Рассвет Белва Плейн

        # В кабинете врача мужчина и женщина выслушивают ошеломляющее известие: анализ крови безошибочно указывает на то, что их нежно любимый сын, который находится при смерти, - не их ребенок, и где-то вдали живет родное им по крови дитя…
        Белва Плейн
        Рассвет
        ПРОЛОГ
        Доктор, молодой и красивый, - удивительное дело, какими молодыми бывают теперь эти видные специалисты! - сидел за письменным столом. Мужчина и женщина сидели напротив него, уставившись на книжную полку над его головой, уставленную медицинскими справочниками в мрачных коричневых и унылых серых переплетах.
        Доктор отвел от них взгляд и отвернулся к окну, глядя на кизиловую рощу в парке, окружающем больницу. Ветви деревьев в белоснежном цветении шевелил теплый весенний ветер. Потом он перевел взгляд на конец дальнего крыла больничного здания, где умирал сын этой пары.

«Умирать в восемнадцать лет, - подумал он, - весной, среди цветущего кизила и густой свежей травы».
        Женщина первая нарушила невыносимое молчание.
        - Он столько страдал! С самого рождения! Воспаление легких, панкреатит, а теперь - цирроз печени, с неизбежным смертельным исходом.
        Муж с трудом разжал губы и сказал тусклым голосом:
        - Мы не думали, что еще и это…
        - Да, действительно, болезнь редко имеет такое развитие, - кивнул доктор. Он хотел продолжить, но промолчал. Напряженное молчание сгустилось в комнате. Наконец прозвучал робкий вопрос мужа:
        - Как вы считаете… нельзя ли надеяться… что он все-таки…
        Доктор испытывал острую жалость. Прежде чем ответить, он с минуту перебирал бумаги на столе, потом сложил их стопочкой и сказал:
        - Конечно, никогда не исключена возможность… От такой болезни умирают трехлетние крошки, но один из моих пациентов дожил до сорока лет. Это случается…
        - Но не часто, - закончила жена.
        - Да, не часто. А в данном случае, когда затронута печень… - Доктор замолчал. - Но ведь вы оба уже давно изучили все, что известно о цистофиброзе.
        - О да. Общая дисфункция эндокринных желез. Болезнь в особенности распространена среди кавказцев. Молекулярная основа болезни неизвестна. Да, доктор, мы забили свои мозги всеми учеными трудами о болезни нашего сына.
        Доктор, хотя и испытывал сострадание, знал, что случай безнадежный. Но отец еще на что-то надеялся.
        - Мы привезли его к вам, в центр генетических исследований, мы знаем, что вы наблюдали случаи этой болезни во многих семьях, мы с женой прошли все исследования… Мы надеялись, что вы открыли что-то новое в борьбе с болезнью, что вы будете бороться за жизнь нашего сына.
        Молодой человек в белом халате снова перебирал на столе бумаги, подвинул коробочку со скрепками.

«Наверное, он уже больше не в силах с нами разговаривать, - подумал отец. - Нелегкая участь - говорить с родителями безнадежных больных».
        - О! - вскричала в отчаянии мать. - Как с этим примириться? Как понять? Наследственная болезнь, которой не было в роду ни у меня, ни у мужа. И второй наш ребенок совершенно здоров. Благодарение Богу! - поспешно добавила она.
        Доктор встал со стула, отодвинув его так резко, что тот громко проскрипел по полу. Он подошел к окну и с минуту глядел на белое море цветущего кизила, потом обернулся к родителям с таким странным выражением, что оба замерли.
        - Вы хотите нам что-то сказать? Исследования что-то показали? - с трудом выговорил муж, не отрывая настойчивого взгляда от человека в белом халате.
        - Да, - спокойно прозвучал односложный ответ.
        - Что же? Что?
        - Исследования показали, и это совершенно достоверно, что этот юноша, там, наверху, - не ваш сын.


        ЧАСТЬ I
        ПИТЕР
        ГЛАВА 1
        Черные машины одна за другой отъезжали от дома, шум голосов в доме стих, - гости разъехались с поминок. Увядающие цветы в вазах, остатки еды на тарелках. Маргарет прошла через замершие в молчании комнаты - стук ее каблуков отчетливо раздавался в тишине.
        Зашумел холодильник, на улице хлопнула дверца машины, в комнате прозвучал чужой незнакомый голос:
        - Что же нам делать? - Маргарет поняла, что голос - ее собственный. - Что теперь? Что? - взывала она в отчаянии.
        У нее не осталось слез. У нее не осталось ничего, - чувствовала она в этот момент. Но нет, у нее есть любимый муж, дочь, родители - как они все любили Питера!
        На обеденном столе, около вазы с увядшими золотистыми нарциссами лежала груда конвертов с черной каймой, - она должна была ответить на соболезнующие послания родных и знакомых из других городов. Она села, взяла перо, начала писать:

«Дорогой Энди, благодарю вас за ваше…» - но не дописав строки, отложила перо и начала глядеть в окно.
        За окном была жизнь - ветер шевелил зелено-золотистые молодые листья, по лужайке прыгали малиновки, соседи вывезли на крыльцо детскую коляску. Жизнь продолжалась.
        Нет. Она не будет сегодня писать писем. У нее ныли плечи, руки, ноги, в голове стучали маленькие молоточки. Она откинулась на спинку стула и закрыла глаза.
        - Мам? - окликнула ее Холли. - Ты спишь сидя? Ты нездорова?
        - Да, нет. Я не сплю. Я здорова. Не слышала, как ты вошла.
        - Я вошла через заднюю дверь. Я думала, что ты прилегла в спальне. Папа ведь просил тебя прилечь.
        - Я не могу. Не засну.
        Холли положила ладонь на затылок матери.
        - Дай я расчешу тебе волосы, это успокаивает. Теплая рука дочери нежно массировала затылок Маргарет. Такая заботливая нежная рука дочери. Слезы снова подступили к глазам.
        - Спасибо, дорогая, ты очень добра. Я сейчас приду в себя и за тобой поухаживаю, - ты ведь тоже устала.
        - Я в порядке. Разве я не моложе тебя, мама? - Холли пыталась шутить, но на сердце у нее было так же тяжело, как у Маргарет.
        Маргарет глубоко вздохнула и, следуя примеру дочери, попыталась отвлечься:
        - Ты не идешь на тренировку по хоккею? - спросила она Холли.
        - Нет, я уже столько пропустила, что придется уж включиться в будущем сезоне, - я совсем потеряла форму. - Холли нахмурила бровки, ее хорошенькое личико стало озабоченным. - Ох, как мне не хочется оставлять тебя одну, мам, но я должна забежать к Алисон, - переписать задания по латыни и по химии. Я ведь пропустила уроки.
        Маргарет встала.
        - Конечно, иди. Я в порядке. Мы все должны держаться: я, ты и папа.
        Маргарет смотрела в окно, как дочь бежит по двору, длинноногая, с книгами под мышкой, длинные волосы развеваются по ветру. Скоро она закончит колледж… Как тяжело на сердце!
        - Я в порядке, мы все держимся, - повторила она храбрые слова. Но правда ли это?
        Обычно в три часа дня Маргарет Кроуфильд бывала занята - она работала часть дня, присматривая за детьми в молодых семьях или дежурила как бесплатная сестра в больнице. Но не сегодня, когда молоточки стучат в голове…
        Она пошла наверх, высыпала мусор из корзинки в мусоропровод, повесила в шкаф розовый жакет, который Холли бросила на спинку стула. Она причесалась, чтобы лучше выглядеть, когда Артур придет домой. Он-то никогда не жалуется. Он - твердая опора. Она снова тихо заплакала. Потом она решилась войти в комнату Питера. Целую неделю она сюда не входила. Дверца стенного шкафа была открыта, полки и вешалки пусты. Она потрогала вешалки: вот здесь висел его коричневый твидовый пиджак, красный плащ, выходной костюм цвета морской волны. Все это она отдала соседям и знакомым. В остальном все в комнате было так же, как при Питере: книги, тетради, письменные принадлежности, магнитофонные пленки, гравюры на стенах. Казалось, что Питер сейчас войдет и сядет за письменный стол или ляжет на кровать, заложив руки за голову и слушая свой любимый нью-орлеанский джаз. Он и сам наигрывал эти мелодии, - никогда больше пианино внизу не зазвучит под его пальцами. Он один в семье любил и понимал музыку.
        Она легла на его кровать. В простенке между окнами висела гравюра с изображением горы Сен-Мишель. Какие счастливые месяцы они провели два года назад, путешествуя с Питером по Франции! Он так умел радоваться! Наделенный солнечным характером, он, казалось, был создан для счастья, - и с самого рождения обречен на страдания, - какая несправедливость.
        Маргарет продолжала переживать мучительные воспоминания. На месте этой кровати стояла колыбель. Шкафы для детского белья и кресло-качалка были разрисованы узором, изображающим хоровод утят.
        - Для моего первого внука, - все самое лучшее! - сказал ее отец Альберт. - Ребенок - просто красавец, хотя и светленький, как ты, а не темноволосый, как наша семья, - сказал он шутливым тоном, дружески положив руку на плечо своего зятя.
        Когда они принесли Питера из больницы, лил сильный дождь, но в этом уютном доме ребенок был защищен от непогоды. Оказалось, что нет.
        Ночь за ночью ребенок плакал - пронзительно, отчаянно. Плач не прекращался, когда его кормили, меняли пеленки, укачивали.
        - В чем дело? - спрашивали они друзей, знакомых и самих себя.
        - О, просто колика, у маленьких детей нередко бывают колики… - Врач выписывал рецепты, лекарства не помогали. И врач, и они сами начали сомневаться в правильности диагноза.
        Однажды ночью у Питера начался кашель. Услышав его сквозь чуткий материнский сон, Маргарет ринулась к ребенку. Мальчик метался во сне, дышал учащенно, начиналось удушье. Он проснулся и громко заплакал, Маргарет схватила его на руки. Мальчик весь горел, личико было бледное, губы приняли лиловатый оттенок. Мать снова уложила его, тепло укрыла, но он метался, плакал и кашлял. Маргарет обезумела, в ужасе глядя, как ребенок задыхался, сотрясаемый мучительным кашлем. «Он борется за жизнь, колотит ручонками по воздуху, отгоняя смерть!» - в ужасе поняла мать. Маргарет метнулась в спальню, где Артур спал крепким сном, разбудила его. Артур кинулся вслед за ней, они обменялись взглядами, он сбежал вниз и вывел из гаража машину. Маргарет завернула ребенка, и машина понеслась через город, сквозь дождь и ветер, - начался такой же сильный ливень, как в тот день, когда они привезли Питера из больницы. Над входом в отделение «неотложной помощи» горела лампа; в приемном покое умелые руки сиделок приняли Питера и унесли его в палату.
        - Да, - сказал врач, - это пневмония. - Оставьте ребенка у нас. - Он посмотрел в историю болезни, нахмурился и заметил: - Да, ребенок слабенький. Но антибиотики помогут, хотя случай, конечно, серьезный…
        Он старался ободрить родителей, которым предстояло вернуться домой, где в детской комнате стоит опустевшая колыбель…
        - Нельзя ли нам остаться здесь? - порывисто спросила Маргарет.
        - Нет, - покачал головой доктор. - Ребенок в изоляторе. Вам лучше поехать домой и отдохнуть.
        Они вернулись и лежали бок о бок в супружеской спальне, охваченные тревогой и мучительным недоумением: как мог заболеть воспалением легких ребенок, которого даже не выносили гулять на улицу. Из домашних ни у кого не было даже легкой простуды или насморка, так что инфекция исключалась.
        Когда Питер выздоровел, он так похудел, что мать Маргарет заплакала, глядя на него, и воскликнула:
        - Бедный мой мальчик! Бабушка будет ухаживать за тобой, и ты вырастешь большим и сильным.
        Но он не стал «большим и сильным». Он плохо ел, медленно рос, но в остальном развивался нормально, он начал сидеть, ходить и говорить в положенное время и рос смышленым и послушным. Так считала Маргарет, и говорила мужу с сияющими счастьем глазами:
        - Нет, это не родительское ослепление! Когда я вижу Питера среди его сверстников, я убеждаюсь, что он совершенно особенный ребенок!
        - Пусть будет по-твоему! - смеялся Артур, ласково глядя на жену.
        - А может быть, так оно и есть, - вступалась мать Маргарет. - Посмотри, как он похож на Артура, даже в этом возрасте, - смотрит и говорит, как отец. А Артур у тебя и вправду особенный, - улыбалась она дочери.
        - Значит, я дважды благословенна! - с ликующим смехом воскликнула Маргарет.
        Этой ночью, в постели, она отдавалась мужу с такой радостной готовностью, что, наверное, именно тогда и была зачата Холли.
        Два ребенка за два года. Счастье переполняло родителей, Артуру и Маргарет казалось, что им нечего больше желать.

        Когда Маргарет была на седьмом месяце беременности, снова случилась беда. Пронзительный крик ребенка разбудил их. Питер, с поджатыми к животу ножками, перекатывался с одного края кроватки на другой в судорогах мучительной боли.
        На этот раз врач в больнице, сочувственно глядя на родителей, сказал:
        - Я боюсь, что болезнь очень серьезная. Надо обратиться к доктору Лиру, одному из лучших специалистов по детским болезням.
        - Но что вы предполагаете? - спросил Артур.
        - Не имею права сказать, - ответил врач. - Я не делал тестов.
        - Но все-таки? - взмолилась Маргарет, а Артур поддержал ее:
        - У вас есть какое-то предположение? Пожалуйста, выскажите его.
        На врача подействовал тон спокойного убеждения и твердый взгляд Артура, но все же он несколько минут помолчал, и наконец выговорил:
        - Это может быть цистофиброз. Но это только предположение, догадка, и я даже не имел права ее высказать.
        Но доктор Лир, в больнице которого Питеру сделали рентгеновские снимки и все необходимые анализы, подтвердил диагноз. Его взгляд скользнул по суровому лицу Артура; не глядя в глаза Маргарет, он посмотрел на ее высокий живот и подумал, как ужасно в ее положении находиться в больнице, где лежит ее ребенок с подозрением на неизлечимую болезнь со смертельным исходом.
        - Конечно, чтобы получить полную уверенность в правильности диагноза, необходимо обследовать ребенка снова и снова. Но я считаю, что врач не вправе ничего скрывать от родителей.
        - Нет, - сказала Маргарет, когда они вышли из больницы, - мы должны проверить, обратиться и к другим специалистам. Так ведь всегда делают!
        Артур согласился с ней, но другие специалисты подтвердили диагноз. Ребенок с этой болезнью мог прожить год, два, мог умереть уже юношей. Он был обречен на всевозможные болезни - пневмонию, диабет, тепловые удары, кишечные инфекции, сердечную недостаточность. После четвертой или пятой консультации они знали все это наизусть.
        Артур во всем уступал Маргарет, и они летели самолетом, ехали поездом, от врача к врачу, и наконец, круг замкнулся.
        - Хватит, - сказал Артур. - Придется примириться.
        Это было даже своего рода облегчение.
        Родители, дедушка и бабушка собрались в маленьком кабинете Артура. Дедушка Альберт выглядел потрясенным:
        - Я недавно узнал, что цистофиброз - наследственная болезнь! - воскликнул он. - Но ведь в нашей семье ее не было. А в вашей, Артур?
        - Ни у кого, - мрачно ответил Артур. - Разве что у какого-нибудь отдаленного предка, о котором не сохранилось сведений. Но ведь иногда эта болезнь бывает не наследственной.
        - Все, чем мы становимся, заложено в генах, - мрачно сказал Альберт.
        - Какая разница? - воскликнула Маргарет. - Питер болен, и приходится с этим смириться. Я теперь беспокоюсь о… - Все посмотрели на ее выпуклый живот.
        Но Холли родилась крепким и здоровым ребенком. Ее миновали многие детские болезни, она не болела ни пневмонией, ни диабетом, - ни одной из болезней, являющихся проявлением цистофиброза. Она росла живым и веселым ребенком. Временами бывала упряма и капризна, но отходчива и добра. Характером она была непохожа на Питера, очень доброго, с легким веселым нравом.
        - Холли больше похожа на тебя, а Питер - на Артура, - говорили Маргарет родственники и друзья.

«На Артура! - думала Маргарет, лежа на кровати Питера в сгущающихся сумерках. - Сын Артура… Но это не так… Чей же он сын? Ее руки сжались в кулаки, обручальное кольцо больно врезалось в кожу. - Еще одна боль, как ее вынести? Мое сердце разрывается от скорби по тебе, Питер! Ты слышишь меня, Питер? Но есть еще другой, он тоже мой, он всегда был мой, а я не знала… О Боже, сколько терзаний!»

        Она все еще лежала на кровати Питера, когда в дом вошел Артур. Звякнули ключи, которые он бросил на столик в холле, и раздался его голос:
        - Марджи! Марджи, где ты?
        - Я наверху, сейчас спущусь.
        Маргарет постаралась, чтобы голос ее звучал бодро; ей не хотелось расстраивать Артура. Она должна быть сильной, помочь ему в их общем горе.
        Но прежде чем она встала, он уже поднялся наверх. Увидев, что она лежит на кровати Питера, он подбежал к ней и нежно обнял, утешая.
        - Все эти годы… - прошептала она. - Наш Питер… Этим летом ему исполнилось бы девятнадцать.
        - Да, да. До обидного короткая жизнь. И я уверен, что он знал. Знал, что ему суждено рано умереть.
        - Скажи, можешь ли ты понять, примириться с тем, что он - не родной наш сын? Он ведь всегда был наш, наш! Как это могло случиться, Артур?
        - Кто знает? Небрежная нянька перепутала браслетики с именами, вот и все. Это случилось, и случилось с нами.
        - Я чувствую это как двойную смерть. - Она положила руку под сердце. - Ведь я выносила, вот здесь, того, второго. Мы будем искать его, Артур?
        - Клиника Бэрнса закрылась много лет назад, - мягко возразил он.
        - Где-нибудь сохранились списки, - настаивала она.
        Он молчал.
        - Скажи, ты что же, не хочешь узнать, Артур?
        - Может быть, и не хочу, - с трудом выговорил он.
        - Но почему? Я тебя не понимаю.
        - Видишь ли… что хорошего может из этого выйти?
        - Я хочу знать, - прошептала она, стараясь подавить подступающие к горлу рыдания, - хочу знать, в хорошей ли он семье. Может быть, он попал к дурным жестоким людям, или они - алкоголики. Может быть, он болен или даже голоден.
        Артур выпустил ее из объятий и отошел. Он стоял спиной к ней, под дипломом Питера, висевшем на стене. Через минуту он повернулся и сказал ей:
        - Даже если мы его найдем, - а ведь это все равно, что найти иголку в стоге сена. Если он вырос в плохой семье, то уже ничего не поделаешь. Мальчик взрослый. Слишком поздно.
        - Все равно я хочу знать.
        - Если же он попал в хорошую семью, то сколько людей мы растревожим - мальчика, его семью, да и Холли тоже. Вот она пришла, давай пойдем в свою спальню.
        Холли вбежала в комнату родителей румяная, оживленная.
        - Привет, папа! - Она поцеловала отца. - Не устал сегодня на работе? А я столько пропустила, трудно будет догонять.
        - Ну, ничего, я помогу тебе, - ласково утешил ее Артур. - С латынью, наверное?
        - Спасибо, папа, постараюсь справиться сама. Если понадобится, попрошу тебя.
        Холли выбежала из комнаты родителей.
        - Она - все, что у нас осталось, - печально сказал Артур.
        - Все? А тот, другой? Ты хочешь забыть о нем?
        - Нет, я не могу забыть о нем. Я думаю о нем с той самой минуты, когда мы узнали; думал о нем даже тогда, когда умирал Питер. Но я решил, что мы должны забыть, Маргарет. Принять как свершившийся факт, такой же непреложный, как смерть Питера, и попытаться жить дальше. Думать только о Холли.
        - Я не знаю, смогу ли я, - прошептала она, и вновь разразилась слезами. - О, если бы Питер снова был с нами!
        - Но он не вернется, Маргарет, - тихо сказал Артур. Он чувствовал ее боль, и это было словно зеркальное отражение его собственной боли.

«Да, - думала Маргарет, - двойная смерть, вот что это такое. Мы внесли тебя в этот дом, Питер, любили тебя, заботились о тебе и проводили тебя в могилу».
        Вслух она сказала:
        - Кто посмеет сказать, что он не был наш? Но тот, другой, «не наш», - неужели ты не захочешь его разыскать, Артур? Никогда не захочешь?
        - Марджи, Марджи, «никогда» это слишком сильное слово. Дай мне подумать. Я устал и измучен, и сейчас ничего не могу решить.


        ЧАСТЬ II
        ЛАУРА
        ГЛАВА 1
        Лаура Райс, или миссис Омер Райс, родилась в большом городке или небольшом городе между Миссисипи и Атлантическим побережьем. Городок был южным; зима теплая и такая короткая, что в феврале уже цвели золотистые нарциссы. В центре города проходила главная улица, на протяжении которой было несколько круглых небольших площадей со статуей какого-нибудь героя-конфедерата в центре, обычно на лошади. Вдоль главной улицы с обеих сторон тянулись добротные кирпичные дома. Дальше начинались предместья и такие же красивые и основательные дома были окружены зелеными лужайками и высокими деревьями, березами и дубами.
        - Такой дом - ценное достояние, - внушала Лауре тетка, воспитывавшая ее с трех лет. - Он выстроен сразу после войны, в тысяча восемьсот семидесятом году. Когда будешь взрослой, поймешь. Кирпич цельный, не пустотелый, крепкий как камень. А черепичная крыша сейчас стоит бешеных денег.
        Лаура помнила себя с трех лет; она знала, что отец ее погиб в какой-то Корее, а мать умерла в больнице, большом белом здании, где тетки навещали ее, взяв с собой Лауру, а потом купили девочке в магазинчике около больницы большую белокурую куклу. Потом они отвели Лауру в свой дом, где они сами родились на большой кровати красного дерева, которая стала супружеской кроватью Лауры и ее мужа, Омера Райса, которого все звали Бэдом.
        Бэд Райс, уважаемый и почтенный гражданин города, преуспевающий и щедрый, гордый отец двух сыновей, хороший семьянин, честный человек, но…
        Но какой? Как подобрать слово? Неделикатный?.. Нечуткий?.. Толстокожий?.. Невоспитанный?.. Одним словом не выразишь!
        После девятнадцати лет брака она знала, что есть вещи, которых он не понимает и никогда не поймет. Ее передергивало, когда он грубо выговаривал официанту в ресторане («А что такого? Я же плачу за обслуживание!» - удивлялся он). Ей резал уши хохот, которым он сопровождал собственные или чужие шутки с расистским душком. И его раскатистый голос, врывающийся в ее лирическое раздумье после прослушанной любимой музыкальной записи.
        Не способный понять… И все-таки она пыталась любить его. У нее была потребность любить, и она всегда пылко любила - теток, подруг, учителей, а теперь - своих детей. Мужа она уже не любила.
        Она раздвинула кружевные занавеси на узких высоких окнах и выглянула в сад. Стояла тяжелая жара, нависли лиловые тучи… Скоро будет гроза с ливнем. Звери и птицы чувствуют приближение грозы. «Человек тоже чувствует», - вздохнув, подумала она и задернула занавеси.
        Лаура прошла в библиотеку - «английскую» библиотеку, с мебелью темного дуба, как в Англии. Бабушка стала англофилкой, посетив эту страну много лет назад, и это отразилось на убранстве дома. По кремового цвета стенам были редко разбросаны цветы: роза - символ Англии, и чертополох - эмблема Шотландии. Под окном стояло пианино Лауры; здесь она давала уроки музыки. На пюпитре лежали раскрытые ноты, приготовленные для сегодняшнего ученика.
        Книги на полках принадлежали ей и Тому - муж не любил читать, а Тимми был еще мал. На полках и столах стояли фотографии. Портрет ее отца, юного майора. «Тип черноволосого ирландца», - говорила тетя Лилиан. В той же двойной кожаной рамке - портрет ее матери, лицо - тонкое, нервное и умное. Фотография Лауры и Бэда, сделанная в этом году на Рождество. Лаура с такими же пышными волосами и тонкой талией, как на свадебной фотографии девятнадцать лет назад. Бэд - уже с залысинами и брюшком, которое, правда, еще не мешает ему играть с Томом в теннис.
        Лаура поднесла к окну фотографию Тома. Она пристально вглядывалась в смелое лицо, обрамленное шелковистыми черными волосами, падающими на одну бровь. Высокие скулы, большие широко распахнутые золотисто-карие глаза, упрямый рот. Что ее тревожило в этом лице? Что ее тревожило в Томе? И абсолютно не тревожило Бэда…
        Том такой… стремительный и резкий! Блестящий, яркий, при желании - добрый и милый, но иногда - такой упрямый! Он так упорно отстаивал свои новоявленные убеждения, которые были не по душе Лауре. Его увлекли идеи политического фанатика Джима Джонсона, выставившего свою кандидатуру в сенат штата. Этот человек, по мнению Лауры, развращал юные души, развращал ее девятнадцатилетнего сына! Она в молчаливом отчаянии глядела на любимое лицо на фотографии. Неужели Том верит в расистские бредни Джима Джонсона?
        На кухне звучали мелодии негритянских спиритуэлс - Бетти Ли чистила серебро и напевала. Дорогая Бетти Ли, нянчившая Тома с самого рождения. И жуткие расистские книги в комнате Тома… Нет, Том любит Бетти Ли. У него доброе сердце. Он не отдаст свою душу этим злобным людям.
        Тимми совсем другой. Доверчивый взгляд, трогательно храбрая улыбка, скрывающая его страх…
        Одиннадцатилетний Тимми болен цистофиброзом. Он уже много страдал и знает, что болезнь его будет развиваться. Он нуждается в заботливом уходе.
        Как всегда, когда она думала об этом, у нее заболело сердце. «Что будет с Тимми, если он переживет меня и Бэда? Но ведь останется Том, - напомнила она себе, - Том, который любит братишку и встает к нему по ночам, когда тот кашляет. Том заботливо следит, чтобы Тимми не перегрелся, не простудился, на Тома можно положиться. Он всегда помогает мне».
        Оба ее мальчика - добрые, хорошие сыновья. Она устала от назойливых мыслей и от монотонного шума дождя за окном; у нее закружилась голова, и она, закрыв глаза, прилегла на софу, чего никогда обычно не делала днем. Но сегодня она полежит до четырехчасового урока. Глаза ее блуждали по лепному фризу под потолком: гроздь винограда… пучок колосьев… сосновые шишки… и снова виноград…
        Сильный дождь стучал по навесу над крыльцом. «Так какие-то силы бьют и бьют по моей семье… но я должна прогнать эти мысли, и я их прогоню…» - Она закрыла глаза.
        Кто же она, лежащая на софе женщина, Лаура Пайге Райс, как она жила до этого дня?

        Взрослые думают, что ребенок, строящий в соседней комнате домик из кубиков, не слышит их, а если слышит, то не понимает.
        - Бедная малышка, - сочувственно говорит гостья, и сразу переходит на добрый тон: - Но она счастливица, ведь вы, девочки, взяли на себя заботу о ней.
        Сестры Пайге, Сесилия и Лилиан, доживи они хоть до девяноста лет, останутся для своего круга «девочками», но не леди, проводящие время за чаепитием с гостями, пресловутые «ленч-леди». Худощавые, изящно одетые, они - не только светские дамы, но и деловые женщины, наследницы «Пайге и Компании».
        - Что мы знаем о строительных материалах? Бревна, проволока, цемент? - спрашивала Лилиан каждого, кто проявлял интерес к затронутой теме, - а многие проявляли. - Этим делом занялся наш отец, потом наш брат, и наконец мы, две девушки. И что ж, мы с этим справились. Если у тебя есть мозги, надо их использовать. А потом, нам надо было позаботиться о Лауре.
        Две тетушки любили за воскресным чаем, когда чашки позвякивают о блюдца, поговорить со своими гостями о Лауре. Старые девы, обеим за сорок лет, получили от жизни этот подарок - хорошенькую девочку, которая стала забавой и любимой игрушкой и воплотила в себе смысл их жизни.
        - Мы взяли на себя ответственность за Лауру, мы должны оставить ей хорошее наследство… Поэтому мы стремились расширить дело. Мы должны были обеспечить Лауру. Женщине необходима обеспеченность. - В пятидесятые годы еще не изжито было представление о женщине как о несамостоятельном существе, хрупком создании, нуждающемся в опеке и заботе.
        Тетушки научили Лауру произносить слова «Пайге и Компания», когда она только еще начала говорить.
        - Да, если бы не Лаура, мы, наверное, продали бы дело и ушли на покой.
        - А какое она прелестное дитя, правда? - взывала к гостю Сесилия. - Я бы хотела, чтобы она осталась белокурой. В светлых волосах - черный или васильковый бант… так красиво…
        Они восхищались Лаурой, обожали ее…но ни разу в жизни сами пальчиком не шевельнули для нее. Они нанимали нянек, гувернанток, потом учителей - французского языка, музыки, когда у Лауры проявились способности. Платили детскому врачу, дантисту.
        - Они дали мне все, - говорила она мужу. - Они отдали мне свои жизни. Это испортило мой характер, я такая избалованная.
        - Нет, Лаура, если они задались целью тебя испортить, то они в этом не преуспели, - ответил муж. - Ты ничуть не избалована.
        Когда Лауре исполнилось десять лет, тетки забеспокоились: девочка увлекалась только книгами и музыкой.
        - Что если она начнет по субботам играть в теннис? Как ты думаешь? - спросила сестру Сесилия.
        - Очень здоровый спорт. Им можно заниматься всю жизнь, - согласилась Лилиан, физические упражнения которой сводились к пешеходной прогулке от дома до машины, поданной к подъезду, и от машины до письменного стола в офисе.
        - Можно сделать теннисную площадку, за гаражом есть ровная лужайка, - предложила Сесилия.
        - Да, а подальше разобьем огород, как в Англии, - подхватила Лилиан. - И вьющиеся растения на шпалерах, это будет восхитительно.
        Старые девы без устали занимались благоустройством дома и участка. Они любили помечтать об идиллическом будущем Лауры в своем родовом гнезде.
        - Когда-нибудь ты выйдешь замуж за человека, которому мы передадим наше дело, и он поселится в нашем доме.
        Лаура таинственно улыбалась, растроганная их добротой, забавляясь их близорукостью. «Разве вы не знаете, что я выйду замуж за Френсиса Элкота? Ни за кого другого», - думала она.
        Усталая женщина, лежащая на софе, предалась воспоминаниям о своей детской невинной любви.
        - Но разве дети всегда невинны? И ты, Лаура, вспомни-ка… Не совсем уж невинны были твои мечтания…

        Широкая поросль бирючины отделяла участок Пайге от участка Элкотов. В одном месте кустарник был разрежен, и ребенок мог бы проскользнуть, если бы ему разрешили. Но Лауре не разрешали.
        - Доктор Элкот должен бы заделать эту дыру, - жаловалась тетя Лилиан. С тех пор как Френсис уехал, участок совсем неухоженный.
        - Он скоро приедет. Я слышала сегодня утром. Он разбил обе ноги в Колорадо, катаясь на горных лыжах. Переломы лодыжек, кажется.
        Лаура спросила, как это - разбить ноги? Как разбитая чашка, которая разлетается на осколки?
        - Нет, нет. Не так. Когда он приедет, мы пойдем навестить его, и тебя возьмем, тогда сама увидишь. Я испеку Френсису лимонный пирог. Он такой славный мальчик.
        На следующее утро, когда Лаура играла на лужайке в своей песочнице, она услышала, как хлопнула дверь соседнего дома и как кто-то разговаривал в соседнем саду. Потом голоса смолкли; Лаура подобралась к дыре в изгороди, надеясь увидеть мальчика со сломанными ногам. Но это был не мальчик, а мужчина. Он сидел в кресле, а вытянутые очень толстые белые ноги лежали на скамеечке. Около кресла стоял маленький столик, на нем - кувшин и стакан. Мужчина закрыл книгу, лежащую у него на коленях, налил сока в стакан и начал пить. Потом он причесал пальцами темные волнистые волосы и снова взял книгу, но в эту минуту заметил блестящий в щели изгороди голубой глаз. Встретившись с его взглядом, глаз моргнул, но храбро остался, где был.
        - Хеллоу! - сказал мужчина, который не мог быть мальчиком Френсисом. - Иди сюда.
        - Мне не разрешают! - отозвалась Лаура.
        - Не разрешают? Почему? Ведь мы же соседи!
        - Нельзя тревожить доктора Элкота. Он занят.
        - Ты его не побеспокоишь, - засмеялся мужчина. - Он сейчас на работе. А я - его сын Френсис.
        - А это ваши сломанные ноги? - Лаура уже прошмыгнула в щель и рассматривала белые толстые как бревна предметы.
        - Да, невезуха. Половину семестра в колледже из-за них придется пропустить.
        Она подошла совсем близко и осмелилась спросить:
        - А где сломанные ноги? Под этими белыми штуками?
        - Да. Эти белые штуки - гипсовые повязки. Вроде бинтов.
        - О-о! Они болят?
        - Да нет, уже не болят. Ну-ка, я угадаю твое имя! - улыбнулся он.
        - Давайте, - кивнула она. - Только, нипочем не отгадаете!
        - Попробую. Ты - Каролина?
        - Нет, - покачала она головой.
        - Сьюзен?
        - Нет!
        - Физзи Виззи?
        Она восторженно хихикнула.
        - Нет! Я же сказала, что не угадаете.
        - А я угадал. Ты - Лаура. Я знаю, что ты живешь в соседнем доме, только я здесь не жил, и ты меня не видела. Я учился в колледже в Калифорнии.
        - Где это?
        - Далеко.
        - О! Как Корея?
        - Поближе.
        - Мой папа улетел на небо в Корее.
        - Я знаю, - серьезно ответил Френсис. - Он был такой красивый, твой отец.
        - Вы его знали?
        - Очень хорошо знал.
        - О!
        - Ты похожа на него, только волосы белокурые. - Он погладил ее руку. - Твой отец подарил мне мой первый мяч и ракетку. Я тогда был маленьким мальчиком.
        - Я думала, вы и сейчас мальчик.
        - Почему ты так думала?
        - Тетя Сесилия сказала: «Френсис - славный мальчик».
        - Вот как? Ну, что ж, она сама - тоже славная. Ей нравилось, что он держит своей теплой рукой ее руку. Когда она посмотрела ему прямо в лицо, его глаза ласково улыбнулись ей, совсем как глаза тети Сесилии, когда Лаура ей говорила: «Я тебя люблю».
        - Сколько тебе лет? - спросил он. - Мне четыре года. А вам?
        - Девятнадцать.
        - Вы старый, да?
        - Ну, не очень.
        - Лаура! Лаура! Где ты? - У изгороди стояла тетя Лилиан.
        - О Боже, да это Френсис! Простите, пожалуйста, она вам надоедала?
        - Надоедала, мисс Лилиан? Она просто прелесть.
        - Но вам надо заниматься…
        - О, мне предстоит шесть недель проваляться с книгами. Времени у меня навалом. Позвольте ей приходить, когда захочет.
        Так это началось.

        Френсис научил ее читать еще до того, как она пошла в школу. Всю весну, пока он лежал в гипсе, и пару недель, когда гипс сняли и он с Лаурой гулял по саду, он показывал ей в книгах буквы и слова.
        - Покажи мне слово из трех букв. Прочитай! Правильно, «кот». Скажи мне, кот лает?
        - Какой ты глупый, кот мяучит, пес лает.
        - Ну, покажи мне слово «пес».
        И пухлый пальчик Лауры скользил по странице, останавливался, и девочка победоносно восклицала!
        - Вот! «Пес»!
        - Какой милый юноша! - говорили тетки. - Он будет замечательным врачом. Такой терпеливый, такой внимательный.
        Когда Лауре исполнилось шесть, кто-то подарил ей на Рождество «Алису в Стране чудес».
        - Я не могу это читать, - пожаловалась она Френсису, когда он пришел к ним на обед со своим отцом. - Слова здесь такие длинные.
        - Ну, давай, я тебе почитаю, - сразу предложил он.
        Одна из тетушек заметила, что Френсис очень добр к Лауре.
        - Да, он любит детей, - заметил его отец, - а ваша Лаура - такой милый ребенок.
        - Да, все нам завидуют, - она такая послушная. А ведь многие мучаются со своими детьми.
        Лаура всегда вспоминала «Алису в Стране чудес», - серый переплет, картинку, где у Алисы развеваются распущенные волосы, палец Френсиса, остановившийся на этой странице.
        - Ты похожа на нее, - сказал он, глядя на изображение светловолосой Алисы.
        Спустя годы, она помнила каждую книжку, связанную с Френсисом: «Тайный сад», который он подарил Лауре, когда ей исполнилось восемь лет, и «Остров сокровищ», который вызывал в памяти Лауры рассказы Френсиса о его путешествии на чудесный остров в Карибском море. Он показывал Лауре снятые им и друзьями фотографии этого острова, куда они приплыли на яхте, - острова, лежащего в синих водах словно спящий зеленый кит.
        - Когда-нибудь и ты посетишь такие сказочные места, - говорил он Лауре. - Мир удивителен, и ты должна увидеть его пока ты молода. Он прекрасен, трудно поверить, пока не увидишь, как он прекрасен, Лаура.
        Он давал ей книги, и они вместе восхищались ими или спорили о них. Он подарил ей фотоаппарат и так хорошо научил ее снимать, что она получила приз за снимок листьев магнолии под дождем.
        По вечерам, когда он посещал их дом вместе с отцом, она играла им на пианино и радовалась, когда ее хвалили.
        Но в то же время она понимала, что все, кроме Френсиса, ее перехваливают. - Мои тети думают, что я буду давать блестящие концерты, ездить по всему свету. Это меня удручает. Если б мне суждено было прославиться, я бы уже блистала. Мне двенадцать, уже поздно.
        - У тебя талант, и ты должна быть счастлива этим. Зачем тебе быть знаменитой? - мягко говорил он, и его низкий голос звучал как пианино в нижнем регистре, когда она касалась рукой этих клавиш. Этот голос ласкал душу Лауры…
        - Ты умница, Лаура. Это замечательно, что ты так ясно видишь самое себя.
        - А как ты видишь самого себя? - с любопытством спросила она.
        - Я? Способный студент, который стремится стать доктором, как его отец. И ничего более.
        - Нет, ты себя не знаешь, - покачала головой Лаура. - Ты будешь великим.
        - Бог ты мой, конечно же, нет. Никогда, - засмеялся он.
        - Да! Все так считают.
        - Кто это - все?
        - Мои тети говорят, что все так считают.
        - Ну что ж, - снова засмеялся он, - я постараюсь, насколько это в моих силах.
        Иногда Лаура слышала разговоры теток в гостиной, - они как-то обо всем разузнавали.
        - Терапия, - говорили они. - Специализация по редким болезням. Может быть, тропическим? Не знаю.
        - Его отец сказал, что он подписал контракт на три года в Бостоне.
        - Помяни мои слова, он потом сюда не вернется. Останется работать в Нью-Йорке или в Бостоне.
        - Да, наверное, ты права. Он и летом сюда не приедет. Нет времени, так сказал мистер Элкот.
        - К разочарованию мисс Бэйкер. Будь уверена, она имела на него виды. Он заглядывался на нее все три года, что приезжал домой на каникулы.
        - Да-а… Из них вышла бы красивая пара. У этой девушки потрясающая внешность, не правда ли?
        - Он ухаживал за ней без серьезных намерений. Его отец говорит, что он не намерен жениться, пока не окончит интернатуру.
        - Ну, так она его не дождется. Ей двадцать шесть, до тридцати девушки не ждут.
        - Поживем - увидим.

«Пусть лучше и не ждет, - подумала про себя Лаура, и фыркнула: - «Потрясающая внешность!» С ее-то дурацкой постоянной улыбкой, - посмотришь на нее, зубы заноют! Неужели она понравилась Френсису?»
        Из пачки моментальных групповых снимков, сделанных на праздновании 4-го июля, Лаура вырезала лицо Френсиса и поместила фотографию в золотой медальон, в котором раньше были фотографии теток. Она носила медальон не снимая, чтобы Лилиан и Сесилия не узнали о ее тайне. Конечно, они только посмеялись бы, но она этого не хотела.
        И без того она однажды услышала доносящийся с кухни разговор:
        - Наша малышка, кажется, влюбилась во Френсиса, - сказала кухарка.
        - Почему бы и нет? - заметила Лилиан. - Она сменит еще много увлечений. И он такой красавец, что может увлечь любую женщину, от восьми до восьмидесяти лет.
        - Даже сам того не желая, - рассмеялась кухарка.

«Как они могут? - всей душой возмутилась Лаура. - Они обесценивают любовь. Думают, что можно увлечься одним мальчиком в марте, потом другим - в апреле, третьим - в мае. Увлечение!»
        Она раскрыла медальон с портретом Френсиса, и ей показалось, что он смотрит на нее с любовью. Но ей только двенадцать. Вот если б она была старше!
        Однажды он неожиданно приехал из Бостона на уик-энд. Она кинулась к нему и обвила руками за шею; она всегда так делала, а он брал ее на руки и подбрасывал. Но она уже слишком выросла. Он разжал ее руки и поцеловал в лоб:
        - Как поживаешь, Принцесса?
        - Ты уже слишком большая, чтобы обнимать Френсиса, - недовольным тоном сказала тетя Лилиан. - Ты уже не ребенок, Лаура.
        Она почувствовала себя униженной и промолчала. Ведь тетя имеет в виду, что у нее выросли грудки. И он почувствовал их, когда она прижималась к нему.
        - Она высокая для своего возраста, но в общем-то она еще дитя, - умиротворяюще вмешалась Сесилия.
        А потом Лаура услышала разговор теток за кофе.
        - Мне кажется, ты все преувеличиваешь, Лилиан.
        - А ты, боюсь, ничего не видишь, Сесилия.
        Лилиан была умнее и прозорливее, Сесилия - склонна к иллюзиям и романтична. Лаура поняла, что ей надо остерегаться.
        Наконец ей минуло пятнадцать. Казалось, с тех пор, как она была пылким импульсивным подростком, прошло не три года, а три десятилетия. Она вела себя спокойно, выдержанно. Выросла, стала высокой стройной девушкой, мягкие волосы остались белокурыми. Благодаря теткам она умела одеваться - просто, но с изысканным вкусом. Она носила ожерелье из золотых звеньев, кольцо с рубином, доставшееся ей от матери, и мужские наручные часы своего отца, присланные из Кореи. За корсажем платья скрывался золотой медальон с портретом Френсиса, хотя он не приезжал уже два года.
        В этом году было много вечеринок; Лауру приглашали всюду, и она имела успех, за ней ухаживали больше, чем за другими девушками. Лауру это удивляло, - она не видела в себе ничего необыкновенного, кроме умения играть на фортепьяно.
        Одетая в красное бархатное платье, она ждала звонка, чтобы поехать в загородный клуб, где должны были состояться танцы. Вдруг раздался звонок в дверь и вошел Френсис.
        - Вы всегда являетесь неожиданно, - сказала она ему со своей новой спокойной улыбкой.
        - Да, неожиданно мне понадобилось приехать, но ты куда-то собралась, Лаура, я не хочу тебя задерживать.
        Ее сердце забилось неистово, но она ответила спокойно:
        - Да, я собираюсь на танцы, но у меня есть еще полчаса.
        Он взял стул и сел так, что их колени соприкасались.
        - А ты понимаешь, что я не видел тебя уже два года? Ты очень изменилась за это время.
        - Мне уже пятнадцать.
        - Если бы мне было пятнадцать, я выставил бы твоего мальчика, и сам пошел с тобой на танцы.
        - Ваш отец говорил, что вы очень много работаете.
        - Да, двадцать четыре часа в сутки. Я работаю и люблю свою работу.
        - И поэтому вы не приезжали домой?
        - Да. Отец считает, что у него больше свободного времени, и он может навещать меня. Он приедет ко мне в Калифорнию, я получил там двухгодичную стипендию для исследовательской работы.
        - И вы два года не будете приезжать домой?
        - Не думаю. Я, наверное, съезжу за границу для исследовательской работы. Я хочу заняться редкими болезнями.
        - Вроде слоновой?
        - Вроде этой. Откуда ты знаешь про слоновую болезнь?
        - Читала. Я много читала с тех пор, как вы научили меня.
        - Я рад за тебя и горжусь тобой, Лаура.
        - Я на целый год опередила однокурсниц, сдала экзамены досрочно, - прихвастнула она. - Я кончу колледж в шестнадцать с половиной.
        Разговор прервался, хотя они о многом хотели поговорить друг с другом после долгой разлуки. Лаура хотела бы задать ему десятки вопросов, но сдерживала себя. Начал Френсис:
        - Ну, что случилось нового у знакомых? Говорят, что банк Джорджа Бэктона откомандировал его в Гонконг, а Кэрол Бэйкер обручилась.
        - А вы?
        - Я? Откуда у вас такая идея? - спросил он, подняв брови.
        - Мои тетушки говорили…
        - Конечно, кто же еще?
        Оба засмеялись, и сразу почувствовали себя такими же близкими друг другу, как два года назад.
        Лаура вздохнула с облегчением и откинулась на спинку кресла, положив на подлокотники руки с розовыми раковинками наманикюренных ногтей. «Хоть бы побыть еще с ним рядом, только бы не зазвонил дверной звонок», - думала она, улыбаясь Френсису. Он смотрел на нее, глаза в глаза, и она видела, что он находит ее красавицей.
        - Ты… - начал он, но тут зазвонил звонок.
        - Ох, проклятье, это они! - вскричала Лаура. Френсис пошел открывать дверь, ворвался свежий ветер и шум голосов. Явилась вся компания - Джини с Риком, Цисси с Фредом и Хэнк - с букетом цветов, которые Лаура приколола к корсажу - к счастью, цветы были белые.
        Она наскоро представила своих шумных и веселых приятелей Френсису и стала надевать пальто. Как странно, впервые в жизни они оба испытывали друг с другом какую-то неловкость, вдруг застеснявшись, словно дети. С Лауры словно ветром сдуло ее кокетливость и самоуверенность, она глядела на Френсиса робким взглядом.
        Френсис посмотрел на юношей, таких же высоких, как он сам, справился с собой и сверкнул улыбкой.
        - Ну, что ж, веселитесь, детишки! - сказал он. - А вы, Лаура, передайте своим тетям извинения, что я их не застал. К сожалению, я не могу повторить визит, завтра я еду с отцом к родственникам за город, а потом сразу уезжаю. Так что пожелайте мне всего наилучшего, ладно?
        Все расселись по машинам, и Лаура увидела, как Френсис идет по лужайке к своему дому.
        - Красивый парень. Кто он? - спросила Джини.
        - Друг семьи, сосед, - ответила она с запинкой.
        - Красивый! Черт побери, Джини, да он же старый! - захохотал плосконосый толстощекий Фред.
        - Вовсе он не выглядит старым, - возразила Джини. - Кто же он, Лаура?
        - Я же сказала, - сосед, - ответила она досадливо.

«Веселитесь, детишки!» - сказал он, а смотрел на нее так, как будто хотел сказать ей что-то важное для них обоих. И она, может быть, никогда не узнает, что он хотел сказать. Два года он проведет вдали от нее. А может быть, совсем не вернется.
        Она мечтала о нем. На вечеринках юноши срывали у нее поцелуи, а она мечтала о поцелуях Френсиса.



«Время… Как быстро оно пролетело!» - думала Лаура, глядя на лепной фриз. Прабабушка пожелала, чтобы в узор были включены роза - символ Англии и чертополох - символ Шотландии, но отец, ирландец, добился, чтобы они были помещены по углам, малозаметно. «Старые страсти, старые боли», - рассеянно подумала она. Френсису теперь за пятьдесят. Как-то он выглядит? Говорят, он знаменитый врач в Нью-Йорке, исследователь, ученый… Соседи говорили: - «Мы получили рождественское поздравление от Френсиса Элкота. Как же, не забывает, что мы были друзьями старого доктора, его отца. А вы получили открытку?»
        Нет, она много лет ничего не получала.


* * *
        Лаура поступила на музыкальное отделение университета в другом конце штата. Тетки испытали облегчение, узнав, что в консерваторию она не попала. Все-таки ближе к дому.
        - Ты должна приезжать два раза в неделю, Лаура. Тебе легче и приятнее приехать домой, чем нам добраться к тебе, и в большом городе мы будем чувствовать себя неуютно. А тебе приятно будет побывать дома. Но мы, конечно, тоже будем приезжать.
        Для многих девушек, впервые вырвавшихся из дома, такая назойливая любовь была бы обременительна, но Лаура, балованное дитя своих теток с трехлетнего возраста, хранила для них бесконечный запас снисходительности. Когда она приезжала, тетки щедро делились с ней новостями, - они каким-то чудом знали обо всем, что происходило в городке.
        - У Кэрол Бэйкер была роскошная свадьба! Десять подружек, с ума сойти. Конечно, она не стала дожидаться Френсиса Элкота. Да он, наверное, и не женится никогда! И на одном месте не осядет.
        Старые девы почему-то особенно интересовались жизнью и брачными перспективами Френсиса.
        - Элкоты вернулись из Калифорнии. Но Френсис, он всегда из ряда вон. Затеял поездку в Индию, на год или два, для своих исследований. И он посылает тебе подарок, Лаура. Книги, сказал доктор Элкот.
        Книги прибыли. Это были жизнеописания Моцарта и Бетховена с запиской.

«Я люблю рыться в книгах, и вот в одном книжном магазине мне попались эти. Я непрестанно думаю обо всей вашей семье. А я живу чудесно, у меня здесь много друзей, климат превосходный. Работа идет хорошо. Дорогая Лаура, я надеюсь, что у вас тоже все хорошо».
        Его почерк был как-то похож на него самого: ровные аккуратные буковки, и вдруг - высокая наклонная заглавная, взмывающая вверх, словно взрыв его внезапного смеха. Читая его записку, Лаура видела перед собой его руки, загорелые, с тонкими пальцами, с кольцом-печаткой с греческими буквами на указательном пальце. Она помнила эти руки в золотистом загаре, в Калифорнии он, наверное, стал темно-бронзовым.

«Я приеду на пару недель в конце июля, - писал он. - Послушаю ваши рассказы о первом курсе».
        Но летом тетки решили поехать на Аляску. Протесты Лауры ничему не помогли.
        - Какие там еще летние занятия? Ты целый учебный год занималась и заслуживаешь отдыха. Мы увидим все - белых медведей, орлов, ледяные равнины. Это великолепное зрелище!
        Аляска действительно была великолепна, но, вернувшись домой, они узнали, что Френсис уже уехал.
        Так же получилось и в следующем году - они были в Монреале, на реке Святого Лаврентия и в Новой Шотландии, и, вернувшись, опять не застали Френсиса, который пробыл дома две недели и уехал.
        - Всего три дня назад, - огорченно сказала тетя Сесилия.
        Если бы Лаура не знала своих теток так хорошо, она решила бы, что это подстроено.
        Время от времени она получала от Френсиса письма, и каждый раз задумывалась, не означает ли «мне всех вас не хватает» - «мне не хватает тебя». Но тогда бы он так и написал.
        Однажды во время прогулки Лаура внезапно почувствовала, что пора посмотреть на себя со стороны. Представив самое себя - взрослую девушку, предающуюся, словно подросток, романтическим мечтам, она устыдилась. Пора взять себя в руки, Френсис Элкот, такой далекий и вовсе не думающий о ней, не должен быть центром ее жизни.
        На Рождество мистер и миссис Элкот поехали вместе с сыном на Юкатан. Френсис прислал оттуда письмо со вложенным снимком: все трое около снежной пирамиды в Чиченице. Письмо было живое и занимательное, словно туристический проспект, и Лаура снова подумала: «Здесь ничего нет для тебя. Перестань ждать. Первая любовь иссякла, ты уже взрослая девушка - восемнадцать лет. Все это пережито, все это позади».
        И все же ни на один день, ни на одну минуту она не переставала думать о Френсисе.

        В университете у Лауры было много товарищей, с которыми она охотно ходила на футбольные матчи и на концерты, и ко всем она относилась весело-равнодушно. Единственный, кто ее заинтересовал, не был ее однокурсником. Она видела несколько раз, как он идет через вестибюль, и однажды ее спутник, кивнув на него головой, сказал:
        - Знаешь, это Бэд Райс. Отличный был полузащитник, он играл пару лет назад. Какой парень, а?
        Да, фигура у него была могучая. Высокий, широкоплечий, не худой, но ни унции жира, сплошные мускулы. Его можно было бы сфотографировать для рекламы какой-нибудь выставки здоровой пищи: розовая кожа, белоснежные зубы, поблескивающие из-под короткой верхней губы.
        Она знала, что он заметил ее. Однажды, когда она шла через вестибюль одна, он подошел к ней и представился:
        - Я Бэд Райс. Я давно хочу познакомиться с вами, но вы всегда окружены однокурсниками, а иной раз я робел подойти.
        Скромность футбольной «звезды» удивила ее, и она ответила с подчеркнутой любезностью:
        - Меня зовут Лаура Пайге. Я рада познакомиться с вами.
        - В самом деле? Девушка, которая выглядит как вы… ну, я хочу сказать… А можно мне посидеть с вами, поболтать?
        - Пойдемте, прогуляемся. У меня лекция только в три.
        Через час, когда они расстались, Лаура знала о Бэде все, что можно было узнать. Он родился в настоящей глуши, отец его был пастором маленькой церковки. Она живо представила себе изолированность и нищету крошечного городка. И вот из такой глуши Бэд сумел выбраться благодаря своему упорству, честолюбию и прилежанию. Его старомодная вежливость и почтительность импонировали ей, и Лаура заинтересовалась им. Его серьезность внушала уважение, - он сам зарабатывал деньги на учебу и скоро должен был окончить дополнительные курсы и получить работу. Однокурсники Лауры отнеслись к нему уважительно и не удивились тому, что Лаура начала довольно часто встречаться с ним. Но она знала, что сердце ее не затронуто.
        Тем не менее, ей нравилось его явное обожание.
        - Вы знаете столько вещей, которые мне совсем неизвестны, - сказал он однажды вечером, когда она взяла его на концерт.
        Когда она спросила, понравилась ли ему музыка, он искренне ответил:
        - Не могу сказать, что мне понравилась, но это ничего не значит. Мне еще предстоит понять такую музыку.
        - Зачем? - ответила она, восхищенная его прямотой. - Человек любит то, что он любит. Не надо угождать чужим вкусам.
        - Но я хочу угождать вам, Лаура. Девушки бегали за мной, конечно. Ну, главным образом, из-за футбола. Это нелепо, но мне нравилось, хоть и нелепо. Казалось естественным. Может быть, если б я не встретил вас, я бы и не испытал иных чувств…
        Она была польщена и тронута его смятением. Ведь он был так встревожен, этот сильный и уверенный в себе мужчина. Он был старше и взрослее ее, стоял на пороге самостоятельной жизни. Политика, финансы - он разбирался во всем, о чем она не имела ни малейшего представления. И все-таки она видела в его обращенном к ней взгляде уважение, преклонение.
        - Да что вы, Бэд! В чем вы себя вините? Вы замечательный человек, это я недостойна вашего внимания.
        Она хитрила, она кокетничала с ним. И все-таки она не лгала.
        - Не хотите ли вы провести со мной уик-энд? Приятель одолжит мне машину.
        - Но я не могу. Приедут мои тетки, и я должна провести субботу с ними. - Увидев его огорчение и замешательство, она неожиданно для себя предложила: - Хотите присоединиться к нам? На ленч, в ресторане в гостинице, где они остановятся.
        - О, я бы с удовольствием. Вы очень добры.
        Она уже сожалела о приглашении, но пришлось его подтвердить:
        - Я буду очень рада, приходите. Боюсь только, что вы заскучаете.
        - Заскучаю? Да что вы… Я буду счастлив познакомиться с вашими тетями.
        Бэд сразу понравился теткам. Он был одет, словно собрался в церковь: в строгий темно-синий костюм с аккуратно повязанным галстуком.
        Лаура знала, что Лилиан и Сесилия представляли всех ее однокурсников как хиппи в потрепанных джинсах с прической «конский хвост», а этот выглядел как молодой бизнесмен.
        - Ну ладно еще - новые джинсы, это - удобная спортивная одежда, - заметила Лилиан. - Но студенты в колледжах на севере - иногда их показывают по телевизору - ведь это же из рук вон, они выглядят бродягами, оборванцами.
        - Да, - согласился Бэд, - наш колледж с этими северными и сравнить нельзя. Соблюдаются приличия и порядок. Мне даже жаль, что в будущем году я заканчиваю колледж.
        Беседа шла без сучка, без задоринки. Бэд с интересом слушал рассказы теток о том, как они ведут свое дело, и степенно рассказывал им о своей специальности. Он произвел впечатление многообещающего студента.
        - Вы наверняка получите хорошее место в какой-нибудь корпорации, - заметила Сесилия.
        - Я надеюсь на это, мадам, - согласился Бэд.
        Лаура знала, что теткам понравилось слово «мадам». Хотя это обращение было старомодно, но в устах сына священника вполне оправданно.
        Когда Бэд ушел, тетки признали, что он - благовоспитанный, вежливый и симпатичный человек.
        - И умный, - заметила Лилиан. - Он преуспеет в жизни.
        - У тебя с ним серьезные отношения? - спросила Лауру Сесилия.
        Лаура рассердилась.
        - Бог мой, конечно же, нет. Он мой товарищ, у меня десятки друзей.
        - Ну, конечно, дорогая, - извиняющимся тоном сказала Сесилия. - Я не сомневаюсь, что ты имеешь успех и привлекаешь своих сверстников. Ты такая талантливая, играешь в теннис, на пианино, да еще такая хорошенькая и милая. - Она вздохнула. - Я все время думаю, как были бы счастливы и горды твои родители.
        Лилиан снова заговорила о Бэде:
        - Он очень интересный мужчина, Лаура.
        - В своем роде.
        - «В своем роде»! Такой высокий и мужественный, так хорошо одевается, аккуратно и строго. Если б я была в твоем возрасте… - хихикнула Лилиан.
        - Он похож на военного, - неодобрительно заметила Лаура.
        - На военного? Что ты этим хочешь сказать?
        - Ну, прямой, словно его на вертел насадили. И глянцевали.
        - Твой отец был военным, - резко заявила Лилиан. - Не понимаю, что ты имеешь в виду.
        Лаура, конечно, имела в виду Френсиса, такого непохожего на Бэда. Долгое время она старалась не думать о нем, но сейчас он встал перед ее взглядом - такой пылкий, такой деликатный… и такой мужественный. Он поехал с группой врачей в Индию и прислал ей письмо на шести страницах с описанием своей жизни. В ответном письме она напомнила ему его давние рассказы о путешествии на «остров сокровищ» в Карибском море. «Мир так прекрасен, Лаура», - говорил он тогда, и теперь писал об этом снова.

«Да, среди грязи и нищеты, голода и болезней, многие люди прекрасны душой и телом», - писал он.
        Френсис написал, что это лето он проведет дома, никаких поездок семья Элкотов не планировала.
        - Я не хочу никуда ехать этим летом, - решительно заявила Лаура теткам, - побуду дома до сентября. - Она начала для практики давать уроки музыки, знакомые нашли ей несколько учеников.
        Она плавала и встречалась с друзьями детства. Несколько раз приезжал на уик-энд Бэд Райс. Он привозил коробки шоколада для Лауры и пышные красные пионы, которые тетки ставили в центре стола. Они принимали его очень радушно, за ленчем подавали салат из креветок - коронное блюдо Бэтти Ли - и лимонный пирог.
        - Никогда за мной так не ухаживали, - вздохнул он, ставя на стол чашку. - Словно дома у мамы. Но маму я потерял в семилетнем возрасте.
        - Как и Лаура, - сочувственно отозвалась Лилиан. - Но у нее остались мы.
        - Вы - счастливица, - улыбнулся Лауре Бэд.
        - Но у вас есть семья или только отец? - продолжала спрашивать Лилиан.
        - Только отец. Сестра умерла, когда мне было три года.
        Сесилия сочувственно сказала:
        - Жизнь у вас была нелегкая.
        - Вы правы, мадам. Но многим приходится хуже. Я крепок и здоров, получил хорошее образование и готов встретить жизнь лицом к лицу. - Он улыбнулся. - Я сумею зарабатывать деньги без хитростей и уловок, прямым и честным путем, по-американски. - Он поглядел на своих собеседниц и заметил: - Надеюсь, что я вас не шокировал своим заявлением.
        - Напротив, - энергично запротестовала Лилиан. - Я не люблю ханжества и считаю, что всякий достойный человек должен гордиться своими способностями и умением достичь успеха в бизнесе. Без денег в этом мире не проживешь.

«Бедняжка тетя! - подумала Лаура. - Она уже видит в этом молодом человеке единственного преемника дела Пайге».
        Они показали ему дом, и он с интересом выслушал его историю. Лилиан и Сесилия остановились перед фотографией в библиотеке.
        - Это отец Лауры. Он погиб в Корее.
        - Умер за Родину, - отозвался Бэд. - Достойная смерть. Вы, конечно, гордитесь им, Лаура.
        Вечером Лилиан заметила:
        - Да, этот свободный Бэд Райс - завидная добыча. Любая девушка хотела бы заполучить такого мужчину, Лаура.
        Как это старомодно: «завидная добыча», «заполучить мужчину».
        - Да уж какая-нибудь «заполучит»! - иронически возразила Лаура.
        - А тебе-то он разве не нравится?
        - Ну, если бы не нравился, я бы его сюда не пригласила, не так ли? Только…
        - Что - только? - немедленно отреагировала Лилиан.
        - Только ведь сразу человека не разглядишь, правда, тетя?
        - Что ты имеешь в виду? Он относится к тебе с уважением.
        В устах теток «с уважением» значило - без сексуальных поползновений.
        - Да, он меня уважает, - подтвердила она, но вспомнила, что «сексуальное поползновение» однажды было, Лаура называла такие попытки «раунд бокса», но не повторялось.
        - Я на это не пойду, - решительно сказала она, хотя вряд ли Бэд, как и любой другой мужчина, мог заподозрить, что в 1971 году можно нарваться на девятнадцатилетнюю девственницу. Но он не спрашивал - «почему?» - а кротко согласился:
        - Хорошо Лаура. Я подожду, пока вы согласитесь выйти за меня замуж.
        В середине августа приехал Френсис Элкот.
        - Надо с ним повидаться, - сказала Сесилия. - Подумать только, четыре года прошло! Трудно поверить, правда, Лаура?
        Да, она представляла, она помнила. Ей было стыдно вспоминать пятнадцатилетнюю девчонку, такую гордую своим повзрослением, кокетничающую своими наманикюренными ноготочками, ведущую глупый и наивный разговор, в то время как ее сердце, неистово бьющееся под бархатным платьем, готово было выскочить из груди навстречу ему.
        - Мистер и миссис Элкот приглашают нас на вечер сегодня. По случаю приезда Френсиса. Будут только родственники и друзья.
        - Я не пойду, - сказала Лаура, уставившись в свою тарелку.
        - Почему? - изумились тетки.
        - Я и родственников этих не знаю, да и самого Френсиса почти забыла! - сказала она совсем несвойственным ей раздраженным, даже капризным тоном.
        - Это неудобно, Лаура. Он тебя с детства знает. И старый доктор Элкот никогда не забывает послать цветы к твоему дню рождения. Нет, Лаура, ты должна пойти.
        Сесилия выглянула в окно и воскликнула.
        - Смотрите, развесили японские фонарики! Как красиво! Ты повеселишься, Лаура, и сможешь обновить белое платье, а то лето уже на исходе.
        Лаура не знала, как поступить: она почему-то очень боялась увидеть Френсиса, и в то же время хотела явиться ему в своем новом облике. Убедив себя, что ее страхи безосновательны, она сказала теткам, что пойдет. У себя в комнате она надела белое платье, жемчужные бусы, которые ей подарили на день рождения тетушки, и открытые красные туфельки. Посмотрев в зеркало, Лаура осталась довольна собой: она выглядела великолепно. Глаза блестели, шелковистые локоны касались плеч, платье нежно облегало грудь, а от пояса шелковая ткань падала легкими колеблющимися волнами. Лаура радостно улыбнулась от сознания своей привлекательности, непонятный страх растаял.
        Они все трое прошли сквозь тот же, теперь еще расширившийся, просвет в ограде из кустарника, и Лаура услышала голоса, среди которых, как ей показалось, звучал голос Френсиса. Он действительно стоял посреди круга гостей, говорил и смеялся. Щеки Лауры запылали румянцем.
        Увидев ее, он кинулся к ней с протянутыми руками, повторяя:
        - Лаура! Лаура!
        Все обернулись в ее сторону. Отвага и бодрость Лауры мигом испарились, и она неловко протянула ему руку.
        - О нет! Пожимать руку, мне?! - И он прижал ее к себе в теплом, крепком объятии. Потом он повернул ее кругом, как будто призывая присутствующих полюбоваться девушкой:
        - Эта девочка, извините, эта молодая женщина - мой друг с ее четырехлетнего возраста. Лаура, представляю вам моих кузин по линии Монмаутов, - вот Мари, Клер. Это мой дядя Дэйв, - познакомьтесь с Лаурой Пайге. А мисс Лилиан и мисс Сесилия с вами знакомы…
        Все родственники были старые или взрослые, с детьми. Младшие дети бегали как кролики по лужайке; старшие скучали или уписывали мороженое за столиками.
        - Возьмите тарелку, и посидим в сторонке, поболтаем, - предложил Френсис. - Я должен познакомиться с новой Лаурой; последняя, которую я знал, была подростком в бархатном платье, разыгрывающим взрослую.
        - Вы помните?
        - Конечно. Вы были очаровательны. Просто очаровательны. Потом я получал письма и думал:
        - Теперь ей семнадцать, она уже сформировалась. Теперь - восемнадцать, она перестала расти.
        - Вы рассматриваете меня как медик.
        - Но это было так?
        - Да, так.
        - Ну, рассказывайте о себе. Вы получите степень в будущем году, а потом?
        - Буду давать уроки игры на фортепьяно и совершенствоваться в музыке.
        - Если не выйдете замуж и не начнете растить детей.
        Лаура почувствовала, как кровь прихлынула к ее сердцу; она побледнела, потом снова залилась румянцем.
        - Пока я это не планирую. - Закрыв эту тему, она спросила оживленно: - Ну, а вы? Покончили с Бостоном, Калифорнией, Индией и прочим?
        - Да, окончательно. Осяду в Нью-Йорке, начну частную практику с компаньоном-врачом. Буду одновременно работать в больнице.
        - Итак, с путешествиями покончено, - повторила она с натянутой улыбкой, ожидая… Чего же? Она сама не знала.
        - Да уж пора мне осесть на одном месте, не правда ли?
        - Да, конечно.
        Легкий ветерок раскачивал над ними японский фонарик. На лицо Френсиса набегала легкая тень, в которой четко обрисовывались тонкие очертания его подбородка и приподнятых кверху уголков губ. Эти словно улыбающиеся линии его рта противоречили меланхолическому выражению его темных, осененных густыми ресницами глаз. Откачнувшийся фонарик осветил верхнюю половину его лица, и Лаура увидела, что он смотрит на нее задумчиво.
        - Рядом с вами я чувствую себя стариком, - сказал он.
        - Как это? В тридцать пять лет? Он покачал головой.
        - Наверное, это потому, что я знал вас с раннего детства. Не так много лет, как много перемен. Я гляжу на вас и не верю, что вы были ребенком, которого я учил читать; девочкой, которая неумело играла со мной в теннис. А теперь…
        - Ты монополизировал Лауру, - сказал подошедший к ним доктор Элкот, - а у меня к ней просьба. Поиграйте нам, дорогая, что за вечер без музыки?
        Разговор прервался в самый волнующий момент, но Лаура бодро ответила:
        - С удовольствием. А что сыграть?
        - Может быть, джазовые мелодии?
        - Постараюсь. Но я еще только учусь, и никто меня не приглашал с концертами в Новый Орлеан.
        - Ну, вы скромничаете. А вот наш инструмент расстроен, к сожалению…
        Музыка донеслась до лужайки, и некоторые гости, взрослые и подростки, зашли в комнату послушать, но скоро заскучали и вернулись в сад. В гостиной остался только Френсис; он стоял у пианино, глядя на Лауру. Он смотрел в ее лицо, а не на пальцы, бегающие по клавишам… она вдруг перестала играть.
        - Вы устали? - ласково спросил он.
        - От джазовых мелодий. Я их не люблю. И они не подходят к этой ночи.
        Ночь была полна звуками голосов, шуршанием листьев, тихим стрекотом сверчков и цикад.
        - Кажется, Генри Джеймс сказал, что «субботний вечер» - два прекрасных слова в английском языке. Может быть, «субботняя ночь» - тоже, - сказал Френсис.
        Тогда я сыграю «Маленькую ночную серенаду»!
        - Чудесно!
        Пальцы ее бегали по клавишам, а он стоял, задумчивый, вертикальная морщинка пролегла между бровей. И в такт музыке в голове ее настойчиво звучал вопрос: «Что же будет? Что же будет?»
        Она доиграла, и он сказал:
        - Это было прекрасно.
        - Нет, нет, я плохая музыкантша. Когда вы к нам придете, я заведу вам пластинку, и вы поймете разницу.
        - Может быть, и так, ведь я не музыкант. Но вы тронули мое сердце, и с меня этого довольно.
        - Вы с Френсисом долго говорили вечером, - заметила Сесилия, когда они возвращались через неосвещенную лужайку перед своим домом.
        - Да, мы посидели с ним в доме. Там было потише, подальше от детишек.
        - Его отец разочарован, что Френсис не останется работать в нашем городе - метит повыше, - сказала Лилиан, - и имеет на это право, но все-таки это не очень хорошо по отношению к отцу. Я надеюсь, что ты никогда не вздумаешь сбежать от нас в Нью-Йорк или еще куда-нибудь.
        - Да мне это и в голову не приходило.
        Такого ответа они от нее и ждали. Но вдруг… вдруг Френсис позовет ее к себе? Как он глядел на нее вчера вечером… Два часа они сидели в доме и разговаривали. Может быть… Может быть…
        Настенные часы в небольшой гостиной пробили половину первого… Когда они пробили три, Лаура все еще не могла заснуть, перебирая, словно четки, одни и те же мысли: - «Я хочу, чтобы он любил меня… Я знаю, что он не любит меня… Я не знаю, любит ли он меня… Его взгляд… - И снова: - Я хочу, чтобы он любил меня». Пробило четыре часа, и Лаура заснула.
        - Как долго ты спала! - удивилась тетя Лилиан.
        - Я почему-то полночи не могла заснуть…
        - Это оттого, что ты в одиннадцать вечера пила кофе в гостях, - заметила Сесилия. - Надо было сказать, чтобы тебе дали кофе без кофеина.
        С раннего утра палило солнце; кончики травинок на лужайке уже побурели. Лето выдалось очень жаркое.
        - Ты знаешь, родственница доктора, Клер, пригласила нас в свой домик на озере, - сказала Лауре Лилиан, - любезно с ее стороны.
        - Не забудь пластиковый мешочек для мокрых купальников, Лаура, - напомнила Сесилия.
        Лаура оторвалась от газеты.
        - О-о, и я тоже приглашена?
        - Разве ты не слышала вчера вечером? Пригласили Элкотов и всех нас. Ты поедешь в машине с Френсисом.
        - А далеко ли?
        - Час езды или немного больше.
        Час наедине с Френсисом, без посторонних! Целый час!
        Лаура зевнула и почесала за ухом кота.
        - Ох, как будет хорошо поплавать в озере в такую жару! Целый день не вылезу из воды.

        Лаура часто думала впоследствии о том, как сущий пустяк может изменить всю жизнь.


* * *
        - Вы, конечно, приедете раньше нас, - сказала Френсису кузина Клер. - Ты ведь так гонишь, что у меня волосы дыбом становятся от ужаса. Возьми ключи от коттеджа, для ленча все в холодильнике.
        Двухместная открытая машина мчалась по холмам, звучала музыка в репродукторе, шумел в ушах ветер, чтобы расслышать друг друга, приходилось кричать. Они перестали разговаривать, но не только поэтому: Лауре казалось, что Френсис недоволен собой, словно он что-то делает не так. Поэтому она замолчала и, откинув голову на спинку сиденья, делала вид, что слушает музыку.
        Коттедж стоял на берегу красивого овального озера. У небольшой пристани в заливчике была привязана лодка-каноэ, вдоль берега тянулась полоса белого песка.
        На веранде стояли кресла-качалки, и они, покончив с ленчем, расположились там со стаканами кока-колы в руках, ожидая остальных.
        Озеро лежало в низине между холмами; ветра пока почти не чувствовалось - единственный на озере парусник медленно скользил по воде, направляясь к берегу.
        - Еле движется, - заметил Френсис.
        - Да, - откликнулась Лаура.

«Почему он совсем другой? - думала она. - Он сидит рядом, и даже не взглянет на меня».
        Она видела его лицо в профиль; губы были сжаты, словно он был чем-то раздражен. Ни следа доброжелательного оживления, переполнявшего его вчера вечером. «Может быть, он хотел провести день по-другому, а родственники ему и вчера надоели? Но я-то чем виновата?» - уныло думала она, глядя в запущенный сад с неухоженными клумбами вянущих от жары хризантем и астр. Она никак не могла придумать, о чем заговорить, и сидела молча в старом кресле-качалке, поскрипывающем при каждом ее движении, положив руки на колени, обтянутые хлопчатобумажной юбкой цвета малины, и рассматривая ссадину на одном пальце и колечко с маленьким рубином - на другом.
        Зазвонил телефон, Френсис пошел в комнату.
        - Какая неприятность! - донесся до Лауры его голос. Когда он спросил: - А какая больница? - она тоже вбежала за ним в комнату.
        - Нет, не ваши тетки, - успокоил он ее. - Кузина Клер разбила ногу. Они остановились у бензоколонки, и она споткнулась, выйдя из машины.
        Положив трубку, он повернулся к Лауре и предоставил ей выбор:
        - Это случилось в десяти минутах езды от города. Они вернулись, отвезли Клер в больницу, - папа сам наблюдал за операцией, а теперь она у нас дома. Мы с вами можем сразу вернуться в город, а можем остаться здесь и поплавать. Решайте.
        - Нет, вы решайте.
        - Нет, не я.
        - Ну, в таком случае я предпочитаю вернуться домой.
        - Да, почему же? Вы и вправду хотите вернуться?
        Его притворная настойчивость раздосадовала ее и, как потерявший последнюю надежду игрок, она пошла ва-банк.
        - Я-то не хочу, но вы хотите, и я не хочу оставаться здесь против вашего желания. Так что давайте уедем!
        Он уставился на нее словно в шоке:
        - С чего вы взяли, что я не хочу остаться?
        - Вы этого не сказали. Но вы не хотите. Шок сменился угрызениями совести.
        - О, Лаура… Я вовсе не думал… - Такой всегда красноречивый, он мямлил, запинался, краснел от смущения:
        - Простите меня… Я не думал… не хотел… у меня просто сейчас трудные обстоятельства, о которых я размышлял. Поймите меня, пожалуйста! - Он сжал ее руку. - Давайте останемся! В холодильнике полно продуктов, а потом мы еще не плавали. О'кей?
        Она кивнула, а он повторил вопрос:
        - Прощен?
        - Прощен.
        Несчастный случай с Клер дал тему для разговора. От инъекций антибиотиков разговор перешел к состоянию - или отсутствию медицины в Индии и других экзотических странах, где побывал Френсис. Но Лаура едва слушала, не сводя взгляда с длинных загнутых ресниц Френсиса, с его темных волос, блестевших на солнце, с его загорелой шеи, выделяющейся на фоне белой хлопчатобумажной рубашки. В ее мозгу возникли несвязные картинки прошлого - Френсис с теннисной ракеткой, Френсис, читающий, опершись на руку, - и воспоминание о том дне, когда она, остановившись посреди улицы, запретила себе вспоминать о Френсисе. И вот они были вдвоем, и ее грудь переполнял восторг и какая-то смутная тревога.
        - Да вы не слушаете меня, - внезапно сказал Френсис.
        - Я слышала каждое слово.
        - Уйдемте отсюда, а то у вас лицо загорит. Посидим под тентом, пока ленч переваривается.
        Потом они плавали в холодной воде, лежали на горячем белом песке, и снова плавали. Она думала, что он обратит внимание на ее желтое бикини, но он спросил только о золотом медальончике, который блестел поверх лифчика.
        - Он открывается?
        Она почувствовала в этом вопросе какую-то натянутость, желание отвлечься от того, что они лежат рядом на песке, почти обнаженные. Неужели ему вправду хочется знать, открывается ли медальон?
        - Да, открывается, - ответила она, - хотите посмотреть, что внутри?
        И она наклонилась к нему, так, чтобы он мог взять медальон, висящий между грудей, и открыть его.
        - Я! - ошеломленно вскрикнул он.

