Курортный роман с продолжением Галина Полякова

        Тема любви всем интересна и всегда актуальна. Кто только ни пытался постичь этот удивительный феномен — любовь мужчины и женщины. Романтики воспевали и обожествляли любовь, рационалисты пытались разложить ее на составляющие элементы. Но никому не удалось синтезировать любовь, искусственно создать ее. Возникновение любви так и осталось величайшей загадкой жизни. Никто не смог объяснить, из чего сотканы ажурные лепестки этого сказочного цветка с божественным, всегда неповторимым ароматом. И почему цветок этот вдруг вырастает на скудной каменистой почве в самое неожиданное время, а раскрытие прелестного нежнейшего бутона может сопровождаться оглушительным, а иногда и сокрушительным взрывом…
        И всегда ли человек выдерживает и с достоинством принимает все последствия такого взрыва? Не прячется ли порой в комфортную тень привычного и пережитого от ослепительного света нового?
        История непростых отношений героев, поведанная автором, еще раз напоминает нам простые истины любви, сформулированные еще Апостолом Павлом «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не превозносится, не ищет своего, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит…
        …Любовь никогда не перестает…»

        Галина Полякова
        Курортный роман с продолжением

        Часть 1. Курортный роман

        Глава 1. Женские разговоры
        — Вот вы говорите, что где только ни отдыхали. В Италии бывали, в Испании, даже в Австралию ездили,  — раздался под пляжным зонтом грудной голос крупной темноволосой женщины с тяжелым пучком на затылке.
        — Да! А еще острова всякие экзотические!  — воскликнула хрупкая белокурая девушка, загорающая на соседнем топчане.
        — Погоди, Лидочка,  — остановила ее дородная соседка.  — Мне вот интересно,  — продолжила она,  — что же тогда вас в Турцию занесло? Я хоть и впервые на заграничном курорте, а и то слыхала, что Турция у крутых не котируется. Почему вам-то здесь нравится?
        Вопросы женщины с пучком адресовались привлекательной смуглой даме в желтой чалме, сооруженной из шелкового платка и перстня с малахитом. Смуглянка сладко потянулась длинными руками в звенящих браслетах:
        — Да, как вам сказать, Галина. Турция в мае прелестна. Не жарко, но море уже прогрелось. Публика еще приличная, учебный год не закончился, детей не много. А к крутым я себя не отношу. Мой муж — бизнесмен средней руки, бывают и покруче.
        — Боча, волейбол! Волейбол, боча!  — разнесся по пляжу звучный баритон местного аниматора.
        Красавец турок грациозно шествовал по горячему песку, похлопывая по мячу и приветливо заглядывая под зонты. Увидев Лидочку, он остановился и расплылся в белозубой улыбке.
        — Проходи! Проходи мимо!  — махнула полной рукой Галина.  — Не нужен нам волейбол вместе с твоей бочей.
        Парень неохотно оторвал от девушки блестящие маслины в черных опахалах и продолжил шествие, продолжая призывать к волейболу и загадочной боче.
        — Что это за боча у них такая? Не пойму,  — пожала Галина плечами под полосатым полотенцем. Такими же сине-белыми полосами рябило все пятизвездочное пространство песчаного пляжа.
        — Это игра у них какая-то,  — лениво проговорила дама в чалме со странным именем Вавочка.  — Поосторожней с ними, Лида,  — показала она глазами в сторону удаляющегося турка.  — Местные ребята горячие, симпатичных блондиночек любят.
        — Вот именно,  — поддержала ее Галина.  — Не строй ему глазки-то. Не заметишь, как уговорит и уложит на обе лопатки. Охнуть не успеешь. Вернешься домой с турецким подарочком. То-то родителям радость.
        — А одна медсестра из нашей больницы замуж за турка вышла,  — упрямо поджала губки Лидочка.  — Живут хорошо, двое детей, кафе у них в курортном городе…
        — Не выдумывай!  — грубовато остановила ее Галина.  — Один случай на миллион. Они только поразвлечься норовят с русскими бабами. Не дай Бог еще в горы увезут и отделают всем аулом… или как там по-ихнему?
        — И вообще, Лида, незнакомая культура, чуждые обычаи, традиции,  — подхватила тему Вавочка.  — Русским женщинам нелегко привыкать к здешним порядкам. Наверняка, существует масса проблем с адаптацией в стране с такими яркими национальными особенностями. И ислам — религия непростая, этот фактор тоже нельзя игнорировать.
        — Да я ничего такого, я так просто. Он и не нравится мне по-настоящему…  — Лидочка перевела виноватый взгляд с изящной Вавочки на монументальную соседку.  — Меня дома парень ждет, мы пожениться собираемся, когда его старшим мотористом в порту назначат.
        — Вот и правильно. Вот и думай о своем мотористе, а на этих чернявых поменьше заглядывайся.  — Галина тяжеловато встала с топчана, устремив взор в сторону пляжного пропускного пункта.  — Вон она! Явилась, не запылилась. Полотенце получает, сейчас подгребет.
        Она помахала рукой элегантной даме в белой шляпе и белом сарафане. Вавочка тоже сделала приветственный жест. Женщина в белом заметила их и подняла в ответ загорелую руку.
        Проваливаясь в песок, она направилась к зонту, под которым загорали приятельницы.
        — Счастливая! В таком возрасте — и ничего лишнего,  — вздохнула Лидочка, глядя на приближающуюся женщину. Она прихватила двумя пальцами кожную складку на плоском животике и озабоченно покачала головой.
        — Не гневи Бога, Лидия,  — проследила за ее жестом Галина.  — Тебе есть побольше надо, а не о ерунде думать. Того гляди, доведешь себя до голодной смерти своими диетами.
        — А в каком таком возрасте, Лида?  — оживилась Вавочка.  — Сколько Екатерине Андреевне, как ты считаешь?
        — Ну, не знаю. Где-то около сорока?
        — Это много, по-твоему?  — с интересом взглянула на нее Вавочка.  — А мне сколько дашь?
        — Вам?  — Лидочка наморщила лобик.  — Приблизительно так же или немного меньше.
        Вавочка удовлетворенно рассмеялась:
        — О возрасте женщин говорить не принято, но среди нас мужчин нет. Мне, милая, уже пятьдесят, и Екатерине Андреевне где-то так же.
        — Ну, и мне тогда сколько дадите?  — нахмурилась Галина.
        — Вам…  — Лидочка ненадолго задумалась,  — пятьдесят пять.
        — Ну, вот еще,  — обиженно буркнула Галина.  — Мне до полтинника еще года три жить. Это я от полноты старше выгляжу.
        — Вас, Галя, прическа немного старит,  — осторожно заметила Вавочка.  — Вам бы стрижечка пошла, челочка легкая, разряженная, прядями покраситься. Вообще, дамам в возрасте элегантности рекомендуется чаще менять имидж. Это помогает держаться в тонусе, поднимает настроение, освежает и молодит.
        — Мой мне такую челочку устроит! Прямо тонусом да по имиджу,  — неуверенно улыбнулась Галина.  — Прядями и выдирать будет, чтоб не молодилась.
        Подошедшая Екатерина Андреевна бросила на свободный топчан пляжную сумку и полотенце. Миловидная улыбчивая дама обладала красивыми, но немного странными глазами. Обычно эти большие серые глаза смотрели тепло и ясно и казались светлыми до прозрачности, но иногда темнели и холодно мерцали, а порой становились почти черными и бархатными. Сейчас они светло и приязненно лучились.
        — Привет честной компании. Думала, и на море не успею.  — Дама сняла шляпу и рукой взбодрила каштановые кудри.  — Где русские, там и очередь. Целая толпа собралась — и всё наши. То ли дело немцы — дуют свое пиво с утра до ночи и никаких массажей.
        — Екатерина Андреевна, а зачем вам массаж? У вас же нет целлюлита.
        — Лидочка, мы же договорились — Катя! Или хотя бы Екатерина. Дай побыть молодой еще недельку,  — засмеялась женщина и одним движением расстегнула молнию на белом сарафане. Он свалился снежным комком к загорелым ногам.  — Массаж мне нужен по другим причинам,  — добавила она, подняв сарафан и стряхнув песок с махровой ткани.
        — Лида, надо быть деликатней,  — заметила Вавочка.  — Мал о ли, что может быть у женщины, кроме целлюлита…
        — Да ничего секретного,  — улыбнулась Екатерина.  — По работе я много времени провожу за компьютером, а кончики пальцев иногда немеют. Говорят, это позвоночник.
        Похлопывая по мячу, красавец аниматор шествовал в обратном направлении и вновь остановился возле увеличившейся женской компании.
        — Мадам, не желаете в водное поло?  — обратился он к Екатерине на неплохом русском.  — Там в команде человека недостает.
        — О нет, Омер-бей, в бассейн сейчас не хочу. Хочу моря и солнца! Может, позже?  — Парень кинул тоскливый взгляд на отвернувшуюся Лидочку и неохотно направился к выходу, часто останавливаясь и оглядываясь. Блестящие маслины затянул матовый налет нерусской грусти.  — Лида, да он влюблен в тебя!  — засмеялась Екатерина.  — Что же он будет делать, когда ты уедешь? Целовать песок, по которому ты ходила?
        — Мы вот и говорим ей, что все эти курортные шуры-муры до добра не доведут,  — рассудительно изрекла Галина, подкалывая шпильками тяжелый пучок.  — Самые бестолковые — эти знакомства на отдыхе. Закрутят-завертят, а толку чуть. Так сказать, любовь без продолжения. Согласна, Кать?
        Екатерина рылась в сумке и не ответила.
        — Бывают, наверное, продолжения, но крайне редко,  — задумчиво проговорила Вавочка.  — В принципе, Галина, вы правы, но какая женщина не мечтает о сказке? О прекрасном принце? Почему-то именно на отдыхе легко стирается грань между мечтой и реальностью. Невозможное представляется возможным, недоступное — достижимым. А очарование воспоминаний? Сомнения, ожидания встреч, ожоги случайных прикосновений, предчувствие счастья, туманы наваждений…
        — А я так вообще не признаю шашни на отдыхе!  — оборвала ее Галина.  — Какие туманы — о бманы? Оправдания для греха всегда найдутся. Незамужним еще туда-сюда, но меру и им знать надо. А уж если семейная, так веди себя тише воды, ниже травы! На чужих мужиков не пялься и губы не раскатывай! А то некоторые как увидят море с пальмами, так и забывают «кто я есть и где мой дом». Про штамп в паспорте и не вспоминают. Я бы ни в жизнь без своего не поехала, да врачи море до жары прописали, а у механизаторов весной — самая работа.
        — А вы, Галочка, простите, где со своим супругом познакомились?  — поинтересовалась Вавочка.
        — Я-то? Где-где…  — Галина запнулась, неожиданно смутившись.  — Так это, на отдыхе вообще-то.
        Все засмеялись и удивленно повернулись к ней.
        — Где же именно?  — не отставала Вавочка.
        — На Азовском море. Класс у нас был дружный на редкость, с первого до последнего звонка не расставались,  — тепло улыбнулась Галина.  — На выпускном девчонки белугами ревели, да и ребята носами шмыгали. Решили сразу не разбегаться, побыть вместе еще недельку, сходить в наш последний поход. Ну, и махнули с палатками на Азов. А мой Петро приходился родней одному нашему однокласснику. Приехал учиться на механизатора и остановился у него. Тот и взял родственника с нами. Там мы и познакомились. Подружились, в городе встречаться начали, а через год расписались. В институт я не поступила и уехала за мужем в деревню. И прожили — дай Бог всякому. Сейчас ферма у нас, хозяйство, дети. Старший уже отслужил, отцу помогает, дочка школу заканчивает, а малявка в четвертый класс пойдет. Такой вот получился у нас Азовский поход со счастливым завершением.
        — Вот видите, а говорите!  — живо откликнулась Лидочка.  — Бывает, значит, и на отдыхе все по-настоящему! Серьезные отношения где угодно могут начаться — на море, в деревне у бабушки, в молодежном походе…
        — В наше время, Лида, все было серьезно,  — важно молвила Галина.  — Молодежь другая была, женщины другие и мужчины.
        — И мужчины, Галочка, были разные, и женщины тоже,  — лукаво улыбнулась Вавочка.  — Все зависит от обстоятельств и силы притяжения…
        — Какие еще обстоятельства? Все это притяжение к одному сводится — к измене. Я, например, мужу никогда не изменяла,  — и ничего, жива, как видите. И обстоятельства случались, и притягивались всякие по молодости. Но я никого до себя не допустила и не допущу никогда!
        — А вдруг любовь?  — усмехнулась Вавочка.  — Вспыхнет и запылает, как костер.
        Галина взглянула на нее с насмешливой снисходительностью.
        — А я так считаю вышла замуж — мужа люби, с ним и костры разводи. Пылай себе на доброе здоровье. За соседский забор не заглядывай, не меряй, чье пламя выше да жарче. Почаще в свой костерок полешки подкидывай, тогда и отпадет охота на чужой огонек залетать.
        — А я бы не стала рассуждать так категорично,  — Вавочка посерьезнела.  — Можно безумно влюбиться, имея самого замечательного мужа. Я тоже против супружеских измен, но… случилось все же. Причем, в первый же раз, как поехала отдыхать одна, вернее, поплыла.
        Женщины с интересом повернулись в ее сторону. Даже суровая Галина не могла скрыть любопытства, пересилившего пафос осуждения.
        Глава 2. Вавочка
        — Муж был значительно старше меня, но я его любила и ни о какой измене не помышляла,  — начала Вавочка свою исповедь.  — Замуж я вышла за моего институтского профессора. Он давно вдовел, а его взрослые дети жили отдельно. Влюбилась без памяти еще на первом курсе биофака. Он был необыкновенно интересным мужчиной умным, тонким, незаурядным внешне. Такой, знаете, породистый скакун с серебряной гривой. Подтянутый, энергичный, моложавый и с великолепным чувством юмора. Бывало, читает лекцию и вдруг вставит какую-нибудь хохму. Студенты животы надрывают, а он с невозмутимым видом ждет, когда утихнут, и спокойно продолжает. Оказалось, что жили мы рядом, поэтому часто встречались в метро. После занятий я иногда специально поджидала его, чтобы ехать домой вместе. По дороге беседовали о всякой всячине, и он провожал меня до моего подъезда. А однажды я его проводила. По дороге он сказал, что сегодня домработница печет к обеду свои фирменные слоеные пирожки с мясом, и предложил отведать их вместе. Приглашение было принято, мы поднялись в квартиру, но до пирогов дело у нас не дошло. Мой любимый профессор сдался
уже после аперитива. А через пару недель последовало предложение руки и сердца. Жили мы хорошо, но детей у нас не было. После института я не работала, а супруг усердно трудился. Но я с ним не скучала — чуть ли не каждый вечер рестораны, театры, концерты, интересные гости. Муж любил меня и гордился моей молодостью и красотой. И была бы я совершенно счастлива и всем довольна, если бы не лето. Ежегодно мы проводили его на даче, в огромном старом доме, доставшемся мужу от родителей. Там никаких театров и ресторанов, а гости — только соседи по даче. Муж целыми днями не вылезал из кабинета — писал книги, статьи, монографии. Он считал лето наилучшим временем для плодотворной научной работы. Всем дачным хозяйством занимались две его одинокие родственницы, а я слонялась по дому и умирала от тоски.
        Считала дни, когда закончится мое летнее заточение, иной раз даже плакала. Мой чуткий профессор ужасно переживал и чувствовал себя виноватым. Однажды за завтраком, глядя на мою, уже с утра кислую, физиономию, он не выдержал и предложил мне поехать куда-нибудь без него. Немного развеяться, сменить обстановку, отдохнуть по путевке или просто попутешествовать. Я, конечно, согласилась, но на путешествие в одиночестве не отважилась, и попросила достать путевку все равно куда. Муж повеселел и обещал в ближайшее время все устроить. И случилось так, что в тот же вечер к нам заглянул старичок сосед, тоже ученый, но в области экономики. Они с женой обожали теплоходный отдых и каждое лето бороздили отечественные речные просторы. В тот год они намеревались добраться до Астрахани. Но накануне отплытия супруге позвонили родственники, сообщив, что тяжело заболела ее старенькая матушка. Дама срочно вылетела в родной город, посоветовав мужу совершить круиз без нее. Ее путевка пропадала, и сосед страшно расстроился. А мой супруг — напротив, обрадовался и предложил меня ему в спутницы. С этим-то старичком я и
отправилась в двадцатидневное плаванье в двухместной каюте.
        — Не побоялся муж-то?  — усмехнулась Галина.  — Старички-то бывают отчаянные. Вдвоем, в одной каюте…
        — Ну, что вы, Галочка. Не все же мужчины безобразники,  — улыбнулась Вавочка.  — В нашем кругу люди приличные, интеллигентные, в основном порядочные. К тому же, дедушка — настоящий божий одуванчик. Никаких опасений у мужа он вызвать не мог, даже если бы очень постарался. А вот на теплоходе я и познакомилась с одним мужчиной, точнее, узнала его… Примерно год назад он был гостем нашего дома. Его привез к нам иногородний друг мужа. Я сразу обратила на него внимание и прекрасно запомнила. Но больше он не появлялся. Этот одноразовый визитер оказался нашим соседом по ресторанному столику и тоже сразу меня узнал. Дедушка обрадовался, что я встретила знакомого нашей семьи, более близкого мне по возрасту. К тому же, мужчина этот был неплохо образован и в экономических вопросах разбирался не хуже дедушки. Они очень мило общались, иногда крепко спорили, но всегда дружелюбно. На танцы и на дальние экскурсии старичок мой со мной не ходил, поэтому с удовольствием поручал меня нашему соседу, когда хотел отдохнуть в одиночестве. По этой причине довольно часто мы оставались с этим мужчиной наедине. На палубе по
вечерам стояли, беседовали обо всем на свете, на танцы заглядывали, в кино, в бар. Я и не заметила, как увлеклась им. Было в нем что-то интригующее, некая таинственная двойственность. С одной стороны, никакого эпатажа. Все вполне цивилизованно приятные манеры, развитая речь, ум, интеллект и превосходное чувство юмора. Но при этом ощущался в нем какой-то иной дух. Что-то свободное, вольное, даже бродяжье. Что-то гордое, неукротимое, но пронзительно одинокое, как у вечного странника. Проскальзывала порой в его взгляде какая-то затаенная печаль, какая-то грустная тайна, что завораживало и притягивало меня чрезвычайно.
        — Все они путешественники тайные,  — сдвинула брови Галина.  — Только на уме у них одно! Небось, и приставать начал с грустными глазами?
        — В том-то и дело, Галочка, что совсем он ко мне не приставал. Получилось так, что я сама его соблазнила. Держался он, как джентльмен, оказывал принятые знаки внимания, иной раз и комплименты отпускал, но границ никогда не переходил. В какой-то момент я и подумала «Да что же это? Комплименты комплиментами, а на самом-то деле — замечает он, что я молода и хороша собой?»
        — А он был красивый?  — взволнованно спросила Лидочка.
        — Да не сказала бы, Лида. Скорее, обладал каким-то особым шармом, редким мужским обаянием. А вот фигура — да, великолепно был сложен! И, разумеется, значительно моложе мужа. Впервые с тех пор, как вышла замуж, я оказалась в такой непосредственной близости с интересным молодым человеком. Не скрою — подумала «А каково это — побывать в таких крепких мужских объятьях?» В общем, закружилась моя бедная голова, а он и не замечал, что со мной происходит… Однажды он не появился на ужине. Дедушка забеспокоился и послал меня узнать — здоров ли сосед и не нужна ли помощь? Я и отправилась в его одноместную каюту. Захожу, а он лежит в одних шортах, читает журнал. Вы бы видели, как хорош! Руки, плечи, грудь! Загорелый, мускулистый! Меня аж жаром обдало. Говорю «Что же это вы нас волноваться заставляете? Уж не заболели ли часом? Может, помощь нужна? Хотите, я вам ужин в каюту принесу?» А он с улыбкой отвечает «Вы правы, немного нездоровится, есть не хочу, но от стакана чая не отказался бы». Я пообещала и вылетела из каюты. Заглянула к дедушке, подтвердила его опасения — сосед занедужил, послал меня за горячим
чаем, и чтобы старичок не волновался, если задержусь. Сама бегом в бар, заказала чай, принесла и присела рядом. Он поблагодарил и стал пить, а я глаз не могу оторвать от его ног в шортах. Понимаю, что неприлично уставилась, но справиться с собой не могу. Не видела я никогда таких красивых мужских ног. А потом… не знаю, как получилось — протянула руку и… погладила. Он взглянул на меня удивленно, засмеялся, накрыл мою руку своей и прижал к своему бедру. Ну, и… все произошло. Никогда я не испытывала ничего подобного. Даже представить не могла, что с мужчиной бывает так… хорошо. Дедушка уже седьмой сон видел, когда я вернулась в каюту. Проснулась я безумно влюбленной женщиной и поняла, что жизнь прожила неправильно. Зачем себя обманывать? Ошиблась я, что за старика вышла. Столько лет замужем, а только вчера узнала, что такое любовная страсть. Мужу решила во всем сознаться — он человек умный, широкий, все поймет и отпустит меня на волю. А в голове только одна мысль — как-то мы теперь за завтраком встретимся? А он пришел, поздоровался, улыбнулся приветливо и мирно беседует с дедушкой. Я белею, краснею, сижу
— ни жива, ни мертва, а он даже не смотрит в мою сторону. В тот день стоянка была долгой, экскурсии — дальними. Дедушка, как назло, ни одной не пропустил и ни на минуту не оставил нас вдвоем. И мой герой в основном только с ним и общался, а на меня — ноль внимания. Боже, как же я страдала! С нетерпением жду ужина. Если опять не придет — знак ждет меня в каюте. И когда он вновь не появился за столом, поняла, что не зря весь день мучилась. Говорю деду «Все-таки разболелся наш сосед, второй вечер нет аппетита. Вчера-то он очень неважно себя чувствовал, ему бы сегодня отлежаться, а он по экскурсиям бегал. Не проведать ли мне его?». Дедушка кивает «Да уж, Вавочка, не сочтите за труд, навестите молодого человека, захватите ему со стола что-нибудь. Так без питания недолго и совсем расхвораться». Прихожу к каюте, стучу — тишина. Ручку подергала — закрыто. Стою с тарелкой под дверью, не знаю — что дальше делать? Вдруг из соседнего номера выходит женщина с маленькой девочкой и обращается ко мне «Нет его. Мы с дочкой с ужина возвращались, а он как раз дверь запирал. Прифрантился и куда-то понесся». Я несколько
раз обошла теплоход, все палубы осмотрела, на танцы заглянула, в бар, ресторан, кинозал, парикмахерскую, даже в сауну. Нигде нет, как сквозь землю провалился! Грешным делом подумала «Уж не от меня ли сбежал? Так с борта в воду и сиганул?» Но тут в холл пришла молодежь с гитарами, расселись на диванах и запели туристические песни. Я подсела к ним, вроде тоже пою, а сама его каюту из глаз не выпускаю. Понимаю, что веду себя глупо, но уйти не могу. Все напелись до хрипоты и спать отправились, а я осталась. Вдруг слышу — знакомые шаги. Кто-то поднимается из служебного отсека. Сердце — в пятках! Он! Идет, слегка пошатывается, веселый, улыбается и говорит «А я среди наших матросиков друзей встретил, вместе на флоте служили. Замечательно время провели, вспомнили старую дружбу. А вы, Вавочка, что на этой палубе делаете?». Я растерялась, отвечаю «Песни пела со студентами». А он «Песни — это хорошо. Сегодня был тяжелый денек, много ходить пришлось, ножки-то гудят, поди? Надо им отдых дать. И мне пора баиньки. Спокойной ночи, Вавочка. Привет дедушке!». И дверь за собой захлопнул. Вернулась я к себе, старичок мой
еще не спит, читает. Спросил о здоровье больного. Я буркнула что-то утешительное и легла спать. Не поверите — ни на минуту глаз не сомкнула. Все думала… как же это? Все было так чудесно, так прекрасно! Что изменилось со вчерашнего вечера? Может, на что-то обиделся? Вспоминала все сказанные задень слова. Вроде, ничем не обидела. Я уже разводиться собралась — и вдруг такое безразличие, такое ледяное равнодушие. Еще вчера — пламенный вулкан, а сегодня — пепел и остывшая зола. Ничего я понять не могла…
        — А что тут понимать-то?  — поджала губы Галина.  — Сделал мужик свое дело, и свободна! Все они одним миром мазаны. Почему и говорю — не бывает на отдыхе ничего путного.
        — Что же дальше?  — нетерпеливо перебила ее Лидочка.
        — А дальше так. Я не находила себе места, мучилась, переживала, но все оставалось по-прежнему. На ужине он стал появляться, но ел плохо — вилкой в тарелке ковырялся. А я волновалась. Даже на кухню ходила, просила блинчики почаще готовить. Он их очень любил, а пекли их редко. Вел себя так, будто никогда и ничего между нами не было. Опять мы днем на экскурсиях, по вечерам на палубе, в баре, но как дело к отбою «Спокойной ночи, Вавочка. Привет дедушке». К концу поездки я чуть с ума не сошла от этих его слов!
        Вавочка замолчала, звучно постукивая ногтями по топчану. Слушательницы тоже затихли, не решаясь ее торопить.
        — Тем и кончилось?  — нарушила молчание Екатерина.
        — Не совсем. Мы были близки еще раз…  — Вавочка ненадолго задумалась и решительно продолжила — Круиз подходил к концу. Я пребывала в отчаянье. Представила, как завтра теплоход войдет в последний порт моего двадцатидневного безумия… мы прощаемся на пыльной асфальтовой пристани. Он благодарит попутчиков за приятное знакомство и чудесно проведенное время. Пожимает руку дедушке, целует мою. Поднимает смеющиеся глаза «Всего доброго, Вавочка, привет супругу». Закидывает на плечо сумку, поворачивается и уходит от меня… навсегда. Навсегда! От этой мысли я пришла в ужас. Как же я буду жить? Как будут проходить мои дни, если не начнутся с его улыбки? Неужели, я больше не услышу этот низкий, хрипловатый голос? Не разгадаю грустную тайну смеющихся глаз? Никогда не дотронусь до сильной, но удивительно нежной руки? Нет! Это невозможно! Я решила поговорить с ним и все выяснить! Стоянка в тот день не предусматривалась, плыли почти сутки, всех слегка укачало. После обеда дедушка решил прилечь, и сосед сказал, что тоже не прочь вздремнуть. Я долго стояла на палубе. Солнце садилось, мимо проплывали подмосковные
пейзажи, становилось свежо. Я собралась с силами и отправилась в знакомую каюту. Он сидел у стола и что-то читал. Я и выпалила прямо с порога «Нам надо объясниться!» Он удивленно поднял голову «Объясниться? Нам? Разве между нами существуют какие-то неясности?»
        — Во подлюка!  — в сердцах бросила Галина.
        — Я и выдала все, что на сердце накипело. Спросила — что с ним произошло? Почему он ко мне изменился? Сказала, что еще в ту, самую первую нашу встречу, почувствовала укол в сердце, и все это время помнила о нем. Что судьба не случайно соединила нас вновь на этом изолированном от мира ковчеге. Она подарила нам еще один шанс, и он не мог не почувствовать это в день нашей близости. Призналась, что думаю о нем дни и ночи и безумно, непоправимо люблю его. А если его смущает мое замужество, то это не преграда. Я на все готова! Разведусь по первому его слову и пойду за ним на край света!
        — Как Прасковья Анненкова! Я читала про жен декабристов!  — восхищенно воскликнула Лидочка.
        — Ну, а он-то что на все это?  — недовольно взглянула на девушку Галина.
        — Он побледнел, встал, в пол уставился. Потом поднял голову и еле выговорил, что растерян, потрясен, что ничего подобного не ожидал. Сказал, что посчитал все, между нами произошедшее, минутной прихотью избалованной красавицы и даже вообразить не мог, что способен вызвать такие глубокие чувства у столь блистательной дамы. Рассыпался в извинениях, что неверно истолковал мои мотивы, почему и не позволил себе увлечься мной, как я, вне всякого сомнения, того заслуживаю. Просил простить его несдержанность в тот незабываемый вечер, но, тем не менее, остается в прежней твердой уверенности, что он мне не пара и меня недостоин.
        — Онегин! «Напрасны ваши совершенства их вовсе недостоин я»!  — восторженно отозвалась Лидочка.
        — Кобель он, а не Онегин!  — сурово оборвала ее Галина.  — Смотри, какой благородный. А сам, небось, решил разомлела бабенка от качки, почему бы не попользоваться? Сбил женщину с пути и в кусты. Короче, дал вам от ворот поворот?
        — Можно и так сказать,  — согласилась Вавочка.  — Но довольно изящно выразил свою мысль.
        — А кто он? Кем был, где работал?  — задумчиво спросила Екатерина.
        — Точно уже не помню. Вроде какой-то чиновник. Но я не могу представить его в цивильной одежде. Он и сейчас у меня перед глазами — загорелый, атлетически сложенный, в тортиках…
        — И как же вы разошлись-то?  — сочувственно вздохнула Галина.
        — Я разревелась, как девчонка, а он стал утешать меня. Обнял, слезы вытирал, слова говорил. И как-то незаметно мы опять в постели очутились. Но все уже было не так. Совсем иначе. А потом он сказал «Не буду вам голову морочить, прелестная Вавочка, тоже хочу быть с вами откровенным. У меня есть любимая женщина, и мы собираемся пожениться. Давно с ней не виделись, вот я и не устоял. Уж очень вы обворожительны. Но если б и свободен был от обязательств моих, и тогда не имел бы права разрушать вашу прекрасную семью. С супругом вашим не близко, но все же знакомы. Превосходный человек и видный ученый. А уж перед женщиной моей я так виноват — впору в церковь идти, каяться. Благодарю за восхитительные мгновения, и будьте снисходительны к грешнику, не сумевшему от них отказаться. Простите великодушно и прощайте».
        Вавочка щелкнула зажигалкой, и голубоватый дымок заструился из полных, красиво очерченных губ. Галина разогнала его рукой и откашлялась.
        — Вот такая у них любовь, а своего нигде не упустят! И той женщине, небось, лапши навешал, и эту пригрел. Ну, а муж-то как? Обошлось? Дед-то не накеросинил там?
        — Ну, что вы, Галочка. Дедушка ничего и не понял. И супруг мой отправился в мир иной, так и не узнав, что я… разлюбила его. Царство ему небесное, хороший был человек.  — Женщины следили за наманикюренными пальцами, аккуратно ввинчивающими в песок тонкую сигарету. Когда мероприятие благополучно завершилось, Вавочка продолжила — А я долго не могла забыть мой теплоходный роман. Думала постоянно и вспоминала часто. Разбудил он во мне жажду любви.
        Пробовала заводить любовников, но полюбить не сумела. А без этого — какой интерес?
        — Но ведь вы вновь замужем?  — улыбнулась Екатерина.
        — Разумеется. На этот раз выбрала мужчину помоложе, учла старые ошибки. Тоже неплохой человек — интересный, энергичный, успешный. Сначала даже думала, что полюбила. Но вскоре поняла, что отсутствует сам объект моей любви. Бизнес для второго супруга — и жена, и любовница. А там, где у мужчины на уме только деньги, любви не место. Опять я просчиталась. Всего только раз ее и испытала. Не заладилось у меня с этой стороной жизни. Не везет мне с любовью…
        — Как же так?  — изумилась Лидочка.  — Я всегда считала, что все красивые женщины счастливые, и мужья их безумно любят.
        — А он любит. По-своему. Как антураж…  — усмехнулась Вавочка.  — Что толку от такой любви? Каждый день встречи, переговоры, обмывания успехов и неудач. До меня дело редко доходит. А я не собираюсь соперничать с этим проклятым бизнесом, я без боя ему мужа уступила. Только и радости от моего замужества, что в деньгах не ограничена. Болтаюсь круглый год по курортам в гордом одиночестве. Детей со вторым у нас тоже нет…
        — Вот так бабы и маются,  — мрачно подтвердила Галина.  — Вечно мужики что-нибудь придумают, чтобы от семьи увильнуть. Кто под машиной целыми днями валяется, кто с дружками никак не наиграется, а кто до седой бороды с мамашей своей расстаться не может. Или на деньгах сдвинется, как ваш, например. А еще водочкой балуются. Вот, отец у меня дюже сильно запивал, а мама терпела. Потом не выдержала, развелась, а все одно — не оставляла, жалела. Замуж больше не пошла, а ведь красавица была. С образованием! Не то, что я — школу закончила и за мужем в деревню поскакала. Правда, потом отец пить бросил, и они с мамой снова сошлись. Решили все сначала начать, да мало что из этого получилось. Обид-то сколько накопилось? Ведь где пьянка, там и бабы. Он и покуролесил, пока пил, потрепал нервы матушке. Помер прошлым летом, вот и вся любовь.
        — Были б у меня дети, я бы ни о какой любви не мечтала. Но не дал мне их Бог. И любви не дает. Не заслужила, наверное,  — подвела Вавочка печальный итог.
        Женщины сочувственно разглядывали красивое моложавое лицо и дорогие перстни на ухоженных пальцах. Казались странным, что эта эффектная, состоятельная женщина несчастлива и недовольна жизнью.
        — А у вас, Катя, только один сын?  — нарушила Вавочка затянувшееся молчание.  — Почему же еще детей не завели? Муж не захотел или вы?
        — Муж настаивал, а я не решилась. Диссертацией наконец-то занялась, а тут опять пеленки-распашонки. Да и возраст…
        — Я давно заметила,  — ни к кому не обращаясь, задумчиво проговорила Вавочка,  — существует категория женщин, жизнь которых с самого начала складывается почти идеально. Всегда и во всем им сопутствует удача. Они привлекательны, воспитаны, образованы, успешны в карьере, счастливы в замужестве. Обычно они из хорошей семьи, зачастую из благородного рода, где поколения женщин пребывали в любви и благоденствии. Они будто наследуют счастливую женскую судьбу и передают ее по эстафете своим дочерям. Мужья любят и уважают их до старости. Их дети красивы, умны и здоровы. Жизненные неурядицы и сомнительные приключения обходят их стороной. Они скользят по жизни легко и гладко, не спотыкаясь о ее шероховатости. Мне кажется, что вы, Катя, принадлежите к этому счастливому типу благополучных женщин. Я права?
        — Я?  — растерялась Екатерина.  — Даже не знаю, что и сказать. Семья у меня самая обыкновенная отец — заводской инженер, мать чертежница. Жили они согласно, но небогато. Оба из крестьянских родов, которые вряд ли благоденствовали. Замуж я вышла поздно, но муж действительно хороший и сын неплохой. Карьера средняя — защитилась уже после сорока. Как видите, ничего особенно сладкого и гладкого в моей биографии нет. Все как у многих. И далеко не с самого начала задалась моя женская жизнь. И спотыкалась не раз, и приключений на мою долю хватило.
        — Вы шутите, Екатерина Андреевна?  — вскинула брови Лидочка.  — Вы и приключения? Вы на мою классную ужасно похожи. Тоже симпатичная, улыбчивая, никогда на нас не орала, но мы ее почему-то побаивались. Веселая, как и вы, но внутри строгая и немного чужая. Близко к себе не подпускала. В общем, такая же правильная была женщина.
        — Правильными не рождаются,  — улыбнулась Екатерина.  — Но все были молоды, и все совершали ошибки…
        — Ошибки ошибкам рознь,  — рассудительно заметила Галина.  — Ты, Кать, живая, общительная, но не легкомысленная. Не знаю, как там насчет родов и предков, но женщина самостоятельная и цену себе знаешь. Спотыкалась и ты, конечно… кто без греха? Но руку дам на отсечение — за мужиками по курортам не таскалась и любовь на ночном бережке не крутила. Не того ты поля ягодка и не того полета птичка. Я редко в нашей сестре ошибаюсь.
        — Вы так думаете?  — усмехнулась Екатерина.  — А вот и ошиблись, Галочка. Главный роман моей жизни начался именно на курорте, и самого главного мужчину я встретила на побережье Черного моря.
        — Вашего мужа?  — глаза Лидочки зажглись.
        Вавочка с интересом повернула голову, а Галина присела на топчан, приготовившись слушать.
        Глава 3. Братья-разбойники
        — Я много денег с собой никогда не беру и трачу их осторожно. Вдруг номера купюр переписаны?  — донесся слева приглушенный мужской голос.  — И потом, никто не ожидал, что придется стрелять…
        — О боже! Неужели, вы попали в кого-то?  — ужаснулся в ответ взволнованный женский голос.
        — Без понятия. В такой суматохе все происходило… но кассу взяли приличную. Хватит погулять месяца на три. Так что, мадам, сегодня вечером я к вашим услугам.
        — Ах! Как же так можно? Я даже не представляю…
        — А вам и не надо представлять. Вы ни в чем не замазаны. Это наше с братишкой дело. Сами отстреливаться будем, ежели что.
        Катя повернула голову, разглядев говорящих сквозь солнечные очки. Темноволосый мускулистый мужчина с усами и бородкой откровенничал с загорающей рядом блондинкой в широкополой шляпе.
        — Не поверите, мадам, я как увидел ваши глаза, сразу понял вы — та самая женщина, которой можно все рассказать без утайки. Душа-то болит, я ж человек все-таки.
        — Ах, зачем же вы стреляли в людей? Неужели, нельзя было обойтись без этого?  — волновалась блондинка.
        — Вас только это беспокоит? А то, что мы кассу взяли — ничего? Это, по-вашему, нормален? Людей без зарплаты оставили. Злыдни мы, нелюди, вот что я вам скажу, мадам. А трупы? Кто знает, может, ни в кого и не попали? Может, кто и остался в живых? Давайте, выпьем сегодня за их здоровье и долгую, счастливую жизнь.
        — Все равно это ужасно. Я даже не знаю…  — растерянно лепетала блондинка.
        — О чем ты, брат? О последнем ограблении?  — послышался слева еще один мужской голос.  — Женщина, успокойтесь. Брат под впечатлением, потому и разболтался. Ему непривычно, он новичок в наших делах.
        Сквозь прикрытые веки Катя рассмотрела подошедшего к парочке крупного мужчину в очках. Он не обладал такими живописными рельефами, как усатый, но казался богатырем из-за высокого роста и широкой грудной клетки. Мужчина присел на корточки между топчанами. Золоченая оправа и загорелая лысина блестели в лучах полуденного солнца.
        — Ничего не бойтесь, женщина,  — успокоил лысый испуганную даму.  — Все прошло гладко, не паникуйте. Нас не опознали. Мы были в масках, как обычно. Деньжищ куча, а опасности ноль. Гуляй, не хочу!
        В странной откровенности двух преступников было что-то комичное, и Катя с интересом прислушалась к разговору.
        — Ах, я все-таки опасаюсь. Это так необычно. Я теряюсь в сомнениях…
        — К чему сомнения, мадам?  — хохотнул усатый, поигрывая мускулами.  — Да, я новичок, но не салага! Десять лет гулял по лагерям за мелкие кражи. Спасибо брательнику, вразумил.
        Если уж мотать срока, так за дело! А вновь доведется на киче чалиться, хоть будет что вспомнить. Ну, так как? Гуляем сегодня?
        — Миша, Жорик, привет, добры молодцы!  — подошедшую к топчанам симпатичную женщину Катя узнала. Она жила в соседнем номере, приехав на неделю раньше основного заезда. Утром она зашла познакомиться с новыми соседками и произвела на девушек приятное впечатление. Веселая, разговорчивая, на вид почти ровесница, она удивила Катю и Тасю, сообщив, что ее сыну уже восемнадцать.  — А вы опять за старое, бессовестные? Посмотрите, до чего даму довели! Не стыдно?
        — Ну, полно, полно, мадам,  — расхохотался усатый Жорик.  — Это же шутка! А получилось? Вы поверили? Но нас настоящий прокурор расколол не вовремя.  — Он повернулся к подсевшей женщине.  — Эх, Зинуля, помешала ты нашей бродячей труппе прогнать программу до конца.
        — Я не прокурор, а только помощник, не преувеличивайте, мальчики. А перед дамой надо бы извиниться. Взгляните, она в себя прийти не может. Вон, и Катя чуть не в обмороке.
        Мужчины повернули головы в сторону Екатерины, лежащей с закрытыми глазами и сдвинутыми на лоб очками.
        — Девушку, значит, Катей зовут?  — осклабился лысый.  — Она не в обмороке, а просто спит. Нельзя, Катенька, спать на солнце. Так и солнечный удар можно получить.
        — Спасибо за заботу,  — не открывая глаз, буркнула Катя.
        — Отстань от девушки, Михайло. Не видишь, человек занят? Нет у нее времени балясы с тобой точить, брат,  — съехидничал усач.
        — А вы и в самом деле братья?  — подала голос дама в шляпе, пришедшая, наконец, в себя от рискованного розыгрыша.  — Вроде не очень похожи.
        — А мы двоюродные, мадам. Мишуня — старший, а я младшенький, малец неразумный,  — хохотнул Жорик, передернув накаченной спиной.  — Ну, как заезд, Зинуль? Кого подселили? Нормальная тетка?  — обратился он к Зинаиде.
        — Очень приятная женщина, я довольна. Зовут Александра Даниловна, работает фельдшером, замужем, взрослые дети. Немного старовата для меня, тихая, скромная…
        — И хорошо, что скромная. Не даст тебе безумствовать, будешь пример брать, как мужу верность блюсти,  — засмеялся Жорик.
        — Как не стыдно, Жора. Что обо мне люди подумают? Вон, Катя тоже с этим заездом приехала, она теперь соседка моя. Скажет еще — с кем рядом жить придется? Не слушай их, Екатерина. Языки у них без костей, балаболов.
        — А Катюша тоже замужем?  — полюбопытствовал старший брат.
        — Замужем.  — Катя села на топчане.  — Еще вопросы есть?
        — Ой, какая вы сердитая, Катенька. Мы же должны знать, с кем придется иметь дело? Разрушать вашу семью до основания или руины все же оставить?  — сострил лысый.
        Вдоль моря решительным шагом шествовал крепкий мужчина с волевым подбородком и в сдвинутом на глаза белом кепи. Неожиданно он затормозил и под прямым углом повернул к сидящей на топчанах компании. Мужчина остановился перед Катей и грозно скомандовал:
        — Девушка, срочно убирайтесь с пляжа, не то сгорите! Вы не подумали, что мы станем делать, если до вас дотронуться будет невозможно? Советую подумать!
        Катя удивленно подняла глаза.
        — Вот это глазищи!  — восхитился незнакомец.  — Все! Думайте! Но недолго. В вашем распоряжении двадцать дней. Время пошло, сегодня день первый. Пока я буду идти, потрудитесь рассмотреть меня со спины. Такого тела вы здесь не найдете. Обратите внимание на пропорции — плечи и бедра.
        С этими словами мужчина в белой кепке, похожей на капитанскую фуражку, круто развернулся и зашагал прочь от онемевшей компании.
        — О, дает мужик!  — засмеялась помощница прокурора.  — Кать, срочно начинай думать! Со временем у тебя не густо.
        — Он, конечно, немного странный, но очень, очень интересный мужчина,  — раздался голос из-под шляпы.  — Такая ярко выраженная мужская харизма. Он похож на капитана дальнего плаванья, вы не находите?
        — Ага, очень-очень дальнего! Настоящий капитан! Кэп-мен!  — загоготал Жорик.  — Ну, держитесь, Катя! Спуску он вам теперь не даст! С такой-то харизмой!
        — Да-да, Катенька, будьте начеку,  — вставил старший брат.  — Типичный ловелас. Как бы не закружил вам голову.
        — А я бы на твоем месте, Кать, молнию мужу отбила «Срочно вылетай! Если не хочешь носить рога, поторопись!» — засмеялась Зина.  — Перед таким орлом устоять невозможно! А окажешь сопротивление — склеишь ласты.
        — Очень страшно,  — буркнула Екатерина.
        — А действительно, о чем думал ваш муж, когда отпускал вас одну?  — с интересом взглянул на Катю старший брат.  — Я бы такую красавицу от себя никуда не отпустил.
        — Или приехал без предупреждения и проследил,  — захохотал Жорик.  — А может, муж ей доверяет? Ты об этом не подумал, брат?
        — Доверяй, но проверяй,  — строго сказал лысый.  — Она и сама может не заметить, как… и пожалуйста — почетное украшение на лбу. Нет, так не годится. Приехал бы и проследил! Да!
        — Да не волнуйтесь вы так,  — усмехнулась Катя.  — Приедет он…
        — А когда?  — поспешно спросил усач.  — Муж назвал точную дату приезда?
        — Не назвал, но скоро. Я вас познакомлю, не переживайте.
        — И правильно сделает,  — одобрительно кивнул старший брат.  — И молодец, что срока точного не назначил. Это удержит вас, Катенька, от опрометчивых поступков. Будете всегда в тонусе, в ожидании.
        — В ожидании чего?
        — Любимого мужа, Катя,  — усмехнулся усатый.  — Думаю, навешает он вашему кэпмену по самое не балуйся. Но до приезда супруга у меня, надеюсь, еще есть время? Мы-то с вами успеем укрепить наше случайное знакомство?
        — Укрепляйте с кем хотите, только меня оставьте в покое.
        — Кать, не обращай на них внимания, не обижайся.  — Зинаида поднялась с топчана.  — Братья совершенно безобидны. У них такая манера общаться. Со всеми, не только с тобой. Они болтуны-пустозвоны!
        Дама в шляпе, до этого заинтересованно прислушивающаяся к разговору, начала незаметно складывать вещи в сумку. Ухажер, переметнувший свои симпатии к другой, явно разочаровал ее.
        — Куда же вы, мадам?  — встрепенулся Жорик, заметив ее сборы.  — Зина не права. Никакие мы не пустозвоны, а очень даже солидные люди. Мы с братом живем в разных городах и раз в году встречаемся здесь, в Сочи. И каждый сезон мы лелеем трепетную, но пока тщетную надежду обрести в этом прекрасном городе своих дам сердца. Мы оба холосты, мадам! Не верите? Михаил, покажи паспорт! Свой я, к сожалению, забыл в смокинге. Но, клянусь честью, там тоже прочерк в графе «семейное положение». Мы прибыли сюда в предвкушении роковой встречи, а вы и лапки кверху! У вас был и есть шанс, мадам, завоевать наши беспечные, но исстрадавшиеся от одиночества сердца!
        Глава 4. Катя
        Санаторий, в который приехала Катя по профсоюзной путевке, располагался в южном парке, густо заросшем старыми деревьями и цветущим кустарником. Границы санаторской территории невнятно обозначала дырявая ограда из погнутых или выломанных чугунных прутьев, а то и целых заборных звеньев. Зато помпезный центральный вход сохранил девственную неприкосновенность. Высокие узорные ворота гостеприимно распахивались в шесть утра и торжественно закрывались в полночь.
        В центре парка высился новый жилой корпус, вмещавший весь санаторский контингент. Через широкие стеклянные двери отдыхающие попадали в просторный мраморный холл, откуда на трех скоростных лифтах взлетали в свои временные гнезда. Первый этаж был нежилым. В левом крыле размещались административно технические службы, кабинет дежурного врача и гладильная. Направо по коридору располагались помещения, призванные обеспечить контингент приятным и полезным досугом. Работали мужская и женская парикмахерские, сувенирный киоск, бильярдная с безалкогольным буфетом и библиотека с читальней, по вечерам превращающейся в кинозал, а также телевизионная гостиная и диванная для тихих настольных игр. В мраморном холле бдительная охрана круглосуточно отслеживала посторонних. Гостей приводить разрешалось, но пригласившему полагалось лично представить их охранникам. При повторных визитах посетители могли пройти сами, но уверенно указать, куда и к кому направляются. Для устрашения возможных злоумышленников на столе охраны лежала толстая амбарная книга с поэтажными координатами проживающих.
        Выйдя из стеклянных дверей на улицу, отдыхающие оказывались на большой асфальтированной площадке, куда днем выставлялись столы для настольного тенниса, а по вечерам проводились танцы. Отсюда же в разных направлениях разбегались многочисленные асфальтовые дорожки. Самая широкая вела к центральным воротам, и от них — к морю. Самая узкая указывала кратчайший путь до санаторской столовой, а все остальные в шаге от площадки превращались в тенистые парковые аллеи.
        Дорожка в столовую бежала вдоль длинного жилого корпуса и потом тоже сворачивала в парк, в глубине которого желтело нелепое одноэтажное строение. Приземистое здание со всех сторон облепили пузатые веранды, а у входа столпились короткие пухлые колонны. Издалека пищеблок напоминал гигантскую толстуху, развалившуюся в зеленой тени после сытной трапезы. Сквозь густую парковую листву мелькали желтые стены таких же кряжистых лечебных корпусов.
        До моря было недалеко, но путь к нему лежал через городское шоссе, живущее активной жизнью даже по ночам. При санатории имелся оборудованный лечебный пляж. Отдыхающие попадали на него по пропускам, выдаваемым вместе с курортной книжкой. Кроме санаторских, на пляже загорали «дикари», неизвестно как туда проникающие. Обычно они вели себя смирно, к ним быстро привыкали и относились, как к своим.
        Кате нравились стройные ряды голубых зонтов, распахнувших широкие крылья над белыми пластмассовыми топчанами. В рубиновой тени прозрачного навеса располагалось кафе «Аленький цветочек», где в продаже всегда имелось мороженое и разливное пиво. Посетители заходили туда прямо в купальных костюмах и устраивались за алыми столиками в таких же веселых креслах. Для любителей активного отдыха в дальнем конце пляжа зеленели теннисные столы и белела волейбольная сетка. В терапевтических целях над элитной резервацией чуть слышно порхали легкие инструментальные мелодии.
        Кроме Кати и Таси, в компанию входили еще две женщины из соседнего номера — помощник прокурора Зина и фельдшер Александра Даниловна. Дамы облюбовали постоянное место недалеко от кафе.
        — Смотри, наши донжуаны опять новеньких охмуряют,  — кивнула на братьев Тася.
        Катя повернула голову. Жора оживленно беседовал с немолодой, интересной женщиной с тяжелой русой косой на груди. Михаил склонился над ее белотелой соседкой.
        Всю прошедшую неделю Катя не переставала удивляться боевой активности неразлучных братьев, отдыхающих «дикарями» и относящихся к завсегдатаям лечебного пляжа. Времени даром они не теряли, почти ежедневно меняя свои симпатии. Прокурорша нередко подсаживалась к ним поиграть в преферанс. У Кати с братьями установились отношения насмешливого приятельства. Проходя мимо их женской компании, родственники ненадолго останавливались, отпуская шутливые комплименты. Жорик беззлобно подтрунивал над Екатериной по поводу задерживающегося с приездом супруга, намекая на неугомонного кэпмена. Тип с харизмой не оставлял ее в покое и ежедневно напоминал о еще одном бездарно прожитом дне. Он подходил к ней строевым шагом и укоризненно постукивал по часам.
        — Девушка, вы слишком долго думаете,  — чеканил он командным голосом.  — Так и отпуск закончится, а вы все никак не раскачаетесь. Будете потом локти кусать, но помочь я вам уже не смогу. Даю еще три дня! Решайтесь быстрее!
        Выражение лица под капитанским кепи было до смешного серьезным, а в зеленоватых глазах не проскальзывало и тени улыбки.
        Погода установилась стабильно жаркая. На синем небе не наблюдалось ни единого облачка. Море прогрелось до неприличной температуры и почти не освежало. Выходить из воды не хотелось, и Катя подолгу купалась, заплывая за буйки. Там она ложилась на спину и, закрыв глаза, покачивалась на волнах.
        — Размечтались о любимом муженьке, Катенька?  — вынырнул вдруг из-под нее отфыркивающийся Жорик.
        Катя испуганно вздрогнула и, не ответив, поплыла к берегу. Жора отстал, направившись в море. Под зонтом одиноко сидела Александра Даниловна.
        — А где все?  — оглянулась Катя по сторонам.
        — Зину Михаил позвал в карты поиграть, а Тасеньку Виталик в кафе пригласил.
        Катя осмотрелась и увидела Зинаиду, которую за глаза все называли прокуроршей. В цветастом купальнике и белой кружевной шляпке она кокетничала с двумя незнакомыми мужчинами. Рядом старший брат сосредоточенно расписывал пульку. Катя вытянулась на топчане и закрыла глаза.
        — А Виталик-то прямо проходу не дает нашей Тасеньке. Так идо греха девушку доведет. Не знаешь, Катюша, замужем она?
        — Не замужем. Но вряд ли у него что-то получится. Он ей не нравится.
        — Так-то оно так, но на отдыхе всякое случается. Вон, братья одни чего стоят. Так и норовят подловить женщину. Глаз да глаз с ними. К тебе-то скоро муж собирается?
        — Не собирается он,  — пробормотала Катя, не открывая глаз, но вдруг резко села.  — Только, пожалуйста, никому ни слова, Александра Даниловна! Пусть все думают, что приедет.
        — Конечно — конечно, не скажу, не волнуйся. Зачем мне?  — успокоила ее соседка.  — А ты молодец, так и надо. Вон, кэпмен с утра стервятником рыщет, жертву выбирает. Кепарик надвинул и чапает.
        Женщины вновь легли и замолчали. В голубоватой тени глаза слипались сами собой, и Катя почувствовала, что засыпает.
        — Катюша,  — разбудил ее голос соседки,  — а вообще-то муж есть у тебя?
        — Нет у меня никакого мужа,  — не открывая глаз, ответила Катя и снова села.  — Об этом тоже никто не должен знать. Дойдет до братьев, а те разнесут по всему пляжу.
        — Не скажу, не болтушка,  — успокоила ее Даниловна. Она приподнялась на локте и с интересом рассматривала молодую соседку.  — А раз так, почему бы тебе и не познакомиться с кем-нибудь? Заезд неплохой — мужчин много, симпатичные попадаются, нестарые, и на тебя поглядывают. Наверняка, холостые есть и разведенные. Братья те же. Или никто не нравится?
        — Александра Даниловна,  — Катя опять поднялась,  — я не для этого приехала, понимаете? Не собираюсь я тут романы крутить. Дома проблем хватает, новые не нужны.
        — Нет, так нет. Извини, Катюша, спроста я. Подумала — женщина молодая, симпатичная, одинокая. Ведь одной-то не сладко, поди? А где еще познакомиться, как не на курорте? Но ты отдыхай, как тебе надо, я тебя не выдам.
        Спать расхотелось. Катя вспомнила, как нелегко дался ей этот отдых в одиночестве. Как непросто было убедить своих стариков, что ничего с ней не случится и ни в какую неприятную историю она не попадет. С каким трудом добывалась путевка в нищем профкоме захудалого НИИ, откуда она перманентно собиралась уволиться, но все не решалась, соблазненная щадящим режимом и перспективой легкой защиты. Каким тяжелым получился последний разговор с Евгением о ее желании разобраться в их отношениях и принять окончательное решение о целесообразности их продолжения. А он, как всегда, убеждал ее ничего не решать и оставить все как есть. Что означало — продолжать ждать. Именно это растянувшееся на десять лет ожидание стало ей невыносимо. Она давно считала его жестоким и унизительным занятием. Это в юности она не думала ни о чем и ни о ком, кроме него. Не хотела и не умела задумываться о других, об этой несчастной женщине…
        Она мечтала побыть совсем одной. Спокойно обдумать свою жизнь, особенно — ее последние бестолковые годы. Смирение перед невозможностью изменить обстоятельства вдруг покинуло ее. Нестерпимо захотелось избавиться от недавно поселившегося в ней, но успевшего изрядно надоесть шестого чувства — чувства вины, и вновь обрести нормальные пять. Сбросить шелковистое одеяло комфорта, заботливо наброшенное на нее Евгением. Оно перестало согревать, безнадежно свалявшись застарелыми колтунами неразрешимых проблем. Захотелось освободиться от старых долгов, заплатить по счетам любыми средствами, как закладывает совестливый должник последнее имущество для доказательства своей кредитоспособности. Она сожалела о неудаче уже предпринятой ею попытки — ее нелепое замужество лишь увеличило сумму долга, пополнив число кредиторов. И пришла к выводу невозможно построить собственный мир чужими руками, как и избавиться от боли, причиняя ее другим.
        Кате необходим был этот месяц полного, никем и ничем не нарушаемого одиночества.
        Глава 5. Аркаша
        Екатерина спрыгнула с раскаленной подножки автобуса, возвращавшегося из Мацесты, и направилась в сторону моря. Глаза наткнулись на забавную для южного города вывеску «Кафе-мороженое Айсберг». Заведение располагалось в стороне от дороги в густой тени деревьев и темно синих зонтов под ними.
        Буфетная стойка пустовала, но из приоткрытой двери в служебное помещение доносился недовольный голос буфетчицы, отчитывающей кого-то по телефону. Катя оглядела почти пустое кафе. Невдалеке заботливая мамаша что-то настойчиво внушала хнычущему мальчугану, осоловевшему от огромной порции мороженого. Еще один посетитель за отдаленным столиком просматривал газету, вкушая лакомство без видимого удовольствия на неподвижном, словно высеченном из камня лице. Появившаяся, наконец, буфетчица наложила пять разноцветных шариков в металлическую креманку и протянула ее Кате со словами:
        — Сядьте, пожалуйста, за занятый стол. Через пятнадцать минут закрываемся по техническим причинам.
        Катя осмотрелась. Говорливая мамаша с плаксивым пацаненком ее не вдохновили, и она направилась к столику с молодым человеком, успев заметить, что его креманка почти опустела.
        — Не помешаю?  — с дежурной вежливостью спросила она, отодвинув синий пластмассовый стул.
        — Ради Бога,  — равнодушно ответил мужчина, складывая газету. Он лениво повернул небольшую, словно усохшую голову, и окинул ее надменным взглядом. Точеное, покрытое бронзовым загаром лицо, в сочетании с маленькой головой, напоминали мумию фараона.  — Простите, вы не в «Ларисе» отдыхаете?
        — Да, там,  — удивилась Катя.  — А в чем дело?
        Мумия расплылась в белозубой улыбке. Глаза заискрились голубыми топазами в цвет рубашке.
        — Тогда ответьте — почему вы на танцы не ходите? Я каждый вечер там околачиваюсь, жду, когда подойдете, а вы все мимо да мимо. Как это называется? Вы отдыхать приехали или где? Может, музыка не устраивает или контингент не тот?
        Екатерина, не ожидавшая от гордой мумии такого каскада и далеко не фараонского лексикона, сдержанно улыбнулась:
        — Считайте, угадали. И то не так, и это не эдак.
        — Так подошли бы ко мне и сказали. Музыку можно поправить, а вот насчет контингента сложнее. Куда деваться от наплыва пенсионэров в пинжачках и трениках? Но я-то на что? Я всегда готов прийти на помощь женщине! Зимой и летом! Днем и ночью!
        Последняя тирада заставила ее внимательнее присмотреться к балагурящему парню. Он был бы неотразим со своими точеными чертами, синими глазами и широкими плечами, если бы не странная фривольность произносимых фраз при едва начавшемся знакомстве.
        Она доедала мороженое, а он, улыбаясь, следил за движениями ее руки и, казалось, раздумал уходить, надоедливо похлопывая свернутой газетой по ножке стула. Катя покончила с мороженым и облизала ложечку.
        — Благодарю за компанию, всего доброго.  — Она поднялась, но сосед приветливо остановил ее:
        — Вот как? Сначала десерт, а теперь обедать? Кто же так питается? Поверьте сыну главврача лучшего санатория Сочи, с такой едой — шиворот навыворот — вам грозит заворот кишок.
        — Да нет, я еще искупаться хотела, а потом уже обедать,  — попыталась оправдаться Катя.
        — Тогда ладно еще.  — Парень тоже поднялся, лучезарно улыбаясь.  — Пожалуй, тоже окунусь, жарко сегодня.
        Они направились к чугунной калитке, у которой уже стояла недовольная буфетчица, вертя на пальце связку ключей. Она окинула Екатерину придирчивым взглядом, а парню кивнула по-свойски.
        — Пока, Аркаша.
        — Кстати, мы не познакомились. Аркадий!  — протянул он лопатистую кисть.
        — Катя,  — вложила она ладонь в широкую пятерню.  — Вы, видимо, местный? Сочинец?
        — Ага, тутошний я, коренной. Меня здесь все знают. Мамахен — главврач самого лучшего санатория в Сочи, а пахан — самый крутой адвокат в городе. Оправдает любого, по ком гильотина рыдает. Если что, могу поспособствовать.
        — Спасибо, вряд ли пригодится.  — Она взглянула на довольную физиономию своего спутника и почему-то поежилась. Они дошли до лечебного пляжа, и Катя не без облегчения приготовилась попрощаться — Вот я и на месте. Дальше вас не пустят, это наш санаторский пляж. А городской тут недалеко.
        — Меня? Не пустят? Ошибаетесь, девушка.
        Парень смело прошел мимо будки проверяющего, небрежно помахав ему в окошко, а Катя долго рылась в сумке, с трудом обнаружив пропуск. Она предъявила его в развернутом виде и только после этого пересекла границу, отделяющую организованных отдыхающих от «дикарей».
        На пляже все было как обычно. Две свежевыкрашенные блондинки флиртовали с восточного вида мужчиной, кокетливо округляя глаза под его речи. Те же преферансисты, не обращая внимания на палящее солнце, расписывали пульку. Женщина с косой вальяжно раскинулась на топчане. Рядом приятельница что-то нашептывала ей с видом заговорщицы.
        Катя дошла до места, где загорала их компания, но никого не обнаружила. Пустые топчаны выглядели голо и одиноко. Она поставила сумку на один и уселась на другой, ища глазами знакомых и почти забыв о своем спутнике. Аркадий остановился за ее спиной и с любопытством озирал пляж. Невдалеке братья болтали с новенькими. Дамы чему-то ужасались, всплескивая руками. Их удивленные возгласы долетали до Екатерины. Младший брат заметил ее появление и приветственно поднял руку. Катя помахала в ответ и отвернулась.
        Аркадий испугал ее, шлепнувшись на топчан с сумкой и едва не спихнув ее на гальку. Катя с недовольным видом переставила ее к себе:
        — Осторожней, пожалуйста. Там есть чему разбиться.
        — Что же там такое бьющееся? Надеюсь, не ваше сердце?
        — Там очки, зеркало, духи,  — ответила она спокойным тоном, который начал даваться ей с некоторым трудом. Парень вел себя не только бесцеремонно, но и нагловато. Ни к чему не обязывающее знакомство начало тяготить, а манера, в которой абориген навязывал свое общество, откровенно не нравилась.
        — А не вдарить ли нам по мороженому?  — раздался за спиной жизнерадостный голос неслышно подошедшего Жорика.  — Нынче у нас клубничный пломбир! В народе прошел слушок — объедение!
        — Спасибо, только что ела,  — обрадовалась его появлению Катя.
        — Тогда пивка,  — не отставал младший брат,  — сегодня оно неразбавленное, холодненькое.
