Укради меня у судьбы Ева Ночь
        Я жила простой и понятной жизнью.
        До тех пор, пока в наследство мне не достался отцовский дом.
        Теперь у меня есть крыша над головой, наглый кот и двое мужчин по соседству, что оказывают знаки внимания. Один - молодой, вежливый и улыбчивый, второй - хмурый и неприветливый вдовец с двумя детьми.
        Мой новый дом стонет по ночам и дышит тайнами. Смогу ли я разгадать их? Выживу ли, если сердце - хрупкий сосуд, никогда не знавший любви и потрясений?
        Ева Ночь
        Укради меня у судьбы
        1. Ива
        Новый человек в нашей богадельне появился под вечер.
        На входной двери - пять звонков. Возле каждого - табличка с фамилией: Петуховы, Витебские, Либенбаум, Борн, Вечная. Но если звонят кому-то одному, вся коммуналка слышит: за первой дверью - чужой, и любопытные носы высовываются из нор, чтобы поглядеть, кого там принёс чёрт.
        Иногда приходили к Петуховым. Изредка - к Пончикам (Витебскими их звала разве что табличка у входа). Чаще прибегали друзьяшки Идола, который по паспорту Евгений Борн. Ко мне и Ираиде Исааковне не приходили никогда.
        В тот день система дала сбой: чужак пришёл ко мне.
        Утро начиналось как обычно: подъём по будильнику и душ. Только в самую рань туда можно попасть без очереди.
        Я живу в коммунальной квартире, где помимо меня обитают ещё девять человек - пять отдельных государств, где за каждой дверью - свой мир и свои правила.
        - Ванька, займи на лекарство,  - канючит у меня деньги Идол, сосед справа.
        В такое время его может поднять только одно: жажда. И выпить он хочет совсем не воды из-под крана.
        - Займи, помираю!  - прячет он за спину пляшущие руки.
        Идола зовут Жека, ему немного за сорок. В прошлом - певец, а сегодня - опустившийся забулдыга, что зарабатывает на жизнь в соседнем магазине, разгружая товары. Когда-то он был красив, сейчас потрёпан и жалок, одинок и несчастен. Я таким его вижу, поэтому занимаю время от времени деньги и иногда подкармливаю.
        - Держи,  - выношу купюру,  - только куда ты в такую рань?
        - Спасибо, царица!  - пытается он лобызать мне руки.  - Дык, аптеки круглосуточно! Лекарство, понимаешь!
        У него даже лицо светлеет от радости.
        - Верну, Вань! Ты ж меня знаешь!
        Деньги Идол возвращает всегда. Чтобы через время занять снова.
        Где-то после шести в коммуналке начинается жизнь. Просыпаются Петуховы - муж, жена и двое детей школьного возраста. Семейство беспокойное и громогласное.
        Чуть позже выползают Пончики - одинаково кругленькие, румяные. Их трое: семейная пара и дочь-подросток с громким именем Милана.
        Начинается движение, разговоры, шум воды в туалете и душе, ползут запахи из кухни. Позже всех встаёт Ираида Исааковна - старуха из комнаты напротив. Она любит поспать и терпеть не может всех нас. У неё своя любовь - к двум персидским кошкам, что живут с ней с незапамятных времён.
        - Иванна,  - сжимает она губы розочкой, отчего морщины вокруг рта похожи на лучи уставшего солнца,  - вы опять сунулись со своим чайником в моё время и на мою конфорку.
        У Ираиды нет определённого времени и нет «своей» конфорки. Ей нравится ловить меня на мелочах и разговаривать. Может, потому что с ней больше никто не общается. Разве что Петуховы скандалят. А Ираиде не хватает «интеллектуальных бесед» на бытовые темы, когда ей не перечат. Как я.
        Неконфликтность, наверное, моё главное преимущество. Я стараюсь избегать острых углов. Готова уступить, отойти в сторону, лишь бы не быть втянутой в дрязги и разборки.
        - Опять говно мамонта к тебе приставало?  - выскакивает повеселевший Идол.  - Хочешь, я её уничтожу? Морально? И жирных её кастратов на помойку выброшу?
        В Жеке горит боевой дух древних викингов. Изредка я представляю его на сцене. Думаю, он смотрелся харизматично, но у меня никогда не хватает духу попросить его показать старые записи.
        Он пересматривает их иногда, напиваясь в дымину. За стенкой я слышу бархатный голос Евгения Брауна - так когда-то звали Жеку в богемных кругах, куда простому смертному путь заказан.
        В жизни я люблю порядок: никаких всплесков и потрясений. Всё должно идти своей чередой и не сбиваться с ритма.
        Поэтому - подъём, душ, чашка чая и работа. Позже - завтрак и опять работа. Ровно в два я обедаю. Ужин - по настроению. Три-четыре раза в неделю вечером выхожу на воздух - подышать и походить по магазинам, полюбоваться окрестностями и снова работать до поздней ночи.
        Перед сном я общаюсь с клиентами и читаю хоть несколько страниц. Книги - моя страсть, но я не могу позволить себе читать запоями, хотя иногда, в какой-то из выходных дней, разрешаю себе между готовкой еды на неделю и стиркой читать немного больше.
        - Привет,  - вваливается ко мне без стука младшая Петухова - Римма. Она только что закончила первый класс и, пользуясь тем, что наступили каникулы, приходит в гости, чтобы понаблюдать, как я работаю.
        Римма самая тихая, особенно, когда рядом нет других Петуховых. Ей нравится то, что я делаю. Она не мешает. Её завораживают мои движения, мелькание крючка в руке и кружево, что получается в результате.
        Она не просит научить, но жадно наблюдает, поэтому я всё же предлагаю ей попробовать, уже не первый раз, но Римма только отчаянно трясёт двумя рыжими хвостиками. Боится разочарований. Ей хочется всё сразу и красиво, хотя так и не бывает.
        
        Да, я вязальщица. Это моё и хобби, и увлечение, и заработок. Ничего другого я делать не умею. Вязать меня научила бабушка Маруся. Я прожила с ней всю жизнь, не зная ни отца, ни матери.
        Уже больше года я живу одна. Уходя на небо, бабуля завещала мне не сдаваться и обязательно достичь желаемой цели.
        Цель у меня есть. Я мечтаю круто изменить жизнь, как только соберу нужную сумму. Мечтать мне никто не запретит. Может, только благодаря воздушным замкам в голове я до сих пор не опустила руки.
        Поэтому - всё по плану, размеренно, без всплесков и сбоев.
        Кому-то жизнь моя покажется скучной, рутинной, серой.
        - Вы как механическая кукла,  - вычитывает мне Ираида Исааковна,  - однажды кончится завод или пружина лопнет - и вы сломаетесь, потому что так жить нельзя. Нигде не бываете, ни с кем не общаетесь, ведёте замкнутый образ жизни. Вы даже мужчин никогда не водите, что прискорбно.
        Она любит топтаться по больным мозолям. Её правдивая прямота болезненна, но я стараюсь не обижаться.
        - А ну пошла вон, трахнутая молью и нафталином норка!  - гоняет её Жека. Он меня опекает, потому что нередко нуждается в помощи - пожрать или занять, но его ненависть к Ираиде удачно сочетается с желанием угодить мне хоть чем-нибудь.
        Забавный инсектарий наша коммуналка - место, где собрались пауки разных видов. Я вот кругопряд - плету и плету своё кружево, создаю уникальные вещи, которые покупают у меня за очень хорошие деньги.
        Вечером я собралась прогуляться и даже успела накинуть на плечи вязаную шаль, когда меня остановил звонок.
        Растревоженное сердце уходит вскачь. Сразу же холодеют пальцы и губы, но я беру себя в руки. Может, просто ошиблись звонком или дверью. Но пока я иду открывать замок, за мной следят изо всех щелей. Нет только Жеки - работает или шляется.
        - Иванна Вечная?  - спрашивает меня чужак с порога. У него лысина и одышка. Одутловатое лицо и пухлые ладони. Очки на носу в золотой оправе. Костюм немного мятый, но хорошего качества. Он без галстука, но пуговицы на рубашке застёгнуты под горло, отчего кажется, что воротник его душит.
        - Да,  - отвечаю растерянно, продолжая изучать человека, что всё же пришёл ко мне.
        Тогда он переступает порог, бегло оглядывает коридор. Я жду гримасу отвращения, но она не приходит. Чужак лишь вытирает лысину клетчатым платком и представляется:
        - Самохин Дмитрий Давыдович, нотариус вашего отца. Где мы можем с вами поговорить?
        2. Ива
        Я не сразу понимаю, о чём говорит незнакомец. Отец?.. У меня никогда не было отца. Стыдно сказать, но я мало интересовалась родителями. Принимала как данность, что меня воспитывала бабушка.
        У нас был однажды разговор. Тяжёлый, но очень короткий.
        - Мать твоя погибла,  - это единственное, что я знала о ней, кроме имени. Валентина Петровна Вечная - так записано в моём свидетельстве о рождении. В графе отца - пустое место. Они не были женаты, а для меня слово «папа» - нечто эфемерное, почти несуществующее.
        Мне двадцать шесть, и сейчас чужой мужчина стоит передо мной и ждёт, когда же мы покинем коридор, чтобы поговорить о человеке, который приложил некие усилия, чтобы я появилась на свет.
        - Пойдёмте,  - беспомощно машу рукой в сторону своей комнаты и иду первой, показывая дорогу.
        Он уверенно переступает порог и оглядывается. У него то же выражение лица, что и в коридоре: он исследователь, не более. Не испытывает неприязни, потому что пришёл сделать свою работу.
        Самохин без колебаний усаживается на стул, хоть тот и похож на колченогое чудовище из старых сказок. Пухлой рукой проводит по столу, словно ищет пыль или ощупывает скатерть. Необычная, кружевная, очень тонкая работа. Я вязала её сама, когда училась. Я знаю все грешки и ошибки, которые допустила, но неопытный взгляд их не заметит.
        Нотариус снимает очки и смотрит на меня подслеповато, достаёт из кармана платок и протирает стёкла. Он никуда не спешит. Я жду. Мы будто играем в дурацкую игру: у кого быстрее терпение лопнет.
        - Что вы знаете о своём отце?  - задаёт Самохин вопрос, который застаёт меня врасплох. Я думала, он будет сыпать юридическими терминами, зачитывать завещание или что-то подобное. Нотариус повёл себя более чем странно.
        - Ничего не знаю,  - мне не страшно об этом сказать.  - Это имеет какое-то значение?
        - Я отправил вам три вызова, но ни на один вы не откликнулись.
        Он смотрит на меня пытливо, словно пытается увидеть нечто тайное, отковырять бриллиант или кусок пустой породы - уж как повезёт.
        - Я не получала ваших писем,  - это тоже правда.
        - А почтовый ящик вы проверяете? Хоть иногда?
        Это смешно, но я проверяю, зная, что никто и никогда мне не напишет.
        - У нас общий ящик на всех жильцов. Даже если бы я никогда не заглядывала в него, кто-то бы отдал мне письма.
        - Вы слишком хорошо думаете о людях,  - по тонким губам пухлячка мелькает саркастическая улыбка.  - Значит, не получали?
        - Нет, ни разу.
        - Поэтому я пришёл к вам. Если гора не идёт к Магомеду, значит Магомед не переломится и сходит к горе, к вам то есть. Мне несложно, тем более, что дело не терпит отлагательств.
        Он снова смотрит прищурившись, и я неожиданно чувствую раздражение, хотя всегда отличалась завидной выдержкой. Меня даже Ираида Исааковна не могла достать, а у чужака получилось.
        Самохин вздыхает, словно набирается сил, кладёт папочку на стол, складывает руки на животе и заводит почти душевную беседу.
        - Вечная Иванна Сергеевна. Ваш отец, Кудрявцев Сергей Николаевич, умер почти полгода назад. По его завещанию вам в наследство остался дом и некая сумма на его содержание.
        Я провела рукой по лбу. Отец, дом, наследство. Слова не из моей привычной жизни.
        - Вы ничего не путаете?  - я должна спросить, чтобы убедиться, что это не розыгрыш. Самохин вздыхает и достаёт бумаги. Вкладывает их мне в руки. Я пытаюсь сосредоточиться, но ничего толком понять не могу. Я абсолютно беспомощна в таких делах. Ну, почти.
        - Я не могу ничего путать, милая барышня. Как вас зовут друзья-знакомые?
        - Ива,  - не могу отвести взгляд от бумаг,  - только Идол кличет Ванькой да Ираида - полным именем,  - зачем-то поясняю ему ненужные моменты из своей привычной жизни.
        - Сергей был не просто клиент, но ещё и друг, поэтому, Ива, я точно ничего не могу путать. Кудрявцев был достаточно богатым человеком и погиб при весьма странных обстоятельствах. Когда-то он был женат, но детей ни в браке, ни на стороне у него не было, кроме вас. Полно всякой родни - второстепенной шушеры, которой нужны лишь деньги. Впрочем, денег после его смерти тоже не оказалось. Настоящих денег, если вы понимаете, о чём я.
        Я ничего не понимала.
        - Зачем вы всё это мне рассказываете?  - я отложила бумаги в сторону и посмотрела мужчине в глаза.  - Если этот человек был вашим другом, вы должны знать, что у меня никогда не было отца. В метрике пусто. Я даже не знала, что мне досталось его отчество.
        Самохин пожимает пухлыми плечами и смотрит куда-то в сторону, на абажур напольного светильника.
        - Думал, вам будет интересно узнать о своём отце немного больше. А может, чтобы у вас не возникало вопросов, куда делось остальное наследство. Его как бы нет. В завещании оговаривается: дом и всё, что в доме, а также участок, на котором стоит дом,  - ваше.
        Сергей провёл независимую генетическую экспертизу, которая подтверждает ваше родство. Вы его дочь, он ваш отец. Это на случай, если возникнут споры. Но, думаю, их не будет. Я надеюсь.
        Есть лишь одно условие. Его условие, которое он вписал в завещание. Вы должны будете сменить фамилию. Стать Кудрявцевой.
        - А если я не захочу?  - у меня голова кружится и хочется сходить, плеснуть холодной воды в лицо.
        - Я думаю, вы захотите,  - в стёклах его очков отражаются блики лампы, отчего кажется: Самохин меня гипнотизирует, хочет вложить в голову какую-то очень важную мысль, протелепатировать некую информацию, которую он не хочет говорить вслух.  - Для вас смена фамилии - возможность изменить жизнь. Принять в дар то, что принадлежит вам по праву. К тому же, не от чужого человека, а отца.
        Я сжимаю пальцы до хруста. Ловлю себя на мысли, что хочу взять в руки крючок, пропустить тонкую нить через ладонь и быстро набрать воздушные петли, выстроить столбики с накидом и без, создать рисунок - интересный и новый. Успокоиться и отрешиться. А вместо этого я слышу, как израненной птицей бьётся неровными толчками в груди сердце.
        - Это для вас он нечужой человек. А для меня - никто. Пустой звук.
        Я, наверное, ещё никогда не была настолько смелой. И то, что я сказала дальше, граничило, в моём понимании, с невероятным хамством:
        - Он не может стать мне родным только потому, что его сперматозоид однажды встретился с яйцеклеткой моей матери. Мать свою, к слову, я тоже не знала. У меня был всего лишь один родной человек - Вечная Мария Егоровна.
        - Которая оставила вам в наследство это.
        Самохин медленно обводит рукой пространство небольшой комнатушки. В нём нет сарказма, нет издёвки. Лишь констатация факта. Может, поэтому я ему прощаю и этот жест, и его слова.
        - Я услышала и поняла вас. Да, это - моё наследство. Какое уж есть. Я не хочу менять фамилию. Мой ответ - «нет».
        Самохин вздыхает и снова протирает очки, тщательно, рассматривая стёкла на свет.
        - Мне кажется, вам нужно подумать. Остыть. Понять, чего вы можете лишиться. Представьте, что вы выходите замуж. Берёте фамилию мужа. Вряд ли вы остались бы Вечной, потому что вам дорога память о бабушке.
        Я хочу возразить Самохину из чистого упрямства, но он не даёт мне открыть рот.
        - Я приду к вам через два дня. В это же время. Подумайте.
        Он поднимается со стула и идёт на выход. Я почему-то плетусь за ним вслед. Провожаю. Так принято. Я кожей чувствую, как растут из-за каждой двери огромные уши, что ловят каждое слово.
        Уже на пороге, не выдержав, я спрашиваю:
        - А что будет с домом, если я откажусь окончательно и бесповоротно? Ведь не мог же он быть уверенным, что я приму его дар?
        Самохин поворачивается почти в профиль. Он сейчас похож на толстого кота Бегемота. Ему только отчаянных кавалерийских усов не хватает, да лысина мешает завершить образ полностью.
        - Сгорит,  - пожимает он плечами.  - Сгорит дотла,  - и идёт прочь неспешным шагом.
        Я смотрю ему вслед и пытаюсь увидеть толстый чёрный хвост на его округлом заду, обтянутом тёмными брюками и пиджаком с двойной шлицей.
        3. Самохин и Ива
        _САМОХИН_
        Самохин устал. Хронический недосып, плохое питание, тотальное одиночество потихоньку делали своё дело: прогрызали дыру в крепости его духа и тела. Он с трудом заставлял себя вставать каждое утро, надевать свежую рубашку и отглаженный домработницей костюм.
        Внешний лоск - остатки его самоуважения к себе. Малая дань человеку, коим он был совсем недавно. Он как прокуратор Понтий Пилат, просыпаясь, щупал рукой воздух, невольно ища голову большой и умной собаки, которой у него уже не было.
        Он много чего лишился с недавних пор. Исчезла женщина, что вкусно пахла кофе по утрам. Её мягкий смех и свет. Не стало Бима, что нетерпеливо повизгивал, зовя на прогулку. Вместе с ними ушло счастье из этого дома. Солнце словно спряталось за тучу да так и не захотело оттуда выходить.
        Все ушли, а он остался. И только работа позволяла держаться на плаву. Работа и осознание, что жизнь даётся раз, и надо прожить её до той черты, что отпущена кем-то свыше.
        - Она согласилась принять наследство?
        Низкий голос царапал слух своей сорванной глухотой. Рука с сигаретой каждые несколько секунд сбивала пепел в хрустальную тяжёлую пепельницу. Самохин почему-то подумал: если такой ударить по затылку, можно убить. Прикрыл воспалённые глаза. Лучше не думать о таком. Не надо.
        - Нет. Отказалась.
        - Плохо работаете, Дмитрий Давыдович, из рук вон плохо. Вы не смогли справиться даже с забитой тихой девчонкой, что говорит об уровне вашего профессионализма.
        - Я нотариус, а не следак или тайный шпион. В мою задачу входило огласить завещание умершего. Всё остальное меня не касается.
        Самохин чувствовал дикую неприязнь к этой прямой спине, непропорционально большой голове. Что высматривал этот человек в окне? Ведь там темно. Разве что его привлекала сама тьма. Такая же непроглядная, как и душа этого… существа. Иногда ему казалось: сам дьявол забрался в эту оболочку, чтобы мучить окружающих своими желаниями и приказами.
        - Зачем лукавить и лгать?  - возразила спина и затушила окурок, чтобы тут же прикурить следующую сигарету.
        Сухой щелчок зажигалки. Сизый дым струйкой в потолок. Самохин ненавидел сигаретный запах, но терпел.
        - Вам была поставлена чёткая задача. Вы с ней не справились.
        - Об этом ещё рано говорить. Я дал ей время подумать.
        Зачем он это сказал? С другой стороны, он всё равно собирался исполнить волю друга. Но да, он плохо старался.
        - Я надеюсь, она всё же вселится в этот чёртов дом. И в ваших интересах её уговорить. А как вы этого добьётесь, мне всё равно. Запугаете ли, надавите на жалость, распишете, каким был прекрасным человеком её отец и как любил её. Важен лишь результат. Всё остальное - средства для его достижения. Свободны.
        Самохину хотелось сказать, что у него нет интереса. Что ему - наплевать. Но промолчал. Апатия. Безволие. Беспросветная темень в душе. Точно такая же, как за окном, куда смотрит дьявол в человечьей оболочке.
        Он развернулся и молча вышел. Бесшумно закрыл за собой дверь. Прилипчивый сигаретный запах, казалось, осел на волосах, коже, застрял в горле. Им провонялся его костюм. Завтра он ни за что не наденет эту одежду. А сегодня - прочь отсюда. Прийти в тихий дом, где больше нет задорного собачьего лая и тёплого смеха со вкусом горячего кофе, встать под прохладный душ и смыть смрадную горечь сегодняшнего дня.
        Ива. Её зовут Ива. Тонкая лоза, которую, кажется, так легко сломать. Домашняя девочка, не знавшая жизни и мира людей. Тихая крошка, которую по прихоти судьбы закрутил внезапно возникший водоворот.
        Самохин знал: не он, так другой. Поэтому лучше это сделать самому. Так ему будет спокойнее.
        _ИВА_
        Приход чужака - событие. А в коммуналке - слишком много ушей. Я не хотела ни с кем разговаривать. А разговоры непременно случились бы - здесь ничего не утаишь. Я не уверена, что кто-то не стоял под дверью и не подслушивал.
        Как только нотариус ушёл, я решила не изменять первоначальный план - отправилась гулять. Тем более, что была готова.
        Зря я надела шаль. На улице душно. Наверное, будет гроза. А может, просто дождь прошелестит, освежит пыльный город, где так много людей. Их гораздо больше, чем деревьев и лавочек. Значительно больше, чем домов, в которых они живут.
        Уйти далеко я не успела. Меня поймал Идол.
        - Чё хотел этот хмырь в очках?  - Жека, как всегда, особым тактом не отличался.
        Его не было дома, когда приходил чужак, поэтому очень странным мне показался его интерес к тому, чего он не мог ни видеть, ни слышать. Наверное, на моём лице отразились и колебания, и сомнения. Идол осклабился, показывая по-волчьи крепкие зубы, немного желтоватые на клыках.
        - Да ладно, расслабься, принцесса, я видел, как он выходил из квартиры, а ты его провожала. Терпеть не могу хмырей в костюмах. Ничего хорошего от них не жди. Ты где-то задолжала, крошка? Или забыла налоги заплатить?
        Я покачала головой. Мне хотелось и не хотелось поделиться тем, что на меня свалилось. Плохо, когда нет ни друзей, ни родных. Моё глубокое одиночество имело как свои преимущества, так и очень большие недостатки.
        Идол - единственный, кто относился ко мне почти хорошо. И всегда пытался защитить. По-своему, конечно. Но я ценила его за некую искренность в разговорах и поступках. Хотя я не была уверена, что, случись какой прецедент, он не продал бы и не предал меня за приличную сумму денег. Не знаю, почему подумалось об этом именно сейчас.
        - Это ты крал письма от нотариуса?  - спросила прямо. Если он соврёт, я пойму.
        Идол сдвинул красивые брови и помрачнел.
        - За кого ты меня принимаешь, Ива? Думаешь, если я алкаш, так могу пакости делать всякие? Небось кошатница наша постаралась, ведьма старая. Вечно везде нос свой суёт и исподтишка гадости делает. А что за нотариус? Ты получила миллион баксов в наследство? У тебя нашлась дальняя родственница за границей, которая захотела тебя облагодетельствовать?
        Я вдохнула густой воздух. Почти не дышалось от духоты. Сердце тревожно затрепыхалось в груди. Нет, нормальной прогулки уже не получится. Поэтому я присела на лавочку возле подъезда. Можно просто посидеть, послушать, как шелестит листвой старый клён.
        Идол плюхнулся рядом. У него не совсем чистые руки. И одет он по-рабочему. Старая вылинявшая футболка и затёртые, когда-то приличного качества спортивные штаны. На ногах - сбитые кроссовки. Даже в темноте видно, что они тоже из разряда качественных товаров. Осколки Жекиного прошлого. Столько лет прошло, а поди ж ты… Что-то ещё осталось.
        - Нет у меня родственницы за границей,  - нарушаю вечернюю тишину.  - Дом от неизвестного отца в наследство достался.
        Всё равно он узнает. Лучше я скажу сама. А то пока вернёмся, приход нотариуса к тому времени обрастёт домыслами и фантазиями. В коммуналке любят сплетни.
        Идол встрепенулся, провёл рукой по тёмным волосам. Они у него красивые, а когда чистые - блестят и лежат красивой гривой. Хорошая причёска - его слабость. Кажется, у Идола есть знакомая, которая стрижёт его раз в два месяца.
        - Ну, дык? Хорошо же?  - заглядывает он мне в лицо.  - А что за дом-то?
        - Не знаю. Отказалась я. По завещанию отца я должна фамилию сменить, чтобы вступить в наследство.
        - Вань, ну ты как маленькая. Что значит эти фамилии-шмамилии? Вот я, например. Борн, Браун - какая в жопе разница? Никакой в жопе разницы нет. Идол, Жека, алкаш проклятущий,  - копирует он на последних словах скрипучий голос Ираиды. Вот же, въелась она ему в печень.  - Или ты. Девочки вообще замуж выходят, фамилии меняют.
        Я вздрагиваю. Он повторяет слова нотариуса. Чуть ли не слово в слово. Будто сговорились.
        - Я… не окончательно отказалась,  - признаюсь нехотя. О том, что если откажусь, дом почему-то сгорит дотла, я никому не скажу. Не нужно. Странно это прозвучало. Может, это образные слова, а я приписала им мистическую составляющую. Иногда фантазии во мне живут очень живые.
        - Ну и замечательно!  - веселеет Идол.  - Поедь, посмотри. Чё там за хибара такая. Может, выеденного яйца наследство не стоит, развалюха какая-нибудь. А уж потом будешь фамилией своей махать.
        Почему-то от его слов становится легче. Словно он снимает с плеч груз. Решает за меня. Делает выбор, который я сделать сама не в силах.
        - Да. Ты прав. Наверное, я так и сделаю. Посмотрю.
        - Во, а то сразу в отказ. Надо всё взвесить, понимаешь. А потом уж того… этого… Пошли домой, что ли?  - хлопает Идол ладонями по лавочке.
        - Ты иди. Я ещё посижу немного.
        Воздух уже не так давит. И очень хочется побыть в тишине. Поэтому я радуюсь, когда Идол растворяется в подъездной темени, унося с собой запах пота и алкоголя.
        Дом. У меня никогда и ничего не было, кроме комнаты в коммуналке. Может, поэтому простое слово и тянет за собой, и пугает. Но я должна его увидеть, раз уж он почти мой.
        4. Ива
        Коммуналка гудела. Шушукалась по углам. Разговоры вспыхивали пожаром, напоминали стихийное бедствие, а приход чужака обрастал подробностями.
        Идол с наслаждением приносил «боевые сводки с фронта».
        - Ванька, у тебя стабильно первое место в местном хит-параде! Пончики гадают, как быстро ты отсюда свалишь и кому достанется твоя комната. Петуховы сказали, что «им положено», а Изольда плюнула ядиком, что комната - твоя собственность, и разевать рот на чужой каравай да ещё за спиной - верх невоспитанности и хамства. Знаешь, я её даже полюбил на несколько мгновений, ага.
        Сам Идол потешался и чему-то радовался. Он даже пить стал меньше, видимо, чтобы не пропустить ни одну местную сплетню. Мне как-то было безразлично: я продолжала работать, хоть мысль о доме за те два дня, что я ожидала нотариуса, плотно засела в голове.
        Самохин пришёл, как и обещал. Пунктуальный, а значит обязательный. Он, наверное, зануда, но сказать что-то большее о человеке, которого второй раз в жизни видишь, тяжело. На нём другой костюм - хороший, стального цвета. Сидит на мужчине отлично, несмотря на изъяны фигуры. Видимо, шит на заказ. Я всегда замечаю подобные мелочи. Они позволяют мне составлять портрет и мнение о человеке, с которым я общаюсь.
        У Самохина, наверное, неплохой достаток, раз имеет возможность шить костюмы на заказ и менять каждые два дня. Или каждый день - кто его знает?
        Рубашка снова застёгнута на все пуговицы. Галстука нет. Очки поблескивают золотом в полутьме коридора. Четыре комнаты - в полной боевой готовности.
        Я почти вижу, как сидит у стены, прислонив ухо с чашкой к розетке, Идол. Он когда-то рассказывал, как нужно подслушивать. Давно, правда, а сейчас я об этом вспомнила. Его история с наследством будоражила неимоверно. Он ею жил последние два дня.
        Нотариус проходит в мою комнату, снова обводит взглядом небольшое пространство, но на стул сегодня не садится. Замирает у стола, вглядываясь в окно. Что он там видит? Я жду.
        Самохин, словно очнувшись, переводит взгляд на меня. Лицо у него сегодня осунувшееся. Одутловатость нездоровая. Воспалённые веки с тонкими ломкими ресницами настолько тяжелы, что кажется: он сейчас прикроет глаза и уснёт на ходу.
        - Что вы решили, Ива?  - спрашивает он прямо, без хождения вокруг да около. А у меня есть вопросы. Хочется прояснить некоторые моменты, но я знаю, что не смогу поговорить, пока мы здесь.
        - Ещё ничего не решила. Но я бы хотела увидеть дом. Это возможно?
        Пухлые плечи расслабляются, и я понимаю: он напряжённо ждал, что я скажу. По каким-то причинам ему нужно пристроить дом. Одиночество научило меня быть очень внимательной и неплохо разбираться в людях, хоть я с ними и общаюсь по минимуму. Но именно эти качества позволяют мне почти всегда безошибочно подбирать клиентов и помощниц.
        - Да, конечно. Это не только возможно, но и замечательно. Безусловно, вы должны его увидеть. Когда вы готовы поехать?
        - Ну, не ночью же?  - я невольно улыбнулась и напряглась: Самохин дрожал. Почти незаметно, едва уловимо, но я смогла поймать судорогу его тела и тремор рук, которые он поспешно спрятал за спину.
        Если бы ещё понять, что за всем этим стоит? Особенно, когда я знаю, что, если откажусь, дом сгорит дотла. Сейчас мне уже не казалось это мистикой. Видимо, это была не фигура речи и не способ меня запугать. Судя по всему, папа мой был тот ещё интриган и манипулятор. И вряд ли дом в дар - это выражение его щедрости и проявление неземной любви ко мне.
        У меня есть одно не совсем хорошее качество: я упряма. Я могу и умею избегать конфликтов, уклоняться от скандалов, не вступать в дискуссию, когда человек или группа людей явно хотят развести меня на эмоции. Но если я что-то вбивала себе в голову, то не отступала, пока не добивалась цели. Или не расшибала лоб в кровь. Но и это не служило поводом отступать. Я делала передышку, набиралась сил, и снова штурмовала стены крепости, даже если она мне была не по зубам.
        Сейчас со мной творилось именно это: я хотела узнать, что за всем этим кроется. Вот стоит передо мной большой мужчина и трясётся. И пусть его дрожь уловил мой намётанный взгляд. А где-то там скрывается непонятный дом - ключ к разгадке. И я не хочу отступать. К чёрту. Просто поехать и увидеть. Окончательное «нет» я всегда успею сказать.
        - Вы правы,  - на губах у Самохина блуждает улыбка. Он уже расслабился. Веки у него тяжелеют ещё больше.  - Когда скажете.
        - Вы будете меня сопровождать?  - поднимаю бровь.
        Нотариус смотрит на меня мягко и немного участливо.
        - Как пожелаете, Ива. Можете отправиться туда и в одиночку. Это за городом, естественно. И вам понадобится общественный транспорт, а затем - такси. Туда автобусы не ходят под забор. Или сразу такси, что достаточно дорого. Я предлагаю свою помощь. Отвезу и покажу. И вместе мы вернёмся назад. Это удобно и не хлопотно. Но у вас всегда могут быть и свои варианты.
        Я бы, наверное, могла гордо вздёрнуть подбородок и отправить его вон с подачкой. И рассказать, что в состоянии оплатить такси на Марс. Но все эти игры в гордость и независимость - атавизм. Я бы хотела поехать именно с ним. Так… спокойнее? Правильнее?.. Я не могла определиться. Но Самохин почему-то вызывал у меня доверие, несмотря на все странности.
        - Тогда жду вас завтра утром. В девять будет удобно?
        - Как пожелаете,  - склоняет он голову в поклоне. Ничего насмешливого или шутовского в мужчине нет. Он просто вежлив, и это ещё один плюс в его карму.
        - Тогда не опаздывайте,  - говорю напоследок.  - Я люблю чёткость и пунктуальность во всех делах. И осмотр дома не повод рушить устоявшиеся правила, которым я следую долгие годы.
        Он всё же удивляется. Это отражается в его глазах, в дрогнувших губах. Но вслух Самохин ничего не говорит - уходит, ещё раз кивнув на прощанье.
        Я, как и два дня назад, провожаю его. Улыбаюсь при скрипе приоткрытой двери у Петуховых. Все на посту. Даже у Ираиды можно увидеть тонкую щёлочку. И ей интересно. Событие!
        Самохин по ступеням идёт не спеша. Я смотрю ему вслед. Провожаю взглядом. Не знаю, зачем я это делаю. Но мне очень важно увидеть, что он ушёл, не свалился по дороге. И я не уверена, что он в состоянии сидеть за рулём, но решаюсь положиться на судьбу. Утром всё можно переиграть. Если оно будет, завтрашнее утро.
        5. Ива
        Самохин с утра выглядел получше. Явно отдохнувший, гладко выбритый, в другом костюме и рубашке. От него приятно пахло дорогим парфюмом. Лысина в обрамлении светлых с проседью волос блестела на солнце. Ему, наверное, под пятьдесят, если он друг моего отца. Может, чуть меньше. И машина у него забавная - жёлтая, как канарейка. Совсем неподходящая машина для такого большого мужчины.
        - Вы готовы?  - сверкает он усталой улыбкой на тонких губах и очками, в которых отражаются солнечные блики. А ещё у Самохина глаза голубые, как небо. Чистые, как у младенца. До этого я как-то это не замечала.
        - Поехали,  - говорю решительно и сажусь на место рядом с водителем.
        Вчера Идол меня стращал.
        - Не люблю я этих, в костюмах. Хочешь, я с тобой поеду? Всё не одна. А то завезёт куда, тюкнет по темечку.
        - У тебя слишком буйная фантазия,  - отказалась я от его сомнительной помощи. Чем дальше, тем больше мне виделся подвох или нездоровый интерес ко всей этой истории с завещанием. Будто Идол что-то знал или подталкивал к чему-то. Я уже сомневалась, что правильно поступаю: идея посмотреть дом была Жекина. Тем не менее, от затеи я не отказалась.
        - Можно я спрошу кое-что?  - задаю вопрос Самохину, как только мы выезжаем на трассу.
        - Конечно,  - кивает он, не отрываясь от вождения. Сосредоточен, внимателен, ведёт машину очень аккуратно. Мне это понравилось.  - Вы вправе задавать любые вопросы, и если я смогу, отвечу на них. Вы что-то хотите знать о своём отце?
        Я пытаюсь подавить смешок. Неожиданно. Почему он думает, что я только о том и мечтаю, чтобы познакомиться с неизвестным родителем поближе?
        - Нет. По крайней мере, не сейчас. Я как бы не представляю, чем бы он мог меня заинтересовать. Я отношусь к нему как к биоматериалу, вы уж простите, если задеваю какие-то ваши дружеские чувства. Я объясню в двух словах: за столько лет он мог бы прийти и познакомиться. Но нет. Он даже экспертизу, я так понимаю, делал втихаря, тайно. Уж не знаю, каким образом. Но, наверное, у тех, у кого есть деньги, это несложно. Подкупить, обмануть, обойти стороной. Он даже не спросил, хочу ли я, чтобы меня признали.
        - Кажется, вы обижаетесь,  - голос у Самохина звучит тихо, но успокаивающе.
        - Вряд ли. Это всего лишь очевидные факты.
        - Это всего лишь ваша версия. У второй стороны может быть совершенно другая история и взгляд на те же события и обстоятельства.
        Я не хочу спорить и возражать. Я сказала, что думаю, а Самохин пусть думает, что хочет.
        - Я хотела спросить о доме. Раз уж мне его сватают.
        Я смотрю на профиль нотариуса. Сегодня он собран и сосредоточен. Не дрожит и не вздрагивает. Всё, как обычно. Может, вчера мне что-то почудилось. А у Самохина - болезнь, вызывающая тремор рук и прочие радости. Как всегда, я пыталась разложить события на полочки по версиям.
        - Вы ведь не пошутили, когда сказали, что дом сгорит.
        Это не вопрос, конечно. Констатация факта. Именно так прозвучало это из Самохинских уст. Он растирает шею одной рукой, словно та у него затекла. Уверенные движения ладони. Наверное, он делает так, когда устаёт.
        - Нет. Не пошутил. Сергей… ему нравились подобные вещи. Сделать что-то неожиданное: резко изменить план, отказаться от выгодной сделки, разрушить нечто ценное, что было ему дороже всего.
        - Как этот дом?  - можно и не спрашивать. И так понятно.
        - Да. Вы… не бойтесь. Там безопасно. Он не начинён взрывчаткой или чем-то подобным. Да и участок охраняется. Территория там спокойная, все соседи адекватные. Но я слишком хорошо его знал, чтобы сомневаться: если вы откажетесь, дома не станет. Короткое замыкание. Попадание молнии. Случайно оброненная спичка. За всем не уследишь, если вы понимаете, о чём я.
        Я понимала. Может, даже слишком хорошо понимала.
        - Именно поэтому на этот дом никто больше претендовать не будет и оспаривать завещание - тоже.
        Голос мой звучал слишком спокойно. На самом деле внутри словно пустота образовалась. Некая пропасть, в которую я хотела посмотреть, но боялась упасть.
        - Вы очень умная девушка, Ива,  - не стал возражать Самохин.
        Он помолчал. Я смотрела в окно, не понимая толком, что вижу. Кажется, ни о чём не думала. Пропасть рискнула поселиться и у меня в голове. Совсем немножко, неровным краешком, но этого было достаточно, чтобы растерять мысли и слова.
        - Вы… совсем не похожи на Сергея,  - Самохин словно сам с собой разговаривал: тихо, неразборчиво. Ему, наверное, нужно было сказать это - озвучить свои ощущения.  - Внешне, я имею в виду. Как прихотлива природа. Вот же: ни единой черты, ни одной зацепки, но, мне кажется, в вас его дух и сила. Не знаю, почему я это чувствую.
        - Вы меня совсем не знаете,  - возразила, пытаясь подавить горечь. Никакой силы духа или большого ума я в себе не наблюдала. Думаю, Самохину просто хотелось хоть что-то во мне увидеть за внешностью, которая ничем не напоминала друга.
        
        - Иногда достаточно чувствовать,  - произнёс он чуть резче и твёрже, чем всё остальное. И я больше не спорила. Это его право - обманываться.
        Больше мы не разговаривали. Самохин вёл машину, а я рассматривала окрестности. Мы уже выехали за черту города. Странное волнение охватило меня. Тревожно-сладкое, тянущее, будто кто-то положил ладонь на сердце и пропустил через пальцы слабый электрический ток.
        За поворотом показались дома. Не знаю, почему я выхватила взглядом именно его. Может, потому что он был… не такой сусально-правильный, не такой прилизанный и новый, как другие. Но это был очень точный удар. В то самое сердце, что волновалось и ждало. Наверное, встречи с ним.
        Мне резко стало не хватать воздуха. Душно в этой маленькой весёлой машинке. Коробочка давила, заставляла дышать чаще, и я никак не могла продышаться.
        - Вы… можете остановить машину?  - попросила между частыми вдохами Самохина.
        - Вам плохо?  - спросил он, впервые за всю поездку посмотрев на меня внимательно.
        - Нет,  - солгала,  - просто хочу на воздух. Мы ведь почти приехали?  - я кивнула на дом, до которого мы не доехали несколько десятков метров.
        В его глазах промелькнуло удивление. Он переводил взгляд с меня на дом, с дома - на меня, но я больше терпеть не могла - открыла сама дверцу и выбралась на волю.
        Пахло лугом. Травами, нагретыми на солнце. Я брела, не разбирая дороги. Почти сразу продышалась - в этом месте такой чистый воздух! Что-то такое пьянящее разлито, и в голове становится пусто и весело.
        Хочется улыбаться беспричинно и ловить солнечные лучи лицом, но я решила: потом. Сейчас главное - дойти до этого дома за каменным забором. Посмотреть вблизи на балкончик, что прилепился по центру, почти под самой крышей.
        - Осторожно!  - ударил по мне низкий голос, но он опоздал: я врезалась в нечто тёмное и твёрдое. Из меня выбило дух, и я бы упала, если бы сильные руки не поддержали, не подхватили за талию.
        Я оторвала взгляд от чёрной рубашки. Подняла лицо. Мужчина. Сердитый. Очень сердитый. Смоляные брови сведены на переносице. А ещё у него - чёрные глаза. Не карие, не тёмно-карие, а чёрные, как угли. Только где-то там, очень глубоко, тлеет обсидиановый блеск.
        - Вы когда-нибудь смотрите, куда идёте?  - произнесли эти, словно вырисованные кистью губы.
        Он уже отпустил меня и сделал шаг назад, а я продолжала стоять, пытаясь привыкнуть к ноющей боли в груди.
        - Простите,  - всё, что смогла выдавить из себя. Хмурый, исподлобья взгляд. Ожог от злого взгляда. Он сердился так, словно я посягнула на что-то очень личное или святое. Губы сжаты. Подбородок вздёрнут. Мужчина проводит рукой по иссиня-чёрным волосам, словно досадуя, что встретился со мной. Я сделала несколько шагов в сторону, чтобы пропустить его. Ведь он куда-то шёл? А затем смотрела ему в спину.
        Весь в чёрном, словно ворон. Походка лёгкая, будто у юноши. А я пялюсь, как деревенская девка, впервые узревшая красивого барина…
        6. Андрей Любимов и Ива
        _Андрей_Любимов_
        Она налетела на меня как слепая. Словно под наркотиками шла. Блаженная,  - подумалось вдруг, когда она замерла в моих руках. Стояла мраморной холодной статуей, не поднимая головы.
        Я не люблю случайностей. Чужих прикосновений не терплю. Дурацких ситуаций избегаю. А тут - неумолимо, как рок. Талия у неё тонкая - в ладонях помещается. И вся она - хрупкая. Такую сломать легко, как фарфоровую куклу.
        Светлые волосы растрепались на ветру. От неё пахнет ребёнком, как от Кати. А потом она подняла лицо. Растерянность. Немного испуг. И глаза доверчиво-настороженные - именно в таком сочетании. Её обидеть - раз плюнуть. Растоптать - ничего не стоит. И это почему-то бесит и тревожит, как внезапно занывший больной зуб.
        Я перестал ценить женщин. В каждой из них чудится подвох и коварство, дурной характер и порок. А у незнакомки - хрустальная синь в глазах. Нерастревоженная чистота до пронзительной ноты.
        Хочется ударить наотмашь по лицу, чтобы увидеть её настоящую суть. Там львица или гарпия? Кобра или гиена? Затравленный суслик или храбрая птичка тари, способная залезть в пасть крокодила?
        Естественно, ничего этого я не делаю. Убираю руки прочь с её талии. Подальше от греха.
        - Простите,  - бормочет это сусальное создание и отступает.
        Я иду мимо, ухожу прочь, но лопатками чувствую её взгляд. Он жжёт. Он тревожит. Не даёт покоя. Напугать её, что ли? Обернуться и рыкнуть, чтобы отскочила, как испуганный зайчик? Ладно, пусть живёт. Сегодня я почти добрый: детей забрала мать, и у меня впереди целый день, наполненный тишиной и одиночеством.
        Я был бы счастлив, вдыхая свежий воздух и наслаждаясь прекрасными видами, если бы никого не встретил по пути. Но, видимо, фортуна отвернулась от меня сразу же, как только я вышел из дома и наткнулся на эту девочку с небом в глазах.
        - Видели, Андрей Ильич?  - выныривает как чёрт из табакерки старик Козючиц.  - Новая хозяйка Кудрявцева приехала.
        У старика в руках - военный бинокль. Это его любимое хобби - подглядывать. Старый Козёл - так называют его за глаза. Или Старик Козлодоев. Кому как больше нравится.
        Думаю, он в курсе всех обидных прозвищ и сплетен, что о нём ходят. Козючицу на них плевать. Он похож на трухлявый пень, ему уже за восемьдесят, он знает, какой толщины тараканы бегают в его голове, и на каждого из нас у старого шпиона - досье. Папочки, которые он ведёт от руки, любовно записывая всё, что удаётся подсмотреть, подслушать, а то и сфотографировать. Навороченный фотоаппарат у него тоже при себе.
        - Не видел, Герман Иосифович,  - стараюсь быть вежливым и пытаюсь обойти старого хрыча стороной, но тот цепко хватает меня за руку. Вздрагиваю. Да что ж это такое? Второй раз за день.
        Козючиц знает о моей особенности, поэтому его посягательство граничит с хамством и перебором полномочий. Но как культурный человек я молчу, хоть руку из его скрюченных пальцев вырвал почти тут же.
        - Как же не видели, дражайший? Вы ж поздоровались? Знаками внимания обменялись? Понравилась девочка? Ч?дная, правда? Блондиночка, свежая, интересная! Так бы и съел как булочку!
        Козючиц плотоядно облизывает сухие губы. Язык у него в трещинах, как и положено такому древнему ящеру, как он. Новая хозяйка соседнего дома? Эту историю в общих чертах, кажется, знают все окрестности. Что Кудрявцев оставил странное завещание. Что помер скоропостижно.
        О его дочери никто и слыхом не слыхивал. Невольно вспоминается её хрупкость и талия, что в двух ладонях помещается. Какая она булочка? У старика явно поворот на еде. Или он не завтракал с утра?
        Мы не здоровались. Она чуть не сбила меня с ног. Так спешила посмотреть, что ей досталось? Саркастическая усмешка касается моих губ. Ну, вот же! Вот оно! Алчная маленькая сучка. Ещё не познакомились, а диагноз уже есть. Впрочем, мне нет дела, какова она - моя соседка. Лишь бы поменьше сталкиваться.
        - Думаю, черства ваша булочка. Смотрите, как бы последние зубы не обломали,  - бросаю я старому козлу и спешу прочь, чтобы не застрять надолго: Герману Иосифовичу нравится разговаривать. Дай волю - до вечера не остановится, вываливая на меня собранные сплетни. Я не готов сегодня быть помойным ведром. Пусть уж лучше кто-то другой.
        - Вы не переживайте, Андрей Ильич!  - кричит Козючиц и, нелепо подпрыгивая, как одноногая собачка, пытается успеть за моим широким шагом. Жалеть его я не собираюсь. Останавливаться тоже.  - У меня отличные вставные челюсти!
        Как замечательно. Значит и сухари перемолотит. Флаг ему в руки.
        - Так бегите, попробуйте на зуб,  - кидаю на старика взгляд, и тот останавливается, призадумавшись. Кажется, я только что отдал на заклание девушку с обликом голубоглазого ангелочка снаружи и с меркантильной душонкой внутри.
        Все женщины любят сплетни. По-моему, они споются.
        _ИВА_
        - Вы не ушиблись?  - Самохин участливо смотрит, как я невольно растираю рукой грудь. Да, я ударилась о каменную твёрдость мужчины и, кажется, сбита с толку.
        Чем он привлёк меня? Не знаю. Возможно, это последствия моего невольного заточения, когда внешний мир оторван, как осенний лист, и дрейфует за дуновением ветра, а я остаюсь неизменной, высушенной мумией, что сидит в своём саркофаге и не пытается выбраться наружу. А жизнь, оказывается, бурлит. В темноте гроба не увидишь и не узнаешь. Впрочем, я догадывалась, но никогда не ощущала свою обособленность так остро, как сейчас.
        - Всё хорошо,  - наконец-то нашла в себе силы посмотреть на нотариуса.  - Вы покажете мне дом?
        Он был мне не нужен - мой спутник. Но пусть находится рядом, может, я тогда перестану волноваться.
        Дом большой, двухэтажный, со множеством комнат, открытой верандой, мезонином, балкончиком и круглыми колоннами. А ещё - клумбы с цветами и фруктовый сад. Всё ухожено, чисто, как отглаженный парадный костюмчик, что висит и ждёт торжества.
        - Это, можно сказать, родовое гнездо. Дом достаточно старый, но в отличном состоянии. Сергей перестраивал его немного, всегда заботился, хоть и бывал здесь нечасто.
        Самохин двигается по дому легко, знает расположение комнат, ориентируется так, что сразу видно: он бывал в этом доме и не раз.
        - Здесь всё готово, Ива,  - останавливается он возле спальни, где виднеется кровать под кремовым покрывалом.  - Ждёт хозяйку. Всё продумано, есть мебель, утварь, необходимые вещи. Два раза в неделю приходит женщина, делает уборку. Есть отличная кухарка, что с удовольствием будет готовить для вас - только позовите. Есть разнорабочий и садовник. Все они получают хорошие зарплаты и готовы служить вам, как делали это и для Сергея.
        Меня передёрнуло от слова «служить». Я не могу представить, как целая армия людей увивается вокруг меня. Что-то делает за меня. Не привыкла. Но после коммуналки здесь… слишком легко дышится. Много пространства. Хочется разуться и пройтись по деревянным половицам босиком. Да, здесь деревянные, очень хорошие полы.
        Дом… располагает. Пахнет смолой, чистым бельём, неуловимо - лимоном. Нет запаха пыли и запустения. Кажется, здесь никогда не останавливалась жизнь. Чисто, уютно, свободно. Так и тянет присесть, прилечь, посмотреть в потолок. Заварить чая с травами и выйти на веранду или в сад. Наверное, мне будет замечательно здесь вязать. Спокойно, тихо, нет людей, что будут доставать, скандалить за место у плиты. Никто не будет колотить кулаком в душ или туалет, если ты немного задумаешься.
        Я невольно провожу ладонями по деревянным проёмам. И это всё может стать моим?..
        - Вам нравится,  - он не спрашивает. Он видит, что я очарована этим местом. Да что там. Я приняла его ещё там, в машине, когда только увидела балкончик издали и крышу. Он мог оказаться чужим, но по каким-то причинам я не ошиблась.
        Я не склонна верить всякой мистической чепухе - слишком для этого рациональна. Я прожила такую жизнь, что не очень верю в чудеса. Для меня есть лишь одно чудо - кружевные мотивы, которые я сочиняю и соединяю, чтобы каждый раз получить новое платье или скатерть. Я не люблю повторяться. Избегаю шаблонов. И только в своей работе я верю в сказки, добрых фей, во что-то потустороннее, что помогает мне создавать необычайно красивые вещи.
        Этот дом как окно в мир, которого у меня никогда не было. Я могу гордиться и лгать, но здесь… мне дышалось. Я не чувствовала себя чужой, хоть всегда ощущала дискомфорт, попадая в незнакомые здания. Здесь этого не было. Может, потому что всё, что окружало меня, дышало любовью?..
        Той любовью, которую я никогда не знала?.. Не чувствовала в полной мере даже от единственного близкого человека?..
        - Да, мне здесь нравится,  - зачем скрывать правду? Её не спрячешь.
        У Самохина довольно блеснули глаза из-под стёкол. Он был уверен, что дом возьмёт меня в плен, а я не буду сопротивляться.
        - Когда переезжаем?  - он давил на меня, и я понимала: это его цель, задача - заманить сюда и навязать, всучить, если нужно будет. Но приз сам падал в руки, потому что не хотелось бороться. Я жаждала войти в пасть льву и ждать, пока за мной захлопнутся челюсти.
        Если бы кому-то нужен был дом, нет смысла искать меня и вручать ключи с бантиком на подносе. Этому дому зачем-то нужна хозяйка. Не лишь бы кто, а я. Почему? Спрашивать бесполезно.
        - Я ещё подумаю, можно?  - из чистого упрямства и посмотреть, не разозлится ли Самохин. Он не разозлился и не напрягся. Он почти радовался. А может, это дом так на него влиял. Я почему-то поняла: ему здесь тоже хорошо. Тоже нравится. И он с удовольствием поехал со мной. Не по долгу службы, а по велению души.
        - Можно, конечно. Дом никуда не убежит. Вы можете переехать сюда хоть завтра, Ива. Все формальности со сменой фамилии мы уладим.
        Он не сомневался. Был уверен.
        Мы спускались по лестнице, когда нас остановил голос.
        - Есть здесь кто?  - вопрошал мужчина. Приятный бархат. Глубокий окрас - что-то среднее между тёмно-синим и фиолетовым. По рукам - мурашки. Неожиданно.
        - Вот вы где,  - улыбка бьёт по глазам - слишком открытая и белоснежная. На такое залипаешь. Это… примагничивает. Поэтому не хочется приближаться к мужчине. Из боязни утонуть.  - Давайте знакомиться? Я Никита. Никита Репин. Живу здесь по соседству. Смотрю - дверь открыта настежь. Значит хозяева прибыли.
        Он ведёт монолог неспешно. Ему комфортно проговаривать слова. Его не смущает наше молчание. Наверное, он привык, что в его присутствии теряют дар речи.
        Слишком поздно я понимаю, что Самохин где-то там задержался, а на лестнице я стою одна. Но недолго.
        - Здравствуй, Никита,  - слишком ровный голос у Самохина. Не напряжённый, но немного со льдом.  - Мы уже уезжаем.
        - Дмитрий Давыдович!  - сверкает улыбкой этот великолепный самец ещё шире.  - Вы бы хоть с хозяйкой познакомили?
        Я хочу сказать, что ещё не хозяйка, но меня опережает Самохин.
        - Иванна Кудрявцева, дочь Сергея Николаевича. Пойдёмте, Иванна, нам пора.
        Он берёт меня за руку, и я вздрагиваю - так неожидан его жест, а я не очень люблю, когда ко мне прикасаются внезапно. Но иду за нотариусом, что почти невежливо выжимает из помещения Никиту и закрывает дверь.
        - Вы простите, но нам пора,  - сверлит он взглядом красавца, и что-то такое недоброе отражается в линзах его очков.
        7. Ива
        - Ну как? Годная хоть хибара-то?  - Идол крутится у подъезда. Он терпеливо дождался, когда жёлтенькая машинка нотариуса выгрузила меня и уехала, и только потом кинулся ко мне, как собака кидается к хозяину, которого она не видела очень долго.
        Мне почему-то становится жаль Жеку. Он… тоже одинок, и у него нет никаких развлечений, кроме возни вокруг наследства сомнительного «качества». Кто будет разговаривать с ним хоть иногда? Кто займёт денег или накормит, когда я уеду отсюда?
        Эта мысль как молния. Я уже согласилась, приняла условия непонятной пока мне игры. Может, потому что хочу вырваться, сделать шаг вперёд. Никогда не бывает слишком хорошо. Всегда есть нюансы. Чем-то приходится жертвовать, меняя свою жизнь.
        Идол что-то в лице моём прочитал. Глаза у него погрустнели. Рукой он провёл по волосам растерянно, и стал ещё большим сиротой, чем был. Я не хотела нести впечатления в дом. Присела на лавочку и Жеку пригласила. Он примостился рядом, жевал травинку, смотрел вдаль. Ждал, пока я решусь поделиться впечатлениями.
        - Мне там понравилось. Красиво. Свободно. Дышится легко. И дом большой, с колоннами. Клумбы и сад.
        - Не хатка, значит. И не в деревне,  - Жека машет рукой, делая свои выводы.
        - Посёлок, наверное. Я не поинтересовалась.
        - Богачом папка оказался, да?
        В голосе Жеки не жадное любопытство, а унылая стынь. Я пожала плечами.
        - Наверное. Мне всё равно. Нотариус сказал, ничего не осталось, только дом, который он мне завещал.
        - Ну и зря тебе всё равно. Будь папка правильным, отписал бы всё тебе. А ты бы смогла наконец-то не думать о деньгах.
        Он наступает на слишком чувствительную мозоль. Я невольно ёрзаю. Пытаюсь пристроиться поудобнее. Доски лавочки почему-то резко кажутся мне жёсткими.
        Ираида и Жека - осколки прошлого. Они знают мою тайну. Одну из. Знают, почему я пашу, как проклятая, живу по графику, мечтая однажды всё изменить.
        - А может,  - оживляется Идол,  - тебе дом этот продать? Хватит на всё! Это ж идея!  - его аж трясёт от возбуждения.
        - Нет,  - качаю головой,  - по условиям завещания я не могу его продать.
        Не хочу рассказывать про «дом сгорит». Не нужно. Это касается только меня. Жека к этому не имеет никакого отношения. Пусть будет в неведении.
        - Жаль,  - вздыхает он и ёрзает худой задницей по скамье. А затем вскидывается, хорохорясь: - Ну, ничего, малышка! Ты очень настойчивая! Всё у тебя будет, как надо!
        - Как ты будешь без меня?  - срывается внезапно. Я не хотела его жалеть явно. А вышло, будто я благодетельница, без которой мир останавливается. Но Идол не злится, понимает всё, как надо.
        - Да ладно, что там. Прорвёмся! Будем жить, королева! Столько лет небо коптим, потянем и ещё лямку этого корабля, как бурлаки на Волге!
        Он бодрится, пытается улыбаться, но я вижу лютую тоску в его тёмных глазах. Такую, что хочется спрятаться и выть.
        - Пойдём домой,  - прошу, глядя, как подрагивают его руки. Как бы он не сорвался, не ушёл в запой, когда дым коромыслом, а за стеной - голос далёкого Евгения Брауна.
        Пока мы идём по лестнице, я почему-то думаю, что могла бы давно поискать старые записи в Интернете. Там чего только нет. Возможно, и его выступления есть. У Идола до сих пор поклонницы не перевелись.

* * *
        Три дня я собиралась с духом. На прощание Самохин дал мне визитку.
        - Как надумаешь, звони,  - он больше не уговаривал, не пытался меня придавить или поторопиться. Казалось, время для него перестало иметь значение.
        Он сам не звонил, не спрашивал, не тревожил. Коммуналка продолжала гудеть. Первым меня навестил Петухов. Рыжий и вздорный, с дёргающимся глазом и уголком рта, он походил на Соловья-разбойника с большой дороги. Тщедушного такого, въедливого, тошнотворного.
        - Ты это. Ива,  - начал он, суетливо падая на стул. Петухов не знал, куда деть руки и ноги - дёргался, не в силах усидеть спокойно.  - Слышал, переезжаешь?
        Шила в мешке не утаишь, и лгать смысла не было. Но я молчала, ожидая, что он скажет, хотя приблизительно догадывалась, о чём пойдёт речь: Идол исправно доносил до меня сплетни коммуналки. К стыду, я не могла вспомнить имени Петухова. Как-то не общались мы никогда, кроме баталий за туалет да кухню.
        - Мы тут вот что подумали-то. Нюра, жена моя, значится, беременная. Нам расширение положено, во-о-от. Сына ждём!  - стукнул Петухов себя кулаком в костлявую грудь.  - На кой тебе комнатуха эта? В дар бы нам. Сразу. В долг, так сказать. А мы потом выплатим, да. Постепенно.
        С чего он собирался её выплачивать, неизвестно. Все знали: Петуховы еле сводят концы с концами.
        - Нет,  - просто сказала я.
        Петухов тут же показал боевой оскал - выпятил два передних золотых зуба и блеснул металлическими коронками справа.
        - Ну, ты это. Подумай. Не руби с плеча-то сразу. Чо там. А то пожалеешь сто раз, дело говорю, ага!
        Он повышал голос, подвизгивал, как свинья, входил в раж. Ещё немного - и начнёт оскорблениями и матами сыпать. За ним не заржавеет.
        Я не знала, что будет завтра. Чем обернётся подарок неизвестного отца. А эта комната - моя. То, что принадлежит мне по праву. Так что Петухов зря петушился.
        - По закону и по всем документам эта комната принадлежит мне. А уж если вам положено расширение, просите у государства. Пусть обеспечивают многодетную семью жильём. Завод пусть беспокоится, где вы работаете. А это - частная собственность. Поэтому - нет.
        Не знаю, зачем я ему объясняла. Петухова это только ещё больше разогрело.
        - Во как ты заговорила, тихушница! Да я тебя сдам куда надо, вязальщица херова! Ты, блядь, у меня попляшешь, злостная налогонеплательщица! Развела здесь бизнес подпольный, понимаешь, тварь!
        - Выйдите вон,  - указала ему на дверь, но Петухов берегов не видит - попёр на меня с кулаками, выпятив тщедушную грудь.
        Я знала, что не выдержу удара и боли, но позволить ему угрожать и хамить не могла. К счастью, Идол был на страже. Мой добрый ангел. Иногда.
        - А ну, ты чего?  - ворвался он в комнату и схватил Петухова за грудки.  - Пшёл отсюда! Вон! Ещё раз зайдёшь или гребень свой петушиный поднимешь - отхожу, мало не покажется!
        Он выпихнул Петухова из комнаты, они ещё там немного ругались. Кажется, Петухов всё-таки получил тумака. Пока шло разбирательство, я сидела на кровати, опустив руки.
        Прошла на волоске от беды. Не знаю, что было бы, ударь он меня. Не знаю, чем утешал Петухова Идол, но больше рыжий ко мне не сунулся. Затаился.
        Перед самым отъездом ко мне постучалась Ираида. Вошла бочком в комнату. За нею вслед - неизменные два хвоста. Шикарные ухоженные кошки. Сытые и мордатые. Хоть на выставку - шерстинка к шерстинке.
        - Мы дружили с твоей бабушкой,  - выдала она после небольшой паузы.
        Откровение. Я не помню этого. Потому что Ираида Исааковна всегда держалась особняком. Не помню, чтобы она с кем-то общалась или дружила, принимала гостей или родственников. Она и кошки. Я считала, она одинока, а поэтому старается избегать лишней боли, живёт в своём мире и любит своих персов. Неизменно пара. Эта - не первая на моём веку.
        - Странно, правда?  - заглядывает она мне в глаза.  - Давно это было. Молодость, глупости, ошибки.
        Она почти нормальная сейчас и не напоминает ту сварливую склочницу, что мелочится из-за конфорки или из-за невыключенной лампочки в туалете. Но что ею движет? Просто поговорить напоследок?
        - Не продавай комнату,  - неожиданно прерывает она поток воспоминаний. Слова её звучат резко, как тормоза машины. Я вздрагиваю.  - Пусть останется память. Хоть на какое-то время. Пусть. Ниточка с прошлым, которое не обязательно уходит навсегда.
        Я бы спросила, что это значит, но боялась ненужных откровений - мне и так было тяжело прощаться с местом, где я выросла.
        - Я не собиралась продавать. Здесь всё останется, как есть. Я забираю только личные вещи да и то не все.
        Старуха кивает, улыбается. У неё явно улучшается настроение.
        - Вот и хорошо. Вот и славно,  - бормочет она, поднимаясь.  - Бася, Дася - за мной!
        Кошки идут за ней как привязанные, а я почему-то думаю, что всех её котов звали Бася и Дася. Какое устойчивое постоянство…

* * *
        Переезд назначили на воскресенье. Ещё через три дня, как я позвонила Самохину. Он не лгал: все формальности со сменой фамилии мы утрясли быстро. Где надо написали заявление, подмахнули нужные бумаги.
        - Поздравляю,  - Самохин не выглядел ни довольным, ни радостным. Сделал своё дело, как сделал бы его для других своих клиентов. Официально мне нужно было сменить паспорт и вступить в права наследования, но переехать я могла уже сейчас.
        Идол организовал своих друзей-собутыльников, и они живо перенесли мои вещи в заказанную машину. Немного вещей и много упаковок с нитками: я всегда закупалась впрок и любила иметь под рукой весь цветовой спектр. Старенький ноутбук и кое-какие безделушки, дорогие сердцу.
        Всё остальное я решила оставить.
        Идол поехал со мной. Веселился неестественно, крутил головой по сторонам. Самохин не возражал, что я взяла с собой помощника. Он вообще выглядел отстранённо и пребывал где-то глубоко в себе.
        Выезжая со двора, я обернулась. Проводила взглядом привычный подъезд и знакомую аллею. Что ждёт меня впереди, я не знала. Зато была уверена: всегда смогу вернуться назад, если вдруг колесо фортуны решит закрутиться слишком быстро.
        Я думала: всегда успею сойти с подножки мчащегося вдаль поезда. Я была уверена: всегда сумею остановиться вовремя, если рулетка жизни перестанет мне благоволить. Вера в собственные силы никогда не подводила, а внутреннее чутьё позволяло делать правильные шаги.
        Я надеялась, что так будет и в этот раз.
        8. Андрей Любимов
        - Пап, а мы в гости пойдём? А цветочки подарим? Там новая тётя, ты видел?
        Сегодня с утра опять день испорчен. Вместо привычного завтрака, а потом прогулки, Катюшку захватили эмоции, связанные с новосельем у соседки.
        Я видел её мельком. Всё такая же хрупкая - ничего не изменилось, но тело отреагировало по-своему. Сладко кольнуло в паху. Чисто мужская реакция - инстинктивная. И покатилось лавиной. Я вспомнил её запах, синь глаз, линию скул. Жутко разозлился и на себя, и на безмозглую нижнюю чакру, а поэтому нарычал на дочь.
        - Екатерина,  - она всегда пугается, когда я называю её полным именем. Всегда думает, что делает что-то не так.  - Ты помнишь, что я тебе говорил?
        У Кати - большие глаза и чуть дрожит нижняя губка. Она затихает и смотрит на меня, как жертва на хищника. Но меня этим не проймёшь. Почти.
        - Никогда, слышишь, никогда нельзя навязываться чужим людям. Подходить к чужим людям нельзя. Доверчивость может обернуться бедой.
        Катя часто моргает, а затем округляет рот и всплескивает руками. Очень непосредственный и наивный жест.
        - Но ведь это соседи? Не чужие?
        Где-то есть логика в детском мышлении. Но я бы предпочёл держаться подальше от новой соседки. И хотел бы, чтобы Катя тоже туда не бегала.
        - Все, с кем ты не знакома,  - чужие,  - пытаюсь вложить истину в её голову.
        - Так надо познакомиться?  - логика у ребёнка железная. А упрямство - выше всяческих похвал.
        Я вообще не пойму, откуда эти знания у пятилетней девочки: знакомиться, цветочки… Ещё бы пирог предложила понести. Тьфу, насмотрелась, наверное, каких-то фильмов-мультфильмов. Нужно будет приструнить няню и проконтролировать, чем ребёнок занимается в свободное время.
        Дети сейчас очень эмансипированные и грамотные.
        - Разговор окончен. Мой руки, завтракать и на прогулку. Илья!  - повысил я голос, зовя сына.
        Илья не катает истерик. Не кричит: «Не хочу, не буду, отвали!» - воспитан хорошо, но на лице его и не такие слова написаны. Спускается, держа телефон в руках и по сжатым губам, по быстрому взгляду, брошенному вскользь, я вижу, что он обо мне думает.
        Подросток. Четырнадцать. Мы вошли в пору напряжённых отношений. Они не ладят с Катей. Точнее, он не ладит. Ему кажется, что дочь я люблю больше, внимания ей уделяю много, а на него наплевать.
        Катька в нём души не чает, но вся её искренняя любовь разбивается о злые шипы неприятия. Илья её отталкивает. А я не могу никак пробиться сквозь панцирь к сыну. Ни разговоры по душам, ни уговоры, ни жёсткость не помогают. Он меня не слышит.
        Они такие разные - Илья и Катя. И внешне, и по характеру.
        - Убери телефон и поешь нормально,  - я пытаюсь говорить ровно, но всё равно получается, что я командую. Илья прячет телефон, но глаз от тарелки не поднимает. И ест он быстро - глотает кашу, словно она ему противна. Катька та более бесхитростная - размазывает по тарелке. Ей кажется, если овсянку растянуть по всей поверхности, её становится меньше. Или можно не так тщательно выедать.
        - Катя,  - делаю замечание и дочери. Катька делает круглые глаза и показывает, как она тщательно жуёт. Артистка.
        Когда с завтраком худо-бедно покончили, я заставляю их выйти на прогулку. У нас неизменный ритуал. Детям нужен свежий воздух. Правда, Илья так не считает, но в этом вопросе я не гнусь. Пусть делают, что я скажу.
        - Можно я останусь?  - неизменно спрашивает сын. У него свой ритуал. Он почему-то надеется, что я однажды сдамся.
        - Нет. Мы идём гулять.
        Илья закатывает глаза, вздыхает, но обречённо плетётся вслед за мной и Катей, что держит меня за руку. Сын за руку, конечно же, ходить не будет. Я был бы счастлив, если б он с кем-нибудь подружился, но Илья не выказывает желания общаться с детьми своего возраста. Они есть. А вот Кате компании почти нет - то намного меньше детишки, то гораздо постарше. Девочка нужного нам возраста живёт за несколько километров отсюда. К сожалению.
        Естественно, мы идём мимо дома Кудрявцева. Точнее, уже не его, но какая разница? Козючиц (и откуда он только всё знает?) носит от двора к двору, что наконец-то объявилась единственная и внебрачная дочь господина Кудрявцева - очень умная и замечательная девушка, не замужем, без вредных привычек и вообще - ангел во плоти.
        Когда мы проходим мимо, невольно бросаю взгляд. Она прощается с мужчинами, что приехали вместе с ней. Мужик в очках, кажется нотариус, я его немного знаю. Самохин - вспоминаю, немного напрягшись. Они с Кудрявцевым дружили, кажется. Душеприказчик умершего.
        Второй кадр похож на чмыря. Разболтанный и суетливый. Одет чёрт знает как. Маргинал. Слишком забавная компания для ангела. Может, это её сожитель? Никогда этих баб не поймёшь, как они делают целевой отбор и по каким критериям. Я бы на такого не глянул, обошёл стороной. И детей бы от такого прятал. Но я, к счастью, не женщина.
        Кажется, довольно смазлив, но издали не разглядеть. К тому же, явно пялиться на эту троицу я и не собираюсь. Зато Катя пританцовывает и не сводит глаз с девушки. Ей интересно. Новое лицо. Соседка. Ей бы хотелось познакомиться, но обойдётся. Не тот контингент, судя по всему.
        
