная Москва гремит, мелькает, кружится, но они одни во вселенной. И с ними, Андреа чувствует, уже кто-то третий.

23
        Котенок, названный Эрфаном[От huerfano - подкидыш (исп.).] , прочно обосновался в квартире. Андреа оставляет соседке-старушке ключи, и та исправно кормит малыша купленными на месяц вперед баночками с детским питанием. Последствия решения проявляются в первые несколько дней, и оказывается, что Андреа не умеет держать слова. Несмотря на две пары испорченных туфель, полоски обоев на полу и местами разорванный тюль, котенку в доме не отказали. Напротив, его положение полноправного хозяина укрепляется ежедневно. Уже целых три ночи Андреа не опрокидывает в туалете судок с наполнителем, кухонный пол украшают две керамические мисочки в виде рыбок, а по всем комнатам раскиданы бесчисленные малюсенькие резиновые мышата, мячики, птички. Андреа не удержалась, купила и сложила в шкафчик разноцветные комбинезончики, шапочку, шлейку со стразами и тоненький поводок. Хотела и перевозку купить. Да только куда ехать-то?
        - Почему вы нервничаете, Анечка? Ерзаете постоянно, места себе не находите? - Врач действительно растерян. То, что Андреа на сеансах витает в облаках и где-то отсутствует, - дело привычное. Но обычно вид у нее отрешенный и рассеянно-безразличный, а сейчас она хмурится, что-то высчитывает, морщит лоб, шевелит губами и постоянно поглядывает на часы.
        - Я не помню, куда положила газету: оставила на журнальном столике в прихожей или все-таки убрала в шкаф.
        - Ну… Придете домой и найдете, - пытается вправить пациентке мозги растерянный Карлович.
        - Ох нет! Может быть поздно.
        Ну, конечно, все так и есть! Ошметки газеты, оставленной по привычке в коридоре (на работе Андреа перепиской больше не занимается), сложены заботливой соседкой на кухонный стол. Туда маленький проказник пока забраться не может.
        - Как тебе не стыдно, негодник?! - ласково укоряет Андреа. - А вдруг здесь есть что-то для нас… - Она перебирает мелкие бумажные пазлы, пытаясь выложить нужные страницы. - Да, так и есть. Вот он наш автор под номером сто пятнадцать. Не мешай, теперь я буду складывать послание. Не всем так везет в жизни, как тебе. Это ты пискнул чуть громче и нашел свое место в жизни, а у людей, знаешь ли, все значительно сложнее.
        Андреа так и сидит на кухонной плитке, не сняв ни пальто, ни ботинок. Весенний снег давно уже стек с них на каменный пол, а Эрфан увлеченно кувыркается в грязных лужицах. Но хозяйка ничего не замечает, складывает из разорванных предложений мысли далекого собеседника.

…Спасибо за лестные отзывы. Вы действительно возьметесь отнести в издательство мои стихи, если я напишу книгу? Кому интересен такой автор? Хотя… Ладно, не будем забегать вперед. Как Вам это?
        Гюго сказал, что в каждом смертном
        Сокрыт от глаз чужих поэт.
        И в одиночестве безмерном
        Его душа выводит в свет.
        Наедине с собою мысли
        Растут и набирают мощь.
        Глубоким наполняя смыслом,
        Разводят истину и ложь.
        И гениальность отпечаток
        Своей божественной рукой
        На тех лишь только оставляет,
        Кто одинок в толпе людской.
        Значит ли это, что одиночество - лучшее общество?..
        Андреа хмурится, задумывается. Снимает наконец пальто, развязывает шарф, вытирает грязь. Пытается собраться с мыслями.

…Иногда. Знаете восточную мудрость: «В обществе нуждается глупец, в одиночестве - мудрец»? Вообще, Вы правы, выдающиеся люди часто живут одиноко. Их превосходство - это и причина, и следствие их одиночества…
        Долго изучает написанное. Потом выкидывает листок, берет новый и старательно выводит всего одно предложение:

…У меня появился котенок…

24
        - У тебя кто-то появился? - Тоня ловко втаскивает свои телеса в сторожку. Марат с интересом наблюдает через окно, как мастера выкладывают по дорожкам цветную майолику. Снег с участка убрали, весна не за горами. Надо успеть до дождей.
        - С чего ты взяла? - спрашивает, не оборачиваясь, но удивленно. Бредовые идеи какие-то - он торчит в своей каморке безвылазно и днем, и ночью.
        - Ты в город недавно ездил и после этого сам не свой ходишь. Я что, не вижу, что ли?
        Вот женщины, все подмечают. Ну, какое ей дело до Марата и его переживаний? Нет, считает своим долгом проявить заботу.

        - У тебя вид расстроенный и задумчивый. У мужчин всегда такой вид, когда они с женщиной не в ладу.

«Ошибаешься, Тоня. При чем тут женщины? Я сам с собой не в ладу. Что нужно сделать, чтобы обрести мир и покой? Знаю-знаю: простить. Я уже всех давно простил, только себя не могу. Оттого и жить так паршиво. Нет гармонии, нет счастья. Одна тошнота».
        - Тебе кажется.
        - Не кажется.
        - У меня все в порядке, - Марат нацепляет на лицо хитрую улыбку и оборачивается: - Иди, докажу.
        - Здесь, - говорит Тоня через некоторое время, глядя на внушительное доказательство Марата, - у тебя все в порядке, а вот здесь, - показывает на голову, - нет. И не обманывай меня, Марат!

        - Не обманывай меня, Марат! - Директор одесской филармонии пристально смотрит на молодого дирижера. - Что значит, ничего не случилось?! Да на тебе лица нет!
        - Мне просто нужно уехать на несколько дней. Очень срочно.
        - Вот так срочно срываться среди сезона… Нужна очень веская причина, Марат, очень веская. Своим отъездом ты предлагаешь мне выводить к зрителю второго дирижера, и мне необходимо знать, почему я должен это делать!
        Молчание.
        - Значит, причин пороть горячку нет. Дождешься отпуска и поедешь.
        - Есть, Николай Потапыч, поверьте!
        - С удовольствием. Какие? Назови хоть одну.
        Ну как, как сказать, что Марийка не звонит, не присылает эсэмэски, не подходит к телефону уже больше месяца? Что ее мама говорит, что дочери нет дома, таким грустным голосом, будто хочет добавить что-то еще, но не решается. Марат должен, должен поехать.
        - Понимаете, моя невеста…
        - Эта черненькая балерина?
        - Да. Так вот, она…
        - Больна?
        - Нет, она…
        - Значит, здорова?
        - Надеюсь. Наверное…
        - То есть никто не умер и не при смерти?
        - Нет, но…
        - Послушай меня, Марат! Музыкант может не выйти на сцену, когда его ждут зрители, только в одном случае - в смертельном. Либо ты понимаешь это, либо ты не настоящий дирижер. Пожалуйста, езжай. Только можешь не возвращаться. Проблемы твоей личной жизни не должны влиять на успех оркестра. Конечно, все мы люди. И если бы ты сказал, что случилась трагедия, я бы отпустил тебя, не моргнув глазом, но если у тебя проблемы с девушкой, то они могут и подождать, а музыка, Марат, ждать не станет. Она проигрывается мелодиями звук за звуком и утекает вперед. У тебя здоровые амбиции талантливого человека, я это вижу. И думать ты должен не о том, что творится в далеком Бишкеке, а о том, что тебя ждет в Харькове, Донецке и Киеве. Отыграешь гастроли и через два месяца будешь сражаться на любовном фронте. Но для начала тебе нужны другие победы. Так что, уезжаешь или остаешься?
        Марат остается. Он не предполагает, что одновременная победа в двух сражениях на каждой из передовых без боя невозможна.
        По утрам Марат репетирует, вечером выступает, днем прогуливается. По тихим улочкам в центре Харькова мимо старинных особняков купцов и дворян. От горисполкома по широкой Сумской мимо драматического театра, на сцене которого блистали Сара Бернар, Айседора Дункан, Вера Холодная, к огромной площади Свободы. Говорят, эта площадь гораздо больше московской Красной. Возможно. Когда-нибудь Марат это проверит. А сейчас его мысли в Бишкеке.
        После Харькова играют в Донецке. На главной площади бастуют шахтеры, а в местном театре лебедем умирают заезжие балерины. Как там Марийка? Где она? Что с ней? Почему молчит?
        Киев встречает колокольным звоном над широкой гладью Днепра, а в душе Марата набатом разливается трепетная радость: «Неделя. Осталась всего неделя».
        - Нас приглашают в Москву, Марат. Фестиваль, потом несколько выступлений. В общем и целом, еще месяц проездим.
        - Вы же говорили, после Киева я свободен.
        - Ты не едешь в Москву?
        - Еду.
        И еще тридцать дней мучительного неведения.

25
        Ну надо же! Он почти целый год пытается достучаться, заглянуть в тайники души, зажечь искорки в глазах, а тут обыкновенный котенок - и такие перемены. Да уж. Кто там лучший друг человека, собака? Кошка, пожалуй, тоже подойдет. Психолог поражается переменам, произошедшим с Андреа. Нет, она по-прежнему задумывается и уходит в себя, говорит загадками, отвечает невпопад, но обозначилась явная положительная динамика. Теперь у врача есть соломинка, ухватившись за которую он без усилий вытягивает на свет настоящую Андреа: общительную, сообразительную, интересующуюся (пока только кормами для животных, но все же) и даже… даже иногда улыбающуюся. Стоит спросить, как поживает маленький Эрфи, - и пациентка преображается. Врачу с трудом удается прерывать монолог, чтобы задавать вопросы, хоть как-то связанные с непосредственной целью встречи. Хотя он сам не знает, зачем Андреа продолжает к нему ходить. Теперь весь ее мир сосредоточен вокруг серой безродной кошки, которую она выщипывает, выгуливает, выглаживает и, кажется, вывешивает ее фотографии в Интернете на форуме профессиональных кошатников. Доктор
понимает: перед ним чрезвычайно увлекающаяся, глубокая, разносторонняя личность, которая не ограничивает себя поверхностными знаниями об интересующем ее предмете, а забирается в самые дебри, изучает детали, с восторгом впитывает все тонкости нового, неизведанного. Теперь он знает, какой Андреа была до случившегося: целеустремленной, уверенной и одновременно следующей велениям сердца. Она с восторгом и бешеной энергией хваталась за исполнение желаний, оступалась, падала, но поднималась и шагала дальше, пока ей окончательно не подрезали крылья. Вот и сейчас эта чудачка, похоже, собирается сделать из своего кота звезду мирового масштаба. Психологу кажется, что он уже и сам отлично разбирается в породах и окрасе, знает адреса лучших питомников, зоомагазинов и ветеринаров. Андреа заражает всех вокруг своей увлеченностью. Только бы с этим ее нежданным спасителем ничего не случилось! Кошка все-таки…
        - Не открывайте окна, Анечка, - договаривает Карлович вслух свои мысли.
        - Что? - не понимает Андреа, увлеченно рассказывающая, какие прививки она сделала своему питомцу и чем «Мультифел» лучше «Вакдерма»[Вакцины для кошек.] .
        - Берегите, говорю, кота.
        - Да-да, конечно. Ну так вот. Если ввести «Вакдерм»…
        - А как дела у вашей танцовщицы? Она вернулась?
        - Ой… Я не знаю.

26
        - Я не знаю. Я не готова.
        - Опять? - Учительница строго поправляет очки и укоризненно качает головой. - Это уже третий невыученный урок подряд, Наташа. Что происходит? Скажи бабушке, пусть зайдет. Ты слишком много времени уделяешь танцам, а школа побоку.
        - Я больше не танцую.
        - Да? Тогда в чем дело? Ты всегда отлично училась. Что с тобой, девочка?

        - Что с тобой, Наташа? - Внучка в неестественной позе замерла у шкафа, явно притворяясь, что сосредоточена на выборе книги.
        - Все нормально. Делаю уроки. Ищу задачник. Запропастился куда-то.
        - Да? А что это ты на себя нацепила?
        - Лосины, ба. Сейчас все так ходят.
        - А тапочки где?
        - На ковре и в носках не холодно.
        Роза, вздохнув, уходит. Наташа подкрадывается к двери, слышит удаляющиеся шаги и вступительную мелодию бабушкиного сериала. У нее есть целый час. Она быстро снимает носки, и лосины превращаются в балетное трико. Скидывает свитер, под которым - гимнастический купальник. Вставляет в выпрошенный на время у подружки плеер диск с записью испанской гитары, который купила на сэкономленные от
«незавтраков» деньги, и встает к зеркалу. Ног не видно, но это неважно. С ногами у нее полный порядок, главное - видеть руки. Она старается, сгибает кисти то с веером, то без него, но руки продолжают опережать музыку. Девочка останавливается, выключает музыку и начинает движения заново, командуя себе под нос:
        - Вправо, вниз, с мизинца через бок. Дорисовываю полукруг - и влево в исходное. Пальцы веером, кисти вверх, локти назад. Рисуем, завершаем над головой. Круг кистями перед собой, не разъединяя запястий, не торопясь. Раз-два-три, раз-два-три. Вверх-вниз, вправо-влево. Согнуть в локте, поднять ладонью от себя, раз-два-три, раз-два-три.
        Наташе кажется, у нее ничего не получается. Она расстроена, недовольна, считает, что часа в день недостаточно. Девочка ставит будильник и повторяет упражнения каждую ночь, пока маленького трудоголика окончательно не сманивает в свои объятия Морфей. Ей всего десять лет, а она уже мечтает о большой сцене. На этом пути, оказывается, есть препятствия. Что тут волноваться об остальных уроках, если хромает главный предмет?

27
        Главный предмет переживаний Марата наконец-то стоит перед ним. Простоволосая, остроносая, изможденная, такая родная и совершенно отстраненная.
        - У тебя кто-то есть, Мась? - Робко, испуганно.
        - Пока нет. Но скоро будет. - Горько и обреченно.
        - Кто? - Глухо и хрипло.
        Марийка пожимает плечами.
        - Пока неизвестно. Мальчик или девочка.
        Марат несколько секунд оглушенно смотрит на идеально плоский живот девушки. Они не виделись пять месяцев. Потом резко поворачивается и выбегает из комнаты, из дома Марийки, из ее жизни.
        - Подожди. Подожди, Марат, - мать Марийки пытается остановить его. - Ты же ничего не знаешь.
        Но Марат уверен, что он и так уже знает больше, чем хотел бы знать.

28
        - Хотел бы я знать, где вы ходите? - Начальник демонстративно смотрит на часы и ждет от Андреа объяснений.
        - Что-то случилось?
        Обед и зоомагазин - теперь ежедневный часовой маршрут. Но сегодня она немного отклонилась от курса: забежала за угол взглянуть на танцкласс. Сразу увидела, пошла быстрее, рот растянулся в улыбке. Андреа почти смеялась. Остановилась возле стекла, пригляделась. Смех так и не успел слететь с губ. Не та, не она, не Наташа. Засмотрелась на технику другой девочки: совершенно, абсолютно не то! Где пожар эмоций, яркость дробей, завершенность стука? Все четко, по линии, ни убавить, ни прибавить. Полное отсутствие хоть какой-нибудь лазейки для фантазии или домысла. Хотелось уйти, а она все стояла, вспоминала летающие сапатеро своей танцовщицы и, конечно, не заметила, как швейцарские стрелки часов ускользали все дальше от конца перерыва.
        - Нужна ваша помощь, - легко меняет гнев на милость шеф.
        - Срочный заказ? Перевод? - Андреа торопится за удаляющимся начальником.
        - Нет, скорее консультация аборигена.
        Андреа, недоумевая, входит в комнату переговоров. За столом - симпатичный мужчина лет сорока, постукивает отполированными ногтями по керамической чашке со свежесваренным Лидочкой эспрессо. У него кожа с легким загаром цвета топленого молока, который бывает только у блондинов, ресниц и бровей временно не видно, серо-голубые глаза смотрят на мир через элегантную оправу уверенно, с оттенком небрежной усталости и легкого превосходства. Именно так взирают на окружающих мужчины в натуральных кашемировых свитерах, ботинках Baldinini, с неизменными Rolex на запястье и DuPont в правом заднем кармане идеально отутюженных брюк. У сидящего в переговорной VIP-экземпляра часы отсутствуют. «Счастливый», - отмечает Андреа.
        - Познакомьтесь, - начальник жестом приглашает ее сесть. - Это мой хороший знакомый, Олег. А это Андреа. Она - именно то, что тебе нужно.
        - Страновой дизайнер? - Холеный гость с интересом рассматривает приятную мордашку, утонувшую в спиральках рыжих завитков. Серо-голубая уверенность пытается подавить зеленую серьезность, но терпит поражение. «Похожа на лисичку», - решает Олег и отводит глаза.
        - Лучше. Она испанка.
        - И чего? - Олег недоверчиво разглядывает длинное классическое пальто, повешенное у входа, толстый, грубый мужской шарф и нелепо сидящие на тонких женских ножках зимние спортивные ботинки. - Она разбирается в стилях?
        Андреа невольно прячет ноги под стол, совершенно не понимая, зачем ее сюда пригласили.
        - Насчет стилей понятия не имею, - лукаво заявляет начальник. - Но память у нее отменная. Несколько раз ходили с ней в салоны к конкурентам, так она такие детали подмечает, на которые я вообще бы внимания не обратил.
        - Да? - все еще сомневается Олег, а Андреа крутит головой, переводя растерянный взгляд с одного мужчины на другого.
        - Я тебе говорю. Разве наблюдательный человек не сможет тебе рассказать, как там все у испанцев устроено?
        - Ну, не знаю… Ладно, давай попробуем.
        Олег наклоняется и вытаскивает из-под стола тубус. Раскладывает чертежи с внутренней планировкой большого дома и обращается к Андреа.
        - Идея такая. Мне нужен дом в испанском стиле, но при этом чтобы комнаты не походили интерьером одна на другую. Чтобы в каждой была своя изюминка. Я, вообще-то, к профессиональному дизайнеру собирался обращаться, но раз уж мы все уже здесь сидим… Попробуйте. Посмотрите хотя бы первый этаж. Что вы можете предложить?
        - Я?! - окончательно теряется Андреа, а разочарованный Олег кидает на ее шефа более чем красноречивый взгляд: «Ну, я же говорил, она не справится».
        Андреа вдруг вспоминает их с Димом комнату в общежитии, стены, оформленные постерами разных эпох, и с энтузиазмом поворачивает к себе чертежи.
        Так, на первом этаже холл и шесть комнат. Что там может быть? Кухня, столовая, гостиная, кабинет, библиотека. Что же еще? Может, домашний кинозал? Хотя он и в гостиной может поместиться. Тут такая площадь. Ладно, разберемся сначала с первыми пятью.
        - Холл, - Андреа старается не смотреть на мужчин, робко водит пальчиком по чертежу, - лучше оформить в средиземноморском стиле. Он очень колоритный и сразу намекнет гостям дома, что их ждет впереди. На стенах должны сочетаться несколько фактур: мозаичная плитка, декоративная штукатурка или роспись. Кстати, если напротив входа выложить плитку «терраццо», то ее цоколь или фартук может плавно перетекать на пол. Вы какие цвета любите: холодные или теплые? - Андреа сама не замечает, как ее голос приобретает напор.
        - Наверное, теплые. - Теперь уже растерянный Олег в изумлении приподнимает брови, а начальник насмешливо косится на него.
        - Тогда насыщенный желтый, охра, терракотовый. А здесь справа окно?
        Получив в ответ кивок, новоиспеченный дизайнер продолжает:
        - Можно и просто покрасить стены несколькими слоями, тогда холл станет ярким, солнечным. На полу надо обязательно выложить мраморную мозаику, можно ваш фамильный герб. У вас есть фамильный герб? - лукаво, но не кокетливо спрашивает она.
        - Нет. - Ошарашенным шепотом.
        - Жаль. Тогда просто инициалы. Шторы на окно здесь не нужны. Скорее жалюзи, можно бамбуковые. Мебель - деревянная или кованая. Лучше кованая, дерево все время пытается убежать в классику. Что должно быть в прихожей? Вешалка, банкетка, шкаф наверняка будет встроенный. А, ну и зеркало конечно. Кованая рама отлично смотрится. Еще какой-нибудь столик. Может, кстати, мраморный, чтобы сочетался с напольной мозаикой. По углам расставляем цветочные горшки с растительностью Средиземноморья, настенные полочки, и вот эту нишу декорируем ракушками, вазочками, галькой, ручной керамикой. Еще пара подходящих картин, но это потом.
        Так, пойдем дальше. Теперь кухня и столовая. - Посетитель уже оправился от шока и слушает Андреа с неподдельным интересом. - Здесь можно сыграть на контрастах. Кухню оформляем обыкновенным рустиком с простыми элементами колониальности: деревянные жалюзи от яркого солнца, плетеная мебель, незатейливые абажуры светильников. Ну, а в столовой уже даем разгуляться настоящему колониальному стилю: витражные стекла, оконные решетки, опять же цветная мозаика, геральдические символы. В этом углу можно поставить фигуру какого-нибудь божка или индейца. По-моему, будет очень органично.
        Давайте пройдем в гостиную. Что предпочитаете здесь? Может, нечто исконно испанское, но вместе с тем вызывающее?
        Андреа уже очень увлечена. Она сама не ожидала такого полета воображения. Женщина буквально видит придуманные комнаты. Видит их и Олег, который давно уже вскочил со своего места и склонился над чертежами вместе с Андреа, буквально дотрагиваясь своим виском до ее уха.
        - Например?
        - Фламенко?
        - Как мы этого добьемся?
        - Цвет, детали, декор. Конечно, лучше всего сочетание черного с красным, хотя слишком агрессивно.
        - Мне нравится.
        - Тогда диваны на ножках в форме деревянных башмачков. Кресла, спинки которых - переплетенные кисти женских рук.
        - Вы такое где-нибудь видели?
        - Можно сделать на заказ. Не проблема. Да, здесь обязательно должны быть тяжелые, многоярусные гардины с оборками, как на юбках танцовщиц. Над камином я бы повесила широкий веер, можно даже с перьями. Но если не любите перья, купите инкрустированный. На самом камине, конечно - фигурки испанок в костюмах фламенко. А этот небольшой альков для гитары. Умеете играть?
        - Нет. - С неподдельным сожалением.
        - Ну, во фламенко без нее никак. Гости поиграют. Да, ну и пол в гостиной, естественно, паркетный. Обязательно должны стучать каблучки. Теперь кабинет. - Андреа уже несется вперед на бешеной скорости. - Что скажете о Дали?
        - Художник-сюрреалист.
        - Ну, его работы вам нравятся?
        - Ничего не имею против.
        - Тогда стол и стул на кривых ножках, на комоде - растекающиеся часы. Книги должны быть в ярких переплетах и стоять не по ранжиру. Удачно впишется телефон фирмы
«Goodwin». Да, кабинет Дали не должен казаться строгим, поэтому поставьте там неширокую кушетку, бросьте на нее подушку и плед, в настольной вазочке всегда держите гранаты, а на занавески повесьте несколько искусственных пчел.
        - Зачем?
        Андреа немного разочарована, но не показывает этого.
        - Так надо. В общем, с кабинетом понятно. Теперь библиотека. Ну, здесь, честно говоря, не знаю. Надо подумать. Ничего в голову не приходит. В любом случае библиотека есть библиотека, и сюда отлично подойдет обычная классика. А эта комната, шестая, она для чего?
        - Для души, - уклончиво отвечает Олег. - Поехали, посмотрим на дом. Обещаю вас удивить не меньше, чем вы удивили меня.
        - Вот какие у нас кадры! - плещет в довольстве начальник. - Настоящая дизайнерская энциклопедия! Поезжайте, Андреа. Если убедите Олега закупить всю мебель для его хором через нас, то не только отпущу вас заниматься этим проектом, но и сохраню полную зарплату на все время отсутствия.
        Андреа колеблется. Предложение столь заманчивое, сколь и неожиданное.
        - Ну так как? - встает из-за стола Олег. - У меня там еще два этажа и цокольный. Есть где развернуться. Едете?
        - Еду. Только не позже девяти я должна быть дома.
        Через полтора часа черный «Гелендваген» вплывает в услужливо распахнутые ворота. Андреа спрыгивает со ступеньки машины и замирает.
        - И как вам это? - с пафосом спрашивает хозяин, обводя рукой свои владения.
        Андреа еле может выдавить:
        - Очень, очень мило.

29
        - Мила! Мила! Стой, я тебе говорю!
        Черт бы побрал эту собаку! Как только приезжает хозяин дома, она совершенно забывает про Марата. Бежит встречать, ласкаться, играть. Стоило Марату открыть сторожку, как псина тут же припустила в большой дом. Ну что ты будешь делать? Хозяин, правда, - мужик нормальный. Сам собак любит, всегда Милу потреплет, за ухом почешет. Но сегодня он не один при-ехал! С какой-то дамочкой весьма странного вида. А как она опешила от всей этой архитектуры. Небось и понятия не имеет, кто такой Гауди. Но, видно, прочувствовала значительность замысла. А иначе как объяснить осторожность, с которой она ставила свои меховые sketchers на дорожки цветной майолики, поднимала длинные полы пальто, чтобы лучше разглядеть рисунок, и изумленно вертела шеей?
        Собака все же проскальзывает в оставленную кем-то щель входной двери. Марату ничего не остается, как последовать за ней. Из дальней комнаты раздаются знакомые звуки. Странно. Хозяин говорил, что не владеет инструментом. За фисгармонией сидит гостья. Играет «Лунную сонату». Но как играет! С клавиш слетает уродливая, гнетущая, загробная, жуткая и прекрасная музыка. Звучит именно та картина, которая царит в душе Марата. Женщина выплескивает его состояние, выдирает его боль, разрывает чувства. В этой «Лунной сонате» господствует совершено черная, абсолютно безлунная ночь. Марат стоит в дверях как вкопанный и слушает затаив дыхание. Так же, не шевелясь, застыли у инструмента хозяин апартаментов и Мила. Музыка обрывается, гостья встает.
        - Простите. Честно говоря, давно не делала ничего подобного. Просто такой инструмент. Не смогла отказать себе в удовольствии.
        - Вы чудесно играете. - Голос Олега уже звучит томной хрипотцой. Марат боится стать невольным свидетелем интимной сцены, но женщина, не замечая произведенного эффекта, спрашивает как ни в чем не бывало:
        - Значит, собираетесь устроить здесь музыкальный салон?
        - Планирую.
        - Какие инструменты? - спрашивает явно с профессиональным интересом. Марат не спешит обнаруживать свое присутствие, слушает разговор.
        - Есть на примете несколько старинных скрипок, шарманка, флейты, лютни…
        - Гусли, - чуть насмешливо продолжает она.
        - Можно и гусли.
        - А что на цокольном под этой комнатой?
        - Бассейн.
        - Нельзя!!! - хором кричат женщина и Марат.
        - Почему?
        - Испарения, влага, - торопливо объясняет гостья и с интересом оборачивается к Марату.
        - Это Марат, сторож, - более чем красноречиво представляет хозяин.
        - Пойдем, Мила, - кивнув женщине, зовет собаку Марат.
        Все правильно. Лучше сразу расставить все точки над i. Это сторож. Второй сорт. Не обращайте на него внимания.
        И уже в дверях его настигает колокольное, звенящее сопрано.
        - Андреа.

        Часть вторая

1
        - Андреа, - подсказывает Дим имя жены сидящей напротив даме с тонкими поджатыми губами.
        - Так вот, - менторски кивнув, продолжает представитель опеки. - Ваша решимость, Андреа, очень похвальна. И государство, я не сомневаюсь, пойдет вашей паре навстречу, несмотря на отсутствие российского гражданства у жены.
        Дама держит театральную паузу, разглядывая лежащие на столе бумаги. Бурчит себе под нос:
        - Свидетельство о браке, вид на жительство, выписка из финансово-лицевого счета. - Поднимает взгляд на Андреа: - Все это очень хорошо, но мой долг предупредить вас: это не просто родной, любимый ребенок. Это несчастная судьба, изломанная психика, отставание в развитии, целый букет непростых диагнозов. У ста процентов отказников. - Чиновница обводит чету буравящим взглядом. Андреа не по себе от такого недружелюбного приема, но ее рука ощущает теплое пожатие Дима, она успокаивается и легко выдерживает натиск тонкогубой «опекунши». - Я повторяю, у ста процентов брошенных детей патологии центральной нервной системы, мозговая дисфункция, задержка речевого развития, плохая память. Вы готовы бороться с бесконечными болячками, расстройством питания, атопическим дерматитом, обструктивным бронхитом, другими тяжелыми инфекциями? Здоровых детишек в детских домах нет. Не рассчитывайте! Отказники - в основном дети алкоголиков, наркоманов и других социально опасных элементов.
        - Мы знаем, - решается Андреа вставить слово в поучительный монолог.
        - Знать - это одно, а понимать…. - Дама встает и резким жестом одергивает пиджак. Начинает вышагивать по комнате за спиной у посетителей так, что им приходится выворачивать шеи, чтобы видеть нелюбезную собеседницу. - Понимать - совершенно другое. Понимать, что вас ждет не безоблачное счастье, а долгая, изнурительная борьба за него. И даже если медицинские характеристики ребенка и дурная наследственность вас не испугают, вы не сможете закрыть глаза на недостатки воспитания. За малышами до года очередь, и, если вы не хотите ждать, значит, вам придется взять в дом сложившуюся личность. И это будет не милый сынок и не лапочка-дочка, а самый настоящий волчонок, озлобленный на весь мир. И придется потрудиться, чтобы растопить такое сердечко, заслужить доверие.
        - Мы готовы! - Андреа уже устала от этой бессмысленной, на ее взгляд, словесной атаки.
        - Да? - Женщина оборачивается. В ее глазах, наконец, мелькают теплые искорки, которые она спешит сменить на жесткий прищур. - И как же вы собираетесь это делать, позвольте полюбопытствовать?
        - Любовью, терпением, добротой. Я… Я просто хочу иметь ребенка, и я буду хорошей, самой лучшей мамой! - В голосе Андреа - вызов и уверенность.
        Чиновница неожиданно улыбается и возвращается за стол.
        - Ну, хорошо. Вот перечень необходимых документов. Начните со справки об отсутствии судимости, у нас ее ждать полтора месяца. Что касается испанского государства, ничего не могу вам сказать. Самое главное, помните: все документы, выданные в другой стране, должны быть переведены на русский язык и заверены нотариально. Теперь - медицинские заключения. Справки действительны только три месяца, так что комиссию проходите, когда соберете все остальное. И еще. Будьте готовы к тому, что в любое время без предварительного оповещения вас навестит представитель опеки, чтобы дать свое заключение относительно жилищных и санитарных условий, в которых вы намерены содержать ребенка.
        - У нас большая новая квартира, - гордо заявляет Дим.
        - Прекрасно, - тут же откликается «опекунша». - Имейте в виду, что, становясь усыновителями, вы обязаны наделить ребенка собственностью и одарить его частью вашей большой новой квартиры. Вот, пожалуй, и все. Вопросы?
        Вопросов нет.
        - Что ж, - хозяйка кабинета недвусмысленно показывает на дверь. - Тогда прошу меня извинить. Собирайте документы, и, - она вновь смягчается и впускает в глаза теплые огоньки, - удачи.
        - Какая она неприятная, - шепчет Андреа мужу, очутившись в безопасном коридоре.
        - Не бери в голову. Это ее работа - пугать и отговаривать. Лучше скажи, кого ты хочешь?
        - Не знаю, - мечтательно улыбается Андреа, - мальчика, девочку, обоих. А ты?
        - Мальчика.
        - Значит, у нас будет мальчик.

2
        - И что у нас здесь будет? - Олег заглядывает в комнату, пространство которой пристально изучает Андреа.
        - Ваш музыкальный салон.
        - Андреа, я уже два месяца прошу перейти на ты, - кипит от возмущения он. - И потом, я уже неоднократно говорил, что хочу расположить коллекцию в доступном месте, а не заставлять гостей подниматься на второй этаж.
        - Тогда бассейн из подвала поднимите, а то вашим гостям спускаться придется.

«Ну, и характер у этой малявки! Палец в рот не клади. Всю душу вымотала. Ведь зацепила чем-то, а чем, он и сам не поймет. Ну что за жизнь у человека? Работа, дом, облезлая кошка. По понедельникам и четвергам - всегда какие-то дела. Не иначе женатый любовник. Да, точно. Тридцать лет, семьи нет, на ухаживания не реагирует. Значит, занята. Уж он и так пытается, и этак: в рестораны водит, соглашается неохотно только после заверений об исключительно деловом ужине, цветы дарит, берет без радости, вежливо улыбается, даже кошку ее иногда выгуливает, так она думает, что ему кошки нравятся. Чушь собачья! Она ему нравится! А ей? А ей нравится декорировать его дом. Это очевидно. Только о работе и говорит: стили, архитектура, пространство, детали… Сдвинуться можно. Даже он сам не думает столько о своем доме, сколько эта маленькая женщина. А на музыкальном салоне просто помешалась. Надо ей сто лет хранить чистоту звучания инструментов. Да какая ему разница! Он и играть-то ни на чем не умеет, и друзья его тоже. Это ведь так, шикануть. Кто-то охотничьи трофеи собирает, кто-то - оружие, кто-то - марки, а он вот
музыкальный салон решил устроить. Тянет его к прекрасному. А она все расспрашивает и расспрашивает: какие инструменты, какой возраст, где изготовлены? Хоть бы когда-нибудь что-то о нем спросила: чем занимается, сколько лет, семейное положение. Да, семейное положение - это первый вопрос всех знакомых особей женского пола моложе шестидесяти. Нет, пожалуй, возрастной ценз можно снять. Те, кто старше, могут интересоваться для дочерей или для знакомых. А когда узнают про отсутствие жены, тут же начинают окольными путями выяснять состояние финансов: где в этом году отдыхали, какой спортивный клуб предпочитаете, как вам номера в дубайском «Парусе»? Все предсказуемо до мелочей. Только не с этой. Может, испанки все такие нелюбопытные? Нет, не может. Бабы, они и в Африке бабы. Только эта какая-то недоделанная. Ничем не интересуется. Хотя нет, про Гауди расспрашивала: что да как? А все просто. Были с компаньоном в Барселоне, очень впечатлились. Партнер потом на своем участке маленькую копию Саграды поставил и сделал в ней оранжерею. Хорошо не часовню. А Олег решил подойти к вопросу основательно. Память у него
хорошая, плохая банкирам ни к чему. Почитал пару книжек, посмотрел картинки, ну и понес свои идеи архитекторам, чтобы проект до ума довели. Он еще, помнится, какие-то планы с начальником охраны обсуждал, так тот вообще считает, что абсолютно все шеф сам придумал. А чертежи комнат он тоже профессионалам вез, просто по пути заехал к знакомому мебель посмотреть и приехал, остановился. И никак теперь с мертвой точки не может сдвинуться. И Гауди ему ничем не помог, как раз наоборот.
        - То есть все это не из поклонения таланту мастера, а ради того, чтобы утереть другу нос? - недоумевает Андреа.
        - Ну, можно и так сказать, - теряется Олег перед прямолинейностью испаночки (так он называет Андреа про себя).
        - Странное сочетание. - Открытое разочарование.
        - Простите?
        - Я говорю, странное сочетание великой архитектуры с низменными инстинктами.
        Вот так. Умыла так умыла. И все. Официальные отношения дизайнера и заказчика. Шаг в сторону - виновен без суда и следствия, приговаривается к немедленному расстрелу.
        - Значит, вы категорически отказываетесь переносить музыкальный салон?
        - Категорически.
        - Ну, а я не собираюсь смотреть, как вы гробите предметы искусства. Я здесь больше не работаю!
        Андреа выходит на улицу, старается побыстрее добраться до калитки, но путь, как обычно, преграждает собака. Сторож, кажется, его зовут Марат, спешит отогнать зверя. Андреа дружелюбно улыбается увальню в телогрейке. Начало мая, а ему все холодно. Сама отстраняет собаку ласковым похлопыванием (помощь ей не нужна) и идет дальше.
        - Андреа, подождите, - нагоняет запыхавшийся Олег. Она нехотя останавливается. - Ну нельзя же так! Из-за каких-то балалаек…
        - Из-за каких-то? - вспыхивает Андреа. - Да вас… вас просто нельзя подпускать к искусству! Позиционируете себя ценителем музыки, а на самом деле собираетесь устроить здесь кладбище раритетных инструментов!
        - Да боже мой, с чего вы взяли? Я обеспечу инструментам отличный уход. Все экспонаты будут выглядеть как новые.
        - Вот именно, - язвительно усмехается она, - выглядеть, а не звучать! Оказывается, в этом ценность! Что-то я не слышала, чтобы у скрипок Страдивари или валькеровских органов был особенный внешний вид. А ваша фисгармония? Старая, видавшая виды деревяшка. Но она прекрасна, потому что до сих пор позволяет извлекать божественные звуки. Вы можете отполировать ее, покрыть лаком и погубить, поставив во влажное помещение. Да, забыла предупредить: для лучшего эффекта старайтесь создать в помещении резкие перепады температур - и грошовая цена вашей коллекции будет обеспечена в самые кратчайшие сроки.
        Андреа разворачивается так резко, будто она только что отыграла воинственную партию на фортепиано и с грохотом захлопнула тяжелую крышку.
        - А что будет в том помещении? - Сторож показывает на одноэтажное строение неправильной формы, стоящее в глубине сада. Он так неожиданно встревает в разгоревшийся спор, что Андреа останавливается, а хозяин автоматически отвечает:
        - Не знаю. Я пока не решил. Может, бильярдная.
        - Бильярд лучше устанавливать рядом с бассейном. Как-то логичнее. А вот отдельное здание для музыкального салона подойдет как нельзя лучше. Там легче поддерживать необходимую температуру, больше пространства. Можно не ограничивать себя малогабаритными инструментами. Может, и впрямь приобретете что-то из «E.F. Walcker».
        Марат спохватывается. Что-то он разошелся. Во взгляде хозяина - явное недоумение. И женщина молчит, изучает.
        - Кто вы? - Зеленые глаза смотрят настороженно, с подозрением. Тоже мне следователь нашлась.
        - Мы уже знакомились, - бурчит Марат и уходит, уводя за ошейник собаку.

«Кто он, этот чудак? Явно интеллигент, хоть и притворяется простачком. Зачем притворяется? Мало ли интеллигентов сейчас ишачат в совсем неинтеллигентных местах? Ладно, черт с ним. Мысль подсказал дельную, что правда, то правда. И испаночка, похоже, смягчилась».
        - Так как, Андреа, последуем совету рабочего класса?
        - Последуем.
        Андреа провожает сторожа напряженным взглядом. Надо же, а она думала, что круг его интересов ограничен собакой и маляршей Тоней. Вернее, только собакой. Марат явно привлекал Тоню больше, чем она его. Женщина зачем-то объявила об этой связи Андреа, как только та стала появляться на объекте. Зачем? Со сторожем она не общалась, не общается и общаться не будет.
        - Считайте, договорились, - добавляет она, как только за Маратом закрывается дверь сторожки.
        - Вот и прекрасно. Предлагаю отметить перемирие ужином в каком-нибудь ресторане.
        Качает головой.
        - Сегодня четверг.

3
        - Сегодня же четверг, Наташа. Куда ты собираешься?
        Они теперь ездят заниматься на другой конец Москвы. Там тоже неплохая студия фламенко, но, конечно, не такая профессиональная. Классы только три раза в неделю, хореография не предлагается, и внучка с ее данными - настоящий фаворит. Розе не по себе. А что делать? Ребенок уперся и ни в какую. Конечно, теперь больше свободного времени, можно подтянуть школьные предметы, да только хромать они стали, как раз когда образовалось это свободное время. Что с девчонкой творится? Не иначе переходный возраст уже подкрадывается. Вот характер, чистое наказание! Наградил бог Розу, ничего не скажешь.
        - Пойду к Рите позанимаюсь, - не поднимая глаз, шнурует кроссовки Наташа.
        - Каждый четверг одно и то же, - ворчит Роза. Она же бабушка, можно и поворчать. - Я провожу.
        - Ба, соседний подъезд! Я через часик вернусь.
        Девочка выскальзывает за дверь, а Роза возвращается к своим грустным мыслям.
        Наташа стремглав проносится мимо соседнего подъезда и мимо соседнего дома, поворачивает на соседнюю улицу и останавливается возле стекла, у которого так часто раньше стояла Андреа. По вечерам четвергов здесь - уроки хореографии. Малышня в коротких прозрачных юбочках. Юные узкокостные создания пробуют свои силы в пируэтах, батманах, фуэте. А за окном стремительным вальсом кружится город. Опьяненные наступившей весной люди проносятся мимо, стараясь догнать запах зацветшей черемухи, опередить надвигающуюся грозу, поймать неожиданную долгожданную встречу… Охваченная всеобщей лихорадкой вновь обретенной жизни, Москва кружится, подпрыгивает в антраша и счастливо хохочет ливневым дождем, не замечая уткнувшейся в стекло девочки.
        Потоки ее слез давно смешались с небесной водой. Лужица под ногами разлилась в соленое море. К окну прилипли красные заплаканные глаза, сопливый нос, дрожащие ладошки. Мокрые волосы сосульками разметались по стеклу. Зубы стучат, а губы отчаянным шепчут:
        - Мама! Мамочка!

4
        - Мама! Мамочка!
        В этом месте Андреа всегда просыпается. Одно и то же, почти каждую ночь. Другая на ее месте сошла бы с ума, а она привыкла. Она даже ждет этого странного ночного свидания, где сон оборачивается давней явью, превращает жизнь в заезженную пластинку. В конце концов, что у нее есть, кроме мучительного сновидения? Ни писем, ни фотографий. Фотографии были, но она от них избавилась. Остались одни только разрозненные воспоминания и этот яркий упорядоченный сон. Так пусть он будет. Жаль только, своими всхлипываниями она пугает Эрфана. Котенок скатывается с кровати и нервно кружит по комнате. Не тычется в лицо мокрым носом, не облизывает плачущие глаза, не работает успокоительным, - боится пока, потом привыкнет. Случайный свидетель ее ночных кошмаров сказал бы, что Андреа оказалась в аду, а сама она не знает, как объяснить этот сон. Почему она не хочет от него отказаться? К чему стремится? Чего ей не хватает: адских мук или райского наслаждения?
        Что там написал ее печатный собеседник - неисправимый меланхолик? Где же газета? Ах да. Вот и письмо:

…Пытаюсь следовать вашему совету. Не знаю, получается ли. Много думаю - а что еще делать? Но не всегда мысли складываются в стихи. Тяготею к праздным размышлениям. Что это со мной? Начал выбираться из адского пламени? А куда? Зачем? Какое оно, всеобщее устремление? Блаженство? Нирвана? Рай? Вот послушайте:
        «Суждено после смерти, - лопочет молва, -
        Свое место душе обретать».
        Ада здесь, на земле, я изведал сполна,
        Суждено ли мне рай повидать?..
        Андреа, конечно, рождена католичкой. Но ей ли до веры в Бога? И почему она не написала ответ раньше? Он же буквально вертится на кончике ручки. Буквы падают чернилами на бумагу и выстраиваются в ряд:
        …«Ад и рай - в небесах», - утверждают ханжи.
        Я, в себя заглянув, убедился во лжи!
        Ад и рай - не круги во дворце мирозданья,
        Ад и рай - это две половинки души[Рубаи Омара Хайяма.] .
        Подумайте…

        - Подумайте, Анечка, - Валентин Карлович грызет дужку очков и не сводит с пациентки настойчивого взгляда. - Подумайте, девочка моя!
        - Я уже подумала. Ответ отрицательный.
        - Очень зря, очень зря, милочка. Гипноз - это просто панацея в вашем случае. Несколько сеансов - и никаких дурных воспоминаний, никаких наваждений, никаких кошмаров. Просто доверьтесь мне.
        Вы принимаете все слишком близко к сердцу. Не стоит. Все замечательно. Весна заканчивается, скоро лето. Поедете в отпуск.
        Андреа, как обычно, смотрит в окно и говорит, будто поет, сладко и мечтательно. И кто у кого на приеме?
        - И все же, Анечка! Не понимаю, чего вы боитесь?
        - Боюсь ополовинить душу.

