Самозванка (дореволюционная орфография) Алексей Михайлович Пазухин

        Когда-то купец Осипов отказал от дома дочери Анне, вышедшей замуж против его воли, и даже рождение внука не смягчило сердце купца. Но после смерти мужа жена его с трепетом ждет возвращения блудной дочери, а особенного горячо любимого, хоть и заочно, внука. Вот только мальчик-то давно умер, а у Анны растет незаконнорожденная дочь Вера. Что же им делать, ведь бабушка ждет законного наследника, а не незаконную внучку?…
        А. М. Пазухинъ

        САМОЗВАНКА

        Изданіе И. А. Морозова.
        М О С К В А.
        Типографія A. А. Стр?льцова, Покровка, д. № 35.
        1910.
        Аннотация
        Когда-то купец Осипов отказал от дома дочери Анне, вышедшей замуж против его воли, и даже рождение внука не смягчило сердце купца. Но после смерти мужа жена его с трепетом ждет возвращения блудной дочери, а особенного горячо любимого, хоть и заочно, внука. Вот только мальчик-то давно умер, а у Анны растет незаконнорожденная дочь Вера. Что же им делать, ведь бабушка ждет законного наследника, а не незаконную внучку?…
        А. М. Пазухинъ

        САМОЗВАНКА

        Пов?сть

        I.
        Въ конц? 18… года, въ дом? купчихи Ольги Осиповны Ярцевой, на одной изъ Замосквор?цкихъ улицъ Москвы была необыкновенная суматоха.
        Сос?ди Ольги Осиповны привыкли вид?ть домъ ея в?чно съ затворенными воротами, в?чно угрюмый и какъ бы необитаемый. Очень р?дко кто помнилъ, чтобы ворота этого дома, когда-то выкрашенныя въ зеленую краску, а теперь бурос?рыя стояли отворенными. Только въ праздничный день утромъ отворялись они древнимъ дворникомъ и выпускали пролетку, запряженную старымъ сивымъ конемъ, который отвозилъ хозяйку къ об?дн? въ сос?днюю церковь, да раза три въ нед?лю на той же самой сивой лошади старый, престарый кучеръ ?здилъ за водой. Теперь ворота стояли отворенными; старый дворникъ мелъ дворъ, поднявъ невообразимую пыль; никогда не отворяющіяся окна дома были теперь открыты настежь, и любопытные могли вид?ть, что тамъ суетливо б?гаютъ бабы съ тряпками и в?никами, суетятся, кричатъ, а сама хозяйка Ольга Осиповна Ярцева то и д?ло мелькаетъ въ окнахъ и энергично командуетъ этими бабами.
        Ольга Осиповна Ярцева довольно давно овдов?ла, и съ т?хъ поръ домъ ея сталъ похожимъ на какой нибудь старов?рскій скитъ или на монастырь. Родныхъ въ Москв?, какъ было изв?стно, сос?дямъ, Ольга Осиповна не им?ла; со знакомыми своими разошлась и жила въ полномъ одиночеств?, въ затворничеств?, принимая лишь къ себ? м?щанку Фіону Степановну, тоже вдову, занимавшуюся кой какой торговлей и немножко сватовствомъ. Фіона Степановна эта была изв?стна всему Замосквор?чью, пос?щала очень многіе купеческіе дома, поторговывала, устраивала въ годъ дв?-три свадьбы и переносила изъ дома въ домъ различныя в?сти. В?сти эти бывали иногда интересными и очень часто устраивали въ томъ или другомъ дом? ссору, вносили разладъ, однимъ словомъ, заваривали бол?е или мен?е густую домашнюю кашу, которое обстоятельство и дало возможность купеческимъ острякамъ прозвать Фіону Степановну „Заварихою“.
        Почти никто не зналъ фамилію Фіоны Степановны, и большинство и называло ее именно этимъ именемъ, такъ что она одинаково отзывалась какъ на Фіону Степановну, такъ и на „Завариху Степановну“.
        Эта вотъ самая Завариха Степановна вышла изъ воротъ дома Ярцевой и стала рядить извозчика въ Охотный рядъ.
        - Фіон? Степановн? наше нижайшее почтеніе! - окликнулъ ее хозяинъ мелочной лавочки, которая была расположена почти напротивъ дома Ярцевой. - Какъ въ своемъ здоровьиц?, голубушка?
        Фіона Степановна обругала извозчика, который не соглашался везти ее за пятіалтынный, и подошла къ лавочнику.
        - Здравствуйте, Маркелъ Павловичъ! - отв?тила она на прив?тствіе. - Что это, батюшка, какъ нон? извозчики-то взб?сились. Бывало я отъ Калужскихъ воротъ за гривенникъ въ Охотный ?здила, а сейчасъ съ Полянки пятіалтынный даю, и онъ рыло воротитъ.
        - Времена нон? другія, Фіона Степановна, все дорожаетъ… Да что это такое у Ольги Осиповны въ дом? за происшествіе, дозвольте спросить?… Метутъ, скребутъ, ворота настежь отворили, что такое произошло?
        Фіона Степановна таинственно наклонилась къ лавочнику и, понизивъ голосъ, хотя кругомъ свид?телей и не было, проговорила:
        - Доченьку, батюшка, ожидаетъ, доченьку!…
        - Анну Игнатьевну? - съ удивленіемъ спросилъ лавочникъ.
        - Да! голубчикъ, да!…
        - Да, в?дь, он? въ неизв?стности гд?-то пропадали! И сказывали люди, что он? померли!…
        - Такъ вс? и думали, а она, вишь, объявилась теперь и вотъ ?детъ съ сынкомъ.
        - Вотъ какъ!… Даже съ сынкомъ?…
        - Съ сынкомъ, голубчикъ, съ сынкомъ!… Прослышала она, стало-быть, о смерти родителя своего, ну и ?детъ!
        - Такъ.. Что-жъ, рады Ольга Осиповна?
        - Изв?стно д?ло рада, какъ ни-какъ, а д?ло материнское, в?дь. А только я такъ полагаю, что мало ей доченька ут?шенія привезетъ.
        - Почему же-съ такое?
        - Да шляющаяся она, разгульная! Въ д?вицахъ была, такъ и то повиновеніе не оказывала. Супротивъ родительской воли замужъ выскочила, шлялась неизв?стно гд?, такъ какая это дочь?… И сынишка, поди, баловникъ какой-нибудь, шалопай… Росъ безъ призору, матушка вольница, такъ чего же отъ него ждать?… Я такъ полагаю, что размытаритъ онъ бабушкины денежки и отъ Ярцевскихъ капиталовъ годковъ черезъ десять ничего не останется.
        - Все можетъ быть-съ! Но т?мь не мен?е, для Ольги Осиповны теперь радость большая… Хлопоты теперь, чай, идутъ у васъ по этому случаю?
        - И не говорите, голубчикъ, съ ногъ сбились. Пять комнатъ для дочки съ сыномъ отводитъ Ольга Осиповна, б?лье достаетъ, серебро вынимаетъ. А меня вотъ командировала въ Охотный рядъ за провизіей за разной, за ягодами, за фруктами. Ц?лый часъ мы за ерестикомъ сид?ли, всякія покупки выписывали… Ну, однако, до свиданія, мн? пора.
        Фіона Степановна направилась вдоль улицы, порядила извозчика за четвертакъ и по?хала съ очень важнымъ и озабоченнымъ видомъ.
        Около двадцати л?тъ тому назадъ въ этомъ самомъ дом? Ярцевыхъ разыгралась тяжелая драма.
        Молоденькая и единственная дочь богатаго суроваго Игнатія Павловича Ярцева, Анна влюбилась въ б?днаго, незначительнаго приказчика, беззав?тно отдалась ему и призналась въ своемъ гр?х? родителямъ. Горько плакала оскорбленная мать, не одну подушку смочила она слезами, билась головой объ ст?ну и рвала на себ? волосы, а суровый, неумолимый Игнатій Павловичъ поднялъ на дочку тяжелую руку свою и потомъ прогналъ изъ своего дома эту преступную дочку, запретивъ ей когда бы то ни было напоминать о себ? и объявивъ вс?мъ, что у него дочери н?тъ и не было.
        Въ одномъ платьиц?, прикрывшись кое-какъ платочкомъ, вышла красавица Анна Игнатьевна изъ отцовскаго дома и ушла къ своему милому дружку, который не отвергнулъ ее, какъ можно было ожидать, лишенную вс?хъ правъ, а принялъ съ распростертыми объятіями, обв?нчался съ нею, и зажили молодые супруги, хоть не очень красно, да за то весело и счастливо.
        Недолго продолжалось это счастье. Разгн?ванный отецъ не ограничился изгнаніемъ дочери, а принялся мстить своему оскорбителю и, им?я большое вліяніе въ торговой Москв?, добился того, что молодого челов-ка съ одного м?ста, съ другого, довели его сперва до нищеты, потомъ до чарочки, къ которой приб?гаетъ всегда русскій челов?къ въ несчастіи. He прошло и двухъ л?тъ посл? б?дной свадьбы Анны Игнатьевны, какъ жестокая нужда глянула въ ея дверь. Спившійся съ круга больной мужъ ея не могъ зарабатывать ничего, она къ тому времени сд?лалась матерью прелестнаго ребенка и похуд?вшая, подурн?вшая, кое-какъ снискивала себ? пропитаніе иголкой, каждую минуту отрываясь отъ работы то для того, чтобы покормить ребенка, то для того, чтобы послужить лежащему въ зл?йшей скоротечной чахотк? мужу. Старуха мать знала объ этомъ гор? своей дочери, но р?шительно не им?ла возможности помочь ей, такъ какъ страшно боялась мужа, да боялась и гр?ха за нарушеніе клятвы, данной этому мужу передъ иконою въ томъ, что она никогда не увидитъ свою дочь и нич?мъ не поможетъ ей. Къ счастью или къ несчастью мужъ Анны Игнатьевны умеръ, и
она, не повидавшись съ матерью и отцомъ, у?хала куда то на Волгу, захвативъ съ собою мальчика своего, которому въ то время не было еще году.
        Прошло много л?тъ, и Ольга Осиповна не им?ла никакихъ св?д?ній о своей дочери. Вид?ли ее московскіе купцы въ Нижнемъ; одинъ изъ дальнихъ родственниковъ Ярцевыхъ встр?тилъ ее въ Ярославл?, причемъ одни изъ этихъ вид?вшихъ говорили, что она нуждается, промышляетъ кое-какой работой, а другіе утверждали, что она расцв?ла, какъ маковъ цв?тъ и живетъ въ свое удовольствіе.
        Исторія съ дочерью повліяла на кр?пкаго старика Игнатія Павловича очень сильно. Онъ сталъ еще угрюм?е, еще неразговорчив?е, а порою принимался пить, и питье это обратилось у него въ запой. Онъ забиралъ съ собою денегъ, пропадалъ куда то нед?ли на дв?, на три и возвращался бл?днымъ, испитымъ, недомогающимъ, посл? чего начинали появляться въ дом? какія-то оскорбленныя имъ личности, которыхъ онъ удовлетворялъ деньгами. Пришлось ему два раза за учиненные въ Серпухов? и еще гд? то дебоши отсид?ть нед?ли по дв? подъ арестомъ, посл? чего онъ запирался у себя въ дом?, молился, читалъ духовныя книги, а потомъ опять запивалъ. Такая жизнь не могла не повліять и на его жел?зное здоровье, которое расшаталось наконецъ совершенно, и недавно Игнатій Павловичъ отошелъ въ в?чность, оставивъ Ольгу Осиповну вдовою и обладательницей большого дома, н?сколькихъ лавокъ и крупнаго состоянія.
        Ольга Осиповна ликвидировала д?ла мужа, продала лавки, положила капиталъ въ государственный банкъ и стала жить да поживать, отдыхая на поко? и заботясь лишь о своей душ?.
        Теперь данная мужу клятва разр?шалась сама собою, и у старухи явилось страстное желаніе вид?ть отвергнутую когда то дочь, а еще больше ея сына, который пострадалъ за гр?хи своихъ родителей совершенно безвинно и былъ бы теперь такъ кстати, какъ прямой насл?дникъ крупныхъ капиталовъ Ярцева, какъ продолжатель его д?ла, какъ кость отъ кости и плоть отъ плоти покойнаго Игнатія Павловича.
        Старушка сов?товалась со знакомыми, писала письма къ нижегородскимъ купцамъ, которыхъ знала, справляясь у нихъ о дочери, но никакихъ изв?стій не получала. Анна Игнатьевна словно въ воду канула.
        Вдругъ въ одинъ прекрасный день старушка получила письмо отъ своей пропавшей дочери.
        Анна Игнатьевна писала изъ Ярославля, гд? она, по ея словамъ, жила уже н?сколько л?тъ, занимаясь работою. Она писала, что живетъ съ сыномъ, котораго научила любить свою бабушку и молиться за упокой д?душкиной души, который жаждетъ обнять свою бабушку и уже заочно обожаетъ и любитъ ее.
        „Мн? ничего не надо изъ вашихъ денегъ“,- писала Анна Игнатьевна: „я б?дна, но я научилась жить трудами рукъ своихъ и пріучила Васю ограничиваться очень малымъ. Богъ съ нимъ съ богатствомъ, Богъ съ ними и съ деньгами, я хочу только обнять васъ, маменька, хочу только, чтобы вы благословили моего сына, вашего внука, и только. Я виновата передъ вами, но, в?дь, я много перенесла за это. Простите меня, если можете, а ужъ Вася-то мой передъ вами нич?мъ не виноватъ. Дайте ему возможность вид?ть васъ, благословите его и больше намъ ничего не надо. Если мольбы мои эти тронутъ ваше сердце, такъ отв?чайте мн? въ Ярославль, и я прі?ду повидаться съ вами. Если же н?тъ, то мы будемъ жить въ горькомъ одиночеств? и все таки не перестанемъ съ сыномъ горячо и усердно молиться за васъ“.
        Ольга Осиповна облила слезами это письмо, горячо молилась всю ночь и на другой день послала дочери въ Ярославль телеграмму съ просьбою прі?хать немедленно, съ прощеніемъ и благословеніемъ.
        Теперь Ольга Осиповна ожидала свою дочь, готовилась къ ея встр?ч?, какъ къ великому празднику, и широко растворила двери своего богатаго угрюмаго дома для встр?чи отыскавшейся дочери и внука, котораго она уже любила, котораго страстно жаждала обнять и прижать къ своей старческой груди, почти не согр?той дружескими объятіями. Старушка точно помолод?ла, она даже сняла свое черное платье, съ которымъ не разставалась со дня смерти мужа, и нарядилась въ шелковое платье, да чуть ли не въ первый разъ посл? смерти мужа посмотр?лась въ зеркало и принарядилась.
        Даже въ Св?тлый праздникъ Воскресенія Христова не было такъ радостно и весело настроена Ольга Осиповна Ярцева, какъ теперь, ожидая дочь и внука. Она каждую минуту подходила къ окну, гляд?ла на улицу, справлялась съ часами и ждала, страстно ждала желаннаго часа, который долженъ былъ принести ей великую и св?тлую радость.
        II.
        Въ Ярославл?, который справедливо зовется „столицею“ верховьевъ Волги, въ маленькомъ деревянномъ домик?, на самой р?к? „Которосли“ сид?ла въ теплый августовскій вечеръ женщина, л?тъ тридцати семи, и задумчиво гляд?ла на панораму живописнаго города, которая открывалась изъ окна, вся позлащенная лучами заката.
        Неподалеку отъ окна, возле котораго сид?ла женщина, кип?лъ на столик? самоваръ; но женщина, должно быть, забыла про него, занятая какими то думами. Самоваръ пыхт?лъ, пускалъ пары, брызгалъ, словно негодуя на невниманіе хозяйки, а она и вниманія на него не обращала, опустивъ голову на руки и устремивъ глаза вдаль.
        Женщина эта была очень хороша, не смотря на свои тридцать семь л?тъ; только что-то суровое, неприв?тливое было въ ея правильномъ лиц?, а большіе черные глаза холодно, даже жестко, гляд?ли изъ-подъ густыхъ, р?зко очерченныхъ бровей. Морщинка легла на б?ломъ высокомъ лбу женщины, с?дина кой-гд? тронула ея черные волосы. Видно было, что „пожила“ она хорошо, хорошо пожила, и можно бы было подумать, что устала жить, если бъ не огонь, который порою вспыхивалъ въ черныхъ глазахъ, если-бъ не высокая грудь, которая волновалась еще и вздымала складки простенькаго платья изъ крашеной шелковой матеріи.
        - Ну, что же, В?ра, скоро ты? - спросила женщина, отрывая глаза отъ красивой панорамы, и оглядываясь на дверь въ сос?днюю комнату.
        Дверь была притворена, а за нею возился кто-то, шурша платьемъ. Порою слышался сдержанный см?хъ оттуда.
        - Сейчасъ, мама, - отозвался изъ-за двери св?жій голосокъ. Непривычно, не вдругъ од?нешься… А хорошо, мама, будетъ, право, хорошо.
        - Ну ладно, ладно, торопись: седьмой часъ, а въ девять надо на вокзал? быть…
        - Готово, мама!…
        Дверь отворилась и на порог? показался хорошенькій, какъ херувимъ, мальчикъ, не то л?тъ четырнадцати, не то вс?хъ семнадцати. Трудно было разобрать по миловидному розовому личику, сколько л?тъ этому красавцу-юнош?. Румянецъ совс?мъ какъ у ребенка, шея н?жная, б?лая, круглая, надъ губою и пушка еще н?тъ, а глаза смотрятъ, какъ у юноши, мысль въ нихъ св?тится, чувство, какихъ у четырнадцатил?тнихъ д?тей не было. Од?тъ былъ мальчикъ въ пиджачный костюмъ изъ с?ренькой л?тней матеріи. Св?тло-русые вьющіеся волосы колечками сб?гали на лобъ, вились надъ розовыми маленькими ушами, кольцами подымались на затылк?.
        - Хорошо, мама? - заст?нчиво спросилъ мальчикъ, нер?шительно д?лая шагъ впередъ и схватившись за косякъ двери, точно не зная, куда руки д?вать.
        Женщина огляд?ла его долгимъ, пристальнымъ взглядомъ.
        - Да, хорошо… Ладно, что природа не наградила полнотою, a то не обмануть бы… А все же надо вотъ тутъ пот?сн?е лифомъ стянуть…
        Она подошла къ мальчику, оправила на немъ пиджачекъ, повернула кругомъ раза два и сказала:
        - Ничего, сойдетъ… Ну, теперь пей проворн?е чай, меня напой и ?демъ… Все у тебя уложено?
        - Все, мама…
        Мальчикъ с?лъ къ столу и проворно, привычными руками принялся заваривать чай, р?зать хл?бъ, мыть посуду. Хоть бы и не мальчику такъ ловко женское д?ло д?лать.
        Чай былъ налитъ. Пожилая женщина взяла свою чашку и задумчиво м?шала ложечкою.
        Мальчикъ и себ? напилъ въ чашку чаю, но не пилъ, а смотр?лъ на мать, видимо желая что-то спросить и не см?я.
        - Мама? - наконецъ проговорилъ онъ.
        - Что?
        - Зач?мъ этотъ маскарадъ, мама? He для пот?хи же ты од?ла меня мальчикомъ, не для шутки потратила на него изъ посл?днихъ денегъ пятнадцать рублей, да девять на сапоги… Зач?мъ я од?лась мальчикомъ, мама?
        Женщина отодвинула нетронутую чашку съ чаемъ, вздохнула, прошлась по комнат?, опять с?ла и быстро, р?шительно начала говорить:
        - Да, я скажу теб?, В?ра, все… Все я скажу теб?, слушай… Я вышла замужъ противъ воли моего отца, а твоего д?да… Онъ прогналъ меня изъ дому и не вел?лъ матушк? моей пускать меня на глаза… Онъ былъ суровый, жестокій старикъ, не т?мъ будь помянутъ… Я жила съ мужемъ въ Москв? и терп?ла страшную нужду; мужъ не им?лъ м?ста, ему не давали его по просьб? отца, челов-ка очень богатаго и сильнаго… У меня родился ребенокъ, сынъ Вася… Мать кое-какъ урвалась изъ дому, нав?стила меня, дала кое-что, а зат?мъ мужъ получилъ м?сто, сперва въ Твери, а потомъ зд?сь, въ Рыбинск?, и мы кое-какъ жили, но недолго: мужъ умеръ, а за нимъ умеръ по второму годочку и сынъ мой Вася… Я осталась одна безъ всякихъ средствъ и…
        Женщина залпомъ выпила остывшій чай.
        - И сошлась съ однимъ пароходчикомъ… полюбила его… Ты была нашимъ первымъ и единственнымъ ребенкомъ…Твой отецъ скоро бросилъ меня, у?халъ куда-то далеко, и я опять осталась одна… Я ничего не писала матери своей, не давала о себ? в?сточки… Она бы прокляла меня, если бы узнала, что я вн? брака прижила ребенка… Она тоже суровая и жесткая старуха… Мы жили съ тобою, ты знаешь какъ. Я шила, им?ла работу, ростила тебя, образовывала тебя, какъ могла и мечтала выдать тебя замужъ… Вдругъ я узнаю стороною, что отецъ мой умеръ и мать ищетъ меня… Мы ?демъ къ ней въ Москву…
        - Къ моей бабушк?? - спросила В?ра, слушая разсказъ съ напряженнымъ вниманіемъ, широко раскрывъ большіе темносиніе глаза.
        - Да… Бабушка твоя знаетъ, что я овдов?ла, им?я сына, и я… я должна прі?хать къ ней съ сыномъ… Ты понимаешь?… Ты мальчикъ, мальчикъ Вася, Вася Байдаровъ… Ты поняла?
        - Поняла, - прошептала д?вушка.
        - Ну, вотъ… Въ моихъ бумагахъ значится, что я вдова мещанина Байдарова, а сынъ Василій вписанъ… подложно: мн? тутъ устроилъ это одинъ пропойца, бродяга одинъ; я ему заплатила за это изъ посл?днихъ грошей пятьдесятъ рублей… В?ра, ты должна понять этотъ обманъ и не должна осуждать меня… У твоей бабки милліонъ капитала, и онъ будетъ твой…
        - Милліонъ?!… - воскликнула д?вушка.
        - Да… Она стара, а сынъ ея дочери единственный насл?дникъ. Она любила новорожденнаго Васю, хот?ла им?ть внука и теперь будетъ им?ть…
        - Внучку, - тихо и несм?ло сказала д?вушка.
        - Внука! - строго энергично воскликнула мать.- Слышишь ты? Внука!… Ты мальчикъ, Вася, и помни это!… Если ты не сум?ешь сыграть эту роль - ты погубишь и меня, и себя, а если… если у тебя хватитъ ум?нья - мы будемъ им?ть милліонъ!…
        У матери сверкнули глаза.
        - Ты знаешь ли, что такое милліонъ?… Н?тъ, ты не знаешь!… Я вид?ла золото, хоть издали, я слышала его звонъ, я знаю, какую силу, какую страшную силу им?етъ оно!… Я отказалась отъ него, полюбивъ, увлекшись, но теперь я страстно, страстно хочу им?ть его… для тебя!… - поправилась женщина.
        - Ахъ, какъ страшно это, мама! - воскликнула д?вушка.
        - Что?
        - А вотъ эта игра наша… И страшно и заманчиво… Точно романъ… А вдругъ бабушка узнаетъ?
        - Она не должна узнать, или ты мн? не дочь!… Она стара, она задавлена жизнью съ дикимъ, безпощаднымъ мужемъ; она, чай, изъ ума выжила, а родни у нея н?тъ… Она не узнаетъ, и… она скоро умретъ: ей бол?е семидесяти л?тъ… Но намъ пора…
        Женщина встала и взглянула на часы, вис?вшіе въ сос?дней комнат?.
        - Черезъ часъ мы ?демъ, а къ тому времени потемн?етъ… Ты од?нь кафтанчикъ, а сверху - свою тальму, чтобы хозяйка не увидала тебя въ этомъ костюм?… Мы отпустимъ извозчика, не до?зжая до вокзала, и ты отдашь мн? тальму, ты станешь мальчикомъ!…
        Женщина подошла къ этому „мальчику“, положила ему руки на плечи и заговорила:
        - В?ра, помни, что мы ?демъ получать богатство!… И мы получимъ его, у?демъ куда-нибудь далеко, и мальчикъ Вася умретъ… останется хорошенькая богатая В?ра Матв?ева, какъ ты записана въ книгахъ… Ты будешь не законнорожденная дочь купца Вертунова, который бросилъ и тебя и твою мать, но у тебя будетъ милліонъ состоянія!… Ахъ, В?ра, если бы ты знала, какъ хорошо быть богатою!…
        Она оттолкнула дочь.
        - ?демъ же, собирайся!… Уложи вс? эти вещи наши, накинь тальму, шляпу свою прикрой платочкомъ и ?демъ…
        - А если на вокзал? насъ кто-нибудь увидитъ, мама? - вся замирая отъ волненія, страха и робкаго восторга спросила д?вушка.
        - А, вздоръ!… Кто насъ знаетъ-то тутъ, нищихъ? Будетъ темно, мы сядемъ въ вагонъ… А потомъ… потомъ въ Москву, В?ра!…
        Часа черезъ два отъ Ярославля отошелъ пассажирскій по?здъ въ Москву. Среди пассажировъ второго класса можно было зам?тить красивую женщину среднихъ л?тъ, -дущую съ хорошенькимъ мальчикомъ. Женщина называла этого мальчика Васею.
        Утромъ, на другой день, женщина съ мальчикомъ была въ Москв?, и читатели вид?ли ихъ прі?здъ.
        Ночь настала посл? знаменательнаго прі?зда дорогихъ гостей къ старух? Ярцевой.
        Успокоилось все въ дом?, затихло. Кр?пко спятъ уб?гавшіяся за день старуха-горничная и Завариха. Даже сама Ольга Осиповна, страдающая обыкновенно безсонницею, заснула сегодня сладкимъ сномъ, какъ давно не спала. Спитъ въ отведенной для дорогихъ гостей комнат? кр?пкимъ сномъ молодости „внучекъ“ Ольги Осиповны.
        He разд?вшись легъ онъ въ свою кровать, уткнулся лицомъ въ подушку, смочилъ ее слезами, затихъ, да такъ и заснулъ. Во сн? ужъ перевернулся на спину, раскинулся, разметался и спитъ, какъ убитый. Должно быть, сонъ видитъ, потому что улыбка у него на полуоткрытыхъ губахъ, а длинныя черныя р?сницы вздрагиваютъ. Вотъ-вотъ засм?ется мальчикъ, захохочетъ. Св?тъ отъ лампады передъ образомъ падаетъ на хорошенькое личико мальчика и осв?щаетъ всю фигуру его, стройную, изящную, хрупкую фигуру…
        Спитъ мальчикъ, укачало его дорогою, а день такъ много далъ новаго, неисполненнаго, неиспытаннаго.
        Мать вотъ его не спитъ.
        Взбили для дорогой гостьи пуховикъ чуть не до потолка, подушекъ кругомъ накидано чуть не дюжина, простыня батистовая, од?яло мягкое, шелковое, - не гр?етъ оно т?ло въ эту теплую, душную даже ночь, a только н?житъ, ласкаетъ, холодитъ немного. Хорошо спать въ такой постели, особенно посл? долгой дороги и посл? хорошаго ужина, а не спитъ Анна Игнатьевна, глазъ еще не свела ни на одну минуту.
        Облокотилась б?лыми красивыми руками о подушку, положила на ладони подбородокъ и смотритъ куда-то въ одну точку, словно остановившимися, глазами.
        He спитъ…
        Да и какъ ей спать? Хорошо сознаетъ она, что задумала д?ло опасное, рискованное, отчаянное. Легкое ли д?ло - дочку свою незаконную за законнаго сына выдать!…
        Ну, бабушка стара, сл?па стала, долгое горе пригнуло ее къ земл?, отняло силы и, пожалуй, не догадаться ей, не зам?тить подлога, но, в?дь, другіе могутъ зам?тить. Вотъ приживалка эта, Фіонушка, какъ она впивается глазами въ гостей, которые, в?роятно, досадны ей, поперекъ дороги встали. Эта живо можетъ зам?тить… Что тогда будетъ?…
        Какъ дошла до этого вопроса Анна Игнатьевна, такъ и охватило ее ужасомъ, застонала даже она, какъ отъ физической боли…
        III.
        Б?да будетъ тогда… Срамъ будетъ, скандалъ, быть-можетъ судъ, но не это страшно Анн? Игнатьевн?, не этого она боится… Жутко ей отъ этой мысли потому, что не достигнется ц?ль, а ц?ль ея - насл?довать отцовское богатство. Милліонъ посл? отца остался. Милліонъ!… В?дь это такъ много денегъ, такъ много, что съ такими деньгами можно всего достигнуть!… Настрадалась Анна Игнатьевна, намучилась, натерп?лась нужды и хочется ей пожить… о, какъ хочется!…
        - He для себя я стараюсь, а для дочки, для В?ры, - говоритъ сама съ собою Анна Игнатьевна. - Ей пусть поживется хорошо…
        И лжетъ Анна Игнатьевна, сама себя обманываетъ: дочка у нея на второмъ план?, самой ей хочется пожить и вкусить сладость богатства… Зажмурится Анна Игнатьевна, и начнутъ передъ ней, какъ въ стереоскоп?, мелькать картины въ радужныхъ краскахъ… Сколько св?та, радости, блеска въ этихъ картинахъ!…
        Богата она, свободна, независима… Главное - богата. Богатство дастъ ей возможность отдохнуть, почувствовать себя счастливою, а за этимъ непрем?нно придетъ и чувство самодавольства, здоровье придетъ, увядшая раньше времени красота расцв?тетъ опять и, быть можетъ, любовь придетъ съ нею…
        Надо, надо добиться своей ц?ли, во что бы то ни стало!… Ахъ! еслибъ В?ра выдержала до конца, еслибъ сум?ла обмануть старую бабушку!… He выдержитъ, пожалуй, не сум?етъ, молода еще, глупа, да н?тъ у нея жажды къ богатству, не ум?етъ она ц?нить его, не знаетъ его силы.
        Вотъ проснулась она, подняла головку, огляд?ла комнату.
        - He спишь, В?ра? - тихо спросила мать.
        - Н?тъ, мама… Кр?пко спала, да сонъ какой-то страшный приснился, ну, и проснулась… А вы почему не спите, мама?
        - Такъ, не спится что-то… Иди сюда, В?ра, садись у меня на кровати… He В?ра, впрочемъ, а Вася, мальчикъ Вася, сынокъ мой…
        Д?вушка подошла къ матери и с?ла у нея на кровати.
        - Страшно, мама, боюсь я!… - тихо проговорила она.
        - Сна?
        - Н?тъ, мама, не сна, а д?йствительности… Сонъ что? сонъ приснится, да и пройдетъ, а вотъ д?йствительность-то… Очень, мама, страшно и очень тяжело!… Если возможно… то освободи меня, мама, отъ всего этого.
        - Ты съ ума сошла!… - почти прикрикнула Анна Игнатьевна и даже привстала. - И думать объ этомъ не см?й!… Слышишь?… Все счастіе наше, вся жизнь наша въ этомъ, а ты говоришь: освободить тебя!…
        - Да если силъ моихъ не хватаетъ, мама, продолжать эту комедію, этотъ обманъ?…
        - Вздоръ!… - сурово перебила мать.
        - Н?тъ, мама, не вздоръ… He вздоръ обманывать старуху, бабушку, которая…
        Голосъ д?вушки дрогнулъ, словно кто-нибудь ее за горло схватилъ, на глазахъ сверкнули слезы.
        - He вздоръ, мама, такъ жестоко обманывать… Бабушка ожила, счастье полное испытываетъ отъ того, что къ ней внучекъ прі?халъ, ласкается къ нему, любитъ его, а это… это не внучекъ, а обманщица, самозванка, которая ворвалась въ ея душу и хочетъ… хочетъ обманывать, ложью украсть у старухи и любовь, и деньги… Это не вздоръ, мама, и у меня… у меня не хватитъ на это силъ…
        Анна Игнатьевна с?ла въ кровати и схватила д?вушку за руку.
        - He дури, В?ра! - грозно сказала она, злыми глазами глядя на дочь. - Слышишь?… Ты знаешь меня - я шутить не люблю… Я тебя люблю, очень люблю, но если ты пом?шаешь мн? добиться ц?ли, къ которой я шла многіе годы - пощады теб? не будетъ… Глупая ты, сантиментальная д?вченка, пойми, какое счастье-то къ намъ придетъ!… Богаты будемъ, свободны, св?тъ увидимъ, жизнь, насладимся вс?мъ…
        - И купимъ это обманомъ, - горько усм?хнулась д?вушка.
        - Невиннымъ обманомъ!… Какъ не понять-то этого? Старух? хочется внука, хочется на склон? л?тъ любить кого-нибудь, ласкать, и вотъ къ ней приходитъ этотъ внукъ, любитъ она его, счастлива, довольна, такъ чего же ей еще?… Ты въ ея глазахъ внучекъ ея, мальчикъ Вася, стало быть, ей хорошо, и жал?ть ее нечего…
        - А если обманъ откроется? Если она узнаетъ, что это не Вася?… В?дь это ужасъ, ужасъ что будетъ, мама… Ей перенести такой обманъ будетъ тяжел?е смерти внука…
        - Ахъ вздоръ!… Во первыхъ, никогда никто не узнаетъ подлога, это ужъ мое д?ло, и ты только должна во всемъ слушать меня, а во вторыхъ, еслибъ она и узнала, любовь къ теб?, которую ты вызовешь въ ней, не пропадетъ отъ этого… Она будетъ любить тебя, вотъ это лицо твое, глаза эти, волосы, т?ло это, душу, - такъ не все ли ей равно какъ зовутъ то, что она любитъ? Пусть это будетъ Вася или В?ра - это все равно…
        - Н?тъ, мама, н?тъ!… Она полюбитъ внука Васю, а не меня и какъ только этого внука Васи не будетъ - любовь пропадетъ.
        - Ну, будетъ объ этомъ! - Повелительно остановила мать. - Д?ло р?шенное, и ты должна д?лать то, что я приказала теб?… Ложись спать, я тоже хочу заснуть… Ступай и помни, что мы должны поступать такъ, или мы погибли!… Помни и то, что я никогда не прощу неповиновенія, а т?мъ бол?е - неблагодарности…
        Анна Игнатьевна слегка оттолкнула дочь, повернулась къ ст?н?, закрылась од?яломъ и показала видъ, что засыпаетъ, а д?вушка медленно дошла до своей кровати, прис?ла, сложила руки на кол?няхъ, св?сила голову и въ такой поз? просид?ла до самаго утра.
        Ожила пустынная замосквор?цкая улица, ожилъ зат?мъ и домъ…
        Черезъ полчаса В?ра сид?ла уже съ бабушкою за самоваромъ и разсказывала ей о своемъ жить?-быть?, о томъ, какъ она, то-есть не она, а мальчикъ Вася, - училась, какъ хот?ла вид?ть бабушку, какъ любила ее, не зная еще.
        Вчерашнее наставленіе матери, должно быть, не пропало даромъ - д?вушка говорила хорошо и превосходно играла свою роль, а въ ловкомъ, тоненькомъ, кудрявомъ мальчик?, къ которому такъ шелъ костюмъ и такъ ловко сид?лъ на немъ, никто бы не заподозрилъ д?вушки…
        Такъ пошли дни за днями.
        Ольга Осиповна привязывалась ко внучку все бол?е и бол?е, любила его съ той силою, которая можетъ явиться лишь у женщины, не любившей еще никого, не испытавшей еще чувства привязанности. Отъ матери-природы, в?роятно, каждому челов?ку отпущена изв?стная доля любви, и доля эта расходуется въ теченіи всей жизни челов-ка съ большей или меньшей равном?рностью; если же остается въ экономіи до конца дней, то отдается всец?ло тому посл?днему, котырый долженъ получить ее.
        Въ жизни Ольги Осиповны этотъ „посл?дній“ - былъ внукъ Вася, и ему отдала она весь запасъ не израсходованной любви.
        Любовь эта наполняла теперь жизнь старухи; но челов?ка, которому любовь отдавалась, она не только не радовала, а, напротивъ, приносила одно лишь горе. Это было похоже на то, еслибъ честному челов?ку, принимая его за другого, кто нибудь отдавалъ долгъ, принадлежащій этому другому. Челов?къ по странно или страшно сложившимся обстоятельствамъ беретъ этотъ долгъ, но не радуется, а страдаетъ, чувствуя себя воромъ, обманщикомъ, негодяемъ.
        Такое именно чувство испытывала В?ра, фигурирующая въ роли любимаго внука, по стольку В?р? было тяжело это и больно. А Ольга Осиповна, какъ нарочно, съ каждымъ днемъ увеличивала и увеличивала свои заботы о внук?. Такъ, наприм?ръ, до сихъ поръ, ведя самый уединенный образъ жизни, старуха вы?зжала лишь въ церковь, а къ себ? принимала только священниковъ, да изр?дка племянницу Заварихи „модную д?вицу” Настеньку. Теперь же она пожелала возобновить давно забытыя знакомства и для этой ц?ли, сюрпризомъ для дочки и внука, завела новый экипажъ, лошадей, и наняла кучера. Роль посл?дняго до сихъ поръ зам?нялъ древній старикъ Акимычъ, который возилъ воду, свозилъ зимою со двора сн?гъ и им?лъ для этой ц?ли, равно какъ и для парадныхъ вы?здовъ, одного сиваго коня, стараго, неповоротливаго и не державшаго т?ло. Теперь въ конюшн? ржали и били передомъ два рьяные коня, a пo двору расхаживалъ щеголь кучеръ съ папироскою въ зубахъ и съ явнымъ желаніемъ влюбить въ себя вс?хъ сос?днихъ горничныхъ и кухарокъ. Читатель можетъ себ? представить, какъ была рада этому сюрпризу Анна Игнатьевна! Она поблагодарила мать, но
объявила что „Вася“ пока не можетъ пользоваться любезностью бабушки, и вы?зжать не будетъ: онъ боленъ, у него какая-то странная бол?знь, и докторъ не вел?лъ ему бывать въ обществ?, предписавъ полн?йшее уединеніе.
        Эта спасительная ложь привела къ новымъ осложненіямъ.
        - Боленъ? - тревожно спросила старуха, привлекая къ себ? В?ру и лаская ее. - Боленъ мальчикъ? Такъ доктора надо, Аннушка, ему. Зд?сь, не Ярославль вашъ, а Москва, столица! зд?сь есть знаменитые доктора, есть такіе, что по сто рублей за разъ берутъ, да ужъ за то и выл?чатъ!… Непрем?нно надо Васеньку къ такимъ докторамъ повезти…
        И Анн? Игнатьевн? стоило большого труда отстоять В?ру отъ доктора, для чего пришлось придумывать множество различныхъ причинъ.
        Трудно было уговорить старуху и отъ желанія повезти внука по знакомымъ. Тутъ опять пришлось лгать, сочинять, изворачиваться, но Анна Игнатьевна и въ этомъ д?л? одержала поб?ду; В?ру старуха оставила въ поко? и только отъ племянницы „Заварихи”, Настеньки, не возможно было отд?латься.
        „Модная д?вица“ вошла и сд?лалась своимъ челов?комъ въ дом?.
        Это была д?вица интересная.
        Оставшись сиротою посл? родителей, мелкихъ торговцевъ, Настенька, когда ей было л?тъ пять, перешла къ тетушк? своей „Заварих?”, и та сосредоточила на ней всю любовь свою, всю увядающую н?жность старой д?вы, въ силу той же необходимости расходовать куда-нибудь свою любовь, о чемъ я говорилъ выше. Любовь - мощная сила: она живитъ, какъ любящаго, такъ и любимаго челов?ка; но любовь „Заварихи“, была особенная любовь, любовь, основанная на тщеславіи. Старух? хот?лось создать изъ племянницы „барышню“, даже - „аристократку“. Подъ словомъ же этимъ въ Замосквор?чь? подразум?вается д?вица или дама, нарядно од?тая, ум?ющая бренчать на рояли, знающая два-три слова по французски и непрем?нно - „манерная“. Всего этого и стала добиваться „Завариха“. Она отдала Настеньку въ частный пансіонъ, гд? изъ каждой д?вочки черезъ два-три года фабриковали нравственнаго, а порою физическаго уродца, ломающагося, говорящаго въ носъ, томно закатывающаго глазки и смотрящаго на міръ Божій шиворотъ на выворотъ. При этомъ, дома Настенька съ утра и до вечера слушала сплетни, вводилась въ курсъ интимной жизни чуть ли не всего
московскаго купечества и пріучалась жить подачками отъ „благод?телей“, ничего не д?лая, но непрем?нно желая и конфекты кушать, и турнюры носить, и бархатную ротонду им?ть, и ?здить по театрамъ. Въ свободное отъ сплетенъ время Настенька читала романы Понсонъ-дю-Терайля и фельетонные романы изъ жизни французскихъ маркизовъ, испанскихъ грандовъ и итальянскихъ бандитовъ.
        Такова была Настенька.
        Она пришла въ домъ Ольги Осиповны вскор? посл? прі?зда Анны Игнатьевны и В?ры, шикарно од?тая, раздушенная и съ видимымъ желаніемъ не только произвести впечатл?ніе на провинціаловъ, но и „убить“ ихъ своимъ столичнымъ шикомъ. О Вас? она слышала отъ тетки, что это „мальчишка не образованный” и гордый, ибо все молчитъ и дуется. Его-то, этого „мальчишку“, и хот?ла особенно поразить „модная д?вица“.
        Но „модная д?вица“, какъ и вс? такія „понсондютерайловскія“ д?вицы, была очень влюбчива, а потому красота „мальчишки“ произвела на нее впечатл?ніе. Манерничая и дуясь, „какъ мышь на крупу“, Настенька очень скоро начала таять и, оставаясь съ В?рой наедин?, начала льнуть къ ней и н?жничать. В?ру забавляло это и немного смущало, но зат?мъ она сошлась съ Настенькою, не открывая своего пола, и полюбила ее, привязалась къ ней, какъ единственному существу, съ которымъ можно было поговорить по душ?, поболтать, пошалить. В?ра охотно и очень скоро бы сказала Настеньк?, что я-де не мальчикъ-Вася, a д?вушка-В?ра, подруга твоя, и будемъ мы подругами, но боялась матери и оставалась „мальчикомъ“. Какъ мальчика, хорошенькаго, граціознаго, милаго мальчика, и любила ее Настенька.
        Стала она бывать у Ярцевыхъ часто, почти каждый день, и все бол?е и бол?е влюблялась въ „душку-Васю“, какъ она мысленно называла В?ру.
        „Завариха“ зам?чала чувства племянницы и вс?ми силами старалась развить ихъ, старалась какъ можно бол?е сблизить молодыхъ людей и мечтала, сладко мечтала о возможности выдать Настеньку за насл?дника милліоновъ…
        IV.
        У В?ры съ первыхъ же дней пребыванія ея въ дом? бабушки появилась совершенно отд?льная комнатка въ антресоляхъ. Это была „своя собственная“ комнатка, это былъ зав?тный уголокъ, въ которомъ В?ру никто не безпокоилъ. Бабушка не могла ходить туда по причин? крутой и высокой л?стницы, мать все время была занята закупками разныхъ, вдругъ понадобившихся, вещей и точно позабыла дочь; „Завариха“ не см?ла идти наверхъ къ „гордому мальчику“, а прислуга рада-радехонька была не ходить туда, благо „хозяйскій внучекъ“ не требовалъ услугъ и самъ управлялся со вс?мъ своимъ несложнымъ д?ломъ, а когда ему нужно было что-нибудь, онъ легко и быстро, никого не безпокоя, сб?галъ внизъ и тамъ уже приказывалъ подать себ? нужную вещь.
        Одна Настенька нав?щала „красавчика Васю“ въ его комнатк? и очень-очень любила эту комнатку.
        Это былъ очень милый уголокъ и совс?мъ не походилъ на жилище юноши.
        Эта была комната благовоспитанной и обладающей вкусомъ д?вушки. У ст?ны, нал?во отъ входа, стояла узенькая, чистенькая кроватка съ горкою подушекъ, закрытыхъ днемъ вышитою ширинкою. У кровати стоялъ ночной столикъ, а напротивъ - столикъ туалетный съ зеркальцемъ, съ принадлежностями туалета, съ вазою, въ которой всегда пом?щался букетъ св?жихъ цв?товъ. По другимъ ст?намъ были расположены въ чинномъ порядк? старинные стулья краснаго дерева, на которыхъ стояла лампа подъ розовымъ абажуромъ, лежали книги, альбомы. Еще много книгъ было на этажерк?, на комод?, а среди этихъ книгъ стояли статуэтки, вазочки, собранныя по пустыннымъ комнатамъ и им?ющія тутъ видъ ц?лой коллекціи.
        Въ ногахъ кровати, въ узенькомъ прост?нк?, вис?ло платье В?ры, мужское платье, сшитое уже у бабушки.
        В?ра жила одиноко, однообразно, но не скучала.
        Она много читала, даже быть можетъ, слишкомъ много, гуляла въ т?нистомъ саду бабушки, -здила иногда кататься съ матерью или съ Настенькою и съ Настенькою же проводила большую часть дня.
        - Ровно братецъ съ сестрицею живутъ, - сладко говорила „Завариха“, любуясь на молодежь.
        - То-то „братецъ съ сестрицею“! - сурово зам?чала на это Ольга Осиповна. - He обучила бы мальчика глупостямъ какимъ твоя Настасья верченая… Д?вка егоза, зв?зда д?вка, а онъ, вишь какой - ребеночекъ чистый…
        - Ахъ, чтой-то, матушка, - протестовала Завариха, - у меня Настенька д?вушка умная, тонкая д?вица, съ образованіемъ… Она Васеньку вашего манерамъ обучитъ, разговорамъ св?тскимъ.
        Бабушка немного косилась на сближеніе внучка съ „модной д?вицею“, но серьезнаго въ этомъ сближеніи ничего не вид?ла и лишать „мальчика“ общества Настеньки не хот?ла, зная, что оно не надолго, что Вася вотъ привыкнетъ немного и войдетъ въ „настоящій кругъ“, въ кругъ, подобающій насл?днику милліона.
        И Настенька продолжала бывать каждый день, не разставаясь съ В?рою ни на минуту. Они читали вм?ст?, вм?ст? гуляли, порою шалили и б?гали, какъ д?ти.
        Былъ дождливый с?ренькій денекъ. По небу ползли с?рыя, неприв?тливыя, дождь и непогоду сулящія, тучи; въ окна барабанилъ дождь; въ саду уныло, сонъ и тоску нагоняя, шум?ли липы, тополи и березы. Вороны каркали въ саду и вдругъ, когда дождь переставалъ на н?сколько минутъ, съ шумомъ снимались съ м?ста, кружились въ воздух?, оглашая его крикомъ, и снова усаживались по деревьямъ, накаркавъ дождя.
        Въ такую непогодицу хорошо сидится дома, читается, а еще лучше говорится. Вотъ и зас?ли въ комнатк? антресолей В?ра, въ роли юноши Васи, и Настенька - „модная“ племянница Заварихи.
        В?ра ус?лась на диванъ, ноги подъ себя подогнула, положила головку на руку и слушала чтеніе Настеньки, а Настенька изысканно од?тая, тщательно причесанная, надушенная, сид?ла въ большомъ кресл? и читала какой то романъ, разсказывающій похожденія благороднаго и юнаго графа, оказывающаго благод?янія поселянамъ и влюбленнаго въ одну изъ поселянокъ, которая впосл?дствіи и д?лается графинею и поражаетъ Парижъ красотою и роскошью туалетовъ.
        Настенька читала съ наслажденіемъ, захлебываясь отъ восторга въ т?хъ м?стахъ романа, гд? юная графиня пл?няетъ красавцевъ виконтовъ, маркизовъ и графовъ красотою и туалетами.
        В?ра слушала невнимательно, шалила, бросая въ чтицу шариками изъ бумаги, и наконецъ, вскочила и вырвала у Настеньки книгу. Чуткій, неизвращенный умъ д?вушки подсказывалъ ей, что это все „неправда“, что все это выдуманное и фальшивое.
        - Будетъ читать, Настенька, бросьте! - сказала она, отнимая книгу.
        - Разв? вамъ не нравится, Вася? - спросила Настенька.
        - Н?тъ… Это все не такое, какъ бываетъ, это все выдумано. Поговоримъ лучше о чемъ нибудь…
        Настеньк? живой „красавчикъ Вася“ былъ пріятн?е книжныхъ графовъ, и она не жал?ла о роман?. Она перешла съ Васею на диванъ и съ кокетливою улыбкою гляд?ла на юношу.
        - Вотъ, Васенька, вамъ бы быть графомъ, - сказала она.
        - Мн??! - засм?ялась В?ра. - Хорошъ бы былъ графъ!…
