Дрянь такая! Ирина Мельникова

        Можно ли увлечься дворником, если муж сбежал с любовницей?.. Собирая в командировку любимого супруга Сергея, Аня нашла в карманах его пиджака очень интересные предметы: упаковку презервативов и фантик с отпечатком губ. А в запертом ящике стола обнаружилась записка: «Я беременна»… Сердце разрывалось, но Аня сдержалась, попрощалась с муженьком как ни в чем не бывало. А сама села в машину и решила проследить за ним. И не ошиблась в своих подозрениях: вместо того, чтобы улететь в командировку, Сергей заехал за девицей с ребенком и исчез с ними в неизвестном направлении… На следующий день Аня решила побольше узнать о разлучнице и приехала к ее дому. Там женщину уже поджидали какие-то темные личности… Спас ее странный дворник Александр — Аня понравилась ему с первого взгляда. Он даже решил помочь ей найти Сергея. И заодно выяснить, что за типы так настойчиво добивались ее любви…
        Ирина Мельникова
        Дрянь такая!
        Глава 1
        Дождь, дождь, дождь! Два дня подряд дождь! И, кажется, никогда не проглянет солнце, не высохнут лужи, газон примется чавкать под ногами, как губка, а твой единственный ребенок будет часами сидеть за компьютером или скулить, выводя тебя из терпения:
        — Мамочка! Ну, мамочка! На пять минут! Погуляю с Редбоем, а? Только до ворот и обратно!
        Но мамочка знает, во что превращаются эти прогулки с Редбоем! Именно мамочке придется вывозить эту грязь, что принесут с собой ее ненаглядная дочь и ее ненаглядная собака. Редбоя надо будет купать, дочь заставлять принять ванну, в первую очередь для профилактики простуды, потому что оба явятся с прогулки по уши грязные и мокрые. Но у Татьяны тут же найдется масса убедительных отговорок, у меня же доводов несравнимо меньше… Ну, не хватает у меня настойчивости и решительности поставить Таньку на место. А может терпения? И я отступаю с угрозой:
        — Учти, свалишься с температурой, в аптеку не побегу!
        Но для Таньки это пустой звук, она знает, что мать у нее отходчива. Слишком отходчива, и, возможно, поэтому меня используют все, кому ни лень. Сама я этого как-то не замечаю, но моя лучшая подруга беспрестанно твердит мне, что я бесхребетная, что все сели мне на шею и ножки свесили. Иногда я задумываюсь над ее словами, и даже нахожу в них определенный резон, но совесть не позволяет мне отказать человеку, если он находится на грани отчаяния, если ему тоскливо или просто некому пожаловаться на некоторые печальные обстоятельства. Людмила называет меня вселенским жилетом и палочкой-выручалочкой, хотя сама не прочь поплакаться в эту самую жилетку и попросить помощи у безотказной «палочки-выручалочки».
        Дочь и собака устраивают небольшую кучу-малу в прихожей. Редбой рвется на улицу, а Татьяна никак не может застегнуть поводок на ошейнике. Без поводка его никак нельзя выпускать, все клумбы перетопчет, почему-то они особо для него привлекательны. Он роет в них норы, заталкивает лохматую морду и шумно фыркает… Что тут поделаешь! Такова порода! Рыть, откапывать, загонять!
        Грохот в прихожей, сопровождаемый пронзительным визгом, не понять, кто визжит громче дочь или ее собака, отвлекает меня от размышлений. И я бросаюсь на шум.
        Так и есть! Своротили на пол подставку, а вместе с ней цветочный горшок с фикусом. Горшок большой, в него входят два ведра земли, поэтому звона не было, только грохот.
        Танька сидит возле обломков на корточках и рыдает, а Редбой уже елозит носом по паркету, разгребает кучу земли лапами, словом, весь в работе…
        Я останавливаюсь в растерянности, не зная, с чего начать: то ли успокаивать дочь, то ли лупить собаку, то ли отнестись к этому безобразию философски и отправиться на кухню за совком и веником.
        — Когда-нибудь я его убью!  — говорю я и хватаю юркого мерзавца за ошейник.  — Кому я говорила, что фокстерьер в доме сплошное наказание?
        Впрочем, Татьяна это слышит не впервой, но на всякий случай плакать начинает громче. Лицо у нее сплошь в грязных разводах, и я приказываю, стараясь, чтобы голос звучал как можно строже.
        — Живо в ванную, а потом, чтобы навела порядок в прихожей! А я погуляю с Редбоем.
        Проказливая, с весело торчащим хвостом скотина поднимает голову, комья земли застряли в жесткой шерсти, маленькие глазки возбужденно блестят, как же добился своего. Я обзываю его «паразитом», но это не производит на него никакого впечатления. Ретбой, как и все в этом доме знают, что мои угрозы ровно ничего не значат. Поэтому он презрительно фыркает и отворачивается.
        Татьяна наоборот не отворачивается, но жалобно смотрит на меня. Разводов на лице прибавилось, губы плаксиво кривятся. В этом весь трюк, и все же я не могу смотреть, когда моя дочь плачет.
        — Мамулечка! Я все уберу. Вот только вернемся с прогулки, и все-все уберем, до последней крошечки!
        Татьяна складывает молитвенно грязные ладошки, а Редбой усаживается рядом, и, высунув язык, крайне преданно смотрит на меня. На лохматой морде ни капли раскаяния. Что ж, этот спектакль мы видели не раз, в нем известны все исполнители. Я даже не предполагаю, я знаю, что воплоти я свои угрозы в жизнь, спокойствия в этом доме не прибавится. Редбой все равно найдет способ как мне отомстить. В прошлый раз это были мои любимые кроссовки, в которых я бегаю по утрам. Мерзавец полностью разгрыз у них задники, недавно пострадала моя шляпа, которую он гонял по комнатам в наше отсутствие, а еще раньше изорвал в клочья новый справочник по цветоводству, который я с таким трудом отыскала в одном из магазинов на окраине города. И все это как следствие моих попыток хоть как-то приучить эту бестию к порядку.
        Нет, это было самой большой ошибкой в жизни позволить Сергею подарить Таньке на день рождения щеночка. Но разве я предполагала, что трогательный белый, с черными пятнами и рыжей мордочкой комочек с Сережину ладонь не больше, превратится в наглое и проказливое создание. Сейчас ему восемь месяцев, и вот уже два месяца подряд муж обещает отдать его в особую школу для собак, где ему, в чем я сильно сомневаюсь, должны привить хорошие манеры. Перспектива, конечно, радужная. Сережа и Таня свято верят, что через месяц наш Редбой превратится в образцово-показательную собаку, начнет участвовать в собачьих выставках и украсит свою грудь медалями. Но пока медалью надо награждать меня за бесконечное терпение и ангельскую выдержку…
        Дочь и собака не сводят с меня глаз. Они не могут знать, какие мысли бродят у меня в голове, поэтому, на всякий случай оба принимают скорбный вид. Бедные, как их обижают в этом доме, не пытаются понять и войти в их непростое положение. К тому же в глазах у пса появляется то самое выражение, следствием которого всегда является лужа на полу, если не хуже… Но обычно он отводит на раздумья о судьбе пола минут пять, не больше.
        И я быстро прикидываю в уме. Если оба безобразника сейчас же уберутся на улицу, то мне хватит времени привести в порядок прихожую, пересадить фикус, приготовить жаркое на ужин и навестить Римму. Она просила забежать, что-то у нее не клеится с романом, и она по этому поводу переживает. Вчера звонил издатель, интересовался, когда она с ним покончит, но у мадам писательницы, как всегда, ни у шубы рукав…
        Я смотрю на часы. На все про все у меня два часа времени. Дай Бог, чтобы у Людмилы случился какой-нибудь аврал на работе, и она задержалась. Только это вряд ли произойдет. Авралы обычно случаются у меня, и с завидным постоянством, двадцать пять раз в сутки. И все их надо вовремя разрулить: погасить пожар в зародыше, перевести стрелки в другом направлении, вытравить споры грядущих проблем… Помирить, успокоить, предотвратить, не позволить, найти выход… И при этом, не теряя контроля над ситуацией, остаться милой, заботливой, любящей женой и матерью, дочерью и подругой…
        — Ладно, валяйте!  — соглашаюсь я с подобающим выражением на лице. Надеюсь, Татьяна поймет, на какие жертвы я иду ради собственной дочери. Но она, похоже, не понимает.
        — Мамуля!  — Кричит она и в припадке восторга целует Редбоя в лохматую морду.  — Ты лучшая на свете мама!
        Татьяна вскакивает на ноги и хватает Редбоя за ошейник. Пес упирается и пытается вернуться к вожделенной кучке земли. Кажется, он и впрямь настроен превратить ее в туалет. И даже огрызается, паршивец, когда я прихожу дочери на помощь. Но поводок пристегнут, и парочка негодников стрелой вылетает в двери. Я успеваю подхватить телефон, его чуть не постигла участь фикуса, и неподдельно радуюсь этой маленькой удаче. На прошлой неделе Редбой расколотил третий по счету аппарат, и мне просто повезло, что на этот раз на его месте оказался мой любимый фикус.
        Я смотрю в окно. Редбой таскает мою дочь по газонам. Поводок натянут. И впрямь пограничник Карацупа в дозоре вместе с верным Ингусом, как метко заметил мой брат Дима, месяц назад побывавший у нас в гостях.
        Некоторое время я наблюдаю за ними: оттягиваю счастливый момент уборки. Затем ставлю телефон на место, и нагибаюсь за фикусом. У моей мамы до сих пор растет в деревянной кадке его собрат, который помнит меня еще маленькой девочкой. Рядом с ним меня ставили в угол, его же я подкармливала отвратительным рыбьим жиром, которым мама исправно пичкала меня в детстве. Я наловчилась сливать его в кадку. Фикус от этого, видно, рос, как на дрожжах, и вскоре заполнил собой, чуть ли не всю комнату, тогда его подкоротили и отвезли в деревню к бабушке. Но там он стал быстро чахнуть, и фикус вновь вернули на родину.
        К тому времени мои родители получили четырехкомнатную квартиру, и поначалу он восполнял недостаток мебели. А потом и вовсе стал полноправным членом нашей поредевшей семьи: сначала ушел отец. Бросил мать ради молодой вдовушки. Затем нас покинула старшая сестра, выскочила замуж за геолога и укатила в Иркутск. Вскоре после ее отъезда мой брат ушел в армию, отслужил два года на границе в Амурской области, поступил в пограничное училище, и теперь доблестно защищает рубежи нашей Родины то в Карелии, то в Забайкалье, а теперь и вовсе в Таджикистане. Маме он пишет бодрые письма, радостно повествует о прелестях этого горного края, свежем воздухе, здоровом климате и своем великолепном здоровье…
        Мама — человек доверчивый и убеждена, что Димка служит в какой-то особой части, где царит полное взаимопонимание и дружба с местным населением. А все эти жуткие рейды по горам, перестрелки с нарушителями границы и захваты караванов с наркотиками, все это удел других пограничников, лично ей не знакомых.
        Самым трудным оказалось скрыть от нее ранение Димы. Он три месяца провалялся в госпитале в Душанбе. Первый месяц не мог даже ручку в руках держать, и мне приходилось вдохновенно врать, что его, как особо отличившегося офицера, отправили обмениваться опытом в какую-то жутко далекую африканскую страну, где почту перевозят на слонах, поэтому письма доходят не раньше, чем через два месяца.
        Мама верила в эту ахинею, и с гордостью рассказывала подружкам, как ее Димочка лихо передает свой опыт африканским пограничникам… А я все три месяца жила, как на иголках, опасаясь, что мое вранье вот-вот раскроется, если кто-то из сослуживцев Дмитрия по доброте душевной сообщит маме о состоянии ее сыночка. По этой причине я перехватила письмо начальника погранотряда, в котором он послал на имя родителей вырезку из армейской газеты, где подробно описывался подвиг брата. Дима с небольшой группой пограничников несколько часов удерживали горный перевал, перекрыв единственный путь отступления крупной и вооруженной до зубов группе контрабандистов…
        Я тупо уставилась на стебель с десятком листочков. Два из них были нежно-зеленого цвета, трубочки, в которые они были свернуты, только-только распустились. Растение надо было немедленно спасать. Год назад я подобрала его на свалке, которую устроили на пустыре в двухстах метрах от нашего поселка. На нем оставалось два листочка с изрядно пожелтевшими краями, а в остальном фикус смахивал на сухую хворостину. Не знаю, как бы мне удалось возродить его к жизни, если бы я вдруг не вспомнила о живительной силе рыбьего жира.
        Фикус долго чах, не желал пускать новую листву, Танька жаловалась, что от него отвратительно воняет, но где вы встречали рыбий жир с нежным запахом? Сережа деликатно помалкивал, но в один прекрасный день спросил, нельзя ли его переставить на балкон. Но сквозняк вреден всем живым организмам, и я уже подумывала, не свезти ли фикус к маме. Но весной он внезапно пошел в рост, выпустил один лист, затем второй, а за три месяца выгнал аж десять листьев, и стал более-менее походить на декоративное растение. Почву я заменила, рыбий жир сделал свое дело, а его остатки я скормила Редбою. В отличие от моих домашних, щенку он пришелся по вкусу, но дня два от него несло протухшей треской сильнее, чем от фикуса, и Танька категорически отказывалась с ним гулять: негодник по любому случаю лез к ней целоваться.
        Всем этим размышлением я предавалась, не давая рукам скучать. Спустилась в подвал, там у меня на всякий случай хранились несколько цветочных горшков разных размеров. С такой собакой, как наша, этот запас вполне оправдан. Фикус занял свое место на подставке. В новом керамическом горшке он смотрелся совсем не плохо, но стоило, наверно подумать о переселении его в деревянную кадушечку. При падении с высоты она не разлетается на миллион черепков.
        Уборка прихожей заняла гораздо больше времени, чем я предполагала. К тому же я все время с опаской поглядывала в окно, чтобы не пропустить мгновение, когда дочь и Редбой соизволят закончить прогулку. Но она, похоже, затянулась надолго. Погода вняла многочисленным просьбам трудящихся и прочего населения, дождь прекратился, в разрывах облаков проглянуло ослепительно голубое, словно весенние цветы, небо. От газона парило, цветы на клумбах поднимали к солнцу поникшие под дождем головки, расправляли лепестки. Татьяна и Редбой развалились на лавочке возле декоративной горки, сплошь заросшей цветами. Пес курился, как Ключевская сопка.
        Я представила, какие запахи сейчас витают в воздухе. Я имею в виду совсем не тот запах, который издает мокрая псина. Им сейчас наслаждалась Татьяна. Меня прельщает другое, ради чего я и живу в загородном доме, хотя забот здесь во много раз больше, чем в городской квартире. Но там и запахи другие: пыли, бензина, расплавленного от жары асфальта… Я с тоской посмотрела на ведро с грязной водой и тряпку в своих руках. Чем я занимаюсь, на что трачу время, вместо того, чтобы выйти на балкон и вдохнуть этот одуряющее свежий воздух, настоянный на запахах мокрой травы, парного — земли, медовых ароматах алиссума, петунии и чуть горьковатого — шафранов?
        Конечно, я могу позвонить и пригласить Тамару. Домработница бывает у меня через день, сегодня она у Риммы. Но та ждет каких-то важных гостей, которых к ней привезет издатель, поэтому забот у Тамары выше головы. Того гляди, обратятся ко мне за помощью, потому что в последний момент выяснится, что именно моих рук не хватает, чтобы навести последний глянец. Но пока таких сигналов не поступало, и я с чистой совестью отправилась сначала в душ, а потом на кухню.
        И тут зазвонил телефон. Конечно же, это Сережа. Я всегда точно знаю, что звонит именно он, а не кто-то другой. Не ошиблась и на этот раз.
        — Нюша,  — раздался его голос в трубке, и я, как это бывает всякий раз, когда слышу голос мужа, засмеялась. Причем я совсем не обижаюсь на «Нюшу», хотя у соседки через дом от нас так зовут кошку.
        — Отчего веселимся?  — деловито спросил муж. Ну, как ему объяснить, отчего? Скорее, оттого…. Оттого, что я люблю его, и мы славно провели ночь в своей постели и сегодня, и вчера, и позавчера…. Оттого, что он так здорово целуется…. Оттого, что он самый замечательный мужчина на свете…. Оттого, что выглянуло солнце…. Оттого, наконец, что он позвонил, когда я этого не ожидала.
        — Нюша,  — сказал строго Сережа. Он знает, только так меня можно заставить говорить о серьезном,  — не сердись, но я сегодня не приеду на обед. Меня срочно вызывают на севера. Нужно будет до самолета подработать кое-какие документы. Приготовь мне дорожный комплект и два костюма: светлый и серый в полоску, остальное, как обычно. В семь вечера я заеду за вещами.
        — Надолго уезжаешь?  — настроение у меня упало. И Сережа понял это по моему голосу.
        — На недельку, не больше. Успокойся,  — голос его звучал ласково. Я представила, как он улыбается… Господи, дорого бы я дала, чтобы он сейчас оказался на кухне. Уж я бы своего не упустила.
        — Я боюсь, что ты опять явишься к самому отъезду.  — Сказала я ворчливо.  — Опять будем собираться впопыхах, а потом неделю дуться друг на друга, потому что в спешке я обязательно что-нибудь забуду. Или у тебя в который раз поменяются планы.
        — Нет, не поменяются,  — сказал он твердо.  — Сказал на неделю, значит, на неделю, и ни днем больше.
        — Ладно, не сердись,  — опять засмеялась я,  — все соберу и приготовлю, как просишь. Но только Римма обидится. Ты забыл про гостей?
        — Нет, не забыл. Я ей позвоню, извинюсь. Надеюсь, ты повеселишься за меня и за себя. Только смотри, американцы — хлопцы шустрые! Не заметишь, как влюбишься!
        — Сережа!  — произнесла я с укоризной.  — Во-первых, я — патриотка, во-вторых, у меня уже есть хлопец русского производства.
        — И как этот хлопец? Ничего себе?
        — Ничего? Как ты смеешь такое говорить?  — притворно ужаснулась я и произнесла громким шепотом такое, отчего пришел черед ужаснуться ему.
        — Нюша! Надеюсь, Татьяны нет рядом?
        — Нет ни Татьяны, ни этой лохматой заразы. Вовсю наслаждаются летом.
        — Понятно! Опять что-то натворили?  — догадался по моему слишком жизнерадостному тону Сережа. И заспешил.  — Прости, нет времени на разговоры. Меня ждут на совещании. Но я тебе перезвоню… — Он отключил телефон, и я некоторое время слушала короткие гудки, хотя знала, что в ближайшие два часа звонка не дождусь: ровно столько продолжались совещания в его конторе.
        Но только я называю его организацию «конторой». На самом деле, это — представительство крупнейшего в России Таймырского медно-никелевого комбината, расположенного за Полярным кругом, где десять месяцев зима, остальное — лето. Продукция его идет нарасхват, как внутри страны, так и за рубежом. Сережа говорит, что подобных комбинатов во всем мире раз, два и обчелся, а он знает, что говорит. Мой муж вот уже пять лет возглавляет представительство Таймырского комбината, поэтому и крутится, как белка в колесе, и дома живет меньше, чем в командировках.
        Но я его прощаю, потому что всякий раз, когда он возвращается домой, мы переживаем свой очередной медовый месяц, и это компенсирует многое. И лишь по одной причине, чтобы не тосковать о нем, я занимаюсь массой дел, которые выгодны, прежде всего, тем, кто ими не хочет заниматься в силу разных обстоятельств: зачастую из-за собственной неразворотливости, несообразительности, а бывает, из-за откровенной лени. Тем самым я заставляю быстрее течь время, которое словно останавливается, когда Сережа уезжает от нас с Танькой.
        Один раз в неделю я работаю в поселковой библиотеке. Поселок — комбинатовский. Здесь живут сотрудники представительства и пенсионеры, отработавшие на северах по двадцать и больше лет. Дома выстроены по особым проектам, но очевидного дисбаланса в застройке не наблюдается, что так характерно для подобных поселков, выросших вокруг города в последние десять лет. Здесь нет восточных дворцов и боярских теремов, нет уродливых железобетонных мавзолеев и кирпичных псевдоготических замков…
        В нашем поселке выросло уже больше двух сотен скромных двухэтажных коттеджей, деревянных или кирпичных по выбору хозяина. Но в каждом имеется сауна и бассейн, подземный гараж на две машины и хозяйственные постройки во дворе. Северяне большие любители натурального хозяйства. Поэтому по утрам нас будят крики петухов, звон молочных струй о дно подойников, и рожок пастуха, собирающего местных буренок в стадо.
        Но у нас, наверное, единственный в поселке дом на два хозяина и, по сравнению с другими, маленький, общий с Риммой огородик, где растут, в основном, лук, редиска, необходимая для стола зелень да клубника, под которую отведено несколько грядок. Но большую часть тоже общего двора занимают цветники и посадки декоративных кустарников. Сада у нас нет, но часть усадьбы находится в лесу, пихты и березы растут прямо за домом, а лесными цветами, и папоротниками заросли все маломальские полянки между деревьями.
        Идея общего двора и огорода принадлежит Римме. Ее прямо-таки хлебом не корми, дай посидеть между грядок, полюбоваться торчащими из земли, острыми, как копья древних воинов, стрелками лука, кучерявой петрушкой, зонтиками укропа. Она любит сорвать листик мяты или сельдерея, размять их в пальцах, и вдыхать этот запах, от которого, как она уверяет, пропадают головные боли, а мозги настраиваются на творческий лад.
        Я ей не перечу. Вывожу в коляске во двор и оставляю в беседке, на полянке или между грядок. Она сидит в широкополой шляпе под кружевным зонтиком. Его изготовили на заказ по картинке из модного журнала начала прошлого века. Впрочем, сама Римма тоже напоминает мне дореволюционную даму, нечаянно попавшую в наше время. Тонкие черты ее лица безупречны, взгляд слегка высокомерен, но не из-за вздорности характера, отнюдь нет. Так она смотрит на незнакомых людей, потому что более всего на свете боится, что ее примутся жалеть.
        Вот я и подошла вплотную к тому, чтобы рассказать, кто такая Римма, и почему наш дом имеет два хозяина. Хотя понятие это весьма относительное. По сути, мы одна большая семья. Не совсем обычная, не совсем привычная, но все-таки семья. И я не стыжусь, когда, представляя Римму, говорю: «Это первая жена моего мужа, а я — вторая».


        Глава 2
        Вот уже пятнадцать лет Римма — инвалид. У нее нелады с позвоночником, после того, как она попала в камнепад на Кавказе. Дело в том, что когда-то она работала инструктором по горному туризму, водила группы на Эльбрус, помогала осваивать азы альпинизма новичкам. Ей было тридцать пять, Сереже — двадцать два, когда они встретились в Теберде, и мой будущий муж влюбился в нее сразу и бесповоротно. Его не смущала приличная разница в возрасте, и то, что у Риммы были двое детей от первого брака. Ее первый муж погиб при восхождении на высочайшую вершину Тянь-Шаня пик Победы.
        Римма, как я уже говорила, поразительной красоты женщина. Она знает себе цену, и даже сейчас, прикованная к коляске, не теряет своего достоинства и бодрости духа. К моменту знакомства с Сережей у нее уже был мужчина, за которого она собиралась замуж, начальник альпинистского лагеря, поэтому ухаживания Сережи она не воспринимала серьезно. В порядке вещей, что туристы частенько влюбляются в своих инструкторов. Но Сережа стал исключением из правил. Он не был навязчив, не лез в глаза, не допекал Римму признаниями в любви, но так как отпуск у него был, как у всех северян, полгода (в то время он уже работал технологом на комбинате), и эти полгода он естественно провел в лагере, тем более, что путевки в то время стоили сущие пустяки.
        Словом, к концу сезона он сделал Римме предложение, а она, к всеобщему удивлению, его приняла. Сказалось, видно, сногсшибательное обаяние Сережи, которое способно растопить даже самое каменное сердце. «Что ж, попробуем,  — ответила ему Римма,  — но распишемся только тогда, когда я сама скажу об этом!». Через год они расписались, а еще через полгода у них родился Миша.
        А еще через полтора года Римма вырвалась на любимый Кавказ, и на первом же маршруте попала со своей группой в обвал. Возможно, потеряла сноровку, и не заметила опасность, возможно, это было простым стечением обстоятельств, я не могу о том судить, потому что знаю об этой трагедии только со слов Сережи. Сама Римма предпочитает об этом не рассказывать, а я не лезу с расспросами, потому что в тот день мир для нее рухнул, а жизнь разделилась на две половины: до и после катастрофы. Ее туристы отделались испугом и незначительными травмами, но Римме, которая шла первой, досталось больше всех. Когда ее извлекли из-под камней, врач лагеря вызвал вертолет, не слишком веря в то, что Римму довезут до Нальчика живой.
        Но она выжила, перенесла два десятка операций, пять лет лежала без движения, и Сережа делал все, чтобы поднять ее. Трое детей, один из них совсем еще маленький, и все на одних руках. Родителей его и Риммы уже не было в живых, и поэтому ему приходилось крутиться самому. Няньки, сиделки, дорогие лекарства, операции — все это требовало уйму денег. К тому же север не совсем подходящее место для подобных больных. Но Сереже пошли навстречу и предложили работу в представительстве комбината, а через пять лет он стал его руководителем. Денег он стал получать несравнимо больше, к тому же комбинат начал строительство поселка, и вскоре все семейство Родионовых переехало в новый коттедж. К тому времени в здоровье Риммы наметились улучшения, она стала сначала с посторонней помощью, а затем и сама садиться в постели. Сережа заказал, и ему привезли из Германии навороченную коляску для инвалидов.