        — Спасибо…  — она не успела договорить, как Аркадий схватил ее за руку:
        — Пойдем! Хочу пива. Хочу, хочу, хочу!  — Он рывком поднял Катю с топчана и повернулся к Жоре — Угощаешь, мужик?
        Растерявшийся было Жора бодро кивнул:
        — Угощаю, раз такое дело!
        Они прошествовали к кафе. Аркадий крепко держал Катю за руку и не отпустил ее, даже плюхнувшись в кресло. Она попыталась освободиться, но тот разжал пальцы лишь с появлением Жоры, осторожно несущего три запотевшие кружки с жидким янтарем.
        — Хорошо смотритесь, ребята,  — некстати сообщил он, поставив кружки на стол.  — Красивая пара!
        Аркадий вскочил и направился к буфету, бросив на ходу:
        — Сейчас эта грымза выдаст нам воблы!
        Жора с любопытством смотрел ему вслед.
        — Бойкий он у тебя. С таким не пропадешь. Добытчик!  — Он повернулся к Кате.  — Ну, рада? Дождалась? Ко мне, надеюсь, не приревнует? Пригласить какую-нибудь мамзель для порядка?
        Катя поняла, что любимец женщин принял Аркадия за ее прибывшего, наконец, супруга. Прищурившись, Жора придирчиво оглядывал ближайшие топчаны. Многие из загорающих дам с интересом посматривали в его сторону.
        — Как хочешь. Приглашай. Вон их сколько, желающих,  — усмехнулась она.
        Жорик призывно помахал миловидной светловолосой девушке, и та с готовностью поднялась. Катя была шапочно знакома с ней, они даже раскланивались в санаторской столовой. К приходу Аркадия за столом было уже трое. Подсевшая блондинка отхлебывала пиво из кружки, любезно пододвинутой к ней Жорой, и оживленно выкладывала сенсационную новость — кэпмен нашел-таки себе пару! На ее взгляд, недавно прибывшая девица из Питера ничем особенным не отличалась, кроме пышной рыжей гривы и веснушчатой мордашки. Аркадий чистил воблу, неприветливо глядя на нового члена компании. Он перебил ее, обратившись к Жоре:
        — Мужик, а пиво-то ты свое отдал? Может, еще сгоняешь?
        — Успеется,  — отмахнулся тот.  — И давайте уже познакомимся. Меня зовут Жорж, можно просто Жора,  — он привстал и протянул руку своему визави.
        — Аркадий,  — не поднимаясь, пожал тот протянутую руку.  — Можно просто Аркаша.
        — Катюшу мы все знаем, а это Лялечка,  — представил Жора свою даму.
        Лялечка бросала победные взгляды на товарок, следящих за происходящим со своих топчанов. Она посасывала спинку воблы, прихлебывала пиво и казалась совершенно счастливой, очутившись в компании сразу с двумя заметными мужчинами. Над буфетным окошком склонился кэпмен. Рядом молодая женщина с распущенными волосами близоруко оглядывала кафе в поисках свободного столика.
        — Вон она, вон она,  — зашептала Лялечка.  — Ведь ничего же особенного? Подумаешь, красавица…
        Мужчины оглядели женщину с видом знатоков.
        — Кто? Эта рыжая телка? А что с ней такое?  — повернулась к собеседникам надменная маска фараона.
        — Это наши местные развлекалочки,  — улыбнулся Жора, подмигнув Кате.  — Товарищ в белом кепарике долго дефилировал здесь в гордом одиночестве, смущая наших простодушных дам, надеющихся на взаимность. Искал что-то выдающееся из ряда обыкновенного и обрел, наконец, эту прекрасную златовласку!
        — И ничего в ней нет прекрасного,  — возмутилась Лялечка.  — Катя наша куда интереснее, например…  — Она испуганно умолкла, перехватив предупреждающий взгляд Жоры, незаметно для других высунувшего и прикусившего кончик языка.
        — Катя классная. Она одна здесь такая.  — Аркадий обвел собеседников ледяным фараонским взором.  — И козел этот в кепке зря бы губы раскатал. Так?
        — Так! Истинно так! Абсолютно верно! Катя ему не по зубам,  — подобострастно рявкнул Жора.  — Женщина высочайших достоинств и безукоризнейшего поведения! Самый ревнивый муж может спать спокойно. Это суровый факт, а не комплимент. Спросите любого здешнего искателя приключений! Кремень, а не женщина!
        Кате показалось, что разыгрываемая перед псевдо мужем комедия не только бездарна и примитивна, но и неуважительна по отношению к ней. Она повернулась к бородатому оратору и процедила:
        — Умерьте ваше красноречие, Жора. Я не нуждаюсь в ваших оценках.
        — Простите, если обидел,  — такой же тихой скороговоркой ответил тот.  — Видит Бог, хотел как лучше. Язык мой — враг мой. Надеюсь, не ляпнул ничего непоправимого? Из самых благих побуждений, поверьте…
        Оба взглянули на Аркадия, жадно допивающего пиво из Катиной кружки. По его увлеченности этим занятием стало понятно, что застольная пикировка не достигла фараонских ушей, и ничьи нравственные достоинства или несовершенства не помешают довести начатое до конца. Катя не могла не признать, что было в его экзотической физиономии нечто, позволяющее этот завуалированно насмешливый тон.
        Гулкий хлопок пустой кружки по алой пластмассе раздался одновременно с грохотом отодвигаемого кресла. Аркаша навис над столом, схватив Катю за запястье.
        — Спасибо за пиво, нам пора.
        — Мы же хотели искупаться?  — попыталась она задержаться, не желая вновь остаться наедине с этим странным типом.
        — Еще купнемся, пошли!  — Аркадий дернул Катю за руку. Она едва успела дотянуться до сумки, притулившейся у ножки кресла. Жора с усмешкой наблюдал за ними. В прищуренных глазах проскакивали издевательские искорки.
        — Аркашу можно понять! Долгожданная встреча! Счастливо, ребята! Совет да любовь!  — выкрикивал он вслед удаляющейся парочке, подмигивая Лялечке, недоумевающей, почему их приятная компания так быстро распалась.
        Глава 6. Маньяк
        Аркаша быстро шагал по солнечной стороне улицы, не выпуская Катиного запястья из клешневидной кисти. Она еле поспевала за ним, не понимая, куда он ее тащит и почему ведет себя так бесцеремонно.
        — Куда мы, Аркадий? Мне пора в санаторий, я опоздаю на обед. Остановитесь, я не могу так быстро…
        Не отвечая и не замедляя шага, он несся вдоль проезжей части навстречу курортникам, утомленно разбредающимся по базам отдыха в преддверии обеденного часа. Тянулись чуть торопливей в точки общественного питания «дикари», недовольно оглядываясь на задевающую всех пару. Аркадий летел, никого не замечая, и вдруг резко притормозил у дерева с низкой раскидистой кроной. Он толкнул Катю к самому стволу.
        — Мне пить нельзя!  — раздраженно заявил он.  — А я развязал, пива выпил. Взгляни, пожелтели белки?
        Катя, не ожидавшая ничего подобного, выполнила странную просьбу, уставившись в вытаращенные синие глаза. От резкого перехода с ослепительного солнца в густую тень ничего необычного она не заметила и отрицательно покачала головой.
        — Нет, белки нормальные. Зачем же вы пили, раз нельзя?
        — Зачем-зачем. Сорвался вот! А все из-за тебя!
        — Из-за меня?  — удивилась она.  — Разве я уговаривала вас пить?
        — Знакомый твой меня разозлил. Думал, я ему проставляться буду? Нашел дурака! Пусть сам и башляет, раз нарвался. А у тебя с ним что? Чики-чики или просто пляжный страдалец?
        Катя опешила от грубости и пошлости выражений, но раздумала делать выговор, внимательнее вглядевшись в возбужденное лицо. Было в нем что-то странное и неуловимо пугающее. Она решила, что наилучшая тактика сейчас — спокойствие. Зажатая рука начала затекать.
        — Аркадий,  — миролюбиво сказала она, заглянув в глаза цвета неба,  — вы не проводите меня до санатория? Давайте сделаем перерыв на обед, немного отдохнем, а после тихого часа встретимся на пляже и все-таки искупаемся.
        — Ты мне стрелку, что ли, назначаешь на своем лягушатнике?  — криво усмехнулся он.  — Ищи идиотов в зеркале! Так я тебе и поверил. Ты отделаться от меня хочешь, а не на свиданку со мной тащиться. И на хрена мне ваши морские купания? Я здесь живу и могу полоскаться в этой луже круглогодично, была бы охота.
        Они стояли под деревом и напряженно смотрели друг на друга. Со стороны могло показаться, что красивая молодая пара слегка повздорила и теперь выясняет отношения.
        — Что же вы хотите, Аркадий? Я не совсем вас понимаю.  — Катя подергала руку, но он только сильнее сжал ее. Лицо мумии с синим бессмысленным взглядом приблизилось вплотную.
        — Что я хочу? Малышка не понимает, что хочет от нее взрослый дядя? Ладно, поясню. Все дяди мечтают угощать маленьких девочек конфетками. Но хорошие дяди перед своим угощением мучают глупышек дальними заплывами, выгуливают за ручку вдоль побережья, делясь богатым внутренним миром. Зато плохие дяди готовы накормить детку своей конфеткой без канители и проволочек,  — Аркадий злобно ухмыльнулся.  — Я давно тебя присмотрел, но сразу скумекал, что здесь мне не обломится. Где уж нам уж. Я мальчонка простой, местный, а ты вон какая! Мне только одно подойдет — фартовый случай. Вот и подфартило пацану. Считай, спета твоя песенка. Сегодня же и запоешь. А заартачишься, пеняй на себя!  — С этими словами он поднес к ее глазам огромный кулак и провел им вдоль лица, задержавшись на губах.  — Размозжу! Размажу! По чертежам не соберут! Еще и дружков позову. Так отделают, мама родная не узнает! Но пока делиться не рвусь. Пока,  — Аркадий злобно рассмеялся, обнажив мелкие белые зубы.  — Я сам хочу. Я один хочу. Детке понравится моя конфетка.
        С тихим ужасом Катя начала понимать, в какую историю ее угораздило вляпаться. По всей вероятности, перед ней настоящий сексуальный маньяк. Вряд ли удастся отделаться от него жалкими увещеваниями и призывами к несуществующей совести. Угрозы физической расправы показались вполне реальными, и информация об известном отце юристе не вселяла оптимизма. Кто знает, от каких преступлений он уже отмазал своего нездорового отпрыска на радость милицейским властям, неохотно распутывающим дела об изнасилованиях и убийствах на сексуальной почве? Она попыталась справиться с видимыми проявлениями страха, изобразив смирение.
        — Что же вы намерены предпринять? Куда мы направляемся?
        — Думаю, где бы?  — прервал он ее.  — Где мне устроиться с тобой, куколка? На плейере не получится — сейчас везде народ. В горы увезти? Капусты нема. К дружкам на хату? Самому не достанется. Придется вечера дожидаться, но темнеет-то быстро у нас, сама знаешь…
        Катя взглянула на часы. Обед в санатории уже закончился, но до темноты было еще далеко. Она надеялась, что за это время что-то произойдет — кто-то встретится из знакомых и как-то поможет. Но вдруг с тоскливой безнадежностью поняла, что этот гипотетический «кто-то» вряд ли ринется ее спасать. Миф об ожидаемом приезде супруга, распространенный братьями по лечебному пляжу, сыграл с ней злую шутку. Если даже сообразительный Жорик принял Аркашу за ее мужа, то что ждать от остальных? Да и внешность красавчика не вызывала подозрений — модная стрижка, дорогая одежда, царственный взгляд удивительно синих глаз. А просить помощи у случайных прохожих бесполезно. Да и что она крикнет им «Спасите, помогите, он не отпускает мою руку»? В лучшем случае в ответ рассмеются, узнав о таком «страшном» посягательстве на ее неприкосновенность. Катя старалась сохранять спокойствие, интуитивно чувствуя, что было бы ошибкой дать понять своему нездоровому спутнику о периодически окатывающих ее приступах панического страха. В такие моменты ей хотелось оглушительно закричать и, вцепившись в беспечно проходящих мимо мужчин,
умолять о спасении. Словно уловив ее мысли, Аркадий зловеще произнес:
        — Не вздумай орать и звать на помощь. Если кто и сунется, я все равно успею первым.  — Он вновь поднес к ее лицу кулак величиной с голову младенца.  — Сначала тебя изуродую, а потом защитничкам навешаю.  — Он скрипуче засмеялся.  — Если найдется такой храбрец, конечно. Милиции я не боюсь,  — уверенно заявил он,  — там ребята в курсе, зачем сюда московские девки приезжают. А то и сами отдерут тебя в отделении за милую душу. А хлюпиков твоих санаторских уложу одной левой!  — Он придвинул страшный кулак к ее глазам.  — Смотри, смотри, не отворачивайся. Знай, что тебя ждет, если возбухнешь. Хорошенько запомни, первая порция твоя!  — Он хитро оскалился — Да кому ты нужна-то? Кто захочет жизнью рисковать ради тебя?  — Он дернул ее за руку.  — Бухнуть хочу! Гони бабки!
        — В кошельке только мелочь, деньги в номере. Могу принести,  — предложила Катя в надежде на маленькую хитрость. Но Аркадий быстро отрезвил ее:
        — Наколоть решила? Хочешь сорвать урок? Запомни, двоечница, в свой номер ты попадешь только после прилежных занятий!  — И мрачно усмехнулся — Если жива останешься…
        Они остановились перед небольшим тиром. Аркадий ногой толкнул дверь в темное полуподвальное помещение, дохнувшее прохладой и сыростью. У дальней стены еле различимо поблескивали фигурки мишеней. Из внутренних дверей появился заспанный мужичок с лысиной в коричневых пятнах.
        — Аркаша? Какими судьбами? Давно тебя не видел.
        — Привет, Самуилыч! О долге не забыл? Пришло твое времечко. Раскошеливайся, пятнистый.
        Самуилыч захлопал по карманам, вытаскивая мятые денежные знаки и рассматривая их на свет, пробивающийся из приоткрытой двери.
        — Сейчас, Аркаша, сейчас, голубь. Все будет.
        Аркадий насмешливо наблюдал за суетливыми движениями.
        — Не дрейфь, пятнистый. Всё не надо. Дай на бутылек коньяка и отсыпь пулек тридцать. Остальное — потом. Мне пить — ни-ни, я ж на излечении. Но сегодня сорвался — пивка дерябнул. А раз такое дело, беру отгул на денек. Закончу курс, тогда и загудим!
        Самуилыч протянул Аркадию требуемую сумму и, отсчитав тридцать пулек, выложил их на прилавок.
        — Ну-ну, голубь, как прикажешь. Не все, так не все.
        — Заряжай и подавай. Я обещал удивить девушку.
        Аркадий перехватил Катину кисть в левую руку, взяв правой заряженное ружье. Он метился в цель, держа оружие в вытянутой руке, упираясь прикладом в плечо, и попадал в движущиеся фигурки с каждым выстрелом. Она смотрела на его упражнения не без удивления, понимая, что как-то по-своему Аркаша пытается понравиться ей, поразив мужскими игрушками.
        Они вышли из тира и вновь заспешили по улицам, задевая прохожих. Аркадия часто окликали знакомые. С одними он ненадолго останавливался и перебрасывался репликами, с другими — ограничивался кратким приветствием и, не задерживаясь, проходил мимо. Катя безумно устала от бесконечной пробежки по расплавленным улицам и хотела хоть ненадолго присесть на одной из тенистых скамеек, мимо которых они проносились. Она, наконец, взмолилась:
        — Аркадий, прошу вас, притормозите! Какая необходимость так бежать? Давайте немного отдохнем.
        — Устала, да?  — удивился он.  — Ладно, давай передохнем.
        Они остановились напротив маленького кафе, и Аркадий втащил ее в сумрачный зал. Большая мужская компания оглашала невысокие своды разухабистым смехом.
        — Аркаша, греби к нам! По глазам вижу, развязал!  — крикнул из-за стола черноволосый мужчина.
        — Некогда, Гоги. Не видишь, занят?  — Аркадий покосился на Катю и захохотал. Мужчины за столом уставились на нее с оценивающим интересом. Послышались громкие цоканья языком, пьяные восклицания «Класс, телочка! Где отхватил кралю, друг? Покажи места, где такая рыбалка, генацвале! Растешь, Аркаша!»
        Катя, выставленная на всеобщее обозрение, не знала, как реагировать на нетрезвое мужское внимание. Аркадий гаркнул, перекрыв шум голосов:
        — Кончай гнать, котяры! Спугнете невесту! У меня вечером свадьба!  — Под понимающий гогот он направился к бару и выложил на стойку мятые бумажки Самуилыча.  — Бутылку дагестанского, Коля.
        — Есть хороший армянский, Аркаша,  — улыбнулся черноглазый Коля,  — потом домажешь, если что. Тебе с собой или здесь девушку угостишь?
        — С собой,  — подмигнул Аркадий,  — но открой здесь.
        Он помахал друзьям бутылкой коньяка и пнул дверь ногой. Оказавшись на улице, он направился к скрытой в кустах скамейке и плюхнулся на нее, потянув Катю за собой. Жадно отпив из горлышка половину бутылки, Аркаша протянул ей остальное.
        — Хлебни!
        Ей неудержимо хотелось сделать глоток, чтобы хоть немного расслабиться и ненадолго забыться, но она отрицательно покачала головой. А вдруг все-таки удастся выпутаться из этой кошмарной истории и удрать от ненормального, а теперь еще и пьяного Аркаши? И тогда трезвый и ясный рассудок ей еще могут понадобиться.
        — Благодарю, Аркадий, не хочу,  — улыбнулась она и участливо спросила — Вы принимаете какое-то лечение и алкоголь вам противопоказан? Зачем же вы губите себя?
        — Зачем-зачем. Да надоел этот дурдом! Который раз лечусь, а толку ноль. Заканчиваю, и опять тянет. А ну, взгляни на белки, пожелтели?  — Он вновь вытаращил на нее причудливо вырезанные глаза под густыми ресницами.
        — Скорее, покраснели,  — ответила она, удивившись не к месту промелькнувшему сожалению о красоте этих небесных глаз, доставшихся уроду. И, словно считав ее мысли, Аркаша воскликнул:
        — Вот, уроды! Пугали, значит! А все мать! Уговорила на эту байду «Давай, сынок, подлечись. Будешь человеком, как все». А у меня от этого лечения только крыша едет — приступы бешенства случаются, даже на учет поставили.  — Он хитро прищурился.  — Мотай на ус, Катюша. Что с психа взять? Ты уж не зли меня, не расстраивай.  — И ернически добавил — Да… жила себе девушка, горя не знала, да повстречался ей на пути Аркаша Сочинский.
        Глава 7. Танцы с маньяком
        Они сидели на скамейке, пока бутылка не опустела. Аркаша болтал без остановки, и Катя узнала, что он из вполне благополучной семьи врача и адвоката, известных и уважаемых в городе людей. А сын, получивший неплохое воспитание и учившийся в хорошей школе, еще подростком связался с местными подонками, научившими его пить и курить, играть в азартные игры и разводить приезжих на деньги. Его подельники знакомились с отдыхающими, подпаивали их, втягивали в карточную игру или заманивали в бильярдные, где обирали до нитки. Знакомства с женщинами заводились с той же целью, но с жертвой бестолковой доверчивости или излишней самоуверенности полагалось еще и переспать. Совершить это в день знакомства почиталось в его компании за особую доблесть. Для достижения цели допускались любые средства — обман, шантаж, угрозы, включая физическое насилие. Но в последнее время,  — сокрушался вольный сын солнечного Сочи,  — он перестал ловить кайф, забавляясь с безмозглыми клушами или безбашенными амазонками. Теперь его возбуждают женщины умные и скромные. Он испытывает особое наслаждение, заставляя осторожную умницу
исполнять самые нескромные его желания. И как сладок бывает при этом вкус победы. И сейчас он полон предвкушений, поскольку в предстоящей победе не сомневается и даже желает, чтобы и Катя получила удовольствие от новых ощущений.
        — А что там может быть нового?  — устало спросила она.  — Разве не одно и то же происходит между мужчиной и женщиной?
        — Не скажи, Катюша. А чувство беззащитности перед агрессивной похотью самца? Сознание неотвратимости его властного доминирования? Приходилось тебе испытывать подобное, когда имела дело с мужчинами? Все по своей охоте, по любви, небось, отдавалась? А вот так — насильно, против воли, под страхом смерти? И чирикнуть не смеет бедная пташка, пока хозяин сладострастно ощипывает нежную тушку! Наслаждение экстримом — это наука, Катенька, и сегодня я преподам тебе первый урок. Обещаю, усвоишь на всю жизнь.
        От страха и отвращения ее подташнивало. Содрогаясь от ужаса, Катя осознала, что ее ждет, если она не сумеет избавиться от пьяного маньяка. Необходимо было срочно что-то придумать, но ничего толкового в голову не приходило. Пока от принятой тактики она решила не отступать. Непонятно как, но она действовала. Аркаша распустил язык, но не руки, не считая ее бесчувственного запястья. Она выслушивала его откровения, не комментируя, и старалась перевести разговор на другие темы. Расспрашивала о самочувствии от принимаемого лечения, о родителях и доме, в котором он жил с ними. Задерживала на воспоминаниях детства и тех моментах, когда семья была довольна им. Она заметила, как сквозь циничное охлаждение ко всему, что свято для нормального человека, тема родного дома еще оставалась для Аркаши значимой. Ее не оставляла надежда достучаться до мальчика из хорошей семьи, каковым, по сути, он и являлся. Разбудить благородного рыцаря, каким видят себя в период взросления все мальчишки. И он поймет, наконец, как уродливы и ущербны его представления о чести и доблести мужчины.
        Они еще долго и с виду вполне дружелюбно беседовали на скамейке, пока быстрые южные сумерки не превратились темную южную ночь.
        — Пора!  — возгласил Аркаша, потянув ее за руку.  — Идем.
        — Куда, Аркадий?  — спросила она в надежде, что ее воспитательные маневры возымели действие.
        — Как это — куда? Все туда же, откуда ты вернешься полная незабываемых впечатлений. Вернешься, если смирно себя поведешь, детка. А пикнешь — пожалеешь! Вставай и вперед!
        Он поволок ее в сторону санатория, продолжая разглагольствовать о предстоящем удовольствии, которое она непременно получит, если настроится соответственно ситуации. Она поинтересовалась, почему они идут через санаторский парк? На что Аркадий ответил, что так дорога «туда» короче.
        — А где это «туда»?  — спросила она, скрывая отчаянье.
        — Вообще-то я люблю на природе, на морском бережке,  — оскалился он в нездоровой улыбке.  — Звездная ночь, пустынный пляж, плеск волны… только я и она. Строгий учитель и провинившаяся ученица. Она взывает к состраданию, но учитель неумолим. Он поучает девицу послушанию, пока та не удовлетворит все требования учителя.  — И тихо добавил — Есть на примете одно местечко, там лазейка в заборе. Или не стоит тащиться так далеко, а прямо в здешних кустах начать обучение? Знаю подходящий уголок в вашем парке. Все фонари там перебиты, и ночью никто не гуляет…
        Ужин в санатории давно завершился, но голода Катя не чувствовала и хотела только одного — чтобы скорее закончился этот страшный день. Суровая истина предстала перед ней в своей отвратительной наготе — никакого результата ее маневры не принесли, избежать ничего не удастся и все будет так, как говорит безумный Аркаша. Он получит то, к чему стремился весь день, а она будет считать себя счастливой, если вообще останется в живых. О предстоящем Катя старалась не думать, сознавая, что от уже полученного шока ей не оправиться до конца жизни. А конец этого дня неотвратимо приближался. Она знала, что не будет кричать и звать на помощь. Перед глазами стояла диковинная длань почетного члена психдиспансера, обещанная ей в первоочередном порядке. Руку, зажатую окаменевшей клешней, она давно не чувствовала.
        Темные кроны старых деревьев взмывали ввысь, растворяясь в ночном небе. Высокий цветущий кустарник, густо разросшийся под ними, образовывал аллеи санаторского парка. Принарядившиеся отдыхающие прогуливались по освещенным дорожкам в ожидании начала танцев. Наконец, из парковых громкоговорителей грянула музыка, над подъездом жилого корпуса вспыхнули прожектора, и заждавшаяся публика радостно хлынула на встречу с прекрасным. Аркаша остановился, глядя на освещенную танцплощадку и все увеличивающуюся толпу танцующих. Взгляд его прояснел, наполнившись подобием мечтательного восторга.
        — Обожаю танцы. Пойдем, потанцуем,  — почти застенчиво предложил он. Но, приблизившись к воодушевленно дергающейся толпе, прошипел с прежней интонацией — Все сказанное в силе. Не вздумай с кем-нибудь заговорить. Убью! Мне терять нечего. А ну, пошла!
        Никакого желания танцевать Катя не испытывала, но покорно поплелась за ним, подергиваемая за одеревенелую руку. Их путь преградила горка из сложенных друг на друга бетонных плит. Несколько мужчин забрались на нее и наблюдали за танцами с возвышения. В одном из наблюдателей Катя узнала Жору. Выражение его лица мало чем отличалось от Аркашиного. Он тоже взирал на танцующих с восторженной мечтательностью. «Странные эти мужики,  — подумала Екатерина, волоча надоевшую сумку.  — Чему тут восхищаться?».
        Заметив знакомых, Жора легко спрыгнул с плит и подошел к ним. Он дружелюбно протянул Аркаше пятерню. Тот перехватил Катину руку и ответил крепким пожатием. Жорик проследил за манипуляциями с ее рукой и понимающе улыбнулся — Гуляете? Правильно, ребята, вечер чудесный.  — Он перевел взгляд на их сомкнутые руки.  — Так с утра и не расцеплялись? Молодцы! Завидую.
        Нестерпимое желание крикнуть «Помоги! Спаси меня, Жора!» — охватило Катю, но… она не сделала этого. Вдруг поняв, что этот расслабленный Казанова просто не успеет сообразить, что от него требуется. Да и сможет ли? Захочет ли подвергать себя смертельной опасности ради ее насмешливого безразличия? Пока он будет раздумывать о целесообразности бескорыстной жертвенности, Аркашина кувалда разрешит всеобщие сомнения.
        Жора одобрительно подмигивал Кате, с интересом поглядывая на фараонский профиль, повернутый к танцплощадке. Она ловила его подмигивания и подавала знаки глазами, пытаясь донести информацию, которую боялась озвучить. Он заметил ее сигналы, но расшифровать их не смог. Однако они его озадачили, и он сделал попытку догадаться:
        — Разреши, друг, пригласить твою даму на танец.
        — Без обид, друг.  — Аркаша прижал Катину руку к груди.  — Я еще сам с ней не танцевал.  — Он вырвал у нее сумку и бросил под ноги Жоре.  — Посторожи лучше эту торбу, а мы попляшем.
        Под быструю мелодию Аркаша танцевал через такт, тесно прижав ее к себе и жарко урча в ухо:
        — О-о, Катюха, как я мечтал об этом. О-о, какая грудь у тебя, девочка!  — он сильнее притиснул ее, причинив боль.
        — На нас смотрят, Аркадий, неудобно,  — безуспешно пыталась она отстраниться.
        Некоторые из танцующих действительно поглядывали на них с нескрываемым интересом. Мелькнула удивленная физиономия постоянного партнера Таисии Виталика. В глазах Таси тоже застыл вопрос к кому это так страстно прижимается ее сдержанная соседка? С бетонной горки Жора показывал оттопыренный большой палец, когда Катя поворачивалась к нему лицом. Тарасович и прокурорша перестали танцевать и с любопытством следили за рукой незнакомого парня, двигающейся по ее спине с нарушением даже местных, весьма либеральных норм приличия. «Ну, кто еще в санатории не знает, как соскучился по интиму мой нетерпеливый супруг?» — тоскливо думала Екатерина, оглядываясь по сторонам.
        Основная масса танцующих весело выплясывала под популярные мелодии, ни на кого не обращая внимания, но на многих знакомых лицах читался тот же удивленный интерес. Возможно, глядя на замкнутую, малообщительную Екатерину, они и мужа ее представляли каким-нибудь скромным тихоней? Аркаша ни в коей мере не походил на этого гипотетического скромнягу. Он привлекал всеобщее внимание яркой внешностью и демонстративной раскованностью манер.
        Танцы следовали один за другим, но Аркадий и не думал останавливаться. Он танцевал самозабвенно, с наслаждением, нашептывая партнерше комплименты, от которых ее бросало в дрожь. Жора спрыгнул со своего наблюдательного пункта и подошел к ним, поставив на асфальт Катину сумку.
        — Простите, ребята, но мне пора баиньки. Вот ваш вещмешок в целости и сохранности. Веселитесь, танцуйте, а я покидаю этот праздник жизни. Доброй ночи и счастливых свершений!  — он ехидно, как показалось Кате, усмехнулся.  — Завтра увидимся на пляже.
        — А як же! Обязательно увидимся! Куда ж мы денемся?  — хохотнул в ответ Аркаша.
        Катя смотрела в спину своей последней надежде, легкой спортивной походкой уносящей ее шанс на спасение. «Никто, кроме него, не справился бы с уродом»,  — обреченно думала она, наблюдая за расслабленной грацией Жоры. Мысль о возможности превращения этого ленивого усатого кота в свирепого, беспощадного хищника почему-то не оставляла ее. Ростом он был ниже южанина, но так убедительно переливались мышцы под светлым трикотажем рубашки, так обещающе пружинил легкий коварный шаг…
        Но он уходил от нее, ни разу не обернувшись, оставив в полном распоряжении незадавшегося сына юриста и главврача.
        Глава 8. Кефирный шанс
        Культработница зычно объявила в мегафон белый танец, призвав отдыхающих дружно проследовать в столовую после его окончания. Зазвучала драматическая мелодия танго, и дамы устремились к кавалерам, спеша обогнать возможных конкуренток. Аркаша вложил сумку в Катину руку:
        — Идем, пусть без нас дотанцовывают.
        Они неспешно шли по аллее, держась за руки, словно влюбленная парочка. Голубоватый свет фонарей освещал задумчивый фараонский профиль. Аркадий вдруг остановился.
        — Кать, ты, наверно, за монстра меня приняла? Да? За салюту? Извращенца какого-нибудь? Боишься меня?  — неожиданно мягко, даже проникновенно спросил он.  — Зря, Ка-тюх. Мне не катит, чтобы ты боялась. Никакой я не монстр и не садист. Я специально тебя запугивал. Просто не знаю, как с тобой надо. Добровольно-то не согласилась бы? Ведь нет?  — Он вздохнул и задушевно продолжил — Мне приличные бабы редко попадаются. Только дуры одни или дешевки. И местные надоели до черта, тоже дуры набитые. А мне хочется нормальную женщину, чистенькую, умненькую, вроде тебя, Кать. Но такие со мной не свяжутся, если не заставить…
        У нее мелькнула одна мысль… Она заметила, что танцы как-то странно подействовали на Аркашу, слегка отрезвив и немного очеловечив. Катя решила рискнуть…
        — Ну, почему ты так считаешь?  — улыбнулась она.  — Уверена, тебе не составляет труда понравиться любой девушке. Ты же потрясающе красив, Аркадий. Разве тебе это неизвестно?
        — Вообще-то догадываюсь, что я ничего парнишка,  — Аркаша самодовольно ухмыльнулся.  — Но я ж понимаю, что не совсем такой, как надо. Я болен и знаю это. Но я лечусь, ты не думай. Сорвался вот, правда. Но сегодня пить больше не буду, обещаю. И я жрать ужасно хочу, с утра крошки во рту не было, кроме мороженого этого проклятого и коньячищи.  — Он дотронулся до ее плеча, заглянув в глаза.  — Ты вот сейчас смотришь на меня и думаешь что этот козел со мной сделает?
        Чем заставит заниматься? А я ничего особенного от тебя не хочу. Хочу просто полежать рядом, поласкать тебя, погладить. У тебя кожа обалденная, шелковая. И вся ты нежненькая такая, свеженькая, глазастенькая. А насиловать я не люблю. Кайфа от этого не ловлю. Ты, главное, не сопротивляйся. Не ори и не дергайся. Дай понаслаждаться, как человеку, и сама получи удовольствие. А мужик я неплохой, ублажить сумею. Поняла меня?
        Катя слушала, глядя под ноги. Она подняла голову и в упор взглянула на него.
        — Аркадий, давай начистоту. Верь не верь, но я запала на тебя с первого взгляда. Как вошла, так и остолбенела. Вспомни, ведь народу в кафе совсем не было, а я села именно за твой столик. Но, согласись, ни одна приличная женщина не может подойти к незнакомому мужчине и сходу признаться, что он ей приглянулся и она готова, хоть сейчас ему это доказать. Не так я воспитана. И я сделала то, что женщине в таких случаях позволяют приличия. Подсела к тебе, мы познакомились, разговорились, решили вместе искупаться. Я радовалась, что ты тоже не остался ко мне равнодушен, и все так неплохо у нас началось. Но потом ты как-то странно повел себя…
        — Не врешь?  — недоверчиво перебил он ее.  — Правда, что ль, приглянулся?
        — Не вру, чистая правда! Ты ведь необыкновенно хорош, Аркадий. Лицо у тебя такое… необычное, как на старинной монете, тонкое, одухотворенное. И рост, и фигура. И раз ты честно признался, что просто пугал меня и ничего ужасного сделать со мной не собираешься, то и я теперь могу откровенно сказать ты мне нравишься, и я готова это доказать. Но есть одно «но», для меня очень и очень важное. Мне нужен комфорт. Необходим! Ну, простыни, полотенца чтоб чистые, постель нормальная. И обязательно душ! Вода горячая, гель и все такое. Если действительно хочешь, чтобы все у нас получилось, лучше подумай, где найти такое местечко? Неужели считаешь, что в кустах или с голым задом на грязной гальке я удовольствие получу и тебе его доставлю? Из этого ничего не получится, мой милый. Я так не умею и не смогу. Если бы ты не запугивал меня целый день, а сразу так по-доброму, по-человечески со мной поговорил, то мы еще днем могли ко мне в номер пойти. Там и постель, и полотенца, и вода. А сейчас поздновато. Даже если через охрану прорвемся, соседка у меня несговорчивая. Так что, придумай что-нибудь, ты же мужчина. А я
согласна…
        Она понимала, что ведет рискованную игру, но ничего другого ей не оставалось, и не использовать этот шанс было бы глупо. Место, на которое она намекала, могло оказаться гостиницей или мотелем. Наверняка, среди бесчисленных Аркашиных знакомых есть работники подобных заведений. Маловероятно, что они откажут в гостеприимстве популярному земляку. А из уважения к его известным родителям, вполне могут предоставить номер в долг. Вряд ли в людном цивилизованном месте Аркаша решится на крайности и сотворит что-то безобразное. По крайней мере, шанс остаться в живых у нее появится. На мгновение в голову пришла мысль, что он может повести ее к своим мерзким дружкам, о которых восторженно повествовал, потягивая коньяк, и тогда ее авантюрный план обернется катастрофой. Но Катя надеялась на лучшее.
        Аркадий внимательно выслушал ее и задумался. Минутами он останавливал на ней пронизывающий синий взгляд, но ее уверенный тон и искренняя интонация явно подействовали. Он сосредоточено потер лоб рукой.
        — Ладно, будь по-твоему,  — решительно сказал он.  — Мы ко мне сейчас пойдем. Здесь недалеко. У нас собственный дом, а у меня отдельный вход. Предки для своего спокойствия проделали. Там все, что тебе надо — и душ, и полотенца. Но запомни,  — он вновь поднес к ее лицу гигантский кулак,  — пикнешь, убью! У нас сейчас родственники гостят, и родители спят прямо за стенкой. Перегородка тонкая и слышимость…
        — У вас гости? Удобно ли?  — изобразила смущение Екатерина.  — Кто они? Много их?
        — Да нет, одна семья. Тетка и дядька с Урала, и племяшка моя, нездоровая девчонка. Ее привезли подлечиться к матери в санаторий.
        — Не беспокойся,  — Катя соблазнительно улыбнулась,  — от меня звука не услышишь. Смотри за собой, а я за себя спокойна. Охать и ахать не буду, обещаю.
        «Вот то, что надо. Люди!  — подумала она.  — А он, оказывается, боится родителей. Это же удача! Они будут за стенкой. Даже если ударит, убить не успеет».
        Быстро нарастающий, непонятного происхождения звук раздался в конце аллеи. Что-то громко шуршало, скрипело, стучало за их спинами. Аркадий и Катя испуганно оглянулись. Прямо на них неслись люди с остервенелым выражением на лицах. Непонятные звуки, разорвавшие ночную тишину, издавали их шаркающие об асфальт подошвы, цокающие каблуки и громкое прерывистое дыхание. Они проносились мимо, оттеснив парочку к обочине. Аркадий с ужасом наблюдал безумный забег.
        — Что это? Куда они?  — нервно дрожа и впившись в ее руку, спросил он.
        — Это кефир,  — ответила Катя, уже поняв, что происходит.
        — Кефир? Какой кефир? Причем здесь кефир?  — Аркаша провожал испуганным взглядом проносящихся мимо и исчезающих за поворотом людей.
        — Аркадий,  — ласково сказала Катя,  — разве ты не знаешь, что в санаториях существует пятое питание — кефир перед сном? Ровно без пятнадцати одиннадцать в нашей столовой можно выпить стакан кефира для хорошего пищеварения.
        — Да-а? И ты можешь?  — Аркаша понемногу успокаивался.  — Ты тоже хочешь кефира? Ты любишь кефир?
        — Ненавижу!  — воскликнула она.  — Терпеть не могу!
        Катя не испытывала к кефиру ни ненависти, ни особой любви, и вполне могла выпить стакан на ночь, что иногда и делала, но интуиция подсказала ей, что в данный момент лучше категорично отречься от невинного напитка.
        — А я бы выпил стаканчик,  — виновато сказал Аркаша.  — Я кефир обожаю. К тому же жутко хочу есть.  — Он потянул ее за руку.  — Пойдем, отдашь мне свою порцию.
        — Да меня стошнит от одного только вида этого кефира! Нет уж! Иди сам и пей, сколько хочешь!
        Катя уже поняла, что интуиция не обманула ее, и что настал, наконец, ее настоящий шанс. За весь сегодняшний день он был первым и, скорее всего, последним, как у разведчиков, которым, как она слышала, тоже дается судьбой единственный шанс на спасение в самой проигрышной ситуации. Но мысли о разведчиках были ей сейчас не под силу. Она просто явственно ощутила милосердно протянутую кем-то руку помощи и собиралась воспользоваться ею во что бы то ни стало. Если ей повезет, уже через несколько минут она сможет отделаться от полоумного маньяка. Она внутренне собралась, сознавая, что переиграть сейчас было бы непростительно и равносильно провалу. Стараясь выглядеть естественно, она даже улыбалась своему мучителю по дороге в столовую. Они остановились под пальмой напротив входа с колоннами.
        — Там еще мягкий хлеб выносят. Прихвати для меня кусочек,  — невинно попросила она.
        Узкий лаз в пищеблок только с одной, как водится, открытой дверью всасывал в себя любителей кефира небольшими группами, толпящимися у входа. Одновременно в обратном направлении протискивались по отдельности личности, уже вкусившие кисломолочное лакомство. Вновь подоспевшие отдыхающие топтались у входа, сбиваясь в следующий коллектив жаждущих пятого питания. Когда количество его членов достигало некоей критической массы, непонятная сила всасывала его внутрь. Не успевшие примкнуть к счастливчикам, сбивались в новую группу.
        Катя уловила последовательность и периодичность происходящего еще по пути к столовой, а стоя под пальмой, убедилась, что верно подметила эти повторяющиеся закономерности. Именно им отводилась главная роль в ее изменившемся плане.
        «Пара минут, чтобы войти, минута — на принятие продукта, и еще чуть-чуть, чтобы выйти, преодолевая напор очередной всасываемой группы»,  — быстро подсчитывала она.
        — Я совсем тебе там не понадоблюсь,  — твердо сказала Екатерина, заметив неуверенность в синих глазах.  — Ты можешь выпить не один стакан, а сколько захочешь. Иди и подкрепись, раз голоден.
        — Правда, ужасно голоден,  — утвердительно кивнул Аркаша.  — А меня не турнут? Я ведь чужак здесь.
        — По-твоему, работники столовой всех санаторских знают в лицо?  — Она нашла в себе силы доброжелательно рассмеяться.  — Они вывозят на тележках стаканы с кефиром и подносы с хлебом, а сами идут за следующей партией. Иди и не волнуйся. Поторопись, а то не хватит. Вон, сколько желающих на подходе…
        Они оглянулись на не редеющие ряды отдыхающих, спешащих по аллеям с разных сторон парка.
        — А как же ты?
        — А я подожду тебя здесь, под пальмой.
        Она поставила сумку на землю и доверчиво взглянула на него, захлопав ресницами. Впервые за весь день Аркаша отпустил ее руку. Он вдруг нагнулся, содрал сарафанную бретельку и впился зубами в ее плечо. Катя вскрикнула, но нежно заулыбалась, встретив его настороженный взгляд.
        — Кисуль, я быстренько. Махну пару стаканов и айда! Хоккей?
        Он притянул ее к себе и, как клещ, присосался к месту укуса. Катя вздрагивала от боли, а Аркаша глухо мычал. Наконец, он закончил с плечом и удовлетворенно потрогал пальцем багровое пятно. Лицо его выражало откровенное удовольствие, глаза горели безумием.
        — Залюблю! Я сегодня в ударе,  — радостно сообщил он, вернув бретельку на место.  — Ну, я пошел?
        — Конечно. И веди себя уверенно, будто сто лет здесь отдыхаешь,  — невозмутимо напутствовала она Аркашу.
        Он отошел на шаг и оглянулся. Катя безмятежно улыбалась, незаметно потирая онемевшие пальцы. Статичная композиция из пальмы, женской фигуры под ней и сумки, устало развалившейся до земли, изображала готовность к недолгому, приятному ожиданию. Она приветливо подняла руку и веселыми глазами указала на вход, где почти сформировалась очередная группа кефирных страдальцев. Аркаша помахал в ответ и повернулся к ней спиной…
        При виде этой плоской, обтянутой в голубое спины страстное, неподвластное рассудку желание овладело ею — бежать!
        Бежать, не раздумывая и не рассчитывая. Как можно быстрее! Дальше! Но, собрав всю выдержку, на которую была способна, она с неимоверным трудом справилась с ним. Сдержалась непостижимым образом, сообразив, что если Аркаша обернется еще раз и не досчитается главного элемента в композиции, то в два прыжка догонит его, и тогда последствия предсказуемы.
        Она рассчитали все до секунды. Все должно начаться ровно в тот миг, когда зажатый со всех сторон кефирными фанатами Аркаша исчезнет в дверном проеме. А за это время надо многое успеть. На счет раз — расстегнуть пряжки на ремешках, стягивающих щиколотки. На счет два — снять босоножки и бросить их в сумку. Нужной скорости на каблуках не набрать, а жилой корпус не так уж и близко. Потерять несколько секунд на эти дурацкие пряжки просто необходимо, иначе слишком велик риск вновь оказаться рядом с маньяком. Итак, бежать предстояло ей босиком.
        На счет три — схватить сумку, оторваться от земли и взлететь! В мыслях она именно летела. От толстых колонн у входа в безвкусное строение, расплывшееся от многолетнего обжорства. От его стен, желтеющих в темноте с ложной невинностью бройлерных цыплят. От отблесков фонарей в мертвых глазницах террас. От ненавистной пальмы, от головы мумии из пересохшей кости…
        Только бы не выскочить из-под пальмы раньше времени, как перенервничавший на старте спринтер, сорвавшийся на фальстарт, не способный привести к победе.
        Глава 9. Побег
        Аркадий сделал несколько шагов и действительно оглянулся, разыскав Катю глазами. Он явно успокоился, увидев, что ничего не изменилось — она стояла там, где он оставил ее, и улыбалась почти влюбленно. Его плечи утонули в толпе, но голова еще возвышалась над ней. Катя не сводила с нее взгляда, дрожа от возбуждения, боясь пропустить точку отсчета. Уже у самой двери он обернулся еще раз и прощально кивнул. И, наконец, исчез, подобно куску нечистот, втянутому в водоворот мощным вантузом невидимого сантехника.
        На счет «раз», Катя наклонилась. Но пряжки почему-то заело, и они не расстегивались. Тогда, в кровь раздирая кожу, она стащила босоножки через пятки, не нарушив временных нормативов. На счет «два» бросила их в сумку, а на счет «три», набрав воздуха в легкие, уже неслась по ночной аллее. Клеенчатая сумка волнорезом разрывала ряды отдыхающих, неспешно завершающих утомительно жаркий день вечерней прогулкой.
        Казалось, что бежит она слишком медленно и нужная скорость ею так и не набрана. Огни жилого корпуса приближались недостаточно быстро, а освещенный вход в спасительное пристанище вообще решил не показываться из-за бесконечной ленты высокого кустарника вдоль узкой дорожки. Ужасом окатывали предположения, что она ошиблась с расчетами и отпущенное ей время давно закончилось. Аркаша уже летит за ней огромными прыжками и вот-вот настигнет…
        Она успевала о многом передумать, тревожно вслушиваясь в звуки за спиной и, казалось, улавливала знакомый скрип подошв. Все происходящее напоминало ночной кошмар, когда необходимые по динамичному сюжету движения непростительно медленны, но ускорить их невозможно. Наконец, освещенный козырек подъезда все же нарисовался, и она сделала рывок…
        Провожаемая изумленными взглядами знакомых и незнакомых, Катя влетела в холл. Вальяжно рассевшаяся за столом охрана узнала ее и пораженно застыла. Бравый старик с военной выправкой приподнялся со стула, а бабка со злыми глазами отложила вязание. Краткого взгляда на табло было достаточно, чтобы понять — все три лифта застряли на верхних этажах. С мечтой о мгновенном взлете на шестой этаж пришлось проститься. Не разбирая дороги, она рванулась к лестницам и, перешагивая через несколько ступеней сразу, начала бег-подъем по неосвещенным проемам. Она не заметила, как проскочила второй этаж, но, поднявшись до третьего, с ужасом поняла, что силы исчерпаны полностью и бежать дальше она не в состоянии. А вызвать лифт и ждать, когда выглянет из кабинки злобно ухмыляющаяся мумия, было невыносимо жутко. Что стоило Аркаше проникнуть в корпус? Вдруг отставник у входа или бабка с юркими глазами — соседи, родственники или благодарные клиенты его родителей? Она сама сегодня убедилась, что редкая собака в городе с ним не знакома.
        Тяжело дыша, Катя быстро шла по коридору третьего этажа, успевая разглядывать наддверные таблички, и внезапно остановилась перед номером «триста двенадцать». Что-то знакомое почудилось ей в этих цифрах. И вдруг вспомнила именно их называл Виталик, приглашая Тасю на вечерний бокал вина.
        Она приложила ухо к замочной скважине и услышала музыку и женский смех. Бросив сумку, Екатерина забарабанила в дверь обеими руками. Удивленный Виталик открыл. Она грубо оттолкнула его и, закинув ногой сумку, ввалилась в тамбур. Захлопнула дверь, дважды повернула ключ и, зажав его в кулаке, опустилась на колени. Опираясь руками о пол, поспешно пересекла комнату в направлении к лоджии. Легла на живот и быстро вползла туда под изумленными взглядами трех онемевших женщин на диване. Крепко сжимая ключ, она приникла к бетонному полу и прижала лицо к щели под балконным щитком. Волновало ее только одно Аркаша уже в корпусе? Или еще бежит, не обнаружив ее под пальмой?
        — Ты чего, Катюх? Что случилось-то?  — раздался откуда-то сверху голос Виталика. Она повернула к нему бескровное лицо с огромными глазами:
        — Тссс! Не произноси вслух мое имя.
        Виталик присел на корточки, и она в двух словах поведала ему произошедшее.
        — Да ну? Во, дела!  — удивился он.  — А мы-то решили, что дождалась наша Катька своего ненаглядного. Еще восхищались все, какого красавчика оторвала. Ну, пойдем в комнату, чего ты здесь разлеглась? Выпей винца, сними стресс, подруга.
        Но Катя приложила палец к губам и вновь повернулась в сторону щели. Ей послышался знакомый отрывистый скрип.
        — Виталь, поднимись во весь рост и постой немного,  — прошептала она.  — Тебя он не знает и ничего не подумает, если заметит. Рассказывай, что происходит. Ничего не видишь? Никто не бежит?
        — Да нет вроде. В Багдаде все спокойно. Старперы наши моционят перед сном в парке Чаир.  — Виталик наклонился над перилами, вглядываясь в темноту, и вдруг замолчал.
        Не оборачиваясь, он приглушенно произнес — Атас. Лежи тихо, бежит…
        Она и сама уже рассмотрела сквозь узкую щель огромные прыжки длинных ног, обтянутых синими джинсами. Головы и выражения лица видно не было, а только эти сильные кривоватые ноги в дорогих кожаных ботинках, несущиеся к подъезду и молниеносно скрывшиеся в нем.
        — Все! Вошел! Вернее, влетел,  — комментировал Виталик,  — сейчас вылетит обратно! Наш унтер выставит его в два счета. Героический старикашка! Вот, сейчас, сейчас…
        Но время шло, а Аркадий не появлялся. Это означало только одно — он в корпусе! Несется по шестому этажу. Вот, он перед ее дверью. Стучит. Ничего не подозревающая Тася открывает…
        — Он знает твой номер?  — напряженно спросил Виталик.
        — Да… ой, нет! Не знает!  — обрадовалась Катя единственному за сегодняшний день умному поступку. Аркадий несколько раз интересовался, где именно она устроилась в этом громадном здании, но она не ответила. Не назвала ни этаж, ни номер, даже не сказала, на море или в парк выходят окна.
        — Будем надеяться, все обойдется,  — неуверенно заметил Виталий.  — Не будет же он обшаривать все номера с первого до последнего этажа? По крайней мере, не сегодня. Да и корпус скоро закроют.
        Они прошли в комнату. Три незнакомых женщины затихли на широком диване, с любопытством разглядывая Катю.
        Виталик усадил ее в кресло и достал из холодильника запотевший графин.
        — Подкрепись,  — протянул он ей стакан красного вина,  — а я спущусь и поговорю с охраной. Должны же они знать, к кому он тут намылился, на ночь глядя. А вы, дамы, посидите немного взаперти, я вас закрою,  — обратился он к гостьям.
        Катя жадно пила ледяное вино. Виталик осторожно разжал ее кулак и вытащил раскаленный ключ.
        Женщины возбужденно расспрашивали о случившемся. Интересовались, где и как Катя познакомилась с Аркашей, припоминали аналогичные случаи с другими женщинами, связавшимися с этими опасными местными, горячо сочувствовали или делали вид. Дверь хлопнула, и деловито вошел Виталик.
        — Он в холле. Базарит с охраной. Унтер молодцом оказался — дальше первого этажа не пустил и сегодня уже не пустит. До утра ты в безопасности. Пойдем, я провожу тебя по служебной лестнице, а дамы и сами доберутся.
        — В каком он виде?  — тихо спросила Катя.
        — Ничего особенного, только морда красная. Запыхался, стайер хренов. И глаза чумовые — бегают по всем входящим-выходящим.
        Тася заждалась соседку. Она взволнованно слушала Катю, ахала и охала, сокрушалась и причитала. Девушки проговорили за полночь, убеждая друг друга, что самое страшное позади и утро вечера мудренее. А завтра со свежей головой они обдумают, что делать дальше. Катя не нашла в себе сил на поход в душ и, отложив гигиенические процедуры до утра, провалилась в глубокий сон.
        Ей приснился курящий Евгений, хотя в жизни он не курил.
        Окутанный дымом, он сидел в кресле-качалке, постукивал по сигарете указательным пальцем и стряхивал пепел на пол.
        С недовольным лицом он монотонно бубнил, что нисколько не удивлен свалившимися на нее неприятностями. Что за столько лет она могла бы уже убедиться, что жить без него не сможет и не должна пытаться. «Вот что получается, Котик, из дурацких бабьих инициатив,  — презрительно выговаривал он. Катя что-то возражала в ответ, но он вдруг противно зашипел — ДоЖдеШься, глупыШка-малыШка, подреЖут крылыШки птаШке и перыШки с туШки повыЩиплют». Каким-то непонятным образом он стал походить на Аркашу, и она перестала различать, с кем из них ведет этот диалог…
        Глава 10. Заточение
        Утро началось раньше обычного — в дверь кто-то барабанил. Прокурорша, любящая поплавать на заре, увидела в холле Аркадия. С воспаленными глазами он сидел за столом охраны и пристально рассматривал редких утренних купальщиков. Зина решила, что вчерашний вечер закончился супружеской ссорой, муженек получил ночную отставку, а теперь поджидает супругу для выяснения отношений. Подходить к нему она не стала, поскольку представлена не была, но Катю, на всякий случай, посчитала нужным предупредить. Соседки переглянулись и, перебивая друг друга, поведали историю с Аркашей, объяснив причину его явления в холле первого этажа.
        Зина недоверчиво слушала, поглядывая на Катино плечо, с которого сползла шелковая бретелька ночной сорочки…
        — Кать, скажи честно, у тебя с ним было?
        — Что ты имеешь в виду?  — удивилась Екатерина.
        — То и имею. Переспала с ним?
        — Зин, ты в своем уме?  — опешила Катя.  — Ты что говоришь-то?
        — А то и говорю. Если да, то тебе от него не отделаться. Один раз получилось, почему не повторить? Это ж менталитет такой у местных. Знаю, имела дело по работе. Смотри сама — или будешь с ним до конца путевки, или драпай домой.
        — Я должна ехать домой, если не собираюсь спать с ним? Как это?  — растерялась Екатерина.  — Я всего вторую неделю отдыхаю. Неужели не отстанет?
        — Может и отстанет…  — Зинаида многозначительно помолчала.  — Только сначала физиономию тебе подправит. Подстережет где-нибудь и отделает за милую душу. Иди потом, жалуйся, если живой останешься. Ты человек приезжий, временный, а он, как поняла, широко известен в нужных кругах. И папаня с мамкой не последние люди. Отмажут, как пить дать! А ты лечись потом, выправляй инвалидность.
        — Что же мне делать?  — в отчаянье воскликнула Катя.  — Билеты менять и домой ехать? Я с таким трудом путевку достала, так о море мечтала…
        Картина возможного развития событий, нарисованная прокуроршей, испугала Тасю.
        — Зинуль, ты в таких делах человек опытный. Неужели, нет других вариантов, кроме бегства?
        — Ладно, не паникуйте раньше времени,  — важно молвила Зинаида.  — Если после завтрака не исчезнет, так и быть, зайду в местное отделение, представлюсь по всей форме, посмотрю, что скажут. Наверняка, сталкивались с подобным. Курортный город! Должны знать, как разруливать такие ситуации. А ты носа из номера не высовывай,  — повернулась она к Кате.  — Поесть принесем. Он нас не знает. Если и увидит женщину с подносом, не поймет — кому. Мало ли, может, заболел кто или на солнце перегрелся.
        Александра Даниловна принесла завтрак — холодную перловую кашу и рыбу с остывшим картофельным пюре. Катя ограничилась теплым какао и куском хлеба с желтым растаявшим маслом. Даниловна, подперев щеку, наблюдала за скудной трапезой.
        — Правильно, Катюша, на море сегодня не ходи. Обед я принесу.
        — Он там?
        — Там. Сидит, глазеет по сторонам. Может, у Зины будут хорошие новости? Она зайдет в тихий час и все расскажет. Что-нибудь придумаем, не волнуйся.
        Катя осталась одна. Она закрылась на ключ и прошла в комнату. Около одиннадцати в окно заглянул слепящий солнечный луч. Оказалось, что солнце гостило в номере с этого часа и до заката. Вскоре дышать стало нечем. Светлые шторы, такие симпатичные по вечерам, не спасали от солнца, быстро нагревшего небольшое помещение. Температура явно превысила тридцатиградусную отметку. Открыть дверь в коридор и устроить сквозняк Катя побоялась. Вдруг Аркаша уговорил охрану и сейчас крадется по этажу, заглядывая в двери номеров…
        Она вошла в ванную и включила холодный душ. Умылась и намочила голову. Постояла, слушая шум льющейся воды и жадно ловя губами брызги, потом настежь распахнула дверь душевой и вернулась в комнату. Она легла на постель в надежде, что в таком положении жара менее ощутима. Но горизонтальная позиция ничего не изменила. По мере приближения обеденного часа жар все усиливался, растекаясь по номеру горячими волнами. Екатерина вышла на лоджию. В первый момент показалось, что на улице прохладней, но впечатление обмануло. Солнце не только жгло, но и слепило. Хотелось поскорее спрятаться в тень. Она вернулась в комнату, разогретую до температуры духовки, и вновь поплелась в ванную. Приняв холодный душ и завернувшись в простыню, села на пол в крохотном тамбуре между комнатой и душевой. Но разъяренное светило доставало и сюда. Ощущение свежести прошло через несколько минут, и все началось сначала лоджия — душевая — тамбур. Катя так измучилась, что появившиеся с подносом все три ее приятельницы показались ей самыми лучшими женщинами на свете. Она так обрадовалась им, что даже прослезилась. Даниловна озабоченно
взглянула на нее и отвернулась.
        — Кать, нечем тебя порадовать,  — начала Зинаида.  — Была я в милиции. Ничего путного они не обещают. Он ведь не тронул тебя?
        — Да нет, ничего такого. Рука вот только…
        Катя показала Зине посиневшее запястье, повыше подтянув ворот халата. Почему-то не хотелось демонстрировать прокурорше еще один след, оставленный безумным Аркашей.
        — Представь, этот сукин сын им прекрасно известен. Я только о внешности заикнулась, а они сразу поняли, о ком речь. Величают его Корниленко Аркадием Геннадьевичем. Знают его, как облупленного, поскольку с молодых юных лет состоит паренек на учете в милиции, а также в психо — и наркодиспансерах. Но пока вязать его не за что, так как он не нанес тебе физического ущерба, а только пугал.
        — Но Зиночка, что же получается? Катенька должна ждать, когда он ей физическую травму нанесет? Ведь он и убить может!  — возмутилась Александра Даниловна.  — Такой если ударит, мокрого места не оставит. Видела я сегодня ручищи его страшные. Девушка отдыхать приехала, не думала, не гадала, а тут такая история…
        — Вот-вот,  — утвердительно кивнула Зинаида,  — именно так и ответили. Если бы он избил ее или изнасиловал, его бы сразу повязали. А пока мы бессильны. И еще сказали, не охрану же приставлять к вашей Екатерине? Личного состава, мол, не хватит всех искательниц приключений под конвоем на пляж сопровождать. Понаедут всякие, а мы за них отдувайся. Надо ждать…
        — Пока он ее изнасилует или прикончит,  — сказала молчавшая до этого Таисия.  — Зин, согласись, это ведь безобразие. Странная какая позиция у этих органов. Так и погибнешь ни за грош, пока они раскачаются.
        — А что вы хотите, девочки? По-вашему, менты должны пасти каждую, кому захочется время неплохо провести? Катька сама виновата, что связалась черте с кем,  — разгорячилась помощница прокурора.  — Зачем она за его столик села? Зачем разговоры разговаривала? На наш пляж зачем притащила? Хотела всем пыль в глаза пустить? Вот, мол, какого мужика оторвала. Она же сама рассказывала, что Жорик их в кафе пригласил. Хоть бы намекнула ему, что это петушок из местного курятника, а не окольцованный ею горный орел. Спокойно пивко распивала и помалкивала? А может, на что-то рассчитывала? А где она до вечера с ним болталась? Может, любовь-то состоялась, да не такая, как ей хотелось? А нам тут сейчас заливает, что он безо всяких оснований ее преследует.  — Зинаида повернулась к Кате и грозно, как на допросе, спросила — Признавайся, было?
        — А как же!  — разозлилась Екатерина.  — Для этого и приехала, чтобы с первым встречным «было»!  — Она едва не разревелась, вспомнив кошмарный вчерашний день и сегодняшнее заточение в раскаленной камере.
        — Ладно, девочки, не ссорьтесь, не время сейчас,  — примирительно встряла Даниловна.  — Давайте лучше подумаем, что делать будем? Что предпримем? Думаю, Катеньке лучше на глаза ему пока не показываться и из номера не выходить. Уйдет же он когда-нибудь? Не навек барином расселся?
        — А он все сидит?  — тихо спросила Катя.
        — Сидит. Охрана поменялась, но эти, кажись, его хорошие знакомые. Болтают, смеются,  — горестно вздохнула Даниловна.
        — Девочки! Я, кажется, придумала!  — воскликнула Тася.  — А давайте, я с Виталиком поговорю. Он намекал, что служит в КГБ и у него там все схвачено. Помощь предлагал, если понадобится.
        — А что? Давай,  — усмехнулась прокурорша.  — Тебе он не откажет, давно сохнет. То-то обрадуется лупоглазый, что сможет благодарности потребовать.
        — Разберемся,  — махнула рукой Таисия.
        — Ну-ну, разбирайтесь, Бог в помощь. А поговорить с ним действительно не помешает. У этих везде руки. Глядишь, помогут.
        Женщины поднялись. Наступило время вечерних купаний. Солнце уже прошло точку зенита и сияло менее яростно. Даниловна и прокурорша ушли к себе за купальными принадлежностями, Тася тоже собрала пляжную сумку.
        — Катюша, не скучай. Ужин я принесу и Виталика приведу. Сама с ним поговоришь. Он парень добрый, что-нибудь придумает, раз обещал.
        Катя вновь осталась одна. Время до ужина пробежало быстрее, потому что удалось ненадолго уснуть. А когда раздался условный стук в дверь, она уже отошла от сна и с нетерпением бросилась открывать влиятельному гостю.
        Со снисходительной улыбкой Виталий наблюдал за Катей, торопливо жующей костлявое куриное крыло. Она отодвинула тарелку и повторила ему вчерашнюю историю, но уже с подробностями, в заключении спросив:
        — Сидит?  — Виталик кивнул, а Катя всплеснула руками — Господи, но ведь почти сутки сидит!
        — У таких больных силы нечеловеческие. Они, как зомби, гонимые амоком,  — глубокомысленно изрек Виталий, заодно продемонстрировав некоторую начитанность.  — Интересно, сколько еще продержится?
        — Очень интересно, когда не тебя касается,  — усмехнулась Тася.  — Ты лучше помоги, если можешь.
        — Ну, что ж, и помогу. Ради тебя, Тасенька, постараюсь… и ради Катюши, конечно.  — Виталик деловито нахмурился.  — Надо будет со здешними ребятами связаться, они в местной специфике лучше разбираются. Нейтрализуем субчика в два счета. Если к утру не испарится, то побудь, Екатерина, еще и завтра в номере. А уж в течение дня мы его скрутим!