        - Конечно же хорошъ!… Я воображаю, какъ бы къ вамъ пошелъ изящный модный костюмъ, фракъ, наприм?ръ или, наприм?ръ, мундиръ… Я даже удивляюсь, почему вы не носите модныхъ костюмовъ… Положимъ, къ вамъ и этотъ очень идетъ, вы точно картинка, но все же модный туалетъ лучше…
        В?ра окинула себя взглядомъ.
        - А мн? такъ больше нравится… - сказала она и вдругъ засм?ялась.
        - Что вы см?етесь? - спросила Настенька.
        В?ра ничего не отв?тила ей и продолжала громко см?яться.
        Самолюбивую и очень мнительную Настеньку очень обид?лъ см?хъ В?ры. „Модная д?вица“ приняла этотъ см?хъ на свой счетъ и надула губки.
        - Я удивляюсь на вашъ см?хъ! - обиженнымъ тономъ проговорила она: - вы, в?роятно, надо мною см?етесь.
        - Ахъ, н?тъ! - посп?шно проговорила В?ра. - Какъ вамъ не гр?хъ думать это, Настенька?… Вы, я думаю, сами хорошо знаете, что въ васъ н?тъ ничего см?шного…
        - Такъ надъ ч?мъ же вы см?ялись?… Нав?рное надъ т?мъ, что я предложила вамъ од?ваться по мод?? Тутъ н?тъ ничего см?шного…
        - Да н?тъ же, н?тъ, вовсе не надъ этимъ!… Я см?юсь надъ т?мъ, что мн? пришло въ голову…
        - Наприм?ръ? - спросила Настенька, все еще не успокоившаяся.
        - Мн? пришло въ голову, что я буду, должно-быть, не дуренъ, знаете, въ какомъ костюм??
        - Въ какомъ?
        - Въ женскомъ.
        Настенька улыбнулась успокоенная, кажется, насчетъ см?ха.
        - Да, я думаю, что вы въ плать? будете хорошенькою д?вушкою, Васенька…
        - Ну, не знаю, хорошенькою ли, а на д?вчонку похожъ буду… Смотрите, я какой… Разв? мужчины такіе бываютъ?
        - Вы… вы душка, я одно только знаю!… - красн?я не отъ заст?нчивости, а отъ прилива любви, проговорила Настенька. - Я вамъ говорю это, какъ другу…
        - Спасибо, голубочка Настя, но я не заслуживаю этого…
        В?ра встала, въ два прыжка очутилась у зеркала, погляд?ла на себя, обернулась къ Настеньк? и шаловливо-кокетливо проговорила:
        - Знаете что, Настенька? - устроимъ маскарадъ…
        - Маскарадъ? - удивилась д?вушка.
        - Да… Я над?ну ваше платье и покажусь вамъ… Я почти такого роста, какъ и вы, и фигура у меня такая же… Хотите?…
        Настенька засм?ялась.
        - Охотно, Васенька, но не досталось бы намъ отъ бабушки за эту шалость…
        - Ничего, ничего!… Во-первыхъ, она не узнаетъ, а во-вторыхъ, она меня такъ любитъ, что все мн? проститъ… Дайте мн? ваше платье, дайте, я непрем?нно хочу этого!…
        - Но что же я од?ну, Васенька?… Я не хочу од?ваться въ вашъ костюмъ, я боюсь бабушки…
        - Я сейчасъ принесу вамъ платье, и вы четверть часа побудьте въ немъ… Сію минуту…
        И не дожидаясь согласія Настеньки, В?ра поб?жала внизъ и въ мигъ вернулась съ какимъ то капотомъ матери.
        - Вотъ, од?вайте, а мн? дайте ваше платье! - почти повелительно сказала она.
        Той самой хот?лось погляд?ть на „красавчика Васю“ въ дамскомъ туалет?, и она охотно согласилась, хотя и побаивалась, чтобъ зат?я не стала изв?стна бабушк?… Ольг? Осиповн?, конечно, не могла понравиться шалость внучки, и шалость эта могла быть приписана, именно, Настеньк?.
        Но Вася настаивалъ, зат?я была любопытна, оригинальна, и Настенька согласилась.
        Она ушла въ корридоръ, переод?лась тамъ и принесла свое платье В?р?.
        - Од?вайтесь, шалунъ, - сказала она, см?ясь, - но только вамъ не сладить, не од?ться…
        - Слажу, не бойтесь: я часто од?вался въ женское платье на святкахъ… Идите въ корридоръ, я васъ позову…
        Волнуясь, лихорадочно торопясь, съ сверкающими глазами и часто-часто дыша, принялась В?ра перем?нять свой костюмъ мальчика на свойственное ей и хорошо знакомое женское платье. И это была не шутка, не капризъ это былъ.
        Началось это съ шутки - вдругъ пришла такая мысль В?р?, но зат?мъ д?вушка р?шила воспользоваться этимъ „маскарадомъ“, какъ назвала переод?ванье Настенька, и открыть подруг? свой полъ, открыть свою тайну.
        В?ру все время тяготилъ обманъ; не будь у нея веселой, живой и болтливой Настеньки, она, быть можетъ, давно не выдержала бы и открыла бабушк? „правду", нарушивъ строгіе зав?ты матери. Постоянное общеніе съ бойкой Настенькою развлекало ее, оттягивало, такъ сказать, тяжелую мысль, но разъ эта мысль явилась, - В?ра не могла противустоять ей, бросилась исполнить нам?реніе быстро, очертя голову, не спрашиваясь у разсудка, а лишь слушая сердце, которое не переносило обмана, которое желало любви не „обманной", то-есть не взятой путемъ обмана подлаго, а истинной.
        - Настя любитъ меня, - думала В?ра, быстро переод?ваясь, - такъ пусть она любитъ, именно меня, пусть она любитъ В?ру, а не Васю… Я не хочу ее обманывать, не хочу!… Достаточно и одного обмана, обмана бабушки… To „необходимый обманъ“, говоритъ мама, - ну и пусть, пусть будетъ такъ, какъ хочетъ мама, а Настеньк? я открою правду, я не хочу и ее обманывать… Она полюбитъ меня, какъ д?вушку, какъ подругу, и мы будемъ дружны съ нею… Мн? легче будетъ, когда я буду им?ть хорошаго, милаго, в?рнаго друга, которому все-все изв?стно… А обманывать и ее - у меня не хватаетъ больше силъ…
        В?ра быстро закончила привычный туалетъ, над?ла шляпу Настеньки, оправилась передъ зеркаломъ, и вся пунцовая отъ волненія и посп?шности крикнула:
        - Идите, Настенька, я готова… готовъ…
        Настенька вошла и ахнула. Передъ нею стояла д?вушка. Если въ мужскомъ костюм? В?ра была женоподобнымъ хорошенькимъ мальчикомъ, то въ своемъ настоящемъ костюм? это была д?вушка безъ мал?йшаго сходства съ мужчиною.
        Это женщина, женщина стояла, а не переод?тый мальчикъ.
        Эти н?жныя черты лица, эти краски, эта манера держать себя и носить костюмъ, эти мягкія округленныя линіи т?ла - все это было полно граціи и женственности…
        V.
        - Вася, да вы д?вушка, вы красавица д?вушка! - бол?е съ удивленіемъ, ч?мъ съ восторгомъ, воскликнула Настенька.
        А В?ра стояла, держась рукою за спинку стула, а другою поднимая немного длинную ей юбку Настенькинаго платья.
        - Да? - улыбнулась она.
        - Конечно! Пусть призовутъ сюда тысячу челов?къ, и ни одинъ изъ нихъ не скажетъ, что вы мальчикъ!…
        - И… и они будутъ правы, Настенька! - съ н?которымъ усиліемъ проговорила В?ра.
        - Правы?
        - Да…
        В?ра быстро подошла къ Настеньк?, обняла ее, спрятала лицо на груди ея и плача заговорила:
        - Я не Вася, Настенька, не мальчикъ я, а д?вушка, д?вушка я, В?ра!… Полюбите меня, Настя, не отталкивайте меня, будьте моей подругою… Я очень несчастлива, Настенька, очень… я жертва даже… Да, я жертва корысти, жертва жадности къ деньгамъ… А вы меня принимали за мальчика?… Вы не сомн?вались?… Ха, ха, ха… Мальчикъ Вася… ха, ха, ха!… Внучекъ, насл?дникъ милліона… He отталкивайте меня, Настенька, полюбите меня!…
        И В?ра прижимала къ своей груди „модную д?вицу“, ц?ловала ее, смачивая слезами.
        Вдругъ Настенька съ силою оттолкнула ее.
        В?ра отошла отъ Настеньки и гляд?ла на нее съ изумленіемъ. Видъ подруги, которой она открыла сейчасъ свою тайну, поразилъ ее.
        - Настенька, что съ вами? - заговорила она. - Вы оттолкнули меня, Настенька, вы сердиты на меня?… Что съ вами, Настенька?…
        В?ра подошла, было, къ подруг?, но та опять отолкнула ее.
        - Идите, оставьте меня! - съ неудержимою злобою сказала она. - Обманщица!…
        Настенька вскочила, схватила В?ру за руки повыше локтей, сжала ей руки до боли и полными ненависти глазами взглянула на нее.
        - Д?вушка, женщина ты!… А в?дь я… я любила, я мужчину любила!…
        И Настенька, не выпуская В?ру, заплакала злыми, жгучими слезами.
        - Любила, любила, а теперь… Теперь ненавижу я тебя… противна ты мн?!…
        И Настенька такъ громко зарыдала, что В?ра испугалась. Посп?шно сняла она платье ея, од?ла опять свой костюмъ мальчика и, тревожно прислушиваясь, опасаясь, что вотъ-вотъ придетъ кто-нибудь снизу, стала говорить Настеньк? добрыя, ласковыя слова.
        - Прости мн?, милая, дорогая Настенька, прости… Я не знала, что это огорчитъ тебя такъ, не думала. Такъ ты любила меня? Любила, какъ женщина мужчину любитъ?… Влюблена была?… Б?дная!… Ну, такъ забудь же меня, то-есть Васю забудь, мальчика, а люби меня, какъ я есть… А какъ я-то тебя любить буду, Настенька!… В?дь, я одинокая, Настя, совс?мъ одинокая…
        В?ра пододвинупа стулъ къ стулу Настеньки, прижалась къ ней близко близко и обняла ее.
        - Да, милочка, я одинокая! в?дь, мама не любитъ меня… Я теб? по секрету это говорю… тайну теб? открываю. Мама вотъ приказала мн? быть Васею, приказала обманывать бабушку - и обманываю, слушаюсь, потому что я… боюсь мамы… Да, милая! да, я боюсь ее и только боюсь… Еще недавно я и любила маму, а теперь только боюсь… За что она меня мучаетъ такъ?… Это гр?хъ… Ей надо деньги бабушкины, и вотъ я мальчикомъ стала… Я обманываю, я дрожу каждую минуту, и открылась теб? потому, что мн? все же легче теперь: хоть одинъ челов?къ да знаетъ правду, хоть съ однимъ челов?комъ да могу я поговорить по душ?, поплакать съ нимъ могу… Ты полюбишь меня, ты будешь моимъ другомъ и не выдашь меня… Да, Настенька, да?…
        Настенька не плакала уже.
        Она съ напряженнымъ вниманіемъ слушала В?ру и тяжело дышала отъ волненія. На повторенный вопросъ В?ры Настенька отв?чала, что она прощаетъ, готова любить ее и не скажетъ никому про ея тайну.
        - А теперь я пойду домой - я измучена, я сама не своя, - договорила она и встала.
        Переод?вшись, Настенька д?йствительно ушла домой, давъ еще разъ слово и даже клятву - не выдавать В?ру и полюбить ее.
        На извозчик?, погоняя его и об?щая прибавку, отправилась Настенька домой.
        Тысячи думъ т?снились въ голов? д?вушки, тысячи предположеній.
        Тайна, которую она узнала сегодня, была такъ значительна, такъ велика, что оставить ее безъ извлеченія выгодъ, большихъ выгодъ, было бы глупо, чуть ли не преступно… Счастье въ руки ползло съ открытіемъ этой тайны; деньги сулила она, большія деньги… He стало Васи, не стало красавца-юноши, который впервые „настоящей“ любовью взволновалъ сердце хладнокровной, разсудительной „модной д?вицы“, но за то являлась возможность хорошо наградить себя за понесенное горе, хорошо отомстить „д?вченк?“, такъ жестоко обид?вшей Настеньку.
        Она вспомнила недавній случай въ Замосквор?чь?, отчасти похожій на то, что случилось съ нею.
        Недавно это было, года два. На одной изъ замосквор?цкихъ улицъ жила вдова, л?тъ за сорокъ, очень некрасивая, очень влюбчивая и очень богатая. Зная слабость этой вдовы влюбляться въ хорошенькихъ мальчиковъ, одни знакомые зло, жестоко подшутили надъ нею. Они устроили на Святкахъ костюмированный балъ и упросили одну барышню, стройную, хорошенькую шалунью, р?звую, какъ мальчикъ, и какъ мальчикъ остриженную - од?ться мальчикомъ-ямщикомъ и влюбить въ себя купчиху вдову. Шалунья согласилась.
        Добыли костюмъ, над?ли на нее маску, а манеры мальчика у ней были свои собственныя. И вотъ, она явилась на балъ, прельстила влюбчивую вдову, вскружила ей голову, назвавшись прі?хавшимъ изъ провинціи купчикомъ сиротою, и по?хала ее провожать, об?щаясь заговорщикамъ разсказать вс? детали „комедіи“.
        И не разсказала, даже не прі?хала на все еще продолжавшійся балъ-маскарадъ. Ужъ потомъ узнали всю правду, и барышн? досталось до зла-горя.
        Кончилась эта зат?я совс?мъ неожиданно.
        Когда вдовица, мл?я отъ н?ги и любви, привезла къ себ? „хорошенькаго юношу“ и приказала подать чай, фрукты, вино, и когда, зат?мъ шалунья съ хохотомъ сняла маску и открылась, вдовица пришла въ ярость.
        - А, такъ ты вотъ какъ! - вскип?ла она. - Ты надсм?шки строить надо мною?… Надругаться?… Я-жъ тебя, негодницу!…
        Барышня молила о пощад?, плакала, грозила, кричала, но вдовица, не взирая ни на что, собственноручно разложила ее и такъ „вспрыснула“, что барышня едва опомнилась въ карет?, которую вдовица любезно предложила ей посл? угощенія.
        Настенька находила, что ея положеніе отчасти похоже на положеніе одураченной вдовицы… Но не такъ она отомститъ, н?тъ!… Она не дикарка старинной закваски, она „модная д?вица“ и она не богачка. Она выгоду извлечетъ и изъ этого, хорошую выгоду…
        Тетеньку бы только дома застать, ея умнаго, д?ловитаго сов?та спросить…
        И очень, очень торопилась Настенька…
        „Завариха“, р?дко когда бывающая дома, сегодня чувствовала себя не совс?мъ здоровою и никуда не пошла, никого не осчастливила своимъ пос?щеніемъ.
        Настенька застала свою тетеньку за самоваромъ въ обществ? одной свахи, большой пріятельницы „Заварихи“ и ближайшей ея помощницы.
        Кумушки выпили рябиновки, хорошо закусили жалованными отъ „благод?телей“ соленьями и разными печеньями и кушали чай съ большимъ аппетитомъ, перемывая косточки своимъ ближнимъ.
        Ураганомъ влет?ла Настенька и, не обращая вниманія на расточаемыя свахою похвалы и ласки, сказала тетк?, что им?етъ до нея важное д?ло.
        - По секрету, Настенька? - спросил? „Завариха“.
        - Да…
        - При мн? говорите, красавица, при мн? всякій секретъ можно говорить и, все равно, какъ въ могилу, его схоронимъ, - зап?ла сваха.
        Но Настенька безъ церемоній перебила ее и вел?ла уходить.
        - Слушайте, ступайте, не могу я при васъ говорить! - р?шительно отр?зала „модная д?вица“. - Погуляйте гд?-нибудь, а потомъ можете опять придти… Ступайте!…
        Сваха не особенно охотно покорилась, не см?я возражать бойкой и порою очень дерзкой барышн?.
        - Что такое, Настенька, за секретъ у тебя? - сгорая отъ нетерп?нья, спросила „Завариха“. - Должно быть, важное что-нибудь, ежели ты такъ сп?шно да неожиданно прі?хала…
        - Ахъ, тетя, такое важное, такое важное, что ужъ не знаю, и говорить-ли вамъ? - сказала Настенька, то ходя по комнат?, то усаживаясь за столъ, то порывисто выпивая чашку чаю.
        - Чтой-то, Настенька, ты говоришь?… Тетк?, да ужъ не сказать… Я первое д?ло, Настенька… я тетка твоя…
        - Ладно ужъ, оставьте пропов?ди-то!… - перебила Настенька. - Боюсь, я, что разболтаете по городу, вотъ что… Язычекъ то у васъ длиненъ очень… Хорошо, хорошо, не возражайте ужъ!… Скажу вамъ, но чтобы никому ни словечка… а скажете кому - не племянница я вамъ!… Слышите?…
        - Да ладно, ладно, Настя!… говори ужъ скор?е… Изнурила всю!…
        Настенька с?ла рядомъ съ теткою, наклонилась къ ней и вполголоса, хотя въ комнатахъ никого и не было, проговорила:
        - Знаете ли вы, кто такой Вася, внучекъ Ольги Осиповны?
        - Кто?
        - Д?вушка, вотъ кто!…
        Если бы „Завариху“ ударили ч?мъ-нибудь очень тяжелымъ и совершенно неожиданно, еслибъ въ комнат? разорвало бомбу, - не такъ была бы поражена и ошеломлена „Завариха“, какъ этимъ словомъ племянницы.
        VI.
        Отшатнулась „Завариха“, всплеснула руками, выкатила глаза и воскликнула:
        - Какъ д?вушка?… Что ты говоришь, Настенька?…
        - Такъ, д?вушка… Подлогъ сд?лали, обманываютъ старуху, благо она изъ ума выживать стала… Узнала доченька то старухи, Анна то Игнатьевна, что мать овдов?ла и милліонами влад?етъ, ну и задумала т? милліоны въ свои руки захватить, а для этого… для этого свою незаконную дочь законнымъ сыномъ сд?лала, д?вушку В?ру мальчикомъ Васей назвала, переод?ла, документъ фальшивый добыла и привезла въ Москву къ старух? внука желаннаго… Подлогъ удался, сами вы вид?ли, сами д?вченку за мальчика считали… да что вы съ Ольгой Осиповною?… Вы стары, глупы, правду надо сказать, - я… я не зам?чала подлога!… Ловкая д?вченка эта В?ра: тоненькая такая, волосы по-мальчишески обр?заны, ну и удался подлогъ… Можетъ быть, и никогда бы не догадались, да сама выболтала…
        - Сама?… - задыхаясь отъ волненія и жадно ловя каждое слово племянницы, спросила „Завариха“.
        - Да… Глупа еще, не понимаетъ ничего, не въ матушку, ну и выболтала…
        - Да какъ же это она?… Какъ это себя въ наши руки отдала…
        - Ну, это длинная исторія, вамъ д?ла до этого н?тъ… Выболтала, и кончено…
        - Вотъ ужасти-то, вотъ д?ла то!… Ахъ, Господи, Господи!… Ну, в?сть ты мн?, Настя, принесла… ну, изв?стіе!… Слушаю и ушамъ своимъ не в?рю!…
        - He в?рила и я, а-нъ правда все…
        Настенька встала и взяла тетку за плечо.
        - Все я сказала вамъ, тетя, великую тайну открыла, такъ помните же, что вы должны хранить эту тайну!… Счастье, большое счастье получимъ изъ этого д?ла!… Къ милліонамъ старухинымъ подойдемъ близко, до золота ея руками дотронемся!…
        - Да, да… правда, правда!…
        „Завариха“ дрожала отъ волненія, и глаза ея сверкали, какъ у молоденькой д?вушки при первыхъ словахъ объясненія въ любви дорогого челов?ка.
        - Что-жъ мы д?лать будемъ теперь, Настя? - спросила она.
        - Надо обдумать, для этого и прі?хала къ вамъ…
        - Заявить надо „самой“…
        - Ни-ни! - посп?шно выкрикнула Настенька. - Никоимъ образомъ нельзя этого д?лать…
        - А что же надо по твоему?
        - Подумаемъ… Скажемъ старух? - д?ло можемъ испортить.
        - То-есть, ч?мъ же испортить?
        - Ишь вы ошал?ли! - грубо воскликнула Настенька.
        „Модная д?вица“, манерничая и притворяясь голубкою при постороннихъ, съ теткою и „ненужными людьми“ была груба и дерзка.
        - Я думала, что вы поумн?е, за сов?томъ ?хала, а вы дичь говорите… В?дь, полюбила старуха д?вченку-то эту переряженную, привязалась къ ней… Хорошо, если она разозлится на подлогъ, да турнетъ доченьку съ самозванкой ея, а если проститъ!… He все ли ей равно, кого любить то - мальчика или д?вочку? Важно было обмануть сперва, а теперь, можетъ быть, и все равно…
        - Да, правда, - согласилась Завариха.
        - То-то и есть… Да и выгонитъ, такъ намъ толку мало: намъ милліоновъ своихъ не отдастъ…
        - Правда, правда… Что-же д?лать будемъ?…
        - Подумаемъ…
        Настенька прошлась по комнат?.
        - Я большого д?ла ожидаю изъ этого, тетя!… Вотъ ?ду къ вамъ, погоняю извозчика, а во мн? такъ все и горитъ!… Б?дны мы, нищіе, подачками живемъ, унижаемся, обноски съ богатыхъ купчихъ носимъ, а можетъ быть такъ, что мы… богаты будемъ!…
        Настенька вдохнула въ себя воздуху, словно задыхаясь.
        - Голова кружится, какъ подумаешь! - воскликнула она.
        - Да что же ты думаешь-то?… Что д?лать хочешь?… Ты скажи, Настенька, не мучь меня!… - вкрадчиво заговорила Завариха, подходя къ племянниц? и обнимая ее за талію. - Ты умница у меня, золотая головка, не теб? у меня сов?та то просить, а мн? у тебя… Что думаешь-то ты?…
        - He знаю еще хорошенько, а счастья изъ рукъ не выпущу, н?тъ!… Думаю такъ, что пока понемножку изъ В?ры этой жилы тянуть…
        - Какъ?…
        - А такъ… Пусть пока проситъ у бабушки денегъ на то и на другое и мн? отдаетъ, пусть разные предлоги выдумываетъ, тайкомъ отъ матушки… Пусть, хоть воруетъ, да мн? отдаетъ!… В?дь, въ моихъ рукахъ она, вотъ она гд? у меня!…
        Настенька сжала свои холеныя неработящія ручки въ кулаки.
        - Вотъ она гд? у меня!… He знаю вотъ, матушк? говорить-ли или же подождать…
        - Обдеретъ ее матушка-то, въ гробъ заколотитъ, - зам?тила Завариха.
        - А вамъ жаль что-ли?… Пусть хоть живую съ?стъ… He въ томъ д?ло, а не испортить бы… Да, я подумаю, я все сд?лаю…
        И Настенька ходила по комнат?, а лицо ея гор?ло румянцемъ, ноздри раздувались.
        Въ „модной д?виц?“ разгорались не одни только алчные инстинкты, не одна только жажда къ золоту, которое она страстно любила, томила ее, - ее томила еще и жажда мести за разбитую любовь, за разлет?вшіяся вдругъ надежды…
        Она много разъ „влюблялась“, много и часто кокетничала, много разъ играла въ любовь и им?ла даже романы, но любила она въ первый разъ… Первый разъ шевельнулась въ ея сердц? настоящая любовь къ красавчику Вас?, къ этому н?жному чудному мальчику, къ этому юнош?, прекрасному какъ Адонисъ, милому, ласковому, доброму… И д?вченка В?рка отняла у нея этого юношу, разбила любовь въ всколыхнувшемся сердц?, убила надежды на счастье, убила все…
        И какъ странно, какъ неожиданно все это случилось… Точно вырвалъ кто-то изъ сердца кусокъ, и пораненное сердце это бол?ло, ныло, страдало…
        Какъ ненавид?ла Настенька теперь В?ру, какъ хот?ла ей мстить и какъ въ то же время желала быть обладательницею близкаго къ ней золота!…
        Сов?щаніе тетушки съ племянницей въ этотъ день не привело ни къ какимъ результатамъ. Р?шили хорошенько обдумать все и потомъ уже начать д?йствовать.
        Настенька ночевала, а на другое утро вм?ст? съ теткой отправилась въ домъ Ярцевой.
        Всю дорогу туда Настенька твердила тетк?, чтобы она осторожно держала себя и ни взглядомъ, ни намекомъ не обнаружила того, что она знаетъ тайну.
        - Все, все испортите, если вм?шаетесь въ это д?ло, если дадите понять Анн? Игнатьевн? или В?р?, что вы знаете тайну, - говорила Настенька.
        - Да ужъ будь покойна, - ут?шала тетка, - не совс?мъ, в?дь, я дура, понимаю что нибудь.
        Въ дом? Ярцевой все шло по старому, только наблюдатель зам?тилъ-бы, что въ глазахъ В?ры есть что-то тревожно-любопытное.
        Съ этимъ выраженіемъ своихъ милыхъ, кроткихъ глазъ смотр?ла д?вушка на Настеньку во время чая, къ которому прі?хали гости, и, видимо, сгорала отъ нетерп?нія остаться съ нею глазъ на глазъ.
        Старуха, по обыкновенію, была очень н?жна со своимъ „внучкомъ“ и покровительственно-небрежна съ гостями. На дочь свою она изр?дка бросала испытующіе взгляды, словно изучая ея думы, ея таинственныя и, должно быть, тяжелыя думы, которыя сказывались и въ сосредоточенномъ взгляд?, и въ плотно сжатыхъ губахъ, и въ вертикальной морщинк?, пробороздившей гладкій красивый лобъ.
        Думъ этихъ старуха не знала, но какъ хорошо были теперь изв?стны он? Заварих? и Настеньк?!…
        Сейчасъ же посл? чая В?ра позвала Настеньку на верхъ.
        - Ишь, дружба завелась! - насм?шливо зам?тила Ольга Осиповна. - Словно женихъ съ нев?стою… Ты, Васенька, не больно слушай р?чей ея, д?вицы этой модной, a то обучитъ она тебя премудростямъ московскимъ…
        - Разв? я могу научить Васеньку чему-нибудь дурному, Ольга Осиповна? - спросила Настенька.
        - Мудренаго н?тъ: вертячка ты порядочная!…
        - Ну, если и вертячка, такъ ужъ за то другихъ пороковъ не им?ю… Есть, в?дь, д?вушки, куда какія смиренныя, а коварства, и обмана…
        В?ра слегка побл?дн?ла отъ этого, очень явнаго для нея намека и порывисто встала.
        VII.
        Бл?дность эту и движеніе зам?тила Анна Игнатьевна и вперила въ дочку долгій-долгій, пристальный взглядъ…
        В?ра побл?дн?ла еще больше, а Анна Игнатьевна взглянула на Настеньку т?мъ же взглядомъ.
        „Не знаетъ ли эта хитрая д?вченка мою тайну? He выболтала ли В?ра? -какъ ножемъ р?знула мысль эта Анну Игнатьевну. - Кажется, н?тъ. Покойно, безпечно, весело смотритъ Настенька, - не похоже, чтобъ это намекъ былъ…
        Н?тъ, не намекъ это, просто сказала Настенька, такъ безъ умысла… Да и см?етъ ли В?ра выболтать?… А побл?дн?ла она потому, что кольнули ее слова Насти, въ больное м?сто попали… А все же надо поговорить съ нею, попытать ее надо, предупредить, еще разъ повторить зав?тъ свой о величайшей тайн?“.
        Д?вушки сейчасъ же посл? чаю ушли наверхъ.
        Заперла В?ра за собою дверь, робко подошла къ Наст? и взяла ее за руку.
        - Вы сердитесь на меня, Настенька? - умоляющимъ, взволнованнымъ голосомъ сказала она. - Вы ненавидите меня?… Я вижу это, знаю… Вы жестоко кольнули меня сейчасъ вашимъ намекомъ!… За что это, Настенька? Иль ужъ я такъ гадка въ вашихъ глазахъ?…
        Настенька презрительнымъ и злымъ взглядомъ окинула фигуру стоявшаго передъ нею, „мальчика“, - хорошенькаго, изящнаго, какъ дорогая статуэтка, какъ куколка, мальчика.
        - Да, во всемъ, что вы прод?лываете тутъ съ вашей матушкою, немного благородства! - сказала она. - Но не за это зло мое на васъ… н?тъ… Что мн? за д?ло, что дв? интригантки…
        В?ра тихо простонала, точно до нея раскаленнымъ жел?зомъ дотронулись.
        - Что мн? за д?ло, что дв? интригантки пришли обобрать старуху съ ея тысячами? Деньги, в?дь, соблазнительны, за ними вс? б?гутъ, изъ-за нихъ и большія преступленія совершаются… Мн? до этого д?ла н?тъ… Меня терзаетъ то, что… что вы меня, меня такъ жестоко обманули!… Я принесла сюда, въ эту вотъ комнату, свою первую, священную любовь, и вы растоптали ее ногами, разбили… Вотъ что меня терзаетъ, и вотъ за что ненавижу я васъ…
        В?ра отошла и въ изнеможеніи опустилась на стулъ.
        - Эта пытка мн? не по силамъ! - едва-едва выговорила она. - Ужъ лучше одинъ конецъ… Лучше ужъ я открою все; пусть со мною д?лаютъ все, что хотятъ…
        - Откроете?…
        Настенька быстро подошла къ В?р?.
        - Откроете?… О, н?тъ, не см?йте этого д?лать!… Васъ, можетъ быть, прогонятъ, мать ваша, быть можетъ, изобьетъ васъ до полусмерти, но мн? отъ этого пользы мало, а я… я хочу ч?мъ-нибудь вознаградить себя… Я потеряла большое счастье обманутая вами, такъ желаю им?ть хоть маленькое… Большое счастье - это любовь, которую мечтала взять у Васи, а маленькое - это деньги, которыя мн? должна дать В?ра!… Поняли вы?… Вы пришли сюда съ матерью за деньгами и, конечно, возьмете ихъ, такъ часть этихъ денегъ пусть мн? попадетъ…
        - Вамъ?… Деньги!… - спросила В?ра.
        - Да… А васъ, наивнаго ребенка, это удивляетъ?…
        И съ ненавистью гляд?ла Настенька на бл?дную, взволнованную д?вушку, которая въ изнеможеніи, какъ пом?шенная, сид?ла передъ нею…
        Настенька, глядя на убитую горемъ и отчаяніемъ В?ру, подумала, что слишкомъ уже огорчила ее и сообразила, что такъ поступать опасно: д?вушка въ отчаяніи можетъ и въ самомъ д?л? открыть все бабушк? и матери, тогда все пропало для Настеньки…
        Она взяла В?ру за руку и почти ласково сказала ей:
        - Ну, перестаньте же играть роль угнетенной, В?ра, будетъ вамъ… Вы не должны сердиться на меня, не должны считать меня за какую то злод?йку…
        Отъ одного этого изм?нившагося голоса Настеньки, отъ одного ласковаго прикосновенія ея руки В?ра почувствовала себя уже легче и дов?рчиво, растроганная, съ размягченнымъ сердцемъ, нагнулась къ Настеньк? и обняла ее, прижалась къ ней, не им?я силъ выговорить что-нибудь, но желая много-много сказать…
        - Да, я совс?мъ не злод?йка, - продолжала Настенька. - Я только оскорбленная въ своихъ чувствахъ женщина…
        Эту фразу „модная д?вица“ вычитала въ какомъ-то роман? и любила употреблять ее, какъ и многія другія фразы изъ книгъ.
        - И я огорчена и возмущена была, но я прощаю васъ…
        - Прощаете? - взглянула В?ра на Настеньку съ счастливою улыбкою.
        - Да… И хочу быть вашею подругою… Будемъ съ сегодняшняго дня говорить другъ другу „ты“, но только тогда, когда мы одн?… Я не выдамъ твоей тайны, будь Васею предъ вс?ми, кром? меня и твоей матери, будь насл?дникомъ бабушкинаго богатства…
        - Ахъ, зач?мъ мн? оно? - сказала В?ра. - Я не хочу его, не хочу!… Ужъ теперь, ничего еще не видя, я такъ много горя вид?ла отъ этой жажды къ деньгамъ, а что же дальше будетъ?
        - Дальше будетъ наслажденіе этими деньгами… Ты еще не знаешь, что могутъ дать деньги, не знаешь силы ихъ, не знаешь и т?хъ радостей, которыя даютъ деньги…
        - Вотъ и мама мн? говоритъ это постоянно, но я, должно быть, дурочка, я не понимаю этого… Ну, что же дадутъ он??… Ну, будетъ у меня много платьевъ, бархатъ, шелкъ, кружева, вещи дорогія, на дорогихъ лошадяхъ я по?ду, въ большихъ комнатахъ буду жить, такъ разв? это счастье?… Н?тъ, не думаю…
        - He только это, В?ра, хотя и это очень хорошо! - авторитетно проговорила Настенька. - Деньги дадутъ силу, а сила хорошая вещь, В?ра!… Да, ты поймешь это потомъ… Говорятъ, что волкъ, попробовавшій челов?ческаго мяса, не хочетъ уже другого и ищетъ только челов?ка; такъ вотъ и челов?къ: разъ попробуетъ онъ сладости отъ денегъ, какъ полюбитъ ихъ и - все, все готовъ сд?лать, чтобы им?ть эти деньги!… Да вотъ теб? прим?ръ: ко мн? сватался женихъ, мн? онъ очень нравился, я любила его и хот?ла идти за него, и была бы счастлива, но онъ не женился на мн? потому, что у меня мало денегъ, - ему отецъ не позволилъ… А вотъ другой прим?ръ: у насъ сос?дка есть, б?дная вдова, у нея сынъ, единственный сынъ, любитъ она его, а онъ въ чахотк?. Доктора говорятъ, что если его повезти за границу - онъ выздоров?етъ, будетъ живъ отъ тамошняго воздуха, отъ какихъ-то тамъ купаній, а мать не можетъ везти его, - она б?дная; представь же, какъ она должна страдать!…
        В?ра слушала внимательно. Ей ужъ много и очень часто говорили о сил? денегъ, но она все еще не вполн? понимала эти соблазнительныя р?чи.
        „Если не женился на теб? женихъ твой изъ-за денегъ, такъ, значитъ, онъ не любилъ тебя, а сынъ этой вдовы проживетъ посл? по?здки лишнихъ два-три года, такъ изъ-за этого н?тъ еще нужды такъ любить деньги и желать ихъ… Быть можетъ, этому сыну лучше будетъ, если онъ умретъ… Право, тяжело и плохо жить на св?т?, умереть лучше…“
        Такъ думала В?ра, но сказать не см?ла.
        „Быть можетъ, это глупо, или оскорбитъ Настю, лучше я не скажу…“
        А Настя продолжала соблазнять ее, рисуя картины заманчивой, полной блеска и радости, жизни съ деньгами.
        - И ты будешь им?ть эти деньги, В?ра, - говорила она, - ты и им?ешь ихъ, такъ не забудь и меня, со мною под?лись.
        - Ахъ, если бы у меня были он? и я им?ла бы волю - я отдала бы теб? половину… Н?тъ, не половину, а все отдала бы!… Ты не сердись на меня, Настенька, - я все еще не понимаю, что деньги эти такая ужъ нужная и важная вещь…
        В?ра зам?тила, что Настенька поморщилась отъ этихъ словъ.
        - Но я про себя только говорю, про себя! - посп?шно добавила В?ра. - Для тебя я буду желать этихъ денегъ, а ты… ты люби меня, Настя… He за деньги люби, а такъ, какъ вотъ сестру любятъ… Меня, в?дь, никто, никто не любитъ…
        Голосъ д?вушки дрогнулъ.
        - Никто… Мама вотъ нарядила меня и заставила быть обманщицей, заставила лгать и страдать, а бабушка… бабушка любитъ Васю, а не меня… Полюби меня ты, Настенька…
        И б?дная д?вушка ласкалась къ Наст?, заглядывала ей въ глаза.
        - Я тебя полюбила, - отв?тила Настя, а сама думала о другомъ.
        Ей нужно было новое платье къ началу сезона, ее пригласили знакомые въ театръ, ложу взяли. Въ театр? будетъ много знакомыхъ, будетъ одинъ юный, но уже пресыщенный донъ-жуанъ изъ Солодовниковскаго пассажа, красавецъ и франтъ, кумиръ вс?хъ дамъ и д?вицъ своего круга… Онъ ухаживаетъ теперь за одной вдовушкой, не то прельщенный ея роскошнымъ бюстомъ и жгучими глазами, не то ея туалетами, ея брилліантами, ея деньгами…
        Какъ хорошо затмить бы эту вдовушку, привлечь бы этого красавца къ себ?, заставить бы его бросить вс?хъ и сд?лать постояннымъ своимъ кавалеромъ, какъ это сд?лала въ посл?днемъ роман? графиня Эльза Лотоссъ съ красавцемъ лордомъ Эдуардомъ Манчестеръ.
        VIII.
        - В?ра, - заговорила Настенька, сжимая руку д?вушки и наклоняясь къ ней, - В?ра, скр?пи нашу начинающуюся дружбу однимъ добрымъ д?ломъ, устрой мн? это д?ло…
        - Что такое, Настя? - встрепенулась В?ра, - скажи, голубка! я все, все готова для тебя сд?лать…
        - Достань мн? денегъ, В?ра…
        - Денегъ?…
        - Да… Ахъ, мн? очень-очень нужно!… Я упущу большое счастіе, если у меня не будетъ этихъ денегь.
        - Да, но я не знаю, какъ это… У меня… у меня очень немного, кажется… Я даже не считала. На часы мн? бабушка дала, часы вел?ла купить, да такъ подарила пять золотыхъ… Теб?, в?дь, этого мало будетъ, Настя?
        - Мало… Мн? надо тысячъ пять…
        - Пять тысячъ?… Это очень много… Если попросить у бабушки, такъ…
        - Ахъ н?тъ!…
        Настенька даже ногою топнула.
        - Ну, какъ это можно!… Надо какъ-нибудь по другому…
        Настенька обняла В?ру за талію, съ чарующею улыбкою, которую она отлично изучила передъ зеркаломъ, взглянула на нее и п?вучимъ, н?жнымъ голосомъ проговорила:
        - Ты возьми у бабушки потихоньку…
        - Потихоньку?…
        - У бабушки деньги лежатъ въ сундук?; ключъ она прячетъ въ образниц?, и теб? легко будетъ отворить сундукъ и взять изъ него н?сколько билетовъ… Тамъ ихъ много-много!…
        - Но… но, в?дь, это значитъ воровать, Настя…
        - Какой вздоръ!… Разв? я стала бы учить тебя воровать?… Ты оскорбляешь меня, В?ра… Вотъ, если бы я пошла въ сундукъ къ твоей бабушк? - это была бы кража, а, в?дь, это ты, в?дь, это твои деньги, В?ра! Ну, не сегодня, такъ завтра, не завтра, такъ черезъ годъ, а в?дь, возьмешь же ты себ? вс? эти деньги…
        - Да, но пока…
        - Что? - р?зко спросила Настенька.
        - Пока это… это не хорошо, это гр?хъ…
        - Да?… А вотъ это не гр?хъ?
        Настенька дернула пиджакъ В?ры.
        - Это вамъ не гр?хъ, это вамъ, это!… He гр?хъ обманывать бабушку, быть самозванкою? He гр?хъ было меня обманывать?…
        - He сердись, Настенька… Я, право не знаю, какъ… это сд?лать… И это гр?хъ, и то гр?хъ… He лучше ли попросить у бабушки?…
        - He см?й говорить вздора! - крикнула Настя. - Если боишься и не хочешь - не надо, но знай, что я не прощу теб? твоей жестокости тогда! Я все и вс?мъ разскажу!… Ты думаешь, что вотъ побьетъ тебя мать, да т?мъ все и кончится? Н?тъ, милая, тебя ожидаетъ судъ, позоръ, тебя за это самозванство въ острогъ посадятъ…
        Настенька увидала, что опять слишкомъ жестоко обошлась съ В?рою и смягчила тонъ.
        Настенька не осталась въ этотъ день у Ярцевой надолго и посл? об?да отправилась домой.
        Она сд?лала то, чего хот?ла: В?ра была порабощена ею.
        Есть натуры, не лишенныя изв?стной доли характера, воли и щедро одаренныя св?тлымъ умомъ, но въ то же время совершенно лешенныя способности долго и упорно сопротивляться постороннему вліянію и очень скоро попадающія подъ него.
        Характеръ вотъ такихъ людей проявляется лишь тогда, когда д?ло коснется только ихъ собственныхъ, неразд?льныхъ съ ними интересовъ, когда отъ этого не страдаетъ интересъ другого лица и когда никто не вм?шивается въ то или другое р?шеніе такихъ натуръ. Но разъ такая натура должна противостать желанію другого лица, и особенно лица близкаго, дорогого, - она д?лается мягкою, какъ воскъ и уступаетъ очень быстро.
        И это - не слабость.
        Это - мягкость сердца, доведенная до посл?дней степени. Это доброта, та доброта, которую называютъ „простотою“ и о которой говорятъ, что она „хуже воровства“.
        Это - натуры изъ мягкаго куска воску.
        Попадаетъ кусокъ воску въ руки художника - изъ куска этого можетъ выйти чудное произведеніе искусства; попадаетъ въ грубыя, грязныя руки, изъ него выходитъ грязный комокъ, отбросокъ, никуда негодная вещь.
        Съ такими натурами часто приходится им?ть д?ло судебному сл?дствію; часто, очень даже часто, такія натуры фигурируютъ въ крупныхъ судебныхъ процессахъ.
        В?ра была именно такою натурою, и Настеньк?, при небольшой даже ловкости и безъ особаго напряженія воли, удалось поработить ее, т?мъ бол?е, что В?ра была у нея „въ рукахъ“, а еще бол?е потому, что В?ра считала себя виноватою, гр?ховною и страшно хот?ла ч?мъ-нибудь искупить этотъ гр?хъ свой передъ Настенькою.
        Она отдалась ей, она сд?лалась въ ея рукахъ послушнымъ орудіемъ и шла теперь по ея вел?нію на нехорошее д?ло, зная, что оно нехорошее…
        И это, говорю я, не было безволіемъ.
        Проводивъ подругу, В?ра заперлась въ своей комнатк? и легла на постель.
        Ей хот?лось заснуть, но какъ она ни старалась сд?лать это, ей не удавалось.
        Она закрывала глаза, принимала удобную позу, старалась думать о чемъ-нибудь самомъ незначительномъ, но сію же минуту глаза открывались сами собою, поза м?нялась, а мысли упорно направлялись къ одному и тому же предмету.
        Надо взять у бабушки денегъ и отдать эти деньги Наст?. Деньги эти Наст? необходимы, и она, В?ра, должна непрем?нно добыть ихъ. Она, В?ра, очень нехорошее д?ло хочетъ д?лать, но ее къ этому привело еще бол?е нехорошее д?ло, и теперь уже невозможно вернуться назадъ, а надо все глубже и глубже увязать въ какую-то тину, которая засасываетъ, сильно засасываетъ и увлекаетъ куда-то въ бездонную пропасть… А тамъ, быть можетъ, и конецъ… Конецъ всему, что мучаетъ, терзаетъ, волнуетъ, отъ чего больно и страшно… Ахъ, скор?е бы этотъ конецъ!… Но до него еще долго, еще надо что-то д?лать, кого-то обманывать… А если не д?лать ничего того, что такъ тяжело?… Ахъ, этого нельзя!… Сила какая-то влечетъ, сила, большая той, которая готова сопротивляться… Мама желаетъ… мама погибнетъ, если не д?лать… Настя тоже желаетъ, и ея надо слушать, непрем?нно надо, a то что-то страшное случится…
        Что-же страшное?…
        В?ра не могла р?шить этого и не пыталась даже р?шить. Она отдалась чужой вол? и покатилась, какъ шаръ, брошенный съ горы… Ей хот?лось лишь докатиться куда-нибудь… Скор?й бы, скор?й!… Забвеніе, покой… Такой бы покой, чтобы ничего не ощущать, не думать, не слышать, не знать…
        В?ра, думая все это, - или не думая даже, а переживая вс?мъ существомъ своимъ, - стала засыпать и сейчасъ же сны см?шались съ д?йствительностью, начался кошмаръ…
        В?ра слышала то голосъ матери, то голосъ Настеньки, то плакалъ кто-то у нея надъ ухомъ. Когда сонъ покидалъ д?вушку, она, не открывая глазъ, вспоминала о разговор? съ Настенькою и говорила сама себ?, что надо такъ сд?лать, какъ она вел?ла ей, и сейчасъ же, засыпая, она начинала грезить, и что-то тяжелое, уродливое вставало передъ нею, что-то давило ее; а тамъ опять д?вушка просыпалась и думала о своемъ положеніи, о матери, о бабушк?.
        Н?сколько разъ во время этого тяжелаго сна В?ру будили, стучась въ дверь, звали пить чай, ужинать, спрашивали о здоровь?.
        - Лежу, нездоровится… He хочу ни пить, ни ужинать, - отв?чала В?ра.
        Часу въ одиннадцатомъ мать ея постучалась особенно энергично и приказала отпереть дверь.
        - Что съ тобою? - тревожно спросила Анна Игнатьевна, поглядывая на дочь, которая съ трудомъ прошла на кровать, отворивъ дверь.
        - Такъ, нездоровится что-то… Голова болитъ…
        - Напейся липоваго цв?ту, а горчичникъ я поставлю теб?… Жару, кажется, н?тъ у тебя, а идешь - шатаешься; значитъ… значитъ серьезно прихворнула…
        В?ра успокоила мать, выпроводила ее изъ комнаты и сказала, что хочетъ спать.
        Все было тихо въ дом? Ярцевой. Слышно было, какъ по двору б?гала собака, громыхая ц?пью; гд? то мышь скреблась и попискивала, откуда то доносился храпъ кр?пко и сладко спавшаго челов?ка. Настала ночь.
        На сос?дней колокольн? пробило часъ, р?зко прозвучалъ колоколъ, зазвен?лъ дребезжащимъ звукомъ и замеръ.
        В?ра встала, отворила дверь своей комнаты, стараясь не скрип?ть, и вышла въ корридорчикъ, а потомъ и на л?стницу.
        Темно было тутъ, св?жо довольно, и крашеный полъ холодилъ ноги въ тоненькихъ чулкахъ.
        Жутко немного стало В?р? въ темнот?, которой она всегда боялась. Но сейчасъ же посл? темной л?стницы, было очень св?тло въ той комнат? нижняго этажа, въ которую выходила эта л?стница: лампадки тамъ гор?ли передъ иконами.
        В?ра прошла этой комнатой, еще миновала одну и вышла въ столовую.
        Вотъ этотъ сундукъ съ деньгами, вотъ онъ! Его недавно перенесли сюда изъ бабушкиной спальни. Тяжелый, весь жел?зный, привинченный къ полу, онъ не могъ быть украденъ, или взломанъ, а въ спальной бабушка не пожелала держать его: какой то странникъ сказалъ ей, что гр?хъ „во сн? злато оберегать“, что около злата всегда „черный“ стоитъ, ибо злато его рукъ д?ло, онъ имъ смущаетъ людей.
        В?ра вид?ла, какъ бабушка отпираетъ сундукъ: показывала какъ-то старуха „внучку“ свои сокровища и говорила, что вс? они будутъ принадлежать ему, если онъ будетъ любить бабушку, если заслужитъ ихъ.
        - Безъ этого сундука я больше бы любила тебя, бабушка; я не лгала бы теб?, не обманывала бы тебя, - подумала В?ра вслухъ и испугалась своего голоса.
        Шепотомъ сказаны были эти слова, а такъ р?зко прозвучали они въ пустынной комнат?.
        Кпючъ въ образниц?, въ спальной, надо его взять. Тихо, тихо надо пройти туда, a то бабушка услышитъ: чутко она спитъ.
        В?ра, точно ее кто-нибудь подталкивалъ сзади, двинулась въ спальню безшумными шагами. Вотъ и бабушкина кровать и образница. Св?тъ такъ и льется отъ лампады - мягкій, переливчатый св?тъ, смягченный цв?тными стеклами лампадъ. Лики святыхъ глядятъ такъ величаво и строго. Днемъ они совс?мъ не такіе: это ночныя т?ни наб?жали на нихъ и трепетный св?тъ лампадъ живитъ ихъ…
        И бабушкино лицо, на б?ломъ фон? подушки, какое-то другое. Голова платкомъ повязана, отъ спинки кровати на лицо падаетъ т?нь.
        Бабушка спитъ кр?пко. Она передъ утромъ, да съ вечера страдаетъ безсонницею, а теперь кр?пко спитъ. Храпитъ слегка, шевелитъ руками, нервно вздрагиваетъ…
        В?ра, потупивъ глаза и стараясь не гляд?ть кругомъ, отворила стеклянную дверцу образницы и взяла ключъ, положенный на нижней полочк?…