        Уже почти пройдя мимо, я вдруг понимаю, что хочу остановиться и обернуться. Посмотреть пристально на этих людей. Мне чудится, будто я их знаю. Всех. Чертовщина какая-то.
        Зло встряхиваю головой, отгоняя внезапный морок. И всё же оборачиваюсь, чтобы посмотреть, идёт ли за нами сын. Илья плетётся, всё так же уставившись в телефон. Невольно бросаю ещё один взгляд на троицу. Мужчины садятся в машину. Странно. Очень странно. Но снова ловлю себя на мысли, что подозрительный тип кажется мне знакомым.
        Быть такого не может. Я никогда не общаюсь с подобными индивидуумами. Снова встряхиваю головой.
        - Илья,  - прошу негромко,  - ты бы не мог идти рядом, чтобы я тебя видел?
        Сын снова закатывает глаза и показательно вздыхает, но выполняет мою просьбу.
        - Пап, ты параноик,  - бурчит он.  - Ну кому я здесь нужен? Здесь все свои, знают всех как облупленных, а если появляются чужие, вся округа сразу в курсе. Никто меня не украдёт, не бойся.
        Он прав. Но своих детей я бы предпочёл всё же видеть и контролировать. Знать каждый их шаг, чтобы не переживать. Илья может думать, что хочет, но у меня нет ничего и никого дороже их. Я люблю и Катю, и сына одинаково. Они - всё для меня. И я бы не хотел видеть лицо того человека, кто рискнул бы сказать, что это не так.
        Когда раздражитель остался позади, мир немного приобрёл чёткости и размеренности. Я успокоился, расслабился. Следил, как бегала за бабочками Катька и приставала с воплями к Илье. Тот огрызался, но всё же смотрел на то, чем восхищалась маленькая сестрёнка. И я подумал: может, однажды всё наладится? Они подрастут и смогут найти общий язык? Может, Катина любовь растопит сердце Ильи? И однажды у нас будет всё хорошо. Я бы этого очень хотел.
        Хорошее настроение и мирный настрой овладели мною на целый день. Это как в чистых водах искупаться. Приятно и прохладно, свежо и бодрит. Я пребывал в таком состоянии долго. До тех пор, пока ко мне в кабинет не заявилась Катина няня.
        - Андрей Ильич,  - трясла губами эта безмозглая курица,  - Катюша пропала.
        9. Ива
        - Нужен кот,  - сказал Идол, когда мы прибыли на место.  - Первым в дом должен войти котяра!
        - Глупости и предрассудки,  - возразила я,  - мы уже здесь были, и в дом я заходила. Так что ты опоздал.
        Идол хитро щурится и улыбается, как звезда Голливуда.
        - Не путай тёплое с мягким. То ты просто осматривала дом, а сейчас - новоселье. Чувствуешь разницу?
        Я не чувствовала, но Жеку не переспоришь, если он уж «так решил», поэтому я наблюдала, как он чутко прислушивается и крутит головой.
        На самом деле, мне кажется, он углядел это полосатое чудовище в кустах сразу. Иначе по-другому не могу объяснить, почему так быстро он нашёл эту довольно потрёпанную, но совершенно наглую морду.
        - Ну, давай!  - подтолкнул Идол кота под хвост, а тот высокомерно оглянулся, дрогнул шкурой, словно брезгливо стряхивая с себя чужое прикосновение, сел на задницу, три раза умылся и бодро потрусил в дом.
        - Он тебе ещё и гостей намыл,  - хохотнул Жека.  - Отличный экземпляр! Не то что Ираидины кастраты.
        Ираида ему и тут покоя не давала. Я почему-то подумала, что их баталии могут участиться. Ведь теперь Идол останется сам по себе.
        У дома нас ждал разнорабочий, готовый помочь с вещами.
        - Это Виктор,  - представил мужчину Самохин,  - будет вам помогать по хозяйству. Починить что, перенести, всякие бытовые мелочи уладить.
        Виктор оказался молчаливым мужичком под пятьдесят, довольно покладистым и контактным. Они с Идолом споро перенесли мой нехитрый скарб в дом и помогли разместить главное богатство в одной из комнат. Я её присмотрела ещё при первом посещении. Решила, что там будет моя мастерская: большие окна и много-много света.
        Жека по дому проскакал, как ураган: всё осмотрел, всё потрогал, до чего дотянулся, сунул нос в холодильник и прямо-таки заурчал, увидев горы еды. Я не преувеличиваю: кто-то незримый побеспокоился обо всём.
        Самохин за Идоловской беготнёй наблюдал устало и равнодушно почти. Он словно выполнил миссию и потух, вылинял.
        Я предложила подкрепиться перед обратной дорогой. Мужчины не отказались. Даже Самохин вяло пожевал немного и застыл с кружкой кофе в руках. Мне всё казалось: он хочет что-то сказать мне. Предупредить о чём-то. Я и так понимала: не всё просто с этим домом и наследством. Но присутствие Идола и Виктора сдерживали его. Или мне чудилось немое предупреждение в жестах и взглядах странного нотариуса?..
        - Если что, звоните, Ива,  - сказал он на прощание. И в этих словах - гораздо больше смысла, чем в его молчании. Я знала, что нам предстоит ещё встречаться - не все вопросы по наследству утрясли. Но он предлагал мне помощь, если я с чем-то не смогу справиться.
        - А я позвоню тебе сам,  - забрал из моих рук телефон Идол и вбил туда свой номер, отправил себе звонок и улыбнулся немного печально.
        Мы никогда не общались по телефону. Не было нужды. И вот сейчас останется призрачная ниточка, что свяжет этот мир и прошлый. Я не знала, смогу ли жить здесь. Но у меня был путь к отступлению, и это успокаивало.
        Я наткнулась на взгляд неприветливого соседа, когда провожала Идола и Самохина. Виктор уехал чуть раньше на своём шустром драндулете, который с виду казался развалюха развалюхой, но вполне исправно исполнял свои функции - ехал и вёз.
        Он шёл с детьми, и от него так и веяло неприязнью. Интересно, ему неприятна только я или он в принципе не любит людей? В этот раз я заглядываться не стала. Будет ещё время познакомиться со всеми местными «достопримечательностями», а раз уж мы соседи, всё равно будем так или иначе сталкиваться.
        Для себя я ещё дома решила не втягиваться в местный бомонд, чтобы не очень больно было отрываться, если всё пойдёт не так, как мне бы хотелось. К тому же, мне не привыкать к одиночеству. Ничего в моей жизни не изменится. Будет тот же график и план, и цель, к которой я стремлюсь. Просто маленькая коробочка сменится на большую. Всего лишь.
        Стыдно сказать, но я вздохнула с облегчением, когда машина уехала. Я устала от слишком плотного присутствия людей вокруг. Хотелось тишины и покоя, которых здесь было предостаточно.
        Я обжила спальню - поставила на тумбочку милые и привычные сердцу вещицы: бабушкину шкатулку, тяжёлый бронзовый подсвечник и бабулину фотографию в рамке.
        Всё остальное… эту комнату словно кто-то планировал для меня. С любовью. Здесь царили любимые моему сердцу спокойные тона. Всё, начиная от тяжёлых штор, заканчивая светлым тоном мебели, радовало глаз, казалось привычным. Дай мне волю, я бы не смогла устроить лучше.
        В шкафу - одежда с ценниками. Мой размер. Отец думал обо мне?.. И, судя по всему, незримо присутствовал рядом, раз так хорошо изучил вкусы и предпочтения. Это… не пугало, нет. Немного сбивало с толку.
        Наверное, я бы хотела сейчас узнать о нём немного побольше. Каким человеком был, чем занимался? Почему ни разу не захотел встретиться со мной? Я ведь больше года живу одна. Может, хотел, но не успел? Вероятно, кое-что мог бы мне поведать Самохин. И, кажется, он хотел, зато я отказалась.
        Нет, я не испытывала любви. И даже благодарность - не то чувство, что появилось во мне. Любопытство. Дух исследователя. Желание добраться до правды. Думаю, она непростая и страшная. В мире людей, которые меня сейчас окружают, жизнь совершенно отличается от той, к которой я привыкла.
        Я не тешила себя иллюзиями, что смогу запросто влиться в ряды жителей элитного посёлка и что меня с радостью примут за свою. Но я и не стремилась. Я бы хотела просто плыть по течению реки и, пока это возможно, радоваться тишине и спокойствию. Как ни крути, но я уже видела очевидное: жизнь моя станет проще. Кто-то невидимый будет хранить меня от бытовухи, а я за это время смогу сделать много больше, чтобы приблизиться к цели, к которой иду долгие годы.
        Я не изменила себе: работала долго, пока не начала кружиться голова от голода и усталости. Перекусив на скорую руку, отправилась в сад, на всякий случай, взяв с собой вязание. Это всегда успокаивало меня. В любых жизненных ситуациях. С крючком в руках я умела отгораживаться от многих бед и лишних мыслей.
        В саду я нашла скрипучие качели с почти прогнившим сиденьем. Нужно попросить Виктора, пусть заменит. Мне понравилось качаться. А ещё там была беседка - светлая и ажурная. Здесь тоже можно будет работать и дышать воздухом. Я уже собралась идти в дом, когда в малиннике услышала подозрительный шорох и жалобный ойк.
        Сердце сжалось в груди. От неожиданности я испугалась того, кто прятался в кустах, хотя умом понимала: среди бела дня вряд ли кто проник ко мне со злым умыслом. С другой стороны, здесь можно и не докричаться… Слишком уединённо и в отдалении от других соседей. Это не пятачок, когда дома прилеплены друг к другу и можно кричать с уверенностью, что кто-нибудь обязательно услышит и поспешит на помощь.
        Не знаю, что в таких случаях заставляет не бежать прочь, а делать всё наоборот - лезть в пекло, чтобы понять, что же тебя напугало. Я полезла в кусты. Раздвинула рукой слишком разросшиеся ветви.
        Она сидела там - исцарапанная и несчастная. Тихо лила слёзы, но молчала. Девочка. Кажется, дочь соседского грубияна, но точно я сказать не могла, потому что видела её мельком с утра.
        - Ты как попала сюда?  - спросила, протягивая руку. Ребёнок с радостью уцепился за мою ладонь.
        - А ты секреты хранить умеешь?  - голос у неё тонкий и звонкий. А ещё девчонка смешно шепелявит - старательно, отчего получается у неё выговорить противный звук не очень, но зато она старается.
        - Умею, наверное,  - пытаюсь сохранить серьёзное лицо,  - но, думаю, домой тебе всё же вернуться надо.
        - Я знаю,  - тяжело вздыхает ребёнок, рассматривая свои расцарапанные в кровь ноги и руки.
        - Пошли, я обработаю тебе царапины.
        Она идёт за мной доверчиво, вприпрыжку. Тёмные волосы с завитками на концах подпрыгивают ей в такт.
        - Меня Катя зовут, а тебя?  - спрашивает она, пытаясь задрать мордашку повыше, чтобы исхитриться и заглянуть мне в лицо. Она меня изучает. Пристально.
        - Ива,  - замедляю шаг, чтобы Катя за мной поспевала.
        - Как дерево?  - округляет малышка забавно глаза.
        - Почти,  - улыбаюсь невольно. Она, наверное, всех очаровывает с первого взгляда. Искренняя, бесхитростная, наивная очень. Не всем детям удаётся это сохранить. Наверное, это черта характера всё же - открытость.  - По-настоящему меня зовут Иванна, а так - Ива. Как тебя Катя и Екатерина.
        - Екатериной папа зовёт меня, когда сердится,  - звук «р» малышка выговаривает тоже тщательно. Но с «р» у неё получается лучше, чем с «ш». Поэтому Ива лучше, правда?
        - Лучше, конечно.
        - А ещё папа говорит, что с чужими разговаривать нельзя. И ходить никуда нельзя. Но мы же познакомились? Ты же теперь не чужая?
        Логика у ребёнка своеобразная. Я останавливаюсь на крыльце.
        - Вообще-то папа прав. Нельзя уходить потихоньку и нельзя подходить к чужим. Поэтому мы сейчас немножко полечимся и пойдём назад, домой. Договорились?
        Она с готовностью кивает, но с нетерпением поглядывает на дверь. Ей хочется попасть внутрь. Любопытная козочка. Катя забегает в дом и тут же хватает наглого кота. Вот же - он, оказывается, обжился - спит на диванчике в прихожей, а я о нём напрочь забыла.
        - Ой! Котик! А как тебя зовут?
        Кот страдальчески щурит глаза, но вырываться не спешит. Уши только прижал, будто боится, что сейчас ему трёпку зададут.
        - Это Васька,  - говорю неожиданно для самой себя. С чего я взяла?.. Может, он чей-то? Но пусть для меня будет Василием. Какая разница? Раз уж он ненадолго стал моим. Кот напрокат. Мой первый гость, переступивший порог дома. Может, это он и Катю намыл, когда деловито возил лапой по ушам?
        - А это не больно?  - косится девочка на перекись и зелёнку.
        - Немножко будет щипать, но я обязательно подую. Ты же смелая? В малину полезла? Ранки нужно обрабатывать, иначе могут воспалиться.
        Перекись водорода шипит, и Катюшка смеётся. Зелёнка идёт чуть хуже.
        - Ай-ай-ай!  - кричит она.  - Дуй же, дуй! Она крепится, но слезинки всё равно прорываются наружу и текут по щекам.
        - Всё, всё,  - успокаиваю я её, прижимая к себе. Катя доверчиво льнёт, хоть и всхлипывает.
        - А ну отойдите от ребёнка!  - мы с малышкой вздрагиваем одновременно при звуках этого густого властного голоса.
        Я поднимаю глаза. Катя сжимается, как от удара и цепляется за меня ещё сильнее. Ей лучше. Она к разъярённому отцу - спиной. Чего не скажешь про меня.
        - Я неясно сказал? Отойдите от моей дочери!  - рычит этот мрачный демон, сверкая чёрными глазищами.
        Я поднимаюсь, но девочку не отпускаю. Да она и сама… держится за меня, словно я оплот мира. Чудится: если она разожмёт руки, то упадёт в пропасть - так сильно её отчаяние.
        - Не кричите, пожалуйста. Вы её пугаете,  - осмеливаюсь подать голос и вижу, как искажается лицо мужчины в немой ярости. Неужели он бьёт ребёнка?..
        10. Андрей Любимов
        - Я только на минуточку отвернулась, а она исчезла!  - тараторит Татьяна Алексеевна, уже экс-няня Кати. Такие у меня не задерживаются. К сожалению, она пятая. Никак не подберу нормальную ответственную женщину. Перевелись они, что ли.
        Я не могу нанять женщину в возрасте: Катя гиперактивная. Я не могу нанять молодую девушку: у них не хватает опыта. С дамами бальзаковского возраста мне катастрофически не везёт.
        Залипала, небось, в соцсетях. У неё та же болезнь, что и у моего сына: любовь к телефону и наушникам. До сегодняшнего дня она сносно справлялась со своими обязанностями. Но то, что ребёнок от неё удрал - недопустимо.
        - Пойдёмте. Покажете, где вы гуляли.
        Я стараюсь не рычать и не беситься, пытаюсь сдержаться, чтобы не выплеснуть на няню вполне оправданный гнев и тревогу за дочь. Но оттого, что я буду кричать или топать ногами, Катя не найдётся. Сейчас главное понять, куда она могла деться.
        Они гуляли в искусственном скверике. У нас это площадка с деревьями. Лавочки, уютно. У соседки за аккуратным штакетником - сад. Мне хватило нескольких минут, чтобы обнаружить искусно оторванные доски, которые на вид смотрелись как и соседние.
        Тревога обручем обхватила грудь. Так сильно, что дышать стало трудно. Катя оторвать доски не смогла бы при всём желании. Вывод напрашивался просто: кто-то очень хорошо постарался, чтобы можно было беспрепятственно шастать либо на нашу территорию, либо наоборот - от нас в соседский сад.
        Я не мог и в страшном сне подумать, что кто-то способен удирать из дома подобным варварским способом, а поэтому справедливо решил, что имеет место быть нарушение частной собственности.
        Вряд ли ангелоподобная блондинка успела провернуть финт с заборчиком. Кто-то до неё. И от этого стало ещё тревожнее. Я бросил всхлипывающую няню у забора, а сам пробрался в лаз.
        Малина оказалась колючей, но зато я понял, что выбрал правильное направление: веточки сломаны, кто-то до меня здесь побывал. Буду надеяться, что это Катя.
        В саду нет никого. Придётся идти к соседке и спрашивать. Дверь у неё открыта - какая беспечность. Не стал ни стучать, ни звать. Просто вошёл. Пусть это послужит ей уроком. Даже если Кати здесь нет, напугаю соседку, чтобы не забывалась.
        Они стояли на кухне. Катя и эта… Сидела перед ребёнком на корточках и прижимала к себе. Моего ребёнка. Чужачка. Прикасалась к моей девочке, будто она ей родная. У Кати вздрагивают плечи. Она плачет! И у меня сорвало стоп-кран.
        Тревога, злость, досада. Что нужно было делать, чтобы довести до слёз очень весёлую и жизнерадостную девчушку? В голове перемыкает. Сгорают предохранители. Как она посмела обидеть мою дочь?!
        Если я хотел её напугать, то у меня не получилось. Внешне она выглядела спокойной, только с лица схлынули все краски. Синие глаза запали глубже, отчего лицо казалось мраморным и очень красивым.
        - Не кричите, пожалуйста. Вы её пугаете.
        Что?.. Да как она… Да я сейчас… А потом меня словно холодной водой окатило. Кажется, я потерял контроль. Совсем с ума сошёл.
        - Извините,  - выдавливаю из себя и провожу рукой по лбу.
        - У вас кровь,  - показывает она на свою щёку, давая понять, что я, кажется, поранился, когда через её малинник лез. Вот чёрт!
        Зато Катя отмирает, поворачивается ко мне. Глаза у неё виноватые и круглые. Она инстинктивно жмётся к чужой девушке, и я невольно чувствую укол ревности. Вот же. Я её отец, а она к тётке незнакомой прилипла.
        - Ой, папа!  - всплёскивает она руками.  - Ты поцарапался!  - старательно выговаривает каждый звук. Всё же занятия с логопедом не прошли даром.  - Сейчас тебя Ива зелёнкой намажет, как меня!
        Дочь демонстрирует мне руки и ноги. М-да уж…
        - Ты теперь индеец?  - спрашиваю, разглядывая её с ног до головы. Вроде ничего страшного не случилось. И, наверное, Катя сама удрала. Никто её не заманивал.
        - Я Катя,  - надувает губы дочь.  - А это Ива, познакомься. Как дерево, только это имя. А как по-взрослому - я забыла. Вот я Екатерина, а Ива…
        Дочь смотрит вопросительно на девушку.
        - Иванна,  - представляется она. Лицо у неё строгое и глаза холодные.
        Ей бы учительницей в школе работать. Мне нехорошо от этого взгляда и жарко. Это какой-то тотальный провал. Я всеми силами противился сближаться с соседкой, а тело моё думало иначе. Ему нравилась девушка. Её хрупкость привлекала.
        - Андрей,  - протягиваю руку и она, поколебавшись, вкладывает пальчики в мою ладонь. Сухие и холодные. Но даже прохладное прикосновение нравится моей горячей коже.
        - Давайте я залью царапину перекисью,  - предлагает тоже не без внутреннего сопротивления. Я это чувствую.
        Не могу отказаться. Не из-за Кати, что подпрыгивает от радости: для неё это событие: у папы такие же «боевые шрамы» как и у неё. И папе сейчас достанется тоже. Теперь я понимаю: дочь плакала из-за зелёнки, а не потому что кто-то её обидел. А я повёл себя как дикарь. Но мне не стыдно. Досадно немного, что не сумел сдержать себя.
        
        Остро хочется ощутить эти прохладные пальцы на лице. Неконтролируемое желание. Сумасшедшее влечение. Это как прыгнуть головой вниз в незнакомые воды. Я могу сколько угодно злиться, но меня тянет невольно к этой девушке. Нужно хоть иногда быть с собой честным.
        Я сажусь на стул и подставляю ей щёку. Я, наверное, хмурюсь, потому что Катя карабкается ко мне на колени, заглядывает преданно в глаза и пальчиками пытается разгладить сведённые к переносице брови. Маленькая подлиза. Чувствует, что нашкодила.
        Сдерживаюсь, чтобы не закрыть глаза. Мокрый ватный тампон касается щеки там, где я оцарапался. Это не её пальцы. Какое разочарование. Перекись шипит, и я невольно морщусь: немножко щекотно.
        Она всё же проходится пальцами вдоль царапины. Надавливает слегка. Рядом сопит Катя. Дочь внимательно следит за каждым жестом девушки. Ива. Какое странное имя. Но так идёт ей. Гибкая лоза. Тонкая веточка.
        - Достаточно глубоко. Я боюсь, как бы там колючка не осталась. Угораздило вас.
        Она не ворчит, а словно сама с собой разговаривает. А я сижу и не могу выдавить слова. Даже искусственно не получается себя завести или разозлиться. Кажется, из меня вся дурь вышла, когда я увидел, что с Катей всё в порядке.
        - А з_и_лёнкой?  - спрашивает моя кровожадная дочь, и я внутренне содрогаюсь, как по-дурацки буду выглядеть, если Ива сейчас меня измажет обеззараживающим составом.
        - Взрослым можно без зелёнки,  - спасает меня Ива.  - У взрослых кожа не такая нежная, как у тебя. Я сейчас ещё спиртом обработаю. Потерпите?  - это она уже мне. Киваю, чтобы не отвечать. Голос меня выдаст.
        Об ноги трётся кот. Бодает меня башкой.
        - Папа, а это Васька. Он живёт с Ивой. Правда здорово?
        Только котов мне в доме и не хватает. Нет. На кота она меня не разведёт. Ни за что!
        - Нам пора домой. Попрощайся с Ивой.
        Прозвучало так себе. Но сеанс слабости окончен.
        Катя вскакивает с колен и берёт девушку за руку.
        - Ты же меня проводишь?  - заглядывает в глаза. Она умеет. Хитрая лисица. Знает, что я не буду ей вычитывать за побег при посторонних. Оттягивает момент серьёзной беседы.
        - Да, конечно.
        Ива смотрит на меня всё так же строго и холодно. Идёт на выход и ведёт за собой дочь. И снова я чувствую ревность, что заходит иглами под кожу. Я иду сзади, как брошенный кот. Снова злюсь, а поэтому, как только мы выходим, равняюсь с девочками и беру Катю за вторую руку. Плевать, как это выглядит со стороны. Сейчас мне остро нужно право обладания восстановить.
        Мы с Ивой молчим, зато трещотка Катя не останавливается. За её говорливостью я вижу одно: она оттягивает момент, когда вынуждена будет остаться со мной наедине.
        - Ну, всё, Катюша, до свидания?  - поправляет Ива растрёпанные волосы моей дочери, как только мы достигаем ворот нашего дома.
        - До скорой встречи!  - моя артистка посылает девушке воздушные поцелуи. Ей бы на сцене блистать,  - в который раз думаю я. Вся в мать свою пошла.
        Она уже одной ногой во дворе. Оборачивается.
        - Ты беги, Катюш. Мы с папой твоим поговорим немного,  - командует соседка, и я снова чувствую резкую неприязнь.
        Отторжение даже. Вкупе с тем, что меня к ней физически влечёт - ядовито-гремучая смесь. Возможно, меня когда-нибудь от неё разорвёт на части. Но я и сам приостановился. Для того же. Сказать пару слов наедине. Поэтому киваю. Беги, заяц, я всё равно тебя догоню, и ты не избежишь наказания.
        - Я надеюсь, вы не бьёте ребёнка,  - она кидается в атаку первой, как только Катька убежала, сверкая пятками. И холодно, очень холодно, а я словно мальчишка перед ней стою, одурманенный.
        От подобных слов я даже задохнулся. Да эта мелкая егоза верёвки из меня вьёт! Я в жизни пальцем её не тронул! Видимо, местные сплетники успели нашушукать ей всяких гадостей.
        - Что бы вы обо мне ни слышали и ни сочиняли в своём воспалённом мозгу,  - плююсь сарказмом,  - я не бью детей и женщин.
        - Зато вы позволяете повышать голос,  - льётся из её мягких уст, которые хочется смять в поцелуе.  - Поэтому, пожалуйста, впредь не смейте этого делать. Мне всё равно как вы обращаетесь с другими. С собой я так обращаться не позволю. И, надеюсь, вы будете добры к Кате. Она просто маленький любопытный ребёнок.
        Это похоже на щелчок кнута. На пощёчину, от которой щека горит. Но как бы я ни бесился, она права. Я мужчина и должен уметь держать себя в руках. Но я же извинился? Этого мало? На коленях поползать у её ног? Самомнение, судя по всему, у нас зашкаливает не на шутку.
        11. Ива
        Сосед смотрел на меня так, словно хотел пришибить на месте, однако ни уничижительных слов, ни других действий не последовало.
        - Всего хорошего,  - сухой кивок, в голосе - арктические льды. Секунда - и я снова смотрю в прямую спину. У него отличная осанка. Он не очень высок ростом, но разворот плеч, тонкая талия, походка - завораживают.
        Я не знаю, откуда взялась подобная смелость. Я никогда не конфликтовала, всегда старалась избегать острых углов, а тут вступила в противоборство с этим колючим нелюдимым Вороном.
        Меня тянуло к нему, как бабочку к огню. Я никак не могла определиться, нравится он мне или отталкивает. Андрей. Имя его как пиратский флаг на мачте опасного корабля.
        Слишком много впечатлений на сегодня. Воскресенье. Нужно сделать паузу и отдохнуть. Я вернулась домой и, закрывшись на все запоры, вошла в спальню. Сняла одежду и легла на кровать, что пахла свежей стружкой - новой мебелью. Под покрывалом - белоснежное постельное бельё.
        В этой комнате всё новое - осеняет меня. Нет ничего из прошлого. Для меня это символично, как будто кто-то невидимый дал «добро» на жизнь с чистого листа. Я понимаю, что это отец, но не хочу думать о нём, как о конкретном человеке. Лучше ложится мне на душу некий собирательный образ, призрак наконец. Дух, что решил неожиданно обо мне позаботиться.
        Я засыпаю, укрывшись пушистым покрывалом. Ухожу за грань яви, где всё по-другому. Нет боли, изнурительной работы, борьбы за каждый день существования. Зато где-то там, в отдалении, есть мужчина с мятежными глазами. Я вижу его, всё такого же неулыбчивого, сурового, закутанного то ли в чёрный плащ, то ли крылья. Он так далеко, что сложно разглядеть черты, но я знаю: это он.
        А ещё неожиданно - второй мужчина с ослепительной улыбкой. Он протягивает руку, словно ободряет. И во сне я не знаю, что делать: то ли принять близкую помощь, то ли постараться дотянуться до одинокого хмурого изгоя.
        Я так и не сделала выбор. Стояла и колебалась. А где-то там, позади, рычал страшный зверь - невидимый монстр, что - я чувствовала - собирался напасть на меня со спины.
        Я проснулась в сумерках. Дышалось тяжело: как раз там, где билось моё слабенькое сердце, умостился кот. Лежал, скрутившись бубликом, и тарахтел так, что вибрировало моё тело.
        Я прогнала нахала. Попыталась успокоиться: недавний сон неприятными иглами впивался в растревоженный мозг. Я вдыхала и выдыхала до тех пор, пока сердцебиение не пришло в норму. А затем сделала то, о чём мечтала в первое своё посещение: ступила босыми ногами на дощатый пол. Прохладно и приятно. А ещё - очень голодно. До головокружения. Я почти ничего не ела целый день.
        Я шла из спальни, попутно включая везде свет. Я не боялась, но хотелось пустить в притихший дом немного тёплого света. Здесь светильники рассеивают мягкий свет, не бьют по глазам, а словно окутывают доброжелательностью.
        Не помню, когда я готовила с таким наслаждением. Я не большая умелица, к тому же, готовка раньше была больше повинностью: запасала еду впрок, замораживала, а потом питалась готовым. Идеальный способ, сошедший со страниц Интернета, для тех, кто очень занят.
        А сегодня - пир запахов и цвета. Сочные помидоры, золотистый сыр, яйца с оранжевым желтком - явно не из супермаркета.
        Звонок. Замешательство. Здесь установлен видео-домофон. Самохин показывал. Подхожу почему-то на цыпочках. С экрана мне улыбается тот, второй, что снился мне. Никита, кажется.
        - Ива, откройте,  - у него располагающая улыбка. Вряд ли он пришёл меня убить. Поколебавшись, открываю калитку и дверь. И только на пороге забываю, что стою в домашней одежде и босая. Неудобно как-то. Нет, я выгляжу вполне благопристойно, но, наверное, не совсем прилично.
        А ещё я думаю, что он слишком смелый. Или абсолютно без комплексов. Второй раз является без спроса, и совершенно не чувствует себя сковано или неловко. Это не про него - тушеваться или маяться неуверенностью.
        - Добрый вечер!  - протягивает он розу на длинном стебле.  - Позволите? Я смотрю, у вас свет. Подумал: может, вам скучно или страшно? Решил навестить по-соседски.
        Он снова ведёт монолог. А я стою и думаю о босых ногах.
        - Кажется, я вас от ужина отвлёк?  - чутко ведёт носом, а затем уверенно движется в сторону кухни.  - Вы позволите? Я помогу. Заглажу вину, так сказать.
        Я иду за ним, как собачонка. Здесь он чувствует себя хозяином, а я - лишней. Как-то слишком быстро ему удаётся освоиться в чужом доме. В чужом ли?.. Кажется, он неплохо ориентируется.
        Никита моет руки, смотрит на набор продуктов на столе. По-хозяйски повязывает полотенце вокруг талии.
        - Вы любите яичницу с помидорами?
        Я бы сейчас съела подошву от сапога - так мне хочется есть.
        - Я непритязательна,  - наконец-то разлепляю губы и слежу, как он режет помидоры, разогревает сковородку, кидает кусок домашнего масла.
        Чёткие движения. Руки у него по-мужски красивы: крепкие мускулы, длинные кисти и пальцы. Тело отзывается невольной дрожью на его совершенство.
        Он высок, статен. Почти Аполлон. Волосы густые и тёмные, но не чёрные, как у Андрея. Шатен с тёплой каштановой ноткой. Отличная стрижка, короткая, но пышная. На концах волосы немного завиваются.
        Никита одет по-летнему - в футболку, что выгодно подчёркивает его мускулатуру, и шорты. Белые носки и кроссовки. Словно вышел на пробежку, а между делом решил завернуть к новой соседке на огонёк.
        Но от него пахнет хорошим парфюмом, а не потом. И роза, которую я держу в руках, недвусмысленно намекает: он шёл сюда целенаправленно. Возможно, ждал, пока в окнах загорится свет. Зачем ему такая золушка, как я? Слишком настойчивая атака, чтобы поверить, что я ему нравлюсь. Ведь в первый раз он вообще шёл к «коту в мешке».
        - А теперь добавим немного специй и сыра. Будет очень вкусно.
        Ему даже собеседница не нужна. Он вполне готов слушать лишь себя. Так мне кажется. Хоть я и не вижу в нём нарциссизма - любования собой. Я за такими наблюдала. Те без конца в любые поверхности смотрятся, чтобы себя увидеть хоть мельком. У Никиты этого нет. Он самодостаточен. Но и знает, что красив.
        - Ива,  - поворачивается он ко мне. Бровь иронично изогнута. В глазах плещется мягкий смех. Не насмешливый, а добрый.  - Перестань на меня пялиться. Скоро дыру протрёшь. Мне неудобно, честно. Но любопытство - мощный грех, каюсь. Не смог устоять. Всегда хотел познакомиться с хорошенькой дочерью Кудрявцева.
        Я замираю мелким сусликом. Кажется, бледнею, потому что чувствую, как холодеет лицо и губы. Как в одно мгновение становятся влажными и холодными ладони. Невольно прикасаюсь ими к бёдрам, чтобы украдкой вытереть - дурацкая привычка, оставшаяся с детства.
        Никита немного старше меня на вид. Поэтому его слова кажутся мне дикими и нелогичными.
        - А откуда вы знаете, что у него была дочь? Насколько мне известно, никто не знал, что я существую.
        Он снова мне улыбается. Очень красивая улыбка. Ему бы в фильмах сниматься. Или зубные пасты рекламировать.
        - Никто, может, и не знал, а я - да. Даже фотографии твои видел. Поэтому давай начнём сначала. Я - Никита Репин, твой сосед напротив. Очень хочу познакомиться и общаться.
        12. Ива
        - Зачем это вам?  - спрашиваю, наблюдая, как он достаёт тарелки - белые, почти квадратные, с закруглёнными углами. Как выкладывает яичницу с томатами, кусочками бекона и луком. Сыр золотистой корочкой растёкся по поверхности и тянется за лопаткой, которой он уверенно орудует. Кажется, я сейчас станцую танец живота, лишь бы наконец-то поесть.
        - А для общения нужны поводы?  - посыпает он еду какими-то листиками и приглашает жестом к столу. Я мою руки и мёртвой хваткой зажимаю в руке вилку. Наконец-то!
        Стараюсь есть медленно и культурно, но у меня плохо получается - слишком я голодна.
        - Вкусно?  - Никита тоже не отстаёт. У него хороший аппетит и ноль стеснения.
        - Очень,  - наслаждаюсь каждым кусочком.
        Невольно завидую его лёгкости и контактности. Я так никогда не сумею себя вести. Слишком уж много зажимов. Но, наверное, очень глубоко в душе мне хотелось бы обладать малой толикой того, чем щедро наградила природа моего соседа. Не внешность его привлекала, отнюдь. Мне нравились конкретные черты характера. Полностью судить о внутреннем содержании соседа пока не бралась. Чересчур много неизвестных в уравнении Никиты Репина.
        - Здесь где-то бутылка вина была,  - срывается он с места. А я в который раз думаю, что отлично он ориентируется. Будто у себя дома.  - Надо выпить на брудершафт, а то ты так и не осмелилась сказать мне «ты».
        - Не надо вина,  - пытаюсь возразить, но он меня не слушает.  - Я не пью спиртного.
        Наконец Никита выуживает откуда-то бутылку, легко находит штопор и, не обращая внимания на возражения, открывает. Я слышу, как льётся вино в бокалы.
        - Не обязательно пить. Достаточно пригубить за компанию. Ну же, Ива, не будь такой трусихой.
        Мне это не нравится, но я всё же уступаю его напору: касаюсь губами бокала и делаю крохотный глоток. Может, настало время познать? Хотя бы немного? То, чего никогда не пробовала в прошлой жизни?..
        Это белое вино. Странный вкус. Немного с кислинкой, но не противно. Глоток холодным шариком катится по глотке и расцветает огненным цветком в груди. Так мне кажется. На самом деле - просто становится тепло внутри. Может, не всё так и плохо.
        - Ты позволишь?  - его голос слишком близко. Опасно близко от меня. Никита забирает бокал из моих рук и склоняется. Губы его касаются моих губ. Легко и ненавязчиво. Задерживаются немного, а затем обволакивают, затягивают в омут, от которого в теле разливается странное томление. Но я сижу неподвижно. Даже глаза не пытаюсь закрыть.
        Это мой первый поцелуй. С элитным жеребцом, у которого, наверное, вся стена увешана скальпами девушек, что отдали ему своё сердце. Стена рухнувших надежд и разбитых сердец. Много чего приходит в голову, пока длится самый первый поцелуй в жизни двадцатишестилетней девушки.
        - А теперь скажи мне что-нибудь, но обязательно на «ты».
        Голос у Никиты просел. Глаза блестят. Слава богу, он не лезет ко мне руками - обниматься или что-то подобное. Я бы его оттолкнула. Не терплю чужих прикосновений да ещё и без подготовки.
        И я не смогла определиться с поцелуем - понравилось мне или не очень. По крайней мере, отвращения я не испытывала. Даже приятно. Особенно где-то там, внутри - тянущее-сосущее чувство, будто я всё ещё голодна. Но это уже не так. Это… чувственность? Мне сложно об этом судить.
        - Ты бы не мог держаться от меня немного подальше?
        Кажется, мне удалось его сбить с толку. Он растерянно хлопает ресницами. Не обижен, нет. Но искренне не понимает, что он сделал не так. У него даже дар речи отняло. Почему-то мне это нравится. Возможно, не всё потеряно в этом королевстве кривых зеркал, где царит двухсотпроцентная уверенность в себе.
        - Я… обидел тебя?
        - Нет, меня сложно обидеть. Просто ты для меня чужой. А от чужих я не терплю многих вольностей.
        Он выпрямляется. Лицо у него становится серьёзным. Нет больше великолепной улыбки, что освещает вечер. Никита словно становится старше, не таким беззаботным юношей, каким видится он за внешним доброжелательным фасадом.
        - Есть черта, за которую не стоит переступать,  - не могу и не хочу останавливаться.  - У меня свой мир. Я ещё не привыкла ко многим вещам, что свалились на меня внезапно. Поэтому я бы хотела простых, но понятных вещей. Соблюдение определённой субординации. Пусть это и звучит смешно. И, пожалуйста, держи дистанцию. Я нуждаюсь в воздухе и не терплю, когда на меня давят.
        В его лице - ни грамма насмешки. Он слушает меня слишком внимательно. У Никиты даже брови напряглись - так он пытается меня понять.
        - Хочется тебя пощупать,  - крутит он головой, как оглушённый,  - нет-нет, не бойся!  - он даже руки поднимает, показывая, что не собирается ничего делать.  - Это… невероятно. Такое ещё бывает в нашем мире? Слишком строгие девушки?
        Я чувствую, как краснею. Ну, конечно же. Я отличаюсь. Я… не могу быть весёлой и беспечной. Легко общаться с мужчинами. Я вообще этого не умею. Прожила жизнь в консервной банке, отгородилась намеренно.
        
        Я даже в школу как все нормальные дети не ходила. Но ему об этом знать вообще не нужно. Хотя, возможно, он знает? Отец ему что-то рассказывал? Или?.. По возрасту Никита ему в сыновья годится.
        Я вдруг понимаю, что не знаю, сколько отцу было лет. Вообще ничего не знаю. А ведь Самохин хотел рассказать. Но я ничего не желала слышать. И Самохину не нравился Никита - я это тоже помню.
        А ещё я не хочу говорить о себе. Раскрываться перед незнакомым человеком - всё равно что раздеться догола. Тот барьер, через который не перешагнуть. По крайней мере, сейчас точно.
        - Что связывало тебя с моим отцом?  - резко меняю тему.
        Никита встаёт и собирает грязную посуду. Снова повязывает полотенце вокруг талии. Слишком хорош. Мускулы на руках видны отчётливо. Красивые, очень красивые руки. С выпуклыми венами, где нужно. Это… будоражит немного.
        Я не видела ничего более красивого, чем мужчина, что моет посуду. У нас, в коммуналке, посуду мыли женщины. Ни Пончик, ни Петухов не занимались подобной «женской» ерундой. А Идол делал это вынужденно, с мученическим выражением на лице. Бесился и ругался сквозь зубы, если приходилось мыть гору посуды. Такое случалось нечасто: обычно он старался сразу же, вот как Никита, но делал это быстро, как тяжёлую, но необходимую повинность.
        А этот моет красиво. Выдавливает моющее на губку, любовно кружит по тарелкам. И, наверное, я слежу за его действиями, потеряв челюсть. Это… завораживает.
        - У людей бизнеса всегда не очень широкий круг общения. Я имею в виду, личный круг. Партнёров, знакомых, работников может быть много. Настоящих друзей - по пальцам. Кудрявцев дружил с моим отцом. Старая дружба из прошлого, когда ни тот, ни другой ещё копейки за душой не имели. Мой отец ушёл из жизни на три года раньше дяди Серёжи. А нас с твоим отцом связывала страсть.
        Он не смотрит на меня. И этот рассказ кажется мне неискренним, что ли. Я не могу видеть глаза собеседника. Он словно спрятался за мытьём посуды. Или ему так легче говорить о тяжёлых вещах? Не понять. Двойственное чувство.
        На слове «страсть» я зависла. Никита вытирает тарелки насухо и, поворачиваясь, смотрит на меня. Он сделал это специально. Чтобы посмотреть на мою реакцию. В глазах у него смешинки. И лучики тонких морщин возле век, говорят о том, что он пытается сдержать смех.
        - Страсть к рыбалке,  - договаривает он и улыбается. Широкая, располагающая к себе улыбка. Очаровательная. Под её магнетизм подпадаешь.  - Здесь неподалёку река протекает. И озеро имеется, но подальше. Есть где развернуться тем, что любит это дело.
        - Ива, ты прости меня. За невольное вторжение. За некоторую навязчивость. Мне бы не хотелось, чтобы ты думала обо мне плохо или предвзято. Наверное, мой интерес к тебе выглядит несколько… странно? Но, поверь, меньше всего я хотел бы, чтобы ты искала какой-то подтекст или нелицеприятный смысл в моих действиях и словах. Я пойду. Хорошего тебе вечера, спокойной ночи. И буду рад, если мы продолжим наше знакомство.
        Он снимает полотенце и хлопает себя по карманам шортов. Достаёт оттуда картонный прямоугольник, кладёт его на стол.
        - Моя визитка. Там есть номер моего телефона. Буду рад составить тебе компанию, если надумаешь прогуляться по окрестностям. На правах местного старожила, с удовольствием проведу экскурсию, расскажу о достопримечательностях этого места, познакомлю с другими соседями. Если захочешь, конечно. До встречи?
        Он выжидает, смотрит на меня пристально. Улыбка прячется, но остаётся в изгибе его губ.
        - До встречи,  - выдыхаю и иду его провожать. И уже после того, как закрываю и калитку, и дверь, снова думаю, что так и не обулась. Ходила босая. А ещё понимаю: он называл меня Ива, хотя никто не сообщал ему моё сокращённое имя. Догадался? Или знал?.. Слишком много вопросов.
        13. Ива и Андрей
        _Ива_
        Я не могла уснуть - выспалась на ночь глядя. Впервые в жизни меня не успокоило привычное занятие. Я попробовала вязать и поняла: мысли заняты не тем, а поэтому давно испробованное «лекарство» не действовало. Я выпадала из пространства, думала не о том, вязала не то.
        Слишком много впечатлений и событий. Вроде бы ничего особенного, если задуматься. Для обычного человека. Для такой как я - целый мир: непонятный, сложный, многогранный и… опасный.
        Я решила исследовать дом. Обойти его и рассмотреть поподробнее.
        Первый этаж будто перестроен заново. Здесь не чувствовалось жизни и тепла. Разве что на кухне и в моей комнате. А так - пустые помещения, очень стильные, но не жилые. Идеально, чисто, стерильно.
        Зато второй этаж носил незримое присутствие хозяина: большая библиотека, где книгами пользовались. Кресла, пепельница, плед на стуле возле стола. Словно кто-то вышел и скоро вернётся снова. Здесь убиралось явно - никаких следов пыли, а вещи никто не трогал. Взять хотя бы тот же плед.
        Бильярдная, большая спальня - явно мужская. Кабинет. Всё открыто, хотя кое-где имелись замки. Всё на показ, хотя, наверное, можно было что-то спрятать или скрыть от лишних глаз.
        Очень тихо, но где-то цокали часы. Большие, наверное. Подумалось: человека нет, а часы идут. Чья-то заботливая рука заводит их, поддерживает порядок в опустевших комнатах.
        Меня насторожил шорох. В тишине, где слышно лишь моё дыхание да тиканье часов, шорох кажется подозрительным. Я вспомнила, что в доме кот - он наелся и спрятался где-то. Может, именно он шастает пустыми коридорами. Но мне стало страшно. Захотелось спрятаться куда-нибудь подальше, а вместо этого я нелогично прижалась к стене, чутко вслушиваясь в тишину. Нет. Всё тихо. Показалось, наверное.
        На сегодня экстрима хватило выше крыши, и по ощущениям - новые какие-то откровения или потрясения я не была готова вынести. Шла, выключая везде свет. Спустилась вниз и закрылась в своей комнате. Не хочу ничего знать. Кот там или мышь, а может, привидение покойного хозяина бродит по дому.
        В последнее я не верила. Но всякая чертовщина всё равно лезла в голову. Правда, уснула я быстро. Но до утра на прикроватной тумбочке горел ночной светильник. Маленькая слабость, которую я позволяла себе и в прошлой жизни. Иногда страшилась засыпать в темноте. И тогда на помощь приходил старый друг - напольный торшер под абажуром. Сегодня его заменила ночная лампа - тусклая, спокойная и, на мой взгляд, очень надёжная.
        _АНДРЕЙ_ЛЮБИМОВ_
        Катя стояла передо мной несчастная и немного смешная: Ива не поскупилась на зелёнку, А Катька пыталась выдавить слёзы - у неё неплохо получалось. Правда, она тёрла ручонками лицо. Не только ладонями, но и кистями, пытаясь разжалобить, отчего по морадашке у неё расползлись зелёные полосы. Получился какой-то кислотно-мутантовый енот.
        Я ещё не успел и слова сказать, а она подготовилась. Психическая атака по родителю. От ворот удирала вполне себе весёлая девочка, которая, пока я прощался с соседкой, придумала неплохой план, как развести папу на эмоции. Моя дорогая артистка.
        - Екатерина,  - голос построже, потому что на самом деле мне хочется смеяться, но пережитый страх этим не перечеркнуть. К тому же во мне ещё плещется раздражение на белокурую деву.
        Катя делает круглые глаза. По щеке течёт одинокая слезинка. Трогательная моя девочка. Больше всего хочется прижать её к себе, но это лишнее сейчас. Она заслужила хотя бы строгий разговор. Для начала.
        - Ну, папа!  - идёт моя кроха в атаку.  - Я хотела с Ивой познакомиться, а ты бы всё равно не дал!
        Не дал бы. Она права.
        - Расскажи мне, кто тебя надоумил в дырки в заборе лазать.
        Катька хлопает ресницами и забавно шлёпает губами, открывая и закрывая рот. Ей не хочется признаваться, но придётся.
        - Я сама! Нашла! Давно!
        Всё лучше и лучше новости.
        - Ты уже лазала в соседский сад?
        - Ну нет же, папа!  - она снова усиленно трёт глаза.  - Зачем мне туда лазать? Там никого не было раньше!
        Логично. Но оторванных досок это не отменяет.
        - Тогда кто их выломал?
        - Не знаю!  - слишком преданно таращится. Скрывает. Ну, ладно.
        - Значит так. Из дома без моего разрешения - ни ногой. Наказана. Завтра едем к бабушке. Ведёшь себя как шёлковая, пока я буду искать новую няню.
        - Катьяна Алексеевна не виновата!  - пытается защитить беспечную няньку моя Катюха. Катьяна… Ей иногда сложно правильно выговаривать звуки.  - Я сама! Она отвернулась на минуточку. Ей в туалет хотелось!
        Господи, на что только ни способен детский мозг. Любое враньё придумает, чтобы выгородить никчемную бабёнку, которая за ребёнком уследить не сумела.
        - Екатерина,  - говорю спокойно, но холодно,  - о няне тебе следовало думать в тот момент, когда ты от неё удирала. Человек из-за тебя потеряет работу. А всё потому, что ты её подставила. Ты могла попросить меня ещё раз и, возможно, мы бы нашли правильное решение.
        
