Та, что меня спасла Ева Ночь
        ОНА УШЛА ОТ МЕНЯ, ЧТОБЫ НАЧАТЬ ВСЁ СНАЧАЛА.
        НАДО МНОЙ ВИСЯТ ДАМОКЛОВ МЕЧ ПРЕДАТЕЛЬСТВА И СМЕРТЕЛЬНАЯ ОПАСНОСТЬ.
        ЧТО ЖДЁТ НАС ВПЕРЕДИ? СОМНЕНИЯ? РАЗРЫВ? ПОДОЗРЕНИЯ?
        А МОЖЕТ, ЭТО ШАНС СБЛИЗИТЬСЯ, НАУЧИТЬСЯ ДОВЕРЯТЬ ДРУГ ДРУГУ?
        ОНА ТА, КОГО Я ЛЮБЛЮ. ОНА ТА, ЧТО СУМЕЛА РАЗБУДИТЬ МОИ ЧУВСТВА.
        ОНА СПОСОБНА ПРОЙТИ ПО КРАЮ ОПАСНОСТИ И НЕ ОБЖЕЧЬСЯ, ОТВЕСТИ БЕДУ И СОГРЕТЬ МОЁ СЕРДЦЕ.
        ОНА МОЯ ЖЕНА. ОНА ТА, ЧТО МЕНЯ СПАСЛА.
        ТА, ЧТО МЕНЯ СПАСЛА
        ЕВА НОЧЬ
        1. ТАИСИЯ
        Пальцы скользят по тугим мышцам спины - жадные и немного беспомощные. Цепляются, как скалолазы за выступы, но не задерживаются - обрываются вниз, к пояснице. Проходятся по ямочкам и вжимаются в крепкие ягодицы, что движутся ритмично, напористо, пока ещё не спеша.
        Белая нога - как узкая полоска флага. Это капитуляция. Протяжный стон - сладострастный выкрик. Гортанный и хриплый. Довольный и бархатный, словно кошка, что катается по нагретой солнцем земле.
        Пальцы подстёгивают движения - быстрее. И он слушается, ведомый её призывом, тонкой струной, что натянута до предела и готова лопнуть от приближающегося наслаждения.
        Спина напрягается, мышцы бугрятся, движения становятся рваными и очень быстрыми, но ритм остаётся тот же - чёткий, как пунктирная линия, как точки и тире в азбуке Морзе. Он телом произносит слова животной силы.
        Шквал. Буря. Неистовство. Полное обладание. Яркое доминирование. Он подавляет, освобождая, даруя яркий экстаз, от которого каменеют соски и рвётся наружу чистое удовольствие.
        Они занимались любовью. Красиво. Расковано. Завораживающе. Женское протяжное «А-а-а-а!» - и содрогание тела, что видно по судорожно сжатым на пояснице ногам. Мужское чертыхание сквозь стиснутые зубы. Ещё несколько быстрых толчков - и вот он откидывает голову, бёдра его движутся, замедляясь, позволяя поймать искры оргазма.
        Потная спина замирает. Тело расслабляется. Мужчина ещё несколько секунд покоится между женских ног. Ему хорошо - это видно. Ей, наверное, ещё лучше.
        - Аль, ты бог, - целует она его в плечо.
        Я негромко кашляю. Че Гевара деликатно мне подгавкивает - тихо, совсем чуть-чуть, но девушка, видимо, попалась со слабыми нервами: взвивается, визжит, пытается вскочить с кровати. Мужчина накрывает её телом и прижимает собой.
        - Тихо-тихо, - успокаивает. И я вижу, как смуглая рука с изящными длинными пальцами скользит по её щеке.
        Он оборачивается и оценивает ситуацию. Приподнимает бровь. Одним движением встаёт и одновременно прикрывает испуганную партнёршу покрывалом. Сам он не стесняется - вырастает передо мной, в чём мать родила. Красивый. Поджарый. Дух от него захватывает. Когда-то я грезила это увидеть. И вот час пробил.
        Он не бог, конечно. Не Аполлон. И плечи у него узковаты, и мышцы ног не так рельефны, как могло бы быть, если бы он больше следил за собой и занимался хоть пару раз в неделю спортом. Но зато руки великолепные. И живот впалый. И то, что ниже, - тоже ничего: ещё не до конца упавшее вполне боевое орудие для поражения женских прелестей. Тех, что между ног.
        - Прохорова, - обжигает он меня зеленью блядских глаз и прячет их блеск под длинными загнутыми ресницами. Отбрасывает со лба длинные пряди, почёсывает кадык, складывает руки на груди, кривит красивейшие губы, которым можно молиться и сочинять баллады, в улыбке, от которой останавливается сердце, а затем всё же отворачивается, давая полюбоваться на шикарные узкие бёдра и каменную задницу, где змеится тату тёмно-зелёного дракона. Справа. С этого ракурса мне его видно не было.
        Он набрасывает халат, завязывает атласный пояс и снова оборачивается.
        - Ну, здравствуй, Прохорова. Какими судьбами?
        Он узнал меня, хоть не видел, наверное, года три. Сразу же узнал, хотя, когда в последний раз мы виделись, я заплетала косички и носила брекеты. Но с его памятью - я не удивлена.
        - Здравствуйте, Альберт Викторович, - бормочу я, пытаясь прийти немного в себя. Всё же я не такая прожжённая и опытная девица, чтобы без смущения смотреть на голого красивого самца. Судорожно прикидываю, сколько ему сейчас. Тридцать. О, боже, всего тридцать.
        - Тайна, можешь звать меня Аль. Уже как бы пора. Ты выросла. Я расцвёл.
        - Аль, что происходит? - подаёт голос с кровати девушка, которая визжит. Мы о ней, кажется, забыли. Я уж точно.
        - Зайка, - морщит он лоб, и я понимаю: не помнит имени, поэтому пытается выкрутиться, - у меня тут форс-мажор нарисовался. Ты бы не могла быстренько одеться и исчезнуть?
        - Эта длинноногая дрянь - твой форс-мажор?! - подвизгивает на высоких нотах девушка. Она постарше меня. Лет двадцать пять, наверное. Под тонким покрывалом угадывается большая грудь и отличные формы. Скорее всего, натурщица. - Что, с временем напутал, и теперь пытаешься меня вышвырнуть, чтобы очередной красоткой заняться?
        - Котик, - страдальчески закатывает Альберт глаза, - по-хорошему, ладно? Ты ж знаешь, я могу и по-плохому. Наслышана? Голой по лестнице. Да. Всем будет весело.
        Девица вскакивает и начинает быстро одеваться. Я не ошиблась: у неё шикарная фигура. Но ростом она немножко подкачала. Нестандарт. Впрочем, Аль всегда любил неправильные черты, неидеальные образы. Это будило в нём тягу к достоверному изображению жизни.
        - Ты даже имя моё не запомнил, козёл!
        Девушка крутит задом, как мельница - лопастями, вдавливает каблуки в паркет так, что он и потрескивает, и повизгивает ей в такт.
        - Ну, вот. А говорила - бог, - меланхолично бросает он ей вслед. - Какие вы, девушки, непостоянные. От бога до козла - всего шаг. Или чужие длинные ноги.
        Девица гневно хлопает дверью так, что сыплется штукатурка.
        - Давно ремонт делать нужно, - оглядывает он заоблачной высоты потолок с лепниной и трещинами, что разбежались, как грязная паутина, вздыхает, а затем, отвернувшись, собирает свои вещи. Начинает переодеваться. Натягивает трусы. Снимает халат. Влезает в джинсы. А затем поворачивается ко мне. Ширинка у него расстёгнута. Тяжёлый кожаный конец ремня болтается, как сытый удав.
        - А ты зачем пришла, Прохорова? - оглядывает он снова меня с ног до головы. Останавливает взгляд на команданте Че. Пёс в ответ склоняет голову набок и показывает розовый язык. - Ещё и собаку с собой притащила. Взрослая же девочка. А всякую пакость тянешь в дом.
        Я откашливаюсь. Набираю побольше воздуха в лёгкие.
        - Помните, вы говорили…
        - Стоп! - он поднимает руки вверх, и я снова любуюсь его длинными кистями и пальцами. Затем он запускает их в волосы, прогребает, пытаясь немного уложить пряди. - Тайна, раз уж ты припёрлась, испортила мне половую жизнь, выгнала Котика-Рыбку или как там её, эту Зайку… не важно, короче, то давай уже без церемоний, что ли. Ты ж меня, считай, изнасиловала взглядом. Это, считай, половой акт и степень необычайной близости. А я к тому же до сих пор помню и твоё имя, и фамилию, и лицо твоё распрекрасное забыть не сумел. Так что мы почти семья, как ни крути. Поэтому, будь любезна, на «ты» и Аль. Так проще, душевнее и сближает неимоверно.
        - Хорошо, Аль, - соглашаюсь покладисто. Мне сейчас не до споров. - Помнишь, ты говорил, что если однажды мне будет очень и очень плохо, то я могу прийти. И ты поможешь.
        Аль задумчиво ерошит волосы. Они у него стоят дыбом. И расчёски в этом доме не найти. Проверено. Хотя можно попытаться.
        - Господи, кому я чего только ни говорил, - бормочет он. - Я хоть трезвый был тогда?
        - Абсолютно, - уверяю, но сердце противно сжимается в груди: а что если сейчас он меня, как свою Зайку, спустит с лестницы?.. Что тогда?..
        - Тогда ладно. Помню, - выдаёт он и хлопает ладонью по коленке. - Ты удрала от своей толстожопой тётки? Ну, помню, помню, я, Тайна. Ты ж знаешь: шутки мои плоские, язык у меня - трепло, но память замечательная. Ничто её не берёт.
        - Только имена Заек не запоминаешь, - улыбаюсь я, не удержавшись от подколки.
        - А зачем? Я лишним голову не забиваю. А у тебя зубки - загляденье, Тайна. Вишь, хорошая у тебя грудастая тётка. Хоть какое-то доброе дело сделала.
        Он помнит. Он всё прекрасно помнит. А ещё он помнит, что я перестала ходить к нему в студию и заниматься живописью тоже из-за тётки. Ей не понравился учитель. Ей не понравился свободный дух. А ещё больше не понравился мой взгляд, что я однажды бросила на Альберта, когда считала, что меня никто не видит. Влюблённый взгляд пятнадцатилетней дурочки с буйной фантазией и несбыточными мечтами.
        - В общем, этот день настал, - я стараюсь не вздыхать. Я удрала не от тётки. И мне нужно где-то приземлиться. Поможешь мне квартиру снять? У тебя же всегда куча друзей, знакомых, подруг.
        - Хм, - щурит он глаза, - а по объявлению не судьба? Тут только открой страницу в Интернете - продаю, сдаю, купите.
        - У меня собака, - кошусь я на Че Гевару.
        - Ладно, придумаем. Проблема. Тоже мне. Трагедия.
        Затем он останавливается. Ещё раз всматривается в моё лицо, поводит носом, словно пытается унюхать запах спиртного или опасности.
        - А от кого, если что, ты удрала? - задаёт он самый неудобный вопрос.
        - Я удрала от мужа, Аль. Я замужем, - произношу вслух слова, что обжигают мне глотку, и внимательно наблюдаю, как меняется в лице мой бывший учитель живописи - Альберт Викторович Ланской: тридцать лет, холост, художник и ритор, слегка эпатажный, немножко раздолбай.
        Аль. Моя первая любовь.
        2. ТАЯ
        Первую ночь мы с Че Геварой провели на вокзале. Забились в уголок - там никому до нас не было дела. Я взяла рюкзак с необходимыми вещами, деньги и карточку.
        То, что я сделала, побегом не было. Хорошо продуманный ход, хотя до сих пор не знаю, можно ли к этому применить слово «хорошо». Я решила уйти накануне. Поэтому и просила Эдгара отпустить. И он разрешил, пусть и не понял, о чём я прошу.
        Уловка - да. Глупость - наверное. Но я не собиралась скрываться, прятаться по углам, разыгрывать из себя непонятно что. Я не революционерка. Но мне хотелось, чтобы мы по-настоящему разобрались в своих чувствах. Мне показалось: он тоже любит, но так и не сказал о своих чувствах. Впрочем, как и я.
        Тётка всегда долбила: девушка никогда не должна делать первый шаг. Покажи, что ты доступна и готова на всё - мужчина попользуется, но тебя не запомнит. В девушке должна быть тайна. Загадка. Недосказанность. Слишком наивные и прямодушные могут вытянуть счастливый билет, но сделать им это сложнее. Такова была тёткина наука.
        Может, всё это и ерунда, но на подкорку это, наверное, записывается. Вбивается золотыми буквами. Я не могла первой рассказать мужу о любви.
        В своей жизни я всегда следовала правилу: если слишком всё запутано, нужно узел разрубить. Отстраниться. Подумать. Остыть. Дать возможность улечься страстям. Может, потому я нередко совершала побеги, пока жила в детском доме. Недалеко. Но всегда находила место, где пряталась, чтобы подумать и разобрать по колёсикам все обиды и несправедливости этого мира.
        Позже меня даже искать перестали. Я возвращалась сама, когда находила покой в душе. От тётки я тоже удирала. Недалеко. И ненадолго. Пока была поменьше. Последний раз - три года назад. К Альберту Викторовичу. И это была очень громкая заявка на бунт. Первый раз в жизни я не собиралась возвращаться назад. Именно тогда Аль уговорил меня вернуться назад и пообещал, что если станет совсем невмоготу, я могу к нему обратиться.
        Я почти не спала в ту ночь. Сжимала в руке телефон. Наивная чукотская девочка, что жила во мне, верила: Эдгар обязательно ответит. Позвонит. Пришлёт смс. Но ничего не случилось.
        Я не ждала, что меня позовут назад. Я не надеялась втайне, что он найдёт меня, как тогда, возле монастыря. Хотя он мог - я знала. Я хотела всё объяснить ему ещё раз. На расстоянии. Когда легче говорить. Но телефон молчал, а я… грустила и печалилась.
        А ещё у меня был план. Слабый, но всё же. Севины слова, которые я подслушала в коридоре, не давали покоя. Он считал, что это я… что из-за меня… но подобное как-то плохо укладывалось в голове. Оставался только один большой ржавый гвоздь: я почти ничего не знала о своём прошлом. В памяти ничего не осталось. Какие-то обрывки, образы и почти ничего из той, далёкой жизни с родителями. Они погибли. Может, не случайно?.. Вот это тревожило неимоверно.
        А потом пришло смс. «Не возвращайся». Ранним утром, когда ещё небо купалось в утренних сумерках. И на меня будто ночь упала.
        Я смотрела на взволнованного Че и не сдерживала слёз. Мой верный команданте, который какого-то лешего увязался за мной, когда я уходила из дома, мёл асфальт дредами и, поскуливая, облизывал мои ладони.
        - Я не знаю, что будем делать, Че. И как я перешагну через пропасть - тоже не знаю. Зря ты связался со мной. Я теперь бездомная, несчастная, никому не нужная.
        Пока я причитала, телефон булькнул ещё раз. Смс. Если сказать, что у меня дрожали руки, значит не сказать ничего. Он. Больше никто. Только он. Я не смсилась даже с подругами. Все знали мою нелюбовь к телефонам.
        «Спрячься. У тебя есть где?»
        Как не разорвалось сердце, не знаю. Это был другой номер. Чужой. Но я знала: это Эдгар.
        «Да. Что-то случилось?»
        «Потом. Спрячься. Ты же мне доверяешь?»
        «Да»
        И телефон снова потух. Я потрепала Че Гевару по лохматой голове. Пёс довольно гавкнул.
        - Кажется, у нас не всё так плохо, как я думала, - с собакой разговаривать естественно. Это друг, которому можешь доверить что угодно, и быть уверенным: не разболтает, не подведёт, не обманет. И я перестала жалеть, что собакен увязался за мной. Как ни крути, а нас двое. И, чёрт побери, я найду выход.
        Я прошерстила скудный список, куда можно податься. Беременная Синица отпадала сразу: я не могла увязаться за ней и уехать из города к её родителям. Ни её подставлять не хотела, ни уезжать. Ни за что. Здесь Эдгар. И ему грозит опасность.
        Ольгу я вообще не рассматривала как вариант залечь на дно. Она никогда не рассказывала о своей семье и скрытничала. Наверное, ей было что скрывать. Тётка - там не спрячешься. Тем более, с собакой. Каждый куст сдаст пароли и явки, стоит только пару-тройку вопросов задать. Вывалят всё с превеликим удовольствием.
        Об Альберте вспомнила не сразу. Но идти к нему не побоялась. Несмотря на свою креативную распущенность, он не был человеком широких моральных принципов, когда сегодня одни, а завтра - другие.
        Он всё же вырос в интеллигентной семье. И всем ученицам на первом же занятии твёрдо вбивал в головы: он не обижает и не развращает малолетних и не связывается с замужними дамами. Может, поэтому я и отправилась к нему. Аль мог быть каким угодно. Даже голым и с драконом на заднице, но то, что он глубоко порядочный, я не сомневалась.
        Впрочем, это не мешало ему играть в очаровательного негодяя с другими представительницами прекрасного пола, что не входили в две категории, на которые он накладывал строгое табу.
        - Что, Прохорова, решила сразу территорию обозначить? - щурит он глаза, как большой сытый кот. - Ну-ну. А знаешь, я рад тебя видеть. А ещё… ты готовить умеешь?
        Я осторожно киваю. Ланской довольно потирает руки.
        - Значит, тебя мне послал бог. Я как раз искал милую добросовестную помощницу. Поможешь порядок поддерживать и будешь кормить несчастного, вечного голодного Аля. А за это живи в свободной комнате - раз, питайся вместе со мной - два. Я даже с собакой могу гулять изредка. Люблю, знаешь, вечерами, к примеру, пройтись. Подумать. Ну, и с твоим бегемотом заодно.
        Че обижено гавкнул.
        - Он что, понимает, что не бегемот?
        - Он понимает, что хороший пёс. А все остальные прозвища считает обидными. И тех, кто смеет настаивать на собственных заблуждениях, кусает за задницу и приходит в кошмарных снах.
        При слове «задница» Аль хищно сверкает глазами, но отпустить шуточку или замечание не спешит.
        - Ну, и ещё, Прохорова. С тебя история. Как ты там теперь называешься-то? Я ж по старинке. А ты, оказывается, не просто выросла, а ещё и замуж успела сбегать. Так как ты, говоришь, твоя фамилия?
        Я смотрю Альберту в глаза. Вздыхаю.
        - Гинц. Я теперь Таисия Гинц.
        3. ЭДГАР
        Белая палата. Я привязан к штативу с капельницей. Лекарство медленно вливается в вену. Я бы удрал отсюда, но пока не могу.
        - Учти: последствия могут быть непредсказуемыми, а я ни за что не отвечаю, если ты выкинешь фортель, - грозится мой друг Жора, отличный мачо и по совместительству владелец частной клиники.
        А ещё в рот ему заглядывает мать. Это она спасла меня. Появилась вовремя на пороге моей квартиры. Слишком удачно. И я пока не знаю, могу ли ей доверять. Положиться на неё. Мы не виделись двадцать лет - достаточно большой срок, чтобы пылать любовью и доверять.
        Меня отравили. Скорее всего, на благотворительном балу. Жора считает, что покушаться могла и Тая. Моя жена, сбежавшая из дома. Так без вариантов увидят её уход все без исключения. И полиция в том числе.
        - Жора, ты мне друг? - спрашиваю у Артемьева. Он смотрит на меня подозрительно и сурово. Складывает ручищи на груди. - Я не буду просить ничего запрещённого. Хочу лишь, чтобы ты мне помог.
        - Ну? - сегодня он краток, как Эллочка-людоедка.
        - Я помню твои слова о хорошем генотипе, душевной девушке Тае, - освежаю ему память. - И что из всех моих пассий она - настоящая. Что ты людей насквозь видишь.
        - Я как и любой человек могу ошибаться, - сжимает он челюсти и чертыхается негромко.
        - Она такая и есть, друг мой Георгий Иванович. И сейчас одна. Где-то там. Напугана, расстроена, возможно, беременна.
        У Жоры тяжелеет взгляд. Дети - больной вопрос. Я знаю. У него с детьми не получается. Хоть они и женой надежды не теряют.
        - Чего ты хочешь? - бурчит он, и я знаю: поможет.
        - Мне нужно выиграть время. И два телефона с новыми сим-картами. Пожалуйста. И не спрашивай ни о чём, чтобы ненароком не сказать лишнего.
        - За кого ты меня принимаешь, Гинц? - цедит он сквозь зубы. - Я, по-твоему, трепло?
        - Через несколько часов здесь будут менты, следователь, или ещё какой хрен. И начнётся. Ты знаешь. Дай мне эти несколько часов. Я слаб, в обмороке, не пришёл в себя. Жизненные показатели не дают возможности для беседы. То же самое - для всех. Будь там хоть господь бог в белых одеяниях. С матерью я поговорю сам. Моя охрана уже в пути - будут стоять возле палаты.
        Жора переступает с ноги на ногу и довольно трёт лысину.
        - Я рад, что тебя ни одна отрава не берёт. А главное - мозг функционирует прекрасно. Будет тебе время. Телефоны. Всё, что хочешь. И жену твою могу поискать. У меня остались старые армейские связи.
        - Не нужно. Я сам, - невыносима мысль, что её найдут раньше меня.
        Первую смс я умудрился отправить со своего телефона. Не сообразил, что подставляю и её, и себя. Идиотская фраза, за которую я клял себя на чём свет стоит. Лишь бы дождалась, не отключилась. Но Тая была на связи. Не знаю, что она пережила за те несколько долгих минут, пока я смог снова с ней связаться.
        Это как тонкая нить, протянутая между мной и ею. Как невидимая словесная цепочка, что связывает и делает ближе.
        Я дал ей чёткие инструкции. Просил верить и доверять. И то же самое собирался делать и по отношению к ней. Иначе всё зря.
        Мы выиграем время. А дальше… всё будет по-другому. Я готов ждать. Доказывать ей, что не очень хорошее начало отношений ещё ничего не значит. Главное - получить шанс всё исправить. Она мне его дала. Всё остальное - будем решать вместе, хоть и хочется мне снова взять быка за рога, завалить и всё сделать по-своему. Но я не обижу её.
        Трогаю пальцами экран мобильника. Там её послание. Слова любви, на которые я так и не ответил. Не хочу их писать. Хочу проговорить вслух, глядя ей в глаза. Шептать. Завоёвывать свою женщину поступками. Стереть недоразумения и недопонимание. А дальше… дальше будет жизнь. Но для этого нужно много всего сделать, и я не собираюсь сидеть, сложа руки. И, чёрт побери, я выживу, чтобы осуществить все планы и мечты.
        Неслышным зверьком в палату пробирается мать. Она качает головой и ловко управляется с капельницей. Оказывается, всё кончилось, а я и не заметил. Она вытягивает иглу одним движением. Слишком умело. Да, я помню: мать ухаживала за смертельно больным мужем. Многому, наверное, научилась. А сейчас возится со мной.
        - Послушай меня, - говорю негромко, прикрывая глаза, - я скажу тебе правду. Возможно, она тебе не понравится. Есть моменты, что примирили меня с тобой. Я знаю, что ты не лгала. Я проверил. Мой отец тебя действительно бил. И зря ты думала, что никто этого не замечал. Подобному всегда находятся свидетели. Особенно в маленьком городишке. Там очень хорошо помнят, какой ты попала в больницу. И что отца ты даже в том состоянии прикрыла, не выдала, тоже помнят. Ты могла потерять ребёнка.
        - Леон счастливчик, - у матери лицо становится мягким, словно изнутри его промыли до блеска и сияющей чистоты. - Он… мог погибнуть дважды. Тогда и позже, когда у меня была угроза выкидыша. А родился, как и ты - в рубашонке. Удивительно, правда? И Марк - тоже. Все мои мальчишки отмечены счастливой звездой.
        Я сдерживаюсь, чтобы не ляпнуть какую-нибудь бестактность. Женщины порой склонны верить во всякую чушь. Но кто я такой, чтобы осуждать её за это?
        - Я не знаю, могу ли тебе доверять, - говорю откровенно. Так, как есть выкладываю. - Я не тот, кто в одно мгновение меняет собственные принципы и привязанности. Наверное, слишком долго я тебя презирал. А ты пока не сделала ничего, чтобы я мог верить безоговорочно каждому твоему слову. Думай, что хочешь. Но сейчас самое время доказать, что… в общем, не надо ничего доказывать. Просто будь матерью и во всём поддерживай меня, даже если будет казаться, что я делаю что-то неправильно. Это не значит, что я прошу молчать и кивать головой на каждое моё слово. Можешь и спорить, и не соглашаться. Но главное - не мешать и поддерживать. Не осуждать и не выносить сор из избы. Ты понимаешь, о чём я?
        - Не совсем, - у матери сухие глаза и дрожащие губы. Она не собирается плакать, но видно, что мои слова задели её.
        - Сейчас будет слишком сложно. И много всякой грязи вокруг. А тебе придётся держать удар и молчать. Не быть наивной. Не делиться горестями с первыми встречными или милыми старушками во дворе, например. Не рассказывать всю эту историю двадцатилетней давности и о наших разногласиях. Просто закопаем всё, в чём не сходились, сейчас.
        - Эдгар, - гладит она мою руку, - уж кто-кто, а молчать я умею. И прощаю тебе вот этот разговор лишь потому, что мы разучились друг друга чувствовать и понимать. Были слишком долго друг без друга. И потом. Я не хочу мешать. У меня почти есть работа. Детям назначена пенсия. Осталось лишь подыскать сносное жильё. Но я и с этим справлюсь. Ты прости, но возвращаться назад я не собираюсь. Хочу начать новую жизнь. Здесь.
        - Ты её и начнёшь. Но с некоторыми поправками. Я не могу сейчас отдать тебе детей. Не могу позволить жить отдельно своей жизнью.
        - Эдгар, - пытается она мне возразить, но я прерываю её.
        - Я понимаю твоё стремление быть самостоятельной. И всё будет, как ты хочешь. Но позже. Вы сейчас тесно связаны со мной. И ты, и дети, и даже паршивец Леон. А вокруг меня что-то непонятное творится. И пока я не разберусь, в чём дело, не хочу, чтобы однажды меня шантажировали вами, вымогали что-то и ставили перед выбором. Я в любом случае выберу семью. Тебя и детей. И проиграю. Поэтому ты поселишься у меня. На время. И Леона заберёшь. Я ведь знаю: это он тебе всё рассказал?
        Мать идёт красными пятнами. Подумаешь, тайну разгадал.
        - Не надо бы, сынок, Леона, - бормочет она, подтверждая мои подозрения. - У него работа в Интернете хорошая. Квартиру снял. Ну, кому он нужен?
        Я бы сам хотел сказать подобное. И кому-кому, а Леону мне больше всего хочется начистить рожу. Но есть факты, против которых не попрёшь: он мой брат. А значит - слабое звено. Мне сейчас главное спрятать все звенья, окружить надёжной стеной, чтобы ни одна сволочь к ним не подобралась.
        - Потом будем разбираться с непростыми отношениями. Кто кого обманул, обидел, воспользовался ситуацией. И передай: если заартачится, я его на аркане притащу. Мне сейчас не до шуток и реверансов.
        - А Тая? - задаёт она вопрос, на который ей бы я и не хотел отвечать. - Если даже Леона ты готов спрятать и защитить, как же она? Ты ведь хотел найти её? Отыщи, сынок, и пусть возвращается домой. Как ты говоришь, все в одном месте…
        - Пока ей не нужно возвращаться, - смотрю матери в глаза слишком пристально и ловлю трепет ресниц, выражение лица. Наблюдаю, как она облизывает сухие губы. - Она первая подозреваемая отравительница.
        - Но как же она будет одна?.. - квохчет мать, разве что крыльями не машет. - Ты же хотел найти её, сынок!
        - А теперь не хочу. Возможно, есть повод думать на неё.
        Я сам себе противен, но сейчас не вижу другого выхода.
        - Как же так… не может быть… такая хорошая светлая девочка, - упорствует мама.
        - Хорошая светлая девочка бросила меня в тяжёлую минуту. Исчезла. Я мог в это время преставиться. Так что не всё однозначно. Поэтому я прошу: говорить о ней поменьше. А лучше и вообще молчать. Я сам разберусь. Без лишних глаз. Она всё же моя жена. И лишние сплетни мне ни к чему.
        Мать меняется в лице. Задумывается. Встряхивает головой, крутит шеей, сжимает и разжимает переплетённые в замке пальцы. Губы её становятся тонкими, а под скулами пролегают впадины-тени.
        Если я хотел, чтобы мать моя ненавидела кого-то или испытывала крайнюю степень неприязни, то, кажется, я только что этого добился.
        Как иногда легко поворачивать народ в сторону Тьмы и неверия. На светлую сторону перетягивать людей, увы, гораздо сложнее.
        4. ТАЯ
        - Гинц?! - сейчас Альберт Викторович смотрит на меня по-другому. Не снисходительно и немного покровительственно, а заинтересованно и удивлённо.
        - Бог мой, Тайна, только не говори, что ты и есть та самая жена, о которой судачат все, кому не лень. В определённых кругах, конечно.
        - Та самая, - вздыхаю. - Может, чаю попьём? Есть хочется жутко.
        - Ты как в той известной присказке: дайте водички попить, а то так есть хочется, что негде переночевать.
        - Слово в слово. И никуда от этого не деться, - кручу я головой, подумывая, куда бы приткнуться. Эта квартира-студия, занимающая весь этаж, огромна. Здесь Аль работает, живёт, вдохновляется, впадает изредка в депрессии и любит это место странной любовью. - Может, мы всё же на кухню?
        - Можно. В обморок только не падай, ладно?
        - Меня трудно напугать или шокировать. Я детдомовка.
        Не знаю, зачем напоминаю об этом. Он знает. Если помнит, конечно. Но, судя по всему, по каким-то причинам я Алю куда-то там запала. В душу вряд ли. В память - в самый раз.
        На кухне, конечно, не творческий беспорядок, а самый настоящий срач. Очень меткое слово для увиденного. Но я и бровью не веду. Сметаю весь хлам со стола: тарелки - в мойку, всякие огрызки и ошмётки - в мусорный пакет. Чайник нахожу на холодильнике. В холодильнике - пусто. Шаром покати.
        - Ну, в общем, да, - философски мычит Аль, глядя на мои потуги найти что-нибудь съестное. - Но прям щас в магазин я не помчусь. Даже ради такой высокой гостьи как ты, Тайна Гинц.
        - На этот случай есть запасной вариант, - наливаю я в миску чистой воды для Че и достаю из своего рюкзака собачий корм, полбатона, кусок колбасы и сыра.
        - Запасливая, - почти стонет Аль, - и, совершенно не стесняясь, ворует кусочки колбасы и сыра, пока я делаю нарезку.
        Горячий чай, еда, компания - и уже тянет на откровения.
        - Рассказывай, - подталкивает меня Альберт.
        - Тебе с начала или с самого главного? - пытаюсь отмахнуться от неизбежного.
        - С начала - там всегда всё самое интересное. В главном, как я понимаю, кроется свинья. Поэтому я не спешу увидеть её пятачок. Или хвостик. Предпочитаю наесться деликатесов, а только затем встать перед холодным блеском дула автомата.
        Он понимает. Чувствует. И я не спеша рассказываю свою историю. Как работала официанткой в ресторанчике «Дон Кихота». Как завалила дорогую инсталляцию - чудо дизайнерской мысли. Как муж мой будущий оплатил стоимость загубленного шедевра и купил меня у тётки, чтобы я стала его женой. Кажется, что всё это было давно. Я глажу голову Че Гевары, что примостился рядом и удобно устроил огромную умную башку на моих коленях. О детях и Эльзе упоминаю. О благотворительном бале и о том, что услышала там.
        Я рискую, доверяясь почти незнакомому человеку. Я осторожно выбираю каждое слово. Не то, чтобы у меня не было выбора. Выбор есть всегда. Но если подозревать всех и каждого, не иметь возможности приобрести друга или союзника - значит остаться совершенно одиноким в мире, где за каждым поворотом ждёт тебя опасность.
        - Только ты, Тайна, могла попасть в подобную передрягу. Не зря я до сих пор тебя помню из сотен лиц, что прошли перед глазами, - из хлебного мякиша Аль ловко лепит человечка. У него идеи живут на кончиках пальцев. - Абсолютно не удивлён. Любишь его? Этого мрачного типа?
        - Люблю, - признаюсь сразу же. - И никакой он не мрачный, - защищаю мужа.
        - Да видел я его, твоего Гинца. Дед Мороз ему родственник. Только влюблённая девчонка может видеть в этом куске льда что-то хорошее, светлое и доброе. В тебе живёт отблеск пионерских костров далёкого прошлого, Тайна. Таких, как ты, уже не делают. Сами рождаются раз в сто лет. Может, потому земля ещё и не рухнула, держится, старушка. Валяй уже своё главное.
        - Если после всего рассказанного тебе захочется выставить меня за дверь, не стесняйся, - предупреждаю я его.
        - Прохорова, - фыркает Аль, - не напускай трагичности и таинственности. А то у меня уже и колени трясутся, и руки. Видишь, сидеть на месте не могу от страха.
        - Я должна предупредить, - гну своё. А то получится: ты пообещал, взял кота в мешке, а потом неудобно его будет выставить.
        - Слишком болтливая дева с собакой - вот что досталось мне в мешке. Рассказывай уж своё главное. Переживу как-нибудь. И даже сердце не разорвётся - поверь.
        - Я из дому ушла, - вздыхаю.
        - И собаку украла, - фыркает Аль. Ему почему-то весело. Брови у него пляшут. Красивый чёрт. Смуглый до черноты, а лето недавно началось. А глаза зелёные выгодно смотрятся на его породистом лице. - Породистую. Элитную. Сколько там твой бегемот щенками стоит? Тысячу баксов? - клацает он телефоном. Видимо, ищет информацию.
        - Меньше, наверное, - вздыхаю. - Это ещё не всё.
        - Прохорова, ты рассказывай, рассказывай, я тебя очень внимательно слушаю. А если не запугиваюсь, так это не твоя проблема. Или твоя? Кто-то нанял тебя, чтобы проверить, насколько у меня нервы крепкие?
        - Если честно, я ушла, чтобы остыть. Подумать. Побыть в одиночестве. То есть, это не побег в прямом смысле этого слова. Но кое-что изменилось. Мне надо спрятаться на время.
        Аль смотрит на меня пытливо.
        - Другими словами, ты хочешь сказать, что и по утрам с собакой гулять тоже мне?
        - Что-то вроде того.
        - Глупее не придумаешь, конечно. Как раз по псине тебя в первую очередь вычислят. Это не стандартная моська, каких куча в каждом дворе. Это такая собака-предатель, по которой тебя в два счёта найти можно.
        - На Эдгара покушались, - признаюсь. - И последнее время я жила под охраной.
        - А сейчас, значит, он отпустил тебя просто так? - закатывает глаза Аль.
        - А я его не спрашивала. Ушла и всё. И, кажется, есть причины, чтобы я пока не возвращалась. Точнее сказать не могу. Эдгар попросил.
        - Слабо ты похожа на покорную жену, - вздыхает Аль. - Ладно, придумаем что-нибудь. Оставайся. Не проникся я душевным трепетом твоей истории.
        Затем он улыбается. Сладко и предвкушающе. Пальцы его тонкие ныряют в пышную шевелюру. Плечи ходуном ходят от сдерживаемого смеха.
        - Скажи мне, Прохорова, а Гинц твой в курсе, куда ты подалась?
        Я пунцовею щеками и опускаю глаза.
        - Чувствую, скоро будет жарко. Оставайся, Тайна. Это невероятно вдохновляет. Я готов даже красотой лица пожертвовать, чтобы это увидеть. Неистовые страсти. Мужчину, который из-за тебя вызовет меня на дуэль. Что-то подсказывает мне: он явится. Не выдержит без тебя. Я бы не выдержал, Тайна. Честно. Через любой забор перемахнул бы ради тебя.
        Он смотрит мне в глаза. Открыто. Улыбается. Поддевает. А я не могу понять, шутит он или говорит всерьёз: столько в его взгляде оценивающей мужской заинтересованности. Он сейчас похож на гончую, что азартно идёт по следу дичи. У него даже ноздри трепещут. И я впервые думаю, что когда раздавали мозги, я проспала или отвлеклась на что-то другое.
        - Не бойся, Тайна, - хрипло говорит он, улавливая чутко моё настроение и состояние. - Я принципам своим не изменяю, даже когда пьянствую. Так привык себя контролировать, что меня даже во сне сложно изнасиловать какой-нибудь малолетке или окольцованной дамочке, что бесится от скуки и жиру.
        Я снова краснею. Это камень в мой огород. Я тоже прибегала к нему. Правда, не совсем, чтобы изнасиловать, но о чём-то таком думала, шестнадцатилетняя идиотка. Он меня раскусил тогда. Да и что там кусать - я и не сильно старалась скрывать собственные намерения и мысли.
        - Брось, Тайна. Я не о тебе сейчас. Ты тогда… больше от отчаяния. Всё в силе. Твоя комната ждёт. Поехал я за покупками. А то и правда страшно жить. Вдруг завтра война, а в доме гречки нет. Или макарон.
        - И соли со спичками, - включаюсь я в эту игру.
        - Это идея! - щёлкает он пальцами и подсовывает свой телефон. - Пиши список всего необходимого. Вам, девочкам, лучше знать, что понадобится для дома. К тому же, за тобой уборка и обед, Тайна. Секреты секретами, тайны тайнами, а обед по расписанию.
        Я вбиваю в его телефон список покупок и слышу, как он напевает. Что-то из классики. Моцарт или Бетховен - не вспомню. Кажется, я его вдохновила. Знать бы ещё, чему он так радуется. Перспективе схлестнуться с моим мужем?..
        5. ЭДГАР
        Ложь - штука противная. Прилипчивая. Ей всё равно, кого марать. Солгав раз, приходится либо выкручиваться постоянно, либо рано или поздно всё вылезает наружу, как гнилые нитки, что рвутся и оставляют безобразные стержки-разрывы.
        У меня сейчас нет другого выхода: любой в моём окружении может быть тем самым человеком, что поставит подножку, отвесит оплеуху или воткнёт нож в спину.
        Я бы хотел всем доверять. Но жизнь научила меня проверять информацию, анализировать, сопоставлять факты, делать расчёты и выводы, принимать решения и побеждать. Плохо, когда тех, на кого ты можешь опереться, по пальцам одной руки пересчитать можно.
        Я рисую в блокноте круг. Выстраиваю людей, что находятся рядом. Строю версии, пусть даже бредовые. Здесь главное - определиться.
        Тая, моя жена. Не думаю, что началось всё с неё. Совпало, скорее. Она была случайной девочкой из ресторана. Я сам обратил на неё внимание. Сам принял решение жениться. Никто не подталкивал меня к этой мысли, даже исподволь. Даже если предположить, что она разыграла сцену с заваленной инсталляцией. Я мог пройти мимо. Я мог выбрать другую кандидатуру. Я мог отказаться от затеи в любой момент.
        Она не сопротивлялась, но и не горела желанием становиться моей женой. Да и вообще. Не вижу смысла и мотивов. Убить, чтобы стать наследницей состояния? Для девочки, что отбила право собаки жить в доме, а не в приюте, что собиралась экономить на еде и работать в три смены, лишь бы я не позволил чужих ей детей в интернат сдать, слишком нелогично. Она даже вещи от тётки забирала, чтобы не зависеть от меня.
        Ну, и сердце, чувства, сердце… я противился даже мыслям, что Тая способна на подобное. Не способна. Никогда. Не в её характере.
        Мама и Леон. Неожиданные родственники. Я оговаривал свою жену и смотрел, как мать реагирует. Не блеснёт ли в её глазах огонёк радости или злорадства. Подобные вещи трудно контролировать порой. Но она осталась у разбитого корыта, с тремя детьми на руках, пусть один уже и взрослый, без средств к существованию, без дома и друзей. Всё остальное может оказаться хорошо продуманной ложью. Она, к примеру, лгала, когда пыталась пристроить детей. Не сказала правду.
        Прошлое её подтвердилось. Но кто знает, как она жила? Что было в её жизни потом? Она жила с человеком, который не любил её сына. Не каждая мать на это решится. Не променяла ли она одного садиста на другого? Много вопросов и достаточно тёмных пятен на карте судьбы женщины, что вынырнула из прошлого слишком «вовремя».
        Да, она жила в лесу. Но в доме оставался её сын. Шпионил и гадил. Пытался ухаживать за Таей. Целовал её, зная, что у меня обязательно снесёт крышу. Случайно или намеренно? Провоцировал или просто юноша с сильной влюблённостью, когда теряются тормоза? Опять миллион вопросов, и заочно на них ответы не найти.
        Сева. Давний друг юности, который знает обо мне всё. Наверное, даже больше, чем всё. У нас разница в четыре года. Мы из одного города. Но общаться начали лишь в институте. Прибило его как-то ко мне. И с тех пор мы почти не разлучались. Сева не стремился развивать бизнес. Слишком ленивый и ветреный для серьёзных дел. Кажется, его устраивала роль моей правой руки. Он хорошо разбирался во многих вопросах, а кое-где был просто незаменимым. Один нехороший пунктик меня беспокоил. Раньше я на него сквозь пальцы смотрел: Сева «подбирал» за мной всех моих любовниц. Или почти всех. Ради интереса? Что-то глубоко личное, о чём я не знаю, пропустил, не обратил внимания?
        От мыслей и вопросов - голова кругом. А я ещё не по всем кандидатам, кто мог бы меня недолюбливать, прошёлся
        - Зачем тебе телефоны? - спрашивает мимоходом Жора. Не могу и не хочу его подозревать, но и он - друг, знает обо мне слишком много. Вхож в дом. Но ему бы ничего не стоило прикончить меня здесь, когда я и так загибался. Но, но, но…
        - Я потерял свой, - лгу, не моргнув и глазом. Жора смотрит на меня странно. Видел, наверное, мой телефон в целости и сохранности. Ничего не переспрашивает и не пытается уличить во лжи - и ладно. Остальное как-нибудь переживу, и объяснюсь позже, когда всё утрясётся или рассосётся.
        Морщусь невольно. Не от капельниц, хоть они меня и достали. От дурацкой надежды, что проблема исчезнет сама по себе. Ничего не утрясётся и не рассосётся. Я это знаю лучше других.
        - А второй-то зачем, злыдень? - ворчит Жорик. Я подозрителен сейчас до ужаса. Что-то он слишком много вопросов задаёт.
        - Чтобы был запасной, - опять лгу. - Ты же помнишь? Меньше знаешь - лучше спишь.
        Взгляд у Жоры тяжёлый, как и кулаки. Может, он бы и врезал мне сейчас за подозрительность и недомолвки, но я его пациент, к тому же ответить не могу. Наверное.
        - Там твой безопасник пришёл. Настоящий полковник.
        Анатолий Иванович Журавлёв - лысый, как колено, загорелый, как чёрт, - человек, которому я могу доверять. Он надёжнее, чем сейф. Сейфы ломают, а таких людей - нет.
        Ему не нужно лишних слов. Он своё дело знает. Его ребята деловито проверяют палату. Кивают: всё чисто. Все три телефона проходят через их руки.
        - Тут такое дело, - пронзает меня ясно голубым, но отнюдь не доверчивым, а чересчур жёстким взглядом Журавлёв, - в твоей трубе, - стучит он крепким пальцем по корпусу «родного» телефона, - программа-шпион. Кто-то отслеживал твои звонки, разговоры и делал переадресацию смс.
        Чем дольше он говорит, тем больше я напрягаюсь. Во рту сухо и горько. Хочется плюнуть или водкой прополоскать, чтобы удалить мерзкий привкус гадости от неутешительных известий.
        - Вручную установили или дистанционно с помощью вируса узнаем позже. Эд, ты был слишком беспечен. Я предупреждал. Но ты, как всегда, не слишком заботился о собственной безопасности. Самое время сделать это хотя бы сейчас. Мне не нравится всё, что вокруг тебя творится.
        - Я и сам не пылаю от счастья, - откидываюсь устало и тру виски. - Поковыряйтесь и избавьтесь от телефона. Мне он больше не нужен.
        - Будешь пренебрегать проверкой и игнорировать меры безопасности, история повторится снова. И с телефоном, и с жизнью.
        Он вычитывает мне как мальчишке. Я согласен с ним, но внутри всё противится тотальному контролю. Я сейчас очень хорошо понимаю Таю. Но когда «надо» зашкаливает, лучше, конечно, подчиниться.
        Я устал. Измочален. С трудом дожидаюсь, когда Журавлёв и его команда уходят. Наконец-то я один. В тишине. Я рискую. У меня нет другого выхода. Я не могу быть уверен, что и Таин телефон не поражён той же болезнью, что и мой, но другого выхода не вижу. Иначе мы потеряемся в большом-большом городе. А я не собираюсь лишаться своей жены.
        Я пишу ей сообщение за сообщением. Шлю инструкции и радуюсь тому дурацкому слову «не возвращайся», что отправил со своего телефона. Если кто-то читает смс, то думает, что я рассорился с Таей. Может, это и к лучшему. Пусть.
        Скоро, очень скоро я смогу её увидеть. Только эта мысль даёт мне силы. Даже если бы сейчас с неба посыпались камни, я бы не дрогнул. У меня есть она - моя жена, моя девочка, ради которой я готов умереть и воскреснуть, возродиться и стать лучше.
        6. ТАЯ
        Руки в кровь, конечно, я не стёрла, отдраивая кухню, но под конец чувствовала себя Золушкой: у Аля в этой квартире всё нестандартно. И кухня размеров немаленьких, а бардака - чуть ли не под трёхметровый потолок.
        Чтобы апартаменты в порядок привести, не один день придётся трудиться. Но работы я не боялась. Это даже лучше - заняться физическим трудом, чтобы меньше думать. Я жутко скучала по Эдгару и детям. Как они там? Опять у них стресс. Мне ведь так и не хватило духу сказать, что ухожу. Я же собиралась встречаться с ними, пока Эдгар на работе, а сейчас понимаю, что неизвестность подвесила меня за рёбра на большом и прочном крюке.
        Вернувшийся Аль протяжно присвистнул, оглядывая кухню.
        - Тайна, я не думал, что ты воспримешь всё так буквально. С другой стороны, какая нормальная женщина выдержит подобное надругательство над порядком? Тронут. Но тебе совершенно нет необходимости батрачить. Я завтра же найму клининговую компанию, они здесь живо отдраят и окна, и полы, и двери. Я так периодически делаю, но в последнее время что-то был совершенно не в духе общаться с народом. К тому же я терпеть не могу, когда трогают мои вещи, переставляют их. Я потом болею и долго не могу найти, где и что у меня лежит. А вот на счёт еды не пошутил. Ты готова меня поразить кулинарными способностями?
        - Всегда готова! - салютую ему весело. На мне грязная уже футболка, потёртые джинсы. Я и сама выгляжу не очень после уборки, но никуда не деть эйфорию от наведённого мной порядка. К сожалению, из одежды - ещё пара футболок, набор трусиков и лёгкое платье. В рюкзак много не спрячешь.
        - Короче, - сгружает на стол кучу пакетов Аль, - ройся, разгребай, загружай холодильник, полки в шкафах. Я вроде поразил продавца на кассе твоим списком и платежеспособностью. А то они там за мной по пятам ходили. Подозревали, наверное, что я бомж и собираюсь обворовать их супермаркет.
        - Они по пятам ходили не из-за этого, - смеюсь, доставая продукты.
        - Хочешь сказать, любовались моей задницей? - оглядывает он себя заинтересованно, пытаясь посмотреть на то самое место.
        - Позёр и задавака. Ты же знаешь, что великолепен.
        Я искренна сейчас. Наверное, даже слепой понял бы, как он красив. И для меня - не только внешне. В нём есть нечто благородное. Высокое. Чистое.
        Да, я склонна его идеализировать. Всё же любила его по-детски той самой первой любовью, когда готов молиться на предмет своего обожания. Он не идеал, нет. Но ему легко прощаешь недостатки, потому что и достоинств больше, и умения притягивать к себе - предостаточно.
        - Тайна, только не ты, - морщит он нос и страдальчески прикрывает глаза. - Я устал от собственного великолепия. И от дифирамбов вокруг - тоже. В последнее время мне тяжело находиться в толпе. Забросил занятия. Высохли кисти. Отшил учениц. Вон, Зайку привёл расслабиться немного. Сбросить, так сказать, хоть какой-то груз. А тут ты - подарок небес просто. Аж захотелось жить.
        - Ты же знаешь: я не лгу, - пытаюсь сгладить неловкость и оправдаться. - Это не лесть, Альберт Викторович. И не слепое обожание - я выросла. К тому же, у меня есть человек, которому я отдала душу и сердце. Поэтому так легко могу говорить, что думаю и вижу.
        Он открывает глаза и улыбается. Немного печально - я ловлю его настроение.
        - Зато у меня такого человека нет. И когда слышишь эти слова, то хочется, чтобы они оказались не лестью, не правдой, а… настоящими. Нет-нет, в твоей искренности я не сомневаюсь. Я думаю сейчас, каким был дураком, что сыграл в благородство много лет назад. Не оставил тебя себе. Не сделал своей Тайной.
        У меня глаза, наверное, пытаются вылезти из орбит. И рот я открыла, как недалёкая девица. Он так думал? Или сейчас ему в голову пришло?
        - Расслабься, Прохорова. Минутная слабость. Мысли вслух. Имею на них полное право, точно так же, как и ты сейчас - мудрствовать о моей внешне-внутренней красоте. Мы как два бойца, встретившихся спустя много лет. У каждого - свои битвы и поражения, опыт и старые раны. Можем вспомнить былое или похвастаться победами. Да и печалями поделиться, что уже немало. Именно поэтому я тебя не брошу в беде и не выставлю за дверь. На остальное - плевать. Даже если ты вдруг преступница.
        - Я не преступница, - почему-то от последнего его предположения неуютно.
        - Мне тебя не хватало, - отмахивается он, - встряски, взбучки, драйва. Чистой кухни, наконец. Уже хочется куда-то бежать, что-то делать, лететь на крыльях.
        У него руки удивительно гибкие и чуткие. Он словно ловит в воздухе нечто никому невидимое. И по его взгляду я понимаю, что уже почти лишняя. Ну и хорошо. Вот и славно. Хоть кому-то от меня польза.
        Я занимаюсь привычным - готовкой. Когда заняты руки, голова отдыхает. Что задумал Эдгар? Мне показались странными его просьбы. Сменить телефон, например. Сам он не звонит, а только пишет. С другого номера. Пока меня не было, что-то случилось?.. Или это просто игра, чтобы острее почувствовать свою изоляцию и одиночество? Как бы там ни было, я обещала ему доверять. И от него потребую того же. Особенно, когда он узнает, где я осела.
        Телефон звонит неожиданно. Я дожариваю мясо и ставлю пирожки в духовку. Вздрагиваю невольно. Аль где-то там, потерялся на просторах своей необъятной квартиры.
        Осторожно жму на приём. Телефон снова незнакомый.
        - Привет, - и сразу дрожат колени, а ресницы становятся влажными от слёз, что брызжут во все стороны фонтаном. От этого голоса, от дрожи, что проходит по телу, от нахлынувших эмоций.
        - Эдгар, - шепчу, судорожно вздыхая.
        - Моя Тая, - отзывается он тут же. Наверное, будь в моей ладони чуть больше силы, я бы раздавила телефон. - Как же я соскучился по тебе. Невыносимо.
        Я опускаюсь на стул: в прямом смысле - ноги не держат.
        - Не молчи, пожалуйста, - просит он. - Так тяжело тебя не слышать.
        Тоскующий Гинц - незнакомый мне зверь. Открытый, как рана, и я вдруг понимаю: если он пустил меня туда, под свой панцирь, значит я достучалась до него. Смогла.
        - Я… не знаю, что сказать, - говорю правду. Это тот самый момент, когда ты мальчику признался в любви, а он промолчал в ответ. Там, где-то далеко, сидит мой муж, так и не сказавший ответных слов на моё послание. Но я чувствую: вот то, что происходит с нами сейчас, наверное, сильнее слов. Правда, что бьёт откровенностью и недосказанностью.
        - Расскажи, что ты делаешь. У тебя там какие-то странные звуки.
        - Жарю мясо, - вскакиваю и кидаюсь к плите. Надо перевернуть. Лук и перец ещё.
        - Редкостная гадость? - посмеивается он.
        - Нет, в этот раз должно получиться вполне сносно.
        - Я бы сейчас из твоих рук что угодно съел.
        Он не спрашивает, где я и с кем. Знает? Вычислил? Гинц никогда не будет настолько доверчивым. Наверное. Я раздумываю, прилично ли пригласить мужа на ужин. Но он делает ход первым. Белые начинают и выигрывают. Как в шахматах.
        - Хочу пригласить тебя на свидание, Тая Гинц. Удери из замка от своего дракона и ничего не бойся. Сегодня, в восемь. Скажи, где я могу тебя забрать?
        Я называю адрес. Рядом стоящий дом. Просто для того, чтобы проверить, так ли уж наивен мой муж, каким сейчас прикидывается. Улыбаюсь, прижимая телефон к щеке. Грежу наяву. Его уже давно нет - отключился, а я продолжаю кружить по кухне, танцевать то ли вальс, то ли медленное танго без партнёра.
        А потом ко мне начинает возвращаться разум. Замок? Дракона? Память тут же услужливо подсовывает голую задницу Аля с татуировкой. Ну, Гинц, держись! Я тоже умею играть по-крупному
        7. ТАЯ
        - Тайна, ты с ума сошла! Не пущу! - никогда не думала, что Альберт Викторович может быть таким решительно-непреклонным. - Кто говорил, что нужно спрятаться и залечь на дно? Ты уверена, что это твой разлюбезный Гинц тебя хочет видеть, а не кто-то там ужасно-страшный?
        - Аль, это смешно, - пытаюсь я образумить свою невольную дуэнью. - Лето, восемь вечера - да ещё светло на улице. К тому же, это мой муж. И, думаю, он знает, где я и с кем. Это… свидание, понимаешь?.. У нас не сложилось в самом начале. Мы толком узнать друг друга не успели.
        - Очень хочется романтики? - голос Альберта падает на три тона ниже. Лицо расслабляется. На губах играет улыбка. Грешная такая, как и он сам.
        - Очень, - признаюсь честно. - К тому же я соскучилась.
        - Пф-ф-ф, - фыркает он, дирижируя левой рукой, - как дети малые. Сколько вы не виделись? Дня два?
        - Это как два столетия, - я чувствую именно так, и мне не стыдно в этом сознаться.
        - Ладно, - ещё один взмах рукой, - пажом или оруженосцем я ещё никогда не был. В телохранители вряд ли гожусь. Ну, кто в здравом уме доверит мне тело? Особенно такое привлекательное, как у тебя? Гинц будет в восторге.
        - Аль, ну перестань, - я всё же пытаюсь его переубедить, - говорю же: Эдгар знает, где я. Поэтому нет нужды так опекать меня.
        - Милая моя, - щурит он глаза, - да знал бы он, уже б по кирпичам разваливал бы мою студию. Что он сказал тебе, что ты так уверена?
        Аль оживляется. Щеки его розовеют. Губы растягиваются в улыбку предвкушения. Вот же авантюрист!
        - Он сказал, чтобы я удрала из замка от своего дракона.
        Аль замирает, а потом хохочет до слёз. Отличный смех. Открытый. Всё, как я люблю.
        - Ты видела, да? - сверкает он глазищами своими бесстыжими. - Дракона на моей заднице? - я краснею. По моему смущению ответ очевиден. Можно и рот не открывать. - Так вот, моя дорогая Тайна: Гинц точно не видел, поверь. Мы с ним вообще не знакомы, а чтоб уж он подобные ракурсы рассмотреть, надо ну очень близко общаться. Он просто брякнул. А ты додумала. Обычное женское воображение. Мне кажется, он представляет себе, что ты сняла комнатушку у старушки и сидишь, ждёшь его, как верная Пенелопа. Хочу посмотреть на его лицо. Хочу видеть это. Впитать. Насладиться.
        Аль сбил меня с толку. И я уже не так уверена, что муж мой в курсе, где я предпочла спрятаться. Но с этим буду разбираться потом. Сейчас главное дракона умаслить. Слишком он боевой оказался.
        - Аль, давай оставим это на потом, ладно? Не нужно портить мне вечер. Я… сама ему расскажу. А там уж… как получится.
        - Ладно, - Аль жадно втягивает вкусные запахи. - Накрывай на стол. Я голоден как сто чертей. И не спорь: я покараулю тебя издалека. Заодно бегемота выгуляю.
        Че Гевара возмущённо гавкает. Умный мой лохматый друг.
        - Хорошо, хорошо! Сдаюсь! Ты лучший в мире пёс. Нам нужно дружить. Иначе как мне утром и вечером с тобой гулять? Ну, сам подумай?
        Всегда умиляет, когда люди разговаривают с животными. Но с команданте Че такие номера проходят на «ура». Сама не раз убеждалась.
        До вечера я ухитрилась отдраить санузел и ванную, убрать комнату, где предстояло мне жить. Там старые вещи. Древние, можно сказать. Зеркало в рост с завитушками, тумбочка на резных ножках с кучей ящичков. Пузатый комод из, наверное, красного дерева. Шифоньер, кровать - всё видавшее виды и лучшие дни. Наверное, это мебельные раритеты. Произведения искусства. Чёрт знает какой век. Я ничего в этом не смыслю, но здесь мне хорошо. Будто домой попала.
        Очень женская комната. Я никогда не бывала в этой части квартиры. Дальше студии ученицы не забегали. Там даже санузел свой. А здесь… святая святых. Сердце этого места.
        - Это комната моей бабушки, - Аль появляется неслышно, как призрак. Я пячусь невольно, словно ненароком вступила на опасную территорию, где мне не место. Он видит мою растерянность. И трусость тоже замечает. - Оставайся здесь, Тайна. Она бы была довольна. А может, даже рада. Я… запустил здесь всё. Не думал, что ты выберешь именно эту комнату. Она самая неприглядная. А ты почему-то выбрала её.
        - Здесь есть душа, - поясняю свой выбор. - Ты не говорил, что нельзя. Подумала: можно…
        - Можно и нужно - не сомневайся. Комнаты часто сами выбирают себе хозяев. Пусть на время, но ты здесь не гостья, а хозяйка. Я… рад. Чёртов мистик во мне салютует стоя.
        - Мне… как будто всё здесь близко. И даже знакомо, - признаюсь нехотя. - Будто я уже жила в этой комнате или похожей.
        Аль смотрит на меня с интересом. Пристально.
        - У меня… тяга к… подобному. Красивые вещи. Старина. Картины. Живопись. Не знаю, откуда это. Я… детдомовка. И жила в казёнщине и нищете.
        - Что ты помнишь о своём прошлом, Тайна? И помнишь, почему я дал тебе это прозвище?
        Аль расстреливает меня в упор напряжённым взглядом. Я теряюсь ещё больше. Я помню, конечно. На втором или третьем занятии он сказал, что есть во мне что-то эдакое. Что я не Тая, а Тайна, у которой где-то глубоко спрятаны скелеты. Но так и не объяснил, что имеет в виду.
        - Я… почти ничего не помню. Мне было шесть, - это как заезженная пластинка. Бесконечно по кругу. Всем и каждому - одно и то же. Хочется спрятаться от этого всего и не думать, не гадать. Особенно потому, что вспомнить ничего не получается. - Давай как-нибудь об этом потом, ладно?
        Аль кивает, но я вижу: думает напряжённо, что-то прикидывает в уме. Я не могу проследить за ходом его мыслей, тем более, что он быстро переключается с одного на другое.
        Я долго стою под душем. А затем прихорашиваюсь у зеркала сто раз. Расчёсываю волосы. Наношу косметику, а затем стираю. Мне всё не нравится. Тем более, надеть нечего. Джинсы и футболка. И платьице. Простенькое. Из прошлой жизни. Я так и не решаюсь его надеть. Уж лучше побыть пацанкой. Привычнее. И на лице ничего рисовать не нужно. Буду естественной. Эдгару нравилось.
        Волосы я стягиваю в хвост. С сожалением. Не хочу привлекать внимание. А с распущенными волосами обязательно кто-то засмотрится. Запомнит.
        У меня горят щёки. Глаза блестят лихорадочно. Я искусала губы от нетерпения. Наверное, ещё ни одна девушка не ждала свидания так, как я. Свидания с собственным мужем. Первое. Я волнуюсь до стеснения в груди и до колик в животе. Натягиваю ветровку с капюшоном и нетерпеливо поглядываю на часы. Стрелка не движется. Издевается. Но я жду. Гипнотизирую. Нужно выйти не рано, но и не поздно.
        - Прохорова, - вздыхает сокрушённо Аль, врываясь в моё уединение, - судя по всему, ты на свидание со своей дурацкой собакой в дредах идёшь, а не к мужу.
        - Ну, прости. Бальных платьев и туфелек Золушки я не захватила. И феи-крёстной у меня нет, - развожу я руками.
        - У тебя есть персональный дракон, - ржёт этот бесстыдник, - и я бы что-нибудь придумал, но уже поздно. Пойдёшь замарашкой. Надеюсь, Гинц тоже очень соскучился, и ему будет безразлично, в каких обносках выйдет к нему жена.
        - В следующий раз обязательно обращусь к тебе, - серьёзно отвечаю и снова поглядываю на часы. - Кажется, мне пора.
        - Нам пора, - ворчит Аль и пристёгивает поводок к ошейнику Че. - Я на пионерском расстоянии. Иди уже, Белоснежка, твой гном заждался тебя.
        Ему нравится куражиться. У него отличное настроение. И меня это почему-то и радует, и успокаивает. Мы выходим на улицу как два заговорщика. Почти крадучись. Почему-то в голову приходит, что, будь у нас возможность, мы бы по-пластунски выползали. И это смешит. Нервное, видимо.
        Я прохожу через дворик и останавливаюсь возле соседнего дома. Как раз напротив первого подъезда. До назначенного времени - пять минут. Но мне не приходится ждать. Почти тут же от стены отделяется фигура. Эдгар!
        Он идёт ко мне быстрым шагом. Я вглядываюсь в его лицо. Бледный. Круги под глазами. Кажется, он не спал и не ел эти дни, что меня не было рядом. Скулы обострились. Глаза запали. И взгляд у него мрачно-решительный. В какой-то момент кажется, что он подхватит меня на руки и закружит или прижмёт к себе. Но нет. Он останавливается в полушаге. Дышит тяжело.
        - Тая, - срывается с его губ, и я сдерживаю себя, чтобы не расплакаться, как маленькая девочка.
        - Эдгар, - протягиваю несмело руку, и он тут же овладевает ею, сжимает мои пальцы. Прикладывает мою ладонь к своей щеке. Колется щетина. У Эдгара закрыты глаза. Губы его касаются пальцев. Дрожь проходит по телу. И у меня, и у него.
        - Пойдём, Тая Гинц, - купаюсь в его голосе, в этой лёгкой просевшей хрипотце, не сдержавшись, глажу висок. - Пойдём, иначе я всё испорчу. А я не хочу этого.
        И я иду за ним. Пошла бы на край света - лишь бы позвал. Тепло его ладони согревает не только холодные от волнения пальцы, а и душу, что трепещет, как знойное марево, плавится от любви к нему.
        Машина. Дверца. Хлопок. Кожаное сиденье и полутьма салона. И густой тяжёлый запах, что бьёт в голову и ноздри.
        - Это тебе, - изогнувшись, Эдгар достаёт с заднего сиденья букет. Огромный букет белых роз с нежно-розовой каймой по краю лепестков. Тяжёлый и необъятный. Он решил меня поразить?
        Трогаю бутоны пальцами. Зарываюсь носом в бело-розовое великолепие. Поднимаю глаза. Встречаюсь взглядом с глазами мужа. Напряжённый, брови сведены. Он волнуется?
        - Спасибо, - благодарю его и улыбаюсь. - Они прекрасны.
        Эдгар не вздыхает с облегчением, не переводит дух. Просто заводит мотор, и мы трогаемся с места. Едем куда-то. Букет неудобный и громоздкий. Но я ни за что не скажу ему об этом. Ни за что не скажу, что такой девушке, как я, и одного цветка хватило бы. Или скромных три-пять. Но это Гинц. Он ничего не делает наполовину.
        В этом букете - очень много смысла. В нём - его желание не поразить, не хвастануть, нет. Это попытка сказать слишком много. То, что пока не смеет слететь с его губ. И я понимаю его без слов. Снова прячу лицо в бутонах. Мой Эдгар. Тот, что не умеет говорить о чувствах. Тот, кому легче купить, чем раскрыться. И я не буду его торопить. Я наслаждаюсь каждым мигом. Он рядом. И впереди у нас целый вечер. Один на двоих.
        8. ЭДГАР
        - Сдохнешь! Сдохнешь, как подзаборный пёс! - злится на меня Жора. - Тебе ещё хоть пару дней лечиться нужно. И вообще в свете недавних событий за бронированными дверьми сидеть, а не по городу шляться.
        - Я сдохну без неё, - говорю откровенно. - Я вернусь. К ночи вернусь.
        Жора закатывает глаза и поднимает руки вверх. Большие татуированные руки с мощными пальцами и очень аккуратными ногтями.
        - Ты себя со стороны слышишь? Сам в это веришь? Что увидишь её и вернёшься? Гинц, ты ж не остановишься. Кровь взыграет. И всё такое прочее.
        - Жора… - лучше порычать на друга, чем выслушивать всё это. У меня и так всё кипит. Без его слов и подначек. - Я даю слово. Вернусь.
        - Дай бог, чтобы под утро, - мудро даёт мне карт-бланш мой верный эскулап. - Она знает, что с тобой случилось? Если предположить, конечно, что это не она.
        - Это не она, - у меня нет и тени сомнения. - И она не знает. И я не хочу, чтобы знала. Пока. Ей… и так нелегко. Иначе, боюсь, не я от неё не уйду, а она от меня не отстанет. А мне сейчас нужна свобода действий. И знать, что Тая в безопасности. Здесь, в палате, останется мой человек. Похожий на меня. Будет честно исполнять роль умирающего. Говорю это только тебе.
        - Доверяешь, значит? - хмыкает Жора, но я вижу, как теплеет его взгляд. Как расслабляются мышцы. И, кажется, я не ошибся в нём. - Тут Сева твой рвался. С твоими охранниками потасовку затеял. Скрутили.
        - Вот и хорошо.
        Больше я ничего не говорю. Жора и по взгляду всё понимает. Я не склонен сейчас верить Севе.
        Уходил я, переодевшись в одежду охранника. Того самого, что и фигурой, и внешностью походил на меня. Это будто шапку-невидимку надеть: как только исчезает деловой костюм, ты сразу же становишься, как все.
        Джинсы, ветровка, кроссовки, очки. И чужая машина. Сзади - почётный эскорт. Это «хвост» от Журавлёва - настоящего полковника. Я не сопротивлялся. К тому же, нужно обезопасить Таю. Я всё продумал. Не позволю, чтобы кто-то смог её достать. Это ещё одна причина, по которой я хочу с ней встретиться.
        Букет я купил спонтанно. Не мог отказать себе в желании хоть как-то выразить свои чувства. Подумал только: она моя жена, а я до сих пор не знаю, что она любит. Ей нравятся цветы - это я знаю. Дома она постаралась вдохнуть жизнь в деловой и суховатый дизайн.
        До её появления мне нравилось в этой квартире жить. Всё под меня. Ничего лишнего. Спокойные холодные тона. А сейчас я бы позволил ей всё изменить. Сделать ремонт, например. Лишь бы во всём чувствовалась её рука и дыхание. Воздух, без которого трудно дышать.
        Я ждал её, наверное, минут десять. Всматривался в дворик. Только Тая могла так спрятаться. Грешным делом я думал, что она убежит в лес к Ульяне. Туда, где тишь и монастырь. Где никому нет дела, откуда берутся и куда уходят те, кто приходит за исцелением души или тела.
        Она скрылась в центре города. В самом его сердце. Это старинные дворики, почти история. И она слукавила, назвав этот дом. Тая вынырнула из подворотни, а я мучительно думал, сколько шагов ей пришлось пройти, прежде чем она добрела до первого подъезда. Одинокая. Такая хрупкая. В джинсах и с хвостом она кажется ещё моложе своих почти двадцати лет.
        Я бы сжал её в объятиях. Никуда не отпустил. Моя. До боли в сердце моя. Но я столько сделал неправильного, что не хочу ничего портить.
        В салоне машины дышится легче. Здесь - наше пространство на двоих. Только она и я. И букет цветов. Тая зарывается в него лицом. А я искоса наблюдаю. Мы не виделись каких-то два дня, а кажется - вечность.