        - Кто тутъ? - спросонья спросила бабушка и заговорила что-то совершенно постороннее.
        В?ра остановилась на минуту, погляд?ла на бабушку и пошла изъ комнаты, кр?пко сжимая въ рук? ключъ…
        Сундукъ отпирался со звономъ и крышка была очень тяжела, но В?ра благополучно сладила съ ней и открыла сундукъ. Она с?ла на него отпирая, чтобы заглушить звонъ, и съ усиліемъ, оцарапавъ немного руки, подняла крышку.
        Пачками лежали въ сундук? банковые билеты, билеты внутренняго займа, облигаціи, купоны, кредитки. Въ особомъ ящичк? сбоку сверкали полуимперіалы и разныя старинныя монеты, а въ другомъ ящик? хранились брилліантовыя и золотыя вещи. Все это сверкало и искрилось отъ трепетнаго св?та лампады.
        IX.
        В?ра взяла одну пачку билетовъ и спрятала ее за сорочку.
        - Сколько тутъ? - подумала она и, остановившись на секунду, взяла еще пачку сторублевыхъ и н?сколько золотыхъ монетъ.
        Это она спрятала въ карманъ панталонъ (читатель помнитъ, что В?ра была въ мужскомъ костюм?).
        Оставалось запереть сундукъ и положить ключъ на м?сто.
        Двигаясь, какъ автоматъ, В?ра сд?лала все это и пошла наверхъ.
        Когда она клала ключъ въ образницу, бабушка опять окликнула ее спросонокъ.
        - Я это, я! - хот?ла крикнуть В?ра, но только погляд?ла на старуху и пошла къ двери, не остерегаясь уже и ступая ногами въ чулкахъ довольно громко.
        Бабушка спала, ничего не слыхала. Это былъ самый кр?пкій сонъ ея.
        Спрятавъ деньги въ нижній ящикъ комода въ своей комнат?, В?ра не разд?ваясь, бросилась въ постель и уснула кр?пкимъ сномъ.
        Ее не тревожили, не будили, и она встала въ дв?надцатомъ часу дня.
        Въ окна св?тило солнце, яркими пятнами ложась на чистомъ крашеномъ полу; въ открытую форточку врывался св?жій августовскій воздухъ. Гд? то неподалеку кричали играющія д?ти, взвизгивали, хохотали.
        В?ра улыбнулась, прислушиваясь къ раскатистому серебристому см?ху какой-то д?вочки, должно быть, безконечно счастливой въ эту минуту.
        В?ра очень любила д?тей и охотно играла съ ними въ Ярославл?. Вс? сос?днія д?тишки знали ее, любили и называли „тетей“. Она хот?ла встать и погляд?ть, не у нихъ ли на двор? играютъ д?ти эти и, съ улыбкою поднимаясь съ постели, увидала свой мужской костюмъ, свои сапожки, сброшенные вчера у кровати.
        И все вспомнила…
        Она опустила голову на подушку и въ одинъ мигъ улыбка на лиц? см?нилась скорбнымъ выраженіемъ, краски потемн?ли, глаза словно туманомъ заволокло.
        - Нельзя идти къ д?тямъ, - произнесла В?ра. - Это я въ Москв?… Я мальчикъ Вася… Я вчера взяла деньги, крала ихъ у бабушки…
        Въ дверь постучались.
        - Пора вставать! - раздался голосъ матери.
        В?ра вздрогнула и быстро поднялась.
        - Я не для себя, не для себя, я не хочу обманывать, и никогда не воровала!… He для себя я это, не для себя!… - крикнула она, какъ въ бреду.
        - Что съ тобою… Вася? - тревожно спросила за дверью Анна Игнатьевна. - Ты спишь… Вася, ты спишь? Отопри мн?!…
        В?ра пришла въ себя, очнулась и посп?шно отворила матери двери.
        - Что съ тобою, В?ра? - съ безпокойствомъ спросила Анна Игнатьева, глядя на дочь и трогая ее за голову, за руки, заглядывая ей въ глаза. - Ты больна?… Ты бредила сейчасъ…
        - Н?тъ, мама, это я такъ, во сн?… Сонъ какой-то страшный мн? снился… Я сейчасъ, мама, од?нусь и приду.
        В?ра умылась, осв?жила свой туалетъ и вышла къ приготовленному для нея чаю немного бл?дная, но бодрая, св?жая. Бабушка приласкала ее, усадила око- ло себя и посов?товала, во первыхъ, „поменьше книжки читать“, во вторыхъ, не очень съ Настенькою дружить, а въ третьихъ, къ докторамъ, въ случа? недуга, не обращаться, а пользовать себя домашними средствами.
        - Попей липоваго цв?ту, горчишничекъ на затылокъ поставь, и вс? бол?зни, какъ рукой, сниметъ, говорила бабушка, разглаживая русыя кудри „внучка“. - Ишь, ты какой у меня хрупкій, соколикъ мой, да н?жный, надо беречь себя…
        В?ру, какъ ножемъ р?зало отъ этихъ ласкъ старухи, отъ ея добрыхъ, полныхъ участія, словъ; какъ огнемъ, жгли ее добрые, н?жные взгляды старухи, вдругъ подобр?вшей, вдругъ ставшею доброю бабушкою изъ суровой, нелюдимой и до сихъ поръ жесткой старухи.
        За чаемъ присутствовала и Завариха.
        Тетушка „модной д?вицы“ пристально гляд?ла на эту сцену, и чуть зам?тная улыбка скользила по ея тонкимъ губамъ.
        - Ужъ и д?йствительно, что это за необыкновенной н?жности нашъ Васенька! - проговорила она сладкимъ голосомъ. - Точно и не кавалеръ, а барышня…
        И Анна Игнатьевна и В?ра слегка изм?нились въ лиц?.
        - Право-слово барышня, - продолжала Завариха, находя наслажденіе мучить д?вушку, - ужъ такой онъ хрупкенькій да н?жненькій!… Встр?тишь такого на улиц?, подумаешь, что барышня мальчикомъ переод?та!
        - Будетъ врать-то! - сурово перебила бабушка, приписывая зам?тное волненіе В?ры конфузливости. - Молодъ Васенька, ну, и слабъ и н?женъ, а пройдетъ года три, онъ у насъ богатыремъ будетъ. Я помню отца-то его, молодецъ мужчина былъ, рослый, широкоплечій, кровь съ молокомъ, въ него и Вася будетъ… Вотъ твоя племяненка-то такъ совс?мъ наоборотъ - на мальчишку похожа. Остричь ей косу, такъ хоть за солдата отдать, хоть на коня верхомъ посади, да шпагу дай… Ты, Вася, не очень съ Настасьей дружи: не научитъ она тебя ничему путному…
        - Ахъ, чтой-то вы, благод?тельница! - запротестовала Завариха. - Моя Настенька - барышня образованная, умная, съ манерами, она Васеньк? пользу принесетъ… Да ужъ и дружба же у нихъ!… Ровно дв? подружки, а не барышня съ кавалеромъ…
        Это становилось невыносимымъ, и В?ра была близка къ обмороку.
        Она выпила чай, поблагодарила бабушку и быстро ушла въ свою комнату.
        Вернувшись въ свою комнату, В?ра отворила окно и с?ла на подоконникъ.
        Она долго сид?ла на окн?, облокотившись на косякъ, и смотр?ла на далекое небо и неслась къ нему думами…
        Что-то тамъ за синимъ небомъ?… Тутъ вотъ шумятъ люди, суетятся, хлопочутъ изъ-за чего-то, куда-то сп?шатъ, такъ часто злятся, а тамъ… Какъ тихо тамъ… Тамъ ничего этого н?тъ, конечно, и легко должно быть въ этомъ голубомъ эфир?, наполненномъ св?томъ и тепломъ солнца… Уйти бы туда; къ жизни ничего, ничего не привязываетъ…
        В?ра двинулась къ краю окна, точно желая броситься впередъ, полет?ть…
        - И, в?дь, все кончится, если вотъ броситься туда, - проговорила она. - He къ небу этому полет?ла бы я, а вотъ на этотъ мощеный дворъ, на эти камни и разбилась бы, а тамъ и кончено все… Но небо это приметъ ли меня тогда?… Самоубійца… Н?тъ, н?тъ, не надо этого!…
        Д?вушка отпрянула отъ окна, точно ее оттолкнулъ кто.
        - Надо жить и терп?ть, и тогда уйдешь туда, въ это чудное небо…
        „А разв? на земл? н?тъ никакихъ уже радостей? - какой-то внутренній голосъ спросилъ В?ру. - Ты посмотри какъ хорошо и тутъ, на земл? этой! Сколько блеску, радости, жизни“…
        В?ра опять подошла къ окну и погляд?ла на широкій дворъ бабушкина дома.
        Голуби ц?лыми стаями вились около конюшни; кудрявая д?вочка, дочка кухарки, бросала имъ овесъ и весело см?ялась, а красавецъ кучеръ, поигрывая на гармоник?, любовался на эту д?вочку и на ея мать, св?жую б?лую женщину красивую и здоровую.
        Она вдова была, и въ дом? говорили, что кучеръ зимою женится на ней по любви.
        Красавица-баба давала кормъ курамъ и м?шала что-то б?лыми красивыми руками въ корыт?, а сама см?ялась надъ какими то словами жениха и все поглядывала на него, да на дочку, - любовно ласково поглядывала, а жизнь ключемъ била въ этой сильной молодой красавиц? и просилась наружу.
        „Вотъ живутъ же, - подумала В?ра, - наслаждаются и долго будутъ жить“…
        В?ра залюбовалась этой дворовой идилліей и какъ будто повесел?ла, тяжелыя думы прошли, забылись…
        Кто-то хлопнулъ тяжело калиткою; ц?пная собака взвилась на дыбы, загромыхала ц?пью, и залилась яростнымъ лаемъ.
        X.
        В?ра повернула голову по направленію къ калитк? и увидала вошедшаго на дворъ.
        Это былъ молодой челов?къ л?тъ двадцати трехъ-четырехъ, высокаго роста, стройный, од?тый очень хорошо, но безъ того бьющаго въ глаза шика, который служитъ признакомъ франтовства и къ русскому челов?ку не идетъ, несвойственъ русскому челов?ку, какъ, наприм?ръ, не пошло бы къ французу русское од?яніе. На вошедшемъ была л?тняя с?рая пара, при б?ломъ жилет? и сшитая не по посл?дней очень уродливой, кстати сказать, мод?, а такъ, какъ это шло къ фигур?, къ росту. Пальто, того же с?раго цв?та, молодой челов?къ держалъ въ рук?, шляпа была у него мягкая, безъ претензіи на „рембрантовскую“ [[1] ШЛЯПА «а ля РУБЕНС», «а ля «РЕМБРАНТ» - широкополая фетровая шляпа, вошедшая в моду в XVI веке, особенно в Нидерландах. Название получила потому, что встречается очень часто на картинах Рубенса и Рембрандта. (Примечание вычитывающего)], но и не тотъ противный „котелокъ“, который едва прикрываетъ макушку и почти лишенъ полей. Св?тлый галстукъ шарфикомъ очень шелъ къ чистому юношескому лицу молодого челов?ка.
        Кром? всего этого В?ра зам?тила большіе, задумчивые глаза вошедшаго и румяныя полныя губы, опушенныя сверху темными усами.
        Молодой челов?къ попятился немного отъ загрем?вшей ц?пью и яростно залаявшей собаки, улыбнулся на свой напрасный страхъ и посмотр?лъ на окна дома.
        Что-то неотразимо милое и симпатичное было во взгляд? его темныхъ глазъ, въ его доброй улыбк?. Добротою такъ и дышало все его красивое лицо, но въ тоже время, въ очертаніи бровей, въ разр?з? губъ, въ сильной фигур? сказывалось и что-то такое, что ручалось и за силу его. В?ра пододвинулась немного къ краю окна и попристальн?е разгляд?ла вошедшаго.
        Онъ между т?мъ, не обращая уже вниманія на неопасную собаку пошелъ по двору.
        - Николаю Васильевичу, особенное наше почтеніе!… Здравствуйте, батюшка! - сказалъ зам?тившій его кучеръ и, бросивъ гармонику, пошелъ навстр?чу.
        - А, Игнатій, ты какъ сюда попалъ? - проговорилъ молодой челов?къ.
        - Живу зд?сь, сударь, на м?ст?-съ. Какъ отошелъ отъ Крючковыхъ посл? смерти самаго, такъ сюда и поступилъ… Вы какъ изволите поживать?…
        - Спасибо, живу понемногу… Ольга Осиповна дома?
        - Дома-съ… Цыцъ ты, проклятый!… - крикнулъ кучеръ на собаку. - Вотъ дуракъ-то, на своихъ лаетъ!… Давно стало-быть, не были у тетеньки, коли собака не узнаетъ васъ, Николай Васильевичъ?
        - Да, давненько… ?здилъ заграницу, больше года тамъ прожилъ…
        - Токъ-съ… Я пойду доложу о васъ, сударь… Да, вы никакъ п?шкомъ пожаловали?
        - П?шкомъ.
        - То-то молъ, a то бы я ворота отперъ… Эй, Даша, поди доложи хозяйк?, Николай, молъ, Васильевичъ Салатинъ, пришли. Нев?ста, сударь, моя… Женимся…
        Кучеръ оскалилъ б?лые, ровные зубы и указалъ на поб?жавшую съ докладомъ Дарью.
        - Доброе д?ло, - усм?хнулся гость.
        - А вы еще не женились, Николай Васильевичъ?…
        - Пока н?тъ.
        - Пора, сударь: одному-то скучно-съ.
        Дарья вернулась и сообщила, что Ольга Осиповна „просятъ пожаловать“.
        В?ра прошлась по комнат? и опять с?ла на окно.
        - Николай Васильевичъ Салатинъ, - проговорила она. - Салатинъ… Фамилію эту я не слыхала, кажется… Да, да, это родственникъ бабушки…
        В?ра им?ла привычку многихъ впечатлительныхъ людей - думать вслухъ, и привычка эта особенно въ посл?днее время вкоренилась въ ней. Д?вушка очень часто по ц?лымъ часамъ разсуждала сама съ собою.
        - Какой онъ красивый! - проговорила она. - И какой у него взглядъ хорошій… В?роятно, это очень добрый челов?къ… А можетъ быть и н?тъ! Добрыхъ мало, все больше нехорошіе, злые… И вс?хъ хуже я! - вдругъ р?шила В?ра и подошла къ зеркалу. Изъ зеркала на нее гляд?ло хорошенькое личико, немного бл?дное, матовое, съ н?жнымъ румянцемъ, съ задумчивыми глазами. Остриженные волосы вились, сб?гали мелкими колечками на лобъ, воротничекъ сорочки плотно обхватывалъ красивую б?лую шею.
        В?ра подошла поближе и огляд?ла всю фигуру свою.
        - Похожа на мальчика, но если погляд?ть попристальн?е, узнаешь женщину, - подумала она. - Узнали бы, лучше было-бы… А, пускай, будетъ такъ, какъ суждено… Мн? все равно, все равно…
        В?ра с?ла къ столу, взяла книгу, но не только открыла ее, а даже не взглянула на страницы и задумалась.
        По л?стниц? раздались дробные шаги б?гущаго челов?ка.
        - Пожалуйте къ бабушк?! - бомбой влет?ла толстая румяная горничная.
        - Зач?мъ? - спросила В?ра.
        - He знаю-съ. Должно быть, къ гостю: гость къ бабиньк? пришелъ, Салатинъ Николай Васильевичъ, чай въ столовой кушаютъ… Пожалуйте-съ…
        Горничная улет?ла, шумя накрахмаленнымъ платьемъ, и что то нап?вая.
        В?ра не вдругъ р?шилась идти на зовъ бабушки, - какое-то чувство, не то робости, не то конфузливости, удерживало ее. Долго стояла д?вушка въ нер?шимости, долго оглядывала себя въ зеркало и поправлялась передъ нимъ, н?сколько разъ бралась за скобку двери и возвращалась.
        Но идти было надо и В?ра р?шилась наконецъ.
        Салатинъ сид?лъ за столомъ и пилъ чай, когда вошла В?ра. Онъ прив?тливою улыбкою встр?тилъ ее и, не дожидаясь, пока бабушка представитъ ему „внучка“, подалъ В?р? руку.
        - Здравствуйте, молодой челов?къ! - проговорилъ онъ. - Я уже слышалъ объ васъ отъ Ольги Осиповны и заочно знакомъ съ вами. Позвольте теперь познакомиться поближе: Никорай Васильевичъ Салатинъ - къ вашимъ услугамъ, родственникъ вашей бабушки, а сл?довательно и вашъ…
        Салатинъ кр?пко пожалъ руку В?ры и ловкимъ движеніемъ, не вставая съ м?ста, подалъ ей стулъ, продолжая съ ласковою улыбкою гляд?ть на нее и любуясь смущеніемъ „хорошенькаго юноши“.
        - Каковъ у меня внучекъ-то, Коля? - спросила Ольга Осиповна у Салатина.
        - Молодецъ мужчина!… Вамъ сколько л?тъ, Вася?
        - Пятнадцать…
        - Совс?мъ кавалеръ!…
        Салатинъ зам?тилъ, что Вася очень заст?нчивъ, и, оставивъ его пока въ поко?, сталъ говорить съ бабушкою.
        Говорилъ Салатинъ хорошо, - такъ и лилась у него р?чь и не ломанная р?чь, уснащенная множествомъ иностранныхъ словъ, а чисто-русская, образная, плавная, московская р?чь. И голосъ у молодого челов-ка былъ пріятный, звучный, симпатичный.
        XI.
        Салатинъ говорилъ о своемъ путешествіи заграницу, разсказывалъ много интересныхъ вещей о Франціи, Англіи, Германіи и не рисовался своими знаніями и наблюденіями, а разсказывалъ такъ, точно домъ свой описывалъ, точно про Замосквор?чье говорилъ.
        - Да, хорошо, тетушка, по?здить по чужимъ краямъ, многому научишься и жить весело, а все же домой тянетъ, словно въ Москв?-то магнитъ!… На что бы, кажется, лучше въ Италіи, - прямо таки Богомъ благословенная страна, а я бросилъ ее, да вотъ и прискакалъ въ Москву!… И у всего-то русскаго народа эта кошачья привязанность къ родин?, къ домишку своему, право. Англичанинъ рыщетъ по б?лу св?ту - и хоть бы поскучалъ о родин?. Н?мецъ - тотъ, гд? хочешь, уживется и только толст?етъ отъ чужихъ хл?бовъ, а русскій все домой норовитъ!…
        - Лучше все у нихъ, у заграничныхъ-то, Николаша? - спросила бабушка.
        - Что лучше, а что и хуже. Много такого хорошаго, что и намъ бы не худо занять, a то есть и хорошіе, да намъ не по шерсти. Ну, много и худого, a живутъ вотъ вс? чище нашего, насчетъ этого у нихъ строго, за то и не такъ хл?бно, какъ у насъ. Въ Лондон?, наприм?ръ, въ столиц? англійской, богачей не пересчитаешь, а рядомъ съ ними б?днота такая живетъ, что д?ти съ голоду мрутъ. У насъ б?днякъ или л?нтяй и денегъ насобираетъ, коли съ рукой пойдетъ, а ужъ кусокъ хл?ба-то въ каждой булочной, въ каждой лавк? дадутъ; ну, а у нихъ безъ церемоній прогонятъ и безъ денегъ хл?ба не дадутъ!…
        - Любопытно все же по?здить по св?ту, на людей погляд?ть, - зам?тила бабушка. - Вотъ когда умру, Вася съ тобой по?здитъ, покажешь ему все…
        Салатинъ съ улыбкой взглянулъ на В?ру.
        - Желали бы, Вася, по?здить?
        - Да… Вы такъ много интереснаго наговорили, что поневол? захочешь своими глазами на все это погляд?ть. Въ книжк? этого не вычитаешь.
        - А вы читаете книжки?
        - Да.
        - Доброе д?ло. Если любите читать, я вамъ много книгъ буду давать.
        - Только не зачитался бы очень, не свихнулся бы, - зам?тила бабушка. - Вонъ, Настасья отъ книжекъ то совс?мъ какая-то изступленная сд?лалась…
        Салатинъ засм?ялся.
        - Изступленная? - повторилъ онъ. - Я помню Настеньку, помню „модную барышню“… Чай, совс?мъ нев?ста теперь и похорош?ла, я думаю?
        - Чего ужъ лучше!… Миликтриса Кирбитьевна [[2] Миликтриса Кирбитьевна - героиня русской народной сказки “Ванюшка и Царевна“.] чистая, только нев?ста то безъ м?ста, все еще въ д?вкахъ сидитъ… Съ Васей очень ужъ дружна, и дружба эта мн? не по душ?: не научитъ ничему путному эта вертячка…
        - Вася, я думаю, отличитъ хорошее отъ дурнаго… Неправда ли, Вася?
        Салатинъ снова обратился къ д?вушк? и изъявилъ желаніе посмотр?ть жилище новаго пріятеля и родственника.
        Николай Васильевичъ былъ сынъ очень богатаго фабриканта, нажившаго громадное состояніе исключительно упорнымъ трудомъ, неутомимою энергіею и, пожалуй, счастливо сложившимися обстоятельствами. Началось д?ло, развившееся въ громадное предпріятіе, съ пустяковъ, съ грошей. Салатинъ былъ просто-напросто землепашецъ. Обрабатывая землю л?томъ, зимою онъ ткалъ полотна вм?ст? съ женою и младшими братьями на ручныхъ станкахъ и сбывалъ ихъ въ Москв? то по лавкамъ, то по домамъ. Д?ло давало порядочно, и семья жила зажиточно, но до богатства было еще далеко. Какъ то, продавъ кусковъ десять очень добратнаго, хорошо отработаннаго полотна купцу, Салатинъ получилъ отъ этого купца заказъ на довольно значительное количество того же полотна, при чемъ купецъ далъ ему авансомъ рублей пятьсотъ для покупки новыхъ станковъ и вообще для расширенія д?ла. Честно выполнивъ порученіе, Салатинъ сталъ получать заказовъ все бол?е и бол?е, такъ что работалъ уже не въ пятеромъ, какъ бывало, а им?лъ челов?къ двадцать ткачей изъ своихъ односельцевъ, съ которыми разплачивался „по-божески“, и которые охотно работали на него, улучшая
свое благосостояніе.
        Это, впрочемъ, не радовало Салатина, такъ какъ на ряду съ благосостояніемъ крестьянъ росло и паденіе ихъ нравовъ.
        Переходя въ лучшія избы, заводя картины, лампы, зеркала и самовары, крестьяне словно оставили въ старыхъ домахъ своихъ чистоту нравовъ, патріархальность и пріобр?тали физіономію фабричныхъ, самый не симпатичный типъ на Руси.
        Салатинъ, русскій челов?къ въ душ?, хорошій христіанинъ, в?рный сынъ церкви, съ ужасомъ вид?лъ, что народъ, пріобр?тая благосостояніе, становился мен?е религіознымъ, быть можетъ, потому, что сытая жизнь влечетъ его къ разгулу. Наблюдая все это, Салатинъ все больше и больше проникался нам?реніемъ прикончить фабрику и стать землед?льцемъ, зная, что только въ „матушк? земл?“ спасеніе русскаго челов?ка…
        У?здный городъ, близъ котораго было родное село Салатина, славился льняными базарами, и въ Филипповъ постъ [[3] Филиппов пост - простонародное название Рождественского поста.Последний многодневный пост в году. Длится он сорок дней (28 ноября - 6 января, включительно) и потому именуется в Церковном уставе Четыредесятницей, так же, как и Великий пост. Иногда этот пост называют Филипповым, в знак того, что он начинается на следующий день после дня празднования памяти апостола Филиппа (27.11 н.ст.; 14.11 ст.ст.).] туда свозилось громадное количество льну, какъ гуртомъ, такъ и мелкими партіями. Покупателями льна были м?стные фабриканты, въ рукахъ которыхъ и сосредоточивалась вся льняная торговля края. Въ числ? крупныхъ продавцевъ льна былъ н?кто Иголкинъ, купецъ стараго закала, милліонеръ и то, что называется „кряжъ“, то есть - съ жел?зною волею, съ упрямствомъ неописаннымъ и съ правомъ неукротимымъ. „Какъ хочу такъ и ворочу“, говоритъ про того челов-ка простой народъ, опред?ляя его характеръ.
        Иголкинъ скупалъ ленъ по губерніямъ: Ярославской, Вологодской, Костромской, и громадными партіями привозилъ его въ С., гд? и устанавливалъ ц?ну. Одинъ разъ м?стные фабриканты задумали „подд?ть“ Иголкина и сговорились вс? до одного сбить ц?ну до посл?дняго минимума: поломается-де и отдастъ, назадъ тысячи пудовъ не повезетъ, а купить зд?сь кром? насъ некому.
        Такъ и сд?лали.
        Привезъ Иголкинъ громадную партію, назначилъ ц?ну и ждетъ. He берутъ фабриканты. Онъ сбавилъ - не берутъ.
        - А, стачку устроили! - догадался Иголкинъ. - Ладно же!…
        Свалилъ онъ ленъ въ амбары, застраховалъ и живетъ въ С., по трактирамъ ходитъ, „гуляетъ“, а къ фабрикантамъ ни ногой. He идутъ и они къ нему, вполн? ув?ренные, что купятъ, какъ хотятъ, что Иголкинъ сдастся и ленъ не повезетъ домой, ибо это равносильно полному разоренію.
        Между т?мъ, пошли сн?га, дороги испортились, и везти тысячи, десятки тысячъ пудовъ льну назадъ было немыслимо, да и некуда было везти.
        - Ладно же! - сказалъ Иголкинъ и приказалъ позвать къ себ? въ номеръ Салатина, которому продавалъ по маленькимъ партіямъ ленъ, любя трудолюбиваго и д?ловитаго мужика.
        - Васюкъ, - сказалъ Иголкинъ Салатину, - купи у меня партію льна.
        - А велика-ли партійка-то, Игнатій Емельяновичъ? На большую у меня силъ не хватитъ…
        - Да всю купи, сколько есть: тысячъ десять пудовъ…
        - Шутить изволите!… - улыбнулся Салатинъ.
        - Я шучу пьяный въ трактир?, а коли о д?л? р?чь идетъ, такъ не шутятъ!… Толкомъ теб? говорю и желаю продать…
        - Да, в?дь, это выходитъ… это, в?дь…
        Салатинъ зажмурилъ глаза и сталъ считать.
        - Это семьдесятъ тысячъ рублей денегъ! - помогъ ему Иголкинъ. - Ты такихъ денегъ и не видывалъ, a я тебя хочу челов?комъ сд?лать. Меня ваши идолы прижали, ограбить хот?ли, да не на того напали!… Бери весь ленъ, пиши векселя и работай!… Сколько хошь, столько и жду съ тебя денегъ, мн? это плевать, а ты тутъ торгуй и д?ло д?лай; и со льномъ будешь, и съ деньгами, потому эти идолы ваши должны у тебя купить, имъ работать не съ ч?мъ, а ты изъ восьми рублей гроша не уступай и чтобы не на срокъ, a на наличныя… Идемъ въ трактиръ, пиши векселя!…
        XII.
        Салатинъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы не понять всю выгоду этого съ неба свалившагося д?ла, а Иголкинъ зналъ, съ к?мъ им?етъ д?ло, и д?йствовалъ нав?рняка. Взялъ онъ векселя, устроилъ гульбу на прощанье и у?халъ, а Салатинъ сд?лался обладателемъ громадной партіи товара.
        Часть его была тутъ же продана на наличныя одураченнымъ фабрикантамъ, оставшимся, было, безо льна, а другую часть Салатинъ выд?лалъ въ полотно, арендовавъ фабрику.
        Иголкинъ получилъ свое сполна, а Салатинъ изъ мелкаго ткача сд?лался фабрикантомъ и къ Крымской компаніи [[4] Крымская война 1853-1856, также Восточная война - война между Российской империей и коалицией в составе Британской, Французской, Османской империй и Сардинского королевства. Боевые действия разворачивались на Кавказe, в Дунайских княжествах, на Балтийском, Чёрном, Белом и Баренцевом морях, а также на Камчатке. Наибольшего напряжения они достигли в Крыму.], взявъ громадный казенный подрядъ, былъ милліонеромъ, получилъ потомъ, за превосходно выполненный подрядъ этотъ, почетное гражданство и оставилъ сыну, скончавшись л?тъ пять тому назадъ, доброе имя, громадное состояніе и превосходно поставленное д?ло.
        Будучи челов?комъ совс?мъ неграмотнымъ, старикъ Салатинъ далъ сыну превосходное образованіе, и Николай Васильевичъ былъ кандидатомъ правъ. Онъ недавно вернулся изъ-за границы, гд? изучалъ фабричное д?ло и, вернувшись теперь въ Москву, началъ вводить уже значительныя реформы на своей фабрик?, поставленной на широкую ногу.
        Старух? Ярцевой Николай Васильевичъ приходился родственникомъ по мужу и еще до отъ?зда за границу предлагалъ ей пом?стить въ д?ло мертво лежащіе капиталы. Тогда старуха отказалась отъ этого предложенія, но теперь у нея былъ внукъ и д?ло принимало иной оборотъ, Ольга Осиповна не прочь была вести переговоры съ племянникомъ и предложила ему почаще нав?щать ее и ознакомиться съ Васею, котораго, по ея мн?нію, не худо было немного просв?тить, научить уму-разуму, „отшлифовать“, какъ она выразилась и ознакомить съ д?ломъ.
        „Вася“, видимо, пришелся по душ? молодому Салатину и онъ отнесся къ „юнош?“ по родственному, обласкалъ его, ободрилъ, об?щалъ руководить его чтеніемъ и вообще взять на себя трудъ сд?лать его достойнымъ милліоннаго насл?дства…
        И вотъ, когда Салатинъ ушелъ, что-то отрадное, св?тлое овлад?ло вс?мъ существомъ измученной В?ры и хорошо, хорошо стало ей… забыла она недавнія муки и надежда воскресла въ ней…
        Къ вечеру этого дня пришла къ Ярцевымъ Настенька. Ольга Осиповна, В?ра и Завариха сид?ли за чаемъ, когда явилась „модная д?вица“. Она, видимо, была очень ажитирована [[5] Ажитировать - Приводить в беспокойство, волновать. (устар.)] и нетерп?ливо ожидала окончанія чаепитія, такъ плохо маскируя свое нетерп?ніе, что Ольга Осиповна обратила даже на нее вниманіе.
        - Что ты, егоза, егозишь-то? - спросила старуха. - Вертишься, словно на шил? сидишь!… Небось, хочется съ Васей наверхъ забиться, да шушуканье свое завести?… Ой, ты, егоза, смутишь ты у меня мальчика, извертишь его!…
        Настенька только плечами передернула, а старуха сейчасъ же и отпустила ее съ внучкомъ изъ за стола, не будучи въ силахъ отказать Вас? въ удовольствіи поболтать съ Настенькою.
        „Пусть ихъ, - думала старуха. - Ежели бы надолго эта вертячка завелась у насъ - я ее сократила бы; ну, а теперь Николаша съ Васей займется, такъ худого мальчику ждать нечего - тотъ наставитъ на умъ, научитъ, какъ жить надо“…
        Д?вушки, между т?мъ, прошли наверхъ.
        - Достала? - спросила Настенька, впиваясь въ В?ру глазами и замирая отъ нетерп?нія.
        - Да…
        - Гд? же?… Гд? деньги?… Давай скор?й, скор?й, a то войдетъ кто-нибудь…
        В?ра достала деньги и передала ихъ Настеньк?, которая отъ волненія дрожала вс?мъ т?ломъ и сверкающими глазами смотр?ла на пачки билетовъ.
        - Сколько тутъ? - спросила она, запихивая пачки въ картонъ изъ подъ шляпки.
        - He знаю… Взяла первое, что попалось…
        - А… а много въ сундук? такихъ пачекъ?
        - Да, много.
        Настенька закрыла картонку, обвязала ее платкомъ и поставила подъ кровать.
        - Ни слова же объ этомъ! - повелительно обратилась она къ В?р?. - Слышишь? Погубишь и себя, и мать ежели проболтаешься, а мн? все равно: я скажу, что за молчаніе ты мн? деньги эти дала…
        - Н?тъ, я не скажу. Зач?мъ же я буду говорить? В?дь, мн? стыдно, я украла эти деньги… Ты не напоминай мн? объ этомъ, Настя, забудь это… Мн? такъ сегодня хорошо, отрадно, что я хот?ла бы думать о чемъ-нибудь пріятномъ и хот?ла бы поговорить съ милымъ добрымъ другомъ… Настенька, будь доброю… Какъ хорошо на душ?, когда знаешь, что у тебя въ сердц? только желаніе вс?мъ-вс?мъ д?лать добро и вс?хъ любить…
        - Ангелъ какой! - насм?шливо зам?тила Настя. - Теб? хорошо, коровк? Божьей, такъ разсуждать: ты обезпечена, тебя ждетъ богатство, а ты пожила бы въ нужд?, попробовала бы униженій, настоящаго горя отв?дала бы…
        - Ахъ, я жила въ нужд?, Настя!… и, право, мн? тогда легче было, весел?е… Какъ бы охотно я сняла съ себя этотъ обманъ!…
        - Такъ за ч?мъ же д?ло стало? Иди вотъ сейчасъ къ бабушк? и объявись…
        - Мамы боюсь, - шепотомъ проговорила В?ра. - Я такъ стала ее бояться, что за страхомъ и любовь моя къ ней пропадаетъ!… Она въ Ярославл? была не такая. Она никогда не баловала меня, была со мною строга, но я и не думала ее бояться, даже когда маленькою была и она наказывала меня, иногда жестоко наказывала… А теперь я боюсь ее… Теперь она одно любитъ - бабушкины деньги… Какъ она смотритъ иногда на меня!… Я такихъ глазъ не видала и думаю, что… что люди съ такими глазами убиваютъ другихъ людей… Она не догадывается ли, что я открыла теб? нашу тайну…
        - Ты думаешь? - тревожно спросила Настенька.
        - Да… Очень ужъ страшно глядитъ она на меня…
        - Сохрани Богъ сказать ей объ этомъ! - схвативъ за руку В?ру, сказала Настенька. - He стала бы спрашивать, допытываться, такъ ты молчи…
        - Конечно!… Я не знаю, что она сд?лаетъ со мною, если узнаетъ!… А знаешь, когда я скажу вс?мъ, что я не мальчикъ, что я обманываю вс?хъ, что я д?вушка?
        - Когда?
        - Когда я найду такого челов?ка, который полюбитъ меня и который будетъ такой см?лый, умный, сильный, что можетъ защитить меня. Тогда я скажу и не побоюсь мамы.
        И В?ра вид?ла такого челов-ка въ Салатин?…
        Съ перваго раза увидала она это и съ перваго взгляда на него почувствовала къ нему неодолимое влеченіе.
        Ее манили къ нему эти ясные глаза его, въ которыхъ св?тились и умъ, и сила, и ласка, эта ув?ренная р?чь его: то задушевно ласковая, то добродушно насм?шливая, то уб?дительная и твердая. Есть такіе люди, при взгляд? на которыхъ вамъ хочется в?рить имъ и любить ихъ, хотя вы не знаете еще, что это за челов?къ, но въ то-же время уб?ждены, что не ошибаетесь, что первое впечатл?ніе, произведенное имъ, такимъ челов?комъ, есть то, что останется въ васъ навсегда.
        Такимъ качествомъ обладаютъ люди только очень добрые, и доброта эта, какъ въ зеркал?, отражается въ ихъ глазахъ.
        В?ра душою, сердцемъ почувствовала, что Салатинъ будетъ ея другомъ и, не любя его еще, какъ женщина, полюбила, какъ челов?къ. И ей хот?лось кому-нибудь сказать объ этомъ, хот?лось под?литься съ к?мъ-нибудь той радостью, которая наполняла ее. Под?литься можно было лишь съ Настенькою, но не выслушала ее Настенька, мимо ушей пропустила задушевныя р?чи В?ры. He до того было „модной д?виц?“, почувствовавшей въ рукахъ деньги, большія деньги…
        Настенька на этотъ разъ очень посп?шно оставила домъ Ярцевой и объяснила свой скорый отъ?здъ т?мъ, что будто-бы поссорилась съ Васею; обид?лъ онъ ее, капризничалъ…
        В?ра осталась одна.
        - Читать буду!… - сказала она бабушк?, но не читала, а с?ла у своего любимаго окна, положила голову на руки и задумалась.
        Въ посл?днее время д?вушка часто сид?ла такимъ образомъ, и много-много думъ проносилось въ ея юной головк?…
        XIII.
        Въ такой же отд?льной комнат?, въ нижнемъ этаж?, сид?ла одна-одинешенька мать В?ры.
        Изм?нилась за посл?дніе дни Анна Игнатьевна, похуд?ла, побл?дн?ла, морщинки глубже легли на ея красивомъ б?ломъ лбу, и тоже думы, но тяжелыя-тяжелыя гн?здились въ ея голов?…
        Она пришла въ домъ матери искать не забвенія прошлому, не ласки и участія, не любви, а богатства. Съ обманомъ пришла и съ надеждою на скорую смерть этой матери, въ которой она давно уже потеряла мать, а вид?ла лишь богачку, должную ей оставить крупное состояніе, должную дать ей независимость, положеніе, свободу… А мать такъ бодра еще, такъ еще здорова, что можетъ прожить много л?тъ. Прі?здъ „внука“ оживилъ ее, далъ ей новыя силы, и она жаждетъ еще жизни, чтобы увидать счастье этого „внука“…
        Сколько, такимъ образомъ, ждетъ еще мукъ Анну Игнатьевну, сколько тревогъ!… Что испытываетъ она каждую минуту, думая, что вотъ-вотъ обнаружится обманъ, - и все пропало!… В?дь, тогда лично для Анны Игнатьевны все будетъ кончено. Ее вторично прогонятъ изъ этого дома, но уже навсегда. Дочку ея, быть можетъ, и пріютятъ, да что ей изъ того? He для дочки она задумала все это, а для себя; ей хочется жить, ей… Разв? она жила до сихъ поръ?… Н?тъ. Сперва нужда съ больнымъ мужемъ, в?чная забота о куск? хл?ба, потомъ мимолетная связь съ отцомъ В?ры, который безжалостно бросилъ ее и забылъ, насм?явшись надъ нею и оставивъ ее на произволъ судьбы съ ребенкомъ… Долгіе годы новой нужды, заботы о куск? хл?ба, в?чныя лишенія… А хот?лось жить, наслаждаться…
        И, должно быть, никогда не дождаться ей „настоящей“ жизни… Вотъ-вотъ обнаружится обманъ, откроется тайна!… Что-то очень ужъ дружна В?ра съ этой хитрой Настенькою, у которой такіе хищническіе глаза… He открылась ли она ей?… Кое какіе намеки слышала Анна Игнатьевна, кой-какіе взгляды поймала… Что-то не ладно тутъ, да и В?ра какая-то странная стала… А тутъ еще этотъ Салатинъ появился… Ловкій такой, умный, проницательный… Хочетъ онъ заняться съ В?рой, хочетъ образовать ее, будетъ къ себ? возить и узнаетъ, конечно, тайну…
        - Н?тъ, это пытка! - съ тоскою воскликнула Анна Игнатьевна. - Такъ жить нельзя… Надо увезти куда-нибудь В?ру, надо придумать что-нибудь, а то все пропадетъ и погибнетъ… Уйдетъ изъ рукъ счастье, a в?дь, ужъ совс?мъ близко оно…
        Анна Игнатьевна дождалась поздней ночи, когда все спало въ дом? кр?пкимъ сномъ и отправилась къ дочери наверхъ.
        Надо было многое переговорить съ нею, надо было все выпытать отъ нея и дать инструкцію…
        В?ра спала, когда къ ней пришла мать.
        Закинувъ руки за голову, лежала д?вушка на своей кроватк? и спала кр?пкимъ, сладкимъ сномъ. Св?тъ отъ лампады осв?щалъ личико д?вушки, на которомъ играла улыбка.
        Легкое од?яло сбилось, открывъ часть груди, которая м?рно и ровно подымалась.
        „Скверная д?вченка, какъ она неосторожна! - подумала Анна Игнатьевна, входя въ комнату. - Какъ я приказывала ей запирать за собою на ночь дверь!…“
        Анна Игнатьевна подошла къ кровати, погляд?ла на дочь и разбудила ее легкимъ прикосновеніемъ.
        В?ра потянулась, открыла глаза и приподнялась на локт?.
        - Ахъ, это ты, мама!… Что ты?… Разв? ужъ пopa вставать?…
        - Н?тъ… Я пришла взглянуть - заперла ли ты дверь и уб?дилась, что для тебя приказанія мои ничего не значатъ: дверь не заперта…
        - Прости, мама, я забыла сегодня… я…
        - Нельзя этого забывать! - перебила мать. - Ты не ребенокъ, ты должна понимать…
        Анна Игнатьевна с?ла на край кровати, поставивъ на ночной столикъ зажженную св?чку.
        - Я пришла поговорить съ тобою… Днемъ намъ почти нельзя, ты все съ Настенькою этой, дружба у васъ такая… Меня пугаетъ эта дружба…
        - Почему, мама? - спросила В?ра, боясь смотр?ть въ глаза матери.
        - Потому, что она очень хитра, а ты глупа и неосторожна… Она можетъ выв?дать отъ тебя тайну…
        В?ра потупилась и тревожно заверт?лась, точно камни подъ нею очутились вм?сто мягкой пуховой пост?ли. Это не ускользнуло отъ вниманія Анны Игнатьевны. Она испуганно взглянула на дочь, порывистымъ жестомъ взяла ее за руку и впилась въ нее глазами.
        - В?ра!…
        - Что, мама?…
        - Погляди мн? въ глаза… Прямо-прямо гляди на меня… Да не отвертывайся же, не потупляй глазъ!…
        В?ра употребила вс? силы и остановила на матери взглядъ.
        - Ты… ты не открыла Настеньк? нашу тайну? - медленно, не спуская съ дочери испытующаго взгляда, спросила Анна Игнатьевна.
        В?ра слегка потянула изъ рукъ матери свою руку, опустила глаза, побл?дн?ла и едва слышно проговорила:
        - Н?тъ, мама…
        - Лжешь!!…
        Анна Игнатьевна до боли стиснула руку дочери.
        - Лжешь!… Ты сказала ей… Сказала?… Да?… Говори же, говори, не мучь меня!… Да говори же, a не-то я теб? руки выверну, переломаю кости!… Н-ну!…
        И Анна Игнатьевна, съ перекосившимся лицомъ, съ опустившимися зрачками глазъ, хриплымъ голосомъ повторила свое приказаніе, ломая руки дочери.
        - Ой! - крикнула В?ра. - Пусти, мама… Больно… Мама, не мучай меня, прогони меня, будь одна насл?дницей бабушки, а мн? ничего не надо… Я не могу больше выносить этой пытки, у меня силъ не хватаетъ…
        - Говори мн? сію минуту - знаетъ ли эта д?вченка о нашей тайн?? - сдерживая б?шенство сказала Анна Игнатьевна. - Говори!…
        - Да… Да… она знаетъ… Мама, прости меня! - прошептала В?ра. - He бойся, мама!… Настенька не скажетъ никому, никто не узнаетъ…
        - Когда сказала? - глухо спросила Анна Игнатьевна.
        - Недавно, мама… Прости меня…
        - Говори - когда сказала и зач?мъ?… Догадалась она? Выпытала?
        Анна Игнатьевна задыхалась отъ волненія, хватала себя за грудь, искала глазами воды и, зам?тивъ на окн? графинъ, выпила н?сколько глотковъ черезъ край. На нее страшно было гляд?ть.
        Успокоившись немного, она подошла къ трясущейся, какъ въ лихорадк?, дочери и заставила говорить ее.
        В?ра разсказала все, немного лишь изм?нивъ суть д?ла и не признавшись въ томъ, что она по собственной вол? открыла все Настеньк?.
        - Настенька узнала сама, догадалась и заставила признаться, вел?ла взять у бабушки денегъ…
        Съ напряженнымъ вниманіемъ слушала Анна Игнатьевна этотъ разсказъ.
        Долго-долго сид?ла она, не говоря ни слова.
        В?ра боялась поднять на нее глаза и, прижавшись въ уголъ, не см?ла нарушить злов?щую тишину своимъ дыханіемъ.
        А слезы такъ и душили ее.
        Она не выдержала бы, наконецъ, зарыдала бы, какъ вдругъ ее поразилъ странный звукъ.
        Она вздрогнула и взглянула на мать.
        Анна Игнатьевна, схватившись руками за свои роскошные, но уже тронутые кое-гд? с?диною, волосы, не плакала, не рыдала, а какъ-то вскрикивала, содрагаясь вс?мъ т?ломъ, точно отъ невыносимой пытки, точно ее жгли на медленномъ огн? или потихоньку жилы изъ нея тянули.
        - Мама!… - несм?ло окликнула В?ра.
        Анна Игнатьевна очнулась отъ этого оклика и быстро повернулась къ дочери.
        - Успокойся, милая мамочка, не мучь себя!…
        - Еще ты см?ешь говорить! - перебила Анна Игатьевна дочь. - Знаешь ли ты, что ты над?лала?… В?дь, теперь все… все погибло! Насъ выгонятъ отсюда, мы будемъ бол?е нищими, ч?мъ были, если только насъ не посадятъ въ острогъ!… Ты отняла, ты украла у себя и у меня счастіе!… Пойми… счастіе!… О, какъ поплатишься за это… Я теб? не прощу этого, н?тъ!… В?дь теперь эта проклятая д?вченка, Настька эта, она будетъ заставлять тебя красть у бабушки каждый день, пока тебя не поймаютъ, воровку… Что ты сд?лала?… Какъ ты см?ла сд?лать это?…
        Анна Игнатьевна опять зарыдала и вышла изъ комнаты. В?ра тоже заплакала и долго не могла заснуть…
        Она пролежала бы весь сл?дующій день, но мать часу въ десятомъ зашла къ ней и приказала вставать и од?ваться.
        - Я должна идти куда-нибудь съ вами? - спросила В?ра.
        - Да.
        - Я не пойду… Я боюсь васъ…
        Анна Игнатьевна ничего не отв?чала на это, вышла изъ комнаты, но скоро вернулась и холодно-сухо, но покойно сказала дочери:
        - Ты не пойдешь со мною! я отдумала. О вчерашнемъ ты должна забыть… Наст? не говори, что я все знаю. Я еще поправлю испорченное тобою и добьюсь того, что мы об? будемъ счастливы… Од?нься и сойди внизъ…
        Анна Игнатьевна теряла голову…
        Все продано теперь, все рушилось и не богатство ждало ее въ этомъ дом?, a - позоръ, горе, быть можетъ судъ…
        Глухая ненависть закипала у ней въ груди на „модную д?вицу“ Настеньку, но не мен?е того зла она была и на дочь.
        Что было д?лать?…
        Порою Анна Игнатьевна, не влад?я больше собою, хот?ла идти въ комнату дочери и избить ее до полусмерти, м?ста живого не оставить, изтерзать, изорвать, а потомъ открыться во всемъ матери и сложить руки, ожидая удара судьбы…
        Но сперва хорошо бы пот?шиться надъ Настенькою…
        Отъ этой мысли у Анны Игнатьевны красные круги вставали передъ глазами, зубы стискивались…
        Ужъ и пот?шилась бы она!… В?дь всего лишила ее эта д?вченка, всего… Теперь ходитъ довольная такая, веселая; ожидаетъ великихъ и богатыхъ милостей…
        - He дождется, не дождется! - думала Анна Игнатьевна, закипая ненавистью. - Думаешь, проклятая, что счастье себ? нашла, а найдешь гибель!… За одно ужъ пропадать-то…
        Эта жажда мести не давала покоя Анн? Игнатьевн?; и вотъ одинъ разъ вечеромъ, когда Фіона Степановна была у Ярцевой, и Настенька, по ея словамъ, домовничала, Анна Игнатьевна собралась привести свой планъ въ исполненіе.
        Она быстро допила чашку чаю, отказалась отъ сл?дующей и встала.
        - Куда ты? - спросила Ольга Осиповна.
        - Пройдусь немного, голова что-то болитъ…
        Она быстро од?лась и вышла на улицу.
        Черезъ полчаса извозчикъ подвозилъ ее къ уединенному домику Заварихи.
        Анна Игнатьевна вошла въ калитку, заперла ее за собою, быстро вб?жала по ступенькамъ крылечка и постучалась. Сама Настенька отперла ей дверь.
        - Батюшки, Анна Игнатьевна! - съ удивленіемъ воскликнула она. - Вотъ неожиданность-то…
        Настенька н?сколько тревожнымъ взгядомъ осматривала нежданную гостью, словно чуя что-то, и не приглашала ее въ комнаты, не помогала ей снять кофточку.
        - Что-жъ это вы такъ нелюбезно встр?чаете меня? - спросила Анна Игнатьевна. - Даже и въ комнаты не приглашаете…
        - Милости просимъ… Такъ неожиданно вы…
        - Д?ло им?ю… У васъ никого н?тъ?
        - Никого…
        - Ну, вотъ и поговоримъ…
        Анна Игнатьевна вошла въ комнатку Настеньки, гд? д?вушка работала передъ этимъ, и с?ла у окна; окно, выходящее въ садикъ, было открыто.