        После ухода Виталика Катя и Тася, вдохновленные обещанной помощью, еще долго обсуждали ситуацию. Перед отбоем заглянула прокурорша и сообщила последнюю сводку сиделец-страдалец по-прежнему торчит в холле, но выглядит усталым и помятым. Белки глаз у него пожелтели, а веки опухли и покраснели.
        Следующее утро не принесло ничего нового. Озадаченная Даниловна поставила на стол поднос с завтраком и доложила, что Аркаша по-прежнему сидит у стола охраны.
        День вновь выдался знойным, к полудню номер раскалился добела. Если бы не холодные брызги, чуть разряжающие горячий воздух, дышать было бы нечем. Телевизор и радио отсутствовали, читать — нечего. Тоска и скука сводили с ума. Катя с нетерпением ждала новостей, надеясь на всемогущество власти, которой не первый год служил Виталик в чине подполковника.
        — Ты все же подумай, как тебе быть,  — виновато сказала Даниловна, принеся обед.  — Зина сильно возмущается и нас подбивает. Мы, говорит, отдыхать приехали, а не по этажам скакать по такой жаре. Все намекает, что ты с Аркашей того… ну, понимаешь, о чем речь. Хорошо, мол, устроилась — она амуры крутит, а мы ей подносы таскай.
        — Потерпите еще немного! Пожалуйста!  — взмолилась Катя.  — Сегодня все закончится! Виталик обещал подключить местные органы КГБ и изолировать этого психа!
        — Какие еще органы, Катюша? Виталик от нашего зонта до обеда не отлучался. Все с Тасей ворковал, за мороженым бегал, за водичкой.
        — Может, он все уже устроил? Обо всем договорился?  — Катя осеклась, поняв, что такая новость давно и всем была бы известна.  — А где сейчас Виталик?  — неуверенно спросила она.
        — Сразу после обеда на море пошел. Тася с ним и Зина. Меня обогнали и с собой позвали.
        — А этот сидит?
        — Сидит, Катюша. Как приклеенный сидит!
        — Научите, Александра Даниловна, что мне делать? От этой жары ничего уже не соображаю. Может, все-таки уехать?
        Даниловна приосанилась, тряхнула химической завивкой и решительно изрекла:
        — Уезжай, Катя! Ты женщина молодая, еще успеешь наотдыхаться. Не в этом, так в следующем году наверстаешь. Жизнь-то дороже путевки. Этот ненормальный еще кокнет тебя, не дай Бог. Что ему будет-то, раз он псих зарегистрированный и милиция ему дом родной? Сколько еще просидит — неизвестно. Охранники его подкармливают, сама видела — бутерброды суют, пирожки. Правда, думаю, дальше первого этажа пускать поостерегутся, побоятся неприятностей. С работой-то в курортных городах трудно. А на что этот Аркаша способен, они лучше нашего понимают. Еще подумать надо, как тебе с чемоданом из корпуса выскользнуть? Ну, это ладно, как-нибудь выведем,  — вслух размышляла Даниловна.  — По служебной лестнице спустишься и сразу в гладилку. Из окошка выпрыгнешь и прямиком — в такси. Машину закажем, подгоним поближе, подготовим побег в лучших традициях конспирации!
        — Так все-таки уезжать?
        — Езжай, Катя! Ей-богу, езжай. От греха подальше…
        Глава 1 1. Советчики
        Вечер долго не наступал, но, наконец, сжалился и ввалился темной прохладой в балконную дверь. Таисия принесла ужин, сообщив привычное:
        — Аркаша — внизу, а отдыхающие уже не удивляется его присутствию в компании вахтеров третий вечер подряд и, кажется, принимают его за нового охранника. А на пляже многие спрашивают, почему Катя не появляется? Не заболела ли? Особенно братья интересуются, куда она запропастилась со своим муженьком? Неужели, счастливые супруги предпочли грязный городской пляж лечебному? Или вообще укатили из города? А может, строгий муж, поглядев на здешние легкие нравы, уже отбуксировал женушку под безопасный супружеский кров? Особенно Жорик сокрушается, что больше не видит Екатерину, самую привлекательную женщину на побережье.
        — Ну, связался Виталик со своими?  — нетерпеливо перебила ее Катя.  — Что они сказали? Помочь смогут?
        Таисия сидела на кровати с опущенной головой. Она виновато взглянула на соседку.
        — Катюша, прости, но на Виталика не рассчитывай. Он обманул тебя. И всех обманул. Он сегодня раскололся мне под большим секретом, что не имеет отношения к этим «замечательным» органам.
        — Как же так?!  — возмутилась Катя.  — Он же говорил! Он обещал! Он погонами хвастался подполковничьими!
        — Виталик и в самом деле подполковник, но не кегебешной, а таможенной службы,  — грустно сказала Тася.  — Сама понимаешь, таможня в таких случаях не при делах, помощи от них ждать не приходится. Ты уж извини, но помочь я тебе не смогла…
        — Ну, теперь все!  — трагически резюмировала Катя.  — Еду! Домой, в Москву эту чертову. Ничего мне не изменить и никуда от него не деться.
        — От кого? От Аркаши?  — испугалась Таисия.
        — Это другое, не спрашивай. Все оказалось напрасным. От судьбы не уйдешь. Правильно я тут во сне видела…
        Таисия растерянно смотрела на соседку.
        — Может, еще к кому-нибудь обратиться? Посоветоваться с какими-нибудь мужиками? Нейтральными. Они своих братьев по полу лучше нашего понимают. Глядишь, и подскажут что дельное?
        — С кем, Тасенька? Никаких мужиков я не знаю. Ни нейтральных, ни еще каких. Не у кэпмена же совета просить?
        — Конечно, не у кэпмена. А вот с братьями вполне можно поговорить. Они мужчины умные, опытные…
        — Опытные — это точно,  — усмехнулась Катя.  — Особенно Жорик. Да и старший хорош! Могу себе представить, что эти умники насоветуют. Хотя в чем-то ты права, от Аркаши они недалеко уплыли, рыбку в шляпках ловить умеют.
        Таисия исподлобья взглянула на нее.
        — Зря ты так, Кать. Братья ведут себя, как и многие мужчины на отдыхе. Не замечала? Или только к ним у тебя высокие моральные претензии? А по-моему, нормальные они мужики, не хуже прочих. Я бы на твоем месте с ними поговорила, раз других кандидатур нет. Что ты теряешь-то? Конечно, если у тебя денег невпроворот и на юг съездить не проблема, не надо ни с кем советоваться. Уезжай и не раздумывай. Я-то на этот отдых целый год копила. Дело твое, решай сама.
        Таисия принялась наводить порядок на своей аккуратной тумбочке, переставляя с места на место душистые баночки и пузырьки.
        — Прости, Тась, не в себе я,  — повинилась Екатерина.  — Давай братьев, все лучше, чем ничего. До завтра ждать мочи нет, но деваться некуда, придется.
        — Не надо до завтра ждать, я прямо сейчас к ним сбегаю!  — обрадовалась незлобивая Таисия.  — Их сарайчик в двух шагах от нашего санатория.
        — Откуда знаешь? Бывала там? Когда успела?  — удивилась Катя.
        — Шли как-то вечером с моря, Жорик предложил зайти, выпить вина перед ужином.
        — И как вино?
        — Не подумай чего, Екатерина. Мы выпили, поболтали, и Жора проводил меня до столовой. Между нами ничего не было, если ты об этом. Я сказала, что люблю одного человека, он и не стал приставать.
        — Но был бы не против?
        — А я что, страхолюдина? Ладно, жди, я скоро! Только бы дома оказались.
        Братья нерешительно вошли в номер, озираясь со сдержанным любопытством. Тася предложила им устраиваться поудобней, указав на стулья. С высоты шестого этажа отправилась в полет тлеющая ракета, прочертив в ночи слабо светящуюся траекторию, и Катя шагнула в комнату.
        Гости с интересом рассматривали ее в непривычном домашнем виде. Каштановые локоны в беспорядке разлетелись вокруг утомленного лица с заметно посветлевшим загаром. Серые глаза из-за появившейся под ними синевы казались совсем прозрачными, а пестрый шифоновый халат разоткровенничался о вроде бы известном, но все же недоступном солнцу и праздной мужской любознательности. Яркое переплетение нездешних цветов почему-то не скрывало, а наоборот, подчеркивало нежную белизну секретных объектов, решительно вздымающих тонкую ткань. Жизнелюбивые братья испытали приятный шок, приковавший родственные взгляды к провокационному изделию иностранной легкой промышленности.
        Усилием воли Михаил Хорунжий отогнал нахлынувшее вдохновение и воссел на стул с видом строгого экзаменатора. Носовой платок засуетился над стеклами в золоченой оправе, вернув ощущение солидности и усмирив не ко времени проснувшийся энтузиазм. Младший брат тоже с трудом оторвался от увлекательного зрелища и, отвернувшись, переговаривался с Тасей.
        О способности изящного халатика к пикантным откровениям в тот вечер Катя даже не вспомнила, но заметила, что братья принарядились для похода в гости. Михаил сменил джинсы на строгие серые брюки и надел синюю рубашку в красную клетку. На ногах и поясе поблескивала коричневая кожа. Жора спортивному имиджу не изменил, но место традиционной футболки и шорт заняли тонкий бежевый джемпер и вельветовые джинсы того же оттенка. Мелкий шелковистый рубчик смотрелся на его рельефах несколько инфантильно. Завершали молодежный прикид в светлых тонах белые кроссовки «Адидас», явно празднующие дебют.
        Катя потуже запахнула полы затейливого презента, любовно приобретенного Евгением в зарубежной командировке, и уселась на кровать.
        — Мы слушаем тебя, Катюша,  — сказал Михаил Тарасович.  — Не смущайся, расскажи свое дело, а мы с братом посмотрим, чем можно помочь. Тут Таисия нам кое-что уже сообщила, но мы не все поняли. Так что, начинай с самого начала. И уговор — хочешь толкового совета, режь правду-матку без стеснения,  — ободряюще улыбнулся он.
        Разговор с Тасей Жора закончил и приготовился слушать.
        — Тася мне подсказала, что в таких делах нужен трезвый мужской взгляд, а не женские охи да ахи,  — начала Екатерина.  — Кроме вас, я никого здесь не знаю. Считайте, что вы истина в последней инстанции. Как скажете, так и сделаю. Все знакомые женщины советуют уезжать домой, а я, честно говоря, на такой финал не рассчитывала. До конца путевки еще больше половины срока, я так о море мечтала, а теперь…
        — Не тяни, Катюша,  — прервал ее Тарасович,  — ближе к делу. Сможем — поможем. Выкладывай, что у тебя стряслось?
        Катя начала свой рассказ со знакомства в «Айсберге» и описывала подробности злополучного дня, стараясь нарисовать достоверную картину произошедшего. Братья не переспрашивали и не перебивали. Тарасович слушал с напряженным вниманием, а Жора с видом доброжелательного, но отстраненного наблюдателя. Кате показалось, что эмоциональность ее изложения занимает его больше, нежели суть случившегося. Взгляд скользил мимо ее глаз, подолгу останавливаясь на движущихся губах, жестикулирующих руках или вздрагивающих кудряшках. Выглядел он непривычно. Ерническая улыбочка ни разу не разбавила выражения грустной задумчивости на лице бородатого созерцателя. Темные бархатные глаза смотрели печально и мудро. Порой вспыхивала в них непонятного происхождения восторженная мечтательность, никак не вытекающая из ее невеселого повествования. Но быстро гасла…
        Катя была заинтригована. Феномен преображения Жоры ее поразил. Этот постоянно веселящийся болтун, этот игривый бабник, красующийся перед дамочками накаченной мускулатурой, превратился в почти нормального мужчину. Он неподвижно сидел на стуле, устремив на нее мягкий задумчивый взгляд. Катя несколько раз бегло взглянула на Жору, продолжая недоумевать, отчего вдруг произошла с ним эта метаморфоза? Куда подевалась глуповатая, вечно смешливая физиономия? И почему фатовская растительность на ней, то ли привлекающая, то ли отвлекающая внимание от крупных чувственных губ, больше не раздражает?
        «Надо же, какими мы можем быть,  — размышляла она, недоверчиво поглядывая на знакомого незнакомца.  — Прямо на глазах примат эволюционировал до человека. Если теперь и толковое что изречет — не знаю, что и думать».
        Но младший брат хранил философское молчание, предоставив трибуну старшему, очевидно, заранее со всем согласный. А Михаил, выслушав Катю, надолго задумался. Наконец, он неуверенно промямлил:
        — Видишь ли, милая Катюша, дело это не такое простое, как кажется с первого взгляда. Надо бы обмозговать его основательно. Обсудить, поразмыслить, все взвесить. Мы с братом сегодня покумекаем, а завтра сообщим, на чем порешили.
        — Завтра? Опять завтра?!  — разочарованно воскликнула Катя.  — Не могу я больше ждать! Не хочу сидеть в этой раскаленной печке! Я сама все решу! Уеду, и дело с концом! Благодарю за внимание, все свободны!
        Ее взбесила трусоватая нерешительность Тарасовича и созерцательное молчание Жорика, смахивающее на полное безразличие. Но молчальник вдруг разверз уста:
        — Кать, извини, можешь на один вопросик ответить?
        — Ну?
        — У тебя было с ним что-нибудь? Прости за интимный вопрос.
        — Да вы что, с ума все посходили?  — задохнувшись от гнева, она вскочила с кровати.  — Зина достала с вопросиком этим, теперь и вы туда же! Почему вы мне не верите? Уж говорите прямо, не стесняйтесь «Ты, Катька, сама во всем виновата, нечего с кем ни попадя шуры-муры разводить!». Слышала уже, не удивили! Не хотите помочь — не надо! Не знаете, что делать, так и скажите. А в советах по совершенствованию моего морального облика не нуждаюсь. За собой смотрите!
        Она плюхнулась на заскрипевшую кровать, скрестив на груди руки. Братья поднялись, загремев стульями. Тарасович невыразительно пробубнил:
        — Ты не горячись, Катерина, не нервничай. Потерпи до утра, а мы перед завтраком заглянем и сообщим, что надумали. В любом случае, что-нибудь сообразим, как-то поможем.
        — А можно мы завтра со своими мочалками придем?  — вставил свое практичное слово Жорик, уже пришедший в себя от всяческих феноменов и метаморфоз.  — А то мы все по городским баням да по турбазам маемся. А у вас душ! У нашей бабуси с этим делом — никак. Помыться негде юношам.
        — Пожалуйста!  — хором ответили девушки, а Тася добавила:
        — Мойтесь, сколько хотите, только помогите, ребята.
        Глава 12. Интересное предложение
        Свежевымытые братья с влажными зачесанными волосами восседали на стульях, необычайно довольные помывкой. У Тарасовича особенно зачесывать было нечего — его темные, когда-то волнистые волосы скромно обрамляли лысину. Девушки ждали, что возвестят гости. Как и вчера, первым начал Михаил:
        — Катенька, мы кое-что придумали, но некоторые нюансы надо бы предварительно согласовать. Приглашаем тебя на завтрак в наши апартаменты. Там и поговорим, собирайся.
        — Этот тип еще там?  — спросила Тася, переглянувшись с Катей.
        — Мы только что столкнулись с ним в дверях. Он выходил, мы входили. Пока все складывается благоприятно.
        — Неужели, часовой оставил свой пост?  — усмехнулась Екатерина.  — Почему же вас пропустили, а его нет?
        — Вчера нас провела Тася, а сегодня мы и сами прошли. Мы мужчины солидные, сказали, куда и к кому направляемся. А этот местный алкаш вряд ли смог вразумительно объяснить, что он потерял в чужом санатории. К тому же, наверняка охране известно, чего от него можно ожидать.
        — А можно я купальник возьму? Вы не проводите меня потом до моря?  — с надеждой спросила Катя.  — Я ужасно по морю соскучилась!
        — Конечно, бери, несчастная пленница. Обязательно проводим и посторожим,  — снисходительно улыбнулся Тарасович.
        Стандартно меблированная сараюшка вмещала в себя две металлические кровати и ободранный стол между ними. Над столом тяжело нависла самодельная полка с набором разномастной посуды. На больших ржавых гвоздях за кроватями разместились вешалки с пиджаками и брюками. Из-под застиранных покрывал выглядывали чемоданы и обувь.
        — Сначала завтрак!  — торжественно возвестил Михаил.  — Прошу к столу.
        Отбросив подушку, Жора уселся в изголовье кровати, предложив Екатерине единственный ободранный стул. Михайло Тарасович сдернул полотенце с трехлитровой банки, наполненной чем-то темным и маслянистым. Он гордо взглянул на гостью и пододвинул ей банку.
        — Что это?
        — Икра. Черная!
        Михаил кликнул кого-то во дворе и расположился напротив брата. Через минуту немолодая, худощавая женщина внесла в сараюшку гору дымящихся блинов в большой белой миске.
        — Кушайте на здоровье, гости дорогие,  — уважительно покосилась она в сторону банки.
        Тарасович подал Кате алюминиевую ложку.
        — Угощайся, Катюша. Наваливай на блин и кусай.  — Он довольно усмехнулся, заметив, как изумлена гостья щедрым угощением в столь небывалом количестве.
        — Примерно, так…  — встрял Жорик, плюхнув на блин столовую ложку икры и отправив его в рот целиком. Он с аппетитом жевал, глазами приглашая Катю последовать его примеру. Она нерешительно зачерпнула немного икры и положила на середину блина. Михаил добавил от себя еще ложку.
        — Что ж так мало кладешь? Давай-давай, не стесняйся, подкрепи силы, Катенька.
        Трапеза получилась долгой и вкусной. Жора заварил чай прямо в кружках и открыл пачку рафинада.
        — Так вот, что мы надумали,  — начал старший брат, отхлебнув глоток.  — Ты, Катюша, попала в неприятную историю, но нам все же кажется, что твоей вины в том не много. Просто так неудачно получилось у тебя с этим знакомством. Мы наблюдали за тобой с первого дня и пришли к выводу, что девушка ты серьезная и в передрягу эту влипла по неопытности. Мы с Жорой помозговали и решили, что все ты придумала с этим мужем — никто приехать к тебе не обещался, а может, и вообще нет никакого мужа. Наверное, не хотела, чтобы всякие кэпмены приставали к тебе с неприличными предложениями? Что скажешь? Правильно рассудили?
        Катя растерянно кивнула. Тарасович просиял и довольно взглянул на брата.
        — Вот и хорошо, с этим выяснили. Судя по всему, этот тип быстро от тебя не отстанет и еще даст о себе знать. Какое-то время тебе лучше не попадаться ему на глаза в единственном числе. План такой каждое утро мы заходим за тобой в номер и забираем на весь день. Завтракаем в сарайчике и идем на пляж. Потом обедаем в городе и отводим тебя на отдых в наш в домик или вновь закатываемся на море. Вечерком где-нибудь перекусим и проводим тебя до санатория в целости и сохранности, а утром опять заберем. Так и пойдет у нас. В любом случае, мы всегда будем рядом и никому не дадим к тебе приблизиться. Ты будешь под нашим постоянным присмотром, пока ситуация не нормализуется.
        Во время этого монолога Жорик рассматривал ногти, что-то искал под подушкой, листал журнал, кому-то махал в раскрытую дверь. Катя невольно замечала его суетливые движения и безразличную реакцию.
        — Ну, что скажешь? Как тебе такой план?
        — План неплохой, но… боюсь, я не смогу им воспользоваться.
        Михаил поднял брови, а Жора перестал суетиться.
        — Вот как? Что же тебя не устраивает?  — напрягся старший брат.  — Домой ты уезжать не хочешь, а наш план позволит тебе спокойно продолжить отдых. Мы все продумали и пришли к выводу, что это единственный полностью безопасный для тебя и приемлемый для нас вариант. Или ты считаешь по-другому? Скажи тогда…
        — Не в этом дело. Вариант толковый, но мне он не годится.
        — Это почему же?  — грубовато спросил Жора.  — Завалили предложениями? Кто-то еще рвется помочь?
        — Разумеется, нет. Откуда? Просто я не могу так бессовестно воспользоваться вашим благородством.
        — Ну-ка, поясни. Что-то я не совсем тебя понимаю,  — обиженно поджал губы Тарасович.
        — Насколько мне известно,  — начала Катя,  — вы живете в разных городах, редко видитесь. Оба неженаты, никакими обязательствами не связаны, ограничивать себя в чем-то необходимости нет. А тут — я. Волей неволей я нарушу ваш привычный уклад и испорчу отдых. Вы привыкли чувствовать себя абсолютно свободными, а я вашу свободу ограничу. Я этого не хочу. Меня это не устраивает…
        — А, вот ты о чем?  — с облегчением улыбнулся Михаил.  — Пусть тебя это не беспокоит, Катенька. А может, нам приятно познакомиться с тобой поближе и совместно провести время? Я, например, с удовольствием с тобой пообщаюсь и, если позволишь, немножко поухаживаю. Ты очень приятная девушка, Катюша.
        — И это меня не устраивает, Михаил Тарасович. Я буду обязана вам и, значит, тоже несвободна. Мне не нужны ничьи ухаживания и близкие знакомства. Я хочу оставаться совершенно свободной и никакой обязаловки не потерплю! Не обижайтесь, но у меня иные соображения по поводу моего отдыха.
        — Какие же, если не секрет?  — заерзал Жора.
        — Не секрет. Я хотела просто отдохнуть — покупаться и позагорать. Это все. Больше мне ничего не надо. Вы — мужчины, у вас на юге свои интересы и планы, я понимаю. И что же у нас получится? На осуществление каких планов вы сможете рассчитывать, если все претендентки на ваше внимание будут видеть, что какая-то мамзель прилипла к вам с утра и не отстает до вечера? Я, конечно, очень вам благодарна, но пятым колесом в телеге быть не желаю.
        Братья замолчали, обдумывая ее слова. Жора заговорил первым:
        — Короче, от нашей помощи ты отказываешься и возвращаешься домой? Я правильно понял?
        — В общем, да. Так будет лучше для всех… если только…
        — Если что?  — насмешливо прищурился младший брат.
        — Если вы не согласитесь на мои условия.
        — О как! Ты еще и условия выдвигаешь? Интересно девки пляшут,  — засмеялся Жорик.
        — Что же это за условия такие?  — напрягся Михайло Тарасович.
        — Забыть про меня! Забыть совсем!  — горячо воскликнула Катя.  — Как будто нет меня. Или считайте, что я тоже ваша сестра. Троюродная! Допустим, из Козлодойска. И тоже раз в году встречаюсь с вами в Сочи. Не замечайте меня и ведите себя так, как вели бы при седьмой воде на киселе. Делайте все, что делали до меня знакомьтесь с женщинами, любезничайте, назначайте свидания и все прочее, что там у вас полагается. Вы ведь для этого приехали? Так и делайте то, зачем прибыли. Только при таком отношении ко мне я соглашусь на ваше покровительство. А дамам своим так меня и представляйте, мол, дальняя родня из провинции. Устраивают вас такие условия? Если да, я от помощи вашей не откажусь. А нет, и суда нет. Помогите только до аэропорта добраться, и я улечу первым же рейсом.
        Братья переглянулись.
        — Интересные условия,  — заметил Михаил.  — И сама ты, Катя, интересный человечек. Честно говоря, не ожидал. Пожалуй, стоит подумать.
        — Думайте, а я пока покурю,  — сказала Катя и вышла во двор.
        Вскоре из сарая выглянул улыбающийся Жора и поманил ее. Она затушила сигарету и вернулась в комнатенку.
        — Предложение принимается!  — засмеялся Михаил. Ты, конечно, нас озадачила, даже слегка обломала, но идея оригинальная. Нам понравился твой взгляд на вещи. Принимаем тебя, сестренка, в нашу дружную семью полноправным членом. Будь снисходительна к твоим братишкам шалунишкам!
        — Годится,  — резюмировал Жорик.
        Глава 13. Родственники
        В этот день на лечебный пляж они не пошли. Устроились на городском, с трудом раздобыв для Екатерины свободный топчан. Для себя братья расстелили полотенца прямо на гальке. Комки смятых газет, пустые бутылки, сигаретные бычки и конфетные обертки то и дело попадали в поле зрения. Крики и плач детей, визжащие им вслед мамаши, громкий смех подвыпивших мужчин раздражали слух и вызывали ностальгию по благозвучным мелодиям, порхающим над оазисом санаторской резервации. Контраст впечатлял. Рыцарь Жора помалкивал, а рыцарь Михаил бодро улыбался Кате. Купались все вместе. Братья плыли по обе стороны от нее, как личные спасатели. Потом загорали, играли в дурака и, обсохнув, вновь шли к морю неразлучной троицей.
        Жорик меланхолично зевал, прикрывая рот рукой, и тоскливо озирался вокруг. Тарасович часто поднимался во весь рост, осматривая переполненный пляж взглядом придирчивого ревизора. Катя подмечала их реакции, чувствуя, как некомфортно здесь братьям. Не прогуливались вдоль моря кокетливые дамочки в модных купальниках и в шляпах с большими полями. Невозможно было забежать в кафе прямо в плавках и, расположившись в кресле, прихлебывать ледяное пиво, приветствуя знакомых девушек, машущих в ответ загорелыми руками. Не зазывали к белым топчанам распростертые над ними голубые крылья зонтов. Вместо них торчали кое-где покосившиеся деревянные грибки с дырявыми шляпками. А вокруг простиралось царство негигиеничности, неэстетичности и затрапезности с жующими, пьющими и орущими на разные голоса подданными.
        Михаил предпочитал загорать стоя. Он зорко оглядывал пляж, очевидно, не теряя надежды обнаружить в этом мутном водовороте приемлемую жемчужину для своей коллекции. Жора дремал, лежа на спине. Иногда он садился и, обхватив колени руками, смотрел в море. Кате казалось, что он с трудом справляется со скукой и уже жалеет об опрометчиво принятом решении. Здесь некому было оценить его остроумие, не перед кем покрасоваться, поигрывая мускулами, и даже Катя, еще недавно вызывавшая у него шутливое вдохновение, больше не волновала. Он выглядел мрачным и угрюмым.
        Наблюдая за потухшим Жорой, она тоже уже сожалела о предложенной ею нелепой игре в родственников. «Надо было менять билеты и уезжать»,  — сокрушенно думала она. Представила на минуту, как обрадуется Евгений ее досрочному возвращению и незадавшемуся отдыху. Как будет доволен, что никакое окончательное решение ею не принято. И как уныло и монотонно вновь потечет ее жизнь с переставшими приносить радость встречами. «Зачем я навязала свое общество едва знакомым людям?  — сверлила неотвязная мысль.  — Надо все это заканчивать».
        Михаил что-то шепнул брату, и оба взглянули в одну сторону.
        — Давай, я на месте,  — отозвался Жора.
        Старший брат направился к статной блондинке, тоже загорающей стоя. Она стояла неподалеку, закрыв глаза и раскинув руки. Жора смотрел ему вслед. Михаил заговорил с девушкой, и та приветливо улыбнулась. «Ну и славно,  — решила Катя.  — План заработал. Теперь бы и Жорику с кем-нибудь познакомиться». Но тот в очередной раз зевнул и отвернулся от флиртующей парочки.
        В пять часов пополудни, отстояв длинную очередь, новоявленные родственники отобедали в кафе самообслуживания. От отдыха в домике Катя отказалась, и компания вновь побрела на городской пляж, где стало заметно свободней. Удалось занять даже два топчана с проломленными посредине досками. Жора взял в прокате шахматы, но они играли ими в шашки. С младшим братом Катя сыграла вничью, а старшего обыграла, чем весьма удивила. Вскоре он опять удалился, на этот раз исчезнув из вида. Жора предложил искупаться. В молчании они доплыли до буйков и повернули к берегу.
        — Тебе скучно?  — спросила Катя, когда они вышли из воды.  — Мне страшно неловко…
        — Не грузись, все нормально,  — без энтузиазма ответил Жора.  — Я вот все думаю — почему ты мне сразу не сказала? В кафешке — ладно, сама еще не поняла, но на танцах почему промолчала?
        Катя расстелила полотенце и села на топчан.
        — Ты кулачищи-то его видел? А он меня клятвенно заверил, если пикну хоть слово, первый удар мой. Не представляешь, сколько раз в течение дня он приставлял к моей голове свой оковалок, чтобы я все твердо усвоила. Да ты бы и не успел…
        — Обижаешь. Уж что-что, а реакция всегда была у меня неплохая. В основном все бои так и выигрывал, за счет опережения.
        — Ты занимался в какой-то секции?  — изобразила Екатерина вежливый интерес.  — В школе или в институте?
        — Я мастер спорта по боксу, Катя. Неоднократный чемпион Киева. Почти все победы нокаутом,  — без экзальтации сообщил Жора.
        Она изумленно распахнула глаза:
        — Вот это да! Ничего себе! Что же ты молчал? Почему никогда не рассказывал? И на нашем пляже никто не в курсе.
        — А зачем? Мне и без того там равных нет,  — мрачно усмехнулся Жора.  — А этого козла уложил бы с одного удара, не вопрос.
        — Откуда же я могла знать? Но ведь Аркаша почти на голову выше, с жуткими кувалдами вместо кулаков.  — Она нервно передернулась.
        — Кулаки приметные, согласен. Да толку чуть. Драться он не умеет, поверь профессионалу. У меня, Катя, интуиция. Я противника еще до боя вижу и редко ошибаюсь. И с этим типом сразу все понял — только с бабами и воевать.
        — И сейчас занимаешься боксом?  — с интересом спросила она.
        — Старый я,  — нахмурился Жора.  — Поздновато мне большим спортом заниматься. Я спортивный чиновник, Катя. Заведую отделом в городском комитете спорта.
        Она легко могла представить его на ринге, в спортивной форме и боксерских перчатках, но за рабочим столом в кабинете, в костюме и галстуке? Да… удивил он ее своим прошлым и настоящим. Говорил Жора просто, буднично, без намерения поразить или восхитить, но с еле заметной горечью.
        — А образование — институт физкультуры?
        — Так точно. И еще одно… мог бы преподавать.
        — Ты? Преподавать? Что?  — Катя не успевала удивляться.
        — Да, много чего. Историю, например, философию… или она в миру по-другому называется? Научный коммунизм, кажется?  — он поежился.  — Закроем тему? Ну его к лешему, второе мое образование…
        Катя с любопытством вгляделась в посерьезневшее лицо Жоры. Пожалуй, усы и бородка все-таки шли ему, делая похожим на геолога, мужественного полярника или путешественника, вернувшегося из дальних странствий.
        Внезапно появившийся Тарасович пребывал в приподнятом настроении. Очевидно, что-то приятное произошло у него за время недолгого отсутствия.
        — Дорогие мои родственники, а не пора ли нам покинуть эту свалку истории курортных отходов?  — жизнерадостно вопросил он.  — Разок окунусь, и геть отсюда! Катюша, не желаешь составить компанию? А Жорик вещички наши посторожит.
        Розовые колпачки настольных ламп создавали в кафе уютный полумрак, но все столы в зале были заняты. Знакомая официантка провела компанию на открытую веранду и усадила за свободный столик. Никто не успел проголодаться, и Михаил заказал коктейли с орешками.
        — Добрый вечер!  — вынырнула из темноты крупная блондинка, шурша голубым шелком.  — Не помешаю?  — улыбнулась сегодняшняя пляжная знакомая Михаила.
        — Раечка! Что за вопрос!  — Тарасович вскочил и отодвинул ей стул.
        — У вас такая приватная компания,  — прозорливо заметила Рая, тяжеловато усаживаясь рядом с ним.
        — Но мы открыты миру, Раечка! Знакомься брат Жора, сестра Екатерина. Мы все родные люди, но новому хорошему человеку всегда рады! Тем более — такой интересной женщине!
        Михаил подозвал официантку и заказал еще коктейль. Общая беседа касалась погоды, природы и прочих дежурных тем.
        Старший брат повторял дневные остроты младшего и первый смеялся им. Рая тоже смеялась, закрывая рот пухлыми пальцами в массивных перстнях.
        В зале заиграла живая музыка, и Михаил пригласил Раю на танец. Они поднялись, загремев стульями, и устремились в стеклянные двери. Жора не счел нужным развлекать оставшуюся за столом даму и лениво оглядывал веранду с веселящейся публикой. Наконец, он вспомнил про Катю и вяло предложил:
        — Может, тоже хочешь поплясать?
        — Я хочу в номер,  — раздраженно ответила она.  — Нельзя ли уйти прямо сейчас?
        — Ты что! Рано еще!  — встрепенулся Жорик.  — У Мишки тема намечается, а если массовка рассосется раньше времени, то можно все испортить. Потерпи.
        — Откуда она взялась? Будто знала, что мы придем в это кафе.
        — Брат ей здесь свиданье назначил, но она, по-моему, раньше нас прискакала, слишком уж лихо материализовалась.
        Михаил и Рая танцевали до перерыва оркестра и, появившись, быстро допили свои коктейли, обмениваясь нежными взглядами.
        — Я должен проводить Раю. В ее районе нет освещения!  — сурово заявил Михаил.
        — Да, представляете, ни одного фонаря на улице. Я боюсь вечером одна ходить,  — радостно сообщила пышная Рая, достав из сумки пудреницу и помаду.
        По грозной физиономии Тарасовича было видно, что отсутствие фонарей его возмущает, но нисколько не страшит. Не отрывая вдохновенного взгляда от окутанного голубыми шелками изобилия, он решительно приказал:
        — Проводишь сестренку, Жора! А мы выдвигаемся… там еще и автобусы редко ходят.
        Старший брат приобнял Раю за талию, и крупногабаритная парочка заспешила к выходу. Младший проводил их снисходительным отцовским взглядом.
        — Теперь и мы можем идти.
        Они молча шли по освещенной улице. Казалось, Жора забыл, что до истории с Аркашей добивался Катиного внимания. Он не острил, не задавал дурашливых вопросов, не отпускал шутливых комплиментов,  — будто, находясь в шаговой доступности, она потеряла для него былую привлекательность. Катя даже немного обиделась и тоже помалкивала, хотя собиралась подробнее расспросить его о спортивном прошлом. До самого санатория она не вспоминала об Аркаше, но, подойдя к корпусу, остановилась.
        — Зайди сначала один.
        — Зачем? Идем сразу,  — Жора потянул ее за руку, но она вырвалась.
        — Не пойду!
        — В чем дело?  — недовольно нахмурился он.
        — Боюсь.
        — Чего?
        — Вдруг он там?
        — Неужели не тянет повидаться?  — ухмыльнулся Жора.
        — Что ты несешь!  — возмутилась Катя.
        — Да ладно, не бери в голову,  — добродушно рассмеялся он.  — Небольшая проверочка. Уж больно физиономия у тебя была довольная, когда ты с ним на пляже появилась. И смотрелись вы неплохо. Хоть куда парочка! Соскучившийся муженек и женушка… вся из себя Ярославна, истомившаяся в ожидании супружеских ласк.
        — Прекрати, Жорик! Я без содрогания вспоминать не могу, а ты в мужья мне его навязываешь. Не шути так, обижусь.
        Холл был свободен, но Жора проводил ее до номера. Катя подбирала слова для завершения дня.
        — Ну, что сказать? Спасибо! Тебе и Михаилу. Надеюсь, не очень надоела за сегодняшний день?
        — Еще как надоела, но куда деваться?  — улыбнулся Жора.  — Вот до чего джентльменство проклятое доводит. Придумали эту бодягу британцы, а простые архангельские мужички за них отдуваются.
        — Ты разве из Архангельска? Вроде говорил, что живешь в Киеве?  — удивилась Катя.
        — Живу-то я в Киеве, а на свет появился в Архангельске, в семье потомственного рыбаря. А Мишка родился и живет в Волгограде. Но дух наш хохлятский ни Волгой, ни Белым морем не смоешь,  — улыбнулся Жора.  — Его отец и моя мать — родные брат и сестра с вильной Украйны. Но половинки у обоих русичи, потому он Тарасович, а я Николаевич. Такие вот мы мужички — хитрые половинчатые хохлы. Спокойной ночи, Катерина. Завтра зайдем за тобой чуть свет. Шучу. К завтраку подгребем. Понравилась икра-то? Попросить хозяйку еще блинов напечь?
        Кате показалось, что у Жоры отпала охота уходить, он явно медлил. Она уже собралась пригласить его на чай, но вспомнила о Тасе, привыкшей рано ложиться.
        — Пока, Жорик. Отдыхай от меня до завтра, готовь свои приколы, а то сегодня ты что-то не в форме. Соберись и вдарь юморком по пляжному бездорожью и курортному разгильдяйству!
        В номере ее ждали Таисия и прокурорша. Перебивая друг друга, они рассказали, что весь сегодняшний день Аркаша околачивался на лечебном пляже. Он расхаживал там в голубой рубашке, изрядно помятой и далеко не свежей, и терроризировал загорающих женщин. Если дама лежала лицом вниз, а ее прическа хоть отдаленно напоминала Катины кудряшки, он хватал бедняжку за волосы, поднимал голову и хищно всматривался в лицо. Не обнаружив искомого, он с досадой бросал голову несчастной на топчан. Испуганные женщины бегали жаловаться охранникам, звонили санаторскому начальству, даже в милицию, требуя срочно прекратить безобразие. Но никаких мер принято не было. Только перед закрытием пляжа появился молодой милиционер и на глазах возмущенного контингента мирно болтал с Аркашей. Мужчины проявляли поразительное безразличие, а брутальный кэпмен вообще куда-то испарился вместе со своей харизмой. Женская общественность сетовала на отсутствие братьев-богатырей, так не вовремя исчезнувших. О Кате отзывались нелестно. Все радовались за нее, узнав, что к ней приехал супруг. А он оказался никаким не мужем, а местным хулиганом.
Завела с ним Катя интрижку, а потом передумала и сбежала в неизвестном направлении. И с какой стати женщины санатория должны теперь расхлебывать последствия ее легкомыслия и неразборчивости?
        Катя взволнованно слушала, понимая, как правильно поступили братья, решив не появляться сегодня на пляже. Теперь ей страшно было представить, что могло произойти, если бы Жора встретился с Аркашей.
        «Что за бездарный отдых у меня получился,  — сокрушалась она.  — Надо оставить братьев в покое и убираться прочь из этого города!»
        Глава 14. Певческий вечер
        На следующее утро Михаил пришел один и, приняв душ, увел Катю завтракать. Она хотела шутливо поинтересоваться, почему младший брат манкирует принятыми обязательствами, но промолчала, решив, что в ее положении такие шутки неуместны. Жора ждал их в сараюшке с заваренным чаем и готовыми бутербродами. Блинов не было, но свежий хлеб с черной икрой и сладкий горячий чай вполне насытили их в солнечное утро начинающегося жаркого дня. Катя рассказала братьям о вчерашнем поведении Аркаши на пляже, о тамошних настроениях и разговорах.
        — Счастье, что нас вчера там не было!  — обернулась она к Жоре.
        — Напротив, лучше сразу поставить точки над «ё»,  — сверкнул глазами бывший боксер.  — Надо бы растолковать парнишке, что он не прав.
        — Ничего не надо!  — воскликнула Катя.  — А вдруг он покалечит тебя? Еще и ножом пырнет!
        — Да ты нашего Жору не знаешь,  — рассмеялся Михаил.  — Он и достать бы его не успел, ножичек свой. А в рукопашном — сразу нокаут. Городская шпана брата за сто верст обегает. Ты под сверхнадежной защитой, сестренка! Брат — супербоксер! Да и я не тюфяк, тоже могу кое-что.
        Катя уговорила братьев помучиться еще денек на городском пляже. Михаил согласился легко, а Жора — скрипя зубами. Он выглядел мрачнее и неразговорчивее, чем накануне. Постоянно куда-то отлучался, надолго оставляя ее с братом. Катя болтала с Тарасовичем, смеялась его несмешным шуткам и не могла отделаться от вопроса куда в очередной раз подевался задумчивый экс чемпион? Не решил ли и он устроить себе веселый вечерок с какой-нибудь поджаренной булочкой или свежепойманной рыбкой? И так же неустрашимо нырнет за ней в глубину неосвещенных улиц? Почему бы и нет? Ведь она сама предложила братьям ни в чем себе не отказывать. Когда Жора возвращался, она пыталась угадать по его лицу — удалась ли рыбалка и не подгорела ли выпечка?
        Обедали опять поздно в какой-то забегаловке. Первые блюда уже закончились, и пришлось довольствоваться холодными котлетами со слипшимися макаронами. Запили их мутной сладковатой бурдой, гордо названной в меню компотом из свежих яблок.
        — А давайте, дорогие братишки, я вам супчик на ужин сварганю,  — предложила полуголодная Катя по дороге к домику.
        — Охота тебе? Дома готовить не надоело?  — не выразил особого восторга Жора. Зато Михаилу идея пришлась по душе.
        — Это здорово! А ты умеешь готовить на керосинке? Нам хозяйка выделила. А что за супчик-то?
        — Сюрприз!  — улыбнулась Катя.  — У вас под кроватью стоит тазик с овощами. Если в ближайшее время их не использовать, они испортятся. А керосинкой меня не испугаешь. Мы на даче ею пользуемся, когда газ в баллоне неожиданно заканчивается.
        Они подошли к сарайчику, прогревшемуся до полной невозможности в нем находиться, и устроились на стульях в тени старого дерева. Екатерина разбирала овощи, а братья лениво наблюдали за ней. Она попросила Михаила занять у хозяйки луковицу, пару морковок, пяток картофелин и одолжить сковородку и кастрюлю.
        — Шли бы вы, мальчики, на море, а я пока здесь поколдую. Приходите к ужину, и я угощу вас, как положено. Можете на обратной дороге винца прихватить и… девушек.  — Она взглянула на оживившегося Жорика и добавила — Все договоренности в силе.
        Младший брат бодро вскочил со стула, а старший медлил.
        — А как же ты, Катюша? Ты тут с кастрюлями да сковородками будешь возиться, а мы морем наслаждаться? Может, ну его, супчик этот?
        — Не хочу я на море. Накупалась сегодня,  — Катя изобразила непреклонность. Ей и в самом деле не хотелось уходить из этого уютного дворика.  — Хочу сделать для вас что-нибудь приятное, хоть капельку отблагодарить за ваши мучения со мной.
        Когда братья покинули двор, из кустов бесшумно вынырнула хозяйка с керосинкой в руках. В молчании она установила ее на табурете и опять исчезла. Но вскоре вновь появилась и так же молча протянула Кате стакан подсолнечного масла. После чего снова ретировалась в кусты, откуда приступила к наблюдению.
        Катя мелко порубила лук и морковку, выложила их на сковородку и полила маслом. Разожгла керосинку, подвернула фитили и поставила овощи на тихий огонь. Пока они томились, аппетитно шипя и благоухая на весь двор, порезала картошку и разноцветные перцы. Когда заправка была готова, она увеличила пламя и поставила на керосинку кастрюлю с водой. Первыми в кипяток погрузились спелые помидоры, за ними картофель, а затем перчики. Из кустов протянулась рука с зажатыми в кулаке тремя лавровыми листиками и десятком горошин черного перца. Катя попросила еще полстакана риса. За пять минут до окончания варки она загрузила в кастрюлю пассированный лук с морковкой, посолила и, перед тем, как задуть пламя, всыпала в ароматный бульон гору нашинкованной зелени и молодого чеснока. Теперь вареву предстояло настояться под плотно закрытой крышкой, и есть его можно было даже холодным.
        Солнце утихло, и Катя решила немного отдохнуть. Она вошла в домик, быстро наполняющийся вечерней прохладой, и задумалась — куда бы прилечь. Аккуратно застеленная лежанка Жоры показалось уютней. Она прилегла,  — как думала, ненадолго,  — и неожиданно уснула. Разбудил ее чей-то настойчивый взгляд. Младший брат стоял в дверях и пристально смотрел на нее.
        — Намаялась?  — мягко спросил он, заметив, что Катя открыла глаза.  — Говорил же, не стоит. Дома-то часто готовишь или от случая к случаю?
        — Часто. У меня же ребенок, Жора. Ему в основном готовлю, а сама и бутербродами могу перебиться.
        — Ребенок? У тебя? Да ты что?  — изумлению младшего брата не было границ.  — Так ты все-таки замужем? Все чин-чинарем? Жена, муж, ребеночек? Дочь у тебя или сын?
        — Сын, десять лет. А мужа нет.
        — Десять? Ты же совсем девчонка! Сколько же тебе?
        — В ноябре будет тридцать.
        — А муж куда подевался?
        — Развелись. Но ребенок не от мужа. У моего сына другой отец.
        — Ого! Богатое, значит, прошлое?
        — Очень богатое. Все? Допрос окончен?  — Катю задел его тон. Кто он такой, чтобы быть недовольным ее прошлым? Какое он имеет к нему отношение? Но Жора, видимо, считал иначе. Его взволновал вопрос о прошлом Екатерины.
        — Ты Мишке-то скажи об этом.
        — Это еще зачем?  — удивилась она.
        — Ну… как тебе объяснить?  — Жора замялся.  — В общем, скажи. Он должен знать.
        Он так и не сформулировал причину, по которой Кате следовало известить Михаила о подробностях своей личной жизни.
        — Не собираюсь я ни перед кем отчитываться. Сам скажи, если это ему так важно. Кстати, где он?
        — Скоро подойдет.
        — Новую барышню охмуряет?
        — Уже. Сейчас в гости приведет.
        — Молодец братик! А ты что же никого не привел? Супчика много получилось, хватит на всех желающих.
        Внезапно Жора разозлился. Глаза сузились и заблестели.
        — Очень хочешь? Раз плюнуть — приведу. Порадую, так и быть. Чуткая какая сестренка-то у нас. Не сестра, а прям мать родна!
        Он повернулся и быстро ушел. Катя не поняла, что его так разозлило. Она вышла из домика и столкнулась с Тарасовичем, шествующим под руку с высокой миловидной девушкой с еще более роскошной грудью, чем у вчерашней Раечки. Девушка с улыбкой слушала Михаила, о чем-то увлеченно повествующего. Увидев Катю, он остановился.
        — Знакомьтесь, девочки сестра Катенька, а это — Мариночка.
        Девушка приветливо протянула Кате руку.
        — Катюш, а куда Жорик-то понесся?  — поинтересовался Тарасович.  — Пролетел пулей, я и спросить не успел.
        — Не знаю, но думаю, скоро явится. И не один.
        — Ну-ну, подождем, спешить некуда. Так, Мариночка?
        Жора действительно появился довольно скоро. Он вел под руки сразу двух девушек. Одна, миниатюрная, трогательно хрупкая, с белыми волосами, рассыпанными по плечам, казалась совсем юной. Впечатление усиливали неправдоподобно тонкая талия и крохотные незабудки на лимонном крепдешине короткого сарафанчика. На ее фоне вторая девица выглядела элегантной молодой дамой. Тоже светловолосая, но модно стриженная, в очках с задымленными стеклами и облегающих белых бриджах, она смотрелась пикантно и соблазнительно. В свободной руке она держала гитару в темном чехле. Пропуская девушек в домик, Жора небрежно бросил:
        — Мои подруги с гитарой Оля, без гитары Лиля, Екатерина, сестра.
        Быстро стемнело. В домике перегорела лампочка. Все шумно разместились в темноте и тесноте, смеясь и весело переговариваясь. Было решено посидеть при свечке, которую запасливый Жорик достал откуда-то из-под кровати. Оттуда же появились бутылки с вином и еще один таз со спелыми фруктами. Екатерину, как представителя принимающей стороны, попросили помыть их. Она вышла во двор и в задумчивости остановилась. Братья даже не вспомнили про супчик, над которым она с таким воодушевлением трудилась. Они заняты своими веселыми гостьями, а на ее старания им плевать. Хотелось вернуться в домик, грохнуть тазом о стол и, пнув ногой покосившуюся дверь, гордо удалиться. Но она вынуждена ждать, когда братья вдоволь навеселятся и вспомнят о ней. Потом они поспешно отбуксируют ее до корпуса, стремясь побыстрее вернуться к своим пассиям-однодневкам, заждавшимся в сараюшке следующей, вполне предсказуемой стадии отношений…
        Она побрела к крану и поставила таз под ледяную струю. «С Михаилом все ясно,  — размышляла она,  — а кого предпочтет капризный экс-чемпион? Субтильную Лилю или гитаристку с аппетитными бедрами? И что же, они проведут ночь все вместе? Вчетвером?  — Катя брезгливо дернулась.  — Страстные стоны, интимные звуки, доносящиеся с соседних братских кроватей… или будут устраиваться по очереди? Одна пара прогуляется к морю, другая займется любовью, а потом поменяются? Как все просто, оказывается, в этом мире. Просто и пошло…»
        Все уже выпили вина и шумно галдели. Ольга настраивала гитару и напевала без слов. Катя поставила фрукты на стол и, взяв виноградную гроздь, уселась на кровать старшего брата. Она придвинулась к самой стене, почти исчезнув в темноте. Михаил протянул ей свою подушку, предложив положить ее под спину. Сидящая между ними Оля перебирала струны. Напротив нее в окружении Марины и Лили восседал Жора. Он нагнулся к гитаристке и тихо переговаривался с ней, кивая и улыбаясь. Наконец, она заиграла и запела. Голос у Ольги оказался сильным и красивым, пение — профессиональным. Затаив дыхание, все слушали слова старинного романса «Вернись! Я все прощу упреки, подозренья, мучительную боль невыплаканных слез, укор речей твоих, безумные сомненья, позор и стыд твоих угроз…»
        Катя заметила, как заблестели глаза Жоры. Он не отрывал от певицы горящего взгляда. Ольга сделала проигрыш и продолжила «Я упрекать тебя не стану. Я не смею… Мы так недавно и так нелепо разошлись… Ты так любил меня, и я была твоею… Зачем? Зачем же ты ушел? Вернись!»
        Из темноты на Катю гордо поглядывал Михаил, словно желая сказать «Видишь, какие женщины бывают у нас в гостях! Настоящие певицы и музыкантши!»
        «О, сколько… сколько раз вечернею порою в запущенном саду на каменной скамье рыдала я, забытая тобою… О милом, дорогом… о розах… о весне…». Жора откинулся к стене и в упор смотрел на Екатерину. Его взгляд показался ей наглым и насмешливым. Ольга вдарила по струнам и запела с особым чувством «Я память прошлого благословляю. О, если бы мечты мои сбылись… Я так люблю тебя… Люблю и проклинаю… Вернись! О, дай мне снова жизнь! Вернись…».
        Хотелось аплодировать, так это было хорошо! Хотелось преподнести певице цветы и попросить автограф.
        — Оленька у нас дипломант конкурсов студенческой песни!  — возгласил Тарасович, когда стих последний аккорд.  — Она личность известная, гастролирует с концертами по разным уголкам нашей необъятной родины и радует народ своим искусством. Нам всем повезло слушать ее в такой интимной обстановке, в такой приятной компании!
        Оля пела еще, хорошо и много. Когда она перешла к авторским песням, все запели хором.
        — Катюха!  — воскликнул вдруг Жорик в наступившей паузе.  — Ты ведь тоже неплохо поешь. Спой-ка нам что-нибудь, сестренка!
        Тарасович перевел удивленный взгляд с брата на Катю. «Идиот!  — разозлилась она.  — На всякий случай решил указать мне место. Ну, держитесь, гости дорогие! Сейчас спою!». Ольга перебирала струны, готовясь подыграть.
        — Не надо,  — Катя дотронулась до струн,  — я спою без аккомпанемента.
        Она запела «Колечко». Эту старинную русскую песню она помнила и любила с детства. Ее пела бабка Ксения — старенькая матушка ее тогда уже немолодого отца. Катя в точности переняла ее простонародную манеру. Пела, как деревенская баба, с придыханиями и подвываниями, непредсказуемыми остановками и прочувствованными «охами». Не знали братья, что Катя любила и умела петь. В наступившей тишине удивленные Михаил и Жора слушали ее сильный альтовый голос «Потеряла я колечко, потеряла я любовь. Я по этому колечку буду плакать день и ночь…».
        Девушки тоже затихли. Ольга повторила попытку подыграть, но Катя положила руку на струны.
        — «Где девалось то колечко, что мизинец украшал? Где девался мил дружочек, что словами обольщал?» — Она видела и знала, что поет хорошо. А необычная мелодия и нетрадиционная манера исполнения, не принятая в официальной народной песне, поразили слушателей.  — «Обольстил милый словами, сам уехал д-навсегда… Сам уехал, мне оставил ох… малютку д-на руках…»
        Катя закончила пение в восхищенной тишине. Ее песня ворвалась диссонансом в репертуар Ольги, отложившей гитару и двигающей рукой по кровати в поисках чехла. Жора помогал ей искать.
        Глава 15. Ночное купание
        — А теперь ночной заплыв!  — жизнерадостно воскликнул Тарасович.  — Правила у нас жесткие! Купаемся голышом! Кто не согласен — остается и ждет в домике!
        — Голышом?  — Марина замотала головой.  — Ну, нет, не знаю… я не смогу, я лучше останусь…
        — Это чудесно! Это здорово! Вы никогда не купались ночью голой? Это такая красота! Это сказка! Идемте, Марина, не пожалеете!  — затараторили Лиля и Оля.  — А мальчики отвернутся! Правда, мальчики?
        — А то! Конечно, отвернемся!  — загоготал Жорик.  — Вряд ли вы что-то новое нам продемонстрируете, девочки! Полагаю, у всех одно и то же, на одних и тех же местах. Бга-а-а…
        Екатерина пошла вместе со всеми. Купаться она не собиралась, но надеялась, что на обратном пути кто-нибудь проводит ее до корпуса. Хотелось скорее попасть в номер и обдумать сегодняшний день.
        Ночное море поразило ее. Тяжелые фалды темного шелка медленно вздымались и опускались, словно мерно и тяжко вздыхал незримый гигант. Чуть дымилась серебристая молния лунной дорожки, то плотно застегнутая, то расплывающаяся дрожащими зигзагами. Черный бархат над головой, расшитый сияющими бриллиантами, тянулся вдаль, где невидимый шов соединял его с мерцающими шелками. Красота потрясала…
        Братья незаметно разделись и, быстро нырнув, исчезли из вида. Девушки тоже начали разоблачаться. Первой обнажилась полногрудая скромница Марина, за ней — худышка Лиля и ладная Оля. Девушки боязливо зашли в воду и остановились, поеживаясь. Вынырнувшие откуда ни возьмись братья заставили их с визгом окунуться. Дамы поплыли, упрекая кавалеров в нарушении обещаний не подсматривать.
        Катя осталась одна. Она слушала шутливые переругивания и кокетливые повизгивания, и вдруг тоже захотела в воду. Плыть бездумно и отважно в сторону невидимого горизонта, окунуться в шелковую бесконечность, раздвигать тяжелые фалды уверенными движениями, слизывая с губ соленые брызги. Но голой она еще никогда не купалась. Ее смущали оценивающие взгляды едва знакомых женщин и жизнелюбивых братьев.
        — Катюша! Ну, что же ты?  — раздался совсем близко от берега голос Михаила.  — Давай к нам! Такая красотища! Не стесняйся! Все уплыли далеко, не увидят, а я отвернусь! Раздевайся, я не смотрю…
        Он помахал ей и, развернувшись в сторону моря, поплыл большими саженками. Катя решилась. Она быстро разделась и нырнула.
        Было непередаваемо прекрасно. Такого она не испытывала никогда. Дневные купания не шли ни в какое сравнение с этим ночным пиршеством. Она заплыла далеко за буйки, а когда повернула обратно, увидела на берегу уже одетую компанию, тревожно всматривающуюся в темноту. Заметив Екатерину, успокоенные девушки направились к лестнице, ведущей на набережную, а братья замешкались. Нащупав дно кончиками пальцев, Катя крикнула:
        — Я здесь! Я уже выхожу! Идите, я догоню!  — Мужчины не тронулись с места. Она сделала еще несколько шагов, вода уже открывала плечи.  — Ну, что же вы? Уходите или отвернитесь!  — Жора повернулся спиной к морю, но Михаил продолжал стоять лицом к ней.  — Миша, я замерзаю!  — Катя и впрямь чувствовала озноб. Она опустилась в воду по шею и проплыла еще немного, пока колени не задели дно. Тарасович напряженно ждал, когда она поднимется из воды. Катя рассердилась — Михаил Тарасович, хотите, чтобы я простудилась? Что вы уставились? Отвернитесь или уйдите!
        Кучка с ее одеждой лежала у самых ног братьев. Жора что-то говорил Тарасовичу, обняв его за плечи и пытаясь развернуть к себе. Тот, наконец, отвернулся, и Катя, стуча зубами, выбежала из воды. Она одевалась прямо за их спинами, заметив по напрягшейся руке Жоры, каких усилий стоило ему удерживать брата. Она спешила, но на мокрое тело одежда надевалась с трудом. От нижнего белья Катя решила отказаться и торопливо натягивала белую юбку через влажные ноги.
        Михаил с силой отпихнул Жору и вырвался из братских объятий…
        Она не узнала его лица… судорожно подергиваясь, на нее смотрела омерзительная физиономия монстра. Плотно сомкнутые, растянутые до ушей губы застыли в жуткой гримасе, изображающей улыбку. На месте глаз блестели стекла. О них, словно пытаясь выпрыгнуть, бешено колотились зрачки. Чудовище издавало приглушенные звуки, похожие на сдавленные стоны или утробное урчание. Стеклянные глаза жадно шарили по ее телу…
        Катя испытала шок. Спрятаться от возбужденного зверя было некуда. Она предстала перед Тарасовичем в чем была — обнаженная до колен, с прилипшей к ногам, как хвост русалки-альбиноса, белой юбкой. Монстр протянул конечность, и холодные щупальца коснулись ее груди… Она в ужасе отшатнулась, едва не упав из-за скованных юбкой коленей. Но рука продолжала тянуться, перебирая дрожащими пальцами…
        Не отдавая себе отчета, во что обойдется ей это в будущем, Катя возненавидела Михаила Тарасовича с этой минуты и до конца жизни. Он перестал существовать для нее в любом качестве — спасителя, спасателя, просто знакомого или совсем постороннего мужчины. Ей никогда не забыть остекленного вожделения, растекающегося по ее телу мутной смолой.
        Жора тоже обернулся, но быстро отвел глаза. Но Катя больше не торопилась. Она неспешно натянула узкую юбку, тщательно расправила на груди вишневую кофточку, свернула лифчик и трусики в тугой комочек и зажала его в кулаке. Облизывая пересохшие губы, монстр жадно следил за ее движениями. Старший брат увидел все, что хотел.
        — Ну, насмотрелся? Хватит? Или еще показать?
        — Катенька,  — глухо прорычал Тарасович,  — тебе нечего стыдиться. Ты хороша, как морская ундина. Даже дыхание захватило…
        — Смотри, не задохнись, Мишенька,  — ледяным тоном сказала она, перехватив тревожный взгляд Жоры.  — Любоваться женскими прелестями сестры — извращение, почти инцест.
        — Ребята, ребята, братья и сестры! Ну, что случилось-то, в самом деле? Из-за чего сыр-бор? Кать, ну, прости его. Ну, не устоял мужик, подумаешь. Любопытство — страшная сила, дети мои. Обернулся, как жена Лота…
        — Жаль, в столб соляной не обратился, как она,  — презрительно процедила Катя.  — Аж засахарился весь…
        Михаил возглавил подъем по узкой металлической лестнице, ведущей на набережную. Катю трясло от гадливости, когда взгляд упирался в шевелящиеся под рубашкой лопатки. Она, как малолетняя дурочка, поверила в бескорыстное благородство Тарасовича. Едва знакомый человек в трудную минуту протянул ей руку помощи, повел себя как джентльмен, как настоящий рыцарь. А его отношения с женщинами ее не касались. Кто она, чтобы осуждать поведение взрослого свободного мужчины? Он был старше Жоры, казался серьезней, солидней. Еще и лысина эта, и очки, придающие любой внешности что-то добродетельное, даже интеллигентное… Но сегодня этот «интельмен» еще раз доказал, что бесплатного сыра не бывает, а благородные рыцари существуют только в ее глупой, набитой книжной романтикой голове. Кто бы подумал, что именно Жорик окажется более стойким и праведным товарищем? Сам не стал пялиться на нее и брата пытался удержать.
        Девушки ждали их на набережной. До санатория дошли все вместе и остановились у корпуса. Жора незаметно отделился от компании и, заглянув в холл, шепнул Кате, что путь свободен. Она быстро попрощалась и скрылась за стеклянными дверями. Но, поднявшись на свой этаж, в номер не пошла, а проскользнула на темную коридорную лоджию. Отсюда хорошо было видно веселое общество, не спешащее расходиться. Первыми откланялись Тарасович и Марина, растворившись в лабиринте аллей. Оля и Лиля остались с Жорой. Он рассказывал им что-то забавное, гримасничая и жестикулируя, а девушки заливались хохотом. Неожиданно, все пожали друг другу руки и разошлись в противоположные стороны. Подруги двинулись по дорожке вдоль корпуса, а Жора, заложив руки за спину, продефилировал к центральному входу.
        Катя устало опустилась на кровать. Пляжную сумку она оставила в домике. Там же и Оля прислонила к стене зачехленную гитару. «Утром она забежит за ней. Сегодня у них не получилось. Неутомимый Мишель первым занял обитель любви. Но младший брат не намерен томиться до утра. Кто-то еще поджидает его этой ночью. Судя по Оле и Лиле, у него полно знакомых женщин за пределами лечебного пляжа…»
        В дверь тихо постучали. Тася плескалась в душе, и открывать пошла Катя.
        — Кто?  — настороженно спросила она.
        — Свои.  — Голос принадлежал Жоре.
        — Что надо?  — нахмурилась Екатерина, открыв дверь.
        — Просто узнать хотел — добралась нормально?
        — Жива, как видишь. А тебе податься некуда? Бункер забаррикадирован? Переночевать-то пустят?
        — Хочешь, прогуляемся?  — предложил Жора, не ответив на ее вопросы.
        — Нагулялась сегодня, да и корпус скоро закроют. В гости не приглашаю.
        — Кать, не обижайся на Мишку,  — понуро выдавил Жора.  — Он немного перебрал, вот и повел себя. Не бери в голову…
        Катя промолчала. Уже бесполезно было рассказывать ей о достоинствах старшего брата, окажись он каким угодно замечательным — былинным богатырем, единолично разметавшим легионы врагов отечества, обладателем всех на свете медалей за спасение утопающих или прославленным полководцем всех времен и народов. Над тем, что было когда-то Михаилом Хорунжием, уже был воздвигнут памятник, мемориал, монумент с обелиском. Стоило только вспомнить упорство бесстыдства, с коим доблестный рыцарь вырывался из железных объятий чемпиона по боксу. И все для того, чтобы поглазеть на испуганную обнаженную женщину, доверившуюся ему, как брату, там, на ночном пляже… Пусть это было по-детски глупо и категорично, по-бабьи зло и недальновидно, но подобные выходки Катя прощать не умела. Крест на старшем брате уже был поставлен ею. Жирный черный крест. И хватит об этом!
        — Извини, Жорик, засыпаю стоя. Завтра погуляем. На сегодня — достаточно с меня, честное слово.