        - Я хочу показать тебе одно место. Мне кажется, тебе понравится. Это кафе. Не ресторан. Я нашёл его однажды, - слова даются легко. А думал, будет сложно. Голос звучит как обычно. И волнение хоть никуда не делось, но внешне не проявляется. Разве что руль я сжимаю чуть крепче, чем обычно. Но вряд ли она сможет это заметить.
        - У тебя столько разных местечек в этом городе. Нестандартных, - улыбается она. - Ты всегда находишь, чем удивить. Но… может, расскажешь, что случилось?
        - Ничего не случилось, - лгу и содрогаюсь: я давал себе слово не лгать ей. И снова нарушаю раз за разом свои и обещания, и принципы.
        - Не хочешь говорить, - вздыхает Тая. - Но я же вижу. Ладно. Расскажешь потом. Когда сочтёшь нужным. Но я не слепая и не глухая, Эдгар. Не рань меня больше, чем уже есть.
        Я останавливаю машину. Мы почти приехали. Но лучше сделать это сейчас.
        - Тая, - смотрю ей в глаза и забираю слишком большой букет. Тяжёлый для её рук. Сейчас я это вижу. Напыщенный осёл. Даже в этом я не смог сделать правильный выбор, - я… не прав. Есть вещи, которые я пока не могу тебе рассказать. Да, кое-что случилось. Но сейчас лучше тебе оставаться в неведении. Это вопрос доверия. Понимаешь?
        - Понимаю, - моргает она и облизывает губы. - Я прошу о том же. Чтобы не только я тебе доверяла, но и ты мне. Иначе ничего не получится. Именно поэтому я ушла.
        - И потому что подслушала идиотские речи пьяного Севы. Ты не при чём, Тая. Он порол чушь. Хочу, чтобы ты уяснила раз и навсегда: во-первых, я не слушаю бредовые фантазии, а предпочитаю сам составлять собственное мнение, принимать решения, делать выводы. Во-вторых, я верю тебе. Ты моя жена. Нет в тебе никакой опасности или угрозы для меня.
        Она опускает глаза. Закусывает нижнюю губу. Теребит край футболки.
        - А если это не я, а связано как-то со мной? Я… ничего не помню из прошлого, Эдгар. Кто я? Что я? Кто были мои родители? Мне было шесть, но в памяти - белое пятно. Или тёмное. Как посмотреть.
        - Я услышал тебя, Тая. Позволь, я решу и эту проблему. Думаю, мы можем узнать то, чего ты не помнишь. А пока просто ни о чём не беспокойся.
        Она кивает. И я наконец-то могу продолжать путь.
        - Здесь здорово! - шепчет Тая, как только мы усаживаемся за столик в углу. Хорошенькая официантка зажигает толстую свечу. В полумраке веет загадочностью и сказкой. Здесь тихо и уютно. И хорошо кормят. Я делаю заказ.
        Обхватываю Таины ладони руками. Глажу большими пальцами запястья. Там, где быстро бьётся её пульс. Очень хочется приложить туда губы, но я сдерживаюсь.
        - Я тут подумал, Тая Гинц, что мы женаты, а ничего не знаем друг от друге. Может, поэтому я умыкнул тебя на свидание. Мы не с того начали, ты же понимаешь. И я не могу перечеркнуть или изменить прошлое. Но… дай мне шанс всё исправить. Предупреждаю: возможно, не всё будет получаться. Вероятно, я не раз сорвусь и покажу свой неидеальный характер. Командовать всё равно буду - это неизбежно. Но… ты же за что-то сумела меня полюбить? Даже такого мерзкого и неуживчивого? Ты же не ушла насовсем, а лишь отступила, давая мне время подумать.
        - Я не… - она встряхивает головой, отчего тяжёлый хвост колышется и бьёт её по плечам. - Эдгар!
        Она, наверное, ругает себя последними словами, что тогда позволила себе порыв. Отправила смс со словами любви. Проявила слабость, которая на самом деле - самая настоящая сила. Она сильнее меня. И честнее. И чище.
        - Дай прикоснуться к твоей душе, Тая Гинц. Позволь мне быть рядом и просто любить. Не опасаясь предательства, измены, боли. Мужчины тоже всё это чувствуют. И переживают. Говорят только мало. Хочу узнавать тебя. Любоваться твоей улыбкой. Смаковать какие-то мелочи, что упустил и не заметил. Мне… трудно. Помоги же мне. Обретая тебя, я смогу познать себя. Люблю тебя так, что сносит крышу. И разум пасует. Но сказать о любви мало. Для меня мало. Я должен уловить все нюансы этого чувства.
        Она переплетает свои пальцы с моими. Смотрит мне в глаза. В её синеве плещутся слёзы - непролитые, но очень близкие. Щедрая моя девочка, готовая обуздать монстра. Верящая в добро и свет.
        Выдыхаю рвано и наконец-то прикасаюсь губами к её ладоням.
        - Скучал по тебе безумно. Думал, что буду делать, если ты… уйдёшь навсегда.
        - Я не уйду, Эдгар. Я же обещала: буду с тобой до тех пор, пока буду тебе нужна.
        - Значит не уйдёшь никогда, Тая Гинц. Потому что ты нужна мне постоянно. Каждую минуту. Каждую секунду. В горе и в радости. В печали и болезни. В счастье - особенно. Пока бьётся сердце.
        Это похоже на клятву, но я не боюсь говорить эти слова, потому что знаю: они самые нужные, самые правильные. И не только для меня, но и для неё тоже.
        9. ТАЯ
        Это как увидеть его голым. Не в нашей спальне, а посреди улицы. Беззащитный и ранимый - так видится мне. Я знаю, что он умеет приложить лапой любые невзгоды и препятствия, но сейчас, под распахнутым панцирем, бьётся настоящее живое сердце.
        Не знаю, откуда берётся вера в него. Может, вырастает из той любви, которую я чувствую к нему. Можно встать в позу. Показать, какая я гордая и неприступная. Но я не хочу. И это не слабость. Не подчинение, а желание всё же попытаться сблизиться.
        - Это знаешь, на что похоже? - спрашиваю, как только прихожу в себя от его слов. Важных. Главных. Я ждала их и желала всем сердцем и всё же оказалась неготовой к неистовству и серьёзности, с которыми он поведал о своих чувствах. - На попытку единым махом смести барьеры.
        - Я опять накосячил? - прикрывает Эдгар глаза и прижимает мои руки к своему лицу.
        - Нет, что ты. В этом ты весь. Твой характер. Напористость. Стиль. Мне кажется, ты так ведёшь дела: нападаешь, приводишь неоспоримые аргументы, доказательства - и побеждаешь.
        Он смеётся тихо. Плечи его вздрагивают. Я прикасаюсь ладонью к его губам. Сухая кожа. Шершавые. Он очень плохо выглядит, и сердце от этого сжимается. Что он недоговаривает? Сильный мой мужчина, что пытается оградить от неприятностей. Я, наверное, понимаю его. Но если в горестях и радости быть вместе, значит всё же решать многие вопросы сообща - так я это вижу. Терпение. Не всё сразу. Иначе ничего не получится, завянет, ещё и не начавшись толком.
        - Люди строят барьеры. Щиты, - всё же хочу довести мысль до конца. - Где-то отгораживаются. Часто - прикрываются. Отращивают панцирь, как ты. Чтобы не попадали внутрь нашей картины мира грязь и мусор. Ненужные люди и эмоции отсеивались. А когда появляется кто-то, кого бы ты и хотел впустить в себя, оказывается, что не так-то просто убрать все эти препятствия. Нужно потрудиться. И нередко - не самому. А встать рядом, засучить рукава и убрать все эти заслонки, чтобы пробраться. Может, надо-то всего пару досок оторвать, чтобы просочиться. А потом - назад их приколотить. А ты сейчас сделал всё сам - снёс подчистую. Взорвал забор вокруг храма. И хлынет сейчас толпа. Сможешь ли ты с ней справиться?
        Эдгар смотрит на меня не отрываясь. Что в его глазах? Восхищение?
        - Откуда в тебе столько мудрости, Тая? Я думал об этом раньше и думаю сейчас, как мне на самом деле повезло. Как дураку, что выиграл случайно джек-пот. Очень хочется верить, что меня интуиция не подвела или что там есть, помогающее делать правильный выбор? Но это тот самый случай, когда ткнул вслепую - и попал. Выстрелил с завязанными глазами - и в «яблочко».
        - Это происки мироздания, - смеюсь смущённо. - Линка Синица много бы тебе об этом рассказала. Я должна тебе признаться. Только не смейся, ладно?
        - Очень внимательно тебя слушаю.
        Он ещё не понимает. У него глаза блестят. Я умолкаю - нам приносят ужин. Ждём, пока расставят тарелки. Бутылка вина подмигивает мне тёмным стеклом. Девочка официантка наполняет один бокал. Для меня. Эдгар так распорядился. Он за рулём. Да и вообще мало пьёт. Почти равнодушен к спиртному. Это я успела узнать.
        - Хочешь меня споить? - пригубливаю вино. Тёрпко и сладко. Вкусно.
        - Да. Развязать тебе язык. Соблазнить, - кажется, Эдгар не шутит. У меня внутри ёкает. Жар от вина растекается по пищеводу и идёт, куда надо - вниз. Оседает между ног. Не сдерживаясь, под покровом стола, сжимаю бёдра. Невыносимый мой мужчина. Единственный. Я желаю его. Он необходим мне. Зависимость, от которой, наверное, не вылечиться ничем. - Так что ты хотела мне рассказать? В чём признаться?
        - В тот вечер Линка заявила, что мне нужен муж. Чтобы избавиться от тётки. Богатый. Красивый. Щедрый. Слегка за тридцать. Что нужно давать мирозданию запрос - и оно обязательно отзовётся, подумает, как исполнить просьбу. А ещё сказала, что я неопытная, и мне надо поучиться соблазнять мужчин. И пальцем на тебя указала. Мол, потренируйся.
        Я судорожно выдыхаю. Бросаю взгляд на Эдгара. Он не смеётся. И даже не улыбается. У него слишком острые черты лица. Каменные. Сердится?..
        - В общем, я шла, чтобы присмотреться к тебе. Возможно, привлечь внимание. А вместо этого дурацкую инсталляцию завалила.
        - Тебе удалось, - голос у него - холоднее льда. Я тут же сжимаюсь. Не знаю, как правильно реагировать. Он… подозревает меня?.. Или что?.. Впору откусить длинный язык. Наверное, не стоило рассказывать. - Значит, говоришь, подбиралась ко мне?
        Осторожно киваю. Боюсь на него смотреть - столько металла в его интонациях.
        - Получается, это не я на тебя внимание обратил, а ты сделала всё, чтобы я не остался равнодушным?
        - Я не хотела, Эдгар, - поднимаю голову и подбородок. Ну уж нет! Не дам ему топтать себя и загибаться от чувства вины!
        А потом натыкаюсь взглядом на мужа. Он улыбается. Ржёт бессовестно. Играет со мной. В сердцах бью его по руке.
        - Ты специально! Так нечестно!
        - Не ищи монстра под кроватью. Оттого, что ты его боишься, он там не появится.
        Эдгар перехватывает мою ладонь и целует. Я шалею от его прикосновений. Шершавые губы. Щекотка от ладони перетекает в намертво сцепленные в известном месте ноги.
        - Эй, жена, не дерись, - низкий тон с хрипотцой, всё, как я люблю. - Это забавно. Как ни крути, Синица права: мироздание очень постаралось, чтобы мы нашли друг друга.
        - Ты веришь в эту чушь? - смотрю на него с недоверием.
        - В этом случае - да. Может, поедим? Жутко голоден.
        Он последнее слово говорит так, что я краснею от подтекста. Ну уж нет, Эдгар Гинц. Это моё первое свидание. А хорошие девочки на первом свидании не падают с мужчиной в постель, даже если этот человек - собственный муж. Всё будет по правилам. От и до. Никаких поблажек. Это как до свадьбы - ни-ни.
        Это был сумасшедше длинный вечер. Мы ели и разговаривали. Много ели и очень много разговаривали. Эдгар спрашивал, что я люблю. И почему мне не понравился букет. Почувствовал всё-таки. Узнавали друг друга. Маленькие тайны и мелочи. Можно сказать, мы знакомились по-настоящему.
        Взгляды. Прикосновения. Улыбки. Дорогое лицо - рядом. Желанное тело - руку протяни. А мы разговариваем. И от этого - все чувства обостряются. Заставляют видеть чётче. Желать ярче.
        Мы выходим из кафе в сумерках. На улице уже зажглись фонари. Не хочется расставаться, но время неумолимо. В машине Эдгар забирает у меня оба телефона. Вкладывает третий, новый, в мою ладонь. Я сделала всё, как он просил в смс. Не забыла.
        - Как там дети? - спрашиваю, подавляя вздох. Я скучаю по Марку и Насте.
        - Всё хорошо, - говорит он кратко. - С ними мама. Да, она вернулась, и я предложил ей пожить с нами.
        Это ответ на мой немой вопрос. Он простил мать? Это хорошие новости.
        - Наверное, это не совсем правильно - твоя изоляция. И этот телефон, где всего один номер - мой. Тоже новый. Но пока надо, чтобы было именно так. А ещё нужно забрать Че. Слишком он приметный.
        Он озвучивает ту же мысль, что и Аль. Мне жаль расставаться с собакой, но я понимаю. И смутно догадываюсь, что не всё просто и гладко. А Эдгар просто пытается не волновать меня. А может, сейчас лучше, чтобы я ничего не знала. Хоть мне и неуютно жить с мешком на голове. Но я обещала ему доверять. Поэтому киваю, соглашаясь. Не забрасываю его вопросами. Он расскажет однажды. Обещал. Я буду верить ему.
        Эдгар останавливает машину на том месте, где мы встретились.
        - Ты позволишь проводить тебя, Тая Гинц? - снова этот пристальный взгляд. Гипнотизирующий. Я должна признаться, но пока не нахожу сил. Скажу. Чуть позже. Снова киваю, разрешая.
        Мы идём по дворику. Я веду его к дому, где живёт Аль. Где сейчас живу и я. Эдгар молчит. Не спрашивает ни о чём. Мы поднимаемся на третий, последний этаж. Останавливаемся у двери - единственной здесь. Я медлю. А он пользуется ситуацией - прижимает меня к стене. Бьётся бёдрами, давая почувствовать, как сильно хочет меня. Обхватывает лицо руками и целует. На свидании же можно целоваться - я знаю.
        Сладко. До дрожи. Его жадные губы. Его вездесущий язык. Вцепляюсь пальцами в отросшие на затылке волосы. Притягиваю к себе поближе. Растворяюсь в поцелуе и ощущениях. Мой Эдгар.
        - Тая, - проводит он губами по уху и шее. Я подавляю всхлип. Ещё немного - и сдамся. Из хорошей девочки превращусь в плохую. В очень плохую. И в этот момент открывается дверь. Неожиданно. Нараспашку. Бам! Бьётся о стену с другой стороны.
        - А ну убери от неё руки, Гинц! - слышу я голос Аля. Грозный такой. Яростный.
        Чувствую, как напрягается до каменности тело Эдгара. Тело, что прижато ко мне очень-очень плотно. И в этот момент я съёживаюсь и закрываю глаза. Я бы сейчас, как кошка, прижала уши и сползла по стенке вниз. Как нашкодившая кошка. Но я ведь не она, правда?..
        10. ТАЯ
        Он прикрывает меня собой - инстинктивно. Охранный защитный жест. Сильный, как и мой Эдгар. И только за одно это я могу любить его до беспамятства, а вместо этого или вместе с этим - пытаюсь сдержать слёзы.
        Эдгар чувствует, как я сжимаюсь. В темноте он не может видеть мою виноватую мордочку, но чувствовать ему никто не запрещает.
        - Кто это, Тая? - задаёт он коронный вопрос. В нём - требовательность, лязг металла, рык разъярённого льва.
        - Мой дракон, - бряк! - и лапы кверху. Только я могу в такой напряжённый момент ляпнуть подобное.
        - Твой - кто?.. - изумляется Гинц. Слова чуть ли не по слогам тянет. - Я же его сейчас убью!
        Он отделяется от меня стремительно, как лопнувшая почка, что превращается в клейкий листочек. Чпок - в одно движение мой муж оказывается в проёме дверей, где стоит, сложив руки на груди Аль.
        Я успеваю повиснуть на Эдгаре. Но и Аль не высится памятником. Он как ртуть. Кажется, когда-то, если память мне не изменяет, он учился восточным единоборствам. Не знаю, умеет ли он бить, но уворачивается неплохо. Это я тоже помню: Аль, если хотел, с лёгкостью избегал прикосновений тех девочек-дамочек, что пытались вцепиться в него, как обезьянки - в лианы.
        - Эдгар, остановись! - я тоже умею приказывать голосом. - Помнишь, мы говорили о доверии?
        Он замирает - каменный мой гость. Мышцы напряжены. Дышит тяжело. Затем оборачивается. Медленно. С трудом. Делая над собой неимоверные усилия.
        - Ты с ума меня сведёшь, Тая Гинц, - он не остыл, нет. Полыхает гневом, как не взорвётся. Но то, что он сдерживается, пытается овладеть собой, радует меня безмерно.
        - Аль, что на тебя нашло? - хозяин дома стоит всё так же. Руки на груди и загадочная улыбка на устах. Он наслаждается. Всей этой дурацкой ситуацией наслаждается! У него ноздри дрожат, мышцы играют.
        - Аль? - Эдгар опять бесится. Ну что за мужчина такой. Ревнивец мой драгоценный…
        - Аль. Альберт. Альберт Викторович. Мой учитель живописи и риторики. Человек, которому я могу доверять.
        - Альберт?! - кажется, кого-то переклинило. - Доверять?!
        - Эдгар, послушай меня, - глажу я мужа по каменному бицепсу. - Просто слушай мой голос. И пойдём уже от дверей. На кухню.
        - Да, - сверкает глазищами Аль. - Там мясо. Твоя жена отлично готовит, Гинц.
        Я почти проталкиваю Эдгара в дверь. Делаю страшные глаза Альберту, но он забавляется, а поэтому не спешит ни объяснять ничего, ни оставлять нас наедине.
        - Аль, хватит уже. Прошу. Ну зачем ты всё усложняешь?
        - Хочу посмотреть, насколько у него кишка тонка тебя любить.
        Эдгар дёргается, но тут появляется ещё один персонаж этой не совсем удачной пьесы. А может, очень даже наоборот: спектакля, где всё по-настоящему.
        Че врывается между нами совершенно ошалевший и кидается на Гинца, скулит и подвывает радостно, лижет ему лицо и руки.
        - Фу, Че Гевара! - рычит на него Эдгар, но именно псу удаётся сбить накал и излишний драматизм дурацкой ситуации.
        - Вот бегемот, отвязался, - беззлобно ворчит Аль, - ишь, соскучился.
        Эдгар треплет собаку по загривку, а затем, выпрямляясь смотрит на меня. В его взгляде опять снег. Смогу ли я когда-нибудь растопить эти пласты холода?
        - Кажется, нужно поговорить, - у Эдгара расслабляются плечи. Наконец-то! Я с тревогой вижу, как он устал. Лицо осунулось. Круги под глазами видны отчётливее. Пытаюсь подставить плечо. Он не отталкивает меня - обнимает одной рукой. И от этого жеста становится невыносимо остро. Не могу понять свои чувства. Жалость к нему. Щемящая нежность. Искра надежды, что… всё не зря. Что не всё потеряно, если он не сорвался, не натворил ерунды.
        Мы идём на кухню. Аль - впереди, как гордый одинокий флагман. Мы с Эдгаром в обнимку следом.
        - Пахнет тобой, - прикрывает глаза мой муж, почти падая на стул. - Домом. А теперь я слушаю тебя, Тая Гинц.
        Чопорный. Строгий. Жёсткий. Сейчас он похож на тощую взъерошенную птицу-секретаря с загнутым клювом и насуплено-недоверчивым взглядом.
        - Он всегда у тебя такой… забавный? Что это за каменный век? Тая Гинц. Умереть от смеха можно.
        Аль устраивается поудобнее на широком подоконнике. Вытягивает длинные ноги.
        - Заставь его замолчать, - замораживает территорию Эдгар. Он намеренно не смотрит на Аля и не разговаривает с ним. Видимо, боится сорваться. - Или я ему голову откручу.
        - Аль, пожалуйста, - прошу я. Альберт закатывает глаза, но умолкает.
        - Во-первых, я думала, ты знаешь, где я. «Удери из замка от дракона», - терпеливо поясняю я, цитируя его слова. - Ты же всегда вездесущий. Почему-то решила, что ты в курсе. Ты просил спрятаться. Это… лучшее место. К тому же, никому в голову не придёт искать меня здесь. Об Але знает только тётя, и то я не уверена, что помнит. Он мой учитель, Эдгар, - повторяю то, что уже говорила. - К тому же, он никогда не обидит меня.
        - Я не знал, где ты, - Эдгар гладит Че, что пристроился рядом. Пёс радостно колотит хвостом по полу и преданно вслушивается в голос хозяина.
        Я ставлю чайник на газ. Мне нужно занять чем-то руки.
        - Теперь знаешь.
        - Ты не останешься здесь, - у Эдгара снова каменеют скулы, а слова вылетают сквозь плотно стиснутые зубы. - С этим… фанфароном смазливым. Я думал, ты сняла комнату у бабушки, божьего одуванчика.
        - Какая буйная фантазия, - не сдержавшись, ржёт Аль. - Но об этом и речь, Гинц: ты не доверяешь своей жене. Вот цена твоей любви. На ладони.
        Он протягивает божественно прекрасную длань. Невольно любуюсь изящным жестом. Аль… Вот тебе и Аль. Насмешливый пустозвон, человек искусства. Творческая личность, подвижная как ветер.
        - Я не доверяю тебе, - обжигает его холодом Эдгар. - Держи свои ладони подальше. А то можешь стать художником со сломанными руками.
        - Я никуда не уйду отсюда, - смотрю мужу в глаза. - Если мы сейчас не поставим точку, то никогда не сможем по-настоящему доверять друг другу. Ты будешь бесконечно злиться, ревновать, подозревать, обвинять. Не меня, так тех, кто рядом. Или посмотрит не так. Аль не сделает мне ничего плохого. Не тронет меня. Не обидит. Не посягнёт, если уж на то пошло. Он не такой. У него есть принципы.
        - А ты слишком доверчива, Тая. Почему же этот твой высокоморальный друг, - муж рисует в воздухе пальцами кавычки, - кинулся на меня в коридоре? Я чего-то не понимаю? Я твой муж. А он повёл себя по меньшей мере странно. Нелогично. Можно подумать, он ревнивый муж, а не я.
        - Браво! - Аль легко соскакивает с подоконника. - Пойду я, пожалуй. Тайна, будешь провожать мужа, захлопни входную дверь, пожалуйста. А мне сейчас не до вас. И да. Можете освятить бабушкину комнату сексом. Если он всё же поймёт тебя, угу?
        Он уходит, дирижируя собственным мыслям. Снова напевает. В этот раз это Моцарт. У Аля приятный баритон. И поёт он хорошо.
        Эдгар трёт лицо ладонями. Я завариваю чай. Ставлю перед ним чашку.
        - Тайна?.. Где ты вообще откопала этого ненормального?
        - По объявлению. Училась у него рисовать. А ещё брала уроки изящной словесности. Недолго. Несколько месяцев. А потом тётка запретила. Сочла, что он очень молод и бабник.
        - Никогда не думал, что однажды соглашусь с твоей тёткой, - Эдгар делает глоток из чашки. Кажется, он успокоился. - Сколько тебе было?
        - Пятнадцать.
        - Ты… любила его?
        Сейчас главное не сфальшивить. Не дрогнуть. Не уклониться.
        - Да. Я любила его, Эдгар. И даже однажды сбежала от тётки в надежде никогда не возвращаться в постылый дом, где меня всё душило.
        - И он не воспользовался.
        Это не вопрос. Эдгар понимает.
        - Он даже не поцеловал меня ни разу. Он… не соблазняет молоденьких учениц и не спит с замужними женщинами. Да ему и так хватает. А принципы - они такие. С ними лучше не связываться. А что касается его выходки… Это и урок, и забава. Урок для тебя, вдохновение - для него. Ему нескучно. Сейчас.
        - Развлекается за мой счёт, - щурит глаза мой несгибаемый муж.
        - Я горжусь тобой неимоверно, - ласкаю его взглядом. Ощупываю каждую чёрточку дорогого лица. - Тебе было непросто. Но ты справился.
        - Ты же знаешь: ревность - чувство иррациональное. Я всё равно буду ревновать тебя, Тая.
        Эдгар устало вытягивает ноги. Пытается расслабиться.
        - Покажи лучше мне бабушкину комнату, - просит он со вздохом.
        У меня вспыхивают щёки. Сердце подскакивает в груди, как теннисный мячик. Кажется, я только что проиграла. И моё первое свидание грозит закончиться в постели с мальчиком. Но если этот мальчик - мой муж, то, может, всё же можно?..
        11. ЭДГАР
        Только сейчас понимаю: я устал. Вымотался. Заряд у батарейки - на нуле. Как вообще я мог подумать, что эта несносная девчонка сможет стать покорной женой? Да в ней строптивости - на четверых. Но, может, поэтому к ней тянет постоянно. Все мысли - о ней. Заводит. Будоражит. Сводит с ума. Чего только эта выходка с «драконом» стоит.
        Я до сих пор готов его убить. Или по стенке размазать - смазливого гада, который почему-то имеет над ней власть. Она любила его - взрыв мозга до звёзд перед глазами. И я бессилен сейчас что-то изменить. Но я не сдался, нет. Тактическое отступление. Я найду способ вырвать свою жену из его цепких лап. Украду. Увезу. Сделаю всё возможное, чтобы она здесь не жила.
        А пока… нужно переждать и переболеть, насколько это возможно.
        - Вот, - показывает она мне комнату и смущается, словно пригласила к себе домой, а там, по её мнению, недостаточно шикарно для такого блистательного парниши, как я.
        - Как его фамилия, говоришь? - морщу я лоб, разглядывая раритетную мебель. Да тут целое состояние. Считай, музей.
        - Я не говорила, - проходит она внутрь и тянет меня за собой. - Альберт Викторович Ланской.
        - А. Да. Из этих. Старая интеллигенция. Элита. Я мог бы и не спрашивать.
        Наверное, в голосе моём слишком много яда. И не только того, что, возможно, ещё не до конца выветрился из моего организма. Тая привстаёт на цыпочки и гладит меня по щеке. Замираю от её жеста. От интимности момента. Хочется забыться в её руках. Просто лежать в Таиных объятиях.
        - Для меня это не имеет значения. Ты же помнишь, кто я. С этим нелегко жить. Постоянно кажется, что ты многого не достоин. Я и о тебе так думала. Что может привлечь такого мужчину, как ты? Есть всё. А у меня - только тело да ум, который очень часто не та ценность, что привлекает противоположный пол.
        - Ты для меня ценность. Вся. Величина, не поддающаяся ни объяснениям, ни шаблонам. Разная.
        Я провожу пальцами по её лицу.
        - А ещё я понял сегодня: многое для меня как впервые. Не знаю тебя. И хочется познать. Но до конца, наверное, невозможно.
        - То же самое я думаю о тебе, Эдгар.
        Она шепчет. И в тишине её шёпот откликается тенью. Сливается с сумраком. Здесь горит старинная лампа на тумбочке. Слабый свет. Рассеянный. Мистический. Похожий на желтоватую сепию, когда съедаются основные краски, уступая месту одноцветным полутонам.
        - Я готов начинать всё с начала. Каждый раз. Чтобы открывать что-то новое. В тебе. В себе. В нас.
        Почему-то не хотелось разрушить хрупкую тишину и приглушённый свет этого старинного храма. У него есть богиня - она, моя жена. Я бы хотел быть драконом, владельцем этой пещеры. Хранить своё сокровище и никому не отдавать. Жадный ревнивый муж.
        Её губы на моих губах - неожиданно. Горячие и мягкие. Манящие и желанные. Она целуется неумело, но её неопытность только подстёгивает меня.
        Я не смею её сминать и сжимать в железных объятиях. Окружаю руками бережно. Гулко бьётся сердце в груди. Я живой. Настоящий. Рядом с ней. Другим сюда хода нет. Никто не будет знать меня так, как она. Никому больше не откроюсь настолько широко и полно.
        Я не боюсь. Не боюсь быть смешным или неловким. Глупым быть не боюсь, потому что знаю: для неё это не так. Она обязательно найдёт во мне хорошие черты. Не будет насмехаться и бить в больное место. А если ненароком ранит, то сумеет вылечить любую болезнь, сгладить старые шрамы, вдохнуть жизнь и поддержать.
        - Я не хочу отпускать тебя, - вздыхает сокрушённо, - но тебе, наверное, пора?
        - Ещё нет, - подхватываю её на руки и несу на кровать. Укладываю бережно. Ложусь рядом. Грею её, прижимая к себе. Она так уютно устраивается на моей груди. Не хочется шевелиться и разрушить тонкую связь. Это… нечто выше страсти. Глубже и неожиданно понятнее. Она и я рядом. Близко.
        Распускаю её хвост и перебираю пряди.
        - Мама звала меня в детстве Тарзаном, - хочется рассказать то, что никто не знает. - Я по деревьям лазал, как обезьяна. Вот этот шрам, - тяну её руку к боку, - из детства. Сорвался однажды. Ветка вошла достаточно глубоко.
        - А я всё думала: откуда? - её осторожные пальцы поглаживают кожу. Она часто делает так. Наверное, неосознанно. Может, поэтому я рассказываю ей сейчас об этом.
        - Но ни разу не спросила.
        - Не решалась. Мы… как-то мало разговаривали по душам.
        Её ладонь пробирается выше. Накрывает лопатку. Поглаживает. Мы замираем на миг, чтобы сорваться вниз, в пучину неконтролируемой близости. Падаем в пропасть поцелуев. Тая вжимается в меня. Обхватываю её бёдра, а затем - ягодицы. Сжимаю ладони. Чувствую остроту её сосков даже сквозь одежду. Задыхаюсь от нежности.
        На нас слишком много тряпья. Но это не мешает. Мы обнимаемся и целуемся. Мои губы накрывают её. Кружат, засасывая. А затем она делает то же самое. Робкое прикосновение её языка сводит с ума. Хочу её до темноты в глазах, но не делаю никаких шагов, чтобы сблизиться.
        Тая первой стягивает с меня футболку. Гладит ладонями грудь. Любовно обводит каждую мышцу. Спускается к животу, а затем - к джинсам. Замирает. Прислушивается. За дверью возится зверь. Это Че.
        Она поглаживает мой член сквозь ткань. Задумчиво и словно нерешительно. А затем, вздохнув, расстёгивает «молнию», выпуская вставшую плоть на волю.
        - Я… хотела, чтобы это было по-настоящему первое свидание, - признаётся она. - Ужин. Цветы. Разговоры. Может, поцелуй. И ничего больше. Цветы! - вскидывается она огорчённо. - Я оставила их в машине!
        - Я подарю тебе новые. Другие. Всё равно тебе не понравился тот букет.
        - Понравился, - чуть не плачет она. - Просто… очень большой. Никогда у меня не было такого.
        - Тш-ш-ш… - успокаиваю её, заключая расстроенное лицо в свои ладони. Глажу большими пальцами скулы и виски. - Всё хорошо. Не надо. Это всего лишь букет. Так что ты хотела, Тая? Чтобы ничего этого не было, да? Ничего не будет. Просто полежи со мной немного рядом. А потом я уйду. Оставлю тебя в логове этого чёртового дракона.
        Она затихает на секунду, а затем вздыхает:
        - Не могу. Ты нужен мне, Эдгар. Вот сейчас - нужен. Это как… сочинить красивую песню и оборвать её на полуслове рваной нотой. Люби меня, пожалуйста. Нежно-нежно, как умеешь только ты.
        - Тебе не с чем сравнивать, - срывается с губ, и я готов себя ударить за подобные слова. Зачем я делаю это? Зачем вбиваю ей в голову сомнения?
        - А я и не хочу сравнивать, Эдгар, - льнёт она ко мне. - Не хочу. Мне никто не нужен, кроме тебя. Только ты, понимаешь?
        Я понимал. Но поверить до конца не мог. Слова её - как последняя капля, что доточила плотину, и она рухнула под напором течения. Только щепки во все стороны полетели.
        Я стягиваю с Таи джинсы. Пальцы купаются в пенном кружеве её белья. Целую её, глажу. Горячая, такая податливая, гибкая. Ей хватает несколько поглаживаний и нажатий на нежную плоть - и она бьётся в экстазе. Дрожит, извивается, зажимая мою руку ногами.
        Жду, пока она затихнет, но её спокойствия хватает на краткий миг. И вот она тянет вниз мои джинсы и бельё. Я накрываю её телом. Вхожу медленно. Хорошо. До фанатичной дрожи. Это как вернуться домой после долгой разлуки. Узкая. Горячая. Моя.
        - Люблю тебя, - шепчет она перед тем, как мы сливаемся окончательно. И я больше не сдерживаюсь. Бьюсь о её берег. Получаю наслаждение. Отдаюсь ей телом. Распахиваю душу в этом почти безмолвном единении.
        - Люблю, - толчок. - Моя, - ещё движение вперёд. - Навсегда, - выхожу почти полностью, чтобы вернуться назад.
        - Эдгар! - выкрикивает она - и мы заканчиваем эту песню одновременно. На высокой ноте. На торжествующем аккорде. Пьяные от счастья. Если бы у каждого из нас внутри жила лампочка, сейчас бы она засияла ярко-ярко и осветила эту комнату.
        Я не спешу выходить. Мне хорошо. А ещё мелькает мысль: если она ещё не беременная, у меня есть шанс сделать нас родителями. Я хочу этого так сильно, что теряю себя в этом понимании. Кажется, я созрел. Окончательно и бесповоротно. А поэтому у меня ещё больше желания покончить со всеми тайнами и страстями, что кружат вокруг меня, как стервятники в ожидании добычи. Не дождутся.
        12. ТАЯ
        Я уснула у него на груди. А проснулась в одинокой постели. Ранним утром, ещё за окном предрассветные сумерки серели. Пусто. Холодно. Неуютно. Горько. Я всё понимала, но расставаться с Эдгаром - всё равно что кожу содрать.
        Не помню, как я одевалась. Зато по огромной квартире пронеслась вихрем. Исчез не только Эдгар. Он увёл с собой Че. И от этого стало втройне одиноко.
        - Он ушёл, Тайна, - полуголый Аль курит на кухне в форточку. Пускает тонкую струйку дыма. Сидит на подоконнике, поджав под себя ногу. На нём только джинсы. Интересно, он ложился спать?
        Я падаю на стул. Очень хочется плакать, но креплюсь изо всех сил. Затем срываюсь, бегу к двери, распахиваю её решительно. На пороге меня ловит Аль. Сжимает в объятиях, не давая выскочить в подъезд.
        - Тихо, тихо. Ну, же. Успокойся.
        Он уговаривает меня, как маленькую, а я больше не сопротивляюсь: на пороге лежит мой букет. Огромный и очень трогательный в полумраке.
        - Я не убегу. Отпусти, Аль.
        Он осторожно убирает руки, а я, пошатнувшись, наклоняюсь вперёд. Поднимаю розы и прижимаю их к груди. Пахнут. Тонко-тонко, как дорогой парфюм. Как воспоминание о вчерашнем вечере.
        - Только не плачь, Тайна, - у моего дракона голос хрипит, как саксофон. - Кажется, я вчера в ударе был. Ты прости.
        Аль умеет просить прощения. У Эдгара с этим плохо.
        - Всё хорошо, - растягиваю губы, но глаза у меня, наверное, как у побитой собаки. - Я не буду ронять слёзы. Не из-за чего.
        - Чёрт! - бьёт Аль кулаком по стене. - Я ему завидую. Гинцу твоему. И спрашиваю: почему он, а не я? Вот так любить - это сложно? Больно? Страшно? Скажи, Тайна, признайся. Ты ведь умрёшь за него, да? Если вдруг понадобится?
        - Так любить просто, - качаю головой. - И ему не нужно, чтобы я за него умирала. Я не могу всего объяснить. Это и химия, и эмоции, и привязанность. Ты же помнишь: мы начали не с того. Все эти недомолвки, обиды - пропасть. Не человек умирает, Аль, а любовь. От недоверия. От неумения слышать друг друга.
        - Но сейчас ведь всё хорошо? - продолжает он саксофонить. Для него почему-то важно, что я скажу. Ещё один взрослый мужчина спрашивает меня, как жить дальше. У Аля сложный период. Это видно, это ощущается.
        - Сейчас сложно, - говорю правду. - Что-то происходит. Эдгар хочет, чтобы я посидела в сторонке.
        - А ты, само собой, делать этого не собираешься, - он то ли улыбается, то ли ухмыляется. - Но на твоём месте я бы посидел на попе ровно.
        - Ещё один командир на мою голову, - мне бы хотелось вспылить, вспыхнуть, но после вчерашнего и слишком откровенной ночи выходит слабый пшик - спичка зажглась и тут же потухла. - Я собираюсь быть очень осторожной. И да, посидеть немного в глубине твоей квартиры-студии. Затаиться.
        - Я помогу тебе, Тайна, - Аль ёжится. Ему, наверное, холодно. Утро сегодня такое. Хмурое. Дождь, кажется, собирается. - Стану твоими ушами и глазами. Соберу сплетни. Для меня это просто. Естественно. И без проблем.
        - Зачем тебе это, Аль? - я колеблюсь. Вряд ли Эдгару понравится, если он узнает, что Альберт шпионит для меня.
        - А зачем нужны друзья? - пожимает он плечами. - Не для него, нет. Для тебя я сделаю это. И немножечко для себя, любимого. Это будоражит. Заводит. А мне не хватает эмоций, драйва. В вечном поиске вдохновения. Так долго сидел в болоте, что тиной пророс насквозь. Самое время встряхнуться. Талант - он, знаешь, многогранен. Махать виртуозно языком не каждый может. А я умею.
        Хвастун. Но вслух я этого не произношу. Он уговаривает, а я всё ещё не соглашаюсь. Мне нужно как-то выстроить своих «солдатиков», чтобы выиграть войну. Но больше всего мне не хочется мешаться у Эдгара под ногами. Не усложнять жизнь больше, чем есть на этот момент. Но и в стороне сидеть сложа руки не хочу.
        - Ладно, - решаюсь на малое. - Только очень осторожно. И дай слово, что ничего не будешь скрывать из того, что узнаешь.
        - Правду и ничего кроме правды, - смотрит он на меня бесстыже-честными глазами.
        Он уклонился. Я чувствую. Слово не дал. И соврёт или утаит, если сочтёт, что кое-что знать мне не нужно. Но с этим я разберусь попозже.
        - И ещё. У тебя машина на ходу?
        Аль морщит страдальчески лоб, закатывает глаза, трёт переносицу.
        - Мой «Кадиллак» - старая рухлядь. Или тебя «Мерседес» интересует? С длинным таким… э-э-э… задом. Такой нет. То ли пропил, то ли в карты проиграл.
        Клоун. Всю кровь выпьет, пока из него что-то выжмешь. Угрожающе свожу брови и делаю шаг ему навстречу.
        - Ну всё, всё, сдаюсь, Тайна! Ну, есть у меня транспорт. Я же вчера за продуктами ездил. Вид, правда… сама понимаешь, но бегает шустро - мне большего не нужно. Я к тому - приметная очень тачка у меня. А чтобы другую достать, нужно время. А тебе зачем моя «невеста»? Машину я так называю, - поясняет он, глядя на мои взлетевшие ближе ко лбу брови.
        - К тётке нужно съездить. Волнуюсь я. Да и расспросить кое о чём хочу. Показывай свою «невесту». На месте разберёмся.
        - Прямо сейчас? - смотрит он на часы в мобильном телефоне. - Хотя как раз сейчас. Пойдём. Только в обморок не падай.
        Он исчезает на несколько минут, выходит уже одетый. Футболка на нём - на три размера больше, но его даже это не портит. Вот кого хоть пугалом обряди - будет выглядеть элегантно, словно с подиума или журнальной картинки.
        Я собираю волосы в пучок и натягиваю на голову капюшон спортивной кофты. Конспираторы. Почему-то меня всё это веселит. Я не особо верю, что кому-то нужна в этом огромном городе, где человеку затеряться - раз плюнуть.
        Мы выходим на улицу. Тёмные тучи плывут низко. Ветер налетает шквалами. Надо было, наверное, зонт брать, но я не уверена, что Аль и зонт - вещи совместимые.
        - Здесь неподалёку гаражи. Очень повезло. Буквально три двора пройти, - объясняет он мне. Несмотря на раннее утро, здесь не безлюдно. Уже встречаются прохожие. Старые дома живут. Кто-то выгуливает собак, кто-то спешит на работу. Тётенька в бигуди вешает на балконе выстиранное бельё. Деревья. Лавочки у подъездов. Дышится легко. Мне очень здесь нравится.
        Когда Аль открывает гаражные ворота, я замираю и понимаю, о чём он пытался мне втолковать. Его «Кадиллак», конечно, не рухлядь, но такая машина заставляет открывать рот и долго смотреть ей вслед. Чёрная, блестящая, как жук. Разрисованная нежно-розовыми цветами и бутонами в вихрях и завитках, и словно укрытая тонкой вуалью - фатой. Белоснежно-прозрачной, настолько реальной, что хочется потрогать руками, чтобы убедиться в её невесомой изящности.
        - Аэрография, графика три дэ, - словно оправдывается Аль. - Мне было скучно.
        - М-да, - мычу я то ли от восхищения, то ли от огорчения. - Тётка отменяется. Если мы туда подкатим на этом, весь окрестный колхоз ещё долго будет помнить наше триумфальное появление.
        - Я что-нибудь придумаю, - торопливо обещает Аль. - Тётка так тётка. Почему бы и не съездить? Пара-тройка звонков - и жизнь наладится. Кстати, а ты заметила, что нас пасут? - брякает он ни с того ни с сего, и я испуганно оглядываюсь назад, пытаясь рассмотреть, кого же увидел Аль и почему вдруг решил, что за нами следят…
        13. ЭДГАР
        Чёртов пёс не хотел уходить. Я уводил его, считай, силой. Он чуть не цапнул меня за руку - добряк Че, на котором, как мне казалось, могут спать коты, мыши и мухи. И почему-то от его сопротивления заныло, как от нехорошего предчувствия, сердце.
        - Глаз с неё не сводить, - нарычал я на безопасников. - Упустите, прошляпите, не успеете вдруг чего прикрыть - вылетите навсегда с волчьим билетом. Будете улицы подметать и плакать от счастья, что у вас есть работа.
        Они молчали. Никто не посмел посмотреть на меня снисходительно. Очень серьёзные и собранные. Я решил это сразу. Не собирался оставлять её беззащитной. Не сейчас, когда чёрт знает что творится.
        За мной охотятся, за ней - я выясню и разберусь. Главное - её безопасность. Таина и, возможно, нашего малыша. Страшно произнести вслух, но я радовался. Радовался тому, что она сейчас не со мной, не в моей квартире, а спрятана в сердце города, пусть и под присмотром этого ненормального художника.
        Он вынырнул, как тень, когда я пытался одной рукой удержать Че, а второй открыть замок.
        - Не бойся, Гинц. Со мной надёжно, как в банке со старыми традициями. Тайна… считай, что она мне как сестра.
        - Я считаю раз, два, три. А ты тронешь её хоть пальцем, обидишь или попытаешься голову морочить - убью. Она здесь, потому что я ей доверяю. И потому что, к сожалению, она доверяет тебе.
        Я чуть не проиграл битву с упирающимся Че, выругался в полголоса и, справившись наконец-то с замком, кинул напоследок:
        - Не прощаюсь. Я ещё вернусь. Так что придётся меня терпеть.
        - Я потерплю, - кинул он мне в спину. - Я вообще очень терпеливый человек.
        Видимо, в спорах этот художник любит оставлять за собой последнее слово. Ну и чёрт с ним - пусть радуется. Должны ж быть у человека маленькие победы.
        Пса я сдал Игорю и приказал отвезти домой. Там дети, мать. Может, в знакомой обстановке псина в себя придёт.
        В больницу явился под утро. Молча сдался в руки Жоре.
        - Ну, не так всё и плохо. Могло быть и хуже, но уже некуда.
        Мрачный его юмор меня не тревожил. Я уснул почти мгновенно, как только голова подушки коснулась. А когда проснулся, решил, что разлёживаться больше смысла нет.
        - Выздоровел, - ворчит мой друг. - Я так сразу и подумал: как только на свидание с женой сходишь, так и всё, прощай лечение.
        - Долечишь на ходу, - в голове я выстраиваю план действий. - Я готов встретиться с полицией и возвращаюсь домой. Слишком много всего навалилось, - смотрю я Жоре в глаза. - Лежать в клинике - это головой в асфальт прятаться. Двум смертям не бывать, как говорится, а в остальном - прорвёмся.
        Жора хмуро кивает.
        - Будь осторожен, Эд.
        - Буду, - обещаю кратко.
        - Тебе есть ради чего жить, - убеждает он меня так, словно я не способен понять главного. - Как там Тая?
        - Всё хорошо, - не вдаюсь в подробности. Лучше не рассказывать об этом никому. Даже не из-за недоверия, а просто чтобы не расплескать то, что у меня сейчас на душе.
        Следователь похож на въедливого хорька. Невысокого роста, с умным высоким лбом и залысинами. Глазки у него острые и губы неприятно красные - он без конца их облизывает. Фамилия у него Синицын - и от этого почему-то хочется улыбаться. Кажется, я скучаю по Таиной взбалмошной подружке. Неожиданно.
        - Я бы хотел встретиться с вашей женой, Эдгар Олегович, - нудит этот грызун человеческой фауны. Он раздражает меня. И внешним видом, и упрямством, что открыто читается на его лице. И тем, как он мягко произносит звук «ч» - такой себе противный дефект речи.
        - Боюсь, это невозможно. В свете известных вам событий, я отправил её поправить здоровье.
        В уме я прикидываю, куда нажать, чтобы все эти хорьки не сильно зарывались. Толку от их деятельности я не видел, но если уж предстоит терпеть вмешательство в мои дела извне, то пусть работают в тандеме, а не вставляют палки в колёса да ковыряются там, где не нужно.
        Стараясь не выдать своё раздражение голосом, я рассказываю предельно честно, что со мной произошло. У него куча вопросов, и видно, как интересно будет этому следователю вцепиться зубками в запутанное дело. Как и положено, он подозревает всех, хоть и не говорит об этом прямо.
        - Вы принимаете какие-нибудь препараты? - вопросы он выстреливает коварно и неожиданно по принципу: усыпить бдительность и шарахнуть. Выглядит это примерно так: бу-бу-бу - шарах! Бу-бу-бу - трах-тарарах!
        - Нет, - стараюсь быть терпеливым, но спокойствие моё - на пределе. - Я абсолютно здоровый человек. Не пью, не курю, не колюсь, не нюхаю.
        - Экспертиза показала, что в ваш организм попал не просто яд, - сверлит он меня взглядом, облизывает плотоядно губы и делает театрально-долгую паузу. От его спецэффектов хочется устало прикрыть глаза. Отличное начало дня: утро удалось. Ещё ничего не произошло, а я уже устал. Вежливо молчу. Он всё равно расскажет, что там отковыряли в моём организме.
        - Антидепрессанты и обезболивающие препараты. Эффект ожидаемый: уменьшается частота дыхания и сердечные сокращения. Вплоть до полной остановки сердца. На вид - вполне безобидное незнание подобной несочетаемости.
        Препараты. Я больше его не слушаю. Мать?.. Слишком сложно, чтобы быть правдой.
        - Зря ты злишься на Синицына, - гудит полковник Журавлёв, - очень толковый мужик. Он ещё что-то пытается мне доказать в ответ на мою просьбу повлиять на слишком большое рвение этого типа, а я почему-то невпопад думаю о их птичьих фамилиях: Синица, Синицын, Журавлёв… Наверное, препараты немного свернули набок мне мозги.
        - Пусть, пусть копает, куда хочет. Я лишь хочу, чтобы он и все остальные оставили в покое мою жену, - бросаю я в сердцах.
        - Не торопился бы ты, сынок, - крошит меня на части слишком острым взглядом Анатолий Иванович. - Иногда такие вещи вылезают, ахнуть можно.
        - Если я начну подозревать и её, совсем ничего не останется, - признаюсь тихо. Ему можно. Он свой. - Не верю. Она не могла.
        - К слову, телефончик её чистый. Нет ничего. Так что либо за тобой следили, либо, опять-таки, - она, твоя жена. Но для такого подкопа нужны слишком веские основания.
        Я чувствую, что задыхаюсь. Задыхаюсь от всей этой информации, что готова накрыть меня с головой. Почему-то некстати всплывают Таины слова, что я обратил внимание на неё не случайно. Ей ничего не стоило промолчать. Не рассказывать о дурацком споре с Синицей. Предельная честность или попытка отвести глаза от главного?..
        Трясу головой. Хватит. Я не унижу её своими подозрениями. Должно же у меня остаться хоть что-то чистое и светлое?.. Иначе мироздание чересчур жестоко ко мне.
        Я выхожу из клиники слишком уставший. Погода - под стать настроению: мерзкая, хмурая, ветреная. Со срывающимся дождём. Домой. Отлежаться. Ещё подумать. Но моим простым планам не суждено сбыться.
        - Эдгар! - кидается мне наперерез крупная фигура. - Какого чёрта?!
        Сева. Явился не запылился. Нарисовался. Выскочил как чёрт из табакерки. В своём репертуаре. Я не уверен, что могу сейчас смотреть ему в глаза. Наверное, боюсь увидеть в них что-то не то.
        - Садись в машину, - киваю на ходу. - Там поговорим.
        Слышу, как хлопает задняя дверца. Поколебавшись, открываю такую же с другой стороны. Нет. Он не будет говорить с моим затылком. Лучше уж как в хорошей драке - лицом к лицу.
        Сева. Мой старый друг. Выдержит ли испытание наша дружба? Не треснет ли пополам при первых же вопросах? Не рассыплется ли как карточный домик?.. Если честно, я страшусь. Наверное, не готов терять то, что долгие годы считал крепким и нерушимым. Вечным, как старушка-Земля.
        14. ТАЯ
        - Что ты имеешь в виду? - паранойя накрывает меня неожиданно и так сильно, что я боюсь высунуть из гаража нос. Если бы не Аль рядом, я бы забилась куда-нибудь в угол и дрожала бы, как осиновый лист на ветру. Но приходится держать лицо. Я же взрослая и самостоятельная. А если бы его не было?
        - Я их вчера ещё приметил, когда с бегемотом гулял, а ты с гордым видом на свидание шла. Ну, я за тобой немного приглядывал. И эти там крутились неподалёку. А сегодня смотрю - идут, по сторонам глазеют. У меня фотографическая память на лица, ты же знаешь. Если увижу один раз, узнаю, даже если клиент парик напялит или нос фальшивый присобачит.
        - У тебя вообще память. Я помню, - вздыхаю. Есть два варианта: либо это по мою душу, либо Эдгар приставил опять ко мне своих мальчиков-охранников.
        - Скорее второе, - широко улыбается Аль. - Красивые тренированные тела, отличная выправка. И шифруются они хорошо. А ты как царица, Тайна. Почётный эскорт. Надо сказать им, пусть не прячутся. Вычислили.
        - Эдгар неисправим, - вздыхаю ещё раз, и становится грустно. Я понимаю, что это забота. Желание оградить и уберечь. Но в то же время - это частица недоверия. Он мог бы сказать, но промолчал. Не счёл нужным.
        - Эй, не грусти, - моментально ловит Аль моё настроение. Чуткий. Невыносимо внимательный. Рядом с ним легко. Может, потому что не мой. Иначе, думается мне, всё было бы по-другому.
        Я взвешиваю на внутренних весах Аля и Эдгара. Да что там скрывать - сравниваю их. Мою первую любовь и моего первого и единственного мужчину. Разные. Во всём. Но кое-что их всё же объединяет. Порядочность, например.
        - Сейчас мы исправим вселенскую несправедливость, - в меня вселяется весёлый бес. - Если Эдгар позаботился о безопасности, пусть эта безопасность постарается для нас.
        - Что ты задумала, Тайна? - по глазам Аля я вижу, что моя улыбчивая беспечность ему не нравится.
        - Планы не изменились: я хочу съездить к тётке. И сейчас у нас будет не только почётный эскорт, но и транспортное средство.
        И пока Аль не очухался, я вышла из гаража и, махнув руками, как дирижёр, нежно приказала:
        - Идите сюда, мальчики! Ну, же!
        - Ты с ума сошла! - Аль кинулся ко мне и заслонил собой.
        Тут же, как переспевшие орехи, непонятно откуда выскочили четверо. Если они расскажут о моей выходке Гинцу, гром и молния, муки преисподней мне обеспечены.
        - Тайна, я, конечно, знал, что ты немного с придурью, но чтобы настолько… Я же с ними не справлюсь, если они не те «мальчики».
        - Да те они, те, - глажу его по напряжённой лопатке. - Одного из них я точно уже видела.
        Четвёрка понимает всё с полуслова. Мы с Алем моргнуть не успели, как машину подогнали. Несколько минут - и мы едем к моей тёте. К чёрту на рога. От центра её район далековато.
        - Ты бы хоть тётку предупредила, позвонила, - ворчит мой дракон. - Приедем, а её дома нет.
        - Она дома, - прикрываю глаза и откидываю голову поудобнее. Машина хорошая, комфортная. - А не звоню, потому что… телефон потеряла.
        Не хочу объяснять настоящие причины, но Аль замечает мою маленькую заминку. Смотрит странно, но молчит.
        - Подождёшь меня здесь, - говорю я Альберту, как только мы подъезжаем. - Тётка тебя знает, будет странно, если я с тобой заявлюсь.
        Безопасников просить о том же - бесполезно. Впрочем, они умные. Не идут строем. Рассредоточиваются по местности. Игра в разведчиков. Это компромисс. Я готова с ними мириться.
        Не знаю, почему, но я замираю у двери, прежде чем позвонить. Прислушиваюсь. А потом всё же давлю на кнопку.
        Вот что меня насторожило: в квартире звучит музыка, а тётка впервые в жизни не спрашивает недовольным голосом, кто это припёрся. Она поёт. Моя тётя Аля поёт, открывая дверь.
        Я в ступоре. А она, довольная и сияющая, как самовар, появляется на пороге. На какие-то доли секунды умолкает. На лице её - замешательство. Уголки губ ползут вниз, как у размалёванного клоуна, а затем она спохватывается, нацепляет улыбочку и всплёскивает пухлыми руками:
        - Тая?.. Ну, проходи.
        Ну, проходи, раз уж пришла. Куда тебя деть - так я понимаю её пантомиму. Меня забавляет её поведение. И изменения разительные - удивляют. Несколько дней назад - чуть ли не умирающая. А сейчас - бодрая, наштукатуренная, с уложенной в салоне причёской. Выглядит если не на все сто, то процентов на восемьдесят - вполне.
        Я переступаю порог. Квартира сияет чистотой. Слишком идеальной, чтобы быть естественной. Судя по всему, тётка на клининговую компанию раскошелилась. Она иногда так делала. Перед Новым годом, например. Но сейчас лето, и мне не понятно, что произошло, пока я отсутствовала.
        - Ты кого-то ждёшь? - спрашиваю наугад. Тётка замирает. Ставит тише радио - почти на ноль и оборачивается ко мне.
        - Откуда знаешь? - глазки настороженные и недоверчивые. Холодные, можно сказать.
        - Ты не спросила «кто?», когда открывала дверь.
        - А-а-а, да-да, - расслабляет она мышцы лица, отчего оно становится похожим на рыхлое тесто, и снова расплывается в мечтательной улыбке. - Наблюдательная. Мужчина у меня появился, - сообщает доверительно. - Удивительная штука - жизнь. Помнишь, я тебе про тень на лестнице рассказывала? Так вот это не черти и не демоны, как мне чудилось. Это был ОН! Представляешь?
        Я не представляла. Но огорчать тётку не хотелось. Как-то мне не очень верилось в случайных ничейных мужиков на лестничной площадке. Особенно, когда дверь подъезда закрывается, и попасть внутрь какой-то доходяга точно не мог. Но кто я такая, чтобы указывать или выражать подозрения? Тётка уже давно взрослая и опытная дама. И с её уровнем подозрительности пустить в дом непонятно кого - это явный перебор.
        - В магазин пошёл, - лучится она самодовольной гордостью. - Жду вот его. А ты своего Гинца бросила, да? Ушла от него?
        Тётка наезжает неожиданно. Стремительно, как коршун.
        - Нет, - лгу, не моргнув и глазом.
        - Вот и зря, - рубит она рукой воздух. - Таких, как он, нужно учить уму-разуму. Резать по живому и бежать, пока он не поработил, не разрушил твою личность.
        Для тётки это слишком круто - подобные высказывания: резать, бежать, личность… тьфу!
        - Приютить я тебя, сама понимаешь, уже не могу, хотя, если совсем худо будет, приму, куда ж я денусь.
        Моя добрая, добрая тётка Алевтина. В своём репертуаре. И почему я не удивлена?
        - Не надо меня ютить, тёть Аль. Я в гости пришла и спросить хочу кое-что.
        Мне сейчас важно поговорить, пока её лестничный ухажёр не явился.
        - Слушаю тебя, - тётка охотно падает на диван и складывает руки на коленях.
        - Я бы о родителях хотела узнать, - не стала ходить вокруг да около. Атака в лоб с тёткой срабатывала на «ура».
        - Не знаю даже, чем могу тебе помочь, - морщится она и складывает губы куриной гузкой. - Мало что знаю. Мы ведь с мамой твоей - двоюродные сёстры, - выдаёт она давно известную истину. - Жили в разных городах. Встречались в детстве, у бабушки. На лето приезжали. Я постарше, она - меньше. Общих интересов - ноль. А как выросли - вообще потерялись. Так, отголоски новостей. Знаю только, нашумела замужем, когда вышла за своего… как там его?..
        - Дмитрия Прохорова? - спрашиваю осторожно, пробуя на вкус имя своего отца. Это единственное, что мне осталось - имя его и фамилия. Больше ничего не помню.
        - Да нет, - досадливо щёлкает пальцами со свежим маникюром тётка. - Дмитрий - да. А фамилию не могу вспомнить. Она морщит лоб, вздыхает, а я таращу глаза в немом шоке. - Вот же. Забыла.
        Чувствую, как немеют пальцы, а в висках тяжело бьётся сердце. Живот скручивает спазмом. В ушах шумит. К горлу подкатывает тошнота. Липкий пот испариной ложится на лоб и ладони.
        - Прохорова - это Анечкина фамилия, - медленно произносит тётка, словно вспоминая. - Анна Прохорова - мать твоя, а моя - сестра.
        Прохорова? Мать? А как же тогда мой отец?.. Кажется, никогда ещё я не чувствовала себя такой растерянной и… одинокой.
        15. ЭДГАР
        - Я ничего не понимаю, Эд, - наседает Сева сразу. Нападение, как говорят - лучший способ защиты. - Ты от меня прячешься, серьёзно? Избегаешь? Чёртова клиника и толпа безопасников. Что-то произошло, а я не в курсе? И ты позволил им вышвырнуть меня, как паршивого осла. Вон вышвырнуть им дал. Как пинка мне под задницу не отвесили?
        Севу чуть ли не трясёт от возмущения. Даю ему возможность спустить пар и выговориться. А я послушаю. Может, что новое узнаю или ценное.
        - Что происходит, хотел бы я знать?
        Сева рассержен. Дай ему возможность - молнии бы метал. И глаза наконец-то потеряли свою ленивую насмешливость. Перекорёжило, надо же.
        - Меня отравили, Мелехов, - снова говорю и наблюдаю. До Севы вначале не доходит, хоть он и затыкается на несколько мгновений.
        - Что значит отравили? - лепечет он и по глазам вижу: не верит или не понял до конца.
        - То и значит. Яд подсыпали. Предположительно - на благотворительном балу.
        - Опять она? - давится он воздухом. - Самое удобное и лёгкое преступление - укокошить мужа.
        - А может, ты? - сверлю его взглядом. Крутился постоянно возле меня. Бред полнейший нёс. И как-то вовремя начал порочить мою жену. Я предупреждал тебя? Чтобы не совал нос в мою семью и отношения? Предупреждал, что на мою жену ни словом, ни взглядом косо не пялился?
        - Эд, послушай, что ты сейчас несёшь. Кто она, а кто я. Кому из нас можно верить больше?
        - Тая - моя жена. Не забывайся. А кто ты - известно всем. Легкомысленный пустозвон, что без конца путается с разными бабами и ведёт довольно странный полубогемный образ жизни. Ты истаскался, Сева. Потерял индивидуальность и лицо. Болтаешься как говно в проруби и не хочешь вырастать.
        - Да ты… да как… - булькает Сева возмущённо, но мне сейчас плевать на его нежные чувства. Их у него отродясь не было. - Ты то, меня подозреваешь?!
        - Следствие разберётся, - отвечаю уклончиво и задаю вопрос, что интересует меня с некоторых пор: - А ты лучше расскажи, почему всех любовниц за мной подбираешь. Это из жажды коллекционировать или потому что они мои?
        Сева меняется в лице. Прячет глаза. А затем вскидывается. Взгляд у него отчаянный.
        - Что, проболталась тебе? Не удержалась, чтобы не втоптать Севу поглубже в грязь? Как же. Такой шикарный случай упускать нельзя.
        Я настораживаюсь. Очень интересно. О чём это он сейчас?
        - Ты о чём? - спрашиваю холодно.
        - Ой, вот только не нужно делать вид, что ты не в курсе. Я о жене твоей, о ком ещё! Ну, напился я, ну предложил ей любовницей стать, как только ты её бросишь. Я, между прочим, во благо твоё действовал! Испытывал её, так сказать!
        - Ты… что?.. - у меня даже в глазах потемнело. Кажется, я вчера хотел убить того долбанного художника? Так вот: не хотел. А Севу - хочу. По-настоящему.
        Сева отшатывается. Бледнеет. Закусывает до крови губу.
        - Я думал, ты из-за этого бесишься, - бормочет он, вжимаясь в дверцу машины. С его габаритами это выглядит нелепо.
        Делаю несколько рваных вдохов-выдохов, чтобы не расквасить бывшему другу морду.
        - Ну и как? Она согласилась на твоё поистине щедрое предложение? - голос у меня как у древнего ящера - противный и скрежещущий.
        - Нет, конечно, - Сева пытается независимо засунуть руки в карманы. Куда ему. С его-то кулачищами. Там надо по авоське на каждый бок привязать - может, поможет. - По роже мне дала.
        Ах, да. Я помню. Его видок перед тем, как Тая исчезла с проклятого бала. Значит, это она его приложила. Горжусь и восхищаюсь своей женой. Жаль, я не знал, а то бы добавил.
        - Послушай меня, Сева, - трудно держать руки в спокойствии. - Очень внимательно послушай. Ты и так уже отличился везде, где только можно. Я прощал тебе эпатажные выходки. Всё думал - образумишься со временем, пройдёт у тебя затяжной период козлизма. Но, смотрю, время идёт, а ума не прибавилось. Ты скоро отцом станешь, а всё в подростковые игры играешь. Чужих любовниц подбираешь и пробуешь на… зуб. Шуточки дурацкие шутишь. Безумные идеи толкаешь. Из-за твоих слов Тая ушла из дома. Подслушала твой бред, что всё вокруг меня закрутилось, как она появилась в моей жизни. Решила искоренить себя. Чтобы мне якобы было лучше и спокойнее. Хочу, чтобы ты знал: со своими проблемами я разберусь сам. Не нужно без конца творить ерунду, прикрываясь благом.
        - Эд… мы же столько лет вместе. Столько прошли испытаний. И вот сейчас ты…
        - Прежде чем говорить, продумай хорошенько каждое слово, - предупреждаю, и в злость свою вплетаю угрозу. - Друг - это не тот, кто делит с тобой любовниц и пакостит чужой жене. Друг - это тот, кто плечо подставит, а не подножку, из лужи вытянет, если нужно. Ты заигрался, Сева. И да, я не верю тебе. И да, подозреваю тебя. Потому что больше не чувствую твоей поддержки.
        Сева молчит. Глядит в окно. Вряд ли что-то видит.
        - Дожились, - вздыхает он тяжело. А затем смотрит мне в глаза. Во взгляде его отчаяние. Тёмная какая-то тоскливая хмарь. - Не травил я тебя, понял? Незачем мне это! А любовницы… ну, своего рода азарт. Всё время хотелось узнать, что они в тебе находят? Ведь ни одна с миром не ушла - только через скандал. Ты ж деревянный, Эд. С тобой не то, что нелегко - невозможно порой. Я не о мужской дружбе сейчас. Как друг ты как раз серьёзный и надёжный. Но бабы?.. Это всегда было выше моего понимания. Неужели им нравится, как ты их гнобишь и в бубен не ставишь? Они все как одна жаловались на твою чёрствость и отсутствие эмоций. Ты ж даже крошку свою удержать не смог - не вынесла, ушла.
        - Заткнись, Сева, - только его истерик мне сейчас не хватало для полного комплекта.
        Он хочет сказать что-то ещё, я уже собираюсь посчитать ему зубы кулаком, как машина наша содрогается и идёт юзом. Выстрел?.. Взрыв?.. - это последнее, о чём я думаю. А затем становится темно. Очень темно…
        16. ЭДГАР
        - Эдгар Олегович! Эдгар Олегович! - словно сквозь вату. Голова раскалывается так, что и глазам больно. Но я всё же пытаюсь их открыть. Это голос водителя. Встревоженный. Усилием воли разлепляю веки. Хорошо, что сегодня не солнечный день.
        - Что… случилось? - губы неприятно пересохли. Горло тоже.
        - Шина лопнула, - у Костика раздосадованное лицо. На щеке - ссадина. - Ехали быстро. Дорога мокрая. Перевернулись. Но все живы, слава богу. Просто лопнула хренова шина!
        Просто. Не просто. Вскрытие покажет, как говорится. Соображать мне тяжело.
        - Я вызвал Игоря. Скоро будут. Вам назад в больницу надо. Сотрясение, видать. И Всеволода Никитовича тоже туда же. Рука, наверное, сломана.
        Я пытаюсь сесть. Сева на обочине сидит журавлём длинноногим. Белый, как мучной червь. Я бы злился на него, наверное, но не могу. Почему-то становится смешно. Возможно, это последствия стресса.
        - Ну что ты ржёшь, что ты ржёшь, - страдальчески морщится Мелехов. Рука у него висит плетью. - Чёрт, левая. Рабочая. Угораздило. Вот только не говори, что это кара небесная.
        - Не скажу. Удар головой, как ты думаешь, из какого разряда кар? И для чего? Чтоб мозги на место встали?
        - Да! - почему-то радуется Мелехов и лыбится самой своей блядской улыбкой. - Эд… ты прости меня, а? Чёрт, ну дурак я… Ты ж знаешь. Но за тебя я любому шею сверну, ноги местами поменяю и скажу, что так и было.
        Может, и правда, с головой у меня не в порядке, но я почему-то ему верю. Нет, пусть его потаскают, потаскуна хренового, на допросы-беседы вызовут, чтобы не расслаблялся. Но в моём личном списке подозреваемых Сева почему-то опустился на ступеньку ниже. И ничего такого не сделал он, чтобы оправдаться. И поступки его скотские. И сам он - козёл первостатейный. Но Сева всегда таким был. Линия поведения неизменна и траектории его движения не нарушает.
        - Я и у Таи прощения попрошу. Честно. Искренне попрошу, не для галочки. Она знаешь, как меня приложила. Я её зауважал. Злой я был. Сильно. В раздрае, что ли. Объяснить толком не могу. И напился, как свинья.
        Ответить я ему не успеваю: тут вам и белка, и свисток, и чуть ли не свалка. Журавлёв злой, как чёрт. Зря я, наверное, безопасников в сторону отодвинул. Опять решил обойтись без эскорта. Если бы это был целенаправленный против меня акт, вряд ли бы мы сейчас сидели с Севой у обочины и ржали.
        Мы садимся в другую машину беспрекословно. Едем молча. В больницу. Я так и не позвонил Тае. Но сейчас говорить трудно. Мне бы не хотелось объяснять. Но, наверное, всё равно придётся. На башке шишка приличных размеров. А я сижу и как мальчик придумываю, что скажу жене. Совру. Или лучше сразу правду. Она у меня чуткая очень. И вранья не любит.
        - Эд, как думаешь, - голос у Севы хриплый и тихий. - Линка меня простит, а?.. Я ей звоню, звоню… Сбрасывает. Разговаривать не хочет. Как думаешь, может, это и правда мой сын?
        - Может, там девочка? - морщусь я и почему-то в красках представляю простоволосую Таю с большим животом. В платье широком. А можно и в брючках для беременных. Ей пойдёт. И пусть это будет девочка - очень даже хорошо. От мальчиков одни неприятности. Особенно от таких как я и Сева.