        - Можно закрыть? - спросила Анна Игнатьевна. - Я простуды боюсь.
        - Пожалуйста… Ч?мъ угощать васъ?… Намъ старушка одна прислуживаетъ, но ее теперь н?тъ…
        - Н?тъ?…
        - Да, н?тъ, а я сама ставить самоваръ не могу, - руки испортишь…
        Настенька показала свои б?ленькія выхоленныя руки.
        - Варенья не хотите ли? - спросила она.
        - Н?тъ…
        Анна Игнатьевна оглянулась кругомъ.
        „Вотъ схвачу сейчасъ за глотку и повалю на кровать! - думала она. - Ротъ платкомъ въ одинъ мигъ закрою, руки этимъ вотъ полотенцемъ скручу… И не пикнетъ, - гд? ей!… Возьму вотъ аршинъ жел?зный и начну имъ молотить!… Косы повырываю, „маску“ всю ея смазливую исцарапую… Нат?шусь вдоволь, отведу душеньку, а дома В?рку изобью… Изломали мою жизнь, встали на дорог?, вырвали счастье, такъ вотъ же вамъ!“…
        - Какое же у васъ д?ло, Анна Игнатьевна? - спросила Настенька, съ недоум?ніемъ и со страхомъ, глядя на странную гостью.
        Анна Игнатьевна дрогнула отъ звука ея голоса.
        - Д?ло?… Есть, есть д?ло…
        Она с?ла съ Настенькой рядомъ, совс?мъ близко.
        „А что, если придушить ее?“ - мелькнула въ воспаленной голов? Анны Игнатьевны мысль.
        Она вся похолод?ла отъ этой внезапной мысли.
        „Все и кончится!… Никто не будетъ знать нашей тайны… И никто не узнаетъ ничего… Изломать вотъ этотъ комодъ, захватить кой-какой хламъ и подумаютъ, что воры были… Либо ей жить, либо мн?“…
        - Какое же именно д?ло? - спросила Настенька.
        - А вотъ какое!…
        Анна Игнатьевна бросилась на д?вушку, повалила ее, завязала ей голову большимъ платкомъ, который лежалъ на подушкахъ кровати и стала крутить полотенцемъ руки.
        Произошло это въ одинъ мигъ. Д?вушка шатнулась, вырвалась, было, но очень сильная Анна Игнатьевна смяла ее и живо связала руки.
        Глухой стонъ слышался изъ-подъ большаго ковроваго платка, который покрывалъ всю голову и лицо д?вушки.
        Анна Игнатьевна, прижимая ее одною рукою къ кровати, засунула другую подъ платокъ, отыскивая шею своей жертвы…
        Вотъ и шея… Пальцы Анны Игнатьевны сжались…
        Настенька собрала вс? силы и рванулась. Платокъ соскользнулъ у нея съ головы.
        Дикій, нечелов?ческій крикъ вырвался изъ груди д?вушки и замеръ опять подъ платкомъ, подъ подушкою…
        Началась борьба, страшная борьба за жизнь…
        Настенька снова вырвалась.
        - Спасите! - крикнула она.
        Подушка заглушила этотъ крикъ.
        - He убивай!… Охъ, не убивай!… Жить хочу, жить!… Да, в?дь, не одна я знаю тайну-то вашу, не одна!…
        У Анны Игнатьевны задрожали руки, и она выпустила свою жертву, но сію же секунду снова схватила ее и руками зажала ей ротъ.
        - He кричи! - шепотомъ говорила она. - He кричи, не рвись - не трону больше… Сиди смирно, говори… Говори мн?… Закричишь, если рваться будешь - задушу, a то ничего, ничего… Говори… He одна знаешь?
        Настенька глубоко вздохнула и бл?дная, какъ полотно, широко раскрытыми глазами смотр?ла на свою страшную гостью.
        - Тетка знаетъ, - прошептала она.
        - Проклятая!…
        Настенька, дрожа вс?мъ т?ломъ, соскользнула на полъ и опустилась на кол?ни; руки ея были кр?пко связаны полотенцемъ.
        - He убивайте! - простонала она. - Никому, никому не скажу, никогда…
        - А тетка?
        - И ее умолю!…
        - Поздно!… И про то вс?мъ скажешь, и про это вотъ… про то, что сейчасъ было… Погибла я… Я погибла, да и ты…
        - Зач?мъ?… Вм?ст? будемъ д?лать…
        Анна Игнатьевна встрепенулась.
        - Вм?ст??…
        - Да… Все устроимъ… Много, в?дь, у старухи денегъ, очень много, - хватитъ и вамъ, и мн? и тетк?… безъ страшнаго гр?ха, безъ крови…
        - Настя!…
        - Да, да, безъ крови… Зач?мъ вы убьете меня?… Завтра-же, сегодня-же все узнаютъ и каторга, - зач?мъ?… Счастье придетъ, а не каторга, деньги, богатство…
        - Да, да, такъ лучше!…
        Анна Игнатьевна подняла д?вушку и посадила.
        - А не скажешь, Настя?…
        - Зач?мъ?… Разсчету н?тъ, - в?дь и мн? деньги-то придутъ…
        - И простишь?… Сегодняшнее-то простишь?…
        - Прощаю… Рязвяжите меня, не бойтесь…
        - Страшно, Настасья!… Закричишь, выдашь меня, все погубишь…
        - Да зач?мъ-же?… Я хочу богатою быть… Говорю, что вс?мъ хватитъ, а убьете, такъ сгинетъ все… Развяжите…
        Анна Игнатьевна быстро развязала полотенце, бросилась передъ Настею на кол?ни и стала ц?ловать ея руки, на которыхъ такъ и гор?ли яркими полосами знаки отъ полотенца.
        - Настя, Настя, прости ты меня, помогай ты мн?, а я съ тобою пополамъ все разд?лю, все пополамъ! - рыдала Анна Игнатьевна.
        Настя сид?ла молча и тяжело дышала.
        - Воды! - прошептала она.
        Анна Игнатьевна заметалась по комнат?.
        - Въ кухн?, въ ведр?! - еще тише прошептала Настя и тихо, тихо упала на подушки.
        Около четверти часа возилась съ нею Анна Игнатьевна, приводя ее въ чувство.
        Настя очнулась.
        - Охъ, сколько гр?ха съ деньгами-то! - проговорила она.
        - Много, Настя!… Да, в?дь, и радостей съ ними много…
        - Много!…
        - Ну, и возьмемъ, и возьмемъ… Забываешь все, Настя?
        - Забываю…
        - Такъ твоя теперь я, нав?ки твоя!… Чуть гр?ха не над?лала, страшнаго гр?ха, да за то теперь покойна… Поц?луй меня, голубка моя, и прости, не помни мн? лиха, - безъ ума, безъ разума д?ло д?лала, голову потеряла…
        Долго еще сид?ла Анна Игнатьевна у Насти и ушла, пріобр?тя себ? во вчерашнемъ враг? кр?пкаго, умнаго и надежнаго друга…
        XIV.
        Ольга Осиповна зам?тила пропажу денегъ.
        Деньги у нея были не считаны; она никогда не знала, сколько у нея дома кредитныхъ билетовъ, бумагъ, купоновъ и звонкой монеты, какъ не знала хорошенько и вообще своихъ капиталовъ; но произведенный В?рою безпорядокъ не ускользнулъ отъ вниманія старухи, и она задумалась, встревожилась.
        Кража была, несомн?нно, дома, но кто совершилъ ее?
        На испытанную прислугу думать было р?шительно невозможно, - кто же ходилъ за деньгами, кто укралъ ихъ?…
        Старуха вспомнила, что сквозь сонъ слышала чьи-то шаги и, словно-бы, вид?ла Васю…
        He онъ-ли?
        Старуха похолод?ла отъ этой страшной мысли.
        Неужели ея внучекъ воръ?…
        Воръ!… Вора она такъ полюбила, къ вору такъ привязалась!… вору, негодяю, оставитъ она добро свое!…
        А больше некому украсть, р?шительно, некому… Да и вид?ла Ольга Осиповна сквозь сонъ внука, несомн?нно, вид?ла.
        Мудренаго н?тъ, что и воришка онъ. Гд? онъ воспитывался? Какъ?… Шалая, до юныхъ л?тъ, „отчаянная“ матушка его только, чай, франтила, гуляла, а о сын? и не думала; ну, и росъ онъ на свобод?, безъ призора, съ дурными товарищами…
        Тихонькій онъ, робкій, н?жный, какъ красная д?вица; да, в?дь, не даромъ говорится что… въ тихомъ омут? черти водятся!…
        При бабушк? онъ такой, а безъ нея можетъ и куритъ, и на билліард? играетъ, и всякими „художествами“ занимается?
        Видала на своемъ в?ку Ольга Осиповна такихъ д?токъ купеческихъ, знавала…
        Надо мамашеньку его допросить первымъ долгомъ.
        Ольга Осиповна позвала дочь, заперлась съ нею въ своей горниц? и разсказала о пропаж? денегъ.
        - И вы на Васю думаете? - съ притворнымъ негодованіемъ спросила Анна Игнатьевна.
        - He на кого больше…
        - Гр?хъ вамъ, маменька!…
        - Всегда, голубушка, тотъ, у кого украдутъ, больше гр?шитъ, ч?мъ самъ воръ!… Воръ укралъ, одного обид?лъ, а обокраденный на сто челов?къ поклепъ д?лаетъ!… Можетъ и гр?хъ, а только думать мн? больше не на кого…
        - У васъ прислуга есть…
        - Какая?… Которая во двор?, та не могла попасть въ горницы, а которая въ горницахъ, ту я знаю… Несчитанныя деньги лежали не запертыми; ключи у прислуги-то бывали пo ц?лымъ нед?лямъ, когда я хворая лежала…
        - Можетъ и крали тогда! - зам?тила Анна Игнатьевна…
        - Сроду не бывало!…
        - А Вася такой ли, чтобъ воровать, маменька?… Похожъ-ли на вора?…
        - Много ты знаешь!… Чай, своими нарядами занималась, а не воспитаніемъ его…
        - Много пропало денегъ? - спросила Анна Игнатьевна.
        - Почемъ я знаю?… He считано у меня… Очень много не могло быть…
        - Такъ не лучше ли втун? все оставить?… Скандалъ пойдетъ, сл?дствіе…
        - Сл?дствія я не желаю! Боже, сохрани отъ этого!… И денегъ мн? не жаль, а важно знать правду! - пойми это… Что если онъ, Вася, укралъ-то?… Что будетъ?… Кому я добро свое отдамъ?… Допросить его надо.
        - Я допрошу…
        - А не скажетъ если?
        Анна Игнатьевна пожала плечами.
        - Лучше я сама, - проговорила старуха.
        - Вамъ почему-же скажетъ?
        - Попугаю… Можно и пос?чь…
        - Пос?чь?!.
        - А что-же такое?… Отъ розги не умретъ, розга костей не поломаетъ, а правду узнаетъ…
        - А если онъ не виноватъ?…
        - Говорю теб?, что больше некому!… Онъ взялъ, онъ!… Признается, скажетъ, куда д?валъ деньги, вс? прод?лки свои скажетъ; такъ, можетъ, еще исправить можно, челов?комъ сд?лать… Отдадимъ въ люди, въ хорошія руки отдадимъ и, можетъ, наставятъ на путь истинный, а такъ бросить, такъ гибель ему в?рная… Позови его сюда, вм?ст? и допросимъ…
        - А если не скажетъ?
        - Подъ розгами скажетъ.
        - Жестоко это…
        Старуха разсердилась.
        - Будетъ врать-то! - крикнула она. - Это у васъ у новомодныхъ все жестоко да жестоко, a пo нашему ничего… Насъ драли… Братьевъ, бывало, отецъ до полусмерти дралъ и меня не щадилъ, равно какъ и покойница маменька… Это по вашему, по модному не годится-то… Ступай что ли, а то я и безъ тебя обойдусь, - людей позову… Теб? же будетъ хуже, коли весь дворъ узнаетъ…
        Анна Игнатьевна пришла въ отчаяніе.
        Что было ей д?лать?…
        He послушаться, отказать матери; и, в?дь, тогда суровая старуха, д?йствительно, позоветъ прислугу и скандалъ сд?лается достояніемъ улицы.
        He послушаться совс?мъ, не дать „сына“ на истязаніе?
        Но тогда старуха прогонитъ их обоихъ и все кончится!… разлетится, какъ дымъ, весь хитро придуманный планъ… Надо послушаться…
        Анн? Игнатьевн? нисколько не жаль дочку, нисколько! - пусть истязаетъ ее старуха, но, в?дь, В?ра все разскажетъ и опять-таки гибель неизб?жна…
        Анна Игнатьевна стояла у дверей, схватившись за ручку.
        - Что же ты? - обратилась къ ней старуха. - Дразнишь меня что-ли?
        Вдругъ счастливая мысль разомъ ос?нила Анну Игнатьевну, какъ это иногда бываетъ съ челов?комъ въ самомъ затруднительномъ, безысходномъ положеніи.
        Анна Игнатьевна вернулась къ матери и упала передъ нею на кол?ни.
        - Что ты? - удивилась старуха. - Чего теб??… Дура, коли сына въ такомъ д?л? защищаешь!… Я, можетъ, люблю его больше, ч?мъ ты и добра ему желаю, спасти его хочу…
        - Онъ не виноватъ, маменька, не виноватъ!…
        - Какъ?…
        - He виноватъ… Это я его послала, я ему приказала… Для меня онъ у васъ деньги бралъ!…
        - Ты приказала?… Для тебя бралъ?…
        - Да, да, маменька… Простите, простите меня!…
        - Да встань, безумная! разскажи въ чемъ д?ло-то, - наклонилась Ольга Осиповна къ дочери.
        - He встану, пока не простите, голову себ? объ полъ разобью!… Безъ гроша жила, великую нужду терп?ла…
        - Ну?
        - Ну, и д?лала долги, брала подъ расписки, давала за рубль два, чтобы только получить, да не умереть съ сыномъ съ голоду… В?рили, зная, что у меня богатая мать, а проценты брали страшные… Теперь прознали, что я у васъ и явились за полученіемъ, стали грозить судомъ, расписки собрались предъявить…
        - Ну?…
        - Ну, и р?шилась… Приказала Вас? у васъ взять… Онъ плакалъ, не хот?лъ, но я побила его, об?щалась увезти его отъ васъ въ Ярославль, грозила новымъ голодомъ, холодомъ, ну, и согласился…
        - Почему же не попросила у меня? Почему правду не сказала?…
        - He см?ла…
        - А сына воровать, такъ см?ла послать?
        - Простите!… Васю пощадите, - не виноватъ онъ, одна я во всемъ виновата, съ меня и взыщите, какъ знаете… Что хотите сд?лайте, я и слова не скажу, хоть подъ розги лягу!…
        - И сл?довало-бы тебя отодрать, сл?довало бы съ тебя шкуру спустить! ну, да ужъ Богъ съ тобою… Встань!…
        Анна Игнатьевна подползла на кол?няхъ къ матери, схватила ея руку и покрыла поц?луями.
        - Сколько денегъ-то взяла? - спросила старуха.
        - Тысячу триста рублей! - на-удачу сказала Анна Игнатьевна.
        - Вс? долги заплатила?
        - Съ тысячу еще есть…
        - Куда-жъ проживала такую прорву? Прихоти творила?… Носила шелки да бархаты?…
        - He до шелковъ было… перебивались съ хл?ба на квасъ…
        - Такъ куда-же денегъ столько д?вала?
        - Говорю, что за рубль два платила, a то такъ и больше… Дадутъ сто, а расписку на дв?сти возьмутъ…
        - А ты и давала?
        - Тяжело, в?дь, было сына-то голоднымъ вид?ть, опять же воспитать его надо было, обучить…
        - Обучила наукамъ, а потомъ красть научила?… Хороша мать!… Лучше-бы ужъ сама забралась да грабила, пожал?ла-бы душу-то д?тскую… „Горе соблазнившему единаго изъ малыхъ сихъ“! говорится въ писаніи…
        - Знаю, да боялась сама идти… Вася къ вамъ больше вхожъ… Легче онъ меня, ловч?е…
        Ольга Осиповна задумалась, а дочь все еще стояла передъ нею на кол?няхъ и ц?ловала ея руку.
        - Встань!… - сказала старуха.
        Анна Игнатьевна встала.
        - Ладно, пусть на всемъ этомъ нехорошемъ д?л? „крестъ“ будетъ! - заговорила старуха. - Вас? не скажу ничего, чтобы въ конфузъ его не вводить! теб? дамъ еще тысячу, чтобы ты долги отдала…
        - Маменька!…
        - Постой, не перебивай!… Больше этого при жизни ничего не увидишь отъ меня, а посл? смерти… ну, тамъ видно будетъ… Васю я въ люди отдамъ, - зд?сь порча ему одна - а ты… ты на отд?льной квартир? жить будешь…
        - Гоните опять изъ родительскаго дома, маменька?
        - Боюсь, матушка, боюсь!… Вчера сына грабить посылала, а завтра придешь, да и задушишь старуху мать…
        - Маменька!…
        - Очень просто!… По нын?шнимъ временамъ все можетъ быть, все… Ну, это пока мы отложимъ, a вотъ Васю надо, немедленно, въ люди отдать…
        - Какъ вамъ угодно, - съ покорнымъ видомъ проговорила Анна Игнатьевна.
        Въ ея разсчеты не входилъ такой планъ, это было даже не мыслимо, но противор?чить теперь она находила лишнимъ и согласилась очень покорно.
        Она потомъ обдумаетъ что-нибудь, устроитъ, благо все это обошлось такъ хорошо.
        - Николаю Васильевичу Салатину отдамъ Васю! - продолжала старуха. - У этого парня челов?комъ онъ станетъ, на ут?шеніе намъ выростетъ… Какъ думаешь?…
        - Лучшаго воспитателя и руководителя трудно найти…
        На этомъ пока и пор?шили.
        Ушла Анна Игнатьевна отъ матери снабженная тысячью рублями.
        XV.
        Анна Игнатьевна обдумала новый планъ. Предстоящее сближеніе В?рой съ Салатинымъ, зат?янное бабушкою, совс?мъ не улыбалось Анн? Игнатьевн?, - в?дь, это вело къ обнаруженію тайны.
        Надо было, во что-бы то ни стало, пом?шать этому сближенію, отдалить В?ру отъ Салатина, а сд?лать это было нелегко.
        Долго ломала надъ этимъ вопросомъ голову Анна Игнатьевна и наконецъ обдумала планъ.
        Дня черезъ три посл? знаменитой сцены „покаянія“, Анна Игнатьевна вошла въ комнату матери, прис?ла по обыкновенію въ уголк? робко, скромно и объявила, что ей надо поговорить о важномъ д?л?.
        - Что за д?ла такія? - спросила старуха.
        Анна Игнатьевна кашлянула въ руку и начала.
        - Когда я, живши въ Ярославл?, р?шилась по?хать къ вамъ, маменька, я дала об?щаніе по?хать на богомолье въ Югскій монастырь [[6] Югская Дорофеева пустынь (Югско-Дорофеевская пустынь) - бывшая пустынь, мужской монастырь, находившийся на территории современной Ярославской области, в месте слияния рек Юга Черная и Юга Белая недалеко от Волги. Расстояние от Рыбинска - 17 км, от Мологи - 18 км.], - это въ Рыбинскомъ у?зд?, верстъ сто отъ Ярославля, - если вы примите насъ, простите, если я найду васъ въ добромъ здоровь?… Я хочу теперь исполнить это об?щаніе, маменька…
        - И Васю возьмешь?
        - Конечно, маменька… Об?щаніе дано за насъ об?ихъ.
        - Надо исполнить, коли дано, этимъ не шутятъ… По?зжай…
        - Очень вамъ благодарна, мамаша! - низко, низко, словно послушница-монахиня, поклонилась Анна Игнатьевна.
        - По?зжай! - повторила старуха. - Скучно мн? безъ Васи будетъ, привыкла я къ нему, но коли дано об?щаніе, такъ надо ?хать…
        Старуха задумалась.
        - По?хать разв? и мн? съ вами? - спросила она.
        Анна Игнатьевна чуть не до крови прикусила губы, - это ужъ совс?мъ не входило въ ея планъ.
        - Какъ думаешь, Анна? - продолжала старуха.
        - Какъ вамъ угодно, маменька…
        Старуха опять задумалась.
        - Н?тъ, не по?ду! - р?шила она. - Стара стала, хвораю все, а, в?дь, -хать далеко… Далеко, в?дь?…
        - He слишкомъ, маменька… До Ярославля-то хорошо по жел?зной дорог?, а вотъ дальше на пароход?… сыро, конечно, ну, и качаетъ… Тамъ еще на лошадяхъ верстъ двадцать…
        - Н?тъ, н?тъ, не могу… Куда мн? свои старыя кости трясти!… Хоть бы къ Преподобному Сергію [[7] Троице-Сергиева Лавра, в церковной литературе обычно Свято-Троицкая Сергиева Лавра - крупнейший православный мужской ставропигиальный монастырь России, расположенный в центре города Сергиев Посад Московской области, на реке Кончуре. Основан в 1337 году преподобным Сергием Радонежским.] Богъ привелъ съ?здить, - и то хорошо… Долго ли же ты про?здишь?
        - Н?тъ, мамаша, недолго… Самое большое нед?лю, a то такъ и мен?е.
        - Прі?зжай поскор?й… Денегъ, чай, надо?
        - Если позволите, мамаша…
        - Ha этакое д?ло дамъ… He ст?сняй Васю, - слабенькій онъ. По?зжай ужъ въ первомъ класс?, корми его хорошо… Триста рублей достаточно будетъ?
        - Вполн?, маменька…
        Планъ удался, и Анна Игнатьевна ликовала.
        Вечеромъ она сообщила свой планъ новому союзнику своему - Настеньк?.
        Та вся такъ и засіяла.
        - Ахъ, это очень хорошо, Анна Игнатьевна! - воскликнула она.
        - Да, и я такъ думаю… Прі?демъ съ В?рою въ Ярославль и она забол?етъ тамъ…
        - Забол?етъ?
        - Притворно… Я напишу объ этомъ матери письмо, и буду жить тамъ, сколько мн? нужно… Можно-бы и зд?сь уложить В?ру въ постель, но, в?дь, тутъ и докторовъ пригласятъ, и Салатинъ придетъ нав?стить „больного родственничка“, а это, конечно, невозможно…
        - Да, да, конечно!… Ну, а если старуха прі?детъ къ „больному“ внуку… и тамъ начнетъ докторовъ къ нему звать?… Ярославль не за морями.
        - He по?детъ, слаба она, стара, а бол?знь будетъ не очень опасная, не смертельная, но заразительная… Поняла?
        - Да…
        - А если… если Ольга Осиповна умретъ зд?сь безъ васъ? - спросила она. - Старуха, д?йствительно, слаба становится, а тутъ еще в?сть о бол?зни любимаго „внука“, разлука съ нимъ…
        Анна Игнатьевна потупилась.
        - Это будетъ скверно, - сказала она. - Лучше, еслибъ она при жизни, „изъ теплыхъ рукъ“… отдала деньги „внуку“, a то канитель…
        - Да, В?ра, в?дь, законнымъ путемъ ничего не получитъ, - суду-то вы не скажете, что она мальчикъ…
        - Да… Получу только я, какъ единственная дочь… Мн? она, конечно, оставитъ что-нибудь, а если н?тъ духовнаго зав?щанія, такъ и все получу.
        - И меня тогда „по шапк?“, Анна Игнатьевна? - усм?хнулась Настенька.
        Анна Игнатьевна снова потупилась.
        - Я теб? клятву дала, что свою долю ты получишь! - проговорила она.
        - Ну, клятва - это вещь… легкая, Анна Игнатьевна! - возразила бойкая, опытная въ житейскихъ д?лахъ Настенька. - Клятвамъ нын? не в?рятъ, а вы мн?… вы мн?, Анна Игнатьевна, векселекъ напишите…
        - Ловка ты и опытная не по годамъ, д?вка! - криво усм?хнулась Анна Игнатьевна.
        - Ужъ какая есть, не взыщите…
        - А если мн? мамашенька то оставитъ „гребень да в?никъ, да грошъ денегъ“, тогда что?… Замытаришь ты меня векселемъ-то…
        - Да что-жъ мн? васъ нищую-то мытарить?
        - А за то… за то, что тамъ было… въ твоемъ дом?…
        - Ну, вотъ!…
        - Ты ужъ лучше такъ пов?рь! - продолжала Анна Игнатьевна. - В?дь, и тогда тайна-то моя у тебя въ рукахъ будетъ…
        - Правда и то… Ладно, послушаюсь, авось, ничего особеннаго не случится…
        Въ этотъ-же вечеръ объявила Анна Игнатьевна о своемъ р?шеніи дочери.
        В?ра затуманилась.
        - Что носъ пов?сила? - сурово спросила у нея мать. - Бабушку что-ли жаль?…
        - Жаль, мама…
        - Н?жности какія!… Сама вановата, сама все над?лала… Бабушка-то р?шила отдать тебя въ науку Салатину.
        Лицо д?вушки вспыхнуло яркимъ румянцемъ.
        - Николаю Васильевичу? - воскликнула она.
        Краска эта не ускользнула отъ вниманія Анны Игнатьевны.
        - Да, Николаю Васильевичу… Все тогда пропало… Ты что покрасн?ла-то это?…
        - Ничего, мама! - въ сильн?йшемъ смущеніи отв?тила В?ра.
        - То-то!… He влюбилась-ли еще съ большого ума въ парня-то?… На что другое, такъ мы дуры, а на это, такъ насъ хватитъ… Смотри у меня!… Над?лала хлопотъ, над?лала б?ды, такъ еще не над?лай, ему не разболтай!…
        Анна Игнатьевна подошла къ дочери и взяла ее за об? руки.
        - Помни, В?рка, что тогда н?тъ теб? пощады! - прошептала она, злов?щимъ взглядомъ смотря на дочь.
        В?ра заплакала.
        - Будетъ! - крикнула Анна Игнатьевна. - Такую „любовь“ задамъ, что небо съ овчинку покажется!…
        Она толкнула дочь и ушла, р?шивъ у?хать какъ можно скор?й, а до отъ?зда не допускать В?ру до Салатина.
        Д?вушка и сама изб?гала Николая Васильевича.
        Она полюбила этого ласковаго, „важеватаго“ красавца, полюбила первою любовью, которая, какъ вешній цв?токъ, распустилась въ ея юномъ сердц?…
        Полюбила… влекло ее къ Салатину, но она смертельно боялась встр?чи съ нимъ, совершенно не ум?я ему лгать, и б?гала отъ него подъ разными предлогами, сгорая желаніемъ вид?ть его, говорить съ нимъ, слушать его голосъ…
        Страдала она ужасно!…
        Страдала отъ тоски по немъ, страдала въ своей роли „самозванки“, страдала отъ страшной лжи…
        Страдала и отъ того еще, что вид?ла сближеніе Салатина съ Настенькою…
        „Модная д?вица“ добилась таки этого сближенія.
        Врядъ-ли она сколько-нибудь нравилась этому молодому челов?ку, - она была, что называется, „героиня не его романа“, но она сд?лала такъ, что Салатинъ началъ интересоваться ею, и когда бывалъ съ нею, то не скучалъ.
        He ум?я занять Салатина разговорами, (его трудно в?дь было заинтересовать романами о похожденіяхъ маркизовъ Альфредовъ и виконтовъ Добервилей), Настенька отлично научилась „искусству слушать“. Она подсаживалась къ Салатину и предлогала съ видомъ страшно любознательной д?вушки одинъ вопросъ, другой, третій, хорошо изучивъ вкусы молодого челов?ка, его симпатіи и влеченія.
        Онъ начиналъ ей отв?чать, разсказывать, увлекался ролью ментора, лектора, - такая роль была въ его натур?, - а Настенька слушала съ напряженнымъ вниманіемъ и д?лала видъ, что ловитъ каждое слово, что учится, просв?щается, совершенствуется…
        Это очень льстило молодому „развивателю“, и онъ очень охотно бес?довалъ съ Настенькою, самъ уже искалъ ее, даже скучалъ, когда ея не было.
        Настенька торжествовала, влюбленная въ Салатина, а б?дная В?ра страдала все больше и больше. Страданія ея доходили до кульминаціонной точки.
        День отъ?зда между т?мъ наступилъ.
        XVI.
        Въ день, назначенный для отъ?зда, В?р? стало невыносимо тоскливо и грустно.
        Помимо разлуки съ Салатинымъ, близость котораго, самое существованіе въ Москв? уже ут?шали ее - она грустила и по бабушк?, горячая привязанность которой глубоко трогала д?вушку.
        В?ра знала, что у?детъ она согласно планамъ матери надолго, быть можетъ, никогда не увидитъ уже старую бабушку, слаб?ющую все бол?е и бол?е…
        Навсегда прощалась она мысленно и съ Салатинымъ.
        Онъ полюбитъ тутъ Настеньку, женится на ней…
        Тяжело, тяжело становилось д?вушк? и какъ въ ссылку отправлялась она въ Ярославль, который когда-то любила.
        Увы… не только протестовать, но и просить она не см?ла, запуганная матерью…
        Въ день отъ?зда бабушка у?хала утромъ помолиться въ Симоновъ монастырь [[8]Симонов монастырь, 1882 г.Симонов Успенский монастырь - мужской монастырь, основанный в 1370 году вниз по течению Москвы-реки от Москвы учеником и племянником св. прп. Сергия Радонежского - свт. Федором, уроженцем города Радонежа на землях, которые пожертвовал боярин Степан Васильевич Ховрин, принявший иночество с именем Симон, от чего и происходит название монастыря). До наших дней сохранилась лишь малая часть построек Симонова монастыря.], гд? былъ какой-то праздникъ. Анна Игнатьевна отправилась купить кое-что для дороги. В?ра осталась одна.
        Съ Настенькою простилась она наканун?, и „модная д?вица“, счастливая своею любовью, полная радостных надеждъ, простилась съ В?рою ласково, об?щала писать ей въ Ярославль и сообщать вс? новости.
        Осенній денекъ былъ теплый, солнечный, и въ саду, позлащенномъ уже осенью, дышалось легко, привольно. Тяжесть тоски словно стала легче въ измученной душ? д?вушки.
        Она походила по дорожкамъ, нарвала букетъ цв?товъ на память о дом? бабушки, - теперь и были въ саду только настурціи да печальныя иммортели [[9] Иммортель - (фр. бессмертный). Растение, у которого цветы сохраняют при высыхании натуральный цвет и вид; то же, что бессмертник.], - и с?ла въ бес?дк? подъ густыми липами, гд? любила, бывало, проводить время.
        Вдругъ мимо забора звонко зашуршали резиновыя шины, и кто-то остановился у воротъ.
        Щелкнула калитка, залился грознымъ лаемъ дворовый ц?пной песъ и сейчасъ замолчалъ, видно узнавъ знакомаго.
        - Дома Ольга Осиповна? - раздался громкій звонкій голосъ.
        В?ра такъ и дрогнула вся, - она узнала Салатина.
        - Никакъ н?тъ, Николай Васильевичъ! - отв?чалъ дворникъ. - У?хали въ Симоновъ монастырь…
        - А Анна Игнатьевна?
        - Он? въ городъ у?хали, Николай Васильевичъ… Только, стало-быть, молодой хозяинъ нашъ дома…
        - Вася?
        - Такъ точно…
        - Съ барышнею онъ что-ли?
        - Никакъ н?тъ, - одни… Въ саду прогуливаются… Прикажете позвать, сударь?
        - Я самъ пройду въ садъ…
        У В?ры сильно-сильно забилось сердце.
        Она оправила пиджакъ, - ахъ, и замучилъ ее этотъ пиджакъ! - пригладила волосы, которые отрасли у нея за посл?днее время и стала въ темный уголъ бес?дки, держась за сердце, которое было готово выскочить изъ груди…
        Салатинъ вошелъ въ садъ, обогнулъ клумбу съ зеркальнымъ шаромъ на пьедестал? и остановился.
        - Вася, гд? ты? - крикнулъ онъ. - Вася!…
        - Я зд?сь, Николай Васильевичъ! - отв?тила д?вушка, собравъ вс? силы, чтобы быть покойною, что-бы голосъ не дрожалъ и не выдалъ ее.
        - А, вонъ ты куда забрался!…
        Салатинъ вошелъ въ бес?дку.
        - Что-жъ это ты, Вася, въ бес?дк? тутъ сидишь, а?… Теперь не жарко и на солнц?, лучше надо имъ пользоваться… Скоро-скоро, Вася, минуютъ теплые ясные деньки и осень наступитъ!… Ну, здравствуй, дружище!…
        Салатинъ пожалъ руку д?вушки и сталъ рядомъ, снявъ шлапу.
        - Пойдемъ въ садъ, Вася! - сказалъ онъ, закуривая папиросу.-Тамъ весел?е, вольготн?е…
        - У меня голова что-то болитъ, Николай Васильевичъ… Я боюсь на солнц?…
        - Ну, какъ хочешь, будемъ зд?сь сид?ть… Что-жъ это ты все куксишся, мальчикъ, а?… Кажется, такой важненькій, румяный былъ, а все киснешь… Балуютъ тебя бабы, Васюкъ, вотъ что! He пo мужски воспитываютъ тебя, ну, ты и разн?жился… Надо за тебя приняться будетъ, надо мужчину сд?лать, а не д?вченку, какъ бабы хотятъ!… а?…
        Салатинъ бросилъ папиросу, наклонился къ д?вушк?, взялъ ее за руки повыше локтей и поставилъ передъ собою.
        В?ра такъ и затрепетала вся.
        - Ишь, какой! - продолжалъ Салатинъ. - Рученки тоненькія, безъ мускуловъ, н?жныя, да и весь, какъ барышня!
        В?ра склонила голову, и слезы градомъ-градомъ поб?жали у нея по щекамъ, по груди ночной крахмальной сорочки, поверхъ лифчика.
        - Вася, что съ тобою? - воскликнулъ Салатинъ.
        Д?вушка не им?ла больше силъ впад?ть собою, зарыдала, рванулась было изъ рукъ Салатина, но покачнулась и упала-бы, еслибъ онъ не подхватилъ ее.
        Она была въ его объятіяхъ.
        - Вася!… Но что же это такое?… Вася!…
        - He Вася я… не Вася… а В?ра! - крикнула д?вушка и забилась у него на груди въ рыданіяхъ.
        - Господи!
        Салатинъ положительно растерялся, не теряясь никогда въ жизни. Онъ не зналъ, что подумать; ему казалось, что все это во сн? снится…
        Но это не былъ сонъ.
        Д?вушка юная, прекрасная д?вушка рыдала у него на груди… Шляпа упала съ головы В?ры и Салатинъ вид?лъ эти шелковистые волосы, н?жную тонкую шею, розовыя маленькія уши, а его руки обнимали гибкій стройный и н?жный станъ начинающей формироваться д?вушки…
        - Боже, да это не сонъ! - воскликнулъ Салатинъ. - Это какая-то тайна…
        - Да, это тайна!… - проговорила В?ра, сдерживая теперь рыданія. - Это тайна, это страшная тайна и я… я погибла!…
        - Но въ чемъ д?ло?… Что тутъ такое?…
        - Я погибла, погибла!… - въ безумномъ отчаяніи повторяла д?вушка.
        - Н?тъ! - произнесъ Салатинъ, все еще держа ее въ объятіяхъ. - Я начинаю понимать, я догадываюсь… Я не дамъ васъ въ обиду, я буду вашимъ другомъ… Успокойтесь…
        Онъ посадилъ д?вушку на диванчикъ бес?дки.
        - Я принесу вамъ воды…
        - Н?тъ, н?тъ, не надо! - остановила его за руку В?ра. - Тамъ испугаются, узнаютъ, сб?гутся вс?… Мн? лучше, я не буду плакать… He уходите отъ меня, не оставляйте меня одну ни на секунду…
        В?ра быстро утерла слезы, глубоко вздохнула, подняла шляпу и над?ла ее.
        - Ничего, ничего, мн? хорошо… Я все, все разскажу вамъ… Только бы не пом?шали он?, только бы не вернулась мать!…
        - Постойте! - прошепталъ Салатинъ. - Я придумалъ кое-что… В?дь вы „Вася“ въ глазахъ прислуги и вотъ я прі?халъ къ вамъ и беру васъ кататься… Поняли?… Мы такъ и скажемъ… Я повезу васъ къ себ?… Или н?тъ, не къ себ?, а въ ресторанъ, - в?дь, это такъ просто, такъ естественно, не правда-ли?…
        - Да…
        - Мы сядемъ въ кабинетъ, никто не пом?шаетъ намъ, и вы все разскажете мн?…
        - Какъ вы добры!… Но, в?дь, я погибну потомъ…
        - He бойтесь, моя дорогая!… Васъ В?рою зовутъ, да?
        - Да…
        - He бойтесь, В?ра… У насъ есть законы, есть права, и я буду вашимъ другомъ, защитникомъ… Клянусь вамъ честью, Богомъ, что васъ не см?етъ никто пальцемъ тронуть!…
        - Какъ вы добры! - повторила д?вушка, съ восторгомъ и счастіемъ смотря на Салатина. - Я всегда смотр?ла на васъ, какъ на друга, меня влекло къ вамъ, но я не см?ла…
        - Такъ см?йте-же теперь!…
        Салатинъ всталъ.
        - ?демъ! - воскликнулъ онъ. - Но не принести-ли вамъ воды?… Это осв?житъ васъ…
        - Н?тъ, ничего… Тутъ вотъ садовая лейка, - я попью немного и умою лицо… Только бы насъ не задержали!…
        - Да не бойтесь-же, не бойтесь!… теперь вы вн? всякой опасности!…
        В?ра взяла садовую лейку, налила изъ нея воды въ пригоршни, выпила н?сколько глотковъ, потомъ умыла лицо, вытерла его носовымъ платкомъ, поправила волосы гребешкомъ.
        - Я готова! - сказала она, вся трепеща отъ волненія и прекрасная, какъ никогда.
        Салатинъ не то съ недоум?ніемъ, не то съ восторгомъ смотр?лъ на нее.
        - ?демъ! - сказалъ онъ и вышелъ на дворъ, ведя В?ру за руку.
        - Другъ! - обратился онъ къ дворнику, который мелъ дворъ, - когда вернется Ольга Осиповна или Анна Игнатьевна, такъ скажи, что мы съ Васею у?хали кататься…
        - Слушаю-съ… Къ чаю прі?дете, Николай Васильевичъ?
        - Къ чаю?… А не знаю, милый, не знаю… Такъ ты и скажи барын?, - у?хали, молъ кататься, а можетъ-де и чай будутъ пить гд?-нибудь въ город?… Понялъ?…
        - Такъ точно-съ!
        - Ну, вотъ… Почему бы молодому хозяину твоему и въ трактир? чаю не попить?… He барышня, в?дь, онъ!…
        - Это д?йствительно, Николай Васильевичъ…
        - Ну, вотъ.
        Салатина охватило какое-то особенное чувство веселаго задора, жизни и ожиданія чего-то новаго, чего-то св?тлаго и радостнаго…
        Онъ подсадилъ В?ру въ пролетку, с?лъ самъ и приказалъ кучеру ?хать къ Москвор?цкому мосту…
        XVII.
        Кучеръ Салатина остановилъ лошадь у ресторана Т?стова [[10]Отель «Континенталь», в этом же здании трактир Тестова (1908)У Гиляровского в рассказе «Чрево Москвы» есть описание, как "испортился" «Трактир Тестова», став «Рестораном Тестова»:)http://www.100bestbooks.ru/read book.php?item id=2007&page=17Можно почитать и тут: http://lady.webnice.ru/blogs/?v=4725], со стороны Театральной площади, гд? входъ въ кабинеты.
        - Ступай домой! - приказалъ ему Николай Васильевичъ. - Я пробуду тутъ долго…
        Они поднялись на верхъ и заняли небольшой кабинетъ.
        - Позавтракать прикажете, Николай Васильевичъ? - спросилъ знакомый слуга.
        - Да, да… - все еще охваченный оживленіемъ, весело отв?тилъ Салатинъ. - Водки намъ, милый, да побольше, - видишь, какого я гостя-то привелъ!…
        Слуга засм?ялся, б?гло взглянулъ на В?ру и, оправляя скатерть, сказалъ:
        - Кавалеръ настоящій-съ, пора и водку кушать…
        Салатинъ не безъ умысла обратилъ этою шуткой вниманіе слуги на В?ру - ему хот?лось зам?тить, какое впечатл?ніе произведетъ переод?тая д?вушка.
        Половой ничего не нашелъ особеннаго. Стройная, тоненькая, отъ природы не вполн? еще развившаяся В?ра была похожа въ своемъ костюм? на хорошенькаго изящнаго мальчика, какіе часто попадаются среди превосходно выкормленныхъ, деликатно воспитанныхъ, холеныхъ съ пеленокъ купеческихъ юношей изъ богатыхъ родовитыхъ купеческихъ семей.
        - Что изволите приказать? - спросилъ половой.
        - Да чего-нибудь, все равно… Ну, дай намъ бульону по чашк?, котлетки какія-нибудь… Чего-нибудь сладкаго потомъ… Ты что любишь, Вася?
        - Все равно, - отв?тила д?вушка. - Я пить хочу… Чаю, если можно…
        - Конечно, конечно… Чаю, Павелъ!…
        Половой ушелъ.
        - Такъ вотъ, вы кто… вотъ на какую тайну я напалъ въ дом? Ольги Осиповны! - заговорилъ Салатинъ, подходя къ В?р?, которая стояла у окна, и взялъ ее за об? руки. - Вижу и глазамъ своимъ не в?рю!…
        В?ра опустила глаза, не отнимая рукъ.
        - Вы ничего не подозр?вали? - тихо спросила она.
        - Ничего р?шительно!… Я немного удивлялся на излишнюю заст?нчивость мнимаго „Васи“, на его н?жность, на его д?вичью б?лизну кожи и румянецъ, но мн? приходилось и ран?е видать такихъ изн?женныхъ мальчиковъ, особенно воспитанныхъ женщинами… Но что же все это значитъ?… Говорите, милая д?вушка моя, говорите, я сгораю отъ нетерп?нія!…
        По корридору послышались шаги.
        - Потомъ, когда онъ уйдетъ! - проговорила В?ра, отойдя отъ окна и разглядывая вис?вшую надъ диваномъ картину.
        Челов?къ принесъ чай.
        - Мы чайку пока попьемъ, Павелъ! - обратился къ нему Салатинъ. - Я позову тебя, когда будетъ пора давать завтракъ.
        - Слушаю-съ.
        Когда половой ушелъ, В?ра с?ла на диванъ рядомъ съ Салатинымъ и разсказала ему всю свою исторію до кражи денегъ у бабушки включительно.
        Салатинъ слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ, наклонившись къ д?вушк? и взявъ ее за руку; до чаю и не дотронулись. Только В?ра сд?лала н?сколько глотковъ изъ налитаго стакана.
        - Это ужасно! - воскликнулъ Салатинъ, когда В?ра замолчала, вся бл?дная отъ волненія, со слезами на глазахъ. - Ваша мать жестокая женщина!…
        - Она, в?дь, хот?ла сд?лать меня богатою!… - зам?тила В?ра. - Она для меня старалась…
        - Э, полноте!… Но не будемъ говорить объ этомъ… Надо теперь обдумать планъ нашихъ д?йствій…
        - Я погибла, если мама узнаетъ про то, что случилось…
        - He бойтесь… Повторяю вамъ, что вы вн? всякой опасности… Я все устрою, все сд?лаю…
        Салатинъ выпилъ залпомъ остывшій стаканъ чаю, закурилъ папиросу и принялся ходить по кабинету большими шагами.
        - Я васъ не пущу пока въ домъ Ольги Осиповны! - сказалъ онъ, снова садясь съ В?рою.
        - Да?…
        - Да… Такъ будетъ лучше… Я пом?щу васъ пока къ одной знакомой старушк?, гд? вамъ будетъ отлично, а самъ буду д?лать, что нужно…
        - Но какъ-же бабушка, мама?…
        - Матери вашей я скажу всю правду…
        - Боже мой!…
        - Да не бойтесь-же, дорогая, милая В?ра!… Ув?ряю васъ, что для васъ н?тъ никакой опасности… Бабушк? я скажу вотъ что: мы по?хали кататься, лошадь испугалась, понесла, вы выпрыгнули изъ пролетки и повредили ногу. Опасности никакой, - просто вывихъ, но вы въ л?чебниц? у моего знакомаго доктора и вамъ нуженъ покой, къ вамъ никого не пускаютъ… Вотъ и все…
        - А Наст? что вы скажете?
        Салатинъ нахмурился.
        - Этой барышн? придется сказать правду… Какъ опротив?ла мн? теперь!… Бръ!…
        - Ей такъ хочется жить, - попробовала защитить В?ра.
        - He заступайтесь!… Жить каждому хочется; но у кого есть душа, у кого сердце, тотъ не будетъ идти къ своей ц?ли, давя и губя другихъ… Она злая и вредная д?вченка!… О, я ей намылю голову, я нагоню на нее холоду!…
        - А она… она не будетъ мн? мстить?… He погубитъ меня?…
        - Она подожметъ хвостъ, какъ наблудившая собака, которой показали хлыстъ!… Разв? она не участница этой преступной зат?и?… Разв? она не заставляла васъ брать у старухи деньги?
        - А я брала… я крала у бабушки!… - В?ра закрыла лицо руками.
        - Перестаньте, дорогая!… В?дь, васъ угрозами, муками заставляли д?лать это и вы грошикомъ не попользовавшись изъ этихъ денегъ… Н?тъ, вы не виноваты, виноваты другія, безсердечныя, корыстолюбивыя!…
        В?ра съ мольбою во взгляд? обратилась къ Салатину и взяла его за руку.
        - Моя мама… мама не отв?титъ за это? - спросила она. - Она не попадетъ подъ судъ?…
        - Н?тъ… Надо замять это д?ло, оно будетъ на в?ки тайною отъ вс?хъ… Ho будемъ завтракать, a то подумаютъ, что мы д?лаемъ тутъ фальшивыя монеты… За завтракомъ я сообщу вамъ мои дальн?йшія планы…
        Салатинъ позвонилъ.
        - Завтракъ намъ! - приказалъ онъ вошедшему половому. - Вася, ты пьешь кокое-нибудь вино?
        - Н?тъ.
        - Ну, стаканчикъ краснаго выпьешь со мною, - это ничего… Подавай, Павелъ… Водки дай, икры, еще чего-нибудь соленаго, - я проголодался и очень хочу ?сть…
        За завтракомъ условились, что надо д?лать.
        Они сейчасъ по?дутъ на извозчик? въ Сокольники. По дорог? Салатинъ купитъ полный ассортиментъ дамскаго костюма у Мюръ и Мерилиза [[11] «Мюр и Мерилиз» - российский торговый дом (1857-1922). Также называли его флагманский торговый центр в Москве на Петровке. Основали фирму «Мюр и Мерилиз» шотландцы Арчибальд Мерилиз и Эндрю Мюр. Они поселились в России в первой половине XIX века и в 80-х годах из Петербурга переехали в Москву.]. Погулявъ въ Сокольникахъ, они пооб?даютъ тамъ-же и, когда станетъ темно, В?ра въ укромномъ м?стечк?, - ихъ тамъ много въ т?нистой рощ?, а особенно осенью, - В?ра переод?нется тамъ, а свой мужской костюмъ положитъ въ картонъ и Салатинъ повезетъ ее къ знакомой старушк?.
        Что онъ скажетъ старушк? этой?…
        - Да что-нибудь!… Пусть старушка думаетъ, что ей угодно, если она не пов?ритъ, что это д?вушка, которой надо дать пріютъ, защиту, которую надо на н?которое время укрыть…
        Чтобы мать и бабушка не безпокоились пока, Салатинъ пошлетъ имъ сейчасъ записку, въ которой скажетъ, что повезъ „Васю“ катать, Москву показывать, угощать об?домъ.
        Бабушка будетъ очень рада, ну, а Анна Игнатьевна встревожится, напугается… такъ, в?дь, это ничего - это будетъ какъ-бы подготовленiемъ къ тому, что она узнаетъ сегодня-же…
        Лихачъ отъ Т?стова домчалъ Салатина и В?ру до Сокольниковъ.
        - Я бы подождалъ васъ, сударь, - сказалъ онъ высаживая с?доковъ у павильона.
        - Н?тъ, милый, не надо, - мы, в?роятно, ночуемъ тутъ у знакомыхъ…
        Они по?дутъ, но уже не мальчика повезетъ отсюда Салатинъ, а д?вушку!…
        Въ картон?, который несъ Салатинъ, былъ полный ассортиментъ дамскаго туалета, совершенно полный…
        Салатинъ, д?лая покупку у Мюра, такъ и сказалъ хорошенькой изящной продавщиц?:
        - Надо од?ть одну д?вушку, которую выписываютъ изъ клиники, съ ногъ до головы; у нея н?тъ р?шительно ничего. Вамъ, конечно, изв?стно все, что нужно; вотъ вы и соберите, а ростъ и фигура д?вушки врод? вашихъ, чуть-чуть по худощав?е она…
        - Можно перед?лать потомъ, - зам?тила продавщица.
        - Да, да… Черезъ н?сколько дней она сама прі?детъ къ вамъ…
        