        - Но ты же обманываешь, папочка!  - теперь она ревёт по-настоящему, в голос, всхлипывая и подвывая.  - Сам не захотел с цвето-о-очками! А Ива хорошая!
        Чувствую, будет мне ещё с этой Ивой геморрой настоящий.
        - Прекращай реветь. Умойся. Посиди в своей комнате и подумай над своим поведением. Жду тебя к ужину. С нормальным лицом и без лишних истерик. Всё понятно?
        - Да, папочка!  - трогательно дрожит она губками. Ресницы у неё мокрые, глаза несчастные. Вся мировая скорбь на лице. Но, к счастью, это поправимо. Обычно больше часа Катя страдать не умеет.
        С няней разговор был короче.
        - Вы уволены,  - сказал я ей.  - Но сегодняшний день настоятельно прошу доработать до конца. Завтра я отвезу вас в город.
        Она не возражала, не просила прощения, не заверяла, что больше такого не повторится. Татьяна Алексеевна прекрасно знала: подобных осечек я не прощаю, а все подробности мы обсуждали при найме на работу. Видимо, она расслабилась и понадеялась, что за забором, на территории дома, можно особо не напрягаться. Но это не так.
        Даже если не брать сегодняшний случай. Катя могла упасть, залезть куда-то, травмироваться или почувствовать себя плохо. И если няня смотрит в телефон, а не на ребёнка, то обязательно что-то случится, а она не в силах будет вовремя помочь.
        У меня был конкретный подозреваемый. Но я знал: если не будет доказательств, я его не прижму. Поэтому решил не торопить события. Я намеренно ничего не сказал Иве о поломанном заборчике. А пока все были заняты, вызвал охранника и распорядился поставить видеонаблюдение за местом, где находились выломанные штакетины. Кто бы там ни был, я должен увидеть, кто отсюда лазает в соседский сад или наоборот - из соседского сада попадает на территорию моего загородного дома.
        14. Самохин и Андрей Любимов
        _САМОХИН_
        - Поздравляю.
        Самохин всё бы отдал, чтобы не слышать этот глухой сорванный голос. Но ему уже и отдавать нечего, поэтому приходилось терпеть. Неизменная сигарета в руках. Издёвка в единственном слове. Пауза, которая тяготила и напрягала.
        Почему этот человек любит стоять или сидеть спиной? Неужели он не понимает, что тому, кто стоит сзади, так и лезут в голову мысли ударить по большой голове или схватить обеими руками за шею?..
        Самохин знал, что слишком труслив и воспитан, чтобы сделать это. К тому же, у Спины есть охрана. Наверное. Наверняка он знать не мог. Но успеет ли она, если вдруг кто-то окажется сильнее духом и телом, чем простой нотариус?
        Впрочем, он врал самому себе: он тоже не так прост, как сейчас хотелось бы. Наверное, всё бы отдал, чтобы быть простым клерком, ходить на работу, выполнять скучные действия, но зато никогда не иметь дело с подобными людьми.
        - Итак, она заселилась в дом. Не смогла удержаться от соблазна.
        Снова этот пренебрежительный яд. Самохин гадал: что за этим стоит? То, что этому человеку позарез нужно было вдохнуть в дом Кудрявцева жизнь, он не сомневался. К чему теперь яд и горечь? Будто его обманули в лучших чувствах?
        - Всё, как вы и хотели,  - снова хочется удрать отсюда и избавиться от прилипчивого табачного дыма. Но ему не было команды уходить. Поэтому Самохин стоял и тихо ненавидел Спину.
        - Вы не можете знать, чего я хочу.
        Логично. Настоящих мотивов Самохин не знал. И, наверное, не хотел бы знать, если бы не одно «но»: ему понравилась девушка. Это трудно описать словами. Ощущения. Искренность. Что-то ещё. Она молодец. Храбрая. И, кажется, понимает, что дом, упавший с барского плеча,  - бомба с часовым механизмом.
        - Да. Не могу,  - надо бы молчать, наверное, тогда аудиенция закончится быстрее.  - Но, может, вы не будете её мучить?
        Спина поворачивалась медленно. Всем корпусом. Как несмазанный робот, что давно заржавел и требовал отправки в утиль. Лучше бы стоял этот человек, как привык. Потому что невыносимо видеть эти насмешливо-пристальные глаза. Едкие, как кислота. В них мало жизни, но, кажется, это единственное место, где ещё осталось что-то живое. А от этого - ещё страшнее.
        - Я разберусь, что мне делать с девчонкой, самостоятельно. А если потребуется совет или помощь, то я спрошу. У вас или ещё у кого-то. Или вы думаете, я не умею просить?
        Самохин ничего не думал. Ему хотелось хоть как-то сохранить осколки прежней жизни.
        Иллюзия,  - вдруг пришла простая и понятная мысль. Самообман. Зачем себя обманывать? Как было, уже не будет никогда. Но пока он жив, в его руках выбор: сдохнуть предателем и рабом, что лижет ботинки «хозяина», или попытаться уйти с чистой совестью. В последнем случае жизнь уменьшалась в размерах до маленького теннисного мячика, что так легко сжать в руке.
        - Когда она вступит в права наследования?
        - Скоро,  - несмотря на сигаретный смрад, ему почему-то стало легче дышать. Он принял решение. Простое. Сделал тот самый выбор. Теперь осталось лишь балансировать, чтобы не уйти раньше, чем до конца выполнит предназначенную миссию.  - Остались формальности, связанные со сменой фамилии. От этого зависит всё остальное, вы же знаете.
        - Это, собственно, ни на что не влияет, но любой путь должен быть пройден до конца. Каждая цепочка должна иметь логическое завершение. Без звена она лишь разорванная часть, а не единое целое.
        По мнению Самохина, все эти слова - форменное издевательство, а не глубокая философия. Если бы он ещё понимал, что за всем этим стоит… Но его мозг никак не мог справиться с задачей: не хватало данных. Да и таланта, что уж скрывать, чтобы распутать клубок противоречий и тайн этого непростого дела.
        - Сергей любил шарады,  - мучил Самохина сорванный сиплый голос, продолжая цепочку его собственных размышлений. Он как будто угадывал или на самом деле мог читать мысли.  - Ход с девчонкой - немного неожиданно, но вполне в его стиле. Но так даже интереснее. Идите, Дмитрий Давыдович, отдыхайте. Если вы понадобитесь, за вами придут.
        Прозвучало это не зловеще, а как-то… слишком книжно, чтобы быть правдой: за ним не приходили, ему звонили. Поэтому он понял: этот человек издевается. Глумится даже, оставаясь внешне серьёзным.
        Самохин уходил молча. Не попрощавшись. Если за ним следят сотни видеокамер (а он в этом не сомневался), вряд ли тот, кто будет смотреть записи, что-то сможет прочитать на его лице. Когда надо, нотариусы тоже умеют думать одно, а внешне выглядеть, как того хотят обстоятельства. В данном случае - понуро и безвольно.
        _АНДРЕЙ_ЛЮБИМОВ_
        Вечер прошёл, как обычно: без особых изменений. Порядок - прежде всего. Это мой девиз. Ему я следую неукоснительно.
        Катя дулась и бросала на меня пламенные взгляды, но её обиды меня не трогали. Может, потому, что наконец-то наладилось равновесие, к которому я стремился как дома, так и в делах.
        Илья снова тупил, а я в очередной раз подумал, что нужно, наверное, что-то с этим делать. А то мы как вошли в фазу холодной войны, так и не выходим. Меня напрягали его отстраненность, погружение в себя, нелюбовь к сестре, нежелание общаться. Но я словно о глухую стену бился. Никак не удавалось его зацепить.
        Потом я поймал себя на том, что украдкой наблюдаю за соседским домом. Только этого мне не хватало. Но ничего поделать не мог: нет-нет да кидал взор на тихое пристанище. Тёмный дом. Ни единого огонька.
        Что это? Она сидит в темноте?.. Может, что-то случилось? И когда в окнах зажёгся свет, я понял, что перевожу дух. Вот сдалась мне эта Ива!
        А ещё позже я выбрался из дома. Один. Подышать свежим воздухом - так я себя убеждал. На самом деле, меня с невероятной силой тянуло к соседскому дому. Убедиться, что с ней всё хорошо. Что никто её не напугал, не обидел. Просто полюбоваться синью её глаз, ещё раз попялиться на красивые сочные губы.
        Я давно привык: с собой нужно быть честным. Обманываться - хорошо, но лучше иметь на руках реальную картину. Меня она привлекала. Как женщина. Неудивительно. Я слишком долго злился на женский пол. После трагедии вообще не мог долго ни на кого смотреть. Но здоровый организм брал своё: как ни крути, я не мог обходиться без той части жизни, которая отвечает за секс.
        Вот именно так: секс. Удовлетворение низких потребностей. Тело получало удовольствие, а душу, ум, сердце это никак не затрагивало.
        Я предпочитал женщин покупать. Очень дорого и очень редко. Никаких длительных связей. Никаких обязательств. Просто голый секс. Изматывающий, долгий, до тошноты. Просто трах. Никаких лишних, ненужных эмоций. Обычное удовлетворение, чтобы забыть об этом хоть на какой-то период времени.
        В этом мне помогала работа, забота о близких - некогда было зацикливаться на ерунде. Иногда рутина, много дел, текучка, сумасшедший ритм жизни позволяли забыть о темпераменте и сексуальном голоде. Но это то, что не вырежешь с мясом, не вырвешь из тела, не избавишься навсегда. Оно есть, и иногда требует выхода. Я это осознавал и пытался по-своему решать проблемы по мере их возникновения.
        Не допускать взрыва. Вовремя сливать сперму. Я не жалел партнёршу, но и сам выжимал себя досуха. Чтобы на время забыть, отстраниться, не желать поиметь всё, что шевелится.
        Ива… Залезла на запретную территорию. Хотел я или не хотел, но её заприметила моя дочь. А, зная её характер, я понимал: Катя не сдастся. Она захочет видеть соседку. Поэтому мне нужно просто выстроить рамки соседских взаимоотношений. Ну, и заодно попялиться. Почему бы и нет? Раз уж так сложилось. Желать женщину и реализовать желания - разные вещи.
        Она вообще не в моём вкусе. Я предпочитал женщин поярче. Более броских, с красивыми формами. Чтобы всё, как надо: привлекало и возбуждало. Иного я не хотел. Давно.
        А эта… слишком хрупкая, плоская, замкнутая. С явными проблемами. У меня на это чутьё сотого уровня. Но, может, вот эта отстранённость и некая таинственность и привлекали. Вели, как бычка, на верёвочке. Может, поэтому я не просто злился - бесился. И никак не мог уравновеситься.
        Я почти подошёл к её дому, когда увидел этого хлыща. Бешенство с удвоенной силой ударило в голову. А он-то что здесь делает? Этот никчёмный прожигатель жизни? Ему-то что нужно от девушки, что - как я думал - сторонится людей?
        Никита Репин. Папенькин сынок. Золотой мальчик. Милый, улыбчивый - любимец всех женщин в округе и не только. Ловелас и сердцеед, но при этом не порочный насквозь, а такой себе няшка-обаяшка, которому прощают всё. Любые проступки и недостатки.
        Она открыла ему дверь и впустила внутрь. И тут я понял, что совсем с катушек слетел. Что их связывает? А может, и связывало? Может, они давно знакомы?
        Он припёрся с цветком - вот кто не разочаровал бы Катюху. Она бы меня, если б видела этого красавца с цветком,  - носом бы ткнула. Мол, смотри, папочка, дядя точно знает, как знакомиться с девушками.
        Я вдруг понял: никуда не уйду. Дождусь, пока этот нарцисс либо домой свалит отсюда, либо в окнах погаснет свет. Об одном только не подумал тогда: зачем мне это нужно?.. Какая мне разница, с кем общается или спит эта ангелоподобная девица? Все женщины - суки. Но в тот момент я об этом забыл.
        15. Андрей и Ива
        _АНДРЕЙ_ЛЮБИМОВ_
        Ослиное упрямство - отвратительная черта. Но я решил дождаться, и поэтому прятался в тени деревьев как распоследний идиот. Благо, это деревня, дома здесь не очень близко друг к другу, поэтому на километр никого не встретишь. Разве что Козючиц где-то засел со своим биноклем и фотоаппаратом. Вот будет радость: Любимов торчит под домом у новой соседки, отирает деревья и бесится, потому что другой павиан забрался в дом девушки раньше его. Тьфу!
        Но я всё равно не ушёл. Убил больше часа, наверное. За это время много чего могло произойти. Но свет в окнах не гас. И это радовало. Почему-то. В какой-то момент я даже пожалел, что у меня нет бинокля, как у Козючица. Или подзорной трубы. Залезть бы на дерево и позаглядывать в окна. Буйное помешательство. Это, наверное, заразительно.
        А ещё, пока я вышагивал вокруг, как кавалерийский конь, в голове привязчиво крутилась мысль: ради дочери я хотел рассмотреть более тесное общение с этой девицей. С этой… стервой, что принимает по ночам мужиков. Да её к детям на пушечный выстрел подпускать нельзя!
        Короче, время шло, маразм крепчал, но когда Репин всё же появился у ворот, я понял, что не успокоился, нет, но испытал некое мрачное удовлетворение: она не оставила его на ночь. Выгнала.
        Из двора лился свет - я даже мельком успел заметить женскую фигурку - хрупкую и светловолосую. А Репин вышел оттуда с какой-то ну уж очень понурой мордой. Шёл, задумчиво хмуря брови, и рот у него - уголками вниз. Так счастливые любовники не уходят.
        Вот и славно. Вот и замечательно. Об остальном буду думать позже. На радостях я всё же прошёлся по посёлку. Ночи ещё холодные, хоть и лето, но у меня внутри клокотал такой вулкан, что ударь этой ночью мороз - не заметил бы.
        Вернувшись домой, обошёл свои владения. Я всегда так делаю - ритуал. Катька, раскидав руки, спит. Илья - тоже. Но совсем по-другому. Одеялом с головой почти укрыт, к стене отвёрнут. Разные. Даже по позам видно, у кого что внутри.
        Мысленно составляю планы на завтра. Хуже всего - не могу детей оставить. Опять придётся к матери на поклон, а она не очень любит неожиданностей, но заранее звонить не стал: к утру любимая мама может придумать неплохой ход, чтобы увильнуть. Я не должен дать ей такого шанса. У меня важные переговоры, после которых подберу новую няню.
        Вот в агентство я уже звонок сделал. Отличный сервис. Готовы терпеть любые капризы тех, кто хорошо платит. Пообещали подобрать новых кандидаток. И без разницы, что выходной день. Эта фирма без праздников и выходных готова предоставлять услуги.
        В глухую ночь чёрт дёрнул меня проверить подготовленную ловушку. Интуиция - иначе никак не назвать. Я уже почти собрался спать. Но мне что-то всё же не давало покоя. В соседнем доме горел свет. Странно видеть его освещённым. Горел, потом погас. Но смутное пятно беспокоило меня. Там, под самой крышей, в мансарде, свет продолжал прорываться сквозь… преграду?.. плотные шторы?.. не понять.
        А потом я решил посмотреть на записи с видеокамер. Ловушка сработала: кто-то пробирался по темноте и, легко отодвинув доски, скрылся в соседском саду.
        На меня напал ступор. Оцепенение. Я не сразу в себя пришёл. Потому что не мог поверить своим глазам. Не мог умом понять, что не спятил.
        Для достоверности прокрутил видео ещё пару раз с паузами. Ошибки быть не могло. Я всё правильно понял с первого раза.
        _ИВА_
        Я по привычке проснулась рано. Вот что значит въевшийся в организм заложенный ритм жизни. Не было нужды подниматься в самую рань. Никто больше не покушался на мой душ, однако я поднялась сама, без будильника. Мои внутренние часы работали исправно.
        Опустив ноги на дощатый пол, подумала: ничего не изменилось, кроме места жительства. Мне всё так же нужно идти к цели, работать, принимать заказы и отдавать готовые изделия.
        Я не знаю, насколько здесь задержусь. Но почему-то больше не хотелось назад. Хотя там всё привычно и знакомо.
        Я не стала ничего менять. Душ. Чашка чая. Работа. Равновесие. Работалось на удивление легко. В голове сложились новые наряды. Словно открылась дверца, откуда я черпала вдохновение.
        Я всегда ловлю такие моменты. Не откладываю на потом. Беру карандаш и делаю наброски - стройные силуэты новых платьев ложатся на бумагу. Однажды они станут явью.
        В восемь пришла кухарка. Я напрочь забыла о ней, хоть Самохин меня и предупреждал. Звонок - это пока неожиданно и непривычно.
        - Меня зовут Зоя Николаевна,  - заявляет она с порога. Женщина под пятьдесят. Хорошая улыбка. Волосы зачёсаны назад и стянуты в строгий пучок. И вся она домашняя, удобная. Пахнет от неё хорошо - булочками.
        - Ива,  - представляюсь ей, и она кивает в ответ, а затем уверенно проходит на кухню. Сразу же начинает хозяйничать, а я топчусь рядом и думаю, что в этом доме слишком многие чувствуют себя вольно, а я похожа на бедную родственницу, что жмётся к стенам.
        - Я буду приходить через день,  - говорит Зоя Николаевна между делом.  - Если надо, зовите чаще, всегда приду и помогу. Вдруг гостей захотите позвать, мало ли. Я всегда с дорогой душой. Сергей Николаевич ценил мою стряпню. Я всяких кулинариев не заканчивала, конечно, но в хорошей еде разбираюсь. И в диетах. А что не знаю, так сейчас всему можно и по Интернету обучиться. Я там знаете сколько новых рецептов освоила?
        Она не похожа на болтушку, но разговор её льётся естественно, как лесной ручей. А руки снуют привычно, с любовью.
        - Я… не привыкла ко всему этому,  - признаюсь через силу. Неохотно. Мне… стыдно? Да нет. Но неудобно, что кто-то будет заботиться обо мне.
        Зоя Николаевна бросает на меня прозорливый взгляд.
        - Ничего страшного в этом нет. Иногда обстоятельства меняются. Что в том дурного, если часть ваших забот лягут на чьи-то плечи? Чуть позже придёт Соня. Она убирает здесь. А ещё попозже явится и главный садовод - Иван Игнатьевич. Он у нас важный. Титулованный. Розами занимается да садом. Руки у него золотые. Всё о растениях знает. В последнее время не появлялся, а потом… Сказали, что у дома наследница есть. И снова нам работа. Вы не думайте, Ива, нам платят хорошо. Сергей Николаевич, царство ему небесное, обо всём позаботился. Золотой души человек был, хоть и немного балахманный.
        Я даже дёрнулась. Балахманный? Сумасшедший, что ли?
        - Ну, такой, непосидючий, вечно что-то придумывал, суетился. Жил с огоньком, как говорят. Может, потому и сгорел раньше срока.
        Зоя Николаевна перекрестилась. Руки у неё в муке. Поэтому на лбу и одежде - белые пятна появились. Наверное, это забавно, но я ничего смешного не находила. Как-то сложно всё.
        - Я бы прогуляться хотела, пока солнце не так высоко,  - сказала и замерла, но кухарка только головой кивнула.
        - Не беспокойтесь. Мы все тут люди надёжные. Хоть Соня. Хоть Игнатьич. Хоть Виктор Палыч мой. Он вам вещи помогал переносить. Муж он мой. Мы вот и помогаем. Вместе. Нам за радость. Работу сложно сейчас найти, сами понимаете. А детям и внукам помогать нужно. Поэтому каждый из нас будет из кожи вон лезть, чтобы за работу удержаться. Понимаете?
        Я понимала. И жалость в груди кольнула. И не страшно мне было дом бросать. Если до этого ничего не пропало, то и впредь ничего не исчезнет.
        - А ежели чего,  - кивает она,  - здесь видеокамеры стоят. Сигнализация. Вы должны знать. Так что не беспокойтесь.
        Я долго стояла перед шкафом. Думала. Перебирала платья. Те, новые. Но так и не решилась ничего надеть. Уж лучше пока своё. Как-то не готова я была к кардинальным изменениям. Лучше не привыкать к хорошему, если это хорошее может в любой момент исчезнуть.
        От одного не удержалась - соломенной шляпки. Она… очень понравилась мне и необычайно шла.
        А так… привычная юбка почти в пол. Глухая блузка с длинными рукавами. Шаль на плечи. Удобные растоптанные туфли. И вперёд - к солнцу и воздуху.
        А воздух здесь необычайно хорош. Напоен свежестью и душистыми травами. И улочки пустынны. А там, чуть в отдалении, колышутся высокие дубы. Туда я и направилась.
        - А вот и вы!  - радостно выскочил на меня забавный старикашка. Я замерла, пытаясь справиться с дыханием. Он напугал меня. Привычно похолодели губы и руки.  - Со вчерашнего дня мечтаю с вами познакомиться! Да что там - с первого вашего появления, милая барышня.
        Дед выглядел забавно. Тонкие ножки, обтянутые пергаментно-загорелой кожей. Шорты почти до колен. Футболка и сверху жилет с миллионом карманов. Почему-то бинокль и фотоаппарат на шее. И весь он такой морщинистый, седой, но бодрый. Кепка-бейсболка на голове. Наверное, лысину прикрывает, но сразу не угадать.
        - Позвольте вашу ручку, милое дитя,  - тянется он корявыми пальцами, похожими на сухие сучья давно погибшего дерева, к моей ладони. Я невольно прячу руку за спину. Не привыкла. Не люблю. Избегаю.
        - Ха! Ещё одна недотрога!  - лыбится он, показывая белоснежные, явно ненастоящие зубы.  - Ну, я не гордый! Понимаю! Герман Иосифович,  - представляется, смешно стукнув ножкой в белом носочке и белом же кроссовке, и кивает. Ещё бы руку на сердце приложил.  - А вы, я так понимаю, Иванна? Дочь Кудрявцева?
        - Ива,  - поправляю машинально.  - А кто ещё здесь недотрога?  - спрашиваю, не подумав, что это может выглядеть неприлично. Но Германа Иосифовича это не смущает.
        - Да сосед ваш, Андрюша Любимов. Тоже… не прикоснись. Весьма желчный и замкнутый молодой человек. Вдовец. Двое детей. Свой бизнес.
        Он вываливает на меня сведения, как заправская сплетница. Рот у него не затыкается, и я машинально пячусь. Попадись такому на зуб - живого места не оставит…
        Андрей?… Недотрога?.. Надо же. Теперь понятно, почему он рычал, когда я на него налетела в тот день, когда попала сюда впервые.
        16. Ива и Андрей
        _Ива_
        Дед фонтанировал недолго. У него словно вывалилось барахло из шкафа и всё - дверца захлопнулась. Он вызвался меня сопровождать к облюбованным дубам. Я хотела отказаться, но не посмела. Побоялась обидеть старого человека. К тому же, он казался мне безобидным, как гном из сказки, что пришёл в этот мир по какой-то своей прихоти. Не хотелось бы его злить, а то вдруг обидится и сделает меня крохотной, как Нильса?[[1] - Нильс - герой сказочной повести Сельмы Лагерлёф «УДИВИТЕЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ НИЛЬСА ХОЛЬГЕРССОНА С ДИКИМИ ГУСЯМИ ПО ШВЕЦИИ».]
        Когда мы добрались до дубовой рощи, старик явно выдохся. Здесь торчала одинокая лавочка, где мы пристроились.
        - Эх, не танцевать мне на балах, не соблазнять молоденьких девушек,  - грустно пошутил Герман Иосифович, и у меня снова кольнуло в груди.
        Одинокий прилипчивый старикашка. Несчастный, наверное. И все его гонят, я так думаю. А ему и поговорить не с кем, пообщаться.
        Почему-то вспоминается Ираида Исааковна с неизменными кошками. Такая же… неприкаянная. Запакованная в своём мире, куда ни окружающим хода нет, и ей не выбраться в силу замкнутого характера. Но ведь когда-то и она была молодой и, наверное, красивой. В ней до сих пор угадывается гордая осанка и некая интеллигентность. Что я знала о ней? Ничего. Даже то, что она с бабушкой моей дружила стало для меня новостью…
        - Вы знаете, Иванна Сергеевна, я когда-то в органах служил, да. Уважаемый человек был. А сейчас играю роль местного шута. Смеются надо мной,  - вдруг жалуется мне дед.  - А я продолжаю всем надоедать. Жить как-то надо? Шевелиться, мозг заставлять работать. Да. Всё у меня было: семья, жена любимая, дети. А потом… всё куда-то исчезло. Даночка умерла, у сына и дочери - своих забот хватает. Внуки уже взрослые. Я прадед - страшно сказать - шестикратный. И живётся мне здесь неплохо. Хорошо даже. Счастливый я человек, Иванна Сергеевна. Грех жаловаться. А поговорить, бывает, и не с кем.
        Мне нечего ему сказать. Любое слово - жалость. А жалости он не хочет. Собеседника, возможно. Любви хоть немножко. То, в чём я не сильна. Ни в разговорах, ни в любви. Жила под куполом, оберегаемая единственным родным человеком, которая учила меня держаться подальше от людей. И вот сейчас, когда её уже нет, мир людей приблизился ко мне опасно близко.
        - Знаете?  - говорю неожиданно для себя.  - А вы заглядывайте ко мне в гости. Чаю попьём. Боюсь, я не очень хороший собеседник, но чай я умею заваривать отлично. С травами.
        Он крутит шеей, вздыхает. А затем улыбается, прищурив глаз.
        - Ой, рискуете вы, милая барышня! Могу ведь и надоесть. А вы такая деликатная, не прогоните, будете мучаться. Но я, как и большинство мужчин, эгоистичен, поэтому с радостью ваше предложение принимаю. Постараюсь не злоупотреблять вашей добротой. Чистая вы очень, неиспорченная. Трудно вам будет в жизни. Это я вам как эксперт говорю. Но я бы хотел за вами приглядывать. Как за внучкой своей. Позволите?
        Я улыбнулась ему в ответ. На душе как-то легко стало. Можно подумать, если я запрещу, он не станет этого делать. Такой он меня и запечатлел. Щёлкнул своим фотоаппаратом. Вскочил, засуетился. Кадр ловил. А я смущалась. Не привыкла. Но почему-то не хотелось возмутиться. Пусть. Ему нравится. Его это вдохновляет. А от меня не убудет.
        Возня с фотографированием помогла спрятать глубоко внутри слёзы, что подступали к горлу и рвались наружу. Я никогда не отличалась особой чувствительностью, а вот поди ж ты… Расчувствовалась.
        Я не должна этого делать - пускать людей в свою жизнь. Не должна тревожить сердце, что и так перегружено впечатлениями. Но как избежать этого широкого потока, что льётся мне на голову просто из воздуха? Это надо просто пережить и успокоиться.
        - Я бы посоветовал вам быть осторожнее,  - сказал мне Герман Иосифович на обратном пути.  - Что-то нехорошее вьётся вокруг этого дома. У меня интуиция. Да. Чутьё. Это, знаете ли, милое дитя, не вытравить даже старостью,  - смеялся старик, как дряхлый ворон - клекотал горлом.  - А уж если захотите, я вам много чего могу рассказать. И об отце вашем, Сергее, и о соседях. Да и вообще - много о чём,  - он снова закаркал, замедляя шаг.
        - Спасибо,  - просто сказала я и протянула руку. Он ухватился за неё с радостью. Сжал узловатыми пальцами. Мне показалось, он бы и губами приложился, но сдержался.
        - Так я загляну? На чай-то?  - проверяет, не передумала ли.
        - Приходите. Буду рада вас видеть,  - ответила искренне. Я так чувствовала сейчас. И мне не было страшно, что он меня заболтает. К тому же… вероятно, я смогу через старика кое-что узнать. Внезапно посетила меня вот такая мысль. И пока я шла домой, всё перекидывала её со стороны в сторону, как карты. Стоит или не стоит?
        Стоит. Я знаю, что получила дом для чего-то. Чтобы выполнить какую-то миссию. Или послужить прикрытием. Отвести глаза. Ничего умного в голову не приходило, но я понимала: раз я ввязалась, должна распутать нити, что привели меня сюда и запутали в свой клубок.
        Неподалёку от дома я встретила Никиту. Он делал пробежку. Помахал мне рукой. Улыбнулся. Кивнула ему в ответ. Он не стал приставать, спрашивать, навязываться. И это порадовало. Пока что я не определилась, как вести себя с ним.
        Немного поздновато для пробежек, на мой взгляд, но кто их знает, жителей этого элитного посёлка? Может, у них свои нормы и предпочтения?
        Невольно кинула взор на другой дом, тот, что рядом. Там, где живёт хмурый Ворон и его семья. Где притаилась жизнерадостная девочка Катя. Но там сегодня жизнь не проглядывалась. Как-то слишком тихо и пусто, но в таких домах и не углядеть движения. Разве что по вечерам, когда зажигаются окна, можно почувствовать дыхание и ритм живых людей за неприступными заборами.
        _АНДРЕЙ_ЛЮБИМОВ_
        Утром я не проспал, нет. Я давно приучил себя вставать по будильнику, даже если заснул поздно или спал всего полчаса. Это не важно. Если надо, я превращаюсь в робота. Отличное качество, выработанное до автоматизма.
        Детей поднять было сложнее. Катя ныла, Илья хмурился и зевал.
        - Что за необходимость?  - буркнул он и сверкнул на меня злым взглядом.
        О, да. В такие моменты я чувствовал: он мой сын не на сто, а на двести процентов. Илье досталась большая часть Любимовских черт. Слишком похожий на меня. Может, в этом дело - в нашей одинаковости. Именно поэтому я никак не могу найти к нему подход.
        - Здесь некому приглядывать за вами. Поэтому мы едем в город. Побудете с бабушкой, пока я буду работать и искать вам новую няню.
        - Я достаточно взрослый, и могу без нянь и прочей чепухни обходиться!  - взвился этот любитель поторчать в телефоне.  - Если хочешь, слово дам, что из дома не выйду и к дверям не подойду, даже если там со всей округи полиция съедется.
        - А с чего бы ей съезжаться?  - сверлю его взглядом.  - Но именно поэтому вы едете со мной. Чтобы никто не посмел вас ни пугать, ни обижать.
        - Это Катьке твоей нужно, а мне ничего не нужно! Я и сам могу прекрасно день провести. У бабушки даже компьютера нормального нет!
        - Зато есть книги,  - мягко осаживаю сына,  - и ты сегодня будешь читать что-нибудь из школьной программы. А я вечером проверю.
        Сын фыркнул. Ну, да. Есть вероятность, что он залезет в Интернет, найдёт краткое содержание, выучит его наизусть и успокоится. Но для таких умников, как он, у меня есть свои методы проверки. Из нас двоих я попрочнее буду.
        Я помню: не должен его ломать, но иногда хочется согнуть так, чтобы почувствовал и силу, и авторитет. Впрочем, возможно, он и так это чувствует. Поэтому и сопротивляется.
        С боем, с воплями, толком не позавтракав, мы всё же выезжаем. Я бросаю взгляд на соседский дом. Интересно: как долго Ива спит? Что любит делать по утрам?
        Я представляю её растрёпанную со сна и снова чувствую жар и возбуждение. Отрава какая-то. Стоило чуть прикоснуться к этой девушке, как совсем повело не туда, куда надо.
        О дыре в заборе я не забыл. Ещё ночью придумал план. Да, у меня были на руках доказательства, и мне ничего не стоило ночного злоумышленника прижать к ногтю. Но мне этого показалось мало. Я должен был не просто поймать с поличным, но и понять: что там такого, за чужим забором? Ведь из соседского двора хода нет? Или всё же есть?
        Здесь всё цивилизовано. У всех работает сигнализация. Но, судя по всему, не везде и не всегда. А поэтому очень важно выяснить некоторые моменты. Самостоятельно. Без привлечения чужих людей.
        Катька уснула на полпути. Экс-няня куксилась и смотрела в окно. Илья застыл с телефоном в руках. Судя по движению пальцев - набивал какой-то текст. А я пытался избавиться от посторонних мыслей и сосредоточиться: у меня работа, И, наверное, стоит взять отпуск хоть на пару недель. Побыть нормально с детьми. А ещё - разговор с мамой. Но стратегия внезапной атаки всегда срабатывает на «ура». Главное - не принимать близко к сердцу её вопли и стенания.
        17. Андрей и Ива
        _АНДРЕЙ_ЛЮБИМОВ_
        - Ты меня в могилу хочешь загнать!
        Мама любит из ничего сделать трагедию.
        - Мам, до вечера. Я дела утрясу и заберу детей. Мне не на кого положиться. Ты у меня единственная и неповторимая, кому я безбоязненно могу оставить детей.
        - Льстец и подхалим! Прикажи Илье, пусть слушается! В прошлый раз отказывался есть и грубил!
        Мама на всякий случай ябедничает повторно. В прошлый раз мы уже об этом беседовали, а Илье я внушение сделал по дороге в город.
        - Что, опять няню уволил?
        - Да, прозорливая моя,  - целую её в щёку и спешу удалиться. Я и так уже опаздываю. Вечно везде опаздываю, если не могу решить вопрос с детьми. Как же найти хорошего человека? Чтобы с душой и ответственный? Очень сложная задача, однако.
        К обеду я похож на выжатый лимон. К чёрту всё. Две недели отдыха я заслужил. Для это пришлось всех напрячь, довести до истерики собственного секретаря, перекраивая графики встреч и убеждая её, что ничего страшного не случится. Я всё время на связи, и часть вопросов вполне способен и в телефонном режиме решить.
        На три у меня собеседование. Агентство готово предоставить мне список новых кандидаток в няни. Надеюсь, хоть в этот раз мне повезёт?
        С везением оказалось туговато. То слишком молодые - что они знают о детях? Тем более, у меня подросток. Сложный период. То не подходили мне по каким-то другим причинам.
        В конце концов, я сделал выбор. Пусть она и постарше, чем мне бы хотелось, но, может, это и к лучшему? Ведь мать моя тоже не богиня молодости, однако ей как-то удаётся находить с детьми общий язык? Буду надеяться, что и эта матрона меня не разочарует.
        Больше всего мне понравилась её готовность приступить к обязанностям почти сразу.
        - В семь я заберу вас,  - поглядываю на часы и получаю уверенный кивок, полный достоинства. Немногословная - тоже плюс. Не лебезит - замечательно.
        Я уже направлялся к машине, когда меня остановил приветственный взмах руки. Самохин. Тот самый, что привёз накануне новую соседку. Интересно, что ему от меня надо?
        _ИВА_
        Когда я вернулась в дом, там вовсю орудовала молодая женщина с пылесосом. Немного старше меня. Соня. Кажется, так её называла кухарка. По дому плыли волшебные запахи. Но я бы, наверное, всё отдала, чтобы побыть в одиночестве. Слишком много людей. Это… душит. Тем более, когда они хозяйничают, а я не чувствую себя настоящей хозяйкой.
        - У меня большая просьба,  - поманила я за собой Соню.  - Пожалуйста, не убирайте в этой комнате. Я сама.
        Я завожу её в то помещение, что облюбовала для себя под мастерскую. Соня ахает. Есть от чего.
        - Я здесь работаю,  - объясняю женщине. Здесь всё под рукой, в определённом порядке уложены нитки. Я наизусть знаю, где какой оттенок и не путаюсь. Если их никто не переложит случайно не в том порядке.
        Соня заворожено смотрит на стол. Там - мотивы нового платья. Я выкладываю их по мере готовности.
        - Это делаете вы?  - я понимаю её интерес.
        - Да. Это моя работа.
        - Знаете?  - розовеет она от смущения.  - Я бы могла аккуратно убирать. Не трогая ничего важного. Здесь очень большая комната. И очень много окон. Вам… будет сложно и тяжело, а я привыкшая. Не беспокойтесь - ничего не трону, не прикоснусь.
        Я колеблюсь, но нехотя соглашаюсь: слишком большая физическая активность мне не на пользу.
        Чуть позже Зоя Николаевна зовёт меня завтракать.
        - Всё свежее и горячее, полезное и из хороших продуктов.
        Она усаживает меня за стол, ставит чашку горячего какао, а я с трудом сдерживаю слёзы: это запах и вкус детства. Бабушкин любимый напиток.
        Зоя Николаевна следит, чтобы я съела и пышный омлет, и тосты с маслом, и обязательно попробовала её фирменные рогалики. Они и правда замечательные - тают во рту.
        - Видите, и не нужно питаться всяким фастфудом и вредным чем. Я вам тут и борщик, и варенички, и голубцов накрутила. А ещё булочки будут, хлеб домашний.
        - Да здесь на неделю,  - смеюсь и с ужасом думаю, что не смогу всё это осилить. Нужно срочно заводить хороших знакомых.
        - Нет-нет! Я всего понемножку! Через день приду, свеженькое приготовлю.
        Она слишком добра. И заботится обо мне, как мать, которой я не знала. Но невольно закрадывается в голову вопрос: это искренне или просто желание во что бы то ни стало удержаться на работе, которая, как я поняла, ей очень нужна?
        Как бы там ни было, я не собираюсь разрушать установленный порядок. Если отец доверял этим людям, значит они достойны, чтобы их не обижать ничем. Недоверием - в первую очередь.
        - А можно я кое-что спрошу?  - Зоя Николаевна кивает с готовностью.
        - Вы всегда спрашивайте, что не понятно, узнать хотите или сомнения какие. Всегда поможем. Осиротели вы. Обжиться надобно. Дом здесь хороший, посёлок спокойный, тихий, соседи нормальные.
        Речь у неё успокаивающая. Монотонная и похожая на спокойное течение небольшой речушки. Кухарка словно хотела угомонить любое волнение, залечить искалеченные нервы. Жалела меня, наверное, по-бабьему. И в глазах - мягкость.
        Я не стала переубеждать её. Что сиротство - привычно. Что отца я своего знать не знала, как и мать. И что всего лишь не привыкла к этому месту и людям. Вообще к людям у меня особое отношение. Но зачем ей об этом знать?
        - Как вы получаете деньги?  - задала вопрос, что тревожил меня немного. Хотелось знать чуть больше, не быть новогодней игрушкой, которую обмотали ватой, завернули в газету и спрятали в ящике на антресолях - до следующей зимы, когда снова придёт Новый год.  - Не только зарплату, но и… на содержание дома?
        Зоя Николаевна кивает почти радостно. Она боялась, что я спрошу что-то… неудобное?..
        - Я ведь так понимаю, вы и продукты закупаете. А Соня - какие-то моющие средства для уборки и… прочее?
        - Да-да! Всё верно! Так было и при Сергее Николаевиче, царство ему небесное. У него всегда порядок был!  - она произнесла эти слова с гордостью, будто это её заслуга, что мой отец умел распоряжаться деньгами.  - Он не мелочился. Копейки не считал. Выделял сумму на всякие траты. Вот на продукты, да, на всякие бытовые мелочи. Игнатьичу - на рассаду всякую для сада да цветы-деревья. Мы на карточку получаем. Каждый знает свою зарплату. А ту сумму, что на дом предназначена, на то и тратим. Как положено. А потом отчёт - всё без обмана. Да нам и обманывать смысла нет, понимаете? Перед собой стыдно и работу потеряешь. Вы не переживайте, как было, так и будет. Как часики всё - тик-так. Лишь бы вам тут хорошо жилось.
        Я ещё больше запуталась. Как-то… странно.
        - А если вдруг… что-то глобальное? Сломается дорогостоящее оборудование? Или мебель понадобится? Мало ли?
        - Дак это вы у Давыдовича спросите. Он должен знать,  - пожала кухарка плечами.  - Нас ведь он собрал. Завещание зачитал. Что, мол, каждому из нас вознаграждение положено за добросовестный труд. Выплатили до копеечки. И ещё сказал, что если у дома появится хозяйка, снова будем с работой. Вот у него и спросите. Он должен знать, Дмитрий Давыдович.
        Да, не захотела я знать подробностей. И завещание отца так и не прочитала. А, видимо, придётся. Потому что лучше быть подготовленной, чем потом руками разводить или неожиданные сюрпризы получать.
        Больше я ничего не смогла ни подумать, ни спросить. В доме истошно закричала женщина. Так, что мы с Зоей Николаевной вздрогнули.
        Кричала она не переставая, на одной дико высокой ноте.
        - Господи, боже мой,  - перекрестилась кухарка,  - это ж Соня наша!  - и выскочила из кухни вон. Я побежала за нею вслед. Сердце билось о рёбра и хотело выскочить на волю.
        Что её так напугало среди бела дня?.. Что нашла она в хозяйских комнатах наверху?..
        Крик неожиданно прекратился. Оборвался, будто кто-то взял и заткнул Соне рот кляпом. И в полной тишине - только наше с кухаркой сорванное дыхание да стук ног по ступеням, что ведут на второй этаж…
        18. Ива
        Она стояла, растопырив руки и ноги. Странная застывшая поза и глаза навыкате. Стояла и смотрела… на кота.
        - Тьфу ты, шалапутная,  - плюнула в сердцах Зоя Николаевна.  - Ты вообще в своём уме?
        Соня затряслась и, подвывая на высоких нотах, разревелась.
        - Я туда - а там светится. Я это… а оно шипит и воет. А-а-а-а!  - ревёт горничная, распахнув некрасиво рот.  - Я думала, привиде-е-ение-е-е…
        Василий сидел, прижав уши, и бил по полу хвостом. Яростно колотил, как палкой, но агрессии не выказывал.
        - Вась,  - позвала я кота, и тот, потёршись о мою ногу, с невозмутимой мордой начал умываться.
        - Это кот, дурында! Хозяйка кота завела!  - вычитывала всхлипывающей Соне, Зоя Николаевна.
        - Раньше здесь котов не было!  - цокала зубами Соня.  - Сергей Николаевич животных не любил!
        Она никак в себя прийти не могла. Слишком большой стресс для неё.
        - Пойдёмте на кухню. Вам воды надо выпить,  - махнула я рукой и пошла по коридору, а затем - по лестнице вниз.
        - Ну, что ты, как ненормальная?  - шипела кухарка где-то там позади.  - Выгонят сейчас, попробуй потом работу найти! Совсем ку-ку, Соня? Что за нервы?
        - Конечно!  - огрызнулась вдруг зло горничная.  - Вам хорошо! Вы там в кухне своей жрать приготовили и свалили! А я тут… по всему дому! А здесь… нехорошее что-то, уж я-то вижу и примечаю! Вещи не на месте, книги кто-то трогает и вообще!
        - Цыц, дура!  - усмиряет строптивую Соню Зоя Николаевна.
        Очень интересно. Некстати лезут в голову воспоминания о ночных шорохах, и я чувствую, как у меня на руках волоски дыбом встают. Нужно как-то осторожно расспросить женщину. Здесь всегда так или… недавно?
        Огромный дом вдруг показался мне неуютным. Враждебным и злобным. Некстати вспомнился и сон. Да кого я обманываю?.. Я знала, что здесь… будет непросто. Но готова ли я выдержать неизвестность? Готова ли к испытаниям?
        Мне катастрофически не хватало информации. О доме. О его хозяине. О странностях. О людях, которые, вероятно, верно служили бывшему владельцу, но вряд ли обязаны делать то же самое и по отношению ко мне.
        А ещё есть «наследники». Те, кому мог достаться и этот дом, и всё заработанное отцом. Но по намёкам Самохина я поняла, что отец мой был тот ещё авантюрист. Ушёл внезапно и всё унёс с собой. А если и оставил, то не наяву. А какими-то хитрыми способами. Например, содержание этого места.
        Деньги ведь не бесконечны?.. Насколько велика сумма «некоторых средств», выделенных на оплату труда и поддержание жизни в этих стенах? Как долго может продлиться идиллия? Год? Два?.. А что потом? Или на более долгий срок ничего не рассчитано? Всё завершится молниеносно и быстро?
        Мне не захотелось убежать, поджав хвост, нет. Не знаю, откуда берётся упрямство. Но в меня его словно бесконечное множество влили. Наоборот: захотелось до всего докопаться. Узнать правду.
        - А я ещё и подумала: почему тарелки на полу?  - улыбается мне Зоя Николаевна. Улыбка у неё неискренняя сейчас и натужная.  - А вы котика завели. За котиком приглядывать надо, чтобы не гадил, где попало. Или вы его на улицу выпускаете?
        Я растерялась. Васька бродил сам по себе, и как-то я не подумала о естественных кошачьих потребностях. На улицу он не просился - шастал где-то по дому. И, вероятно, уже «нагадил». Мне стало стыдно перед Соней, которой придётся за Васькой убирать.
        Я чувствовала себя беспомощной. Безрукой и безмозглой инвалидкой. А ещё… мне яростно хотелось жить. Не прятаться по углам, не избегать острых углов. Хотелось дышать полной грудью, ничего не бояться, спорить, улыбаться, разговаривать с людьми, пересекаться с незнакомцами. Я мечтала стать яркой звездой. Любить, гореть, светить. Только сейчас это поняла.
        Хотела этого всегда. Именно поэтому шла к своей цели столько лет. Однажды клетка становится тесной, прутья плавятся от слишком большой температуры и выпускают на волю душу. Какая разница, когда это происходит? Пусть не вовремя, пусть не к месту. Но для чего-то судьба подбрасывает именно такие моменты? И только мне решать - остаться в клетке или выйти наружу.
        Это как вспышка. Озарение. Завтра меня может не стать. Неважно, по какой причине. Я могу уснуть и не проснуться. Кто-то может ударить меня по голове. Или я попаду под машину. Меня не станет, а я и не жила вовсе. Существовала в своём обособленном мирке, отгораживалась от всего, что могло меня растревожить, помешать, сбить с намеченного пути.
        Возможно, это влияние бабушки, которая окутала меня удушливой заботой. Её слова и размышления. Её нежелание делиться мной с миром и другими людьми.
        - Я хочу уберечь тебя. Дочь не смогла, хоть тебя,  - сейчас я её слова воспринимаю иначе. По-другому видятся всплески её откровений - скупых, как дождь в пустыне.
        Что я знала о матери? Ничего. Почему она ушла из дома? Загадка. Как умерла и почему? Я не знаю. И в этом тоже сейчас мне видится что-то иное, непривычное, занозливое, что ранит сердце.
        - Вам плохо, Ива?  - голос кухарки доносится словно издалека. Наверное, я испугала её своей отрешённостью и бледностью.
        - Нет,  - разлепила сухие губы.  - Всё хорошо. Я хочу поговорить с Соней, если позволите. И… не обижайтесь: не нужно чересчур меня опекать. Я вполне самостоятельная и взрослая. Просто мне нужно немного больше времени, чтобы адаптироваться к новым условиям жизни. Всё наладится. Никто вас не выгонит и не уволит, если вы будете хорошо исполнять свои обязанности.
        - Конечно-конечно!  - она напугана, я вижу. Тревожно ей, этой женщине, что ещё полна сил, но не уверена в завтрашнем дне. Ей тоже трудно. Она не знает, чего от меня ждать. Каких капризов и приказов.
        Соня стоит передо мной по струнке «смирно». Она уже умылась, и лишь красный носик да опухшие глаза выдают, что она плакала.
        Я пригласила её для беседы в свою мастерскую. Комната отдалённая, и вряд ли Зоя Николаевна рискнёт подслушивать. Почему-то мне показалось: она склонна к излишнему любопытству. Это не так уж и плохо. Особенно, если найти правильный подход и развязать кухарке язык. Я собиралась это сделать, но позже. Пока достаточно и других объектов, у которых я так или иначе выпытаю много чего интересного.
        Проблема заключалась лишь в том, что у меня почти не было опыта. Замкнутый образ жизни - слишком жирный отпечаток, чтобы от него удалось избавиться сразу.
        - Соня, я хочу попросить у вас прощения,  - именно с этого я и начала.
        Удивлённый взгляд. Недоумение. Испуг. Соня не понимала, что это значит.
        - За Василия. Кота. Я… не подумала. И не ожидала, что он кого-то напугает. И… если вдруг он набедокурил где-то, тоже прошу прощения.
        - Нет-нет, что вы,  - слишком поспешно, чтобы быть правдой.  - Я просто испугалась. Не ожидала. А так он… нет. У меня очень тонкий нюх, и я очень скрупулёзная. Если бы где кот наделал, я бы увидела. Он уличный. Шлялся в округе. Не знаю, чей он. Но, думаю, домашний, если в доме сразу хозяином себя почувствовал. Дикие коты они, знаете ли, не терпят помещений. С ума сходят, в окна бьются, на волю хотят. А этот - котяра. Наглая морда. Может, из соседского села приблудился.
        Не останови её, она, вероятно, ещё бы час мне о коте рассказывала.
        - Там, наверху, вы сказали, что уже видели, как кто-то трогает вещи.
        Соня поднимает на меня испуганные глаза. Губу прикусывает, головой мотает.
        - Вы сказали, что чересчур скрупулёзны. Значит видите и замечаете, когда что-то меняется,  - я настойчива. А Соня слишком слаба, чтобы сопротивляться.
        Она вздыхает тяжело. Грудь у неё поднимается. Красивая полная грудь. Наверное, я смотрю на неё с некоей затаённой завистью.
        - В общем… не подумайте ничего такого… Зоя меня ругает. Говорит, что я истеричка и вечно что-то придумываю. А я не придумываю. Просто у меня талант такой: вот всякие мелочи замечаю. Оно мне и не нужно, а я замечаю. Я бы и не обращала внимания, если бы могла. А оно в глаза лезет.
        Пока тут Сергей Николаевич жил и бывал - ладно. Люди, гости… Он хлебосольный был, общаться любил. А потом его не стало. А месяц-то оплачен. Вот я и приходила убирать. Пыль смахивать. И кто-то шастал здесь - поклясться могу! Каждый раз вещи переложены, вроде и аккуратно, а не так стоят! Не на тех местах! Вы думаете, почему я вам предложила убираться здесь? Я точно знаю, что ничего лишнего не трону, а если переложу - аккуратно точно так и положу, как было, вы не сомневайтесь. У меня память фотографическая!
        И вот сегодня… Всё не так лежит наверху. Может, это вы трогали - не знаю. Только мне кажется, вы бы не смогли так всё перетасовать быстро. Если что, я снова по своим местам всё расставила! Вы не переживайте! У меня память фотографическая, если что!
        Я провела рукой по лбу. Слишком всё странно. А ещё ночные шорохи… Я не одна в доме?.. Здесь кто-то бродит помимо меня? В доме под сигнализацией, в доме, где я толком ещё расположение комнат не знаю. Да я тут могу год бродить и не натолкнуться на того, кто притаился за моей спиной. В привидения я не верила.
        И вдруг совсем сумасшедшая мысль у меня в голове промелькнула. А может, мой отец вовсе не умер? Жив и спрятался у всех под носом? Может, поэтому ему нужен был кто-то, кто вдохнёт в пустые стены жизнь, наполнит его дыханием, светом, едой… Естественным способом, без всяких ухищрений и усилий?
        Слишком много вопросов и догадок. Кажется, надо начинать постепенно заполнять пустые страницы воспоминаниями тех, кто знал и помнит моего отца. И, может, тогда я смогу понять, кто и зачем ведёт игру за мой счёт.
        19. Андрей Любимов
        - Добрый день, Андрей Ильич,  - Самохин летел как торпеда - целенаправленно. Что несказанно меня удивило. Мы не настолько близко знакомы, чтобы разговаривать, да ещё и на улице.
        - Здравствуйте, Дмитрий…  - и тут меня переклинило: я не помнил его отчества. Совсем. Немудрено: знакомство состоялось давно, шапочно, поэтому мозг не удосужился запомнить «контактные данные». Нотариусами я пока что не интересовался, помирать вроде как рано, но, глядя в эти усталые, обведённые тёмными кругами, глаза, вдруг подумалось: Кудрявцев тоже был полон сил и здоровья, однако его уже нет. Аж мороз по коже прошёл.
        - Давыдович,  - напомнил мне мужчина без всякого и крепко пожал руку. Для пухлячка, рука у него, хоть и мягкая, а ладонь крепкая.
        Глаза у Самохина пронзительно голубые. И я почему-то вспомнил Иву. Вздрогнул невольно - тело реагировало на это имя по-своему. Она совсем не похожа на Кудрявцева - тоже пришло в голову. Как будто она ему и не дочь вовсе. Он не был ни белокур, ни голубоглаз. А вот поди ж ты… Чудны твои дела, природа.
        - Простите,  - извинился за свою безалаберность, на что получил успокаивающий взмах рукой.
        - Всё нормально, вы не обязаны помнить всех, Андрей Ильич. Тем более, мы едва знакомы. Прошу извинить меня за наглость, но не могли бы мы поговорить? Я не отниму у вас слишком много времени, но не хотел бы разговаривать здесь.
        Странно. Вот что я испытывал - лёгкий дискомфорт. Я не люблю неожиданностей и вот таких внезапных «сюрпризов». Постоянно ждёшь от них какую-то подставу или что-то неудобное. Просьбы, которым трудно отказать и которые не хочется исполнять.
        - Да, конечно,  - я не мог послать его к чёрту. Не так воспитан, а зря. Быть сволочью намного выгоднее.
        Я хотел предложить поговорить в машине, но Самохин меня опередил - повёл за собой в сторону скверика, что раскинулся неподалёку. Странный выбор, но не скандалить же из-за этого посреди улицы?
        Его поведение раздражало, и я злился. К тому же, мне ещё детей у мамы забирать, новую няню по пути захватить, чтобы попасть в загородный дом до наступления сумерек. Там тоже хватает дел и забот.
        Самохин тяжело плюхнулся на одинокую лавочку. Почти тихое место. Идеальное для бесед по душам.
        - Я буду максимально краток, Андрей Ильич,  - он, наверное, заметил, как я поглядываю на часы,  - но начну издалека.
        Он вздохнул, вытер лысину платком, небрежно поелозил чистым концом по стёклам очков. Внутренняя струна напряглась до отказа. Ненавижу подобные ситуации. Слишком уж Самохин серьёзен.
        - Есть люди, которым ты бы доверил свой тыл. В разведку пошёл. Несмотря на то, что о вас ходят дурные слухи и сплетни, а человек вы жёсткий и неудобный, вы как раз из числа тех, на кого можно положиться.
        Вот гад. Сплетни вспомнил.
        - Премного благодарен,  - не смог удержаться от сарказма.  - Откуда только у вас такие сведения. Возможно, это ложное ощущение, а я как раз уродливое страшилище, о котором уже легенды слагают.
        На губах у Самохина чуть обозначается улыбка. Тонкая и всезнающая.
        - Я слушаю сплетни исключительно для того, чтобы составить своё личное мнение. Всегда, знаете ли, полезно о людях знать немного больше, чем нужно. Даже о тех людях, которых знаешь не очень хорошо. В любом случае, мне больше не на кого положиться.
        Он делает паузу, рассеянно смотрит вдаль. Туда, где курят две молодые мамульки возле колясок. Меня передёргивает от отвращения. Хочется подойти, вырвать сигареты и затолкать им куда поглубже. Таким нужно трубы перевязывать и запрещать рожать.
        Да, я нетерпим и категоричен. Сволочь, но меня не переделать. Особенно после всего, что нахлебался в последнем браке.
        - Я к вам с просьбой, Андрей Ильич. Знаю: со странной просьбой. У вас недавно соседка появилась - Ива Кудрявцева.
        Я снова вздрагиваю. Чёрт. Так и думал, что ничем хорошим эта беседа не закончится. Но мне всё же придётся дослушать до конца, что этот горе-нотариус придумал.
        - Не сочтите за наглость. И… это очень важно,  - Самохин выталкивал из себя слова медленно, словно пытался подчеркнуть высокую ноту самой просьбы.  - Вы бы не могли… немножко приглядывать за Ивой?
        Я каменею телом и лицом. Действительно странная просьба. Но он бы порадовался, узнав, что я и так за ней «приглядываю», мягко говоря.
        - Ничего такого. Я не прошу следить, шпионить денно и нощно. Всего лишь обращать внимание. Возможно, немного общаться. По-соседски. И… если вдруг заметите что-то странное… вы бы не могли мне об этом сообщить?
        Он лезет во внутренний карман пиджака и достаёт визитку.
        - Здесь мои координаты и номер телефона. На обратной стороне. Не официальный, а тот, по которому меня можно достать в любое время суток.
        Рука его дрожит. Да какой там. Трясётся, словно у алкоголика. Он что, пьёт? А я не спешу ухватить этот кусок картона.
        - Вы хотите сказать,  - я тоже умею разговаривать медленно,  - в нашем посёлке небезопасно? Вашей протеже что-то угрожает?
        Рука Самохина тяжело падает вниз. Он расстёгивает пару пуговиц на вороте рубашки, словно его душно. Хотя, возможно, всё так и есть.
        - Нет, ничего такого,  - он смотрит честными голубыми глазищами мне в лицо. Очень старательно смотрит. Сложно распознать фальшь. Возможно, он лжёт.  - Просто… я бы не хотел выдавать тайны своей клиентки. Сами понимаете… Но ей сейчас нелегко. Она… привыкла совсем к другим реалиям. И мне бы не хотелось, чтобы ей было одиноко или скучно. Страшно, наконец, в огромном доме. До этого Ива жила… в очень скромных условиях. Поэтому я немного беспокоюсь. Мне очень не хотелось бы, чтобы она сбежала. Покинула этот дом. Вернулась в… назад.
        Мало того, что эта девица и так из головы не шла, так ещё этот нотариусишко подлил не масла в огонь, а бензина. Или ещё чего похуже. Остро захотелось закидать его вопросами, узнать подробности. Что это ещё за танцы на льду? Что это за неловкое скольжение толстой жопой по каким-то там тайнам и обстоятельствам?
        Но я ничего этого не сделал. Не счёл нужным. Ниже моего достоинства, знаете ли, уподобляться грязным сплетникам и склочникам вроде Козючица. Этого ещё не хватало. Я сам. Сам разузнаю, что там за тайны. К тому же, она понравилась Катьке. А против ребёнка я воевать не желаю. Дам ей, чего она хочет, а заодно и разузнаю, что за всем этим стоит.
        Самохин сидит поникший. Тяжёлые веки прикрывают глаза. Опухшие, словно он забыл, что такое хороший сон. А может, пьёт, собака. Не зря у него руки ходуном ходят. Хотя запаха от него никакого. Я запах алкоголя за версту слышу. Как и сигаретный.
        - Давайте свою визитку,  - протягиваю ладонь. Он дёргается - как говорят - встрепенулся, очнулся. Но радости или живости я в нём не вижу. Всего лишь некое облегчение и благодарность во взгляде.
        - Спасибо большое, Андрей Ильич. И… ещё.
        Так и знал, что этим дело не закончится. Стоит только проявить доброту, как тут же появляется у людей желание сесть на шею. Но раз уж взялся за гуж, не говори, что не дюж. Я в любой момент могу сказать «нет» на все идиотские просьбы.
        - Да?  - склоняю голову, давая понять, что внимательно слушаю.
        - Вполне вероятно, что возле Ивы… будет вертеться юный Репин. Никита. Мне бы не хотелось, чтобы она слишком много с ним общалась. Понимаю: прошу многого, но она… девушка неискушённая. Как бы беды не было.
        Репин. Я чудом зубами не скрипнул.
        - Я понял вас, Дмитрий Давыдович. Ничего обещать не могу, но постараюсь приглядеть за соседкой. Насколько это будет в моих силах, конечно. Вы же понимаете: дети, бизнес, отвлекающие факторы. Я не смогу находиться рядом двадцать четыре часа в сутки. И тем более, не смогу следить за тем, с кем она общается. Я не дуэнья. А она вряд ли монашка.
        Самохин снова вытирает лысину и поправляет очки.
        - От вас ничего подобного и не требуется. По мере возможности. Ну, и, вероятно, намекнуть по-соседски на счёт Репина. Это же несложно.
        Прищурившись, я внимательно разглядываю собеседника. Странный он какой-то. А ещё мне вдруг кажется, что Ива на него чем-то смахивает. Она внешне скорее его дочь, чем Кудрявцева. Не фигурой, понятно, а вот этими синими глазищами, что смотрят на мир слишком доверчиво.
        - А почему вы сами не поговорили с… Иванной, раз так печётесь о её благополучии и безопасности? Вас она бы послушала охотнее, чем какого-то почти незнакомого соседа.
        Он снова медлит с ответом. Смотрит мне в лицо. Эта его открытость раздражает. Он словно в душу руками лезет.
        - Знаете… иногда правду или советы лучше выслушать от кого-то другого, чем от человека, которого знаешь. Да и статусы у нас с вами разные. Я - душеприказчик, казённая морда. Вы - человек, живущий по соседству. Нейтральное лицо.
        Ну, да. Нейтральное. Особенно если учесть наши с ней стычки. Но Самохину я об этом не собираюсь рассказывать.
        - Я понял вас, Дмитрий Давыдович. И услышал. До свидания,  - поднимаюсь с лавки. Самохин так и остаётся сидеть огромным мешком. Вяло машет мне рукой на прощанье.
        - Спасибо вам, Андрей Ильич,  - несётся мне вдогонку его утомлённый голос. И словно выстрел между лопаток: - И да. Она как раз монашка. В некотором роде.
        Я чуть сбиваюсь с шага, но не оборачиваюсь. Ухожу из этого чёртового сквера, убегаю от странного Самохина. А в голове бьётся рваной болью мысль: вот что, блядь, он хотел этим сказать?!
        20. Ива
        Они наконец-то ушли - Соня и Зоя Николаевна. А мы с Василием остались.
        - Ну?  - спросила почти грозно, но Вася даже ухом не повёл. Сидел с мордой оскорблённой невинности. Ему можно - он с удовольствием откушал Зоиного борща, закусил котлетой - непереборчивый кот у меня, ел всё, что давали, за что заслужил моё невольное уважение.
        - Ты же ходишь на улицу, зверь? Справлять нужду? Может, сходишь погуляешь?  - я пошире открыла дверь, но Василий посмотрел на неё пренебрежительно. Вытянулся на коврике в прихожей и показал когти.
        Нужно будет последить за ним как-то. Не может же он на улицу не бегать? Может, здесь где-то окно открыто, форточка или лаз какой. От мысли, что в доме есть уязвимые места, мне стало не по себе. Глупости. Здесь сигнализация. Однако и соседская дочь Катя как-то ко мне проникла. Я даже не подумала вчера, откуда она свалилась. Не до того было.
        - Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления,  - проговорила вслух и отправилась работать. День только начинался, и предстояло сделать очень много. Я и так выбилась из графика, а клиенты не ждут. Клиенты любят, чтобы в оговоренные сроки была сделана работа.
        Кот пришёл ко мне сам. У него радар стоит? Прыгнул нагло на колени. Здоровый, чёрт, хоть и худой. Помесил лапами, цепляя когтями платье, и скрутился огромным бубликом.
        - Вася, я работаю,  - предупредила его,  - надеюсь, ты за клубками да нитками не бегаешь, а то выгоню!
        Кот посмотрел на меня снисходительно, зевнул, показывая огромные клыки, поплямкал и закрыл глаза. А я вдруг поняла, что дожилась: разговариваю и животным. Но его тяжесть на коленях почему-то успокаивала. Он мне не мешал, хоть я и не сидела смирно: двигалась, укладывала новые мотивы на стол, доставала нитки другого цвета и снова вязала.
        Мне приходилось его периодически сгонять: сидеть постоянно невозможно, я привыкла делать небольшие паузы, прохаживаться и разминаться, но Василий оказался вполне покладистым. Не обижался, дожидался, когда я снова усаживалась, и неизменно возвращался назад. Он даже башкой по рукам по моим тёрся, и я гладила его, а он в ответ тарахтел, как трактор, и тыкался мокрым носом в запястье. Идиллия. Ива и Вася.
        А под вечер явился Герман Иосифович. Я и забыла к тому времени, что приглашала его на чай.
        - А вот и я!  - заявил он, сверкая своими великолепными тридцатью двумя искусственными зубами. Старик принарядился, брюки надел, тенниску и лёгкую замшевую куртку на замке, которая ему невероятно шла. Бинокль и фотоаппарат никуда не делись. Не расстаётся видимо.
        - Заходите,  - улыбнулась я ему и повела на кухню.  - Чаю? Кофе?
        Еды хватит на полк. А я и не обедала, как оказалось - так увлеклась работой. Очень хотелось платье побыстрее закончить. Мне почему-то казалось, что с новой жизнью у меня не будет достаточно времени, чтобы вязать.
        - Вы знаете,  - призналась, смущаясь,  - я обед пропустила. Хотите со мной?
        - Вы кушайте, барышня, кушайте,  - махнул старик рукой,  - не стесняйтесь. У меня режим, я питаюсь по часам. И вам бы посоветовал того же. Это по молодости кажется, что жизнь будет длиться вечно, а оглянешься - и нет уже почти той жизни. Не каждому достаётся, как мне, дожить до моих лет. Но что я вам скажу: умирать не хочется. Столько всего интересного вокруг - на сто жизней хватит. Главное знаете что? Интерес к этой жизни не терять. Только устал, потерял вкус, перестал удивляться - всё, можно гроб заказывать.
        Меня не раздражала его болтовня. Я борща отведала Зоиного, плова с мясом. Так хорошо елось под скрипучий голос Германа Иосифовича. Ему я заварила чай с травами, как и обещала. И он жмурился, как старый кот, делал маленькие глоточки и разливался соловьём.
        - Вот, я вижу: жизнь у вас другая началась. Новая, да. Это ж какой колоссальный шанс всё изменить! Столько перспектив, возможностей - не передать словами! Жаль, что Сергей Николаевич до этого дня не дожил. Думаю, он был бы счастлив, наблюдая, как вы расцветаете.
        Кстати, о папе. Очень кстати.
        - Я не знала своих родителей,  - не вижу смысла скрывать и притворяться, что всю жизнь жила, горя не знала.  - Меня бабушка воспитывала. И когда нам было очень трудно, не было рядом тех, кто помог бы. Чужие люди больше дали, чем якобы родные.
        Старик смотрит на меня внимательно. Глаза у него выцветшие, когда-то зелёные. Брови - кустиками седыми. Губы синие, старческие. И весь он - сморчок сморчком. Но меня не отталкивает ни его внешность, ни - это видно - въедливость, ни болтливость, ни явное любопытство.
        - Дак никто не знает, почему каждому своя судьба уготована. Может, не знал тогда отец о вашем существовании. Может, обстоятельства не позволили помочь раньше. Он, ваш батенька, рисковый был, резкий. Всё нахрапом брал. В молодости так куролесил - у-у-у-у… Как сейчас говорят - полукриминальный элемент, если не хуже. Почти домыслы, да. Но я зря слов на ветер не бросаю.
        - Вы хорошо его знали?  - сейчас главное - не забросать старика вопросами. Он и так расскажет, что знает. Да и спешить мне особо некуда. Есть время постепенно собрать и переварить информацию, какая бы она ни была.
        - Не то, чтобы очень,  - вздыхает старик.  - Раньше не пересекались, а познакомились уже здесь. Тут понимаете, какое дело, Ива… У вас почти исторический момент, можно сказать. Потому что дом этот - непростое наследство.
        О, да. Я как-то и сама об этом догадалась. Но откуда об этом знает Герман Иосифович - предстояло узнать. Очень интересно. Но лучше не показывать, как я заинтересована. Поэтому я молчу. Только сердце начинает биться учащённо.
        - Это посёлок здесь почти новый. Дома вокруг понастроили. А ваш дом - родовое гнездо. Не древнее, конечно, но самое старое в округе. Не замок и не дворец - всего лишь загородное имение. Ведь когда-то здесь всё принадлежало Кудрявцевым. Славная старая фамилия, между прочим. Папа ваш из этих…
        Видимо, он заметил мою растерянность. Улыбнулся понимающе. Он вообще очень внимательный, этот Герман Иосифович.
        - Вы не знали, да? Ну, теперь будете знать. Титулов, конечно, это вам не вернёт, хотя при должном усердии и при большом количестве денег можно многого добиться и многое восстановить. Дворянская кость - хе-хе. Это, знаете ли, не вытравишь. Даже если всё кануло в Лета.
        Не знаю, что я чувствовала. Это как если бы я всю жизнь была мальчиком, а мне вдруг сказали, что на самом деле я - девочка. Мы всю жизнь прожили с бабушкой если не в нищете, то в очень скромных условиях. Боролись за каждую копейку. Да я и сейчас… продолжаю. И вдруг такое.
        А ещё - подумалось мне - может, он действительно не знал, не ведал, не успел. Потому что жестоко и бездушно выглядело его «наследство». Ведь он же как-то делал анализ ДНК и не мог не знать, что мне очень нужны деньги. Много денег. Очень много денег. Для меня. А у него, судя по всему, они были. И немало.
        Правда, Самохин что-то говорил о том, что всё исчезло и пропало. И я только за эту мысль и цеплялась, как за последнюю надежду, что не мог мой отец быть последней хладнокровной сволочью. У меня пока нет фактов. Но о человеке, который комнату под меня обустроил, вещей разных накупил, совсем плохо думать не хотелось. Хотя лучше бы он эти деньги на другое потратил. Правда - и я это понимала хорошо - вряд ли на обустройство здесь ушла нужная мне сумма.
        Я тряхнула головой. Что за мысли? Я ведь не ждала ничего со стороны. Почему же сейчас думаю о чужом человеке с горечью? Почему думаю, что он должен был мне помочь? Возможно, и дом этот - не друг мне, а враг. Его очередная авантюра и блажь. А я - всего лишь разменная монета в чужой игре, которую он использовал, не заботясь ни о моём душевном равновесии, ни о моих желаниях и чувствах.
        - О!  - оживился старик.  - Сосед ваш вернулся! Интересный он человек, Любимов. Столько слухов о нём ходит, а он как скала - всё о него разбивается.
        - Каких слухов?  - посмотрела я в окно, но ничего не увидела. Что там старик успел заметить? Как машина мимо проехала? Вот это слух, нюх и зрение. Дома у нас стоят рядом. Он никак не мог видеть ворота соседского коттеджа.
        Герман Иосифович складывает губки трубочкой, почёсывает бровь.
        - Говорят,  - наклоняется он ко мне ближе, словно хочет поведать тайну. У него даже голос становится тише, хотя кроме нас в целом доме - никого. Разве что Василий ещё,  - он убил свою жену.
        Пауза. Тишина. Я смотрю на старика испуганно, а он весь лучится торжеством, понимая какой эффект произвёл. Только этого мне ещё не хватало - убийцы по соседству.
        21. Андрей Любимов
        Я гнал машину чуть быстрее, чем обычно: хотелось до наступления темноты попасть в загородный дом. Во-первых, я устал. Во-вторых, разговор с Самохиным тревожил, и мать перца в зад подсыпала.
        - Это последний раз, когда ты детей на меня сваливаешь без договорённостей!  - встретила она меня на пороге претензией.  - Пришлось все свои дела отложить, возиться с Катей - она без спросу влезла в краску, которую мы приготовили для ремонта балкона!
        Катька выглядела замечательно: в зелёнке и в нежно-кремовой краске, которая, естественно, до конца не отмылась. Воняла она растворителем, мылом и ещё чем-то подозрительным. В ясных карих глазищах - восторг и никакого раскаяния.
        - Пап, ну я только посмотреть хотела! А оно - бульк! Крышка улетела, а я вот!  - показывает она пальцы, где под детскими мягкими ноготочками въелась краска.
        - Екатерина,  - я очень старался не рычать, но выглядеть грозным.  - Дома поговорим. Ты ещё от одного наказания не отошла, как уже в другое плавно влилась. Ты же понимаешь, что без спроса ничьи вещи трогать нельзя?
        Катька старательно оттопыривала губки, надувала щёки, но слёз ей выдавить так и не удалось.
        - Илья опять отказался обедать! Обозвал Нюсину стряпню помоями! Нюся - мамина повариха - готовила отлично. Что опять Илье не понравилось, тоже разберусь на месте.
        - Мам, спасибо за всё,  - целую родительницу в обе щеки и вижу, как у неё теплеют на миг глаза,  - мы поехали. Думаю, можешь смело отдохнуть пару недель - я отпуск взял. Попробую сам справиться.
        - Ты и отпуск? И без няни?  - сверлит она меня недоверчивым взглядом.
        - Няню я нашёл,  - меня немного раздражает её неверие в мои силы. Но это обычная история, поэтому лучше пропустить мимо ушей мамины слова.
        И вот мы мчимся. Няня с Катей на заднем сиденье. Очень пунктуальная особа оказалась - ждала нас с чемоданищем, в который я уж не знаю, что она и загрузила - еле поднял. А она ведь его тянула. Жесть. Илья - рядом. Как всегда - в телефоне. По дороге я воспитательных бесед не веду. Дома получат и сын, и дочь.
        На въезде в посёлок поехал медленнее. Во-первых, мало ли кто сдуру на дорогу выскочит, у нас это бывает, во-вторых, на дом соседки любуюсь. Уже вечереет, свет у неё на кухне горит. Чай пьёт или опять Никитушку привечает? Но внутрь мне не заглянуть. И я чувствую раздражение. За то, что наблюдаю. За то, что откликнулся на просьбу этого лысого интригана.
        Что вообще происходит? Что за птица - моя новая соседка, если с ней так носятся? Что-то неправильное во всём этом мне чудилось, и я никак не мог отделаться от ощущения, что либо я влип, либо она. Либо мы оба. По чьей-то дурацкой прихоти.
        Выгрузились мы споро: лишнего я ничего с собой не брал, чемодан новой няни дотянул до её комнаты доблестно. Умывались, готовились к ужину. Няня с Катей, кажется, поладили. Но Катя такой ребёнок - она со всеми находит общий язык и почти все ей по душе. Поэтому я и побаивался, чтобы кто-то ненароком её детскую наивность не использовал во вред.
        Естественно, я поглядывал в окно. На дом Кудрявцева. Точнее, уже его дочери. Чтобы распознать старого Козючица, не нужен и бинокль: его издалека видно, как птицу по полёту. Что он у Ивы забыл? Раскланивался на пороге, старый пень. Видимо, пришёл свежую булочку испробовать, как и хотел. Вывалил, наверное, целый ворох сплетен на окружающих. Любимое занятие. А Ива - свободные уши. Судя по всему, они поладили, что никак не говорило в пользу девушки.
        Будь у меня возможность, я бы старого козла на пушечный выстрел ни к кому не подпустил бы. Слишком мерзок, гад, и скользок. Он него - послевкусие с гнильцой. И уж если соседка его принимает, значит сама далеко не ускакала.
        Усилием воли заставил себя успокоиться и спуститься вниз. У меня своих дел полно, а приглядывать я обещал по мере возможностей. Сейчас лучше семьёй заняться. Ещё раз отчитал дочь за краску. Выдал целый список ценных указаний для няни.
        - Ещё, Светлана Петровна,  - наблюдаю, как женщина внимательно меня слушает.  - Предыдущая няня была уволена за то, что не соблюдала простых правил. Дети должны быть под постоянным присмотром. Любые их просьбы, если не можете решить самостоятельно, адресуете мне. А я уж решу: можно или нельзя. У нас порядок, режим, исключение нервотрёпки по максимуму. Я всё понятно объясняю?
        Она кивает, поджав губы. На лице - нейтральная бесстрастность. Наверное, ей не нравится, что я командую, но чувства свои держит в узде, и меня это вполне устраивает. Да, женщина постарше, возможно, идеальный вариант. Тем более, такая немногословная и исполнительная.
        После ужина вызываю сына в свой кабинет. С ним у меня отдельный разговор, и если он расслабился и подумал, что я забыл или на тормоза спустил его выходку, то зря.
        Он приходит и останавливается у дверей. Плечи расправлены, подбородок вздёрнут. Чёрными глазами сверкает, как волчонок. Больше он не делает вид, что тупит. Сейчас он жутко похож на меня и на деда своего. Мы тоже не подарки, но, смотрю, Илья хочет всех переплюнуть.
        - Ты ничего не хочешь мне сказать, сын?  - лучше послушать его версию, чем начинать пилить без подготовки.
        - Я виноват, что так поступил,  - чеканит он каждое слово. Ну, стандартный ход. Сделать вид, что покаялся, на самом деле, так не считать.
        - Ты у Нюси прощения попросил?  - меряю его взглядом. Сейчас кто кого. Но Илья меня вряд ли собьёт с курса. Ещё сил не хватает для полноценного противоборства.
        Молчит. Значит, не просил. Замечательно.
        - Знаешь, что плохо, Илья?  - выдыхаю и говорю тише. Ему невольно приходится прислушиваться. От этого худая шея напрягается ещё больше, а уши вспыхивают.  - Ты знаешь, что виноват, но вины своей не чувствуешь. Ты обидел женщину. Тем более - незаслуженно.
        - Я не хотел есть, а они меня вдвоём пичкали,  - он всё равно пытается отвоевать право на независимое мнение.
        - И ты поступил, как слабак. На бабушку не окрысился, потому что понимаешь, где слабое звено.
        - Еда была жирной,  - гнёт он своё.
        - Неправда. Твоя бабушка следит за калориями, поэтому у неё в доме - нормальная здоровая пища. Не изысканная, но очень вкусная. И Нюся готовит исключительно. А если тебе что-то не понравилось, то ты мог попросить другую еду - там всегда есть из чего выбрать. Но тебе шлея под хвост попала, ты нашёл на ком согнать злость или раздражение.
        - Ты сам на всех рычишь, зато меня учишь, как себя вести нужно.
        Приехали.
        - Во-первых, ты сейчас переводишь стрелки, чтобы не говорить на неприятную тебе тему. Во-вторых, когда это я рычал?
        - Да хоть на соседку!  - мотает головой мой отпрыск в сторону окна.  - Я видел и слышал!
        Юный Шерлок Холмс - не иначе. Но в чём-то он прав.
        - Прости, сын, что я подаю тебе плохой пример,  - наклоняю я голову набок, но глаз с Ильи не спускаю.  - И если ты понимаешь, что я поступил недостойно, то значит соображаешь, как надо поступать правильно. Твоя претензия оправдана. Да, мы немного повздорили с Ивой. И раз так - завтра я перед девушкой извинюсь.
        Илья открывает и закрывает рот, дышит тяжело. Грудь у него ходуном ходит - его от эмоций распирает, но ничего он толкового сейчас выдать не может.
        - Надеюсь, ты всё понял?
        - Понял я, понял!  - он почти кричит.
        - Отправляйся в свою комнату. И подумай, как ты извинишься перед Нюсей. Или даже не так. Я бы хотел, чтобы ты понял, почему поступил неправильно. Это важно. Мужчину не красят подобные выходки.
        Он наконец опускает голову и вылетает из моего кабинета. Я вздыхаю. Да, наверное, и я хорош. Нужно будет следить за своими действиями. Неважно, кем я считаю женщин. Это не позволяет мне относиться к ним предвзято. А вдруг рядом - бриллиант? Монашка, к примеру? А я бездоказательно думаю о девушке плохо?
        В общем, я ещё достаточно долго рассуждал на эту тему. Как-то всколыхнул меня мой ребёнок. На душе - пусто и горько. Я ведь взрослый мужик. И позволил себе озлобиться. Да, причины были. Но неужели один-единственный человек способен меня сломать?
        Потом я укладывал Катю. Читал ей на ночь книгу. А ребёнок всё не засыпал никак. Тогда я позволил поработать няне. Светлана Петровна о чём-то говорила с дочерью. Голос у неё - монотонный и успокаивающий. И колыбельную она поёт хорошо. Я сам чуть у дверей не уснул, прислушиваясь. Новая няня нравилась мне всё больше и больше.
        В общем, я пропустил тот момент, когда лазутчик полез в запримеченный нами лаз. Как-то я не думал, что именно сегодня он предпримет очередной набег на соседский сад.
        - Чёрт,  - выругался сквозь зубы, просматривая видеозапись, где знакомая фигура скользит вдоль забора.
        На самое начало шоу я опоздал. Но были и хорошие новости: случилось это не так давно, поэтому я имел очень большие шансы поймать нарушителя частных границ и собственности.
        - Ну, держись!  - получилось довольно зловеще. Но меня сейчас всё равно никто не слышит, поэтому я натянул чёрную футболку и отправился на охоту. К той самой дырке в заборе. В конце концов, нужно уже положить этому конец.
        22. Ива и Андрей
        _ИВА_
        Василий пропал. Вот он только что сидел с нами на кухне, и вдруг исчез. Может, прошмыгнул, пока я Германа Иосифовича провожала, а может, спрятался где-то в доме. Меня всё ещё беспокоил факт его чуть ли не постоянного присутствия в доме. Как бы не пришлось Васькины «подарки» убирать.
        Иосифович меня добил, конечно. Вначале я испугалась его слов, потом, глядя в его хитрющие глаза, отмахнулась:
        - Вы же понимаете, что это… безосновательные и бездоказательные слова? Я бы на месте соседа на вас обиделась.
        Старик расхохотался. До икоты.
        - Ива, какая вы бесхитростная и милая,  - выдавил он, продышавшись. Хохотки из него так и лезли.  - Я давно так не смеялся, простите великодушно! Вы прелесть! Честно-честно! Он бы меня сожрал за такие слова! А вы… обиделись бы. За такое и в судах можно затаскать.
        - Если бы он убил, сидел бы в тюрьме.
        Старый сплетник только головой покачал. Он от смеха к грусти перешёл.
        - Если бы все преступники сидели в тюрьмах, у нас бы гораздо чище стало в обществе. К сожалению, это не так. Поэтому… Да вы меня не слушайте, барышня. Сосед ваш неплохой. С виду только… злобный. Я вам знает что скажу? Ему не везёт с женщинами. Встреть он такую, как моя драгоценная супруга, свет её памяти, Даночка, он бы расцвёл. Лучшие качества свои проявил. А так…
        Старик махнул рукой, будто дело Любимова - табак, и на нём крест можно поставить. Мне это не понравилось, но возражать я не стала. По мне, каждый человек себя сам делает. И всегда может изменить свою жизнь. Так я всегда считала. Может, эта вера слишком сильна, чтобы сейчас разрушить её ненароком, неосторожным словом.
        - Ладно, пора и честь знать,  - заторопился Герман Иосифович,  - пока ещё назад дойду, пока привычные процедуры приму. А сейчас вот воздухом вечерним подышу, благодаря вам, дитя. Так-то я редко по вечерам выбираюсь. Некуда да и лениво, признаюсь. Я больше днём промышляю,  - похлопывает он по биноклю да фотоаппарату.
        Он снова меня фотографировал. И Ваську. Кажется, ему нравится запечатлевать мгновения. Пусть. У человека должна быть цель. Без цели незачем становится жить.
        Я проводила его. Мы немного постояли на крыльце, вглядываясь в небо. Воздух здесь исключительный. Дышалось неимоверно легко. И вот старик ушёл, я осталась одна. Вымыла посуду и немного ещё поработала. А сейчас пытаюсь найти кота. Но Васька исчез, как сквозь землю провалился.
        Я заодно прошлась по всем комнатам. Проверила окна. Нет, нигде не открыто. Везде тихо, чисто и пусто. Слишком много пространства.
        Это немного пугает и давит. Легче всего сидеть в своей комнате, закрывшись. Но я не позволяю себе делать этого: если я начну бояться и прятаться, никогда не смогу справиться. Не получится сжиться с этим домом.
        Может, конечно, и не стоит этого делать, но мне хочется. Хотя бы помечтать, что он достался мне навсегда. Я смогу тут жить и творить. Что однажды… я смогу выйти замуж и родить детей.
        Если уж мечтать, то по полной программе, иначе это и не мечты вовсе, а огрызки нереализованных возможностей из реальной жизни.
        Я делаю всё, как привыкла. Вечерний душ - наслаждение. Мне не нужно ни с кем ругаться, нет никакой очереди, как в коммуналке. Общаюсь с клиентами и двумя девочками-помощницами. Есть небольшая проблема: мне нужно съездить в город, но придёт завтра, и я решу, как быть. Новый день часто даёт и новые возможности.
        И вот теперь я ищу Ваську. Где же он? Хорошо, если выбежал и охотится на природе. Хуже, если он где-то прячется и пакостит.
        Я снова поднимаюсь наверх. Уже поздно. Спать пора. Но мне не спится, поэтому я решаю сделать ещё один круг.
        В доме тихо. Только стучат, отмеривая секунды, часы. Я так и не нашла их. Точнее, и не искала. В глаза как-то они мне не бросились. А сейчас хочется посмотреть: какие же они, часы этого дома?
        Здесь половицы немного поскрипывают под ногами. Внизу этого нет. Первый этаж с ремонтом. А на втором этаже больше чувствуется дух тех, кто жил до меня. Я никуда не спешу, бреду коридором. И вдруг… Я не могла оставить свет. Я туда даже не входила. Ни в первый раз, ни сегодня.
        Я смотрю на полоску света, что падает на пол, и закрываю руками рот. Только бы не закричать! Я ведь думала об этом. Здесь кто-то есть, живёт помимо меня, но сейчас голос разума - тонкий и почти неслышный. Паника заливает уши и сковывает ноги. И только сердце, взбесившись, бьётся о рёбра. Я сделала шаг вперёд. Протянула руку к неприметной двери, что вела в мезонин. Всего несколько ступенек. Но мужества мне не хватило. Я стрелой несусь вниз. Прочь отсюда! На воздух! Там безопаснее!
        _АНДРЕЙ_ЛЮБИМОВ_
        Я проклял всё на свете. Шпион хренов. Этот лаз немного мне тесен. Хоть я бы не сказал, что обладаю внушительными габаритами, но пробраться в соседский сад удалось с трудом. В первый раз, видимо, на адреналине, когда искал Катю, получилось гораздо быстрее и легче проникнуть на «вражескую» территорию.
        К тому же - малинник, чёрт его побери! В темноте я оцарапался. Это неприятно. А руки у меня - голые. Кроме футболки, я ничего не надел сверху.
        Я покружил по саду. Тихо. Заглянул в беседку - пусто. Что можно делать здесь в темноте? Светить себе я не решился, боясь спугнуть нарушителя границ.
        Я уже подбирался к входной двери. Решил плюнуть и позвать соседку, когда дверь сама распахнулась, а Ива кинулась вперёд. Не знаю, зачем я это сделал. Метнулся к ней. Схватил в объятья. Слишком уж напуганной она мне показалась. Сломанной, что ли. Катьку мою напомнила.
        - Тише, тише, дыши,  - прошу я её, уговариваю, глажу по голове, как маленькую.
        Она такая и есть: невысокая, тоненькая. Хрупкая, как веточка. Кажется, сожми я её чуть крепче - и сломаю. Всё те же ощущения. А ещё от неё пахнет одуряюще. Сумасшедше приятный запах трав. Ромашки, череды и тягучего ароматного масла или бальзама какого-то.
        - Ива, посмотри на меня,  - прошу тихим голосом. Сейчас важно не напугать её ещё больше.
        Два распахнутых синих озера. Прямо внутрь. До ожога. Чёрт. Доверчиво так, что хочется её поцеловать в лоб и слёзы ладонями вытереть. Но она не плачет. Испугана лишь.
        - Там, в доме, есть кто-то,  - говорит она, задыхаясь. Хватает ртом воздух. Лицо у неё бледное, отчётливо проступают синие круги под глазами. Скулы выделяются чётче, на щеках - тень.  - Свет горит наверху. Я не включала.
        Вот, значит, как.
        - Пойдём. Я, кажется, знаю, кто там,  - осторожно размыкаю объятья и беру её за руку, но Ива не торопится следовать за мной.
        - Доверься мне. Пожалуйста,  - не знаю, зачем прошу, и вдруг понимаю: я хочу, чтобы она поверила. Чтобы пошла. Чтобы почувствовала мою уверенность и силу. Потому что я рядом с ней чувствую это: желание позаботиться, защитить.
        Эти чувства меня поражают, но сейчас не время думать о них. Мне просто в кайф их ощущать. Я потом подумаю об этом, позже.
        И она вздрагивает. Делает шаг. Я веду её в дом. Я здесь бывал пару раз. Но никогда не ходил наверх.
        Ива чувствует моё замешательство.
        - Я покажу,  - шепчет она, идёт вперёд, но руку мою не отпускает. И снова меня накрывает ощущение: она как Катя. И снова: я хочу её защитить, уберечь.
        Я уже вижу цель, но не успеваю её опередить. Мне бы первым войти в дверь. Но эта девушка полна сюрпризов: она сама толкает её и влетает внутрь. Я не успеваю её задержать. Рука её из моей выскользнула.
        А вот и он. Испуганный до полусмерти. Не ожидал вторжения. Ива делает шаг вперёд. Он мечется в небольшом пространстве, а затем кидается вперёд и толкает Иву в грудь. Лицо её искажается… от боли?.. Да полноте, толчок был не так уж и силён на самом деле. Он у меня хиляк и в спортзал не ходит - не затянешь. Но это не даёт ему права так поступать.
        - Илья,  - ловлю его возле двери. Он же меня не видел. Мчался, как испуганный зайчишка, на волю.
        Сын испуган так, что кажется: ещё немного - и упадёт в обморок, как истеричная девица. Но мне сейчас не до его чувств, честно.
        - Я бы хотел знать, что ты здесь делаешь.
        23. Андрей Любимов
        Сын стоит, низко наклонив голову. Уши у него пылают. Чуб падает на лоб тёмным крылом. Мы только недавно беседовали, и вот он здесь - в чужом доме. Воришка? Что-то ищет? Судя по всему, он бывает здесь часто. Ну, хорошо, когда хозяев не было, но сейчас он знал, что в доме - одинокая девушка, и всё равно полез. Что за жизненная необходимость такая?
        - Я хочу услышать, что ты здесь делаешь?  - повторяю вопрос, но по упрямо сжатым губам и челюстям вижу: ничего я от него не добьюсь. Особенно сейчас.
        - Не скажу!  - зато честно. Ладно. Это сейчас не самое важное, если разобраться.
        - Ты помнишь наш сегодняшний разговор?  - начинаю вкрадчиво и немного с угрозой. Илья вздрагивает и поднимает на меня глаза. Взгляд у него злобный. Что за жизнь. Меня ненавидит собственный сын, а я ничего не могу с этим поделать.
        - Помню,  - буркает он, не понимая, к чему я клоню.
        - Ты сегодня снова совершил поступок, недостойный мужчины.
        Илья смотрит на меня, и по глазам вижу: не понимает.
        - Ты поднял руку на женщину. Ты сделал Иве больно.
        - А чего она лезла!  - дурацкий ответ. Если бы Катя так сказала - ладно. Но парню в четырнадцать подобные жалкие оправдания не к лицу.
        - Что бы ни случилось, кто бы к тебе ни лез, подступать так - низко. А раз уж попался, нужно с достоинством принимать поражение. Ты заведомо обидел того, кто тебя слабее. Точно так же, как ты поступил сегодня с Нюсей. Извинись!
        - Только после тебя, папа!  - он плечи распрямляет, подбородок дерёт. Кадык у него дёргается. Трусит, но борзый.  - Ты сегодня что говорил? Что был не прав и извинишься. Подай пример!
        Он прав, но ярость застилает мне глаза. Я невольно сжимаю руки в кулаки и делаю шаг вперёд. И тут случается невероятное. Ива кидается и вклинивается между нами. Закрывает собой сына. От неожиданности я моргаю, не веря глазам.
        Это выглядит… экзотично. Они почти одного роста с Ильёй. И телосложения - тоже. Ива - хрупкая, Илья - тощий. Он разве что в плечах её пошире будет.
        - Не надо! Пожалуйста,  - она что, думала, я его ударю? Я никогда не бью своих детей. Это вне моих правил. Но она об этом не знает, конечно же.
        Я слышу, как сопит за её спиной Илья. Я его не вижу, и что он чувствует - не понять, но нужно поступить правильно.
        Я делаю шаг назад, разжимаю кулаки. Смотрю девушке в глаза.
        - Я прошу прощения за вчерашнее. Я вёл себя некрасиво и грубо. Мне бы не хотелось, чтобы раздоры и стычки стояли между нами. Мы можем дружить по-соседски. Ходить друг к другу в гости. Кате очень хочется дружить с тобой.
        Это уже лишнее, но, поддавшись порыву, я стремлюсь убить двух зайцев: извиниться и приблизиться к Иве, следуя просьбе Самохина. Иначе мне будет сложно за ней приглядывать. А тут звёзды сошлись.
        - Я не сержусь,  - лицо у неё расслабляется и становится невероятно красивым. Утончённая. Глаза большие, великолепные скулы, губы притягивают взгляд. Ей идёт белоснежная мраморность кожи. Гладкая. Руки зудят попробовать на ощупь: действительно ли она такая, или это только кажется в неярком свете светодиодной лампочки.  - Вам не стоило… мы просто немного не поняли друг друга. Как и сейчас. Вы ведь не собирались бить мальчика?
        Она заглядывает не в глаза, а намного глубже, и мне это не нравится.
        - Я не мальчик!  - отскакивает от неё мой героический сын. Бурю пронесло мимо, можно теперь и из укрытия вылезти.
        Ива не оборачивается. Продолжает смотреть на меня. От её взгляда знакомо кидает в жар. Хорошо что длинная футболка удачно скрывает нижнюю часть тела, иначе она бы поняла. А ещё хуже - мог увидеть и понять мой сын.
        - Вы уже извинялись. Вчера. Правда, ваш сын не мог этого слышать. К тому же, вы говорили, а я забыла: вы не бьёте женщин и детей, что бы о вас ни говорили.
        Ну, конечно. Я закатываю глаза и не могу удержать саркастическую усмешку, что касается моих губ.
        - Старый сплетник Козючиц уже донёс?
        Она удивляется. Глаза распахиваются ещё шире.
        - Я видел вас на крыльце из окна,  - плевать, что она подумает.
        Илья натужно кашляет, давая понять, что он всё ещё здесь и нам не мешало бы обратить на него внимание. Мы с Ивой синхронно поворачиваемся в его сторону.
        - Извините,  - бурчит он,  - я не хотел. Так получилось.
        - Я понимаю,  - говорит она, пытаясь и сына гипнотизировать своими глазищами,  - хуже другое. Как ты попал в дом? Ведь здесь всё закрыто, я проверяла. Сигнализация.
        - Не везде,  - дёргает он плечом, и у меня волосы шевелятся на затылке. Она в этом доме совсем одна. А дом уязвим, как ни крути, если даже подросток способен в него забраться.  - Я здесь не без спросу. Не подумайте, что я совсем наглый.
        Хорошая заявочка. И про наглость - в точку. Совсем - не совсем, это ничего не меняет. Плохо, что он не может понять элементарных вещей. Словно на улице воспитывается. Столько усилий - и всё прахом.
        - Мне дядя Серёжа разрешил здесь бывать.
        Что?! Кажется, я совсем сына своего не знаю. Никогда не видел, чтобы он с Кудрявцевым общался. Но я мог и пропустить часть Илюхиной жизни. Работал, с детьми то няня, то бабушка, а мне не до них порой.
        Меня задевает, что он рассказывает это Иве. Ей доверяет, мне - нет. Кажется, это больно. Не смертельно, но бьёт по самолюбию, а я в очередной раз думаю, что Илья - мешок с сюрпризами.
        Не достучаться мне до него, не докричаться. Не хочет он меня в душу впускать, в мысли свои, дела какие-то странные. Взять хотя бы маньячное посещение дома Кудрявцевых. На какую-то наркотическую зависимость похоже. Он же сюда каждую ночь шастает, отрывая время от сна.
        - Но дяди Серёжи больше нет,  - голос у неё осторожный и мягкий. Хочется провалиться в него с головой. Тактика её отличается от моей. И, вижу, сына пронимает немного.  - Ты бы мог рассказать мне. Я бы не стала запрещать тебе приходить. И не пугалась бы. Наверное, я была бы даже рада, что в доме не одна.
        - Ты ничего не понимаешь!  - огрызается вдруг Илья. И эта его злость, ершистость, переход на «ты» бесят меня, раздражают до ярких точек в глазах.  - Ненавижу вас всех!  - выкрикивает он с такой яростью и болью, что на миг меня пронимает его отчаяние.
        А затем он кидается к окну и вываливается наружу. Это жуткий момент. Третий этаж. На доли секунд мне кажется, что он просто выкинулся из окна. Видимо, так же думает Ива. Она вскрикивает, кидается вслед, а затем поворачивается ко мне. На лице у неё - облегчение, но мне непросто отойти. Я закаменел. Пошевелить рукой и ногой не могу.
        - Там лестница. Слышите? Лестница. Он просто убежал. Андрей!
        Рука её касается моего предплечья. Я медленно опускаю взгляд. Смотрю на её пальцы, что кажутся слишком белыми по сравнению с моей смуглой кожей.
        В глазах её - тревога. В глазах её - вопросы. А я не знаю на них ответов. Кажется, у меня шок. Я… не знаю, что делал бы, если бы потерял сына. Сейчас я слаб настолько, что стыдно. Перед девушкой хрупкой стыдно. Перед сыном… тоже стыдно. Что не могу, не получается у меня достучаться. Стать ему другом. Узнать, что его тревожит. Откуда столько ярости и ненависти? Что гнетёт его и грызёт изнутри?
        - Здесь лаз в заборчике,  - зачем-то начинаю объяснять. Может, чтобы прийти в себя.  - Его Катя нашла. Так она тогда попала в твой сад. А Илья… похоже, ходит сюда каждую ночь зачем-то.
        - Если я попрошу… вы пообещаете?
        Даже она пытается манипулировать мной. Невинная девочка с ресницами хлоп-хлоп. Как там Самохин говорил? Монашка? А искусством выпрашивать владеет в совершенстве. Интересно, что она будет просить? Благоразумно молчу, ожидая её «бесхитростных» просьб. Но она тоже ждёт. И тогда я решаюсь.
        - Пообещаю, если ты будешь говорить мне «ты».
        Она задумывается на миг, а затем согласно кивает. Очень серьёзно это делает. Мы будто сделку заключаем.
        - Пусть всё остаётся, как есть. Оставь этот лаз в покое. И… скажи… Как сына твоего хоть зовут?
        - Илья.
        Что она задумала?
        - Скажи Илье… пусть приходит, когда захочет. Я буду знать. И не буду мешать.
        Ненормальная. Сумасшедшая. Нет, не совсем, но явно что-то с ней не совсем так. И просьба у неё странная. Я… ожидал чего-то другого. Более меркантильного, что ли. Или вымогательства милого, как обычно делают женщины. А тут… всё, что угодно, но не то, о чём она попросила.
        А потом я без логики, без всяких предварительных мыслей делаю то, чего не понимаю. Два шага - и она очень близко. Стоит, не шевелясь. Не делает попыток отпрянуть. Не боится меня.
        - Договорились,  - произношу еле слышно и впиваюсь в её сочные губы. Не слишком нежно, но мне… нужно куда-то вытолкать адреналин и шок, что засели внутри. Спортивный клуб далеко, бегать в темноте я не желаю, а Ива - рядом.
        Одно лишь касание - и взлетает вверх сумасшедший костёр. Дикий и средневековый. Не знаю, сжигали ли когда-то ведьмаков - не припомню, но сейчас я горю так, что не прочь захватить с собой эту нежную изящную ведьму, что распаляет меня ещё больше своей неподвижной немотой и какой-то бессловесной покорностью.
        24. Ива
        Это было неожиданно. Кажется, я его раздражаю очень сильно. Но, оказывается, не только. Очень взрывоопасно. Этот поцелуй не похож на осторожное касание Никиты. О, мне теперь есть с чем сравнивать. На секунду я забываюсь. Меня накрывает его энергией, силой, неистовством, которые он вкладывает в движение губ. Это страшно и приятно.
        Он не позволяет себе ничего лишнего. Лишь пальцы путаются в волосах да проходятся по лицу, будто Андрей меня изучает. Лёгкие, но уверенные касания.
        Несколько томительных мгновений - и всё заканчивается. Кожа горит в местах соприкосновения с жёсткой щетиной мужчины. Губы пылают от слишком властного поцелуя. Трогаю их пальцами - будоражащий привкус, и кровь пульсирует толчками.
        - Это скрепление договора,  - голос у Андрея невозмутимый, но я вижу, как в такт дыханию приподнимается его грудь. Это Любимова выдаёт, но он не смущается.  - Своеобразный брудершафт.
        - Без спиртного?  - кто меня за язык тянет?
        Он приподнимает бровь. Немного иронично и с улыбкой. Она у него какая-то вымученно-усталая..
        - Если ты нальёшь, я, пожалуй, не откажусь сделать пару глотков.
        Я колеблюсь, переступаю с ноги на ногу.
        - Поздно уже.
        - Знаю. Но несколько минут туда или сюда - уже никакой разницы. Не бойся, я не буду тебя домогаться.
        Я и не боюсь. Удивительный мужчина. Гремучая смесь. Взрывной характер. Злюка. Но… кажется, он мне нравится. Не только внешне. В нём - жизнь. Бурление и много событий. То, чего у меня никогда не было. Это привлекает.
        Я веду его в библиотеку - тут рядом. И там я видела коньяк, кажется, и стаканы. Может, в доме ещё спиртное есть, но я не настолько досконально изучила кухню и кладовки, чтобы с уверенностью сказать, где хранится алкоголь. Разве что начатая Никитой бутылка вина. Но почему-то мне кажется, Любимову нужно нечто покрепче вина.
        Он уверенно наливает коньяк сам. В два стакана - на донышко. Я беру стакан в руки, но пить не собираюсь. Просто поддержать компанию, раз ему приспичило. Странно, но мне не хочется его выгнать. Он… колючий, но уютный. И чёрные джинсы с футболкой на нём отлично сидят.
        - Не пьёшь?  - кивает на мой стакан. Я отрицательно качаю головой.  - Правильно. Не нужно. Совсем не пьёшь?  - уточняет, пытливо разглядывая меня из-под опущенных ресниц. Он немного расслабляется, делает маленький глоток.
        - Можно сказать, совсем.
        Глоток вина, навязанный Никитой, всё же не даёт мне права сказать, что я не прикасаюсь к спиртному вообще.
        - Сколько тебе лет, Ива?
        Это не допрос. И даже не интерес, как мне кажется. Просто он вежлив. Не сидит молча. Развлекает меня по-своему.
        - Двадцать шесть.
        - Я думал, меньше.
        Не ново. Многие думают, что мне и двадцати нет. Хотя «многие» - громко связано при моём уединённом образе жизни. Но я всё же не в монастыре прожила, приходилось сталкиваться с людьми. По большей части - с чиновниками да клиентами.
        - А тебе?  - надо же о чём-то говорить?
        - Тридцать семь,  - Любимов делает ещё глоток. Он не пьёт - потягивает. От такого количества даже опьянеть невозможно.  - Зачем тебе Илюха мой? Он ведь сюда постоянно шастает. Проблемный подросток. Ему четырнадцать. У мальчиков в таком возрасте гормоны шалят.
        Я невольно фыркаю.
        - Ты боишься, что он меня… изнасилует?  - мне даже в голову такое не приходило. Зато у Любимова, как посмотрю, мысли одна другой краше в голове бродят.
        - Я боюсь, что он влюбится,  - Андрей отставляет стакан. На дне ещё остаётся немного тёмного пойла. Трёт устало ладонями лицо, но вставать не спешит.
        - Думаю, он приходит сюда не ради меня. Я человек новый. Он с Кудрявцевым общался. Может, дружил. Это он разрешил твоему сыну бывать в доме.
        - Ладно. Будет день - будет пища. Мне нужно обо всём подумать без эмоций и не спеша. Ты позволишь мне завтра оглядеть «место преступления»?  - показывает он пальцами кавычки.  - Я приду с Катей в гости. Ребёнок хочет с тобой общаться. Если разрешишь, конечно.
        Как-то это… стремительно. Но Любимов такой и есть. Резкий и бескомпромиссный. Не ходит вокруг да около. Не плетёт всякую чушь. Чётко и по делу все его слова. Почти. Поцелуй как-то не очень вписывается в картину его мрачной злости.
        - Приходите. Ближе к вечеру. Днём я работаю. Часа в четыре. Ещё светло.
        Он снова смотрит на меня. Удивление сквозит в его глазах и исчезает. Прячется в ресницах.
        - До встречи, Ива,  - поднимается он из кресла.  - Я, наверное, тем же путём уйду. Проводи до дверей и закройся. На улицу не выходи. Я уже достаточно взрослый, чтобы шляться по чужим садам и лазать через забор. Справлюсь.
        Он спускается вниз, я следую за ним. В дверях Андрей останавливается и протягивает руку:
        - Дай свой телефон.
        Властный приказ, но я ему подчиняюсь. Лезу в растянутую кофту, что накинула на плечи. Она старая и… ужасная. Зато удобная и с карманами.
        Он забирает телефон из рук и вбивает цифры. Делает звонок. В кармане раздаётся резкая, без лишних изысков трель, похожая на сигнал бедствия или пожарную сирену. Не звучанием, а напряжённой тональностью. Да, у таких, как он, наверное, ни одной мелодии в памяти гаджета нет.
        - Это мой номер. Мало ли. Звони в любое время.
        - Зачем?  - спрашиваю, не до конца понимая его действия.
        - Соли попросить или спичек. А может, ещё кто тебя напугать решит. Мы же соседи. А соседи должны жить дружно.
        Он уходит. Я закрываю дверь, включаю сигнализацию. Но что от неё толку? Судя по всему, здесь есть прорехи, дыры, которым удалось избежать жёсткого контроля охранной системы. Хорошо, если это сделано для соседского мальчика. А если нет? Если в доме притаился кто-то?
        Я стараюсь себя не накручивать, но в комнату свою иду на цыпочках, затаивая дыхание. Плохо. Очень плохо. Но комната у меня запирается, и я не пренебрегаю осторожностью. Закрываюсь. Иду в ванную. Раздеваюсь и долго разглядываю себя в зеркале. Я чуть не потеряла сознание, когда мальчишка толкнул меня. Толчок не обошёлся без последствий, но ничего нового или смертельного не произошло. Просто мне нужно быть осторожнее.
        Уснула почти сразу, хотя думала, что буду долго ворочаться и бояться, перебрасывать из стороны в сторону эпизоды случившегося за день и ночь. Но ничего не произошло - я уснула и спала без задних ног воистину богатырским сном - крепким и без сновидений.
        А на рассвете меня разбудил стук в окно. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук-тук. Похоже на код или тайный сигнал. Я вскочила. На часах - пять утра. Солнце, кажется, уже взошло, но посёлок ещё дремлет, досматривает сновидения.
        Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук-тук - стучится кто-то в окно.
        Бум-бум-бум-бум-бум-бум - вторит моё сердце.
        25. Ива и Андрей
        _ИВА_
        Надо встать. Опустить ноги на пол и подойти к окну. Но я не чувствую ног. И руки у меня похолодели. Онемевшие пальцы пытаются зацепиться за простынь, но попытка не засчитана - у меня почти ничего не получается.
        Тук-тук - снова тот же сигнал, а я прикрываю глаза, пытаясь успокоиться. Потом всё же встаю и на тяжёлых ногах иду к окну. Выглядываю в щёлку между штор. Трусиха.
        С той стороны подоконника - птичка. Весёлая, задорная, с забавным хохолком на голове. Надо же. А я подумала, что кто-то подаёт сигнал: слишком её «тук-тук» гармоничное было.
        Мозг наконец-то включается. Вряд ли кто-то смог бы пролезть на территорию чужой. И даже если это кто-то со стороны Любимовых - они не злые монстры, так что нужно брать себя в руки и не страдать ерундой.
        Сегодня никто не придёт: Зоя Николаевна объяснила, что обслуга ходит через день. Слово-то какое - обслуга. Это мой шанс побыть в одиночестве, и я его использую, наслаждаясь тишиной. Дышится и работается здесь очень хорошо, но от мыслей мне не отделаться, поэтому я пытаюсь разложить по полочкам события, что происходят со мной.
        Все они… несерьёзные. Даже попахивают курьёзом. И если бы я себя не накручивала, наверное, смеялась бы. Соседский мальчишка приходит по ночам. Птица в окно стучит. И соседи атакуют.
        И всё же тревожная струна гудит. Почти неслышные звуки, колебания воздуха, что улавливает мой чуткий слух.
        Неожиданно вернулся Василий. Пришёл, как ни в чём не бывало, потёрся о мои ноги и указал башкой на дверь. Звал меня за собой. Что в этом коте было хорошо - он не орал. Издавал какие-то хриплые помуркивания.
        - Проголодался?  - спрашиваю строго, но Васька строит мне такие умильные глазки, что сердце вздрагивает. Я бросаю работу и плетусь на кухню. Заодно и мне позавтракать не мешает.
        Поддавшись невольному порыву, я проверяю еду. Нет, ничего не пропало. И визуально еды сколько было, столько и осталось. Ни котлеты не уменьшились, ни кастрюля с борщом не опустела.
        Если в этом доме кто-то прячется, то либо у него свои источники питания, либо он - бесплотный дух. Привидение.
        Неожиданно приходит в голову мысль: а может, Илья как раз за этим и приходит по ночам. Приносит еду. Но тогда это может быть лишь один человек: мой отец.
        Надо бы расспросить Андрея, живут ли они здесь постоянно. Если нет, моё предположение не имеет смысла.
        - Пойдём гулять?  - спрашиваю кота, но тот, наевшись, развалился на полу и никуда идти не собирается.
        У кота есть лазейка. И мне бы найти её не мешает. Слишком много «дыр» в этом доме, но при свете дня страхи кажутся пустыми и далёкими.
        Сегодня я выбрала другой маршрут для прогулки - решила пройтись по улицам посёлка, посмотреть на окрестности и полюбоваться местной архитектурой.
        Дома здесь величественные и впечатляющие. Заборы порой - чересчур высокие. За ними не разглядеть ничего. Видимо, живут тут преимущественно богатые люди. По сравнению с окружающими красотами дом моего отца кажется милым старичком, в котором смешались стили прошлого и современности.
        Позади слышен шум мотора.
        - Ива!  - я оборачиваюсь на звук этого голоса. Из окна авто мне улыбается Никита Репин. Давно не виделись.  - Я смотрю, ты гуляешь каждое утро.
        За его словами я слышу своё: он за мной наблюдает. Если Любимова я ещё хоть как-то могу понять (мы без конца сталкиваемся, воля случая сводит нас бесконечно), то чем я интересна Репину - неизвестно.
        - Дышу воздухом,  - отвечаю вежливо, но продолжать беседу у меня настроения нет.
        - Да, экология здесь чудесная,  - я иду медленно, он плетётся рядом на авто. Замечательная картина. Пастушка и богатый принц на выданье. А ещё это: «Какая прекрасная погода» - пустой трёп, зачем-то нужный ему.  - Я в город собрался. Может, вам нужно что-нибудь?
        Я останавливаюсь, Никита - тоже. Вот оно: пусть неидеальное, но решение моей небольшой проблемы.
        - Мне надо в город по делам съездить,  - признаюсь, но не решаюсь напрашиваться.
        - Так составь мне компанию, Ива,  - сверкает он белоснежными зубами. У него они настоящие, в отличие от Германа Иосифовича.
        - Мне надо взять кое-что. Подождёшь?
        Он подождёт, я вижу. Никита, наверное, не плюнул бы и не уехал без меня, даже если бы я ковырялась час или больше. Но вредничать и проверять - не моё. Увижусь с клиенткой - первая примерка всегда утомительно, но так важно. По дороге договорюсь встретиться с девочками, чтобы забрать работу.
        - Поехали,  - открываю заднюю дверцу и сажусь назад. Ловлю недоумённый взгляд Никиты, но ни спорить, ни отговаривать меня от подобного шага он не стал. Он на редкость покладист, этот Никита. И милый. Но почему, когда мы трогаемся, у меня ощущение, что я по неопытности и наивности попала в ловушку?..
        _ЛЮБИМОВ_
        Так никаких нервов не хватит. Она без конца испытывала моё терпение. Её поступки - верх нелогичности. Вот кто, например, в здравом уме садится в машину хлыща вроде Репина? Да на нём же проб ставить некуда - так его избаловали залюбили бабы.
        Я встал рано. Совсем мало спал. И первым делом полез в окно оглядывать соседский дом. Самохинская просьба за ночь выросла до колоссальных размеров. Ивы не было ни видно, ни слышно, что закономерно. Зато она отправилась прогуляться с утра пораньше.
        Я даже подавил в себе желание отправиться на прогулку вместе с ней. Не нужно всё это. Глупо и не ко времени: у меня своих проблем выше крыши. И вот результат: она села в машину и куда-то уехала. С Никитой. Жесть.
        Я набираю её, но телефон у Ивы то ли отключен, то ли вне зоны доступа. Ещё лучше. Хоть бери, садись в машину - и следом за ними. В какой-то момент я себя останавливаю. Заставляю успокоиться. Чёрт с ними. С ней и этим красавцем. Ничего не случится среди бела дня. Но чувство тревоги поселилось во мне и не хотело уходить.
        Вчера ночью я первым делом отправился в комнату к сыну. Илья спал или делал вид, что спит. На этот раз я проверил: да, ребёнок на месте, а не натолкал под одеяло вещей, чтобы удрать из дома.
        Важные разговоры отложил до утра. Слышу, как проснулась Катя. Она щебечет вовсю, как только открывает глаза. Голос у дочери звонкий. Не знаю, куда нужно забраться, чтобы не слышать её.
        Новая няня не подкачала - она уже умыта, свежа и при ребёнке. Это приятно радует сердце. На кухне возится Петра - она итальянка по происхождению. Занесла её в наши края большая любовь. Она тут вышла замуж. Любовь измельчала, муж куда-то удрал, а Петра осталась. На кухне она бог - готовит замечательно.
        Всё в доме привычно. Вот такие мелочи меня успокаивают. Мне нравится жить здесь. Надо, наверное, подумать о том, чтобы остаться здесь жить постоянно. До города не так уж и далеко. Если подумать, в пробках нередко дольше стоишь, чем сюда и отсюда добираться.
        За такими нехитрыми мыслями я даже о Иве забыл. А затем у меня подал сигнал телефон. Это смс упало. Видимо, у соседки телефон заработал. Но не успел я посмотреть, так ли это, телефон разражается входящим звонком. Принимаю его не глядя. Почему-то решил, что Ива мне перезванивает. Хотелось услышать её голос и успокоиться.
        - Да,  - спрашиваю сухо. Но в ответ - тишина. Только какие-то помехи, скрип, шум автострады. И кто-то надсадно дышит в трубку, будто человека на том конце мучает астма.  - Я вас не слышу,  - и нажимаю на отбой.
        Телефон снова звонит. И когда молчат повторно, становится жутко. Что это за игры? С чем это связано? Бизнес? Дети? Маньяк? А может, это связано с моей соседкой?  - приходит неожиданно новая мысль.
        Что происходит? И куда я вляпался?
        Я нажимаю на «отбой», а затем отключаю телефон. Ярость охватывает меня с головы до ног. Если меня кто-то надумал пугать, не на того напали. Я из той породы, что действует, а не поддаётся страхам!
        26. Ива
        Никита вёл себя прилично. Глупых разговоров не заводил. Машину он вёл быстро, но уверенно. Я недолюбливаю лихачей в любых проявлениях.
        - Как долго ты пробудешь в городе?  - спрашивает он словно невзначай, но в вопросе сквозит интерес. Он бы хотел побольше знать, зачем это мне приспичило уехать. К тому же, он на пакет, что стоит рядом со мной, косится.
        - Не знаю. По обстоятельствам,  - я не скрытничаю, просто не пойму, куда он клонит.
        - Мы можем договориться. Я заберу тебя, когда скажешь.
        - Наверное, не стоит. Я не знаю, как долго это растянется. Я могу и на такси доехать. К вечеру хочу домой вернуться.
        Никита смеётся. Открыто и заразительно. Невольно хочется улыбнуться ему в ответ.
        - Ива, было бы неплохо знать, что за «это» у тебя растянется на целый день? И я абсолютно не спешу. Праздношатательный я - наверное, старик Козлодоев тебе рассказал обо мне много «хорошего».
        - Кто, прости?  - он словно исподволь выпытывает у меня мелочи, а я… почти введусь. Есть в мужчине харизма, притягательность - этого не отнять. С ним легко и сложно одновременно. Будь он не так обаятелен и прекрасен, возможно, я бы меньше сторонилась его. А так… до сих пор в недоумении, почему он так добр со мной.
        - Старик Козючиц. Герман Иосифович,  - уточняет он.
        - А почему Козлодоев?
        Никита пожимает плечами:
        - Я даже не знаю, кто первым дал ему это прозвище. И не спрашивай, почему. Затрудняюсь дать чёткие объяснения. Козлодоев, Старый козёл… Противный старикашка. Везде нос суёт, вынюхивает что-то, выискивает. Сплетни носит веером. Правда, его мало кто слушает. И побаиваются, откровенно говоря. Ходят слухи, он на всех жителей досье ведёт. По старой памяти. В органах когда-то работал. Давно на пенсии, а замашки прежние остались. Я видел, что он к тебе в гости приходил.
        Слишком много видит. Я сжалась. Он мог видеть и… да нет, не мог. Андрей уходил не через калитку, а через дыру в заборе. Так что вряд ли.
        На самом деле, мне всё равно, что подумает обо мне Никита Репин. Мне практически безразлично, какие слухи бродят по посёлку. Отсутствие жизни как таковой имеет свои плюсы. Например, мне абсолютно без разницы, что болтают обо мне окружающие.
        - Да, Герман Иосифович ко мне приходил. Я пригласила его в гости. Он мне понравился. Не без чудачеств, но вполне милый и одинокий.
        Никита смотрит на меня через зеркало. Пристально. И улыбка у него куда-то исчезла.
        - Я глупость сморозил, да? Мы привыкли его обижать. Посмеиваемся над ним. И никто не задумывается, что он - человек. Хочет любви и тепла, как и все. Мне сейчас стыдно, честно.
        Я прислушиваюсь к нему. Не чувствую фальши. Странный, очень странный Никита Репин. Клубок противоречий. И я не знаю, как к нему относиться.
        - Я работу везу. Мне с клиенткой увидеться нужно,  - невольно задерживаю пальцы на пакете, что лежит рядом. Я бы погладила его, как животное. Там - очень много работы и любви. Я умею любить, наверное, только так.
        - Чем ты занимаешься, Ива?  - в глазах Репина снова вспыхивает интерес.
        - Вяжу крючком.
        - Какое необычное и старомодное занятие. Вероятно, это очень трудно. Столько усидчивости и вообще…
        Я улыбаюсь невольно: столько в его голосе… не разочарования, нет. Он сбит с толку. Моё вязание не вписывается в какие-то мозговые процессы Никиты.
        - Я бы хотел это увидеть. Покажешь?  - он плавно съезжает к обочине и останавливает машину. У него и тени сомнения нет, что я с радостью выложу перед ним свою работу.
        - Зачем тебе это?  - всё так же поглаживаю пакет.
        - Интересно.
        - Неправда.
        - Ну, хорошо. Любопытно. Это как страницы новой книги открывать.
        Репин потирает переносицу. Он в замешательстве. Привык, наверное, что ему ни в чём отказа нет.
        - А ты читаешь?  - мне тоже любопытно.
        На короткое мгновение его глаза становятся холодными. Лицо словно стареет на несколько лет. Кажется, ещё секунда - и он скажет что-то резкое и неприятное, но этого не происходит.
        - Да, Ива. Я читаю. Люблю художественную литературу и книги по аналитике. А ещё я решаю математические задачи. Меня это развлекает и не даёт отупеть. Я ни в чём не нуждаюсь. И дело отца мне не нравится. Я не хочу быть продолжателем рода и традиций, не желаю протирать штаны в офисе, поэтому наслаждаюсь жизнью и делаю, что хочу. Многие меня за это осуждают. Но это моя жизнь, и я её хочу прожить так, как мне нравится.
        - Свободный художник?  - становится интересно, что за философия у парня с внешностью кинозвезды. Он и сейчас говорит правду. Не пытается приукрасить или выставить себя в выгодном свете. Но его нежелание жить взрослой жизнью напоминает побег от реальности. Как и у меня. Но я делаю это вынужденно, а он… Поэтому хочется понять: почему?
        - Что-то вроде того. Попытка выделиться из серой массы и не потерять себя. Ты покажешь мне то, что лежит у тебя в пакете, Ива?
        Мне даже весело становится от его слов. Ему не нужно выделяться. Он и так слишком яркий попугай. Такие не теряются ни на чьём фоне. Такие, как Репин, затмевают всех, кто оказывается в зоне их ауры.
        - Это «черновик» свадебного платья.
        Я осторожно достаю своё сокровище. В нём слишком много труда. Каждый раз начинаешь всё заново. По сути, у меня нет копий. Да я и не хочу их плодить. Мой конёк - уникальность.
        Я слышу, как шумно втягивает воздух Никита. Это приятно. Он поражён. Не ожидал увидеть подобное. Думал, наверное, что я носочки вяжу.
        - И это черновик? Да тут же прикоснуться страшно - так красиво. Это здорово, Ива! Нет, гениально.
        Он протягивает руки, но я качаю головой и прячу платье назад, в спасительную темницу пакета.
        - Не нужно. У тебя, прости, руки не очень чистые. А тут всё же белые нитки.
        Никита хохочет искренне, у него даже слёзы выступают.
        - Ива, ты замечательная! Ещё ни одна девушка не говорила мне таким строгим голосом, что у меня руки грязные!
        - Когда нужно сбить корону, которая на мозги давит, обращайся. Помогу, чем смогу,  - я сама невозмутимость, но его смех заражает и меня. Очень сложно сопротивляться и удерживать в узде улыбку. Она рвётся изнутри, светится, хочет впитать в себя харизму этого мужчины.
        - Согласен. Я так и сделаю. Помни: ты обещала,  - он заводит машину. Мягко трогается с места.  - Я дождусь тебя обязательно. И не спорь. Не могу бросить такую девушку, как ты, без заботы. Пусть и небольшой. Мне это ничего не стоит, а тебе не придётся ни по маршруткам трястись, ни на такси тратиться.
        Интересно: он только что проболтался, показав, что знает обо мне больше, чем хочет показать, или это намеренный, хорошо продуманный шаг?
        Снова становится неуютно, а вполне комфортабельный автомобиль напоминает мне гроб. Слишком тесно и опасно. Особенно, когда этот харизматичный мужчина рядом.
        27. Андрей Любимов
        Я ухожу в свой кабинет. Запираюсь. Пока есть время, нужно собраться и сделать несколько звонков.
        Я включаю телефон, просматриваю смс. Так и есть: Ива снова на связи, но девушка подождёт. Думаю, ничего с ней среди бела дня не случится. А у меня уже случилось. Непонятный звонок - с незнакомого номера.
        - Алабай?  - на том конце трубку берут молниеносно, будто ждут звонка. Но меня это не удивляет. Это мой друг - Виталий Максимович Олискин по прозвищу Алабай. Мы с ним сто лет знакомы.  - Номерок пробить можешь?
        - Без проблем.
        Он всегда краток и лишних слов на ветер не бросает. Вкратце я ему сообщаю суть дела и сбрасываю смс номер, с которого мне звонили.
        - Отзвонюсь,  - слова у него получаются резкие, словно рубленые, но дело своё Алабай знает хорошо, поэтому можно не беспокоиться.
        Он уже не раз меня выручал, и если бы не его помощь в некоторых делах, мне бы пришлось туго.
        Надо выкинуть деструктивные мысли из головы. У меня ещё разговор с Ильёй.
        Мы наконец-то собрались за завтраком. Он ждёт взбучки. Напряжённый, ест через силу, то и дело поглядывая на меня. Я молчу. Катя разливается соловьём.
        - Папа, а мы пойдём сегодня к Иве? У неё там кот и цветочки. Она скучает, наверное.
        При имени Ивы Илью дёргает, будто на стуле кабель электрический лежит. Ещё бы. Но пусть помучается. При всех я не собираюсь разговаривать.
        - Вечером сходим, если будешь себя хорошо вести и если Ива захочет нас видеть.
        Катька молитвенно складывает ладошки на груди. Глаза у неё умоляющие. Она даже кашу всю слопала.
        - Видишь, папочка, я стараюсь! Я буду слушать тебя и Светлану Петровну. Я Иве куколку покажу. Мы будем одёжки менять.
        О, да. Любимое занятие - менять куклам наряды. Вряд ли Ива оценит, но кто знает? Девочки любят играть с куклами. Даже взрослые неравнодушны к игрушкам.
        После завтрака мы отправляемся гулять. Няня с Катей впереди, мы с Ильёй - сзади. Украдкой проверяю телефон. Не перезвонила. Ну, ладно.
        Сын плетётся, переставляет ноги как старик. Жутко хочется ему подзатыльников надавать. Где-то внутри бродит шальная мысль - выдрать сына. Папа мой любил меня воспитывать. И не могу сказать, что его методы, не совсем гуманные, не действовали. Эффект определённый был. Но меня рукоприкладство, очень редкое, задевало, поэтому своих детей я решил пальцем не трогать. И крамольные мысли нет-нет да посещали меня временами.
        - Ну, что, Илья?  - машу рукой, предлагая присесть на лавочку среди молодых берёзок.
        Здесь очень тихое место, созданное искусственно. Можно и отдохнуть, и детям есть чем заняться. Няня с Катей располагаются в зоне моей видимости в песочнице. У Катьки целый арсенал: совочки, ведёрки разные. Она учит Светлану Петровну «печь» куличи из песка. Та дочери охотно подыгрывает.
        Сын садится рядом. Сегодня он в телефон не тупит. Видимо, не хочет меня провоцировать. Хмурится, молчит. Похож на ежа. На макушке у него торчит вихор - смешным веничком. Он уже не малыш. Вполне взрослый парень. Хотел бы я знать, что у него в голове творится. Я бы даже обрадовался, если бы он взорвался, высказал всё, что камнем лежит у него на душе.
        - Я не буду рассказывать, зачем я хожу в дом дяди Серёжи,  - упрямо сжимает он губы.
        - Я услышал и понял тебя ещё вчера. Но это не отменяет того, что ты поступил неправильно. Во-первых, сломал забор. И дело не в выломанных досках. Твоя сестра нашла лаз и удрала вчера. Хорошо, что ничего не случилось.
        - Предательница! Вечно нос свой суёт, куда не просят!  - сын вспыхивает праведным гневом.
        - А она, между прочим, тебя не сдала. Выгородила, как сумела. Наврала мне.
        - Ну, да. Катька молодец, а я говно. Уже слышали не раз. Но я ж не запрещаю любить тебе Катю, а меня терпеть?
        У него в голосе горечь. Наверное, я действительно мало проявляю любовь к сыну. Да и к дочери - не очень. Как-то ритм жизни, события разные семейные не располагали, чтобы я с ними сюсюкался. Больше давлю авторитетом да рычу. Но, как посмотрю, для сына я не авторитет всё же.
        Снова ощущение высокой-высокой стены. Не вскарабкаться, не перелезть через неё.
        - Я люблю вас одинаково, Илья. Вы мои дети. Возможно, я не умею говорить об этом, но любовь - это не только слова. Я бы хотел, чтобы ты вырос настоящим мужчиной. Чтобы честь твоя не была запятнана постыдными поступками. Из малого складывается целая гора ошибок. Нюся, Ива, Катя, наконец. Ты… обижаешь слабых.
        Илья горбится. Уши у него пылают. Лицо упрямое, но он слушает.
        - Я не хочу тебя наказывать. Мне важно, чтобы ты понял.
        Я умолкаю. Смотрю, как играет в песке Катя. Она уже воду принесла из источника, что протекает рядом. Вымазалась по уши в грязи, но лицо у неё радостное. Не хочется её ни огорчать, ни ругать. Может, так проявляется творчество и познание мира. Пусть. Одежду можно выстирать, а совесть - нет. Лицо и руки можно вымыть, а детское огорчение - не получится.
        - Я понял, пап. Перед Нюсей извинюсь, перед Ивой - тоже. Но с Катькой не хочу возиться. Она меня бесит.
        - Она твоя сестра. Я и не прошу с ней возиться. Не отталкивай. Катя любит тебя. Хочет хоть как-то выразить свою любовь, быть к тебе ближе, а ты постоянно отталкиваешь её, срываешься, обижаешь. Она… маленькая. Ребёнок. Ты старше почти в три раза. Что тебе стоит хоть иногда разговаривать с ней?
        - Она не сестра мне!  - выкрикивает сын и бледнеет. Только уши полыхают кумачовым цветом.
        - Что ты сказал?  - я обманчиво спокоен, но внутри взрываются бомбы и воет сирена, и мне большого труда стоит сдержаться.
        - Ты сам знаешь, что это правда!  - он не сдаётся. От невиданной храбрости его аж качает. Синяя жилка на шее бьётся неровным пульсом. Бешено пульсирует. Ему сейчас страшно, но он мой сын. А Любимовы уж если идут ва-банк, то не сворачивают.  - У нас… матери разные!
        Я внимательно смотрю на него. Пристально. Это почти игра в гляделки.
        - Ну и что?  - я пытаюсь остудить котёл со смолой, что кипит у меня в груди.  - Можно подумать, ты недавно сделал открытие. Но до этого ты как-то лояльнее к ней относился. А по-настоящему стал себя вести, как скотина, в последний год. Что тебя так поразило? Что заставило по-другому посмотреть на тех людей, что тебя окружают? Ты ведёшь себя так, будто мы все враги и хотим тебя обидеть, ущемить, сделать больно. Это не так.
        Илья мотает головой и снова сжимает губы. Я опять не смог до него достучаться. В который раз.
        - Вот что. Давай попробуем по-другому. В конце концов, тебя никто не заставляет, как ты выразился, возиться с Катей. Не хочешь с ней общаться - не надо. Я поговорю с ней, чтобы… она попыталась обходить тебя стороной. Хотя бы временно. Тебе кажется, что я тебя ущемляю? Хорошо. Можешь не умываться, не завтракать, не спускаться к ужину. Поживи так, как тебе хочется. Хоть из постели сутками не вылезай. Не уверен, что тебе нужна именно такая свобода, но я готов рискнуть. И ещё. Ива сказала, что ты можешь приходить в её дом, если тебе это так нужно. Она не будет препятствовать и мешать тебе. Навязываться не станет.
        Илья вскидывает голову. Недоверчиво смотрит на меня. Он поражён, но признаваться в этом - выше его достоинства. Молчит. Кадык дёргается, выдавая его волнение.
        - Но походы в чужой дом будут происходить при одном условии: ты будешь говорить об этом честно, чтобы я мог предупреждать Иву. Или делай это сам - телефоном пользоваться умеешь. Давай попробуем ещё и так наладить хотя бы подобие нормальных отношений.
        Я встаю с лавочки и, не оглядываясь, иду к песочнице.
        - Папа! Посмотри, какую мы башню со Светой сделали!  - сверкает глазами Катька, а у меня сжимается сердце: вот как, как можно её ненавидеть? За что?..
        Я улыбаюсь и собираюсь восхититься их творчеством. Но в это время звонит телефон. Ива. Наконец-то она решила мне перезвонить.
        28. Ива
        - Как освободишься, позвони мне,  - Никита высаживает меня там, где я попросила. Киваю ему рассеянно. Мыслями я уже далеко от него. И как только машину покинула, сразу почувствовала себя лучше.
        Нет, он не давил на меня, не приставал - вёл себя очень корректно и культурно. Наверное, я просто предвзята. Не могу верить ему до конца. Мой внутренний ёжик сопротивляется.
        В его внимании мне чудится подвох. Но если ему что-то нужно, он не отстанет. Может, поэтому я принимаю простое решение: пусть находится рядом, если хочет, но на моих условиях. Это я буду решать, как близко он сможет подобраться ко мне.
        Проверяю телефон и обнаруживаю звонок от Андрея. Чувствую, как к щекам приливает кровь. Прислушиваюсь к себе. Кладу на чашу весов двух мужчин, что волею судьбы оказались со мной рядом.
        Никита - милый и контактный, приятный и красивый. Относится ко мне хорошо. Хотя бы внешне. Я ему явно интересна. Не понятно, с какими целями, но это всё же интерес.
        Андрей - резкий и в чём-то неприятный. Отталкивающий даже. Он… тоже привлекателен. Но красота его - мужская, зрелая, устоявшаяся. Что-то есть в нём притягательное. Я невольно иду на этот зов. И он кажется мне честнее, прямолинейнее. Тот поцелуй… это желание обладать. Ничего фальшивого в том яростном поцелуе не было. Никаких обманчивых обещаний или глупых слов. Всё прозрачно и чётко.
        И то, как он повёл себя с сыном, мне понравилось. Не каждый сможет попросить прощения, чтобы завоевать доверие мальчика. Андрей не боялся показаться смешным или жалким. Не боялся признаться в ошибках. И это подкупало.
        Может, поэтому я смотрю на пропущенный звонок со стеснением в сердце, а затем нажимаю на вызов.
        - Слушаю,  - от его низкого голоса - мурашки по коже. Я облизываю сухие губы, понимая, что никогда прежде ничего подобного не испытывала.
        - Привет, ты звонил?
        - Да,  - отвечает он, чуть помедлив.  - Хотел узнать, в силе ли наша договорённость. Катя хочет с тобой увидеться.
        - Я сейчас не дома,  - решаюсь сказать правду.  - Возможно, задержусь. Но если так случится, я обязательно позвоню, предупрежу. А так ничего не меняется.
        - Общаешься с новыми знакомыми?  - в его вопросе - лёгкий интерес. Немного ленивый, мимолётный, но мне чудится напряжение, что проскакивает искрами и бьётся током.
        - Нет. Я в городе. У меня встреча с клиенткой и моими работницами.
        - Хорошо. Расскажешь, когда вернёшься,  - ставит точку он в нашем коротком разговоре. А мне не хочется отключаться. Я бы ещё послушала его голос. Хоть немного.
        - Договорились,  - стараюсь не вздохнуть разочарованно и тянусь к кнопке отбоя.
        - Ива?  - вдруг останавливает он меня.
        - Да?  - вслушиваюсь до замирания сердца в пустоту, наполненную его тембром.
        - Будь осторожна, ладно?
        Это как обухом по голове. Неожиданно и страшно. Словно он что-то знает и хочет меня предупредить.
        - Я постараюсь,  - настроение стремительно падает, и в голосе моём этот упадок чувствуется очень сильно.
        Он отключился сам. А я ещё несколько мгновений стояла с зажатым в ладони телефоном. Наваждение какое-то. Я и так… запуталась, но подумаю об этом позже.
        Время в большом городе не тянется. Несётся стремительно, обгоняя прохожих, опережая автобусы и электрички в метро.
        Примерка прошла успешно - почти не придётся ничего исправлять. Платье село идеально. Но со мной это часто: я достаточно скрупулёзно делаю замеры, очень ответственно подхожу к выкройке и обязательно делаю «черновик» чехла, на основе которого потом создаю наряд.
        - Остались мелочи,  - объясняю я клиентке, снова обмеряя её по всем параметрам.  - Подкладка будет атласной - ляжет точно по фигуре. А сверху - кружева. Вы будете самой прекрасной невестой.
        Она улыбается смущённо. Уже не девочка, но хорошо выглядит, у неё - отличная фигура. Я вижу, как ей дороги приготовления к торжеству. Это не просто желание выделиться, как у некоторых, а сделать день свадьбы незабываемым событием. Таким, что запомнится на всю жизнь.
        Наверное, я бы хотела на это посмотреть. Со стороны. Прикоснуться хотя бы взглядом к её счастью. Я никогда не была на свадьбах. Зато мои платья - частые там гости.
        С девочками мы договорились встретиться в парке. Когда дело у меня пошло на лад, я поняла, что не смогу справиться с тем объёмом, который на меня свалился. Поэтому я подобрала двух вязальщиц - аккуратных и исполнительных. Они вяжут мотивы по моим схемам. Это помогает мне брать больше заказов и зарабатывать больше денег. Я подумываю взять ещё пару человек. Если дела будут и дальше стабильно идти в гору, скоро я смогу собрать нужную мне сумму.
        Со всеми делами я справилась достаточно быстро. Не знаю, в какой момент в голову пришла мысль заехать домой. В коммуналку, где меня никто не ждал. Но это желание оказалось настолько сильным, что я не стала ему сопротивляться.
        Я старалась не шуметь. Дверь открывала своим ключом и кралась, будто чужая, хотя никого не боялась. Возможно, не хотела видеть. Но в коммуналке невозможно проскользнуть незаметно.
        Петуховы и Пончики на работе. Зато Идол на месте. И, наверное, Ираида Исааковна.
        - Ива-а-а,  - тянет Жека обрадовано. Он немного навеселе, но так, слегка, почти трезвая стадия.  - Какими судьбами? Только не говори, что ты вернулась.
        - Нет,  - улыбаюсь в ответ. Он искренне рад меня видеть, и от этой его радости мне становится тепло. Хочется погладить его по шикарным волосам, но я не делаю этого.  - Заехала вот по дороге. По делам приезжала.
        Мы общаемся в коридоре. Я вижу, как приоткрывается дверь у Ираиды. Она, наверное, слушает наш разговор, а затем выплывает с независимым видом на кухню. Несёт чайник в руке.
        - Здравствуй, Иванна,  - кивает она мне царственно.  - Соскучилась?
        - Что-то вроде того,  - я смотрю, как Бася и Дася путаются у неё в ногах, трясут пушистыми хвостами. Она научилась ходить так, чтобы не наступать кошкам на лапы.  - У меня теперь тоже есть кот, Василий,  - зачем-то говорю я.
        - Поздравляю,  - сжимает Ираида губы «розочкой» и шаркает дальше.
        - Ты прости, я на минутку буквально,  - смотрю немного виновато на Идола.  - Хочу взять кое-что.
        Эта мысль пришла мне в голову, пока я добиралась до коммуналки. Подумалось: заберу с собой альбомы с фотографиями, пока у меня есть добровольный извозчик. Может, не все, но хоть часть.
        У бабушки их три. Большие, в бархатных переплётах. А ещё пакет с отдельными фото. Свалены небрежно, как попало. Словно их собирались выкинуть в мусорку, да так и не донесли по какой-то причине.
        Я долго не знала о существовании фотоснимков, пока однажды не наткнулась при уборке. Помню, даже пролистала несколько страниц. А затем бабушка их у меня забрала.
        - Не нужно ворошить прошлое, Ива,  - сказала она мне тогда.  - Там нет ничего интересного или полезного. Так, слабость, не позволяющая выкинуть или отказаться от лиц, что давно уже мертвы.
        Я всегда её слушалась. Но мне было любопытно. Однако, я вскоре забыла об этих альбомах: бабушка незаметно их перепрятала. Но тогда я думала: она всё же решилась их выкинуть.
        Я нашла их уже после её смерти. Рассматривала пару вечеров. Кажется, там была и моя мать. Но я никого не знала, а расспросить уже было не у кого.
        И вот сейчас почему-то захотелось снова пересмотреть снимки. Спокойно, не спеша. У меня есть время подумать и, возможно вспомнить хоть что-то.
        Я привычно вставила ключ в замочную скважину и провернула его. Привычно толкнула дверь посильнее - она у меня немного перекошенная, заедает. Дверь привычно скрипнула и охнула. Я сделала шаг, чтобы переступить через порог.
        Наверное, я вскрикнула. Может, поэтому рядом оказались и Жека, и Ираида Исааковна.
        Я уезжала, оставив идеальный порядок. А сейчас… все вещи разбросаны, всё перерыто вверх дном. Словно смерч пролетел и перевернул всё, что здесь находилось.
        У меня невольно выступили слёзы. Это… как будто сапогами по телу прошлись и впечатали с особой жестокостью каждый выступающий из каблука гвоздь. Словно осквернили храм - плюнули в душу.
        Здесь всё, что мне дорого. А кто-то бездушный рылся, искал что-то.
        - Ёханый бабай,  - присвистнул Жека, и я сморгнула непрошенные слёзы.  - Это ж кто тут так-то?..
        - И вы, конечно, ничего не видели и не слышали?  - оглядываю я вначале Идола, а затем Ираиду. Но лица у них настолько потрясённые, что я не знаю, чему верить.
        Здесь же муха мимо не пролетит - обязательно её кто-нибудь зафиксирует. А здесь… кто-то пробрался и шумел. Переворачивал и топал. И вот стоят они, мои дотошные соседи, и смотрят на меня круглыми глазами.
        Странно. А ещё - страшно. И, кажется мне, я догадываюсь, с чем это связано. Но что, что можно было искать здесь? В комнате, где никогда не было ничего по-настоящему ценного? Или всё же было, а я и не знала?..
        29. Ива
        Альбомы лежат почти на месте. Их ворошили, но, на первый взгляд, всё цело. И те, из пакета, вывалены небрежно, валяются веером. Я поспешно собираю их. Для того, кто тут рылся бездушно, старые фото не ценность. Это для меня они имеют хоть какое-то значение.
        Тенью за мной в комнату вошли Ираида и Жека. Ираида стоит молча, как высохшее сто лет назад дерево. Глазами по комнате сухими водит. Странный у неё взгляд. Жека ругается матом и пытается понять, как же так.
        - Я вчера напился. В отключке был,  - оправдывается он.  - Халтурка подвернулась внезапно.
        Он произносит это и взгляд его стекленеет. Губы беззвучно шевелятся. И тут подаёт голос Ираида Исааковна.
        - И домой тебя каких-то два хмыря приволокли. Шумели, якобы ещё пили, а потом все остальные в отключку ушли.
        - Что это значит?  - спрашиваю я её. Голос мой звучит слабо. Я никак в себя прийти не могу от погрома в комнате.
        - А то и значит. Думаю, все спали крепко.
        - И вы?  - задаю вопрос, уже зная ответ.
        - И я. Чай не допила, свалилась. Ещё удивлялась утром. Я никогда не засыпаю за столом. Вот пока мы тут отсыпались, они и порылись, кроты беспардонные. Что искали? У вас же отродясь ничего ценного не водилось.
        Сейчас совершенно немыслимо понять, что пропало. Да и пропало ли. Они могли ничего не найти. Знать бы, что им было нужно…
        Я собираю альбомы. Сделаю так, как задумала. А разбирать вещи и наводить порядок буду позже. Отойду и решусь вернуться.
        Ираида подходит ко мне. Проводит сухими пальцами по альбомам. А затем со вздохом садится на стул.
        - Позволишь?  - спрашивает, не убирая руку с голубого бархата. Я киваю, не в силах отвести взгляд от её костлявых пальцев, обтянутых пергаментной кожей.
        Ираида Исааковна открывает альбом. Пальцы её пробегаются по снимкам, будто она на ощупь пытается воскресить в памяти лица людей, что застыли на старых фотографиях.
        - Вот я,  - показывает она на стройную черноволосую женщину, что радостно улыбается в камеру.  - А вот твоя бабушка. Молодость… А это дед твой. Рано ушёл. А это мама твоя, Ива.
        Я смотрю на фото белокурой девочки. Она похожа на меня в детстве. Или я на неё. Не одно лицо, но схожесть поразительная.
        - А это она студентка. Хорошо училась. Умная очень. Может, ум её и сгубил.
        Идол за спиной издаёт какие-то непонятные звуки. Я оборачиваюсь. Он стоит у стенки, прикрыв глаза. Бледный, пот течёт у него по виску.
        - Тебе плохо?  - спрашиваю тревожно.
        - Нет,  - мотает головой.  - Накатило просто. Всё это страшно. Детство. Юность. Только вчера был молод и красив, а сегодня почти жизнь прошла.
        - Может, ты перестанешь себя хоронить?  - спрашиваю и мечтаю его встряхнуть.  - Ты же молодой совсем.
        - Совесть нечистая мучает,  - по губам Ираиды проскальзывает и прячется в морщинах усмешка.
        - Ну, ты… ведьма! Говори да не заговаривайся!  - взвивается, как отпущенная пружина, Жека.
        Я вдруг чувствую невероятно тяжёлую усталость. Осязаемую. Будто мне мешок с кирпичами за плечи положили, и я спиной каждое кирпичное ребро чувствую.
        - Хватит ругаться,  - булькает возмущённо только Идол. Ираида презрительно на него поглядывает и молчит.  - Потом, без меня, ладно? Я хочу уехать и подумать. Оставьте меня, пожалуйста.
        Жека стоит, хватает воздух ртом, а затем вылетает за дверь. Хлопает ею громко. Ираида всё так же сидит истуканчиком. Не спешит вставать.
        - Да,  - расклеивает она губы,  - жила бы себе спокойно, как раньше. Нет, захотелось жизни понюхать. Вот теперь и расплата за всё. И вряд ли колесо это повернуть назад можно. Эх…
        Она говорит тихо, голос у неё противный, режет по ушам, хочется заткнуть их и не слушать её откровений. Чересчур они болезненные.
        - Это вы крали письма от нотариуса?  - я точно ничего не знаю. Это всего лишь предположение. Но лучше спросить, раз уж эта мысль пришла мне в голову.
        - Да,  - вздёргивает она подбородок и складывает губы в неизменную «розочку».  - Не нужно оно тебе всё было, но что уж теперь. Пей до дна, Иванна. Не захотела предупреждений судьбы слышать, попробуй, каково оно - жить с открытым сердцем!
        - Мило. Пафосно,  - я бы ей поаплодировала, если бы чувствовала силы сделать это.  - Не знаю только, идёт ли вам маска судьбы. Знаете?.. Я вернусь попозже. Может, к тому времени вы созреете, чтобы рассказать то, что до сих пор утаиваете. То, что я, наверное, должна бы знать, а не догадываться или пытаться добиться методом проб и ошибок.
        Она не смущается. Смотрит на меня змеиным взглядом. И от этого становится ещё тяжелее: она действительно что-то знает, но по каким-то причинам не хочет говорить.
        - А нужно ли оно тебе, Иванна? Выдержит ли твоё сердце? Примет ли правду? Захочет ли понять? Очень много вопросов. Но когда созреешь услышать ответы, приходи.
        Ираида встаёт. Походка у неё сейчас не такая шаркающая. Будто, свалив груз на мои плечи, освободилась, почувствовала силу.
        Я знаю её сто лет. Всю жизнь. А, оказывается, ничего не знаю.
        Ираида Исааковна закрывает за собой дверь тихо. А я достаю телефон и звоню Репину.
        - Никита? Забери меня, пожалуйста.
        Я укладываю альбомы в большой пакет из супермаркета. Тяжело, но до лавочки я вполне способна дотащить груз прошлого. Но мне не приходится этого делать. В коридоре пакеты из моих рук забирает Идол. Молча.
        - Ты, если что, звони, Вань,  - говорит он уже на улице.  - Плохой из меня товарищ, сама понимаешь, но вдруг чего надо - я всегда…
        Я из сумочки достаю деньги. Хочу дать ему, но Идол оскорбляется. Я впервые вижу его таким непримиримым.
        - Не нужно, Вань,  - скулы у него сейчас острые-острые. Щетина с сединой отчётливее видна.  - Ты больше не давай мне денег, ладно? Или по-другому… Если вдруг у тебя всё получится, вытащи меня отсюда. Вот так помоги. А денег больше не давай. Не надо. Жить хочу,  - и такая страстная, тёмная тоска в этих двух последних словах, что невольно я отшатываюсь. Хочется обнять себя за плечи, спрятаться, чтобы не видеть незнакомого Жеку, что на миг прорывается наружу из-под маски знакомого лица.
        - Я тебя вытяну. Обещаю,  - идёт из глубины моего сердца. Я не вправе давать подобные обещания, но по-другому сейчас не могу.
        - Ты не обещай, не надо,  - у Идола блестят глаза. Он гладит меня по голове, как маленькую.  - Не надо обещать. Просто сделай, если получится. А я буду знать, что ты хотела помочь мне. Это для меня важно, правда.
        Возле подъезда останавливается шикарная машина Никиты Репина. Она здесь - словно случайно попавший пазл из другой картины.
        - Это за тобой, наверное,  - у Идола немного дрожат губы. Я знаю, что не должна жалеть его, но всё равно жалею.
        - Ива?  - Никита выскакивает из машины. Лёгкий, стремительный. Грациозный, как молодой гепард.  - Это твоё?  - он подхватывает пакеты, будто они ничего не весят. Внимательно всматривается в Жеку.
        Идол вдруг улыбается мне, по плечу гладит.
        - Ваньк, а ты выросла. Глянь, какие молодые козлы вокруг тебя вьются. Если вдруг рога надо будет обломать, зови. Я мигом. По старой дружбе.
        - Иди уже, боевой мой товарищ, справлюсь как-нибудь сама,  - поддавшись порыву целую его в небритую щёку. Впервые в жизни целую мужчину сама. А затем сажусь рядом с Никитой. Машина тотчас же трогается.
        - Это кто, Ива?  - у Никиты взгляд слишком… странный. Будто он имеет на меня право и ревнует. Но этого просто не может быть.
        - Это друг,  - говорю твёрдо.  - Очень хороший друг.
        30. Андрей Любимов
        Она приехала почти в четыре. Этот обломок аристократизма вещи в дом помог занести. Два больших пакета. Что в них? Ради чего она ездила в город? Вряд ли это продукты питания. Кажется, у Ивы прислуга есть. Но она не похожа на девушку, которая жила на всём готовом.
        Я жду. Жду её звонка, если он будет. Она, наверное, устала. Я почему-то очень ярко представляю её осунувшееся лицо, глаза без блеска, губы уголками вниз. Наваждение. Слишком много Ивы в моей жизни, которая катится под откос в очень опасном направлении.
        Наверное, ещё не поздно выпрямить крен. Взять штурвал в руки и повернуть свой корабль в безопасную гавань. Но я обещал. Не важно. Дело уже не в обещании, но проще так думать, обманывая себя.
        Ива звонит через несколько минут. Наверное, даже вещи разобрать не успела.
        - Если ничего не изменилось в ваших планах, приходите,  - приглашает она без лишних слов.
        - Мы придём,  - отвечаю также кратко.
        Кате словно подарок на день рождения сделали. Радуется, в ладоши хлопает. Что видит в ней ребёнок? Ива не кажется мне общительной. И вряд ли с детьми часто сталкивалась. Она больше напоминает мне молодое деревце, выросшее на обочине. Слишком тонкий ствол. Походя, любой может согнуть её стан и сломать. Обидеть и поиздеваться.
        Нежная берёзка с хрупкими ветвями. Надо бы забор вокруг построить. А лучше - в другое место пересадить, где нет бездушных ног, что одним ударом могут переломить тонкий стан.
        У Ивы калитка открыта. Какая беспечность.
        - Проходите!  - кажется, она на кухне. Катька несётся вперёд, как маленький тайфун.
        - Ива!  - кидается она к девушке, раскинув руки.
        Девушка чуть отшатывается. От меня не ускользает её реакция. Что не так? Вроде бы они подружились? Или ей претят любые прикосновения?
        Внимательно слежу за её лицом. Нет, это не брезгливость. И она принимает Катю в объятия. Осторожно. Словно боится, что ребёнок причинит ей боль. Странно.
        - Чай будете?  - улыбается она мне и Кате. Переводит глаза с неё на меня. В горле застревает ком. Становится трудно дышать. Я её несколько часов не видел, а кажется, что вечность прошла. Что со мной?
        - Будем!  - Катька по-хозяйски усаживается на табурет и болтает ногами. Хватает со стола булочку.  - Я бы и съела чего-нибудь!  - беспардонно заявляет ребёнок. Ива растерянно хлопает ресницами.
        - Я бы тоже… наверное. Но у меня много еды,  - начинает она суетиться, доставая из холодильника кастрюльки.  - Борщ? Котлеты?
        Катька радостно кивает. Боже, мне стыдно.
        - Ты же обедала, Катя,  - строго говорю дочери, а та в ответ округляет глаза.
        - Это ж когда было, папочка!
        Ну, да, часа три с обеда прошло. Но она ведь всегда ест из-под палки! Каждый раз - сплошные мучения и рычания, пока она по тарелкам размазывает кашу. А в супе вообще ковыряется так, будто клад хочет отыскать. Фигурно по краям тарелки выкладывает лук, морковь и морщится страдальчески, поедая каждую ложку.
        Кухня наполняется запахами. Невольно сглатываю. Как вкусно пахнет.
        - Ты когда в последний раз ела?  - получается строго. Я не её папочка, чтобы контролировать. У Ивы виноватые глаза.
        - Утром. Завтракала, кажется. А потом было некогда. Чашку какао выпила в кафетерии.
        - Борщ!  - Катька радуется. Можно подумать, ей гору шоколада предложили.
        Красивый борщ, огненный.
        - Андрей?  - Ива держит в руках тарелку. Киваю в ответ. Хочу борща. И на кухне посидеть хочу, а не в столовой, как у нас, когда каждый сидит и дуется. Вроде бы всё правильно у нас, но пахнет какой-то невидимой тюрьмой. Мы никогда не едим на кухне. Не принято. У нас у каждого - своё место. Никто не сидит на табурете, качая ногами.
        Катька дирижирует ложкой и подпрыгивает от нетерпения. Ждёт, когда и мы усядемся.
        - Приятного аппетита,  - желает Ива.
        - Спасибо!  - радостно ёрзает Катька и набрасывается на тарелку с едой, словно с голодного края.
        - Катя, хлеб,  - командую и вижу, как кривится её лицо. Я опять всё испортил.
        - Пусть ест, как ей нравится. Пожалуйста,  - Ива просит тихо, и я сдаюсь. К чёрту. Может, так и надо: просто получать удовольствие. Наслаждаться. Катька снова стучит ложкой радостно. На мордашке у неё - неземное удовольствие.
        - А что у тебя ещё есть?  - ну, я знал, что мой ребёнок - немного наивен и прост, но не настолько же? Но я снова глотаю слова нотаций под Ивиным взглядом.
        - Картошку будешь? Я как раз грею. Видишь, сковородка стоит на медленном огне? Пюре и котлеты. Есть ещё голубцы.
        Это какой-то кошмар, но мы и пюре едим, и котлеты. А потом пьём чай.
        - А я даже руки не помыла!  - хвастается вдруг Катька и крутит перед нами розовые ладошки.
        - Это серьёзно,  - хмурит брови Ива, но в глазах её плещется смех.  - Надо наказать руки, что помыться не захотели перед обедом. Хочешь со мной посуду помыть?
        - А я не умею!  - смеётся моя дочь. Смех у неё - блестящие бусинки, что рассыпаются по кухне радостной дробью.
        - А я научу,  - улыбается Ива,  - заодно и руки вымоем.
        - Ой! Василий!  - крутится юлой ребёнок. Кот прижимает уши, но терпит её поползновения. Мне хочется одёрнуть, но я снова сдерживаюсь.
        А затем сижу, как дурак, смотрю, как Ива повязывает фартук с оборками моей Катьке, как они в четыре руки посуду моют. Вода летит во все стороны, Катька визжит, а я прикрываю глаза - так мне хорошо от этой возни. От простых и понятных вещей, почему-то давно забытых.
        Здесь пахнет домом. Уютом каким-то. А может, это от неё такое ощущение - я пока не понял.
        - Папа! Смотррри, какие у меня чистые ррруки,  - Катька рычит забавно. Всё ещё ей не даётся по-настоящему этот тяжёлый противный звук.  - А ты, папочка, тоже руки не мыл! Тебя надо наказать! Ты даже посуду с нами не мыл!
        При слове «наказать» становится жарко изнутри. Словно кипятком плеснули. Я бы наказал. За тревоги. За Репина. Истерзать бы поцелуем эти невыносимо полные губы. Ощутить их мягкую шелковистость. Память хранит эти ощущения. Подбрасывает их, как хворост, в огонь моей крови. И я терзаюсь невозможностью осуществить желаемое.
        У Катьки шило в заднице. Она скачет козлом на одной ножке. Благо, кухня немаленькая, позволяет ей развернуться, выплеснуть энергию.
        - Придётся мыть,  - притворно вздыхаю я и направляюсь к раковине. Нужно показывать ребёнку пример. И во всём быть честным. Иначе никак.
        - А что у тебя здесь?  - Катя уже вылетела из кухни и прямиком кинулась к пакетам, что стоят, как чужеродные предметы, в прихожей.
        Она, не спрашивая, засовывает свой любопытный нос вначале в один, затем в другой пакет.
        - Катя!  - одёргиваю её. Это уже сверхнаглость.  - Ты же помнишь: без спросу нельзя никуда лазать и трогать чужие вещи!
        - Ну так интересно же!  - разводит она руками. Железная логика.  - Ой! Фотографии! Старые!  - тянет она, альбом и ворох отдельных снимков.  - Это твои, Ива?
        - Можно сказать, да. Достались в наследство.
        Но Катька теряет интерес к старым кускам бумаги быстро. Во втором пакете то, что пронзает её сердце навылет. Я вижу это по её глазам и по тому, как подрагивают детские пальчики. Она достаёт какие-то листики, цветочки, кружочки. Я вначале даже не понимаю, что это. Бумажные шаблоны?..
        - Это заготовки. Вязаные мотивы,  - объясняет Ива то ли мне, то ли Кате.  - Из них я потом создаю платья.
        Она достаёт из недр пакета ещё один.
        - Хочешь посмотреть?  - это уж точно к дочери. Но я бы тоже не отказался. Узнаю хотя бы причину, зачем она в город моталась. Катька в ладоши хлопает, а затем замирает с открытым ртом. Я тоже застываю. Это не просто красиво. Это шедеврально.
        - И я такое хочу!  - у Катьки почти слёзы на глазах.  - У меня такого нет!
        - Такое тебе рано, Катя,  - смеётся Ива, бережно укладывая платье назад в пакет.  - Это платье я делаю для очень красивой тёти, которая скоро замуж выходит. А тебе мы другое придумаем. Тебе какой цвет нравится?
        - Поможешь?  - спрашивает она, оборачиваясь ко мне.
        Я осёл. Ей тяжело, наверное. Именно поэтому она их бросила здесь. Точнее, их бросил Репин. Она ему не позволила пройти дальше прихожей. И это почему-то радует до непонятного мне злорадства.
        Я подхватываю пакеты и иду за девочками вслед. Катька подпрыгивает.
        - Зелёный! Он весёлый! И розовый! Он кр-расивый!
        - Значит, будет тебе розово-зелёное платье. Розочки и листочки.
        Она заводит нас в комнату, где окна идут почти от потолка до пола. Здесь её рабочее место,  - понимаю я с первого взгляда. Здесь вещи разложены, а на столе - очертания ещё одного платья. Набор крючков в открытой коробке. Ножницы. И нитки, нитки, нитки…
        Ей бы стол пошире - этот мал совсем и неудобен. И для ниток нужны бы полки.
        - Вот, смотри, какой цвет тебе нравится?  - девочки уже в своём мире. Катька бродит как пьяная. Для неё это новое царство.  - Выбирай оттенок розового и зелёного.
        Кто бы сомневался. Моя дочь выбирает зелень поярче. Но, мне кажется, это беспроигрышный вариант для неё. У ребёнка уже есть вкус? Интуиция? Я над этим не задумывался.
        - А розовый давай выберем понежнее,  - мягко направляет её Ива.  - Вот этот, что скажешь? А для отделки используем тот, который ты выбрала,  - ловко забирает она из Катькиных ручонок ядовито-розовый моток.
        - Я заплач?, - вот зачем, зачем я это брякнул?
        Ива выпрямляется, бледнеет, словно я её ударил.
        - Ну, да. Конечно же,  - бормочет она и улыбается. Но не искренне и открыто, а холодно. Уходит в себя. Прячется. И между нами будто пропасть вырастает. Такая, что не перепрыгнуть, не перелезть.
        Наверное, точно так происходит и у нас сыном,  - приходит в голову мысль. Я что-то делаю не так - и ребёнок замыкается в себе. Я что-то говорю не то - и он сопротивляется. Выставляет иголки, как ёжик. Защищаются, как могут, от меня. Чтобы не ранил и не сделал больно.
        Я хочу извиниться, но не успеваю: где-то там, в доме, шипит и завывает дурным голосом кот. Мы вздрагиваем. Катька пугается. Ива бледнеет. Пальцы её мнут подол летнего платья.
        Снова воет кот, а затем что-то грохочет и бьётся.
        - Подождите здесь,  - говорю я девочкам и направляюсь к двери.
        31. Ива
        - Я боюсь,  - прижимается ко мне Катя.  - И за папу страшно. Может, мы тоже пойдём?
        - Конечно, пойдём. Вместе веселее,  - беру малышку за руку. Что там опять случилось? Кто обидел Василия?
        В прихожей - картина маслом: злой Любимов и его напуганный до полусмерти сын. А чуть дальше - Никита. Ему что здесь нужно?
        - Мальчик крутился вокруг твоего дома,  - кивает Репин.  - Всё хорошо, но я наступил на кота,  - виновато улыбается и умильно брови «домиком» складывает. Ну, в общем, вот,  - показывает он мне окровавленную руку,  - цапнул, гад.
        Василий сидит, прижав уши и показывая клыки. Два мальчика и кот наделали шуму на весь дом. Ещё и вазу напольную расколотили.
        - Сторожевой кот Василий чужих не пускает,  - холодно смотрю я Никите в лицо. Он здесь лишний. Кот шипит на него. И хвостом бьёт яростно.
        - Сам ты гад!  - неожиданно скалится старший ребёнок на Репина. Тот аж пятится от неожиданности.  - Мне Ива разрешила приходить, а ты зачем вокруг дома шастал - не понятно!
        Никита растерянно хлопает глазами, и я понимаю: сейчас соврёт. Но тут старший Любимов делает шаг вперёд и нависает над несчастным Репинским телом. Это… страшно и смешно одновременно: Андрей ростом пониже, но как-то ему удаётся угрожающе подавить более высокого Никиту.
        - Ты что здесь забыл?  - голос у Любимова опасно вибрирует. Даже мне хочется поёжиться.  - Тебя приглашали? Если нет - на выход. И впредь, будь добр, звонить. Для нормальных культурных людей существует звонок.
        - Я пришёл не к вам, господин Любимов. Если будет такая нужда вдруг, я запомнил ваш совет, как следует вести себя у ваших ворот,  - он уже собрался. На лице - безмятежность. Никита рычать не собирается. Он просто спокоен, как тень отца Гамлета.  - К тому же, сын ваш культуре не научен. Проник в дом, крадучись. Именно поэтому я вошёл сюда тихо. Было бы смешно и глупо звонить в дверь, когда в доме находится тот, кто зашёл в дом по непонятно какой причине.
        В его словах есть логика. Если бы не одно «но». Илья сказал, что Никита шастал вокруг дома. Значит Илья его видел. Что искал Репин в моих владениях? Вряд ли пришёл розу с клумбы срезать или под окнами серенады петь. Всё это и напрягало, и пугало, и запутывало меня ещё больше.
        - Давайте успокоимся,  - призываю я мужчин к порядку.  - Вы пугаете ребёнка,  - прижимаю к боку оробевшую Катю. Она до сих пор молчит, хотя до этого я думала, что заставить её замолчать,  - всё равно что воздуха лишить.  - Ничего плохого не случилось, и ладно. Тебе нужно руку обработать,  - обращаюсь к Никите.  - Иди в ванную, вымой руки, а потом - на кухню.
        Я направляюсь к самому дружелюбному месту в доме, роюсь в шкафчике, доставая перекись и противовоспалительную мазь. Любимовы рядом. Все. Садятся на стулья. Илья принюхивается к запахам. Глаза у него голодные.
        Никита возвращается быстро. Он напряжён немного. Я обрабатываю ему руку.
        - Если так пойдёт и дальше, я стану постоянным клиентом аптеки,  - улыбаюсь невольно.
        - Зато будут очень хорошие скидки,  - Никите нравится, что с ним возятся.
        - Ты бы в поликлинику сходил. Всё же это укус не совсем домашнего животного,  - советую невольно.
        - Будет причина - обязательно схожу.
        - Тебе пора, Никита,  - наблюдаю, как вянет его улыбка.
        Он ждал, что я его пожалею и оставлю? Что его тянет сюда, как магнитом? Но спрашивать сейчас нет смысла. Потом. Исподволь. Рано или поздно он проболтается. Или скажет прямо.
        - Пора, значит до свидания, Ива,  - сдерживает он вздох и нехотя направляется вон.
        Я провожаю его до двери. Смотрю вслед. Наблюдаю, как он уходит и закрывает за собой калитку. Я безумно устала, но Любимовых точно так же я выгнать не могу.
        - Мы, наверное, тоже пойдём,  - подаёт голос Андрей, но не делает попытки встать.
        - Выпьем чаю и пойдёте,  - говорю не оборачиваясь. Ставлю чайник. Слышу, как возится Катя.  - Есть будешь?  - кидаю взгляд на Илью. Тот набирает воздух в грудь, задерживает его и мотает головой. Неуверенно. У него не хватает духу признаться, что голоден.  - Значит, будешь,  - снова берусь за кастрюли.
        - Ива, ты научишь меня вязать?  - наконец-то отмирает Катя. Она болтает ногами и грызёт сушку. С аппетитом грызёт. Ей нравится.
        - Научу, если захочешь. И если папа разрешит тебе приходить ко мне.
        Илья ест жадно, как волчонок. Пытается есть медленно, но у него плохо получается. Они его не кормят? Это не аппетит, а голод. Что у них творится? И я не знаю, нужны ли мне их проблемы. Я никогда не влипала в людей, их судьбы, жизнь. Жила своей, пусть и однобокой. А сейчас слишком остро судьба сталкивает меня с окружающими.
        Я вижу взгляд Андрея, который он бросает на сына. Они не разговаривают. Но во взгляде этом нет раздражения или злости. Это взгляд отца, что беспокоится о своём ребёнке, но не делает и шага на сближение.
        - Катя не очень усидчивая,  - Андрей словно извиняется передо мной. Видимо, заранее, понимая, что девочке может не хватить терпения заниматься вязанием.  - Мы её на танцы сдали, чтобы было, куда энергию девать. Ни рисование, ни другие спокойные занятия ей не подошли.
        - Ну, папа!  - Катюшка искренне обижается, до слёз.  - Я хочу вязать! Мне понравилось!
        - Понравилось, значит попробуем обязательно. И если не получится, ничего страшного. Зато ты будешь знать, что хотела научиться.
        Илья моет посуду после себя сам. Молча. Неумело. Ему - я это чувствую - не приходилось этого делать. Но он моет - возит мочалкой по тарелке. Держит её брезгливо двумя пальцами.
        - Спасибо,  - говорит он, глядя мне в глаза.
        В его взгляде - благодарность. Молчаливая, но искренняя. Мне нужна его помощь. Надо поговорить. Но это подождёт. Сейчас важно, чтобы он не замкнулся, не озлобился.
        - Пойдём, Кать,  - протягивает мальчишка руку сестре, и та с готовностью слетает со стула, цепляется пальчиками за его ладонь. По тому, как потрясённо смотрит на сына с дочерью Андрей, я понимаю, что происходит нечто из ряда вон выходящее.
        - Ой, Илюша!  - тарахтит Катя.  - Хочешь, я тебе книжку с картинками подарю? Волшебную! Там если загадать желание, обязательно сбудется. Правда, правда!
        Андрей смотрит им вслед.
        - Спасибо,  - говорит и он.
        Его чёрные глаза прожигают меня насквозь. Оставляют метки - нестираемые следы-ожоги. Он берёт мою ладонь в руки и целует в запястье - туда, где неровно бьётся пульс; туда, где синеет тонкая вена. От его поцелуя - жарко. От его поцелуя - хорошо.
        Какой-то непонятный узел завязывается внизу живота, вспыхивает томительной дрожью - мелкой-мелкой, заметной только мне. Дрожь эта отдаётся в колени. Я не знаю, каким чудом стою, а не падаю. Хочется то ли застонать, то ли глаза прикрыть, то ли положить ладонь на смуглую щёку, прикоснуться к губам мужчины, что волнует меня и тревожит.
        - Отдохни, Ива,  - Андрей не отпускает мою руку. Не спешит.  - Ты измучена дорогой. А тут ещё и мы. В прихожей не убирай. У тебя прислуга есть,  - он напоминает мне, учит. Понимает, что я привыкла всё делать сама.
        Вспыхиваю стремительно. Откуда он знает?
        - Я вижу: ты раньше жила по-другому. Другой девушке не пришло бы на ум кормить соседей, а после - мыть посуду. Это сразу бросается в глаза. Другие девушки не зарабатывают вязанием. Ты прости - я обидел тебя, наверное. Но у Кати есть всё и даже больше, и ты не обязана потакать её капризам, тратить время на платье, которое ей не нужно. Это её блажь, но у меня есть, чем баловать детей.
        - Мне самой захотелось,  - качаю головой.  - Я ни разу не вязала платье для девочки. Только для очень взрослых девочек.
        - Я пойду,  - вздыхает он рвано и не трогается с места. Смотрит на меня тяжёлым взглядом. И я всё же делаю это: прикасаюсь пальцами к его щеке. Совсем немного. Робко. Самыми кончиками. Моя кожа соприкасается с его. Подушечки очень чувствительные.
        Андрей на миг опускает веки, а затем сжимает меня в объятиях. Слишком крепко. От боли темнеет в глазах, но это не важно. Его губы находят мои. Это такой собственнический, слишком жадный поцелуй. Короткий, как выстрел, жаркий, как расплавленная магма.
        Он отрывается от меня. Обводит большим пальцем контур губ.
        - Я пойду,  - говорит он в третий раз и наконец-то делает шаг от меня.
        Я иду рядом. Чувствую жар его тела. В дверях он останавливается. Он хочет что-то сказать, но несколько мгновений молчит, а затем, взявшись за дверную ручку, всё же говорит:
        - Ива, держись от Репина подальше.
        Он уходит. Походка у него стремительная. Уверенная. Не оборачивается и не замедляет шаг. А я наконец запираюсь на все замки и без сил падаю на диванчик в прихожей. Поджимаю ноги. Рядом плюхается Василий. Я прижимаю его к себе и касаюсь головой маленькой подушечки, расшитой крестиком. Она скорее декор, чем постельная принадлежность, но мне всё равно. Я пытаюсь думать, но мысли путаются. Я не хочу засыпать, потому что впереди - ночь, но всё равно засыпаю, стоит мне только закрыть глаза.
        32. Андрей Любимов и Ива
        _Андрей_
        Мне было за них немного стыдно - за Катьку и сына. Илья - понятно: целый день скрывался, в столовую не выходил. Он буквально воспринял мои слова о свободе и о том, что может не есть. Будто я его куском хлеба попрекнул. Может, поэтому задело, что у чужих людей он так легко принял еду.
        Если так будет продолжаться и дальше, по посёлку поползут слухи, что Любимов детей голодом морит и издевается. Не то, чтобы я кого-то боялся, но не переношу сплетни. Ива, я думаю, бегать и жаловаться не будет, но никто не знает, где ещё мой сын может пообедать или поужинать.
        Катя вообще поразила: ели мы всегда с боем, уговорами, с посулами какой-нибудь привилегии или подарка. У Ивы она мела еду, как пылесос. Ей там вкуснее? Бедная Петра. Боюсь даже представить, что будет, если слухи, что соседская кухарка готовит лучше, дойдут до её ушей.
        Я не знал, как об этом поговорить с детьми. Особенно с Ильёй. Решил пока оставить как есть. Тут бы с собой разобраться.
        Меня тянуло к ней, как баржу к берегу, как Землю - к Солнцу. Я ночь, она рассвет. Я тьма, она заря. Я грубый, она ранимая. Я ствол, она пуля. И так до бесконечности, до той самой перевёрнутой восьмёрки, у которой нет ни начала, ни конца.
        Я не хотел никуда проваливаться. Ни в какие космические дыры или кроличьи норки. Надо успокоиться и дистанцироваться хоть на какое-то время. Молодая девушка волнует кровь - это нормальный процесс. Но с чего я так завёлся? Никогда не видел юное тело? Там даже смотреть не на что - слишком субтильная. Я раньше на таких не смотрел - проходил мимо, а тут - как неизбежное столкновение двух поездов, что едут навстречу друг другу по одним рельсам.
        Противоречиво. Яростно. Больно, наконец. Как рок судьбы, в которую я никогда не верил. Я не понимал себя и свою реакцию. Это ненормальное желание её касаться. Целовать ей руки, например. Я никогда так не делал. Мне не просто хотелось её трахнуть - нет. Мне хотелось в ней раствориться. Забыться хоть ненадолго. Открыть в душе своей воронку, которая бы затянула её в себя навсегда.
        Я этого не понимал. Отрицал. Не мог классифицировать, а поэтому страшился. Себя - такого яростного и неистового. Её - такую недоступную и немного отстранённую. Какие тайны её окутывают? Что за хрень вокруг неё творится? И нужно ли мне влезать, вмешиваться, заботиться об этой девушке?
        Мне хватало своих забот и собственных детей. Работы хватало. И ещё что-то взваливать на плечи - глупо и смешно, не нужно и бесполезно. Я ведь знаю, чем это заканчивается - очередной болью и предательством. Женщины не меняются. И предполагать, что именно эта не такая,  - обманывать себя.
        Мне снова не спится. Я смотрю на её окна. Там очень темно. Спит? Затаилась? Боится? Находится в комнатах, чьи окна мне не увидеть?
        Позже я вижу, как Илья снова крадётся к забору с дырой. Он снова идёт в Ивин дом. Что привлекает там моего сына? Думаю, это не Ива. Понимаю, что если ему разрешил ходить туда Кудрявцев, это тянется давно. С прошлого лета, скорее всего.
        Зимой мы здесь почти не были. Приезжали несколько раз. Поздней осенью и под Новый год. Кудрявцева как раз не стало зимой. И слухи о его смерти дошли до меня позже. Ближе к весне. Я уже и не вспомню, кто принёс печальную весть. Кажется, это было даже не здесь, а в городе.
        Мне безумно трудно сдержать себя. Не отправиться вслед. Я усилием воли заставляю себя не смотреть на соседский дом. Но гадать, что там делает мой сын, мне не запретит никто. Я не сплю до тех пор, пока он не возвращается.
        Для меня важно: дождаться его. Знать, что он лёг в свою постель и спит под надёжной охраной дома. Думать о том, что соседский дом не так надёжен, а там живёт беззащитная девушка, я себе запрещаю. В голове и так - сплошные иероглифы, о которые я рискую сломать мозг. Слишком много неизвестных, а я не Шерлок Холмс, чтобы разгадывать загадки.
        Я засыпаю, измученный головной болью и бесконечными вопросами. Меня просто вырубает где-то часа в три ночи. А на рассвете меня будит телефонный звонок - резкий и неприятный, тревожный.
        Спросонья не понимаю, что происходит, и отвечаю не глядя.
        - Да.
        И снова это хриплое дыхание в ответ. Бессловесный астматический сип, будто кто-то задыхается или стремится напугать, парализовать волю. Я медленно отключаюсь. Это похоже на то, как подходишь к двери на цыпочках, смотришь в «глазок» и так же уходишь, не желая открывать тому, кто стоит на площадке подъезда.
        - Чёрт,  - ругаюсь вслух, чтобы услышать свой голос. Он звучит мрачно. Я должен, должен узнать, что всё это значит!
        _ИВА_
        Я проснулась в полной темноте. Кот тихо урчал рядом - тёплый и мягкий. Кажется, я прижимала его к себе, потому что замёрзла. Ну, вот. Ночь впереди, а я снова нарушила ритм и режим своей жизни. Надо как-то исправить это.
        Никогда, никогда в моей жизни не было столько людей рядом. Дети, мужчины, большой дом - всё это заставляло меня постоянно, как улитке, вылезать из тесного, но привычного панциря. Не страшно, но утомительно.
        Я могла бы запереться в своей комнате и вязать всю ночь напролёт. Помыслить, что сяду в мастерской, где окна до пола, я не могла. Слишком явно и открыто, особенно ночью, когда каждый шорох или шевеление куста за стеклом могут вызвать страх.
        Я решила исследовать дом. Постепенно. Не обязательно ночью, но именно сейчас, когда не уснуть, лучше заняться делом.
        Я не знала, что хочу найти. Но понимала: в доме есть нечто, спрятанное от чужих глаз. То, что не смогли найти за полгода, пока дом стоял одинокий и неприкаянный.
        Я не была уверена, что отец действительно умер. Но мои подозрения - голые беспомощные ежата. Фактов нет. Есть домыслы, основанные на моей фантазии.
        Не удивлюсь, если дом - всего лишь отвлекающий маневр. А то, что отец прятал, находится в каком-то другом месте. Зачем-то и мою почти полупустую келью перерыли. Думали, что он успел мне что-то передать?
        То, что я делала, догадкой не было. Я должна чем-то заняться. Пусть это будет осмотр дома. Не беглый, а основательный.
        Я начала с прихожей. Щупала стены, постукивала, прислушивалась. Смеялась немножко: когда-то я любила детективы. Читала их и смотрела фильмы. Всё, что делали герои, казалось правильным и логичным. Всё, что делала я сейчас, казалось глупым и смешным. Но я всё равно делала то, что задумала, пока не устала.
        Так меня и застал Илья - я сидела на ступеньках, что вели на второй этаж. В очень задумчивой позе. Хотелось вымыться, переодеться, причесать волосы. Надо будет попросить Соню, чтобы она устроила генеральную уборку или более тщательно прошлась по стенам. Слишком много пыли - вот что я нашла сегодня.
        - Спасибо, что разрешила приходить сюда,  - сказал мальчик без предисловий и сел рядом.
        Очень похож на Андрея - до дрожи. Любимов был таким же мальчиком в детстве? Ранимым и скрытным? Упрямым и жёстким? У него так же пылают уши, когда он волнуется? Кажется, для брюнетов не очень характерно.
        - Если тебе действительно нужно, приходи.
        - Нужно. Очень. Но я не хочу говорить, зачем. Ты… можешь отцу проговориться. И вообще. Это не совсем моя тайна. Я просто хотел, чтобы ты знала.
        - Приходи в любое время. Но лучше предупреждай, ладно?
        Мальчишка голову наклоняет. Дышит тяжело. Грудь у него ходит туда-сюда. Непролитые слёзы. Как же это сложно…
        - Мне нужно ночью. Не в любое время. В любое время я буду просто в гости ходить, если разрешишь. И я буду предупреждать. Ты ведь не будешь подслушивать в это время, если будешь знать, что я здесь?
        Сдерживаю улыбку. Наверное, он с кем-то общается? Если боится, что его подслушают? Девочка? Но почему нельзя делать это дома? Там ведь не дом даже, а домище. Огромный, как футбольное поле.
        - Не бойся, Илья. Я не стану специально ходить и подслушивать. Я даже подниматься не буду наверх, если буду знать, что ты здесь.
        - Спасибо,  - судорожный вздох. Рукой по лицу, словно пытается стереть усталость, тревогу, страхи.  - Я пойду?
        - Посиди ещё немного. Я хочу спросить кое-что.
        Он напрягается, губы у него в линию, подбородок зажат, скулы готовы кожу прорвать.
        - Я не буду ничего выспрашивать. Хочу лишь узнать, как ты в дом ходишь. Может, это небезопасно? Может, через дверь лучше?
        Он выдыхает украдкой. Облегчение. Он думал, что я всё же попытаюсь выспросить?
        - Это дядя Серёжа придумал. Прошлым летом… я с мальчишками подрался местными. Отцу не сказал. Дядя Серёжа заступился. Их трое, я один. К тому же… я не тот, кто сдачи даст, как следует. Вот он меня и успокоил, умыться завёл. А потом предложил приходить, учиться борьбе.
        - Может, стоило сказать отцу?
        Илья трясёт головой отрицательно.
        - Он бы не разрешил. Или запёр бы в какую-то секцию. Он пытался. А я там… не могу. Мне человека ударить сложно. Другое дело один на один. Просто приёмы самообороны. Ну, в общем, так вышло. Дядя Серёжа придумал этот ход с мезонином. Верёвочная лестница. А я пират, что пробирается на чужой корабль. Он… любил всякие шарады и хохмы. Дядя Серёжа. Ему нравилось. Он… хороший был.
        Странно так слышать о человеке, который когда-то… любил мою мать? Ведь не могло же быть просто так? Или могло? Это для меня как фрагмент чужой жизни. Невольный и не прошенный.
        Я не хотела впускать в свою жизнь отца. Он был для меня чужим дядькой. А сейчас… из уст мальчика слышу о нём хорошее. Может, Самохин прав?.. Может, не стоит отторгать, отпихивать то, что я всё же должна узнать и понять? Простить, может? Хоть не испытываю никаких пока чувств к мужчине, который передал мне свои гены.
        - Ты иди, Илья,  - говорю я мальчику.  - Иди, а я ещё немного посижу здесь. Подумаю.
        Он снова вздыхает, поднимается стремительно. Я слышу, как торопливо стучат его кроссовки по лестнице. Илья исчезает на втором этаже. Я слышу, как хлопает глухо дверь. И больше ничего не слышу: оттуда не доносится лишних звуков. Дом большой. Можно и прятаться, и разговаривать. Можно стоять за спиной, и тот, кто беззаботно сидит на лестнице, этого даже и не заметит…
        33. Ива
        Незаметно пролетел месяц. А потом второй. Ничего не происходило. Время застыло мошкой в янтаре - плавилось, переливалось медовыми оттенками, пахло яблоками и цветами.
        За это время я сменила фамилию - Самохин приезжал специально, чтобы я не отказалась и не сбежала. Будь ситуация не такая напряжённая, я бы смеялась, наверное. И я всё же спросила у него:
        - Зачем всё это нужно?  - в слово «всё» я вложила слишком много подтекста, но он меня понял. Ещё бы ему не понять.
        - Примите как данность, Ива,  - щурился подслеповато.
        Выглядел он немного лучше, чем раньше, но всё равно - помято и одиноко. Словно по нему прошёлся какой-то невидимый каток, оставил след и не давал очухаться: только Самохин немного приходил в себя, этот мифический каток снова утрамбовывал его в асфальт.
        - Так хотел Сергей. Я бы никогда не стал спорить с ним в подобных вопросах. Если снова всплывёт вопрос с наследством, вы - кровная наследница и главная претендентка.
        - А нужно ли мне его богатство?  - задаю самый главный вопрос.  - У меня нет ни сил, ни желания бороться за то, что может меня убить. Жить, знаете ли, хочется.
        - Лучше не заглядывать в место, куда нет пока доступа, и решать все проблемы по мере их поступления. Но если так случится, я бы хотел, чтобы вы были готовы.
        - Я не готова грызть кому-то глотку. Я привыкла сама о себе беспокоиться. И… знаете? Наверное, была бы счастлива, если бы кто-то нашёл его миллионы и забрал тихо, ни с кем не поделившись, ничего не рассказав. Мне будет жаль лишь дом. Я привыкла. Мне нравится. Моё место: уединённо, тихо, спокойно. Хотя сам дом спокойным местом не назовёшь.
        - Почему?  - взгляд у Самохина становится острым и жёстким.
        - Потому что этот дом живёт своей жизнью,  - не хочу скрывать очевидное.  - Кому-то он покоя не даёт.
        - Вас кто-то тревожит, беспокоит?
        - Особо никто не пристаёт, но в доме постоянно чувствуется чьё-то присутствие. Мне кажется, кто-то бродит, что-то ищет, когда меня не бывает дома. Это похоже на паранойю, но я замечаю, как вещи стоят не на своих местах. Кто-то что-то ищет. Точно так же, как искали в моей комнате в коммуналке.
        Самохин слушает мою историю напряжённо. У него даже пот выступает над верхней губой. Он долго молчит, трёт платком лицо и лысину, натирает очки, задумчиво сопит.
        - И у вас есть предположения?  - я вижу: ему действительно важно, что я расскажу.
        - Домыслы. Фантазии. Вы сказали, что по завещанию мне принадлежит дом и всё, что в доме, а также земля, на которой он расположен. И если предположить, что в этом - ключ к деньгам отца, то можно годами рыться, искать и ничего не находить.
        - Почему?  - внимательно, слишком внимательно он внимает моим словам, а я их даже не особо серьёзно выговариваю. Больше забавляюсь.
        - Потому что это что-то небольшое. Были бы слитки золота, пачки банкнот, их бы уже нашли. Ну, разве что в землю их зарыли. Но в таком случае остаются следы. Или всё же придётся перевернуть вверх дном всё, уничтожить растительность, чтобы перекопать и найти. Но я уверена: это что-то незначительное, что сразу в глаза не бросается. Письмо. Конверт. Разбросанный шифр. И, мне кажется, это невозможно найти, потому что нет ни единой зацепки, ни малейшего намёка на «клад». Могут уйти годы на поиски. Стоит ли это того? Если можно просто жить и радоваться каждому прожитому дню.
        Самохин провёл рукой по лицу. Покачал головой.
        - Я всё больше убеждаюсь, Ива, что вы дочь Сергея. У вас та же философия и взгляд на жизнь. Я был бы рад, если бы вам не пришлось копаться во всём этом. Но, боюсь, всё же придётся.
        Он ничего не говорил прямо, этот странный душеприказчик. Только намёками да предостережениями. Больше за него говорили красноречивые взгляды и маленькие акценты, которые он не скупился разбрасывать при разговоре.
        Я снова побывала в коммуналке. Убрала в комнате и сложила вещи на привычные места. Но дорогая сердцу комната стала не чужой, а словно осквернённой чужими прикосновениями и грязными руками.
        Странное дело: здесь я прожила жизнь, но уже не хотела возвращаться. Будто переломила, перешагнула в новое измерение и больше не хотела жить прошлым.
        Идола не было на месте.
        - Третий день его нет,  - сказали мне Пончики.  - Может, уже допился.
        Я пыталась дозвониться ему, но в ответ - лишь длинные гудки. Не смогла просто взять и выкинуть его из своей жизни - сделала заявление в полицию. По лицу того, кто принимал моё заявление, поняла, что вряд ли Идола будут искать. Я не родственница, а он - пьяница.
        - У нас тут серия убийств, а вы со своими страхами, девушка,  - сказали мне в сердцах.  - Либо сам объявится, либо найдётся.
        И я ушла с тяжёлым сердцем. Где он и что с ним? Я не знала. От беспомощности скручивало внутренности и накатывало отчаяние.
        Ираида отказалась разговаривать со мной наотрез. Она даже из комнаты не вышла. Старая несгибаемая ведьма. Я чувствовала: старуха знает что-то, но по каким-то причинам не хочет рассказывать. Так я и уехала ни с чем.
        Жизнь в деревне текла размеренно. Я работала. Закончила свадебное платье и принялась за новое. Как часы, приходили через день Соня, Зоя Николаевна и хмурый садовник Иван Игнатьевич. Немногословный, он всю душу вкладывал в сад и клумбы. Под его руками пела земля и пышно цвели растения. Иногда я любила сидеть рядом и наблюдать, как он работает. Помогать он мне запрещал.
        - Руки у тебя не те, девочка. Руки у тебя для другой работы предназначены. Нельзя таким пальцам грубеть.
        Они обо мне знали всё. Сплетничали, наверное. Хотя на Игнатьевича я бы так и не подумала. Но деревня тем и славна: здесь можно пропасть, годами не общаться с соседями, однако знать обо всех. Соня и Зоя Николаевна щедро снабжали меня местными новостями, хотя сами жили в соседней деревушке попроще.
        - Я гляжу, к вам Никитка приходит,  - по-простому заводила разговор кухарка.  - Вы его шибко не отшивайте. Хороший мальчик. Неприкаянный только.
        - Как это?  - мне действительно было интересно. Особенно, когда мнения об одном и том же человеке кардинально не сходились.
        - Ну, вреда от него никакого. Вежливый со всеми. Не кичится он своим положением, не то, что некоторые. Тут знаете какие звёзды живут - у-у-у… А этот добрый. Здоровается всегда. Интересуется искренне. Однажды, так случилось, внучка моя в беду попала - родители на выходные привезли, а у неё аппендицит. Не знала, что и делать. «Скорая» сюда пока ещё доедет. Да и не любят они сюда шастать. На отшибе мы немного. Если бы не Никита Михайлович, не знаю, что было бы. На руках Маринку нёс. На машине в город гнал. Позаботился, не абы куда сбагрил. В общем, если бы не Никита, не знаю, что было бы.
        И я запуталась окончательно. Он меня настораживал и будоражил. Привлекал и отталкивал одновременно. Всё в нём было: мягкость, ненавязчивость, своеобразная деликатность. Но он без конца появлялся на моём горизонте. Приходил в гости. Звал гулять. Беседовал. В дом не рвался. Хотя - я видела - мой дом он знал чуть ли не как свои пять пальцев.
        Никита и Андрей. Андрей и Никита. Я запутывалась в отношениях, которые сбивали меня с толку.
        Андрей приходил в гости с дочерью. Иногда приводил Катю и уходил. Иногда - сидел с нами рядом и молчал. Катя училась вязать. Вопреки мрачным прогнозам, вязание крючком её увлекло.
        - Не надоедает,  - делилась она с отцом.  - Каждый раз разное. Петельки, узоры.
        Ей я вручила толстый крючок и дала толстые нитки. И она с удовольствием храбро ковыряла петли, вязала бесконечный «хвост» из цепочки воздушных петель, смеялась, напевала, иногда бросала и следила, открыв рот, как работаю я.
        Андрей тоже наблюдал. Смотрел, как я вяжу платье на заказ и платье для Катюшки. Он ни о чём не спрашивал. Казалось, ему хватало следить за моими быстрыми пальцами.
        Его тяжёлый взгляд меня не смущал. Наоборот: я чувствовала приятную тяжесть в теле. Сердце обмирало. Что-то внутри сладко сжималось и пело негромким голосом, нашёптывало о пробуждении плоти. Новые, совершенно ошеломляющие для меня ощущения.
        Он купил мне огромный стол.
        - Я знаю: ты не возьмешь деньги за Катино платье,  - сказал он мне прямо.  - Позволь отблагодарить по-своему. Тебе нужен большой стол, чтобы ты могла спокойно выкладывать детали платья.
        И я согласилась. Не без колебаний. Но он… видел и умел чувствовать, предугадывать то, о чём я даже не думала в силу своей вечной вынужденной прижимистости.
        Позже у меня появились полки для ниток. Андрей договорился с Виктором Павловичем, и они вдвоём переоборудовали эти шкафы - сделали удобные насадки, куда я могла нанизывать бобины с нитками.
        Он делал мою жизнь удобной. Наполнял её каким-то спокойствием.
        Больше он меня не целовал. Не прикасался. Да и виделись мы не так часто, как мне хотелось бы. Он уезжал и приезжал. Работал и уставал. У него была семья и заботы. Но вместе с тем, я постоянно чувствовала его поддержку и внимание. А ещё - взгляд, что горячил кожу, будто солнце припекало и ласкало обжигающими лучами.
        - Эх, милая барышня,  - вздыхал Козючиц,  - выбор - всегда дело архисложное, мда-с.
        Он приходил ко мне раза три-четыре в неделю. Или мы гуляли нередко вместе. Как-то сдружились, хотя ни Андрей, ни Никита не понимали, что нас связывает. Да и я сама толком объяснить не могла.
        Все единодушно считали его мерзким и неприятным. Я же Германа Иосифовича так не воспринимала. Да, он немного сплетничал на всех подряд и выдавал какие-то подсмотрено-подслушанные тайны. Да, он нередко показывал мне фотографии, где ловил компрометирующие моменты.
        Для него это была забава и лекарство от скуки. У меня даже духу не хватало его упрекать за это. Но я не касалась темы отца. А он не спешил говорить об этом. Хотя я знала: нужно расспросить. Узнать побольше. Но каждый раз, как только я собиралась завести разговор, мне не хватало духу.
        Но наступает момент, когда отступать уже некуда. Когда приходится принимать решения. Вытаскивать голову из песка. Потому что иначе можно задохнуться и погибнуть. Мой час пробил неожиданно. К таким моментам подготовиться нельзя. Нужно только стойко перенести удар, чтобы получить возможность для манёвра.
        34. Андрей Любимов
        - Каждый раз одно и то же,  - голос у Алабая хмурый: он не любит проигрывать; ему не нравятся ситуации, которыми он не управляет.  - Номер новый, кто за ним - не понятно. Отследить твоего поклонника невозможно: слишком коротки «визиты». И звонит он не по графику, а когда ему моча в голову ударит. Никакой схемы, связи, зацепки. Может, у тебя есть какие-то соображения? Куда ты влип, Любимов? Кому дорогу перешёл?
        Я уже и сам голову над этим сушил. Никаких сложных сделок, ничего такого, за что ко мне можно было прицепиться. Но этот «кто-то» меня бесил. Я не чувствовал, что семья моя в безопасности. Я стал полным параноиком и подозрительным типом. Мне всё время казалось: ещё немного - и что-то произойдёт. Но всё оставалось на своих местах.
        Сын исправно бегал в соседний дом по ночам. Не каждый день, но три-четыре раза в неделю - стабильно. Ива на эту тему говорить не желала - отмалчивалась.
        - Я понимаю: ты волнуешься,  - сказала она однажды, когда я снова завёл об этом разговор.  - Да, это мучительно: не знать, что с твоим ребёнком и почему у него от тебя тайны. Но, поверь, я тоже их не знаю. А если бы и знала, вряд ли бы выдала. Сейчас важно лишь одно: ему ничего не угрожает. А остальное… наберись терпения и жди. Все тайны однажды вылезают из тени.
        Лицо её тогда дрогнуло. Кажется, я понимал. У нас у каждого - свои скелеты. У Ивы их тоже не счесть. И она не спешила делиться ими. Откровенной её не назовёшь. Молчунья. Себе на уме? Я колебался. Но её поступки раз за разом ставили под сомнение каждый её шаг и взгляд.
        Она волновала меня, тревожила, будоражила, как никакая другая женщина. Было в этом нечто болезненное, поэтому я боролся с притяжением, желанием следить, перестроить её жизнь так, чтобы она всё время была на виду, а я мог бы её контролировать.
        Я желал её, как никакую другую женщину в своей жизни не желал. Может, это от дистанции, что пролегла между нами. Я знал: стоит сделать шаг, и, возможно, не будет расстояния. Исчезнет граница. Но я не делал попыток приблизиться. И она, к сожалению, даже не пыталась коснуться меня, пусть и мимолётно.
        Что это? Игра? Я не понимал. Я видел: ей нравится, когда я прихожу в гости. Она бесхитростно радовалась, с удовольствием беседовала. Я всегда приходил с ребёнком, и она ни разу не выказала неудовольствия. С Катей они нежно подружились. Вместе смеялись, разговаривали, вязали. Я не хотел рушить этот хрупкий девчоночий мир, где им было хорошо.
        Первое время я напряжённо ждал, когда же она покажет своё истинное лицо. Ждал и боялся появления искажённой версии Ивы. Боялся, что из неё выскочит испорченная женщина и разочарует меня. В какой-то момент я понял: я этого не хочу, не желаю, готов обманываться, лишь бы однажды не разочароваться, не сказать с горечью, что снова оказался прав.
        Время шло, а она оставалась той же. Она не пыталась ни под кого подстроиться. Это мы обтёсывались и пытались как-то втереться в её жизнь. Я, чёртов Никита Репин, что и не собирался исчезать с её горизонта, старик Козючиц. Её приходящая прислуга. На этом круг избранных заканчивался.
        Постепенно она знакомилась, вежливо здоровалась со всем посёлком, но больше никого не приближала к себе. Казалось, ей хватило тех, кто по воле судьбы оказался рядом.
        Я дал себе зарок: либо я дождусь, когда она захочет со мной сблизиться хоть немного, хоть самую малость, либо успокоюсь, когда она сблизится с кем-то другим. Похвалю себя за сдержанность. За то, что не влетел в очередной раз в непонятные и болезненные отношения.
        Но, как всегда, всё получилось не так, как я планировал, хотел, предполагал.
        Ива позвонила поздно вечером. Мы почти никогда не разговаривали по телефону. По пальцам пересчитать можно её звонки и разговоры - кратковременные, как летний дождь.
        - Андрей,  - у меня всегда сердце замирает, когда Ива называет меня по имени. Кажется: так никто не умеет. По-особенному. Словно я… единственный мужчина с этим именем,  - скажи Илье, пусть не приходит больше.
        В такие моменты мне кажется, что меня контузили. Взорвалось что-то и оглушило. И сразу мозг дорисовывает мрачные картины. Ива. Смятые простыни. Белокурые волосы размётаны по подушке. Пальцы сладострастно впиваются в постельное бельё или плечи мужчины. Стон. Страсть. Бёдра её движутся кому-то навстречу. Что ещё может пригрезиться озабоченному мужику, который сто лет не трахался?
        - Что-то случилось?  - спрашиваю чересчур холодно, но голос мой предательски вздрагивает, срывается вниз, хрипит расстроенной басовой струной, и мне хочется самому себе надавать оплеух, чтобы и голос не выдавал, и реакция была не столь однозначной.  - У тебя есть его телефон, ты бы могла сама сказать Илье о том, что есть какие-то планы, в которые не вписывается соседский мальчишка.
        О, боги. Я все свои влажные фантазии выдал на-гора, проговорил вслух. Чувствую себя старым похотливым, а главное - ревнивым козлищем.
        - Андрей, если бы это было связано с моими планами, я бы так и поступила. Я не могу и не хочу его пугать, поэтому прошу тебя помочь. Не нужно Илье приходить. Пожалуйста.
        Она напугала меня. Я чувствовал, как волосы встали дыбом. На затылке, на руках. Опасность.
        - Что происходит, Ива?  - сейчас главное не сорваться. Хотя о чём я. У меня уже тормоза задымились.  - Впрочем, не отвечай. Я приду.
        