        Глава 16. Предложение
        Тася рассказала, что в корпусе Аркаша не появлялся, зато на пляже безвылазно провел первую половину дня. Вел себя, правда, потише, к отдыхающим не приближался, но неотступно дежурил у лестницы, ведущей к морю, зорко оглядывая женщин. К топчанам не подходил, за волосы никого не хватал, но ни одна дама не избежала его сканирующего взгляда.
        Утром за Катей зашел Жорик в парадных бежевых джинсах и новой белоснежной футболке. Выйдя из душа, он заторопил ее, дав понять, что ждет ее что-то необычное. Физиономия при этом была у него тускловатая. Заинтригованная Катя поторопилась, и через пару минут сараюшка-завалюшка предстала пред ними во всей своей гостеприимной красе.
        Михаил колдовал над убогим столом, разливая по тарелкам Катин супчик, подогретый на керосинке. В стеклянной вазочке маслянисто поблескивала щедро наваленная икра. В центре стола в окружении трех граненых стаканов возвышалась бутылка с янтарным вином. Мягкий серый хлеб, порезанный толстыми ломтями, дожидался едоков на вчерашней газете.
        Михайло суетился, усаживая гостью, не встречаясь с ней глазами. Намазали на хлеб икру, чокнулись доверху налитыми стаканами, отпили по нескольку глотков, закусили бутербродами и принялись за супчик. Михаил ел жадно и смачно, нахваливая и восхищаясь. Жора с аппетитом вкушал молча. Когда тарелки опустели, старший брат поднялся из-за стола и снял очки. Он неторопливо протер их носовым платком и опять надел. Тишину комнатенки нарушило неожиданное восклицание:
        — Катя, я делаю тебе предложение! Выходи за меня замуж!  — Михаил замолчал, а Жора уставился на свои кроссовки.
        — Что?
        — Катя, ты ничего не подумай. Это не шутка, не розыгрыш. Это самое настоящее предложение руки и сердца. Я хочу, чтобы ты стала моей женой!
        — Кто? Я?  — Катя широко раскрыла глаза.  — Михаил Тарасович, вы в своем уме?
        Жора поднял голову, внимательно взглянул на нее и снова занялся рассматриванием обуви. Что-то не то было у него с этими кроссовками.
        — Катя! Я влюбился в тебя с первого взгляда. Это правда, спроси у брата. Ты прекрасная женщина, Катерина! Серьезная, порядочная, хозяйственная. Вон, какой супец нам наварила из ничего. И ты красивенькая.
        — Какая?
        — Очень симпатичная! Очень! И фигурка что надо, и ножки, и бюстик!
        — Что-что? Что там последнее вы сказали, Михаил Тарасович, не поняла?
        — Я сказал бюстик у тебя замечательный. Не очень большой, но очень, очень хорошенький!
        — Бюстик? Это вчера удалось рассмотреть? Может, ошиблись? Темно все-таки было.
        — Нет, не ошибся. Все рассмотрел! Все увидел! Все у тебя на месте, Катенька!
        — Ну, тогда ладно. Главное, чтоб без обмана. Зубы не показать? Нет проблем.  — Катя изобразила широкую улыбку-оскал, открывающую ровные белые зубы.
        Жорик оторвался от своих кроссовок и с интересом взглянул на нее. Михаил с умилением разглядывал обновленный Катин туалет. К вчерашней белой юбке она надела тонкую изумрудную блузку, привезенную Евгением из последней зарубежной поездки. Прозрачная баска, шаловливо разлетающаяся из-под груди, привлекла особое внимание впечатлительного Тарасовича, но усилием воли он сосредоточился на Катином лице, расплывшись в сладкой улыбке.
        — И зубки у тебя один к одному — жемчужинки! Я бы хотел получить от тебя ответ прямо здесь, на юге, а потом уже займемся формальностями. Сообщаю, через три дня у меня юбилей — полтинник! Приглашаю тебя, Екатерина, в ресторан «Лазурит» к восемнадцати ноль-ноль в качестве специальной гостьи, то есть моей дамы!
        — Полтинник? Это пятьдесят лет, что ли?  — Катя была изумлена. Рослому, подтянутому Михаилу нельзя было дать и сорока. Свежая кожа, упругое тело без малейших признаков старческой дряблости. Правда, такими рельефами, как у брата, он похвастаться не мог, но руки и ноги у него были сильными, стройными, в меру мускулистыми. Вот только лысина… Но мало ли совсем молодых парней ее не имеют?  — Вот это да! Ничего себе! Вы молодец, Михайло Тарасович! Завидный жених!
        — Катюша, хочу тебя попросить называй меня на «ты», а то ты все путаешься. А жених я действительно завидный. У меня все есть для счастливой семейной жизни!  — Михаил гордо вскинул голову.  — Трехкомнатная квартира в центре города, новая «Волга». Белая! Прекрасная дача на волжском берегу и собственный катер!
        — Да… стоит подумать.  — Екатерина сделала серьезную мину. Но от этого монумент Тарасовича не пошатнулся ни на йоту. “А на что жить будем, Миша? У меня сын третьеклассник. Наверное, Жорик уже сообщил об этом?
        Жора вновь оторвался от проблемных кроссовок. Лицо его выражало напряженное внимание.
        — Катюша, об этом не волнуйся, я детей люблю. Твой сын будет моим сыном. А деньги у меня есть. И будут, и знаем, где взять. Я в городе человек не последний — госинспектор по приему сельхозпродукции у населения. Как думаешь, откуда икра-то черная? Да еще и банками трехлитровыми? То-то же. Эх, жаль, рыбкой не удалось тебя угостить — всю уже слопали под пиво.
        — Он еще в сельхозакадемии преподает, и музыкальная аппаратура у него классная,  — впервые за время самосватовства брата встрял Жора.  — Такой ни у кого нет. Фирменная!
        — Это замечательно,  — повернулась к нему Катя.  — Я музыку хорошую очень люблю.  — И вновь обратилась к Михаилу — А с алиментами как? Дожить до пятидесяти лет без детей вряд ли удалось. Я права?
        — У меня дочь от первого брака, но она уже взрослая. Я помогаю, конечно, но это ни в коем случае нас не разорит.
        — Значит, был брак? И, судя по всему, не один? Сколько же?  — строго спросила Екатерина.
        — Наш с тобой будет третьим, и, надеюсь, последним. Я никак не ожидал, что встречу на юге такую прекрасную девушку, что жениться захочу,  — прочувствованно сказал Тарасович.
        — А как же Рая? Марина? О других не говорю, Михаил, но этих двух я лично наблюдала. Если бы они знали, что вы с ними только время проводите, а жениться на мне собираетесь, стали бы они с вами встречаться? Получается, вы их обманывали? Хорошо ли это, Миша? Женщины, наверное, надеялись, планы строили, а вы их так цинично использовали. Да и мне не очень приятно, что вы на глазах у будущей невесты…
        — Но ты же сама предложила?  — искренне удивился, но отнюдь не смутился Тарасович.
        — Мало ли что я предлагала. Вы ведь предложения мне тогда не делали? И я замуж еще не собиралась.
        — А сейчас собралась,  — ехидно заметил младший брат.
        — Во всяком случае, буду думать, Жорик!  — оборвала его Катя.  — Что толку, что ты при мне романов не крутил? Замуж-то не зовешь меня? А Михаил Тарасович сразу понял, что я за человек и какая я женщина. И бюстик мой ему нравится. А он ни в какое сравнение не идет с Раиным или Марининым. Ты вообще меня не замечал, только еще давно, до Аркаши, какие-то глупые комплименты отпускал. Но кому ты их не отпускал на лечебном пляже? Тебе все подряд женщины нравятся. А Михаил сразу увидел, что я женщина порядочная, и на мне можно жениться!  — Катя повернулась к Тарасовичу — Большое спасибо, Михаил, за ваше предложение и за оказанное доверие, я очень польщена и обязательно подумаю. Только вот еще одно у меня сынок в спецшколе учится. Как у вас в городе со спецшколами?
        — Да не вопрос, Катенька!  — непонятно чему обрадовался Тарасович.  — О чем речь? У нас же не деревня, а крупнейший город страны. У нас тоже цивилизация. С языковым, математическим, гуманитарным уклоном школы имеются. Да я в самую лучшую школу его устрою! Мне это раз плюнуть!
        — Отлично, Михаил. И еще. Вас не смущает разница в возрасте? Ведь двадцать лет не шутка. Я женщина молодая, вдруг еще родить захочу, а не получится? Обидно, правда?
        Тарасович выпятил грудь и насмешливо заметил:
        — А вот об этом, Катюша, тебе совсем не надо беспокоиться. С этим делом у меня полный порядок. В нашем роду все мужчины — хоть куда! Родим! И не одного, а сколько захочешь. У нашего деда Богдана последний ребенок после семидесяти родился, спроси у Жорика. А прадед, говорят, еще сильнее мужик был!
        — Тогда ладно, с этим выяснили,  — успокоенно сказала Екатерина,  — а то я волновалась.
        — Ты все же не торопись,  — улыбнулся Тарасович.  — У тебя еще три дня на раздумья. А в ресторане, в торжественной обстановке, ты подаришь мне свое согласие, как самый драгоценный подарок на мой знаменательный юбилей! Подумай хорошенько, а я буду ждать в предвкушении.
        — Михаил,  — Катя по-прежнему сохраняла серьезность,  — пока я окончательного согласия не дала, ты, как мы и договаривались, совершенно свободен. Я имею в виду женщин. Погуляй напоследок, а уж потом я никакого беспорядка не допущу. Так что, не теряйся. Может, это последние твои деньки на свободе-то?
        Глава 17. Телохранители
        В этот день было решено вернуться на всеми любимый лечебный пляж с хорошо организованными радостями жизни. Но Михаилу срочно понадобилось позвонить, и он убежал на переговорный пункт, пообещав вскоре догнать их. По дороге к морю Катя и Жора не разговаривали. Он о чем-то задумался и вдруг остановился.
        — Зря ты так с Мишкой, Кать. Он ведь серьезно…
        — Может, хватит?  — Катя повернула к нему разгневанное лицо.  — Не до такой же степени я дура, Жорик! Мало вам мариночек с олями? До меня добрались? Решили тяжелой артиллерией вдарить — законным браком? А я, разумеется, клюну, деваться-то мне некуда. По-моему, это последнее дело с женщиной в моей ситуации такие приемы применять. Мол, сестра не сестра, а попробовать можно. Я ведь тоже не первый день на свете живу. Кем надо быть, чтобы поверить в этот бред? За кого вы меня принимаете, братья?
        — Кать, ты не права, послушай!  — горячо перебил ее Жора.  — Ты ж ничего про Мишку не знаешь, а его знать надо! Представь, он только так и женился всегда — сразу! Первый раз — на студентке. Предложение сделал на третий день. От нее и дочка у него, племяшка моя Виктория. А второй раз — на аспирантке. Так и вовсе, в первый же день в ЗАГС позвал. Но там недолго получилось, лет пять всего прожили. У нее сын от первого брака. Мишка растил его, как своего. До сих пор парню помогает, хоть с Натальей и разбежались давно. А с тобой почти две недели тянул, все нормативы перекрыл.
        — Поэтому ничего и не получалось у твоего Мишки. И не получится!  — прервала его Катя.  — Что за подростковая пылкость у взрослого мужчины? А женщины-то почему на такое шли? Тоже так сильно влюблялись? Или за кого угодно, лишь бы замуж?
        — Про женщин не скажу, не знаю, но Мишка именно такой. И он был искренен с тобой, слово даю. Я все же лучше брата знаю. Будь спокойна, он не врет! Он действительно влюбился, и его предложение — самое настоящее, клянусь. Так что, подумай…
        — О чем тут думать, Жорик? Что это за любовь, если каждый день у меня на глазах он дам, как перчатки, менял? О какой женитьбе речь? А как он ночью на пляже себя повел? Пожилой человек! Еще и братом назвался. Никакого повода так вести себя со мной я не подавала, и разрешения любоваться на меня, в чем мать родила, он не получал. Нет уж, ничего у него не выйдет! Гуляйте без меня, ребята!
        Она все никак не могла успокоиться, но Жора остановил ее:
        — Кать, если ты отказать ему решила, то очень тебя прошу, сделай это помягче как-нибудь,  — он взял ее за руку.  — И не в такой манере, как со мной сейчас говоришь. Мишка мужик ранимый, не слишком везучий в личном, немного романтик. Он ведь мечтает о тебе каждый вечер, планы строит, а баб этих всерьез не принимает. Только о тебе и трындит, когда мы вдвоем. Ты представить не можешь, как он обрадовался, когда Тася вдруг появилась и к вам позвала. Он не знал, как и подступиться к тебе. А тут вдруг помощь его потребовалась! Прям загорелся весь. Как увидел тебя в первый раз на нашем пляже, так сразу и сказал «Вот на этой бы я женился, не раздумывая».
        Екатерина недоверчиво слушала, постепенно остывая. Кто их разберет, этих мужчин, как и почему они женятся? И о подобной скоропалительности приходилось слышать, но она никак не ожидала, что столкнется с ней в жизни, а не в женских байках. Неожиданная мысль вдруг вспыхнула в мозгу и поразила ее если бы это стремительное предложение поступило от Жоры, то вряд ли вызвали такую же брезгливо-презрительную реакцию. И там, на ночном пляже, она не чувствовала бы себя оскорбленной до глубины души, если бы не старший, а младший брат любовался звездными бликами на влажном теле… Вспышка эта длилась мгновенье, и не понравилась ей. Она отнесла ее к неизбежно постигающей здесь всех и каждого южной эйфории…
        Аркаша на пляже отсутствовал. Знакомые встретили троицу с энтузиазмом. Интересовались, где они пропадали? Общительная прокурорша уже внесла ясность в инцидент с Аркашей. Кто-то жалел Екатерину, но многие и осуждали. Зато братья приобрели героический ореол в глазах и сердцах прекрасных дам и утопали в народной любви.
        Над Катей посмеивались, когда заметили, что она и шага не делает без сопровождения телохранителей. Шла ли она окунуться в море, собиралась ли заглянуть в кафе или в спортивную зону, оба или один из братьев, чем и кем бы ни были заняты, безропотно поднимались и следовали за ней. Чаще Катю сопровождал накаченный Жорик. А Тарасович, казалось, и в самом деле вдыхал последние глотки холостяцкой свободы, флиртуя напропалую. Невзирая на лысину, рослый и складный, он пользовался не меньшим успехом у женщин, чем младший брат со всеми своими рельефами и мопассановской растительностью на лице. К Михаилу тяготели разновозрастные дамы с рациональным мышлением и серьезными взглядами на жизнь. Популярность Жоры отличалась контрастностью. Он привлекал романтичных особ, находящихся во вселенском поиске великой любви, или отчаянных искательниц приключений.
        День прошел без происшествий. Аркаша на пляже не появился, а вечером родственники ужинали в кафе на набережной. Михаил был без дамы, но вскоре удалился, сославшись на неотложное дело. Провожать Екатерину вновь пришлось Жоре. Они медленно шли по улице.
        — Ты давно развелся?  — осторожно спросила она.
        — Лет десять тому. Детей нет, пострадавших тоже…
        — А жена не пострадавшая сторона?
        — Не думаю,  — вздохнул Жора.  — По-моему, рада была отделаться. Достал я ее…
        — Чем же? Изменял, наверное?
        — Нет. Там другие дела.
        — Ты еще любишь ее?  — с интересом спросила она.
        — Уже нет. Да и времени слишком много прошло. Виноват я перед ней. Жизнь испортил. Она ведь первой красавицей в городе считалась. Жила, горя не знала, пока меня не встретила.
        — Так влюбилась?
        — Не сказал бы. Скорее, я влюбился, как подорванный. Все вокруг нее разрушил — от мужа увел, с родней перессорил, друзей и поклонников разогнал. Никому к ней приблизиться не давал. Крушил все. И всех. Боялись меня. Кулаков моих и знаменитого удара. Можно сказать, в самом прямом смысле отбил ее у всего города. Ладно, Кать, расскажи-ка лучше о себе. Как так получилось, что ты с мужем разошлась? От таких женщин обычно не уходят.
        — Не он, я ушла.
        — Другого полюбила?
        — Все того же, от кого сына родила. Вернулась, так сказать, на круги своя. История там не очень веселая, похвастаться нечем. Влюбилась еще на первом курсе в одного товарища, а когда узнала, что он женат, было уже поздно. Я уже жить без него, как мне казалось, не могла. А у него сын, дочка, жена больная…
        — Где ж тебя угораздило познакомиться с таким набором?
        — Случайно. Частника поймала. На экзамен опаздывала.
        — Успела?
        — Еще как. Все успела, как видишь. Даже сына родить.
        — А родители куда смотрели? Есть родители-то?
        — Есть. Мать и отец. Они старые у меня, я — поздний ребенок. Переживали, конечно. Но деваться некуда. Смирились, и во внуке души не чают.
        — Зато папашу его ненавидят. Дочку соблазнил, умницу красавицу, и ребенка ей в восемнадцать лет заделал.
        — Да нет, почему ненавидят? Напротив. Он хороший человек, добрый, ответственный, и сына любит.
        — Ты сказала, казалось тебе, что ты жить без него не могла? И сейчас так кажется?
        — Уже не кажется. Но он не верит. Роман-то у нас много лет тянется. Однажды решила все закончить и освободить его от себя. Исчезнуть из его жизни. Замуж вышла. Фамилию и работу поменяла, жить к мужу переехала. Но не получилось тогда. Через год встретились случайно в метро. Он и не пользовался им никогда. Он большой начальник, Жора, и на метро не ездит. А тут машину на ремонт поставил и спустился под землю вместе с народом. В вагоне и столкнулись нос к носу. И все началось по новой. Еще и сын у нас. Он папу любит и не забывал никогда. Скучал очень, хоть и к отчиму прекрасно относился. Мальчик он умный и добрый.
        — А муж-то откуда взялся? Погуливала, что ли, от начальника?
        — Вместе в институте учились, дружили.
        — А ты любила мужа-то? Или просто забыться хотела?
        — Любить не любила, но жили мы неплохо.
        — И ты, значит, бросила его? Предала?  — глаза Жоры недобро блеснули.  — Кинула мужика из-за какой-то старой любви?
        — Получается, так. Но он зла на меня не держит. Муж все знал про меня. Простил и понял. Мы и сейчас друзья.
        — Друзья…  — пробормотал Жора.  — Могу себе представить, что в душе у мужика творится. А он-то любил тебя? Или тоже от кого-нибудь забыться хотел?
        — С первого курса был влюблен.
        — А сейчас затаился. В друзья записался, чтобы глаза отвести. А сам ждет не дождется, когда вновь переходящее знамя завоюет.
        — Какое знамя, Жорик? Так, флажок, еле на ветру колышущийся. И никогда я к нему не вернусь. Да и нет его — на Север подался. Пишет, скоро свадьба. Не хочу больше экспериментов — «любит Платона, живет с Харитоном». Никого и ничего не хочу.
        — Что ж так? Такая любовь до гроба к большому начальнику?
        — Устала я от этой любви, Жорик. Хочу одна остаться. Но трудно, знаешь. Парню отец нужен, а он папа неплохой.
        Много времени сыну уделяет — в театры с ним ходит, в кино, в музеи…
        — А его дети одни с больной матерью сидят, пока он твоего по театрам водит?
        — Ну, что ты. Там народу полно — сиделка, домработница, тетка незамужняя. Она в племянниках души не чает. Еще дедушка был, умер не так давно…
        — Ого! Такую ораву содержать, прорва денег нужна. Тебе-то помогает парня поднимать?
        — Конечно. Квартиру нам купил, обставил.
        — А ты с ним и сейчас… того? Извини за интимный вопрос.
        — Скоро год, как я закрыла эту тему. Пусть семьей своей занимается или другую любовницу найдет, а с меня довольно. Я хочу быть свободной!  — тряхнула головой Екатерина.
        — Свободной? А деньги его берешь?  — усмехнулся Жора.
        — Я на сына беру, мне ничего не надо. Я работаю, и на себя мне хватает. Может, еще диссертацию смогу защитить, пишу потихоньку.
        — Свобода, милая Катя, это, прежде всего, экономическая свобода. И только потом все остальные — политические, идеологические, личные свободы. А ты зависима экономически. Сама говоришь — квартиру купил, мебель. Перестань пользоваться его деньгами и сына на себя возьми. Тогда и будет свобода, если действительно ее хочешь.
        — Хочу. Действительно хочу, Жорик! И над словами твоими я подумаю. Мне бы еще скрыться от него, не видеть…
        — Не уверена в себе? Боишься поддаться ему опять?  — с интересом взглянул на нее Жора.
        — Глупости! Уверена и ничего не боюсь. Сына только жалко.
        — Ты же видеться им не запретишь? Или найди пацану другого отца. Некоторые неродные роднее родных бывают.
        — Легко сказать — другого отца. С отцом-то этим спать придется. А я даже думать об этом не могу. Еще и Аркаша под ноги попался. Напугал надолго.
        Незаметно дошли до корпуса. Кроме охраны, в холле никого не было. Они поднялись на лифте и остановились у номера.
        — Ну, я пошел?  — неуверенно спросил Жора.  — Ты все же подумай над Мишкиным предложением. Тут тебе и город другой, вполне можешь скрыться от своего начальника, и материально все путем. И мужик он надежный. Не смотри на его здешние проделки — это он молодость решил вспомнить, покуролесить немного. И вообще, жила бы с ним, как за каменной стеной. Думаю, надо соглашаться. А к Мишке привыкнешь. У тебя же есть опыт, как с нелюбимым мужем жить?  — съехидничал Жора.  — Так чем брат хуже? Может, в сто раз лучше твоего бывшего. А я к вам в гости буду приезжать, племянников нянчить.
        — Сам-то жениться не собираешься? Или не нагулялся еще? Не всех желающих охватил?  — Кате тоже хотелось поддеть его.  — Зачем тебе племянники? Своих бы родил и нянчил.
        — Жениться? Я? На ком, Катерина?  — хохотнул Жорик.  — Всех достойных кандидатур уже расхватали. Вот и тебя, считай, просватали. Не сегодня-завтра и впрямь родственницей станешь. Не везет мне с невестами…
        Глава 18. Нарушитель конвенции
        Следующий день прошел так же спокойно, как и предыдущий. Аркаша исчез. Всезнающая прокурорша сообщила, что два последних дня его видели на «гадюшнике»,  — как называли городской пляж организованные отдыхающие. Он прохаживался там между спрессованными, как сельди в бочке, «дикарями», наступая на их полотенца и подстилки, и шарил глазами по загорающим женщинам. А Жора заверил Катю, что встреча с Аркашей ей вообще не грозит, ибо он вычислил алгоритм его поисков:
        — Каждому объекту поиска псих посвящает пару дней — холл, лечебный пляж, «гадюшник»,  — заявил младший брат с видом бывалого сыщика.  — В следующие два дня он будет прочесывать центральные улицы, потом заляжет на вокзале, если к тому времени не остынет.
        В тот день Катя изъявила желание пообедать в санаторской столовой. Братья перекусили в кафе горячими чебуреками, а ей хотелось нормального супа. Жора вздремнул в сарайчике, а Михаил стойко отдежурил под печально знакомой пальмой.
        — Жорик, Катюша, давайте сегодня прогуляемся по ботаническому саду,  — предложил Михаил, когда они вернулись в домик.  — Я много знаю о здешних растениях и проведу с вами экскурсию. А потом пройдемся по городу, поужинаем в приличном ресторане и потанцуем. Как вам мой план?
        — Молодец, братан!  — засмеялся Жора.  — Только ботанический сад! Никаких танцулек! Надо приучать будущую жену к твоим увлечениям. Кать, он помешан на цветах и экзотических растениях. У него на даче такое цветет и плодоносит, крыша едет! Будешь там агрономить, не отвертишься.
        — Тогда отведите меня в номер,  — капризно сказала Катя.  — Хочу привести себя в порядок, раз мы в ресторан собираемся. У меня есть новое красивое платье, я его еще ни разу не надевала.
        — Может, на мой юбилей наденешь его, раз оно красивое такое и новое?  — улыбнулся Тарасович.
        — Для юбилея у меня настоящее вечернее платье имеется — длинное, с блестками и с декольте. Но сегодня я тоже хочу хорошо выглядеть. А то уезжать скоро, а я в пляжных туалетах с утра до вечера с вами разгуливаю. Еще подумаете, что я всегда такая замухрышка неухоженная.
        Братья проводили ее в корпус, а сами решили искупаться. Когда через пару часов они зашли за ней, узнать Катю было нельзя. Она уложила каштановые локоны в модную прическу, накрасила ресницы, а прозрачность глаз подчеркнула голубоватыми тенями. На лицо нанесла тон в цвет загара и слегка подрумянилась. Розовая помада придала губам свежесть и блеск. Платье, о котором она сказала братьям, являлось произведением высокого портновского искусства. Его сшила уникальная мастерица, которую с трудом раздобыли для Кати приятельницы. В старых запасах матери обнаружился отрез шелкового полотна. Его сливочный цвет с золотистым оттенком очень понравился Кате и, понапрасну перерыв кучу модных журналов, она сама придумала фасон. Но он оказался слишком сложным технически, и никто не брался за его воплощение, кроме этой сказочно дорогой портнихи. До пояса платье просто запахивалось на груди, образуя низкий треугольный вырез, обе стороны которого украшало нежнейшее ришелье, изумительного узора и ювелирной работы. Узкий поясок с пряжкой из серебряной скани обнимал талию, а юбка скользила по бедрам, разлетаясь вокруг
колен золотистой рябью мелкого гофре. Завершал туалет комплект из бежевой замши — элегантные туфли и сумочка на длинном ремешке. В таком полном параде видеть Екатерину братьям еще не доводилось. Они восхищенно застыли у входа.
        — Ну, что же вы? Заходите! Как я вам? Ничего?  — Катя повернулась, и шелковистая волна, чуть запаздывая, полетела вслед стройным ногам.  — Не стыдно пройтись с такой сестренкой?
        — Нет слов! Ты ослепительна!  — восхищенно воскликнул Михаил.  — Женюсь! Баста!
        — А ты почему молчишь?  — лукаво взглянула она на младшего брата.
        — А что тут скажешь?  — Он мрачно смотрел на нее исподлобья.  — Не знал, что ты такая…
        — Какая такая?  — кокетливо улыбнулась Катя.  — Теперь твоя очередь делать мне комплименты, мой верный страж и возможный будущий родственник. Красивая я?
        — Если бы не моя вошедшая в легенды порядочность, отбил бы я тебя у Мишки, и всех дел,  — невесело пошутил Жора.
        — Ну-ну! Я тебе отобью! Даже не думай,  — игриво улыбнулся Тарасович.  — Не посмотрю, что брат, прирежу ночью, как цыпленка!
        — Не ссорьтесь, мальчики. Я пока ничья и по-прежнему, ваша любимая сестренка из Козлодойска.  — Кате было ужасно весело.  — А ты, Михаил, не спеши братишку кончать. У меня еще есть время на раздумья. Брак дело серьезное семь раз примерь, и только один — надень!
        Михаил Хорунжий оказался большим знатоком южных растений и экскурсию по ботаническому саду провел мастерски.
        — Запоминай, Кать,  — веселился Жорик,  — а лучше — записывай! Он тебе после свадьбы житья не даст, если экзамен не сдашь! У него с этим строго! Учись, студент!
        Южные сумерки уже опустились на город, когда они вышли из волшебного сада-леса. Перед продолжением программы вечерних развлечений Михаил завернул компанию на переговорный пункт. Кате звонить было некому — родители с Алешкой отдыхали на даче, но она решила переговорить с подругой, которой оставила ключи от квартиры. Раз в неделю Ленка обещала поливать цветы и заодно примечать — появляется ли там Евгений, иногда нуждающийся в смене обстановки для отдыха от своих многочисленных проблем. Катя понимала его и жалела, но не любила, когда кто-то хозяйничал в доме в ее отсутствие.
        Жорик надумал позвонить сестре Валентине, живущей в Подмосковье. Респондент Михаила был неизвестен, но, видимо, важен. Тарасович нервничал, но старался скрыть это, а Жора шутливо допытывался — с кем это брат непременно должен созвониться этим августовским вечером?
        Катя дозвонилась первой, узнав все, что хотела. Евгений не появлялся. Ни одна из обязательных примет его посещения не сработала. Не валялись в мусорном ведре небрежно смятые печатные листы, не стояла в раковине кружка с разбухшей заваркой, коврик у двери лежал строгим прямоугольником. Это означало, что ее суверенность не нарушена, и она вздохнула с облегчением.
        Совсем стемнело. Она дошла до высоких кустов с цветущими кронами и достала сигарету. Вскоре из освещенного подъезда выскочил младший брат. Он остановился, вертя головой в поисках Екатерины. Она шагнула в полосу света и помахала ему. Жора заспешил к ней и остановился рядом.
        — Дозвонилась?
        — Ага. А ты?
        — И я дозвонился. Порядок.  — Он пытливо взглянул на нее.  — Кому звонила-то? Секрет?
        — Почему секрет? Подруге. Доверенному лицу.
        — Всё ей доверяешь?  — улыбнулся Жора.
        — А что, не стоит?
        — Дело твое. Женская дружба, говорят, не того… не очень-то бабам можно верить.
        — Откуда такие познания о женской дружбе?
        Жора смутился и замолчал. Неслышно подошедший сзади Михаил обнял обоих за плечи.
        — Ребята, простите, придется еще подождать. У меня все время занято, а дозвониться надо.
        Тарасович вновь убежал в переговорку. Катя рассматривала цветущую ветку, сильно и приятно пахнущую. Она притянула ее к себе и понюхала.
        — Не знаешь случайно, как эта штука называется?  — Она обернулась, едва не столкнувшись лбом с Жорой. Он стоял совсем близко, очевидно, потянувшись за веткой вслед за ней, но не отступил, продолжая стоять и почти касаясь ее. В густой тени выражения его глаз она не разглядела, но услышала прерывистое дыхание. Она тоже не отодвинулась, почувствовав что-то неуловимо знакомое в его близком присутствии. От Жоры исходило нежаркое тепло и аромат моря, не заглушающий запаха чистого и сильного мужского тела. Катя все-таки сделала шаг назад, но тонкий каблук подвернулся, и она покачнулась, на мгновение потеряв равновесие. Жора молниеносно подхватил ее, удержав на месте.
        — Ты чего это, Кать? Поплохело?
        Он не убрал рук с ее талии и все еще прижимал к себе, а она поймала себя на мысли, что сразу же умрет, если он отпустит ее.
        — Поцелуй меня…  — Она не поняла, кто произнес эти слова.
        — Куда?  — внезапно охрипнув, спросил Жора, быстро оглянувшись на освещенный подъезд.
        Она представила, как его губы коснутся ее кожи, и прошептала:
        — В шею…
        Жора наклонился, и она вздрогнула, почувствовав его жар сквозь густые усы.
        — Катя, Катя, что я делаю…  — бормотал он, осыпая ее шею и подбородок жадными короткими поцелуями.  — Я же нарушаю конвенцию, Катя…
        Она обнимала его обеими руками, едва держась на ногах от внезапно сокрушившей ее слабости. Казалось, если она оторвется от него хоть на мгновенье, то рухнет на асфальт, как сломанная ветка. Шквал томительно кратких прикосновений затягивал в глубины неизведанной неги. Собравшись с силами, она смогла членораздельно произнести:
        — Что? Что ты нарушаешь, Жорик?
        — Я нарушитель конвенции, Катя… я клятву дал… он слово честное взял с меня… я обещал ему…
        Она несильно оттолкнула его:
        — Да, кому? О ком ты говоришь?
        — Мишке, брату, кому еще?..  — он привлек ее к себе и поцеловал в губы нежно, как ребенка.
        — Все равно ничего не понимаю…  — Она и в самом деле ничего не соображала, одурманенная его сдержанной близостью и странной недосказанностью объятий.  — Какой еще брат? Причем здесь твой Мишка?
        Они стояли и целовались, не в силах оторваться друг от друга. Цветущие ветви скрывали их от глаз редких прохожих.
        Терпкий, сладкий запах пьянил. На асфальте лениво меняли очертания кружевные тени. Жора с силой сжал ее пальцы.
        — Давай… убежим от него…
        Глава 19. Второй побег
        Этот бег она вспоминала долго. Они неслись по тротуарам, взявшись за руки, как школьники, сбегающие с урока. Мелькали слабо освещенные улицы и проулки. Стараясь не высовываться из тени, они бежали под распластавшимися над ними ветвями. Жора несся чуть впереди, нагнув голову, чтобы не врезаться в невидимый сучок. Катя летела за ним, не задумываясь о направлении. Они выскочили на ярко освещенную улицу и остановились.
        — Куда дальше, Жорик?
        — Вперед!  — Он потянул ее за руку, торопливо зашагав по направлению к центру, и вдруг остановился — Кать, не называй меня Жориком. Меня трясет, когда ты меня так называешь.
        — Да?  — удивилась она.  — А как надо?
        — Меня зовут Георгий. Можно Гоша. Только не Жорик…  — он нервно передернулся.
        — Не вопрос…  — она взглянула на него и изумилась произошедшей с ним перемене — суровое, почти незнакомое лицо взрослого мужчины в упор смотрело на нее.  — Больше ты от меня не услышишь это имя, обещаю.
        Они стояли в свете уличного фонаря и смотрели друг на друга, будто увиделись впервые. И одновременно бросились в объятья.
        — Катюша, Катенька, что же это? Что я наделал, болван. Черт… Мишка…  — бормотал Жора, целуя ее волосы.
        — Аятебя прошу, не произноси больше имени своего Мишки,  — оторвалась от него Катя.  — Меня от него тоже трясет…
        — Да ты что? Почему?  — засмеялся он.  — Ты ведь замуж за него собиралась?
        — Не издевайся, уж лучше Аркаша…
        — Ну уж нет! Никаких Аркашек и Мишек!  — он прижал ее к себе, не отрываясь от ее глаз.  — Никому! Слышишь? Никому не отдам! Ты моя, Катя. Только моя!
        Она обрадовалась его словам всем сердцем, зная, чувствуя, что нет в них никакой фальши или излишней самоуверенности. А их собственническую категоричность, отныне и навсегда ограничивающую ее свободу, с легкостью простила ему. Катя лукаво улыбнулась:
        — У тебя уже есть основания для таких заявлений?
        Он смутился на мгновенье и вновь крепко обнял ее.
        — Сейчас же замолчи! Я и так не могу поверить, что сделал это. Не пугай, я и сам боюсь.
        — Чего? Или кого?
        — Себя, Катя…
        Она взглянула на него смеющимися глазами:
        — Так ты трус? Вот, значит, какие вы, спортсмены чемпионы. Давай уйдем от этого фонаря — весь город на нас глазеет.
        Они зашагали по центральной улице, заполненной праздной толпой, мимо многочисленных зданий со светящимися вывесками. Из раскрытых окон неслась музыка, веселые голоса, аппетитные запахи. Георгий свернул к интуристовскому ресторану.
        — Куда ты? Нас не пустят, там вечное спецобслуживание,  — упиралась Катя. Но он не слушал ее и шел вперед, крепко держа за руку. У входа он сунул швейцару купюру, и они беспрепятственно прошли в сверкающий вестибюль.
        Закуска заветривалась в салатницах и блюдах. Георгий подливал шампанское в конусообразные фужеры, доставая бутылку из серебристого ведерка. Они не разговаривали, смотрели друг на друга не отрываясь, и хотели только одного — быть вместе. Близко…
        Заиграл оркестр, и Георгий протянул ей руку. Они прошли в самую середину танцующей толпы, и он обнял ее. Она предчувствовала и ждала от него именно такого объятья — несдержанного и досказанного. Но оно потрясло ее. Такого странного сочетания острого земного счастья с каким-то нереальным, почти абсолютным покоем она еще не испытывала. Казалось, эти сильные руки отгораживают ее не от толчков подвыпивших танцоров, а от всех бед и невзгод мира. Почему никто не рассказывал ей ни о чем подобном? Даже не намекал, что такое бывает? Хотелось проверить на прочность это неизвестное новое, ворвавшееся в ее жизнь. Нащупать его границы…
        — У тебя с женой было так же или иначе?  — небрежно спросила она.
        Георгий отодвинулся, унося с собой неизведанные ощущения.
        — О жене мы говорить не будем, лады? Больше вопросов на эту тему не задавай.
        Границы были! Вот они — жена. Хоть и бывшая, но, как водится, святая. А Катя — так, пустячок, южный романчик. Стоит ли его продолжать в таком случае? С этим традиционным мужским установлением о неприкосновенности хоть и поруганной, но всегда святыни она была знакома давно и хорошо. И эти границы в его устах напугали ее. Их тесные размеры не совпадали с ее ощущениями совершенно.
        — Кать, что? Что-то не так?
        — Ничего страшного, танцуем дальше.
        — Нет, я так не могу. Скажи, что случилось? Я что-то ляпнул?  — Георгий остановился.  — Говори!
        — Ничего особенного. Просто до смерти надоели эти ваши «жены непорочны». Сплошь святые мадонны! Светлый образ хранится в душе, как неприкосновенная реликвия. Не дай Бог загрязнить его даже вопросом из недостойных уст блудницы. Я сыта этим по горло, Жорик!
        — А, вот ты о чем?  — Он тихо рассмеялся и привлек ее к себе.  — Ты ничего не поняла. Вернее, поняла, как тебе надо. Не ее светлый образ хранится в душе, а та куча собственного изготовления, которую я наваял ей. Вот о чем не хочется вспоминать и говорить. А жена моя бывшая очень неплохой человек и весьма красивая женщина, Катюша.
        — Красивей меня?
        — Но не в этом умопомрачительном платье,  — засмеялся он облегченно и вдруг посерьезнел.  — Знаешь, что самое ужасное?
        — Что?  — напряглась она.
        — Ты точно такая, какой должна быть. Это потрясает и пронзает меня насквозь, как кол — внутренности несчастного Кампанелло…
        Они пришли на безлюдный городской пляж. Светила луна. Сияли далекие звезды. Тихо вздыхало море. Георгий держал в руке бутылку шампанского с ресторанным штампом. Они уселись на самом конце бетонного волнореза, далеко уходящего в море. Разулись, свесили ноги в воду. Георгий обнял ее. Они молчали, но слов и не требовалось — все уже было сказано между ними.
        — А пить будем из горлышка?
        — Ни в коем разе!  — спохватился Георгий.  — Все предусмотрено, мадам!
        Он достал из-за пазухи знакомый конусообразный фужер, но тот вдруг выскользнул из его руки и покатился, зазвенев о бетонную плиту. Георгий дернулся, успев схватить его у самого края. Он с сожалением смотрел на прозрачную воронку с отколотой ножкой.
        — Пить можно. То, что надо, цело.
        Они пили шампанское из некоего подобия хрустальной чаши, передавая ее друг другу, и целовались при передаче…
        Сколько прошло времени, Катя не знала. Мгновения казались вечностью. Хотелось длить и длить их, переживая каждое как можно полнее и глубже, не проронив ни капли на шершавый бетон. Она почти физически ощущала, как оба они растворяются и исчезают в этих мгновениях, но каким-то непостижимым образом сохраняются и остаются в них…
        Становилось свежо. С моря надвигался белесый туман. У Кати кружилась голова. Она держалась за теплое предплечье обеими руками. Георгий почувствовал, что она дрожит.
        — Ты замерзаешь. Пойдем?
        — Куда? Некуда нам с тобой идти, Георгий… как тебя по батюшке-то?
        — Николаевич, Катя, Николаевич.  — Он поднялся и протянул ей руку.  — Идем, что-нибудь сообразим.
        Они медленно шли по остывшей гальке, но Катя все оборачивалась, все вглядывалась в море. Она не могла понять, почему не оставляет ее даже не ощущение, а отчетливое сознание, что они все еще сидят там, на конце волнореза, свесив ноги в теплую воду…
        Море пришло в движение, вскипев мелкой волной. Белые гребешки жадно набросились на волнорез, вылизывая серые плиты, словно пытаясь уничтожить их следы. Но Катя уже знала, что это суетливое волнение напрасно и их следы несмываемы. Что они все еще сидят там. Обнявшись. Невидимо. Под луной и мерцающими звездами. И останутся там навсегда… навечно.
        На площади перед железнодорожным вокзалом было светло и многолюдно. Торопливо протискивались сквозь вокзальные двери только что сошедшие с поезда приезжие. Высаживались из такси и автобусов груженые сумками и чемоданами отъезжающие. Черноглазые темноволосые мужчины, сбившись в группки, переговаривались на своем языке, окидывая вновь прибывших женщин оценивающими взглядами. Пожилые тетки резво сновали в толпе, ревниво поглядывая друг на друга, наперебой предлагая комнату, квартиру и даже дом на любой срок.
        Георгий поставил Катю под развесистой кроной невысокого дерева, скрывшей ее от посторонних глаз.
        — Стой здесь и жди.
        — Я с тобой…
        — Не спорь. Стой и не высовывайся, пока я не вернусь.
        Катя осталась одна, с нетерпением ожидая знакомого звука легких шагов. Она знала, что Георгий обязательно появится, как только управится с какими-то делами, возникшими у него на ночном вокзале. И он появился, ведя под руку сухопарую бабку с бегающими глазами.
        — Вот она, бабуля. Взгляните на эту чудесную девушку и ее прелестное платье. Вы видели когда-нибудь такие глаза? Чистые, ясные, открытые миру и мне грешному? Разве может эта нежная девочка с детскими кудряшками быть ночной бабочкой? Это моя законная, горячо любимая жена, бабуся. Клянусь, чем хотите. Но документов с собой у нас нет. Мы засиделись в ресторане, и наш санаторий уже закрыли. А охрана, как водится, в каптерке заперлась, водку трескает и телек смотрит.
        Старуха подошла к Кате и недоверчиво оглядела ее. Произведенный осмотр, видимо, удовлетворил ее.
        — Ладно, давайте. Только на такси! Ты обещал, тут недалеко.
        — Да без проблем, бабуля. Мы спать хотим, умираем, а завтра слиняем чуть свет. Без манной кашки на завтрак я не представляю себе настоящего отдыха. Я язвенник со стажем, мамаша. Приехал в санаторий по настоянию супруги и, не поверите, пил в ресторане исключительно молоко. Официант от расстройства в обморок грохнулся, публика хотела уже скорую вызывать, еле все успокоились. Ну, а ей, моей душечке, шампусика заказал, не без этого. Она у меня, слава Богу, здорова и не должна страдать по вине такого дохляка, как я. Согласны, мамаша?
        Продолжая балагурить, Жора подхватил бабку под одну, а Катю под другую руку и устремился к остановке такси.
        Неприветливая хозяйка жила одна в двухкомнатной квартире. Она ввела их в большую темную комнату, выходящую на застекленный балкон, и дернула шнурок на стене. Одинокий миньон слабо затеплился в треснутом плафоне допотопного бра. Твердым шагом старуха проследовала к комоду и швырнула на кровать два полотенца, после чего удалилась к себе, хлопнув дверью.
        Георгий отправился в душ, а Катя, расправив платье на спинке стула, огляделась. Углы комнаты тонули во мраке, но света хватало, чтобы оценить ломкость голубоватого наста на низком ложе. На крахмале и синьке хмурая хозяйка явно не экономила. Не выдержав соблазна, Катя сбросила остатки одежды и с наслаждением скользнула в хрустящие простыни.
        В полотенце на бедрах и мерцающих каплях на торсе, Георгий вошел в комнату. Неслышно ступая, он приблизился к дивану и наклонился над ним. Но Катя уже ровно дышала, отвернувшись к стене. Она уснула неожиданно и мгновенно, не справившись с впечатлениями дня.
        — Катя, Катенька, проснись. Я уже здесь! Я вернулся к тебе, Катерина! Я с тобой, радость моя.
        Сильное влажное тело обогнуло контур ее спины. Тяжелая горячая волна, поднявшаяся где-то в глубине, легко вынесла ее на поверхность короткого сна. Прохладная рука запуталась в простынях, нерешительно блуждая в них, растрачивая драгоценную свежесть. Катя нашла ее и прижала к груди в бессознательном противопожарном порыве. Не отпуская его руки, она повернулась от стены, окончательно проснувшись…
        Глава 20. Яблоко
        — Что это было, Катя?  — рассек тишину растерянный голос. Георгий сидел на кровати и тревожно смотрел на нее.
        — Понятия не имею.
        — Ты… не могу найти слов…
        — Нет уж, найди какие-нибудь.
        — Не знаю, как сказать… ты прелесть, Катя!
        — А что, не попадались такие?
        — Никогда!
        — Вот видишь, оказывается, не все тебе еще известно о женщинах…
        — Как ты можешь?  — возмутился Георгий.
        — А Оля? Неужели — хуже? Певица! Гитаристка! Говорят, в мире искусства все продвинутые, без комплексов.
        — Да ты ревнуешь?  — он тихо засмеялся.  — Ты еще и дурочка? Это же настоящий подарок!  — Он заграбастал ее вместе с одеялом и прижал к себе.  — У меня с ней ничего не было, клянусь оставшимся здоровьем!
        — Конечно, не было. Вы ведь тогда первый раз купались ночью голышом? То-то она голосила на все Сочи, как восхитительны ночные заплывы без трусов. И гусли свои в сарайчике оставила, чтобы утром еще раз спеть тебе «Вернись, я все прощу»?
        — Глупая ты женщина, Катерина,  — захохотал Георгий.  — Куда ей до твоего «Колечка».
        — Ты спал с ней?  — Катя попыталась приподняться, но Георгий еще туже стянул ее пододеяльником.
        — Куда? Лежать! Не дергайся и не фыркай, а слушай. Ни с Олей, ни с кем-либо другим романов этим летом у меня не было. Врать не буду, я хотел к ней подкатиться, пока тебя не увидел. Ты день и ночь стояла у меня перед глазами. Веришь, отелла?  — Он лишил ее возможности двигаться, затянув пододеяльник и оставив свободной только голову.  — Скажи «Верю, Гошенька».
        Катя смотрела на него, слушала глуховатый, странно родной голос и… верила. Она и сама не поняла — «что это было?». Это не походило на страсть, на утоление сексуального голода, подогретого южным солнышком. Даже с любовью, которую она знала, имело мало общего. Что-то необыкновенное, что-то таинственное и волшебное произошло между ними. Начавшееся под пьяным ароматом цветущего кустарника и продолжившееся на улетающем в море волнорезе. Казалось, что нашлось что-то исключительно важное, но давно и безнадежно утерянное. Почти забытое, но тайно и страстно желанное. Что-то бесконечно дорогое и несказанно прекрасное…
        Она пыталась понизить пафос ощущений, мысленно подыскивая привычные определения. Но ничего толкового в голову не приходило, кроме банального сравнения с половинками яблока, наконец-то нашедшимися, соединившимися и непостижимым образом превратившимися в целый и спелый плод.
        — Ну, допустим. А почему поклялся «оставшимся здоровьем»? Не стыдно? С такой-то фактурой?
        — И здесь не обманул,  — посерьезнел Георгий.  — Все мои бицепсы и трицепсы — наследство здоровой и физически культурной юности. Но ныне пред тобой запущенный язвенник с большим и печальным стажем, коему кашка по утрам очень даже не повредила бы. Такова цена блистательных побед и горьких поражений, милая Катюша,  — Георгий усмехнулся.  — Даже целых две язвы — в кишках и желудке. В последний раз чуть не окочурился в больничке. В реанимации лежал и пение ангелов слышал, как тебя сейчас. Сдается мне, тоже про колечко пели они. Но далековато им до тебя, любовь моя. Сейчас вроде обе не беспокоят. А врать я не люблю, ты просто не знаешь об этом. Я правдивый парнишка и очень доверчивый. Смотри, не обмани. Не прощу…
        Катя жадно впитывала его слова, раскладывая информацию по медицинским, кулинарным и прочим полезным полочкам, успевая смаковать переживаемые мгновения. Она наслаждалась мягким тембром приглушенного голоса, легкой скользящей интонацией, блеском темных глаз, нежными прикосновениями. Эти драгоценные мгновенья тоже уплывали от нее.
        Но она чувствовала, что и они не исчезают без следа, а продолжают длиться в каком-то ином, недоступном времени мире. И то, что Георгий так запросто назвал ее «любовь моя», восприняла как должное и совершенно естественное, потому что как же иначе он мог назвать ее? Ни о каком его легкомыслии больше не могло быть и речи. Она уже точно знала, ощущала всем сердцем, всеми раскрывшимися интуитивными каналами, что этот дамский угодник, этот насмешник и вертопрах — самый лучший, самый удивительный, самый потрясающий мужчина на свете!
        Георгий уснул, а она все смотрела на него, не понимая — почему этот необычный, неземной, почти надмирный покой не оставляет ее? Он не имел ничего общего с отдохновением после недавно испытанной страсти. Было в нем что-то иное, поразительно нежное и тихое, но мощное и всеобъемлющее, конечное и завершенное, не подверженное изменению или исчезновению…
        Это был ее дом. Ее долгожданный истинный дом, по которому она тосковала, даже не догадываясь об этом, и который, наконец, обрела, путаясь и блуждая в поисках дороги к нему.

        Они вышли из подъезда, щурясь от утреннего солнца. Георгий вертел головой в поисках автобусной остановки, обещанной суровой хозяйкой. Говорить не хотелось, но Катя все же спросила:
        — Так сколько же тебе?
        — Сколько дашь?  — улыбнулся Георгий.  — Интересно.
        Она подняла голову, всмотрелась в искрящиеся глаза, окинула взглядом спортивную фигуру, вспомнила легкий пружинистый шаг и остановилась в раздумье.
        — Не знаю, боюсь ошибиться. Лет тридцать пять? Больше?
        — Если бы, Катя, если бы. Я всего на пять лет моложе Мишки.
        — Сорок пять? Врешь! Не может быть!
        — Я старый, Катюша. А для тебя — тем более…
        Ей хотелось крикнуть на всю улицу, что, если бы ему было сто или даже двести лет, если бы он оказался Агасфером, долгоиграющим Сен Жерменом, Мельмотом Скитальцем, Дракулой — это ни на что не могло бы повлиять… Но она промолчала, задумавшись.
        — Испугалась?  — с грустью спросил Георгий и потянул ее за руку.  — Будет у нас с тобой, Екатерина, классический неравный брак, как у Пукирева на картинке. Прелестная юная овечка перед венчаньем-закланьем и морщинистый старый козел.
        — А мы что, поженимся?  — Катя остановилась.  — Или ты все шутишь?
        — Какие шутки? А ты как думала — поматросила мальчонку и бросила? Разумеется, поженимся, что за глупый вопрос, Катя.
        — А когда?
        — Желательно, здесь и сейчас. Только тебе уезжать скоро. И мне…
        — И как же тогда?
        — Насколько мне известно, поезда и самолеты еще никто не отменял. Придумаем что-нибудь, сообразим…  — Он помрачнел и озабоченно взглянул на нее.  — Смех смехом, а с Мишкой-то что делать? Рвет и мечет, наверное. Еще и в самом деле прирежет. И будешь ты, Екатерина, не мужней женой, а соломенной вдовой.
        — Я в ресторан не пойду.
        — Само собой. Тебе ли по ресторанам шастать? Какая же ты теперь невеста? Опозорилась девушка накануне обручения. Пала!  — Он обнял ее и заглянул в глаза.  — От меня-то не загуляешь? Не сбежишь с каким-нибудь дальним родственничком? Смотри мне, не вздумай! Умеешь верной быть? Женой Цезаря без подозрений?
        — Там видно будет, Цезарь Николаевич. Поглядим на ваше поведение. А ты пойдешь?
        — Обязательно! Если не прогонит. Мы целый год обговаривали, как отметим его юбилей в «Лазурите». Это его любимый кабак. Там цыгане настоящие, таборные.
        — Пойдешь? Без меня?
        — Ты должна понять, Катя. Если он выживет после такого предательства и не вычеркнет меня из списка родственников, я обязан пойти. Полтинник — не шутка. Раз в жизни подводится полувековой итог.
        Она отвернулась, борясь со слезами. А по отношению к ней это не предательство? Он не должен идти! Ни один, ни с ней. Он должен понять, какой у него ужасный брат. Отвратительный, гадкий старикашка, подглядывающий за голыми женщинами. Он должен порвать эти недостойные родственные связи. Зачем они, если у него теперь есть она?
        Настроение испортилось. Они дошли до остановки, где уже собралась толпа, и автобус сразу же подкатил, старый, разбухший от пассажиров. В салоне их оттеснили друг от друга. Симпатичная женщина застряла в дверях, отталкиваемая выходящими пассажирами. Георгий протянул ей руку и с силой втянул в салон.
        — Благодарю, молодой человек.
        Среди шуток и переругиваний Катя различила его низкий, чуть хрипловатый голос. С интимной интонацией, почему-то гнусавя, Георгий обольстительно томно ответил ей:
        — Не стоит благодарности, красавица. Вот вам моя рука, держитесь за нее покрепче. Я самый надежный мужчина в автобусе.
        Она не поняла, что произошло. Слезы хлынули потоком. Катя отвернулась, не имея возможности из-за тесноты достать платок. На одной из остановок ее развернуло лицом к Георгию, и он увидел ее. Он пробрался к ней, схватил за руку и выдернул на залитую солнцем улицу.
        — Катя, что? Кто тебя обидел?
        Она смотрела на него, ослепнув от слез, и вдруг бросилась ему на грудь, мгновенно промочив рубашку. Георгий прижал ее к себе, но потом отстранил, вглядываясь в глаза.
        — Да скажи, наконец, что случилось?
        — Ты не должен… не имеешь права… ты не смеешь…  — всхлипывая, еле выговорила она.
        — Что я не должен, чего не смею?
        — Говорить так… со всеми этими женщинами.
        — Как так? О чем ты?
        — «Я самый надежный мужчина в автобусе»!!  — Она оттолкнула его и опять заплакала.
        — Ах, да… вот в чем дело,  — обескуражено пробормотал Георгий.  — Но это же шутка, Кать. Я так привык. Я ничего не вкладываю в это, а девушке приятно…  — Он осекся и виновато взглянул на нее.  — Ты не должна обращать внимания. Знай, тебе ничто не грозит, пока я жив. Пока скриплю еще.
        — Я не смогу.
        — Сможешь. Привыкнешь. Это же глупо. Я твой! С головы до пят. Неужели не чувствуешь, не поняла еще? Ты не должна беспокоиться и ревновать.
        — А если и я так же? Ты сможешь? Привыкнешь?
        — Еще чего!  — отпрянул он в шутливом испуге.  — Не вздумай! Ты — совсем другое дело. Тебе нельзя ничего! Паранджа! Платок до бровей, двойная вуаль, густая мантилья, москитная сетка, противогаз! И бесформенный балахон на тело, а не эти соблазнительные дырочки на груди.
        — Это не дырочки, а вышивка ришелье, бестолковый,  — сквозь слезы улыбнулась она.
        — Ришелье? Тем более! Никаких вышивающих кардиналов! Они те еще развратники, дырочки им, вишь, подавай!  — Он дотронулся до ее плеча — Ну, прости меня, девочка, я не думал, что ты так среагируешь. Я исправлюсь, буду отвыкать понемногу. Заранее прошу простить, если не получится сразу. Я балбес великовозрастный, Катя.
        Было решено, что на пляж она не пойдет, а Георгий прощупает обстановку с Михаилом. Катя поднялась в номер, решив отдохнуть от всего, что произошло с ней со вчерашнего вечера. Она стояла под душем, смывая с себя его нежность, вкус его губ, и бесконечно жалела, что не может оставить их себе навсегда. Потом прилегла ненадолго… и проспала до обеда.
        Она открыла глаза. Тася сидела на кровати и читала какое-то письмо.
        — Никто не заходил, пока я спала?
        — Заходил.  — Соседка взглянула на нее с любопытной улыбкой.  — Полюбовался тобой спящей и обещал заглянуть позже. Ну? Что? Любовь-морковь? Где были ночью? Михаил вчера несколько раз забегал, все спрашивал — куда вы подевались?
        Катя ничего не стала скрывать и все рассказала. Только об одном она умолчала — о яблоке. Оно было таким круглым и таким крепким, что катилось себе, не замечая пригорков и канавок, не имеющих никакого значения для сросшихся его половинок. Ничто не могло оторвать их друг от друга. Если только разрезать яблоко острым ножом и разбросать половинки по разным концам света?
        Глава 21. И был вечер, и было утро
        Вечером они гуляли по набережной и говорили о будущем.
        Георгий сообщил, что часто бывает в Москве — привозит команды на соревнования, договаривается по разным спортивным делам в городском комитете спорта.
        — Как часто?  — поинтересовалась Катя.
        — Где-то раз в два месяца.
        — Это, по-твоему, часто?
        — Раньше казалось, что даже слишком, теперь не знаю.  — Георгий нахмурился.  — Но и другие города приходится посещать. Такая работа. Будем думать.
        — Когда ты приедешь в Москву после отпуска?
        — Точно не скажу, но осенью обязательно. Все и решим тогда…
        Она представила, как они разъедутся по своим городам, пройдет несколько месяцев, пока они увидятся вновь, и такая перспектива ужаснула ее.
        — А ты не сможешь выбираться на субботу и воскресенье?
        — Вряд ли. Я не миллионер, к сожалению. В порядке исключения, пожалуй, но не как система. Надо что-то менять кардинально с работой, местом жительства. А ты? Сможешь приезжать в Киев?
        Мысль отказаться от помощи Евгения уже поселилась в Катиной голове. А собственных средств ей вряд ли хватит на разъезды.
        — Я тоже в порядке исключения.
        — Вот видишь…
        Они еще долго говорили о том, из чего состоит их жизнь друг без друга. Георгий рассказал, что живет в одной квартире с бывшей женой. Татьяна предпочла занять маленькую комнату, уступив ему большую из-за объемной библиотеки, которую они собирали вместе. Она не хотела, чтобы бывший супруг беспокоил ее, часто пользуясь книгами.
        — А кто она? Кем работает?
        — Она переводчик, знает три европейских языка.
        — А тебе зачем столько книг?
        — Я книгочей, Катюша. Люблю читать, увлекаюсь историей. Собрал все, что можно Ключевский, Соловьев, Карамзин, Костомаров… это — хобби мое.
        — Расскажи о своем втором образовании.
        Георгий задумался и неохотно ответил:
        — Оно не совсем обычное. Потом как-нибудь, не сейчас.
        — А вы не думали разменяться?
        — Разумеется, думали. Все, на что можно рассчитывать — однушка и комната в коммуналке или две однокомнатные с доплатой. Но с нами прописана дочка жены от первого брака. Она девушка взрослая и категорически против размена.
        — Наверное, ваша девушка хочет, чтобы вы были вместе?
        — Права, Кать. Она меня любит. Я растил ее, считай, с пеленок.  — Георгий замолчал, глядя куда-то в сторону.
        — А ты не пробовал помириться с женой?
        — Пробовал. Первое время,  — Георгий невесело усмехнулся.  — Не нужен я ей. Такой, как есть…
        — А она тебе?  — Катя взволнованно замерла.
        — Не она нужна, а ее прощение. Виноват я. Привязался, как банный лист, а зачем — и сам не понял. Слишком много препятствий пришлось преодолеть, чтобы ее добиться. Пока дрался за нее, думал — люблю. А как победил, так и устал любить. Спортсмен я по жизни…
        — И со мной будет так же?  — неуверенно улыбнулась Катя.  — Тоже разлюбишь, когда женишься?
        Он нежно обнял ее.
        — Я никогда тебя не разлюблю, потому что и сейчас не люблю.
        — Как это?  — Катя остановилась.  — Зачем же тогда все? Хочешь жениться и не любишь?
        — Это другое. Ты — это я. Ты — часть меня, мое продолжение, моя нереализованная дуальность, мое женственное начало, жизненно важный орган. Не представляю, как мог так долго обходиться без него? Вот ты можешь сказать «Я люблю свою печень» или «Я обожаю свой кишечник»?
        — Ну и сравнения у тебя,  — улыбнулась Катя, пораженная схожестью их ассоциаций. Только ей больше нравились половинки крепкого яблочка, а не печенки или кишки.  — А если я твой аппендикс? Живут же без него? Или зуб мудрости?
        — Зуб глупости!  — засмеялся Георгий.  — Ишь, Екатерина премудрая какая выискалась.
        — Ау твоей Татьяны есть кто-нибудь? Замуж она не собирается?  — небрежно задала она важный для себя вопрос.
        — Танька-то? Она не по этому делу.  — Георгий вновь помрачнел.  — Говорит, я навсегда отбил у нее охоту связываться с нашим братом. Боится…
        — Что же ты там натворил такое страшное?
        — Говорю же, виноват. Наделал дел.
        Она любовалась его задумчивым профилем, не слишком вникая в слова. По большому счету ее мало волновало прошлое Георгия, ведь настоящая жизнь для него только начинается. Она будет наполнена их любовью, и важно только то, что касается их двоих. А сложные отношения с бывшей женой не имеют для них значения и ни на чем не могут отразиться.
        Ей все было мило в нем. И его шутливость, и грусть, проскальзывающая во взоре, и аккуратная нежность прикосновений. Он будто боялся повредить ее, поломать. И это тоже казалось необыкновенным. Она уже знала, каким страстным и смелым он может быть, и от этого его сдержанная, не выступающая слишком явно сила, нравилась еще больше.
        — Ты виделся с Михаилом? Как он?
        — Правильнее сказать — видел ли я его?  — Георгий нахмурился.  — Видел… на пляже, пока ты спала. Но он отвернулся от меня. Я не стал подходить, подсел к кэпмену и его матрешке, и пульку с ними расписывал до обеда. А когда оглянулся, Мишка уже ушел с какими-то новенькими. Вечером сегодня… все вечером. Состоится разбор полетов, Катя.
        Они остановились у номера. Георгий замолчал, уставившись под ноги. Было нетрудно догадаться, что предстоящий разговор с братом его не радует.
        — Ну, держись теперь,  — кисло улыбнулась Екатерина.
        — Не пожалеешь, что отказалась от катера с осетрами?  — попытался пошутить он.
        Сердце болезненно сжалось от странного предчувствия. Она с нежностью взглянула на него.
        — Зайдешь за мной утром?
        — И не подумаю. Аркаше тебя оставлю на съедение.
        Они топтались у входа, не в силах расстаться. Казалось нелепым, абсурдным быть разделенными наступающей ночью. Начавшаяся близость требовала продолжения, дальнейшего взаимопроникновения, познания друг друга. Но это было невозможно. За дверью слышались Тасины шаги, Георгию предстояло выяснить отношения с Михаилом, ситуацию с юбилеем.
        — Не понимаю, почему ты нервничаешь? Он ведь даже не родной тебе брат и живет в другом городе. Чем ты виноват, что я не его выбрала? А я согласия ему не давала, ничего не обещала. Благодарна за помощь? Да, очень. Но не замужеством же отдариваться? Сейчас разъедемся, может, больше не увидимся. Что тебя мучает?