        Часу въ девятомъ вечера къ маленькому домику на Полянк? подъ?зжалъ извозчикъ, въ пролетк? котораго сид?лъ Салатинъ съ очень хорошенькою д?вушкою въ св?тло-с?рой фетровой шляпк?, въ кл?тчатой шотландской накидк?, поверхъ темно-синей юбки изъ шевіота, съ зонтикомъ въ рукахъ.
        Сид?вшій у воротъ дворникъ вскочилъ и подб?жалъ помочь подъ?хавшимъ, взялъ картонъ изъ рукъ Салатина.
        - Степанида Аркадьевна дома? - спросилъ Салатинъ.
        - Дома-съ…
        - He ложилась еще?
        - Должно-быть, еще н?тъ… Только что вотъ сид?ли тутъ за воротами съ Ивановной…
        Салатинъ, подавъ руку В?р?, вошелъ въ маленькій чистенькій дворикъ и поднялся по ступенькамъ крыльца въ с?ни домика.
        Тутъ жила вдова приказчика, который служилъ еще отцу Николая Васильевича. Приказчикъ этотъ очень ловкій господинъ, умница и неутомимый работникъ, былъ всю жизнь страстнымъ игрокомъ и не оставилъ своей жен? ни гроша. Старуха умерла-бы съ голоду; но Николай Васильевичъ разыскалъ ее, обласкалъ, подарилъ ей этотъ домикъ, купленный на аукціон?, и выдавалъ старух? пенсію.
        Степанида Аркадьевна, богобоязненная, кроткая и милая старушка, жила въ свое удовольствіе, что называется, и благословляла Салатина.
        Съ нею жила такая-же старушка, служанка, Ивановна, да дв? свободныя комнатки въ дом? отдавала она жильцамъ, покрывая этимъ доходомъ вс? расходы по домику.
        XVIII.
        Кругленькая, маленькая старушка въ темномъ плать?, съ косыночкой на голов?, вошла въ прихожую со св?чою въ рукахъ.
        - Батюшки мои, Николай Васильевичъ! - воскликнула она, узнавъ Салатина и съ н?которымъ изумленіемъ посмотр?ла на его спутницу. - Милости просимъ, батюшка, милости просимъ…
        - Гостью къ вамъ привезъ, Степанида Аркадьевна!… - проговорилъ Салатинъ.
        - Милости просимъ, милости просимъ…
        Салатинъ помогъ В?р? снять накидку, а старушка отворила дверь въ маленькое чистенькое „зальце“, съ цв?тами на двухъ окнахъ, съ чистыми половиками на крашеномъ полу, съ блестящими иконами въ образниц?…
        - Пожалуйте, батюшка, пожалуйте! я лампочку сейчасъ зажгу… - засуетилась старушка. - Ивановна!… Э, старая, заснула тамъ что-ли?… Самоварчикъ ставь!…
        На кругломъ стол? передъ диваномъ была зажжена лампа и при св?т? ея Салатинъ впервые увидалъ В?ру въ обновленномъ вид?, увидалъ д?вушку, а не „мальчика“, какъ было до сихъ поръ. Въ Сокольникахъ, гд? В?ра переод?лась, и на дорог? Салатинъ совс?мъ не разсмотр?лъ ее, такъ какъ осенній вечеръ былъ очень теменъ.
        Салатинъ залюбовался д?вушкою, глазъ не могъ оторвать отъ ея стройной, изящной фигуры, отъ ея н?жнаго личика, которое пылало теперь румянцемъ отъ волненія, быть можетъ, отъ счастья.
        Какъ не узналъ онъ при первомъ взгляд?, что это д?вушка?!…
        Онъ недоум?валъ, даже сердился на себя, а между т?мъ это было очень понятно: мужской костюмъ скрадывалъ ростъ д?вушки, пиджакъ д?лалъ ея плечи бол?е широкими, маскируя округленность бюста и талію.
        - Садитесь! - проговорилъ Салатинъ, подавая д?вушк? стулъ и с?лъ самъ.
        Старушка, извинившись, уб?жала хлопотать на счетъ чаю и слышно было, какъ она шепталась о чемъ-то въ сос?дней комнат? со служанкою, хлопала дверцами шкафа, грем?ла посудою.
        - Вамъ тутъ будетъ хорошо! - говорилъ Салатинъ. - Это премилая, пресимпатичная старушка и очень скромная, не сплетница… Впрочемъ, в?дь, вамъ недолго придется жить тутъ…
        - Недолго?…
        - Конечно…
        В?ра вздохнула.
        - Можетъ быть начнутся тревоги, мука, - проговорила она.
        - О, н?тъ!… Зач?мъ все мрачныя мысли?… Думайте не о гор? и мукахъ, а о счастіи, о радости…
        Онъ взялъ ее за руку, но въ это время вошла Степанида Аркадьевна съ подносомъ, на которомъ были яблоки, груши, пастила и мармеладъ.
        - Покушайте-ка передъ чайкомъ-то! - сказала она. - Словно знала, что гости дорогіе будутъ и какъ разъ сегодня на Болото [[12] Болото - местность в Москве; низменность напротив Кремля между правым берегом Москвы-реки и ее старицей (ныне Водоотводным каналом). До 2-й половины XVIII века из-за низких берегов эта местность затоплялась во время дождей и весенних паводков и действительно представляла собой болото. К осушению болота привело строительство Водоотводного канала в 1783-1786 годах. В старину здесь устраивались кулачные бои, на которые приезжал смотреть царь, а в XVII-XVIII веках Болото было местом публичных казней: здесь в конце XVII века отрубили голову Никите Пустосвяту - священнику-старообрядцу, который выступал против церковной реформы патриарха Никона. На этой площади сожгли в срубе Андрея Безобразова с волхвами, четвертовали Степана Разина и обезглавили Емельяна Пугачева… Местность в районе бывшей площади с начала XVIII в. называлась также Царицын луг (здесь, в частности, жгли фейерверки по случаю коронации Екатерины I). К началу XIX в. утвердилось название Болотная пл. Во второй
половине XVIII - начале XX в. здесь стояли каменные и деревянные дома, лавки, лабазы (продуктовые склады) купцов. После осушения, с конца XVIII века, и вплоть до революции в 1917 году Болото было крупнейшим торговым центром Москвы.Цены на мясо в Москве по данным 1854 года (в рублях серебром):Пуд солонины (в ценах 1854 года) стоил 1 рубль 80 копеек (то есть, около 11 копеек за килограмм), пуд свинины - 1 рубль 60 копеек. Любимым лакомством москвичей были копченые окорока - по 3 рубля 50 копеек за пуд зимой и по 2 рубля 75 копеек летом.Летом же, когда животные могли питаться подножным кормом, с Украины пригонялись гурты волов, из среднерусских губерний - бараны. Более всего ценились бараны ордынские - в 1854 году пара стоила 6 рублей, черкасские шли по 5 рублей, а русские (более мелкие) - по 4 рубля 30 копеек.Рыба ценилась дороже, чем мясо. Путеводитель 1829 года сообщал читателям: «Рыбная провизия как-то: белужина, севрюжина, семга и прочая рыба, привозимая с Дона и Урала, и от города Архангельска, приходит в Москву несколько позже, чем мясная провизия».Из-за высокой цены рыбу, как правило, покупали от
случая к случаю. Путеводитель 1826 года отмечал: «Некоторые, и может быть немногие, запасаются ею в год».Цены на рыбу в Москве по данным 1854 года (в рублях серебром):Фунт белуги стоил 20 копеек, фунт осетрины - 27 копеек, семги - 20 копеек, севрюги - 13 копеек. Самым дорогим из рыбных продуктов, как впрочем, и всегда, была зернистая икра, стоившая 80 копеек за фунт.Поскольку на Болоте находился один из самых крупных московских рынков, то круглогодично здесь шла оптовая торговля съестными припасами. Москвичи зимой и летом делали запасы сезонных продуктов. В каждом московском доме были подвалы и ледники для хранения съестных припасов.Историк Москвы П.В. Сытин пишет, что Царицын луг был официально переименован в Болотную площадь в 1845 году. Вскоре был построен вдоль всей площади по проекту архитектора М.Д. Быковского длинный каменный корпус с полукружьями на концах.Московские власти контролировали цены. Смотрители рынков должны были дважды в год предоставлять в Канцелярию Московского генерал-губернатора реестры цен на основные пищевые продукты и другие товары.Летом из Саратовской и Астраханской
губерний привозили арбузы и дыни. Из Астрахани прибывал и виноград. Лимоны и апельсины также были известны москвичам. Эти субтропические фрукты прибывали в Москву, как правило, весной из Петербурга, куда их доставляли долгим морским путем из Италии и Греции.Дороговизна была неимоверная - ящик апельсинов «заграничной укупорки», содержавший 200-300 штук, в 1850-е годы стоил 15 рублей серебром. То есть, фунт севрюги равнялся стоимости трех-четырех апельсинов.Но москвичи любили шикануть, и даже один из героев пьесы А.Н. Островского «Не сошлись характерами» говорит: «Как стану водку пить - так закушу апeльсиком» (совмещая в одном слове апельсин и персик, символизировавшие наслаждение гурмана).http://www.retromap.ru/show pid.php?pid=44292Рынок на Болотной 1890-1900http://www.retromap.ru/show pid.php?pid=809] ходила, да и купила вотъ яблоковъ и грушъ… Покушайте-ка…
        Старушка все посматривала на В?ру, очевидно, очень заинтересованная спутницею своего молодого благод?теля, но деликатно и съ большимъ тактомъ не разспрашивала, заботясь лишь объ угощеніи.
        Она поставила подносъ на столъ и поб?жала, было, опять, но Салатинъ остановилъ ее.
        - А вы не хлопочите, не безпокойтесь! - сказалъ онъ. - Присядьте-ка, дорогая… намъ поговорить надо…
        Поговорить было о чемъ.
        Какъ бы то ни было, а В?р? придется н?которое время пожить тутъ, а между т?мъ документа у ней н?тъ.
        Это могло создать хлопоты, и затрудненія.
        Собравшись обмануть мать, Анна Игнатьевна добыла при помощи выгнаннаго со службы полицейскаго чиновника подложный видъ, гд? былъ вписанъ ея сынъ Василій, прижитый съ покойнымъ мужемъ м?щаниномъ Байдаровымъ. У Анны Игнатьевны былъ документъ и на имя дочери, въ вид? метрической выписки, гд? В?ра значилась такого-то года и такого-то числа крещенною, какъ незаконнорожденная дочь вдовы м?щанина Байдарова, Матв?евна по отечеству. В?ра видала эту бумажку, знала ее, знала и тайну своего рожденія.
        Бумага эта хранилась у Анны Игнатьевны въ зав?тной шкатулочк?, на самомъ дн? ея, вм?ст? съ портретомъ курчаваго красавца, Матв?я Ивановича Вертунова, отца В?ры, влад?льца волжскаго парохода.
        Салатинъ потомъ добудетъ этотъ документъ. Анна Игнатьевна отдастъ его дочери, конечно, но вотъ теперь-то у В?ры н?тъ никакого „вида“, и это можеть смутить старушку, которая пуще всего на св?т? боится полиціи, мирового и всякаго рода суда и „волокиты“.
        Наконецъ, Салатинъ не зналъ - въ качеств? кого онъ отрекомендуетъ В?ру Степанид? Аркадьевн? и хоть думалъ объ этомъ всю дорогу, но придумать ничего не могъ.
        Ему не хот?лось, чтобы старушка и одну минуту подумала что-нибудь нехорошее о В?р?…
        - Поговоримъ, батюшка, поговоримъ, - отв?тила старушка, присаживаясь и все поглядывая на В?ру. - Ивановна тамъ самоварчикъ ставитъ, а мы пока и побес?дуемъ…
        Надо было что-нибудь сказать про В?ру и въ эту критическую минуту, какъ это часто бываетъ, Салатинъ моментально придумалъ, что надо сказать.
        - Рекомендую вамъ, Степанида Аркадьевна, дочь моего покойнаго друга-пріятеля В?ру Матв?евну Вертунову! - началъ онъ. - Вы должны, если любите меня, оказать ей великую услугу, выручить ее изъ б?ды, a я ужъ за это отблагодарю васъ…
        И Салатинъ сочинилъ „исторію“.
        В?ру хотятъ выдать замужъ за немилаго, за постылаго, а она любитъ другого. Ее бить собрались, мучить, она и скрылась къ Салатину, какъ къ другу отца пришла. Скоро изъ Нижняго прі?детъ дядя В?ры, который им?етъ вліяніе на ея мать и все д?ло устроитъ, отдастъ д?вушку за любимаго челов?ка, и тогда все кончится къ взаимному благополучію…
        - Такъ!… - проговорила старушка, выслушавъ разсказъ. - А „милый-то“, „желанный-то“, небось, ты?…
        - Я?…
        - Да ужъ вижу, вижу… не скрывай!… И она, красавица писаная, красн?етъ вся, на тебя глядючи, да и ты глазъ съ нея не спускаешь…
        И В?ра и Салатинъ покрасн?ли.
        - Ничего, ничего, доброе д?ло! - продолжала старушка. - Пора теб?, батюшка, жениться, пора… и я рада-радешенька всякими способами помогать теб?… на груди, какъ птенчика, буду согр?вать твою суженую, твою нар?ченную, а только…
        Старушка озабоченно покачала головою.
        - He затаскали бы меня, старую, по судамъ за это! - промолвила она. - В?дь, барышня-то… в?дь, б?глянка она, голубчикъ!…
        - Нe бойтесь, милая Степанида Аркадьевна! - сказалъ Салатинъ. - Я все беру на себя, и вы ни въ какомъ случа? отв?чать не будете… Вы домовлад?лица и завтра или тамъ посл? завтра вида В?ры Гавриловны никто, в?дь, не потребуетъ у васъ, - она просто гоститъ у васъ, а тамъ будетъ и видъ… Даю вамъ честное слово, что васъ не ждетъ никакая непріятность…
        - Да ужъ над?юсь на тебя, на сокола…
        - И над?йтесь!… Ивановн?, знакомымъ, дворнику вы скажете, что В?ра Матв?евна…
        - Родственница… - подсказала старуха. - Я и то ц?лое л-то племянницу, сестрину дочь, изъ Калуги ждала.
        - Ну, вотъ и отлично!… А пом?щеніе у васъ найдется?
        - А св?телочка въ мезонин?-то?… Л?томъ тамъ жарко было, зимою холодно, а осенью лучше не надо… У меня тамъ и кровать, и комодикъ, и картиночки по ст?намъ, - живописная горенка…
        Старушка взглянула на В?ру.
        - Ну, ужъ и красавицу же ты нашелъ себ?, батюшка! - проговорила она. - И парочка васъ будетъ!…
        Старушка поб?жала, заслышавъ зовъ своей служанки.
        Минуты дв? Салатинъ и В?ра молчали, не смотря другъ на друга.
        - Пусть старушка считаетъ насъ женихомъ и нев?стою, - это располагаетъ ее къ вамъ, - произнесъ Салатинъ.
        В?ра промолчала.
        - Вамъ не противна зта роль? - продолжалъ Салатинъ.
        - Я в?дь… я, в?дь, привыкла уже быть самозванкою, - тихо-тихо отв?тила В?ра.
        Салатинъ дрогнулъ, всталъ съ м?ста и взялъ ее за руки.
        - Но это скоро кончится, вы не будете самозванкою…
        В?ра вздохнула, не отнимая рукъ.
        - Богъ знаетъ, ч?мъ все это кончится… - съ тоскою промолвила она. - Мн? страшно что-то, жутко…
        - Над?йтесь… Знайте, что за горемъ за несчастіемъ всегда идетъ счастіе и радость, какъ за ненастьемъ - солнце и тепло… Вы много страдали, много терп?ли, пора вамъ думать о радости. Но какъ вы хороши, В?ра, какъ вы прекрасны!…
        В?ра потихоньку потянула свои руки изъ горячихъ рукъ Салатина.
        - Зач?мъ вы отнимаете ваши руки? - спросилъ онъ. - Мн? хот?лось-бы ихъ поц?ловать… Можно?…
        - Н?тъ, не надо…
        - Почему?
        - Такъ, не надо…
        Она опять потянула руки, но Салатинъ наклонился и покрылъ ихъ поц?луями.
        - День, одинъ только день знаю я васъ, какъ д?вушку, но уже люблю, люблю!… Прекрасная… юная… ты, какъ мечта явилась мн?… ты… какъ св?тлое вид?ніе озарила меня и я люблю, люблю тебя!
        - А я давно люблю! - прошептала чуть слышно В?ра. - Завидовала Наст?… ревновала… Но, Боже, не сонъ-ли все это?…
        - Н?тъ, это св?тлая д?йствительность! - воскликнулъ Салатинъ. - И она будетъ долго, долго!…
        В?ра вздрогнула, и лицо ея побл?дн?ло.
        - А тамъ? - сказала она. - Тамъ что теперь?… Бабушка, мать… Настя?… Мн? страшно, страшно, дорогой мой, желанный, радость моя!…
        Она заплакала.
        - He бойся!…
        Салатинъ всталъ и взялъ шляпу.
        - Мн? пора туда!… - сказалъ онъ. - Я бабушк? сочиню сказку, а мам? твоей… He бойся, я все улажу…
        Ивановна внесла самоваръ, сопровождаемая Степанидою Аркадьевной, которая шла за нею съ подносомъ.
        - Ты куда же это, батюшка? - обратилась она къ Салатину. - А чай-то?…
        - Угощайте мою нев?сту, милая старушка, а мн? пора… Завтра я буду у васъ, ч?мъ св?тъ… Берегите-же гостью, покойте ее!…
        Салатинъ подошелъ къ В?р?, поц?ловалъ ея руку, пожалъ руку Степаниды Аркадьевны и вышелъ, давъ Ивановн? на чай десятирублевую золотую монету.
        XIX.
        Въ дом? Ольги Осиповны сильно безпокоились долгимъ отсутствіемъ Васи.
        Когда посланный изъ ресторана Т?стова принесъ записку Николая Васильевича, обезпокоилась только Анна Игнатьевна, все время боявшаяся сближенія В?ры съ Салатинымъ, но, конечно, не обнаружила передъ матерью этого безпокойства, а напротивъ, радовалась вм?ст? съ нею, - пусть де „мальчикъ“ погуляетъ съ челов?комъ, который въ самомъ скоромъ времени будетъ его воспитателемъ и руководителемъ; пусть привыкаетъ къ нему.
        Съ наступленіемъ поздняго вечера стала безпокоиться и бабушка; безпокойство же Анны Игнатьевны перешло въ сильную тревогу.
        - Куда-жъ это онъ его завезъ? - говорила старуха, каждую минуту посматривая на часы. - Знаетъ, что я въ девять часовъ ужинаю и спать ложусь, а не везетъ паренька, безсов?стный!… Модники, путанники вс? нон?шніе-то, право… Вотъ, в?дь, и хорошій Миколушка челов?къ, степенный, а и онъ гулена, полунощникъ… Гляди, повезъ мальчика въ тіятеръ въ какой- нибудь, - къ чему, спрашивается?… Долго-ли мальчика испортить… Н?тъ, видно и ему не сл?дуетъ отдавать Васю!… Отдамъ его какому-нибудь старичку изъ прежднихъ, ну, возрастятъ въ страх?, челов?комъ сд?лаютъ… А это что такое?… Это баловство одно…
        По м?р? того, какъ время шло, безпокойство старухи все увеличивалось, а Анна Игнатьевна сид?ла ни жива, ни мертва.
        Отъ?здъ пришлось отложить, - он? опоздали ужъ сегодня.
        Гд? же В?ра?…
        Быть можетъ, тайна открыта, быть можетъ все пропало?… и вотъ-вотъ явится Салатинъ грознымъ обличителемъ…
        Съ полицейскими, быть можетъ, явится, чтобы арестовать Анну Игнатьевну, какъ уже арестовали, в?роятно, ея самозванку дочь…
        В?дь, Салатинъ хоть и богатъ, а не прочь насл?довать громадное состояніе Ольги Осиповны, у которой онъ, помимо дочери-то, единственный насл?дникъ…
        Радехонекъ будетъ, если тайна откроется и Анну Игнатьевну съ дочкою на „цугундеръ“ вздернуть [[13] Цугундер - Только в выражении: на цугундер (взять, тянуть и т.п.; разг.) - на расправу, к ответственности. «- В должишках запутались? На цугундер тянут?» А.Островский. (От нем. Zu hundert - к сотне (ударов); по-видимому, из старин. воен. арго, где употр. для обозначения приговора к телесному наказанию.)]!…
        Сильную тревогу било сердце Анны Игнатьевны, и не слышала она ворчанья брюзжащей старухи. Вс? думы ея были далеко-далеко…
        Вдругъ подъ окнами задребезжали колеса извощичьей пролетки и замолкли у воротъ.
        - Они, должно быть!… - сказала старуха. - Взгляни-ка, Анна…
        Анна Игнатьевна была уже у окна и прильнула къ стеклу, вглядываясь въ сумракъ ночи.
        - Салатинъ… одинъ… - проговорила Анна Игнатьевна и с?ла у окна на стулъ; ноги не держали ее.
        - Господи!… Что же это такое? - испуганно прошептала старуха, крестясь.
        Загрем?лъ запоръ калитки, собака залаяла; послышались голоса…
        У Анны Игнатьевны мелькнула мысль б?жать… Б?жать, куда глаза глядятъ… Въ Ярославль, въ Петербургъ… Паспортъ у нея есть, есть и деньги…
        Она встала ужъ, двинулась, планъ поб?га зр?лъ въ ея воспламененной голов?, но въ эту минуту въ комнату вошелъ Салатинъ.
        Лицо у него взволнованное, красное, но веселое, оживленное.
        - Здравствуйте! - проговорилъ онъ. - Испугались, чай?… Ничего, ничего, - пустое д?ло…
        Старуха такъ и кинулась къ нему.
        - А Вася гд??…
        - Ногу повредилъ…
        - Ногу?…
        - Да, да, пустое д?ло… Выпрыгнулъ изъ пролетки, оступился, ну, и вывихнулъ… Я его къ знакомому доктору въ л?чебницу отправилъ, ногу ему вправили, повязку сд?лали и онъ шлетъ вамъ прив?тъ… Опасности никакой, ни-ни!… Если завтра нельзя еще будетъ, такъ посл? завтра нав?рное, нав?рное прі?детъ онъ… Даю вамъ клятву, что опасности никакой…
        „Да, для тебя!“ - съ тоскою подумала Анна Игнатьевна. - „Для тебя н?тъ опасности, а я погибла!… Л?чебница, доктора… Все кончено, - обманъ будетъ обнаруженъ…“
        Салатинъ между т?мъ весело успокаивалъ старуху, и веселый безпечный видъ его, данная клятва, что Вася живъ и почти здоровъ сд?лали свое д?ло - Ольга Осиповна успокоилась и только журила Салатина за неосторожность.
        - Виноватъ, но заслуживаю снисхожденія! - шутилъ онъ. - Идите, дорогая моя, почивать, будьте покойны, а меня Анна Игнатвевна чаемъ напоитъ, - я умираю отъ жажды съ этими хлопотами…
        - По?шь сперва, голоденъ, чай, - предложила старуха. - Я тоже не ужинала…
        - И по?мъ!…
        Салатинъ разд?лилъ компанію съ дамами и с?лъ ужинать, но ?сть ему не хот?лось. He ?ла ничего и Анна Игнатьевна, говоря, что она очень обезпокоена.
        Старушка скоро ушла въ свою опочивальню, а Салатинъ съ Анною Игнатьевною перешли въ столовую, куда служанка подала самоваръ.
        - Отпустите ее спать, - сказалъ Салатинъ. - Вы проводите меня…
        Они остались вдвоемъ.
        Весело кип?лъ и бурлилъ самоваръ, стукали часы въ длинномъ „корпус?“ краснаго дерева, но, кром? этихъ звуковъ ни что не нарушало тишину стариннаго дома, да и на улиц? было тихо, - шумъ города не доходилъ до этой отдаленной старо-купеческой „палестины“.
        Анна Игнатьевна сид?ла, какъ на раскаленныхъ угольяхъ. Она вздрагивапа по временамъ, какъ отъ сильной физической боли; губы ея подергивало судорогою.
        Она догадывалась, что не зря остался съ нею Салатинъ; она поймала два-три значительные взгляда его.
        Онъ что-то знаетъ…
        Анна Игнатьевна принялась лить въ чайникъ воду изъ самовара.
        - Вы чаю не положили, - съ улыбкою зам?тилъ Салатинъ.
        Ему хот?лось немного помучить эту женщину за т? муки, которыя она причинила той, которая стала ему дороже всего на св?т?…
        - Вы, быть можетъ, хот?ли спать и я м?шаю вамъ? - спросилъ онъ. - Я уйду…
        - Н?тъ, н?тъ, ничего…
        - Или вы взволнованы случаемъ съ вашимъ сыномъ?
        - Да, конечно уж…
        - А вы его очень любите?
        - Онъ мой единственный сынъ…
        - У васъ не было больше д?тей?
        - Н?тъ…
        Салатинъ закурилъ папиросу и сталъ разглядывать Анну Игнатьевну.
        Дочь насл?довала ея б?лизну и н?жность кожи, ея правильный красивый носъ, но глаза у В?ры были, должно быть, отцовскія, - св?тлыя такія, ласковые; т?мъ не мен?е она была очень похожа на мать, только н?жн?е, „деликатн?е“, такъ сказать, сложеніемъ, а выраженіемъ лица лучше, мил?е, можетъ въ отца.
        - Ваша дочь похожа на васъ, Анна Игнатьевна, - медленно, разд?льно проговорилъ Салатинъ и, положивъ локти на столъ, устремилъ на свою собес?дницу пристальный взгядъ.
        Словно ударъ грома разразился надъ Анною Игнатьевной.
        Она застыла, словно окамен?ла.
        - Дочь? - чуть слышно прошептали ея бл?дныя губы.
        - Да, дочь.
        - У меня н?тъ дочери…
        Салатинъ с?лъ къ ней поближе.
        - Полно теперь притворяться, - я все знаю, - началъ онъ и не было въ его голос? злобы, насм?шки, угрозы. - Да, я все знаю…
        - Проклятая! - прошептала Анна Игнатьевна.
        - He кляните ее… За что?… Она повиновалась вамъ, она много и сильно страдала, любя васъ и готовая для васъ, только для васъ на очень трудную и опасную роль… Она невиновата, что все открылось!…
        Анна Игнатьевна опустила голову на столъ.
        - Я погибла, погибла теперь! - простонала она. - И она погибла!…
        - Н?тъ… Все будетъ улажено, все будетъ забыто… Я беру на себя выпросить вамъ прощенье вашей матери, а внучку она полубитъ также, какъ любила внука…
        - А Настька?… А ея тетка?… Он? все знаютъ…
        - Такъ что-жъ?… Да, он? сообщницы ваши, а Настя еще и другимъ виновата… О, имъ сл?дуетъ молчать и беречь свою шкуру!… В?дь „потерп?вшаго“ н?тъ отъ этой зат?и вашей, в?дь, жаловаться никто не будетъ, ну не будетъ и „д?ла“, не будетъ и суда… Матушку вашу я помирю съ вами, за это я вамъ ручаюсь…
        - Какъ вы добры и благородны! - вырвалось у Анны Игнатьевны.
        Салатинъ усм?хнулся.
        - Мен?е, ч?мъ вы думаете, Анна Игнатьевна…
        - Но я ждала вашего гн?ва, пресл?дованія… В?дь, вы… вы насл?дникъ мамы, еслибъ она выгнала меня на улицу и прокляла за… за прижитіе незаконной дочери…
        - O, я достаточно богатъ и безъ такого насл?дства. Я не охотникъ до случайныхъ богатствъ и насл?дствъ… Кром? того…
        Салатинъ тряхнулъ головою.
        - Впрочемъ, объ этомъ мы поговоримъ посл?… Дайте мн? чаю, - я д?йствительно изнываю отъ жажды… Вы не бойтесь, - все кончится хорошо, очень хорошо…
        - А моя мать?… Какъ и когда она узнаетъ правду?
        - Я подготовлю ее къ этому.
        - Вас… В?ра въ больниц??
        - Н?тъ… Она здорова, счастлива. Она въ хорошихъ рукахъ… Ее очень любятъ, очень!…
        Анна Игнатьевна быстро взглянула на Салатина и складка наб?жала у ней между черными бровями.
        - Ужъ…
        Салатинъ всталъ.
        - Когда все уладится, - я буду просить руки вашей дочери, - сказалъ онъ, низко-низко поклонившись. - Ея честь, покой и доброе имя дороже для меня жизни моей!…
        Анна Игнатьевна обняла молодого челов-ка и заплакала у него на груди, какъ плакала н?сколько часовъ тому назадъ ея дочь.
        Это были хорошія слезы…
        XX.
        Салатинъ у?халъ изъ дома Ольги Осиповны совершенно успокоенный.
        Онъ былъ ув?ренъ, что В?ра теперь вн? всякой опасности.
        Анна Игнатьевна не тронетъ ея - это нав?рное… Что же касается до Настеньки, ея тетушки, которымъ теперь не придется ужъ шантажировать д?вушку, и которыя теперь, конечно, будутъ очень разсержены, то Салатинъ не боялся этихъ дамъ: он? испугаются и пикнуть не посм?ютъ.
        Онъ сум?лъ „нагнать холоду“ на этихъ корыстолюбивыхъ племянницу и тетеньку…
        Сильный подъемъ духа чувствовалъ Салатинъ, выходя изъ дома бабушки на улицу, и его потянуло куда-нибудь „на народъ“, въ ярко осв?щенный залъ ресторана, въ какой-нибудь садъ съ народомъ, съ огнями, съ музыкою.
        Домой ему не хот?лось и чувствовалъ онъ, что не заснуть ему въ эту ночь, - очень ужъ „взвинченъ“ былъ онъ вс?мъ случившимся.