        - Пусть и девочка, - Сева, как и я, прикрывает глаза. Наблюдаю за ним искоса. Но лучше бы я этого не делал. - Ты знаешь. Я думал. Пусть даже не моя… не мой… я посмотрю ей в глаза. Скажет, что мой ребёнок - поверю. И сомневаться не буду. Пусть обманет. Я… кажется влюбился, что ли. Не пойму, Эд. Так сложно. И на душе муторно. Ну почему она бегает от меня, будто я прокажённый какой? Я совсем дрянь, да? Совсем козёл?
        - Тебе правду или соврать? - не хочу его жалеть. Да и не нужно. Наверное, Сева должен пройти эти ступени сам. И если колени ссадит - так ему и надо. Через боль, возможно, ему доходчивее дойдёт. Не особо верю, что он изменится круто и бесповоротно. И Синица будет дура, если ему поверит. Но… я ведь тоже взял и изменился. В каком-то смысле. Может, и Сева не такой пропащий, как я думаю. Лучше.
        - Ладно. Лучше помолчи. Что-то в последнее время от тебя одни гадости слышу. Ты бы с Таей меня свёл, а?.. И прощение попрошу, и… может, она мне с Линкой поможет.
        Я внутренне настораживаюсь. Сжимаюсь. И снова режим подозрительности включён и зашкаливает. Слишком уж он настойчиво хочет перед женой моей расшаркаться. Не способ ли это выведать, где она?..
        - Сева, не стоит. К тому же, я не знаю, где сейчас моя жена. И не желаю знать. Так мне и проще, и спокойнее.
        - Врёшь ты всё, гад. Но пусть. Ты только если вдруг случайно пересечёшься, попроси с Линой поговорить. Пусть она хоть раз ответит мне.
        Сева сейчас не просто жалок. Он будто раздавлен. Я не помню его таким. Может, он настоящий сейчас? А за долгие годы роль клоуна настолько приросла к нему, что я привык и не могу за личиной прожжённого ловеласа увидеть настоящего Севу? С его чувствами, желаниями, страхами, наконец. Я знаю, что он ест на завтрак. Но никогда не спрашивал, что он читает. Брюнетки или блондинки ему нравятся больше. Всегда казалось, ему без разницы. Лишь бы погорячее штучка. Да я и сам… Чёрт. Как-то думать об этом… неприятно? Противно? Стыдно?..
        - Знаешь, о чём я подумал?
        Сева замирает. Прислушивается к моему голосу. Я тоже говорю негромко. Слишком тяжело говорить. В голове словно огненный шар качается.
        - И о чём же?
        - О том, что душа похожа на окно. Оно может быть любое. Больше. Меньше. Деревянное или пластиковое. Это всё важно, но не главное.
        - И что же самое важное? - Сева не улыбается, и мне становится легче говорить. Он… понимает меня?
        - Стёкла. Чем дольше ты живёшь, тем больше ухода требуется. Пока ты ребёнок - душа чистая, как новое, идеально прозрачное стекло. А потом туда и пыль и грязь. И осадки всякие копятся. И копоть, и сажа, и обиды. И чем дольше ты не заглядываешь внутрь себя, тем толще слой всякого дерьма. И попробуй его отмой, отскреби. Душе, как и любой части тела, уход нужен. И чистота.
        - Эд, я тебя боюсь, - Сева кривится болезненно, придерживая то ли ушибленную, то ли сломанную руку. - так ты это сказал - меня продрало. Честно. Кажется, надо попытаться душу помыть. А заодно и поковыряться. Может, я уже всё растерял?
        - Ну, если вопросы такие задаёшь, наверное, ещё не всё потеряно.
        Сева смотрит на меня с благодарностью. А я закрываю глаза. Я снова ему верю. Стёкла моей души сопротивляются копить подозрения. Но я слишком хорошо знаю, как это - жить нараспашку. Лучше всё же прикрываться. На всякий случай.
        В клинике мы попадаем в Жорины руки. Он ворчит, ругается сквозь зубы. Пытается давить на совесть. Слушаю его в пол-уха. Мне бы вырваться хоть на полчаса из его клешней здоровых и позвонить Тае. Услышать её голос. Но пока я не могу командовать: не в том положении.
        У Севы перелом лучевой кости левой руки. У меня - сотрясение мозга в лёгкой форме.
        - Постельный режим! - Жора выплёвывает эти слова с таким торжеством, словно мы в карты играли, и ему наконец-то удалось отыграться. - Минимум на пять дней!
        Чёрта с два. Но пока я об этом говорить не буду. Пусть утешится. Я готов сделать вид, что сдался.
        17. ТАЯ
        - Подожди, подожди, - пытаюсь я справиться с дурнотой, что накатывает волнами, - ты что-то путаешь. Я ж не подзаборница какая. У меня документы есть. Свидетельство о рождении. Там, в графе «отец» стоят имя и фамилия. Дмитрий Сергеевич Прохоров.
        Тётка поднимает накрашенные брови. Точнее, бровей там нет почти. Только уродливые тёмные полоски. То ли краска, то ли татуаж. Раньше она свои три волосинки в два ряда сама, пинцетом, щупала. Кто он, тень с лестничной площадки? Я уже хочу его увидеть.
        - Ну, да. Написано. Да, Дмитрий Сергеевич. Но не Прохоров. Может, он Анечкину фамилию взял - откуда мне знать?
        Как-то всё это выглядело… странно. Вряд ли она не задумывалась, но почему-то ни разу не всплывали простые, но такие важные факты.
        - А как ты нашла меня? - именно сейчас я полна подозрений, сомнений и коктейлем из прочих эмоций. И все они - противоречивые.
        - Как… как… - у тётки бегают глазки, - бабушка твоя наседала, царство ей небесное. И добрые люди подсказали.
        Историю про сироту и квартиру я слышала не один раз. Тётка весьма гордилась собой за изворотливость. Тогда мне не казались подозрительными какие-то «добрые люди», что помогли ей отыскать меня в другом городе, в детском доме. Но сегодня как-то по-иному звучит старая история.
        Больше я ничего не успеваю спросить: добрый звонок в дверь и кинувшаяся в коридор тётка говорят о многом. Судя по всему, явился ОН, лестничный Казанова.
        Я ожидала увидеть кого угодно. Плюгавого пузана. Носатого унылого дедка, но тёткин мужик превзошёл все ожидания. Я стою в проёме большой комнаты и наблюдаю, как суетится тётя Аля. А этот входит как хозяин. Как к себе домой.
        Красивый, высокий. Слегка за пятьдесят внешне. Одет не в дорогое шмотьё, но вполне презентабельно: летние светлые брюки, тенниска на крепкой груди как не треснет. Хорошие сильные руки. И мускулы у него на месте. Густые волосы ёжиком, что называется, серебряные. Седой. Красивым таким ровным металлическим цветом отливает.
        - Ты не говорила, что ждёшь гостей, Аля, - смотрит он на меня пристально. Взгляд у него внимательный и ласковый, как у доброго человека из сказки. Губы красивые с улыбкой искренней. Слишком хорош, чтобы быть натуральным.
        Он не похож на бомжа и забулдыгу. Не похож на брошенного мужа, которого жена выставила из дома. Он вообще не похож на простого работягу. Холёный, одеколон у него дорогущий - такие запахи не спутать ни с чем. А ещё он здесь неспроста. Чувствую кожей. Всеми вставшими дыбом волосками на руках и затылке.
        - А это и не гости, Феденька, - чуть ли не на заднице перед этим самцом ездит тётка. - Это племянница моя Тая в гости зашла на минутку.
        После этих слов понимаю, что нужно откланяться и уйти, но медлю, разглядывая «Феденьку».
        - Племянница? - смотрит он на меня в упор. И в глазах его всё то же участие и вселенская доброта. - Ты не говорила, что у тебя есть племянница, Аля.
        - Да как-то не пришлось, - тётка переминается с ноги на ногу. Зуб даю: она и не собиралась рассказывать обо мне. - Ну, ты иди, иди, - указывает она глазами на дверь. Эдгару привет передавай, - в голосе её столько сладости, что меня снова тошнит от одного её только вида. - Она у меня самостоятельная, отрезанный ломоть, можно сказать. Замужем.
        - Ну зачем же ты так, Аля? Я тут сладкое купил. Можем чай попить, - мачо трясёт пакетом из супермаркета.
        - Спасибо, но мне и правда пора, - открываю я наконец-то рот и боком пытаюсь протиснуться между этим кобельеро и дверью. Крепкая рука хватает меня за предплечье.
        - Фёдор, - представляется он, продолжая меня удерживать. И в этой крепкой ладони я не чувствую ни доброты, ни осторожности.
        - Я слышала, - стараюсь извернуться и выскользнуть. - И как меня зовут, вы тоже в курсе уже.
        - И у тебя нет желания познакомиться поближе? - он наклоняет голову набок, заглядывая мне в лицо. И веет какой-то двусмысленностью от его «поближе». Он моложе тётки - это видно явно. Что его привязало к ней? Но сейчас я не хочу об этом думать. Паника накрывает меня, и я изо всех сил пытаюсь сдержаться, не дрогнуть, не отшатнуться трусливо и бежать, бежать, бежать отсюда, встав на четыре лапы.
        - Нет, - я довольна: голос не дрогнул. И руку почти удалось вырвать. - Вы тут прекрасно и без меня разберётесь. Всего хорошего.
        Делаю шаг к спасительной двери.
        - Ты заходи, заходи, - несётся в спину его ласковое участие. - Всегда будем рады тебя видеть. Правда, Аля?
        Тётка мумукает что-то нечленораздельное. Злится небось. Вот уж точно, кто не хочет меня видеть. Предпочла бы, чтобы я сгинула. Исчезла.
        За дверью я перевожу дух. Ноги трясутся. Я бы хотела прислониться и постоять, но ухожу, не останавливаясь. Хватит с меня приключений и знаний. Наверное, я немного себя переоценила.
        Мне не понравился тёткин «жених». Я от всего сердца желаю ей добра, но дурные предчувствия сжимают сердце. Не к добру этот ласковый мерзавец появился на тёткином горизонте.
        Двое охранников следуют за мной тенью. Интересно, что бы они сделали, если бы этот му… мужчина тёткиной мечты достал, например, нож? Или ещё что похуже? Это нервы, скорее всего. И воображение у меня отличное. Эдгар не раз об этом говорил. Может, я всё выдумала. И Федя этот ничего. Нормальный. Фальши особой я в нём не увидела. А что с тёткой спутался… ну, мало ли какие бывают у людей обстоятельства?
        Но даже если его из дома под зад мешалкой выгнали, у него предостаточно денег, чтобы снять квартиру, гостиницу или что там ещё.
        В общем, я запуталась. В таком вот состоянии плюхнулась рядом с Альбертом на заднее сиденье машины.
        - Тайна, ты в порядке? - Аль по лицу ловит моё настроение.
        - Поехали! - командую. Мне бы сейчас подальше куда. Хочу домой, к Эдгару и детям. К доброй Идее под крыло. Готовить что-нибудь простое и вкусное. Вместо этого мы едем по городу. Хочется быстрее и ветер лицом ловить, но тут не покомандуешь: тот, что за рулём ведёт машину по-черепашьи. - Я в порядке, - отвечаю Альберту. При охранниках я всё равно ничего не поведаю. Да и нет ничего такого, что не подождёт, пока мы не окажемся без свидетелей.
        Я, наверное, морально истощена. Мне почему-то кажется, что я попала в гадюшник, где много-много ядовитых змей. Очень много вопросов, что растут, как грибы после дождя, и пока ни одного ответа. А ещё - ощущение тупика.
        - Что будем делать? - спрашивает меня Аль, как только мы выходим из машины возле его дома.
        - Падать на дно и не отсвечивать, - говорю я со всей серьёзностью и ныряю в спасительную темноту подъезда. Аль хмыкает у меня за спиной. Пусть. Иногда приятно побыть слабой и беспомощной женщиной. Дать возможность мужчинам поиграть в опасные игры, а самой посидеть у окна, выглядывая своего принца, что обязательно вернётся домой с победой. Убьёт Змея Горыныча и вернётся. Нужно только дождаться.
        18. ЭДГАР
        Она откликается, как только проходит первый гудок.
        - Эдгар.
        - Тая, - выдыхаю её имя, и становится неудобно от того, как услужливо поднимает голову мой член, словно приветствует её, салютует, готов дёрнуться и снять шляпу лишь при звуках её голоса.
        Я попал в аварию. Потерял сознание. У меня шишка на голове, а я, как подросток, вспоминаю Таины губы, шею и ключицы. Синие глаза и тёмные брови. Хочу касаться её груди и талии, сжимать в ладонях ягодицы. Хочу ощущать её близко-близко…
        - Эдгар?.. - столько тревоги в Таином голосе. Наверное, я замечтался, молчу слишком долго.
        - М-м-м… - то ли стону, то ли отзываюсь.
        - Что-то случилось?..
        - Да, - как можно ей соврать?.. - Скучаю по тебе неимоверно, - это тоже правда. Об остальном можно пока умолчать. - Что ты сейчас делаешь?
        - Валяюсь в постели. На тех самых простынях.
        Она лучше ничего не придумала, как дразнить меня, но в голосе её что-то такое сквозит, что я, даже в таком состоянии, настораживаюсь.
        - У тебя всё в порядке?
        - Не совсем, - выдаёт она после паузы, - но я… не хочу об этом по телефону. Как там дети, мама, Че?
        Мысленно даю себе пинка. Я не поинтересовался. Не знаю. Пока не в курсе.
        - Передают тебе привет, - а вот это ложь, но я собираюсь её исправить. - Я приеду ночью. Впустишь ли ты меня в замок, прекрасная Рапунцель?[1] Спустишь ли косы? Усыпишь ли дракона, что охраняет твой покой?
        - Ты же знаешь: для тебя сделаю, что угодно, - в голосе её - грусть. - Хочу видеть тебя. Слышать твой голос рядом, а не через расстояние. Хочу, чтобы ты рассказал, какие сказки читал в детстве. Ты и Рапунцель - неизвестный мне Гинц. Тот, кого я не знаю, но хочу узнать.
        - Значит, осталось дождаться ночи, - вздыхаю тяжело.
        Мы ещё о чём-то говорим. Дышим в динамик. Молчим. И ни один из нас не хочет отключаться. Тая сдаётся первой.
        - Очень хочу спать, - признаётся она смущённо. - До встречи, Эдгар.
        Я немного колеблюсь, а затем отключаю рабочий телефон. Всё может подождать. И сам проваливаюсь в сон. Мне нужны силы. Мне надо отдохнуть. Может, в голове немного прояснится, и я смогу наконец вырваться из этого порочного круга неудач. Составлю план. Организую людей. И по пунктам сделаю всё, что поможет выровнять крен. Не может такого быть, чтобы здание моей жизни рухнуло в одночасье. А даже если и рухнет, у меня есть Тая. И вместе мы сможем выстоять. Построить новый дом. С ней мне ничего не страшно.
        - Он мой сын, и вы не имеете права меня не пускать! - сквозь сон ломкий голос матери режет слух. Кажется, я даже невольно морщусь. Сколько я спал? Лучше бы он пустил её. Мать умеет добиваться своего. Всегда могла, если хотела. Хотя… картина прошлого изменилась, а сознание моё - нет. Не успело. Поэтому я до сих пор считаю её бабочкой в янтаре - лёгкой и весёлой, что жила беззаботно и ничем не была обременена.
        - Ему сейчас нужен покой, как вы не понимаете, Эльза… как там вас по батюшке? - Жору сдвинуть с места нереально, но, памятуя, как она дралась с моими охранниками и располосовала рожу Севе, мать способна и не таких Атлантов на дно океана спускать.
        - А я ему и не собираюсь мешать. Всего лишь домашняя еда и посижу рядом.
        - Простите, но еду - нет. Не положено.
        - Ну и ладно, - легко соглашается она, и, после непродолжительной возни, я чувствую её ладонь на своём лбу. От её простого жеста - заботливого и осторожного - становится легко. Я не открываю глаза. Продлить мгновение. Побыть ребёнком. Наверное, не важно, сколько тебе лет, потому что материнская рука даже в тридцать семь способна успокоить и умиротворить.
        Прислушиваюсь к себе. Нет неприязни. Нет обиды. Наверное, я всё же принял её в своём сердце. Пусть не до конца. Такие, как я, сдаются не сразу, но, кажется, она принимает меня таким, какой я есть, и не требует меняться. Если я изменюсь, то сделаю это сам, без давления и влияния.
        - Как там дети? - спрашиваю, как только за злобно плюющимся Жорой закрывается дверь палаты. - Как Че Гевара?
        - Марк и Настя передают тебе привет и без конца спрашивают о Тае. Че метался и скулил. Тоже, наверное, скучает. Ты бы вернул домой девочку, Эдгар. Без неё нет ни дома, ни семьи.
        - Леон? - подбираюсь внутренне. Он мой брат. Я должен его принять. Не знаю, как насчёт забыть и простить - пока с этим туго, но, если он не замешан в эту дикую историю с отравлением, не хотелось бы, чтобы мальчишка пострадал.
        - Вернулся, - вздыхает мать, - я его уговорила. Заперся в своей комнате, выходит по нужде да к столу. Дай ему волю, он бы и на кухне не появлялся. Но я люблю во всём порядок. Он… виноват, конечно. И стоило большого труда переломить его. Но он тоже мой сын.
        В её словах - та же тревога. Она не хочет его потерять. Это чувствуется. Моя мама-курица. Пусть это окажется правдой. Она неидеальна, но святых людей не бывает. А если они есть, я их не встречал. Поэтому пусть мои близкие - незнакомые и пока не совсем родные - станут тем якорем, что поможет мне укрепиться, а не потянет на дно.
        - Тая пока не вернётся, - открываю глаза и прислушиваюсь к себе. Кажется, мне лучше. И в глазах не двоится. И не тошнит. Голова побаливает, но сносно. Важно продержаться и удрать к жене. Хоть на пару часов. Чтобы вдохнуть воздух, которым дышит она, прикоснуться. Она мой талисман. Сила, что поможет двигаться дальше.
        Мать мне не возражает. Но в глазах её я читаю несогласие.
        - Ты готова мне помогать? - спрашиваю и пробую на зуб её эмоции, выражение лица. Это мини-испытание. Да, я не способен верить безоговорочно. Вот такой я гад.
        - Конечно. Всегда можешь на меня рассчитывать.
        Я сжимаю её пальцы. Она улыбается мне сквозь слёзы. О, господи. Мне кажется, она горы перевернёт, если я попрошу. Мать поправляет мне подушку, подтыкает одеяло заботливо. Пока она суетится, я пишу смс Жоре. Прошу его отдать на экспертизу еду, что мать принесла из дома.
        «Уже» - приходит короткий ответ. Молодец. Свалился я на его голову. Но дружба - она такая. Не выбирает удобные позы и моменты. Проверяется как раз в подобных испытаниях.
        - Ручку, блокнот, - командую я матерью. - Поручи кому-нибудь, пусть купят. Неважно, какого качества.
        Здесь нет моего ежедневника. Большая часть планов, набросков, расчётов хранятся в электронном виде. Но сейчас я намерено собираюсь попользоваться совершенно новыми вещами. Если информация уйдёт и отсюда, значит я буду знать от кого: по моей просьбе ребята Журавлёва поставили камеры слежения, которые я могу включать и выключать по своему усмотрению.
        Я выстраиваю на белой бумаге пункты. В голове складывается стройная система взаимосвязей, последовательности действий. По крайней мере, есть чем заняться и убить время до ночи. Это похоже на запой у пьяниц, когда глушат водку, чтобы забыться. Пусть. Вместо водки - у меня план. Я делаю серию звонков. Ловлю взгляд матери, улыбаюсь чуть заметно. Её приоткрытый буквой «О» рот говорит о многом.
        Она не знает меня таким. И сейчас пытается наверстать то, что упустила за долгие годы разлуки. А может, шпионит?.. Гоню прочь подозрения. Нет, только не близкие. Не родные. Пусть это будет кто-то другой. Совершенно чужой человек.
        Мозг прошивает болью. Кажется, я разговариваю с тем самым мирозданием, в которое верит Линка Синица. Даже не разговариваю - уговариваю его вывести из подозрения всех, кто мне дорог. Наверное, это слабость. Но я ещё никогда не был настолько живым, как сейчас.
        19. ЭДГАР
        Слишком поздно вспоминаю, что отключил рабочий телефон. Пропущенные звонки от Таиной охраны. Запоздалая смс. Отчёт по Интернету.
        Прикрываю глаза и про себя произношу самые грязные ругательства. Ругаю и себя, и охранников, и мою драгоценную жену, и её долбанутого дракона. Все словно сговорились довести меня до белого каления.
        Если бы не мать, я бы ругался вслух. А так то ли уши её берегу, то ли объясняться не желаю. Я бы не хотел, чтобы мать вникала в наши с Таей разногласия. Если она будет на стороне моей жены, я, наверное, расстроюсь. Или разозлюсь ещё больше.
        К ночи я себя так накрутил, что, наверное, мог бы огнём плеваться. Больная голова рисовала кровожадные картины наказаний. Но все мои воображаемые рукоприкладства заканчивались бурным сексом. Это почти нокаут. Я даже злиться на неё по-настоящему теперь не могу.
        Тем не менее, входя в подъезд её «замка», я хмурил брови и скрипел зубами. Не перекипел, не растерял желание хоть как-то втолковать ей, что не стоит самовольничать. Что для этого у неё есть муж в конце концов, а у мужа есть специально обученные люди, готовые луну с неба достать за определённое вознаграждение.
        Я делаю звонок.
        - Открой дверь, Тая Гинц. Твой злой серый волк пришёл.
        Сдавленный смешок. Через томительную минуту - щелчок замка. Я стремительно врываюсь в коридор, а она тут же приникает ко мне всем телом. Руки на затылке смыкает. Пальцами просеивает волосы и тут же находит злосчастную шишку. Как я и думал: попробуй что-нибудь скрой от неё.
        - Я злюсь, - предупреждаю сразу.
        - Я знаю, - кивает она. - А я тревожусь, - очерчивает пальчиками гематому. - О тебе по новостному каналу рассказывали.
        Закрываю глаза и считаю до десяти. А потом до двадцати. Вот чёрт. Интересно, в каких кустах сидел этот журналюга, что поведал миру о сегодняшнем происшествии? Наверное, пас нас от клиники.
        - Идите уже в бабушкину комнату, - машет небрежно рукой Альберт, мать его, Викторович. Словно назойливых мух гоняет. - Ваш шёпот не даёт мне сосредоточиться.
        Интересно, зачем он сосредотачивается на ночь глядя. Но сейчас ни спрашивать, ни задирать его нет ни малейшего желания.
        Тая ведёт меня за руку, и я мужественно дожидаюсь, когда за мной закрывается дверь.
        - Тая! - рычу я, и тут же палец жены ложится мне на губы.
        - Не ругайся. Я всё расскажу. И в ответ хочу того же. Кажется, надо собрать семейный совет.
        - Дай мне время, - вместо того, чтобы отругать её, я начинаю торговаться. - Мне нужно немного времени, чтобы закончить кое-какие дела.
        Она смотрит на меня внимательно и качает головой. Тянет к кровати.
        - Сегодня ты будешь меня слушаться, - заявляет моя наглая жена. - Не ты у нас властный господин, а я твоя очень смелая госпожа.
        - Зарвавшаяся, хочешь сказать? - бормочу я, пока она гладит меня по груди и подталкивает к белеющей в полутьме простыни.
        - Не спорь. Хоть немного позволь мне поверховодить.
        От её слов - мурашки по телу. От её голоса - низкого и гортанного, пожар в груди. Многострадальный мозг сразу же услужливо рисует картины её верховодства. Да, я бы хотел видеть её сверху. Раскованной амазонкой, что покоряет бесконечные прерии моего тела.
        - Ложись, Эдгар Гинц, - мягкий коварный приказ. Жёсткий доминант внутри меня протестует, а тело содрогается, предвкушая, как моя жена будет меня э-э-э… объезжать.
        Но она пристраивается рядом. Кладёт голову мне на грудь. Ухом к сердцу. Волосы её рассыпались мягким тяжёлым шёлком.
        - Я мечтала об этом весь день, - вздыхает. - Прикоснуться к тебе.
        Я молчу. А она неспешно, как лесной ручей среди валунов, журчит о сегодняшнем дне. О тётке. О каком-то слишком красивом Феде. И я не могу сосредоточиться на её рассказе, дурея от её близости, запаха её волос и тела. Потом медленно до меня начинает доходить смысл её слов.
        - И эти идиоты не пошли за тобой? Бросили тебя одну?
        - Они проводили меня до дверей тёткиной квартиры. И, думаю, видели Федю. Но, мне кажется, они не в курсе, что тётка моя - одинокая женщина. Может, подумали, что Федя - её муж.
        - Тая, я сделал запрос о тебе и твоих родителях. Я ничего не забыл. Не знаю, почему ты постоянно стремишься всё сделать самостоятельно. Мы без конца твердим о доверии друг к другу, и ты бесконечное число раз делаешь всё, чтобы… заставить меня ощутить себя ослом, беспомощным идиотом, который не способен ни защитить свою семью, ни решить некоторые проблемы. Для тебя они - высокая стена. Для меня - дверь с ключом. Неужели трудно немного подождать?
        Я снова злюсь, и от меня несёт холодом.
        - Трудно, - вздыхает Тая. - Очень сложно сидеть на месте, сложив руки. Дома я хоть занята была. Детьми, кухней, тем, что ждала тебя с работы. А сейчас я точно как Рапунцель в башне с единственным окошком. Мне казалось, что тётка может рассказать нечто интересное. Я ошиблась. Она то ли не помнит, то ли действительно почти ничего не знает.
        - А возможно, не хочет делиться информацией, - перебираю я Таины волосы. - Я приставлю человека наблюдать за ней и этим альфонсом.
        - Думаешь, он просто любитель окучивать старушек ради выгоды? - поднимает Тая голову и заглядывает мне в глаза. Тону в её взгляде. Губы горят - так хочется её поцеловать.
        - Думаю, что тебе не нужно играть в шпиона. Я всё узнаю. Мы всё узнаем. Вопрос времени.
        - Эдгар, я как будто в тёмную комнату попала. Иду на ощупь и ничего не понимаю. Знаю лишь, чувствую: что-то нехорошее происходит. А ты молчишь. И нет терпения ждать. Хочется хоть чем-то помочь.
        - Ты можешь мне помочь, - провожу пальцем по её губам. Горячие и сухие. Как и у меня. Она с готовностью ждёт. Наверное, полна энтузиазма. - Твоя основная помощь - не мешать. Не светиться. Отсидеться у своего сумасшедшего художника.
        - Аль не сумасшедший, - сверкает она глазами, готовая защищать этого великовозрастного обалдуя, как птица - птенца. - И ты немедленно расскажешь, что сегодня случилось.
        - Авария, - осторожно выдыхаю воздух. Лгать не придётся. Можно сказать часть правды. - У нас лопнула шина. Это несчастный случай - не более. Никаких покушений, Тая. Сева руку сломал.
        - Сева?! - у неё глаза как блюдца. - Я бы хотела, чтобы этот слизняк держался от тебя подальше.
        - Подозреваешь? - прячу улыбку. Она так и не рассказала, что била его по лицу. - Не нравится он тебе?
        - Нет. Но дело не в этом.
        - Может, дело в неприличном предложении, что он сделал тебе на балу?
        Тая замирает, затем встряхивает головой и сердито сопит.
        - Он тебе рассказал? И ты не ревнуешь?
        Я пожимаю плечами.
        - Скажем так: я готов был проломить ему череп. Или нос сломать. А может, челюсть свернуть. Но Сева - это Сева. Вполне в его репертуаре. И нет. Я пока ещё не простил его.
        - Ты не принёс сегодня цветы, - грусть плещется у неё в глазах и голосе.
        - Я принёс кое-что получше, - достаю её телефон. Он чистый. Там есть номера её подружек. Мать моя есть. И дети. Я там тоже есть, но со мной по этому телефону лучше не разговаривать. Останемся инкогнито. Только она и я. Это интимно.
        - И я смогу звонить? - много ли человеку нужно для счастья? Тая прижимает своё сокровище к груди.
        - Да, - любуюсь ею. Протягиваю руки, чтобы прикоснуться. А может, прижать к себе, но она ловко уворачивается.
        - Нет, мы договаривались, что главная сегодня - я.
        Мы ни о чём не договаривались, но я позволяю ей провести пальцами по лицу, оставить влажный затяжной поцелуй на своих губах. Кажется, кто-то очень быстро учится. У неё хорошо получается.
        Она раздевает меня - стягивает футболку и расстёгивает джинсы. Целует веки и подбородок. Язык её проходится по шее и кружит вокруг сосков, а затем спускается ниже. Я втягиваю живот, впитывая поцелуи и горячий язык в пупке. Руки непроизвольно дёргаются, но она сжимает мои запястья. Надевает браслеты своих пальцев, обездвиживая.
        - Полежи спокойно, мой муж, - в её голосе плавится янтарный мёд - тягучий и прозрачный. - Не надо трогать меня руками. У тебя вообще постельный режим должен быть. А ты бегаешь по ночам, беспокойный мой. Поэтому потерпи.
        Она снова прокладывает цепочку поцелуев, заставляя меня терять голову. Её губы везде. Томительно целуют моё тело. Возвращаются к губам. Это… напряжение и невероятное спокойствие. Тревоги уходят на задний план. Есть только она - моя жена, удивительная девушка, от которой я теряю дыхание и голову.
        - Никакого секса, Гинц, - выдыхает она порочно и накрывает горячими губами мой окаменевший член. Язык. Губы. Язык. Нежное поглаживание рукой. Я никогда ещё не кончал так быстро.
        20. ТАЯ
        Эдгар опять ушёл среди ночи. Я всё понимала, но просыпаться одной стало невыносимо тяжело. Не хватало его рук и крепких объятий. Не хватало того, как он сплетался со мной конечностями и жёстко подгребал под себя.
        Вчера я обнаглела и попросила его об этом. Он, застонав, выполнил моё желание. Слишком злой вначале и чересчур послушный потом. Кажется, ему понравилось, как я им командовала. Удивительно.
        Он сбежал из клиники. Той самой, куда однажды водил на обследование меня. В коротком скупом сюжете показали перевёрнутую машину, мельком - моего Гинца и крупным планом - клинику, где распоряжался его татуированный лысый друг.
        Очень много тайн, но изменить я ничего не могу.
        Синица позвонила, как только включился телефон. Я даже испугалась - уронила его на пол. Хорошо что в этой комнате потёртый ковёр лежит - смягчил удар.
        - Ты где пропадаешь?! Я чуть с ума не сошла! Звоню, звоню, а у тебя телефон отключен!
        Синица возбуждена, кричит и, наверное, машет руками. Ей волноваться нельзя, а она, беспокойная птица, накручивает себя по любому поводу.
        - Прости. Проблемы с телефоном были, - почти не лгу и улыбаюсь: оказывается, я скучала. Очень хочется её увидеть. Но Синица сейчас не здесь, уехала к родителям.
        - И что, Гинц не мог тебе новый придарить?! - фыркает она.
        - Не мог, - не хочу ничего объяснять, поэтому перевожу разговор на другое, чтобы Синица забыла об истории с телефоном. - Ты как? Родителям сказала?
        - Неа, - падает у неё настроение в минус. - Не нужно им сейчас все эти лишние волнения. Да и мне - тоже. Скажу позже, когда уже ничего нельзя будет повернуть. А то я их знаю. Отец такой, что поволочёт на аборт. И вообще. Тай, - она вдруг начинает реветь, - Я тут вся извела-а-ась. Мне сон плохой присни-и-ился! Севушка голы-ы-ый! Это плохо, между прочим, к болезням всяким. Он мне звонил, а я не отвечала. А сейчас молчит уже третий день. Как бы что не случилось!
        Линка в своём репертуаре с верой во всякую ерунду.
        - Да ничего не случилось с твоим Севой. Подумаешь, руку сломал, - закатываю я глаза, и только потом соображаю, что брякнула.
        - Сева?.. Руку?.. Сломал?..
        Синица, кажется, потеряна для общества.
        - Как же так-то, а? Вот, говорю же - голый! И никто мне не верит!
        Кому она ещё успела рассказать свой вещий сон - я так и не узнала, потому что Линка быстро свернула разговор и отключилась. С причитаниями, бормотанием, какой-то уж очень сильной лихорадкой. Судя по всему, город пал без единого выстрела. Надо ж было так бездарно проболтаться. Ладно, Синица старше меня на два года. Не маленькая, разберётся уж как-нибудь со своими чувствами и проблемами, самая большая из которых - её драгоценный голый Севушка.
        - Прохорова, - прерывает мои размышления Аль, - я, конечно, понимаю: любовь, морковь и все дела, но ты, между прочим, обещала меня кормить. Будь человеком, а?.. У меня от тебя одни нервы, а когда я нервничаю, много жру. Аппетит повышается. И работоспособность. А творить голодным… ну, может, и правильно, но нецелесообразно.
        - Выгонишь? - улыбаюсь покаянно.
        - Нет. Живи. Ты меня встряхнула со своим Гинцем. Это ж надо: романтика, цветы, ночью через забор высокий перемахнуть. Дорогого стоит! Вот ты мужика за яйца-то взяла, Прохорова! Я тебя боюсь!
        - Кажется, я не Прохорова, - вздыхаю и направляюсь на кухню.
        Мы вчера так и не поговорили: Альберт вначале заперся у себя, затем отлучился надолго, а потом снова он прятался в доме. Я его не преследовала: у художников должно быть личное пространство. Свой мир, куда простым смертным вход - только по пригласительным билетам от творца.
        Это он вчера показал мне репортаж об Эдгаре.
        - Рассказывай, - подпирает он щёку ладонью и следит за каждым моим движением, как голодный кот или собака. - Я всегда знал, что в тебе какая-то тайна скрывается.
        - Только ключи от этой тайны утеряны. Тётка ничего не помнит. Возле неё альфонс какой-то вьётся. Всё непросто, - я снова вздыхаю. Ставлю перед Альбертом пышный омлет, ветчину и румяные тосты.
        - Странно другое. Что ты ничего не помнишь, - Аль с удовольствием набрасывается на еду.
        - Психолог сказала, что мозг отгородился от неприятных событий. У меня как будто провал. Я не помню родителей. События. Иногда прорываются какие-то воспоминания, но они слабые и отрывочные. Например, я хорошо помню, что мама говорила: нужно обязательно учиться. Вот я вырасту и поступлю в университет.
        - Поэтому ты студентка? - Аль приподнимает бровь.
        - Да. Тётя настаивала, чтобы я не дурила, а шла работать. Приобрела хорошую денежную профессию, а не тратила бесполезно годы на то, что никогда не пригодится.
        - Она не права, конечно, но плюнуть и растереть. Теперь ты самостоятельная и очень замужняя дама. Можешь позволить себе три университета. Гинц оплатит любой твой выбор. Переступи и забудь, Тайна.
        - Не могу, - качаю я головой. - А если это из-за меня у Эдгара неприятности? Из-за моего прошлого, о котором я ничего и не знаю, и не помню?
        - Знаешь, в чём беда вот таких беспокойных девушек, как ты? - Альберт протягивает руку, и я подаю ему чашку кофе. - М-м-м, - делает он глоток и прикрывает глаза. - Вы не умеете сидеть на попе ровно. Позволь ему побыть мужиком. Твой Гинц - очень взрослый мальчик, и как-то обходился без твоей помощи много лет. Решал проблемы, бизнес вёл, вышибал неудачников, побеждал в переговорах. Ну, сейчас вот настало время немного пошевелиться в разные стороны. Уверен: он найдёт решение. Важно не навредить. Не подставить.
        - Если бы вы, очень грамотные и важные мачо, немного делились своими планами, было бы легче не подставлять и не вредить. Плохо, когда не знаешь, куда ногу поставить!
        Я вспылила и обожгла палец. Зашипев, схватилась за ухо. Так тётка учила. Как ни странно, такой способ помогал.
        - Ты вчера что собиралась делать? - Аль смотрит на меня как удав - не мигая. - Залечь. Вот, будь добра, поступай последовательно и не нарушай свои же планы. А чтобы не скучала, я тебе дел подброшу. Сегодня приедет клининговая компания. Срач мой разгребать. Спрячешься в мансарде. У меня тут есть отличное место. Почему-то кажется мне, что это очень хорошая идея - не светиться нигде.
        Он так настойчив, что в голову непрошено лезут подозрения.
        - Аль… ты что-то знаешь, да?.. Какая-то у тебя сегодня новая песня. Причём такая убедительная. Эдгар тебя обработал? Пока я спала?
        - Я неподатливый материал, - а взгляд непроницаемый. И прямого ответа на вопросы он не даёт. Значит, я близко к истине. - Меня не обработаешь. В общем, пока они будут убирать в студии и квартире, наведёшь порядок там, наверху. Заодно найдёшь много интересных вещей и вещичек. Можешь брать всё, что приглянётся. Тяни в свою комнату.
        Он явно искал мне занятие. Ну, что же. Придётся сделать вид, что я обожаю копаться в пыли, отыскивая не понятные пока что бриллианты.
        - И ещё. Я возобновляю занятия. Думаю, узнаем много интересного. Там, в мансарде, есть кое-какая штука. Думаю, ты оценишь.
        Он криво ухмыляется, и хочется его прибить. А ещё больше хочется намылить шею драгоценному мужу. Сговорились. Спелись. Объединились против меня. Когда Гинц перестаёт ревновать и включает мозги, равных ему нет и быть не может. Ну, что же. Мы ещё посмотрим, кто больший кусок мамонта в дом приволочёт. Я не из тех, кто сдаётся.
        21. ТАЯ
        Мансарда - другое царство. Квартира Аля полна сюрпризов, но когда он сказал, что мне наверху понравится - не врал ни единым словом. Я влюбилась в это место с первого взгляда.
        Здесь намного чище, чем внизу. Может, потому что убиралось и никто не заходил. Пыль везде, но порядок, вещи по своим местам. Это ещё один огромный этаж, одно величайшее пространство, поделённое на зоны. Есть окно с подоконником - там можно сидеть с чашкой чая и смотреть в старинный дворик. Мечтать, сочинять, наблюдать за людьми, природой, птицами.
        Я увидела себя здесь. Зря не обследовала квартиру полностью. Наверное, я бы выбрала не бабушкину комнату, а мансарду. Мне пахло здесь кофе и какао, неожиданно - сигарами - дорогими и толстыми. А ещё - чем-то таким праздничным, как на Рождество.
        Спальная зона с диваном - большим и неуклюжим, как полярный медведь. Таким же лохматым, покрытым белой искусственной шкурой. Может, настоящие медведи не такие заросшие, но мне виделось так. Мозг рисовал домашние тихие картины. Руки тянулись к торшеру, гладили абажур, включали свет, дёргая за кисточку на верёвочке.
        А ещё я ковырялась в тумбе - большой, прикроватной. Или придиванной - не важно. Ничего особенного - какие-то безделушки. Вряд ли их оставили любовницы Аля. Почему-то казалось, что сюда не ступала их нога. Здесь он либо сам скрывался, когда хотел отдохнуть, либо приводил самых дорогих и близких. Тех, кому мог доверять. Кому мог доверить это место.
        В рабочей зоне стоял стол и лампа советских времён. Строгая, без изысков. И плафон у неё - белый стеклянный. Почти плоский, как земля, что лежит на черепашьих спинах. Здесь стоял ноутбук - старенький, но рабочий. Здесь брал Интернет - на мою радость. Кажется, я соскучилась. Пальцы так и просились пройтись по кнопочкам клавиатуры.
        Я не соврала Эдгару, когда сказала, что пишу. Это была моя тайна. Я писала рассказы - сочиняла разные истории. Почему-то всегда грустные. О дамах в кринолинах, о мужчинах в цилиндрах. О мощёных мостовых и замках, где водятся привидения. Здесь, под крышей дома Альберта Викторовича, меня снова потянуло сочинить что-нибудь, но я не позволила себе отрешиться. Боялась быть пойманной, хотя, уверена, Аль бы и не осудил, и не смеялся.
        Здесь был и угол с разными вещами. Наверное, их сносили сюда за ненадобностью. Странные и старые вещи. А ещё - подшивки газет и журналов. Старые, толстые, любовно собранные от номера к номеру. Кто занимался этим? Я спрошу Альберта, как только смогу отсюда спуститься.
        Сейчас там, внизу, вовсю трудятся девушки и женщины, наводя блеск на стёкла, мебель, убирая мусор, вычищая ковры. А я прячусь - это факт. Чтобы никто не видел меня здесь. Вряд ли, конечно, это возможно, после того, как я всё же входила, выходила, бродила по двору с Алем. Однако, чтобы найти меня, нужно постараться. Поэтому был очень реальный шанс затеряться здесь на время, которое очень нужно было моему любимому Гинцу.
        Чуть позже я обнаружила и то, что, по словам Аля, должно было мне понравиться. Двойное зеркало в полу. То, что позволяет наблюдать, что происходит в студии. Это и возмутило меня, и заворожило. Настоящая шпионская штучка. Я крутилась вокруг неё, как лиса перед кувшином, который предложил коварный журавль. Не знала, что делать с этим открытием. Подглядывать оказалось интересно, хотя в студии ничего эдакого не происходило: люди убирали, выполняли свою работу.
        - Нравится? - я подскочила от неожиданности. Аль подошёл бесшумно, как хищный зверь. - Забавная штука, не так ли? Мне её подарила сестра. Сказала, что такие штуки нужны не только психологам и следователям. Художникам тоже нужно хотя бы изредка наблюдать жизнь со стороны. И не только из окна, а изнутри дома. Иногда можно много узнать забавного. И печального тоже, куда от этого деться.
        - Да ты шпион! - возмутилась я. Мы же тут часто болтали о всякой ерунде. Ты оставлял нас, позволяя разговаривать, учиться, творить. Мы думали, что это твоё хвалёное личное пространство, когда учитель не давит на ученика. А ты в это время наблюдал за нами?
        Аль смеётся от всей души, у него даже слёзы выступают на глазах.
        - Фантазёрка ты, Тайна. Но признаюсь: да, изредка я делал так. Не из желания собрать жареные новости, а для того, чтобы изучить каждого из вас. Посмотреть со стороны за манерой рисовать, общаться, увидеть ошибки. Это помогало мне найти к каждому ученику подход. Может, поэтому от меня сбегают редко.
        - Глупый Аль, - вздыхаю я. - От тебя не сбегают, потому что влюбляются и готовы терпеть любые твои выходки.
        - И такой уж я эпатажный, как ты сейчас расписываешь?
        Нет. Он, конечно, таким не был. С лёгкой придурью, как и все творческие люди, с неким фанатизмом в некоторых вопросах, но назвать его неадекватным или предвзятым, вытворяющим непотребства, назвать никак нельзя. Но держал он людей чаще собственной харизмой, нежели какими-то там индивидуальными подходами. Хотя, возможно, одно вытекало из другого, а я просто не замечала этого - так легко и естественно было с ним общаться.
        Может, поэтому я и влюбилась тогда. Он был для меня живым источником энергии. Почти недосягаемым. Кто бы сказал, что через четыре года я буду жить в его квартире, готовить ему завтраки, обеды и ужины - не поверила бы.
        - Нет, конечно, нет, - призналась честно. - Но первое, о чём думаешь, когда видишь вот это, - я кивнула в сторону двойного зеркала, - это манипуляция. Легко почувствовать себя всемогущим, когда знаешь маленькие секреты больших болтуний.
        - Теперь их будешь знать и ты, - у Аля лицо словно вырезано из камня. Удивительно податливого, где кто-то очень талантливый старался, чтобы нанести черты, морщинки, но в то же время скрыть эмоции. - Я хочу, чтобы ты наблюдала за теми, кто придёт ко мне завтра. Слушала их. Может, узнаешь много интересного.
        - Что ты задумал, Аль? - не могу сказать, что мне нравилась его идея, но, видимо, он продумал и просчитал завтрашний день. Пригласил тех, кто сможет рассказать об… Эдгаре?.. О каких-то событиях, что я пропустила?..
        - Вот здесь - рычаг. Он открывает… черт, забыл, как это называется. В общем, появляются отдушины, отверстия, что позволяют не только видеть, но и неплохо слышать. Мой тебе совет: записывай всё на камеру. Возможно, не всё услышишь и увидишь.
        Он не ответил на мой вопрос. Проигнорировал.
        - Ты же понимаешь: я мог всё здесь настроить и без тебя. Но мне так неинтересно. Во-первых, я смогу тебя здесь прятать, и никто случайно не застукает тебя в коридоре или комнате - девочки очень любопытны и нередко прокрадываются в жилую часть дома. А во-вторых, техника ломается и выходит из строя, в то время как человек - нет. По крайней мере, я надеюсь, что ты, молодая и здоровая, сможешь осилить весь женский бред и не свихнёшься.
        - А в-третьих, ты нашёл мне занятие. Я помню. Так вы решили с моим мужем. Видимость деятельности - и свободные руки для него. Так ему спокойнее. И ты поддержал.
        Аль снова превращается в каменное дерево, а потом по лицу его проходит тень, эмоции меняются одна за другой.
        - Если честно, твой Гинц - молоток. Железный или стальной - уж не знаю. Я бы… отправил тебя подальше. Вывез из страны. Пока всё не утрясётся. Мне не понравился Федя, что окучивает твою тётку. И тайны твои мне не нравятся. И никогда не нравились. Какая-то непростая история.
        - Что ты можешь знать об этом? - бормочу и прячусь в спасительные объятья своих рук. Сжимаю плечи до боли. Эти разговоры что-то будят внутри меня, и я спешу убежать, скрыться, чтобы не вспоминать, не помнить и дальше…
        - Я ничего не знал и не знаю. Честно. Это всего лишь предчувствия. Когда волосы дыбом встают. Нечто нереальное. Его не объяснить.
        - Ты как моя Линка, - тяжело вздыхаю. - Та тоже вечно что-то предугадывает, сны ей вещие снятся. Никто там у тебя в снах голым не ходит?
        Аль моргает растерянно. Видимо, не ожидал.
        - А то ей любовник голый приснился. Говорит, к болезни. А он руку сломал. Так что теперь она ещё больше будет верить во всякую потустороннюю ерунду.
        Аль закашливается, но не смеётся. Скорее, смущён. Я поджимаю губы. Ну, да. В полку верящих в мироздание - пополнение. А может, он там и состоял. Художник - что с него возьмёшь?..
        22. ЭДГАР
        - Эд, это никуда не годится, - бесится Жора. - Я тебя к кровати цепями прикручу! Ты после отравления - раз, у тебя сотрясение - два. Творится чёрт знает что - три. А ты, как олень во время гона, бегаешь по городу. Да ещё, подозреваю, спариваешься, как кролик. Тебе покой нужен, ты это понимаешь?
        Я морщусь от его баса. Лениво пялюсь в потолок. Олень я или кролик?.. Жорины крики нужно переждать, как ливень. Я решил дать себе два дня. Отлежаться, руководить отсюда. Тае ничего не сказал, зато предупредил её художника. Скрипнул зубами и поговорил. Как мужчина с мужчиной.
        Таин Бертик оказался на редкость сообразительным парнем. Не огрызался, не вставал в позу, не истерил. Люблю таких людей. Я бы мог взять его в команду - понимает с полуслова. Жаль, далёк он от мира бизнеса, но, может, это как раз и хорошо: его богемная жизнь может сыграть нам на руку.
        Давлю в себе желание позвонить жене. Хочется постоянно чувствовать её рядом. Хотя бы голос слышать. Но сейчас не время окончательно терять голову. Но какое это наслаждение - быть рядом с ней обычным. Когда не нужно притворяться. Держать лицо. Вести себя как последняя сволочь. Нет, у меня не исчезло желание командовать. И доминировать даже в мелочах - потребность. Но, оказывается, сдаваться в любимые руки - не меньшее удовольствие.
        «Я убью тебя за сговор с Альбертом» - приходит от неё смс. И я вдруг понимаю, что должен буду удалить переписку. Если телефон попадёт в чужие руки, скажут, что она мне угрожала. Мне жаль каждое слово, что идёт от неё.
        «Ты о чём?» - пытаюсь блефовать, но понимаю: либо потомок дракона проболтался, либо у кого-то слишком умная жена. Я делаю ставку на второе. В дракона хочется всё же верить.
        «Не делай вид, что ты его не обработал, мой Железный Дровосек!»
        Так меня ещё никто не называл. Хмурю брови, пытаясь вспомнить сказку. Кажется, в неё у Дровосека не было сердца. Похоже. Но у меня уже есть и сердце, и кровь, и душа. И даже жена имеется.
        «Я люблю тебя» - пишу, улыбаясь. Она умолкает ненадолго. Я так и вижу, как Тая закусывает нижнюю губу и думает, что мне ответить.
        «Это удар ниже пояса».
        Ниже? Что там у нас ниже? Мне становится жарко. Нет-нет, лучше думать о её соблазнительных коленках, не подниматься выше.
        «Просто помни об этом, когда стиснешь в руках орудие убийства».
        Я развлекался, как мог. Хотя бы это пока у меня никто не может отобрать.
        Без стука в дверь ввалился Сева. Всклокоченный и злой. Рука в гипсе аккуратно висит на уровне груди.
        - Бесит. Всё бесит! - заявляет он, падая на стул возле моей кровати. Мебель протестующе скрипит под его почти двухметровой тушей. - Я не привык к правой руке. В туалет сходить - проблема. Я уж молчу о других насущных делах. А ещё у меня спермотоксикоз, я скоро начну на людей кидаться.
        - В чём проблема? - щурю глаза и прячу улыбку. Он такой забавный, как плюшевый мишка, которого забыли постирать. Обиженный на весь мир. - У тебя в телефоне - толпы курочек, овечек, милых простушек. Один звонок - и расслабишься.
        - Не хочу, - бурчит он. - Не желаю. А кого желаю - не хочет меня.
        - И давно это с тобой? - приподнимаю бровь. Грешно смеяться над убогим, но я сейчас почти в том же положении: рядом со мной нет желанной женщины. К тому же предстоит разлука. Смешная для кого-то - всего на пару дней, но для меня сейчас это равносильно годам или столетьям. Поэтому я очень хорошо его понимаю. И жалею по-своему: Тая, хоть и на расстоянии - со мной. А у Севы - тяжёлая ситуация. Неужели наш ловелас наконец-то влюбился и всё серьёзно? Не очень верится, но почему-то верить хочется.
        Его телефон неожиданно тоскует голосом Сэм Браун. Я вижу, как Сева меняется в лице, неловко достаёт телефон, держит его в раскрытой ладони, как бомбу замедленного действия. «Птица Счастья» - высвечивается на экране. Серьёзно? Кажется, дело зашло куда глубже, чем я мог подумать.
        - Ты бы ответил, - киваю на гаджет, и Сева, очнувшись, лихорадочно пытается принять звонок.
        Из динамика слышен тарахтящий взволнованный голос Синицы:
        - Сева, Севушка! С тобой всё в порядке? Ответь мне, пожалуйста, не молчи! У тебя там всё хорошо?
        - Нет, - громко чеканит Мелехов. - Я умираю.
        Вот же идиот! Я хочу вырвать смартфон из его лапы и успокоить Лину, но Сева шустрее меня. Вскакивает, прижимает свою «лопату» к уху и под бесконечные причитания Синицы, снова громко и чётко добавляет:
        - Я умираю без тебя, Лин. Приезжай.
        Кажется, она обещает. Сева задумчиво жмёт на «отбой», постукивает телефоном по бедру, смотрит куда-то в стену, кивает, словно решившись, и снова падает на жалобно скрипнувший стул.
        - Всё, Гинц, - смотрит он на меня слишком серьёзным и решительным взглядом, - назад отступления нет.
        - Ты точно не передумаешь? - включаю режим запугивания. - Линка - подруга моей жены. И не дай бог ты девочку обидишь… Или фортель какой выкинешь - с тебя станется.
        - Не передумаю и не выкину, - мотает он башкой, и на губах его расцветает счастливая улыбка. Кажется, кое-кто сбросил с души огромный камень. - Эд, она сама позвонила, представляешь? Беспокоится обо мне. Любит. Я надеюсь.
        - А ты? - не переключаюсь и продолжаю допрашивать в духе плохого полицейского.
        - А что я? Что я?.. Жизнь и продолжается, и только начинается. Новая жизнь. С Линкой. С ребёнком.
        У него совершенно шальные глаза, словно он выпил лишку.
        - Сев, а Сев. Это ж не игрушки, когда наигрался, сломал и выкинул. У тебя ж семь пятниц на неделе. Завтра ты решишь, что всё это не твоё, что тебе нужны курочки, овечки, пастушки…
        - На хер всех! - Сева вдруг начинает лихорадочно ковыряться в телефоне. Я вижу, как он яростно и с каким-то торжеством удаляет контакты. Видимо, чистит пространство, освобождается от беззаботного прошлого. - У меня сын скоро родится, Гинц, какие, к чёрту, пастушки? Да хоть королевишны с королевствами и коронами. Я свою империю создам. И короную единственную, кто смог мне наследника зачать, когда эти чмыри руками разводили да квакали, что я бесплодный.
        - Веришь? - почему-то на душе и у меня становится спокойно. Может, вот так это всё и происходит? Перелом. Революция. Верхи не могут, а низы не хотят…
        - Да, - бормочет он, продолжая трудиться единственной здоровой рукой. Судя по всему, очистка авгиевых конюшен происходит успешно. - Я много думал. Не лжёт она, Эд. Точнее, смысла нет. Она, конечно, кокетка и всё такое. Но искренняя. Ей соврать не так-то легко на самом деле. Так что ерунда всё. Не способна она подставить. Это мой ребёнок.
        Ну, и хорошо. Тая, конечно, Севу недолюбливает. А после его выходки на балу - вряд ли быстро примет, но подругу пристроить - святое дело.
        - Раз решил, собака, женись. Дай своему ребёнку своё имя.
        - А то я без тебя не знаю, что делать, Гинц! - в сердцах Сева неловко машет загипсованной рукой, выбивает сам у себя телефон, чертыхается и поднимает его с пола. - Ты такой правильный стал - убиться можно. Давно ли сам по всяким бабам шлялся. Тошнит от тебя, такого правильного. Так вот запомни: я тоже человек. Не без недостатков, не спорю. Но всё, что положено, и мне в комплект прилагается. И голова, и сердце, и чувства. А Линка - моя, ясно? И хватит уже её против меня настраивать! Дайте я сам разберусь в своих отношениях. Сам всё решу.
        - Ладно-ладно! - сдаюсь и прикрываю глаза рукой. - Иди уже, Ромео. Устал я от твоей экспрессии. Линке привет передавай.
        - Обойдёшься, - бурчит он уже на выходе. - После долгой разлуки нам будет чем заняться. И уж поверь, это будут не разговоры о тебе и твоей драгоценной Таисии.
        Смеюсь ему вслед. Настроение резко поднимается. Чудесный день. И то ли ещё будет, судя по всему.
        А вечером приходит первый отчёт от частного детектива, которого я отправил во вторую столицу, чтобы он раскопал прошлое моей жены. Странно. Обычные буквы складываются в слова, но я им не верю. Как-то не вяжется эта информация с моей Таей. Или я идеализирую её образ и всё именно так и есть, как написано на экране ноутбука?..
        23. ТАЯ
        На следующий день я переселилась в мансарду. Не навсегда - ночевать всё же решила в бабушкиной комнате: большое пространство пугало, к тому же здесь могли жить мыши. Не то, чтобы я боялась, но вряд ли смогла бы уснуть. Когда прислушиваешься к каждому шороху, воображение рисует уродливых монстров.
        Зато днём мне здесь всё нравилось. У мансарды - два входа. Один из кухни, второй - из мастерской Аля, где он рисует. Сегодня в роли мыши - я. Сижу тихо, навострив уши. В студию прибывает народ - женщины и девушки. Аль занимается и с парнями, но сегодня нет ни одного представителя сильного пола. А те дамы, что приходят, - не люди с улицы. Это мини-состав благотворительного бала, и мне стоит большого труда не бегать в раздражении по потолку.
        Во-первых, для меня это скучно. Во-вторых, я насмотрелась на них, пока бродила по большой зале с колоннами. Сегодня масштабы помельче, официантов с шампанским и бутербродами нет. Зато, как ни странно, эти снобки хотят учиться живописи или риторике - я пока не определилась, в какие дебри их потянет Аль. Мысленно делаю ставку на рисунок.
        У меня была очень одинокая ночь. Вечером Аль сказал, что Эдгар не придёт. Парламентёр с драконом на заднице. Я промолчала и не выдала своего разочарования. Я понимала: ему тяжело. К тому же, он болен. И, наверное, в глубине души радовалась, что наконец-то Эдгар позаботился о своём здоровье. И всё же мне его не хватало.
        Он позвонил мне почти ночью. Мы болтали обо всём подряд, словно не могли надышаться. Наверное, после разлуки встреча будет слаще, и я предвкушала - ничего не могла поделать.
        - Не приезжай столько, сколько нужно, Эдгар, - просила я его. - Вылечись, пожалуйста. Ты нужен мне здоровым.
        - И оставить тебя на съедение твоему безумному художнику? - ворчал мой любимый муж, впрочем, беззлобно. Мне чудилось: он тоскует, как и я. И ему невыносимо одиноко.
        - Я придумаю тебе наказание, ревнивый мой.
        - Зацелуешь? - мечтал он. - Это была бы самая изощрённая месть. Кстати, Сева, кажется, собрался жениться на твоей пернатой подруге.
        - Он не нравится мне, - вздыхаю, - ты же знаешь. Но если он сделает её счастливой, я готова примириться и поискать в нём положительные качества, за которые смогла бы зацепиться и принять.
        - Я всегда знал, что ты невероятно справедлива и добра.
        Он говорит это серьёзно, без подвоха и сарказма. Я представляю его лицо. Веки с прямыми ресницами, упрямо сжатый рот. А может, он улыбается - как знать?..
        - Жаль, нельзя проверить, в кого ты такая уродилась: в маму или папу.
        - Уже не проверишь. А я… ничего не помню, Эдгар. Почти никаких воспоминаний не осталось.
        - Совсем чистый лист?
        Мне понятен его интерес. Но я снова обнимаю себя за плечи, как только разговор заходит о моём прошлом.
        - Это скорее грязный лист. С тёмными расплывчатыми пятнами. Или небо перед грозой. Место, где клубятся тучи.
        - Тебе неприятно, когда спрашивают об этом?
        - Скорее да. Не могу объяснить. Дискомфорт. Хочется спрятаться. Залезть под стол или в шкаф. Зажмуриться. Не видеть и не слышать. Я бы хотела их помнить - маму и папу. А вместо этого - неясные образы. Словно в дыму. Ты что-то узнал, да? - догадываюсь внезапно. В голове словно вспышка. И боль в висках от напряжения. И в затылке - ломота, будто кто-то приложился туда тяжёлым предметом.
        Эдгар молчит. И пауза его красноречива.
        - Кое-что. Совсем мало. И… это нетелефонный разговор. Расскажу при встрече. Я бы не хотел, чтобы ты сейчас осталась один на один с прошлым. Без меня. Мне нужно быть рядом. Только тогда смогу быть спокоен.
        Забросать бы его вопросами. Но он прав: я не хочу оставаться одна с призраками. Не сейчас. Я не очень сильная, когда дело касается минувшего.
        Я мало спала в эту ночь. Больше ворочалась, думала, забывалась в нестойком сне, куда пробирались мои страхи. Нет, ничего такого не снилось, но рано утром я всё же встала с камнем в груди. Тяжестью во всём теле, будто заболевала. Душ. Завтрак. Неразговорчивый и какой-то хмурый Аль. Я ни о чём не спрашивала его. Может, он тоже не выспался. По утрам творцов лучше не тревожить.
        А потом я вновь пробралась сюда, в мансарду, и вот - дождалась наконец-то, когда в студию начали собираться любительницы высокого искусства, а попросту - скучающие дамочки.
        Мелькают знакомые лица. Ада с втянутым ртом и узкими губами. Неожиданно - Ульяна. Она решила вернуться к старой жизни? Светским раутам и сплетням? А на кого же она бросила своих подопечных в лесу? Последней из знакомых лиц приходит Елена Варшавина. Вот чьему появлению я не удивлена. Она как раз очень гармонично вписывается в эту огромную гулкую комнату. Ей как будто здесь место. На неё кидают любопытные взгляды, но она словно не замечает. А может, и в самом деле равнодушна к тому пристальному вниманию, что аккумулирует вокруг себя, как силовое поле.
        Они обсуждают последние новости. Сплетничают. Мода. Собаки. Позор какой-то Ратищевой, что явилась на премьеру спектакля пьяной и опозорила своего отца. Где лучше всего отдохнуть летом. Куда поехать и устроить грандиозный шопинг.
        - Какая у тебя прелестная причёска, дорогая. Новый мастер? Гей и душка? Надо будет попробовать.
        - Хорошие няни на вес золота…
        - Пластическая хирургия творит чудеса…
        У меня челюсти сводит от зевоты. Скука смертная. Как они могут бесконечно говорить об этом?
        Появление Аля - глоток свежего воздуха. У него красивый глубокий голос. И смех удивительный. И они готовы танцевать на задних лапах перед ним, как цирковые собачки. Вилять хвостиками, хлопать ресничками.
        По-настоящему его слушают всего несколько человек. Ульяна и Елена - из их числа. Эти пришли учиться. Остальные - показать себя и развеяться от скуки. Уроки от Ланского - это стиль и шик. Об этом можно говорить небрежно. Его услуги стоят достаточно дорого. Не каждый может себе позволить. Они могут. И без разницы, что не способны правильно карандаш в руках держать. Они не для этого сюда пришли.
        Аль терпелив как бог. Обольстителен как дьявол. О, у меня сжимается сердце, когда я вижу его почерк в ведении занятия. Стремительный. Лёгкий. Искромётный. Я заворожено слежу за его движениями, руками. Гибкие кисти и пальцы. И дрожь от того, как он придерживает чужие конечности, помогая проводить линии. Это сродни гипнозу. От этого сложно оторваться. Постепенно он увлекает всех, даже тех, кто пришёл сюда развлечься скуки ради.
        Когда он исчезает, замечают не все - увлечены. Но его отсутствие - это повод и расслабиться, и снова приняться за сплетни.
        - Говорят, Гинц попал в больницу, - это Ада подаёт голос. По губам её змеится улыбка. Недобрая, как и она сама. - Что-то ему крайне не везёт с тех пор, как он женился.
        Я во все глаза смотрю за дамочками. Вглядываюсь в лица. Кому-то эта тема не интересна. Зато у Елены губы чуть вздрагивают, а ноздри раздуваются, будто она почуяла кровь.
        - Да полноте, - закатывает глаза дама в сиреневом. Она здесь, наверное, постарше всех. Ей до пятидесяти визуально. А может, и больше - с таким уходом и макияжем не разобрать. - Я бы на вашем месте не брала этот случай в голову. У каждого мужчины наступает период, когда седина в бороду - бес в ребро. Абсолютно ничего не значащий эпизод. Эдгар славный мальчик. Он уже её бросил. И - попомните мои слова - найдёт вскоре хорошую партию, женится по-настоящему на девушке из хорошей семьи. Молодые нищие побирушки - это хорошо, конечно, но недолговечно А он всё же знает правила общества. Иначе не выжить и хороший бизнес не сделать.
        - Когда это Гинц следовал правилам? - подаёт голос Ульяна и улыбается мягко. Глаза только у неё остаются холодными, как далёкие тёмные звёзды. Или куски обсидиана. - Он как раз тот, кого принято называть законодателями моды. Он тот, кто переворачивает мир, а не прогибается под него.
        - Вас, милочка, тоже терпят. Исключительно из-за хороших корней, - квакает Лиловая, и я понимаю, что готова ей нос подрихтовать. Или глаз. Испробовать силу естественного макияжа. Столько спеси и снобизма. Но многие если не поддакивают, то кивают - однозначно. - Гинц крут, конечно, в некоторых вопросах, но не сможет продержаться на плаву, если перестанет следовать простым правилам. Поэтому он прогнётся, поверьте.
        И столько уверенности в её голосе, что мне становится страшно. Может, она знает что-то такое, о чём я не догадываюсь?.. Может, в её словах - часть той тайны, что скрывает от меня Эдгар?.. Как мало надо, чтобы усомниться. Как мучительно жить в пустоте. Так недолго и панике поддаться.
        24. ЭДГАР
        - Может, ты всё же поделишься? - спрашивает Жора. - Ты третий день не то, чтобы сам не свой, но слишком напряжённый и задумчивый.
        Я колеблюсь. Слишком мало исходных данных. Я заставил детектива копнуть поглубже. Что-то мне не нравилось в его неоспоримых фактов, против которых трудно возразить. И всё же решаюсь. Я не могу рассказать пока что Тае. Не намерен делиться с матерью. Севе сейчас не до меня. Да и ему не очень-то хотелось загружать голову собственными проблемами и сомнениями. Жора - другое дело. У него ум стратега. Можно, конечно, и Журавлёва ещё попросить оценить ситуацию, но пока я не хочу спешить. Жду ещё одного отчёта.
        - Что ты скажешь об этом? - подвигаю к Жоре ноутбук с отчётом. Мой эскулап читает скупые строчки долго, словно прожёвывает манную кашу тридцать три раза.
        - А что тебя смущает? - отвечает вопросом на вопрос. - Обычное дело. Или тебе неприемлемо само понимание, что родители Таи - обычные алкоголики? Ну, жизнь, знаешь ли, не только розы. Не всем удаётся родиться в благополучных семьях.
        - Дело не в этом, - ерошу волосы. - Она… не похожа, не находишь?
        Жора усаживается поудобнее, складывает руки на груди. Белый халат натягивается на его могучих плечах и бицепсах - как не треснет. Любимая Жорина поза: он покачивается на ножках стула, рискуя грохнуться. Или развалить несчастный многострадальный табурет, который с трудом выдержал Севин напор. Но, судя по всему, Жора знает толк в хорошей добротной мебели: стул скрипит, но всё же терпит издевательства.
        - Что в ней непохожего? Внешность? Судьба? Особые какие-то приметы? Что позволяет сказать, что вот этот человек - из интеллигентной семьи, а этот - из неблагополучной? Следы вырождения на лице? Особенности поведения? Так её родители могли быть вполне нормальными до определённого момента. Не пойму, что тебя настораживает и заставляет сопротивляться очевидным вещам. Имена-фамилии сходятся?
        - Да.
        - Тогда что?
        - Она ничего не помнит из детства. Только какие-то фрагменты. Знает, что случилась трагедия. Что родители погибли. А ещё - мать её мечтала, что Тая вырастет и поступит в университет или институт. Потому что высшее образование - это важно.
        Жора негромко шлёпает губами. «Пу-пу-пу» - это он думает так.
        - Думаешь, пьяные мамашки не мечтают о лучшей судьбе для своих детей? Может, как раз напивалась и под мухой твердила свои несбывшиеся фантазии.
        - Ничего не думаю! - я начинаю злиться. Закипать. И понимаю, почему он возражает мне. Правильно, наверное. Его задача вставить мне мозги на место. Чтобы лишних иллюзий не питал. А я постоянно думаю, как расскажу об этом жене. Извини, мол. Родители твои вот такими были - из песни слов не выкинешь.
        - Всё равно, послушай. Они угорели. Погибли, да. Задохнулись от угарного газа. Решался вопрос о лишении их родительских прав. Если верить этой галиматье, Таю чудом спасли и отправили в известное место. Пусть она ничего не помнит, но детдом для неё - шок большой. Она в обморок падала, когда решила, что я Марка с Настей отправлю в интернат. Не слишком ли она чувствительна для ребёнка, который рос в невероятно плохих условиях?
        - Она потеряла родителей. Какая разница, какими они были? Само по себе это испытание не для слабонервных. Возможно, она видела их мёртвыми - поэтому получила стресс. Детский мозг гибок. Умеет приспосабливаться к разным ситуациям. Её выбрал забыть. Не помнить трагедию.
        - Она всегда с такой теплотой отзывалась о папе с мамой.
        - Пили и любили, - пожимает плечами Жора и оглаживает лысую голову. - И такое не редкость. Хотя, если их лишали родительских прав, то вряд ли там любовь присутствовала.
        - Есть и ещё кое-что, - собираюсь с духом, чтобы выложить последний аргумент. - Её тётка утверждала, что Прохорова - фамилия матери. А у отца Таи - фамилия другая была. Она ещё и удивилась, почему зять взял фамилию её сестры. Но у каждого свои причуды. Законом не запрещается. Мало ли какие могут быть на это причины.
        - И?.. - у Жоры такой острый взгляд, что я уже жалею, что завёл об этом разговор. Но всё равно договариваю:
        - Детектив по моей просьбе проверил кое-что. Вот, считай, только что ответ пришёл.