        Георгий смотрел мимо нее.
        — Не все так просто, Кать. Я многим Мишке обязан. Он мне в чем-то отца заменил. И он один, как перст. Дочь — ломоть отрезанный. У меня хоть сестра есть, а у него никого, кроме меня. И мы друзья с ним, не только братья.
        — Ну, ладно, иди уже. Получи свои пендюли, предатель.
        Они обнялись, с трудом разомкнув объятья.
        Утро юбилейного дня выдалось жарким. Позавтракав в кафе, Георгий и Екатерина отправились на городской пляж, но им не лежалось и не загоралось на грязной гальке. Катя не решалась спросить, как прошел разговор с Михаилом, а Георгий помалкивал. Он вдруг резко поднялся и скомандовал:
        — Уходим!
        Они вышли на центральный проспект и свернули в боковую аллею. Солнце почти не проникало в коридор из густых металлических арок, увитых цветущими растениями.
        — «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог…» — неожиданно начал Георгий.
        — «Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог»,  — подхватила Катя.
        Держась за руки, они медленно шли по цветущему коридору, в унисон декламируя «Онегина». Оба знали его почти наизусть, и это тоже казалось удивительным и символичным. Когда один запинался, другой продолжал, увлекая за собой.
        — Знаешь, какое для меня там самое сильное место?  — Георгий остановился и недобро взглянул на нее.
        — Какое же?  — скрыв беспокойство, улыбнулась она.
        — «…но я другому отдана и буду век ему верна…».
        — Это?  — Катя пожала плечами.  — А почему?
        — Век, понимаешь? Вечная верность! Веч-на-я! Тебе этого не понять,  — безапелляционно закончил он.
        — Почему же мне «этого не понять»?  — Катя вновь попыталась улыбнуться.  — Если ты всегда будешь рядом со мной…
        — Вот видишь, «если»!  — раздраженно оборвал ее Георгий.  — А если нет? Если не всегда? Что тогда? Найдешь замену? Или запараллелишь с каким-нибудь фраером с более подходящей географией?
        — Если ты будешь со мной, пусть и не всегда рядом. Так лучше?  — перестав улыбаться, она растерянно смотрела на него. Колесо возможных причин агрессивного выпада закрутилось с бешеной скоростью и остановилось.  — Мишка? Это он накрутил тебя? Что он наплел обо мне? Я знала, я чувствовала, что он негодяй! Он злой и подлый!
        — Не надо, Кать,  — сник Георгий.  — Брат мне добра желает.
        — Добра? Уверен? Да он злится, ревнует, завидует! Вот и выдумывает про меня всякие гадости. И ты поверил? Как ты можешь, Георгий!
        — Успокойся, Катя. Мишка, разумеется, переживает, ревнует, завидует. Все это я учитываю, но…
        — Что «но»?!
        — Он прав, к сожалению, милая девочка.
        — Прав? В чем же, интересно?  — она задохнулась от обиды.  — Что он знает обо мне? Что вы оба обо мне знаете? Откуда такая уверенность в моей лживости и порочности?
        — Не о тебе конкретно речь.  — Георгий положил руку на ее плечо.  — О женщинах вообще. Мы ведь с ним не мальчики, пожили на свете. А ты молода — ни себя толком не знаешь, ни жизни. А она штука сложная, Катюша. Порой непредсказуемая. И старик иной раз может повести себя, как сопливый пацан. Ему бы на завалинке греться да семечки лузгать, а он к девкам на вечерку рвется. Ты уж прости старого ветерана — сам в маразм впал и чуть тебя за собой не уволок. Спасибо тебе… за все. Даже не мечтал пережить подобное. Но, как говорится, хорошенького помаленьку. Пора и честь знать. Твой Эверест еще впереди, а моя ближайшая вершина — прохудившаяся крыша дома престарелых. В одном будь уверена твердо — я никогда тебя не забуду.
        Она не могла поверить тому, что услышала. Казалось невозможным, нелепым, немыслимым, что за один только вечер Тарасович с легкостью уничтожил то вечное и несказанное, что случилось с ними. Все ее восторженные построения и пафос возвышенных ощущений рухнули по мановению щупальцев злобного старца! Катя сняла руку Георгия со своего плеча.
        — И ты, конечно, идешь на юбилей. Нарушение конвенции прощено, коварное предательство забыто. Брат доходчиво объяснил, что я ничем не лучше его раечек и мариночек, и в жены тебе не гожусь,  — сделала она попытку прорваться к нему, но пораженно умолкла, взглянув на Георгия. Незнакомый пожилой мужчина стоял перед ней. Глубокие морщины прорезали немолодое лицо. Потухший взгляд устало скользил вокруг. Глаза смотрели ни печально, ни с сожалением или разочарованием — никак! Он не видел ее и не слышал. Ее больше не существовало! Все было кончено…
        — Ну… что ж… вы взрослые мужчины, родные по крови и близкие по духу,  — скрывая отчаянье, сказала Катя.  — Надеюсь, простите бестолковую девицу, покусившуюся на ваше монолитное братство? Но теперь опасность позади. Братья вновь слились в экстазе родственного единения и отстояли твердыню от происков самозванки. Поздравляю с победой!  — она осеклась, еще раз взглянув на равнодушное чужое лицо, и с трудом договорила — Проводи меня, пожалуйста. В последний раз…
        В молчании они дошли до санатория и остановились у корпуса. Прямо на них по асфальтовой дорожке надвигалась обнявшаяся парочка. Высокий мужчина наклонился к хохочущей спутнице. Георгий и Катя замерли, узнав Аркашу. Тот скользнул по ним безразличным взглядом и вновь повернулся к симпатичной хохотушке. Веселые молодые люди, не оглядываясь, прошли мимо.
        — Ну вот, и здесь порядок,  — глядя на удаляющуюся парочку, усмехнулся Георгий.  — В услугах телохранителей надобность отпала.
        — Сколько я должна вам за труды? Отпускные, правда, уже тю-тю, но как приеду, сразу вышлю. Не привыкла одалживаться у малознакомых людей…
        Ее слова улетели в пустоту. Георгий отвернулся и разглядывал редких старичков, прогуливающихся в парке. Дождавшись окончания ее тирады, он невнятно попрощался и заспешил к выходу.
        Катя смотрела ему вслед. Сердце болезненно вздрагивало от каждого шага. Неужели, все только почудилось ей? И всему виной эта расслабляющая феерия с пахучими цветочками, укачивающими волнами и солнечными лучиками, добродушно приукрасившими действительность? Вот и она сподобилась — завела однодневную интрижку с самым востребованным кобельком на побережье. И все-то она напридумывала с этим яблоком. Оказалось ее яблочко жестким, кислым, да еще и червивым. Бывалый червячок Мишутка умело выгрыз самую его сердцевину…
        Глава 22. Окончание юбилейного дня
        Катя поднялась в номер и достала чемодан. Она бросала в него вещи, срывая их с вешалок, и вдруг упала на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Ничего ей не изменить. Не будет в ее жизни ни волшебного яблока, ни истинного дома. Она вернется на знакомый перрон и вновь застынет там в ожидании поезда, то ли уже промчавшегося, то ли задержавшегося в пути, то ли давно отмененного, о чем хриплый вокзальный колокольчик не удосужился известить одинокую пассажирку.
        Впервые за долгое время она вышла из корпуса без сопровождения. Брела без плана и цели по разогретым улицам, направилась было к морю, но вспомнила, что не захватила купальник, и повернула в другую сторону. Перекусила в кафетерии и вновь отправилась бродить по городу, стараясь не думать, не вспоминать… Часы на площади показывали семь вечера. Она не заметила, как свернула к знакомой лачуге. В тенистом дворике было безлюдно. Амбарный замок на хлипкой двери, казалось, вдавил хибару в землю. Катя присела на стул под деревом и задумалась. Востроглазая хозяйка наблюдала за ней из кустов.
        — Ты чего здесь?  — не выдержав, обнаружила она свое присутствие.  — Не пошла в ресторан-то? Или опоздала? Они давно ушли, все трое.
        — Трое? Кто третий?
        — Деваха какая-то. Высокая, белобрысая. Не видела раньше. Я думала, ты с ними пойдешь. Вы ведь не разлей вода в последнее время.
        — Меня не пригласили.
        Хозяйка шагнула из-за куста и встала перед Екатериной, с любопытством спросив:
        — А ты с кем из них? Твой-то кто?
        — Никто. Мы просто приятели. Братья меня от одного ненормального спасли. Есть у вас здесь такой — Аркаша.
        — Слыхала. А я думала, у тебя со старшим любовь. Очень уж он тебя нахваливал — серьезная, мол, хозяйственная, и внешность подходящая. Правда, нет ли, но вроде даже жениться предлагал? Или брехня?
        — Предлагал.
        — А ты, значит, не стала с ним,  — утвердительно кивнула хозяйка.  — Ну да, конечно, он для тебя староват. Зато мужик справный, солидный, при деньгах. Я его много лет знаю. Они каждый год ко мне ездят. Я уж сарайчик этот никому не сдаю, знаю, что обязательно прибудут. Мужчины положительные, трезвые, и женщин серьезных водят. А Жора этим летом вообще не приводил. Где-то на стороне устраивается. Вот, и прошлую ночь не ночевал. Михаил все глаза проглядел, обыскался его. Пропал, не предупредил. Жорик-то с чудинкой маленько. Все смешит меня, замуж зовет. Всю жизнь, говорит, мечтал с такой замечательной женщиной на море жить. Такой балагур разбитной, веселый! Правда, вчера вот…
        — Что вчера?  — нетерпеливо прервала ее Катя.
        — Поругались крепко, кричали громко. Никогда не слышала, чтоб ссорились они. Михаил все наступал на Жору, предателем называл. Нарушил он клятву какую-то. Все повторял «Кто ты есть-то, забыл? Коротка память у тебя. Чем ты ее удивишь? Диагнозом своим или шрамами боевыми? Ты и жив-то еще, благодаря мне, подлый иуда!». Так раскипятился, боялась, драться полезет.
        — Жора тоже ругался?
        — Все больше помалкивал. Или тихо что-то говорил, не разобрать. А Михаил разбушевался, кричит «Ты в бабах никогда не смыслил, хорошему человеку жизнь сломал — и все, с гуся вода. Пацана-то не строй из себя, разуй глаза! Ты ж ничего о ней не знаешь. Кто она, что? С кем живет? Как? На какие? Все на интуицию свою надеешься? Тут тебе не чемпионат на первенство и не село Куделькино. Это Москва, брат! Там все бабы тертые-перетертые. Думаешь, эта не из таковских, раз ноты знает? Это со мной петуха не дашь, а ты вечно ушами хлопаешь. Надсмеется она над тобой и над фамилией нашей, а мне опять раны твои зализывать, из петли вынимать».
        — Из какой петли?  — похолодела Катя.
        — Не знаю. Это, по-моему, он для красного словца так сказал, чтобы убедить Жору не связываться с ней.
        — Ао ком речь-то шла? Называли они ее?
        — Ни разу не назвали, я слушала. Но, наверно, об этой, с гитарой-то. Она у них из Москвы знакомя.
        — Ольга?
        — Вот-вот. Она ведь артистка. Поет хорошо, выступает, и Жоре нравится, я заметила. Может, пообещался ей, слово дал, а от Михаила скрыл? А тот узнал и осерчал — пропадет ведь брат. Известно, какие у артисток порядки. А слово у Жоры верное. В прошлом годе грозился лекарство одно прислать. Думала, болтает. Все здесь, пока живут, горы золотые хозяевам сулят, а уедут — ищи-свищи. А этот нет, вспомнил, прислал и денег не взял. Хороший мужик, добрый, хоть и шебутной.
        — А потом помирились? Перестали ругаться?
        — Утихли. Михаил только сказал «Все остается в силе. Столик на четверых заказан, отменять ничего не будем». Думала, ты у них четвертой будешь. Ходила с ними, суп им варила. Ан нет, с другой пошел. Обиделся, должно, раз отказала. А она тоже женщина неплохая, видная.
        — А Жора с гитаристкой?  — Катя затаила дыхание.
        — Отсюда ушли без нее. Она прямо к ресторану подойдет. Только, думаю, ничего у нее теперь не получится. Михаил мозги-то хорошо брату прочистил. Небось, побоится теперь, поостережется ее.
        Катя жадно слушала разболтавшуюся хозяйку. Ничего доброго полученная информация ей не сулила.
        — Пожалуйста, Валентина Зиновьевна, не говорите им, что я заходила. Подумают еще, что в ресторан хотела напроситься. Шла с моря, забрела по старой памяти, чайку попить, поболтать. Совсем из головы вылетело, что юбилей уже сегодня.
        — Не бойся, не скажу. Зачем мне? Не наше дело. Отдыхайте себе, как хотите. Но и ты промолчи, что знаешь про вчерашнее. Осерчают еще. Хоть шумели, не думали, что за семь верст слыхать.
        Таисия в одиночестве пила чай с вафельным тортом местного производства.
        — Ничего тортик, присоединяйся,  — обрадовалась она появлению Кати.  — А что рано сегодня? Где твой Жорик?
        Она налила из графина стакан воды и вставила кипятильник. Катя подсела к столу и поведала соседке о безумной страсти, вспыхнувшей в пылком сердце Тарасовича, и о коварной измене предполагаемой невесты буквально накануне обручения. А изменила жениху эта бесстыжая девица ни с кем-нибудь, а с его невинным младшим братишкой. Соблазнила чистого наивного юношу, совлекла с пути добродетели на стезю порока, почему и исключено присутствие этой нахальной особы на полувековом юбилее несостоявшегося жениха, обманутого в самых нежных и светлых своих чувствах.
        Рассказывая, Катя ни разу не улыбнулась, зато Тася еле сдерживала смех, а в конце повествования от души расхохоталась.
        — А чего смурная?  — отсмеявшись, спросила она.  — Жалеешь, что в ресторан не попала, или обиделась, что Жорик без тебя пошел? Не обижайся, они же родня, а ты им кто? Сегодня есть, а завтра… надеюсь, не приняла всерьез ваш пересып?  — Тася в упор взглянула на соседку, но та отвела глаза.  — Не вздумай переживать из-за этого бабника. Ты у него здесь не первая и не последняя. Думаешь, он один сейчас в ресторане? Не ест, не пьет, о тебе мечтает? И женат он, наверняка, и детей куча от разных браков. Все они на югах холостые да разведенные. И Виталик мой женат, Даниловна узнала. Дуры мы, а они этим пользуются. Вон, прокурорша не хуже мужиков рассуждает. До конца путевки всего ничего, а она не утерпела — загуляла тут с одним сердечно — со суд истым. Говорит «Уверена, муж дома тоже не теряется. Пусть спасибо скажет, что у меня голова на плечах и семья для меня святое. И на лбу моем надпись не проступит, что чуток расслабилась. А каяться перед ним я не собираюсь и татуировку «не забуду друга Васю» делать не планирую».
        Катя рассказала о встрече с Аркашей, а Тася о новостях с пляжа. О новой симпатии Виталика — девице из Тулы, о свежих парочках, про которые Даниловна, ехидно поджав губы, обычно говорила «Поженились на юге».
        — Тась, а почему ты романов не заводишь? Такой красотке только пальцем шевельнуть.
        — А зачем?  — пожала Таисия смуглыми плечами.  — У меня все есть. Дома любимый человек ждет не дождется. Моему Котельникову тут в подметки никто не годится.
        — Ане боялся он одну тебя отпускать? Не ревнует?  — с интересом спросила Екатерина.
        — Разумеется, нет. Он мне верит, а я ему. Это самое главное — верить любимому человеку. А иначе, что за любовь? Если бы он подозревал меня, я бы и дня с ним не стала.
        — Ане женитесь почему?
        — Обязательно поженимся,  — уверенно сказала Тася.  — Но еще года нет, как он овдовел. Знакомы-то мы давно, работаем вместе. Но только смотрели друг на друга и почти не разговаривали. А на жену пьяный водитель возьми, да и налети. Полгода по больницам маялась, но Котельников и тогда ничего себе не позволял. Такой человек. Мужчина! Я ни на кого его не променяю.
        Соседка направилась в душ, а Катя закрыла коробку с тортом и поставила ее на подоконник.
        — Пойдешь с нами завтра на Ободзинского?  — вернувшись из ванной, спросила Таисия.  — Это его последний концерт в Сочи. Прокурорша целую ложу выкупила.
        — Поглядим, как сложится,  — отозвалась Екатерина.  — Я считала, что Ободзинский умер давно, а он еще гастролирует по курортным городкам. Боюсь, жалкое будет зрелище.
        Подошел час отбоя, а за ним и закрытия корпуса. Тася переоделась в ночную рубашку и прилегла с книжкой. Катя тоже собралась ложиться. Девушки переглянулись, услышав стук в дверь.
        — Тсс!  — поднесла Таисия палец к губам — Марш на лоджию, я сама.
        Катя не успела добраться до места назначения, как услышала из тамбура удивленное восклицание соседки «Ты-ы?»
        Запыхавшийся Жора влетел в комнату. В одной руке он держал бутылку шампанского, в другой — букет пунцовых роз.
        — Успел! Слава Богу! Минута до закрытия, лифта не дождешься, несся по лестнице…  — возбужденно тараторил он, блестя глазами.
        Какая-то сила оторвала ее от пола, и Катя почувствовала, что взлетела… Георгий едва успел поймать ее, отбросив цветы и бутылку в сторону кровати. Он стоял посреди комнаты, легко держа ее на руках, жадно вглядываясь в лицо. Недолетевшие розы рассыпались у них под ногами. Онемевшая Таисия застыла в дверях.
        — Девушки, милые, сжальтесь! Не прогоните несчастного влюбленного! Пустите переночевать на коврике у двери!  — балагурил Георгий, прижимая Катю к груди и не спуская с нее сияющих глаз.
        — Ребята, я согласна!  — пришла, наконец, в себя Таисия.  — Жорик, оставайся! Дождитесь, когда я усну, и делайте, что хотите. Я сплю крепко, хоть в трубу дуй.
        — Тасенька, за кого ты нас принимаешь? Законы гостеприимства священны, но и поведения в гостях тоже! Мы не допустим нарушения приличий и заслуженного отдыха трудящейся женщины. Так, Катя?
        Она кивнула, не вдумываясь в его слова, осознав главное — он вернулся! Они снова вместе, остальное не имеет значения. Все еще успеется, все еще будет у них, ведь впереди — жизнь!
        — Что ж вы так рано вернулись? Ресторан-то ночной…  — сказала она, чтобы что-то сказать.
        Он закрыл ей рот поцелуем, не обращая внимания на Тасю.
        — Это я! Я вернулся к тебе! А они еще гудят там…  — Он бережно опустил ее на стул и взял в руки шампанское.  — Девушки, предлагаю выпить за любовь! За мою любимую женщину! Самую прекрасную в мире! Единственную! За то, что она пришла ко мне, наконец!
        — Это ты ко мне пришел…
        — Какая разница, кто к кому? Главное, мы встретились, а могли никогда не пересечься. Но вот им всем!
        Девушки пили шампанское, а Жора развлекал их, заразив своим весельем. Заметив, что Тася зевнула, он вскочил.
        — Тасенька, прости Бога ради, заболтался. Отдыхай, мы не потревожим тебя, слово джентльмена!
        Он вытянул Катю на лоджию и уселся в кресло, усадив ее на колени. Она прижалась к нему и замерла. Звезды окружали их со всех сторон. Внизу, сквозь темную листву голубовато мерцали фонари и тоже походили на звезды. Невидимое море наполняло воздух мощным, свежим дыханием.
        — Отпусти меня,  — шепнула Катя,  — я не бестелесна.
        — Ни за что! Я могу вечно сидеть так и вечно держать тебя на моих стальных коленях!
        — Ну и терпи тогда, моя стальная балда,  — засмеялась она, приникнув к его груди.
        Он бы и сидел так всю ночь, прижав ее к себе и нежно касаясь губами волос, но Катя замерзла. Георгий понял это и, поставив ее на ноги, исчез в комнате. Через мгновение он появился с развернутым в руках одеялом и закутал в него Катю. Взяв ее на руки, он уселся в кресло, прижимая к груди свою большую куклу.
        — Усни, я тебя покачаю. Закрой глаза, я буду смотреть на тебя.
        В одеяле было тепло и уютно. Она чувствовала его близость, нежность, и неземной покой, который она уже не надеялась ощутить, вновь окутал ее ласковым облаком.
        — Ты со мной, как мамаша с ребенком,  — растроганно прошептала она.
        — Ты и есть мой ребенок. У меня нет своих детей и, наверное, не будет…
        — Я рожу тебе, сколько захочешь, только свистни!  — подняла она голову из одеяла.
        — Тогда десять! Слабо? Пять мальчишек и столько же девчонок, таких же прекрасных, как ты, любовь моя.  — Он тихо засмеялся в темноте.
        — Гитаристка твоя была?  — сонно спросила Катя.
        — Мишка пригласил. Сказал «Мой день, кого хочу, того зову».
        — Она тоже ушла?
        — Осталась для компании. Прикрыла меня, пока я удирал.
        Уже засыпая, Катя вновь ощутила странное чувство — эта волшебная ночь проходит, но не исчезает. Она уплывает от них в далекую неведомую страну и поступает на вечное хранение в таинственную сокровищницу, где будет длиться бесконечно. Как и тот вечер на волнорезе, разделившем надвое дрожащую лунную дорожку…
        Утренняя прохлада забралась под одеяло и разбудила ее. Георгий спал, откинувшись в кресле, не разжимая объятий. Катя долго смотрела на него, потом высвободила руку и осторожно коснулась бородки. Он вздрогнул, просыпаясь.
        — Пойдем в комнату. Будет тесновато, зато тепло.
        Тася что-то бормотала во сне. Георгий быстро разделся и рухнул. Катя легла с края, прижавшись к теплой спине. Ее рука застыла на мерно вздымающейся груди до солнца наступающего дня, ставшего для них последним в это странное лето…
        Глава 23. Прощальная гастроль
        Георгий ушел, когда девушки еще спали. Он шепнул полусонной Кате, что встретит ее после завтрака. Когда она вышла из столовой, под пальмой никого не было. Она осталась ждать и вскоре увидела спешащего по аллее, чем-то озабоченного Георгия.
        — Что-то не так?  — с тревогой спросила она.
        — Потом,  — махнул он рукой и строго оглядел ее туалет.
        В то утро Катя надела свой любимый пляжный сарафан. Молния легко превращала его в халат, а коралловый цвет освежал и молодил. Георгий деловито выровнял бретельки и до упора задернул чуть приспущенную на груди молнию.
        — Готова?
        Катя кивнула и протянула ему сумку.
        Их появление вдвоем и рука, уверенно расположившаяся на ее талии, объявили любопытствующим о переходе старого тандема в новое качество. Знакомые с интересом повернулись в его сторону. Тася махала им из-под зонта и по-свойски улыбалась. Прокурорша округлила глаза и присвистнула. Даниловна низко опустила очки и высоко подняла брови. Кэп-мен, в одиночестве прогуливающийся вдоль пляжа, уступил им дорогу и со скептической ухмылкой разглядывал спину Жоры. Виталик оторвался от тулячки и, почесывая в затылке, проводил парочку изумленным взглядом.
        Они приблизились к Михаилу, беседующему с пышной блондинкой. Та внимала ему с утомленной улыбкой, уверенно роясь в его пляжном мешке. Судя по хозяйским движениям полной руки в чужом пакете, именно она вошла вчера в состав юбилейной компании, не оставив без нее юбиляра и минувшей ночью.
        Михаил кивнул брату и демонстративно отвернулся от Кати.
        Она присела на свободный топчан, а Георгий — на корточки перед Тарасовичем и его дамой. Он что-то шутливо напомнил им из событий вчерашнего вечера, на что те вяло улыбнулись.
        Старший брат старательно не замечал Екатерину, а блондинка расщедрилась на пару равнодушных взглядов.
        Георгий позвал Катю купаться и, доплыв до буйков, предложил сразу после окончания заплыва уйти с пляжа.
        — Мишке нужно время, чтобы освоиться с новыми реалиями и подкорректировать планируемые родственные связи. Привыкнет, куда денется,  — с уверенным смешком завил он.
        — А если не привыкнет, а так и будет мстить по мелочам, как сейчас, с топчаном? Ведь знал же, что мы придем вместе. Трудно было еще один занять?
        — Ошибаешься, уже начал привыкать,  — улыбнулся Георгий.  — Мне поручено передать тебе приглашение на семейный обед, он же малый семейный совет, имеющий состояться сегодня в кафе «Южанка» в три часа пополудни.
        — Не о чем мне с ним советоваться. Он мне никто!
        — Не обостряй,  — посерьезнел Георгий.  — Мишка руку дружбы нам протягивает. Не плюнем же мы в нее? Мы ведь с тобой люди мирные и мудрые?
        Они попрощались и ушли с пляжа. Их путь лежал мимо сараюшки. Георгий шагал чуть впереди, крепко держа Катю за руку. Он вдруг потянул ее за собой и почти втолкнул в лачугу, защелкнув замок.
        — Катя, я сегодня уезжаю.
        Она растерянно смотрела на него. Смысл сказанного доходил с трудом.
        — Уезжаешь? Как это?.. Почему?
        — Утром принесли телеграмму. У друга суд. Заседание, наконец, назначили. Он сбил человека, а я — единственный свидетель его невиновности. Надо ехать.
        — А как же… обед? Семейный совет?
        — Успеем. И на обед, и на совет, поезд вечером.
        — А билеты?  — спросила она в последней надежде.
        — Ты ж меня знаешь, договорюсь с проводницей, как нечего делать.
        Она повернулась к двери, пытаясь открыть замок.
        — Куда ты?  — Георгий схватил ее за руку.
        — На воздух. Душно…
        — Я думал… может, простимся? У нас больше не будет времени…
        Она удивленно оглянулась, споткнувшись о его тревожный взгляд и постепенно приходя в себя.
        — А Михаил?
        — Он не зайдет. С моря — сразу в «Южанку».
        Она отошла от двери и покачнулась. Георгий подхватил ее и прижал к себе.
        — Катя, Катенька, держись. Все только начинается. То ли еще будет. Я сам не ожидал, что придется расстаться так скоро…
        — А не ехать нельзя?  — оттолкнув его, спросила она.
        — Я должен ехать, милая.
        Она всмотрелась в беспокойные матовые глаза, перевела взгляд на крупные, чуть подрагивающие губы и одним движением от груди расстегнула молнию на сарафане, разлетевшемся алыми крыльями. Поведя плечами, сбросила его на пол и переступила коралловый атолл под ногами.
        — Тогда будем прощаться, Георгий…
        Михаил занял столик на воздухе и заказал салаты и фрукты.
        Он развернул газету, но постоянно отрывался от нее, нетерпеливо посматривая на вход.
        — Задерживаетесь, задерживаетесь, дорогие родственники,  — тоном гостеприимного хозяина приветствовал он Георгия и Катю, опоздавших на полчаса.
        — Прощание с любимой женщиной, брат,  — непринужденно улыбнулся Георгий.  — Сам знаешь — слезы, упреки, то да се.
        Катя заняла свое место, не встречаясь взглядом с Михаилом. Принесли бутылку охлажденного шампанского. Все выпили по фужеру, закусили виноградом и принялись за салаты.
        — Ну, Катя,  — начал Тарасович, промокнув губы бумажной салфеткой,  — слышал, что вас с Жорой посетило большое чувство. Его я уже поздравил, прими и ты мои поздравления. Я искренне рад.
        — Спасибо,  — выдавила она.
        — Брат сказал, что вы решили пожениться. На свадьбу, надеюсь, позовете?  — ехидно сверкнул он очками.  — Я, Катенька, хоть и двоюродный, но Жоре родней родного, он знает. Когда думаете расписываться? Как хотите отметить? Где жить собираетесь? Что будет с работой? Какие соображения насчет твоего сына и его отца? Своих детей заводить планируете? Надеюсь, родишь мне маленьких племянников?
        — Михась, попридержи коней. Куда гонишь-то?  — недовольно остановил его Георгий.  — Ничего конкретно мы еще не обговаривали. Не смущай девушку, дай ей дух перевести.
        — А зачем девушке смущаться?  — изобразил недоумение Тарасович.  — Брак дело честное и благородное. А если еще и по большой любви — так это же вообще рай при жизни! Ты любишь брата, Екатерина? А ну, посмотри мне в глаза, враз определю!
        Старший брат в роли многоопытного главы клана безумно раздражал Катю. Она еле сдерживалась, но его последняя фраза вывела ее из себя:
        — Миша, а с чего ты взял, что я буду отчитываться перед тобой в моей любви? Она касается только Георгия. Ему и посмотрю в глаза, если прикажет. Не зарывайся.
        — Катя, Катя, ну, зачем же ты так?  — укоризненно прошамкал Тарасович, злобно сверкнув очками.  — Я обидеть тебя в виду не имел, но как старший в роду и ближайший родственник…
        — Мне, Михаил Тарасович, вы не родственник,  — прервала она его,  — и никогда им не будете! Все, что вам надо будет знать, мы сообщим в свое время. Ваше вмешательство назойливо и бестактно!
        Георгий сжал под столом ее руку, и она замолчала.
        — Да-а,  — разочарованно протянул старший брат,  — не получается у нас семейного разговора. Уж больно ты резкая, Катерина. Зря ты так, честное слово. Может, тебе я и не родственник, но ведь ты-то вообще… никто. Пока. Зачем же сразу отношения портить? Боюсь, трудно нам с тобой будет ужиться.
        — А я не собираюсь уживаться с вами, Михаил Тарасович!  — опять сорвалась Катя.  — Вы-то здесь причем?
        — Мы, Екатерина, семья — я и Георгий Николаевич,  — степенно произнес Тарасович.  — Еще сестра есть — Валентина Николаевна. Мы родителей давно потеряли, вот и держимся друг за друга, хоть и разбросала нас жизнь по белу свету. А ты для нас человек новый, мы присмотреться к тебе должны, узнать получше…
        — Пусть Георгий ко мне присматривается. Я за него замуж иду.
        — Идешь? Уверена?  — ухмыльнулся Михаил.
        — Если захочет, пойду!
        — Если захочет, Катюша, если ничто не помешает…
        — Вы, что ли, нам помешаете?
        — Обижаешь. Зачем же я буду вам мешать? Я брату добра желаю. Он хороший человек, и семья ему нужна хорошая. А с таким строптивым характером трудно всегда милой быть для самого любящего мужа. Ты, Катя, женщина. Надо бы как-то помягче, полегче на поворотах, что ли.
        — Спасибо за совет. Буду работать над собой.  — Георгий несильно наступил ей на ногу. Катя взяла себя в руки и подняла бокал.  — Михаил Тарасович, предлагаю на этом семейный совет закончить и вернуться к семейному обеду. Давайте выпьем за ваш полтинник! Я вас вчера не поздравила, сейчас поздравляю!
        — А вот за это спасибо. По-другому я думал отметить мой юбилей, но… человек, как известно, предполагает. Ну, ничего! Поживем — увидим! Будем надеяться!
        Что он хотел увидеть и на что собрался надеяться — Михаил не уточнил, разлив по фужерам остатки шампанского.
        Она напросилась проводить его до троллейбусной остановки, хотя Георгий упорно ее отговаривал. Он шел впереди своей легкой походкой, помахивая клетчатым чемоданом, и Катя едва поспевала за ним, боясь потерять из виду бежевый джемпер, едва различимый сквозь мутную струящуюся пелену. Георгий, наконец, остановился и дождался ее.
        — Просил же, не провожай. Ненавижу проводы,  — с досадой сказал он, глядя на залитое слезами лицо.
        Она не отвечала, а только смотрела на него огромными глазами, боясь завыть в голос, как когда-то на родственных похоронах делала это старая тетка отца, прибывшая с их общей родины. «Ой, о-ой! Ой ты милай мой харошай! О-ой! Д-на кого ж ты мине па-акинул?» — жалостно и звонко до дрожи выводила она тягучую мелодию. Тогда эта визгливая песня-плач профессиональной деревенской плакальщицы смешила и одновременно злила Катю. «Ну, завела свою шарманку,  — недовольно бурчал отец,  — сейчас доведет всех до истерики». Теперь ей хотелось и самой, вот так же, со всхлипами и подвываниями, голосить на всю центральную сочинскую улицу. Именно этот заунывный театрализованный плач рвался из ее груди, и Катя едва сдерживала его. Она не могла поверить, не могла осмыслить до конца, что они расстаются. Надолго. Возможно, навсегда…
        Ее не покидало ощущение, что с этим его внезапным отъездом происходит что-то страшное, что-то роковое и непоправимое. Им нельзя расставаться! Никогда! Ни при каких обстоятельствах! Ни по какой важной причине! Нельзя отрываться друг от друга. Из ее половинки яблока выступили капельки крови. Георгий хмуро смотрел на опухшее лицо и искусанные губы.
        — Кать, прекрати. Ты хоронишь меня, что ли? Посмотри, я еще живой. Потрогай, я пока теплый.
        Она скорбно глядела на него сквозь слезную завесу, будто видела в последний раз. Он, наконец, обнял ее.
        — Катя, будь человеком. Я не железный. Не иди за мной, уходи, прошу.
        — Я… только до остановки…
        — Не надо и до остановки. Возвращайся домой, успокойся. Мы скоро увидимся, все будет так, как мы решили. У тебя сегодня концерт, приведи себя в порядок, попудри носик, отвлекись, послушай прекрасные песни Ободзинского…
        — Ты не забудешь меня?
        — А ты?  — тихо спросил он.
        — Ты прости меня, Гошенька…
        — За что, детка?
        — Что ты не первый у меня…
        — И не последний.  — Он понял, что шутка вышла грубой, и прижал ее к себе.  — Кать, ну, перестань. Я приеду.
        — Когда?
        — Как только, так сразу, ты же знаешь.
        — Ладно, ухожу. Поцелуй меня.
        Он смотрел на нее с деланно бодрой улыбкой.
        — Не стоило бы, но, так и быть, подставляй-ка губки алы.  — Но сам поцеловал ее в лоб, прижав к груди кудрявую голову.  — Значицатак, с Мишкой не цапайся, веди себя. Если что, прилепись к нему снова, не прогонит, я говорил с ним. Будь умницей, держись, не реви, ни в кого не влюбляйся. И не забывай меня. Все поняла?
        Она кивнула и вновь залилась слезами.
        — Ну вот, опять! Уходи, утопишь.  — Он пристально взглянул ей в глаза — Посмотри на меня. Ты слышишь меня? Веришь мне? Верь, Катя! Это судьба. А против нее не попрешь. Не забудь — я твой, что бы ни случилось. Знай, если ты разлюбишь, я — никогда! Запомни это!
        Она еле дотащилась до номера, ослепнув от слез. Тася удивленно смотрела на соседку:
        — Кать, ты в своем уме? Он же любит тебя! Значит, все будет хорошо. Я сначала сама не верила, но как увидела вас вместе, сразу поняла — это же как у нас с Котельниковым. Так чего ж ты нюни распустила? Увидишь — не успеешь добраться до дома, как он уже прилетит к тебе.
        Екатерина благодарно взглянула на Тасю и поплелась в ванную — приводить себя в порядок.
        В старом сочинском театре не было свободных мест. В проходах, заставленных стульями и банкетками, рассаживалась галдящая публика. В соседней ложе расположилась компания военных во главе с осанистым генералом. Концерт долго не начинался. Наконец, свет погас, и занавес раздвинулся. В голубых лучах прожекторов группа немолодых мужчин настраивала инструменты. Оркестр заиграл знакомую мелодию, и зал взорвался аплодисментами. Ободзинский вышел на авансцену и остановился в перекрестье лучей. В первый момент показалось, что он невероятно постарел и изменился до неузнаваемости, но «Эти глаза напротив» все и сразу вернули на свои места. Уникальный голос певца был так же юн и прекрасен, как во времена его молодости. Шквал оваций прервал пение. В едином порыве зал поднялся и аплодировал стоя.
        Из ложи хорошо было видно, как Ободзинский боролся со слезами и как победил в этой борьбе. Зато ее опять проиграла Катя. До конца концерта с небольшим перерывом на антракт, она глотала слезы. Знакомые с детства мелодии и удивительный голос унесли ее в ту далекую пору, когда романтика книжных страниц реальнее действительности, а мудрость зрелости удручает банальностью, когда истинность любви определяется количеством и степенью ожогов, а не постоянством свечения и равномерностью тепла. Только сейчас она поняла, что эти прекрасные, много раз слышанные песни уже давно звучали для них с Георгием. Но они даже не догадывались об этом, слушая их порознь и… не слыша.
        В захолустном театре с претенциозными колоннами цвета слоновой кости потрясение испытала не только Катя. Она видела, как тихо заплакала сдержанная Даниловна, а за ней и Тася. Прокурорша незаметно достала из сумочки изящный платочек и уже не отнимала его от лица. Генерал первым прижал к глазам выглаженный четырехугольник, а за ним зашелестел платками весь генеральский корпус. Узловатыми пальцами утирали слезы старушки билетерши. Ревели абсолютно все, на кого падал взгляд. Такого она не слышала и не видела еще никогда — плакал, по-настоящему плакал весь зрительный зал. «В каждой строчке только точки после буквы «Л». Ты поймешь, конечно, все, что я сказать хотел. Сказать хотел, но не сумел…».
        Но одна мысль все-таки не оставляла ее это она, а не Ободзинский, виновата в повальной слезной эпидемии, поразившей зал. Это ей выпало на долю пронести сюда эту загадочную инфекцию, этот неизученный вирус — слезы. Тихие, сладкие, безутешные слезы безграничной и вечной любви…
        Часть 2
        Продолжение курортного романа

        Глава 1. Московская осень
        Москва встретила неприятностями — у матери обнаружили сахарный диабет и сразу в тяжелой форме, требующей инсулиновых инъекций. Растерявшийся отец осваивал технику уколов под руководством соседки — опытной медсестры, живущей этажом выше. Мать тоже пыталась научиться. С Алешкой все обстояло благополучно, но к школе готовить его было некому. В оставшееся до начала занятий время Кате пришлось срочно заняться покупкой учебников и новой формы. В своем «невразумительном», по выражению Евгения, рыбном НИИ она взяла отгулы, которые планировала использовать в школьные каникулы. Ко всему безразличный начальник, как всегда, не возразил.
        Евгений позвонил накануне первого сентября и изъявил желание присутствовать на торжественной линейке. Они отправились в школу все вместе, как добропорядочная семья, подкатив туда на машине. Алешка не отпускал отцовской руки, с гордостью поглядывая на одноклассников. От расспросов об отдыхе Евгений воздерживался, а Катя вела себя замкнуто и подчеркнуто независимо, разговаривая с ним только о сыне и необходимых приобретениях к новому учебному году. Молодая учительница и знакомые мамаши с любопытством разглядывали ее элегантного спутника.
        — Тебя подвезти?  — спросил Евгений, когда они вернулись к машине.
        — До аптеки ближе пешком,  — лаконично отказалась Катя.
        — Если нужны лекарства, врачи, я…
        — Спасибо,  — остановила она его,  — пока справляемся.
        — Может, встретимся вечером? Посидим где-нибудь?
        — Не начинай, Жень. Некогда мне теперь рассиживаться,  — отрубила Катя, но, взглянув на растерянно застывшую улыбку, смягчилась — Поезжай, ты и так задержался из-за нас.
        — Ты уверена, что нам не о чем поговорить, нечего обсудить?  — продолжал он настаивать.
        — Все уже обсудили, ничего нового друг другу не сообщим. Пока,  — резко закончила она разговор и, повернувшись, зашагала по тротуару. Евгений смотрел ей вслед. Машина тронулась с места и, обогнав Катю, скрылась за поворотом.
        Дни побежали по обычному осеннему расписанию с той лишь разницей, что помощи от родителей ждать теперь не приходилось. Старики осваивались с ситуацией болезни и лишь изредка могли забрать внука к себе. Но Катя и не испытывала прежней нужды в свободном времени. Встречи с Евгением стали краткими и посвящались исключительно проблемам сына, а очные посиделки с подругами заменились телефонными.
        Она напряженно ждала весточки от Георгия. С тех пор, как они простились на центральной сочинской улице, не дойдя двух шагов до троллейбусной остановки, он еще не объявлялся. Катя объясняла его молчание накопившимися за отпуск делами, сложностями с другом, которого так неожиданно и самоотверженно он ринулся спасать, иными непредвиденными обстоятельствами, но… он мог хотя бы позвонить или черкнуть пару строк?
        В том мире, с которым Катя сталкивалась ежедневно, от устоявшихся мнений о курортных романах деться было некуда. Оптимизма они не внушали. Оставалось надеяться, что в ее случае печальные прогнозы не оправдаются. Георгий не походил ни на одного из ее знакомых мужчин, казался особенным, лучшим из них. Но его молчание слишком затянулось, и она растерянно перебирала в памяти фрагменты недолгих отношений.
        Прошелестел над городом златокрылый сентябрь, оплакал ушедшее лето слезливый октябрь. Обдав холодными ветрами и ранними снегопадами, воссел на промозглый трон итогов и констатаций хмурый ноябрь. Не раз она садилась за письмо, но, скомкав листок, вставала из-за стола. Что-то мешало ей объявиться первой. А что, если Георгий не ответит? Досадливо поморщится, прочтя сердцем написанные строки, и удивится инфантильности взрослой женщины. Возможно, и припомнит кое-что, самодовольно усмехнувшись. Она пришла к выводу, что мучительное ожидание предпочтительней потери надежды. Катя знала его домашний телефон, но неплохо знала и себя. Потрескивающее «алло» в исполнении эха якобы ушедшей любви могло лишить ее сил даже на произнесение дорогого имени. Весенняя лихорадка первых дней ожидания сменилась тихой, ноющей болью.
        Зато Евгений атаковал ее звонками с настойчивыми просьбами встретиться.
        — Посидим в каком-нибудь уютном местечке, вкусно поедим, поболтаем, повспоминаем,  — убеждал он.
        — О чем, Женя?  — в который раз устало спрашивала она.
        — Разве нам не о чем поговорить, нечего вспомнить?  — упрямо не желал он мириться с ее отказами.
        По выходным он подъезжал к дому и ждал Алешку в машине. В квартиру Катя его не приглашала. Он увозил сына утром и возвращал вечером, возбужденного и довольного проведенным с отцом временем. Она открывала дверь и терпеливо ждала, когда они наговорятся, полные увлекательных планов на следующие выходные. Ни их веселая болтовня, ни очередные просьбы Евгения о свидании наедине не трогали ее сердца. Она опустила тяжелую заслонку между собой и отцом своего ребенка и больше не хотела ее поднимать. Если Георгий обманул ее, то почему и она должна лгать Евгению, что по-прежнему верит в их совместное будущее и все так же хочет его?
        Минула середина последнего месяца осени, а за ней подошло и девятнадцатое ноября — день ее тридцатилетия. В этот день Катя подъехала к работе на такси, еле дотащив до отдела сумки с продуктами. Покупку юбилейного торта взяли на себя две приятельницы-сослуживицы, а лаборант Ванечка обеспечил коллектив спиртным. В обеденный перерыв мужчины энергично сдвинули столы, а женщины разложили на них угощения. Шеф выдал сносный поздравительный тост, а коллеги вручили адрес и прочли стихи собственного сочинения. Преподнесли роскошный букет, подарили венгерскую скороварку и русский чайный сервиз «Панцирная сетка».
        Она вернулась домой раньше обычного. Родители поздравили ее еще утром по телефону. Мать извинилась, что сегодня семейное застолье не состоится,  — но не отменяется, а откладывается до лучших времен. В качестве небольшого предварительного подарка отец обещал забрать Алешку из школы и оставить у себя на ночь. Катя расставляла по вазам цветы, когда зазвонил телефон. «Женя»,  — решила она, взглянув на часы, но в трубке звенел Ленкин голосок:
        — С первой круглой датой тебя, подруга! Предлагаю отметить ее в нашем узком дружеском кругу, в теплой домашней обстановке.
        — Приезжай, посидим,  — без особого энтузиазма предложила Катя, планирующая закончить суматошный день на диване перед телевизором.  — Есть шампанское и остатки торта.
        — Не обижайся, но у тебя сегодня нормально не посидишь — задолбают звонками,  — возразила Ленка.  — Соберись, подруга, и выдвигайся в мою одинокую келью. Отдохнем, как белые люди, потрындим за жизнь, обсудим твое летнее грехопадение, а выпить и у нас было.
        Катя любила бывать у Ленки. Старая мебель, оставшаяся от рано умерших родителей, наполняла ее квартиру особым, пахнущим детством уютом. Сидя в продавленных креслах под розоватым светом древнего торшера, подруги слушали старые записи Хулио Иглесиаса, пили сухое вино и болтали. Катя все уже рассказала, и Ленка успокаивала ее, как могла:
        — Говорят, солнце в этом году было на редкость активное, вот и разгорячились оба. Тоже мне, юный мичуринец — яблоко какое-то сочинила,  — невесело улыбнулась она.  — Известно, какое у мужиков яблоко. Им что репка, что белый налив — без разницы. Лишь бы плод был запретным. Он ведь боксер? Соперничество — смысл жизни. Победа любой ценой, неважно — над кем, над тобой или братом. А дальше по схеме — приветствие, поединок и нокаут в конце. Был у меня тоже один бегун-болтун на короткие дистанции. Ленточку пересек и спекся. А с Жекой, по-моему, зря ты так. Он мужик путевый, к сыну вон как относится и тебя не обижает. Ну, женат малость, с кем не бывает?
        Задушевный треп прервал долгий звонок в дверь. Подруга направилась в прихожую, вернувшись в комнату с растерянностью на лице и бутылкой коньяка в руке. За ее спиной с букетом белых роз топтался Евгений.
        — Девочки, простите, что без приглашения, но надо же поздравить Катюшу,  — неуверенно улыбнулся он.
        Лена вопросительно смотрела на Катю. А та удивленно призналась себе, что неожиданный визит приятен ей и почему-то совсем пропало желание громыхать принципами, о которых только что горделиво поведала подруге.
        — Спасибо, Женечка.  — Катя повернулась к Лене.  — Мы можем уехать, это все же мой гость.
        В глазах Евгения промелькнула радость, но он предусмотрительно быстро погасил ее.
        — Да, Леночка, без обид, ты скажи, мы уедем к себе, я на машине.
        Кате не понравилось это «к себе» — было не совсем ясно, оговорился он неловко или что-то имел в виду?
        — Да что вы, ребята, оставайтесь. Я вам всегда рада!  — расплылась Ленка в гостеприимной улыбке.
        Они сидели вокруг журнального столика, пили французский коньяк, болтали, шутили, как в добрые старые времена. Хозяйка порезала лимон, сыр, открыла банку шпрот. Евгений принес из прихожей забытую в куртке коробку конфет. Поставили концерт Жванецкого и хохотали.
        Давно стемнело. Редкий снег косо бил по стеклам, превращаясь у земли в ледяную кашицу. В комнате было тепло и уютно. Розоватыми бликами вспыхивал на столе старинный хрусталь. Откинувшись в кресле, Евгений слушал юмориста, иногда взрываясь искренним мальчишеским смехом, разрушавшим строгую красоту черт, отчего делался моложе и обаятельней. Он не забывал подливать коньяк в изящные граненые рюмки, порой устремляя оживленный взор на развеселившуюся, немного опьяневшую Катю. Взгляд его тяжелел и неохотно соскальзывал с ее лица. Она хорошо помнила эту взволнованную тяжесть, когда-то вызывавшую в ней ответное волнение, и с трудом подавляла желание погладить его по руке, будто в ожидании застывшей на соседнем подлокотнике. Кому нужна ее непреклонность? Уж конечно не тем, кто давно выкинул из полной побед и веселых приключений жизни смутную память невзрачных викторий…
        Глава 2. Евгений
        В то солнечное утро она проспала и опаздывала на первый экзамен первой в жизни летней сессии. Стоя на проезжей части и подняв руку, она провожала тоскливым взглядом проносящиеся мимо машины и не заметила, как промчавшаяся мимо черная «Волга» остановилась чуть впереди. Машина подала назад, и из открытого окошка донесся веселый мужской голос:
        — Запрыгивайте, девушка, домчу, куда прикажете.
        Катя села рядом с водителем и напряженно уставилась на дорогу, время от времени поглядывая на часики.
        — Опаздываете, красавица?  — хохотнул тот.  — Ай-ай, как нехорошо! Ночью девушкам спать надо, а не на телефоне висеть до рассвета «А он? А она? Да ты что?! Надо же! Вот козел!»
        Она раздраженно повернулась к не в меру раскованному водителю, намереваясь унять его словесную прыть, и… потеряла дар речи, увидев, с кем оказалась в одной машине. Рядом, в водительском кресле сидел не известный нагловатый тип разбитного частника, а настоящий герой любимых романов Джейн Остин. Именно такой представляла себе Катя благородную внешность истинного английского джентльмена. Гордая, чуть откинутая назад голова в скульптурно застывших волнах пепельных волос, безукоризненной формы нос, волевой подбородок и надменные губы, тронутые ироничной полуулыбкой. Тонкий аромат дорогого парфюма и элегантный костюм из серого твида довершали впечатление. Джентльмен уверенно вел машину, положив на руль красивые мужские руки. Он повернул к ней аристократичное лицо, и мягкие карие глаза встретились с растерянными серыми.
        Если бы в завязавшейся веселой беседе красавец водитель хотя бы в шутку упомянул о своей несвободе, вряд ли случайная пассажирка продиктовала ему номер своего телефона. Она бы поблагодарила его за приятную поездку и навсегда захлопнула дверцу черной машины.
        Но и позднее, когда все уже началось, джентльмен не спешил с откровениями. Лишь убедившись в верности избранной тактики, он рассказал юной мисс о себе, смиренно предоставив ей право решать их дальнейшую судьбу. Он почти не рисковал. Влюбленная до потери пульса девчонка уже дышать не могла без своего джентльмена. Они оба тогда сошли с ума…
        Он рано повзрослел и рано завел семью, возможно, потому, что в детстве и юности недополучил родительского тепла. Отец служил советником послов в ряде проблемных стран, и семья подолгу жила за границей. Когда сестре пришло время идти в школу, ее и пятилетнего Женю привезли в Москву к недавно овдовевшему деду. Бывший дипломатический работник сумел уговорить сына и невестку оставить внуков с ним, убедив в необходимости для детей оседлой жизни и ее здоровом влиянии на их воспитание и образование.
        С дедом жилось весело и интересно, внуки его обожали, но по родителям скучали оба. Сестра хотела стать преподавателем иностранных языков и поступила в педагогический, а Евгению предстояло продолжить семейную династию. Он уже заканчивал МГИМО, мечтая о карьере дипломата, когда в дом пришла беда. Его молодая жена, мать двух малышей-погодков, заболела рассеянным склерозом. Болезнь была неизлечима и развивалась по самому неблагоприятному сценарию. Больная нуждалась в уходе и поддерживающем лечении, а подрастающие дети — в заботе и внимании взрослых, в игрушках и книжках, в одежде и здоровой пище. Для решения образовавшихся проблем требовались свободные руки и деньги. Руки предложил дед, отец — небольшую прибавку к обычным дотациям, а тесть Евгения — ничего. Отставному генералу было не до дочери, лишившейся матери в год окончания школы. Едва ли не на сороковой день после смерти супруги темпераментный вдовец женился на цирковой акробатке и ревниво таскался за ней по гастролям.
        Евгений защитил диплом, но о дипломатической карьере пришлось забыть. Друзья отца помогли устроиться в солидное ведомство, посоветовав не затягивать с проявлением деловых качеств и способностей к ответственной работе. Сестра набрала учеников и вечерами стала давать частные уроки. Дед взвалил на себя заботы по дому. Он занимался детьми, присматривал за больной, ухитряясь справляться с хозяйством. Днем Евгений напряженно работал, а вечерами разделял с дедом его нелегкие труды. Общими усилиями проблемы постепенно решались. Частное преподавание оказалось делом довольно прибыльным, и вскоре сестра перебралась в собственную кооперативную квартиру, избавив домашних от шумных источников своих доходов. Больше никто не хлопал дверьми в прихожей, не топал в коридоре, не мочился мимо унитаза, не галдел за стенкой. Ничто не тревожило покой больной и сон малышей. Отпала надобность в полуночных уборках мест общего пользования, и чтение перед сном вновь заняло привычное место в жизни домочадцев. По вечерам в доме воцарялись уютная тишина и прежний порядок. Но неожиданно сдал несгибаемый дед. Он как-то вдруг
одряхлел и ослабел, и вскоре слег. Руководство вошло в положение, предоставив Евгению внеочередной отпуск, ненадолго отодвинувший надвигающуюся катастрофу.
        Положение спасла сестра. Она вернулась в родительский дом, решительно порвав с государственным и частным преподаванием, а заодно и с надеждами на устройство личной жизни. Домашняя ситуация нормализовалась, но вновь обострилась денежная.
        Евгений прекрасно понимал, что для обретения подлинной материальной свободы одного его престижного диплома недостаточно. Существенно улучшить ситуацию могли кардинальные статусные изменения, и желательно, быстрые. Но традиционный процесс карьерного роста в его ведомстве отличался неторопливостью, представляя из себя неспешное восхождение от вершины к вершине с основательным обживанием занятой высоты. Однако случались и карьерные взлеты. Как правило, им предшествовали выдающиеся служебные или яркие научные достижения. Отличившийся сотрудник мог взлететь довольно высоко, минуя целый ряд промежуточных ступеней.
        Евгению был необходим взлет.
        Он проанализировал свои возможности, определил слабые и сильные стороны способностей, учел особенности домашней обстановки и поступил в аспирантуру. Днем он напряженно работал, по вечерам учился и упорно искал ударную тему для кандидатской. С темой помог отец, приехавший навестить деда. Он подсказал эффектную и всегда актуальную тему, снабдив сына уникальными материалами из личного архива.
        Защита прошла блестяще, диссертация произвела фурор и была признана новаторской. Руководство разглядело в молодом кандидате наук дельного и весьма перспективного сотрудника, толкового специалиста и вообще умного, приятного человека. Евгений получил значительное повышение, перемахнув через несколько промежуточных позиций. Взлет состоялся. Появились деньги, льготы, полезные связи, но умер его героический дед.
        Болезнь прогрессировала, жена почти не вставала, не всегда узнавая даже детей. Ремиссии становились все реже, обострения участились, приступы случались днем и ночью. Больная нуждалась в круглосуточном уходе, и измученная за день сестра перестала спать ночами. Евгений нанял сиделку с проживанием и приходящую домработницу. Думать о себе ему было некогда, он упорно работал над покорением следующей служебной вершины и не собирался останавливаться.
        Когда он встретил Катю, многие его трудности остались позади. Материальное положение упрочилось, домашняя жизнь стабилизировалась и в определенном смысле упорядочилась. Дети пошли в школу, за женой присматривали квалифицированные сиделки, опытная домработница успешно справлялась с домашним хозяйством, сестра занималась любимыми племянниками, и на первый план, наконец-то, вышла его личная жизнь.
        Он говорил, что уже не помнит, любил ли он ту хрупкую девушку из соседнего подъезда, на которой женился в конце второго курса. Акробатка, заселившись в генеральские хоромы, категорично отказалась делить их с падчерицей. Отставник поднатужился и, тряхнув старыми связями, выбил для дочери однокомнатную квартиру. Евгений возвращался с занятий, когда растерянная девушка остановила его во дворе, смущенно спросив, где находится ближайшая аптека? Она показалась ему трогательной и беззащитной, и такой же одинокой, как и он. Захотелось согреть ее, приласкать, от чего-то спасти.
        Она пришлась ко двору, понравилась деду и сестре, войдя в их дом тихо и благодарно. Родила ему сына, а через год дочку. Он мечтал свозить ее к родителям, показать им внуков, похвастаться своей семьей, но начался этот ужас…
        Он не успел полюбить ее, как мог и хотел, а только бесконечно жалел.
        Он говорил, что в его груди что-то дрогнуло и сладко заныло, когда далеко впереди он увидел девушку, стоящую с поднятой рукой на проезжей части. А подъехав ближе и заглянув в бездонные серые омуты, почему-то нажал на газ. Но, пролетев несколько метров, вдруг с ослепительной ясностью понял, что только что промчался мимо своей так и не сбывшейся мечты. Он затормозил и подал назад.
        Он окутал ее своей любовью, погрузил в свою нежность, опьянил своей страстью. Он убедил ее родить ребенка — как залог их совместного и обязательно счастливого будущего. Он взял на себя нелегкий разговор с родителями. Рассказал о себе, объяснил свои обстоятельства и торжественно попросил ее руки, чем стариков совершенно обезоружил. Но он просил их подождать…
        Он никогда не относился к ней, как к очаровательной юной глупышке. Не сюсюкал, не снисходил, не умилялся ее наивности. Не указывал, не поучал, не кичился умом и опытом. Его терпение, деликатность и удивительный такт превратили инфантильную маменькину дочку в достойную и равную ему партнершу, в сильную и уверенную, способную на поступки женщину. Он всегда давал ей понять, что она не прелестная молодая любовница состоявшегося мужчины, а единственная, желанная, бесконечно любимая женщина его жизни. Но он просил ее подождать…
        Все знали, чего они ждут, но никогда не говорили об этом. Евгений ни с кем не мог поделиться, когда состояние жены ухудшалось, а Катя и родители из тех же соображений не решались спрашивать о ее самочувствии. Все труднее становилось объяснять не по годам разумному мальчику, почему папа не живет с ними, а только навещает. И зачем он потом увозит маму, если бабушка никогда не знает, какую сказку на ночь решено прочесть сегодня…
        Двусмысленные ситуации, объяснения, похожие на оправдания, мучительные неловкости, где полу-ложь неотличима от полуправды, не становились привычнее и не рассеивались с годами, а накапливались и сгущались, как грозовые тучи, прорывающиеся ливнями.
        «Странно, что мои сезоны дождей длятся по году»,  — задумалась Катя, сравнив продолжительность своего замужества и нынешней размолвки с Евгением.
        Ее восхищала его выдержка и самообладание, способность беззлобно прощать ее жестокие эксперименты с обретением свободы. Он никогда не вспоминал о них, не упрекал в их болезненности для него, не смеялся над их неудачными результатами. Не обвинял ее в неверности, не мстил, не отвечал ударом на удар. Он просто умел любить ее.
        Ее трогали глубина и постоянство его чувства, она не сомневалась в силе и искренности его желания соединиться когда-нибудь навсегда. И не его вина, что быть вместе по-настоящему не получалось. Не он, а она безумно устала ждать и верить в это, все не наступающее «вместе».
        «Наверное, года достаточно, чтобы смылось все лишнее, наносное, неглавное. Чтобы все обновилось и началось сначала»,  — решила Катя.
        После Жванецкого опять поставили музыку. Ленке кто-то позвонил, и она скрылась в кухне, оставив на полу змеящийся провод. Евгений предложил потанцевать. Катя закрыла глаза, покачиваясь в знакомых объятиях под блюз Чарли Паркера. Сдержанный аромат английского парфюма ностальгически защекотал ноздри. Тепло ласковых рук напомнило об их удивительной способности убеждать в непременном и близком счастье. Но вспомнилось и то, как легко улетучивалась уверенность в его непременности, стоило разомкнуться этим убедительным объятьям…
        Зато сейчас, понимающе подмигивая и одобрительно кивая, совсем рядом раскачивались в ритме блюза затертые сентенции «От добра добра не ищут», «Лучшее враг хорошего», «Надежнее синичка в руках, чем журавль в небе»… И действительно, мало кто из ее знакомых женщин столько лет имел в своем распоряжении такого мужчину — красивого, успешного, любящего…
        Евгений осторожно привлек ее к себе, готовый отпрянуть, если Катя проявит недовольство. Но никакого неудовольствия она не ощущала, расслабленная волнующими прикосновениями и чудесным коньяком. Горячие губы коснулись ее виска.
        — Как же я соскучился, если б ты знала…
        — Я вроде тоже, Жень…  — она подняла на него потемневшие глаза и потянулась, готовая к поцелую…
        Вылетевшая из кухни Ленка помешала ему состояться.
        — Кать, тебя!  — подруга многозначительно вращала глазами, потрясая трубкой над головой.
        — Меня? Кто? И почему сюда звонят?  — удивилась Катя.  — Ты кому-то сказала, что я буду у тебя?
        — Подойди!
        Катя протянула руку к трубке и испуганно замерла.
        — Из дома? Что-то с мамой?
        Взъерошенная Ленка мялась и жалась, краснея пятнами.
        — Нет… Иди, сама поговори.
        Она плотно закрыла за собой дверь кухни.
        — Алло, слушаю, Катя.
        В трубке молчали. Потом откуда-то издалека донесся низкий, с легкой хрипотцой голос, от которого ослабели колени.
        — Привет…
        Она медленно сползла по кухонной двери.
        — Это ты?
        — Не ждала?
        — Ты в Москве?
        — На главпочте Киева.
        — Я думала… ты забыл.
        — Как видишь, нет. Не то, что ты. Поздравляю с днем рождения, Катя.
        — Спасибо. А что значит «не то, что ты»? С чего ты взял?
        — Не надо, Кать. Я все знаю.
        — Очень интересно. Что же ты знаешь?
        — Ты не одна сейчас.
        — Что за глупости? Я одна. Мы с Ленкой отмечаем мой тридцатник, мама больна, ей не до меня. А как ты вычислил, что я здесь?
        — Обижаешь. Сама же говорила о доверенном лице. Не зря ей доверяешь, не выдала тебя.
        — Нечего выдавать! Говорю же, мы с ней вдвоем.
        — Перестань. Меня обмануть невозможно. Я говорил тебе про мою интуицию? Она звериная у меня, милая Катя. А тебя я вообще чувствую через все расстояния. Ну? И на чем порешили? К тебе двинете или останетесь у Леночки? Старая любовь не ржавеет?
        Она сидела на полу чужой кухни, подперев спиной дверь, прикрыв рукой трубку, и не могла понять, как жила без этого голоса, без этих ревнивых недоверчивых слов не только три последних месяца, а всю свою предыдущую жизнь? И огромное, ослепительно сверкающее, звенящее малиновым звоном счастье накрыло ее золотым куполом.
        — Хватит, Георгий! Когда ты уже приедешь, наконец? Почему не звонил и не писал? Где тебя носит? Я умираю без тебя. Я…
        По воцарившемуся взволнованному молчанию она почувствовала, что он обрадовался ее словам. Пауза длилась, неся мир.
        — Правда? Ты еще хочешь увидеть меня?
        — Гошенька, скорее! Скорее приезжай! Ну, когда? Когда же?
        — Через три дня.
        — Господи! Да почему так долго? Почему не завтра, не сейчас?
        — Кать, я не один приеду. С Мишкой. Не прогонишь?
        — С Мишкой, с Ванькой, с чертом лысым, только скорей!  — Она вдруг остановилась.  — А ему-то что в Москве понадобилось? Что твой Мишка здесь потерял?