        - „Внезапно пламенной струей,
        Въ меня проникло наслажденье,
        И н?га страстная и жизни молодой
        Необычайное, святое ощущенье!“ [[14] Переводчик неизвестен. Такой перевод что-то нынче нигде не встречается.] -

        декламировалъ онъ изъ Гетевскаго „Фауста“, идя по темнымъ улицамъ Замоскор?чья и тщетно разыскивая извозчика, которыхъ въ поздній вечеръ не найдешь въ этой тихой богоспасаемой м?стности.
        Наконецъ, на углу Большой Ордынки, онъ нашелъ какого-то дремлющаго „Ваньку“, до?халъ до „Большой Московской“, взялъ тамъ лихача и приказалъ везти себя въ Паркъ къ „Яру“ [[15] Яр - название нескольких знаменитых ресторанов в Москве XIX - начала XX века. «Яр» - пользовался популярностью у представителей богемы, был одним из центров цыганской музыки. В 1836 году «Яр» открывается в Петровском парке, на Петербургском шоссе (ныне Ленинградский проспект) в загородном владении генерала Башилова. Владимир Гиляровский писал об этом: «Были еще рестораны загородные, из них лучшие - „Яр“ и „Стрельна“». В 1895 году «Яр» приобретает Алексей Акимович Судаков. В 1910 году по его поручению архитектором Адольфом Эрихсоном было выстроено новое здание в стиле модерн, с большими гранёными куполами, арочными окнами и монументальными металлическими светильниками по фасаду. В 1952 году здание было еще раз перестроено, теперь уже в стиле сталинского ампира, и в нем открылась гостиница «Советская» с одноимённым рестораном. А с 1980-х гг. в одном из залов ресторана находится театр «Ромэн».Санкт-Петербургское шоссе с
аэросанями в XXIII веке на открытке 1914 года из цикла «Москва в XXIII веке». Вид ресторана «Яр».].
        Такъ и кип?лъ весь Николай Васильевичъ, охваченный новымъ, не испытаннымъ еще чувствомъ. Холодный разсудокъ говорилъ ему, что В?ра совс?мъ чужая, что полюбить д?вушку при первой же встр?ч? странно, см?шно, что дов?риться такой незнакомой, нев?домой д?вушк? странно, но горячее молодое сердце не слушало голоса разсудка и билось, и кип?ло, и просилось вонъ изъ груди…
        Пилъ Салатинъ очень мало, но сегодня ему хот?лось съ к?мъ-нибудь выпить, хот?лось кутнуть, хот?лось шалить, р?звиться, выкинуть какой-нибудь „фортель“.
        - Да пошелъ же! - кричалъ онъ лихачу, который мчалъ его по безконечно длинной Тверской, ярко осв?щенной электричествомъ, но пустынной въ этотъ часъ ночи. - Пошелъ жив?е!…
        - Стараюсь ваше сія-сь! - съ улыбкою оглядывался лихачъ. - По городу-то шибче этого не приказано, a вотъ, вы?демъ за заставу, такъ ут?шу вашу милость…
        - Ты женатъ?
        - Такъ точно, ваше сія-съ…
        - Ха, ха, ха… „Ваше сіясь“… Да какое же я „сіясь“?… Я не князь и не графъ. Я купецъ…
        - Ужъ у насъ повадка такая, завсегда хорошаго с?дока такъ зовемъ.
        - А я хорошій разв? с?докъ?
        - По вс?му видно-съ… А вы холостые, ваше сія-сь?
        - Холостой…
        - Что-жъ это вы?… Женатому, конечно, безпокойн?е, а все же хорошо, ежели супруга собою прекрасна и любитъ, - тепло тогда въ дом?-то…
        - Тепло?
        - Такъ точно-съ!…
        - А у тебя жена хороша?
        - У меня, ваше сія-сь, баба гладкая и меня любитъ… Вотъ теперь можно и походч?е… Н-нутко ты, призовый!…
        Лихачъ выпустилъ своего „тронутаго“ н?сколько ногами рысака и пролетка понеслась по правой сторон? шоссе, обгоняя тройки и одиночки.
        Въ шикарномъ ресторан? было множество народу. Шло еще второе отд?леніе концертной программы.
        Вс? м?ста въ зал? были заняты, и неизв?стный тутъ Салатинъ, незнакомый съ распорядителями и метръ-д’отелями, растерялся, всталъ среди зала, не зная куда идти и гд? с?сть.
        - Николай Васильевичъ! - вдругъ окликнулъ его знакомый голосъ.
        Онъ оглянулся и увидалъ за однимъ изъ столиковъ хорошо знакомаго ему московскаго фабриканта Шмелева, мужчину уже очень зр?лыхъ л?тъ, но любящаго „пожить“. Шмелевъ сид?лъ одинъ за бутылкою шампанскаго.
        Салатинъ подошелъ къ нему.
        - Какими судьбами, Николай Васильевичъ?… Вотъ неожиданно-то! - заговорилъ Шмелевъ. - Какъ это вы сюда попали?…
        - На лихач?, Петръ Ильичъ, - съ улыбкою отв?чалъ Салатинъ. - Что-жъ я, бракованный что-ли какой, что мн?, и повеселиться нельзя?…
        - Да никуда не вытащишь васъ, бывало!… Вы одни?
        - Совершенно…
        - Очень радъ, садитесь, родной. Эй, Максимъ, стулъ сюда и стаканъ!… Пойло это употребляете, Николай Васильевичъ?
        - Во благовременіи…
        - Ха, ха, ха… Ну, а лучше ужъ ни время, ни м?ста не придумаешь… Я сижу тутъ одинъ, - гуляючи зашелъ, - знакомыхъ посматриваю, а вы какъ сн?гъ на голову!… Пожалуйте-ка…
        Шмелевъ налилъ стаканы и чекнулся съ Салатинымъ.
        - Максимъ, еще бутылку!…
        - Позвольте теперь ужъ мн? спросить, Петръ Ильичъ…
        - Н?тъ, н?тъ!… Вы у меня за столомъ мой гость…
        - Но я тоже хочу угостить…
        - А вотъ прослушаемъ „отд?леніе“, да въ кабинетикъ и сядемъ… Цыганъ послушаемъ, или венгерочекъ, или п?вичекъ Анны Захаровны… Хе, хе, хе… надо ужъ васъ посвятить во вс? тайны сего м?ста!…
        - Очень радъ… Ho мн? вдругъ ?сть захот?лось…
        - Отлично!… Я дома поужиналъ, - я, в?дь, живу тутъ на дач?, но какой-нибудь „деликатесъ“ съ?мъ съ удовольствіемъ и вамъ компанію сд?лаю…
        Салатинъ съ?лъ что-то, выпилъ передъ ?дою рюмку водки, потомъ еще шампанскаго и у него въ голов? зашум?ло, но это не былъ тяжелый мучительный „хмель мало пьющаго челов?ка“. Н?тъ, - это былъ тотъ пріятный, веселый „угаръ“, который охватываетъ кр?пкаго здороваго челов?ка, которому хорошо, весело, который попалъ въ пріятную компанію и который уже „заряженъ“ радостнымъ настроеніемъ.
        Шмелевъ наполнилъ стаканы и опять чекнулся съ Салатинымъ.
        - He будетъ-ли? - усм?хнулся Салатинъ. - Я, в?дь, очень мало пью…
        - А я тостъ хорошій предложу! - проговорилъ Шмелевъ.
        - Наприм?ръ?
        - Наприм?ръ, вотъ за эту очаровательную брюнетку, которая сидитъ съ какимъ-то старцемъ и все на васъ смотритъ да любуется вами…
        - Н?тъ…
        Салатинъ усм?хнулся и взялъ бокалъ…
        - Выпьемъ не за эту брюнетку, а за блондинку одну…
        - Ага! - засм?ялся Шмелевъ. - „Предметъ“, что-ли блондинка-то?
        - Предметъ…
        - Идетъ!… А имя какъ?
        - В?ра…
        - За здоровье прекрасной В?ры!…
        Они выпили.
        - Пора вамъ, Николай Васильевичъ, подругу себ? облюбовать! - продолжалъ Шмелевъ. - Что вы это по б?лу св?ту въ одиночеств?-то бродите, да небо коптите!… Законнымъ бракомъ что-ли сочетаться надумали?
        - Можетъ быть…
        - Ну, дай вамъ Богъ… Богата?…
        - Какъ вамъ сказать?… И да, и н?тъ… Можетъ быть и очень богатою, но, в?дь, я не ищу богатой нев?сты…
        - Своего много? Хе, хе, хе…
        - Хватитъ… Я ищу „челов?ка“ и… и нашелъ…
        - Поздравляю!…
        - Но я боюсь, Петръ Ильичъ… Я ее мало знаю… очень мало… Страшно, Петръ Ильичъ!…
        - Э, полно вамъ!… Судьба, батюшка, и найдетъ, и укажетъ, и подъ в?нецъ поставитъ!… А нев?сту выбирай, милый мой, такъ… „вглядися въ очи ей, - коль очи св?тлы, - св?тла душа“!…
        - Очи св?тлыя!…
        - Ну, такъ и шабашъ!… За св?тлыя очи В?ры!…
        Они выпили еще.
        - He очень она изъ ученыхъ? - спросилъ Шмелевъ.
        - He очень… А вы разв? врагъ образованія, Петръ Ильичъ?
        - Ни чуть, голубчикъ! У самого дв? дочки курсъ гимназіи кончаютъ и можетъ дальше пойдутъ, а только… только часто изъ очень то ученыхъ къ дому охлад?ваютъ… А впрочемъ, милый мой, все отъ души зависитъ и коли душа хороша, а сердце доброе, такъ счастье обезпечено… Выпьемъ еще и пойдемъ цыганскій хоръ слушать, - очень хорошо въ такомъ раз? фараончиковъ [[16] Фараончиками называли цыган.А вообще-то это пошло от предания о библейском Моисее, о тех фараоновых воинах, что погибли в море, когда гнались за пророком, и превратились в русалок (не в наших, лесных, а именно в фараоновых, они и обликом от наших отличались). Эти фараончики обладали глухими хриплыми голосами.Цыган же фараончиками стали звать за их "тёмность" и происхождение (ошибочное, как мы знаем сегодня): европейцы полагали, что цыгане происходят из Египта.] послушать!…
        Салатинъ согласился, но пить больше ничего не сталъ, - онъ и безъ вина былъ пьянъ, „безъ веселья веселъ!…“
        Вышелъ онъ изъ ресторана въ четыре часа и отпустилъ своего лихача домой, такъ какъ Шмелевъ, живущий на дач? въ Петровскомъ парк?, домой его не отпустилъ и увелъ ночевать къ себ?.
        Салатинъ заснулъ кр?пкимъ сномъ и проснулся только въ десятомъ часу.
        He дождавшись пробужденія Шмелева, онъ поскакалъ въ Москву, въ домикъ Степаниды Аркадьевны…
        XXI.
        Салатину казалось, что извозчикъ везетъ его изъ парка удивительно медленно и что дорог? не будетъ конца.
        - Да пожалуйста хорошенько! - поминутно говорилъ онъ. - Я теб? на чай прибавлю, только по?зжай…
        - Хорошо ?демъ, баринъ! - отв?чалъ извозчикъ. - Лошадка у меня исправная и не устамши, - на-почин? вашу милость посадилъ…
        Наконецъ они прі?хали на Полянку.
        Вотъ и домикъ Степаниды Аркадьевны.
        - Какая-то она днемъ? - думалъ Салатинъ о В?р?. - Я, в?дь, не видалъ еще ее днемъ въ женскомъ костюм?.
        Онъ на ходу спрыгнулъ съ извозчика, сунулъ ему деньги и поб?жалъ къ калитк?.
        Личико В?ры мелькнуло въ окн?.
        Степанида Аркадьевна вышла встр?тить дорогого гостя.
        - Ну, что, какъ? - спросилъ Салатинъ.
        - Съ?ли твою пташку! - см?ясь отв?тила старушка. - Ничего, голубчикъ, ничего… все хорошо!… пожалуй!… Проснулась барышня, ч?мъ св?тъ, и все къ окошку, все къ окошку! Чай теперь кушаетъ, внизъ сошла…
        Салатинъ вошелъ въ залъ.
        В?ра стояла у чайнаго стола и смотр?ла на дверь; лицо ея такъ и пылало.
        Она показалась Салатину еще лучше, ч?мъ вчера.
        Они поздоровались.
        - Были… тамъ? - тихо спросила В?ра.
        - Да…
        Степанида Аркадьевна догадалась, что гостямъ ея есть о чемъ поговорить безъ свид?телей, и ушла, захвативъ съ собою самоваръ, который, по ея мн?нію, надо было подогр?ть.
        - Бабушка обезпокоилась было „несчастіемъ со внукомъ“, но я вполн? успокоилъ ее! - продолжалъ Салатинъ.
        - А… мама?…
        - Мам? я разсказалъ все…
        В?ра слегка изм?нилась въ лиц? и хрустнула пальцами.
        - И что-же?
        - Ничего…
        Салатинъ взялъ д?вушку за руку.
        - Успокойтесь, моя дорогая! - все кончится нашимъ взаимнымъ счастіемъ… Мама ничего не им?етъ противъ васъ. Она будетъ рада и тоже счастлива… Милая вы моя, хорошая!…
        Онъ вспомнилъ вчерашнія слова фабриканта Шмелева: „вглядися въ очи ей, - коль очи ясны, - ясна душа“.
        Ясны и св?тлы были очи этой милой д?вушки, много пострадавшей, вид?вшей много горя и теперь счастливой, радостной…
        Какъ цв?токъ раскрывается на встр?чу яркимъ и горячимъ лучамъ вешняго солнца, зовущаго къ жизни, такъ теперь раскрывалась душа этой д?вушки на встр?чу грядущей любви, первой любви.
        - Будешь моею? - тихо спросилъ Салатинъ.
        - Возьми, если любишь…
        - Люблю!…
        Онъ привлекъ ее къ себ? и поц?ловалъ.
        - А не страшно теб?? - спрашивала В?ра, не сопротивляясь его ласкамъ. - Ты не знаешь меня, милый… Я чужая теб?, я была… самозванкою, я чуть-чуть преступницею не стала…
        - Ты св?тлая и хорошая! - воскликнулъ Салатинъ.
        - Спасибо, что в?ришь… Всю жизнь отдамъ, чтобы сд?лать тебя счастливымъ…
        Они отошли и с?ли въ уголокъ.
        - Бабушка проститъ, думаешь? - спросила В?ра.
        - Над?юсь… А если не проститъ, такъ Богъ съ нею!…
        - Мн? было бы тяжело, - я очень полюбила ее, мн? жаль ее… А кром? того…
        Она не договорила.
        - Что? - спросилъ Салатинъ.
        - Да, в?дь, у меня ничего н?тъ, мы нищіе…
        - И теб? не гр?хъ это говорить? - съ упрекомъ воскликнулъ Салатинъ. - Я, в?дь, не партію д?лаю… Я, в?дь, женюсь не по разсчету и мн? ничего не надо… У меня есть достаточно, но если бъ и ничего не было, такъ я не задумался-бы жениться на теб?. Бракъ по любви, по влеченію благословляется Богомъ, a мужъ при такомъ брак? становится энергичнымъ, предпріимчивымъ, трудолюбивымъ и является благосостояніе… Я даже счастливъ буду, если мн? придется сд?лать для тебя все на мои средства… Съ какимъ бы восторгомъ я заботился о каждой вещиц?, которая нужна теб?, съ какою любовью выбиралъ бы все это!…
        - Милый, какъ ты меня любишь!…
        - Очень, очень люблю, В?рочка!…
        - За что?… Ты, в?дь, совс?мъ не знаешь меня…
        - To есть хочешь сказать, что я не изучалъ тебя втеченіи н?сколькихъ м?сяцевъ?… Надо ли это?… Мн? думается, что иногда можно изучить челов-ка въ одинъ часъ. Я в?рю, что судьба, соединяя двухъ людей, открываетъ имъ „умственныя очи“ и они видятъ все, какъ въ увеличительное стекло, и все узнаютъ… Тутъ именно судьба, моя милая В?ра!… Сколько видалъ я д?вушекъ и ни къ одной не влекло меня, - почему?… Мн? сватали нев?стъ, я знакомился съ ними и уходилъ съ закрытымъ для любви сердцемъ. A тебя я полюбилъ, лишь только узналъ, что ты д?вушка… И люблю, люблю!… Буду всегда любить!…
        Степанида Аркадьевна загрем?ла въ сос?дней комнат? посудою.
        - Степанида Аркадьевна, я чаю хочу, я не пилъ его сегодня! - крикнулъ Салатинъ.
        - Несу, батюшка, несу, готовъ самоварчикъ-то!…
        - И ?сть я хочу, Степанида Аркадьевна!… Н?тъ ли тутъ порядочнаго трактира?… Я послалъ бы зач?мъ-нибудь дворника…
        - Ишь, привыкли вы къ трактирамъ-то, люди торговые!… Я и безъ трактира все приготовила… Пирожковъ вамъ изжарила, яичекъ сварила, грибковъ въ сметанк? нажарила…
        На стол? закип?лъ самоваръ, а вокругъ его появилось множество всякихъ тарелочекъ съ закусками: горячіе пирожки съ морковью и яицами, сковородка жареныхъ грибовъ.
        Никогда въ жизни не ?лъ съ такимъ аппетитомъ Салатинъ.
        - Ну, теперь къ бабушк?! - сказалъ Салатинъ, позавтракавъ и напившись чаю. - Часа черезъ два я буду у васъ…
        Провожая, В?ра перекрестила его.
        