        Она не сказала «нет», не стала клятвенно заверять, что всё хорошо, и приходить не нужно. Она просто отключилась. Да если бы она соловьём пела и смеялась, я бы всё равно пришёл.
        Я оставил инструкции няне - она как раз укладывала Катю - и вышел на улицу. Вечерело. Воздух пах травами и яблоками. Неземное блаженство - я часто ощущал именно это здесь. Но сейчас я чувствовал и тревогу.
        Ива ждала меня на пороге. Бледная, дышит часто. Напугана. Маленькая хрупкая птичка, которую хочется защищать, спрятать подальше от чужих глаз.
        - Рассказывай,  - приказал, едва войдя в дом.
        Ива повела меня наверх. Молча. Плечи у неё вздрагивают. Плачет? Нет, вроде бы не видно следов слёз на лице. Глаза сухие, но большие, как островки неба.
        - Вот,  - беспомощно падает её рука крылом простреленной птицы.
        Вначале я ничего не понял. Вроде бы всё, как прежде. А потом, присмотревшись, замер. Вещи разбросаны, словно кто-то рылся и искал что-то.
        - В мезонине, куда ходит Илья, ещё хуже. Там… всё перевёрнуто.
        Голос у Ивы глухой и тихий. Что происходит, чёрт побери?!  - я в который раз задаюсь одним и тем же вопросом.
        - Рассказывай,  - приказываю так, что сам себя боюсь за те ноты, что читаются в моём голосе.
        - Мне и рассказывать, собственно, нечего,  - ведёт она плечом и осторожно присаживается на краешек кресла в кабинете Кудрявцева. Здесь погром почти не виден. Его разве что видит она: некая небрежность, картинно раскрытые книги.
        Краем сознания отмечаю: слишком картинно, будто напоказ. Словно специально, чтобы напугать или оставить метку. Это не вверх дном, а корявыми грубыми мазками, будто неумёха-аматор пытался привнести в шедевральную картину мастера только одному ему понятный смысл, и не преуспел, а только всё испортил.
        - И всё же я хотел бы услышать,  - сажусь рядом и пытаюсь расслабиться. Я не должен показывать, насколько напряжён. И я бы с удовольствием выпил. Хоть немного, чтобы снять стресс.
        Ива каким-то чутьём улавливает моё желание - берёт стакан и щедро наливает тёмной жидкости где-то на треть. Не спрашивает: будешь, не будешь. Просто делает. И у меня чувство: она читает меня, понимает, видит то, что недоступно другим.
        Она и себе наливает - на самое донышко, но не пьёт. Катает стакан в ладонях. Плечи её опускаются, но они так трогательно остры, что хочется погладить, обнять, успокоить.
        - Всё началось с прихода нотариуса в коммуналку, где я жила всю свою жизнь,  - размыкает она губы.
        И я слушаю. Дикую историю про отца, которого она не знала. Про дом, что достался ей в наследство. Про то, что она сразу понимала: что-то не так.
        - И ты смогла здесь жить?
        Непостижимо. Какая женщина на это согласится?
        Ива снова пожимает плечами и ставит нетронутый стакан на стол.
        - Да. Это было лучшее, что случилось со мной за всю жизнь. Свой дом и сад. Цветы. Собственная мастерская. Тишина. Возможность ни под кого не подстраиваться. Мне здесь нравится.
        Ива смотрит мне в глаза.
        - Даже невзирая на это?  - киваю на разбросанные в картинных позах книги.
        - Да,  - она смотрит на меня не отрываясь, и я вдруг чувствую: умру, если не прикоснусь к ней. Я ставлю свой стакан рядом с её. Всего один глоток. Больше я не посмел. Что будет, если я испью всего один глоток этой непостижимой девушки?
        - Иди сюда,  - протягиваю к ней руки ладонями вверх. Получается хрипло и призывно, но я не шевелюсь, давая ей возможность либо отказать, либо откликнуться на мой призыв.
        Она откликается. Вкладывает пальцы - робкие и застенчивые, как она сама. Деликатные пальцы, что касаются моей кожи едва-едва. Мы так и сидим какое-то время, прислушиваясь к дыханию друг друга. А затем я тянусь к ней, как слепой; как жаждущий - к ключевой воде. Нахожу губами её губы - мягкие, податливые, и проваливаюсь в ощущения. Ныряю с головой в Ивин запах, в то, как она откликается.
        Мы так и сидим напротив друг друга. Я держу её за руки. Касаюсь только губами. И мне хорошо до сноса крыши. Это не решение проблемы, но сейчас это не важно: я дорвался. Слетел с катушек.
        Сейчас бы не целоваться, а подумать, как обезопасить Иву. Какие-то шаги предпринять. Но это потом. А в это сиюминутье хочется только чувствовать оголённой душой её дыхание. Пить её поцелуй. Наслаждаться не близостью наших тел. Кажется, им и без прямого контакта хорошо.
        И это для меня открытие. Никогда. Никогда до этого. Вот так - дыхание рот в рот не для того, чтобы спасти, а спастись, возродиться, поверить в чудо.
        35. Ива
        - Я всё решу. Просто доверься мне,  - говорит Андрей, когда бесконечный поцелуй всё же заканчивается.
        Он гладит пальцами моё лицо так, словно боится, что я рассыплюсь или убегу. А мне настолько хорошо, что не хочется шевелиться. Страшно: вдруг он исчезнет? Вдруг мне снится этот вечер и мужчина, что сидит напротив? Неприятности становятся вдруг мелкими и незначительными. Я ведь знала. Может, подсознательно мечтала услышать именно эти слова?..
        - Спасибо,  - шепчу и вздрагиваю, когда его губы касаются виска.
        - Тебе давно нужно было рассказать. Ты живёшь в доме без защиты. И мой сын частично виноват в этом. Завтра же вызову специалистов, дыру в заборе заколотим, восстановим охранный контур, поставим дополнительные камеры наблюдения - мышь не проскочит.
        Я не хочу его разочаровывать. Мне кажется, что тот, кто свободно здесь перемещается, не боится никакой сигнализации. Знает, как с ней управиться. Знает, как обмануть электронику. Здесь же не бункер международного масштаба для великой шишки. Для кого-то все эти ухищрения - не преграда. Вряд ли он проникает в дом через дыру в соседском заборе и поднимается наверх по верёвочной лестнице.
        - Возможно, было бы лучше, если бы ты отсюда съехала,  - доносится до сознания уверенный голос Любимова.
        - Нет,  - осторожно шевелюсь и наконец-то расслабляюсь - откидываюсь в удобном кресле, отдаляясь от Андрея.
        - Что значит нет,  - тембр его голоса наливается свинцом, давит на меня. Опасный мужчина, но я его не боюсь. Никогда не боялась.
        - Мне ничего не угрожает на самом деле.
        Он выпрямляется и смотрит непримиримо. Ему плевать на мои доводы, но я всё равно договариваю мысль до конца.
        - Если бы я мешала, была не нужна, меня бы убрали ещё на стадии завещания. Убили или подстроили несчастный случай. Думается, на кону стоит слишком много. Это мои домыслы. Я так вижу ситуацию в целом. Есть один нюанс: как только меня не станет, исчезнет этот дом.
        Андрей встаёт с кресла, огибает массивный стол и подходит к окну. Смотрит в сгущающиеся сумерки.
        - Я тебя не понимаю, Ива,  - произносит тихо.
        Мне чудится тоска в его простых словах. Лютая такая, истовая. Наверное, его что-то гнетёт, но спросить об этом прямо я не решаюсь. Не на той стадии доверия мы, чтобы подойти, положить руки ему на плечи, уткнуться подбородком и спросить, что же его тревожит, какие демоны терзают.
        - Есть небольшой нюанс,  - я всё же решаюсь быть откровенной, насколько это возможно.  - Если бы я не приняла условия завещания, не поселилась здесь. Если со мной что-то произойдёт, и дом снова окажется бесхозным, он исчезнет. Сгорит, скорее всего, и похоронит в себе все свои тайны. Поэтому, я думаю, мне ничего здесь не угрожает.
        - Да?  - оборачивается он стремительно, так резко, что мне стоит большого труда не дёрнуться, не отшатнуться.  - А ты подумала, что будет, когда этот некто найдёт то, что ищет?
        - Заберёт и успокоится?  - вглядываюсь в искажённые яростью черты - острые, жёсткие. Если я его поцелую, станет ли он мягче?..
        - Ты наивная, Ива. Слишком… девочка, чтобы понимать грязь окружающего мира. Как только цель будет достигнута, станет без разницы, жива ты или нет, уцелеет дом или провалится под землю.
        - Не сердись,  - я делаю маленький шажочек ему навстречу. Это всё, что могу себе позволить. На остальное у меня не хватает духу.
        - Если хочешь, я заберу тебя отсюда. Сейчас. А завтра разберёмся.
        - Я останусь. Он не придёт, пока я дома. Поиски ведутся, когда я отлучаюсь.
        Не знаю, почему я так упряма? И я не признаюсь, что тоже ищу. Каждый день, шаг за шагом. И совсем не для того, чтобы стать богатой наследницей призрачных отцовских богатств.
        - Где же ты была сегодня?  - это похоже на допрос, но я отвечаю. Смотрю Андрею в глаза. Ворон. Смоляные волосы падают на лоб. А на макушке - вихор, такой же, как у его сына. Иногда это видно, вот как сейчас.
        - Ходила к Герману Иосифовичу. Он позвонил. Ему нездоровится. Хотела уговорить его обратиться в больницу. Но старик чересчур упрямый. Меня не было часа два, может, чуть больше.
        - Уже такое было, ведь так?
        - Да, но не столь явно. Мне даже порой казалось, что я придумываю. Незначительные мелочи менялись, и я не была уверена в своих наблюдениях.
        Андрей трёт виски - жест, выдающий его усталость.
        - Если не хочешь уходить, зачем же ты меня позвала?
        Я не звала. Он пришёл сам. Но не хочется его обижать.
        - Я звонила, чтобы предупредить.
        - Ах, да. Илья. Чёрт.
        Он молчит. По лицу видно, как внутри него происходит борьба. Затем он смотрит мне в глаза.
        - Я не могу остаться. И предлагаю всё же уйти со мной.
        - Нет,  - качаю головой.  - Ты иди. И поговори с Ильёй, пожалуйста.
        Он не ругается, не уговаривает, но я вижу, как ему тяжело уходить. Ответственный очень. А я смуту внесла.
        Весь остаток вечера, до глубокой ночи я расставляю вещи по своим местам. Очень сильно «пострадал» мезонин - та часть дома, которую облюбовал Илья. Совпадение? Предупреждение? Не хочу ломать голову над роем ненужных вопросов.
        Здесь особое место. Обжитое. И не только Андреевым сыном.
        Кресло-качалка с пледом. Пепельница на окне. Нет, Илья не курит. Курил тот, кто жил в доме. Вероятно, отец. А может, кто-то другой. Друг, товарищ, родственник. Тот, кому позволялось здесь находиться достаточно часто и подолгу.
        Большой потёртый диван с подлокотниками, с выдвижным матрасом. Подушки в беспорядке разбросаны по полу. Письменный двухтумбовый стол с выдвинутыми ящиками. Всё разворочено, везде валяются листы бумаги. Странно видеть чужой почерк - уверенный, угловатый, с характерными острыми завитками. Я собираю их и складываю стопочкой, намереваясь утащить в свою комнату и прочесть. Хотя бы проглядеть, что в этих бумагах.
        Вряд ли что-то ценное для того, кто здесь рылся. Но ценности часто - не поиски сокровищ, а то, что может быть вложено между строк.
        На окнах - плотные жалюзи, сверху - тяжёлые шторы. Мягкий свет. Здесь очень уютно, если не считать отпечатка чужого вандализма, что посягнул на искры тепла этого дома.
        В углу я наконец-то нахожу напольные часы. Те самые, что отсчитывают время. Тяжёлый пульс механизма движет массивные стрелки. Часы не вписываются в интерьер - слишком чужеродны, напоминают осколок прошлого. Они не изящны и не красивы. Грубоватые и знавали лучшие времена. Поцарапанная поверхность, шероховатая на ощупь. На боку - инвентарный номер, нанесённый белой краской, что от времени заросла грязью и потускнела.
        Наверное, они чем-то дороги были отцу. Выкупил или забрал их из осколка собственного прошлого. Возможно, спас от гибели или печальной участи. Кому они раньше служили? Какому учреждению?
        Вверху циферблата движется лунный диск. Три дверцы подогнаны хорошо. Верхняя - для циферблата; за средней скрываются маятник и три гири, нижняя - наверное, небольшое пространство для хранения всяких мелочей. На каждой дверце - замочная скважина и нет ключа..
        Часы останавливали взгляд, завораживали своей инакостью. Чужое дитя, сирота в богатом доме.
        Я ушла со второго этажа только после того, как навела порядок. Позже, пересматривая подобранные бумаги, в голову пришла мысль: а может, этот некто ничего не искал? Может, он наоборот - хотел оставить некий знак, послание для меня? Зачем-то раскрыл книги, специально раскидал заметки (сейчас я уже точно знала: отцовские). А я никуда не глянула, не обратила внимания, и не уверена, что смогу восстановить в памяти, как там было.
        Я так и уснула с исписанными листами в руках - вырубилась. Закрыла на миг глаза и провалилась в сон. А поутру меня разбудил телефонный звонок. Впервые в жизни я проспала - не встала рано утром.
        Любимов. Андрей. Интересно, как долго он звонит?
        36. Андрей и Ива
        _АНДРЕЙ_
        За эти месяцы я изучил её. Знал, что она ранняя птичка. Вставала всегда ни свет ни заря. Я представлял, как она принимает душ и расчёсывает влажные волосы, что немного закручивались на концах.
        У неё - свои ритуалы. С первыми лучами солнца она любила выходить в сад и срезать цветы. Не всегда розы, хоть их на её клумбах - великое разнообразие и множество. Ей нравились садовые ромашки. Она любовно совала нос в эхинацею, не обходила стороной люпин и колокольчики.
        Свежесрезанные цветы Ива ставила на кухне, в своей комнате и в мастерской. Особенно там, где большие окна давали много света, где она творила и любовалась разноцветьем, где черпала вдохновение и создавала свои шедевры.
        Сегодня Ива не вышла в сад. И после сумасшедшей ночи я понял, что не смогу ждать. Вчера мне пришлось разговаривать с сыном и силой удерживать его дома. Диктаторским мерзким способом. Я просто запер его. Он рвался уйти. Как всё вовремя происходит. Я не хотел, чтобы с сыном что-то случилось. Но там осталась Ива - упрямая глупая девочка, возомнившая, что будет жить вечно. У молодости так бывает. Молодость не знает настоящего страха.
        Между нами одиннадцать лет разницы, а я чувствовал себя древним стариком. Слишком многое пережил, стал злее и осторожнее. Иногда я с трудом напоминал себе, что Иве - двадцать шесть. По любознательности, искреннему любопытству она недалеко ушла от Кати и казалась сущей девчонкой временами. А бывало, веяло от неё такой глубиной, что я страшился упасть и не вернуться назад.
        - Ответь же!  - рычал я сквозь зубы, сжимая телефон в руке так, что рисковал его переломить. Длинные гудки. Молчание. И я не выдержал. Отправился к её дому, продолжая названивать. Если она не ответит, я выломаю чёртову дверь. Распилю на части. Вызову охрану. Подниму всех на уши.
        Ива ответила, когда я подходил к её дому. Сонная. Голос тёплый, как и её губы. И снова меня накрывает пожаром, диким первобытным зноем, когда хочется совершить подвиг или великую глупость ради женских глаз. Её глаз, Ивиных.
        - Ну, наконец-то!  - вздохнул облегчённо, не пытаясь даже скрыться за равнодушной или сердитой маской.
        - Я… проспала,  - лепечет она с ужасом.  - Долго вчера убирала, рассматривала вещи. Читала заметки отца из мезонина.
        Ива оправдывается как Катя. Немного беспомощно, с подробностями, от чего хочется обнять её и успокоить. Поцеловать в макушку и сказать, что ничего страшного не случилось.
        - Я у твоего забора. Открой, пожалуйста.
        Она не прекословит. Я слышу щелчок замка, тяну на себя калитку. Врываюсь в дом - чересчур поспешно. Окидываю Иву взглядом. У неё растрёпаны волосы, а на щеке - розовая полоска-вмятинка. Слишком нежная кожа, след остался складки или шва от постельного белья.
        Она смущена и прячет глаза.
        - У меня всё хорошо, правда. Всё спокойно, как я и говорила. Никто меня не пугал и не тревожил.
        - Я вызвал охрану и плотника. Сегодня восстановят забор и по всему периметру протянут сигнализацию.
        - Как Илья?  - Ива смотрит вопросительно. Теперь моя очередь прятать глаза. Я собираюсь соврать, но не успеваю.  - Он огорчился, да?
        И я делаю над собой усилие.
        - Я запер его. Не знаю, что Илью тянет сюда, но это не совсем нормально. И то, как он себя вёл, недопустимо. У него была истерика, будто я лишаю его чего-то очень важного. Я бы хотел знать. Так больше продолжаться не может.
        - Не дави на него, ладно? Я сама поговорю. Не уверена, что получится, но я попытаюсь. Мужчины часто не находят общий язык. Особенно, если это два поколения.
        Ива улыбается. Мягко и почти виновато. Улыбкой она извиняется, что говорит об этом.
        Я и ей хочу сказать, что так дальше продолжаться не может. Что ей нельзя здесь жить одной, но не успеваю: приходит прислуга. Женщины смотрят на меня с интересом. Переводят взгляды на растрёпанную девушку, делают какие-то свои выводы. Мне плевать. По-настоящему плевать, что они подумают и о чём расскажут всему свету. Сейчас есть проблемы поважнее, чем чьи-то досужие сплетни.
        - Мне нужно вернуться. Там Илья… и Катя должна проснуться. Мы придём позже,  - я не спрашиваю, а ставлю её в известность. Мы часто приходим с дочерью. Но в этот раз я приведу с собой и сына. Хочу видеть его постоянно, знать, чем он занимается. Я хочу владеть ситуацией и устроить тотальный контроль над всеми, кто мне дорог.
        Эта мысль пронзает меня своей ясностью. Она дорога мне. И я её почти не знаю. Вот так, ненавязчиво, кажется, я всё равно провалился в пропасть её глаз. Увяз в обаянии её улыбки. Снова на те же грабли?.. Или в этот раз всё будет по-другому?.. Не было сил домысливать и спрашивать себя. Я бы предпочёл больше никогда не мучиться сомнениями и подозрениями.
        Но у Ивы оставалось её прошлое, о котором она почти ничего не рассказала. У меня тоже были свои причины не доверять и сторониться чувств к женщинам. Обиды и недосказанности стояли между нами. А я так и не решил, стоит ли попытаться сделать шаг навстречу девушке, что стояла напротив.
        _ИВА_
        Андрей ушёл, а я осталась. Зоя Николаевна натужно напевала на кухне. Голос её выдавал. Она то ли волновалась, то ли сердилась. Соня тенью ушла наверх. Вскоре там загудел пылесос.
        Я вошла в кухню. Женщина кинула на меня острый взгляд и оборвала мелодию на фальшивой ноте. Вздохнула, покачала головой.
        Я не обязана была перед ней отчитываться или оправдываться. Но всё же хотела, чтобы по посёлку не ходило лишних разговоров.
        - Андрей Ильич с детьми нередко приходит ко мне в гости. Так было и в этот раз. Он пришёл за несколько минут до вашего прихода. Я проспала и долго не отвечала на телефонный звонок. Он волновался.
        - Эх, Ивушка,  - с какой-то бабьей тоской отозвалась кухарка,  - не ваш он кавалер, ой, не ваш.
        И то, что она просто излагала свои мысли, заставило меня напрячься.
        - Только не рассказывайте мне, что он убил свою жену, я уже слышала эту историю от Германа Иосифовича и не верю ни единому слову.
        - Убил, не убил,  - Зоя Николаевна с усилием катала тонкие коржи. Скалка ходуном ходила в её крепких руках,  - а только дважды женат был, и обе жены у него - тю-тю. На тот свет. Чёрный вдовец, однако. Хотите стать третьей?
        От её слов стало ещё хуже. Я не знала о второй жене.
        - Мальчик у него от первой жены, девочка - от второй. За первую ничего не скажу, не видела и не знаю. А вторая весёлая была, молодая, смешливая. Вся такая… как бабочка. Пурх-пурх! С цветка на цветок, господи прости меня грешную,  - кухарка истово крестится и умолкает, понимая, что сболтнула лишнее. Она ещё сильнее налегает на корж, он у неё уже прозрачный, светится.
        - Спасибо, что рассказали,  - произношу слова мягко, но сдержанно. Я должна ей что-то ответить, а ничего в голову не приходит. Расспрашивать о дальнейшем считаю неэтичным.
        - Вы бы лучше на Никиту Михайловича внимание обратили. И молодой, и вежливый,  - бросает Зоя Николаевна на меня быстрый взгляд. Вот неймётся ей.
        - Я как-нибудь сама разберусь, куда лучше мне смотреть,  - снова вежливо, но твёрдо. Кухарка бледнеет, зеленеет, быстро кивает головой. Она боится, что перегнула палку, перешагнула черту. Ей не хочется терять работу, а поэтому больше она не разговаривает, не отвлекается. Готовит всякие вкусности, а я ухожу из кухни. Мне нужна Соня.
        Я нахожу её на втором этаже. Она всегда начинает уборку оттуда. Соня сегодня молчалива и сосредоточена, не улыбается и не разговаривает. Я не допытываюсь, что случилось. Захочет - сама поделится.
        - Я бы хотела спросить вас кое о чём,  - подхожу ближе и вижу, как она дёргается, отскакивает пугливым зайцем.  - Простите, что напугала.
        - Ничего,  - опускает горничная глаза и отключает пылесос.  - Спрашивайте, Иванна Сергеевна.
        - Я хотела поговорить о часах.
        Соня снова вскидывается, таращит испуганные глаза на меня. Странная она какая-то сегодня.
        - О напольных часах в мезонине,  - зову её за собой взмахом руки и поднимаюсь по лестнице наверх.
        - Я везде убираю тщательно,  - дышит она мне в затылок.  - Если где пропустила или что-то не так сделала, вы скажите, я переделаю.
        Она думает, я её ругать буду? Поэтому так дёргается?
        - Нет-нет, я не об уборке. О часах хотела спросить. Об этих - киваю в угол.  - Кто их заводит и как? А главное - чем?
        - А-а-а. Вы про эти. Сергей Николаевич их обожал. Говорил, что они дороги ему как память. Но в доме стыдно поставить, поэтому он их сюда приспособил. Сам любил заводить. А потом меня заставил, научил. Говорил, забывать стал. Тут ничего сложного. Они целую неделю тикают. Я их сверху протираю, а внутри - как завожу. И ключи есть, конечно же.
        Она наклоняется, легко отодвигает часы от стены, шарит сзади.
        - Тут выемка. Там ключ от ящика нижнего. А в нём - остальные ключи. Не знаю, зачем на каждую дверцу. Но так задумано, что ли. И заводной ключ там же.
        Соня ловко клацает ключом, открывает нижний ящик, показывает его содержимое. Руки чешутся нестерпимо. Хочется заглянуть вовнутрь.
        - Научишь меня пользоваться? Заводить часы?
        - Конечно, как скажете,  - Соня удивлена, пожимает плечами.  - Это несложно. Но раз в неделю, по понедельникам.
        - Договорились,  - вздыхаю облегчённо.
        До понедельника я терпеть не буду. Открою раньше. Посмотрю, что там, когда все уйдут и в доме станет тихо. Уж очень они меня волновали - старые часы из прошлого. Тем более, если они были дороги отцу как память.
        37. Ива
        Свидание с часами случилось не сразу. Вначале я ждала, когда уйдут Соня и Зоя Николаевна. Потом приехала охранная служба - дом наполнился чужими людьми.
        Андрей с детьми тоже пришёл. Илья мрачно молчал, Катя совала любопытный нос везде: для ребёнка всё было интересно. От напряжения у меня заболела голова. Слишком много событий, к тому же не очень приятных. Но всё меркло от горя мальчика, что пытался держаться. Я видела, как Илье тяжело, и не знала, как поговорить с ним по душам.
        - Это ничего не меняет,  - сказала я ему, как только выпал удачный момент.  - Ты можешь приходить. Через дверь, как все.
        Мальчишка дёрнулся и прикрыл веками глаза.
        - Ты не понимаешь,  - ответил глухо.  - Всё изменилось. Он больше не пустит меня.
        - Я поговорю с отцом. Мы что-нибудь придумаем.
        - Не надо,  - у него упрямый взгляд. Тёмный, как ночь. Поразительное сходство с тем, кого он сейчас терпеть не может. Если не больше.  - Однажды он сломает и тебя. Подумай об этом.
        И так он страшно это произнёс, что я отшатнулась невольно. Смотрела Илье в спину (мальчишка резко отвернулся, чтобы не продолжать разговор), задерживала взгляд на острых плечах, лёгкой сутулости и ломала голову, как бы его разговорить. Что бы там ни случилось, кажется, это затянулось и заводит в тупик не только отца и сына, но невольно втягивает и меня в водоворот странных событий, как будто мне своих мало.
        - Ты в порядке?  - Андрей постоянно всматривается в меня. Тревожный у него взгляд. Звенящий, как провода под высоким током.
        - Со мной ничего не случится,  - хочется его успокоить. Прижать голову к груди. Услышать его вздох. Поцеловать в висок. Ничего не могу поделать: я чувствую к нему нежность. К этому неоднозначному хмурому мужчине, о котором ходит слишком много страшных слухов.
        Нам так и не удалось поговорить. Посторонние люди в доме, дети. Из недомолвок и наших взглядов я могла бы уже связать полотно - ажурное, с дырками, с витиеватыми узорами, в которых спрятались бы наши сомнения, мысли, надежды, горечь прошлого и тайны.
        У меня - свои. У Любимова они тоже есть. Мы ходим вокруг и прячемся. Скрываемся, избегаем прямого контакта, осторожничаем. Одному из нас нужно быть смелее. Но я не уверена, что это будет правильный шаг.
        Все мои сомнения - на ладони, как магический шар, где клубится тьма. А веский аргумент лишь один: я сегодня живу, а завтра - неизвестно. И если так будет угодно судьбе, я могу уйти, не испытав и малой доли того, что могла бы, но не сделала, потому что сомневалась и колебалась.
        - Я зайду вечером,  - говорит Андрей тихо, когда уезжает охранная служба.
        Он уходит и уводит детей. Я провожаю их до ворот. Смотрю вслед. Катя смешно подпрыгивает то на одной ноге, то на другой. Илья словно кол проглотил - отстранённый и будто чужой. Я должна, должна поговорить с ним. Обязательно. Не откладывая в долгий ящик. Иначе что-то случится - я чувствую.
        Я остаюсь одна. В доме остро чувствуется тишина. Поднимаюсь в мезонин и долго смотрю на часы. Глажу их бока ладонью. Старые. Знать бы, откуда вынырнули. Эту историю я бы хотела услышать. Часы как хранитель времени и памяти. Молчаливый свидетель, который уже никогда не расскажет чужие тайны. Разве что сохранил их внутри.
        Я провожу некий ритуал. Достаю ключи, вставляю их в замки, но не спешу поворачивать. Они почти одинаковые - металлические, серебристые. Немного отличается лишь тот, что открывает нижний ящик - он больше и мало чем отличается от стандартных ключей от не очень хитрых замков.
        Решившись, я открываю дверцы.
        Конечно же, за ними - пустота. Ничего интересного. Я прощупала пальцами все стенки, нажимала на все неровности. Но никакой потайной ящик не выскочил. И нигде двойное дно не наблюдалось.
        Кажется, я немного разочарована. Смущена. Расстроена. Сижу, как старуха, у разбитого корыта. Ещё один предмет можно вычеркнуть из моих поисков. Ещё одна моя «догадка» превратилась в ничто.
        - Может это и к лучшему,  - снова оглаживаю пальцами облезшие бока.  - Останетесь хранителем дома, как и раньше. Я вас отреставрирую со временем. Если оно у меня будет, конечно.
        Я разговариваю вслух. Раньше никогда так не делала. Но сейчас я должна слышать свой голос. Мне это необходимо, чтобы прийти в себя.
        Словно из воздуха появляется Василий. Давно его не было видно. Он отъелся, раздобрел. Шкура у него лоснится и сияет, морда округлилась.
        Где-то здесь у него лаз. Вот откуда он в дом проникал. Странно, но сигнализация не срабатывает. Значит именно в этом месте её либо не поставили, либо поставили, но поверхностно. Либо тот, кто занимался этим, знал, что делает: оставил лазейку. Не для кота.
        Я стараюсь об этом не думать. Мне нужна передышка. Но никто мне её не даёт. Раздаётся звонок. Я спускаюсь и смотрю на монитор. У калитки стоит Никита. Я забыла: мы договаривались сегодня погулять вместе.
        - Что-то случилось, Ива?  - в глазах Репина тревога.  - Я видел машину охранной фирмы. У тебя сигнализация полетела?
        - Пустяки,  - не хочу рассказывать подробности. Он кажется мне подозрительным, а тревога его и интерес - наигранными. Знаю: я к нему предвзята, но ничего не могу с собой поделать.  - Ты не будешь возражать, если мы посидим в саду. Я устала немного, нет сил идти куда-то ещё.
        Я бы с радостью приняла его отказ. Порадовалась бы его чуткости и умению понять, что я бы с удовольствием упала и уснула. Я точно знаю, как сейчас выгляжу - вымученно.
        - Здесь есть отличная беседка,  - Никита улыбается и уверенно идёт в сад. Я плетусь за ним, в который раз поражаясь: он в моём доме и окрестностях почти как хозяин. Слишком много знает.
        В небе плывут облака - пузатые и пушистые. Синь мешается с бело-серым цветом, отдаёт по краям лёгкой желтизной. Птицы поют. Сад благоухает розами.
        По моей просьбе Виктор починил и выкрасил беседку. Бело-кремовая, с ажурными вставками. Внутри - лавочки и столик. В ней хорошо скрываться от зноя. Будь у меня семья, мы бы могли пить здесь чай и жевать Зоины пирожки.
        Я спотыкаюсь, Никита живо оборачивается и успевает меня подхватить. Страшно подумать, что было бы, растянись я на дорожке лицом вниз. Закусываю губу до крови, чтобы не вскрикнуть.
        - Ива?  - столько участия в Никитиных глазах и тревоги. Он так естественен, что не хочется думать о возможной фальши.  - Опирайся на мою руку, пожалуйста. Так мне будет спокойнее.
        И я принимаю его помощь. Он заводит меня в беседку, мы садимся рядом. Молчим какое-то время. Никита прислоняется спиной к дощатой поверхности и прикрывает глаза.
        - Удивительное место,  - говорит мужчина в полголоса.  - Я любил приходить сюда и сидеть в одиночестве. Сергей позволял мне. Он знал, что мне это необходимо. Как будто сто лет назад всё это было.
        Он открывает глаза. Порывисто оборачивается ко мне. Смотрит внимательно. В глазах его - доброта и что-то такое, что трудно описать словами.
        - Ива,  - сглатывает он невольно. Дёргается кадык. Никита облизывает пересохшие губы.  - Иди ко мне, Ива,  - шепчет он и берёт моё лицо в ладони. Осторожно, бережно, ласково.
        Я не шевелюсь. Не знаю, зачем мне это нужно. Но хочется испытать. Попробовать. Сравнить. Понять.
        Я закрываю глаза и чувствую прикосновение его губ. Очень мягкий и чувственный поцелуй. У меня дух захватывает. Больше от нехватки воздуха. Это… приятно. Но совсем не те ощущения, что появляются, когда меня целует Любимов.
        Никита целуется хорошо, со вкусом. Ему нравится - я это чувствую. Он увлекается, и мне стоит большого труда отстраниться. Мягко, чтобы не обидеть.
        - Я поспешил, да?  - голос у Никиты хрипит. Костяшками пальцев он обводит овал моего лица. Любуется мною. Светится весь, как фонарь в ночи.  - Прости меня, пожалуйста. Не утерпел. Это выше меня. Сильнее.
        Я страшусь того, что он может сейчас сказать. Я не готова. И не уверена, что он по-настоящему что-то чувствует ко мне, поэтому решение приходит мгновенно. И я спрашиваю о том, о чём не решалась поговорить.
        - Расскажи мне об отце. Я хочу знать, что связывало вас на самом деле. Почему он доверял тебе, показывал фотографии, рассказывал обо мне, когда ни одна живая душа не знала, что я существую. Расскажи, почему ты так хорошо знаешь этот дом. А ещё расскажи, почему тебя не любят.
        Никита приподнимает брови. Он в замешательстве. Пытается прийти в себя. Проводит ладонью по лицу, чтобы очнуться.
        Отстраняется он медленно, словно нехотя. Ставит локти на стол, складывает пальцы в замок и опирается на них подбородком. Сейчас он не смотрит на меня. Я вижу его чеканный профиль, загнутые ресницы, красивые губы.
        Он молчит. Я жду. Где-то бьётся в паутине муха. Жужжит, умирая, не в силах вырваться из лап паука. Я сейчас чувствую себя приблизительно так же: увязла лапами в липких нитях и пока не могу отклеиться. Мне нужно сделать рывок, а я страшусь, что не хватит сил, а поэтому увязаю ещё сильнее.
        - Всё просто и сложно одновременно, Ива,  - наконец-то говорит Репин и вздыхает.  - Я не хочу скрывать правду. Ты можешь её узнать от других, кто знает наше семейство чуть лучше. Удивлён, что тебя до сих пор не просветили.
        Я почти ни с кем не общаюсь, но оправдываться нет нужды.
        - Мы немного родственники,  - идеальная линия его губ вздрагивает и меняется, ломается кривой линией.
        - И насколько родственники?  - напрягаюсь до шума в ушах. О, господи. Конкурент? Обиженный наследник? Если мы родня, зачем играет в чувства и дарит поцелуи?..
        - Моя мать - родная сестра Кудрявцеву.
        Отчаянно вжикнув, умолкает поверженная муха. Смирилась, сдалась. Дала пауку сплести вокруг своего тельца липкий кокон. Скоро она станет едой. А кто, кто я в этой странной нечестной игре? Бедная кузина, которой зачем-то нужно морочить голову?..
        38. Ива
        - Ива,  - Никита словно очнулся и, наверное, видит ужас в моих глазах. Он тянется ко мне рукой, желая успокоить.
        - Не прикасайся ко мне!  - голос мой звучит слабо, хотя мне казалось, что я буду кричать, биться в истерике.  - Не нужно!
        Рука его падает вниз плавно, как лента, с которой перестал заигрывать ветер. Никита слегка качает головой.
        - Ты всё неправильно поняла, Ива,  - слова его - осторожные хищники, что кружат, понимая: добыча рядом, пахнет кровью и уже никуда не денется, истечёт сейчас, ослабнет, и тогда будет достаточно одного прыжка, чтобы перегрызть горло.
        Я ничего и не хочу понимать. Это… ужасно. Мерзко. Отвратительно! Как он вообще смел? Зачем ему это нужно? Или он из тех, кто считает, что двоюродные братья и сёстры не родственники? Одна кровь, одни гены - для меня это табу, хоть я и никогда не сталкивалась ни с чем подобным.
        - Не замыкайся, не отстраняйся, пожалуйста, прошу тебя,  - уговаривает, умоляет Никита, обволакивает словами, как паутиной.
        Мне бы встать, но ноги ватные, пальцы привычно холодеют, а на лбу выступает испарина. Я настолько слаба, что готова нырнуть в обморок, но забытье не приходит.
        - Ива,  - доносится его голос словно из подвала, плавает масляно, расходится бензиново-радужными кругами,  - я дурак. Господи, какой же я идиот.
        Никита всё же касается меня. Ладони его растирают мои предплечья - бережно и осторожно, и это помогает прийти в себя.
        - Тата, Татьяна Кудрявцева, в замужестве - Репина, не моя биологическая мать. Но я не знаю другой женщины, которую бы я мог назвать мамой. Поэтому я и сказал, что мы немного родственники. Не кровные, понимаешь? Меня родила не Тата, но вырастила и воспитала - она.
        До меня медленно начинает доходить.
        - Ты не мог сказать об этом сразу? Не доводя меня до… я ведь чуть с ума не сошла.
        Никита убирает руки. Вздох у него поверхностный. Кажется, я его напугала. Он снова откидывается назад и смежает веки.
        - Думаешь, я настолько беспринципен, что стал бы соблазнять сестру?  - столько горечи в его словах, столько боли. Настолько осязаемой, что невольно хочется успокоить и утешить, но я сижу не шевелясь.
        Мне нужно услышать эту историю полностью, чтобы сделать выводы. Или ничего не сделать, а подумать и… расспросить хоть кого-нибудь. После подобных выходок при всей кажущейся правдивости Никиты я не хочу ему верить на слово. Хочу доказательств.
        - Я ничего не думаю. Я не знаю тебя. Мы общались ни о чём и приятно проводили время изредка. Где-то там, куда нет доступа, многое осталось за кадром. Рано или поздно недомолвки и тайны начинают вылезать наружу, как сейчас. Им становится душно и тесно. И лучше бы ты был откровенен сразу.
        - Я не хотел тебя оттолкнуть,  - он говорит тихо. Ему как будто сложно произносить слова. Словно у него горло заложило, и теперь каждый звук доставляет невыносимые страдания.
        - Что изменилось? Ты уже сделал это.
        Никита снова вздыхает. Зажмуривает глаза. Так иногда делают дети, когда боятся. Они думают, что стоит спрятаться за спасительную тьму век, и страх исчезнет. Убежит злой бабайка, потому что если его не видно, значит зла нет.
        - Тата не могла иметь детей. Совсем,  - он чутко ловит моё настроение, понимает, что я сержусь, и поэтому рассказывает то, о чём должен был поведать в самом начале нашего знакомства.  - Они думали усыновить ребёнка, но мама решила по-другому. В то время искусственное оплодотворение только начинало свой путь, особенно у нас. Но их бы и это не спасло: у Таты были плохие яйцеклетки. И тогда она решилась. Нашла женщину, которая согласилась зачать, выносить, а потом отдать ребёнка. Тата рисковала. У них с отцом был тяжёлый период. Но ей удалось и семью сохранить, и заполучить ребёнка - меня. Я ничего не знал. Она моя мать. Была есть и будет. Правда вылезла наружу несколько лет назад. Скандал, в котором изваляли мою семью и родителей.
        Я всё равно не понимала, зачем нужно было скрывать. Тем более, что история уже получила огласку. Никита открывает глаза. Я вижу его профиль. Взгляд, устремлённый куда-то в перекрестье балок.
        Он сейчас не смотрит на меня, не позирует, не пытается оправдаться или казаться лучше. Естественный, как и всегда. И я в который раз думаю, что предвзята к нему. Что слова Самохина засели глубоко. Предупреждения Любимова заставляли держать дистанцию и не сближаться с Репиным.
        Я не отталкивала его, но и приближаться не давала. Он делал попытки, однако натыкался на стену моей ровности и отступал.
        - Как ты понимаешь,  - продолжает Никита,  - речи об отказе, усыновлении и прочем не шло. Была договорённость. Женщина родила в частной клинике, получила деньги и исчезла. Для всех меня рожала мама. Для всех я был долгожданным наследником Репиных и Кудрявцевых. Других не существовало.
        Вот в чём дело, оказывается. Если бы не скандал, он бы претендовал на деньги моего отца. Как настоящий наследник.
        - Ты сейчас неправильно думаешь, Ива,  - качает он головой, по-прежнему не глядя на меня. Чувствует, наверное, считывает мысли, что кружат в голове, как не тающие снежинки.  - Я не претендую на деньги Кудрявцевых. Абсолютно. У отца бизнес. Там хватит на несколько жизней, а у меня всего одна.
        - ??????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????
        Он радовался, когда узнал, что ты есть. Пребывал в эйфории, если так можно выразиться. Мечтал, как вы встретитесь, как он гордо назовёт тебя дочерью. А потом что-то пошло не так. Не знаю, с чем это связано. Но он стал говорить о тебе реже. Только фотографии рассматривал с грустью. Пытался отвлечься, заняться чем-нибудь. Кидался из крайности в крайность. То пил, то на охоту ездил. Нередко - на рыбалку. Со мной или в другой компании.
        Я не допытывался. Мы неплохо ладили, но не были настолько близки, чтобы он раскрывал мне душу, рассказывал обо всём. Раньше, до того как… всё раскрылось, отношение у Сергея ко мне было другое. Как же: единственный наследник! А ещё позже, когда в его жизни незримо появилась ты, мы стали приятелями, как два мужика - посторонние друг другу, но с общими интересами, которые позволяли нам пересекаться.
        А во мне поселилась тайна - ты, Ива. Я любил смотреть на твой фотографический профиль. Мысленно рисовать линии твоих скул и губ. Ты была недосягаемо далёкой, неземной в некотором роде, а поэтому я мог фантазировать. Наделять тебя качествами, которые мне нравились в женщинах.
        Он останавливается, поворачивается ко мне. Смотрит пристально. Ресницы его опускаются и поднимаются медленно. На губах - горькая улыбка, изломанная зигзагом. Никита трёт гладко выбритый подбородок. А я… не знаю, что сказать. Правдив ли он? Искренен ли?.. Не понять, не разобраться вот так сразу. Его слова смущают, тревожат меня, заставляют сжиматься от внутреннего дискомфорта.
        Это и приятно, и как-то… непонятно. Ни один мужчина не говорил мне подобных слов. И я ловлю себя на мысли, что, наверное, хотела бы услышать что-то похожее совсем от другого человека.
        - Я не знаю, как убедить тебя, доказать, что всё это правда,  - разводит Репин руками.  - Всё, что я скажу, похоже на ложь, лукавство, неискренность. У меня нет аргументов, которые бы подтвердили, что плевал я на Кудрявцевские миллионы или что там у него было. Разве что показать свою банковскую карточку, чтобы ты поняла: деньги - последнее, что меня интересует в этой жизни. Хватает и хватит на всё - достаточно пальцами щёлкнуть. Ни этот дом, ни всё, что в нём, меня не волнует.
        Он произносит слова из завещания, и я снова настораживаюсь. Совпадение? Или он сейчас невольно выдаёт себя с головой? Видел, знал, понимает, что всё это значит.
        - Давай сделаем паузу,  - прошу я.  - Устала, нужно подумать, утрясти твои откровения.
        Я поднимаюсь на ноги, намереваясь уйти, убежать из беседки, запереться на все замки и упасть лицом в безопасность своей кровати.
        - Не уходи, Ива. Я должен сказать самое главное. Иначе потом ты посчитаешь, что я утаил. А я больше не хочу ходить вокруг да около. Я тоже устал. И, наверное, ты права: я должен был всё рассказать сразу. Смалодушничал. Мечтал понравиться тебе.
        Я оборачиваюсь у выхода. Жду, разглядывая Никиту со стороны. Тёмные волосы падают на лоб. Солнечный луч пробился сквозь ажурную вязь деревянных перекрытий и бликами освещает породистое репинское лицо. Красив. Очень. Но меня не трогает его красота, не вызывает волнения и трепета. Он просто друг, человек, к которому я испытывала симпатию, а сейчас не знаю, как относиться после всего, что он мне рассказал.
        - В тот день, когда погиб Сергей, я должен был поехать с ним. На рыбалку. Но я приболел, поэтому не смог. Позвонил и предупредил. Он поехал сам и больше не вернулся.
        Его слова - как раскалённые гвозди. Страдание на его лице - как приросшая намертво маска.
        - Я был под следствием, Ива. Как главный подозреваемый в смерти Кудрявцева Сергея Николаевича. Но следствие так ничего и не смогло доказать.
        39. Андрей Любимов и Ива
        _Андрей_
        Я всё же делаю попытку поговорить с сыном. Он стал тише, незаметнее. Спускался к столу на завтрак и обед. Ужинал нередко либо у себя в комнате, либо отказывался.
        Я не махнул на него рукой, но всё надеялся: рассосётся, выровняется. Он успокоится, получив возможность общаться с кем-то тайно. Но я до сих пор не мог понять, что ему мешает запереться в своей комнате и делать то же самое, что делал он на чердаке в Ивином доме.
        Ему нравился сам антураж ночи? Возможность пощекотать нервы? Что, что настолько его привлекало в ночных побегах?
        - Может, ты всё же расскажешь?  - спрашиваю в который раз и получаю в ответ лишь пылающие уши и отрицательно мотнувшую голову. Сын на меня не смотрит. Он вообще забыл, что это такое - смотреть человеку в глаза. По крайней мере, со мной это так.
        Я думал, он как-то привяжется к Иве. Нет, я не надеялся, что она будет стучать мне на сына. Но если бы он был с ней откровенен, она могла бы хотя бы намекнуть, подтолкнуть в нужном направлении. Вместо этого я топтался на месте. И ещё больше запутывался в отношениях с Ивой, хотя никаких отношений между нами почти и не было. Или наоборот: слишком много всего, куда я боялся заглядывать.
        - Я должен сходить туда,  - сын мотает головой в сторону соседского дома.  - В последний раз. Ива разрешила мне прийти.
        И это его «в последний раз» звучит настолько отчаянно, что мне становится страшно.
        - Хорошо. Я провожу тебя.
        - Я сам,  - ослиное, непробиваемое упрямство.
        Я устало падаю на стул. Хочется прикрыть лицо руками, закрыть глаза и расслабиться. Хотя бы на немного. Я мало сплю. Много работаю. У меня сто лет не было секса. Мало вижусь с детьми. Не умею ладить с сыном. В соседнем доме живёт девушка, с которой не пойми что творится, и я втянут в этот круговорот, ослаблен, не могу соединить концы с концами, ухватить нить, чтобы хоть немного владеть ситуацией.
        - Я не пущу тебя одного бродить по улицам в полночь. Я не нарушу границ - провожу тебя, сдам Иве на руки и уйду. Когда будешь готов вернуться, позвонишь. Заберу тебя у ворот. Всё. Или так, или никак.
        Он молчит. Думает, наверное.
        - Ладно,  - соглашается Илья, и я чувствую, как пружина медленно распускает свои петли. Хотя бы в этом мы кое-как договорились. Сын уходит, я смотрю ему в спину и думаю: как же важен ему человек, с которым он разговаривает по ночам. Так важен, что он готов идти на компромисс.
        Я закрываюсь в кабинете и делаю звонок. Наверное, мне давно нужно было это сделать.
        - Здравствуйте, Дмитрий Давыдович,  - приветствую я человека, который ответил на третьем гудке.
        - Добрый день, Андрей Ильич,  - он немного хрипит, как простуженный, нос у него заложен. Интересно: он меня по голосу узнал или номерок мой имеется? Случайно так, затесался?
        - Знаете, я бы хотел знать немного больше, чем вы рассказали в прошлый раз.
        Мне важно сейчас достучаться и добиться конструктивного разговора.
        - Да-а, я помню: дело о наследстве,  - слова его падают, как штукатурка - неряшливыми пластами, и я понимаю: этот будет играть до последнего. Нетелефонный разговор, оказывается.
        - Завтра, на том же месте, в тот же час,  - как в старой песне,  - хочется добавить, но у меня абсолютно нет желания ни хохмить, ни язвить, ни развлекать кого бы там ни было. Опустошение, бездонная яма в груди.
        Он не говорит ни «да», ни «нет», а молча отключается, но я знаю: Самохин будет на месте, придёт, никуда не денется.
        Много позже звоню Иве. Я не видел её целую вечность. И пока я слушал ровные гудки, вдруг подумал: не важно, сколько. Я могу не видеть её час или целый день, а результат тот же: тоска и тянет. Я словно осколок в космосе - дрейфую, что-то делаю, а на самом деле - притягиваюсь к очень большому объекту. Он сильнее, а у меня даже сил сопротивляться нет. Совершенно. И желания - тоже. Я хочу быть притянутым, хоть постоянно твержу себе, что не должен.
        - Да,  - в маленьком слове - вихрь эмоций. Моих. Ива может сейчас таблицу умножения повторять - не важно. Лишь бы голос слышать, дыхание, представлять её всю, от макушки до пальцев на ногах.
        - Илья хочет прийти ночью,  - говорю самое главное.
        «Я соскучился»,  - шепчет моё сердце.
        - Да, конечно.
        - Ты разрешила ему. Вначале запретила, а потом разрешила.
        Это не упрёк. Но я должен об этом сказать, иначе все мои усилия вообще сойдут на «нет».
        - Я знаю. Я виновата. Испугалась. Как увидела беспорядок в мезонине, так меня и накрыло. Подумала: вдруг там был бы Илья? А я его даже защитить не смогу. Да что там: могу и не услышать. В доме неплохая звукоизоляция. Но он так страдал, что я не выдержала. Пусть придёт. Для него это важно.
        - Я приведу его. Сдам на руки. Обещал сыну не входить в дом. Но я буду рядом. Если что - звони.
        - Я бы хотела увидеть тебя. После,  - она немного запинается, а я прикрываю глаза. Плохая идея - встречаться ночью, когда мысли лишь об одном, но отказать не хватает воли. Я тоже хочу.
        - Я приду, как только отведу Илью назад и удостоверюсь, что он в безопасности.
        А дальше время покатилось быстро. Мы читали с Катей. Ужинали. Я оставлял инструкции няне. Разбирал бумаги - смог наконец-то сосредоточиться. Рутина. А под ней бьётся мысль: ночью я увижу Иву. Наедине. В тихом доме. О чём она хочет поговорить? Что желает рассказать?
        _ИВА_
        Я удрала от Никиты, хоть и дослушала его до конца. По его словам, дело было зимой. Сам ли поехал отец на рыбалку или с кем-то, Никита не знал.
        Именно он забил тревогу, когда вечером у Кудрявцева не зажглись окна в доме. Там, на льду, обнаружили следы крови и разбросанные рыбацкие принадлежности. А поодаль - полынью, что уже затянулась льдом.
        - Тело тогда так и не нашли. Лишь по весне выловили труп. Не знаю, кто его опознавал, но мама сказала, что это действительно он, Сергей. Нет доказательств, что его убили. Кровь… может, поранился. Может, с животным каким сцепился. Никакого огнестрела, колотых ран, проломленного черепа - утонул. А если бы не утонул, то всё равно вряд ли бы выжил на таком морозе, побывав в ледяной воде.
        - Я хочу побыть одна,  - сказала прямо.  - Мне нужно подумать обо всём.
        Никита ушёл, но постоянно оглядывался, словно ждал, что я изменю своё решение, позову его. А мне хотелось лишь одного: спрятаться.
        Я по-прежнему не знала, что со всем этим делать. Жалела ли я человека, который оставил мне дом и считал своей дочерью? Наверное, да. Но точно так я могла бы пожалеть любого погибшего - просто потому что случилась трагедия для людей, что знали его близко. А я… даже не представляла, как он выглядит.
        В этом доме должны быть фотографии. Ведь у отца они были. Моя, например. Но пока что я не наткнулась ни на одну из них. Ни одной в рамочке, как у меня, например,  - бабушкина. Ни в ящике отцовского стола, ни в других комнатах, куда я успела заглянуть.
        Наверное, об этом знал Никита, но сейчас я не хотела с ним разговаривать. Мне нужен был воздух. Жизнь. Что-то такое яростное и сильное, как огонь. Какое-нибудь безумство, отчаянный шаг, на который бы я не решилась в прошлой жизни.
        Решение пришло само, и я почувствовала, что успокаиваюсь. Это как отрезать нить на последнем фрагменте и заправить её аккуратно. Самое страшное и трудоёмкое - позади.
        Остаётся лишь из разрозненных кусочков сложить платье, соединить отдельные детали, чтобы они образовали свой неповторимый узор, заиграли по-новому и приобрели целостную форму.
        Илья пришёл незадолго до полуночи. Андрей проводил его до порога, как и обещал.
        «Я приду»,  - сказали его глаза. Решительные и мрачные. От которых рождается дрожь внутри.
        «Я жду»,  - ответила тем же, вкладывая весь трепет, что жил и горел во мне.
        Вслух мы не произнесли ни слова.
        Илья помчался наверх. А я, чуть помедлив, поднялась туда же. Я не могла его бросить одного. Не могла спокойно сидеть внизу, зная, что вдруг… кто-то придёт и обидит, а я буду так далеко и не услышу его крика, просьбы о помощи.
        Это было сильнее меня.
        Он разговаривал с кем-то. Почему именно так? Здесь ему свободнее? Нет страха, что зайдёт отец и застанет? Эта мальчишеская тайна тяготила меня.
        Я слышала: он разговаривает с девушкой. Странный голос. Непохожий на другие. Что-то в нём цепляло, заставляло напрягать слух, но за закрытыми дверьми слов не разобрать. Только сам голос слышен да интонации. А приложить ухо и подслушивать явно я бы не смогла. Да и не хотела. Не за тем я здесь. Мне лишь бы с мальчиком всё было хорошо. Остальное переживём как-то, если жизнь будет так щедра и отмерит ещё сколько-то дней, месяцев, лет…
        Сегодня Илья общался меньше. Чуть позже я спустилась вниз. Старалась двигаться бесшумно. Надеюсь, у меня получилось. Илья вышел задумчивый, полностью погружённый в себя. Бледный, как вампир, только уши пылали, выдавая его волнение и слишком громкие эмоции, которые он старательно прятал внутри.
        - Позвони отцу,  - попросил он меня.  - Я сейчас не смогу.
        Я позвонила. Андрей пришёл. Я закрыла за ними дверь, но не стала включать сигнализацию. Я знала: он скоро вернётся. И это взволновало меня до шума в ушах, до темноты в глазах.
        - Пожалуйста,  - сказала я вслух,  - только не сегодня, ладно? И погладила грудь рукой.
        Я считала минуты. Вслушивалась в тишину. Как жаль, что здесь, на первом этаже, не слышно, как тикают часы. Наверное, нужно спустить их вниз, чтобы время ожило, зацокотало пружинами, оживило дом боем, заклацало гирями, что мерно опускались вниз.
        Телефонный звонок взорвал безмолвие ночи. Я дрогнула и чуть не уронила гаджет из рук.
        - Открой, Ива,  - глубокий, очень властный голос. Это не приказ, но я воспринимаю его именно так. Хочу подчиниться ему, стать, пусть на недолгий период, его слабой маленькой женщиной.
        - Заходи,  - отвечаю почти спокойно, и только сердце бьётся отчаянно, трепещет где-то в горле, отчего на миг кажется: я не выдержу, упаду, погружусь во тьму. Но ничего не происходит. Мир не раскалывается напополам, когда Андрей открывает двери.
        Он смотрит на меня внимательно, а я стою перед ним, опустив руки. Волосы, распущенные по плечам, частично скрывают моё лицо.
        - Ты хотела поговорить?  - Андрей подходит медленно. Берёт мои ледяные ладони в свои, согревает их. Горячий. Невероятно горячий. Тепло струится по пальцам и достигает сердца. Расцветает огненным цветком, но мне не больно, мне хорошо.
        - Да.
        Мы садимся на диванчик прямо здесь, в прихожей. Я, вздохнув, рассказываю ему всё, что узнала сегодня от Репина.
        - Ты знал об этом?  - заглядываю Любимову в лицо. Всматриваюсь в резкие черты. Очень хочется коснуться его пальцами. Провести по вертикальной морщинке между бровей, пройтись по скулам, очертить подбородок. Но я только жадно ласкаю глазами из-под ресниц, чтобы он не понял, не догадался.
        На лице Андрея удивление.
        - Нет. Откуда? Я не был близок с Кудрявцевым. Никогда не интересовался Репиными. Скандал в обществе пропустил - у меня хватало и хватает своих дел, чтобы не следить ещё за кем-то.
        - Мне показалось, он не лжёт. Но, наверное, расскажи он об этой истории сразу, было бы проще и честнее. А так… словно скрывал, а сейчас пытается втереться в доверие. После всего, что случилось, я бы не хотела оступиться и повернуться к Никите спиной. Ты просил держаться от него подальше. Почему? Почему, если ничего не знал?
        Андрей выдыхает. Молчит, словно собираясь с духом.
        - На это есть две причины. Первая - банальная: Репин сердцеед, красавчик. Любая нормальная девушка не сможет рядом с ним чувствовать себя в безопасности. Такие разбивают сердца и идут дальше. Вряд ли ты хотела бы этого.
        Я даже не улыбаюсь, хотя внутри распускает лепестки белая роза нежности. Он… ревнует? Ну, хоть немножечко?..
        - А вторая причина?
        - Меня попросил Самохин,  - вот это неожиданность. Попросил?  - Сказал, что вокруг тебя будет виться этот донжуан. Может, именно он, твой душеприказчик, знает гораздо больше о Никите Репине, поэтому счёл своим долгом оградить, пусть и через другого человека.
        Немножко больно от его слов. Но я должна пройти путь до конца.
        - Так ты выполнял просьбу? Самохин попросил, поэтому ты… возился со мной?
        - Не только поэтому,  - Любимов смотрит мне в глаза. Пристально, не отрываясь.
        - Ответь мне на один вопрос, пожалуйста. Честно ответь,  - я набираю побольше воздуха в лёгкие. Это не потому, что мне нечем дышать. Это потому, что мне нелегко спрашивать. Страшно.  - Я тебе хоть немножко нравлюсь?
        - Ты мне нравишься, Ива,  - уверенно и спокойно. Как точка в конце предложения. Исчерпывающий разделительный знак.
        - Тогда тебе будет несложно выполнить мою просьбу.
        Он смотрит на меня. Ни о чём не спрашивает. Ни «да», ни «нет». Ждёт.
        - Я хочу, чтобы ты сделал это,  - говорю на одном дыхании, чтобы не передумать, не спасовать, не уклониться.
        - Что - это?  - глухо и тихо, но глаза его блестят опасно, вспыхивают тёмным светом.
        - Займись со мной любовью, Андрей.
        40. Андрей Любимов
        Что?! Я подумал, что мне послышалось. Как там Самохин говорил? Монашка? Хороша монашка!
        Я пытаюсь вызвать в себе злость, оскорбиться, придумать об Иве что-то нелицеприятное, оттолкнуть её, но не могу. Не могу ни злиться, ни развернуться и уйти.
        Я желаю её. Желаю так, что теряю разум. Меня скручивает в узел рядом с ней. Я терплю муки, но добровольно иду на это.
        Мягкий овал лица. Синие глаза - сейчас я не вижу их цвет. Белокурые волосы прядями падают ей на плечи. Она… такая чистая и непорочная на вид, что даже её дерзкое предложение теряется, становится безликим.
        Я не отвечаю ей не потому, что колеблюсь. А потому, что пытаюсь совладать с собой.
        - Я знаю, как это выглядит,  - на щеках у неё - два алых пятна.
        Нежная кожа. Очень нежная.
        Из-за шума в ушах я почти не соображаю. Плохо слышу её, но всё же пытаюсь. Мне бы сейчас сдержать себя. В руки взять. Не накинуться жадным волком, не проглотить целиком, как Красную Шапочку, что подошла слишком близко. Опасно близко.
        - Я… мне… нелегко. У меня никогда не было мужчин.
        Всё же монашка. И почему-то становится легко. Тяжесть из груди уходит. Дышится с упоением. Я хочу это слышать снова и снова, ещё и ещё, пить её откровение, преклоняться, дарить нежность. До тех пор, пока она не расцветёт. Для меня.
        - Иди сюда, Ива,  - в голосе моём - хриплая жажда. Пересохшее горло не слушается. Это приказ - слишком властный и сильный. Я подаюсь ей навстречу, но маленькие ладошки останавливают меня. Ложатся на грудь и сдерживают.
        - Подожди. Не спеши. Дай мне слово, что всё будет на моих условиях.
        Смотрю на неё выжидающе, а вижу только губы. Желанные губы, которых хочу коснуться языком, провести по кромке, разомкнуть, нырнуть внутрь, столкнуться с барьером её зубов, преодолеть его и…
        - Чего ты хочешь, Ива?  - всё так же хрипло и тихо. Невыносимо и дальше терпеть эту жажду. Хочется припасть к источнику, который точно исцелит меня и напоит, утолит жаркое жадное марево.
        - Я хочу, чтобы ты сделал всё так, как я попрошу. Для меня это не просто важно, а жизненно важно.
        С меня даже морок спал. Вожделение заткнулось на миг. Что она придумала? Разглядываю её с интересом.
        - Всё, что захочешь, если это не вызовет отторжения во мне. Если я смогу это принять.
        - Я хочу это сделать не раздеваясь.
        Удивительно. Настолько стесняется?..
        - Ладно,  - на это можно согласиться, хоть я и хочу видеть её всю. Но с этим можно и подождать. Она должна привыкнуть.  - Мне тоже не раздеваться?
        - Нет,  - краснеет она до слёз.  - То есть как хочешь.
        Мне становится весело, хоть пожар в штанах похож подобен взрыву на атомной станции. Впору вызывать спасателей и ликвидаторов последствий: ещё никогда в жизни я не обсуждал половой акт с подобной тщательностью. Она удивительная! Таких больше нет! И скоро она станет моей.
        - И я хочу, чтобы ты не касался меня здесь,  - проводит Ива рукой по груди.  - Это… сложно, я знаю, но для меня - важно. Я… плохо переношу прикосновения. Именно здесь. Пожалуйста.
        Странно. Я не замечал, чтобы она дёргалась. Избегала контакта. Я часто брал её за руки. Целовал. И ни разу она не уклонилась, не дрожала от омерзения. Но… если ей так хочется… я готов пойти на любые уступки. Со временем всё наладится. Или она расскажет, почему избегает именно этого. Сама поделится. Будет со мной откровенной. Пока что я не сделал ничего, чтобы снискать её доверия.
        У неё глаза умоляющие. Ей нелегко. И вот эта беззащитная просьба, её смелость заставляют меня затаить дыхание.
        - Не бойся. Я сделаю всё, как ты попросишь. Я не причиню тебе боли. Не обижу. Хотя, наверное, больно всё же будет, если для тебя это впервые.
        Ива прикрывает глаза, пытается совладать с неровным дыханием.
        - Спасибо,  - шепчут её губы, а из-под ресниц катится слезинка. Одинокая хрустальная капелька скользит почти по виску, и я теряюсь. Она настолько боится? Как же мне быть? Как любить её, такую хрупкую и нежную? Такую ранимую и смелую?
        - Ива,  - вытираю большим пальцем слезу,  - посмотри на меня.
        Она послушно открывает глаза - синие мятущиеся озёра.
        - Если ты боишься…
        Она качает головой.
        - Нет-нет, я не боюсь. Если бы боялась - не решилась бы. Тем более, сама. Просто для меня очень важно всё то, о чём я тебя попросила. И… я благодарна, что ты меня понял и не оттолкнул.
        О, боже. Как, как я могу её оттолкнуть? Это вообще выше моих сил.
        - Я сделаю всё, чтобы ты была счастлива,  - эти слова касались только секса. Но почему-то прозвучали, как обещание чего-то большего. И меня это не испугало. Всё правильно. Так и нужно. А всё остальное - потом. Разберёмся.
        Я поцеловал её. Нежно. Касался губ едва-едва. Она ответила, качнулась навстречу, беззвучно попросила о большем, и тогда я сделал то, о чём мечтал: завладел её губами, ласкал языком до тех пор, пока она не впустила меня внутрь. Слаще поцелуя я не знал. Будто впервые. Будто не было всех тех женщин, что прошли через мою жизнь и оставили кто следы, кто шрамы. Их не существовало. Я и она - моя Ива. Мой белокурый ангел, доверчивый и такой чистый. Только моя. Никто больше не касался её так.
        Взрыв. Молчаливый, оглушительный, мощный. Два дыхания - в одно. Два языка - в танце. Два сердцебиения - в унисон. Музыка тел, что хотели стать ближе.
        - Пойдём,  - прошептала она и, взяв за руку, потянула за собой, как только поцелуй закончился.
        И я шёл, как Тесей за нитью Ариадны. С ней я бы прошёл любые лабиринты, победил бы всех Минотавров, совершил любые подвиги. Лишь бы она была рядом. Лишь бы чувствовать её ладонь в своей.
        Мы вошли в её комнату. И там, не говоря ни слова, Ива развязала пояс халатика и сняла его с себя. На ней белая рубашка - немного старомодная, отчего мне кажется, что я попал в какой-то другой век. Не до пят, а всего лишь по колено. Не с глухим воротом, но с очень скромным вырезом, откуда ничего лишнего не увидеть. У неё даже плечи скрыты до половины материей. Это не тонкий батист, а плотная ткань - хлопок, наверное.
        И вот она стоит передо мной - смелая девочка, что решила доверить себя мне. И я не могу, не хочу её отпустить. Она должна стать моей.
        Я снова целую её. Глажу лицо ладонями. Чувствую, как она доверчиво ко мне прижимается. Но я помню о всех её просьбах. В голове - ясно. И, может, поэтому я каждый вдох, каждый шорох воспринимаю обострённо, будто у меня не два уха и два глаза, а больше, много больше.
        Она сама тянется и пытается снять с меня футболку. Я не сопротивляюсь. До дрожи приятны её прикосновения - неловкие и робкие. Ива неумело тянет ремень на джинсах. Я мягко отстраняю её и раздеваюсь до конца сам. Стою перед ней полностью голый. Такой, как есть. Со шрамом по плечу - результат неудачного падения. Со вздыбленным членом.
        - Я не пугаю тебя?
        - Нет,  - пальчики её путаются в жёстких волосах на моей груди.
        Хочется застонать и от облегчения, и от неудовлетворённой муки. От того, что я не могу сделать того же - коснуться её груди. То, что запрещено, хочется больше всего. Но я обещал и не нарушу своё слово.
        Я осторожно кладу Иву на кровать. Ложусь рядом. Любуюсь её лицом.
        - Не бойся,  - шепчет она.  - Просто представь, что я хрупкая ваза, и если ты не станешь касаться меня в слабом месте, я не распадусь на части.
        А если коснусь, то разрушу. Что-то в этом не так, но сейчас лучше не думать и не анализировать. Поэтому я делаю то, что могу: целую, глажу её руки, касаюсь ладонями ног и живота. Сейчас очень важно, чтобы она откликнулась, почувствовала возбуждение, испытала наслаждение. Всё остальное потом.
        - Доверься мне,  - шепчу, укладывая её поудобнее.
        Кожа у Ивы - шелк. Нежный, скользящий, тонкий. Как и думал. Я раздвигаю её ноги, стягиваю трусики, касаюсь пальцами внутренней стороны бёдер. Она не сопротивляется. Я слышу, как сбивается её дыхание, как она вздрагивает.
        Я приближаюсь к тому месту, где живёт желание. Раздвигаю складочки, прохожусь подушечками пальцев. Лёгкие касания. Очень осторожные. Я слежу за её реакцией. Но Ива намного глубже погружена в ощущения, чем я. Она впитывает их без стеснения, без ложной скромности, но всё же вздрагивает, когда я касаюсь её губами.
        - Н-не надо,  - бормочет растерянно и пытается отодвинуться.
        - Доверься мне, Ива,  - прошу, и она сдаётся, расслабляется, а через время начинает постанывать.
        У неё очень много эрогенных точек. И со временем я изучу их досконально. Создам карту удовольствий для её тела. Прочерчу самые яркие, фантастические пути, по которым буду путешествовать изо дня в день с удовольствием, с радостью.
        А пока… Она бьётся в моих руках, как птица. Вскрикивает, достигая пика. Дрожит телом, содрогается от удовольствия, зарываясь пальцами в мои волосы. Я даю ей время утихнуть, прийти в себя. А затем медленно вхожу. Возвращаюсь и снова вхожу. И каждый раз вхожу глубже.
        Она горячая и узкая. Не знаю, как я держусь, и почему во мне столько силы, чтобы не сорваться, но когда я делаю последний толчок и заполняю её собой, мне кажется, что вспыхивают звёзды. Это… непередаваемо.
        - Андрей…  - зовёт меня сирена, и я иду, спешу на её зов, разрезаю волны, управляя кораблём нашей общей чувственности.
        - Андрей,  - стонет и подаётся навстречу моя Ива.
        Невозможная глубина. Полное растворение в ней. И я падаю, падаю, падаю, умирая, на самое дно, туда, где таятся рифы, где живут кораллы и колышутся водоросли, готовые принять меня.
        - Андрей!  - вскрикивает и тянет меня наверх, к солнцу, к воздуху, возрождая, давая шанс на вдох - такой сладкий и такой мучительно яркий.
        - Моя Ива!  - откликаюсь и каким-то чудом успеваю выйти из неё за миг до того, как мир рассыпается на разноцветные всполохи. Выхожу, чтобы не дать росток новой жизни.
        Я бережно заключаю её в свои объятия, помня о хрупкой вазе. Я покачиваю её, как ребёнка. Как когда-то убаюкивал маленькую Катюшку. Целую её лицо - лоб, веки, виски, щёки, дрожащие искусанные губы.
        - Я сделала правильный выбор,  - выдыхает она, проводя пальцами по моей щетине, и мир из разноцветного становится мрачно-холодным. Что-то с хрустом ломается у меня в груди.
        Она выбирала?.. Она… сравнивала?.. И если бы Репин не рассказал бы ей шокирующие подробности, выбор мог бы быть другим?..
        41. Ива и Андрей
        _ИВА_
        Он напрягается. Сразу. Становится твёрдым-твёрдым - притронуться больно, так звенит. Провожу пальцами по его натянутым скулам.
        - А теперь скажи, о чём ты подумал,  - прошу негромко и улыбаюсь. Он каменеет ещё сильнее и молчит. Не скажет, конечно, но по его мрачности я и так догадываюсь, какую бурю вызвали мои последние слова.  - Знаешь как появляется дремучий лес?
        - Нет,  - выдавливает он сквозь плотно стиснутые зубы. Наверное, на месте его удерживает лишь нежелание меня обидеть. А так бы умчался, унёсся стремительно, так и не спросив, зачем я сказала о выборе.
        - Никто не ухаживает за землёй. Не чистит её от наносных семян, не стрижёт траву. Так появляется чаща, где деревья сплетаются корнями и кронами. Солнечному свету туда не пробиться. Там темно и страшно. То же самое с душой происходит. Только в тысячи раз быстрее. Одна недомолвка - и сразу сотни сомнений корнями разрывают сердце.
        Андрей вздыхает. Прижимает к себе покрепче. А я прикрываю глаза - так мне хорошо. Надо встать и в душ, между ног саднит и липко, а шевелиться не хочется. Бросать его ни на миг нет желания.
        - Ты нас сравнивала? Что, опыт победил молодость? Или какие критерии склонили чашу весов в мою сторону?  - Андрея наконец-то прорвало. Прячу лицо у него на груди. Ревнивый. Но ему больно, поэтому не хочу мучить. Пусть не отравляется ненужными эмоциями. Поднимаю глаза.
        Губы его сжаты плотно. Он жалеет о сказанном. Зато я - нет. Так легче видеть и понимать, что на самом деле гнетёт его, тревожит. Одним чутьём этого не добиться.
        - Слова про выбор не касались… кандидатов на эту роль. У меня не было на этот счёт сомнений. Я говорила совсем о другом. О собственном выборе: быть или не быть тому, что случилось, в моей жизни.
        Андрей смотрит недоверчиво. Вздыхает. Но руки его становятся не такими твёрдыми и напряжёнными. А затем он стонет, тянется ко мне, целует горячечно моё лицо. Поцелуи его - как горячие метки: проникают под кожу и оставляют следы. Я запомню каждый его поцелуй, каждое прикосновение. Сохраню в душе и сердце. Соберу, как коллекционеры собирают коллекции.
        - Может, ты расскажешь?  - спрашивает он, как только буря облегчения проходит.
        Я понимаю о чём он. О хрупкой вазе моего тела.
        - Не сейчас. И, наверное, не сразу. Ты же сможешь подождать?
        Возможно, разговор об этом и не случится. Я бы не хотела. Неизвестно, насколько он мне дан - мой Ворон. Счастье - крылатая птица. Сегодня сидит на крыльце, а завтра - улетает далеко-далеко.
        - Я подожду. До тех пор, когда ты будешь готова. Знаю: о некоторых вещах говорить сложно.
        Он сейчас великодушен, но настанет день, когда его начнут тяготить мои тайны. Я это понимаю.
        - Мне нужно уйти,  - говорит он со вздохом и с сожалением в голосе.
        - Конечно,  - соглашаюсь. С ним так спокойно, и я бы никуда его не отпустила. Но в соседнем доме - двое детей, которые нуждаются в отце и его заботе.
        Андрей встаёт, медленно одевается, а я слежу за каждым его жестом, любуюсь, ловлю момент. Мне не стыдно. Это так странно. Чужой мужчина в моей спальне. Голый. Горячий. Живой. Кажется, я об этом даже никогда и не мечтала. Думала, что так и проживу без любви, пока не смогу исправить, выпрямить прошлое.
        Я тоже поднимаюсь, набрасываю халат, провожаю его до двери.
        - Не забудь включить сигнализацию,  - наставляет он меня и срывает поцелуй. Губы настолько чувствительные и зацелованные, что воспринимают ласку очень остро, почти болезненно.
        Заботливый и ответственный. Помнит обо всём. Беспокоится. Так приятно принимать его щедрость. Непривычно. И… я не жду другого. Это естественно для него. Он такой и есть. Странно, что молва говорит об Андрее худо. Может, дело в его хмурой замкнутости, необщительности.
        Да, он не душа общества, не улыбчивый рубаха-парень. Но то, что он Синяя Борода я не верю. Не такой - сердце чувствует. Или хочет обманываться? Я пока не знаю.
        Мне хочется отдаться в плен своему доверчивому сердцу. Ведь я всегда неплохо разбиралась в людях, хоть и сталкивалась с ними не так часто. Но, наверное, именно одиночество сделало восприятие острее, когда интуиция и внимательность сразу же выпячивают углы и особенности характеров.
        Я принимаю душ. Долго стою под тёплой водой, смывая с себя… его запах? Греховность падения? Новые ощущения, которыми полно моё нетренированное нежное тело?
        Плевать на всё. И на саднящую боль в груди - тоже. Я больше не пустышка. Я стала женщиной. Я познала, каково это - быть пусть не любимой, но желанной.
        Выбор… Его не было. Никто, кроме него. Только он. А иначе я бы не решилась. Не смогла. Побоялась бы.
        Я меняю простыни. На них - пятна крови. Это всё, что осталось от моей невинности. Двадцать шесть лет я спала, ждала своего принца. И вот он пришёл и разбудил меня поцелуем. И не только.
        Не улетай, мой Ворон. Побудь со мной, пока возможно. Потому что без тебя нет счастья, которое я сейчас ощущаю.
        Я засыпаю с улыбкой. Я засыпаю с надеждой. На что? А не важно. Главное - она у меня есть.
        _АНДРЕЙ_ЛЮБИМОВ_
        Несколько часов сна. Привычный ранний подъём. На автомате прохожусь по дому, заглядываю в комнаты детей. Катюшка спит, раскинув руки и ноги. Илья - отвернувшись к стене. Касаюсь рукой его вихрастой макушки. Для меня важен вот этот контакт. Пока сын спит, нет между нами разногласий. И я не перестану ломать голову над тем, что же нас разлучило, развело по разные стороны баррикад.
        Да что там. Всё не так. Это сын без конца от меня бегает, становится напротив, считает соперником. И как бы я ни пытался разбирать завалы, он снова и снова возводит барьеры. По какой-то одному ему известной причине. Я бы предпочёл, чтобы взрыв произошёл, когда я рядом. Пусть бы выговорился. А я хотя бы понял, в чём виноват или не угодил.
        Ива… О ней я думаю вне дома, когда добираюсь по пустынной трассе в город. Хрупкая веточка. Вошла в мою почву и проросла. Пустила корни. И я не хочу избавляться. Пусть живёт.
        Я не дурак и не юный мальчик. Для меня то, что случилось ночью,  - больше чем секс. Это не снятие напряжения, а намного сильнее, но я пока не хочу об этом думать, потому что не хочу ничего испортить.
        Во мне живёт дикарь, требующий завоевать, присвоить, никому не отдавать, не делиться, спрятать, скрыть, оберегать. Я знаю за собой это. Может, поэтому так трясусь над детьми. Это то, что мешает дышать мне и может перекрыть кислород тому, кто находится рядом.
        Ещё не время, чтобы выпустить алчный огонь наружу. А может, и не нужно, чтобы ничего не разрушить, не пройтись огнём и мечом по тому, что дорого.
        Хрупкая девочка нуждается во мне. И я буду ещё защищать, но не позволю себе стать её золотой клеткой.
        Может, поэтому я решил: не буду её торопить. Не стану ничего узнавать о её прошлом помимо её воли. Я бы мог. Но не стану.
        Ива. Иванна - поёт моя тёмная душа. Ивушка - твердит моё сердце и сгорает в угольном пламени, тонет в электрических всполохах. Я буду рядом, пока ей нужен. А дальше… останусь, если она захочет и примет меня таким, какой я есть. Если не испугается, не отшатнётся.
        Позже я выбросил всё из головы, отрешился. Я не мешаю личное с работой. Разделяю эти два аспекта своей жизни, чтобы сохранить баланс.
        Работа не должна поглощать меня полностью. Семья не может влиять на то, что я делаю. У семьи есть свои неоспоримые преимущества, но в тот мир я не пускаю холодный расчёт бизнеса. Это разные двери. И в каждую из них я вхожу, оставив груз снаружи.
        На встречу с Самохиным я опаздывал - не рассчитал время, застрял в пробке, к счастью, небольшой.
        Нотариус ждал меня на той же лавочке. Сидел, созерцая природу. Обречённость - вот что читалось в его мешковатой фигуре. Большой сильный мужик, а духа в нём - ноль. Нестойкое пламя свечи сильнее, чем еле тлеющие угли Самохинской жизни. Что его так сломало? Не уверен, что хочу знать, но он единственный, кто знает, что происходит в доме Кудрявцевых.
        - Дмитрий Давыдович,  - протягиваю для пожатия руку. Ладонь у него пухлая, вялая и влажная.
        - Здравствуйте, Андрей Ильич,  - голос глухой и натужный, словно он неделю не разговаривал, а связки отвыкли трудиться.  - Что-то случилось?
        - Да,  - отвечаю, пытаясь уловить хоть искру интереса в его глазах, но там - всё та же обречённость, что поселилась в его неповоротливом теле.  - Я бы хотел понимать, что происходит и что грозит Иве.
        - Рассказывайте,  - вздыхает он, словно делает мне одолжение. Будто у него нет выхода, кроме как выслушать с видом человека, идущего на казнь. Но мне плевать на его мученичество. В моих глазах он преступник, который знает нечто важное, но не желает помочь тем, кто может погибнуть из-за его молчания.
        И я рассказываю. Вкратце. Только самое важное. Самохин кивает моим словам в такт, словно уже слышал всю эту историю, а сейчас только убеждается в своей правоте. Когда я умолкаю, он некоторое время сидит, уставившись в пространство. Я не мешаю ему думать. Жду. Потом Самохин всё же выныривает из своих дум, снимает очки, трёт воспалённые веки. Интересно, он хоть иногда спит?
        - Ну, сейчас вы хотя бы готовы к разговору, и всё, что я вам расскажу, не покажется бредом.
        Я бы поспорил, но не хочу. Слишком устал от всех этих плясок вокруг священного костра Кудрявцевского дома.
        - Я, наверное, вас всё же удивлю, но дело не только в наследстве и растворившихся в небытие миллионов Кудрявцева,  - вздыхает Самохин.  - Всё гораздо сложнее.
        Куда уж сложнее. Но да. Я в некотором роде удивлён.
        42. Андрей Любимов и Ива
        _АНДРЕЙ_
        - Не ждите от меня многого, Андрей Ильич,  - сутулится Самохин,  - я больной человек, и не знаю, сколько мне осталось. Но как-то хочется умереть самостоятельно, без чьей-либо помощи.
        У меня волосы дыбом. Он, мужик, сидит сейчас и плачется, а хрупкая девушка живёт сама в огромном доме, где чёрт знает что творится?!
        - Я жду, чтобы вы рассказали важное, а не трясли соплями, простите за грубость.
        Он смотрит подслеповато. Голубые чистые глаза. Очки крутит в пухлых пальцах.
        - Скажем так: Иве ничего не грозит. Невыгодно лишать жизни девушку, потому что вслед за ней уйдёт дом. Если уйдёт дом, уйдут мифические миллионы Кудрявцева, которые так никто и не нашёл.
        - Вы же только что сказали, что дело не только в наследстве и миллионах?
        Он намеренно запутывает меня? Пытается обмануть? Оттянуть время? Что, что в голове этого человека, который знает, но молчит? Или не знает, но манипулирует?
        - Конечно, не в этом. Дело в человеческой ненависти. В застарелых чувствах, которые не изменились с годами. Получить настоящее наследство - дело принципа, а не самого наличия денежных средств. Деньги - труха, тлен. Принцип - стержень жизни. Убери его - и жизнь рухнет, станет ничем.
        - А конкретнее?  - он начинал меня бесить.
        - Я не могу. Боюсь,  - прячет Самохин лицо в трясущихся ладонях.  - У вас есть в жизни самое дорогое, Андрей Ильич? Самое ценное?
        Я холодею. Это, конечно же, не деньги и не бизнес. Это мои родные, дети. Ива, наконец. Самохин наблюдает за мной исподлобья, раздвинув пальцы. Я вижу, как внимательно сверлит полубезумный голубой глаз моё лицо. От этого становится жутко.
        - Вот и у меня,  - кивает он,  - тоже есть. Было. Уже даже не знаю… И если бы я знал, что с ними всё хорошо, я бы дал перерезать себе горло. Безропотно, как баран.
        Его слова выбивают дух. Я немею. Не знаю, что ответить, но это совершенно не то, что я хотел услышать. Самохин ничего конкретного не скажет - вот что я понимаю отчётливо. А это значит - я не смогу разобраться, чего опасаться Иве. Есть только одна мысль: задавать вопросы и, может, хоть как-то получить на них ответы.
        - Хороший здесь воздух,  - закидываю удочку. Самохин пытается прийти в себя. Надсадно дышит, выпрямляется, тяжело опирается спиной о лавку.
        - Да. Здесь спокойно. И почти безопасно,  - последние слова он говорит одними губами, без голоса. И я снова чувствую, как мороз по коже подирает. В этот момент я чувствую свою ненужность и беспомощность. Наверное, я ещё никогда не ощущал подобного… ужаса? Страха?.. Самохин словно вирусом меня заразил.
        Я малодушно думаю: готов ли очертя голову кинуться на защиту девушки, что стала мне дорога? У меня перед глазами - весы, на одной чаше которых - дети, на другой - она: тонкая, хрупкая, беззащитная, надломленная - я ведь понимаю, что с ней что-то не так. Душевная это травма или физическая - она не сказала, а я не стал настаивать.
        Встряхиваю головой, отгоняя наваждение. Нет весов. А если и есть, у них только одна чаша. Единственная. Там и она, и дети. И я сделаю всё, чтобы защитить их.
        - Я тут… чай. На досуге. Очень хороший чай,  - суёт Самохин мне в руки пакет.
        Я сжимаю ручки-верёвочки. Пакет шуршит бумажно. Там что-то важное. То, что он боится сказать вслух. Самохин рискует. Может быть, потому что порядочный человек, которому не всё равно, что будет с Ивой.
        - Спасибо,  - говорю еле слышно, но он ловит мой посыл, кивает и снова откидывается на лавку, уже с облегчением.
        - Если я умру, мне будет не страшно. Правда. Уже не так страшно. Лишь бы знать, что не зря. Уходите, Андрей Ильич. Передавайте Иве привет.
        И я ухожу. Медленно, прогулочным шагом, не оборачиваясь. Но лопатками чувствую взгляд Самохина. Он не просто сверлит меня. Он обжигает. Солнечный луч не опасен, если не попадает на увеличительное стекло. А в нужном ракурсе он способен выжечь дырочку, что проходит через сердце. Я даже вижу направленность и сияние луча, словно у меня внутри - фонарик или фара. Интересно, можно ли выжить с пробитым насквозь сердцем?
        _ИВА_
        Неожиданно позвонил Идол.
        Я как раз бродила по дому, как пьяная. То, что случилось ночью, наполняло меня смыслом. Пусть это звучит смешно и нелепо. Дело не в том, что я познала чувственную сторону любви.
        Для меня это стало шагом. Откровением. Пониманием, что любовь многогранна. Может быть возвышенной и высокой, как в книгах и стихах, касаться души и сердца, но не трогать тело.
        Может быть глубокой и жертвенной, когда мать отдаёт жизнь за ребёнка, когда солдат умирает за родину, не ожидая наград и почестей.
        А может быть жаркой, со стонами и эйфорией, полученным удовольствием. С дрожью, трепетом, нежностью, когда хочется обнять и защитить, распахнуться и утянуть поглубже в себя, туда, где есть место любимому человеку и нет - чужим людям.
        