        Но через пять лет после трагедии Сережа встретил меня…. Я с трудом перевела дыхание. То были самые сложные дни в моей жизни, хотя и очень счастливые. Но сейчас мне не хотелось об этом вспоминать, потому что тогда я окончательно забуду о тех делах, которые мне предстоит сегодня выполнить. Я опять посмотрела на часы, видно, придется отложить встречу с Людмилой, или перенести ее назавтра. Я не могу лететь сломя голову, чтобы успеть попить кофе с подругой, когда мой муж уезжает в командировку. Поэтому первым делом я должна собрать ему вещи и приготовить ужин. Если он заедет домой в семь вечера, а его рейс в одиннадцать двадцать пять (часы отлета и прилета я знаю наизусть), то остается с часок времени, чтобы неспешно поужинать и обсудить кое-какие дела, которые я намерена решить перед нашей поездкой в Грецию.
        Но об этой поездке я тоже подумаю чуть позже. Сейчас я должна полностью сосредоточиться на неотложных делах. Я выглянула в кухонное окно, оно выходит аккурат на лес. Таня и Редбой суетились возле шалаша, который мы с Сережей выстроили для дочери в позапрошлое воскресенье. Теперь это ее любимое место. В солнечную погоду она торчит там с утра до вечера, там ее на удалении от взрослых собственный мирок. Сейчас она занималась тем, что вывешивала на просушку, пострадавшие от дождя коврики и старое байковое одеяло. Несколько кукол отдыхали на пеньке, прямо на траве валялись коробки с кукольной посудой и мебелью…
        Я отошла от окна. Что-то мешало мне сосредоточиться. И я сама не могла понять, что именно? Но с самого утра во мне жило какое-то мрачное предчувствие, словно должно было произойти что-то нехорошее, крайне гнусное, хотя никаких предпосылок к этому не проглядывалось. Я старательно отгоняла мысль, что это связано с Сережиной командировкой. Он постоянно летает на самолетах и вертолетах, и я всегда переживаю, пока не получу от него сообщение, что с ним все в порядке.
        Я сконцентрировала свое внимание на собственных ощущениях. Нет, это не по поводу командировки. И с вечеринкой у Риммы тоже никак не связано. Людмила? Ну, поворчит, что у меня семь пятниц на неделе, так разве это впервые?
        Все! Хватит! Я решительно подступила к холодильнику и вытащила из него кусок мяса, которое требовалось разморозить. Затолкала его в микроволновую печь и включила ее. Над ней поднялся синеватый дымок, печь жалобно пискнула и отключилась.
        Вплоть до этого события день казался мне вполне сносным. И если бы микроволновка не пыхнула дымом и не сгорела, я бы считала его таковым и дальше. И все же я попыталась себя убедить, что и разгром в прихожей, и происшествие с микроволновкой не являются предвестниками грозных бед и трагедий. Над нашим домом продолжало сиять солнце, погода за окном была прекрасной, жара, благодаря дождям не допекала. Судя по термометру, на улице было около двадцати пяти градусов тепла, самая комфортная для меня температура.
        Я вытащила мясо из микроволновки и положила его в миску, чтобы продолжить процесс таяния естественным путем.
        Татьяна все еще была поглощена наведением порядка в своем «домике», и я представила, сколько будет недовольства, если я оторву ее от любимейшего занятия. К тому же, какое-то время я смогу отдохнуть от собаки, вечно снующей у меня под ногами и тыкающейся носом, куда попало. Вот они издержки дурного воспитания. Фокс, конечно, знает свое место и понимает некоторые команды, но терпения у него хватает на пару минут не больше.
        Сейчас он, похожий издали на большую щетку от швабры, то катается от избытка чувств по траве возле шалаша, а то вдруг принимается резво работать лапами, докапываясь до одной ему известной добычи. В мире царили тишина и покой, и их не могли разрушить даже в десять раз большие неприятности, чем те, что произошли сегодня.
        Я открыла окно и окликнула Таню. Дочь повернула ко мне сияющую мордашку. Она у нее была абсолютно чистой, грязные разводы исчезли, глаза радостно блестели.
        — Мама, я не хочу кушать,  — возвестила она, заметив мой светлый лик в окне,  — а для Редбоя передай сюда корм. У него здесь есть миска.
        — Ты собралась насовсем переселится в свой шалаш?  — весело поинтересовалась я.  — Пищу будешь готовить на костре, а спать прямо на земле?
        — Нет,  — покачала головой Таня,  — я хочу устроить настоящее индийское жилище. Миша обещал мне помочь, когда вернется с тренировки. Смотри, какую книгу я нашла!  — И она помахала мне книжкой в желтой обложке.
        Я улыбнулась. История повторяется. Когда-то именно эта книга «Маленькие дикари» Сетон-Томпсона, заставила нас строить точно такие же шалаши, или «типи», как называют свои жилища индейцы. Мы старались во всем копировать жизнь юных героев книги, правда, не все получалось…
        — Кто-то обещал мне помыть машину,  — крикнула я в окно.  — Дождь прошел, самые хорошие условия для выполнения обещания!
        Танька по своему обыкновению страдальчески закатила глаза, но потом на ее мордашке появилось хитрое выражение, и она тут же превратилась в пай-девочку. Эта барышня знает, что не стоит пререкаться, иначе я прекращу ее возню в шалаше, и отправлю выполнять обещанное. Чего-чего, но за этим я слежу строго. Дал слово, сдержи его! Это во мне сидит с детства. В нашей школьной компании терпеть не могли болтунов и обещалкиных.
        — Ну, мамуль!  — заныла дочь.  — Миша через час приедет, отгонит машину на автомойку.
        — Ладно, договорились,  — отвечаю я. Действительно, это лучший вариант, потому что я никуда уже больше не спешу.
        Но об этом надо непременно сообщить Людмиле. С соответствующим выражением лица я беру телефонную трубку и набираю номер ее сотового. Но «абонент временно не отвечает или находится вне зоны действия сети». Я смотрю на часы. И как я забыла. Сейчас Люська у косметолога, поэтому телефон отключен. Она очень серьезно относится к своему внешнему виду и то и дело поругивает меня, потому что у меня вечно не хватает времени на то, чтобы заняться с собой. Нет, я исправно бегаю по утрам, делаю зарядку, купаюсь в озере, но этим можно заниматься, как говорится, не отходя от кассы: и лес, и озеро в пяти минутах ходьбы от дома. А на всяческие процедуры следует ездить в город, но мне жаль терять время на поездки, они занимают почти два часа в оба конца. Зачем выбрасывать из жизни ежедневно два часа, когда их можно потратить на что-то более полезное.
        Я уже сказала, что один раз в неделю я целый день занята в поселковой библиотеке. Она действует на общественных началах, а фонд ее полностью состоит из книг, подаренных жителями поселка. Двухэтажное, просторное здание принадлежит комбинату. Для нас это своеобразный клуб, потому что в поселке нет ни школы, ни кинотеатра, ни спорткомплекса, ни дома творчества для детей… Все это объединено под одной крышей, кроме школы естественно, и неработающие женщины раз в неделю, а по желанию и два, работают на благо общества: обслуживают читателей библиотеки, ведут кружки и клубы по интересам. Есть у нас и тренажерный зал, и маленький бассейн. Все это существует на добровольные пожертвования обитателей поселка. И это дает нам повод гордиться, что мы живем насыщенной полнокровной жизнью и не позволяем нашим детям праздно болтаться по улицам и пить пиво в дешевых забегаловках.
        Участковый, капитан Симакин называет наш поселок «городом Солнца», и для этого у него тоже есть основания, потому что за последний год на его территории не совершенно ни одного преступления. Конечно, большую роль играет то, что на всех въездах и выездах из поселка стоят шлагбаумы и дюжие охранники, а улицы хорошо освещены в темное время суток. А по вечерам и до полуночи на улицах дежурят крепкие пенсионеры, чей возраст едва перевалил за пятьдесят: бывшие сталевары и вальцовщики, технологи и инженеры. Они считают себя «народной дружиной» и носят на руках красные повязки.
        Мне очень нравится наш поселок, но имеется одно но … Ложка дегтя в бочке меда. В нашем поселке все всех знают, и, как следствие, от зорких глаз общественности невозможно что-то утаить. Семейные тайны раскрываются здесь быстрее, чем появляются на свет. И с этим, единственным неудобством в нашей жизни, приходится мириться, чтобы не превратить ее в кошмар.
        С этим пришлось столкнуться, когда Римма с детьми переехала в наш дом. Любопытные взгляды с месяц прожигали мне спину, соседи невзначай заводили разговор о том, как тяжело содержать слишком большую семью, кормить и воспитывать такую ораву детей, не тяжело ли общаться с больной женщиной, как можно уживаться с первой женой своего мужа, не затевает ли она скандалы, не строит ли козни, не плетет ли заговоры… Думаю, Сереже доставалось не меньше, но он был начальником, поэтому ему больше советовали , мне же выказывали чуть ли не соболезнование… Но я уже говорила о том, что умею переводить стрелки в нужном направлении, притом это была моя идея поселиться всем вместе, чтобы Римма не чувствовала себя покинутой, а дети постоянно общались с отцом. Они его очень любят, даже Зина и Леша, которых он усыновил после того, как официально женился на Римме.
        Сейчас у старших ребят свои семьи, и оба работают в той же компании, что и отец. Живут они в городе. Леша с женой Верой и двумя детьми в нашей бывшей квартире, а Зина с дочерью в Римминой. Муж ее, Анатолий — офицер, и уже более года служит в Абхазии, в составе миротворческих сил. По этой причине он исправно снабжает нас мандаринами, и сейчас Зина с трехлетней Катюшкой гостят у него в Сухуми.
        Я потыкала пальцем покрывшийся инеем кусок мяса. Нет, кажется, придется забыть о мясе и приготовить на ужин что-нибудь попроще. Конечно, Сережа неприхотлив в еде, но я всегда стараюсь порадовать домашних чем-нибудь вкусненьким.
        Но прежде следует приготовить мужу его «тревожный чемоданчик». Он всегда стоит наготове. И в нем есть все, что необходимо мужчине на первое время. Три пары чистых носков, бритва, туалетные принадлежности… Я добавляю лишь чистое белье, полотенце, носовые платки и рубашки. Затем придет черед рюкзака. В него надо упаковать походные сапоги на рифленой подошве, утепленную непромокаемую куртку, такие же брюки, свитер и шапочку. Обычно Сережа обходился только этим обычным, необходимым для командировки набором вещей.
        Но никогда он не брал с собой сразу два костюма. Ему хватало одного, в том, котором он отправлялся в дорогу. Еще он прихватывал плащ, или кожаную куртку, или дубленку, в зависимости от времени года. На этот раз он ничего не сказал про плащ. И я решила, что я всегда успею снять его с вешалки. И все-таки два костюма — это слишком! В «тревожный чемоданчик» они не войдут, придется доставать более вместительный чемодан с антресолей.
        Размышляя подобным образом, я вошла, в спальню и подошла к плательному шкафу. Так! Серый костюм я снимаю с вешалки и бросаю на кровать. Он абсолютно новый. Сережа надевал его один раз на корпоративную вечеринку. А вот светлый следовало осмотреть более тщательно, нет ли пятен, чистый ли воротник. И при необходимости почистить. Сережа очень любит этот костюм. Он крайне редко делает крупные покупки за границей, но его привез прошлой осенью из Германии. Он ему очень идет, и Сережа практически все лето из него не вылезает. И только дождь заставил его переодеться в более темную одежду.
        Я придирчиво осматриваю пиджак. Вроде ничего, пройтись разве одежной щеткой…
        — Мама!  — истошно орет за окном Танька, а Редбой оглушительно гавкает.
        От неожиданности я роняю на пол костюм и бросаюсь к окну. И вижу, как дочь с разбега повисает на шее у высокого красивого парня со спортивной сумкой через плечо, а он, обхватив ее руками, кружит вокруг себя. Редбой же носится взад-вперед по газону, громко лает и прыгает от восторга.
        — Мама! Миша приехал!  — Танька не смотрит в мою сторону. Знает, паршивка, что я реагирую на ее крики, как борзая на рожок загонщика.
        Миша машет мне рукой и улыбается. А я в очередной раз млею от счастья. Миша поразительно похож на Сережу. И я всегда представляю, как Сережа выглядел в его возрасте, и очень понимаю Римму, которую он просто заставил в себя влюбиться.
        Брат и сестра тем временем прекращают свои игры и, обнявшись, идут в сторону Римминой половины дома. Машина, конечно, забыта. Но не кричать же мне на всю округу, что кто-то обещал помыть мне машину. Соседи тотчас разделятся на две группы. Первые обзовут меня лентяйкой, вторые посетует, каких ленивых детей воспитывают в семьях начальства.
        Я окидываю взглядом двор. Нет, я до сих пор считала, что все идет слишком хорошо, и все-таки каждую минуту ожидала какого-нибудь подвоха.
        Я отхожу от окна. Хватит уже балду пинать. Давно пора уложить Сережины вещи и заняться ужином. А еще перезвонить Людмиле… И хотя я дословно знала, какими эпитетами наградит меня подруга, решила по этому поводу не расстраиваться, и чтобы заглушить чувство вины, нажала на кнопку музыкального центра. Верка Сердючка тоже пыталась меня убедить, что все будет хорошо. Я этому поверила и направилась к валявшемуся на полу костюму, мысленно прикидывая, стоит ли чистить воротничок или он все-таки потерпит?
        На первый взгляд даже незаметно, что костюм уже надевали. Если его хорошо пропарить, нагладить. Но тут мой взгляд споткнулся о яркое пятнышко, которое сразу бросилось мне в глазах, потому что было абсолютно чуждым для этой комнаты. Я нагнулась. Под креслом валялась аккуратно свернутая обертка от шоколада. Ни я, ни Сережа, тем более Татьяна даже в припадке аккуратности не будем тратить время, чтобы столь тщательно сложить ненужную бумажку, которую требуется выбросить в мусорное ведро. К тому же утром я прошлась пылесосом по спальне…
        Так откуда взялась эта бумажка, не ветром же ее занесло? Я не поленилась, встала на колени и выудила из-под кресла шоколадную обертку. Сердючка запела про заморского принца. Славная песенка, славный денек! Только почему эта обертка валяется под моим креслом? Я села на пол и развернула бумагу. И некоторое время не могла понять, что со мной происходит. Мне стало трудно дышать, в глазах зарябило… На бумажке четко виднелись отпечатки губ. Я сама так поступаю, если нет под рукой салфетки, а нужно снять избыток помады. Но это были не мои отпечатки, и не моя помада… Так бывает, когда едешь в машине, или в общественном месте, когда салфетку неудобно или некуда выбросить, ты ее аккуратно складываешь и кладешь в сумочку или мужу в карман пиджака… Пиджака? Она выпала из пиджака?..
        Я на коленях подползла к валявшимся на полу пиджаку и брюкам и принялась быстро шарить по карманам. Никогда в жизни я не позволяла себе рыться в чужих вещах! Никогда! У меня тряслись руки и вся моя пакостливая душонка тоже тряслась, когда я как бывалый карманник ревизовала содержимое карманов моего мужа. В первом ничего не нашла, во втором — носовой платок, но без следов помады. Слава Богу, может, эта обертка попала к Сереже случайно? По-джентльменски помог незадачливой сотруднице… Только почему эта сотрудница красила при нем губы? Красила их после того, как съела шоколад? Ведь откуда-то должна была взяться эта обертка?
        Я бросила на нее косой взгляд. Следы губ очень четкие, словно напечатанные или нарисованные, и лишь парочка слегка размазались. Но это говорит о том, что помада отличного качества и стоит приличных денег. На отпечатках хорошо просматривались бороздки. Их было немного, значит, владелица губ молода и наверняка хороша собой. Губы полные, красиво очерченные, помада очень темная… Выходит, брюнетка? Но кто из Сережиных сотрудниц имеет такие красивые чувственные губы и пользуется дорогой, но вызывающе темного цвета помадой?
        Как я не старалась, не перебирала в памяти лица сотрудниц представительства, ни одна женщина не подошла под портрет, который я мысленно для себя нарисовала. «Фоторобот» в моем представлении выглядел неплохо, но он ничем мне не помог, кроме одного. Я поняла, что рядом с Сережей некоторое время находилась молодая брюнетка с ярко накрашенными полными губами, рисунку которых немудрено позавидовать. Ела при нем шоколад, красила губы, а он заботливо подбирал за ней мусор. И что он еще там делал?
        Я лихорадочно обследовала внутренние карманы пиджака. Пальцы натолкнулись на маленький пакетик. И я, даже не вытащив его на свет, поняла, что это такое? На ладони у меня лежала упаковка презервативов. Вернее, ее половинка, а вторая отсутствовала. И не нужно даже гадать, как она была использована? Естественно, по назначению.
        Мне стало совсем плохо. Спазмы сдавили горло, я задыхалась и не могла сосредоточиться на главном. Как? Почему? Зачем? Если сгоревшая микроволновка символ разбитой жизни, то подсказка пришла вовремя, а я того не заметила. Жизнь моя раскололась на две половины. И виной всему ненужное стремление к порядку. Ну, с какой стати я полезла под кресло, что мне других забот не хватает? Завтра пришла бы Тамара и заглотила пылесосом это проклятое подтверждение тому, что Сережа меня больше не любит.
        Я замычала и, обхватив голову руками, принялась раскачиваться. Как же так? Он всегда так нежен со мной в постели, и я никогда не давала ему повода усомниться, что выполняю супружеские обязанности по принуждению. Честно сказать, я его частенько провоцирую, завожу до предела. И видел бы кто из его сослуживцев в кого превращается их строгий и требовательный начальник в моих руках. Но видно я ошибалась, когда верила, что он принадлежит мне, и только мне.
        Я затолкала тонкое колечко латекса и шоколадную обертку — компромат на собственного мужа, в карманчик джинсового жилета и застегнула его на молнию. Затем подняла пиджак с пола и швырнула на постель к его серому собрату. Следом за ним последовали брюки. Но я видно слишком сильно метнула их, потому что они перелетели через кровать и приземлились по другую сторону. Что-то глухо брякнуло. Похоже на связку ключей. Не хватало, чтобы меня упрекали в потере чужих ключей. Я обошла кровать. Но ключей на полу не было видно. Я снова нагнулась. Связка из трех блестящих ключей притаилась за кроватной ножкой. Но я их тоже видела в первый раз. Они не от машины, не от нашего дома, не от офиса: и те, и другие, и третьи я лицезрела множество раз, и ни с какими другими просто не могла спутать.
        Я подняла связку и внимательно ее осмотрела. Ключи явно от квартиры. Новенькие! Значит, и замок — новенький. Новенький замок на новеньких дверях новенькой квартиры . Одно из двух, или эта связка принадлежит девице с губами, или Сережа встречается с ней на конспиративной квартире. Возможно, в одной из тех, которые представительство использует как гостиницу. А может эти ключи от квартиры, которую он снимает или купил для своей содержанки? Тогда понятны его просьбы в последнее время — немного ограничить себя в расходах. Он уже предупредил меня, что в Грецию съездить получится, но на большие траты рассчитывать не стоит. И я смирилась с тем, что не куплю себе греческую шубу, потому что дела у комбината идут в этом году несколько хуже, чем ожидалось!
        Признаюсь, я не накручивала себя, просто все лежало на поверхности. Каждый день одни начальники спят со своими секретаршами, другие — купают стриптизерш в шампанском, третьи веселятся с девочками по вызову в саунах, четвертые… пятые… шестые… Я знала, что это повсеместное явление. Оно не обошло ни одного мало-мальски заметного мужика, потому что наличие денег и власти несказанно облегчают доступ к женскому телу. Но Сережа? Как он мог? Я никогда не сомневалась в нем… И вот!
        Я подбросила ключи на ладони, потом снова посмотрела на них. А, была, не была! И положила ключи в лифчик. Интересно, обнаружит ли Сережа их пропажу? И что при этом скажет?
        — Анюта!  — раздалось за окном.
        И я выглянула наружу. На крыльце кто-то стоял. Я вытянула шею, чтобы разглядеть, кто именно, и увидела соседку, Галину Филипповну. Ей прилично за семьдесят, и обычно она еле передвигает ноги, если требуется сходить в магазин или съездить в аптеку. Но именно сегодня что-то заставило ее выйти из дома, спустится в свой чистенький дворик, окруженный клумбами ноготков и бархатцев, а затем перейти улицу и заявиться ко мне в самый неподходящий момент.
        Сегодня Галина Филипповна принарядилась — на ней красные широкие брюки, болтавшиеся на ее тощих бедрах, как алые паруса клипера «Секрет», и ярко-оранжевая футболка с надписью «Мисс — Лучший Пирог» — подтверждение того, что она испекла лучший пирог на конкурс, который проводился в поселке накануне Восьмого марта.
        Я подняла руку в знак приветствия и крикнула:
        — Добрый день, Галина Филипповна! Вы ко мне?  — хотя, что за дурацкий вопрос? К кому другому она могла пожаловать, если стоит на моем крыльце?
        Соседка хотя и утратила былые слух и зоркость, но до сих пор отличалась отменной болтливостью и острым языком. Я могла бы просто не выглянуть из окна, но тогда она поковыляет к Римме, а там Татьяна, и она непременно проболтается, что я дома. Не дай Бог, если старуха замыслит, что я пряталась от нее намеренно, тогда точно от судов да пересудов не спасешься. Конечно, я могу ее быстренько выпроводить, тем более предлогов для этого у меня сверхдостаточно. Но тогда соседка устроит и вовсе изрядный переполох, сообщая каждому встречному-поперечному, что я задираю нос и думаю, если у меня муж большой начальник, то у меня нет нужды ходить на работу. Куда проще своевременно поприветствовать соседку, избежав тем самым ненужных слухов и объяснений со знакомыми.
        Не мне одной известно, если Галина Филипповна заглянула на огонек, ее никаким дымокуром не выкуришь. Но сейчас мне было не до разговоров. Два дня назад, когда я дежурила в библиотеке, Галина Филипповна меняла книги и между делом сообщила мне все сплетни, которые гуляли по поселку. Ничего интересного в них не было, и старуха, к счастью быстро выдохлась.
        Но без причины она не появлялась. А мне как раз никого не хотелось видеть. Несмотря ни на что, я должна уложить багаж. К тому же, мне необходимо собраться с мыслями перед разговором с Сергеем. Мне не хотелось скатываться на примитивный скандал, но я не знала, как лучше поступить. Прижать к стенке вещественными доказательствами его вероломства? Съездить несколько раз по физиономии? Разбить об его голову фарфоровую супницу? И зачем ее жалеть, если твоя жизнь в мгновение ока тоже разлетелась на тысячи осколков.
        А после банально развестись? Но что будет с Таней, она души не чает в Сергее? С Мишей, который считает отца своим самым большим другом, а нас с Риммой, как я подозреваю, снисходительно терпит. С Риммой, которая дважды теряла мужей?.. Со мной, наконец?
        Я испытывала чувство паники, по крайней мере, была на грани истерики, и вместо того, чтобы успокоиться и разложить все по полочкам, должна сейчас вступить в тары-бары с вздорной старухой.
        В тот самый миг, когда Сердючка затянула новую песню, я выключила магнитофон и, направляясь к входным дверям, попыталась быстро догадаться, зачем Галина Филипповна пожаловала в мой дом.


        Глава 3
        Я открыла дверь, и Галина Филипповна просеменила в кухню. В руках он сжимала пластиковый пакет. И я с тоской подумала, что она пришла с очередной просьбой. Тогда она называет меня Аннушкой или Анютой. И считает, что имеет на это полное право. Когда-то Галина Филипповна была моей первой учительницей. Первые три года учебы в школе. Когда мы переехали в поселок, она меня не узнала, но Главный Непарнокопытный дернул меня за язык, и я напомнила о себе. И даже показала фотографию, где мы были сняты всем классом. Галина Филипповна — в центре в белой блузке с огромным кружевным жабо и в черной юбке ниже колен, ей уже тогда было под пятьдесят, если не больше, и она казалась мне глубокой старухой. А вокруг нее тридцать мальчиков и девочек. Мальчишки с одинаковыми стрижками и в темных форменных костюмчиках, девочки тоже в темных платьицах с белыми фартуками и огромными белыми бантами в волосах… Я сама с трудом нахожу себя среди одинаково лупоглазых физиономий и обилия капроновых бантов, но Галина Филипповна, удивительное дело, не узнав меня взрослой, тотчас обнаружила, что я стою во втором ряду третьей
слева… Не зря говорят, что профессиональная память у учителей, ничуть не хуже, чем у разведчиков.
        Правда, с тех пор она прониклась ко мне светлыми чувствами, и теперь весь поселок знает, что, благодаря ей, я научилась читать и писать, и вообще всем хорошим во мне я обязана исключительно педагогическому таланту Галины Филипповны. Еще она считает своим долгом при всяком удобном случае поучать меня, делиться со мной местечковыми тайнами и давать поручения, от которых я не смею отказаться. Первая учительница, как первая любовь, иной раз изрядно докучает, но выбросить ее из памяти нестерпимо жалко.