        Въ дом? Ольги Осиповны было печально и смутно, именно - смутно.
        Старушка все безпокоилась о „внук?“ и бранила Николая Васильевича на чемъ св?тъ стоитъ, какъ за то, что онъ былъ виновникомъ „несчастія“, такъ и за то, что онъ не ?детъ съ изв?стіемъ о состояніи Васи…
        - Об?щалъ путаникъ ч?мъ св?тъ прі?хать, а до полдня и глазъ не кажетъ! - ворчала старушка. - Искал?чилъ мальчика, оглашенный, и знать не хочетъ!… He отдамъ я ему Васю, ну, его къ нечистому!… Вс? эти мужчины на одинъ ладъ, вс? путаники!…
        - Можетъ и Bacя такой будетъ! - зам?тила Анна Игнатьевна. - Лучше бы ему д?вочкою родиться, мамаша…
        - Да ужъ, пожалуй, что такъ… Строгость нужна, строгость, драть ихъ сл?дуетъ, пока выше коломенской версты не вырасли!… А мы вотъ не деремъ, - слабы стали… Будь-ка я прежняя, такъ я-бы Васю то на об? корки отодрала, чтобъ безъ спросу не у?зжалъ, да посмирн?е былъ, а я вотъ жду его не дождусь, и обнимать да ц?ловать стану!… Размякло сердце у людей, не стало кр?пости да строгости, не стало!…
        Анна Игнатьевна похаживала изъ комнаты въ комнату, забывъ причесаться, угрюмая озобоченная…
        А тутъ еще Настенька пришла и нагнала на нее тоску своими причитаніями, и угрозами.
        - Все теперь узнается, все! - съ тоскою говорила „модная д?вица“. - И узналось ужъ… В?рка ваша теперь и про деньги выболтаетъ…
        - Выболтаетъ!… - не безъ злорадства согласилась Анна Игнатьевна.
        - Ну, и пущай!… Я отопрусь, на меня уликъ никакихъ н?тъ. Ее же за клевету къ отв?тственности притянутъ…
        - Судьи правду узнаютъ!… - зам?тила Анна Игнатьевна.
        - А узнаютъ, такъ и вамъ съ дочкою не поздоровится!… За это, милая моя, по головк? не погладятъ!… Посидите въ острог? съ доченькой-то…
        - И тебя туда-же…
        - За что?
        - А хоть-бы за то, что ты В?ру красть заставляла…
        - А доказательство гд??
        - Найдутъ… Спросятъ: на какія деньги ты себ? всякіе наряды да балаболки покупала?… Попадемъ, такъ вс? попадемъ…
        Настеньку душила злоба, и попадись ей теперь В?ра, она кинулась-бы на нее съ кулаками, вц?пилась-бы въ нее зубами…
        Анна Игнатьевна ходила-ходила, слушала-слущала шип?нье Настеньки… да и разсказала ей все, что сообщилъ вчера вечеромъ Николай Васильевичъ.
        Настенька позелен?ла вся.
        - А, вотъ оно что!… - проговорила она, стискивая руки.
        - Да, голубушка, вотъ оно что… - сказала Анна Игнатьевна. - Наша п?сенка сп?та…
        - А В?ра… В?ра счастлива будетъ?…
        - Должно быть, такъ…
        - Н?тъ!…
        Настенька вскочила.
        - He бывать этому, не бывать!… Если бабушка не растерзаетъ ее за это, такъ я… я задушу ее!…
        - Образумься, глупая! - остановила ее Анна Игнатьевна. - Аль погибели своей хочешь?…
        - И погибну, и погибну… а ей жить не дамъ, н?тъ!…
        „Модная д?вица“ упала головой на столъ, зарыдала, забилась вся, но этимъ и кончилось все.
        Мелкая, слабая натура „модной д?вицы“ была не способна на какое-нибудь см?лое р?шеніе и за первымъ припадкомъ б?шенства, злобы, безумія наступила реакція…
        Настенька только струсила и упала духомъ. Она принялась умолять Анну Игнатьевну не губить ее, просила вымолить прощенье у В?ры и даже об?щала вернуть часть похищенныхъ денегъ, лишь-бы только не было суда, лишь-бы не привлекли ее къ отв?тственности…
        Успокоенная Анною Игнатьевной, она ушла домой и просила написать ей про окончаніе „исторіи“.
        Часу во второмъ прі?халъ Салатинъ.
        - Мамаша ждала васъ, считая секунды, и теперь прилегла уснуть. Она не спала всю ночь! - сказала ему Анна Игнатьевна. - Ахъ, еслибъ она спала долго-долго!… Если бъ она… не просыпалась никогда!…
        - Господь съ вами! - воскликнулъ Салатинъ. - В?дь, она ваша мать…
        - Я боюсь очень… Она будетъ способна на все, когда узнаетъ страшный обманъ… Она растерзаетъ меня!…
        Въ комнату вошла горничная.
        - Николай Васильевичъ! - сказала она, - Ольга Осиповна проснулась и зовутъ васъ…
        - Я уйду! - шепнула Салатину Анна Игнатьевна.
        - Куда?
        - Куда-нибудь… Прі?зжайте въ Александровскій садъ сказать мн? все, я буду ждать васъ тамъ…
        - Хорошо, какъ вамъ угодно…
        Салатинъ отправился къ старух?.
        XXII.
        На Ольгу Осиповну разсказъ Салатина произвелъ сильное, потрясающее впечатл?ніе.
        Анна Игнатьевна хорошо сд?лала, что ушла изъ дому; останься она, ей-бы не сдобровать.
        - Гд? она?… Гд?… потаскушка-то эта? - съ б?шенствомъ крикнула старуха, когда Салатинъ разсказалъ ей все. - Подайте мн? ее, подайте!…
        Старуха схватила толстую палку, съ которою хаживала, когда у нея разыгрывался ревматизмъ.
        - Позвать мн? eel… Эй, кто тамъ есть?… Анну ко мн? позвать!…
        Салатинъ сказалъ, что Анна Игнатьевна ушла и ждетъ у него въ дом? р?шенія своей участи и милости матери.
        - А, ушла она?… Ну, и хорошо сд?лала, я-бъ на ней м?ста живого не оставила, я-бъ ее, можетъ, убила до смерти… Ушла?… Ну, и пусть… Навсегда ужъ теперь, на в?ки!… не хочу ее вид?ть…
        - Ольга Осиповна…
        - He хочу! - дико вскрикнула старуха. - Будь она прок…
        Старуха не произнесла страшнаго слова, остановилась и, взглянувъ на иконы, перекрестилась.
        - He хочу проклинать ee! - проговорила она. - He беру на душу этого гр?ха великаго и не лишаю ее материнской молитвы моей, но вид?ть ее не хочу ни сегодня, ни во всю мою жизнь… He допущу и къ смертному одру моему!… He допущу!… Благословлю ее заочно, а къ себ? не допущу… He было во всемъ роду нашемъ развратницъ и беззаконницъ! Она срамъ на весь родъ нашъ пустила и н?тъ ей моей милости… Завтра-же духовную сд?лаю, все добро свое распишу, а ей гроша не дамъ, тряпки не дамъ!… Если придетъ за кускомъ хл?ба, съ голоду умирая, и тогда не дамъ ей этого куска!…
        Старуха въ изнеможеніи опустилась на кресло; костыль выпалъ изъ ея рукъ.
        - Н?тъ у меня и внучки! - проговорила она.
        - В?ра ч?мъ виновата? - робко спросилъ Салатинъ. - Ей не надо вашихъ денегъ, она проживетъ и безъ нихъ, но она нуждается въ вашей ласк?… Она любитъ васъ…
        Салатинъ не говорилъ пока, что онъ женихъ В?ры, приберегая это изв?стіе, какъ резервъ.
        - Любитъ? - переспросила старуха. - Ха, ха, ха!… Очень любитъ!… Вм?ст? съ матерью обманно вошла въ домъ мой, самозванка!… дурачила, насм?халась… Хороша любовь!…
        - Но, в?дь, ее вынудили на это! - возразилъ Салатинъ. - Н?жная, робкая, матерью запуганная, но горячо любящая мать, она не могла поступить иначе и страдала, очень страдала… А любитъ она васъ горячо, за это я головою ручаюсь…
        Старуха поникла головою.
        Вся жизнь ея посл?днее время была сосредоточена на любви къ внуку, на любви къ этому курчавому хорошенькому „мальчику“ - и вотъ н?тъ теперь этого „мальчика“!…
        И не умиралъ онъ, а н?тъ его… Хуже ч?мъ умеръ…
        Но, в?дь, эта душа-то, которую такъ любила она, не исчезла… В?дь, и эти милые, кроткіе и ясные глаза живы… И голосокъ этотъ, который такъ любила она, можно слышать, и русые шелковистые волосы, можно ласкать… Есть кого любить и есть у кого на груди выплакать горе…
        Старуха закрыла лицо руками и тихо заплакала.
        Салатинъ не м?шалъ ей.
        - Н?тъ Васи, н?тъ!… - простонала старуха.
        Салатинъ с?лъ съ нею рядомъ, за руку взялъ ее, поц?ловалъ эту руку.
        - В?ра есть! - сказалъ онъ. - Есть хорошая, милая д?вушка, которая горячо любитъ васъ, которая будетъ любить васъ в?чно… He лучше-ли это, ч?мъ мальчикъ?… Мальчики балуются, мальчики, ставъ взрослыми и получивъ богатство, часто портятся и приносятъ только rope, а н?жное женское сердце такъ способно любить!… В?ра выйдетъ замужъ, но не перестанетъ васъ любить… Вы правнуковъ дождетесь и умрете, окруженная ими…
        - Незаконная она! - прошептала Ольга Осиповна.
        - Ч?мъ виновата она въ этомъ?…
        - He в?сть отъ кого родилась… Отъ бродяги, можетъ, отъ пьяницы… Мать гулена, а отецъ бродяга, - хороша природа!…
        - Отецъ В?ры былъ хорошій челов?къ, купецъ честнаго рода…
        - Воровка она…
        - Полно вамъ, не гр?шите!… Она и единаго грошика не взяла себ? изъ этихъ денегъ… Ее мучили, ее за горло мертвой петлей душили!…
        - Да, а слава-то пойдетъ… За кого я отдамъ такую пригульную внучку?… Кто возьметъ ее?… Надо выдать за перваго встр?чнаго, чтобы только взялъ… И возьметъ какой-нибудь шалыганъ ради бабушкиныхъ денегъ… Деньги промотаетъ, ее прогонитъ и она… она по стопамъ матушки своей пойдетъ…
        - Ее возьмутъ и безъ денегъ! - тихо возразилъ Салатинъ.
        - He ври, сударь!… Дай Богъ, чтобы и съ огромаднымъ приданымъ путный-то взялъ!… Кто она?… Незаконная дочка Анкина!… Та же Настька раззвонитъ везд?, что тутъ было. Разскажетъ вс?мъ, что за парня В?ру-то выдавали, въ штанахъ водили, что воровала она у бабушки деньги… Никто не возьметъ изъ порядочныхъ и пропадетъ д?вка, на черную дорогу выйдетъ…
        Салатинъ всталъ.
        - Бабушка! - заговорилъ онъ, - я буду им?ть честь просить у васъ руки вашей внучки…
        - Ты?!
        - Да, я… См?ю думать, что я челов?къ не опозоренный, что я чего-нибудь стою… Да, я прошу у васъ руки В?ры… Я люблю ее!… Наше родство очень отдаленное, почти что и н?тъ его…
        - Николушка, да ты… ты не шутишь?… He обманываешь ты меня, чтобы я В?руньку эту простила?…
        - Разв? такими вещами шутятъ!…
        - Да какъ же это такъ?… Когда же ты усп?лъ полюбить ее?…
        - Полюбилъ… Знать, суждено такъ… Иную и долго видишь, и сватаютъ ее, и хороша она, а сердце не лежитъ, а иную увидишь и… и полюбишь!… Какъ зарыдала она у меня на рукахъ вчера, да разсказала все, да провелъ я потомъ съ нею весь день, а посл? того увидалъ ее въ надлежащемъ для ея пола наряд?, такъ и свершилось все!… Обиженная она была, измученная, а сердце у нея отзывчивое, душа хорошая и собою такъ прекрасна она!… Полюбилъ, кр?пко полюбилъ и словно годы знаю ее и люблю!…
        - Да, какъ-же это такъ-то, Николушка?… Господи, словно сонъ все это!…
        - И мн? все это сномъ казалось, бабушка, вчера!… А теперь я вижу, что это д?йствительность, хорошая д?йствительность…
        Салатинъ опустился передъ старухой на кол?ни, взялъ ее за руки.
        - И такъ, милая моя старушка, простите ее, примите и отдайте мн?! - сказалъ онъ. - Мы частыми-частыми гостями вашими будемъ, а еще лучше, если вы съ нами жить будете… Какъ заживемъ-то!…
        - Худо-ли бы!… - промолвила старушка.
        - Такъ въ чемъ же д?ло?… Черезъ полчаса она будетъ у васъ…
        - Д?вченка?…
        - Милая д?вушка, красавица!… В?дь, все тотъ же „Вася“, а только въ другомъ наряд?… Какъ вотъ на святкахъ рядятся… А?… Пришли святки, Вася нарядился барышней и пришелъ къ вамъ… Вы его журите, за ухо его, шалуна!… „Ахъ-де, ты такой-сякой, какъ ты см?ешь такъ шалить?… Вотъ я тебя, проказника!… Переод?нься ступай!…“ Онъ уйдетъ, переод?нется и придетъ къ вамъ прежнимъ Васею…
        - Да, святки!… - съ глубокимъ вздохомъ проговорила старуха. - Какъ я отъ этихъ „святокъ“ жива осталась?… Сижу и ушамъ своимъ не в?рю…
        Салатинъ всталъ и взялъ шляпу.
        - Такъ привезти? - сказалъ онъ. - И простите ее, и… и благословите?…
        - Вези! - чуть слышно проговорила Ольга Осиповна.
        - И… и ея мать?…
        Старуха сдвинула брови.
        - Какъ же безъ матери такое д?ло? - продолжалъ Салатинъ. - Ужъ д?лать милость, такъ не на половину… Вспомните, сколько горя, обидъ, нищеты вид?ла б?дная Анна Игнатьевна!… А тутъ она разв? мало страдала и терзалась?… Каждую, чай, минуту трепетала, за свою шкуру боясь, особливо посл? того, какъ эта противная Настенька узнала, да начала изъ нея жилы тянуть!… Бабушка, я привезу и Анну Игнатьевну!…
        - Пусть будетъ такъ, но только…
        - Что?…
        - Я ее изъ своихъ рукъ отдеру!… За все, за все!… И за обманъ наглый, и за гульбу, за дочку пригульную!… Въ кровь издеру, шкуру спущу!…
        - О, н?тъ, - воскликнулъ Салатинъ. - Этого не будетъ…
        - He будетъ?… Такъ и не надо ее!…
        - Бабушка, теперь не наказываютъ и каторжныхъ женщинъ! Это прошло, безвозвратно прошло… Бабушка, прощать надо совс?мъ и вы простите вашу дочь… До свиданья, милая, хорошая моя!…
        Салатинъ б?гомъ выб?жалъ изъ комнаты, а Ольга Осиповна долго-долго сид?ла, потомъ встала, подошла къ переднему углу и упала передъ иконами…
        Долго и горячо молилась она.
        XXIII.
        Общественное мн?ніе…
        Утверждаютъ, что у насъ въ Россіи н?тъ общественнаго мн?нія въ такой форм?, въ какую оно вылилось на Запад?. Быть можетъ это правда, но то, что считается у насъ общественнымъ мн?ніемъ, служитъ для очень многихъ тяжелымъ ярмомъ, и донын? съ этимъ нашимъ общественнымъ мн?ніемъ приходится считаться.
        Оно выражается въ формул?: „что подумаютъ“, „что скажетъ княгиня Марья Алекс?евна“ - и въ этомъ вид? является для иныхъ людей страшнымъ пугаломъ.
        Пугало это стояло теперь передъ Ольгою Осиповной Ярцевой и не давало ей покою.
        Старуха простила дочь, любила заочно новоявленную внучку такъ-же, какъ любила она до сихъ поръ внука, но ей не давала покою мысль о т?хъ толкахъ, пересудахъ и сплетняхъ, которыя пойдутъ теперь по городу, когда узнается случившаяся „исторія“ въ дом? Ярцевыхъ.
        В?дь, вс? будутъ толковать, вс?!…
        Прислуга разскажетъ о самозванномъ внук? лавочнику, лавочникъ - своимъ покупателямъ, а т? разскажутъ всему городу, и на внучку Ольги Осиповны Ярцевой, да ужъ кстати и на нее, будутъ сходиться смотр?ть, какъ на какое-нибудь чудище.
        Старуха хорошо знала нравы родной Москвы.
        - Н?тъ, Миколушка, ты не привози ко мн? В?рочку, не привози! - сказала она Салатину, когда тотъ помирилъ съ нею дочь и привезъ ее, а зат?мъ собрался, было, -хать за В?рою.
        - Какъ? - удивился Салатинъ. - Почему?…
        - А вотъ потому…
        И старушка сказала свои соображенія.
        - Но какъ же быть, милая моя бабушка?
        - А я придумала… Анна, в?дь, ярославка, тамъ ее знаютъ, тамъ она жила съ дочкою. Ну, вотъ пусть и ?детъ туда… Я награжу В?рочку теперь же, купитъ она себ? все, что нужно для приданаго, найметъ въ Ярославл? Анна квартиру хорошую, - тамъ ты и свадьбу сыграешь…
        - А вы?
        - А я ужъ тряхну своими костями старыми и съ ними по?ду… Попирую на свадьб? на вашей, погощу у васъ, коли не выгоните старуху-ворчунью, а тамъ, что Богъ дастъ… Стоскуюсь по Москв? по матушк?, такъ прі?ду скоро, a то, такъ и поживу тамъ у Анны, чтобы толки вс? тутъ улеглись, чтобы языки досужіе звонить перестали…
        - Хорошо! - согласился Салатинъ. - Мн? собственно все равно и в?нчаться въ родномъ город? В?ры я не прочь, но, в?дь, вы захотите же увидать В?ру теперь…
        - Непрем?нно!… Сегодня даже хочу вид?ть…
        - И вамъ привезти ее?
        - Я къ ней по?ду…
        - Отлично, отлично, моя дорогая!… Какой это будетъ для нея сюрпризъ, бабушка!… Такъ ?демъ же сейчасъ, милая…
        - ?демъ… Прикажи-ка запрягать…
        - Да, в?дь, у меня лошадь тутъ…
        - He по?ду я на вашихъ б?шеныхъ скакунахъ на какихъ-то тамъ на резиновыхъ шинахъ заграничныхъ, - не желаю!… Всю жизнь ?здила, какъ наши старики ?здили, такъ стану я на старости какимъ-то еретическимъ людямъ вашимъ подражать!…
        Салатинъ засм?ялся и пошелъ отдать приказаніе кучеру.
        Къ подъ?зду подали допотопную пролетку съ поднятымъ верхомъ, запряженную старымъ-старымъ сивымъ конемъ, который въ самыхъ экстренныхъ случаяхъ шелъ легкой рысью, a то такъ предпочиталъ итти шагомъ, но не забылъ привычки гнуть лебединую шею и иногда рылъ копытами землю, больше же всего дремалъ, опустивъ голову и мечталъ о далекомъ прошломъ, когда онъ былъ красою замосквор?цкихъ коней и поражалъ, бывало, на гуляньяхъ въ Сокольникахъ знатоковъ и любителей своими „статями“ и своимъ ходомъ.
        Старушка, благословясь, вл?зла въ пролетку, подсаженная Салатинымъ.
        У воротъ стояла кучка народа, заглядывая во дворъ и воюя съ дворникомъ, который грудью защищалъ ворота и калитку.
        - Что за народъ! - спросила Ольга Осиповна у кучера.
        - Такъ-съ… Зрящій…
        - Да что за зрящій?… Зач?мъ?…
        - По глупости-съ… Узнали, что съ Васильемъ Матв?ичемъ случай какой-то, ну, и пришли смотр?ть… Болтаютъ разную ахинею, сказки размазываютъ… Куда прикажете Ольга Осиповна?…
        - На Полянку! - отв?тилъ за бабушку Салатинъ.
        Древній рысакъ шевельнулъ ушами на посылъ кучера, подумалъ немного и тронулся, а изъ воротъ вышелъ такимъ молодцомъ, поощренный кучеромъ, что сос?ди даже и не узнали его.
        - Слышалъ? - обратилась къ Салатину Ольга Осиповна, когда пролетка, гремя винтами и гайками, по?хала по переулку. - Пронюхали ужъ!… Появись-ка тутъ В?рочка, такъ толпа ц?лая соберется!…
        - Да! - усм?хнулся Салатинъ и пожалъ плечами. Очевидно, истину или часть этой истины „улица“ знала.
        Быть можетъ, тайну Настенька сболтнула кому-нибудь, быть можетъ, подслушала прислуга, но улица уже знала, что въ дом? Ольги Осиповны д?лается что-то особенное.
        Салатинъ теперь вполн? одобрилъ планъ бабушки и окончательно р?шилъ отпировать свадьбу въ Ярославл?.
        Сивый конь между т?мъ довольно исправно везъ пролетку, и она скоро остановилась на Полянк? у домика Степаниды Аркадьевны.
        В?ра первая увидала бабушку и бросилась встр?чать ее.
        - Вася… В?руня! - вскрикнула старуха, увидавъ внучку и приняла ее въ свои объятія.
        Долго-долго рыдала д?вушка не груди старухи, а та ц?ловала ее, гладила ея курчавые волосы, всхлипывала и отъ волненія ничего не могла говорить.
        - Маменька что-ли ейная? - тихо спрашивала у Салатина Степанида Аркадьевна, тоже со слезами на глазахъ.
        - Бабушка…
        - Такъ, такъ… Важная должно быть старуха, строгая.
        - Очень даже… Вотъ она сейчасъ васъ примется отчитывать за укрывательство б?глянки!…
        - Ну?
        - Непрем?нно. Полицію хот?ла пригласить съ собою, да я ужъ отговорилъ…
        - Ну, будетъ теб?, соколикъ, пугать-то меня старуху!… Я не при-чемъ тутъ, я скажу, что знать не знаю, в?дать не в?даю замысловъ вашихъ…
        Салатинъ засм?ялся.
        - Вы самоваръ-то идите ставить, да чтобы варенье всякое было…
        Старушка поб?жала.
        - Постойте! - остановилъ ее Салатинъ. - Шампанскаго надо будетъ, такъ вотъ пошлите дворника… Заживемъ, запируемъ, Степанида Аркадьевна, загуляемъ!…
        Ольга Осиповна между т?мъ вошла въ комнаты, поддерживаемая подъ руку В?рою.
        - Ну, дай же ты мн?, обманщица негодная, посмотр?ть на тебя! - сказала Ольга Осиповна и, отодвинувъ отъ себя В?ру, стала смотр?ть на нее.
        - Д?вка, какъ д?вка! - говорила она, покачивая головою. - И лицо д?вичье и поступь, и станъ, а я дура простоволосая за мальчишку столько времени ее считала!… Да что я? я старая карга, а, в?дь, и другіе тоже!… Ну, обдумали вы съ маменькою штуку!…
        - Простите, дорогая! - проговорила В?ра, рд?ясь румянцемъ.
        - Богъ проститъ… Теперь все кончено, все забыто, да и не ты и виновата… Вася, вишь… Ахъ, Господи, Господи!…
        Старуха огляд?ла д?вушку съ ногъ до головы.
        - Пригожая! - промолвила она. - Въ мать, - та, в?дь, тоже была красива…
        Ольга Осиповна оглянулась на Салатина.
        - Ты, соколъ, любишь ее что-ли?…
        Салатинъ взялъ В?ру за руку и повелъ къ бабушк?.
        - Больше жизни! - воскликнулъ онъ. - Благословите насъ, дорогая…
        - А ты не торопись! - сурово остановила его стаpyxa. - У нея мать есть, а я „съ боку припека“, мое д?ло впереди… Надо послатъ за Анной, да батюшку пригласить, да по форм? все сд?лать…
        