5
        - Половинчато как-то работаешь, Марат. Не дирижируешь, не ведешь за собой. Пустые взмахи. Где техника? Где эмоции? Скрипки опоздали, контрабас вообще вылетел в три лишних такта. И это когда в зале мэр! - Директор филармонии брызжет слюной, наскакивая на дирижера. - Возьми себя в руки, в конце концов. Или я буду вынужден принять меры. Скатишься во второй состав, и сиди там. На твое место у меня пол-Привоза желающих.
        - Не знал, что филармония продается на рынке.
        - Не ерничай! У тебя сейчас не то положение, чтобы дерзить. Твоя хандра уже всех достала. Иди проветрись. Расскажи морю о своих горестях и утопи их в пучине. Завтра у нас «Дон Кихот», и оркестру необходим за пультом Санчо Панса, а не несчастный Ромео.
        Марат уважает старших. Море так море. Трясется в трамвае до Шестнадцатой станции Большого Фонтана, бредет старческой шаркающей походкой по даче Ковалевского. Под похоронный звон колоколов мужского монастыря обходит маяк и взбирается на высокий заросший курган.

«Вот оно, море. Внизу. Под откосом. Что же ты сделало, море? Я к тебе за легкой долей при-ехал, за удачей, за жизнью счастливой. Что же ты натворило, черная твоя душонка? Словами тебя Марийка обидела? Любовью своей к маленьким водам? Ты за это ее возле них оставило, к себе назад не пустило? Подхватило крутыми волнами да сбило с пути? А я-то тебе чем не угодил, махина бескрайняя? Чем лазурь твою потревожил? Что шумишь? Не нравятся такие речи? А ты послушай. Заслужило. Я еще не на такое способен. Сейчас как разбегусь, зажмурюсь, прыгну - и живи потом, волнуйся, теки, мучайся, шторми о судьбе разбитой!»
        Марат немного отходит, закрывает глаза, распахивает руки и устремляется в небытие.
        - Стой!
        Марат - на самом краю, из-под ботинок ускользает почва, он уже летит вниз половиной корпуса, но чья-то невидимая рука удерживает его. Крепкая хватка и яростный мат возвращают его на твердую почву. Марат по инерции делает шаг назад и падает на своего спасителя.
        - Купальщик хренов, твою мать! - Коренастый парнишка лет двадцати скидывает с себя тяжелую тушу. - Всю одежду мне испоганил, придурок, утопленник безмозглый!
        - Ну, ты полегче!
        Марату наконец удается рассмотреть, кому принадлежит рука Провидения: потертые джинсы, высокие ботинки, поверх байковой рубахи - тонкие подтяжки. А еще бритый череп, садистская усмешка и маленькие, злые глаза.
        - Тю… Во дела… Егор Коваленко чурку спас! Ну, те повезло, шо ты спиной стоял, я и не бачил, кого ухватил. Ну, блин, заразы вы живучие! Ща я это дило зправлю. Ща ты у мене…
        Марат не дает скинхеду договорить, размахивается и вталкивает кулак в омерзительную челюсть. Противник не остается в долгу. Сцепившись, они катаются по кургану. Пыль, грязь, кровь, обломки зубов, клочки одежды, обрыв, пропасть. Только теперь Марат тянет изо всех сил, чтобы удержать обидчика, вытащить, вызволить из лап смерти, тянущих в темную пену воды. Обессиленные, они лежат на холодной траве, бездумно разглядывая звездный рисунок неба. Тишину нарушает лишь плеск голодного прибоя.
        - Ну чё? Легче-то стало?
        - Стало, - буркает Марат.
        - Порядок, - сплевывает кровавую жижу Егор. Улыбается беззубым ртом, протягивает Марату руку: - Смотри не топись больше.
        Марат пожимает увесистую ладонь.
        - Не буду.

6
        - Есть будешь?
        - Не буду, не обижайся. Спешу, - ободряюще улыбается Марат пожилой женщине. - Забежал на минутку на вас посмотреть. Случайно поблизости оказался.
        - Все дела?
        - Дела.
        Дела, надо сказать, интересные. Рыжая Андреа появляется на объекте одна. Хозяин укатил в очередную командировку. Интересно, статус декоратора уже совмещен с ролью любовницы? Что за мысли? Какое ему до этого дело? Так, праздное любопытство.
        Она приезжает, Мила бежит встречать, Марат выползает из своей сторожки, здоровается, перебрасывается дежурными фразами под бдительным взглядом Тони. Чем-то раздражает его эта маленькая женщина с мужским именем. То ли тем, что может заниматься любимым делом, то ли своими чистыми отношениями с фисгармонией (ей-то путь всегда открыт, а Марату - только одинокими ночами), то ли густыми кудрями, о которых когда-то мечтала Марийка, то ли просто своими странностями. А странностей в поведении женщины было в избытке.
        Отстраненная задумчивость.
        Девочки-малярши притащили в пустую комнату магнитофон и вертятся под хит Дженифер Лопес. Марат наблюдает за спонтанными танцами, сидя на подоконнике.
        - Эй, давай к нам! - призывно машет Тоня заглянувшей в комнату Андреа.
        Но та, будто не слышит, прислоняется головой к свежеокрашенному косяку, смотрит остановившимся взглядом на заоконные махины сосен и шепчет вслед за известной певицей: «Maтana que amanezca un dia nuevo en mi universo, maтana no vere tu nombre escrito entre mis versos, no escuchare palabras de arrepentimiento, ignorare sin pena tu remordimiento… Que hiciste?»[Завтра пусть рассветет новый день в моем мире, завтра я не увижу твоего имени в моих стихах, не услышу слов покаяния, останусь равнодушной к твоим мучениям. Что ты сделал? (исп.)]
        - Знаешь испанский? - изумляется Тоня, не замечая удрученного состояния рыжей. Марат наблюдает. - Ой, ты же все волосы покрасила, смотри, все кончики белые! Да отлепись от двери-то! Заходи, расскажи, о чем поет.
        Молчание.
        - Эй, о чем американка поет, спрашиваем?
        - Обо мне. - И уходит из комнаты, оставив на наличниках тоненькие светлые спиральки краски.
        Необоснованность решений.
        Прораб поймал на краже нового плиточника. Тот собирался вынести пару коробок, чтобы справить фартук себе на кухне.
        - Сегодня, значит, плитка, а завтра ты, гаденыш, хозяйскую мебель себе на хату перевезешь, и ищи ветра в поле. У меня из всех контактов - один мобильный телефон. Ну, я тебе устрою: сейчас милицию вызову, и пусть они протокол составляют. С одного три шкуры спущу, другим неповадно будет. Не выпускай его никуда, Марат!
        - Митяй! Да ты чего? Мы же свои люди! С кем не бывает? Ну, оступился я, оступился. Остынь.
        Они спорят у самой калитки, где Марат задержал незадачливого воришку. Сторож не встревает. Его дело - имущество охранять, а судьбы вершить он не собирается.
        - Даже слушать ничего не хочу! - зычно трубит прораб, привлекая всеобщее внимание к скандалу. - Будешь отвечать по закону. Как у нас говорится? Вор должен сидеть в тюрьме.
        - Я не хочу в тюрьме.
        - В тюрьме? - Во двор входит приехавшая Андреа. - Почему в тюрьме?
        Ее считают приближенной к начальству, почти хозяйкой. Обстоятельно вводят в курс дела. Она внимательно слушает, потом что-то быстро спрашивает у плиточника и выносит вердикт:
        - Ему нельзя в тюрьму. Он там не выживет.
        - Чего это?
        - Стихов писать не умеет.
        Беспочвенная мягкость.
        - Вот шалопаи! Идите отсюда! - прикрикивает Марат на деревенских ребятишек. В куче грунтового песка - три чумазые головы и два игрушечных самосвала. Не иначе дырку в заборе проделали и забрались, сорванцы.
        - Оставьте строителей, пусть работают!
        Андреа приближается неслышно. Говорит ласково, но на Марата не смотрит. Ее внимание приковано к детворе.
        - Как прикажете.
        Женщина не замечает язвительности. Она вообще не обращает на Марата внимания. Подворачивает джинсы, забирается в песок, шепчется с ребятней, роет ямы пластмассовым совком, строит дороги.
        Непонятная грубость.
        - Сразу видно, своих детей у нее, скорее всего, нет, - на весь двор сообщает Тоня. - Никакого понятия о воспитании!
        Андреа каменеет, поднимается во весь рост, проваливается по колено в песок.
        - Заткнись!
        Странное поведение, странная речь, присыпанная еле уловимым акцентом и заметно свистящим «с», странное имя. Андрей в переводе с греческого - «мужественный». А Андреа? Женщина с переполненной копилкой собственных мыслей, отвратительным характером, гениальными способностями и грустью в глазах. Женщина, которая так раздражает Марата и занимает все больше места в его мыслях. Она мужественная?
        - Ну, где твое мужество? Ты прекрасно справишься! - Голос Олега в телефонной трубке - сама уверенность. - Не хуже, чем с оформлением дома. Ты ведь чудесно играешь на пианино и любишь инструменты.
        О да! Андреа обожает музыкальные инструменты, но не слишком хорошо в них разбирается. Конечно, знает названия, известных производителей, кое-каких мастеров, но и только. Да, она может определить чистоту звучания, исключительность инструмента, но все остальное - возраст, страну происхождения, особенности внешнего вида - только приблизительно.
        - А никак нельзя подождать тебя?

«Тебя» - это его маленькая победа.
        - Да в чем проблема?!Я же не прошу тебя покупать. Просто подобрать. Аукцион через две недели. Я вернусь.
        - Но я не могу одна принимать такие решения!
        - Считай это очередной рабочей задачей.
        - Но…
        - Все, никаких но! В конце концов, возьми кого-нибудь с собой.
        Короткие гудки.
        Кого? Зоя в Лондоне. Отправляет родственникам Андреа обязательную фальшивую открытку. Алка на море то ли с любовником, то ли с сыном, то ли с обоими. Карлович занят с пациентами. Хотя ему обязательно надо рассказать об аукционе. Он порадуется. Поставит себе еще один зачетный плюсик. Ах, Андреа опять вышла в люди! Так кого же? Обзванивать приятелей-музыкантов? После практически трехлетнего молчания? Не годится. Попросить коллег? Начальника? Неудобно. А может быть…
        - Можно?

«Что за странный визит?» - недоумевает Марат.
        - Конечно, проходите.
        - Вы ведь разбираетесь в музыке, правда?
        - Допустим.
        Поехать на аукцион подбирать инструменты для салона? Странное предложение сторожу. А она проницательна, эта иностранка. Один раз посмотрела настороженным взглядом и раскусила. Отказаться? Но ведь интересно. Или все-таки отказаться? Будет потом приставать с расспросами, что он делает на стройке да почему? Думать невесть что? Хотя какая разница, что она станет думать! Пусть думает, что хочет. А будет расспрашивать, Марат сумеет тактично поставить ее на место. Решено, он едет.
        - Прекрасно. Спасибо. Тогда, может быть, завтра.
        - Договорились.
        - Только, - Андреа оборачивается от двери и смущенно добавляет: - Переоденьтесь, пожалуйста.
        Не так уж она и сообразительна. Тоже мне, гранд-дама! Решила, что Марат способен явиться на подобное мероприятие в спортивном костюме. Ну и дела!

        - Дела так дела, сынок! Что ж поделаешь, - вздыхает пожилая женщина. - Хорошо, хоть на десять минут забежал.
        - Мне только переодеться надо. Достаньте, пожалуйста, брюки и рубашку.
        - Конечно. А…
        - Иду смотреть на музыкальные инструменты, - неожиданно признается Марат.
        - Музыкальные? - Женщина растекается в блаженной улыбке, прикрывает рот морщинистой рукой. - Ну, дай бог, дай бог.

7
        - Мой бог! - Марат не в состоянии сдержать восхищения.
        - Что? - Андреа и сама видит, что скрипка очень необычная, но чем?
        - Венецианская школа, середина XVIII века. Это же настоящий Сантус Серафин!
        Андреа даже не слышала имени такого скрипичного мастера. Удивительный сторож!
        - Посмотрите, все признаки его работы налицо: тирольская форма корпуса, вычурные завитки, головка, эф. Великолепное дерево и просто шикарный лак. Это не реставрационный, подлинный.
        - Это тоже Серафин?
        - Нет, это вообще конец XIX века. Рижская скрипка. Скорее всего, руки Августа Домбровского. Есть характерные особенности: короткая шейка и материал - плотный клен.
        - А это Страдивари, - радуется Андреа своим познаниям.
        - Страдивари сделал такую же в 1721 году, а эта немецкая копия лет на 150 старше оригинала.
        - Откуда вы все знаете? - Андреа сощуривается над табличкой.
        Подписи сделаны мелким шрифтом, и надо подойти к инструменту вплотную, чтобы прочесть информацию. Марат предпочитает любоваться издалека. Устремляется в следующий зал.
        - Копия, копия, мануфактура. Здесь ничего интересного.
        - Там флейты.
        - Да, это флейта, и следующая тоже. О, вот это интересный экземпляр. Флажолет.
        Андреа немного подавлена. Флажолетом называют один из приемов игры на гитаре, но почему Марат так называет флейту? Никогда раньше не приходилось ей ощущать себя столь несведущей в мире музыки. Жаль, здесь не представлены гитары. Тогда бы она показала класс. И почему ей так хочется утереть нос этому угрюмому всезнайке? Она разглядывает инструмент: флейта как флейта, разве что немного длиннее.
        - Длинный.
        - Продольный, и звучит в верхнем регистре.
        - Ой, шарманки!
        - В шарманках я не силен. - Разочарованное сожаление.
        - Совсем ничего не знаете? - Плохо скрываемое торжество.
        - Разве что сказки.
        - Расскажите.
        Марат рассматривает спутницу. Похоже, для нее аукцион - не меньшее событие, чем для него. Из внимательных зеленых глаз исчезла привычная настороженность, задумчивость уступила место искренней заинтересованности, желанию узнать, понять, впитать что-то новое. Она проглатывает его объяснения с жадностью Гобсека и торопит, теребит, жаждет новых вложений в копилку своего интеллекта. А еще он не мог не заметить: удивление от его глубоких познаний прошло очень быстро и сменилось странной для взрослой женщины детской страстью обогнать соперника. Рыжая Андреа тактична и нелюбопытна. Зато она любит побеждать. Интересно, что надломило ее в этом стремлении? Какой-то обидный проигрыш?
        Девушка изучает шарманку, накручивает на пальчик жесткую спиральку волос. Вместо привычных джинсов и майки сегодня на ней белый льняной костюм: из широкого полукруглого ворота блузки выпирают ключицы, из-под летящих треугольников косой юбки торчат острые колени. Кудряшки, которые она то и дело теребит по привычке, перехвачены широким, легким, прозрачным шарфиком. Струящиеся по спине ленты развеваются вслед за стремительными движениями их обладательницы. Андреа прыгает от инструмента к инструменту, Марат смотрит на белые полоски капрона, и ему кажется, что женщина порхает. Бабочка. Чио-Чио-Сан. Летящая, воздушная и несчастная. Что же ей рассказать?
        - В небольшом городке жили бедный шарманщик и его внучка-сиротка. Единственным их средством к существованию была старенькая шарманка с полустершимися от старости аляповатыми розами, бледными от бесчисленных дождей пастушками и чахлыми овечками. День за днем, в дождь, жару и холод ходил старик по улицам городка, извлекая душераздирающие звуки из своей шарманки, а девочка дрожащим голоском выводила жалобные песенки. Но как-то раз над городом пролетала маленькая голубая фея. Звуки песни донеслись до нее, и она, обычно не обращавшая внимания на дела людей, взглянула вниз и увидела. Увидела старого, согнутого в три погибели шарманщика, сотрясаемого вечным кашлем, увидела бледную, замерзшую девочку, чье чахлое тельце еле прикрывали грязные лохмотья, но чьи глубокие голубые глаза сверкали от счастья, когда она выводила свою незатейливую песенку. Фея была так растрогана, что впервые за последнюю пару сотен лет ей захотелось чем-то помочь этим несчастным, погрязшим в нищете людям. Фея спустилась в сырой переулок, где шарманщик и внучка стояли в ожидании медяка, и обратилась к девочке: «Здравствуй. Я
голубая фея. И сегодня я могу исполнить любое твое желание, только скажи». Девочка была еще так наивна, она пока что верила в голубых фей. А шарманка была самым прекрасным, что довелось видеть этой бедняжке за всю свою короткую жизнь. И она попросила у феи золотую ручку для шарманки… Потом фея повернулась к старику:
«Я голубая фея, и сегодня я исполню любое твое желание». Старик многое повидал на этом свете. Он видел смерть, нищету, недолгое счастье, дружбу и предательство, любовь и ненависть, он верил в то, что солнце встает на востоке и садится на западе, в то, что за все приходится платить, в то, что его сломанные кости ноют перед дождем… Но в голубых фей он не верил. С тех пор так и ходят по улицам маленького городка маленькая голодная девочка, неверным голоском поющая грустные песенки, и старый больной бродяга, крутящий золотую ручку своей шарманки.
        Андреа тоже любит притчи. И тоже не верит в голубых фей. А бродяга? Это он о себе? Значит, недолгое счастье и предательство - вот где начало его истории. А настоящее Марата, что это: расплата за прошлое или взятка будущему?
        - Грустная история.

8
        - Что это еще за история?! - Пас входит в комнату без стука. Конечно, это давно уже не апартаменты Андреа. Теперь здесь живут двое мальчишек старшей сестры.
        - Ты о чем? - Андреа поднимает растерянный взгляд, откладывает кубики лего. Пас взглядом выпроваживает сыновей.
        - Усыновление…
        - А… Значит, мама, как всегда, не утерпела.
        - Ты могла бы и сама со мной поделиться.
        - Если бы я могла, я бы не делилась ни с кем!
        - Почему? - спрашивает сестра растерянно и обиженно.
        Андреа встает, подходит к окну. Это ее особенность - говорить о сокровенном, глядя в хрустальную зыбь стекла. Спустя несколько лет это отметит один московский психолог.
        - Уже шесть лет я живу в беспрерывной гонке, три последних я каждый день задаю себе один и тот же вопрос: стану ли я мамой? И представь себе, что с недавних пор вопросительный знак стал обрастать утвердительными чертами, с каждой минутой хрупкая, тайная надежда прибавляет себе еще одну крупицу уверенности. Когда женщина ждет ребенка, она не спешит сообщать о сокровенном. Я не знаю, сколько продлится моя «беременность», возможно, гораздо дольше отведенного природой срока. Я знаю, что она будет тяжелой и сложной, но я верю, что она не прервется. Я, как спортсмен, который упорно стремится к олимпийскому «золоту», которое у него постоянно уводят из-под носа. И вот теперь представь: соперники сошли с дистанции, конкурентов нет, ты уже чувствуешь запах финишной черты, видишь себя на пьедестале, остались какие-то мгновения до триумфа. Станешь ли ты трубить, что ты чемпион, раньше срока или оставишь себе спасительную лазейку всеобщего неведения, в которой можно укрыться в случае очередного провала?
        - Анди, мы же твоя семья! - В голосе старшей сестры смешались понимание, сочувствие и упрек. - И потом, ты же сказала маме.
        - Она бы ни за что не поверила, что я приехала сюда на целый месяц просто потому, что соскучилась.
        - Это нереально, да? - Пас улыбается кривой улыбкой.
        - Почему? Реально. Но она бы не поверила и обязательно начала проверять, чем я занимаюсь, куда хожу. И мои разъезды по инстанциям, сборы справок вызвали бы у нее массу вопросов. У всех в этом доме полно забот, а у мамы по-прежнему одна-единственная - все контролировать.
        - Она просто переживает за тебя, Анди. Поэтому и сказала мне. Боится, что не оправдаются твои надежды.
        - Мама боится, что не оправдаются ее надежды, Пас. Она всегда дышала полной грудью и развивала наши таланты. Она жила нашими жизнями, но это была и ее жизнь, полная желаний и радужных ожиданий. У тебя с юности была мини-лаборатория, куда нам с Франсиской вход был запрещен строго-настрого. Тебе выписывали научные журналы, покупали реактивы, доставали редкие вещества. Тебе разрешали проводить опыты в общей ванной, с тобой обсуждали органику, неорганику и валентность, а гостям дома тебя представляли не как старшую дочь, а как суперхимика с многообещающим будущим. Неужели не помнишь, с каким восторгом рассуждала мама о твоих непременных блестящих открытиях, мировом признании и собственной лаборатории? Она и тебя заразила своими стремлениями. Убедила, что, не достигнув всего этого, ты не сможешь быть счастливой. А теперь? Разве она так думает? Конечно, нет. Все свои восторги наукой и амбиции она обратила на Марио, а тебе отвела в своем мире роль, которую ты и сама предпочла. Кто, как не мама, крутится с тобой в детских пеленках, болячках и шалостях? Кто, как не она, заботится о вашем благополучии и
поощряет постоянное пополнение семьи? Прекрасные счастливые дети - не лучший ли показатель достатка в доме? Пусть ты пока не состоялась как химик. У нее уже есть кем гордиться в этой области. Зато благодаря тебе у сеньоры Санчес самые замечательные внуки, а она отличная бабушка.
        - Она и правда отличная бабушка. - Пас подавлена выпадом сестры.
        - Я не спорю. Она полностью вжилась в новый образ и окунулась в домашние хлопоты. Мама счастлива. Она ничего не ждет от тебя и всем довольна, а вот ты не можешь забыть об ее ожиданиях и грустишь. Считаешь, что не справилась с заданием. А на самом деле мама, переключив свою программу, просто забыла переключить твою. Но она этого не замечает. Она счастлива. Считает тебя состоявшейся личностью, которая подарила ей уже четыре повода для гордости и, конечно, подарит еще.
        Франсиска тоже полностью соответствует заявленным требованиям сеньоры Санчес. Что всегда было основной игрушкой нашей младшей сестренки? Кисти, краски и мольберт. Чем занимали ее свободное время? Таскали по выставкам, музеям, салонам и галереям. И даже когда пятнадцатилетняя Пака, полусонная, вползала в дом с ночной дискотеки, мама встречала ее в прихожей и просила напомнить основные приемы кубизма, или назвать несколько картин розового периода Пикассо, или напомнить имена подмастерьев, которые помогали Микеланджело расписывать Сикстинскую капеллу. И чем же сейчас занимается наша Франсиска? Подает большие надежды на факультете изящных искусств.
        - Она любит рисовать и делает это прекрасно!
        - Конечно. Она счастлива, и мама тоже. Младшая дочь оправдывает ее мечты. И только успехами средней она никак не может похвастаться. Я разбила ее надежды, когда предпочла гитару роялю. Но можешь быть уверена: мама бы легко перестроилась и смирилась бы с такой заменой, если бы гитара стала смыслом моего существования, если бы я растворилась в ней, любила бы ее больше всего на свете и добилась бы вершин в своей любви.
        - Ты обожаешь гитару.
        - Гораздо меньше, чем Дима. Мама любит меня, Пас. И чувствует это. Ее спрашивают знакомые: «Что забыла ваша Андреа в чужой стране?» И что вынуждена отвечать сеньора Санчес? Мужчину? Это не входит в систему жизненных ценностей. Это не достижение. Я сбежала из дома ради гитары, я не раз возвращалась к ней. Посмотри, стены увешаны моими дипломами. Это победа. Но я не выступаю на большой сцене. Да, мое имя знают профессионалы, но оно неизвестно широкой общественности. Это поражение. И мама должна понимать, ради какого свершения я сошла с дистанции, допустила провал. Я не реализовалась ни на одном поприще, я недостаточно счастлива. Хотя нет. Так говорить нельзя. В ее глазах я несчастна. Мне нечем гордиться. И она не может мной гордиться. Теперь она знает, чего я хочу. Теперь она сможет рассказывать всем, что Андреа отправилась в Россию, чтобы осчастливить сироту, чтобы подарить материнское тепло брошенному ребенку. Как благородно! Какая замечательная дочь у сеньоры Санчес!
        - Зачем ты так? Мама очень любит всех нас!
        - Конечно. Но это не мешает ей любить себя и думать о том, как она выглядит в глазах окружающих.
        - Ты не права.
        - Возможно. Только, знаешь, мама своей верой в нашу исключительность, сама не желая того, не только тебя убедила в том, что, если ты не химик, ты никто. Она и мне внушила, что я обязана быть самой-самой.
        - Ты усыновляешь ребенка для мамы?
        - Нет, конечно. Не говори глупостей! Просто так получается, что и для мамы тоже. Она действительно переживает, что у меня что-нибудь не получится, но не только из-за меня. Из-за себя тоже, понимаешь?
        - Да какая разница, Андреа! Ты же живешь для себя, а не для удовлетворения чужих амбиций.
        - Ты не хочешь услышать меня! Я ушла из дома с твердой уверенностью, что сумею всем доказать: я чего-то стою.
        - Давно пора остановиться. Перестань. Не надо никому ничего доказывать.
        - Я не могу.

9
        Мамочка, не могу писать дольше. Вызывают на сцену. Жаль, ты не слышишь этих оваций. Зато сможешь показать открытку всем соседям. Правда, удивительно красивый зал? Настоящие ракушки над морем.
        Привет всем нашим.
        Люблю, целую, А.

        - Когда ты перестанешь ломать комедию? - Зоя прячет в сумочку открытку с изображением концертного зала Сиднея.
        - Когда ты осядешь в Швеции.
        - Ясно. Значит, никогда.
        - Слушай, ты как-то говорила, что у твоего шведа есть связи в нашем издательском бизнесе.
        - Вроде да, а что?
        - Да, так. Надо кое-какие стихи в печать протолкнуть.
        - Ты пишешь?! - визжит Зоя. - Это чудесно!

10
        - Это чудесно, Андреа. Просто чудесно! Восхитительно! Волшебно! Великолепно! У меня нет слов. - Олег вальсирует по своему музыкальному салону.
        - По-моему, целая куча, - смеется Андреа.
        Она и сама довольна результатом. Они с Маратом отлично поработали. Хоть и не сработались. Совсем. Если истина рождается в споре, то это как раз об их детище. Музыкальный салон Олега - продукт каждодневного, непрекращающегося спора, всепоглощающего соперничества и обоюдной неприязни его оформителей.
        - Шарманка обязательно должна стоять у входа. Можно разыгрывать представления, заводить ее, когда гости покидают салон, и притворяться шарманщиком, который рассчитывает на некоторую благодарность с их стороны за полученное удовольствие. - Андреа прикрывает глаза и пытается представить хозяина дома с протянутой рукой.
        - На шарманщика твой Олег не тянет, - цедит Марат, делая ударение на слове твой.
        - Ну конечно! - сверкают зеленые искры. - Куда уж банкирам до высоких материй! И он не мой.
        - Жаль, правда?
        - Обсуди это с маляршами! - Тут Андреа утрирует. Отделочные работы давно завершились, и Тонина эпизодическая роль в жизни Марата тоже подошла к концу.
        - Что это? - Андреа раздраженно показывает на картину.
        - А ты не видишь?
        - Вижу. Поэтому и спрашиваю.
        - Странно. Если видишь, зачем спрашиваешь?
        - Здесь должна висеть гитара.
        - На центральной стене?
        - Да, на центральной.
        - Перед всеми инструментами?
        - Да, перед всеми.
        - Как будто она самый главный из них?
        - Не как будто, а главный, - рычит Андреа.
        - А я думаю, что самый главный в сводном оркестре - дирижер. И он, - Марат кивает на портрет Шостаковича, - здесь отлично смотрится. А гитару, когда появится, можно и в угол поставить.
        - Гитару?! В угол?!
        Что бы еще придумать в ответ такого обидного? Не предлагать же запрятать в угол Шостаковича?
        Иногда Марат пытается заключить перемирие.
        - Давай сходим в музей Глинки. Посмотрим на экспозицию.
        - Давай.
        Приходят.
        - Видишь, флейты слева, скрипки справа, как я и говорила?
        - Это я так говорил, а ты утверждала наоборот.
        - Нет, я!
        - Да ничего подобного!
        - Склеротик!
        - Истеричка!
        Иногда мосты наводит Андреа.
        - Смотри, - протягивает Марату газету. - Что скажешь? - Ей интересно услышать мнение образованного человека, а уж в образованности загадочному сторожу нельзя отказать при всем желании.
        Марат читает:
        Половину белого,
        Половину черного,
        Половину смелого,
        Половину стремного,
        Половину светлого,
        Половину мрачного,
        Половину дерзкого,
        Половину жвачного,
        Половину резкого,
        Половину кроткого,
        Половину мерзкого,
        Половину робкого,
        Половину твердого,
        Половину зыбкого,
        Половину гордого,
        Половину гибкого.
        Половину теплого,
        Половину снежного,
        Половину злобного,
        Половину нежного, -
        Половинок много
        Отыскал в себе я:
        Половину Бога,
        Половину Зверя.
        - Сама писала?
        - Нет.
        - Твой друг?
        - Просто знакомый.
        - Близкий?
        - Ну…
        - Короче, стихи посредственные.
        - Почему?!
        - Потому что я не верю в процентное соотношение добра и зла. Они существуют отдельно друг от друга. И надо их не мешать в себе, а различать. Всегда. И не я один так считаю. Вот, послушай:
        …И даже в час отдохновенья,
        Подъемля потное чело,
        Не бойся горького сравненья
        И различай добро и зло…
        - Фет? - только собирается спросить Андреа, но Марат ее опережает:
        - Это Фет. Афанасий Афанасьевич. Но ты вряд ли слышала это имя. Иностранцы, кроме Пушкина, мало кого знают.
        - Если ты такой умный, какого черта ты здесь работаешь? - срывается Андреа на запретную тему.
        - А какого черта ты здесь живешь?
        Ругань, стычки, пикировки, раздражение - вот чем наполнен воздух восхитительного, волшебного, великолепного музыкального салона.
        - Прекрасная работа, Андреа, просто прекрасная, - Олег еще раз обводит взглядом свои владения. - Что же, предлагаю это отметить. Кстати, прошу заметить, сегодня не вторник и не четверг. Ну так как?
        - Я согласна. Только… - Андреа очень не хочется предлагать это, но она сторонник справедливости, - …надо и Марата позвать. Здесь большая доля его труда.
        - Отличная мысль. Тем более что и я буду с девушкой.
        - С девушкой?
        - Такому салону нужна хозяйка, Андреа. А поскольку мисс Испания явно не собирается идти навстречу моим желаниям, приходится подыскивать ей замену.
        Теплый летний вечер на открытой террасе шикарного ресторана. Белое вино, ненавязчивая музыка, непринужденная беседа ни о чем. Две пары друг напротив друга. В одной мужчина и женщина постоянно переглядываются, улыбаются друг другу, касаются друг друга коленями под столом, в другой - делают все, чтобы этого не случилось.
        Десерт близится к завершению.
        - А у меня для вас сюрприз, - торжественно объявляет Олег.
        - Какой? - Андреа ничего не хочет. Только завершить трапезу и избавиться от неприятного соседства.
        - Какого инструмента все еще нет в салоне?
        - Гитары, - пожимает плечами гитаристка. Тоже мне, новость. Они это прекрасно знают. Олег просил Андреа подобрать, но она наотрез отказалась делать это в Москве. Пойти на аукционы или выставки гитар означало одно: встретить старых знакомых или, того хуже, свекра. К этому Андреа готова не была.
        - И где ты посоветовала мне ее приобрести? - продолжает загадочно вопрошать Олег.
        - В Испании, - равнодушный ответ.
        - Точно, - самодовольная улыбка. - Вот я и подумал: раз вы так все чудесно оформили здесь, почему бы вам, ребята, не завершить начатое и не отправиться за инструментом вместе? Заодно и отдохнете.
        - Нет! - Резко и громко дуэтом.
        - Отказываться поздно. Вот документы.

11
        - Вот документы, - тонкогубая дама в сером костюме протягивает Андреа листок и улыбается намного приветливее, чем в первый раз.
        Андреа хватает бумагу и торопливо читает, волнуясь, что буквы исчезнут прежде, чем до нее дойдет смысл написанного:

        Муниципалитет района Академический
        ЮЗАО г. Москвы
        (наименование органа опеки и попечительства)
        ЗАКЛЮЧЕНИЕ
        О ВОЗМОЖНОСТИ БЫТЬ КАНДИДАТОМ
        (-АМИ) В УСЫНОВИТЕЛИ
        Ф.И.О. Санчес-Луговая Андреа Элена .
        Дата рождения: 29 марта 1977 г.
        Ф.И.О. Луговой Вадим Анатольевич .
        Дата рождения: 15 мая 1975 г. .
        Место жительства: 115 211, Москва, Чижова, 46-78 .
        (индекс, адрес)
        Характеристика семьи: состоит из двух человек; брак заключен в 1997 г; опыт общения с детьми - небольшой; взаимоотношения между собой хорошие; есть родители, одобряющие усыновление; кандидаты в усыновители не обладают яркими негативными характерологическими особенностями .
        Состав, длительность брака (при наличии повторного брака указать наличие детей от предыдущего брака), опыт общения с детьми, взаимоотношения между членами семьи, наличие близких родственников и их отношение к усыновлению (удочерению), характерологические особенности кандидатов в усыновители; при усыновлении (удочерении) ребенка одним из супругов указать наличие согласия второго супруга на усыновление (удочерение).
        Образование и профессиональная деятельность: муж - высшее (Государственная музыкальная академия имени Гнесиных), музыкант; жена - неполн. высшее (Академия музыки Мадрида), домохозяйка, иногда ведет концертную деятельность.

        Характеристика состояния здоровья: удовл.; заболевания, препятствующие усыновлению, не выявлены .
        (общее состояние здоровья, отсутствие заболеваний, препятствующих усыновлению (удочерению))
        Материальное положение: удовл.; приватизированная квартира 80 м2, 20 тыс. руб. мес. на человека, включая усыновленного .
        (имущество, размер заработной платы, иные виды доходов)
        .
        Мотивы усыновления (удочерения): отсутствие биологических детей .
        Пожелания усыновителей по кандидатуре ребенка: мальчик старше трех лет без физических недостатков и отклонений в развитии .
        (пол, возраст, особенности характера, внешности, согласие кандидатов в усыновители на усыновление (удочерение) ребенка, имеющего отклонения в развитии)
        Заключение о возможности / невозможности гр. Санчес-Луговой Андреа Элены и гр. Лугового Вадима Анатольевича

        (Ф.И.О. заявителя (-ей) полностью
        быть кандидатом(-ами) в усыновители: гр. Санчес-Луговая Андреа Элена и гр. Луговой Вадим Анатольевич соответствуют предъявляемым требованиям к кандидатам в усыновители и могут являться таковыми .

        Специалист по опеке
        Зябликова З.Г. 10 марта 2003 г.
        (должность, Ф.И.О. специалиста) (подпись) (дата)
        - Спасибо.
        - Подберут ребенка - и можете ехать.

12

«Ехать, не ехать»… Андреа сидит на рабочем месте и в который раз перелистывает билет. «Не поехать - обидеть Олега. Человек старался. Это своеобразная благодарность за проделанную работу, типа премиальных. И без гитары салону, конечно, не хватает частички души. Хотя гитару можно купить и в обыкновенном музыкальном магазине. Ну да! И как она будет смотреться на фоне всех этих старинных скрипок и раритетных флажолетов? Да, нормально она будет смотреться. В конце концов, кому Олег будет демонстрировать свое богатство? Своим друзьям и знакомым - людям, скорее всего не обладающим столь глубокими профессиональными знаниями, чтобы на глаз определить возраст и происхождение инструмента. Куда им до Марата! - иронически размышляет она, и при одном воспоминании о стороже по ее лицу невольно пробегает презрительная гримаса. - Поехать - значит провести почти целую неделю в его обществе. А может, он не поедет? Да нет. Если она согласится, то и он тоже. Назло. Ни за что не пойдет на попятную. Ну и пусть едет! Они же не обязаны всюду ходить вместе. Он будет осматривать достопримечательности, а она поедет домой. Нет,
стоп. А как же Эрфан? Она не может оставить кота. Что же с ним случится за несколько дней, скажи, пожалуйста! Соседка не откажется кормить кошку. Так вот, Андреа поедет домой. Нет. А как же работа? Здесь так много заказов, столько неотложных дел, документов. Ну да, ну да. Много всего того, что она спокойно умудрялась откладывать все три месяца, что занималась обустройством дома. Ладно, решено. Она поедет домой - в очередной раз перечитывает «Moscow SVO - Madrid BAR» - или не поедет? - Андреа смотрит на часы и торопливо вскакивает. Задумалась и теперь опаздывает к психологу. - Может, с ним посоветоваться? Хотя его ответ очевиден. Он быстро соберет ей чемодан и лично проводит к самолету, чтобы убедиться, что пациентка на пути к исцелению. Конечно, никуда не ходила, а тут такой вояж!» Андреа выскакивает из магазина, быстрым шагом огибает здание, заворачивает за угол и…
        Она здесь. В нескольких метрах. Точно на том месте, где любила стоять Андреа и наблюдать за ней. Наташа, так, кажется, зовут девочку, уперлась взглядом в стекло и неотрывно смотрит на склонившихся в деми-плие балеринок. На улице жарко, но по хрупким плечам девочки то и дело пробегает нервная дрожь, зубы выстукивают неразборчивые слова.
        - А я сюда больше не хожу, - тихо произносит Андреа, подходя ближе.
        Наташа вздрагивает и оборачивается. У нее опухший нос и покрасневшие веки. Она узнает в незнакомке странную женщину, и в заплаканных глазах мелькают смятение и испуг.
        - Ты не танцуешь, я не хожу.
        - Другие танцуют.
        - Да. Другие танцуют по-другому.
        - Как?
        - Ну… - Андреа теряется. Что она может объяснить десятилетнему ребенку? Что только стук ее сапатеро возрождает в ней желание теребить струны? - Не знаю. В общем, не так, как ты.
        - Ясно, - кивает Наташа и порывается уйти.
        - Погоди. Почему ты не танцуешь?
        - Не хочу.
        - У любого «не хочу» есть причины.
        - Какое вам дело! - откровенно грубит девочка и уже делает несколько шагов в сторону.
        - Я не хочу ехать, потому что боюсь.
        Наташа смотрит на женщину с опаской (может, она ненормальная?), но все же спрашивает:
        - Куда ехать?
        - Домой. К родным. Придумываю дурацкие отговорки. Сторожа, кота, работу - а на самом деле просто боюсь ехать в Мадрид. Потому что просто не смогу не прийти домой. Не могу туда не прийти и прийти не могу.
        - Почему? - автоматически спрашивает ребенок. Из всего сказанного она поняла только, что странная женщина живет в другом городе и боится туда ехать.
        Что ей ответить? Не рассказывать же про ворох открыток и иллюзию успеха, которую Андреа создала для своей семьи. Одно дело - корябать несколько чернильных строчек и совсем другое - рассказывать небылицы, глядя в глаза. Выслушивать хвалебные речи родителей, демонстрировать свою игру соседям, приглашать на несуществующие концерты и знать, что ты никто и ничто.
        - Не могу не прийти, потому что я их люблю и очень соскучилась, а прийти не могу, потому что наделала много глупостей из-за разных комплексов и страхов. - Андреа наконец честно объясняет причину своей дилеммы «ехать - не ехать». - Так почему же ты не танцуешь?
        - Боюсь, - чуть слышно выдыхает Наташа.
        - Чего? - Ласково и ненавязчиво. Карлович бы одобрил.
        - Со мной может случиться то же, что и с мамой… - Из черных глаз вновь бегут слезы.

«Родителей нет, - припоминает Андреа слова педагога. - Что же случилось с мамой? При чем тут классический танец? Спросить, не спросить… Лучше не стоит».
        - Но ты же любишь фламенко.
        Уверенный кивок и протяжное, захлебывающееся «О-о-очень» сквозь всхлипывания.
        - Любишь и боишься сделать что-то, чтобы танцевать еще лучше.
        - Угу. - Наташа понуро опускает голову, ровная ниточка пробора блестит на солнце между тугими черными косичками.
        - Вот и у меня та же проблема, - вздыхает Андреа.
        Какое-то время они молчат, вглядываясь в мелькающие за окном позиции, батманы, антраша и не видя их. Каждая думает о своем, но обе чувствуют одно и то же: боль нескончаемого одиночества слегка ослабла, а к изнуряющим, отравляющим душу воспоминаниям уже подкрадывается ластик времени.
        - Знаешь, - Андреа нарушает затянувшееся молчание на правах старшей, - а давай договоримся так: я поеду и попробую преодолеть свой страх, а через две недели мы с тобой встретимся здесь в это же время, и я расскажу, что получилось. А потом мы подумаем, как быть с твоим «боюсь». Договорились?
        - Договорились. - Андреа кажется, что черноглазая Наташа улыбается сквозь слезы.

13
        - Договорились, - говорит Андреа, пожимая плечами. Марат только что попросил сопроводить его на корриду. Сказал, что давно мечтает, а одному страшновато. Андреа никак не ожидает откровенных признаний с его стороны и автоматически соглашается. Пассажиры уже закончили трапезу, стюардессы с дежурными улыбками катят по проходу тележку с дьюти-фри. Два часа до посадки, и Андреа решается:
        - Только и я тебя попрошу кое о чем.
        - Валяй. - Конечно, сейчас попросит в остальное время ее не беспокоить. Скажет, что раз уж они решили лететь, то не стоит портить друг другу отпуск. Надо поскорее сделать дело и разбежаться. Даже из вежливости, наверное, укажет на пару известных мест, которые Марат просто обязан посетить в столице Испании. Ему-то что! Да ради бога! Не хочет общаться - не надо. Она его не меньше бесит, чем он. Думает, если он обратился к ней с просьбой, то она уже автоматически считается победителем необъявленной войны. Как же! Дудки! Просто он читал в какой-то умной книге, что на корриду надо идти обязательно вместе с настоящим испанцем, иначе многое останется непонятным. А что делать, если других знакомых испанцев у него нет? Ладно, послушаем, что она там мямлит.
        - Я… Мне… правда, очень неловко, - действительно мямлит Андреа, - но у меня просто нет другого выхода.
        Она уже несколько дней мучительно ищет способ увидеться с родными и избежать изнурительных разговоров по душам и нежелательных вопросов. Идея пригласить Марата в гости кажется ей прекрасным выходом из положения.
        - К твоей маме? Это что, шутка? Зачем тебе это надо?
        - Чтобы ты подтверждал все, что я буду рассказывать. Запомни: я - гитарист. Играю в известном оркестре, который гастролирует по миру. График очень напряженный, ни одной свободной минуты. Я уже почти три года не виделась с семьей именно по этой причине. А ты - мой коллега. Как бы тебя представить?
        - Дирижер, - усмехается Марат.