        Дети и внуки ее до сих пор живут в Таймырске, работают на комбинате, но по слухам в скором времени намереваются перебраться в наш поселок. Галина Филипповна живет одна в огромном доме, и, конечно, радуется любому случаю поболтать с соседями. И я не осуждаю ее за это. Но только не сегодня! Сегодня она заявилась некстати.
        — Как у тебя мило, Анечка!  — прощебетала Галина Филипповна, оглядываясь по сторонам.  — У тебя новые занавески?
        Новым занавескам уже месяц, но я покорно киваю головой. Убеждать старую учительницу в обратном, себе дороже станет.
        — Славненькие! Славненькие!  — Галина Филипповна подмигнула мне.  — У тебя хороший вкус, Анечка.  — Все это было произнесено таким тоном, словно мой хороший вкус тоже ее заслуга.
        Гостья водрузила пакет на стул, сама, не дожидаясь приглашения, опустилась на соседний. «Все! Надолго!» — подумала я. И тут же одернула себя. Галина Филипповна не виновата, что у меня скверное настроение! Сейчас нельзя ни с кем портить отношения. Не хватало еще прослыть грубиянкой и старушконенавистницей.
        И вместо того, чтобы сразу спросить у Галины Филипповны по какой причине она ко мне пожаловала, я предложила ей выпить чаю.
        Старушка оживилась.
        — Ты сегодня пекла печенье?  — поинтересовалась она и быстро развернулась к столу.
        Сегодня я не стряпала, но в холодильнике нашлись несколько пирожных, свежее малиновое варенье, а в вазочке конфеты. Галина Филипповна с удовольствием оглядела стол. Ест она, как мышка, с одной конфетой может выпить чашки три чая, но за разговорами это может растянуться на час… Я включила чайник… Что ж, я сама загнала себя на галеры. И что за дурацкий характер. Стоило только спросить, что ей от меня надобно, и, возможно, тогда не пришлось бы злиться на собственную бесхребетность.
        — Анюта, милая… — Галина Филипповна выбрала конфетку, отхлебнула чайку и многозначительно посмотрела на меня.
        У меня перехватило дыхание. На мгновение мне показалось, что она сейчас скажет: «Ты нипочем не догадаешься, что я слышала сегодня про твоего мужа», но она всего лишь спросила:
        — У тебя все в порядке? Мне кажется, что ты устало выглядишь!
        Я с трудом проглотила застрявший в горле комок.
        — Сегодня целый день на ногах. Перед отъездом много работы.
        — Ах, как я тебя понимаю,  — вздохнула Галина Филипповна и мечтательно закатила блекло-голубые глаза.  — Греция! Колыбель мировой цивилизации… Как мне всегда хотелось там побывать! Но когда были силы и здоровье, мы жили в другом государстве. Железный занавес, Берлинская стена… — Она опять вздохнула, откусила конфетку и сделала новый глоток.  — Взгляд ее принял мечтательное выражение.  — Но зато на мою скромную зарплату я могла каждый год ездить в отпуск к маме на Украину и даже на море. А где сейчас вы найдете учителя, который сумел бы себе позволить съездить на море?
        Она хотела что-то добавить, но тут ей попался на глаза рюкзак, который я неосмотрительно оставила в прихожей.
        — О!  — Галина Филипповна, казалось, обрадовалась, что можно покончить с темой Греции и учительских отпусков.  — Твой муж опять уезжает в командировку?
        Я пожала плечами. Эту тему мне совсем не хотелось продолжать. Но она уже попала соседке на язык.
        — Да,  — произнесла она многозначительно.  — Сергей Николаевич занимает высокий пост. Но эти командировки… — Она покачала головой.  — Постоянные разъезды… Мужчинам нельзя подолгу бывать вне семьи… Это их развращает.
        Будь это сказано часом раньше, я бы непременно заступилась за Сережу, но сейчас только кисло улыбнулась. «Знала бы ты, как развращает,  — подумала я.  — И как бы ты сейчас выглядела, если бы услышала, что я нашла в его карманах».
        — Да, на днях я видела Сергея Николаевича в городе? Я еще в библиотеке хотела тебе рассказать, да вылетело из головы. Когда это было? Дай Бог памяти… — Галина Филипповна возвела очи горе.  — Ах, да! В пятницу на прошлой неделе. Я ездила в сберкассу и как раз их увидела…
        — Их? Что вы имеете в виду?  — спросила я, как можно равнодушнее, подливая соседке чайку, но сердце свалилось в область желудка, и я почувствовала приступ тошноты.
        — О!  — Галина Филипповна многозначительно усмехнулась и погрозила мне пальцем.  — Сергей Николаевич вышел из машины вместе с интересной брунеткой (она так и сказала брунеткой ). Они оба зашли в ресторан, знаете на улице Чернышевского, «Оазис», кажется… На месте бывшей столовой. Я там раньше жила, хорошо все знаю…
        Я прикинула в уме, где находится офис представительства, и где улица Чернышевского. Сама я в том районе ни разу не бывала, тем более ничего не знала про ресторан «Оазис». Странное название, если учесть, что это почти окраина города, вдали от караванных путей.
        — А, это Любаша,  — сказала я как можно равнодушнее,  — юрист комбината. Она была здесь в командировке на прошлой неделе, и у них была важная встреча в «Оазисе» с иностранными партнерами.  — Врала я вдохновенно, тем более что никакой Любаши-юриста в природе не существовало.  — Я ее хорошо знаю. Сорокалетняя брюнетка с тонкими губами. В прошлом году мы вместе отдыхали в Испании.
        — Нет, нет,  — замахала руками Галина Филипповна.  — Не сорокалетняя. Совсем молодая девица. Сергей Николаевич бережно так поддерживал ее под локоток. Яркая очень, высокая… И плечи знаешь ли… Шея… Посадка головы. Мне показалось, что она балерина или танцовщица.  — Старуха поджала губы и подозрительно посмотрела на меня. Похоже, она готова вынести свой вердикт?
        Но я ее опередила.
        — Так это Светлана!  — воскликнула я с восторгом.  — Референт Сергея. Молодая брюнетка с полными губами. Она еще увлекается темной помадой. Честно сказать, я люблю более естественные тона.
        — Полностью с тобой согласна,  — кивнула головой Галина Филипповна. Взгляд ее потеплел.  — Чересчур яркая косметика придает женщине вульгарный вид. Референт Сергея Николаевича весьма красивая девушка, но мне показалось, что в ней не хватает интеллигентности, а это очень важно для референта, ты не находишь? И потом ее платье! Ярко-красное, с абсолютно голой спиной, и разрез сзади почти до талии. Женщины теперь стараются выставить все напоказ, словно на конской ярмарке, а где легкий флер таинственности, интрига, загадка… Все кануло в прошлое. Сейчас все оголено до неприличия… На, бери меня! Покупай!  — Галина Филипповна сердито шлепнула ладошкой по столу.  — В наше время, если учительница приходила в школу в брюках, ее не допускали до уроков. Не разрешали носить золото и другие украшения…
        Она перевела дыхание, и я поспешила перехватить инициативу.
        — Светочка — очень хорошая девушка (Если б Галина Филипповна знала, как мне хочется свернуть шею этой «хорошей девушке»!)! Я уже говорила, что в «Оазисе» они проводили важную встречу, а после был банкет…
        — А почему Сергей Николаевич был на банкете с референтом, а не с тобой?  — блеклые глазки, казалось, пробуравили меня насквозь.  — Или теперь не поощряется ходить на банкет с женами?
        — Почему же?  — Я весело улыбнулась.  — Но Сережа проводит столько важных совещаний, встреч, приемов, что мне пришлось бы забросить дом, если их посещать все до единого. Сами понимаете, женщине требуется гораздо больше времени, чтобы подготовиться к встрече. Поэтому я посещаю только особо важные мероприятия.  — И мысленно похвалив себя: «Молодец, как ловко вывернулась!», продолжала в том же духе.  — А референт там присутствует всегда в силу своих обязанностей. И вечернее платье для нее вместо униформы.
        — Ну, да, да!  — закивала головой Галина Филипповна и вдруг лукаво погрозила мне пальцем.  — А ведь я пришла по другому поводу. Не стану отрывать тебя от дел, просто хотела предупредить, что к тебе скоро пожалует гость.
        — Шутите? Какой гость?  — поразилась я. Гостей мне еще не хватало. Тем более, неожиданных.
        — Клим! Я его встретила сегодня возле аптеки. И сначала не узнала его. Он сам окликнул меня и спросил про тебя. Не уехала ли из города?  — Галина Филипповна уставилась на меня.  — Неужто забыла? Вы сидели с ним за одной партой в третьем классе. Ты все время жаловалась, что он дергает тебя за косы.
        Я застыла с открытым ртом. Нет, меня поразили не закрома учительской памяти. Я чуть не упала со стула, когда услышала это имя. Клим! Клим Ворошилов! Самая первая и самая большая ошибка в моей жизни.
        — Клим?  — переспросила я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос не дрогнул.  — Нет, не помню. Наверно, он рано перевелся в другую школу.
        — Что ты!  — всплеснула руками Галина Филипповна.  — Как ты могла его забыть?! Вы учились вместе десять классов, но в одиннадцатом он ушел в техникум. Черный такой, волосы до плеч. Его часто вызывали на педсовет. Он постоянно пропускал уроки, ввязывался в драки и гонял на мотоцикле. Он еще мне доставлял массу хлопот, а в старших классах в него, словно бес вселился.
        — Теперь вспомнила!  — Мне нелегко далось это признание. Но не могла же я признаться Галине Филипповне, что я не только помню Клима, а очень часто его вспоминаю. Он доставил мне много неприятностей, он изводил меня постоянно, и я никак не могла объяснить такую стойкую неприязнь ко мне. Но в десятом классе он застал меня в пустом классе, и запер дверь на швабру. Я чуть не выпрыгнула из окна от ужаса, но Клим успел схватить меня за косу (после этого я от нее избавилась), повалил на стол и принялся целовать. Так целовали меня впервые жизни, но я живо сообразила, чем это грозит, тем более Клим полез мне под юбку. Я заорала, вырвалась и опрокинула на него аквариум. Все случилось в кабинете биологии, где я поливала цветы. После я схватила швабру и огрела его по голове, и еще раз по спине.
        Клим упал на колени, из рассеченной головы текла кровь. Он стоял передо мной мокрый, жалкий, весь в порезах. Я занесла швабру в третий раз, меня трясло от ярости, и тогда он тихо, глядя в пол, сказал:
        — Я давно хочу с тобой дружить!
        — Пошел вон!  — заорала я, как бешеная. Слезы текли по щекам. Но я достала в лаборантской аптечку и, как могла, забинтовала ему голову. На следующий день мне учинили нехилую разборку в учительской за разбитый аквариум, погибших рыбок, и устроенный разгром в кабинете биологии. Все бы обошлось, ведь я была лучшей ученицей в классе, а родители хоть и выругали бы меня, но купили бы школе новый аквариум. Но вмешался Клим. Он ворвался в учительскую. Не помню, что он кричал. Он вытолкал меня в коридор, а сам остался на съедение педагогам… До конца учебного года оставалась неделя, но в класс он больше не вернулся.
        Несколько лет мы не виделись. Говорили, что он поступил в речной техникум и уехал из города. Через год я тоже отправилась в Москву. Закончила факультет журналистики МГУ, работала в газете… Я и думать забыла о Климе. И вдруг он напомнил о себе… Заявился в редакцию, отыскал меня. Я не поверила своим глазам! В приемной главного редактора меня ожидал высокий загорелый красавец в форме речника. В руках он держал букетик анютиных глазок. И я потеряла дар речи. Сколько лет подряд я находила эти букетики то на подоконнике своей комнаты (притом, что мы жили на третьем этаже), то в почтовом ящике, а то воткнутыми в дверную ручку.
        Я перебирала в уме всех своих знакомых, кого-то просто припирала к стенке, кого-то уговаривала признаться, но ни один из них все равно не подходил под образ романтического влюбленного, способного на подвиги ради своей любимой.
        И вот…
        — Анечка! Милая!
        Что-то мягкое коснулось моего лица, и я вздрогнула.
        Галина Филипповна махала перед моим лицом платочком.
        — Что с тобой? Ты так побледнела?
        — Нет, все хорошо!  — Я улыбнулась.  — Столько забот!
        — Я понимаю! Ох, как понимаю! Такая семья! Но ты держись!  — Галина Филипповна поднялась на ноги и засеменила к выходу. На пороге остановилась и послала мне воздушный поцелуй.  — Спасибо за чай!  — И игриво подмигнула.  — Пока, пока, радость моя! Как-нибудь забегу, поболтаем о школе!
        — Конечно, конечно,  — вежливо бормотала я.  — Буду очень рада!
        Я шла следом за Галиной Филипповной, и мне казалось, она никогда не покинет мой дом. И тут я увидела, что она забыла свой пакет. О, Боже! Сейчас вспомнит, вернется, и все начнется сначала!
        — Галина Филипповна!  — Я себе не поверила, что могу так истошно орать.  — Ваш пакет! Вы забыли свой пакет!
        Моя первая учительница обернулась. Лицо ее прямо-таки лучилось счастьем.
        — Голубушка! Там книги! Замени их, пожалуйста, на новые. Что-нибудь из любовных романов.  — Она шутливо погрозила мне пальцем.  — Но я полагаюсь на твой вкус. Никаких откровенных сцен.
        И держась за перила, Галина Филипповна стала медленно спускаться по ступенькам крыльца.
        Я прислонилась головой к косяку. Ноги дрожали и подгибались. Она пришла для того, чтобы я заменила ей книги в библиотеке ! С ума сойти, а я думала, чтобы меня прикончить!

        Итак, Клим Ворошилов вернулся. Человек с самым нелепым именем из всех, кого я знала. Кто-то мне сказал, что Климом его назвала бабушка, или, кажется, прабабушка, чей муж когда-то служил в Первой Конной. Сейчас мало кто помнит о герое гражданской войны, настоящем Климе Ворошилове, но для меня это имя связано только с одним человеком. И вот он появился. Да еще собирается завалиться ко мне в гости.
        Я с трудом отлепилась от косяка и поплелась домой. В прихожей под ноги попался рюкзак, и я изо всех сил пнула его ногой, вместив в этот удар всю свою нерастраченную злость.
        Черт возьми, только накануне жизнь радовала меня, и ничто не могло поколебать мою уверенность в том, что я самая счастливая женщина на свете, и вот все полетело вверх тормашками. Сначала я нахожу весомые улики Сережиного предательства, а теперь еще Галина Филипповна подлила масла в огонь! Зато я теперь на сто процентов уверена, что Сережа встречается с этой девкой.
        Одно успокаивает, что Галине Филипповне она показалась вульгарной, значит, из той категории, которую называют «девочками для удовольствия». Б-р-р! Я почувствовала, как моя кожа покрылась мурашками. Когда их Галина Филипповна видела? В пятницу… Я опять передернулась от отвращения. Сережа вернулся во втором часу ночи. Я не беспокоилась, он и впрямь что-то говорил о важной встрече с иностранными партнерами. Он него слегка попахивало хорошим коньяком, но он никогда не переступал ту грань, когда человек становится откровенно пьяным.
        Я помню этот день еще и потому, что он привез мне огромную розу. Говорил, что стащил ее из официального букета. Я хохотала, представив, как он крадется к этому букету… А он показывал мне свой исколотый палец, я дула на него и целовала, чтобы быстрее затянулись ранки. После этого он принес из холодильника бутылку шампанского. И мы ее распили, заедая мандаринами Зининого мужа. А потом… Меня затошнило. После этой девки он спал со мной, и говорил, что я самая лучшая, самая сладкая, самая любимая… Выходит, есть менее сладкие и менее любимые, если он после них бежит ко мне. Но это слабое утешение!
        Тут я вспомнила, как мы славно провели субботу и воскресенье. Сережа вывел из гаража свой джип, которым он не пользуется в городе. Миша и Таня страшно огорчаются по этому поводу. Вся местная крутизна ездит по городу на внедорожниках, со сверкающими «кенгурятниками» и массой прочей блескучей дребедени.
        Сережа этого не признает. Внедорожник не создан для города, говорит он, и как любая полноприводная машина с ручником приносит массу неудобств. Медленно разгоняется на светофорах, бензин жрет, как свинья. Если ребята наседают на него, он обычно отшучивается, а мне сказал, что большими машинами мужчины пытаются компенсировать маленькое достоинство. Я поняла, и не стала докучать ему просьбами позволить мне прокатиться на джипе до кафе, где мы обычно встречаемся с Людмилой.
        Но в субботу мы загрузили в джип все наше семейство. В него входит даже Риммина коляска, и отправились в горы. Погода стояла чудесная. Мы весь день провели на берегу горного озера. Языком к нему спускается длинный, километра полтора снежник. Сережа и Миша катались на горных лыжах, потом Миша выделывал пируэты на сноуборде, Мы с Танькой демонстрировали чудеса храбрости, спускаясь с горки на кусках клеенки. Римма снимала этот взрыв восторга на видеокамеру.
        Ярко светило солнце, снег блестел так, что мы весь день оставались в солнцезащитных очках. Темно-зеленые пихты тянулись к небу, громко журчали ручьи, и глухо рокотал неподалеку водопад. Мы остановились в деревянном домике для особо важных персон, но от остальных домов турбазы он отличался только тем, что подходы к нему были вымощены щебенкой. Вечером мы парились в бане. Сережа и Миша выскакивали из парной и с мостков бросались в ледяную воду. А мы с Риммой хохотали до упада, и закрывали Таньке глаза: хоть и родня, но пялиться на голых мужиков ей еще рановато…
        У меня опять перехватило дыхание, а кожа покрылась пупырышками. И я выругалась. Во весь голос, чего давно себе не позволяла. Но это было единственное на данный момент средство не впасть в истерику. Не хватало довести себя до нервного срыва. Я сжала кулаки и прошла на кухню. Решимость переполняла меня и плескалась через край.
        Первым делом я должна приготовить ужин. Никто, слышите? Никто не заставит меня потерять уверенность в себе!


        Глава 4
        Надо бы сходить на огородик и нарвать свежей зелени. Я выглянула в окно. Татьяны не видно. Я вспомнила, что за собственными переживаниями совсем забыла о ребенке. Но с голоду она не умрет, Римма в любом случае заставит ее пообедать. Впрочем, если она с Мишей, то с едой вообще проблем не будет. Танька готова съесть слона, если Миша попросит. Но, чтобы попасть в огород, надо выйти из дома, а мне этого страшно не хотелось, здесь мой бастион, мой редут. И мне казалось, что стоит покинуть его, как вокруг сразу соберется толпа. Все будут показывать на меня пальцем и шептаться: «Вот она! Она! Та, которой изменяет муж!».
        Я открыла окно и облокотилась на подоконник. Внизу раскинулись мои роскошные клумбы, вовсю зеленели газоны. Благоухали цветы, над ними сновали пчелы, бабочки, стрекозы. В ближнем лесу стучал по дереву дятел. Мир не перевернулся, и все находилось на своих местах — кирпичный забор и стальные ворота, затянутая хмелем беседка, где мы любим по вечерам пить чай всей семьей, синий велосипед дочери, а рядом — сверкающий деталями Мишин спортивный красавец. Вероятно, они снова собрались на рыбалку.
        Тут я увидела прислоненный к крыльцу чехол со спиннингом и удочками, лежавший рядом мешок с резиновой лодкой, и поняла, что моя догадка верна. Значит, до ужина наших детей нужно не ждать. У всех свои дела, свои заботы, и только я стою здесь одна, стою на трещине, которая расколола мою жизнь на две неравные половинки.
        Мне стало нестерпимо жалко себя. И, видимо, эта непомерная жалость отрезвила меня окончательно. Я представила себя со стороны. Растрепанная, с заплаканными глазами я рву на себе волосы, катаюсь по полу. Словом, веду себя как героиня дурацкого телесериала. Обычно они так и начинаются — с глупого недоразумения, которое любой идиот разведет одним пальцем.
        Затем на протяжении десятка недель и сотни часов эфирного времени герои грызутся между собой, строят козни и орут друг на друга, вместо того, чтобы спокойно обсудить свои проблемы, как взрослые разумные люди. Но буквально в последние пять минут они договариваются, все разъясняется и благополучно заканчивается, а на экране появляется очередной рекламный ролик. Как все смешно и нелепо. И я хочу опуститься до подобного непотребства? Нет, все, что требуется,  — это предъявить Сергею, когда он вернется домой, презерватив и шоколадную обертку. А ключи я ему покажу напоследок, чтобы навсегда поставить точку в этом вранье.
        Дальний горы и близкий лес вдруг подернулись серой пеленой и, дрогнув, поплыли у меня перед глазами, а содержимое желудка подступило к горлу. Только теперь я осознала, что несколько секунд не дышу. Я втянула полной грудью свежий после дождя воздух и ощутила, как в ушах застучала кровь.
        Думай! Прекрати паниковать! — приказала я себе. Кое-что я могу сделать немедленно — например, не позволить вновь обмануть себя. Уже завтра я подам на развод. Я кивнула собственным мыслям, и тут же почувствовала себя полнейшей дурой оттого, что стою в одиночестве на кухне и киваю самой себе.
        Но я так и не решилась сходить за зеленью. Что ж, иногда я позволяю себе схалтурить. Раньше, по причине чрезмерной занятости, сегодня из-за растрепанных чувств. В холодильнике хранится несколько упаковок замороженных овощных смесей и грибов, можно приготовить овощное рагу. А если еще стушить мясо… М-м-м! Пальчики оближешь! Нет, чтобы не случилось, но Сережа должен понять, что в этом доме его кормят, как нигде в мире.
        Я решительно подступила к мясу, но оно до сих пор напоминало по твердости булыжник, и лишь слегка подтаяло по краям. Я швырнула его на разделочную доску. Но оно отлетело в сторону и заскользило по пластику кухонного стола, норовя свалиться на пол. Я вовремя его подхватила, и критически оглядела со всех сторон.
        Ну и что дальше? Как его быстро разморозить? Микроволновка сломана. Женщина с чувствительной душой непременно усмотрела бы в этом событии перст судьбы. К счастью, я никогда не страдала излишней чувствительностью. И с куском мяса справлюсь непременно.
        Я попыталась отрезать кусочек, но чуть не сломала нож. Тогда я открыла ящик стола и вынула оттуда огромный разделочный тесак. Мясо лежало на столе, холодное и неприступное. Я примерилась к нему, размахнулась и попыталась сильным ударом вогнать тесак в кусок мяса, но лезвие соскользнуло, оставив на пластиковом покрытии стола глубокую царапину. Боже! Этого мне не хватало! Я провела пальцем по царапине. Придется менять пластик. Хотя почему это меня волнует? После объяснения с Сергеем я перееду к маме, вернусь в газету, меня там возьмут с распростертыми объятиями. А эта царапина пусть остается на память Сергею. Только заживет ли царапина в моем сердце.
        Я стояла, тупо смотрела на кусок мяса и сжимала в руках тяжелый тесак. И думала про эту девицу. Кто она? Та, что разбила мою семью? Новая секретарша Сергея? Или какая-нибудь девка из боулингклуба, куда он забегает иногда по вечерам? Кто-нибудь из партнеров, вернее, партнерш, с которыми он часто встречается? Или примитивная танцовщица ночного клуба? Только теперь я поняла, что слишком мало знаю о той жизни, которую вел Сережа вне дома. Ведь я ему так доверяла! И все его сотрудницы были для меня на одно лицо, пока я не обнаружила эту проклятую обертку с отпечатками губ.
        Впрочем, что мне за дело? С кем он мне изменил, кто она, и когда это случилось!
        Я навалилась на тесак, чтобы он глубже вонзился в мясо. Если это случилось однажды, какая разница, с кем он переспал. Главное, Сережа предал меня, он виноват передо мной. И перед Таней. Господи, как я скажу ей, что ухожу от ее отца?
        Я приподняла кусок мяса с застрявшим в нем тесаком, и снова опустила его на стол. Гори все ясным пламенем. Сейчас я пойду к Римме и сообщу ей это сногсшибательное известие, и мы вместе решим, что нам делать дальше…
        И тут раздался звонок в дверь. И одновременно с ним зазвонил телефон. Я бросилась в прихожую. Нет, только не Сережа, только не Сережа… Я не смогу разговаривать с ним как прежде, и он сразу поймет, что что-то не так, и примчится домой. А я еще не готова, мне надо посоветоваться с Риммой и, может быть, с Людмилой. Она разводилась три раза, у нее богатый опыт…
        Я подняла трубку. К счастью звонила Римма. И голос ее был веселым.
        — Эй, мать,  — сказала она,  — дуй сюда! Будем пробовать блюда для гостей. Всего понемножку, но блюд прорва, поэтому хватит всем! И выпить найдется.
        Выпить? Конечно, выпить. Совсем немного, чтобы собрать в кулак раздрызганные нервы и чувства.
        — Бегу! Бегу!  — ответила я весело.
        И в этот момент звонок в дверь повторился. Я крикнула:
        — Иду!  — а в трубку сказала.  — Кто-то звонит в дверь. Пойду, открою.
        — Какой-то мужик стоит у тебя на крыльце,  — сообщила мне Римма. Я совсем забыла, что ее окно выходит во двор.  — Здоровый, высокий. Волосы длинные, стянуты резинкой. Ты знаешь, кто это? Может, послать Мишу? Пока не пускай его в дом, поговори с ним через дверь. Я подожду у телефона, пока ты выяснишь, что ему нужно.