        Я умолкаю и перевожу дух. А затем медленно произношу вслух слова, что кручу в голове последние несколько минут.
        - Дмитрий Сергеевич Прохоров никогда не менял фамилию.
        Теперь мы с Жорой молчим вместе. Смотрим друг на друга. Я развожу руками. Беспомощно как-то.
        - И что это значит? - наконец очухивается мой друг. - Может, и ничего не значит, - выстраивает он логическую цепочку. - Тётка могла напутать что-то. С неё станется. Ты говорил, там вполне себе колоритная баба. Со своими тараканами. Может и обманывать.
        - Может, - соглашаюсь. - Поэтому я попросил детектива не останавливаться. Он сейчас занят тем, что ковыряется дальше. Ищет документы. Где-то же сохранились записи о регистрации брака. Хочу узнать фамилию матери. Там довольно всё запутано и сложно. Они заключали брак в другом городе, судя по всему.
        - Да чушь какая-то, - Жора снова трёт гладкую кожу на голове. - Раз их собирались лишать родительских прав или лишили, есть же постановление суда, дело, что там ещё может быть?
        - Да. Ты прав. Только документов не осталось. Исчезли. По какой-то нелепой случайности или умышленному вредительству. Не так уж много лет прошло. А нитей почти не осталось. Такое впечатление, что кто-то очень тщательно запутал следы и подчистил ненужную информацию. Всё это выглядит очень… странно.
        - Да перестань, Эд, - теперь досадует Жорка. - Ты вот сидишь и придумываешь сейчас что-то уж совершенно невероятное. Ну, годы идут, документы теряются, архивы горят, тонут, приходят в негодность. Крысы, к примеру, бумагу жрут. Да. Компьютеры летят. Ты, как всегда, слишком подозрителен. В бизнесе твоя лёгкая паранойя ещё понятна. Но здесь? Какая тебе разница, кем были её родители? Боишься, общество жену твою не примет? Но ты вроде никогда не плясал перед толпой. А если тебя так тревожит, кто твоя Тая по происхождению, нужно было расковырять это заранее. Перед свадьбой. А не кусать сейчас локоть, до которого не достать. Или жениться на правильной в глазах общества девушке.
        Он вроде всё правильно говорит, но интуиция, чутьё, внутренний голос - без разницы, что это, - не позволяют мне плюнуть и остановиться.
        - А если предположить, что я со своей паранойей прав? Мне почти плевать на глаза, печень и прочий ливер окружающей среды. Ты же меня знаешь. Но мне не всё равно, что услышит о своих родителях Тая. Лгать я не хочу и не буду. Но и непроверенные до конца сведения вываливать на неё тоже не правильно. Она и так до сих пор страдает. Перенесла стресс в детстве.
        - Ты железный, ей-богу. Не гибкий, Гинц. Как засядет в тебе какая-то мысль - не выкурить её из твоей башки, не сломать. Разве что убиться с разбегу. Хватит уже испытывать мои прямолинейно-направленные мозги. Поведай ту самую мысль, что уже живёт в тебе. Расскажи, о чём ты думаешь, наконец.
        Я закрываю окна в ноутбуке. Прикладываю ладонью крышку. На Жору не смотрю. Пусть спорит и пыхтит. Я всё равно скажу.
        - Я думаю, они ей не родители вовсе. Вот эти алкоголики Анна и Дмитрий Прохоровы.
        25. ТАЯ
        - Ходят слухи, что она беременна, - Ада похожа на дирижёра. Только толпа притихнет, погрузившись в свои мысли, или свернёт на другую тему, как она тут же энергично машет палочкой.
        - Кто? - вскидывает хорошенькую голову дама за тридцать. Это у неё - парикмахер - гей и душка.
        - Жена Гинца.
        Я чуть воздухом не поперхнулась. Хотя, это как раз та самая тема, которая обычно волнует женскую половину человечества: кто, когда, с кем, залетел, попался.
        - Да враньё небось, - женщина поправляет локоны. Красивые пальцы в кольцах почему-то подрагивают. Словно она нервничает.
        - Не враньё. Информация почти стопроцентная, - вытягивает в линию губы Ада. Это, наверное, у неё улыбка. Думаешь, почему их женили скоропалительно? Он сам говорил, что жена у него беременная.
        Песочные часики. Больше некому распространять подобные слухи. А на вид казалась очень приличной дамой. Умной, по крайней мере. Умеющей рот на замке держать.
        - Гинц и дети? Не смешите меня! Большего маньяка, повёрнутого на противозачаточных средствах, найти сложно.
        Меряю глазами хорошенькую блондинку. Миниатюрная, всё при ней. Очень удачное платье. Как раз из разряда тех, что умело скрывают недостатки и подчёркивают достоинства. Я убью Аля. Он что, собрал в этой комнате бывших любовниц моего мужа?
        - А ты откуда знаешь? - щурит глаза всё та же девушка с причёской. - Неужели, Соня, и на твоей кровати поставил зарубку этот угрюмый Казанова?
        - Не фантазируй, дорогая Натали, - блондинка смеётся неестественно, обнажая дёсна и мелкие зубки, отчего становится похожей на ощерившуюся росомаху. - Я дружу с Мирославой. Уж что она ни делала, чтобы его подловить - да так с носом и осталась.
        - Ну почему с носом? - спокойно возражает Ульяна. - Девушка вполне заслужила Антакольского. Мечта поэта: богатый, щедрый. Замуж её берёт.
        Часть дам прячет глаза и улыбки. Наверное, неплохо знают жениха и понимают, что, хоть слова Ульяна произнесла серьёзно, на самом деле - это тонкий такой троллинг.
        Они ещё о чём-то спорят, а я без сил закрываю глаза. Нет, мне не грязно от всех этих сплетен. Обычное дело. Нормальные разговоры там, где собираются женщины. Это… сложно передать словами. Я наблюдаю за изнанкой жизни, не доступной мне ранее. Да и сейчас…
        Я думаю о том, кто они и кто я. Да, я чувствую себя в некотором роде униженной. Но я всегда знала, что параллельные вселенные если и пересекаются однажды, то не могут принять друг друга. Я для них чужая и, наверное, такой навсегда останусь: бедной родственницей, приживалкой, ушлой девицей, что отхватила хорошего парня. Я и не хотела быть среди них своей. Разве что для некоторых, кто вызывает невольную симпатию. Ульяна, например. Но если я хочу остаться женой Гинца, я должна как-то соответствовать ему? Уметь спокойно заходить в серпентарий и если не происхождением, то хотя бы достоинством и хорошими манерами выгодно отличаться от этих расфуфыренных гарпий?
        Я для них не хорошая девочка из приличной семьи. И не смогу подняться на нужную ступень. По крайней мере, не сразу. Но если я хочу быть достойной своего мужа, то вряд ли это означает сидеть тихой мышью в углу и не отсвечивать.
        - Леночка, кто бы мог подумать, что ты теперь Варшавина, - сладко тянет Лиловая. - А мы тут головы сломали. Думали, ты восстанавливаешь здоровье после той некрасивой истории. Кстати, с тем же Гинцем. Как много его стало вдруг. Варшавина, - Лиловая разве что слюнями не давится - с таким наслаждением катает фамилию Леночки во рту. - Удивительно. Почему же вы скрывали свой брак? Были на то причины?
        Елена смотрит на Лиловую насмешливо. Красивый рот ярко выделяется на бледном лице. Тёмно-рыжие волосы пылают осенним костром. Небрежные завитки падают на мраморный лоб и прикрывают глаза. Она красива и утончённа. Немного капризна и вальяжна. Здесь она своя. Львица в прайде. Никого не боится и не стесняется.
        - Это наслаждение - жить тихо. Путешествовать. Хранить брак в тайне и чистоте. Пока о нём никто не знает, он сияет белизной. Как только чужие руки касаются и оценивают - всё, теряется первозданная прелесть Гименеевых уз.
        Она тянет слова. Возможно, издевается, но никто не смеет её одёрнуть. Наверное, она как раз из очень приличной семьи. По статусу так высоко, что все эти лапочки следят за каждым её жестом. Кто с благоговением, кто со скрытой насмешкой. Одна Лиловая смеет ей противостоять.
        - Я слышала, у тебя были проблемы с антидепрессантами, Леночка? Поверь, ни один мужчина не стоит того, чтобы из-за него умирать.
        Антидепрессанты?.. Умирать?.. Кажется, я сейчас с ума сойду. Если бы я знала, что мой Гинц такой популярный среди дам, никогда бы замуж за него не вышла.
        Это ревность. Я поймала себя на том, что ненавижу их всех. А Лиловую - особенно. Нашлась умница. Воспитывает всех. И лезет, куда не просят.
        У Леночки на щеках - рваный румянец проступает. На белой коже он как флаг - сразу же выдаёт её. Говорит о том, что она не смогла сдержаться. Рассердилась или расстроилась. По лицу не понять, но кожа выдаёт. И глаза под умело накрашенными веками. Она прячет взгляд.
        Она права: нельзя же грязными руками лезть, куда не просят! Я не испытываю к Варшавиной тёплых чувств, но именно в эту минуту мне её жаль. Одинокая, на отшибе от всех. Зачем она явилась сюда? Ведь знала, что будут обсуждать и её исчезновение, и странный тайный брак.
        Варшавина, кажется, готова дать отпор, но тут, как привидение, появляется Альберт. И разговоры утихают. Крутятся теперь вокруг рисования. Кто-то радуется похвале, кто-то огорчён, что ничего не получилось. Кому-то без разницы, как Аде. Она сюда не рисовать пришла. И рисунок у неё жуткий. Как у душевнобольных: мрачный, с неровными штрихами-линиями.
        Аль неожиданно хвалит и её:
        - Это намного лучше, чем в прошлый раз. Ещё несколько занятий, Ада, и из тебя можно будет что-то стоящее лепить.
        - Ты же знаешь, что из меня ничего не получится, Альберт, - кажется, кого-то прёт на откровенность. И странно, что она не повелась на лесть. На вид Ада - отрицательный персонаж во всех отношениях. Но вот сейчас даже ей можно посимпатизировать за смелость и правду. Хотя это больше заслуга Аля. Он умеет раскрывать людей, вызывать на откровенность.
        Я настолько увлечена его движениями и разговорами, что вздрагиваю, когда в кармане начинает вибрировать телефон. Достаю его из кармана и ухожу в дальний угол. Тётка. Соскучилась? Или её альфонс из тени в подъезде превратился в небесный дым?
        - Тая! - кричит она возбуждённо. - Тая! Я вспомнила, вспомнила фамилию твоего отца! Конечно же, он не Прохоров, а Баку…
        Связь прерывается так резко, что я вначале и не понимаю, что произошло. Фамилия Баку? Город Баку? Что Баку?.. Пытаюсь дозвониться тётке, но равнодушный голос робота рассказывает мне, что абонент вне зоны доступа. Видимо, сеть пропала или заряд батареи закончился. У тётки телефон древнее дерьма мамонта.
        И я понимаю, что не хочу дозваниваться. Хочу увидеть её. Может, она мне не только про фамилию отца расскажет. Воспоминания - они такие: сегодня их нет, а завтра - всплывут, как подводная лодка. Мне ли не знать?
        26. ЭДГАР
        - Мне нужно с Таиной тёткой увидеться, - сам не верю, что произношу эти слова. - Что-то там не так. Хоть что бы вы мне ни говорили и в чём бы ни убеждали.
        - Эдгар, как ты достал - ты представить себе не можешь, как я хочу от тебя избавиться. Вылечить и не портить себе нервы. Более беспокойного пациента сложно отыскать. Где были мои мозги, глаза, мысли, когда я согласился быть твоим домашним доктором - собакой на побегушках. Думал, ничего сложного - ты ж бугай. Не болеешь никогда. А тут одно за другим: то ты женился и сдуваешь пылинки со своей нелюбимой жены, то тебя отравили. А теперь ещё у нас мама, двое детишек опасного возраста, когда дети падают, ломают конечности, разбивают носы… Дальше продолжать? Даже Сева с тобой рядом не удержался - руку сломал в знак солидарности. Я уже побаиваюсь за свою собственную безопасность и сохранность остатков разума.
        Жору прорвало. Обычно он скромнее в высказываниях.
        - Ты закончил?
        - Нет, я только начал! Никаких тёток, Эд! Ни тёток, ни дядек, ни бабушек, ни дедушек. Имей совесть! Сотрясение мозга - это не шутки.
        - Лёгкое сотрясение. Вообще мне кажется, что ты преувеличиваешь мои хвори. Меня даже ни разу не тошнило. И чувствую я себя прекрасно.
        - Гематома на твоей умной башке говорит несколько о других, более прозаических вещах. Не будь скотиной, Эд. Ну подождёт твоя тётка с неделю.
        - Жора, ты сколько меня знаешь? - осаживаю друга голосом и взглядом.
        - Давно, - сдувается, - тебе точно годы посчитать?
        - Не нужно считать. Немногие знают меня так, как ты или Сева. Я достаточно замкнут и нелюдим. Хоть многие считают, что это не так. По городу бродят удивительные сплетни обо мне. Я их наперечёт знаю.
        Мужчины считают меня редкой сволочью и гадом. Беспринципным терминатором, который ради наживы или прибыли готов убить или на галеры отправить своих конкурентов. Женщины считают моих любовниц, коих было не так уж и много. Завидный жених. Был.
        Но ты же помнишь и знаешь: у меня хорошая интуиция. Да, я хорошо считаю, выстраиваю логические цепочки, просчитываю варианты, риски, возможности. Но помимо моих деловых качеств есть ещё кое-что. Интуиция. Это то, что не объяснить словами. Но если это чувство пробуждается во мне и говорит сделать вот так - я делаю. И ещё ни разу оно меня не подводило. Так вот интуиция сейчас говорит мне встретиться с Таиной тёткой. И я сделаю это, даже если ты меня к кровати привяжешь. Отвяжусь и убегу.
        - Надеюсь, когда твоя интуиция успокоится, мне останется что лечить.
        Жора уже спокоен. Руки на груди сложил. А я вздыхаю с облегчением: индульгенция получена. Утром я отправлюсь к чёртовой тётке, этой жадной Алевтине Витольдовне, и попытаюсь вытрясти из неё хоть что-то. Не может быть, чтобы она не помнила. Не может быть. А заодно и на её альфонса посмотрю. Что там ещё за чудо-юдо возле тётки трётся и с какими целями. Тая беспокоится.
        - Гинц, я никогда не думал, что скажу тебе это. Но в жизни случаются чудеса. Ты совсем не мрачный и не негодяй. Пусть что хотят болтают у тебя за спиной. Ты рождён, чтобы быть семьянином. Просто у тебя не было возможности проявить себя. Не было Таи, которая бы вернула тебя к жизни и показала, кто ты есть на самом деле. Я счастлив - хочешь верь, хочешь не верь. И уже жду не дождусь, когда великолепный генофонд родит тебе дочь или сына.
        - Лучше девочку, - мечтаю я вслух. Произношу это так, что запинаюсь, пугаюсь. Лицо у меня каменеет в ожидании насмешек со стороны лучшего друга. Но он только смотрит на меня тяжёлым взглядом. Хлопает по плечу своей лапой огромной и уходит прочь, потирая лысую голову. Он взволнован. А я дурак нетактичный. Знаю же: он бы многое отдал, лишь бы у них с женой появился малыш.
        К тётке я еду утром - без предупреждения. Хочу застать её врасплох. А лучше - не одну. Двух зайцев из одного ствола убить. Однако меня ждёт разочарование.
        - К Алевтине пришли? - сканируют меня бабки на лавочке. Самое время - лето. Им языками почесать - милое дело. И меня узнают безошибочно. - А вы зять её, наверное? - это уже любопытство неприкрытое. Видимо, тётка не особо распространяется о жизни племянницы. - Дома её нет, - не пропадает словоохотливость, несмотря на то, что я не спешу рассказывать им семейные секреты. - Работает Алевтина. Да тут недалеко, если уж нужно - сходите.
        И они наперебой объясняют, как добраться до круглосуточной аптеки, где посменно работает моя родственница. Я хотел было дать задний ход, а затем передумываю. Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? Заодно и познакомлюсь с тёткой в другой ипостаси. Я как-то и не задумывался о другой стороне её жизни. Мне даже хочется посмотреть на неё в деле.
        Она узнаёт меня сразу. Но не спешит улыбаться и кидаться на шею. Сверлит буравчиками, губы накрашенные поджимает обиженно. Не забыла ничего. В аптеке пусто. Тихо. Удивительно спокойное пространство. И тётка совсем другая. Строгая в белом халатике с бейджем.
        - Слушаю вас, - делает она лицо кирпичом.
        - Здравствуйте, Алевтина Витольдовна, - вежливо склоняю голову.
        - И вам не хворать, - режет она чопорно воздух. Слова получаются почти злые, но мне безразлично её настроение. И на обиды её наплевать.
        - Я поговорить пришёл.
        - Я на работе, - отсекает она мою попытку и застывает белым столбом.
        - Найдите минутку, - я сама галантность. - Это касается вашей племянницы.
        Что-то меняется в её лице. Я чувствую её колебания.
        - Подмени меня, - просит она кого-то. - Я на несколько минут выйду.
        Её напарница - дама где-то такого же возраста, как и Алевтина Витольдовна, выплывает из подсобки и занимает место у кассы. Тётка выходит ко мне и, не глядя, направляется к выходу.
        Напротив аптеки - аллея и лавочки. Почти тихое место. Людное, но не до фанатизма. Тётка присаживается на ближайшую и смотрит на меня тяжёлым взглядом.
        - Что, убежала-таки она от тебя? Улизнула?
        Я сразу и не нахожусь с ответом. Она знает?.. Откуда?..
        - Тая девочка такая - что не по её - терпеть не будет. А твои выкрутасы и подавно.
        - Вы что-то путаете, - вежливо замораживаю её спокойным тоном. - У нас с Таей всё хорошо.
        - Хорошо или не очень - не моё дело. А если ты ищешь её у меня - не ищи. Нет её. Фьють - ищи ветра в поле!
        - Я не за этим к вам приехал, - прерываю её разглагольствования. Что-то уж слишком она уверена, что Тая меня бросила. И недвусмысленно даёт понять, что знает, где моя жена, но не скажет такому уроду, как я. От её торжественного наслаждения на лице у меня портится настроение. Сразу же просыпаются демоны сомнения - все сразу, скопом. Ревностью сжимают сердце, и чтобы их прогнать, я стискиваю кулаки. До боли. Нужно прийти в себя и поговорить о вещах, которые меня волнуют. С остальным буду разбираться позже. Если честно, именно в этот миг у меня другое желание - встряхнуть старую перечницу и вытрясти из неё, что она знает и почему такая радостная.
        - А зачем ты явился? - в глазах тётки мелькает интерес.
        - Хочу узнать кое-что из её прошлого.
        Тётка скучнеет на глазах. У неё лицо вытягивается, как у лошади.
        - Ничего не знаю, - пытается меня отшить. - Тая, что ли, разболтала? Была у меня недавно. Спрашивала о родителях.
        - И вы так ничего и не вспомнили? - давить не пытаюсь, но голосом всё же стараюсь нажать на нужные мысли.
        - Да что тут вспоминать, - пожимает тётка плечами. - Не близки мы были с покойницей. Детство, юность - всё мимо. В разных городах жили, по-разному воспитывались. Мы - попроще, они - посложнее, если можно так выразиться. Разные веточки из одного дерева. Там папа - интеллигент в очках. А мой, хоть и Витольд, - коротко и как-то зло хохотнула тётка, - жмот был первостатейный и тиран. Не обижал, нет, но в кулаке всех держал, воспитывал, в рюмочку заглядывать любил. Аньке повезло - её любили. И родители, и тот, муж её. Тоже какой-то интеллигент из хорошей семьи. Только покруче. Анька как замуж шла - скандал был. То ли его родственники были против, то ли ещё что. Не знаю толком. А я так одинокая и осталась. Ни мужа, ни детей. А она: Тася, Тася… души в девчонке не чаяла.
        - Тася? - у меня, кажется, голос сдал. Вроде и ждал этого разговора и… какой-то он далёкий получился. Словно призрак из прошлого. Слишком сильный, чтобы его побороть.
        - Ага, - а тётка, кажется, разошлась. Откровенничать её потянуло. - Тася - всё время звала так. Смеялась, что дочь не может имя полностью выговорить. Вот, называют её так теперь. Уменьшительно. Это мы встречались с ней у бабушки. Последний раз. Счастливая Анька была - расцвела, похорошела. Летала на крыльях. Димочка, Тася - только и разговоров. Словно больше не о чём было поговорить.
        - А Таю вы видели хоть раз?
        - А как же! - с готовностью подтверждает тётка. - На фотках. Она с собой тогда пачку привезла. Всем тыкала, умилялась. Вживую уж потом… когда забирала. Волчонок, а не девочка. Жизнью битая. Я её отогрела, как могла. Полюбить как дочь не смогла - уж чего нет, того нет. Но она… единственное, что осталось от прошлого. Аня погибла. Бабушка умерла. Родители - тоже. Судьба у меня женская не сложилась.
        Она вдруг становится мягче, взгляд её уплывает. Мечтательный. Видимо, вспомнила, что сейчас всё по-другому. И мне бы спросить её о Феде, что появился так внезапно. Но важнее другое.
        - А фамилию мужа Анны так и не вспомнили?
        - Нет, - возвращается с небес на землю тётка. - Вот как провал какой. Я ведь злилась тогда. Завидовала. Эх-х-х… Что уж теперь. А оно вон как: я живая, а её уже давно черви едят. - И фамилия такая - простая. Русская. Вон как Прохорова. Благозвучная. Я ещё удивилась, когда метрику Таину увидела. Ну, подумала: мало ли. Скандал. Семья. Взял и сменил, чтоб не доставали.
        Она постукивает ногой по асфальту. А затем спохватывается:
        - А что это вас на прошлое потянуло-то? Столько лет никого не интересовало, а сейчас прямо руки выкручиваете. Федя туда же, покоя не даёт, как Тайку увидел: помнишь, не помнишь, что помнишь, почему племянницу отвадила от дома. Пусть приходит. Только не приму я её - так и передай, если не врёшь, что хорошо у вас всё. Не верю я.
        Тётка подмигивает. И этот её закрытый глаз - как выстрел. Она снова даёт понять, что знает что-то о Тае.
        - У меня в кои-веки мужчина появился. Заботливый. А Тайка ему по глазу ударила. Красивая, зараза. Её вон на мужиков постарше тянет. Взять хоть тебя. Могла бы помоложе да пожирнее отхватить, а не такого доходягу, как ты.
        - Зачем пожирнее? - она в такой ступор меня ввела, что я не нашёл ничего лучшего, чем дурацкий вопрос задать.
        Тётка смеётся заливисто. Ржёт, можно сказать. Каркает по-вороньи.
        - Ну, в смысле, не телом, конечно, а в деньгах. Ты ж почти труп экономический - во.
        И то, что какая-то тётя Аля из аптеки рассуждает об этом, ввергло меня в ещё большее оцепенение. Об этом судачат не только среди элиты, но и глубоко пониже?.. Или тётка настолько ушлая, что справки навела?.. Вопрос на вопросе, но я затолкал их подальше. Сейчас не это важно.
        - Так что ваш Федя, вы говорите?
        - Что, что… глаз на неё положил, говорю. Я такое сразу вижу. Нет ей хода ко мне. Утрясётся, забудется. Пусть уж извиняет. Век бабий короток. Хочу нагуляться всласть, пока часики тикают-то. А то «пусть приходит», «не гони», «обижаешь сироту». А он мужик видный. Хорошо там у вас или плохо - позарится ещё на моего Феденьку. Что уж. Красотой да молодостью мне с ней не тягаться.
        - А как вы Таю нашли? Ведь не сразу её забрали.
        - Как, как… - поджимает губы тётка. - Я и знать не знала, что там беда. Мы ж не общались почти. А тут барышня ко мне явилась. Говорит, я из опекунского совета. Не стыдно вам. Племянница при живой тётке сирота. А вам и деньги, и с квартирой помогут. Мол, как опекуну. Тяжко мне тогда было… В такой период подкатила… Я… ребёнка потеряла. Не смогла родить. А тут эта. Я и забрала Таю к себе. И правда. И деньги, и квартира. Всё, как и говорила. Не верила я. Но чудеса, оказывается, бывают.
        Чудеса. Не верил я в эти чудеса. Что-то опять в этой истории не сходилось. Зазорчик был и не в одном месте.
        - Если вдруг вспомните что, звоните, - сую я тётке визитку в руки.
        - А как же, обязательно, - кивает она послушно. А глаза у неё - два червивых яблока. Гадкие. Не позвонит. Я это понял сразу. Ну и чёрт с ней. Всё равно узнаю. Есть над чем подумать.
        А ещё я вернусь и убью её Федю. Напугаю до обоссанных штанов. Чтобы не пялил глаза свои бесстыжие на мою жену.
        27. ТАЯ
        - Эдгар, - муж сразу же отвечает, как только я делаю звонок. - Я хочу к тёте Але съездить.
        После прерванного на полуслове разговора у меня на душе неспокойно, а если точнее - целый отряд кошачьих когтями сердце рвут.
        - Что ты опять придумала, беспокойная моя жена? - у Эдгара голос немного усталый и тёплый, как шерстяной свитер. Хочу надеть его на себя и не снимать. Плевать, что лето. - Всё у твоей тётки хорошо.
        - Откуда знаешь? Ты и к ней пристроил соглядатаев? - вот эта подозрительность - ни к чему. Даже если Эдгар и следит за ней. Какая мне разница?
        - Я только что от неё. Живая, здоровая, злая ведьма из сказки. В добрую волшебницу за это время не превратилась, увы.
        - Только что? - ушам своим не верю. Эдгар к ней ездил? - Как давно твоё «только что» произошло?
        - Я видел её с час назад, - чувствую, как он подбирается. Его напряжение и серьёзность читаются даже через расстояние.
        - А я буквально несколько минут назад разговаривала с ней, она вспомнила фамилию моего отца, хотела сказать - и резко отключилась. А теперь у неё молчит телефон. Я места себе не нахожу. Эдгар, пожалуйста, разреши мне съездить к ней.
        - Нет, Тая. Это исключено. Я сам. Вернусь. Что могло с ней случиться среди бела дня в аптеке?
        - Она не в аптеке, - сползаю я по стене. - У неё смена в двенадцать дня закончилась. График у них такой. В полдень заканчивают. Дома она. Как бы не случилось чего.
        «Федя» - имя это мы не произносим, но оно висит в воздухе несказанное.
        Слышу, как Эдгар ругается сквозь зубы.
        - Я возвращаюсь.
        - Полицию вызови, - прошу, - на всякий случай. По крайней мере, не ходи туда сам. Пожалуйста. Мало ли… кто там и что с тётей. И… позвони мне потом, ладно?
        - Тая… - он не раздражён, но в имени моём - лёгкий упрёк. Знаю: Эдгар взрослый и сам может со всем разобраться.
        - Я всего лишь переживаю. Очень.
        - Только никуда не беги сама, - он тоже не может мне доверять после всех моих выкрутасов. Наверное, я это заслужила.
        - Я буду ждать тебя, - и только после этого я отключаюсь. Я так и сижу в углу мансарды. Там меня находит Аль. Сразу же понимает: что-то случилось.
        - Не одно, так другое, - бормочет он после того, как я ему всё рассказала. - С тобой как на вулкане, Тайна. Думаешь, добрый альфонс Федя грохнул твою тётю? Из-за того, что она вспомнила фамилию твоего отца?
        - Я не знаю.
        Он помогает мне встать. По затёкшим ногам я понимаю, что просидела в неудобной позе очень долго. Уже все разошлись. Я пропустила часть разговоров. Но какая сейчас разница, когда… мне страшно?
        Аль поит меня чаем. Сам заваривает, чашку передо мной ставит.
        - Он же позвонит? Что-то долго нет никаких известий.
        - Он позвонит, - я отпиваю из чашки. Горячий напиток приятно смягчает горло. - Не накручивай меня, Аль, больше, чем уже есть.
        - Всё непросто, - у Аля профиль испанского идальго: немного длинноватый нос с лёгкой горбинкой. Зелёные глаза прячутся под длинными ресницами. Губы чувственные. Подбородок упрямый. Его хочется рисовать. Увековечивать. И лучше сейчас думать об этом, чем о плохом. - Думаю, у тебя куча родни на самом деле. А ты гнила в детском доме. По какой-то причине. Но часто причины очень банальные - деньги. Как хорошо, что я в своё время отказался от наследства. У меня и голова на месте, и руки не из жопы. И добился всего сам. От наследства осталось только это, - он неопределённым жестом обводит пространство. - Бабулина квартира. Когда-то её предкам принадлежал этот дом. Чудом остался весь этаж И то только потому, что мой дед…небезызвестная в городе личность. Был.
        Я понимаю: он заговаривает мне зубы. Пытается отвлечь от тяжёлых дум. Я слушаю его и сверлю глазами молчащий телефон. Что там? Как там? Где мой Эдгар? Он ещё болен, а вынужден гоняться за призраками. Спасать мою тётку. Если она ещё жива.
        - Знаешь, я, наверное, не хочу никого знать. Столько лет жила без них - и выжила. Мне ничего не надо. У меня всё есть. Эдгар, семья, дети и даже собака. Хочу спокойствия и радости, а не этих американских горок, тайн, проклятий, непонятного сумасшествия. Казалось: нам нужно только с Эдгаром найти взаимопонимание. Вроде всё начало налаживаться, а тут одно за другим. И всё страннее и страшнее.
        Аль порывисто накрывает мои руки своими ладонями.
        - Тайна, ну, перестань. Не рви сердце. Может, там не всё так плохо, как кажется. У страха глаза велики. Ты напугана. А я не знаю, что могу сделать, чтобы тебя утешить. Ты же знаешь: такие, как я, умеют утешать только одним способом. И он категорически не приемлем в сложившихся обстоятельствах.
        Он криво улыбается, а мне становится смешно. Бедный Аль. Вот попал так попал со своим обещанием. Наверное, тысячу раз уже пожалел.
        - Не думай о плохом, Тайна, - порой Аль чересчур чувствительный и умеет угадывать мысли. - Иногда мальчикам нужно тряхнуть всем, что у них есть. Иначе жизнь становится скучной. Мне сейчас хорошо. Ты… очень вовремя появилась. А я забавляюсь, как могу. Видеть девушек из высшего общества или около него трущихся - то ещё удовольствие. Они… забавные. А ещё - ходячий кладезь сплетен. От них можно узнать такое, о чём в газетах не напишут. Жаль, что ты пропустила часть их разговоров. Но, думаю, взгляд со стороны был очень познавательный, не так ли?
        Мне сейчас не хочется разговаривать о серпентарии. И так настроение поганое. Меня спасает звонок в дверь. Аль подбирается. Я показываю глазами наверх: уйду в мансарду. Мало ли что там.
        Далеко уйти я не успеваю. Эдгар. Не позвонил, а пришёл. И по его глазам я понимаю, что дело плохо.
        - Её больше нет, да? - спрашиваю и… меня душат слёзы. Кто бы сказал, что я буду оплакивать свою вредоносную тётку - не поверила. Мне казалось, я к ней кроме неприязни ничего не ощущаю. Оказалось, всё намного сложнее.
        - Она в тяжёлом состоянии, Тая, - Эдгар прислоняется к стене. Сутулится. Для его роста здесь очень низкий потолок. - Предварительно - упала и ударилась головой. Телефон валялся рядом. Разбитый вдребезги.
        У него усталое лицо. Скулы острые, веки воспалённые. Что-то не похож он на выздоравливающего. Толку, что не виделись несколько дней. Видимо, он не прекращает работать. А тут ещё и это. Я чувствую себя виноватой. Очень. Скорее всего, всё из-за меня. Ну, что там может быть? Наследство? Тогда почему охотятся за моим Эдгаром?..
        - Иди сюда, Тая Гинц, пока ты не напридумывала лишнего, - протягивает он ко мне руку. Властно и жёстко. И сразу всё становится на свои места. Уставший или ещё какой - он остаётся всё тем же Эдгаром Гинцем.
        Я падаю в его объятия. Растворяюсь. Жадно льну к крепкому телу.
        - Мне тебя так не хватало, - шепчу, - и плачу уже не скрываясь.
        28. ЭДГАР
        Не могу сейчас ни о чём думать. Только о ней - моей маленькой трепетной жене. Сильная слабая девочка, потерявшаяся в водовороте жизни. Все эти игры - не для неё. Слишком искренняя и беззащитная, несмотря на то, что умеет давать отпор.
        - Тише, тише, - бормочу, вытирая ладонями мокрые щёки. - Я люблю тебя. Я рядом. Всё хорошо.
        Ничего не хорошо, и мы оба это прекрасно знаем. А ещё после сегодняшнего я с ума схожу. Тот, кто напал на её тётку, не остановится. Не для того он явился, чтобы вынюхивать и выспрашивать. Он явно не хотел, чтобы тётка выболтала лишнее. А она таки сболтнула что-то, за что поплатилась собственной головой.
        - Тая, что она успела сказать тебе? Это очень важно, - глажу жену по волосам.
        - Возбуждённая была, радостная. Торжественная даже. Мне кажется, она хотела поделиться тем, что вспомнила. В ней это есть - бахвальство. Кричала, что вспомнила, вспомнила фамилию моего отца. Что он не Прохоров, а Баку…. Что за Баку - не знаю. Начало фамилии? Город? Резко отключилась. Никаких лишних звуков я не слышала. Несколько слов - и тишина.
        Оглядываюсь по сторонам. Здесь уютно. А ещё - спокойно. Редкие минуты тишины. И возможность побыть наедине с женой. Кажется, сто лет её не видел, хотя прошло всего несколько дней. С сожалением отпускаю её из объятий.
        - Мне несколько звонков нужно сделать. Это срочно и важно.
        Кивает, шмыгая носом. Бредёт к окну, садится на подоконник. Моя Тая. Скорей бы весь этот кошмар заканчивался. Но, чувствую, это только начало. Всё непросто.
        Спускаюсь вниз. В кухню. Это не скрытность: я не хочу её тревожить заранее, но сейчас я ещё больше убеждён, что у Таиной истории - прошлое с секретами.
        Только собираюсь звонить, как ловлю входящий звонок. Это частный детектив.
        - Вы были правы, - сухо отчитывается он. - Сканы документов отправил по почте. Перепроверил ещё раз. Прохоров Дмитрий Сергеевич никогда не менял фамилию. А жену его звали Анна Григорьевна Ипатова. Прохорова Таисия Дмитриевна - их единственная дочь, что выжила после трагедии. Дальше вы знаете: детский дом, две приёмные семьи и тётка. И вот здесь - первая нестыковка. Серьёзная. Алевтина Витольдовна Гайдановская никак не может быть Таисии Дмитриевне тёткой. Потому что не родственница Анне Григорьевне Ипатовой.
        Это уже третья нестыковка. Первая - отцовская фамилия. Теперь сюда добавились фамилия матери и неродство с тёткой.
        Кажется, я прядь волос выдрал, пока его слушал и соединял пазлы в единую картину. Так ничего и не сложилось. Да и не могло сложиться.
        - Вам нужно отыскать следы двоюродной сестры Алевтины Витольдовны, Анны, не знаю уж как по отчеству, но в девичестве - Прохоровой. Вышла замуж за мужчину, чья фамилия начинается на Баку… или что-то подобное. Я хочу знать всё об этой семье.
        В задумчивости постукиваю пальцем по смартфону. Пытаюсь ещё и ещё раз прокрутить в голове сведения и… ничего не понимаю. Если Тая - дочь этих Прохоровых, то при чём тут Гайдановская? Кому понадобилось пристроить безродную сироту?..
        - Сложно, да, Гинц? - чёртов художник - как привидение. Не слышал, как он вошёл. И как долго он подслушивал?
        - Не бойся. Я ничего ей не расскажу. Незачем путать и пугать девочку.
        Оттого, что он называет мою жену так, в груди стискивается сердце, а руки непроизвольно сжимаются в кулаки.
        - Я сам разберусь, как мне поступить, - замораживаю его взглядом. Но этому сыну свободы и творчества плевать на мой недовольный тон и ревность. На миг я ему завидую: он может спокойно рассуждать, а значит, в голове у него стройности побольше, чем у меня.
        - Бросай уже свои важные переговоры и дела, Гинц, - советует он мне на полном серьёзе. - Всё может подождать. Ты сейчас нужен ей. Побудь, сколько можешь. Успокой. А дальше уже я позабочусь, чтобы она и не скучала, и меньше о всякой ерунде думала. И ещё. К тётке ей пока не нужно. Спрятать бы её подальше. Ты подумай.
        Я уже подумал. Но мне нужно ещё пару дней. Альберт тяжело вздыхает и выходит прочь. Я провожаю его тяжёлым взглядом. А затем поднимаюсь наверх.
        Тая так и сидит, ссутулив плечи, на широком подоконнике. Смотрит в окно. Деревянная рама - новая, но всё же непривычная. Она уже не может называться старинной, но и новомодной её не назовёшь.
        Подхожу, обнимаю Таю за плечи. Она с готовностью подвигается, приглашая меня сесть.
        - Я хочу к ней, - она откидывается, прижимаясь ко мне спиной. Расслабляется немного. - Она… единственное, что у меня осталось от семьи. Не возражай, пожалуйста, прошу. Да, знаю: тётя Аля не лучший образец хорошей тётки для сироты, но бросить её сейчас - бесчеловечно.
        - Она не брошена. За ней ухаживают. К сожалению, Жоркина клиника не специализируется на черепно-мозговых травмах, но она получила квалифицированную помощь. Возле неё - охрана и мать. Я попросил её помочь.
        - Почему, почему я не могу быть с ней? - в голосе Таи отчаяние.
        - Потому что это опасно. Есть вероятность, что голову ей проломили. Никакого Феди рядом не обнаружилось. Более того: нет в доме вещей, указывающих, что он проживал с тёткой. Как будто и не было никого. Я и там оставил охрану, но, думаю, он не появится. Такие подозрительные субъекты выныривают из ниоткуда и исчезают внезапно. Он знает тебя в лицо, Тая.
        Она судорожно вздыхает. Я обнимаю её за плечи, поглаживаю, успокаивая.
        - Дай мне два дня. И я заберу тебя отсюда. Позабочусь, чтобы никто и никогда не смог до тебя дотянуться.
        - Мне и здесь неплохо. Я почти птица в клетке. Видишь: обжила место под крышей. Спать только здесь не могу - убегаю в бабушкину спальню, где до сих пор пахнет тобой.
        - До сих пор? - ничего не могу с собой поделать - целую её в шею, тянусь ладонями к груди. Она выгибается у меня в руках, давая почувствовать, как твердеют её соски.
        - Смеяться не будешь?
        - Нет, - прохожусь губами по плечу, стягивая футболку, открывая нежную кожу.
        - Я поменяла простыни, а старые оставила рядом. Когда совсем плохо, я касаюсь их лицом. Закрываю глаза и представляю, что ты рядом.
        - Моя фетишистка.
        - Твоя, - поворачивается ко мне и обнимает. Губы наши встречаются, как два космических корабля в далёком безвоздушном пространстве. Стыкуются, сминают, пробуют друг друга на вкус. Это контакт. Общение с инопланетным разумом.
        Я подхватываю её на руки и несу к белому дивану. Стягиваю нетерпеливо с неё шортики. Диван безбожно скрипит - старая развалюха, но мне сейчас плевать. Целую Таину грудь, слышу, как она дышит, выгибается, жмурюсь, когда её пальцы зарываются в мои волосы. Спускаюсь ниже и ниже, целую её всю, а потом губами раздвигаю упругие складочки. Прохожусь языком сверху вниз и обратно. Моя. Желанная. Такая близкая. Мой ненасытный рот дарит ей ласку, а мне - удовольствие от этой слишком интимной близости. Я сам готов кончить от её стонов и экстаза, что дрожью проходится по всему её телу.
        - Эдгар! - вскрикивает она и мечется, выгибается дугой в моих руках, а я продолжаю ласкать её языком до тех пор, пока она не утихает и не пытается отодвинуться.
        - Дай мне минутку. Прийти в себя.
        - Всё так плохо? - улыбаюсь, когда она вздрагивает от ещё одного прикосновения языка.
        - Я бы сказала - слишком остро. И давай уже слезем с этого дурацкого дивана. Он терзает мой музыкальный слух.
        Мы валимся на пол. Тянем за собой шкуру искусственного мамонта. Кутаемся и обнимаемся. Она всё ещё дрожит, а я по-прежнему возбуждён. Я не тороплюсь. Успеем. Мне важно, чтобы Тая хоть немного расслабилась.
        У неё глаза сверкают. Губы сладкие.
        - Иди ко мне, - ложится она на спину, тянет меня за собой и раздвигает ноги. - Хочу тебя. Ты мой, и я никому тебя не отдам.
        - Я сам никуда не уйду и никому не отдамся, - вхожу в неё осторожно, позволяя подстроиться, притереться. Она слишком узкая, но влажная и горячая.
        Я толкаюсь в неё бёдрами. Вхожу и выхожу. Она движется вместе со мной. Обхватывает ногами поясницу.
        - Да! Наконец-то! - шепчет удовлетворённо. - Так, как я хотела и ждала!
        Её слова заводят меня неимоверно. Нет сил терпеть, но я держусь до тех пор, пока она снова не достигает пика. Вхожу глубоко, как только могу. Оргазм закручивает меня по спирали - с каждым толчком-витком всё ярче. И там, на самой-самой глубине я наконец затихаю. Расслабляюсь. Мне хорошо так, что я готов уснуть на ней. Не выходя. Не шевелясь. Это ощущение защищённости, будто я дома, и все мои тылы надёжно закрыты.
        - Спи, мой хороший, - шепчет Тая, целует, убирает пряди со лба, кутает в лохматое покрывало. - Спи. А я постерегу твой сон, чтобы никто тебя не украл.
        Мне хочется возразить. Возмутиться. Какие воры? Я сам никуда и ни за что не уйду, не брошу, не отдам. Тут впору ещё поспорить, кто из нас желанная добыча. У меня скоро нервов не останется и сил от ревности, что испепеляет, стоит только кому-то посмотреть на неё или сказать что-то типа «девочка». Я готов всех их порвать на мелкие клочки за подобное!
        Но я ничего не успеваю сказать - проваливаюсь в сон, прижимая таю к себе. Ерунда, - вспыхивают и гаснут мысли, - скоро, совсем скоро всё изменится.
        Жаль, я не знал, как был близок к истине. Жаль, что истина вильнула хвостом и скрылась в королевстве кривых зеркал…
        29. ТАЯ
        Он спит в моих объятиях, а я стерегу его сон. Чувствую: ему отчаянно нужна передышка. Я, наверное, сейчас похожа на самку, что охраняет детёныша. Глупо так думать: Эдгар большой и сильный, а я по сравнению с ним - заморыш, хоть и не так изнежена, как кажется. Я высокая и крепкая. Как жаль, что он не хочет детей. Я пью таблетки регулярно, чтобы он больше не сердился и не волновался. Я до сих пор помню его ярость после истории с Леоном.
        Мне стыдно: я не спрашиваю ни об Эльзе, ни о детях. Леон… взрослый мальчик. И я не то чтобы вычеркнула его из своей жизни - избегаю и упоминаний, и разговоров. Ни к чему. У нас вроде бы сейчас всё хорошо, выровнялось, а ощущение такое, что стоишь на утлом подвесном мостике через бурную горную реку. Чуть не туда ногу поставишь - и сорвёшься вниз.
        Кажется, я уснула. А очнулась от его поцелуев. Эдгар умел любить. В том самом интимном смысле. Идеальный для меня. Щедрый, увлекающийся, чуткий. Это и опыт, и, наверное, талант - так чувствовать партнёра. Вот в этом он всегда честный и открытый. В чувственной любви. Во всём остальном - книга на замке. Я знаю, что должна и подождать, и потерпеть, но внутри копится отчаяние. А ещё эти барышни со сплетнями…
        - Скажи, их было много?
        Эдгар приподнимает бровь и гладит моё лицо пальцами. Рисует непонятные узоры на щеках и подбородке.
        - Полагаю, ты о женщинах в моей жизни, - в уголках его губ - ямочки, а возле глаз - лучики морщинок. Он пытается не улыбаться. Я вздыхаю.
        - Да.
        - Не так много, как может показаться и уж значительно меньше, чем об этом говорят. Твой художник тебе что-то наплёл? Раньше ты не спрашивала.
        - Раньше мы вообще мало разговаривали, Эдгар. Больше противостояли да спорили. Ты… командовал, а я то делала вид, что слушаюсь, то сопротивлялась. Все эти Миры, Елены…
        - Остались в прошлом, Тая, - договаривает он мою фразу. - Сейчас они для меня не существуют.
        - Зато ты для них существуешь, и ещё как.
        Эдгар настораживается. Смотрит пристально.
        - Сегодня Аль собирал бомонд в студии. Учил их рисовать. Они почти всё время сплетничали. Обсуждали тебя. Да и меня тоже.
        - Твоего Альберта нужно пристукнуть. Что за блажь? - Эдгар сердится. - Что за необходимость развлекаться разговорами этих пустозвонок в то время, когда ты находишься в доме?
        - Не злись. Это… очень познавательно.
        - Я не хочу, чтобы ты расстраивалась, Тая. Мне даже знать не обязательно, что они тут несли, чтобы понять: ты снова забиваешь голову всякой чепухой. Они для меня, считай, пустое место. Все эти Елены, Миры и кто там ещё.
        - Пустое так пустое, - покладисто соглашаюсь, понимая, что не хочу ничего рассказывать.
        Эдгар садится. У него сердитый взгляд и растрёпанные волосы. Я скребу пальцами по его щетине, и он, коротко выдохнув, прикрывает глаза.
        - Я хочу, чтобы ты знала, - он ловко перехватывает мою руку и целует в ладонь. - Даже если кто-то скажет слишком убедительно, что я негодяй, бросил тебя, обманул - не верь. Не верь никаким сплетням. Женщины порой чересчур коварны и умеют убеждать.
        Не знаю, зачем он сказал это. Слишком сложно успевать за его мыслями. НО в словах его - какой-то подтекст, что ускользнул от меня.
        - Они убеждены, что я беременна. Обсуждали на все лады. Твоя Анна, что сочетала нас браком, слишком болтлива. Кроме неё некому больше распространять подобные сплетни.
        - Поверь, - обнимает он меня за плечи, - для подобных выводов им совсем не обязательно разговаривать с Анной. Большая часть слухов - всего лишь слухи и догадки тех, кто любит собирать жареные новости и делать на пустом месте сенсации.
        - Ульяна тоже была среди них, - выдаю мучившую меня информацию. - Как-то странно. Она же журналист. И слишком часто вокруг нас крутится. Я думала, она не вылезает из своей коммуны, а, судя по всему, живёт в городе и охотно присоединяется к местным развлечениям.
        Эдгар берёт мои руки в свои и встряхивает. Коротко и нежно одновременно. Словно пытается успокоить маленького впечатлительного ребёнка.
        - Тая, я не хочу, чтобы ты забивала голову подобной ерундой. Пыталась вести расследование и распутывать клубок, что невольно навертелся вокруг нас. А большей частью - вокруг меня. Это… небезопасно. И может завести в ложном направлении. Я поговорю с твоим художником. Надеюсь и ты, и он поймёте меня правильно: сейчас не время для игр. Любая, даже маленькая беспечность, может обернуться катастрофой. И я не преувеличиваю.
        Я огорчилась. Промолчала. Он снова пытается всё сделать в одиночку, а я бреду в темноте. От этого и больно, и не понятно, что можно делать, а что нельзя. Подслушивать сплетни в полной безопасности - и не преступление, и не повод так беспокоиться и сердиться.
        Вот это разъединяло - мы никак не могли стать единым целым во всех отношениях. Как в старых и вечных словах: «И в горе, и в радости…».
        Мы произносили слова любви, но по-прежнему не доверяли друг другу. Я пыталась, а Эдгар бесконечное число раз уклонялся. Уговаривал подождать. Просил дать время. Я не понимала, что происходит на самом деле. Не могла жить прежней жизнью. Мне приходилось скрываться. Одни телефоны чего стоили - какая-то пафосная история в шпионские игры. Но я молчала и ничего не сказала. Не хотела ни скандалить, не огорчать Эдгара ещё больше. Он и так… и выглядел уставшим, и нервничал уж слишком явно.
        Он не учёл только одного: у мня есть своя собственная тайная армия, способная проникать в тайны и щедро делиться ими со мной. Он, мой умный, серьёзный, заботливый муж, не учёл один-единственный фактор: стихийное бедствие, способное из воздуха извлекать информацию.
        Линка Синица позвонила мне под вечер. Эдгар уже уехал, а я бродила по хоромам, пока ещё сияющим чистотой, и страдала. И тут - луч света в тёмном царстве.
        - Тайка! Я так счастлива! Так безгранично счастлива, что завидую сама себе!
        Синица ревела в голос, как заправская белуга. Думаю, там реки слёз пролились.
        И понеслась залётная: «Мой Сева-Севушка», «бедненький», «умер бы», «не отпускает меня ни на минуту». И ключевое:
        - Тай, он, кажется, жениться на мне собрался.
        Почему-то испуганным голосом.
        - Это что, плохо? - я уже подумываю, что Севе нужно медаль на грудь повесить. За долготерпение и воистину правильное решение. Нет, я определённо его недооценивала. Видимо, Мироздание сочло, что они с Синицей - истинная пара. Иначе как чудо я это явление - Мелехов плюс Синица - объяснить не могу.
        - Я пока и не знаю. Ну, кто он, а кто я? Сложно как всё. Эти бизнесы их дурацкие. Сева вообще сказал, что у него теперь и цель, и вдохновение есть. Хочет своё личное дело открыть. Говорит, хватит уже для кого-то. Пора для себя и семьи. Для сына.
        - Сына, значит, ждёт?
        - Ага, - словоохотливая Линка сейчас не торопится. - Только я боюсь. А то будет, как у вас с Эдгаром. Все эти страсти-мордасти. Отравление. Тормоза испорченные. Крот в компании.
        - Ты о чём? - её слова - горячее олово, что льётся безжалостно мне на грудь и взрывает грудную клетку изнутри. - Какое отравление?
        - Ой, а ты не знала, да? А я проболталась, дурочка…
        Надавить на Синицу - плёвое дело. Вскоре я знала весь расклад. Как по нотам. Вот почему он мутил воду. Вот почему мне нужно скрываться. Полиция подозревает, что это я его… могла.
        У меня крыша от новостей поехала. Я с Линкой даже не попрощалась. Отключилась тупо и села переваривать услышанное. Зачем он скрывал от меня? Да, просил не спрашивать. Потерпеть. Но его желание обложить меня со всех сторон бронёй, отгородить от мира и людей мне не понятно. Сколько ни скрывайся, рано или поздно придётся встретиться лицом к лицу с проблемами. Или он наивно думал, что рассосётся?
        Пока я накручивала себя и распалялась, телефон затрезвонил ещё раз. Линка. Она не может, чтобы не перезвонить. Будет сейчас извиняться, беспокоиться. Я ответила не глядя. Но вместо Линки в трубку кто-то дышал. Громко и ровно, словно йогой занимался. Или дыхательной гимнастикой.
        Меня мороз по шкуре продрал. До основания. На три моих жалких «алло» никто не ответил. Я сбросила вызов и сидела, смотрела, как подрагивают мои руки. Федя? Грохнул тётку, а теперь решил показать, что знает мой номер? Что будет вести психическую атаку и пугать?
        Я отключила телефон. Нужно будет попросить Аля отвезти подальше и выкинуть гаджет в кусты. Или мусорку. Или бомжу какому-нибудь подарить. Паранойя - это заразно. И уже идея с кучей телефонов не казалась мне дурацкой.
        Наверное, стоило позвонить Эдгару. Но я никак не могла отойти от открывшейся внезапно правды. И злилась, и переживала. И не хотела добавлять ему беспокойства. Я решила его дождаться. Контрольные два дня. Послушать, что он расскажет. Ведь обещал.
        А потом в один момент стало всё безразлично. После того, что я увидела и услышала. Это как нестись на огромной скорости и не заметить прозрачного стекла. Врезаться в него всей грудью и упасть от удара. От потери дыхания. От невозможности собрать себя по частям, когда ты разбит вдребезги.
        30. ЭДГАР
        Выздоровел я или нет - не имело больше смысла валяться в клинике. Ждали дела, сходила с ума от беспокойства мать. Бунтовал Леон, запертый в четырёх стенах. Я всю семью охранял, как ценный груз. А Таю - втройне. Аль, как я думал, - слабая защита. На него я и не надеялся.
        Моя девочка оставалась с этим… как бы помягче его назвать… лишь потому, что я не хотел лишить её хоть какой-то видимости свободы. Не хотел запирать её в неизвестном месте с неизвестными людьми. Сложно в этом признаться, но я никому не доверял. Даже сто раз проверенным и надёжным безопасникам. Всегда существовала вероятность, когда события устремлялись совершенно по другому, непредсказуемому сценарию.
        С Альбертом я поговорил перед уходом. С глазу на глаз.
        - На кой чёрт ты собрал великих сплетниц в своём доме? Тебе неймётся очернить меня в Таиных глазах? Не пойму смысла в этом великом действе.
        - Расслабься, Гинц, они иногда забавные вещи болтают. К тому же, всегда можно найти тех, кого стоит опасаться, а на кого, в случае чего, можно и опереться.
        - Тая не из их круга - как ты этого не понимаешь? Они все для неё - чужие и злобные. Те, кто готов при первой возможности подножку поставить. Тая впечатлительная и - вполне вероятно - беременная. Лучше ничем её сейчас не тревожить. Я сам во всём разберусь. Вся эта мутная история разъяснится - и всё. Конец. Мы сможем зажить нормальной спокойной жизнью.
        Этот мачо смотрит на меня задумчиво. Крутит в руках ярко-жёлтую губку. Ловкие пальцы.
        - Ты сам в это веришь, Гинц? В спокойную жизнь? В то, что Тая согласится жить в изоляции? Если ты надумал основательно строить семью, ты не с того начал. И не к тому придёшь. Закончится всё тем, что она тебя бросит. Не выдержит одиночества, двойных стандартов. Недомолвок, в конце концов. Ты - человек бизнеса. Крупного, между прочим. Хочешь ты или нет - твоя жизнь постоянно под прицелом, обсуждается, обмусоливается. И если ты будешь прятать жену, поползут ненужные слухи. О слабоумии, например. О рязанской бабе из деревни. Например.
        - Это частная жизнь, - я почти рычу, - то, что должно храниться за семью печатями. И плевать, кто что подумает или выдумает. Это проблемы тех, кто носится со сплетнями наперевес.
        - Горячку не пори, - советует он мне хладнокровно. Сукин сын. - Я изложил собственные мысли, а ты не пенься, а подумай. Взвесь. У тебя мозги нормальные. Поймёшь, что нужно не прятать, а выпячивать достоинства. А жена у тебя как раз из разряда явных преимуществ. Будет жаль, если досталась дураку.
        - Жалеешь, что тебе не досталась? - меня так и подмывает сделать какую-нибудь гадость. Лучше подраться. Но это уже совсем из отряда идиотских поступков. В тридцать семь подобным страдать - себя не уважать.
        - Жалею, - спокойный, как удав. И эта его рассудительность, прямота, честность подкупает. Невольно. По крайней мере, он не стал юлить и оправдываться. Плюс ему в карму. - Но философски отношусь к подобным вещам. Что ни делается - к лучшему. А я свой шанс упустил. Три года назад.
        - Да она ребёнком была три года назад! - почему-то сам факт, что Тая любила этого павлина, неимоверно меня бесит.
        - Ну, не таким уж и ребёнком - раз, а во-вторых, мне ничего не стоило её подождать. Но я решил тогда по-другому, так что радуйся - радость продлевает жизнь, а от злости портятся зубы и появляются преждевременные морщины. К тому же нервные клетки не восстанавливаются. И закрыли эту тему.
        Он ловко подбрасывает губку вверх и снова хватает пальцами, как собака - пастью. Легко и непринуждённо. У него вообще слишком подвижное тело и безупречная грация. Я ещё не забыл, как он уворачивался от меня в коридоре.
        - Восточные единоборства?
        - Да, - прячет он искру в глазах, - я жил в Китае и Японии. У меня был очень хороший сэнсэй. Так что тебе и здесь повезло, счастливчик. Ни один твой неповоротливый громила со мной не сравнится. Я храню твою розу, Гинц, чтобы кто-нибудь не сломал её ненароком. И - да. Она не беременна.
        Его слова - как обухом по голове. Я молчу лишь потому, что онемел от неожиданности. Хотелось бы знать, откуда он такой умный и знающий.
        - Беременные не пьют противозачаточные таблетки, - сжалился он надо мной.
        Опять таблетки. По кругу заново. Но с этим я уже буду разбираться позже. Сказать, что я разочарован - ничего не сказать. Кажется, кто-то слишком буйно фантазировал. Оказывается, Тая опять всё решила самостоятельно, не спрашивая моего мнения. Мы никак не можем прийти к единому знаменателю.
        - А если ты так уж хотел видеть её беременной, наверное, нужно было бы озвучить своё желание. И спросить, как она на это смотрит.
        Кажется, кто-то пытается меня учить. Но он прав, прав, чёрт побери. Откуда ей знать, что я хотел бы ребёнка? В последний раз, когда мы говорили об этом, я рычал и пугал её.
        - Я сам. Разберусь и с этим, - кидаю ему уже на ходу. - А ты не лезь, не лезь со своими сплетницами. Грош цена их болтовне.
        Он разводит руками. Согласился или нет - не знаю. И не пообещал ничего - это я тоже понимаю слишком хорошо. Более мутного и противоречивого типа с очень глубокими корнями неожиданных сюрпризов я ещё не встречал. Попался же он на Таином пути, будь он неладен, этот элитный щенок Ланской!
        В тот же день я договорился о встрече с Варшавиным. Он ответил мне почти сразу. Благосклонно выслушал мои извинения за то, что я пропал на неопределённое время. Я так и видел, как он снисходительно кивает головой и ухмыляется. Но мне, честно говоря, было плевать. Главное - он согласился встретиться. Завтра. И опять не в кабинетной обстановке, а на приёме. Пришлось и это глотнуть. Илья всегда отличался редкостным упрямством и непредсказуемостью.
        Хвала богам, в этот раз не требовалось приложение в виде жены.
        - Расслабься, - Сева снова рядом, делает вид, что сдувает пылинки с моего пиджака. Сегодня он и счастливый, и серьёзный одновременно. Сытый лев. Самодовольный, как не треснет.
        Он ничего не рассказывает, но я и так вижу: у него всё в порядке. И рука на перевязи как у особы королевской крови. И сам он - невыносимо сияющий, будто его в чане с хлоркой отмыли.
        - Да. Всего лишь ещё одна ступень, - это аутотренинг.
        - Всё будет хорошо! - хлопает Сева меня по плечу. Мне бы его уверенность и бодрость.
        Это тихая вечеринка. Почти домашняя. Не вычурная. Летом жизнь немного замирает: приходит время отдыха и курортов. Но подобным вечерам есть место. Здесь уютно. Я хорошо знаю хозяина дома и его жену. У нас общие инвестиции и два совместных проекта, один из которых не завершён.
        Варшавин опаздывает. Я терпеливо скучаю. Отказываюсь и от шампанского, и от закусок. Хватит с меня сюрпризов.
        Он появляется с Еленой. Красивая пара. Но я бы всё же предпочёл, чтобы это хотя бы внешне походило на полуделовую встречу. С присутствием Елены это невозможно.
        - Дядя! - целует она в обе щёки Петра Григорьевича Янышевского. Того самого партнёра по бизнесу. Хозяина дома. Как гром среди ясного неба. Дядя?!..
        - Дорогая! - воркует и вьётся вокруг Елены Изольда, жена Янышевского. У неё пристрастие к ярким принтам. Преимущественно в сиренево-фиолетовых тонах. Почти фишка.
        И от этой семейной идиллии я неимоверно напрягаюсь. Интуиция вопит, что за всем этим скрывается какая-то первостатейная гадость. И она не медлит появиться. Так молниеносно, что я даже опомниться не успеваю.
        - Здравствуй, Эдгар, - чувствую холёную женскую руку на своём локте. Бледно-розовые ногти. Три золотых кольца обвивают тонкие аристократические пальцы. На одном из них поблёскивает бриллиант. Мне даже не нужно вглядываться, чтобы понять, кто так плотно и почти эротично припал к моему телу. Так, словно я её собственность.
        - Снежана, - всё же смотрю на белые волосы, собранные в аккуратную причёску. На пухлые губы. Томный взгляд из-под длинных ресниц. Слишком длинных, чтобы быть естественными. Влажные глаза трепетной лани. Карие с поволокой. Лань. О, да. Снежана явно весит больше пятидесяти килограмм, хоть всё с фигурой у неё в порядке. Не к месту меня начинает душить смех. Зря.
        - Как я рада видеть тебя, сестрёнка, - капризно кривит губы Елена. И от звука её голоса, и от того, как с прищуром она смотрит на меня, словно оценивая, я понимаю, что это только начало действа, которое мне не понравится.
        - А я рада снова оказаться дома, среди родных, - льнёт Снежанна ко мне почти неприлично. - А ты всё такой же, Эдгар. Мужественный и возбуждающе красивый, - горячо шепчет она мне на ухо.
        - Я глубоко и прочно женат, - пытаюсь отлепить её от себя, но у девушки воистину бульдожья хватка.
        - Если ты сейчас обидишь или оскорбишь нашу дочь, - сладко улыбается мне Изольда, - можешь забыть об инвестициях и прочих радостях большого бизнеса. Потонешь как финансовый труп.
        Эти слова холёная мегера Янышевская шепчет мне в другое ухо. Сквозь зубы, не забывая улыбаться на все свои тридцать два прекрасных, но фальшивых зуба.
        Вспышки фотоаппаратов. Насмешливый взгляд Варшавина. Приподнятая бровь. Тонкая улыбка на губах Елены. Пышущие здоровым румянцем щёки Павла Григорьевича. Кажется, он любуется со стороны на застывший натюрморт: я в окружении его жены и дочери.
        Хорошо продуманный спектакль. А я в нём - пешка. Разменная фигура. Козёл отпущения.
        31. ТАЯ
        Весь Интернет забит фотографиями с приёма в доме Янышевских. Лиловую я узнала сразу. Акула. Удав, что способен проглотить жертву целиком, а потом довольно урчать, переваривая сытную трапезу.
        Новостные ленты, сплетни и даже репортаж. Мой Эдгар в тесной близости с красоткой. Крашеная блондинка. Холёная. Шикарная от кончиков волос до пяток. Красивая - что уж там… Ни одного изъяна ни во внешности, ни в фигуре. Они с Эдгаром смотрятся потрясающе. И, кажется, он не выражает недовольства. Не пытается избавиться от блонди-дивы. Не улыбается - и на том спасибо. Но он вообще редко проявляет эмоции на людях.
        - Эдгар Гинц - самая одиозная фигура в современном бизнесе последнего десятилетия. Не успел отгреметь скандал с его нашумевшей скоропалительной женитьбой, как, кажется, известный бизнесмен - снова в активном поиске, - бодро шпарит плоскогрудая журналистка с хваткими манерами и глазами. - В этот раз предмет его интереса - Снежана Янышевская, дочь известного инвестора и бизнесмена Петра Григорьевича Янышевского, с которым Гинца связывает долгая дружба и деловые отношения. Эта парочка засветилась вместе несколько лет назад, но тогда дело до венца так и не дошло. Молодые люди расстались. Снежана отправилась на стажировку за границу, а Эдгар Гинц продолжил носить титул завидного жениха. И вот они снова вместе. Что это? Отличный пиар-ход или старые чувства не ржавеют?
        Кажется, я выучила каждую строчку наизусть. Прочитала все сплетни и комментарии. Пересмотрела раз десять репортаж. Там ещё этот Янышевский - престарелый купидон с розовыми щёчками, аккуратным брюшком и лысиной, вокруг которой вились кудри - давал краткое интервью. Довольно улыбался, рассказывал что-то о великолепном проекте, важно подчёркивая, что они с Эдгаром - деловые партнёры. Правда, от комментариев по поводу моего мужа и своей дочери отказался. Но по всему было видно - он доволен собственным состоянием, семьёй и всеми благами, что дарила ему благополучная и сытая жизнь.
        Вот она - идеальная пара для Эдгара. Девочка из хорошей семьи с отличной родословной, как у элитной собаки или кошки. Пара ему под стать. На её фоне я выглядела облезлым безродным заморышем.
        Это был удар - коварный и жестокий. Неожиданный и очень болезненный. Я не плакала, нет. Внутри меня словно что-то щёлкнуло. Я ждала, когда позвонит Эдгар. Он не мог не позвонить. Но телефон молчал. И с каждым часом ожидания я словно опустошалась. Высыхала и осыпалась мелкими песчинками.
        Я ревновала так, что темнело в глазах. Жуткое и ненормальное чувство, из-за которого невозможно ни жить нормально, ни думать. Напалм, сметающий всё на своём пути.
        - Эй, Тайна, Тайна, ты что уже напридумывала? - Аль одним движением закрывает ноутбук. Он знает. По глазам вижу. Что видит во мне он - не хочу знать. Наверное, лицо у меня такое, что обнять и плакать.
        Аль ставит передо мной стакан с водой.
        - А ну, водички выпей, остынь. Пей, говорю. Вот так.
        Я глотаю, но жидкость застревает в горле - ни прокашляться, ни вздохнуть. На глаза наворачиваются слёзы. Нет, я не плачу. Это зажатое в тиски горло.
        Я таки кашляю надсадно и пытаюсь дышать. Аль бьёт меня ладонью по спине.
        - То одно, то другое - что за напасть? - приговаривает он. - Никуда твой Гинц не денется - поверь мне.
        Я оборачиваюсь и внимательно смотрю на него.
        - Ты знал. Ты специально собрал их здесь. Не для того, чтобы я подслушивала и собирала сплетни. Ты знал и хотел меня подготовить.
        Аль закатывает глаза и прикрывает лицо рукой. Качает башкой и стонет.
        - Ну, конечно, я могу верить в мироздание, но предугадывать ещё не научился. К тому же, я этих куриц сто лет не видел. Понятия не имел, что они скажут или обсудят. И уж тем более, не мог предположить, что на твоего Гинца объявлена брачная охота.
        - Да плевать, - распрямляю я плечи. - Я пока ещё его жена. И никакие белобрысые мымры его на себе не женят. Вначале им нужно будет заставить его развестись или убить меня.
        Я произнесла последние слова и испугалась. В свете последних событий не удивительно, если меня придут убивать. Пусть не эти - другие, но какая разница? Гинц рискует стать свободным вдовцом. Тем более, что, оказывается, он и здесь успел наследить: Снежаночка не просто вынырнула. Их, как говорится, что-то связывало в прошлом. Не удивлюсь, что и она ходила в его любовницах. Она старше меня, но всё же молода. Лет двадцать пять на вскидку.
        Меня трясло. По-настоящему. Так, что дрожало тело и руки. И зубы чокались друг с другом, как бокалы на пьянке.
        Аль обхватил меня руками и прижал к себе. Я сопротивлялась. Брыкалась и дралась, как сумасшедшая кошка. Но куда там. Не гора мышц, но всё же крепкий и увёртливый мужчина. И выше, и старше, и опытнее. Но плечо я ему поцарапала - каюсь.
        - Ну всё, всё, - гладит он меня по голове, как маленькую, а я продолжаю дрожать. Колотун никуда не собирается уходить из тела и души. - Прежде чем выдумывать или психовать, нужно сесть и подумать. Успокоиться. Ничего глобального не произошло. Подумаешь - сплетни и домыслы - чушь полная. Мы ещё пострадавшую сторону не выслушали.
        - Он не звонит, Аль, - устала. Жутко устала. А он такой живой и тёплый. Добрый и терпеливый. Навязалась на его голову. Истерики катаю. Он не обязан мне сопли подтирать. Нужно как-то возвращаться к жизни. Без него. Без поддержки. Разобраться со своей жизнью и идти дальше. С Эдгаром или без.
        - Ну и что? Мало ли, что там. Ты бы сама позвонила.
        - Вот ещё, - это даже не возмущение. Так, писк загнанной в угол мыши. Ни норы нет, чтобы нырнуть и спрятаться, ни выхода. Есть только мышеловка и кот. И кто-то обязательно меня прихлопнет.
        - Гордая. А ещё - глупая. Легче всего - придумать и обидеться. Если всем этим сплетням да заказным репортажам верить - давно пора некоторым персонажам рога, хвост и копыта нарастить. Так оно справедливее будет. Обо мне что только ни говорили, на ком только ни женили. А я - видишь - по-прежнему холостяк и не совсем скотина. Хотя некоторые могут с этим поспорить.
        - Телефон, - я смотрю на Аля с таким ужасом, что он невольно вздрагивает. - Я забыла.