14
        - Как вас представить? - задает дежурный вопрос секретарь очередного художественного руководителя.
        - Дирижер, - говорит Марат навязшее в зубах слово и тут же замечает, как вежливый интерес в ее глазах сменяется сочувствием. В кабинете мужчину ожидает неминуемое фиаско.
        Оказывается, дирижеров в Москве хватает. Места в музыкальных театрах и симфонических оркестрах прочно заняты, и у каждого занятого места есть многофамильный список претендентов на случай, если вдруг освободится вакансия. У Марата не только нет протекции, чтобы пристроиться хотя бы в конец этой виртуальной очереди, у него есть то, что не позволяет сочувствующим вписать его в лист ожидания. Подмоченная репутация в мире искусства всегда опережает личность. И никого не интересует, почему тридцатипятилетний ведущий дирижер известного московского оркестра «Музыканты столицы» вынужден был вместо спектакля сорваться в Бишкек, почему целый год преподавал там и почему принял решение вернуться. Никто не вдается в подробности, никого не волнуют детали. Есть информация в переходящем из уст в уста личном деле: «Человек ненадежный. Сорвал премьеру. Приему на работу не подлежит».
        А работа Марату нужна гораздо больше, чем раньше. Он теперь отвечает не только за себя. Теперь он добытчик. Должен одевать, обувать, кормить. Он их сорвал, привез, надавал обещаний, подарил надежду. Теперь просто обязан исполнить задуманное.
        Москва блещет атрибутами шикарной жизни: новые машины, модные магазины, дорогие рестораны. И почти в каждом ресторане - живая музыка. В одном из них найдется место и для талантливого дирижера, который превратится в тапера ради счастья маленькой девочки. Марат проиграет там полгода, пока в один из вечеров в дверь ресторана не заглянет арт-директор «Музыкантов столицы» и не изобразит на своей скользкой физиономии торжествующую ухмылку. Падать больно. Даже если ты сам принял такое решение. Марат знает, что за этим последует: толпы знакомых (в основном недругов) придут поглазеть, как их бывший конкурент лабает в забегаловке под чавканье посетителей. Терпеть унижение? Марат не стыдится играть в ресторане, но терпеть насмешки ему не позволит гордость. И тапер переквалифицируется в маляра.
        На стройке почти нереально столкнуться с кем-то из бывшего окружения. Это падение станет его убежищем - убежищем, где никому нет до него никакого дела.

15
        - Дело превыше всего, - еще раз провозглашает Андреа и театральным жестом распахивает перед спутником дверь.
        - Терпеть не могу феминисток, - бурчит Марат.
        Ему приходится пригнуться, чтобы не удариться головой о косяк. Железная винтовая лестница вниз начинается сразу от входа. Марат еле помещается на узких ступенях, разворачивается, задевая перила с обеих сторон, подает руку нетерпеливо приплясывающей сзади Андреа. В каменном помещении прохладно из-за работающего кондиционера. Без этих агрегатов в Мадриде летом несладко. А ладонь у Андреа маленькая, хрупкая, как она сама, и очень горячая. Интересно, а сама она горячая? Боже! О чем он думает?! Этого еще не хватало!
        - Почему мы идем именно сюда? - спрашивает Марат для того, чтобы отделаться от неожиданно навязчивых мыслей о прелестях Андреа. - Подвал какой-то!
        - В этом подвале собраны все разновидности гитар, что только существуют.
        - А что? Их много?
        Андреа в растерянности смотрит на Марата. Похоже, не зря она решилась на поездку. Ей выпадает редкостный шанс утереть нос этому индюку, который так гордится своей эрудицией.
        - Ты серьезно?
        - Вполне. Я знаю, бывают классические, шестиструнные и семиструнные, и электрические. И честно говоря, я вообще не понимаю, почему выбор из этого, - какая ирония! - многообразия надо делать именно в Испании.
        В глазах Андреа столько ужаса, что Марат понимает: он сказал нечто кощунственное и сейчас за это поплатится.
        - Ты не знаешь, что другое название классической гитары - испанская? - шипит кроха, возвышаясь над ним через две ступеньки.
        - Ну, слышал, наверное, - соглашается Марат. Ему ужасно стыдно, но он не слышал. Никогда не интересовался гитарами. Инструмент не входит в состав оркестра, классические произведения для гитары можно пересчитать по пальцам. Марат вообще помнит только одно: «Воспоминания об Альгамбре» Франсиско Тарреги. Он - классический дирижер, а гитара - это гитара. Нет, он нисколько не умаляет достоинств этого инструмента. На нем можно играть прекрасную музыку. Но на гитаре Марат играть не умеет. Это, как говорила бабушка, моветон. Хотя гитара в доме была. Мама иногда обнимала гриф и заунывно выводила романсы (барды и шансон в их семье не приветствовались). С тех пор Марат воспринимал гитару как нечто, принадлежащее к низшей касте.
        - Гитара, к твоему сведению, получила свое современное свидетельство о рождении в Испании в конце XVII века. До этого играли на девятиструнных инструментах: одна простая струна и четыре пары. Гитары, которые делали в то время в других странах, всегда были перегружены инкрустациями и украшениями, а у нас их создавали для того, чтобы играть. Они были настолько популярны, что даже известный испанский лексикограф того времени Себастьян де Коваррубьяс заметил: «Гитара стоит не больше колокольчика, на ней так просто играть, что не существует ни одного крестьянина, который не был бы гитаристом».
        В словах Андреа столько гордости! Марату жутко хочется сбить спесь. Они спускаются в зал. Женщина замирает в восхищении. Марат обводит скептическим взглядом огромное множество гитар.
        - Ну, что я говорил! Разница только в цвете и породе дерева. Где разнообразие? Не понимаю.
        - Сейчас поймешь.
        Марат наблюдает за поведением маленькой испанки. Глаза горят божественным огнем, нижняя губа закушена в немом восторге, жилка на изогнутой шее пульсирует в каком-то только ей понятном предвкушении. Чего она ждет? Шторка в дверном проеме дергается, и в зал выплывает пожилой испанец. Секунду всматривается в посетителей, и его лицо озаряет радушная улыбка:
        - Andrea. Carina mia. Tanto tiempo sin verte[Андреа. Дорогая моя. Столько времени тебя не видел (исп.).] .
        - Don Antonio![Дон Антонио! (исп.)] - Андреа кидается навстречу мужчине.
        Они обнимаются и целуются три раза, похлопывая друг друга и счастливо смеясь. Начинают что-то одновременно говорить, оживленно жестикулировать, перебивать, останавливать, спрашивать и отвечать. Изредка бросают на Марата косые взгляды, и тот разбирает несколько понятных слов: «ruso», «amigo», «guitarra» и
«Espana»[Русский, друг, гитара, Испания (исп.).] . Наконец Андреа подводит хозяина лавочки и представляет ему спутника. Испанец тут же кидается к Марату, трясет его руку и троекратно лобызает в обе щеки.
        - Espero le guste mi mundo de guitarras. Andrea, linda, muestrale todo aqui[Эсперо ле густэ ми мундо де гитаррас. Андреа, линда, муэстрале тодо аки. - Надеюсь, вам понравится мой мир гитар. Андреа, красотка, покажи ему все здесь (исп.).] .
        - V-a-ale[Хорошо (исп.).] , - довольно тянет Андреа и подталкивает Марата к первой стойке с гитарами. - Что ж, начнем.
        Она снимает со стенда две гитары, ничем на первый взгляд не отличающиеся друг от друга, ставит их перед Маратом и спокойно спрашивает:
        - Что скажешь?
        - Обычная классика.
        - Закрой глаза, - берет его за руку и заставляет поочередно потрогать струны каждой. Какая у нее все же горячая ладонь!
        - У одной металлические, у другой нейлон. Ну и что?
        Андреа неспешно перебирает нейлон, а потом неожиданно пробегает боем по металлу. Уши Марата наполняют яркие, резонирующие, пронзительные звуки.
        - Первая, с нейлоновыми струнами, - действительно обычная испанская гитара, а вторая - акустическая.
        - Значит, разница в звуке, который регулируется материалом струн?
        - Да, у акустики - это всегда металл, никель или сталь. Но если присмотреться, заметишь: у такой гитары коробка всегда немного больше, инструмент словно шире в плечах своей классической подруги, а гриф у него чуть-чуть длиннее.
        - Какие тонкости! - Марат не привык, что его чему-то учат в мире музыки.
        - Эта, - Андреа показывает на кленовый корпус семиструнной гитары, - ваша родная. Так и называется - русская. И это не просто акустическая гитара с дополнительной струной, у нее своя настройка. А здесь…
        - Здесь все ясно, - Марат оборачивается к следующему стенду. - Электрика - она и есть электрика. Блюз, рок, фолк, кантри и иже с ними.
        - Точно, - Андреа неторопливо перебирает грифы и ласково называет каждый: резофоник, нэшнл, педал-стилл, лэп-стилл, добро, баттл-нэк.
        Марат еле сдерживается, чтобы не открыть от удивления рот.
        - Я раньше делил этот инструмент на гитару и бас-гитару, - нехотя признается он.
        - Ага, - поддакивает довольная Андреа. - Ты забыл добавить тенор-гитару: четырехструнную, с укороченной мензурой, диапазоном и строем банджо, и баритон-гитару с длинной мензурой. А еще не упомянул безладовую и слайдовую.
        - Ну ладно, ладно. В многообразии ты, допустим, убедила. Но это все издержки современности: XX век, а нам нужны старинные инструменты.
        Андреа разглядывает три гитары, заботливо убранные хозяином за стекло.
        - Да, выбор небольшой, но здесь наверняка лучшее из того, что мы могли бы найти.
        Марат подходит к витрине, ни о чем не спрашивает, всматривается в инструменты. Он все же профессионал. Скептицизм уступает место здоровому интересу. Музыкант видит, что корпуса гитар более узкие и плоские, дерево, хоть и отлично сохранившееся, явно старинное, струны сделаны из кишок.
        - И какой это век?
        - Надо спросить у хозяина. Я так не умею различать, - неохотно признается Андреа. - Только эти инструменты так и называются: гитары Возрождения и барокко. Они очень изящные. Жаль только, звучание у них довольно слабое, но для салона подойдет именно такая гитара.
        - Выбирай и пойдем.
        - Подожди! Ты же не видел главного!
        Андреа стремительно втягивает его в следующий зал.
        - Вот! - торжественно объявляет она.
        - Что? - Марат обводит комнату пристальным взглядом. Здесь совершенно точно собраны гитары одного типа. Пять минут назад он бы с удовольствием назвал их обычными классическими, но теперь не спешит.
        - Фламенко. - Любовно, с искрами в глазах.
        - Фламенко? - Задумчиво и грустно.
        Андреа косится на Марата. Что за интонация? Нечто личное?
        - Коробка более узкая, изготавливается из деревьев разных пород, струны расположены ближе друг от друга, но это все мелочи. Здесь ударные, яркие звуки. Не столь громкие и резонирующие, как в акустике. Другие. Волшебные. Слушай.
        Андреа играет, Марат замирает, как когда-то Алка в подземном переходе. Но ему повезло больше. Для Алки жила только гитара, а для Марата ожила женщина. Гитара требует - Андреа отдает. Гитара плачет - Андреа тоскует. Гитара танцует - Андреа качает ногой. Гитара исторгает страсть - Андреа сверкает глазами. Гитара играет - Андреа живет. Гитара и Андреа, Андреа и гитара - один узел, одна нить, одно дыхание.
        Андреа играет, Марат слушает, и обоим невдомек, что перед глазами у них одна и та же картинка: отбивающая каблучками дробь маленькая черноволосая девочка.
        - Что скажешь?
        У Марата нет слов. Только один вопрос:
        - Ты гитаристка?
        Андреа опускает голову, отставляет гитару, поднимает на Марата полные тоски глаза и глухо, хрипло, с усилием произносит:
        - Да.

16
        - Да. - Андреа гладит рыжую, кудрявую головку, заливаясь счастливыми слезами.
        - Правда-правда?
        - Правда-правда. - Прижимает к себе худенькое тельце, целует глаза, щеки, лоб, нос, подбородок.
        - Ты моя мама? - еще раз уточняет ребенок.
        - Я твоя мама.
        Если бы Андреа только могла знать раньше, что собой представляет процедура выбора ребенка усыновителями в детских домах, она бы провела не одну бессонную ночь, прежде чем окунуться в этот ужас протянутых детских рук, просящих глаз, заискивающих беззубых улыбок.
        Они с Димом идут по коридору в сопровождении заведующей.
        - Мы подобрали для вас нескольких ребят. Советую обратить внимание на Сашу, он будет стоять слева с краю. Он самый добрый и спокойный. Сережа (будет в центре) на вас, - обращается к Диму, - чем-то похож: темненький, кареглазый, обаятельный. Ну, Андрюша тоже ничего. Сейчас сами увидите.
        Андреа уже не хочет никуда идти, она с трудом передвигает ноги и почти не слушает наставления женщины. Из каждой выходящей в коридор двери торчат любопытные детские головы. Те, кто постарше, подпирают стены, помладше перегораживают дорогу, дергают за юбку, заглядывают в глаза. И каждое детское лицо пронзает Андреа недетской мольбой: «Выбери меня!»
        Цепляясь за Дима, ему тоже нелегко дались эти несколько метров, она доходит до спасительной двери, за которой их ждет еще более страшное испытание.
        В комнате под присмотром воспитательницы стоят, вытянувшись в струнку, три мальчугана, которые боятся не то что шелохнуться, даже дышать. Они знают: от их поведения зависит судьба. Мальчишкам очень нужно понравиться этим дяде и тете, которые сейчас сделают выбор. Андреа останавливается у двери и пытается сосредоточиться, стараясь не встретиться глазами с детьми. Ей кажется, что она - вершитель страшного суда, а перед ней - трое осужденных. И помиловать ей подвластно только одного из них, а других неминуемо ждет приговор бессрочного ожидания.
        - А Сережка в кровать писается, - вдруг громко произносит мальчуган, стоящий справа.
        Маленькие ручки в центре трио претендентов закрывают глаза, уши краснеют, голова опускается, сопливый нос хлюпает громче, чаще и горше.
        Мальчик слева выбегает из строя, хватает маленький стульчик, впрыгивает на него и весело, громко затягивает:
        Пусть мама услышит, пусть мама придет!
        Пусть мама меня непременно найдет!
        Ведь так не бывает на свете,
        Чтоб были потеряны дети.
        Андреа зажимает рот обеими руками, сдерживая позывы раздирающей нутро рвоты, и выбегает из комнаты. В этот детский дом они больше не вернутся, но сколько же еще их разбросано по стране!
        Свое рыжее чудо они выбирают по фотографии. Колечки кудряшек, зеленые глаза, белая кожа - вылитая мама. И даже имя почти испанское - Павел (Павлуша, Пабло).
        На первое свидание Андреа отправляется одна (Дим на гастролях), она обвешана конфетами, игрушками, книжками. Хотя в пять лет детдомовские дети, конечно, не умеют читать. Но книжки такие красивые, с яркими картинками, а читать Андреа научит. В отдельном пакете - главный подарок: пластмассовая гитара с разноцветными кнопочками, играющая двадцать разных мелодий. Андреа уже представляет, как будет выводить рулады вместе с сыном: мама на настоящем инструменте, Пабло - на игрушечном. Она мечется по комнате, подгоняя последние минуты ожидания: «Сейчас, сейчас она его увидит».
        Открывается дверь, и, шаркая косолапыми ножками, входит тот, кого Андреа ждала шесть лет. «Когда я забеременела в первый раз, Пабло тоже поселился для меня в чьем-то животе. Это мой, мой ребенок». Мальчик замирает у двери, не выпуская из ладошки руку воспитательницы.
        - Ну иди, - подталкивает та.
        Андреа присаживается на корточки и умоляюще шепчет:
        - Иди ко мне.
        Нерешительная ладошка отпускает взрослую руку, ножки осторожно шагают и падают в теплые, ласковые объятия незнакомой, но почему-то сразу же родной женщины. У нее такие же рыжие волосы. «Интересно, ее тоже дразнят?» Мальчик утыкается в тонкую шею, вцепляется в худенькие плечи, зарывается в пушистые кудри и тихонько спрашивает:
        - Ты моя мама?

17
        - Мама! - в ужасе визжит Андреа. По трибунам проносится вздох облегчения. Только что бык чудом не поднял на рога пикадора. Человек увернулся в последний момент. Великое искусство - заставить зрителя поверить в неминуемую трагедию, дать почувствовать зловонное дыхание смерти, чтобы потом одним прыжком и взмахом красной тряпки стереть с лиц застывшую маску страха.
        - Это последний бой. На матадора смотреть не будем.
        - Почему?! - Андреа изумленно оборачивается к Марату. Какой смысл идти на корриду, если финал останется неизвестным? Это все равно что уйти со зрелищного спектакля во время антракта или покинуть Диснейленд, не дождавшись вечернего шоу фейерверков.
        - Не хочу становиться свидетелем убийства.
        - Человека?
        - Быка.
        Один раз Андреа уже все это проходила с Димом. Что ж, можно и повторить.
        - Коррида не имеет никакого отношения к убийству. Бык, воспитанный для боя, не может проиграть. Победи или умри. И в музыке фламенко не существует промежуточных состояний. Любовь или смерть. Все или ничего. Для быка честь - умереть на арене.
        - Это ужасно - готовить животных на потеху кровожадному зрителю!
        - Да эти животные ведут жизнь, которой может позавидовать любой из самых кровожадных людей: их холят и лелеют, кормят на лучших пастбищах, оберегают от болезней! Знаешь, сколько стоит на аукционе победитель корриды? И, можешь поверить, эти быки себе цену знают. Они принадлежат к высшей касте. Они рождены не для того, чтобы закончить свои дни на скотобойне. Они - гладиаторы, которым рукоплещут трибуны.
        - Я не готов лицезреть смерть гладиатора.
        - Зачем тогда притащил меня сюда?
        О, теперь Марат точно знает зачем! Чтобы увидеть эти раскрасневшиеся щеки, раздувающиеся ноздри, сдвинутые брови. Он уже целый час то и дело отвлекается от происходящего на арене и смотрит, как Андреа вскакивает в едином порыве с тысячами таких же безумцев, скандирует призывы и пытается руководить действием, направляя своими выкриками то быка, то тореро.
        - Хотел проверить себя.
        - Проверил? - насмешливо.
        - Проверил. Тебя.
        - И что показал рентген?
        … Что ты готова наслаждаться
        Жестокой схваткой роковой
        И вместе с глупою толпой
        Победой смерти забавляться[Жозе-Мариа де Эредиа. Песня Тореадора. - Пер. Л. Райт.] .
        - Забавляться?! Коррида может быть забавой для кого угодно, но только не для испанца! - Андреа никогда не занимал вопрос национальной принадлежности, но сейчас она готова задушить этого иностранца, который совершенно ничего не понимает и принижает национальные традиции ее народа. - Даже сибирский заключенный понимает в этой жизни больше тебя!
        - Что?
        - Ничего.
        Готова ли она еще раз услышать, что стихи посредственные? А почему бы и нет? Она же знает, что это не так. Читает:
        Потешить публику - задача
        Для остророгого быка.
        Судьбу проверить на удачу
        И увернуться от клинка.
        В загоне он за красной тряпкой
        Помчится пасадоблем вскачь.
        Поддеть тореро бычьей хваткой,
        Подбросить в воздух, словно мяч, -
        Вот где венец его стремлений,
        Вот в чем корриды благодать:
        Иль пасть в бою без сожалений,
        Или победу одержать.
        Иные скажут: «Бык - забава,
        Инстинктов низменных дитя
        И раб жестокости кровавой».
        А я признаюсь, не шутя,
        Что зависть к пленнику арены -
        Мой давний, избранный порок.
        Из пасти извергая пену,
        Пыль выдувая из-под ног,
        Мне не дано с судьбой в рулетку
        Под вой болельщиков играть.
        Себя загнал в пустую клетку,
        И здесь мне жить и умирать.

«Это она про кого? Про него? Про Марата?»
        - Ты дружишь с сибирским заключенным?
        И это все, что он может сказать? Напыщенный индюк!
        - Хорошие стихи. Только они не о корриде вовсе. Об одиночестве. И, кстати, хоть тореро с быком на арене вдвоем, в сущности, каждый из них наедине с судьбой.
        На все у него свой взгляд, свое мнение.
        - Знаешь, - неожиданно признается Марат, - вот так и в оркестре: слаженный коллектив, а каждый из музыкантов наедине со своим инструментом: видит только его, слышит только его, чувствует только его. И лишь дирижер дышит всей музыкой.
        Андреа не согласна. По ней дирижер без оркестра - никто. Но она не спорит. Смотрит на Марата, спрашивает:
        - Ты правда дирижер?
        - Дирижер.

18
        - Дирижер? - Сеньора Санчес несколько растеряна. - Зачем квартету гитаристов дирижер?
        - Черт! - Андреа надеется, что произнесла это про себя. Господи! Вот ее и поймали. Прямо на пороге. «Тайное всегда становится явным», - говорила тетя Анхелика, назидательно подняв указательный палец, всякий раз, когда находила запрятанные маленькой Андреа тетради с двойками по математике. И вот опять полученная Андреа от жизни жирная двойка собирается сбросить с кривой шеи наброшенный камень отправленных открыток и, предательски скалясь, выплыть на поверхность.
        - Квартет гитаристов, - Марат припадает к руке хозяйки дома, - настоящая изюминка нашего коллектива. Я дирижирую оркестром, который работает на разогреве у вашей дочери.
        Андреа благодарно переводит. Как он догадался, о чем спросила мать? Сеньора Санчес расплывается в улыбке, бросает на дочь взгляд, полный горделивого умиления. Андреа испускает вздох облегчения. Они заходят в дом.
        Как описать первые минуты долгожданной встречи? Радостные вскрики, жаркие объятия, ощупывания и осматривания. Марат чувствует себя чужим на этом празднике всеобщего оживления, гадким утенком среди стаи прекрасных лебедей. В глазах мелькают руки, головы, губы, щеки обнимающих и целующих его людей, которые ведут себя так, будто знают его по меньшей мере лет десять. Уши разрываются от натиска нестройного хора десятка звонких голосов, одновременно ведущих непонятные речи.
        А Андреа? Она еще не утонула в этом гвалте неудержимого веселья? Может, ее надо спасать? Вовсе нет. Марат уже выдергивает ее голос из одуряющего шума. Она говорит ничуть не тише, отвечает всем сразу, не делая пауз, и трещит без перерыва, сыплет испанскими словами, хохоча, мотая кудряшками, махая руками. Вот она обнимает отца. Какая же она нежная! Треплет по вихрастым головам племянников. Какая искренняя! Ласково припадает к коленям сидящей в инвалидном кресле старушки. Какая родная! Марат смотрит во все глаза, боясь пропустить малейшее движение женщины. А она, кажется, и вовсе забыла о нем. С головой погрузилась в опьяняющее море общения, захлебнулась, растворилась, утонула в нем. Маленькая, восхитительная, рыжая Русалка.
        - La mesa esti servida[Стол накрыт (исп.).] , - доносится откуда-то из подземелья, и вслед за словами на лестнице, ведущей в подвал, вырастает женщина, очень похожая на маму Андреа. Только толще, старше и строже.
        - Tia![Тетя! (исп.)] - визжит Андреа, вырывается из плотного кольца неугомонных родственников и заключает в объятия сдобную пожилую испанку, от строгости которой в момент не остается и следа.
        - Vamos! Vamos![Пойдем! (исп.)] - кричат сразу несколько детей и взрослых.
        Андреа возвращается к Марату, тянет его за общей гурьбой вниз по лестнице:
        - Пойдем!
        Погреб - гордость хозяина дома, а каждый новый гость - очередной благодарный слушатель. Вот и Марат попал в чарующий плен Риохи, Ла Манчи, Понтеведры, Таррагоны[Четыре из шестидесяти двух винных провинций Испании.] … Сеньор Санчес что-то быстро лопочет, доставая бутылки, жонглируя ими перед лицом Марата, показывая на этикетки. Гость улыбается, кивает и, как дурашливый болванчик, без конца повторяет:
        - Si, si[Да, да (исп.).] .
        Наконец они подходят к «центру экспозиции» - стеклянной стойке, за которой собраны самые дорогие экземпляры. Здесь хозяин обходится без слов, и Марат понимает. Сеньор Санчес показывает на самую верхнюю бутылку 1972 года, а потом - на старшую дочь, достает 1977-й и машет Андреа, бросает взгляд на 1984-й и ищет глазами младшую. Демонстрирует Марату внуков: бутылки 93-го, 96-го, 99-го, 2002-го,
2005-го. Последняя принадлежит двухлетнему малышу, с которым шумно знакомится его блудная тетя. Марат наблюдает за этой сценой. Андреа любит детей и, тормоша младшего племянника, грустнеет, бросает чуть завистливые взгляды на старшую сестру. Скоро в витрине сеньора Санчеса появится еще одна бутылка.
        Осмотр окончен. Все усаживаются в центре погреба за дубовый стол, уставленный закусками. Самое почетное место среди яств по праву принадлежит огромной ноге хамона, от которой сеньор Санчес торжественно отрезает тонюсенькие ломтики острым ножом. Обед начинается, и Марат с удивлением обнаруживает, что поглощение пищи не отвлекает радушных испанцев от главного процесса: громкого, непрекращающегося разговора. Все что-то спрашивают, Андреа отвечает. Дети - за столом, под столом, вокруг стола, а младший - практически на столе. Широкие улыбки, добрые глаза, родные люди - семья. Почему Андреа так далеко от них? Зачем выдумала легенду? Марат ничего не выдумывал. Его родным бездарный маляр оказался ненужным. Его сбросили с ветвей генеалогического дерева даже раньше. Когда он принял решение задержаться в Бишкеке после смерти Марийки. Но с его-то семьей все понятно. Там, в кого ни ткни, - одни сплошные Сомсы Форсайты[Сомс Форсайт - герой романа Джона Голсуорси «Сага о Форсайтах», отличающийся снобизмом.] . И Марат еще до конца не избавился от этого впитанного с молоком матери ощущения избранности и
превосходства. У Санчесов все по-другому. Может, Андреа и пожурили бы за
«невыполнение плана», но не вычеркнули бы из жизни, как это сделали с Маратом. Почему же она скрывает? От кого бежит? Марат смотрит на застывшие в улыбке губы, растянувшие на порозовевших от вина щеках трещинки первых мимических морщин, на тонкие пальцы, придерживающие кудряшки, на худенькие плечи и отчего-то манящую грудь, то и дело сотрясающуюся от безудержных взрывов хохота. Марат никогда не видел эту женщину такой. Он смотрит, он рассматривает, он изучает, он любуется, он понимает: рыжая, своенравная, странная, неприятная Андреа ему нравится. Очень нравится. А еще он понимает: Андреа бежит от себя. От себя настоящей: веселой, горячей, обжигающей. Жаль, он ничего не понимает по-испански…
        - So, you are a conductor, - неожиданно обращается к нему старшая из сестер Санчес, и прежде, чем Марат успевает подумать о последствиях, автоматически отвечает на заданный вопрос:
        - Yes.
        Отвечает и тут же пугается. Теперь главное - не попасть впросак, не сказать чего-то, что может навредить Андреа. Они условились: она рассказывает, он молчит и кивает. А теперь что делать? Придется отвечать на пытливые вопросы, которых у женщины по имени Пас накопилось немерено: «Почему оркестр не приезжает в Мадрид? Нет заказов на гастроли? Странно. Гитаристов здесь любят. Где вам понравилось больше: в скандинавских странах или в Австралии? А как вам Париж? Андреа буквально бредит этим городом. А какая, по-вашему, самая известная достопримечательность Милана?»
        - Паоло Мальдини[Капитан итальянского футбольного клуба «Милан», много лет был капитаном национальной сборной.] , - решает отшутиться Марат, уставший обороняться, напрягать память и рассказывать о странах, в которые часто наведывался, дирижируя «Музыкантами столицы».
        Услышав футбольную фамилию, сеньор Санчес требует перевести разговор, одобрительно смеется и начинает разглагольствовать об успехах «Реала»[Футбольный клуб «Реал Мадрид».] . Пас почтительно слушает отца несколько минут и бросается в новую атаку: «А почему вы решили стать дирижером? А что заканчивали? А в каких коллективах работали? А какие у вас любимые композиторы, произведения, инструменты? Рояль? Может, вы нам сыграете?»
        Марат им сыграет. Но не своего любимого Баха, не почитаемого Андреа Бетховена и даже не опереточного Штрауса. Сыграет Элтона Джона. «What I gonna do to make you love me?» - будет петь он, сидя за белоснежным роялем, не отрывая пронзительных черных глаз от рыжей русалки, облокотившейся на инструмент. Он споет для тринадцати Санчесов и только для одной из них. Он споет для Андреа и впервые, сидя за роялем, ни разу не вспомнит о Марийке. Он посмотрит в зеленые глаза и забудет о прошлом, пытаясь отыскать среди густого леса ресниц тропинку в будущее.
        Андреа наблюдает за пианистом. Что это? Он поет для нее? Или ей только кажется? Просто ей очень хочется, чтобы он пел для нее одной, смотрел на нее одну, думал только о ней.
        Как странно! Чтобы остаться вдвоем, этим двум взрослым, зрелым личностям понадобилось оказаться в окружении дюжины людей.
        Проницательная Пас нарушает идиллическое уединение, тронув сестру за плечо, что-то шепчет ей на ухо. Они выходят из гостиной, поднимаются на второй этаж, и в спасительной тишине спальни Пас задает вопрос, который мучает ее с момента возвращения Андреа:
        - Кто этот человек, Анди?
        - Я же сказала, Пас, - наш дирижер, - недоумевающий голос, отведенный взгляд, слегка покрасневшие уши.
        - Что дирижер, я поняла. Только не ваш. Анди, твоя сестра, конечно, погрязла в своих заботах, но пока еще не выжила из ума. Я вижу, между вами что-то происходит, но не это главное. Моему старшему сыну уже четырнадцать, и он прекрасно ориентируется в Интернете. Хорхе хватило нескольких минут, чтобы проверить: квартета, в составе которого ты уже три года гастролируешь по миру, не существует и никогда не существовало в природе.
        - А мама? - только и может выдохнуть Андреа.
        - Мама не знает. Ты хочешь жить в воображаемом мире - я иду навстречу твоим желаниям.
        - Спасибо. - Андреа физически ощущает, как стыдливые угрызения совести пробегают по коже крупными мурашками и стучатся в каждый закоулок ее плоти.
        - Но это не может продолжаться вечно! - В шепоте Пас столько гнева и беспокойства! Испанский темперамент вот-вот возьмет верх над здравым смыслом, и придуманная Андреа история рассыплется под градом громких возгласов сестры.
        - Пожалуйста, потерпи еще немного, - Андреа сжимает руку Пас. Если бы она могла, она бы зажала ей рот.
        - Возвращайся, Анди. Слышишь? Я не знаю, что ты там делаешь, но явно не взбираешься на музыкальный Олимп! Твое имя мелькает в информации пятилетней давности. Что тебя там держит? Почему ты не уедешь? Кто тебя там ждет? Что?
        Андреа знает, как успокоить разволновавшуюся сестру. Усыпить бдительность женщины, ратующей за семейные ценности и счастливую личную жизнь, можно одним-единственным словом. Обрусевшая испанка улыбается. Она думает о дирижере, который сторожит чужие дома, о сибирском заключенном, пишущем прекрасные стихи, и о маленькой девочке, что будет ждать ее у танцующего стекла. Андреа проваливается в свои мысли, уползает от сестры в спасительную раковину. Но прежде, чем плотно захлопнуть дверь, успевает заговорщически прошептать:
        - Свидание.

19
        Свидание не состоится, но Андреа об этом еще не знает. Все ее мысли сосредоточены за столиком на двоих в кафе на Пуэрта дель Соль.
        - Как это переводится?
        - Ворота солнца.
        - Почему?
        - Тебе нужна историческая справка или мои мысли?
        Ее мысли Марату гораздо интереснее, но историю тоже можно послушать.
        - В XV веке здесь был пригород и проходила городская стена с воротами, обращенными в сторону солнца.
        - Ясно. Это объяснение летописцев. А у тебя какое?
        У нее простое: двое людей пьют кофе, смотрят друг на друга и перебрасываются непринужденными фразами. Кто они: закадычные друзья, любовники или просто знакомые? А может быть, они просто никто и сама судьба свела их вместе за столиком? Но тогда, может, они станут кем-то? Иначе как объяснить это сияние глаз, которое слепит обоих и делает площадь солнечной?
        - Мадрид - по статистике самая солнечная европейская столица. На этой площади практически круглый год светит солнце.
        - И это все? - Разочарованно.
        - Все. - Сдержанно.
        - Смотри. - Андреа почти на самом краю смотровой площадки башни Пикассо.
        - Отойди, - пугается Марат.
        - Боишься высоты? - Андреа - у самого парапета. Ей нравится дразнить его.
        У Марата кружится голова. Ему кажется, что внизу плещется море.
        - Отойди! - Грубо, настойчиво, по-мужски.
        - Ну ладно. - Покорно и очень женственно.
        - Покажи мне лучше свое любимое место в Мадриде.
        Андреа не уверена, что хочет идти туда.
        - Ну пожалуйста.
        - Пойдем.
        Берег Мансанарес, одинокие оливы, уютная лавочка, слезы в глазах.
        Марат рассматривает спутницу:
        - Все ясно. Детство. Одноклассник. Первый поцелуй…
        - Ничего тебе не ясно!
        - Объясни!
        - Уже даже не юность. Муж. И поцелуи практически последние.
        - Муж?
        - Да. Его звали Вадим. Он был русский.
        - Ушел?
        Да, как сказать? В общем…
        - Да, ушел… Мы были здесь за месяц до… до… до всего.
        Андреа больше не сдерживается. Она горько оплакивает Дима на твердом плече Марата.
        Парк Буэн-Ретиро к слезам не располагает и совершенно не оправдывает свое название[В буквальном переводе с испанского - «хорошее уединение».] . Жизнь бьет ключом: бегуны, роллеры и велосипедисты рассекают по аллеям, заставляя пешеходов испуганно оглядываться и отпрыгивать. Стайки подростков играют в сокс и горланят какие-то речевки. Залитое солнцем озеро усеяно лодками, как сердцевина подсолнуха - семечками. У Хрустального павильона играет оркестр, и музыка проникает в каждый уголок зеленого острова. Во времена Пио Барохи[Испанский писатель, автор романа
«Вечера в саду Буэн-Ретиро».] все было не так: изящные дамы, галантные кавалеры, изысканная публика - заядлые театралы и любители праздного отдыха. Где они теперь?
        И только спутница Марата похожа на героиню романа: легкая широкая юбка, из-под которой едва торчит носок тряпичной туфельки, блузка с короткими рукавами-фонариками, волосы собраны от жары в пучок, а короткие пряди обрамляют странно светлую для испанки кожу лица кокетливыми завитками. На глазах - ни грамма косметики, над головой - белый кружевной зонтик. Барышня начала ХХ века, да и только.
        Это их последний день в Мадриде. Ноги, голова, глаза устали от живописи Прадо, архитектуры дворцов, скульптур на бульварах и площадях, фонтанов и галерей. Сегодня они просто гуляют. Марат приехал из гостиницы. Андреа пришла из дома. Она подготовилась: юбку вытащила из шкафа Франсиски, зонт позаимствовала у тети Анхелики. Впечатление произведено.
        - Вас покатать? - Марат склоняется в учтивом поклоне.
        Зонтик приподнимается. Обладательница рыжих кудряшек опускает глаза и чуть заметно кивает.
        - Si.
        Лодка скользит по зеркальной глади воды. Марат гребет без усилий. Андреа подставляет солнцу лицо, жмурится, мечтательно улыбается. Впервые за долгое время она ни о чем не думает. Как хорошо! Но равновесие нарушается.
        - Ты долго была замужем? - Марату нужно знать, насколько прочно прошлое держит ее? Готова ли она захлопнуть одну дверь, чтобы открыть другую? И с каким багажом Андреа готова расстаться на привокзальной площади, а какой собирается взять с собой в поезд? И захочет ли она ехать с ним в одном купе? Ведь СВ Марат предложить не может, Андреа придется стать третьим пассажиром в его жизни.
        - Мы были вместе почти десять лет. - Она познакомилась с мужем, он расстался с Марийкой.
        - А дети? У тебя есть? - Зачем он задал этот вопрос? Помнит же количество бутылок в витрине сеньора Санчеса.

        - У нас есть ребенок. - Андреа гордо раскладывает перед Зоей стопку фотографий маленького Пабло. - Правда, хорошенький?
        - Просто прелесть, - кивает подруга, которую совершенно не волнуют маленькие дети, тем более детдомовские.
        - Смотри. А это он мне нарисовал.
        Зоя рассматривает альбомный лист: домик с кривой крышей, солнышко, тропинка, на тропинке два человечка, один побольше, другой поменьше. На палочке-туловище большого человечка - какой-то треугольник.
        - Что это?
        - Юбка. - Неужели Зое не понятно? - Картина называется «Я и моя мама».
        - А-а… Когда вы его забираете?
        - Суд через три месяца. Но я езжу к нему каждую неделю. Мы играем, гуляем, я его даже читать у…
        - Новый год где встречать будете? - Зоя неисправима. Не может поддерживать не интересующий ее разговор.
        - У моих, в Мадриде. Решили съездить. Когда теперь выберемся куда-то вдвоем, - Андреа любовно целует детский носик на фотографии.
        - Конечно, - вздыхает Зоя. Подруга, по ее мнению, совершенно погрязла в материнстве. - У вас же теперь дети…

        - Дети? - задумчиво переспрашивает Андреа. А у Марата есть дети? Сколько ему? Тридцать шесть? Тридцать восемь? Если нет, то уже пора бы. Но за этим к Андреа обращаться не стоит.
        - Нет.
        Марат бросает весла, берет ее ладошку, подносит к губам. Как вышло, что неделю назад эта женщина выводила его из себя одним своим появлением, а теперь он хочет только одного: прожить с ней всю жизнь? Андреа не отнимает руки, не отворачивается, не отводит глаз. Марат перетягивает ее на свою лавочку, прижимает к груди. Он думает, что похож на Хуана Гальярдо, сжимающего в объятиях прекрасную донью Соль. Но кому, как не Андреа, знать, что он обнимает Кармен?[Герои романа Висенте Бласко Ибаньеса «Кровь и песок», Кармен - бездетная жена главного героя, тореадора Хуана Гальярдо.]
        - Родишь мне?
        Андреа вздрагивает и каменеет.
        - Марат?! - Он оборачивается. Изумление, восторг, ликование. Марат вскакивает и чуть не переворачивает лодку. Из соседнего суденышка им машет и тоже чуть не выпрыгивает в воду мужчина. - Давай, рули скорее к берегу!
        - Это Антон. Мой давний товарищ. Играли вместе в Москве в оркестре, - поясняет Марат Андреа, энергично разрезая воду веслами.
        Андреа кивает. Она счастлива. Неожиданная встреча позволила на время отложить неизбежный отрицательный ответ.
        - Это просто фантастика, старина! - приятель хлопает Марата по плечу. У него большие руки, мощные плечи, бычья шея. Больше похож на борца, а не на музыканта.
«Наверное, трубач», - решает Андреа. - Где ты? Как ты?
        - Да я… - тянет Марат, - знаешь, как-то никак. А ты где трубишь?

«Угадала!»
        - Да я через полгода после того, как ты в Бишкек сорвался, сбежал из «Музыкантов».
        - Знаю. Мне сказали, ты в Америку подался, координат не оставил.
        - Это ты ничего не оставил. Укатил в свой Кыргызстан и привет.
        - Я вернулся.
        - А я нет, - гогочет Антон. - Слушай, такое дело… Прости, без обиняков. Мне тебя сама судьба послала. Ты сейчас где палочками машешь?
        - Да, в общем, нигде.
        - То есть никаких контрактных обязательств, сорванных премьер и скандалов?
        - Никаких. А что?
        А то, что Марату незамедлительно предлагается встать за пульт управления американским молодым, но очень перспективным оркестром, гастрольный график которого расписан на несколько месяцев вперед.
        - Представляешь, второго дирижера у нас пока нет, а первый, идиот, сел вчера на горный велосипед. Хобби у него такое! Расслабляется после концертов! - Антон гневно двигает бровями, раздувает ноздри. - Ну, и покатался. Правая нижняя конечность в трех местах сломана, а послезавтра нас уже во Франции ждут. Так что решайся, друг! И как это вообще возможно? Ты - и не дирижируешь?
        Андреа изучает Марата. У него горят глаза, дрожат руки, рот растянут в безвольной, растерянной, непонимающей улыбке.
        - Только времени думать нету. С тобой же еще надо контракт оформлять, визовый вопрос решать быстренько. Так что давай: да или нет? - настаивает Антон.
        Да или нет? Да или нет? Тем, кто в Москве, все равно, где Марат: в двадцати километрах или в трех тысячах. Все равно они его почти не видят. Они привыкли ждать. А станет ли ждать Андреа?
        - Поедешь со мной?
        Где-то она уже это слышала. Поехать? И обмануть его ожидания? Марату предлагают весь мир. Возвращение, возрождение, реинкарнацию. А что может предложить Андреа? Только себя. Она бы спросила Марата. Ему больше ничего и не надо. Только она может возродить его. Зачем ему этот мир без нее? Но Андреа об этом не думает. «Родишь мне?» - вспоминает она и тут же отвечает:
        - Нет.
        Музыка уже забрала у Марата Марийку. Он не отдаст ей Андреа.
        - Тогда я возвращаюсь с тобой! - Решительный голос, но потухший, разочарованный взгляд.

«Зачем? - мысленно спрашивает Андреа. - Чтобы работать сторожем и винить меня в упущенных возможностях?»

«Возвращаюсь, чтобы быть с тобой, чтобы жить, чтобы дышать».

«Его жизнь - музыка».

«Моя жизнь - ты».
        Андреа смотрит в глаза Марата. Одно ее слово - и Антон исчезнет из его жизни также внезапно, как появился.
        - Тебе не надо со мной возвращаться.
        - Я сам решу, что мне надо. Вопрос, надо ли это тебе.

«Надо! Очень надо! Ужасно надо!»
        - Не надо…

20
        - Не надо, Анечка! Ну, не надо, прошу вас!
        Психолог доведен до отчаяния. Он так рассчитывал, что поездка окончательно вернет Андреа к прежней жизни, даже начал подыскивать возможного пациента на ее часы. И все насмарку. Это уже пятый сеанс после ее возвращения, и пятый отведенный ей час она сидит, сжавшись комочком, в своем любимом кресле, смотрит в окно и как заведенная повторяет:
        - Он уехал, а она не пришла. Он уехал, а она не пришла.
        - Кто уехал?
        - Марат.
        - Сторож?
        - Дирижер.
        - А кто не пришел?
        - Наташа.
        - Танцовщица?
        - Девочка.
        - Не надо отчаиваться, голубушка!
        Рыдания.
        - Он уехал, а она не пришла…
        Конечно, Марат уехал. А что ему оставалось делать после слов Андреа? Поверил или захотел поверить, чтобы убежать от внезапно обрушившейся несвободы? Этого она уже не узнает. Да какая разница! Это ее выбор. И пусть она его горько оплакивает! Андреа страдает, чувствует, переживает. Проклинает себя, судьбу, страну, которая теперь ей кажется чужой и холодной, и этого уставшего от нее доктора, который так настойчиво упрашивает ее осушить слезы. Чего он хочет? Чтобы она опять замолчала, подавила эмоции, спрятала рожки, уснула? Неужели он не понимает, что в его кабинете она живет настоящей жизнью? Не притворяется, не улыбается через силу, не механически поддерживает разговор на совершенно не интересующие ее темы. Она приходит, забирается в кресло, снимает маску и открывает ему ту Андреа, возвращения которой он безуспешно добивался полтора года. Вот она перед ним такая, какая есть. Такая, какой была три года назад: живая, переполненная чувствами, влюбленная. Андреа чувствует себя совершенно прозрачной, бестелесной, обнаженной. Перед психологом сжимается в кресле ее нагая душа, которая плачет и кричит
только о том, что ее действительно тревожит:
        - Он уехал, а она не пришла!
        Почему не пришла? Андреа вернулась в Москву и неделю растворяла свои страдания в предвкушении грядущего разговора. Она так много может сказать этой девочке! Мужчина ушел, но остается надежда на встречу с ребенком. Так уже было однажды. Андреа почему-то решила, что теперь все будет по-другому, что крушения иллюзий не случится. Случилось…
        Она пришла к танцевальному залу в назначенный день и час. Она приходит туда каждый день. Она возвращается, чтобы заставить Наташу танцевать, а себя играть. Девочка не приходит, девочка не танцует - Андреа не играет.