«Да, я решилась на это, - думала Лаура, - наверное, я пьяна от солнечного света». - Вслух она сказала:
        - Я влюбилась в вас, когда была еще ребенком, в десять или двенадцать лет. Вы не знали?
        Он сел, обхватив колени руками и глядя на озеро. Она, испуганная своим признанием, тоже села, глядя на него и бормоча:
        - Надеюсь, вы не сердитесь! - Лаура старалась придать своему голосу тон легкой шутки.
        - Нет, конечно, нет… - Но лицо его было напряженным и даже гневным, - на кого он сердился? На нее? На самого себя?
        Он молчал, и у нее не было иного выхода, кроме как продолжать игру:
        - Когда мне было одиннадцать, вы сказали, что, будь я старше, вы женились бы на мне.
        Он порывисто повернулся к ней, широко раскрыв глаза:
        - Я так сказал? Не помню. Я не должен был этого говорить - это была подлость.
        - Почему подлость? - вскричала она, встревоженная. - Просто шутка, шутливый комплимент. Разве это значило, что вы дали мне слово? Я и не думала принимать это всерьез.
        - Ничего вы не знаете, и я тоже.
        Она не поняла его и спросила, о чем он говорит; он не ответил, прошел до конца пляжа, вернулся и сурово сказал:
        - Нам надо ехать обратно. Одевайтесь.
        У нее защемило сердце. Очевидно, случилось что-то, чего она не понимала. Что-то бессмысленное. Почему он вчера, стоя у фортепьяно, смотрел на нее таким ласковым, задумчивым взором, а сейчас этот резкий голос, стремительная походка - она едва поспевает за ним, идя через садик, наполненный тяжелым запахом увядающих хризантем. Они вошли в дом, дверь захлопнулась. Он обернулся и увидел слезы, текущие по ее лицу.
        - Бог мой! - воскликнул он. - Бог мой, не плачьте. Не плачьте, Лаура. Я не хотел причинить вам боль.
        Но слезы лились потоком. Он обвил рукой ее плечи, и она уткнулась лицом в его грудь. Он гладил ее по спине, пока слезы не утихли.
        Но они по-прежнему стояли, прижавшись друг к другу. Никогда в жизни они не были так близки друг другу - разве что во снах. Их тела прилаживались друг к другу, наполнялись жаром. Объятие становилось все теснее, но вдруг он разорвал его, разжав руки Лауры, обнимавшие его за шею.
        - Нет! Нет! - закричал он.
        Она готова была заплакать от ярости и унижения, но он так же отчаянно закричал:
        - Дорогая Лаура! Моя дорогая Лаура!
        Она прошептала в его растерянное лицо:
        - Что это? Что это?
        - Ничего. Одевайся же. Уедем отсюда.
        - Ты мне что-то не говоришь. Скажи, ты должен сказать.
        Он покачал головой:
        - Ничего. Что-то нашло на меня и ушло, исчезло. Ничего нет.
        - Ты сказал - «дорогая Лаура».
        - Да. Ты всегда была мне дорога. Милое, мудрое дитя. Я любил тебя, как любят необыкновенного ребенка. - Он замолчал, пытаясь побороть желание и опасаясь выдать себя, сел рядом с ней. - Как я радовался твоим милым письмам. Как живо вспоминал тебя пятнадцатилетней, в бархатном платье. Ты уже воображала себя взрослой. А вчера, когда ты шла ко мне по лужайке, я не поверил своим глазам - такой ты стала красавицей. - Он закончил свои воспоминания тихим, задумчивым шепотом.
        Радость волной прилила к сердцу Лауры, - безмерная радость, окрашенная легкой печалью, - наконец-то, но почему так долго пришлось ждать этого признания? Тело охватило жаром, кровь застучала в ушах.
        - Ты любишь меня, - сказала она, глядя в глаза Френсису.
        - Я не должен, Лаура, давай уедем.
        - Но почему не должен? - Она схватила его руки, нагнулась к нему и поцеловала его в губы. Она почувствовала его дрожь. Он хотел освободиться, но она, выпустив его руки, обняла его за шею и снова впилась поцелуем в его рот. Она почувствовала, что он обнял ее за талию, прижался к ней, и поняла, что одержала победу.
        Они сбросили прикрывавшие их тела узкие полоски ткани и упали на пол. Сквозь звучащий в ее ушах непрерывный стук, она слышала его сдавленный голос, который шептал:
        - Я так люблю тебя! - Губы его прижимались к ее шее и слова обжигали кожу.
        - Я любила тебя всю жизнь! - шептала она. Потом их голоса замерли в беззвучном крике.
        Когда ослепление страсти миновало, она открыла глаза и увидела, что Френсис сидит в кресле, уткнув лицо в ладони. Он почувствовал ее взгляд и посмотрел на нее; лицо его было искажено мучительной болью. - Что я сделал… - простонал он. - Что я сделал?
        - Почему ты раскаиваешься? Потому что я - в первый раз?
        - Не только поэтому.
        - Я ни о чем не жалею. Мне нужно только, чтобы ты любил меня. Ведь ты любишь?
        - О, если б кто-нибудь избил меня за мою подлость! - Его лицо снова исказилось.
        - О чем ты говоришь?
        - Ты никогда не простишь меня!
        Она решила, что он шутит, изображая мужчину викторианской эпохи, раскаивающегося в том, что он лишил невинности девушку.
        - Ну, конечно же, я не прощу тебе этого, пока мне не стукнет семьдесят лет, - весело заявила она.
        - Лаура, я не знаю, как это могло случиться. На меня словно какое-то затмение нашло со вчерашнего дня, когда я тебя увидел. Я, наверное, потерял рассудок. Словно молния осветила все эти годы, что я любил тебя. Но сегодня я не хотел, не должен был ехать с тобой… Это произошло помимо моей воли… Зачем я увидел тебя снова?..
        Он говорил с таким трудом, как будто у него стоял ком в горле, и она поняла, что теряет его навсегда.
        Ее била дрожь, но она справилась с собой и сказала безжизненным спокойным голосом:
        - Ты должен мне все рассказать.
        - Как я скажу это, о великий Боже? Я женюсь четырнадцатого числа следующего месяца.

«Все кончено, - подумала она. - Мое сердце разбито вдребезги». - И вдруг, ощутив свою наготу, она схватила с софы подушку - не было ни покрывала, ни какой-нибудь тряпки рядом, - и заслонила ею низ живота.
        - Мои родители хотели устроить свадьбу - для родственников, для приличия. Но она англичанка, ее мать тяжело больна и не может приехать. Поэтому мы решили ограничиться скромной свадебной церемонией в Нью-Йорке. Лаура, дорогая, не смотри на меня так!
        Этого не может быть. Не может быть…
        - Я не твоя дорогая, будь ты проклят со своей свадьбой!
        - Ты не знаешь, о чем я думал всю прошлую ночь. Я должен был жениться на тебе, Лаура! Почему я понял это слишком поздно?!

«Я поцеловала его первая, - думала она. - Я презираю себя!»
        А он говорил, как будто не в силах был остановиться:
        - Я женюсь на Изабелле. Она врач, мы вместе работали в Индии. Мы открываем частную клинику, она - мой компаньон. Я уважаю ее, я не могу причинить ей боль. А ты… ты, ты…
        - Будь ты проклят со своей клиникой и своей Изабеллой.
        - Ты вправе ненавидеть меня, Лаура.
        - Оставь меня! Меня тошнит… - И, нелепо прижимая к животу подушку от софы, она кинулась в ванную. Ее вырвало. Когда она подняла голову, в окне все также сияло солнце в голубом безоблачном небе. Как странно… Все должно было измениться. Она прополоскала рот, умылась и надела белую блузку и малиновую юбку - наряд, который выбрала утром, охваченная таким счастливым предчувствием.
        Она вышла из дома; Френсис поджидал ее на ступеньке крыльца, глядя на три парусника, которые скользили по озеру под свежим, веселым ветром. Ветерок освежил и лицо Лауры. Френсис тревожно спросил ее:
        - Ну как ты?
        - Как нельзя лучше.
        Его глаза молили. Его голос молил: «Я никогда не прощу себя за то, что случилось сегодня».

«Это в большей степени моя вина, а не твоя…» - хотела сказать она, но не могла выговорить ни слова. Они вернулись домой в молчании.
        Всю ночь она рыдала, вытирая глаза простыней. Когда она поднимала глаза к окну, то видела сквозь деревья два светящихся окна в доме Элкотов. Наверное, это окна его комнаты, и он тоже не спит всю ночь. Может быть, читает, подперев щеку ладонью, - сколько раз она видела его в этой позе. Она вспомнила и ощутила его тело, лежащее на ней. И представила его в постели со своей женой. Она его ненавидела! Но как ей было жаль этой любви, которую она пестовала всю свою жизнь!
        Наутро глаза ее жгло, словно огнем; весь день она пролежала в постели со спущенными шторами.
        - Что с тобой? - встревожилась тетя Сесилия, когда Лаура не вышла к завтраку.
        - Желудок. И солнце напекло. Полежу денек, и пройдет.
        Сесилия решила вызвать доктора Элкота.
        - Не надо, не надо!
        - Френсис уехал, - сказала вошедшая в комнату Лилиан. - Он позвонил рано утром, чтобы попрощаться. Он вернулся в Нью-Йорк.


        ЧАСТЬ III
        ТОМ
        ГЛАВА 1
        Лауре исполнилось двадцать лет. Спустя месяц она закончила колледж, и еще через неделю вышла замуж за Бэда Райса. Почему? Ведь ей вовсе не хотелось выходить замуж. Но все ее лучшие подруги были уже помолвлены, а Бэд был такой славный, добрый, умный и сильный. И он ухаживал за ней целый год, преданно и настойчиво, и это ей льстило.
        Но сколько неожиданностей таит брак! Ведь ты по существу не знаешь своего партнера, не представляешь, что таится в его душе. Он может быть хорошим отцом, преданным мужем - и все-таки в нем чего-то нет, - того, что создает и укрепляет духовную связь между супругами. Да он и представления не имеет о том, что это такое, и знать не хочет об этом. И это спокойное непонимание невыносимо тяжело.
        - К чему об этом говорить? - небрежно возражал он.
        Он был страстным любовником, Лаура понимала это, хотя для сравнения у нее был единственный «опыт» с Френсисом.
        Нередко он был таким неистовым, что целый год, пока Лилиан и Сесилия еще жили вместе с ними, она боялась, что они слышат их по ночам.
        Тетушки хорошо относились к Бэду, им нравился его энтузиазм.
        - Не всякий сумеет взяться как следует за ваше дело, - внушал он им. - Я буду работать с огоньком, вот увидите!
        Выросшему в глуши Бэду очень нравилось жить в городе. Он вспоминал, как впервые был в этом городе мальчишкой, с родителями.
        - Я заметил дощечку доктора Элкота рядом с вами. Вот уж не думал, что буду жить в соседнем доме.
        Тетки словно бы гордились тем, что их зять вырос в глухой провинции.
        - Да, он не из аристократов. Хорошее, здоровое начало, - с удовлетворением констатировали они.

«Оборотная сторона снобизма», - думала Лаура.
        Бэду нравилось, что дом содержится в идеальном порядке. Обед в строго установленное время, ваза с цветами на столе, приборы полированного серебра. В каждой комнатке - вазочки с ароматными сухими лепестками, и часы с боем на площадке лестницы.
        Не прошло и полгода как Лаура забеременела. Бэд был очень доволен доказательством своей мужской силы и не сомневался, что родится мальчик, копия отца, с которым он будет играть в баскетбол, в футбол и ловить рыбу. Она действительно родила мальчика и назвала его Том, Томас - в память о своем отце. Ребенок родился в день похорон доктора Элкота.
        - В этой семье мужчины умирают рано. Слабое сердце, - сказала тетя Сесилия. - Не доживают до шестидесяти. Дай-то Бог, чтобы Френсис был исключением. - Она говорила с Лаурой по телефону. - Я знаю, ты не хочешь, чтобы посетители осаждали тебя в больнице, но я сказала Френсису, что он может зайти к тебе во второй половине дня, - сообщила она извиняющимся тоном.
        - Зачем ты это сделала?! Я только вчера родила ребенка и не в силах принимать никого, кроме членов своей семьи.
        - Френсис такой добрый друг. Я предложила ему посмотреть на мальчика. Он побудет у тебя всего минутку. Ведь он скоро уедет - разберет архивы отца и сразу вернется в Нью-Йорк. Когда ты вернешься домой из больницы, его уже здесь не будет.
        Лаура была вне себя. И, наверное, Френсис тоже. Она была уверена, что он вовсе не хотел навестить ее в больнице, а уступил назойливости тети Сесилии. Встревоженная и раздосадованная, она думала, как ей вести себя с Френсисом, когда он появился с большой коробкой конфет, которую неловко положил на прикроватный столик.
        - Я вспомнил, что вы - сластена, - он натянуто улыбнулся.
        Она сразу убедилась в том, что он вовсе не хотел приходить, что он растерян и испуган. «Мог бы найти предлог отказаться», - сердито думала она.
        Пламя стыда охватило ее, как будто она не лежала в постели, укрытая до подбородка одеялом. Она чувствовала то, что испытывает человек в нелепом сне, когда ему представляется, что он идет раздетый по многолюдной улице и все смотрят на него. Нахлынули ужасные, постыдные воспоминания: как она, прижимая к животу подушку от софы, бежит в ванную, ее выворачивает, и, умыв лицо, несчастная и оцепеневшая, она смотрит в окно, где сияет летний день.
        - Ваши тети сказали, что у вас родился чудесный мальчик.
        Ей захотелось взять реванш. Показать ему, что она не жалеет, ну совсем не жалеет о прошлом.
        - Да, - сказала она весело и звонко. - Мальчик чудесный. Вылитый отец. - И она подняла на Френсиса взгляд, светящийся материнской гордостью. Но он не смотрел ей в глаза, устремив взгляд на стену над изголовьем кровати. Она решила, что он испытывает неловкость и робость, и это восстановило ее душевное равновесие. Она села, опираясь на подушки, и высоко вскинула голову. Пусть он видит, что она заняла свое место в мире - счастливая, окруженная любовью и заботой женщина в шелковой розовой рубашке, вся комната уставлена цветами. Приличия требовали, чтобы она предложила ему сесть. Но с какой стати она будет это делать! Да он и сам, конечно, хочет поскорее уйти.
        - Пожалуйста, присядьте, - услышала она собственный голос.
        - Спасибо.
        Его взгляд блуждал по комнате, ни на чем не останавливаясь. Но, конечно, он не мог не заметить, как сияют на солнце ее золотистые волосы, падающие на плечи. Он снова взглянул на ее белокурую головку на подушке. А его жена, эта Изабелла, которой он
«не в силах был причинить боль»? Как она выглядит, как разговаривает, какая у нее походка? Как он ее любит?
        Ведь он сказал: «Я должен был жениться на тебе, Лаура!» Сказал! А теперь спит с Изабеллой.
        Спят ли они в двойной супружеской кровати? Бэд Райс спит рядом со мной каждую ночь. Он бормочет в мою шею:
        - Твои нежные, душистые волосы… Ты самая красивая на свете… Нежная Лаура, - называет он меня. - Ты так много знаешь, так хорошо все умеешь, мне повезло, что я нашел тебя. А где я тебя нашел? На лестнице в библиотеке. Помню эту лестницу, - смеялся он.
        - Ваши тети просили меня посмотреть на ребенка.
        - Это не обязательно, - вежливо сказала она. - У вас еще столько дел дома! Зачем вам терять время, вы слишком деликатны.
        - Вовсе нет! Я хочу посмотреть на него.
        Тогда она вдруг вспомнила, и расстроилась, что вспомнила не сразу, почему Френсис приехал домой.
        - Мы так огорчены смертью вашего отца. Все его любили.
        - Да. Ему выпал короткий век. - Он помолчал. - Будете вы снова давать уроки музыки?
        Зачем он говорит о пустяках? Ведь он наверняка прочел в ее душе гордый вызов: «Ты думал, что нанес мне смертельный удар, а я победила тебя! Каждую ночь меня страстно ласкают и нежат, и этот малыш, чудесный малыш - дитя любви», - твердила она ему мысленно, а вслух вежливо ответила:
        - Я найду время и для ребенка, и для занятий. Да, мы все слышали о ваших замечательных успехах. Ваши родители говорили нам.
        Френсис издал медицинский справочник, который имел успех. Лаура почувствовала, что она похвалила его как-то снисходительно, словно школьника, который принес хорошую отметку, и, покраснев, добавила:
        - Мы здесь всегда знали, что вы прославитесь.
        - Спасибо, - ответил он просто и встал. - Ну, я ухожу. Молодым матерям нужен покой.

«Молодым матерям»? А его Изабелла - тоже молодая мать? Наверное, нет. Не то он сказал бы, что и у него есть ребенок. Но для чего он пришел? Какой-то нелепый, непонятный визит. Странный, даже смешной. Не надо было ему приходить. Но он продолжал разговор:
        - Моя мать хочет продать дом и уехать на Запад. У нее там много родственников.
        - Да, смерть вашего отца - потрясение для нее и для вас. Спасибо, что навестили меня в такие тяжелые для вас дни.
        - Мне хотелось это сделать. Я думал о том, что мой отец был бы рад увидеть этого ребенка. Он умер за два часа до его рождения.
        Френсис закрыл за собой дверь, и его шаги гулко прозвучали в коридоре. Лаура почувствовала комок в горле, - подступающий ком сожаления и боли. «Да, Френсис, ребенок мог бы быть внуком твоего отца… Не странно ли, Френсис, что я лежу в этой палате, а внизу в детской комнате лежит ребенок Бэда Райса, - и это случилось по твоей вине, Френсис!»
        Через день она вернулась домой. Какие пустяки сохраняются в памяти! Когда Тома привезли из больницы, Бэтти Ли приготовила жареных цыплят и песочное печенье, а Бэд встретил сына в детской с большим игрушечным медвежонком-пандой в руках.
        - Боже, - сказала Лилиан, - это игрушка, по крайней мере, для пятилетнего.
        Тетушки уезжали, предоставив дом молодой семье. Бэд так хорошо справлялся с делом, что они могли, наконец, уйти на покой.
        - Я собираюсь путешествовать, посмотреть разные страны, - говорила Лилиан, - ну, а Сесилия - у нее другие планы.
        Сесилия познакомилась с отставным капитаном, интересным мужчиной, который ухаживал за ней.

        Итак, для Лауры Райс наступила новая взрослая жизнь, с ответственностью за мужа, ребенка и совершенствованием в своей профессии учительницы музыки.
        Когда во второй половине дня приходили ученики, за Томом присматривала Бетти Ли; сидела она с ним и тогда, когда Бэд и Лаура уходили на вечеринки.
        Бэд любил показаться на людях с красавицей-женой, одетой в модные платья. Он любил компании, ему было приятно, что Лаурой все восхищались. Они вели такую насыщенную жизнь, что в первые годы Лауре некогда было заняться самоанализом и подумать, есть ли у нее с Бэдом подлинная супружеская совместимость.
        Они спали на широкой супружеской кровати с белым кружевным балдахином, в комнате с веселыми обоями с цветочным узором. Бэд превосходно знал науку наслаждения, и Лаура повиновалась ему. Он умел целовать долгим, влажным поцелуем, не отрываясь от ее губ, когда тела уже сплетались пылко и неистово. Знал, когда достигнута вершина сладострастных утех и пора прервать соединение. Его руки ласкали ее умело и нежно, и она послушно следовала за умелым кормчим, ведущим их ладью в море страсти и любви. Оба давали и получали дары страсти, наслаждение было взаимным.
        Эти минуты взывали ощущение счастья и единства, бездумного, безрассудного упоения, которое взмывало высокой волной.
        Компания Пайге-Райса процветала, Бэд трудился и проявлял недюжинные деловые качества. Росло число учеников Лауры, дом звенел музыкой. И был еще Том, чудесный Том.
        - Он - портрет твоего отца, - говорили Лауре тетки в отсутствие Бэда.
«Черноволосый ирландец», такой эмоциональный, и эти шелковистые волосы, черные как смоль.
        Мальчик был любимцем Бэда. «Папин сын», - гордо называл его Бэд, когда Том подрос и стал следовать за ним по пятам, и в столярной, и в слесарной мастерской отца.
        Но он был и маминым сыночком, и, забравшись на колени Лауры, жадно слушал сказки про Винни-Пуха. Он нежно ласкался к матери и вовсе не ревновал ее к новорожденному братику.
        - Какой он добрый и чуткий! - говорила Лаура, когда Том озабоченно спрашивал ее:
        - Наверное, Тимми надо полечить в больнице? Он все болеет.
        Хорошенький светловолосый Тимми действительно болел с того самого момента, как его принесли домой из больницы. Он плакал по ночам, Лаура и Бэд часами сидели у его кроватки. Раз за разом он простужался, мучительно кашлял, хрипел, задыхался.
        - Я же тебе говорил, что женщина-врач - это не врач. Как ты могла положиться на нее! - возмущенно кричал Бэд.
        Лаура не отвечала, она знала, что мужчины слабодушны и рады на кого-то взвалить вину.
        Врача переменили. Потом еще и еще, и ни один из них ничем не помог. Одни говорили, что у ребенка колики, другие считали, что у него аллергия. В полтора года Тимми уже дважды перенес пневмонию. А в это время Том в джинсах и ковбойке ходил в школу и был лучшим спортсменом в классе. Контраст был разительным.
        - Неужели в мире нет врача, который понял бы, что такое с нашим Тимми? - в отчаянии взывала Лаура.
        Но однажды ясным зимним днем они с ребенком поехали в больницу, где нашли такого врача. Он был полон сочувствия, но говорил напрямик, - Лаура и просила не скрывать от нее правды.
        - Цистофиброз, - сказал он. - Фатальная болезнь. При тщательном уходе пациент может дожить до двадцати, но… - Он замолк, глядя на Бэда, еле сдерживающего рыдания, и Лауру, которую била дрожь.
        Она справилась с собой и мягко сказала:
        - Может быть, мы не должны были добиваться от вас правды.
        Доктор ответил сочувственно:
        - Не знаю. Но, наверное, хуже всего пребывать в неизвестности.
        Оцепеневшие от горя родители выслушали многочисленные инструкции и взяли своего крошку, завернув его в голубое одеяло, на котором тетя Сесилия любовно вышила белых кроликов.

«Так началась новая, омраченная зловещим предсказанием жизнь», - вспоминала Лаура, лежа на софе и слушая монотонный шум дождя за окном.
        На кухне Бетти Ли что-то выговаривала Графу, собачонке Тимми, славной дворняжке с доверчивыми глазами коккер-спаниеля и резвой прытью терьера. Тимми захотел получить песика в подарок после одной из самых тяжелых своих болезней, и родные, конечно, согласились. Мальчик долго не мог подобрать щенку имя.
        - «Принц»? «Кинг»? - рассуждал он. - Нет, не эти имена, но непременно что-нибудь благородное.
        - «Граф»? - предложил Том, Тимми согласился, и дворняжка получила малоподходящее ей аристократическое имя.
        - О, - сказала Бетти Ли, входя в библиотеку, - а я-то думала, что вы спите. Я не хотела вас беспокоить.
        - Ничего, я как раз собиралась встать.
        - Не вставайте! Я не сказала вам, что ученик не придет. Некому привезти его на машине, а на улице так льет, пешком не доберешься.
        Лаура обрадовалась, что урока не будет. Она редко давала волю темным мыслям, но когда они ее одолевали, Лаура чувствовала себя не только угнетенной, но и физически разбитой. Сегодня урок потребовал бы слишком большого напряжения, хотя Лаура любила свою профессию и ничуть не тяготилась ею.
        Бетти Ли все еще стояла в дверях.
        - С вами что-нибудь неладно? Вы никогда не ложились днем.
        Да нет, нередко ей приходилось прилечь. Бетти Ли, проработавшая у них сорок лет, теперь приходила только три раза в неделю и знала не обо всем, что происходило в семье.
        - Вы слишком устаете, - сказала Бетти Ли, хотя Лаура ей не ответила.
        Внезапно ослепительно вспыхнула молния и загремел гром. Обе женщины вздрогнули.
        - Тимми на пикнике, - встревожилась Лаура.
        - Да мальчишки сразу укрылись где-нибудь, конечно, - успокоила ее Бетти Ли.
        - Но он ведь плохо бегает, наверное, отстал ото всех! О! - пожаловалась Лаура, - так трудно с ним, бедняжкой. Нельзя оберегать его от всего, и нельзя позволять ему вести себя так же, как остальные мальчики. Ведь любая простуда у него может обернуться пневмонией, и перегрев тоже - ему нельзя потеть. Доктор сказал, что нарушение диеты может вызвать диабет. «Пусть он занимается физическими упражнениями, но умеренно», - говорит врач. Но что поделаешь с мальчиком, который без ума от бейсбола и не хочет отставать от сверстников.
        - Но все-таки, мне кажется, он стал покрепче. Для своего возраста он малорослый, но выглядит теперь поздоровее.
        - Благослови тебя Бог, Бетти Ли, за то, что ты меня утешаешь… Но ты сама знаешь, что Тимми такой хрупкий…
        К крыльцу подъехала машина, и в холл вошла встревоженная соседка, ведущая, обхватив за плечи, бледного Тимми. Оба промокли.
        - Простите, миссис Райс, гроза налетела внезапно, и мы не успели сразу укрыться. Тимми что-то стало нехорошо, и я привезла его…
        Лаура кивнула и приказала Тимми:
        - Иди сейчас же наверх, сними все мокрое, надень пижаму и ложись в постель. - Тимми повиновался.
        - Надеюсь, он не заболеет. Такой славный малыш, - извиняющимся тоном продолжала соседка.
        - Ну, что вы, разве это ваша вина! - успокоила она женщину. Та назвала Тимми
«милым малышом», хотя ему уже одиннадцать лет. Все так добры к Тимми, добры и тактичны с ней. Потому что знают, что Тимми должен умереть…
        - Дождь ведь перестал, кто же мог знать, что снова хлынет такой ливень! Вы так любезны, что пригласили его на пикник, мальчик очень радовался. Но я пойду к нему, извините меня, пожалуйста.
        Женщина вышла; автомобиль, брызгая по лужам, отъехал от крыльца.
        Тимми был уже в постели; она отбросила влажные волосы с его покрытого испариной лба.
        - Было очень жарко играть в бейсбол, - объяснил он. - Но другие мальчики играли, и я тоже.
        - Правильно, нельзя отставать от других. - Но он был не такой, как другие, и оба это знали.
        - Что-то у меня с желудком, мам.
        - Это обезвоживание. Пойду принесу воды.
        Но вошла Бетти Ли, неся чашку с водой, холодной, но не очень, и, конечно, не со льдом.
        - Как он себя чувствует, мисс Лаура? Если надо, я останусь.
        - Нет, нет, все нормально. И мистер Бэд скоро придет.
        - Но вы меня позовете, если нужно будет? Не забывайте, он и мой мальчик тоже.
        Да, все любили Тимми. Видит Бог, у него были причины жаловаться, но он не жаловался никогда.
        - Выпей хоть полстакана. И прими…
        - Хлорид соды, - откликнулся Тимми, щеголяя медицинскими терминами. Он знал о том, что у него неправильно функционирует поджелудочная железа. Он многое знал о своей болезни. Наверное, знал и то, что ему суждено рано умереть. Библиотекарь сказал Лауре, что Тимми перечитал в городской библиотеке все медицинские справочники.
        Лаура смотрела, как пьет Тимми. На постель вскочил Граф, на его серой шкуре блестели капли дождя. Тимми обнял его за шею. Глаза Лауры блуждали от столика с лекарствами к углу, к ночному столику, на котором лежал «Том Сойер» с закладкой. Слова не шли на язык.
        - Боже мой, ты загорел! Даже сгорел! При такой коже, как у тебя и у меня, солнце даже в облачный день может обжечь. По себе знаю.
        - И у Тома такая кожа! Я ведь похож на Тома, правда? Только цвет волос разный.
        - Правда.
        - У Тома никогда не бывает прыщей, и у меня не будет. Правда?
        - Наверное, не будет, но если будут, мы с этим справимся.
        - Нет, у меня этого не будет, я - как Том! Ох, я его жду - не дождусь. Когда он приедет - в пятницу?
        - Да. Папа его привезет.
        - И он все лето пробудет дома?
        - Да. Будете вместе играть.
        - Вот здорово!
        Тимми зевнул.
        - А папа скоро придет домой? Лаура посмотрела на часы.
        - Через час. Но ты устал, вздремни немножко. Я заберу отсюда Графа?
        - Нет, оставь его здесь. Он тоже поспит, со мной за компанию.
        Мальчику в возрасте Тимми нужны собака, брат, отец. Он болен неизлечимой болезнью, и все-таки жизнь для него пока проста и ясна. Позже будет хуже.
        Лаура прошла мимо комнаты Тома; дверь была открыта. Она решила посмотреть, все ли в порядке, и вошла в комнату. Через несколько дней он сюда вернется. Гитара, теннисная ракетка, полный шкаф одежды - все личное имущество, которым любящие родители - особенно щедрый любящий отец - наделяют сына-студента. Энергичного, бодрого и здорового сына. Ее надежду.
        Надежду. Вдруг она ощутила какую-то тяжесть на сердце. Она стояла в пустой комнате и смотрела, как падают капли с омытых недавним ливнем листьев дуба. Неохотно отведя взгляд от окна, она посмотрела на письменный стол… желая, чтобы эта вещь волшебным образом исчезла, и зная, что она ее увидит. Да, она лежала на столе, - книга в яркой, броской обложке: «Мой герой - Гитлер». А на стене - фотография Джима Джонсона, красивое лицо с ослепительной улыбкой.

«Том, Том, что же ты делаешь?» - подумала она.
        Лаура еще стояла посреди комнаты, когда в дом вошел Бэд и закричал, поднимаясь по лестнице:
        - Эй, кто дома? А где Тимми?
        - В кровати. Он немного устал, - она рассказала Бэду, что случилось.
        Бэд взорвался.
        - Проклятая иностранка! Она ведь знала, что Тимми нельзя подвергать опасности. Если в третий раз пневмония… Вот распроклятая баба!
        - Успокойся, Бэд. Гроза разыгралась внезапно. Кто бы мог подумать - днем шел дождь, и вдруг снова. Она не виновата.
        - Проклятущая баба! Зачем только Роландсон женился в Европе. На какой-то гречанке или итальянке.
        - Она португалка.
        - Хорошо хоть не еврейка.
        - Я бы не хотела, чтобы ты так говорил, - вздохнула Лаура. - Особенно при Томе. Ты ведь добр к людям, и вдруг такие жестокие слова.
        - Ну, милочка, не волнуйся. Ты живешь в своем мирке, у тебя - музыка и дети, а что творится в большом мире - забота мужчин. Мужчины борются и прокладывают себе путь, а женщин мужские дела не касаются. Мы сами разберемся. Но, как же все-таки Тимми?
        - Он заснул. Не кашляет.
        - Ну, слава Богу, может быть, обойдется. Ты приготовила к приезду Тома его комнату?
        - Да, комната убрана. Только… вот, посмотри, - она показала ему книгу «Мой герой - Гитлер».
        Бэд пожал плечами.
        - А, чепуха. Мальчик впервые оказался вне дома, ну и увлекается всякими новомодными идеями. Ну и хорошо, что хоть задумывается о чем-то, не совсем провинциальный простачок.
        - Лучше оставаться простачком, чем увлечься такими идеями. - Она показала на портрет Джима Джонсона на стене. - Это опасный человек.
        - Я с тобой не согласен, Лаура. Джонсон - не Гитлер. Он говорит немало верного о том, как душат налогами средний класс… Об этих квотах для иностранцев…
        - Да, может быть, но его речи полны ненависти, он обыгрывает невежество людей и в свою политическую клоунаду вовлекает молодых, развращает юные умы. Он меня пугает…
        - Ну и напрасно. Он имеет успех. Уверяю тебя, он пройдет в сенат в ноябре.
        - Я ему свой голос не отдам.
        - Как? Ты собираешься голосовать за Маккензи, Лаура?
        - Да. Он - человек умеренных миролюбивых взглядов, чужд агрессии. Как бы то ни было, - твердо сказала она, - любой лучше, чем Джим Джонсон.
        - Ладно, поступай, как хочешь, но зачем говорить дома о политике? Мы живем в свободной стране, и каждый волен поступать, как ему угодно. А за Тома не беспокойся - он хороший парень и прилежный студент.
        Она нарезала салат, полила его оливковым маслом и встряхнула салатницу.
        - А ты видел у него в комнате расистские книги о черных? Я только надеюсь, что Бетти Ли не видела. Она обиделась бы.
        - Ну, что ты, он так хорошо относится к Бетти Ли. Никогда в жизни он ей не нагрубил. И в этих книжках, знаешь ли, больше правды, чем тебе кажется. Том умный парень, я им горжусь.

«Да, его не изменишь», - подумала Лаура о муже. Бэд высказал то же самое:
        - К чему бесплодные споры? Мы - семья: я, ты и наши мальчики. И это главное, хоть мы в чем-то и не согласны. Верно?
        Она кивнула.
        - Тогда пойдем-ка обедать, - весело сказал он.
        Они сидели за столом, и в распахнутое окно со свежим ветерком веяло запахом душистой травы, смоченной дождем. В комнате старого дома было уютно, но Лауру вдруг пронзило чувство острого одиночества, и она вздрогнула, словно от холода.


        ГЛАВА 2
        - Вы не услышите сегодня Джима Джонсона, но вы должны радоваться за наше дело: он ездит по всему штату и собирает голоса для предстоящих в ноябре выборов в сенат. Мы будем иметь своего представителя в сенате штата, потом он станет губернатором, потом будет защищать дело нашей партии в Вашингтоне. Поддержим же его:
        - Все вместе! Все вместе!
        - Все вместе! - проскандировал зал. Потом тысячи голосов повторили хором:
        - Чего мы хотим? Власти! Власти! Власти! - И снова: - Все вместе! Все вместе!
        Оратор, маленький человечек с редеющими белокурыми волосами, вытер со лба пот и снова заговорил звучным, усиленным репродукторами голосом, наполнявшим темную пещеру зала и взвивающимся до балконов, тоже переполненных молодыми людьми:
        - Мы доберемся до Вашингтона! Да, мы доберемся!
        - Да, да! - проскандировал зал.
        - Мы скинем этих политиков! Хватит с нас болтовни о квотах для цветных и иностранцев, об интеграции. В Вашингтоне возникло правительство для иностранцев. Они, видите ли, борются с дискриминацией. Ну, мы им покажем! Голосуйте за Джима Джонсона, и от речей перейдем к делу. К делу! К делу!
        - К делу! К делу! - заревела толпа; многие поднимали кулаки, другие неистово хлопали.
        Сияющий оратор глядел в зал с радостной улыбкой, потом вскинул руку в нацистском приветствии. Оркестр заиграл военный марш и все, сидящие на сцене, встали и вышли четким военным шагом.
        - Как я люблю военную музыку, - вздохнул Том. - Она горячит кровь.
        Роберта, прижавшаяся к его плечу, благоговейно прошептала:
        - О, это изумительно! Изумительно! - Ее черные глаза сияли. - Какой оратор! Я была разочарована, узнав, что Джима Джонсона не будет, но этот человек зажег все сердца!
        - Какой энтузиазм! Ты никогда не слышала Джима, но еще будет случай, не огорчайся!
        Они прошли сквозь толпу к дверям и вышли в теплую ночь. Вдоль улицы выстроились юноши и девушки в подобии униформы: черных брюках, черном кожаном поясе и с красным значком Джима Джонсона на рубашке.
        - Некоторые из них вооружены, - прошептала Роберта. - Видишь женщину в джинсах? Это Флора Дин, она возглавляет отряды безопасности. Она уже давно в политике, ей под тридцать. Теперь она работает на Джима Джонсона. Такие отряды необходимы - эти радикалы, и эти черные банды опасны! Хи, Лу, Джесси, Норма! Все прошло великолепно, правда?
        Друзья и подруги кольцом окружили Роберту. Том, оказавшийся вне круга, с восхищением наблюдал за черноглазой девушкой, которая явно была лидером этой группы и заражала парней и девушек своей энергией и оживлением. Том гордился, что она выбрала его и была его первой девушкой. Он был младше ее на год, но она предпочла его однокурсникам и научила искусству любви. Она уверяла Тома, что он изумительный любовник.
        Он все-таки стеснялся, что он так молод, и на вопрос о возрасте отвечал:
        - Мне скоро двадцать. - Это звучало лучше, чем «мне девятнадцать».
        - Но ты выглядишь старше, - говорила ему Робби, - ты просто великолепный мужчина. И у тебя блестящий ум. Уверяю тебя, ты выдвинешься на первое место, ведь в нашем университете учатся сплошные тупицы и лентяи.
        Робби имела право так говорить, - она училась прекрасно, легко одолевая даже такие трудные предметы, как химия и физика. Кроме того, она была одним из ведущих сотрудников «Независимого голоса».
        Оторвав глаза от Робби, Том смотрел на высокое здание, из которого они вышли, эффектное и элегантное на фоне синего неба, с узкими длинными окнами, блестящими на солнце. «Да, - подумал он, - неплохо было бы стать архитектором… если б я уже не выбрал астрономию. Но что толку выбирать специальность, если страна, да и весь мир того и гляди разлетится вдребезги? Кому нужны будут архитекторы, кому нужны будут астрономы?»
        Робби, энергичная и целеустремленная, не одобряла таких настроений. Она и на это собрание привела его, чтобы показать молодежь, которая верит в свои идеи и решительно идет своим путем. Но сейчас она, покинув своих друзей, подошла к нему и заговорила вовсе не о собрании.
        - Давай-ка удерем, - сказала она. - Так редко моя комната бывает свободна. Подруга уехала на уик-энд к больной матери.
        - А мой сосед никогда никуда не уезжает. Сидит себе и зубрит латынь и греческий. Славный парень, но чудак. Мы даже не разговариваем, он занимается чуть ли не круглые сутки. У него на разговоры, видите ли, времени нет.
        - Но все-таки вы разговариваете хоть иногда?
        - Хочешь, чтобы я завербовал его? Не выйдет, он сторонник Ральфа Маккензи.
        - Да, плохо, что нельзя самому выбирать соседа по общежитию. Представляешь, со мной был такой жуткий случай. Ну, я тебе говорила, что мне пришлось снять комнату в бординг-хаусе, - так вот почему. В сентябре прихожу я в свою комнату в общежитии, а там распаковывает чемоданы… еврейская девица.
        - «Здравствуйте, - это мне, наилюбезнейшим тоном. - Я - Инид Такая-то, ваша новая соседка. Моя мать навезла еды, думала, может быть кафетерий еще закрыт. Угощайтесь, вот шоколадное печенье, уж такое вкусное.» Бла-бла-бла… болты-болты… а сама распаковывает чемоданы, - вещей! Словно в кругосветное путешествие собралась. Тут вваливается ее мамаша, бриллиант на пальце словно грецкий орех… И эта тоже
«бла-бла-бла», а я стою словно онемела. Потом эта еврейка пошла провожать мамочку, смотрю в окно, - садится в «линкольн» последней марки. Отец у нее адвокат… то ли доктор. Мошенник, конечно. Я мигом сняла комнату, живу теперь с порядочной девушкой.
        Том немного опешил. Его отец был помешан на автомобилях, теперь у него был
«линкольн» восьмого выпуска. Мать все еще ездила в небольшом стареньком
«мерседесе», отец подарил ей эту машину, когда Лауре исполнилось тридцать пять лет. Но отец - честный американец. Американец в нескольких поколениях, не чужак. Все заработал своим трудом.
        - Эй, - спросил он вдруг, - ты все еще работаешь по вечерам?
        - Да, пять дней в неделю. Сегодня я пропустила, чтобы пойти на собрание, сказалась больной.
        - Не понимаю, как ты с этим справляешься, - озабоченно сказал он. Он побывал в грязном и шумном кафетерии с баром, где Робби, скользя между столиками, разносила подносы и убирала грязные тарелки, и почувствовал себя виноватым за то, что у него в кармане - деньги и кредитная карточка. Он предлагал дать или одолжить ей деньги, но она решительно отказывалась. Она была храброй и независимой. И он только мог повторять:
        - Не понимаю, как ты с этим справляешься.
        Она слегка передернула плечами; этот жест показался ему очаровательным.
        - У меня много сил и энергии, я могу спать совсем немного, а учусь быстро и успешно. Просто мне повезло, что у меня такие способности.
        - Но как случилось, что ты еще сверх того активно занялась политикой? - с любопытством спросил Том. - Это в традициях твоей семьи?
        - О, вовсе нет. Я прочитала несколько книг по расовому вопросу, заинтересовалась этими проблемами и решила ими заниматься. Потом примкнула к движению Джима Джонсона. Мои родители не дали мне ничего. Отец мой - из Новой Зеландии, не знаю, почему он приехал в Америку, не знаю, почему женился на моей матери - ну, она была красавица, разве что поэтому. Красива и глупа. Совершенная дура, уж можешь мне поверить. Отец-то был неглуп. Работал учителем. Слава Богу, я унаследовала его мозги и ее красоту. Он не поладил с матерью и вернулся в Новую Зеландию. Мне не посылал ни цента, только открытки к Рождеству. Мне помогала немножко бабушка, но она сама была бедна и еле перебивалась.
        - А твоя мать?
        - Уехала с каким-то мужчиной в Чикаго. Потом он ее, должно быть, бросил. Кажется, она работает в кафетерии. А мой брат нигде и месяца не проработал. Совершенный дурак, да еще наркоман к тому же. А я решила изучать химию, займусь исследовательской работой. У меня выйдет, я своего добьюсь!
        Том молчал. Какой ужасный мир, какую отважную битву ведет эта маленькая гордая девушка. Он вспомнил свой дом: книги, мама играет на пианино, ее золотистые волосы сияют в свете лампы. Отец читает газету. Мир и покой. Мама в кресле с книгой, Тимми в нише библиотеки за столиком делает свои домашние задания.
        Робби словно откликнулась на его мысли.
        - У тебя-то чудесная семья.
        - Да.
        - Вот только твой братишка… Бедный мальчик. Он долго не проживет.
        - Откуда ты знаешь? - Он ни с кем не мог говорить об этом, даже с Робби, - ком подкатывал к горлу.
        - Ты говорил мне, что у него цистофиброз, и я решила прочитать в библиотеке. Чтобы получить представление.
        - Стало быть, ты знаешь. Такой чудесный парнишка! - гневно воскликнул он. - За что ему такая судьба? Добрый, умница, даже политикой интересуется - в одиннадцать-то лет!
        - Да-а?
        - Ну, конечно, он еще мал. Хотя я пробовал уже направить его, хотел повесить в его комнате портрет Джима Джонсона. Мама не разрешила.
        - Она - за Маккензи?
        - Да. Мама у меня чудесная, но о политике я с ней говорить не могу. Отец - другое дело. Он - за Джонсона, но активно политикой не занимается.
        - Но не возражает, чтобы ты занимался?
        - О, он меня во всем одобряет. Никаких разногласий. Но сам он не может отдаться политике, все время занят болезнью брата, и… А в молодости он был знаменитым полузащитником в студенческой футбольной команде. Посмотрела бы ты на фотографии.
        - Ты любишь своих родителей, Том Райс, ты хороший парень!
        - Ого, увидишь, как я хорош, - засмеялся он, устав от разговоров о семье и думая о том, сразу ли они окажутся в постели, когда доберутся до ее дома. Она обычно была не прочь, но, разговорившись на волнующие ее темы, Не всегда могла сразу переключиться. Но сегодня она улыбнулась его реплике и погладила его руку. Разговор о политике иссяк, они мчались все дальше от центра в пригород с бедными домишками. Он затормозил; в старом викторианском особнячке светилось одно окно, - подруга Роберты, уходя, оставила по ее просьбе свет.
        Две кровати, два письменных столика, стулья в оконной нише заполняли маленькую комнату. На подушках - мягкие игрушки, медвежата и зайчики. На стене - огромный, вдвое больше, чем в комнате Тома, портрет Джима Джонсона. Комната пахла чистотой, - Том, выросший в доме Пайге, мог это оценить безошибочно. Роберта подтвердила его мысль.
        - Я сменила белье, когда узнала, что ты приедешь, - сказала она. - Обычно я меняю по средам, И купила саше с ароматом сирени, положила под простыни!
        Он счастливо улыбнулся.
        - В одной постели! Наконец-то!
        Они нетерпеливо скинули с себя одежду и, в запахах сирени и разгоряченной кожи, их тела задвигались в волшебном ритме страсти. Первое свершение было быстрым, нетерпеливым; потом они лежали, блаженно расслабясь, в ожидании, пока нахлынет новая волна. И волны страсти накатывали одна за другой, тела сплетались в неистовом порыве, желание загоралось снова и снова.

        Поздней ночью на улице было так тихо, что они слышали шелест ветра в деревьях. Робби встала и потушила лампу, но от лунного света в комнате стало еще светлее. Они лежали на тесной кровати и, нежно обнявшись, шептались, хотя услышать их никто не мог.
        - Я хотел бы никогда не уходить отсюда, - шептал Том.
        - Жадный! Но завтра еще можешь побыть.
        - У меня на той неделе два экзамена. Надо проштудировать пару учебников.
        - А ты принеси сюда книги. Мне остался один экзамен, но сначала я должна написать передовую для «Независимого голоса». Мы выпускаем последний номер перед летними каникулами, потом возобновим в сентябре. Вот еще чем хороша моя новая комната, кроме того, что она дешевле: соседка - моя единомышленница, и я могу писать статью, разложив «Майн Кампф» на столе.
        - А ты читала «Майн Кампф»?
        - И даже по-немецки!
        - За два года изучила язык! Вот молодчина! Какая ты способная!
        - Да, мне легко даются языки. Я слышала, что все цитируют книги о Гитлере, и никто, видимо, не читал его самого. Ну, я и решила попробовать. Какой изумительный человек! Мир пошел бы иным путем, если бы он победил. А сколько лжи о нем наплели. Шесть миллионов погибших в газовых камерах! Бред! Я непременно процитирую «Майн Кампф» в свой передовой.
        - Вот как, - отозвался Том.
        - А знаешь, как мы боремся с радикалами, всеми этими противниками дискриминации и поборниками прав негров? Мы им на еврейские праздники подсовываем под дверь анонимные письма, это их до бешенства доводит. - Она захихикала. - Знаешь, мы и феминисткам такие письма посылаем. Уж эти еще больше заслуживают, чтобы их взгрели, все они - лесбиянки. - Робби захохотала так, что затряслась кровать. Потом она посерьезнела. - Да, с этими подонками надо бороться, пока они не набрали сил. Я в политике с пятнадцати лет, а у тебя это что-то затянулось. Поразмысли-ка об этом.
        - Да я готов участвовать в движении. Просто дома у нас мало ею занимались. Мама - музыкантша, папа - бизнесмен. Но папа за нас, я уверен. Я вас познакомлю. Он добрый, хороший человек, и энергичный - будет полезен делу, вот увидишь.
        Робби потянулась к Тому и, целуя его шею, нежно прошептала:
        - Ты такой милый, Том. Я от тебя просто без ума. Как я проживу без тебя лето?
        - Э-э, да что ты? Да я буду навещать тебя, непременно. Я начну помогать отцу в бизнесе, но он меня будет отпускать, как только я попрошу. Где твой книжный магазин, в котором ты будешь работать?
        - Не больше часа езды. По Девятой дороге, потом на восток три мили, и ты на месте. Я тебе план нарисую. У меня там будет комната какая-нибудь, но отдельная! Представляешь? Совсем отдельная.
        - Ну, что ж, это будет для нас великолепное лето, - сказал Том. - А теперь, может быть, поспим?
        - Пора, пожалуй! - засмеялась Робби. - Мы славно потрудились.
        Они лежали, тесно прижавшись один к другому, и Том, уже в полудремоте, вспоминал:
        - Какой чудесный день! Утром я блестяще сдал экзамен по астрономии, потом это изумительное собрание в Гражданском центре, потом - ночь утех с Робби… - А завтра - дома! Снова дома, и вкусная еда, приготовленная матерью - бифштекс и шоколадный торт. Работа с отцом, прогулки и плавание с Тимми… Дом, милый дом…


        ГЛАВА 3
        Процессия двигалась по широкому бульвару в центре города, четко отбивая шаг, поднимая руки в фашистском приветствии. Для охраны порядка процессию по сторонам сопровождали отряды полицейских на мотоциклах, а сзади - полицейские машины с мигалками. Подростки, старики и женщины, из любопытства ли, или в знак поддержки следовали за процессией, - день был будний, и мужчины были на работе. Наконец они дошли до места и окружили кольцом памятник в центре города.
        Лаура попала сюда случайно. Она хотела пройти бульваром, после того как сделала все необходимые покупки в магазинах, но толпа увлекла ее. Люди, поджидавшие процессию, взобрались на пьедестал памятника Неизвестному солдату. Они размахивали американскими флагами и яркими брошюрами, выкрикивали лозунги:
        - Только американцы! Только белые! Власть - американцам!
        Лаура почувствовала дрожь отвращения. Эта сцена была оскорбительна для флага Америки, для мемориала герою войны, у подножья которого лежал лавровый венок.
        - Дикие, обезумевшие люди! - возмутилась она. - Мой отец пал за Родину, но не за это же он сражался! - воскликнула Лаура.
        Женщина, стоявшая рядом с ней, сочувственно кивнула:
        - Крикливые подонки!
        - Кто они такие? - спросила Лаура.
        - Национальный съезд правых партий. Вплоть до самых оголтелых - крестоносцев и гвардейцев. У меня дядя служит в полиции, он рассказал, что съехалось до семисот человек - собрались в мотеле и отправились процессией через город. Полиция ожидает беспорядков.
        Процессия торжественным шагом двигалась вокруг памятника, скандируя:
        - Власти! Власти! Мы ее завоюем!
        Множество голосов слилось в грозном хоре, а вскинутые вверх в гитлеровском приветствии руки напомнили Лауре фильмы о нацистской Германии. По спине ее пробежал холодок.
        Какой-то невысокий седой человек начал речь, но его голос был заглушен криками юношей, окруживших памятник. Нельзя было даже понять, кричали ли они в поддержку ему или чтобы заглушить его:
        - Бу! Бу! Бу!
        - Замолчите! - закричали другие. - Замолчите, подонки!
        Началась драка, толпа попятилась и сжала невольных наблюдателей, люди кричали, пытались вырваться из круга.
        - Мадам, идите за мной, - какой-то мужчина попытался вывести Лауру из толпы, но скоро она от него отстала.
        Сквозь облака пробивалось бледное солнце; воздух был насыщен запахами скученных человеческих тел. Завывали полицейские сирены; люди пытались выбраться из толпы, на лицах страх. Толпа несла Лауру, давно потерявшую из виду своего доброго вожатого; может быть, ему и самому не удалось выбраться.
        Толпа обезумела, появились, люди, которые рвались к центру круга, где шла схватка, яростно отпихивая тех, кто хотел вырваться.
        - Пожалуйста, дайте мне пройти! Пожалуйста!.. - отчаянно взывала Лаура.
        - Они пригнали полицейский фургон. Бросают туда арестованных! - взревела вдруг толпа. Давка стала еще ужаснее, Лаура вцепилась в пиджак стоящего рядом мужчины и едва не сорвала его. В паническом страхе люди стонали, кричали; полицейские пустили в ход дубинки. Лауру случайно вынесло из гущи толпы и, собрав последние силы, она вырвалась и проковыляла в тихую боковую улочку - у нее сломался каблук. Переводя дыхание, она стояла, прислонившись к фонарному столбу; потом с трудом пошла по направлению к дому. Половину пакетов из магазина она растеряла в толпе.
        - Лаура? - окликнул ее женский голос. Это была Лу Фостер, жена священника. - Я вижу, что вы тоже едва выбрались. Я-то натерпелась такого страха, как никогда в жизни.
        - Да, - удрученно ответила Лаура, - мы читали о таком в газетах, но до чего же страшна толпа, когда оказываешься в гуще событий.
        - Люди Джонсона, - отозвалась Лу.
        - Мне показалось, что скорее это ку-клукс-клан.
        - Одно и то же. Джонсоновцы выглядят и ораторствуют вроде бы более цивилизованно, но, китайцы говорят, все они едят из одной миски.
        Проехал маленький мальчик на трехколесном велосипеде; из раскрытого окна доносился шум пылесоса. На этой тихой улочке, с высаженными вдоль нее тенистыми дубами, все казалось так спокойно, и мирные обитатели старинных домов, должно быть, и представления не имели о том, что в нескольких стах метрах от них бушует буря ненависти.
        - Да, разницы между ними нет, - повторила Лу.
        - Мой муж поддерживает Джонсона, он считает, что у него нет ничего общего с кланом, что это - клевета, - растерянно возразила Лаура.
        - А мой муж мог бы с ним поспорить. Сейчас Джонсон изображает из себя респектабельного джентльмена среднего класса. А ведь он долгое время был на службе у деятеля клана Фреда Бартлетта. Этот создал потом свою организацию «Сыновья Зевса» - даже в клане они считаются самыми оголтелыми. Джонсон вроде бы отмежевался от них, но все равно он очень опасен. Доверять ему нельзя, Лаура.
        Прежде чем они расстались, Лу озабоченно сказала Лауре:
        - Опасность возникла совсем рядом с нами. Знаете, дом Блейров на улице Фейрвью купила черная пара, и многие этим недовольны. А они уже вселяются. Не знаю, что из этого выйдет. Я слышала такие разговоры, что просто страшно становится.
        - Вы думаете, есть основания беспокоиться? - спросила Лаура.
        - Не только беспокоиться - страшиться… Мы-то с вами узнаем последними, но вполне возможно, что люди Джонсона или какие-нибудь еще уже ведут самую гнусную агитацию.
        - Да, - вздохнула Лаура, - до сих пор на улице Фейрвью всегда было спокойно. - И она вспомнила благородные пропорции особняка Блейров. - Надеюсь, эта черная пара - приличные люди, и чудесный дом Блейров сохранят в должном порядке.
        - Да, они вполне культурные люди. Жена - учительница, муж - специалист по компьютерам. Они приехали из Цинциннати.
        - Ну, не стоит беспокоиться, все обойдется, - отозвалась Лаура. - Ох, - вдруг вспомнила она, - я же не купила кофейного мороженого к приезду Тома. Он его обожает, целую пинту в пять минут съест. Я побегу, Лу, извините меня. Том не был дома с рождественских каникул. Бэд поехал встречать его, и тетушки приедут.
        - А назавтра надо готовить праздничный обед.
        - Да, хлопот по горло. Может быть, за домашними заботами забудется это ужасное утро.

        Лаура и тетушка, сидя на веранде, выходящей в сад, смотрели, как на лужайке играют в футбол Том и муж тети Сесилии.
        - Смотрите, Клем держится против Тома, - с гордостью воскликнула Сесилия.
        Клем Хенсон, немолодой капитан, ушедший недавно на пенсию, действительно был для своего возраста в неплохой спортивной форме, хотя, конечно, Том ради тетушки подыгрывал ему. Клем был добросердечный человек и не требовал от жены, чтобы она после замужества отдалилась от сестры, - Лилиан ездила вместе с супружеской парой в путешествия, - за собственный счет, конечно, - и сейчас они все трое навестили Райсов по случаю приезда Тома.
        Лаура, встретив теток, поняла с особой ясностью, как она тосковала по своим «двум матерям», с их иногда докучливой заботой и чудачествами, но таких добрых, любящих и великодушных.
        - Том становится все красивее с каждым разом, что я его вижу, и все больше походит на твоего отца, Лаура, - черные волосы, белая кожа и темные глаза. О, неотразимый взгляд! - шутливо продекларировала тетя Лилиан.
        Лаура улыбнулась - тетя была права. За исключением редких случаев, когда на Тома находил приступ упрямства и он сжимал губы и хмурился, лицо его было неотразимо привлекательным.
        Сесилия захлопала. Клем обошел Тома. Волосы тетки, давно уже цвета перца с солью, сильно побелели, но лицо ее молодело с каждым годом замужества. Лаура с радостью думала, каким удачным оказался брак двух пожилых людей. Лилиан, которая заметно постарела, заметила со счастливой улыбкой:
        - Как приятно побывать в своем старом доме, посмотреть на эту магнолию в цвету. Когда я ее посадила, она была высотой с полметра.
        - Я бы хотела, чтобы вы побыли подольше, - сказала Лаура.
        - Нет, нет. Нам надо ехать завтра рано утром, а вещи еще не уложены. Мы отправляемся в кругосветное путешествие.
        - О, я так хочу увидеть Индию! Помнишь, Френсис Элкот посылал нам оттуда открытки с чудесными видами? А тебе привез сари, Лаура. Бледно-розовое с золотом. Или голубое с золотом. Я забыла, напомни, - нахмурилась Сесилия.
        Да, завернувшись в тончайшую розовую ткань, обнажив одно плечо, словно одалиска, она танцевала в комнате, любуясь собой в зеркало.
        - Я тоже не помню, - пожала Лаура плечами.
        - Да, больше всего я хочу увидеть Индию, - повторила тетя Сесилия. Ей чудились бело-мраморные дворцы и храмы, журчание фонтанов, звон храмовых колокольчиков. Ни нищета, ни грязь не возникали в ее воображении. Ни опасность инфаркта для нее самой. Милая романтичная тетя Сесилия.
        - Я устал, - сказал Бэд и забросил мяч на веранду. Он вовсе не устал, но не хотел, чтобы Тимми со своим Графом в восторге бегал вокруг играющих в футбол мужчин. Бэд и другие всегда щадили самолюбие Тимми, - мальчик был очень гордый. Такой же гордый и обидчивый, как его отец. Между этими двоими существовала тесная связь, и у них было много сходных черт. Но Бэд никогда не выказывал свою неистовую любовь к Тимми и скрывал даже от жены, какой горечью эта любовь окрашена. Но Лаура это понимала.
        Почему, взывал к неведомым силам Бэд именно на него обрушилась такая трагедия? Ведь он - отец такого здорового и крепкого юноши, как Том!

«Мы могли бы завести еще одного ребенка, Бэд получил бы еще одного здорового сына, - думала Лаура. - Но Тимми требует такого тщательного ухода… И если снова родится больной ребенок - ведь есть какой-то процент вероятности! Это ужасно».
        - Я голоден, - весело заявил Том.
        - Подожди, через пять минут выну мясо из духовки. Сегодня твой любимый ростбиф.
        - Ох, как ты меня балуешь, мама! Вчерашний яблочный пирог был просто объеденье.
        - Раз ты понимаешь, что избалован, то дело еще не так плохо! - засмеялся Бэд.
        Проходя в столовую, женщины остановились около фотографии отца Лауры.
        - Он выглядит таким суровым, - заметила Сесилия. - Я его таким не помню.
        - Военная фуражка меняет выражение лица, - заметила Лилиан. - Вот если б на Тома надеть такую фуражку, его лицо тоже показалось бы строгим.
        - Нет, это не фуражка. Он снялся перед тем, как отправился на войну в Европу.
        - У Тома бывает такое выражение, хотя он на войну не отправлялся.
        - Да, он иногда выглядит очень серьезным. Парень хорошего рода. Вернее, хороших родов.
        И, похвалившись своим родом и воздав должное Райсам, тетушки Пайге проследовали в столовую. Теперь они не сидели во главе стола - эти места занимали Лаура и Бэд.
        За столом красного дерева, вывезенным ее предками из Ирландии, тысячи раз за эти годы бережно навощенном и отполированном, Лаура всегда как-то особенно ощущала преемственность, особенно ясно вспоминала своих родителей, сидящих на стульях, обитых Дамаском, и ведущих чинную застольную беседу. За этим столом отец и мать Лауры праздновали свою помолвку, и молодая женщина явилась в дом жениха после долгих тревожных размышлений о подходящем к случаю наряде - не слишком длинном, не слишком коротком, не слишком глубоком вырезе платья. Викторианские вкусы были строги.
        - Я говорю Сесилии, - обратился к Лауре Клем, - что ваши мальчики очень хорошо воспитаны. У них хорошие манеры. Сегодня не всякий юноша умеет подать даме стул.
        - Это благодаря Бэду, - улыбнулась Лаура. - Он был очень строг с мальчиками насчет манер. Считал это важным, и правильно, конечно.
        - Да, замечательно, что он за этим следил.
        Бэд был польщен.
        - Ну, Том стоил моих усилий. Я воздам ему должное: добавлю на дощечке «Пайге и Райс» - «и сын».
        - А когда-нибудь, - добавила Лаура, - «и сыновья».
        - Конечно, конечно, когда Тимми подрастет, - поспешно добавил Бэд. Он повернулся к тетушкам:
        - О, я помню тот день, когда появилась дощечка «Пайге и Райс», золотые буквы на черном фоне. Я просто ликовал. Задыхался от счастья.
        - Да, много, много перемен, - задумчиво признала Сесилия. - В этом веке жизнь несется вскачь. Теперь мы не так часто посещаем город, и каждый раз узнаем о чем-то новом. И ощущаем перемены.
        - Я слышала по радио в машине, что у вас вчера были беспорядки, - сказала Лилиан.
        - Да, - подтвердил Клем, - мы видели по телевизору. Просто позор. Какие-то бесноватые.
        - Лаура случайно оказалась там, - сказал Бэд. - Ее чуть не убили. Такой ужас! Расскажи, Лаура.
        Лауре очень не хотелось вспоминать, и она рассказала коротко:
        - Да, было ужасно… Они вели себя словно дикари. - Потом, взглянув на Бэда, неожиданно для себя добавила: - И если придет к власти Джим Джонсон, так это только начало. Только начало.
        - Ерунда! - громогласно возразил Бэд. - Как это можно называть Джима Джонсона дикарем? Правда, он иногда слишком эмоционален и немного резковат, но он дело говорит. Те вчерашние подонки не имеют к нему никакого отношения.
        Лаура твердо повторила:
        - А мне говорили другое. Говорили, что за его спиной стоит клан.
        - Что за чушь! Джонсон не больше связан с кланом, чем ты сама.
        - Мы во Флориде, - поддержал его Клем, - тоже слушали его, и почти всем он нравится. А что думает молодежь?
        Том как будто только и ждал своей очереди вступить в разговор.
        - Мы, я и мои друзья - за Джонсона, конечно. - Бэд одобрительно улыбнулся. - Его очень уважают. Маккензи только болтает, а Джонсон займется и расовыми квотами, и слишком высокими налогами…
        - Я буду голосовать за Маккензи, - перебила его Лаура.
        - Этот Маккензи хочет всем угодить, поэтому замалчивает те острые проблемы, которые поднимает Джонсон. Просто трусит. Он поощряет бездельников, предлагает тратить на них государственные деньги. - Том прочесал пальцами волосы, и они закрыли половину его лба словно блестящий шелковый платок.
        - Ай да парень у меня, - хлопнул в ладоши Бэд. - Отлично разбирается в политике. Будет когда-нибудь губернатором штата, верно, Клем?
        Клем с улыбкой кивнул и, повернувшись к Тимми, ласково спросил:
        - Ну, а ты что по этому поводу думаешь, парень?
        Тимми покраснел, и, переведя глаза с Бэда и Тома на мать, сказал своим детским высоким альтом:
        - Я читал кое-что и, знаете ли, этот Джонсон часто говорит низкие вещи. И Бетти Ли сказала мне, что он ненавидит черных.
        - При всем моем уважении к Бетти Ли, - возразил Бэд, - думаю, что она в вопросах политики не очень-то разбирается. Кто-то ей сказал. Это все пропаганда.
        - Да нет, папа, думаю, она сама это чувствует. Ведь черные чувствуют, когда их ненавидят, чувствуют сильнее, чем мы с тобой. По крайней мере, - мягким извиняющимся тоном, опасаясь, что он слишком резко возразил отцу, докончил Тимми, - мне так кажется.
        Лаура смотрела на младшего сына, тронутая и обрадованная.
        - Тимми прав, - сказала она решительно. - В статьях и речах Джонсона много низкого. Это скверно, что такой человек выдвинулся, это пугает меня.
        - Не понимаю тебя, Лаура, - сказала тетя Сесилия. - Джонсон культурный, образованный человек, хороший оратор. Это самый подходящий политик для нашего штата.
        - Вот в этом-то и есть опасность, тетя Сесилия, что он образован и хороший оратор. У него дар убеждения, а люди не понимают, что его идеи - хорошо замаскированные идеи клана. Он опасен, очень опасен. Сейчас он может делать вид, что выступает против клана, а потом, как это было в нацистской Германии… Начнется с малого, а потом… Вчера я уже слышала крики ненависти и видела кровь на мостовой.
        - О чем ты, мама? - спокойно возразил Том. - Что за преувеличения? В нацистской Германии не было никаких газовых камер, не было шести миллионов мифически погибших в этих мифических камерах. Да, были лагеря и тюрьмы, где держали коммунистических шпионов и агитаторов, тех, кто этого заслуживал. Остальное - пропаганда. Еврейская пропаганда.
        - Верно! - вскричал Бэд. - Все это - надувательство.
        - Надувательство? Массовое истребление евреев в Германии, холокост -
«надувательство»?! Как ты смеешь это говорить! Есть фотографии, есть выжившие узники, есть свидетели! В их числе и американские солдаты. Сам Эйзенхауэр плакал, когда увидел этот ужас. Ты отрицаешь историю! Это все равно, что сказать, что в Америке не было Джорджа Вашингтона.
        - А-а, - ворчливо ответил Бэд, - вечно ты защищаешь евреев. А что ты о них скажешь? Сколько у тебя знакомых евреев?
        - Какое это имеет значение? Ну у меня были подружки-еврейки с детства, еще с детского сада. Но я никогда не интересовалась религией и национальностью людей, с которыми знакомлюсь. Мне важно только то, что эти люди порядочные и добрые. Разве не тому же нас учат в церкви?
        Лаура остановилась, потому что все слушали ее в полном молчании. Тетушки никогда не одобряли разговоров о политике за столом, и Лаура не любила их тоже, но она была так возбуждена вчерашними событиями, так огорчена всеобщей недоброжелательностью родных… Только Тимми поглядывал на нее сочувственно.
        Лауру охватила усталость. Бэд и тетки - одно. - Они превосходные люди, - говорит он. - Он - хороший человек, - твердят они. Но как только дело заходит о важных вещах, о том, что творится в мире, падает какой-то занавес и отгораживает ее от
«превосходных женщин» и «хорошего человека». А теперь еще и Том…
        Неужели еще и Том… Она почувствовала себя совершенно одинокой за этим столом, где сидели самые близкие и родные ей люди.
        Молчание прервала Лилиан. - Значит, ты будешь голосовать за Маккензи, Лаура?
        - Да, подтвердила она. - Он порядочный, надежный человек.
        - Родился с серебряной ложкой во рту. Богатые родители. А Джонсон всего добился сам.

«Какая нелепость! - подумала Лаура. - Уж не тете Лилиан говорить о «серебряной ложке».
        - Мы встречали Маккензи, - заметил Клем. - Сесилия не говорила вам? На обеде в Каптиве, прошлой зимой. Производит впечатление незаурядного человека. К тому же красивый. - Он засмеялся. - Женщины за ним гоняются. Тридцать семь лет, холостяк, рыжеволосый…
        - Ох, - вскочила Лаура, - мне надо достать шоколадное суфле из духовки, чтобы сразу подать его к столу, пока не опадет. А то вкус будет хуже.
        - Со взбитыми сливками, мама? - спросил Том.
        - Еще лучше - с ванильным соусом. Помогите мне убрать со стола и принесите тарелки для десерта, мальчики. Нет, Лилиан и Сесилия, вы сидите, пожалуйста.
        Атмосфера за столом изменилась.
        - Хватит политики, - провозгласил Бэд. - Да здравствуют вкусные вещи!
        Лаура, ставившая на стол вазу с суфле, посмотрела на него благодарным взглядом.
        - Клем, твой бокал, вот хорошее вино к десерту! И тебе, Том, - Бэд подмигнул сыну, - в девятнадцать уже можно. Да мне что-то и не верится, что вы в колледже не пьете вина!

«Удивительно, - думала Лаура через несколько минут, - как умиротворяют «вкусные вещи»! «Десерт, вино, сыр и фрукты, кофе - и словно растаяла сдержанная, но напряженная враждебность, вызванная политическими спорами»».
        Гости скоро вышли из-за стола, - Клем напомнил, что им предстоят сборы и отъезд рано утром.
        - Как странно, - сказала Лилиан, - спать как гостья в доме, в котором родилась. Как будто и не уезжала отсюда. А куда вы собрались, Бэд?
        - Деловая встреча.
        - В субботу? - с любопытством спросил Клем.
        - Приходится иногда и в воскресенье заниматься делами. Работы по горло. Конечно, я стараюсь освободиться на уик-энд, но сегодня совершенно необходимая встреча. Очень важная. Я с вами попрощаюсь утром.
        Гости разошлись по спальням, а Лаура с сыновьями остались посидеть на террасе, выходящей в сад. Они разговаривали шепотом, потому что комнаты для гостей находились как раз над террасой.
        Лаура не отрывала глаз от Тома. Что с ним, в какую среду он попал, откуда у него новые идеи? Эти вопросы волновали и будут волновать матерей, сыновья и дочери которых выходят из стен родного дома в большой мир. Но разве Том сам выбрал в университете определенную группу, поддался определенному влиянию? Не была ли почва подготовлена дома?
        Ты должна признать это, Лаура, почва была подготовлена Бэдом. Его расистские шуточки, словечки, перемигивания с сыном… Том дышал этим воздухом… Гнусным воздухом, отравившим юношу с хорошими задатками и добрым сердцем. Неужели время упущено, Лаура?
        - Смотри, вот Полярная звезда, - сказал Том.
        - Где? - спросил Тимми.
        - Вон, смотри, - сказал Том. - Полярная или Северная звезда. Моряки определяют по ней направление.
        - «Светлая Вечерняя звезда» Вагнера… - прошептала как будто для самой себя Лаура. - Такая чудесная нежная музыка.
        - Это единственная неподвижная звезда, - продолжал Том. - Все остальные движутся, кружатся в течение суток. Когда-нибудь ты изучишь хоть азы астрономии, - он ласково погладил Тимми по плечу. - А может быть, и всерьез ею заинтересуешься. Я еще только начал, занимался всего один семестр, но хочу продолжать.

«Как он может думать об изучении звездного неба и говорить такие вещи, которые она услышала от него сегодня за столом?» - изумилась Лаура.
        - Расскажи что-нибудь, я никогда не разбиралась в звездах, - дружелюбно обратилась она к Тому.
        - Вот сюда смотрите! - воскликнул Том. - Смотри, Тимми, вот эти семь звезд, - разве не напоминают они медведя? Так и называется это созвездие - Большая медведица. А вот, рядом, - следи за моим пальцем, сосчитай-ка - тоже семь звезд. Это Малая медведица. Знаете, что мне нравится в этой науке? Точность. Это изумительно. Все предопределено. Вот, двенадцатого августа, ну, может быть, на день позже или раньше, будет дождь метеоритов. А пятнадцатого ноября - еще один, утром. Даже время дня известно, подумать только! Фантастика!
        - Мам, у меня желудок болит, - пожаловался Тимми.
        Она сразу вскочила:
        - И тошнит тоже?
        - Да сам не пойму. И то и другое.
        - Это праздничный ужин, - успокоил Том. - Переел немножко.
        - Иди наверх и ляг в кровать, я принесу тебе лекарство.
        - Нет, - сказал Том, - я все сделаю. Ты сегодня устала, мам. Тим сам знает, какое принять лекарство. Иди наверх вместе с Графом, братишка, а я согрею тебе молока, принесу, и мы еще поболтаем.

        Том услышал из кухни, что Тимми резко закашлялся. Он знал, что тошнота и боли в желудке всегда связаны у брата с мучительным кашлем. Согрев молоко и добавив мед, он отогнал мрачное видение - Тимми снова в больнице - и понес кастрюльку в комнату к брату. - Вот выпей. Пей медленно.
        Тимми и сам все знал, но послушно кивнул головой. После нескольких глотков кашель стал затихать.
        Том смотрел на тонкие пальчики Тимми, сжимавшие высокий стакан. Ручки маленькие, фигурка хрупкая, ниже всех в классе. Но одноклассники были добры и ласковы с Тимми, никто не дразнил его «коротышкой». Наверное, родители сказали детям, что их сверстник очень болен.
        - Смотри-ка, Граф беспокоится, когда я кашляю, - сказал Тимми.
        Собачонка сидела в ногах кровати и переводила блестящий взгляд со своего маленького хозяина на Тома.
        - Знаешь, он мой лучший друг… после тебя, конечно.
        - Ну, я тебе не только друг, но и брат, а это больше.
        Выпив молоко, Тимми обхватил колени руками и выжидательно посмотрел на Тома. Тот понял, что Тимми желает доверительной беседы.
        - У тебя есть девушка, Том? - спросил Тимми.
        - Ну, в каком-то смысле есть, а в общем - нет. - Том не хотел откровенничать с малышом о Робби. - В колледже встречаешь много девушек. На лекциях, на танцах, на футболе. Ну и заводишь знакомство - на неделю, на месяц. Знаешь, как это бывает. Сейчас у меня нет девушки.
        - Это плохо, Том, заведи скорее.
        - Почему ты так думаешь?
        - Потому что у меня есть девушка, - прошептал Тимми в ухо Тома. - Только обещай никому не рассказывать.
        - Обещаю, - торжественно сказал Том.
        - Ее зовут Мэри Бэт. Я каждый день сажусь на ленч за ее стол.
        - Да-а?
        - Да, она меня приглашает.
        - Ну, что ж, у нее недурной вкус, если она тебя приглашает. А она хорошенькая?
        - Самая хорошенькая в классе! Она потрясающая, Том! И одевается потрясающе.
        - А какие у нее волосы?
        - Каштановые. С золотистым отливом.
        - Я бы хотел посмотреть на нее, Тимми.
        - Ну приходи на наш выпускной вечер. Папа и мама всегда приходят, и ты можешь, если захочешь.
        - Конечно, захочу!
        Такое маленькое бледное личико с задумчивыми глазами - мамиными глазами. Том раньше не замечал этого, а теперь вдруг осознал, что у обоих - глаза мечтателей, которые думают о чем-то своем, даже когда говорят с вами. Но ведь все говорят, что и Том похож на мать. И на отца тоже.
        Тимми зевнул, но ему не хотелось отпускать Тома.
        - Папа подарил мне новую игру, посмотри.
        - Ты на часы посмотри, а в игру поиграем завтра! Как ты себя чувствуешь?
        - Отлично.
        - Ну, тогда спокойной ночи, до завтра.

        Том сидел в своей кровати и читал «Протоколы сионских мудрецов». Это был репринт старинной книги, и Робби уверяла Тома, что все написанное там - чистая правда. Там говорилось, что евреи посылали в каждую страну старого мудреца, который подготавливал осуществление в этой стране господства евреев, которое потом должно было утвердиться на всей планете.
        Том засомневался. А, может быть, это и правда. Ведь сколько всяких владений у евреев только в их городе. Половина больших магазинов и лавок - ювелирных, магазинов одежды, обуви, спортивных товаров. В кардиологическом отделении больницы, где в прошлом году делали операцию тете Лилиан, заведующий был еврей. Всюду встречались эти люди, занимающие важные посты, живущие в роскоши.
        - Нет, - уверял он себя, - в этой книге изложены правдивые факты. Просто люди их не знают. Папа, конечно, знал эти факты. Но он был занят работой, обеспечивал семью, он не хотел наживать себе врагов… и не хотел расстраивать маму. Не было смысла спорить с мамой, и отец любил ее такой, какая она есть. Не понимающая жизни, погруженная в свои книги и в музыку.
        Он поднял руку, чтобы выключить торшер, и увидел на своем столе в вазе пышную красную розу. «Какая красивая… мама срезала ее к моему приезду, - подумал Том. - Она пошла в сад и срезала ее».

«…Нет, я не должен был так говорить за обедом. Это огорчило маму. Может быть, не надо было оставлять в своей комнате ни книги о Гитлере, ни даже фотографии Джима Джонсона». Эти вещи появились в его комнате, когда он начал спать с Робби. Тогда началась его взрослая жизнь. Он растянулся в кровати, расслабив каждый мускул своего тела, и вдруг ощутил сладкую боль в чреслах, представив рядом с собой гибкое тело прижавшейся к нему Робби.

«А Тимми, - подумал он, - наверное не узнает этой пронзительной сладкой боли, радости и печали земной любви».
        За окном летняя ночь звенела стрекотом сверчков, как звенела тысячу лет назад. А на другой планете, вращающейся вокруг другого солнца, другие существа наполняют ночь своей музыкой. «Ученые говорят, что после гибели жизни на планете останутся одни насекомые. Тараканы? Пф-ф… сносно. Ну а сверчки вообще - симпатичные создания. Всю ночь они стрекочут под моим окном…». Он заснул.