        Сбивчиво рассказываю о том, кто дышал в трубку и молчал.
        - А вот это уже серьёзно, Тайна, - Аль подбирается и отстраняет меня от себя. - Об этом нужно было рассказать сразу.
        - Я хотела, - вот сейчас я чуть не плачу. - А потом как-то забылось. Я отключила его сразу же.
        - По отключённому телефону тоже людей находят, - тянет он задумчиво, и по глазам его я вижу, что Аль пытается сообразить, что нужно сделать. - Но ты не бойся. Есть я. Есть Гинцевы бугаи. Пока ты здесь, ничего не случится.
        Я и не боюсь - выпотрошена наглухо историей «Эдгар плюс Снежана». На меня какое-то отупение снисходит. Безразличие полное.
        - Эдгару своему ты, я так полагаю, тоже ничего не рассказывала?
        Отрицательно мотаю головой.
        - Не хотела его тревожить. Он и так… ему и без этого хватает забот.
        - Вот это в вас и плохо, - бьёт Аль кулаком в стену, и от этого короткого жеста становится жутко. - Вы постоянно не стыкуетесь. Без конца пытаетесь весь груз нести самостоятельно. В то время как в любом деле нужно объединяться. Особенно вам - двум влюблённым идиотам, что думают не головой, а совершенно другим местом. Телефон! - властно протягивает он ко мне руку, и я вздрагиваю: оказывается, Аль тоже может быть жёстким. Боюсь, многие его недооценивают. И я - в том числе.
        Я не успеваю ничего сделать. Шага ступить не успеваю. В дверь звонят. Какой-то очень нехарактерный звонок - короткое, длинное тире и крохотная точка. Будто шифр или код. Некий опознавательный знак.
        Аль не меняется в лице, но застывает. Мышцы под короткими рукавами футболки напрягаются.
        - Прячься. Быстро, - командует он, указывая рукой на мансарду. - И чтобы ни случилось - не спускайся.
        Я пугаюсь до колик в животе. До клекота сердца в горле. Что значит - «что бы ни случилось?»…Но ослушаться его не смею - карабкаюсь наверх. Мне остаётся только ждать. Потому что если он откроет дверь монстру, и этот монстр сожрёт Аля, я всё равно ничего не смогу сделать, когда мой ужас придёт за мной сюда, под самую крышу. Сюда, где нет выхода. Разве что из окна сигануть вниз.
        32. ТАЯ
        Инстинктивно я крадусь к двойному зеркалу. Почему-то уверена, что Аль заведёт посетителя в студию, а я смогу видеть его и слышать разговор. Я дышу через раз - так напряжена и напугана. Липкий страх, привязчивый, как назойливая муха. Мне его не отогнать. Одна надежда - телефон в кармане. Вдруг чего. Я достаю его и кручу в руках. Плевать. Позвоню Эдгару сама. Но через секунду подобные мысли из головы выбивает напрочь.
        - Лада, - Аль ведёт себя странно. Он спокоен и в то же время похож на пружину. Ружье, что готово выстрелить, потому что предохранитель снят, а палец - на спусковом крючке.
        Он жестом приглашает гостя войти. Гостью - если уж быть точной. Высокая, стремительная, подвижная. В ней нет ни настороженности, ни сдержанности. Очень живые эмоции.
        Красивая и породистая. Тёмные волосы зализаны и стянуты за затылке узлом. Но эта причёска её не портит, наоборот: подчёркивает красивый лоб, хорошую кожу, мягкие скулы, маленький подбородок. Одета демократично - неброско и на вид не слишком дорого, но я уже научилась немного разбираться в одежде и моде. Этот брючный костюмчик бледно-зелёного цвета может стоить целое состояние. Слишком хорошо сидит. Отличный крой, приятные линии. Но и фигура у неё тоже замечательная - тонкая, гибкая, с приятными округлостями в нужных местах.
        - Твоя знаменитая студия. Только на фотографиях её видела. А теперь вживую. Здорово. Много света, воздуха, пространства. И пахнет замечательно - красками, женским парфюмом и… творчеством, наверное.
        - Я думал, у меня слуховые галлюцинации. Ушам не поверил, когда услышал наш код.
        - Помнишь? Не забыл? - живо оборачивается девушка. Ей лет двадцать пять. Может, чуть больше или чуть меньше - отсюда не понять.
        - Такое не забывается, Лада. Я любил тебя, ты же знаешь.
        - Здравствуй, Альберт, - мягко кладёт она руку на предплечье Аля и разглядывает его, словно любуется на картину, которую рисует.
        - Сильно изменился?
        - Повзрослел, - улыбается открыто, и я жалею, что не могу толком рассмотреть её лицо. Зато очень хорошо ловлю взгляд Аля. Жадный. Неприкрыто голодный. Тоскующий.
        У меня сжимается сердце. Кто она, эта женщина, что явилась неожиданно и так некстати? Что она значит для Аля? А ведь что-то значит - я вижу. Да и слова его… вот так прямо - о любви - странно слышать от мужчины, что привык шагать по жизни легко. А ещё я знаю точно: он бы ни за что не спустил её с лестницы. Не выставил бы за дверь.
        - Как ты жила все эти годы, Лада? Вернулась из-за границы? Давно? Как поживает твой муж?
        Девушка пожимает плечами и опускает руки.
        - Понятия не имею, как он поживает. Я развелась с ним несколько лет назад. Да и на родину давно вернулась. С год, наверное. У меня очень спокойная и размеренная жизнь. Скучная, наверное, но меня всё устраивает. Почти.
        Аль не сводит с неё глаз. Пронизывающий острый взгляд.
        - Я тоже выросла, да? - смеётся она чистым, но немного печальным смехом. Сколько мы не виделись?
        - Много. Лет тринадцать.
        - Ты помнишь. Надо же.
        - Я помню всё, Лада. И по-прежнему мне нравится произносить твоё имя. Лада. Ладушка. Моя синеглазая девочка. Зачем ты пришла? Ведь ты не просто так пришла навестить старого друга Аля?
        - Берти… Берт. Помнишь, я звала тебя так?
        - И это я тоже помню очень хорошо. И даже не спрашиваю, почему тогда сбежала.
        - Так сложились обстоятельства. Ты ведь знаешь: иногда нам приходится делать то, что нужно, а не то, что мы хотим. Я рада, что ты есть, Берт.
        - А могло и не быть меня? - он что-то выпытывает, а я никак не могу понять, что происходит. Страх ушёл, а напряжение - нет. Оно звенит в студии так громко и сильно, что, кажется, я ощущаю всем телом его вибрацию.
        - Наверное, ты понимаешь, что я пришла не просто так, - девушка старательно не отвечает на большинство его вопросов. Делает вид, что рассеяна и легкомысленна. Но за всеми этими недомолвками и уклонами - свой особый смысл, которого я не знаю. Зато Аль, судя по выражению лица, о чём-то догадывается.
        - Да уж. Вряд ли бы я увидел тебя ещё хоть раз. А тут такой подарок.
        Он не издевается и не язвит. В его словах нет подтекста. А значит всё намного серьёзнее, чем можно подумать.
        - Я пришла за Настей. Где она?
        Аль приподнимает брови, но по лицу видно: он делает вид, что удивлён. Именно в этом играет. Ждёт, когда девушка наконец-то раскроет свои карты. Выложит флеш-рояль[1] на стол.
        - Настя? Я не знаю никакой Насти, Лада.
        - Хорошо, - улыбается она, - а имя Таисия тебе о чём-нибудь говорит?
        - Это ещё один вопрос, и ни одного ответа. Так не пойдёт.
        У меня в голове взрывается снаряд. Лицо горит, как в лихорадке. Меня словно кипятком облили с ног до головы. Настя?! Таисия?! Что это всё значит? По лицу Аля ничего не понять. Но он знает, знает, о чём говорит эта странная Лада.
        - Хорошо, - тяжело вздыхает девушка и присаживается на стул. - Значит, будем разговаривать. Но подумай хорошо: нужна ли тебе вся эта история?
        - Нужна, конечно. Может, я, наконец, пойму, что случилось много лет назад. Почему ты бросила меня. Сбежала. Вышла скоропалительно замуж за того мудака. Исчезла.
        - Ты и так, наверное, догадываешься, - она изучает его лицо. Не спешит давать объяснения.
        - Возможно. Теперь. Но не тогда. И хочу услышать эту историю с начала и до конца из твоих прекрасных уст, моя синеглазая девочка. Кое-что не хочет совпадать. А я художник, если ты не забыла. Вся сила в деталях.
        - Я не забыла, Берт. Тоже ничего не забыла.
        Она умолкает. Наверное, собирается с духом. Я так и вижу, как она сочиняет слова, чтобы начать. Открывает рот, качает головой, смыкает губы жёстко и никак не может решиться.
        - Я помогу тебе, Лада. Как всегда это делал. Не хочу и сейчас, чтобы ты в одиночку боролась со своими демонами. Я начну, а ты продолжишь.
        Она кивает и снова из её груди вырывается вздох - громкий и судорожный.
        - Речь идёт о твоей племяннице? Той самой, что погибла вместе с родителями. В огне. При пожаре. Кажется, её звали Настей?
        - Да, - сдавленно и через силу. - Только она не погибла, Берт. Я спасла её тогда. Спрятала.
        - А… тот ребёнок?...
        Лада опускает плечи, словно на них - непосильный груз. Закладывает руки между колен. Опускает голову.
        - Только не говори, что ты убила, - у Аля садится и жутко скрипит голос. Как плохая подошва скрипит. Хочется заткнуть уши, но я не смею. Я должна дослушать до конца. Я должна понять. Это важно. Кажется, это… обо мне?..
        - Нет-нет, что ты, - дёргается она. - Та девочка уже была мертва. Ей… было уже всё равно. А Тася - живая. И я смогла её спасти. Просто потому, что повезло. Так сложились обстоятельства. Диме и Ане уже никто не помог бы. И, думаю, они не осудили бы меня.
        Аль тоже выдыхает громко. Спадает напряжение. Он падает на стул рядом с Ладой и поглаживает её по предплечью.
        - Всё, всё. Самое страшное - позади. А теперь по порядку, ладно? Расскажи мне всю историю, Лада Бакунина. Всё, как есть.
        Я держусь из последних сил. Тело горит. В глазах - плывёт. Во рту - привкус гари. Но я должна, должна дослушать до конца, иначе не выжить, не выдержать, не зацепиться руками хотя бы за краешек призрачной надежды. За кусок прошлого, которого я не помню. Бакунина. Кажется, это та самая фамилия, о которой мне хотела рассказать тётка…
        ______________________________
        [1] Лучшая комбинация игры в покер
        33. ЭДГАР
        Иногда я бываю в ярости. Но в бизнесе горячая голова - минус. Поэтому большую часть времени - ничего личного, только холодный расчёт и трезвая голова. Я, наверное, и не пью из этих же соображений: люблю, чтобы мозги работали, а не расслаблялись.
        Может, поэтому ситуация в доме Янышевских показалась мне верхом абсурда. На какой-то миг ярость ослепила меня, а затем ей на смену пришло арктическое спокойствие. Я выдержу. Я смогу оставаться спокойным и хладнокровным, не дам повода злорадничать, а позже решу, как быть со всей этой ситуацией. Пока я проигрываю. А, может быть, струсил: не хватило сил развернуться и уйти. Наплевать на всё. Доиграем фарс до конца, а там будет видно.
        - Я скучала по тебе, Эдгар, - мурлычет Снежана и жмётся ко мне показательно, на камеры. Улыбается порочно и соблазнительно. Но у меня на неё не встаёт. Ничего. Даже животное начало молчит. Я полон отвращения.
        У нас с ней никогда и ничего не было. Вздорная девчонка. Ещё одна из разряда тех, кто решил однажды на меня поохотиться и поставить на колени. Ещё одна Мирослава, но с большим размахом: она была девчонкой, когда решила, что затащить меня в постель - отличная идея.
        Снежана оболгала меня перед родителями. Сказала, что у нас «всё было». Я тогда пережил не очень хороший период. Янышевский таскал дочь к гинекологу. К счастью, Снежана была ещё девственницей.
        Недоразумение разрешилось. Передо мной извинились. Снежану отправили учиться за границу. Партнёрские отношения не разрушились, а даже окрепли, но, видимо, я недооценил родительской любви. Полагаю, они разработали план, как подобраться ко мне и купить для своей дочери. Выгодное вложение. Инвестиции в будущее.
        Я почти убеждён: «крот» у меня в офисе - это их рук дело. Одна нестыковочка случилась: я женился. Но, судя по всему, их это не смутило. Ну, пусть. Я закончу то, ради чего пришёл на этот долбанный вечер. Поставлю все точки над «ё».
        Варшавин невозмутим как буддийский монах. По лицу его не понять, был ли он в курсе семейной подставы. Подыграл ли мстительной Елене или принял ситуацию философски - не стал удивляться.
        - Поговорим? - спрашиваю напрямик, как только удаётся отделаться от Снежаны.
        - Было бы глупо сказать тебе «нет», - Варшавин рассматривает меня внимательно, как жука через лупу. Он потягивает шампанское из бокала, но собран и деловит. И благо, рядом с ним нет Елены.
        - Ты знаешь, зачем я здесь. И хотел бы услышать чёткий ответ по интересующему меня делу.
        - А если он будет «нет»? - Варшавин таки решил со мной поиграть. Как кот с мышью.
        - Значит, «нет». Я развернусь и уйду. Валяться у тебя в ногах, упрашивать и приводить доводы не буду. Насколько я тебя знаю, ты уже давно просчитал все выгоды и риски. Для тебя эти акции почти ничего не значат - это не контрольный пакет. Для меня, как ты понимаешь, твои акции помогут как раз стать тем самым держателем.
        - И ты легко откажешься и уйдёшь?
        Меня опустошал весь этот разговор и ощущение, что кое-кто забавляется за мой счёт. Но пафосные жесты - не ко мне. Не настолько я экзальтированный и психованный.
        - Я поищу альтернативные варианты. Свет клином не сошёлся на этом предприятии.
        Свет клином вообще ни на чём не сошёлся. Если Варшавин пляшет под дудку Елены, мне его жаль. Всегда считал его умным, но сейчас сомневался в этом. Слишком уж неправильно сошлись звёзды сегодня.
        - Хорошо, - Варшавин помедлил, допил шампанское и отставил бокал. Поправил белоснежные манжеты и посмотрел на часы. - Завтра в девять утра у меня в офисе. Надеюсь, адрес ты знаешь. Просьба не опаздывать: это твой единственный шанс поговорить серьёзно. В ближайшие дни я снова уезжаю.
        Офис так офис. Мне и впрямь захотелось поискать другие варианты. Только их не было: если бы можно было обойтись без акций Варшавина, не случилась бы вся эта история с женитьбой. А я, может, прошёл бы мимо моей жены. Никогда не узнал её. Наверное, нужно поставить бывшему другу бутылку коллекционного коньяка. В знак благодарности.
        На выходе меня поймал Янышевский.
        - Извини, Эдгар, - мой партнёр - само благодушие. Улыбается открыто. - Если ничего личного, а только бизнес - ты проиграешь. Станешь никем. А так - сплошные плюсы во всех отношениях. Избавься от своей жены. Мезальянс, как ни крути. Никто не одобрит и не примет девочку. Мне её даже жаль. Но, думаю, она не останется ни с чем. Тем более, что ты женился на ней с единственной целью - подобраться к Варшавину. Ну-ну, не такие уж это великие тайны, - лучится он самодовольством.
        Мразь и тварь. Нужно было разорвать с ним несколько лет назад, когда он под дудку дочери плясал.
        - У тебя - неделя. Сделай всё быстро и без шума. Разведись. Приведи в порядок дела. А уж об остальном я позабочусь. Укрепим позиции, так сказать. Усилим наш тандем. И учти, - куда только его благодушие и слащавая улыбочка жизнерадостного зайчика-побегайчика девается. Сейчас на меня смотрит жёсткий делец, способный покупать и продавать не только материальные ценности, но и телом дочери подторговывать, - я не из тех, кого водят на нос. Ты понравился моей дочери - блажь, я знаю, но я люблю её. Только поэтому я с тобой разговариваю. Попробуешь обидеть или пренебречь - окажешься в помойной яме быстрее, чем можешь себе представить.
        Внутри закипала злость.
        - Не надо мне угрожать, Петр Григорьевич, - очень спокойно и холодно. - Вы же понимаете, что так дела не делаются. Предлагаю обсудить всё в спокойной обстановке. С цифрами и буквами, чтобы прийти к взаимовыгодному сотрудничеству. А шантажировать и давить - это некрасиво. Не по-мужски. Я простил подобное вашей жене - она женщина. И, мягко говоря, удивлён, что в похожем ключе ведёте беседу и вы. Через три дня у меня в офисе. В полдень.
        Пётр Григорьевич приподнял бровки. Рот куриной гузкой сжал. Не ожидал, что я начну торговаться, но кивнул, возвращая на лицо улыбку.
        - Как скажешь, Эдгар. Через три дня так через три дня.
        Выйдя на улицу, я вырвал с мясом пуговицу на вороте рубашки. Поглубже вдохнул воздух в лёгкие. Сейчас как никогда мне нужна спокойная голова. Хорошо, что я предпринял некоторые шаги, как только понял, что в офисе окопался «крот». Думаю, мне будет чем удивить бывшего партнёра и несостоявшегося тестя.
        Слепо пошарил по карманам. Надо позвонить Тае. И не сразу до меня дошло, что зря стараюсь: телефон исчез. Тот самый, тайный. Только для нас двоих. Выронил? Забыл в машине? Но почему-то в голову лезла Снежана с её прилипчивостью. Она прижималась ко мне слишком навязчиво и без конца пыталась водить руками по телу. Видимо, не мои прелести её очаровали.
        Ну, пусть постарается. В этот телефон не так-то просто и влезть. Но я понимал: это ненадолго. У меня мало времени.
        Уже в машине я делаю несколько звонков. Один из них - Севе.
        - Встречаемся через час у меня дома, - я не спрашиваю, может он или нет. Сейчас не до этого. И по моему голосу Сева тоже понимает: что-то случилось, поэтому не задаёт дурацких вопросов.
        На подъезде к дому рабочий телефон оживает. Я смотрю на дисплей. Частный детектив. Всего несколько секунд я колеблюсь, принимать звонок или нет. Сейчас как бы не до того. Есть дела поважнее. А потом расслабляюсь. К чёрту. Моя жена не дело, не деньги, а живой человек. И дороже неё нет ничего.
        - Я слушаю, - принимаю звонок и аккуратно завожу машину на подземную стоянку.
        34. ЭДГАР
        Мы с Севой засели в моём кабинете. Мать, дети, Леон, пёс - все нуждаются в моём внимании. Но сейчас приходится жертвовать семьёй ради дальнейшего будущего.
        - Утрясётся, сынок, - по глазам вижу - мать тревожится, но старается меня подбодрить. Я не делюсь подробностями. Но она и так видит, что дела у меня не очень.
        В кабинете можно разговаривать спокойно: здесь чистое место и звукоизоляция прекрасная.
        - Да кем они себя вообразили - Янышевские? - Сева заводится с пол-оборота, как только я вкратце рассказываю о сегодняшнем вечере.
        - Заботливыми родителями, которые хотят исполнить прихоть любимой девочки, тем более, что девочка захотела нужную игрушку. Вряд ли бы они облагодетельствовали парня из соседского двора, хорошего, но бедного. Интересы срослись. Видимо, они продумывали нужные шаги, но я сработал на опережение.
        - Женился без их ведома и величайшего соизволения, - хмыкает Сева. - И что дальше?
        - А дальше - у меня на приёме пропал телефон.
        - Снежана, - щёлкает пальцами Сева. - Она клептоманка, к сожалению. Родители так и не смогли отучить её воровать по мелочам. Ей ничего не нужно - сам факт воровства будоражит её неимоверно.
        Сева всегда знает намного больше о бомонде, чем другие. Такова его сущность.
        - Ты знал, что Янышевские - родственники с Еленой?
        - Да откуда? Они почти не общались. Показуха какая-то неимоверная идёт. Мне всё это не нравится. Варшавин держал в тайне свою свадьбу и жену. И тут они появляются на горизонте, открыто дефилируют перед обществом. А теперь ещё и родство с Янышевскими. Попахивает тупой местью твоей бывшей любовницы. Кто б подумал: Варшавин ведёт себя как баба.
        - Не совсем, - как-то не очень хочется верить, что бывший друг потерял лицо.
        - Совсем, не совсем… Однако, он не помог тебе. Слова лишнего не сказал.
        - Сева, включай мозги. Никто не собирается с тобой нянчиться. Это бизнес. Ничего личного и лишнего. Будешь тонуть - руку помощи разве что самые близкие протянут. И то к бизнесу отношения не имеющие.
        Сева барабанит пальцами по подоконнику.
        - Что будешь делать? - спрашивает, пытаясь поймать мой взгляд. Я прячу глаза под веками. Ничего не скрываю, просто устал, измотался, а впереди - бессонная ночь.
        - Что мог, я уже сделал. Подстраховался. У меня в офисе орудовал «крот», поэтому я кормил его ложными сведениями. Сумел вывести кое-какие активы. Всё живое и мёртвое я перевёл на жену. Вдруг чего - не останется без крыши над головой.
        - Я тебе дам «вдруг чего»! - взвивается Сева. - Даже мыслей таких не допускай!
        Я пожимаю плечами.
        - Как оказалось, жизнь ничего не стоит. Тонкая нить, которую легко порвать. Тормоза испортить или гадости какой намешать в спиртное. Я не могу быть беспечным. По дороге домой я заблокировал украденный телефон. Теперь я не имею связи с Таей, - говорю об этом открыто, потому что не вижу смысла скрывать мелочи. Если кто на меня и охотится, это не Сева. Тем более, там Синица рядом. Вряд ли она позволит, чтобы с её лучшей подругой что-то случилось. - Заодно проверил счета. Каждый день - как на пороховой бочке. Счета по совместным проектам заблокированы. Не удивлюсь, если завтра-послезавтра арестуют мои активы. По навету или ещё как - на какое-то время обездвижат, чтобы попугать.
        - И что теперь? - по лицу Севы я вижу, как он пытается просчитывать варианты. Я их уже просчитал. Почти.
        - Знаешь, как рушится бизнес? Как карточный домик. Тронь пальцем, вытяни одну карту - и всё. Ворох обломков. Слишком хорошо всё шло. Я позволил себе вложить в дело немного больше, чем положено. Рискнул. И сейчас могу оказаться старухой, что смотрит на разбитое корыто.
        - И нет золотой рыбки, чтобы помогла? - Сева всё ещё пытается вырулить. По глазам вижу.
        - Ты же понимаешь, что я не собираюсь разводиться и жениться на Снежане?
        - Они думают, что держат тебя за яйца, - Сева в своём репертуаре. Скалит зубы, но как-то хищно у него получается на этот раз.
        - Пусть думают, что хотят, - устало прикрываю глаза. - А я либо выкручусь, либо пойду на дно. Как думаешь, Тая меня не бросит? Бедного, но гордого?
        - Тая будет любить тебя даже голого, без штанов. Как и моя Синица, - голос у Севы меняется, и взгляд становится мягче. - Чёрт побери, Гинц, ты мне обязан памятник поставить. Если бы не забегаловка Гены, ты бы остался без жены. Или не с той женой. Итак? Что мы делаем?
        - Я вызвал своего юриста. Обезопасим всё, что можно. К сожалению, денег у меня сейчас - только на сделку с Варшавиным. Если она, конечно, выгорит. И если мы сойдёмся в цене. А потом… Я готов даже потерять часть бизнеса, чтобы никогда больше не иметь дело с вымогателями и шантажистами.
        - Ты никогда не говорил, что это за акции, ради которых ты женился. Что за тайный проект, Эд?
        - В нём нет ничего тайного, - мы отправляемся на кухню, я ставлю воду на плиту. Срочно нужен крепкий кофе. - Ты не допытывался, а я не афишировал. Это… не совсем моё направление, конечно, но однажды мне попали в руки эти акции, и я захотел владеть контрольным пакетом, чтобы устроить всё по-своему. Это сеть развлекательных комплексов для детей. Филиалы рассыпаны по всей стране.
        Сева поперхнулся соком. Смотрит на меня как на привидение.
        - Что, не похож я на человека, который мог бы заниматься подобным?
        - Ну, ты и дети… как-то… - ведёт он шеей, словно гусь. - Хотя, может, как раз. Созрел. Мироздание. И всё такое прочее…
        Мне хочется его отругать. Сказать, что смешно верить в откровенную чушь. Но вместо этого произношу:
        - Помощь мироздания нам бы сейчас не помешала. Попроси Лину, пусть позвонит Тае и узнает, как там она.
        Сева суетится, хватается за телефон и выходит из кухни.
        Я знаю Таин номер наизусть. И первый, и второй. Но мне сейчас лучше не звонить. Не хочется разрываться и беспокоиться ещё и о ней.
        Скоро приедет юрист. И пока я один, прокручиваю в голове всё, что сказал мне частный детектив.
        - Анна Ивановна Прохорова, двоюродная сестра Алевтины Витольдовны Гайдановской, вышла замуж за Дмитрия Сергеевича Бакунина. Они и их восьмилетняя дочь Анастасия погибли при пожаре в собственной квартире, - слишком сухой и бесстрастный голос у детектива. Он напоминает мне ворона - старого и мудрого, хотя, я знаю: ему слегка за сорок. - Отчёт и документы отправил на почту.
        Я так и не посмотрел электронку. Нет пока нужды. Кто она, моя жена? Дочь алкоголиков Прохоровых, которой почему-то повезло попасть к Гайдановской, или… погибшая девочка Настя? Ещё одна тайна. Я должен заняться ею, как только разберусь со своим тонущим кораблём.
        Слишком плотные собрались тучи. И надо мной, и над Таей. Но тайна прошлого моей жены может сейчас и подождать.
        Возвращается Сева. На нём лица нет. И губы пляшут.
        - У неё телефон не отвечает, Эд, - вываливает он на меня плохие новости. - Линка нервничает. Кричит, что поедет к ней, если ты скажешь, куда её спрятал.
        Моё спокойствие идёт трещинами, разваливается на куски, как осколки зеркала, но я всё же умудряюсь мыслить трезво.
        - Не нужно никуда ни бежать, ни ехать. Скажи, что с Таей всё в порядке, телефон разбила. Придумай что-нибудь.
        И пока Сева звонит Синице, я набираю охрану, что следит за квартирой.
        35. ТАЯ
        Она горбится ещё больше. И ладони коленями зажимает сильнее Вздыхает, распускает волосы, прячет лицо под ними и только после этого начинает говорить.
        - Вся эта история началась задолго до нашего знакомства. Длилась не один год, пока не закончилась трагедией.
        Она умолкает, словно собирается с силами. Аль молчит. Не торопит. Кажется, я слышу их дыхание - так обострены сейчас все мои чувства. Там, за зеркалом, - другой мир. Страшная сказка, в которой, видимо, я поучаствовала много лет назад. В памяти ничего не проясняется. Я по-прежнему не помню эту женщину. И всё, что она рассказывает, для меня - чужая жизнь.
        - Дима, мой старший брат, женился неожиданно. Не спросив родителей. Ты же знаешь: в таких семействах, как наше, подобные вещи не проходят даром. Папа был ещё жив, в доме разгорелся скандал. Отец топал ногами и кричал, что лишит Диму наследства. Пустит его по миру, и если он такой умный, то пусть попробует жить, как все. Старая, как мир, история богатенького отпрыска, что пошёл против системы.
        Как ты понимаешь, Аню, жену его, не приняли. Позже, когда родилась Тася, отец немного смягчился, но сдаваться не собирался. К слову, Дима с Аней жили хорошо и в отцовских деньгах и подачках не нуждались.
        У папы так и не поднялась рука вычеркнуть Диму из завещания. Но у отца были свои закидоны. Он оговорил, что Дима получит свою часть наследства после тридцатипятилетия.
        Папа умер, когда Диме исполнилось тридцать три. Мать вскоре снова вышла замуж. Отчима моего ты помнишь.
        У Лады губы сводит судорогой, она вздыхает. Аль отнимает её руки у колен и сжимает пальцы. Как красиво они смотрятся рядом. Будто завершённая картина. Он - смуглый, как пират. Она - белокожая и ранимая на вид.
        - Я уверена: это его рук дело - смерть Димы и Ани. Я… слышала эти бесконечные разговоры о наследстве, об активах. О недостойном сыне - позоре семьи. Мать… всегда была адекватной, но от отчима у неё мозги размягчились. Не сопротивлялась. Кивала любой чуши.
        Я… ненавижу его, ты знаешь. Он дважды подкатывал ко мне - это ты тоже знаешь. Прилипчивая гадкая тварь. В ту ночь я подслушала его разговор. Он показался мне странным. Там не было имён и событий, но я уже давно не доверяла ему и следила.
        Я опоздала. Успела сделать только одно - спасти Тасю.
        У меня не было времени подумать, - плечи девушки сотрясает дрожь. - Всё вышло так, как вышло.
        Они дружили, учились вместе в институте. Когда-то. Дима Прохоров и Дима Бакунин. Оба - Сергеевичи. Оба - из хороших семей. Оба женились не на тех девушках. Жили в одном подъезде на разных этажах. Потом дружба почти сошла на «нет», когда Прохоровы начали выпивать.
        Наша Аня жалела Тасю-младшую. У них с Настей - два года разницы. Но обе похожие, тёмненькие, голубоглазые. Аня часто покупала им одинаковую одежду. Забирала к себе, когда Прохоровы напивались.
        Они хотели оформить опеку - решался вопрос о лишении родительских прав. Но судьба по-другому распорядилась.
        Так случилось, и в тот день Тая осталась ночевать у наших. И погибла вместе с Димой и Аней. А Настю, чуть живую, мне удалось чудом вытащить из пылающей квартиры.
        Я не знала, что делать. На беду или на счастье, Прохоровы угорели той ночью. По халатности или свели счёты с жизнью - не знаю.
        Я… хотела уговорить их приютить Тасю на день-два. А тут такое. И тогда я решила: пусть будет, как есть. Тае Прохоровой, как и моему брату с невесткой, уже ничто не могло помочь. А Настя - единственная наследница.
        - Ты оставила её у Прохоровых? В квартире с двумя трупами?.. - голос у Аля хрипит. Слова он произносит осторожно, словно ему больно разговаривать.
        Лада низко опускает голову. Кажется, ещё чуть-чуть - и шея её не выдержит груза, сломается. Я вижу, как выпирают позвонки. Я чувствую, как окутывает её страдание и чувство вины.
        - Ненадолго. Всего на пару часов. Она… была без сознания. Я вызвала полицию, «скорую», упросила подружку последить за всем, что произойдёт потом.
        - Ты рисковала, - Аль смотрит в никуда и встряхивает головой, пытаясь сбросить оцепенение. Как жаль, что мне это не поможет. Наверное, я застыла, закоченела: руки-ноги меня не слушались, а лоб и щёки пылали так, будто у меня температура сорок.
        - Я просто не знала, что делать. Металась, как раненная медведица. Ревела, чёрт знает что творила.
        - Тебе было всего девятнадцать, - возражает Аль и снова сжимает её руки. Это и поддержка, и ободрение. Он без слов даёт понять: не осуждает.
        - Какая разница? - Лада снова прячет лицо под волосами. - Мне сейчас кажется, что можно было как-то по-другому…
        - И никто не заметил, что ты девочек поменяла?
        - А что там замечать? Они же как близнецы были. Почти одного роста - Тая в свои шесть - крупнее, Тася в свои восемь - мелковатая и худая. Тёмненькие. Голубоглазые. Одежда почти одинаковая. Их многие считали сёстрами. Тася долго приходила в себя. А потом оказалось, что ничего не помнит из прошлого. Молчала долго. Не разговаривала. Так она из Насти Бакуниной превратилась в Таю Прохорову.
        Но я не могла жить спокойно. Мне всё время казалось: он догадается. Вычислит. Найдёт. Я… уже замуж вышла. Муж таскал меня по заграницам, а я рвалась домой. Я немного выдохнула, когда, наконец, удалось пристроить её к Алевтине - единственной Аниной родственнице. Всё же одна кровь - так я рассуждала. И другой город. Большой город, где легко потеряться.
        Я знаю: ей и с тёткой не очень хорошо жилось.
        - Знаешь? - Аль отводит волосы в сторону и проводит тыльной стороной ладони по Ладиной щеке.
        - Конечно, - вспыхивает она под его пальцами. - Я следила за девочкой. Получала отчёты. Не наглела, нет. Может, ей досталась не очень хорошая, но всё же жизнь. С двоюродной тёткой, а не в детдоме и не в приёмной семье, где её не любили.
        - Да это корова тоже не очень-то баловала Тайну.
        - Тайна? - Лада смотрит на Аля пристально. Сводит брови, закусывает губу. Сейчас она… очень похожа на меня. Или я на неё?..
        - Я назвал её так, как только увидел глаза. Очень похожие на твои. Никак не мог понять: откуда? Думал уже, что немного ку-ку. Двинулся разумом.
        - У тебя даже в юности всё было в порядке и с памятью, и со зрением.
        Она тоже проводит пальцами по щеке - чертит линию от виска до подбородка. Словно пытается вспомнить. Или запечатлеть.
        - Теперь ты понимаешь, почему я тогда так поступила? Почему оттолкнула и… сделала всё остальное?.. Я не могла втянуть тебя во всё это. Но, как оказалось, ты всё равно втянулся. Разошедшиеся в разные стороны линии снова пересеклись. Притянулись.
        - Ты удивлена? - я плыву от голоса Аля. Меня колышет на его хриплых волнах.
        - Наверное, нет. Я хочу её видеть, Берт. Я точно знаю, что она здесь. И… наверное, он тоже уже знает. Мой отчим.
        - Федя? - меня корёжит от этого имени.
        У Лады удивлённо вспархивают брови.
        - Почему Федя?.. Нет, конечно. Насколько я знаю, он как был Антоном, так и остался.
        - Какой-то Федя чуть не убил её тётку. Только лишь потому, что она вспомнила фамилию твоего брата.
        - Значит, он ближе, чем я думала. Я хочу забрать её, Берт. Спрятать. Ей буквально на днях двадцать один исполняется. Возраст принятия наследства.
        - Но Анастасии Бакуниной больше нет. Есть Таисия Прохорова. Ныне - Гинц. Ей девятнадцать. И, насколько я знаю, ей не нужно ни наследство, ни новое-старое имя.
        - И всё же она есть, Берт. И сегодня не составит труда доказать, что она - Бакунина. Я… устала бояться. И всё, чего хочу, - справедливости. Высшего суда. Хочу, чтобы он сгорел в аду.
        - Слишком сильное желание, Лада.
        - Знаю, - смотрит она на Аля прямо, не пряча глаз, - но давай не будем об этом. Не сейчас. Где Настя?
        Аль улыбается саркастически. Разводит руками. Поднимает глаза вверх.
        - Тайна, спустись к нам. Твоя родная тётя Лада хочет тебя спасти.
        Девушка выпрямляется как от удара хлыста. Проводит взглядом траекторию. Замечает зеркало и бледнеет. Вскакивает. Сжимает кулаки и… кидается на Альберта.
        - Ненавижу! Ненавижу! Ты специально устроил всё это! Вывернул душу наизнанку, чтобы посмеяться? Настроить девочку против меня?
        Она пытается его ударить, но Аль и быстрый, и ловкий. И гибкость у него замечательная. Бедный Аль, - успеваю подумать, - второй раз за день его пытается побить девушка. А потом он сжимает Ладу в объятьях. Затыкает рот жадным поцелуем. Сумасшедшим и долгим. И я закрываю глаза. Выпускаю воздух из лёгких. Им нужно побыть наедине. А мне - подумать. И пока они целуются, я набираю номер единственного человека, которого люблю и которому хочу верить.
        36. ЭДГАР
        Сева спит на диване у меня в кабинете. За окном рассвет. Его вырубило, как только голова подушки коснулась. Славная ночь выдалась. Жаль, что печальный повод нас свёл. Лучше, конечно, работать в удовольствие, а не в жесточайшем ритме.
        Недавно ушёл юрист. Все в доме спят. Я один брожу, как медведь-шатун, завариваю ещё одну порцию крепкого кофе.
        Где-то там, в огромной квартире-студии, спит моя жена. Не хватает её голоса и смеха. Рук и нежных губ не хватает. Но всё это позже. Когда утрясётся.
        - Я бы не смог, - честно признаётся Сева, когда я позвонил охране и выяснил: с Таей всё в порядке, и она, и художник никуда не выходили, гостей не принимали. - Рванул бы, чтобы убедиться, что всё в порядке.
        Я бы тоже сорвался с места, но сейчас приходится по-другому расставлять приоритеты. Терпение. Я научился подавлять чувства, но невыносимо хочется спокойствия. Не тревожной тишины, готовой очнуться от любого шороха или звонка, а настоящего блаженного сна в собственной постели, где ждёт меня Тая.
        У меня сегодня сложный день. Встреча с Варшавиным в девять, со следователем - в полдень. Ворох незаконченных дел. Я борюсь лишь потому, что боец и привык побеждать, выигрывать любые битвы.
        Всклокоченный и сонный на кухне появляется Леон. Лицом к лицу мы сталкиваемся с ним впервые после скандала. К его чести, он не пятится и не пытается делать вид, что меня здесь нет. Смотрит хмуро. В глазах - упрямство.
        - С добрым утром, Эдгар.
        Ну, можно сказать и так. Часов пять на часах. Не ночь - однозначно.
        - Привет, брат, - слова даются намного проще, чем я думал. Я не чувствую к нему неприязни. Молодой породистый щенок. Слишком гордый и амбициозный, конечно, но это скорее плюс, чем минус.
        - Не было возможности поговорить раньше. Но сейчас я хочу сказать: в том, что тогда случилось, нет Таиной вины. Это я спровоцировал не очень хорошую ситуацию. Думал, рядом с тобой ей не место. Ты же любого можешь сломать. И её ничего не стоит.
        - Слишком смело, - смотрю, как он без зазрения совести наливает в свою чашку мой кофе и пьёт. И слова мои, конечно, не о напитке сейчас. - Тебе не кажется, что иногда стоит не вмешиваться? Или хотя бы понаблюдать со стороны, прежде чем делать собственные выводы, которые не всегда правильные?
        - Кажется, - бурчит он. И это почти извинение. Вряд ли я дождусь чего-то другого от него. Но пусть хоть так. - А ещё мне кажется, что невыносимо, когда тобой командуют, решают всё за тебя.
        Он осторожно ставит чашку на стол и поднимает глаза.
        - Я хочу уйти отсюда. Жить своей жизнью. Ладно, мама и малыши. Им с тобой и спокойнее, и лучше. Мама счастлива наконец-то. Все дети при ней. Она может о нас заботиться и не думать о завтрашнем дне.
        Хуже всего, что о завтрашнем дне нужно ломать голову мне. Не знаю, сможет ли мать пережить очередной катаклизм. Особенно, в свете последних событий. Понравится ли ей снова вернуться в нищету? Ну, с нищетой я загнул, но если всё пойдёт плохо, придётся какое-то время пожить достаточно скромно.
        - Придётся потерпеть, Леон, - говорю прямо. - Сейчас не лучшие времена, чтобы жить врозь. Обещаю: как только немного наладится, каждый будет волен жить, как ему нравится.
        Он смотрит на меня долгим взглядом и больше ни о чём не спрашивает, что тут же вызывает подозрение, что когтистой лапой царапается внутри.
        - Ладно, пусть будет так, - неожиданно легко соглашается брат. Подозрительно легко. - Я с собакой гулять. И с охранниками твоими чёртовыми.
        - Им полезен свежий воздух. И псу, и безопасникам, - кидаю я в спину Леона и мрачно улыбаюсь.
        Мальчишка уходит не оборачиваясь. Надо бы полюбопытствовать, чем он там занимается, юный хакер. Чёрт побери, но я бы, наверное, предпочёл, что подслушка в моём телефоне - это его рук дело. Но понимаю: вряд ли. Как-то не похож мой брат на подглядывающего и подслушивающего исподтишка. Он скорее в лоб всё вывалит, чем будет шпионить на расстоянии. Но это только ощущения. Перестраховка ещё никому не мешала.
        Офис у Варшавина стандартный. Помесь бетона и стекла. Ничего необычного и из ряда вон не выходящего. Я прибываю минута в минуту. Меня ждут. Секретарша, больше похожая на престарелого вояку с усиками, проводит в кабинет.
        Варшавин не делает вид, что безумно занят, и встаёт мне навстречу, чтобы пожать руку. Крепкое пожатие. Прямой взгляд. Задумчивое выражение лица.
        От него не скроешь воспалённые веки и покрасневшие глаза, а в остальном я выгляжу сносно: крепкий кофе и контрастный душ ещё и не таких на ноги поднимали.
        - Мне жаль, что у тебя не лучший период, Эдгар, - ничего не значащие пустые слова. Пресловутая вежливость. Но, видимо, прежде чем встречаться, он тщательно собрал все сплетни и факты.
        Как ни крути, я, конечно же, не попрошайка с улицы, но где-то около того. Не с протянутой рукой и не за подачкой пришёл, но Илья прекрасно понимает, что я слишком многое сделал, чтобы добиться и встречи, и переговоров по интересующему меня вопросу.
        - Ближе к делу, - сухо, деловито, кратко. Мне нужно либо «нет» - и гордо удалиться, либо «да» - и обговорить детали сделки.
        Варшавин и ухом не ведёт. Делает вид, что не слышал, что я сказал. Рассматривает меня, как букашку на булавке. Я ещё шевелю лапками, но он-то точно знает, что это всего лишь рефлексы и почти нет шансов слезть с тонкой иглы.
        - Мне понравилась твоя жена, Гинц. Ты всегда был невероятно удачливым. И многое падало благодатным дождём тебе на голову: деньги, хорошие сделки, женщины. Но всему однажды приходит конец. Мне действительно жаль, что так получилось. Но даже если ты останешься с крестом на голом теле, у тебя останется настоящее сокровище. Неподдельная величина.
        Это лирическое отступление не то, чтобы сбило меня с толку, но немного сбило настрой на деловые отношения. Он так что, хочет свой отказ смягчить? Так я не истеричная барышня, чтобы падать и биться головой о пол только потому, что мне не досталось то, за чем я пришёл.
        - Если ты пытаешься выяснить, не фиктивный ли это брак, то как бы поздно. К тому же, ты ещё до бала всё разузнал.
        - Когда всё закончится, - продолжает он, не слушая меня, - я бы хотел, чтобы вы с женой приехали к нам в Испанию. У нас там домишко на берегу моря. Природа. Воздух. Красота. Покой.
        Он снова сбивает с деловых мыслей, заставляя и напрячься, и недоумевать. Чего он хочет? Чего добивается? Кажется, я впервые не могу прощупать варианты развития события.
        - Боюсь, это плохая идея, - ни тени улыбки. Лишь холодный лёд в голосе. - Елене не понравится.
        - Елене пора расстаться с обидами и закрыть дверь в прошлое. Выбить клин клином, а не пытаться раздувать огонь там, где ни искры не осталось - одни головешки остывшие. Я продам эти акции тебе, Гинц. Продам по минимальной цене с условием.
        - Посетить Испанию? - как я ни пытаюсь оставаться равнодушным, сарказм вылезает из меня рогатым чёртом.
        - Почему бы и нет? - Варшавин склоняет набок лобастую голову, и я теряю связь с реальностью. Не понимаю его мотивов напрочь. - Я получил, что хотел, Эдгар. Невозможное свершилось. Всегда любил её, а она проходила мимо. Не потому что я ей не нравился. Просто не замечала. Были… объекты поинтереснее. А когда их не стало, ей пришлось туго. Ты не больной зуб, Гинц, чтобы его вырвать и забыть. Ты всего лишь прошлое, к которому можно и нужно относиться спокойно. Вчера… это было и забавно, и печально. Жалкий лепет. Смешные условия. Я бы перестал уважать тебя, если бы ты повёлся.
        - Откуда ты знаешь, что я не повёлся? - изучаю его лицо. Он тоже уставший, но какой-то другой усталостью. Тихой и… болезненной?.. Почему-то становится страшно.
        - Знаю. Ты не из тех, кто ломается в угоду благосостояния. Поэтому даю тебе шанс вырулить. Выкарабкаться. А с Еленой я разберусь сам. И ещё. Гинц?
        - Да, - отзываюсь на его вопросительность, понимая, что сейчас он скажет нечто важное.
        - Я знаю, что случилось с тобой на балу. Как ты понимаешь, не скажу, откуда - у каждого из нас свои источники информации. К тому же, нас посетил следователь. Расспрашивал. Вопросы задавал. Елена… долго лечилась после того случая. Принимала антидепрессанты. Но это не она тебя отравила. Не она желала тебе смерти. Она не могла, несмотря на то, что до сих пор не может полностью отпустить ситуацию. У неё бы рука не поднялась. Ни на эмоциях, ни из мести. Помочь Янышевским устроить шоу - да. Елена терпеть не может Снежану. Ей большее удовольствие доставит, когда ты оставишь их с носом. Любимого дядюшку, тётушку, а особенно избалованную до черноты Снежану.
        - Думаю, следствие оставит Елену в покое, если ты беспокоишься об этом.
        Варшавин смотрит мне в глаза. Уголки губ опущены. Глубокие складки пролегают тенями.
        - Я не об этом, Эдгар. Рано или поздно покажется конец запутанного клубка. Я хочу зарыть топор войны между нами - всего лишь. Может, я не сделал бы этого, не женись ты на девушке Тае. Или Насте? - в глазах его мелькает улыбка, губы вздрагивают, а я чувствую, как напрягаются мои мышцы. - Вижу, ты тоже уже знаешь. Ты сделал правильный выбор - всего лишь. И то, что я видел, не расчёт. Мне этого достаточно.
        Я молчу. Он молчит. Но взгляды наши перекрещены намертво. Он не договаривает, но даёт понять, что знает гораздо больше.
        - Ну, а теперь готовь ручку, Гинц. Подпишем бумаги. И готовься к бою. Ты ведь умеешь драться, не так ли?..
        Он опускает голову. Открывает папку. На губах его - улыбка. А я наконец-то чувствую, что расслабляюсь. До головокружения. До рези в желудке. Вот уж воистину: не знаешь, где найдёшь, где потеряешь…
        37. ТАЯ
        «Абонент недоступен» - как же это вовремя. И снова наваливается паника. Эдгар отключил телефон? Вот так - ни слова, ни объяснений? Только дурацкие фотографии по всей сети и репортажи? Так он хочет дать понять, что игры закончились? А я тут пыталась быть гордой, не звонить. Хотела дождаться, пока он сам позвонит или придёт, чтобы всё объяснить. Видимо, не дождусь.
        Это помутнение в голове. Мне жаль себя до слёз, но плакать как раз и не получается. Я обнимаю телефон и скручиваюсь калачиком на полу. Запечатываюсь в позу эмбриона. Кажется, не так больно, когда колени поджаты к груди.
        А потом на смену слабости приходит пусть не спокойствие, но некое равновесие. Эдгар не мог так со мной поступить. Я глупая и безвольная девочка, не научившаяся бороться за своё. Кто бы она ни была, ей Эдгара не видать. Он мой муж. И пусть эта белая моль не надеется, что я его легко отдам в её когтистые лапы.
        Я встаю на колени, пошатываюсь, а затем поднимаюсь. Бросаю взгляд в зеркало. Кажется, Аль увлёкся и, кажется, напором своим сумел сломить сопротивление Лады. Она в руках его висит, как раненая птичка. Вот же дракон. Я ещё с тёткой познакомиться не успела, как он захватил её в плен.
        Обойдётся. Подождёт, если ему действительно так важно поладить с ней. Не виделись они сто лет, потерпят и ещё немного. Я спускаюсь по лестнице на кухню. Ставлю чайник. Всем нам нужен глоток горячего и плюшки. Без сладкого никак сейчас не разобраться.
        Уровень глюкозы в организме - критический. Планета заражена вредоносным вирусом. Спасутся лишь единицы, и то если будут действовать сообща.
        - Эй, вы, инопланетяне! Ваша космическая тарелка разбилась. Вы захвачены в плен и инфицированы. Помогут инъекции чая и ватрушек. Вылезайте из своей рухляди. У нас тут кислород и почва под ногами твёрдая.
        Лада смотрит на меня с испугом. Глазами хлопает. О, да. Тайна. А я всё гадала: с чего бы? Оказывается, глаза у нас одинаковые. А так сходство смутное. Можно сказать, никакого вообще. Это если только приглядываться.
        - Она всегда такая? - кажется, ещё немного - и тётя моя заикаться начнёт.
        Вблизи Лада не так молодо выглядит, как издали. Под тридцать. Щурю глаза и напрягаю извилины, пытаясь высчитать. Если Насте было восемь, а Ладе девятнадцать…то тётке сейчас тридцать два. Неплохо для начала. Алю - тридцать. Значит, в то время ему семнадцать стукнуло. Отличный расклад для «люблю». Первая нержавеющая любовь? Судя по всему, он и не остыл к тётеньке моей ни разу. Даже наоборот - пламя так и вырывается у него из-под драконьего хвоста. Как бы не пригорело.
        - Она обычно нормальнее, но в сложившихся обстоятельствах ждать адекватной реакции глупо, - отвечаю на её вопрос и протягиваю руку: - Таисия Дмитриевна Гинц, урождённая Прохорова.
        Лада идёт пятнами, как долматинец. Жаль, что не чёрными - на это забавно было бы полюбоваться.
        - Лада Сергеевна Бакунина, - наклоняет она голову и руки мне не протягивает. Я смотрю на свою узкую ладонь, кручу её туда-сюда, пожимаю плечами и вытираю о штанину. На всякий случай. А то тётюлька, может, брезгует. Или заразиться боится. - Ты же слышала всю историю, Настя.
        - Чай стынет, - я разворачиваюсь и иду в кухню. Краем глаза замечаю, как потешается Аль. Да он в восторге. Улыбка до ушей. Глаза сверкают, словно омытые дождём виноградины. Ну, понятно: он возбуждён, и кое-что в штанах не помещается, однако, это не мешает ему чувствовать себя свободно, как ветер. За что я его уважаю и люблю.
        Молодец. Тётке придётся постараться, чтобы от него избавиться или наоборот: привлечь к себе внимание. Он такой - непредсказуемый. Минуту назад целовал, а через миг может и в позу встать. Гадостей наговорить вежливых.
        Они пошли за мной. За стол сели. Меня даже дрожь пробрала - смех не смех, почудилось или нет, но у этой парочки жесты похожие. Специфические, можно сказать.
        - Ты не хочешь верить, что это правда? - не притрагивается Лада к чаю. Только пальцами край чашки со слоником трогает. Я специально ей такую подсунула - весёленькую. У Аля много всяких подобных штучек: чашки неформатные, безделушки старинные, зубные щётки забавные и тапки с ушами да крылышками.
        - Я ничего не помню, - прислоняюсь задницей к столешнице и с наслаждением рассматриваю новую тётку. - И рассказ твой ничего не всколыхнул во мне. Не помню родителей. Не помню, что была старше. Я ведь в школу ходила, да?.. Так вот, читать я умела, а писать заново училась. Даже если я та самая, о ком ты говоришь, то после всего случившегося я жизнь начала с шести лет. Таисией Прохоровой.
        - Неудивительно, что он тебя узнал, - в глазах её закипают слёзы. - Ты очень похожа на мою мать и брата. Я в отца пошла. Глаза лишь нам одинаковые достались - материнские. Я пришла за тобой, На… Тася.
        - Почему Тася?
        - Так ты сама себя называла. У тебя не получалось ни Настя, ни официально-длинное - Анастасия. Тася. И мы тоже так тебя звали.
        - Я никуда не пойду. Ты прости.
        Аль тихо смеётся, заложив руки за голову. Наслаждается каждым нашим словом. Он уже выпил чай, слопал ватрушки. У него отличный аппетит и настроение.
        - Ты наивная, Лада, - ласкает он мою тётушку взглядом. - Там целая армия безопасников ходы-выходы охраняет. Вы не успеете ногу через порог выставить, как вас сцапают и не дадут шага сделать. А потом прилетит Гинц на крыльях ужаса, и ты забудешь, как тебя зовут. Но я напомню, если что. Обращайся.
        Лада переводит взгляд с меня на Аля. Туда и обратно. Она слишком серьёзно настроена. А мы дурачимся. Ей непонятно, почему.
        Звонок в дверь. Лада бледнеет. Выпрямляется. Судорожно хватается за чашку. Спина у неё как не переломится - так напряжена.
        - Не бойся. Это, я полагаю, муж Таи. Тот самый Гинц. Ему бы уже давно пора здесь быть. Псы небось доложили, что у нас гости.
        Аль уходит, а мы остаёмся вдвоём на кухне. Я вжимаюсь в столешницу покрепче. Выдыхаю и поправляю волосы, а затем замираю.
        В руках у Лады - пистолет. Откуда только и взялся. Побелевшие пальцы уверенно сжимают оружие. В глазах у неё - синее холодное пламя и решимость. А я замерла, застыла. И время потекло, как в замедленной съёмке - плавно и очень-очень вязко. Как на другой планете. Как в безвоздушном пространстве.
        38. ЭДГАР
        Безопасники позвонили мне сразу, как только на пороге художника гостья нарисовалась. Женщина? Одна из подружек раздолбая-гения?
        - У неё глаза - как у вашей жены, - подбрасывает ценную информацию один из охранников.
        - Никого не выпускать, - командую я и выезжаю. Сразу же. Неизвестно, что это за родственница с одинаковыми глазами. Я бы никому не доверял. Да я и не доверяю, но внутри у меня - спокойствие. Может, из-за сделки с Варшавиным и разговора, а может, потому что я могу больше не скрываться.
        - Ты там каску купи. И бронежилет на всякий случай, - инструктирует меня по телефону Сева.
        - Это ещё зачем? - настораживаюсь я. Чтобы лишиться спокойствия, достаточно нескольких слов.
        - Чтоб тебя шальным снарядом не убило. Ты в Интернет выходил сегодня? Новостную ленту видел? Местные сплетни читал?
        - Не занимаюсь подобной ерундой, - досадую из-за ёкнувшего сердца, - Для этого у меня есть ты и пиар-менеджер.
        - Ну и зря, зря, - бубнит он, и не понять, то ли издевается, то ли глубоко серьёзен. - Вы со Снежанной смотритесь очень… э-э-э… аутентично. Достоверно, я бы сказал. Прям глаз не отвести. Так что средства защиты тебе понадобятся - я уверен. Особенно голову береги. Тая уже припасла, наверное, тяжёлую сковородку или скалку.
        Я мысленно ругаюсь и награждаю Янышевских самыми сочными эпитетами.
        - Ты где слов таких нахватался, умник аутентичный? - пытаюсь снизить градус накала, но Сева на своей волне.
        - Там ещё папуля речь проникновенную толкнул в интервью. Ты бы вооружился на всякий случай.
        - Моя жена - очень умная и уравновешенная девушка.
        - Серьёзно? - Сева ржёт. Судя по всему, он бы и пел, если бы мог: новость, что переговоры с Варшавиным прошли успешно, неимоверно подняла ему настроение. - Мама у тебя необычайно вкусно готовит.
        У меня желудок сжимается от пустоты. Я лишь кофе пил литрами. Несчастный голодный муж, заброшенный и тоскующий. Ничего. Сегодня это дурацкое расставание закончится. И это понимание греет сердце. Ради этого я готов и удар по голове вынести. Но вряд ли Тая будет драться. Осталось лишь несколько штрихов подправить и посмотреть на даму с «одинаковыми» глазами.
        Безопасники мнутся на пороге квартиры. Та пара, что дежурит в подъезде. У них чёткие инструкции - тормозить мужчин, а в остальном - докладывать мне и мониторить территорию. Девушку я попросил не трогать.
        Дверь мне открывает очень довольный Альберт. Солнечные брызги с него сыплются во все стороны.
        - Господин Гинц, - вежливо и по-царски склоняет он голову в знаке приветствия. - А я уже вас заждался. Думал, вы быстрее прибудете.
        - Добрый день, господин Ланской, - решил я ему подыграть. - Где моя жена?
        - На кухне беседует со своей тётушкой.
        На меня ступор нападает от его слов. Тётка пришла в себя настолько, что смогла приехать и беседовать на кухне? Затем я соображаю, что в доме - чужой человек.
        - Да, - кивает, глядя на меня, этот Орлиный Глаз, - это не та тётушка, с которой Тая больше десятка лет прожила. Но тоже родственница. Представляете?
        Я больше не слушаю его и направляюсь в кухню. И первое, что вижу, - девушку с пистолетом в руках и испуганную бледную Таю с глазами на пол-лица.
        - Эдгар! - шепчут её губы, и она пытается кинуться ко мне. Закрыть собой? О, господи…
        Но гибкий и невероятно быстрый художник успевает первым.
        Он заслоняет меня спиной и одним движением забирает у чужой девушки пистолет. Я так и не успел уловить: то ли она сама ему отдала оружие, то ли он на какие-то точки надавил.
        - Лада, ну что ты творишь?
        У неё и правда глаза очень похожие. Синие, с густыми ресницами. Но наивности во взгляде поменьше. И чистоты - тоже. И вообще она мне не нравится. Что это ещё за игры с пистолетами? Только за то, что она Таю напугала, я готов сдать её полиции или ещё куда подальше.
        - Тихо-тихо, Гинц, лицо попроще, ладно? Она твою жену защитить пыталась. А это вообще - пугалка детская. Правда, очень дорогая и правдоподобная.
        Он нажимает на курок. Он лязгает достаточно правдоподобно. Тая вскрикивает, но вместо пули из дула вырывается пламя. Зажигалка. Вот чёрт.
        - Так и с мокрыми штанами можно остаться, правда?
        Кажется, он единственный, кому всё нравится. Я не собираюсь смягчаться. Что за детский сад? Делаю шаг вперёд. На мне виснет Тая. Ещё одна защитница всех бедных и несчастных.
        - Это Лада Бакунина. Родная сестра моего отца.
        - Не могу сказать, что приятно с вами познакомиться, - рычу я, прикрывая руками свою девочку.
        - Я думала, это отчим, - оправдывается девушка. Глаза у неё виноватые. Но как-то меня не трогает её смущение. - Если я Настю нашла, он тоже не промах. Достаточно за вами понаблюдать, куда вы ездите, где бываете.
        - Ну, и как бы вы защищали? Здоровый мужчина в два счёта вас обезоружил бы.
        - А, может, и нет, - поводит она плечом и сердито смотрит на Альберта. - Антон - трус, каких ещё поискать. К тому же страдает парой-тройкой фобий. Я никогда бы не сделала ничего плохого девочке. Не для того я спасала её и рисковала собой.
        - Лада, - проникновенно смотрит моя жена в глаза тёте, - в следующий раз лучше сопровождай свои действия словами. А то как-то пистолет в твоей руке без объяснений выглядел страшно.
        Альберт смеётся не скрываясь.
        - Она хотела Тайну забрать. Спрятать, - докладывает он, хищно следя за моей реакцией.
        - Вы опоздали, - уже невозмутимо и спокойно, с прохладцей, чтобы не выдать бушующих внутри чувств. - Тая больше здесь не останется.
        - Может, на «ты» перейдём? - Лада сжимает в руках чашку с чаем. Вместо пистолета, я так полагаю. Есть люди, которым обязательно что-то нужно в руках крутить. Видимо, Лада - из их числа. Очень беспокойные пальцы. Но на нервную она не похожа. Скорее на перпетуум мобиле, что бесконечно двигается у неё внутри и заводит в бесконечный бег конечности.
        - Можно и на «ты», - соглашаюсь. Мне сейчас жизненно необходимо стрясти с неё кое-какую информацию.
        - Ты уже знаешь мою историю? - спрашивает Тая, и я для надёжности прижимаю её к себе покрепче. Не хочу ни единой секунды больше терять. Моя. Хватит уже, натерпелись.
        - В общих чертах. Кажется, твою историю не знает только ленивый. Я бы послушал первоисточник, - киваю на Ладу. В животе у меня недовольно урчит, Тая радостно смеётся и легко уходит из моих объятий.
        - В общем, чай на нашей планете против инфицирования - это была плохая идея, - произносит она и чуть ли не на половину залезает в холодильник. Я вижу только её обтянутый джинсиками задик. Вижу - и больше не могу взгляд отвести.
        Художник смеётся снова. У него там, вероятно, мешок внутри со смехом порвался - ха-ха да ха-ха.
        - Вы пока беседуйте, - выныривает Тая с «уловом». Щёки у неё порозовели, глаза блестят, - а я пока приготовлю обед. Самое время. К тому же, ни инопланетяне, ни коренные жители не должны умирать с голоду. Это противозаконно.
        Лицо у меня, наверное, потеряно для общества. К Альберту подключается и Тая. За столом прикрывает лицо руками Лада. Плечи у неё трясутся. Хохочут. Вот как. Ну, ладно.
        - Ты не обращай внимания, Гинц. Тайна нынче в космическую фантастику играет. Особенно после блокбастеров в сети с твоим участием.
        Чёрт. Тая старательно прячет взгляд. И смех у неё на губах замирает. Но с этим мы разберёмся позже. Наедине. А пока не мешает весь расклад узнать, чтобы было и куда дальше идти, и кому морду бить. Образно выражаясь.
        39. ТАЯ
        Я увожу его сразу, как только умолкает разговор. Как только тарелки у всех оказываются пусты. Даже Лада ела с аппетитом, хотя я думала, что не притронется к еде, как не прикоснулась к чашке с чаем.
        С Эдгаром она говорит по-другому. Сухо. Факты. Эмоции, что выплеснулись в беседе с Алем, спрятались в ней под толстую броню. Кажется, эта женщина умеет повелевать. И руководить - тоже. Не беспомощная и сейчас - не совсем женственная. В ней есть нечто, что роднит её с Эдгаром: тот же цепкий взгляд, умение говорить жёстко и по существу. Как будто две разные женщины.
        Я вижу, как поглядывает на неё Аль: с затаённой тоской во взгляде, что пропитан иронией, сарказмом и не понятно, чем ещё - улыбка бродит у него на губах. Кривая и немного циничная. Сейчас он тоже не похож на того страстного и сумасшедшее прекрасного мужчину, что целовал Ладу так жарко, что, казалось, плавится воздух и стены.
        Дистанцировался. Не остыл, нет. Спрятался в «домик» своих чувств. Интересно, надолго его хватит? И кто из них сломается первым?..
        Я чувствую, как от сытой еды ведёт Эдгара: он с трудом удерживает глаза открытыми. Черты лица - каменные. Сколько он не спал? Что пришлось ему пережить за то время, что мы не виделись?
        Сердце сжимается от боли и тревоги. Мой несгибаемый муж. Мой Железный Дровосек, у которого появилось сердце. Я так хочу думать и верить. Потому что, наверное, всё так и есть. Он пришёл. Появился. Не бросил меня, а я… придумывала глупости.
        Когда он удерживается только неимоверной силой воли, чтобы не рухнуть и не уснуть тут же, за столом, я беру его за руку и веду по лестнице вверх. Пристальный и чуть насмешливый взгляд Аля провожает нас. Я показываю ему язык и грожу кулаком: только посмей что-то сказать, брякнуть какую-нибудь скабрезность! Но Аль молчит.
        Он чуткий. А я на него наговариваю. Жду подвоха. Давно уже мне следовало понять: он друг. Аль… очень близкий и неравнодушный человек. И помогать мне взялся не потому, что ему скучно, а потому что я - это я, а он - это он.
        Эдгар идёт за мной послушно, почти покорно, как ребёнок. Я чувствую его ладонь в своей - крепкую, надёжную, желанную. Но сейчас я ему жизненно необходима. Чтобы подняться по лестнице. Чтобы не споткнуться, не уснуть на ходу.
        Он ещё пытается поцеловать меня, как только мы оказываемся наедине. Тыкается губами слепо, щупает пальцами моё лицо. Дышит тяжело и рвано. Поправляю волосы, что упали ему на лоб. Обожаю запускать пятерню в его чуб. Эдгар тянется за моей рукой.
        - Ты сейчас ляжешь и выспишься, Эдгар Гинц, - приказываю самым строгим голосом, какой только смогла исторгнуть из себя. На самом деле, мне хочется стать похожей на курицу. Квохтать вокруг. Взбивать воздух крыльями. Быть глупой и податливой. И гладить, гладить его бесконечно. И в этот миг снова меня пронзает раскалённая стрела непонятной и незнакомой ярости: он мой. Не отдам. Ни за что. Надо будет - ударю или лицо расцарапаю любой, кто посмеет к нему приблизиться.
        Он не слушается меня, конечно же. Я вижу его взгляд. Жёсткий и тяжёлый. Смотрит на монитор ноутбука. Там - фотографии с приёма.
        - Ты поверила? - снега Килиманджаро сейчас в грозовых тучах и, кажется, не такие холодные, как раньше.
        Я закрываю глаза и коротко выдыхаю, бессловесно каясь в своём прегрешении.
        - Никогда и никому не верь, слышишь? - он сжимает мои плечи руками - яростно и жёстко, непримиримо и агрессивно, но в то же время не делая мне больно. - Я люблю тебя, слышишь? Мне никто не нужен, кроме тебя. И пусть хоть миллион фотографий кто-то сделает. Всего лишь снимки. На них нет ни чувств, ни эмоций. Нет ничего - фигуры на шахматной доске.
        Он запинается. Уходит в себя. Резкие черты лица заостряются. Он медленно выпускает воздух из лёгких, расслабляется. Я чувствую, как теплеют его мышцы у меня под руками.
        - Я знаю, - бормочет он, проводя ладонью по моим волосам, - доверие заслужить - тяжело. Поверить сложно, особенно, когда слишком много сделано не так. Я бы хотел, чтобы мы уже прошли этот путь, смогли верить друг другу безоговорочно.
        - Зато я теперь знаю, каково это - видеть чужого человека рядом с тем, кому я отдала своё сердце, - признаюсь, уткнувшись носом мужу в грудь. - Попадись она мне под горячую руку - я бы посчитала её жалкие волосёнки.
        Эдгар хмыкает, почти весело.
        - Выдирала бы по одному волоску, чтобы продлить мучения?
        - Вырывала бы пучками, - я предельно честна сейчас, - чтобы по одному выдирать, нужно хоть подобие хладнокровия сохранить.
        - Сева советовал мне купить каску и бронежилет, - Эдгар отстраняется и задумчиво разглядывает меня, словно я экспонат в музее. Решает, видимо, нравится ему то, что он видит, или нет. Оценивает. Взвешивает взглядом. - Считал, что ты сковородкой меня или скалкой огреешь.
        - Чтобы тебя с ног свалить, достаточно пальцем ткнуть, - я толкаю его легонько ладонью к дивану. - Спать, Эдгар Гинц. И если не будешь слушаться меня, я достану и сковородку, и скалку, и пестик мраморный - у Аля на кухне есть такой. Крепкий и тяжёлый. Я им специи разминаю.
        - Только с тобой, - сопротивляется он, но уже вяло. Я стягиваю с него пиджак, расстёгиваю рубашку. Брюки он снимает сам, замирая и судорожно вздыхая, потому что смотрит, как раздеваюсь я.
        - Никаких глупостей, - хмурю я брови.
        - Я помню, Тая Гинц: до свадьбы - ни-ни.
        Он обнимает меня, сплетается со мной руками и ногами и засыпает, кажется, мгновенно, как только голова его оказывается на подушке, а я - прочно прикована к нему всеми частями тела.
        - Люблю тебя, - шепчу, целуя в небритую щёку. И проваливаюсь в сон сама. В спокойный благодатный сон без тревоги. Потому что он - рядом. Потому что я - его часть. Наверное, это неправильно - настолько зависеть от другого человека, но в тот миг я не хотела ничего иного. Не важно, что я личность, и у меня есть собственные глаза и уши. Есть сердце и ум.
        Наверное, я могу существовать без Эдгара Гинца. И, конечно же, не пропала бы, окажись вдруг на улице без рубля в кармане. Но что думать об этом сейчас, когда сердце моё бьётся в унисон с его? Когда этот мужчина необходим мне. Может, это не так уж и страшно - быть чьим-то продолжением или дыханием?..
        Я просыпаюсь от того, что пальцы Эдгара почти невесомо рисуют узоры на моём лице. Я открываю глаза и вижу его взгляд - сосредоточенный и задумчивый. Он похож на Аля - художника, что гладит руками холодный мрамор - кусок камня, из которого изваяет свою Галатею.
        Но я уже есть - живая и горячая. Из меня ничего не нужно лепить. Я сама могу измениться - пожелай он этого. Захоти он чего-то. Ему нужно только попросить.
        - Как ты смотришь на то, чтобы… - он запинается, чертыхается сквозь зубы, сжимает руку в кулак. - Не думал, что это так тяжело сказать.