21
        Дим играет Деда Мороза. Длинноухие зайчата с приколотыми к шортикам ватными хвостиками дергают его за бороду и дружно показывают, куда Баба-яга утащила Снегурочку. Пабло - второй зайчик справа. Он уже не похож на остальных маленьких зайцев. Его папа - Дед Мороз, а мама улыбается своему зайчонку из первого ряда.
        Это его последний Новый год в детском доме. Родители поедут к бабушке с дедушкой, и отвезут им его фотографии, и расскажут, какой замечательный внук у них скоро появится. А потом он уже поедет к ним вместе с мамой. Бабушка с дедушкой живут далеко, в другой стране. Там много солнца, тепло, и там родилась мама. У него такая хорошая мама: самая замечательная, самая добрая, самая красивая, самая лучшая. Совсем скоро она заберет Пабло к себе, они будут жить вместе. А через год он пойдет в школу, и дома, в его собственной комнате (в собственной комнате!), ему поставят личный письменный стол. Мама так и сказала: «Будешь читать и писать за личным столом». Как здорово! Здесь, в детском доме, все общее: игрушки, книжки, посуда, одежда, которую младшие донашивают за старшими. Своего у Пабло только зубная щетка и порция невкусной еды в тарелке. Раньше еда была хорошей, ему нравилась. Порции небольшие, одинаковые для трехлетних и десятилетних. Сразу после обеда все ждут ужина. А теперь Пабло ждет, когда приедет мама и привезет ему домашних пирожков или отведет пообедать в кафе. Он раньше думал, там только кофе
наливают, идти не хотел. Кофе Пабло не любит: он горький, его взрослые пьют. А кафе, оказывается - это как их столовая. Там и борщ есть, и пельмени, и компот. Только все горячее и ароматное.
        А еще мама ему купила коньки и водит в парк. Там замерз пруд, лед чистят от снега большими лопатами, такими же, как у их дворника дяди Миши. Чистят, а потом катаются на коньках. У мамы коньки белые, она говорит «фигурные», а у него настоящие, хоккейные. Мама крепко держит его за руку, не дает упасть, учит скользить. Она обещала, что как только Пабло научится кататься, купит ему клюшку и шайбу. Скорее бы!
        Мама рассказывает столько всего интересного. У него есть тети и дядя, а еще целая куча братишек и сестренок. Мама даже показывает их фотографии, и они вместе учат, как кого зовут. Мама говорит, они разговаривают на другом языке, и поэтому Пабло пойдет в такую школу, где его научат разговаривать так же. А потом вместе с мамой они и папу заставят выучить, а то он с бабушкой даже поговорить не может. Бедный! А Пабло сможет. Он уже сейчас знает, что его ждет abuela[Бабушка (исп.).] .
        Папа - Дед Мороз находит Снегурочку. Это Нина. Ей шестнадцать, она толстая и совсем на Снегурочку не похожа, зато она самая старшая. Но все равно. Его мама была бы гораздо лучшей Снегурочкой, настоящей! Нина зовет всех водить хоровод, папа стучит по полу палкой и кричит: «Елочка, зажгись!», а мама вскакивает со своего места и крепко сжимает ладошку своего зайца.
        Они ходят вокруг искусственного дерева. С веток свисают конфеты, мандарины и игрушки, которые разрешили трогать только старшим. Но мама обещала, что дома она достанет елку и он нарядит ее сам. И будет вешать все игрушки, какие захочет. И это будет их собственный Новый год. Ну и что, что весной? Подумаешь! Мама же сказала, что можно. Пабло дергает руку Андреа:
        - А когда вы поедете к бабушке?
        - Завтра, сынок.
        - А ты скоро вернешься?
        - Скоро.

22
        Скоро осень. Почему Вы не пишете?

        Осень уже наступила, а она все не пишет. Упирается взглядом в заученное предложение, перекладывает газету то в тумбочку, то на этажерку, то на журнальный столик до тех пор, пока глаза опять не наткнутся на взволнованный вопросительный знак. И все начинается заново: тумбочка, этажерка, стол…
        - Приезжай в гости. Мой Ромео ушел от жены. Познакомлю, - нудит Алка в трубку через день. На каждый у нее не хватает терпения.
        - Спасибо. Я не могу. Как-нибудь в другой раз.
        - Да чем ты так занята? Хождением из угла в угол?!
        Алка, как всегда, права. Андреа бродит по квартире. Иногда натыкается на выставленную в середине кухни кошачью миску, иногда - на самого потребителя несъедобных консервов. Эрфан, будто чувствуя настроение хозяйки, не хулиганит, скользит по комнатам бесшумной тенью, сворачивается незаметным клубочком на теплой подстилке. И только ночью котенок, разбуженный очередным кошмаром Андреа, обнаруживает свое присутствие: прыгает на смятые от беспокойного сна простыни, находит голову, уткнувшуюся во влажную от слез и холодного пота подушку, тычется в липкую шею, лижет уши, заставляет успокоиться, обнять себя и поглаживать мягкую шерстку.
        - Мой салон произвел настоящий фурор. - Олег приехал к Андреа на работу с огромным букетом орхидей и коробкой конфет «Моцарт» в виде скрипки. - Зря ты не пришла на открытие.
        - У салона должна быть одна хозяйка.
        - Аргумент. И все же. Ты даже не видела, куда я поставил гитару.
        - В угол?
        - Нет. Повесил на стену. В центре.
        - А Шостакович?
        - Снял. Ну их, этих дирижеров.
        Если бы Андреа могла сказать так же…
        - Слушай, - теперь Олег звонит на мобильный, - ты своего кота где покупала: на птичке или в магазине?
        - В магазине. Я его нашла в магазине.
        - А… Значит, не посоветуешь.
        - Что?
        - Где лучше кавказца купить. Моему поместью нужен сторож.
        - А Мила?
        - Мила? - Олег не сразу понимает, о ком речь. - Да ее забрали давно.
        - Марат?
        - Нет, какая-то женщина.

        Не пишу, потому что я опять умерла.
        - Анечка, я живой человек! Более того, я профессионал! И мне нужно каждодневное подтверждение своего успеха. Я должен видеть результаты труда.
        Карлович мельтешит по кабинету. Он все-таки сорвался. У Андреа кружится голова, она отводит от доктора взгляд.
        Все без толку. Все как об стенку горох. Слез нет. Опять молчит. Буравит взглядом стекло. И что прикажете делать психологу? Признать свою несостоятельность?
        - Голубушка, я не могу сражаться один. Мне нужна ваша помощь. Хотя бы намек на желание изменить ситуацию.
        Андреа намеков не любит.
        - Боюсь, ничем не смогу вам помочь. - Пациентка выскальзывает из кресла и вытягивается перед ошарашенным врачом. Глаза пустые: ни вызова, ни сожаления - ни хоть сколько-нибудь выраженной эмоции.
        - Извините.
        - Конечно, конечно. Как угодно. Попробуем в следующий раз.
        - Следующего раза не будет, - сообщает психологу узенькая спина с торчащими лопатками. Дверь захлопывается. Неразгаданная Андреа исчезает из его жизни.

        - Жизни у тебя никакой нет! Понимаешь ты это?
        Алка и Зоя, непрошеные гости, прибежали спасать подругу. Естественно, Карлович сообщил, что она отказалась от сеансов.
        - Ты никого не хочешь видеть. Никого не хочешь слышать, ничего не желаешь знать! - возмущается Алка. - Самое время собрать манатки - и в монастырь.
        - Я в Бога не верю.
        - Правильно, - соглашается Зоя. - В монастыре делать нечего. Так же, как и у психолога, - она ловит гневный взгляд Аллы и отвечает ей тем же. - Ну, как человек может ощутить радость от жизни, если его через день пытаются вывернуть наизнанку и разложить по пунктикам все душевные муки? Молодец, Андреа! Нечего тебе делать у этих мозгокрутов. Спасение утопающих - дело рук самих утопающих.
        - Много ты понимаешь! - злится Алка.
        - Да уж побольше вашего, - Зоя тоже переходит на личности. - Я, между прочим, по десять раз в год переживаю расставания. Могла бы тоже сидеть в своей конуре и киснуть от встречи до встречи. Но я же этого не делаю.
        - А что ты делаешь? - неожиданно спрашивает Андреа.
        Алка и Зоя быстро переглядываются. Теперь главное - не упустить проснувшийся интерес.
        - Ну, разное. Два года назад был кружок макраме. Я еще его маме всякие кошелечки, пояса передавала. Она поэтому и на знакомстве настояла. Кто же откажется от такой рукодельницы? Прошлой осенью в хор ходила…
        - У тебя же голоса нет!
        - Я пыталась развить.
        - Ну и как? - на лице Андреа наконец появляется уже забытая подругами улыбка.
        Девочки опять переглядываются. Удача на их стороне.
        - Ну, солировать не предлагали, но в первый ряд сразу поставили.
        Андреа уже хохочет: Зоя - длинноногая златокудрая блондинка с узкой талией и пышным бюстом. Такая может просто стоять у микрофона и открывать рот под чужую фонограмму - успех обеспечен.
        - Грамотный у вас руководитель.
        - Да, ничего. Только петь мне уже надоело. Я теперь степ танцую.
        - Почему не хамбо?[Национальный шведский танец.] - иронизирует Алка.
        Андреа смеется, Зоя недоуменно морщит лобик:
        - Что?
        - Ничего, ничего. Продолжай.
        - Так вот. Представляете группу великовозрастных идиотов в подкованных штиблетах? Все ритмично перебирают ногами и улыбаются друг другу. В голове - ни одной мысли. Только «раз-два-три, раз-два-три». А потом музыка заканчивается, ты понимаешь, что у тебя получилось, и эмоции такие… такие… просто огромный радостный взрыв.
        Зоя осекается и в ужасе прикрывает рот рукой. Она произнесла запрещенное слово.

        Шестого февраля 2004 года Андреа стоит на перроне Павелецкого вокзала и ждет мужа. Она приехала от родителей Дима, возила им сообщение о скором появлении в семье маленького Пабло. Свекор обрадовался, обещал смастерить маленькое Добро в честь большого добра, которое творят сын с невесткой. Свекровь восторгов не проявляла. Ее мало волнует чужая жизнь, а жизнь сына для нее чужая.
        Дим опаздывает уже на полчаса. Андреа еще не знает: муж не опаздывал, он боялся опоздать. Дим бросил застрявшую в пробке машину у «Автозаводской», спустился в метро и сел во второй вагон. До «Павелецкой» поезд не доехал. Раздался взрыв.
        Андреа будет искать, опознавать, отказываться верить, хоронить, вспоминать, выть от отчаяния, но жизнь ни на секунду не покажется ей законченной. Она будет верить, что через месяц маленькие руки сына, которые вот уже полгода обнимают ее раз в неделю, обнимут ее навсегда и спасут.

23

«Спаси и сохрани». Андреа разглядывает надпись на могиле Дима. Если бы муж был похоронен в Испании, она бы, наверное, и вовсе не смогла бы приходить к нему. Слишком нелепыми кажутся ей, неверующей, белые кресты и светлые камни на могильных погостах родной страны. Здесь, в России, все как-то логичнее: серые, черные плиты, тяжелые камни, мрачные мысли о быстротечности и уязвимости жизни. Все так, как должно быть, и только эта странная для Андреа надпись бередит душу. Свекровь настаивала, а у Андреа не было сил сопротивляться. Уже три года она приходит на кладбище, натыкается на эти два слова и удивляется их бессмысленности. Бессмысленности для Андреа. Для нее неведомый Спаситель уже не выполнил своей миссии.
        Андреа не испытывала разочарования, вера в ней угасла задолго до личной трагедии. Родители Андреа не были религиозными людьми, не заставляли детей посещать мессы и учить псалмы. К церквям и храмам в их семье относились скорее как к памятникам истории, архитектуры и искусства, Хотя с удовольствием проводили все радостные обряды: крещения, причащения, свадьбы. Девочкой она с нетерпением, как большинство маленьких католиков, ждала праздника первого причастия для того, чтобы вслед за более старшими подругами, которым жутко завидовала, превратиться наконец в принцессу из сказки[В Испании принято на первое причастие надевать девочкам длинные нарядные белые платья, напоминающие бальные.] . Андреа воспринимала церковь как нечто торжественное, традиционное, необходимое для соблюдения обычаев, но не обязательное. К религии и вере других людей относилась с пониманием и уважением до тех пор, пока однажды ей, пятнадцатилетней девушке, не пришлось присутствовать на похоронах ровесницы, умершей от тяжелой болезни. Андреа стояла на отпевании и не могла отвести глаз от кружевного гроба, в котором, одетая в
подвенечное платье, лежала юная невеста для Бога. Ее несчастная мать стояла в изголовье, поправляла спадавший на лоб умершей венок из белоснежных цветов, гладила холодные щеки дочери и исступленно повторяла: «Кисочка моя, я буду за тебя молиться». Андреа, и без того далекой от религиозного восприятия мира, сцена показалась настолько дикой и так отчетливо запечатлелась в ее сознании, что с того момента она старалась избегать не только разговоров о церкви, религии и божьей справедливости, но даже и помыслить не могла о существовании какого-либо другого мира, кроме того, в котором жила.
        Именно поэтому молодая женщина не изводит себя мыслями, что, если бы Дим носил на груди крестик, как и полагается всем крещенным, он не оказался бы в том злосчастном вагоне. Стоя у надгробного камня, Андреа постоянно думает о другом: его больше нет и никогда не будет. Они никогда не встретятся. И слово «никогда» остается неизменным.
        Наверное, Алка права. Если бы Андреа смогла уверовать, ей было бы легче. Она бы нашла в себе силы найти объяснение всему произошедшему с ней, как находят святые отцы оправдания любому противоестественному горю, отравляющему земное существование человека. Может, и правда ушла бы в монастырь, как Маргарита Тучкова[Вдова генерала Александра Тучкова, погибшего в сражении при Бородино, основала на Багратионовых флешах сначала церковь, а затем - Спасо-Бородинский женский монастырь, настоятельницей которого стала после смерти четырнадцатилетнего сына.] . Во всяком случае, смогла бы отвести душу в молитвах.
        А пока Андреа даже разговаривать не может на кладбище. Не с кем. Кому открывать душу? Холодному камню? Она выбирает бумагу. У газетных посланий есть человеческое лицо с разной мимикой, разным настроением, а на куске гранита с фотографией Дима всегда одни и те же обращенные в пустоту слова. А Андреа нравится, когда обращаются к ней:

…«Все мы, все мы в этом мире тленны…?» Боюсь, вам придется опять воскреснуть. Как же мои стихи? Вам обещали встречу с издателем. Пожалуйста, живите.
        На кольце известном Соломона
        Надпись есть о том, что все пройдет.
        И с души отчаянные стоны
        Время, будто ластиком, сотрет.
        Под лучами стрелок быстроходных
        Растворится сумеречная мгла.
        И конец печали безысходной
        Возвестят тебе колокола.
        Колокола - вестник новой жизни? Странно… Об этом Андреа не думает. Для нее колокольный звон - это ознаменование ухода. «По ком звонит колокол?» - вспоминает Андреа Хемингуэя. И будто в такт ее мыслям с кладбищенской колокольни разливается над могилами пронзительная мелодия. «Колокол звонит по тебе», - отвечает себе девушка. Как здесь написано? Андреа вглядывается в смятый газетный лист: «И конец печали безысходной возвестят тебе колокола». Но для того, чтобы шагнуть в будущее, ей для начала необходимо прыгнуть в прошлое.
        Андреа достает телефон, нажимает кнопочки записной книжки. Марат даже номера ее не спросил. Конечно, можно надеть розовые очки, ждать и верить, что когда-нибудь он постучится в двери испанского дома сеньоров Санчесов или приедет в хоромы Олега, чтобы отыскать ее. Но Андреа не тешит себя иллюзиями: она слишком хорошо помнит его изменившееся после ее слов лицо, ледяные глаза и гордо вскинутую голову на идеально прямой спине, вслед которой она долго-долго смотрела, пока Марат окончательно не скрылся в густой зелени Буэн-Ретиро. К самолету на Москву он не пришел, и Андреа поняла, что сторожа больше нет. Она тогда обрадовалась новому рождению дирижера, попрощалась с родней, сдала чемодан и в обнимку с бесценной гитарой полетела назад в бездну. В бездну безысходности, ненужности и никчемности. Ей так казалось. А оказывается, кому-то необходимо ее существование. Для чего-то она еще продолжает жить по заведенному распорядку. Для кого все это? Для тюремного поэта? Или не только для него? Андреа набирает номер, слушает знакомый голос, но не может произнести ни слова. Значит, еще не пришло время.
        - Муж? - раздается сзади тихий соболезнующий голос. Старушка в платочке стоит совсем рядом и пытается из-за спины Андреа получше рассмотреть даты на памятнике.
        - Муж.
        - Молодой.
        Андреа кивает.
        - ДТП?
        - Почти.
        - Хороший был?
        - Очень. - Андреа не нравится разговор, но она не знает, как завершить его, чтобы не обидеть пожилую женщину.
        - А мой ирод, царство ему небесное, всю жизнь мне искалечил. Жив был - не поверишь, только и делала, что молилась, смерти ему просила. Он меня, пропойца, и дубасил, и унижал, и изменял мне. А как помер, уж и не знаю, куда себя деть, чем отвлечь. Жизнь без него пустая какая-то. Будто не хватает чего-то. Понимаешь меня?
        - Не понимаю.
        - Ну и слава богу. А я вот бегаю к нему через день, разговариваю, все прошу:
«Васенька, вернись».
        - Просить живых надо, - резко отвечает Андреа.
        - А у живых разве допросишься?
        - Смотря как попросить.
        Дорога к выходу с кладбища лежит мимо церкви. Обычно Андреа не замечает ничего вокруг, но сегодня знакомые звуки заставляют ее повернуть голову к храму. Парнишка лет тринадцати изводит гитару заунывным треньканьем. Андреа подходит ближе, мальчик поднимает на нее глаза и начинает играть еще медленнее, сопровождая редкое касание струн протяжным напевом, весьма отдаленно напоминающим церковные песнопения. Репертуар, конечно, определен местом выпрашивания милостыни, но много ли принесла музыканту его стратегия? Андреа заглядывает в брошенную у ног незадачливого гитариста бейсболку: несколько смятых десяток и мелочь. В целом рублей пятьдесят.
        - Неправильно просишь, - обращается она к пареньку, продолжая спорить со старушкой.
        - Что?
        - Я говорю, такой игрой много не заработаешь.
        - Почему?
        - На жалость давишь. Жалостливые, конечно, встречаются, но, - Андреа красноречиво кивает на деньги, - я смотрю, их немного. Знаешь, когда люди охотно расстаются с деньгами?
        - Когда? - В глазах - живой интерес.
        - Когда они счастливы. Заставь человека улыбнуться, подари ему приятные воспоминания, и он с удовольствием откроет портмоне. А на кладбище мало радости.
        - Что же мне делать?
        - А зачем ты здесь?
        Мальчишка не похож на несчастного, голодного бездомного. У него вполне опрятный, ухоженный вид: модная стрижка, чистые джинсы, без наворотов, но не поношенные; связанный заботливой мамой или бабушкой теплый свитер, на китайских кроссовках - лейбл всемирно известного производителя. В общем, антураж для выкачивания денег у него тоже хромает.
        - Понимаете, - стесняется мальчик незнакомой женщины, - я с мамой живу и с бабушкой. Мама работает много, чтобы накормить, одеть, обуть, чтобы не хуже, чем у других, - он говорит явно заученными бабушкиными словами. - Она и на развлечения деньги дает. - Мальчик запинается, добавляет: - Иногда, - и замолкает.
        - Не так часто, как тебе хотелось бы?
        Кивает.
        - Но это неважно. Понимаете, у нее день рождения скоро…
        - Понимаю. Но тебе совсем не обязательно что-то покупать. Выучи какую-нибудь красивую песню и спой ее маме.
        - Я уже пять лет это делал. Надоело. Я раньше в хоре пел, а сейчас голос ломается, пришлось пока уйти. Может, на время, может, насовсем. А играю я так себе.
        - А репертуар у хора такой же, как ты сейчас пел?
        - Нет, почему? Я много песен знаю.
        - Рок, поп изобразить сможешь?
        - Сыграть? - пугается паренек.
        - Спеть.
        - Смогу.
        - Тогда пошли.
        Через несколько часов у Сережи, так зовут мальчика, уже хватает наличности на флакон хороших духов. Бегущие по переходу люди с удовольствием замирают на мгновения и вслушиваются в знакомые мелодии: «Beatles», «Машина времени», Окуджава, Высоцкий. Сколько песен Андреа выучила в общежитии Гнесинки! Песен совсем не классических, но ставших классикой. Мальчишка, поющий в хоре, знает слова многих, но не всех. Андреа начинает играть, и, если солист молчит, она поет сама. Иногда увлекается, забывает про возраст компаньона, заставляет гитару вспоминать Иглесиаса, Дассена:
        …Salut.
        C’est encore moi.
        Salut.
        Comment tu vas?
        Le temps m’a paru tres long,
        Loin de la maison
        J’ai penser a toi…
        - Мне домой пора, бабушка волноваться будет, - извиняется паренек перед своим аккомпаниатором.
        - Давай последнюю, - предлагает Андреа и, получив утвердительный кивок, начинает играть.
        …И спеть меня никто не мог заставить.
        Молчание начало всех начал…
        …Я в сотый раз опять начну сначала
        Пока не меркнет свет, пока горит свеча…
        Сережа старательно растягивает слова известной песни. Андреа играет для него, а он поет. Думает, что для мамы. Нет, он поет для Андреа.
        - Здорово было. Спасибо. Возьмите половину денег.
        - Оставь себе. Давай лучше как-нибудь повторим.
        - Давайте, - радуется мальчишка. - А когда вам удобно?
        - Вторник и четверг, по вечерам? - предлагает Андреа. К чему менять время сеансов душевной терапии?
        - Круто!

24
        - Круто! - присвистывает Зоя, которой Андреа рискнула рассказать, на кого променяла известного специалиста по лечебной психиатрии. - Я передам Алке, что для того, чтобы найти тебя, ей следует опять спуститься в подземный переход.
        - Не надо.
        - Ладно. Только ты теперь, как увлечешься чем-нибудь новым, про все остальное сразу забываешь. То салон у тебя, то его сторож, теперь это странное музицирование в метро. Больше ни о чем не хочешь думать, ни о ком не вспоминаешь, никому не звонишь.
        - Я свекру звонила, - признается Андреа, - уже несколько раз.
        - Да? Как он? Что говорит?
        - Алло.
        - Не поняла.
        - Он говорит: «Алло, алло», иногда: «Почему вы молчите?»
        - Так ты молчишь, что ли?
        - Ага. Не могу решиться.
        - Решишься. - Слова утешения от Зои - редкость. Она и сама замечает странные для себя эмоции и спешит избавиться от них: - Вот. Я тебе открытки принесла с Парижем и Брюсселем. Пиши. Если тебе еще не надоело заниматься ерундой.
        - Спасибо. Не надо.
        - Не будешь писать? - Зоя поражена. Неужели игра в переходе - лучшее средство от душевных болезней? Или Андреа, избавившись от одного недуга, заболела другим?
        - Буду звонить. - Андреа молчит несколько секунд, решительно встряхивает кудряшками: - Буду всем звонить.
        - Одно другого не исключает. Можешь и написать, если хочешь. Мне несложно. - Теперь Зое жалко, что таинственная игра в известного музыканта с ее участием закончена.
        - Мне есть кому писать.
        - Кому?
        Молчание.
        - Так кому?
        - Как поживает издатель? Ты устроишь мне встречу?

…Встреча, которую мы с Вами ждали, состоялась вчера. Я не стала относить все стихи. Взяла только самые хорошие. Два он при мне прочитал. Особо в похвалах не распинался, но это не страшно. Мне пришлось прочитать несколько Ваших строк своей подруге. Сказала, что это мои. Извините. Иначе она отказывалась способствовать нашему делу. Ей не понравилось, и это хороший знак…

        Через несколько дней Андреа открывает свежую газету:

«Если творение твое не понравилось знатоку, то это признак нехороший; если же оно удостоилось хвалы от невежды, то его совсем следует бросить»? Я вас правильно понял? Вы окружили себя странными людьми…
        Андреа затрудняется точно назвать автора этих строк - скорее всего, это кто-то из немцев. Но эрудиция тюремного поэта заставляет ее задавать вопросы:

…Кто Вы?..

…Друг…

…Как вы там оказались?..

…Рано или поздно любопытство становится грехом…

        Андреа узнает слова Франса. Рифмоплет хочет поиграть? Тогда он выбрал достойного соперника. В Иркутск долетают стихи Рюккерта:
        …Грехи людей пересчитать ты так усердно рвешься?
        С своих начни, и до чужих едва ли доберешься…
        Обидится, не обидится? Не обиделся:

…Всем людям свойственно грешить. Различие между людьми бывает в степени угрызения совести после греха…

        Оставил немцев, перешел на итальянцев и записал себя в мученики. А что он на это скажет? Андреа пытается обратить затянувшуюся войну интеллектов в шутку, цитирует Джозефа Аддисона:

…Убейте Вашу совесть, - это самый большой враг всякого, кто хочет быстро добиться успеха в жизни…

        Но собеседник слишком серьезен:

…Увы, слишком поздно. Для меня «совесть есть судилище, в котором человек становится в одно и то же время своим обвинителем, своим судьею, своим палачом», - приводит он слова Оноре Мирабо. Если бы Вы спросили, что я здесь делаю, я бы ответил: «Выполняю работу над ошибками…»

        Эдакий добросовестный ученик. Что ж, Андреа готова работать его учителем, она вспоминает Вольтера:

«Откапывая ошибки, теряют время, которое, быть может, употребили бы на открытие истин…»

…Считаете, я забыл о стихосложении? Вовсе нет:
        Глубоких истин караван
        Утерян в жизненной пустыне.
        Найти следы его решили
        Пастух, философ и султан.
        В копилку опыт положив
        И утоляя знаний жажду,
        Философ верил, заслужил
        Он повстречать его однажды.
        Из рассуждений он своих
        Талмуды книжные составил,
        Но пыл бедняги поутих.
        Философ поиски оставил.
        Себя султану утруждать
        Охоты нет. Страною правил.
        Оазис истины искать
        Он верноподданных отправил.
        Пред ним сложили щит и меч
        Вассалы, стоя без ответа.
        Срубил их головы он с плеч
        И успокоился на этом.
        Пастух трактатов не писал,
        Не гнался он за караваном,
        Его усердно не искал,
        Ходил и пас своих баранов.
        Спросить мы можем у троих,
        Где истина и в чем сокрыта?
        Любой ответит нам из них:
        «Я знаю, где она зарыта».
        Философ к книгам подойдет,
        На власть свою султан сошлется.
        Один пастух не ошибется:
        Он просто встанет и пойдет.
        - Пойдешь? - Алка нашла для Андреа нового многообещающего психолога.
        - Прости, не могу.
        - Как? Я договорилась, твое обычное время.
        - Извини, Ал, я занята.
        - Чем? Треньканьем в переходе? - Зоя все-таки не удержалась - выдала тайну.
        - А что такого?
        - Тебе не стыдно? Я бы поняла, если бы ты там искала себя, играла бы свою музыку. Я тебя видела. С твоим талантом играть три паршивых аккорда в компании с малолеткой! Не понимаю, что ты там делаешь?!
        - Пасу своих баранов.

25
        - Вернемся к нашим баранам. Наташа, отойди от занавеса. Не нужно смотреть на соперников. Давайте повторим еще раз…
        Наташа это и делает. Не отрывает глаз от сцены и бесконечно повторяет: «Партнер поднимает партнершу, и она прыгает. Партнер поднимает партнершу, и она прыгает». На подмостках юный танцовщик крутит в руках хрупкую девочку, напоминающую фарфоровую статуэтку. Музыка достигает апогея, балерина замирает летящей птицей над плечами партнера. Наташа зажмуривается и не перестает твердить: «Она сейчас прыгнет, она сейчас прыгнет». Зал готов взорваться аплодисментами. Строгое жюри приготовилось к совещанию. Партнер отпускает одну руку, чтобы позволить партнерше спуститься на землю в легком прыжке. Наташа приоткрывает один глаз, ее лицо искажается в гримасе ужаса. Балерина отрывается от опоры и устремляется вниз.
        - Она разобьется! - раздается отчаянный крик из-за кулис.
        Зал вздрагивает. Музыка заканчивается. Испуганные конкурсанты спешат удалиться со сцены, забыв о поклонах. Твердо стоящая на ногах статуэтка надменно осматривает бледную как полотно черноволосую девочку с раскосыми глазами. В темном трико, с красной гвоздикой в пучке, она, прижимающая к лицу мрачное дерево кастаньет, кажется еще более бледной.
        - Ты что, с ума сошла? - наступает балерина на Наташу.
        - Она разбилась! Разбилась! - Танцовщица фламенко отступает к стене и падает в обморок.
        - Наташенька, - Роза крепко держит внучку за руку, - не переживай. Еще столько конкурсов впереди. Главное - это здоровье, дочка. Скажи, почему тебе стало плохо?
        Роза притворяется: она сидела в зале и слышала крик Наташи. Она все понимает, но врачи советовали разговаривать, спрашивать, допытываться. И Роза пытается, она так боится, что внучка опять замолчит.
        - Так почему, солнышко?
        Молчание.
        - Ты испугалась?
        Кивок.
        - Может, съездим к доктору?
        Мотает головой.
        - Пойдем домой?
        Пожимает плечами.
        - А хочешь, съездим в магазин? Купим тебе плащ, новые сапатеадо, юбку? Или даже две юбки? - Слава богу, деньги у Розы теперь есть. - Конечно, надо купить. Подумаешь, сорвалось выступление. Разучишь новые движения, другую композицию и выступишь в следующем году.
        Упрямое мотание головой, нахмуренные брови, заплаканные глаза, опущенные плечи.
        - А хочешь, поищем какой-нибудь другой клуб? В конце концов, это не ты им не подходишь, они тебе. Найдем тот, где не станут требовать пластику, не будет сцены, конкурсов. Просто зал для занятий. Будешь танцевать в свое удовольствие.
        Наташа молчит. У Розы дрожат губы, к ресницам подкрадываются капельки слез:
        - Ну что ты молчишь, деточка?! - Она прижимает к себе внучку и легонько качает в объятиях. - Скажи что-нибудь, пожалуйста!
        Господи! Неужели все повторяется? Она снова замкнется в себе, и придется ждать чего-то неизвестного, что сможет разбудить Наташу. Когда-то таким толчком стал фламенко. Роза думала, танец спасает ребенка, а оказывается, душит воспоминаниями.
        Наташа размышляет. Все просто. Она не может танцевать на сцене. А танцевать без сцены?
        - Я не буду больше танцевать, бабушка.

«Говорит». Камень горестной глыбой рушится с Розиных плеч.
        - Как хочешь, - она обнадеживающе пожимает детскую ладонь, - как хочешь.

26
        - Ну, не хочешь, как хочешь… - Даже в телефонной трубке Андреа слышит, что Олег надулся. - Я уже обещал. Теперь все просто подумают, что я не хочу, чтобы у других было нечто подобное.
        - А ты что, хочешь?
        - Все равно такого же салона, как у меня, уже не получится.
        - Да, не получится. Поэтому я не хочу.
        - Будет другой, Андреа. Я же тебя разрекламировал. Сказал, что ты новый Хунде… Гудех… Хмунде…
        - Хундертвассер?
        - Точно. Откуда ты все знаешь?
        - Хундертвассер созданием музыкальных салонов не занимался. Когда твоим друзьям понадобится построить завод[Завод по переработке мусора был построен в Вене по проекту Хундертвассера в 1990-1991 гг.] , обращайся.
        - Это окончательный ответ?
        - Окончательный.
        - Слушай, Андреа, может, на работе проблемы? Я договорюсь, начальство отпустит, ты же знаешь.
        - Не в этом дело, Олег.
        - Тогда в чем?

        Музыкальный салон Олега - это ребенок Андреа и Марата, и рожать без Марата она не хочет.
        - Знаешь, я женюсь…
        - Поздравляю.
        - Жаль, не на тебе.
        - А ты не жалей.

27
        - Не жалеешь? - Свекор кладет тяжелую ладонь на маленькую руку Андреа. Они сидят в уютном кафе в центре города.
        - О чем?
        - О принятом решении.
        - ?
        - Я об усыновлении, дочка. Воспитывать ребенка, да еще и неродного, одной, без мужа, непросто…
        - Пабло - мой сын. Наш с Димом сын. Вы предлагаете мне отказаться от ребенка, которого выбрал Вадим?!
        - Я предлагаю тебе еще раз подумать.
        Прошло две недели после похорон. Свекровь уехала сразу после поминок, а свекор не торопится покидать Москву. Живет в гостинице, занимается какими-то делами. Андреа не интересуется, у нее нет времени. Андреа собирает бумаги, ездит в детдом, готовится к суду. Ей некогда думать о прошлом, все мысли о будущем, о маленьком мальчике, который ждет не дождется, когда мама заберет его домой. Андреа думала, весь мир ждет вместе с ней. И вот…
        - Все уже решено. - Твердо и холодно.
        - Прости, я не хотел тебя обидеть. - Свекор моментально чувствует перемену настроения. - Ты, конечно, как и прежде, можешь рассчитывать, что у маленького Паблито будет дедушка.
        Вежливый кивок.
        - Давай забудем все, что я сказал. Я не с того начал. Может, тебе нужна помощь? Работа?
        - Я уже устроилась.
        - Куда?
        - Санаторий, пять километров от Москвы по нашему направлению. У них свой ансамбль, нужен был гитарист.
        Молчание.
        - Я знаю, о чем вы думаете, но лучше молчите.
        - Я молчу, Андреа. Но неужели тебе не…
        - Мне не обидно и не страшно играть в безвестности ради того, чтобы быть с ребенком. Мне предлагали занять место Дима, предлагали поискать места в других группах, мне много чего предлагали, но я не хочу, понимаете? Не хочу мотаться по гастролям и видеть сына от силы два месяца в году.
        - Ты не хочешь уехать, Андреа?
        - Вы хотите, чтобы я… чтобы мы уехали?
        - Просто в Испании будет лучше и тебе, и малышу.
        Андреа мысленно представляет явление блудной дочери, не добившейся вселенской славы, да еще и с иностранным ребенком на руках.
        - Возвращайтесь домой, Анатолий Сергеевич.
        - Гонишь… Мне ведь некуда возвращаться, Андреа. Ты это знаешь. Некуда в отличие от тебя. Какой толк с того, что у гроба сына мы стояли рядом с женой, если за все время не сказали друг другу ни слова поддержки, не обменялись ни взглядом, ни жестом, не разделили ни вздох, ни слезу? Ты не рыдала на плече матери или сестры, но они не отпускали и не отпускают тебя ни на секунду. Ты запретила им приезжать, но живешь с телефоном, опираясь на родных людей. У тебя есть то, что называют домом, где тебя всегда ждут, где о тебе думают, переживают за тебя.
        - Я сделаю все, чтобы они не переживали.
        - Не в этом дело, Андреа!
        А для нее - именно в этом. Действительно ли виновата сеньора Санчес в сложившемся у ее дочерей синдроме отличниц или натура у Андреа такая, но следующие три года станут для ее семьи теоремой, к которой несчастная одинокая женщина будет постоянно подбирать доказательства своего благополучия.
        По обыкновению Андреа смотрит в окно, давая понять, что развивать тему не желает. Бесшумно помешивает сахар в остывшем эспрессо, разглядывает прохожих.
        - Когда суд? - спрашивает свекор, помолчав.
        - В начале марта.
        - Хочешь, я пойду с тобой?
        - Не стоит.
        - У тебя все документы готовы?
        - Да.
        - Чему ты улыбаешься?
        - Так… Скоро весна.

28
        Осень нависла над Москвой тяжелыми тучами, пронизывающим ветром, холодной моросью и хмурыми лицами. В ненастные дни городская лихорадка сбавляет темп, улицы немного пустеют, полусонные люди прячутся от непогоды, машины замирают в бесконечных пробках. Москва, убаюкиваемая игрой дождя на железных крышах, погружается в меланхолию межсезонья.
        Андреа увязла и барахтается в приставке «меж»: между временами года, между работой и домом, между домом и уже родным переходом, между кошачьей одеждой и музыкальными магазинами, между прошлым и будущим. Ее юный напарник тоже одурманен всеобщей депрессией: жизнеутверждающие напевы выводит похоронным голосом, приправляя эффект постной физиономией. Андреа вяло перебирает струны: пальцы одеревенели, кончики ушей и пальцев ног онемели. Надо что-то предпринимать - или искать другую сцену, или завязывать с выступлениями.
        - Ты сегодня не в голосе. - Она прислоняет гитару к стене и пытается дыханием отогреть замерзшие руки.
        - Вы тоже как-то не очень.
        - Точно. Придется исправляться.
        Андреа подхватывает инструмент, осматривает его, гладит корпус, ощупывает гриф, будто примеряет на себя возможности гитары и одновременно просит у нее разрешения поделиться своими. Она прижимает инструмент к телу, сливается с его изгибами, готовится превратить плоскую деревянную грушу в ритм. Андреа начинает играть и чувствует: до прежнего звучания не дотягивает. Чувства не перекликаются с музыкой, не переливаются через край. Надрыв отсутствует, эмоции зажаты. Грусть обделена трагизмом, радости не хватает веселья. В музыке нет четкости, а во фламенко так не должно быть. Там либо «да», либо «нет», и никаких «может быть». Она знает, на что способна, но Сережа даже такую игру слышит в первый раз.
        - Здорово! - В голосе за открытым восхищением отчетливо слышна плохо скрываемая зависть.
        - Знаешь, сегодня я действительно как-то не очень. Могло быть лучше.
        - Куда уж лучше. По-моему, просто идеально!
        - Нет, чего-то не хватает.
        Андреа прекрасно знает чего. Она живет, играет, иногда поет, но для того, чтобы эти глаголы наполнились красками, их должен подхватить огненный танец, обернуть широким плащом, увести за торопливыми, настойчивыми дробями, подхватить полами длинной размашистой юбки и смахнуть легкими перьями веера последние неуверенные ноты с пюпитра ее судьбы.
        - Если бы я мог так играть…
        - Научить?
        - Сейчас? Здесь?
        Андреа смеется. Может, повесить объявление в Интернете «Школа игры на гитаре. Проводим уроки в метро»?
        - Нет, конечно. Давай вместо этого дуракаваляния займемся серьезным делом. Будешь приходить ко мне. Денег, конечно, не заработаешь, но и платить за науку не станешь.
        Сережа сразу соглашается. К странностям Андреа он привык, петь в переходе мальчишке уже наскучило, да и навязчивый страх быть узнанным случайными знакомыми никуда не делся.
        - Так я приеду в четверг? - Он разглядывает бумажку с накорябанным Андреа адресом.
        - Давай. Только принеси какую-нибудь игрушку для котенка, иначе он тебя не примет, обувь попортит. Он у меня избалованный.

        Осень сбрасывает с деревьев одежду и надевает ее на людей. Осень дует в ушах, мокнет и шуршит под ногами, капает над головой каждодневным, привычным ритмом:
        - Ты все равно скатываешься на легато, а я прошу тебя сделать глиссандо. Не слитное исполнение нот, а плавный переход. Давай покажу еще раз. Так, уже лучше. Теперь расслабь левую руку. Не сжимай гриф так сильно. Рука как бы колеблется вдоль него. Видишь, ты то натягиваешь струну сильнее, то немного отпускаешь ее, и звук становится выше. Это называется вибрато. Теперь попробуй сыграть этот кусок.
        Андреа слушает, прикрыв глаза.
        - Нет, здесь неправильная концовка. Должен быть короткий, отрывистый звук. Заглуши ноты, сделай стаккато.
        А какие приемы в технике дирижеров? Марат говорил, он преподавал какое-то время… Интересно, он был строгим педагогом?

        - Ты списала себя в тираж?
        Нагрянувшая без приглашения Алла становится свидетелем учительских потуг Андреа. У нее временное затишье в личной жизни, и, как обычно в такие периоды, она направляет свою кипучую энергию на составление развалившихся пазлов судьбы подруги в единую картину.
        - Нет, пытаюсь освоить новую профессию.
        - Гитаристка, переводчик, дизайнер, учительница музыки… Что дальше?
        - Не знаю, может, пойду в сторожа.
        - Вот. Правильно. А потом, как это у сторожей принято, с места в карьер - в Америку.
        Как он там, ее сторож, в Америке? Или не в Америке… Где он сейчас? Над какими оркестровыми ямами взметается его дирижерская палочка?

        - Хочешь поехать со мной на выставку кошек? - Андреа расчесывает Эрфана и вполуха слушает ученика. Сережа делает заметные успехи, и она уже позволяет себе иногда расслабиться. У учителей так бывает: привыкшие к достойным ответам отличников, они уносятся в свои мысли и отдыхают от нелегкого воспитательного труда, пока вызубренный материал отскакивает от зубов умника.
        - Вы будете выставлять Эрфана?! - Понятное удивление. Даже полному профану нет необходимости объяснять, что никаких дворянских корней кот Андреа не имеет.
        - Ага. Тебе надо повторять арпеджио. Нечисто звучит, смазываешь звуки. Ладно, щипка на сегодня достаточно. Давай потренируем расгеадо. Сыграй, к чему душа лежит.
        Сережа наигрывает Высоцкого, Андреа не возражает. Конечно, здесь важны стихи, а не музыка. И такой игрой основы фламенко не выучишь, но для тренировки боя Высоцкий подойдет. Сережа знает много песен Владимира Семеновича. Наверное, их любит его мама. Андреа поглаживает котенка и подпевает:
        …Я не люблю себя, когда я трушу,
        Обидно мне, когда невинных бьют,
        Я не люблю, когда мне лезут в душу…
        - Я купила Эрфану родословную. Он теперь европейская короткошерстная кошка.
        - Думаете, не догадаются? Там ведь эксперты сидят. - Сережа отставляет гитару и недоверчиво разглядывает развалившегося на коленях хозяйки беспородного кота.
        - Ну, наверное, если будут конкуренты, - нехотя признает Андреа, - приза нам не видать. Но если он будет один такой породы, то медаль у нас в кармане. Так поедешь со мной?
        - Не… Я, если честно, собак больше люблю.
        Собак Андреа тоже любит. Как там Мила? Хорошо ли о ней заботится неизвестная женщина? И кто эта женщина?

        - Я видела афиши, Анди, - Пас возбужденно кричит в трубку так, что Андреа невольно отводит ее от уха. - Дирижер М. Айданкулов. Это он?
        - Он.
        - Хочешь, я схожу на концерт?
        - Сходи.

        - Была?
        - Была.
        - И не звонишь?! Ну? Как? Рассказывай!
        - Отлично дирижирует, хороший оркестр, великолепная музыка.
        - И это все?
        - Все. - Андреа кажется, что она видит, как сестра краснеет и отводит глаза.
        - Пас!
        - Это правда все!
        - Пас!!!
        - Ну хорошо. Я прошла за кулисы. С трудом, но прошла. Нашла его гримуборную. А там - какая-то развязная девица у него на коленях. Что ты смеешься?
        Андреа вспоминает маляршу Тоню.
        - Если развязная и на коленях, то ничего серьезного. Ты разговаривала с ним?
        - Да. Знаешь, он, по-моему, обрадовался. Спросил про всех наших. Он помнит имена всех моих детей, представляешь?! Но… - Пас мнется.
        - Договаривай.
        - Он ни слова не спросил о тебе.
        - Ни слова? - С надеждой.
        - Ни слова. - Понуро и удрученно.
        - Это же замечательно!
        - Я всегда знала, что ты ненормальная!
        Сестра швыряет трубку, а Андреа улыбается. Она, как никогда, уверена в здравости своего рассудка. Марат гордый, поэтому и не спросил. А не спросил, потому что ему не все равно. Я тоже люблю тебя, Марат!