        — Кажется, я знаю, кто это. Ко мне обещался заехать в гости бывший одноклассник. Но я не ожидала его так скоро. Все в порядке,  — сказала я в трубку: — Пойду, открою. Целую.  — Я повесила трубку, и вдруг подумала — если я открою сейчас дверь, а там вдруг затаился маньяк-убийца. Он меня прикончит, а потом, Римме придется объясняться со следователем: «Я говорила ей, не вешай трубку, но она не послушалась». Соседи со смаком примутся обсуждать подробности и злословить по поводу моей непроходимой глупости. Обычно людская молва преследует человека даже после смерти, и возможно, я, собираясь открыть дверь незнакомцу, делаю к этому первый шаг. Но зато у капитана Симакина, наконец-то, появится работа.
        И хотя я сказала Римме про одноклассника, мне совсем не хотелось видеть Клима Ворошилова, особенно сейчас. Всякий раз, когда у меня возникают неприятности, каковыми я считаю размолвки с Сережей, Клим, словно поплавок, неизменно выныривает из глубин моей памяти. «Все могло кончиться хуже некуда,  — успокаивала я себя.  — Я могла выйти замуж за Клима Ворошилова». Но если забыть о том, что мое нынешнее положение хуже некуда, то он не такое уж неприятное воспоминание. К тому же за десять лет, миновавших с того дня, когда он, по сути, изнасиловал меня в своем гостиничном номере, он вполне мог исправиться. И если ласковый и милый Сережа оказался негодяем, то почему бы Климу не стать приличным человеком?
        Третий звонок прозвучал негодующе и я, не спрашивая, кто там, распахнула дверь.
        Что ж, другого просто не могло быть. На залитом солнцем крыльце стоял Клим Ворошилов. И он вновь вторгся в мою жизнь по воле моей первой учительницы и злодейки судьбы. Он выглядел прекрасно, невзирая на десять прошедших лет.
        Клим весело сказал:
        — Привет, Аня,  — словно мы вчера с ним расстались.
        Сейчас ему, как и мне, тридцать четыре. И при взгляде на него, нынешнего, мне пришлось внести существенные поправки в свои воспоминания о том, каким он выглядел в двадцать четыре года. Клим подрос, плечи под синей джинсовой рубашкой стали еще шире, но темные волосы были так же густы и собраны сзади в хвостик, брови по-прежнему сходились на переносице, отчего, казалось, что он всегда смотрит исподлобья. Все те же жгучие темные глаза и широкая детская улыбка.
        — Я не вовремя? Но Галина Филипповна сказала, что ты не работаешь и всегда дома. И еще она сказала, что я в любой момент могу заскочить к тебе в гости.  — Клим говорил все это веселым, легкомысленным тоном, и ухмылка его никуда не девалась, но глаза смотрели настороженно. Понятно! Боится получить еще одну оплеуху, которую я закатила ему после того вечера в гостинице?
        Но я теперь замужняя дама, и с какой стати ему копить обиды в течение десяти лет? Я молчала, не зная, что сказать. Клим отступил на шаг, и нахмурился. «А почему бы нет?  — подумала она.  — Почему бы, не пригласить его в дом?». И все же что-то удерживало меня на пороге. Я цеплялась за ручку двери, как утопающий за соломинку, и не сводила с него глаз. Со стороны это, наверно, смотрелось забавно, если бы не было так серьезно для меня.
        Клим нагнул голову, впился взглядом в мое лицо, и на минуту стал похож на подростка, неуверенного в себе и оттого вдвойне опасного. И тут я вспомнила, что Клим бывал особенно страшен, когда выглядел таким вот беззащитным, хотя это случалось очень редко. Судя по тому, как разворачивались сегодняшние события, ухажер, которому я в свое время дала отставку, вполне мог явиться ко мне с гранатой в кармане.
        — Что, скверный выдался денек?  — спросил он.
        Только этого мне не хватало. Даже Клим, который, ни сном, ни духом не ведает о моих неприятностях, прочитал все на моем лице. Я сердито посмотрела на незваного гостя.
        — С чего ты взял?
        Клим указал на мою правую руку:
        — У тебя нож. И хмурое лицо.
        Я опустила глаза и увидела, что мои пальцы все еще сжимают ручку тесака.
        — Я готовлю мясо,  — сообщила я.
        Клим кивнул, но взгляд его от этого не стал добродушнее.
        — Ага. Все ясно,  — сказал он.  — Но ты разве не пригласишь меня попить чаю?
        Я не поверила своим ушам. Еще час назад жизнь казалась мне безоблачной, и вот теперь я разговариваю с Климом Ворошиловым, которого до сегодняшнего дня считала своим самым большим беспокойством в жизни. Но мой ненаглядный муж сегодня резко вырвался вперед, обойдя Клима сразу на несколько позиций.
        — Галина Филипповна предупредила меня о том, что ты вот-вот заявишься, но я почему-то не поверила.
        Клим не спускал взгляда с тесака, вероятно, побаивался, что на этот раз я ему отрублю голову. Но на последней фразе поднял взгляд и посмотрел мне в глаза.
        — Придется поверить. Так как насчет попить чайку?
        Чтоб его черти взяли! Я махнула рукой, отгоняя надоедливую муху. Кажется, скоро зарядит дождь, оттого мухи так и липнут ко всему живому и теплому.
        — Послушай, Клим, сейчас я очень занята…
        И тут Клим молниеносно выхватил у меня тесак. Я вскрикнула от неожиданности и уставилась на свою опустевшую ладонь.
        — Не обижайся, Аня, но мне показалось, что ты готова оттяпать мне башку.  — Клим сбежал с крыльца и всадил тесак по самую ручку в цветочную клумбу у ступеней. Двигался он легко и свободно, только джинсы у него были, как это деликатнее сказать… Судя по всему, он щеголял в них с того момента, как мы расстались, лет десять, если не больше. Я хорошо помню, во что он был одет в тот злополучный день, в той злополучной гостинице: синие джинсы и белая футболка…
        Но сегодня его джинсы основательно поистерлись на швах, да и рубаха выглядит не лучшим образом, вся в грязных пятнах: то ли ронял на нее ветчину, то ли пролил солярку.
        Но надо было принимать решение. Клим поднялся на крыльцо и вновь улыбнулся, и я готова поклясться, что на его лице играла та самая улыбка, которую я помнила со школы,  — радостная и одновременно сулящая всяческие неприятности. И как я не противилась, как не ругала себя, я все же не смогла устоять. Когда-то меня чуть не сгубило подобное легкомыслие.
        Но есть мужчины, в присутствии которых моментально забываешь, о чем тебя предупреждала мама, и беспокоились строгие учителя в школе. Одним словом, я на все плюнула с гигантской секвойи, как пишет моя любимая писательница Екатерина Вильмонт, и свернула боевые знамена перед его улыбкой. Что не говори, но в облике этого негодяя есть та самая чертовщинка, которая заставляет людей улыбаться в ответ, даже в том случае, когда они четко понимают, что этого не следует делать. Ни в коем разе! Ни при каких обстоятельствах!
        Да, я не сумела остаться холодной и неприступной, но зато я сумела перевести дух, и в ту же секунду ослабло напряжение, сковавшее мне шею.
        — Прости, Клим. У меня действительно выдался пакостный денек.
        Он кивнул, дружески и сочувственно, а я вдруг вспомнила, что заставило меня прийти к нему в гостиницу десять лет назад. Отнюдь не красивая форма…
        — Это оттого, что ты не работаешь,  — заявил Клим.  — В газете ты была в центре всех событий. Ты привыкла к этому ритму. Ты не находишь выхода своей энергии. Вот поэтому все кажется тебе скверным.
        Я с удивлением посмотрела на него. Где он так насобачился говорить? И проповедовать прописные истины, которые мне давно и хорошо известны. Но он не знает об одном. Я совсем не скучаю по газете. До сегодняшнего дня я была очень счастлива тем, что облегчаю жизнь своим домашним, ухаживаю за ними, кормлю, успокаиваю, воспитываю, иногда сержусь, иногда ругаю, и это все называлось любовью. И разве я могла променять ее на то, чтобы находиться в гуще чужих событий . Событий для меня и в собственном доме хватало. Только я не предполагала, что все это так быстро закончится. А в начале и в конце этой цепочки — Клим. Как гвоздь в сапоге, как заноза в пятке, как парные кавычки в начале и в конце фразы «моя счастливая семейная жизнь».
        — Кстати, ты прекрасно выглядишь!
        До меня с трудом дошло, что Клим делает мне комплимент.
        Я бросила взгляд на свою, выглядывавшую из-под жилета, замызганную на животе футболку.
        — Ты хочешь мне польстить? Напрасно! Я не поддаюсь на дешевую лесть.
        В этом месте полагалось развернуться и уйти, но я стояла на пороге, как приклеенная. В ином случае, я бы почувствовала неловкость. Грубить гостям, даже незваным, я отучилась в далеком детстве, когда мама за подобную провинность оттаскала меня за ухо.
        Но от Клима мои грубости всегда отскакивали, как от стенки горох.
        — Никакой лести,  — сказал он, улыбаясь.  — Ты и в самом деле чудесно выглядишь. Прямо, как в школе. В старших классах ты была самой симпатичной девчонкой. Он не сказал «красивой», а именно «симпатичной», так, как обычно говорили ребята в то время о девчонках.
        Я с подозрением уставилась на него. С чего вдруг такие комплименты? Прошло семнадцать лет, половина жизни, как я закончила школу. Было всякое за это время. Хорошего — побольше, плохого — поменьше, но все плохое как раз связано с Климом да еще с отцом, который неожиданно покинул нас двадцать лет назад, променяв нашу красавицу маму на страшненькую, но более молодую кассиршу билетной кассы на автовокзале. А сейчас к этому списку прибавился Сережа… Я встряхнула головой, чтобы сосредоточится на главном. Зачем Клим пожаловал ко мне?
        Не иначе, ему что-то нужно! Сейчас, после подтверждения факта измены Сережи его слова звучали для меня почти оскорблением! Я не могу выглядеть сегодня «как в школьные времена», И все он лжет! Лжет, чтобы задобрить меня! А ведь сразу понял по-моему лицу, что у меня что-то не в порядке. Но я не подала виду, что насторожилась.
        — Спасибо,  — ответила я.  — А теперь говори: ради чего ты сюда притащился?
        Клим неожиданно смутился, видно, не ожидал подобного напора, но, впрочем, ненадолго.
        — Мы разоружились, обменялись официальными приветствиями, но еще не перешли к мордобою. Поэтому объясняю. В городе я по делам, и совершенно спонтанно решил навестить тебя. Надеюсь, твой муж не вызовет меня на дуэль?
        И хотя последние слова Клим произнес крайне любезно, я поняла, он не забыл о моей оплеухе. Но голос его звучал ровно, и я бы усомнилась в своих предположениях, если бы не его взгляд, который стал еще мрачнее и настороженнее.
        Ну, Клим! Ну, сукин сын! Как виртуозно ты научился выражаться? Я окинула его взглядом. Да, крепок и силен, Римма не ошиблась! Пожалуй, мне его не вытолкать, а тесак далеко и едва виднеется на клумбе.
        — Нет. На дуэль он тебя не вызовет,  — ответила я не слишком дружелюбно. Вернее, откровенно огрызнулась. А потом все-таки надавила ему на грудь ладонью.  — Прости, Клим! Но мне некогда чаевничать. Масса дел, понимаешь? Давай как-нибудь в другой раз! Прощай!
        Я попыталась закрыть дверь, но Клим поставил ногу в массивном ботинке на порог, не позволяя мне сделать это.
        — Минутку. Я не шучу. Можешь не поить меня чаем, но дай мне четверть часа… Я хочу с тобой поговорить!
        — Нам не о чем разговаривать!  — сказала я самую избитую фразу на свете и не удержалась, съязвила: — Когда-то ты предпочитал действовать, а не разговаривать. Но теперь больше преуспел в разговорах?
        Глаза Клима сузились. Я, кажется, переборщила. Нет, он не сделал ни одного угрожающего жеста, но я почему-то отступила назад, а взгляд невольно остановился на лестнице-стремянке, которую никто не удосужился убрать с тех пор, как электрики ремонтировали оборванные недавним ветром электропровода. Если уронить на него стремянку, мысленно прибросила я, это будет не столько болезненно, сколько обидно. Грохот услышат у Риммы, и Миша с Танькой примчаться ко мне на помощь.
        Но до стремянки нужно было дотянуться, а Клим, как будто проникнув в мои тайные замыслы, решительно шагнул через порог, окончательно разлучив меня с орудием возмездия. Теперь он стоял почти вплотную ко мне, и я вдруг заметила, что он гораздо крепче и шире в плечах, чем казалось на отдалении. Его сила и уверенность просто перли из него. Чего-чего, но Клим Ворошилов и впрямь стал настоящим мужчиной.
        А я так и не повзрослела. Внешне, я конечно, изменилась. И Клим на самом деле врет, что я выгляжу ничуть не хуже, чем в школе. Но в душе я так и осталась легкомысленной и нерасчетливой пятнадцатилетней девчонкой, свято верящей в честное слово, и в то, что нельзя целоваться без любви. В том-то и беда, что я до сих пор в это верю!
        Клим усмехнулся.
        — Аня! Ты мне хамишь? Специально, чтобы вывести меня из себя? Но разве ты не помнишь, чем это тебе грозит?
        Я выставила перед собой ладони. Если бы не его намеки, я, наверно, в конце концов, пригласила бы его в дом. Но тут я взорвалась.
        — Проваливай!  — закричала я откровенно базарным тоном.  — Тебе мало, что ты обращался со мной, как с грязной тряпкой? Я не хочу тебя видеть! Я на тебе поставила крест! Большой и жирный! У меня семья, дочь! Я не хочу, чтобы ты болтался в моем доме, когда вернется Сережа.
        — Так это Сережа?  — ухмыльнулся Клим.  — Тот безмозглый инженеришка, что подтирал тебе сопли, когда ты сбежала от меня?
        Я сжала кулаки и стиснула зубы. С каким наслаждением я вонзила бы сейчас тесак в эту надменную, холеную, наглую физиономию! По самую ручку, как не смогла это сделать с куском мяса.
        — Ладно, ладно.  — Клим нахмурился. На мгновение его лицо стало холодным, и желваки выступили на скулах. Вероятно, он тоже подумал про тесак, и мне сделалось не по себе.
        Но он сделал шаг назад и виновато сказал:
        — Прости, я забылся. Прошло десять лет, и многое изменилось. Ты не возражаешь, если я приглашу тебя поужинать со мной. Например, завтра. У тебя есть сотовый? Если хочешь, я позвоню…
        — Возражаю. И даже очень.  — Я пнула ногой ботинок Клима, он отдернул ногу, и мне, наконец, удалось захлопнуть дверь. Я прислонилась к ней спиной, удивляясь тому, как быстро вышла из себя. Но возможно, это и к лучшему. Встреча с Климом — генеральная репетиция перед разговором с Сережей. Мой «безмозглый инженеришка» оказался очень ловким и сообразительным по части плотских удовольствий. Я помотала головой, чтобы избавиться от ненужных ассоциаций. Я не хотела себе признаваться, но, похоже, Клим вызвал во мне совсем не те ощущения, которые я должна была испытывать при его появлении. Мне бы проломить ему голову тесаком, а я так покорно позволила забросить свое единственное оружие в клумбу.
        Я решительно направилась в прихожую и снова пнула рюкзак. В моей жизни было всего двое мужчин, и оба пытаются сотворить из меня полную дуру. Впрочем, черт с ними!
        — Мама!
        Я испуганно оглянулась. Боже, Танька стояла за моей спиной с небольшой кастрюлькой в руках.
        — Вот, голубцы,  — протянула она мне кастрюльку.  — Тетя Римма передала вам с папой на ужин. Но сказала, чтобы сильно не наедались. Она ждет вас в гости к восьми.
        — Папа уезжает в командировку.  — Сказала я и взяла кастрюльку.  — Он должен позвонить тете Римме и извиниться.
        Но Таня меня не слышала. Командировки отца были для нее столь же привычны, как компот на третье в детском саду. К тому же, из своих поездок Сережа всегда возвращался домой с подарками. Я вспомнила об обнаруженных в его пиджаке «подарках», и мне опять стало так тошно, хоть волком вой! И я поняла, что ничего с утра не ела.
        Я быстрым шагом направилась в кухню. Надо срочно включить плиту! На ходу я приподняла крышку, выудила один из голубцов, и затолкала его в рот. На удивление он там поместился. Покрытые соусом пальцы я облизала, и только тогда вспомнила про салфетки. Не зря говорят, голод превращает человека в грубое, нецивилизованное существо! Впрочем, ревность тоже!
        Татьяна дернула меня за футболку.
        — Мама! А что это за дяденька, с которым ты разговаривала? Кто он? Такой забавный. Ты закрыла дверь, а он как топнет ногой. А потом не сошел, а спрыгнул с крыльца. Даже меня не заметил.  — Дочь с видом опытного секретного агента приподнялась на цыпочки, и, приблизив свои губы к моему уху, прошептала: — У него очень красивая машина. Лучше, чем у папы.  — Она покраснела. Видно, признание, что на свете есть что-то значительно лучше, чем у ее драгоценного папы, далось ей нелегко. И все же она не хотела кривить душой. И озвучила этот факт.
        Я погладила ее по голове и поцеловала в макушку.
        — Он ошибся адресом и спрашивал у меня дорогу,  — ответила я, в отличие от дочери, покривив душой. И чтобы придушить угрызения совести спросила: — Где Редбой?
        — Редбой в машине. Мы едем с Мишей на рыбалку и заодно помоем машину на автомойке.
        — А велосипеды? Я думала, вы поедете на велосипедах?
        — Но тогда мы не помоем машину,  — вполне резонно заметила моя восьмилетняя дочь и, помахав на прощание ладошкой, умчалась туда, где ей весело и интересно.
        Вот так всякий раз, когда я попадаю в дурацкое положение, и пытаюсь сделать вид, будто ничего особенного не случилось, тотчас рядом возникает Татьяна со своими проблемами и откровениями. И я тут же переключаюсь на нее (даже если она убегает), потому что моя дочь — моя самая большая удача в жизни!


        Глава 5
        Я оставила кастрюлю с голубцами на плите, убрала мясо в холодильник, царапину на столике прикрыла красивой салфеткой, и вышла из дома. Сергей предпочел меня неизвестной молодой девице, и пусть. Обойдемся теперь без деликатесов. Пара голубцов, кусок хлеба, стакан чая с одноразовым пакетиком. Как в дешевой забегаловке. Но он наш дом так и так превратил в забегаловку на ночь. Прибежит, переспит, утром умчится сломя голову, и опять до вечера. Почему я должна соответствовать высшему уровню домохозяйки, если ему абсолютно безразлично, что происходит в его доме, в его семье!
        Злость бушевала во мне. Я спустилась с крыльца, выдернула из клумбы тесак и метнула его в деревянную стойку крыльца. Он глубоко вошел в дерево, а не пролетел мимо, и не разбил окно кухни, которое находилось как раз на траектории его полета, отклонись он чуть-чуть вправо.
        Я деловито отряхнула ладони, и победно огляделась по сторонам, словно всю жизнь метала томагавки в головы жалких бледнолицых мужчин.
        Аплодисменты не заставили себя ждать.
        — Браво!  — моя соседка Раиса вышла прогулять свою пекинессиху в моих цветниках. И теперь, опершись на забор, наблюдала, как она справляет малую нужду среди распустившихся голубых и розовых соцветий. И одновременно хлопала в ладоши. Только я не поняла: мне или своей мохнатой паршивке.
        — Раиса!  — Закричала я.  — Немедленно убери пса! Мне своего Редбоя хватает!
        — Мне что, через забор прикажешь карабкаться?  — Лениво удивилась Раиса.  — Я на каблуках, и ногти только что лаком покрыла. Я ведь не знала, что ей приспичит.
        — Я тебя сколько раз просила, не спуская ее с поводка, она же, как та крыса, в любую щель пролезет.
        — Какая крыса? Ты думаешь, о чем говоришь?  — Раиса повертела пальцем у виска.  — И вообще ты какая-то не такая сегодня! Малахольная прямо! Орешь ни с того, ни с сего. Ножи метаешь! Великое дело, Тимочка на грядку пописала. Так твои цветы от этого в десять раз лучше расти будут.
        — И вонять!  — уточнила я.  — Скоро все кобели бродячие на мои грядки сбегутся. Редбой там уже котлован вырыл.
        — Не придумывай!  — возмутилась Раиса.  — Тимочка у нас маленькая девочка и кобелями не интересуется.  — Она кокетливо взбила темные густые волосы.  — Это скорее по моей части.
        Солнце светило мне прямо в лицо, и я прищурилась. Кажется, Раиса подстриглась, или уложила волосы по-новому. Она была невысокой и полненькой, но крайне привлекательной особой. И все время перешучивалась с Сережей. Муж Раисы был лет на двадцать ее старше, работал главным бухгалтером в представительстве, и в свободное время занимался конструированием чего-то там, в чем я не собиралась разбираться.
        Я никогда особо не обращала внимания на внешность Раисы, а тут вдруг заметила и полные, красиво очерченные губы, покрытые темной помадой, и выразительные, умело подведенные глаза. В голове у меня что-то щелкнуло, словно включился счетчик секунд перед взрывом фугаса. Я сейчас и себя воспринимала, как фугас, готовый вот-вот взорваться.
        Неужели Сережа спал с нею? Раиса всегда рядом, и соблазнить ее плевое дело…
        Я стиснула зубы. Надо взять себя в руки, чтобы не вцепиться Раисе в волосы.
        А соседка, как ни в чем небывало, продолжала:
        — Мне надо скосить траву на газоне, а наша газонокосилка сломалась. Я просила Юру ее починить, но он даже слышать не хочет.  — Она презрительно скривилась.  — Руки у человека не из того места растут, что поделаешь.
        Руки бухгалтера росли из тех мест, что и полагается, но я не стала спорить.
        — Приходи завтра, сегодня мне некогда,  — сказала я сквозь зубы. Я прекрасно понимала, что нельзя относится теперь с подозрением ко всем молодым черноволосым женщинам с полными губами. У меня нет причин обижать соседку, а тем более — давать ей повод для сплетен. Проходя мимо Раисы, я улыбнулась ей, ощущая неловкость. «Могла бы держаться повежливее, черт побери»,  — подумала я про себя. Слава Богу, Раиса ничего не поняла.
        — Ну, не знаю,  — на лбу Раисы появилась складка.  — Тебе не кажется, что трава так и прет после дождя?
        Нет, Раиса все-таки изрядная зануда, и представить ее в постели с Сережей просто невозможно. Во-первых, она не из тех, кому дарят квартиры. К тому же я знаю, с кем она наставляет рога своему бухгалтеру. Об этом все в поселке знают, и Сережа в том числе. К тому же, Галина Филипповна сказала, что Сережина девица ей незнакома, а Раису она знает, как облупленную. Во-вторых, чтобы заняться любовью, ей пришлось бы прекратить нескончаемые разговоры о прическах, нарядах и проделках ее обожаемой Тимочки.
        — Да, трава растет, как на дрожжах,  — согласилась я и прошла мимо.
        — Верно!  — обрадовалась Раиса.  — Моя Тимочка ненавидит стриженые газоны, но в траве заводятся мыши… — Она пробиралась следом за мной вдоль забора.  — Скажи, Анечка, почему у тебя такие красивые цветы, а у меня чахнут?
        — Поливай чаще и подкармливай минералами!  — хотелось ответить мне. Но мои советы для Раисы пустой звук. Поэтому я сказала другое: — Наверно, у тебя почва хуже.  — И не останавливаясь, поднялась на крыльцо Римминой половины дома.  — Пока!  — попрощалась я с Раисой, и скрылась в доме.
        Две минуты спустя я стояла в гостиной Риммы рядом с ее креслом, пытаясь скрыть ярость, которая клокотала у меня в груди, а Римма смотрела на меня, и ее большие глаза становились все больше, больше…
        Она схватила меня за руку.
        — Что с тобой? Ты выглядишь хуже некуда. Что случилось?
        — Сережа мне изменяет,  — ответила я, чувствуя, что теряю сознание. Слова с трудом выпихивались из моего горла.  — Я собираюсь уйти от него и развестись.
        Выговорить эти слова вслух оказалось намного труднее, чем произносить их мысленно, и я без сил опустилась на стоящий рядом диван.
        — Ну и дела,  — пробормотала Римма и тут же крикнула: — Тамара! Принеси воды и сердечные капли!

        — У меня все в душе перевернулось,  — жаловалась я Римме, прихлебывая чай с лимоном, и отделяя чайной ложечкой кусочки от свежайшего медового пирожного, печь которые Римма большая мастерица. В ее положении это требует определенных усилий, но на кухне у нее (Сережа постарался) так все устроено, что ей практически не приходится прибегать к посторонней помощи. Это славная, но сейчас изрядно захламленная кухня: вокруг рядами стоят разнокалиберные кастрюли с салатами, мясными закусками, соусами, в гриле дожаривается вторая курица, в то время как первая лежит, заботливо завернутая в фольгу, а еще здесь стоят стопками тарелки и подтарельники. А Тамара только что унесла в столовую две коробки. Одну с ножами и вилками, вторую — с накрахмаленными салфетками. В свое время Сережа пригласил мастеров, и кухню отделали кирпичом и деревом, но истинной хозяйкой кухни была Римма, поэтому, когда она устраивала, как мы называем эти мероприятия — «приемы», здесь царил настоящий кавардак. И должна заметить, Римма как нельзя лучше вписывалась в окружающий ее хаос. Впрочем, она вписывается везде. Такая уж у нее
способность быть самой собой в любом случае, в любой обстановке.