        - Приказывать легче? - толкаю я его в пропасть, из которой он должен выбраться сам.
        - Да, - в глазах его мелькает сумрачное упрямство, а затем черты лица смягчаются, словно он увидел что-то очень красивое. - Ладно, я сделаю это. Как ты смотришь на то, чтобы избавиться от противозачаточных таблеток?
        Это слишком сильно, чтобы ответить сразу. А ещё - не совсем понятно, учитывая, что он никогда не хотел детей. Я слишком хорошо помню последнюю сцену. И как он контролировал меня - тоже помню.
        - Если я перестану их принимать, у нас может появиться ребёнок, - делаю осторожный шажок в опасную зону. Эдгар закрывает глаза.
        - Если я говорю об этом, значит хорошо подумал.
        - А у меня есть возможность подумать и решить? - смотрю я на него пристально. - Или это всё же приказ?
        - Нет, конечно, - вздыхает расстроено. - Это предложение. Почти как руки и сердца.
        - Вместо «выходи за меня замуж» - «давай сделаем ребёнка»? - я хожу по лезвию, на самых кончиках пальцев, и он терпит. Не рычит и не сердится. Не хмурится. Руки его лишь жарко касаются кожи, выискивая самые нежные местечки. Я невольно вздрагиваю, выгибаюсь. Возбуждение накатывает волнами. Пульс гулко отстукивает ритм в губах, что ждут, когда же их поцелуют.
        - Нет, всё не так, - шепчет мой муж, прикасаясь губами к моей шее. - Выходи да меня замуж, Тая Гинц, и давай родим ребёнка, когда ты будешь к этому готова.
        И больше нет слов. Я проваливаюсь в него. Лечу, расставив руки-крылья, ныряю в толщу океанской глубины и пробкой выскакиваю наружу - к свету и солнцу, к горячим губам, к жадным и нетерпеливым рукам, что стягивают с меня остатки одежды, освобождая и порабощая одновременно.
        Выгибаюсь, шепчу его имя, раствораяюсь.
        Принимаю его, повинуясь настойчивым толчкам его бёдер.
        Наполняюсь им как сосуд. Без него я - полая чаша. С ним - бесценный груз.
        Двигаюсь вместе с ним, оплетаю ногами. Прижимаю руками упругие ягодицы. Заставляю войти так глубоко, как только можно. Это сладко. Сумасшедше прекрасно.
        - Люблю тебя! - вскрикиваю, достигая пика.
        - Моя. Любимая. Тая, - выдыхает Эдгар вместе с последними толчками.
        Ловлю телом его дрожь. Принимаю в себя его семя. Не знаю, что будет завтра. А сегодня - мы вместе. Единое целое. Космическое инопланетное существо с двумя парами глаз, с двумя сердцами, четырьмя руками и ногами. У нас всё парное. И одно на двоих.
        За окном барабанит дождь - внезапно. Врывается влажный воздух, что пахнет влагой и нагретой крышей. Где-то там бурлит жизнь. А здесь она остановилась на миг, потому что прекрасна и совершенна. Потому что там, где хорошо двоим, обязательно появляется кто-то третий, чтобы сказать: жизнь продолжается, она есть и никогда не прекратится.
        40. ЭДГАР
        - Утомил девчонку? - довольно улыбается Аль. Пока Тая принимает ванную, я на кухню глаз положил - доедаю остатки обеда. Вкусно. А ещё - соскучился по Таиной стряпне. Кажется, человек моментально привыкает к хорошему. А с женой у меня очень много приятных моментов. И встречи на кухне - одни из них.
        Аль появился бесшумно. Я бы не желал иметь в доме привидение, к тому же прожорливое: он присоединяется ко мне.
        - Где Лада? - спрашиваю в ответ, не желая отвечать на дурацкие вопросы.
        - Улетела птичка. Её в клетке не удержишь, хоть десять штампов в паспорт поставь.
        Голос у него с горчинкой. С этим индивидуумом всё понятно.
        - Она оставила все координаты, - протягивает он мне визитку. - Сказала, что будет за отчимом следить. А ещё сказала, что обязательно приедет. У Насти… у Таи, - поправляется он, - через неделю день рождения. И хочешь ты её видеть или не хочешь - она явится.
        - Целеустремлённая, - хмыкаю я, - но мы таких любим. Как ни крути, родственница.
        У художника глаза словно пеплом посыпаны. Я его понимаю, но жалеть не буду. Взрослый мальчик - разберётся. Тем более, что… этот дом, студия, кухня и даже мансарда - перевёрнутая страница почти. Для Таи, для меня.
        И сейчас я почему-то благодарен этому нечёсаному типу, что ворует у меня остатки еды. Я даже хочу с ним поделиться. Потому что завтра здесь больше не будет Таи. Он снова останется один. Со своими тараканами, страхами, радостями и печалями. И без завтраков, обедов и ужинов, что, пусть неидеально, но очень вкусно готовит моя жена.
        - Представляешь, счастливчик, тебе досталась девятнадцатилетняя жена, которой скоро стукнет двадцать один год, - он пытается поддевать меня, но я настолько счастлив, что отрастил шкуру носорога или панцирь броненосца - и мне его булавочные уколы - тьфу.
        - Приходи и ты на день рождения, - приглашаю осознанно. Знаю: Тая рада будет его видеть. На секунду он перестаёт ухмыляться. По лицу пробегает смена таких эмоций, что хочется похлопать его по плечу. Успокоить как-то. Да. Я понимаю: это его шанс снова увидеться с Ладой. Вряд ли она согласилась снова с ним видеться.
        - Я ж приду, Гинц, - бормочет он и хватается за сигареты.
        - Звучит очень страшно. Приходи, - отнимаю у него пачку и выбрасываю в окно. - Курить вредно для здоровья. В жизни и так хватает стрессов, которые нас убивают.
        - Если тебе нужна помощь… вдруг… всегда можешь на меня рассчитывать, смотрит он мне в глаза очень серьёзно. Сейчас он кажется солиднее и старше без своего дурацкого ёрничания.
        - Обращусь, если понадобится.
        Мы ударили по рукам. У художника очень сильная и правильная ладонь. Неожиданно приятно. Я вдруг понимаю, что гордость - это хорошо, но ещё лучше, когда рядом есть плечо, что в любой момент поддержит тебя. Не осудит за слабость. Просто поможет. И, кажется, только что я обрёл настоящего друга.
        - Вы тут не ругаетесь? - Тая после душа, с мокрыми волосами. Щёки у неё розовые, и мне снова хочется касаться её. Но сейчас не время.
        - Нет. Мы нашли общий язык, - отвечаю совершенно серьёзно. - Собирайся. У меня для тебя сюрприз.
        Глаза её вспыхивают радостью. Я мысленно вздыхаю. Конечно, это не совсем то, что я хотел бы для неё сделать, но пока… пусть так.
        С Альбертом они прощаются в коридоре. Трогательно. Жена обвивает руками его шею и целует в щёку. Чёрт. Всё понимаю, но внутри ворочается недовольство. Наверное, я так и не привыкну, что моя жена может вот так прикасаться к другим мужчинам. А ещё я думаю: какое счастье, что художник не влюблён в неё. Что у него есть свои синие глаза. Это мелочно, но собственник во мне вздыхает с облегчением, когда они всё же расстаются.
        - Увидимся, Тайна, - поднимает Альберт вверх руку с раскрытой ладонью.
        - Я буду скучать по тебе, Аль. И по твоей квартире - тоже.
        - Заглядывайте в гости. Мансарда всегда в вашем распоряжении, как и комната бабули.
        Он уже улыбается. Прячет глаза под ресницами. Но ему не хочется расставаться - я знаю.
        Внизу нас ждёт машина. Игорь открывает Тае дверцу. Тая так обрадовалась, увидев его, что в глазах у неё слёзы стоят. Но Игорь молоток. Идеальный робот. Интересно, есть ли хоть что-то, что может вывести его из равновесия?
        - Куда мы едем, если не секрет? - она подпрыгивает на сиденье. Мы сзади расположились. Не могу на неё наглядеться.
        - Секрет, - улыбаюсь. - Большой секрет. Ты доверяешь мне?
        - Конечно, - смотрит хитренько, сияет. Мы как будто перешагнули ещё через одну ступень. Стали ближе, наверное. После объяснения в мансарде. После того, как я признался, что хочу от неё ребёнка.
        Я не хочу ей говорить. И это эгоистично, наверное. Но, походив по краю, я вдруг остро вижу, что жизнь - всего лишь миг. И если вдруг что-то со мной случится, как уйти, не оставив следа? Бросив её совсем одну? Хочется оставить после себя частичку. Сына или дочь.
        Рядом с Таей будут мать и братья с сестрой. Они её не бросят. Рядом будет Лада - в ней есть стержень и что-то такое правильное, настоящее. Я это почувствовал в разговоре. Но если не будет меня, хватит ли их, чтобы заполнить пустоту? И будет ли она скучать по мне так, как я тоскую, когда её нет рядом?..
        - Ты о чём думаешь, Эдгар? - гладит она меня по вискам и проводит пальцами по морщинкам возле глаз.
        Моя. Нестерпимо. До боли внутри. Потребность и наваждение. И если раньше я хотел от этого избавиться, то сейчас - нет. Хочу быть зависимым от неё. Хотя бы тайно, не напоказ. У каждого сильного человека должна быть хоть одна слабость. У меня - моя жена.
        Да, это уязвимое место. И… сейчас бы я не сказал, что привязанность, любовь делают меня слабым. Наоборот. Я чувствую себя сильным, как никогда. Просто потому, что она рядом. Поддерживает. Улыбается. Ради неё я горы сверну. Сделаю невозможное.
        - Думаю, что я счастливчик. Мне повезло. Что мироздание столкнуло нас. Кажется, это было неизбежно.
        - Ты о чём-то другом думал, - печалится Тая, но я откушу себе язык, чем признаюсь, какие мысли бродили у меня в голове. - О чём-то таком тёмном или грустном. У тебя черты обостряются. Я вижу. Чувствую.
        Я обнимаю её за плечи, прижимаю к себе.
        - Я тебе не лгу. Да, есть такое. Думал немного о грустном, но всё наладится, утрясётся. Ты позволишь завязать себе глаза? - спрашиваю неожиданно для неё.
        - Это нечестно, но я соглашусь, - смеётся она. - Если я скажу, что закрою глаза и не открою до тех пор, пока ты не разрешишь, не прокатит?
        - Нет, - целую её в висок, - тут важен сам ритуал.
        Я развязываю галстук. Примеряю к её голове. Очень даже неплохо.
        - Я чувствую себя героиней сериала, - хохочет Тая. Накрываю её губы своими - не могу удержаться.
        Она затихает. Отвечает на поцелуй. Может, именно сегодня - самый счастливый день нашей совместной жизни - вот так я это ощущаю. Переполнен до краёв радостью. Всё остальное - проблемы, дрязги, почти рухнувший бизнес - потом. Сейчас только мы.
        Я пропустил «свидание» со следователем. У меня на телефоне - куча пропущенных звонков. Всё потом. Мы подъезжаем.
        Я вывожу её из машины за руку.
        - Хочешь, я понесу тебя на руках? - спрашиваю, хотя руки так и чешутся схватить её в охапку, но я должен дать ей выбор. Позволить самой решать хотя бы такие мелочи. Сейчас и потом. Всегда.
        - Нет, - отрицательно качает головой. - Пройду путь своими ногами! А ты веди меня. Это же доверие? Тебе вести и следить, чтобы я не споткнулась и не упала. А мне - верить тебе настолько, чтобы идти с завязанными глазами.
        В груди стеснение. Я бы порвал сейчас рубашку, чтобы вздохнуть побольше воздуха. Здесь он так прекрасен, что его можно резать на кусочки и глотать. Запах листвы и хвои. Напоённой свежести. Особенно после дождя.
        Нас встречает радостный лай команданте Че. Он несётся нам навстречу, радуется, огромная туша, прыгает, как горный козёл - я даже не подозревал, что он способен на подобные телодвижения. И если бы не моя поддержка, точно бы завалил Таю. Он радуется и лижет её лицо. Тая смеётся, обнимая шерстяного друга.
        - Че Гевара! Мой золотой!
        Самое смешное - к псу я её тоже ревную, но куда меньше, чем к художнику.
        Следующими подбегают к нам дети - тоже не устояли на месте. Хватают её за руки.
        - Тая! Тая вернулась!
        Она обнимает их так крепко, что вряд ли кто смог бы оторвать. Четыре руки вцепляются в неё намертво. Настенька от избытка чувств плачет. Теперь у них - одинаковые имена. Но захочет ли Тая стать Анастасией Бакуниной, в замужестве - Гинц? Очень большой вопрос.
        Ещё несколько шагов. На крыльце я снимаю с Таиных глаз галстук.
        - Сюрприз! - хором кричат все, и я вижу, как переводит мокрые глаза с них на меня моя жена.
        Здесь мать и Жора с женой. Сева и Синица. Лео, Настя и, конечно же, Че Гевара. Все те, кто могут считаться нашей семьёй. Близкими и родными. Кто любит её и радуются Таиному возвращению. А ещё чуть в сторонке стоят, улыбаясь, Король и Шут. Она очень переживала за них. И я решил дать им шанс реабилитироваться.
        Возгласы, крики, обнимания и слёзы. Синица ревёт навзрыд. Сева хмурится, но и он тронут.
        - Эдгар! - кидается Тая в мои объятья. - Ты сделал меня самой счастливой девушкой на планете Земля! Как же я по всему этому скучала!
        Она осматривается по сторонам.
        - Где мы? - спрашивает, прикасаясь к деревянным перилам.
        - Дома, Тая Гинц, - отвечаю ей и чувствую, как становится легко дышать. - Это наш дом. Большой и уютный. Надёжный и… в нём не хватало хозяйки. Тебя. Но теперь всё хорошо. Всё, как надо.
        - Я люблю тебя, - шепчет она мне на ухо. На щеке моей - её слёзы. Но я бы хотел, чтобы если она и плакала, то только как сейчас - от счастья и радости, от избытка чувств и полноты жизнью.
        41. ТАЯ
        Ступаю босыми ногами по деревянному полу. Здесь всё кажется просто, уютно и по-домашнему. Но за кажущейся простотой не дом, а крепость. Ещё одна золотая клетка, в которую я попала.
        Это был один из удивительнейших дней моей жизни. Наверное, их будет много. Потом, когда-нибудь.
        - Ты расстроена? - Эдгар обнимает меня сзади - осторожно и бережно.
        - Нет-нет, разве что совсем немного, - я глажу его ладони и пальцы. - У Жоры - замечательная жена. Оптимистка. Никогда не думала, что с незнакомыми людьми может быть так легко и просто. Никакой натянутости или неловкости. Знаешь, что я подумала?
        - Что? - прикасается он губами к моему плечу, но не делает попыток приставать или дышать томно. Кажется, он тоже наслаждается тишиной, глубиной момента. Ему хорошо просто потому, что мы рядом. От этого хочется плакать. Мой измученный и не совсем здоровый Эдгар. Мой муж, который упадёт, но не признается, что ему тяжело или больно. Но так было раньше, сейчас - по-другому. Я чувствую его. Наверное, так мать ощущает в себе нерождённое дитя.
        - Я подумала, что не хватает Аля и Лады. Они… тоже часть нашего близкого окружения. А ещё - Ольги.
        - Узнаю мою Таю, что хочет объединить всех вокруг, сделать счастливым мир. Но всё ещё впереди. Мы всё успеем.
        Эдгар переплетается со мной пальцами. Это так трогательно - рука в руке. Это настолько близко, что сбивается дыхание.
        - Но ты всё же расстроена.
        Я медлю, прежде чем ответить.
        - Я всё равно пленница. Заложница обстоятельств. Ты сделал всё, чтобы я чувствовала себя хозяйкой, нужной и занятой. Но вот эта несвобода, сигнализация, охрана…
        - Это временно. Необходимая мера. Когда всё закончится, наступят лучшие времена.
        - А они придут, эти лучшие времена? - я не хочу, но горечь сквозит в голосе, как сизый сигаретный дым.
        - Эй, - он поворачивает меня к себе, приподнимает подбородок большим и указательным пальцем, - кто из нас пессимист и прагматик? Не забирай у меня хлеб, а то умру от голода. Это мне положено сгущать краски и мрачно говорить, что всё плохо, всё пропало. А ты должна меня утешать и утверждать, что солнце всходит каждый день, а значит, жизнь продолжается.
        - Я, наверное, слишком долго была без тебя. И как-то много событий, причём не самых радужных, - вздыхаю. - Дай мне немного прийти в себя. И… прости за слабость. За то, что хандрю.
        - Здесь огороженная территория. Кусочек леса, где можно свободно гулять и передвигаться. К сожалению, с охраной - на глухой четырёхметровый забор по всему периметру меня не хватило.
        Я смеюсь. Немного смущённо и нервно. Он пытается меня успокоить. Он… так старался для меня. Вот зачем ему нужно было время. Чтобы подготовить дом - большой и уютный, где мы все свободно поместимся. Сможем жить под одной крышей. Здесь отличное место для Марка и Насти. Здесь хорошо будет дышаться и работать Леону. И у меня будет куча всяких мелких дел. К тому же, к нам могут приезжать друзья. Хоть каждый день. Или оставаться на ночь. Наслаждаться природой. И, наверное, я не права, что хочу чего-то большего.
        - Я не хочу, чтобы ты осела в четырёх стенах, Тая. Я хочу, чтобы ты нашла себя. Подумала, чего желаешь на самом деле.
        Он тоже слишком хорошо меня чувствует и понимает.
        - Я точно знаю, чего не хочу, Эдгар.
        Он молчит, склонив голову набок. Готов принять мои слова, какими бы они ни были страшными. Но нет ничего ужасного в моих простых желаниях.
        - Я не могу довольствоваться только ролью жены. Мне этого недостаточно. Мало. Я должна доучиться, найти работу, дело по душе. Возможно, это покажется смешным, но я привыкла работать, общаться, ходить в библиотеку. Бегать по магазинам, покупать еду.
        Я запинаюсь. Мне кажется, что я сейчас очень жалкая, когда пытаюсь объяснить свои потребности.
        - Хочешь рисовать? - в голосе у Эдгара - ни капли иронии.
        - Нет, - морщусь, ак будто у меня зубы болят. - Я у Аля ни разу не захотела карандаш в руки взять. Я вообще-то книги пишу. Ты забыл.
        Он приподнимает бровь. В глазах его вспыхивают искры.
        - Значит, всё же филологический. Думаю, тебе нужно перейти на другой факультет. Зачем тебе философия? Учись тому, что хочется на самом деле.
        Вначале я думаю, что Эдгар шутит, а потом понимаю: он действительно предлагает мне… о, господи!
        - Думаешь, я смогу?.. - заикаюсь и краснею от волнения.
        - Конечно. Я узнаю, кто смог бы с тобой позаниматься, чтобы досдать нужные предметы. Как оказалось, тебе не девятнадцать. Меня нагло обманули. Моей жене вот-вот стукнет двадцать один. Это катастрофа. И если начинать с нуля, то обучение закончится, когда наши дети в школу пойдут. А я на это категорически не согласен.
        Теперь он шутит. Мягко, с улыбкой.
        - Я… не знаю, как к этому относиться. К… своему новому статусу. Я же могу остаться Таисией Гинц? Без всяких этих заморочек? Даже если по статусу мне положено. Я не хочу ни их наследства, ни чего другого. Я бы даже официально отказалась, если я - это действительно Анастасия Бакунина.
        - Мы что-нибудь придумаем, - успокаивает он меня одним прикосновением. Надёжная рука. Мой муж. Плечо, на которое я могу опереться. Моя каменная стена, за которой я при желании могу спрятаться.
        - «Мы» - уже обнадёживает. Раньше ты бы сказал «я». И, надеюсь, под «мы» ты имел всё же в виду меня, а не кого-то из твоей команды.
        - Не торопи меня, ладно? - Эдгар проводит ладонью по моей щеке. Я прикрываю глаза, наслаждаясь его близостью и лаской. - Жутко хочется нарычать и командовать.
        Он признаётся в этом со вздохом. Нехотя. Но я благодарна за искренность и за то, что не прячет своих чувств.
        - Знаешь… Для меня нет ничего ценнее, чем правда. Я согласна ругаться и мириться. Согласна спорить и терпеть твои команды… иногда. Я за честность во всём. Хочу узнавать тебя. Разговаривать. Слушать по вечерам, как ты рассказываешь о своих делах и проблемах. Как решаешь задачи и… это не слишком много?..
        - Наверное, нет. Но мне, как и тебе, необходимо привыкнуть. Адаптироваться. Попробовать жить по-другому. Я никогда и ни с кем не делился всем этим. Не было необходимости. Да и сейчас я её не вижу. Мне кажется, это скучно. И… неженское дело. Но, может, я ошибаюсь. И готов попробовать, насколько это возможно.
        Мы смотрим друг другу в глаза. Как много ещё предстоит узнать, чтобы стать близкими по-настоящему, а не только в постели.
        - Я хочу, чтобы как в клятве: и в горе, и в радости. Пройти эти ступени, узнавая друг друга.
        - Пусть будет так, Тая Гинц. Это нужно попробовать, чтобы оценить и либо прожить вместе, либо отказаться от затеи ходить слишком голым душевно.
        Как хорошо он это сказал. С голой душой неуютно?.. Ну, это мы ещё посмотрим!
        - Я свяжу для твоей души свитер и носочки, шапочку с помпоном и шарфик. Чтобы она никогда не болела и не мёрзла.
        Эдгар смотрит на меня со смешанными чувствами: то ли засмеяться хочет, но не смеет, то ли готов в охапку схватить. Последнее побеждает - он всё же сжимает меня в таких объятиях, что вдохнуть тяжело.
        В дверь стучат настойчиво. Наверное, не первый раз. Мы не слышали за разговорами.
        - Эдгар, Тая! - это Эльза. Голос у неё взволнованный.
        - Входи, мам, - и от того, как он произносит слово «мама», у меня щипает в носу и глазах.
        У Эльзы не только голос взволнованный. Лицо тоже.
        - Только что из больницы звонили, - говорит она. - Алевтина, твоя тётка, Тая, очнулась. Пришла в себя. Хочет тебя видеть.
        42. ТАЯ
        Больница, конечно, не то место, где я мечтала бы оказаться. Как ни бодрись, какими бы ни были великолепными условия и сама клиника, подобные места вызывают тягостное чувство.
        - Пришла, - голос у тётки слабый, а сама она в белоснежном царстве палаты кажется маленькой и потерянной.
        - Конечно, пришла, - глажу осторожно её руку.
        - Это муж твой постарался? - ей тяжело даётся каждое слово.
        - Да, но это сейчас не имеет значения. Главное, чтобы ты поправилась.
        Мне её жаль. Не самый лучший человек в моей жизни, но единственно родной, кто по-своему заботился обо мне долгие годы. Пусть ею двигали не благородные чувства, но всё же она не избавилась от меня. Да и вообще… Наверное, Эдгар сказал бы, что я слишком мягкосердечна и готова простить всем. Может, это и так. Тётю Алю я уже простила.
        - Всё имеет значение, - губы у неё синие, веки припухшие и прикрывают глаза. То ли тяжело ей смотреть на меня, то ли она прячет взгляд. - Ты его так и не бросила?
        Откуда это в ней? Упрямое желание, чтобы у нас с Эдгаром всё было плохо?
        - Нет, и не собираюсь, - говорю как можно твёрже. - Если тебя только это интересовало, то у меня всё хорошо. Я по-прежнему замужем, счастлива и собираюсь оставаться замужней и счастливой ещё лет сто - не меньше. А ты береги силы, тёть Аль, к тебе следователь рвётся. Узнать хочет, как ты с разбитой головой оказалась.
        Я не язвила и не сердилась. Сама удивлялась собственному спокойствию.
        - Я ничего не помню, - прячет тётка глаза. И я ещё раз убеждаюсь, что её травма вряд ли связана с несчастным случаем.
        - Мне кажется, ты сейчас должна подумать о себе, - говорю ей как можно мягче. - Ты ничего не добьёшься, выгораживая Федю. Он, кстати, исчез сразу же, как с тобой случилось несчастье.
        - Испугался, - оправдывает она его. - Любой бы испугался. Сразу же подумают, что это он. А Федя не мог так со мной.
        У меня глаза на лоб полезли. В прямом смысле слова. Я всего ожидала, но что она оправдывать будет человека, который, вероятнее всего, ей голову проломил, - и помыслить не могла. Что это? Диагноз или слепая животная любовь, когда прощаешь мерзавцу всё?
        - Я что сказать-то хотела, - страдальчески морщит тётка лоб. - Бакунина ты. Была, наверное. Почему опять Прохорова - веришь, не задумывалась ни разу. Как-то в голову не приходило. Ты такая… зверёныш. Худющая. Молчаливая. Не знала, на какой козе к тебе и подъехать поначалу. Думала, не уживёмся. А поди ж ты… Худо-бедно, а сладилось. Вырастила. Замуж выдала. На свою голову.
        - Ты ничего от меня не скрываешь? - пристально вглядываюсь я в тётку. Что-то странная она какая-то. И дело даже не в её травме. Разговоры. Недомолвки. В глаза не смотрит. - Может, тебе есть что сказать? Ты же понимаешь, что никто с тобой нянчиться не будет? Здесь ты в безопасности, под охраной. А как выздоровеешь и домой попадёшь, кто защитит тебя? Может, лучше сейчас всё расскажешь, как есть?
        Я понимаю, что давлю на неё. И, наверное, не стоит этого делать, но плохая она или хорошая, всё же родня. И сердце из груди не выкинуть. Жаль её, упрямую ослицу.
        - Нет. Что ты, - она всё равно смотрит в сторону. - Мне нечего скрывать, - облизывает сухие губы точно таким же сухим неповоротливым языком. - Можешь мне не верить, но я всегда тебе счастья хотела. Чтоб удачно замуж, жить не в нищете, копейки не пересчитывать. А этот твой… труп почти.
        Меня как током дёргает. Пронизывает с головы до ног. Так, что в висках - боль, а в коленях - дрожь. Хочется вцепиться тётке в плечи и трясти до тех пор, пока не вытрясу правду. Она, видимо, улавливает и моё состояние, и моё потрясённое лицо.
        - Финансовый труп, - уточняет она скороговоркой. И легче от её поправки мне не становится. Откуда она знает? Простая моя тётка, работающая в аптеке и знающая новости города на уровне бабок, что сплетничают на лавках. В Интернете она не роется, телевизор смотрит крайне редко. И то в основном - сериалы.
        Она темнит. Боится сказать или не желает? Никуда не девается желание её расспросить, забросать вопросами, узнать правду. Однако, я давлю в себе агрессивную свою сторону. Есть люди, которые занимаются этим профессионально. Вот пусть они её и раскручивают. Что она помнит, чего не помнит.
        - Выздоравливай, - поправляю я на ней белоснежную простынь и даю попить из стаканчика с трубочкой. - И я бы посоветовала тебе помолиться за человека, который спас тебя, оплатил операцию и курс реабилитации, приставил к дверям палаты охрану, чтобы никто тебя больше по голове не тюкнул. Помолись и пожелай ему здоровья, долгих лет жизни и процветания. Его зовут Эдгар, тётя Аля. И не благодари меня за подсказку. Не надо.
        Я встаю и выхожу из палаты.
        - И сколько демонов гонится за тобой? - ловит меня на выходе Эдгар.
        - Достаточно одной старой хрычовки, что лежит в палате и почему-то ненавидит тебя, - говорю я в сердцах и вижу, как улыбается мой муж. - Это не шутки, Эдгар. Она что-то знает и скрывает. Она обозвала тебя трупом. Финансовым. Не то, чтобы тётя Аля - дремучая и тупая, но слишком уж грамотной её не назовёшь. И потом: откуда она знает, что у тебя неприятности?
        - Я уже задавался подобным вопросом. Как раз перед несчастным случаем разговаривали. Она мне то же самое сказала. Что мечтала для своей племянницы лучшую партию отхватить, а не такого нищего засранца, как я.
        - Это страшнее, чем я думала! - киплю и не могу сдержать себя. - Не будь она такая больная и несчастная, я бы вытрясла из неё всё! Собственными руками!
        - Успокойся, Тая, - сжимает Эдгар мои плечи. - Мне кажется, она сказала, что хотела. Больше сказать боится, и промолчать для неё - нет сил. Поэтому поведала главное. А дальше - положилась на судьбу и на то, что кто-то умный расшифрует её послание.
        - Моя тётка - инопланетянка, - бурчу я. - А ты - великий знаток внеземного разума, повреждённого то ли падением, то ли тупым предметом.
        - Обожаю тебя, - смеётся Эдгар, - твоё умение облечь даже неприятное в смешные образы. Я до сих пор в каждой женщине вижу лань весом около шестидесяти килограмм. Даже в нашем чёртовом псе её вижу.
        - А манто моё там нигде не завалялось? Неподалёку от лани? - хитро жмурю глаза. Кажется, и ему удаётся меня отвлечь, заставить остыть.
        - С манто придётся потерпеть, - разводит он руками и мрачнеет. - Тётка твоя недалека от истины. Конечно, я не нищий, но у меня сейчас на руках только контрольный пакет акций сети развлекательных центров для детей по всей стране. Остальное - гкхм - осталось на приданное для Снежаны. Если пересчитать на манто, то ими можно выстелить неплохой такой остров.
        - Да сдались мне эти шубки, Эдгар, - привстаю я на цыпочки и целую его в щёку и любимый висок. - Я куртки и джинсы люблю. А в шубах жарко и неудобно с собакой бегать.
        Он ничего не говорит. Смотрит лишь на меня взволнованно. А потом целует в губы. Мы обнимаемся в холле клиники. Два счастливых человека, пронизанных солнцем и счастьем. А трудности… для того и существуют, чтобы их преодолевать.
        43. ЭДГАР
        - На самом деле, всё очень просто, - у Севы совершенно сумасшедшие от эйфории глаза. Он как не лопнет от собственной значимости.
        Всё же есть люди, которым жизненно необходимо находиться в собственной стихии и делать то, что у них получается лучше всего. Сева, безусловно, идеально вливался в любые ячейки общества, мастерски собирал информацию и доставал из шкафов такие скелеты, о которых, кажется, и сами владельцы не в курсе были.
        - На любую проблему нужно смотреть со всех сторон. Мы это уже обсуждали, но когда на руках находятся неопровержимые доказательства и факты, картинка становится очень явно выпуклой в нужных местах.
        Захоти Снежана Луну с неба - никто бы в космос летать не стал. Более того: космический корабль не стал нанимать и дураков искать, которые бы эту Луну приволокли на блюдечке. Снежана захотела тебя, что идеально совпало с желаниями Янышевского, - Сева переводит дух и делает глоток из стакана, куда моя очень домашняя мама налила сок из свежевыжатых фруктов.
        Мы заседаем на кухне. В четырёх стенах. На улице - шикарная погода, но этот разговор не предназначен для чужих ушей. Тая в сопровождении Короля, Шута, Игоря и ещё двух охранников отправилась в салон красоты, очень элитный и очень охраняемый магазин, навестить тётку и погулять с детьми. Скрипнув зубами, я разрешил.
        Мы делаем небольшие шаги к какой-то упорядоченной жизни, где нет места страхам. Внешне давно всё спокойно, но напряжение не спадает. Кто-то очень умный и хитрый затаился и ждёт своего часа.
        У меня на днях состоялся пренеприятный разговор со следователем. Хорёк не кричал, не плевался ядом, а журил меня как ребёнка, который не знает, что творит.
        - Вы не помогаете следствию, а тормозите его. Палки в колёса вставляете. С такими, как вы, работать сложно. Такие, как вы, вечно попадают в разные истории и удивляются, что такое случается чаще, чем хотелось бы.
        Пришлось если не признавать публично свои ошибки, то хотя бы делать вид, что я исправляюсь. Я даже позволил ему встретиться с Таей. Правда, на этом она сама настояла.
        - Ты меня слушаешь? - возвращает меня в «семью» Сева. Щёлкает пальцами перед носом.
        - Не тяни кота за хвост, и внимание твоего собеседника не будет рассеиваться по сторонам, как брызги из поливальной машины.
        - На самом деле, тебе неинтересны разговоры о Янышевском, а зря, - Сева хохотнул, чуть ли не хрюкнул. Ему необходимо вывалить всё, что он раскопал.
        - Ты удивишься: богатые тоже плачут. Твоему инвестору нужны деньги, а лучше всего, идеальный вариант - подгрести под себя хороший бизнес. Тут главное - выдержать паузу и не начать метать икру. Рано или поздно, неприятности закончатся. Все его козни выеденного яйца не стоят. Но что-то, конечно, в любом случае придётся потерять. Твоё равнодушие и полный игнор Янышевского неимоверно бесят. Поверь, ещё немного - и он предпримет какие-то другие шаги, чтобы сблизиться с тобой. Договориться или продиктовать новые условия. Всё зависит от того, какие козни он придумал или сумеет провернуть.
        - Хочешь сказать, нас ждёт второй раунд? - склоняю голову набок. А вот это действительно интересно.
        - Второй, третий, двадцатый - без счёта. До тех пор, пока тебя не дожмут. Эд.
        - А если им всё же не судьба меня обработать?
        Сева пьёт сок и прикрывает глаза. Веки у него тоже воспалены. Спит мало совсем. Там ещё и подготовка к свадьбе полным ходом. Как говорится, ничего особенного, но время даже малые приготовления жрут.
        Всё в одну кучу: завтра Тае исполняется двадцать один год. Вначале она наотрез отказалась праздновать, утверждая, что в сентябре ей исполняется двадцать, и она не намерена что-то менять. А затем, подумав, сдалась. У меня есть смутное подозрение, что Тая изменила своё решение только потому, что решила Аля снова столкнуть с Ладой.
        - Есть множество способов надавить на человека. Найти рычаг или слабое место. Эд, хватит витать в облаках, возвращайся на землю, - дёргает он меня, вырывая в очередной раз из мыслей, от которых я не могу избавиться. Летом хочется думать об отдыхе, но никак не о делах.
        - Сева, короче.
        Мелехов закатывает глаза и наконец-то вполне доходчиво излагает свою мысль. На план это тянет плохо, но на альтернативный вариант - вполне.
        - Я подумаю над твоим предложением.
        - Лучше реализуй. Это вполне жизнеспособная и действенная схема. От пиявок надо избавляться.
        - Пиявки, насосавшись крови, отваливаются сами. А это кровососы, которым всё мало и мало. Паразиты, которых сколько ни корми…
        У меня есть ещё парочка-другая цитат и сравнений, но в мои нравоучения врывается телефонный звонок. В последнее время я ненавижу, когда кто-то звонит. Каждый звонок вызывает неосознанную тревогу.
        Я смотрю на экран. Лада. Таина тётка просто так звонить не будет.
        - Нам надо встретиться и поговорить, - заявляет она вместо приветствия. - Я уже прилетела. Где и во сколько тебе удобно?
        То ли от волнения, то ли по каким другим причинам, она переходит на «ты», но сейчас абсолютно не до соблюдения правил хорошего тона.
        - Это не терпит до завтра? - смотрю я на часы, прикидывая, как долго ещё не будет Таи и что я расскажу ей, когда она не застанет меня дома. Завтра здесь собирается тесный кружок родных и друзей. Лада тоже собиралась присутствовать. И встреча с ней на стороне сразу вызовет кучу ненужных вопросов.
        - Нет. Это не то, что обсуждается на глазах у толпы.
        Лада медлит, прежде чем добавить то, после чего я сам срываюсь с места и спешу назначить ей встречу:
        - Ты будешь смеяться. А может, наоборот. Федя существует. И он - не мой отчим.
        44. ЭДГАР
        С Ладой мы встретились в парке. Издали её изящная фигура и тёмные волосы вводят в заблуждение: она похожа на Таю. Не внешне, а вот этими деталями в совокупности. Можно представить, какой будет моя жена лет через десять-двенадцать. Очаровательной. Правда, я бы хотел, чтобы в лице моей девочки не было ни столько серьёзности, ни усталости.
        На улице жарко. Голубое небо падает на голову бездонностью. Ни облачка, ни пёрышка - только бесконечная синь разных оттенков. Лада обнимает себя за плечи, будто ей холодно. Но это лишь защитный жест - я вижу. Желание собраться с мыслями. А думы у неё тяжёлые, как отшлифованные мраморные плиты у фонтана.
        - Пойдём, я напою тебя соком. Или чаем. Что захочешь. Здесь слишком неуютно для разговоров на серьёзные темы.
        Она смотрит на меня немного испуганно и ошарашено - погрузилась в себя полностью. В последнее время я маньяк и постоянно просчитываю, какие позиции оказываются выгодными для похищения или выстрела, например. Ругаю себя последними словами. Как сказала бы Линка Синица - о чём думаешь, то и притягиваешь. И ужасно, что я перестал наслаждаться жизнью и хорошим солнечным днём, например.
        - Твой папа гонщик? Не ждала тебя так быстро.
        - У меня водитель из бывших. А сагу о папе ты лучше у моей родительницы расспроси. Узнаешь много интересного. У нас скелетов в шкафу не меньше, чем у вашего семейства.
        - Со своими бы разобраться, - передёргивает она плечами, словно её знобит.
        Мы устраиваемся поудобнее в ресторанчике, в закрытой зоне. Это хорошее место, я здесь бывал. Надеюсь, нам никто не помешает.
        - Я немного издалека начну, - Лада водит пальцами по краю стакана, словно колдует. Наверное, это её успокаивает. - Я не стыжусь того, что сделала много лет назад, - смотрит она мне в глаза. - И признаюсь: если бы Настя не появилась так резко и не всплыла в связи с тем, что вышла за тебя замуж, она бы так и осталась неизвестной Таисией Прохоровой, сиротой, приживалкой при мерзкой тётке. Я не собиралась вводить её в семью. Не собиралась спустя много лет раскрывать тайну её спасения. Да, я присматривала за девочкой - и только. Получала отчёты от своего человека, нанятого за деньги - и это всё. Мне… достаточно было знать, что она живая и здоровая. Учится, добивается чего-то в жизни. Сама. У неё характер, есть сила воли. Она не слабачка. Породу в карман не засунешь, как ни крути. А Настя - дочь своего отца. Да и внучка своего деда, чёрт меня побери.
        Лада судорожно втягивает воздух в лёгкие. Я понимаю, что она пытается успокоиться и не расплакаться у меня на глазах. Тоже не любит показывать слабость.
        - Я понимаю тебя и не осуждаю. Возможно, поступил бы также, - хочу её немного приободрить, но Лада не нуждается в моей поддержке. У неё внутри - собственная шкала ценностей и именная гильотина для своих ошибок.
        - Она слишком приметная. Похожа на Диму. И глаза - по ним можно вычислить даже без теста ДНК. Это тот сценарий, что я не предвидела. В голову даже прийти не могло. Тогда я поступила, как получилось. Как смогла - спонтанно, бесцельно, на эмоциях. Мне было девятнадцать, но какая разница? Отец… мой и Димин отец… всегда отличался крутым нравом и пытался во всём руководить. Властный тиран. Вроде тебя, Эдгар Гинц. Но Диму ему не удалось подмять. Я - другое дело. Даже после папиной смерти его рука дотянулась до меня.
        Чтобы освободиться и избежать участи Диминой семьи, я отказалась от наследства и выскочила замуж за человека, которого выбрал для меня отец. Я… поспешила, сознаю. Ничего хорошего из этого брака по расчёту не вышло, но я успешно скрывалась многие годы, игнорировала семейные торжества, изредка общалась с матерью по телефону, не расспрашивала, как она живёт и как ей живётся с человеком, за которого она вышла замуж. Это был её выбор. Меня о нём не спрашивали.
        Антон - мерзейший человек. Он пытался ко мне подкатывать. Нет, ничего такого… он даже руки не протягивал, но взгляды, масляные улыбочки, попытки разговаривать при любом удобном случае - всё это отталкивало. Вряд ли он пытался таким образом наладить контакт с падчерицей. Но сейчас, по прошествии лет, я не могу быть в этом уверена.
        Лицо я удержал на месте только усилием воли и долгими тренировками, которые позволяли сохранять покер-фейс даже при дрянных раскладах. Я ожидал чего угодно, но только не вот это заявление. Она что, пытается его сейчас выгородить?.. Отчима, который семью её брата на небеса отправил?..
        - Я знаю, как это звучит. И как выглядит - тоже. Но после всех событий я вернулась домой - впервые после побега замуж. Встретилась лицом к лицу с мамой и… этим человеком. Он умирает, и ему уже ни до чего нет дела. Куда только делся тот вполне очаровательный самец - я могу понять мать… Наверное. Отец всю жизнь давил и командовал. А с… этим она смогла жить по-человечески. Как бы дико это не звучало. Я тогда не очень-то вникала во всё это. Подросток. Не самый лучший и примерный. Вечно со мной всякие истории случались. И так далее. Но это не важно на самом деле сейчас.
        - Умирает? - я, кажется, услышал главное. Остальное… ей нужно было выговориться - я понимал. И даже чувствовал её боль и растерянность.
        - Да, - трёт Лада лоб. Тонкие пальцы, идеальный маникюр. Изысканная. Ухоженная. Стопроцентная женщина. - У Антона рак головного мозга. Опухоль неоперабельная. Уже ничего не поможет и не помогло. Никакие деньги не воскрешают. Угасает. Приступы. Но вполне ещё в себе.
        Лада снова смотрит мне в глаза. Сжимает губы. У неё неяркая помада в коричнево-пастельных тонах. Тёмные тени в тон делают синь её глаз отчётливее и ярче.
        - Я тогда ошиблась. Не поняла. Да и не в состоянии была разбираться, кто прав, кто виноват. Хотелось получше спрятать Настю и удрать подальше. Это не Антон, Эдгар. Не он злодей. Тряпка - да. Трус - безусловно. У всей этой истории был и есть серый кардинал.
        - Федя, - у меня даже сарказма не получилось, потому что если бывают моменты, когда ты потрясён, то этот - из их числа.
        - Догадаться нетрудно, - прикрывает Лада глаза и безостановочно водит пальцами по краю стакана, к которому она так и не притронулась. - Он настолько струхнул, что не доверил это дело никому. Сам поехал сюда разбираться и выяснять, что к чему. Нервишки у него уже явно не те, раз тётку по голове огрел.
        - А он каким боком во всём этом? - хочу дослушать до конца, чтобы начать строить планы. Мне жизненно необходимо выстраивать логические цепочки, думать, анализировать, находить решение.
        Лада достаёт из сумки салфетки, тщательно протирает край стакана и наконец-то делает глоток. Маленький. Чтобы промочить горло. Видимо, пересохло всё от нервов.
        - Он родной брат Антона. Старше на пару лет. Такой же красавец и пройдоха, но с двойным дном и с характером покрепче. Это он всё придумал. И он всё провернул. Это он должен был оказаться на месте Антона, но мать почему-то выбрала не Федю. Федя этого не понял. Зато понимаю я: мать больше не захотела находиться под игом властного самца. Выбрала того, что помягче и подобрее.
        Осталось только достать этого говнюка, чтобы он не портил атмосферу и не подбирался к моей жене. Я уже углубился в собственные мысли, но голос Лады меня догнал:
        - Он где-то здесь, Эдгар. Что-то замышляет. А у меня - признание Антона. Он всё мне рассказал. Я передала дело в полицию. В надёжные руки. Но нам всё равно нужна помощь. Здесь. Думаю, ты знаешь, к кому обратиться, чтобы найти этого урода.
        Я киваю. Протягиваю руку.
        - Пойдём отсюда. И спасибо, что настояла на встрече. Что рассказала всё с глазу на глаз. Я бы не хотел, чтобы Тая… нервничала. У неё завтра особенный день. Не будем портить ей праздник.
        Она вкладывает ладонь в мою руку. Горячую и сухую. Кивает в ответ и улыбается. Вымученно, но с облегчением. Она сбросила груз с плеч. Облегчила душу. Рассказала историю, что мучила её долгие годы. Смелая и мужественная девочка, заслужившая и прощение, и отдых.
        45. ТАЯ
        Я просыпаюсь от поцелуев. Снова от поцелуев. Тону в нежности и бережных прикосновениях. Я раритет. Бесценное произведение искусства. Так он относится ко мне - мой муж. Я слушаю его дыхание. Схожу с ума от губ, что касаются меня везде. Подставляюсь ему бесстыдно, выгибаюсь в руках.
        У меня есть грудь - чувствительная и упругая. Он проводит по ней костяшками пальцев, задевая соски. Язык его оглаживает широко твёрдые горошины. Рот посасывает вершинки. Руки исследуют тело. Искры, искры, стоны.
        У нас огромная кровать. У нас большая спальня. Здесь можно не стесняться и не закрывать рот ладонью: мы слишком далеко от всех. К тому же - отличная звукоизоляция. Эдгар постарался. Мой муж. Мой неистовый ураган. Неутомимый любовник.
        Я сплошная эрогенная зона. Где бы он меня не тронул - ощущаю дрожь, хрустальный звон, горячий отклик. Губы его теребят мочки ушей, скользят по шее. Язык очерчивает ключицы, рисует дорожку между грудей к животу, задерживается у пупка.
        Я уже влажная и горячая. Распахнутая настежь. Рука его касается плоти между ног. Пальцы медленно двигаются вниз, вверх, вниз, вверх. Поступательно, настойчиво, целеустремлённо. Ныряют вглубь и возвращаются.
        Я вскрикиваю, кусаю губы, напрягаюсь. Бёдра мои двигаются в согласии с его рукой. Пытаюсь отсрочить неизбежное - извернуться, притянуть его к себе, но с ним бесполезно спорить. Он доминант и сделает так, как задумал. Ещё пара движений - и я рассыпаюсь разноцветным конфетти. Взмываю ввысь, чтобы потеряться в потоке света, в содроганиях экстаза…
        - С днём рождения, Тая Гинц. Моя самая лучшая, самая прекрасная, самая любимая девочка, - губы его шепчут прямо мне в губы. Воздух входит из его рта в мой. Одно дыхание на двоих. Большего и не нужно.
        И это не просто физиология: в последнее время мы очень близки. Каждую свободную минуту - рядом. Он приходит домой измочаленный и убитый. Ест мою стряпню и рассказывает какие-то мелочи, которые не могут меня расстроить.
        Он бережёт меня. Хранит. Окружает заботой. И в то же время я не чувствую себя хрустальной вазой, над которой трясутся и сдувают пылинки, чтобы не повредить. Я живая и настоящая. Эдгар - искренний и естественный. Никаких пауз, недомолвок, натянутостей, неловкостей. К этому привыкаешь молниеносно.
        Иногда мы смеёмся вместе. Эльза смотрит на нас влажными глазами, прижимает руки к сердцу и ничего не говорит. Она оберегает нас. Даёт возможность побыть наедине. Отдельно от всех. Нам это нужно.
        Мы соскучились и никак не можем напиться, наглядеться друг на друга. Не знаю, как там бывает в хороших благополучных семьях. Сейчас я чувствую себя наполненной до краёв счастьем, маленькими нашими секретиками, взглядами, прикосновениями.
        Мы как будто пишем новый сложный код, понятный только для нас двоих.
        - Не могу к этому привыкнуть, - вздыхаю. Я ничего не помню. Мне девятнадцать и точка. А этот летний день и цифра двадцать один… Я почти уверена, что я та самая Настя Бакунина, но ничего не отзывается ни на звук этого имени, ни на эту семью.
        Я перешерстила Интернет. Мы переписывались с Ладой. Она выслала мне фотографии из домашнего архива. Чужие люди, лица, события. Там есть я на этих фото - маленькая худая птица с глазищами.
        - Тебе не обязательно быть ею. Оставайся моей любимой женой Таей. У тебя есть имя, фамилия, я. Моя мать, дети, собака, дом. И будет много ещё всякого.
        Эдгар гладит мой плоский живот. Он знает, что нет никакого ребёнка - у меня недавно прошли критические дни. Я держу таблетки в сумке. Будет ли он проверять и пересчитывать, как раньше? Сможет ли принять моё решение? Я вроде бы как получила право выбора. И сделала его.
        Я раскрываюсь для него, принимаю в себя, становлюсь частью целого. Пью его дыхание, отдаю стоны, сплетаюсь руками. Он мой - и в этом нет сомнений. Я его - и это прекрасно. Нет ничего слаще принадлежать кому-то, но не быть рабом, а отращивать крылья, чтобы парить, дышать, ловить раскрытыми ладонями счастье - общее, потому что по-другому не нужно.
        Крик. Экстаз. Вспышка. Дрожь. Кожа к коже. Очень плотно. У нас одно сердце, гулкий стук которого я слышу каждый день.
        Глажу его виски, любуюсь лицом. Провожу пальцами по любимым губам.
        - Кажется, нам пора, - говорит он, но не делает попытки встать. - Надо было увезти тебя на далёкий одинокий остров, чтобы побыть вдвоём, в тишине. Туда, где нет толпы родственников и ревнивой собаки.
        - Когда-нибудь мы так и сделаем, - смеюсь, пытаясь сдвинуть Эдгара с места. Тяжёлый, расслабленный, довольный. Улыбается.
        Мгновения, которые западают в память. Его ресницы. Блеск глаз. Он… не похож на того сурового и жёсткого Гинца, с которым мне довелось познакомится в самом начале. Он другой. А может, именно сейчас - настоящий. Тот, что спрятался и показал своё настоящее лицо. И я не хочу ничего иного.
        Позже - съезжаются гости. Только свои, никаких помпезных приёмов, да и не до них нам. Лада сидит немного в стороне. Наблюдает. У неё расслабленное лицо и блуждающая улыбка. Кажется, ей немного грустно, но она прячет волнение.
        Торжественно, как королеву элитных кровей, привозят тётю Алю. Она тоже не стремится общаться и знакомиться. Смотрит на всех и изучает. Голова у неё - белый шар бинтов вместо причёски. Я пытаюсь её развлекать, но она только отмахивается.
        - Дай мне побыть в толпе и не прикасаться к ней, - бормочет моя ворчливая родственница. - Всю жизнь мечтала в кресле-качалке посидеть. И вот сбылось.
        У неё цепкий взгляд. Она всё замечает. Здесь всё так, как я мечтала когда-то: большая семья, дети, собака, свой дом, друзья. Она ругала меня за сочинение, где я написала об этом.
        Сегодня рядом Ольга - молчаливая и сосредоточенная. Бросает взгляды на Игоря, а тот, балбес, делает вид, что не замечает.
        - У вас так ничего и не сдвинулось с мёртвой точки? - спрашиваю тихо, чтобы никто не услышал.
        Где-то там визжит и носится с Марком, Настей и Че Геварой Синица. Я слышу Севин хохот - он рядом с ней. И то, как они смотрят друг на друга, как он трогательно бегает за ней хвостом и старается во всём угодить, не может оставить меня равнодушной. А ещё он без конца прикасается к Линкиному животу. Украдкой, думая, что никто не видит. У него это потребность, маниакальное желание, но я понимаю его: возможно, он и не надеялся, а тут вдруг случилось.
        Ольга краснеет и опускает глаза. Не качает отрицательно головой, и поэтому я делаю выводы, что у них там что-то происходит, но наша молчунья пока не желает рассказывать. А может, боится спугнуть свою хвостатую птицу Счастья.
        - Ладно, ладно, - успокаиваю я её, - я помню: расскажешь, когда будешь готова. Мне даже нравится, что вы играете в шпионские игры и старательно делаете вид, что не знаете друг друга.
        - Всё не так просто, - вздыхает Оля, - и я даже не уверена, что будет однажды хорошо.
        Я рассеяно похлопываю её по ладони, пытаясь поддержать. Не хватает ещё одного пазлика для полной картины моего бытия: Аль пока так и не пришёл.
        Он появляется, когда его уже никто не ждёт. Мужчины выпили, на столе - погром, громко звучат и тосты, и смех. Я вижу, как к Эдгару подходят охранники, как он выслушивает их и коротко кивает.
        Ну, конечно же, он прибыл на своей «невесте». И сразу же о дне рождении забыли напрочь. Если Аль хотел привлечь внимание и шокировать, ему удалось. На Ладу не смотрит. Ну, ладно.
        Вот кто может соперничать с Че Геварой мгновенно очаровывать всех. Он вливается легко, шутит, знакомится, поздравляет. Лёгкий, контактный. Одна моя тётка Алевтина смотрит на него недобрым взглядом. Осуждающим. Губы поджимает. Если кто здесь стабилен, так это она. Ничего не меняется. Да я и не жду от неё вселенской любви. Мне даже почему-то хорошо, что она рядом и с ней всё более-менее хорошо.
        А ещё я думаю, что дни рождения или праздники можно устраивать почаще. Может, потому что мне хорошо в этой компании.
        Ближе к вечеру у Эдгара звонит телефон. По лицу я вижу: что-то случилось или звонит кто-то очень неприятный.
        Они переглядываются с Севой. Эдгар уходит от шума. Я могу только видеть, как он хмурится и говорит что-то резкое, отрывистое. Больше слушает и рубит рукой воздух.
        В груди становится тесно. Что там на этот раз? Что опять случилось? Даже сегодня нет ему покоя.
        - У тебя такое лицо, Тайна, будто ты сейчас заплачешь.
        Я моргаю. Альберт стоит рядом. Не слышала, как он подошёл - слишком была поглощена подглядыванием за мужем.
        - Ты ошибаешься, - улыбаюсь я ему. - Хочу, чтобы ты помог мне, - воркую, приподнявшись на цыпочки, чтобы посекретничать на ухо.
        Ну, большинству дела нет до наших разговоров. Но муж мой ревнивый кидает грозный взгляд, да кое-кто бледнеет. Или зеленеет - это уж с какого ракурса посмотреть.
        У Аля грустные глаза. Кажется, ему нелегко дались эти дни. Но ничего. Я попытаюсь всё исправить. Если успею. Эдгар приближается к нам ну очень решительным шагом.
        46. ЭДГАР
        Он позвонил вовремя. Когда все счастливы и расслаблены. Когда забываешь обо всём и просто наслаждаешься.
        Я переглядываюсь с Севой. У него взгляд: «А я же говорил!». Да, Сева не просто гламурное трепло. Он ещё и аналитик. И то, что Янышевский позвонил, ещё раз подтверждает, что ход Севиных мыслей - правильный.
        - Эдгар, Эдгар, - по-отечески журит он меня как нашкодившего сыночка. - Мне кажется, мы неправильно поняли друг друга.
        «Мы» в его интерпретации - это я. Посмел ослушаться.
        - Но я дам тебе подумать ещё немного. Осознать и принять правильное решение. У тебя нет выбора, Эдгар. Есть лишь цепочка правильных действий. Ты же не хочешь, чтобы с девочкой что-то случилось?
        У меня невольно сжимаются кулаки, а челюсти я стискиваю так, что перед глазами тёмные круги начинают расходиться.
        - Жизнь человека - такой нестойкий элемент. Хрупкий, я бы сказал. Вот она стоит, красивая, улыбается. На ней голубое платье, Эдгар, под цвет её прекрасных глаз. Ты же не хочешь видеть её лицо расстроенным или пустым? Да и что ты сможешь дать ей, когда у тебя ничего не останется? Нищих бросают очень быстро. Находят более щедрых и влиятельных мужчин. Думаешь, твоя жена особенная, не такая? Поверь: ничем не отличается от других.
        Голубое платье. Откуда он знает? Здесь уединённое место, тщательно подобранная охрана и персонал. Проверенные годами люди. Но то, что он говорит о голубом платье, означает только одно.
        Это не пустые угрозы. И Янышевский даёт понять мне: он терпит, но терпение его не безгранично.
        - Чего ты добиваешься, Пётр Григорьевич? - я пытаюсь говорить спокойно, но ярость и рычание прорываются вместе с резкими движениями.
        - Ничего лишнего, - охотно поясняет бывший партнёр. - Всё, как и договаривались: ты разводишься, женишься на моей Снежане, мы объединяем капиталы - и всё становится прозрачно, тихо и спокойно.
        Слишком сладко поёт, чтобы это было правдой. Никогда не будет ни тихо, ни спокойно. Но зачем сейчас спорить? Ни к чему.
        - Или плохой финал: ты нищий, никому не нужный. И жена твоя недолго выдержит рядом - уйдёт. Или от тебя, или куда подальше. Ты же меня понимаешь?
        Я понимал. Очень хорошо понимал его намёки. Ничего не сказано, но позиция чётко обозначена. И угроза висит в воздухе, как топор, что готов вот-вот упасть, стоит только невидимой руке острым ножом перерезать верёвку.
        - Ты моральный урод, Янышевский.
        - Не стоит оскорблять будущего тестя, Эдгар, - цокает он языком. От его приторности сводит челюсти. Хочется что-нибудь разрушить. - Но я тебя прощаю. Понимаю твои чувства и положение. Передавай привет Таисии. И поздравления с днём рождения. Неожиданно, да. Нехорошо отмечать заранее. Плохая, говорят, примета.
        Он. Меня. Прощает. Тварь.
        - Я не верю в приметы. Будь здоров и не болей, Пётр Григорьевич.
        Я отключаюсь и сжимаю в руке телефон так, что могу раздавить. Это уже не шутки. Кто? Голубое платье, день рождения - он не просто угадал. Он знает. Ему не просто принесли сплетню со стороны: Тая надела голубое платье в последний момент - я настоял. Перед этим на ней было другое - чёрное с бирюзой.
        Она такая счастливая. Улыбка. Волосы волной - блестят на солнце, переливаются. А рядом трётся художник. Мне бы пар спустить. Срочно.
        Я направляюсь к ним и вижу, как Тая смотрит на меня с затаённой улыбкой. Но меня она не обманет. Прячется за ней, как за ширмой. Тревогу свою маскирует. Видимо, лицо у меня зверское. Можно спрятаться, отгородиться вечной мерзлотой, но не сейчас, когда внутри - огнедышащий вулкан, что уже проснулся и изрыгает лаву.
        - Будем драться на глазах у всех или всё же дуэль в спортзале? - смотрит из-под ресниц Аль.
        - Будем праздновать день рождения и улыбаться, словно мы братья-близнецы, что неожиданно нашли друг друга, - отбиваю я его подачу и забираю свою жену. Подальше от художника.
        У нас ещё фейерверк. И когда первые ракеты взвиваются в воздух, я принимаю решение.
        - Нам нужно расстаться, - громко, чётко, холодно.
        После дня рождения прошла неделя. Я откладывал нелёгкий разговор сколько мог. Оттягивал неизбежное. Собирался с духом.
        Тая смотрит на меня растерянно. Лицо у неё… беззащитное. Не умеет она скрываться и отгораживаться. Именно поэтому всё так, как есть. Простушка. Гадкий утёнок, которому никогда не стать лебедем.
        - Что-то случилось, Эдгар? - заглядывает она мне в глаза и пытается понять. Найти тайный смысл в моих словах. Но никакого дна нет. Есть только голая правда и факты.
        - Ничего нового не случилось. Всё то же самое. Я принял решение. Мы разводимся. Так будет лучше и для тебя, и для меня.
        - Это… шутка? Неправда?.. Ты сейчас разыгрываешь меня?
        - Нет. Я абсолютно серьёзен и откровенен. Всё, как ты любишь. Ничего личного, Тая, пока ещё Гинц. Это бизнес, девочка.
        - Эдгар! - на пороге кухни стоит моя мать. Подслушивает. Наверное, как всегда. Она смотрит на меня так, словно я её предал, выстрелил в сердце и смертельно ранил. Руки её слабеют, поднос с тарелкой и стаканом падает. Посуда бьётся, разлетается на осколки. Почти как жизнь, в которой нет места сантиментам.
        - Выйди вон! - рычу я властно, и она пятится, всхлипывая. Напугана.
        У Таи по щекам текут слёзы - две тихие дорожки. Ресницы слиплись стрелочками. Губы очерчены красным и искусаны в кровь. Она пытается себя сдержать.
        - Не плачь. Терпеть не могу слёзы. Тем более, что на меня они не действуют. Всё, Тая. Мне больше нечего добавить.
        - Ты… позволишь мне уйти? - спрашивает она. Голос её прерывается. Дыхание тяжёлое. Ей нелегко сдерживаться.
        - Да, конечно, - делаю широкий жест рукой. - Игорь отвезёт тебя, куда скажешь. К Альберту, к тётке. К Синице сейчас идти не советую, но можешь меня не слушать. Вот деньги на первое время, - кладу карточку перед ней на стол. - Можешь даже снять гостиницу или квартиру. Как только устроишься, Игорь привезёт твои вещи.
        - Мне ничего не надо, - качает она головой и отшатывается от стола, где лежит пластиковый прямоугольник, словно я ей бомбу подложил. Есть вещи, которые не меняются. Глупая, но гордая. Ей придётся нелегко. - Я бы и пешком ушла, если бы смогла.
        - Не стоит делать опрометчивых шагов. Отсюда тебе не выбраться самостоятельно. Да и незачем. Перестань уже ерундой страдать, - морщусь досадливо и холодно смотрю, как она ладонями вытирает щёки.
        - Да-да, конечно, - бормочет она и обходит меня по дуге, словно боится прикоснуться и заразиться опасной болезнью.
        В дверях оборачивается. Смотрит на меня долго.
        - Скажи это ещё раз, Эдгар. Скажи, что ты отказываешься от меня, от нашего брака лишь потому, что хочешь сохранить бизнес.
        Я оборачиваюсь резко. Сжимаю челюсти. Сверкаю глазами, уничтожая её, расстреливая холодом и безразличием.
        - Ты всё слышала. Нет нужды повторять одно и то же. Суть не изменится. У меня было время подумать и решить. Просчитать все варианты и сделать выбор. Я хочу, чтобы у меня было будущее. Ты в него не вписываешься.
        Она кивает. Рука её срывается, чертит беспомощную линию по дверному косяку. Тая уходит медленно, словно ноги её не слушаются. Будто уходить она не хочет. Я смотрю ей вслед, пряча взгляд под веками. Как хорошо, что она не оборачивается. Какое счастье, что она не скандалит и не выясняет отношения. Немного сжимается сердце от разочарования: мы так и не смогли научиться доверять друг другу безоговорочно. Но что уж теперь.
        Она уходит, а я умираю. Не знаю, как я устоял на ногах. Как не рухнул на пол. Ещё никогда в жизни я не был так близок к обмороку не из-за физической немощи, а только потому, что мои чувства слишком уж завладели мной. Имя этой слабости - Тая Гинц. Но настала пора вырвать её с корнем. Избавиться от зависимости и сделать то, что необходимо.
        47. ТАЯ
        Я уезжала из дома, который он мне подарил. Я убегала из гнезда, где чувствовала себя счастливой, где он любил меня так, что приходилось заставлять себя дышать - от восторга горло перехватывало.
        Он говорил мне о любви, улыбался, раскрывался, становился беззащитным. Он учился не рычать и не командовать. Он пытался рассказывать всякие мелочи, потому что я его об этом просила.
        Он лежал у меня на коленях и ловил губами мои ладони. Распахнутый настежь. Оголённый, как нерв. Таким его не видел никто и никогда. Только я. Даже Эльза не сможет похвастаться, что знает такого Эдгара.
        А сегодня он выгнал меня из дома. Разговаривал, как с последней дрянью. Снова включил мерзкого ледяного Гинца, которому хотелось коленом в пах заехать или цветочный горшок на башке разбить.
        Грош цена его словам?.. Он умеет врать и быть двуличным?.. Готов ради денег лечь под белобрысую дочь кого-то там?..
        Он умеет врать. А я не умею читать в его душе. И память у меня тоже отшибло, потому что первое, что я делаю - обижаюсь.
        - Поворачивай машину назад, - командую я резко и почти зло. Игорь и ухом не ведёт - каменное изваяние ему товарищ. - Поворачивай давай! - пытаюсь схватиться за руль. - Я должна вернуться, быть рядом!
        - Не надо, Тая… Таисия Дмитриевна. Не надо.
        Он так произносит слова, что я в ступор впадаю. А ещё это имя отчество дух выбивает. В лице Игорь не меняется. Вот же робот!
        - Вы всё сделали правильно. Очень правильно. Теперь дайте Эдгару Олеговичу сделать то, что он должен. Жаль, что сразу догадались, но это ничего. Важно не мешать.
        - Он… сбил меня с толку. Заморочил голову. Сыграл на том, что я… не уверена в себе и до сих пор думаю, что он способен поступить вот так. Это неправильно. Мне нужно было сразу догадаться. Тот Гинц сделал бы по-другому. Он бы сразу передо мной документы на развод вывалил на стол и заставил бы подписать. Эдгар не раз говорил, чтобы я не верила, что он способен променять меня на кого-то. А я всё мимо ушей.
        Горечь из меня хлестала широкими струями. Я не могла остановиться и вываливала на Игоря всё, что накопилось на душе и сердце.
        - Вы всё сделали, как надо, - Игорь смотрит мне в глаза. Короткий миг. Но взгляд у него такой, что я умолкаю. Он будто загипнотизировал меня.
        - Что мне нужно сделать? - спрашиваю вечность спустя, когда собираюсь с духом и перестаю явно нервничать. Внутри меня всю трясёт. Расслабься я сейчас - тело ходуном бы ходило.
        - То, что и собирались. До того, как вас осенило.
        - Перестань мне «выкать», - злюсь, но вяло. Все силы ушли на «уход» из дома. Я сейчас как в летаргии - слабая, сплю, не могу ни рукой, ни ногой пошевелить. Накрыло откатом. - Я не знаю, что я собиралась делать.
        Провожу рукой по лбу. Тру виски. Во рту горечь. Комом подкатывает тошнота. Скручиваюсь на сиденье и пытаюсь прийти в себя.
        - Ты собиралась где-то осесть. Раз дома у тебя больше нет.
        Мне чудится, или он меня к чему-то подталкивает?
        - У Аля или у тётки. Или в гостинице.
        - Лучше у тётки, - советует Игорь. По лицу ничего не прочесть, но я и так уже понимаю «между строк». - Ей уход нужен. К тому же, территория хорошо просматривается, и квартира небольшая.
        Так. Явно и конкретно. А если бы я не захотела к тётке ехать? Вот не догадалась. Страдала. Тётка тот человек, к которому я бы поехала в последнюю очередь. Наверное. Разве что-то в голове перемкнуло.
        - Не важно, что ты выберешь, - разъясняет ситуацию Игорь. - Но там - самый идеальный вариант на сегодня. И лучше будет, если ты никому не станешь рассказывать, о чём догадалась.
        Киваю. Соглашаюсь. Я буду молчать. Лишь бы с Эдгаром ничего не случилось.
        - Скажи ему, что я люблю его. Пожалуйста, - вцепляюсь я Игорю в руку. - Скажи, что… я всё понимаю. И пусть будет осторожен, ладно?
        Он молчит слишком долго. Ведёт машину и смотрит на дорогу. А затем коротко кивает:
        - Я передам.
        Нет, мне не становится легче, но всё же…
        Тётя Аля встречает меня хмурым молчанием. Смотрит тяжело на моё зарёванное лицо и сторонится, пропуская в дом. Она не проронила ни слова, пока Игорь заносил сумку с пожитками, и разлепила синюшные губы, когда за ним закрылась дверь.
        - Что, наигрался? Твой Эдгар. Холуя своего приставил, чтобы пинка удачнее дать?
        - Зачем ты так? - усталость накатывает волнами. Мне бы сейчас лечь, скрутиться калачиком и выспаться, что ли. Хоть время убью.
        - Как есть, - от её желчи можно повеситься. Но это привычно. Я много лет жила с её вечно плохим настроением. Потерплю, сколько нужно. Я умею адаптироваться в любых условиях.
        - Иди, сполоснись и поешь что-нибудь. На тебе лица нет.
        Тётка ворчит, и её грубоватая забота немного согревает. Наверное, будет не так тяжело пережить эти несколько дней. О гораздо большем сроке я и думать не хочу.
        Я проваливаюсь в тяжёлый сон, как только падаю на свою узкую девичью кровать. Здесь всё знакомо, но перестало быть моим. Как мало, оказывается, нужно, чтобы стать листком, что оторвался от дерева и отправился в долгое путешествие по жизни. Больше его ничего не связывает ни с веткой, на которой он вырос, ни с корнями, что питали его долгое время.
        - Вернулась домой, - слышу я сквозь сон. Тётка с кем-то разговаривает по телефону. - Как побитая собака на трёх лапах. Вот она: семейная жизнь. Никогда замужем не была - и слава богу. Даром такое счастье не нужно.
        Это она с подругой своей треплется.
        - Приняла, конечно. А куда её деть? Своя ж как никак. Почему ко мне? А к кому ей ещё-то, господи. Вторая тётка? Ты б её видела, прынцессу. Такие пыль в глаза пускать, а девчонке помочь - фигу. Сбагрила в детстве на чужие плечи - и до свиданья. А там деньжищи крутились и крутятся приличные. Нет бы помощь какая. Не дождёшься. Всё сама, всё сама… тянула на себе, здоровье подорвала.