        — Говорит, давно в столице не был, хочет покупки какие-то сделать, знакомых навестить, в кабаке хорошем погудеть.
        — Черт с ним, пусть едет. Я устрою вас у одной бабули, она комнату сдает на непостоянной основе. Георгий!!
        — Я!
        — Гоша!
        — Слушаю!
        — Гошенька…
        — Ну? Что? Говори!
        — Я жду тебя…
        — Лечу, радость!
        Она вернулась из кухни совсем не такой, какой вошла туда.
        Евгений понял это, вглядевшись в ее лицо. Он не стал спрашивать, кто ей звонил, разыскав у подруги поздним ноябрьским вечером. Они вышли в прихожую.
        — Мне уйти?
        — Прости.  — Катя взяла его за руку.  — Все изменилось в моей жизни, Женечка.
        — Уже понял. Мужчина?
        — Не хочу об этом.
        — Хорошо, что не женщина,  — попытался пошутить он.  — Подождем, какие наши годы.  — Он провел рукой по ее разлетевшимся локонам.  — Просто помни, я… на месте. Мужа твоего пережил, а уж это…  — Евгений натянул кожаную куртку, задумчиво глядя на нее — Я бы поборолся за тебя, но… Не забывай и лихом не поминай. Знаешь, я… Все ты знаешь, Катя.
        — Знаю. Прости, Женя.
        Евгений ушел, не попрощавшись с хозяйкой. Катя, казавшаяся такой близкой и достижимой уже сегодня, вновь ускользнула от него. Морозная темнота полнилась ароматом ее духов, а ладони, еще недавно касавшиеся стройного тела, покалывали и горели. Он шел к машине, припаркованной в соседнем дворе, перешагивая грязные лужи и что-то бормоча, словно вел с кем-то надоевший, затянувшийся диалог.
        Глава 3. Тыловая крыса
        — Ну, что теперь скажешь? Может, опять думаешь, что все случайно сошлось? И квартирка у бабки мгновенно нарисовалась, не успел попросить, и кабак центровой по первому слову. Очередь на морозе дробь отбивает, а перед ней халдей двери распахивает, в пояс кланяется! Обратил внимание, как стол-то накрыт был? Все продумано — рыбка, икорка и выпивка, а пожрать нечего. Деньжищ куча, а толку ноль.
        — Ты это к чему?
        — А к тому, что на раскрутку похоже. Пей, пьяней, а закусить нечем. Хочешь продолжения, плати дальше. Столько отдали и голодными ушли! Ни салатика столичного, ни язычка с хреном, ни котлетки по-киевски. Еле наскреб, чтоб деликатесы эти оплатить, больше ни на что не осталось.
        — Не преувеличивай. Она сама расстроилась, что поесть было нечего. Знакомая их подвела, я сам слышал, как Лена с ней по телефону договаривалась. Велела столик зарезервировать и шампанское поставить, а остальное, мол, как за стол сядем. А они перебдели. Решили, раз гости иногородние, то не меньше, чем старатели со слитками в зубах или чуваки из Якутии из трубки кимберлитовой выползли на свет Божий посмотреть.
        — А подружка ее, Ленка эта? Та еще мамзель. Знакомые — по всем кабакам. Позвонила, и — пожалуйста. И сама по первому зову рванула с неизвестными мужиками. Как будто сидела и ждала, мазана крашена в платье с открытой спиной. Через полчаса уже прискакала!
        — Ты же сам просил подружку прихватить. Чем не доволен-то? Что после кабака к себе не позвала?
        — Не больно-то и хотелось. Ни сиси, ни писи — Бухенвальд! Я, как тебе известно, на кости не бросаюсь. У меня другие ценности в жизни.
        — А то! Конечно, известно. Чтоб бюст перед собой двери открывал, а за ним сама пава выплывает. А Ленка не тянет, куда ей. Зато она девка нормальная, подруга верная, не трепло. Это нечасто у баб бывает.
        — Ну-ну. Пока носом в дерьмо не ткнешься, так и будешь адвокатствовать. Приударил бы за ней, тогда бы и рассуждал про ее дружбу. Сколько раз тебя учил — хочешь подноготную о своей узнать, уложи подружку! Такое порасскажет, уши свернутся. Такая у них верная дружба.
        — Знаток! Мне до тебя далеко.
        — А ты как думал? Зря, что ли, столько лет небо коптил? Все знаю про породу их бабскую. Сам со второй так и поступил. Завалил подружку, а она и давай правду-матку вываливать про Наташку. Все наружу и вышло. Такое открылось, держите меня, други верные! Все они одинаковы. И эта такая же, только поумнее других да похитрее. Ресничками хлоп-хлоп, мордашка свеженькая, глазки невинные, а сама чего только в жизни не успела. И с женатиком крутилась с молодых ногтей, и ребенка прижила, и замужем побывала — грехи прикрыла. Мужа кинула, как только ее папик опять на горизонте нарисовался, да еще с башлями, небось, немереными. Квартирку-то вон какую ей отгрохал, не пожадничал. Знал неплохо, чем отдарится девушка. Ничего не пожалел ради доступа к любимому телу. И ее понять можно, конечно. Как одной-то с дитем? А тут — родной отец, и от сына не отказывается. Муж-то, как понял, в НИИ каком-то вкалывал за копейки? И она мэнээ-сом в таком же нииуё. А ведь все нынче денег стоит, и немалых. Поболталась золотая рыбка по мелководью, хвостиком махнула и вернулась в сытный аквариум щедрого дяденьки. Внимательно осмотрел
квартирку-то?
        — А что там такое?
        — Стенка немецкая, ковры на полу, три телевизора, даже на кухне. И все японские. Усек? Люстра в гостиной хрустальная, чешская. Я за такой целый год в очереди отмечался. А шубку-то ее видел? Это ж норка. Из цельных шкурок! Помнишь, во сколько тебе из лапок обошлась для Татьяны? Я высылал, не хватило. До сих пор не отдал. Ну, это я так, к слову… Что молчишь? Задумался?
        — Мужик у нее крутой был.
        — Был? Ты хуже дитяти малого! А может, как был, так и…? Молчу-молчу. Но хороша! Ничего не скажешь. Я б ее с большим удовольствием. Чего смотришь? Сказал же, я — вне игры. Я не ты! Сказал — сделал. Давай, сам оторвись, раз так завелся. Но если честно, и после тебя бы не отказался.
        — Не думаю, что она согласилась бы.
        — Не согласилась бы? Дурачина ты, как погляжу! Знаешь анекдот про английскую королеву? Там герцог один ей заявил, что все женщины продажны, а та возмутилась и спросила, во сколько же он оценивает королеву Англии? Помнишь, что герцог ей ответил? «Вот видите, мадам, вы уже торгуетесь». Так что, дорогой сэр, все зависит от предложенной суммы. Это тебе везет, голодранцу… не обижайся, а денежки все бабы любят.
        — Ты уже все решил! Записал ее в путаны. Не горячишься?
        — Не в путаны, а в дорогие содержанки. Посмотри, как она живет и к чему привыкла. Баночки, скляночки, пузыречки, бутылочки. Это же все стоит недешево, мой мальчик. Тебе такой уровень не потянуть. А сорвешься — и вовсе.
        — Не сорвусь!
        — Дай-то Бог. Старайся, крепись. А тянет?
        — Тянет… тянет, зараза!
        — А с ней всегда будет тянуть. Такая она баба. Неужели, в самом деле все путем? Ну, расскажи, не жмись, что она может?
        — Заткнись.
        — Материалом владеет в полном объеме?
        — Слушай, пошел ты!
        — Понял, молчу. Не обижайся, брат. Ты только сам-то рот не разевай. Надо бы подарить ей какую-нибудь золотую штучку. Я дам денег.
        — Зачем это?
        — Посмотреть, как глазки у нее загорятся. Я всегда так определяю, что бабе нужно — я или деньги мои. Редко ошибаюсь. Они плохо собой в этот момент владеют, на морде написано, что им на самом деле надобно.
        — Что тут такого? Все женщины любят финтифлюшки эти. Татьяна тоже любила. А эксперименты над человеком…
        — Когда выбора спутника жизни касается, любые средства хороши. А по мне, она — темная лошадка. Была и есть. Хоть и наблюдаю ее в собственном, как говорится, логове. Вроде все на месте, продукты в холодильнике имеются, сковородки-кастрюльки чистые, в шкафах порядок, но…
        — Что «но»? Что ты еще ей припишешь?
        — А чего тут приписывать? Все на поверхности. Заметил, как мужики в кабаке на нее пялились? Слюнями исходили. Думаешь, она не знает, как на нашего брата действует? Все она знает и понимает! Одному тебе непонятно, мальчугану с седой бородой и двумя застарелыми язвами. Как бы третью с ней не схлопотал. Мне вообще кажется, в ней что-то от ведьмы есть. Глаза какие-то чудные — прозрачные. Красивые, но злые. Смотри, парень!
        — Хочешь сказать, без меня она не теряется?
        — Наконец-то дотумкал! Даже если и разбежалась со своим папиком, вряд ли долго в простое может находиться. Взгляни на нее трезвым глазом, а не твоим, замыленным. Молодая, свободная, сексуальная,  — как понял по твоим соплям. Сядет у окошка, мордашку ручонкой подопрет и слезки на дорожку — кап-кап? Так, по-твоему? Ты на землю-то опустись! По месяцам вы врозь будете, а ей что прикажешь делать? Ждать с утра до ночи — не видать ли милого дружка? Она, если б и хотела, не сможет. Не дадут ей мужики. Да и сама она — баба в самом соку и в этих делах толк знает.
        — Но мы же поженимся. Она при мне всегда будет, я не допущу ничего такого!
        — Не смеши, Манилов! Поженитесь! Про где жить будете, молчу. Она из Москвы никогда не уедет, помяни мое слово. А ты здесь не сможешь. Кто ты здесь-то? Чемпион града Киева одна тыща лохматых годов? Вот столица-то обрадуется! К нам приехал, к нам приехал, бывший, бывший, дорогой! Давайте мы ему отдел дадим, кабинет попросторней и кресло помягче. А уж когда очередной срыв нагрянет, то и место за ним свято сохраним, и деньжонок добавим, и в должности повысим! Только руководи нашим спортом, родной, больше-то в Москве некому! То-то подфартило, что тебя к нам занесло. Так думаешь? Не надейся! Тут тебе не Киев, дружок, где каждая собака знает, кем ты был, а начальники в фанатах твоих ходили, потому все с рук тебе и спускают. Кому понравится, что в любой момент ты всю работу можешь задвинуть и разослать всех к едрене фене?
        — Не добивай…
        — А чего добивать-то? Я правду говорю, не так, что ли? А потом, смотри, баба привыкла жить легко, есть-пить сладко, мальчишку своего баловать. Это какая ж нужна любовь, чтобы от такого житья на хлеб с квасом перейти? Какое-то время, может, и продержится, пока в штанах у тебя шевелится. А потом что? Много ты о бабах думаешь, когда обострения и срывы твои бывают? Тебе бы выжить, а не любовью заниматься. Будет она с тобой нянькаться и выкрутасы твои терпеть? И не забудь про возраст. Годы, годы, дружок. Никуда от них не деться. Что с тобой будет лет через несколько? Потянешь молодую жену? А она только входит в самый бабий возраст, ее еще лет на двадцать с гаком хватит. Будешь сквозь пальцы смотреть, как она с молодыми у тебя на глазах?
        — Ты ее не знаешь.
        — А ты-то когда узнать успел? Ты и спал-то с ней всего ничего.
        — Подсчитывал?
        — А чего тут считать? И так ясно — раза три-четыре от силы. Ничего ты о ней не знаешь. Может, ей не такого надобно? Посильней, поздоровей, позаковыристей. Пока в запарке, она и этим довольна, а потом — неизвестно, сколько и как ей надо. Осилишь? С твоими-то проблемами?
        — А как же ты сам на ней жениться хотел? Тоже ведь не юнец с гиперсексуальностью.
        — Ты меня с собой не равняй. Я веду правильный, здоровый образ жизни — не пью, не курю, бегаю по утрам, меня на десятерых одновременно хватит. А ты насквозь больной, только с виду богатырь. Подорвал здоровье-то по собственной дури. И на жизнь я смотрю трезво. Если б и женился, у меня не забалуешь. Под замок бы посадил и глаз не спускал. Летом — на дачу, мордой в грядки, зимой — в четыре стены. Рожала бы каждый год, с ссанками-засранками колупалась. Не до баловства бы ей было. А у тебя детей быть не может. Чем ты ее займешь? С работы ее надо снять, чтоб на мужиков не таращилась, а ты не сможешь. Сам ее не прокормишь, еще и с дитем. Будешь спокойно смотреть, как она у папика деньги берет? Да еще в квартире жить, на его шуршики купленной?
        Не с твоим, брат, характером.
        Катя прослушала этот диалог, стоя у приоткрытой двери в квартиру бабы Зои. Вероятно, хозяйка отлучилась, и братья чувствовали себя совершенно свободно. Оставалось решить — войти, дав понять, что она все слышала? Или позвонить в дверь, сделав вид, что только что приехала и ни о чем не догадывается?
        Глава 4. Мысли, дела, события
        Баба Зоя и дядя Вася смолоду слыли заядлыми картежниками. Они счастливо и дружно прожили много лет, но были бездетны. Дочку старых друзей они любили, как родную, и в детстве Катя даже считала их родственниками. Почти каждую пятницу на родительской кухне две пожилые супружеские пары засиживались за игрой в «петуха» до звонкого «кукареку» первого субботнего трамвая. После смерти мужа баба Зоя охладела к игре, но совсем от карт не отказалась. Она любила порой разложить мудреный пасьянс или старинные гадания, всегда пророчившие Кате удачу и счастье. Старушка частенько помогала своей любимице в повседневных заботах забирала Алешку из школы, кормила обедом, отводила в спортивную секцию. К этой-то бабе Зое и устроила Катя братьев.
        Только на третий день пребывания в столице Георгий вырвался из цепких объятий брата и остался у нее. Михаил затаскал его по магазинам и московским знакомым. Все они, по его словам, не желали расставаться с редкими и дорогими гостями, щедро угощая и задерживая до поздней ночи. К тому времени городской транспорт уже не работал, и братья добирались до бабы Зои на такси, всегда пролетавшем мимо Катиного дома.
        — Зачем Жорик будет беспокоить тебя по ночам и не даст выспаться перед трудовым днем?  — хитро поблескивая очками, заботливо бухтел Тарасович, заехав в обеденный перерыв к ней на работу.  — Я не пустил его, хоть он и рвался, бесстыдник. Еще и нетрезвый. Не та ты женщина, Катерина, чтобы радоваться пьяному мужчине среди ночи. Ты — будущий уважаемый член семьи, а не легкомысленная, на все готовая девчонка. И мальчику твоему ни к чему видеть, как незнакомый дядя лезет ночью в мамину постель. Согласна? У вас вся жизнь впереди, успеете намиловаться.
        Катя злилась, но молчала, ловя подбадривающий взгляд любимых глаз. Позавчера она устроила сына к родителям, о чем предупредила Михаила утром по телефону, попросив сегодня вечером навестить очередных знакомых без Георгия. Но Тарасович отпустил его ближе к полуночи, плаксиво заявив в трубку, что без брата чувствует себя в чужом городе одиноко и бесприютно.
        Ночи им едва хватило, чтобы вспомнить друг друга. До разговоров о будущем дело не дошло. А на следующий день Тарасович завалился к ним с раннего утра, не дав выспаться и лишив возможности побыть вдвоем. Весь день он толкался в ее квартире, суя нос во все щели и углы. Щупал полотенца, нюхал баночки и пузырьки в ванной, бесцеремонно заглядывал в холодильник и кухонные полки, рассматривал старые фотографии, бесцельно перелистывал книги, опустошив все запасы чая и кофе. А ближе к вечеру изъявил желание поужинать в хорошем ресторане, попросив Катю помочь организовать это мероприятие и пригласить для компании подружку.
        Попасть в приличное место без предварительного заказа или знакомств в ресторанной среде было практически невозможно. Катя таких знакомств не имела, этим всегда занимался Евгений, зато у Ленки их было полно. После окончания Плешки многие ее однокурсники работали в центральных столичных ресторанах. В одном из них служила метрдотелем ее близкая приятельница Луиза, согласившаяся принять у себя небольшую компанию.
        Вопреки договору ресторанный столик ждал их уже накрытым. Взглянув на угощение, гости оторопели. Георгий присвистнул, а Михаил сразу потребовал счет.
        Могучая кучка элитного спиртного возвышалась гордым утесом среди моря роскошной рыбы, томно белеющей, маслянисто желтеющей, стыдливо краснеющей и нежно розовеющей на больших овальных блюдах. Две объемные вазы с черной и красной икрой довершали рыбную вакханалию.
        Расплачиваясь с официанткой, старший брат полностью опустошил свое портмоне, а младший добавил купюру из кармана. Чтобы разбавить рыбные деликатесы или заказать горячее, не могло быть и речи. Катя тоже слышала, как Ленка просила Луизу поставить на стол только шампанское, но приятельница проявила инициативу. Цена ее своеволия заставила подруг весь вечер переживать за карманы братьев и их полуголодные желудки. Обвинение Тарасовича в умышленной раскрутке на деньги было несправедливым и циничным.
        А после ресторана он украл у них еще одну ночь. Сославшись на внезапную боль в животе, Михаил попросил брата сопроводить его до квартиры, предварительно развезя подруг по домам.
        Рассуждения Тарасовича о женщинах, откровения об отношениях с подругой жены вызвали у Кати брезгливое отвращение, а домыслы о ней и ее жизни — презрительный гнев. Она не считала себя святой, но старший брат явно переусердствовал, расписывая перед младшим низменность ее натуры. Поневоле вспомнилось, как бережно и уважительно относился к ней Евгений на всех этапах их долгого романа. А его страсть, порой смущавшая ее зрелой мужской чувственностью, на фоне грязных вожделений Тарасовича представлялась юношески чистой и возвышенной. Как оскорбился бы он, услышав то, что выслушала она у двери бабы Зои. Как был бы возмущен, узнав, с чем ей приходится мириться. И непременно поставил бы на место старого развратника и клеветника!
        Она задумалась об этом… ненадолго… И вновь вернулась к печальной действительности.
        Стала понятной странная сдержанность Георгия после долгой разлуки. Видимо, не впервые приходилось ему выслушивать подобное. Он так и не смог вразумительно объяснить, почему пропадал так долго. Теперь она бы не удивилась, узнав, что все это время Тарасович не оставлял брата в покое — писал, названивал, а то и лично приезжал в Киев, чтобы уничтожить чудо этого лета.
        Им было хорошо той единственной, проведенной вместе ночью. Но этим «хорошо» все и ограничилось. Зато на вновь произошедшем воссоединении половинок волшебного яблока небольшое охлаждение не отразилось. Катя нашла его естественным, как морской отлив, не сомневаясь в будущей приливной волне.
        И что это за странные срывы, о которых настойчиво бубнил Тарасович? Зачем он травмирует Георгия намеками на его человеческую и мужскую несостоятельность? С какой стати его заботят сексуальные проблемы более молодого брата и вообще интимная сторона их отношений? Для полного счастья ей вполне достаточно одного присутствия Георгия. Близость прекрасна, но для них она не основное. Главное — они вместе, самые родные и близкие люди-половинки, совпавшие по всем статьям и параметрам. Только такие отношения считала она теперь истинными и нерушимыми. Им не страшны ни годы, ни расстояния, не грозят измены, болезни, разлука.
        Разлука… она неотвратимо приближалась, и было неизвестно, когда они увидятся вновь.
        А что касается невозможности Георгия иметь детей, то и это не страшно. Сколько бездетных пар счастливы и без них. К тому же, у нее уже есть сын, так что…
        Так думала Катя, стоя под дверью чужой квартиры. Она встала пораньше и приехала без предупреждения, собираясь утащить Георгия на все оставшееся до отъезда время. Родители согласились забрать Алешку. Либеральный начальник подписал заявление на трехдневный отпуск со словами «Надеюсь, за время вашего отсутствия рыба в морях не передохнет». Она мечтала побыть с любимым только вдвоем и спокойно проводить его. Уже через два дня утром с Казанского вокзала уезжал Михаил, а вечером с Киевского — Георгий.
        Катя решила скрыть, что все слышала, и нажала на звонок.
        — Катюша, что будем делать вечером?  — с трудом отвоеванный у брата Георгий, приподнявшись на локте, с улыбкой смотрел на нее. Она задремала, утомленная приливной волной, еще недавно накрывшей обоих с головой.  — Может, сходим куда-нибудь?
        — Конечно,  — легко вынырнула она из сна,  — куда бы ты хотел?
        — В театр. Тысячу лет не был в московских театрах. У вас во МХАТе идет «Утиная охота». Я давно мечтал…
        — Э, нет, не получится. Туда билеты заказывают заранее. Хочешь, к следующему приезду я специально этим займусь? Боюсь, на сегодня театр отпадает. А что еще, кроме театра?
        — Познакомиться с твоими друзьями. Можно к кому-нибудь нагрянуть без приглашения? К Ленке твоей, например?
        С моими ребятами такие сюрпризы проходят запросто, а как у вас с этим делом?
        — К Ленке так тоже можно, лишь бы дома оказалась.
        Они приехали без звонка. Елена была не одна. В старом кресле с бокалом сухого вина утонула Луиза. При виде гостей, она удивленно выпрямилась.
        — Боже мой! На ловца и зверь! Мы только что говорили о вас. Вчера не удалось толком познакомиться, забегалась, сразу три банкета.  — Луиза виновато улыбнулась.  — Ребята, вчера со столом вышло недоразумение, Лена мне все рассказала. Моя официантка накрыла стол по своим понятиям, а не как было велено. Простите, не досмотрела. Надеюсь, по миру мы вас не пустили? Следующий раз все лично проконтролирую. Мир?
        — Дао чем речь, Лу? Все остались живы!  — засмеялся Георгий.  — Папаша Рокфеллер, конечно, мерзкий старикашка. Этот престарелый сатир лишил нас с братом наследства в пользу какой-то профурсетки, но угостить своих девушек мы еще в состоянии.
        Оказавшись среди трех интересных молодых женщин, Георгий почувствовал себя в своей тарелке. Коротко стриженный, в темно зеленом джемпере и ладно сидящих джинсах, он и сам выглядел молодым парнем. От черной бородки веяло чем-то туристическим, походно-гитарным. Он улыбался, шутил, успевая ухаживать за всеми дамами сразу — подливал вино, щелкал зажигалкой, раздавал комплименты. Лена и Луиза не сводили глаз с гостя и охотно смеялись каждой шутке. Кате нравилось, как легко и непринужденно Георгий общается с ее приятельницами, с удовольствием ощущая себя центром внимания. Он вовлек дам в общий веселый разговор, незаметно коснувшись и серьезных тем. Кате показалось, что он прощупывает уровень ее общения, и она с улыбкой наблюдала за его разведывательными маневрами.
        — Георгий, вы необыкновенно умный человек и обаятельный мужчина!  — вдруг воскликнула Луиза.  — Как вы отнесетесь к тому, если в ваш следующий приезд я приглашу вас в гости и познакомлю с моим другом? Уверена, вам будет интересно пообщаться. Он тоже много знает, увлекается историей, хотя и не так остроумен.
        — Сочту за честь, мэм! Непременно заглянем,  — улыбнулся Георгий.  — Ты не против, Кэт, крошка? А кто у нас друг?
        — Он простой официант, но он диссидент,  — с гордой важностью молвила Луиза.  — Революционер — подпольщик и самый дорогой мой человек.
        — Официант-диссидент? Еще и подпольщик? Это же здорово, Лу! Мы обязательно с ним сойдемся, я уже сейчас чувствую дискуссионный зуд, а мой тонкий слух улавливает сдавленное «Ви-хри вра-жде…». Вы тоже слышите этот гимн революционеров всех времен, девочки?
        Девушки рассмеялись. Пора было прощаться, но они еще долго не отпускали гостя, очарованные его шутливыми экспромтами.
        Они вышли из подъезда и остановились.
        — Ты довольна мной? Не слишком я разошелся? Не перестарался?
        — Мне с тобой все годится.
        — А мне, чтобы быть в форме, необходимо, чтобы ты сидела рядом, слушала мой бред и так улыбалась, как сегодня.
        — Вот и ладно.
        Она стояла на перроне Киевского вокзала, глядя вслед удаляющемуся поезду. Он увозил от нее самое дорогое, самое значимое в жизни. Слез не было. В ушах звучали слова «Я скоро приеду. Я приеду, и мы все решим. Помни главное — мы вместе. Ты всегда со мной, что бы ни случилось».
        Глава 5. Встречи, расставания…
        Полетели дни, недели, месяцы встреч и расставаний. Больше с братом Георгий не приезжал. Катя познакомила его с сыном, и Алешка ему очень понравился. Они беседовали на разные мужские темы о прочитанных книгах, о видах холодного оружия, марках пистолетов, приемах рукопашного боя. И потом Георгий удивленно заметил ей, чем очень порадовал «Парень-то у тебя маленький профессор. Даже слишком развитый для своего возраста».
        Он часто звонил ей, писал письма и открытки, начинавшиеся со слов «Здравствуй, судьба моя…», и требовал, чтобы она тоже писала ему. Георгий считал, что в письмах Катя такая, какая есть, и, даже слыша по телефону ее живой голос, он хуже чувствует ее. О будущей совместной жизни они говорили только при встречах. Трудности, с которыми пришлось столкнуться, оказались гораздо серьезнее, чем предполагалось вначале. Жить в Москве Георгий не планировал ни при каких обстоятельствах. Он не хотел в свои сорок пять начинать с нуля в городе, где его никто не знал, и где он тоже толком не знал никого, кроме Кати.
        — На какие шиши я буду содержать семью в столице, если не найду достойную работу?  — угрюмо спрашивал он.  — О спорте надо забыть. Кто я для вас, москвичей? Меня и в Киеве-то помнят только ветераны спорта.
        — А на тренерскую работу не хочешь устроиться?
        — За три копейки в секцию районного дома пионеров или в кружок юных боксеров при ЖЭКе? Нет, Катюша. Там, где все серьезно, где настоящий спорт — своя мафия. Нужна волосатая лапа. Ну-ка, покажи мне свою ладошку. Вот видишь, никакой волосатости,  — шутил он, целуя ее в ладонь.
        — А что еще ты умеешь и можешь?
        — Вообще-то я еще бывший раллист. Классно вожу машину. Как-нибудь прокачу тебя с ветерком на своей тачке.
        — Вот видишь!
        — А что, «видишь»? Дальнобойщиком заделаться? Или пополнить армию славных московских таксистов?
        — А почему нет? Что в этом плохого?
        — Здрасьте, пожалуйста. Жена кандидат наук, а благоверный крутит баранку.
        — Я не кандидат, я еще только пишу.
        — Напишешь рано или поздно. Тебе все удается, удастся и это. Вообрази прихожу на твой послезащитный банкет, и ты представляешь меня своим ученым коллегам «Познакомьтесь, друзья, мой супруг — классный водила, ударник таксопарка номер пять!». Не, Кать, так не пойдет.
        — А помнишь, ты говорил, что можешь преподавать.
        — А вот об этом давай не будем. Мочь-то я могу, но…  — Георгий замкнулся, глядя поверх ее головы.  — Не хочу говорить об этом и тебе не советую.
        Слово Георгия было для нее законом. Если ему тяжело вспоминать о чем-то, то все, кто угодно, могут игнорировать его желания, только не она. Она чувствовала его, как себя, и знала, как невыносимы порой некоторые воспоминания и как может ранить чужое беспардонное любопытство.
        Он редко бывал с ней таким, каким она знала его на юге — беспроблемным весельчаком, шутником и ерником, вечно откалывающим забавные хохмы и розыгрыши. Гораздо чаще он был серьезным и даже грустным. Но ей нравились его грусть и серьезность. Она наслаждалась им любым, а таким — даже еще больше.
        Они много гуляли по городу. Бродили по московским улицам, подолгу не разговаривая. Шли, не держась под руку, только касаясь друг друга. Иногда он спрашивал:
        — Тебе скучно? У тебя печальное лицо…
        — Не пори чепухи. Мне никогда не бывает скучно, когда ты со мной,  — отвечала она совершенно искренне, но он плохо верил ей.
        — Хочешь, сходим куда-нибудь? В ресторан или кафе, в гости к твоей Ленке? Луиза опять звонила, звала нас.
        — Мне никто не нужен. Я ни с кем не хочу делиться тобой. У нас и так мало времени.
        Времени у них действительно было немного. Он появлялся в Москве в среднем раз в месяц, иногда реже, иногда чаще, и был с ней от трех до пяти дней. Обычно это были командировки, иногда — отпуск за свой счет или больничный. Порой он приезжал нервным и беспокойным, тревожно всматриваясь в ее лицо.
        — Ты не забыла меня? Ты скучала? Я видел плохой сон — ты разлюбила меня и выходишь замуж за какого-то прощелыгу.
        Она была счастлива, когда он появлялся неожиданно, не предупредив звонком или телеграммой. Однажды она простудилась и сидела дома. В то утро она собралась в поликлинику и, уже одетая, стояла в прихожей. В дверь позвонили, Катя открыла и чуть не потеряла сознание, столкнувшись с его смеющимися глазами.
        — Куда это ты собралась ни свет, ни заря, моя ранняя пташка?
        — Господи, Гошка, это ты? Что-то случилось?
        — Конечно, случилось! Случилось то, что ненормальный Аркаша очень вовремя пристал к тебе, дай Бог ему здоровья и долгих лет жизни! Да исполнит Аллах его желания, да наполнит радостью каждое мгновение убогой жизни сочинского маньяка!
        — Ты ненормальный,  — смеялась Катя.  — Что это ты так распелся о нем?
        — Страшно представить, любовь моя, какая судьба ждала меня, если бы не это южное чмо. Оно придало смысл исковерканной жизни бывшего народного кумира. Неужели не понимаешь, как мы обязаны ему и его традиционной ориентации? Я уже завел гипсовую красавицу кошку с хитрыми развратными глазами и красным бантиком на шее, а тебе подарю глупого розового поросенка со щелочкой на спинке.
        — Зачем он мне сдался, Гошка?  — непонимающе улыбалась Катя.
        — Мы будем копить на памятник нашему благодетелю. Он заслужил его при жизни. Если бы не он, я никогда не познал тебя, о свет моих померкших очей.
        Они вместе пошли в поликлинику и заняли длинную очередь к врачу. Он вдруг попросил ее номерок, Катя удивлено протянула его, и Георгий исчез, вскоре вернувшись с ее шубой в руках.
        — Они у вас тут совсем с ума посходили, шмыгающая носом, единственная радость моей непростой жизни,  — объяснил он, закутывая ее в мех.  — Это злыдни, а не медики. Здесь так дует из окон, что даже здоровые граждане, отлынивающие от использования права на труд, могут схватить инфлюэнцу.
        Иногда он сам приезжал совсем больным. Его язвы давали обострения в самое непредвиденное время. В такие дни Георгий бывал бледным и молчаливым, мужественно превозмогая боль. Катя варила ему кашки, некрепкие бульоны, делала паровые котлетки и… сама чувствовала непонятно откуда взявшуюся боль в животе.
        Баба Зоя с радостью пускала на постой нового жильца. Георгий ночевал у нее в те дни, когда Катя не могла оставить сына у родителей. Проводив постояльца, старушка испытывала жгучее желание погадать любимице и приезжала к ней с гадальной колодой. Карты у бывшей картежницы всегда ложились счастливо для Кати:
        — Все у тебя хорошо. Пики и крести в ногах — все слезы и горести ты растоптала. А в головах — сплошные черви и буби. Любовь, свадьба и счастливая жизнь с крестовым королем.
        — А напрасные хлопоты справа или слева?  — смеялась Катя.
        — Все твои хлопоты успешные, а дороги короткие и радостные. Посмотри, одна краснота, одна красота, Катенька!
        Крестового короля баба Зоя полюбила не меньше Кати. Ей нравилось толково и обстоятельно беседовать с ним о жизни, сидя на опрятной кухоньке в пять квадратных метров. Георгий смешил ее своими шутками и всегда привозил четвертинку водки, но не разделял с ней скромных застолий, ссылаясь на злополучные язвы. Старушка любила немного выпить и закусить в его компании, а он с удовольствием слушал ее, прихватив щепоть квашеной капусты или с хрустом откусив соленый огурчик.
        Евгений по-прежнему забирал сына в конце недели. Однажды он привез его позже обычного и виновато топтался у двери. Он выглядел усталым, и Катя пригласила его войти.
        Они сидели на кухне и пили чай. Евгений оглядывался по сторонам, будто был здесь впервые.
        — Ты что-то ищешь? Никаких новых прибамбасов я не приобрела.
        — А могла бы. Объясни, почему ты отказываешься от денег?
        Разве я не могу помочь матери моего ребенка? Насколько я понимаю, замуж ты не вышла и пока не собираешься. А тот, кто сейчас с тобой, видимо, не слишком силен в материальном плане.
        — Как тебе известно, я работаю,  — вспыхнула Катя,  — и в состоянии сама себя содержать.
        — Себя — возможно,  — усмехнулся Евгений.  — Но на нашего сына ты могла бы принимать мою помощь? Я не хочу, чтобы он в чем-то нуждался.
        Ей и в самом деле жилось нелегко с тех пор, как она отказалась от его денег. Родители не поддерживали ее решения, считая, что раз уж так нескладно сложилась жизнь единственной дочери, ущемлять интересы любимого внука она не должна. О появлении в ее жизни нового мужчины Катя им не рассказывала, догадываясь, что Баба Зоя давно сделала это за нее. По разумению старушки, то обстоятельство, что Георгий холост, должно было настроить стариков в его пользу.
        — Ну, что ты уперлась? Если бы мы были женаты, а потом развелись, разве ты отказалась от алиментов?
        — Если бы, да кабы… мы не женились и не разводились, Женя.
        Брать деньги у Евгения казалось ей теперь предательством по отношению к Георгию. А он не имел возможности помогать ей, прокатывая все свои доходы между Киевом и Москвой.
        — И еще одно. Квартира эта твоя, делай с ней, что пожелаешь, но мой сын может увидеть в твоей постели только официального мужа. Надеюсь, это понятно? Предупреждаю, никаких ночевок посторонних мужчин при Алешке быть не должно!
        — Мог бы не предупреждать,  — усмехнулась Катя,  — сама догадалась.
        Глава 6. В гостях у Луизы
        В гости к Луизе они не торопились, хотя та настойчиво приглашала. Однажды приятельница обиженно заявила, что в день своего рождения отказов не принимает, напомнив о друге, заждавшемся встречи с интересным собеседником. Катя купила симпатичную вазочку, а Георгий — вино и цветы. Луиза искренне обрадовалась им, усадив между собой и диссидентом. А когда гости стали расходиться, уговорила ненадолго остаться и поболтать в узкой компании.
        Друг Луизы мало походил на «простого официанта». Скорее, этот изящный темноволосый юноша напоминал изнеженного отпрыска аристократического семейства. Приятное лицо с чистой фарфоровой кожей, фиалковые глаза, томно мерцающие из-под ресниц, идеально гладкая прическа и длинные пальцы с ухоженными ногтями намекали на изысканность и даже породу. Витиеватая речь и слегка чопорные манеры свидетельствовали об особом воспитании. Элегантный костюм, золотые запонки с сапфирами и часы с браслетом из того же драгметалла говорили о склонности к эстетическому оформлению материального достатка. В целом, благоухающий денди не вписывался в стереотипные представления ни о ресторанном официанте, ни о пламенном революционере.
        Общая беседа закружилась вокруг обычных при первом знакомстве тем и неожиданно спикировала на анархизм. Мужчины углубились в проблему, и женщины были вынуждены отстать от разговора, полного сложных терминов и незнакомых имен. Тон денди, ровный и чуть снисходительный в начале, довольно скоро превратился в оживленный и даже страстный.
        Об анархизме, кроме самых общих представлений и имени Кропоткина, Катя не знала почти ничего. Она сидела в уголке дивана и с интересом следила за развернувшейся дискуссией. Луиза водрузила рыжую головку на субтильное плечо своего друга.
        — Анархизм, уважаемый Георгий, во все времена находился в непримиримых противоречиях с традиционными общественными институтами. Например, его антагонизм с государством никогда не может быть разрешен.
        — Не совсем так, Валентин. Любое мало-мальски солидное государство покоится на фундаменте анархии. Возьми стихийную кооперацию трудящихся с целью увильнуть от общественного труда на государственное благо. Таких организационных высот не продемонстрирует ни один парад. Полагаю, именно это имел в виду Прудон в своем «Анархия не сестра, а мать порядка». И каждое серьезное государство непременно учитывает всенародный энтузиазм при построении в эти стройные ряды.
        — Допустим. Зато религия, на протяжении веков обслуживающая государственные интересы, в принципе несовместима с анархизмом! Надеюсь, Георгий, этот постулат бесспорен? Никто из видных религиозных деятелей не пожелал, а возможно, и не сумел оценить по достоинству прогрессивную миссию анархизма!
        — И здесь не совсем прав, Валентин. А католичка Дороти Дэй? А Хаким-бей? Лаоцзы? Толстой, наконец?
        — Предположим. Но, кроме Толстого, и другие творческие личности могли бы поддержать анархическую идею. Кто, если не творцы, могли бы придать ей больше выпуклости и блеска, адаптировав для понимания народа? Однако они устранились от этой великой задачи!
        — Ну, почему устранились, Валентин? А Мери Шелли? Уильям Блейк? Артюр Рембо? Лоренс Фермингетте? Поэты, между прочим. И ученые не отстали Ноам Хомски, Радклиф Браун, Пьер Кластр…
        Катя слушала, затаив дыхание. Казалось, Георгий заранее знал, о чем зайдет разговор, и основательно к нему подготовился. Он свободно цитировал теоретиков анархизма, разбирался в его истории, тенденциях развития. Ей вновь вспомнилось его таинственное второе образование, о котором он не желал распространяться.
        Застыв в удивленном восторге от очередного блестящего аргумента гостя, Луиза забыла положить златокудрую головку на покатое революционное плечо. Катя решила, что среди тех, с кем приятельница общалась до сих пор, Валентину не было равных, и она надеялась поразить новых друзей уровнем своего общения и произвести привычное впечатление. Но достичь цели ей явно не удалось — безусловная победа по очкам досталась Георгию.
        Разговор перешел к положению в стране. Валентина волновало несовершенство существующей социальной системы. Он утверждал, что работа официанта является вариантом борьбы с пороками общественного строя, а общепринятые в этой среде обсчеты посетителей — один из методов этой борьбы.
        — Вот как? Оригинально. Весьма нестандартный взгляд на проблему,  — погасил Георгий недобрую усмешку.
        — Это борьба за чужие кошельки, а не противостояние системе,  — впервые вмешалась в разговор Катя.  — Не понимаю, причем здесь общественный строй?
        — Для посещения ресторанов нужны немалые деньги!  — горячо парировал Валентин.  — Для тех, кто не вылезает из них, эти денежки явно лишние. Нет сомнения, каким путем они заработаны! Честный труженик не может позволить себе такие дорогостоящие забавы, а власти предпочитают не замечать очевидного. Отобрать у вора украденное не преступление, а обязанность совестливого гражданина!
        — Вот именно,  — поддержала его Луиза.  — Мы помогаем обществу бороться с теми, кто обогащается нечестным путем и грабит свой народ!
        — Грабь награбленное? Экспроприируете экспроприаторов? Занятно,  — усмехнулся Георгий.  — Однако история свидетельствует, что такой подход себя не оправдал. Нам пора, друзья. Благодарю за плодотворное общение.  — Он пожал руку Валентину и галантно поцеловал ручку Луизе. Та довольно улыбнулась.
        — Ты всегда желанный гость в моем доме, Георгий! Когда будешь в Москве, заскакивай в любое время, в смысле, заглядывайте оба. А возникнут проблемы с ночевкой, пущу и денег не возьму. Не возражаешь, Валюта?  — Луиза засмеялась, потрепав диссидента по волосам и нарушив идеальность прически.  — Валя у нас мальчик не ревнивый, правда, милый? Сейчас тоже отправится восвояси, после некоторой процедуры прощания. От меня и прямиком к законной половине!  — добавила она с мрачным вызовом.
        Валентин досадливо покосился на нее, но промолчал.
        — Куда ни повернись, одни жизненные сложности,  — философски заметил Георгий, подтолкнув Катю к выходу.
        Взявшись за руки, они медленно шли по улице. Можно было доехать на трамвае, но они решили пройтись.
        — Как они тебе?  — спросила Катя.
        — Паренек интересный. Начитан, образован, но до истинного понимания еще ехать и ехать. Вгрызается в частности, не ухватывая целого. Обобщения незрелы, выводы кургузы и субъективны.
        — А о Луизе что скажешь?
        — Девушка мечется. Ищет выход из замкнутого круга «деньги-товар-деньги». Хочется чего-то необычного, высоко духовного, выходящего за рамки товарно-денежных отношений. Но какая уж тут высокая духовность, если за доблесть почитает обуть ближнего? Присвоили себе право решать, кто тварь дрожащая, а кто право имеет. Лезут в чужие карманы с чувством исполняемого долга, но пиастры бедноте раздавать не собираются, а позвенят ими в собственных. Робингуды хреновы, мать их!
        Георгий замолчал, а Катя подумала, что возможно, совсем не по недосмотру, а по прямому указанию Луизы был так бездарно и дорого накрыт тогда стол в ресторане. Она осторожно спросила:
        — А внешне как она тебе?
        — Симпатичная рыжулька. Складненькая, смышленая, но закомплексованная. Понимает, что по большому счету метрдотель — та же подавальщица, только с дипломом. Социальный статус ее нервирует, а Валентин поднимает ее самооценку. Он парнишка неординарный, как-никак истфак МГУ.
        — Здорово ты его,  — улыбнулась Катя.  — А откуда ты знаешь все, что знаешь, Гошка?
        — А книги-то на что, Катюша?  — обнял ее Георгий.  — Почитываю, интересуюсь помаленьку.
        Глава 7. Срыв
        В апреле Георгий исчез. Он не звонил и не писал. Катя не находила себе места. Однажды вечером раздался звонок из Волгограда. Михаил поинтересовался, куда подевался брат и не у нее ли он скрывается последние две недели?
        Звонок ее насторожил. Со времени осеннего визита в столицу Тарасович не давал знать о себе. Катя догадывалась, что он не бездействует, продолжая клеветать на нее и подогревая нежелание Георгия даже обсуждать возможность совместной жизни в столице. Вариант же с ее переездом в Киев казался несерьезным Кате. Георгий как-то заикнулся об этом, пошутив, что раз с милым рай и в шалаше, то почему бы ему не обладать всеми городскими удобствами и не располагаться в центре Киева, но с замкнутой одинокой соседкой? Но перспектива жизни под одной крышей с его бывшей женой не укладывалась в Катиной голове.
        К телефону никто не подходил. Катя завалила Георгия письмами и телеграммами, но ни на одно послание ответа не получила. На майские праздники он прислал поздравительную открытку с краткой припиской в конце, что копает огород на даче у Михаила. Катя недоумевала, как он попал туда и где пропадал целый месяц? Но появляться в Москве Георгий по-прежнему не спешил и больше не писал и не звонил. Она задумалась, не идет ли речь об очередном загадочном срыве? Катя нервничала и волновалась и, если бы не звонки Лены и Луизы, совсем утеряла бы присутствие духа. Новая приятельница утверждала, что с первого взгляда поняла, как сильно Георгий влюблен в нее, и что он непременно объявится в самое ближайшее время. Екатерина была благодарна обеим за поддержку и веру в него.
        Георгий приехал в начале июня, на Троицу. Выглядел он необычно землисто-бледный, заросший, с потухшим взглядом. Под запавшими глазами чернели круги, губы запеклись. Теперь ему с уверенностью можно было дать его сорок пять, а то и больше.
        — Как я тебе? Кошмар? Все понятно по моему виду?
        Ей было понятно только одно — он жив и опять с ней.
        — Как долго мы не виделись с тобой. Я не знала, что думать. У тебя обострение? Боли?
        Георгий кивнул. Об этом можно было и не спрашивать. Его тело периодически сводило судорогой, он становился серым и сгибался в три погибели.
        — Свари мне твой бульончик из цыпленочка, Катя. Или какой-нибудь кашки. Сегодня Троица, пойдем в церковь.
        — А ты в состоянии?
        — Ты не знаешь, о чем спрашиваешь. Конечно, в состоянии. Они пришли в Сокольнический храм, пропахший скошенным лугом. Служба уже закончилась, и народ разошелся. У алтаря высились две тонкие березки. Солнечными бликами вспыхивал под ногами узорный кафель, желтея сквозь пахучие травы. Катя ставила свечи, быстро крестилась и прикладывалась к иконам. Благодарила за появление Георгия и молилась о его исцелении.
        Заложив руки за спину, он стоял в центре недавно отремонтированного храма, с интересом разглядывая высокий купол и росписи на стенах. Слабая улыбка трогала его губы, когда глаза натыкались на головку в цветастом платочке, приникшую к лику.
        — Тебе хорошо в храме?  — спросил он, когда она вернулась к нему.  — Ты веришь в Бога?
        — Верю! Я поверила в него, когда мы встретились. И в храме мне хорошо.
        — Ты можешь представить себя женой священника? Матушкой?
        — А какая разница — матушка или просто жена?  — удивилась Катя.
        Георгий тихо засмеялся и подтолкнул ее к выходу, шепнув уже в дверях:
        — Будь ты матушкой, никогда не изменила бы мне.
        — Тебе? Причем здесь ты, Гошка?
        — Ну, не мне, а мужу священнику,  — торопливо поправился он.
        — А я никакому мужу не собираюсь…  — но он не дал ей закончить, притянув к себе.
        — Ты не знаешь, какая ты счастливая. Ты можешь верить! Завидую. Всем, кто может… Как тебе отец Георгий! Звучит?
        По-моему, звучит.
        — Балда ты, а не отец Георгий,  — засмеялась она.  — Какой из тебя батюшка?
        — Вот именно, Катя, вот именно…  — пробормотал он.
        Алешка отдыхал в лагере, и Георгий беспрепятственно поселился у нее. Утром она варила ему каши и оставляла на плите, пока он спал, вздрагивая и мыча от боли. Пользуясь отсутствием начальника, предпочитающего брать отпуск в июне, Катя уходила с работы пораньше и пулей неслась домой. Занимало ее только одно — снять обострение у Георгия. Она заставляла его вовремя принимать лекарства, кормила диетической пищей, следила за тем, чтобы его ничто не волновало и не мешало отдыхать. Он ждал ее у раскрытого окна, сидя с книжкой в кресле, скользя невнимательным взглядом по страницам и часто роняя ее с ослабевшего колена.
        Совершенно некстати позвонили знакомые и радостно сообщили, что билеты на «Утиную охоту», наконец-то, достали, но не на основную сцену, а в филиал МХАТа. Главную роль там исполнял артист Васильев. Катя недолюбливала его за странный тембр голоса и непонятную интонацию.
        — Может, сходим в другой раз?
        — Мы пойдем обязательно!  — заявил немного оклемавшийся Георгий.
        — Тебе еще рано выходить в свет, ты не выдержишь.
        — Плохо ты меня знаешь. Я и не такое выдерживал. А эту вещь должен посмотреть непременно.
        Они сидели в ложе бенуара, и она переставала понимать смысл происходящего на сцене, когда Георгий закрывал глаза и его рука холодела. Катя не отпускала ее с начала пьесы. Ближе к финалу герой решил застрелиться из охотничьего ружья. Георгий с силой сжал ее пальцы.
        — Не получится…
        — Откуда ты знаешь?  — нервно спросила она.  — Сейчас дотянется, смотри…
        — Не дотянется, знаю.
        Васильев разулся и попытался достать до курка пальцами ног, уперев двустволку в грудь.
        — Правильно, ногой дотянется.  — Георгий был бледен, как мертвец, и смотрел на сцену сквозь прикрытые веки.
        Катя сжала его руку.
        — Давай уйдем. Не могу смотреть.
        Они медленно шли по аллее старого московского сквера. Свет фонарей, запутавшись в темных кронах, не достигал грунтовой дорожки, похрустывающей под ногами. Катя остановилась у пустующей скамейки.
        — Посидим?
        Она положила голову ему на плечо и осторожно спросила:
        — Откуда ты знаешь, как стреляются из ружья?  — Георгий не отвечал, глядя в темноту. Иногда глаза его вспыхивали и тут же гасли. Катя не выдержала — Почему ты молчишь? Ты пробовал? Да? Ты должен мне рассказать! Обязан!
        — Было…  — ответил он еле слышно, запрокинув голову и рассматривая нависшие над ними ветви.
        — Почему, Гошенька?  — взволнованно спросила она.
        — Кать, не стоит,  — лицо с незнакомым жестким выражением повернулось к ней.  — Зачем тебе?
        — Как «зачем»?!  — вскрикнула она.  — Я все должна знать о тебе. Рассказывай!
        — Как прикажешь. Первый раз — как и он, из охотничьей двустволки.
        — Гошка…  — в ужасе прошептала Катя.
        — Но я здесь, с тобой, свет моих мутных очей,  — усмехнулся он.
        — Ты сказал «первый раз», был и второй?! Как?
        — Резал вены…
        — Господи!! Но ведь ты жив?
        — Как видишь.
        — Как это было?
        — Классически, в ванной. Я уже отрубился, но каким-то непостижимым образом пережал их. А когда врачи понаехали, всё в крови, а я сплю живой и невредимый.
        — Георгий!
        — Что, Катя? Не ожидала? Я почище твоего Аркаши.
        — Покажи.
        — Смотри.  — Он вывернул руки ближе к свету фонаря. На запястьях белели грубые швы. Она отшатнулась.  — Поняла, с кем имеешь дело?
        — Был и третий раз?
        — И последний.
        — Как? Говори!
        — Нас было трое. Приятель,  — такой же неудачник, и девушка…
        — Дальше.
        — Мы стояли на крыше самого высокого здания в городе…  — И?
        — И нас заметили.
        Катя с силой сжала его руку.
        — Георгий, посмотри на меня! Я не спрашиваю о причинах. Верю, что они были и, наверное, серьезные. Но поклянись!
        Это не повторится! Никогда! Обещаешь? Хотя бы, пока мы вместе.
        — Разумеется. Не повторится. Пока мы вместе.
        — А мы никогда не расстанемся!
        — Никогда… ты и в самом деле так думаешь?
        — Конечно! Как же иначе?
        — Я старый…
        — Прекрати!
        — Больной…
        — Не продолжай! Это глупо, неужели — не понимаешь?
        — Ты действительно считаешь, что любишь меня?  — с непонятной усмешкой взглянул на нее Георгий.
        — Да что с тобой?  — возмутилась Катя.  — Это Мишка так уработал тебя, пока ты копал ему грядки?
        — Я и сам не дурак.
        — Хочешь, докажу?
        — Хочу! Докажи!  — Георгий оживился.  — Как?
        — Как угодно! Как скажешь! Хочешь, сама покончу с собой?
        — Что за бред,  — разочарованно протянул он.
        — Ну, придумай сам. Что хочешь! Любое испытание! Скажи, что я должна сделать, чтобы ты поверил?
        Георгий откинулся на спинку скамьи и закрыл глаза. Голос прозвучал тихо, еле слышно:
        — Давай уедем…
        — Куда? В Киев? Это невозможно, ты должен понять.
        — Не в Киев. В маленький городишко у моря. В Ялту, Алупку, Алушту… купим домик с окнами на море. Представь — утро, подходишь к окну, а оно там. Всегда на месте. Огромное… Синее, черное, любое. Дышит, смеется, скандалит… А мы стоим и смотрим. Поедем?  — Катя растерялась и замолчала. Мысли беспорядочно метались в поисках ответа. Пауза длилась.  — Вот видишь? А говоришь, любишь. Такого пустяка не можешь для меня сделать.
        Она, наконец, возразила:
        — Какой же это пустяк? Совсем даже не пустяк. Тебе прекрасно известно, что мама серьезно больна, отец стар и тоже не слишком здоров. У них никого нет, кроме меня и Алешки. Если мы бросим их, это убьет обоих. Не сразу, но обязательно.
        — Мама, папа, сын, еще кто-то…  — устало проговорил он, закинув ногу на ногу и разбросав руки по спинке скамьи.
        — Зачем ты так? Никого, кроме тебя… поверь, наконец!
        — Верю, верю, всякому зверю…  — Он вдруг разрушил вальяжную позу и резко согнулся, взглянув на нее откуда-то снизу.  — А знаешь, что мне однажды сказала прокурорша?
        — Зина? С юга? Что же такое интересное она тебе сказала?
        — Она уверена, что ты развела нас с Мишкой, как последних лохов. Что только в тихих омутах и водятся пылкие русалочки. Хвостик отстегивают решительно, коль симпатяга рыбачок убедительно попросит. Но что-то русалочку напрягло. Может, слишком многого паренек хотел от нее? Переусердствовал в изысках? Плечико лилейное чуть не разгрыз ей в порыве страсти… Зинуля была под сильным впечатлением. Вот и решила осторожная наяда поберечь свой хвостик. Но пожалела красавчика — сама отказать в продолжении экзотичных утех не решилась, а попользовала с этой целью двух провинциальных лопушков.
        Катя глотнула воздуха и замерла.
        — Молчишь? Все так? Профессионал прав? Ну-ну,  — Георгий насмешливо разглядывал ее побледневшее лицо под опущенными ресницами.  — Неприятно? Нет ничего тайного? Ничего, Катюша, бывает. Это жизнь, а мы ее прожили.
        Нестерпимое желание охватило ее — прочь отсюда! Сейчас же! Сию минуту! Улететь! Исчезнуть! Раствориться в воздухе! Не видеть эту ехидную ухмылку. Не слышать тихого, вкрадчивого голоса. Вырваться из его жизни и выбросить из своей. Подальше от этой скамейки, от него, от его слов и мыслей…
        Она стремительно поднялась. Георгий едва успел схватить ее за руку, с силой дернув к себе.
        — Куда?! Стоять! Не так быстро! Не нравится? Что-то не так? Она отвернулась, застыв в напряженном ожидании, когда ослабеет зажим, сковывающий запястье. Смотрела под ноги, готовясь к рывку.
        — Что, язык проглотила? Скажи что-нибудь. Оправдайся, если можешь.
        Она медленно повернула к нему бледное лицо и, разомкнув пересохшие губы, негромко произнесла:
        — Я не собираюсь оправдываться. Ни перед тобой, ни перед твоими родственниками, ни перед этой сукой. У вас и без меня чудная компания. Сожалею, но мне она не интересна. Собирай и дальше всякую мерзость про меня, раз одного Мишутки недостаточно. Желаю удачных находок в увлекательных поисках. Пусти!
        Она вырвалась, но Георгий вскочил, схватив ее за плечи. На белом лице ярко сверкали больные глаза.
        — Остановись! Куда ты?
        — Уйди! Убери руки!  — она резко развернулась в противоположную сторону. Но он опередил ее, преградив путь.
        — Стой! Не уходи!
        — Георгий, ты смешон. Пусти меня. Я не желаю тебя видеть. Но он не отступил, заговорив горячо и торопливо:
        — Кать, не уходи. Не бросай меня. Ну, хочешь, убей! Я гад, скотина! Прости меня, любовь моя. Ты обязана простить, потому что еще никто не любил так, как я. Никто, Катя! Посмотри на меня! Я чудовище. Я ужасен. Черен! Внутри и снаружи. Что ты нашла во мне? Я не живу, когда не вижу тебя, я не верю, что ты… любишь.
        Его трясло. Он стоял близко, держа ее за плечи, вонзив лихорадочный взгляд в сердитые серые глаза. Выглядел измученным, усталым, совсем больным. Голос дрожал и прерывался.
        С неимоверным облегчением она почувствовала острый укол в сердце, и пронзительная жалость накрыла ее душной волной. Она простила ему все и сразу, едва услышав бешеный стук, рвущийся из его груди. Слезы впитывались в новый джемпер и портили обновку. «Ничего, брошу в машинку, будет, как новый…» — с трудом собирала она разбегающиеся мысли, погружаясь в негу примирения.
        — А знаешь, что такое бред ревности?  — вдруг спросил Георгий, оторвавшись от нее.  — Что-нибудь слышала об этом? Читала, быть может?
        — Ничего я не знаю. Не читала, не слышала, не имею представления. Зачем мне?
        — И слава Богу, Катя. И не читай, не узнавай. Не надо тебе,  — договорил он, снова прижав ее к себе.
        — Гошка, ты ревнуешь, потому что не веришь мне. Ты удивительно глуп, Георгий. Надо же, дожить до глубокой старости и остаться таким глупым. Сколько можно повторять — мне нужен только ты! Я люблю тебя! Так за что же я все время получаю? То от твоего Мишки, теперь и от тебя.
        — За что?  — он вновь помрачнел.  — За то, что ты молода и прекрасна, как майский сад, любимая. За то, что я не стою такого царского подарка. А что, по-твоему, я должен думать? Что я, старый хрен, потрепанный жизнью и многократным злостным невоздержанием, замеченный во всех смертных грехах и погрязший в них по макушку, и есть тот самый принц на белой лошадке? Рыцарь без страха и упрека? Я стар, болен и беден, Катя. Я не могу умчать тебя в тридевятое царство и осыпать сокровищами. Я все их давно промотал и растратил. Мне нечего предложить тебе, кроме моей любви…
        — А мне ничего не надо, кроме твоей любви, Гошенька.
        — Домик у моря…  — продолжил он, не слыша ее,  — стариковская мечта. Он не нужен тебе, этот маленький домик. И я тоже скоро перестану быть тебе нужен. Ты должна блистать и сверкать, покорять и восхищать, а не сидеть со мной в этом домике, уставившись в морскую даль…
        — Хватит, остановись, прошу тебя,  — она закрыла ему рот рукой.  — Не хочу я никого покорять и не собираюсь ни перед кем блистать. Ты же знаешь меня, чувствуешь. Догадываюсь, откуда ветер. Ну, да Бог с ним, старым дураком. Ты — это все, что мне нужно. Я хочу одного — быть с тобой. И только с тобой! Всегда! Не знаю, как убедить тебя. Женись на мне поскорее, и все наладится. Жили же так Высоцкий с Влади, и мы сможем какое-то время. По крайней мере, ты успокоишься.
        — Не говори глупости,  — твердо сказал Георгий, отстранив ее от себя.  — Ты не Марина, а я не Володя. Я никогда не буду спокоен, живя с тобой порознь.
        — Почему? Чем я хуже? Почему Высоцкий доверял признанной красавице, звезде мирового кинематографа, а никому не известная Катя не достойна твоего доверия?  — возмутилась она.
        — Почему? А ты вспомни, что было в «Золотом колосе» в мой последний приезд перед еры… перед тем, как я пропал.
        Катя напряженно вспоминала — что же такого особенного произошло в тот далекий мартовский день? Она помнила, что они долго гуляли по ВДНХ, замерзли, проголодались, зашли в ресторан пообедать. В дальнем конце пустынного зала за длинным столом сидела единственная компания. Гомон веселых голосов гулко отдавался под высокими сводами. Георгий занял столик подальше от шумного общества. Катя захотела курить и рылась в сумке в поисках зажигалки. Она держала в руке незажженную сигарету, недовольно оглядываясь по сторонам. Георгий пожал плечами.
        — Ничем не могу помочь. Подожди официанта.
        Вдруг он оживился и, задрав голову, стал смотреть в сторону веселого стола. Катя тоже обернулась. Мужчина, сидящий у самой стены, влез на уставленный закусками стол и шагал по нему прямо в ботинках под громкий смех и подбадривающие выкрики. Дойдя до конца стола, он спрыгнул и направился к ним, держа в руке горящую зажигалку. Катя заметила, как по мере его приближения каменеет Георгий. Подойдя к их столику, незнакомец склонился в глубоком поклоне и поднес ей огонь. Она прикурила, поблагодарив. Мужчина поклонился еще раз и вернулся к друзьям.
        Георгий молча листал меню, пока не принесли заказ. Весь обед он был задумчив и неразговорчив, а она о чем-то оживленно болтала. Он вдруг прервал ее неожиданным вопросом «Если такое возможно, когда я рядом, что же творится здесь без меня?». Катя засмеялась «Страшные дела здесь творятся без тебя, Гошка».
        Больше они не вспоминали о случае в ресторане. Казалось, Георгий забыл о нем, а Катя тем более. Все оставшееся до отъезда время ничего необычного в его поведении она не заметила. А сейчас он чуть было не проговорился о своих срывах, и причиной последнего, оказывается, был инцидент с зажигалкой. Катя растерялась. Что же это за срывы, после которых у него открываются язвы и обуревают черные мысли? Впервые она услышала о них, стоя под дверью бабы Зои. Спросить тогда, в чем они заключаются, было равносильно признанию в недостойном подслушивании, а теперь и подавно решиться на это она не могла. Георгий и так оказался излишне мнительным и подозрительным. А, узнав о розыскных действиях за его спиной, еще и уважать перестанет…
        Надо набраться терпения и ждать, когда он окончательно уверится в ней. А пока жалеть, прощать, утешать, рассеивать подозрения, отвлекать от черных мыслей, лечить его язвы. И любить, любить, любить! Нежно, преданно, верно. Молодого и старого, веселого и грустного, здорового и больного. Самого лучшего. Самого удивительного. Самого-самого. Единственного. Любить! Пока бьется сердце, пока длится жизнь…
        Глава 8. Достоевщина
        В это лето Георгий больше не приезжал. Катя терпеливо ждала. Отдыхать не поехала, объяснив родителям, что возникли сложности на работе. Она надеялась, что Георгий объявится неожиданно, и хотя бы пару недель они отдохнут вместе. Но, кроме короткой открытки в августе с дурацким содержанием «Апельсины в бочках отгружены. Пейте яблочный сок», ничего больше не получила. Обратный адрес отсутствовал, штамп безнадежно смазан.
        Как-то субботним вечером позвонил Евгений, предложив завтра вместе навестить сына. Катя не видела причин для отказа, и утром он заехал за ней. По дороге в лагерь он говорил о рабочих делах, а Катя делала вид, что слушает, но думами была далеко. Она не заметила, как машина свернула на проселочную дорогу и остановилась у обочины. Евгений защелкал зажигалкой.
        — Ты куришь?  — удивилась она, вспомнив сон прошлого лета.
        — Балуюсь помаленьку…  — Он неловко держал сигарету и стряхивал пепел указательным пальцем, как в том южном сне.
        — Мы приехали или это саностановка?  — выглянула она из окна.
        — Мне надо сказать тебе кое-что,  — нахмурился Евгений.
        — Слушаю.
        — Считаю, ты должна знать,  — он нерешительно взглянул на нее и затем выдохнул — У меня женщина, Катя.
        Она ненадолго задумалась и развернулась к нему.
        — Жень, а зачем ты рассказал мне об этом?
        — Потому, что люблю тебя,  — с досадой ответил он.  — Понимаю, это странно звучит в свете только что сказанного, но иначе не могу.