        Лаура сидела, задумавшись, на неосвещенной террасе, пока не послышался шум колес подъезжавшей к дому машины. Заперев машину в гараже, Бэд прошел на террасу по росистой лужайке.
        - Эй, почему ты здесь?
        - Ничего, просто не хочется спать.
        - Сидишь одна. Что случилось?
        - Право же, ничего.
        - Я тебя знаю. Чувствую, если что-то с тобою не так.
        Так оно и было, но не пускаться же ночью в объяснения. Да Лаура и не хотела посвящать в свои настроения Бэда. И потом - она устала… Ах, как она устала…
        - Как прошло твое собрание? - спросила она Бэда, не отвечая на его вопрос.
        - Превосходно. Хотя слишком затянулось для воскресной ночи. Что поделаешь, люди любят сами себя послушать. - Он поцеловал ее. - Да у тебя новые духи. Как они называются?
        - «Белые плечи».
        - О, твои белые плечи… И белая грудь… И все остальное… А знаешь, я проголодался. Сделай мне сэндвич.
        Кухня, как и весь дом, была предназначена для большой семьи. Фарфоровая посуда в буфете - тонкий китайский фарфор, сияющие медные кастрюли на полках до самого потолка, две плиты - электрическая и редко используемая, но начищенная до блеска, старинная, отапливаемая углем. Аккуратная связка дров, приготовленная в углу для растопки камина в зимние вечера. Кружевная паутина вьющихся растений на окне.
        - Люблю наш дом, - сказал Бэд. «Мой дом - моя крепость». Да, и каждый должен защищать эту крепость, не щадя своих сил. Это я понимаю.
        - К счастью, у нас в Америке нет враждебных сил, против которых надо оборонять свой дом.
        - Напрасно ты так уверена. Старый уклад под угрозой. Его ненавидят евреи, негры, люмпены. О католиках я этого не скажу, я знаю среди них порядочных людей, но для них на первом месте преданность Папе. Не Америке.
        - Не хочешь ли кусочек кекса? Я испекла два, один тетушкам в дорогу.
        - Спасибо, не стоит мне есть сдобу, я уже выпил сегодня пару пива. Лишний вес - реальная угроза для меня. - Он откинулся на спинку стула и откусил кусок сэндвича. - Один приятель рассказал мне, что на улице Фейрвью поселилась пара черных. Купили дом Блейров. Хорошенькое дело!
        - Да, мне сказала Лу Фостер.
        - Такой прекрасный район и вдруг вселяются эти вшивые подонки.
        - Они имели право купить этот дом, - возразила Лаура.
        - Закон можно обойти. Повысить цены так, чтобы они купить не смогли.
        Пальцы Лауры сжали ручку кофейной чашки, но она возразила спокойно:
        - А, может быть, они славные люди…
        - Ну, может быть… Но, черт возьми, Лаура, будь же реалисткой!
        - Я именно реалистка в этом вопросе.
        - Но я рад, что не буду иметь с ними дела. Они все-таки не совсем рядом с нами поселились. Вот Ордвеи сумеют облить их холодом.
        - Ордвеи? - Это были владельцы соседнего с домом Блейров дома. - Ну, и как они, по-твоему, будут себя вести?
        - Ну, будут их игнорировать, - пожал плечами Бэд. - Глядеть сквозь них, словно они прозрачные.
        Да, Грэйс Ордвей сумеет так себя вести. Выражение лица у этой дамы всегда было такое кислое, как будто она сосала лимон. А у мужа всегда было злое и чем-то недовольное выражение лица. Такая пара может напугать черных соседей.
        Как-будто уловив ее страх, Бэд заметил:
        - А знаешь ли, мне кажется, что на этой улице в скором времени случатся беспорядки.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Кто знает? Но, конечно, многим людям это вселение черных совсем не по душе.
        В душе Лауры закипала ярость.
        - Да - таким людям, как ты, - сказала она, четко выговаривая слова. - Как ты, и, к сожалению, как Том, тоже.
        - Том? - удивленно вскинул брови Бэд. - В чем ты нас - меня и его - можешь обвинить?
        - Не в поступках, нет. Но ваши слова подстрекают тех, кто совершает поступки. Ваши идеи, ваши речи вдохновляют их, и в сущности вы так же виноваты, как и они.
        - Я не виноват, что ты такая сердобольная, Лаура. Наверное, готова помочь любому ленивому негру, который клянчит милостыню, или еврею с подписным листом на сооружение Стены плача.
        Она сжала руки, чтобы заставить его замолчать:
        - Лучше иметь слишком мягкое сердце, чем ледяное, или чем вовсе не иметь сердца.
        Бэд улыбнулся своей ослепительной улыбкой, - он не любил вести споров. Но Лаура не желала остановиться:
        - Я не могу сладить с тобой! Я не виню тебя - у тебя было суровое детство. Но я не позволю тебе сеять зло, семена которого растут в душе Тома. Он становится холодным, жестоким. А потом это коснется Тимми.
        - Говори потише, не то разбудишь тетушек!
        - Говорить с тобой - все равно, что биться головой о каменную стену. Будь ты проклят, Бэд!
        - Да полно тебе, Лаура, вечно ты все преувеличиваешь! Это твой недостаток, хотя других у тебя нет. Том - образцовый сын. Если он наберется ложных идей, то это временное и мы с этим справимся. Мы с тобой - разумные люди, и не дадим злу проникнуть в наш дом. Идем же в кровать. Я устал.
        - Иди, а я - нет.
        - Не устала или не хочешь в кровать?
        - То и другое.
        - Ну, идем же в кровать, ты от меня получишь кое-что приятное.
        - «Приятное», - повторила она. - Ты мне омерзителен.
        Он рассмеялся и потрепал ей пальцем волосы.
        - Ну, как хочешь. Я иду спать. Завтра мы все это переживем, и я не буду тебе омерзителен.
        Она ждала в кресле, пока он заснет, - обнаженный и мужественный под одеялом. Потом она легла на краешек широкой супружеской кровати и бодрствовала почти до утра, думая о том же - что она все могла простить Бэду, пока не поняла, что тень зла ложится на Тома. - Том. - Это была последняя мысль, перед тем, как она задремала.


        ГЛАВА 4
        Пару дней спустя взволнованная Бетти Ли обратилась к Лауре:
        - Вы знаете этот красивый кирпичный дом на улице Фейрвью, ну, с металлической оградой кругом?
        - Да, это дом Блейров. Они дружили с моим дедушкой и бабушкой, то есть, их дедушка дружил.
        - Так они дом продали.
        - Да, я слышала, - отозвалась Лаура.
        - Но вы не знаете, кто его купил!
        Блеск оживления в глазах Бетти Ли почему-то был неприятен Лауре, напомнив по непонятной ассоциации ужасное позавчерашнее утро, предвестие беды, высказанное Лу Фостер, и вчерашний разговор с Бэдом.
        - Я и это знаю, Бетти Ли. Черная супружеская пара. Очень приятно, - спокойно заметила она.
        - Такой особняк! Они выложили за него вот такую кучу денег! - Бетти Ли показала руками.
        Дом, конечно, не был особняком, но Лаура не возражала. Вдвое меньше дома Райсов, это был красивый образчик георгианской архитектуры, с фронтоном и портиком над входной дверью.
        - Они из Цинциннати, мой брат сказал. Он возчик фургона. Привез часть их вещей. А окончательно они переезжают на той неделе.
        В четверг утром Лаура спросила, переехали ли новые владельцы в дом Блейров.
        - Вчера. Мой брат говорил, что у них очень много мебели, с трудом разместили. А я видела в окно пианино. - Бетти Ли торопилась выдать всю информацию. - Муж работает в компьютерном бизнесе, важная шишка. Старшей девочке восемь, двое помладше. Уот, мой брат, видел весь дом внутри и просто в восторге, - там такие красивые круговые лестницы!
        Наверное, все черные в городе обсуждали вселение черной семьи в дом на лучшей улице города. «Что ж, неудивительно, - подумала Лаура, - неграм хочется взять реванш».
        - Как их имя? - спросила она.
        - Иджвуды. У меня есть кузен Иджвуд, но он им не родственник.
        Лаура задумалась на минуту, потом сказала:
        - Бетти Ли, достаньте, пожалуйста, корзину для пикников и протрите ее. Я отнесу Иджвудам холодный обед. Наверное, они со всей суетой переезда ничего себе не приготовили и будут рады, что не придется возиться с обедом.
        - Как это на вас похоже, - в восторге воскликнула Бетти Ли. - Есть соседи и поближе к их дому, но им это и в голову не придет, как вы думаете?
        - Да, я тоже так думаю, - отозвалась Лаура, вспоминая слова Бэда. - Будут смотреть сквозь них, словно они прозрачные…
        Она встала со стула.
        - В холодильнике есть жареный цыпленок. Я пойду в огород, нарву помидоров. Вчера я купила булочек, и мы с вами сделаем чудесные сэндвичи и салат.
        - У вас золотое сердце! - снова восхитилась Бетти Ли.
        В два часа дня Лаура стояла перед домом Блейров, - нет, Иджвудов, - с большой корзиной в руке. Молодая чернокожая женщина с веником в руке открыла входную дверь.
        - Я Лаура Райс. Я принесла вам небольшой холодный обед, чтоб вам не готовить сегодня.
        - О, как вы добры! Прямо не знаю, что сказать. Как вы добры! Вы - наша соседка? Из дома рядом?
        - Нет, я живу на другой улице, Западной Дубовой. Но это совсем рядом, меньше полумили.
        - О-о, вы шли целых полмили! И я держу вас на солнце, - зайдите же, пожалуйста, в дом!
        Войдя в дом, Лаура увидела в холле нераспакованные картонки и узлы.
        - Давайте отнесем корзину на кухню, - сказала она. - Салат надо положить в холодильник, он с цыпленком. А вот шоколадное печенье. По рецепту моей мамы.
        - Столько хлопот для вас!
        - Ничуть. Я люблю печь, меня это успокаивает. А ваш дом я знаю. Прекрасный мраморный камин и высокие потолки.
        За домом был сад с зеленой лужайкой, на которой стоял манежик для грудного младенца - он уже ползал, а мальчик постарше катался на трехколесном велосипеде. Восьмилетняя девочка качалась на турнике.
        - О, я вижу, дети уже освоили сад! - сказала Лаура.
        - Да, именно это нам здесь особенно понравилось. Для детей просто замечательно.
        - Кто-то мне сказал, что вы - учительница.
        - Да, когда бэби подрастет, вернусь к работе. Дом, грудной ребенок и работа, - с этим мне не справиться.
        Лаура увидела в раскрытые двери пианино и спросила, кто на нем играет.
        - Я немного играю, но плохо. Купили-то мы инструмент для Синтии, она любит музыку, и мы надеемся, что у нее есть талант.
        - Я учу игре на пианино.
        - О, правда? Я мужу говорила - первым делом, как только устроимся, надо найти учителя для Синтии. Не скажете ли вы мне… не согласитесь ли вы или, может быть, вы считаете, что девочка слишком мала?
        - Я должна сама вынести определенное впечатление, - откровенно объяснила Лаура. - Ненавижу заниматься с детьми, которых стремятся увлечь музыкой родители. Надо, чтобы они хотели сами.
        Миссис Иджвуд на этот раз улыбалась со спокойной уверенностью.
        - Не тот случай. Вы только послушайте ее, и увидите, что она любит музыку.
        - Я рада буду послушать ее.
        - Наверное, не сегодня. Ведь вы зашли на несколько минут.
        В этой женщине была деликатность и спокойная грация. Она все больше нравилась Лауре.
        - Я хочу послушать ее сейчас.
        Маленькая девочка с огромными черными глазами и круто завитыми кудряшками вошла, поздоровалась и села за пианино.
        - Что мне сыграть - вальс или марш?
        - Вальс подойдет для такого праздника - ведь у вас новоселье! - сказала Лаура.
        Девочка очень мило сыграла вариацию на тему «Голубого Дуная».
        - Хорошо, - сказала Лаура. - Сколько лет ты берешь уроки?
        - Два года.
        - Тогда - даже очень хорошо. Ну, хочешь быть моей ученицей?
        - Да, да! Вы такая красивая! Женщины обменялись улыбками.
        - Вы не спросили о моем дипломе. У меня музыкальное образование, - сказала Лаура.
        - Я так рада, что вы будете заниматься с Синтией! - воскликнула Полина.
        Короткий визит закончился. По пути домой Лаура чувствовала, что, сделав маленькое доброе дело, была в полной мере вознаграждена милой доброжелательностью новой знакомой. Но она решила пока никому дома о сегодняшнем визите не рассказывать.


        ГЛАВА 5
        Том блаженно растянулся в развороченной постели, которую только что покинула Робби.
        - Приятнее смотреть, как ты раздеваешься, но глядеть, как ты одеваешься тоже небезынтересно, - шутливо заметил он.
        Она кинула в него полотенце.
        - Эй, а ты что разленился? Вставай!
        - Я не разленился, а испытываю умиротворение. Так на меня действует утренний секс. Может, повторим?
        - Ну и жадина же ты, Том Райс. - Она нагнулась над ним, он схватил ее, она вырывалась, они целовались и хохотали, пока она не отскочила к стенному шкафу. - После полудня вернусь, получишь еще, ненасытный. А сейчас в моем распоряжении полчаса до лекции. - Она пригладила перед зеркалом волосы. - Надень свой лучший костюм и галстук, Джим Джонсон - стильный мужчина. - Она отступила от зеркала, чтобы рассмотреть себя в полный рост. - Хотела бы я иметь приличное платье, - пробормотала она, надув губки.
        - Да ты что? Тебе идет красное, и сидит оно чудесно.
        - Ах, Томми, что ты в этом понимаешь? У женщины должно быть много туалетов. Ах, будь у меня такие богатые родители, как у этой еврейки Инид, я бы набила платьями весь стенной шкаф. - Хоть бы мне отец побольше денег посылал, - продолжала жаловаться Робби, - мне так хочется снять комнату, где я буду одна. И получше, пускай подороже этой; посмотри, какая здесь грязь, дешевка. - Она показала ему убогий туалетный столик с двумя рассохшимися выдвижными ящиками. Продавленное кресло, выцветшее красное покрывало на постели… Том вспомнил свой ухоженный дом, навощенную мебель, чистоту и опрятность кругом. А ведь одевалась Робби так опрятно и чистенько, - это очень нравилось в ней Тому. Такой разительный контраст.
        Но Робби уже оставила жалобный тон и весело заметила:
        - Да ладно, это только до лета. Зато близко к книжному магазину, где я работаю.
        Ее быстрые перемены настроения всегда восхищали Тома; сейчас Робби оживилась, глаза заблестели, и она вдруг закружилась на месте так, что юбка развернулась вокруг девушки, словно открытый зонтик.
        - Ну, давай я тебе еще разок расскажу. Ведь как это здорово получилось! Мы распаковывали книги в нашей лавке, когда явился Джим Джонсон. Мистер Дэдли был так любезен, что представил меня ему. Сказал, что я - ведущий сотрудник «Независимого голоса». Дэдли волновался, не явятся ли подонки из левых и не устроят ли провокацию. Они думают, что мы храним бомбы в магазине. Так и есть, - понизив голос, сказала Робби, - мне кажется…
        - Ты сказала, что Джим Джонсон пригласил нас на ленч.
        - Ну, не то формальное приглашение…
        - Я завтра снова тут буду, - сказал он, - так давайте, ребята, выпьем кока-колы и поболтаем.
        - Ох, как здорово, что ты с ним познакомишься, Том! Он потрясающий. Сексуальный. Вот увидишь!
        - Я откладываю деньги, чтобы купить к концу лета машину, - сказал Том, открывая дверцу отцовского пикапа.
        - Это будет замечательно, - весело сказала Робби.
        Мама предложила ему свою машину, но он не знал, как отнесется Робби к старому
«мерседесу». Сначала они ехали по большой дороге, по сторонам которой тянулся ряд аккуратных хорошеньких домиков. Потом пошла довольно плохая дорога по коричневой равнине с пересохшей, в трещинах землей, среди которой всего два-три поселка выделялись зелеными пятнами каких-то насаждений. Том недоумевал, кому и зачем пришло в голову открыть книжную лавку и склад в такой безлюдной местности.
        Наконец они доехали до поселка, где Робби велела остановиться около небольшого дома с американским флагом. Дом имел запущенный вид, лужайка заросла некошеной травой.
        - Здесь, - сказала Робби. Увидев озадаченный вид Тома, она добавила. - Пока здесь. Потом, может быть, переберемся в другое место.
        Она постучала, и дверь открыл пожилой мужчина с опущенными книзу уголками рта. - Том догадался, что это - мистер Дэдли.
        - Это Том, - бодро заявила Робби. - Ну как, Джонсон приехал?
        - В пути. Вы явились рановато.
        - Лучше, чем опоздать, - так же бодро заявила Робби. - Ну, пойдем, - обратилась она к Тому, - я покажу тебе, как у нас там, наверху.
        Наверху была большая комната со множеством книжных полок по стенам. Из мебели был только один письменный стол; женщина, сидевшая за ним, поднялась и вежливо приветствовала их.
        - Аделина, это Том. Он здорово помогает мне в газете, а в этом году вообще вовсю включился в наше дело.
        - Рада с вами познакомиться, Том.
        Эта женщина была настоящая леди. Он сразу почувствовал это, пожимая ее тонкую, нежную руку. Она была… ну, как мама. Изящное продолговатое лицо, прекрасно сшитое полотняное платье, жемчужные сережки в маленьких ушах, похожие на мамины. Эта женщина казалась совсем не на месте в пыльной запущенной комнате.
        - Миссис Айронс - самая активная из наших добровольцев. Она всей душой отдается нашей работе. А это Том, новый друг нашего дела.
        - Зовите меня просто Аделиной, Том, и не верьте преувеличенным комплиментам нашей милой Робби. Да, я работаю усердно, но наше дело этого требует. От наших усилий зависит, какую страну вы унаследуете от нас, - вы, молодые. Я не хочу быть высокопарной, но это так и есть.
        Том беглым взглядом посмотрел на корешки книг. Слова «Гитлер», «Вторая мировая война», «негры» повторялись в заглавиях.
        - Доставайте с полок и покупайте, что хотите. И рассказывайте вашим друзьям - у нас можно заказать книги, мы посылаем их авиапочтой. Внизу около двух тысяч книг готовы к отправлению.
        Они спустились на первый этаж, там стояло много ящиков, частично заполненных книгами.
        - Мы посылаем заказы во все концы страны. Не сомневаюсь, что мы поможем Джиму Джонсону в его предвыборной компании.
        - Он ваш единомышленник?
        - Вовсе нет, Боже правый! Мы расходимся во многих, в очень многих вопросах. У него свои идеи, и с нами он связан случайно, через меня. Я - его старый друг, одноклассница, и знаю, что он превосходный кандидат - порядочнее человека едва ли найдешь. А-а, вот и он, слышу шум его машины.
        Джим Джонсон был красив. Он казался привлекательным и на портретах, но они, пожалуй, не воздавали ему должное полностью. Правильные черты лица, привлекательная улыбка, светлые волнистые, словно завитые волосы. Великолепная фигура, высокий рост. Том сразу увидел, что его светло-серый летний костюм сшит у лучшего портного, и был рад, что по настоянию Робби надел хороший костюм.
        - Привет, Робби! - приветствовал девушку Джонсон. - А вы, конечно, Том? - Он пожал Тому руку, глядя ему прямо в глаза. - Друг. Роберта рассказала мне, что вы оказываете ценную помощь газете. Наш «Независимый голос» должен иметь успех, это крайне важно.
        - Вряд ли моя помощь так уж ценна, но я стараюсь.
        - Отлично, отлично. Нам надо побольше таких молодых людей в университетах. Когда я пройду в сенат, мы позаботимся о том, чтобы указать молодежи правильное направление. Надеюсь, ты голосуешь за меня. - И Джонсон вскинул голову, одновременно выражая уверенность, что иначе и быть не может, и притворным недоумением во взгляде, выражая сомнение - а, может быть, юноша собирается голосовать против него. Восхищенный этой пантомимой, Том энергично закивал, и оба заулыбались.
        - Очень важно, - продолжал Джонсон, - чтобы наша газета оказала воздействие на бывших питомцев университета, рассеянных по всей стране. Многих не очень волнуют выборы в сенат, и газета должна стимулировать их интерес. Некоторые из них помогут и субсидиями. И тогда мы сможем организовать большое предвыборное собрание, чтобы вдохновить молодежь. Молодежь - это все. Я приеду на это собрание, произнесу речь и отвечу на вопросы. Если вы поможете этому делу, то вы просто молодчина.
        - Это большая честь для меня, - с радостной улыбкой ответил Том.
        - Ну, что ж, - сказал Джонсон, - уже время ленча. Когда-то я с женой жил в этих краях, и хозяин закусочной - мой приятель. Он ждет нас. У него есть отдельные кабинки в задней комнате, так что мы можем посидеть там за гамбургером. Поехали!
        Они втиснулись в машину Джонсона, набитую брошюрками и памфлетами, проехали мили две и остановились у харчевни посреди высокого кустарника. Они вошли через задний вход, толстый человек в засаленном переднике принес им гамбургеры и кока-колу и вышел. Они остались одни в тесной комнатке - с потолка свисала полоска липкой бумаги для мух.
        - Не очень-то роскошно, - засмеялся Джонсон, - зато ни газетчики, ни почитатели меня здесь не славят. - Он положил перед Робби блокнот и ручку. - Ну, записывай то, что я буду говорить. Кое-что вы можете включить в свои передовые. Но, - взгляд его стал пронзительным, - не упоминая моего имени. Категорически. Я не связан с вашей группировкой. Я - приверженец одной партии, той, что выдвинула меня в сенат. Против меня могут начать грязную кампанию. И так с самого начала моей политической карьеры меня обвиняют в связях с ку-клукс-кланом. Да что говорить, еще со студенческих лет! Меня не любили ни либералы, ни профессора колледжа, ни толпа обывателей. Многим я был не по душе, и мои речи перевирали и перетолковывали. И мои передовые - я работал в газете, вот как вы сейчас, но я никогда не принадлежал к клану, никогда!
        Робби возразила задумчиво:
        - А мне кажется, я понимаю, почему вас обвиняли в принадлежности к клану. В его программе есть разумные вещи. Америка наводняется чужаками, в их душах нет ни зернышка американизма.
        - Ты права, - сказал Джонсон, улыбнувшись Робби. - Но, если хочешь быть избранным, говорить об этом нельзя. Клан ведь действительно заходит слишком далеко. Упаси Бог, я не призываю линчевать черных и я не антисемит. Но знаете ли, - сказал он задумчиво, - надо ознакомиться со всеми точками зрения. Я с юности читаю Хоббса, Ницше, Адама Смита, Шопенгауэра, у всех можно найти полезные идеи. Даже у коммунистов. Не в их практике, конечно, но в их философии - не все можно. Я бы вам советовал все читать и как следует обдумывать. Я тому же учу своих детей, хоть они моложе вас. Да, вы собрали в вашем книжном магазине замечательный материал. - Джонсон посмотрел на часы. - О-о, я опаздываю. Предстоит проехать сто пятьдесят миль. Кандидатам надо бы выдавать талон на разрешение превышать скорость. Ну, а вы, молодежь, прощайте, надеюсь, скоро увидимся.
        - Вот это мужчина! - воскликнул Том, когда Джонсон уехал. - Настоящий лидер! Разумный, образованный человек, умеет все четко сформулировать. Вот уже его никто не назовет краснозадым.
        - Еще бы! Какая замечательная встреча. День у нас прошел отлично. И ночь тоже, - хихикнула она.
        - Ну, ночь-то - как всегда. А что ты скажешь насчет пятницы? Я свожу Тимми на бейсбол - и прямо к тебе.
        - Как ты заботишься о мальчике, - сочувственно сказала Робби.
        - Он же - мой брат, - очень просто отозвался Том.


* * *
        Робби позвонила Тому по телефону.
        - А ты знаешь, - спросила она, - что в вашем городе в следующую среду состоится большое собрание, на котором будет выступать Джонсон?
        - В газетах об этом ничего не было.
        - Нам сообщили. Я поеду, чтобы написать потом ударную статью для газеты.
        - Прекрасная мысль! А я напишу о следующем собрании.
        - Но ты и на это приходи обязательно. Я поеду на машине Дэдли, и мы захватим тебя по дороге. Западная Дубовая улица, какой номер дома?
        Он не хотел, чтобы Робби встретилась с его родителями, особенно с мамой. Почему? Он и сам не мог понять.
        - Давай я буду ждать тебя на углу Западной Дубовой и улицы Тилден. Скажи, когда мне там быть?
        В среду родители сидели и читали в гостиной. Отец посмотрел на него из-за газеты:
        - Куда-то собираешься, Том?
        - Да, никуда особенно.
        - Желаю удачи, - отец смачно рассмеялся. - Когда же и гоняться за потаскушками, как не в девятнадцать лет?
        Том стоял у фонаря, в свете которого кружились мошки и мотыльки. Подъехал огромный седан; за рулем сидел Дэдли, рядом - Робби; она открыла дверцу:
        - Садись, здесь впереди три места.
        - Нет, я сяду сзади.
        Мысль о том, что Робби будет сжата между ним и этим несимпатичным, каким-то скользким Дэдли, была неприятна Тому.
        - Показывайте, как ехать на эту улицу Фейрвью. Я плохо знаю эту часть города, - сказал Дэдли.
        - Почему Фейрвью? - удивился Том.
        - Там произошел какой-то инцидент.
        - А что там случилось? Ты мне не говорила, Робби.
        - Нам сообщили только сегодня утром, что какой-то парень организует митинг протеста на этой улице Фейрвью. Какой-то Андерсон. Сторонник Джонсона, богатый и влиятельный. Необходимо нам принять участие.
        Грег Андерсон. Том вспомнил чрезмерно ярко одетого парня, которого потом родители перевели в частную школу на север. Вдруг он почувствовал неловкость - что бы там ни произошло на улице Фейрвью, это случилось слишком близко к родному дому.
        - Да куда мы торопимся? Наверное, ерунда какая-то! - сказал он.
        - Может, и ерунда, но надо увидеть своими глазами. Говори, направо или налево?
        Машина на несколько секунд задержалась на перекрестке, и Том понял, что, наверное, беспорядки на улице Фейрвью связаны со вселением черной семьи, о которой рассказывала мать. Она будет недовольна, если его заметят на этом митинге протеста. Он с усилием выговорил:
        - А знаете, мне это неудобно. Я живу-то почти рядом, и у отца тут друзья. Священник нашей церкви. Отец меня убьет, если узнает, что я был на этом митинге.
        Дэдли обернулся, глаза его блестели как стальные лезвия.
        - Куда ехать? - спросил он отрывисто. - Что ж мне, всю ночь здесь стоять, пока ты трясешься, словно старая баба.
        - Налево. Проедешь теннисный клуб, еще раз налево, и начинается улица Фейрвью.
        Сердце Тома забилось. Он позволил назвать себя «старой бабой» в присутствии Робби.
        - Я и не думаю дрожать, - сказала он жестко. - Я не только об отце думаю. Если мы дадим неверную информацию, да еще инцидент может оказаться не очень красивым - это может повредить и нашей работе, и нашей учебе в колледже, Робби.
        - А, может быть, Том прав, мистер Дэдли? - нахмурив бровки, спросила Робби. - Джим Джонсон рассчитывает на нашу помощь в избирательной кампании, так не надо ввязываться в сомнительную историю.
        - О'кей, проедем улицу, припаркуем машину, а сами пройдемся, посмотрим. Интересно ведь.
        Была темная облачная ночь, да еще старые дубы смыкали свои вершины над улицей Фейрвью. В конце улицы было припарковано множество автомобилей и фургонов; людей в них не было. С другого конца улицы собралась толпа человек в сто. Люди стояли на лужайке перед каменным домом; на подиуме, составленном из деревянных ящиков, стоял оратор. Свет фонарей по углам террасы углублял окружающую темноту, и сцена казалась фантастической.
        - Это Грег Андерсон, учился с ним короткое время, - прошептал Том.
        Должно быть, оратор говорил уже долго, - толпа устала, люди перешептывались, переминались, а юноша на подиуме пронзительно кричал, чтобы привлечь их внимание.
        - Чего хотят эти люди, подстрекаемые либералами? Преимуществ в получении рабочих мест, в поступлении в университеты, они хотят проникнуть и в правительство. Чего же больше? Они хотят занять все первые места, подчинить нас себе. Вот, посмотрите на этот дом за нами! Кто бы из вас не хотел поселиться в этом чудесном доме? А вселяться в такие дома будут они, да и в Белый дом проникнут. Хотите вы этого? Не хотите, так голосуйте за Джима Джонсона, он этого не допустит. Он возглавит борьбу с этим злом.
        Слушатели снова вдохновились, все головы повернулись к оратору. Вдруг послышался как бы топот лошадей. Том увидел отряд из нескольких десятков людей в тяжелых сапогах, которые и стучали по мостовой, в касках и закрывающих лицо темных очках. Они хором что-то проскандировали и ринулись через низкую изящную металлическую ограду особняка Блейров. Крики, топот, гам - и вдруг звон разбитого стекла. Все окна нижнего этажа были разбиты одновременно, словно по команде. В неосвещенном доме раздался жалобный испуганный детский крик, успокаивающий женский голос.
        - Не расходитесь! Нам ничего не сделают! - кричал Грег Андерсон.
        Но люди опрометью бежали к своим машинам и фургонам, ревели гудки, возник настоящий хаос. Том, Робби и Дэдли побежали к машине.
        - Что делать? - спросил Том.
        - Проклятые идиоты, - пробормотал Дэдли. Уже раздавались гудки полицейских машин и фургонов.
        - Надо выбраться отсюда, - растерянно сказала Робби. Том, стоявший около машины Дэдли, увидел в проехавшем мимо линкольне знакомые лица.
        - Боже милостивый, Робби, это наш священник с женой. Друзья мамы. Они меня узнали.
        - Иди в машину! Никто тебя не узнал в этой суматохе.
        - Я уверен, что узнали!
        - Живо в машину! - яростно заорал Дэдли. Он сдал назад и сумел вывести машину из толчеи.
        - Да если они тебя и видели, Том, - продолжала успокаивать его Робби, - ты ведь не бил окна. А они и сами, небось, явились сюда поглазеть.
        - Это другое дело. Они живут тут рядом, за углом. Дэдли сумел вырваться с улицы Фейрвью, завернул за угол, за другой. Сирены полицейских машин слышались уже вдалеке. Том сказал:
        - Шоссе недалеко. Я выйду и пойду домой.
        - Сначала укажи мне направление, - прорычал Дэдли. От него терпко пахло потом.
        - Направо и внизу обогнуть холм.
        - Черт возьми! - простонал Дэдли. - Хуже с нами ничего случиться не могло. Оказаться свидетелями инцидента с черными подонками, а если нас видели - уж непременно объявят участниками.
        В воображении Тома возник шум толпы, рев гудков, искаженные лица в свете фонарей.
        - Надеюсь, никто из черных не пострадал.
        - А, не все ли равно, - сердито откликнулась Робби.
        - Неужели все равно? Ведь это же люди.
        Дэдли злобно рассмеялся:
        - Люди, которые сами на это нарывались. Поселиться в фешенебельном районе им захотелось. Ведь ты же не лезешь в Букингемский дворец.
        Да, в самом деле. Эти люди не принадлежали к кругу Ордвеев, Андерсонов, семьи священника. Да, они не вписывались в этот круг, и Том не хотел бы, чтобы они вписались. Всяк сверчок знай свой шесток.
        Этот парень, Грег Андерсон, устроил митинг протеста, и его отец, наверное, поддерживает его. А родители Тома и сейчас, наверное, мирно сидят на веранде и читают газету.
        - Что с ними сделает полиция? - спросил он Дэдли.
        - Арестуют тех, кто бил окна, а твоего приятеля Грега привлекут как свидетеля. Вот и все, - ответила Робби. - Но как здорово, что это не случилось поблизости от собрания Джонсона. Вот удача.
        - Не беспокойся, Джим в такие дела не ввязывается. Ну, тебя, кажется, здесь высадить, Том?

«Инцидент Фейрвью» уже был описан в газетах. Том взял утренний выпуск и сел на ступеньках веранды. В передовой он прочел, что люди, разбившие окна, скрылись до появления полиции. Но потом было еще одно нападение на дом, парни влезли в разбитое окно и превратили в обломки пианино.
        Лаура и Бэд спустились на веранду, Том отдал им газету.
        - Да мы уже слушали наверху радио. Какие-то беспорядки.

«Да, такое им не по нраву, - подумал Том. - Одно дело - протесты, другое - пули».
        - Ты думаешь - это клан? - спросил он отца. Бэд пожал плечами.
        - Как знать? Может быть, их соседи. Хотя трудно представить себе чопорного Ордвея в элегантном костюме с винтовкой за плечом.
        - И ты посмеиваешься! - Том, все еще сидящий на ступеньках, посмотрел на мать: в глазах Лауры стояли слезы.
        - Бессердечные твари! - Она вытерла глаза. - Век буду жить, - не забуду этого ужаса. Не могу понять.
        - Чего ты не можешь понять, мам? - спросил Тимми, спустившийся по ступеням.
        - Вот это. В газете. Я бы убила этих подонков. Своими руками. Они заслуживают смерти.
        - Заслуживают смертной казни? По закону - нет, ведь они же никого не убили, - спокойно заметил Бэд.
        - Я не разбираюсь в законах. Но отравлять атмосферу ложью и ненавистью - худшее преступление. Это же не просто выступление против одной семьи. Это выражение зла, которое сгущается над миром, словно темная туча.
        - Видишь ли, - ответил Бэд, - я - против того, чтобы стреляли людям в окна. Но если люди опрокидывают тележку с яблоками, то зачем удивляться, что яблоки рассыпаны по земле? Так или иначе, меня тошнит от проблемы черных, будь они прокляты!
        Тимми растерянно переводил взгляд с матери на отца, потом на Тома. Ребенок ощущал, что в доме как будто пронесся губительный порыв ветра, из тех, что внезапно срывает зеленую листву деревьев.
        Посмотрев на мать, он увидел, что надвигается гроза. Но тучи разошлись так же быстро, как и собрались, и гроза так и не разразилась.
        Мускулы на лице у матери напряглись, и она заговорила размеренно и спокойно.
        - Я замесила тесто для оладьев. Сегодня будут брусничные. Так что пойдемте в дом. Наши семейные дискуссии на веранде не помогут решению мировых проблем.

        - Твою мать так легко расстроить. Она все принимает слишком близко к сердцу, - сказал Бэд Тому по пути на работу. - Мне это не нравится.
        - Бэтти Ли сказала, что мама ходила к этим черным на Фейрвью, отнесла им торт и еще всякую всячину.
        - Господь всемогущий! Мне она об этом и словом не обмолвилась.
        - Наверное думала, что ты поднимешь из-за этого шум.
        - Я бы и поднял, черт возьми. Представь, а вдруг ее увидели бы Ордвеи. Они и так взвинчены из-за этих черных, а тут нате вам - миссис Райс, моя жена, несет им угощение. Если уж на то пошло, они, вполне возможно, ее и видели. Всегда так бывает - тебя видят тогда, когда тебе это меньше всего нужно.
        Последнее замечание неприятно задело Тома. Каким-то образом ему удалось выбросить из головы мысли о жене доктора Фостера. Он заснул и проснулся, ни разу о ней не вспомнив. Теперь же, после слов отца, ее озадаченное побледневшее лицо словно замаячило перед ним в воздухе. Он тут же прогнал видение. Надо полагать, за всем этим переполохом, поднявшимся из-за вчерашних событий, миссис Фостер забудет о такой мелочи.
        - Значит, она хотела сохранить свой визит в тайне, - продолжал отец.
        - Не знаю, Бетти Ли ничего такого не говорила. Она сказала только, что мама ангел.
        - С этим я согласен, она действительно ангел. Не знаю другого человека, у кого было бы такое доброе сердце. Беда в том, что она совершенно непрактична, далека от реальности. Лучше бы ей не связываться с этими черными. Если повторится нечто, подобное вчерашнему, она с ее везением тоже может пострадать, Боже упаси, конечно.
        Они подъехали к своей фирме. Над входом в главный корпус висела длинная вывеска со словами «Пайге и Райс».
        - Да, я помню тот день, когда появилась эта вывеска, - сказал Бэд.
        Он гордился этой вывеской. Том с чувством, близким к нежности, подумал: «Я, должно быть, уже тысячу раз слышал эту фразу».
        - Сегодня ожидаются большие поступления от «Юнайтед Вайр», Том. Проследи, чтобы медную проволоку отделили от всего остального и сложили на складе номер два. Там будет проволока двух сечений; представитель «Остин Констракшнз» приедет сегодня или завтра, чтобы решить, какая им нужна. Хорошо?
        - Понял, - ответил Том.
        Ему нравилось работать здесь. Он, конечно, понимал, что пользуется рядом привилегий, делающих работу приятной. Он, например, мог уходить с работы, когда хотел, чем, впрочем, старался не злоупотреблять. Большую часть времени, и в частности самые жаркие дневные часы, он проводил в магазине розничной торговли, где были установлены кондиционеры. И, разумеется, самое большое значение имело то обстоятельство, что он был сыном владельца. Из этого вытекало и все остальное.
        Расхаживая по территории фирмы площадью в четыре акра, он частенько преисполнялся гордостью. Придет время, и он станет владельцем всего этого в четвертом поколении. Сейчас здесь все сильно изменилось по сравнению с тем временем, когда его прадед основал дело. Мамины тетушки первыми признали это. Все нынешние преобразования были заслугой Бэда. Это он добился того, что теперь здесь с утра до вечера деловито громыхали подъезжающие и отъезжающие грузовики, склады были забиты инструментами, гравием, пиломатериалами, цементом, на стоянке выстроились ряды машин, и поток клиентов не иссякал в течение всего дня. Да, все это было делом рук Бэда, и сын испытывал гордость за отца.
        Рабочие хорошо относились к Тому. Если их и смущало его присутствие, они, естественно, этого не показывали, и потому Том надеялся, что в своих симпатиях к нему они вполне искренни. Да и почему должно быть иначе. Он ведь никогда не отлынивал от работы, был не прочь поговорить и пошутить с рабочими, а во время перерыва на ленч доставал свои сэндвичи и устраивался вместе со всеми под навесом, а не уходил в контору к отцу.
        Сегодня, сидя под навесом, рабочие заговорили об инциденте на Фейрвью-стрит. Но на этот раз Том, вспомнив наставления отца в отношении политических дискуссий, не стал вступать в разговор и поступил, как выяснилось, весьма разумно, поскольку страсти разгорелись не на шутку.
        Затем один из рабочих достал транзисторный приемник и поймал двенадцатичасовые новости.

«В четыре часа утра полицейские задержали автомобиль, ехавший из северо-западной части города в восточном направлении. В багажнике машины они обнаружили атрибуты членов ку-клукс-клана - колпаки и балахоны, но оружия, боеприпасов и никаких других запрещенных вещей найдено не было. Водитель был оштрафован за превышение скорости в черте города.
        Ральф Маккензи, баллотирующийся на пост сенатора, выразил глубокое сожаление по поводу преступного нападения прошлым вечером на дом семьи Иджвудов, охарактеризовал случившееся как бесчеловечный, грубый и антиамериканский акт. Он обратил внимание на странное, с его точки зрения, совпадение: нападение произошло как раз в то время, когда буквально на другой стороне улицы проходил митинг в поддержку его противника.
        В интервью, которое он дал сегодня утром, Джим Джонсон выразил возмущение попыткой мистера Маккензи связать законный политический митинг с преступным, по его определению, нападением. «Ни я, ни мои сторонники, - заявил Джонсон, - не поощряем антиамериканских, как назвал их мистер Маккензи, актов. Мы американцы до мозга костей».
        - Молодец, Джим, - заметил один из рабочих. - Сумел осадить их.
        - Вешает лапшу на уши, если хотите знать мое мнение, - откликнулся другой.
        - А тебя никто и не спрашивает.
        - А я все равно скажу.
        Первый рабочий отложил завтрак и сжал кулаки.
        - Эй, - вмешался Том, - не стоит из-за этого драться.
        Слова сорвались у него с языка сами собой: ему всегда претило насилие, а на лицах обоих мужчин была написана готовность пустить в ход кулаки.
        - Том прав, - согласился старший из двух, - мы проголосуем так, как захотим. Кулаками не повлияешь на исход выборов.
        Второй мужчина встал и отошел в сторону, бормоча себе под нос что-то вроде «давай, подлизывайся к пацану хозяина».

«Наверное, сторонник Маккензи», - решил Том. В голове пронеслись слова матери:
«Это будут грязные выборы». «Не обязательно грязные, - подумал он, - но страсти будут кипеть».
        Владелец приемника выключил его, и разговор перешел на бейсбол. Прошло несколько минут. Неожиданно появился Бэд и сделал объявление.
        - После перерыва не принимайтесь сразу за работу. У нас состоится небольшая церемония, и я хочу, чтобы все присутствовали.
        Вывеску «Пайге и Райс» сняли со входа в главное здание. С обеих сторон от входа стояли прислоненные к стене лестницы, а на траве лежала новая вывеска. Вытянув шею, Том прочел видную ему вверх ногами надпись «Райс и Сын» и густо покраснел от смущения.
        - Что, так скоро? - пробормотал он.
        - А почему нет? - Бэд хлопнул его по спине. - Ты же мой сын, так ведь?
        Рабочие засмеялись, а Том с чувством неловкости стоял перед ними, наблюдая, как поднимают и укрепляют новую вывеску. Золоченые буквы блестели на солнце, и вывеска сразу бросилась в глаза.
        Один из рабочих крикнул: «Ура!», раздались аплодисменты. Три женщины, работавшие в конторе, не прекращая аплодировать, закричали:
        - Скажи речь, Том.
        Он отрицательно покачал головой, и тогда самая старая из женщин, работавшая у них с того времени, когда его мать была еще ребенком, проговорила с шутливым укором:
        - Ну же, Том. Я тебя знала еще в животе у твоей матушки.
        - Я этого не заслуживаю, - сказал он. - Пока, во всяком случае. И я действительно не знаю, что сказать.
        - Конечно же, заслуживаешь, - громко запротестовал Бэд. - Ты здесь работаешь, разве не так? Каждый день честно выполняешь свои обязанности. Иначе Бэд Райс не поместил бы тебя на эту вывеску, можешь быть уверен. Правильно, ребята?
        Рабочие засмеялись, согласно закивали: Бэд Райс такого не сделал бы, можно не сомневаться. Бэд обнял Тома за плечи.
        - Это мой сын, ребята. Он хороший парень. Будь это не так, я не стал бы его нахваливать, хоть он и мой сын. Я люблю его, это правда, но похвала - это совсем другое дело. Я просто хочу сказать… черт, я слишком сентиментален, я знаю, но у многих из вас есть сыновья, так что вы понимаете мои чувства… так вот, я хочу сказать, что если что-нибудь случится со мной, Том возглавит дело, и он будет таким же справедливым, честным и порядочным, каким, надеюсь, был я. По крайней мере, старался быть.
        Волна любви захлестнула Тома. Пусть это было сентиментально, пусть его смущало, зато это было настоящее. «Мой отец, - подумал он. - Если с ним что-нибудь случится, я… я не знаю, что я тогда сделаю». В этот момент ему было наплевать на то, что думают остальные. И он крепко обнял Бэда.
        - Ну ладно, - сказал Бэд. - Солнце печет вовсю, не буду больше держать вас на такой жаре. Заходите внутрь, там вас ждет пиво. Охладитесь немного, прежде чем снова приняться за работу. Сегодня как-никак праздник.

        Итак, Бэд с Томом уехали на работу, Тимми ушел на целый день в гости к одному из друзей, и Лаура осталась в доме одна. По крайней мере, она думала, что она одна, но когда, взяв газету, она вышла на веранду, вслед за ней вышла и Бетти Ли.
        - Я и не слышала, как ты пришла, - сказала Лаура.
        - Я знаю. Вы все разговаривали. А потом, когда вы пошли завтракать, я спряталась наверху.
        Слово «спряталась» удивило Лауру. Да и тон, каким все это было сказано, был необычным. Отложив газету, она посмотрела на Бетти Ли. Темное лицо старой женщины приобрело какой-то серый оттенок. Было видно, что она плакала.
        - В чем дело? Что случилось? - Должно быть, произошло какое-то несчастье, или в большой семье Бетти Ли кто-то умер. - Скажи мне. Сядь и расскажи.
        - Не знаю, смогу ли я, мисс Лаура. У меня от этого сердце разрывается. Бетти Ли закрыла лицо руками.
        - Что бы тебя ни мучило, расскажи, и тебе станет легче, - мягко сказала Лаура.
        Бетти Ли отняла руки от лица и жалобно посмотрела на Лауру мокрыми от слез глазами.
        - Я слышала, слышала, что он… он сказал.
        Неужели слова о том, что всех черных надо утопить или отправить в космос? Неужели эти слова?
        - Ты имеешь в виду…
        - Он сказал, что мы ему до смерти надоели, все мы, а значит и я тоже. Я никогда не думала… Мне и в голову не могло прийти, что кто-то в этом доме… Вы моя семья. Были ею. Но теперь - нет. - Бетти Ла заломила руки. - Как я могу остаться здесь после этих слов, мисс Лаура? Я не могу, не могу.
        Онеметь, оцепенеть - значит быть не в состоянии произнести ни слова. Не было слов, которые могли бы смягчить горе и разочарование этой старой женщины. Ее мир, маленький светлый мир ее приемной семьи с его рождениями и смертями, с его праздниками, плавным течением дней и лет, разбился вдребезги. Бэд сделал это за какие-то секунды. И Лаура подавленно молчала.
        Тогда Бетти Ли встала и положила руку на опущенную голову Лауры.
        - Вы думаете, я не понимаю, что вы к этому не имеете никакого отношения? О, я так тревожусь за вас. Вы были моей маленькой девочкой, я держала вас на руках, когда умерла ваша мама, я делала вам локоны, накручивая на палец ваши золотистые волосы. Я учила вашего Тома ходить. Наблюдала, как он растет и, признаюсь, заглядывала пару раз в книжки в его комнате. Я никогда вам об этом не говорила. Думала, что ж, он еще молод, молодые все немного сумасшедшие и идеи у них бредовые, как у наших молодых ребят из «Черной власти», которые ненавидят всех белых. Но мы надеемся, что придет время, они выйдут в большой мир и образумятся. Но когда взрослый мужчина в такой семье, как ваша… О, если бы мисс Сесилия или мисс Лилиан узнали об этом, они бы… я не знаю, что бы они сделали.
        Теплая рука все гладила и гладила Лауру по волосам, пока та наконец, не подняла голову и не заговорила.
        - Если бы я могла вернуть все назад, сделать так, чтобы эти слова не прозвучали…
        - Я знаю.
        - Послушай, послушай, Бетти Ли. Он не имел в виду тебя. Он, конечно, сказал ужасную вещь, но люди часто говорят то, чего они на самом деле не думают.
        - Он сказал то, что думал.
        - Но он не имел в виду тебя. Клянусь! Он знает, какая ты замечательная, он сам так говорит.
        - Какая разница, имел он в виду меня или нет? - Лицо Бетти Ли посуровело.

«Она права, - подумала Лаура. - С моей стороны было глупо выдвигать такой аргумент».
        - Не знаю что и делать? - проговорила она с вопросительной интонацией, словно надеялась услышать ответ.
        - И я не знаю, что вам делать. Вот почему я так за вас тревожусь. Тяжело, когда муж и жена… - Бетти Ли не закончила фразу.
        - Но во многих отношениях он хороший человек. Ты же видела… - начала Лаура и разрыдалась.
        Бетти Ли обняла ее, приговаривая старые-престарые слова утешения:
        - Не плачьте. Ни из-за чего на свете не стоит так плакать. Все будет хорошо, вот увидите.
        - Ты ведь не всерьез сказала, что не сможешь у нас остаться, а?
        - Всерьез, - после заметного колебания ответила Бетти Ли. - Теперь я буду чувствовать себя в вашем доме неловко. И вы бы так себя чувствовали на моем месте, правда?
        Последовала еще одна мучительная пауза.
        - Да, - признала наконец Лаура. - И снова пауза. - Не могу представить дом без тебя.
        Бетти Ли грустно улыбнулась.
        - Я все равно старею. Время бросать работу.
        - Ну нет, не настолько ты старая. Давай уж будем честными до конца - ты ведь и не думала бросать работу.
        - Ну хорошо, пусть так. Но вы же знаете, что я всегда, в любой момент буду готова прийти вам на помощь.
        Лаура кивнула и вытерла глаза:
        - А я - тебе.
        - Теперь я, пожалуй, пойду. - Бетти Ли нагнулась и поцеловала Лауру в щеку. - Берегите себя, ладно? И если я вам понадоблюсь, дайте мне знать.
        - Обязательно, - прошептала Лаура и не подняла головы, когда Бетти Ли направилась к двери.
        Она слышала, как старая служанка прошла через кухню, попрощалась с Графом, который скорее всего лежал в своей корзинке, и закрыла заднюю дверь.
        Ушла. Эта достойная женщина ушла после того, как в их доме задели ее достоинство.
        В мире так мало сострадания. Бетти Ли и ребенок с копной непокорных волос, сидящий у рояля… Почему? Камни, издевательства, пули. Зачем все это, Господи? Лаура сидела, глядя то на ужасный снимок на первой странице газеты, то на удаляющуюся фигуру Бетти Ли, которая неспешно шла по улице к своему дому.
        Спустя какое-то время Лаура встала и вышла из дома. Воздух был свежим и влажным. На Фейрвью легкий ветерок шелестел в листве. На улице было тихо. У одного дома садовник подрезал кусты. У другого вращалась поливальная установка, разбрызгивая вокруг бриллиантовые капли. Трудно было поверить, что что-то могло нарушить покой этого места.
        Машина замедлила ход, проезжая мимо дома Блейров. Наверное, пройдут годы, прежде чем его перестанут называть домом Блейров, ведь он много лет принадлежал этой семье. Еще одна машина притормозила с тем, чтобы пассажиры успели как следует рассмотреть дом, потом снова набрала скорость и укатила. Любопытствующие.
        - Но меня привело сюда не любопытство, - сказала Лаура самой себе. - Я знаю этих людей. По крайней мере, они для меня не просто имя.
        Она подошла к железной изгороди. На подъездной дорожке стоял грузовик. Рабочие уже приступили к починке окон. Выбитые стекла лежали на лужайке. Неровные осколки производили впечатление такого же смертоносного оружия, как остро наточенный нож.
        - Осторожнее, леди, - предупредил рабочий, когда она направилась по дорожке к дому.
        На белой двери переднего входа чернело пятно краски. Что-то там было написано, но надпись постарались затереть, так что ничего нельзя было разобрать кроме одной буквы, похожей на «Н». Наверное, отец семейства, встав пораньше, замазал надпись. Она позвонила.
        Подождав какое-то время, позвонила еще раз. Дверь чуть-чуть приоткрылась и в щель высунулась ребячья голова. Изумленные глаза смотрели на Лауру.
        - Синтия, - сказала Лаура. Дверь начала закрываться.
        - Синтия, - повторила Лаура, - ты меня не узнала?
        - Мама сказала не пускать никого кроме рабочих, которые чинят окна.
        - Скажи ей, пожалуйста, что это я. Та дама, которая приходила к вам накануне, которая будет заниматься с тобой музыкой. Ты ведь меня помнишь?
        Девочка закрыла дверь. «Хочет быть уверенной в том, что я не ворвусь внутрь, - с грустью подумала Лаура, дожидаясь перед закрытой дверью. Спустя пару минут дверь снова открылась.
        - Мама говорит, что не хочет никого видеть. Никого, так она сказала.
        Что ж, это можно было понять. Вполне. Стоило только представить себя на месте этой женщины.
        - Мне очень жаль, - мягко сказала Лаура. - Может быть, в другой раз.
        - И никаких уроков я брать не буду, - добавила девочка.
        Дверь закрылась с глухим стуком, прозвучавшим, однако, так, как если бы ее с силой захлопнули. Лаура пошла по дорожке к воротам, испытывая непривычное чувство стыда. Подобное ощущение возникает, когда актер на сцене вдруг забывает слова роли, или когда ты становишься свидетелем того, как один из собравшейся компании выставляет себя дураком. Вроде бы тебя это и не касается, но ты все равно испытываешь стыд.
        Она шла по улице мимо просторной лужайки, на которой ребятишки не старше семи-восьми лет играли в бейсбол. Они были такими серьезными и сосредоточенными в своих бейсбольных кепках и рукавицах, будто от победы их команды зависело что-то очень важное. Такие невинные. Подходя к перекрестку, она услышала голоса и стук теннисных мячей, доносившихся из-за живой изгороди, ограждавшей теннисный клуб. Это тоже было невинное счастливое времяпрепровождение. Утро в американском городе.
        Из-за угла вышла Лу Фостер.
        - Ходила навестить их, но на мой звонок никто не ответил, - сказала она. - Мне, знаете, не по себе. Каково им было прошлой ночью, можете себе представить?
        - Почему-то мы с вами встречаемся при печальных обстоятельствах, - ответила Лаура безо всякого выражения.
        - Джефф и я кое-что видели вчера вечером. Мы возвращались домой и, когда свернули на Фейрвью, там творилось что-то невообразимое - люди бежали, машины разъезжались в разные стороны, сигналя вовсю. Мы проехали с большим трудом. Ваш Том был там в машине с какими-то людьми. Он вам не рассказывал?
        Лауру словно слегка ударило током. Совсем крошечный разряд, как бывает иной раз, когда, стоя на ковре, дотрагиваешься до электрического выключателя.
        - Нет, но они с Бэдом опаздывали утром на работу, и мы и двух слов не успели сказать.
        - Ну, тогда он вам еще расскажет, какая там была неразбериха. Я думаю, что хулиганы, разбившие стекла, испугали людей, собравшихся на митинг на другой стороне улицы, и те захотели убраться оттуда до прибытия полиции. Но по-моему, Лаура, Грег Андерсон как-то в этом замешан. Он сторонник Джонсона, а Джонсон, на мой взгляд, ни перед чем не остановится.
        - Не знаю. Я больше ничего не знаю, - тусклым голосом откликнулась Лаура.
        - Грег Андерсон - никудышный человек. Родители не могли добиться от него послушания, когда ему было всего пять, и сейчас положение, судя по всему, нисколько не изменилось.
        - Ну, когда человеку исполнилось девятнадцать, о каком уж послушании может идти речь, - ответила Лаура, думая только о том, как бы попасть домой. Поскорее домой…
        Она подошла по дорожке к передней двери своего дома - изящной, застекленной зеленой двери с начищенным до блеска медным дверным молотком, которым никто не пользовался. Молотки принадлежали другому веку, тому, когда звонки еще не были изобретены, но этот был очень красивым. На этой двери не было никаких грязных пятен, и стекла в окнах были целы. Они блестели в солнечном свете и через них ясно были видны тюлевые занавески с узором из виноградных гроздей и листьев. В деревянных кадках по обеим сторонам от двери цвели кремовые и пурпурные петунии. Граф почувствовал ее приближение - из кухни донесся его заливистый лай. Сейчас он бросится через холл встречать ее.
        Она повернула ключ и вошла. Щенок сидел и колотил хвостом об пол с такой радостью, будто она отсутствовала целый год. Он ждал, что на него обратят внимание, и она, наклонившись, погладила его.
        - Да, да, я пришла.
        День был не слишком тяжелым, и шла она недолго, к тому же все время под уклон, но тем не менее вся она пылала и страшно хотела пить. Из кухни, где она налила себе стакан воды, ей была видна столовая, в которой знакомые вещи стояли каждая на своем месте: стулья аккуратно расставлены вокруг стола, угловые серванты заполнены бело-голубым веджвудским фарфором, находившимся там уже почти полвека. Все упорядочено, надежно, незыблемо.
        Но так ли это? В этих чистых комнатах вдруг повеяло опасностью, будто холодный ветер ворвался внутрь, настежь распахнув все двери. Этот дом, как и любой другой, не был надежным убежищем. Ненависть, если ее подогреть и дать ей пищу, может снести его, превратить в руины, и не только его, а и целые улицы и города. Ненависть способна на такое. Это урок истории.
        Она поднялась наверх в комнату Тома. Открытое привлекательное лицо Джима Джонсона смотрело на нее с плаката в простенке между окнами. Вообще-то это была самая обычная комната студента колледжа, с университетским вымпелом и картой Соединенных Штатов, прикрепленной кнопками к стене. Над письменным столом висела карта звездного неба. На столе лежала стопка книг в дешевых обложках и стояла маленькая фотография девушки, чье довольно приятное лицо было чуть ли не полностью закрыто копной вьющихся волос. «Тому с любовью» было нацарапано в углу.
        Лаура почувствовала укол ревности. Но это естественно. Говорят, все матери испытывают ревность при мысли о том, что кто-то другой может отодвинуть их на второе место в сердце сына. И каждая мать задается вопросом, что значит для сына именно эта конкретная девушка - легкое ли это увлечение или же «настоящее» чувство, и если это настоящее чувство, то правильный ли выбор сделал сын. Кто эта девушка на фотографии, чем она занимается.
        Лаура вытащила из стопки газет первую попавшуюся и прочла название: «Независимый голос». Привыкнув к быстрочтению, она в считанные минуты просмотрела первую страницу и сразу поняла, что все написанное представляло собой ловкую пропаганду, замаскированную под объективную журналистику. Умная политическая сатира, откровенный злой фанатизм, опасная наглая ложь. Она перелистала страницы, глядя на подписи под статьями. Дойдя до Томаса Райса, отложила газету и села.
        Одно дело слышать, как Том излагает свои идеи, и совсем другое - увидеть их напечатанными за его подписью, к тому же в газете. Должно быть, это та самая газета, о которой он рассказывал. Университетская газета, которую финансируют бывшие выпускники, ставшие важными персонами, преследуя какие-то собственные цели. Она еще раз просмотрела список сотрудников редакции. Мужские и женские имена были расположены в алфавитном порядке. Ей вдруг, без всяких к тому оснований, пришло в голову, что одно из женских имен принадлежит девушке на фотографии, и она принялась внимательно их изучать - Сью, Эллен, Дженнифер, Роберта, Линда. Это, конечно, было глупо. Какая, в конце, концов разница.
        - Мне так грустно, - сказала она вслух. - Я рассержена, и разочарована, и не знаю что делать. Ах, Том, я тебе голову готова оторвать. Как ты можешь так поступать? Как ты можешь, ведь ты всегда видел вокруг себя добро и порядочность, я учила тебя быть добрым и порядочным.
        Она все еще сидела там, когда послышался шум подъезжающей машины, затем скрежет поднимавшейся двери гаража. Минуту спустя она увидела в окно Бэда с Томом, достававших ручные косилки из сарайчика для инструментов. Бэд строго следил за тем, чтобы трава вокруг клумб была аккуратно подстрижена. Она смотрела на них и думала, что должна принять решение, как вести себя. Можно пойти по пути наименьшего сопротивления - забыть о словах Лу Фостер и о газете. Можно выбрать более сложный путь - завести разговор на эту тему, потребовать объяснений. Беда, однако, была в том, что невозможно было предугадать, какой из двух позволит ей добиться больше толку и можно ли вообще чего-то добиться в данной ситуации.
        Выбрав более трудный путь, она стала ждать, когда Бэд с Томом войдут в дом.
        - Запарились, наверное, - сказала она. - Я приготовила чай со льдом. Садитесь. Я хочу поговорить с тобой, Том, твоему отцу тоже стоит послушать, - и, бросив на мужа яростный взгляд, начала: - Том, где ты был вчера вечером?
        Будучи по натуре честным, Том не умел убедительно лгать. Увидев сейчас, как расширились его глаза и поднялись брови, собрав лоб в морщины, она поняла, что он встревожен.
        - Гулял тут неподалеку. Нужно было кое с кем встретиться. А что?
        - Я просто хотела уяснить для себя кое-что. Ну и как, встретился ты с кем хотел?
        - Не совсем. Видел пару ребят, поздоровался с ними, но дальше Ист Оук не пошел. Мне стало скучно, и я вернулся домой.
        - Дальше Ист Оук не пошел. Значит на Фейрвью ты не был.
        Красивые глаза сына раскрылись еще шире, и он с упреком воскликнул:
        - Мам, не думаешь же ты, что это я бил окна в том доме? - И, рассмеявшись нелепости такого предположения, продолжал: - Или что это я стрелял? - Понизив голос, он огляделся вокруг с заговорщическим видом. - Знаешь, я открою тебе секрет. Я международный террорист. Я не стану пачкать себе руки подобными мелочами.
        - Я говорю серьезно, Том. Не пытайся отшутиться.
        Он, видимо, чувствовал себя все более неспокойно, потому что встал в позу обиженного.
        - Вовсе я не пытаюсь отшутиться.
        - Не лги мне, Том. Ты был в той толпе на Фейрвью. Лу Фостер тебя видела. Они с мужем как раз проезжали мимо.
        Том молчал. Бэд налил из кувшина еще один стакан чаю, но тоже ничего не сказал.
        - Так как же? - настаивала Лаура.
        - Ну, хорошо. Я ходил на Фейрвью, а не на Ист Оук. Довольна?
        - Нет, потому что ты солгал.
        - Я не ребенок. Я, что, должен отчитываться за каждый свой шаг?
        - Ты знаешь, что дело не в этом. Разве я когда-нибудь требовала у тебя отчета? Ты всегда пользовался максимальной свободой, как, наверное, никакой другой мальчик. Но вчера вечером ты повел себя необычно. На Фейрвью произошло нечто из ряда вон выходящее. Что ты там делал? Я хочу знать это.
        - Ну, хорошо. Я ходил на митинг в поддержку Джима Джонсона. Для тебя не секрет, что я поддерживаю Джонсона, кстати, и папа тоже.
        - Тогда почему ты сразу не сказал, что идешь туда?
        - Потому что ты ненавидишь Джонсона, - ответил Том на сей раз с оттенком пренебрежения.
        Она вспыхнула.
        - Я никого не «ненавижу». Да, я не одобряю его кандидатуру, но ты имеешь полное право голосовать так, как считаешь нужным. Нет, Том, ты ушел из дома потому, что не хотел, чтобы я, мы знали, с кем ты встречаешься. Ты был в машине с молодой девушкой и мужчиной постарше. Кто они? Почему надо делать из этого секрет?
        - Оставь его в покое, Лаура, - вмешался Бэд. - Это становится похоже на допрос с пристрастием. И ты до смерти напугала Тимми.
        Вернувшийся тем временем домой Тимми стоял в дверях, недоуменно глядя на них.
        - Тимми - член нашей семьи и достаточно взрослый для того, чтобы знать, что в ней происходит. А у нас есть полное право знать, с кем проводит время наш сын.
        - Нет, - сказал Бэд, вставая, - Том прав. Он не ребенок. Он не должен отвечать нам, как малыш из детского сада. Если он хочет встречаться с девушкой, то не должен объяснять нам, с кем проводит время, - и он посмотрел на Тома с выражением, которое Лаура тут же узнала - выражением соучастника.
        - Нет? Что ж, посмотри на это и скажи, что ты думаешь. - Заведя руку за спину, она взяла со стола номер «Независимого голоса». - И ты пишешь для этой газеты, Том? Вот с кем ты водишь знакомство. Прочти это, Бэд.
        Бэд прочитал колонку и вернул ей газету.
        - Свобода слова, Лаура. С этим не поспоришь.
        - Это отвратительный бред.
        - Ты так считаешь.
        - И ты тоже.
        - Может быть, но дело не в том, что я считаю.
        - И как такое могло случиться с нашим Томом? - жалобно спросила Лаура.
        - Ничего с ним не случилось, - нетерпеливо возразил Бэд. - У него есть голова на плечах. Он умеет думать и имеет собственное мнение. У нас свободная страна.
        - Да, надеюсь, она такой и останется. Неужели ты не видишь, к чему идет дело? Клан.
        - Я не состою в клане, мать, - Том называл ее «мать», когда сердился или был исполнен сознания собственного превосходства. - Эта газета не поддерживает клан. Так же как и Джим Джонсон, о чем мы уже несколько раз говорили.
        - Да, говорили, но меня это не убеждает. Корреспондент, присутствовавший на митинге вчера вечером, сообщает, что Андерсон поносил эту негритянскую семью, заявляя, что они не имели права въезжать в дом Блейров. Я слышала по радио.
        - А выступление по радио самого Джонсона ты слышала? - спросил Бэд. - Он совершенно недвусмысленно осудил вчерашнее нападение.
        - О, - вскричала Лаура, - это было ужасно. Несчастные, перепуганные люди. И твоя газета тоже несет ответственность за случившееся. Ты знаешь это, Том. Ты это знаешь.
        - Ничего я не знаю, мать. Мы никогда не поощряли подобных вещей. И я лично их не поощряю, хотя могу понять, как такое происходит.
        - Кое-кто говорил то же самое об истреблении людей в фашистской Германии.
        Том нарочито громко вздохнул.
        - Ты рассуждаешь, как евреи. Извини, но я должен тебе это сказать.
        - Не извиняйся. Пусть я рассуждаю, как евреи, но точно так же рассуждают множество прихожан нашей церкви, в том числе и сам доктор Фостер.

«Он что-то знает, - подумала Лаура. - Возможно, и даже скорее всего, он не знал, что должно было произойти вчера вечером, но кое-что ему все-таки известно, всякие подспудные течения. Посмотри на него, он чувствует себя неловко - вертит пустой стакан и смотрит в сторону. Я говорила с ним строго, он к этому не привык. Он понимает, что на сей раз у нас с ним серьезные разногласия, и ему грустно, потому что он любит меня. Вот так же, наверное, происходил раскол в семьях во времена моего прадедушки из-за отношения к противостоянию Севера и Юга, так же становились чужими коллаборационисты и сторонники Сопротивления во Франции. Когда же это кончится?»
        Она встала и легонько обняла сына за плечи.
        - Можешь сказать мне одну вещь, Том? Что тебе было известно? Ответь мне. Пожалуйста, ответь мне.
        - Я пошел туда, потом ушел. Это все, поверь. - Он тоже встал. - Я не хочу спорить с тобой, ма. Это ни к чему не приведет, позволь мне уйти.
        - Хорошая идея, - согласился Бэд, бросив недовольный взгляд на Лауру. - Пойдемте, мальчики, разомнемся. Партию в теннис, а? Сыграем втроем, Тимми и я против Тома.

«Да, Бэд, ты глупый, здоровый кусок мяса», - подумала она, наблюдая, как они с Томом идут к выходу, а следом за ними вышагивает Тимми с собакой. Она была обижена, озадачена, измучена. Бэд не поймет, он не способен понять. Скоро придется сказать ему про Бетти Ли, но только не сейчас. Сейчас это привело бы лишь к очередному бессмысленному спору.
        Пришло время обеда. За обедом Бэд и мальчики говорили о теннисе, о лучших теннисистах и чемпионатах, а Лаура молчала.
        Позже она села за рояль, чтобы чем-то занять себя. Музыка была утешением. Звуки Дебюсси напоминали весенний ветерок, шелестящий в листве деревьев, журчание ручейка. Играя, она чувствовала, как напряжение постепенно отпускает ее.
        Потом вошел Бэд.
        - Может, ты прекратишь, Лаура? Эта музыка похожа на похоронный марш, она действует мне на нервы.
        - Не знала, что у тебя есть нервы, - ответила она. - Ты же никогда не чувствовал музыку, разве не так? Ты притворяешься, когда при гостях просишь меня сыграть что-нибудь. Это показуха. Ни у кого больше жена не умеет играть так как я. Разве я не права?
        Он сел рядом с ней на скамеечку у рояля.
        - Ну, не будем ссориться. Давай попытаемся понять друг друга, как ты любишь говорить.
        Его смиренный, просительный тон немного смягчил Лауру. Она была мягкой по натуре, пожалуй, даже излишне мягкой.
        - Я бы с радостью, но ты совсем не хочешь мне помочь, - спокойно сказала она.
        - Но и ты не очень-то помогаешь, Лаура. Ты поднимаешь шум по пустякам. Взять хотя бы эту газету. Нужно уметь идти на компромиссы, смотреть на вещи с разных сторон. Не вечно же он будет носиться с этими идеями, со многими из них я, кстати, согласен.
        - Да, я знаю.
        - Далеко не со всеми. Но я не собираюсь спорить с ним из-за его политических убеждений. Я занимаю нейтральную позицию. А он тем временем набирается опыта. Он искусный полемист, ты слышала его в старших классах, а в колледже он, уверен, еще развил это свое умение. Это подготовка к жизни. Общение с людьми, работа с людьми. Никогда не знаешь, что ждет тебя в будущем. Возможно, он сделает поворот на сто восемьдесят градусов, а нынешний опыт пригодится ему в бизнесе, кто знает?
        - Общение с людьми, - повторила Лаура. - С людьми, которые пишут для этой газеты? Меня возмущает, Бэд, когда ты говоришь подобные вещи, - устало покачав головой, она закрыла глаза. - Я устала. Пойду лягу.
        - Да, ложись, успокойся, - Бэд говорил ласково, ободряюще. - Бедняжка Лаура! Сплошные волнения. Но ты ведь не можешь взвалить себе на плечи мировые проблемы. Эти негры сами о себе позаботятся, и Том тоже сам о себе позаботится.
        Бэд остался смотреть телевизор, а Лаура поднялась в спальню и легла, но не заснула. Мальчики были в своей комнате. У Тимми в ногах наверняка примостился Граф. Том скорее всего пытается подавить гнев. Что ждет ее сыновей в будущем? Наши дети доставляют нам столько хлопот. Что ждет Тимми, было, к сожалению, ясно. Но вот что касается Тома, тут ничего нельзя было сказать наверняка. «В нем так много от Бэда, - подумала она. - Честолюбие, упрямство». Что если бы она вышла замуж за другого мужчину с другими генами? Том все равно был бы ее сыном, но это был бы уже другой Том. Что если она вышла бы замуж, например, за Френсиса Элкота? Глупая нелепая мысль.
        На дереве, растущем у окна, испуганно вскрикнула какая-то проснувшаяся птичка и снова замолчала. Этот крик и наступившая вслед за ним тишина заставили ее обратить внимание на жужжание насекомых во дворе - ровный, ни на минуту не прекращавшийся тихий гул, воспринимаемый почти как полная тишина. И наверное потому, что имя Френсиса всплыло из глубин сознания, в памяти возникло еще одно воспоминание - звуки летней ночи, когда она играла для него «Маленькую ночную серенаду». Той ночью так громко стрекотали кузнечики. Еще одна глупая нелепая мысль.


        ЧАСТЬ IV
        КРОУФИЛЬДЫ
        ГЛАВА 1
        Почту всегда доставляли поздним утром. Корреспонденция, просунутая в щель на двери, упала на пол в холле - счета, открытки от путешествующих тетушек, брошюры благотворительных организаций, глянцевые каталоги с рекламой кухонных приборов, свитеров ручной вязки, птичьих клеток и других изделий, созданных трудом человека.
        Сегодня среди всего этого бумажного вороха оказался длинный белый конверт со штампом адвокатской конторы «Лонгфелло, Брайс и Маккензи». Конверт был жестким на ощупь, и его вид Лауре почему-то не понравился, что, конечно же, было глупо. Отбросив в сторону все остальные бумаги, она вскрыла конверт и принялась читать.



«Уважаемые мистер и миссис Райс! Недавно предметом моего внимания стало дело, имеющее для вас огромное значение. Я прошу вас как можно скорее написать или позвонить мне с тем, чтобы мы могли договориться о встрече в любое удобное для вас время в любом месте, какое вас устроит.
        С благодарностью. Искренне ваш Ральф Р. Маккензи».

        Дело, имеющее огромное значение. Воистину смехотворно, что нервы у нее напряглись, а сердце на секунду замерло. Деловые люди время от времени посылают подобные письма. Возможно, он хочет что-то продать. Но - Маккензи? Ральф Маккензи, соперник Джима Джонсона на предстоящих выборах, не был торговцем. Что ему могло быть нужно?
        Ждать не имело смысла, поэтому она подошла к телефону и попросила соединить ее с мистером Маккензи.
        - Я только что получила ваше письмо, - начала она. - Оно кажется таким загадочным, что я решила сразу же позвонить. Что все это значит?
        - Это сугубо личное дело. Не думаю, что его следует обсуждать по телефону. Извините.

«Том, - мелькнула у нее мысль. - Этот ужасный инцидент. О Господи, неужели Том был как-то к нему причастен? Да, такое вполне возможно».
        - Я бы хотел договориться о встрече с вами и мистером Райсом. Какое время вас устроит?
        У него был голос джентльмена, но это ровным счетом ничего не значило; при этом он вполне мог быть авантюристом.
        - Вы тот самый Маккензи, который выставил свою кандидатуру в сенат? - с беспокойством спросила она.
        - Да. Я единственный Ральф Маккензи в справочнике. Если вы желаете удостовериться, что я действительно тот, за кого себя выдаю, найдите другие номера нашей конторы, они все зарегистрированы. Позвоните по любому из них и проверьте.
        - Ответьте, пожалуйста, меня это очень волнует. На нас подали в суд? Если это как-то связано с делами, то вам лучше связаться с моим мужем в его конторе.
        - Не пугайтесь. Никто на вас в суд не подавал. Услышав это заверение, сказанное мягким тоном, Лаура почувствовала себя дурой и поспешно добавила:
        - Не знаю, почему я это сказала. Мы никому ничего не должны и не сделали ничего плохого.
        - Сожалею, что приходится вас беспокоить, да еще вести себя так таинственно. Так какой день вас устроит? Может, завтра?
        Не вызывало сомнений, что он очень хотел встретиться с ними поскорее. Лаура, словно уловив его нетерпение, быстро проговорила:
        - Завтра днем. Завтра суббота, муж будет дома. - И вспомнив, что не она, а этот мужчина просил о встрече, закончила спокойно и с достоинством: - В три часа нам будет удобно.
        - Спасибо, миссис Райс.
        - О Господи, - запротестовал Бэд, - этот человек - политик. Он проводит свою предвыборную кампанию. Разъезжает повсюду с протянутой рукой в надежде выпросить средства. Личное дело, как же. Личное для него, а ты клюнула на эту удочку. - Он засмеялся. - Ну да ладно, я от него быстро отделаюсь. Он обратился не по адресу. Каждый лишний цент, что у меня есть, я отдам Джонсону.
        - Не знаю, - она снова ощутила укол страха, - он сказал, что это срочно. Он был очень вежлив.
        - Ага, понял! Умер какой-нибудь твой или мой дальний родственник, не имеющий ни жены, ни детей и оставил нам в наследство состояние. Они вышли на нас как на единственных родственников. Так оно и есть, Лаура. Ух ты! Мы отправимся в кругосветное путешествие. Я куплю тебе бриллиантовое ожерелье, ты будешь надевать его, выходя за покупками в супермаркет. Ну как тебе это?
        - Он приедет завтра, - ответила она без улыбки. Бэд тоже нахмурился.
        - Тебе не следовало соглашаться. Пусть бы обсудил свое дело со мной у меня в офисе. Я не занимаюсь делами дома. Ему следовало знать, он ведь первоклассный адвокат. «Лонгфелло, Брайс и Маккензи».
        - Я же объяснила тебе, он сказал, это личное дело.