        - Вот. - Секретарь начальника Лидочка протягивает Андреа приглашения в демонстрационные залы двух французских фабрик. - С тех пор, как мы начали осваивать новые рынки, - сокрушенно жалуется девушка, - меня годами не бывает дома.
        - Что ты жалуешься? Полмира с шефом объездила за полгода. Раньше только Испанию и видела.
        - Я устала.
        - А куда ехать-то?
        - В Лион.
        - Хочешь, я поеду?
        - Ты?! Ты же всегда отказывалась.
        - А теперь передумала.
        Как знать, может, на одной из афишных тумб площади Беллькур ее тоже подстерегают слова «дирижер М. Айданкулов»?

        - Как тебе Лион? - со знанием дела спрашивает Зоя. - Я там еще не была.
        - Город как город.
        - Что там интересного?
        Афишные тумбы пестрят не теми фамилиями.
        - Ничего.
        - Ну, что-то там все-таки происходит? - Зоя растеряна. Обычно Андреа всегда оживляется, если речь заходит о памятниках архитектуры, музеях, достопримечательностях.
        - Ничего особенного. Осень.

        Осень лишь только осушила бокалы, поднятые в честь долгожданной победы над «бабьим летом», а зима уже наступает ночными заморозками. Первый снег выпадает, как всегда, неожиданно. Город просыпается, начинает суетиться, спешить, готовиться к новогодней лихорадке. Андреа живет в привычном для себя графике: работа, уроки с Сережей, заботы об Эрфане, встречи с подругами, воспоминания, воспоминания, воспоминания…
        Раз в месяц расклейщики афиш меняют анонсы. На стенде, что на автобусной остановке возле работы, обычно рекламируют спортивные состязания и рок-концерты. Но сегодня там другой плакат. Андреа с волнением перечитывает: «Пако де Лусия и его секстет». На афише знакомый профиль, обнимающий гитару, смотрит на танцующую свою драму андалуску. Андреа не может оторваться от плаката, пропускает маршрутку.
        - Я тоже хотела быть такой, - тихо раздается сзади.
        Андреа оборачивается. Девочка не сводит взгляда с танцовщицы фламенко.
        - Наташа! Где ты была? Почему не приходила? Я так ждала тебя!
        Из-под надвинутой на лоб шапки Андреа сверлят колючие, недоверчивые глаза.
        - А я, знаешь, переборола свой страх.
        Взгляд немного теплеет, и уже через несколько молчаливых секунд черные раскосые бусинки буквально обрушивают на женщину жгучие искры надежды.
        - А меня научите?
        - Постараюсь.
        - Как вас зовут?
        И к юной балерине устремляется колокольное, звенящее колоратурное сопрано:
        - Андреа.

        Часть третья

1

«Герцогиня Альба небрежно держала драгоценный веер, почти закрытый и опущенный вниз… Она продолжала говорить и гладить собаку, когда правой рукой подняла веер, развернула его до конца так, что стал виден рисунок - кавалер, поющий под балконом, - снова закрыла и снова открыла». Вот так изящно Каэтана притворилась побежденной, а затем быстро и дерзко сообщила о том, что покорить ее невозможно.
        Андреа откладывает роман Фейхтвангера. Удачный пример, но поймет ли его одиннадцатилетняя девочка? Андреа хочет помочь рукам юной танцовщицы, научить их разговаривать без уроков пластики. Пока получается плохо. Все, что понимает Андреа во фламенко, - музыка, танец она только чувствует, видит со стороны.
        За последние две недели они с Наташей посмотрели фильм Сауры[Речь идет о картине Карлоса Сауры «Фламенко».] пять раз, дважды ходили на выступления музыкальных коллективов, где рассматривали в бинокль неуловимые движения кистей рук, трижды посещали специализированные магазины, где накупили целый ворох кастаньет и пышных юбок.
        Андреа ставит диск с фламенко и усаживается в кресло. Девочка подхватывает широкую юбку левой рукой и, выставляя вперед носки новых сапатеадо, начинает набирать темп, не переставая постукивать правой ладошкой накрученными на пальцы кастаньетами. Черно-красные фалды извиваются в бешеном ритме, на мгновение приоткрывая детские острые коленки и тут же опутывая их тяжелыми шелковыми оборками. Пурпурная гвоздика, закрепленная в распущенных волосах, медленно сползает к правому уху. Напряженные, сосредоточенные глаза улавливают ее движение, становятся растерянными и менее выразительными. Рука с зажатой кастаньетой испуганно мечется в такт музыке. Движения у девочки точные, четкие, ритмичные, но непродуманные. Бесхарактерные, бессудебные, немые.
        - Ну как? - Наташа останавливается вслед за гитаристом, отпускает юбку, усаживается на пол, скрещивает ноги и, водрузив себе на колени Эрфана, с надеждой смотрит на Андреа.
        - Не то, - вздыхает строгий судья.
        Девочка поглаживает котенка и старательно делает вид, что отсутствие похвалы ее не волнует.
        Андреа молчит, думает, вспоминает все, что когда-либо слышала о фламенко. Ребенок не выдерживает.
        - Что же делать?
        - Искать себя.
        Прошло пятнадцать дней с момента их встречи у афиши с именем Пако. Там, у плаката, Андреа выложила малышке практически все, что случилось с ней за последние десять лет: рассказала про побег из дома, про жизнь с мужем, про его смерть, про игру на гитаре… Наташа уяснила главное: перед ней настоящая испанка, которая хочет и может помочь ей, которая привыкла существовать в ритме фламенко, забирая и отдавая все без остатка, которая, однажды выпав из привычного звучания, отчаянно хочет вернуться.
        - Вы играете мою музыку? А мне сыграете?
        - Только тогда, когда ты сможешь достойно аккомпанировать ей. Как только ты превратишься в настоящую андалусийскую деву, я возьму в руки гитару.
        Это откровенный шантаж, но Наташа, несмотря на свой юный возраст, прекрасно помнит Андреа, стоявшую у окна танцевального зала, и понимает, зачем она приходила туда. Женщина смотрела на нее, питалась ее энергией, разговаривала с бабушкой, переживала, искала, нашла. Или это Наташа нашла ее? Нашла, чтобы встряхнуть, возвратить туда, где она должна быть, вдохнуть в рыжекудрую испанку новую жизнь? Вызов принят - и девочка протягивает руку Андреа.
        Теперь все вечера заняты: дважды в неделю Андреа по-прежнему оттачивает аккорды, радуясь успеху своего гитариста.
        - Сыграешь в следующий раз этот кусок безошибочно, я тебе кое-что подарю.
        - Что?
        - Не скажу. Работай.
        В любом случае подарит. В тумбочке давно лежит билет на концерт Пако.
        - Держи. Это то, что действительно называется музыкой.
        Сережа прячет бесценный приз в карман и, спохватившись, спрашивает:
        - А вы?
        - Я не пойду. Не могу.
        - Не можете? - Сереже сложно поверить. Билет недешевый. Вдруг Андреа лишает себя удовольствия ради ученика?
        - Не могу, правда. Концерт в среду, а в среду я не могу.
        По средам, как, впрочем, по понедельникам и пятницам, Андреа пытается найти себя в хореографии. Наташа приходит к ней, к себе не приглашает.
        - Я сказала бабушке, что хожу в школу на факультатив. Занимаюсь испанским.
        - Por que?[Почему? (исп.)]
        - Потому что, - тут же понимает ребенок, - если скажу правду, она разволнуется.
        - Мы можем заниматься у тебя.
        - У нас места мало. У меня комната всего двенадцать метров, а в центре бабушкиной - обеденный стол, и еще у нас Мила.
        - Мила?
        - Да. Собака. - Наташа удивленно рассматривает улетевшую куда-то Андреа. - О чем вы думаете?
        - Я думаю, надо познакомиться с твоей бабушкой, и у нее не будет поводов для волнений. И еще: говори мне «ты».
        - Я тебя попозже с ней познакомлю. Давай устроим ей сюрприз. Пожалуйста! - тянет Наташа с детским кокетством, преданно заглядывая в глаза.
        - Ладно. Придется тебя еще и испанскому научить. Чтобы хоть как-то оправдать вранье.
        Андреа беспрерывно думает о том, как помочь девочке соединить неуемные, отточенные, поразительные движения ног с хаотичным, неуклюжим бегом рук: заставляет ее читать статьи, водит на представления, показывает кино. Безрезультатно. Андреа расстроена, подавлена, Наташа доверчива и оптимистична. Ждет наставлений и четкого указания, где и как искать. Поднимается с пола, сворачивается с Эрфаном клубочком на диване и хитро спрашивает:
        - Расскажи, как мне найти себя? - Спрашивает не потому, что хочет услышать мгновенный, точный ответ, а для того, чтобы ей поведали что-нибудь интересное. Андреа столько всего знает.

«Если бы я только знала», - думает про себя Андреа, а вслух произносит:
        - Хитрюга! Ладно, слушай. Эту историю рассказывают про великого физика-экспериментатора прошлого века Петра Леонидовича Капицу. И относится она ко времени, когда он жил и работал в Европе, в лаборатории у ученого Резерфорда.
        Владелец одной фабрики был чрезвычайно обеспокоен. Паровой генератор, который обеспечивал светом и энергией весь его завод, сильно вибрировал. Это очень сложная проблема, общего решения которой не существует и сейчас. Множество экспертов пытались починить его, но все их попытки были безуспешны.
        - Время - деньги, - повторял себе владелец фабрики, подсчитывая убытки из-за потерянной продукции, - время - деньги.
        В этот момент человек в голубом комбинезоне заглянул к нему в контору.
        - Я могу починить ваш котел, сэр, - сказал он.
        Фабрикант был не впечатлен.
        - Я приглашал лучших из лучших специалистов, чтобы они починили паровой котел, но никто из них не смог помочь мне. Посмотрите на себя, у вас только маленькая сумка с инструментами, да и инструментов в ней не так много, если я не ошибаюсь.
        - Совершенно верно, сэр. Я взял только те инструменты, которые пригодятся мне для выполнения этой работы. Так вы позволите уладить вашу проблему?
        Рабочий не произвел впечатления на фабриканта, но, поскольку терять ему было уже нечего, он повел его в помещение, где находился котел. В центре комнаты стоял сам котел. От него во всех направлениях тянулось огромное количество труб, сообщающихся с каждым помещением завода.
        Покровительственным тоном фабрикант пригласил работника приступать к делу. Спокойно и без суеты человек в голубом комбинезоне вынул из своей сумки один инструмент, маленький резиновый молоток.
        Аккуратно и методично он начал простукивать различные участки машины, внимательно прислушиваясь к звукам, которые издавала металлическая поверхность. За десять минут он простучал датчики давления, термостаты, подшипники и соединения, где, как он предполагал, находится повреждение. Наконец он вернулся к своей сумке с инструментами, положил на место маленький молоточек и выбрал большой молоток.
        Он подошел к одному из коленчатых соединений в одной из секций труб и нанес несильный удар молотком. Эффект был мгновенным. Что-то сдвинулось, и паровой генератор перестал вибрировать.
        Фабрикант был восхищен:
        - Изумительно! Изумительно! Пришлите мне счет. Удвойте ваши расценки.
        - В этом нет необходимости, сэр, - ответил работник.
        Когда несколько дней спустя фабрикант получил счет, он был ошеломлен. Сумма намного превышала его ожидания. Десять тысяч фунтов стерлингов! Большие деньги по тем временам. Несмотря на то, что он заплатил намного больше тем экспертам, которые пытались исправить поломку, но потерпели неудачу, он знал, что они провели там несколько дней. И они были представителями компаний с отличной репутацией! А этот странный человек провел там всего десять минут.
        Фабрикант дал секретарше поручение, чтобы она отослала ему запрос с просьбой подробно расписать стоимость оказанных услуг.
        Вскоре с почты пришел ответ.

«За десять минут простукивания - один фунт.
        За знание того, куда нужно ударить, - девять тысяч девятьсот девяносто девять фунтов.
        Итого: десять тысяч фунтов».
        - И что это значит? - не понимает Наташа.
        - Это значит, что нам с тобой необходимо понять, где критическая точка твоего котла и куда нужно ударить, чтобы руки начали наконец работать!
        - И как это сделать? - разочарованно спрашивает ребенок.
        - Не знаю, - честно отвечает Андреа и, увидев, как расстроенная Наташа отвернулась и уткнулась лицом в диванные подушки, спешит добавить:
        - Но я обязательно что-нибудь придумаю.

…Ваши стихи прошли экспертную группу. В редакции обещали дать ответ через месяц. Так что ждите подарок к Новому году…
        Андреа пишет обнадеживающее послание, но мысли ее далеко, и в конце она неожиданно спрашивает:

…Движения испанской танцовщицы фламенко. Что это?..

        Ответ поражает своей точностью. Как же она сама не додумалась?!

«Держа мулету, будто знамя, и медленно помахивая шпагой, Гальярдо неспешно двинулся навстречу быку… Он медленно развернул мулету, расправил ее и сделал еще несколько шагов. Гальярдо нетерпеливо топнул ногой по песку, вызывая животное к нападению». Угадайте, на что похожи движения тореро? Разве коррида - это не танец? Подумайте, Андреа. Я раскрою карты в следующем письме, хотя уверен, Вы найдете ответ гораздо раньше…

        Конечно, найдет. Андреа бежит к книжным полкам, вытаскивает нужный томик Фейхтвангера, шелестит страницами и несколько раз перечитывает отрывок: «Герцогиня Альба небрежно держала драгоценный веер, почти закрытый и опущенный вниз… Она продолжала говорить и гладить собаку, когда правой рукой подняла веер, развернула его до конца, так что стал виден рисунок - кавалер, поющий под балконом, - снова закрыла и снова открыла».
        Как же она раньше не догадалась?
        - Нам нужен веер.
        - Веер? - напрягается девочка. - Ты же знаешь, со мной заговорили про пластику рук именно после того, как я взяла в руки этот злосчастный веер.
        - Веер прекрасный, а ты злишься, потому что не умеешь разговаривать на его языке.
        Понять тебе дробей звучание,
        Гитары дерзкой хриплый крик
        И танца страстного молчание
        Поможет веера язык.
        Андреа цитирует разгадку, присланную поэтом.
        - В общем, надо купить веер.
        - Не надо, у меня есть. Целых два. Я принесу.

2
        - Я принесу, - кивает Зоя. - Померишь. А зачем тебе шуба?
        - Странный вопрос. Носить.
        - Ты же всегда говорила, что тебе в пуховике удобнее и зверушек жалко.
        - Короче, даешь шубу? Мне всего на неделю.
        - А почему только на неделю?
        - Боюсь замерзнуть.
        - Но в Москве - плюс десять!
        - А в Иркутске - минус двадцать.
        В Иркутске даже холоднее, чем предполагала Андреа. Под Зоиным песцом - свитер и пуховый платок, но ледяной северный ветер давно привык пробираться под одежду, расставлять на задубевшем кожном плацу войско мурашек, щипать густо намазанные жирным кремом щеки, покрывать брови хрупкими полосками инея и оставлять на ресницах замерзшие и выступившие от постоянного сопротивления быстро летящему потоку воздуха капельки влаги. Андреа успевает замерзнуть за те несколько минут, что таксист тратит на борьбу с заевшей крышкой багажника. Наконец, он извлекает весь нехитрый скарб столичной пассажирки, и женщина, водрузив на пушистое, дорогущее меховое плечо небольшую спортивную сумку китайского производителя, исчезает за скрипучей дверью дешевого отеля.
        Маленькая гостиница советского типа с еле теплыми батареями, холодная кафельная ниша с дырчатым ржавым отверстием вместо душевой кабины и с капающей из кранов холодной водой - все, что может позволить себе Андреа. Билет на самолет съел пятую часть ее относительно неплохой зарплаты. Кроме того, бессчетное количество тысяч она уже оставила в Москве в специализированных магазинах, где покупала одежду, диски, учебную литературу по фламенко для девочки; медиаторы, плексы, новые струны и песенники для мальчика; шлейки, ботиночки, шубку и пищащую мышку для котика. Ну, а пять давно отложенных зеленых иностранных бумажек с портретом Франклина осели в кармане участкового за справку о том, что Андреа состоит в гражданском браке с Бельским Николаем Антоновичем, данные которого она не без помощи директора издательства выклянчила в газете. Столько же банкнот и «рекомендательное» письмо от главного редактора Андреа привезла с собой для начальника колонии. Так что здесь, в Иркутске, Андреа ничего особенного позволить себе не может. Ей еще нужно купить сигареты, стандартный набор разрешенных продуктов для
передачи, несколько пачек хорошей бумаги и пару наборов шариковых ручек.
        Длинный перелет, непривычный мороз и неутоленный голод делают свое дело. Андреа засыпает в сырой кровати, завернувшись в свою пуховую шаль и высунув из-под когда-то шерстяного гостиничного одеяла кончик моментально покрасневшего носа.
        Ночью ее будит беспокойный шум с улицы. Женские крики, детский плач, мужская ругань свободно проникают в оконные щели вместе с порывами ветра. Андреа открывает глаза, и ей кажется, что кровать куда-то плывет под скрипучее качание старой люстры и позвякивание мутного графина на журнальном столике. Через несколько секунд воображаемый корабль пришвартовывается, дребезжание предметов в комнате прекращается. Не вполне проснувшись, Андреа медленно движется к окну, опирается на подоконник, выглядывает. На улице полно народу, многие босиком, женщины держат на руках укатанных в одеяла детей, старушки в накинутых наспех пальто испуганно крестятся и прижимают к себе какие-то свертки, мужики нервно курят одну сигарету за другой.
        Андреа слышит стук дверей в коридоре, голоса, топот… Она не успевает не то что оценить или проанализировать, но даже спросить себя, что происходит, - и тут пол начинает качаться, подоконник выскальзывает из рук, раскрывает и тут же захлопывает свое нутро ветхий шкаф. «Землетрясение!» - мгновенно осознает она. Андреа впопыхах хватает Зойкиного песца, документы, деньги и устремляется к выходу. Она выскакивает на улицу и молча стоит в голосящей толпе. После бесконечных сообщений из Индонезии, после недавнего Сахалина ей действительно страшно. Рядом двое мужчин обстоятельно обсуждают, выдержит ли толчки только что отстроенная двенадцатиэтажка на улице Лермонтова и действительно ли разрекламированная властями новая монолитная конструкция сможет устоять при больших баллах.
        - А сейчас большие? - робко интересуется Андреа.
        - Не. Не боись. Скорее всего, горизонтальный землетряс. Отголоски какие-нибудь. Балла четыре, не больше. Тут народ привычный. Видишь, многие со скарбом выбежали. Просто стоять на морозе холодно, вот и голосят, ругаются, дети разбуженные плачут. Сейчас постоят, успокоятся и разойдутся.
        Минут через десять общий гул стихает, толпа начинает редеть. Толчков Андреа больше не чувствует, она делает несколько шагов и понимает, что пальцы в домашних тапочках (тратить время на натягивание сапог она, конечно, побоялась) не шевелятся.
        Долгое нагревание воды в кипятильнике, болезненное размораживание оттаивающих острыми иголками конечностей, прихлебывание обжигающего чая и пятичасовая разница с Москвой не позволяют опять заснуть. До семи утра она проигрывает в голове и проставляет в разлинованном под ноты простом блокноте мелодию ее первой самостоятельно придуманной композиции. Плавные, тихие, доносящиеся издалека звуки постепенно превращаются в тревожный, грохочущий рокот, несущий страх, опасность, растерянность. Ощущение неизбежности беды достигает апогея и неожиданно рассыпается во внезапно наступившем умиротворении, спокойствии и чудом сохранившейся гармонии бытия. Андреа чувствует: она будет еще долго шлифовать и переделывать произведение, но название точно останется неизменным. «El temblor de la tierra»[Землетрясение (исп.).] , - шепчет она, проваливаясь в тревожный сон. Сибирское утро - московская ночь.

3
        Московская ночь - вечер в Нью-Йорке. Вечер непростой. Вечер в Карнеги-холл. Зрительный зал окутан волшебной, чуткой тишиной, впитывающей звучащую со сцены удивительную музыку. Америка бисирует оркестрантам и рукоплещет дирижеру. Еще никогда в жизни Марат не стоял на ногах так крепко, как сейчас, и никогда прежде собственное положение не казалось ему таким шатким, как в эти мгновения успеха. Оглушительные аплодисменты, крики «браво», цветы от почитателей - все, о чем он мечтал, все, к чему он стремился, от чего готов был отказаться и, не раздумывая, отказался бы ради жизни с маленькой испанской женщиной.
        Марат слишком хорошо разбирается в жизненных ценностях. Судьба однажды преподала ему урок: гнался за славой - упустил любовь, и это стоило жизни Марийке. Сколько раз в бессонные ночи он изводил себя безответными «если бы», «почему я не» и
«возможно, что», кусая губы и пряча лицо в удушающую тяжесть подушки. Сколько еще он будет мучить себя, вспоминая сдавленное «не надо» Андреа, корить себя за напрасную веру словам, глупую гордость и нежелание разобраться до конца в поступках людей, докапываться до истины? Так уже было однажды. Что же ты делаешь, Марат? Зачем медлишь?
        Дирижер оставляет музыкантов раздавать поклоны и за кулисами второпях, боясь ошибиться, щелкает кнопочками нового модного телефона. Московский банкир, у которого Марат когда-то, три месяца назад (как это было давно!), работал сторожем, долго не может понять, кто его беспокоит и зачем, а когда, наконец, узнает в звонящем «того самого Марата», долго рассказывает о своем доме, салоне, молодой жене, грандиозных планах на новогодние каникулы, и только через полчаса пустой болтовни в записную книжку дирижера попадает домашний телефон Андреа. В Москве - уже утро.
        - У телефона. - Незнакомый женский голос. Бодрый, но все же, как устанавливает острый музыкальный слух, принадлежащий пожилому человеку.
        - Здравствуйте. Будьте добры, позовите, пожалуйста, Андреа.
        - А ее нет. Через неделю вернется. Я соседка, зашла кота покормить.
        Марат собирается попрощаться, он столько ждал, подождет и еще неделю. Что такое семь дней?
        - Спасибо, извините.
        - А вы ей кто будете? - интересуется любопытная «Марьиванна».
        - Знакомый. Я перезвоню, извините.
        - А Андреа к мужу уехала на свидание, - довольно сообщает трубка и, услышав ошарашенное «К мужу?!», продолжает: - Да я сама думала, она одинокая. Как переехала сюда два года назад, так все одна да одна. А оно вон оно как. Сидит у нее муженек-то. Это у меня проверенная информация, в милиции полученная. Участковый попросил присмотреть за ней по-соседски, да только она вроде девушка хорошая, порядочная, детки к ней ходят заниматься. Я бы никогда не сказала, что она замужем за… Алле! Алле! Молодой человек! Куда вы пропали?
        Теперь все понятно: и ее нежелание обсуждать уход мужа, и обман родных, и сказанное «не надо», которое несколько месяцев напрасно казалось Марату вымученным. Что ж, значит, на этот раз он сделал правильный выбор: у него своя жизнь, у нее своя. Вот так.

4
        - Вот оно как, значит?
        Николай Антонович Бельский разглядывает привезенный Андреа образец договора с издательством, а Андреа разглядывает того, чей образ пыталась представить себе неоднократно, но не угадала ни разу. Ей почему-то казалось, что человек, пишущий подобные стихи, должен быть угрюмым и замкнутым, умудренным опытом, походить на разочаровавшегося в жизни философа в годах, сыпать цитатами из классиков и смотреть на окружающих со скептическим прищуром. Но в комнату свиданий входит довольно молодой мужчина лет тридцати пяти, подтянутый и чисто выбритый. Он высокий, пригибается и сутулится, чтобы пройти в помещение. У Бельского густые, с проседью, брови, жилистая мощная шея, не соответствующая субтильному телосложению и высокому росту, детская ямочка на подбородке, выразительные синие глаза и проницательный, открытый взгляд.
        Андреа сидит за столом, и названный гражданский муж садится напротив. Некоторое время они молчат. Бельский с неприкрытым интересом рассматривает гостью, потом неожиданно широко улыбается и спрашивает:
        - Это вы? - Голос бодрый, легкий, без хрипотцы, будто принадлежит человеку лет двадцати, не обремененному жизненными невзгодами.
        Андреа неуверенно улыбается в ответ и кивает.
        - Наверное, я.
        - Зачем? - Быстрый, даже кокетливый взмах ресниц и бровей, проникновенный взгляд, заставляющий Андреа смутиться.
        - Вот. - Она робко пододвигает Бельскому привезенные бумаги и нерешительно добавляет: - Сюрприз.
        Он долго, внимательно изучает напечатанный казенными фразами юридический текст, вчитываясь в каждую букву. Морщит лоб, хмурит брови, ухмыляется, вздыхает. Наконец откладывает документ, поднимает взгляд на Андреа и пытается изобразить того классического заключенного, которого она и ожидала увидеть: с подрагивающей верхней губой, цокающим языком, цепким, но при этом бегающим взглядом и нервно пульсирующими жилами на шее. Получается как-то фальшиво, Бельский сам это чувствует. Глаза становятся печальными, он вновь хватается за бумаги и произносит с горечью:
        - Вот оно как, значит…
        Андреа молчит, изучает сидящего напротив человека. Фраза не закончена, и она терпеливо ждет продолжения. Андреа знает, ее собеседник любит расставлять запятые, но всегда доходит до точки.
        - Когда был свободный, молодой и здоровый, обивал пороги редакций с кипой свежеиспеченных стихов - был никому не интересен. А что сейчас? Оказался в формате? Стране необходимо показать, что даже зэки дружат с пером? Шикарный пиар-ход! Продуманная рекламная кампания, и акулы издательского бизнеса срубят на мне неплохие денежки.
        Андреа спокойно выжидает окончания возмущенного монолога.
        - Об авторе издатель не знает. Считает, что я ваш литературный агент. Так что напрасно вы… - она ищет подходящее слово, - расстраиваетесь.
        - Извините, - буркает Бельский все еще недовольно. - Зачем вы приехали?
        - Хотела познакомиться с тем, чьи интересы представляю.
        - Познакомились?
        Андреа ошарашена возникшей у осужденного злостью, приподнимается:
        - Мне уйти?
        - Сидите.
        Она послушно опускается на табуретку, Бельский же, наоборот, вскакивает и начинает нервно, размашисто шагать из угла в угол. Андреа не может до конца понять, почему он не находит себе места, что им овладело: кипучая ярость или радостное возбуждение. Мужчина хватает со стола железную кружку с водой, выпивает залпом, падает на свое место, берет Андреа за руку и, до боли сжимая ей кисть, быстро говорит:
        - Неужели правда? Я не понимаю. Я так долго ждал. Я даже не надеялся. Как вам удалось?
        - Вы давно пишете? - остужает Андреа пыл собеседника.
        - Давно. С юности.
        - Кто вы?
        - Вы ведь все равно узнаете. - Он отпускает ее руку и постукивает по столу кончиками пальцев.
        Андреа сдержанно кивает.
        - Конечно, - грустно ухмыляется Бельский, - раз вам удалось добраться сюда, то наверняка при желании вы легко отыщете способ заглянуть в мое дело.
        - Вам бы этого не хотелось?
        - Вы сделаете неправильные выводы.
        - Если прочту материалы?
        Кивок.
        - Там неправда?
        Кивок.
        - Вы невиновны?
        - Там я утверждаю как раз обратное.
        Андреа ошарашенно смотрит на Бельского.
        - Зачем?
        - Вы действительно хотите знать?
        - Хочу.
        - Я расскажу, если вы пообещаете, что забудете об услышанном, выйдя за порог этой камеры. Хотя, - его взгляд теплеет, по лицу расползается широкая улыбка, - вам будет нелегко. Вы - правдолюб.
        - С чего вы взяли?
        - Вам понравились стихи, и вы решили, что они обязательно должны быть напечатаны. Конечно, борец за справедливость. Что, не так?
        Не так, но Андреа соглашается. Пусть думает, как хочет, какая разница? Для нее вообще не имеет значения, что он совершил и почему. Стихи Бельского - отражение внутреннего мира Андреа, она никогда не поделится своей душой с миром, так пусть этот мир прочитает ее настроение на печатных страницах.
        - Я постараюсь забыть, - обещает она.
        Николай Антонович Бельский родился в подмосковном поселке. Родители его были интеллигентные люди. В недавнем прошлом москвичи, и мать, и отец занимали высокие посты на построенном в тридцати километрах от столицы машиностроительном заводе. Для тех, кто самозабвенно трудился на производстве отечественных двигателей, были построены новые двухэтажные многоквартирные дома. Однако инженеров, бухгалтеров, мастеров на предприятии можно было пересчитать по пальцам. У станков стояли простые люди, собранные из окрестных деревень. Многие рабочие жили в том же поселке, что и руководство завода, и маленький Коля, сын главного инженера, гонял в «казаки-разбойники» с детьми слесарей, наладчиков и токарей. Среди них было огромное количество замечательных, добрых, воспитанных, хороших людей, но были и такие, как Антонина Зотова - наладчица пятого разряда, через день прикладывавшаяся к бутылке и менявшая мужиков как перчатки.
        В дочку этой самой горе-наладчицы, красавицу, но совсем не умницу Клаву, свою одноклассницу, Коля влюбился еще в начальной школе. Детская увлеченность с годами только окрепла, уступив место осознанному чувству. Девица же страсти Бельского не разделяла, но охотно позволяла себя любить и даже допустила на выпускном вечере к телу, которое, в чем молодой человек не сомневался, успели испробовать многие в поселке и за его пределами.
        Николай все понимал, трезво оценивал предмет своих вожделений и ни на что особо не рассчитывал. Писал наивные возвышенные стихи, готовился, на радость родителям, поступать в московский Литературный институт. Там его страсть по всем законам и должна была бы угаснуть, если бы накануне отъезда Клава не явилась к нему домой и не объявила о своей беременности. Коля готов был в ту же секунду бежать в загс, но его родители, поговорив с потенциальной невесткой, поняли, что единственное, о чем мечтает разгульная девица, - это получить денег на аборт и вернуться к прежнему образу жизни.
        Все могло бы взаимовыгодно разрешиться для обеих сторон, если бы вечером того же дня Клава не проболталась о сделке своей неуемной матери. Антонине же перспектива родства с начальством показалась весьма заманчивой. Собрав волю в кулак, она, оторвав от сердца заветные рубли, на которые можно было пить целый месяц, отправилась к Бельским, бросила смятые купюры в изумленное лицо Колиной матери и заявила, что если их ненаглядный сынок не женится на ее Клавке, она так ославит несостоявшихся родственничков, что руки им в поселке никто не подаст.
        Пришлось идти на попятный, чему Николай обрадовался гораздо больше новоиспеченной невесты. Отложив мечты о светлом будущем советского поэта, он поступил в местное педагогическое училище. Клава сидела дома и делала вид, что заботится о малыше, которого назвали Гришей. Вернее, сначала, приструненная матерью, она действительно старалась подавить свою натуру, но вскоре после того, как сыну исполнился год, начала потихоньку погуливать. Первое время она все же старалась это делать тайно, но затем, пользуясь кротостью Николая и своей безнаказанностью, скрывать похождения перестала. Все вокруг - друзья, родители, знакомые - упрашивали Бельского опомниться, развестись, оставить Клаву. Но он отказывался, ссылался на благополучие ребенка, которому нужны папа и мама, а сам вспоминал те редкие мгновения, когда распутная жена, с разметавшимися по плечам и груди спутанными волосами, жарко шептала, не прекращая бешеной скачки: «Люблю тебя одного».
        Так Николай и жил, вызывая жалость у окружающих и, как ни странно, чувствуя себя счастливым. Сначала он подрабатывал нянечкой в яслях, куда Клава отдала малыша, потом перешел с ним в садик, получая заочно диплом педагогического института. И когда сыну исполнилось семь, отец устроился в школу преподавателем русского языка и литературы. Занимался с Гришей, проверял тетради, писал стихи, навещал стареющих родителей и то и дело разыскивал Клаву, которая не всегда помнила дорогу домой. Не потому что жаждал ее присутствия, а потому что отчаянно боялся, что однажды она, как теща, заснет вечным сном прямо на рельсах и уже никогда не вернется.
        Через десять лет после свадьбы у Бельских родился второй сын, а еще через два года Клава влюбилась в какого-то проходимца, которого, не стесняясь, начала приводить домой. Николай терпел теперь уже действительно из-за детей, которых Клава, хоть и была непутевой матерью, все же любила.
        Все могло бы перегореть - и Клавина страсть, и грусть ее мужа, - если бы однажды вернувшийся не вовремя домой Николай не услышал, как она признается своему дружку в том, что Гриша - сын заезжего грибника, которому она отдалась прямо на опушке леса за хрустящую десятирублевку, купив тем же вечером на эти деньги в сельпо свои
«обалденные» лакированные выпускные туфли. Младший, Миша, мог оказаться как мужнин, так и еще десятка мужиков. Точно Клава сказать не могла, но зато она знала одно: с момента роковой встречи со своим ненаглядным, который сейчас довольно урчал в их с Николаем супружеской постели, других мужчин у нее не было.
«Следующего рожу, точно твой будет», - услышал Николай заключение жены, и из спальни тут же донеслись разрывающие сердце и мозг звуки любовной возни.
        Многое бы отдал Бельский за то, чтобы тогда у него хватило смелости войти и разобраться с Клавой. Но он предпочел унести ноги - и от нее, и от детей, которых считал своими и по которым отчаянно тосковал, но не мог преодолеть свою боль и жестокую обиду, нанесенную их матерью.
        Николай развелся, уехал в Москву. Устроился работать в школу, через год встретил женщину с маленькой дочерью и женился. Стихи его стали грустными, романтика уступила место трагическому реализму, которого у людей хватало в жизни, поэтому в редакциях бесчисленных журналов и издательствах его поджидал вежливый, но твердый отказ.
        За три года, прошедшие с момента отъезда, Бельский ни разу не возвращался в поселок. Родители его от внуков не отказались, писали, что Клавин сожитель пьет не просыхая и поколачивает ее. Сокрушались, что не могут взять к себе детей, так как нет ни сил, ни средств содержать двух растущих мальчишек, просили Николая одуматься и не винить детей в поступках матери. Николай читал, плакал над бумагой, но упрямо повторял себе, что дети чужие, и ничего не предпринимал. До того дня, пока мать не сообщила ему, что новый «папа» стал поднимать руку на младшего. «А он, Коленька, - писала мама, - очень на тебя похож». Бельский вытащил голову из песка, встряхнулся, распрямил плечи и, не обращая внимания на протесты нынешней жены, отправился забирать детей.
        Дверь в его старую квартиру оказалась открытой. Из комнаты слышался истеричный женский вой и сдавленный детский плач. Николай бросился на звуки, и его глазам предстала ужасающая картина. На ковре лежал труп Клавиного возлюбленного. В раскуроченном лбу зияла дыра, из которой хлестала кровь. Бывшая жена вопила благим матом, лежа на груди мертвеца, а над ними стоял тринадцатилетний Гриша. Подросток держал в руке увесистую железяку, с которой капала кровь, и трясся мелкой дрожью. Младший, пятилетний, на тельце которого были видны свежие синяки, прижимался к батарее и жалобно тихонько скулил, как затравленный волчонок.
        Николай, не говоря ни слова, оторвал Клаву от трупа, бросил голосить на диван. Сгреб в охапку, лаской заставил успокоиться младшего, забрал из рук старшего окровавленную кувалду. Гриша обхватил руками голову, опустился на корточки, зубы беспрерывно умоляюще выстукивали: «Папа, папа, папа!»
        Вскоре подоспела милиция, и на вопрос, кто это сделал, Николай дал четкий, продуманный ответ: «Я».
        Дальше все покатилось снежным комом: Клава, напившись до одури, сиганула из окна, отец Николая умер от разрыва сердца, не выдержав переживаний, мать слегла от горя, детей забрали в детдом. Жена развелась с Бельским, не дожидаясь суда. Его приговорили к семи годам лишения свободы, пять из которых он уже отсидел.
        - Где сейчас ваши дети?
        - Не знаю. Мама умерла три года назад, и с тех пор мне ничего не известно. Она не давала Грише мой адрес, не хотела, чтобы ребенок общался с «убийцей».
        Андреа с состраданием смотрит, как на стол капают скупые мужские слезы.
        - Грише уже восемнадцать. Может, он оформил опеку, забрал брата. Знаете, о чем я мечтаю?
        - О чем?
        - Выйду. Найду их и подарю Мише крокодила Гену.
        - Почему?
        - Он очень просил, когда маленький был. А я не успел. У него много было всяких игрушечных лягушек и крокодилов. Это был его любимый цвет - зеленый.

5
        - Зеленый? - ужасается Андреа, разглядывая принесенный Наташей узорчатый пластик с приклеенными перьями.
        - Еще розовый есть. - Девочка с готовностью достает из пакета безвкусную безделушку, подходящую героине глупого фильма «Блондинка в шоколаде».
        Андреа разглядывает оказавшиеся в обеих руках вульгарные сокровища и смеется.
        - Зеленый - это надежда. Надежда - это прекрасно, но неопределенно. А нам нужна выразительность. Розовый, - Андреа опять бросает взгляд на чудо из перьев и, закусив губу, с сомнением качает головой, - если бы это был розовый с голубым, то можно было бы играть любовь и верность, но я, честно говоря, слабо представляю, как сделать из этого подходящую тебе историю. И потом…
        Андреа оглядывает привычный танцевальный костюм Наташи: черное трико, черная юбка с широкими красными воланами, черные кастаньеты - и вкладывает девочке в руки поочередно два цветных веера.
        - Нравится?
        - Нет, - сокрушенно вздыхает Андреа.
        - Вот и мне не нравится. Любое искусство задохнется в такой цветовой гамме.
        - А какой нужен? Красный?
        Андреа задумывается. Красный, конечно, красивый. Она на всякий случай заглядывает в брошюру «Язык веера», хотя и без этого словаря понимает, что красным изображают любовь и страсть. Женщина разглядывает тоненькую девочку с серьезными глазами, полными детского нетерпения. Сможет ли ребенок изобразить эти чувства?
        - Я считаю, черный или белый.
        - А что они означают?
        - Печаль и невинность.
        Наташа отворачивается, смотрит в окно. Видны только заострившийся подбородок и подрагивающие губы. Если бы ее увидел в этот момент психиатр, то, несмотря на абсолютное отсутствие внешнего сходства, он бы сразу отметил, что перед ним - уменьшенная копия Андреа. Девочка молчит, провожает взглядом струящиеся по стеклу капли осеннего дождя, шмыгает носом и наконец произносит:
        - Мне подходит.

6
        - Не подходит! - Андреа обеспокоенно прикладывает издающий длинные гудки мобильный к Зоиному уху.
        - Давно?
        - Недели три.
        - А что ты волнуешься? Три года не звонила, а теперь столько расстройства.
        - Вдруг что-то случилось?
        - Не придумывай. Просто он на твой номер блокиратор поставил - и все дела.
        - А разве так можно? - С сомнением.
        - Сейчас все можно. - Уверенно. - Попробуй с домашнего.
        - Я с домашнего, тоже молчит. Так что, согласно твоим утверждениям, на нем тоже блокиратор.
        - Он же в Москве?
        - Не знаю. Наверное.
        - Давай найду.
        - Как?
        - Через музыкантов, которым ты тоже не звонишь больше трех лет.
        - Так ты же не звонишь еще дольше!
        - Мне несложно. И потом, они постараются быстро ответить и поскорее отвязаться. Вопросами мучить не будут, не то что тебя.
        Андреа хочется обнять подругу. Она чувствует себя виноватой. Ей самой так часто хочется избавиться от Зоиной пустой болтовни, жеманных интонаций, нелепой бестактности! Ей всегда казалось, что она ничего не видит вокруг себя, да и не хочет видеть, не замечает насмешливого, слегка пренебрежительного отношения окружающих. А оказывается, все видит, все понимает. Андреа порывисто прижимает к себе подругу.
        - Ты чего? - смущенно отстраняется Зоя.
        - Ничего. Я тебя люблю.

7
        - Я тебя люблю, - шепчет Андреа, обнимая Паблито.
        Несколько томительных часов, юридические формальности - и они уйдут вместе из зала суда в новую жизнь. Она оставляет сына возле воспитательницы и спешит занять место рядом с адвокатом. Секретарь монотонным голосом объявляет о начале заседания. Входит судья. Андреа готовилась увидеть мантию и шапочку с кисточкой, но на центральное кресло президиума проходит полная дама в мешковатой юбке и потрепанном свитере из ангоры с люрексом. Судья ярко, вульгарно накрашена. На голове у женщины - каскад пергидрольного начеса, который она несет медленно и осторожно, словно индийская женщина кувшин на голове. Она усаживается, приглашает адвоката изложить суть заявления, достает пилочку для ногтей и полностью погружается в маникюр. Все это кажется Андреа каким-то фарсом, пародией на суд. Но, с другой стороны, ей не должно быть никакого дела, какой именно судья - внимательный или равнодушный, симпатичный или неприятный, с маникюром или без - стукнет по столу воображаемым молоточком и произнесет: «Иск удовлетворить».
        Адвокат, которого Андреа присоветовали в детском доме, заканчивает свою речь. Судья неохотно откладывает пилочку, но продолжать заседание не спешит. Рассматривает бумаги, что-то перечитывает, напускает на себя озабоченный вид и обращается к Андреа:
        - В связи со смертью вашего мужа, гражданина Лугового Вадима Анатольевича, который подавал заявление на усыновление вместе с вами, в вашей семье сложились новые финансовые обстоятельства. Пожалуйста, подтвердите суду данный факт.
        - Подтверждаю, - спокойно отвечает Андреа.
        Перед карикатурной дамой с начесом лежат все необходимые документы: справка с места работы Андреа, новое разрешение органа опеки и попечительства, выписанное на нее одну той самой тонкогубой дамой, которая в начале знакомства показалась женщине жутко неприятной. А теперь эта чиновница, сочувствуя горю Андреа, не раздумывая взяла на себя ответственность немного отступить от буквы закона и отменить новое, долгое, мучительное прохождение по всем этапам, предшествующим усыновлению.
        - Из представленной вами суду справки следует, что вы работаете гитаристкой.
        - Да, это так.
        - В подмосковном санатории?
        - Верно.
        - Сколько времени занимает путь от работы домой?
        - Час, - Андреа отвечает механически, немного растерянно. Она не понимает, к чему эти дотошные вопросы. Какое отношение они имеют к принятию решения? Ей говорили - это просто формальность.
        - Когда вы заканчиваете работу?
        - В десять вечера, но я начинаю только в семь. И целый день буду проводить с ребенком. - Андреа уже понимает, куда клонит судья, и ей становится не по себе.
        - Сколько у вас рабочих дней в неделю?
        - Шесть.
        - Здесь, - судья склоняется над бумагами, - указано, что у ребенка будут две бабушки?
        - Да.
        - При этом местожительство одной из них в другой стране, а второй - в другом городе?
        - Да, но…
        - Пожалуйста, ответьте суду, кто будет с ребенком во время вашего отсутствия? Или вы собираетесь таскать малолетнего сына в увеселительные заведения, чтобы он в сомнительной обстановке слушал ваше бренчание?
        Андреа с трудом проглатывает оскорбление и старается ответить как можно достойнее:
        - В справке с места работы указано, что я играю не в сомнительных заведениях, а в санатории, где люди культурно отдыхают и поправляют свое здоровье. И брать с собой на работу ребенка я не планирую.
        - В таком случае ответьте суду, кто будет находиться с вашим сыном по вечерам?
        - Я приглашу няню.
        - Пригласите?
        - Приглашу.
        - Может ли суд сделать вывод, что в данный момент времени вы не заручились согласием какого-либо человека, обладающего соответствующей квалификацией, образованием и прошедшего необходимое медицинское освидетельствование?
        - Да, может. - Андреа потерянно оглядывается на адвоката, но тот только пожимает плечами, показывая совершенное непонимание того, что творится с судьей.
        Андреа еще так много всего хочет сказать: что у нее будет двухнедельный отпуск, что за это время она обязательно найдет няню или, в крайнем случае, договорится отводить Паблито в круглосуточный детский сад, откуда будет забирать его по утрам. И еще мама ее обещала приезжать. Мысли хороводом прыгают у нее в голове, но не успевают сложиться в законченные фразы. Ярко-красные, криво подведенные губы на размалеванном лице объявляют:
        - Суд удаляется для принятия решения.
        Женщина - хранительница счастья Андреа - возвращается через десять минут. Андреа сидит на прежнем месте, забрав у воспитательницы мальчика. Она сжала в своей ледяной от волнения руке его теплую, такую родную ладошку. Ей кажется, что она качается в воздухе и наблюдает за происходящим со стороны. То, что читает судья равнодушным голосом, Андреа не может себя заставить воспринимать как реальность.