        — И какой реакции ты ждешь? Только честно,  — с интересом спросила она.
        — Честно?  — Евгений покраснел, что случалось с ним крайне редко.  — Хорошо, давай честно. Я хочу, чтобы ты сейчас же, сию минуту бросилась мне на грудь и сказала, что больше не будешь меня мучить, что ты любишь меня и возвращаешься ко мне.
        Она не ожидала услышать то, что услышала. Сердце болезненно сжалось. Евгений смело сбросил перед ней маску ироничной доброжелательности, так успешно и долго освобождавшую ее от укоров совести и обременительного сострадания.
        — Женечка,  — мягко сказала она,  — спасибо за откровенность, но это невозможно.
        — Невозможно сейчас?
        — Думаю, в принципе.
        — Не верю!  — воскликнул Евгений.  — Ты хотела, чтобы я был честен с тобой, а сама лжешь! Я же не слепец! Я вижу, что все пошло не так, как ты себе нафантазировала. Ты ведь одна сейчас? И довольно давно одна.
        — Это ни о чем не говорит и ничего не означает!  — перебила она его.  — Все не так, как тебе представляется. Даже когда я одна…
        — Все! Не продолжай, я понял. Тему закрыли,  — мрачно оборвал ее Евгений.
        Катя замолчала. Она хотела сказать ему, что больше не чувствует тоскливой опустошенности, которые так часто ощущала при всей искренности и регулярности его внимания. Нелегкие, подчас слишком долгие ожидания встреч с Георгием, конечно, истомили ее, но она ни за что не променяла бы их на многолетнюю стабильность неопределенности. А известие о появлении у Евгения любовницы перенесла почти безболезненно, не считая совсем крохотного укола. Она привыкла считать его своей собственностью, и теперь с интересом поглядывала на него оставшуюся часть пути. Ничего удивительного, что у такого красивого, совсем еще молодого мужчины появилась женщина. Да и в чем она может упрекнуть его? Она сама оттолкнула его, надолго оставив наедине с мужскими проблемами. Он не хотел ее отпускать, делая все возможное, чтобы быть с ней. Простил ей ее замужество, похожее на предательство, не упрекнув ни словом. Готов простить и, как выяснилось, уже простил ее нынешний роман, по всем их критериям — настоящую измену. Он даже немного пугал ее своими реакциями на ее метания. На минуту она представила, как бы повел себя Георгий, если
бы и сотая их доля коснулась его. При довольно самолюбивой и страстной натуре Евгений проявлял удивительное великодушие и доброту, которых она не заслужила. Было бы нелепо требовать от него еще и монашеского подвига. Ей даже хотелось расспросить его, кто эта женщина, где и как они познакомились. Но она воздержалась, опасаясь, что простое женское любопытство может быть истолковано им неверно.
        Всю обратную дорогу они говорили об Алешке, с удовольствием вспоминая яркие глазки на загорелой мордашке. Новые словечки и взрослая повадка, позаимствованные у старших мальчишек, вызывали у обоих растерянность перед наступающими переменами.
        — Да, удивительно быстро летит время,  — с грустью заметил Евгений.  — Парень-то совсем взрослый.
        Катя повеселила его рассказом о понравившейся Алешке девочке. Сын успел шепнуть матери, что у него возникли серьезные намерения — он решил попросить у красавицы адрес, чтобы переписываться зимой. Евгений рассмеялся.
        — Вот, благодаря отдельным энтузиастам эпистолярный жанр еще и не заглох окончательно. Может, и мне написать письмо любимой девочке?
        — А почему нет? Конечно, напиши. Читать-то твоя девочка умеет?  — улыбнулась Катя не без ехидства.
        Евгений бросил на нее быстрый взгляд. Они замолчали и ехали до Москвы, задумавшись каждый о своем.
        Отступила духота пыльного московского лета. Дохнула слезливой прохладой осень, смывая с улиц нестойкую позолоту. Уже к концу октября тонким серебром забинтовало тополиные культи вдоль тротуаров. Начались осенние каникулы, которые Алешка проводил у деда с бабкой. И однажды холодным субботним утром раздался долгожданный звонок:
        — Здравствуй, любовь моя! Я в столице!
        — Гошка! Где тебя носило? Откуда ты?
        — С приисков, радость! Мыл золотишко в горах, но ничего не намыл, как и следовало ожидать. Не с моим счастьем, родная.
        — С золотых приисков? Ты? Приезжай скорее, расскажешь!
        — Нет, милая, не сейчас. Старый друг женится, и я пересаживаюсь на электричку до славной Апрелевки. Раз я так вовремя здесь очутился, грех не поздравить!  — Катя пораженно замолчала.  — Я ненадолго. Ближе к ночи подгребу, в крайнем случае, завтра утром. Хочешь, тоже подъезжай. Запиши адресок.
        — Так ты… не ко мне?  — Она замерла от горя.  — Поняла… извини, я никуда не поеду, не хочу мешать встрече старых друзей. Отдыхай, веселись, обо мне не беспокойся. Впрочем, тебе не привыкать.
        — Кать, ты разозлилась? Напрасно. Старая мужская дружба имеет свои законы.
        — Не надо слов, Жорик,  — прервала она его.  — Я девушка понятливая. Можешь вообще никогда не появляться! Я больше не жду тебя. Ты свободен!
        Она бросила трубку и уселась на диван, борясь с гневом. Они виделись в последний раз в июне, а на дворе уже ноябрь. Он пропадал целых пять месяцев! И вот, появился. И где же он? К кому приехал? К ней или к другу?
        Обида душила. Весь день она не находила себе места. Слонялась по квартире, вновь и вновь переживая ссору. Неужели, правы все те, кто предупреждал ее о легковесности курортных романов? Как он мог столько времени жить без нее и известий о ней? Чем занимался? Где пропадал? И что это еще за прииски?
        Давно стемнело. Света она не зажгла и сидела на диване в полной темноте. Телефонный звонок заставил вздрогнуть.
        — Привет, дорогая! Узнала? А я выгуливаю малышку Фифи, и мы обе задубели от холода. Зашли погреться в телефонную будку, и первый вспомнившийся номер — твой. Не спишь еще, не разбудила?
        — Луиза? Привет. Не сплю, разумеется. А сколько времени?
        На часы не смотрела.
        — Счастливые часов не наблюдают?  — засмеялась Луиза.  — Уже десять. Кстати, как там дела со счастьем? Как твой Гоша? Я часто думаю о вас — какие же вы оба молодцы! Столько трудностей приходится преодолевать. Давно вас не видела, соскучилась по обоим. Когда Георгий собирается в наши края?
        — Он и сейчас здесь, но на свадьбе у друга.
        — Да что ты! Почему же ты не с ним, Катюша? Он не позвал тебя с собой?
        — Звал, но нет желания болтаться по его знакомым.
        — Вот как? Значит, и у вас не все гладко? Жаль. Я-то считала, что у вас что-то особенное, не как у всех. Не поторопилась расстаться с отцом твоего сынишки? Насколько мне известно, он до сих пор безумно влюблен и страшно переживает ваш разрыв. Слышала, твой Евгений необыкновенно интересный мужчина. Денежный, щедрый, в перспективе свободный.
        — Все так, Лу. Интересный, денежный, но перспективы с его свободой сильно преувеличены.
        — А в постели он как? Устраивал?  — не унималась Луиза.
        — Вполне.
        — Представляю, насколько киевлянин круче, если ты задвинула Такого Женю! Наверное, Георгий особенный любовник, а не это постное «вполне»?  — рассмеялась приятельница.
        Катя насторожилась. С какой стати Луиза интересуется такими вещами? Ей и раньше казалось, что Георгий вызывает у нее не простой интерес.
        — Да, не сказала бы, Лу. Звезд с неба не хватает.
        — Да ты что? Не может быть!  — поразилась Луиза.  — Я-то считала, что все дело в улетном сексе.
        — Ничего выдающегося. Так себе, на троечку.
        — Убила! Вот уж никогда бы не подумала! С такой-то фактурой, с такими горящими глазами и середнячок? Да… вот ведь как бывает. Наверняка, и материально не сравнить с твоим Женей?
        — И это тоже.
        — А что же тогда? Чем он тебя взял-то? Просто захотелось чего-нибудь новенького? Заодно и Женечке не помешает подергаться?
        — Так и есть, Лу. От тебя ничего не скроешь.
        — Ну и правильно! Молодец! Так с этими женатиками и надо! Пусть не думают, что на них свет клином сошелся. А я вот, к сожалению, так не могу. Мне подавай только одно плечо, на которое хочется положить голову. Свое, родное, единственное… дура я по жизни, Кать, однолюбка. Ну, вроде согрелись мы с Фифочкой, пойдем еще пройдемся. Пока, Катюша, звони, не забывай!
        Катя мысленно вернулась к разговору с Луизой, когда укладывалась спать. Вроде, ничего лишнего не сказала и интерес к Георгию постаралась притушить. Ишь, чем интересуется. Так и доложи ей, что в Гошке такого особенного. Пусть кладет голову на костлявое плечо своего подпольщика, а про Георгия и думать забудет!
        Весь следующий день она занималась домашними делами и не заметила, как опять стемнело. Вестей от Георгия не было. «Остался ночевать и загостился»,  — решила Катя. Она уже собралась позвонить Ленке, чтобы обсудить ситуацию, как телефон ожил сам.
        — Это опять я…  — голос в трубке дрожал.  — Я… я должна все тебе рассказать. Я не могу с этим жить! Ты должна узнать правду.
        — С чем ты не можешь жить, Лу? Какую правду я должна узнать? Говори, я слушаю.
        — Катюша, я звонила вчера не из телефонной будки, а от Лены. Она и Георгий слышали наш разговор по параллельному аппарату.
        Катя обмерла. Молнией пронесся в голове вчерашний разговор. Георгий слышал его! Какой ужас! Что он подумал о ней? Она взяла себя в руки.
        — Они слышали только твои реплики или всё?
        — В том-то и дело, что всё! Он сидел в кресле, Ленка на подлокотнике, и слушали оба, прижавшись к трубке с двух сторон.
        Мысли хаотично метались, с трудом складываясь в осмысленные фразы:
        — Ах… вот оно что. Ну… что же… А как ты и Георгий оказались у Лены?
        — Он вчера приехал к ней прямо со свадьбы, привез книги, которые она заказала,  — затараторила Луиза.  — Сказал, что другой возможности передать их не представится, потому что пробудет в столице всего пару дней. Лена тут же позвонила мне и пригласила к себе.
        — Ты ничего не путаешь, Лу? Ленка заказала книги? Она открывает книжку только при бессоннице и засыпает на первой же странице. Какие же книги она ему заказала?
        — Кажется, что-то историческое.
        — Вот даже как? Да… век живи, век удивляйся. Не знала, что Ленка в историки подалась. Вот так подруга, такие проснулись интересы, а я и не в курсе.
        — Это еще не все, Катюша…
        — Неужели? Чем же вы еще меня удивите? Что там у вас стряслось?
        — Георгий ночевал у меня…  — Катя потеряла дар речи.  — Лена попросила приютить его. Сказала, что ты порвала с ним, и ему некуда податься.
        — Ах, да… конечно…  — Катя с трудом подбирала слова.  — А почему она у себя его не оставила? У нее же есть раскладушка.
        — Видимо, тебя побоялась. Не хотела, чтобы ты чего плохого о ней не подумала.
        — А к тебе его направить не побоялась? Странно. Не позвонила, ничего не сказала…
        — Не переживай, Кать. Между нами ничего не было,  — успокоила ее Луиза.
        — Да-а? А почему? Что вам помешало? Вы оба современные люди, давно симпатизируете друг другу, официальными обязательствами ни с кем не связаны. Он — приятный холостой мужчина. Ты — привлекательная свободная женщина, с богатым внутренним миром, необычной духовной жизнью, диссидентка, революционерка…
        — Спасибо за лестные слова, Катюша, но у нас не получилось.
        — Вот как? Георгий оказался не на высоте?  — Катя затихла.
        — Не в этом дело. Он ведь, оказывается, совсем больной у тебя, Катенька. Мы вчера много выпили, и у него язва какая-то открылась. Всю ночь бедняжку рвало, даже белье мне испортил, а я ему новый комплект постелила. Обещал возместить в следующий приезд.
        — Раз обещал, непременно возместит. К кому же он собирается в следующий раз? К Лене или к тебе? Ты тоже книги ему заказала? По анархизму, наверное?
        — Кать, я понимаю твое состояние. Я виновата. Не знаю, что на меня вчера нашло? Зачем я этот розыгрыш идиотский устроила? Со мной такое иногда случается, если переберу. Какая-то достоевщина во мне просыпается. Хочется чего-то запредельного, крышесносящего! Выйти за рамки, сокрушить рутину, разметать все к чертям собачьим!
        — Удалось, Лу. Разметала и сокрушила. Ты истинная героиня Достоевского. Чувствуется размах.
        — И не говори, Кать!  — оживилась Луиза.  — Валентин, например, считает, что я покруче Настасьи Филипповны бываю или Грушеньки из «Братьев». Читала у Федора Михайловича? Мне, если разойдусь, тоже ничего не стоит деньги в камин швырнуть или к цыганам в «Мокрое» на тройке с бубенцами рвануть!
        — И часто ты расходишься, Лу?
        — Понимаю твою иронию, Кать. Ну, прости меня. Прощаешь?
        Катя уже немного пришла в себя. Собравшись с силами и твердо выговаривая слова, она неспешно произнесла:
        — Теперь послушай, что я тебе скажу, подпольщица. Если ты, Аграфена Настасьевна, где-нибудь, когда-нибудь увидишь меня, идущую тебе навстречу, то очень тебя прошу, Карамазиха, перейди на другую сторону улицы! Поняла меня? Или еще объяснить?
        Она бросила трубку и заметалась по комнате в шоке от услышанного. Ну и штучка эта революционерка! Опытная провокаторша! Ловко она вчера завела разговор о Евгении — самую болезненную для Гошки тему. Да еще и сравнивать их заставила. Подтвердить денежную несостоятельность Георгия, унизить его, как мужчину. И что же на самом деле произошло ночью на подпольной квартире? Почему второй день молчит Ленка? Что за внезапный интерес к истории? Почему подруга ни словом не обмолвилась о книжном заказе? Где сейчас Георгий? Что вообще происходит? Катя решила все выяснить и потянулась к телефону, но он зазвонил сам.
        — Привет,  — приглушенно буркнула Ленка.  — Говорю из кухни, он не слышит. Можешь приехать прямо сейчас? Только быстро. Я предупредила, что у себя не оставлю. Он собирается ночевать на вокзале, а на него смотреть страшно.
        — Ты о Георгии? Что он потерял у тебя и не может найти уже второй день, подруга? Почему вчера не позвонила?
        — Кать, потом. Приезжай, забери его. Ему жутко хреново, а к тебе ехать отказывается. Говорит, ты прогнала его.
        Она схватила шубу, одеваясь на ходу, поймала такси и уже через пятнадцать минут звонила в Ленкину дверь. На подруге поблескивала люрексом ее самая ударная кофточка. Она высоко открывала плечи, соблазнительно обтягивая грудь и тонкую Ленкину талию. Георгий сидел у журнального стола, склонившись над толстой книгой, и что-то подчеркивал карандашом. Он поднял пергаментное лицо.
        — Катя?
        — Гоша, собирайся. Есть срочный разговор.  — Она обернулась к стоящей в дверях подруге — Умница, Ленок, что не пожалела денег на эту тряпочку. Она идет тебе чрезвычайно. Не жалко дома-то тереть такую красоту?
        — Тебя забыла спросить, как мне одеться,  — прошипела Ленка.  — Я пока еще в своем доме. В чем хочу, в том и хожу.
        — Ходи, ходи…  — Катя проводила взглядом Георгия, направившегося в прихожую.
        — Остыла?  — обернулся он.  — Не торопишься?
        — Поговорим без свидетелей.  — Она наблюдала, как он застегивает пуговицы на светлом полупальто, обматывает шарф вокруг шеи.  — Большое спасибо, Лена, что приютила моего гостя,  — официальным тоном поблагодарила она подругу.  — А ты, оказывается, историей увлеклась? Приятно, но несколько неожиданно.
        Ленка вспыхнула, но промолчала.
        Глава 9. Измена
        Они вышли из подъезда и остановились. Темнота и пронизывающий ветер встретили их на улице.
        — Георгий, что все это значит?
        — Ты о чем? О том, что я навестил твою лучшую подругу и мою добрую приятельницу? Но разве не ты сказала, что я свободен и ты больше не ждешь меня?
        — А ты и рад? Молодец! Умница! Времени зря не терял! Всех охватил! Подруги невесты не понравились? Луиза в свете ночника смотрится пикантнее? Надеюсь, оба остались довольны? А Ленка-то как вырядилась ради урока истории! А как же! Прибыл известный просветитель! Руссо Вольтерович на выезде!
        — Это и есть твой срочный разговор?  — оборвал ее Георгий.  — Мне он не интересен. И не смей кричать на меня, ты мне никто!
        Она не поняла, как ее правая рука отлетела в бешеном размахе. Но Георгий успел схватить ее и завернуть за спину.
        — Все? Или еще что-то? Давай, я слушаю.  — Он враждебно смотрел на нее, не ослабляя хватку.
        — Больно. Пусти!
        Он разжал руку. Катя разглядывала покрасневшие пальцы, потирая их, а когда подняла глаза, едва различила в белых штрихах начавшейся метели светлое полупальто. Оно быстро удалялось от нее в сторону трамвайной остановки, а тонкие иглы поземки суетливо зашивали следы на асфальте.
        Она не поняла, что произошло, и долго не могла сдвинуться с места. Смысл случившегося доходил с трудом. Она рванулась и побежала, скользя и спотыкаясь. Трамвай показался из-за поворота, светя огнями.
        — Гоша, стой! Остановись, Георгий!  — голос смешался с трамвайным перезвоном.  — Не уходи, Гошенька!
        Он все же услышал ее и остановился. Задыхаясь, она добежала до него и начала падать. В последний момент он успел подхватить ее одной рукой, сообразив, что она не поскользнулась.
        Светящихся окон Катя уже не видела, но с облегчением услышала скрежет закрывающихся дверей. Трамвай тронулся с остановки, обиженно звякнув на прощание. Прижав к себе обмякшее тело, Георгий поднял свободную руку, пытаясь остановить машину.
        Она пришла в себя на заднем сидении. Затылок горел, виски сжало тисками, слезы катились по щекам. Бледный и сосредоточенный Георгий сидел рядом, глядя в затылок водителя.
        — Гоша…  — Он повернул голову.  — Ты не бросишь меня?
        Георгий не ответил, вновь отвернувшись от нее.
        Дома ей сразу стало легче. Дыхание восстановилось. Тиски ослабли. Она разделась в прихожей, а Георгий, расстегнув пуговицы, прошел на кухню в пальто. Он сидел на диване, откинув голову к стене и закрыв глаза. Изможденное лицо прорезали глубокие морщины. Побелевшие губы подергивались. Катя еще никогда не видела его таким. Она бросилась к холодильнику и достала кастрюлю с куриным бульоном, сваренным вчера на всякий случай.
        — Я сейчас, потерпи,  — торопилась она.  — Хочешь овсянку на молоке?
        — Я, наверное, пойду. Довез тебя, ты в порядке…  — встрепенулся он, открыв мутные глаза.
        — Георгий, может, хватит? Куда ты собрался в таком состоянии? Ты же рухнешь у подъезда. И вообще, что с тобой? Ты разлюбил меня? Так скажи прямо, не юли.
        Он глухо хохотнул, окинув ее оживившимся взглядом.
        — Разлюбил? Я? Ну и шутки у тебя.  — Он поднялся и приблизился к ней.  — Это ты меня разлюбила. Ругаешься, кричишь, злишься.
        — А как прикажешь мне вести себя, если всех знакомых и незнакомых ты охватил своим вниманием? Только на меня нет времени. Что, по-твоему, я должна думать? Сочинил сказку Ленка увлеклась историей! Да она отродясь ничем таким не интересовалась. Кстати, по какой же теме она заказала тебе книжки?
        — Наполеоновские войны. Лена хотела узнать о соратниках Бонапарта, что и было исполнено. Про Мюрата, Лефевра, Даву кое-что интересное нарыл.
        Катю безумно интересовала вся эта историческая интрига, но от расспросов она воздержалась. Георгий наконец-то был рядом, землисто-серый, несчастный, измученный болью, такой родной, такой любимый, единственный… Сердце сжалось от страха, что она могла больше не увидеть его. Она обняла его, коснувшись губами бородки.
        — Гошка, что мы творим? У нас и без того времени в обрез, а мы так бездарно его тратим. Когда тебе уезжать?
        — Поезд утром, но…  — Он улыбнулся и смешно спел — «Бродяга я-а-а-а. Никто нигде не ждет меня». Я свободен, как ветер, Катя!
        — Правда?  — обрадовалась она.  — Тогда с утра я сгоняю на работу, возьму отгулы за дружину и буду с тобой, сколько ты сможешь, а тем временем немного подлечу. Ну, как? Годится?
        — Слушаюсь и повинуюсь, доктор! Остаюсь в медсанбате…
        Они провели вдвоем целую неделю, не расставаясь ни на минуту. Им было несказанно хорошо. Порой они не могли наговориться, а иногда молчали часами, изредка обмениваясь односложными фразами. Никогда еще Катя не была так счастлива, как в эти семь дней. Такой любви она не знала — любви зрелой, взаимной, глубокой, не нуждающейся в фигурных подпорках из красивых слов и жестов. Никогда не ощущала такой легкости, даже безмятежности, такого тихого мира и душевного покоя.
        С Алешкой, как всегда, выручила баба Зоя, предпочтя тишине старческого досуга веселую, хлопотливую деятельность. Сын с восторгом принял известие о продлении каникул, зная по опыту, какой мальчишеский рай ожидает его у доброй старушки. Отправлять к ней на ночь больного Георгия, выполняя самолюбивые требования Евгения, Катя не собиралась.
        Георгий выздоравливал на удивление быстро, и уже через пару дней чувствовал себя сносно. Он рассказал Кате, как происходил злополучный розыгрыш. Луиза сидела в кресле, смеялась, болтала, бесцельно накручивая телефонный диск. Неожиданно она вскочила и прыгнула на опешившего Георгия. Навалившись на него всем телом, она крепко обхватила его шею рукой с телефонной трубкой.
        — Дуй к нам!  — подозвала она подругу.  — Сейчас будет умора!
        Ленка присела на подлокотник и нагнулась к трубке, из которой слышались гудки вызова. Она попыталась забрать трубку у Луизы, но та не выпустила ее, а развернула так, чтобы было слышно обоим. Раздался щелчок соединения. Внезапно Луиза резко выгнулась, и откуда-то из-под кресла Георгия достала еще одну трубку.
        Он не хотел участвовать в этом, когда понял, что она задумала, и несколько раз порывался подняться. Но тогда пришлось бы отодрать от шеи вцепившуюся в нее ручку и грубо стряхнуть с себя ее обладательницу на пол. Георгий представил несчастные глаза бедной Луизы, лежащей у него под ногами с шишкой на затылке и телефонной трубкой в ослабевшей руке. Нет, не мог так варварски поступить с беззащитной женщиной бывший боксер тяжеловес! Но его удивлению не было предела, когда запыхавшаяся от акробатических телодвижений Луиза заговорила с Катей ровным, спокойным голосом с проникновенной дружеской интонацией. А артистизм, с которым она изобразила участливую подругу, верную любовницу и хозяйку французской болонки, сразил наповал. Георгий сознался, что наслышан о женском коварстве, но в жизни столкнулся с ним впервые. Он страшно переживал за Катю, непонятно за что так зло и жестоко обманываемую.
        — Как же ты пережил мой кислый отзыв о твоих мужских доблестях?  — небрежно спросила она, скрыв волнение.
        — Я все понял, не сомневайся. Ты ведь ревновала? Вот и занизила мой потенциал,  — засмеялся Георгий.  — Может, звезд с неба я и не хватаю, но держусь еще?
        — А почему Ленка в этом участвовала? Почему не встала с кресла? Ей же никого не надо было сбрасывать на пол?
        — Лена потом объяснила, что хотела быть в курсе, раз уж все равно мне пришлось это выслушать. Она тоже была в шоке и разозлилась на Лу. Не обижайся на нее, Лена хорошая подруга.
        У Кати по этому поводу имелись кое-какие сомнения, но посвящать в них Георгия она не стала. Серебристая кофточка и интерес к французской истории не давали покоя.
        — А как все прошло у Луизы? Только не ври, что она не пыталась тебя соблазнить.
        — Не вру, пыталась,  — добродушно рассмеялся Георгий.  — Постелила мне в гостиной, пожелала спокойной ночи, а минут через несколько вернулась со стаканом сока на подносе, аки шоколадница.
        — В байковой ночнушке поверх стеганных ватных шальваров?
        — В чем-то газовом и невесомом.
        — А под газом что было?
        — Да вроде ничего не было, толком не рассмотрел.
        — Ну, и?
        — Да никакого «ну, и». Сказал, что тошнит, и ринулся в клозет. Мне и в самом деле было, что поведать унитазу. Мы здорово перебрали в тот вечер, а обострение началось еще в дороге. Вернулся и понял, что девушка ко мне подостыла. На этом сцена соблазнения, считай, закончилась. А ночью приступ повторился, я даже немного не успел и постель испачкал, что шоколадницу вообще напрягло. Обещал компенсировать материальные потери.
        — Моральные тоже?
        — Не усугубляй, Кэт. Все это местного значения бои.
        — Гошка, а на фиг ты ей сдался, если у нее с Валентином морковь до гроба?
        — Морковка там горьковатая, Катюша. Третий наследник на подходе, и тесть — шишка в серьезных органах. Оступиться зятю не дадут. Лу — профи и считать умеет. От анархизма до семейных вечеров у камина дистанция «ого-го» размера. А тут очаровательный и бесконечно обаятельный юноша по твоему недосмотру оказался в свободном полете. Не самого высшего качества и далеко не первой свежести, но, как известно, на безрыбье и рак колбаса.
        — Зачем же она поставила тебя в неловкое положение? Ведь ничего хорошего я о тебе не сказала?
        — Затем, чтобы появился повод меня утешить, если бы все срослось. Рассказала бы мне о моих боевых заслугах, которые ты не ценишь.
        — А если бы я до неба вознесла твои заслуги?
        — А она — прямиком до седьмого. Хватит, Кать, не интересно мне это.
        Но Кате было интересно все, что происходило с ним за время разлуки. Она расспрашивала о золотых приисках, о которых Георгий обмолвился в день приезда. Выяснилось, что его старый приятель работал там и должен был приехать в Киев в полугодовой отпуск. Он предложил другу на это время занять его место и порекомендовал приисковому начальству. Перед самым отпуском золотодобытчики перебрались на новое месторождение и приступили к его освоению. Георгий приехал уже на новый прииск, надеясь неплохо заработать в предстоящие пол год а. Кате он решил сделать сюрприз и не рассказал о своих планах. Но вопреки прогнозам геологов, золота для промышленной разработки в новой жиле оказалось недостаточно. Работы пришлось сворачивать, а Георгию — возвращаться ни с чем.
        — Квакнули мои расчеты на сладкую жизнь столичного рантье,  — усмехнулся он и перевел разговор на другую тему — Нравы там царят интересные, но суровые. Представь, один старатель одиночка намыл левого золотишка и пробирался к деловым центрам по бездорожью и таежным буреломам. Притомился в пути и в какой-то деревушке купил у зажиточного селянина лошаденку с телегой. На ней и добрался до первого очага цивилизации. Я уже возвращался и прожил там с неделю в ожидании транспорта. Старатель сразу же загрузился в местный кабак с девочками. Гудел беспробудно трое суток, а лошадка вместе с телегой все это время стояла у входа в заведение и ревела от голода. У сердобольных граждан душа разрывалась, но покормить ее было нечем. Совали, кто чего. Жаль лошаденку…
        Что случилось дальше с бедной лошадью, Георгий не знал, так как должен был уезжать.
        — Значит, золотопромышленник из тебя не получился?  — улыбнулась Катя.
        — Не судьба златоглавой сжать в объятьях еще одного представителя золотой молодежи. Придется переквалифицироваться в престарелые золотари. Нет, это кому рассказать — при моем появлении даже ископаемые исчезают из недр земных. Как ты-то еще держишься, радость?
        — А как тебя на работе отпустили?  — спросила Катя, отметив про себя, что Георгий все-таки предпринял своеобразную попытку остаться с ней в Москве.
        — Сначала никак, потом пожалели — дали долгосрочный отпуск. Не знаю, кем теперь возьмут, место мое уже занято заслуженным ветераном спорта. Ладно, разберемся.
        Почти перед самым отъездом Георгия Катя задала давно волновавший ее вопрос, и особенно теперь, когда ажиотаж среди подруг она наблюдала собственными глазами:
        — Мы так подолгу не видимся. Скажи честно, как ты обходишься без женщины? Может, изменяешь мне направо и налево?
        Георгий листал книжку, сосредоточенно рассматривая оглавление.
        — Для нас это не имеет значения и ни на чем отразиться не может.
        Похолодев, она опустилась на диван.
        — Что ты сказал? Я правильно поняла? Было?
        — Было, не было… ерунда это.  — Он захлопнул книгу и попытался обнять ее, но она вывернула плечо:
        — Когда? С кем?
        — Все это чепуха…
        — Чепуха?  — прервала она его.  — Посмотрим. Рассказывай.
        Я должна знать.
        Георгий недовольно взглянул на нее.
        — Зачем?
        — Мы же договорились — не врать.
        — Ну, хорошо,  — досадливо поморщился он,  — слушай. Пережив облом с золотодобычей, я впал в минор. Захотелось побыть в одиночестве, все обдумать. Подвернулась путевка, я решил прокатиться…
        — Ближе к телу.
        — Ну, вот. Мне было хреново. Как давно не бывало. А она все переживала, все приставала ко мне, чтобы я побольше «кушал». А мне ничего не хотелось. Она надоела мне со своей заботой…
        Катя слушала, не понимая слов. Они звучали в голове неразборчивой кашей из вокзального громкоговорителя.
        — Кто она?
        — Женщина, Катя. Обыкновенная женщина. Ничего страшного не произошло. Это обычное дело… у мужчин. Разве тебе не доводилось слышать об этом? Но будь спокойна, твое место не займет никто и никогда.
        Она безмолвно смотрела на него распахнутыми глазами.
        — Что с тобой? Ты в порядке? Ты же хотела знать? Ты спросила, я ответил.  — Катя отвернулась. Было так больно, что даже темнота за окнами ранила зрачки.  — Сейчас же прекрати. Не делай трагедии из пустяков. Ты ведь тоже не святая, милая. Я же проглотил и ничего, живу.
        — Что?  — она резко повернулась.  — Что ты проглотил?
        — Ну, зачем ворошить, Катюша? Было и прошло. Я же перешагнул? И ты сделай то же. А мне это было ох как нелегко, поверь.
        — Что ты перешагнул? Что было и прошло? Объясни ради Бога, не понимаю!  — Она действительно ничего не могла понять.
        — Ну, хорошо. Для начала успокойся и смирись с тем, что мне все известно. Помнишь мой первый звонок после юга? Я хотел поздравить тебя с днем рождения и позвонил Лене. Ты ведь соврала мне? Ты была у нее с Евгением. А потом вы уехали. Вместе. Не спрашиваю, куда и зачем. Мы не дети, Катя, и мы многоэтажны. Я все понимаю. Измена, это когда поют и танцуют на всех этажах, а только на первом — не в счет.
        — Какие еще этажи? Почему первый не в счет?  — Внезапная догадка вдруг осенила ее.  — Ленка?!
        — Лена только подтвердила мою уверенность. Я ведь говорил тебе про мою интуицию? Помнишь, я сказал, что ты не одна у нее в гостях? Я и без Лены знал это.
        — Женя зашел поздравить меня с днем рождения. Его никто не ждал и не звал. Мы посидели, немного выпили, даже потанцевали, и он уехал. Один! Когда ты говорил об этом с Леной?
        — В мой последний приезд, на Троицу.
        — Она так и сказала, что я уехала с Евгением?
        — Она утвердительно кивнула, когда я изложил свое виденье ситуации.
        — И поэтому ты пропал почти на полгода? А, появившись, не спешил увидеться со мной?  — Георгий не отвечал, уставившись в пол и покачиваясь с мысков на пятки.  — Ты обязан мне верить!
        — Верю, верю. Только не совсем ясно, зачем лучшей подруге совершать такие убедительные телодвижения?
        — Зачем?! Да неужели, ты сам еще не понял?!  — в отчаянье воскликнула Катя, для которой настала, наконец, полная и окончательная ясность.  — Она же влюблена в тебя! Как же я сразу не догадалась? И кофточка эта, и Бонапарт с Лефевром! Подруга детства! Доверенное лицо! За что, Гоша?  — она опустила голову на руки, и ее плечи затряслись в беззвучном плаче.
        Георгий пораженно застыл. Холодновато насмешливое выражение лица сменилось изумленно растерянным, затем стало скорбным и потерянным. Губы судорожно скривились, глаза блеснули:
        — Катька, прости! Прожил жизнь, но так ничему и не научился. Если б ты только знала, что я пережил! Как представлю… ты… после всего… с ним… чуть не сдох! Как концы не отдал! Мне нет прощения, но ты все равно прости!  — Он держал ее заплаканное лицо обеими руками и целовал соленые губы.  — Мир, Катя? Скажи, что прощаешь.
        Она обняла его вместо ответа, и выплакалась на его груди, уткнувшись в мягкий свитер.
        Больше никаких недоразумений между ними не происходило. Георгий приезжал чаще, чем раньше, и на более длительные сроки. Они жили в ее квартире, как любящие супруги, дорожа каждым проведенным вместе мгновением. В этом замкнутом мирке они создали свой мир, предназначенный только для них, познав в нем все виды человеческой близости, делающие мужчину и женщину счастливыми. В такие дни невозможность всегда быть вместе казалась им нелепым, затянувшимся недоразумением, а трудности — надуманными и легко преодолимыми. Порой они сутками не вылезали из дома, а иногда до ночи бродили по городу, словно бесприютные влюбленные. Изредка Георгий выходил прогуляться в одиночестве, но быстро возвращался. Он беспокойно всматривался в ее лицо и шутливо спрашивал, соскучилась ли она или уже забыла о его существовании и подобрала замену? Катя смеялась и обнимала его, но заглянув в тревожные любимые глаза, начинала плакать. Он прижимал ее к себе и гладил по вздрагивающей спине.
        Но их главная проблема все никак не решалась — где же они соединятся навсегда? По-прежнему Георгий отметал любые варианты жизни в Москве, предлагая все новые городки у моря. Все так же тщетно Катя уговаривала его наладить совместную жизнь в столице. Ей было абсолютно безразлично, где и кем он будет работать, но для Георгия этот вопрос оказался болезненно важным. Ей нравились его гордость и мужское самолюбие, чувство собственного достоинства, твердость в принятии решений, но она понимала, что именно эти прекрасные качества не дают их планам осуществиться. Однажды в Алешкиной школе освободилась вакансия учителя физкультуры и она предложила Георгию устроиться туда, на что он обиженно возразил:
        — Кать, не унижай меня. Ты не понимаешь, о чем говоришь. Лучше подумай, где ты все-таки сможешь жить со мной? Гарантирую, в провинции тебе не придется краснеть за меня. Везде, кроме Москвы, я найду достойное место под солнцем.
        А Катя не представляла своей жизни без города, в котором родилась и выросла, и который нежно любила. Старики родители, болезнь матери, «маленький профессор» и его школа для одаренных детей казались непреодолимыми препятствиями. У нее прекрасная квартира, налаженный быт. Зачем создавать трудности там, где их нет? А если и есть кое-какие, их так легко обойти…
        Глава 10. Старые и новые проблемы
        Евгений почти не звонил и редко виделся с сыном. Алешка скучал, когда отец пропадал надолго. Катя решила, что роман с прекрасной незнакомкой набирает обороты. От родителей, созванивающихся с ним чаще, она знала, что его обстоятельства не изменились жена по-прежнему болеет, дети растут, а сам он много работает. По большему счету ей тоже было не до него, но иногда с насмешливой грустью она вспоминала его летнее признание.
        Разговор с Ленкой состоялся, заставив Катю признаться себе, что лучшую подругу она знала неважнецки. А та и не отрицала своего увлечения.
        — Но ты будь спокойна, твой Гошка непробиваемый,  — завершила Ленка свои откровения.  — По-моему, даже не совсем нормальный. В таком возрасте — и такая наивность. Я сама не ожидала, что когда-нибудь подведу тебя. Но ты же знаешь, что такие мужики в моем вкусе. До меня не сразу дошло, что я втрескалась, как дура. Злилась только, что он меня не замечает. Ладит одно «Катя, Катя». Сначала думала, что вообще ничего от него не хочу, только чтобы внимание обратил. Решила, раз так увлечен своей историей, пусть и меня подтянет по предмету, позанимается индивидуально.
        — Да он всегда обращал на тебя внимание, прекрасно отзывался, нахваливал.
        — Ага, нахваливал! Потому что тебе могла оказаться полезной,  — обиженно возразила Ленка,  — а как бабу полностью игнорировал. Клянусь, я бы ничего не допустила, но ведь обидно, согласись, когда мужик смотрит на тебя как на пустое место. В упор не видит.
        — А что было бы, если б он «увидел» тебя?
        Ленка задумалась, прикусив губу.
        — Не знаю. Честно. Говорят же «В любви, как на войне…».
        — Спасибо за откровенность. А зачем соврала, что я ушла от тебя с Женей? Ведь это подло, подруга.
        — А вот за это прости, Катюха. Здесь я действительно выступила, как последняя сволочь. Он все смеялся, что зря я тебя грудью закрываю, мол, третий глаз у него круглосуточно на Москву нацелен и все насквозь видит. А потом уверенно так заявил «Она ведь с Женей у тебя была, когда я твой голосок впервые по телефону услыхал. И удалились молодые и счастливые рука об руку, опьяненные любовью и дорогим коньячком». Я и сообразила, что здесь у него до сих пор свербит. Столько времени прошло, а он все забыть не может. Ну, думаю, погоди, китобой, достану я тебя. Пробью броню твою, Титаник. Только и сделала всего, что головой кивнула и палец к губам приложила.
        — Когда и как это было?
        — На Троицу, накануне его убытия. Вы попрощаться заехали с тортиком «Ленинградский», ты чашками на кухне гремела, а мы с ним в комнате остались.
        Катя промолчала о том, во что обошлась ей настойчивость подруги в пробивании брони, а вслух спросила:
        — А почему китобой?
        — А ты не в курсе? Был у него такой эпизод в биографии — бил китов. Зверобойная шхуна «Астра», осадка четыре и шесть, команда двадцать три человека, автономность четыре месяца, две гарпунные пушки…  — Глаза Ленки мечтательно устремились в пространство.
        — Про китов не знаю. На флоте служил — рассказывал. Лес сплавлял по горным рекам — фотографии присылал. В ралли участвовал, чемпионом по боксу был, золото мыл, а про китобоя впервые слышу.
        — А то, что он теперь без машины, в курсе?
        Катя удивленно взглянула на подругу. Эта информация тоже не была ей известна.
        — Куда же она подевалась?
        — Продал. Он ведь сейчас без работы, а к тебе надо на что-то кататься? Неужели, скрыл? Он иногда позванивает, когда бывает в Москве,  — с гордостью сказала Ленка.  — Про Наполеона болтаем, Мюрата, Даву. Хороший он у тебя, доверчивый. Так и не понял, что я охмурить его хотела с этим Луи Бонапартом. А когда книжки привез, закладочки сделал. Добил он меня этими закладочками. Ты уж зла не держи на меня, подружка. Разинула рот на чужой каравай, вот и осталась при стиралке без отжима.
        — А диссидентке он тоже позванивает?
        — Не думаю. Он в таком ауте был от ее фортеля! А я про эту поганку вообще говорить не хочу. Мало ей своего подпольщика? Она-то куда полезла?
        — Как куда? В постель к нему. Ты же к ней его ночевать отправила?
        — Кать, я ж не такой наивняк, как твой Гошка. Понимала, что может произойти, если у себя его оставлю. Ты же знаешь — я заводная, а у меня после засранца Витька целый год никого не было. Хоть и давши была крепко, но совесть еще не всю пропила. Вот и решила Луизке его сплавить, подальше от греха. Раз Лу такая верная вся из себя делу революции, то у нее твоему китобою будет безопасней. Она ведь так распиналась о своей рыжей тыкве, которую только на одно единственное плечо может завалить.
        — А почему ты не помешала этой интриганке?
        — Ты бы видела, как она вцепилась в Гошку. На коленки взгромоздилась, за шею ухватила, трубку в ухо сунула. Он и встать-то не мог. Ну, и я рядом присела. Думаю, надо быть во всеоружии, в курсе, так сказать.
        — И как Гоша все воспринял?
        — Да никак. Сидел с нейтральной миной, несколько раз встать порывался. Но от Луизки разве вырвешься? Та еще прищепка. В институте сколько раз к моим парням пристраивалась, да мало что у нее выходило, хоть и вцеплялась в них мертвой хваткой. Ты уж прости меня, Катюха. Наважденье какое-то нашло на меня с этим Георгием Николаевичем.
        Отношения они выяснили, Катя простила, но вывод сделала неутешительный нельзя доверять до конца даже лучшей подруге. К тому же оказалось, что не так-то легко задвинуть их общее детсадовское прошлое, сидение на соседних горшках и много еще чего. Взрослая женская жизнь требует осторожности. Не стоит одинокой, не очень везучей в личной жизни подруге лишний раз демонстрировать, как счастливы они с Георгием. Где гарантия, что она не попробует отбить его еще раз? И тогда придется распрощаться с ней окончательно. А так можно и совсем остаться одной. На всякий случай, в гости к ней с Георгием Катя больше не заезжала, скупо сообщая о его визитах по телефону.
        Второй год пролетел незаметно. Ничто не нарушало их близости, они больше не ссорились, оставив позади все недоразумения и недоговоренности. Георгий звонил почти ежедневно и часто приезжал. Но прийти к общему знаменателю им по-прежнему не удавалось, хотя надежды договориться оба не теряли. Летом они планировали отдохнуть вместе на Русском Севере. Георгий хотел показать Кате места, где родился и вырос.
        О потере работы он рассказал сам и вскоре обрадовал, что его опять приняли в спорткомитет, но понизили в должности. Георгий утверждал, что им это даже на руку — командировок стало больше, а значит, и свободы. Иногда он передавал приветы от Михаила, а однажды сообщил, что брат собрался жениться. Двадцативосьмилетняя невеста имела опыт неудачного брака и пятилетнего Сережу. Свадьба планировалась на конец сентября, а подача заявки — на начало августа. Сразу после этого Тарасович намеревался вывезти будущих домочадцев на море, чтобы приобщить к семейной традиции отдыха в Сочи.
        В начале июня разразилась беда — отца забрали в больницу с сердечным приступом, и уже в реанимации у него развился тяжелый инфаркт. Катя переехала к матери. Она училась делать уколы, а по вечерам навещала отца. Баба Зоя приезжала помогать, а потом тоже перебралась к старым друзьям. Алешка отдыхал в лагере, и женсовет решил оставить его там на вторую, а, возможно, и на третью смену, чему тот по неопытности радовался.
        Отца выписали только в середине июля, но чувствовал он себя неважно и в основном лежал, листая газеты и просматривая все телепрограммы подряд. Женщины дружно ухаживали за ним, успокаивая и подбадривая, а он ощущал себя виноватым, что так не вовремя сошел с дистанции.
        Георгий волновался о намеченной поездке. Он передвинул ее на август, но в это время погода на Севере становилась непредсказуемой. Его отпуск уже должен был начаться, а Катя все не решалась оставить родителей. Она уговаривала Георгия съездить на родину без нее. Но он не хотел отдыхать в одиночестве и решил примкнуть к брату, условившись встретиться с ним у знакомой хозяйки.
        Катя тоже взяла отпуск, но проводила его в родительской квартире, по выходным навещая сына. Она ездила в лагерь на электричке. Евгений пропал и не подавал признаков жизни.
        Дождливым августовским вечером Катя и баба Зоя сидели на кухне. На плите мирно закипал чайник. В родительской спальне затихли звуки телевизора, и под дверью погасла полоска света. Старушка углубилась в пасьянс, разложив карты на цветастой клеенке. По темному стеклу стекали капли, дразня доверчивые фиалки, раскрасившие подоконник фиолетово-белым салютом. Катя подсчитывала дни, которые Георгий уже купался в море. Он еще ни разу не звонил. «Очевидно, наслаждается общением с будущей родней»,  — мрачно размышляла она, отковыривая от клеенки засохшую крошку.
        Тишину разрушили частые немелодичные звонки. Катя схватила трубку, баба Зоя оторвалась от пасьянса. Из трубки послышался треск, как на старой пластинке, и откуда-то издалека донесся хрипловатый голос:
        — Каждая веточка над головой… каждый цветок… каждая трещинка на асфальте…
        — Ты?!  — Катя задохнулась.  — Это ты?
        — …Напоминают здесь о тебе, любовь моя…
        — Наконец-то! Как ты? Почему не звонил?  — Катя прижалась к трубке, не вытирая хлынувших слез. Этот далекий голос, эта неповторимая интонация взорвали кухонно-цветочную благодать.  — Гошенька, любимый…
        — Этот город все потерял без тебя. Он другой. Он совсем не такой. Без тебя мне тут нечего делать.
        — Хочешь, я прилечу к тебе? Хочешь, завтра? На пару дней.
        Она сама не поняла, как вырвалась эта фраза, и испуганно взглянула на бабу Зою. Старушка моргала слезящимися глазами, утвердительно махая рукой и головой.
        — А это реально? Ты сможешь?  — голос прерывался от волнения.
        Катя еще раз всмотрелась в жестикуляцию бабы Зои и уверенно произнесла:
        — Смогу! Завтра. В крайнем случае — послезавтра. Прилечу.
        Жди!
        Она положила трубку и уронила голову на руки.
        — Ну, чего ты? Не реви.  — Баба Зоя вытирала морщинистое лицо рукавом байкового халата.  — Езжай, ни о чем не думай. Я справлюсь. Матери лучше, отец вставать начал. Поезжай, не сомневайся.
        — Я ненадолго, баба Зоя. Всего два дня — туда и обратно. Мне только повидать его,  — подняла она заплаканное лицо.
        — Чего уж из-за двух дней огород городить? Езжай на неделю. Неделю я выдержу. Уколы соседку попрошу делать, не откажет. А чтоб старики зря не волновались, скажи, что едешь к подружке на дачу. Мол, отпуск проходит, отдохнуть и тебе надо. Они обрадуются. И так переживают, что из-за них все лето в Москве проторчала. Езжай!  — закончила она, решительно хлопнув по столу, и боязливо оглянулась на дверь спальни.  — Деньжат подкинуть? У меня пенсия с собой.
        — Спасибо, баба Зоя. У меня же все отпускные целы.
        Глава 11. Сочи через два года
        Ей повезло в первой же кассе аэрофлота — кто-то отказался от брони, и со счастливым билетом в руках Катя поехала к себе собрать дорожную сумку. Лететь предстояло завтра, но вечером Георгий не позвонил, и предупредить его о рейсе она не сумела.
        В аэропорту ее никто не встречал. Солнце клонилось к закату, и до темноты оставалось недолго. Катя села в автобус и повернулась к окну, надеясь заменить переполняющие ее чувства радостью встречи с морем. И оно вскоре показалось слева по ходу движения — огромное, величественное, переливающееся перламутром в розовато серебристых лучах заката. Но она поймала себя на мысли, что вся эта величавость и перламутровая переливчатость совсем ее не трогают. Сияющие родные глаза затмили закатное великолепие.
        Автобус остановился у «Ларисы». Катя спрыгнула со ступенек, бесстрашно нырнув в темноту знакомой улочки. Сквозь густую листву мерцали огни достопамятного санатория. Между покосившимися плетнями задних дворов и огородиков она безошибочно нашла заросшую тропинку, коротким путем ведущую к сараюшке.
        Она остановилась посреди двора, привыкая к темноте. Ничего не изменилось здесь за прошедшие два года. Только не светилось подслеповатое оконце, да на покосившейся двери висел амбарный замок. Она дотронулась до дощатой стены и замерла… затем решительно повернула вглубь двора, где за старыми деревьями и густым кустарником прятался небольшой каменный дом. Взлетев на второй этаж, она толкнула дверь и вошла в просторную, ярко освещенную комнату. Хозяйка оторвалась от швейной машинки, на которой строчила что-то светлое, свисающее до пола. По оживившимся глазам и поджавшимся губам Катя поняла, что та узнала ее.
        — Прискакала?  — не слишком гостеприимно осведомилась хозяйка.  — А их никого нету.
        — На море? Скоро придут?
        — Михаил с семьей ужинать пошли, а Жорик соседу с машиной помогает. Сейчас явится. Там в гараже света нет, а уже темень.  — Женщина усмехнулась — Так это ты, значит, была та, московская-то?
        — Я,  — миролюбиво ответила Катя.  — Где мне подождать Георгия? Могу на улице.
        — Чего уж, жди здесь. Он за ключами сюда придет. Садись,  — кивком указала она на старинное кресло-качалку, стоящее в глубине комнаты прямо напротив двери.  — Устала с дороги-то? Может, чаю согреть?
        — Спасибо. Я так посижу.  — Катя с удовольствием расположилась в кресле, оглядывая комнату. Хозяйка вернулась было к прерванному занятию, но вскоре отложила его.
        — Значит, примчалась за ним сюда? Зря. Не любят мужики, когда бабы сами им на шею кидаются. Бегают за ними, самолетами летают, поездами раскатывают.
        — Он позвал меня. Он меня ждет.
        Хозяйка с недоверчивым интересом рассматривала гостью.
        — Все одно — не женится он на тебе.
        — Почему вы так думаете?
        — Чудной потому что. Перекати-поле мужик. Сам не знает, чего хочет. И шибко больной. Немолодой уже. А ты вон какая!
        — Мы были вместе эти два года. Мы обязательно поженимся, только он в Москве жить не хочет. А я не могу с ним уехать, у меня родители старые, больные, ребенок…
        — Ну-ну. Думай, как знаешь, а только я руку его видела. Гадала ему как-то. У него там только один брак. Был, есть и будет.
        — Не верю я в гадания.
        — Поверишь. Вспомнишь тогда.
        На лестнице послышались быстрые шаги. Женщины замолчали, прислушиваясь. В светлой футболке и знакомых бежевых джинсах Георгий застыл в дверях. Катя хотела вскочить, но качалка рывком откинула ее назад. Он бросился к ней, проехав по полу на коленях, и удержал кресло, вцепившись в подлокотники. Она обняла его, всматриваясь в искрящиеся глаза и посвежевшее лицо. Хозяйка с любопытством наблюдала за ними из своего угла.
        — Все-таки прилетела?
        Катя гладила темные волосы, а Георгий целовал ее колени сквозь платье.
        — Пойдем поскорей на море, хочу окунуться с дороги.
        — Ночевать-то где ей, Жора?  — всполошилась хозяйка.  — У тебя ведь там негде. Приходите сюда, а я у соседки заночую.
        — Спасибо!  — повернулась к ней Катя.  — Это на одну только ночь, а завтра я квартиру сниму. Сегодня уже поздновато.
        — Валентина Зиновьевна, вы не женщина, вы ангел небесный!  — глаза Георгия возбужденно блестели.  — Напрасно вы отказались замуж за меня идти. Я бы на руках вас носил! А теперь, к сожалению, поздно. Сердце мое уже занято этой перелетной птицей, и места в нем ни для кого не осталось. Вы уж простите мою измену, но сами видите, какая она у меня!
        — Молчи, балабол. Язык у тебя без костей. Идите уж. Я Мишу дождусь и пойду, а вам ключи под коврик положу.
        Они не могли уснуть на узкой высокой кровати. Болтали, перебивая друг друга, хохотали, вспоминая сегодняшний вечер. Катя не представляла, как таинственно мерцает на ночном пляже остывшая галька, и что ее тело, отделенное от камней тонким полотенцем, не столь чувствительно к ним, как у известной принцессы к крохотной горошине сквозь гору матрацев. Вспоминали Аркашу, рвавшегося приобщить ее к радостям единения с природой, и от которых с таким трудом ей удалось отделаться.
        — Но, как оказалось, не навсегда,  — смеясь, шептал Георгий.
        Они были счастливы, когда утром, держась за руки, появились на лечебном пляже, где под навесом от солнца возлежало будущее семейство Хорунжий. Михаил Тарасович мало изменился. Приподнявшись на топчане, он ждал приближающуюся парочку в наряженной позе. Солнечные блики настороженно прыгали по стеклам.
        — Привет, Миша. А вот и я. Не ожидал?  — Екатерина присела на свободный топчан.
        — Здравствуй, Катюша. Прилетела? И билеты достала в самый сезон? Смотри, какая удачливая. Ну, знакомься мой Нинок!  — гостеприимным жестом указал он на лежащую рядом молодую темноволосую женщину.  — А это Сережа,  — кивнул он на тихого белобрысого мальчика, играющего в камешки неподалеку.
        Нинок приподнялась и небрежно кивнула, бросив на Катю неприветливый взгляд. Лицо ее было бы симпатичным, если бы простоватые, но милые черты не сковывало выражение натужной важности. Женщиной Нина была крупной, фигуристой, с пышным и свежим бюстом. Раздельный купальник старательно подчеркивал изобилие женственных форм. Нинок неспешно поднялась, лениво потянулась и двинулась к морю, озирая пляж с королевской надменностью. Михаил перевел довольный взгляд со статной, загорелой невесты на белокожую Екатерину:
        — Ты давай не кури здесь,  — с грубоватой брезгливостью заявил он, заметив, что Катя достала сигареты.  — Рядом ребенок все-таки.
        Возражать, что от нее до мальчика значительное расстояние, Катя не стала и отошла от аэрария, оставив братьев наедине. Михаил что-то говорил Георгию, неодобрительно поглядывая в ее сторону. Когда она приблизилась вновь, Тарасович, осклабился:
        — А жить-то с нами у тебя не получится, Катенька. Мы с Ниночкой занимаем наш старый сарайчик, а Жорик с Сереженькой — такой же по соседству.
        — Не беспокойся, Мишенька,  — холодно улыбнулась Катя.  — И мысли не было ютиться в ваших скорлупках. Как тебе известно, девушка я столичная, избалованная, и удобства во дворе меня не устраивают. Разок окунусь и на вокзал. Там за деньги чего только не предлагают. Хоть недельку, но поживем с Гошей в человеческих условиях.
        — Как же так, Михаил?  — раздался недовольный голос фактурной невесты, неслышно подошедшей сзади.  — Сережа один, что ли, в домике будет ночевать?
        — Да, Нина, придется обойтись без ночной няни, мне она и самой понадобится,  — усмехнулась Катя.
        — Не волнуйся, Нинок! Устроим Сереженьку у хозяйки, как и планировали,  — успокоил ее Тарасович.
        Нинок фыркнула, обдав присутствующих холодными брызгами, и взяла бессловесного ребенка за руку:
        — Бросай свои камешки, сынок, пора купаться.
        Сережа радостно запрыгал рядом с матерью по горячей гальке. Михаил вновь устремил мечтательный взор вслед волнующим формам, облепленным мокрым купальником.
        — Жди меня здесь. Сниму квартиру и приеду за тобой,  — повернулась Катя к Георгию, тревожно наблюдавшему сцену.  — Заберем твои вещи и оставим молодых в счастливом уединении. Согласен?
        — Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа!  — ответил он с облегчением.
        На вокзале проблема с жильем решилась мгновенно. Болезненно полная старушка с распухшими ногами привела Катю в небольшую двухкомнатную квартиру на последнем этаже блочной пятиэтажки. Дом располагался на высоком холме прямо за вокзалом. Они подъехали к нему на такси по крутому извилистому шоссе. К троллейбусу, идущему до «Ларисы», предстояло спускаться пешком. Вся дорога от квартиры до моря занимала не более получаса. «Годится»,  — решила Катя.
        — А он кто тебе?  — с трудом отдышавшись, спросила хозяйка, предупрежденная, что вечером жиличка появится не одна.
        — Муж, бабушка. Мы женаты два года, но живем пока в разных городах. Возникли трудности с работой, но надеемся, скоро все образуется.  — Она протянула хозяйке деньги за неделю.  — Я выбралась ненадолго, а муж уже отдыхает здесь с семьей брата. У них там сынок маленький, вот и решили не тесниться.
        — Ну и правильно,  — одобрила старушка, запихивая купюры в карман халата.  — Чего толкаться-то, раз еще и ребенок. Поживите, помилуйтесь без помехи. Дело молодое.
        Хозяйка занимала «залу», а отдыхающим сдавала восьмиметровую спальню с широкой кроватью и старинным трюмо. В эту крохотную комнатушку с распахнутым днем и ночью окном вместе с новыми жильцами заселилось огромное, еле вместившееся в нее счастье. По утрам все втроем они сбегали с горы к троллейбусной остановке, спешивались у «Ларисы» и завтракали в уличном кафетерии. Пили кофе со свежими, еще горячими пирожками и шли на море. Оказалось, что «дикари» попадали на лечебный пляж запросто, купив входной билет в кассе неподалеку.
        Первую половину дня они проводили в компании с будущим семейством Хорунжий. За все время знакомства женщины не перемолвились ни словом. Нинок стойко игнорировала Катю, словно давнего личного врага. Оставалось догадываться, как Тарасович отрекомендовал ее невесте. Сам же он часто заговаривал с Екатериной. Расспрашивал о московском житье-бытье, веселился, вспоминая свой последний визит в столицу, и игриво подмигивал неприступному Нинку. Обещал после свадьбы свозить ее в Москву и познакомить со старыми друзьями. В целом, к будущей супруге Михаил относился благоговейно и подчеркнуто уважительно. С мальчиком вел себя, как любящий отец гулял по пляжу, взяв за ручку и что-то старательно объясняя, покупал мороженое и газировку, терпеливо учил плавать.
        В промежутках между водными радостями Нинок и братья резались в карты. Катя не принимала участия в игре. Она лежала за спиной Георгия и иногда проводила по ней прохладной рукой, смочив ее водой из купальной шапочки. Он поворачивался к ней и тоже подмигивал счастливыми глазами. Михаил заботливо интересовался:
        — Катюша, что-то ты все помалкиваешь? О сыне бы рассказала. В каком он уже классе? Диссертацию-то не защитила?
        Она отвечала односложно, не желая развлекать его и высокомерного Нинка с презрительно оттопыренной нижней губой. Если карта не шла к невесте, губа эта еще и кривилась обиженной подковкой.
        Катя терпеливо ждала часа, когда Георгий поступит в ее полное и единоличное распоряжение. Обедали они в городе и только вдвоем, разойдясь с будущими молодоженами до следующего утра. Потом гуляли по улицам, покупали у частников спелые фрукты и овощи, а в бесчисленных киосках и магазинчиках — южные сувениры. Бродили по приморскому парку и, сидя на лавочке под тенистым кленом, болтали, смеялись, ели мороженое. С наступлением темноты шли на городской пляж — окунуться в последний раз за день.
        Ужинали всегда дома. Катя готовила что-нибудь легкое — овощное или молочное. Георгий нахваливал ее диетическую стряпню, с аппетитом уплетая тушеные кабачки и приглашая хозяйку присоединиться. Поддавшись уговорам, старушка подсаживалась к столу, смеялась его шуткам и рассказывала о непростой жизни бездетной вдовы в несезонное время.
        Их ночи были полны любви и нежности. Они не могли наговориться, засыпая на несколько часов перед рассветом. Единственной темой, которой они не касались в те дни, было их совместное будущее.
        Глава 12. День рождения
        Их четвертое утро началось ссорой.
        — Э-э, видишь ли, Катя, у меня для тебя новость,  — смущенно начал Георгий.  — У Мишки-то сегодня день рождения.
        — Как же я забыла эту знаменательную дату? И что теперь?
        — А то, радость, что вечером я должен быть в «Лазурите» и поздравить брата. Сама понимаешь…
        Катя пристально вгляделась в сконфуженную физиономию.
        — Понятно. Меня, значит, опять не пригласили. Ты это хотел сказать? А ты, как водится, не пойти не можешь? Но ведь на этот раз дата не круглая? Два года назад подведен полувековой итог нелегкой жизни.
        — Кать, не начинай. Ну, не могу я не пойти! Не по-человечески как-то. Круглая, не круглая. Не злись. Он говорит, что давно остыл к тебе. Просто забыть не может, как ты бортанула его накануне обручения.
        — А твое предательство забыл?
        — Не забыл, но простил. Брат же. Он порой тоже меня достает, иудой называет.
        — И ты пойдешь? Без меня?
        — Пойду, Катя. Прости. Я ненадолго. Посижу пару часиков и убегу. Хочешь, потом сходим куда-нибудь?
        — Что ж, иди… чего уж там — пару часиков, сиди сколько хочешь. Я привыкла, что он для тебя на первом месте.
        Она старалась не расплакаться. Кусала губы, сдерживая рвущиеся злые слова, но не мысли «Нет, ну надо же! Все никак не успокоится братишка. Старается достать ее, задеть побольнее. Как Георгий этого не понимает? Если жениховские планы Тарасовича в прошлом, то почему не пригласить в ресторан любимого брата с его любимой женщиной? Ведь это лучший способ прекратить старую вражду и доказать родственное расположение».
        — Не обижайся, Катька, милая! Клянусь, я не задержусь. Ну, иди ко мне, вредина…
        Она не поехала на пляж, заявив, что разболелась голова. Закрылась в комнате и легла на кровать. Было больно и бесконечно обидно. Почему Георгий не замечает, что Тарасович специально унижает ее перед ним и своей надутой молодухой? Ее не пригласили в ресторан, потому что любовнице не место в кругу добропорядочной семьи? Лорд Михась не может допустить, чтобы леди Нинок сидела за одним столом с особой неопределенного статуса и сомнительной репутации? В каком жалком, побитом виде этот престарелый сатир и его дебелая ундина мечтают лицезреть ее завтра на пляже? Кто они такие, в конце концов, чтобы позволять себе эти хамские радости за ее счет? Почему Георгий не поставит на место эту зарвавшуюся парочку?
        Первая пришедшая в голову мысль была — уехать! Екатерина решилась, не раздумывая. Уехать как можно скорее. Сегодня! В крайнем случае, завтра. Сделать это обязательно! Пусть до Георгия дойдет, наконец, каково ей. И за что? За то, что она любит? Что всем пожертвовала ради этой любви? Поставила крест на себе… нет, ей здесь не место! Пусть Георгий без нее наслаждается обществом обожаемого братца и его громоздкой мадам, а с нее достаточно!