        Ральф Р. Маккензи прибыл ровно в три часа. Это был высокий худощавый мужчина, выглядевший как типичный адвокат в своем безукоризненном костюме из легкой ткани в полоску и с атташе-кейсом в руках.
        - Прошу прощения за вторжение, - вежливо извинился он, - но, думаю, вы поймете, что так было лучше всего.
        - Все в порядке, - не менее вежливо откликнулся Бэд, демонстрируя, что при случае у него великолепно получалось, прекрасные манеры. - Пройдемте в библиотеку, там и устроимся. Это самая прохладная комната в доме.
        Маккензи поставил атташе-кейс на пол рядом с креслом, достал из него три листа с машинописным текстом и уже собирался заговорить, но Бэд опередил его.
        - Должен предупредить вас, если это как-то связано с предвыборной кампанией, я сторонник Джонсона. Я всегда считал, что нужно быть откровенным с самого начала.
        - Понимаю. Но мое дело не имеет никакого отношения к выборам. Я здесь как адвокат, а не как кандидат.
        Лаура была испугана. Страх накатил на нее как холодная волна. События последних дней сделали ее уязвимой. Окружающий мир таил в себе угрозу, никогда она не ощущала этого так остро. Устремив взгляд на Маккензи, она ждала.
        - Это, как я сказал миссис Райс, личное дело, к тому же весьма болезненное. Перейду прямо к сути, без дальнейших проволочек. Я представляю семью, чей сын родился в частном родильном доме Барнса, ныне уже не существующем. Родился он 8 июля 1974 года. У вас есть сын Томас, который родился 9 июля того же года. Я прав?
        - Томас Пайге Райс, - сказал Бэд, повысив голос. - А в чем дело?
        Маккензи, положивший бумаги назад в атташе-кейс, никак не мог закрыть замок. Он молча возился с ним, и это действовало на нервы. К тому же Лаура сразу поняла, что Маккензи умышленно тянул время; чувствовалось, что он напряжен. Закрыв наконец замок, он посмотрел на Бэда, перевел взгляд на Лауру и снова на Бэда.
        - Мистер и миссис Райс, это самое тяжело дело из всех, с какими мне приходилось сталкиваться за четырнадцать лет адвокатской практики. Есть основания считать, что в родильном доме была допущена ошибка и обе семьи получили не своих детей.
        Лаура охнула, а Бэд, сидевший рядом с ней на диване, вскочил.
        - Что? Вы с ума сошли, - закричал он. - Вы сошли с ума, раз приходите к нам с подобным бредом.
        - Хотел бы я, чтобы это было так, мистер Райс. Но могу сказать вам… я представляю семью и мы уже несколько месяцев ведем расследование и, к сожалению…
        - Я не хочу об этом слышать, - снова заорал Бэд. Лаура прикоснулась к его руке.
        - Бэд, пожалуйста, не надо. Мы должны выслушать.
        Слава Богу, мальчиков нет дома. Сердце ее стучало, как…
        - Посмотрите на мою жену. Она сейчас упадет в обморок.
        Маккензи покачал головой.
        - Не знаю что и делать. Я должен вам об этом сказать, но я не хочу, чтобы миссис Райс стало плохо. Что же мне делать? - Он с состраданием посмотрел на Лауру.
        - Конечно же, продолжайте, - прошептала она.
        - Те, другие люди, когда им об этом сказали, обратились ко мне. Они были потрясены так же, как и вы, так же, как и вы, не могли поверить…
        - Это какой-то трюк, - перебил его Бэд. - Такого не бывает. Это все подстроено и я, черт возьми, выясню, что за этим кроется. - Щеки у него пылали, на шее, видневшейся из-под расстегнутого воротничка рубашки, вздулись жилы. - Прийти к нам и до смерти напугать, - он опомнился и заговорил потише. - Я не виню вас, мистер Маккензи. Вы адвокат и с какой бы невероятной надуманной историей ни обращались к вам клиенты, вы все равно должны их выслушать. Но я-то не должен.
        - История и вправду невероятная, - спокойно ответил Маккензи, - но она не выдумана. Могу ручаться. Я знаю этих людей, они мои друзья, а не просто клиенты, и они честные люди. Кроме того, само собой разумеется, что я провел собственное подробное расследование. Мы просмотрели архивы, которые после закрытия роддома Барнса были переданы в больницу имени Вильсона, мы расспросили сестру родильного отделения роддома Барнса, которая до сих пор работает в этой больнице. Но она, естественно, ничего не знает. Единственное, что нам удалось установить точно - помимо ребенка той семьи в послеродовом отделении в тот период находился лишь один младенец мужского пола - сын Омера и Лауры Райс.
        Бэд тяжело дышал, наклонившись вперед и положив на колени сжатые в кулаки руки. - Хватит, прошу вас. Достаточно, мистер Маккензи, - он все еще сдерживался и говорил спокойно, хотя было видно, что это дается ему с большим трудом. Лаура заговорила очень тихо:
        - Нет, Бэд, не хватит. Мы должны выслушать все до конца. У нас нет выбора, - и она сжала подлокотник дивана, словно желая укрепить себя.
        - Месяцев пять назад, - начал Маккензи, - у сына этих людей Питера, который, надо сказать, был болен с самого рождения, наступил кризис. За прошедшие годы они перебывали во всех крупнейших медицинских центрах страны - в Балтиморе, Нью-Йорке, Атланте. В больнице, куда его положили в последний раз, решили провести генетическое исследование, для которого потребовался всесторонний анализ крови родителей - ДНК и все такое. Тогда-то и выяснилось, что Питер никак не мог быть их сыном.
        - А разве в лабораториях не делают ошибок? - От самоконтроля Бэда не осталось и следа. - Какой-то ничтожный лаборантик пришел к выводу, что это не их ребенок. А эти люди и сами порядочные ничтожества. И вот они начинают разнюхивать, а где же их сын и кто он, и решают, что мой мальчик и есть их сын. Ну нет. Они, что, за дурака меня принимают?
        - Я знаю, это похоже на загадочную детективную историю, но… - начал Маккензи, но Бэд опять перебил его:
        - Лишь отчасти. Том мой сын, и тут нет никакой загадки. Все. Точка.
        Несколько минут все молчали. Лаура вытерла вспотевший лоб и руки и, скомкав в руке носовой платок, ждала, что будет дальше.
        - Здесь у меня кое-какие документы и выписки, - мягко проговорил Маккензи, - хотите взглянуть?
        - Нет. Не буду я все это читать, чтобы вы не подумали, будто я придаю всему этому вздору хоть какое-то значение, - выкрикнул Бэд.
        Маккензи попробовал другой подход и обратился к Лауре:
        - Вам же самим станет спокойнее, если вы как можно больше обо всем узнаете.
        - Мы и так спокойны, - ответил за Лауру Бэд. - Абсолютно спокойны.
        - Я бы на вашем месте не был. В то время, когда ваш сын и тот другой мальчик находились в роддоме, там было всего пять новорожденных и три из них - девочки.
        - А теперь послушайте, что я вам скажу, - решительно изрек Бэд. - В роддоме в тот период наверняка находились и другие новорожденные, в том числе и мальчики. Какого-нибудь младенца могли случайно принести в послеродовое отделение из отделения патологии. Разве можно утверждать, что их сына перепутали именно со вторым малышом в послеродовом отделении, которым, по случайному стечению обстоятельств, оказался наш ребенок? Это противоречит здравому смыслу.
        - Едва ли можно всерьез принимать в расчет возможность, которую вы обрисовали, мистер Райс, хотя исключать ее полностью тоже нельзя, - Маккензи помолчал. - Вот почему мы должны все проверить, все предусмотреть. Мои клиенты уверены, что подмена могла произойти только в родильном доме. Как только малыш оказался дома, его ни на минуту не оставляли без присмотра.
        - Еще одна выдумка, - сказал Бэд.
        - Ну, это легко проверить. Для этого требуется лишь сделать анализ крови вам обоим и вашему сыну.
        - Анализ крови! - взорвался Бэд. - Да будь я проклят, если мы согласимся. Это неконституционно, это вмешательство в нашу личную жизнь.
        - Нет, - возразил Маккензи. - Я могу получить судебное постановление, мистер Райс, но я предпочел бы этого не делать.
        У Лауры подступила тошнота к горлу. Если бы Бэд попросил его уйти, если бы она могла лечь и собраться с мыслями.
        - Но какого черта они не подадут в суд на роддом? - потребовал Бэд. - И не оставят в покое других людей?
        - Как я вам сказал, роддом прекратил свое существование. Да и в любом случае эта семья никому не хочет причинять неприятностей. Их единственное желание - узнать, что стало с ребенком.
        Только сейчас Лаура в полной мере осознала весь ужас положения. Слезы, которые она давно мужественно сдерживала, полились потоком. Она закрыла руками пылающее лицо, не пытаясь их вытереть.
        - Посмотрите, - грубо сказал Бэд, - посмотрите, что творится с моей женой. В прекрасный летний день разваливается семья. Только и всего! - Он щелкнул пальцами. Потом вял со стола фотографию Тома и поднял ее. - Вот наш сын. Он не узнает ни слова из того бреда, что вы нам тут наговорили. Это ясно? Это разбило бы ему жизнь, и я этого не допущу.
        - Красивый молодой человек, - только и ответил Маккензи и снова открыл свой атташе-кейс. - У меня с собой фотография Питера Кроуфильда.
        - Ну и держите ее при себе, - откликнулся Бэд. Но Маккензи достал фотографию и повернул так, чтобы ее было хорошо видно. Лаура против воли подняла глаза. С фотографии на нее смотрел светловолосый юноша. Узкое лицо с тонкими чертами. Короткий нос, длинная верхняя губа, ямочка на подбородке… Это было лицо Тимми.
        - Это Тимми. Боже мой, это же Тимми, - простонала она.
        Протянув руку, Бэд взял фотографию.
        - Это вовсе не Тимми, - тихо проговорил он. - Я улажу это дело. Предоставь это мне.
        - Думаю, вам придется воспользоваться услугами адвоката, мистер Райс, - спокойно посоветовал Маккензи. - Само по себе ничего не решится.
        - Так я и сделаю, черт возьми. Мои дела ведет адвокатская контора «Фордайс и Фордайс». Я затаскаю этих людей по судам, если они не оставят нас в покое. Полагаю, их следующим шагом будет установление опекунства, да? - скривился он. - О Господи!
        - Ни о каком опекунстве не может быть и речи, когда ребенку исполнилось восемнадцать.

«Кто эти люди, - думала тем временем Лаура, - чего они добиваются? Мой Том принадлежит мне. О, Бог мой, я не верю всему этому, я не могу, не хочу верить. Что из того, что этот мальчик похож на Тимми? Многие ребята похожи на Тимми».
        Маккензи переводил взгляд с Бэда на Лауру. Бэд уставился в пол. Руки, висевшие вдоль тела, были сжаты в кулаки. «Он постарел за какие-то полчаса, - подумала Лаура, и, подняв голову, встретилась взглядом с Маккензи. Карие глаза печально смотрели на нее. Ему было жаль их. Судя по всему, он был порядочным человеком. Почему-то она доверяла ему.
        - Кто эти люди? - спросила она. - Можно нам узнать?
        - Ну конечно. Они уже про вас знают из больничных записей.
        - Вы же сказали, что роддом больше не существует, - взвился Бэд.
        - Его продали, а вся документация была передана в больницу имени Вильсона. Их фамилия Кроуфильд. Они владельцы универсального магазина. Артур и Маргарет Кроуфильд. Когда-то они жили здесь, но несколько лет назад продали здешний филиал, оставив за собой лишь основной магазин, расположенный напротив здания законодательного собрания. Вы, наверное, в нем бывали.
        Бэд нахмурился, отчего на переносице образовалась прямая красная линия.
        - Кроуфильд? Вы хотите сказать, что они… они же не…
        Маккензи пристально посмотрел на него.
        - Не что? Евреи? Да, они евреи.
        - Ну и ну. Вы не только приходите к нам с абсолютно неправдоподобной историей, что само по себе оскорбительно. Теперь вы наносите нам новое оскорбление. Евреи! Какой позор!
        Бэд с трудом выговаривал слова. Он снова плюхнулся в кресло. «Его, пожалуй, удар хватит, - подумала Лаура, - но я не могу позволить себе распускаться». И ей вдруг показалось, что несмотря ни на что она сумеет справиться с этой катастрофой. Как-нибудь да сумеет. Тома необходимо защитить.
        - Вы сказали, мистер Маккензи, что тот другой мальчик, Питер, был болен.
        И снова она встретилась с ним взглядом и снова увидела сочувствие в карих глазах.
        - Да, чуть ли не с рождения. Вернее сказать, с самого рождения. У него был цистофиброз.
        У нее опять громко и учащенно забилось сердце, словно готово было выпрыгнуть из груди. Цистофиброз. И мальчик на фотографии был похож - да, да, был похож - на Тимми. Она все же заставила себя задать следующий вопрос:
        - И что с ним стало? Я имею в виду, как он сейчас?
        - Он умер, миссис Райс. Умер три месяца назад.


        ГЛАВА 2
        - Не знаю, как это тебе удается, - сказала Маргарет Кроуфильд. - Носишься по всему штату в связи со своей предвыборной кампанией, а теперь на тебя свалилось и наше дело. Ты, должно быть, совсем измотался.
        - Я люблю активную деятельность, - ответил, улыбаясь, Маккензи.
        В Маргарет он ощущал какую-то крестьянскую силу, которая ему импонировала. Конечно, слово «крестьянский» плохо вязалось с женщиной, в которой все - от уложенных в модную прическу вьющихся черных волос до алых босоножек на ногах - было образцом элегантности. Но телосложение у нее было крепким, а весь вид свидетельствовал о долготерпении, несвойственном горожанам. Бывая у Кроуфильдов, он каждый раз завидовал Артуру, думая, как же хорошо быть женатым. Но сам тем не менее до сих пор так и не женился.
        - Итак, ты был там вчера, - с легким оттенком нетерпения сказал Артур. - И?..
        - И, как я сказал тебе по телефону, полагаю, что это и есть нужные нам люди.
        - Почему, Ральф? - поспешила задать вопрос Маргарет. - Из-за косвенных улик? Потому что их ребенок был единственным, помимо нашего, новорожденным мальчиком в послеродовом отделении?
        - Это, конечно, немаловажный фактор. Но есть и еще кое-что. Миссис Райс была поражена, когда я показал ей фотографию Питера. Это было очевидно. И она сказала мужу, что Питер похож на Тимми. У них, если помните, два сына - Том и Тимми.
        - И Том старший, - заметил Артур. - По твоим словам, ты видел его фотографию. И?.. - опять спросил он.
        - На мой взгляд, довольно интересный юноша. - Затем увидев, как они напряглись, как подались вперед, подумал: «Не слишком ли много я сказал?» и быстро пошел на попятный. - Конечно, ей могло показаться, что Питер похож на ее сына. Утверждать что-либо можно только на основании результатов анализа крови, как вы прекрасно понимаете.
        - Но мистер Райс, по твоим словам, возражает, так?
        - Это не имеет значения. В случае необходимости мы можем получить судебное постановление, хотя, думаю, до этого дело не дойдет. Миссис Райс готова сделать анализ.
        - Она, похоже, ведет себя более разумно, - сказала Маргарет.
        - Так оно и есть. - Маккензи вспомнил, как, пытаясь восстановить самообладание, она закрыла лицо руками, а потом взглянула на него с такой мукой во взоре, как какой-нибудь перепуганный зверек за миг до того, как прозвучит выстрел.
        - Как она выглядит? - продолжала свои расспросы Маргарет.
        Он знал, что вопрос был продиктован не только естественным любопытством женщины в отношении другой женщины. Маргарет была уверена, что у этих людей находился ее сын.
        - Блондинка, - ответил он. - Одета просто. Изысканная и утонченная. Но ради Бога, Маргарет, не возлагай сразу слишком больших надежд на то, что это и есть окончательное решение вопроса.
        - Ну, а про него что ты скажешь? - вставил Артур. - У меня сложилось впечатление, что он тебе не понравился.
        От Артура ничего не ускользало. У него было бледное лицо человека, проводящего большую часть времени в закрытых помещениях. Фигура также свидетельствовала о малоподвижном образе жизни. Такими принято представлять ученых. Глаза светились умом и проницательностью. В разговоре с ним необходимо было следить за каждым своим словом, каждым оттенком голоса.

«Может, я уже сказал слишком много?» - вновь спросил себя Ральф. Наверное, не стоит правдиво отвечать на вопрос Артура, говорить, что вспыльчивостью, упрямством и антисемитизмом Райс вызвал его раздражение. А вдруг окажется, что Райсы все же не те люди, которые стали родителями сына Кроуфильдов?
        Хотя Ральф не сомневался, что это они и есть.
        - Не могу сказать, понравился мне Райс или нет, - ответил он. - Трудно составить о ком-то определенное мнение за такое короткое время.
        - Все продвигается так медленно, - пожаловалась Маргарет. - На протяжении месяцев после смерти Питера бесконечные совещания, переговоры, выяснения… Дело движется медленно как айсберг.
        Она провела рукой, смахнув со стола стакан с имбирным элем, который упал на пол и разбился. Смутившись, поспешно извинилась.
        - Прошу прощения. Терпение не относится к числу моих добродетелей.
        - Напротив, ты исключительно терпеливый человек, - возразил ей Артур. В подобной ситуации и святой вышел бы из себя. Наклонившись, он стал собирать осколки бумажной салфеткой.
        Артур изъяснялся как профессор. В этом не было ничего показного, нарочитого, просто у него была такая манера излагать своим мысли. «Да, ему следовало стать профессором», - с любовью подумал Ральф. И про себя невольно сравнил Кроуфильда с Райсом: какой любопытный контраст. Как она называла мужа? Кажется, Бэд. И еще одно сравнение пришло ему на ум: Бэд и его жена. Тоже любопытный контраст. Лаура - в звучании ее имени было что-то успокаивающее.
        Артур соорудил из салфетки пакетик и положил его на стеклянный столик.
        - Осторожнее. Сейчас я его выброшу. Я хочу спросить тебя, Ральф, что же дальше?
        - Дальше. Завтра я собираюсь позвонить миссис Райс. Попытаюсь выяснить, когда они смогут прийти в больницу, чтобы сдать анализ крови. Если мы не сумеем договориться, мне придется… - Он замолчал, потому что в этот момент на тускло освещенной лужайке появилась дочь хозяев дома.
        - Продолжай, - сказала Маргарет. - У нас нет секретов от Холли. В сентябре она уже пойдет в колледж. Она не ребенок.
        - Кто не ребенок? - спросила Холли. - О, Ральф, это ты. А я как раз занималась предвыборной агитацией в твою пользу. - Она чмокнула его в лоб.
        - Не ребенок - это ты, - ответил Ральф, - хотя я с трудом могу в это поверить. Кажется, я впервые встретил тебя чуть ли не вчера, ты катила по улице роскошную кукольную коляску.
        - Помню. Это был подарок бабушки. Бабушка всегда делала мне роскошные подарки.
        - Ральф встречался с родителями того другого мальчика, - объяснила Маргарет. - Об этом у нас и шел разговор.
        - Надеюсь, что он не тот, кого мы ищем, - заявила Холли с неожиданной злобой. - В университете штата есть один Райс. Брат Элисон его знает. Говорит, он ужасный тип, настоящий фашист.
        Все внезапно застыли. Ральф скользнул взглядом по траве на лужайке, потом посмотрел на низкую коричневую пристройку к дому. Это был мирный дом, чем-то похожий на японский. Он представил, какое несчастье может ни с того ни с сего обрушиться на его обитателей.

«Евреи… какой позор… это новое оскорбление…», - вспомнились ему слова Райса. С таким отцом сын вполне мог превратиться в подобие фашиста.
        - Он сотрудничает в какой-то поганой газетенке, - снова заговорила Холли. - Фанатики с крайне правыми взглядами.
        Повернувшись к ней, Ральф осознал, какое воспоминание внезапно пронеслось у него в голове: глаза молодого человека на фотографии, которую Райс сунул ему под нос. Необычайно большие, широко открытые глаза с тяжелыми веками сразу приковывали к себе внимание. Сейчас он видел те же самые глаза на лице Холи. Не такая темная, как Маргарет, но и не светловолосая, как Артур, внешне Холли была привлекательнее их обоих. У нее было незаурядное, своеобразное лицо. Своеобразие ему придавали глаза. Такие глаза не забываются.
        Старясь не показывать охватившего его глубокого беспокойства, Ральф сказал Холли:
        - Райс - распространенная фамилия. Не делай поспешных выводов.
        Ему показалось, что все трое одновременно протяжно вздохнули. Должно быть, напряжение, в котором они жили в эти дни, было невыносимым. И, посмотрев на часы, он добавил:
        - Ну, мне пора. Нужно еще подготовить текст выступления, придется просидеть полночи. Но завтра с утра я снова займусь вашим делом.
        - Что ж, мы всегда на месте. Мы будем ждать, - спокойно ответил Артур.


* * *
        Они стояли и смотрели на удалявшуюся машину Ральфа и только когда она исчезла из виду, вошли в дом. В течение последних месяцев Маргарет все свои надежды связывала с Ральфом, словно он был волшебником, способным найти верное решение, не располагая никакими данными, или электронным мозгом, который решает любую поставленную перед ним задачу, или целителем, залечивающим раны прикосновением руки.
        - Думаю, Ральф на верном пути, - отрывисто сказала она, - и он сам это знает. Он просто не хочет обнадеживать нас, пока все окончательно не проверит. Да, думаю, это так.
        - Что если это действительно он, ма? И если это тот самый Райс, о котором рассказывал брат Элисон? Что нам тогда делать? - спросила Холли.
        - Ну, ну, - мягко прервал ее Артур. «Что если» никогда и ничего не решает. Поживем увидим. А сейчас пойдемте отдыхать. Нужно как следует выспаться.


        ГЛАВА 3
        Джозеф Фордайс из адвокатской конторы «Фордайс и Фордайс» начинал терять терпение. Он занимался этим делом, которое, кстати, было совсем несложным, более двух недель. Он просмотрел больничные архивы, договорился о новых анализах, сверил результаты анализов, сделанных в разных больницах, нанял одного из лучших специалистов штата проверить эти результаты, затем другого, который перепроверил выводы первого; он приложил много усилий, чтобы уговорить Бэда сделать анализ самому и найти способ убедить сына сделать то же самое. Одним словом, он сделал все, что от него требовалось, и теперь, когда дело было закончено, он страшно устал от своего клиента. Существовали дела менее утомительные, чем это, работая над которым ему, помимо всего прочего, приходилось постоянно подлаживаться к настроениям вспыльчивого непредсказуемого Бэда Райса. То вежливый и подавленный, то вздорный и сварливый Бэд был невыносим.
        Спору нет, Бэд попал в ужасное положение. Фордайс спрашивал себя, как бы он сам себя повел, скажи ему кто, что его близняшки-дочки вовсе не его. Но почему-то он гораздо больше сочувствовал Лауре Райс. Он часто встречался с ней на званых обедах - очаровательная женщина, всегда держится как истинная леди, никакого высокомерия или напыщенности. И внешне такая миловидная, вид у нее какой-то весенний. Как правило, Фордайс был не склонен к подобным поэтическим сравнениям.
        В данный момент они находились в конторе больницы, расположенной в подвальном помещении, и Райс донимал расспросами сестру - единственную, кого удалось разыскать из медицинского персонала, работавшего в роддоме Барнса в то время, когда родился сын Райсов.
        - Ну хорошо, - говорил Бэд, - кроме вас там работали еще две сестры. Допустим, вы не знаете, как такое могло случиться, что вообще случилось. Ну, а как насчет тех двух?
        Сестра с усилием сдерживала гнев. Лицо у нее покраснело.
        - Мистер Райс, я же сказала вам, Мейзи Нейл погибла в автокатастрофе, а Дот Гримм вышла замуж, уехала на Гавайи, развелась и повторно вышла замуж. Я ведь не получала от нее никаких известий. Я даже не знаю, какую фамилию она сейчас носит. Послушайте, я рассказывала все это уже шесть раз, я больше ничего не знаю и мне все это страшно надоело. Я говорила другим и вам повторяю: зачем мне или кому другому было подменять детей? Меня уже тошнит от всей этой истории.
        - Бэд, пожалуйста, - слабым голосом проговорила Лаура. - Я хочу уехать домой.
        - Пойдемте, Бэд, - поддержал ее Фордайс, подумав: «Неужели он не видит, что жена держится из последних сил?» - Я отвезу вас домой.
        Они вышли и направились к машине Фордайса. Лаура села одна на заднее сиденье. Фордайс видел ее в зеркале заднего вида. Глаза у нее были закрыты, она тяжело дышала. Бедняжке было плохо, да и кому на ее месте не было бы плохо. Бэду тоже было плохо, но не только от потрясения и горя, а и от гнева.
        Подумать только, еврейский ребенок в семье Бэда Райса! Его негодование по этому поводу имело эффект почти комический.
        - Так вы говорите, что сомнений нет, - заговорил Бэд.
        - Ни малейших.
        - Я этому не верю. Не могу поверить.
        В который уже раз Фордайс принялся увещевать своего клиента.
        - Бэд, у вас же есть результаты анализов, и эксперты объяснили вам, что эти результаты означают. Кровь вашего сына соответствует крови Кроуфильдов.
        С минуту Бэд молчал, потом взорвался.
        - Это их подлые штучки. Это они подстроили, они это умеют. Заплатили кому надо за подмену детей и взяли себе лучшего ребенка.
        Фордайс потерял терпение.
        - Если это так, зачем им было брать больного ребенка, а вам оставлять здорового? Подумайте, что вы говорите. В ваших рассуждениях нет смысла.
        Бэд покраснел.
        - Извините, вы правы. Голова совсем не работает, - он стукнул кулаком по ладони. - Все равно, я этому не верю. - Том - вылитый отец Лауры. Вы же знаете Тома, видели его много раз.
        - Я и Тимми знаю, - сухо ответил Фордайс - Это вам о чем-нибудь говорит?
        У Бэда вырвалось рыдание. Фордайс посмотрел на него и отвернулся. Нехорошее дело. Парень весь посерел. И костюм, и глаза, и лицо были цвета растрескавшейся после долгой засухи земли.
        Они ехали к центру города. Никто не произносил ни слова. Наконец Бэд прошептал:
        - Можно, по крайней мере, сделать так, чтобы это не попало в газеты?
        - Я постараюсь. Поговорю с ребятами из «Сентинела». Но вы же понимаете, по больнице пойдут слухи, они будут распространяться. Это редкий случай, представляющий большой интерес с человеческой точки зрения. Если журналисты пронюхают о нем, все пропало. Но я постараюсь, - сказал Фордайс, думая о Лауре и о юноше, которому предстояло заново открыть собственную личность.
        Машина поднялась на холм и остановилась. Там среди деревьев с по-летнему пыльной листвой стоял во всей своей изящной простоте прекрасный старый дом.
        - О, - вскричала Лаура, - как же нам сказать об этом Тому?

        В холле их ждал лишь Граф, дремавший на прохладном полу. Он приподнял голову, взглянул на них и снова погрузился в ленивую дремоту. Том оставил на столе записку.

«Ушел с Тимми кататься на велосипеде. Вернемся около пяти».
        Увидев знакомый почерк, такой же размашистый, как и походка сына, Лаура оцепенела. Исчезло ее негодование, ее беспокойство по поводу взглядов сына, тревога за его будущее, исчезло все. Остался один страх. Это был конец, она словно оказалась на краю бездонной пропасти.
        Она стояла у окна, прижавшись лбом к стеклу. Слезы застилали ей глаза и за окном она видела лишь расплывчатую зеленую дымку. Плечи ее тряслись.
        За ее спиной Бэд вышагивал по комнате. От его тяжелых шагов дрожали и позвякивали подвески на люстре. Он стонал и бормотал что-то.
        - Посмотри, посмотри на него.
        Она знала, что он держит фотографию Тома, но не обернулась.
        - Сильный, умный. Лицо прямо сияет. Превосходный образец американского юноши. И они говорят, что он не наш. Господи, ни за что в это не поверю. Не могу поверить. Мне хочется… Мы заслужили, по крайней мере, одного здорового ребенка, черт возьми, мы заслужили это.
        При этих словах Лаура повернулась и уставилась на мужа взглядом, в котором безошибочно угадывалась ярость.
        - Нет, нет, это не значит, что я не люблю Тимми, - поспешно воскликнул Бэд. - Да ты и сама знаешь. Но Том - моя правая рука. Он… - И Бэд зарыдал над фотографией.
        Жалость к нему смешивалась у Лауры с отвращением, вызванным словами «по крайней мере, одного здорового ребенка». Если бы тот другой мальчик, Питер Кроуфильд, остался с ними, тогда у них было бы двое больных детей. И что тогда делал бы Бэд?
        Так они и стояли, оцепенев от ужаса, подобно людям, ожидающим, когда хирург выйдет из операционной и сообщит о результатах операции. «Я должна взять себя в руки», - подумала Лаура. Вот уже три дня они располагали неоспоримыми фактами и три дня, ворочаясь по ночам в постели, заламывая руки и втайне проливая слезы, она повторяла про себя: «Я должна взять себя в руки. Мне нужно с кем-то поговорить. Что если я схожу с ума?» Было ясно, что им обоим необходимы совет и поддержка, которые помогли бы пережить свалившуюся на них беду. Но Бэд ни о чем подобном и слышать не хотел.
        - А как это отразится на Томе? Ты, что, хочешь, чтобы весь город узнал эту невероятную новость? - запротестовал он.
        - Но это так или иначе выйдет наружу. Кроуфильды захотят…
        - Черт побери этих подонков. Слышать о них не хочу. Все это какая-то афера, и я намерен докопаться до сути. Не желаю, чтобы кто-либо совал свой нос в это дело - ни врачи, ни священники, никто, пока я сам в нем не разберусь. Сам, Лаура.
        Спорить с ним было бесполезно.
        Хлопнула входная дверь, и появился Том с бейсбольной кепкой и рукавицей в руке. - Привет! Я оставил Тимми в кафе-мороженом с его друзьями. Он придет домой к обеду. Эй, в чем дело? Вы оба ужасно выглядите.

«Я не могу ему это сказать, - подумала Лаура. - Нет, это невозможно. Все равно что ампутировать ногу без анестезии. Нет. Нет».
        Широко открытые глаза Тома распахнулись еще шире.
        - Что случилось? - с тревогой спросил он. - Скажите мне.
        - Ничего страшного, так, небольшая проблема, - начал Бэд, прежде чем Лаура успела открыть рот. - Деловая проблема. Такое случается. Ты знаешь, как твоя мать…
        - Нет, Бэд, это несправедливо. Тому придется об этом узнать, и узнать он должен от нас.
        - У тебя рак, - сказал Том. - Или еще что-то, и ты боишься сказать мне.
        Она собрала все свои силы. Она словно толкала в гору тяжелый камень, или, сжав зубы, превозмогала сильнейшую боль. Она положила руку на плечо Тому.
        - Пойдем в библиотеку. И я все скажу.
        Бэд вскинул руки.
        - Пусть это будет на твоей совести. Я не могу этого вынести. О Господи, - вскрикнул он и выбежал из комнаты.
        Она обеими руками сжала ладонь Тома:
        - Выслушай меня, - начала она, и каким-то чудом голос ее прозвучал спокойно. - Я должна сказать тебе… нет, нет, смерть никому из нас не грозит, ничего подобного. Но для тебя это будет потрясением. Ты когда-нибудь слышал, читал о детях, которых перепутали в родильных домах, и они попали не к своим родителям?
        - Да, что-то смутно припоминаю. Трудно поверить, что такое может случиться.
        - Увы, может.
        Он посмотрел Лауре прямо в глаза, начал что-то говорить, запнулся, затем с усилием пробормотал:
        - Ты хочешь сказать, что, это произошло в нашей семье?
        - Да, - прошептала она.
        - Это Тимми. Он не наш.
        Она смотрела ему в глаза, ни на секунду не отводя взгляда. Какие у него замечательные глаза, глаза редкой красоты, блестящие и глубокие, как ночное озеро.
        - Нет, - сказала она. - Не Тимми.
        Последовало молчание. Оно было долгим - грузовик службы доставки успел въехать на холм, проехать мимо их дома и отъехать настолько далеко, что шум мотора перестал быть слышен.
        - Я? - спросил он наконец, устремив на нее взгляд своих темных глаз.
        - Да, - и она разрыдалась. Прижав голову Тома к своему плечу, она целовала его снова и снова, повторяя: - Мой мальчик, мой дорогой мальчик.
        Он молчал, и она поняла, что он не в состоянии говорить. Почувствовав влагу на плече, она осознала, что это его слезы. Тогда она подняла его голову, обхватив ладонями его лицо с закрытыми глазами. Его слезы текли между ее холодных дрожащих пальцев.
        - Послушай меня. Послушай меня, Том. Ты наш. Ты мой мальчик, которого я растила и любила с самой первой минуты твоего появления на свет. И сейчас люблю и всегда буду любить. Ничто другое не имеет значения. Ничто.
        Он откинул голову и посмотрел на нее.
        - Это безумие. Это ведь неправда. Ты на самом деле не уверена. Это какая-то нелепая ошибка, да?
        Она облизала пересохшие губы.
        - Это не ошибка.
        - Что говорит папа?
        Правду. Сказать всю правду.
        - Его это раздавило. Он не хочет этому верить.
        Внезапно Том пришел в ярость.
        - Как это случилось? - заорал он. - Кто они, эти другие люди? Кем бы они ни были, я не хочу знать их. Я не буду иметь с ними никаких дел. Кто они?
        - Их фамилия Кроуфильд. Медсестры в роддоме перепутали детей и им достался наш малыш.
        - Медсестры перепутали. Я бы убил их, кем бы они ни были. Я выслежу их и убью. Небольшая ошибка, так, ерунда, абсолютно не из-за чего волноваться. - Он встал напротив Лауры. - Моя жизнь, ма. Что стало с моей жизнью? Они испортили мне жизнь.
        - Нет, дорогой. Мы не позволим портить тебе жизнь. В этом мы все едины. И как-нибудь мы все это уладим. Обязательно.
        - Ты сказала, папа этому не верит.
        - Он не хочет верить, хотя все доказательства налицо. Анализ крови.
        - Так вот почему мы так рано прошли ежегодное медицинское обследование.
        - Да.
        - Что он показал?
        Лаура глубоко вздохнула.
        - Твои родители - Кроуфильды.
        Том застонал. На лбу у него выступил пот. Спустя некоторое время он слабым голосом спросил:
        - А другой мальчик, тот, которого родила ты?
        - Он умер несколько месяцев назад. У него был цистофиброз.
        - О Боже!

«Да, оба они больны», - подумала Лаура, и внезапно перед ней встало лицо с фотографии, которую показал ей Ральф Маккензи, задумчивое лицо брата Тимми. Эти Кроуфильды, все ли они сделали для ее несчастного ребенка? Но здесь перед ней стоял Том, гораздо больше ее ребенок, чем тот, другой, которого она даже не знала. Она разрывалась на части.
        - Ты никогда не должен говорить Тимми от чего он умер, Том. Мы назовем какую-нибудь другую причину. Гнойный аппендицит, например. От него он и умер.
        - Кто такие эти Кроуфильды?
        - Я знаю только то, что сообщили нам адвокаты. Мистер Фордайс встречался с их адвокатом, им, кстати, оказался не кто иной, как Ральф Маккензи, и он говорит, что они порядочные уважаемые люди. Им принадлежит универмаг напротив здания законодательного собрания, тот, в котором мы купили тебе в прошлом году плащ, после того как ты потерял свой. - Она поколебалась. - Я так поняла, что у них есть еще ребенок, девочка лет семнадцати. - Опять поколебалась, но потом все-таки выпалила: - Они евреи, Том.
        Тома словно ударило током. Лауре показалось, что его буквально передернуло сначала от изумления, потом от ярости. А затем он сделал странную вещь. Подбежал к зеркалу, висевшему над камином, и, включив свет, уставился на свое отражение.
        - Я, - прошептал он, - я. Это невозможно. - Он резко повернулся к Лауре. - Посмотри на меня. Посмотри. Я похож на кого-нибудь из них?
        - Они бывают разными, - мягко ответила Лаура, - так же как протестанты или католики. И ни у кого из них нет рогов.
        - Не пытайся меня успокоить. Тебе нечего сказать. Я ненавижу себя. Мне следует повязать на шею веревку и повеситься на заднем дворе. Я презираю себя, - выкрикнул он. - Почему, черт возьми, я не умер прямо сейчас?
        - Не говори так. Пожалуйста, дорогой, ты нужен нам живым.
        Но он уже устремился к двери. Она услышала, как он взбегает по лестнице. Секунду спустя появился Бэд со стаканом в руке.
        - Бренди, - объяснил он. - Мне было необходимо выпить. Итак, ты сказала ему.
        - Да. Кто-то должен был это сделать.
        - Я знаю, это следовало сделать мне, - проговорил он извиняющимся тоном. - Но Лаура, у меня такое состояние, будто меня стукнули по голове молотком.
        Бэд побелел, вернее сказать, лицо его приобрело какой-то бледно-зеленый оттенок. Лауре пришло в голову, что он может упасть в обморок или у него случится сердечный приступ.
        - Ты знаешь, я довольно крепкий. Я многое могу вынести, но то, что происходит, выше моих сил. Мне стыдно, что я так расклеился. Ты же как-то держишься.
        Держишься. В голове у нее пульсировала боль… И вдруг мелькнула дикая мысль: «А может, все это плод моего воображения?»
        - Кроуфильды! - продолжал Бэд. - Господи, ну и горькая пилюля. Наш Том. Еврейский универмаг. Господи!
        Во дворе Граф залился лаем, значит вернулся Тимми.
        - Давай пойдем наверх и закроем дверь спальни, - сказал Бэд. - Не хочу, чтобы он видел меня в таком состоянии.
        Послеполуденное солнце заливало спальню. Из окна они наблюдали, как Тимми поставил велосипед под навес, погладил Графа и направился к задней двери. Он выглядел таким маленьким, таким уязвимым. Теперь ему предстоит узнать, что его любимый брат, его герой, его идеал (я ведь похож на Тома, правда?) вовсе ему не брат.
        Они раздумывали, стоит ли пойти в комнату Тома или лучше оставить его в покое. Внезапно дверь спальни, которую никому не разрешалось открывать без стука, распахнулась, и Тимми прокричал:
        - Папа, мама, я зашел к Тому, и он сказал мне. Он так плачет.
        Том рыдал и пинал подушку.
        - Ох, мам, ох, пап, я хочу умереть. - Его лицо исказилось, когда Лаура подошла к нему. - Но вы не мои мама с папой.
        Присев на кровать, Лаура гладила его по голове.
        - Мы принесли тебя в этот дом, когда тебе было всего три дня от роду и растили тебя. Мы любим тебя. Представь, что ты наш приемный сын. В этом ведь нет ничего страшного.
        - Это другое. Это совсем другое. Те люди не бросали меня. Теперь они захотят меня увидеть. А я не могу, не хочу…
        Бэд, застывший с несчастным видом в ногах кровати, и Тимми, в слезах, с приоткрытым ртом, молчали. Лаура, продолжая гладить Тома по голове, спросила:
        - Хочешь, я позову доктора Фостера? Может, разговор с ним поможет тебе.
        - Нет, - с горечью ответил Том. - При всем моем уважении к нему, я в нем не нуждаюсь. Я заранее знаю, что он скажет. «Бог послал тебе испытание. Бог никогда не подвергнет тебя испытанию, которого ты не мог бы вынести. Испытания делают тебя сильнее, лучше». Нет, он мне не нужен. Мне никто не нужен.
        Выйдя из комнаты сына, они все же позвонили доктору Даунсу. Они знали, что вообще-то он не выезжает на дом, но надеялись, что в данном случае, не похожем ни на какой другой, согласится сделать исключение. Ему можно было доверять полностью: ни при каких обстоятельствах он не скажет никому ни слова.
        Доктор провел полчаса наедине с Томом, а Лаура тем временем пыталась приготовить легкий ужин для Бэда и Тимми, которые совсем не хотели есть.
        - Я дал ему слабое успокоительное, - сказал доктор, - это поможет ему пережить пик горя. С ним все будет в порядке, я уверен. Он молод и вынослив. - И сочувственно добавил: - Бедный мальчик. Он вбил себе в голову, что настоящий мужчина не должен давать выход своим эмоциям. Он смущен, потому что дал слабину. Я постарался вправить ему мозги на этот счет. Сказал, что, будучи во Вьетнаме, видел, как плакали многие смелые ребята.

        Сон не освежил Лауру и не принес желанного облегчения. Всю ночь ее мучили кошмары. То она изо всех сил бежала от преследовавшего ее мужчины, но ни на шаг не продвигалась вперед. То, приехав в аэропорт, обнаруживала, что у нее нет билета, мчалась домой, искала его повсюду и не могла найти. «Поздно, слишком поздно!» - закричала она и проснулась. Рядом с ней пьяным сном спал Бэд, а Том был один в своей комнате. Она должна убедиться, что ничего не случилось с Томом.
        Она стояла у его кровати, глядя на него, освещенного слабым лучом света, проникавшим из холла. Странно было думать, что еще два дня назад она могла сердиться на него. Любовь к нему переполняла ее сердце, от этой любви становилось трудно дышать.
        - Мама? Я не сплю, - прошептал он. - Мам? Они захотят, чтобы я уехал отсюда? - Он говорил спокойно и она порадовалась, что успокоительное оказало свое действие. - Я не собираюсь уезжать от тебя, папы и Тимми. Они не могут меня заставить.
        - Вопрос так и не стоит, - заверила она. - Тебе уже больше восемнадцати. Ты волен поступать, как хочешь.
        - Но мне придется встретиться с ними, да? Я не могу этого сделать.
        Лаура обдумала эту проблему. Естественно, они захотят увидеть Тома. Даже если он откажется, они что-нибудь придумают. Да и кто повел бы себя иначе на их месте?
        - Кое-какие обязательства по отношению к ним у тебя все же есть, - сказала она. - Ты думаешь только о своих чувствах, но представь себе и их чувства.
        - Плевать мне на их чувства. У меня нет с ними ничего общего.
        - Потому что они евреи, ты это имеешь в виду? Только поэтому?
        - Этого вполне достаточно.
        - Нет. Мистер Фордайс разговаривал с их адвокатом. Они оба согласны, что вам следует встретиться.
        - Это будет сущим мучением.
        - Нет. Я буду с тобой. Будет, конечно, тяжело, но не невыносимо.
        - Ну, в любом случае я хочу, чтобы и папа был.
        - Не знаю, сможет ли он это сделать, Том. В определенном смысле ему даже тяжелее, чем тебе. Он не признает, что это правда, и меня это очень беспокоит, потому что в конце концов ему все же придется это признать.
        - Я не хочу встречаться с этими людьми, - повторил Том. - Уверен, что и ты тоже.
        Она ответила не сразу, а ответив, сама удивилась тому, что сказала.
        - В общем-то не хочу, но в определенном смысле и хочу. Мне хочется… хочется увидеть, в каких условиях жил Питер, - проговорила она и услышала, что говорит охрипшим голосом.
        - Они назвали его Питером?
        - Да, - ответила она, подумав: «Тому должно быть пришло в голову, что его самого могли бы звать Питером, если бы…»
        - Зачем? - выпалил Том. - Все прошло, все кончено, какая разница, в каких условиях он жил. Ты же его даже не видела.
        У Лауры стеснило грудь от жалости. Можно ли надеяться, что девятнадцатилетний юноша поймет чувства человека вдвое его старше, чувства женщины, матери?
        - Том, Томми, - она уже много лет не называла его Томми, - это не имеет ничего общего с моей любовью к тебе, любовью такой сильной, что у меня не хватает слов ее выразить.
        Он серьезно посмотрел на нее, слегка кивнул и произнес:
        - Мам, ты не будешь возражать? Теперь мне бы хотелось побыть одному.
        - Да, конечно. Утром поговорим еще.

        Почти сразу же он позвонил Робби. У него было ощущение, что он взвоет, если ему не удастся рассказать кому-то о своем горе, излить душу человеку, способному его понять.
        По голосу он понял, что разбудил ее.
        - Так поздно? Что случилось, Том?
        - Просто мне необходимо поговорить с тобой, - он понял, что не сможет обсуждать случившееся по телефону. Для этого ему нужно находиться рядом с ней в тихой комнате за закрытой дверью, чувствуя прикосновение ее рук. - Могу я увидеть тебя завтра?
        - Томми, дорогой. Я пыталась дозвониться до тебя, но никто не подходил к телефону.
        Верно. Они слышали звонок, но не стали снимать трубку.
        - Я хотела сказать, что уезжаю. Меня не будет до начала следующего месяца.
        У Тома упало сердце.
        - Уезжаешь?
        - Да. Я так взволнована, подожди, пока ты все узнаешь. Мой профессор по химии разыскал меня вчера, оказывается он несколько дней пытался связаться со мной. У меня слов нет, так это все чудесно, - она засмеялась своим переливчатым смехом. - Где-то в Айове проводится трехнедельный летний семинар, говорят, абсолютно потрясающий. Проводит какой-то известный химик-аналитик, фамилия тебе все равно ничего не скажет, я и сама о нем раньше не слышала. Доктор Морган говорит, что на проезд выделяется небольшая сумма… - В своем радостном возбуждении она тараторила не переставая. - Он рекомендовал Джо Майлса для участия в этом семинаре, но в прошлый понедельник у Майлса заболел отец и теперь он не сможет поехать, и Морган решил послать меня вместо него. Ну разве не изумительно?
        - Чудесно. Я горжусь тобой. - И он действительно гордился. Красивая и умная девушка. Надо же, аналитическая химия. К сожалению, в данный момент он не мог в полной мере разделить ее энтузиазм.
        - Участие в семинаре для меня большой плюс. Это сыграет роль, когда будет рассматриваться вопрос о назначении мне дотации для продолжения учебы в аспирантуре. А с дотацией и с тем, что я зарабатываю официанткой, я сумею продержаться.
        - Удачи тебе, дорогая. Я рад за тебя. Буду скучать по тебе.
        - Это всего несколько недель. С тобой все в порядке? У тебя голос какой-то унылый.
        - Я без тебя всегда впадаю в уныние.
        - Послушай, займись агитацией в пользу Джонсона. Это отвлечет тебя от всех других мыслей. Он борется изо всех сил. Ты слышал его вчерашнее выступление? Он положил Маккензи на обе лопатки. Это было великолепно.
        Они говорили еще какое-то время, и в конечном итоге само течение их беседы начало оказывать на Тома успокоительное воздействие. Повесив трубку, он почувствовал себя лучше. В Робби было столько силы. Скоро она вернется, и ее любовь укрепит его.


        ГЛАВА 4


«Нервы у нас натянуты до предела. Мы все - сплошной комок нервов», - подумала Маргарет, когда, проходя мимо зеркала в холле, поймала свое отражение и увидела, что губы у нее подергиваются.
        Остальные сидели в ожидании в гостиной, чинные и напряженные, как люди, присутствующие на обряде бракосочетания или на похоронах. Артур, вознамерившийся просмотреть утреннюю газету, не прочел еще и первой страницы. Холли, сидевшая за игорным столиком, безуспешно пыталась решить кроссворд.
        - Сядь и успокойся, - сказал Артур, подняв голову.
        - Я спокойна. Ты не поверишь, насколько я спокойна, - ответила Маргарет.
        - Вот уж действительно не поверю. Ты все время ищешь себе какое-нибудь занятие. Оставь эти цветы, они прекрасно смотрятся, - добавил он, увидев в руках у Маргарет садовые ножницы. Она собиралась срезать свежие ноготки.
        Она отложила ножницы.
        - Я просто хочу, чтобы все было в порядке. Мальчик… Том… - Она замолчала. Самоконтроль, помогавший ей держаться все эти дни, после того как они договорились о встрече, начал ослабевать.
        Не зная, чем заняться, она обвела взглядом комнату - угловые диваны, яркие пятна абстрактных картин, приглушенные тона книжных переплетов на полках, занимавших большую часть стен. Все отполировано, пропылесосено, отовсюду стерта пыль.
        Ее мысли сделали неожиданный скачок.
        - Ральф говорит, у них красивый дом, очень старый, полный антиквариата. Он говорит, Пайге - это ее линия - жили там еще до революции. Должно быть хорошо жить в месте, где до тебя жили многие поколения твоей семьи.
        - «До революции», - спокойно возразил Артур, - это немногим более двухсот лет назад. Мои предки жили в одном и том же городе в Германии с тысяча четыреста девяносто второго года, после изгнания из Испании.
        - Ну, это уж слишком глубокая старина. Я имела в виду один из этих домов времен Конфедерации с высокими потолками и двойными лестницами.
        - Конфедерация - это не твое прошлое. Будь довольна своим новым домом.
        - Артур, я и довольна. Я хотела сказать… - Она прикусила губу. Они оба были взвинчены, а в таком состоянии легко наговорить лишнего. Она перевела взгляд на обеденный стол.
        - Там хватит еды на двадцать человек, если тебя это беспокоит, - заверил Артур, проследив направление ее взгляда.
        - Знаю, но им предстоит проехать больше сотни миль. Они, наверное, выехали рано, успеют проголодаться.
        А может и нет. В конце концов, она ничего о них не знала - ни о Томе, ни о его… матери. Мысли ее приняли новое направление. «Если я смогу вынести это, значит я смогу вынести все что угодно», - подумала она и тут же приказала себе: «Думай о ленче - куриный салат, фрукты, миндальное печенье по маминому рецепту».
        - По телефону с ней было приятно разговаривать, - сказала она, хотя уже раз десять рассказывала семье об этом звонке. - Я бы с удовольствием сама к ним поехала, но она ясно дала понять, что будет лучше, если они приедут к нам. Муж очень расстроен, сказала она.
        - Расстроен, - фыркнул Артур. - Ральф в конце концов признался. Райс в ярости от того, что мы евреи.
        - Знаю. Поэтому он и не приедет. Только она и мальчик.
        Маргарет посмотрела на мужа. На его лице отразилась боль, которую он пытался скрыть. Наверное, подобную борьбу отражало и ее собственное лицо.
        Услышав фамилию Райс, Холли подняла голову от кроссворда.
        - И это предположительно мой брат. Твердолобый фанатик. Мой брат, - она покраснела от возмущения. - Вы можете такому поверить?
        - Холли, не надо, - предостерегающе сказала Маргарет.
        - Я ничего не могу с собой поделать. Мне очень жаль. Но то, что я слышала об этой группе в университете штата, настолько ужасно, что…
        - Хватит, - скомандовал Артур. - Мы и так расстроены, жестоко расстраивать нас еще больше. И не говори «предположительно». Он твой брат, и мы должны принять и любить его, - голос у него сорвался.
        - Хорошо, пап. Все что я хочу сказать: вся эта история - сплошное безумие. Из-за нее я чувствую себя предательницей по отношению к Питеру. Мой брат Питер, а не этот Том.
        - Холли, не надо, - повторила Маргарет. Наступило молчание. Часы на камине - старинные часы с циферблатом в виде лица-луны - заворчали и начали отбивать время. Полдень. Они приедут с минуты на минуту. Взгляд Маргарет скользнул по флейте Холли, книгам по истории Артура, задержался на фотографии Питера и напоследок остановился на фотографии Тома, которую Лаура Райс предупредительно прислала им на прошлой неделе. Ее еще не вставили в рамку. Каждый раз, когда она смотрела на фотографию, ноги у нее подкашивались и ей приходилось садиться.

«Я должна помнить, - подумала она, - что Лаура Райс испытывает те же чувства, что и я: страх, гнев, сожаление, чувство утраты. Ей даже хуже: у нее было два больных ребенка, и один, которого она даже не знала, умер. Теперь она так и не узнает его, а у меня, по крайней мере, появилась возможность узнать собственного сына. Она наверняка будет спрашивать о Питере, и я должна рассказать ей все без утайки: о выпадении прямой кишки, когда ему было всего два года, о пневмонии, бесконечных кризисах и о его смерти. Смогу ли я это сделать?»
        Холли, стоявшая у окна, отодвинув штору, сообщила:
        - По улице едет машина, очень медленно, будто пассажиры ищут номер дома.
        - Отойди от окна, - велела Маргарет, - подсматривать неприлично.
        Холли опустила штору, но продолжала глядеть в щелку.
        - Да, это они. Она за рулем. Это «мерседес». Мужа нет. Они выходят из машины, поднимаются по ступенькам. Она высокая, светловолосая, симпатичная. Он…
        Прозвенел звонок.

        Они выехали из дома вскоре после девяти, добрались до автострады в потоке медленно ползущего утреннего транспорта и теперь направлялись на восток, навстречу солнцу. Безо всяких объяснений Лаура села за руль. Обычно, снисходя к мужскому самолюбию Тома, она предоставляла ему право вести эту прекрасную машину, но сегодня была слишком напряжена и роль пассажира ее не устраивала. Ей было необходимо сконцентрировать на чем-то внимание, чтобы отвлечься от мыслей о том, куда они едут.
        Красный шар солнца предвещал жаркий день. Раньше ей никогда не приходило в голову, насколько наше восприятие природы связано с настроением. Будь она в радостном настроении, это красное солнце могло бы напомнить яркий воздушный шар, плывущий по небу, но сегодня оно показалось ей раскаленным углем, зловещим и мрачным.
        Сердце у нее болело за Тома. Он молчал всю дорогу, уставившись на ровную ленту шоссе, вдоль которой при приближении к городу замелькали узкие аллеи, многоэкранные автокинотеатры, универмаги с выставленными в витринах современными претенциозными товарами.
        Вскоре потянулись окраинные районы города, о чем свидетельствовала смена пейзажа: вдоль шоссе возвышались новые многоэтажные здания офисов - узкие продолговатые стеклянные коробки. Они проехали по городу, сделали неверный поворот, вернулись обратно и наконец попали в нужный им окраинный район на другом конце, тоже совсем новый: даже деревья здесь были еще молодыми саженцами.
        - Мы почти приехали, - сказала Лаура. Во рту у нее пересохло, а руки покрылись холодным потом.
        - Мы пожалеем об этом, мам. Это серьезная ошибка.
        - Если это и так, мы бессильны что-либо изменить. У нас нет выбора, ты же понимаешь это, Том.
        - Папа сделал свой выбор.
        - Ах, Том, - печально ответила она, - бедный папа обманывает сам себя. Нельзя уйти от действительности. - Она затормозила. - Вот он, дом номер семнадцать. Вот наша действительность.

        Все вокруг не имело ясных очертаний. Ему казалось, что он идет в тумане, полуслепой и полуглухой. Сознание выхватывало отдельные звуки и образы, которые затем опять исчезали в тумане. Том читал «Американскую трагедию» Драйзера. Его потрясли тюремные сцены, в которых описаны чувства человека, приговоренного к казни на электрическом стуле. Незадолго до казни сознание героя все же продолжало фиксировать различные мелкие детали окружающей обстановки.
        Том увидел большую и светлую комнату, почему-то вызвавшую у него смутное представление о деревьях и большом пространстве. На стенах висели книжные полки. Люди стояли полукругом лицом к нему. В первый момент ему показалось, что людей очень много и все они смотрят на него, но вот взгляд его сфокусировался, он стал различать отдельные лица и фигуры и увидел, что их всего трое - мужчина и две женщины. Одна - молодая симпатичная девушка с большими удивленными глазами. На ней было платье с белым воротником, отделанным рюшем, и она выглядела очень нарядной, будто собралась на вечеринку. «Может, она и воспринимает это как вечеринку, - сердито подумал он. - Я - нет». Другая женщина подбежала к его матери. Они со слезами бросились друг другу в объятия, как две старые подруги, встретившиеся после многолетней разлуки. Его мать оставила его лицом к лицу с остальными. Он чувствовал себя одиноко и неловко, не зная, куда девать руки, болтавшиеся вдоль тела, как у какой-нибудь несчастной обезьяны в зоопарке. Это было унизительно.
        Но вот женщины, негромко что-то восклицая и всхлипывая, оторвались друг от друга и полезли за носовыми платками. Его мать повернулась к нему, словно умоляя о чем-то.
        - Это Том, - сказала она.
        Другая женщина тоже была не старой. У нее были густые черные волосы и белая, как бумага, кожа. Выглядела она так, будто вот-вот упадет в обморок. Предположительно, это была его мать.

«Дерьмо! - сказал отец. - Никакая она тебе не мать». Но, конечно же, она была его матерью. Он узнал в ней себя. Он почувствовал дурноту. Господи, только бы она не вздумала целовать его и плакать над ним. Сердце у него учащенно билось, и это биение отдавалось в ушах. Господи, рассказать кому эту историю, никто же не поверит, настолько это невероятно. Он затравленно оглянулся, ища глазами входную дверь, которая вроде бы находилась где-то в передней части холла, но вспомнил, что они еще сворачивали в маленький коридорчик… где, где?
        - Том, - сказала женщина низким дрожащим голосом. - Том, не бойся.
        Она не прикоснулась к нему, даже не шагнула ему навстречу, а, наоборот, немного отступила назад, словно страшась и одновременно надеясь, что он сам подойдет к ней. Она просто смотрела на него с таким странным выражением, что он заморгал и снова принялся озираться вокруг.
        Его взгляд повсюду натыкался на глаза - неестественно большие, блестящие, мокрые от слез. Каждое лицо ассоциировалось у него теперь с конкретным именем. Артур - маленький человек с седеющими тонкими волосами. «Мой отец, - подумал Том. - Нет! Сравни его с Бэдом. О Боже, нет. Холли, девушка с рюшем. Мне не нравится, как ты на меня смотришь, - мысленно сказал он ей. - И ты сама мне тоже не нравишься».
        - Я приняла успокоительную таблетку, - сказала Маргарет. - Помню, когда умер отец Артура, Рабби сказал матери Артура, что не надо принимать никаких лекарств, полезнее дать волю слезам, и я тоже так думаю. Но к сегодняшнему событию это не относится. На похоронах слезы это нечто само собой разумеющееся, но сегодня, подумала я, будет лучше, если я буду вести себя как замороженная. Но я совсем не чувствую себя замороженной, ну нисколечко, даже после таблетки.
        Слезы текли у нее по щекам. Лаура взяла ее за руку. Том понял, что маме нравится эта женщина. Странно. Все было так странно.
        В первый раз за все время заговорил Артур:
        - Маргарет, миссис Райс думает о…
        - Лаура, - поправила его Лаура.
        - Маргарет, не забудь, что Лаура здесь еще и для того… что Питер тоже…
        Маргарет поднесла руку ко рту:
        - Господи, как нехорошо с моей стороны. Совсем вылетело из головы. Конечно… Что я могу для вас сделать, Лаура? Может, хотите посмотреть его комнату?
        - Да, пожалуйста, - пробормотала Лаура.
        Обе женщины пошли наверх. Томом вдруг овладела болезненная ревность. Вдобавок на него навалилось чувство одиночества. Он сел в углу комнаты, неожиданно показавшейся ему огромной. У него возникло ощущение, что ему нигде нет места. Кто он такой?
        Голос мужчины донесся до него словно через длинную пустую трубу:
        - Мы так хотели увидеть тебя, Том.
        Он поднял голову. Этот небольшой хрупкий мужчина, чуть ли не дрожащий от переполнявших его эмоций, был предположительно его отец. Если бы он мог честно ответить ему: «А я совсем не хотел увидеть никого из вас». Но мама никогда бы ему этого не простила, поэтому он только молча кивнул в ответ.
        - Мы знаем, что ты потрясен. Не нужно поддерживать разговор, если тебе не хочется.
        Разговор! У него в голове была единственная мысль: «Исчезните! Пусть вас не станет. Дайте мне уйти отсюда и никогда о вас не думать». Но он лишь снова кивнул.
        Наступило молчание. Без всякой видимой причины девушка пересела на другое место. При движении зазвенели ее золотые браслеты. Робби говорила, что евреи любят украшения, что в колледже лучшие украшения носят еврейские девушки, которые буквально увешивают себя ими.
        Молчание затягивалось. «Очевидно, - довольно отметил про себя Том, - эти люди чувствуют себя так же неловко, как и он. Ну, может не совсем так».
        - Холли, может Том хочет чего-нибудь выпить, - повернулся мужчина к девушке.
        Девушка встала:
        - Лимонад или кока-колу? - обратилась она к Тому.
        - Ничего, - ответил он и, вспомнив, добавил: - Спасибо.
        - Может, Том хочет выйти во двор?
        Они говорили о нем, будто его здесь не было. Артур, видимо, понял это, потому что, обратившись непосредственно к Тому, спросил, есть ли у него собака.
        - У моего брата есть. - Понятно? Моего брата.
        - А у Холли есть колли. Белый колли. Холли, покажи Тому Стара.
        Том охотно встал и последовал за девушкой. Вне этих стен, вдали от всех этих взглядов и вопросов он сможет наконец-то вздохнуть с облегчением. Девушка двигалась очень грациозно, и фигура у нее была почти такая же хорошая, как у Робби. Но он и эта девушка были врагами.
        В дальнем конце лужайки плакучая ива склонилась над маленьким прудом, в котором плавали золотые рыбки. Здесь в тени лежал белый колли.
        - Набегался с утра, устал, - сказала девушка. Собака встала и подняла голову в ожидании ласки. - Хороший мальчик. Славный мальчик.
        Том с удовольствием погладил бы собаку. Он не представлял себе семьи без собаки. Но он вспомнил оставшегося дома Графа и не смог прикоснуться к этой собаке. «Дом», - мысленно произнес он, и горло у него сжалось.
        Холли, стоявшая на коленях, подняла голову:
        - Мы тебе не нравимся, - черные глаза сверкнули.
        - Правда, не нравитесь.
        - Я знаю о тебе кое-что.
        Что она может знать, воображала с рюшем и украшениями.
        - Меня не интересует ни что ты обо мне знаешь, ни ты сама.
        Открылась раздвижная стеклянная дверь, и раздался голос Артура.
        - Я на всякий случай поставил на столик у веранды графин с лимонадом. Я пойду наверх. - Дверь закрылась.
        - Послушай, - горячо заговорила Холли, - мне так же не хочется с тобой разговаривать, как и тебе со мной. Но я не хочу обижать родителей, они и без того настрадались. Я принесу пару журналов, мы сядем и притворимся, что читаем. Тогда нам не нужно будет говорить ни слова. Хорошо?
        - Согласен, - откликнулся Том.

        Она была в комнате Питера. Одним быстрым взглядом Лаура охватила все - плакаты, книги, стереосистему, льняные занавеси на окнах - бежевые с пропущенной по ткани красной нитью. На видном месте, на комоде, стояла фотография Питера. На нем был праздничный костюм, лицо серьезное. Он был снят на фоне каких-то похожих на трубки предметов, украшенных сверху сложным металлическим орнаментом. Лаура остановилась перед фотографией.
        Прошла минута или две. Потом Артур заговорил:
        - Ему здесь тринадцать. Это был день его бар-мицвы. Вы знаете, что это?
        - Я читала, что это что-то вроде конфирмации.
        - Да, что-то подобное. Мальчик, прошедший обряд бар-мицвы, считается взрослым, он становится полноправным членом общины. Он умеет отличать хорошее от дурного, осознает заповеди своего народа, передаваемые от отца к сыну со времен Моисея…
        Артур замолчал и отвернулся к окну, пряча лицо. Затем снова заговорил:
        - В тот день он произнес замечательную речь, все о ней долго вспоминали. Его интересовали проблемы экологии, он создал в школе экологический клуб. Об этом он и говорил: как сыны Израилевы пришли в страну меда и молока, как они берегли землю, дарованную им Богом, как и сегодня мы должны беречь нашу планету, чтобы нашим детям досталась… - Он опять замолчал, не в силах продолжать.
        Лаура поняла, что он скорбит по двум сыновьям: мальчику, которого он растил с такой любовью, гордости семьи, и другому, незнакомцу, который сидит сейчас внизу, плоть от его плоти.
        Маргарет тихо объяснила:
        - Там на заднем плане свитки, на которых написаны законы - первые пять книг Библии, той ее части, что вы называете Ветхим заветом. Украшения называются коронами, они - знак нашего почитания пяти книг.
        - Понимаю.
        Знакомое лицо, лицо Тимми, наложенное на эти странные предметы, плыло у Лауры перед глазами. Все было так невероятно, гигантское недоразумение. Повисшее в комнате молчание было каким-то звенящим.
        - Расскажите мне, как все было с самого начала, - сказала наконец Лаура, - а я потом расскажу вам про Тома. Ведь именно это мы и хотим узнать.
        Маргарет села и, вздохнув, начала:
        - Проблемы возникли с самого рождения. Питер был очень капризный ребенок, он плакал до истерик и плакал почти не переставая. Но наш первый врач сказал, что ничего страшного в этом нет, что многие младенцы ведут себя так.
        Лаура кивнула:
        - То же самое мне говорили про Тимми. Вы ведь знаете про Тимми?
        - Да. Ральф Маккензи сказал нам.
        - Ну, а дальше?
        - Потом мы переехали сюда. У отца Артура был удар, и все дела он передал Артуру. Артур в то время работал над докторской диссертацией по литературе, работу пришлось бросить, хотя он и сейчас знает больше, чем иной профессор.
        - Лаура хочет послушать про Питера, а не про меня, - перебил Маргарет Артур.
        - Мы обратились к другому педиатру, потом еще к одному, а Питер тем временем худел и слабел, потом заболел пневмонией, поправился, выздоровел и опять заболел. - Маргарет беспомощно развела руками. - А потом на нас обрушился этот удар, мы, наконец, узнали, что с ним такое. И тогда мы объехали чуть ли не всю страну, побывали во всех известных больницах от Миннесоты до Бостона. Вплоть до самого последнего месяца мы пытались что-то сделать, надеялись помочь нашему милому мальчику. Мы обратились к крупнейшему специалисту в Нью-Йорке, мы…
        - Не нужно больше, - попросила Лаура.
        Но Маргарет то ли не слышала ее слов, то ли не могла остановиться:
        - Помню, о чем я прежде всего подумала в тот день, когда мы узнали, что биологически Питер не наш сын. Врач, очень душевный молодой человек, разговаривая с нами, смотрел в окно на растущее во дворе дерево. А я могла думать лишь о том, что где-то живет другой мой ребенок, и я спрашивала себя, какой он. Наверняка он похож на людей, вырастивших его, так же как Питер был похож на нас. И я подумала, что он возможно здоровый и крепкий мальчик.
        - Да, - сказала Лаура, - как вы сами могли убедиться. - Теперь была ее очередь. - Наш малыш слишком много плакал в роддоме, во всяком случае мне так казалось. Я ведь по сути дела ничего не знала о детях. Но когда мы привезли его домой, он перестал плакать и вел себя просто замечательно. Думаю, что до тех пор, пока не родился Тимми, мы не отдавали себе отчета в том, какой беспроблемный у нас ребенок. Ну, а говоря о Тимми, - добавила она почти с тоской, - я могу повторить все то, что вы рассказывали мне о Питере.

«Но что же сказать про Тома, - спросила она себя, сделав паузу. - Они ведь ждут». И после минутного молчания продолжила:
        - Том - хороший сын. Трудно, конечно, в двух словах охарактеризовать человека. Хороший сын. Студент. Спортсмен. Они с моим мужем, Бэдом, друзья. И Тимми повсюду ходит с ними. Том заботится о нем, он замечательно относится к Тимми. - Лаура говорила то, что приходило ей в голову, не пытаясь придать своим мыслям характер связного повествования. - Проучившись год в колледже, он, естественно, изменился. Стал более независимым. У него всегда было много друзей. Ах, я так плохо рассказываю.
        Маргарет и Артур ловили каждое ее слово. Маргарет ответила первой. Очень тихо она проговорила:
        - Нам, по крайней мере, ни о чем не пришлось рассказывать Питеру. Он умер, не зная правды о своем рождении. Что бы это дало, скажи мы ему правду? А вам пришлось рассказать Тому, - она вздрогнула.
        - Для Тома это и так страшно тяжело, - вступил в разговор Артур, - а то, что мы евреи, усугубляет его переживания.
        Лаура встретила взгляд умных серых глаз. Очевидно, Маккензи сказал им. Но перед ней, осознала она, был спокойный рассудительный человек, не склонный к глупому упрямству или детским обидам. Эти глаза требовали ответа, и она честно ответила:
        - Да. Это так.
        Все вздохнули. У Маргарет по щеке потекла тушь с ресниц, она стерла ее. Артур высморкался.
        - Что же нам дальше делать? - спросила Лаура.
        - На данный момент ничего, - откликнулся Артур. - Давайте спустимся вниз.
        Через стеклянную дверь они увидели на веранде Холли и Тома. Они читали, сидя на значительном расстоянии друг от друга. Вид у обоих, когда они вошли в дом, был недовольный.
        - Я приготовила ленч, - сказала Маргарет, делая героическое усилие, чтобы разрядить атмосферу. - Надеюсь, Лаура, вы проголодались.
        - Не слишком, - ответила Лаура и затем как-то застенчиво спросила: - А Питер похоронен далеко отсюда?
        - Нет. Мили три-четыре. Хотите увидеть могилу?
        - Если можно. Если это не слишком вас затруднит.
        - Конечно, нет. Мы можем поехать прямо сейчас. «Бог мой, - подумал Том, - кладбище». Но все же это было лучше, чем оставаться здесь с этой девушкой, которая не захотела поехать с ними.
        Да, все было отвратительно, гораздо хуже, чем он это себе представлял. И все же, несмотря на ревность и гнев, ему было до боли жаль мать. Она покраснела и говорила отрывисто, с трудом выговаривая слова. Ему хотелось сказать ей: «Давай уедем отсюда к черту». Ему хотелось, чтобы поскорее вернулась Робби. Робби была нужна ему. С ней, по крайней мере, можно было разумно поговорить.
        Они поехали на машине Лауры - дома они всегда называли ее двух-с-половинойместной. Женщины, сидевшие впереди, разговаривали без умолку. Том съежился на заднем сиденье рядом с Артуром. Со своего места ему были хорошо видны обе женщины.
        Том был наблюдателен, и ему не требовалось много времени, чтобы составить мнение о человеке. Эта женщина, Маргарет, была образованной, об этом было нетрудно догадаться по ее манере говорить. Она была женщиной со вкусом. На ней было простого, как у мамы, фасона платье, но еще более модное. Том разбирался в женских туалетах, Робби научила его этому. Что ж, почему бы ей и не быть хорошо одетой, раз они владельцы универсального магазина. На руке, которую она положила на спинку сиденья, был узкий золотой браслет, а на пальце - кольцо со сверкающим темно-зеленым камнем, наверняка изумрудом. Он сравнил маму с другой женщиной. У Другой - за последние несколько минут он стал мысленно называть ее так - были такие же, как у него самого, волосы и нос с легкой горбинкой - такие носы можно увидеть на скульптурных изображениях древних римлян, например Цезаря и Цицерона. Он вынужден был признать, что внешне он куда больше похож на Другую, чем на маму.

«Мама, - молча воскликнул он, - что ты со мной сделала?» Затем, преисполняясь в душе яростью: «Зачем ты привезла меня сюда?»
        Но, конечно же, это была не ее вина. Не в ее силах было помешать этому. Тому пришлось сделать над собой усилие, чтобы удержаться от слез.
        Машина въехала в железные ворота в форме арки, украшенной в центре звездой Давида.
«О Господи, подумать только, куда я попал», - мелькнула у него мысль.
        - Какое маленькое кладбище, - заметила Лаура.
        - Нас в городе не так уж много, - объяснила Маргарет.
        Они вышли из машины, прошли по гравиевым дорожкам и остановились у могилы, настолько свежей, что даже плющ на ней еще не вырос.
        - Памятник установят до конца этого года, - сказала Маргарет.
        Могила находилась под огромным дубом, и они молча сели в его тени, погруженные каждый в свои мысли. «Брат Тимми», - с горечью думал Том.
        - Он любил музыку, - внезапно нарушил молчание Артур. - Ральф сказал нам, что вы играете на рояле, вам будет интересно узнать, что Питер всегда стремился попасть на концерт, если мы приезжали в город, где выступал крупный оркестр. Он знал биографии многих композиторов, мог отличить манеру одного дирижера от другого.

«Скоро они сделают из этого парня святого. Парень моего возраста, разница между нами всего в один день. Другая и ее муж держатся за руки, а на меня смотрят так, словно ожидают, что я вот-вот засмеюсь или заплачу, и я отворачиваюсь. Мам, ради всего святого, забери меня отсюда…»
        - Вы проделали длинный путь, - заговорила Другая. - Давайте вернемся домой и перекусим.
        - Нам пора возвращаться, - ответила Лаура.
        - Сейчас всего четверть второго. Успеете перекусить перед дорогой. Кроме того, приедут мои родители, они хотели познакомиться с… со всеми.

        В доме, когда они туда вернулись, находились три новых человека. «И этим необходимо меня рассмотреть», - подумал Том, увидев направленные на себя взгляды. Этими тремя были Фрида, бабушка, пожилая женщина с обесцвеченными волосами и коричневыми морщинистыми руками, постаревшая копия Другой; Альберт, дедушка, усатый человек, говоривший с сильным акцентом, и кузен Мелвин, ничем кроме своего большого носа не примечательный. «Все сходится», - подумал Том, глядя на нос.
        Повторилась утренняя сцена - пристальные взгляды, слезы женщин, медленная с запинками речь людей, потрясенных невероятностью ситуации. К счастью, Маргарет быстро пригласила всех к столу.
        - Мы с Холли сыграли партию в шахматы, пока вас не было, - объявил кузен Мелвин, ни к кому конкретно не обращаясь. - Потом она накрыла на стол. Как раз вовремя.
        Столовая представляла собой просторную комнату. Все в ней - от полированного стола из тикового дерева, вместительного гармонирующего со столом серванта, стульев в китайском стиле до японских светильников - было новым. Одна стена почти целиком была занята окнами, и солнце заливало всю комнату.
        На столе стояли салатницы с куриным, картофельным и зеленым салатами, вазы с фруктами, заливное, тарелки с горячими рогаликами и кексами. Лаура была поражена. Сколько же времени потратила Маргарет, чтобы все это приготовить.
        - Накладывайте себе и рассаживайтесь, где хотите, - сказала Маргарет.
        Лаура села рядом с Томом, а по другую сторону от него устроился кузен Мелвин. Аппетита у нее не было, но она все же наполнила свою тарелку, чтобы хоть как-то сгладить впечатление от невежливости Тома, который демонстративно ни к чему не притронулся.
        - А ты, Том, совсем ничего не хочешь? - спросила Маргарет.
        - Спасибо, нет.
        Он знал, что они стараются не смотреть на него, но не могут удержаться. Неужели они думали, что он не замечает взглядов, которые они исподтишка бросают на него? Он не обращал на них внимания и не поднимал головы до тех пор, пока они не вернулись к своим тарелкам и своему словно заранее отрепетированному разговору, и тогда принялся в свою очередь рассматривать собравшихся.
        Все они - старик с сильным акцентом, хорошенькая девушка с браслетами и старуха, говорившая что-то слезливым голосом - вызывали у него презрение.
        - Мы так его любили, - говорила старуха. - Он был на редкость терпеливым, никогда не жаловался.
        - Мама, не надо, - вмешалась Маргарет.
        - Он был очень добрым мальчиком. Здесь он был счастлив. Я не могу смотреть на его рояль… его рояль…
        - Мама, пожалуйста, не надо.
        Старая дама всхлипнула.
        - Ты права. Извините, мне действительно не следовало…

«Ах, сколько эмоций из-за этого их драгоценного Питера, - подумал Том. - Потащили маму наверх смотреть его комнату, повезли на кладбище. Свалились как снег мне на голову и хотят разрушить мою жизнь. И надеются, что я буду сидеть тут и вести с ними светский разговор и есть их пищу. Не буду я с ними разговаривать. Не буду и все тут».
        И он с презрением посмотрел на Артура. «Сморчок какой-то по сравнению с Бэдом. Я люблю своего отца», - мысленно воскликнул он и ощутил самую настоящую боль в сердце. Напряжение было невыносимым.
        Маргарет нутром чувствовала, в каком смятении находится Том. «Голова у бедного парня должно быть идет кругом. Его матерью все эти годы была Лаура, чудесная женщина. Что могу значить для него я? Захочет ли он когда-нибудь поближе узнать нас? О нем хорошо заботились, его хорошо воспитали. Я заметила, как он отодвинул для Лауры стул. Между двумя передними зубами у него крошечная щелочка, как и у Холли. Сможем ли мы лучше узнать тебя? Бедный Том. У меня самой голова идет кругом».

«Не нужно было оставаться на ленч, - думала Лаура. - Мы все чувствуем себя неловко. Но они руководствовались самыми добрыми побуждениями. Они хорошие люди, сразу видно. Родители мягкие и деликатные. И девушка очень симпатичная, умненькая, ясноглазая, такая женственная с этим рюшем на воротнике и позвякивающими браслетами. Старики тоже культурные люди. У ее отца такой образный язык, хотя и говорит он с сильным акцентом. Здесь рос мой ребенок. Он сидел на одном из этих стульев». Она проговорила, как бы размышляя вслух:
        - Когда я в первый раз увидела фотографию Питера, мне показалось, что он близнец Тимми.
        Том пришел в ярость. С трудом он сдержал готовые сорваться с языка слова. «Нет! Тимми мой брат, мой, ты слышишь? Он любит меня, я учу его играть в бейсбол, плавать, я забочусь о нем, я все знаю о его лекарствах, и о кислородной подушке. Я, ты слышишь?»
        Он бросил на Лауру гневный и одновременно страдальческий взгляд, которого она не заметила.
        Зато заметил Артур. «Трудное Лауре предстоит пережить время, прежде чем все как-то уляжется. - Артур внимательно наблюдал за ней. - Прекрасный образец нордического типа. В старой Европе она могла быть бы герцогиней, изящной и элегантной. Муж был совсем другим - недалекий «старина Бэд», по словам Ральфа. Да, - размышлял Артур, - Том рос, испытывая на себе диаметрально противоположное влияние. Конечно, ему все случившееся представляется каким-то безумием. А какой ужас, какое смущение он должен испытывать». Но еще Артуру казалось, что он угадывает в Томе настоящую ненависть. Дай-то Бог, чтобы он ошибался. Он хотел любить этого своего сына.
        Внезапно разговор резко оборвался, словно никто не мог больше придумать ни одной фразы. Альберт попытался заполнить тягостную паузу. Он с живым интересом проговорил:
        - До ноября осталось каких-то два месяца. По словам Ральфа, они идут вровень.
        - Ральфу предстоит выдержать настоящее сражение, - вставил Мелвин.
        - Он справится, - ответил Альберт. - У Ральфа под бархатной оболочкой стальной каркас. Он жесткий парень.
        - Отец имеет в виду жесткость в хорошем смысле, - пояснил Артур, обращаясь к Лауре. - Ральф наш давнишний друг, мы его хорошо знаем и, могу вас заверить, такого чудесного человека редко встретишь.
        Лаура улыбнулась.
        - Я давно решила голосовать за него. Я впервые узнала о нем года два-три назад, когда услышала его выступление. Мне оно понравилось. Я помню, он весьма разумно говорил о сохранении свободных земель, о правильном использовании земельных угодий и хищническом отношении к земле.
        - Он родом из сельской местности, - объяснила Маргарет. - Он хочет сберечь землю для будущих поколений.
        - Он хочет не только сохранить землю, - добавил Артур. - Он думает о хороших школах, хороших домах и, что самое важное, о человеческой порядочности, умении заботиться о своем ближнем. Без этого вся система полетит в тартарары. Ральф это понимает.
        - Скажи это Джиму Джонсону и его сторонникам, - фыркнул Мелвин. - Замаскированные куклукс-клановцы. Впрочем, сам Джим далеко не дурак. Не следует его недооценивать. Он знает, чем можно привлечь людей на свою сторону, особенно молодежь в университетах. Да, - горячо продолжал он, - Ральфу предстоит нелегкая битва. Включите телевизор - и Джонсон тут как тут. Откройте журнал, да что там говорить, и открывать-то не надо, на прошлой неделе оба еженедельника поместили на обложке его фотографию - в восьмисотдолларовом костюме и с этой его улыбочкой пай-мальчика.

«Это уже слишком», - подумал Том. На этот раз он не смолчит, хотя до этого и решил не открывать рта и стоически вынести все испытания этого безумного дня, который он проводит в обществе абсолютно чуждых ему людей. Но этот уродливый длинноносый болтун осмелился высмеять его кумира. Пай-мальчик! Сжигающая его изнутри ярость разом вырвалась наружу, как вытолкнутая из бутылки пробка.
        - Я лично знаком с Джимом Джонсоном, - начал он, - и, на мой взгляд, нашему штату, да что там штату, всей стране повезло, что на политической арене появился такой человек. Вы не понимаете, о чем говорите.
        Лаура судорожно вздохнула.
        - Том, что на тебя нашло? - Она оглядела сидевших за столом. - Это на него не похоже. Он никогда не был таким грубым. Я просто поражена, не знаю, что и сказать.
        - А я совсем не удивлена, миссис Райс. - Все головы повернулись к Холли, которая в упор смотрела на Тома. - Я же говорила тебе, что кое-что про тебя знаю. Ты ходишь с девушкой, которая звонит людям по телефону и говорит всякие гадости, многим студентам в общежитии сует под двери записки, в которых поливает их грязью.
        - Это ложь, - сказал Том.
        - Нет. Брат моей подруги рассказывал, что у вас там есть целая группа таких, как ты. Поганые фанатики. Вы ненавидите всех, кроме самих себя.