«Изучив материалы дела, выслушав доверителя и опросив подателя заявления… суд принял следующее решение: в иске по усыновлению… гражданке… отказать ввиду… Предложить подателю заявления удовлетворить требование суда по предоставлению доказательств о будущем постоянном нахождении ребенка под наблюдением родственников или специалиста соответствующей квалификации. Данное решение может быть обжаловано в суде вышестоящей инстанции в десятидневный срок».
        Судья заканчивает декламировать «приговор» Андреа и обращается к воспитателю приказным тоном:
        - Заберите ребенка!
        Пабло вцепляется в шею окаменевшей Андреа, воспитательница, подгоняемая цепким взглядом начесанной куклы, пытается разомкнуть его руки, тянет ребенка к себе и шепчет Андреа:
        - Мы придем вечером к вам в гостиницу.
        Андреа благодарно кивает, целует плачущего ребенка, изо всех сил стараясь сдержать подступивший к горлу ком рыданий одуревшей от горя самки, у которой отнимают дитя.
        Воспитательница тянет мальчика к выходу, он цепляется за скамейки, пытается вырваться, спотыкается, падает, оборачивается и кричит:
        - Мама! Мамочка!
        Этот крик проберется в уши Андреа, поселится в ее сознании и будет мучить ее следующие три года почти каждую ночь, но об этом она еще не знает.
        Андреа открывает дверь своего номера, ожидая увидеть Пабло, но на пороге - только давешняя воспитательница.
        - Где Павлик? - Андреа спрашивает довольно спокойно. Первоначальная истерия от несправедливого вердикта уже прошла. Приободренная адвокатом, она полна решимости подавать новые прошения, снова ходить, снова умолять, снова ждать.
        - Андреа, постарайтесь понять, - женщина мнется в тесном тусклом предбаннике, - вам не стоит дольше бороться за Пашу. Надо выбрать другого ребенка.
        - Как другого? - Она не хочет другого, ей не надо другого, ей нужен ее сын, ее мальчик, ее Паблито, фотография которого уже полгода украшает ее прикроватную тумбочку.
        - Видите ли, мне рассказали коллеги: вчера в детский дом приезжала американская пара, им очень понравился ваш Павлик, и они сделали все возможное, - она делает многозначительную паузу, - чтобы заведующая смогла повлиять на сегодняшнее решение суда.
        - Но это мой Павлик! - Андреа прислоняется к стене, чтобы не упасть.
        - Андреа, вам придется смириться. Пока вы будете собирать документы для нового прошения, мальчика увезут в Америку новые родители.
        Андреа сползает на пол и сворачивается у ног женщины трясущимся клубочком.
        - Пожалуйста, пожалуйста, не надо так! - испуганно лепечет женщина, пытаясь поднять ее. - Вас должно утешать, что ребенку будет хорошо. У него будут папа и мама. Значит, это просто не ваш ребенок.
        - А какой мой? Какой мой?! Какой???
        Андреа отрывает голову от холодных паркетных досок. По мокрым щекам расползается краска, глаза блестят лихорадочным блеском, рот искажен нервной гримасой. Она с силой отталкивает склонившуюся над ней женщину и захлебывается оглушительным, раскатывающимся по всем этажам смехом, который подхватывает и уносит за собой звук первой весенней грозы.

8
        - Грозу? - Наташа непонимающе смотрит на Андреа и вертит в руках только что подаренный ей черный веер.
        - Да. Попробуй изобразить грозу.
        - Почему грозу?
        - Гроза - это всегда драма: с завязкой, нарастанием конфликта, кульминацией и развязкой. Гроза - это та же страсть. И если тебе сложно выражать чувства, давай попробуем играть явления природы. Садись, послушай.
        Андреа ставит в проигрыватель диск Пако, прикладывает палец к губам и опускается на пол рядом с музыкальным центром, прикрыв глаза.
        Легкая, тихая вибрация струн напоминает звук первых редких капель наступающего дождя, шум поднимающегося ветра, обеспокоенный шелест листвы. Гитара все еще поет не в полную силу, мелодия разливается неторопливыми переборами, в которые неожиданно вплетаются уверенными штриховыми вкраплениями громкие, будто барабанные, дроби - и вот до слушателей уже доносятся щелчки открываемых зонтов и топот бегущих в укрытие. Музыка становится тревожной: она то уныла и монотонна, словно серый обложной ливень, то вспыхивает, сверкает громом и молнией. Андреа кажется, что она слышит треск ломающихся деревьев, видит искры перебитых проводов, чувствует, как ноги становятся мокрыми от потоков бегущей воды. Гитара заходится в таком бешеном ритме, что льющиеся с неба ручьи готовы поглотить и смыть все на своем пути. Мелодия хлещет, бьет, разрывает, подбрасывает… И вдруг обрывается на полузвуке. Через какую-то неуловимую для непрофессионального уха долю секунды в гармонию трагедийных аккордов вклиниваются мажорные ноты. На хмуром небе то здесь, то там появляются робкие просветы, сквозь иссиня-черную гладь к земле
устремляются солнечные лучи. Гитара успокаивается и вибрирует начальными интонациями, в которых теперь слышится пение птиц, чувствуется запах свежести и обновления. Музыка постепенно удаляется, оставляя в душе слушателей ощущение наступившего всеобщего умиротворения.
        Андреа открывает глаза. Наташа сосредоточенно раскрывает и закрывает веер.
        - Понравилось?
        - Очень. Но я все равно не понимаю, как это можно сыграть руками. С дробями все просто, следуют за музыкой. Медленная мелодия, и ноги так же двигаются. Убыстряется, стучу сильнее. А руки куда девать? - Девочка жалобно гундосит и ждет от Андреа конкретного руководства.
        - Наташенька, кто из нас танцор, ты или я? Руки контрастируют с ногами. Ты забыла теорию? Включаем музыку еще раз, ты слушаешь и изображаешь ее правой рукой. И не надо делать мученическое выражение лица. Кому нужно фламенко, тебе или мне?
        - Мне, - соглашается Наташа.

«Обеим», - знает Андреа.
        - Пробуй.
        Девочка выходит на середину комнаты, медленно раскрывает веер так, что извне виден лишь большой палец, и вибрирует кистью в такт мелодичным колебаниям струн. Легкие перышки на концах веера дрожат, будто стряхивают с себя капли воображаемого дождя. Музыкальный темп ускоряется, робкую перьевую рябь сменяют медленные, нарочито заторможенные обмахивания. Не отводя в сторону локтя и плеча, Наташа слегка разворачивает кисть и возвращает ее в прежнее положение. Гитара жаждет резких, тревожных дробей, которые девочка мысленно выстукивает, сопровождая «танец» неторопливыми, гибкими вращениями кисти извне к середине.
        - Очень хорошо.
        Они слушают и «танцуют» в той же неподвижной манере шторм, ветер, закат, снег, листопад.
        - Получается?
        - Получается.
        - Ты обещала сыграть, когда у меня начнет получаться.
        Андреа расчехляет гитару, и комнату наполняет музыка, которой Андреа живет последнюю неделю.
        - Что это?
        - Не догадываешься?
        - Что-то страшное…
        - Землетрясение.

9
        Земля трясется под ногами. И хотя асфальт тверд и недвижим, Андреа не покидает ощущение зыбкости почвы. Она стоит у незнакомого подъезда и теребит в руках бумажку с нацарапанным адресом. Зоя продиктовала его по телефону и, описав все свои мытарства («Мне пришлось два дня висеть на проводах и общаться с целой кучей давно забытых людей. То ты их не помнишь, то они тебя»), взяла с подруги клятвенное обещание не откладывать визит и ничего не бояться. Пообещать было, как водится, гораздо легче, чем исполнить.
        Андреа томится у подъезда и пытается выудить из хоровода пляшущих мыслей ту, что поможет добраться до нужной квартиры. Она то садится на обледеневшую от бесснежных ноябрьских морозов скамейку, то торопливо вскакивает, вырываясь из обволакивающего плена промерзшего дерева. То приближается к железной двери, разглядывает безликие кнопочки домофона, спрятав руки поглубже в карманы, чтобы не нажать невзначай необходимую комбинацию цифр. То снова отходит на безопасное расстояние, поймав вопросительный и переставший быть дружелюбным взгляд застекольной консьержки. Может, все же лучше уехать? Нет, надо идти. Но что сказать? Как объяснить? Андреа не может подобрать подходящих слов, поэтому и колеблется в нерешительности. Ничто и никто не замечает ее метаний. Ни вышагивающая по карнизу второго этажа ленивая кошка, ни ковыряющий лопаткой грязевую жижу укутанный в теплый комбинезон карапуз, ни его тараторящая в мобильник мамочка, ни автомобилисты, снующие по двору на своих «Кадиллаках», ни мужчина с «дипломатом», потягивающий горячительное под козырьком соседнего подъезда… В какую бы сторону ни направилась
бесцельно крутящаяся на пятачке женщина, никто из потенциальных наблюдателей не заметит смены декорации. И только бдительное око дежурной ждет от Андреа решения и не позволяет ей сделать выбор. Неотступно следит за ней, гонит прочь, вычислив чужака, но, мучимое любопытством, и не отпускает, не дает уйти. И когда Андреа в очередном приступе самовнушенной храбрости подскакивает к домофону, из динамика раздается грозное и подозрительное шипение:
        - Вы к кому?
        - Я в сто семнадцатую.
        - А чего же не идете? Они все дома.
        - Иду. - Андреа продолжает рассматривать говорящее устройство, не дотрагиваясь до клавиш.
        - Вы Лизина подружка, что ли?
        Андреа изумленно мотает головой. Значит, его жену зовут Лиза…
        - Нет, я…
        - А… Вы, наверное, няня. Наниматься пришли.
        Андреа растерянно улыбается. Конечно, малышу, наверное, уже больше двух лет. Маме пора на работу.
        - Нет.
        Консьержка недоуменно вскидывает брови и продолжает допрос. Не позволяя Андреа раскрыть карты, пожилая женщина в очках с толстыми стеклами пытается удовлетворить свой охотничий инстинкт. Пристально рассмотрев стоящую перед дверью молодую девицу и, видимо, сделав какие-то выводы, она обрадованно произносит:
        - Так вы же из газеты! И как я сразу не догадалась? Такой человек! Такой талант! О нем давно пора кричать на всех углах. Я его каждый день спрашиваю: когда о вас в газете напишут? Он все молчит, отшучивается, а вот третьего дня подмигнул и говорит: «Скоро». Ну, я права? Вы из газеты? Давно пора. О таких людях обязательно писать надо.
        Андреа отходит от динамика и смотрит через стекло на сыплющую гипотезами консьержку. Он, конечно, талант. Талантище. И писать о нем действительно надо. Она подкупающе улыбается дежурной и, подтвердив этим свое «журналистское происхождение», оказывается в холле у лифта.
        Восьмой этаж, сто семнадцатая квартира, цифры прыгают. Андреа прислоняется к стенке кабины и, когда лифт открывает двери, с трудом выталкивает себя на лестничную площадку. Мучиться в раздумьях перед кнопкой звонка ей не нужно: дверь распахивается, и возникает женская спина, одетая в теплую куртку.
        - Я за хлебом, - кричит женщина в глубь квартиры и оборачивается.
        На Андреа смотрит приветливое лицо лет тридцати пяти - сначала вопросительно, потом изучающе, затем подозрительно - и наконец, озаренная догадкой та, которую консьержка назвала Лизой, спрашивает:
        - Вы Андреа?
        Робкий кивок, который встречает такая неуемная радость, что непрошеной гостье становится неловко. Лиза хватает ее за руку, тащит в квартиру, смеется и кричит, захлебываясь:
        - Толя! Толя! Смотри, кто пришел!
        Мужчина выходит в коридор. У него на руках маленький мальчик. Андреа с нежностью смотрит на малыша. Пытается вспомнить детские фотографии Дима. Похож…
        - Где же ты была, дочка? Почему?

        - Но почему? Зачем тебе это? - Зоя недоуменно смотрит на подругу. То, что Андреа спятила от горя, конечно, неудивительно, но чтобы настолько! - Ну, что ты молчишь?
        - А что говорить?
        Что говорить, если зашедший навестить Андреа через две недели после ужасного суда свекор обнял ее, всплакнул вместе с ней, а потом, горестно вздохнув и пытливо заглянув в глаза, сказал: «А может, оно и к лучшему, дочка? Устроишь свою жизнь, найдешь еще хорошего парня. Какие твои годы? Без ребеночка все-таки легче будет». Андреа молчала в оцепенении: не таких слов она ждала, не такого жестокого понимания ее беды. Свекор гладил ее по голове, его пальцы то и дело путались в жестких кудрях, дергали волосы, но Андреа не чувствовала боли. Мужчина продолжал говорить: «У мамы Дима давно есть другой мужчина, у него недавно умерла жена, и теперь они будут вместе. Ты не спрашиваешь, почему я в Москве, но я скажу. Неделю назад я расписался с одной чудесной девушкой. Она москвичка, чуть старше тебя. Мы знакомы уже пару лет, а через несколько месяцев у нас родится ребенок. Племянник у тебя будет». Андреа еле сдерживает негодование. Ей кажется, что от смерти Дима все только выиграли и только она осталась ни с чем. Родители мужа были для нее единственными в мире, кто мог разделить ее горе. А оказывается, горе у
них совсем разное. У нее чудовищное, непроходящее, всепоглощающее, а у них… у них новая жизнь. «Поздравляю», - выдавливает из себя Андреа. Что ж, она не будет мешать безоблачному счастью некогда близких людей.
        - Ты выполнишь мою просьбу? - Андреа исподлобья смотрит на Зою. Та вздыхает и обреченно кивает:
        - Выполню.
        Механизм обмена запущен. У Зои везде найдутся знакомые. Меньше чем через месяц Андреа переезжает на другой конец Москвы, никому не оставив адреса и сменив номер мобильного телефона. Для своих родителей она теперь непрерывно гастролирующая звезда, имя которой известно всем и каждому, для родителей Дима - пропавшая без вести, канувшая в небытие. Зоя, гитара и воспоминания - единственная связь с прошлым. Подруга держит слово, никому ничего не рассказывает, да у нее никто и не спрашивает. Зоя живет в своем мире - от встречи до встречи, от командировки до отпуска, от Стокгольма до Москвы. И только однажды, спустя год после переезда Андреа, не выдерживает и говорит:
        - Ну, что ты живешь отшельником? Дом - работа, работа - дом, и ничего больше! Дергаешь струны в своем замшелом санатории и ни с кем не общаешься! А разве люди виноваты в твоей трагедии?
        Перед Андреа всплывает презрительно улыбающийся начес судьи, лживое лицо заведующей детским домом. Интересно, а как выглядел террорист, взорвавший себя вместе с Димом?
        - А кто виноват? - Андреа не просто спрашивает, она ждет, она требует ответа.
        Зоя беспомощно обводит взглядом комнату, зацепившись глазом за шестиструнный инструмент.
        - Казнить других - это все равно что обвинить в своих злоключениях, например, гитару, - объявляет она, пытаясь лишь доказать нелепость поведения и поступков подруги.
        - Гитару? - тихо переспрашивает Андреа и мысленно отвечает себе: конечно, гитару. Именно из-за нее, из-за этой любви к проклятому инструменту она лишилась Паблито. Если бы она умела, если бы она хотела делать что-то другое, если бы у нее была нормальная профессия, ей бы отдали малыша.
        Мысль кажется Андреа настолько логичной, что ее накрывает непреодолимая волна желания схватить гитару и расколотить ее вдребезги, отомстив разом за все, что ей пришлось пережить. Но с любовью так не прощаются. Она сыграет в последний раз и зачехлит инструмент. Зоя уходит, а Андреа берет гитару и спускается в переход.

10
        - Спуститься в переход? Зачем? - Андреа распахивает шторку примерочной и растерянно смотрит на Аллу.
        Алла в изумлении разглядывает подругу. Цепенеть заставляют не идеальные стрелки новых модных брюк, не тонкий салатный трикотаж свитера, подчеркивающий хрупкость и нежность очаровательной женщины, не шейный платок, добавляющий образу невиданную доселе игривость. Замереть Аллу заставляет открытая улыбка и призывный блеск глаз. Сарказм, который она вложила в свою последнюю фразу, спросив у Андреа, покупает ли она новые вещи для того, чтобы спуститься в переход, кажется теперь совершенно неуместным. Если таким удивительным переменам способствует образ жизни, который Андреа ведет в последнее время, то Алка сама готова обойти с ней все московские переходы, петь в вагонах метро, электричках, созывать публику на вокзалах и площадях, лишь бы не померкла улыбка, не погасли глаза.
        - Так зачем в переход? - повторяет Андреа, оборачиваясь к зеркалу и подмигивая своему отражению. Она собирает одной рукой рассыпанные по плечам спиральки и приподнимает их, представляя, как будет выглядеть в этом наряде с высокой прической.
        - Ты сказала, хочешь обновить гардероб, чтобы пойти на представление. А представления, насколько я тебя знаю, обычно ты устраиваешь в переходе.
        Андреа не знает, смеяться ей или обижаться. Она не делает ни того, ни другого. Просто объясняет:
        - Я не собираюсь устраивать никаких представлений. Просто в театр иду.
        - В театр? - Алла заинтригована. Зоя - в отъезде, ее Андреа с собой не приглашает. Неужели речь идет о свидании? - А на какой спектакль?
        Аллу интересует совсем другое, но спросить Андреа сразу, кто счастливый обладатель второго билета, она не решается.
        - «Кот в сапогах».
        - На детский? С Наташей идешь? - Алка не может скрыть разочарования.
        - С Наташей мы вчера были в консерватории, а в субботу идем в Пушкинский на выставку Шанель.
        - Зачем ей Шанель? Чему ты учишь ребенка?
        Андреа грустно улыбается, вспоминает свою комнату в общежитии, афиши, картонные репродукции Уорхола и плакаты с изображением Коко.
        - Эстетике.
        Алка безнадежно машет рукой.
        - Ну, а Шарля Перро ты кому демонстрируешь?
        - Племяннику. - В голосе - гордость и торжество. - Ему уже два с половиной. Знаешь, как зовут?
        - Как?
        Андреа делает невероятное усилие, чтобы ответ не превратился в свистящий, сдавленный шепот. Но опасения напрасны. Через зеркало примерочной кабины она, будто со стороны, наблюдает за отражением уверенной в себе женщины, которая громко и четко произносит:
        - Вадим.

11

…Вадим. Его звали Вадим. Не знаю, почему не написала Вам сразу. Может, Вы и правы. Имя дается тяжелее всего. Еще хотела сказать Вам спасибо. Когда получила то письмо, где Вы просили рассказать мою историю, ссылаясь на то, что я, зная Вашу, должна во имя справедливости рассказать свою, я сделала это, считая, что для Вас. А теперь понимаю: Вы просили не для себя - для меня.
        Вы послушали кассету, которую я прислала? Что скажете? Вы уловили в музыке дребезжание железных ложек и мисок, которые в ту ночь танцевали на тюремном столе? .

…Музыка прекрасна, Андреа. Я слышал, что у фламенко есть канторы. Подойдет ли такое сопровождение Вашему произведению?
        За стеклом буфета старинного
        Рюмка пляшет хрустальная.
        И бокалы звенят невинные,
        Ножки в танце разбив длинные.
        Над кроватью люстра качается,
        Будто маятник в вечных ходиках.
        С неба прыгая, луна улыбается.
        Мир плывет, в волнах наклоняется.
        Крики, страх, суматоха, паника.
        Плач детей, среди ночи разбуженных.
        Ноги голые из-под ватника
        На трясущемся снежном валике.
        Пронеслись ударов мгновения,
        Постояв, разошлись люди.
        Обошлось. Не видать разрушения.
        Успокоилось землетрясение.
        Жаль, я совсем не умею петь. Надеюсь, Вы найдете своего Камарона…[Камарон де ла Исла - известный кантор фламенко (настоящее имя Хосе Монхе), близкий друг и коллега Пако де Лусии. Умер в 1992 г.]
        - Отправите на радио? - интересуется Сережа. Они только что записали дуэт. Мальчику пришлось петь десять раз подряд, прежде чем гитара полностью приняла кантора, а гитаристка одобрила вокалиста.
        Андреа улыбается. Вспоминает сцену из старого, любимого ею советского фильма, где героиня интересовалась, куда носят клубный пиджак. Довольно машет рукой:
        - Туда тоже можно.

12
        - Можно? - Наташа заглядывает в рабочий кабинет Андреа и, получив одобрительный кивок, стремительно подбегает к учительнице и бесцеремонно плюхается к ней на колени. Обнимает Андреа за шею и счастливо шепчет:
        - Меня взяли!
        - Здорово. Думаю, теперь можно наконец все рассказать бабушке.
        - Нет! Ну, пожалуйста, позволь мне дотерпеть до конкурса. Я уже каждый день представляю, как вручаю ей приглашение, она приходит, а там я - на сцене. Пожалуйста…
        - Ладно, хулиганка, уговорила.
        Андреа с нежностью смотрит на девочку. Их связывает уже гораздо больше, чем просто тайные занятия фламенко. Они давно перестали посвящать все свое время однообразным репетициям в гостиной Андреа. В движениях Наташи наметился явный прогресс, она понимает, что и зачем делает, что собирается сказать изгибами рук, поворотами кистей. Андреа видит, что такой хореограф, как она, девочке больше не нужен, но Наташа не собирается ее отпускать, а Андреа не хочет отпускать Наташу. И, открыв друг для друга фламенко, они начинают постепенно, не торопясь, словно боясь спугнуть распахнувшую над ними крыло птицу счастья, открывать друг другу себя, свою жизнь, свою судьбу, свои мечты, свои горести.

        - Он ее убил, - рыдает Наташа, доставая из рюкзака учебник литературы для пятого класса.
        - Кто? Кого?
        - Герасим Муму.
        - Корову? - С этим произведением Тургенева Андреа не знакома, что для испанки простительно.
        - Собаку!
        Наташа съедает выуженные из морозилки пельмени, решает задачи, выучивает историю и ботанику, смотрит мультфильмы, а Андреа уже в третий раз перечитывает рассказ, расстроивший ребенка. Плачет, перелистывая страницы, ищет ответ на вопрос.
        Наташа не выдерживает, входит в комнату, обнимает колени своей наставницы и пытливо спрашивает:
        - Почему?
        - Чтобы уйти, Наташенька, чтобы перестать быть рабом.
        - Но зачем же для этого топить собаку?
        - Чтобы решиться.
        - Он мог бы уйти с ней.
        - Не мог бы.
        - Почему ты так уверена?
        Андреа думает о Бельском. Она не знает, как объяснить пятикласснице, что люди порой совершают решительные поступки, только когда дошли до крайней степени отчаяния, только пережив трагедию, испив чашу до дна.
        - Я уверена, - просто отвечает она.
        - Он же любил ее, - продолжает спорить ребенок.
        - Любил.
        - Почему тогда он не завел себе другую собаку?
        На этот вопрос Андреа проще ответить, чем кому-либо другому.
        - Ты сама только что сказала. Герасим любил Муму, а не собак вообще. Он убил ее, но не предал.
        Наташа зарывается поглубже в уютные колени и сдавленно мычит оттуда, не поднимая головы. Так, что Андреа едва удается разобрать сказанное:
        - Моя мама тоже не любила вообще. Она только одного любила.
        - Папу?
        - Да. Того, который сейчас.
        Непонятная, странная фраза, но уточнять Андреа не решается.

        - Не замерзла? - Андреа поправляет детскую шапку.
        - Не-а. А еще далеко?
        - Почти пришли.
        Наташа любит танец во всех его проявлениях, кроме балета. Андреа знает: классики девочка почему-то боится. Но зато она восторженно смотрит ирландский ривердэнс, легко отличает чачу от джайва, а сальсу от сарабанды и старается не пропускать ни одного выпуска популярного шоу, где известные фигуристы танцуют со звездами кино, эстрады и телевидения. Андреа нравится баловать ребенка. У нее в сумочке - билеты в Ледовый дворец, открытый год назад на Ходынском поле. Здесь Наташа живьем увидит своих кумиров. Но прежде чем они направятся к катку, Андреа в задумчивости прогуливается по Хорошевке, пытаясь усмирить волнение, сжимая маленькую руку девочки в шерстяной перчатке.
        - Вот, - Андреа останавливается перед знакомым зданием.
        Наташа выдергивает ладошку, подбегает к двери и читает вслух надпись на табличке:
«Общежитие Государственной академии музыки им. Гнесиных».
        - Ты здесь жила, когда приехала?
        - Да.
        - Зайдем?
        - Нас, наверное, не пустят.
        - Пошли. Я хочу посмотреть, как ты жила.
        Никому из охранников не приходит в голову остановить приличного вида женщину с ребенком. Здесь, как и десять лет назад, проходной двор. Из трех лифтов работает только один. Андреа нажимает кнопку, но Наташа, услышав доносящееся с лестницы разнообразие музыкальных звуков, тянет Андреа туда. Все как прежде: репетиционных залов нет, этюды играют на ступеньках и подоконниках, над душем - табличка с расписанием подачи воды, на общей кухне - сломанные плиты, в комнатах шипят примусы и недовольные студенты. Андреа заглядывает в свою бывшую комнату: скучные обои, три одинаковые кровати и стол, за которым теснятся четыре юные девушки.
        - Простите, - Андреа закрывает дверь. Возвращения не получается. Они выходят на улицу, направляются во Дворец.
        - Как ты жила там? - ужасается Наташа.
        - Замечательно. Я была самой счастливой на свете.
        - Я тоже была счастливой без газа, тепла и горячей воды.
        - Как видишь. Значит, у тебя было что-то другое.
        - У меня была мама.

        - Садись. Распусти волосы. Смотри на меня. Или лучше в окно. Возьми Эрфана. Нет, отпусти. Я кошек плохо рисую. - Наташа деловито командует, усаживая Андреа в кресло. Поправляет ей прическу, накидывает на плечи принесенную с собой старую шаль, создает образ.
        - Это что, домашнее задание?
        - Ага. «Портрет матери» называется.
        Наташа сосредоточенно чиркает карандашом по бумаге, а Андреа боится шевельнуться, чтобы не сорваться, не схватить рисовальщицу в объятия и не задушить в приступе радости, не утопить в океане любви.
        - А почему ты не рисуешь бабушку?
        - Она старенькая. - Наивно, непосредственно, жестоко, но умопомрачительно правдиво и просто: позировать портрету матери одиннадцатилетней Наташи должна молодая женщина. Кроме Андреа, ей некого попросить.

        - Ну, попроси, пожалуйста! Чего тебе стоит? - Наташа жалобно канючит, упрашивая Андреа пойти вместо нее к преподавателю фламенко, но Андреа непреклонна:
        - Нет. И прекрати, пожалуйста, унижаться. Это твоя ошибка. Ты ушла, ничего не объяснив. Хлопнула дверью, обидела человека. Исправлять ошибки человек должен сам.
        - А тебе когда-нибудь приходилось идти к человеку, от которого ты сбежала?
        - Да. Месяц назад. И поверь, мне было гораздо труднее решиться. Но я сделала и горжусь собой.
        - А вдруг она меня не возьмет?
        - Возьмет.
        - А вдруг не отправит на конкурс?
        - Кого, если не тебя? Я каждый день хожу мимо этого стекла. Кроме тебя, отправлять на конкурс некого. Возьми с собой веер и покажи, чему научилась.
        - А ты пойдешь со мной?
        - Провожу и пойду на работу.
        - А вдруг они уже заявили на конкурс кого-то другого?
        Конкурсом танца фламенко Наташа бредит последние две недели. Андреа принесла объявление, сорванное на дверях того самого зала, где впервые увидела свою танцовщицу. Музыкальным коллективам предлагалось делать заявки на участие и представлять своих конкурсантов. Андреа знает: в клубе, из которого сбежала ее балерина, достойных кандидатур нет.
        - Не пойдешь - точно не попадешь на конкурс, - злится Андреа.
        Она уверена: настойчивость, твердость и даже строгость - ее верные союзники. И спустя несколько дней счастливая девчачья мордашка благодарно утыкается ей в шею и торжествующе шепчет: «Меня взяли».

13
        - Меня взяли! - Марийка кружится по комнате под умиленным взглядом матери. Ничто не испортило эту грациозную фигурку: ни время, ни роды, ни возраст. Тридцать лет для балерины - практически закат карьеры, а Марийка еще и не выходила на большую сцену.
        - Куда? Куда тебя взяли? - Ее восьмилетняя дочурка бегает за матерью и дергает летящие концы платья.
        - В театр, понимаешь, в театр! На главную партию. Я буду танцевать Снегурочку, а ты, - Марийка подхватывает дочь, - будешь Снежинкой. Самой прекрасной Снежинкой на свете!
        Наталка, смеясь, обнимает мать, и вместе они парят над комнатой в радостном вальсе.
        - Но как же так, Маш? - Роза пытается опустить дочь с небес на землю. - С чего им тебя приглашать?
        С самого начала это предложение показалось Розе странным. Марийка, бесспорно, талантлива. Она замечательный хореограф, прекрасный педагог, равных которому нет во всем Бишкеке, но выступала на сцене лишь в детстве и юности, до того, как провалила конкурсный просмотр. Они с отцом тогда сильно переживали: у дочки способности, а у них ни денег, ни связей. Зато сама Марийка отнеслась к провалу на удивление легко и спокойно, так, будто никогда и не грезила парить над сценой Жизелью. Она быстро переориентировалась, внушив и себе, и окружающим, что ее жизненным призванием отныне станет педагогика. Выводить на сцену других - занятие не менее достойное, чем танцевать самому перед зрительным залом. Оспаривать это никто не собирался, тем более что Марийка получала от своей работы удовольствие, выкладываясь на сто процентов и требуя от своих учеников такой же отдачи. Розе казалась, что дочь счастлива. Хотя Роза всегда сетовала на неустроенную личную жизнь своего ребенка: Марата потеряла, отца Наташи не признавала, - она радовалась, что хотя бы в профессии Марийка нашла себя.
        А оказывается, и здесь дочь не чувствовала себя достаточно реализованной. Она делала то, что могла и умела. В ее графике не было ни одной свободной минуты, чтобы остановиться и подумать о своих истинных желаниях, пожалеть себя, посетовать на судьбу. Судьбу Марийка не проклинала. Та, отобрав у нее одну любовь, подарила другую. Ту, которую ничто и никто не отнимет и не разрушит. Ту, ради которой она живет и столько лет без продыху трудится у балетного станка.
        Отца Марийки не стало вскоре после рождения внучки. Случившееся с дочерью вконец измотало и без того слабое здоровье пожилого киргиза. Марийка держала на руках пятимесячную малышку, сквозь слезы смотрела, как обезумевшая от горя мать кидается на гроб отца, и понимала, что отныне вся забота о семье из трех женщин лежит на ее плечах. Не тратя времени на размышления о несправедливости жизни, молодая женщина впряглась в круговерть батманов, пируэтов и фуэте. Балерины были везде: наяву и даже во сне, на работе, а последние три года и дома.
        Наташе исполнилось пять, когда балет вошел в ее детский мир и занял там почетное место. Девочке нравилось танцевать, у нее была природная гибкость, мамина серьезность, трудолюбие и цельность характера. В общем, достаточно задатков, чтобы добиться заметных успехов. Марийка делала все возможное, чтобы дочка добилась славы, которой не удалось добиться ей. Она грезила о том дне, когда ее Наталка выйдет на сцену. И девочка тоже желала этого - то ли под влиянием силы внушения матери, то ли действительно хотела стать балериной. Марийка давно уже рисовала в мечтах главные партии для дочери, даже в самых тайных помыслах убрав с афиш свое имя.
        И вот это неожиданное, неизвестно почему прозвучавшее приглашение. Розу охватывает подозрение, просыпается непонятное беспокойство. Она задает резонный вопрос: зачем театру, имеющему в штате не одну приму, приглашать солировать педагога, пусть даже очень известного и необычайно талантливого? Но Марийка охвачена такой всепоглощающей, необузданной радостью, что не видит или не хочет видеть никаких подводных камней у этого предложения.
        - Мама! О чем тут думать?! Такая возможность выпадает раз в жизни! Мне предложили хороший гонорар даже на время репетиций и обещают повысить после премьеры. Днем я смогу продолжать вести занятия, нам станет гораздо легче. Поменяем наконец шторы на кухне, и ковер в комнате, и все, что ты захочешь. И потом, это ведь шанс не только для меня, но и для Наталки. Ты разве не слышала? Ее тоже берут!
        После этих слов Роза остается в меньшинстве. Наташа засыпает Марийку вопросами: когда начинаются репетиции, сколько у нее выходов, какой костюм и можно ли ее подругу Фаризу тоже устроить в снежинки?
        Для Фаризы места, конечно, не находится, но это не может испортить впечатления Наташи от театра, от декораций волшебного леса, от взрослых танцовщиков, сажающих себе на плечи и кружащих под потолком, а главное - от белоснежного облака полупрозрачного кружева и шапочки с блестками, которые на нее каждую неделю примеряют в костюмерной и обещают надеть в день премьеры.
        Марийка тоже бредит спектаклем: она просматривает бессчетное количество постановок, без конца слушает оперу, перечитывает сказку и проигрывает в голове сцены спектакля, чтобы сродниться с персонажем, вжиться в образ Снегурочки. Она говорит только о своей роли. Ученицы на занятиях репетируют ее партию, для того чтобы, объясняя другим, она могла позволить себе сделать еще один прогон. Марийка почти ничего не ест, чтобы партнеру было легче поднимать ее, чтобы он не сетовал, что балетмейстер неизменно тяжелее балерин. Она подгоняет пуанты и лихорадочно меряет пачки.
        Никогда еще Роза не видела дочь такой счастливой. Ей очень хочется окунуться с головой в эту восторженную круговерть, охватившую ее девочек. Но она не может. Закравшееся в душу беспокойство не отпускает, а только растет и растет с приближением премьеры. Роза не говорит об этом с Марийкой, знает, что дочь станет ругать ее и будет совершенно права. Она клянет себя за беспочвенную мнительность, но все равно грустит, переживает и не спит ночами. Иногда она даже вынимает запрятанный клочок бумаги с мобильным телефоном Марата (она успела переписать номер прежде, чем дочь стерла его из электронной памяти) и раздумывает, не позвонить ли ему, не попросить ли при-ехать. Но останавливает себя. К чему? У него давно другая жизнь. Наверняка жена, дети, работа, гастроли. Какое ему дело до ее Марийки? Он считает, дочь предала его, а она не может просить мужчину простить предательство. Она мучается, ей кажется, что над их домом сгущаются тучи, а воздух наполнен пугающим запахом грядущей беды. Но Роза тоже очень ждет премьеру: она надеется, что с последним взмахом дирижерской палочки ее переживаниям наступит        Роза сидит в первом ряду, в самом центре. Она думать забыла о своих треволнениях, погрузилась в жизнь Берендеева царства, не отрывает восхищенного взгляда от дочери. Скоморохи, феи, снежинки, цветы, подгоняемые Лелем, вальсируют на заднем плане, сообщая зрителю о наступлении весны. Сжимая кулаки, в одном конце авансцены страдает от потерянной любви Купава, в другом Мизгирь ведет танцевальный разговор со Снегурочкой, приковывая внимание публики. Танцовщик нежно обнимает балерину за талию, помогает крутить повороты, принимает ее арабески и аттитюды, любуется па-де-буре. Весна приближается, Снегурочка чувствует, что их танец с Мизгирем скоро прервется, но партнер не желает верить неминуемому, отпускать свое счастье. Он подхватывает балерину на руки, прижимает к себе, демонстрирует свое сокровище залу и поднимает на вытянутых руках в идеально отточенной на репетициях трюковой поддержке.
        Роза любуется парящей в воздухе Снегурочкой и не знает, что через секунду прямо перед ней окажется лицо Марийки с застывшими, стеклянными глазами. В ушах зазвенит отчаянный недетский крик Наталки. Этот вопль будет последним звуком, который Роза услышит от внучки, прежде чем та замолчит на долгие месяцы. Шокированные зрители, почуявшие запах смерти, хлынут к сцене. Актеры унесут за кулисы трясущуюся Наташу, уведут потерянного танцовщика, устремятся к бездыханной Снегурочке. Оркестранты побросают свои инструменты и поспешат прочь из ямы. И только один человек, вовремя оплативший и приглашение балерины в театр, и дрогнувшую руку Мизгиря, молча встанет и спокойно выйдет из зала. Он хотел добиться другого: травм, инвалидности, нетрудоспособности. Марийка вновь сорвала его планы: эта гордячка ударилась головой, сломала шею и умерла мгновенно.

14
        - Мгновение - и все закончится. Ты даже испугаться не успеешь. - Андреа стоит перед дверью школьного прививочного кабинета.
        Наташа сидит на банкетке, понуро кивает головой.
        - Ну что ты как маленькая?! Боишься делать - не делай. Зачем только меня сюда притащила?
        - А кого мне было тащить?
        - Бабушку, например.
        - Она бы написала отказ от прививки, и все.
        - Ну, и написала бы.
        - А мне бы не сделали.
        - Ну, и не сделали бы!
        - Тогда я могла бы заболеть!
        - Значит, заболела бы. Подумаешь, грипп.
        - А конкурс?! - возмущенно пищит Наталка.
        Андреа еле сдерживается, чтобы не расхохотаться. Конкурс через две недели, прививку целесообразно делать за два месяца до эпидемии. Сделанный укол не сможет гарантировать девочке, что она не заболеет в ближайшие пятнадцать дней. Андреа обнимает ребенка. Наталке так важно это соревнование танцевальных коллективов, что она пытается исключить все, что может так или иначе помешать ее выступлению на сцене. Сказать ей, что укол ничего не решит? Пожалуй, не стоит. Расстроится.
        - Тебе так нужна эта прививка?
        - Конечно! Иначе я свалюсь. Вот увидишь.
        - Пойдем сделаем вместе.
        - Пойдем! - Наташа вскакивает ботинками на банкетку и виснет у Андреа на шее.
        - Ну, я же говорю, маленькая, - довольно ворчит Андреа. - Будто тебе никогда уколов не делали.
        - Делали. Много. Когда умерла мама…

        О маме Наташа вспоминает теперь довольно часто и всегда неожиданно для Андреа.
        Девочка кружится по комнате в своем черном трико, размахивая красными воланами юбки. Она только что продемонстрировала Андреа конкурсный танец, сорвала заслуженные аплодисменты и попросила поставить какую-нибудь красивую музыку, чтобы просто потанцевать. Андреа обожает французов. У нее диски Дассена, Адамо, Монтана, Далиды. Сегодня она включает Наталке Эдит Пиаф. Черноволосая «испанка» с раскосыми глазами завороженно вальсирует, вслушиваясь в каждую ноту восхитительного голоса. Андреа подпевает Воробушку:
        Je renierai ma patrie,
        Je renierais mes amis,
        Si tu me le demandais.
        On peut bien rire de moi
        Je ferais n’importe quoi
        Si tu me le demandais.
        - Переведи, пожалуйста.
        Андреа переводит, не сводя с девочки ласковых, любящих глаз:
        - Я бы отреклась от своей родины, я бы отреклась от друзей, если бы ты попросил. И можно надо мной смеяться: я бы сделала все, о чем бы ты меня ни попросил. - Андреа переводит дословно, но ей кажется, что она просто рассказывает Наташе о своих чувствах. Ребенок, естественно, ничего не замечает, спрашивает:
        - Это она мужчине так говорит?
        - Она говорит мужчине, - Андреа подчеркивает первое слово.
        - Какому?
        - Своему возлюбленному, Марселю Сердану[Марсель Сердан (1916-1949) - французский боксер, муж Эдит Пиаф, получивший прозвище «марокканский бомбардир» за свое происхождение и огромные кулаки, часто посылавшие соперников в нокаут.] . Эдит Пиаф сама написала эту песню и назвала ее «Гимн любви».
        - Здорово. Они жили вместе долго и счастливо и умерли в один день?
        - Нет, малыш. Счастье было недолгим. Он погиб в авиакатастрофе. Разбился.
        - Как мама.
        - Твоя мама попала в авиакатастрофу?
        - Нет, она разбилась.

        Алка льет слезы в остывший чай.
        - Ну, перестань! А то будешь пить соленую воду, - утешает Андреа подругу. Наташа примостилась на другом конце стола и увлеченно грызет сухари, не отрывая взгляда от телевизора.
        Алла обреченно машет рукой и начинает рыдать пуще прежнего.
        - Ты не понимаешь, просто не можешь понять!
        - Да уж куда мне! - усмехается Андреа. - У меня же нет детей…
        - Я не это хотела сказать, - пугается Алка.
        - Брось. Неважно. Все в порядке.
        - Анечка, - Алла шмыгает носом, - я не хотела тебя обидеть! Просто это так ужасно, так ужасно, когда твой ребенок… - Алка роняет голову на стол, чудом избежав столкновения с чашкой.
        - И что в этом такого ужасного? Мальчик еще не определился. Ему всего двенадцать.
        Алка вскидывает голову:
        - Ты что, ничего не поняла? Он хочет стать или милиционером, или летчиком, или пожарным, или космонавтом.
        - Отличный выбор, - улыбается Андреа. - Будешь матерью героя.
        - А я, я не хочу героя! Я хочу быть просто матерью! А он, он может, он может…
        - Ну, что такого он может?
        - У-у-уме-умереть на работе…
        Андреа хочет обозвать подругу дурой, но не успевает. С другого конца стола летит фраза, которая тут же обрывает Алкины стенания.
        - Моя мама умерла на работе, - спокойно сообщает Наташа.
        - А кем была твоя мама? - Алла в отличие от подруги не боится задавать вопросы.
        - Балериной.
        Теперь разрозненные картинки прошлого маленькой танцовщицы складываются в сознании Андреа в одно целое: любовь к сцене, неприятие классического танца, боязнь уколов и детская, трогательная забота о бабушке, желание уберечь ее от своих тревог и волнений. Даже о матери Наташи она уже знает достаточно: ей известна профессиональная суть личности трагически умершей женщины и глубоко личная - она любила одного мужчину, «папу, который сейчас». Но о нем девочка ничего не рассказывает. А Андреа не спрашивает. Андреа пишет музыку.