        Губы горели. Тело болело немного, а голова была ясная-ясная, лёгкая, как воздушный шар. Мне хотелось летать. Сделать что-то простое и великое одновременно. Поэтому я то вязала, то бродила по комнатам, прислушиваясь к ликованию, что пело негромкую песню у меня внутри.
        Звонок Жеки разорвал моё тихое марево. Встревожил и обрадовал. Жив! Нашёлся! А я переживала и огорчалась, думала, что исчез, пропал, сгинул.
        - Привет, Ванька,  - его родной глубокий голос, немного с хрипотцой, но и с бездной обаяния.
        - Где ты пропадал? Почему не звонил? Я ведь в полицию обращалась, чтобы тебя найти!
        Он только покрякивал довольно, ждал, когда я иссякну.
        - Да что со мной сделается, Вань! Живой я, живой. Прям как огурец, ага. Лечился я, Вань. Нашёлся добрый человек, что захотел меня облагодетельствовать. Ну, повалялся чуток в ногах - от меня не убудет. А ей за радость, как оказалось. Не думал даже и не ожидал.
        У Жеки - женщина? Это новое. Нет, вряд ли он был монахом. Но женщин в свою берлогу он не водил. Встречался на стороне. Может, это его парикмахер сжалилась?
        - Я тут вот чего звоню, Вань… Ты только сядь, ладно?
        Я не села - рухнула. Тревожно забилось сердце. Пыталось прорваться наружу и выскочить зелёной лягушкой. Ква-ква - то ли оно оправдывается, то ли я эти звуки издаю.
        - Тут это… Ираида наша, кошатница, плоха очень. В больнице. Тебя зовёт, говорит, надо очень. А я, прикинь, котов её драных кормлю. Во-о-от. Жизнь, ага. Ситуация. Воевали, а сейчас вроде как жалко её, жабу старую. И котов этих жаль. Скучают, падлы, по старухе, как собаки, ей-богу. Жрут, конечно, только давай, а вот тоскуют, в глаза заглядывают, к порогу бегают, хвосты задрав.
        Я почти не слушаю его. Сижу мешком. Подняться надо, а не могу. Пытаюсь успокоиться. Отрешиться. Вдох, выдох. Получается.
        - Я приеду,  - как может быть иначе? По-другому не получится. Ведь она так и не рассказала мне, утаила то, что знала. Но поеду я не поэтому.
        - Да, было бы неплохо,  - суетится Идол.
        Я запоминаю адрес. Найду как-нибудь.
        - Увидимся,  - говорю Жеке и отключаюсь.
        Андрея нет, он работает и уезжает по утрам. Такси ждать долго. Остаётся лишь один вариант. И я звоню Никите.
        - Ива?  - он будто меня ждёт, караулит. Сразу же отвечает. В голосе его сквозит тревога. Ещё бы.
        - Мне нужна твоя помощь,  - говорю просто. В этот момент я ему доверяю. Не боюсь. Почему-то уверена, что он не откажет и не обидит.
        - Да, конечно,  - соглашается он сразу, как только я объясняю суть моей просьбы.  - Я отвезу тебя, куда захочешь. И помогу, если понадобится.
        Я не звоню Андрею. Пусть не тревожится, работает спокойно. Я успею туда и обратно, пока он вернётся домой. Но на всякий случай делаю ещё один звонок.
        - Герман Иосифович?  - старик радуется, когда я ему звоню. В последнее время у него со здоровьем не очень, поэтому чаще в гости к нему хожу я, чем он ко мне.  - Я уеду ненадолго. Поэтому не приду сегодня. В город еду с Никитой Репиным - попросила. Там у меня старая знакомая в больницу попала.
        Он слушает внимательно, сокрушается и поддакивает, выспрашивает подробности. Любопытный, как ребёнок. Не отказываю ему в малости: рассказываю подробно. Я всё равно готова и жду только Никиту.
        Это перестраховка. На всякий случай. И мне немножко не по себе, что я так думаю, но лучше оставить информацию, чем исчезнуть бесследно.
        - Ива,  - звонит мне Никита.
        - Я иду. Я готова,  - отзываюсь и выхожу из дома.
        Как же сегодня солнечно и тепло. И дышится, как всегда, легко. В этом месте самый лучший, самый вкусный воздух. Нигде больше такого нет.
        43. Андрей Любимов
        Я сжимал пакет так сильно, что мог бы запросто его порвать. Он мог лопнуть под моими пальцами, что уже давно нащупали твёрдый предмет на дне. Флешка. Самохин не захотел говорить, но передал что-то важное.
        Что там? Документы? Личное признание? Это я собирался узнать, добравшись в офис. В машине я даже не решился ковыряться в пакете. Ещё сложнее оказалось выпустить его из рук. Я не мог бросить его рядом с собой на сиденье, спрятать в бардачок или ещё куда-то. Я скрутил его потуже и засунул во внутренний карман пиджака.
        Выглядело это не очень - пиджак оттопыривался, но так мне было спокойнее. Я хотел лишь одного: добраться до офиса и распотрошить «волшебный чай».
        Дурацкие мысли лезли в голову. Что со мной обязательно что-то случится. В аварию попаду. На выходе из машины в меня будут стрелять, и только флешка убережёт от беды - примет на себя пулю, но раз и навсегда похоронит в себе информацию, которую я жаждал увидеть. Или я поскользнусь, упаду и потеряю память. Что только ни придумает воображение за несколько томительных и очень острых минут…
        Ничего этого не случилось. Я благополучно доехал, и машина не взорвалась, и никто меня даже не толкнул на улице. Никто не следил, не смотрел на меня с подозрением. Паранойя - заразная штука, Будь неладен Самохин, что сумел поколебать моё внутреннее спокойствие своими полубезумными речами.
        Уже в кабинете зазвонил телефон. Тот самый звонок с хриплым дыханием в динамик. Я понял это на первой секунде, как только ответил. Не стал ни ждать, ни допытываться, кто это и зачем. Просто отключился и сел в кресло. Дал себе минуту прийти в себя.
        Совпадение? Или навязчивые звонки и дыхание связаны с историей Ивы? Я не знал, что думать, и решил вернуться к этому позже. Потом, не сейчас, когда, возможно, я в шаге от развязки.
        Флешка выглядела обыкновенно. Синий корпус, крышечка. Любовно уложена в пакетик с зажимом. Видимо, чтобы не испортить вкус чая - очень неплохого на вид.
        На флешке - один файл. И я не смог его открыть. От разочарования чуть зубами не заскрипел. Что за невезение такое? Или это продуманный шаг, чтобы заморочить мне голову?
        Я уже ничего не понимал.
        - Алабай?  - делаю звонок почти сразу.  - Мне нужна твоя помощь.
        - Еду, жди,  - он, как всегда, краток и по делу. Ему достаточно нескольких моих слов, чтобы уловить суть. Догадок он не строит: ему нужно видеть, с чем придётся работать.
        А я до его приезда выпадаю из жизни. Не могу ни работать, ни сосредоточиться на делах. Мысли крутятся вокруг да около. Как же всё сложно. Я делаю ещё два звонка. Один - няне, второй - Иве.
        Няня бодро заверила меня, что дома всё в порядке, дети под контролем. Хоть тут не нужно беспокоиться.
        Ива ответила не сразу.
        - Я сейчас в городе,  - прикладывает она острым камнем в висок.  - В больнице.
        На короткие мгновения становится страшно. Это я виноват? С ней что-то случилось?
        - У меня всё хорошо,  - спешит она меня успокоить.  - Соседка моя там. Старенькая. Просила приехать.
        Железная рука медленно отпускает сердце. Но легче не становится - я уже ранен и полон подозрений. Мозг яростно вырисовывает кардиограмму моих слов, что я бросаю ей отрывисто:
        - Почему не сказала? Где ты сейчас? Я бы мог тебя отвезти.
        - Я попросила Никиту,  - это имя, как красная тряпка для быка,  - сразу же злит меня ещё больше.
        - Ива!  - где, где берутся эти страшные звуки, что сейчас вырываются из моего горла.
        - Андрей,  - у Ивы наоборот: голос тихий, успокаивающий, как мерно текущая вода,  - всё хорошо. Он просто довёз меня до больницы. Больше ничего. Пожалуйста, не придумывай лишнего.
        Но меня её объяснения не успокаивают, разве что чуть-чуть гасят огонь.
        - Говори адрес, я приеду, чтобы тебя забрать. Мне так спокойнее будет. Пожалуйста.
        Она тихо смеётся. Ей радостно, что я бешусь? Но смех её не раздражает, нет. Я и сам знаю, что выгляжу ревнивым дураком-собственником. Да, я такой. Пусть привыкает. По-другому вряд ли будет.
        Ива называет адрес. Мне не в чем её подозревать, но не вырвать из себя желание контролировать каждый её шаг, знать, где она и что делает. Это… давно со мной подобного не случалось. Слишком давно. Кажется, с тех пор, как Лида выжгла мне сердце.
        Я не хочу вспоминать сейчас первую жену, но воспоминания не спрашивают - накрывают тёмной волной, поглощают свет, заливают горло так, что становится тяжело дышать. Я даже рот приоткрыл, чтобы хватануть кислорода, а вместо него получил глоток солёной воды. Так и утонуть недолго…
        К счастью, приходит Алабай. К слову, не всё уж было плохо в той давней истории о любви. Но всё, что случилось много позже, когда безумная любовь стала отношениями, а потом браком, перечеркнуло всё светлое и доброе, что было. Кроме одного. Мой сын. Единственная неприкосновенная святыня, которую я ни за что не променяю, не продам и не предам.
        Он часть меня. Он часть её, Лидии. Но он вне всех случившихся трагедий. Мой ребёнок, за которого я жизнь отдам. Как там сказал Самохин? Сам горло подставлю, если прижмут. Но это ещё нужно сделать. Я не из тех, кто опускает руки и сдаётся сразу. Пусть ещё доберутся до моего горла. Пока это случится, я сам порву несколько артерий, защищаясь и защищая своих, самых дорогих для меня людей.
        - Показывай,  - это вместо приветствия. Неразговорчивый медведь. Но я ценю его вовсе не за умение красиво говорить. И даже не за профессиональные качества, что выше всяческих похвал. Он подкупает надёжностью и спокойствием. Умением всегда держать лицо.
        Я молча отдаю Виталию флешку. Тот крутит её в руках. Втыкает в ноутбук, что-то клацает, хмыкает, трёт переносицу и ерошит волосы.
        - Я заберу?  - спрашивает через несколько минут. Я поглядываю на часы. Мне нужно в другой конец города ехать. За Ивой.
        - Да, конечно. Было бы неплохо, если бы ты смог вытянуть, что там.
        - Думаю, получится. Это не преднамеренное. Либо файл недокачался, либо вирус поработал. Но, возможно, информацию я вытяну. Дай мне время.
        - Звони, Виталь,  - тру лицо ладонями.
        Мои надежды не оправдались, я снова ничего не узнал, а на второй контакт Самохин может и не пойти. Увы. Но я буду надеяться - так лучше. Надежда - штука такая: всегда даёт призрачный шанс, что безнадежное дело возьмёт и выгорит. Внезапно. Это вечно русское «авось» приятно греет сердце.
        Алабай уходит. Я собираюсь. Покидаю офис, оставив кучу распоряжений. Слава богу, когда в мою жизнь вошла Катюшка, я научился делегировать полномочия, о чём ни разу не пожалел.
        Больница находится не в центре. Обычная, но приличной её можно назвать с очень большой натяжкой. Давно некрашеный фасад, разбитые ступеньки, вытертые сотнями ног. Но клумбы ухожены, цветут розы и ещё какие-то цветы-кустики. Сквозь плитку пробивается трава, которую всё же пытались удалить. Справедливости ради я всё это замечаю.
        - Я подожду тебя на лавочке?  - спрашиваю Иву по телефону. Она… как-то странно звучит её голос, но я потом её расспрошу. Может, её знакомая умирает? И я, наверное, могу чем-то помочь. Об этом я тоже спрошу, когда она спустится вниз.
        - Я скоро,  - отвечает она с заминкой, и я усаживаюсь напротив роз. Пялюсь на них, пытаясь ни о чём не думать, но сердце грохочет, ожидая встречи. Нашей первой встречи после ночи любви.
        Ива появляется на пороге. Немного бледная, но всё та же. Я жадно вглядываюсь в её лицо. В висках грохочет пульс. Нет, ничего не изменилось в моём отношении к ней. Ничего не сдвинулось в другую сторону. Она всё так же желанна и прекрасна. Я хочу прикоснуться к ней. Прижаться губами к изящной скуле или шее. Переплестись с нею пальцами. Я много чего хочу.
        Страсть. Опаляющая, туманящая разум. Жажда обладать - ничего нового. Я… не насытился ею. Поэтому хочу пережить всё заново, понимая, что это случится не сегодня. После вчерашнего ей нужно время. Я это понимаю.
        Я пропустил тот момент, когда в нашем единении взглядов появился третий лишний. Это он украл у меня внимание моей хрупкой девушки. Инородное тело, мешающий элемент.
        Я оборачиваюсь, чтобы послать Никиту куда подальше. Дать ему понять: Ива - моя. Я её не отдам. Пусть и не надеется и уходит прочь.
        Но позади не Репин. Позади - ещё один обломок моего прошлого.
        Он стоит посреди дорожки и переводит взгляд с меня на Иву, с Ивы - на меня. Знакомым жестом отбрасывает волосы со лба. Как давно я его не видел. Всё ещё хорош. И жив.
        - Ну, здравствуй, брат,  - делает он шаг ко мне.
        Я ловлю в глазах Ивы удивление и растерянность. Ошеломление. Она застывает в двух шагах от меня. В трёх - от того, кто вклинился между нами.
        - Здравствуй, Женя,  - пожимаю я его протянутую руку и чувствую крепкое пожатие в ответ.
        44. Ива
        С Никитой мы почти всю дорогу молчали. Точнее, не так: он попытался завести разговор, но я не дала ему шанса.
        - Ты прости, но я не хочу говорить о вчерашнем,  - сказала ему напрямик.  - Моё отношение к тебе не изменилось. Я не думаю о тебе ни лучше, ни хуже.
        - Ты не думаешь обо мне никак,  - кривит он губы.  - Я видел. К тебе приходил Любимов. Не знаю, что ты в нём нашла. Он замучил двух своих жён. Ты хочешь стать третьей?
        - Давай я сама разберусь, что мне делать,  - я говорю это мягко, понимая, что ему, возможно, больно. Больно, если его слова об особом отношении ко мне - правда.
        Слов любви Никита не говорил. Его полупризнания к девушке с фотографии кажутся мне надуманными. Нельзя любить человека, не зная, каков он на самом деле. Это моя позиция. Но беседовать об этом сейчас нет ни желания, ни сил.
        Я всё ещё полна тем, что случилось ночью. Я не хочу это ни расплескать, ни обсуждать. Оно внутри меня - моё и только моё. И я не желаю, чтобы кто-то рассматривал это под микроскопом или трогал руками.
        - Хорошо,  - соглашается Репин,  - но я хочу, чтобы ты знала: тебе стоит только обратиться ко мне, и я всегда приду на помощь. Помогу. В мелочи или в чём-то крупном. Без разницы.
        - Договорились,  - соглашаюсь. Как бы там ни было, сегодня я уже к нему обратилась, и он не отказал. Но слишком альтруистично звучат его слова. Он… не похож на аскета или жертвенного агнца. Он для меня загадка, которую не хочется разгадывать.
        В больнице чисто, но бедно. Репин зашёл со мной, не слушая возражений. Я не стала сопротивляться. Сейчас важнее увидеть Ираиду. Он поднялся со мной в отделение, и пока я шла к указанной палате, о чём-то разговаривал с медсестрой.
        Ираида лежала в палате на пять человек. Лежала как покойница, сложив руки на груди. Глаза закрыты. Спит? Но, наверное, она просто смежила веки, потому что как только я подошла к её кровати и села рядом на страшный от старости стул, Ираида открыла глаза.
        - Пришла?  - скрипит она разбитым старческим голосом.
        Сейчас она не похожа на ту старуху, что выходила неизменно в халате в пол и с причёской-башней. Казалось: время над ней не властно. И вот она лежит, жалкая и почти сломленная. Веки у неё тяжёлые, глаза тусклые. В них нет жизни.
        - Как вы себя чувствуете, Ираида Исааковна?  - спрашиваю, вглядываясь в знакомое с детства лицо. Я и узнаю её, и не узнаю.
        - Могло быть и лучше, но не получается,  - смеётся она отрывистым механическим смехом.  - Ты лучше расскажи, как тебе живётся на новом месте?
        Я могла бы ответить точно так же, но нет нужды жаловаться человеку, которому и так плохо. Да и вряд ли её интерес искренен. Скорее - дежурные вопросы, когда спрашивают о здоровье и делах.
        Мы сейчас два незнакомца, что жили бок о бок много лет, но так ничего толком и не знали друг о друге. Хотя, судя по всему, Ираида знала больше. Намного больше, чем я.
        - Всё хорошо,  - отвечаю я ей.  - У меня всё хорошо.
        Вчера было волшебно. И я буду думать лишь об этом, отметая всё остальное. Странный дом. Загадки. Тяготящее прошлое, которое вовсе не моё, но цепляет меня и тянет за собой, как окровавленную рыбу на крючке.
        - Вряд ли,  - качает она головой, как фарфоровая куколка,  - но ты же не признаешься, правда? Будешь твердить, что всё замечательно, даже если всё совсем не так.
        Не хочется ей возражать. Я вижу: она говорит убеждённо, будто знает всё, что со мной случилось. Но откуда она может знать? Нигде не бывает, ни с кем не общается. Она на улицу выходит, чтобы в магазин близлежащий сходить да в парке прогуляться, воздухом подышать.
        Насколько я знаю, у неё нет родственников. Только две кошки.
        - Они приходили. Спрашивали о тебе. Выпытывали,  - шепчет старуха еле слышно, и я замираю. Шёпот её кажется зловещим.  - Я поэтому здесь. Сердце. Не выдержала.
        - Кто приходил?  - мне страшно. Зачем я кому-то нужна? Что во мне такого, чтобы выпытывать? Я ведь как Ираида жила - монашкой в келье: ни друзей, ни подруг, ни родных.
        - Откуда мне знать?  - пожимает она плечами и смежает веки.  - От меня толку: ткни - и я упала. Но это всё пустое, Ива. Я не затем тебя позвала. Покаяться хочу. Груз с души снять. А там делай, как знаешь.
        У меня холодеют пальцы и звенит в ушах. Я… и ждала её откровений, и не понимаю: готова ли к ним.
        - Валентина, мать твоя, совсем молоденькая была, когда связалась с этим бандиковатым Серёжкой. Что она в нём нашла? Кто знает. Ей восемнадцать едва-едва, он постарше. Вот бабушка твоя на дыбы-то и встала. Ругань была - до небес. Но Валя упрямая - с дому сошла…
        Ираида сейчас плетёт моё прошлое. Вяжет узор, соединяя разорванные нити. Вот оно - полотно жизни без прикрас. Чудится: она рассказывает о ком-то другом, о посторонних людях. По сути, это так и есть: мать и отец - как мало звучали эти слова в моей жизни. Я почти не произносила их вслух. Даже когда задумывалась, бабушка не давала поговорить об этом. Обрывала, переводила тему на другое. Или как тогда. Жестоко и скупо - о смерти матери.
        - Мария ей тогда сказала: не возвращайся. Раз опозорилась, живи, как знаешь. Лютая она была, бабка твоя. Я тогда заступилась. Говорю: что ж ты делаешь? Это же кровь твоя, плоть, зачатое в любви дитя. Иван бы в гробу перевернулся. Так она вспомнила мне всё. И как ухаживал за мной. И как чуть не женился.
        От Ираидиных откровений - голова кругом. И переспросить боюсь, и хочется уши заткнуть, чтобы не слышать всего этого, но я сижу и слушаю. Внимаю каждому слову.
        - Любила я его. Всю жизнь,  - смотрит она на меня с вызовом. И глаза сверкают жизнью, утрачивают тусклость и предсмертную слабость.  - Любила и уважала за честность. Что не женился в угоду денег и положения, а выбрал подругу мою Марию. Вот такие они - треугольники, Ива.
        Она снова смеётся, закашливается, долго пытается отдышаться.
        - Валентина непутёвая, горячая. Чем уж её этот уркаган поманил - не знаю. Хотя знаю… Как раз в этом дело: в молодости, горячем теле, любви. Или похоти, прости господь. Я не знаю, что у них случилось и почему они расстались. Она долго сама бороться пыталась. Сколько смогла. А потом ты родилась. Рожала Валя трудно, еле очухалась. Вот тогда она и приползла к матери. Не за себя просила - за тебя. Та ей, естественно, отказала. Выставила вон. Мы тогда с ней второй раз крупно поругались. Не знаю, что на неё подействовало. То ли ругань наша, то ли сердце проснулось. А только ушла она, а вернулась с тобой.
        Я вдруг понимаю, что вся эта история - не конец, а начало. Взгляд Ираиды становится ясным и твёрдым, словно, рассказав то, что её тяготило, окрепла она и переломила смерть, что уже дышала ей в затылок.
        - Мать твоя, Валентина, жива,  - каркнула скрипуче и громко. А я сидела, сложив руки на коленях, и не могла прийти в себя.
        Жива? Всё это время жила? И ни разу, ни разу не пришла ко мне, не навестила, не попыталась даже встретиться?
        - Жива твоя мать,  - снова мучает мой слух скрипучий голос Ираиды.  - Обманула тебя Мария.
        - Я слышу,  - не могу даже руки поднять, чтобы прикоснуться к помертвевшему лицу.  - Я слышу вас, Ираида Исааковна.
        И в этот момент звонит Андрей. Он словно чувствует, что я нуждаюсь в поддержке. Голос его действует на меня отрезвляюще и успокаивающе. Он приедет. Мне нужно лишь дождаться его.
        - Где она - я не знаю, Иванна. Но, думаю, её можно найти.
        - Зачем?  - спрашиваю, заглядывая старухе в глаза.  - Она знала, где меня найти. Разве хоть раз попыталась?
        Ираида приподнимает выщипанные в ниточки брови. Я почему-то обращаю на это внимание: лицо у неё - рассохшаяся земля в трещинах, а брови выщипаны и накрашены.
        - Не суди, пока не знаешь всей правды. Мария забрала тебя при условии, что дочь исчезнет и не станет появляться. Иначе - детский дом. Она умела убеждать.
        - Чушь какая-то…
        Я помнила бабушку пусть не мягкой, но всегда справедливой и доброй. Она никогда не срывала на мне зло, не ругала, не злилась. Правда, может, это из-за того, что жизнь моя почти ничего не стоила. Что мне приходилось бороться, а она поддерживала меня, как могла.
        Я таки потёрла лоб. Смогла поднять руку. Я пока что не знала, что делать с историей, рассказанной Ираидой. Я ждала одно, а она выдала совсем другое. Я почему-то верила, что ей известно что-то о доме Кудрявцева.
        - Почему вы не хотели, чтобы я уехала?  - спросила напрямик.
        - Страшный он, отец твой,  - пояснила она после некоторых колебаний.  - Ещё в молодости таким был. Отчаянным, рисковым, с сумасшедшинкой какой-то. Убеждать умел, вести за собой. Валя тогда, думаешь, почему ушла? Очарована была им, сопротивляться не могла. Вот я и подумала: не нужны тебе сюрпризы из прошлого. Особенно от такого человека, как он.
        - Да откуда ж вы знали, что там, в письмах?  - кинула в сердцах и сама по глазам насмешливым прочла ответ.  - Вы вскрывали письма, да? Читали их? Как вам не стыдно!
        - Не стыдно, Иванна. Хотела уберечь тебя от лишних потрясений. Ни к чему они. Ты мне как дочь, которой у меня никогда не было. Кровь Иванова.
        Пахли горечью её слова. А ещё - чем-то напускным и ненатуральным. Но я не хотела задавать вопросы и ставить её в тупик. Ведь она могла приютить мать. Дать ей кров.
        Могла забрать нас к себе и уберечь от лишних потрясений и утрат. Раз уж бабушка моя не смогла пересилить себя и простить дочь. Ираида могла сделать многое. Но предпочла отгородиться и жить своей одинокой жизнью с котами. Но не мне её упрекать и стыдить. Это был её выбор. Её жизнь, которой осталось не так уж и много.
        Позвонил Никита.
        - Я договорился с лечащим врачом. Твоей знакомой назначат лучшее лечение - она поправится. Как будешь готова, позвони.
        - Спасибо за всё, Никита, но у меня ещё дела. Не жди меня, ладно?
        Почему-то не хотелось говорить, что меня заберёт Андрей. Хотя так было бы честнее и правильнее. Но по-своему жестоко. Я его уговорила уехать. Уверила, что со мной всё хорошо.
        Сразу после Никиты позвонил Идол.
        - Я тут неподалёку, заеду! Навещу старую перечницу, скажу, что с котами порядок!
        Он бросил трубку, и я не успела ничего ему сказать.
        Ираида дремала. На щеках у неё тлел бледный румянец. Она выглядела куда лучше, чем в тот момент, когда я увидела её здесь впервые.
        Не знаю зачем, но я погладила её по руке. Провела по иссохшим пальцам, жалея. Она прожила без любви. Замкнулась в себе, зациклилась, отрезала от мира часть своей души. Я могла бы превратиться в такую же старуху, что трясётся над своей жизнью и проживает день за днём бессмысленно. Теперь всё не так. Всё изменилось.
        Любил ли меня мой отец или использовал - не знаю. Но невольно он помог мне выбраться из подвала проблем наружу. И именно сейчас я была ему за это благодарна.
        Снова позвонил Андрей. Он здесь, ждёт меня.
        - Выздоравливайте, Ираида Исааковна,  - сказала я старухе, погружённой в дрёму.  - Я приеду к вам ещё.
        Она не ответила. Да я и не ждала ответа.
        Жизнь - клубок в ладони каждого человека, ровная нить, что разматывается бесконечно, пока не приходит конец. Нити сплетаются, соединяются, идут параллельно, создают узоры и новые мотивы, которые никогда не повторяются. В этом захватывающая правда жизни, её обманчивая простота.
        Мои клубки перепутались. Завязали узлы, смешали цвета и узоры. Но вправе ли я жаловаться? Мне нужно лишь проявить терпение и распутать нити, чтобы увидеть полотно моей жизни. И, наверное, я однажды сделаю это, если судьба позволит разгадать все тайны.
        Я выхожу на улицу и глотаю свежий воздух. Ловлю взгляд Андрея - жадный и… такой открытый. В нём столько силы, что я задыхаюсь от избытка, от тех невидимых потоков, что идут от него ко мне.
        А потом я вижу его - Идола, Жеку, Евгения Брауна, который по паспорту Евгений Борн. Он растерян. Он переводи взгляд с меня на Андрея. И то, что происходит дальше, ломает мой мир.
        - Ну, здравствуй, брат,  - говорит он и делает шаг навстречу Любимову.
        Брат?! Идол брат Андрея? Кажется, я теряю связь с реальностью и не могу соединить две нити воедино. Пытаюсь, но у меня не получается.
        - Здравствуй, Женя,  - отвечает Андрей и пожимает протянутую руку Идола.  - Не думал, что увижу тебя здесь. Даже не знал, что смогу узнать.
        - Ну, узнал же,  - у Жеки вымученная улыбка. Усталая и натянутая, как струна, что вот-вот лопнет и издаст диссонансный звук.
        45. Андрей Любимов
        Я не видел его много лет. Очень долго. Только сейчас понимаю: это он, тот самый тип, маргинал, что приезжал, когда Ива вселялась в дом Кудрявцева. Вот почему он показался мне смутно знакомым.
        Как прихотлива судьба: мне стоило увидеть его вблизи, чтобы узнать. Он знает Иву? Откуда? Столько вопросов… Я чувствую, что пылаю. Хочется прикоснуться ко лбу ладонью, остыть немного.
        Ива смотрит на нас, словно мы не живые люди, а два привидения.
        - Кажется, Ираида сегодня без моего посещения обойдётся,  - Женя смотрит на Иву, глаза у него немного виноватые и смущённые.
        И смотрит так… интимно. Он знает её сто лет. И если бы не вчерашняя ночь, я бы уже вообразил, что они любовники - старые, очень близкие, когда пыл уже уходит, но остаётся нежность, уважение, забота.
        - Кажется, нам надо поговорить,  - подхватываю я девушку: она еле на ногах стоит. Бледная, потрясённая.  - Давайте где-нибудь посидим. Не здесь. У меня машина.
        Я веду Иву, Женя, кивнув, идёт за мной вслед. Мы садимся в авто, и никто не решается нарушить молчание. Какое-то время едем молча, пока я не выбираюсь на трассу.
        - Братья?  - пытливо заглядывает Ива мне в лицо.  - Это правда?
        - Да, Ванька,  - весело отзывается брат с заднего сиденья.  - Родные по матери. Но не так чтобы уж близкие очень. Вот уж не думал… Какими судьбами и вообще?
        - Мы соседи,  - поворачивается она к нему.  - Наши дома стоят рядом.
        - Надо же,  - он слишком весел, но я не уверен, что веселье его настоящее. Скорее - бравада, попытка хорохориться, когда внутри всё обмирает от страха или напряжения.  - Ванька, как тебя угораздило-то… Я сосед, Андрюха - сосед. Коммунальная квартира расширилась, потянулась за тобой вслед.
        Ива передёргивает плечами, словно ей холодно или неприятно. Хочется её успокоить и обнадежить, но не здесь и не на ходу. И не в присутствии Жени - почти незнакомого человека.
        Мы останавливаемся возле первого приличного кафе. Я, не спрашивая, заказываю обед.
        - Только без спиртного,  - жадно облизывает пересохшие губы брат.  - Я завязал недавно. Лучше не искушать.
        Мне даже не хочется иронизировать на эту тему или шутить. Слишком серьёзно сейчас всё, что происходит. Киваю сухо. Я и не собирался. Мне машину вести, Ива не пьёт. О пристрастиях брата я краем уха слышал, но мне даже в голову не пришло «отмечать» наше внезапное «соединение».
        Я сажусь с Ивой рядом. Женя - напротив. Я сжимаю её холодную руку, ободряя. Не знаю, с чего начать, но меня опережает брат. Может, оно и к лучшему.
        - Мама наша сходила замуж за Ефима Борна совсем молоденькой. Отец был старше, опытнее, имел за плечами один неудавшийся брак, где детей не было. Из замужества мать выбралась с боевыми шрамами на душе и теле и той самой коммуналкой, где я и живу сейчас. Так сказать, отцовская плата за молчание и почти примерное поведение. Ну, и я как довесок. Он заботился обо мне по-своему. Алименты платил исправно, раз в год поздравлял с днём рождения. На словах.
        Мама вышла второй раз за Любимова, когда мне было шесть. Вскоре появился Андрей. С отчимом мы не ладили - я слишком непослушен и строптив, но жаловаться мне не на что: Илья Владимирович поддерживал все мои безумства.
        Я хотел играть в теннис - пожалуйста. Мне приспичило петь - у меня были лучшие учителя. В шестнадцать я ушёл из дома. Навсегда. Еле девять классов, училище культуры, первый успех - моча в голову. Всё, как положено.
        Женя не жалел себя. Не приукрашивал действительность. Это подкупало и располагало к нему. Но Ива - я видел - принимала его таким, какой он есть. Это она накрыла его руку своей ладонью. Это она ободряюще сжимала его пальцы, поддерживая.
        - Ты всегда была добра ко мне, Вань. Я не стоил этого, правда. Не стоил ни твоего участия, ни жалости. Ты ведь жалела меня, не так ли? А я продолжал катиться вниз. И однажды докатился бы. Всё не просто,  - крутит он шеей и встряхивает всё ещё красивой шевелюрой.  - Я больше никогда не виделся с ними - ни с матерью, ни с братом. Но я немножко следил, радовался, что у них всё хорошо.
        - Мы тоже немножко следили за тобой,  - признаюсь я.  - За твоей карьерой. Мама гордилась и печалилась, что ты не хочешь нас знать. Она ведь пыталась с тобой встретиться. И не раз. Мы ходили на твои концерты.
        У Жени по лицу проходит судорога. Ему словно нечем дышать. В это время нам приносят первое, и он жадно набрасывается на еду. Ест быстро, но аккуратно, однако не может скрыть, что голоден.
        На мгновение мне становится плохо. Я прикрываю глаза. Наверное, я бы мог и помочь ему, и встретиться. Уже после всего. Мы ведь знали, что больше нет Евгения Брауна. Давно нет. Есть Евгений Борн, живущий где-то и существующий не понятно на что. Мы забыли о нём, вычеркнули из жизни.
        Мать едва пережила смерть отца. Я занимался бизнесом, женился, рожал детей. В нашей жизни больше не было место Жене. Словно страницу вырвали из книги и забыли, что на ней написано. Смысл и так понятен, никто и не замечал, что не хватает некоторых подробностей.
        - У меня сейчас всё хорошо,  - он рассказывает это не мне, Иве.  - Я… к матери приполз. Попросил помочь. Она не отказала. Сложная, сука, эта вещь - зависимость. Лучше не попадаться в её сети никогда. Ты не подумай,  - это он уже мне,  - я только на лечение. Она предлагала - я отказался. Сказал, дальше сам. Моя жизнь. Хочу не сдохнуть под забором, а жить и дышать. Желательно самостоятельно.
        Ему, видимо, трудно. И на эту самую жизнь не хватает. Ива смотрит на него сострадательно. А я пытаюсь не смотреть. Жгучий стыд мучает меня нестерпимо.
        - Мне работу предложили,  - делится он с Ивой.  - Неожиданно. Озвучку делать. Старый друг нарисовался. Помнят ещё мой голос. Не петь, кхе-кхе, но я согласился. И знаешь, мне нравится. Это какой-то совершенно другой сумасшедший мир. Платят, правда, пока немного, но есть перспектива. Сейчас, оказывается, такие возможности. Техника на высоте. А я немного отстал. Да что там… и не вынырнул бы, не увидел, не понял. Так что у меня сейчас впечатлений - море.
        У меня звонит телефон. Я хотел сбросить звонок, но не смог. Алабай. Ему что-то удалось вытянуть с флешки Самохина?
        - Вы пока пообщайтесь,  - говорю я, понимая, что в некотором роде даже лишний сейчас.
        У этой парочки могут быть свои секреты. Я вижу, как посматривает на Иву брат. Он словно хочет что-то сказать, но не решается это сделать при мне. Поэтому я хочу дать им время.
        Не хочу давить. Но, наверное, хочу услышать то, что не предназначается для моих ушей. Ива, если захочет, поделится. Ну, а нет, значит нет.
        - У меня важный звонок,  - киваю на телефон и оставляю их наедине. Выхожу на улицу и отвечаю Алабаю: - Да, Виталий, я тебя слушаю.
        46. Ива
        Он смотрит мне в глаза. Пристально, не отрываясь. Он накрывает мои ладони своими породистыми лапами с длинными пальцами, красивыми кистями.
        - Чуткий Андрей. В детстве таким был. Поди ж ты, не искромсали его годы - осталось это в нём. Он тебя не обижает? Нет же?
        Я вспыхиваю - ничего не могу с собой поделать.
        - Ну-ну, не смущайся. Я же вижу, как он смотрит на тебя, как прикасается. Это скрыть сложно, особенно, если смотреть внимательно. Повзрослела, девочка, выросла.
        Я хлопаю ресницами, пытаясь справиться со смущением. Это то, что я не хочу обсуждать. Но Жека понимает, он о другом поговорить хочет.
        - Пока Андрея нет… покаяться хочу.
        От его слов - озноб по позвоночнику. Льдинками по косточкам - цок-цок. Слишком много откровений, но я чувствую: ему, как и Ираиде, надо выговориться.
        - Ты ведь не помнишь, да? Это я виноват в том, что с тобой случилось. Тогда, в детстве.
        Я хватаю воздух ртом. Кафе плывёт перед глазами. Делаю глоток воды из стакана, и это немного отрезвляет меня, позволяет удержаться. Я не готова, не хочу, но Жека спешит, пока нет Андрея. Ему очень надо рассказать о том дне. О том несчастном случае, что перевернул всю мою жизнь.
        - Я нёс этот груз всю свою жизнь, Вань. Думаю, теперь можно. Дурак был. Ещё бы. Известность, гонорары, слава, девки. Я тогда отсиживался после скандала. Так мне продюсер велел - скрыться. Я ничего лучшего не придумал. Залёг на дно в материной квартире. Она её на меня переписала, как только я на ноги встал.
        Ты такая потешная была, кроха. Я тебя помню, Вань, с колыбели, считай. Я ведь жил с вами по соседству, пока на меня бабло не посыпалось. А потом пришлось вернуться. После всего - это как плевок в лицо. Я себя чувствовал грязным и униженным, злился и не находил места. Меня душили стены убогой комнатушки, соседи, общая кухня, душ по часам. В туалет не сходишь, чтобы кто-то не дёрнул дверь за ручку. Бесило всё.
        В тот день ты заглянула ко мне. Забавная, беленькая. Ты всегда была нежной-нежной, хрупкой и какой-то неземной, что ли. Но я не умилялся. Раздражался. Не знаю, что мне в голову стукнуло.
        Я видел, как ты бабушке помогаешь на кухне. Как тебе нравится включать и выключать конфорки. Это я попросил снять чайник. Тот самый. Руки твои не выдержали, и ты вылила кипяток на себя.
        Я задыхалась. Испарина выступила на лбу. Ладони покрылись противным потом. Жекины откровения - лишние воспоминания, которых у меня не было.
        - Я не помню ничего, Идол. Помню, что перевернула. Мне было пять. Ты же знаешь, как долго боролись за мою жизнь. С такими ожогами не выживают. А я выжила чудом.
        - Я тогда продал всё, Вань, чтобы тебя спасти. Не жалею, нет, знаю: этого было мало. Очень мало. А мне больше не везло. Я не смог выступать после этого случая. Попал с нервным срывом в больницу. Да и с белочкой тоже. Пил, не просыхая, простить себе не мог. Концерты отменили, гастроли я сорвал. И всё. Дальше пропасть. Так, мелочёвка на подтанцовках. Мир шоу-бизнеса жесток. Поклонники быстро забывают своих кумиров. Появляются новые. Да что теперь об этом. Всё в прошлом. Прости меня, Вань. Просто прости.
        Я качаю головой и вижу в его глазах боль. Лютую, жуткую. Он сам себя наказал за прошлое. За то, что случилось. Но кручу я головой не потому, что не могу простить - нет. Мне сложно сейчас принять всё, что услышала.
        Он был со мной рядом. Идол. Жека. Опекал по-своему, даже когда сшибал рубли на выпивку. Не давал никому в обиду. Привязал себя ко мне.
        Но я ни разу не слышала обвинений из уст бабушки. Ни разу не видела, чтобы она плохо относилась к Жеке. Не подпускала близко - да. Но так она поступала со всеми без исключения.
        - Я не виню тебя. Может, потому что не помню. А может, потому что ты всегда был ко мне добр.
        - Я искалечил тебе жизнь, Вань,  - Идол склоняется к моей руке. Прижимает её ко лбу.  - Чёрт, как хочется напиться.
        - Не делай этого. Лучшее, что ты можешь сделать,  - держаться. Не во имя и не ради, а просто, чтобы оставаться человеком. Прошлое не изменить и не переписать. Остаётся принять и жить дальше. Я жива. У меня… всё будет хорошо.
        - Да-да,  - вскидывается он.  - Ты попроси. Андрей добрый. Он поможет. Я ведь знаю: ты собираешь на операцию в Германии. Ты почти в шаге, Вань.
        Я обмираю внутри. Жар окутывает тело. Привычно ноет в груди. Сердце пытается вырваться наружу.
        - Я не могу,  - слёзы обжигают глаза, но я не даю им пролиться. Не стоит.  - И тебя прошу: не надо. У меня всё будет. Я работаю над этим. Время есть. Всё ждёт. Я списалась с клиникой. Сказали, у меня очень неплохие шансы.
        - Ну что ты, Ива, что ты…  - гладит Идол меня по руке,  - я предложил, без всякого. Ты ему не сказала, да? Я думал… Ладно,  - спешит он свернуть неудобную и очень личную тему,  - я не проболтаюсь. И вдруг чего - звони, в любое время суток звони. Вдруг что надо - всегда приеду, поддержу, помогу. Что бы ни случилось. Я тебе благодарен очень. И за то, что зла не держишь, и за то, что всегда добра была. Знаешь, я часто думаю: кем бы я стал и где бы я был, если бы не тот случай. Возможно, обдолбился бы наркотой и сдох давно. Да, пьяница - не лучший выбор. Но видишь, я пытаюсь. Пытаюсь карабкаться. Хочу, чтобы всё получилось. Мне сорок четыре. Ещё ведь не поздно, правда?
        - Всё у тебя получится, Жень. И, конечно, ещё не поздно. Как раз самое время собирать камни, засеивать ниву, пожинать плоды.
        - Ты как скажешь,  - хохочет он, и уже в голосе его нет напряжения. Ещё один человек избавился от груза прошлого.
        Я смотрю на Идола и думаю: а какой была бы моя жизнь, не случись той страшной трагедии? Я бы замуж, наверное, вышла. Детей родила. Не стала бы вязальщицей. Выучилась в институте. Работала бы где-то.
        У меня не было другой жизни - только борьба за жизнь. Ожоги заживали плохо. Нежная кожа. Идол прав. И я не мечтала никогда. Что было бы, если. Вот только сейчас я начинаю задумываться над этим. Проснулась, вышла из кокона, развернула слабые крылья. Потому что всему своё время. Моё началось, когда незнакомый мужчина, что был мне биологическим отцом, решил оставить в наследство дом.
        Андрей возвращается. Его не было достаточно долго. Он смотрит на наши лица. Хмурится. Он вообще не очень улыбчивый, мой Ворон. Кажется, его что-то заботит, угнетает. Возможно, он расскажет?..
        Собственная тайна жжёт меня изнутри. Но я не могу. Не могу ему рассказать. А тем более - показаться во всей «красе». Это выше моих сил. А что, если увижу в его глазах отвращение?.. Нет, лучше пока хранить молчание.
        - Всё хорошо?  - спрашивает он у нас. Мы киваем синхронно.
        - А у тебя?  - задаю вопрос и затаиваю дыхание. От его ответа зависит многое.
        Андрей бросает на меня быстрый взгляд.
        - Пока сложно сказать. Но когда станет ясно, я поделюсь.
        Он пытается есть остывшую еду, но ему кусок в горло не лезет.
        - Поехали домой, Ива,  - вздыхает он, отодвигая тарелку.  - Мы тебя подвезём, не спорь,  - это он брату.
        И по тому, как он решает вопросы, как заботится мимоходом, я понимаю: для Любимова поступать так - как дышать. Он привык к ответственности. И ему не важно: дети это его или вынырнувший из небытия брат.
        47. Андрей Любимов
        Я заказал ему еды. Много. Не смог отпустить просто так. Я дал ему денег, но Женя только покачал головой:
        - Не надо. Еду возьму, еда - это хорошо. А денег не надо. Слишком велик соблазн, а я не хочу назад, иначе всё зря. Немного возьму в долг,  - берёт он пару купюр,  - кошек кормить Ираидиных да в больницу мотаться. Вишь, скандалили годами, а теперь вроде не чужая. Жалко её.
        Мы обнимаемся на прощанье. Крепко, отчаянно. Я чувствую: ему нужна поддержка. Иву Женя тоже обнимает, но бережно, осторожно, словно боится сломать. Он знает о её особенности. Может, знает намного больше, чем я, и это отзывается болью.
        Ива для меня загадка. И близкая, и далёкая. И родная, и чужая. Я почти ничего не знаю о ней. Впрочем, и она почти ничего - обо мне. Только слухи да сплетни. И я пока не уверен, что готов открыться. Слишком долго я ненавидел женщин и видел в них только грех, порок, корыстность. Не доверял никому, кроме матери. Да и то с натяжкой.
        Я жду результата Самохинских откровений: теперь я почти уверен, что это так.
        - Это видео,  - сказал мне Алабай.  - Восстановим всё, что можно. Немного времени понадобится. Так что хорошие новости, Андрей.
        Ждать я умею. Главное - результат.
        - Устала?  - спрашиваю бледную Иву.
        Я бы спрятал её от мира и людей. Заслонил собой. Такой хрупкой она кажется, почти прозрачной. Словно высосал этот день из неё все силы, и сейчас она держится лишь на собственном упрямстве.
        - Немного,  - прикрывает она глаза и кладёт голову на изголовье сиденья.  - День откровений сегодня. Ираида сказала, что моя мать жива.
        Я молчу, потому что ничего не знаю о ней. Я и не задумывался о её родне. Почти не спрашивал. Знал лишь, что её воспитывала бабушка.
        - Расскажи, если хочешь,  - роняю слова осторожно, чтобы не спугнуть и не оттолкнуть. Я не понимаю сейчас, что роится в её голове. Какие мысли одолевают.
        - Это сложно,  - вздыхает Ива.  - Я всегда считала, что у меня нет родителей. Есть бабушка. Мать умерла - так она мне сказала. Зачем? Не хотела делиться? Не могла просить свою дочь? Мне казалось, я её знаю - свою бабушку. Сейчас думаю: нет, ничего я не знала. Она управляла моей жизнью. Решала за меня, что знать, а что утаить. Что нужно, а что - долой. Я подчинялась. И не бунтовала. Ни разу. Мне в голову такое не приходило. А потом одно за другим полезло: то отец у меня был и знал, что я существую, то мать жива. Она же точно знает обо мне. Бабушки нет уже год. Она забыла? Не вспоминает? У неё, возможно, есть другие дети. А я - ошибка молодости. Но можно ли о таком забыть? Стереть воспоминания? Стать равнодушной? Безразличной?
        В её голосе нет горечи, но много искреннего непонимания и, наверное, есть боль. Чистая, без примесей.
        - Я не могу ответить на твои вопросы, Ива,  - она уже давно молчит, но я вижу: думает о том, что сказала вслух.  - К тому же, я мужчина. Мы… по-другому немного смотрим на мир. Грубее, прямолинейнее, примитивнее, возможно. Я не буду говорить за всех. Скажу лишь за себя: я бы никогда не смог забыть, что у меня есть ребёнок. И не знаю, смог бы смириться с тем, что мой ребёнок находится где-то там, а я не есть частью его жизни. Если бы Лида забрала Илью, я бы всё равно требовал, чтобы сын знал отца.
        - Но она не забрала?  - Ива немного оживляется, поворачивает голову.
        Это не та тема, на которую мне бы хотелось говорить. Но скрывать правду мне не хочется. Самое страшное - до сих пор болит. Как дупло давно разрушенного зуба. Молчало годами, но стоило острой иглой там поковыряться - и мозг пронзает жуткая боль.
        - Нет. Ей было не до этого.
        Ива больше не спрашивает. Может, видит, как я сжимаю губы, чтобы ничего не ляпнуть лишнего. Это будут ненужные эмоции, застарелая боль, что, оказывается, никуда не делась. Незачем это ей. Она не заслужила бумеранга былых отношений, что давно канули в прошлом.
        Постепенно я успокаиваюсь. Дышу ровнее. Слишком много всего всплывает брюхом кверху. Я думал, давно избавился от дохлой рыбы. Оказывается, это не так.
        - Андрей…  - я слышу в Ивином голосе вопрос. Но она не решается его задать. Боится меня? Я настолько страшный?
        - Спрашивай,  - выдыхаю, понимая, что это будет продолжение неприятного для меня разговора.
        - Что с ней случилось? С матерью Ильи?
        - Да ничего, собственно,  - пожимаю плечами.  - Ей захотелось другой жизни. Ей было скучно. Со мной… не очень весело, если ты успела заметить. Я не галантен. Не умею вести светских бесед и развлекать дам. В семье строг. Её это тяготило. Впрочем, как и вторую жену. Но во втором браке я не питал лишних иллюзий. Там было намного проще. Кристине хотелось денег. Я женился исключительно ради ребёнка. Это было честнее. Я не ждал чудес. И они не случились.
        - Она жива?  - вот что, оказывается, её волнует на самом деле. А не экскурс в мою неудавшуюся дважды семейную жизнь.
        - Кто?  - уточняю. Мне даже интересно, о чём спросит Ива. Немного забавно. Хочется улыбнуться, хотя это не то, что вызывает положительные эмоции.
        Ива судорожно вздыхает, качает головой, затихает. Слова так и остаются не произнесёнными. Трусиха моя. Робкая девочка. Белокурый ангел нерешительный. Я бы не хотел, чтобы она меня боялась или страшилась.
        - Если ты о Лидии, первой жене, то да. Лида жива. Если о Кристине, второй жене, то нет. Она погибла.
        Ещё один судорожный вздох. Я вижу, как Ива неловко ёрзает на сиденье.
        - Люди убеждены, что ты чёрный вдовец,  - боже, она смелее, чем я думал. Наконец-то я даю улыбке прорваться. Она касается лишь уголков моих губ и глаз, что внимательно следят за дорогой. Я всегда вожу машину осторожно и правильно. Скучно и предсказуемо. Не лихачу и соблюдаю все правила дорожного движения. Это даёт шанс жить дольше. Я им пользуюсь.
        - Кто я такой, чтобы запрещать людям так думать? Они сами домысливают то, что не было сказано. Хотя, наверное, отвечая на вопрос, кому-то из них я мог сказать, что мои жёны умерли. Даже наверняка я так и сделал.
        - Но зачем?  - Ива удивлена и огорчена. Какое живое, настоящее у неё лицо. Она снова напоминает мне Катю - непосредственностью и чистотой.
        - Я не люблю, когда копаются в моей жизни.
        - Извини,  - закусывает она нижнюю губу. Замыкается на миг. Уходит в свою раковину.
        - Тебя это не касается, Ива. Если бы я не хотел, то не стал бы разговаривать. Я не хочу казаться лучше, чем есть. Чтобы не рождать лишних иллюзий. Не хочу лгать, быть рыцарем. Я скучный, мрачный. Наверное, сухарь.
        - Не наговаривай на себя, пожалуйста,  - касается она пальцами моей щеки, и я теряю контроль.
        Останавливаю машину. Целую её жадно. Со всем отчаянием и исступлением. Со всеми невысказанными чувствами, что бурлят во мне, ищут выхода, но пока я не могу позволить им вырваться наружу.
        - Ива,  - шепчу хрипло, очерчивая большим пальцем её губы. Во мне не просто пожар. Во мне доменная печь. Накал такой величины, что я сам себя страшусь.
        - Андрей,  - вторит она и успокаивающе проводит ладонью по лицу. Но меня это не успокаивает. Наоборот: заводит ещё больше.  - Ты придёшь сегодня ко мне?
        Я хочу отказать. Рано. Нельзя. Она такая нежная и хрупкая. А я такой большой и сильный. Но это сильнее меня. Во сто крат. Хочу довести её до оргазма, до всхлипов и стонов, до чувственной разрядки, когда забываются тревоги и уходят на второй план страхи и неопределённость завтрашнего дня.
        Я смогу это сделать. Смогу подарить ей радость.
        - Я приду. Обязательно,  - обещаю и чувствую тоску, когда мы добираемся до посёлка и она уходит, прячется за стенами Кудрявцевского дома.
        Будь ты неладен, Сергей Николаевич. Что ты за отец, если позволил свалиться на дочь таким испытаниям?
        А с другой стороны я понимаю: не сделай он так, мы бы никогда не пересеклись, не увиделись, не узнали друг друга. Так что я ему даже благодарен, хоть и не могу не сердиться.
        Я вернулся домой во внеурочный час. Раньше, чем всегда. И картина, которую я застаю, вводит меня в шок: наша новая няня таскает за ухо моего сына.
        - Вон!  - рычу я так, что напугал всех до полусмерти.
        Катя смотрит на меня круглыми глазами. Няня краснеет до помидорного цвета, как не грохнется. Один Илья стоит бледный с пылающими ушами, одно из которых - явно краснее другого.
        - Как вы посмели поднять руку на моего ребёнка?  - холодная ярость льётся из меня потоком.  - Я доверил вам их жизнь и здоровье, а вы их бьёте?
        Няня молчит. Дети тоже.
        - Катя, тебя Светлана Петровна тоже за уши таскала?  - спрашиваю у дочери.
        - Нет, папа, что ты. Она только по попке шлёпала, чтобы я не баловалась,  - сдаёт няню с потрохами дочь.
        И они молчали. Дочь и сын. Терпели почему-то?
        - Собирайте вещи и выметайтесь вон,  - указываю женщине на дверь.  - Такси я вызову. Не хочу терпеть ваше присутствие в моём доме. И хороших рекомендаций не ждите.
        Она уходит молча. С пылающими щеками. Поднимается наверх, чтобы собрать свой неподъёмный чемоданище.
        А я думаю: как можно ошибаться в человеке. Она казалась такой надёжной и приятной. Исполнительной и доброй. Сказки Кате на ночь читала. И вот поди ж ты.
        - С вами я поговорю позже,  - обещаю детям.
        Час от часу не легче. Только этого мне и не хватало для полного счастья.
        48. Андрей Любимов
        - Почему молчали?  - допрашиваю я детей, как только такси увозит очередную няню прочь. Я зол настолько, что готов пинать мебель и крушить всё вокруг. Моих детей наказывали физически! В моём доме! Здесь камеры натыканы по всему дому, и ни разу я не видел, чтобы она распускала руки. Или я был настолько занят, что пренебрегал своими обязанностями? Не следил?
        - Пап, я сам виноват,  - неожиданно вскидывает голову сын.  - Я Катю обидел. И это первый раз. Раньше она никогда… пальцем меня не трогала. Только словами выговаривала. Терпеливо. Я её довёл.
        - И меня на прогулке,  - спешит покаяться дочь.  - Два раза. Я баловалась!
        На улице. Там, где я не мог отследить. Браво. Осознанно понимала, что воспитывает детей силой и ничего ей не будет. Одного не пойму: почему Катя молчала. Не рассказала мне. С Ильёй всё понятно. И тем не менее, это не метод. Это как раз то, что я не приемлю, не могу понять и принять.
        Сразу вспоминаю жёсткую и тяжёлую руку отца. И слово, которое я сам себе дал: никогда не бить своих детей. Воспитывать любыми способами, только не физически. Каким бы ни привлекательным мне не казался подобный метод внушения.
        Возможно, через физическую боль доходит быстрее. Но я никуда не спешил. Мне не нужно быстро. Я должен видеть, что они понимают и осознают свою вину.
        - Светлана Петровна хорошая,  - вздохнула почти по-взрослому Катя.  - Мы с ней в песочнице игрались. Домики строили, куличики пекли. Она мне книги читала на ночь. Тебе, папочка, вечно некогда.
        Это уже жалоба и тоска. Она права. Я мало бываю дома, мало разговариваю с ними. Получается, сбрасываю на чужих тёток и радуюсь, что эти тётки ведут себя примерно, выполняют все мои указания.
        - Иди в свою комнату, Кать,  - прошу и глажу дочь по кудряшкам.  - Сегодня я сам почитаю тебе сказку.
        Катя снова тяжело вздыхает и плетётся, оглядываясь на нас с сыном. Она переживает за Илью - как хорошо я это вижу. И нежность плещется в груди к маленькой щедрой девочке, что готова любить и прощать всех, лишь бы с ней дружили.
        - Ты специально её доводил?  - спрашиваю напрямик, как только за Катей закрывается дверь. Илья пожимает плечами.
        - Не знаю. От скуки больше. И с Катей. И со Светланой Петровной. Она похожа на солдафона. Всегда строгая, неулыбчивая, как на марше войск. Всегда готова исполнять все твои распоряжения до последней точки. Робот, а не живой человек. Бесит. Бесила,  - поправляется он, понимая, что если няня уехала, назад она уже не вернётся.  - Я её фрицем обозвал. Но она меня не тронула. Только когда я Катьку толкнул, а та упала и ударилась. Вот тогда она взбесилась.
        Я прикрываю глаза. С одной стороны, понимаю мотивы. С другой - всё равно не могу принять, что она не справилась и распустила руки. Может, сын прав, и в этой строгой женщине живёт вояка, готовый применить физическую силу, если развитие событий идёт не по её сценарию?
        - Илья, тебе четырнадцать. Ты почти взрослый. А ведёшь себя…
        - Знаю, знаю. И опять я отыгрался на женщинах,  - кривит он рот, ухмыляясь. Хуже всего то, что понимает, но всё равно гнёт какую-то свою, понятную только ему линию.
        - Иди к себе,  - я стараюсь выдержать ровный тон. Он специально её провоцировал. Ждал, что однажды она не выдержит. И я сейчас не уверен, что это их первая и единственная стычка. По всей видимости, сын доводил няню исподтишка.
        Я совсем его не понимаю. Дремучий лес, а не мальчик. Кровь и плоть моя, но как же сложно на самом деле понять, что у него на душе и какие мотивы им движут. Я был не уверен, что виной - скука. Наверное, есть нечто намного сложнее, или я сам себя обманываю и ищу чёрную кошку, которой нет и не могло быть в тёмной комнате.
        К Иве я иду далеко за полночь. В то время, когда твёрдо убедился, что дети крепко спят. Мне немного неспокойно оставлять их одних.
        - Я ненадолго,  - прислоняюсь к дверному проёму в прихожей. Охватываю взглядом девушку. Домашняя. Привычная. Невольно любуюсь и не скрываю этого. Слежу за каждым её жестом.  - У меня дети дома одни. Я прогнал очередную няню.
        Мы разговаривали по телефону вечером. Я ей не сказал. Признаюсь сейчас. Ива качает головой с сожалением.
        - И что теперь?  - задаёт она очевидный вопрос.
        Я приподнимаю брови и развожу руками. Слишком легкомысленный жест, что дался мне не без труда.
        - У меня нет другого выхода, Ива. Сколько ты зарабатываешь в месяц?
        Она краснеет, замешкивается. То ли подсчитывая, то ли не желая отвечать. Мне на самом деле всё равно.
        - Я буду платить в два раза больше. Стань нашей няней, Ива.
        Я это придумал вечером, когда читал сказку Кате перед сном. Это идеальное развитие событий. Они будут вместе, а мне не придётся разрываться на два дома, боясь, что куда-то не успею.
        - Я… не смогу. Не сумею, Андрей.
        - Почему? Ты ладишь и с Катей, и с Ильёй. Ты им нравишься.
        Ива снова качает головой. Нерешительно, не желая меня обидеть.
        - Есть много причин. Незаконченное платье - одна из них. Я обещала. И не люблю нарушать данное мной слово. У меня в работе - три заказа. И очередь. К тому же, я не могу покинуть дом. Ты об этом тоже знаешь.
        - Это креативно, но я готов на этот шаг. Ты можешь закончить начатое. Детей можно приводить сюда днём. А если совсем нагло - мы могли бы поселиться вместе. Если ты не боишься сплетен.
        - Ты с ума сошёл, Андрей. Ты же знаешь, что здесь творится. Я ни за что не позволю, чтобы дети жили в доме, где… непонятно что происходит. Я могу не справиться. Пожалуйста, давай не будем рисковать.
        - Я не сошёл с ума. Я всё продумал. Чтобы дом стал неопасным, нужно его оживить. Много людей, прислуги, движения - и уже никто не посмеет сунуться сюда, когда вздумается. Это сработает, поверь. К тому же, я не собираюсь вас оставлять. Я возьму ещё две недели отпуска. Проведу их с пользой, с детьми.
        Она задумывается. Между бровей пролегает вертикальная чёрточка. Еле заметная, но отчётливая.
        - Соглашайся,  - я давлю на неё, но мне невыносима мысль, что она снова будет здесь одна, наедине со своими страхами и проблемами.
        Я хочу быть ближе. Понять. Почувствовать. Определиться. Это шаг, но не принятый впопыхах. У меня было время обдумать. Я умею принимать решения сразу и бесповоротно.
        Она медлит. Прохаживается по комнате. Я напряжённо слежу. Я и не знал, что могу так остро и так сильно желать, чтобы женщина сказала мне «да», соглашаясь принять не просто моё тело, а меня самого. Со всеми плюсами и минусами, со всем жизненным багажом, который для других может показаться неподъёмным грузом.
        Одно дело встречаться с мужчиной наедине. Другое - стать его семьёй. Его частью. Я пойму, если она откажет. Не сможет вот так сразу согласиться на контейнер, наполненный непонятно чем.
        Я ведь чужой. Незнакомец, что крутится рядом. Мужчина со своими желаниями - вполне понятными и простыми. Женщины умеют это чувствовать. Понимают, когда их хотят до боли, до дрожи, до звенящей тягости в паху. Она может этим манипулировать. Может играть мной, как вещью, осознавая, что притяжение - порой жестокая штука, наваждение, от которого не так просто отмахнуться.
        Но я не хочу, чтобы её во мне привлекали лишь штаны и всё, что в них. Возможно, я слишком самонадеян и пользуюсь сейчас её добротой и неопытностью. Наивностью девочки, что никогда не знала мужчин.
        И поэтому я напряжён так, что тронь - и взорвусь, рассыплюсь на фрагменты. Жду её решения.
        - Может, ты прав,  - произносит она наконец и поправляет прядь, упавшую на глаза. Заправляет её за ухо и прикасается к нижней губе в задумчивости.  - Но тогда у меня есть условия.
        Горечь обжигает горло. Ну, конечно. Как без условий? Женщина и ничего не потребует взамен? Быть такого не может. Я не хочу думать так об Иве, но невольно думаю. Примеряю былую матрицу, доставшуюся мне в «наследство» от других женщин. Ничего не могу с собой поделать.
        - Я заберу сюда Ираиду, мою соседку по коммуналке. И её кошек.
        Из меня словно выкачали весь воздух - так кружится голова от облегчения. Тело становится горячим и непослушным - так я расслабляюсь и… радуюсь?..
        - Замечательная идея,  - прячу я глаза, где бушует невероятный огонь. Я восхищаюсь ею. Боготворю в этот эйфорический миг.  - Думаю, ещё один житель - это только плюс. Значит «да»?
        Она кивает в ответ, и я наконец-то обнимаю её, целую. Вкладываю в поцелуй нежность и обожание.
        Может, она моё благословение? Светлая полоса, снимающая проклятие, былые неудачи и провалы?.. Может, с ней я наконец смогу познать радость и счастье?..
        Не знаю, как оно будет, но сейчас, в эту минуту, я почти верю, что прощён, что небеса подарили мне награду, которая станет моей нитью, моим ориентиром, позволяющим двигаться дальше не наугад, а наверняка.
        49. Ива
        Я думаю об Идоле. О том, что ему тоже нельзя быть в одиночестве. Что я бы не отказалась устроить мини-коммунальную квартиру здесь. Ему бы хорошо писалось наверху. Можно было бы отцовский кабинет отвести под студию. Купить ему хорошую аппаратуру и гарнитуру. Пусть бы работал. Свежий воздух, хорошее питание и никаких соблазнов. Я бы всё спиртное из дома выкинула - нам оно ни к чему.
        Но просить за Жеку сразу у меня не поворачивается язык. Пусть привыкнет к Ираиде. Она та ещё ведьма старая. А ещё я хочу познакомить её с Германом Иосифовичем. Вот такая я сводница. Мысли у меня бегут и выстраивают теории вероятностей.
        Я счастливая. Никогда не могла сказать о себе так. Жила, работала, собирала деньги на операцию. Всё подчинено единой цели. Как многого я себя лишила. Точнее, даже не я - бабушка. Это она задавала тон. Она диктовала, как мне жить и чего сторониться.
        Я не осуждала её. Возможно, таким образом она хотела уберечь меня. Защитить. Спрятать от потрясений. Я и сама в это верила. Но, если хорошенько покопаться, очень глубоко я надеялась, что жизнь моя изменится, когда я стану почти нормальной.
        Сейчас я понимаю, что на самом деле я не жила вовсе. Существовала. И то, что со мной происходит, удивительно. И я пока не знаю, к чему это меня приведёт, но хочу попробовать новые вкусы. Увидеть, узнать, каковы они - крылья за спиной.
        Я не страшилась того, что мало знаю Андрея. Мне будет приятно узнавать его постепенно, потому что - я чувствовала - вижу главное в нём: целостность, правильность, порядочность, силу. Те качества, которые ценю в мужчинах. Хоть никогда и не задумывалась всерьёз, что будут мужчины в моей жизни.
        Мне нужен только он - мой Ворон. Тот, когда я сумела полюбить вопреки всему. Тот, ради которого я готова рисковать, жить, дышать, надеяться на лучшее.
        Он ушёл, сорвав несколько жадных поцелуев. Как этого невыносимо мало. Но достаточно, чтобы наполнить меня до краёв. Надеждой. Теплом. Светом. Крылатым счастьем, что летит и впечатывается в сердце, осваивается там, как дома.
        Сердце моё не клетка. Не золотая неволя, а горячая пульсирующая радость. Заходи. Здесь тебе рады. Будь со мной, счастье. Улетай и возвращайся, чтобы снова вызывать улыбку и надеяться на новое чудо.
        Я захожу в свою комнату. Отправляюсь в ванную. Спускаю халат с плеч. Смотрю на своё тело в зеркало. Без ужаса и страха. Некрасивые грубые рубцы уродуют. Они болят. Кожа часто лопается, причиняя боль. Я помню дни, когда становилась девушкой. Когда у меня росла грудь, пытаясь вырваться из тисков изломанных шрамов. Ей не хватало места. Ей было тесно. Она не могла правильно развиваться, потому что рубцы не растягивались. В них нет эластичности. Они грубы.
        Левая грудь почти нормальная. Правая - деформированная. Ей неоткуда было взять силу, чтобы вырасти и сформироваться. Но у меня есть надежда, что красота тела вернётся. Пусть не полностью, зато я смогу без стеснения снять халат не только перед собой, а и перед единственным мужчиной, которого любит моё слабое сердце.
        Сегодня я не впускаю отчаяние и безнадежность в свой дом. Сегодня время надежды и веры. Я больше не боюсь. И всё это дал мне он - мой нелюдимый и строгий Ворон.
        Наверное, я должна ему всё рассказать. Показать обязана. Чтобы он знал и понимал. Чтобы не получил кота в мешке и не разочаровался. Я ведь всё пойму по его глазам. И потом смогу принять нужное и правильное решение. Но пусть это случится не сразу. Мне нужно немного времени, чтобы осмелиться.
        Я хочу простого счастья в его объятиях. Хочу хотя бы отголосков любви, что нередко путают с желанием. Я не путаю. Но мне необходимы положительные эмоции и то, чем я была обделена.
        Проснувшаяся чувственность рождает жажду. Это не грёзы, а осязаемая тяжесть в изуродованной груди, в низу живота. Пульсация между ног, что мечтает об удовлетворении. Мне не стыдно об этом думать. Это то, чего у меня не было, но уже случилось, а поэтому я думаю о продолжении.
        Я принимаю душ и возвращаюсь в комнату. У меня звонит телефон. Это пугает меня до чёртиков, до морока перед глазами. В такое время?
        Пальцы трясутся, когда я рассматриваю дисплей. Никита Репин.
        - Прости, что поздно. У тебя свет горит. Всё хорошо, Ива?
        Почему-то его звонок выбивает меня из колеи. Мы созванивались днём, когда я сказала, что возвращаюсь в посёлок с Андреем. Он огорчился, но не высказывал и не истерил. И вот сейчас звонит. Который час? Два или три?..
        - Всё в порядке. Собираюсь ложиться спать. Спасибо, что беспокоишься, но мне бы не хотелось, чтобы ты за мной следил.
        - Прости,  - произносит он смиренно,  - мне важно было услышать твой голос и знать, что с тобой ничего не случилось. Спокойной ночи, Ива.
        Вот зачем, зачем он сказал эти слова? Ночь сразу стала неуютной. Дом - огромным и неприветливым. Дрожащими руками я закрыла дверь в комнату на замок. Спряталась под одеялом. В детстве казалось, что ни один монстр не заглянет к тебе, пока ты в безопасном маленьком пространстве.
        Завтра будет новый день. Лучший. Я верю в это, засыпая.