«Да, нам не следовало приезжать», - в отчаянии подумала Лаура. У нее закружилась голова. Это было ужасно. Эта девушка, сестра Тома, с решительным ртом и живыми глазами, наверное, читала ту скверную газетенку, в которой он сотрудничал. Она залилась краской стыда.
        - Холли, прекрати, - одернула Маргарет дочь, - это возмутительно.
        - Да, мам, возмутительно. - Лицо девушки вспыхнуло, глаза от волнения расширились, но голос оставался спокойным. - Том антисемит. И нам лучше сказать об этом прямо. Разве не так? - требовательно обратилась она к Тому.
        - Не без причины, наверное, - попробовал защититься он. - Как говорят, дыма без огня не бывает.
        - Я так понимаю, ты оправдываешь Гитлера?
        Все прекратили есть и, положив вилки на тарелки, в потрясенном молчании уставились на Тома.
        - Начать с того, что Гитлер не совершал большей части преступлений, в которых его обвиняют. Все это измышления, пропагандистские штучки.
        - Да, большей частью, - голос Холли был холоден как лед. - Ну, а как насчет
«меньшей части»? Допустим, ты прав, и он совершил лишь малую толику из того, что ему приписывают. Что тогда?
        - Это было движение за социальные реформы в Германии, кто-то при этом неизбежно должен был пострадать.
        - Странно только, что пострадали по большей части евреи, - презрительно заметил кузен Мелвин. - Гитлер, Сталин, все это мы уже проходили. Ничто не меняется. И сейчас все обстоит точно так же, как в то время, когда твоему отцу, Артур, пришлось сменить фамилию Крефельд на Кроуфильд. Быть невидимкой. Дрожать от страха. Правильно?
        Он широко развел руками, задев при этом локтем Тома. Тот сжался от этого прикосновения, подумав: «Крефельд, о мой Бог, Крефельд». Внутри у него все вибрировало от стыда; ему было стыдно перед самим собой. Он еще на дюйм отодвинулся от Мелвина. «Я не Крефельд и не Кроуфильд, черт возьми. Вы, идиоты, я Томас Пайге Райс».
        - Хватит, Мелвин, - нахмурившись, вмешался Артур. - Тебе хорошо известно, почему наша фамилия была англизирована. В конце девятнадцатого века мой дед был бродячим торговцем. Его основной клиентурой были жены фермеров. Разве они смогли бы произнести Крефельд, скажи на милость?
        - Да их интересовали иголки и булавки, а не фамилия торговца. А торговец, какую бы фамилию он ни взял, был для них презренным евреем, так же как мы сейчас для Джима Джонсона и этого его молодого восторженного поклонника, - огрызнулся Мелвин. - Ты чужак, таким и останешься. Что до меня, я по-прежнему ношу фамилию Крефельд, и будь проклят тот, кому она не нравится. - Он повернулся лицом к Тому. - Да, Том Кроуфильд, тебе еще многое нужно узнать о современном мире. Социальные реформы, да? Кто-то должен был пострадать, да? Предлагаю тебе для начала задуматься над тем, кто ты сам есть, молодой Кроуфильд.
        - Меня зовут Том Райс. - Том начал подниматься, но Лаура цепко схватила его за руку.
        Мелвин вышел из-за стола со словами:
        - Я знаю, что бы я сделал, будь он мой сын. Могу сказать вам.
        - Но он не твой сын, - ответил Артур.
        - Ладно, прошу простить меня, и надеюсь, вы не будете держать на меня зла. А сейчас мне пора вернуться в контору.
        Как только дверь за Мелвином закрылась, Маргарет нарушила наступившее неловкое молчание.
        - Иногда Мелвин ведет себя как слон в посудной лавке. Я рада, что ты ответил ему, Артур. Он твой кузен, не мой, а женам не полагается ругать мужнину родню, если они хотят сохранить мир в семье.
        - Да, мир, - с горечью заметила Фрида. Лаура опустила голову. Никто в здравом уме не стал бы рассчитывать на то, что эта встреча пройдет гладко, но то, что случилось, было настоящей катастрофой. И виноват в этом был Том.
        Артур сложил ладони пирамидкой у рта и задумался, словно готовясь вынести окончательный приговор. Лоб его прорезали три глубокие морщины. Спустя минуту он положил руки на стол и заговорил. Его слова были повторением мыслей Лауры.
        - Никто из нас не надеялся, что сегодняшний день будет легким. Но, думаю, мы не ожидали, что он окажется таким бурным. Мы понимаем, Том, - серьезно продолжал он, - какой это для тебя ужас. Питер тоже был бы потрясен. Должен, однако, заметить, что у Питера не было предрассудков. Он не был бы шокирован, обнаружив, что его биологические родители - методисты.
        Лицо Тома горело, ладони покрылись потом. Этот человек был слишком терпимым, слишком сдержанным. И говорил он таким нарочито спокойным увещевающим тоном, чтобы показать свое превосходство. Гораздо легче иметь дело с носатым кузеном Мелвином. Он лез в драку, и ему можно было дать сдачи.
        - Больно ли нам от того, что только что произошло здесь? - продолжал Артур. - Да, больно. Разрушило ли это наши надежды? Нет. Мы продолжаем надеяться, Том, что жизнь заставит тебя по-иному взглянуть на вещи. Но, как я уже говорил, мы должны быть предельно честны друг с другом. Нам сказали, Лаура, что ваш муж никогда не согласится прийти в дом к еврею, поэтому, естественно, мы тоже не можем приехать к вам.
        Лаура покачала головой, борясь со слезами.
        - Все это осложняет и без того непростую ситуацию. Но разве нельзя найти какой-то выход? - спросил Артур.
        Обретя способность говорить, Лаура ответила:
        - Мы с Томом приедем к вам еще раз. Да, Том, с тобой.
        Том посмотрел на нее. «Никогда, - читалось в этом взгляде, - никогда тебе не уговорить меня приехать сюда еще раз».
        Словно по сигналу все встали из-за стола. На тарелках осталось растаявшее недоеденное желе, раскрошенные рогалики. Великолепный десерт стоял нетронутым на серванте. Встреча закончилась, и не было смысла притворяться, что это не так.
        У двери Артур взял Лауру за руку.
        - Не думайте, что мы когда-либо попытаемся встать между вами и Томом, - сказал он с печальной улыбкой. - Но нам бы очень хотелось, чтобы мы все ладили между собой. Мы будем молиться за это.
        Они поехали домой. Весь обратный путь они проделали в молчании. Том притворялся, что спит. У Лауры душа болела за Тома, за Кроуфильдов, за них всех.

        Дома, оставшись наедине с Бэдом, она подробно рассказала о событиях дня.
        - Я предупреждал, что ехать туда было ошибкой, серьезной ошибкой, - проворчал он. - Мальчик не спал всю ночь накануне этой встречи. Ему совсем не хотелось ехать. Проклятые обманщики. Ты попалась на их удочку, их и этого сладкоречивого адвоката.
        В который раз за последние недели Лаура постаралась воззвать к его разуму.
        - Бэд, они не обманщики. Результаты анализов крови не могут лгать, ДНК и…
        - Ба! ДНК, все эти мудреные термины. Ну и что из этого, черт возьми? Какого-то исследователя осеняет идея, ее подхватывают газеты и все принимают эту идею за непреложную истину, а спустя пару лет мы читаем: «Возможно… Результаты дальнейших исследований показывают, что первоначальные выводы были сделаны слишком поспешно». Ба!
        - Бэд, оставим в стороне анализы. Если бы ты там был, ты бы сразу увидел сходство. Мать и дочь и Том…
        - Сходство! - Бэд гневно возвысил голос. - Сколько, ты думаешь, существует типов человеческих глаз, носов, ртов? Каждый из нас похож на миллионы других людей. Люди видят то, что хотят увидеть, или, как в данном случае, то, на что кто-то другой обращает их внимание. Нет, Лаура, не впутывай больше мальчика, нашего мальчика, в эту историю. Я никогда не приказывал тебе, а сейчас приказываю: оставь Тома в покое.
        - Я слышал ваш разговор, - Том стоял в дверях. - Папа прав. Они пытаются отнять меня у тебя, неужели, мама, ты этого не видишь?
        - Ах, нет. Никто не сможет этого сделать.
        - Я их ненавижу, всю эту еврейскую братию.
        На лице ее любимого мальчика появилось какое-то гнусное выражение.
        - Что именно вызывает у вас такую ненависть? - Она говорила почти умоляюще. - Ярлык? Ведь если бы вас не перепутали, Том, ты был бы евреем, но при этом остался бы все тем же Томом, с той же кожей, теми же руками, ногами и головой.
        - Уверен, твоя мать в конце концов образумится и поймет, что все это какой-то обман. - Бэд обнял Тома за плечи. - Нам нужно набраться терпения и подождать, только и всего.
        Тимми, вошедший вместе с Томом, выпалил:
        - Хорошо бы эти люди вернулись туда, откуда они приехали.
        - Куда же это? - поинтересовалась Лаура.
        - В Германию, говорит Том.
        Она вздохнула.
        - Начать с того, что Артур Кроуфильд и его родители родились в Америке. Что до их предков, то вы не должны забывать, что в Америку все откуда-нибудь да приехали. Даже индейцы попали сюда из Азии, переплыв через Берингов пролив. Ты знаешь это, Тимми.
        С минуту Тимми молчал. Потом пробормотал:
        - Их сын умер от цистофиброза, говорит Том.
        Она ведь специально предупредила Тома не говорить об этом Тимми. Должно быть, разволновавшись, он проговорился.
        - Ты видишь? - взвился Бэд. - Видишь, к чему это привело? Выпустили тараканов из банки. Послушай, Тимми, - принялся объяснять он, - там был совсем другой случай. Я все об этом знаю. Этот проклятый адвокат все мне растолковал. У того мальчика были всякие осложнения, что-то у него было не в порядке с сердечным клапаном, вдобавок, он страдал диабетом, одним словом, это был совсем другой случай. У тебя, Тимми, сердце здоровое, и проблем с другими органами тоже нет. Пошли на улицу. Покидаем мяч в корзинку.
        Из окна Лаура наблюдала, как они забрасывают мячи в баскетбольную сетку. Трое мужчин, одни, без нее. Против этого она не возражала.
        Ее пугала реакция Бэда. Он так переживал, что не мог ни думать, ни говорить разумно. Подобный уход от реальности был опасен.
        Проезжая по Фейрвью, Лаура с изумлением увидела большой щит с объявлением о продаже, установленный на лужайке перед старым домом Блейров. Значит, их все-таки выжили. Напрасно они решили сдаться и уехать. Но в то же время она спрашивала себя, хватило бы у нее мужества и душевных сил остаться в этом доме, подвергнись она нападению в ту ужасную ночь. Она решила, что, вернувшись домой, сразу же позвонит Лу Фостер, узнает у нее что к чему.
        - Да, - сказала Лу, - я слышала. Не от Иджвудов, они по-прежнему ни с кем не разговаривают, а от агента по продаже недвижимости.
        - Какой стыд! Жаль, что мы ничего не можем сделать.
        - Как раз можем. Я собиралась позвонить вам, вы следующая в моем списке. На днях несколько человек собрались в церкви после службы и, посовещавшись, решили, что неплохо было бы составить петицию к Иджвудам от имени всех прихожан и вообще всех живущих поблизости с просьбой не уезжать отсюда. Объяснить им, что мы рады их соседству, что мы самым решительным образом осуждаем имевшую место хулиганскую выходку и просим их остаться. Что вы об этом думаете?
        - Что я думаю? Вы хотите знать, согласна ли я подписать эту петицию?
        - Не совсем, - засмеялась Лу. - Я вообще-то не сомневалась, что вы подпишете.
        Уже повесив трубку, Лаура подумала: «А как же быть с Бэдом?» Всем покажется странным, если на петиции будет стоять только ее подпись. Что ж, всему свое время. Этот вопрос она решит, когда дело дойдет до подписи.
        Несколько дней спустя ей принесли длинный список фамилий. Молча положив его на письменный стол, она поставила свою подпись и задумалась, что делать с подписью Бэда. Ей не хотелось провоцировать новых бесплодных споров.
        - Что это? - осведомился Бэд, едва войдя в комнату.
        В ответ на ее объяснение он ухмыльнулся. Брови его поднялись, выгнувшись чуть ли не углом, а щеки округлились от раздвинувшей губы улыбки.
        - Полагаю, мне придется подписать это. Я и так все тебе испортил с Бетти Ли. Лучше не ставить тебя в неловкое положение перед прихожанами.
        - Особенно если учесть, что ты и сам ходишь в эту церковь, - напомнила она.
        - Хорошо, я подпишу. Какая, черт возьми, мне разница, я ведь не живу на Фейрвью. Интересно, что скажет на это Ордвей.
        - Не беспокойся, он тоже подпишет, или я не знаю Лу Фостер.
        Итак Бэд, как, наверное, и многие другие, проглотил пилюлю ради соблюдения внешних приличий. Спустя несколько дней щит с лужайки Иджвудов убрали. А спустя еще несколько дней Лауре позвонила Лу Фостер.
        - Я получила от них сердечное письмо с благодарностью. Они, наконец-то, вылезли из своей скорлупы. Я прослезилась, читая письмо.

«Надо пойти навестить миссис Иджвуд, - сказала Лаура самой себе. - Обязательно схожу на следующей неделе. На этот раз визит будет приятным».

        Но обстоятельства сложились так, что ей не удалось осуществить задуманное. Позвонил Ральф Маккензи.
        - Если вы сочтете, что я суюсь не в свое дело, так мне и скажите, - начал он. - Я звоню не как адвокат, необходимость в адвокатах отпала, а как друг Кроуфильдов и, надеюсь, ваш с Томом тоже.
        - Слушаю вас внимательно.
        - Я бы хотел помочь, если сумею. Артур рассказал мне, что ваша встреча прошла очень неудачно.
        - Да. Гораздо хуже, чем я предполагала. Я ожидала, что будут слезы, а мне пришлось столкнуться и с яростью. Том… - Она замолчала, не желая плохо отзываться о сыне.
        - Я слышал. Маргарет очень расстроилась. Вообще-то она сильная разумная женщина, семья привыкла во всем полагаться на нее, и теперь, видя ее выбитой из колеи, они просто не знают, что делать.
        - О, - воскликнула Лаура, - случалось ли когда-либо нечто подобное?
        - Да, случалось, как вы знаете, но очень редко. Удивительно, что газеты до сих пор ничего не пронюхали.
        - У мистера Фордайса есть связи.
        - Это хорошо. Думаю, Тому не пошло бы на пользу, если бы всю эту историю раструбили в выпусках новостей.
        - Да, этого я боюсь больше всего. Том тоже очень переживает, мистер Маккензи. Но он как стеной отгородился от всяких разговоров на эту тему. Я не могу ничего обсудить с ним.
        - Может, я смогу?
        - Дело не только в Томе. Все гораздо сложнее, настолько сложно, что в двух словах и не объяснишь, - она замолчала.
        - Может, обсудим все подробно? Я буду сегодня в городе, мог бы заглянуть к вам на часок во второй половине дня, если не возражаете.
        - Нет, не стоит. Том работает с Бэдом, но иногда он возвращается домой рано и…
        - Понимаю, - прервал ее Маккензи. - Это была не слишком удачная идея. Тогда может встретимся в моей штаб-квартире? Или за углом от нее в отеле «Феникс»? Мы могли бы выпить кофе и попытаться придумать какой-нибудь выход из положения.
        Голос звучал рассудительно, внушал уверенность, что говоривший внимательно выслушает все, что она скажет, и не выйдет из себя. Голос успокаивал.
        Итак, в четыре часа дня, одетая в бледно-зеленое льняное платье с белым бантом в волосах Лаура встретилась с Ральфом Маккензи в отеле «Феникс», испытывая незнакомое чувство приподнятости.
        - Вы выглядите свежей и прохладной, - приветствовал ее Маккензи. - Как вам это удается в такую жару? Прежде всего я должен сказать вам, - продолжил он, едва они уселись за столик в кафе, - что все Кроуфильды от вас в восторге. Все, даже Холли и старики.
        - Мне они тоже понравились, мистер Маккензи. Пожалуйста, передайте им.
        - Зовите меня Ральф. Я обязательно передам. Они замечательные люди, Лаура, очень добрые, отзывчивые. Мне бы хотелось сделать что-то, чтобы смягчить их боль, и вашу, и Тома.
        - Ах, Том. Он так во всем запутался.
        - Расскажите мне о нем.
        Ей было необходимо поговорить с кем-то, и все же слова давались ей с трудом. Никому на свете - ни друзьям, ни родным, даже тетушкам, будь они дома - не решилась бы она поведать о своих сомнениях. Как жена она должна была проявлять лояльность по отношению к Бэду, а материнские чувства требовали, чтобы она защищала Тома. Пройдет какое-то время, и он наверняка избавится от своих заскоков и снова станет тем мальчиком, которого она с такой заботой растила. И сейчас, говоря с этим незнакомым человеком, которого она считала честным и порядочным, она испытывала некоторую неловкость. Ведь рассказывая о предрассудках Бэда, о недостойном поведении Тома, она по сути дела поверяла ему секреты, касающиеся родных ей людей.
        - Я иногда задаюсь вопросом, нет ли связи между опрятностью Тома и его политическими пристрастиями. Я имею в виду тип людей, которые во всем любят строго регламентированный порядок, как в гитлеровской молодежной организации. Мысленно постоянно возвращаюсь назад, пытаясь найти ответ на вопрос, как и почему. Полагаю, что сама я такая, какой вам меня описали, Бэд… у него, как у многих, есть свои предрассудки. А Тома я не понимаю, - закончила она.
        - У руководителя фашистской молодежной организации Балдура фон Шираха мать была американкой; ее прадед участвовал в Гражданской войне, сражался на стороне северян. Балдур стал антисемитом еще в школе, прочитав книгу Генри Форда. Можно сказать, впитал в себя отраву.
        Лауре было холодно. Бессознательно она обхватила ладонями кофейную чашку.
        - Кофе тоже остыл. Вам нужно подлить горячего, - мягко заметил Ральф.
        Он выслушал ее повествование, не перебивая, кивнув пару раз, когда она говорила о
«Независимом голосе» и ночном нападении на дом Иджвудов.
        - Вы в последнее время, наверное, не очень внимательно следили за новостями, а то бы знали, что хулиганы, напавшие на дом, были связаны с организаторами митинга в поддержку Джонсона, проходившего на лужайке Андерсонов. Эти тупоголовые кретины перепутали время, только и всего. По плану нападение должно было состояться на следующий день. Этот паренек Грег Андерсон - опасный субъект. Кто-то проговорился, и полиция произвела обыск в его доме. Были обнаружены автоматы, пистолеты, боеприпасы. Его родители вряд ли знали, чем занимается их сын. Сейчас они даже не знают, где он. Он скрылся из города на следующий день после митинга.
        - Возможно, я так же слепа, как и они, возможно, то, что я собираюсь сказать, покажется вам невероятной глупостью, но я не верю, что Том был причастен к этому погрому, что он способен на такое: Том только языком болтает.
        - Как и Джонсон, - серьезно ответил Ральф. - Только языком болтает. Но слова иной раз приводят к самым неожиданным последствиям. Книга Генри Форда, как я сказал, сформировала руководителя фашистской молодежной организации. Сила слова. Вот почему я вступил в борьбу за пост сенатора.
        Они сидели у окна, и лучи солнца, вновь вышедшего из-за туч, упали на голову Маккензи. Волнистые волосы цвета меди, которые он, как видно, безуспешно пытался пригладить, загорелись огнем. «Руфус, - подумала Лаура. - Его полное имя было Ральф Руфус Маккензи». У него было длинное худое лицо, напоминавшее лица скульптурных изображений пионеров-первопроходцев Запада. Что-то вдруг словно кольнуло ее внутри, она испытала мгновенный шок, как бывает, когда задеваешь ножом по пальцу, не успевая его порезать. Несколько недель назад тетушки рассказали ей, что видели его во Флориде и что он напомнил им Френсиса Элкота.
        Она неожиданно сказала:
        - Мои тетки видели вас минувшей зимой во Флориде и как-то упомянули об этом в моем присутствии. Я вас тогда еще не знала. Они сказали, что вы напомнили им одного нашего хорошего знакомого. У меня сейчас возникло такое же впечатление.
        Он улыбнулся.
        - И кто же этот знакомый? Ваша старая любовь?
        - Детское увлечение. Как вы догадались?
        - Не знаю. У меня иногда бывает шестое чувство. Ну, и кроме того, у вас очень выразительное лицо.
        Она и сама не знала, что заставило ее произнести вслух пришедшую ей в голову мысль. Возможно, она хотела продлить их встречу.
        - Моим тетям вы очень понравились, хотя, будь они здесь, они голосовали бы за Джонсона, - сказала она смеясь. - Не думаю, чтобы они понимали, что он собой представляет, но голосовали бы все равно за него.
        - Многие неплохие люди сделают то же самое. Ваши тети - не исключение.
        - Я бы хотела, чтобы победили вы.
        - Я и сам хочу, чтобы меня выбрали. Я никогда особенно не стремился к политической карьере. Конечно, приятно быть известным, иметь возможность сделать что-то значительное, но я бы вполне обошелся без того и без другого. Меня удовлетворяет моя адвокатская практика. Но мне хочется победить Джонсона. Я должен. Кто-то должен остановить подобных людей.
        Он посмотрел на нее, она ответила на его взгляд, и что-то промелькнуло между ними, что-то, говорящее о взаимном доверии, желании ближе узнать друг друга и о… о чем еще? Она опустила глаза и принялась поправлять браслет, запутавшийся в рукаве платья.
        - Так что же мы будем делать с Кроуфильдами и Томом? Они очень хотят увидеть его еще раз, Лаура.
        - Конечно. Если бы Питер был жив, я бы не раздумывая полетела в другой конец штата, чтобы его увидеть.
        - Они надеются, что во второй раз все пройдет лучше, может, они и правы.
        - Он больше не поедет к ним, Ральф. И Бэд ему запрещает.
        - Вы мне позволите поговорить с ним? Иной раз посторонний человек может добиться большего, чем член семьи.
        - Да, пожалуй. - Но в душе она не надеялась на это.
        - Я буду здесь в начале следующей недели. Я позвоню, и вы мне скажете, когда зайти к вам. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы переубедить Тома. Если у меня получится, я захвачу его с собой к Кроуфильдам. Как вам мой план?
        У него была такая славная улыбка, что она не нашла в себе силы сказать «Нет. Это бесполезно. Забудьте об этом».
        - Стоит попытаться, - ответила она.

        - Все эти прекрасные разговоры сводятся к одному: я должен поехать туда еще раз, - сказал Том. - А потом еще и еще. - Он перешел на саркастический тон. - Совместное владение, я полагаю. Ну так вот, мне не три года, да будь мне и три года, я бы все равно им не принадлежал.
        Терпению Ральфа можно было позавидовать. «На его месте я бы уже сдалась», - подумала Лаура. Но он спокойно ответил:
        - Их единственное желание, Том - чтобы ты иногда навещал их. Они надеются, что ты признаешь их и будешь теплее к ним относиться. Вот и все, чего они хотят.
        - Меня не интересует, что они хотят, - продолжал упираться Том. - Я уже говорил маме и повторяю опять: мой отец - единственный близкий мне человек. И еще Тимми. Печально, когда твой младший брат понимает тебя лучше родной матери.
        Лаура украдкой взглянула на часы. Потребовалось прибегнуть кое к каким уловкам, чтобы к приходу Ральфа Тимми ушел из дома, а Том, наоборот, остался. И встретиться им надо было до прихода Бэда. Они разговаривали уже почти час. Бэд должен был скоро вернуться.
        - Том, - воскликнула она, - пожалуйста, съезди к ним еще раз. Мистер Маккензи поедет с тобой. Ты же видишь, он понимает тебя, он будет тебе поддержкой, ты не будешь чувствовать себя там одиноким. Ну еще один раз.
        - Имей жалость, - сказал Ральф, - это кое-что значит для твоей матери, ты же видишь.
        - А почему собственно это ее так волнует? Почему, мама?
        Исчерпывающий подробный ответ на этот вопрос требовал более углубленного самоанализа, чем тот, которому Лаура подвергала себя на протяжении последних недель, способности более доходчиво излагать свои мысли и неизрасходованных запасов душевных сил. Она ограничилась тем, что мягко сказала:
        - Потому что я не могу позволить тебе быть жестоким.
        Эта женщина, эта несчастная пара, впервые увидевшая своего сына уже взрослым. А сын в их первую встречу смотрел на них с хмурой гримасой, наговорил им ужасных слов. Ах, бедные люди!
        Но и сама она была ранена в самое сердце, и если рану потревожить, боль становилась невыносимой. Поэтому сейчас она, сама того не желая, выпалила:
        - А еще я думаю о Питере, о том, как он жил там всю свою жизнь, а я его не знала. Возможно, я видела его в одно из своих посещений их универмага. Может, когда я покупала там свой зеленый костюм, я прошла мимо него, не зная… - Она закрыла лицо руками.
        Ральф кашлянул и задвигался в кресле. Том молчал.
        - Мне пора уходить, - сказал Ральф. - Тебе решать, Том.
        Лаура опустила руки и принялась извиняться.
        - Простите. Так сложно объяснить, что я чувствую: сожаление, печаль, желание действовать по справедливости и огромную усталость, мешающую мне ясно мыслить. Не знаю.
        - Тебе решать, Том, - повторил Ральф.
        Том встал. Щеки у него покраснели, и он в волнении ерошил себе волосы.
        - Ну, хорошо, хорошо. Я поеду. Скажите когда. - Он не смотрел на Маккензи.
        - Может, в пятницу?
        - Ладно, в пятницу. - Он вышел из комнаты. Лаура проводила Ральфа дальше, чем до входной двери. Она прошла с ним до того места, где в тени дуба стояла на подъездной дорожке его машина.
        - Чудесные старые деревья, - сказал он, остановившись у машины.
        - Их посадил мой прадедушка. Их у нас семь.
        - И все здоровые.
        - За ними хорошо ухаживают. В прошлом году три специалиста по лесоводству залечили три дупла, запломбировали, как зубной врач пломбирует зуб.
        Она видела, что он внимательно слушает ее, действительно слушает ее. Ральф прислонился к машине, будто ждал, чтобы она сказала что-нибудь еще.
        - Странно, но вы привязываетесь к ним, - сказала она, имея в виду деревья. - Как будто они живые.
        - Они и есть живые.
        - Конечно. Я имела в виду…
        - Он улыбнулся.
        - Я знаю, что вы имели в виду, - и, поколебавшись с минуту, продолжал. - Ваш сын буквально разрывается на части. Я передать не могу, как мне его было жаль во время нашего разговора.
        - Знаю. Между Бэдом, который действует из добрых побуждений, и Джонсоном, который…
        - Тоже действует из добрых побуждений, по крайней мере, он сам так считает. Одной из любимых поговорок моего отца была: «Благими намерениями вымощена дорога в ад». Затасканная поговорка, но верная.
        - Какими благими намерениями можно объяснить ужасные слова, сказанные Томом в доме Кроуфильдов?
        - Философский вопрос. Мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз. - Ральф засмеялся. - А что если мне сделать это темой наших с Джонсоном предвыборных дебатов? Можете представить такое?
        - С трудом.
        Он все не уезжал, и она импульсивно сказала:
        - Вы проявили такое терпение. Не знаю, как вас благодарить. Кроуфильды тоже должны быть вам благодарны.
        - Подобная ситуация для меня вызов, - просто ответил он.
        - Вам сейчас брошено много вызовов, должно быть, вам это нравится.
        - В ноябре вы гораздо больше узнаете о моей любви к вызовам.
        - Мне бы хотелось помочь вам в вашей предвыборной кампании.
        - Вы можете это сделать при желании. После того как все урегулируется с Томом и со всей этой историей, вы можете, если захотите, поработать в моей здешней штаб-квартире. Там всегда нужна помощь.
        - Я бы с удовольствием, - ответила Лаура и, вспомнив про время, протянула руку. - Уже поздно, я и так задержала вас.
        - Все в порядке, - он сел в машину. - Я заеду за Томом в пятницу.
        Она осталась стоять у двери, провожая машину взглядом. Ральф был уже у выезда на шоссе, когда с противоположной стороны появилась машина Бэда.
        - Кто это был? - требовательно спросил он.
        - Ральф Маккензи. Приезжал повидать Тома.
        - Повидать Тома? Что, черт возьми, ему нужно от Тома?
        - Он уговаривал его, и я, кстати, тоже, съездить еще раз к Кроуфильдам.
        Бэд вскинул руки.
        - Ах, Лаура, я же просил тебя оставить мальчика в покое. Он устал от всего этого.
        - Знаю. Иначе и быть не может. Ведь для него это процесс переоценки собственной личности, поиски ответа на вопрос: кто же я такой? И вдобавок ко всему, ты отказываешься признавать факты и ему не позволяешь посмотреть в лицо реальной действительности, с которой ему раньше или позже все равно придется столкнуться. Да еще Джонсон со своей программой. Неужели ты не видишь, что Том отравлен? Джонсон всех потчует отравленной пищей, и Том ее подобрал.
        Бэд пошел в дом, Лаура последовала за ним.
        - Так, - процедил он, - теперь ты мешаешь наше личное горе с политикой. Это бессмысленно.
        - Не я мешаю. Они и так перемешаны, и это взрывчатая смесь.
        - Почему? Потому что эти обманщики евреи, а Том не любит евреев? Евреев многие не любят. - Бэд засмеялся. - Черт, мне необходимо выпить. - Он бросил в стакан лед и налил виски. - Том, конечно, отказался туда ехать?
        Она честно ответила.
        - После долгих уговоров он все-таки согласился. Пожалуйста, не отговаривай его, Бэд.
        - Может, оставим эту тему, Лаура? Последние дни, да что там дни - недели, мы только об этом и говорим, - он уставился на что-то за окном. - Иногда я думаю, может, это правда, черт, я не знаю что думать… Может, тот ребенок действительно был нашим, а мы его даже не видели, и это очень печально. Но потом я думаю, нет, это не правда. Том наш сын. Он наш настоящий сын, а эти люди сводят его с ума. Это несправедливо. Мы были… Мы хорошие родители. Почему такое должно было случиться с нашей семьей? - Отвернувшись от окна, Бэд посмотрел на Лауру и нахмурился. На лбу собрались морщины, глаза глубоко запали. - Ты выглядишь усталой. Не делай ничего больше сегодня. Давай пойдем куда-нибудь поужинать - омар или хороший стейк, все что захочешь. Пойдем, постараемся развлечься.


        ГЛАВА 5
        В пятницу, несмотря на попытки отца отговорить его, Том все-таки поехал с Ральфом Маккензи. В душе он негодовал. Он достаточно хорошо знал себя и понимал, что согласиться его заставило горе матери. Он очень любил ее, и она так ранима, Том не мог ответить отказом на ее просьбу.
        По крайней мере, он ехал в обществе джентльмена, человека, с которым можно было общаться, Маккензи не то, что Кроуфильды, ужасные люди, которые предъявляют на него права. Вспомнив об этом, он поморщился. Нехорошее предчувствие заставило его поежиться. Что, если папа ошибается? Что если он и в самом деле Крефельд? Как и в тот раз, когда он внимательно смотрел на Маргарет Кроуфильд, внутренний голос сказал ему: «Так оно и есть, и тебе придется признать это».
        В этот момент машина, сворачивая на автостраду, проехала мимо вывески «Райс и сын», сверкавшей в лучах утреннего солнца. Том испытал радостное чувство и бессознательно выпрямился. Он им покажет, черт возьми. Он не собирался сдаваться. Райс и сын. И сын.
        Маккензи, молчавший до сих пор, включил магнитофон, спросив Тома, что бы он хотел послушать.
        - Ты же наверняка предпочтешь музыку разговору со мной. Если, конечно, ты сам не хочешь ничего сказать.
        Том был благодарен.
        - Музыку, - ответил он.
        - Какую? Кантри, рок, Моцарт? Заказывай.
        - Мне все равно. Все, что хотите.
        - Ну раз тебе все равно, я выбираю Моцарта.
        Мама играла все сонаты Моцарта. Про себя Том с удовлетворением отметил, что узнает многие из них, но он ничего не сказал, просто погрузился в море звуков, стараясь ни о чем не думать.
        Страхи его вернулись, когда в полдень они свернули на улицу, на которой находился дом А 17. Сможет ли он когда-либо забыть эту дверь, по обеим сторонам от которой стояли кадки с вечнозелеными кустами? Или то, как он с бьющимся сердцем преодолевал расстояние от машины до этой двери?
        - Десять минут первого, - сказал Маккензи. - Как раз вовремя. К ленчу.
        - Я есть не хочу, - заявил Том. - Я не буду здесь есть.
        - Тебя никто и не заставляет. Я-то не откажу себе в удовольствии вкусно поесть. Маргарет - прекрасная кулинарка.
        Маргарет открыла дверь. За ней в холле выстроились все остальные члены семьи: Артур, Холли, дедушка с бабушкой и белый колли. Не было только кузена Мелвина. Тому хватило одного быстрого взгляда, чтобы всех их увидеть.
        Он уловил также некоторое изменение атмосферы. Голоса, лица, даже движения были не такими, как в прошлый раз. Не чувствовалось никакого напряжения. С ним поздоровались приветливо, но без всяких эмоций, как если бы он был случайным гостем, которого Маккензи прихватил с собой в последнюю минуту. Он догадался, что подобная перемена в поведении была продуманной тактикой, результатом совещания Маккензи с семьей.

«Умно, ничего не скажешь», - подумал Том.
        В столовой, как и в прошлый раз, был накрыт стол.

«Похоже, эти люди только тем и занимаются что едят», - подумал Том.
        - Я по дороге перекусил, - солгал он.
        - Но ты можешь просто посидеть за столом, - предложил Маккензи. - Может, выпьешь чашку кофе, если захочешь.
        Этот человек обладал способностью без лишних слов дать понять, что ему от вас нужно. Том знал, что попытайся он возражать, он лишь привлечет к себе всеобщее внимание. Он сел рядом с Маккензи. По другую сторону от него стоял незанятый стул. Приятно было ощущать, что никто не сидит рядом.
        Разговор за столом, касавшийся главным образом предвыборной кампании, кандидатов и финансирования, не представлял для него интереса. Никто не сделал попытки вовлечь его в разговор, никто, казалось, вообще не обращал на него внимания. Поскольку никто из присутствующих не смотрел в его сторону, Том мог спокойно наблюдать за ними, перепроверяя свои первые оценки.
        Холли была даже более симпатичной, чем ему запомнилась. Сегодня на ней были джинсы и майка, и он смог как следует разглядеть ее фигуру. Она была немного выше и плотнее, чем Робби, но изгибы фигуры были такими как нужно, как у Робби. И у нее были великолепные волосы, черные, блестящие, иногда в них словно вспыхивали красные или голубые огоньки, в зависимости от того, как она поворачивала голову или как падал свет.
        Старая женщина, Фрида, оказалась совсем не такой старой, как ему представлялось, возможно потому, что сегодня глаза ее не были красными от слез. Она вела себя тихо, и ее можно было вообще не заметить. Старик с густыми седыми усами тоже вел себя вполне безобидно. Он лишь изредка вставлял какую-нибудь реплику на своем гортанном, с сильным акцентом английском. В общем-то им троим не стоило придавать значения. И Том перевел взгляд сначала туда, где во главе стола сидел Артур, а потом на противоположный его конец, где сидела Маргарет.
        Поймав его взгляд, Маргарет отвернулась, потом ничего не говоря встала, поставила перед ним чашку кофе и тарелочку с большим, вдвое больше обычного, куском каштанового торта. После завтрака прошло уже довольно много времени, Том проголодался, но если бы Маргарет спросила его, не положить ли ему десерт, он бы отказался. А так он съел этот кусок торта без остатка. Он стал размышлять над этим поступком Маргарет. Мама вела себя примерно так же - относилась к мужу и сыновьям, независимо от их возраста, как к маленьким детям, не задевая в то же время их мужского достоинства. Он давно осознал этот нюанс, эту тонкость в поведении любящей женщины. В данный момент он вдруг увидел в Маргарет личность, и это привело его в ужас.
        Артур говорил что-то. Он снял очки. Без очков его глаза сразу привлекли к себе внимание. Это были глаза честного человека. Сейчас, когда он доказывал что-то Маккензи, взгляд их стал жестким и лицо приняло непреклонное выражение. Артур мог быть опасным противником. В нем не было слабости. С какой стати он решил, что Артур слабак? Только потому, что по сравнению с папой Артур казался маленьким? Наполеон тоже был маленьким. Том снова пришел в ужас, потому что и в Артуре он внезапно разглядел личность.
        Как и в первый раз, он почувствовал себя в ловушке. Ему показалось, что он зажат в тиски, которые сжимаются все плотнее. Если бы он мог встать и убежать из этой комнаты, если бы он не находился за сотню миль от родного дома, не имея в кармане практически ни цента, он бы не медлил ни секунды.
        - Может, выйдем во двор? - предложила Маргарет. - Там ветерок. Осень не за горами.
        Осень. Снова в колледж. К Робби.
        Они расположились на веранде, где в прошлый раз Том сидел с Холли. Опустили тент в белую и зеленую полоску, и собака, спавшая на солнце, пришла и улеглась под тентом.
        - Стар, - сказал Артур. - Ты знал, что Холли взяла его из приюта для бездомных животных? Она там помогает с младших классов.
        Артур обращался к Маккензи, но Том понял, что на самом деле фраза была адресована ему. Маккензи наверняка давным-давно знал историю про Стара.
        - Его владелец умер, и никто из родственников не захотел его взять. Так он и попал в приют.
        Собака, услышав свою кличку, встала и потянулась. Затем подошла к Тому и ткнулась носом ему в колено, вынуждая его как-то отреагировать. Ни слова не говоря, он принялся гладить шелковистую голову.
        - Ты вроде говорил, что у тебя есть собака, - продолжал Артур.
        - Я говорил, что у моего брата есть. - Мой брат.
        - Собачий запах его, наверное, и привлек.
        Том продолжал гладить Стара по голове. Он не позволит им втянуть себя в разговор. Он приехал к ним, приехал во второй раз. Разве этого недостаточно? Нет, они жаждали его крови. И он не стал поднимать головы.
        Никто не произносил ни слова. Голуби ворковали у кормушки, нарушая тишину. Он вспомнил избитое выражение «звенящая тишина». Но она действительно звенела. Он знал, что все ждут, когда он что-нибудь скажет. Маккензи мог бы выручить его, прервать это томительное молчание любой, пусть ничего не значащей фразой. Том обозлился на Маккензи.
        Заговорил Артур.
        - Том, ты не произнес ни слова. Так не может продолжаться. Это неестественно. Наверняка у тебя есть что нам сказать. Так скажи, что бы это ни было.
        Неужели им мало того, что он наговорил в прошлый раз? Он же достаточно ясно изложил свою позицию. Что еще они хотят услышать?
        - Артур, это слишком тяжело, - возразила Маргарет. - Давай не будем торопить события. Том заговорит, когда будет готов к этому.
        - Нет. Давайте будем откровенны друг с другом, - настаивал Артур. - Это единственный способ. Мы вот тут обсуждали предвыборную кампанию Ральфа. Ты говорил, что ты за Джонсона. Не объяснишь ли нам свою позицию поподробнее?
        Артур определенно напрашивался на неприятности. Что ж, он их получит. Сосуд, куда Том запрятал свои сомнения, ярость, жалость к себе и страх, лопнул.
        - Ну что ж, я скажу, что я думаю. Вам это не понравится, но коль скоро вы сами спросили… Я считаю Джима Джонсона самым честным после своего отца человеком. И многие люди, которые не поддерживают Джонсона в открытую, потому что в определенных кругах не принято говорить, что говорит Джонсон, в глубине души знают, что он прав.
        - Прав в том, что он фашист? - спросила Холли.
        - Это не так.
        - Он сам признал, что был фашистом.
        - Да, был. Кто-то втянул его в организацию американских фашистов, когда он был мальчишкой, но он в ней не остался. Как только он понял, что они собой представляют, он вышел из организации. Джим слишком умен.
        - Все зависит от того, - спокойно сказал Артур, - какой смысл ты вкладываешь в слово «умен». Волка в овечьей шкуре тоже можно назвать умным.
        В разговор вступил Альберт.
        - Этот человек представляет угрозу не только для евреев и негров. В конечном итоге он и ему подобные представляют угрозу для всего общества. Люди должны осознать это.
        - Сэр, надо уметь смотреть на вещи с разных сторон, - Том был спокоен и исполнен чувства собственного достоинства. Он вспомнил, как Бэд советовал ему никогда не терять самообладания в споре. Потеря самообладания была проявлением слабости. - Вам следует выслушать аргументы и другой стороны. Джим выражает интересы средних американцев, настоящих американцев, какими были и мои предки. Райсы приехали в Америку в семнадцатом веке. Они перешли через Голубой хребет, сражались с французами и индейцами. Позднее, во время революции, Элиа Райс служил под командованием Мэриона Болотной Лисы, был награжден за храбрость и…
        - А твой двоюродный дедушка по моей линии, молодой человек, был награжден кайзеровским железным крестом за проявленную храбрость и ранен в сражении при Марне. А спустя несколько лет погиб в газовой камере в Аухвице. - Старик, глаза которого яростно сверкали, встал и повернулся лицом к Тому.
        - Папа, пожалуйста, - взмолилась Маргарет. Но он продолжал стоять, слегка покачиваясь на ослабевших от старости ногах.
        - Я помню, ты еще сказал, что это все пропаганда, что никакого истребления евреев не было. Вот, смотри, - он закатал рукав своей спортивной рубашки и вытянул руку. - Смотри, что ты видишь?
        - Папа, пожалуйста, - снова воскликнула Маргарет.
        - Нет, Маргарет. Есть вещи, которые ему следует знать, и я скажу ему об этих вещах. Это номер, который ставили заключенным в лагерях. Я тоже был в Аухвице, но мне повезло, если можно назвать это везением, когда война закончилась, я все еще был жив. Не отводи глаз. Для тебя самого важно узнать об этих вещах, пока еще живы люди, которые могут разоблачить лжецов вроде твоего Джима Джонсона. Что он там говорил? Что это все пропаганда? Что не было никаких газовых камер? Устрой мне с ним встречу, и я суну ему под нос этот номер. Да как он смеет, как он может…
        - Папа, - вмешалась Маргарет, - Том говорил об американской революции, а это…
        - Нет, Маргарет, ты хочешь, чтобы я сменил эту неприятную тему, но я этого не сделаю. Об этом необходимо говорить, это очень важно, - седые усы дрожали, голос прервался.
        Став свидетелем столь неприкрытого, недостойного мужчины проявления эмоций, Том почувствовал свое превосходство.
        - Да, Том, - снова заговорил старик, - я хочу, чтобы ты знал, кто ты есть. Мы уехали из Германии до войны, моя жена и я. В то время я был женат на другой женщине. Ее семья жила в Германии тысячу лет, тысячу, можешь себе представить? У нас был ребенок. На Фриде я женился гораздо позднее, уже после приезда в Америку. Вот почему я намного ее старше, - он помолчал и вытер лоб. - А, какой смысл. Может, я и в самом деле говорю слишком много.
        - Нет, продолжайте, Альберт, - твердо сказал Маккензи. - Вы правы, говорить об этом необходимо. Продолжайте.
        - Так на чем я остановился? Ах да, моя жена и маленькая дочка были на юге Франции. Когда нацисты оккупировали Францию и к власти пришло правительство Виши, мы поняли, что надо уезжать. Мы решили перейти через Пиренеи, пробраться в Испанию, затем в Лиссабон и там в относительной безопасности дождаться, пока нам выдадут визу, чтобы уехать куда-нибудь подальше от Европы. В таких случаях люди нанимали проводника и пешком шли через горы - долгое, тяжелое и опасное путешествие. В любой момент можно было наткнуться на немецкий патруль. Тем не менее мы отправились в путь. Нас было восемь человек. И мы бы прошли, если бы у моей жены не случился выкидыш. Я должен сесть, - вдруг отрывисто сказал Альберт.
        Том испытал облегчение - старик больше не возвышался над ним, загораживая собой все. Тому было необходимо на чем-то остановить взгляд, но колли куда-то ушел и взгляд его все время упирался в грудь старика. Теперь, по крайней мере, он мог созерцать лужайку у дома, слушая этот нескончаемый поток слов.
        - Я буду краток. Как только моя жена поправилась настолько, что оказалась в состоянии передвигаться - хотя, конечно, ни о каком переходе через горы теперь не могло быть и речи - мы вернулись в Тулузу, где скрывались до этого. Нет смысла подробно описывать нашу жизнь в Тулузе. Мы боялись выходить на улицу и практически не покидали тесной комнатушки. Отваживались лишь на короткие вылазки, чтобы достать еду. И что же в итоге? В итоге немцы схватили нас и поместили в лагерь, женщин и детей в один, мужчин - в другой. А потом длинный состав увез всех в Аухвиц. Больше я не видел свою жену и маленькую Лотту. Я уцелел. Вот и все.
        - Ты разнервничался, - сказала Фрида. - Тебе вредно вспоминать все это, переживать заново. Не стоило тебе об этом рассказывать.
        - Но Тому это пойдет на пользу. Ради Тома я и рассказал историю своей жизни. А теперь пусть послушает твою.
        Фриде явно не хотелось ничего рассказывать и, по мнению Тома, это говорило в ее пользу. Кому захочется выкладывать подробности своей личной жизни чужому человеку?
«Я ведь чужой для них, - подумал Том, - и их боль, их скорбь мне чужды. Конечно, жаль жену старика и его маленькую дочь. И то, что он рассказал, наверняка правда, не мог он все это выдумать и цифры видны у него на руке. Нет, он не лгал, у него в глазах стояли слезы. И все же что-то здесь еще кроется, должно быть какое-то иное объяснение тому, что с ними произошло. Читая книгу Гитлера слышишь голос другой стороны, громкий и ясный. Но в любом случае, какое мне до этого дело?»
        Фрида коротко рассказала свою историю.
        - Сама я родилась в Америке, но мой отец родом из Германии. В то время, когда там начались погромы, он был совсем еще молодым человеком, работал врачом, недавно женился. Они с матерью уехали в Италию, где он изучил итальянский язык и получил лицензию практикующего врача. А затем к власти пришел Муссолини, и они снова бежали, на этот раз в Америку, в Нью-Йорк. Отцу пришлось учить новый язык и начинать все сначала. Но у меня жизнь была легкой. Я уже была американским ребенком. Я выросла, вышла замуж за Альберта, у нас родилась Маргарет, и когда она вышла за Артура, мы перебрались сюда, поближе к ним. Вот и вся история. Короткая история.
        - Но далеко не простая, - заметил Маккензи и со значением посмотрел на Тома.
        И опять у Тома возникло ощущение, будто все, что он видел и слышал, было тщательно отрепетировано. «Пытаются затянуть меня, сделать одним из них», - подумал он. Но он не был одним из них. От одной этой мысли ему стало нехорошо. Эти люди были жертвами, они всегда оказывались в проигрыше.
        Он представил, как теперь они постоянно будут слать ему письма, звонить ему, встречаться с ним. Они будут снова и снова умолять его приехать к ним еще раз. Мама будет просить о том же. Отец будет возражать, и их дом, всегда такой спокойный, начнут раздирать ссоры. И, что еще хуже, вся эта история в конце концов выйдет наружу. Такие вещи нельзя скрывать до бесконечности. «Подмена младенцев!» - будут кричать заголовки газет, продающихся в супермаркете… Он вдруг стал задыхаться.
        - Ну и как, можешь ты что-нибудь сказать о том, что услышал? Есть у тебя какие-нибудь мысли на этот счет? - услышал он голос Артура.
        - Немного.
        - Значит, немного. Если не возражаешь, я бы хотел услышать эти немногие мысли.
        Том не смотрел на Артура. Взгляд его был прикован к лужайке, к деревьям, листья на которых трепетали от ветра. Он немного успокоился, увидев это свидетельство циркуляции воздуха. По крайней мере, он не задохнется.
        - Итак, что же это за мысли? - терпеливо повторил Артур.
        Том заставил себя открыть рот.
        - Мне жалко маленькую девочку. Всех их жалко. Это печальная история.
        - Это были твои соплеменники. Ты это почувствовал.
        - Нет, я не еврей. Я методист.
        - Ты можешь быть методистом, но это не меняет того факта, что они твои соплеменники.
        - Нет.
        - Ну, хорошо, пусть нет. Но разве в этом случае можно писать статьи, подобные тем, что появляются в газете, в которой ты сотрудничаешь? Разве кому-то это позволено?
        - У меня есть экземпляр, - сказала Холли. - В списке сотрудников редакции стоит и твое имя. Твое обесчещенное имя.
        - Холли! - предупредила Маргарет.
        Так вот к чему они вели.
        - Твоя церковь не одобряет той гнусной лжи, которую публикует эта газета.
        Артур вцепился в эту тему, как бульдог в чью-то ногу. Том вышел из себя.
        - Послушайте, я приехал к вам по вашей же просьбе. Я приехал не для того, чтобы в чем-то оправдываться. Я не предполагал, что на меня здесь будут нападать.
        Маргарет тихо проговорила:
        - Мы просто хотим, чтобы ты принимал нас такими, какие мы есть, Том.
        Она сидела в плетеном кресле рядом с Томом и сейчас импульсивно положила ладонь ему на руку и сжала ее так сильно, что Том в изумлении посмотрел на нее. Лицо ее было таким напряженным, что это испугало его. Это оттолкнуло его. Впервые она прикоснулась к нему, и у него мелькнула ужасная, потрясшая его мысль, что, несмотря на отрицание Бэда, он появился на свет из чрева этой женщины. Он никогда не думал в таких категориях о маме, а если бы подумал, тут же прогнал бы подобную мысль как непристойную. А теперь эта странная женщина…
        Он быстро отдернул руку. Все это видели. Ошибиться было невозможно.
        - Единственное, что я хочу, чтобы меня раз и навсегда оставили в покое. У нас свободная страна. Почему вы не оставите меня в покое?
        Маргарет дрожа встала, и Холли обняла ее.
        - Это моя ошибка, - раздался голос Маккензи. - Я надеялся, что все будет иначе. Видит Бог, я не хочу осложнять ваше положение.
        - И Тома, - добавила Маргарет.
        - Что ж, - продолжал Маккензи. - Думаю, на этом можно поставить точку. Поехали домой, Том.
        Том все еще чувствовал себя нехорошо и дышал с трудом. Маккензи рассердился. Вне всякого сомнения он обо всем расскажет матери. Все так запуталось. Он позволил втянуть себя в спор, потерял самообладание. Теперь, приличия ради, надо как-то все сгладить.
        - Я не хотел вас обидеть, - натянуто сказал он. - Пожалуйста, простите, если я вас чем-то задел.
        - Ах, Том, - откликнулась Маргарет, которую все еще обнимала Холли.
        Артур проводил их до двери.
        - Спасибо за все, - поблагодарил он Маккензи и пожал ему руку. - В другой раз будет лучше, - добавил он, обращаясь к Тому. До Тома он не дотронулся.
        Машина тронулась с места и покатила к выезду на улицу, а Артур все стоял у двери, глядя им вслед. На лице его застыло грустное озабоченное выражение.
        Они проехали милю-другую, прежде чем Маккензи заговорил.
        - Не очень-то хорошо все получилось, - тон его был сухим.
        - А почему вы думали, что будет иначе?
        - Не знаю. Просто надеялся.
        Они проехали еще немного.
        - Ты обидел их, - произнес Маккензи.
        Том и сам это понимал. Самым обидным было то, как он выдернул у Маргарет руку. Он сделал это не умышленно. Это получилось само собой. Не следует осуждать его за это.
        - Они не хотят оставить меня в покое. Вы слышали, как они вытягивали из меня ответы на свои вопросы, а потом показывали, что им не нравится то, что я говорю.
        - Ты говорил не слишком приятные вещи.
        - Для них и для вас.
        - Я не понимаю. Твоя мать говорит, ты мягкосердечный, но я заметил, что рассказ Альберта вызвал у тебя раздражение. Я не понимаю.
        - Я был раздражен потому, что они пытались заставить меня разделить их беды. Они евреи. Они всегда проигрывали. Я не такой, как они.
        - Нет, ты не прав. Они победители, а не побежденные. Люди, сумевшие выжить после тех ужасов, которые выпали на их долю, - победители.
        - Да, но прежде всего они жертвы, и на то есть причина. Я могу дать вам кое-какую литературу по этому вопросу, и вы поймете почему.
        - Ты говоришь вздор, злостный вздор. Когда-нибудь ты поймешь это.
        Маккензи говорил резко. Плохо дело. Им предстояло проехать еще сотню миль. Тяжело ехать сидя рядом с человеком, которому ты неприятен. Маккензи включил магнитофон. На сей раз он поставил Бетховена, не спрашивая мнения Тома.
        Когда они наконец подъехали к дому, Том увидел стоявшую у их двери соседку, встревоженно оглядывавшуюся по сторонам. Маккензи едва успел остановить машину, как она бросилась к ним с криком. - Том, Том! Где твоя мать?
        - Я не знаю. А в чем дело?
        - Тимми. Ему очень плохо. Я не помню, чтобы ему было так плохо, хуже даже, чем в День труда три года назад, когда вы срочно повезли его в больницу. Он тогда задыхался, и у него сильно болела грудь, помнишь?
        У Тома мгновенно участилось сердцебиение.
        - Да, да. Где он?
        - Я позвонила твоему отцу, он сказал, что пока он доберется до дома, пройдет много времени, и попросил меня отвезти Тимми в больницу. Сказал, что встретит нас в отделении «скорой помощи». - Женщина чуть не плакала. - Твоя мать с утра куда-то ушла. Я видела, как она уходила, но не знаю, куда она пошла, она никогда не ходит целый день по магазинам. Ах, если бы я знала, куда она пошла.
        - Полезай назад в машину, Том, - сказал Маккензи выскочившему Тому. - Поехали, я отвезу тебя в больницу.
        Они проехали несколько кварталов. Том, отвернувшись от Маккензи, смотрел в боковое окно. Маккензи видел, как он судорожно глотал воздух, адамово яблоко у него ходило ходуном, лицо побледнело.
        - Трудный у тебя выдался сегодня день, - мягко сказал Маккензи. - Мне очень жаль, Том.
        - Спасибо.
        Внезапно Том заговорил:
        - Три года назад мы думали, что он не выживет. Он совсем задыхался. Господи, видели бы вы человека, которому нечем дышать. Он синеет… И так продолжается всю его жизнь… Он держится несколько лет и мы думаем, что все прошло. Нет, на самом деле мы так не думаем, мы знаем, что это не так.
        Слова вылетали у него сами собой, словно Том не мог замолчать, даже если бы захотел, так, по крайней мере, показалось Маккензи.
        - Он такой хороший мальчик. Они думают, он не знает, что ему суждено умереть молодым, но он знает… Иногда я думаю, как странно, будь он здоров, он бы мне здорово мешал. Какому семикласснику, например, захочется, чтобы у него под ногами все время путался малыш детсадовского возраста. Но он с самого рождения был болен, и сколько я себя помню, я все время беспокоился за него.
        Трудно было поверить, что это тот же самый юноша, который несколькими часами ранее так грубо оттолкнул от себя других людей.
        - Мои родители, - говорил Том, - если в этот раз Тимми умрет…
        - Это будет ужасно, - тихо ответил Маккензи и добавил, когда они подъехали к больнице:
        - Если потребуется моя помощь, дай мне знать, Том. Я серьезно.
        Том бросился вверх по ступенькам. На полпути он обернулся и крикнул:
        - Спасибо, что подвезли. Спасибо.
        Маккензи медленно ехал по улице, сам толком не зная, куда он едет. Мысленно он прокручивал трагическую историю жизни и смерти другого мальчика. Он снова представлял себе скорбящую мать и отчаявшегося отца, расхаживающего взад и вперед по комнате. Но на сей раз воображение нарисовало ему не округлые мокрые от слез щеки Маргарет, а белокурую голову Лауры. Он был глубоко тронут.
        На столе в его конторе за целый день отсутствия скопилось должно быть много корреспонденции, и ему следовало ехать в контору. С другой стороны, его местная штаб-квартира находилась в пяти минутах езды. Пожалуй, стоит выяснить, что там творится. Но в глубине души он знал, что была и еще одна причина, побуждавшая его поехать туда. Разве она не сказала как-то, что хотела бы помочь в проведении его предвыборной кампании. «Дурак», - вслух сказал он. Итак, миссис Райс нравится тебе. Миссис Райс не относится к категории замужних женщин - сколько их таких, интересно, - которые любят пофлиртовать на стороне. Но это делает ее еще более привлекательной. «Дурак», - повторил он и остановил машину под плакатом «Маккензи - в сенат».
        В передней комнате было оживленно. Компьютеры, телефоны, добровольцы - все работали с полной отдачей. Он прошелся по комнате, здороваясь с людьми, задавая вопросы и одновременно ища глазами знакомое лицо. Потом как бы невзначай направился к задней «почтовой» комнате и остановился в дверях. Ее он узнал сразу же по изящной спине и белокурым волосам, завязанным сегодня темно-красным шелковым бантом.
        Услышав его шаги, она повернула голову и, улыбнувшись, весело проговорила:
        - Видите, я сдержала слово. За сегодняшний день я разослала, наверное, тысячу листовок. - Затем улыбка сменилась обеспокоенным выражением, словно она вдруг вспомнила, что привело его сюда. - Ну, как все прошло?

«Достаточно с нее и одной неприятности», - подумал Ральф про себя и ответил, не вдаваясь в подробности:
        - Не так плохо. Но… - И опять, как уже было однажды, на ум ему пришел олень, устремивший доверчивый взгляд туда, откуда вот-вот должен был грянуть выстрел. - Но вас ищут. Тимми стало плохо. Я отвез Тома в больницу. Ваш муж там. Больше я ничего не знаю, - закончил он, и сердце у него упало.
        Она сразу же схватила сумочку и ключи от машины, бормоча:
        - Спасибо за Тома. Очень любезно с вашей стороны.
        - Вы уверены, что сможете вести машину?
        - Да. Видите ли, мы ведь знаем, что это может случиться в любой момент. Мы научились планировать заранее, как будем вести себя в подобной ситуации, - она говорила уверенно.
        - Я не сомневаюсь, что вы сделаете все как нужно.
        - Но я должна кроме того подумать и о Бэде с Томом. Тому пришлось так много… - Голос затих.
        Ральф проводил ее до двери и стоял у выхода, пока машина не скрылась из виду. Он вдруг вспомнил одну, не такую уж давнюю ночь, когда, лежа без сна и ни о чем конкретно не думая, он подсчитал, сколько примерно минут он провел с ней. Получилось совсем немного, около трех часов. Но ему, как ни странно, казалось, что они провели вместе гораздо больше времени.

        Вы входите в больницу с бокового входа, к которому подъезжают машины «скорой помощи», проходите через оживленный приемный покой, в котором толпятся люди в белых халатах, встревоженные родственники, стоят носилки, валяются окровавленные бинты. Как и всегда, вы испытываете удивление оттого, что при всей этой толчее здесь стоит полная тишина. Зловещая тишина. Ожидание. Ожидание, когда боишься произнести хотя бы слово. Полушепотом вы осведомляетесь о вашем больном, и вас, как вы и ожидали, направляют к отгороженной шторой палате, где он лежит.
        Бэд, Том и два молодых врача стояли над кроватью Тимми. Лаура схватила Тимми за руку.
        - Дорогой, мама пришла.
        По его глазам она поняла, что он узнал ее. Она знала, что из-за сильнейшей боли в груди он не может говорить, что ему трудно дышать и что он напуган. Слыша, как он дышит, можно был прийти в ужас. Казалось, его легкие разрываются, как кусок материи с таким же, как рвущаяся материя, треском.
        - Дорогой, с тобой все в порядке. У тебя уже были подобные приступы. И каждый раз ты вел себя очень мужественно.
        Глаза его не ответили. Они закрылись, влажная вспотевшая голова завалилась набок, лицо стало синеть.
        Она увидела, как два молодых врача обменялись взглядами, и ей показалось, что их взгляды полны какого-то скрытого смысла. Судя по тому, как изменилось выражение лица Бэда, он тоже перехватил этот взгляд. Он посмотрел на Лауру и вопросительно поднял брови, хотя и должен был понимать, что она не в состоянии ответить на его молчаливый вопрос. Они двое, родители, оказались в незнакомой стране, языка которой еще не освоили.
        Врачи теперь двигались быстро, обмениваясь отрывистыми фразами.
        - Кислород.
        Прибежала сестра. Из шланга над головой Тимми стал со свистом поступать кислород. Затем прибежала еще какая-то женщина в белом халате, которая сразу же стала властным тоном давать распоряжения.
        - Анализ крови, сию минуту. Поторопитесь, Вандербек. - Она повернулась к сестре. - С анализом бегом наверх. Бегом в самом прямом смысле.
        Они взяли у Тимми кровь из руки. Струя крови с силой брызнула в пробирку. Познаний Лауры хватило на то, чтобы понять, что это артериальная кровь. Мальчик содрогнулся. Лаура зажмурила глаза, чувствуя его боль. Еще несколько человек вошли в палату, оттеснив ее и Бэда в сторону. Том вышел. Может, понял, что он, как и родители, здесь лишний, а может, не мог вынести вида крови. В каком-то оцепенении, лишь наполовину понимая, что происходит, Лаура и Бэд ждали.
        - Обратите внимание на цвет, - сказал молодой врач, которого называли Вандербеком, поднимая пробирку. - В легкие не поступает достаточно кислорода.
        Отодвинув занавеску, в палату вошел еще один врач, дышавший тяжело, как после бега. Он сразу же требовательно спросил:
        - Каков уровень белых кровяных телец? Вы сделали венопункцию?
        Вторую руку Тимми обвязали ремнем. Теперь вокруг его кровати стояли четыре врача и две сестры. Вошел лаборант, катя перед собой рентгеновский аппарат.
        - Выйдите, пожалуйста, - обратился один из врачей к Бэду и Лауре. - Нам нужно побольше места.
        Они вышли, и занавеска опустилась за ними. Их мальчик остался в руках чужих людей, которые даже не знали его имени. Но эти чужие люди, серьезные и компетентные, делали все от них зависящее, чтобы спасти ему жизнь.
        Том топтался вместе с ними в коридоре. Сейчас они были сторонними, хотя и далеко не безучастными наблюдателями, которые могли лишь прислушиваться к доносившимся из палаты звукам, не будучи в состоянии понять, что они означают.
        Кто-то вышел из палаты с рентгеновским снимком в руках и быстро зашагал по коридору.
        Молодой человек с бумажным стаканчиком, обложенным колотым льдом, бросил через плечо:
        - Сейчас вернусь, только отнесу кровь в лабораторию.
        Голоса то затихали, то снова становились громче. Лаура напряженно вслушивалась.
        - Высокое содержание углекислоты.
        - Как я и думал.
        - Принесите раствор номер четыре. Необходимо остановить процесс дегидратации.
        Вот появилось знакомое лицо доктора Спрейга. Ради этого экстренного случая его оторвали от приема больных, которые всегда во множестве толпились у него в приемной.
        - Доктор, - начал Бэд, но тот, кивнув им на ходу, сразу скрылся за занавеской.
        - Что с анализами? - услышали они его голос. Ему что-то ответили, затем снова раздался голос Спрейга. - Да, случай тяжелый. Мокроту проверили?
        - Да, мокрота кровянистая. Он поступил с высокой степенью дегидратации, учащенным сердцебиением и температурой под сорок.
        - Отправьте мокроту в лабораторию. И срочно вызовите специалиста по легочным заболеваниям, того, кто сможет быстрее сюда добраться. О'Тула, если он в городе, или молодого Алана Коэна.
        Четкие указания доктора Спрейга успокоительно подействовали на Лауру и Бэда. Теперь, по крайней мере, Тимми будет заниматься врач, которого они хорошо знали.
        Но в том, что сказал доктор, выйдя к ним, не было ничего утешительного.
        - Откровенно говоря, я опасаюсь инфекции. Очаг боли захватывает всю грудь, так что возможно это абсцесс. Пневмония и абсцесс. Для вас это не первый случай, так что, думаю, в более подробных объяснениях вы не нуждаетесь.
        Ни Бэд, ни Лаура ничего не ответили. Спрейг помолчал, словно раздумывая, стоит ли пускаться в дальнейшие объяснения, зная, какую боль причинят они родителям.
        - Нам придется накачивать его антибиотиками. Где же этот стажер с результатами анализа? Я позвонил, чтобы… А, вот и вы, - он нетерпеливо помахал рукой молодому человеку, вернувшемуся из лаборатории.
        - Это определенно стрептококковая инфекция, доктор. Большое количество полипов и грамположительных кокков.
        Нахмурившись, Спрейг покачал головой.
        - Ну, что ж, везите его в реанимационное отделение. Ему, естественно, нужна отдельная палата. Продолжайте давать кислород. Следите за всеми показателями. Я дождусь О'Тула. Вандербек, - позвал он, отодвинув штору, - кто звонил О'Тулу? Что? А, спасибо, - и, повернувшись к Бэду с Лаурой, объяснил: - Доктора О'Тула нет в городе. Он вернется завтра во второй половине дня. Он оставил вместо себя Алана Коэна, тот уже выехал сюда. Мы успеем перевезти Тимми наверх к его прибытию.
        Должно быть по выражению, промелькнувшему в глазах Бэда, или по тому, как он поджал губы, Спрейг понял, что за мысль пришла ему в голову. Он с упреком сказал:
        - Если О'Тул оставляет кого-то вместо себя, можете быть уверены, что этот кто-то первоклассный специалист. Коэн учился на медицинском факультете Гарвардского университета, аспирантуру закончил в Корнелле, причем специализировался именно по легочным заболеваниям. Ну, а кроме того, он прекрасной души человек. Что вам еще нужно?
        Занавески раздвинулись, и из палаты выкатили каталку, на которой лежал Тимми. Глаза его были закрыты. Он был таким бледным и неподвижным, пока каталку везли мимо них в другой конец коридора, что Лауру охватило ощущение присутствия смерти.
        Тон доктора Спрейга изменился, он заговорил очень мягко:
        - Я буду проводить лечение совместно со специалистом по легочным заболеваниям. Мы будем дежурить здесь круглые сутки и периодически сообщать вам о состоянии Тимми. Во что бы то ни стало мы должны вытащить вашего сына.
        - Спасибо, доктор, - ответила Лаура.
        - Спасибо, доктор, - повторил за ней Бэд охрипшим голосом.
        Но оба они знали, что их сын умирает.

        Они перестали отличать день от ночи. Счет времени велся для них теперь по четырехчасовым промежуткам. Каждые четыре часа им разрешали войти в палату, где Тимми боролся со смертью. Испуганные, они молча - ибо что можно сказать в такие моменты - стояли у кровати сына, глядя на маленькое личико, бледные веки, хрупкие, как ракушки, бледные губы, вокруг которых, когда на лицо Тимми падал свет, был заметен легкий пушок. Но наибольшие мучения Лаура испытывала, когда взгляд ее падал на тонкие беспомощные руки сына. Когда Тимми было всего три года - казалось, что с тех пор прошло целое столетие - врачи обратили внимание Лауры на легкое утолщение концевых фаланг его пальцев. Это утолщение называлось «барабанными палочками» и было первым, едва заметным признаком кислородной недостаточности. С того времени не было случая, чтобы Лаура смотрела на руки сына, не думая об этом.
        Тишину нарушало ритмичное пощелкивание висевшего на стене аппарата, от которого тянулись проводки к груди Тимми. Этот аппарат позволял следить за работой сердца. Ах, все эти аппараты! Через определенные промежутки времени врач-легочник приносил еще один аппарат, с помощью которого в легкие Тимми вводили через рот воздух и лекарства. Лаура напряженно вслушивалась в потрескивание и пощелкивание приборов, внимательно следила за движением стрелок на их шкале.
        Температура у Тимми не снижалась. Последние рентгенограммы показали частичный коллапс одного легкого. Бэд и Лаура сидели в приемном покое, держа в руках журналы, которые они ни разу не открыли. Большую часть времени с ними сидел и Том. Один или два раза в день доктор О'Тул сообщал им о состоянии Тимми.
        - Абсцесс очень обширный, кроме того у него сильная пневмония и, конечно… - Он замолчал, не закончив фразы, потом заговорил снова. - Что я могу сказать? Это повторение того, что у него уже было, только сейчас случай более…
        - …более тяжелый, - одновременно проговорили Бэд с Лаурой.
        - Да. Мы вводим ему антибиотики, следим за кровяным давлением, за уровнем содержания белых кровяных телец, одним словом, делаем все возможное… - Он опять замолчал.
        После его ухода все трое обменялись взглядами. И Лаура внезапно вспомнила о том, что из-за болезни Тимми совсем вылетело у нее из головы. Она вспомнила о другой трагедии и, подойдя к Тому, обняла его. - Иди домой, отдохни, - сказала она. - Возьми машину. Мы возьмем такси, когда сможем ненадолго уехать отсюда.
        - Нет. Я хочу быть рядом с моим братом.
        - Тебе нужно поехать домой. Граф сидит взаперти целый день. А если что-то случится с собакой, то Тимми, вернувшись, домой… Поезжай, Том. Пожалуйста, поезжай.

        Он сидел, развалившись, в отцовском кресле, а Граф примостился на подставочке для ног. Вернувшись домой, он покормил собаку, а сам, чувствуя себя слишком опустошенным и усталым, чтобы позаботиться о горячем ужине, съел апельсин, банан и рогалик, а затем вышел на лужайку и уселся в кресло, дожидаясь, когда появятся первые звезды. Испокон веков люди черпали утешение, созерцая ночное небо - далекие созвездия, падающие звезды. Том был одним из бесчисленных миллионов. Фраза о том, что, глядя на звездное небо - средоточие тайн вселенной, человек приходит к мысли о собственном ничтожестве, стала клише. «Но в ней заключена истина, - подумал Том, - потому она и превратилась в клише».
        - И вот, - вслух произнес он, отчего Граф поднял голову и посмотрел ему в лицо, - я пришел в этот мир, не приложив к тому ни малейший усилий, я пробуду в нем какое-то время, а потом уйду и разве это будет иметь хоть какое-то значение? Я даже не знаю, кто я на самом деле и где мое место, а Тимми, возможно умрет, и сердце у меня разрывается от боли, но кого, черт возьми, это волнует? А меня самого это разве волнует? Нет. Мне наплевать, проснусь я завтра утром или нет.
        Собака забралась ему на колени и лизнула руку.
        - Полегче, - пробормотал он, обращаясь то ли к самому себе, то ли к Графу, - полегче. К глазам подступили слезы, и он закрыл глаза. Расслабься. Усни. Может, тебе повезет и ты не проснешься.
        Ему снился сон и хотя, как любой сон, он казался явью, в сознании Тома странным необъяснимым образом как мгновенная вспышка мелькнула мысль: «Я вижу сон».

…Тимми лежит в гробу, усыпанном красными цветами. «Это же цветы, которые я посадила в прошлом году, - восклицает мама, - уберите их, они его душат». Рядом рыдает Маргарет Кроуфильд. Она идет к Тому, постепенно раздуваясь, как воздушный шар. Лицо ее становится огромным. Она подходит совсем близко. Том может разглядеть каждую ее ресницу в отдельности. Он видит маленькую коричневую родинку около носа, жемчужины в серьгах, виднеющихся из-под блестящих волос. «А вы-то с какой стати плачете? - орет на нее Бэд. - Он не ваш сын». Кто не ее сын? Тимми? Том? Артур стоит поодаль, его всезнающие глаза улыбаются, но от этой улыбки кровь стынет в жилах. Я вас всех вижу насквозь, читается в этом улыбчивом взгляде. Том вздрагивает и протягивает руки, чтобы взять цветы, которые мама снимает с гроба. Цветов много, он не может их удержать, они падают на землю. «Мама, не надо больше, - умоляет он. - Мама остановись». Но в следующее мгновение он уже маленький мальчик. Он находится в большом магазине, где много народа. «Я вернусь через секунду», - говорит мама. «Останься здесь, не уходи, - просит он в ужасе. - Мамочка, не
оставляй меня».
        Том проснулся в холодном поту, чувствуя, что все тело у него затекло. Было совсем темно. В доме звонил телефон. Он вскочил и, спотыкаясь, поднялся по ступеням. Если это из больницы… Если Тимми…
        - Алло! Алло! - закричал в он в трубку.
        - Это я, Робби. Где ты пропадаешь? Я всю неделю пыталась тебе дозвониться.
        - Тимми снова в больнице, и мы почти все время проводим там.
        - Ох, Том! Ему опять плохо?
        - Да, очень. Мы не знаем… не знаем, чем все это кончится.
        - О, как ужасно.
        Жалость была хуже всего. Тебе хочется, чтобы тебя пожалели, ты нуждаешься в жалости и все же жалость причиняет тебе душевную боль, терзает тебя.
        - Я позвоню, когда положение прояснится, - сказал он.
        - Ты не сможешь мне позвонить. В моей комнате нет телефона. Я все время звонила тебе из холла. Здесь все чудесно. Я узнаю массу нового. Но сейчас не время говорить об этом. Том, я скучаю по тебе.
        От нахлынувшего вдруг желания у него сжалось горло, и слова давались ему с трудом.
        - Господи, как бы мне хотелось, чтобы ты была рядом. Я собираюсь лечь спать. В холодную одинокую постель. Я уже так замерз, что весь дрожу.
        - Это все нервы. Но, милый, ждать осталось совсем недолго. Неделя, потом еще одна. А пока… ах, Том, я буду молиться от всего сердца. Я переживаю за Тимми так же, как если бы он был моим родным братом, хотя я его никогда не видела. Я переживаю потому, что он твой брат. Думай о том, что до сих пор он все-таки каждый раз поправлялся.
        - Постараюсь.
        - Сейчас мне уже надо идти. Спокойной ночи, милый. Поспи, если сможешь.
        Положив трубку, он какое-то время стоял у телефона, чувствуя, что губы у него раздвигаются в слабой улыбке. Ни одна из проблем, тяжелым грузом лежавших на его плечах, не решилась, но все же за эти несколько минут настроение у него изменилось. Он больше не ощущал себя крошечной песчинкой мироздания, частичкой материи, распад которой не имеет никакого значения.
        Сомневаться не приходилось - ее дух придал ему силы. Ее теплый хрипловатый голос отражал ее бодрую энергичную натуру и, услышав его, Том и сам почувствовал себя бодрее. Ему даже показалось, что одной лишь силой своей воли Робби сумеет заставить Тимми жить. А что до истории с Кроуфильдами, как же она стала бы над ней смеяться. Том представил, как она откидывает голову и заливается презрительным смехом. «Что за наглость! Что за дурацкая шутка, - сказала бы она. - Да кто они такие, чтобы воображать, что им удастся этот подлый трюк?»
        И ему захотелось, чтобы новый семестр начался уже завтра. У Робби будет новая комната. На окнах будут висеть занавески с оборочками, повсюду будут расставлены самые немыслимые безделушки, а на кровати будут восседать многочисленные плюшевые звери. Забавно, что девушка, зарекомендовавшая себя способным химиком-аналитиком, может придавать значение всяким оборочкам на наволочках и занавесках и черным кружевным ночным рубашкам. Но и эта ее черта привлекала Тома.
        Внезапно он вспомнил, что в магазине подарков при больнице видел большого белого плюшевого медведя с очаровательной забавной мордой, пушистого и мягкого. Робби он наверняка понравится. Завтра, что бы ни случилось, он купит этого медведя ей в подарок.

        - Необходимо и дальше продолжать ставить банки, - сказал доктор О'Тул и легонько похлопал Тимми по спине. - Давай-ка я переверну тебя, сынок, и послушаю спереди. Нам нужно избавиться от слизи в легких.
        Тимми чуть-чуть улыбнулся. Дышал он еще с трудом и разговаривал очень мало, но сейчас, к концу первой недели его пребывания в больнице, лихорадка спала, температура была почти нормальной и его собирались перевести из отделения реанимации в обычную палату.
        - Хочу еще напомнить вам - не забывайте про банки. Это очень важно, - предупредил доктор Лауру. - Вы в обязательном порядке должны будете ставить ему банки и после его выписки.