… Что скажете об этом, Николай? Буквально вырвалось из меня вчера за каких-нибудь полчаса. Едва успевала записывать ноты…

…Теперь я точно знаю, какая Вы, Андреа. Знаю, о чем Вы мечтаете, чего ждете от жизни. Вспомнилась фраза о том, что музыка пробуждает в нас сознание наших душевных способностей. Хотите знать, какие способности услышал я в Вашей мелодии? В этом удивительном сочетании сильных и слабых аккордов, полных и долевых звуков, подлинного, первичного танца и робкого, трогательного подражания? Хотите знать, что уловил я в переплете сильного, зрелого разговора верхних струн с нежным, вопросительным лепетанием мягких нижних? Хотите знать, что почувствовал, вслушиваясь в диалог поучительных, взрослых, менторских, слегка минорных нот с озорными, детскими, впитывающими мажорными звуками?
        Притаившись в кустарнике диком,
        Львица гордая ждет одного:
        Топот лани, оленьего крика,
        Чтоб добычу поймать. Для чего?
        А в кавказском ущелье далеком,
        Взяв ружье и повесив его
        На плечо, обходит дозором
        Свой аул осетин. Для чего?
        Пальцы мелом рисуют таблицы,
        Просклоняв кем, о ком и кого.
        И указкой обводят границы
        Стран на карте большой. Для чего?
        Защищают и кормят, и учат.
        Тратя силы, года от того,
        Что вопрос «для чего» их не мучит.
        Им известен ответ на него.
        Для того, чтобы в жизни ветвистой,
        Где ухабов с дерьмом пополам,
        Этот путь не казался тернистым
        Легким, трепетным детским шагам.
        Пожалуй, Андреа, я откажу Вам в способностях. Их у Вас нет. Вы сполна владеете талантом любить ребенка…

15
        - Для ребенка? Для какого ребенка? - ревниво хмурится Наталка. - Для Сережи, что ли? Так он уже большой. Зачем ему крокодил?
        - Нет, не для Сережи.
        - А, твоему племяннику.
        - Нет, Наташ. Для чужого ребенка. Как думаешь, какой лучше?
        Андреа снимает с полки двух крокодилов. Один держит в руках гармошку и при нажатии на живот начинает петь песенку про голубой вагон, у второго на плече сидит маленький Чебурашка.
        - Зачем ты собираешься дарить игрушку чужому ребенку? - Девочка уже присвоила себе право целиком и полностью распоряжаться Андреа.
        - Ревнючка! - Андреа ласково треплет малышку по щеке. - Давай купим тебе куклу, а крокодила поедем дарить вместе.
        - Давай. Только кукла пока у тебя полежит. Потом заберу, когда с бабушкой познакомлю.
        - А с папой?
        - Папа в Америке.

16
        В Америке жизнь, как на зоне: от звонка до звонка.
        - Здравствуйте! Как вы там?
        - Скучаем, Марат. А ты как?
        - Нормально. Где младшая скучающая?
        - У нее новое увлечение. Испанский. Какой-то факультатив в школе.
        - Серьезно?
        - Вполне. Занимается как сумасшедшая три раза в неделю.
        - И что? Есть успехи?
        - Мне сложно сказать. Но знаешь, ей иногда звонит учительница, и Наталка лопочет в трубку что-то непонятное.
        - Ладно. Привет ей. Здесь погода тоже не очень. Ветер с Гудзона. Наталка пришла из школы?
        - Пришла и ушла. Пошла с классом в консерваторию.
        - В консерваторию - это хорошо.
        - Да. Мне очень нравится их классный руководитель: музеи, концерты, выставки. Даже на ледовое шоу детей водила.
        - Ледовое шоу? Здесь такие развлечения тоже очень популярны. Только билеты дорогие. Разве в Москве не так?
        - Не знаю, Марат, на билеты родительский комитет выдает из тех денег, что мы в начале года сдавали.
        - Где моя дочь? На испанском?
        - Не угадаешь, Марат!
        - Не томите!
        - Она снова танцует.
        - Правда?!
        - Да, я случайно увидела. Шла в магазин, а за стеклом - Наталка.
        - Она что, скрывает от вас? Зачем?
        - Готовит сюрприз. Я потом к учительнице подходила по секрету. Представляешь, Наталка сама пришла, попросилась. И все у нее теперь получается. Скоро конкурс. Думаю, на него-то она меня и пригласит.
        - Вы все же за обман ее отругайте. Что это за тайны такие?!

        - Расстроенная? Не хочет разговаривать?
        - Да, вернулась расстроенная. И даже плакала. К чему детям такие потрясения?
        - Что случилось, Роза?
        - Учительница возила их в детдом. Они дарили детям игрушки. Наталка все причитала про какого-то мальчика-ровесника, которому она привезла крокодила. Зачем такие переживания? Ну, что ты молчишь? Разве я не права?
        - Нет. - Марат задумчиво цитирует Заболоцкого:
        Не позволяй душе лениться!
        Чтоб в ступе воду не толочь,
        Душа обязана трудиться
        И день, и ночь, и день, и ночь!
        - Музеи, Роза, заставляют работать серенькое вещество, а надо еще заставить работать сердце.

        - Пап!
        - Ну, наконец-то! А я уж думал, ты мой телефон забыла!
        - Пап, когда ты приедешь?
        - Соскучилась?
        - Пап, когда?
        - Не знаю пока, малыш. А что?
        - Хочу тебя кое с кем познакомить.

17
        - Познакомилась? Не верю!
        - Он сказал: на уик-энд, в фамильный замок друзей. Приезжаем. А там она.
«Наконец-то, - говорит, - мой сын соизволил привезти вас в родовое поместье. Если бы вы только знали, насколько я, герцогиня Свенсон, рада вас видеть».
        Андреа и Алка скрючиваются от смеха.
        - Ну а ты?
        - Я так обалдела. Стою, головой трясу и блею: «Nice to meet you»[Приятно познакомиться (англ.).] .
        - Надо полагать, ее сыночку это так просто с рук не сошло.
        - Как бы не так! Она за все выходные нас ни на секунду вдвоем не оставила, а спальни у нас вообще были в разных концах замка. Аристократы чертовы! Герцоги! Я думала, он нормальный бизнесмен, а он герцог!
        - Так ты что, не знала? - спрашивает Андреа, и они с Алкой снова смеются.
        - Нет, - сверкает Зоя глазами. - Откуда? Я только в его собственной квартире в Стокгольме была, а местожительством мамочки не интересовалась. Если бы знала, я бы хоть подготовилась, литературу бы почитала…
        Третий приступ на сей раз гомерического хохота не дает ей договорить.
        - Какую? - с трудом выдавливает из себя Алла сквозь выступившие слезы.
        - Зря смеетесь. Пособия бы почитала по поведению в аристократическом обществе. А то привез: у меня до бровей ресницы подкручены, губы вампирские, в чемодане одни сексуальные шмотки. Мог бы предупредить.
        - Предупредил, ты бы не поехала, - говорит Андреа, успокоившись.
        - Не поехала бы.
        - А еще? Еще что было в замке? - Алке не терпится услышать подробности.
        - Прогулки по саду. Там мои георгины любимые. Обед: желтый гороховый суп, кнедлики, пудинг. Скучные разговоры: кому присудят Нобелевскую премию по физике - исследователям квантовой механики или электростатического поля? Еще долго обсуждали какого-то родственника.
        - Какого?
        - Какого-то Цельсия. Говорили: «Наш Цельсий гораздо лучше Реомюра и Фаренгейта».
        Андреа хватается руками за стул, чтобы не свалиться с него в новом припадке неудержимого гогота.
        - Ты хоть как-то в разговоре участвовала?
        - Конечно. Сказала, что очень уважаю их Цельсия, кинозвезду Дольфа Лундгрена и болею за шведскую сборную по хоккею.
        - Удачные смотрины, - иронично подмечает Алка.
        - Ага, - соглашается Зоя на полном серьезе и выкладывает из сумки какой-то журнал. - Смотрите, что она мне вручила в аэропорту.
        - Она поехала провожать тебя в аэропорт?!
        - Я же сказала, ни на минуту не оставляла.
        Подруги разглядывают каталог свадебных платьев.
        - Там еще записка вложена, - потупив глазки, сообщает Зоя.
        Андреа читает вслух английский текст, написанный каллиграфическим почерком:

        Дорогая мадемуазель. Надеюсь, Вы найдете в этом каталоге нечто, достойное Вас, и за рождественским ужином мы, наконец, сможем объявить, когда Вы окажете честь моему сыну стать молодой герцогиней Свенсон.
        - Что будешь делать?
        Зоя смотрит на подруг, кусает губы, шмыгает носом, открывает каталог на странице с закладкой, показывает пальчиком на чудесное платье.
        - Собирать чемоданы.

18
        - Чемодан? Вы уезжаете?
        Андреа так стремительно вскакивает, воскликнув: «Где мой чемодан?», что приводит ученика в замешательство. Сережа перестает играть и, опустив гитару, наблюдает за метаниями Андреа.
        - Никуда я не уезжаю. Просто пришло время познакомить тебя с моим чемоданом. Куда же он запропастился?
        Она носится из комнаты в комнату, заглядывает под кровати, открывает шкафы. Наконец находит небольшой клетчатый чемодан в стеллаже на балконе.
        - Угораздило же меня тебя туда засунуть! - Андреа любовно поглаживает свое сокровище, расстегивая старую молнию. Открывает чемодан, осторожно достает верхние листы сложенных там бумаг, разглядывает. - Слава богу, не отсырели. Пожелтели слегка, но это не беда, разберешься. Иди сюда!
        Сережа склоняется над чемоданом.
        - Ноты?
        - Ага. - Это те ноты, что Андреа захватила из дома двенадцать лет назад. - Я эту музыку собирала по крупицам лет пять. Здесь записано все: мелодика, тональность, аккорды - все для того, чтобы точно воспроизвести мастеров.
        - Откуда-то переписывали? Из Интернета?
        Андреа улыбается: «Наивный, разве можно было тогда найти в Паутине расшифровку мелодий Рамона Монтойи или Хавьера Молины?»
        - Не переписывала. Какие-то сборники покупала, какие-то составляла сама.
        - Сами?
        - Да, записывала на слух.
        Теперь мальчишка перебирает листы музыкальной азбуки с благоговением. Некоторые мелодии не подписаны.
        - Что это?
        Андреа вчитывается в ноты:
        - Тереса Эспанья из Севильи. Она давала сольные концерты в Мадриде в 20-е годы прошлого века, гастролировала в Америке. Газеты того времени восторгались ею, говорили, что нет никого, кто превосходил бы ее в игре. А сохранилось только несколько записей, где она поет и аккомпанирует себе на гитаре, и ничего на бумаге. Смотри, здесь на другой стороне - слова.
        - А это?
        - Хосефа Морено. Знаешь, сколько ей было, когда она вышла на сцену? Четырнадцать. Она была очень популярна, но испытала на себе ужас быстротечности славы. В конце жизни вынуждена была зарабатывать себе на хлеб, играя на улицах.
        - У вас здесь что, одни женщины?
        - Имеешь что-то против? - Андреа вспоминает иронию Дима: «Женщина и гитара…»
        - Нет, что вы. Я же слышал, как вы играете.
        - Больше ты никого из женщин не слышал?
        - Нет. - Сережа опускает голову, у него краснеют уши.
        - В твоем возрасте не удивительно и легко исправимо. - Андреа достает из тряпичного кармашка несколько дисков. - Держи: Мария Луиза, Мемфис Минни. Забирай. И эти несколько листов. Выучи за неделю. У тебя уже должно получиться.

19
        - Как это получилось? - вкрадчиво спрашивает Наталка.
        - Что? Мелодия? - Андреа только что сыграла ей свое второе произведение. Так волновалась, что даже сбилась в двух местах, чего с ней не случалось лет пятнадцать.
        - Нет. То, что ты стала гитаристкой. С чего все началось?
        - С того, что я решила принять сторону мавров. Хочешь узнать подробности?
        - Ага. - Девочка сворачивается на диване довольным клубочком, предвкушая интересный рассказ.
        - В небольшом валенсийском городке Алькой, где родился мой папа и где по-прежнему живут наши многочисленные родственники, вот уже двести лет раз в году случается война, которая на самом деле началась гораздо раньше. В конце тринадцатого века, более семисот лет назад, на этот испанский городок, который был тогда тишайшей, ничем не примечательной деревушкой, напало мавританское войско. Арабские захватчики были подготовлены и обучены. Воинов оказалось огромное количество, а предводительствовал ими известный в те времена полководец мавров Аль-Азрак. Храбрые жители Алькоя, вооружившись кто чем мог, вступили в неравный бой, обрекая себя на гибель и быстрое поражение. Но красивая христианская легенда рассказывает, что перед решающей схваткой, когда арабы должны были сокрушить последние силы защитников деревни, на помощь отчаянным испанцам явился святой Георгий. Он вселил в местных жителей небывалую силу, обнадежив их словами: «С нами Бог, и мы победим!
        Смелые христиане отбили атаку врагов, пошли вперед, убили мавританского предводителя, разгромили арабское войско и освободили свою землю.
        Бабушка рассказывала мне, что с тех пор алькойцы взяли за правило отмечать эту чудесную победу, переодеваясь в костюмы крестоносцев и мавров и разыгрывая сюжеты той знаменитой баталии. В XVIII веке праздник получил официальный статус и название «Мавры и христиане». Современная битва, конечно, во многом отличается от исторической. Главным образом тем, что война длится целых три дня.
        И вот однажды мне довелось принять в ней участие. Мы приезжали к бабушке на каникулы каждое лето, но в тот год папа решил устроить нам с сестрой праздник и привез нас с Алькой в апреле.
        Андреа ненадолго замолкает, пытаясь детально воспроизвести хронологию того дня, который, как оказалось, определил ее дальнейшую жизнь.

        - Эй, ты готова?
        Четырнадцатилетняя Пас заглядывает в комнату сестры. Андреа прячется за ширмой и в щелочку разглядывает старшую сестру. Пас очень красивая. На ней бежевое муаровое платье до колен. Широченная юбка, под которую для объема надето внушительное количество нижних юбок, покачивается шуршащим колоколом вокруг тонкой талии. На рукавах и по нижнему краю платья высажены кустики нежных розовых фиалок. Фартук, повторяющий садовый рисунок юбки, оторочен белоснежной кружевной тесьмой. Полупрозрачный ворот платья, узкий лиф и атласные ленты фартука украшены бисером - Пас собственноручно целый год расшивала великолепный костюм. Пучок густых волос увенчан перламутровым гребнем ручной работы. Пас смотрит на шкаф, и украшение в ее прическе расстроенно шевелится из стороны в сторону. На зеркале деревянного шифоньера висит белое платье Андреа, похожее на наряд сестры, только вместо фиалок - голубые камелии, а бисер, которым Пас щедро поделилась с сестрой, так и остался лежать дома в шкатулке. У шкафа замерли в ожидании парчовые туфельки небесного цвета без каблука, усыпанные дождем серебристого люрекса.
        - Ты еще не одета?! - возмущается Пас, пытаясь пробраться к ширме. - Папа нас убьет!
        Андреа высовывается из укрытия.
        - Ты что?! С ума сошла?! Где ты это взяла?
        - В бабушкином сундуке.
        На Андреа - красочный костюм богатой мавританки. Черное, шитое золотой нитью платье в пол. Руки перехвачены шестью витыми браслетами. На бедре позвякивают концы блестящей крученой цепи-пояса. Голова покрыта тяжелой шалью, а лоб украшен красной стекляшкой искусственного рубина, подвешенного к диадеме.
        - Собираешься пойти с маврами? А это? - Пас кивает на висящее платье.
        - Пака наденет через пару лет.
        - Где мои дамы? Опаздываем.
        На пороге появляется сеньор Санчес, и Андреа испуганно ныряет обратно за ширму.
        Отец ничем не отличается от средневекового крестоносца. На нем - выкованная еще для прадеда кольчуга, в руках - щит и меч ручной работы, на лице - делано воинственная гримаса.
        - Одна из твоих подданных сбежала во вражеский лагерь, - Пас косит глазами на ширму.
        - Предатели в филе?[Филами алькойцы называют отряды двух враждующих лагерей.] Ну-ка, покажись! Красота! Настоящая марокканка. Бабушка надевала это, когда была в твоем возрасте. Раньше ведь дамы в «войне» не участвовали, только дети.
        - Так ты не злишься?
        - Конечно, нет. Игра есть игра, и все участники должны быть довольны. Намажь лицо и руки автозагаром.
        - Спасибо, папочка! - Андреа виснет на железной кольчуге.
        - После шествия собираемся у дяди Себа.
        - Хорошо.
        Отряды победителей-христиан первыми заполоняют узкие средневековые улочки городка. Мавры ждут своей очереди. Андреа вместе с друзьями отца стоит на балконе, обтянутом белым флагом с красным крестом - символом святого Георгия, - и наблюдает за красочным действом внизу.
        На площади возле выстроенной специально к празднику деревянной крепости капитану христиан вручают символический ключ от города - и шествие начинается. Первыми идут облаченные в доспехи крестоносцы со знаменами в руках. За ними - шумные отряды барабанщиков и трубачей, подтверждающих своей оглушительной музыкой боевую мощь христианского войска. Затем перед зрителями предстают разнообразные сценки из мирной жизни: настоящая королевская охота со сворой борзых, лошадьми, горнами и мушкетами; вереница благородных рыцарей и разодетых в умопомрачительные наряды дам, в одной из которых Андреа без труда узнает старшую сестру; несколько девушек в простой одежде везут прялку - веретено поблескивает разноцветными нитями, а на станке лежат куски дорогих материй; в изящном танце под призывные звуки дольсайнов[Небольшая труба.] изгибаются наложницы.
        Выходит шеренга самых лучших воинов и замыкающий шествие знаменосец. Андреа засовывает руку в тряпичный мешок с конфетти, награждает вновь прибывших последней порцией разноцветных кружочков и устремляется вниз. Наступает очередь мавров.

«Арабы» в по-восточному роскошных одеяниях являют собой богатство и праздность. Андреа семенит, стараясь не потерять подпрыгивающий на лбу рубин и не отстать от предводителей. Она пытается не упустить ничего: ни искусных движений танцовщиц, позвякивающих монистами, ни непонятных выкриков мавританских капитанов, ни театральную покорность смиренно идущих рабынь.
        В одном из арабских полководцев она угадывает соседа и друга семьи дона Игнасио. Сосед лукаво подмигивает ей из-под фальшивых кустистых бровей.
        - Куда ты теперь, мавританочка? - спрашивает он после шествия.
        - К нашим. Они у дяди Себа обсуждают последние детали битвы.
        - И тебя пустят? - подкалывает сорокалетний испанец девочку.
        Андреа теряется.
        - Пойдем лучше с нами к Ансельмо, повеселимся перед боем. Все равно проиграем.
        Андреа потом часто размышляла: что же заставило ее, до того довольно послушную дочь, последовать за маврами - то ли неожиданная радость от полученного приглашения (двенадцатилетнюю пигалицу позвали во взрослую компанию), то ли страх признать себя ребенком, то ли обычное любопытство, то ли проснувшееся желание закрепить за собой членство в отряде. Так или иначе, по так и не разгаданным ею причинам девочка оказалась в баре в компании хохочущей мавританской братии. И вот вместе со всеми упоенно чертит планы отступления, обсуждает детали бегства и с восторгом чокается бокалом безалкогольного сидра за грядущее поражение.
        На небольшой круглой сцене на потеху публики выступают актеры: все те же танцовщицы восточных мелодий, лихие трубачи, гитаристы и певцы - знаменитости местного масштаба. Никто из присутствующих, увлеченных беседой, не обращает на них внимания. Андреа сидит спиной к сцене и совершенно не замечает представления. Она не слышит, как хозяин бара выкрикивает имя следующей актрисы, не видит, кто поднялся на сцену. Но Андреа чувствует, как ее мембраны наполняются еле различимыми удивительными тактами. Тонкий музыкальный слух пианистки вычленяет из крика и шума журчащую непрерывным быстрым ручьем перекличку аккордов. Девочка смотрит на сцену - и забывает обо всех планах на участие в игре.
        Пальцы примостившейся на краешке стула немолодой гитаристки перебирают, дергают, изводят струны с такой невообразимой скоростью, с которой танцевали по клавишам кисти Рихтера и летал над скрипкой смычок Ойстраха. Гитара, охваченная бешеным ритмом, искрит мечами крестоносцев, мечет мавританские копья, палит ружейным огнем, взрывается орудийными залпами и разноцветными красками фейерверка.
        Андреа пытается уловить хаотичные движения мечущихся по грифу пальцев, проследить волшебную схему смены аккордов, разгадать ребус чарующего звучания.
        - Смотрите! - Не отрываясь от сцены, боясь не услышать хотя бы такт завораживающей мелодии, тонущей в оглушительном реве разгоряченных алкоголем и предвкушением грядущей битвы мавританских отрядов, она дергает за рукав дона Игнасио.
        - Что? - Мужчина поспешно оборачивается и, скользнув равнодушным взглядом по гитаристке, возвращается к взрывам хохота и громким беззлобным ругательствам.
        - Да посмотрите же!
        - Что такое?
        - Послушайте, как играет!
        - Э-э-э… Слушай, детка, я в этом ничего не понимаю. Тебе нравится? Слушай. Только не приставай.
        Андреа обводит взглядом гудящую толпу, пытается найти еще хотя бы одного благодарного слушателя. Безрезультатно. Музыка окончательно тонет в грохочущем веселье. Гитаристка покидает сцену, и как Андреа ни старается, ее выбиваемые изо всех сил аплодисменты не могут достичь ушей женщины. Незнакомка исчезает прежде, чем девочка успевает опомниться и броситься вдогонку. Через несколько секунд надежда на встречу тает в бесконечном множестве широких взрослых спин и высоких длинных ног, на которые Андреа натыкается, пытаясь пробраться к сцене.
        - Кто эта женщина, что сейчас играла? - требовательно спрашивает она у бармена.
        - Чилита из соседнего городка. А зачем она тебе?
        - У нее изумительная техника.
        - Да? Не обращал внимания. Здесь всегда такой шум.
        - Обрати, - нахально советует Андреа.
        - Ладно, - робеет перед ее настойчивостью бармен. - Приходи послезавтра сюда, послушаем вместе. Кажется, она будет играть после битвы.
        Дома, вполуха выслушав нотации бабушки и выговор отца за отсутствие у дядюшки Себа, Андреа взахлеб делится впечатлениями и заручается согласием взрослых пойти с ней праздновать победу в сражении в бар сеньора Ансельмо.
        Следующие два дня она проживает механически: равнодушно отстаивает с бабушкой молебен во славу святого Георгия, безучастно наблюдает за не участвующими в войне горожанами, поспешно покидающими поле боя, невидящими глазами наблюдает из окна за битвой и удивляется, отчего Пас закрывает уши руками и жалуется на лопающиеся от бесконечных пороховых залпов барабанные перепонки. Андреа не слышит ничего, кроме постоянно прокручивающегося в сознании гитарного ритма.
        Как только на площади в разгар боя появляется сам «святой Георгий» на белом коне, Андреа возвращается в реальность и поражает домашних громкими воплями:
        - Пойдемте! Пойдемте скорее! Папа, нас уже, наверное, ждут у Ансельмо.
        Теперь они сидят у самой сцены, и у Андреа появляется возможность не только впитать в себя каждый из изумительных звуков, но и разглядеть гитаристку. Поразившей ее воображение женщине уже под пятьдесят, на иссушенных валенсийским солнцем руках - вздувшиеся бугорки вен, подушечки летающих над струнами пальцев огрублены непроходящими мозолями. Волосы, уложенные в аккуратное каре, подернуты заметной сединой, желтоватые узкие скулы пускают на впалые щеки дорожки морщин. Выгоревших ресниц и бровей почти не видно, зато яркие, темные, живые глаза сияют задумчиво и немного печально.
        Завершив выступление, Чилита намеревается исчезнуть столь же стремительно, как сделала это позавчера. Уловив растерянный, умоляющий взгляд младшей дочери, дон Санчес преграждает гитаристке путь и галантно приглашает ее за столик.
        - Ваша игра произвела неизгладимое впечатление на мою младшую дочь.
        - Ты любишь музыку? - Чилита с интересом рассматривает девочку.
        - Я играю на пианино.
        - Она очень хорошо играет, - встревает Пас и тут же получает пинок под столом.
        У Андреа на языке вертится вопрос, который ей не терпится задать уже два дня:
        - Почему вы играете здесь?
        - А где мне играть?
        - На большой сцене, в концертных залах. Вашу музыку с восторгом бы слушали истинные ценители прекрасного, а не куча орущих мужиков, занятых своими разговорами. Ой, извините…
        Чилита беззаботно смеется:
        - Знаешь, иногда они слушают. Даже не иногда, часто. Но я здесь каждую неделю, а
«Мавры и христиане» - только раз в году. И посмотри-ка, даже в эти святые для каждого алькойца дни нашелся человек, которого моя музыка затронула больше войны. По-моему, как раз стоит играть именно здесь.
        - Но если бы вы были известной, ваша музыка могла бы затронуть гораздо больше людей!
        - Много ты знаешь известных испанских гитаристов?
        Андреа начинает перечислять. Когда список достигает двадцати фамилий, а брови дона Санчеса подбираются к самым корням волос, Чилита останавливает девочку.
        - Ты не назвала ни одной женщины.
        - Я знаю Марию Луизу… Но вы, вы играете не хуже!
        - Спасибо. Но, знаешь, между нами есть одно очень существенное различие. Я никогда не мечтала о всемирном признании, просто любила играть на гитаре и люблю до сих пор.
        - А о чем вы мечтали?
        - Андреа! - Дон Санчес пытается усмирить неуемное детское любопытство.
        - О! О самых простых вещах: счастливая семья, муж, дети.
        - А разве нельзя мечтать и о том, и о другом?
        - Андреа!
        - Ничего-ничего. Мечтать можно, совмещать сложно.
        - Но ведь можно было попробовать…
        - Андреа!!!
        - Вот ты и попробуй.

        - И ты попробовала? - Наталка приподнимает голову с диванной подушки.
        - Попробовала. Пока не получается. Ни того, ни другого.

20
        - Мы уже все испробовали. И одно, и другое.
        - И третье, - жалобно поддакивает Роза Марату.
        - Вы опять спешите. - Врач снимает очки, будто не хочет видеть усталые, обеспокоенные лица посетителей. - Вы говорили то же самое два месяца назад, когда девочка молчала. Но теперь все в порядке.
        - Не в порядке!
        - Будет в порядке. Главное - терпение и ласка. Не хочет ходить в школу - не заставляйте. Пусть посидит дома. В конце концов ей самой надоест. Это же ребенок.
        - Вот именно, ребенок! Ей нужно общение, обычное человеческое общение со сверстниками, а не со свалившимся с неба дяденькой, который все время на работе, и не с бабушкой, которая все время плачет.
        - Марат, чего вы от меня хотите?
        - Чтобы вы возобновили сеансы.
        Надевает очки, качает головой:
        - Пустая трата времени. Ей не поможет.
        - Почему вы так уверены?!
        - Да потому что, черт возьми, это первый случай в моей практике, когда за полгода, целых полгода практически ежедневных встреч я не смог подобрать ключ к психике ребенка!
        - Но она же заговорила!
        - Вспомните, как это было…

        Два месяца после гибели Марийки.
        - Смотри, Наталка, воздушный змей. Подойди к окну. Нравится? Хочешь, тоже запустим?
        Молчание.
        - А я с работы шел, афиши видел, новый мультфильм вышел про какого-то зеленого великана. Сходим, посмотрим?
        Молчание.
        - Натусь, я тебе карету для Барби принес. Механическая, сама ездит. Держи коробку. Красивые лошади?
        Молчание.

        Три месяца после смерти Марийки.
        - Спускайся ко мне. Давай руки. Не ушиблась? Видишь, какая у меня работа? Целый день на постаменте стою. Хочешь подержать палочку?
        Молчание.
        - Давай, ты дирижируй, а я играть буду. Стой, не так быстро. Мне же надо бегать от инструмента к инструменту. Ага, готов. Что? Ну, дую, как умею. Я же не трубач! Что? Ты не это хотела сказать? А… Я не то взял. Сесть за барабаны? Ладно. Так ты левее палочку держи. Ага. Вот так. Маши энергичнее. Это ведь ударные. Да-да, и тарелки возьму обязательно. Теперь к роялю? Слушаюсь, маэстро. Играю собачий вальс. Ты любишь собак?
        Молчание.
        - Я очень люблю. Знаешь, когда-нибудь у нас с тобой будет собака. Договорились?
        Молчание.

        Четыре месяца после гибели матери.
        - Иди сюда. К тебе гости. Малюсенький, правда? А вырастет знаешь какой огромный? Целый лабрадор. Будешь заботиться?
        Молчание.
        - Молока наливаешь? Правильно. Молодец! Повезло тебе, пес. Смотри, какая хозяйка. Слушай, Наталка, ему же имя надо придумать. Как ты его назовешь?
        Молчание.
        - Полкан? Нет? Не нравится? Йорик? Тоже нет? А как?
        Молчание.
        - А давай как того великана мультяшного? Помнишь, мы пару месяцев назад смотрели? Как его звали?
        Молчание.
        - И я забыл. Что же будем делать?
        Наталка убегает в комнату и возвращается с зажатой в руке бумажкой.
        - Что это? Что ты мне принесла? Рекламный буклет кинотеатра? Все еще хранишь? Да, хорошо. Конечно, теперь я могу прочитать. Ну, и плутовка! Что ты улыбаешься? Ты уже прочитала имя героя и мне показываешь? Ну, спасибо. Я тоже вижу, что его зовут Шрек. Будешь Шреком, собака. Смотри, ему нравится. Хвостом виляет.
        Молчание.

        Пять месяцев после смерти Марийки.
        - Если бы я только знал, ни за что не купил бы!
        - Брось, Марат! - Роза гладит его по голове. - Откуда тебе было знать, что так случится?
        - Кому пришло в голову посыпать улицы крысиным ядом?!
        - Возле помойки посыпали ведь. А как с крысами бороться-то?
        - Борются с крысами, а дохнут собаки!

        Шесть месяцев.
        - Вот что, Марат! Ни к чему это все.
        - Вы о чем?
        - О том, что ты напрасно себя здесь с нами хоронишь. Ненужная это жертва. Я, когда соглашалась, думала, действительно полегчает Наталке. Да и мне тяжело было. Не знала, как справлюсь одна. А теперь ничего вроде, привыкла.
        - Хотите, чтобы я уехал?
        - Хочу, чтобы ты был счастлив, сынок! Если бы ты мог помочь Наталке, я бы молилась, чтобы ты остался, на пороге легла бы и никуда бы не отпустила. Но время идет, а ничего не происходит. Твое время идет, Марат. Зачем его терять?
        - Считаете, без меня ей станет лучше?
        - Я думаю, хуже уже просто некуда. А вот тебе без нас будет лучше. Назад, Марат, назад. В Москву, в оркестр, в жизнь.
        - Роза, я не могу, понимаете, не могу вас оставить!
        - Не переживай! С нами все будет нормально. Наталка ходит к врачу. Даст бог, пройдет время, придет в себя. Да и мне надо заняться чем-нибудь, отвлечься. Ты все делаешь, а я только сиднем сижу целыми днями, уже все глаза выплакала.
        - Тогда давайте поедем вместе! В Москве - другие возможности, покажем Наталку специалистам.
        - Спасибо. Спасибо тебе, Марат! Только не могу я, не могу взвалить на тебя такую обузу. Она ведь тебе даже не дочь.
        - Это не имеет значения.
        - Имеет, не имеет… Нечего воздух сотрясать. Попользовались мы твоим благородством, и будет. И тебе спокойнее будет, и мне. Телефон есть - созвонимся, свидимся.
        Марат уходит в комнату, достает из-под кровати пыльный чемодан. Он привык уважать старших и не привык быть незваным гостем. Гремит вешалками, кидает вещи в раскрытый зев. Губы сжаты, кадык дрожит.
        За спиной скрипит дверь, Наталка проскальзывает в щелочку, хватает Марата и утыкается ему живот. Он чувствует странное щекотание, девочка шевелит губами. Марату мерещится, что он слышит неразборчивые звуки. Или это действительно так?
        - Что? Что, Наталка?! Ты хочешь что-то сказать?
        Кивок, молчание, сдавленный шепот, возглас - и громкий, разбуженный, требовательный крик:
        - Не уезжай!

        Врач наблюдает за Маратом, следит за бегущей в его глазах строкой воспоминаний и снова снимает очки.
        - Вот видите, она заговорила благодаря вам, а не благодаря мне. Вам и карты в руки. Если хотите, можете, конечно, обратиться к другому психологу, но не думаю, что это даст результат. Девочка выбрала вас, ей не нужны другие лекари. Наберитесь терпения и ищите. Ищите, что ее зацепит, заставит среагировать.
        - Все лежишь?
        - Угу.
        - Может, сходим куда-нибудь?
        - Неохота.
        - Почитай что-нибудь.
        - Да ну…
        - А бабушке убрать поможешь?
        - Помогу.
        - А в магазин сходишь?
        - Нет.
        - Почему?
        - Дорогу переходить надо.
        - Там светофор.
        - Все равно. Я боюсь.

        - Наталка, девочки пришли, гулять зовут.
        - Не пойду.
        - Почему?
        - Не хочу.
        - А что ты хочешь?
        - Ничего.
        - Во Дворце спорта - крытый каток. Пойдем кататься поучимся.
        - Я боюсь.
        - В этом нет ничего страшного. Так здорово. Скользишь по льду и…
        - Можно упасть. Я боюсь.

        - Подними кисть повыше. До-диез, ре-диез и опять до. Почему ты не играешь? Мы же выучили ноты, и ты любишь музыку.
        Молчание.
        - Я думал, ты хочешь научиться. Тебе же нравился собачий вальс.
        - Все равно под него теперь танцевать некому.
        - Хочешь, опять заведем собаку?
        - Нет, я боюсь.
        - Тебе не скучно со мной, Наталка?
        - Нет.
        - А мне с тобой скучно. Я прихожу и все время тебе что-то рассказываю, где был, кого видел. А ты мне ничего не рассказываешь.
        - А я не знаю, что рассказать.
        - Это потому, что ты в школу не ходишь.
        - У нас там в прошлом году одна девочка споткнулась на лестнице.
        - И что?
        - Руку сломала.
        - Бедняга.
        - И я боюсь.

        - Ты не умрешь, Марат?
        - Пока не собираюсь. Почему ты спрашиваешь?
        - Просто. Боюсь.
        - Смерти?
        - Вдруг ты умрешь, как мама? Вдруг я умру?
        - Ты не умрешь.
        - Откуда ты знаешь?
        - Ты еще маленькая.
        - Маленькие тоже умирают.
        - А ты не умрешь.

        - Она боится смерти.
        - Это нормально.
        - Но я не знаю, что делать.
        - Говорить о жизни. Она пошла в школу? - Врач глубокомысленно поправляет очки.
        - Пошла.
        - А что она делает дома?
        - Уроки, телевизор смотрит, сказки читает. Но все как-то тускло, без эмоций. Гулять не ходит, в кино не смеется, спортом не занимается.
        - А вы пытались увлечь?
        - Таскал ее в шахматную секцию.
        - Странный выбор!
        - А что прикажете делать?! В бассейне она утонет, на катке разобьется, а в фехтовании ее зарежут.
        - Она так говорит?
        - Она так думает. И нет ничего на свете, что было бы интереснее этого безумного страха.
        - Вы так считаете? Напрасно. Вспомните, чем она занималась.
        - Балетом, но это исключено.
        - Думайте, Марат. Ищите варианты.

        - Садись, сейчас начнется.
        - А мы правда на экзамене?
        - Тише. Правда.
        - Разве бывает экзамен по танцу?
        - Бывает.
        Марат привел Наталку в театральный институт, договорился со знакомым членом аттестационной комиссии. Экзамен по танцу здесь есть, но встреча с пуантами исключена.
        - Ты посмотришь выступления, поставишь оценки, и мы пойдем в зоопарк?
        - Да. Потерпи.
        - Ладно.
        На сцене четыре киргизские красавицы исполняют национальный танец. Марат с удовольствием отмечает пластику движений, красивые костюмы, длинные косы.
        - А тебе обязательно всех посмотреть?
        - Обязательно.
        Зажигательный акробатический рок-н-ролл не оставляет равнодушными даже членов комиссии. В зале слышится постукивание носков и пяток, звучат аплодисменты.
        - Это скоро закончится?
        - Еще только началось. Потерпи!
        Яркие цвета восточных сказок мелькают монистами на телах следующей группы студенток. Звучит всем известная мелодия Таркана. Солистка стреляет глазками и вслед за турецким певцом призывно чмокает губами, глядя на Марата.
        - Вот уродина!
        - Что ты, Наташ?! Смотри, как красиво танцуют.
        - Отвратительно. Пошли уже наконец отсюда.
        - Прекрати! Ведешь себя как маленькая. Сейчас вообще без зоопарка останешься.
        Ча-ча-ча.
        - Когда это закончится?
        Сударушка.
        - Скукотища!
        Брейк-данс.
        - Роботы какие-то.
        Румба.
        - Фу!
        Фокстрот.
        - Гадость!
        Черное трико, красная юбка, пурпурная роза в атласных волосах, перламутровый гребень, стоны гитары, трепет веера и барабанная дробь женских ног.
        - Что это?
        - Фламенко.
        - А у меня так получится?
        - Конечно. Хочешь попробовать?
        - Хочу.

        - У вашей девочки большие способности.
        - Спасибо.
        - Я к тому, что их надо развивать.
        - А разве вы этого не делаете?
        - Она уже умеет все, что умею я.
        - Нам искать другого преподавателя?
        - Я бы рекомендовала сразу везти туда, где больше возможностей.
        - В Испанию?
        - Не обязательно в Испанию, хотя это было бы просто великолепно. Попробуйте для начала в Москву. Там достаточное количество приличных школ.

        - Ты отправишь меня учиться дальше?
        - Откуда ты знаешь?
        - Учительница говорила, что скажет тебе.
        - Отправлю. Ты рада?
        - Да. Только…
        - Что?
        - Ты ведь поедешь со мной?
        - Конечно. Все вместе поедем. Отпусти! Задушишь. Наталка! Ну, хватит обниматься!
        - Здорово! Как здорово! Мы все вместе поедем: я, бабушка и папа.
        Марат вздрагивает, а Наталка уже убегает, чмокнув его еще раз.

        - Все бросить и ехать? Не знаю, Марат. Я всю жизнь прожила здесь. Я киргизка, мой отец, мой дед, мой прадед - все киргизы.
        - И ваша внучка тоже, Роза. Вы ее любите?
        - Конечно! О чем ты спрашиваешь?!
        - А она любит фламенко.

21
        - Я очень люблю фламенко.
        - Знаю. Я тоже люблю фламенко.
        - И еще я люблю тебя.
        - А я тебя, - Андреа прижимает к себе Наталку покрепче.
        - Как ты думаешь, я выиграю конкурс?
        - А тебе так важно выиграть?
        - Конечно.
        - Почему?
        - Ну, если я займу первое место, все будут знать, что я танцую лучше всех.
        - А если я тебе скажу, что ты и без всякого места лучше всех танцуешь?
        - Так это ты скажешь! А ты мало того, что профессионал, так еще и любишь меня. В общем, судья пристрастный.
        - Действительно, - хихикает Андреа. - Твоя правда.
        - Так я выиграю?
        - Выиграешь.
        - А если нет?
        - Значит, нет. У тебя еще целая куча конкурсов будет.
        - Нет, я выиграю этот.
        - Конечно, выиграешь.
        - А если нет?
        - Si todo fuera oregano![Если бы да кабы (исп.).]
        - Злишься?
        - Начинаю.
        - Не злись. Ты же умная. Ты все понимаешь.
        - Понимаю.
        - Что ты понимаешь?
        - Dios mio![Боже мой! (исп.).] Ты меня с ума сведешь! Ты волнуешься. Вот что я понимаю. Это абсолютно нормально. Но ненормально заражать своей нервозностью других.
        - Я тебя заражаю?
        - Да.
        - Разве ты не хочешь, чтобы я выиграла?
        - Хочу. Но не переживаю по этому поводу. Для переживаний есть море других причин.
        - Каких?

«Твое здоровье, твоя беззаботность, твоя улыбка, твое счастье, твое будущее».
        - Разных.

22
        - Разные причины бывают. - Алка вертится перед зеркалом примерочной, разглаживая складки сиреневого муара на полноватых бедрах. - Какое все-таки лучше: это или зеленое?
        - Мне зеленое больше нравится: оно не сборит и выглядит скромнее. Так скажи, много ли оправданий у того, кто пять лет ходит туда-сюда и мучает всех вокруг: тебя, себя, свою жену?
        - Угрызения совести - раз, дети - два, устоявшиеся привычки - три, уважение к человеку, с которым живешь, - четыре. - Алла продолжает одной рукой одергивать платье на ляжках, загибая пальцы на другой. - Ну и, если откровенно, боязнь прогадать тоже присутствует. Поскромнее, говоришь… Чем тебе сиреневое не нравится?
        - Да оно просто кричит «Возьми меня» и само пытается вытряхнуть содержимое на всеобщее обозрение.
        - А по-моему, ничего более подходящего для свидания с любовником не придумаешь. - Зоя открывает шторку соседней кабинки: - Как вам это?
        - Твои шведские родственники будут сражены видом будущей герцогини, - усмехается Андреа, оглядев длинноногую статуэтку из люрекса. - Живое рождественское дерево. А ты, Ал, кажется, в театр собираешься, а не на панель. А что касается названных причин хождения по мукам, то, извини меня, все это жалкие отговорки перед могущественной силой эгоизма.
        - Думаешь, он эгоист?
        - Enfant terrible[Ужасный ребенок (фр.).] .
        - Кто? - Зоя высовывает мордочку из-за шторки, за которой меряет следующий сногсшибательный туалет.
        - Инфантильный мужчина.
        - Да ладно, какая разница! - Алка провожает печальным взором возвращенное на вешалку сиреневое платье и снова облачается в зеленое.
        - Как какая? Ты-то развелась с мужем! - Возмущенный писк из-за занавески.
        - Ну, предположим, не я с ним, а он со мной. И потом, если бы я не развелась, Андреа бы и меня сейчас в инфантилизме обвинила. Ведь так?
        - Пожалуй, так. В зеленом тебе на самом деле лучше.
        - Да. Наверное, ты права. Знаешь, Ань, у тебя как-то все слишком просто получается.
        - А в жизни вообще ничего сложного нет: плохое - хорошее, белое - черное, доброе - злое. Человек рождается, выбирает свой путь и идет.
        - А оступиться и свернуть нельзя?
        - Можно. Только, куда бы ты ни свернул, конец все равно известен. Давай подержу платье.
        - Смешной максимализм в твоем возрасте.
        Молчание.
        - Держи. Выверни рукава, пожалуйста. Ты сама-то много таких, неинфантильных, встречала?

        Неделя в Италии. Двадцатилетний мальчишка - русский студент без забот, денег и жилплощади - обнимает восемнадцатилетнюю иностранную девочку:
        - Поедешь со мной?
        - По-е-ду, - уверенный кивок. - Where?
        - В Москву. Home.
        - До-мой, а сasa.
        Неделя в Испании. Взрослый мужчина с изломанной судьбой, полным чемоданом проблем и неустроенной жизнью:
        - Поедешь со мной?
        - Нет.
        - Тогда я возвращаюсь с тобой…

        - Я спрашиваю, сколько решительных мужчин у тебя было?
        - Достаточно.
        - Ой, девочки, о чем вы спорите?! - Зоя выплывает в следующем наряде из летящих страусиных перьев на совершенно прозрачном кружеве. - Решительный - нерешительный, инфантильный - неинфантильный… Зачем эти громкие слова? По-моему, все гораздо проще. Хочет человек жить с тобой - значит, любит. Нет - значит, нет.
        - Уж кто бы говорил! - возмущается Алка. - Что-то ты десять лет со своим жить не хотела.
        - Во мне просто очень развито чувство патриотизма. Или, по-твоему, все должны, как наша смелая испаночка, по первому зову мчаться в чужую страну?
        Андреа чувствует в носу пощипывание от запаха назревающего скандала.