        Она оглянулась мысленно на прошедшие два года. Да, она была счастлива с Георгием, как ни с кем и никогда. Но каким же непростым оказалось это счастье, каким тревожным и зыбким…
        О билетах Катя не задумывалась, как всегда, понадеявшись на удачу, хотя перед первым сентября такая надежда была весьма опрометчивой. Но ей опять повезло. В тесной и душной кассе аэрофлота, очередь в которую начиналась с улицы, она пересеклась взглядами с молодой женщиной в летной форме. Та пробралась к ней сквозь толпу и сочувственно спросила:
        — Девушка, у вас несчастье?
        — Да, несчастье,  — не сдержала слез Катя под проницательным взглядом незнакомки.  — Мне срочно надо в Москву, а с билетами, сами видите…
        — Давайте деньги и паспорт,  — решительно заявила женщина. Она скрылась за дверью в служебное помещение и уже через десять минут протягивала Екатерине билет и сдачу. В знак благодарности Катя хотела оставить сдачу нежданной благодетельнице, но та категорично отказалась:
        — Не надо. Я по лицу поняла, что дело у вас серьезное. Летите и улаживайте ваши дела. Счастливого пути. И не смотрите на меня, как на деда Мороза. Сегодня я вам, а завтра вы кому-нибудь поможете.
        Катя порывисто обняла ее и устремилась к выходу. На улице она рассмотрела билет. Лететь предстояло завтра в шесть вечера. Сюрприз Георгию обеспечен!
        На море она не поехала, а направилась к автобусной стоянке на привокзальной площади. Купила билет на экспресс до аэропорта и вернулась в квартиру. Георгий забежал на несколько минут, переоделся и умчался в ресторан, заверив, что скоро вернется. На вопрос, почему она не появилась на пляже, Катя ответила, что головная боль усилилась.
        Вечер прошел на кухне за разговорами с хозяйкой. Та нахваливала Георгия, убеждая Катю поторопиться с ребенком:
        — Ты сама не девчонка, и ему лет немало,  — прозорливо заметила старушка.  — Держится молодцом, ничего не скажешь, но мужчина немолодой. Не тяните с дитем, а то так и разбежитесь, раз вместе не живете. Уж больно много вы по ночам смеетесь да болтаете, вместо того, чтоб делом заниматься. Мало ли женщин одиноких в его городе. А он мужчина заметный, веселый, обходительный. Уведут и спасибо не скажут! Зря ты его одного в ресторан отпустила. Некоторые бабы специально по таким местам таскаются, пьяных дураков ищут. Почему с ним-то не пошла, не пойму?  — недоумевала бабулька.  — Вроде не ругались, не заметила.
        Катя поведала ей историю сложных отношений с Михаилом, когда-то пытавшимся оказаться на месте Георгия.
        — Поэтому он и не позвал меня,  — закончила Екатерина свой рассказ.  — Все никак не успокоится, все мстит мне. И мужу на меня наговаривает. А уж что он про меня жене своей плетет, можно только догадываться. Надоело! Завтра лечу в Москву! Георгию еще неизвестно, что я билеты достала. Вернется — обрадую.
        — Уж не знаю, правильно ли надумала?  — с сомнением покачала головой хозяйка.  — Может, перетерпела бы? И без того редко видитесь.
        — Нет, уеду! Ни за что не останусь! Не вижу необходимости терпеть хамские выходки этого наглеца! Да и дома я нужнее. А вы уж, пожалуйста, присмотрите за Гошей. Я завтра еды наготовлю, не сочтите за труд, разогрейте, когда с моря будет возвращаться. У него желудок больной, ему первое необходимо.
        — Не сомневайся, все исполню. Покормлю молодца, послежу за ним,  — подмигнула старушка.  — А на следующий год прямо ко мне приезжайте, только сначала напишите. Я вас всегда пущу. Понравились вы мне оба. Прямо, как родные.
        Когда появился Георгий, Катя уже лежала в постели — голова и впрямь разболелась не на шутку. Он принял душ и с энтузиазмом прыгнул под одеяло, даже не вспомнив о предложении сводить ее куда-нибудь сегодняшним вечером.
        — Кэт, крошка, хочешь посмеяться? Сенсация на побережье! Нинок вырядилась в вечернее платье со шлейфом и глубочайшим в своей откровенности декольте! Плечи — вах-вах! Элен Безухова перевернулась во гробе! Грудь — за гранью возможного! «Лазурит» содрогнулся! Официанты застыли с подносами! Оркестранты перестали играть и поднялись в торжественном молчании. Певица поперхнулась и закашлялась,  — тараторил он, сжав ее в прохладных объятьях.
        — Подожди,  — перебила его Катя,  — у меня тоже смешная новость. Я завтра улетаю.
        Георгий замолчал. Он отодвинулся от нее и, перевернувшись на спину, уставился в невидимый потолок. Беззвучная темнота наполнилась глухим боем.
        — Уезжать-то все равно надо,  — испуганная его реакцией, виновато прошептала она.  — Осталось всего два дня, а с билетами сам знаешь как. Днем раньше, днем позже…
        — Как же ты достала билеты?  — холодно спросил он.
        — Повезло.
        — Тебе всегда везет. Сюда прилетела, как на метле, и обратно… везучая ты, Катя.
        Она обняла его, прижавшись щекой к неровно вздымающейся груди.
        — Гошенька, прости. Мне вообще не надо было прилетать. Я лишняя здесь, а дома меня ждут.
        Георгий не отвечал, глядя в темноту. Она тоже замолчала, покрепче обняв его. Не отрывая взгляда от невидимого потолка, он тихо спросил:
        — Ты любишь меня?
        — А то ты не знаешь,  — еще тише ответила она.
        Он вдруг приподнялся и, как туча, навис над ней.
        — Кать, я все понимаю. Но и ты должна понимать! Обязана! Мишка… не хотел говорить. Впервые ведь с ним такое. Он влюблялся, конечно, но никого еще до тебя не любил. Он же с ума сходил по тебе. Голову мужик потерял! А когда стареешь, тяжко все это. Я-то знаю… Но наступил песне на горло. Ради меня наступил! Он свой по большому счету, а своих не сдают, Катюша.
        — А я-то чья? Я не своя?  — сокрушенно прошептала она.
        — Ты — другое!  — страстно воскликнул он.  — Ты — это я! Ты — часть меня, мое продолжение. Ты всегда должна быть на моей стороне! Без колебаний и рассуждений!
        Они помирились жадно и горячо, все простив друг другу в эту последнюю ночь.
        Глава 13. Прощание
        Утром Катя взяла с Георгия слово, что он доживет у хозяйки оплаченные дни и ежедневно будет есть куриный бульон. Она хотела попрощаться с морем и сразу уйти с пляжа, чтобы успеть собраться и приготовить еду. Георгий должен был появиться к трем. Катя планировала покормить его полноценным обедом и около четырех выйти из дома. Автобус отходил от вокзала в четверть пятого, а спуск с горы занимал не более пяти минут.
        Она вдоволь наплавалась, а когда вернулась к компании, поняла, что об ее отъезде уже известно. Тарасович вертелся и дергался, многозначительно поглядывая на Катю. Нинок неподвижно возлегала рядом, словно заваленная на спину статуя колхозницы. На глазах ее чернели очки, грудь вздымалась тяжело и ритмично. Молчаливый Сережа, примостившийся у материнских ног, складывал камешки в желтое пластмассовое ведерко. Катя присела на топчан, а статуя неспешно воздвиглась и, взяв мальчика за руку, торжественно двинулась к морю.
        — Ну, Катенька, слышал, уезжаешь?  — заторопился Тарасович с расспросами, как только Нина отошла на расстояние, исключающее слышимость.  — Что ж так мало побыла? У тебя ведь есть еще пара дней в запасе?
        — Дни есть, но с билетами сложно. Взяла, какие достались.
        — Жаль-жаль, рано собралась. Два года не виделись, не успел я на тебя налюбоваться. А ты еще похорошела, даже помолодела. Кто ж тебя так вдохновляет?
        — Жизнь вдохновляет, Миша. И у тебя, как вижу, все в порядке. Ты тоже неплохо выглядишь.
        — Может, останешься? Море теплое, погода прекрасная, а дома всех дел не переделаешь. Слышал, родители твои приболели? На кого ж ты их оставила?
        — Нашлись добрые люди. Не ожидала, что родители мои тебя волнуют.
        — И родители волнуют, и ты, Катюша. И всегда волновала.
        — А Нинок в курсе твоих волнений?  — Катя насмешливо взглянула на Тарасовича.  — Ты делишься с ней подобными переживаниями?
        Георгий беспокойно следил за пикировкой.
        — Я похож на дурака?  — осклабился Михаил.  — Зачем Нине знать о наших с тобой старых делах?
        — А у нас были с тобой какие-то дела? Что-то не припоминаю.
        — А то не было? Так-таки ничего и не помнишь?  — напирал Тарасович.  — Ну да, память-то девичья коротковата.
        — Не понимаю, о чем ты?  — пожала плечами Катя.  — Я тебе что-то должна и не отдаю?
        — А разве нет? Хоть бы извинилась за старое. Завлекла, обнадежила, пообещала, а потом кинула.
        — Не выдумывай! Никогда я тебя не завлекала и ничего не обещала!  — возмутилась Катя.
        — Ну, как же не обещала-то?  — не отставал старший брат.  — Неужто, забыла?
        — Ах, да. Обещала подумать, кажется,  — бросила она небрежно.
        — Не только. Сказала, что польщена. Поблагодарила за честь и оказанное доверие. Поинтересовалась, на какие средства мы будем жить, про алименты узнавала, про спецшколу для сына. Даже рожать от меня собралась. Волновалась, не помешает ли возраст моему усердию в этом ответственном деле? А я тебя заверил, что мужики в нашем роду от таких приятных трудов не отлынивают до глубокой старости. Ты успокоилась, обещала подумать и моей дамой на юбилее быть не отказалась! Так или нет? Еще платье какое-то особенное надеть хотела. Я и решил…
        — И я решила!  — прервала его Катя, удивляясь, как мог он так хорошо запомнить и принять всерьез ее двухлетней давности стеб.
        — Плохо решила!  — рявкнул Тарасович.
        — Как сумела!  — раздраженно парировала она, запихивая полотенце в сумку.
        Внезапно Георгий вскочил и схватил Катю за руку.
        — Стоп! Идем отсюда! Есть разговор.
        Он потянул ее за собой. Она удивленно поднялась и последовала за ним. Михаил смотрел им вслед, беспокойно ерзая на топчане, словно готовясь сорваться с места и устремиться за ними.
        Не оборачиваясь, Георгий быстро шагал по гальке и вдруг резко остановился. Он больно схватил Катю за плечи и развернул к себе, неприязненно всматриваясь в лицо.
        — Ты так и собиралась уехать, не поговорив? Ничего не хочешь сказать на прощанье?
        — Ты о чем?  — удивилась она.
        — Давай начистоту! Ты собираешься жить со мной?
        — Гоша…
        — Хватит темнить!  — воскликнул он зло.  — Да или нет?
        — Конечно, собираюсь. Что с тобой, Георгий?
        — Ты знаешь, что я не хочу и не буду жить в Москве? Тебе известно, что я…
        — Беден, болен, стар,  — прервала она его.  — Гошенька, говори смело, что ты задумал? Я все выдержу, обещаю.
        — Помолчи, не перебивай! Ты по-прежнему хочешь выйти за меня? Не передумала?  — Она обняла его, почувствовав, как сотрясает его сильная дрожь. Он сбросил ее руки и отодвинулся.  — Так вот, я решил! Окончательно и бесповоротно! Если согласна, сразу же расписываемся и уезжаем туда.
        — Куда, милый? Какой городок у моря ты придумал на этот раз?
        — Это не город у моря! Это Алтай! Мы едем на Алтай!  — воскликнул он, сверкнув глазами.
        — Алтай?  — растерялась Катя.  — Почему Алтай, Гошка?
        Он приблизил к ней напряженное лицо и заговорил тихой скороговоркой, боязливо оглядываясь по сторонам:
        — Потому что там еще есть белые пятна на карте. Только там я буду спокоен, только там смогу жить с тобой. Мы заберемся подальше, в самую глушь, найдем малолюдный поселок вдали от больших дорог. Я поставлю дом. Где-нибудь на отшибе. Ты будешь хозяйкой. Нас никто не найдет. Никто не увидит тебя. Только я! Если раз в году забредет охотник, я успею тебя спрятать, и ты не выйдешь к нему…  — Глаза Георгия болезненно блестели, лицо нервно подергивалось.  — Ну? Что скажешь? Да? Нет?
        Она поняла, что с ним что-то не так, и ответила обтекаемо, боясь разволновать еще больше:
        — Гошенька, но ведь это совершенно новый поворот. Об Алтае я впервые слышу. Надо разузнать об этом крае, подумать…
        — Алтай или ничего! Это мое последнее слово! Думай! Решай!  — грозно оборвал он ее и вдруг сник, неподвижно застыв и уставившись под ноги.
        — Гоша, что?..  — она попыталась заглянуть ему в глаза, но он стоял перед ней, опустив плечи и голову. Наконец, он оторвался от созерцания гальки и выпрямился. Лицо не дергалось, глаза смотрели спокойно.
        — Тебе пора, идем, не успеешь собраться,  — сказал он с обычной интонацией.
        Крепко держась за руки, они шли по пляжу.
        — А, вот вы где?  — Михаил вышел им навстречу, заглядывая обоим в глаза.
        — Стой здесь, я сам сумку твою соберу, копуша,  — на ходу крикнул Георгий, оставив Катю наедине с братом.
        Она смотрела в море, задумавшись о странном поведении Георгия, и не могла взять в толк — что за нелепое место для совместной жизни он выбрал? И почему предложил его в такой категоричной форме? Чем вызвано его явно болезненное состояние? Утром он выглядел совершенно здоровым и всем довольным.
        — Ну, что, поговорили?  — оглядываясь на спину брата, торопливо спросил Тарасович.
        — Поговорили,  — недовольно буркнула Екатерина.
        — Что решили? Все-таки женитесь? Когда?
        — Слушай, Миша,  — раздраженно повернулась к нему Екатерина,  — что ты к нам привязался? Что ты нос суешь в наши дела? Нашел себе тетю Нину, и успокойся уже.
        — Хамишь?  — Тарасович окинул нагловатым взглядом ее фигуру в уже высохшем купальнике.  — Неужели, так и не поняла, что здесь тебе не обломится? Не я, а ты к нам привязалась, и не даешь покоя брату! Зачем прилетела-то? Что тебе в Москве твоей не сидится? Не нагулялась там? Папику поднадоела? Займись сынишкой, а не за мужиками гоняйся по курортам! Заруби себе на носу, вертихвостка — в нашем роду на девках не женятся!
        — Умолкни, старик бредовик!  — гневно оборвала его Екатерина.  — На себя посмотри, селадон-передвижник! Скоро первоклассниц совращать начнешь. О вечном пора задуматься, а все туда же!
        Михаил рассвирепел, но, увидев приближающегося Георгия, прорычал ей в ухо:
        — Запомни ничего у тебя не выйдет! Не на тех напала! В порядочные она, вишь, намылилась!
        Георгий протянул ей пляжную сумку и голубой махровый сарафан.
        — Все, надевай и беги. Буду в три, как договорились. Вы не поссорились тут без меня?  — оглянулся он на напряженное лицо брата.
        — Ну, что ты, Жорик!  — расплылся Тарасович в жизнерадостной улыбке.  — Зачем же ссориться будущей родне? Так, Катюша?
        — Только так, Мишуня,  — сквозь зубы процедила Екатерина, дрожащими руками вставляя молнию в паз. Она рывком застегнула ее до груди и, подняв голову, смело взглянула в застекленную злобу скачущих глаз.  — Ну, прощай, родственник. Не забывай. Хотя, о чем это я? Ты никогда меня не забудешь. Век будешь помнить!
        Не оглядываясь, она заспешила к выходу, почти физически ощущая, как две пары братских глаз дырявят спину. Она чувствовала, что ссора с Михаилом будет иметь последствия, но не представляла — какие. На душе скребли кошки — состояние Георгия не давало покоя.
        Глава 14. Ведьма
        Вещи она собрала быстро, просто закинув их в дорожную сумку. На кухне ловко разделала курицу. Хозяйка, подперев щеку, наблюдала за ее спорыми движениями.
        — Уезжаешь, значит? Как там брат-то? Не помирились?
        — Нет, бабушка, наоборот — разругались окончательно. Он мне гадостей наговорил, я — ему. Он ненавидит меня.
        — Не-ет, Катюша,  — задумчиво протянула старушка,  — не ненавидит. Он так любит. Как умеет. Ладно, не обращай внимания, тебе не с ним жить. А Георгий в обиду тебя не даст. Съедетесь когда, он и брата забудет. Будете жить друг для дружки. Деток родишь ему, и заживете. Вы пара хорошая, красивые оба, веселые, добрые. Все у вас будет ладно.
        Катя присела на табурет и опустила руки на колени. Она подняла на хозяйку полные слез глаза.
        — Спасибо на добром слове, бабушка, но Гоша сегодня сказал, что жить мы будем только на Алтае. А я даже не знаю — где это? Что мне там делать? Куда я там сына дену? Что с родителями будет без меня?
        — А ты езжай и ничего не бойся,  — убежденно сказала старушка.  — Надо будет, заберешь родителей к себе. И сын не пропадет. Школы везде есть. Выучится не хуже других, еще гордиться парнем будешь. А не поедешь — пожалеешь, да будет поздно. Езжай, ни о чем не думай. Жизнь-то одна и быстро проходит. Другой такой любви, может, и не встретишь, милая.
        Стрелки неумолимо приближались к четырем. Обед уже начал остывать, а Георгия все не было. Катя терялась в догадках — что могло задержать его? Неужели, Михаил придумал какую-то каверзу, чтобы не дать им проститься?
        — Пора, Катюша,  — хозяйка взглянула на часы.  — Может, встретитесь по дороге? Транспорт плохо ходит в это время, и доехать ему не на чем… бежит бедолага в гору, волнуется. Ступай потихоньку, не то опоздаешь.
        — Спасибо вам за все, бабушка. Не поминайте лихом.  — Екатерина закинула сумку на плечо.  — Покормите его, как договорились. Скажите — ждала, сколько могла. Пусть позвонит, как сможет. И передайте, что я жду его, как всегда. И люблю…
        Они обнялись и расцеловались. Катя вышла из квартиры и остановилась, прислушиваясь — не хлопнет ли внизу входная дверь и не нарушат ли гулкую тишину знакомые шаги? Но, кроме сумеречной прохлады подъезда, ничто не порадовало ее, и она заспешила вниз по обшарпанным ступеням.
        Стараясь держаться обочины, она торопливо спускалась по шоссе, вьющемуся серпантином. Машины обгоняли ее, а встречные автомобили вылетали неожиданно из-за очередного поворота. Катя не заметила, как за крытым грузовиком бежит мужчина в белой футболке и синих атласных шортах. Они увидели друг друга и остановились. Георгий пересек дорогу под носом у летящей машины и, перехватив сумку, потянул Катю под гору.
        — Бежим! Автобус уже подали, посадка идет вовсю.
        — Почему опоздал?  — спросила она на бегу, заглянув в покрытое красными пятнами лицо.
        — Сейчас… не поверишь… там такое! Я из больницы. Провожу тебя, и сразу назад.
        Она остановилась в смятении.
        — Из больницы? Ты? Что с тобой?
        Он сжал ее руку, увлекая за собой.
        — Бежим, на ходу расскажу. Слушай. Ты ушла, мы стоим, смотрим на твои ножки, а Мишка вдруг «Ну, что брат, пойдем, нырнем по старой памяти?» Пошли на наше старое место. Помнишь? Там еще все с камней ныряют? Приходим — никого. Мы одни. Он нырнул, не говоря ни слова. Я стою. Сразу не просек — нет и нет его. Вдруг дошло он слишком долго под водой! Влез на камень, с которого он сиганул. Тишина и красная краска. Поднимается со дна и расплывается кругами. Подумал еще откуда столько краски? Вдруг понял! Кровь! Мишкина! Нырнул. Не сразу нашел. Уже отрубился. Голова на камне. Оттуда и сифонит. Как фонтанчик. Будто дымится. Схватил его, выныриваю, дальше не могу. Здоровый черт.
        Оглядываюсь — никого. Обедать потянулись. Кричу — не слышат. Один спит под газетой. Ору «Мужик, помоги!». Поднялся. Идет вразвалочку. Видит, не справлюсь. Помог. Вытянули на берег. Говорю «Подожди, в охрану сгоняю». А из башки хлещет! Вся галька красная…
        Катя слушала сбивчивую речь, с ужасом понимая — случилось страшное. То, что каким-то образом изменит все! Их планы… а, возможно, и жизнь.
        — Скорую вызвали?
        — Ну! Но только через двадцать минут приехали, сволочи! Идут, еле ноги переставляют. Посмотрели и за носилками побежали. Меня с собой не взяли. Спасибо, адрес назвали. Я — к Нинке. Так и так, поехали! А она «Я-то зачем? Ты же едешь? Мне ребенка кормить, ему вредно на такое смотреть». Представляешь?
        — Я и не сомневалась в ней никогда.
        — Выбегаю на шоссе. Никто не везет! Один остановился.
        Три счетчика взял. Прилетел, а он еще в приемном. Оформляют гады. А он без сознания все это время. Шум поднял «Чего ждете? Хотите, чтоб помер брат? Везите в операционную, успеете бумажки ваши дорисовать!». Повезли на каталке. Двери перед носом захлопнули. «Ждите!». Я жду в коридоре. Не знаю — сколько. Долго. Пришли, говорят «Идите, он уже в палате, в себя пришел…»
        Они добежали до остановки. Разбитной шофер с сигаретой в зубах болтал с коллегой, опираясь спиной о свое громоздкое орудие производства. Катя предъявила билет.
        — Через сколько отправляемся, молодой человек?
        Тот окинул тяжело дышащую парочку насмешливым взглядом.
        — Через пять минут, красавица. Еще успеешь последней лапши на его бороду навешать. Пораньше бы мужика отпустила, ишь, как запыхались!
        — А знаешь, что самое хреновое?  — не обращая внимания на балагурящего водителя, нервно спросил Георгий.
        — Что, Гошенька?
        — Весь в бинтах, еле глаза разлепил, языком не ворочает, но хрипит «Это она! Я знал! Берегись, брат! Она ведьма!!»
        — Ведьма? Кто? О ком это он?
        — О тебе, Катя! Ты — ведьма! Еще и ляпнула на прощанье, что он век тебя не забудет. Я сразу подумал — как-то нехорошо ты это сказала. Как знал, что он тебя во всем обвинит.
        Она обняла его, вновь ощутив сотрясающую его дрожь.
        — Родной мой, ну, что за ерунда? Какая из меня ведьма? Я не люблю его, это правда. Но, клянусь, никогда ему зла не желала. Он от наркоза еще не отошел, вот и бредит.
        Георгий судорожно прижал ее к себе. Потом отстранил, вглядевшись в прозрачную глубину серых глаз.
        — Знаешь, а он прав. Ты ведьма, Катька! Присушила меня. Но какая же прекрасная ведьма! И я люблю тебя больше жизни.
        — Хорош обжиматься, духарики! По коням!  — крикнул водитель, сплюнув под ноги и раздавив окурок.  — Отчаливаем! Труба зовет! Мужчина, отпустите девушку!
        — Прощай, Катя! Прощай, любовь моя!
        — Почему — прощай? До свиданья, любимый мой. Держись, звони, сообщай, как Мишка. Приезжай, как сможешь. Я жду тебя.
        Двери захлопнулись с визгливым грохотом. Катя пробралась на свое место, разыскав за окном фигуру в синих шортах и белой футболке, неподвижно застывшую в центре суетливо снующей толпы. Ледяной холод ворвался в жаркую духоту салона, покрыв кожу мурашками. Ощущение, что она видит Георгия в последний раз, длилось мгновение, но острый осколок успел войти в сердце, и оно вздрогнуло от боли. Хотелось вскочить, разодрать руками захлопнувшиеся двери и, вылетев из автобуса, повиснуть на его груди, чтобы больше никогда не отрываться от нее…
        Но автобус тронулся с места, оставив позади заплеванный тротуар, сине-белое пятно в толпе провожающих, пыльные привокзальные пальмы и весь этот знойный курортный город, который ей уже не суждено было увидеть.
        Глава 15. Общий знакомый
        Катя вытянулась на топчане и закрыла глаза. Галина задумчиво разглядывала парус, непонятно откуда появившийся на горизонте. Вавочка рылась в сумке в поисках пилки для ногтей, и только Лидочка не сводила с рассказчицы возбужденного взгляда.
        — Что же дальше, Екатерина Андреевна?
        — Дальше — ничего. Больше мы не виделись.
        — Как это?! Почему?!  — вскрикнула Лидочка, заставив женщин оторваться от своих занятий.
        — Сначала Георгий звонил, рассказывал о состоянии Михаила, потом пропал.
        — Как пропал? Куда? Навсегда?  — взволнованно спросила девушка.
        — На год.
        — И вы не выяснили, что произошло?
        — А что тут выяснять, Лида?  — Екатерина села на топчане.  — Если за триста шестьдесят дней не нашлось одной минуты для телефонного звонка… я ждала, но не дождались,  — неохотно договорила она.
        — По-видимому, очередной, но слишком затянувшийся срыв,  — предположила Вавочка, разыскав маникюрную пилку на дне сумки.  — А вы так и не узнали, что это за срывы?
        — Нет, так и не узнала.  — Катя сняла солнечные очки.  — Разумеется, интересовалась, спрашивала, но, вероятно, у людей, еще менее сведущих, чем я. Все версии сводились к тому, что это как-то связано с нервами, психикой и прочее в этом роде…
        — Это алкогольные запои,  — негромко сказала Галина.
        Все изумленно повернулись к ней.
        — Почему вы так думаете, Галя?  — удивленно спросила Вавочка, отложив обработку поврежденного ногтя.
        — А чего мне думать? Знаю, потому и говорю. Георгий Николаевич страдал тяжелым запойным алкоголизмом с бредом ревности. Мама пыталась его лечить, но все без толку. Пока сам за ум не взялся.
        Под зонтом воцарилось мертвая тишина. Женщины осмысливали сказанное, не смея поверить, что такое возможно. Екатерина пришла в себя первой:
        — Так вы… что же… получается, падчерица Георгия? Та самая?
        — Та самая. Какая еще? Другой у него не было. А мама моя — его законная супруга. Первая и последняя!  — с некоторым вызовом произнесла Галина.  — И про тебя мы знали, Екатерина. Ненавидели, скрывать не буду. Эта ваша любовь чуть не ухайдокала его. Первый год, как вернется из Москвы — срыв! Потом чуток полегчало. А дядя Миша и в самом деле за отца ему был. Всегда выручал. Ходил за ним, поил-кормил с ложечки, из милиции не раз вызволял. Отец-то совсем ненормальным становился, когда в запой входил.
        — Вот это поворот! Ничего себе!  — воскликнула Вавочка, отложив пилку.  — Убили, Галя! А вы что же, Катя, даже не догадывались, что Георгий алкоголик? Разве такое можно не заметить?
        Екатерина с опущенной головой сидела на топчане, потирая виски.
        — А как я могла что-то заметить, если при мне он не пил? Я понятия ни о чем не имела. Считала, что он вообще непьющий. Даже в компании или в ресторане — пригубит и поставит на стол.
        — Правильно,  — утвердительно кивнула Галина,  — он между запоями не употреблял. Видеть не мог проклятую! Но уж как начнет — держись! Зверел, становился безобразным, страшным! Все крушил, всех гонял, подозревал в чем-то. До белой горячки не раз допивался. Мать не знала, куда и деваться, где скрыться от него.
        — Галя, а зачем же ваша мама так мучилась? Почему не ушла от него, не нашла другого мужчину?  — удивленно воскликнула Вавочка.  — Она ведь, как поняла, красивой женщиной была? Зачем терпела весь этот ужас, не понимаю?
        — Любила, вот и терпела. Что тут непонятного? Ждала, что образумится. Он ведь, когда трезвый, исключительно хороший человек был. Добрый, веселый и умный на редкость, не гляди, что спортсмен. Они с мамой такую библиотеку собрали — закачаешься!
        — А он так и не рассказал вам про свое таинственное второе образование?  — повернулась Вавочка к Кате.
        — Так и не рассказал,  — ответила та, не поднимая головы.
        — Отец на попа учился,  — с усмешкой взглянула на нее Галина.  — Духовную семинарию закончил, в академию мечтал поступить.  — Она замолчала, но вскоре вновь заговорила, доверительно понизив голос — Первый раз он крепко запил, когда его в сборную Украины не включили. Засудили на отборочных, а он тогда лучшим был в полутяжелом. Какого-то блатного пропихивали, молодого, неопытного, но со связями. Отец и психанул. Обиделся — страсть! Бокс совсем бросил, из Федерации ушел и запил с дружками прихлебалами. А те и рады — лестно с такой знаменитостью по ресторанам шляться. Его по тем временам каждая собака в городе знала. Халдеи в пояс кланялись, за счастье почитали, когда многократный чемпион Киева в их кабаке появлялся. Долго пил, страшно, облик человеческий потерял. Допился до того, что сразу две язвы заработал. Мать чуть умом не тронулась. Уговаривала, умоляла, на коленях ползала. Дружки, понятное дело, бросили его, как денежки кончились. В больницу загремел и там, наконец, пришел в себя. А как оклемался, в религию вдарился, Писание читать начал, в церковь зачастил.
        Солнечные блики слепили сквозь скошенную траву. Две тонкие березки застыли над мраморными ступенями под красной ковровой дорожкой. Белый купол взметнулся над свежими настенными фресками. «Ты можешь представить себя женой священника? Матушкой?»…
        — Гоша хотел стать священником? Он верил в Бога? Не может этого быть!  — в отчаянье воскликнула Катя.
        — Почему же — «не может этого быть»?  — чуть презрительно возразила Галина.  — У них вся семья сильно верующая была. Мамаша Надежда Богдановна из храма не вылезала, сестра Валентина долго при монастыре жила, но так и не постриглась. А батюшка Николай Федорович — вообще старообрядец из архангельских поморов. Крепкой веры был человек. И отец мой верил, только не трубил об этом на каждом перекрестке.
        Ему ведь большое спортивное будущее прочили. Он жил, дышал своим боксом. А тут такая несправедливость, такая незаслуженная обида. Все планы порушились, вся жизнь — под откос. Он и запил смертельно. Одному Богу известно, как выкарабкался. Вот и решил отблагодарить Господа, послужить ему. В семинарию поступил. Читал много, книжки разные покупал. Мать радовалась, что образумился и дело нашел по душе, готовилась матушкой стать. Но, считай, из-за нее ничего и не получилось…
        — Как это? Почему?  — робко спросила Лидочка.
        — Матушка и батюшка обязательно должны быть венчаны и блюсти добрачную чистоту,  — важно изрекла Галина.  — Если и было что по молодости, то при искреннем покаянии священник может грех-то и отпустить. Наружу ничего не выходит, тайна исповеди сохраняется. А тут церковному начальству донесли, что матушка-то у нового батюшки негодящая. Не какой-то мелкий грешок у нее за душой, а целый законный брак, из-за ее измены и распавшийся. И согрешала мать малолетнего дитяти ни с кем-нибудь, а с будущим отцом Георгием. Мало того, что священник не может жениться на прелюбодейке и разведенке, но и скрыли они эти факты на исповеди. Отца и обвинили. Какой, мол, ты пастырь духовный, если сам клятву преступил и жену научил? Его и запретили к служению. Пока судьбу его решали, он опять запил. Да как! Руки хотел на себя наложить, раз даже Бог от него отступился. Дядя Миша и тут помог. Все бросил и прилетел. Он один к нему подход имел. Мы, бывало, убегали из дома-то, когда отец запивал. А дядя ходил за ним, мыл, убирал, кашки варил, пока тот в разум не войдет. Так и жили. Развелась с ним мама, а все не оставляла,
жалела. Хороший был человек, царство небесное.
        — Так Георгий умер?  — нервно спросила Вавочка.  — Давно?
        — Прошлым летом от рака желудка. Я на похороны ездила. Родители-то сошлись, когда отец пить бросил. Уехали в городок под Одессой, домик купили. Решили жизнь сызнова начать, но мало что из этого получилось. Жили плохо, ругались часто, разъезжались не раз. Он все забыть не мог свою Катюшу. А с пьянкой совсем завязал, как узнал, что любовь его замуж вышла за своего старого любовника,  — кивнула она на неподвижно сидящую Катю.
        — Так вы замужем за Евгением?  — вскинула брови Вавочка.  — Он все-таки решился на развод?
        — Нет, он не разводился.  — Катя щелкнула зажигалкой.  — Он овдовел в ту неделю, когда я ездила в Сочи к Георгию.
        — А то, что Георгий умер, вы знали?  — не отставала Вавочка.
        Екатерина кивнула и отвернулась.
        — Мать страх как переживала из-за его московских шашней,  — продолжила Галина, устремив недобрый взгляд на Катин затылок.  — Дядя таких страстей нам наговорил! Мол, бабенка не приведи Господь — из молодых, да ранних. Ребенка в восемнадцать лет нагуляла, на содержании у богатых женатиков состоит, привыкла к сладкой жизни, по курортам раскатывает — дураков ищет. Надоело порожняком болтаться, вот и прицепилась к нашему. А когда с дядей Мишей беда приключилась — тут отец так запил, хоть святых выноси! Вернулся он тогда из Волгограда весь черный. Дядя Миша-то чуть не умер по дороге, растрясло его в поезде. Закрылся отец в своей комнате и три дня лицом в подушку пролежал. Потом встал — и понеслось! С работы ушел, дома не ночевал, с бомжами какими-то связался, под заборами валялся, по подворотням. Год не просыхал! Как дуба не дал? Спасибо добрым людям — мимо не прошли. Скорая прямо с улицы забрала. Врачи подтвердили «Готовьтесь, не жилец он». Мать и не знала, у кого теперь помощи просить. Дядя Миша-то уже не помощник. Сам еле живой остался. Со службы его наладили, преподавать тоже не смог — говорил
плохо. Одно время ногу приволакивал, но отошло как-то. Нинка, стерва, бросила его,  — так больше и не женился. Потом вроде поправился, но каким был, уже не стал. Постарел сразу. Только не знали мы, Екатерина, что дядя сам к тебе клинья подбивал. Неужели, правда? И жениться предлагал?
        — Предлагал. А что на уме у него было — понятия не имею. Может, шутил он так.
        — Нет, он не шутил! Михаил Тарасович действительно так странно и скоропалительно вступал в браки,  — воскликнула вдруг Вавочка.
        — А вы-то откуда знаете?  — враждебно взглянула на нее Галина.
        — Знаю! Мне муж рассказывал. Он был дружен с Михаилом Хорунжием.
        Онемев, женщины изумленно смотрели на Вавочку.
        — Вот даже как? По какой же линии они дружили?  — недоверчиво усмехнулась Галина.
        — Ваш дядя преподавал в сельхозакадемии, так? Одно время он работал над кандидатской диссертацией,  — не знаю, защитился ли?  — заторопилась Вавочка.  — А мой первый супруг по роду научной деятельности был связан с биологией и ботаникой. Михаил Тарасович прочел его статью в научном журнале. Возникли вопросы, началась переписка, потом встретились на каком-то симпозиуме, разговорились, понравились друг другу и подружились. Михаил всегда заезжал к нам, когда бывал в Москве…  — на мгновение Вавочка смутилась, но, взяв себя в руки, повернулась к Кате.  — Однажды он привез к нам с Георгия. Я сразу обратила на него внимание и прекрасно запомнила. Но это был его первый и последний визит.
        Катя молчала, а Галина поджала губы.
        — Уж не с отцом ли моим вы согрешили тогда на теплоходе? Кать, помнишь, она говорила, что мужик тот всего один раз к ней в гости приезжал?
        Катя подняла отрешенный взгляд. Вавочка заговорила нервно и быстро:
        — Не ломайте голову, дамы. Это он! История эта принадлежит далекому прошлому. Надеюсь, все простили меня? Я была молода и безумно влюблена. Георгий — единственный мужчина в моей жизни, которого я…  — Вавочка остановилась и обвела собеседниц взволнованным взглядом.  — В нем было что-то особенное, необыкновенное. Какое-то сумасшедшее сочетание стихийного, необузданного с вполне культурным и цивилизованным. Что-то по-мужски прямолинейное, даже диковатое — и почти женская тонкость, деликатность. Ум, интеллект, незаурядный внутренний мир!
        Я… умирала от любви. Но он отверг меня и мое чувство, хотя, как все тогда говорили, я была весьма хороша собой. Он признался, что любит другую женщину, боготворит ее, обожает и бесконечно виноват перед ней, соблазнившись мной. Ею, как понимаю, были вы, Катя…
        Галина слушала Вавочку с недобрым выражением на лице и вдруг грубовато прервала ее:
        — Что за имя у вас чудное — Вавочка? В паспорте-то как записано?
        — Варвара,  — виновато ответила та.  — Родители в память бабушки назвали.
        Женщины неподвижно сидели на топчанах, не глядя друг на друга. На обед все давно опоздали, а пляжное кафе, где можно было перекусить спагетти и горячей пиццей, закрывалось через полчаса.
        — Вот все и выяснили,  — резюмировала Галина.  — Пошли, пожуем, что ли? Скоро забегаловку прикроют, а до ужина, боюсь, не дотяну.
        Женщины стали собираться. Катя возилась с молнией на белом сарафане. Галина достала из пакета пеструю юбку, Лидочка застегивала пуговки на зеленом халатике в веселых ромашках. Вавочка натянула узкое голубое платье, сбив с головы желтую чалму. Черные волосы блестящей волной рассыпались по смуглым плечам.
        — Нет, я так не могу!  — воскликнула она, скомкав шелковый платок.  — Кто-нибудь, расскажите, как он умер? Катя, вы все-таки поддерживали связь с братьями, раз знаете о его смерти?
        Галина, оправляющая длинную юбку, с любопытством смотрела на Екатерину.
        — Никаких связей я с ними не поддерживала. Я вернулась из Сочи в конце августа, а Георгий остался еще на сентябрь. Пока он ухаживал за братом, звонил через день. После возвращения в Киев пропал и больше не объявлялся. Через год я вышла замуж. Мы с мужем вернулись из свадебного путешествия, и в тот же вечер раздался телефонный звонок. Это был наш последний разговор. С тех пор мы с Георгием никогда не общались и не виделись более двадцати лет. Я полагала, что все у него хорошо, счастлив, семья, дети…
        — Какие дети?  — горько усмехнулась Галина.  — У него своих детей не было и быть не могло. Он в юности удар нехороший получил. Я его единственный ребенок, и то не родной. Но я отцом его считала.
        — Пожалуйста, Галя, расскажите, как он скончался?  — воскликнула Екатерина.  — Может, что-то сказал перед смертью?
        — Я же говорю, что только на похороны успела. Родители к морю перебрались, а мы живем далеко. Общались все больше по телефону. Ни про какой рак и речи не было. Все язва да язва. И вдруг звонит мать, говорит, что отца забрали в онкологию. Сгорел быстро, скоростной какой-то рак, не мучился, слава Богу. Мамы при этом тоже не было — с давлением валялась. Помер он на руках у дяди Миши. Он сразу прилетел и не отходил от него до самого конца. А ты, Кать, как все ж таки узнала о его смерти, раз говоришь — не поддерживала связи?  — недоверчиво спросила Галина.
        Женщины обратили взоры на Катю. Лидочка ждала ее ответа с особенным нетерпением.
        — Это все Интернет.  — Катя вновь присела на топчан.  — По работе я много времени провожу за компьютером. Сотрудники все в «Одноклассниках» или «Вконтакте» сидят, и я порой заглядывала, искала старых друзей. Прошлой весной, в мае, попыталась найти Георгия или Михаила, но ничего не получилось. А коллега подсказала, что существует еще одна малоизвестная система поиска. Я и набрала. Георгия там не оказалось, а Михаил быстро нашелся. И адрес, и телефон. Как-то вечером позвонила, и он снял трубку.
        — Дядя Миша сообщил, что родители сошлись?  — ревниво спросила Галина.
        — Конечно. Он все мне рассказал. Очень обрадовался, что я нашлась. Они с Гошей почему-то решили, что меня нет в России. Тоже, оказывается, пытались меня разыскивать. А найти меня было непросто — я взяла фамилию мужа и переехала из старой квартиры. Михаил сказал, что Георгий помирился с женой, что они уехали из Киева в городок под Одессой, купили домик с окнами на море… Сказал, что зимой брат часто гостит у него в Волгограде, но летом почти не бывает, так как подрабатывает спасателем в доме отдыха. Что он в прекрасной физической форме, чувствует себя превосходно, почти не изменился, но слегка поседел. Сообщил, что сам он давно на пенсии, пасеку завел, цветы на даче выращивает, но так и не женился. Что они с Георгием часто вспоминают о нашем общем прошлом. Предложил как-нибудь встретиться втроем на нейтральной территории, и я с удовольствием согласилась. Михаил заверил меня, что Георгий будет безумно счастлив, узнав, что я нашлась и помню о нем. Он попросил все мои телефоны, чтобы передать их брату. Но Гоша не позвонил… видимо, не так уж осчастливило его известие обо мне. И я решила больше о себе не
напоминать. А в июне Михаил позвонил мне на мобильный и объявил, что ночью скончался Георгий. Я спросила о причине такой скоропостижной смерти, и он ответил, что язва переросла в какую-то быстро развивающуюся форму рака.
        Галина согласно кивала, а Лидочка еле сдерживалась, чтобы не перебить Екатерину.
        — Нет!  — раздался, наконец, ее звонкий голосок.  — Георгий Николаевич умер не от рака, а от разбитого сердца, как Денис Давыдов. Он тоже безумно влюбился в соседскую барышню, когда вышел в отставку. Но ее родители разлучили влюбленных, и сердце прославленного героя разбилось на мелкие осколки!..  — Лидочка раскраснелась и решительно поглядывала на собеседниц.
        — Глупо, Лида,  — сурово одернула её Галина.  — Могла бы и помолчать. Не время и не место для твоих дурацких фантазий.
        — Никакие это не фантазии!  — горячо прервала ее Лидочка.  — Я живу под Одессой, так? В городке у моря, верно? Работаю медсестрой в онкологическом отделении горбольницы. Так вот, Георгий лежал не у нас, а в кардиологии. У меня там подружка Райка работает, я к ней курить бегаю. Я его видела и запомнила усы и бородку! Только не черные, а слегка серебристые. И старшего брата помню — высокий, лысый, очки в золотой оправе. И умер младший брат не от рака, а от сердца. Его туда с инфарктом привезли. После реанимации он уже на поправку шел. Райка говорила, что старший жутко переживал, что в инфаркте этом он виноват. Якобы сообщил он брату какую-то новость по телефону, а того ночью инфаркт шарахнул. Он ко всем врачам приставал, пока младший в реанимации лежал возможно ли такое, чтоб от неожиданного известия у человека сердце разорвалось? Достал он их там всех своими вопросами.
        — Может, не они это были,  — нахмурилась Галина,  — может, похожая ситуация. Мало ли братьев-то на свете.
        — Нет, они! Все сходится! Прошлое лето, июнь месяц. Имен я не помню, но это точно они! Потому что, когда его в палату перевели, Райка иногда слышала, о чем они между собой говорили. Все о женщине какой-то балакали. Больной все волновался «А какой у нее голос был суровый или нежный? Что конкретно она обо мне спрашивала? Как среагировала, что я сейчас не один? Не упадет ли в обморок, когда увидит, как я постарел?» И прочее в этом духе.
        Катя, бледная, как мел, слушала Лидочку. Губы ее побелели, руки дрожали. Порывшись в сумке, Вавочка протянула ей таблетку валидола.
        — Ну, и как же он умер? Рассказала тебе твоя подружка-болтушка?  — недовольно спросила Галина.
        — А вот так и умер. Во сне. Сердце остановилось. Никто ничего и не понял. Спит и спит человек. Лицо спокойное, загорелое, на умершего совсем не похожее. И старший не понял. Заглянул в палату, видит — спит брат. Сидит в коридоре с термосом и вдет, когда проснется. Он ему каши из дома носил, нашим не доверял. А когда Райка градусники ставила, все и обнаружилось. И еще она говорила, когда тело на каталку перекладывали, простыня с лица соскользнула. Вся палата видела, и санитары подтвердили — покойник-то вроде как улыбался, будто довольный чем-то…
        По лицу Кати медленно катились слезы. Галина тяжело поднялась с топчана и направилась к морю. Ее полная фигура в развевающейся юбке застыла, словно статуя рыбачки, ожидающей судно с уловом. Вавочка сосредоточенно сооружала новую чалму из желтой косынки и перстня с малахитом. Лидочка переводила взволнованный взгляд с одной женщины на другую. Она почему-то чувствовала себя виноватой.
        — А может, правда — совпадение? Бывает же…  — проговорила она чуть слышно.
        Глава 16. Пропавший
        Москва встретила разнообразием новостей. Отец вставал уже каждый день и занимался несложными домашними делами. После обеда он позволял себе прилечь до вечернего чаепития. Мать повеселела и не жаловалась на самочувствие. Баба Зоя шепнула Кате, что в ее отсутствие заезжал Евгений с важным и печальным известием его многострадальная супруга отошла в мир иной. Болезнь перешла в острую стадию, и спасти бедную женщину не удалось. Его долгое исчезновение перед Катиным отъездом объяснялось этими трагическими обстоятельствами. В данный момент он занимается похоронами, но, как только управится с делами, обещал навестить Катиных стариков и привезти новые чудодейственные лекарства.
        Необходимость ежедневного присутствия в доме родителей отпала, и Екатерина перебралась к себе, готовясь к возвращению Алешки. Да и баба Зоя, прижившись у друзей, пообещала не оставлять их, пока отец окончательно не встанет на ноги.
        В рыбном НИИ царила обычная скука. Коллеги поприветствовали ее в условно вежливой форме, и только две приятельницы искренне обрадовались ее появлению. Катя снабжала их модными журналами из ведомственного киоска Евгения и считалась предводителем отчаянной тройки, совершавшей гурманские набеги на захудалый ресторан «Фрегат» прямо во время работы. Он находился в двух шагах от института и славился единственным блюдом — классической рыбной солянкой. Без своего атамана девушки на такие проделки не отваживались. Апатичный шеф выразил дежурный восторг по поводу ее выхода из отпуска, и она призналась себе, что если бы исчезла отсюда навсегда, никто бы и не заметил.
        Она сидела на диване, убавив звук телевизора. Георгий звонил вчера, значит, сегодня звонок маловероятен. Он один ухаживал за братом. Перевозить больного в родной город врачи пока не рекомендовали. Виктория обещала сменить дядю, но ее приезд все откладывался. Киевское начальство со скрипом согласилось предоставить Георгию месяц за свой счет, выразив неудовольствие его затянувшимся отсутствием.
        Эти мысли занимали все ее внимание, и дверной звонок Катя услышала не сразу.
        — Женя?  — неожиданно обрадовалась она, увидев в дверях статную фигуру и усталое, но по-прежнему красивое лицо.  — Извини, задремала, а Алешка спит уже.
        — И хорошо, что спит. Я, собственно, к тебе.
        Она с улыбкой наблюдала, как тщательно он вытирает ноги, развернув коврик почти перпендикулярно порогу. Они прошли на кухню, и Катя поставила чайник. Евгений сидел на диване и исподлобья смотрел на нее, долго не решаясь начать.
        — Ну, отдохнула?  — выговорил он наконец.  — Загорела, смотрю.
        — Да какой там отдых, меньше недели…  — она тоже с трудом подбирала слова.
        — Слышала о моих новостях?
        — Конечно. Прими соболезнования, Женечка. Как дети перенесли?
        — Спасибо, держатся. В принципе, все были готовы. Сестра переехала к себе и забрала их с собой. Пусть сменят обстановку, она над ними, как наседка.  — Евгений замолчал, глядя в темное окно.  — Хочу спросить…  — он запнулся.  — Ты как? Как твои дела? Замуж собираешься?
        Катя хотела ответить «Да, собираюсь», но почему-то не смогла произнести эти два коротких слова.
        — Понимаешь,  — начала она,  — существуют проблемы, не от нас одних зависящие…
        — Я не спрашиваю тебя о ваших проблемах,  — оборвал он ее, сделав ударение на слове «ваших».  — Я хочу поговорить о наших. По крайней мере, о моих ты должна знать. Суть такова я все тот же. Без изменений. Сейчас, конечно, рановато, но после положенного времени… я готов!  — резко закончил он.
        — Готов? К чему? К выполнению долга? Обещаний молодости? Похвально.
        — Твоя ирония не по адресу,  — нахмурился он.  — Если не забыла, я всегда отвечал за свои слова. Раньше не врал, и сейчас не вижу необходимости. Так бы и сказал прости, но поезд ушел. Говорю, как есть семафор зеленый, паровоз под парами, машинист курит в сторонке в ожидании vip-пассажирки.
        — И простил ей попытки прокатиться на других видах транспорта?  — улыбнулась она, удивленная непривычной терминологией.
        — Это пассажирка должна простить машиниста,  — негромко сказал Евгений.  — Если бы его паровоз не встал на ее пути, она давно улетела бы на «Боинге» в страну Счастья.
        Катя всмотрелась в утомленное лицо, когда-то поразившее ее строгой красотой и уверенным взглядом умных карих глаз. Вспомнила, какой мальчишеской веселостью загорались порой эти глаза, с какой преданностью светили ей долгие годы. Каким бесстрашием умели зарядить на крутых жизненных поворотах, с какой мудрой снисходительностью закрывались перед бестактностью неопытной юности. И какой пьянящей нежностью наполнялся в иные минуты этот твердый взгляд.
        — Да, ладно, Жень, не переживай,  — улыбнулась она, пытаясь рассеять тяжелое впечатление от его иносказаний.  — Ты же знаешь, что пассажирка кое-где все же побывала. Даже проезжала мимо страны Счастья и махала ей из окошка. Кстати, что слышно о платформе «Прекрасная незнакомка»?  — не удержалась она.  — Разве она еще не стала узловой станцией и не переименована в «Гранд Аморе»?
        — А ты изменилась,  — усмехнулся Евгений.  — Ты не любила говорить глупости даже из соображений дипломатии или кокетства.  — Он приблизился к ней и смело взял за подбородок. Катя удивленно вскинула глаза.  — Поспешил… вижу. Тебе сейчас не до машиниста с его паровозом, но он боялся опять не успеть. У него сейчас тоже не самое удачное расписание, но это неважно.  — На мгновенье в его глазах промелькнуло отчаянье, но он быстро справился.  — Не хочу давить на тебя, просто знай — состав подан, пойдет строго по назначению и без остановок. Это все.
        Он повернулся и быстро вышел. Чайник на плите исходил паром.
        Георгий звонил через день, сообщая краткие сводки о состоянии Михаила. На долгие разговоры денег ему не хватало — плата за квартиру была немалой. Он жил у той же хозяйки, где и они с Катей.
        Нинок добросовестно дожила в сарайчике оплаченные Тарасовичем дни и впервые посетила жениха за день до отъезда. В палате она находилась ровно пятнадцать минут и теперь возвращалась домой с чувством исполненного долга. После ее ухода Михаил обратился к брату со странной просьбой — помочь завтра Нине с такси, но самому в машину не садиться. Георгий испытал досаду, услышав объяснение «Не доверяю я тебе, Жорка. Кто знает, что ты нашепчешь ей на прощанье? Одну уже уговорил».
        Больной выздоравливал медленно, а сентябрь подходил к концу. Племянница не торопилась с приездом, и Георгий волновался. Его звонки приходились на вечер, и Катя старалась не задерживаться на работе. Только к концу месяца «маленький профессор» втянулся в учебу. За лето он еще подрос и повзрослел. Ему часто звонили мальчишки из лагеря, подолгу занимая телефон. Катя с улыбкой останавливалась перед ним и постукивала по часикам.
        Встречи Евгения с сыном возобновились. Он всегда предлагал Кате присоединиться к ним — выбраться на природу или всем вместе сходить в кино. Но она отказывалась, боясь пропустить внеплановый междугородний звонок.
        В начале октября Георгий должен был приступить к работе. Он надеялся успеть заскочить в Москву хотя бы на пару дней. Но с надеждами пришлось проститься. Появившаяся, наконец, Виктория приняла решение перевозить отца в Волгоград и попросила дядю помочь в его транспортировке. Для заезда в столицу времени не осталось. Расстроенный Георгий пообещал позвонить Кате уже из Киева.
        Но он не позвонил.
        Она по-прежнему срывалась с места, как только раздавались звонки, похожие на междугородние. Звонила сама и слала телеграммы. Но к телефону никто не подходил, а ее послания оставались без ответа. Георгий не подавал признаков жизни. В декабре ее тревога достигла апогея, и Катя собралась в Киев. Но в последний момент что-то удержало ее. Она поехала на вокзал и сдала билеты. В ту ночь она не сомкнула глаз, поняв… что не нужна ему. Он не звал ее, не искал, не хотел…
        Закончился декабрь, и Георгий впервые не поздравил ее с Новым годом. Не прислал открытки или телеграммы. Это было так не похоже на его милую провинциальную привычку, печально отмирающую в столице — поздравлять ближних и дальних со всеми праздничными датами. Она чувствовала, что он жив, догадывалась, что с ним происходит или уже произошло что-то особенное, что-то важное и значительное. Но он не нуждался в ней.
        В начале февраля она не выдержала и позвонила еще раз. Трубку сняла женщина. Катя попросила позвать к телефону Георгия.
        — Его нет,  — ответила женщина.
        — В каком смысле «его нет»? Он жив?
        — Жив.
        — Не подскажете, когда лучше позвонить, чтобы его застать?
        Женщина замешкалась и неуверенно произнесла:
        — Не подскажу. Он сейчас не здесь.
        — Он в Волгограде?
        — Нет, он в Киеве, насколько мне известно. А кто его спрашивает?
        Катя положила трубку.
        Закончилась зима, наступила весна. Отец почти оправился и тщательно следил за собой, следуя предписаниям врачей регулярно принимал лекарства, соблюдал диету, совершал долгие пешие прогулки. Он снова взял на себя привычные домашние обязанности и уход за матерью, тоже чувствующей себя гораздо лучше, очевидно, не без воздействия лекарств из ведомственной аптеки.
        Раз в неделю Евгений сам забирал сына с продленки и навещал Катиных стариков. Те радовались его обществу, видя, как счастлив Алешка рядом с отцом. Нередко и Катя присоединялась к их компании, заехав в родительский дом после работы. Она уже не боялась пропустить междугородний звонок, наконец, согласившись с утверждением Ленки «Кому надо, тот и с того света дозвонится».
        Они сидели на уютной родительской кухне, попивая душистый чай из большого фарфорового чайника. Евгений любил заваривать его прямо в кружке, каждый раз смущенно отказываясь от предлагаемого матерью приспособления, вмещавшего только чайную ложку заварки. Мать потчевала его домашними пирожками и вареньями бабы Зои. Отец расспрашивал о службе, интересовался кадровыми перестановками в «сферах», обсуждал политические и спортивные новости. Алешка с интересом прислушивался к мужским разговорам, с аппетитом уплетая пирожки или вгрызаясь по самый нос в кусок принесенного отцом торта.
        В апреле на кухне заговорили о планах на лето. Старики собирались провести его на даче, планируя забрать Алешку с собой на все летние месяцы. Но внук мечтал о лагере и неохотно согласился пожертвовать бабке и деду первой сменой. О своих летних планах Катя помалкивала, а Евгений сообщил, что коллеги уговаривают его отдохнуть в Болгарии, где мороки с оформлением меньше всего. Потом он отвозил Катю с сыном домой, простившись с ними у двери квартиры.
        Баба Зоя перебралась к себе, но частенько навещала старых друзей, не забывая и Катю. Она больше не гадала и не пророчила бубновой даме червонных свиданий с крестовым королем. Карты молчали о том, куда и почему исчез Георгий. Однажды теплым майским вечером старушка засиделась у своей любимицы и осталась ночевать. Укладываясь спать, она попросила Катю открыть окно и присесть рядом.
        — Я давно хочу поговорить с тобой, Катюша. Скажи, милая, чего ты ждешь? На что надеешься? Скоро год, как он носа не кажет. Посмотри, какая весна за окнами, а и та проходит. И твоя весна уже в прошлом. И лето пройдет, не задержится, как и красота наша бабья. Ты долго ждала своего счастья, так не упускай его. Поверь старухе, никто не будет любить тебя так, как твой Женя. Ты свое получила — узнала, какая она, любовь эта. Дай теперь и отцу с матерью вспомнить, как живется с легким сердцем. Много ли им осталось? Пусть уйдут со спокойной душой, зная, что у дочки все ладно. И сыну пора услышать, как храпит за стенкой родной папка. Что ни говори, а ты перед мальчонкой виновата. Не специально его обидела, да только так получается. Старики помалкивают, жалеют тебя, боятся тревожить, а мне бояться нечего. Ты одним махом можешь всех осчастливить — сына, родителей, Женю своего, и сама не прогадаешь. А Георгий, не спорю, мужик хороший. Я сама его полюбила, как сына, но он тебе не годится. Мужчина непростой, ломаный, неспокойный. Так прождешь да проищешь его всю жизнь. Для него надо всё бросить и ходить за ним,
как за дитем. А ты так не сможешь — старики на тебе и сынишка. Была б ты одна — делай, что пожелаешь. Жди, сколько себя не жалко. Женя твой тоже ждет, да все никак тебя не дождется. Надолго ли еще хватит? Найдется женщина рано или поздно. Такие мужчины на дороге не валяются, мигом подберут. Останешься одна одинешенька. Родители старые и шибко больные. И я еще недолго смогу помогать вам, сама еле по земле ползаю. Подумай, Катюша…
        Евгений и Катя расписались в июле, а в августе уехали в свадебное путешествие на Златы Пясы.
        Глава 17. Последний звонок
        Пушистая пена с запахом болгарской розы ласково обволокла тело. Катя закрыла глаза, с наслаждением вдыхая нежный аромат, стараясь расслабиться после утомительной дороги. Симпатичная стюардесса неслышно прошла мимо, бросив на Евгения кокетливый взгляд. Он подмигнул Кате и вдруг рывком прижал ее к себе. Она оглянулась. По транспортерной ленте прямо на нее с грохотом летел чемодан. «Господи, там же все разобьется!». Она открыла глаза, не успев вспомнить, что биться там нечему — в чемодане только летние вещи и влажный купальник в полиэтиленовом пакете. Евгений протягивал ей телефонную трубку.
        — Я стучал, но ты не ответила.
        Окончательно проснувшись, она стряхнула с руки розовую пену и взяла трубку.
        — Алло, слушаю, Катя.
        — Здравствуй, любовь моя!
        Она взглянула на закрывшуюся за мужем дверь и тихо сказала:
        — Здравствуй.
        — Сижу у Луизы. Столик на двоих, твое место пустует. Быстренько собирайся и прилетай, радость.
        — Все веселишься?
        — А что мне остается? Оркестр сегодня в ударе. Сто первый раз исполняет «Филингс» по заявке какого-то придурка. Я расчувствовался и решил позвонить. Гони к чертям своего гостя и лети ко мне, моя перелетная птица!
        — Это не гость.
        — Мне без разницы, кто это. Сосед утюг починяет, друг заскочил на огонек, любовник… для нас ведь это неважно? Я приехал и жду тебя!
        — Я тоже ждала. Но не дождалась.
        — Дождалась, радость! Я здесь! Я приехал!
        — Я вышла замуж.
        В трубке воцарилось молчание. Потом глуховатый с хрипотцой голос медленно продекламировал:
        — «…вы должны, я вас прошу, меня оставить. Я знаю, в вашем сердце есть и гордость, и прямая честь…». Пока все верно?
        — Да.
        — А может, ну его? «Вернись, я все прощу»?
        — Я не вернусь.
        — Зря. А я вернулся и все прощаю тебе! Лу сегодня молодцом. На горячее обещала жареного поросеночка с хрящичками.
        — Прощай, Георгий.
        — Стоп!! Куда?! Так сразу и прощай? Скажи хоть, кто он? Новичок или из старых запасов? Я имею право знать, как ты считаешь?
        — Это Евгений.
        Георгий опять замолчал, но вскоре бодро воскликнул:
        — А! Понял! Прекрасный выбор! Прими поздравления! Совет да любовь! Он тоже все простил? Рога-то ему к лицу? Не жмут? Или забыл о рожках в любимых ножках?
        — С меня достаточно. Прощ…
        — Нет! Не клади трубку! Прости, Кать. Прости, прости, прости! Но все же, про меня-то он знает? Или ты и его, скажем мягко, обманула?
        — Я никого не обманывала. И никогда.
        — Ну, конечно! Ты у нас с ним такая! Правдивая и честная. Главное — верная.
        — Все? Или еще что-то? Говори, и на этом закончим.
        Георгий замолчал. Молчание длилось и длилось. Она решила, что их разъединили, и уже собралась положить трубку, но он вдруг тихо и растерянно спросил:
        — Что это было, Катя?…
        Она потрясенно вздрогнула. Она вспомнила эти слова, произнесенные три года назад тем же голосом, с той же растерянной интонацией, ночью, в чужой квартире… Катя закрыла глаза. На спинке стула чуть золотилось аккуратно расправленное платье. Одинокий миньон тускло отражался в балконном стекле. Хрустящие простыни пахли снегом… Что-то легко и бездумно взметнулось в ней, обдав горячим ветром ледяной осколок в груди. Он шевельнулся, причинив боль.
        — А сам не знаешь, «что это было»?
        — Знаю,  — произнес он еле слышно.
        — Вот и я знаю.
        Они замолчали оба. Но, будто боясь не успеть, Георгий крикнул:
        — А его? Скажи, я должен знать. Его ты любишь?
        — Какое у тебя там самое сильное место? Помнишь?
        — «…Но я другому отдана и буду век ему…»?
        — Именно.
        — Ну, глупо же, Кать! Это литература! Выдумка, сочинение!
        Какая необходимость жить с Платоном, если любишь Харитона? А старый хрыч Харитоша жить, дышать без тебя не может! И ты без него…
        — Поздно, Дубровский. Платону обещалась.
        Георгий опять замолчал, но затем с усмешкой спросил:
        — Хочешь сказать, он Евгений, а Онегиным оказался я?  — Катя не ответила, а он вдруг рассмеялся — Харитон Онегин! Звучит? По-моему, звучит.
        Оплавленный осколок шевельнулся еще раз. Катя прижала руку к груди, пытаясь вернуть его на место.
        — Прощай, Гошенька…
        Она вышла из ванной, закутавшись в банный халат. Муж сидел в кресле и увлеченно смотрел футбольный матч. Она неслышно приблизилась и присела на подлокотник. Не отрываясь от экрана, он обнял ее и потянул на колени. Она устроилась поудобней и затихла, уткнувшись лицом в теплую грудь.
        — Все пройдет,  — сквозь ревущие звуки стадиона расслышала она негромкий голос,  — потерпи, милая. Все образуется.