        — Я даже подумать не могла, что Сережа променяет нас на какую-то девку. Ведь он всегда слишком занят, я верила ему, что у него нет ни одной свободной минуты, и вдруг такая дешевка! Я уйду от него, непременно уйду. Жаль георгины и флоксы,  — я бросила тоскливый взгляд на наш замечательный дворик,  — расцветут без меня.
        Римма отложила в одну сторону терку, в другую огрызок моркови. Она вдруг вспомнила про какой-то новый сногсшибательный салат, и непременно хотела его приготовить. Все это время она натирала морковь, и казалось, слушала меня вполуха. Я подозревала, что пришла некстати. Римма очень ответственно подходит к подготовке каждого приема, и не беда, что гости не съедали и десятой доли того, что она обычно готовила, остатками пиршества мы привычно питались неделю, и не очень оттого расстраивались, я в особенности. Отсутствие ежедневной готовки позволяло мне выкроить пару часов на парикмахерскую, бассейн или на встречу с Людмилой.
        Но даже, если я не вписываюсь в ее планы, Римма никогда мне не скажет этого, а у меня хватает совести не тревожить ее, когда она корпит над книгой или, не дай Бог, готовится к приему гостей. Но сегодня был особый случай, и я рискнула вторгнуться в ее святая святых.
        Она почти никогда не приглашает меня помочь в подготовке вечеринки. Это ее способ заявить всем, и себе в первую очередь, что она не беспомощный инвалид. И если ее ноги не ходят, то это не значит, что у нее не работают мозги и не действуют руки. Я обычно наношу последний штрих, расставляю вазы с цветами, это Римма доверяет мне, также как и срезать цветы для букетов. Тут она полностью признает мое превосходство, а еще я помогаю ей облачиться в вечерний туалет, правда, по этому поводу мы долго спорим, но Римма, в конце концов, принимает все мои советы. Я ее приучила пользоваться косметикой и укладывать волосы, слегка приподнимая их на висках и на шее. У Риммы и в пятьдесят с лишком лет, по-девичьи стройная и гладкая шея. И если говорят, что шея, как и руки, выдают возраст женщины, то в этом мы с Риммой ровесницы.
        — Цветы без тебя загнутся,  — говорит Римма и водружает миску с натертой морковкой на столик, который стоит справа от ее коляски,  — поэтому следует хорошенько подумать, прежде чем резать по живому.
        — Это не я, это он режет по живому,  — возражаю я.
        — Аня, ты разумная женщина,  — Римма строго смотрит на меня,  — подумай, сколько людей на белом свете завидуют Сережиному положению, вашей семейной жизни, благополучию, достатку. Завидуют нашей с тобой дружбе, и что у нас такие замечательные дети, которые уважают и любят нас, заботятся друг о друге. Неужели какая-то похотливая молоденькая сучонка одним махом сможет разрушить то, что строилось и укреплялось годами? Неужели ты без боя сдашь свои позиции? Неужели ты хочешь, чтобы в поселке злорадствовали по поводу случившегося? Ведь это скажется и на Сережиной карьере тоже!
        — Он не думал о карьере, когда затевал с ней шашни, он не думал ни о нас, ни о детях! Почему тогда я должна думать о нем?
        — Я понимаю, тебе сейчас очень тяжело. Но ты молодая, здоровая, красивая! Умница, наконец! Неужели ты его подаришь какой-то шалашовке? Ведь она только этого и ждет. И потом, кто тебе сказал, что у него с ней серьезно? Да и существует ли эта особа на самом деле? Может, это плод твоего воображения.
        — А обертка? Презервативы? Ключи, наконец? Тебе этого мало?  — сварливо замечаю я, и одно за другим выкладываю перед Риммой вещественные доказательства измены ее бывшего, и моего ныне действующего мужа.  — Или скажешь это тоже плод моего воображения?
        Римма долго смотрит на них, затем тяжело вздыхает.
        — В свое время я бы взъярилась не меньше твоего, но теперь… Теперь я сначала думаю, и только затем поступаю. Прежде надо разобраться, почему все эти улики появились враз, в одном флаконе. Не подстроено ли это случайно? Возможно, кто-то решил отомстить ему подобным образом.
        — Мне в это верится с трудом,  — не сдаюсь я.  — Он что бездыханный был, когда эту пакость опускали ему в карман? Или кто-то ходил за ним следом с этим замечательным набором и дожидался, когда он снимет пиджак. Ладно, я допускаю, что он не часто лазит в нагрудный карман, но ключи… Ключи-то были в брюках. Их-то уж сложно не заметить!
        — Знаешь, мужики порой проявляют чудеса изворотливости, чтобы скрыть следы своих похождений. Неужели Сережа настолько глуп, чтобы оставить всю эту мерзость в своих карманах? Он бы первым делом от нее избавился. К тому же он попросил тебя приготовить именно этот костюм. Когда он его надевал последний раз? Помнишь?
        — Помню! Три дня назад. Утром он его надел, потому что было солнечно, а перед обедом стал накрапывать дождь, и он приехал, чтобы переодеться.
        — Вот видишь, днем он с этой девицей вряд ли встречался. Я имею в виду, если эта девица существует на самом деле…
        — Существует,  — перебиваю я Римму,  — я же тебе говорила: их вместе видела Галина Филипповна. И девица подходит под эти губы. Один в один.
        — Если их видела Галина Филипповна, совсем не значит, что она над ними свечку держала. Это не доказательство! И эти улики, как ты их называешь, могли быть подкинуты в Сережин пиджак, кем угодно, даже твоим тайным поклонником, даже в твоем доме.
        — Ну, это, моя дорогая, ты чистой воды чушь молотишь!  — взрываюсь я.  — Какой тайный поклонник? Нет у меня ни тайных, ни явных поклонников?
        — А тот красавчик, что стоял на твоем крыльце?
        — А это уже ни в какие ворота не лезет!  — Я хватаюсь за голову, затем быстро сметаю вещественные доказательства Сережиного позора в ладонь и распихиваю их по карманам. При этом я злобно бормочу.  — Клим Ворошилов! Надо же! Клим мой тайный поклонник! Клим проникает в мой дом, чтобы растолкать кондомы по карманам моего мужа.
        — Ладно, не горячись! Но эту версию тоже не стоит сбрасывать со счетов. Несомненно, кто-то очень хочет вас поссорить, а для этого все цели хороши.
        — Хочет поссорить, чтобы занять мое место,  — я вздыхаю, во мне словно открыли какой-то клапан, спустили пар, и хотя я по-прежнему чувствую себя хуже некуда, но мозги прояснились, и соображать я стала несравненно лучше, чем час назад.
        — Римма, ты знаешь, я очень его люблю,  — тоска и обида разъедают мое сердце, и голос звучит плаксиво.
        — Только не вой!  — обрывает меня Римма.  — Это самый простой выход из положения. Но слезами горю не поможешь. Не мной одной это доказано. И ты никакое не исключение. Никто не сделает нас счастливыми кроме нас самих.  — Она смотрит в сторону, и я знаю, что у нее тоже слезки на колесках, но она под страхом смерти ни за что не покажет их мне.  — Эх, Анна, Анна,  — говорит она, и голос ее слегка подрагивает.  — Вспомни, как ты вошла в нашу семью? Ведь я лежала дубина дубиной. Мишка еще в школу не ходил. Пять лет все было на Сережиных плечах, и он ни единым словом не попрекнул меня. А ведь я сама виновата, что поперлась в горы. Уговаривал он меня, просил, мы даже поругались, а я через все переступила, и поехала на Кавказ… И вот… — Она положила руки на колени.  — Для меня счастье в том, что не сдохла тогда, что через шесть лет стала садиться, что руки работают, и голова не пострадала.  — Она быстро промокнула нос платочком.
        Я взяла ее за руку и погладила.
        — Не надо. Не расстраивайся! У тебя сегодня гости.
        — Нет надо! Раз уж зашел разговор, то надо! Я с самого начала, как только стала соображать, говорила ему, чтобы он отдал меня в дом инвалидов, чтобы нашел себе хорошую девушку и женился. Он очень многим пожертвовал ради меня. Молодой красивый мужчина и рядом старуха-инвалидка жена. В такой ситуации многие ломаются, начинают пить… Появляются непотребные бабы… Но он и слышать не хотел. Трое детей… Он сразу заявил, что не отдаст моих ребят в детдом, хотя ему предлагали, когда я целый год лежала в госпитале в Москве. И когда он встретил тебя, он сразу же сказал мне об этом.  — Римма сложила руки на груди и посмотрела на меня.  — Я всю ночь проплакала. Он сидел рядом со мной, держал меня за руку, и говорил, что я не должна плакать, не должна расстраиваться, что он не станет с тобой встречаться…
        — Мы не спали с ним, пока он не сделал мне предложение,  — сказала я быстро, потому что это на самом деле правда. Сережа сразу и честно рассказал мне о своей семье и больной жене. А мне не хотелось строить свое счастье на чужих руинах.
        — Да, да, я знаю,  — Римма кивнула головой.  — Но я не имела права ломать его жизнь. Утром мы договорились, что он приведет тебя на смотрины.
        — Я помню, как я тряслась перед этим. Сережа тоже волновался. Тогда невозможно было купить шампанское. Сережа с трудом достал одну бутылку и тут же выронил и разбил ее. Мы пришли с пустыми руками, и ты сказала, что бутылку шампанского разбивают о борт корабля, когда отправляют его в дальнее плаванье. Значит, нашему кораблю суждено большое плаванье.
        — Я тоже помню. Я поняла тогда, что должна отпустить Сережу. Я увидела, как полез к тебе на руки Миша, ты гладила его по головке, а он лип к тебе, не отходил ни на шаг. А ведь я не могла его приласкать, подержать на руках.
        — Я очень тебе благодарна, Риммочка! Ты сумела подарить мне Сережу, но я не смогу отдать его этой девке! Я просто не переживу это!
        — Ну, слава Богу,  — улыбнулась Римма,  — кое-что до тебя дошло! Будь я здорова, я бы тоже дралась за него, как тигрица. И у тебя ничего не получилось бы! Впрочем, я не думаю, что ты появилась бы, будь я здорова! Но судьба сложилась не так, как хотелось, и я вынуждено отступила. Да, я согласилась на развод. Я сама это предложила Сереже. Я понимала, что мне не подняться, но в душе я осталась женщиной. Мне было и горько, и обидно, я хотела смерти, потому что понимала, что вы моих детей не оставите… Но Господь не дал мне смерти, вы не бросили меня, поначалу я смирилась, а теперь понимаю, что о таком варианте можно только мечтать. И еще, я очень благодарна тебе, что ты заставила меня писать…
        — Но ты ж блестящая рассказчица. Грешно было бы все это не записать. У тебя получилось, и я очень рада!  — Я погладила Римму по плечу.  — Ты преобразилась с тех пор. Ты почувствовала, что нужна людям!
        — Это очень важно не чувствовать себя обузой,  — улыбнулась Римма.  — Я теперь полностью содержу себя и Мишу. Могу позволить себе дорогие лекарства и массажистов. И вы теперь с легким сердцем отправляетесь отдыхать не в заводской санаторий, а в Грецию.
        — Да, Танька и Миша уже рисуют радужные картины полета на параплане и катания на яхтах. Жаль, что тебе нельзя поехать с нами.
        Римма развела руками.
        — Сегодня окончательно решится, поеду ли я в Штаты. Петров привезет с собой издателя из Нью-Йорка. Он намеревается к сентябрю издать мои книги в Америке. Будет презентация, и мое присутствие необходимо.
        — Но ты говорила, что приедет еще какой-то доктор?
        — Да они привезут с собой светило из Москвы, и оно, это светило, должно определить, смогу ли я вынести многочасовой перелет через Атлантику. Возможно, он заберет меня с собой в Москву. У него там клиника.
        — Я рада за тебя,  — я обнимаю Римму и целую ее в щеку.  — Я постоянно чувствую свою вину перед тобой. Но я завидую твоему оптимизму и силе воле. Я знаю, Сережа очень любит тебя. Говорят, такое случается.
        — Ладно, ладно, не выдумывай! Меня он любит, я знаю, но как старшую сестру, тут уж ничего не попишешь. Поэтому, послушай старшую сестру. Не пори горячку. Не говори сегодня Сереже, что ты обнаружила в его карманах. Пускай он едет в свою командировку, а мы посмотрим, поразмыслим, кое-что разведаем… Терпение и выдержка иногда дают поразительные результаты!
        — Я не понимаю, что значит «разведаем»? Я не собираюсь унижаться и нанимать частного детектива? Если я этим займусь, все тут же станет известно в поселке.
        — Разведка на то и разведка, чтобы осуществлять ее незаметно для противника.
        — Но я не разведчик! Я просто этого не умею, и мне противно следить за собственным мужем! Это гадко! Это унизительно!  — Я вскочила со стула и принялась ходить взад-вперед по кухне, все время запинаясь за какие-то коробки.
        — Тогда прижми задницу, и сделай вид, что ничего не произошло!  — рассердилась Римма и прикрикнула на меня: — Да сядь ты, наконец! Не мельтеши перед глазами!
        — Я не могу закрыть глаза и прижать задницу! Я не хочу, чтобы он лез ко мне в постель после этой девки!
        Римма прикусила губу и посмотрела на меня.
        — Аня! Ну что ты взъярилась на эти презервативы. Вспомни, может…
        Я подняла руки вверх.
        — Ничего не может… Он не пользуется со мной презервативами, потому что я пью таблетки. Каждый день, без перерыва… Это для той девки, или девок. Я честно сказать, уже не уверена…
        — Но как бы тебе сказать, как часто у вас случается… Вернее, не сказалось ли это на частоте ваших отношений…
        — Не сказалось! Я ничего не заметила! Хотя,  — я остановилась и посмотрела в окно,  — хотя в последнее время он стал более внимательным, что ли, более ласковым. Но приступы нежности у него частенько случаются, неужели это тоже связано с его походами на сторону?
        — Не обобщай!  — прикрикнула на меня Римма.  — Когда Сергей приезжает домой?
        — В семь!
        — Через три часа. А вечеринка начнется в восемь! У нас прорва времени, чтобы составить план действий и начать действовать.
        — Что ты имеешь в виду?
        — Я имею в виду, что ты поедешь следом за ним, сначала в офис, а затем в аэропорт. Где гарантия, если эта девица существует на самом деле, что она не припрется проводить его в аэропорт.
        — Слушай, это идея!  — Я почувствовала, что кровь быстрее побежала по жилам.  — Возможно, я получу еще одну оплеуху по роже, но, по крайней мере, я буду знать врага в лицо.
        — Главное, надо держать себя в руках, и понять насколько это у Сережи серьезно. Вполне возможно, ты съездишь впустую, но это и будет самый хороший для нас результат. Но если девица появится, то не лезь выяснять отношения, на обратном пути постарайся выяснить, где она живет. Тогда легче будет проследить, чем она занимается, какой образ жизни ведет.
        — Римма, но я не смогу таскаться за этой девицей. У меня столько дел, тут все развалится, зарастет грязью…
        — Не развалится, и не зарастет! Сережи несколько дней не будет, поэтому тебе можно не готовить. Татьяну я беру на себя! Тамара будет заниматься уборкой. Дети будут поливать цветы, и выгуливать Редбоя. Все получится, успокойся! Миша сможет заменить тебя в библиотеке.
        — Но у тебя самой забот хватает! Тебе надо срочно закончить книгу. Нет, я не могу!
        — Брось! Книгу я так и так закончу! Татьяна — не грудной ребенок! И ты ж не сутками будешь следить за этой девицей.
        — Ладно, посмотрим,  — буркнула я,  — но если выяснится, что у Сережи серьезно с этой девкой? Я ведь тогда все равно уйду.
        — Тогда не только ты уйдешь. Ему придется объясняться со мной.
        — Римма, это не дело! Ты должна остаться. К тебе он не изменит своего отношения.
        — А Миша? Ты забыла про него? Алеша… Зина… Они приняли тебя, они любят Таньку. Как они на это все посмотрят? Я тебя попрошу, не принимай скоропалительных решений. Не хочу предполагать худшее, но в любом случае, мы соберем совет и обсудим, как нам поступить! Ты нам не чужая! Пускай Сережа выбирает, и я не сомневаюсь, кого он выберет!
        — Не хватало мне народных хуралов!  — взбеленилась я.  — Выберет, не выберет! Я сама выбираю, и если получу полновесные доказательства, выгоню его к чертовой матери! Расставаться с вами я не собираюсь, а он пусть катится к своей дешевке! Но после нее, я его не приму! Вот те крест!
        — Я знаю, ты не пропадешь! Ты была прекрасным журналистом, и в городе это помнят. Без работы ты не останешься. Но в любом случае, я думаю, тебе следует вернуться в газету. Заниматься домашним хозяйством прекрасно, если ни на что другое нет тяма. Возвращайся в журналистику, это тебя поднимет. Ты будешь не просто женой своего мужа. Нельзя полностью посвящать себя мужику. Это опускает! И еще один совет. Не старайся отомстить ему известным женским способом. Не изменяй ему!
        — Римма-а!  — поразилась я.  — О какой измене идет речь?
        — На твоем горизонте появился этот красавчик. Издали я его не рассмотрела, но, кажется, чертовски обаятельный тип.
        — Клим Ворошилов — крайне неприятный тип. С ним у меня ничего не будет, даже если это станет грозить мне концом света. Я его выпроводила, и больше он сюда не заявится. Это — мое прошлое, и очень печальное прошлое.
        — Ты его любила?
        — Нет, нет! Что ты? Я его терпеть не могла. Он обошелся со мной по-свински!
        — Но он не слишком похож на свинью, скорее на крепкого молодого кабанчика,  — усмехнулась Римма.
        — Тем более! Кабанчика мне не хватало!
        Кабанчик! Надо же! Умело найденное слово способно мгновенно привести нас в чувство и избавить от романтических фантазий. Сравнение Клима с кабанчиком тотчас вызвало в памяти все негативное, что было связано с этим человеком. Я вспомнила тот день, когда он грубо завалил меня на постель в гостиничном номере, сдернул с меня платье, порвал белье. Все было паскудно, грязно, гадко, а он сопел, кряхтел, стонал на мне, совсем не заботясь о том, что мне очень больно и обидно. И потом не отпускал меня, мучил всю ночь своими поцелуями, оставил синяки на груди и на шее…
        Клим вел себя как поганая, похотливая скотина, и раз за разом пользовался мной, хотя все во мне разрывалась от боли. Потом месяц не удавалось унять кровотечение, и я едва избавилась от желания выброситься в окно. И если бы я в это время не встретила Сережу, еще не известно, во что бы все вылилось… Это животное растерзало, истоптало меня, и вот опять лезет в мою жизнь, и еще смеет появляться в моем доме и обзывать Сережу «инженеришкой». Сволочь, негодяй, грязный вонючий кабан! А я пыталась мило разговаривать с ним! Надо было сразу метнуть тесак в его холеную сытую рожу!
        — Нет!  — повторила я решительно.  — Ворошилов последний в этом мире человек, с которым я хотела бы изменить Сереже. Честное слово, таковых в моем списке вообще не значится. Я просто ни в ком не вижу мужика, с которым мне хотелось бы переспать. Даже под наркозом!
        — Ну, это обнадеживает! Значит, будешь бороться за Сережу! С ним-то ты готова спать без наркоза!
        Я засмеялась. И Римма сказала:
        — Ну вот! Ты немножко пришла в себя, так что берись за дело. Надо натереть еще морковки. Этой, похоже, маловато, а мне надо заняться десертом.


        Глава 6
        Я покорно взялась за терку. Натирание морковки — прекрасное средство отогнать неприятные мысли. Если внимательно следить за костяшками пальцев и вовремя переворачивать огрызок, в конце концов, тебя ждет награда — миска тертой моркови,  — отнюдь не всякий способ отвлечения от дурных мыслей дает столь полезный результат.
        — Я тебе куплю специальную пластиковую миску с теркой в крышке,  — сказала я Римме.  — Ее продают в любом хозяйственном магазине. Я просто не думала, что ты пользуешься примитивной теркой.
        — У меня на кухне столько этого хлама, что я могу открыть свой собственный хозмаг,  — заметила Римма.  — К тому же пластик быстро приходит в негодность. Я предпочитаю пользоваться старыми, проверенными вещами. А новое… Оно слишком красиво, чтобы быть полезным и долговечным.
        По этому поводу я могла бы поспорить, но сейчас мне не хотелось затевать бесполезную перепалку. Если у Риммы сложилось насчет чего-нибудь или кого-нибудь свое мнение, ее очень трудно убедить в обратном.
        Римма болтала без остановки, что совсем на нее не похоже: явно пыталась отвлечь меня от горестных размышлений.
        И я делала вид, что ей это удается. Мне и впрямь полегчало. Я выговорилась, и словно скинула с себя часть груза. Я с мамой не слишком откровенничаю, потому что она сразу впадает в панику от моих неудач. К тому же, я ее жалею, и стараюсь не слишком огорчать. А вот с Риммой мне действительно легко: она и поругает, и найдет слова утешения! Вместе мы всегда отыщем выход…
        Но тут я удостоверилась, что Риммина болтливость показная, на самом деле ее, как и меня, сильно занимает возникшая проблема, она думает о ней постоянно.
        — Скажи, а в поведении Сережи ничего тебя не насторожило в последнее время?  — спросила внезапно Римма.  — Какие-то неожиданные поступки, слова… Как он объяснял свои задержки на работе?
        — Я не заметила, чтобы он стал чаще задерживаться. И командировки… Их не стало больше. Все как всегда! Хотя нет!  — Я вскочила со стула и чуть не уронила на пол миску с морковкой.  — Он стал запирать один из ящиков своего стола. Сережа знает, что я никогда не буду шариться в его бумагах. Они мне не интересны. А вчера мне понадобился лист чистой бумаги, чтобы составить список покупок перед отъездом. Я потянула верхний ящик, а он на замке. Остальные открыты, а этот замкнут. Я не придала этому значения. Вдруг там и впрямь секретные документы, но мы с Танькой ничего не понимаем в его секретах, и даже, если их увидим, в американскую разведку стучать не будем. Кроме того, не думаю, что он станет хранить дома что-то секретное. Для этого у него есть сейф на работе.
        — Но у него и дома есть сейф.
        — Да, но у меня есть от него ключ, а от стола у меня ключа нет. Значит, он не хотел, чтобы я заглянула в этот ящик?
        — Ты спросила у него, почему он запер стол?
        — Бумагу я нашла в другом месте, и тотчас забыла про этот ящик. И если бы ты не подтолкнула меня, сроду бы не придала этому значения.
        — У меня появилась идея,  — глаза Риммы блеснули.  — Мы сейчас отправимся к нему в кабинет, и посмотрим, что он прячет в этом ящике.
        — Нет!  — сказала я.  — Ни за что. Мы не станем копаться в его ящиках. И потом, он сразу заметит, что мы открывали стол. У нас нет ключа, чтобы снова замкнуть его.
        — На месте мы прикинем, что к чему. Возможно, мы отыщем ключ.
        — Вряд ли он оставил ключ, если решил запереть ящик. Он носит его с собой,  — возразила я, но не так решительно, как прежде.
        А Римма уже прониклась этой идеей, и ее трудно было остановить. Она от всей души радовалась своему плану.
        — Мы можем найти там какую-нибудь вещь, которая подскажет нам, что происходит. Например, письма…
        — Письма?  — я бросила на нее недоверчивый взгляд.  — Сережу не заставишь записать номер телефона, а ты собралась искать любовные письма. У него все автоматизировано, стал бы он отвлекаться на подобную чепуху.
        — Ну, тогда что-нибудь еще. Мы вполне успеем до семи.  — Римма посмотрела на часы.  — Давай, живее! В случае чего, я всю ответственность возьму на себя.
        — И как ты объяснишь, что рылась в его столе?
        — Я найду, что сказать. В пятницу я вполне могла оказаться на месте Галины Филипповны и видеть его возле «Оазиса». И мне вполне могло прийти в голову заглянуть в его секретный ящик. Тогда не ты, а я потребую от него объяснений, а ты сделаешь вид, что абсолютно не в курсе.
        — Как ты это представляешь? Он ни за что не поверит, что ты проникла в его кабинет тайно от меня и каким-то образом обнаружила этот ящик. Он не поверит, что мы не сговорились. Он не поверит, что я не в курсе.
        — Поэтому нам надо спешить, чтобы Сергей нас не поймал. Дети на рыбалке, никто нам не помешает.
        — Римма, ты никогда не пробовала себя в роли взломщика?  — поинтересовалась я.  — Похоже, в тебе пропал незаурядный уголовный авторитет?
        — В детстве мне часто приходилось выкручиваться, чтобы элементарно выжить, теперь это пригодилось,  — засмеялась Римма. Она выдвинула ящик стола и достала длинный узкий нож.  — Это похоже на то, чем я открывала дверной замок, когда мать запирала меня и уходила в ночную смену. Порой ее не бывало дня три-четыре, а я в садик не ходила, вот и выбиралась, чтобы добыть себе пропитание. Один раз я серьезно думала съесть своего котенка, но так и не решилась, в итоге нас обоих едва живыми нашли соседи. После этого меня забрали от матери, но в детдоме жизнь была ненамного лучше. Правда, с голоду я больше не умирала. А вот котенок так и не выправился.  — Она вздохнула.  — Я не хочу это вспоминать. В жизни у меня бывали и худшие моменты.  — Она лихо взмахнула ножом.  — Замечательно! Сегодня мы устроим настоящий шмон.