        - Тебе не надо со мной возвращаться.
        - Я сам решу, что мне надо. Вопрос, надо ли это тебе.

«Надо! Очень надо! Ужасно надо!»
        - Не надо…

        - Зой, ты права. Каждый, кто хочет жить с другим человеком, любит. И ты, Ал, тоже права: не каждый, кто хочет, может. Только есть еще и такие, кто может, хочет и не живет.
        - Ты обо мне? - Алка собирается всерьез обидеться.
        - Что ты! Я о себе…

23
        - Это тебе. - Наталка протягивает Андреа конверт. - Из почтового ящика торчало. Пляши. Нет, по-настоящему. Не халтурь!
        Андреа рассматривает штамп. Она уже месяц ждет этого письма. Наконец-то! Наталка вытягивает шею, пытается заглянуть через плечо.
        - Что там? Андреа, ты что? Плачешь? Что случилось?
        Андреа отбрасывает бумажку, будто от этого резкого движения изменится смысл написанного. Лучше бы она этого не знала. Зачем полезла не в свое дело? Вот уж точно, «благими намерениями вымощена дорога в ад». Ведь никто не просил выяснять. Она смотрит на Наташу полными слез глазами.
        - Несправедливо! Понимаешь? Так не должно быть!
        Растерянная девчушка поднимает письмо, читает напечатанный текст.

        Уважаемая госпожа Санчес-Луговая,

        К сожалению, в ответ на Ваш запрос вынуждена сообщить, что направленный в нашу клинику на принудительное лечение Бельский Григорий Николаевич 1989 года рождения скончался в результате приема токсической дозы стимуляторов амфетаминового ряда.

        С уважением,
        заместитель главного врача
        Центра наркологической помощи «Шанс»
        Лалабекова С.Т.
        - Он умер, этот Бельский?
        - Да.
        - Почему?
        - Наркотики.
        - Восемьдесят девятого года, это ему… - Наталка закатывает глаза, производя расчеты, - восемнадцать лет. Молодой еще.
        - Молодой.
        - А кто он тебе?
        - Никто.
        - Ну правда!
        - Правда никто.
        - Тогда почему ты плачешь?
        - От несправедливости.
        - И моя мама умерла. Она была молодая. Это тоже несправедливо.
        - Да, конечно. Просто один человек очень сильно пострадал для того, чтобы Григорий жил, а он умер. Значит тот, другой, зря пострадал.
        - А бабушка говорит, что в жизни ничего зря не происходит. И что если так случилось, значит, Богу угодно.
        Да-да, что-то подобное Андреа уже слышала неоднократно. Когда же эта бестелесная хищная сущность пресытится?! Когда ей надоест играть в шахматы, убирая с доски неугодные пешки?
        - А бабушка никогда не говорила тебе, что каждый человек - хозяин своей судьбы?
        - Нет.
        - Если ты не выиграешь конкурс, ты будешь считать, что так решил Бог или что ты не справилась с задачей?
        - Ну, не зна-а-аю… Наверное, и то, и другое.
        - А я вот думаю, что винить во всем происходящем нужно прежде всего себя.
        - Тогда я не понимаю. Этот Григорий был наркоман. Значит, он сам виноват в своей смерти. Что тут несправедливого?
        - Правильно. Он виноват сам. Только винить себя в этой смерти будет и другой человек.
        - Тот, что пострадал?
        - Да.
        - Потому что во всем происходящем нужно винить себя?
        - Да.
        - А в чем ты винила себя, когда погиб твой муж?
        - В нашем последнем разговоре.

        - Ты уже едешь?
        - Еду.
        - Да, я слышу, как колеса стучат.
        - Ты меня встретишь?
        - Конечно.
        - Хорошо. Ну, пока.
        - Пока.

        - В том, что не сказала, как сильно его люблю.
        - А потом ты всем говорила?
        - Нет.
        - Почему? Тебе нравится чувствовать себя виноватой?

24
        - Я виновата перед вами. Простите, что позволила Наталке обманывать.
        - Разве я могу сердиться? С тех пор, как умерла моя дочь, я еще никогда не видела внучку такой счастливой. Спасибо. Спасибо вам!
        Победительница спрыгивает со сцены и несется к ним, размахивая дипломом и большой плюшевой игрушкой.
        - Бабушка, тебе понравилась Андреа?
        - Очень.
        - А тебе понравилась моя бабушка?
        - Спрашиваешь!
        - Подожди, ты еще моего папу не видела…
        - И думаю, еще не скоро увидите, - вздыхает Роза. - Мы вот его уже полгода не видели.
        - Работа?
        - Разъезды, гастроли. Он музыкант. А я не могу быть и мамой, и папой, и бабушкой в одном лице. Вы ведь будете продолжать общаться с Наталкой?
        - Я только об этом и мечтаю.
        - Придете к нам в гости?
        - С удовольствием.
        - Послезавтра? Это ведь двадцать пятое, католическое Рождество. Так что даже праздничный повод будет.
        - Договорились.
        - Ой, я не подумала. Может, у вас семья, дети? Приходите все вместе.
        - Нет-нет, я одна.

25
        - Ты одна?
        - А с кем я должна быть? - не понимает Андреа.
        - Бабушка ушла с собакой гулять. Странно, что вы не встретились.
        - А ты почему с собакой не гуляешь?
        - Она большая очень. Дернет - я упаду. Проходи скорее. Сейчас я тебе все покажу.
        Андреа обозревает тетради с пятерками, дневник, коллекцию открыток, рисунки, песенник и другие девчачьи ценности.
        - Смотри, здесь в конце анкета. Ты заполнишь? Держи ручку. Только честно отвечай.
        - Ладно. В дверь звонят.
        - Это, наверное, бабушка.
        Наталка выскакивает в коридор - и через секунду раздается изумленный счастливый крик:
        - Папа!
        - Солнышко мое!
        Что это? Ей показалось?
        - Папочка, какой ты молодец, что приехал!
        - Хороший новогодний подарок?
        Этот голос… Ей чудится?
        - Замечательный! Ты так вовремя. Просто ужасно вовремя! Ты приехал, а она здесь.
        - Кто? Куда ты меня тянешь? Кто здесь?
        Ответ вырывается из комнаты нежным, звенящим колоратурным сопрано:
        - Андреа.

        Часть четвертая

1
        - Андреа…
        Марат уже в пятнадцатый раз повторяет имя спящей рядом женщины, лаская каждую букву. Все случилось именно так, как он и представлял. Она была зажатая, скованная и напоминала испуганного воробышка. А он ужасно торопился и боялся сломать какую-нибудь из дрожащих под его прикосновениями косточек, с трудом останавливал желание нестись напролом и заставлял себя сворачивать, продвигаться короткими перебежками по тайным, узким тропкам через многолетние заросли одиночества, отчаяния и смущения. Он пытался отвлечься, отстраниться, включить убегающий мозг - и происходящее тут же начинало казаться ему похожим на надругательство. Он чувствовал себя карателем, глумящимся над робостью, мучителем, низвергающим сопротивление. И именно в ту секунду, когда Марат уже готов был остановиться, опустить руки и прекратить бессмысленную борьбу, неожиданно почувствовал первые робкие отклики: изучающие подушечки тонких пальчиков на своей спине; маленькие пятки, скользящие по его икрам; свистящее, прерывистое дыхание, потрескавшиеся губы, тянущиеся к его губам… И Марат перестал думать. Он побежал, полетел, поскакал, помчался
за каким-то только ему известным кладом. А когда до его помутневшего сознания добрались короткие тихие стоны, Марат рассыпался в безудержном ликовании обнаружившего добычу золотоискателя.
        - Извини, - только и смог прохрипеть он, зарывшись пьяной улыбкой в рассыпанные по подушке кудри.
        - Ничего. Я дам тебе шанс реабилитироваться.
        Она говорит голосом роковой соблазнительницы. Приподнимается на локте, раскрывается, демонстрирует всю себя, не стесняясь, не отводя взгляда. Это так неожиданно - такую Андреа Марат еще не знает. Он еще много чего не знает. Тем интереснее будет продолжать знакомство. От мыслей об удовольствиях, которые его ожидают, он довольно урчит, пытается изобразить из себя неуемного мачо:
        - Дай мне пятнадцать минут.
        - И ни секундой больше.
        Но через пятнадцать минут Андреа уже безмятежно спит, свернувшись аккуратным клубочком у него под мышкой. Острые коленки больно упираются в его бедро, ровное дыхание прижимает к ребрам небольшую девичью грудь, дрожащие ресницы щекочут кожу, но Марат лишь крепче обнимает свою спящую красавицу. Накручивает на пальцы жесткие рыжие спиральки, распускает, снова закручивает и ощупывает, пробует на вкус странное, непривычное и такое родное имя.
        - Андреа…
        - У-у…
        - Ты не спишь?!
        - Уже нет. Рассказывай.
        - Что рассказывать?
        - Ты же зовешь меня. Значит, что-то хотел рассказать.
        - Нет, я просто так зову.
        - Все равно рассказывай.
        - Хорошо. Ты храпишь.
        - Неправда.
        - Ладно. Тогда лягаешься.
        - Снова ложь.
        - Что же тебе рассказывать?
        - Правду.
        - Какую правду ты хочешь узнать?
        - Всю. Про Наталкину маму.
        - Ее звали Марийка. Она была балериной.
        - Я знаю.
        - И еще она была помешана на всяких дурацких условностях, жертвой которых в конце концов и стала.
        - То есть?
        - Я не то говорю. Столько лет прошло, а я все еще не могу примириться с ней, продолжаю неоконченный спор, называю условностями те вещи, которые имели для Марийки огромное значение. Не знаю, сможешь ли ты понять. Европейки, западные женщины так не похожи на восточных. Вы смотрите на мир, сбросив шоры. Вас не пугает смена привычного образа жизни, отступление от традиций, от того, что вам годами внушали родители, культура, общество.
        Марийка шагнула на Запад только одной ногой. Она выросла из слепой веры, мечтала заниматься любимым делом, хотела стать свободной женщиной, но так и не стала ею, увязла в темном болоте предрассудков.
        Хотя я называю предрассудками то, что свято для многих моих бывших друзей и знакомых: следование обычаям, соблюдение обрядов, повиновение воле родителей и беспрекословное послушание. Когда вам (православным, католикам, атеистам) рассказывают о судьбах мусульманских женщин, вы приходите в ужас, говорите о насилии над личностью, о равноправии и жалеете угнетенных. Вам кажется печальной картина мусульманки на пляже, облаченной в шаровары и тунику, полностью скрывающую тело. Вы искренне жалеете женщину и не понимаете, как она может сидеть в шезлонге и спокойно наблюдать, как ее муж в коротеньких плавках резвится в воде с детьми. Вы не представляете, каким образом можно связывать свою жизнь с человеком, которого выбрали тебе в суженые задолго до твоего рождения. Вас, поборниц моногамии, сводит с ума одна мысль, что ваш муж, которого вы считаете своей собственностью, может пожелать разделить брачное ложе с другой. Вы переполнены сочувствием ко вторым, третьим, четвертым женам, вы жаждете избавить мир от гаремов, а женщин от хиджабов, сорвать с них чадру и подарить свободу. Хотите обратить их в свою
веру, не задумываясь ни на секунду, дождетесь ли благодарности. Вы почему-то считаете, что каждый женский взгляд, встреченный вами в разрезе платка, молит о помощи и ждет избавления. И никому из вас не приходит в голову мысль, что эти женщины, веками скрывающие от мира свою внешность, счастливы. Вас не интересует, что мусульманки думают о вас, насколько нелепыми и вульгарными кажутся им ваша внешность и поведение. Вы не верите, что женщины могут добровольно требовать узаконить многоженство и устраивать митинги в поддержку хиджабов. Вы кричите о свободе выбора, одновременно пытаясь лишить этого выбора тех, кто отличается от вас восприятием мира.
        Я не оговорился. Речь идет не просто о религиозном воспитании, местожительстве или гражданстве. Я имею в виду ту природу вещей, те основы, которые каждый из нас впитывает с молоком матери. Я глубоко убежден, что в большинстве случаев в семье христиан вырастет добропорядочный христианин, мусульмане воспитают истинного мусульманина, иудеи заложат в своих отпрысков основы иудаизма, а атеисты постараются сделать все от них зависящее, чтобы их ребенок оказался свободным от религиозного плена. И каждый человек, за небольшим исключением, вырастает с ощущением, что его образ жизни, его мысли, его воспитание, его вера - самая правильная. И даже не надо углубляться в философию, достаточно просто оглянуться по сторонам и окунуться в повседневность: все, кто хоть чем-то отличается, кажутся нам чудаками. Мы - самые правильные, самые лучшие, самые настоящие. Как ни печально, но урбанист никогда не поймет дачника, «зеленые» не договорятся с охотниками, пацифисты будут устраивать акции против военных вторжений, технари - унижать гуманитариев неспособностью складывать цифры, а последние первых - неспособностью
соединять слова. Это законы природы, это инстинкты: собака гонится за кошкой, не задумываясь. Остановится кошка - преследование закончится, и разочарованный пес удалится восвояси. Так и дети зачастую копируют поведение своих родителей, говорят их словами, выдают вложенные в головы идеи за свои, не задумываясь об их достоверности. Ты не замерзла? Закрыть окно?
        - Нет, мне тепло. - Андреа на секунду высовывается из-под мышки, смотрит в грустные глаза Марата, ободряюще улыбается и просит: - Продолжай…
        - К чему я все это говорил? Ах да… Я хотел сказать, что человек счастлив именно до тех пор, пока не сталкивается с проблемой выбора, пока ему не предлагают альтернативы. Если кормить ребенка несоленой пищей, он будет считать такую еду обычной, но попробуйте один раз подсолить - и ваше чадо навсегда откажется от прежних блюд.
        До конца определившийся человек, как правило, счастлив. Он может кричать о своем выборе, доказывать свою правоту, призывать людей разделять свою позицию, копировать образ жизни, перенимать веру… А может тихо существовать в своей скорлупе, но убежденность его от этого не ослабеет. Сторонник теории Дарвина, невольно оказавшийся собеседником священника, может уважительно слушать или горячо спорить - это не имеет значения. К какому результату может привести такой разговор? Вот тут можно поспорить с утверждением, что в споре рождается истина, - в таком споре невозможно договориться, доводы противника будут вызывать только раздражение, а финалом поединка станет еще большая убежденность в собственной правоте.
        Если ты знаешь, кто ты и почему ты здесь, если ты веришь в правильность данного тебе воспитания, ощущаешь попутный ветер и чувствуешь непоколебимость своих устоев, ничто не может помешать тебе быть счастливым.
        Почему же тогда своенравные европейки скорбят об участи восточных женщин? Почему считают их несчастными, угнетенными, недовольными судьбой? Почему не представляют прекрасной жизнь с покрытыми волосами и свадьбу с незнакомым человеком?
        - Какие-то несоразмерные вещи. Ходить в платке - это одно, а делить постель с чужим человеком - совсем другое.
        - Это для тебя несоразмерные. К тому же незнакомец, оказавшийся мужем, становится самым близким и родным. Сложно представить? Но это именно так. Думаешь, невозможно так жить? Кажется, что женщины лишают себя любви? Вовсе нет, Андреа. Вовсе нет. Абсолютное большинство мусульманок живут с мужьями в любви и согласии долгие годы, считают свой образ жизни единственно правильным, почитают мужчин и считают развод самой ужасной трагедией. Они не чувствуют себя ни подавленными, ни забитыми, ни униженными, ни второсортными. Второсортные - кто придумал назвать этим невкусным словом восточных женщин? Религия? Мужчины? Или это жаждущий господства западный мир решил открыть мусульманкам глаза на их недостойное положение. Недостойное, заметь, лишь на взгляд поборников европейской светской культуры. Рядовая женщина, воспитанная в исламском обществе, считает, что она занимает именно то место, которое должна занимать, носит ту одежду, которую призвана носить, ведет тот образ жизни, который следует вести. Она не мечтает ни о чем другом, не ждет перемен и не хочет вмешательства других народов в свою судьбу. И даже не
пытайся понять этого, все равно не сможешь. Ты все равно будешь испытывать жалость к женщине в чадре, считать древние обычаи мусульман варварством, верить, что ты живешь лучше, свободнее и правильней. Знаешь почему?
        - Почему?
        - Потому что ты не такая. Не лучше и не хуже мусульманки. Просто другая. И я другой. А Марийка другой так и не стала. Она пыталась устоять, удержаться на ей одной видимой ниточке между религиозным миром и светским. Она не сделала окончательный выбор - она металась между жаждой свободной жизни и необходимостью чтить традиции предков. И не потому, что кто-то заставлял ее так поступать, нет. Она искренне верила в то, что поступает правильно.
        - Миллионы людей венчаются и крестят детей, отдавая дань моде, а не личным убеждениям. Я тебе руку не отлежала?
        - Нет, что ты?! - Марат еще сильнее прижимает к себе Андреа. - Христиане отдают дань моде, а мусульмане - традициям. Марийка перешагнула через многие вековые обычаи. Она отдала себя сцене. И не просто сцене, а балету. Ты можешь сказать, сколько лет этому искусству?
        Андреа вспоминаются марлезонские балеты французских королей.
        - Полагаю, несколько веков.
        - А киргизскому балету?
        - Не знаю.
        - Нет и ста. Разве можно было раньше представить себе мусульманку, прилюдно машущую ногами, обтянутыми трико? Противники ислама могут благодарить за это революционеров. Да, среди киргизских балерин есть даже народные артистки СССР, но, несмотря на это, далеко не все родители считают эту профессию достойной добропорядочной девушки.
        Марийке в этом смысле повезло. Она родилась в нужное время и у нужных людей. Ее способности заметили и не мешали развиваться ее дару. Ей дали свободу выбора, свободу самоопределения. А она запуталась. Она хотела двигаться вперед, но постоянно оглядывалась назад. Марийка решила, что ее родители - советские люди, охотно соблюдающие мусульманские традиции, - будут ждать этого и от нее. Не требовать, а ждать. Она была примерной любящей дочерью и очень боялась их расстроить. Согласись, что практически каждый человек невольно начинает переносить на свою семью ту модель отношений, которую он видел у своих родителей. Наверняка так и случилось с Марийкой. Она неоднократно слышала от мамы и бабушки, воспитанной еще в дореволюционную эпоху, набор фраз, которые стали для нее своеобразными догмами, учебником моральных ценностей.
        - Ты говоришь о нормах поведения, которые заложены в каждом из нас.
        - Верно. Только нормы, придуманные Марийкой, оказались губительными. Было бы гораздо проще, если бы она изначально придерживалась национальных традиций и вела себя как истинная мусульманка. Но этого от нее никто не требовал. У нее были близкие отношения с матерью, она знала, что родители стали близки еще до свадьбы, и считала, что сама может поступить так же, полюбив кого-то. Если бы Марийка заговорила о каких-то принципах и святости брака, я бы тут же женился на ней. Я ее обожал. Но этого не случилось. Между нами все произошло довольно быстро, по обоюдному согласию и без последующих сожалений. Марийка казалась современной раскованной девушкой, ничем не отличающейся от ровесниц из Москвы, Киева или даже Мадрида. Когда заходила речь о замужестве, она всегда настаивала на том, что должна закончить учебу. Потом хотела сделать карьеру, стать незаменимым специалистом, признанным педагогом. Она любила свое дело не меньше, чем я любил свое. Она не хотела оставлять профессию, а мне и в голову не приходило ее об этом попросить. Я просил только об одном: выйти за меня замуж. И вот здесь-то и всплывали те
самые догмы, невольно заложенные предками: «Муж и жена должны жить вместе». Если бы ты только знала, сколько раз мне снилась эта фраза, произносимая ее твердым нежным голосом! Если бы только могла представить, как я проклинал себя за то, что не стал разубеждать и настаивать! Она осталась учиться, потом преподавать, а я уехал искать лучшую долю для нас обоих. Ничто не мешало ей прилетать ко мне на свидания, но какой-то внутренний барьер почему-то не позволял делать это в качестве жены.
        - Она любила тебя? - Марат прав. Андреа не понимает Марийку. Андреа готова забыть обо всем ради любви. Она просто бросила все и поехала в неизвестность. Андреа - бессребреница. - По-моему, влюбленная женщина хочет все время быть рядом с мужчиной.
        - Она и хотела. Она знала, что так обязательно будет, что у нас будет семья. Но семья для Марийки - это общий дом, дети, совместные ужины… Этого я не мог ей предложить, и она ждала. То терпеливо, то, наоборот, изводя меня упреками и истериками.
        - Я не понимаю. Столько женатых людей живет отдельно от своих половинок просто потому, что им так удобно. Есть даже специальное название - гостевой брак.
        - Я предупреждал, что ты не поймешь. Какие у тебя жесткие волосы! Как ты умудряешься их расчесывать? Гостевой брак подразумевает, что кто-то у кого-то гостит. А в нормальной семье каждый должен чувствовать себя хозяином в доме. Так считала Марийка, и я тоже так считаю. Не собираюсь жить без тебя.
        - Я тоже не собираюсь.
        - Но ты хотела!
        - Я не хотела. Так что же случилось?
        - Знаешь, когда-то, еще в студенчестве, Марийка попросила меня выкрасть ее.
        - Выкрасть?!
        - Да. Для Киргизии - обычное дело. Многие склонны думать, что этот пережиток прошлого остался только далеко в горах, у темных, необразованных людей. Но это совсем не так. Каждую вторую жену в Бишкеке крадут. Другое дело, что невеста с женихом могут договориться, и кража не становится для девушки неожиданностью, но, к сожалению, чаще все наоборот. Женщин крадут, они выходят замуж и живут, каким бы тебе это странным ни казалось, долго и счастливо. Так вот, Марийка попросила меня выкрасть ее, назвала это красивым обычаем. Я ее восторгов не разделял, отказался. А ей пришлось испытать на себе все прелести этого «красивого» обычая.
        - Ее украли?
        - Да. Я узнал об этом лишь после ее нелепой смерти. Девять лет она была для меня предателем, а в итоге предателем оказался я. Мне и в голову не могло прийти то, что произошло. Всю историю я услышал от Розы после похорон. Марийка была очень красивой, или мне так казалось, не знаю. Нет, она действительно была красивой, но я и подумать не мог, что кто-то еще захочет обладать этой красотой. Когда мы учились, везде появлялись вместе. Все знали: Марийка моя. Потом я уехал, но наша связь казалась мне настолько очевидной, что я даже не мыслил о соперниках. К тому же, если говорить о женских кражах, Марийка к тому времени давно уже вышла из возраста, интересного для похитителей. По киргизским меркам она была зрелой женщиной, на которую, может, и обращают внимание, но жениться не собираются. У тебя мурашки.
        - Да нет. Просто кожа такая.
        - Я знаю, какая у тебя кожа. Это мурашки. Дай закрою окно.
        Андреа неохотно размыкает объятия. Марат возвращается через секунду, откидывает одеяло - и теперь Андреа мерзнет уже по-настоящему.
        - Какая ты красивая!
        - Мне холодно.
        - Хочешь, станет жарко?
        - Очень хочу.
        Жарко становится тут же. Обоим. Его стремительный натиск, желание захватить, заставить капитулировать встречает на своем пути такую же необузданную, рвущуюся наружу страсть. Скромный ангел, упавший в его объятия час назад, сбрасывает оперение, стесняющее вихрь. Кроткая испуганная лань выпускает когти, превращаясь в требовательную, сильную хищницу. Андреа отдает все и хочет владеть безраздельно. Схватка длится недолго и заканчивается общим триумфом или обоюдным поражением.

        Андреа ужом выскальзывает из кровати, нащупывает тапочки, заворачивается в халат и шлепает к холодильнику.
        - Я тоже хочу колбасу!
        Марат ловит ее на месте преступления - и вторая половинка охотничьей колбаски тут же оказывается у него во рту. Туда же отправляется кусок сыра, половинка помидора, еще одна колбаска… Не дожидаясь, когда очередь дойдет до третьей, Андреа достает яйца.
        - Ты любишь яичницу или омлет?
        - Все равно.
        Андреа достает сковородку, бросает масло.
        - Кто украл Марийку?
        - Один из местных богатеев. Роза сказала, он погиб в своем «Мерседесе» пять лет назад. И мне его совсем не жаль. Если бы он ходил по земле после смерти Марийки, я бы сделал все, чтобы он лег под землю.
        - Не говори так. Мне страшно. Никто не заслуживает смерти.
        - А еще говорят, что каждый получает по заслугам. Чем же заслужила Марийка, чем заслужил я все то, что с нами случилось?
        Андреа солит яичницу, оборачивается, смотрит на Марата и видит свое отражение, слышит свои вопросы, на которые так и не нашла ответа. У нее - только одно объяснение:
        - Это жизнь.
        - Да. Для всего этого у меня действительно только одно оправдание. Жизнь. Наталкина жизнь. Знаешь ли ты, что случается с теми невестами, кто потерял невинность не в объятиях похитителя? Их с позором выгоняют, вешают клеймо падшей женщины, вычеркивают из жизни. Так и случилось с Марийкой. Негодяй воспользовался ее беззащитностью и вернул родителям, осрамив на всю округу. Впрочем, ничего действительно страшного в этом не было. В конце концов, многие знали, что у Марийки есть настоящий жених, а это - просто дурной сон, насилие, о котором надо забыть.
        - Забыть о насилии? Ты шутишь? Я не понимаю! Почему она не подала заявления?
        Андреа ставит перед ним тарелку с едой.
        - Андреа! Какое заявление? В чем бы она его обвинила?
        - В изнасиловании.
        - Милая моя, разве ты не знаешь, что у нас мужья не насилуют жен?
        - Мужья!
        - Андреа, этот человек не собирался играть с Марийкой. Он хотел, чтобы она принадлежала ему безраздельно. Он наблюдал, не видел никого рядом и решился. Он сделал все так, как того требуют местные обычаи: прислал родителям Марийки калым, не обращая внимания на их протесты, пригласил муллу совершить обряд.
        - Как же это возможно без согласия женщины?
        - Деньги и власть - вот что всегда превращает невозможное в легковыполнимое. Он сделал Марийку своей женой и отказался от нее. «Мне не нужен испорченный материал», - так заявил он Розе, возвращая дочь.
        Марат открывает и закрывает бутылку, щелкает пластиком. Андреа забирает воду, садится к нему на колени.
        - Почему она ничего не сказала тебе? Неужели для нее этот насильно совершенный обряд имел законную силу?
        - Нет. Думаю, нет. Для нее имел значение ребенок, который должен был появиться на свет после замужества. Знаешь мнение, что во всем случившемся надо винить прежде всего себя?
        - Очень хорошо знаю.
        - Вот и Марийка почему-то винила себя. Она отчего-то решила, что недостойна меня. Только меня забыла спросить. Почему-то ей показалось, что с мыслью о ее предательстве я справлюсь легче, чем с правдой. Почему?
        Андреа прижимает к себе понурую голову, шепчет на ухо:
        - Потому что она любила тебя и не хотела, чтобы ты закапывал в землю ее обидчика.
        Марат закрывает лицо руками.
        - А я-то все время думал, что она просто не захотела вешать на меня чужого ребенка.
        - Ешь! Остынет.
        - Спасибо.
        Марат лениво ковыряет вилкой яичницу, нехотя кладет в рот.
        - Вкусно?
        - Очень.
        - Знаешь, я хорошо готовлю.
        - Тебе придется демонстрировать мне это каждый день.
        Андреа смотрит на сидящего напротив мужчину. Он собирается каждый день есть ее стряпню.
        - Поедешь со мной?
        - Куда?
        - A casa.
        - Домой? Поеду.

2
        - Я не поеду. И не упрашивай, детка. Испания - это слишком далеко для меня.
        - Но почему, Роза?! Там замечательно. В Мадриде очень мягкий климат, там столько солнечных дней, как в вашей родной Киргизии.
        - Нет, Андреа. Я уже приняла решение. Подумай сама, что я буду там делать? Язык не осилю. Общаться не с кем.
        - А мы? А Наталка?
        - У вас своя жизнь. А Наталка освоится быстро, тем более что она просто болеет Испанией. Спит и видит, когда наконец переедет туда.
        - Вы думаете, она захочет ехать без вас? Вы же единственный по-настоящему родной ей человек.
        - Конечно, Андреа, я ее бабушка, и она меня любит. Я старая, но не глупая. У меня есть глаза. Кровные узы, бесспорно, имеют огромное значение, но я же вижу, что ты для нее сейчас самая родная.
        - Спасибо. Но, Роза, нам всем будет намного спокойнее, если вы поедете с нами. Ну что вы собираетесь делать одна в Москве?
        - В Москве? Я не собираюсь оставаться в Москве. Я хочу вернуться в Бишкек. И не одна. У меня теперь собака и кот. Или ты собираешься увезти Эрфана?
        - Я… я хотела… Но могу и оставить. Роза, мы не о кошке разговариваем!
        - Нет, детка, не о кошке. Обо мне. И я еду в Бишкек. Там мой муж, моя дочь…
        - А в Мадриде будет ваша внучка. И она жива. Вы уже решились оставить Киргизию ради нее. К чему возвращаться?
        - Андреа, я согласилась уехать из Бишкека только ради Марата. Ради того, чтобы он никогда не узнал, что на самом деле случилось с Марийкой.
        - Разве он не знает? Похищение, позор, разве этого не было?
        - Было. Я говорю о гибели дочери. Наталка и Марат считают, что это был несчастный случай.
        - Это не так?
        - Нет. Тот человек - биологический отец Наталки - никогда не исчезал из жизни Марийки. Периодически появлялся, умолял, просил, угрожал. Он никогда не приходил к нам в дом - знал, что я спущу его с лестницы, не претендовал на Наталку, она ему была не нужна. Он подкарауливал Марийку на улице, всегда неожиданно, чтобы вылить на нее новую порцию упреков, слез, обещаний и оскорблений. Дочь никогда не рассказывала подробностей, но я понимала по ее лицу, что она с ним встречалась. Когда он выгнал Марийку, когда не стало моего мужа, этот человек надеялся, что дочь приползет к нему с протянутой рукой. Он верил, что такой день настанет, а он все не наступал и не наступал. И мерзавец устал ждать, решил поторопить события: организовал участие дочери в спектакле и падение с поддержки. Он рассчитывал, что Марийка получит инвалидность, не сможет работать и уступит ему.
        - Откуда? Как вы это узнали?
        - Подонок сам рассказал мне. Заявился пьяным через полгода после смерти дочери и все выложил. Хорошо, что Марата с Наталкой не было дома. Он говорил, а я слушала. Не знаю, как терпела, почему не задушила его собственными руками. Я решила попросить Марата уехать. Если бы он узнал, что смерть Марийки не была случайной, мы бы не избежали очередной беды.
        - Вы специально сказали, что отец Наталки погиб?
        - Да. Я считаю, что правильно сделала.
        - Наверное. Вы решили попросить Марата уехать…
        - Да. Но он остался. А убийца Марийки начал преследовать меня. Подкарауливал, оскорблял, угрожал предъявить права на дочь. Я боялась только одного: его встречи с Маратом. И когда возникла идея с переездом в Москву, я согласилась.
        - А что изменилось теперь, Роза? Я просто не позволю вам туда возвращаться.
        - Ты будешь ругать меня, детка, но я скажу так: Аллах - он все видит. Я сказала, что он разбился в своем «Мерседесе» пять лет назад, а он разбился в прошлом месяце.
        - Опять сочиняете?
        - Нет, дочка. Могу показать тебе письмо от подруги.
        - Роза, неужели мы все это так оставим? А тот танцор, что уронил Марийку? Неужели вы не хотите, чтобы он получил по заслугам?
        - Во-первых, милая, у меня нет доказательств, а во-вторых, на мой взгляд, он уже получил сполна. Видно, капля совести у него все же есть: никакие деньги не смогли стереть из его памяти то, что он совершил. На сцену он не вернулся, сейчас спивается где-то в одиночестве. Чем не наказание? Так что, как видишь, бояться мне нечего.
        - И все же вы меня не убедили. Почему вы оставляете Наталку?
        - Надеюсь, она будет приезжать к своей бабушке в Киргизию, и поверь, это будет происходить гораздо чаще, чем если я поеду с вами.
        - Поедем с нами, Роза!
        - Детка, я думала, ты поймешь меня лучше, чем кто-либо другой. И объяснять даже не надо будет. Там мой дом, мой сад, мои могилы. Я возвращаюсь…
        - A casa.
        - Да, дочка. Домой.
        - Поезжайте.

3
        - Уезжаешь? - У Алки мокрые блестящие глаза. - Сначала - Зойка, теперь - ты… А мне что делать?
        - Помести объявление на сайте знакомств и отбирай только иностранцев.
        - Шутишь?
        - Почему? Вполне серьезно.
        - Перестань.
        - Ладно. Ты вообще-то не расстраиваться должна, а радоваться тому, что я уезжаю.
        - Я очень за тебя рада.
        - Ты за себя радуйся.
        - С чего бы это?
        - Я оставляю тебе ключ от полностью обставленной квартиры. Можешь устраивать свои личные проблемы.
        - Правда?
        - Правда.
        Алка ураганом кидается на шею подруги и визжит:
        - Анька!

        - А-ня.
        - Ах ты мой маленький! Какой молодец! Смотри, не забывай тетю. Тетя будет приезжать. - Андреа оборачивается к свекру. - Славный мальчик.
        - Других у меня не получается.
        - Ва-дя.
        - Что «Вадя»? А, это ты Вадя? Нет, зайчик, так не пойдет. Я буду звать тебя Дим.

        - Не грусти, Сереженька. У нас очень маленькая планета. К тому же почту и телефон пока никто не отменял.
        Подросток кивает, но продолжает сидеть отвернувшись. Шмыгает носом.
        - Ну, перестань! Между нами, я тебе уже совсем не нужна. Можешь идти в любую музыкальную школу. Тебя обязательно примут. Я ручаюсь.
        - Без практики я все забуду.
        - Почему без практики? Я разве увожу с собой твои руки?
        Мальчик мотает головой, всхлипывает:
        - Моя гитара…
        - Что?
        - Ее… Она… В общем, сломалась.
        - Уронил?
        - Да-а-а… - Сережа вытирает кулаком покрасневшие веки, смотрит на Андреа преданными глазами спаниеля. - Ладно, я в переходе на новую соберу.
        - Еще чего!
        Андреа открывает стенной шкаф, протягивает мальчугану гитару.
        - Бери.
        - Нет! Что вы?! Не надо! Я не возьму!
        - Бери скорее, пока я не передумала.
        - Я не могу. Это же ваша гитара.
        - Моя стоит в углу, а эта гитара не моя.
        - А чья?
        - Твоя. Бери.
        - Спасибо.
        - Подожди.
        Дрожащими руками Андреа прикасается к грифу, который наверняка еще помнит грубоватые подушечки Дима. Непослушными пальцами она отвязывает от колкового механизма проволочную спираль старой струны.
        - Это я оставлю себе.
        - Это вы ее сюда привязали?
        - Нет, Сереж. Не я.
        - А зачем она вам? Простая струна.
        - Не простая.
        - Золотая?
        Андреа горько улыбается.
        - Бесценная.

…Я очень ценю, Андреа, все, что Вы сделали для меня. Вчера я подписал договор и отправил в издательство. Первый экземпляр сборника - Ваш. Присылайте Ваш испанский адрес. Завидую: у Вас есть дом. А куда отправиться мне?..
        Андреа вкладывает в конверт несколько фотографий улыбающегося десятилетнего мальчика с крокодилом Геной на руках.

…Тульская область. Поселок Виндеево.
        Ул. Виноградова, д. 7.
        Детский дом № 11
        Мальчик получил только подарок от папы, и очень ждет его самого…

…Gracias senora…[Спасибо, сеньора (исп.).]

«Спасибо, сеньора», - Марат откладывает последнее прочитанное письмо. Он столько лет проклинал судьбу, а сейчас даже забыл поблагодарить ее за это рыжее святое чудо, что беспечно прыгает по квартире, складывая чемоданы. Андреа что-то напевает себе под нос и время от времени подбегает к столу, делая пометки в нотной тетради.
        - Я тебе сыграю потом. Классная вещь получается. Назову «Возвращение».
        - Хорошо, сеньора.
        - Что ты так смотришь на меня?
        - Пытаюсь понять, кто ты: сеньора Санчес, сеньора Санчес-Луговая, сеньора Айданкулова?
        Колокольное, звенящее колоратурное сопрано:
        - Андреа.

        Эпилог
        Сеньора Санчес прикладывает к черным гладким волосам девочки красный цветок.
        - Все-таки справа лучше. Стой прямо, Нати. Посмотри на меня. Какая же ты красавица! Просто не верится. Уже тринадцать. Папа не узнает тебя.
        - Почему? Мы с ним каждый день общаемся по компьютеру через камеру.
        - Через камеру! Черт-те что! Интернет окончательно заменил людям живое общение!
        - Ну, не ругайся! У него же гастроли.
        - У него гастроли, у нее гастроли, а ребенок на мне. Что за жизнь!
        - Перестань. Ты же любишь музыку.
        - Сейчас уже не знаю. Сначала я мечтала, чтобы моя дочь стала прославленной пианисткой, потом - гитаристкой, а теперь, когда у нее выходит уже третий собственный диск, я просто хочу, чтобы она чаще бывала дома.
        Наталка вздыхает и закатывает глаза.
        - Ладно, надевай платье. Смотри, какие я оборки пришила.
        Девочка натягивает новое bata de cola - платье для фламенко из разноцветного материала в горошек. Любуется своим отражением.
        - Красивые воланы! Спасибо.
        Наталка берет шаль с длинными кистями и начинает неторопливо крутить ее вокруг стана.
        - Байлаора[Танцовщица (исп.).] моя! - умиляется сеньора Санчес.

        - Это твой первый фестиваль? - обращается к Наталке щелкающая кастаньетами девочка лет двенадцати, уже готовая к выходу на сцену.
        - Нет. Третий.
        - А где ты уже была?
        - В Гранаде и Барселоне.
        - Ну и как?
        Наталка краснеет, но все же отвечает с нескрываемой гордостью:
        - Выиграла.
        - Ух ты! - Восхищенно и немного завистливо. - А что ты танцуешь, фанданго или сегирийю?
        - Я вообще-то танцую любое канте хондо, но на фестивалях обычно выступаю с канте фламенко.
        - Да? Танцуешь с живым аккомпанементом?
        - Ага.
        - А кто аккомпаниатор?
        Наталка кивает на зеркало. Там висит постер, с которого приветливо улыбается молодая женщина, нежно обнимающая гриф.
        - Она.
        - Ты шутишь? Андреа Санчес - твой аккомпаниатор? Кто она тебе?
        Вошедшая в раздевалку рыжекудрая испанка слышит удивленные вопросы любопытной девчушки. Она подходит к Наталке, целует ее, поправляет оборки платья, разглаживает лепестки цветка и отвечает колокольным, звенящим колоратурным сопрано:
        - Мама.

        notes
        Примечания

1

«Улитки» (исп.) - известный ресторан в Барселоне.

2
        Донья Соль - героиня романа Висенте Бласко Ибаньеса «Кровь и песок»; Кармен - героиня романа Мигеля Делибеса «Пять часов с Марио».

3
        Отношения на дальнем расстоянии (англ.).

4
        Известный современный британский пианист.

5
        Американский певец, композитор и общественный деятель, известный в 1970 - 1980-е гг. в основном в странах Восточной Европы.

6
        Вы фантастически играли (англ.).

7
        Почему вы смеетесь? (англ.)

8
        Я буду называть тебя Дим (англ.).

9
        Твоя очередь (англ.).

10
        Куда? (англ.)

11
        Домой (англ.).

12
        Домой (исп.).

13
        Франсиско Гомес - настоящее имя Пако де Лусии. Пако - сокращенное от Франсиско.

14
        Дерьмо (исп.).

15

«Я цыганский барон…» (исп.).

16
        Мавританские и ориентальные мотивы.

17
        Последняя завершенная работа Гауди, известная под названием «Ла Педрера» (каменоломня) - дом Милы. Дом построен архитектором в Барселоне по заказу коммерсанта Пере Мила-и-Кампс. В 1984 г. дом объявлен ЮНЕСКО частью всемирного наследия.

18
        Стихотворение А.Н. Майкова.

19
        Здесь и далее автор стихотворений Бельского - Лариса Райт.

20
        Стихотворение К.Д. Бальмонта «Снежинка».

21
        Герои романа Уильяма Голдинга «Повелитель мух»: Ральф - олицетворение разума и порядка, Джек - слепой силы разрушения.

22
        Фирма, производитель музыкальных инструментов.

23
        Знаменитая испанская гитаристка.

24
        Речь идет об Исабель Марии Луизе Анидо Гонсалес, великой аргентинской гитаристке ХХ в. (1907-1996).

25
        От huerfano - подкидыш (исп.).

26
        Вакцины для кошек.

27
        Рубаи Омара Хайяма.

28
        Завтра пусть рассветет новый день в моем мире, завтра я не увижу твоего имени в моих стихах, не услышу слов покаяния, останусь равнодушной к твоим мучениям. Что ты сделал? (исп.)

29
        Андреа. Дорогая моя. Столько времени тебя не видел (исп.).

30
        Дон Антонио! (исп.)

31
        Русский, друг, гитара, Испания (исп.).

32
        Эсперо ле густэ ми мундо де гитаррас. Андреа, линда, муэстрале тодо аки. - Надеюсь, вам понравится мой мир гитар. Андреа, красотка, покажи ему все здесь (исп.).

33
        Хорошо (исп.).

34
        Жозе-Мариа де Эредиа. Песня Тореадора. - Пер. Л. Райт.

35
        Стол накрыт (исп.).

36
        Тетя! (исп.)

37
        Пойдем! (исп.)

38
        Четыре из шестидесяти двух винных провинций Испании.

39
        Да, да (исп.).

40
        Сомс Форсайт - герой романа Джона Голсуорси «Сага о Форсайтах», отличающийся снобизмом.

41
        Капитан итальянского футбольного клуба «Милан», много лет был капитаном национальной сборной.

42
        Футбольный клуб «Реал Мадрид».

43
        В буквальном переводе с испанского - «хорошее уединение».

44
        Испанский писатель, автор романа «Вечера в саду Буэн-Ретиро».

45
        Герои романа Висенте Бласко Ибаньеса «Кровь и песок», Кармен - бездетная жена главного героя, тореадора Хуана Гальярдо.

46
        Бабушка (исп.).

47
        Национальный шведский танец.

48
        В Испании принято на первое причастие надевать девочкам длинные нарядные белые платья, напоминающие бальные.

49
        Вдова генерала Александра Тучкова, погибшего в сражении при Бородино, основала на Багратионовых флешах сначала церковь, а затем - Спасо-Бородинский женский монастырь, настоятельницей которого стала после смерти четырнадцатилетнего сына.

50
        Завод по переработке мусора был построен в Вене по проекту Хундертвассера в
1990-1991 гг.

51
        Речь идет о картине Карлоса Сауры «Фламенко».

52
        Почему? (исп.)

53
        Землетрясение (исп.).

54
        Камарон де ла Исла - известный кантор фламенко (настоящее имя Хосе Монхе), близкий друг и коллега Пако де Лусии. Умер в 1992 г.

55
        Марсель Сердан (1916-1949) - французский боксер, муж Эдит Пиаф, получивший прозвище «марокканский бомбардир» за свое происхождение и огромные кулаки, часто посылавшие соперников в нокаут.

56
        Приятно познакомиться (англ.).

57
        Филами алькойцы называют отряды двух враждующих лагерей.

58
        Небольшая труба.

59
        Если бы да кабы (исп.).

60
        Боже мой! (исп.).

61
        Ужасный ребенок (фр.).

62
        Спасибо, сеньора (исп.).

63
        Танцовщица (исп.).