        Если б я не была в такой тревоге, смеялась бы, наверное. Тётка неподражаема. Любит себя и пожалеть, и выпятить. За этими мыслями я чуть не пропустила главное.
        - Хорошо, люди нашлись. Помогли и помогут. Всё нормально - прорвёмся. Тут главное не продешевить.
        У меня волосы дыбом встали. Кого или что на этот раз продала моя тётка, чтобы «хорошие люди нашлись»? Надеюсь, что предмет торгов всё же не я. Или всё же я?.. Или тётка продолжает свои подковёрные игры. Не зря мне ещё в больнице казалось: она что-то знает, но почему-то стойко молчит.
        Ничему жизнь её не научила, судя по всему. Я встаю с постели и неслышно выхожу из комнаты. Я должна узнать, что за очередную пакость задумала моя дорогая тётенька. Или куда она влипла в очередной раз, меркантильная моя.
        48. ЭДГАР
        Когда никого нет рядом, больше не нужно искусственно запечатывать себя в ледяную глыбу. Лгать себе тоже нет нужды.
        Лгать, чтобы не позволить прорваться тому Эдгару, которого она во мне увидела, протянула руку и вытянула из пропасти на землю. Говорить себе плохие слова в её адрес, чтобы сыграть достоверно. Я обзывал её гадким утёнком, простушкой. Так легче держать лицо, иначе не выдержал бы. Не смог. Кинулся бы к ней и всё испортил.
        Я один в комнате. В той самой спальне, где был счастлив несколько коротких дней. Счастлив, как никогда. Прячусь за тяжёлой портьерой. Прислоняю горячий лоб к стеклу.
        Боль искажает мои черты. Интересно, я похож сейчас на разбитое зеркало? На место, где не осталось гладкой поверхности? Есть только трещины и осколки. Искажённая мукой реальность.
        Ты не утёнок, Тая Гинц. Ты красивая и сильная птица. Изначально. А тот, кто прикасается к тебе, становится чище и лучше - у него нет шансов. Ты моя девочка с огромным сердцем, способным любить мир. В твоей душе хватает места всем. Даже мерзкой тётке, что так и не смогла сломать тебя. Ей это не под силу. Надеюсь, однажды твоё сердце, моя Тая, сможет простить и меня за тот цирк, что я устроил для твари, затаившейся в нашем доме.
        Янышевский не дождётся. Я не собирался и не собираюсь разводиться с женой. Мне нужно выиграть немного времени и поймать его. Зажать в кулаке. Вынудить сделать неправильный шаг. Вырвать с корнем заразу - пусть не разбрасывает споры и не плодит бурьян. А заодно я уничтожу всех, кто подобрался к нам настолько близко, что имеет дерзость предавать и шпионить.
        Я слышу, как открывается дверь. Прислушиваюсь к шорохам, а затем неожиданно делаю шаг из-за портьеры. Стремительный бросок в недра комнаты.
        Смертельно напуганная Ида шарахается и пятится к двери.
        - Эдгар Олегович… я прибрать зашла…
        Я пытаюсь справиться с лицом. Она застала меня врасплох. Никто, никто не должен видеть и понимать, что я на самом деле чувствую. Ни одна душа не должна узнать, что я страдаю и насколько дорога мне Тая. Иначе неудобный «вопрос» решат гораздо быстрее, чем я предприму собственные шаги.
        - Во-первых, прежде чем входить, нужно стучать в дверь, - ледяная маска стягивает лицо, но разговариваю я с прислугой почти спокойно. - Во-вторых, выйдите вон, Ида Петровна. И впредь будете делать уборку комнат по указанию Елизаветы Михайловны.
        Так на самом деле зовут мою мать. Ида смотрит на меня непонимающе, но мне плевать. Сообразит, когда в себя придёт.
        - Да-да, конечно, - она наконец-то благополучно пихает спиной дверь и вылетает из спальни, как пробка из бутылки шампанского.
        Я медленно выдыхаю воздух, пытаясь прийти в себя, упорядочить мысли и не думать о Тае. Сейчас важно сосредоточиться. Именно здесь у меня и наблюдательный пункт, и штаб из одного генерала, который принимает решения, выслушивая донесения.
        Телефон оживает. Новый телефон. Я молча выслушиваю отчёт охраны и, проверив, не околачивается ли кто у дверей, отдаю краткие указания. Дожился: в собственном доме как по минному полю.
        Следующий звонок не застаёт меня врасплох. Я жду его.
        - Надеюсь, у тебя документы на развод готовы, Эдгар? То, что ты выгнал девочку, хорошо, но недостаточно. Могу порекомендовать тебе отличного специалиста. Можно сказать, бога по бракоразводным процессам. К тому же, я надеюсь, никаких неожиданностей не будет.
        - У меня свои отличные специалисты, - отрезаю я возможность манипулировать мной и подсовывать своих людей. - Это мои дела, и я хочу их сделать сам, без вмешательства извне.
        - Как скажешь, Эдгар, как скажешь. Я бы хотел увидеться с тобой. Есть дела, не требующие отлагательств.
        - Я бесполезное бревно в данный момент. Финансовый труп, - намеренно забрасываю удочку - кидаю наживку и жду, что он поймается.
        - Кто тебе сказал подобную чушь? - смеётся радостно Янышевский. - Завтра разморозят твои счета. Там накладка вышла. Ошибочка. Представители налоговой инспекции принесут тебе глубочайшие извинения. Ну, а ты в благодарность, что я позаботился о твоих финансовых делах, не откажешь будущему тестю в малости. В сущей безделице. Подпишешь документы. Скоро прибудет курьер - у тебя есть ночь впереди, чтобы ознакомиться и решение принять. А пока будешь бумаги листать, мои люди присмотрят за твоей пока ещё женой. Она, кажется, снова к тётке вернулась.
        Стискиваю челюсти до хруста, чтобы ничего лишнего не сказать. Нужно перетерпеть. А ещё в голову лезут мысли и нашёптывают мне, что Янышевскому проще было бы от Таи избавиться. Разведённый муж для его дочери или вдовец - какая разница?
        - На мой взгляд, вам не стоит беспокоиться, чтобы следить, куда и зачем уехала моя жена. К слову, если я вдруг внезапно стану вдовцом, горе моё будет безутешным. И ни о каких финансовых операциях, а тем более, о свадьбе речь не пойдёт. Я ретроград и приверженец очень строгих традиций. А ты подумай, Пётр Григорьевич, готова ли твоя душа взять на себя грех?
        Я пытаюсь вынудить его сделать признание. Вытрясти нечто довольно весомое, чтобы потом ловчее поставить на колени.
        - Не делай из меня монстра, Гинц. Это всего лишь забота, и речь идёт только лишь о присмотре. Чтобы без глупостей и лишних телодвижений и с моей, и с твоей стороны. До встречи. О месте и времени встречи тебе сообщит мой секретарь завтра. Доброго здоровья, Эдгар. Тебе и твоим близким.
        В каждом его слове я слышу скрытую угрозу. Он не просто намекает, а даёт понять, что кроме жены у меня есть ещё и другие рычаги давления: мать и её дети.
        Он обложил меня капканами. Опутал паутиной. Чувствует себя победителем. Бравирует - это слышно по его самодовольному голосу. Мне остаётся лишь не терять самообладание. Холодная голова - лучшее оружие в той войне, что дала отмашку кровавым флагом.
        Документы от Янышевского прибывают под вечер. Он дал мне не слишком много времени для раздумий. А также обезопасил себя в некотором роде: ночью никуда не выберешься и не обратишься. Я уверен: встречу он назначит на раннее утро.
        Мне не нужно думать и тщательно просматривать бумаги, что он прислал. Я и так приблизительно знаю, что в них. И знаю, почему Пётр Григорьевич рискнул: он слишком хорошо меня знает: я не подпишу документы вслепую. Никогда. Ни при каких условиях. И я всё же изучаю, ради чего весь сыр-бор, зачем ему понадобилось так рисковать.
        Как всегда, глупых королей губит жадность и беспечность.
        Прости меня, Тая, за то, что не смогу быть с тобой рядом. Прости, что многое тебе придётся пережить без меня. Но если я сейчас не сделаю то, что должен, я перестану быть тем самым Гинцем, которого ты сумела полюбить.
        Несколько мучительных минут я собираюсь с духом, а затем хладнокровно делаю копии документов и отправляю. Жму на кнопку с закрытыми глазами, чтобы не было обратного пути.
        49. ТАЯ
        - Ты что надумала? Куда опять влипла? - наступаю я на тётку, вынырнув неожиданно из-за угла. Тут важен вот этот фактор внезапности. Тётка роняет телефон - слабая всё же, но вряд ли я могу сейчас поступить по-другому. Не нужно жалеть, кто его знает, до каких уровней пропасти докатилась та, что ещё вчера считалась родным для меня человеком.
        - Что ты, Тая, что ты, - кудахчет она и машет руками. - Фу, напугала, - тётка наклоняется, поднимает телефон. - Я перезвоню, - бормочет она и отключается. Смотрит на меня тревожно.
        - Послушай, - наставляю на неё палец, словно пистолет, - если ты снова продаёшь меня, то оставь всякие надежды. Я не вещь и не манекен, который можно переставлять туда-сюда, не игрушка и не кукла, которую ты всучиваешь за деньги всем подряд. Ты уже раз обожглась и не знала, как избавиться от нечистых денег, хочешь повторно влипнуть? Но не все будут столь терпеливы и великодушны, как Эдгар.
        - Ой, перестань! - зло бросает тётка. - На меня помрачнение нашло. Дура я старая. Надо было потратить деньги в своё удовольствие и не париться вообще. Это дурное воспитание сказалось: не возьми чужого да в больших количествах. А оно и не чужое было. По доброй воле дадено.
        - Не распробовала, значит. Во вкус не вошла. Слишком испугалась того, кто бродил на лестнице и пришёл по твою душу, что готова была шкуру с себя снять и отдать, лишь бы тебя в покое оставили. Только он перехитрил тебя. Влез, вклинился в твою жизнь - и вот к чему это привело, - я показываю пальцем на её голову. Тётка вспыхивает и щурит злые глазки.
        - Что ты вообще знаешь? Жила на всём готовом, как сыр в масле, забот не знала.
        Я задыхаюсь. Гнойник, что зрел несколько лет, не придумал ничего лучшего, чем лопнуть именно в эту минуту. Меня удерживает лишь то, что если уйду отсюда, то могу осложнить жизнь тем, кто за мной приглядывает. Им лучше, чтобы я находилась у тётки. А так бы бежала отсюда куда подальше. Но промолчать именно сейчас - выше моих сил.
        - Если ты считаешь, что сыр в масле - это когда тебя чуть ли не ежедневно упрекают в том, что ты сирота, живёшь на шее, хотя взамен получают на сиротке и квартиру, и забирают все деньги, что положены этой сиротке и заодно не гнушаются стипендию отнимать и заставляют подрабатывать в кафе, прогибаясь перед каждым, кто заходит туда с гордым званием «клиент», то сыру так не кажется. Сыр себя плесневелой коркой больше чувствует.
        - Ишь как заговорила! - тянет тётка противным голосом. У неё в горле словно жаба засела - квакает противно, когда тётка рот открывает. - Нюхнула хорошей жизни, да? Почувствовала, как это жить, когда кормушка полна и бездонна? Забыла, чему я тебя учила?
        - Да ты тому и учила, - говорю устало, теряя запал. Что с ней спорить, когда бесполезно? - Искать получше, хватать побольше. Я могла продавать себя за деньги, а ты и не знала бы. Тебе лишь бы я хлеб отрабатывала да под ногами меньше мешалась.
        - Плохого ты обо мне мнения! - у тётки не глаза - щёлки. Губы ниточкой. - Я тебя учила девичью честь беречь, а ты сразу же перед Гинцем своим ноги расставила. Ещё не понятно, кто кого продал: я тебя или ты сама ему продалась за мнимое благополучие.
        - Он не тронул меня до свадьбы, - смотрю ей в глаза. - И вообще свадьбы могло и не быть, если бы ты меня к нему не подталкивала. И знаешь, может быть, за это единственное я тебе на самом деле благодарна. Вот так получилось, что из грязной истории одного большого предательства выросли чистые белые крылья за спиной. Но их мне подарила не ты, а он.
        Тётка хватает воздух ртом. Грудь её, заметно подувявшая за дни, проведённые в больнице, ходит ходуном, колышется в такт дыханию.
        - Крылья?! - скрипит она как птеродактиль. - Он тебя на улицу в чём мать родила, считай, а ты любишь его, дура вселенская! Он года не выдержал с тобой, пусть бы попробовал, как я, с десяток лет.
        - Я надеюсь, что мы с ним и два, и три десятка лет не просто выдержим, а проживём долго и счастливо!
        Я в запале сказала, а потом только сообразила, что. Но тётке было не до нюансов. Она расхохоталась мне в лицо.
        - Наивная дура! Её выгнали, а она мечтает жить долго и счастлива с человеком, которому не нужна!
        Я без сил рухнула на диван. Села и руки на коленях сложила. Сжала их с силой, чтобы успокоиться.
        - Тёть Аль, ты не нервничай, а?.. А то и так с головой плохо.
        Тётка рухнула рядом.
        - Ладно, что ж мы в самом деле, - проводит рукой по лбу и прикрывает глаза. - Что-то и впрямь. Перебор.
        А потом тише, свистяще, отчего у меня волоски на руках встали дыбом:
        - Терпеть не могу твоего Гинца. Обидел он меня, понимаешь? В день вашей свадьбы унизил. Видеться запретил. И вообще. Думала, спокойная жизнь настанет, сытая и благополучная, а он меня с дерьмом смешал. Я такие вещи не прощаю, ясно?
        От её ненавидящего свиста мне становится плохо.
        - Тёть Аль, ты чего?.. Мы вон с тобой только что каких только гадостей не наговорили…
        - Ты - своя, - выдаёт она выпрямляясь и поджимая губы. - Как ни крути - родная мне. Дочь почти. Может, не любила тебя, как надо, а всё ж не чужая. Своим многое простить можно. Я тоже… не ангел. Что уж…
        - Тёть Аль, - придвигаюсь к ней ближе. С содроганием хватаю за руки. - Ты мне расскажи, а?.. Что ты надумала? Что за люди тебе помочь хотят? Ты ж понимаешь, что чудом жива осталась? Эдгар тебе жизнь спас. В больницу отвёз. Неужели это ничего не значит? Да, он тоже не подарок. И резок бывает. Это Федя, да?.. Это он тебя подбивает на какую-то гадость?
        Я заглядываю ей в глаза. Я готова на коленях подползти, как собака, лишь бы тётка оттаяла и сменила это деревянное упрямое выражение лица на что-то более человеческое.
        - Какой Федя? - машет она обречённо рукой. - Такой же мужлан, как и твой Гинц. Только проблемы - сразу в кусты. В этом они все. Попользовались - и привет. Лишь где-то чуть истончилось - всё, до свидания. Под зад коленом - и чао. А ты дура, Тася, как есть дура. Пусть сам барахтается. Не маленький, чай. Выпутается, если повезёт.
        Она не ведётся. Я чувствую: она что-то знает, но не хочет говорить. А мне не удалось её вызвать на откровенность. Надо, наверное, подождать. Сделать шаг назад. Может, что-то всплывёт само по себе. И я уже не жалею, что Игорь подтолкнул меня к тётке. Здесь, возможно, часть загадки или ключ. Нужно лишь как-то подобраться к нему.
        - Никогда не поздно сделать правильный выбор. Выбрать жизнь. Правду, а не ложь. Признаться в грехе. Или сделать добро. Никогда не поздно, тёть Аль, пока есть возможность всё изменить.
        Я говорю ей эти слова и смотрю в лицо. Одутловатое, с накрашенными по-обезьяньи бровями, с тонкими губами, что сжаты плотно. С обвисшими, как у бульдога, щеками. Что-то мелькает в её глазах, но она молчит. И я, вздыхая, поднимаюсь на ватных ногах. Иду на кухню. Пью воду. Руки у меня трясутся. Очередная клетка. Я не могу звонить, не могу разговаривать. Не могу предупредить. Да и в чём предупреждать? В своих подозрениях? В необоснованных предчувствиях?.. Мне остаётся только одно: ждать. Ждать, пока тётка либо сделает неправильный шаг, либо в очередной раз проболтается. А может, всё же есть у неё совесть. На последнее я бы очень хотела надеяться.
        50. ЭДГАР И ТАЯ
        ЭДГАР
        Иногда наступают моменты, когда хочется оглянуться назад. Посмотреть, всё ли ты сделал правильно. А если и ошибся, то признаться в этом хотя бы самому себе.
        Всё это я сделал ночью. Забылся под утро нестойким сном и был вознаграждён: мне снилась Тая: воздушная, нежная, улыбающаяся. Мой талисман и знак.
        Я, наверное, не спал и часа. Проснулся, когда за окном начало всходить солнце. Уже не сумерки, но и ещё не яркий день во весь рост. Чёртова жизнь: я не могу даже поговорить с матерью откровенно. Не имею сейчас на это права. Но она ждёт меня на кухне - посеревшая, с лицом, опухшим от слёз. Решилась таки. Её не напугать, наверное. Слишком много прожито.
        - Как же так, сынок? Как же так-то? - смотрит на меня с укором. - Может, ты одумаешься?
        - Всё решено, мама, - твержу я, как деревянный болван, с каменной мордой. Мне бы не сорваться. Сейчас это жизненно важно. - Займись лучше делом. Скоро уезжаю по делам - проследи за уборкой комнат.
        Она хлопает глазами, обескураженная. Раньше никто не следил за этим. Кажется, она меня понимает. Взгляд у неё меняется. Мать даже украдкой оглядывается по сторонам. Смотрит мне в глаза. И я взглядом пытаюсь вложить всё, чего не могу сказать словами.
        - Конечно, сынок, конечно, - она поправляет воротник моей рубашки, безотчётно проводит руками по плечам, разглаживая только ей одной видимые складки.
        Звонок раздаётся в шесть утра.
        - Встречаемся через час, - в голосе Янышевского нет больше покровительственных ноток. Он сух и деловит и даёт понять, «кто в доме хозяин». Больше нет нужды играть в добродушного и терпеливого тестя. Ну, что же. Видимо, это удел каждого, кто так или иначе прогибается.
        - Она догадалась. Просила передать, что любит тебя, - говорит Игорь, как только мы отъезжаем от дома. И я расслабляюсь. Закрываю глаза, чтобы выдохнуть. Моя девочка. Настоящая ценность, а всё остальное - ерунда. Вне зависимости, что будет дальше.
        - Всё хорошо, Эдгар, - успокаивает меня Сева по внутренней связи, - мы готовы.
        Важно, что я готов. Лишь бы быстрее всё закончилось.
        Янышевский ждёт меня. Веером, красиво, почти геометрически точно разложены бумаги. Взгляд холодный и цепкий, но на щеках играет румянец, что говорит о высшей степени его волнения.
        - Ну, Эдгар Олегович, остался последний штрих, - показывает он искусственные зубы в оскале. Это у него улыбка такая. Шакалья. Падальщик, которому никогда не стать чем-то б?льшим.
        - Да, конечно, - смотрю ему в глаза и постукиваю ручкой по столу. Цок-цок. Как топором по нервам. Склоняюсь, делая вид, что просматриваю бумаги.
        А дальше…
        Грохот. Крики. Я смотрю, как мечутся крысы, что попали в капкан.
        - Пётр Григорьевич Янышевский, вы задержаны.
        Пристав сухо зачитывает причины задержания. Нелегальный бизнес. Сокрытие доходов. Отмывание денег. Неуплата налогов.
        - Ты пошёл против меня, щенок? - Янышевский не слушает, сверлит меня взглядом. Им владеет страх и бешенство - сумасшедший коктейль. - Сдохнешь ты и твоя сучка!
        Кажется, меня удержали, а то бы я мокрого места от него не оставил.
        Янышевского и его подельников уводят. А я стою, как статуя, во мне нет ни эмоций, ни чувств.
        - Всё закончилось, Эдгар, - Сева пытается встряхнуть меня.
        Я медленно поворачиваю к нему голову. Внутри меня бездонная гулкая пустота.
        - Ничего не закончилось, Сева. Тая…
        - Там всё под контролем, - бодрится он и пытается говорить уверенно, но по его дёрганым движениям я вижу: он чего-то не договаривает.
        - Поехали! - оживаю я. - Ни одной секунды она не останется там, где опасно.
        Он не спорит. Бежит за мной вслед. Я должен быть рядом, когда всё случится. Я должен если не успеть, то хотя бы быть рядом после всего. Янышевский не из тех, кто оставляет свои угрозы впустую.
        ТАЯ
        Всю ночь я бродила по квартире как маятник. Сидела на кухне, пила чай. Металась по своей комнате и снова выходила. Падала на кровать и пыталась уснуть, но, кажется, лимит и сна, и спокойствия я исчерпала.
        - Что ж ты как привидение! - не выдерживает тётка уже под утро. Ещё темно на улице, но скоро настанет новый день. Как прожить его здесь? Как выстоять? - Бродишь, ходишь, покоя от тебя нет. Явилась - будь добра, не тревожь тех, кому нужно отдыхать, например. Все нервы вытрепала.
        - Тебе не понять, - не смотрю на неё. Лучше в окно. Туда, где когда-нибудь появится солнце.
        - Любишь его, что ли? - что-то обречённо-примирительное сквозит в её голосе.
        - Люблю, - поворачиваю голову. - Это как сердце из груди вынуть. Как душу заложить, лишь бы знать, что с ним всё хорошо. Не важно, рядом я или нет. Нужна ему или нет. Это как делаешь сотни ошибок, а потом находишь единственно верное решение. Другого быть не может. Жаль, что ты не способна всё это прочувствовать.
        - Способна, - обижается вдруг тётка. - Думаешь, я всегда такой была? Старой да потёртой жизнью? Да и не старая ещё. Только… не приготовила мне жизнь удачливой судьбы. Захотела, чтобы я навсегда одинокой осталась.
        Я не спрашиваю: «а как же я?». Потому что тётка сейчас не о полном одиночестве говорит, а о личном.
        - И ребёнка потеряла, и не сложилось… А как только кто-то на горизонте появится, обязательно случается что-то эдакое.
        По Феде грустит. Вот же - въелся ей в печень. Смутил душу. Там и так не совсем чисто да хорошо, а он ещё и добавил грязи.
        - И ведь чуяло сердце, - тоскует тётка, - неспроста он появился, но так хотелось хоть раз не думать и не подозревать. Бабьему счастью поверить хотелось.
        И я слушаю её тихий плач, и жаль мне её. Как она говорила? Своя же, пусть и противная.
        - Любишь, значит? - прерывает она свои стенания. - Дорог он тебе, паршивец?
        - Да, - говорю чуть слышно, а сердце колотится внутри, как свихнувшееся.
        - Не посадишь тётку свою, если признаюсь?
        Я боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть, а сама готова перед ней на колени встать, лишь бы она не отступила, договорила до конца.
        - Вот как бабушка твоя, царство ей небесное, говорила: бес попутал. Злая была. После слов, что на свадьбе Гинц твой сказал. Ты ж знаешь: обиды я не спускаю. Любому, кто против меня пойдёт, мало не покажется.
        Это она умела, да. Кляузы строчить. Справедливости для себя добиваться. Молчу, чтобы словом неосторожным не разрушить её откровения.
        - Этот ваш, второй. В ресторан повёз. Задобрить, так сказать. После свадьбы-то. Твой паучище тебя уволок, дурочку простодушную, и-э-э-х, - выплёскивает тётка давно наболевшее. - Мужик, одним словом, кобель. Я так и не поняла ваших отношений. Странные какие-то обстоятельства. Но мне что? Ты не жаловалась. Назад не просилась. Да что об этом теперь. А тогда злилась, аж в глазах темнело. Отлучилась я из-за праздничного стола в туалет, а тут она ко мне и подкатила.
        - Кто? - вырывается невольно - так остро её шёпот свистящий режет меня.
        - Да кто её знает?.. Красивая такая, холёная… Ну, и ресторан был под стать. В жизни в таких не бывала-то. И как-то она так удачно, и настроение у неё созвучное было, будто тоже её обидели. На Гинца твоего бочку катила. Рассказывала, какой он мудак. Чтоб её… И что финансовый труп твердила. Мол, у него - пыль в глаза, а на самом деле, фикция, нет ничего. Обман. А я возьми да и ляпни: транквилизаторов ему с обезболивающими, чтобы сердце встало.
        - Что?.. - у меня, кажется, и губы помертвели от тёткиных слов. В ушах - шум и вата.
        - Убить она его хочет - знаю теперь точно. Я ж не пальцем деланная. Следила. Ушки на макушке. Знаю, что к чему. И что она травила твоего Гинца - тоже в курсе. По схеме моей, в сердцах сказанной. И её потом нашла, невелика наука. Правда, случайно…
        Тётка глаза отводит. Дышит тяжело.
        - Ты с ума сошла? - у меня начинает трястись всё внутри. - Что ты натворила? Куда ты влезла, тёть Аль?
        - Да вот. Угораздило. Всё наперекосяк пошло, как твой Гинц появился. Одно, другое, третье…Федя ещё… Видела я их вместе. Федю и Яну эту. Думала, крутит она с ним. Ну и пригрозила. На свою голову.
        - Шантажировала её? - хочу добиться правды.
        - Что-то вроде того, - одной верёвкой повязаны. Деньги просила. За молчание. А потом подумала: даст не даст, а прибьют точно. Боялась тебе признаться. В больнице ещё подумала. И не смогла. Тюрьма как есть светит. И зацепила ты тогда. Жизнь спас, операция, лекарства… мимо не прошёл. А мог бы оставить подыхать - и всё. Я даже обрадовалась, когда ты приехала. Вот, думаю, всё не одна в этой квартире. Боязно самой-то. Не сплю ночами. Всё кажется, кто-то крадётся да шуршит. Жить хочется.
        И сразу после её слов - звук непонятный. Словно упало что-то. Стекло звякнуло. Мы смотрим друг на друга испуганно.
        - Ты что, окно открывала? - шипит тётка и с беспокойством смотрит на мою комнату.
        - Открывала, - шепчу испуганно. - Душно, дышать нечем, а ночью хоть немного прохладнее.
        - Дура ты дура! - мечется тётка и убегает куда-то.
        А я одна. И слышу шаги.
        И дверь моей комнаты открывается.
        Стою, в ужасе открыв рот, и не могу дышать.
        Высокая фигура вырастает из предрассветных сумерек и шагает ко мне.
        - Какая удача, - улыбается Федя и делает большой шаг вперёд. Мне бы бежать, да некуда. Мне бы с места хотя бы сойти, а я не могу.
        И тут начинается светопреставление. Звон стекла. Шум. Кажется, в квартиру лезут и через окна, и выбивают двери. Но недостаточно быстро: мужчина хватает меня и зажимает горло рукой.
        - Один шаг или движение - и от неё ничего не останется, - произносит он почти спокойно.
        Время замирает на миг.
        Всё становится расплывчато зелёно-чёрным.
        Ужас. Шок. И ни о чём не думается.
        А затем - глухой удар, и Федя падает, увлекая меня за собой.
        Я лежу на нём, а он дёргается.
        Сползаю и встаю на четвереньки - ноги не держат, встать невозможно.
        Где-то там, вверху, стоит моя тётка. Белая повязка на голове. В руках - сковородка. Хорошая. Старая. Чугунная.
        - Один-один, Федя, - произносит она, ворочая сухим языком во рту, а затем обводит штурмовиков медленным взглядом. - Кажется, я его убила.
        51. ЭДГАР
        - Ты только не психуй, ладно? - Сева сидит на заднем сиденье, но напряжён так, что, кажется, если я кинусь - он выскочит из машины на ходу. - Там всё закончилось. Ещё до того, как у тебя началось.
        В груди рождается рык. Жуткий. Я слова произнести не могу. И спросить боюсь: уж слишком Сева на взводе. Делаю вдох, выдох, пытаюсь успокоиться.
        - Тая?..
        - С ней всё хорошо, - у Севы потный лоб, и светлые волосы слиплись прядями. Интересно, что он Лине наплёл? Хотя можно ничего и не сочинять: на работе. С другой стороны, не всегда работа с ночи начинается.
        - А что плохо? - задаю вполне логичный вопрос, потому что понимаю: он бы так не нервничал, если бы всё прошло по нотам.
        - Тётка её этого хмыря упокоила.
        Я не сразу понимаю, о чём он. Пытаюсь сообразить.
        - Убила, короче. Сковородкой по башке. Он Таю в заложницы пытался взять.
        Я прикрываю глаза и медленно считаю… нет, не до ста. Сбиваюсь, начинаю сначала, снова произношу внутри себя цифры. Это помогает если не успокоиться, то понять, что всё позади, и уже ничего не изменить.
        - Хорошо, конечно, что тётка его жахнула, - слышу я голос Севы. - Плохо, что он сдох. Не понятно: сам по себе пришёл, Янышевский его направил. Исполнитель и свидетель больше не существует. А это говорит о том, что ещё одно весомое обвинение ему не вменить. Ну, кроме угроз. Но в сердцах можно и не такое выдать. Попробуй докажи, что за всем этим он стоял.
        - Куда мы едем? - я вдруг понимаю, что движемся мы в другую сторону.
        - Ко мне домой, - вздыхает Сева. - Ну, не могли мы её там оставить. Тётку в больницу - плохо ей стало. А Таю мальчики отвезли к Лине. Там всё хорошо. Королёв и Шитов с ними. И ещё четверо на подхвате. Муха не пролетит. Хотя, я думаю, всё закончилось, Эд.
        Я не уверен в его диагнозе, но не спорю. Мне сейчас дожить бы до встречи с женой.
        Тая бросается мне на шею, как только мы переступаем порог. Её заклинивает намертво. Да и меня тоже. Она так сжимает мою шею и тянет к себе моё лицо, что могла бы оторвать, будь я не такой крепкий. А я обнимаю её так, что не останься в моей башке мозгов, мог бы сломать ей рёбра. Мы целуемся как сумасшедшие - жадно и ненасытно, так, будто мир остановился, чтобы мы нашли друг друга.
        - Что это с ними? - хлопает глазищами похорошевшая Линка.
        - Не обращай внимания, - уводит её в комнату Сева, - долго не виделись, соскучились, все дела…
        - Долго?.. Я ничего не пропустила, Сева? Тая молчит, всё вокруг такое подозрительное. Она вообще приехала - лица на ней не было. Что-то случилось, да? Вы не хотите мне говорить?
        Она тараторит без умолку, но Сева тянет её за собой и травит какие-то байки, хохмы - всё в его стиле - морочит Синице голову, чтобы отвлечь от ненужных мыслей.
        - Эдгар, - Тая беспрерывно гладит меня по лицу, целует глаза и щёки. Я делаю то же самое, из-за чего мы постоянно сталкиваемся руками, губами, лбами. Лихорадочно-ненормальное желание быть как можно ближе. Не потерять. Насладиться сполна, хотя, наверное, это невозможно: мне постоянно её не хватает. Даже когда она рядом. - Поехали домой, Эдгар. Быстрее.
        И мы мчимся вниз, перескакивая ступени, наплевав на лифт. Кажется, за нами гонится охрана, но плевать. Сегодня уже точно ничего не произойдёт.
        Мы садимся на заднее сиденье. Игорь, конечно, делает вид, что не замечает, как мы вцепились друг в друга. Без слов. Без лишних разговоров. Они сейчас не нужны. Всё это подождёт.
        Дома мы спешим уединиться. Спрятаться от всех. Закрыться на замок, пока не навалились домашние дела, заботы, разговоры с родными. К чёрту всё. В такие дни нужна двойная доза тишины и любимая жена подо мной.
        Мы срывали друг с друга одежду так, словно жили без секса год и наконец дорвались.
        В наших действиях не было места нежности. Только жажда обладания. Животный инстинкт, когда чувства уходят на второй план, а живут только тела.
        - Сотри с меня всё, - просит Тая сквозь зубы, - выжги, уничтожь, не оставь воспоминаний, - извивается в моих руках и тянет на себя - жёсткая и требовательная. Это не я сейчас командую, а она. И так правильно идти за нею, выполнять то, что она просит.
        - Иди сюда! - выгибается она, принимая меня в себя. - Сильнее! Резче! - хватается пальцами за мои бёдра и подаётся навстречу каждому толчку. До тех пор, пока не получает разрядку. Пока по телу её не проходит дрожь. Но и после этого не отпускает меня. Подстёгивает стонами, пока и я не ловлю свою радугу.
        Мы потные. Тяжело дышим. Тая обнимает меня ногами. Я оплетаю её всеми конечностями и подгребаю под себя. Так, как люблю я. Так, как нравится ей. На меня наваливается усталость и опустошение. И я даже не ныряю в сон, а проваливаюсь, наконец-то ощущая покой.
        - Моя, - успеваю зарыться лицом в её волосы и ощутить, как Таина ладонь притягивает мою и устраивает поудобнее у себя на животе.
        Не знаю, сколько я спал. Проснулся от Таиного взгляда. Потянулся к ней за поцелуем, а поймал лишь тонкий палец на губах.
        - Нам надо поговорить. Это важно.
        - Может, завтра? - спрашиваю с надеждой и целую в ладонь и кисть, пытаюсь проложить поцелуи по руке вверх. Я не хочу разговаривать. Потому что знаю: опять навалится, прихлопнет тяжёлой крышкой реальность.
        - Нет, сегодня. Чтобы ты услышал и подумал. Мне важно, чтобы ты знал. Ну, и я тоже. Доверие во всём, помнишь?
        Я вздыхаю и пытаюсь расслабиться, насколько это возможно. Кажется, уже вечер или даже ночь - в этой комнате с тяжёлыми портьерами не понять. Я голоден до темноты в глазах. Но Тая хочет поговорить - я должен её выслушать.
        - Кто такая Яна и почему она хочет тебя убить? - целится она в лоб, но в этот раз совершенно точно промазывает. Я смотрю на жену спокойно. И в душе расцветает какая-то павлинья гордость: наконец-то мне не нужно оправдываться и рассказывать истории прошлого.
        - Понятия не имею. Откуда ты… хотя, да. Больше неоткуда. Тётка. А откуда старая карга выловила эту Яну? И что вообще происходит?
        Тая вздыхает тяжело.
        - Главное, ты умеешь сразу же анализировать. А потом резко брать на себя роль допросчика. Кажется, это я тебя спрашивала. Подумай. Не завалялась ли в твоей жизни какая-то Яна?
        - Нет, - и это абсолютно честный и чистый ответ. - Я даже не могу подумать ни на кого.
        - Может, это Ульяна Грановская? - продолжает вести собственное следствие моя жена. - Могут же её сокращённо звать Яна?..
        - Может, ты вначале расскажешь мне обо всём по порядку? - сейчас важно найти взаимопонимание и сдвинуться с мёртвой точки. Иначе можно неделю гадать.
        И она рассказывает.
        - Страшный человек, твоя тётка, - хотел сказать серьёзно, а вырвалось с сарказмом.
        - Какая есть, - Тая разводит руками.
        - Мне кажется, - поправляю ей волосы и приподнимаю подбородок, чтобы и в глаза посмотреть, и поцеловать, - не стоит тебе влезать в это дело. Она немного очухается, и мы поговорим. Найдём эту Яну и узнаем, где я ей перешёл дорогу.
        - Наверное, это правильно, когда мужчина решает всё сам, - смотрит она на меня с грустью, - ты только будь осторожен, ладно?
        Я набираю побольше воздуха в лёгкие, медленно выдыхаю и целую её. Нежно и долго.
        Я буду. Буду и осторожен, и начеку. Я помню, что не всё ещё закончилось. Помню, что в доме доносчик или соглядатай. И надо как-то соединить разные звенья, чтобы получить цепочку, которая приведёт меня к разгадке.
        - Если честно, - признаюсь Тае, - я устал. И больше всего на свете хочу жить спокойно.
        Но этого не будет, пока всё не разъяснится, - произношу мысленно. Не стоит пугать Таю ещё больше. Ей и так сегодня досталось. А завтра… будет другой день. И может, более удачливый и счастливый, чем этот.
        52. ТАЯ
        - Тая, догоняй! - Марк и Настя визжат, Че Гевара лает, Леон делает вид, что сейчас кого-то накажет. У них там куча мала и, наверное, только меня не хватает, чтобы счастье было полным, как румяный оладушек.
        Эльза сидит за столом в беседке. Жмурится. У нас наконец-то гармония.
        Две недели прошло после известных событий. Почти всё улеглось, успокоилось. Но я чувствую жизнь как натянутую струну: тронь - и полетит тревожный звук, коснись - и может порваться, ударить больно.
        Тётка всё ещё в больнице. Она словно вложила в удар всю свою злость и силу. И сдалась. Там, у трупа Феди, у тётки случился сердечный приступ. До сих пор она слаба и «плавает», будто находится где-то между жизнью и смертью.
        - Физические показатели улучшаются, а душевные - нет, - развёл руками Жора. - Ей отойти нужно.
        О том, чтобы выспросить у тётки что-то, речи не идёт. Она даже если и слышит, то разговаривать не хочет. Думает о чём-то своём. Я единственная, с кем она хоть иногда перебрасывается парой фраз.
        - Продай квартиру. Обменяй. Что хочешь делай. Я не желаю туда возвращаться, - сказала она несколько дней назад, и теперь мы пытаемся подобрать ей жильё.
        - Надо её сюда забрать, - вздыхает Эльза. - Солнце, свежий воздух, покой. Может, побыстрее в себя придёт. Больницы никому ещё здоровья душевного не добавили. Постоянный стресс.
        На самом деле, я уже поговорила с Эдгаром. Он играл желваками, хмурил брови, но несколько поцелуев, обещание массажа и всего-всего, что он только пожелает, очень быстро сделали его сговорчивым. Я подозреваю, он и в сурового парня просто играл, чтобы развести меня на что-нибудь эдакое.
        Сегодня у нас особенный день: мы с Эдгаром выбираемся в «люди». Решили отдохнуть и сходить развеяться. Как ни крути, а у меня назревает свидание. Мы с Эльзой уже перебрали весь гардероб, выбрали платье, туфли, сумочку, украшения, но я всё равно нервничаю и жду вечера с нетерпением.
        Это не сюрприз. Я знаю, куда мы отправимся, но от этого событие не становится менее значимым.
        - Ты бы побегала с детьми, - кивает Эльза в сторону, где Марк, Настя, Леон и Че устроили самую настоящую баталию. - Как раз бы сбросила лишнюю энергию и не сидела, словно в тебя кол вогнали. Или оладушек съешь.
        На столе их целая тарелка. Красивые, пышные, один в один. И сметана тут же, и чай. Но от волнения кусок в горло не лезет.
        - Не могу. Это не поможет. Я смешно выгляжу, да? Но у нас не так много моментов, когда мы не просто дома. Здесь хорошо, всё своё и родное, но меня давят стены. Слишком долго длится затворничество, а я привыкла к свободе. Ходить куда-нибудь. С девчонками мы часто в кафе бегали или на выставки, презентации книг или в кино устраивали походы. Это частица жизни, когда ты чувствуешь воздух и энергию извне. А я… даже в библиотеку не хожу - на дом учебники приносят.
        Да, я занимаюсь, чтобы осенью перейти на другой факультет. Эдгар настоял, и сейчас это единственное, что по-настоящему накрывает меня с головой. Если не считать наши с Эдгаром отношения. Там я тону и не пытаюсь барахтаться, потому что мне всё нравится.
        Каждый день открывается что-то новое. Штрих, нюанс, крохотная чёрточка. Он дарит цветы. Не каждый день, но букеты расставлены по всему дому. У меня стол завален подарками. Книга. Красивая ручка с чёрной пастой - я люблю писать и делать пометки в блокноте. Новый ноутбук. Я не просто занимаюсь. Я ещё пишу, пока его нет дома.
        Эдгар не спрашивает. Не любопытствует. И, наверное, я сама не готова показать ему строчки, что рождаются, как песня: я слышу музыку слов внутри себя и не могу удержаться, чтобы не выплеснуть рождённые образы на белый лист монитора. Однажды я прочитаю ему. Какой-нибудь отрывок, если он захочет. А пока… это только моё пространство, куда я никого не пускаю.
        Две недели прошло. Но если посмотреть, из мелочей складывается длинная вереница событий, которые одним махом и не рассказать.
        У нас в доме часы с боем. Ровно в пять, когда они торжественно бабамкают, в нашу комнату заходит Эдгар.
        - Готова? - спрашивает, окидывая меня взглядом.
        - Да, - вкладываю руку в его надёжную ладонь. Ощупываю пальцами шероховатые мозоли: он снова занимается спортом. А по утрам мы бегаем вместе, выгуливая лохматого команданте Че.
        Полуопущенные веки прячут его глаза. Там, за ресницами, всё те же снега Килиманджаро, но теперь они не кажутся мне ни холодными, ни неприступными. Они мои, родные, любимые, и я готова ради них покорить горы. Только ничего делать не нужно: горы на самом деле гораздо ближе и доступнее, когда они твои.
        - Живой симфонический оркестр и классическая музыка, - улыбается он довольно, как только мы подъезжаем к филармонии. - Ты уверена, что хочешь это слышать? Мне будет стыдно, если между Моцартом и Вагнером ты захочешь всхрапнуть.
        Я украдкой пихаю его в бок.
        - Кто-то сегодня плохо спал ночью, - шепчу нежно. - А всё потому что кому-то всё было мало. Но я смогла выспаться, а кое-кому пришлось утром на работу отправляться. Так что держу пари: со стыда будет сгорать сегодня твоя жена. Но я милосердна. Так и быть: буду наступать тебе на ногу всякий раз, как только ты прикроешь глаза.
        - Через полтора часа я выйду отсюда с ластами вместо ног, - бормочет Эдгар, пряча невольный смех за покашливанием.
        - Всё может быть. Срочно копаем большой бассейн. Детям не хватает простора.
        Я в восторге. От наших лёгких словесных баталий и подколок. От того, что могу быть раскованной и дерзкой, не переходя границы шуток. Это территория не так опасна, как казалось раньше. Но всё уходит на второй план, когда дирижёр постукивает палочкой, а оркестр вздыхает, чтобы начать великое таинство вечной музыки…
        - Всё-таки не уснула, какая жалость. Очень хотелось пощекотать тебя. Руки тянутся, а ты слушаешь и слушаешь, и глаза у тебя - как звёзды. А ещё - как блюдца.
        - Это потому что я голодная. Ты ведь сегодня добренький, Эдгар? Будешь кормить свою жену?
        - Да, - кивает важно мой муж, - в твою честь уже заколот телец и выложены веером перепела. Стол ломится от яств, а красная икра стекает по скатерти от собственной тяжести.
        - Щедро, - восхищаюсь я, - скорее туда, где ждёт нас ужин! Не поторопишься - откушу ухо.
        - Потерпи, - он всё же смеётся, и я растворяюсь в искренности и чистоте. Обожаю его смех.
        Мы выходим из машины. От парковки до ресторана - несколько метров. Уже спускаются сумерки, начинают зажигаться вечерние огни. Играют разноцветно. Я спотыкаюсь. Кажется, у меня ослабла шлейка на босоножке. Наклоняюсь, чтобы поправить. Эдгар оборачивается, протягивает руку.
        Он такой красивый в этом костюме. В свете огней, что, играя, оставляют на нём блики. Синие, розовые, красные. Сердце пропускает удар, когда я вижу красную точку у него на лбу. Там, где падает небрежно прядь.
        Эдгар не стоит на месте, движется, наклоняется, выпрямляется. А точка следует за ним. Красное пятнышко. Неровный блик.
        Это паранойя. Психоз. Напряжённые нервы.
        - Ты мне доверяешь? - спрашиваю, чувствуя, как жуткая улыбка растягивает губы. У Эдгара удивлённые глаза.
        Это миг, перед тем, как я кричу, срывая голосовые связки:
        - Падай! - и для верности бросаюсь ему в ноги.
        Он мог бы удержаться. У него отличная координация движений. Но он падает, взмахнув руками, а я стою рядом, на разбитых коленях. И когда он приподнимает голову и пытается сесть, я для верности кидаюсь ему на грудь. Не даю встать. Прижимаю к земле.
        Кажется, опять вокруг люди. Слишком много людей и движения. Но я уже ничего не вижу и не слышу. Всё расплывается перед глазами и благодатная темнота заливает мои глаза. Укутывает тело, ложится ватной шалью на плечи.
        Мой Эдгар. Жив. Для меня это главное. А дальше - тьма и забытье. Тишина и покой. Вечность, что сливается со мной в объятьях и прикасается холодными губами ко лбу.
        53. ЭДГАР
        - Вашу мать! - ругаюсь, прислушиваясь к дыханию Таи.
        У меня трясутся руки. Я весь в крови. И эта кровь - не моя.
        - «Скорую, быстро!»
        - Всё хорошо, Эдгар Олегович, мы его взяли. Он даже выстрелить не успел.
        Мне всё равно, что они говорят. Успел или не успел - Тая в крови, а я только и могу, что прижимать её к себе и твердить: - Сейчас, сейчас…
        - Поехали, - командует Игорь. - Георгий Иванович ждёт. - Пока ещё эта «скорая».
        Я несу её на руках, мы садимся в машину, и терминатор Игорь гонит так, что лучше не смотреть в окно. Да мне и не до того: я ощупываю Таю. Сантиметр за сантиметром. Кажется, всё в порядке.
        - У неё кровь носом пошла и колени разбиты, - разговариваю с Игорем, потому что не могу молчать. Водитель кивает, я достаю платок и пытаюсь оттереть кровь.
        - Тая, Таечка, очнись.
        Трепет ресниц, слабый вздох. Синие глаза оставляют ожоги на сердце.
        - Живой, - гладит она меня по щеке и пытается сесть.
        - Как ты меня напугала, как же ты меня напугала, Тая, - бормочу и целую её, куда попадаю: в лоб, щёки, глаза, шею.
        - Я увидела… я решила… - пытается рассказать она.
        - Я не думал, что ты заметишь, - каюсь и судорожно сдерживаю дрожь в голосе. Только не хватало показывать перед ней свою слабость. - Сейчас Жора тебя осмотрит, а потом мы поговорим.
        - Ты что-то скрыл от меня, Эдгар? - Тая всё же садится. И голос у неё - как у строгой учительницы. А я чувствую себя провинившимся школьником. Хорошо, если за вихры не оттаскает.
        - Мы поговорим позже, - я пытаюсь удержать звание сурового и непреклонного мужа. - И я всё тебе расскажу.
        - Приехали, - останавливает машину Игорь. - Вас уже с носилками ждут.
        - Вот ещё, - пыхтит Тая и пытается быть очень независимой и самостоятельной, но на колени её лучше не смотреть. Вряд ли она в ближайшее время сможет бегать или скакать. А тем более - показывать характер.
        Постельный режим, - думаю я почти со сладострастием. Мне сейчас жизненно необходимо держать её поблизости. Не упускать из виду, прижимать к себе, постоянно убеждаться, что она жива, здорова, что с ней всё хорошо.
        Это отходняк от шока, стресса, когда я на один страшный миг подумал, что потерял её. Что она попала в зону поражения, хотя сейчас, когда мозг встал на место, я понимаю: риск был минимальным, почти нулевым.
        - Я понесу тебя на руках, не спорь.
        И она не спорит. Затихает, доверчиво прижавшись к груди. Я прохожу мимо носилок, как великий полководец, что не замечает толпы.
        - Гинцы, - говорит Жора, - как хорошо, что башка моя бритая и гладкая, как бильярдный шар. Боюсь, у меня не осталось из-за вас ни одного нормального волоса - все седые. Белые. Я как чёртов ведьмак Геральт, а вы - слишком беспокойное семейство. Я мечтаю, в чьи бы заботливые и добрые руки вас сплавить.
        - И не надейся, - кажется, звучит и жёстко, и мстительно, но мне сейчас без разницы на тонкую душевную организацию Георгия Ивановича.
        - Ладно, что тут у нас? - включает он доктора. - Опять в обморок упали?
        Кажется, он сюсюкает, но Таю это успокаивает. Прошли те времена, когда она боялась моего татуированного лысого друга.
        - Кровь носом? Ага, ага. Коленки разбила? Надо было сразу на Гинца падать. Хотя он такой же жёсткий, как и асфальт. Там плитка? Ну, это то же самое, только в профиль. Ты посиди здесь, - кидает он мне, и уводит хромающую Таю прочь.
        Я не могу сидеть на месте. Иду за ними, как бычок на верёвочке. Не хочу и секунды без неё находиться.
        - Посиди, - давит Жора и захлопывает перед моим носом дверь. Делаю шаг назад, а то неизвестно, что могу натворить в таком состоянии. От нечего делать пялюсь в стены, потолок, выглядываю в окно, но там почти темень - ничего интересного, сажусь в Жорино замечательное кресло. Слишком взвинчен, чтобы ощущать себя комфортно. Делаю несколько телефонных звонков, узнаю обстановку. Некоторые вещи для меня неожиданность и откровение. Кто бы мог знать и подумать… Но теперь всё кончено. Узел развязался.
        Через полчаса Жора возвращает Таю с перебинтованными коленями.
        - Ну-с, - потирает мой эскулап довольно руки, - танцуй, Гинц. Кажется, мы немного беременны.
        Сердце подскакивает в груди. В ушах шум.
        - Это точно? - заглядываю Тае в глаза, а она смотрит в мои - напряжённо и внимательно.
        - Точнее не бывает, - сияет Жора, как бриллиант чистой воды. - С тебя поляна, счастливчик!
        Я срываюсь с места и прижимаю Таю к себе. Целую ей руки.
        - Богатый ты Буратино, Гинц, - Жору прёт во все стороны. Такое впечатление, что это его заслуга.
        - Да, - отрываюсь я от жены и смотрю на друга. - Была одна девочка, а теперь у меня две девочки.
        - А вдруг там мальчик? - тревожится Тая.
        - Девочка, - спорить со мной бесполезно. - Это был запрос мирозданию.
        Тая испуганно хохочет. Жора хмыкает. Оглаживает лысину большой пятернёй.
        - Ладно, у меня дела, - спешит он на выход. - А вы поговорите.
        За ним закрывается дверь. Я усаживаю Таю в уютное Жорино кресло. Сам пристраиваюсь рядом на полу. Её пальцы тут же путаются в моих волосах. Прикрываю глаза. Мгновение тишины и блаженства. Я бы положил голову ей на колени, но они забинтованы, и, наверное, болят.
        - Давай, - подталкивает к откровенности меня Тая. - Кайся и колись, Эдгар.
        Я вздыхаю.
        - Мы сработали на опережение. В доме у нас стукач. Кто-то с упорством носорога стремился отправить меня на небеса. Поэтому мы продумали всё до мелочей. Объявили на весь дом, куда собираемся. Дали возможность человеку выполнить свой «долг», а затем - залезть крысе в ловушку. Там весь район был оцеплен, Тая. Киллер даже выстрелить не успел. Никому и в страшном сне не могло присниться, что ты догадаешься.
        - Я и не догадалась, - вздыхает Тая. - Думала, у меня паранойя, но решила не рисковать. Думала, будешь опять смеяться, рассказывать о моей бурной фантазии и о том, что я детективов перечитала.
        - Это говорит лишь об одном, - поворачиваю к ней голову.
        - И о чём же? - у Таи в голосе ирония. Мягкая.
        - Что мне повезло. Сразу же. Как дураку, который никогда не играл в лотерею и вытянул счастливый билет. Ты спасла меня.
        - Оказывается, нет, - теребит она мои волосы. - Испортила всё. Испугала всех. Коленки разбила. Сплошное беспокойство от меня.
        - Ты спасла меня, - целую её ладони. - От одиночества. Холода. Бездушия. От толпы чванливых идиотов, что считались друзьями или партнёрами. От всей этой мишуры, что ничего не даёт ни уму, ни сердцу, а только цементируют душу. Я становился крепче и бездушнее. Ещё немного - и перестал бы быть человеком. Стал бы каким-нибудь монстром, которому наплевать на семью и детей. На мать с её проблемами.
        - Не наговаривай на себя, - Тая и сейчас пытается меня оправдать. Моя добрая человечная девочка с огромным сердцем.
        - Кажется, я не тот, кто легко занимается душевным стриптизом. Так что не надо меня оправдывать. Я ещё тот сукин сын. И ты ещё намучаешься со мной. Но придётся терпеть такого, какой уж я есть. Это навсегда, Тая. Я тебя никуда не отпущу.
        - А я и никуда не собираюсь убегать, - смеётся она. - Тем более, что нас теперь трое.
        - Это был твой выбор? - смотрю ей в глаза и вижу мягкий свет.
        - Да, Эдгар. Я так решила. Нам нужен этот ребёнок, тем более, что всё самое страшное позади. А теперь ты мне всё же расскажешь подробности?
        Я делаю несколько вдохов и выдохов.
        - Ты меня натолкнула на мысль, когда упомянула Ульяну Грановскую. Я ни секунды не сомневался, что это не она. Ульяна - женщина-легенда, счастливая жена, отличный профессионал, к тому же - человек, который помогает людям. Я обратился к ней за помощью. У журналистов есть много возможностей выяснить некоторые мелочи, которые не поручишь частным детективам. К тому же, она вхожа в этот чёртов бомонд. Ян оказалось три. И лишь одна - та самая.
        - И кто же она? - у Таи подрагивает от напряжения голос.
        - Яна Петровна Дворак, в девичестве - Гинц. Одна из сестёр по биологическому отцу.
        Тая вздрагивает. Я успокаивающе глажу её руки.
        - Всё закончилось, Тая. Дальше - не наше дело. Будет работать следствие. Весь этот цирк был задуман лишь с целью, чтобы она сделала очередной шаг. Поймать на горячем. Автомобильная авария, испорченные тормоза, отравление, нанятый киллер - всё это её рук дело. Цепочка преступлений, которая, к счастью, никуда не привела.
        Тая пытается встать, ей не сидится на месте, но я мягко останавливаю её.
        - А стукач?..
        - Слава богу, это не родные. Я крепко одно время подумывал на Леона.
        - А на самом деле?..
        - Ида, - поднимаюсь и подаю Тае руку. Она всё равно не будет больше сидеть смирно.
        - Ида? - теряется моя девочка до слёз. - Как же так?.. Она же почти член нашей семьи. Всегда помогала, заботилась, с детьми мне помогала. Добрая… О, боже… мы ей доверяли. Она же могла тебя прямо в доме убить!
        - Но этого не случилось. Поехали домой. Уже поздно. Мать волнуется. Все телефоны оборвала. Там переполох в связи с задержанием Иды.
        Тая обвивает руками мою шею. Прижимается всем телом.
        - У меня есть условие, Эдгар Гинц, - говорит она твёрдо. Даже несколько.
        Кто бы сомневался. Но я готов её выслушать. Более того: хочу сделать всё, что в моих силах, лишь бы она была счастлива.
        - Во-первых, мы завтра же заберём тётю Алю к нам, пока не найдём ей нормальное жильё. Во-вторых, ты не будешь вмешиваться и настаивать на розовом цвете, когда я займусь ремонтом детской. В-третьих, ты не будешь запирать меня дома, носиться со мной и … ну, ты понял. В-четвёртых, ни моя беременность, ни роды не помешают мне учиться, так и знай!
        - Это всё? - прячу я улыбку.
        - Пока да, - сверкает она синими глазищами, - но я оставляю за собой право пополнять список до бесконечности. Считай, у меня неисчерпаемый кредит.
        - Это ещё почему? - моё дело не дать ей сесть на шею, но, кажется, скоро там живого места не останется.
        - Потому что беременным не отказывают! - показывает она язык и, ласково погладив меня по щеке, ковыляет на выход.
        Я смотрю ей вслед. Хм. Безнадежно испорченное платье красиво облегает фигуру. Я засматриваюсь на приятно округлившуюся попку. Кажется, я знаю, чем компенсировать неуёмные желания и требования моей жены.
        Как ни крути, а из любой ситуации всегда есть выход. Поэтому вечер удался. Однозначно.
        ЭПИЛОГ
        ТАЯ
        - Все готовы? - волнуется Эльза - Леон, как тебе не стыдно?
        Леон закатывает глаза и пытается прожевать украденное со стола пирожное.
        - Мальчик растёт и голодает, - поддеваю я брата, прекрасно зная, что он сейчас вспылит и на «мальчика» и на «голодает». - Пусть ест в своё удовольствие. Добытый в бою трофей - слаще.
        - Он подаёт дурной пример детям, - поджимает сурово губы наша мама. - Ты видела? Настёныш настолько осмелела, что вчера разрисовала стену в коридоре. Испортила интерьер.
        - Не испортила, а украсила. Ничего ты не понимаешь. Между прочим, Эдгару понравилось. Он лично договорился с Алем о частных уроках для Насти и Марка.
        У нас традиционные посиделки. По выходным мы встречаемся с друзьями. Приезжают Мелеховы и Артемьевы семьями, Игорь и Ольга. У последних, кажется, отношения налаживаются. А сегодня у нас пополнение рядов: прибывает чета Варшавиных - Илья и Елена. Не могу сказать, что прыгаю от восторга, но у них с Эдгаром какой-то совершенно чумовой общий проект.
        Тётя Аля сидит в кресле-качалке и смотрит на голубое сентябрьское небо. Дети укутали её клетчатым пледом. За последнее время она поправилась и похорошела. Ещё ведётся следствие по двум делам, но уже понятно, что тётку не посадят: её действия расценили как самооборону, поэтому она успокоилась - и сразу дело пошло на лад.
        Мы уже нашли ей квартиру, но тётя Аля пока не спешит переезжать. Да и нам так спокойнее: она под присмотром, хорошо питается, поправляется и неожиданно подружилась с младшими нашими солнышками.
        Нет, она не стала менее вредной и противной, но её ворчание почему-то не отгоняет ни Марка, ни Настю. Они так и вьются рядом: то подушку ей под спину подсунут, то вот как сейчас - ноги пледом укутают.
        - Нам её жалко, - разоткровенничалась Настя, когда я напрямик спросила, что такого они в моей тётке обнаружили. - Она больная, и волосики у неё сбрили. А так она хорошая. Конфетами нас угощала.
        Не могу сказать, что мои устои пошатнулись, но тётя Аля, раздающая конфеты детям, - это что-то новенькое. С другой стороны, какая разница? Может, это даже и к лучшему. Никогда не поздно начать всё сначала.
        Синица гордо выпячивает живот. Там всего четыре месяца, но ходит она так, словно слитки с золотом проглотила. Вообще я заметила: они с Мелеховым - два сапога - пара: яркие, суетливые, рот не закрывается. И вот эта неземная гордость, что они беременны. Не она, а они. Вместе. У Севы руки если ничем не заняты, всё время золотой фонд семьи Мелеховых поглаживают.
        - Вот родишь девочку, а я - мальчика. Вырастут они, и мы их поженим! - радостно заявляет моя подруга.
        - С чего бы это? - недовольно ворчит мой Эдгар. Дочь ещё не родилась, а он уже ко всем её ревнует и пресекает на корню любые, даже шутливые поползновения в её сторону. - Если сын пойдёт в Севу, мне такой зять не нужен - гуляка и балагур.
        - Я, между прочим, примерный семьянин! - оскорбляется Сева. - Это я почему по бабам бегал? Потому что Лину не встретил!
        Почти классика. Но он и правда старается быть серьёзнее - это все видят. Собственно, ему и не нужно меняться: на таких оптимистах да балагурах мир держится.
        - Эх, какая жалость, что Иды нет, - морщится страдальчески Эльза. - Такая незаменимая помощница была.
        Ида, конечно, понимала, что делает, но у неё был железобетонный аргумент:
        - Я вырастила Яночку. А потом - всех подряд девочек семьи Гинц. Я преданный человек. Яна хотела встретиться и поговорить с Эдгаром Олеговичем.
        Мне выпала честь лицезреть и Яну. Оказывается, я видела её у Аля: та самая, ухоженная дамочка с аккуратной причёской и мастером-геем.
        - У них там семейная трагедия, - объяснял мне Эдгар, почему эта бешеная лисица маниакально хотела его убить. - У них - одни девочки. Три дочери у Петера - Татьяна, Светлана и Яна. У старшей две дочери, у средней - одна и три у Яны. Когда Яна родила третью дочь, Петер в сердцах сказал, что оставит всё наследство сыну. Так его семья узнала о моём существовании. То есть до этого меня считали сыном Олега. В общем, коса на камень нашла. И закрутилось. Ко мне заслали Иду, Ида рассказывала, что у меня дома происходит. Какие пути вывели её на Янышевского и Федю - выяснит следствие. Но, думаю, там всё и так понятно: у каждого был свой интерес.
        - Во всём деньги виноваты, - расстраивалась я.
        Это был очень неспокойный период для нашей семьи. По настоянию Лады мы съездили в город моего детства и познакомились с бабушкой - матерью моего отца. От поездки остались странные ощущения. Она признала меня сразу. Плакала. А напоследок сказала, что позаботится обо мне. Хотя я категорически отказалась от всего, кроме этой тонкой ниточки: моя незнакомая семья.
        Я так ничего и не вспомнила. Но, может, и это к лучшему: я бы не хотела снова и снова переживать кошмары прошлого. Лучше оставить всё, как есть: я Тая Прохорова, в замужестве - Гинц. У меня есть семья, любимый муж и скоро появится принцесса. Зачем мне что-то ещё, когда моя чаша полна до краёв?
        На прошлой неделе к Эдгару приезжал его отец, Петер Гинц. Не к нам домой, а в офис. Там, где кипит деловая жизнь, они встретились впервые, лицом к лицу.
        - Я смотрел на него и ничего не чувствовал. Чужой человек, который обидел мою мать, обманывал семью, настаивал на аборте и с лёгкостью спихнул свой груз на плечи брата. Человек, что внёс смуту среди родных только потому, что кто-то там не родился мальчиком. Он на полном серьёзе считает, что проклят из-за «ошибки молодости» - так он видит моё появление на свет, и поэтому у них рождаются одни девочки.
        - Просил за дочь? - глажу его по предплечью. Я рядом. Я поддержку. Успокою.
        - В некотором роде. А ещё рассказывал о завещании. О признании меня сыном. Я посоветовал ему любить своих дочерей и внучек. Потому что не нуждаюсь ни в его деньгах, ни в его любви, ни в его признаниях.
        Эдгар задумчиво сжимает мою ладонь, ерошит волосы.
        - А ещё знаешь о чём подумал? Нас, таких разных на тот момент, притянуло друг к другу. Два человека, на которых неожиданно могло свалиться наследство и семьи, в которых мы уже не нуждались.
        - Зато мы нуждались друг в друге. Ну их. Пусть и эта страница перевернётся. Мы напишем свою. Так, как захотим, как нам понравится. Впишем туда имена тех, кто нам близок и дорог, и не пустим тех, кто безразличен или не нужен. Это наш мир, поэтому нам должно быть уютно в нём.
        - Ты моя писательница, - целует Эдгар меня в макушку, а я улыбаюсь: он по-прежнему ни о чём меня не спрашивает, но однажды ранним утром я поймала его на том, как он читает мои повести. Ему интересно.
        Я на цыпочках вышла прочь. Пусть это будет маленькой его тайной. Должны же у него быть слабости, которые он пока не решился озвучить или показать?
        - Ты всё мечтаешь? - Эдгар обнимает меня сзади и целует в шею.
        - Да, - оглядываю я наши шумные семейно-дружеские посиделки. Специально отошла в сторону, чтобы насладиться покоем и красотой этой картины.
        Игорь держит за руки Ольгу. Наверное, ладони греет ей. Но то, как он на миг прикасается лбом к её лбу, даёт мне надежду, что однажды и у них всё будет хорошо.
        Синица обрабатывает Елену. Они о чём-то оживлённо спорят, а Варшавин украдкой кормит вкусностями со стола Че Гевару.
        Сева и Леон перетащили тётку прямо с креслом поближе к костру, где жарят шашлыки. Эльза воспитывает не в меру расшалившихся детей. Марк и Настя за лето окрепли. По утрам их возят в школу, где они прижились и нашли новых друзей.
        Жора хохочет и что-то втолковывает Леону. Его жена греет руки у костра. Скоро ей предстоит поездка в Израиль, в клинику, где дарят шанс получить маленький кусочек живого счастья - младенца, которого они с Жорой так давно ждут.
        - Может, пока они все так увлечены и заняты, мы удерём потихоньку? - шепчет мой муж, и руки его пробираются под мой свитер.
        Он прижимает меня к себе покрепче, и я чувствую, что убежать ему отсюда хочется очень сильно.
        - Подожди немного, потерпи, - смеюсь тихо и накрываю его руки своими. - Мы всё успеем и никуда не опоздаем.
        - Эх, - вздыхает он сокрушённо, - а так хотелось тебя украсть, совершить дерзкий поступок. Но раз жена против, то, так и быть, потерплю. Держи! - вкладывает он мне в ладонь коробочку.
        - Что это? - кручу вещицу и не спешу открывать. Это предвкушение.
        - То самое кольцо, помнишь? В машине? В тот день, когда мы ехали на бал? Ты ещё сказала: потом. Думаю, этот день настал. В нём нет ничего особенного. Оно не обручальное, а просто красивое. Но я покупал его и знал, что люблю тебя. Признался в этом сам себе. Там, в машине. Подумал тогда: люблю так, что готов целовать следы твоих ног.
        Я сжимаю в пальцах коробочку. Не прячу слёз.
        - Я тоже люблю тебя, Эдгар. Мой и только мой. Единственный. Сколько бы ни прошло лет.
        Он целует меня. Накрывает губы губами. Сжимает лицо ладонями. Прижимается бёдрами.
        - Нет, это невыносимо, - бормочет он и тянет меня за руку. - Иногда я тиран и деспот. Им хорошо без нас. А нам плохо друг без друга. Поэтому пусть весь мир подождёт, пока я не подарю тебе экстаз.
        И я иду за ним. Крадёмся как воришки. Любим друг друга, не снимая одежды. А когда умолкают наши стоны удовольствия, утихает дрожь тел, хохочем, как сумасшедшие. От полноты счастья. От радости единения. От того, что впереди - много-много ярких и счастливых дней, где будут не Эдгар и Тая по отдельности, а будем мы - одна большая душа на двоих, одно огромное сердце, где хватит места для всех.
        Рассвет наступает завтра -
        бонусный рассказ об Игоре и Ольге
        =1
        - Навязалась на мою голову! - главная фраза детства. Оля помнит её слишком хорошо.
        Это старший брат тянет Олю за руку в детский сад и каждый раз вычитывает, что ему некогда, друзья ждут, посмеиваются над ним, а он вынужден изо дня в день таскаться с мелкой сестрой. Сопли ей вытирать да в сад - из сада водить.
        На самом деле, Оля умела быть тихой и незаметной. Так лучше, и меньше ругают. Забьёшься в угол, притихнешь - и все забывают о твоём существовании. Оля часто мечтала, что настанет день, и старший брат перестанет её ругать. Полюбит наконец-то.
        У них разница в десять лет. Не так уж и много, но тогда, в детстве, - глубокая пропасть, целая эпоха, разные взгляды, иное мировоззрение.
        - Вот же, навязалась! Нет бы братом родилась! Всё лучше было бы да легче! - Славка не скупился на злость, а Оля не смела даже плакать, потому что Славка - единственный, кому она нужна. Да ещё отцу, но тот вечно занят.
        У них непросто. А со временем стало запутанней и больнее. Их мама пьёт. Поначалу не так явно, а с годами - всё больше и больше.
        - Эх, Олюшка, - гладит отец большой ладонью по тёмным волосам. - Думал, хоть ты её остановишь, но она как паровоз - летит вперёд, никого не замечая. И тормоза, кажись, отказали.
        Отцовские откровения Оля помнит тоже чуть ли не слово в слово. Он не любил долгих разговоров, но когда не работал, в редкие часы отдыха, не скупился на любовь. Возился с ней и братом, убирал в квартире, готовил вкусные суп и кашу. Всё то, чего не делала мать.
        Она вечно где-то пропадала. Появлялась в доме набегами. Весёлая, красивая хохотушка. Вечно хмельная и всегда добрая. Вот только любви ей, кажется, недодали.
        Мать приносила в дом вкусные, дорогие шоколадные конфеты, какие-то незнакомые разносолы и фрукты. Пыталась таким образом «побаловать детей». Но делала всё это так, словно к чужим приблудам пришла, облагодетельствовала на час - и снова в разгул.
        - Кукушка, - поджимала губы бабушка, что приходила к ним пару раз в неделю, помогала отцу по хозяйству да учила подросшую Олю нехитрым домашним делам. - Как была вертихвосткой, так и осталась.
        - Ты мать не суди, - наставлял отец, всё так же прижимая дочь к худой груди. - У каждого свой характер. Она живая, весёлая. Скучно ей со мной, не хватает праздника жизни. Думал, сумею ей дать всё, а оказалось по-другому.