* * *
        Утро началось с переполоха. Радостного, немного сумасшедшего: Андрей привёл детей, на кухне воцарилась его кухарка Петра.
        - Я отлучусь ненадолго. Мне нужно в город,  - говорит он.  - Заодно и к твоей знакомой заеду. Приглашу погостить. Как думаешь, если я поговорю с братом, он согласится побыть здесь, с нами?
        Я расплакалась. Не помню, когда настолько полна была чувствами.
        - Побоялась вчера просить тебя об этом. Ты - лучший,  - я едва сдержалась, чтобы не кинуться ему на шею.
        - Вот и хорошо,  - голос его дрогнул.  - Так и думал, что тебе понравится. Я долго думал, как ему не то, чтобы помочь, но хотя бы поддержать.
        - И я думала,  - хожу за ним вслед, как преданная собачонка,  - ему бы аппаратуру для записывания хорошую. Микрофон профессиональный. Ну, я не знаю. Всякие эти штучки.
        Он движется по дому стремительно. Раздаёт команды. Люди переносят какие-то вещи. Комнаты в экстренном порядке убираются. Он всё решил, обо всём подумал.
        - Мы же моих не выгоним? Зою и Соню, Игнатьевича и Виктора?
        - Нет, конечно. Будут работать, как и раньше.
        Он уезжает, а мы остаёмся. Катя кружит по дому, как птица. Ей нравится. Илья смотрит внимательно, исподлобья. О чём он думает - не говорит. Но утро у меня посвящено вязанию, и они идут за мной вместе - Илья и Катя.
        Катюшке здесь всё знакомо. Она привычно усаживается на маленький стульчик и начинает вязать. Илья рассматривает комнату с интересом.
        - Тебе не обязательно быть с нами,  - говорю я ему.  - Это, наверное, скучно. Ты можешь почитать или посмотреть телевизор. Из дома только выходить нельзя,  - вздыхаю.  - Но позже мы обязательно выйдем. Просто у меня заказ, и я должна его сделать.
        - Я побуду с вами,  - качает Илья головой.  - И мне не скучно. Даже интересно.
        Он смотрит на платье, что почти готово - остаётся только сеткой соединить детальки. Кропотливая, но очень важная часть работы.
        - Это ноты? Скрипичный ключ, пять линеек. Никогда не видел такого платья.
        - Это моя фантазия. Девушка, что выходит замуж, пианистка. Любит музыку больше всего на свете. Я предложила создать такое платье, а она не отказалась. Сказала, что уж точно ни у кого не будет подобного. И пусть ей все завидуют.
        Катя смеётся, а Илья очень внимательно рассматривает ещё не соединённый воедино рисунок.
        - Это здорово. Круто. У тебя талант.
        Мне приятно услышать похвалу. Он хороший мальчик, и я до сих пор не могу понять, что за чёрная кошка между ними пробежала.
        - Можно я посмотрю альбомы?  - спрашивает он некоторое время спустя.
        Альбомы с фотографиями. Я положила их здесь да так и не решилась разглядывать. Руки не доходили. А может, не желала ворошить прошлое. Для меня всё равно почти ничего не значат люди, что смотрят со страниц. Я почти никого не знаю. Может, Ираида согласится приехать, и тогда я попрошу её рассказать. Ей будет приятно, мне - полезно.
        - Да, конечно,  - разрешаю. И пока я тружусь, Илья, не спеша, погружается в моё незнакомое прошлое.
        Катя, потеряв интерес к вязанию, тянет стульчик поближе к брату. Ей тоже хочется полюбопытствовать. Я вижу, как Илья вздрагивает, но сестру не гонит. Терпит? Или решил при мне комедий не разыгрывать?
        Если честно, я не до конца понимаю его хорошее ко мне отношение. С Катей всё понятно - девочка очень искренняя и добрая, тянется ко всем, кто готов с ней дружить. Да и если не готов, как Илья, всё равно невольно попадает в зону поражения, рискуя вызвать на себя его недовольство.
        Илья терпит меня, потому что я однажды разрешила ему лазать в свой дом? Как-то не очень укладывается это в голове, но других объяснений пока нет.
        - Для меня эти фотографии - почти загадка. У нас было не принято разглядывать и вспоминать. Бабушка не любила, однако хранила альбомы,  - пытаюсь я разговаривать с Ильёй.
        - Надо же,  - говорит он удовлетворённо,  - а я почти сразу нашёл знакомое лицо.
        - Правда?  - оживляюсь я, ещё не понимая, что же мог в альбомах моей бабушки найти Илья.
        - Это дядя Серёжа,  - говорит он уверенно и показывает пальцем.  - А это, наверное, твоя мама. Вы очень похожи.
        Я смотрю на незнакомые лица. Мои родители. Странное чувство охватывает меня. Впервые. Вглядываюсь в черты лица. Мужчина хорош. Широк в плечах. Чуб залихватски падает ему на лоб, почти прикрывая левый глаз. Улыбка широкая, открытая. Кажется, он счастлив. И девушка рядом - белокурая. Волосы до плеч. Платье светлое с юбкой клёш. Тоже улыбается, глядя в объектив. Мы и впрямь похожи.
        Но вижу я не это. А часы. Те самые, из мезонина. Ещё не такие старые, но узнаваемые. Часы с инвентарным номером на торце. Смотрю и не могу отвести глаз. Оказывается прошлое не так далеко, как иногда нам кажется. Просто мы не всегда обращаем внимание на мелочи.
        Дьявол кроется в деталях. Сейчас я, как никогда, понимаю эту крылатую фразу.
        50. Самохин и Андрей Любимов
        _САМОХИН_
        Он рискнул. И от собственной смелости - голова кругом, грудь распирает, потому что сердце бьётся, как большая неуклюжая птица. Она похожа на слона, но Самохину безразлично, даже если сердце захлебнётся и остановится.
        Он смог. Он сделал. Всю жизнь был трусом, хоть и пытался это скрыть, а сейчас бояться не перестал - нет, но по собственным меркам совершил подвиг, понимая, что от расплаты не убежать.
        Карающая рука Спины настигла его через два часа после акции небывалой дерзости. Самохин не сопротивлялся. Шёл, как баран на заклание, понимая, что ничего не чувствует. Устал, наверное. Всему есть предел.
        - Есть новости?  - прохладно поинтересовалась Спина.  - Вы проворачиваете делишки втихаря? Знаете же, что за каждым вашим шагом следят?
        Самохин улыбается. Страшной улыбкой, наверное. Возможно, позже, человек увидит его оскал, но ему без разницы.
        - Да, я знаю,  - тянет он губы, как резиновые.  - Вы и в туалете за мной наблюдаете? Хотя не отвечайте: не интересно.
        Спина поворачивается. Он видит глаза - выцветшие, старые, мерзкие. Что осталось в этой оболочке? В чём смысл существования этого человека? В ненависти? В мести? Только это и держит его ещё на этом свете?
        - Дерзим? Ну-ну. Вам бы о вечном подумать. О том, что самый дорогой вам человек может не дожить до завтрашнего утра.
        Самохин сглатывает. Нервно дёргается кадык. Это единственное, что его по-настоящему страшит. И тот, кто смотрит ему в глаза, знает на какую мозоль надавить. Чем припугнуть. Заставить прогнуться.
        - Мне нечего терять,  - говорит он спокойно, переломив страх.  - Всё, что можно, я уже утратил. Вы сделали всё, чтобы превратить жизнь мою в ад. А самый дорогой человек считает меня предателем, Я знаю, почему до сих пор жив. Я - связующее звено. Посредник. Ваша ниточка к дочери Сергея. Вы прекрасно знаете: если она найдёт то, что ищете вы, то обратится ко мне. Больше не к кому. Поэтому я живу. А так бы давно гнил где-нибудь.
        - Как вы заговорили, Дмитрий Давыдович, браво,  - Спина хлопает в ладоши. Громко и противно. Этот почти лязгающий звук отдаётся болью в ушах. Хочется заткнуть их пальцами, чтобы не терзаться.  - Что настолько вас вдохновило? Что послужило поводом для дерзости?
        - Вы больше не властны надо мной,  - Самохин произносит эти слова тихо, но с чувством. С уверенностью, что всё именно так.  - Я трус, и знаю об этом. Но однажды даже трусы доходят до ручки. Вы можете меня убить, как Сергея. И как только это случится, подробности вашего грязного дельца отправятся, куда надо. То же самое случится, если хоть один волос упадёт с головы моей жены.
        - Шантажируете?  - Спина не испугалась. Смотрит на него с интересом. Только веко дёргается, выдавая внутреннюю бурю. Интересно: там осталось что-нибудь настоящее? В этом теле? Или корни безумия скоро разорвут оболочку на части?  - Да вы блефуете. У вас ничего нет.
        Самохин прячет улыбку и опускает глаза. Он может себе это позволить.
        - А вы рискните. И узнаете. Я был Сергею не просто нотариусом и душеприказчиком. Я был ему другом. И знал намного больше, чем обычный клерк. Вы ведь пропустили удар, когда обнаружили, что Сергей на шаг вас опередил с дочерью. Думали, что убить и получить желаемое - легко. А всё оказалось намного сложнее.
        - Да полноте, не надо морочить голову, рассказывая о том, какой вы крутой и как нашли выход из ловушки. У вас его нет, Дмитрий Давыдович.
        - Точно так же, как у вас нет уверенности, что дом Кудрявцева сгорит, если Иванна не будет в нём жить. Однако, вы не рискнули проверить, правда? Со мной можете рискнуть. И тогда ваш карточный домик развалится. Всему есть предел.
        Спина стискивает челюсти. Сжимает руки в кулаки. Не рискнёт. Не станет проверять. Слишком много на кону. Но человек всё равно делает попытку его приструнить, прижать к стене.
        - Если бы у вас что-то было, вы бы сразу не молчали. Что изменилось? Вам захотелось поиграть в героя? Проверить прочность моей обороны и связей?
        Он не хотел признаваться, что запаниковал. Испугался. Струсил. Что боялся за жизнь Лены и малодушно позволил собой манипулировать. Жил как в аду, не видел выхода, не мог перестать паниковать и рисовать в голове картины одна страшней другой.
        Что полгода он жил, как в аду, и всё же надеялся, что Сергей жив. Пока не нашли тело, Самохин не верил. Да и потом - не совсем. Всё казалось: вот он вынырнет, даст знак, поможет, обнадёжит, скажет, как быть. Вместо этого он получил инструкции. Если Кудрявцев и умер, он умел управлять людьми и другими жизнями даже с того света.
        - Я ничего не хочу проверять. Я устал. И поверьте: человек, которого припёрли к стенке, в отчаянии способен на многое. Будьте здоровы, если сможете. И встретимся в аду, если всё же решите рискнуть.
        Самохин развернулся и вышел. Шёл по коридору и знал: либо его шлёпнут, либо он уйдёт, потому что выиграл время. Естественно, на слово никто верить не будет. Вначале проверят каждый его шаг. Дойдут и до Любимова, но тот уже успел узнать все подробности и - Самохин надеялся на это - принял меры.
        