        Римма в своем кресле без труда преодолевает все лестницы в нашем доме, потому что везде у нас установлены специальные пандусы, по которым она поднимается и опускается с помощью электрической лебедки. Я лишь слегка придерживала кресло за спинку. И с замком удалось справиться без особых трудов. Римма очень ловко орудовала ножом и отодвинула защелку в считанные секунды.
        Так что полчаса спустя после того, как мы покинули кухню Риммы и приступили к обыску кабинета, мы сидели за столом в моей кухне и вместе с Риммой рассматривали два предмета, которые показались нам заслуживающими внимания.
        Первым из них была упаковка презервативов «Радость женщины», точное подобие той, которую я нашла у Сережи в кармане, только неиспользованная.
        — Да, это весьма подозрительно, если ты предохраняешься таблетками,  — сказала Римма, вынимая упаковку из ящика, в котором Сергей намеревался скрыть свои секреты от двух настойчивых женщин.
        — Так и есть!  — отозвалась я.  — Теперь ты удостоверилась, что Сергей и вправду мне изменяет?
        — Чтоб ему пусто было,  — пробурчала Римма, и занялась другим предметом, металлической шкатулкой размером с медицинскую аптечку. Она тоже была заперта на замок, но более серьезный, и ножом его открыть не удавалось.
        Римма повертела ее в руках.
        — Надеюсь, она не взорвется, когда мы ее откроем. Теперь мне все больше и больше хочется заглянуть под ее крышку и немного поумерить прыть Сергея.
        Целых полчаса мы ничего не могли поделать со шкатулкой. Мы пробовали и так, и этак. Мы орудовали ножом, затем отверткой, которая прочно застряла в замочной скважине. Порой мне казалось, что эта металлическая скотина, стиснув зубы, ехидно хихикает над нашими напрасными попытками добраться до истины. Конечно, если б я представляла тогда, какая головная боль хранится под ее крышкой, я бы попросту утопила ее в помойном ведре, чтоб не знать тех, чуть не убивших меня подробностей личной жизни моего дорого супруга. Но сейчас меня охватил азарт, и сам черт мне не брат, когда я вхожу в раж! Я должна непременно добраться до содержимого! И я это сделаю, даже если Земля изменит свою орбиту, а полюса поменяются своими местами!
        Все старания оказались напрасны. Открыть замок так и не удалось, сорвать крышку — тоже. Я подумала, не стоит ли переехать ящик трактором. К счастью трактора поблизости не нашлось, а то мы бы не остановились перед тем, чтобы раздавить эту проклятую штуковину гусеницами. Или взорвать ее, если бы в доме имелся хотя бы грамм тротила.
        Римма была крайне раздосадована.
        — Господи, да что же он хранит в этом ящике? Ключ от ядерного чемоданчика? Или образцы бактериологического оружия?
        Мы с тоской взирали на застрявшую в замке отвертку. Наконец, общими усилиями и с помощью десятка крепких словечек мы ее освободили. Но шкатулка в районе замка представляла жалкое зрелище: глубокие царапины, настоящие шрамы покрывали прежде полированную поверхность.
        — Скоро Сережа приедет домой, и я попытаюсь раздобыть его ключи,  — сказала я.  — Он обязательно пойдет в душ, а я поищу в его карманах.
        Римма бросила на шкатулку полный сомнения взгляд.
        — Боюсь, ключ тут не поможет,  — сказала она.  — После отвертки в скважину уже ничто не вставишь, разве что спицу.
        Я поняла и принесла вязальную спицу. Но спица оказалась также бессильна, равно как и вязальный крючок. Вдобавок мы его сломали у самого основания, так что скважину заклинило окончательно.
        Я была вне себя от злости. Эта шкатулка наплевала мне в душу. И я стукнула ее кулаком. Она в ответ даже не лязгнула.
        — Гнев — плохой советчик,  — сказала Римма и посмотрела на часы.  — Прости, но мне надо катиться домой.  — Она погладила меня по руке.  — Пойми, ты ничего не теряешь. У тебя останется дочь и все мы. Это он останется в единственном числе, я эту девку в расчет не беру. И даже, если это временное помрачнение рассудка, Сергея стоит примерно наказать, чтобы обеспечить иммунитет и чистоту мозгов. Но прошу тебя, пока молчи!
        Я молчала. Я почти не слышала, что говорит Римма. Я смотрела на шкатулку, и думала, есть ли в ней что-то, что способно смягчить наказание, если я вдруг прикончу Сергея. Или его девку?
        — Ты не против, если Таня сегодня переночует у нас?  — спросила Римма и дернула меня за рукав.  — Не принимай близко к сердцу, там вполне может оказаться какой-нибудь идиотский журнал для мужиков. С голыми бабами и прочей хренью. Даже самые степенные мужики падки на этот срам. Но не убивать же их за это?
        Я кивнула. За журнал убивать не стоит. Но если эти пристрастия успешно претворились в жизнь, то над орудием возмездия следует подумать. Но я сама виновата: потеряла бдительность. А в нашем мире это соразмерно дефолту и краху на бирже. В одно мгновение остаешься гол, как сокол, и должен начинать жизнь с нуля. Так что я оказалась на грани дефолта, по собственной глупости и из-за чрезмерного самомнения. Сережа — видный мужчина, и очень нравится женщинам. Я слишком легко поверила, что я у него единственная и неповторимая. Забыла, что мужики на наших просторах всегда в меньшинстве, и на каждого найдется дюжина таких единственных и неповторимых, но только более молодых, более красивых, и хорошо, если обладающих кое-каким умом. Впрочем, в списке женских прелестей ум всегда стоит на последнем месте.
        Римма заставила меня наклониться, и поцеловала меня в щеку.
        — Чтоб Сережке пусто было! Ты заслуживаешь лучшей участи. Все, что ты сейчас делаешь, пойдет тебе во благо. Даже, если бросишь его, легко начнешь жизнь сначала, с чистой страницы.
        — Ага,  — отозвалась я.  — Начну! Только как это сделать, подскажешь?
        — Подскажу,  — ответила Римма. И мы двинулись в обратный путь. Во дворе мы полюбовались на цветники, и попутно нарезали цветов для букетов. Я их расставила в вазы, а затем вернулась домой. До приезда Сережа оставалось чуть больше часа.
        Я снова выудила голубец из кастрюли, но даже не почувствовала его вкуса. Все мои мысли крутились вокруг шкатулки. Я снова поднялась в кабинет, захлопнула ящик. Если не знать, что в замке ковырялись, то можно и не заметить, что стол вскрывали. Но если Сережа и заметит, то пусть ему будет хуже. На этот раз он уедет в командировку после приличной головомойки. А, может, и вовсе останется, чтобы выправить штурвал на идущем ко дну семейном корабле. Я уселась за стол и задумалась. Какие рифы могут скрываться в этой чертовой шкатулке? Рифы, о которые вот-вот разобьется моя любовь и благополучие. Я останусь одна. Но разве одиночество благо? И каково придется Тане без отца? Мне хотелось заплакать, закричать, устроить безобразную сцену. Я подумала, как славно было бы наброситься на кого-нибудь, разбить ему физиономию и таким образом выплеснуть гнев и разочарование.
        Во мне нарастала агрессия, и чтобы избавиться от нее, я должна непременно разделаться с проклятой шкатулкой. Я с ненавистью посмотрела на нее. Должен же найтись способ забраться внутрь. Что, если попробовать консервным ножом? Или топором?
        Я не сомневалась, что в ней хранится что-то действительно важное для Сергея, и все же думать о его содержимом было куда приятнее, чем представлять, как ты сносишь челюсти и отбиваешь почки своим противникам. На первый взгляд шкатулка не смотрелась слишком прочной. Выступ со скважиной для ключа выдавался над ее поверхностью на целых полсантиметра, и я решила, что мне вполне по силам сбить замок.
        Я встала из-за стола, спустилась в подвал и, покопавшись в шкафчике с инструментами, вернулась на кухню со стамеской и молотком.
        — Ну, теперь держись, чудовище!  — сказала я шкатулке и приложила лезвие стамески к щели под выступом. Пришлось нанести с десяток ударов молотком прежде, чем я сорвала выступ, но замок по-прежнему оставался на месте.
        — Сейчас я тебя… — пробормотала я и врезала молотком по крышке.
        Крышка прогнулась, выскочила из пазов и с металлическим лязгом совершила один оборот на столешнице.
        — То-то же,  — сказала я мстительно и опустилась на стул.  — Так-то лучше.
        Я подтянула к себе шкатулку и вынула из нее пачку бумаг. Сначала я подумала, что это документы — копии каких-то контрактов и счетов, но на поверку оказалось, что шкатулка до самого дна набита письмами. Любовными посланиями.
        Их было около трех десятков. Двадцать восемь, явно не первой молодости писем на пожелтевшей бумаге с поблекшими чернилами. Они не были датированы, и я могла только гадать, когда их отправили. Я бегло просмотрела письма. Кажется, они того периода, когда Римма целый год лежала в военном госпитале, потому что упоминалось ее плохое состояние и возраст Миши — три года, а когда мы познакомились с Сережей, ему шел седьмой. Я читала отрывки из этих писем, поражаясь тому, как эта женщина любила Сергея и верила, что будет рядом с ним. Быть может, Сереже стоило взять ее в жены?
        А может, она до сих пор остается его тайной женой? Но зачем он тогда оформил наши отношения, или эта дама несвободна? По письмам это невозможно было узнать, хотя на второй раз я их внимательно перечитала. И сделала вывод, что автор писем ни разу не вспомнила в них о каких-то интимных подробностях любовных свиданий, только поток возвышенных фраз о любви и призывы встретиться. И я несколько успокоилась. Кажется, здесь и не пахло взаимностью. Сережа был слишком озабочен своими семейными проблемами, чтобы броситься в омут новой страсти.
        Я отложила старые письма в сторону. Хотя под ложечкой слегка покалывало: почему Сережа не выбросил их, если не испытывал к этой особе теплых чувств?
        Теперь я взяла два оставшихся. Они отличались от первой стопки почерком, и тоже были анонимными. В первом из них, написанном по-детски крупным и неровным почерком на дорогой почтовой бумаге с красным сердечком в углу листа, Сереже предлагалось встретиться в кафе «Глория». Раиса в данном случае, исключалась, поскольку с собакой в кафе не пустят, а с Тимочкой она никогда не расставалась. Второе было торопливо нацарапано тем же почерком на сложенной линованной бумажке вроде тех, которыми пользуются школьники, но, скорее всего, ее вырвали из записной книжки. Для тетрадки листочек был слишком мал.
        «Сергею»,  — было написано на обороте, а почерк и состояние орфографии наводили на мысли о плохой успеваемости в школе и сельскохозяйственном колледже. Не знаю, почему мне в голову пришел именно сельскохозяйственный колледж, возможно, потому что я раз двадцать обозвала упрямую шкатулку «скотиной».
        Несколько приободрившись, я развернула бумагу и едва не задохнулась от ярости. «Нам нужно немедленно встретиться на нашем месте,  — гласило письмо.  — Возможно, ты рассердишься, но я беременна, и не знаю, как поступить».
        Я уронила письмо на стол.
        — Ах, сукин сын!  — громко сказала я. Но мир вокруг не взорвался, Земля не сошла с орбиты, и полюса остались на своих местах.
        Я тупо созерцала неопровержимое доказательство Сережиного предательства, а сердце не выделывало немыслимые пируэты, и дыхание тоже было в норме. Со мной не случился инфаркт, меня не разбил паралич, я осталась, как прежде, молодой и здоровой, только мне на миг показалось, что это не я, а другая женщина сидит за столом в уютной кухне с симпатичными занавесками и смотрит на груду бумаг, вываленных на скатерть, и не верит своим глазам. Не верит, что ее муж, так низко с ней обошелся!
        Итак, он обрюхатил какую-то девку! Само слово «обрюхатил» звучало крайне мерзко, но я не нашла другого, приличествующего случаю выражения. Вот вам и презервативы. Выходит, эта девица скоро подарит Танюше и Мише братика или сестричку. Какая прелесть. Но, черт побери, почему Сергей так дешево пролетел? Или ему попались бракованные презервативы? Хотя у подобных девиц отсутствуют всякие моральные принципы, им лишь бы подловить обеспеченного мужика, и повязать его обязательствами, чтобы содержал ее и ребенка чуть ли не пожизненно. Такой вот бизнес! Тоже довольно рискованный, но в случае удачи может приносить неплохие дивиденды.
        Придется с этим что-то делать. Развод оказался куда более трудной затеей, чем я предполагала. Мне предстоит объяснить все дочери. «Тебе ведь нравится эта тетенька, Таня? Она такая молодая и красивая!  — скажу я.  — Так вот, наш папа любит ее больше, чем твою маму, поэтому…»
        Я затолкала все бумаги, кроме письма о беременности, обратно в шкатулку и сверху приложила крышку. Затем еще раз просмотрела письмо. Почерк был абсолютно незнаком, сорт бумаги также ни о чем не говорил. Интересно, стала бы сотрудница представительства писать записки на листочке из дешевой записной книжки? Вряд ли. К тому же, Сережа не из тех, кто способен завести шашни со своей подчиненной, потому что об этом романе тотчас станет известно в поселке. Или я ошибаюсь, и как раз все уже знают, что он изменяет мне? Перешептываются за моей спиной, посмеиваются, указывают пальцем? Галина Филипповна слишком вовремя появилась с этой стопкой книг в ярком пакете. Наверняка ее делегировала группа доброжелателей, знающих о наших с ней отношениях. Иного просто не может быть!
        Но почему так получилось? Почему в один день на меня столько навалилось? Я знала, что мне нужно проплакаться. Слезы — иногда лучшее средство от стрессов! Но я не могла заплакать, а весь запас ругательств истратила, когда боролась со шкатулкой.
        Я вернула записку в шкатулку, чтобы впоследствии сравнить почерк, если получится обнаружить соперницу. И тут у меня разболелась голова. Я усталая, обманутая женщина и мне противопоказаны такие потрясения. Мне противопоказана такая жизнь. И я должна непременно что-то сделать, чтобы справится с противопоказаниями. Но сейчас мне было абсолютно все равно, что происходит вокруг.
        Я выпила две таблетки от головной боли и прошла в спальню. Шкатулку с вещдоками я унесла с собой. Я затолкала ее под кровать, чтобы она не попалась на глаза Сергею, и тем более Тане, потом забралась под одеяло, свернулась калачиком и заснула. До приезда моего негодного мужа оставалось двадцать минут.


        Глава 7
        — Нюша,  — меня пощекотали за ухом.  — Вставай, солнышко!
        Я открыла глаза. Сережа стоял на коленях рядом с кроватью и весело улыбался.  — Что случилось? Ты не заболела?
        — Нет!  — сказала я, и села на постели. Спустив ноги с кровати, я нащупала шлепанцы.  — Просто устала немного.
        Сережа виновато посмотрел на меня.
        — Прости, что разбудил. Но у меня всего полчаса, я хотел попрощаться с тобой.
        — Так насколько ты все-таки уезжаешь?  — спросила я, направляясь мимо мужа в кухню.
        — Всего на пять дней, самое большее — на шесть. К понедельнику буду дома.  — Он нагнал меня и поцеловал в шею.
        Я едва сдержалась, чтобы не отпрянуть в сторону. Но убыстрила шаг.
        — Что с тобой?  — Сережа взял меня за руку.  — Бледная, синяки под глазами… Что-то случилось?  — Он огляделся по сторонам.  — Где Таня? Гуляет с собакой? Что-то я не видел их во дворе.
        Он задал слишком много вопросов, и я выбрала тот, на который мне было легче всего ответить.
        — Таня с Мишей и Редбоем на рыбалке. Попутно они решили помыть мою машину.
        — Славно!  — Сережа радостно потер ладони.  — Наши дети исправляются.  — И поинтересовался.  — Ты собрала мне багаж?
        — Собрала,  — ответила я и кивнула на рюкзак в прихожей.  — Здесь твоя рабочая одежда, а костюмы я уложила в чемодан.
        — Спасибо!  — обрадовался Сережа и потянулся ко мне.
        Я мягко его отстранила.
        — Погоди! Прими пока душ, а я разогрею тебе ужин. Микроволновка сгорела, придется на плите.
        — А я уже помылся и побрился,  — радостно сообщил Сережа.  — Я ведь тебя не сразу разбудил. Приехал, смотрю, ты так сладко посапываешь. Я не стал тебя будить. Сделал несколько звонков, принял душ. Смотри!  — Он приложил ладонь к голове.  — Волосы еще влажные.
        Я смерила его равнодушным взглядом и подошла к плите. Сережа уселся за стол.
        — И чем ты собираешься меня кормить?
        — Голубцы. С Римминого стола. Хлеб и чай.
        Сережа наверняка удивился, но не подал виду.
        — Голубцы!  — он опять потер ладони.  — Как давно я не ел голубцов. А к чаю есть что-нибудь?
        — Хлеб с маслом,  — ответила я и поставила перед ним чашку с кипятком, затем опустила в него одноразовый пакетик чая. И отошла к окну.
        Сережа в удивлении поднял брови, посмотрел на чай, затем на меня.
        — И все-таки что-то происходит?
        — Ничего особенно, просто я спешу. Мне надо помочь Римме.
        — А посидеть рядом со мной разве не хочешь? Я ведь уезжаю.
        Я пожала плечами.
        — Ты слишком часто уезжаешь,  — сказала я.  — Мы с Таней к этому давно уже привыкли. Я ей сказала про твою командировку, но она не обратила на это никакого внимания. Сбежала на рыбалку.
        — Нюша,  — сказал укоризненно Сережа,  — это очень важная командировка. Я скоро вернусь. Останется еще полмесяца до нашего отъезда в Грецию. Тебе не о чем беспокоиться. Я должен отчитаться, уладить кое-какие дела перед отпуском. Ты ведь не хочешь, чтобы меня отозвали из Греции раньше времени?
        — Не хочу,  — ответила я.  — Просто погода так часто меняется, и у меня разболелась голова.
        — Понятно,  — Сережа встал и обнял меня.  — Радость моя, потерпи, скоро вырвешься со своей кухни, и мы славно отдохнем. Целых три недели без забот и хлопот. Он поцеловал меня в губы, но я ему не ответила, как это бывало раньше.
        Сережа, продолжая меня обнимать, отклонил голову и заглянул мне в глаза.
        — Аня! Не скрывай! Что случилось? Я ведь по тебе вижу, что-то не так?
        — А сам ты не понимаешь?  — спросила я и освободилась из его рук.  — Мог бы догадаться и пригласить меня проводить тебя в аэропорт. Я все-таки жена тебе. Или как?
        Сережа с еще большим недоумением уставился на меня.
        — Но ты всегда отказывалась. Сама говорила, что слишком поздно возвращаться в город. К тому же, у Риммы гости. Ты разве не пойдешь на вечеринку?
        — Да ладно! Не обращай внимания,  — махнула я рукой.  — Я просто к тебе прицепилась. Что-то накатило, сама не пойму отчего.  — Я улыбнулась мужу, чтобы сгладить впечатление от недовольного тона.  — И на вечеринку я пойду. Уже платье приготовила и туфли. Надо только голову привести в порядок.
        — Ну, молодчина!  — Сережа вернулся за стол и налег на голубцы. Затем залпом выпил стакан чая и посмотрел на часы.  — Так не хочется уезжать! Но дела, дела…
        Он выглянул в окно, где виднелся его «Вольво». И только теперь я заметила водителя, который расхаживал рядом с машиной. Его я видела впервые.
        — У тебя новый водитель?  — удивилась я.  — Ты мне ничего не говорил.
        — Юра отпросился у меня на время командировки в деревню. У него мать приболела. А это водитель из службы безопасности. Он отвезет тебя обратно, если захочешь меня проводить.
        — Нет, попрощаемся дома,  — я улыбнулась.  — Римма обидится, если я не приду. А почему ты так рано уезжаешь? До самолета еще почти четыре часа.
        — Надо заскочить в офис захватит кое-какие бумаги. К тому же могут возникнуть пробки. Не хочется лететь сломя голову.  — Он отодвинул пустую тарелку.  — Спасибо, все было очень вкусно.  — Он словно не заметил, насколько скуден сегодня ужин. Возможно, отнес это на счет моего плохого состояния. Но я бы не вынесла, если бы он сказал, что не наелся, и хотел бы добавить что-нибудь еще.  — А насчет микроволновки не беспокойся. Купи завтра другую, а эту отдай в ремонт.
        — Отдам,  — кивнула я.  — И подарю ее Тамаре. Сама она не в состоянии себе купить.
        Сережа улыбнулся.
        — Ты бы посмотрела мои и Мишины вещи, из тех, что мы уже не носим. И предложи Тамаре.
        Он тоже знает, что у Тамары большая семья, пятеро детей и муж-пенсионер. Он у нее бывший шахтер, страдает силикозом и не может подрабатывать. Поэтому наши подарки она принимает с радостью.
        — Хорошо, я уже думала об этом,  — соглашаюсь я. И без перехода спрашиваю.  — Зачем тебе три костюма, если командировка продлится всего пять-шесть дней?
        — Как зачем?  — переспросил Сережа.  — Я звонил, узнавал погоду. На Таймыре небывалая жара. Пригодится светлый костюм. А серый я надену на юбилей Генерального директора. Это тоже одна из причин, почему я должен полететь на комбинат. А в этом,  — он провел ладонью по лацканам темно-синего костюма, который надел утром по случаю дождя,  — буду ходить, если погода испортится. Кстати, ты положила мои светлые туфли?
        — Положила,  — ответила я.  — Ничего не забыла.
        — Умница,  — он поцеловал меня в щеку. И направился в спальню.
        Я осталась на кухне.
        Через пару минут Сережа меня окликнул. Я пошла к нему.
        Муж стоял посредине спальни и недоуменно озирался по сторонам.
        — Нюша, тебе не попадались ключи? Вот растяпа? Я думал, они у меня в светлом костюме.
        Я увидела раскрытый чемодан и поверх него пиджак от светлого костюма.
        — Что за ключи?  — спросила я. Сердце у меня замерло, а потом задрожало мелко-мелко. Что он ответит? Как объяснит?
        — Ключи от коттеджа, который построили для Генерального директора. Я же говорил, его приняли неделю назад. Я должен их вручить на юбилее. Он из специального сплава. Есть еще запасные, но эти, как тебе сказать, именные.
        — Ключи?  — я сделала вид, что вспомнила, о чем идет речь, хотя о коттедже для Генерального директора слышала впервые. Нет, я знала, что его возводят в поселке. Но чтобы сдали? Нет, Сережа об этом мне не говорил. Но это было неважно. Главное, что они не от квартиры, где он встречается со своей девкой.
        — Сейчас принесу,  — радостно сообщила я.  — Они валялись под кроватью. Наверно, ты их выронил, когда переодевался. Только почему раньше не вспомнил?
        Последний вопрос я задала уже на пороге и выскочила в прихожую. Торопливо достала ключи из лифчика и вернулась в спальню. Ухватив за колечко, весело потрясла ими.
        — Они?
        — Они,  — с облегчением вздохнул Сережа и взял ключи.  — Как я про них вовремя вспомнил. Вполне мог хватиться только в Таймырске. Вот бы опозорился! Спасибо тебе! Когда ты их нашла?
        — Сегодня утром, когда пылесосила ковер. Они валялись под кроватью. Я их положила на полочку в кухне и тут же забыла.
        — Вот видишь, как я спешил к тебе,  — расплылся в улыбке Сережа,  — выронил ключи и даже не заметил.
        Я вспомнила, что он и впрямь был в светлом костюме, когда случилась та бурная ночь в пятницу. Когда он вернулся с банкета! С банкета, на котором рядом с ним находилась его девка, а не я!
        Он вдруг потянулся ко мне, и по заблестевшим глазам я поняла, с какими намерениями.
        Я выставила перед собой ладони.
        — Нет, Сережа! Не сейчас! Тебя дожидается водитель! Сам говорил, что торопишься!
        — Нюся-я!  — Протянул жалобно Сережа.  — Разочек! Напоследок!  — И обнял меня.
        Я вырвалась.
        — Как ты можешь? Что значит напоследок? Накаркаешь перед дорогой! Не смей говорить такие слова!
        — Не сердись! Мне и вправду не хочется уезжать! Но труба зовет!  — Он развел руками и склонился в шутливом поклоне.  — Простите, сеньора! Мой горячий мустанг уносит меня в прерии. Что тебе привезти? Рыбки? Стерлядку? Осетра?
        — Прежде всего, себя привези, а потом все остальное.  — Я обнимаю его, целую в губы.  — Все, уходи. Чем быстрее уедешь, тем быстрее вернешься!
        — Понято!  — Сергей прижимает меня к груди и тоже крепко целует.  — Не расстраивайся и займись нарядами к отпуску. Ты должна быть самой красивой. Я хочу, чтобы мне завидовали.
        — Ты хочешь сказать, что сейчас тебе никто не завидует? Я безобразно выгляжу?  — я подозрительно уставилась на мужа.
        Он расхохотался.
        — Ну, пошло, поехало! Как ты умеешь цепляться за слова!
        — Разве я цепляюсь?  — удивилась я.  — Просто, когда мужчина заводит такие речи, значит, он начинает заглядываться на чужих женщин и сравнивать их с женой. И сравнение зачастую не в пользу жены.