        Он тяжело вздыхал. Любил её ровно и безответно - об этом Ольга подумала уже позже, когда подросла и стала больше понимать, что же соединяет мужчин и женщин, что заставляет создавать семью и рожать детей.
        А пока она была меньше, ей остро не хватало любви, какой-то защищённости, когда других малышей приходили забирать из садика матери или отцы, изредка - бабушки и очень редко - старшие братья и сёстры.
        Бывало, Славка запирал её дома. Оля не боялась. В такие часы для неё открывался удивительный мир, где она была хозяйкой и госпожой, властительницей и королевой. Не принцессой, нет. Это для совсем маленьких девочек, что верят в розовых пони. Ольга была королевой - очень мудрой и важной, умеющей и кота приласкать, и подданных-кукол накормить.
        Ей нравилось хозяйничать. Оля любила помогать бабушке и отцу на кухне. Лепить пирожки или чистить картошку. Даже лук нравилось резать, хоть он и слёзы вышибал.
        - Девчонка! Курица! - фыркал пренебрежительно Славка, но без страха пробовал её стряпню и даже хвалил, когда у неё получалась яичница с колбасой или хлеб очень удачно поджаривался - в меру, с корочкой золотистой, кубиками аккуратными.
        - Почти чипсы! - хвастался он перед друзьями. - Налетай!
        Нередко ей приходилось и в мальчишеской компании бывать. Дети, предоставленные сами себе, очень быстро находят общество, особенно, когда в их распоряжение попадает целая трёхкомнатная квартира. Столько всего можно успеть, пока отец на работе!
        Оля старалась не высовываться. Сидела тихо в углу с куклами, но чутко прислушивалась, как матерились мальчики, что пытались выглядеть взрослыми. Грустно смотрела, как они курят в форточку, надсадно кашляя, но хорохорясь друг перед другом. Как режутся в компьютерные игры. Иногда и ей перепадало - Славка бывал порой добрым, позволял танк подбить или монстра замочить.
        Оля помнит, когда впервые в доме появился Игорь - Славкин новый друг и одноклассник. Ей было пять. Игорю - пятнадцать. Красивый, высокий, спокойный и уравновешенный.
        Кто знает, когда в девочке просыпается женщина? Когда созревает желание быть той самой, единственной, неповторимой? Кому-то и в тридцать до этого не дотянуться, а Оля почувствовала себя Женщиной в те самые пять, когда играла в королеву. Когда на пороге их дома появился тот, кто моментально стал Королём.
        Игорь. Не похожий ни на кого. Она даже удивлялась: что могло связывать их, таких разных мальчиков? Славка - взрывной и шебутной, вечно чем-то недовольный, и Игорь - надёжный, как скала.
        Он никогда не повышал голос, но к нему всегда прислушивались. Лидер. Вожак. Король. Самый настоящий.
        Может, это была слепая детская влюблённость, только годы шли, а тайная Олькина привязанность не ослабевала.
        Это Игорь нёс её на плече на Последнем Звонке. Колокольчик в руке был слишком большой, и у Ольки быстро устала рука.
        - Я помогу тебе, - улыбнулся Игорь и уверенно поддержал её слабую кисть, помогая трезвонить звонко и сильно.
        А она улетала от счастья. За спиной у Ольки отрастали крылья. Её Мужчина несёт её на руках. Да, в семь лет она именно так и считала.
        А потом Игоря и Славку забрали в армию. Постаревший отец нуждался в лечении и заботе. Бабушка к тому времени умерла. Они остались вдвоём, если не считать мать, что то появлялась, то исчезала. К тому времени она стала больше декорацией, птицей Счастья, что звенела крыльями, махала хвостом, обдавала шлейфом терпких сладких духов и снова улетала по каким-то своим птичьим делам.
        Олька стала главной Женщиной в доме. Это были счастливые годы. Нелёгкие, сложные, немного грустные, но всё же в доме царил порядок. Она уже ловко управлялась у плиты, умела готовить нехитрые блюда, справляться с пылесосом и половой тряпкой, ухаживала за отцом и писала Славке послания в армию. Длинные и обстоятельные. Электронные. Будь её воля - строчила бы настоящие, ручкой по бумаге, но так уже никто не делал, и поэтому Олька довольствовалась тем, что есть.
        - Вырастешь, учиться пойдёшь, - говаривал отец. - Ты у нас умная, усидчивая, не то что Славка.
        Оля соглашалась. Ей нравилось учиться, узнавать новое. А ещё она мечтала, что однажды у неё будет свой Король, а она - его королевой. Он будет её любить, а она будет самой счастливой, рожать детей, следить за домом и радоваться каждому дню. Будущее ей виделось безоблачным и простым.
        Игорь и Славка вернулись из армии - красивые, взрослые и самые родные. Ольге было десять. Конечно, кто на мелкого заморыша обращал внимание? У них была своя взрослая жизнь, девочки, танцы, гулянки. Больше никто не брал её с собой. Но она тихо радовалась, когда друзья шумной толпой заваливали в их дом.
        Она угощала их домашним борщом и котлетами. А Игорь часто приносил конфеты, гладил по голове и улыбался. Большой и надёжный - ничего не изменилось.
        Всё сломалось в один день. Глупо и страшно. И началась совершенно другая жизнь, где не было место придуманному королевству. Тогда она стала взрослой, в одночасье. И никто не спросил, готова ли она к этому в тринадцать лет…
        =2
        - Папа умер. Приезжай, - эти три слова Оля смогла вытолкнуть из себя и не разреветься. Она не плакала. Может, поэтому внутри всё обуглилось от боли. Наверное, вылей она горе слезами, стало бы хоть на какое-то время легче, но у неё не получилось.
        Славка вырвался из дома совсем недавно. Начал снимать квартиру, отделился. Помогал немного деньгами - отец всё чаще болел, лечение требовало денег, которых не хватало. И вот страшный финал. Он умер на работе. Упал и не встал.
        «Лёгкая смерть», - шептались бабки у подъезда. Может, и лёгкая для отца, но страшная для Ольки, у которой вчера была семья, а сегодня её не стало. Отделившийся брат не в счёт, вечно гуляющая мать тоже. Её семьёй был папа. Родной, улыбчивый, тихий, с большими ладонями, куда помещалось и Олькино сердце, и Олькины мечты. А теперь она осталась одна, никому не нужная, растерянная и растоптанная обстоятельствами.
        Одна бы она не справилась - куда там хлипкой тринадцатилетней девчонке. Славка оказался таким же бесполезным. Махал руками, плакал, ничего толком не мог сделать. Пацан ещё, если подумать. Зато Игорь смог. На его плечи лег весь груз похорон. Ольга следила за ним воспалёнными глазами. Неспешный, основательный, без лишних жестов и слов. Всё у него получилось, как надо. А ведь лет ему было, как и Славке, - двадцать три.
        Они пережили тяжёлый и безумно долгий день. Ольку знобило от внутренней лихорадки. Она будто мороженое проглотила целиком - большой брикет, огромный кусок льда. Знойный июль плавил асфальт, а ей было больно и холодно. И бесслёзно.
        «Закаменела, - шептали всё те же бабки, что качали головой, с жалостью поглядывая на её белое бескровное лицо, - А мать-кукушка даже на похороны не явилась».
        Матери они так тогда и не дождались. Ни на кладбище, ни на скудных поминках, куда пришли немногочисленные соседи да отцовские сослуживцы.
        - Ты звони, если что, - сказал Игорь вечером. Неловко попытался погладить Олю по голове, но она уклонилась. Не могла позволить ему жалеть себя. - Вот мой номер, - Оля следила, как уверенно вбивает он цифры в её потрёпанный жизнью и годами мобильник - раритет, доставшийся от щедрого Славки, что приобрёл себе модель получше и покруче на заработанные собственным трудом деньги. - Вдруг что надо будет, - звони. В любое время, слышишь?
        Она слышала, но лишь кивнула. Оля не знала, как дальше жить, и вряд ли кто-то смог бы помочь ей. Игорь ушёл, а она осталась наедине с горой немытой посуды и со Славкой, что мерил шагами коридор, видимо, на что-то решаясь или о чём-то думая. Ольга не спрашивала. Страшилась остаться одна в пустой квартире. И боялась попросить Славку остаться.
        Мать ввалилась в квартиру внезапно - запоздало и ненужно. Пьяная, растрёпанная, с опухшим от слёз и пьянок лицом.
        - Осиротели-и-и-и! - выла она дурным голосом и пыталась обнять то Славку, то Олю. - Выпьем, сын, помянём раба божьего Анатолия!
        И они пили. Почти всю ночь. Пьяно рыдала мать, глухо ей вторил Славка. Об Ольге они забыли, решали что-то, торговались. Славка даже кулаком по столу ударил пару раз. Оля почти не спала. Забывалась, как в бреду, на время, натягивала ватное одеяло - старый привет от бабушки, и никак не могла согреться.
        К утру всё прояснилось.
        - С тобой мать останется, - дыша перегаром, поведал Славка. - Мы договорились. А чё? Родительских прав её не лишали, как-никак - родительница. Присмотрит за тобой, пока не вырастешь. От меня толку - сама знаешь. Да и какой из меня воспитатель? А тебе учиться надо, все эти тетрадки, колготки покупать. У меня и своя жизнь не наладилась, ещё и тебя на горбу тянуть. Вот. Понимать должна.
        Оля ничего не хотела понимать. Остаться с матерью? С этой вечно пьяной и пропадающей в эфире тёткой? Худшего наказания и придумать нельзя.
        - Не бросай меня! - вцепилась клещом в брата, смотрела в глаза умоляюще, но Славка лишь руки её с себя сбросил.
        - Навязалась на мою голову! Что в детстве от тебя продыху не было, что сейчас!
        От обидных слов сжало горло, но Оля промолчала, как всегда. Так и ушёл он, размахивая руками, бормоча ругательства и высказывая в белый свет свои претензии к жизни.
        А Оля осталась с матерью.
        - Не бойся, будем жить! - мать улыбалась оптимистично. И в этот раз задержалась надолго. Но лучше бы как раньше - уходила и приходила, порхала бабочкой-однодневкой. Оля бы справилась. Лишь бы немного средств появлялось. Ест она мало, одевается скромно. Ну, и в школу…
        Оля понимала, что без взрослых ей не прожить. Никак. Кто-то должен был зарабатывать и приносить в дом деньги. Чем занималась её мать, она понятия не имела. К стыду, Оля даже имени её не помнила. То ли Марина, то ли Ирина…
        - Карина! - мать не злилась. И в этот раз улетать в неизвестном направлении не спешила. Она даже почти от пьянок просохла, проявила деловую хватку - занялась оформлением пенсии по потере кормильца.
        - Ничего, со мной не пропадёшь, - бормотала она и зорким взглядом осматривала каждый угол квартиры. Что-то высчитывала и к чему-то примерялась.
        Оля тогда ещё не знала, что её королевству пришёл окончательный конец. Печальный и преждевременный.
        Вначале мать сделала ремонт. Оля радовалась: эти стены давно просили обновления, но на это вечно не хватало денег. Откуда их выудила мать, оставалось загадкой, но недолго.
        Эту квартиру будем сдавать! - заявила она. - А ты поживёшь со мной. Жаль, продать не могу. Заботится государство о таких, как ты. Задолбёшься поклоны отвешивать да взятки давать.
        - Может, не надо? - попыталась Оля робко возразить. Ей не хотелось никуда уходить из дома, где она выросла, где знала каждый сантиметр.
        - А жрать и одеваться хочешь? - мать с ней не церемонилась. - Пенсия там - тьфу, ноги с голоду протянуть можно. А я не собираюсь тебя содержать, ясно?
        Куда уж яснее. Через неделю мать выпихнула её в мир с нехитрыми пожитками и увезла на другой край города, в тесную «двушку», где обитала не сама, а с сожителем - мужиком помоложе. Опустившийся, ничем особым не занимающийся тип.
        У него неплохо получалось две вещи: мастерски пить и трахать её мать. Ольке опять пришлось превратиться в тень. Другая школа. Всё чужое и неблизкое. Но выбирать не приходилось.
        Это была школа выживания. Ею особо никто не занимался. Мать без конца меняла работу. Сожитель её, Алик, и того не делал: спал по полдня, ходил во двор, играл с пенсионерами в «козла», ошивался по гаражам с друзьями-собутыльниками, а по вечерам праздник жизни продолжался уже в квартире.
        Хуже приходилось зимой, когда особо приткнуться ему было некуда. Тогда он от скуки поучал Ольгу, хвалился какими-то былыми заслугами, нёс полную околесицу и требовал к себе уважения.
        Ольга стыдилась и матери, и этого морального урода. Стирать, убирать, готовить ей приходилось самой. Она лучше бы умерла, чем призналась бы, что живёт вот так, в вечном хаосе и бардаке. Поэтому всегда тщательно следила за вещами, аккуратность превратила в личный фетиш.
        У неё была своя комнатка - крохотная спальня, где она пряталась от матери и Алика. Убогая кровать-односпалка, стол, тумбочка, узкий шкаф для вещей, настольная лампа и старенький компьютер, доставшийся ей в наследство от Славки.
        Олька научилась с боем отвоёвывать у матери жалкие рубли на питание и смену белья. К школе ей помогал подготовиться брат: покупал к сентябрю тетради и принадлежности, кое-какую одежду.
        Так она протянула два года. А потом кое-как налаженная жизнь в очередной раз треснула, как ветхое платье, разошлась по швам, обнажив гнилое нутро тщательно выстроенных баррикад.
        =3
        К пятнадцати Олька неожиданно расцвела. Наконец-то стала похожа на девушку, а не на худого тщедушного заморыша. Она осталась такой же миниатюрной - обделила её природа ростом, зато грудь появилась, округлилась попа, черты лица стали мягче, женственней, волосы до плеч она отрастила. До этого ходила коротко стриженная, как мальчишка: некогда ей было за домашними заботами ещё и волосами заниматься.
        Проклюнулась в ней пусть не красота, но миловидность, какая-то неуловимая аура появилась, что заставляла мальчиков оборачиваться ей вслед. И Ольке это нравилось.
        Когда мать и её сожитель наконец-то засыпали, Олька пробиралась неслышной тенью в ванную комнату, раздевалась и рассматривала себя в зеркале. Глядела на упругие холмики груди, гладила себя по выступающим рёбрам, накрывала ладонью выпирающий лобок, крутилась, чтобы рассмотреть округлившуюся попу - особую её гордость.
        Больше Ольга не напоминала мальчика или вечно голодного птенца. Она превратилась в девушку и страшно гордилась этим.
        Как жаль, что её не видит Игорь. Да-да, прошло два года, а она до сих пор вспоминала своего Короля. Видела его мельком целых три раза. Со Славкой они всё ещё дружили, но общались реже, чем раньше: у каждого из них была своя жизнь.
        Славка иногда навещал её. Изредка звонил. Оля никогда не жаловалась, но по глазам брата видела: он чувствовал себя виноватым, из-за чего злился и нередко бросал обидные слова. Оправдывался, особенно когда напивался. С ним это происходило теперь регулярно. Иногда они пили втроём: мать, Алик и Славка.
        - Мой сын! - скалилась мать, - Не то, что этот зверёныш!
        На счёт материнской любви Оля уже давно не обольщалась. Но ей нужно было выживать, поэтому она терпела. Обтесалась. Привыкла скрытничать, ни с кем не делиться своей жизнью, не жаловаться, а просто идти к цели: окончить школу и вырваться на волю. Оставалось совсем немного потерпеть. Но судьба приготовила ей очередной пинок.
        Алик стал на неё засматриваться. Вначале провожал задумчивым взглядом, особенно, когда трезвел. Затем, словно невзначай, начал прикасаться. Ольга старалась избегать столкновений с ним. Совсем превратилась в тень. Но трудно быть невидимкой, когда живёшь в тесной квартире.
        Кухня, туалет и ванна превратились в места вылазки. Ей не хотелось ни интереса Алика, ни его взглядов, ни прикосновений. А материн сожитель постепенно становился всё настойчивее: ловил её в коридоре, проводил ладонями по ягодицам, если успевал, тянул жадные руки к груди.
        Но все эти знаки внимания оставались мимолётными, почти незначительными, словно походя. Но ночью Ольга стала придвигать к двери своей комнаты тяжёлую тумбочку. На всякий случай.
        Мать оттягивала внимание на себя. Её всегда было много: шумная, весёлая, неугомонная. Женщина-праздник, потрёпанный мотылёк, что пытался урвать искры своего счастья и света, о который уже не мог опалить крылья, лишь погреться в лучах затухающего огня.
        Но однажды Ольге не повезло: мать исчезла на несколько дней. Испарилась, как часто делала, когда они были ещё хоть каким-то подобием семьи. Иногда она проделывала подобные номера и уже в этой реальности, но всегда возвращалась. Быстро возвращалась, не проходило и суток её кратковременных загулов.
        Когда Ольга вернулась со школы, Алик уже был навеселе.
        - Ну, что, дочь, будешь слушать папку? - пьяно ухмыльнулся он.
        Ольга, как всегда, промолчала и постаралась поскорее спрятаться в своей комнате. Сидела и прислушивалась: в доме царила тишина. Алик вёл себя примерно: не разговаривал сам с собой, что случалось нередко, когда он напивался, не бил посуду, не включал на всю громкость музыку.
        Ближе к вечеру Оля рискнула выйти из комнаты: хотелось в туалет и есть. Она и так терпела, сколько могла. Ей удалось сделать и то, и другое, а затем Алик напал на неё в коридоре, когда она пробиралась к своей комнате.
        - Ну, иди сюда, сладкая, - прижимался он к ней пахом и больно тискал груди. - Иди, я покажу тебе, что такое любовь. Ты уже девочка взрослая, пора начинать жить правильно, а не сидеть монашкой в келье. Тебе понравится, обещаю. Я умею доставлять женщинам удовольствие.
        Его ладонь пробралась к ней в трусики.
        Ольга вначале от ужаса замерла, а потом начала сопротивляться изо всех сил. Не так она представляла свой первый раз. И не с пьяным Аликом.
        - Пусти! - била его кулаками. Так, что немели руки. Но его, кажется, это только раззадоривало. Он пытался её поцеловать и больно укусил за губу. А затем, рассвирепев ударил наотмашь по лицу. Раз и второй раз. Порвал халат.
        Исхитрившись, каким-то чудом, Ольге удалось заехать коленкой в пах. Она пулей выскочила из квартиры и бросилась прочь. Бежала, не чуя ног под собой. Не соображая, куда мчится и зачем.
        Ей повезло: стояла тёплая осень, а то бы замёрзла насмерть - босая, побитая, в одном порванном халатике. К счастью, в кармане - мобильный телефон. Она никогда с ним не расставалась.
        - Да, - ответил Игорь на третьем звонке, а она не могла ничего сказать, только ревела в трубку с надрывом - с ней случилась запоздалая истерика. - Оля, не бросай трубку. Ты слышишь меня?
        Ольга ревела и не бросала. Слушала его уверенный и спокойный голос, не понимая слов. Именно его уравновешенность и спокойствие позволили ей не соскользнуть в пропасть. Постепенно она пришла в себя.
        - Игорь, - всхлипнула сорванным голосом.
        - Где ты, Оля? Я приеду. Скажи только, где ты.
        - Н-не знаю, - заозиралась она по сторонам. - Д-дома вокруг и аптека.
        Её держал на плаву его голос. Голос Короля из утерянного королевства. Оказалось, она два квартала отмахала.
        - Стой, где стоишь, никуда не уходи. Я заберу тебя скоро.
        И она стояла. Ждала. Не такой она видела в девчоночьих грёзах встречу со своим Королём, но выбирать не приходилось. Он увидел её не привлекательной и обаятельной девушкой, а насмерть испуганной девчонкой в рваном халате, с прокушенной и разбитой губой, со спутанными волосами и грязными ногами: пока бежала, потеряла тапочки.
        Он вышел из красивой тачки. Ольга даже попятилась. На миг показалось ей, что это не он, не её Игорь, а какой-то незнакомый мужчина заинтересовался грязной оборванкой.
        Но это был всё же он. Тоже изменился. Стал ещё выше и шире в плечах. Стрижка короткая. Взгляд цепкий. От него пахло дорогим одеколоном и какой-то другой благополучной сытой жизнью.
        Захотелось спрятаться. Раствориться в воздухе от стыда. Но Ольга только стояла, пялилась на мужчину своей мечты и поджимала пальцы на ногах, как будто это могло спрятать их непрезентабельный вид.
        - Садись, - кивнул Игорь на распахнутую дверцу, и Оля не стала перечить. Юркнула на сиденье и сжалась в комочек, по привычке стараясь и здесь быть незаметной.
        - Едем домой, - руки Игоря сжались на руле.
        - Только не домой! - голос у Ольги сорвался, как неопытный скалолаз в пропасть. Её затрясло, заколотило, а пальцы судорожно вцепились в ручку: она попыталась открыть дверцу, чтобы бежать дальше.
        Большая ладонь Игоря накрыла её трясущуюся ладонь.
        - Ко мне домой, - уточнил он, и тронул машину с места.
        =4
        Игорь ни о чём не спрашивал. Вёл машину сосредоточенно. Но губы его, сжатые в суровую линию, говорили о многом. Слишком уверенный и подавляющий, но Ольгу он не пугал. После всего, что случилось, она хотела только одного: вцепиться в Игоря и не отпускать. До тех пор, пока не улягутся эмоции от пережитого.
        Она впервые оказалась в его квартире. Маленькая аккуратная «двушка». Очень аскетичная. Сразу видно: здесь живёт мужчина.
        Игорь лишних слов не тратил. Всунул ей в руки полотенце - большое и пушистое и чистую футболку.
        - Прими душ, - указал глазами на ванную.
        Ольга послушно отправилась в комнату, обложенную голубым кафелем. Красиво. Ей нравились спокойные тона.
        Она долго стояла под тёплыми струями, пытаясь смыть не только грязь с тела, но и чужие прикосновения. Футболка доходила до колен и висела мешком, но впервые за много лет ей стало настолько уютно, что она расплакалась.
        Игорь поил её сладким чаем и кормил бутербродами. Ольга старалась есть медленно, но от цепкого взгляда не укрылся ни её голод, ни почти прозрачное тело. Слишком маленькая и худая. Всё тот же заморыш. Никакие грудь и попа не помогут ей стать девушкой мечты. Наверное, никогда.
        Он дал ей расчёску и обработал ссадины. Сам. Своими руками. Ольга даже пискнуть не посмела: так ей нравилось, что Игорь о ней заботится.
        Он постелил ей в большой комнате на диване. Ольга смотрела, как Игорь уверенно и не спеша надевает наволочку на подушку, расправляет простынь, загоняет одеяло в пододеяльник. Чёткие движения, сильные. На руках бугрились мышцы. Оле нравились его руки, оплетённые венами - мужские и надёжные. Он нравился ей весь, её Король, потаённая мечта.
        - Спи. А завтра будем что-то думать и решать, - в его голосе хотелось тонуть. И совсем не страшно, что он большой. Не подавляет. Не угнетает. А может, это потому, что Олька давно выбрала его сердцем. Душой маленькой девочки, что взрослела с его именем на устах.
        Олька долго не могла уснуть. Ворочалась с боку на бок. Боялась закрыть глаза, чтобы не пережить заново всё то, что случилось с ней сегодня. Только не здесь. Не хотелось омрачать крохотный огонёк счастья. А потом она решилась. Встала с дивана, прошлась по комнате на цыпочках и уверенно переступила порог спальни, где находился Игорь.
        Он спал, заложив руку за голову. На спине. Оля слышала его спокойное и мерное дыхание. Зажмурившись, скользнула в его постель. Быстро, чтобы не потерять решимость. Положила руку на голую грудь. Погладила литые мышцы, прижалась губами к соску, очертила пальцами скулы. Красивый. Мужественный. Её Король.
        Игорь встрепенулся резко. Повалил её на кровать, намертво сжимая хрупкие запястья.
        - Что ты делаешь? - грозный голос бил по щекам. Большое тело нависло над Ольгой. Очень близко. Слишком близко.
        Наверное, она испугалась его мощи и силы. Вот в этот момент, когда он кинулся на неё так внезапно. А потом она поняла: он удерживает её, но ничего не делает плохого. Он даже прижаться к ней не посмел. Или не захотел. Выдохнул шумно и зло, отпустил руки и сел на кровати.
        - Вставай, - приказал и вскочил на ноги сам, наблюдая, как она неловко барахтается, запутавшись в его футболке. - Вставай и уходи.
        Ольга поднялась. Колени дрожали от напряжения. Сейчас или никогда.
        Она стремительно сорвала с себя футболку, сделала шаг и прижалась к его груди. Впечаталась покрепче, чтобы он почувствовал её острые соски, ощутил нежность кожи и её решимость.
        Игорь закаменел. Наверное, от неожиданности. И тогда она заговорила - горячо и сбивчиво, пока он не опомнился и не оттолкнул.
        - Возьми меня. Сделай это. Пожалуйста. Лучше ты, чем он. Он же не оставит меня в покое и однажды сделает то, что задумал. Я хочу, чтобы ты был первым. А потом… не важно. Лишь бы ему не досталась моя… чистота. Я хотя бы буду знать, что первым у меня был ты, а не этот… гад.
        Игорь дрогнул. Прижал её к себе. И сердце ликовало от этой скупой ласки. Он гладил её по голове, а потом - по спине. Осторожно прикасался к выпуклым позвонкам, словно считая или играя на хрупком музыкальном инструменте.
        - Не надо, Оля, - она получила отеческий поцелуй в лоб. Покойницкий поцелуй. - Оденься и перестань. Он больше тебя не тронет. Верь мне.
        - Ты дурак или придуриваешься? - может быть, впервые в жизни Олька позволила себе крикнуть и ударить мужчину в грудь кулачком. - Ничего ты не сделаешь и не изменишь! Я не слишком хороша для тебя, да? Но я и не прошу любить меня! Сделай это из жалости! Ведь жалеют люди бездомных собак. Кормят. Не обязательно для этого их в дом вести. Так и здесь: я не прошу ни любить меня, ни жениться! Я просто хочу, чтобы ты сделал это!
        Она плакала и билась в его руках - тоненькая, худая, маленькая. В его больших и сильных руках, надёжных, как стальные ворота. Игорь больше не сердился и не успокаивал. Ждал, когда она выплачется. А потом одел её сам. Натянул футболку на плечи. Неожиданно подхватил на руки и отнёс в постель.
        - Спи, - приказал, устраиваясь поудобнее в большом кресле, - я посижу с тобой.
        Олька куталась в одеяло и ещё всхлипывала. Мокрые ресницы неприятно липли к щекам, но не было сил вытирать их. Да и желания тоже. Она так и уснула - несчастная и одинокая. Теперь навсегда. Её Король не захотел, отверг. Больше она не могла называть себя Королевой. Сказки кончились. Давным-давно закончились. Это лишь её упрямство и фантазии рисовали что-то там витиевато-радужное. На самом деле, всё оказалось намного проще. Обыденнее. Иллюзий питать не стоило и не стоит.
        На следующий день Игорь купил ей нормальную одежду. О чём-то жутко ругался с братом. Точнее, это Славка скандалил и вопил. Наверное, руками размахивал. Славка вылетел красный и злой.
        А Олька вернулась домой. В свою комнату, где на двери красовался новенький замок. Алика дома не оказалось. Его, избитого до полусмерти, нашла какая-то сердобольная женщина и вызвала «скорую». Алика положили в больницу.
        Ещё через два дня вернулась мать и тут же, узнав новости от сплетниц на лавочке, помчалась в больницу, отпаивать Алика бульоном.
        Вечером заявился Славка, и снова в доме стоял дым коромыслом. Они с матерью пили и что-то решали. Ольга пряталась в комнате за замком и не пыталась прислушиваться. Ей было всё равно. Хотелось одного: доучиться год и уйти, уехать - что угодно, чтобы не жить в этой опостылевшей квартире.
        У неё больше не было мечты. Оставалась только цель: вырасти и выучиться. Папа так хотел этого. Хотя бы в память о нём.
        Всё решилось как-то само собой. Мать буравила Ольгу тяжёлым взглядом, потом, сорвавшись, обвиняла во всех грехах. Ольга не удивилась бы, если б она кулаки в ход пустила за своего Алика. Но мать сдержалась.
        Алик ещё лежал в больнице, когда Ольга вернулась назад, в старую квартиру, которую скоропалительно освободили квартиранты. Домой, в родные стены.
        Обустраиваться ей помогал Игорь. Перевёз нехитрые пожитки. Ольга старалась на него не смотреть. Не стыдилась своего поступка - нет. Всего лишь не хотела заново переживать пустоту и боль от надежд, что рухнули и разбились вдребезги. Ничего не склеить. Увы.
        - Сможешь жить сама? - спросил он, пытливо разглядывая Олькино лицо. - О деньгах не беспокойся. Я забрал у Карины твою карточку с пенсией. И так помогать буду.
        - Не надо, - она пересилила себя и заставила посмотреть Игорю в глаза. - Я смогу. У меня получится. Больше ничего не нужно.
        Это был самый неловкий момент. Тяжёлый и болезненный. Ей не хотелось его обременять. Ему не хотелось бросать её на произвол судьбы. Но жизнь сама расставила в нужных местах акценты.
        Он всё же помогал поначалу. Или заставлял это делать Славку. А потом у Игоря появилась девушка.
        - Жениться собрался, - пьяно ржал Славка. - Любовь там, морковь. Все дела. Красивая фифа, вся из себя.
        Лучше бы Олька ничего не знала. Игорю стало как-то не до бедной родственницы друга. А потом вернулась мать. Через год. Олька десятый класс заканчивала.
        - Алик помер, - сказала она с порога и осела по стенке.
        Олька не жалела и не сочувствовала. Но мать пришлось принять. Не заставлять же её жить на улице. У Алика родственники объявились. Права на квартиру предъявили, а матери некуда было деться. Вот она, как раненная волчица, и приползла к дочери. Больше не к кому.
        И покатилось всё по новой: пьянки, исчезновения, какие-то мужики появлялись периодически, но ненадолго.
        Олька доучилась в школе. Прошла курсы самообороны, чтобы никто и никогда не посмел её больше пальцем тронуть. К счастью, её никто и не трогал. Она так и оставалась маленькой нелюдимой девственницей, отвергнутой единственным мужчиной, которому она хотела по-настоящему принадлежать. А больше ей никто не был нужен. Может быть, потом. Когда-нибудь. И то не наверняка.
        =5
        В университет Ольга поступила легко. Правда, факультет не самый престижный, зато бюджет. И впервые в жизни у неё появились подруги.
        - Не дрейфь, Смородина, прорвёмся! - часто подбадривала её говорливая Лина Синица.
        Это Ольга помогла Тае и Линке пристроиться подрабатывать в ресторанчике «Дон Кихот». Ей-то намного раньше пришлось о себе позаботиться. Нужно было жить и выживать, тянуть на себе нерадивую мать и учёбу.
        Даже по дружбе не могла она довериться. Рассказать о своих тяготах. Стыдилась. Пыталась отгородиться. Осторожничала. Боялась, что подруги отвернутся, презирать начнут. Умом понимала, что всё не так, а сердце сжималось и заставляло молчать.
        Она знала о подругах многое, они не знали об Ольге почти ничего, но не лезли и не расспрашивали, принимали всё, как должное, за что она была им благодарна.
        А потом… Тая выходила замуж. Странный неправильный брак, и как удар под дых - Игорь. Всё такой же красивый. Ещё красивее, чем Оля его помнила.
        - Привет, - единственное слово, что она услышала от Игоря за долгие годы разлуки. И взгляд тяжёлый сверху вниз её измерил, оценил, запротоколировал что-то там, в мозговых клетках.
        Она кивнула тогда. Ждала расспросов о жизни, но их не последовало. Чужой далёкий Игорь. Наверное, уже женатый, но спрашивать о чём-то - пустое. Встретились, как два чужих человека, и от этого - сердце в клочья.
        Оля приняла правила игры. Как всегда. Тихая девочка снова села в свой угол, чтобы никому не мешать. Спряталась, постаралась быть незаметной.
        - Так и будешь молчать? - спросил он неожиданно за столом, когда остальные увлеклись разговорами и едой. Таина тётка отлучилась в дамскую комнату. У Севы не закрывался рот. Линка смотрела восторженно и выглядела счастливо-поглупевшей.
        Оля пожала плечами.
        - А о чём говорить?
        - Да, конечно, - ответил он после долгой паузы. - Столько лет не виделись. Оказывается, и рассказать не о чем.
        Она бы поговорила, наверное, но страшилась услышать в ответ рассказ о его жизни. О другой женщине, которая ему жена. А вдруг бы он её похвалил? Произнёс чужое имя с любовью? Нет, лучше оставить как есть и жить в неведении. Так спокойнее для души и её сердца.
        Игорь рядом. Это хуже вина. Весь вечер - в тумане.
        Очнулась, когда с Игорем в машине остались одни. Линка укатила с говорливым Севой, а Игорь отвёз домой противную Таину тётку. И вот больше ничего и никого между ними. Крохотное пространство автомобиля.
        - Ты живёшь всё там же? - первый вопрос после короткого разговора в ресторане. Игорь ловит её взгляд в зеркале.
        - Да. С матерью.
        Он не знал. Она поняла по напряжённым плечам и сумрачному взгляду, что снова поймала в зеркале. Большое заднее сиденье. И она, такая маленькая на нём. Неуютно, холодно, задница к кожаной обшивке прилипает. Не в прямом смысле, конечно, но ощущение такое. Оля пожалела, что откинула подол платья, чтобы не измять. Её сейчас раздражало всё: и этот наряд, подобранный Линой: юбка-полусонце, вырез, подчёркивающий грудь, голые руки. Постоянно хочется себя обнять, но Оля крепится: ни к чему Игорь видеть её слабость.
        - Спасибо, - говорит она, как только Игорь подгоняет машину под подъезд.
        - Я провожу тебя, - открывает он дверцу.
        - Не стоит, - замирает сусликом Ольга, намертво вцепившись в ручку и не решаясь выходить. Ей не хочется, чтобы Игорь провожал.
        - И всё же я провожу, - возражает Не Её Король таким голосом, что она вылетает пулей, не дождавшись, пока Игорь дверцу откроет.
        Они поднимаются по ступеням молча. Игорь задевает Олю плечом - и кожа тут же отвечает на прикосновение: волна жара прокатывается по телу и оседает тягучим комком в месте, о котором лучше не думать.
        - Спасибо, что проводил, - бормочет она скороговоркой и намеренно не достаёт ключ. - Дальше я сама.
        За старой дверью она слышит голоса. Наверное, их слышит и Игорь.
        - Открой дверь, - он командует невыносимо, хочется сопротивляться этой атаке, но силы не равны, Ольга знает. Оттягивая время, долго роется в сумочке. Игорь терпеливо ждёт.
        Два долгих поворота ключа. С порога в нос бьёт запах табачного дыма и алкогольного угара. Игорь входит первым. Уверенно шагает в сторону кухни. Там мать и двое её собутыльников.
        - Какие люди! И без охраны! - пьяно хихикает мать, ничуть не удивившись его появлению. Она уже в той стадии, когда море по колено.
        Игорь смотрит на всё, прищурившись. Взглядом обводит неопрятную кухню, стены, давно требующие ремонта - здесь теперь ничего не ценится: мать живёт одним днём. Ольга прикрывает глаза. Стыдно. Неловко. Хочется извиниться за грязь и вонь. Завтра она уберёт - станет сносно. А пока… уже ничего не изменить.
        - Пошли отсюда, - резко и без возможности возразить: Игорь берёт её за руку и уводит.
        - Куда же вы? - несётся вслед голос матери. - Посидели бы, поговорили. Что, дочь, стыдишься матери? Брезгуешь, дрянь неблагодарная!
        Ольга стыдилась. И брезговала, конечно. В последнее время стало сложнее: мать перестала походить на порхающую бабочку. Всё чаще в ней вспыхивала агрессия. Она даже пыталась пару раз руки к ней протягивать - оплеуху отвесить или пнуть.
        - Пойдём! - Игорь почти рычал и тянул за собой, как плюшевую игрушку, что не может ответить, а болтается в сильных руках безвольно.
        Он усадил её на переднее сиденье. На шее билась частым пульсом жила. Стиснутые челюсти делали лицо Игоря слишком суровым, но Оля не боялась его. Никогда не боялась. Король. Как жаль, что не её.
        Он сидел, оцепеневший, наверное, с минуту. Затем ударил руками в руль, словно принял какое-то решение, и завёл мотор. Ольге было всё равно, куда он её везёт. Так бы и ехала, и ехала… Долго-долго, пока длится ночь. Но всё когда-то заканчивается.
        - Переночуешь сегодня у меня. А завтра что-нибудь придумаю.
        У него? А как же жена?.. Впрочем, Ольге было всё равно. Игорь знает, что делает. Возражать не тянуло. Накатила усталость и слабость. Хотелось вымыться и заснуть. Не помнить стыда, но пьяное лицо матери так и стояло перед глазами.
        Это была другая квартира. Не та, что она помнила. Побольше, красивее, светлее. Нестандартный ремонт, окна во всю стену. Много воздуха. Очень высокий этаж. Оля не рассматривала детали, а фотографировала всё целиком.
        Ей никогда так не жить. Даже королевства у неё не осталось с тех пор, как вернулась мать. Осквернила, разрушила, убила всё, что можно. Неожиданно мелькает шальная мысль: почему, собственно, она сдалась? Ведь любой замок можно отстроить, порядок навести, укрепить стены, посадить кусты роз… Королевство - лицо королевы, что правит. К сожалению, королева Ольга испытаний не вынесла, сдалась.
        Всё похоже до мелочей, как тогда. Они молча пьют чай на кухне. Крепкий, вяжущий чай. Ольга не рискует попросить ложечку сахара, чтобы сделать его не таким терпким. За это можно разозлиться на саму себя: она вечно под кого-то подстраивается, молчит, даже если ей неудобно, никогда не качает права, любыми способами стремится избежать конфликтов.
        Ногами лишь топтать себя не разрешает - защищается, как может. Защищается, а не даёт сдачи. Может, поэтому мать так осмелела в последнее время.
        Не понятно, почему именно сейчас в голову лезут подобные мысли. Ей хорошо под тяжёлым взглядом Игоря. Он как удобный рюкзак: нигде не жмёт и не трёт, в самую пору, равномерно ложится на плечи. С ним можно идти вечно. Растворяться в этих глазах и не чувствовать ничего, кроме удовольствия.
        - Помоешься? - голос у него завораживающий, словно звук тотемных барабанов. За ним хоть в пропасть.
        - Да, - и смело в глаза. Долго и дерзко. Больше ни с кем Оля не позволяла себе вести себя так.
        Игорь отводит взгляд первым, встаёт, приносит полотенце и свою футболку, и дежавю снова накрывает её с головой. Больше она никогда не будет унижаться. То, что случилось тогда, не повторится. Оля помнит, очень хорошо помнит, чем всё кончилось, и подвиг повторять ей не хочется. Ещё одного унижения не пережить.
        Ванная не похожа на ту, из прошлого. Эта серая с золотом. Очень строгий и стильный дизайн. Пушистое полотенце - в держатель. И как откровение: Игорь в этой квартире один. Нет никакой женщины. Одна зубная щётка. Только мужской гель. Но Оля ни за что не спросит.
        Она настроила душ погорячее, чтобы расслабиться, разомлеть после долгого и бестолкового, на её взгляд, дня. Пар поднимался к потолку. Сегодня можно отдохнуть и ни о чём не думать. А завтра всё вернётся. Обыденность. Серость. Вечно пьяная мать. Но сейчас нет ничего. Вычеркнуть на несколько часов и жить мгновением. Радоваться, если получится.
        Он появился словно из ниоткуда - громадный мерзкий паучище. Полз по серому кафелю, перебирая лапками. Не бежал, а медленно, очень медленно дефилировал. И тогда Оля закричала. Взвыла как сирена. С места не могла сдвинуться, визжала, зажмурив глаза.
        В дверь затарабанили.
        - Оля, открой! Слышишь, открой дверь!
        Она слышала, но боялась с места сдвинуться. Игорь тряс дверь, как разъярённый медведь-шатун. Сердился, угрожал, ругался. А она всхлипывала, прижав руки к груди, и боялась открыть глаза.
        Дверь он взломал - вырвал защёлку. Сколько силищи-то, - подумалось ей.
        - Живая, - кажется, он вздохнул с облегчением.
        - П-паук, - мотнула головой на стену, но глаз не открыла.
        Игорь выругался чуть слышно. Выключил воду. Мягкое полотенце упало на плечи, и только сейчас Оля поняла, что голая. Перед Игорем - в чём мать родила. А потом он подхватил её на руки - легко, словно она ничего не весила.
        Оля обвила его шею руками - так естественно, будто всю жизнь делала это, и наконец-то открыла глаза. Твёрдый подбородок и губы - первое, что увидела. Затаила дыхание, замерла. Боялась дышать, чтобы не спугнуть миг, когда он вот так очень близко и не отстраняется.
        А потом он улыбнулся. Ольга моргнула.
        - Маленькая Оля боится пауков.
        Губы его чуть подрагивали - Игорь всё же старался сдержаться, чтобы не обидеть. Но она всё же обиделась, рассердилась.
        - Там не паук, а паучище с мохнатыми ногами!
        - Ладно-ладно, - погладил он Олю по спине и запнулся. Его глаза встретились с её - и падение. Долго-долго, как в бесконечную пропасть. Она согласна, лишь бы это не заканчивалось.
        Кто первым потянулся губами - неизвестно. Да и какая разница? Самый первый поцелуй. Первый в её жизни. С Игорем. И словно гора с плеч. Без разницы, что будет потом. Сейчас мир летел со скоростью звука вниз, проваливался, как легендарная Атлантида, уходил в океан вместе с городами и деревьями, мостовыми и фонарями.
        Его дыхание. Язык. Вкус чая. Его щеки с порослью щетины под горячими пальцами и короткие волосы на затылке. Жаль, нельзя сжать в кулаке, подчинить этого большого и сильного мужчину хоть на миг.
        Игорь кладёт её на большую кровать. Полотенце распахивается. Оля не делает попыток спрятаться или прикрыться, хотя от стыда вспыхивают щёки. А ещё от собственной дерзости. Сердце дрожит, как заячий хвостик - бьётся часто-часто. Хочется руками накрыть грудь, но вместо этого она снова встречает взгляд Игоря и тянет его за белую футболку на себя.
        Он сопротивляется - стоит какое-то мгновение, как большой раскидистый дуб, а затем сдаётся, выдохнув шумно. Приникает к ней. Целует, гладит вершинки грудей пальцами, проводит пятернёй по телу - от шеи до низа живота.
        Искры. Жар. Хочется выгнуться под его ладонями. Стонать. Распутно раздвигать ноги. Она пока не смеет, но наслаждается каждым прикосновением. Только бы не останавливался, только бы не отстранился, не бросил её на полпути.
        Руки её несмело проходятся по литым мышцам. У Игоря тоже кожа горячая. И её несмелое касание, наверное, стало точкой невозврата, потому что он, Не Её Король, дрогнул. Ласки его стали интимнее, смелее. Поцелуи - откровеннее.
        Она подстёгивала. И уже стонала, выгибаясь навстречу. Срывала футболку с его плеч. Игорь ей помогал. Забравшись под штаны и трусы, сжимала ладонями ягодицы - крепкие, каменные, освобождала твёрдый член, что рвался ей навстречу. Умирала от тяжести тела, что было ей желанно.
        Всё казалось правильным и естественным. Он большой и сильный. Она маленькая и хрупкая, но Игорь был тем, кто подходил ей идеально - ни душа, ни тело не могут лгать или обманываться настолько.
        И даже боль показалась ей восхитительной. Это невероятное ощущение, когда горячий, твёрдый, упругий член входит внутрь, растягивает её, наполняя. Игорь замер.
        - Ты что, девственница? - хриплый и какой-то тягуче-тёмный голос. Злится?..
        - Была, - подалась навстречу и намертво захватила ногами свою добычу. Ни за что! Только не сейчас, когда уже всё случилось! - Если ты сейчас остановишься, я прокляну тебя.
        Маленькая, вечно забитая Оля не могла сказать подобное. Но слова вышли очень сильными и страстными. Ноги её сжались и приблизили к себе бёдра мужчины. Внутри мягко качнулся член. Ольга прикрыла глаза. Губы её разомкнулись, и наружу наконец-то прорвался тихий стон.
        - Больно? - Игорь не спешил закончить начатое, но вздувшиеся вены на руках и висках красноречиво говорили, чего ему это стоило.
        Она кинула на него взгляд из-под ресниц. Восхитительно прекрасен. Божественно натурален Не Её Король.
        - Мне хорошо. Хватит болтать!
        И она сама шевельнула бёдрами, провоцируя, подстёгивая, заставляя терять всяческий контроль. Игорь ответил. Двигался. Доставал что-то там, глубоко внутри. Было и больно, и приятно одновременно. Раздражающе щекотно. Низ живота крутило, в районе пупка что-то сжималось, в груди ёкало, как будто она совершила что-то запретное, но будоражаще-адреналиновое.
        Игорь уже убыстрил темп, не сдерживал себя. Мощное, красивое животное. Ольга впилась ногтями в его ягодицы, желая чего-то большего, что пока рвалось, но никак не приходило. Она стонала и металась по подушке. Кусала губы и подвывала. И когда Игорь остановился, она готова была его убить. Неудовлетворённый рык вырвался из неё, из глаз брызнули слёзы.
        - Сейчас, - успокаивающе проговорил он, просовывая руку между их телами. - Сейчас я помогу тебе.
        Игорь накрыл рукой лобок, раздвинул пальцами складочки, прикоснулся там, где сходились их тела и снова начал двигаться.
        Ей хватило совсем немного - несколько круговых движений и толчков. А затем она задрожала, забилась в оргазме. Кричала и выгибалась дугой в его сильных руках, сама насаживалась на член до тех пор, пока не перестал кружиться мир.
        Ещё несколько толчков - и горячее семя вылилось ей на живот. Она накрыла его рукой - слабой дрожащей рукой. Тело ныло. Между ног саднило. Но вспышка удовольствия была такой яркой, что перечёркивала всё.
        «Я ждала тебя всю жизнь», - хотелось сказать ей.
        «Я рада, что ты стал первым», - рвались с губ слова.
        Но Ольга молчала, прижимаясь плечом к горячему телу, что расслабленно лежало рядом.
        Игорь пошевелился.
        - Ты же понимаешь, что это ничего не значит?
        Это значило всё. Но не для него. Оля это понимала.
        Она натянула на них одеяло. Укутала любимые плечи. Залезла Игорю под подмышку и прижалась боком.
        - Спи, - поцеловала в щёку. - Не бойся. Я не буду за тобой бегать и ныть. Но утром мы повторим то, что случилось недавно.
        - Нет.
        Не Её Король такой зануда. Оля лишь улыбнулась слабо. Он сам не знает, чего хочет и желает. Ведь не отстранился. Не убежал. Лежит рядом, греется. Вот это мгновение прекрасно. Его она и запомнит. Будет собирать зёрна. Однажды из них вырастут колосья её воспоминаний.
        Она дождалась, когда дыхание Игоря выровнялось и прижалась к нему всем телом. Закинула ногу на бедро. Провела пальцем по упрямому подбородку и заснула.
        Это была самая прекрасная ночь в её жизни. Она будет хранить в себе её долго-долго, когда Не Её Король снова исчезнет по своим очень важным делам. Но пока он рядом, никто не запретит Оле наслаждаться жизнью и мгновеньями счастья.
        =6
        Утром она его поцеловала и сжала в руке каменный член - красивый и очень твёрдый. Провела пальцами, поглаживая. И всё случилось, как она хотела. Игорь был сонный, но очень темпераментно-горячий.
        А потом он посмотрел на часы, нахмурил брови. Подумал несколько секунд, разглядывая её - голую, с розовыми щеками и томными глазами. Распутница. Плохая. Ольга говорила себе эти слова и улыбалась. Ей нравилось ощущение полноты, сытость в ноющем теле.
        - Оставайся. Тебе же никуда не надо?
        Ей нужно было в университет, но она с лёгкостью соврала. Можно и пропустить.
        - У меня дела, а потом я решу вопрос с твоей матерью. Я помню. Ничего не забыл.
        Лицо у него суровое. Взгляд непримиримый. И челюсть становится словно ещё твёрже. Он всегда такой - неулыбчивый, неразговорчивый. Как оказалось, под каменной маской скрывалась необычайная страстность.
        Мать. Заброшенное королевство. Одно воспоминание, а улыбка увяла. На душе сразу пусто и холодно. Когда Игорь ушёл, Ольга долго куталась в одеяло, будто мёрзла. Думала, сортировала мысли, пока не затошнило от голода.
        На столе в кухне - чашка с недопитым кофе. Оля зажмурилась, касаясь губами края. Не Её Король пил эту чёрную, уже холодную бурду. От этого по телу - сладкая судорога. Оля что-то ела, пила горячий чай, роняла слёзы - тихие, как грибной дождь. А потом ушла - замок в этой полуэлитной хате открывался просто, а дверь захлопнулась без проблем, отрезая Олю от чужого мира, где жил Игорь.
        Ни к чему его жалость. Быть рядом лишь потому, что он испытывает вину или гиперответственность, смысла нет. У Оли тоже была какая-никакая гордость. Довольствоваться крохами, выпрашивать внимание, как преданная собака, мучиться мыслями, где он и с кем - не для неё. А если она сейчас останется, так и случится рано или поздно. Станет зависимой, растеряет храбрость, не сможет удержать и, в конце концов, уйдёт, как и сейчас. Только сердце разорвётся на клочки, и тогда не собрать, не починить.
        Дом встретил её тишиной и грязью. Не редкость. К этому тоже привыкаешь. Остаток дня королева, вспомнившая о своей державе, ползала на коленях, выгребала мусор, мыла полы и окна, проветривала, драила шкафчики и холодильник, стирала, готовила нехитрый ужин, ломала голову, как протянуть на оставшиеся копейки месяц.
        Матери дома не было. Оля даже не заметила, что нет её слишком долго. Мать часто исчезала на время. К этому тоже привыкаешь. Но в такие дни она наслаждалась тишиной.
        Игорь пришёл под вечер. Хмурый и отстранённый.
        - Я пристроил её в клинику - пусть просохнет. А дальше будет видно, - заявил он, не проходя дальше порога.
        Дальше будет, как и было. Вряд ли мать бросит пить. Оля стояла перед Игорем и кивала. Маленькая и худенькая. От него хорошо пахло дорогим парфюмом. Тело и душа тянулись навстречу, но Оля не дала им объединиться и победить.
        - Ты почему ушла? - спросил он, уже собираясь уходить. Можно сказать, неожиданно, словно против воли. Видимо, Олин уход чем-то его задел.
        Она посмотрела ему в глаза. Так твёрдо, как только смогла. Постаралась, чтобы хватило сил произнести очень важные слова не дрогнувшим голосом, спокойно. Это выстроились наконец-то в ряд все мысли, что она перекладывала, как старые тетради, целый день без него, Не Её Короля.
        - Потому что я взяла всё, что ты смог и захотел мне дать.
        О, этот сумрачный взгляд из-подо лба. Крепко сжатые губы. Медленный, по-настоящему царственный кивок. Он развернулся и уже почти ушёл. Ольга без сил привалилась к косяку, провожая его широкую спину жадным тоскливым взглядом. Как хорошо, что он не видит.
        Но Игорь обернулся на миг. Обжёг сверкнувшими глазами.
        - Ну, это мы ещё посмотрим, Ольга, - прозвучало угрозой. В воздухе странно запахло озоном. Не хватало только молний, рогов и хвоста для полного погружения в ад.
        Пискнув, Ольга спряталась за дверью. Вся её смелая дерзость испарилась. Да и, к слову, хорохориться было не перед кем. Всё закончилось. Оставалось собрать себя в кучу и жить дальше. Без него.
        А жизнь словно остановилась. Пусто и как-то безрадостно. В квартире поселились чистота и тишина. Стыдно, но Ольга ни разу не поинтересовалась, где её мать. Несколько раз она гипнотизировала номер телефона. Игорь. Не была уверена, что за столько лет он не сменил его. Но это была призрачная надежда услышать его голос. И повод был - спросить о матери, которая её не интересовала.
        Ольга часто задавала себе этот неудобный вопрос: чувствует ли она что-то к женщине, которая когда-то её родила? Чувствовала. Облегчение от того, что её нет сейчас в её жизни. И тоску, что рано или поздно она вернётся.
        С Игорем приходилось сталкиваться - он приезжал, забирал Таю из университета. Хмурый взгляд. Неулыбчивое лицо. Скупые вопросы.
        Слишком свежо и больно, словно босыми ногами по стеклянным осколкам. И надо держать лицо, чтобы не понял, не разгадал.
        Когда Игорь не мог видеть, Ольга бросала на него тоскливые взгляды. Как жаль, что нельзя отрезать и забыть. Или не сталкиваться вот так, постоянно бередя незатянувшуюся рану.
        Он пришёл однажды ночью. Позвонил в дверь. Ей хватило одного взгляда в «глазок», чтобы рука потянулась к замку. Игорь шагнул ей навстречу молча. Зарылся пальцами в волосах. Выдохнув, накрыл губы в жёстком поцелуе - жадном и каком-то отчаянно-мрачном.
        Тёмные волны страсти сгустились над их головами и поглотили без остатка. Это сильнее её - Ольга тогда поняла, что бороться бесполезно. Да и не хотела она сопротивляться - сама тянула с его плеч рубашку. Бесстыдные руки расстегивали пряжку ремня. Жадная ладонь накрывала вставший член. Путаясь в одежде, они еле-еле дошли до кровати.
        Это было безумно хорошо и немножко больно. Это было лучше, чем она помнила. Ольга кричала в экстазе. Располосовала ногтями Игорю спину. Тихая маленькая Оля преображалась, мимикрировала, превращалась в распутную девку, для которой не находилось табу в постели.
        Игорь ушёл под утро, когда она провалилась в омут сна. Молча. Без объяснений, что это было. Наверное, Оля почувствовала себя обворованной от этой молчаливой бездушности. И, кажется, она поняла, что испытал Игорь, когда не нашёл её дома.
        Но больше всего испугало Ольгу другое - вот эта сумасшедшая ненасытность, гиперсексуальность, когда хотелось ещё и ещё, и он давал ей это. Что будет дальше? Она превратится в свою мать со временем? Не сможет обуздать этого ненасытного демона? Пойдёт по рукам?
        Но тело молчало, когда рядом не было Игоря. Тело не хотела никого другого. Глаза не засматривались на других парней. Сердце молчало, когда кто-то оказывал Оле знаки внимания. Оказывается, с этим можно жить и не попадать в истории. Сложнее оказалось жить без человека, который едва замечал её.
        Игорь приходил под сенью ночи ещё дважды. Секс без слов и объяснений. Он не считал нужным. Она принимала, что есть, страшась задавать вопросы и разрушить те крохи отношений, что существовали между ними.
        А потом исчезла Тая. Растворилась в большом городе, а Оля невольно помогла ей в этом. Глупо так и безответственно. Но кто же знал, что это событие станет ключом её собственной неприметной жизни?..
        =7
        - Где она? - Игорь возник на её пороге, похожий на мрачного демона мщения. Жёсткий, бескомпромиссный.
        Он звонил перед этим. Расспрашивал. Скупо, только основное. А теперь вот стоит и сверлит её убийственным взглядом.
        - Я не знаю, правда, - мяла платье и сжимала плечи, словно боялась, что сейчас он её ударит. Где-то внутри понимала: не поднимет руку, но страх оказался сильнее. Что она знала об Игоре? Вот сейчас Не Её Король казался ей чужим незнакомцем, что запросто спустит с неё шкуру. При таком Игоре она снова превратилась в забитое загнанное существо неопределённого пола.
        - А может, всё же знаешь, Ольга?
        И тогда она расплакалась. От страха и осознания, что сделала что-то не так. Это походило на допрос: напористые вопросы - чёткие, ясные, по существу. И её жалкий лепет, больше похожий на оправдание. Естественно, она вывалила всё, что знала. Ей нечего было скрывать, но чувствовала себя глубоко виноватой, словно это она подстроила побег, и сейчас расплачивалась за своё коварство.
        - Ну, всё. Тихо-тихо, - у Игоря неожиданно успокаивающий нормальный голос. И объятия осторожные, бережные. Гладит её по голове, как девочку, успокаивая. Касается губами лба, будто температуру пробует.
        - Я не знала! - продолжает она по инерции оправдываться, всхлипывает обиженно.
        - Ладно-ладно, - завораживает, затягивая в омут. А затем неожиданно целует, рвано выдохнув. Яростно, с напором, подчиняя. Гладит её по спине, сжимает талию двумя ладонями, оглаживает ягодицы, впечатывая в себя Олино податливое тело.
        А затем отпускает. Дышит тяжело, прикрыв глаза.
        - Я вернусь! - звучит как угроза и как обещание одновременно.
        Она лишь кивает растерянно, глядя ему вслед. Ласкает взглядом его широкий уверенный шаг. Мысленно обнимает широкую спину.
        Наваждение. Нерациональное постыдное желание быть всегда рядом. Горячая влажность между ног. Захоти он - Оля бы не отказала. Не смогла бы.
        После его ухода на неё накатило. Запоздалая истерика. Трясучка, слёзы фонтаном. Плохо соображая, Оля сжимает в руках телефон.
        - Эй, Смородина, что происходит? - голос у Линки тоже не ахти. - Это всё из-за Таи, да? И тебя достали? Это я виновата, - причитает она, - я рассказала, что видела тебя с ней.
        Оля не помнила, что рассказывала. Жаловалась, наверное. Рыдала. Называла Игоря «водителем», даже в истерике не решаясь поделиться с подругой запутанной своей историей.
        - Ну, всё закончилось, правда. Никто не будет нас убивать. А Тайке бы не мешало навалять больно, что так обошлась с нами. Чем только думала, коза наша ненаглядная.
        Становится стыдно и за слёзы, и за то, что напугала Линку ещё больше.
        - Всё нормально, - бормотала, поудобнее устраиваясь на диванчике, - всё хорошо. Всё позади. Давай переспим с этим и успокоимся.
        Линка что-то изрекает воодушевляющее про «хвост пистолетом», но Оля уже почти не слушает. Отключает телефон и укрывается с головой. Прячется «в домике».
        Так проще, как в детстве. Спрятался в ограниченном пространстве и кажется, что защищён. Ни одна страшилка не пролезет. Раньше это срабатывало. Сейчас мысли прорывались сквозь надёжный заслон детства, кружились растревоженными птицами, и Оля поняла, что выросла.
        Игорь придёт. Пообещал. И это кружило голову, стискивало сердце, растекалось томлением внизу живота. Чего, спрашивается, она рыдала? Наверное, из-за Таи. Переживания накрыли. А Игоря не надо бояться. Он никогда ничего плохого не делал. Наоборот. Поэтому его стоит ждать.
        Надежда прорывается робким лучом. Оля не пытается спрятать поглубже её свет. Пусть греет. А там… как получится.

* * *
        Он не появился ни завтра, ни послезавтра. Зря Оля красиво «рисовала глаза», надевала лучшее платье, готовила что-то вкусное. Время по вечерам тянулось резиново: день никак не хотел кончаться, и Ольга сидела в гулкой тишине до тех пор, пока сон не подкрадывался и не забирал её туда, где ожидание становится короче.
        А потом она перестала ждать. Жила своей жизнью. Мать так и не появилась. К хорошему быстро привыкаешь: Оля о ней почти не вспоминала. Как будто новая жизнь началась, где нет стыда и ужаса, где не нужно запираться и красться под сенью ночи в туалет.
        Игорь пришёл, когда она, растрёпанная, в стареньком домашнем платьице мыла полы. Он стоял на пороге и смотрел на её босые ноги. Оля не знала, что умеет так удушливо краснеть.
        - Проходи, - неловко махнула свежеотжатой половой тряпкой, - я тут это… У меня каникулы, - несла чушь и боялась посмотреть Игорю в лицо.
        Он сделал шаг.
        - Мы не с того начали, тебе не кажется? - далёкий, но такой родной голос. И цветы перед носом. Красивый такой аккуратный букетик роз на коротких ножках - полусфера нежно-лососевого цвета в зелёной шуршащей бумаге-жатке.
        Оля таки подняла глаза. Не плакала, нет. Но где-то внутри зажигались звёзды - мягкие, влажные, с особым свечением. Протянула руки, а потом одёрнула. Уронила тряпку.
        - Сейчас. У меня руки мокрые.
        - Дурочка моя, - шагнул Игорь и прижал её к себе. И то, как он произнёс эти слова, пустило забег мурашек по телу. И не обидно совсем. Даже наоборот. Ласково и нежно.
        Они стояли так долго. Его руки на спине - бережные и горячие. Дыхание касается волос. Букет зажат между ними: Оля так и не решилась мокрыми руками ни прикоснуться к своему Королю, ни цветы принять.
        Он же теперь её Король? Или она опять всё не так поняла?.. Но этот миг, это единение в коридоре - поворот ключа, что открыл иную дверь. Позволил надежде вспыхнуть и подарить новые, ещё более яркие лучи, от которых согрелось Олькино израненное сердце.
        Сердце, что умело верить и любить. Ждать и надеяться на чудо. И, кажется, чудо пришло.
        =8
        Игорь ухаживал красиво. Цветы. Конфеты. Кино. Выставка. Театр. Телешоу. Появлялся. Исчезал. Сваливался на голову неожиданно. Никогда не говорил: «Я приду завтра». Всегда изрекал почти мрачно: «Я вернусь». И всегда возвращался.
        Он больше не делал попыток добраться до её тела. Это сбивало с толку. Это… пугало. Оля снова чувствовала себя нежеланной, некрасивой замухрышкой с поникшими плечами и неразвитой грудью, хотя и с грудью, и с попой был полный порядок. Комплексовала. Считала себя недостойной. Но появись кто рядом, вцепилась бы в Игоря мёртвой хваткой и никому бы не отдала, не отступилась бы. Дралась бы за своего Короля как неистовая амазонка.
        Игорь целовал её на прощанье. Иногда. Будил тёмные бурлящие инстинкты, заставлял хотеть его от одного поцелуя так, что приходилось сжимать пальцы в кулаки, чтобы не притянуть его к себе, не показать желания. Если она так поступит, он посчитает её распутной?
        Ей не хватало храбрости. Она играла по его правилам. Не диктовала свои условия.
        - Оль? - спросил Игорь где-то месяц спустя их непонятных ухаживательных отношений. - Я тебе хоть нравлюсь?
        Тяжёлый взгляд. Губы сжаты в одну линию. Плечи напряжены.
        И тогда она вздохнула. Взяла его за руку. Завела в комнату. Посадила в кресло. Села напротив на пуфик - старое драно-колченогое убожество, которое Оля любила, потому что его сделал папа.
        - Что ты видишь, Игорь? - посмотрела ему в глаза и, наконец-то решившись, взяла за руки. - Нет-нет! Не на меня смотри, а вокруг.
        - Квартира. - дёрнул он плечом, но руки не вырвал, наоборот, сжал покрепче Олины пальцы. Он пока не понимал.
        - Это не просто квартира, а моё королевство. Я… так думала, пока была ребёнком. Королевство, где я королева - мудрая, сильная, справедливая. Но королева не может быть одна. У неё обязательно должен быть король.
        Оля ловит напряжённый взгляд. Кажется, он начинает понимать. Сжимает руки её ещё сильнее. Поглаживает тыльную сторону ладоней большими пальцами.
        - Ты был моим королём, Игорь. С тех пор, как появился здесь впервые.
        Он встряхивает головой, прикрывает глаза.
        - Глупость какая… сколько тебе было?
        - Пять. Мне было пять лет, Игорь. И уже тогда я тебя любила.
        - Любила? А сейчас? Был королём? А сейчас нет?
        Он расстреливал её вопросами - резкими и меткими. Оля вглядывается в дорогое лицо. В черты, которые знает наизусть. Можно закрыть глаза - и всё равно она сможет видеть его. И этот шрам на левой брови. Она даже знает, откуда он. И этот вихор, что немного приподнимает его короткую чёлку. И губы… Оля помнит их вкус и нежность. Страсть Игоря помнит и не хочет забывать.
        - Любила. Люблю. Всегда. Ничего не изменилось. Разве что годы прошли. У тебя что-то менялось, у меня… нет. Думаешь, я тогда от отчаяния?.. Я умирала, потому что ты оттолкнул меня.
        Игорь срывается с места. Встаёт на колени. Обнимает её, прижимаясь лицом к животу.
        - Глупая моя девочка. Маленькая Оля… - губы его щекочут кожу даже сквозь платье. - Я не мог. Это всё равно что ребёнка обидеть. Да ты и была тогда… Сестра друга, почти что моя сестра. Хрупкая тростинка. Как я мог?..
        - У меня до тебя никого не было, - пропускает она сквозь пальцы его жёсткие короткие волосы. - Я даже не целовалась ни с кем. Никто не нужен, кроме тебя, а ты спрашиваешь: нравишься ли мне?
        Она сползла с колченогого пуфика, чтобы быть с ним наравне. Чтобы обнять его крепко и наконец-то, приподняв его голову, оставить поцелуй на губах - неловкий, неумелый, но искренний.
        - Знаешь, - погладил её виски Игорь, - у меня есть предложение. Не знаю, понравится ли оно тебе. Король вырос. И у него теперь своё королевство. Не согласишься ли ты стать моей королевой? Знаю, возможно, я не самый лучший король на этой планете. Больше всего мне хочется умыкнуть тебя отсюда. Выкрасть. Унести. Увезти, не спрашивая. Но… мне понравилось, как ты командуешь, маленькая, тихая Оля. Там ты была совсем другой - смелой и раскованной. А здесь… слишком много детства.
        Она поняла его.
        - Подожди немного, - попросила, поднимаясь, и протянула руку, чтобы помочь подняться Игорю.
        Она переоделась и обошла квартиру по кругу. Побывала во всех комнатах и смахнула слезу. Вспомнила папу и всё хорошее, что всё же было когда-то.
        - Всё, - выдохнула шумно. - А теперь умыкни, увези меня отсюда, мой Король. Сделай меня счастливой.
        - Сделаю! - звучало как клятва, как лучшая в мире музыка.
        Он не нёс её на руках к машине, нет. Шли они - рука об руку, прислушиваясь друг к друг, ловя взгляды, полные обещаний.
        На руках было потом - через порог. И руки Олины уже смело оплетали шею Игоря. И губы тянулись к губам. А потом сплетались дико, жарко, первобытно. Кричали, стонали, подстёгивали друг друга и никак не могли насытится, наполниться друг другом.
        - Пути назад не будет, ты знаешь? - спросил её Игорь, когда они, обессиленные, лежали на влажных, скомканных простынях. - Я тебя не отпущу.
        Ольга фыркнула, повозила рукой по груди Игоря, устраиваясь поудобнее. Пальцем вывела по телу его два сокровенных слова: «Мой Король».
        - Я сама никуда не уйду. Вот ещё. У меня теперь новое королевство и мужчина, которого я люблю всю жизнь. Я готова встретить самый лучший рассвет в своей жизни. Не хватает лишь малости.
        Она смотрит ему в глаза и ждёт. Забитая Оля из прошлого согласилась бы на меньшее. Ничего бы не потребовала в ответ. Оля сегодняшняя не хочет жить в неизвестности. Ей мало его «не отпущу». Ей нужно услышать самое главное. То, ради чего стоит жить и дышать.
        - Я тебе хоть немного нравлюсь, Игорь? - спрашивает просто, без кокетства.
        - Люблю тебя, - хрипло и категорично. Рукой - к груди. Сильно, до хруста. Это приятная тяжесть. Бьющая наотмашь откровенность.
        Больше ничего не надо. Остальное придёт само. Постепенно, не без ошибок. Им ещё многому нужно научиться, но каждый из них готов сделать шаг, а это важней всего.
        - Я буду помнить этот день всегда, - у Ольги от счастья кружится голова. Ей хочется говорить, выплеснуть из себя весь тот свет, что рвётся наружу, мечтает стать новой звездой, зажечься на небосклоне их жизни. - Я ждала его так долго. Тебя ждала целую вечность.
        - Знаешь, что хорошо? - спрашивает её Игорь, гладя ладонями по горячим щекам. - Рассвет всегда наступает завтра. А это значит, что у нас впереди много-много самых лучших рассветов. Будем просто жить и встречать.
        - Чтобы у нашего сегодня всегда было завтра, - договаривает Ольга серьёзно и глотает слёзы.
        За огромным окном тихо падают звёзды. Там затаился мир, готовый спеть колыбельную тем, для кого только всё начинается. А пока…
        - Люблю тебя…
        И жарко сплетаются руки.
        - Ты мой…
        И тишину рвёт дыхание, что сейчас одно на двоих.
        Вечное начало. Знак бесконечности. Крылья, что позволяют лететь навстречу друг другу, верить, мечтать и любить.
        Конец
        КОНЕЦ