        Никто его не тронул. Ни в здании, ни на улице. Самохин долго кружил по городу. Смотрел на витрины магазинов. Пил ароматный кофе в маленькой уютной кофейне. Дышал воздухом на лавочке в тени раскидистого дерева. Наблюдал, как деловито вышагивают малыши, которых придерживают няни или мамы.
        Он не пойдёт сейчас ни в офис, ни домой. Пусть роются. Он им сюрприз оставил. Очень важный подарок. Чтобы Спина знала: он не сотрясал воздух, а действительно подготовил бомбу, которая способна взорвать этого паука, что выпил слишком много крови.
        _АНДРЕЙ_ЛЮБИМОВ_
        Я видел свет в её глазах и был спокоен. Не жалел ни о чём, не сомневался. Чувствовал: я поступаю правильно, и всё у меня получится. Мне казалось, что я могу горы сдвинуть. Землю перевернуть без рычага.
        Я уезжал в город со спокойной душой и совестью. Не было и тени страха. Дети в надёжных руках, и никто не посмеет туда сунуться. Особенно при свете дня.
        Может, я слишком самонадеян, но интуиция говорила: я не ошибаюсь. У Алабая были хорошие новости. Видео удалось вытянуть с флешки.
        - Ты должен это увидеть, а потом будем решать, что делать дальше,  - так он сказал мне, не вдаваясь в подробности.  - Возможно, отсюда растут ноги тех самых звонков,  - добавил он.
        Я уже и сам догадался. Но его слова лишь убедили меня: это не паранойя, а реальная угроза, с которой я должен справиться. На всякий случай я связался с безопасниками и отправил пару человек в посёлок. Пусть наблюдают. Перестраховка не помешает.
        - Видео плохое,  - сразу же предупредил меня Виталий.  - твой… товарищ, кажется, записывал его впопыхах, возможно, в общественном туалете - точнее сказать не могу. Там и звук не ахти, что хуже всего, но нерешаемых проблем нет. Всё, что мог, я почистил. Собственно, там важны лишь слова.
        Я просмотрел видео два раза. Вслушивался в тихий голос. Самохин выглядел ужасно. Не знаю, чего ему это стоило. Но от его откровений - волосы дыбом.
        Алабай барабанит пальцами по столу. Вид у него задумчивый.
        - Нам бы последить за ним, как считаешь? Как бы чего не вышло. Ты же понимаешь, что слова без доказательств - всего лишь сказка, похожая на догадки. Судя по всему, у него имеются документы, подтверждающие правоту его слов. Без них его бормотания могут оказаться бредом сумасшедшего. Бездоказательно. Ложь. Намеренный поклёп. Что угодно приложи - будет правильно.
        Я с ним согласен. Поэтому даю ещё несколько распоряжений. Важно не опоздать. Как жаль, что мы потеряли время. Возможно, он на меня надеялся, а я подвёл. Теперь рискую не успеть.
        А ещё я могу не успеть защитить Иву.
        Колесо, что висело мёртвым грузом, со скрипом поддалось и сделало виток. Сдвинулось. И я бы не хотел, чтобы оно прошлось по дорогим мне людям.
        Пока мои люди отправились за Самохиным, я решил не терять время. Отправился в больницу и позвонил брату.
        - Ты хорошо подумал, Андрюх?  - спросил Женя, но в голосе его я слышал отчаянное желание поверить, что моё предложение - правда.  - Я и… ваша жизнь? Не чересчур ли это? Не пожалеешь?
        - Я жалею лишь о том, что ничего не сделал раньше. Не интересовался, не думал, забыл. И мать как-то не спешила ностальгировать, вспоминать, что где-то у неё живёт ещё один сын. Это твой шанс, Жень. Счастливый билет, если хочешь.
        - Это Ива, да?  - голос его проседает, становится хриплым, почти больным от сдерживаемых страданий.  - Она попросила?
        - Это моё решение. Но она тоже хотела бы тебе помочь. Говорит, что в доме Кудрявцева для тебя есть идеальное место, которое ты сможешь оборудовать под мини-студию для звукозаписи. А я тебе помогу. Встретимся, расскажешь, что тебе нужно. Заедем по пути - купим.
        Он молчит. Слишком долго. Но я его не тороплю. У меня есть время. А Жене нужно решиться.
        - Не могу,  - выдыхает он сокрушённо.  - У меня тут Ираидины кошки. Куда я их… Спасибо и тебе, и Ваньке. Я знаю: без неё не обошлось.
        - Кстати, о кошках. Вот об этом просила сама Ива. Я сейчас еду в больницу за вашей кошатницей. Предложу ей поселиться у нас. Ива хочет забрать её. Следовательно, кошек мы тоже заберём. Так что подумай, что там для этого нужно. Переноски, корм. Я в этом не разбираюсь.
        Женя смеётся.
        - Добрая девочка. Всегда такой была. Ивушка. Столько ей досталось, а гляди - не очерствела, не замкнулась полностью.
        Я бы хотел знать, о чём он. О каких испытаниях говорит. Но это не телефонный разговор. Позже. На это тоже будет время.
        - Ну, спроси. Возможно, ведьма Ираида и согласится. Чем чёрт не шутит. Сомневаюсь я, конечно. Слишком уж она вросла в эту коммуналку,  - разглагольствует брат.
        - Я тебе сообщу о её решении,  - бросаю коротко и отключаюсь.
        Делаю звонок Самохину, но телефоны у него отключены. Все. Что за чёрт. И это тревожит меня. Сильно беспокоит.
        Ведьма Ираида согласилась сразу. Даже за руку меня схватила. Её растрясло не на шутку. Я даже испугался, не помрёт ли она тут же от радости.
        - За город? И котиков моих заберём? Хочу! Это лучший подарок за последние десятилетия. Хоть помру не в одиночестве.
        Трудно ей возразить. Я получаю наставления врача. Репин хорошо тут поработал. Перед Ивой, видать, выпендривался. Лечение оплатил, лучшие лекарства, уход. Даже медсестру подмазал. Какой молодец, однако.
        Ну, и чтобы совесть была чиста, я договариваюсь с медсестрой. Да, конечно, она с радостью поможет следить за лечением и здоровьем старухи в наилучших для неё условиях. Ещё бы.
        Ираида вышла из больницы на своих двоих. Твёрдой походкой. Она отказалась даже от моей помощи. И в машину села, как королева. Я невольно залюбовался её гордой осанкой. Судя по всему, помирать она передумала. Но это и хорошо.
        Мы забрали вещи. Самые необходимые и ценные для неё. А главное - котов. Купили переноски. Хотя, мне кажется, им было всё равно: они с рук Ираиды не слезали.
        - Ну, вот,  - Женя смотрит на меня пытливо, словно проверяя, не передумал ли я.
        Мы уже выезжаем из города, когда звонит телефон.
        - Ваш Самохин пропал. Исчез. Нет его со вчерашнего дня нигде,  - докладывает мой безопасник.  - В конторе его кавардак, словно там ураган прошёл. Думаю, дома то же самое. Соседи говорят, слышали голоса и ругань. Был ли хозяин дома - никто не знает. Не видели его с утра.
        Стараюсь сохранить лицо. Чёрт. Это не очень хорошая новость. И я пока не знаю, что делать. Как правильно поступить.
        51. Ива
        Они приехали все сразу - шумные, галдящие. Кошки, что ни разу в жизни не ступали на грешную землю, жалобно орали и жались в переносках, как какие-то диковинные попугаи. Василий с интересном на них поглядывал.
        - О, тут и Аспид имеется,  - зыркнула Ираида на Васеньку.
        - Да!  - весело заорал Идол.  - Хана твоим кошкам! Изнасилует! Лишит девственности!
        - Женя, вы иногда ведёте себя как идиот,  - сжимала она губы «розочкой», но я видела, с каким наслаждением она вдыхает свежий воздух.
        О, да. Его можно есть. Прихлёбывать с чаем, намазывать на тело и получать удовольствие. Это вам не пыльный, вечно усталый город, где много чего хорошего и красивого, но давно нет подобного целебного воздуха.
        Андрей хмурился. Что-то не так. Но я не могла его расспросить: новые члены нашего «семейства» обустраивались, занимали комнаты. Идол сверкал глазами, разглядывая кабинет отца на втором этаже.
        - Ты правда хочешь, чтобы я здесь поселился?  - спросил тихо.
        - Да,  - ответила честно.  - Это даже правильно. Жизнь продолжается. Тебе здесь будет хорошо. Я думала, ты выберешь комнату. А здесь будешь работать, но если тебе хочется, можешь обжиться. Всё есть. Диван замечательный. И никто не будет мешать. В кабинете - отличная звукоизоляция.
        - Слишком шикарно,  - крутит он головой.  - Для меня больше мезонин подошёл бы, но, наверное, нужно привыкать к хорошему, чтобы было ещё лучше. Я бы хотел, чтобы твоя вера окрыляла. Давала силы. Правду говорят: нужно жить для себя и многие вещи делать из любви к себе. Но на самом деле, истина проще: когда у тебя есть только ты, жизнь теряет смысл, Ванька. Приятно жить и творить для кого-то. Знать, что тебя поддерживают и любят. Верят авансом, не требуя сию минуту перемахнуть через планку, которая, возможно, выше, чем ты можешь прыгнуть.
        - Тренируйся,  - уткнулась я лицом в его плечо,  - чтобы однажды взять любую высоту. А пока ставь планки под себя.
        Ираида плакала, сидя на новенькой кровати. Комнатка небольшая и безликая, но для неё это - нечто невообразимое. А я впервые увидела её не гордой старухой, что смотрела на всех свысока, а дряхлой бабушкой со сломленными плечами и спиной колесом. Оказывается, у неё позвонки выпирают. И лопатки торчат, как крылья старой птицы или кожистые наросты у древнего вымершего существа.
        - Не плачьте, не надо.  - прошу я её, но не решаюсь погладить или просто притронуться ладонью.
        Мы никогда не были близки. Больше конфликтовали по бытовым мелочам. Но сейчас я не хочу вспоминать плохое. Она и Идол - это то, что я забрала с собой из прошлого. Не смогла оставить. На какую-то долю секунды мне становится страшно. Что будет, если дом перестанет быть моим? Но тут же одёргиваю себя: дом мой. По закону. И нет той силы, что сможет его у меня отобрать. Разве что меня не станет, но об этом сейчас я думать не хочу.
        Илья сбит с толку. Катюшка полна эмоций. Для неё всё интересно. Она уже с деловым видом поносила на руках Ираидиных кошек, принесла Василия знакомиться. Сунула нос на второй этаж.
        - Ты правда наш дядя?  - у Кати почти круглые глаза. За ней наблюдать - сплошное удовольствие.
        - Правда,  - улыбается Идол и смело берёт племянницу на руки. Она кажется такой маленькой в его руках. А он так нежно бережен, что хочется прикрыть глаза и остановить мгновение.
        Раскрасневшаяся Петра сияет.
        - Беллиссимо!  - радуется она так, будто выиграла в лотерею миллион.  - Наконец-то в доме появились едоки!
        Она потчует нас вкусными равиоли, мечет на стол салаты и соусы, крошечные пирожки, что тают во рту и исчезают с блюда.
        Лишь только под вечер становится тихо, и наконец-то мы с Андреем можем побыть наедине. Дети спят. Взрослые, надеюсь, тоже.
        - Я соскучился,  - тянется он ко мне и прикасается ладонью к лицу.
        Хочется закрыть глаза и спрятаться. Жить этой лаской. Я понимаю сейчас, как это: ценить мгновения не потому что жизнь утекает, а потому что она прекрасна.
        - Я тоже,  - трогаю губами его большой палец.
        - Мне надо тебе рассказать…  - мнётся он нерешительно.
        - Позже,  - тянусь к его губам и срываю поцелуй.
        Разговоры становятся не нужны. Или уходят на второй план. Всё может подождать, кроме нашего сбившегося дыхания, одного на двоих желания.
        Я вспыхиваю спичкой, веду Андрея за собой. За дверь, за надёжный замок собственной комнаты, где мы можем по-настоящему побыть вдвоём.
        Он помнит о хрупкой вазе. Не настаивает на том, чтобы я полностью разделась. Он ласкает меня прикосновениями, возбуждает подушечками пальцев. Доводит до экстаза, до потери контроля, когда есть только одно желание - отдаться, вобрать его в себя, ощутить глубоко-глубоко внутри, чтобы раствориться в ощущениях, в размеренных толчках, в сорванном дыхании. И он даёт мне всё это сполна.
        Я никогда не думала, что могу быть такой ненасытной, жадной, требовательной. Я не подозревала, что можно гореть, не сгорая, лететь без крыльев, вспарывать стоном пространство и видеть всполохи света, что проникают под кожу, вызывают дрожь, дарят нереальное блаженство.
        Андрей уходит глубокой ночью. Кажется, мне не хочется, чтобы он уходил, но я не решаюсь его остановить. Я полна, пахну им. Моя подушка хранит его след и запах. Моё тело несёт его отпечаток и кажется наполненным до краёв. Я так и засыпаю, обнимая подушку, свернувшись в почти в кольцо, как кошка. Засыпаю, думая, что ничего не рассказала ему. А он - мне. Ведь он что-то хотел рассказать до того, как я его остановила.
        Мы прожили три счастливых дня. В полутумане чувственности, в океане нежности, в недосказанности слов. Мы недоговаривали друг другу. Андрей - мне, я - ему. Может, потому, что хотели хоть немного побыть в атмосфере добра и радости.
        Купаться в смехе детей. Радоваться первым настоящим записям Идола. Смеяться над проделками Василия, что никак не мог смириться с появлением в доме двух мохнатых дам. Любоваться Ираидой и тихонько хихикать, глядя, как за ней гоголем ходит и ухаживает Герман Иосифович.
        Мы застывали осколками счастья на фотографиях, что с радостью делал наш неугомонный сосед. Мы плавились от избытка чувств по ночам. Мы открывали для себя столько важного и нужного, что на время забывали о проблемах.
        Жаль, что они никуда не делись, а всего лишь отошли на второй план, затаились.
        Я пыталась дозвониться до Самохина. Андрей о чём-то говорил по телефону и хмурился.
        Замки из хрусталя красивы, но непрочны. И хватает одного удара, чтобы великолепие превратить в кучу битого стекла. Разрушать всегда легче, чем строить. Особенно для тех, кто не испытывает трепета перед красивыми гранями и гением зодчих.
        52. Андрей Любимов и Ива
        _Андрей_
        Я должен был всё ей рассказать, но оттягивал. Думал: у нас ещё есть время. Самохин пропал, доказательств его слов нет, а то, что он рассказал, могло оказаться ложью. Мне не хотелось кидаться страшными обвинениями.
        Я не мог определиться: верю нотариусу или нет. Слишком всё казалось… чудовищным? Глупым? Ненормальным?
        Единственное, что я сделал с превеликим удовольствием - отшил Репина.
        - Не приходи больше и не звони. Не надоедай. Ива сделала выбор, и он не в твою пользу,  - заявил я ему. Высказал в лицо. Он не дрогнул. Разве что слегка побледнел да губы сжал.
        - Ты можешь лгать,  - откуда у него столько упрямства? Я готов был высказать ему всё, но сдержался. По той же самой причине, что не рассказывал о видео Иве. Пусть лучше думает, что я ревнивый монстр.
        - Всё очевидно,  - замораживаю его взглядом. Если бы Ива не захотела, то не стала бы жить со мной. Поэтому просто уйди. Будь мужчиной.
        Он ничего не ответил. Смотрел лишь пристально, но по взгляду я понял: Репин не отступится. Будет искать возможность поговорить с Ивой. Он из тех, что понимают лишь прямые отказы.
        Но на какое-то время он затаился, и я был этому только рад.
        Время утекало, а я ни на шаг не приблизился к разгадке. Может, не очень старался - положился на тех, кто в этом понимает больше. Мне было не до того.
        Ива. Наши отношения. Почти бессонные ночи. Мы таились. Днём жили обычной жизнью, а когда дом затихал, я приходил к ней, чтобы пропасть. Провалиться в бездну чувств.
        Мне всё время было её мало. Не хватало её улыбки. Прикосновений. Тихих стонов. Не знаю, зачем мы таились. Но как-то так получилось, что в доме, где слишком много людей, прислуги, где живут дети, не спешили рассказывать о том, что мы вместе.
        Наверное, они догадывались. Но никто не сказал ни слова. Никто не делал намёков. Я лишь изредка ловил пристальный взгляд Жени. Он словно предупреждал меня о чём-то, но с губ его не слетали нравоучения или беседы по душам.
        Мы редко пересекались. За столом. Изредка - на улице, в саду. Он был увлечён работой. Записывал аудио - озвучивал книги. Ему безумно нравилось. К тому же, у Жени - отличное чутьё текста, правильные интонации, умение играть голосом. Это завораживало: иногда он позволял нам слушать демо-записи или куски готовых глав.
        - Это чёрт знает что такое!  - восхищался он.  - Я бы хотел посмотреть на неё, эту Изольду Холод. Так писать - это нечто. И я не верю, что она женщина. Не женский стиль. Не женский жанр. Но как же это охренительно здорово!
        - Мне нужно в город,  - говорит Ива вечером на четвёртый день нашего совместного бытия.  - У меня готово «музыкальное» платье.
        Это Илья и Катя окрестили так её очередной шедевр. Как она всё успевает? Я видел его. Невеста будет не просто красивой, а исключительно своеобразной. Неповторимой. Мне страшно представить, как можно надевать подобный ажур.
        - Утром поедем. У меня тоже есть неотложные дела.
        - А как же дети?  - спрашивает она тревожно.
        - Прекрасно побудут с Петрой, Соней, Женей и Ираидой Исааковной. К тому же, за домом следят мои охранники. Я предупрежу, чтобы не выходили на прогулку, пока нас не будет.
        В словах моих было больше уверенности, чем в душе. Но нельзя всё время быть прикованным к одному месту, и поэтому я решил рискнуть.
        _ИВА_
        Мы выехали рано утром. Припекало солнце, пели птицы. Я замирала, любуясь природой, и думала: как я жила без всего этого? Без дома, без Андрея, без детей?
        Я всю жизнь прожила в одиночестве и тяготилась, когда рядом находилось много людей. А сейчас каждый день, наполненный событиями и движением, обретал особый смысл.
        Это как попасть в другое измерение. Нарастить новую кожу. Открыть в себе неисчерпаемый источник энергии и силы. Постоянно думала об этом и удивлялась. Оказывается, всё меняется, потому что зависит от того, кто с тобой рядом. Непередаваемые чувства жили во мне и рвались наружу.
        Наверное, я другая. Не девушка, что сторонится людей. Не сдержанная и отстранённая, а живая и любопытная. Просто у меня не было шанса стать такой.
        Андрей высадил меня возле дома заказчицы.
        - Созвонимся?  - целует он мне руки. Нежно и без стеснения. Он умеет быть таким - прорывается в нём ничем не прикрытая откровенность.
        Я всё время вспоминала слова Германа Иосифовича про «недотрогу». О, Андрей любил мои прикосновения. Желал их. Может, всё дело тоже в людях?.. С другими он мог быть строгим и неприятным. Резким и жёстким. Но я никогда не видела его таким по отношению ко мне. Словно другой человек. Но я не чувствовала в нём маски.
        Мне казалось: он открывается не для всех. Но если позволяет себе выйти из раковины и рамок, то делает это искренне, по-настоящему, со всей широтой души.
        - До встречи, Андрей,  - подхватываю я пакет, но не сразу выхожу из машины. Целую его в щёку. Провожу рукой по лицу. Это как ритуал. Желание оставить след, чтобы он помнил.
        Платье село идеально. Заказчица растрогалась до слёз. Особенно, когда я подарила ей перчатки и вязанные украшения для фаты в виде нот.
        - Не смогла удержаться,  - призналась я ей.  - Мне кажется, это завершит ваш образ.
        Мы расстались вполне довольные друг другом. Это был заказ, что сам просился в руки - жил и дышал. С такими работать легко и получается намного лучше, чем когда слишком много пожеланий и в результате - масса переделок и дополнений.
        У меня было время, и я решила навестить Самохинский офис. Я тревожилась. Он слишком долго не выходил на связь. Вдруг заболел? Что-то случилось?
        - Нет его,  - пожала плечами девушка-секретарь.  - Сказал, что вынужден срочно уехать по неотложным делам. Не будет неделю, а может, больше. У него так иногда бывает. Едет в Тмутаракань, а потом возвращается. А вы что-то хотели? Если да, то я передам ему.
        Она смотрит слишком внимательно. Или это у меня подозрительность выросла.
        - Нет, ничего важного. Поговорю, когда Дмитрий Давыдович вернётся.
        Я выхожу на улицу и обдумываю, как поступить дальше. Надо посоветоваться с Андреем - другого выхода у меня нет, хотя я бы предпочла поговорить о некоей тайне именно с Самохиным.
        У меня оживает телефон. Незнакомый номер. И я долго колеблюсь, прежде чем принять звонок.
        - Ива,  - раздаётся далёкий Самохинский голос сквозь помехи.  - У вас что-то случилось?
        - Пока нет,  - качаю головой,  - я думала, это у вас что-то случилось. Я звоню вам каждый день, а вы не отзываетесь.
        - Андрей Ильич тебе рассказал?
        - О чём?  - задаю машинально вопрос и понимаю: Андрей что-то скрывает от меня. Это болью отзывается в груди. Сердце бьётся неровно и быстро.
        - Значит, не рассказал. Уходите, Ива. Уходите от офиса. Не стойте, как призовая мишень.
        Он говорит это так, что я слушаюсь. Ускоряю шаг.
        - Я нашла кое-что,  - спешу ему сказать.  - Не знаю, что это: шифр или код. Я уверена, что это оно. Может, номер банковского счёта?
        Самохин закашливается. Молчит.
        - Они же не единожды перевернули весь дом.
        - Они не там искали,  - улыбаюсь грустно.  - Это всё время торчало перед глазами. Инвентарный номер на часах в мезонине.
        - Так просто?  - хмыкает Самохин. По голосу слышу: сомневается.
        - Не очень просто. Это случайность. Мы нашли старую фотографию, где мой отец и мать держат эти часы. И знаете что?
        Я перевожу дух и ныряю в пустую аллею.
        - Что?  - в голосе Самохина - искры интереса прорываются сквозь тусклую усталость.
        - На фотографии совсем другой номер. Отличается. Это как раз то, что нужно!
        - У вас документы с собой?  - задаёт он резкий и уверенный вопрос. Словно проснулся от спячки.
        - Да, конечно. У меня всегда с собой документы. Мало ли что?
        - Тогда слушайте меня внимательно, Ива,  - начинает Самохин выдавать чёткие инструкции, а я пытаюсь запомнить всё правильно.
        53. Ива
        Он всё предусмотрел, мой отец. И от этого - ещё страшнее. Предвидел смерть? Знал точно? Я сто раз пожалела, что разрешила Андрею жить в моём доме. Я не должна была, но согласилась. А сейчас испытывала чувство вины и мучительно думала, как убедить его держаться от меня подальше.
        Это был номер банковской ячейки. А один из трёх ключей от часов - именно тот самый. Я даже знала, какой. Старая фотография рассказала о многом. И номер инвентарный не совпал, и одного замка на фото не существовало.
        Я носила его с собой. С того дня, когда догадалась. Поэтому я так настойчиво искала Самохина. И не зря: он понял меня с полуслова.
        Не знаю, на что рассчитывал отец. Мог ли он знать о том, что фото хранится в бабушкином альбоме? Или его там никогда не было, а появилось той ночью, когда кто-то якобы устроил погром в моей комнате в коммуналке? Я склонялась к последнему варианту. Вряд ли бабушка, выгнавшая дочь из дому, хранила бы фотографию счастливой парочки.
        Меня приняли без вопросов. Фамилия Кудрявцева распахивала двери. Может, ещё поэтому он настаивал в завещании, чтобы я сменила документы? Хотел всё передать мне. Как жаль, что при жизни он не захотел ни встретиться, ни поговорить. Ни спросить: а нужны ли мне его дом, богатства и опасность, на которую он меня обрёк.
        В ячейке меня ждало письмо и ещё один ключ. Никто бы и близко не подобрался к его сокровищам. Только я. Может, ещё поэтому я до сих пор жива? Но вряд ли тот, кто охотился за Кудрявцевым, мог знать такие подробности и нюансы. Или всё же мог?..
        _«Дорогая_дочь._Я_десять_раз_начинал_и_зачёркивал_обращение_к_тебе._Потому_что_одним_словом_никак_не_выразить,_насколько_ты_действительно_мне_дорога._
        _Ива._Иванна._Ивушка._Когда-то_в_шутку_я_говорил_Вале,_что_хочу_дать_такое_имя_дочери._Тогда_мы_не_думали_о_детях._Я_не_думал._И_когда_оставил_Валю,_чтобы_уберечь_и_спасти,_не_мог_знать,_что_у_нас_есть_ты._
        _Не_хочу_оправдываться_и_рассказывать,_какой_я_замечательный_человек._Это_не_так._Я_никогда_не_был_хорошим._Чаще_был_плохим._А_если_ты_сейчас_читаешь_эти_строки,_значит_ко_всем_моим_отрицательным_чертам,_я_ещё_и_умер._
        _Я_мечтал_о_встрече_с_тобой._Готовил_комнату_в_доме._Сочинял_слова,_которые_скажу,_когда_впервые_посмотрю_в_твои_глаза._А_потом_понял,_что_не_смогу._Разрушу_твою_жизнь._Искалечу._Как_сделал_это_когда-то_с_твоей_матерью._Но_уйти_и_оставить_всё_кому-то_ -_выше_моих_сил._
        _Ты_моя_дочь,_моя_кровь._И_всё,_что_моё,_принадлежит_тебе._Я_знаю,_что_тебе_очень_нужны_деньги._И_знаю,_зачем._Теперь_они_твои._Сделай_то,_что_задумала,_и_живи_на_полную_катушку._Так_завещаю_тебе_я_ -_плохой_муж,_никчемный_отец._
        _Я_даже_не_прошу_простить_ -_такое_не_прощают._Прошу_взять_то,_что_твоё_по_праву._Это_мой_способ_сказать_«люблю»._По-другому_не_умею_и_не_научился._Не_успел»._
        А дальше - сухие инструкции, куда мне обращаться и как поступить с его наследством.
        От всего этого - голова кругом. Я думала, как поступить. А ещё я не хотела втягивать во всё это Андрея и детей.
        Он забрал меня так быстро, как только смог. Письмо, что лежало у меня в сумочке, казалось, жглось. Могло расплавить пространство и образовать космическую дыру. А ещё я думала: что скрывает от меня Андрей? Что он хотел, но так и не рассказал? Но спрашивать, конечно, я его об этом не стану.
        Он молчалив и хмурится. Я уже немного начинаю понимать его мимику. Думает о чём-то напряжённо. Не злится. Но мысли Андрея, скорее всего, не радостные.
        - Что-то случилось?  - спрашиваю осторожно. Делаю шаг навстречу и жду, что он поделится со мной. Позволит заглянуть внутрь. Расскажет, что его тревожит.
        - И да и нет,  - говорит он уклончиво, упрямо глядя на дорогу. И я понимаю: из него не вытянешь лишнего слова. Но я и не настаиваю. У меня у самой в сумочке - бомба с часовым механизмом.
        Дома хорошо и уютно. Нас ждут, нам радуются. Катя не умолкает. Идол делится сокровенным. Лишь Ираида привычно сдержанная да Илья неулыбчивый. Но это привычно.
        Я чувствую натянутые туго струны, что звенят в воздухе. Они не способны сейчас родить мелодию - только тревожное гудение выдать.
        С Андреем мы привычно сталкиваемся в ночи.
        - Ива,  - вздыхает он, разрушая вынужденное состояние, когда мы старательно делаем вид, что между нами ничего не происходит. Но в эти часы мы откровенны. И я, и он.
        Андрей прижимает меня к себе - бережно, как всегда, и целует. Сегодня это скорее успокаивающий поцелуй. Немного тоски и повод сказать, как он скучал. Я умираю от нежности и принимаю горечь своих мыслей.
        Может, это единственная искренность между нами - язык тела? Если телу хорошо, оно не может лгать и имитировать. Всё остальное - работа мозга, когда удовлетворения нет, а есть ложь для человека, который пытается быть с тобой близким через секс. Вот в этом между нами вранья нет и не было.
        Что касается другой стороны нашей жизни - всё чересчур сложно и никак не хочет складываться. Разрозненные фрагменты. И мы вроде пробуем что-то из них сложить, но дело дальше взаимной старательности не идёт.
        