        И сд?лали все по „форм?“.
        Въ этотъ-же день В?ра съ матерью и женихомъ у?хала въ Ярославль, а на другой день у?хала за ними и Ольга Осиповна, пригласивъ домовничать старуху-родственницу.
        Черезъ н?сколько дней, въ самомъ начал? „большого мясо?да“ [[17] Время после Успенского поста (где-то в августе).В Успенский мясоед к столу подают: лебедей, да потрох лебяжий, журавлей, цапель, уток, грудинку баранью с шафраном на вертеле, вырезку говяжью на вертеле, языки на вертеле, потрошки свиные, курятину заливную, отвары куриные, говядину, свинину заливную, юрмы, лосину, солонину с чесноком и с пряностями, зайчатину в латках, зайчатину с репой, зайчатину заливную, кур на вертеле, печень баранью просветленную с перцем и с шафраном, говядину вяленую, свинину вяленую, колбасы, желудки, ветчину, рубцы, кишечки, кур вяленых, карасей, кундумы, щи.А на ужин в Успенский мясоед к столу подают: зайчатину печеную, буженину, квашенину, головы да ножки свиные, полотки, зайчатину соленую, свинину, ветчину.] была отпразднована свадьба и „молодые“, сл?дуя новой мод?, у?хали въ Крымъ, гд? начинался осенній сезонъ. У?хала съ ними и Анна Игнатьевна, у?хала счастливая, расцв?тшая, помолод?вшая на десять л?тъ и хорошо „награжденная“ матерью.
        Были слухи, что Анна Игнатьевна тоже выходитъ замужъ, но слухи эти не подтверждались, а изъ Крыма она съ молодыми въ Москву не вернулась, отправившись въ Петербургъ, гд? у нея были какіе-то знакомые.
        Ольга Осиповна хот?ла, было, пос?литься въ дом? Салатина и ужъ нам?ревалась отдавать свой домъ подъ квартиру, да соскучилась по родному углу и вернулась въ него доживать свой в?къ, а чтобы ей не было одиноко и скучно, такъ она взяла съ собою Настеньку, - „модная д?вица“ сум?ла помириться со вс?ми, прикинулась лисичкою, смирилась и живетъ до сихъ поръ у Ольги Осиповны, высматривая хорошаго женишка.
        Деньгами ее старуха награждаетъ и свахи знаютъ, что за „модною д?вицей“ будетъ хорошее приданое…

        КОНЕЦЪ

        ПРИЛОЖЕНИЕ

        Ванюшка и царевна


        Жила-была в одной деревне крестьянка Марья. И был у нее сынок Ванюшка. Хороший вырос парень - красивый, здоровый, работящий. Вот приходит он как-то раз к матери и говорит:
        - Матушка, а матушка.
        - Чего, дитятко?
        - Матушка, я жениться хочу.
        - Так что ж, женись, Ванюшка, женись, ягодиночка. Невест-то всяких много: есть в нашей деревне, есть в соседней, есть в залесье, есть в заречье… Выбирай любую.
        А Ванюшка отвечает:
        - Нет, матушка, не хочу я жениться на простой-то крестьянке, хочу жениться на царской дочке. Удивилась Марья:
        - Ой, Ванюшка, чего ты надумал! Не отдаст за тебя царь дочку-то. Ведь ты простой мужик, а она - шутка сказать - царевна!
        - А почему не отдать? Я парень здоровый, работящий, красивый. Может, и отдадут.
        - Ну что ж, пойди, Ванюшка, попытай счастья.
        Собрала ему мать котомку, положила хлебца ломоть, - пошел Ванюшка свататься.
        Идет лесами, идет горами - смотрит, стоит большущий дворец: стены золоченые, крыша золотая, на крыше петушок золотой сидит, крылечки все резные, окошки расписные. Красота! А кругом слуг - видимо-невидимо. Ванюшка и спрашивает:
        - Тут царь живет?
        - Тут, во дворце, - отвечают слуги.
        - И царская дочка с ним?
        - А куда она от отца-то денется? И она тут!
        - Ну, так бегите к ней, скажите - пришел Марьин сын Ванюшка. Жениться на ней хочу.
        Побежали слуги, - и выходит на крылечко царская дочка. Матушки, до чего же важная! Сама толстущая-толстущая, щеки пухлые, красные, глазки маленькие - чуть виднеются. А носик такой веселой пупочкой кверху торчит.
        Поглядел Ванюшка на нее и спрашивает:
        - Ты царская дочка?
        - Конечно, я. Или не видишь?
        - Я на тебе жениться хочу.
        - Ну, так что за беда? Пойдем в горницу-то, побеседуем.
        Входят они в горницу. А там стол стоит, самовар на столе и всякое-то, всякое угощение разложено. Ну, царь-то богато жил, - всего было много. Уселись они, Ванюшка и спрашивает:
        - Ты невеста-то богатая? Платьев-то много у тебя нашито?
        - А еще бы не много! Я ведь царская дочка. Вот утром встану, новое платье надену - да к зеркалу. Погляжусь на себя, полюбуюсь - да к другому зеркалу, в другом платье. Да потом третье надену - да к третьему зеркалу. А потом - четвертое…
        Вот так целый день до вечера наряжаюсь да в зеркала гляжусь.
        - До вечера, - Ванюшка спрашивает, - все наряжаешься? А когда же ты работаешь-то?
        Поглядела на него царская дочка и руками всплеснула:
        - Работать? Ой, Ванюшка, какое ты слово-то скучное сказал! Я, Ванюшка, ничего делать не умею. У меня все слуги делают.
        - Как же, - Ванюшка спрашивает, - вот женюсь я на тебе, поедем мы в деревню, так ты сумеешь хлеб-то спечь? Печку-то растопить сможешь?
        Пуще прежнего царская дочка дивится:
        - Хлеб? В печку? Да что ты, Ванюшка! Ведь в печке дрова горят, а сунешь туда хлеб - он углем станет. Мне царь-тятенька сказывал - хлеб-то на елках растет.
        - На елках? Ну, поглядел бы я, где это такие елки водятся. Эх ты! Ну, а скажи-ка мне, ты у отца-то набалована, есть-пить сладко привыкла? Чай-то как пьешь - в прикуску или в накладку?
        Глядит на него царская дочь, головой качает:
        - И не в прикуску, Ванюшка, и не в накладку. Я ведь царская дочка, а у нас, у царей, все не как у людей. Вон у меня в потолке крючочек, а с крючочка веревочка висит. Как я захочу сладкого чаю, - привяжут мне к этой веревочке целую сахарную голову. Голова висит над столом, болтается, а я пососу ее, да и пью, пососу, да и пью.
        Ванюшка и глаза выпучил.
        - Это, - говорит, - как же? Каждый день тебе сахарную голову к чаю надо? Да у нас в деревне так чай никто не пьет. Нет, видно, ты к нашим порядкам-то не приучена… Ну, а скажи-ка мне, хорошая ли ты рукодельница? Нашила к свадьбе перин, подушек, одеял?
        Царская дочка только руками машет:
        - Да что ты, Ванюшка! Стану я, царская дочка, на постели спать!
        - А ты как же, - Ванюшка спрашивает, - без постели? На полу, что ли? Или на сеновал бегаешь?
        - Нет, и не на полу, и не на сеновале. Я ведь царская дочка. У меня, Ванюшка, не постель, а целая комната пухом набита. Войду я в нее, - нырну да вынырну, нырну да вынырну… Так вот и сплю.
        Ванюшка кусок в рот нес, у него и рука остановилась.
        - Это что же, ты мне целую избу пухом набьешь? Да как же в такой избе жить-то станем? Ведь задохнемся! Ты, может, и привыкла, а нам с матушкой этак несподручно. Нет, видать, ты хозяйка-то плохая… Может, ты хоть грамотна хорошо? Так возьму я тебя в деревню, станешь наших ребят в школе грамоте учить.
        - Ребят? Да что ты, Ванюшка! Опомнись! Стану я, царская дочка, ребят деревенских учить! Да я, Ванюшка, ребят терпеть не могу, заниматься с ними ни за что не стану. Да, по правде сказать, я, Ванюшка, и не шибко грамотна.
        - Неграмотна? - Ваня спрашивает. - Чего ж ты экая выросла большущая, толстущая, а неученая?
        - Да я, Ванюшка, две буковки-то знаю, расписаться могу. Знаю буковки “Мы” да “Кы”. Поглядел на нее Ванюшка:
        - Это что ж такое “Мы” да “Кы”? У нас так в деревне и ребята не скажут, не то что взрослый человек.
        - А это, Ванюшка, мое имя и отчество: “Мы” - Миликтриса, а “Кы” - Кирбитьевна. Вот две буковки-то и есть.
        - Чего ж ты всех остальных-то не выучила? - Ванюшка спрашивает.
        Царская дочка и губы надула:
        - Экой ты, Ванюшка, неладный, все тебе не так да не этак! Я и то в нашей семье самая ученая. Царь-то, тятенька, у нас и вовсе малограмотный…
        Сидит Ванюшка, лоб потирает, про угощенье и думать забыл.
        - Да… - говорит, - должен я пойти домой, с матушкой посоветоваться, подходящая ли ты мне невеста.
        - Пойди, Ванюшка, пойди, голубчик. А назавтра, верно, назад придешь: лучше-то меня нигде не встретишь.
        Пошел Ванюшка домой. Приходит, рассказывает Марье:
        - Ну, матушка, видел я царскую дочку. Такое, матушка, несчастье: целый день она наряжается да в зеркала глядится, работать ничего не умеет, говорит - хлеб-то на елках растет. Да чай-то пьет не по-нашему - целую сахарную голову сосет. Да спит-то не на постели, а куда-то в пух ныряет да выныривает. Да грамоте не знает. На что мне, матушка, такая невеста!
        А Марья смеется и говорит:
        - Ладно, Ванюшка, ладно, ягодиночка. Я сама тебе невесту найду.
        Поискала мать в деревне - и нашла сыну невесту Настеньку. Хорошую такую девушку - умницу-разумницу, хозяйку исправную, рукодельницу работящую. Вот женился Ванюшка, да и зажил счастливо.
        А царская-то дочка с того дня, говорят, каждое утро на крылечко выходила да по сторонам смотрела: где же Ванюшка? Куда ушел? Чего не возвращается?
        А Ванюшка к ней не вернулся. Такая лентяйка да неумеха, да неученая, неграмотная - кому она надобна? Да как есть никому!
        Так всю жизнь до старости она и просидела. Только вот сказка про нее осталась. Сказка-то по деревням шла, шла, до нашей деревни дошла, - а теперь вот и к вам пришла.
        Об авторе

        Пазухин Алексей Михайлович
        Пазухин Алексей Михайлович (11[23].02.1851-27.03. 1919), драматург, писатель. Родился в Ярославле. Отец - из старинного дворянского рода, мать - из купеческой семьи. Начальное образование получил дома, в 1861 поступил в Ярославскую гимназию. 8 лет работал учителем.
        В 1881 переехал в Москву; стал постоянным сотрудником газеты «Московский листок», где вплоть до 1917 из номера в номер появлялись его рассказы, сценки, повести и романы.
        Романы Пазухина (более 50), печатавшиеся в «Московском листке» и выходившие впоследствии отдельными изданиями, посвящены в основном купечеству («После грозы», М., 1898; «Драма на Волге», М., 1898; «Вторая весна», М., 1900; «Тайна Воробьевых гор», М., 1903; «Лунные ночи», М., 1906; «Заря новой жизни», М., 1911; «Ордынская красавица», СПб., 1913; и др.). Досконально зная купеческий быт, Пазухин, однако, не выступает в роли бытописателя; развитие действия в его романах, имеющих жесткую (как правило, мелодраматическую) сюжетную конструкцию, определяется любовной страстью или жаждой обогащения. В качестве высшей ценности утверждается счастливая семейная жизнь, а погоня за деньгами и чувственными удовольствиями порицается. Носителями соблазнов выступают обычно аристократы; резко негативное отношение к светской жизни выражено в романах «Московские коршуны» (М., 1896), «Дисконтер» (М., 1899), «Княгиня Бутырская» (М., 1903), «В вихре жизни» (М., 1912). Порой он обращался к изображению помещичьего («В тени тополей», М., б. г.; «Грядущая сила», М., 1915) или театрального («На сцене жизни», М., 1904) быта;
писал также уголовные романы («На обрывах Поволжья», М., 1896). Однако первенствует в его романах любовная интрига, даже в произведениях на политические («На баррикаде», М., 1906; «Военная гроза», М., 1915; «Вокруг трона», М., 1917) и исторические («Ополченная Россия», М., 1891; «Купленная невеста», М., 1895) темы.
        В Введенском народном доме и театре сада «Аквариум» (Москва), а также на провинциальных сценах шли пьесы Пазухина «Московская бывальщина» (М., 1885), «Два пути» (М., 1887), «Безбрачные» (М., 1903) и др. Ценный источник сведений о различных сторонах быта московского купечества, мелкого чиновничества, городских низов - очерки, сценки и рассказы Пазухина, объединенные в сборники «Злоба дня» (М., 1883), «Ландыши» (М., 1883), «Чудаки нашего века» (М., 1894), «На рубеже века» (М., 1900), «Матушка Русь» (М., 1901), «Шутки пера» (М., 1904).

        Ист.: Русские писатели 1800-1917. Биографический словарь. М., 1999. Т. 4.
        notes

        Примечания

        [1] ШЛЯПА «а ля РУБЕНС», «а ля «РЕМБРАНТ» - широкополая фетровая шляпа, вошедшая в моду в XVI веке, особенно в Нидерландах. Название получила потому, что встречается очень часто на картинах Рубенса и Рембрандта. (Примечание вычитывающего)
        [2] Миликтриса Кирбитьевна - героиня русской народной сказки “Ванюшка и Царевна“.
        [3] Филиппов пост - простонародное название Рождественского поста.
        Последний многодневный пост в году. Длится он сорок дней (28 ноября - 6 января, включительно) и потому именуется в Церковном уставе Четыредесятницей, так же, как и Великий пост. Иногда этот пост называют Филипповым, в знак того, что он начинается на следующий день после дня празднования памяти апостола Филиппа (27.11 н.ст.; 14.11 ст.ст.).
        [4] Крымская война 1853-1856, также Восточная война - война между Российской империей и коалицией в составе Британской, Французской, Османской империй и Сардинского королевства. Боевые действия разворачивались на Кавказe, в Дунайских княжествах, на Балтийском, Чёрном, Белом и Баренцевом морях, а также на Камчатке. Наибольшего напряжения они достигли в Крыму.
        [5] Ажитировать - Приводить в беспокойство, волновать. (устар.)
        [6] Югская Дорофеева пустынь (Югско-Дорофеевская пустынь) - бывшая пустынь, мужской монастырь, находившийся на территории современной Ярославской области, в месте слияния рек Юга Черная и Юга Белая недалеко от Волги. Расстояние от Рыбинска - 17 км, от Мологи - 18 км.
        [7] Троице-Сергиева Лавра, в церковной литературе обычно Свято-Троицкая Сергиева Лавра - крупнейший православный мужской ставропигиальный монастырь России, расположенный в центре города Сергиев Посад Московской области, на реке Кончуре. Основан в 1337 году преподобным Сергием Радонежским.
        [8]Симонов монастырь, 1882 г.
        Симонов Успенский монастырь - мужской монастырь, основанный в 1370 году вниз по течению Москвы-реки от Москвы учеником и племянником св. прп. Сергия Радонежского - свт. Федором, уроженцем города Радонежа на землях, которые пожертвовал боярин Степан Васильевич Ховрин, принявший иночество с именем Симон, от чего и происходит название монастыря). До наших дней сохранилась лишь малая часть построек Симонова монастыря.
        [9] Иммортель - (фр. бессмертный). Растение, у которого цветы сохраняют при высыхании натуральный цвет и вид; то же, что бессмертник.
        [10]
        Отель «Континенталь», в этом же здании трактир Тестова (1908)
        У Гиляровского в рассказе «Чрево Москвы» есть описание, как "испортился" «Трактир Тестова», став «Рестораном Тестова»:)
        http://www.100bestbooks.ru/read book.php?item id=2007&page=17
        Можно почитать и тут: http://lady.webnice.ru/blogs/?v=4725
        [11] «Мюр и Мерилиз» - российский торговый дом (1857-1922). Также называли его флагманский торговый центр в Москве на Петровке. Основали фирму «Мюр и Мерилиз» шотландцы Арчибальд Мерилиз и Эндрю Мюр. Они поселились в России в первой половине XIX века и в 80-х годах из Петербурга переехали в Москву.
        [12] Болото - местность в Москве; низменность напротив Кремля между правым берегом Москвы-реки и ее старицей (ныне Водоотводным каналом). До 2-й половины XVIII века из-за низких берегов эта местность затоплялась во время дождей и весенних паводков и действительно представляла собой болото. К осушению болота привело строительство Водоотводного канала в 1783-1786 годах. В старину здесь устраивались кулачные бои, на которые приезжал смотреть царь, а в XVII-XVIII веках Болото было местом публичных казней: здесь в конце XVII века отрубили голову Никите Пустосвяту - священнику-старообрядцу, который выступал против церковной реформы патриарха Никона. На этой площади сожгли в срубе Андрея Безобразова с волхвами, четвертовали Степана Разина и обезглавили Емельяна Пугачева… Местность в районе бывшей площади с начала XVIII в. называлась также Царицын луг (здесь, в частности, жгли фейерверки по случаю коронации Екатерины I). К началу XIX в. утвердилось название Болотная пл. Во второй половине XVIII - начале XX в. здесь стояли каменные и деревянные дома, лавки, лабазы (продуктовые склады) купцов. После
осушения, с конца XVIII века, и вплоть до революции в 1917 году Болото было крупнейшим торговым центром Москвы.
        Цены на мясо в Москве по данным 1854 года (в рублях серебром):
        Пуд солонины (в ценах 1854 года) стоил 1 рубль 80 копеек (то есть, около 11 копеек за килограмм), пуд свинины - 1 рубль 60 копеек. Любимым лакомством москвичей были копченые окорока - по 3 рубля 50 копеек за пуд зимой и по 2 рубля 75 копеек летом.
        Летом же, когда животные могли питаться подножным кормом, с Украины пригонялись гурты волов, из среднерусских губерний - бараны. Более всего ценились бараны ордынские - в 1854 году пара стоила 6 рублей, черкасские шли по 5 рублей, а русские (более мелкие) - по 4 рубля 30 копеек.
        Рыба ценилась дороже, чем мясо. Путеводитель 1829 года сообщал читателям: «Рыбная провизия как-то: белужина, севрюжина, семга и прочая рыба, привозимая с Дона и Урала, и от города Архангельска, приходит в Москву несколько позже, чем мясная провизия».
        Из-за высокой цены рыбу, как правило, покупали от случая к случаю. Путеводитель 1826 года отмечал: «Некоторые, и может быть немногие, запасаются ею в год».
        Цены на рыбу в Москве по данным 1854 года (в рублях серебром):
        Фунт белуги стоил 20 копеек, фунт осетрины - 27 копеек, семги - 20 копеек, севрюги - 13 копеек. Самым дорогим из рыбных продуктов, как впрочем, и всегда, была зернистая икра, стоившая 80 копеек за фунт.
        Поскольку на Болоте находился один из самых крупных московских рынков, то круглогодично здесь шла оптовая торговля съестными припасами. Москвичи зимой и летом делали запасы сезонных продуктов. В каждом московском доме были подвалы и ледники для хранения съестных припасов.
        Историк Москвы П.В. Сытин пишет, что Царицын луг был официально переименован в Болотную площадь в 1845 году. Вскоре был построен вдоль всей площади по проекту архитектора М.Д. Быковского длинный каменный корпус с полукружьями на концах.
        Московские власти контролировали цены. Смотрители рынков должны были дважды в год предоставлять в Канцелярию Московского генерал-губернатора реестры цен на основные пищевые продукты и другие товары.
        Летом из Саратовской и Астраханской губерний привозили арбузы и дыни. Из Астрахани прибывал и виноград. Лимоны и апельсины также были известны москвичам. Эти субтропические фрукты прибывали в Москву, как правило, весной из Петербурга, куда их доставляли долгим морским путем из Италии и Греции.
        Дороговизна была неимоверная - ящик апельсинов «заграничной укупорки», содержавший 200-300 штук, в 1850-е годы стоил 15 рублей серебром. То есть, фунт севрюги равнялся стоимости трех-четырех апельсинов.
        Но москвичи любили шикануть, и даже один из героев пьесы А.Н. Островского «Не сошлись характерами» говорит: «Как стану водку пить - так закушу апeльсиком» (совмещая в одном слове апельсин и персик, символизировавшие наслаждение гурмана).
        http://www.retromap.ru/show pid.php?pid=44292
        Рынок на Болотной 1890-1900
        http://www.retromap.ru/show pid.php?pid=809
        [13] Цугундер - Только в выражении: на цугундер (взять, тянуть и т.п.; разг.) - на расправу, к ответственности. «- В должишках запутались? На цугундер тянут?» А.Островский. (От нем. Zu hundert - к сотне (ударов); по-видимому, из старин. воен. арго, где употр. для обозначения приговора к телесному наказанию.)
        [14] Переводчик неизвестен. Такой перевод что-то нынче нигде не встречается.
        [15] Яр - название нескольких знаменитых ресторанов в Москве XIX - начала XX века. «Яр» - пользовался популярностью у представителей богемы, был одним из центров цыганской музыки. В 1836 году «Яр» открывается в Петровском парке, на Петербургском шоссе (ныне Ленинградский проспект) в загородном владении генерала Башилова. Владимир Гиляровский писал об этом: «Были еще рестораны загородные, из них лучшие - „Яр“ и „Стрельна“». В 1895 году «Яр» приобретает Алексей Акимович Судаков. В 1910 году по его поручению архитектором Адольфом Эрихсоном было выстроено новое здание в стиле модерн, с большими гранёными куполами, арочными окнами и монументальными металлическими светильниками по фасаду. В 1952 году здание было еще раз перестроено, теперь уже в стиле сталинского ампира, и в нем открылась гостиница «Советская» с одноимённым рестораном. А с 1980-х гг. в одном из залов ресторана находится театр «Ромэн».
        
        Санкт-Петербургское шоссе с аэросанями в XXIII веке на открытке 1914 года из цикла «Москва в XXIII веке». Вид ресторана «Яр».
        [16] Фараончиками называли цыган.
        А вообще-то это пошло от предания о библейском Моисее, о тех фараоновых воинах, что погибли в море, когда гнались за пророком, и превратились в русалок (не в наших, лесных, а именно в фараоновых, они и обликом от наших отличались). Эти фараончики обладали глухими хриплыми голосами.
        Цыган же фараончиками стали звать за их "тёмность" и происхождение (ошибочное, как мы знаем сегодня): европейцы полагали, что цыгане происходят из Египта.
        [17] Время после Успенского поста (где-то в августе).
        В Успенский мясоед к столу подают: лебедей, да потрох лебяжий, журавлей, цапель, уток, грудинку баранью с шафраном на вертеле, вырезку говяжью на вертеле, языки на вертеле, потрошки свиные, курятину заливную, отвары куриные, говядину, свинину заливную, юрмы, лосину, солонину с чесноком и с пряностями, зайчатину в латках, зайчатину с репой, зайчатину заливную, кур на вертеле, печень баранью просветленную с перцем и с шафраном, говядину вяленую, свинину вяленую, колбасы, желудки, ветчину, рубцы, кишечки, кур вяленых, карасей, кундумы, щи.
        А на ужин в Успенский мясоед к столу подают: зайчатину печеную, буженину, квашенину, головы да ножки свиные, полотки, зайчатину соленую, свинину, ветчину.