«Значит, они считают, что Тимми выпишется. Мы одержали победу еще в одном сражении», - подумала Лаура. В сражении, но не в войне. Нет, не в войне. Она испытывала легкое головокружение. Всю неделю она спала не больше двух-трех часов в сутки и страшно устала. Смертельно устала. Внезапно в голове у нее прозвенел тревожный звонок и она с беспокойством воскликнула:
        - Выходит, я делала это недостаточно часто? Из-за этого и наступило ухудшение?
        - Нет, нет, - успокоил ее О'Тул, - вы все делали правильно. Причина совсем в другом.
        - Это из-за тенниса, - пробормотал Тимми. - Я сам виноват.
        - Чепуха, - убежденно возразил врач. - Тут никто не виноват. Но ты, - продолжал он, меняя тон, - должен помнить, что тебе ни в коем случае нельзя перегреваться и переутомляться.
        Тимми кивнул. Он встретился взглядом с Лаурой, и она все поняла. Он играл в теннис на жаре, проигрывал партию, но самолюбие не позволило ему прекратить игру. Он хотел отыграться. В этом случае, как в капле воды, отражалась вся история жизни Тимми.
        Врач закончил осмотр, и Лаура вышла вслед за ним в холл.
        - На этот раз он выкарабкается, - сказал О'Тул. - Сегодня я впервые за все это время могу сказать это с уверенностью. Для вас с мужем это была ужасная неделя. Как он?
        - Его это сломило. Сегодня утром я уговорила его пойти на работу. Мало того, что он переживает из-за Тимми, он еще и о делах постоянно беспокоится. На него, беднягу, легла двойная нагрузка.
        - Хорошая вы женщина. Вашему мужу повезло. Надеюсь, он это понимает.
        Лауре часто приходило в голову, что возраст имеет свои преимущества. Пожилые люди могут позволить себе говорить то, что думают, на что редко отваживается молодежь.
        - Он понимает, - ответила она.
        - Что ж, хорошо. Теперь вы и сами можете немного отдохнуть. Попытайтесь поспать и обязательно выберитесь куда-нибудь на пару часов, отвлекитесь и от дома, и от больницы. Тимми все равно проспит до вечера.
        Никаких идей относительно того, чем бы ей заняться, у Лауры не возникло, но совет был разумным. Она поехала домой и только собралась ненадолго прилечь, как зазвонил телефон.
        - Лаура, добрый день. Это Маргарет, Маргарет Кроуфильд. Я вас не задержу, я только хотела узнать, как ваш мальчик. Ральф рассказал нам, что случилось. Мы вам от души сочувствуем.
        - Спасибо. Мы думаем, сейчас мы даже уверены, что он идет на поправку. Очень медленно, конечно, и мы, что называется, все время стучим по столу. Ну да вы все это не хуже меня знаете.
        - Да, конечно. Пожалуйста, дайте нам знать, если потребуется наша помощь.
        Раздался щелчок, оставивший Лауру с ощущением какой-то недоговоренности. В течение последних дней она так и не спросила, как прошел второй визит Тома к Кроуфильдам, а сам он, конечно же, ничего ей не сказал.
        Она легла на диван в большой гардеробной, где когда-то давно ее бабушка держала свои многочисленные туалеты. Сегодняшние слова доктора О'Тула принесли ей немалое облегчение и, казалось бы, она могла и уснуть, чтобы дать необходимый отдых усталому организму, но сон почему-то не шел к ней. Она лежала с открытыми глазами, разглядывая узор на обоях: летящие птицы на бело-зеленом фоне. Итак, Ральф рассказал Кроуфильдам про Тимми. Ральф. Не Маккензи, как она мысленно называла его все это время. Неожиданно она живо вспомнила их встречу в кафе, вспомнила свои тогдашние впечатления о нем, его умение понимать все с полуслова и тот примечательный момент, когда они обменялись взглядом, полным взаимного интереса и доверия…
        Но он ведь на самом деле отнесся к ним с такой теплотой и участием, столько сделал, чтобы помочь пережить этот несказанно тяжкий период в их жизни.
        Телефон зазвонил снова.
        - Я беспокоился за вашего мальчика, - услышала она голос Ральфа.
        - Тимми? Слава Богу, его перевели из отделения реанимации. Сейчас дела обстоят значительно лучше. Однако на прошлой неделе…
        - Я знаю. По лицу Тома можно было догадаться, насколько все плохо. Он вам говорил, что я звонил несколько раз?
        - Нет. Странно. Обычно он не забывает о таких вещах.
        - Не ругайте его. У него есть причины меня недолюбливать. Ведь по сути дела я вынудил его сделать то, к чему у него совсем не лежала душа.
        - Значит, и второй визит прошел неудачно. Признаюсь, в последние дни я об этом и не вспомнила.
        - Да. Другие старались как могли, но Том не захотел приложить усилий. Иначе как неудачной нашу поездку не назовешь.
        - Если бы я знала что делать.
        - Может, нам следует обсудить это. Я уверен, что это следует сделать. У вас случайно не найдется свободного времени во второй половине дня?
        Лаура заколебалась.
        - Да, но я хотела пораньше пообедать и вернуться в больницу.
        - Я имел в виду встретиться накоротке в кафе «Феникс». Мне нужно еще заскочить в свою штаб-квартиру.
        Ей ведь действительно нужен совет, как лучше вести себя с Томом в связи со всей этой историей…
        - Хорошо. Встретимся в кафе. В котором часу?
        - В четыре вас устроит? Но нам не нужно встречаться в кафе. Я заеду за вами. Я все равно буду в ваших краях по делам.
        Нехорошо она поступает, во всяком случае не совсем хорошо. Ну же, не будь смешной. Ты же не о свидании договариваешься. Тебе необходимо выяснить, что происходит с Томом и с остальными участниками этой запутанной сложной ситуации. С Бэдом на эту тему говорить бесполезно. Он внушил себе, что никакой сложной ситуации просто не существует. Значит, встреча с Ральфом - единственное, что она может сделать. И ничего плохого в том, что они встретятся, нет. Конечно же, нет.
        Она приняла душ, брызнула на себя духами «Гардения». День был пасмурным, белое льняное платье выглядело бы в такой день несвежим. Она надела юбку и блузку из серо-голубого, пастельного тона, шелка, подходящего к пасмурной погоде. Яркий, кораллового цвета шарф с цветочным рисунком, оживлял ансамбль.
        - Мне нравятся эти цвета, - заметил Ральф, когда она села в машину.
        - Спасибо.
        - Рад, что ваш мальчик вышел, наконец, из кризисного состояния.
        - Спасибо.
        Она внезапно почувствовала неловкость, осознав, что отвечает бездушными протокольными фразами. А ведь она всегда с легкостью поддерживала разговор на любую тему. Бэд гордился ее умением держаться в обществе, часто даже хвастался этим, чем неизменно приводил ее в смущение. А сейчас руки у нее были сложены на коленях, как у девушки, не пользующейся успехом, которая ждет, пригласит ли ее кто-нибудь на танец, или как у пациента, ожидающего своей очереди на прием к зубному врачу. Она разняла руки и, сделав над собой усилие, сказала что-то остроумное о последнем выступлении Джонсона. Ральф рассмеялся, и атмосфера разрядилась.
        В «Фениксе» они сели за тот же столик, что и в прошлый раз и заговорили на ту же тему.
        - Да, все прошло неудачно, - огорченно сказал Ральф, - очень неудачно. Знаете, Лаура, я впервые сталкиваюсь с таким печальным делом, а я повидал немало человеческих трагедий.
        - Маргарет звонила сегодня.
        - Да, она говорила, что собирается справиться о здоровье Тимми. Но я уверен, она надеялась, что к телефону, возможно, подойдет Том. Артур говорит, она ужасно переживает из-за Тома. Похудела, мучается от бессонницы.
        - Я перезвоню ей вечером. Но я не могу заставить Тома иначе к ним относиться. Я пыталась, но добилась только того, что он на меня обозлился.
        - Может, никому из нас не стоит сейчас пытаться что-то сделать, - задумчиво проговорил Ральф. - Просто подождать и посмотреть, как будут развиваться события. Если Том утратит контакт с вами, он окажется в полной изоляции. Не сомневаюсь, он и сейчас уже чувствует себя очень одиноким.
        - У него есть отец.
        - Ему нужна и мать, - мягко возразил ей Ральф.
        Мать. Эта женщина, которая звонит им и которая «ужасно переживает». Лауру вдруг захлестнула горечь, которую она, казалось, могла ощутить на вкус. Будь они с Маргарет другими, они могли бы возненавидеть друг друга и довести дело до того, что их сын, объект их соперничества, возненавидел бы их обеих. С трудом сглотнув, она ответила:
        - Я знаю. К счастью, они с отцом на редкость близки.
        - В своих политических убеждениях тоже, я полагаю, - заметил к ее удивлению Ральф.
        - Да, оба поддерживают Джонсона, хотя Бэд по сути дела политикой не интересуется.
        - С интересом к политике надо родиться, - улыбнулся Ральф. - Некоторые говорят, что это как болезнь.
        Разговор крутился по кругу, будто собеседники никак не могли выйти на магистральную прямую, найти главную тему. Почувствовав это, Лаура ничего не ответила.
        - За годы учебы в школе и в колледже я выставлялся кандидатом, наверное, во все возможные выборные органы, - продолжал Ральф. - Иногда я проходил, иногда нет. Забавно, что на многих из этих выборов моим противником был Артур Кроуфильд, но это нисколько не мешало нам оставаться хорошими друзьями.
        - Вы вместе росли?
        - Да, и вместе переехали в столицу штата. Потом я поступил на работу в свою нынешнюю контору и вернулся сюда, но мы все равно встречаемся довольно часто. - Он серьезно добавил: - Они особые люди, Лаура.
        Родители Тома. Вот значит какую тему выбрал Ральф для их разговора. Ей и хотелось поговорить о них, узнать побольше, и в то же время не хотелось этого делать. Но как бы там ни было, она должна ответить.
        - Расскажите о них поподробнее, пожалуйста, - попросила она.
        - Естественно, Артура я знаю лучше. Артур прежде всего интеллектуал. Такие, как он, становятся заведующими кафедр в Гарварде или где-то вроде этого, известными профессорами, которые и в девяносто лет пользуются такой популярностью, что на лекции к ним не пробиться. Подобная жизнь более всего соответствовала бы наклонностям самого Артура, но интересы семьи потребовали, чтобы он занялся бизнесом. Он отказался от научной карьеры, но, насколько я знаю, никто никогда не слышал от него и слова жалобы. Так что сейчас он ведет дела своего универсального магазина и, надо сказать, весьма успешно.
        - Довольно трогательная история.
        - Ее можно было бы назвать печальной, но Артур не склонен долго предаваться печали. Кому-то нужно было взять на себя ответственность за дело, созданное тяжким трудом. Вы слышали, как все начиналось - с еврейского иммигранта, торгующего вразнос. Собственно, у истоков многих крупных американских универмагов стоят такие вот европейские иммигранты. После смерти отца Артура осталась вдова и еще трое сестер - две в то время учились в колледже, а третья и сама была молодой вдовой с четырьмя детьми и без всяких средств к существованию. Артуру пришлось взять на себя обязанности главы семьи.
        - А Маргарет?
        - О, Маргарет - душа этой семьи. Она не интеллектуалка, как Артур, но по-своему очень неглупа. Мне они всегда казались исключительно удачной парой, какие встречаются нечасто. Однажды мы с Артуром были на вечеринке. Гостей собралось много, все веселились. И вдруг вошла Маргарет. Артур не мог глаз от нее отвести. Их с первой минуты потянуло друг к другу. Это притяжение было почти физически ощутимо. Оно было как течение, которому невозможно противостоять, фантастика. Спустя шесть месяцев они поженились. - Погрузившись в воспоминания, Ральф устремил взгляд куда-то в другой конец зала. - Я всегда хотел, чтобы и мой брак, если я когда-нибудь женюсь, был таким же. Я хочу твердо знать: вот она, та единственная, с кем я хочу прожить жизнь, и другой мне не надо. Только с такими чувствами и можно вступать в брак, а если их нет, лучше остаться холостым. Впрочем, возможно я нелепо романтичен. А вы как думаете?
        Она думала, что и ей всегда хотелось того же - чистоты чувств, бескомпромиссности. Чтобы в твоей жизни был один-единственный мужчина. Или вообще никакого.
        - Нет, я не считаю, что это нелепо.
        - Я рад. Артур с Маргарет того же мнения.
        Оба ненадолго замолчали, встретившись взглядами, потом отвели глаза. Ральф поднял чашку. - Я пью слишком много кофе. Эта кампания не идет на пользу моему здоровью. Работа допоздна, банкеты с пережаренными цыплятами, кофе. Но подозреваю, я все равно выживу.
        - Как, кстати, проходит кампания? Последнюю неделю я ни за чем не следила. Начнись мировая война, я бы, наверное, и об этом не знала.
        - Мы все еще лидируем, но, согласно опросам общественного мнения, разрыв между нами сократился. Джонсон - опасный противник, скажу я вам. Он умеет говорить. Женщины от него в восторге.
        - Ну, смотря какие женщины. Это дело вкуса. Разве можно сравнить самодовольное гладкое лицо Джонсона, похожее на лица с рекламы мужской косметики, с лицом мужчины, сидящего напротив - удлиненным линкольновского типа лицом с крупным носом и чудесными яркими, добрыми, умными глазами. Такое лицо не забудешь. Она во всяком случае не забудет.
        И она внезапно добавила:
        - Если все пойдет хорошо, то как только Тимми выпишут, я бы хотела опять помогать вам.
        - У вас столько обязанностей. И мать, и политик, и пианистка, и кто еще?
        Она отметила про себя, что обязанности жены он в свой список не включил. Прежде чем она успела ответить, он заговорил снова:
        - Я только недавно узнал о том, как вы играете. Один из моих партнеров слышал вашу игру у кого-то в гостях. Он был потрясен. «Блестяще», вот как он о ней отозвался.
        - Ну, блестящей ее вряд ли можно назвать. Очень хорошей, может быть. Достаточно хорошей для того, чтобы давать уроки талантливым ученикам, но не больше. Но я счастлива. Я жду не дождусь сентября, когда возобновятся мои уроки.
        Последовала очередная пауза и обмен взглядами, после которого оба опять отвели глаза. Ральф поспешно заговорил, словно опасаясь, как бы пауза не затянулась.
        - Расскажите, с чего началось ваше увлечение музыкой, где вы учились.
        Время поджимало Лауру, ее ждали дом, обед, больница. Слегка повернув руку, она незаметно бросила взгляд на часы. Прошло уже полчаса. «Еще пятнадцать минут, - сказала она себе, - и ни минутой больше».
        И стала рассказывать незамысловатую историю о своих первых уроках, о дорогом рояле, купленном для нее ее экстравагантными тетушками, о последующих занятиях на более высоком уровне. Бесхитростная в общем-то история.
        Потом Ральф поведал ей свою.
        - Учась в колледже, я одно время по-настоящему увлекался испанской гитарой. Как-то летом я даже поехал в Испанию, хотел обучиться игре на этом инструменте на его родине. У меня был необыкновенный учитель - комичный, чудаковатый и мудрый. Он был виртуозом-исполнителем музыки фламенко, фанатичным ее поклонником. И меня сделал таким же. Эта музыка - как огонь в крови.
        Они говорили и не могли наговориться. Каждый с удивлением обнаружил в другом тонкого ценителя музыки, разбирающегося в ней гораздо глубже тех, кто, желая показать себя знатоком этого величайшего из искусств, рассуждает о нем, изрекая заученные поверхностные суждения.
        - Вы никогда не были за границей? - спросил Ральф и узнав, что она не была, посоветовал: - Вам следует съездить. Вы просто должны поехать за границу. Послушать Моцарта в Зальцбурге или Бетховена в Вене, ах… видите, все-таки я романтик, никуда от этого не денешься.
        Лаура улыбнулась.
        - Но не нелепый романтик.
        Ее руки лежали на столе. Свет упал на часы и она с изумлением увидела, что несколько минут вылились в полтора часа.
        - Вы знаете, сколько уже времени? - воскликнула она.
        - Извините. Это я виноват. Пойдемте. Я доставлю вас домой за десять минут.
        В машине оба замолчали. Это молчание было таким неожиданным и глубоким, что Лаура сочла необходимым нарушить его.
        - Мы встретились, чтобы решить, что делать с Томом, и так ничего и не решили.
        - Со временем, Лаура, все так или иначе образуется. Со временем утрясаются любые проблемы. Но Тому придется самому принять решение. Никто этого за него не сделает.
        - Так или иначе, - повторила Лаура. - Скажите честно, чем, по-вашему, все это кончится?
        - Не имею ни малейшего представления. - Ральф проницательно посмотрел на нее. - Но в одном я твердо уверен: вам будет тяжело в любом случае. Чем упорнее Том будет отвергать Кроуфильдов, тем настойчивее они будут пытаться повлиять на него, и он будет страдать от этого. Но если каким-то чудом он попытается сблизиться с ними - во что я, впрочем, не верю - тогда… думаю, можно не продолжать.
        Она не ответила. «Потерять Тома», - подумала она и мысленно представила Тома, каким он был в разные периоды своей жизни - подвижный, улыбающийся малыш, восьмилетний озорник, старшеклассник, который писал стихи ко дню ее рождения, молодой человек, сотрудничающий в скандальной газете…
        Она печально проговорила:
        - Неужели нельзя найти какой-то средний путь?
        - Будем надеяться на это.
        Машина остановилась на подъездной дороге. У Лауры вдруг возникла крамольная мысль, которую она едва не облекла в слова: «Когда я вас снова увижу? Вы такой здравомыслящий, вы настоящий мужчина. Мне необходимо увидеть вас снова». Но тут же она раскаялась и мысленно упрекнула себя: «Ты идиотка, Лаура Райс, свет не видел такой идиотки. Что за мысли приходят тебе в голову».
        - Надеюсь, когда я в следующий раз заеду в свою штаб-квартиру, я застану вас там за работой, - сказал Маккензи. - Это будет означать, что Тимми поправился. - Он засмеялся. - Ну и, конечно, чем больше у меня будет помощников, тем лучше. - И добавил, когда она вышла из машины. - Жаль, что мы так и не придумали, как повлиять на Тома. Передавайте ему от меня привет, хорошо?
        - Хорошо. И спасибо вам за все - за вашу помощь, за искреннее участие.
        Она вставляла ключ в замочную скважину, и в этот момент дверь распахнулась. Она оказалась лицом к лицу с Бэдом.
        - Ради Бога, Лаура, где ты была? Кто привез тебя домой?
        - Ральф Маккензи.
        - Ральф Маккензи! Что происходит, Лаура? Что это такое?
        - Происходит? - Она направилась на кухню, но он преградил ей путь. Она проскользнула мимо него со словами: - Ничего не происходит. Я помогаю ему в проведении предвыборной кампании. Ты же знаешь, что я не поддерживаю Джонсона. Я не делаю из этого секрета. Минут через пятнадцать я соберу на стол, а потом поедем в больницу.
        - Да, у нас же сын болен. Но, конечно, кампания Маккензи важнее.
        - Это несправедливо, Бэд. Я была с Тимми с половины девятого до половины второго. Доктор О'Тул сам посоветовал мне поехать отдохнуть несколько часов, потому что Тимми стало значительно лучше.
        Пока она накрывала стол к ужину, доставая из холодильника то, что приготовила еще утром, Бэд стоял в дверях кухни. Лаура спиной чувствовала, как он сверлит ее взглядом. Вспомнив свои недавние мысли, она густо покраснела.
        - Как ты добиралась до центра? Твоя машина в гараже.
        - Ральф был настолько внимателен, что позвонил узнать, как здоровье Тимми. Я упомянула, что собираюсь поработать в его штаб-квартире и он предложил подбросить меня. У него все равно были какие-то дела в нашем районе, - добавила она.
        - А что это ты покраснела, как свекла? Он заигрывал с тобой? В этом дело?
        - Если я и покраснела, то только оттого, что ты говоришь глупости.
        Сознание того, что она лжет, заставило ее покраснеть еще больше. Но все же это была не совсем ложь. «И вообще, к чему делать из мухи слона», - подумала она и сказала:
        - Ральф проявил себя настоящим другом.
        - Ах, какой хороший друг. Ну прямо друг семьи.
        - Не издевайся. Он и вправду друг. Он столько сделал, чтобы помочь Тому.
        - Тому не нужна его помощь. И нам не нужно новых друзей - ни Маккензи, ни Кроуфильдов с их телефонными звонками и подарками. Подонки все они.
        - О каких подарках ты говоришь?
        - Тому прислали книгу, большую книгу по астрономии. Ума не приложу, как эти ублюдки узнали, что он интересуется астрономией, если только Том сам не упомянул об этом, когда был у них. Во всяком случае Том очень расстроился и не стал это обсуждать. Ушел к себе, оставив книгу на столе в библиотеке.
        Книгу даже не вынули из бумаги, в которую она была завернута. Это было роскошное тысячестраничное издание со множеством рисунков, диаграмм и великолепных фотографий. Рядом лежала карточка с надписью: «От Маргарет и Артура. Надеемся, она доставит тебе удовольствие».
        От Маргарет и Артура собственному сыну. Книга, окруженная смятой бумагой, выглядела как некий символ печали, наводя на мысль о чем-то отвергнутом, мертворожденном. Впрочем, восприятие человеком окружающих предметов зависит от его настроения.
        - До чего же наглые люди, - заметил Бэд. - Они что же, считают, что могут купить привязанность Тома? Если моему сыну нужна книга, я и сам в состоянии ее купить.
        И взяв книгу, он как бы случайно выронил ее. От падения переплет порвался.
        - О, - воскликнула Лаура, - ты испортил ее. Ты настоящий вандал. Как ты мог это сделать?
        - А почему нет? Тому она не нужна. Выброси ее или отдай кому-нибудь. Я куплю ему другую, если он захочет.
        Лаура ничего не сказала. Ее переполнял гнев. Но сейчас было не время давать выход гневу. Нужно было поскорее поужинать и ехать в больницу. Ужинали они в молчании.

        С каждым днем, с каждым часом Тимми возвращался к жизни. К середине второй недели в больнице он стал вставать и выходить в холл. Правда, передвигался он пока очень медленно и внутривенный катетер ему еще не вынули. Но уже через несколько дней катетер сняли и Тимми в целях тренировки ног разрешили доходить до солярия в дальнем конце холла. Наконец он начал капризничать, что было верным признаком выздоровления.
        - Здесь скучно, - пожаловался он. - Мне надоело здесь. Я так давно не видел никого из ребят и я беспокоюсь за Графа.
        Доктор О'Тул подмигнул родителям.
        - Я хочу, чтобы ты еще несколько дней побыл под нашим наблюдением. Твои приятели обрадуются ничуть не меньше, если увидят тебя в следующий понедельник, а не сегодня.
        - Но я же еще беспокоюсь за Графа.
        - Кто это?
        - Моя собака.
        О'Тул снова подмигнул.
        - Уверен, твои родители хорошо о нем заботятся. Тебя с братом они воспитали очень хорошо.
        - За Графом смотрит Том, - объяснила Лаура. - Он выгуливает его каждый день, Тимми, и вообще делает для него все необходимое.
        Сейчас, когда Тимми был болен, она совсем забыла, что ему уже одиннадцать. Он казался ей малышом и Лаура разговаривала с ним соответственно.
        - Выпишешься из больницы, - предупредил Тимми доктор О'Тул, - скажешь ребятам и Графу, чтобы всю первую неделю они сидели с тобой у дома, просто сидели и не втягивали тебя ни в какие игры. Через неделю сможешь совершать короткие прогулки ранним утром или вечером, когда прохладно. Я не хочу больше видеть тебя в этой больнице, мистер Тимоти Райс, ясно? - с напускной строгостью закончил он.
        Лаура улыбнулась, показывая, что поддерживает эту игру. Все они знали, что пройдет какое-то время и Тимми наверняка снова попадет в больницу. Точно так же снова и снова оказывался в больнице его брат Питер Кроуфильд.

        В комнате Тимми на столике у кровати так же, как и раньше, стояли пузырьки с лекарствами, стакан и графин с водой. В дальнем углу комнаты у окна лежал баллон с кислородом. Ничто не изменилось. И все же пройдет немало времени, прежде чем все вернется в обычную колею, восстановится прежний распорядок.

«Мы вернулись из далекого опасного путешествия, - размышляла Лаура. - Солдат, прошедший через жестокости и ужасы войны, должно быть, испытывает сходные чувства». Все они продолжали находиться в состоянии напряжения. Об этом свидетельствовали внезапные взрывы смеха, вызванные какой-нибудь фразой, в которой не было ничего особенно смешного, быстрые взгляды, которыми они обменивались за спиной Тимми, невысказанные вопросы, читавшиеся на лицах каждого из них - Лауры, Бэда, Тома.
        Тимми, стремившийся поскорее выписаться из больницы, в первые дни дома быстро уставал и часто чувствовал слабость. Почти все время он полулежал в одном из стоявших у дома кресел, перемещаясь то в тень, то на солнце. Он читал, дремал, слушал свой транзисторный приемник, разговаривал с Графом, который, побегав немного за белкой, неизменно возвращался на свое место у ног Тимми.
        К концу недели стало попрохладнее, и Тимми совершил свою первую прогулку. Судя по всему, прогулка его измотала. Он, правда, ни на что не жаловался, но спать отправился без долгих уговоров. Остальные не находили себе места, слыша доносившиеся из его комнаты приступы кашля.
        - Может, мне не стоит уходить сегодня? - забеспокоился Том. - А вдруг понадобится моя помощь?
        - Нет, нет, иди, - ответила Лаура. - В случае чего, мы позвоним Эдди, но, думаю, ничего не случится. Иди.
        - Мальчик - прямо герой, - сказал Бэд, когда дверь за Томом закрылась. - Ты отдаешь себе отчет в том, что с той самой минуты, как Тимми привезли в больницу и вплоть до сегодняшнего дня он преданно заботился о брате?
        - Конечно, отдаю.

««А ты отдаешь себе отчет в том, какой душевный разлад он сейчас испытывает», - хотела она спросить, но не спросила.
        - Характер, - заметил Бэд. - Происхождение. У него прекрасная наследственность и с твоей стороны, и с моей. Здоровый закаленный материал.
        Лаура подавила готовый вырваться тяжелый вздох.
        - У Эдди, наверное, будут и девушки, - бодро продолжал Бэд. - Возможно, Том завел себе девушку где-то по соседству. Надеюсь, что это так. Пора. Девятнадцать лет. Я еще не настолько стар, чтобы не помнить, как чувствуешь себя в девятнадцать лет. Та, на фотографии у него на столе, совсем не дурна, - он усмехнулся. - Ты обратила внимание?
        - Да.
        Одна из девушек, которые пишут ядовитый вздор в этой газете. Фотография стоит там уже целый год, так что похоже это серьезно. Она и сама была не слишком стара и помнила, что значит быть девятнадцатилетней… На этот раз она все-таки вздохнула.
        - Ты устала, - ласково сказал Бэд. - Я тоже. Так сразу не оправишься от того, что нам пришлось пережить. Пойдем в спальню.
        Тимми, услышавший, как они поднимались по лестнице, прокричал им из своей комнаты:
        - Спокойной ночи, мам, спокойной ночи, пап.
        Голос его звучал гнусаво, что тоже было одним из следствий заболевания. Как же хорошо они изучили все возможные оттенки и тональности и его голоса и его кашля. Сколько ночей провели они между сном и бодрствованием, вслушиваясь в этот кашель, пытаясь определить длительность и силу приступов и спрашивая себя и друг друга, то ли это один из его обычных хронических приступов, то ли признак очередного кризисного обострения.
        Они лежали, вытянувшись, рядом друг с другом и напряженно слушали, пока кашель наконец не затих и дом не погрузился в тишину.
        - Кажется, все в порядке, - проговорил Бэд. - Он заснул. Бедняга. Одному Богу известно, что ждет его в ближайшие годы. Годы, когда мальчику положено играть в мяч и бегать за девочками. Бедняга.
        Лауре были не в новинку эти причитания. Бэд не видел для Тимми будущего. Душа его была полна трагической безнадежности, и любые, несущие проблеск надежды слова, сказанные Лаурой, не находили у мужа отклика. Поняв это, она перестала говорить Бэду такие слова. Вот и сейчас, когда он обнял ее, Лаура ничего не сказала, а просто ждала того, что, как она знала, последует за этим объятием.
        Секс может быть утешением. Одни, попав в беду, утрачивают вкус к сексуальной близости, другие, наоборот, черпают в ней отдохновение и успокоение для души. «Это зависит, - подумала Лаура, - от характера человека, от его настроения, от его гормональных особенностей, наконец. И от партнера».
        Сейчас Бэд хотел ее. Он не был слишком изобретательным любовником, его любовный почерк всегда был одним и тем же - это было удовлетворение закономерной для нормального здорового мужчины сексуальной потребности. Он находил это удовлетворение с Лаурой, потому что любил ее. Сама Лаура, будучи нормальной здоровой женщиной, тоже получала удовлетворение. Ну, а кроме того, она не слишком задумывалась над этой стороной их отношений.
        Руки Бэда гладили ее волосы, раскладывая их по подушке. Потом его рот прижался к ее рту, и он навалился на нее всем телом, готовясь перейти к заключительному акту, который по идее и был главным источником наслаждения. Он бормотал страстные слова, предназначенные для того, чтобы возбудить ее, подстегнуть ее эротические фантазии и, как правило, именно так и получалось. Но сегодня Лаура отвечала на его ласки механически, не испытывая страсти. В голове у нее мелькали бессвязные разрозненные мысли. То, что Бэд делал с ее телом, никак не затрагивало ее душу. Акт любви показался ей вдруг чем-то нереальным, не имеющим никакого значения.
        Что-то происходило с ней. Что-то в ней коренным образом менялось.
        Достигнув кульминации, Бэд, как обычно, повернулся к ней спиной и тут же заснул. Лаура лежала, уставясь в потолок. Летняя ночь была светлой, так что в комнате было не совсем темно, и она даже могла различить стык стены с потолком, вдоль которого шли лепные гирлянды из листьев. Широкое сильное плечо Бэда высовывалось из-под одеяла, напоминая тюленью спину. Он дышал тихо, обладая счастливой способностью никогда не храпеть. От его чистой теплой кожи исходил слабый запах хорошего мыла.
        Жаль, что внезапно он стал ей безразличен. Она перестала испытывать к нему какие бы то ни было чувства. Даже ее гнев умер.
        Было уже далеко за полночь и тихие шаги Тома давно прошуршали по накрытой ковром лестнице, когда Лаура встала и спустилась вниз. Дом, который она всегда любила, сейчас угнетал ее, и она вышла наружу. Темные верхушки деревьев образовывали причудливый узор на фоне светлого неба. Она села на влажную от росы траву в середине лужайки и обхватила руками колени. В голове не было ни одной мысли, и в душе была пустота и чувство одиночества. Легкий ветерок печально прошелестел в листве, отчего чувство одиночества почему-то усилилось. За живой изгородью, достигшей уже футов двадцать в высоту, виднелись трубы старого дома Элкотов, но Лаура чувствовала себя одиноким странником, стоящим на вершине горы, путником, заблудившимся в лесу или пустыне, путешественником, брошенным в океане.
        Закрыв лицо руками, она заплакала. Глухие рыдания вырывались из груди, теплые слезы текли по пальцам. Она и не думала вытирать их, не пыталась сдерживать рыдания.
        Две недели назад, когда она долгими часами ходила по больничным коридорам, пропахшим антисептиками, присаживалась ненадолго, а потом снова начинала мерять их шагами, у нее было куда больше причин для слез. Но тогда она сдерживала слезы. Почему же сейчас она дала им волю? Спустя некоторое время, однако, она перестала плакать, испытав облегчение и стыд.
        - Подобному поведению нет оправданий, - твердо сказала она самой себе. - Поднимайся, Лаура, принимайся за дело. Видит Бог, забот у тебя предостаточно.

        Утром у нее было много дел в центре: нужно было зайти в банк, к зубному врачу, в магазин - обменять свитер Тома. Занимаясь всем этим, она в конце концов оказалась неподалеку от отеля «Феникс», за углом которого находилась штаб-квартира Ральфа. Она обещала Ральфу и самой себе, что как только Тимми выпишут из больницы, она вновь будет помогать Маккензи в проведении предвыборной кампании. Решив, что сейчас самый подходящий момент выполнить это обещание, Лаура завернула за угол с сознанием, что собирается заняться благим делом. Сейчас в ней невозможно было узнать женщину, рыдавшую на лужайке прошлой ночью.
        Маккензи арендовал помещение магазина. Через широкие окна было видно, что внутри кипит бурная деятельность. Она остановилась перед окном, сама не зная, почему это сделала. Потом ей пришло в голову, что Ральф, если он там, может подумать, будто она пришла повидаться с ним. Но это же было нелепо. Разве они не договаривались, что она ему поможет? Просто ей было присуще чувство гражданского долга. Десятки других женщин в городе точно так же помогают кандидатам, за которых они собираются голосовать. Маккензи был прекрасным человеком, очень обаятельным человеком. Он, не жалея, сил пытался помочь своим друзьям Кроуфильдам. Столкнувшись в результате этих попыток с Томом, он относился к нему с неизменной добротой. Вот собственно и все.
        Да, если не считать того, что Маккензи восхищался матерью Тома, что его тянуло к ней. Ну и что из этого? Слава Богу, она была достаточно интересной женщиной, ею можно было восхищаться. Что из этого?

«Ты ведешь себя как школьница», - поругала она саму себя, осознав, что уже несколько минут стоит у двери. Вдруг кто-то видел, как она стоит здесь, словно не знает, как поступить? Вдруг Ральф подъедет сейчас и увидит ее? Вдруг он и в самом деле находится внутри и наблюдает за ней, удивляясь, что это с ней такое?
        Она быстро пошла прочь. Сжимая в руках свитер Тома, она почти бежала, едва не упав по дороге, споткнувшись на своих высоких каблуках. Ее чувства вели себя как-то странно. «Не играй с огнем, обязательно обожжешься», - предупреждала ее тетя Сесилия. И это было правдой. Достаточно почитать газеты или посмотреть телевизор, чтобы узнать, как часто люди обжигаются. Держись подальше от этой предвыборной кампании, подальше от Ральфа Маккензи…
        Напротив стоянки для машин тянулся ряд магазинов, среди которых был и магазин грампластинок, откуда доносились пронзительные голоса и ритмичный грохот музыки тинэйджеров. Лаура вспомнила, что обещала Тимми купить новые записи. Она вошла в магазин, выбрала то, что ей было нужно, и направилась было к выходу, но потом вернулась и спросила, есть ли у них записи испанской гитары.
        - Кто вас интересует? Сеговия? Брим? У нас есть по нескольку пластинок с записями каждого из них, и мы можем заказать любую пластинку, какая вам нужна, если у нас ее нет. Вы ищете что-то конкретное?
        - Нет, я плохо разбираюсь в гитаре.
        - Зато у вас, наверное, богатейшая в стране коллекция пластинок с фортепьянной музыкой. - Продавец улыбнулся. - Уж не думаете ли вы заняться гитарой вместо рояля?
        Лаура улыбнулась в ответ, подумав: «Странно, люди всегда стремятся вставить в любой разговор какую-нибудь милую, шутливую, ничего не значащую реплику. Всем это свойственно».
        - Вряд ли. Просто я на днях разговаривала с одним знакомым, и после этого разговора у меня появилось желание послушать гитару.
        И это не было ложью. Недавно она услышала по радио в машине концерт для флейты и сразу же пошла и купила пластинку с записью Джеймса Гэлвея. На этот раз захотелось послушать гитару, только и всего.
        Вернувшись домой, она поставила пластинку: Сеговия исполнял «Гранаду» и «Севилью». В комнате было прохладно. Солнце к этому времени перекочевало в другую часть неба, откуда солнечные лучи не могли проникнуть в комнату через крону росшего у дома платана. В этой прохладе звучала музыка. Звуки танцевали и пели; они рождали представление о ручейке, журчащем в мавританском саду, пышных, развевающихся юбках, кастаньетах, влюбленном, изливающем свои чувства в серенаде.

«Это как огонь в крови» - сказал он.
        Да, так оно и было. Лаура откинулась в кресле и закрыла глаза.
        Хлопнула задняя дверь. Вошел Бэд, вытирая вспотевший лоб.
        - Ну и жарища! А это что за какофония, черт возьми? Ее на ступеньках было слышно.
        - Мне нравится, - ответила она и, встав, нажала кнопку «стоп».
        - Не нужно было этого делать. Разве я попросил выключить пластинку? Если тебе нравится, слушай на здоровье. Мне она может и не нравиться, но ты тоже как-никак живешь в этом доме.
        Она тут же устыдилась.
        - Да, Бог с ней. Не так это и важно. Где Том?
        - Сейчас придет. Дел сегодня было по горло, какой-то сумасшедший дом. И не подумаешь - в такую-то жару. Том трудился как вол. Я ему сказал, что был бы рад заиметь еще парочку таких работников. Как Тимми?
        - Неплохо. Читал, потом пришли его друзья и они играли в настольные игры. Он почти не кашлял. Я соберу на стол, пока ты будешь принимать душ.
        Зазвонил телефон. Лаура подняла трубку аппарата, стоявшего на кухне. Голос, ставший знакомым, произнес ее имя.
        - Лаура? Надеюсь, Тимми стало лучше?
        - Да, спасибо. Маргарет?
        - Ох, простите. Я нервничаю, поэтому и не назвалась сразу. Да, это Маргарет. Маргарет Кроуфильд.
        Лауре показалось, что сердце у нее упало в буквальном смысле этого слова, опустилось куда-то к животу. Этот голос был подобен присутствию живого человека в ее кухне, он напоминал, что он теперь является частью этого дома и этой семьи, что он никогда и никуда не исчезнет. Господи, если бы эти люди уехали куда-нибудь.
        Но голос был умоляющим, он дрожал.
        - Я не вовремя? Я вас оторвала от чего-то?
        - Нет, нет, ничего. Признательна вам за ваше беспокойство о Тимми.
        - Мы знаем, что в этот раз было совсем плохо. Ральфу не нужно было объяснять нам, что случилось. Нам это знакомо.
        - Да, - слабым голосом ответила Лаура. «Мой второй сын. Питер Кроуфильд, мой второй сын».
        - Ральф сказал, что он звонил несколько раз, разговаривал с Томом. Как вы думаете… Сказать по правде, я надеялась, что Том снимет трубку. Как вы думаете… Вы не попросите его поговорить со мной? Он дома?
        Лауре не нужно было спрашивать. Она и так знала, что Том не будет разговаривать с Маргарет. Проще было бы сказать, что его нет, но она не могла этого сделать.
        - Я позову его, - сказала она.
        Маргарет, видимо, уловила нерешительность в ее голосе и принялась торопливо объяснять:
        - Мы послали ему книгу по астрономии. Артур подумал, что это могло бы стать темой для разговора. Я не знаю…
        Лаура, думая про себя, что Маргарет так же близка к слезам, как и она сама, быстро проговорила:
        - Не кладите трубку. Я попробую найти его. Том с Бэдом были в библиотеке. Оба стояли рядом с телефоном.
        - Не трудись спрашивать, - сразу же заявил Бэд. - Я знаю, кто это. Я снял трубку одновременно с тобой.
        Поджатые губы Тома и его поза - он стоял, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, - выражали упрямство.

«Если бы эта женщина отступилась», - снова подумала Лаура. Однако вслух она умоляюще сказала:
        - Пожалуйста. Всего несколько слов, Том. Ты не можешь вечно избегать ее. Кому-то нужно уступить.
        - Пусть она и уступает, - ответил вместо Тома Бэд. - Какая же она настырная. Типичная для евреев черта. Они никогда ни от чего не отступятся.
        - Поставь себя на ее место, Бэд. Имей жалость!
        - Жалость! К кому? К паре мошенников, которые вторглись в нашу жизнь, заморочив нам голову своей ловко придуманной историей, и хочет отнять у нас Тома? Если бы убийство не каралось законом, я знаю, что бы я сделал. Взял бы пистолет и… и… - Бэд замолчал, прокричав последние слова во всю мощь своего голоса.
        Лаура возмущенно предупредила:
        - Что ты орешь. Она может услышать. Закрой дверь, Тимми.
        Мальчик, услышав шум, прибежал из своей комнаты и теперь потребовал, чтобы ему объяснили, в чем дело.
        - Это те люди, - ответил Том. - Она хочет поговорить со мной, а я не хочу. Мама тоже хочет, чтобы я поговорил с ней, но я все равно не буду. Мне очень жаль, ма, но я не могу. Тебе не понять. Я не могу.
        Лаура положила руку на плечо сына и, подняв голову, - какой же он все-таки высокий - посмотрела ему в лицо - сердитое, испуганное и печальное лицо.
        - Том, дорогой, я все прекрасно понимаю, гораздо больше, чем ты думаешь. Это же касается нас всех, мы должны понимать друг друга.
        - Нас всех это не касается, - заорал Бэд. - Меня это не касается. Послушай, Лаура, если ты хочешь быть втянутой в эту историю и позволять этим мошенникам дурачить тебя, это твое дело. Но избавь меня от всего этого и Тома тоже.
        Она повернулась к мужу. Упрямый, тупой… Впрочем, тупым Бэд не был. Он был ослеплен ненавистью. Если бы Кроуфильды были методистами, он вел бы себя по-другому. Конечно, он и тогда сопротивлялся бы и был убит горем, как и она сама, но он не пребывал бы в состоянии неконтролируемой ярости. В этом она была уверена.
        Она спокойно сказала:
        - Бэд, когда же, наконец, ты посмотришь правде в лицо? Эта женщина родила Тома. Она…
        - Черт возьми, Лаура. Я сыт по горло этими выдумками. Выдумками! До сих пор я терпеливо относился к твоим сентиментальным слезам, учитывал несходство наших характеров - ты мягкая, а я практичный человек, готовый сражаться с кем угодно, чтобы защитить тебя, обеспечить тебе возможность без помех растить детей и давать свои уроки музыки. И…
        Внезапно Тимми зажал пальцами уши.
        - Мне это надоело, - закричал он. - Все без конца спорят друг с другом. Мы никогда не спорили, пока не появились эти Кро… Кро…, как их там зовут, и все не испортили. Я ненавижу их. Пусть бы они умерли.
        На другом конце провода все еще ждала Маргарет. Все бесполезно. Надо сказать ей. Лаура пошла на кухню.
        - Извините, Маргарет. Он не хочет брать трубку. Я пыталась уговорить его, я сделала все, что могла. Но я не знаю, как его убедить. Ему девятнадцать. Он волен поступать как хочет.
        И в мыслях и в чувствах у нее царила неразбериха: негодование на судьбу, угрожавшую разрушить жизнь невинным людям, отчаяние, рожденное сознанием того, что Том страдает, и его неуступчивостью, мешались с болью, вызванной мыслями об умершем Питере, сыне, которого она никогда не знала, Питере Кроуфильде, произносящем речь в день бар-мицвы, похороненным под звездой Давида, и с пронзительной жалостью к Маргарет и с желанием, чтобы Маргарет уехала вдруг в Австралию и исчезла из их жизни.
        - Я не знаю, как его убедить, - повторила она. - Что с нами со всеми станет? - И почти резко добавила: - Вы должны понять, что это бесполезно. Нам всем стало бы легче, если бы вы оставили Тома в покое.
        Последовало недолгое молчание. Затем из трубки раздался убитый голос:
        - Может, я напишу ему письмо. Звонить я больше не буду. Я слышала… мне было слышно… я не хочу осложнять вам жизнь.
        Связь прервалась. Несколько минут Лаура сидела не двигаясь, пытаясь привести мысли в порядок. Она размышляла, какие неожиданные повороты делает порой жизнь. Несколько дней назад, когда они трое стояли у кровати Тимми, ничто в мире не имело для них значения кроме вопроса, выживет он или нет, а теперь, когда судьба, слава Богу, вернула им их дорогого мальчика, все другие проблемы вновь всплыли на поверхность в том же виде, что и раньше.
        В последующие два дня ничего не происходило. Но ничто не стоит на месте, понимала Лаура. Что-то менялось, медленно, подспудно. К лучшему или к худшему. Время покажет, как. Надо только подождать.
        Тимми, для которого многие занятия оставались пока под запретом, болтался без дела по дому и ныл, что было на него непохоже. Он боялся, что Тому придется уехать от них, будто ненавистные Кроуфильды с помощью какого-нибудь злого заклятия заставят его сделать это. Напрасно Лаура пыталась разубедить его. В конце концов она сдалась, не имея больше сил что-то доказывать и объяснять.
        Потом пришло письмо от Маргарет Кроуфильд. Это было длинное, написанное от руки письмо, но Том даже не дочитал его до конца.
        - Это жестоко, Том, - упрекнула Лаура сына, когда он бросил письмо в мусорную корзинку. - Ты мог бы, по крайней мере, прочитать, что она пишет.
        Том покраснел и молча отвернулся. За него ответил Бэд.
        - Мы с Томом обсуждали все это дело по дороге на работу и решили, что ты, Лаура, должна оставить его в покое. И эти мерзавцы должны оставить его в покое, будь они прокляты.
        После этих слов отвернулась Лаура.
        Старый солнечный дом погрузился в уныние, словно какая-то тяжесть легла на его крышу, так же как и на плечи Лауры, словно в нем теперь всегда присутствовало ощущение холодной темной безжизненной зимы. «Если бы я могла поговорить с кем-нибудь», - думала Лаура. Может, будь тетушки дома, она пошла бы к ним, но они были на другом конце света. О друзьях, а у Лауры было много друзей, нечего было и думать. Никто из них никогда не должен узнать о семейных неприятностях Райсов. Так захотели Бэд с Томом. Никогда.
        Оставался единственный человек, с кем она могла бы поговорить - Ральф Маккензи. Лаура надеялась и ждала, что он позвонит, но когда этого не случилось, она, как ни парадоксально, испытала облегчение. Жизнь и без того слишком осложнилась.
        Какая-то новая злость на Бэда, не похожая ни на одно из чувств, которые она испытывала при их ссорах прежде, родилась в душе Лауры. В ее смятенном сознании проносились подчас мысли о жизни без него, и от этих мыслей ей делалось нехорошо. Ведь несмотря на свое теперешнее поведение он всегда хорошо относился к ней. И мальчики очень его любили. Правда, он никогда не знал ее по-настоящему, но, возможно, она и сама себя не знала, по крайней мере, до недавнего времени. Одно она знала наверняка (осознание этого впервые пришло к ней в тот день, когда Тимми выписали из больницы): в ней происходят глубокие внутренние перемены.


        ГЛАВА 6
        Том перевернулся с одного бока на другой, лег на спину, перевернулся на живот, потом снова на бок, поправил подушку. Наконец, отчаявшись уснуть, он встал, зажег свет и взял со стола письмо Маргарет Кроуфильд. Мама положила его туда, достав из мусорной корзинки. Он снова пробежал его глазами.
        Фразы в письме часто обрывались. Было ясно, что писал его человек, находившийся в состоянии сильного душевного волнения.

«…так счастливы, когда ты родился… очень хотели мальчика… назвали тебя Питер в честь твоего прадедушки… всеми уважаемый ученый… ты и сам видишь, что похож на Холли… неважно, что говорят другие… здравый смысл… новая фаза в жизни… без предубеждения…»
        Он прочел все пять страниц, заполненных мольбами, уверениями в любви, просьбами прислушаться к голосу разума. Том вынужден был признать, что письмо написано весьма искусно; автор умел убеждать. Но ей никогда не удастся убедить его, потому что он этого не хочет. Он ни за что не позволит ей себя убедить.

«Ты мне не нужна, - без слов выкрикнул он. - Неужели ты этого не понимаешь? Да, я верю, что все это правда. Ты родила меня. ДНК не лжет, и я действительно похож на тебя. Черт побери, я изучал собственное лицо, я знаю. Но сейчас слишком поздно. Ты не можешь ворваться в мою жизнь, заявляя, что я Кроуфильд. Я не еврей. Нет. Пока я сам не чувствую себя евреем и пока об этой путанице никому не известно, я буду оставаться тем, кем был все это время. Я Том Райс и им собираюсь остаться. Поэтому уходи, Маргарет Кроуфильд. Уходи и оставь меня в покое».
        Он разорвал письмо в клочки, выбросил их и некоторое время сидел, уставясь в стену. Потом взгляд его упал на фотографию Робби. Это был увеличенный любительский снимок, который он сделал зимой в колледже. Робби сидела на низкой каменной стене. На ней был просторный красный свитер и вязаная шапочка с помпоном. Она широко улыбалась. Он вспомнил, что улыбка была вызвана какой-то его шуткой.
        Как же он тосковал по ней! Конечно, нашлись бы люди, которые сказали бы, что девятнадцать - слишком молодой возраст для настоящего чувства, что он еще переменит десяток девушек, прежде чем остановится на какой-то одной. Рабочие, например, принялись подтрунивать над ним, когда в разговоре с ними во время одного из перерывов он намекнул на свои чувства к Робби. Однако многие пионеры-первопроходцы, будучи совсем еще молодыми, не достигшими и двадцати лет, людьми, шли вместе с женами и детьми на юг по тропе Натчеза или на запад по Орегонской тропе. И если уж на то пошло, то сколько лет было маме, когда она вышла замуж за отца?
        Он все еще сидел, погруженный в свои мысли, когда в комнату вошел Бэд.
        - Что случилось, сын? Я выходил в ванную и увидел у тебя свет.
        - Ничего особенного. Просто не мог заснуть.
        Бэд взглянул на фотографию Робби, затем снова посмотрел на Тома.
        - Иногда, - медленно проговорил он, - на тебя сразу столько всего обрушивается, что кажется, ты ни за что не выдержишь этой тяжести. Но ты выдержишь. Ты вернешься в колледж к своей девушке, она ведь учится с тобой вместе, так я понимаю?
        Том кивнул.
        - Ну а что до той, другой истории, то ее мы - ты и я - тоже переживем. Мы ведь пережили эти пару недель, пока был болен Тимми, так ведь? А это еще одно препятствие, которое нужно преодолеть.
        Том закрыл глаза, чтобы удержать подступившие слезы. Его до глубины души растрогал этот неожиданный ночной визит отца и его добрые слова.
        - И вот еще что. Наш дом стал сейчас похож на похоронную контору, нам надо почаще выбираться куда-нибудь. На завтрашний вечер у меня намечено одно мероприятие и я подумал, что пришло время взять тебя с собой. Как ты на это смотришь? Ты уже мужчина, и я хочу, чтобы ты приобщился к мужскому делу. По многим вопросам мнение у нас с тобой совпадает. Отец и сын. Как ты на это смотришь? - повторил Бэд, кладя на плечо Тому теплую ладонь.
        Как приятно было слышать слова «отец и сын».
        - Хорошо, отец, я с удовольствием пойду с тобой.
        После ухода Бэда Том выключил свет. «Отец и сын», - подумал он, снова забираясь в постель. Слова отца успокоили его и он, наконец, смог заснуть.
        На следующий вечер Бэд приехал домой в небольшом фургоне с грязными крыльями. Он объяснил, что они поедут за город и фургон - самая подходящая машина для такой поездки.
        - А как насчет меня? Меня вы возьмете? - спросил Тимми.
        - На этот раз нет. Тебе нужно много отдыхать, а мы вернемся поздновато для тебя. Залезай, Том.
        Жаркие багровые лучи заходящего солнца заливали знакомые улицы, бросали отсветы на окна знакомых домов. Выехав из своего района, они пересекли межштатное шоссе и направились на север по узкой грязной дороге. Том спросил, куда они едут.
        - Увидишь, - Бэд, вытянув руку, похлопал Тома по колену. - Ты ведь мой сын, а?
        - Конечно, папа.
        - Я собираюсь посвятить тебя кое во что важное сегодня вечером.
        - Что же это?
        - Подожди. Сам увидишь.
        - Нам далеко ехать?
        - Двадцать пять - тридцать миль. Мы едем в глухое захолустье, настоящую сельскую местность, в которой я рос. Это совсем недалеко от того местечка, где моя семья пустила корни двести пятьдесят лет назад. Это немалый срок. За такое время можно пустить глубокие корни. Не многие в наше время могут сказать это о себе. Полагаю, ты часто слышал, как я говорю это. Но признай, тут есть чем гордиться. Двести пятьдесят лет.
        По совершенно необъяснимой причине Тому на ум пришли вдруг слова этого эмоционального старика Альберта: «Прожили в Германии тысячу лет». Как же он хотел, чтобы подобные мысли не лезли ему в голову, чтобы он перестал видеть сны вроде того, что приснился ему пару дней назад: Маргарет Кроуфильд стоит над ним, повторяя, что он девять месяцев жил в ее теле. Ужасно. Настоящий кошмар.
        Фургон запрыгал по выбоинам настолько глубоким, что их стало подбрасывать на сиденье.
        Бэд засмеялся:
        - Аж зубы клацают, да? А каково ехать по такой дороге на телеге, можешь представить?
        - Догадываюсь, - пробормотал Том.
        Серые мысли, как обрывки туч, все еще вертелись у него в голове. Серые бесплодные мысли. Последние розоватые отблески заходящего солнца исчезли и такие же серые сумерки повисли над унылыми истощенными полями, среди которых мелькали изредка сбившиеся в кучку жалкие домики.
        - Ты что-то притих. Не припомню случая, чтобы ты в течение целых пяти минут ни разу не открыл рта. - Том не ответил на шутку, и тогда Бэд сменил тон. - Я знаю, Том, ты измотался. И не удивительно. Эти хитрые сукины сыны не оставляют тебя в покое. Но я собираюсь положить этому конец, вот увидишь. В понедельник утром я первым делом позвоню Фордайсу и скажу, чтобы он заткнул им рот раз и навсегда. А иначе зачем мне, черт возьми, первоклассный адвокат. Он знает, как на них нажать. Пусть этим и займется, и поскорее. Он знает. Кроуфильды! Кравитские больше им подходит.
        - Мистер Фордайс ничего не сможет сделать, папа. Он сам говорил тебе об этом, я слышал.
        - Ах, что за проклятое дело. Выходит любой мошенник может состряпать такую вот историю, заплатить кому нужно и выдать ее за правду. Ты сам-то в нее веришь? Я знаю, мама верит, но она слабая испуганная женщина, она так потрясена, что не в состоянии сопротивляться. Но ты веришь в нее, Том?
        - Папа, мы уже сто раз это обсуждали. Мне больше нечего сказать.
        - Сказать можно много чего. Если ты хочешь сидеть сложа руки и верить всему этому вздору, это твое дело. Но я не хочу и не буду.
        - Папа, ты сам сейчас сказал «не хочу». Ты не хочешь этому верить. Но ты же не можешь не понимать, что это правда.
        Том сглотнул что-то, подступившее к горлу, - то ли комок, то ли рыдание. Он испытывал сейчас нежность к отцу. Наверняка тот был в состоянии сложить два и два. Болезнь Тимми и болезнь Питера Кроуфильда. Ему было жаль отца.
        - Это потому, что ты любишь меня, - сказал он. - Я понимаю.
        - Да, - хрипловато откликнулся Бэд. - Да, я люблю тебя, это правда.
        Они продолжали свой путь. Глаза Тома жгло, и он закрыл их и не открывал, пока это не прошло. Беспокойно заерзав на сиденье, он вытянул руку и положил ее на спинку, но тут же с криком подпрыгнул.
        - Господи, там сзади Граф. Я дотронулся до его носа. На секунду мне показалось, что это змея.
        - Паршивец должно быть запрыгнул в машину, пока мы были в доме, - вздохнул Бэд. - Что же нам теперь делать? Тимми наверное прочесывает сейчас всю округу, пытаясь разыскать его.
        - Тут же где-нибудь должен быть телефон.
        - Да. На следующем перекрестке есть маленький городишко.
        Граф заскреб по спинке сиденья, выражая желание перебраться вперед. Том наклонился и, взяв собаку, посадил ее на колени, где Граф устроился со всеми удобствами. Гладя спутанную шерсть, ощущая под рукой маленькое теплое тельце, Том подумал, что понимает Тимми, находящего в собаке утешение.
        - Совсем не изменился, - заметил Бэд, когда они стали подъезжать к центру городка, о чем возвестили магазин с рекламой кока-колы и бензоколонка, расположенная прямо перед магазином.
        Два ряда некрашеных домиков, каждый с передней верандой, смотрели друг на друга с обеих сторон дороги. Свет в большинстве из них горел в кухне в задней части дома. У домов были припаркованы пикапы, а в нескольких дворах у сараев, расположенных либо сзади, либо сбоку от дома, ржавели допотопные автомобили-развалины. На пересечении двух улиц стояла деревянная церковь, тоже нуждавшаяся в покраске. Бэд припарковал машину между пивной и гаражом.
        - Ну что, попробую сначала гараж.
        Том остался ждать. Вокруг царила гнетущая тишина. Городок был каким-то мертвым, на улицах не было ни одного прохожего. Но если подумать, куда они могли идти в этот час? Мимо промчался, не снизив скорости на перекрестке, пикап, из которого доносилась громкая музыка. И снова повисла тишина, плотная, как толстый вязаный шарф, обмотанный вокруг шеи. Странной казалась мысль, что в местечке, подобном этому, вырос Бэд. Бэд, который на «мерседесе» ехал в Торговую палату, где должен был произнести речь, который с белой гвоздикой в петлице бросал деньги в тарелку для сбора пожертвований в методистской церкви на Самерхилл-авеню.
        Внутри гаража уронили какой-то металлический предмет. Послышался лязг, грязное ругательство, ответное ругательство, затем дверь захлопнули, заглушив все звуки. Внезапно, словно для того, чтобы сделать контраст более разительным, зазвучал хор кузнечиков.
        И из такого вот места отец уехал в большой город и женился на красавице, - а мама выглядела красавицей на свадебной фотографии, она и по сей день сохранила красоту, - которая жила в старом доме Пайге с прекрасной тысячетомной библиотекой и ради удовольствия играла на рояле сонаты Бетховена.
        Бодрый голос Бэда прервал его размышления.
        - Все в порядке. Я успокоил Тимми. Бедняга с ума сходил от волнения.
        Он хотел было забраться на переднее сиденье, но передумал.
        - Подожди минутку, - сказал он. - Пожалуй, стоит сейчас это сделать. Вылези, я хочу показать тебе кое-что.
        На заднем сиденье лежала большая картонная коробка, наполненная банками консервов и пакетами с крупой. Бэд начал опорожнять коробку.
        - Ну-ка, помоги мне. Складывай все это на пол. Недоумевая, что это значит, Том помог выложить все из коробки. Со дна коробки Бэд извлек нечто, напоминающее кусок белой материи.
        - Нельзя держать это на виду, - объяснил он. - Вдруг тебя остановят или еще что. Помнут тебе крыло, а какой-нибудь полицейский остановит тебя и заодно проверит, не прячешь ли ты в машине наркотики. Я его не виню, но поэтому и надо соблюдать осторожность. Особенно человеку моего положения.
        - Я не понимаю, о чем речь?
        Бэд вложил в руки Тома сложенный материал. На нем была какая-то надпись, но в тусклом свете Том не мог прочитать ее. Он снова спросил, что все это значит.
        - А ты не догадываешься?
        У Тома мелькнула одна догадка, но она была настолько дикой, настолько несовместимой с мистером Омером Томасом Райсом, что он промолчал, боясь показаться смешным, если ее выскажет, и только отрицательно покачал головой.
        - Сын, перед тем, как мы выехали, я сказал, что собираюсь открыть тебе один очень важный секрет. Думаю, ты достаточно взрослый, умный и надежный парень и никому не проболтаешься о том, что узнаешь, - даже в этом безлюдном месте Бэд понизил голос почти до шепота: - Том, это ку-клукс-клан.
        По позвоночнику Тома прошел холодок. Он был неприятно потрясен, обеспокоен, не хотел верить услышанному, но в то же время испытывал возбуждение и любопытство, словно был участником захватывающего приключения. И немалый страх.
        - Я бы ни за что не догадался, - ответил он.
        Бэд засмеялся.
        - Так и было задумано. Я держу эти вещи спрятанными в ящике у себя в конторе. Пойдем, пора двигаться. Я расскажу тебе об остальном по дороге.
        Том искоса бросал взгляды на Бэда. Конечно, было бессмысленно думать, что Бэд вдруг станет выглядеть иначе, и все же он выглядел иначе. Перед мысленным взором Тома стоял образ Бэда, невероятный образ в белом балахоне и высоком, остроконечном, как у колдуна, колпаке, совершающего какой-то церемониальный обряд перед горящим крестом. Сейчас они направлялись именно к такому месту. Сердце у него бешено заколотилось.
        - И как давно ты?.. - начал он.
        - Я был тогда молодым человеком, это было примерно в то время, когда ты родился. Но интерес к клану возник у меня с детских лет. У меня был дядя, двоюродный дядя, если быть точным, просвещавший меня относительно вещей, о которых знать мне было не положено. Он очень любил поговорить. Все знали, что Генри не умеет держать язык за зубами. Либо он доверял мне, либо, как я сказал, не мог держать рот на замке. Кстати, тебе я все это рассказываю, зная, что ты не проговоришься. Никому, Том, даже Тимми ни слова, ясно?
        - Ясно. - «Уж конечно не Тимми», - подумал он и спросил: - А маме? - Мама наверняка об этом не знала.
        - Боже правый, мог бы и не спрашивать, и так понятно. Твоя мать от меня отречется, если узнает, как пить дать. Она ненавидит все, за что выступает клан, - Бэд вздохнул. - Я бы хотел откровенно поговорить с ней - в клане ведь есть и женские филиалы, - но это, увы, невозможно. И она, и эти ее тетушки - прекрасные, умные женщины, но они не понимают того, что происходит в мире. Да, жаль, что я не могу сказать ей об этом. Это единственное, что я от нее скрываю, - Бэд снова вздохнул. - Так вот, возвращаясь к дяде Генри. Он рассказал мне о больших клановских сходках, проходивших в двадцатые годы, с концертами и пикниками, на которых они принимали в свои ряды сотни новых членов. Однажды он взял меня с собой, и я смог наблюдать, как проходило одно из собраний. Там был горящий крест, должно быть футов сто высотой. Воздух словно был заряжен электричеством. Все присутствовавшие казались единым организмом. Я навсегда это запомнил.
        Том осознал, что холодные мурашки продолжают бегать по его позвоночнику. Сейчас он испытывал чувство, схожее с тем, что охватило его на Фейрвью в ту ночь, когда толпа, визжа, как десяток баньши, напала на дом, в котором жили негры. Было ли это делом рук клана? У него появилось ощущение нереальности происходящего. Нереальными казались слова Бэда, коробка на заднем сиденье, пустынная дорога, вьющаяся между рядами столетних дубов, с которых свисал мох, напоминавший длинные седые космы какой-нибудь сумасшедшей старухи. Том крепче прижал к себе Графа.
        - Мой отец, как ты знаешь, был священником, - продолжал вспоминать Бэд, - но остальные мои родичи занимались выращиванием хлопка. Боже, как же отец ненавидел Папу! - Том услышал знакомый смешок. - Да, времена меняются. Сегодня мы больше не испытываем такой всепоглощающей ненависти к Папе. Но евреи - тут ничего не изменилось. И негры - наши чувства к ним никогда не изменятся.
        Два желания боролись в душе Тома - рожденное страхом желание не слушать больше и желание узнать все до конца.
        - Что… что вы конкретно делаете? - спросил он, слегка запинаясь.
        - Лично я? Я глава провинции. Думаю, скоро меня сделают главой доминиона. Империя поделена на пять департаментов. Это как пирамида, а на вершине пирамиды - великий маг. Прекрасная организация, строгая дисциплина, - с гордостью закончил Бэд. - Интересно, да?
        - О, да, любому было бы интересно послушать про эту таинственную организацию.
        - Ты не спросил о наших задачах и целях, но это, наверное, потому, что ты и так знаешь. По сути дела, они не слишком отличаются от того, о чем ты пишешь в этой своей газете. В каком-то смысле мы похожи на источник. Наши идеи просачиваются повсюду, вот и до тебя они тоже дошли. Придет время, и этот источник превратится в мощный поток. Ты бы удивился, назови я тебе имена - чего я, конечно, не сделаю - видных людей, которые входят в нашу организацию. Не говоря уж о миллионах симпатизирующих нам, тех, у кого хватает мужества, видя, что наш образ жизни оказался под угрозой, оказывать нам поддержку. А для этого и впрямь требуется мужество. Нужно всегда соблюдать осторожность, памятуя о прессе и агентах ФБР. Это просто необходимо. Да ты посмотри на Джима Джонсона. Он был когда-то членом, как ты слышал, но сейчас, если он хочет победить на выборах, он должен отмежеваться от нас. Должен осуждать нас. Он осмотрительно должен обходить некоторые вопросы, не говоря всего, что он на самом деле думает. Но сердцем и душой он наш человек. Да, Джим с нами.
        Наш человек. С легкой дрожью Том вспомнил тот день, когда они с Робби встречались с Джимом Джонсоном, вспомнил его прекрасные светские манеры, искренность и дружелюбие в обращении, простые и - не слишком ли сильно будет сказать изящные? - простые и изящные идеи. Наш образ жизни. Разве можно сравнить Кроуфильдов и этого их простоватого старика с его слезами, слезами отвергнутых, никому не нужных людей, с Джимом Джонсоном с его уверенной, полной оптимизма улыбкой? Улыбкой победителя. Если Джим Джонсон поддерживал организацию, на собрание которой они сегодня ехали, значит все было в порядке. Да и Бэд был не тем человеком, который совершает ошибки. Бэд был созидателем. Он знал, чего хочет.

«Все будет в порядке, - подумал Том. - Бояться нечего». И на него нахлынуло чувство приятного облегчения.
        - Мы почти приехали, - сказал Бэд, - поэтому я быстренько доскажу то, что нужно сказать сейчас. Я хочу, чтобы сегодня ты просто постоял поодаль и понаблюдал. Думаю, ты будешь приятно удивлен. Потом, если я не ошибаюсь, ты захочешь присоединиться к нам. Не так-то просто быть принятым в нашу организацию. Нужно быть достойным этого, знаешь ли. Будут выяснять все до мелочей о твоих связях, твоей семье, твоем прошлом. Но учитывая мое положение, проблем не возникнет.
        Приятное успокоение исчезло из души Тома так же быстро, как и появилось. Очень тихо он спросил:
        - Прошлое? Что если…
        Бэд не дал ему закончить. - Опять этот вздор? Я же сказал тебе, Том, забудь о нем. И я не шучу. Забудь этот лживый вздор.
        Но что если эта история всплывет не прямо сейчас, а через год или через десять лет? Последствия будут ужасными. Всю его жизнь над ним будет висеть эта угроза. Он был меченым. Его ненависть к Кроуфильдам была подобна гнилому вкусу во рту.
        Они свернули с шоссе на грязную проселочную дорогу, идущую вдоль края болота. В призрачном свете серебристо-черной ночи были видны узловатые корни кипарисов, выступающие из воды, где наверняка скрытые от глаз ползали мокасиновые змеи. На сухой стороне дороги гигантские стволы деревьев поросли глицинией, чьи скрученные искривленные стебли напоминали вздувшиеся на руке жилы. Влажный горячий воздух проникал под тонкую хлопчатобумажную рубашку и словно прилипал к коже.
        Дорога неожиданно кончилась, и они оказались на открытом пространстве. Это было большое поле, почти половина которого была занята рядами машин. Между машинами и крестом, возвышавшимся на другом конце поля, стояли люди в белых балахонах. Они словно ждали сигнала, чтобы куда-то двинуться. Вокруг царила благоговейная, как в церкви, тишина.
        - Мы опоздали, - прошептал Бэд. - Помоги мне с коробкой. Быстро!
        Вместе они выгрузили провизию. Бэд надел балахон и высокий остроконечный колпак с прорезями для глаз, полностью закрывший ему лицо. В колпаке он стал на фут выше, глаза сверкали сквозь прорези. Он преобразился.
        - Ты сможешь присоединиться к остальным зрителям, как только мы встанем в круг, - сказал он Тому.
        Том смотрел, как Бэд подошел к группе людей в балахонах и слился с ней. Он пытался проанализировать переполнявшие его противоречивые чувства: злость на себя за свои колебания, вернувшийся страх и вновь обретенную приятную уверенность, вызванную мыслью о том, что Джим Джонсон одобряет то, чему он сейчас оказался свидетелем.
        Люди в балахонах выстроились в колонну по два. Каждый нес в левой руке зажженный факел. Мерной поступью они бесшумно (шаги заглушались травой) приблизились к кресту. В их едином движении было что-то зловещее, но одновременно и комичное, отчего у Тома к горлу подступил нервный смешок, который он быстро подавил, заметив стоявших вокруг охранников. На охранниках не было балахонов, зато они имели при себе ножи и наручники. Наверняка под одеждой у них спрятаны и пистолеты.
        Многие зрители стали подходить ближе к людям в балахонах, которые к тому моменту окружили крест. Но Том, испытывавший смешанное чувство возбуждения и беспокойства, остался стоять в стороне от остальных. Вся сцена - люди в балахонах, среди которых был и Бэд, возлагающие свои факелы к основанию креста, - казалась нереальной. Но в то же время она завораживала. Том стоял неподвижно, пока один за другим факелы были положены к кресту и огонь взвился вверх, освещая небо.
        Встав перед горящим крестом, руководитель прочитал длинную молитву, которую все слушали со склоненными головами, затем поднял руку в нацистском приветствии и начал свое выступление.
        - Этот крест горит во имя свободы, нашей с вами свободы, - произнес он, и в этот момент внимание Тома было отвлечено в высшей степени несуразной вещью: он увидел Графа, мчавшегося к людям, стоявшим вокруг креста. Должно быть, они плохо закрыли одну из дверей фургона, она открылась, Граф выскочил и теперь бежал, разыскивая, судя по всему, Бэда. Бежать за ним означало бы нарушить всю церемонию, да и в любом случае, подумал Том, - и эта мысль его даже позабавила - собачий нос все равно найдет Бэда в этой толпе. Как бы ты ни замаскировался, собачий нос не обманешь.
        - …борьба против чужеродных элементов, подрывающих нашу мощь, наше наследие, - оратор буквально кричал, чтобы перекрыть шум усилившегося ветра. - Международные банкиры, паразиты и мошенники, разве они нужны нам?
        Слушатели ответили громовым «Нет!». Том с удивлением подумал: отец же посещал школу менеджеров, он должен знать, что сейчас, в век расширения и углубления международных экономических связей международные банкиры нам очень нужны. Если некоторые из них оказываются жуликами, то среди представителей других профессий тоже можно обнаружить немало жуликов; среди врачей, адвокатов, учителей, торговцев машинами, политиков да среди кого угодно. И что это доказывает? Ничего, кроме того, что на свете есть и нечестные люди. Отец, вне всякого сомнения, найдет оратору какое-то оправдание. Скажет, что ни одно движение не застраховано от ошибок, что нужно сделать скидку на полемический пыл оратора.
        Том продолжал слушать выступление, думая про себя, что они с Робби могли бы изложить все это более гладко. Но, с другой стороны, требования, которые выдвигал выступавший, были куда более экстремистскими и кровавыми, чем все то, что до сих пор приходило Тому в голову. Том чувствовал, что у него учащенно бьется сердце и что-то пульсирует прямо у горла.
        - Наши мужественные предки проливали кровь за то, чтобы наша страна стала такой, какой мы ее видим сегодня, и если нам суждено проливать кровь, чтобы сохранить ее для себя, освободить от нежелательных элементов, мы сделаем это.
        Снова раздался одобрительный рев собравшихся.
        - Мы должны быть готовы. Мы должны вооружиться и, если потребуется, без колебаний прибегнуть к оружию. Нам не нужны лживые лицемерные объяснения и оправдания. Враг окружает нас…
        Тучи, которые пригнал усилившийся ветер, постепенно закрывали звезды, поле погружалось в темноту. Том, взглянув на небо, успел увидеть в просвете между тучами Млечный путь, и мысли его приняли иное направление. Грохочущий голос, который уже не сообщал ничего нового, а лишь варьировал на разный лад сказанное вначале, не мог долее удерживать внимание Тома. Какое же огромное небо с бесчисленным скоплением звезд и какая маленькая по сравнению с ним планета, на которой он стоит. Но какое небо маленькое в сравнении с галактиками, находящимися вне пределов видимости, непознанными областями Вселенной, недоступными восприятию самых мощных приборов, сделанных руками человека. «Нам еще столько всего предстоит узнать, - подумал Том. - Мы находимся в самом начале пути».
        Люди на поле запели. Том узнал мелодию популярной песни «Дом, милый дом», но слова были другими.
        «Мы все встанем как один навсегда
        Дом, дом, страна и дом
        Клановцы, мы будем жить и умрем за нашу страну и дом
        Клановцы, мы…
        Это случилось внезапно, как случается все неожиданное, словно вдруг грянул выстрел или в ясный летний день сверкнула молния. Раздался дикий рев, прокатилась воздушная волна и все кончилось, прежде чем, секунды спустя, собравшиеся осознали, что мощный автомобиль вынырнул с темной дороги и врезался в кольцо людей, окружавших крест. Он по диагонали пересек все поле, с визгом притормозил и исчез в дальнем конце поля прежде, чем кто-нибудь успел его разглядеть. Последовало мгновенное молчание, сменившееся настоящим бедламом.
        Наверное, добрых полминуты Том стоял, будто приросши к месту. Луна снова вышла из-за несущихся по небу туч и в ее свете он увидел людей, сбрасывающих с себя балахоны и колпаки, людей, лежащих на земле, людей бегущих к машинам и окружающих пострадавших, живых или мертвых. Тогда он тоже побежал.
        Только не отец! Пожалуйста, Господи, только не отец!
        Он дико озирался вокруг, ища глазами Бэда, с криком «Кто? Где?» вглядывался в чужие лица, но не получал ответа.
        На земле лежали три неподвижных тела. От страха Том снова оцепенел. Ноги не хотели нести его к этим телам, глаза не хотели смотреть на них. Колпаки с них сняли, и зеленоватый свет луны падал на их лица. Наконец он заставил себя посмотреть, но он и так знал. Просто знал.
        Лицо первого лежавшего человека было незнакомым. Во втором он с ужасом узнал Рода Питта, добродушного старшего менеджера их фирмы. У третьего голова была в крови, а тело изувечено - ноги выгнуты под неестественным углом, вместо рук - сплошное месиво. Том с воем упал на землю.
        - Господи, - произнес кто-то. - Это его сын.

        Он не знал, сколько он пролежал там, но, видимо, не очень долго, потому что когда он очнулся, полиция и «скорая помощь» еще не прибыли. Он обнаружил, что лежит наполовину скрытый кустарником за последним рядом машин, неподалеку от фургона Бэда. Двое мужчин помогли ему сесть и поднесли к губам стакан.
        - Выпей, - сказал один, - тебе это необходимо.
        Том обычно пил только пиво и изредка какой-нибудь коктейль. Он не привык к крепким напиткам и, когда глотнул из стакана, его чуть не вырвало. Но в голове у него прояснилось. Осознание того, что произошло, вернулось к нему, и он тихо заплакал. Затем ему в голову пришла одна мысль и он воскликнул:
        - Вы уверены, что он мертв? Может, он сильно пострадал и еще можно…
        - Нет, сынок. Твой отец мертв. Трое мертвых, - угрюмо ответил мужчина, - у семерых переломаны кости, но они выживут. Несколько человек поехали вызывать «скорую».
        - Кто это сделал? Кто? - простонал Том.
        - Какой-то негодяй. Появился как летучая мышь из ада. Кинул картонку с надписью
«Умрите, мерзавцы!» Но ничего, сынок, наш день еще придет. Мы поймаем его и вздернем на дереве. Твой отец первым бы проголосовал за это. Помни об этом. Помни об отце и присоединяйся к нам. Ты увидишь, придет и наш день и это время не за горами.
        И как огонь охватил крест, мстительная ярость охватила Тома. Если бы он мог схватить тех, кто сделал такое с его отцом, с Бэдом, который меньше часа назад, положив ему на плечо свою всегда такую теплую руку, сказал, как он его любит. О, если бы он мог добраться до этого дерьма! И хотя щеки Тома были мокры от слез, он сжал кулаки и стиснул челюсти.
        - Сукин сын. Я бы вырвал у него сердце, - яростно вскричал он.
        Оба мужчины кивнули, и один сказал:
        - У тебя нашлось бы много помощников. Пусть горит твой гнев. Это пойдет тебе на пользу, когда пройдет пик горя. Тогда ты сможешь встать плечом к плечу с нами в борьбе за наше дело. Сын Бэда Райса продолжит его дело. Не склоняй головы, не впадай в уныние. Будь гордым. Твой отец хотел бы именно этого.
        Том встал на ноги.
        - Вы правы, - спокойно проговорил он. - Вы правы, именно так я и поступлю.
        Оглядевшись вокруг, он увидел, что большинство машин уже уехали. Несколько человек остались стоять у догорающих остатков креста, охраняя раненых и мертвых. Не зная, что ему делать, Том неуверенно топтался на месте.
        Один из оставшихся взял бразды правления в свои руки.
        - Нужно увезти его отсюда, прежде чем нагрянет полиция с миллионом вопросов. Возьмите фургон Бэда и отвезите его домой. Сам он вести не сможет.
        - Смогу, - запротестовал Том. - Я смогу вести.
        - Нет, сынок. Делай, как мы говорим. Полезай в машину.
        Внезапно Том вспомнил еще об одной вещи.
        - Здесь была собака. Маленькая собачонка моего брата.
        - Так это была твоя? Маленькая серая дворняжка? Она была рядом с Бэдом. Мы выкинули ее тело в кусты.
        - Выкинули? Но она нужна мне. Я должен отвезти ее домой.
        - Зачем она тебе? Она раздавлена.
        - Нужна. Она мне нужна, - простонал Том. Мужчины пожали плечами.
        - Ну хорошо. Фил, пойди принеси ее, а я пока разверну фургон и будем выбираться отсюда к чертовой матери.
        Маленький комочек окровавленного меха положили на переднее сиденье между Томом и водителем.
        - Это он? Это твой пес?
        - Да, это Граф.
        Том взял мертвое тельце и положил на колени. Красный ошейник был цел, красивый новый ошейник, который Тимми купил Графу на свои рождественские деньги.
        Проехав миль пять-шесть, они увидели три полицейские и три машины «скорой помощи», промчавшиеся в противоположном направлении.
        - Репортеры наверняка тоже скоро появятся, - проворчал водитель. - Для газетных ублюдков это будет настоящий праздник.
        Через несколько минут по этой дороге повезут Бэда. Куда? Сначала, наверное, в больницу, где должны будут официально зарегистрировать факт смерти, чтобы можно было подписать все необходимые бумаги. Конец Бэда. Никогда больше не услышит он его голоса: «Пойдемте, ребята, перекинемся в мяч». Это убьет Тимми. Как мы скажем ему об этом? Малыш такой слабый. Как я скажу маме? О Господи, как же это случилось? Клянусь, я посвящу жизнь тому, чтобы найти того, кто это сделал. Я убью его, но сначала я буду его пытать.
        Том сидел, крепко прижимая к себе маленькое тельце мертвого Графа, и все эти яростные горькие мысли одна за другой проносились у него в мозгу. Урчал мотор. Хор кузнечиков звенел в тишине.

        Лаура в розовом халате сидела в высоком кресле в спальне и читала, когда в дверь позвонили. «Кто бы это мог быть?» - с удивлением подумала она, зная, что уже половина десятого. Она осторожно сошла вниз и приоткрыла дверь на несколько дюймов, не снимая цепочки.
        - Полиция, мадам. Вы миссис Райс?
        Она похолодела. Через приоткрытую дверь ей был виден мужчина в форме и машина с мигалкой на подъездной дорожке.
        - Да, - сказала она. - Входите.
        Он вошел в холл и остановился там, сжимая в руке фуражку. Совсем молодой человек, моложе Лауры и такой же испуганный, как она сама.
        - Произошел несчастный случай, - начал полицейский, - обнаружены водительские права на имя Омера Райса. Я хочу сказать, что машины на месте происшествия не было, только права. Он был… он ваш муж?
        Лаура уставилась на него, думая: «Он сам не знает, что говорит».
        В ту же минуту он и сам, видимо, понял, что говорит не очень вразумительно, и мягко добавил:
        - Неподалеку от Рамзи проходило собрание и, кажется, какой-то ненормальный на автомобиле врезался в собравшихся, сбив несколько человек. Я сам там не был и знаю об этом с чужих слов.
        К счастью, в холле стояло в ряд несколько кресел, и она направилась к ним, чувствуя, что ноги у нее подкашиваются.
        - Омер Райс. Мой муж. Он… - Она сжала пересохшие губы.
        - Согласно сообщению… он мертв, мадам. - Лаура покачнулась, и молодой человек, подхватив ее под руку, помог сесть в кресло.
        - Есть здесь… Вы одна в доме? У вас есть кому позвонить?