        Глухой вскрик заставляет нас оторваться друг от друга. В конце коридора стоит Илья. Смотрит на меня с ужасом.
        - Илья,  - делаю я шаг ему навстречу.
        Рано или поздно это должно было случиться - кто-то обязательно бы нас застукал. Илья почти взрослый. Не мог же он думать, что все эти перемещения, изменения - просто хорошие дружеские отношения между соседями. Или мог?
        - Зачем?  - задаёт он очень сложный вопрос. Но ему не нужен ответ.  - Я же предупреждал тебя!  - сверкает он сумрачным тяжёлым взглядом. У меня - дрожь по телу. Как же мальчик сейчас похож на отца.  - Почему вы такие глупые? Почему делаете ошибки и доверяетесь не тем?
        Я нерешительно замираю. Какие странные слова для четырнадцатилетнего подростка. Но что я о них знаю? Я детей-то толком никогда не видела.
        - Илья,  - это уже Андрей. Его властный голос.
        - Не связывайся с ним!  - мальчик продолжает смотреть мне в глаза, игнорируя оклик Андрея.  - От него одна боль и ложь! Он же врёт на каждом шагу! Ранит и убивает. А вы ведётесь, как дурочки. У него было две жены, ты знаешь? Одна из них - моя мать. Он бросил её, растоптал, унизил, угрозами меня забрал, вынудил отказаться от меня. А потом наплёл мне, что она умерла. Ты знаешь, как это: думать, что твоя мать мертва, когда на самом деле она жива?
        Я как раз знала. По иронии судьбы.
        - Имею представление,  - отвечаю, но он меня не слушает. Ему сейчас важнее выплеснуться, высказать то, что копилось в его душе и именно сегодня прорвалось, решило выйти наружу.
        - Ты хотела знать, что я делаю по ночам? Почему ходил сюда? Я как раз с ней общался. Здесь, где мог спокойно поговорить, не боясь, что он снова лишит меня этого. Застукает, подслушает и придумает что-нибудь или просто запретит. Он это умеет. Ему нравится приказами налево-направо махать. Нравится заставлять жить всех по его указке. А не слушаешь - расстрел.
        - Илья, не говори того, о чём потом пожалеешь,  - Андрей говорит спокойно, но, наверное, даже звук его голоса вызывает в мальчишке желание сопротивляться и бунтовать. Его сейчас не остановить. Да и не надо.
        - Не пожалею!  - сжимает мальчишка кулаки.  - Он ведь и за тебя всё решил. Ему нужна была нянька - он её нашёл. Ворвался в твою жизнь, не особо заботясь, что будет дальше. Сделает тебе ещё одного ребёнка, а потом отнимет. Как меня. Как Катьку у Кристины. Она, может, потому и умерла. А Катька ему никто, слышишь? Даже не дочь!
        - Замолчи!  - Андрей сейчас страшен. Лицо белое. Он не Ворон в этот момент, а почти Демон. И то, что происходит,  - ужасно.
        - Она больна, ясно? Умирает,  - почти кричит Илья Андрею в лицо.
        Я чувствую, что ноги меня не держат. Сползаю по стене. Катя больна? Но Илья говорит не о том. Просто перескакивает с одного на другое.
        - Она звонила тебе несколько раз, но так и не решилась поговорить, потому что боится тебя до ужаса. До сих пор боится. Спустя столько лет!
        - Это она дышала в трубку,  - Андрей говорит тихо. Брови у него сходятся в одну линию. Возле рта пролегает морщинка.
        Я чувствую себя лишней. Ненужной. И сейчас, и вообще. Я бы встала и ушла, но не могу. Слабое тело подводит. Сердце частит. В горле ком. В голове всё плывёт. Я дышу часто и ртом. Так кислород заходит лучше в сдавленные лёгкие.
        - Ненавижу! Ненавижу тебя!  - выкрикивает Илья и бросается прочь.
        Андрей кидается за ним, но там, в отдалении мальчишку ловит Идол. Прижимает к себе. Что он слышал? Как долго наблюдал за нами? Или пришёл на шум?..
        - Тихо, тихо,  - успокаивает он Илью. Пойдём. Тебе надо успокоиться.
        Он что-то ещё говорит. Кажется, и Андрею тоже, но я не слышу слов, только «бу-бу-бу».
        Андрей возвращается. Топчется нерешительно, а затем садится на пол рядом со мной. Молчит какое-то время. Ерошит волосы.
        - Наверное, нужно было давно рассказать тебе,  - говорит он тихо. Я любил её безумно, Лиду. Это было похоже на помешательство. Не мог надышаться ею. Боготворил. Заглядывал в рот. Не знаю, что ещё делал. Я думал, это навсегда.
        Оказывается, это больно. Невыносимо больно слышать, как твой мужчина кого-то любил без памяти. Но я молчу. Даю Андрею возможность высказаться.
        - Самый счастливый человек - вот так я себя ощущал. И всё было хорошо. Илья родился. У меня дела пошли в гору. Всё получалось. А потом настали не очень хорошие времена. Я почти потерял бизнес. И тогда она ушла. Сказала, что не может и не хочет жить с неудачником. Не чувствует в себе силы тянуть из болота бегемота. Ей было куда и к кому уйти. Она подготовилась. Я лишь не был готов к такому повороту событий.
        Он вздыхает судорожно и умолкает. Я сижу, прижимая руки к груди. К искалеченной огнём груди. Но что ожоги по сравнению с этой болью? С этим огнём, что сейчас пытает не только сердце, но и душу?
        - Она и сына оставила, как ненужный хлам. Это неправда, что я забрал его. Позже, да, она опомнилась. Но да. Я не отдал ей Илью. Он не игрушка, которую можно туда-сюда-обратно. К тому времени она наигралась в любовь, сделала несколько абортов и больше не могла иметь детей. И тогда вспомнила о сыне. Естественно, я не отдал. Мы судились. Суд признал мои права. И да. Когда-то я так и сказал, что она умерла. Может, потому что не хотел разговоров о ней. Знаю, поступил ужасно. Думал, ни я, ни сын больше никогда не пересечёмся с Лидой.
        А прошлое вернулось. Именно сейчас. Но кто я такая, чтобы сетовать на это?
        - Я не знаю, откуда Илья узнал о Кате. С Кристиной всё было намного проще. Мы немного встречались. Секс без обязательств. Так думал я. Она думала иначе. Спланировала всё, чтобы подобраться к хорошей жизни за чужой счёт. Она заявила, что беременна. По срокам всё сходилось. А проверять, мой ли это ребёнок, пока малышка была в утробе матери, я не смог. Это… рискованно. Поэтому женился. А потом… это сложно объяснить. К тому времени я прекрасно знал, что собой представляет Кристина. У неё была тяжёлая беременность и сложные роды. Я держал Катюшку на руках через несколько минут после рождения. Это… непередаваемо. И позже, когда тест установил, что я не являюсь её биологическим отцом, я не смог от неё отказаться. Я был ей больше матерью, чем Кристина. И в том, что она погибла, моей вины нет. Она жила своей жизнью - весёлой и насыщенной. Её прикончил какой-то незадачливый ухажёр - убил одним ударом.
        Андрей переводит дух и заканчивает:
        - Я всегда считал, считаю и буду считать Катю своей дочерью. На остальное - плевать. Теперь я понимаю, почему Илья изменил к ней своё отношение. В детстве они дружили, насколько это возможно с разнополыми детьми с большой разницей в возрасте. Он никогда не отталкивал её. Я думал, это возрастное, пройдёт. Оказывается, ошибался. Он всё время сравнивал, измерял любовь к себе и к Кате. И никакие мои аргументы и доводы не действовали.
        Я сжимаю Андрею ладонь, приободряя. Он не стал хуже после того, что рассказал. Наоборот. Я увидела его совсем с другой стороны. И не нашла в своём сердце ничего, что могло бы оттолкнуть. Разве что безумная любовь к первой жене вскрыла вены слишком глубоко. Затянутся ли они…
        - Мне нужно уехать, Ива,  - подносит он мои пальцы к губам. Это… невыносимо. Мне так больно, что я задыхаюсь, но не смею дышать глубже. Потерплю.  - Я хочу её увидеть. Помочь, если смогу. Я детей заберу. Пусть и Илья с ней встретится. А Катюша побудет с бабушкой. Мама давно звонит и просит, чтобы я привёз внуков. Соскучилась.
        Да. Так правильно. Я сама хотела, чтобы он забрал детей. Все желания материальны. Это единственный светлый момент, который я вижу в речи Андрея.
        Он тянет мою ладонь к себе. Зарывается в неё лицом. Я чувствую его горячие губы на запястье. Невыносимо. Немыслимо. Безраздельно. Но, кажется, настал и мой черёд покаяться.
        Я забираю руку и встаю. Вздыхаю судорожно. А затем веду его в свою комнату. Двери я сегодня не закрываю. У меня другая цель: просто спрятаться от всех. Потому что сейчас я сделаю то, что должна была сделать сразу.
        - Однажды, в детстве, со мной случилось нечто ужасное. Мне было пять. Ты однажды спрашивал, почему я не училась нигде и не хотела ли я когда-нибудь получить настоящую профессию. Я не смогла тебе ответить точно. Правда в том, что я не могла. Бабушка берегла меня от всего. Как уж у неё получалось. Я не ходила в школу. Об институтах мне и не мечталось. Я сделала то, что смогла: выучилась индивидуально, много читала, научилась вязать и начала зарабатывать. Последние годы были подчинены одному: я зарабатывала и складывала деньги.
        Андрей смотрит на меня напряжённо. Снова эта вертикальная черта между бровей. Что-то такое в его взгляде… Замешательство? Горечь? Разочарование? Наверное, он думает, что я буду просить денег. Но мне ничего не нужно. И то, что я сейчас сделаю, возможно, его оттолкнёт.
        Я выдыхаю и развязываю халат, снимаю его. Андрей каменеет. Думает, я буду собой торговать? Но наверняка я не могу знать, о чём он думает.
        А затем я снимаю плотную рубашку. Стою перед своим мужчиной голая. Во всей красе. Я знаю, как выгляжу. Как смотрится моя грудь и всё, что рядом. Шрамы идут почти до низа. Уродливые, широкие, страшные. Между грудей - постоянно лопается кожа, и мне приходится смягчать, ухищряться. Именно поэтому я избегала прикосновений. Ходила, как фарфоровая кукла, стараясь поменьше делать ненужные движения.
        - Это ожоги. Я перевернула на себя чайник с кипятком. Тогда сделали, что смогли. Но на всё остальное не хватило средств. Достаточно дорогостоящие пластические операции.
        - Почему ты не сказала сразу?
        По лицу Андрея я не могу понять, о чём он думает. Слишком закрытое у него сейчас лицо. И глаза прячутся под ширмой век и ресниц.
        - Потому что думала, что тебя это оттолкнёт.
        Я отворачиваюсь и натягиваю рубашку.
        - Что я могу для тебя сделать, Ива?
        «Ты мог бы любить меня. Просто так. Без условий»,  - рвётся с моих губ. Но говорю я немного другое.
        - Укради меня у судьбы.
        Сзади - тишина. Наверное, я слишком многого прошу.
        - А теперь уходи, Андрей. Я хочу побыть одна.
        - Я уйду. А завтра уеду. Но я вернусь, Ива, и мы ещё поговорим обо всём.
        Да, конечно. Горькая усмешка касается моих губ. Я слышу, как за Андреем закрывается дверь. Он не подошёл и не успокоил меня. Не прикоснулся. Не сказал утешительные слова. Он ничего не сделал, чего бы мне хотелось. Но зато это честно и правильно. А всё, что у меня было, останется со мной. Его нежность. Его открытость наедине. Его щедрость и жар желания - один на двоих. Это было. И я рада, что в ту ночь не спасовала. Позволила себе быть живой и желанной.
        Обо всём остальном лучше сейчас не думать.
        54. Андрей Любимов
        Я думал что угодно, но только не это. Не знаю, что чувствовал. Ужас, наверное, что, видимо, каждый раз причинял ей боль. Ведь в порыве страсти не всегда можно помнить о данном обещании относиться к ней так, будто она хрупкая ваза. Теперь я понимаю.
        Она пряталась от меня. Страшилась. Стеснялась. А ещё не доверяла настолько, что не захотела поделиться своей болью. Скрыла. Но какой нормальный мужик смог бы спокойно смотреть на её изуродованное тело бесстрастно или с радостью? В любом случае, это шок. Испытание. Картина не для слабонервных.
        На миг я подумал, что она попросит деньги на операцию. Она попросила совсем другое, и я возненавидел себя за подозрительные мысли, что разъедали мой мозг подобно коросте.
        Я раз за разом переносил сценарий своей жизни на отношения с Ивой. Постоянно ждал подвоха, предательства, неискренности. Вольно или невольно. Я сравнивал её с другими женщинами и видел: нет, всё иначе, Ива другая. Но не мог отделаться от навязанного мозгом стереотипа.
        Я не мог до конца довериться, хотя хотел, жаждал и временами верил, что никогда не обижу её своей подозрительностью. Она заслуживала лучшего. Я этим лучшим не был. Но отказываться от неё не собирался. Это выше моих сил.
        Я дам ей время остыть, прийти в себя. Да и сам немного успокоюсь, дам улечься эмоциям. К тому же, мне нужно было решить несколько проблем сразу. Илья и Лида. Лида и Илья.
        Я прислушивался к себе. И… не знаю, что чувствовал. Я бы должен был переболеть Лидой много лет назад. Возненавидеть. Презирать. Но ничего этого не было во мне. Илья сказал: умирает? Я должен во всём убедиться сам. Помочь. В конце концов, она мать моего сына.
        Но важнее Лиды и моих растрёпанных чувств - Илья.
        Я нашёл их в мезонине - Женю и сына. Брат поил его чаем. Что-то негромко рассказывал. У Жени колдовской голос. Успокаивающий. Магнетический.
        Я присаживаюсь рядом. У Ильи красные глаза. Плакал. Но хотя бы я сейчас знаю, в чём провинился перед сыном. За что он злится на меня и ненавидит.
        - Налей-ка мне чаю, Жень,  - прошу устало. Падаю на стул по другую сторону. Подальше от Ильи. Он хоть не вскакивает при виде меня - уже хорошо. Что бы я сейчас ни сказал, любые слова могут показаться оправданием. На самом деле, я этого не желаю. Но у меня есть то, в чём я по-настоящему виноват.
        - Завтра мы возвращаемся в город. Ты ведь поддерживал связь с матерью? Я навещу её. Оплачу лечение, если она нуждается в нём. Ей следовало давно со мной поговорить, а не дышать в трубку. Да и тебе не стоило молчать. Как ты понимаешь, её никто не убивал и не собирался. Уж не знаю, что она тебе рассказала. Но я виноват в том, что позволил тебе думать, будто её нет в живых. Это не со зла, а лишь из желания уберечь тебя от лишних потрясений.
        - У тебя не получилось,  - Илья сейчас жесток в своей уверенной правоте. Но это справедливо. Я заслужил.
        - Согласен,  - прикрываю глаза.
        - Почему ты запрещал ей видеться со мной?  - ему очень хочется узнать, раз уж тайна вышла наружу.
        Не знаю, что ему сказать. Если правду - не поверит. К тому же она делала попытку отвоевать сына, но много позже. Илье тогда года четыре исполнилось. И я не уверен, что сыну было бы с Лидой лучше. Она как с цепи сорвалась. Кочевала от мужика к мужику. Слабая. Никогда не могла справиться со своими проблемами в одиночку. Ей постоянно нужен был рядом сильный мужчина, который бы опекал её, заботился о ней.
        Мужчинам это нравится - ощущать себя самцом, крутым мачо, который способен горы свернуть и получить в ответ благодарность, нежность, восхищение. В Лиде этого всегда было с избытком. Она покоряла, брала в плен своей слабостью. А может, хитростью, умением манипулировать и добиваться желаемого исподволь. Но это я понимаю спустя годы, набив шишки и приобретя жизненный опыт.
        Сейчас она играет чувствами сына. Или пытается выторговать назад то, что потеряла из-за своей безалаберности. Если её чувства искренние, я могу её понять. Но не знаю, хочу ли.
        Сын ждёт ответа. А я медлю. Ловлю тревожный взгляд Жени. Он беспокоится. И это придаёт мне сил.
        - Наверное, потому, что её не было слишком долго в нашей жизни. Какое-то время ей не нужен был сын.
        - Мама говорит по-другому.
        У Ильи очень упрямое лицо. Узнаваемо. Любимовский конёк.
        - Естественно, она будет рассказывать не то, что могу сказать я,  - приподнимаю брови. Это не сарказм - констатация факта.  - Но ей, женщине, которой не было в твоей жизни больше десяти лет, ты веришь, а мне, что прожил с тобой бок о бок все эти годы,  - нет. Только потому, что я выстраивал некие рамки поведения? Заставлял тебя расти мужчиной? Поступать по совести? Любить и уважать женщин?
        - И девчонку, которая мне не сестра,  - рубит он словами, как мечом. Отсекает всё, что нас связывает и связывало долгие годы. Легко, бескомпромиссно. Особое свойство юности - жить без полутонов, видеть только белое или чёрное.
        - Это что-то меняет?  - говорю тихо, но внятно, чтобы каждое произнесённое слово дошло до него. Ну, или хотя бы основной смысл.  - Катя стала от этого хуже? Четыре года она была для тебя младшей сестрой. И вы очень даже ладили. Что изменилось сейчас, за последний год? У неё выросли рога, изменился характер? Она заставила любить тебя меньше?
        
        Илья прячет глаза, но упрямство всё равно владеет им. Признаться, что ошибался, очень трудно. Я уж молчу, откуда он узнал о Катюшкиной тайне. И благодарен, что не проболтался, не оттолкнул пятилетнюю девочку обидными словами о её неродстве.
        - Однажды ты вырастешь, Илья,  - говорю я, глядя на вихор на макушке сына,  - влюбишься в девушку, которая не будет иметь никакого отношения к клану Любимовых. Приведёшь её в дом, назовёшь своей невестой, а потом женой. Дашь ей свою фамилию. Вы родите с ней детей. И тебе даже в голову не придёт сказать, что она чужая. Что не имеет к тебе никакого отношения.
        - Ну ты сравнил!  - вскидывается он.
        - Всё то же самое, сын. Декорации разные. И я всё же надеюсь, что ты однажды поймёшь. Катя могла быть несчастным ребёнком. После смерти матери попасть в детский дом. Но этого не случилось. У неё есть мы - её семья. Отец и брат. Дядя,  - бросаю я взгляд на Женю и получаю уверенный кивок,  - бабушка. Разве это плохо?
        Илья молчит, но упрямство уже спряталось. Кажется, он немного растерян, но не хочет признать, что сдался и был не прав. Это всегда самое сложное - быть честным и уметь менять свою точку зрения, если она неправильная.
        - Иди спать, сын,  - вздыхаю.  - Завтра у нас сложный день, а вставать рано. Ты наконец-то встретишься с матерью. Ведь вы не виделись с ней, я прав.
        Он кивает утвердительно и поднимается со стула.
        - Спокойной ночи, папа,  - говорит Илья на пороге, и я думаю: это хороший знак. Может, не всё так плохо. Может, ненависть сына ко мне не так глубока, как нам обоим кажется.
        - Да, брат, дела,  - нарушает хрупкое молчание Женя.  - Всегда думал, что ты у нас везунчик, золотой мальчик, что всё у тебя хорошо. Даже не думал…  - мотает он головой, не решаясь закончить мысль.
        - Позаботьтесь об Иве, пока меня не будет,  - прошу я его.  - Я постараюсь недолго отсутствовать.
        - Надеюсь, ты её не обидел?  - спрашивает он осторожно.
        Я снова прикрываю глаза. Вижу её, как наяву - тонкую и хрупкую. Нежного белокурого ангела, что случайно появился в моей жизни. Или не случайно. Уже не важно.
        - Я знаю её тайну. Уже знаю,  - признаюсь неожиданно. Я не собирался говорить об этом с братом. Но, наверное, нуждаюсь в том, чтобы хоть так проговорить то, что терзает моё сердце.  - Она рассказала мне сегодня.
        - И обо мне она рассказала?  - у брата в голосе - мука и боль. Я поднимаю тяжёлые веки, чтобы посмотреть ему в лицо.
        - Нет. О тебе речи не шло.
        - Добрая чистая девочка,  - горькая улыбка касается Жениных губ.  - Это из-за меня она такая. Это я виноват. И хочу, чтобы ты знал. Поэтому никому не дам её в обиду, слышишь?
        - Слышу, Жень,  - откликаюсь, но больше не могу впихнуть себя подробности. Опустошён до ручки.  - Давай обо всём поговорим, когда я вернусь.
        - Как скажешь,  - соглашается брат и замыкается в себе.
        Я падаю на диванчик. Он мне немного мал и не совсем удобен, но мне плевать. Я не хочу уходить отсюда. Здесь хорошо. Ставлю будильник. Укрываюсь пледом и затихаю.
        Слышу, как за окнами шелестит тихий дождь. Неспешный, убаюкивающий, грустный. Эти звуки - именно то, что нужно, чтобы на время забыться, но как только я закрываю глаза, снова вижу Иву.
        Ветер треплет её волосы и глухую белую блузу с широкими рукавами. Юбку в пол. Она прекрасна. А я умираю, понимая, что не смог понять, почувствовать, увидеть всю её глубину и цельность.
        Наверное, мне этого просто не дано с моей исковерканной душой и грубостью, нечуткостью, неумением оберегать и любить.
        55. Самохин, Никита, Ива
        _САМОХИН_
        Он боялся лишь одного - не успеть. Опоздание могло быть губительным. И Самохин не мог бы себе простить ещё одну смерть.
        То, что этот человек рискнёт, он не сомневался.
        Плохо, что у него не все козыри на руках против Спины. Ещё хуже, что он не может просчитать шаги противника. Но, когда надо, Самохин умел быть убедительным. Это его долг перед другом - уберечь его единственную дочь, хоть Сергей никогда его об этом не просил.
        Главное - не опоздать. Эта мысль билась в висках тупым набатом и не давала покоя. Может, только благодаря неистовому желанию помочь, он ещё движется и дышит. Что будет потом - не важно.
        _НИКИТА_РЕПИН_
        Он выжидал долго. Иногда умение не спешить играет на руку. Никита привык, что его считают прожигателем жизни. В какой-то мере, так оно и было. Зачем спорить против правды и что-то доказывать? У него своя жизнь и свои правила. Самодостаточность часто спасает от мнения толпы.
        Когда Любимов утром загрузил в автомобиль детей и скрылся в тумане, он понял: это его шанс наконец-то поговорить с Ивой.
        Ему бы меньше настойчивости и больше пофигизма, но если его что-то цепляло в жизни, то не всегда удавалось отпустить ситуацию и справиться с чувствами. Чувствовать Никита умел.
        За внешней красивой оболочкой скрывалось ранимое сердце. Живое и горячее. А ещё оно умело любить. Не всех и не всегда. В этом он тоже был уверен.
        Не нужно торопиться,  - уговаривал он себя. Бежать в самую рань к соседке - плохая идея. И поэтому он решил сделать всё правильно, но не дать ей шанса отфутболить его, не поговорив.
        На что надеялся? На ясность. Репин неплохо читал по лицам. Видел и понимал, когда говорят твёрдое «нет». И улавливал, когда люди колебались, сомневались, не могли определиться с выбором.
        Никита считал, что у него есть шанс. Может, самонадеянно, но по-другому не получалось. Это было не желание избалованного мальчика получить именно эту игрушку. Он желал эту девушку и хотел всего лишь ясности. Ведь он имеет на это право. Хотя бы на обычные слова объяснений. На разговор, когда ставятся точки над «і».
        Что будет дальше, он не загадывал. Лучше есть слона по кусочкам - делать всё поэтапно. А уж потом либо принять поражение, либо получить хотя бы призрачную надежду.
        Он жалел, что не был настойчивым и убедительным. Что не стал давить и постепенно приручать эту дикую пугливую девочку. У него бы получилось. С его-то обаянием и терпением.
        Никита поглядывает на часы и ждёт. Немного нервно, как юноша, получивший разрешение на самое первое свидание в его жизни. Это будоражит. Внове. Остро, до глубоких порезов, из которых готов брызнуть свет его души.
        _ИВА_
        Я не вышла их провожать. Притворилась спящей. Андрей заходил в мою комнату. Я специально не закрыла дверь. Он всё же прикоснулся ко мне. Провёл по щеке. Очертил скулу, осторожно убрал прядь волос. Что прикрывала часть лица. Не знаю, что он делал - не могла открыть глаза и подсмотреть. Иначе пришлось бы вставать и выходить. Наблюдать, как они уезжают - мой любимый мужчина и дети. Это выше моих сил.
        - Я вернусь, Ива,  - коснулся Андрей поцелуем уголка моих губ, и я почувствовала: ещё немного - и разревусь. Слёзы прорвутся сквозь ресницы. Но я удержалась на краю, а он ушёл. Уехал к женщине, которая была ему женой и которую он до беспамятства любил. Боюсь, я не выдержу сравнения. А он будет сравнивать - я уверена.
        Я поднялась через час, когда пришла Зоя - сегодня её очередь готовить. Они с Петрой ревниво соревновались. Это немного веселило нас. Но сегодня в доме тихо. Не слышно Катиного голоса. Ираида и Идол тоже затаились. Справедливости ради, они и так старались не причинять неудобств, но сегодня мне бы хотелось хоть каких-то звуков. Хоть немножко движения. Неужели я когда-то любила тишину и одиночество?
        В душе пустота. Будто кто-то взял и вынул сердце, оставив огромную дыру. Как бы она меня не засосала в себя. Не знаю, откуда берутся подобные мысли. Почему я отчаялась почти сразу?
        Я будто почувствовала дыхание осени - грустной, с опадающими листьями, холодными дождями, когда по небу бродят тучи и хочется плакать. Совсем как в очень старой песне, которую любила моя бабушка: «Не потому что сердцу больно, а потому что есть оно».
        Она переступила порог моего дома, как только ушла Зоя. Высокая, худая, похожая на высохшую мумию. У неё большая голова и волосы лежат неровными прядями. На губах - помада морковного цвета. Так странно два ярких мазка смотрятся на испещрённом морщинами лице.
        - Здравствуй, милая,  - пытается она улыбнуться, но у неё не получается. Это что-то болезненно-злое, как и её глаза - выцветшие до какого-то грязного цвета. То ли бурая зелень, то ли зелёная каресть.
        Я для неё не «милая» - это чувствуется сразу. А то, что вслед за ней входят четыре мордоворота, говорит не о доброте её намерений.
        - ????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????
        - Я твоя бабушка,  - выплёвывает она последнее слово так, словно оно заражено проказой, и ей противно произносить его. Точно так же, как и считать меня своей внучкой.  - Я мать Сергея Кудрявцева, Ольга Антоновна.
        Она садится на диванчик и закуривает, не спрашивая разрешения. Эта женщина чувствует себя как дома. Хозяйкой, что пришла выгнать надоевших ей постояльцев.
        - Не дёргайся,  - командует, выпуская струйку дыма,  - поговорим. Будешь хорошей - всё у тебя будет замечательно. Не будешь… ну, ай-ай-ай.
        Я даже знаю, зачем она здесь. Пустота внутри разрастается. Я радуюсь лишь одному: нет Андрея и детей. Как хорошо, что они уехали.
        Во мне нет страха. Нервная дрожь есть, а страха настоящего нет. Если мне суждено умереть, то не сейчас. Отец устроил всё так, что его деньги могу получить только я. И не уверена, что они достанутся кому-то, если меня не станет.
        - Ты нашла деньги, девочка? Вижу по лицу, что нашла. Не кажется ли тебе, что нужно отдать то, что тебе не принадлежит?
        - А кому принадлежит?  - мне и правда интересно. Ей? Этой женщине глубоко под восемьдесят или даже «за»? Зачем, если жизни осталось не так много? Или это просто болезненная тяга забрать, получить якобы несправедливо отнятое?
        - Настоящей семье. У меня есть дочь и внук. А ты никто. Подзаборная девка, что даже фамилию нашу никогда не носила. Впрочем, как и твоя шлюшка-мать.
        За мать почему-то становится обидно. Она была совсем девочкой. Кудрявцев явно был старше. И бросил её, когда сам так решил. Не спросил и не поинтересовался. Обо мне узнал много лет спустя. Но высказывать сейчас обиды смысла нет.
        Дочь и внук. Репин, что ли? Тот, кто говорил, что ему не нужно никакое наследство. Что у него денег хватит на три жизни.
        Улыбка касается моих губ. Прости, папа. Но мне не нужны твои деньги. Слишком уж с ними хлопотно. Я не буду за них бороться. Может, кому-то они нужнее.
        - Что здесь происходит, Ива?
        Идол. С неожиданными гостями я забыла о нём и об Ираиде.
        Всё случается слишком быстро. Двое кидаются к нему. Несколько ударов - он и не сопротивляется, потому что не может, скорее всего, не умеет - и вот Жека лежит почти у моих ног. На затылке у него кровь.
        Старуха смотрит безразлично. Дёргает головой. Её псы готовы служить. А где-то там - Ираида. Слабая и беспомощная.
        - Не надо,  - прошу я эту бабу с очередной сигаретой в зубах.  - Зачем? Если вам так нужны эти деньги, просто заберите. Они мне не нужны.
        - Не считай меня идиоткой. Сергей всегда был с фантазией и юмором к тому же. Уверена: обтяпал всё так, что без тебя ничего не получить. И деньги нужны всем, не так ли?
        Она смотрит на меня с гадкой улыбкой, пускает дым. Знает всё обо мне. Копалась, ковырялась, собирала грязное бельё. А сейчас заявилась, чтобы качать права.
        Я присаживаюсь рядом с Идолом. Щупаю пульс. Жив. Но кровь в его волосах меня пугает. Как долго он продержится? Насколько глубока рана? Я не знаю.
        - Вызовите «скорую». Я сделаю всё, что вы скажете.
        - Да ничего с твоим алкашом не станет,  - фыркает старая фурия.  - А ты давай, рассказывай, что он сочинил, этот никчемный затейник, что по случаю записался тебе в отцы.
        Что-то не сходится.
        - Зачем вы так? Он же ваш сын.
        - Он ей не сын. Наверное, всё дело в этом,  - раздаётся неожиданно голос Самохина.
        Он выглядит ужасно. Костюм мятый и несвежий. Лицо потное и красное. Но сейчас я рада видеть его, как никогда. Хочется, как к родному, броситься на шею. Но я боюсь с места сдвинуться. Да и не могу, наверное: держусь из последних сил, чтобы не упасть.
        56. Самохин и Никита Репин
        _САМОХИН_
        Он успел. Невольно благодарил бога, в которого никогда не верил. До сегодня.
        Он стоит всё так же. Лицом к Спине, что сидит сейчас на диване. Всё та же несуразная голова на слишком тощем теле. Те же острые лопатки и неизменная вонючая сигарета в руке.
        Старуха Кудрявцева всегда отличалась крутым характером. Деньги испортили её. Власть - развратила.
        Ей нравилось играть людьми, двигать их как пешки, сталкивать лбами, наслаждаться срачами. Но если раньше она занималась этим в мелких масштабах, то коктейль из денег и власти сделали её неуправляемой.
        Поговаривали, что у неё опухоль в голове. Давит на мозг. Самохин подозревал, что это негласная корона сделала своё дело. Сергей сам невольно это поощрял. Чувствовал себя виноватым. Да и старая ведьма искусно внушала ему чувство вины.
        - Какие люди!  - поворачивается она всем корпусом и скалит жёлтые прокуренные зубы. Глаз у неё совершенно безумный, но Самохин, безусловно, предвзят. Кудрявцева для него давно и бесповоротно сумасшедшая.  - Господин нотариус пожаловали! Надоело скрываться как крысе? Вылезли, сударь, из своей вонючей норы?
        Она затягивается и закашливается.
        - Много знаете, говорите?
        Самохин проходит вперёд. Его не трогают. Команды «фас!» не было. Он встаёт рядом с Ивой. Девушка слишком бледна и дышит поверхностно.
        - От каждой гадюки, даже самой ядовитой, должно быть противоядие, Ольга Антоновна. Можете кусаться. Ваш яд больше не опасен. К тому же, зубы вам вырвали. Жаль, что вы этого не заметили.
        - Не сын?  - шелестит Ива. Вид у неё жалкий.
        - Ну какой же он мне сын?  - сверлит Кудрявцева девушку жабьими глазами.  - Моего дорогого супруга Коленьки - возможно. И то не точно. А мне он никто. Приволок отродье - любите и жалуйте. А он и отблагодарил, да. Это из-за него Коля погиб. Спасал его никчёмную жизнь. Лучше бы он тогда под лёд ушёл. Сдох. Коли не стало, а мне пришлось ещё два года ублюдка кормить и поить, отрывая от дочери.
        - Ну зачем же вы прибедняетесь?  - Самохину очень хочется протереть очки, но он сейчас не смеет. Нужно продержаться ещё немного.  - Муж вам покойный оставил очень прибыльное дело и неплохие деньги. А вы с Сергея, когда он на ноги встал и с нуля всего добился сам, потом три шкуры содрали. Ещё и попрекали без конца. И поддерживали чувство вины.
        - Всю жизнь его ненавидела!  - летит изо рта старой сумасшедшей слюна. Она сейчас и впрямь на высохшую гадюку похожа. Мумифицированный обломок. Дряхлая злобная калоша.
        - Поэтому и убили. Тем же самым способом,  - ему не страшно произносить обвинения.
        - Никто его не убивал. Он сам. Всю жизнь любил приключения на жопу.
        Это ложь. Старая Кудрявцева даже не пытается маску на лицо натянуть. Но жесты и мимика не доказательства.
        - Он оставил вам всё. Недвижимость, бизнес. Ему хватило сил и ума сохранить для дочери дом и вывести активы. А вам всё мало? Оставьте девочку в покое. Живите мирно. Война закончилась полгода назад, когда вы укатали Сергея под лёд. Отомстили, разрушили и успокойтесь, наконец. Вам осталось - всего ничего топтать этот мир. Уйдите если не с чистой совестью, то хотя бы без лишней крови на своих нечистых руках.
        - Всё?! Да он обвёл меня вокруг пальца, мерзавец! С какой стати я должна отдать что-то непонятно кому? Его гнилому семени! Вырвать, уничтожить с корнем! Чтобы следа не осталось!
        - Бабушка?..
        Самохин давно заметил Репина, что зашёл в дом и замер. Слушал и менялся в лице. Маленькая бомба. Способ ещё немного потянуть время. Как же некстати этот элитный посёлок находится довольно далеко от города.
        _НИКИТА_РЕПИН_
        Он не мог поверить своим ушам. Нет. Этого быть не может.
        Старуха вскакивает, как ужаленная. Крутится на месте волчком. Мечется. Не ожидала.
        - Я ведь вам тоже не родной. Может, и меня надо было?..  - он сглатывает ком. Кадык дёргается. Ведь он собирался в тот день отправиться на рыбалку вместе с Кудрявцевым.
        - Что ты говоришь, мальчик мой,  - губы её неприятно шлёпают, прилипают друг к другу.  - Ты сын моей дочери, единственный наследник.
        - Но я не её сын,  - твердит он, зная правду.  - Сын её мужа. Как и Сергей. Может, это ваше наказание? Завершение цикла? Матрица, в которой вы запутались?
        С каждой фразой он делает шаг, приближаясь к женщине, которая всегда для него была просто бабушкой. Он не знал её другой. Чудаковатой - да. С неизменной сигаретой в пальцах - да. Но ему она улыбалась почти тепло. Любила. Оберегала. Пыталась втянуть в бизнес, не понимая: ему неинтересно, скучно, постыло. Он не находил в этом ничего хорошего или привлекательного. Ему не нравилось делать деньги. Никита любил ими пользоваться. Любил их за свободу, которую они дарили. На этом всё.
        - Ваш род угасает. Остались лишь моя мать да Ива. Хотите вы того или нет,  - в ней кровь вашего мужа, которого, по вашим словам, вы беззаветно любили.
        - Никита, сынок, что ты такое говоришь?  - как же она мерзка, когда пытается выкрутиться, задобрить, обмануть.
        - Я не ваш сын и не ваш внук. Я Репин. Во мне нет ничего от Кудрявцевых. Только мама, которую я люблю, потому что для неё не важно, кто я. Я для неё сын. Она моя мать. Это прочнее кровных уз. Сильнее клановости и материально-социального статуса. Важнее ваших чёртовых денег, ради которых вы готовы убивать и грызть глотки.
        Он уже близко, и способен схватить её, эту чокнутую старуху, что в один момент из доброй бабушки превратилась в чудовище. В гадостного спрута, что пожирает сам себя изнутри.
        И тут всё приходит в движение. Кажется, кто-то вызвал охрану.
        Прокуренная до мозгов тварь кидается вперёд. Никита ничего не успевает сделать. Самохин - тоже. Она кидается на Иву и изо всех сил толкает её в грудь, и девушка падает, падает, падает… Оседает на пол, как осенний лист в безветренную погоду. Лицо её искажает боль. Из горла вырывается хрип. Она корчится и затихает рядом с безвольным телом бывшего певца.
        - Ива!  - кричит он, срывая связки. Кидается к ней, подхватывает на руки. Она висит безвольно, как неживая.
        Где-то там задерживают старую Кудрявцеву и её верных псов.
        - Егор!  - окликает одного из них Самохин.
        - Не переживайте, Дмитрий Давыдович,  - улыбается почти двухметровый бритый гигант.  - Разберутся - рассосётся!
        Никите сейчас всё равно.
        - Я в больницу. Вы со мной?  - спрашивает он Самохина. Тот кивает и просит кого-то помочь загрузить в машину певца, что почти приходит в себя, пока его несут.
        - Ива,  - у Борна губы трясутся и руки. Ему приходится принять ценный груз - девушку, что впала в беспамятство и не подавала признаков жизни.  - У неё… сердце слабое. Последствие многих наркозов, что пришлось перенести в детстве.
        - Едем, едем!  - резко выкрикивает Репин.  - Всё будет хорошо! Всё будет хорошо! Он по-другому думать не может. Иначе всё зря. Иначе всё пустое.
        57. Ива
        Я прихожу в себя в белом царстве. Вначале думаю, что умерла и нахожусь в каком-то чистилище. Но это всего лишь больничная палата. Очень белая и очень дорогая.
        Обрывки сознания не хотят склеиваться воедино: всё, что происходило в доме после того, как появился Дмитрий Давыдович, я помню плохо. Будто сквозь туман. Последнее отчётливо - резкую боль и чёрный провал беспамятства.
        Рядом со мной Никита - его лицо я вижу первым, после того, как надоедает глядеть в потолок.
        «Не Андрей»,  - мелькает разочарованная мысль. И мне немного стыдно, потому что у Никиты очень встревоженный взгляд. Он словно постарел, и красота его вылиняла, стала суровее, мужественнее.
        - Ива,  - голос у него сорванный, а пальцы нежно касаются моего лица.  - Как же ты нас всех напугала.
        - Я думала, у меня разорвалось сердце,  - признаюсь, прислушиваясь к своему телу. Я не чувствую боли, а поэтому мне кажется, что тела нет. Я парализована. Страх пронзает меня от макушки до пяток. Но сразу после этого я понимаю, что чувствую и голову свою, и ноги. И в животе закручивается тугой узел. Я живая.
        Никита наклоняется ко мне и целует в лоб, висок, щеку, что ближе к нему. Оставляет отчаянные поцелуи. Это облегчение. Спад невероятного напряжения.
        - Всё хорошо у тебя с сердцем, Ивушка,  - касается он большим пальцем моего подбородка.  - Врач сказал: хорошее сердце.
        Странно. Всю жизнь я жила с уверенностью, что сердце у меня слабое. Так всегда говорила бабушка. Уверяла, что это последствия операций, что пришлось перенести. Да и я часто чувствовала тяжесть в груди, нехватку воздуха. Ощущала, как холодеют пальцы и губы. А сейчас Репин улыбается и говорит, что у меня хорошее сердце.
        - Я всё о тебе знаю, Ива,  - он отстраняется, но берёт меня за руку. Слегка сжимает мои пальцы.
        - Всё?  - уточняю на всякий случай.
        Он кивает.
        - Да. И знал. Сергей рассказал мне. Что тебе нужна хорошая клиника. И если ты готова, через несколько дней мы можем улететь. Я договорился. Нас примут. Тебе сделают пластику, уберут страшные рубцы, и ты больше никогда не будешь страдать.
        Я судорожно выдыхаю воздух. Я не готова. Ни лететь, ни разговаривать на эту тему. Но то, что он знает и не отворачивается, вызывает внутри нежность и благодарность. А я чёрт знает что о нём думала. Всё из-за Самохина. Да и Андрей не раз предупреждал, чтобы я от Репина держалась подальше. Может, поэтому я уже ни в чём не уверена. В душе - сумятица и кавардак.
        - Как там Жека? Идол? Евгений Борн?
        Никита снова ободряюще сжимает мою ладонь.
        - Всё хорошо с твоим певцом. Там рана пустяковая. Два шва наложили. А так он крепкий. Уехал. Беспокоился о старушке, что живёт с вами. Уже позвонил, сказал, что ваша Ираида, пока суд да дело, под кровать втиснулась и кошек своих туда утянула. Она ещё и в полицию позвонить успела. Боевая старушенция.
        Он мрачнеет, улыбка у него вянет. Видимо, вспомнил свою «старушенцию», нашу, так сказать, общую «бабушку».
        - Никит, ты не обидишься?  - шевелю я пальцами и мягко освобождаю руку.  - Я бы хотела побыть одна. Если можно.
        - Да-да, конечно,  - встаёт он со стула.  - В любой момент - звони. Я сразу же подъеду. И подумай над моим предложением.
        - Я и сама собиралась,  - признаюсь,  - Списывалась с клиникой. Высылала им фотографии и заключение. Они обнадежили. Сказали, что очень хороший прогноз. Я почти собрала нужную сумму.
        - Вот об этом меньше всего беспокойся,  - целует он меня в щёку.  - Отдыхай. Всё будет хорошо.
        Он произносит последнюю фразу с такой уверенностью, что хочется ему верить. Но как только за ним закрывается дверь, я включаю телефон. Наверное, Никита отключал. А может, Идол.
        Несколько входящих звонков. Андрей и неожиданно - Илья. Пока я думаю, что всё это значит, телефон оживает, посылая в воздух незамысловатую мелодию. Снова Илья.
        - Привет, Ива,  - голос мальчишки звучит приглушённо.  - У тебя там что, связь плохая? Никак дозвониться не могу.
        - Что-то около того,  - бормочу, не собираясь рассказывать о случившемся мальчишке. Зачем ему лишние потрясения?
        - Я хочу попросить. Это просьба. Папа и мама. Они… может, у них всё получится? Встретились так тепло и вообще.
        Он сбивается, спотыкается о каждое слово. Но я очень хорошо его понимаю. Илья просит меня отойти в сторону, не мешать. Ему хочется, чтобы родители получили ещё один шанс. И этого может не случиться, пока я кручусь под ногами рядом. Со своими проблемами и любовью. Но господи, боже, как же больно это слышать! И столько мольбы в голосе мальчика, что я снова чувствую, как задыхаюсь.
        Я не даю обещаний. Просто нажимаю на «отбой». Прижимаю телефон к груди. Имею ли я право бороться? Вбивать клин? Навязываться со своей любовью?
        Снова звенит телефон, но я не хочу сейчас разговаривать. Не хочу слышать просьбы Ильи. Я их услышала и поняла. Но это звонит не Илья. Андрей. И у меня не хватает духу не ответить.
        - Ива,  - впитываю его голос, растворяюсь в низком тембре. Я могу жить, зная, что он где-то есть, существует, дышит. Наверное, я не умру, если буду хоть иногда слышать его, моего Ворона.  - У тебя всё в порядке?
        Он тоже ещё ничего не знает.
        - У меня всё хорошо,  - сдерживаю слёзы, и у меня получается.
        - Мне придётся задержаться. Тут… всё не просто.
        - Да, конечно,  - что я могу ещё сказать?
        - Ива, пожалуйста,  - голос Андрея становится тише, интимнее, ближе, роднее.  - Я вернусь, и мы поговорим. Нам нужно поговорить. Потерпи немного, ладно?
        Если бы я знала, о чём ты хочешь поговорить, что хочешь сказать. А потерпеть не проблема. Терпеть я умею. Одиночество. Боль. Пустоту. Я много лет жила так. И, наверное, не нужно было вылезать наружу из своего бункера.
        - Не беспокойся, делай, что нужно,  - мысленно целую его и приглаживаю вихор на макушке. У них с Ильёй - почти одинаковый.
        Я ещё не приняла решение, но оно на поверхности.
        В дверь робко стучат, а затем в палату заглядывает женщина.
        - Можно?  - спрашивает она и входит, ободрённая моим вялым кивком.  - Я мать Никиты, Татьяна.
        Красивая. Удивительно, но они чем-то похожи с Никитой. Сколько ей? Выглядит слегка за сорок. Даже просторный халат не скрывает отличную фигуру.
        Она присаживается рядом. Движения у неё плавные, завораживающие. На таких людей, как Тата, можно смотреть бесконечно - никогда не надоедает. И дело не в её красоте, а в каком-то уверенном ровном свете, что они излучают.
        - Я пришла попросить прощения. За мать,  - вздыхает она судорожно и прячет глаза.  - Она… больна. И я даже не подозревала, что настолько. Ей досталось крепкое тело, лошадиное здоровье и больные мозги. Так иногда бывает.
        Татьяна снова вздыхает. Пальцы её теребят пуговицу на халате.
        - Никита мне всё рассказал. Это… ужасно. Я не могу ничего исправить, к сожалению, но извиниться и предложить помощь - в моих силах.
        - Расскажите мне об отце,  - прошу я эту незнакомую красивую женщину. Ловлю её удивление, а затем тепло касается её глаз. Улыбка расцветает на полных губах. Брови её вразлёт приподнимаются.
        - У нас почти десять лет разницы. Было,  - вздыхает она, поправляясь. И эта поправка много о чём говорит. Она до сих пор в мыслях считает его живым.  - Серёжка появился в доме, когда мне было чуть больше десяти. Маленький, косолапый, он едва-едва начинал ходить. Так похож на отца. Мы на него похожи. Не могу сказать, что с братом мы были очень близки. Разница в возрасте, если вы понимаете. Я быстро выросла, заневестилась. А он ещё оставался ребёнком. Когда случилась беда, ему было четырнадцать. Мне - двадцать четыре. Я уже была замужем, безуспешно пыталась забеременеть и родить ребёнка.
        Ещё один судорожный вздох. Мука на лице. Влажные глаза. Карие, как и у Никиты.
        - У меня отрицательный резус. Как и у матери. Она тоже не могла больше иметь детей. Но ей хотя бы выпал шанс и родилась я. У меня и этого не было. Я не жалуюсь, нет. Я счастлива. И счастлива только благодаря Сергею. Он всего добился в жизни сам. Ни у кого ничего не просил. Из всего отцовского наследства у него был только дом. Тот самый, что достался и вам. И я понимаю, почему он именно его передал своей дочери. Это… гнездо. Корни. Память. Оно по праву ваше, Ива.
        А тогда, много лет назад, когда я уже отчаялась и почти потеряла семью, мужа, которого любила и люблю до сих пор, именно Сергей предложил, чтобы… ну, вы знаете.
        В то время наука так далеко не шагнула, об искусственном оплодотворении и речи не шло. Да и я… не смогла бы выносить ребёнка. И тогда я согласилась. На ужасное в моём понимании. На то, чтобы мой муж с другой женщиной… Но всё получилось. И я по-настоящему счастлива вот уже тридцать лет.
        Я здесь не только потому, что чувствую вину и стыд за мать,  - смотрит она мне в глаза.  - вы дочь Сергея. А значит - моя племянница. И в отличие от матери, я рада, что вы есть. Что Сергей оставил след после себя. А ещё из-за Никиты. Соглашайся,  - переходит она вдруг на «ты»,  - мы поможем. Гордой быть хорошо, а счастливой - лучше.
        Татьяна прикасается к моей щеке ладонью. И у меня не вызывает отторжения её жест. И когда она склоняется ближе, я вижу: ей уже давно не сорок и даже не пятьдесят. Глаза, руки и шея выдают её настоящий возраст. Но для меня это не имеет никакого значения. В моём понимании она прекрасна. И вовсе не из-за внешней красоты.
        - Я хочу быть счастливой,  - шепчу и плачу. А ещё - отключаю телефон одним нажатием пальца. Малодушно. Глупо. Но я не чувствую в себе сил на разговоры. И не уверена, что достойно приму удар, если вдруг судьба снова захочет испытать меня на прочность.
        Лучше блаженная неизвестность, чем «радостная» новость о воссоединении семьи Любимовых.
        - Вот и хорошо,  - шепчет Тата,  - вот и молодец.
        Она поправляет мне волосы, простынь. Радуется так искренне, что заряжает своим оптимизмом и светом.
        Ей не заполнить пустоту, поселившуюся в душе и сердце. Но отогреть меня - вполне способна.
        Последним, почти под вечер, приходит Самохин.
        - У вас отключён телефон, Ива,  - сверкает он очками. Он снова хорошо одет, костюм у него свежий и рубашка. И выглядит Дмитрий Давыдович хоть и устало, но лучше.
        - Разбила,  - вру, сжимая под одеялом мёртвый гаджет.
        Он кивает, словно понимая.
        - Всё закончилось, Ива,  - сообщает он мне,  - чему я безмерно рад. Больше вам ничего не угрожает. И дом не сгорит. Так что не спешите, выздоравливайте.
        Я и не спешу. Хотя при словах «не сгорит» меня прошивает током. Я и не подумала. Не вспомнила.
        - Будет следствие. Кудрявцева и её подельники взяты под стражу. Сергей, наверное, догадывался. Или знал. Незадолго до смерти ему стали приходить угрозы, а он не тот человек, что сложит руки и будет смиренно ждать конца. Он мечтал с вами встретиться, но отказался от этой мысли, когда над ним начали сгущаться непонятные тучи. Поэтому он сделал всё, чтобы и обезопасить вас, и отдать всё в случае своей смерти.
        - Оригинальный способ «сделать всё»,  - я чувствую, как бьётся моё сердце, как где-то внутри поднимается протест.  - Наверное, ему достаточно было написать письмо и перевести деньги на мой счёт - не так много, как у него было, а всего лишь на лечение и восстановление в заграничной клинике. Да можно было сделать намного проще: оплатить всё это за границей. Этим он избавил бы меня от потрясений и риска для жизни. К тому же, я могла не найти его ценностей. Но к чему сейчас об этом? Он поступил так, как захотел, не очень заботясь, что будет потом.
        - Наверное, для него было важно передать всё, что он счёл важным. Например, дом Кудрявцевых. Для него он был гораздо важнее всех денег. Даже если бы вы их никогда не нашли. У него был свой человек. Тот самый, что выполнял его волю, оплачивал счета прислуге, сжёг бы дом, если понадобилось бы. Это он подбросил фотографию, которая подсказала вам правильное решение. Это он помог мне собрать нужную информацию и доказательства вины Кудрявцевой.
        - Интересно, что отец сделал, чтобы завоевать такую абсолютную преданность. Люди имеют свойство перепродаваться. Или забирать себе то, что плохо лежит.
        - Не думайте о людях плохо, Ива,  - у Самохина снова сверкают стёкла очков. Люди умеют быть и преданными, и благодарными. Знают, что такое долг и честь.
        Он прав. А я… плохо знаю людей.
        - Простите,  - каюсь вполне искренне.  - Передайте ему мои благодарности. За всё.
        Самохин уходит, а я прикрываю глаза. Я устала. Безумно долгий день подходит к концу. Но завтра будет новый день. И снова настанет новая жизнь, если я захочу.
        Не знаю, смогу ли я быть счастлива полноценно, до краёв, как это было с Андреем, но хочу попробовать. Ведь жизнь не прямая линия, а лабиринт со множеством ответвлений и не одним-единственным выходом. Наверное, настало время постучаться в другие двери. И я почти уверена: мне откроют.
        Эпилог
        Лида если и умирала, то странно: в одиночестве, в запущенной квартире. Может, потому что не было денег на лечение, а может, драматизировала и пыталась надавить на жалость - так это виделось сразу.
        Действительность оказалась гораздо суровее: ей поставили диагноз, и в силу того, что лечиться ей было не за что, она не нашла ничего лучшего, как опуститься и умирать.
        Я испытывал к ней жалость. Годы не смогли вытравить из меня порыва бежать за Лидой вслед, как только она щёлкнула пальцами. Но в этот раз она и не щёлкала, и ничего не просила, что в её состоянии было не удивительно.
        Я забрал её в лучшую клинику.
        - Вначале обследование и анализы, потом всё остальное, уже исходя из существующей картины,  - заявил врач.
        - Но у неё же есть обследования и диагноз,  - попытался я возразить. Мне хотелось, чтобы Лиде как можно скорее оказали медицинскую помощь.
        - Полугодовалой давности?  - хмыкнул эскулап.  - Не смешите меня. Это сейчас бумажки на заборе, а не документы. А у нас не шарашкина контора, чтобы заниматься фикцией. Не переживайте: всё будет, как надо. Главное сейчас - спокойствие, режим, выдержка.
        Как раз выдержки Лиде и не хватило. Она истерила. Боялась. Хватала меня за руку. Падала в обмороки. Натуральные, а не искусственные, как я снова подумал сразу.
        - Побудьте с ней. У вас вип-палата. Ничто не мешает дать ей адаптироваться. Не все пациенты легко переносят больницы. Ваша жена слишком впечатлительная.
        Она мне не жена, но возражать и спорить как-то мелко. У Лиды - моя фамилия. Удивительно. За столько лет она так и не удосужилась её сменить? Хотя на самом деле, мне неинтересно.
        Меня не напрягают эти мелочи, лишние хлопоты. Лида - это Лида. Столько лет прошло, а у меня, как у собаки Павлова, рефлекс. Автоматические действия: решать, заботиться, быть ей опорой. Ну, и рядом сын. Ради него я могу и не на такое подписаться. А уж вытянуть бывшую из задницы - запросто.
        За всеми этим заботами я не забываю о том, что оставил в доме Кудрявцева. Как всё не вовремя наложилось одно на другое. Но это закон подлости - так часто бывает.
        После звонка Иве у меня подозрительно умолкает телефон. Но я обращаю на это внимание только под ночь. Отключён. Видимо, я сам, случайно - слишком уж я часто сжимаю его в руке.
        Чёрт. У меня тьма пропущенных звонков. Но я выцепляю взглядом лишь один - от брата.
        - Женя?  - он берёт трубку, несмотря на позднее время.
        И как обухом по голове - новости.
        - Где ты пропал, Андрей?  - хороший вопрос.
        Я пропустил всё и не ведал. Не знал, что двое моих охранников попали в больницу. Один - в реанимацию, в тяжёлом состоянии. Что пришлось пережить Иве, пока я отсутствовал.
        Не знаю, как я дожил до утра. Но и туда я тоже опоздал. В клинике, по адресу, который дал мне брат, Ивы уже нет.
        - Выписалась,  - улыбается мне хорошенькая медсестра.  - Её забрали родные.
        На какой-то миг я чувствую себя беспомощным, растерянным, подавленным. Что с ней? Где она, моя Ива, мой светлый ангел, которому я не сказал так много нужных и важных слов. Боялся поспешить и опоздал.
        Родные? Кто они? Что я пропустил? Воспалённое сознание и усталый мозг не могут подсказать правильный ответ.
        Соображаю, куда могу позвонить. Натыкаюсь на пропущенный звонок от Самохина. Отозвался всё же. Не колеблясь, звоню.
        - Здравствуйте, Андрей Ильич,  - я разбудил его - это очевидно. У Самохина сонный и невнятный голос, но отвечает он почти сразу.
        Дмитрий Давыдович вежливо и обстоятельно отвечает на мои резкие вопросы. Где Ива? В клинике. Забрали родственники? Репины, вероятно.
        Я постепенно начинаю складывать два плюс два. Ну, конечно. Репин. Кто ещё, как не он? И да, родственник. Как я сразу не догадался.
        Этот день я запомню надолго. Как тщетно колесил город и пытался встретиться с Репиным-старшим. Как везде натыкался на глухую стену: мне нигде не были рады, со мной никто не желал разговаривать.
        Ива исчезла. Растворилась среди миллионов людей. И найти её даже с моими связями оказалось невозможно. Против больших связей существуют ещё мощнее и влиятельнее. С Репиными мне было не тягаться, как оказалось.
        Оживший кошмар, когда ты бессилен что-либо сделать.
        Я ездил в посёлок.
        - Ты сейчас за главного,  - приказал я Жене.  - Если удастся что-то узнать или услышать, звони в любое время дня и ночи.
        Он хмуро кивнул. Они с Ираидой словно осиротели. И дом больше не казался уютным и тёплым. Скорее - большим и пустым.
        А потом навалилось всё сразу: позвонила мать - заболела Катя; позвонили из клиники - Лида в тяжёлом состоянии, нуждалась в моей поддержке и помощи. Илья, бледный и напуганный, не отходил ни на шаг, как только я приехал, чтобы помочь матери.
        
        - Не бросай меня! Я с тобой!  - вцепился он в меня, и я не смог оттолкнуть его. Мы и так слишком много дров наломали.
        Я впервые чувствовал себя так, словно с меня содрали кожу. Я горел. Не находил себе места. Кажется, заразился от Катюшки, но не в этом было дело. Я не мог жить без Ивы. Это походило на ломку, на выкручивание рук, на костёр, что сжигал меня заживо.
        На третий день мне удалось вырваться, чтобы встретиться с Самохиным.
        - Я не знаю, к кому мне ещё обратиться. Но уверен: однажды вы с ней пересечётесь, столкнётесь, или она позвонит. Если вдруг такое случится, исполните, пожалуйста, мою просьбу.
        - Смотря что вы попросите, Андрей Ильич,  - Самохин осторожен, и мне до боли хочется напомнить, как он приходил ко мне со странной просьбой, и я не отказал. Но сейчас я не в том положении, чтобы спорить.
        - Передайте ей это,  - протягиваю я вдвое сложенный листок, вырванный из блокнота.  - Хоть саму записку, хоть на словах. Лишь бы Ива знала, что это от меня. Но, думаю, она поймёт.
        Самохин подслеповато щурится, крутит листок в руках, словно он ему мешает.
        - Можно?  - спрашивает он.
        Можно, всё равно он прочтёт, если вдруг сможет хотя бы поговорить с Ивой. Там немного - всего четыре слова. Четыре коротких слова. То, о чём она просила меня, а я не смог, побоялся согласиться, сделать для неё что угодно, лишь бы она улыбалась мне. Дышала. Касалась моей ладони лица. Гладила мои непокорные волосы, целовала, поднимаясь на цыпочки. Я бы отдал сейчас всё, чтобы почувствовать её тонкие руки у себя на талии или груди.
        Но я помню, помню. Каждый миг. Каждый её стон и смех. Радость в глазах. Её дрожь, когда она сливалась со мной воедино и кричала в экстазе.
        _УКРАДУ_ТЕБЯ_У_СУДЬБЫ._
        Всего четыре слова написано моим размашистым почерком.
        Четыре крылатые надежды на то, что однажды судьба снова столкнёт нас вместе. И тогда я не упущу свой шанс.
        _Отвоюю._
        _Заберу._
        _Украду._
        _Сделаю_всё,_чтобы_она_была_счастлива._
        Примечание
        [1]
        Нильс - герой сказочной повести Сельмы Лагерлёф «УДИВИТЕЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ НИЛЬСА ХОЛЬГЕРССОНА С ДИКИМИ ГУСЯМИ ПО ШВЕЦИИ».