        — А это уже никуда негодный вывод,  — нахмурился Сергей.  — Такие мысли вообще не должны посещать твою голову. Ни к кому я не приглядываюсь, и ни с кем тебя не сравниваю. Я очень люблю тебя и Таню. Заруби себе на носу! И никогда больше не заводи подобных разговоров.
        Мне показалось, что он слишком пылко отреагировал на мое заявление. Но как бы он взвился на самом деле, если бы понял, что я провоцирую его намерено. А у меня в душе бушевали тайфуны и смерчи, сталкивались атмосферные фронты, и налетал девятый вал, который грозился бесповоротно снести мне крышу. Я держалась из последних сил, а Сережа, словно намеренно, тянул время. И даже взявшись за ручку чемодана, продолжал что-то говорить, говорить…
        Тогда я повернулась и вышла в прихожую. Надела спортивные туфли, подхватила рюкзак и оглянулась.
        Сережа шел следом. Слава Богу, кажется, лед тронулся, и он вот-вот отчалит.
        — Тебе помочь?  — я подняла рюкзак.
        — Нет, нет, он тяжелый,  — Сережа поспешно выхватил его из моих рук.  — Помаши мне с крыльца ручкой! И Таню поцелуй за меня. Я забегу к Римме, попрощаюсь с ней.
        Водитель направился навстречу Сереже и принял у него рюкзак и чемодан. Затем склонил голову в вежливом поклоне, поздоровался со мной. Я кивнула в ответ и тоже вежливо улыбнулась. Кажется, я видела этого парня в офисе. В черной униформе охранника он выглядел потрясающе, но сейчас в джинсах и в рубашке с короткими рукавами почему-то напомнил мне Клима, только с коротко остриженной головой. А походка у него была и вовсе точь-в-точь, как у Ворошилова: быстрая и легкая, но вместе с тем, как у готовой к броску пантеры: голова чуть вытянута вперед, а плечи отведены назад. Этим он мне и не понравился.
        Водитель загрузил вещи в багажник и занял свое место в автомобиле, а Сережа скрылся на половине Риммы. Я продолжала стоять на крыльце, чуть не приплясывая от нетерпения. На все про все мне отводилось не больше десяти минут…
        Сережа почти убедил меня, что ключи от нового коттеджа, но письма, презервативы… Все это требовало действий, немедленных, решительных и, в то же время, осторожных. Ключи от гаража были у меня в кармане, джинсовая куртка и бейсболка — в прихожей. Сдернуть их с крючка — секундное дело…
        Наконец, Сережа вышел из дома. Заметил меня, помахал рукой и послал воздушный поцелуй. Раньше я бы непременно проводила его до ворот, обняла на прощание и поцеловала. Но сейчас я застыла на крыльце, как соляной столб, и молила только об одном, чтобы «Вольво» скорее покинул двор.
        И вот это случилось. Я не стала нажимать кнопку, чтобы закрыть ворота, а со всех ног бросилась к гаражу. Все же мне понадобилось чуть больше десяти минут, чтобы вывести Сережин «Ниссан» за ворота. Я ругала себя за собственную неуклюжесть, «Вольво», должно быть, уже далеко, и мне их не догнать. Одна надежда, что на мосту через реку снова будет пробка. После семи на нем ограничено движение из-за того, что масса дачников движется из города и обратно. Вереницы автомобилей в это время растягиваются на километр, а то и больше.
        Я миновала автозаправку, затем шлагбаум. Бравый охранник взял под козырек и выгнул грудь колесом. Я засмеялась и послала ему воздушный поцелуй. Это у нас своеобразный ритуал, потому что все охранники знают меня в лицо, а на прошлой неделе именно этот парень, по имени Павлик, помогал мне поменять колесо. Я ехала повидаться с Людмилой и проколола его на первой сотне метров от дома…
        Продолжая улыбаться, я выехала на ведущую к городу трассу, и улыбка сползла у меня с лица. Кажется, я безвозвратно потеряла «Вольво». Впереди у меня выстроилась длиннющая очередь из огромных грузовиков — дальнобойных фур, а впереди виднелась еще пропасть легковых автомобилей, и где-то среди них прятался изумрудный «Вольво» моего мужа.
        Я крякнула от досады. Е-мое! Бинокль! Надумала шпионить за собственным мужем, и забыла о таком немаловажном шпионском атрибуте! Ну, ворона! Ну, тупица! Что делать? Я измерила на глазок расстояние до моста, разделила на количество машин, прикинула скорость, с какой рассасывается пробка… Можно успеть вернуться домой за биноклем, на это потребуется четверть часа, не больше. Я чуть было не повернула руль, чтобы выехать из очереди жаждущих пересечь реку. Но, стоп! Если я покину свое место, то мне уже никогда на него не вернуться. Значит, у «Вольво» появится гораздо больше возможностей, чтобы ускользнуть от меня. Поэтому возвращение за биноклем отпадает. Придется обходиться собственными силами.
        Я представила, что здесь произойдет, если я попытаюсь протиснуться вне очереди, какую порцию матюков, оскорблений и угроз получу от этих уставших, озлобленных людей. Водители беспрерывно сигналили, высовывались из окон, делились впечатлениями, в основном, непечатными. Выхлопная труба одного из грузовиков находилась как раз на уровне окна, и салон джипа то и дело наполнялся синеватыми клубами отработанных газов. Я чихала и кашляла, к горлу подкатывала тошнота, пока я не сообразила: намочила носовой платок из валявшейся на заднем сидении пластиковой бутылки с минеральной водой и закрыла им нос и рот, завязав узелком на затылке.
        Я надеялась, что не слишком смахиваю на шахидку-смертницу, иначе пост ГИБДД при въезде на мост мне не миновать.
        Автомобили передвигались медленно: в час по чайной ложке. Толчок, короткий рывок, торможение… Толчок, рывок, торможение… Я включила радио. «Машина времени». Андрей Макаревич. «Не стоит прогибаться под изменчивый мир…». Все в тему. И группа, и исполнитель, и песня…
        Я стояла в этой бесконечной очереди на полпути к бесславному концу своей супружеской жизни, слушая Макаревича и стараясь забыть о своих горестях. Знакомые улыбались, окликали и махали мне рукой; Я улыбалась и махала в ответ, ловя на себе приветливые взгляды. Надо признать, что в поселке ко мне относились неплохо, хотя я была женой босса, самого большого в нашей округе начальника. Порой мне казалось, что на меня смотрят с сочувствием, но, скорее всего, это было плодом моего воспаленного сознания, и я попыталась занять себя более приятными мыслями. Шоссе, словно пологом, укутывали кроны старых вязов и тополей с густой листвой. Ветви деревьев почти смыкались над головой, вернее, так казалось, но в их пятнистой тени было не так жарко, и здесь среди массы людей и автомобилей я почему-то чувствовала себя более защищенной от невзгод.
        «Машина времени» умолкла, а из динамиков полилась песня в исполнении моей любимой певицы, примадонны и просто замечательной женщины. «Позови меня с собой,  — пела она,  — я приду сквозь злые тучи…». И я подумала, что почти все ее песни, так или иначе, посвящены несчастной любви, и даже нашла в этом слабое утешение; уж если такая женщина, как суперзвезда нашей эстрады, столь глупо ведет себя с мужчинами, то я вполне могу рассчитывать на то, что для меня еще не все потеряно. Даже если я добуду новые доказательства неверности моего мужа.
        Тут я вспомнила, что до сих пор не позвонила Людмиле. И даже представила, какие громы небесные обрушатся на мою голову. Я достала сотовый и набрала ее номер.
        — Это полнейшее безобразие!  — прозвучал в трубке голос Людмилы.  — Куда ты пропала? Телефон отключен, по домашнему не дозвонишься. По твоей милости я прозевала две важные для меня встречи. Что случилось? Почему не приехала?
        Что случилось? Я только и слышу сегодня: что случилось? Конечно, случилось, иначе я не стояла бы сейчас в этой вонючей пробке. Но по телефону всего не объяснишь, и я сказала:
        — Прости, если можешь! Но я звоню тебе из машины. У меня и вправду кое-что случилось. Мне надо с тобой посоветоваться. Если я подъеду завтра с утра? Например, к десяти? Ты сможешь мне выкроить часок-другой?
        — Ничего себе!  — поразилась Людмила.  — Часок-другой! Ишь, как тебя повело, подруга! Нашла себе хахаля, что ли, или Сергея на девке поймала?
        Если б Людмила знала, насколько она близка к истине. Но я не стала вдаваться в подробности. Мне их предстояло выяснить сегодня. Или хотя бы часть из них. Я чувствовала кожей, что моя поездка небесполезна.
        — Так ты согласна, или нет?  — спросила я в трубку.
        — Дай подумать… — Людмила помолчала мгновение.  — Хорошо. В десять как раз смогу. У меня есть небольшой перерывчик в графике. Но не больше часа. Потом ко мне привалит торговая инспекция.
        — Они тебя предупредили?  — удивилась я.
        — Наивная ты,  — рассмеялась Людмила.  — Они не предупреждают, а слетаются, как воронье на дохлятину. Просто у меня есть свой источник, который за небольшую мзду сообщает мне о грядущих проверках.
        — Мне бы такой источник,  — вздохнула я.
        — Быстро, в двух словах скажи, в чем твоя проблема, чтобы завтра мне не окочуриться от инфаркта,  — деловито предложила Людмила.
        — Сережа,  — выдохнула я. В этот момент мне показалось, что водители соседних машин с любопытством уставились на меня. Я отвернулась и почти прошептала в трубку: — Кажется, он мне изменяет.
        — Ну и дела!  — успела сказать Людмила, и тут водители сзади стоящих автомобилей отчаянно засигналили, а кое-кто попытался протиснуться на освободившееся впереди меня место. Оказывается, грузовик покинул меня и значительно продвинулся вперед.
        — Все, пока! До встречи! Целую!  — Сказала я быстро в трубку.  — Перезвоню, когда вернусь.  — И включила скорость. До моста оставалось не больше сотни метров. Но прошло еще полчаса, когда я, наконец, его миновала. Как я и ожидала, «Вольво» моего мужа испарился. И я не знала, в каком направлении, поэтому мне ничего не оставалось, как направиться к его офису.


        Глава 8
        До начала регистрации в аэропорту оставалось два часа, когда я въехала в город. Но прошло еще некоторое время, пока я добралась до офиса представительства. Я уже не думала, что застану там мужа, но к счастью «Вольво» стоял у подъезда, правда, в нем никого не было. Я поставила машину в тени кустов давно отцветшей сирени, и вышла из «Ниссана», чтобы немного размять мышцы. Но мне это не удалось, потому что в дверях показался водитель с каким-то темным предметом в руках, а следом Сережа с огромным букетом в руках. Я словно оглохла и окаменела в этот момент, но не ослепла. Цветы не походили на те, из которых составляют композиции на официальных мероприятиях. Это были крупные и дорогие розы. Их было больше десятка, и они обошлись моему мужу в кругленькую сумму. Но может, я ошибаюсь, и этот букет тоже приготовлен для юбиляра?
        Разум снова вернулся ко мне. Я пригляделась. Водитель подошел к багажнику. И тут я поняла, что у него в руках. Складная детская коляска!
        «Успокойся,  — сказала я себе.  — Только без паники. С тысячами женщин это происходит, и никто не умирает на месте от инфаркта. У тебя дочь, ты должна выжить, даже если этот мерзавец спит со всеми женщинами подряд…».
        Водитель положил коляску в багажник, затем взял из рук Сережи букет и определил его на заднее сидение. Я думала, он сядет за руль, но ошиблась. Сережа, что-то сказал ему, сел в машину и через пару секунд отъехал от офиса. Я бросилась к своей машине и краем глаза заметила, что водитель вернулся в офис.
        «Вольво», как я и подозревала, поехал в другую от аэропорта сторону. Но через два квартала Сережа оставил его на платной стоянке и пересел в такси. Мне все время приходилось соблюдать дистанцию, и следить за тем, чтобы между нами было несколько машин, чтобы Сергей не смог заметить, что его преследуют. К тому же, он еще дважды, как заправский Джемс Бонд менял машину. На центральных улицах мне удавалось следовать за ним без труда, но вскоре очередное такси выехало на окраину, и здесь мне пришлось изрядно попотеть, чтобы не выдать себя.
        Наконец его автомобиль подрулил к новенькому девятиэтажному дому. Сережа расплатился с водителем и отпустил машину, а сам направился к крайнему подъезду. На этот раз без букета, видно, он был у него для маскировки, но я так и не поняла, зачем? Я припарковала «Ниссан» в стороне, в метрах ста от подъезда и стала ждать. Впрочем, я понимала, что могу провести всю ночь в машине, но я была к этому готова.
        Я подумала, что веду себя, как типичная обманутая жена. Выслеживаю своего неверного мужа, и несказанно рада, что удалось обнаружить его любовное гнездышко. То, что оно находится так далеко от офиса, говорит об одном, мой муж ведет себя очень осторожно. Возможно, его водитель Юра в курсе, но этого парня, что подвозил его домой, Сергей предусмотрительно оставил в офисе. Конспиратор хренов! Машины меняет, петляет, как заяц, по городу… Я выругалась про себя, только на душе от этого не стало легче.
        Невзирая на довольно теплый вечер, меня прохватил озноб, и я натянула на себя джинсовую куртку. Я знала, что в багажнике есть теплый плед. Что ж, я вполне смогу в него закутаться, если ночью температура понизится. Я готова была сидеть здесь до утра. Прежде, чем испортить жизнь себе и Тане, я должна все узнать наверняка.
        Я сидела, откинувшись головой на сидение, и чувствовала, как усталость наваливается на меня. На небе постепенно проявилась луна. Она отбрасывала тусклый свет сквозь лобовое стекло «Ниссана», и я легко различала все подходы к подъезду. Прошло не менее часа, самолет Сергея уже улетел, когда дверь подъезда открылась, высветив прямоугольник света, на его фоне две фигуры, мужская и женская, казались персонажами теневого театра. Но я сразу узнала Сережу. Лица его подруги, как я не вглядывалась, я не сумела различить. Но, судя по походке, она была молодой и энергичной женщиной. Она что-то держала на руках, и я поняла, что это грудной младенец. Сережа вынес два чемодана и затолкал их в багажник, затем подошел к любовнице. Судя по движениям головы, он в чем-то убеждал ее, спорил, и я подалась вперед, чтобы лучше видеть.
        В этот момент к подъезду подъехало таксе, по номерам я узнала, что, то самое, последнее, на котором Сережа подкатил к дому.
        Но он и его подруга не сразу сели в машину. Женщина стояла у открытой дверцы и в ответ на Сережины явно пылкие речи отрицательно качала головой, в чем-то с ним не соглашаясь. Тогда Сергей чуть ли не втолкнул женщину с ребенком на заднее сидение. Затем обошел машину и сел рядом с ней. Теперь я с трудом различала лишь их затылки. Водитель же вышел из машины и курил шагах в пяти от нее, вероятно, Сережа попросил его выйти.
        Все мне стало понятно, девица по какой-то причине не хочет уезжать, а Сергей ее уговаривает. Конечно, если его девка родила, он должен ее навещать гораздо чаще, и, в конце концов, это обнаружится. Сукин сын! Заметает следы, а, может, он вовсе решил от нее избавится? Но в последнее предположение я не слишком верила. Вернее всего, решил сплавить ее на время своего отпуска куда-нибудь к маме в деревню…
        «Сукин сын! Сукин сын! Сукин сын!»,  — повторила я, как заклинание. И это вновь вернуло мне уверенность в себе.
        Интересно, что случится, если я подойду сейчас к машине и открою дверь? Просто-напросто подойду, открою дверь и скажу что-нибудь язвительное, например: «Быть может, ты объяснишь мне, почему ты сейчас не в самолете, а в этой машине?»
        Я представила себе выражение на его физиономии, когда распахнется дверь, представила, какое лицо будет у этой девки, кем бы она ни была. Стоит мне миновать двор и быстро открыть дверь, и я узнаю хотя бы, кому принадлежат эти отпечатки губ. И почему его подружка забеременела, если Сережа пользовался презервативами? Вернее, почему она, как всякая здравомыслящая женщина, не употребляла более действенные таблетки? Конечно, вместо объяснений я могу получить дикий крик на лужайке. Подобные обстоятельства, как известно, не располагают к вежливому и утонченному обращению.
        «Давай же!»,  — подстегнула я себя и даже открыла дверцу. Но в этот момент Сережа вышел из машины и быстро занял место рядом с водителем, который в это время вернулся за руль. Такси рванулось с места, и мне ничего не оставалось, как последовать за ним.
        Я не ошиблась, Сережа со своей любовницей направились к железнодорожному вокзалу. Там было легче затеряться и моей машине, и мне самой. Мой муж и его любовница уложили ребенка в коляску. Сережа подхватил чемоданы, и они чуть ли не бегом направились на перрон. Все это время я не отставала от них.
        На перроне вовсю шла посадка на скорый поезд, следовавший до Иркутска. Сережа быстро загрузил даму с ребенком в купейный вагон, и сам поднялся следом за ними. Минут пять его не было, так что я оказалась избавленной от душераздирающей сцены прощания. Я была уверена, что сам Сергей не уезжает поездом, потому что букет, наверняка, остался в салоне такси, которое дожидалось Сергея на стоянке. Значит, букет действительно предназначался кому-то другому. Тут я вспомнила, что в Таймырск летит еще один самолет, в четыре часа утра. Наш пострел везде поспел. И любовницу с дитем спровадил, и на юбилей шефа не опоздает.
        Я посмотрела на часы. Первый час ночи. Что ж, мой шустрый муженек вполне успевает на утренний рейс. Я почти искренне восхитилась его талантами конспиратора. Надо же, как ловко все просчитал! Все до минутки! И даже то, что я не поеду провожать его в аэропорт. Но как бы он выкручивался, если бы мне взбрело в голову, поехать вместе с ним? Юра! Конечно же, Юра! Вот почему его привез другой водитель. Юру он держал, как запасной вариант, если, не дай Бог, у него самого не получится отправить любовницу с глаз долой. Тогда Юра знает об их отношениях. И у меня появилась достаточно времени, чтобы прижать этого рыжего хитреца к стенке.
        Я некоторое время размышляла, как лучше это сделать, и стоит ли проводить Сергея до аэропорта, чтобы насладиться в полной мере его изумлением, когда я появлюсь у регистрационной стойки со словами: «Милый, ты забыл свою зубную щетку!». Я даже проследовала за его такси до выезда из города. Оно действительно направилось в сторону аэропорта. Безмерная усталость не позволяла мне сосредоточиться на дороге. Глаза слипались, а перед глазами, словно кадры из кинофильма, мелькали сцены, которые мне пришлось лицезреть возле подъезда, а затем на перроне. Я отгоняла видения, как Сережа прощается с этой девицей в вагоне, как он целует ее, говорит ободряющие слова, вероятно, обещает привезти ее обратно сразу после возвращения из Греции. Он еще не знает, что никакой поездки не будет. Я не смогу изображать из себя счастливую и любящую женщину, если все время буду подозревать, что он думает о другой.
        Я представила, как стану рассказывать обо всем Римме. Гостей она уже, несомненно, выпроводила, и сейчас ждет меня и волнуется. И не заснет, пока я не вернусь. Я набрала ее номер, и Римма сразу взяла трубку.
        — Гости ушли?  — спросила я.
        — Только что,  — сообщила Римма и поинтересовалась: — Ты где?
        — Только что сопроводила своего муженька до выезда из города,  — сказала я,  — а сейчас возвращаюсь домой.
        — Не поняла?  — Римма явно встревожилась.  — Он разве не улетел?
        — Кажется, он взял билеты на утренний рейс,  — я старалась, чтобы мой голос звучал бодро,  — но мне пришлось поколесить по городу, чтобы узнать некоторые интимные подробности.
        — Надеюсь, он тебя не заметил?
        — Я тоже надеюсь, но ему было не до того, он полностью был поглощен встречей с некой молодой дамой.
        — Все-таки, правда?  — голос Риммы дрогнул.
        — Да, причем с такими подробностями, о которых мы не подозревали. Кстати, я открыла шкатулку. Ты не ошиблась, я там нашла письма.
        — Все, ладно! Отключайся, а то влетишь куда-нибудь. Я обязательно тебя дождусь! Все обсудим, но будь осторожнее, не лихачь!  — И она отключилась.
        Меня вдруг замутило, и я поняла: от голода. Я открыла бардачок в надежде обнаружить там что-нибудь съедобное, но нашла только чупа-чупс, тайный Танькин запас. Я запрещаю ей подобные лакомства, чтобы не портила зубы, но сейчас это было значительно лучше, чем вовсе ничего. Я с трудом освободила леденец от обертки и затолкала его в рот. И подумала, что отсутствие мужчины не слишком благотворно влияет на организм женщины. Придется садиться на диету. И, кажется, сегодня я уже сделала первый шаг. Итак, диета Одинокой Женщины: ни жира, ни соли, ни сахара, ни денег, ни мужика. Жуть! И… будь все проклято!
        Я встряхнулась. В глазах несколько посветлело. Я взглянула в зеркальце: одна щека раздута, палочка леденца торчит изо рта… Да, видок! Детство сплошное! Дорога впереди была пуста. До поворота на шоссе, ведущего к поселку, осталось чуть больше километра. Но сзади меня нагоняла какая-то машина. Я прибавила скорость, но не так, чтобы слишком. Я не люблю, чтобы какая-то колымага сидела у меня на хвосте.
        Показался поворот, я глянула в зеркальце заднего обзора, там, стремительно увеличиваясь в размерах, появился старинный бежевый «Москвич». Я сбавила ход на повороте, и его водитель притормозил буквально в последнюю секунду, едва не поддав под зад моему автомобилю. «Москвич», похоже, был древнее лодки Харона, но скорее принадлежал к тем временам, когда Клим Ворошилов гонял на своей «Яве», дико воющей и окутанной клубами синеватого дыма. Он снимал с мотоцикла глушитель и носился по ночным улицам, а милицейская «синеглазка» с сиреной — за ним.
        Это были дни его самой большой, но, увы! былой славы. Я вспомнила, каким он был тогда — дерзким, полным нервной энергии,  — и мне хоть на секунду захотелось вернуться в те времена, когда я еще не натворила непоправимых ошибок, когда еще могла предпочесть Клима Сергею. Да, он был грубым и невоспитанным, но он, похоже, очень любил меня. И та сцена в гостинице всего лишь взрыв отчаяния, эмоциональный срыв, у него отказали тормоза в ответ на мой отказ выйти за него замуж. Но выйди я за него замуж, где гарантия, что эти тормоза не стали бы слетать регулярно, вдобавок у меня не появилась бы Татьяна, а дочь перевешивала здесь любые соображения. Я постаралась выбросить из головы Клима и прочие воспоминания. Мой автомобиль продолжал катить к поселку, к дому, где ждали моего возвращения дорогие мне люди.
        Впереди сквозь густые кроны деревьев показались огни поселка. Я никогда, ни разу за последние восемь-девять лет не возвращалась так поздно домой одна. Обычно мы задерживались вместе с Сережей, и в таких случаях за рулем находился он сам или водитель. А я сладко подремывала на крепком плече мужа, представляя, как скоро мы окажемся в мягкой теплой постели, и он никогда не позволит мне заснуть, прежде, чем не докажет свою любовь.
        И тут я вспомнила, по какой причине я возвращаюсь домой поздней ночью и одна! Ну, сукин сын, Сережа! Рыбка, солнышко, Нюша! Как ловко ты умеешь расположить к себе женщину! Интересно, эту девку ты тоже называешь рыбкой и солнышком?
        Я скрипнула зубами, и мой зубовный скрежет совпал с яростным скрежетом тормозов. Оказывается, этот бежевый хлам снова нагнал меня, опять лишь чудом успел затормозить и едва не разнес мне багажник.
        — Что ты делаешь, черт побери?  — воскликнула я, глядя в зеркальце. «Москвич» сначала отвалил в сторону, а потом и вовсе обогнал меня. Он прямо-таки подпрыгивал от удовольствия, что утер нос японскому внедорожнику. Всегда найдется такой вот любитель продемонстрировать презрение к чей-либо медленной езде. Но разве кому-нибудь захочется мчаться во весь опор навстречу катастрофе, особенно если дома тебя дожидается ребенок, мчаться даже на такой навороченной тачке, как «Ниссан» моего мужа. Пока моего мужа! Тем более дорога была пуста, и только эта ржавая колымага не давала мне покоя. Я глубоко вздохнула, впереди ждали еще более суровые испытания, и это было хуже всего. Я никогда не прощу Сереже ту боль, которую он причинит дочери. Таня так его любит, и чтобы она не сломалась, я должна отодвинуть свой личные страсти-мордасти в сторону.
        Я прибавила скорость. «Ниссан», мягко шурша шинами по асфальту, летел сквозь ночную темноту к скоплению огней, которые становились все ярче, ярче. Я была уже в пяти минутах езды от шлагбаума, еще один поворот, и я — дома. По радио тихо и задушевно пела по чьей-то заявке Валентина Толкунова. Старая песня, чудесная певица… Луч света от фар вдруг выхватил метнувшуюся, чуть ли не под колеса, лохматую собаку. Я затормозила, обозвав беспечную псину не слишком хорошими словами. Собака спокойно убежала в лесополосу. Я снова включила скорость и тут увидела впереди тот же дряхлый «Москвич», который точно карающая десница все время висел над задницей моего автомобиля. Сейчас он шел по встречной полосе и вдруг внезапно вильнул в мою сторону.