«Я вижу все это со стороны, - подумала Лаура. - Я уже видела это раньше. В кино женщина в подобных случаях всегда бледнеет, но остается спокойной и молчаливой, как зомби, будучи не в состоянии поверить в то, что случилось».
        Она с трудом проговорила:
        - Позвоните, пожалуйста, моей подружке, она живет в десяти минутах ходьбы отсюда, она придет. - И Лаура дала полицейскому номер телефона Бетти Ли. Ее лучшей подруги. Бетти Ли обязательно придет. - Телефон вон там. Нет, я посижу здесь.
        Бэд. Собрание неподалеку от Рамзи. Машина. Бэд мертв. Как странно. Нет, это, конечно, неправда. Какая-то глупая ошибка. Не то имя. Не то место.
        И тут ее словно ударило током. С криком - Том, Том! - она начала вставать со стула, но упала, прижав руку к сердцу.
        Прибежал полицейский.
        - Давайте я позвоню вашему врачу. Вам не следует оставаться здесь в таком состоянии. Вы…
        Уставившись на него, Лаура с рыданием простонала:
        - Где мой сын? Что случилось с Томом?
        - Я не знаю, мадам. Никто не упоминал о нем. Сказали только о мистере Омере Райсе. Ни слова о Томе. Я уверен, они сообщили бы, если…
        Да, безусловно, они сообщили бы. Не стали бы они посылать человека извещать ее только об одной жертве несчастного случая, если бы пострадавших было двое. Так ведь? Ведь так? Она ухватилась за подлокотники кресла и, выпрямившись, прошептала вслух:
        - Держись. Не выставляй себя на посмешище. Произошло ужасное несчастье. В таких случаях всегда ждут, пока можно будет что-то сделать. Вот и все. Жди, Лаура.
        Увидев обеспокоенное выражение на лице молодого полицейского («Наверное думает, что я схожу с ума»), она замолчала, устремив взгляд на фотографии на противоположной стене - отца в форме и матери, которая ждала его, каждое утро спрашивая себя, жив ли он еще.
        В дверь позвонили. Полицейский пошел открывать, и Лаура услышала, как он что-то негромко говорит у двери Бетти Ли. Когда та вошла, Лауре уже не нужно было ничего объяснять, можно было сразу опереться о сильное плечо.
        - Вы можете ехать, - сказала Бетти Ли полицейскому. - Теперь я здесь. - Она велела Лауре выпить бренди. - Я знаю, вы его не любите. Но даже чайная ложка пойдет вам на пользу, уж поверьте мне.
        - Они говорят, что Бэд мертв. Я не знаю, что делать. Бетти Ли, я не знаю, что делать.
        - Вам нужен человек, который сумел бы объяснить вам, что случилось, если что-то действительно случилось. Да, вам нужен чей-то совет.
        Лауру осенило. Фордайс все для нее выяснит. Он всех знает. Он не любил, когда его беспокоили дома, но сейчас это не имело значения.
        - Наш адвокат, мистер Фордайс. Позвонишь ему от моего имени, хорошо? Мне кажется, я не в состоянии подняться с этого кресла. У меня странное ощущение в ногах, по-моему, они не будут меня держать.
        Она услышала шум подъезжающей машины. Машина преодолевала подъем, и мотор ее чихал в точности, как мотор фургона Бэда. Лаура смогла дойти до кухонной двери и там упала на руки вошедшему Тому, который зарыдал, увидев ее, бормоча что-то неразборчивое сквозь рыдания. Лаура тоже рыдала, прижимая Тома к себе и повторяя:
        - Том, Том.
        - Ох, мам, что они с ним сделали. Если бы ты видела… О Господи, что они сделали. Но все произошло быстро, настолько быстро, что, я уверен, он даже не успел испугаться, потому что не знал, что на него надвигается. Это было как нож в спину. Грязные подонки. Эти люди никому не причиняли вреда, перед этим они молились перед крестом, представляешь? И эти грязные сволочи…
        Прошло минут пять, прежде чем кончилась эта истерика. Теперь, зная, что Том жив и что она нужна ему, Лаура уже не чувствовала себя такой бессильной. Мозг ее начал функционировать.
        В библиотеке Том заговорил более внятно, будто вид тысяч книг успокоил его. На вопрос Лауры, что это было за собрание, он без колебаний и даже охотно ответил:
        - Это было собрание ку-клукс-клана. Отец был членом. Я не знал, пока он не сказал мне по дороге туда.
        - Ку-клукс-клан!
        - Да. - При восклицании Лауры Том не то с гордостью, не то с вызовом вздернул подбородок. - Он не хотел, чтобы ты знала, потому что, по его словам, ты это не одобрила бы.
        Значит, можно столько лет прожить с человеком, не зная о нем такой важной вещи.
        - Он занимал там высокий пост, - продолжал Том, - и его собирались повысить. Он состоял членом клана с тех пор, как я родился.
        Мальчику совсем не было стыдно. Мокрые глаза сияли. Лаура вздрогнула от страха и отчаяния.
        - Я собираюсь расквитаться с ними. Я посвящу этому всю оставшуюся жизнь. Они убили моего отца. - Том сжал кулаки. - Он знал, что говорил, когда сказал мне, что враги повсюду. Но он не знал, что они охотятся за ним. Они были уже в пути, когда мы ехали себе, никому не мешая, и он говорил мне, как он меня любит… - Голос Тома набрал громкость и сорвался.
        - В чем дело? - спросил появившийся Тимми. - Вы разбудили меня. В чем дело, Том? Ты плачешь?
        Том вскочил и обнял брата.
        - Тимми, мужайся. Сейчас мы оба должны быть мужественными. Мы потеряли отца, потеряли папу.
        - Что значит потеряли? Он умер?
        - Он умер, Тимми. Мы были за городом на собрании. Там было много народу, и вдруг неизвестно откуда выскочила машина и быстро, как пуля, промчалась прямо сквозь толпу. О Господи, ничего более ужасного я не видел.
        Том снова зарыдал, Тимми закричал, а Лаура закрыла лицо руками, чтобы не видеть этого зрелища. Все трое остались сидеть в тускло освещенной комнате.
        Вскоре приехал Фордайс. Настроенный как всегда по-деловому, он быстро покончил с выражением соболезнований и перешел к сути.
        - По дороге к вам я собрал по телефону всю возможную информацию. У полиции нет ни одной улики, ни одной зацепки относительно личности водителя и вряд ли виновного когда-нибудь найдут. Погибло три человека. Омер, ваш менеджер Питт и, к моему величайшему удивлению, Лютер Тайсон из «Мерчантс энд Провиденс траст». Кто бы мог подумать! Я бы и за миллион лет не догадался. Ку-клукс-клан. Впрочем, я и про Омера не мог такого подумать, - добавил Фордайс, презрительно сморщив нос.
        Вообще-то Лаура недолюбливала Фордайса за свойственное ему холодное высокомерие, но сейчас едва ли могла винить его за презрение к ку-клукс-клану, к любому человеку, любому «джентльмену», связавшему себя с этой организацией. Кроме того, она знала, что в последнее время Фордайс не жаловал Бэда. Он не очень-то пытался скрыть раздражение, которое тот вызывал у него своим отношением к делу Кроуфильдов.
        - Отец занимал там высокое положение, - заговорил Том. - Вскоре он должен был стать главой доминиона.
        Фордайс никак не отреагировал на слова юноши. Обратившись к Лауре, он спросил, знала ли она о членстве мужа в клане.
        - Папа сказал, - ответил за Лауру Том, - что ничего не говорил маме, так как знал, что она не одобрит. Она не одобряет, не одобряла даже то, что он поддерживал Джонсона.
        Фордайс сердито посмотрел на Тома.
        - Может, ты позволишь матери говорить самой за себя?
        От этого резковатого замечания у Лауры снова подступили слезы к глазам. Она вдруг осознала, как выглядит со стороны: жалкая растрепанная женщина в халате, новоиспеченная вдова с двумя сыновьями, один из которых слабый и больной, второй - непокорный. В глазах Фордайса она увидела жалость.
        - Том, - твердо сказала она, - не перебивай, пожалуйста. Я оказалась в сложном положении, и мистер Фордайс пришел мне на помощь.
        Фордайс посмотрел на нее с благодарностью.
        - Значит, вы ни о чем не подозревали.
        - Нет. Он всегда говорил, что не интересуется политикой.
        Фордайс кивнул.
        - Это вызовет брожение в деловых кругах. Боюсь, многие уважаемые люди попадут под подозрение. Поневоле задумаешься, узнав, что под балахоном и колпаком скрывается человек с положением Тайсона. Впрочем, - отрывисто добавил он, - сейчас вас это мало заботит. Я хотел узнать, не надо ли мне сообщить кому-либо о случившемся и избавить вас от лишних хлопот? Вашим тетушкам, например.
        - Нет, я не собираюсь посылать телеграмму в Египет или где они там сейчас находятся и до смерти пугать их. Не буду портить первое в их жизни путешествие.
        - Значит, вы сами обо всем договоритесь. Отпевание, наверное, состоится в церкви Фостера?
        - Да, Бэд туда регулярно ходил. - Как такое вообще могло быть? Бессмыслица какая-то - состоять в клане и посещать церковь, проповедующую прямо противоположные идеи.
        - Я с удовольствием позвоню ему от вашего имени. Сам я посещаю церковь в другом конце города, но Фостера хорошо знаю. Мы вместе учились в подготовительной школе, он был классом младше меня. Собственно говоря, я позвоню ему прямо сейчас. Думаю, вам поможет, если вы сегодня же с ним поговорите.
        - Спасибо. Мне бы очень этого хотелось.
        Том и Тимми тоже нуждались в разговоре с сильным доброжелательным человеком. Тимми, сидящий с широко открытым ртом - ртом Бэда - был похож на беспомощного птенца.
        Спору нет, Фордайс был любезен и вежлив, но в его равнодушных коротких фразах невозможно было почерпнуть утешение. «Наверняка он предпочел бы избавиться от таких клиентов, как мы», - подумала Лаура. Второй раз всего за несколько недель Райсы взвалили на него работу, которая была ему не по душе.
        В этот момент Тимми вскочил, вскрикнув так пронзительно, что остальные подпрыгнули.
        - Что случилось с Графом, Том, Граф тоже умер?
        - Граф? - недоуменно повторил Фордайс.
        - Его собака, - Лаура вопросительно посмотрела на Тома, который беспомощно развел руками.
        - Он стоял рядом с папой.
        - Значит, они и его убили? - взвизгнул Тимми.
        - Да, - Том крепче прижал Тимми к себе. - Я привез его домой. Я подумал, мы сможем похоронить его на заднем дворе.
        Тимми вырвался из рук брата.
        - Где он? Я хочу увидеть его, - потребовал он.
        Из кухни прибежала Бетти Ли.
        - Нет, золотко, - вмешалась она, - тебе не надо на него смотреть. Я видела его и, думаю, будет лучше, если ты запомнишь его таким, каким он был.
        Но Тимми уже бросился мимо нее к выходу. Лаура услышала, как хлопнула задняя дверь, услышала протесты Тома и Бетти Ли и, наконец, плач Тимми, увидевшего тело Графа, которое Том оставил рядом с фургоном.
        - Он еще такой слабый, - испуганно пробормотала она. - Только что из больницы. Это для него слишком сильное потрясение.
        - Забот у вас выше головы.
        Фордайс тут же пожалел о своем банальном замечании. Но он не умел утешать и не знал, как себя вести, когда речь шла о «человеческих проблемах». Он был адвокат, обученный распутывать сложные узлы, и только. Он постарается помочь в преодолении кризиса, который наверняка возникнет на фирме «Райс и сын», оставшейся теперь и без главы, и без старшего менеджера.
        Он был рад, что ему, по крайней мере, до сих пор удавалось скрывать от репортеров историю с Кроуфильдами. Лауре только не хватало, чтобы газеты растрезвонили о ней на весь свет. Бедная женщина. Он вздохнул с облегчением, когда в дверь позвонили и вошел Фостер.

        В полночь Лаура и Том все еще сидели в библиотеке со священником. Врач, с которым Фостер переговорил по телефону, посоветовал дать Тимми горячего молока и сразу же уложить его в постель. Бетти Ли удалось увести его, несмотря на его возражения, и теперь он спал.
        - Я помню тебя, каким ты был в первом классе воскресной школы, - сказал Фостер Тому. Он и сам уже так устал, что говорил тихим слабым голосом. - А почему, ты думаешь, я запомнил именно тебя из всех прочих детей и помнил все эти годы? Ну, во-первых, потому, что ты был очень способным мальчуганом, а во-вторых, потому, что я очень хорошо знал твоих родителей. Они всегда живо интересовались делами общины, принимали во всем активное участие.
        - Вот этого-то я и не понимаю, - воскликнула Лаура. - Как Бэд мог… и подумать только, его отец был священником.
        - Религия, на которой воспитывался Бэд, совсем не та, что исповедуем мы с вами, - спокойно ответил Фостер. - В том захолустье, где он рос, религия была с адским душком.
        - Но вести двойную жизнь все эти годы, - и Лаура стиснула руки, словно умоляя Фостера объяснить ей, как такое возможно.
        - К сожалению, Лаура, Бэд не исключение.
        Том, ерзавший в кресле, пытаясь сдержать себя в присутствии священника, в конце концов не выдержал и дал выход своему гневу.
        - Вы оба говорите об отце так, будто он был каким-то чудовищем. Как вы можете так о нем говорить? Ты, мама, особенно. Я не верю тому, что слышу.
        - Я ни разу не сказала, что он чудовище. Он был моим мужем. Но то, во что он верил - оружие, кровь, ненависть, - действительно чудовищно. Ненавидеть человека только за то, что он не такой, как ты! А ведь у каждого из нас есть право жить на этой земле.
        - Нет! Это все чепуха. Люди не равны, одни лучше, другие хуже.
        - Мы ничему подобному не учили тебя в воскресной школе, Том, - вмешался Фостер. - Я читал кое-какие программные документы клана, написанные вроде бы с верой в Бога, но это ересь, вот что это такое на самом деле. Я поражен, что ты сам этого не видишь, - закончил он.
        - Я не сказал, что верю в клан, - Том чувствовал себя обнаженным под взглядами двух пар глаз, смотревших на него одновременно с сожалением и осуждением. Он чувствовал себя мучеником, принимающим муку ради Бэда. «Мой отец», - подумал он и продолжал: - Но одни люди лучше других. От этого я не отступлюсь. А те, кто убил моего отца… - Его гнев перерос в ярость. - Я выясню, кто это сделал, и замучаю его до смерти.
        - Я понимаю, Том. Да, я понимаю, - все так же спокойно сказал Фостер. - Но это ничего не решит, лишь внесет в твою жизнь новую боль.
        У Лауры исказилось лицо. «Боль, - подумала она. - А Фостер ведь ничего не знает о той боли, что уже вошла в жизнь Тома».
        Том встал.
        - Извините меня, но я больше не могу разговаривать. Пойду наверх. Спокойной ночи, мама. Спокойной ночи, доктор Фостер.
        Лаура и Фостер безнадежно посмотрели друг на друга. Больше говорить было не о чем, и Фостер ушел, а Лаура пошла запереть двери на ночь.
        У кухонной двери она вдруг почувствовала желание побыть на открытом пространстве, вдохнуть свежего воздуха, и шагнула за порог. Если бы не свет, льющийся из кухни, она бы споткнулась о коробку, лежавшую на ступеньках. То, что осталось от Графа - тошнотворное месиво внутренностей и шерсти, было положено на аккуратно постеленный кусок цветастого кретона, отрезанный от какого-то старого чехла для мебели, хранившегося на чердаке. Наверняка это было делом добрых рук Бетти Ли, подготовившей Графа к похоронам утром. «Бедный Тимми, - подумала Лаура. - О, бедный Тимми».
        А затем наступил ужасный момент. «Собака находилась рядом с Бэдом, - вспомнила Лаура, - когда это случилось. Значит Бэд был так же раздавлен, изувечен… Эта картина запечатлелась в мозгу Тома, он будет помнить ее до конца дней своих».
        Она почувствовала позыв к рвоте и бросилась к кустам за гаражом, где ее вырвало. Потом она некоторое время стояла, дрожа, и смотрела на великолепие ночного неба, всегда так вдохновлявшее Тома. Но равнодушная, бескрайняя высь не давала ни ответов на вопросы, ни утешения ее душе, и она ушла в дом.
        Ночь тянулась долго. В голове у Лауры блуждали беспорядочные мысли, которые перескакивали с одного на другое как глупый щенок, преследующий кого-то в траве. Впрочем, если присмотреться повнимательнее, то, возможно, в этом кажущемся беспорядочном преследовании обнаружится некий повторяющийся рисунок. Лаура раскинула руки. Простыня была гладкой и прохладной; раньше Бэд всегда согревал ее своим телом. Никогда больше не будет он спать в этой кровати. Странно было думать, что он лежал здесь прошлой ночью, не подозревая, что это его последняя ночь.
        Бэд не обижал ее. Он не знал ее по-настоящему, но относился к ней хорошо. Она вспомнила, как он добивался ее, как сумел подладиться к ее дому и ее семье. Молодой человек, стремившийся всем угодить. И все это время он вел двойную жизнь, и его вторая жизнь была низкой, отвратительной, преступной. Наверное, ей было бы легче перенести его измену.
        Прямая и неподвижная, сама похожая на труп, она лежала, уставясь в потолок. Если бы не было этой смерти - какое ужасное слово, - как бы все сложилось у них в дальнейшем? «Осталась бы я с ним?» - подумала Лаура. Если бы Бэд не погиб и она узнала бы о его членстве в ку-клукс-клане, смогла бы она жить под одной крышей с таким человеком? «Едва ли», - ответила сама себе Лаура. А если бы все шло так, как в последние недели, после того как они узнали о Томе и Питере - Питере Кроуфильде, копии Тимми, ее Питере, - что бы тогда она сделала?
        Беспорядочные мысли рождали любопытные сравнения. Много лет назад у Лауры было платье - дорогое белое гипюровое платье, купленное «под давлением» тети Сесилии. По мере того как платье изнашивалось, Лаура снова и снова чинила его, сначала, связывая вылезшие нити, потом, зашивая небольшие прорехи. Она носила его очень долго, до тех пор, пока материю можно было подштопать. Но в конце концов платье порвалось так, что ни о какой починке и речи быть не могло и его пришлось выбросить. Возможно ее брак с Бэдом вот так же постепенно приходил в негодность, и даже не умри Бэд, он все равно развалился бы.
        Но мальчики! Они так любили отца. Лаура прекрасно знала, что многие современные женщины не видят в детях препятствия к разводу. С другой стороны, есть много таких, кто сохраняет брак ради детей. Эти женщины вовсе не являются прирожденными мученицами, просто материнские чувства стоят у них на первом месте. К их числу принадлежала и Лаура Райс.
        Но все это были бесплодные мысли. И все же, какими бы бесплодными они ни были, Лаура испытывала чувство вины, будто тот факт, что в ее мыслях присутствовал Ральф Маккензи, имел отношение к смерти Бэда. Дикая, конечно, идея. Смерть часто вызывает у тех, кто остался жить, самые абсурдные мысли, особенно в том случае, если они убиты горем гораздо в меньшей степени, чем это представляется окружающим. Лаура много раз читала об этом.
        Бедный Бэд.

        Заснула она, должно быть, незадолго до рассвета. Разбудили ее голоса со двора, и, выглянув в окно, она увидела, что солнце стоит уже высоко. Из окна спальни просматривался весь двор, вплоть до живой изгороди, отделявшей их участок от старого дома Элкотов. У изгороди под иудиным деревом мальчики хоронили Графа. Между ними стояла Бетти Ли. (Как теперь смотреть в лицо этой женщины, которая в течение стольких лет прислуживала Бэду?) Она либо осталась у них на ночь, либо вернулась рано утром. В руках у нее был маленький букетик цветов. Тимми говорил что-то, наверное, читал молитву. Потом Том забросал маленькую могилку землей, и Тимми положил на нее цветы.
        - Господи, помоги им, - прошептала Лаура. Что ждет ее сыновей, каждый их которых обременен собственной единственной в своем роде ношей, которую невозможно ни с кем разделить?
        Приняв душ, Лаура в нерешительности подошла к гардеробу. У нее не было ничего черного, кроме шелкового обеденного платья. Не считая нескольких белых вещей, все ее наряды были яркими. Придется ей надеть белые юбку и свитер.
        Мальчики кончали завтракать, когда она спустилась вниз. Они были одеты в темно-синие брюки и белые накрахмаленные рубашки. Том пристально посмотрел на нее.
        - Что, никакого траура? - в тоне его был упрек.
        - У меня нет ничего черного. А потом белый цвет - это летний траур.
        - Я собираюсь в центр купить себе и Тимми черные галстуки.
        - Хорошая идея. Зайди в «Беннинджер». Я позвоню им, чтобы заказать черное платье, - сказала она, испытывая потребность объяснить. Она, мать, объясняет свои поступки Тому. Он заставлял ее чувствовать себя виноватой.
        - Я положила «Курьер» и «Сентинел» на задней веранде, - сказала Бетти Ли. - Решила, что вам не захочется, чтобы вас видели с улицы. Наверняка приедут репортеры.
        - К дому? Почему ты так думаешь?
        - Как пить дать, - Бетти Ли угрюмо поджала губы. - Прочтите газеты, вам все станет ясно.
        Лаура взялась за чтение. Заголовки гласили: «Видные горожане задавлены насмерть на собрании клана». «Тайсон, Райс и Питт - члены клана». Подзаголовки гласили:
«Водитель машины смерти неизвестен». «Лютер Тайсон, видный сторонник Джима Джонсона».
        Лаура пробегала глазами строчку за строчкой, и буквы словно оживали перед ее глазами. Сцена ужасного происшествия наполнялась движением и цветом: оранжево-красный горящий крест, темная ночь, лунный свет, мигалки машин «скорой помощи» и полицейских машин, фигуры людей, разбегающихся в разные стороны, корчащиеся на земле жертвы, залитые кровью трупы.
        Она просмотрела первую страницу и обменялась газетами с Томом. Глаза выхватывали отдельные слова и фразы: «… Омер Райс, известная фигура в жизни города… старинная фирма «Пайге и Райс»… три поколения… выдающаяся семья… остались жена Лаура и два сына, Томас и Тимоти».
        Она прочитала гневную редакционную статью. «Строгий темно-синий костюм, безупречные воротничок и галстук, приятные манеры и правильные взгляды - все это служило маской, скрывавшей истинную суть этого человека, которая проявлялась, когда, надев балахон и колпак, он собирался ночами вместе с себе подобными, чтобы сеять зло».
        Лаура оцепенела. Она попробовала подвигать руками и ногами, и ей показалось, что они оледенели, словно кровь перестала доходить до них.

«Джим Джонсон может осуждать клан, но если его программа действительно не имеет ничего общего с программой клана, как он объяснит тот факт, что многие клановцы являются его сторонниками?»
        - Ты прочел все это? - спросила Лаура.
        - Да, прочел, - ответил Том.
        - И?
        - Не стоит бумаги, на которой написано.
        Она встала, не желая продолжать разговор, и вышла. Вскоре, как она и ожидала, начал беспрерывно звенеть дверной звонок. Приходили друзья и соседи, приносили продукты, предлагали помощь. И естественно всем, прочитавшим утренние газеты, хотелось удовлетворить вполне понятное любопытство.
        Потом приехали репортеры и фотографы. Они поймали ее на передней веранде, и она, пытаясь сохранять спокойствие, принялась отвечать на многочисленные вопросы.
        - Значит, вы говорите, миссис Райс, что ничего не знали о связи вашего мужа с ку-клукс-кланом?
        - Нет.
        - Но как это возможно, миссис Райс?
        - Возможно, потому что он никогда мне об этом не говорил.
        - А почему, как вы думаете?
        - Потому что он знал, - терпеливо ответила Лаура, - что это приведет меня в ужас. Он достаточно уважал меня и хотел пощадить мои чувства.
        Одна из соседок, выведенная из терпения бесконечным потоком репортеров, велела Лауре идти в дом, а сама набросилась на них.
        - Неужели у вас совести нет? Убирайтесь, оставьте бедную женщину в покое.
        Приносили цветы с вложенными в них записками с выражением соболезнования. Звонили люди, которых Лаура не видела годами, в их числе даже несколько бывших соучеников Лауры и Бэда. Ближе к вечеру позвонил Ральф Маккензи.
        Со свойственной ему прямотой и простотой он сразу спросил:
        - Как я могу вам помочь?
        - Сейчас мне ничего в голову не приходит, но если я что-нибудь надумаю, я вам позвоню.
        - Я разговаривал с Маргарет и Артуром. Если они могут чем-то помочь… Извините, - тут же поправился он. - Не стоило мне об этом заговаривать. Сейчас не время.
        - Не смущайтесь, Ральф, говорите.
        - Нет, сейчас действительно не время. А, впрочем, скажу. Они беспокоятся за Тома. Из газет они узнали, что он был на месте происшествия и, естественно, задаются вопросом, правда ли это.
        - Да, Том был там. Он поехал с Бэдом.
        - Вот как, - протянул Маккензи.
        - Передайте Кроуфильдам, что мне это не менее неприятно, чем им. Но во всем прочем с Томом все в порядке, пусть они не беспокоятся. А вот как раз и он.
        - Я кладу трубку, Лаура. Вы знаете, как меня найти, если я вам понадоблюсь.
        - Полагаю, это был Маккензи, - сказал Том.
        Лаура повернулась, чтобы увидеть лицо сына - горькая складка губ, жесткий взгляд.
        - Да, выражал соболезнование, впрочем, как и все остальные.
        - Как и все остальные, - повторил Том и вышел.
        Она вышла вслед за ним. Он сидел на своем обычном месте на ступеньках, упершись лбом в колени и обхватив голову руками. Рядом лежала нераскрытая книга. Лаура молча смотрела на него. Слишком глубокая печаль, словно пропитавшая воздух вокруг, слишком громкий треск цикад, слишком вялые и пыльные от жары листья на дубах мешали ей собраться с мыслями.
        Том поднял голову.
        - И кто только обо мне не беспокоится. Наверное, и Кроуфильды тоже.
        - Да, они очень переживают за тебя, Том. Очень.
        - У них нет на это права. Я им чужой и они мне чужие.
        Она положила руку ему на плечо.
        - Том, скажи, могу я хоть что-то для тебя сделать?
        Он ответил так тихо, что она с трудом расслышала.
        - Ничего. Ничего.
        Она оставила его сидеть там. Ярость, сжигавшая его, исчерпала себя. В душе остался едкий пепел.
        Этот Маккензи, доброжелатель, всюду сующий свой нос. Возможно, он заглядывается на маму. И те, другие, которые «очень переживают за тебя, Том». Ни за что. Никогда. Ему предстоит долгая борьба. Она может продлиться всю его жизнь, если только он не уедет и не затеряется где-нибудь на другом конце света. Бэда не стало, и теперь некому защитить и поддержать его. Мама не понимает, что он чувствует, а Тимми слишком мал, всего одиннадцать, да к тому же у него собственные проблемы, и какие!
        Если бы Робби была здесь! Ему не пришлось бы долго объяснять, что случилось. Достаточно было бы изложить основные факты, и она сразу же все поняла бы и, обняв его, прижала бы к своему молодому горячему телу, твердому и одновременно упругому, как резина… и губы у нее такие мягкие, волосы гладкие, как шелк, рассыпаются по подушке, запах цветов и… Ах, если бы она была здесь!


        ГЛАВА 7
        Мрачные аккорды звучали с возвышения для органа, вспышки траурного багрового света озаряли церковь, когда солнце выходило из-за собиравшихся грозовых туч и его лучи проникали внутрь сквозь витражные стекла. «Обстановка как нельзя более подходящая для того, ради чего мы собрались здесь», - размышляла Лаура. На ней был черный льняной костюм, руки в перчатках сложены на коленях… Бэд, который все делал по правилам, одобрил бы темные костюмы и черные галстуки своих сыновей. Он бы остался доволен, увидев, сколько видных людей пришли проводить его в последний путь. Правда, Лаура не знала, пришли ли они из искренней симпатии или просто потому, что похороны были «событием» в общественной жизни города, но это и не имело значения.
        Она все еще пребывала в каком-то странном оцепенении. У нее было чувство, будто она со стороны наблюдает за всем происходящим и на себя тоже смотрит со стороны. Она подняла глаза к окнам, за которыми теперь стало совсем темно. К тому времени, когда они попадут на кладбище, пойдет дождь. Взгляд ее переместился на гроб, стоявший прямо перед ней. Ее спросили, желает ли она «взглянуть последний раз» на усопшего, прежде чем гроб закроют, но доктор Фостер посоветовал ей не делать этого, скорее всего потому, что тело было сильно изуродовано. Вроде бы Том говорил что-то про лицо. И вот Бэд лежал, укрытый гвоздиками. Все для него кончилось: игры в мяч с Томом и Тимми, заседания в Торговой палате, дела фирмы «Райс и сын», зловещие ночные сходки в балахонах и колпаках. Лаура вздрогнула.
        Доктор Фостер прочел замечательную проповедь. Обличая и осуждая, как того требовала справедливость, он отметил и заслуги покойного, как того требовала гуманность.
        - Мы должны относиться с состраданием к любому человеку. Никто из нас не совершенен. Можно быть любящим отцом и уважаемым человеком и в то же время быть причастным к черным делам. Причин как внутреннего, так и внешнего порядка, толкающих человека ко злу, много и они сложны. Но мы собрались здесь не для того, чтобы анализировать поступки Омера Райса, а для того, чтобы помянуть его как друга, каким он был для всех нас, и помолиться за него и за того, кто лишил его жизни, и за всех нас.
        Присутствовавшие слушали со склоненными головами; их тихое бормотание служило своеобразным аккомпанементом сочному голосу Фостера. Тимми и Том вытирали глаза. Орган заиграл последнее песнопение, и гроб понесли по проходу к выходу между вставшими в знак уважения мужчинами и женщинами. Следующей остановкой будет кладбище.

«Бэд всегда ненавидел похороны, - вспомнила Лаура. - Он боялся смерти, пожалуй, больше, чем большинство людей. Бедный Бэд».
        Домой они возвращались под проливным дождем. Длинный черный лимузин не ехал, а полз. Лаура молча сидела рядом с сыновьями. «В конце концов, о чем сейчас говорить, - наверное в сотый раз подумала Лаура. - А может, наоборот, слишком о многом нужно было поговорить, так что было боязно начинать разговор».
        - Маккензи был в церкви, - проговорил Том. - Я видел его в заднем ряду, когда мы выходили.
        - Я его не видела. - Ему ни к чему было приходить в церковь, но он захотел прийти. Лаура была тронута. К горлу подступил комок, еще секунда и она прослезится. Она быстро добавила: - Это было очень любезно с его стороны.
        - Я его ненавижу, - ответил Том.
        Сложности. Слишком много сложностей. Дворник метался из стороны в сторону, не успевая справиться с дождевыми струями. Машина двигалась по городу к знакомому дому, ставшему теперь чужим и враждебным из-за обрушившихся на него сложных проблем. «Но почему? Почему я, почему мы?»

        Самый главный вопрос заключался в том, как ей жить дальше. В первые дни после похорон Лаура усаживалась поочередно то за свой письменный стол, то за стол Бэда и бесцельно перебирала бумаги: банковские счета, письма с выражением соболезнований, копии лабораторных анализов, доказывающих, что Том был Кроуфильдом.
        В один из таких дней дикая мысль пришла ей в голову, заставив подпрыгнуть на стуле так, словно над ухом у нее прозвучал выстрел. Им надо уехать. Уехать подальше от Кроуфильдов и от ку-клукс-клана. Тогда она и мальчики смогут вернуться к своей прежней мирной жизни. Закрыв глаза, Лаура крутанула большой глобус и вытянула палец. Должно быть, какая-то сила повернула глобус так, что палец ее ткнул в Патагонию - обширную пустынную область, расположенную в самой южной части Южной Америки, той части, мимо которой проходит путь к Южному полюсу.
        - Что ж, все сходится, - вслух сказала Лаура. - Чего еще можно было ожидать при нашем везении в течение всего этого ужасного года?
        В этот момент зазвонил телефон. Это была секретарша Бэда миссис Фаллон. Объяснив, что только крайняя необходимость заставляет ее беспокоить Лауру в такое время, она перешла к цели своего звонка.
        - Никто не занимается делами фирмы, миссис Райс. Не поступает никаких распоряжений. Пять человек не вышли сегодня утром на работу, сославшись на болезнь. Конечно, это только предлог. Уверена, что в конце недели они явятся за зарплатой. - Миссис Фаллон, женщина очень ответственная, была сильно обеспокоена. - Этот крупный проект братьев Зальцберг, строительство кооперативных домов вдоль шоссе девять, знаете?
        Лаура слышала однажды, как Бэд упоминал об этом проекте, но подробности ей не были известны. Она лишь знала, что Бэд был страшно доволен их заказом.
        - Так вот, они аннулировали свой заказ. Заявили, что обратятся за необходимыми материалами в какую-нибудь другую фирму. Они евреи и со всей этой шумихой насчет ку-клукс-клана, ну да вы сами можете представить. И контракт с МакДональдом тоже провалился. Одна из машинисток сказала мне, что старик МакДональд стыдится теперь вести дела с фирмой Райса. Такое вот положение, миссис Райс. Не могу выразить, как я сочувствую вам и мальчикам, Тому особенно. Прекрасный молодой человек. Здесь все его любят. Жаль, что он слишком молод и не может возглавить дело.
        - Что ж, я подумаю, - ответила Лаура. - Я посоветуюсь с кем-нибудь. Я сделаю, что смогу. И спасибо вам.
        Она вздохнула. Будь тетушки помоложе, никакой проблемы не было бы, конечно, при условии, что они согласились бы снова заняться делами. Тетушки с юных лет были деловыми женщинами. А она, Лаура, была хорошей матерью и не совсем первоклассной пианисткой. Что она знала о цементе и всей этой бухгалтерии?
        Вошла Бетти Ли и шепотом сообщила, что к Лауре пришли.
        - Миссис Иджвуд хотела бы видеть вас, если вам это удобно. Это негритянская семья, у которой в прошлом месяце были все эти неприятности, помните?
        Конечно же, Лаура помнила. Она пошла в комнату, которую все еще называли «передней гостиной», размышляя, какова может быть цель этого визита. Миссис Иджвуд держала в руках букет роз, который она сразу протянула Лауре.
        - Я всегда считала, что когда вам плохо, цветы способны поднять настроение. Со мной, по крайней мере, так всегда и бывает; надеюсь, эти цветы вас тоже немного подбодрят.
        - Вы очень добры, цветы чудесные. Присаживайтесь, пожалуйста.
        Миссис Иджвуд присела на краешек стула. Было видно, что она нервничает, и она сама тут же откровенно сказала об этом.
        - Я так нервничала, идя к вам. Вы с самыми добрыми намерениями пришли ко мне после того нападения на наш дом, а я повела себя грубо. Мы, можно сказать, захлопнули дверь перед вашим носом.
        - Ну, все было не так плохо, - улыбнулась Лаура.
        - Нет, это было очень плохо. Я наказывала вас за зло, которое причинили нам другие люди, и это было нехорошо с моей стороны.
        - Я могу это понять. Вам ведь пришлось столкнуться с таким ужасным испытанием.
        - Да, а сейчас испытание обрушилось на вас. Прочитав обо всем в газетах, я стала думать и сказала мужу: как тяжело должно быть для такой женщины, как вы, какой это удар узнать, что… - Увидев заблестевшие в глазах Лауры слезы, миссис Иджвуд деликатно отвела взгляд. - Я должна была снять эту тяжесть с души, - продолжала она. - Я не могла отнестись к вам так же, как часто относятся к нам, возлагая на всех вину за дурное поведение одного. Не ваша вина, что ваш муж… Ох, извините, я сказала больше, чем нужно.
        - Ничего. Я понимаю, что вы хотите мне сказать, и я ценю это, правда. - Эта женщина говорила искренне. Она была из числа тех немногих, кто приходил к ним в дом, не испытывая и тени нездорового любопытства. - Позвольте, я поставлю эти чудесные розы в воду, а потом мы выпьем чаю. Это займет одну минуту.
        - Спасибо, но лучше в другой раз, если можно. Это ведь не светский визит. Вам сейчас надо отдыхать, а не развлекать гостей. - У двери миссис Иджвуд задержалась, вспомнив о чем-то. - Вы как-то сказали, что будете давать уроки моей дочери. Я хотела спросить, вернетесь ли вы к своим урокам, и если да, то согласитесь ли вы сейчас взять ее к себе в ученицы?
        - Ответ будет «да» на оба вопроса. Дайте мне пару-тройку недель, чтобы уладить все дела.
        Когда дверь за посетительницей закрылась, Лаура прижалась лицом к розам. Нежные лепестки приятно холодили ее разгоряченное лицо. Затем она наполнила вазу водой, поставила цветы на столе в библиотеке и застыла на месте, не зная, что делать дальше. Может, ей следует сесть за рояль? Она всегда находила утешение в музыке.
        Уладить все дела, сказала она. Но как их уладишь, если Том замкнулся в себе, Тимми испуган, а фирма, от которой зависит их благосостояние, судя по всему, разваливается?
        Какой-то очередной посетитель звонил в переднюю дверь. Если бы Граф был жив, он услышал бы шаги задолго до того, как человек подошел бы к двери. Его маленькое тельце задрожало бы от возбуждения, он залился бы лаем и завилял своим лохматым хвостом. Лаура пошла открывать дверь.
        - Привет, - сказал Ральф. - Вы мне не позвонили, и я решил не ждать вашего звонка. - Он посмотрел на нее с полупечальной-полунасмешливой улыбкой. - Вы обещали обратиться ко мне за помощью. Только не говорите, что помощь вам не нужна, я все равно не поверю.
        - Ладно, не буду. Проходите сюда, садитесь. Здесь прохладно.
        Она испытывала странное смущение. Он был такой солнечный со своими волосами цвета меди, освещенными солнцем, и милой улыбкой. Слишком солнечный, слишком живой и непринужденный для того, чтобы окунуться в невеселые проблемы их дома. Ей не хотелось говорить о них, и она прямо об этом сказала.
        - На данный момент проблемы кажутся неразрешимыми, а поэтому не стоит портить летний день их обсуждением. Лучше расскажите, как продвигается ваша кампания.
        - Кампания проходит трудно, мы много работаем и мы надеемся, потому что без надежды нельзя. Вот так. Что до вас, Лаура, то неразрешимых проблем не бывает.
        - Кроме смерти.
        - И даже эта проблема разрешима. Вы решаете ее, принимая смерть, свою ли собственную или кого-то другого.
        Она повернула голову, и взгляд ее упал на фотографию Бэда в кожаной рамке. Он сидел в кресле в стиле королевы Анны и выглядел очень представительно. «Куда ни кинешь взгляд в этом доме, повсюду он натыкается на лица умерших членов семьи», - подумала Лаура и у нее непроизвольно вырвалось:
        - Это может лишить тебя иллюзий.
        - Да.
        Односложный ответ прозвучал серьезно и печально, и Лауре стало ясно, что Маккензи понял, какой смысл вложила она в свое высказывание.
        - Нет никого, кто взял бы на себя ответственность за дела нашей фирмы, - снова заговорила она. - Клан, - Лаура с трудом выговорила это слово, - клан забрал Бэда и Питта, так что никого не осталось.
        - Может, ее можно продать.
        - Может быть… О, - воскликнула она, - знаете, чем я совсем недавно занималась? Я раскрутила глобус, закрыла глаза и ткнула в глобус пальцем. Я сказала себе: мы - я и мальчики, уедем в то место, на которое попадет мой палец, - и, скорчив гримаску, объяснила, что этим местом оказалась Патагония.
        - Что ж, места там предостаточно. Пустыня и камни, ветер и полынь.
        - Вы говорите так, будто вы там были.
        - А я и был. Мне было любопытно, и я решил поехать и посмотреть.
        - У меня был знакомый, который обладал любопытством того же рода. Он поехал в Индию, потом в Непал и Тибет. Это было много лет назад, когда туда редко кто ездил.
        Она замолчала, слегка нахмурившись. Ей пришло в голову, что в одном из разговоров с Ральфом она уже упоминала Френсиса, но она не была уверена в этом до конца. Между двумя этими мужчинами было много общего.
        - Значит, вы не поедете в Патагонию.
        - Нет. Скорее всего я вообще никуда не поеду. Просто все это, - она широко повела рукой, - обман Бэда, публичный позор…
        - Это не ваш позор, - быстро перебил ее Ральф.
        - И все равно даже Тимми его чувствует. Я знаю. И он выглядит таким нездоровым и слабым. - Нежелание говорить о своих тревогах отступило, и слова полились потоком. - Он очень тяжело перенес похороны - такое большое эмоциональное напряжение и духота в церкви да еще эта дикая жара. Сегодня утром я отправила его на весь день к другу, который сломал ногу. Так я, по крайней мере, буду уверена, что он будет вести себя спокойно. Но я никогда не знаю, что еще может случиться.
        - Я понимаю. Я ведь пережил все это вместе с Кроуфильдами. У них все так вот и шло вплоть до смерти Питера, - мягко проговорил Ральф, глядя Лауре прямо в лицо.
        Не отводя взгляда, она очень тихо сказала:
        - Я часто думаю о Питере. Вы знали его. Каким он был? Маргарет сказала…
        - Маргарет сказала вам правду. Он был спокойным вдумчивым мальчиком и, став постарше, нисколько не изменился. Во многом он был таким, каким вы описываете Тимми.
        - Они и внешне похожи.
        - Да. Я внимательно приглядывался к Тимми, когда был на похоронах. - Ральф неожиданно улыбнулся. - Возможно, вам будет интересно узнать, что Питер был верующим евреем.
        - Расскажите мне об этом.
        - Он был более религиозен, чем любой другой член его семьи. Они до сих пор об этом вспоминают. Возможно, это объяснялось его возрастом, или болезнью, а может, он просто по натуре был к этому склонен. Я был с ними и в день бар-мицвы, и в день, когда его похоронили.

«На кладбище под звездой Давида», - подумала Лаура. Странный путь он прошел от своего зачатия и рождения до этого места вечного успокоения.
        - Мне легче, чем Маргарет и Артуру, - заметила она. - Питер ушел из жизни, и тут уж ничего не поделаешь, но если бы он был жив и не желал бы иметь со мной ничего общего… - она ненадолго замолчала. - Это было бы невыносимо. Да. Невыносимо.
        - Для них это тоже невыносимо. Они так хотят видеть Тома, Лаура.
        - Несчастные люди. Передайте им, что я в любой момент буду рада видеть их у себя. Теперь ничто не мешает им прийти в наш дом.
        - Может, вам следует спросить сначала Тома?
        - Не знаю. Я не знаю, что с ним делать. Что с ним станет! Он почти не разговаривает со мной. За столом мы сидим в молчании. Я знаю, что у него есть, была девушка, но он и с ней не встречается. Он ни с кем не встречается. Конечно, я понимаю, что прошло еще слишком мало времени после этой трагедии, мы все еще в шоке, а Тому она перевернула всю жизнь, но все же у меня тревожно на душе. Вы бы послушали, как он разговаривал с нашим священником в ту ночь, когда погиб Бэд! Тогда вам стало бы ясно, что я имею в виду. Это было ужасно.
        - Я Тома слышал предостаточно, - ответил Ральф.
        - Вот почта.
        Том вошел так неожиданно, что наверняка слышал последние слова. Он кивнул Ральфу и сразу набросился на Лауру.
        - Ты не в черном.
        - Слишком жарко, Том.
        - Мне, например, не жарко.
        Как и в предыдущие дни, на Томе был темный костюм и черный галстук. Он бросил на Маккензи и мать недобрый взгляд. Лауру охватила тревога, смешанная с негодованием.
        - Куда ты идешь? - спросила она, когда Том направился к передней двери.
        - На улицу.
        - Ты только что вернулся с улицы.
        - Я собираюсь пройтись. Мне тяжело находиться в доме и видеть вещи отца. Может, схожу на кладбище, не знаю.
        - Мне кажется, тебе не стоит этого делать, - негодование уступило место жалости. - Не истязай себя. Отец этого не одобрил бы.
        - Думаю, одобрил бы, особенно если учесть, что я, судя по всему, единственный, кто переживает его смерть, не считая может быть Тимми, но Тимми еще ребенок, так что это совсем не то.
        - Это несправедливо, Том. Напрасно ты говоришь со мной так.
        - Я всего лишь говорю правду. Даже Джим Джонсон проявил больше сочувствия.
        - Да, к клану, - перебил Тома Ральф.
        - Вовсе нет, - негодующе возразил Том. - Я имею в виду письмо с выражением соболезнования, которое он мне прислал. Да и в любом случае, он не связан с кланом, как вам известно.
        - Нет, мне это не известно. Требования, которые он выдвигает, - это по сути дела замаскированные требования клана.
        - Это вы так считаете, мистер Маккензи, - огрызнулся Том.
        Его голос и его поза - подбородок вздернут вверх, руки в карманах - были способны вывести из себя любого взрослого. Лауре как матери стало стыдно, потому что своим поведением Том бросал тень и на нее.
        Ральф вспыхнул. Чувствовалось, что в нем закипает гнев, но ответил он спокойно:
        - Я бы хотел поговорить с тобой о Джонсоне. Ты когда-нибудь спрашивал себя, откуда он берет деньги, чтобы вести такой роскошный образ жизни?
        - Нет. Но вы сам ездите на дорогой машине и живете, думаю, неплохо. Кто-нибудь вас спрашивал, откуда вы берете деньги?
        - Том! - вскричала Лаура, возмущенная подобной наглостью.
        Ральф поднял руку.
        - Не надо, пожалуйста. Он задал хороший вопрос. Том, я легко и охотно могу отчитаться за каждый доллар. Я адвокат, и налоговое управление знает, где искать сведения о моих доходах, если ему это понадобится. Сомневаюсь, что Джонсон может сказать о себе то же самое. Я знаю, что он не отказывается от арабских денег. Им по вкусу его антисемитизм.
        - Я сейчас не веду предвыборную агитацию в пользу Джонсона, хотя вскоре и собираюсь этим заняться. Но сегодня не тот день и я не хочу говорить о Джиме Джонсоне.
        - Хорошо, Том. Почему бы тебе не присесть, и мы поговорили бы о чем-нибудь еще.
        - Честно говоря, мистер Маккензи, мне ни о чем не хочется с вами разговаривать, - ответил Том и остался стоять.
        - Возможно, тебе будет интересно узнать вот что. Час назад был найден водитель той машины, что врезалась тогда в людей, присутствовавших на собрании клана.
        Лаура вздрогнула, Том подался вперед.
        - Кто? Кто он? - воскликнул он.
        - Какой-то фанатик, такой же одержимый, как и члены клана, только находящийся на другом конце политического спектра. В остальном разницы почти никакой.
        Том пропустил это замечание мимо ушей.
        - Как его зовут?
        - Это ты узнаешь из газет, - уклонился от ответа Маккензи. - Я просто подумал, ты вздохнешь с облегчением, узнав, что он предстанет перед судом.
        - Я бы вздохнул с облегчением, узнав, что его повесили.
        - В Америке так не делается. Состоится суд, и если его признают виновным, он понесет заслуженное наказание.
        - Чушь! Хотел бы я добраться до него. Я бы ему показал. Хотите знать, что бы я с ним сделал?
        - Не слишком.
        Когда же это кончится? Лаура переводила умоляющий взгляд с одного на другого.
        - Мне бы хотелось поговорить с тобой, - сказал Ральф. - Думаю, я смог бы помочь тебе, если бы ты мне позволил.
        - Не нуждаюсь я ни в вашей помощи, ни в ваших разговорах, особенно тех, которые вы ведете со мной. Все, чего вы добиваетесь, - это чтобы я сблизился с теми… теми людьми. Меня удивляет, с чего это вы такой большой друг евреев. У вас, наверное, есть и друзья негры?
        - Ты прав, есть.
        Последовало молчание. Лаура видела, что оба хотели бы положить конец разговору, который зашел в тупик. Том первым нарушил молчание.
        - Полагаю, на сегодня достаточно. Я ухожу.
        - Мне искренне жаль, что ты потерял отца, Том, правда, - предпринял еще одну попытку Маккензи. - Мой умер, хотя и не такой страшной смертью, когда я был немногим старше тебя. Может, когда-нибудь, когда ты будешь в другом настроении, мы сможем поговорить об этом.
        - Нет, давайте не будем обманывать самих себя. Можете считать меня невежливым, мистер Маккензи, но лицемерить я не буду. Я никогда и ни о чем не захочу разговаривать с вами и с Кроуфильдами тоже. Можете передать им это.

«Он не станет хлопать дверью, - мелькнула у Лауры неуместная мысль. - Бэд постоянно напоминал ему об этом. Бэд ненавидел, когда хлопали дверьми».
        - Мне очень жаль, - обратился к ней Ральф. - Я пришел с намерением подбодрить вас, а вместо этого все осложнил.
        - Да нет, он все последние дни такой. Он и до смерти Бэда был таким, но Бэд успокаивающе на него действовал. Они постоянно были вместе. Все дело в Кроуфильдах и ни в чем больше.
        - Но они никуда не исчезнут, Лаура.
        - Я знаю. - Кровные узы. Они могут быть проклятием или благословением, но они сохраняются до тех пор, пока обе стороны не захотят разорвать их. А Кроуфильды не хотели. «И я бы не захотела, - подумала Лаура, - будь я на их месте».
        - Интересно, что бы он чувствовал, если бы они не были евреями, - задумчиво проговорил Маккензи.
        - Уверена, он все равно не захотел бы уехать из нашего дома. Но тогда, возможно, он проявлял бы больше любопытства, может, даже захотел бы поближе познакомиться с ними после того как оправился бы от первого потрясения.
        Было видно, что Ральф обеспокоен. Он задумчиво хмурился, о чем-то размышляя. Сложив вместе кончики пальцев и поджав губы, кивал в ответ на какие-то свои мысли. Наконец снова заговорил:
        - Они полны решимости увидеть Тома, чтобы все как-то уладить. Я думаю, я даже уверен, что они будут звонить и писать. А в один прекрасный день просто приедут и позвонят в вашу дверь, как я сегодня. И можете не сомневаться, что в этом случае всем будет очень неприятно.
        - Том скоро вернется в колледж.
        - Они и туда поедут, им это даже удобнее, ближе.
        - Может, нам все-таки придется уехать в Патагонию, - с горечью ответила Лаура.
        - Нет, - запротестовал Ральф и задумчиво добавил: - По-моему, вам стоит устроить еще одну встречу. На этот раз пусть они приедут к вам. Вы же сказали, что будете рады видеть их у себя.
        - Я сказала не подумав. Вы можете представить, чтобы Том был рад их визиту?
        - Нет, конечно, но он разумный молодой человек. Думаю, если вы объясните ему, что один заранее обусловленный визит лучше, чем бесконечные неожиданные наезды, он с этим согласится. Он будет с ними холодно вежлив, но катастрофы я не предвижу. Присутствие Тимми и Холли сыграет свою роль. Отвлечет внимание.
        С некоторым колебанием Лаура согласилась, что попытаться стоит.
        - Если же и эта попытка закончится полным провалом, - привел еще один аргумент Маккензи, - тогда они, по крайней мере, на некоторое время оставят вас в покое. - И, покачав головой, закончил: - Но Маргарет… на нее жалко смотреть.
        Лаура в отчаянии потрясла в воздухе кулаками.
        - Ох, добраться бы мне до того, кто перепутал наших детей, - но тут ей в голову пришла другая мысль. - Хорошо, я приглашу их в воскресенье к ленчу. Вы тоже придете?
        Ральф встал, собираясь уходить.
        - Нет, Лаура, я пас. Как вы сами только что убедились, пытаться нам с Томом найти общий язык все равно что пытаться смешать воду с маслом. Для нас всех будет лучше, если я не приду. Желаю удачи.
        Она открыла переднюю дверь. Улыбнувшись, он повернулся и стал спускаться вниз по ступенькам.
        Лаура наблюдала, как его машина достигла конца подъездной дорожки и выехала на шоссе. «Я пас». Навсегда? Окончательно? Ею овладело печальное чувство - чувство потери. Конечно, мысль о «потере» была абсурдной. Нельзя потерять то, что тебе не принадлежит. Это было как разглядывание витрин в магазинах: ты восхищаешься тем, что видишь, испытываешь смутное желание приобрести ту или иную вещь, но понимая, что это тебе недоступно, проходишь дальше.
        И все же чувство потери не проходило.
        Вскоре после ухода Ральфа вернулся Том, обливавшийся потом в своем темном костюме и галстуке.
        - Итак, он, наконец, ушел. Я уж подумал, что он собирается переселиться к нам.
        - Не надо, Том. Не надо ехидничать. Какой тебе от этого прок? Если только тебе не доставляет удовольствия усугублять наше несчастье.
        - Этот парень ведет свою игру. Я видел, как он смотрел на тебя.
        - А вот это грязный и некрасивый выпад. После похорон твоего отца не прошло и недели. Неужели ты действительно думаешь, что порядочный человек пришел бы сюда с подобными мыслями, даже если предположить, что он меня интересует. А это, - горячо добавила Лаура, - не так.
        - Надеюсь, что не так, - проворчал Том.
        - Единственное, чего я хочу, увидеть вас снова счастливыми. Тебя и Тимми.
        - Тогда, мам, держи этих прилипал подальше отсюда. Маккензи и этих Кроуфильдов. Держи их подальше.
        - Но как я могу это сделать, - теперь Лаура говорила умоляющим тоном. - Ты же знаешь, что я не могу. Если они захотят связаться с тобой, они так и сделают. Поэтому я и подумала: может стоит пригласить их к нам в воскресенье, поговорить, принять какое-то решение, против которого и ты не стал бы возражать.
        - Нет, мам! - Том был близок к истерике. - Я не хочу, чтобы они сюда приходили. Нет!
        - Боже, помоги мне, - вздохнула Лаура и ласково добавила: - Они же твои отец и мать, дорогой, нравится тебе это или нет.
        - Нет! Я не хочу этого слышать, - снова истерично выкрикнул Том. - Никогда не говори этого! Никогда!
        Он выбежал из комнаты. Лаура услышала, как он взбежал по лестнице, а затем за ним с шумом захлопнулась дверь спальни.
        - Боже, помоги мне, - повторила она.


        ГЛАВА 8
        Маргарет положила телефонную трубку и вернулась к столу, где она и Артур допивали послеобеденный кофе.
        - Она приглашает нас на ленч к часу дня в воскресенье. Она настояла на ленче, хотя я просила ее не беспокоиться. Бедная женщина… Какой бы ни был человек ее муж, но она была его женой. И такая ужасная смерть, эти страшные фотографии в газетах…
        - Ральф говорил, что ей еще предстоит решить вопрос с бизнесом. Ральф советует ей продать фирму. Я знаю их дело, вполне надежное, но рынок сейчас плох. Впрочем, кто знает…
        Артур задумался. В последнее время он часто замечал за собой такие минуты забытья. Маргарет прервала молчание:
        - А с Томом все так же плохо, Ральф говорил.
        - Знаю, - Артур кивнул, глядя на жену. - На мальчика удары со всех сторон посыпались. Он, конечно, переживает не только смерть отца, но и то, что тот оказался куклукс-клановцем.
        - Ты думаешь, что и Лаура этого не знала?
        - Ральф говорит, что не знала.
        - Он с ней совсем недавно знаком, а все о ней знает. Как ты думаешь, между ними что-то есть? Она ведь очаровательная женщина. Настоящая красавица.
        - Да, красива, - улыбнулся Артур, - но уверен, что между ними ничего нет. Ральф не стал бы рисковать своей репутацией, завязав роман с замужней женщиной.
        - Но теперь она вдова.
        - Неужели у нас мало забот, кроме любовных дел Ральфа? Давай лучше решим насчет воскресного ленча. Возьмем мы с собой родителей?
        - Нет, не надо в этот раз. Лишняя психологическая нагрузка для Тома. Может быть, не стоило им присутствовать и на первой встрече. Папа такой эмоциональный. Пойдем втроем - я, ты и Холли.
        - И я тоже? - возмущенно вскричала Холли. - Но я не хочу. Этот Том - такой зануда. Просто счастье, что младенцев перепутали, и он нам не достался. Он просто ужасен, разве Питер был такой - небо и земля!
        - Значит, ты не хочешь помочь нам, - мягко упрекнул Артур.
        - Разве я не пыталась? Вела себя вежливо, показала ему собаку, пыталась завязать разговор. Но он не захотел. Я слишком еврейка для Его Королевского Величества!
        - Не надо так, Холли, - мягко убеждала Маргарет, - здесь нужны терпение и время.
        - Ошибаешься, мама. Он полон ненависти. Я видела, как он в нашем доме смотрел на субботние подсвечники. Словно на бомбу или на гремучую змею!
        - Ты все преувеличиваешь. Попытайся представить себя на его месте. Да еще эта ужасная смерть мистера Райса…
        Холли положила локти на стол, уткнула подбородок в ладони и внимательно посмотрела на мать.
        - Я пыталась. Но все время думала о Питере. Будь он жив, как бы он повел себя?
        - Не знаю. Каждый человек - загадка. И про себя не могу сказать, как бы я себя вела и что чувствовала.

«Она постарела, - подумала Холли. - Она так удручена из-за этого проклятого Тома, что уже несколько недель не укладывает волосы в прическу. Тени под глазами…» Раньше мать была похожа на молодую девушку, все говорили, что они с Холли словно сестры, Холли даже иногда немного обижалась. Теперь она рада была бы снова обижаться…
        Артур заговорил, не поворачивая головы от окна:
        - Мы переживаем кризис, Холли. Ты была такая стойкая, когда мы переживали другой кризис… когда наша семья лишилась Питера… Ты теперь - наше утешение, наша поддержка. Наша надежда…
        Волна скорби захлестнула Холли. Последние месяцы принесли ей столько горя, словно судьба захотела взять с нее плату за беспечные годы детства. Может быть, судьба дает ей суровый урок, чтобы научить чему-то?
        Отец все еще стоял, глядя в окно. «Что он видит мысленным взором, - наверное, угрюмое, мятежное лицо своего сына-врага? Отец, проницательный и мудрый, конечно, понимает, что этот сын принесет ему только страдания и боль».
        Вдруг он повернулся. Глаза его, так часто увлажнявшиеся слезами радости или печали, были сухи, во взгляде - усталость, но заговорил он твердо. - Попытаемся еще раз, Маргарет. Если не выйдет, ну, что ж, - зафиксируем еще одну смерть в нашей семье. Больше пытаться не будем. Надо подумать и о Лауре, - ей это тоже тяжело дается. Она столько страдала, не станем ее больше мучить. - Он поцеловал жену в щеку и повернулся к дочери: - Холли, насчет воскресенья. Ты пойдешь, только если сама захочешь. Мы тебя не неволим.
        - Я хочу и пойду, папа, папочка, - спокойно ответила Холли.

        Лаура до пятницы ничего не говорила сыну о предстоящем визите, боялась нового взрыва.
        После бурного объяснения с Ральфом Маккензи особых изменений не было. Том снял траур. Снова начал кашлять Тимми; из-за сильной жары ему нельзя было гулять в саду, и он томился в доме, у телевизора или с книжками. Он стал молчаливым, правда, это было не враждебное молчание Тома, а молчание меланхолическое и подавленное, но оно тоже угнетало Лауру. Она боялась, что мальчик задумается о сложных обстоятельствах смерти Бэда, сначала он просто переживал потерю отца.
        Лаура сообщила о воскресном ленче, когда Том вставал из-за стола, он рывком задвинул свой стул, так, что тот ударился о доску стола, и выкрикнул:
        - Нет! Не хочу знать этих людей.
        Глубоко вдохнув воздух, Лаура сдержала резкий ответ, и, помолчав, начала убеждать Тома:
        - Я понимаю, что ты чувствуешь. Действительно понимаю. Но если бы я не назначила день, они все равно бы пришли, а у тебя в это время могли бы быть в гостях товарищи. Лучше принять их, предварительно договорившись, и поскорее с этим покончить.
        Он покраснел, это был румянец гнева и досады. Она боялась, что он снова вспылит, и спокойно закончила:
        - Ты ведь должен понять, кто они такие, если тебе предлагают выбор.
        - Какой еще выбор! Я вижу, мне эта морока на всю жизнь: я-то выбрал, но они не отстанут!
        - Не загадывай на будущее, Том! Сейчас тебе надо сделать один шаг, а дальше видно будет. Я так поступаю. - И, не удержавшись, добавила: - Мне тоже не так-то уж легко!
        Лицо Тома приняло более мягкое выражение, он кивнул и сказал:
        - О'кей. Я выдержу эту церемонию, если для тебя это будет лучше. Но предупреждаю тебя, что буду молчать. Я их презираю, понимают они это или нет - их дело.
        - Они понимают, - сказала Лаура.
        Ленч в доме Кроуфильдов был изысканный, и Лаура решила, что должна что-нибудь приготовить, ведь эти гости - не пара друзей, которым можно подать «что есть в доме». С Кроуфильдами она, конечно, не сравняется, но подаст несколько вкусных блюд. Лаура даже рада была, что займется делом, которое отвлечет ее от докучливых мыслей.
        Бетти Ли предложила прийти помочь, хоть и в воскресный день, но Лаура деликатно отклонила ее предложение. Странно было думать, что Бетти Ли, которой положили в руки принесенного из больницы маленького Тома, ничего не знает о связанной с ним тайне и о том, каких гостей ждет Лаура. Но даже Тимми отчаянно боялся, что тайна может раскрыться.
        Она начала готовить с пятницы: поставила в морозильник клубничное суфле, подготовила цыпленка с приправами - его оставалось только поставить в духовку - и испекла кукурузный пудинг - любимое блюдо Тома. В воскресенье надо будет сделать салат и испечь бисквиты.
        Лаура несколько часов молча возилась на кухне, Тимми и Том закрылись в своих комнатах. Тишину нарушал только легкий шелест дождя; воздух со дня похорон Бэда был горячий, плотный - ни ветерка.
        Том лежал на диване, слушая стереосистему и листая книжки. Он был достаточно начитан в популярной психологии, чтобы определить свое состояние: депрессия - загнанный внутрь гнев. После неистовых вспышек нервы его истончились и гнев бессильным пленником метался в душе. Глядя в окно на ограду сада, Том и сам чувствовал себя пленником, зверем, загнанным в ловушку. Он проявил слабость, невольно пожалел маму, и теперь должен выдержать этот проклятый воскресный ленч.
        В субботу позвонила Робби.
        - Чудо из чудес! - вскричал Том в трубку. - Как ты догадалась, что я целый день тебя вспоминаю? Клянусь, Робби, с той самой минуты, как я проснулся!
        - Как я догадалась? Ты меня вспоминаешь сегодня, - а я - каждый день, целыми днями напролет! Я тоскую по тебе! Это - физическая боль. Я ее чувствую в сердце.
        - А мне плохо.
        - Но мне кажется, твой отец не хотел бы, чтобы ты печалился, а хотел бы, чтобы ты вернулся к жизни.
        - Ты права. - Он подумал, как было бы хорошо лежать в ее объятиях и рассказать ей обо всем.
        Голос Робби весело зазвенел:
        - А угадай, где я? Я кончила на день раньше и уже вернулась. И у меня теперь отдельная комната. Такая роскошь! Когда ты ко мне приедешь? Сегодня? Завтра?
        Он посмотрел на календарь, черт - завтра воскресенье.
        - Робби, я очень хочу тебя видеть, но в ближайшие два дня не смогу. Моя мать…
        - Да, да, конечно. Твоя бедная мама… Да, золотко, я здесь. Когда сможешь приехать, позвони.
        Они поболтали. С каждой минутой в душе Тома нарастал гнев. Вместо того, чтобы провести день с Робби, он должен принимать этих втируш, назойливых, нахальных, совершенно ему не нужных… Повесив трубку, он в ярости заколотил кулаком по подушке.

        В доме было тихо. Одеваясь к ленчу, Лаура старалась не смотреть в сторону стенного шкафа, где висела одежда Бэда. Надо будет кому-нибудь отдать его костюмы.
        Бэд Райс, «человек, ничего общего не имеющий с политикой». И понемногу все эти годы втягивал он в сферу своих интересов Тома. Лепил из него свое подобие! Это происходило незаметно, как неслышно грызут термиты, пока все не рухнет.
        Душа Лауры была полна горечи. Но в то же время ей было мучительно сознание того, что стройный, крепкий человек, так элегантно носивший свои костюмы, лежит под землей.
        К девяти часам Лаура закончила все дела на кухне и накрыла на стол. Когда она вышла в сад нарезать цветов, ее обдало жаром, солнце светило безжалостно. К полудню обещали сто градусов[По Фаренгейту (Примеч. перев.)] .
        Тимми вышел в сад и предложил помочь ей. Такой славный мальчик, миротворец, всегда старался сгладить острые углы между нею и Томом…
        - Нет, - сказала она ласково, - иди в комнату, в саду слишком жарко. Ты недавно кашлял, вспотеешь - и заболеешь снова. Выпей на кухне соку. Том уже внизу?
        - Не знаю. Дверь у него закрыта.
        Когда в десять тридцать Том еще не спустился вниз, Лаура забеспокоилась. Не надо было их приглашать. Бэд был прав - открой им щелку, они дверь настежь распахнут. А если еще Том снова устроит какую-нибудь каверзу… Лауре хотелось провалиться сквозь пол.
        - Том! - Она постучала в дверь его комнаты. Ответа не было. Она вошла, и еще не прочитав лежащую на виду записку на большом белом листе бумаги, догадалась, что Том уехал.

«Мам, я удираю, - прочла она. - Так лучше для нас обоих. Вернусь через пару дней. Не волнуйся. Не могу я видеть этих людей. Ты ведь понимаешь, что я чувствую, а может быть, не понимаешь. Все равно я тебя люблю».
        - Да, я понимаю, что ты чувствуешь, - сказала она. - Но ты-то не хочешь понять, что чувствую я. И что я скажу этим людям? Как объясню? Ты некрасиво поступил, Том, - упрекнула она отсутствующего сына.
        Лаура подошла к кровати. На тумбочке стояла фотография, которую раньше она видела на письменном столе. Он переставил ее, чтобы видеть ее каждый вечер, засыпая, и утром, просыпаясь. Так вот куда он поехал - к девушке!
        - Ну, и что ты такое? - спросила она изображение. - Хорошенькая, свеженькая, ничего больше. Для него - единственная на свете. Ты помнишь, Лаура, как влюбляются в девятнадцать лет? - Скорей, скорей, ведь можно позвонить и отменить визит… придумать какое-нибудь извинение… - Она поспешно набрала номер - гудки. - Уже уехали. Господи Боже мой, что им сказать? - Скажу правду! - воскликнула она, удивляясь собственным сомнениям. - Скажу правду, и они поймут, что у них ничего не выйдет.
        Тимми на кухне запивал водой свое лекарство. Она спросила его, не знает ли он, куда уехал Том.
        - Нет, мам, не знаю, - ответил он и посмотрел на нее серьезными детскими глазами. - Я все думаю о Томе. Я огорчен за него и рад, что я не такой, как он, а настоящий сын.
        Лаура не поправила его, сказав, что Том - тоже настоящий сын. Она сказала, нахмурившись:
        - Он очень подвел меня! Ты мне поможешь? Веди себя, как гостеприимный хозяин.
        - Нет проблем, мам. Эти люди не имеют ко мне отношения. Мне до них дела нет. Но я буду самым вежливым мальчиком на свете и, может быть, даже ухитрюсь им понравиться.

        - Вот они! - закричал Тимми, высматривавший гостей в окно.
        Лаура увидела, как гости выходят из машины и неторопливо идут по дорожке к дому. Она направилась к двери, мучительно раздумывая, сказать ли об отсутствии Тома сразу или позже.
        Гости, помаргивая от ослепившего их в саду солнца, вошли в холл и обменялись рукопожатиями с Лаурой.
        - Вот Тимми! - сказала она.
        Они пожали руку и Тимми, но Лаура видела, что они всматриваются в глубину комнаты.
        - Мы были огорчены, узнав о вашей потере, - сказала Маргарет.
        - Спасибо за сочувствие, - поблагодарила Лаура. Механический обмен вежливыми фразами…
        - Надеюсь, вы без труда нашли дом? - заметила Лаура.
        - Да, вы очень хорошо объяснили дорогу…
        - Я хотела накрыть стол на веранде, там чудесный вид на наш сад. Но слишком жарко…
        - Да, жара ужасная…
        Часы в гостиной пробили час.
        - Как вы точны! - удивилась Лаура.
        - Это благодаря Артуру, - засмеялась Маргарет. - Я всегда опаздываю.
        Две группы сидели по обеим сторонам камина: трое гостей и Лаура с Тимми; между ними на каминной доске стояла ваза с розами миссис Иджвуд, изливающими нежный аромат. «Как на каком-то групповом портрете ранней американской живописи, - подумала Лаура, - чинно застывшие человеческие фигуры…»
        - Я люблю розы старых сортов, - сказала Маргарет. - Новые гибридные чайные розы ярче и пышнее, но почти не пахнут.
        - Это не из нашего сада, кто-то прислал мне, - уныло отозвалась Лаура и, наконец, решилась. - Тома нет. Он уехал ночью. Я не знала об этом до утра. Когда начала вам звонить, вас уже не было дома.
        - Уехал! - вскричала Маргарет.
        - Наверное, к своей подруге. Он оставил записку.
        - К подруге… - повторила Маргарет.
        - Да, какая-то девушка, с которой он учится в университете. Я о ней ничего не знаю. Он не рассказывает.
        Никто не отозвался на ее слова, но она продолжала:
        - Молодые люди не любят говорить с родителями о своих любовных делах…
        Они словно оцепенели в молчании. Наконец заговорил Артур:
        - Наверное, у вас с ним был какой-то разговор?
        - Ничего особенного. Снова твердил, что не хочет вас видеть, потом согласился встретиться с вами. Я не думала, что он так поступит. Нет, не думала, - мрачно закончила Лаура.
        Маргарет закусила губу; Холли переводила взгляд с матери на отца, словно спрашивая: «Что же дальше?»

«Да, что же дальше? - подумала Лаура. - Эти люди слишком воспитанные, чтобы встать и уйти, хотя они только этого и хотят. И не может же она сказать им: - Я вас понимаю, и не обижусь, если вы уедете…»
        Положение спас Тимми, который звонким голосом заявил:
        - Ну, что ж, пойдемте в столовую? Надеюсь, что все проголодались, а я так словно тигр есть хочу!
        - Милый Тимми! - Лаура ласково погладила его плечо, благодарная за его детскую непосредственность.
        - Все готово! - сказала она с облегчением. - Пожалуйста, подождите минутку, я сбегаю на кухню.
        Теперь выхода не было - все сели за стол, снова в чинных позах американской готической живописи, перед каждым - салфетка органди и два хрустальных бокала. И снова - обмен вежливыми репликами:
        - Мне нравятся старые дома, как ваш… - заметила Маргарет. - Высокие потолки, деревянная обшивка, много каминов…
        - О, я думать не могу о новых домах! - воскликнула Лаура, наливая в бокалы вино из хрустального графина тети Сесилии. - Но в такой жаркий день, как сегодня, лучше было бы принимать вас в современном доме с кондиционером.
        - Ну что вы, - вступила в разговор Холли, - в этой комнате такой чудесный ветерок, я совсем не чувствую жары.
        - Воспитанная девочка, - подумала Лаура. - Умеет «принять мяч» застольной беседы. Полотняное платье светло-вишневого цвета хорошо сшито, и фигурка ладная. Кожа у нее, как у Тома - молочно-белая. Нет, не надо так пристально глядеть на нее, они поймут, что я увидела сходством с Томом. Но и они глаз не могут оторвать от Тимми - увидели в нем Питера… Питер… Это имя - словно удар в грудь… словно электрический шок…
        - Какой вкусный пудинг, - восхитилась Маргарет. - Никогда такого не ела.
        - Это по старинному рецепту, из тетради, где эти рецепты бабушка записывала… или даже прабабушка…
        Боже мой, разве это важно - бабушка или прабабушка?
        На створку окна сел дрозд; птица издала скрипучий крик. Едва слышно звякнула о фарфор вилка. Кто-то разложил бисквит - слышно было, как крошка упала на тарелку. Казалось, никто не находит в себе сил прервать гнетущее молчание; Маргарет приоткрыла губы, но снова сжала их, словно забыв, что хотела сказать. Артур молчал. Мужчины не заботятся о том, чтобы перекатить мяч застольной беседы - пусть себе упадет и лежит на полу. Снова крикнул дрозд.
        И вдруг Лаура резким движением положила свою вилку.
        - Почему мы не говорим о том, что нас тревожит? Все, кроме Артура, застыли в изумлении; он повернулся к Лауре и сказал:
        - Наверное, потому, что на наши вопросы вам нечего ответить, и разговор будет бессмысленным.
        - Тебе не подходит роль пессимиста, - мягко вступилась его жена, - ты ведь всегда ободрял меня.
        - Я надеюсь. Но пора стать реалистами. Чудовищная несправедливость, жертвами которой мы оказались, останется загадкой. Наверное, это сделала нянька, которая уехала на Гаваи. Нам ее не разыскать, да и какой смысл разыскивать? Какой смысл - теперь?
        Тимми слегка раскрыл рот от изумления.
        - А зачем она это сделала? - спросил он Артура.
        - Может быть, нечаянно, - объяснил Артур. - Глупость… небрежность… Беспорядок царил в этой маленькой частной больнице, которая вскоре и закрылась.
        - Я там не родился, - заявил Тимми в порыве самоутверждения.
        Лаура улыбнулась ему:
        - Такое случается едва ли чаще, чем высадка человека на Луне.
        - Да, - подтвердила Маргарет. - Я читала, что лет десять назад такой случай произошел во Франции. В газетах была шумиха. Мне это показалось невероятным.
        - Я удивляюсь, почему сейчас ничего нет в газетах, - заметил Артур. - Даже странно.
        - Наш юрист позаботился об этом, - объяснила Лаура. - Он всех в городе знает, договорился и с газетами, и с больницами… Да и Бэд тоже постарался, чтобы ничего не просочилось; у него были влиятельные друзья, он к ним обратился. Он верил, что это - недоразумение, и оно разъяснится.
        - Но это - правда, мам? - воскликнул Тимми. - Или недоразумение?
        - Это правда, сынок.
        - Пока что они молчат, но вряд ли это надежно, - заметил Артур.
        - О, - вскричала Холли, сжав руки так, что ее браслеты звякнули, - если это будет в газетах, я не вынесу! Просто умру!
        - Ерунда, - строго сказал ей отец, - ты примешь это как взрослая разумная женщина.
        - Во всяком случае, - вздохнула Маргарет, - ты будешь в колледже, далеко отсюда.
        - То, что будут говорить люди, не имеет значения. - Голос Артура звучал гневно. - Только один человек важен для всех нас, его решение. Важно только то, что будет с Томом.
        - Том всегда будет моим братом! - испуганно и сердито закричал Тимми. - Всегда!
        Матери обменялись сочувственными взглядами.
        - Конечно, конечно! - ласково сказала Маргарет и, повернувшись к Лауре, решительно заговорила:
        - Вы, наверное, опасаетесь, что мы заберем Тома, если нам удастся расположить его к себе. Но, помимо того, что нам это вряд ли удастся, мы не хотим этого! Том - ваш, а не наш, так это и должно остаться.
        - Спасибо за искренность, - сказала Лаура. - Меня это действительно волновало - прежде. Теперь волнует другое, вовсе не это. - Она встала. - Кто хочет холодного кофе или чаю? Горячего? У меня все есть.
        - Разрешите мне помочь вам, - предложила Маргарет.
        - Нет, нет, спасибо.
        Теперь, когда напряжение спало, снова заговорили на нейтральные темы - так было безопаснее. Гости похвалили десерт. Потом Маргарет захотела посмотреть сад, они вышли и раскаленный воздух охватил их. Розы не пахли, их лепестки закурчавились, а листья свернулись от жары.
        Женщины вернулись в дом. «Почему они не уезжают? - думала Лаура. - Чего еще хотят?
        Но она знала, что они хотят подольше побыть с Тимми.
        - Почему твой аквариум оплетен проволокой? - спросила мальчика Холли. - Обычно одиннадцатилетние мальчики не интересны восемнадцатилетним девушкам, но она жалеет Тимми и жалеет себя. «Он напоминает ей Питера», - с болью подумала Лаура.
        Зазвенел голосок Тимми:
        - Чтобы собака не выпила воду!
        - У тебя ведь есть собака, Том нам… - Холли не договорила.
        - Теперь уже нет. Она погибла вместе с папой.
        - О, прости, пожалуйста…
        Чуткая, милая девочка…
        В кухне зазвонил телефон.
        - Тимми, подойди! Если меня, скажи, что я перезвоню. - Но Ральф Маккензи просил подозвать к телефону Артура.
        Вслед за ним вышли в холл все остальные. Он отвернулся от телефона и спросил Лауру:
        - Ральф хочет узнать, можно ли ему зайти на несколько минут.
        - Конечно, - спокойно кивнула Лаура, но смятенные мысли вихрем закружились в ее голове: Он хочет прийти? Но ведь он сказал - «Я устраняюсь», и она поняла, что смысл этих слов - конец их отношений… их дружбы… которая утекла, как вода, впитавшаяся в песок. Теперь он хочет прийти, потому что нет Тома… Артур сказал ему… и в интересах Кроуфильдов… Он так заботится о них…
        Словно в подтверждение Маргарет заметила:
        - Как это похоже на Ральфа! Он так старается примирить нас, так чувствует нашу боль.
        - Ральф - Великодушный Принц, - отозвался Артур, - мы все это признаем. Но хватит разговоров на трудные темы. Тимми, ты хочешь завести другую собаку? Холли работает добровольцем в одном приюте для бродячих собак, и мы все туда собираемся. Умерла собака Холли, от старости, - мы ее взяли в дом, когда Холли была двухлетней крошкой. Мы хотим выбрать собаку в приюте. И тебе заодно, если захочешь.
        - Не знаю, хочу ли я, - нахмурил бровки Тимми. - Граф был особенный. Другую собаку я так не полюблю. Не знаю. У меня есть альбом с фотографиями Графа в моей комнате, хотите посмотреть, Холли?
        - Конечно, - сказала девушка и пошла вслед за Тимми; Лаура проводила ее благодарным взглядом.
        - Мальчики в этом возрасте какие-то трогательные, - задумчиво сказала Маргарет. - Девочки взрослеют раньше, в одиннадцать-двенадцать они - уже маленькие женщины. Но мальчики сохраняют детскость, хотя и хотят казаться взрослыми.
        - Да, в Тимми много детского, - согласилась Лаура. - Мне приходится очень следить за ним. Например, он знает, что, если он кашляет кровью, его положат в больницу, - так он это от меня скрывает. Скрывает, когда плохо себя чувствует. Приходится все время следить. Иногда это трудно.
        - Да, мальчишки часто скрытничают, - кивнула Маргарет. - Терпят, пока в штанишки не напустят.
        - В прошлом году он захотел править упряжкой. Конючил и конючил, пока мы не согласились. Ну, и конечно, он не справился и совсем выбился из сил.
        Артур, который во время их разговора уставился в какую-то точку, вдруг спросил:
        - Наверное, тяжело ему сравнить себя с таким крепышом, как Том?
        - Да, - просто ответила Лаура. - Да, конечно. Но Том всегда старался развивать его, научил поднимать небольшие тяжести, занимался с ним гимнастикой, они играли вместе в спортивные игры.
        Снова наступило молчание. Под окном закричал дрозд. «Проклятая птица преследует нас», - подумала Лаура.
        Заговорила Маргарет:
        - Это все словно нереально. Разве это не фантастика, что мы сидим здесь все вместе и говорим о Томе?
        - Да, - согласилась Лаура, - я тоже это чувствую. Но хорошо уже то, что мы не возненавидели друг друга.
        - Много бы в этом было пользы, - резко бросил Артур.
        В эту минуту вошел Ральф Маккензи. Он сел и окинул взглядом собравшихся - у всех троих были спокойные, торжественные лица. Ральф обошелся без вступлений и коротко выразил сожаление, что разговор с Томом не состоялся.
        - Да, - констатировал он, - его, очевидно, с места не сдвинешь.
        - Каменная стена, - усмехнулся Артур. - Нет смысла биться головой. Если Том не хочет встречаться и говорить с нами, что ж, надо с этим примириться.
        Маргарет кусала губы. Перехватив взгляд Лауры, она спросила с наигранным оживлением:
        - Как идет избирательная кампания, Ральф?
        - Отлично. Мы выяснили, что собранием ку-клукс-клана заправляли двое людей Джонсона. Кольцо сжимается, они разоблачат себя, и мы выиграем. Артур повернулся к Лауре и спросил:
        - Вы знаете, что ваш управляющий Питт нагрел руки на ваших делах и причинил ущерб компании?
        - Артур, зачем ты так резко? - вскричала Маргарет.
        - Ничего, Маргарет, Лаура не слабонервная девочка. Фактам надо смотреть в лицо, и она так и поступит.
        - Спасибо, - сказала Лаура. - Я постараюсь.
        - А что случилось с вашей компанией? - спросила Маргарет. - Ральф говорил, что какие-то проблемы…
        - Все можно уладить, - возразил Ральф. - Лаура, я говорил по этому поводу с Артуром. У меня есть идеи, но у него шире деловые контакты.
        - Ну, что ж объединим ваши идеи и мои контакты, - согласился Артур.
        - Спасибо вам обоим! - воскликнула Лаура. - Ведь надо что-то предпринимать. Издержки и заработная плата растут, а дело не идет.
        - Том собирается со временем вступить в дело? - спросил Артур.
        - Нет, - решительно ответила Лаура. - Может быть, он уступил бы настояниям отца, но интересует его только астрономия.
        - А не политика? - настойчиво спрашивал Артур.
        Румянец залил ее щеки.
        - Не знаю. Все это неопределенно.
        - Разве Холли не приехала с вами? - спросил Артура Ральф, отвлекая его от расспросов о Томе.
        - Она у Тимми, они рассматривают фотографии его собаки.
        Лаура пошла позвать Тимми и Холли. Она шла устало, медленно, с облегчением думая, что гости скоро уедут, что она будет играть с Тимми на пианино, ляжет… И никто не будет задавать докучливых вопросов.
        - Что-то вы долго говорили о собаках, - заметила Маргарет. Она тоже устала, чувствовала раздражение и подступающие слезы.

«Наверное, и я так же выгляжу», - подумала Лаура.
        - Да мы не о собаках говорили, - заметила Холли. - Тимми расспрашивал о Питере.
        - О-о! - вырвалось у Лауры.
        - Он спрашивал, как себя чувствовал Питер в одиннадцать лет, зная, что ему так мало осталось жить.
        Все были потрясены. Что тут можно было ответить? Из вопроса было ясно, что Тимми уверен, что смерть ждет его, как и Питера, в восемнадцать лет.
        Ответил Артур. Он сдвинул очки на лоб, вздохнул, подсел к Тимми и заговорил с ним, как будто они были только вдвоем в комнате, двое мужчин.
        - Слушай, - сказал он. - Слушай меня. Конечно, Питер думал о смерти. Но старался и не думать о ней. Мы ведь все умрем, только не знаем, когда. Твой отец не думал о смерти в тот вечер, он рассчитывал вернуться домой через пару часов.

«Ох, не надо, - подумала Лаура. - Рана еще слишком свежа, не надо снимать повязку». Но она не знала, как его остановить.
        - Каждый из нас умрет от болезни или в результате несчастного случая. В твоем случае разница только та, что враг известен - враг, с которым можно бороться. А нам всем враг неизвестен.
        Тимми глядел с сомнением, и все-таки не сводил глаз с Артура.
        - Ты ведь знаешь, что теперь люди с твоей болезнью живут дольше, гораздо дольше. И ученые находят новые способы борьбы с ней, ты слышал о генотерапии?
        - Нет, но Том знает. Он все научные книги читает по моей болезни.
        - Так, - сказал Артур и помолчал. - Ну, что ж, пусть Том об этом почитает. Я знаю только, что ведутся исследования, ведутся в университетах и в Национальных институтах здоровья. Что они делают, я не разбираюсь - я не биолог и не медик. Знаю только, что направление считается перспективным.
        - Почему ж они не лечили Питера?
        - Это - новое направление. Исследования еще не закончены.

«И сейчас еще не закончены», - подумала Лаура, и на глаза ей набежали слезы.
        - Но они скоро закончат? - бодро спросил Тимми.
        Артур умело уклонился от прямого ответа.
        - Они надеются в скором времени закончить. И уж во всяком случае закончат вовремя для тебя.
        - А пока, - сказала Лаура, - он должен строго соблюдать режим.
        - Безусловно, - согласился Артур.
        - А он не всегда соблюдает правила. Он должен соблюдать диету, не перегреваться, не переутомляться.
        - Именно так, - подтвердил Артур.
        - До чего ж некстати дикая жара, - пожаловалась Лаура. - Следовало бы его вывезти из города, а у меня дела, которые надо закончить с юристом. Бумаги…
        Тимми было неприятно, что о нем говорят в его присутствии, словно он - маленький ребенок. Маргарет посмотрела на мужа; тот кивнул, и улыбка осветила его лицо.
        - Если бы Лаура согласилась, и если бы Тимми согласился, - начала Маргарет.
        - На что? - воскликнул Тимми.
        - У нас есть коттедж на берегу озера, - сказала Маргарет. - Мы собирались туда на неделю, но отложили поездку в связи с вашим приглашением. Если ты захочешь, и если твоя мама согласится… Там свежий воздух, на десять градусов прохладнее, чем здесь.
        Вмешалась Холли:
        - Мы будем плавать под парусом, ловить рыбу. А в соседнем коттедже живут два славных парнишки твоего возраста.
        Тимми выглядел заинтересованным. «Ему нужны перемены, нужно что-нибудь интересное», - подумала Лаура. Но ведь она едва знает этих людей. Она бессознательно бросила взгляд на Ральфа, и он ответил на незаданный вопрос:
        - Мохаук - замечательное место. Белый песок на берегу, кругом горы, красота. Тимми понравится.
        О, она помнила белый песчаный берег, солнце и ветер, жужжание пчел в цветущих кустах вокруг домика…
        - Мне понравится! - воскликнул Тимми. - Мам, я хочу поехать!
        - Хорошо, - уступила она и, повернувшись к Кроуфильдам, сказала: - Вы очень добры, не знаю, как вас благодарить!
        - И не надо благодарить, нам это доставит удовольствие. Ну, что ж, нам пора возвращаться домой, упаковать вещи, и рано утром мы сможем ехать.
        - Тогда и ты иди соберись, Тимми, - сказала Лаура. - Пара купальных трусиков, и свитер не забудь.
        Когда он выбежал из комнаты, Маргарет сказала Лауре:
        - Вы не должны за него беспокоиться. Мы знаем, как за ним ухаживать.
        - Я это знаю.
        Когда они уехали, Лаура подумала, как странно все сложилось. Они приехали к ней, чтобы побыть со своим сыном, а уедут, забрав с собой ее сына.
        - Что случилось с Томом? - спросил Ральф. - Если не хотите, не рассказывайте.
        - То же, что и раньше. Он сказал, что не хочет с ними встречаться. Хуже всего было, когда они приехали, и я должна была сказать им, что Тома нет. Я не знала, что будет, Маргарет расплачется или они оба разъярятся. Но они держались достойно.
        - Плакать Маргарет будет дома.
        - Мне так жаль их. Удивительно, что они захотели взять с собой Тимми.
        - Для них Тимми - маленький Питер, они рады снова пережить его детство.
        Ральф все еще стоял в дверях. «Он повернулся ко мне, чтобы вежливо попрощаться», - подумала она. Но он задумчиво посмотрел на нее и сказал:
        - Когда я прихожу сюда, эти высокие старые деревья вокруг дома радуют мне душу, мне жаль, что я здесь не вырос. Когда я представляю себя в саду, в гамаке, с книгой в руках, моя комната кажется мне упаковочным ящиком.
        - Хотите выйти в сад? - машинально пригласила она и сразу же в замешательстве вспомнила его заявление: «Я устраняюсь».
        - Я бы с удовольствием.
        Они прошли через дом на заднюю веранду и сели под деревом. День клонился к вечеру, и жара в тени казалась сносной. Тихо журчали фонтанчики для поливки лужаек, окаймленных флоксами, лилиями, астрами и космиями. Широкий цветочный бордюр переливался многоцветной радугой.
        - Кто ухаживает за садом?
        - Ухаживали Бэд и мальчики… - Лаура вспомнила, что Бэда нет, а Том… Часто ли он теперь будет жить дома? Предчувствие одиночества опахнуло Лауру словно холодный ветер, она закрыла глаза.
        Когда она открыла их, Ральф глядел ей в лицо:
        - Я просил сказать мне, если вам будет нужна помощь, - мягко произнес он. - А вы не просите помочь.
        - Но ведь вы сказали, что устраняетесь, и я поняла, почему.
        - Я говорил о Томе. Почему вы решили, что я говорю о вас?
        Если бы она была слабая и плаксивая женщина, она не вызывала бы в нем такого желания помочь ей, не трогала так его сердце. Но с первой встречи он понял, что она - нежная и стойкая, как шелковистый бархат, прикрывающий стальную броню. И с первой же встречи он недоумевал, что связало ее с мужем, человеком, который стимулировал нравственную порчу собственного сына, - и радовался ей. И по такому человеку она скорбит, - он видит ее омраченное лицо и этот полутраур жаркого дня - длинную черную блузку и белую юбку. Или это - дань приличиям, а не выражение скорби? Может быть, она давно понимала, что такое ее муж, а обстоятельства его смерти еще больше прояснили картину? Тогда смерть мужа не должна была глубоко ранить ее, и если ей нравится другой человек… «Что произойдет между нами? Или ничего не будет?» - спрашивал он себя, стоя рядом с высокой стройной женщиной. Он был выше нее, и она удивленно подняла на него глаза, когда он настойчиво спросил:
        - Чем я могу вам помочь? Скажите, почему вы не хотите сказать? Вы никогда не жалуетесь, держите все в себе.
        Он увидел, как поднятые к нему глаза заволоклись слезами.
        - Да, наверное так и есть. Я словно заперла себя на замок, но как я могу раскрыться? Все так смешалось… и все так изменилось… Смерть Бэда… Говорят, что он умер сразу…надеюсь, что он не страдал… сожалею о нем… Но я его не любила. Он был добр ко мне и любил наших мальчиков, но он не был честен со мною. И я не была честной, жила с ним, не любя. Я восстанавливала свою душу музыкой и любовью к сыновьям. Что теперь станет с моими сыновьями? - Она замолчала, отступила от него и вытерла слезы. - Вы, наверное, шокированы, что вдова в таких обстоятельствах делает подобные признания?
        - Вот именно - в подобных обстоятельствах. Нет, я не шокирован. - Обняв рукой за плечи, он привлек ее к себе.
        Объятие было нежным, это был порыв сострадания, а не любви, но у нее глухо застучало сердце. Если она не отпрянет… Она отпрянула. Да, это не только сострадание. Но разве возможно что-нибудь здесь и сейчас, когда на письменном столе лежит куча конвертов с траурной каймой и ненадписанными еще адресами… Когда мальчики еще так остро переживают потерю отца… Когда Ральф и Том стали злейшими врагами…
        Он прочитал ее мысли. Отпустив ее, он прошептал:
        - Настанет время, Лаура… Настанет время…
        Вечернее небо уже стало темно-голубым; она проводила его до дверей; оба молчали. Он поцеловал ее в щеку и быстро пошел по дорожке.
        Она пошла к дому.
        Летняя ночь наполнилась стрекотанием насекомых, воздух был теплым, как щека ребенка. Лаура стояла у дверей дома, спокойная и задумчивая, глядя на заросли кустов у ограды, которые в сгущающейся темноте казались таинственным лесом.


        ГЛАВА 9
        В субботу ночью Том вскочил с постели и зажег свет. Три часа ночи. Уже воскресенье, в час дня явятся эти люди. Вся орава, как говорила тетя Лилиан. Вспомнив своих теток и их словечки, которые в детстве ему изрядно поднадоели, он вдруг затосковал по этим старым женщинам, настоящим американским леди. Они были бы на его стороне. Черт возьми, он удерет из дому.
        Довольно с него, довольно! Конечно, он низко поступит с мамой, но он никогда не огорчал ее, и на первый раз она должна его простить. Да она и сама виновата перед ним. Он же видит, что между нею и Маккензи, этим ублюдком, который толкает его к Кроуфильдам, что-то есть. Есть, он это чувствует. Мама сама говорила, что у него, Тома, сверхъестественное чутье на чужие секреты.
        Он положил в сумку свои лучшие брюки в обтяжку и красивую рубашку. Сегодня вечером он с Робби пойдет в ресторан. Он сложил пачечку банкнот, сунул их в карман и задернул молнию. Потушил свет и хотел выйти, но вспомнил про белого медведя. Взяв его под мышку, он тихо спустился по лестнице, прислушиваясь, но из спален мамы и Тимми не донеслось ни звука.
        Он взял в гараже машину Бэда. Бедный Бэд…

        Ключ от дома у него был, и, открыв дверь, он поднялся по лестнице, нашел комнату и постучал.
        - Кто там? - послышался сонный голос.
        - Белый медведь! - прорычал он. Она открыла дверь, и он бросил в нее мишкой. Она засмеялась, потом брызнули слезы радости, и они вместе упали на кровать. Он ласкал ее щеки и перебирал волосы, кровь звенела у него в ушах. Ее руки обвились вокруг его шеи.
        - Боже, как мне тебя не хватало! Боже, как я тебя люблю. Томми, мы сто лет были в разлуке!
        Ее гибкие пальцы расстегивали пуговицы, тянули, сдергивали одежду, и вскоре они уже ласкали обнаженное тело, - и Том, и она лежали голые на одеяле. Сначала он словно со стороны видел, как сплетаются тела, руки, ноги, прежде чем погрузиться во тьму, - опустив веки, он неистово прижался к ее губам. Он открыл глаза и, увидев влажный блеск ее глаз, прижался к ее груди и провалился в сладкую черную тьму.
        Весь день они провели в кровати: спали, занимались любовью и снова спали. Вечером они проснулись отдохнувшие, бодрые и счастливые - и умирающие от голода. Из комнаты выходить не стали, сварили кофе и поели пончиков.
        - Чему ты улыбаешься? - потягиваясь, спросила Робби.
        - Тому, что ты у меня такая красивая, прелестная, да еще и умница. Я счастлив.
        - Сколько времени ты у меня останешься?
        - Еще ночь, потом пойду к себе, распакую вещи. Запишусь на лекции и семинары.
        - Нам предстоит важная работа в этом году. - Робби вдруг заговорила серьезно. - Будем помогать на выборах Джиму Джонсону. Он к нам обоим хорошо относится. Это очень, очень важно!
        - Я согласен, - сказал Том.
        Озабоченный взгляд Робби смягчился, она посмотрела на Тома сочувственно и сказала:
        - Я не хочу омрачать наш день, но позволь мне сказать, как я за тебя переживала. Тимми так серьезно болел, а потом - ужасная смерть твоего папы. Это ужасно, ужасно! Виновника стоит сжечь живьем. Без суда и следствия, просто сжечь живьем.
        Том мрачно кивнул.
        - И я хочу тебе сказать, что тоже многое пережила, но выкарабкалась, так что ты не падай духом. Все проходит. У меня был разлад в семье, и брат сел на иглу, я просто с ума сходила. А потом справилась. И ты придешь в себя, хотя теперь тебе трудно поверить в это.
        Он собрался с духом и с трудом выговорил:
        - Робби, я должен тебе что-то сказать.
        Она не расслышала:
        - Правда, чудесная комната? - спросила она его в третий или четвертый раз.
        Он понял, как много значит для нее этот только что обретенный приют, она ведь жила в бедности, и вот впервые - своя, по своему вкусу убранная комната.
        - Робби, сколько ты платишь за комнату? Я ведь тоже ее жилец и буду платить свою долю.
        - Я согласна, но твои средства позволяют? Ведь положение твоей семьи, наверное, изменилось.
        - Нет, я могу платить и буду.
        - Ты такой добрый, Том. И подарки делаешь чудесные. Медведя я назову Том Младший. У-у, какие у него сладостр-растные глаза!
        - О, Робби! Я хотел бы всегда быть здесь с тобой, в этой комнате! - воскликнул он.
        Что-то в его интонации напугало ее, она уронила медведя и уставилась на Тома.
        - Что с тобой? Что с тобой? - встревоженно спрашивала она.
        - Я в отчаянии, - сказал он. - У меня большие проблемы.
        - Расскажи мне. Я тебе помогу. Его ладони вспотели, губы пересохли.
        - Ты, наверное, слышала, что иногда в больнице могут перепутать новорожденных и ребенок попадает не в ту семью?
        - Да, я читала о таком случае в газете, а может быть в журнале.
        Ему показалось, что какой-то комок подступил к горлу, он выпил воды.
        - Ну, - пробормотал он, - не знаю как сказать.
        - Что такое? - Глаза Робби округлились, она тревожно спросила:
        - Так это с тобой случилось? Ты был подменен?
        Он опустил лицо в ладони.
        - Да.
        Последовало долгое молчание. Когда он поднял голову, она плакала.
        - Бедный мой мальчик… Бедный мальчик… Не говори больше об этом… Потом, когда сможешь…
        Она прижалась к нему щекой, он почувствовал, как дрожат ее мокрые ресницы, почувствовал ее сострадание и понял, что может ей все рассказать. Всю эту немыслимую историю…
        - Подумай, какая ирония судьбы - вестником был Ральф Маккензи. Именно он! - окончил Том свою повесть, которой она внимала, не шевельнувшись, не сводя с него взгляда, словно зачарованная.
        - Да, - кивнула Робби. - Этот тип создан для роли недоброго вестника. Но, Бог Всемогущий, какая судьба! Прожить девятнадцать лет и вот однажды обнаружить, что занимаешь в мире чужое место! - Она сжала пальцы в кулачок, так что даже побелели суставы. - Не могу себе представить, что ты почувствовал. Не могу представить себя на твоем месте.
        - Самое странное, - я не чувствую, что был не на своем месте…
        - Скажи, как это приняли твои… родители? Отец? Наверное, такое известие может свести с ума!
        - Мама, конечно, была потрясена, но она стойкая. Скрывала от меня слезы, пыталась успокоить. Ты маму не знаешь, но можешь себе представить, как себя ведут подобные женщины. Ими восхищаешься, и в то же время их спокойствие и выдержка могут свести с ума.
        - А отец?
        - Ну, это другой характер. Реакция была патетическая. Он отказывался признать это. Последние слова, которые я от него услышал:
        - Это - коварный обман, Том! Они тебя хотят одурачить, не верь им!
        Робби наморщила лоб:
        - А что, если он был прав?
        - Как бы я этого хотел! - вздохнул Том. - Нет, исключено. Проделаны все анализы крови, исследование ДНК… И какое-то новейшее обследование, знаешь, которым установили, что сожженные кости принадлежат русскому царю и его семье. И есть результаты всех анализов, сделанных парню, который умер от той же болезни, что у нашего Тимми. Ну, парень моего возраста, которого они, те родители, считали своим сыном. Значит, это он был братом Тимми, а я - нет. Отец, конечно, на самом-то деле не обманывался. Просто не мог примириться.
        - Думаешь, потом он примирился бы?
        - Как знать? Да нет, конечно, вынужден был бы примириться.
        - А ты - примирился, Том? Ну, насколько возможно с этим примириться. Я хочу сказать - самый страшный шок уже позади?
        Он нагнулся и отбросил волосы, закрывшие ее нежное лицо, искаженное волнением.
        - Много дней я мучился, и каждое утро чувствовал, что лучше бы мне не просыпаться. Но я надеялся, что ты мне поможешь пройти через это, Робби.
        - Том, мой Том, как же ты страдал!
        - И это еще не все. - Он уже говорил спокойно, чувствуя, что рядом с ней к нему возвращается его оптимизм. - Эти люди хотят, чтобы я их признал - ну, не знаю, чего именно они еще захотят… Пока только признания.
        - А ты не хочешь?
        - Нет. Но не знаю, как этого избежать. Все убеждают меня, даже мама. Я должен был сегодня встретиться с ними, они придут к нам. Поэтому я сбежал из дому. Посоветуй мне, что делать. Бог мой, как я нуждаюсь в твоем совете.
        - Кто они такие?
        - «Мелкая сошка», как они сами себя называют. Знаешь магазинчик на окраине, ну, там мы с тобой сидели поблизости.
        - Знаю. Кроуфильдов. Я купила у них занавески для этой комнаты и ночную рубашку с черными кружевами. Они оба служат в этом магазине, или только муж служит?
        - Они - владельцы.
        - Владельцы лавки Кроуфильдов? Это - их фамилия?
        - Да, они унаследовали магазин. Кажется, дед создал дело.
        Робби была озадачена.
        - Но ведь они же евреи. Все это знают. Они не могут быть твоими…
        - Могут. Такое уж мое везенье, Робби.
        - Но я не верю, - сказала она, ошеломленно глядя на него. - Не могу поверить…
        - Так оно и есть.
        Она вскочила на ноги и стояла, прижавшись спиной к подоконнику, не отрывая взгляда от Тома.
        - Нет… не может быть… Ты не можешь быть…
        - Папа не хотел верить и ты тоже, - грустно заметил Том.
        - Еврей… Ты - еврей… - Она с трудом выговорила слово, и Том увидел, что она дрожит. Он почувствовал, что и его охватывает дрожь, что у него слабеют ноги и теснит в груди… Как в тот день, когда мама позвала его и сказала ему… И теперь, понимая, какой пронзительной тоской она охвачена, он был с нею нежен и добр.
        - Я испытал это чувство и справился с ним, - сказал он, утешая ее. - Не бойся, ничто не испортит мою жизнь… наши жизни - мою и твою…
        - Еврей, - повторила она, словно не слыша Тома. - Ты еврей. Как ты это ощущаешь?
        - Ощущаю? - Обескураживающий вопрос. - Ну, я почувствовал удивление, когда мне сказали.
        - Ты должен был ощутить себя другим. - Том не узнавал ее голоса, - он словно обесцветился. - Должен был, - повторила она тем же ровным невыразительным тоном.
        - Нет, я не почувствовал себя другим! Я не изменился. Я - такой же, как и был прежде, что бы мне ни рассказали.
        - Ты и прежде должен был чувствовать в себе это! Ты скрывал! - Слезы хлынули из ее глаз.
        - Что ты говоришь, Робби?! - изумился он.
        - Что ты знал это, чувствовал и скрыл от меня! Боялся сказать мне!
        - Боже мой, Робби, клянусь, что я тебе рассказал все как было. Если б я знал и хотел скрыть от тебя, зачем бы я открылся тебе сейчас?
        Она не ответила. Он сделал к ней шаг, она отскочила и прижалась к стене. Щеки ее блестели от слез.
        - Выслушай меня… - молил он. - Помоги мне. Я думал, ты мне поможешь.
        Она не отвечала. Он увидел в ее глазах уже не удивление и растерянность, а неистовый гнев. Он испуганно повторял:
        - Ведь я же твой Том, тот же Том, каким был пять минут назад, до того, как ты узнала… - И он даже рассмеялся неуверенно, словно извиняясь за неудачную шутку.
        - Ты обманул меня, Том, - медленно сказала она, - и я ненавижу самое себя.
        Он не верил своим ушам. Протянув руку, он взывал к ней:
        - Дотронься до моей руки. Это - та же рука, что ласкала тебя.
        - Перестань! Зачем ты напоминаешь? Никогда себе этого не прощу! Что мне сказать людям? Что мне делать?
        - Ты скажешь людям, что я не совершал никакого преступления, и мы будем с тобой вместе, как прежде.
        - Причем тут преступление? Ты знаешь, о чем я говорю!
        Он знал, и он уже понял ее преображение, но продолжал взывать:
        - Робби, дорогая, не говори со мной так… Робби, дорогая…
        Он нежно обнял ее, но она так рванулась из его рук, что он пошатнулся. Вцепившись в спинку стула, он ошеломленно глядел на нее, повторяя:
        - Что это? Что с тобой случилось? Ты так смотришь на меня… словно это не ты.
        - Не сомневайся, это я, - мрачно отозвалась она. - Что ж ты думаешь, я могу смотреть на тебя, как прежде? Ты и вправду так думаешь?
        В отчаянии он воззвал к ее здравому смыслу:
        - Слушай меня… Слушай… Я - тот же Том… Те же руки, то же лицо… Я тот же, что и был… Ну, на меня надели новый ярлычок, - он попытался улыбнуться, но это меня не изменило. Ты ведь любила меня, Робби.
        - В прошлом. Теперь - нет.
        - Неправда, ты - моя частичка. И я часть тебя, мы нераздельны. Мы учились вместе. Ты мной восхищалась. Сколько раз ты мне это говорила!
        - Ты меня обманул, и все это было ложью.
        - Давай посоветуемся с Джимом Джонсоном. Он умный человек. Он подскажет нам, как снова наладить наши отношения.
        - Да что ты ребячишься?! Он мне посоветует отделаться от тебя немедленно.
        Он тоже словно обезумел. В бессильной ярости он обводил комнату глазами, ища какой-то подсказки, какого-то способа заставить ее опомниться… или причинить ей боль. Он схватил лежащую на стуле книгу Гитлера и потряс ею:
        - Если б ты жила там, в то время - ты убила бы меня!
        - Разве я тебя убиваю? - холодно возразила Робби.
        - Убиваешь. Медленно убиваешь.
        - Не надо мелодрамы! - раздраженно вскричала она, дернув плечом. - Противно.
        - Это не мелодрама, а реальная жизнь.
        Они стояли, меряясь взглядами, каждый смотрел на другого, как на врага-незнакомца.
        Робби отступила и вдруг залилась пронзительным смехом:
        - Кроуфильд! Узнала бы моя мамочка! И тебя бы убила, да и меня тоже!
        Он смотрел на ее искривленный рот, ему казалось, что мир обезумел.
        - Ты сошла с ума, весь мир сошел с ума!
        - Ты думаешь? Нет, уж поверь, я в здравом уме. А потому - убирайся. Убирайся немедленно! - Она взвизгнула так пронзительно, что услышали соседи. Раздался стук в стену. Он схватил свою одежду - во время объяснения он был в одних трусах, это делало дикую сцену еще более абсурдной. Она даже не отвернулась, пока он натягивал брюки.
        Он ненавидел ее. Ненавидел так, что понял преступника, убивающего в ослеплении гнева и ненависти. Бежать отсюда… Он ринулся к дверям.
        - Подожди! - окликнула его Робби. - Забери это… - Она протягивала ему «Тома Младшего», белого плюшевого медведя с красивыми карими «сладострастными» глазами. Он выхватил игрушку из ее рук и молча вышел.
        Том гнал машину домой. Глаза его застилала ненависть. Ненависть? - это было бы слишком просто. Его душа полнилась яростью, стыдом и тоской. Он не мог разобраться в этом смятении чувств, понимая одно: он сокрушен, раздавлен. Его Робби, его любимая! Он начал всхлипывать, надеясь, что постовой не задержит его, приняв за подвыпившего водителя. До дома было еще несколько часов езды. Дом, куда снова и снова будут являться проклятые Кроуфильды… Но больше ему некуда было ехать.
        Вдруг он почувствовал голод и остановил машину около закусочной. Заказав гамбургер с жареным картофелем, он с удивлением посмотрел на тарелку, есть он не мог.
        - Что-нибудь не так? - спросила официантка.
        - Нет, все в порядке, - ответил он, заплатил по счету, добавил чаевые и вдруг спросил:
        - У вас есть ребенок?
        - Да… А вам зачем? - ответила она неприязненно.
        - Не волнуйтесь, - сказал он, - я к вам не пристаю. Подождите минуточку. - Он выбежал к машине, достал белого медведя со «сладострастными» глазами и сунул его растерянной женщине. - Отдайте вашему парнишке.
        Изумленно глядя на дорогую игрушку, она пробормотала:
        - Какая прелесть… Ой, извините, что я вам нагрубила.
        - Вы правильно себя вели. Вы были осторожны, и все мы должны остерегаться, пока наш мир и люди - такие, какие они есть.
        Он побежал к машине. Женщина проводила его растерянным взглядом.

        Он добрался домой около полуночи. Ставя машину в гараж, он увидел, что все окна темны, светится только окно музыкальной комнаты. Услышав задумчивые аккорды - она играла Дебюсси - Том понял, что мать опечалена и ищет прибежища в музыке.
        Он боялся войти в дом и сел на ступеньку веранды. На темном небе сияли звезды - ковш Большой Медведицы… Блестящий полукруг, а за ним - загадочная непознанная Вселенная… Вскрикнула птица - затерявшееся в ночи живое существо, которому так же неведомы тайны Вселенной, как и человеку.
        Эта зловещая загадочная Вселенная, этот безумный человеческий мир! Его снова пронзила боль: да, этот мир обезумел! Окровавленное лицо отца… Райс, превратившийся в Кроуфильда… Все перевернулось со дня, когда зловещим вестником явился Маккензи.
        Он встал, отпер дверь и проскользнул в свою комнату. Полулежа на кровати, он думал о том, что в колледж вернуться он не сможет. Встречаться с ней в коридоре, на лекциях… Том увидел на тумбочке фотографию Робби: волосы, встрепанные ветром… сияющая улыбка… Такая счастливая… такая жестокая, беспощадная…
        Он сбросил фотографию на пол, стекло разлетелось. Том схватил изображение Робби и с наслаждением порвал в мелкие клочки. «Пусть тебе кто-нибудь причинит такую же боль, как ты мне причинила…» - подумал он.
        Приятная мечтательная музыка затихла… Том потушил свет, ему хотелось отложить объяснение с матерью до утра. Но она постучала.
        - Том, я слышала, что ты приехал.
        - Я засыпаю, - солгал он.
        Она открыла дверь и зажгла свет. Сейчас увидит разбитое стекло и клочья фотографии на полу, и ему придется все рассказать ей. Мягко, неназойливо, она выспросит все. Но она не стала расспрашивать.
        - Ты ведь написал, что уедешь на несколько дней, - сказала она, сев на стул рядом с кроватью.
        - Прости, мама. Ты, конечно, поняла, почему я сорвался, как сумасшедший.
        - Я поняла.
        Ее спокойный тон заставил его еще глубже почувствовать свою вину.
        - А почему ты сейчас вошел в дом крадучись? Разве ты не хотел поговорить со мной? Боялся, что я рассердилась?
        - Да нет же. Я боялся Тимми разбудить.
        Она слабо улыбнулась.
        - Не обманывай меня, Том. Тебе это не удастся. И мне не удастся обмануть тебя. И сейчас ты знаешь, что хоть я и промолчала, но все увидела.
        Он тоже улыбнулся.
        - А, мусор на полу. Ну, так это заключительный аккорд, я покончил со своей подружкой. Мы как следует поцапались, и я подвел черту.
        - Мне очень жаль. Она ведь замечательная девушка?
        - Думаю - нет. Но все равно больно. Быть отвергнутым - очень тяжело, - горько признал он. - Чувствуешь себя словно в аду.
        - Да, кажется, что пришел конец света.
        - Откуда ты знаешь? Ведь тебя никогда…
        - Молодые думают, что старики никогда не были молодыми.
        Ее голос звучал ласково и успокоительно. Он благодарно посмотрел на нее и вдруг отчаянно вскричал, удивленный собственной вспышкой:
        - Какая ты чудесная мать! И подумать только, что на самом деле, на самом деле… - Он не мог закончить.
        - Но я твоя мать. И всегда буду твоей матерью, - сказала она, смахнув слезы тыльной стороной ладони и, заставив себя улыбнуться, пошутила: - Что-то чересчур много слез у нас в последнее время, ты не находишь? Ну, так что же между вами произошло? - сказала она, посмотрев на пол.
        - Долгая история. Я рассказал ей о себе, о Кроуфильдах, ну, обо всем этом деле.
        - И она узнала, что ты родился евреем.
        - Не говори так, мама.
        - Но она же догадывалась, что ты не из этой шайки «Независимого голоса», которая сродни ку-клукс-клану. Я знала, что ты не можешь быть с ними. Скверная, грязная компания.
        - Да, ты права, - вздохнул он. - Но папа…
        - Должна же я сказать правду.
        - Я хотел бы… чтобы папа был другим. Чтобы не дал себя втянуть в ку-клукс-клан. Я папу любил…
        - Да, для тебя было бы лучше, если бы его не втянули. Не говоря уже о том, что это было бы лучше для него самого. Он подавил в себе много хорошего…
        Том устал от тягостной беседы, голова его разламывалась.
        - Ты оставила дверь открытой. И мы разбудим Тимми.
        - Его здесь нет. Он уехал до следующего воскресенья. Кроуфильды взяли его с собой на озеро.
        Том был поражен, что за дикие вещи происходят!
        - Да, ленч прошел очень удачно. Холли так мило вела себя с Тимми. Она славная девочка. И когда Ральф («Опять Маккензи!» - подумал Том) одобрил эту мысль, я согласилась. Ведь он давно знает эту семью.
        - А Тимми хотел ехать?
        - Конечно, иначе разве я бы его отправила? Ему понравилась вся семья. Думаю, ему там будет хорошо.

«Понравилась семья». Они надвигаются на нас. Выпускают щупальце за щупальцем, словно осьминоги. Брата уже захватили. Нет спасения…
        - Значит, уже не только ты, но и Тимми на их стороне.
        - Не глупи, нет никаких «сторон».
        - Я ненавижу их, - сказал он сквозь стиснутые губы. - Ненавижу. И я не буду встречаться с ними. Никогда!
        - Давай поговорим об этом в другой раз, поздно уже. Спокойной ночи, дорогой мой мальчик.



«Я могу жить как затворник, - думал Том. - Заменю Бэда - возьму на себя его работу по дому и в саду. Буду помогать маме ухаживать за Тимми. Буду читать, заниматься астрономией, а когда-нибудь, окончательно придя в себя, найду работу, самую простую, в отдаленной обсерватории в глухой провинции».
        Да, он понимал, что люди переживают худшие беды. Носят клеймо неизлечимой болезни, как бедняжка Тимми. Но если у человека болит сломанная нога, то разве для него утешение - узнать, что кто-то другой сломал обе ноги?
        И вдруг в темной комнате перед ним словно вспыхнуло видение - лицо Маргарет Кроуфильд. Такое живое и памятное, а ведь он не хотел его запомнить, видит Бог, не хотел. И все-таки видел и ее темные волосы, и золотые серьги в виде маленьких ракушек, полуприкрытых темными локонами. Круглые щеки, растерянные глаза… Губы, накрашенные бледной красновато-коричневой помадой…
        - Будь они прокляты, те недоумки из больницы, которые девятнадцать лет назад направили меня сюда! И будь они благословенны за то, что направили меня сюда…

        В дверь позвонили, когда Том и Лаура в молчании сидели за столом, накрытым к завтраку. Том пошел открыть дверь. Перед ним стояли двое мужчин.
        - Томас Райс? - спросил один из них.
        - Да, в чем дело?
        Щелкнула камера, засняв испуганного, растерянного Тома с полураскрытым ртом.
        - Вот газета, наверное, у вас ее еще нет, - первый протянул ему сложенный газетный лист. Том сразу увидел крупные заголовки:
        - Детей перепутали в больнице… Тайна открылась девятнадцать лет спустя… - Сердце его бешено забилось.
        - Мы хотели бы взять интервью, - вежливо улыбнулся журналист с фотокамерой.
        - Нет! - вскричал Том.
        На крик прибежала Лаура; с одного взгляда ей все стало ясно.
        - Том, иди в комнату, - мягко сказала она. «Она этого ждала», - подумал Том, отходя от двери.
        - Никаких интервью, - спокойно сказала Лаура. Снова щелкнула камера.
        - Но это же сенсация, мадам.
        - Может быть, но это и человеческое страдание.
        Журналист, невозмутимо глядя на Лауру, достал блокнот и ручку.
        - Вы были здесь недавно, когда был убит мой муж, - я запомнила вас. Перестаньте же мучить нашу семью!
        - Публиковать сведения о сенсациях мой служебный долг, и я его выполняю.
        - А мой долг - оградить моего сына. Я не позволю вам причинить ему боль!
        - Но ведь он - не сын вам, миссис Райс. Что вы почувствовали, узнав это через девятнадцать лет? Это был удар для вас?
        - Сейчас вы почувствуете удар, я с размаху приложу дверью по вашему бессовестному лицу! Напишите об этом.
        Она с силой толкнула дверь, журналист отскочил. Том увидел в окно, как оба газетчика поспешно удаляются.
        - Я думал, что они не уйдут и будут заглядывать в окна! - нервно сказал он.
        - К сожалению, Том, они вернутся, и репортеры из других газет тоже наводнят наш дом и дом Кроуфильдов. Будь уверен!
        - В газетах уже напечатали, - сказал он, передавая ей листок, - что же им еще нужно?
        - Человеческое любопытство иссякает не так быстро, сенсации хватит на пару недель. Но как они узнали? Я позвоню мистеру Фордайсу.
        Том прошел в библиотеку и сел, опустив голову и зажав лицо в ладонях. Подняв ее снова, он встретился взглядом с глазами «Черного ирландца» на портрете, глазами своего предка… как он считал раньше.
        - Человеческое любопытство, - думал он, - не такое уж плохое свойство, пока не становишься его объектом. Он слышал голос Лауры, которая разговаривала по телефону на кухне:
        - Я думала, что вам удастся этого избежать, мистер Фордайс… понимаю, что вы не могли гарантировать… Да, но это так ужасно для Тома… сразу после смерти отца… Я рада, что здесь нет Лилиан и Сесилии… Все Пайге так чувствительны к огласке. Все уляжется? Конечно, со временем…
        Послышался щелчок, - Лаура положила трубку. Через минуту она появилась в дверях библиотеки, Том напряженно ждал ее рассказа. Она не сразу заговорила.
        - Сообщение поступило по телефону. Издатель газеты не публиковал его до вчерашнего дня, но информация просочилась, и он не мог ничего поделать. Теперь появятся публикации по всей стране.
        - Кто же сообщил? - спросил Том.
        - Молодой женский голос, она не назвалась. Сообщила все детали; больницу, где родились оба ребенка, фамилии, результаты тестов ДНК, - словом, все. Больница подтвердила сведения.
        - Предательница! - воскликнул Том. - Это она, конечно.
        Лаура положила руку на его плечо и сказала утешающе:
        - Она не только тебя предала, Том, она предала человеческое доверие. Как она смеет думать, - голос Лауры зазвучал страстным обвинением, - что она - выше других людей, таких как Бетти Ли, или Кроуфильды, или… ты, Том? Как ты не разглядел ее!
        - Она была такая яркая, умная, способная… такая необыкновенная… - грустно ответил Том.
        - Так ведь среди пособников Гитлера были люди талантливые и образованные… доктора философии… но все они были люди без сердца и совести.
        Зазвонил телефон, и Лаура встала со словами:
        - Ты сегодня к телефону не подходи! - Он слышал ее голос: - Да, это миссис Райс. Нет, он не может подойти, я ему передам.
        Она бросила трубку, и телефон сразу зазвонил снова.
        - Кто это? - спросил Том.
        - Грязные свиньи, - мрачно ответила она. - Мальчишки из колледжа.
        Да, он мог себе представить издевательские голоса парней из «Независимого голоса»:
«А ну-ка, Том Райс, отбейся, попробуй-ка!»
        Телефон продолжал звонить, словно подлое любопытство всей Америки сфокусировалось на нем, Томасе Райсе. Но Лаура взволнованно говорила с кем-то, - значит, звонит знакомый:
        - Эта ужасная девица, эта нацистка… Он не хочет ходить в колледж…
        Том вышел из столовой, обошел весь дом и заперся в своей комнате. Он глядел в окно на груду камней над могилой Графа и вспомнил Бэда. Клан, призывы стрелять и проливать кровь. Том вспомнил, как он слушал ночью эти призывы с боязливым любопытством, но не принимая их всерьез. Так же слушали другие. А Бэд играл всерьез. Том вспомнил, что он поклялся отомстить за отца, и с горечью понял, что он не сдержал своей клятвы. «Теперь уже не узнать, почему ку-клукс-клан привлек и втянул Бэда, а вот Робби он может понять, - подумал Том. - Раздоры между родителями, - отец сбегал куда угодно от матери, неряхи и ворчуньи, - заброшенность девочки стали причинами ее озлобленности на семью и на весь свет».
        Весь день звонил и дверной звонок, - корреспонденты газет, журналов, радио требовали подробностей истории.
        - У вас есть факты, но вам этого недостаточно, - резко отвечала им Лаура, - вы бы хотели пронзить рентгеновскими лучами наши сердца. Но вы этого не добьетесь, а о нашем выступлении по телевидению и речи быть не может.
        Лаура позвала Тома к ленчу, он ответил, что есть не хочет.
        - Съешь хоть сэндвич, дорогой, не то свалишься с ног.
        Когда они сидели за столом в кухне, появилась взволнованная Бетти Ли, - очевидно, она прочитала газету или слышала по радио. Лаура обняла ее, и они вместе заплакали.
        - Я чувствовала, что грозит беда, еще до того как мистера Бэда убили, - всхлипывала она. - Костями своими чувствовала. Бэби - Том, не слушай ты этих докторов и законников. Твоя мать принесла тебя из роддома и положила в мои руки. На тебе была голубенькая кофточка, что тетя Сесилия связала, и ты был самый красивый бэби на свете, любимчик отца и матери. Я вернулась к вам и останусь у вас теперь.

«Дорогая Бетти Ли. Сколько слез и воспоминаний. Но хорошо, что теток нет здесь, - подумал Том, - не то было бы уж слишком много слез и воспоминаний».
        Усталая и измученная Лаура каким-то чудом сохраняла весь день твердость и спокойствие, у Тома это не получалось. Он встал из-за стола и подошел к окну; сад был облит золотистым вечерним светом. Том вздрогнул, выведенный из задумчивости, - рядом с ним стояла Лаура.
        - Звонил Ральф, - сказала она, не добавляя - «мистер Маккензи». - Он говорил с Артуром Кроуфильдом. Репортеры разыскали их на озере, задавали тысячи вопросов, фотографировали. Они прервали отдых и вернулись домой - дома легче укрыться от этих проныр.
        Том промолчал, и Лаура продолжала:
        - Но Ральф считает, что мы должны принять репортеров, ответить на их вопросы и отделаться от них. Он говорит, что нам незачем избегать гласности, потому что стыдиться нечего. И он прав. - Она задумалась и повторила: - Обычно Ральф бывает прав. Я сказала ему, что ты не вернешься в колледж. Он поговорил со своим приятелем Стивенсоном, директором небольшого превосходного колледжа в Новой Англии. Ты можешь туда поступить, они возьмут тебя, учитывая обстоятельства, и в середине учебного года.
        - «Учитывая обстоятельства»… - повторил про себя Том. - Да, обстоятельства сложные: отец - куклукс-клановец, да к тому же он вовсе и не отец.
        - Ты не возражаешь, чтобы он это устроил, Том? - встревоженно спросила Лаура. - Должно быть, это превосходный колледж.
        Том взглянул в ее усталое лицо. Нет, он не должен причинять ей боль.
        - Да, - сказал он. - Наверное, это мне подойдет.


* * *
        Том провел всю неделю в своей комнате за чтением.
        В субботу привезли домой Тимми. Том услышал за окном шум подъезжавшей машины, голоса двух женщин, спокойный мужской голос и пронзительный крик Тимми:
        - Том! Том!
        Тимми ворвался в комнату Тома.
        - Смотри! Смотри! - вскричал он. - По пятам за Тимми скакал щенок - грязный, лохматый, неуклюжий. Помесь терьера и дворняги, он казался уродом по сравнению с покойным Графом. - Правда, он красавец? Ну рассмотри его! - Тимми нетерпеливо дергал Тома за рукав. - Я назвал его Граф Третий.
        - Почему же Третий? - невольно улыбнулся Том. - Он должен быть Второй.
        - Ну, так лучше звучит. Красавец, правда? Он уже знает свое имя.
        Пес сел и, склонив голову набок, начал разглядывать Тома.
        - Мы взяли его утром в приюте для бродячих собак. Кто-то нашел его на дороге, голодного и перепуганного. Они там в приюте думают, что хозяин его бросил. Ужасно, правда? Он неделю провел в приюте. Его вымыли и кормили, теперь он в отличной форме. Правда, Граф?
        Умные коричневые глаза уставились на Тимми, хвост застучал по полу.
        - Там был чистокровный эрдель, дядя Артур думал, что я возьму его, но я захотел этого. Дядя Артур заплатил им.
        - «Дядя Артур»? Кто научил тебя так его называть?
        - Он сказал мне, что я могу называть их «мистер» и «миссис» - или «дядя» и «тетя», как захочу! И я решил, что лучше «дядя» и «тетя», ведь у нас нет таких родственников, кроме маминых тетушек, а они ведь нам двоюродные бабушки. Они славные, Том. Я чудно провел время у них. Мы плавали на лодке по озеру, пристали к островку и устроили там пикник. Вчера мы вернулись в город, а утром поехали в приют. А дом у них такой приятный, чистенький!
        - Я там был, - сухо заметил Том.
        - Ой, верно, Том! Я забыл. Но как я здорово провел время, Том! Право же, они славные. Дай я тебе расскажу, как мы…
        - Слушай, малыш, лучше не надо. Я не хочу о них знать. - Он сожалел о своей резкости, но ощущение, что сеть, накинутая на его семью этими людьми, сжимается, было невыносимо. «Дядя и тетя»! Сеть сжимается все теснее, и их цель - затянуть в нее его, Тома.
        К изумлению Тома Тимми пожал плечами.
        - Ну и ладно, не будем о них говорить. Но зря ты считаешь, - Тимми посмотрел на Тома удивительно умным взглядом, - что они хотят тебя завлечь. Мы целый вечер говорили об этом с дядей Артуром. Он говорит, что ты взрослый, и волен поступать, как хочешь. И если ты не хочешь иметь с ними дела, то и не надо.
        - Он так сказал?
        - Честное слово, Том. Он умный. Столько всякого знает. И о моей болезни все знает, все прочитал…
        - Ты, что же, думаешь, что папа и мама не читали?
        - Конечно, они тоже, - нетерпеливо перебил его Тимми, - но это новое открытие, всего несколько месяцев разрабатывается. Дядя Артур сказал, что они что-то делают с генами, хотят ввести больному лучшие гены, и будут пробовать со следующего года. И, может быть, лет через пять им удастся… Дядя Артур говорит…
        Том хотел перебить Тимми замечанием, что дядя Артур - не ученый, но пожалел малыша, у которого так радостно сияли глазенки.
        - Ну, что ж, хорошие новости, - заметил он.
        - А мне еще немного лет, и я дождусь, пока они этого добьются!

«Дай Бог, братишка!» - подумал Том.
        - Это назвали «генетическое преобразование». Если бы они это раньше придумали, Питер был бы жив…

«Питер… Другой сын! Да, Питер…»
        - Они мне много рассказывали о Питере. Он был похож на меня. Холли сказала, что он был чудесный брат. Они никогда не ссорились и не дрались. У него был хороший характер.

«Как у тебя, - подумал Том. - Как у нашей мамы».
        - Мы с ней в шахматы играли! Я еще почти не умею, но она меня подучила.

«Шахматы его покорили! Невинный ребенок!» - снова рассердился про себя Том.
        - Сойди вниз, Том. Пожалуйста! Нельзя тебе сидеть здесь одному!
        - Почему нельзя?
        - Потому что это плохая манера - не выходить к гостям. А тетя Маргарет сказала, что у меня хорошие манеры. А я ей сказал, что папа учил меня хорошо себя вести.
        - Да? И как она на это реагировала?
        - Сказала, что это показывает папу с хорошей стороны.
        - А что они еще говорили про отца?
        Тимми нахмурился, вспоминая:
        - Сначала - не помню, а потом дядя Артур сказал, что папа был в клане, и это плохо, но мы должны помнить его хорошие стороны.

«Словно речь доктора Фостера на похоронах отца!» - подумал Том.
        - Ну, спустись же вниз, Том!
        - Мне это трудно, Тимми. Ты и не знаешь, как трудно!
        - Угу, я знаю. Ты расстроен из-за этой девушки. Ты убрал с тумбочки ее фото.
        - Что, и это ты знаешь?! - вскипел Том.
        - Мистер Маккензи рассказал дяде Артуру, и мы говорили об этом. Тетя Маргарет сказала, что тебе трудно примириться, или что-то в этом роде…

«Обсуждают мои личные дела… Делать им нечего…»
        - Она вонючка, Том. Она лгунья. Я читал всю эту чепуху в газетах, брал с твоего письменного стола. И о черных - вздор, разве Бетти Ли - такая? И об иностранцах! Вот мистер Бруно, парикмахер, иностранец, а какой хороший человек! И мистер Футиадес, хозяин кондитерской… Значит, и о евреях - тоже чепуха. Ну и что ж, что ты еврей? Том! Не думай о ней, она - вонючка.
        Милый, невинный малыш, прижимающий к себе щенка.
        - Том! Давай сойдем вниз.
        - О'кей, малыш. Иди, я приду.
        На длинной веранде три женщины сидели за столом и разговаривали, а Артур Кроуфильд стоял у окна и глядел в сад. Тимми подбежал к нему, Том, поздоровавшись, сел на скамейку между двумя группами. Он заметил, что все присутствующие словно сговорились не обременять его излишним вниманием.
        Он сидел, весь напряженный, весь обратившись в слух и поглядывая уголками глаз то в одну, то в другую сторону.
        Женщины говорили о драгоценностях: мать рассказывала о том, как ее тетки, отправившиеся в кругосветное путешествие, высматривают в ювелирных лавочках всякие диковины.
        - Особенно Лилиан - у нее острый глаз и вкус замечательный. Смотрите, что она мне только что прислала из Бангкока! Все мои украшения - ее подарки.
        - Красота какая! - звонким приятным голоском воскликнула Холли. - Эти лепестки не спаяны?
        - Потрогайте! - ответила Лаура с улыбкой. Головка с глянцевитыми волосами нагнулась к Лауре, белые пальчики перебирали золотые лепестки.

«Только евреи любят золото, - фыркала Робби. - Услышали бы это Лилиан и Сесилия!» - подумал Том.
        - Оно замечательно выглядит на вас, - сказала Холли. - У вас такая стройная длинная шея. Я хотела бы иметь такую, на мне ожерелья так красиво не смотрятся!
        Лаура снова улыбнулась.

«Ей нравится девушка, - подумал Том. - И она так добра к Тимми…»
        Артур отошел от окна и подошел к женщинам мимо Тома, словно не замечая его.
        - Мне кажется, я нашел вам покупателя, - сказал он Лауре. - Мой знакомый мебельщик хочет расширить дело. Я поговорю с ним, мне кажется, ваши условия ему подойдут.
        Том уставился в пол, мрачный и молчаливый. За что на него свалился этот двойной удар? - думал он. - Его родители - чужие, новые родители - евреи, сестра - еврейка!
        - Да, - ответила Лаура Артуру. - Сначала это была фирма «Пайге», потом - «Пайге и Райс», потом - «Райс и сын», а теперь…
        - Другого пути нет, - мягко возразил Артур. Он отошел от стола и приблизился к сидящему у стены Тому, тот вздрогнул. Может быть, он ждал, что Том заговорит с ним, но тот молчал, и Артур начал первый:
        - Я сожалею о… - Он запнулся, не зная, сказать ли «ваш отец» или «Бэд», что было бы слишком фамильярно. В конце концов он выговорил: - Сожалею о случившемся. Ужасная, жестокая смерть.
        - Как вы можете сожалеть о нем, - ведь он был в ку-клукс-клане, - язвительно отозвался Том.
        - Нельзя отвечать на насилие насилием, даже по отношению к членам клана, исповедующим насилие.
        - Но они же хотят вас уничтожить, - сказал Том.
        - Знаю.
        - Тогда я не могу понять…
        - Поймете когда-нибудь, - сурово возразил ему Артур.

«Какой странный человек! И он - мой отец…» - подумал Том, и это слово отдалось в его сердце ударом, как при первой встрече. Том не мог отвести взгляд от этого человека с мигающими из-под очков глазами, нахмурившегося, словно он что-то не одобрял или не мог решить трудную задачу.
        - Не думайте, что я - святой подвижник. Нет, всепрощение мне чуждо. - Четкость и выразительность речи Артура удивила Тома. - Я только считаю, что нельзя направлять свой автомобиль в толпу, в гущу живых людей. Если это возможно, - значит, мы живем по закону джунглей. Но хватит об этом. Я хочу поговорить о вас, Том. О нас.
        - Спасибо, что подарили Тимми собаку, - стесненно выговорил Том. - Он так доволен.
        - Я рад. Но я - о другом. Поймите, Том, вы не должны сближаться с нами, если не хотите этого. Уясните себе это. Но поймите для самого себя - эти предубеждения разрушат вашу душу, разъедят ее словно серная кислота. И вы погибнете, как ваш отец.
        - Он был неплохой человек! - запротестовал Том.
        - Да, это так, но он позволил, чтобы его сбили с толку плохие люди. Как это случилось со многими в Германии. Вы слышали, что перенес Альберт, мой тесть? И он до сих пор верит в человеческую доброту, как верила Анна Франк, голландская еврейка, девочка, погибшая в концлагере, два года юности которой прошли в наглухо запертом доме, где ее семья укрывалась от нацистов. Альберт считает, что людей надо научить доброте.

«Странные люди», - подумал Том и, вспомнив проповедь доктора Фостера, невольно улыбнулся.
        - Чему вы улыбаетесь? - спросил Артур.
        - Ваш тесть говорит то же, к чему призывают в воскресной школе.
        - Так ведь в этом нет ничего удивительного. Женщины стали прислушиваться к разговору; это было неприятно Тому, и у него вспотели ладони.
        Артур замолчал, и Том потупился, снова ощущая смятение. Смерть Бэда… его ужасная смерть. А мать гладит руку этой девушки-еврейки… Холли могла бы быть одной из тех, кому Робби и ее товарищи по группе посылали издевательские и угрожающие письма. Том никогда не принимал в этом участия. Он как будто слышал насмешливый хохот Робби, видел ее презрительный взгляд, обращенный на него, которого она «любила», блестящими способностями которого восхищалась… Неистовый гнев снова запылал в его душе.
        - Что касается вашей веры… если вы верите, а я надеюсь, что вы верите… - продолжал Артур, - то я надеюсь, что вы ее сохраните в своем сердце. Питер сохранил свою… нашу веру до самой смерти. - Лицо Артура омрачилось. - А вы по-прежнему интересуетесь астрономией? - спросил он Тома. Том кивнул. - Эта наука расширяет кругозор. В свете истинного знания расистская ненависть кажется дикой, нелепой, бессмысленной. Прочитали вы книгу, которую я вам прислал?
        - Я ее разорвал, - смущенно признался Том.
        Артур выпрямился.
        - Это можно понять. Ничего, я пришлю другую, если вы захотите. Не надо уклончивых ответов, - если вы не захотите, я не буду настаивать.
        - Пришлите, - сказал Том и снова подумал, какой это необычный человек. И до чего не похож на Бэда. Окажись Бэд в подобном положении, разве он вел бы себя так выдержанно, так достойно? «Если бы я вырос рядом с ним, а не с Бэдом, - подумал Том, - я был бы другим. Но такой отец не стал бы мне настолько близким, как Бэд, который шутил, охотился со мной, ловил рыбу, играл в мяч… Бэд был отец-товарищ… Но все это в прошлом. Сегодня я живу и буду жить без Бэда».
        - Жизнь - особа со странностями, - сказал Артур, словно забавляясь этой мыслью. - Небрежность няньки отдала Питера в семью, где он стал правоверным евреем, а тебе подарила добрую мать Лауру и славного братишку Тимми. Мы с ним друзья, знаешь?
        - Он говорил мне, - отозвался Том, не возражая против обращения на «ты».
        - Дай мне руку… - Артур взял руку Тома в обе свои и заглянул ему в глаза. - Бог да благословит тебя, - сказал он.
        Том едва не заплакал, но сдержал себя. Еще в детстве, когда он упал с трехколесного велосипеда, Бэд объяснил ему, что слезы - позор для мужчины. И все-таки он почувствовал, что глаза его увлажнились.
        - Не пойму, что со мной, - пробормотал он.
        И тут вдруг к нему ринулась Маргарет - маленькая, на голову ниже Тома. Она обняла его, и он, нагнув голову, смотрел на это круглое румяное лицо, огромные влажные глаза, кудрявые волосы, падающие на одну щеку, почти прикрывающие золотую сережку в форме раковинки. Словно вспышка света озарила его душу. «Это - благословение, - подумал он смятенно, - приобщение к таинству».
        - Я сожалею, - пробормотал он, - сожалею, что вас огорчал.
        Она прижала пальцы к его губам:
        - Ничего, теперь все хорошо, все хорошо.
        Глядя поверх головы Маргарет, он увидел Лауру, радостно глядящую на него полными слез глазами. Всю жизнь она понимала его, и сейчас поняла, как он боялся, что эта сцена причинит ей боль, и воскликнула:
        - О, Том, разве в твоем сердце мало места - ты можешь любить нас всех, не только меня одну! Я так счастлива за тебя! Не бойся, нам будет хорошо всем вместе!
        Разрядку сумела внести Холли.
        - Боже, - воскликнула она, - здесь столько воды, что увядшая трава зазеленеет, давайте польем лужайку! - и она потрясла за окном свой насквозь мокрый носовой платочек.
        Все весело рассмеялись, и как раз в этот момент Граф Третий поднял ногу и окропил пол веранды.
        - Еще вода! - восхищенно закричала Холли.
        Тимми быстро схватил щенка и отнес на лужайку.
        - Мама, мама, - закричал он, - на той неделе я его научу! Прости, пожалуйста!
        Теперь смеялись все, и Том, глядя на Холли, подумал, что Тимми, наверное, прав, она - девушка что надо.
        - Наверное, надо позвонить Ральфу? - спросил Артур, глядя на Лауру.
        - Почему же не позвонить, - отозвалась она, отвернувшись, чтобы скрыть смущение.
        - Он так много сделал для того, чтобы все пришли к соглашению, - заметила Маргарет.
        - Том, - воскликнула Лаура, - принеси из погреба бутылку шампанского! Этот день надо отметить.


        ГЛАВА 10
        На светящемся циферблате часов было пять минут шестого. Лаура выскользнула из кровати в бывшей комнате тети Сесилии. Немыслимо было бы делить с Ральфом супружескую спальню Лауры и Бэда, - эта комната сейчас переделывается в гостиную. Ральф еще спал в высокой старинной кровати из дерева «птичий глаз». Он не пошевельнулся, когда она встала с кровати, накинула халат и, выйдя из спальни, спустилась вниз.
        Ее легкая поступь не ускользнула от чуткого слуха Графа Третьего, который выбежал из комнаты Тимми и последовал за Лаурой в кухню. Она ласково потрепала его между ушами и счастливо улыбнулась. Нет, она не предполагала заранее, что предложит Ральфу провести ночь после выборов в своем доме. Она не думала… но надеялась, что решится на это.
        Лаура радостно улыбнулась.
        - Ну что, Граф, мы выиграли выборы? - спросила она собаку, заваривая себе густой крепкий кофе.
        Лаура не надеялась, что к ней когда-нибудь вернется это светлое ликование, которое сейчас переполняло ее душу, - чувство, которое она испытывала в молодости, которое исчезло много лет назад, потускнело, забылось.
        За окном светлело ноябрьское утро. Над оградой и над крышей старого дома Элкотов четко вырисовывались в небе обнаженные ветви высоких деревьев.
        Лаура с наслаждением пила маленькими глоточками горячий кофе, в памяти словно прокручивался фильм событий вчерашнего дня. Сообщения о выборах на экране телевизора, телефонные звонки, противоречивые слухи, беспокойные лица, гости приходят, уходят, обсуждают новости. И, наконец, поздним вечером, около полуночи - известие о победе, ликование, музыка, воздушные шары, выпущенные в небо, восторженный шум.
        И час спустя - приход Ральфа:
        - Я сбежал ото всех, хочу быть только с тобой. Воспоминания последних недель - отъезд Тома, его прояснившийся взгляд, гордо поднятая голова. Он успокоился, вернулся к жизни.
        И его телефонные звонки из нового колледжа: бодрый голос, рассказы о новых друзьях, об успехах в изучении астрономии.
        - Не волнуйся за меня, мама. Честное слово, я справлюсь с этим.
        И Тимми - полный надежды, Тимми, которому посреди детских радостей уже не является мысль о неизлечимой болезни. Благодарение Богу, надежда растет и крепнет. И старые тетки, вернувшиеся во Флориду из кругосветного путешествия, внимающие удивительной истории Питера и Тома, еще не понявшие ее до конца, - а можно ли ее понять до конца?
        Особенно потрясло их сообщение о Бэде.
        - Ку-клукс-клан! Он же был настоящий джентльмен! - сетовала Сесилия, такая деловая - и такая наивная. - Джентльмен в полном смысле слова! Никогда бы не поверила!
        Отношение теток к Ральфу… Лилиан, прежде - энтузиастка Джима Джонсона, теперь благосклонно кивает Ральфу.
        - Если бы мы жили в вашем штате, мы голосовали бы за вас.
        Ральф со скрытой усмешкой поглядывает на Лауру, словно забавляясь. Но он любит ее теток, успокоила она себя.
        - Вам надо пожениться, - изрекает Лилиан. - Конечно, через год - надо соблюсти приличия.
        - Свадьбу устроите в доме, - подхватывает Сесилия. - В узком кругу, в соответствии с обстоятельствами. Да, такой мужчина - завидная добыча, дорогая!

«Боже, в наше время еще можно услышать подобные выражения!» - подумала Лаура.
        - Вы опережаете события, - говорит она вслух. - Еще и речи нет о свадьбе.
        - О, но у меня предчувствие, - романтически вздыхает Сесилия.
        - Что ты здесь делаешь так рано? - спросил Ральф, спустившись в кухню.
        - Сижу и думаю. Я так счастлива, что ты выиграл.
        - Да, эту битву выиграл. Но война против джонсонов не закончена, ни здесь, ни в Боснии.
        - Да, и та, и другая - скверные войны.
        - Конечно. Мы знаем, что они создают множество групп под разными именами, распространяют неонацистскую литературу, вовлекают молодежь. Они распространяются как болезнь, как вирус.
        - Слава Богу, Том преодолел этот вирус.
        - Да, это так, - отозвался Ральф. - Ты получила от него известие?
        - Хорошее. Знаешь, колледж Холли в трех часах езды, и Том занял у приятеля машину, чтобы съездить к ней. Он пригласил ее на ленч, и все прошло очень хорошо. Приятель сказал ему, что она «хорошенькая девчонка», а когда Том рассказал ему свою историю, то отнесся к ней, по выражению Тома, «вполне нормально». И другие его однокурсники тоже.
        - Том хороший парень, я всегда так считал. Одно время он был очень настроен против меня, я даже боялся, что не смогу больше приходить к тебе. - Ральф помолчал, обдумывая прошлое. - Никогда не забуду тот день, когда я явился в твой дом с этими ужасными известиями. Я не представлял, как расскажу вам об этом. У меня сердце готово было выскочить.
        - А выглядел ты спокойным.
        - Это профессиональная выдержка.
        - Ты - добрый. Ты - это ты, причем тут твоя профессия…
        Он сжал ее руку.
        - За короткий срок мы прошли долгий путь, Лаура.
        Он смотрел на нее так проникновенно, с такой страстной серьезностью, что у нее защемило сердце.
        - Я говорила тебе однажды, - задумчиво сказала она, - а может быть, мне только кажется, что говорила… Я верю, у каждого в этом мире есть «другое я», и он должен искать и найти его. Я сразу поняла, что нашла это в тебе. При первой же встрече…
        - И ты испытала такое чувство впервые?
        - Я прожила полную женскую судьбу, но такого, как с тобой, - не было. В точности такого.
        - Значит, все-таки?..
        - Однажды.
        - Я не расспрашиваю.
        - Это старая история. Она давно кончена и прожита. Так же как кончена и прожита моя судьба как миссис Омер Райс. Может быть, она окончилась даже раньше, чем я поняла это.

«До того, - подумала она, - как я узнала о безмерном обмане моего супруга… до того я уже предчувствовала это…»
        Наверное, она сегодня доскажет Ральфу эту историю… но позже, позже… Весь день еще впереди.
        - Ты не будешь работать сегодня?
        - Нет. Имею право отдохнуть хоть один день после победы на выборах.
        - А что ты будешь делать?
        - Знаешь что? Я бы хотел вернуться наверх.
        - Да, - счастливо улыбнулась она, - «вернуться наверх». «Это правильно, - думала Лаура, - это логическое развитие пути друг к другу с того момента, когда мы сидели вместе в кафе «Феникс», и я подумала, что он похож на Авраама Линкольна. Абсурд - Линкольн, родившийся к югу от Мэсон-Диксон».
        - Чему ты смеешься? - спросил он.
        - Просто улыбаюсь…
        Они поднялись в спальню, и в дверях он крепко сжал ее в объятиях. Глядя в его блестящие счастливые глаза, она подумала, что обрела его навсегда и никогда не потеряет.

        После обеда они сидели на веранде. Ральф перебирал струны гитары, которую когда-то, несколько лет назад, засунула на полку тетя Сесилия. Густой звук задрожал в воздухе. Вдруг Лаура положила руку на его пальцы.
        - У меня есть письмо, которое пришло три дня назад. Но я не хотела тебя беспокоить до выборов.
        - Беспокоить? В письме плохие новости?
        - Сам решишь, какие. Прочитаешь? Или я тебе прочитаю?
        - Прочитай ты, пожалуйста.
        Она вынула листок из конверта и начала читать напряженным, словно не знакомым ему голосом:
        - Отправитель - Френсис Элкот, Нью-Йорк. Вот письмо:



«Дорогая Лаура!
        Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых. Завтра мне предстоит операция на сердце, и мне не верится, что я переживу ее. Наверное, я умру - ведь я уже достиг возраста, в котором умер мой отец. Элкоты недолговечны. Если я останусь в живых, мой поверенный уничтожит это письмо. Тогда я приеду к тебе и сам расскажу то, что скрывал долгие годы.
        После того, как я покинул родной дом, я возвращался два или три раза, но не находил в себе мужества встретиться с тобой. Поверишь ли, - подходил к твоему дому, смотрел на колокольчик… и не звонил.
        За прошедшие годы было несколько «эпизодов», после которых меня вновь одолевали неотступные мысли о тебе, Лаура.
        Я полюбил тебя еще десятилетней девочкой, и любил всю жизнь. Когда тебе минуло девятнадцать… помнишь, как я приехал домой, увидел, как ты шла ко мне по лужайке… Это было словно взрыв, словно пламенный фейерверк, танцующий в ночном небе, - мы оба поняли, что любим друг друга. На следующий день ты играла «Маленькую ночную серенаду», бросала крошки птицам на берегу, и мы… но остальное ты помнишь. Перейду к существу дела. Я получал известия из дому; я узнал, что ты овдовела; прочитал в газетах историю о младенцах Кроуфильдов и Райсов.
        Дорогая Лаура, я не в силах писать дальше, но я должен.
        Обмен младенцев, это жестокое, ужасное, немыслимое деяние… совершил я.
        Я вижу, как ты испуганная и разгневанная дрожишь, читая эти строки, не веришь своим глазам, не веришь, что кто-то мог поступить так низко, так ужасно.
        Я расскажу тебе. Это не был коварный замысел, это было внезапное побуждение, и через десять минут я уже раскаивался в нем, но изменить сделанное было уже невозможно.
        В тот вечер, когда я посетил тебя в больнице, где ты лежала с новорожденным, я знал правду, ужасную для тебя… о чем не в силах был рассказать… не должен был рассказывать… Я тогда вернулся в город на похороны отца. Я разбирал его бумаги с надписями «сохранить» или «уничтожить» и наткнулся на папку, относящуюся к семье твоего мужа. Ты, наверное, знала, что родная сестра твоего мужа умерла в детстве, дядя - в двадцать один год, и один из двоюродных братьев его отца тоже умер в ранней молодости. Но ты не знаешь, что все они умерли от цистофиброза. Отец описал в историях болезни все эти случаи, а кроме того в папке была запись разговора отца с Омером Райсом, - разговор произошел до его женитьбы на тебе. Отец настоятельно советовал ему никогда не заводить детей. Лаура, я никогда не написал бы тебе об этом, будь твой муж жив, - я не хотел разрушать твой брак, который считал счастливым».

        Лаура опустила письмо и, нахмурив брови, посмотрела на Ральфа. - Я должна была бы негодовать. Но я чувствую только тягостное недоумение - как Бэд мог обречь своих… наших неродившихся детей? Почему я не в силах негодовать?
        - Потому что это было бы бесполезно, - отозвался Ральф. - Узнай ты это, когда он был жив, ты была бы в ярости. Но и тогда это было бы бессмысленно. Продолжай, - мягко сказал он.



«Я навестил тебя в больнице, и ты, счастливая и гордая мать, захотела показать мне своего сына. Выполняя твою просьбу, я пошел в детскую комнату. Там дежурила только одна няня, - больница была маленькая и персонал немногочисленный. Я назвал себя, и она показала мне ребенка. Он заливался плачем. Нянька сказала мне, что доктор на всякий случай сделал рентгеновские снимки, хотя думает, что это просто колика. Снимки, по мнению доктора, не показали никаких отклонений.
        Няня попросила меня побыть минут десять в детской, пока она не поговорит по телефону. Она знала моего отца, известного в городе врача, и не имела оснований не доверять мне.
        Оставшись один, я подошел к письменному столу и посмотрел рентгеновские снимки твоего ребенка. Я сразу увидел там то, чего боялся: утолщение тонких кишок, суженную толстую кишку и прочие признаки цистофиброза. Старый провинциальный врач не мог их распознать - болезнь была редкостная, еще малоизвестная в медицине. Ею занимался мой отец; я тоже начал ее исследовать.
        Я словно потерял рассудок. Одна мысль горела в моем мозгу - уберечь тебя от трагедии.
        Я огляделся в небольшой детской и, увидев еще одну колыбель с мальчиком, решил обменять младенцев. Я обменял им браслетки с именами и передвинул колыбельки. Когда нянька вернулась, все было как прежде, только двое краснокожих лысых младенцев поменялись судьбами.
        Не возникло никаких подозрений. Мой поступок был настолько немыслим, кто мог бы такое предположить?
        Несколько раз, приезжая в город, я видел в твоем саду крепкого здорового мальчика… Знал, что ты счастлива и гордишься сыном.
        Потом я узнал через знакомых о том, что у тебя родился второй ребенок, и он болен. Мои чувства пришли в смятение, - я все сильнее ощущал свою вину перед людьми, судьбы которых я нарушил. Перед теми, которые растили твоего старшего сына.
        И однажды я их увидел - Кроуфильды привезли ребенка в Нью-Йорк и обратились ко мне, зная, что я исследую эту болезнь. Я должен был все рассказать им, но у меня не хватило духу. Я направил их в медицинский центр ближе к их городу, и там они лечили мальчика. Остальное ты знаешь. Вот и все. Я посвятил свою жизнь искуплению своего злого дела - лечению бедных пациентов, благотворительности. Но это, конечно, не загладит мою вину. Прости меня, если можешь, Лаура, и пусть простят - хоть малую долю моей вины - те, другие родители».

        Лаура положила листок на колени. В саду каркнула ворона, тявкнул щенок. Двое на веранде словно застыли в молчании.
        Наконец, Лаура очнулась и сказала:
        - Это все. Там еще только подпись.
        - Френсис Элкот. Так это был он, - глухо отозвался Ральф.
        - Он жил в этом доме за оградой.
        - Ты часто вспоминаешь о нем?
        - Редко. Это - зажившая рана. Правда, после того, как я тебя встретила, - ты не обидишься? - Я вспоминаю его со странным чувством, что ты на него похож.
        - Ты забыла, что уже говорила мне об этом. Но ты не рассказывала мне, почему вы расстались.
        - Очень просто. Он от меня отказался.
        - Вот глупец! Я бы ради тебя от выборов отказался. От чего угодно. Ты мне веришь? Веришь?
        Она посмотрела на него. Сумерки за окном сгущались, но она увидела в его взгляде тревогу.
        - Верю, Ральф.
        - Какая трагедия! Минутный порыв - и тяжкое бремя вины на всю жизнь…
        - Да, хотя в его жизни была слава, успехи в науке, заслуженное уважение…
        - Как воспримут этот рассказ Артур и Маргарет?
        - Я уже рассказала им. И Тому. Они изумляются странности переплетения людских судеб, но считают, что лучше знать все, как было, хоть и нельзя ничего изменить. Маргарет сказала: «Теперь отдохнем от наших бед и постараемся забыть».
        - Она - сама доброта, - заметил Ральф.
        - Да, - согласилась Лаура, - если бы она не была такой, все сложилось бы иначе. Они без ума от Тимми. Хотят свозить его в Вашингтон, показать Капитолий и все достопримечательности. Замечательно, правда?
        - Она все еще беспокоится, не думаешь ли ты, что они пытались оторвать от тебя Тома. И просила сказать, что этого никогда не было.
        - Она и мне говорила. И я рада, что это так, Ральф. Я ведь не ангел, и мне трудно было бы примириться с уходом Тома. Но теперь я спокойна. Я дружна с ними, даже пригласила их праздновать Рождество.
        - Они придут?
        - Конечно. А мы все пойдем к ним на еврейскую Пасху. Говорят, очень красивый праздник.
        - Да, замечательный. Я у них давно уже бываю на Пасху.
        Упали первые капли дождя, и Лаура сказала:
        - Сейчас польет. Я срежу розы, а то их прибьет ливнем.
        Она срезала десяток поздних темно-красных роз и, прижав к лицу охапку, вдыхала их горьковатый запах.
        - Я не хочу больше расставаться с тобой, - сказал он. - Когда мы поженимся?
        - А соблюдение приличий? - поддразнила она. - Тети скажут: «Надо соблюсти подобающий срок».
        - Завтра?
        Оба рассмеялись.
        - В следующем месяце, - сказала Лаура, - когда Том приедет на каникулы.
        - А как он к этому отнесется?
        - О, я думаю, он уже сдался.
        - Он хороший парень. Я уже говорил это пару-тройку раз, но хочу повторить.
        Они сидели рядом, Лаура - с цветами на коленях. Темнело, ветерок шуршал сухой листвой, еще не совсем опавшей с деревьев.
        Ральф тронул струны гитары и начал брать задумчивые аккорды.

        notes
        Примечания


1
        По Фаренгейту (Примеч. перев.)