        Я до отказа вывернула руль, пытаясь избежать столкновения, выругалась, но мой голос перекрыли визг шин, скрежет тормозов и душераздирающий стон мнущегося металла. Что-то толкнуло меня в спину, затем голова метнулась вперед, а сиденье — назад, радиоприемник икнул и заголосил еще громче, а мой затылок, словно треснул и вдавился в подголовник.
        Пришла я в себя оттого, что шея у меня мучительно болела. Я осторожно ощупала голову, лицо. Вроде все цело, никаких повреждений. «Ниссан» стоял, но стоял как-то странно, кормой вверх, сильно наклонившись вперед. Я пригляделась и чуть не вскрикнула от отчаяния. Оказывается, мы залетели в арык — бетонный желоб, по которому подается вода на поля из оросительного канала. Передние колеса застряли в желобе, и это не позволило «Ниссану» завалиться набок.
        Я с усилием вытолкнула дверцу, и что-то при этом посыпались, кажется, обломки стекла. Заднее стекло было разбито, от осколков меня спасла спинка сидения. А вот лобовое, к счастью не пострадало, иначе мое лицо смахивало бы сейчас на мясной пирог. Чувствуя головокружение, я вылезла из машины. Фары светили, как ни в чем не бывало, и освещали темную воду на дне арыка. Я тотчас провалилась в нее по колено. Это чуть-чуть прочистило мне мозги, но все вокруг казалось нечетким, вроде как смазанным, расплывающимся и дрожащим, как марево над болотом.
        Ухватившись за бетонные края, я с трудом, но вылезла из арыка. «Москвича» и след простыл. Но ему, видно, тоже хорошо досталось. Под ногами хрустели осколки стекла, а чуть в стороне я подняла бежевое, все в ржавчине крыло, которое слетело при ударе о мою машину. Что ж, это неплохая примета для милиции. Я подняла крыло и огляделась по сторонам. На шоссе ни одной машины, кругом — кромешная темнота, и лишь световое пятно на дне арыка, подтверждало, что я и «Ниссан» пока живы. Радиоприемник кричал что-то грубое и неприличное, и я пожалела, что не могу ответить тем же. Малейшее усилие отзывалось нестерпимой болью.
        Я пошарила по карманам, и вспомнила, что оставила мобильник на сидении. Гарантии, что он остался там же после того, как «Ниссан» спикировал в арык, не было никакой. К тому же я не представляла, как снова спущусь в арык. Съезжать на заднице в холодную грязную воду тоже как-то не хотелось, и я осталась ждать на шоссе, почти не надеясь на помощь. Вернее, я села прямо на обочину и обхватила голову руками. Боже! Когда все это закончится?
        Кажется, я задремала, вернее, провалилась в мрачную бездну, на дне которой что-то быстро вращалось, меня замутило, и тут я поняла, что кто-то трясет меня за плечо и кричит:
        — Аня! Аня! Очнись!
        Я открыла глаза и увидела перед собой что-то громадное и серебристое. Самолет? За мной прилетел самолет? Меня продолжало мутить, затылок налился свинцовой тяжестью, шея нестерпимо болела. Какой-то огромный человек опустился передо мной на корточки, заглянул в лицо, а затем молча подхватил на руки и понес к тому, что я приняла за самолет. Но это был автомобиль, какой марки я не определила, потому что не великий специалист в этих делах, но поняла, что так сверкать может только дорогой автомобиль. Он таинственно мерцал в начинавшей расступаться темноте. Я вгляделась в лицо человека, который поднес меня к машине, и охнула. Это был Клим Ворошилов. И я поняла, что мои прежние злоключения ничто по сравнению с будущими.


        Глава 9
        — Ты можешь не беспокоиться, я все рассказал гаишникам, они захватили и то крыло от «москвича», которое ты так бережно прижимала к груди. Они говорят, что непременно найдут виновника аварии. И ты получишь сполна не только по страховке, но и от того проходимца, что подсек тебя. Я об этом сам позабочусь.  — Клим говорил спокойным уверенным тоном, он даже не смотрел в мою сторону. Уверен, что я не пропустила не единого слова.
        В голове у меня до сих пор шумело, шею сковал специальный воротничок, который на меня надели в травмпункте, там же мне сделали пару инъекций, и теперь я чувствовала себя несравнимо лучше, чем в тот момент, когда вылезла из арыка и оказалась одна на обочине.
        — Мне показалось, что эта развалюха меня преследовала,  — сказала я, и не узнала своего голоса, такой он у меня был слабый и дрожащий.  — Сначала «москвич» норовил врезаться в машину сзади, а потом пошел на лобовое столкновение. Чтобы это значило?
        Клим посмотрел на меня и усмехнулся.
        — Это значит, что у тебя очень богатая фантазия. Кому потребовалось тебя преследовать? Наверняка какой-нибудь чудила залил себе мозги водкой и решил полихачить, показать, что японская тачка дерьмо по сравнению с отечественным шедевром автомобилестроения. А то вообразил себя Шумахером! С этим милиция разберется, а ты успокойся! Все позади! Ничего страшного не случилось. У тебя нет даже сотрясения мозга, только растяжение шейных мышц. Все, что тебе нужно сейчас,  — легкое болеутоляющее и хорошо выспаться.
        — Знаю.
        — Твой автомобиль отбуксировали в мастерскую. Я узнавал, ничего страшного. Выправят бампер, вставят стекла, заменят одну фару. Ты еще хорошо отделалась, видно, катила на небольшой скорости.
        — Да,  — ответила я,  — только показался поворот, и я сбавила скорость.
        — Прекрасно,  — улыбнулся Клим,  — иначе машина могла бы перевернуться. Но меня удивляет, почему этот сволочь на «Москвиче» не остановился и не оказал тебе помощь? Скорее всего, действительно нализался, или думал, что ты погибла. В таких случаях не у всех выдерживают нервы.
        Он помолчал некоторое время и задал новый вопрос.
        — Откуда ты ехала так поздно? Неужели непонятно, что ночью на дорогах вдвойне опасно, тем более, одинокая женщина в шикарном автомобиле — самая лакомая приманка для грабителей.
        — Может, он хотел завладеть моей машиной, но не рассчитал, что я свалюсь в арык. Как только мосты в «Ниссане» не полетели и колеса. Я думала, он развалится на части.
        — Большой запас прочности,  — усмехнулся Клим,  — благодари японцев. Они просчитали и таких водителей, как ты, которых может занести в арык и еще куда-нибудь, похуже.
        Да, куда еще хуже? Меня уже занесло дальше некуда. Я попыталась вспомнить, что такое нормальная жизнь. Например, такая, как вчера. И не вспомнила…
        Клим ободряюще улыбнулся мне и потрепал по колену. Я поспешно отодвинула ноги.
        — Успокойся, Аня,  — сказал он.  — Ты выздоровеешь, у тебя все будет в порядке.
        — Знаю.
        Я кивнула, и тут же в ее шею словно вонзился клинок. Я охнула и замерла, схватившись обеими руками за воротник. Боль медленно отступила. Клим выпустил воздух сквозь стиснутые зубы и выругался.
        — Я сам найду этого ублюдка и непременно сверну ему шею.
        — Спасибо, Клим, что помог. Не знаю, чтобы я без тебя делала.  — Тут только до меня дошло, что он тоже слишком поздно оказался на дороге, ведущей к поселку. Откуда он возвращался?
        Я не преминула спросить об этом Клима, но он сказал совсем другое:
        — Римму Витальевну я предупредил, что ты попала в небольшую аварию. Объяснил, что ничего серьезного и скоро привезу тебя домой.
        — Римму Витальевну?  — поразилась я.  — Откуда ты знаешь Римму и ее телефон?
        Клим покосился на меня.
        — Как ты думаешь, откуда я ехал?
        — От нас? Ты приезжал ко мне и познакомился с Риммой?
        — Не совсем так. Я приезжал в гости к Римме Витальевне. И очень удивился, когда узнал, что вы живете в одном доме.
        — Ты удивишься еще больше, когда узнаешь, что она первая жена Сережи,  — сказала я сухо.  — Я поняла, что тебя, наверное, пригласили на вечеринку. Ты знаком с ее издателями?
        — Очень хорошо знаком,  — кивнул Клим,  — но ты удивишься, что я тоже собираюсь издавать ее книги, только не в России.
        — Господи! Ты не живешь в России? Ты тот самый американский издатель?  — Я потерла виски.  — Не могу поверить, ты заделался бизнесменом? Клим Ворошилов — американский бизнесмен! Как это случилось?
        — Очень банально, если считать банальным получение наследства за границей.
        — У тебя оказались родственники за границей? Откуда?
        — Брат моей бабушки был моряком, плавал на торговых судах. Попал в плен к японцам, каким-то образом бежал, оказался сначала в Бразилии, затем перебрался в Штаты, женился на дочери богатого издателя из Сан-Франциско. Детей у них не было, приемный сын погиб в автокатастрофе. Словом, я оказался единственным наследником. И шесть лет назад перебрался в Сан-Франциско. Дела идут неплохо, я стараюсь издавать российских авторов на английском языке.
        — И как, покупают?
        — Вполне прилично. Интерес к России довольно большой, хотя я бы не сказал, что американцы самая любопытная нация в мире.
        — И ты сам ездишь к каждому российскому писателю, которого хочешь издать? Не накладно ли?
        — Накладно, но переговорами с авторами и издателями занимаются мои агенты, только для Риммы Витальевны я сделал исключение. Во-первых, она по-настоящему талантливый автор…
        — Я очень рада за нее,  — сказала я тихо.  — У нее появилась цель в жизни. А во-вторых, ты, наверное, узнал, что она инвалид?
        — Это тоже сыграло свою роль. Но на вторую позицию я бы поставил то, что она живет в моем родном городе. И, самое, может быть, главное, я хотел узнать о тебе. Я думал, ты уехала. И когда Галина Филипповна сказала, что ты в городе, вышла замуж и у тебя дочь, прости, я не смог удержаться, и сразу поехал к тебе. Правда, ты встретила меня очень нелюбезно.
        — А ты ожидал другого? После того, что случилось, ты думал я брошусь в слезах и соплях тебе на шею?
        — Нет, не ожидал.  — Он искоса посмотрел на меня.  — Только не нервничай. Тебе нельзя!
        — А как я должна реагировать на твое появление? Только-только стала все забывать, и вдруг ты, как снег на голову.
        — Долго же ты меня забывала,  — его губы скривились в усмешке.
        — Я не тебя забывала. Ты мне всегда был безразличен. Я не могла забыть того свинства в гостинице!
        — Свинства? В гостинице?  — Клим вдруг свернул на обочину и выключил скорость.  — То, что произошло между нами, ты называешь свинством?
        — А как иначе это называется? Ты нажрался, как свинья, и изнасиловал меня. И всю ночь не отпускал меня.
        — Господи!  — Клим схватился за голову.  — Не был я пьян, понимаешь ты это, или нет? Просто у меня крыша поехала. Я тебя с первого класса любил, безумно, до помрачения! Ради тебя дрался, выпендривался, гонял на мотоциклах, а ты смотрела на меня, как на пустое место. Как же, двоечник, прогульщик, хулиган… А ты — чистенькая, правильная, отличница! Тебе бы хоть раз посмотреть на меня по-другому, понять, что творилось у меня в душе… Нет, ты смотрела в другую сторону. Сашка Калашников… Вы с ним дружили, я знаю. Уж он-то подходил тебе по всем меркам. Спортсмен, красавец, мечта всех девчонок.
        — Саша погиб в Чечне, еще на первой войне,  — сказала я тихо.  — У него остались жена и двое сыновей. Помнишь Лизу Барышеву из параллельного класса?
        — Лизу?  — поразился Клим.  — Пигалица такая. Серая мышка в очках? Он разве женился на ней?
        — Представь себе, сразу после Рязанского училища. Лиза закончила пединститут и сейчас преподает математику в нашей школе.
        — Боже мой!  — Клим покачал головой.  — А я ничего не знал. Кто-нибудь из наших в городе остался?
        — Мало кто. Изредка видимся. Разговаривать особо не о чем. Так общие фразы о семье, о детях.
        — Ты не захотела выйти за меня. Теперь у нас тоже могли быть дети.
        — Только не смеши меня!  — оборвала я его.  — Уж замуж невтерпеж! Как же! Что у тебя было за душой, кроме красивой формы? Я знаю, ты плавал на Севере, прилично зарабатывал. Но мозги… Где были твои мозги? Ты повел себя хамски, вместо того, чтобы набраться терпения. Возможно, у нас бы и получилось, если бы ты сразу не потащил меня в постель. Ты уничтожил все хорошее, что было у меня к тебе!
        — Прости! Я — олух, последний осел! Но пойми, у меня заканчивался отпуск, и я испугался, что ничего не успею. Со мной ехать ты отказалась, а до следующего отпуска еще целый год. Я боялся тебя потерять.
        — Дурак, какой же ты дурак,  — я абсолютно неожиданно для себя заплакала.  — Ты думал: обесчестишь девушку, она впадет в панику, а ты осчастливишь ее предложением руки и сердца! Грех мой решил прикрыть? Только не на ту напал! Я сама умею справляться со своими проблемами.
        — Я это понял.  — Клим смотрел прямо перед собой, где в серой предутренней дымке проступили первые дома поселка. Охранник вышел из дежурки, поднял шлагбаум, проводил нас ленивым взглядом, и, зевнув, вернулся обратно. Сердце мое обмерло. Все! Уже сегодня в поселке будут знать, что я возвращалась домой под утро, в чужой машине, с чужим мужиком… Я тряхнула головой, и тотчас в затылке и в шее отозвалось тягучей болью. Хватит! Сколько можно жить, оглядываясь на чужое мнение? Свою жизнь я выстрою сама! Надо будет — сломаю, и возведу снова с самого первого кирпичика. И наплевать! Пусть говорят, шепчутся, злословят. Я сама решаю свои проблемы! И сама принимаю решения!
        Клим искоса посмотрел на меня, ничего не сказал, включил передачу, и, спустя несколько минут, показавшихся мне тысячелетием, «Мерседес» остановился у нашего дома. Я выпрямилась и посмотрела в окно, понимая, что мне вот-вот придется что-то говорить.
        — Аня, мы приехали.  — Клин протянул руку и отстегнул привязной ремень.  — Что с тобой?  — спросил он и положил ладонь на мое плечо. Ладонь показалась мне тяжелой, как свинец.
        Я следила за ним, не отрывая взгляда. Вот он обошел автомобиль спереди и открыл мне дверцу. Как это любезно с его стороны.
        — Аня, выходи из машины. Римма Витальевна и дети ждут тебя.
        Клим был прав, нечего отсиживаться в машине, когда все в доме наверняка не спали этой ночью. Я выбралась наружу. Дом был так далеко, а Клим наоборот — слишком близко. Его темные глаза в упор смотрели на меня.
        — Мамочка!  — словно со дна пропасти раздался голос Тани. Она стояла на крыльце рядом с Мишей, закутанная в куртку брата. Тут же пребывал Редбой. Этот разбойник, оказывается, тоже ждал меня. Солнце только-только поднялось над горизонтом, на траве выступила роса, и было довольно прохладно. Таня рванулась ко мне, но Миша ее удержал, и что-то тихо сказал при этом. Редбой радостно гавкнул, но тоже остался на крыльце. Я сфокусировала взгляд на лицах детей и улыбнулась.
        — Танюша! Миша!  — Я помахала им рукой.  — Все хорошо, ребята. Идите в дом.
        Неизвестно откуда налетевший ветерок был свеж и приятен, и мне на мгновение стало легче.
        — Аня, ты хорошо себя чувствуешь?  — спросил Клим и поддержал меня под локоть. Похоже, он собрался проводить меня до крыльца. Я не сопротивлялась. Не хватало мне на глазах у детей затеять с ним ссору.
        — Мама!  — опять позвала меня Таня.  — Что у тебя на шее?
        — Ничего страшного,  — отозвался вместо меня Клим.  — Твоя мама чуть-чуть ушиблась.
        Я поднялась на крыльцо, и дети с двух сторон обняли меня за талию. Я думала Клим вежливо попрощается с нами и отправится восвояси. Но он продолжал идти следом. Мне не хотелось, чтобы он присутствовал при моем объяснении с Риммой, поэтому я повернулась, чтобы поблагодарить и попрощаться с ним, но шея вновь напомнила о себе. Я не сдержалась и охнула.
        — Мама… — пробормотала Таня, едва не плача.
        Я глубоко вздохнула. Мне совсем не хотелось казаться слабой. Особенно на глазах у дочери.
        Со мной все будет в порядке. Все в порядке… В порядке…
        Таня сглотнула слезы и заглянула мне в глаза.
        — Мамочка, тебе очень больно?
        — Нет, что ты!  — Ответила я бодро и улыбнулась.  — Сущие пустяки. Высплюсь, и все пройдет.
        — Правда? Может, я лучше буду ухаживать за тобой?
        На глазах у меня выступили слезы, но я проморгалась.
        — Спасибо, милая, но сейчас я немного поговорю с тетей Риммой, а потом приму таблетки и лягу спать. Честно. А вы с Мишей тоже поспите. Еще совсем рано.
        — Она всю ночь не спала,  — баском доложил Миша.  — Мы пытались до тебя дозвониться, но телефон не отвечал. Мама всполошилась, хотела звонить в милицию. Но я уговорил ее подождать.
        — Я утопила телефон,  — повинилась я,  — когда машина свалилась в арык.
        — Подожди,  — подал сзади голос Клим.  — Я нашел его на полу машины. И совсем забыл про него.  — Он подал мне трубку.  — В целости и сохранности.
        — Спасибо,  — сказала я,  — очень мило с твоей стороны.  — Я многозначительно посмотрела на Ворошилова. Но он не понял намека. И продолжал идти следом.
        Римма встретила нас в прихожей.
        — Господи, Анюта!  — Она всплеснула руками.  — Как такое случилось?
        — Ничего страшного, если не считать, что я разбила Сережину машину.
        — Там на день работы,  — раздался из-за моей спины голос Клима.  — Я поговорил с мастерами. Все будет о'кей!  — Он выступил вперед.  — Римма Витальевна, вы еще не в курсе, мы с Аней старинные приятели, бывшие одноклассники.
        — О, Клим Артемьич,  — Римма пожала ему руку,  — как мы вам благодарны за Анечку. Может, попьем чайку?
        — Нет, нет,  — Клим вежливо поклонился.  — Мне пора ехать. Если позволите, я заеду вечером. Аня,  — он посмотрел на меня,  — ты не возражаешь?
        — Что ты, я буду очень рада,  — я изобразила на лице радушие.  — Заезжай, как будет время.
        — Но вы говорили, что у вас вечером самолет?  — удивилась Римма.
        — Я перенес отъезд на неделю. У меня появились здесь кое-какие дела.  — Клим очень галантно поклонился.  — До вечера.  — И посмотрел на меня.  — Если возникнут проблемы, сразу звони мне. У Риммы Витальевны есть номер моего телефона.
        — Хорошо, хорошо,  — я едва сдержалась, чтобы не послать его к черту. И на этот раз он это понял, потому что его лицо скривила не слишком любезная улыбка.
        — Проваливай уже!  — мысленно приказала я ему. Будь он даже ангел во плоти, я бы и то с удовольствием вытолкала его в шею.
        Но выталкивать Клима не пришлось. Он поцеловал Римме руку, Мише и Тане кивнул: «Пока!», на меня же посмотрел с тем мрачным выражением лица, которое раньше не предвещало ничего хорошего. Но прошли те времена, когда мое сердце трепетало при виде его, как заячий хвост. Пусть бы он теперь попробовал оттаскать меня за косы, уверяю, мало бы ему не показалось!
        Клим без всяких последствий покинул наш дом, и Римма самым строгим голосом приказала:
        — Михаил! Татьяна! Оба в постель! Нам надо поговорить.  — И когда ребята, что-то бурча и оглядываясь, поднялись по лестнице на второй этаж, обратилась ко мне.  — Я понимаю твое состояние, поэтому выкладывай быстрее, что ты узнала.
        Я говорила долго, и довольно бессвязно, теряла мысль, иногда хлюпала носом, но все же добралась до конца своих похождений.
        — Эта шкатулка у меня под кроватью,  — завершила я свой рассказ.  — Если хочешь, я сейчас принесу.
        — Это позже. И без шкатулки понятно, что дело — швах! Если эта девица родила, то одно из двух: он питает к ней серьезные чувства или она решила срубить бабки!
        — Это и ежу понятно, что одно из двух, но скажи, как мне поступить дальше? Молчать в тряпочку, пока он не заявит, что мое время истекло? Или сообщить, что подаю на развод, когда он вернется из командировки? Теперь у меня масса доказательств, что он мне изменяет. Рано или поздно это станет известно всем, а я не хочу выставлять себя на посмешище!
        — Аня, милая, не спеши!  — Римма погладила меня по руке.  — Есть еще время разобраться во всем. Может, здесь какая-то ошибка! Сломаешь, потом не починишь!
        — Какая ошибка?  — завопила я.  — Девка прямо пишет ему, что забеременела. А сегодня я видела, что она родила! И ребенок большенький! Месяца три, а то четыре. Он с ней больше года встречается, ты это понимаешь или нет? А, может, и все два. И я всякий раз принимала его после этой девки! Б-р-р!  — Я поежилась.  — Я что, помойная яма? Мы ведь не знаем, кто она? А если вдобавок у нее не один Сережа? Нет, пускай проваливает к ней! Я его не прощу!
        — Ты слишком легко разбрасываешься мужьями,  — сказала Римма укоризненно,  — но я отношу это на счет твоего состояния. Или ты не любишь Сережу? Я не сомневаюсь, дело обстоит не так просто. Я кожей чувствую, что-то не так! Ты порешь горячку, приди в себя! Давай поговорим, когда ты отдохнешь и успокоишься!
        — Ты думаешь, я смогу успокоиться? Мой муж встречается со шлюхой, а я должна успокоиться?
        — Господи!  — Римма молитвенно сложила руки.  — Образумь эту дурочку! Дай ей мозгов, чтобы она, наконец, поняла, что не стоит спешить и пороть ерунду!
        — У меня своих мозгов хватает!  — выкрикнула я и заплакала.
        Римма наклонила голову и как-то странно, исподлобья посмотрела на меня.
        — Тогда чуток их напряги и подумай, я же тебе говорила: не слишком ли много улик сразу? Презерватив, обертка, письма, ключи…
        — Ключи от коттеджа гендиректора,  — перебила я Римму и вытерла глаза платочком.
        — Хорошо, ключи пока пропускаем, но проверить этот коттедж все же надо.
        — Послушай, я не пойму?  — Слезы у меня моментально высохли.  — Ты считаешь, улики подброшены специально? Но как же эта девица с ребенком, обман с самолетом? Тут ничего не подстроено! Я видела все собственными глазами. Я проводила их до вокзала. Он посадил ее на поезд, и только затем помчался на самолет. Чтобы там ни было, но у него отношения с этой девицей! Его видели с ней в ресторане!
        — Ну, это еще неизвестно, возможно, в ресторане он как раз был с другой.
        — Что ты хочешь сказать?  — взвилась я.  — Что у него на каждый случай по девице?
        — Я хочу сказать, что ты должна разузнать об этой девице абсолютно все, прежде, чем предъявлять Сереже обвинения.
        — Как ты это представляешь?  — справилась я.  — Это сразу всем станет известно.
        — А ты чего больше боишься, общественного мнения или потерять Сережу?
        — Я очень боюсь потерять Сережу,  — сказала я тихо.  — Но я не знаю с чего начать. Это ведь только в детективах все так гладко получается. Жалкая дилетантка дает сто очков вперед сыщикам. Но какой из меня сыщик? Я представления не имею, как это делается?
        — Ничего, жизнь научит и горбатого любить. Ты, главное, выспись, а я пока обмозгую, как нам дальше поступить.  — Римма ободряюще улыбнулась.  — Нас с тобой двое, а она — одна. Неужели проиграем какой-то соплюхе? Конечно, если ты до сих пор любишь Сережу…
        — Я его очень люблю,  — сказала я твердо.  — И ты права, без боя я не сдамся!


        Глава 10
        Я проглотила обезболивающее, и поставила пузырек с таблетками на кухонный подоконник. Пузырек засиял в лучах солнца, словно янтарный. Как красиво. Потом я на минутку присела, пытаясь развеяться и не думать о Тане, о письмах и презервативах, о разбитой машине, о предложении Риммы. Только о разводе я перестала думать, как о чем-то неизбежном. Но в этой бесконечной череде неприятностей только одно обстоятельство выглядело не так мрачно: несмотря на боли в шее, я все-таки не заработала сотрясение мозга.
        Я посмотрела на часы. Семь утра. И тут я вспомнила, что на десять у меня назначена встреча с Людмилой. Подруга отложит свои дела, чтобы выслушать мою печальную историю. Сейчас мне совсем не хотелось посвящать кого-то в свои дела. Не хотелось покидать свой дом и тащиться через весь город. Но Людмила мне не простит, если я во второй раз нарушу свое обещание. Правда, я успею поспать пару часов, и дай Бог, возможно, тогда мрачная меланхолия покинет меня, и я посмотрю на мир другими глазами.
        Я приняла душ и прошла в спальню. Откинула одеяло с одной стороны и села на постель.
        Снять опостылевший воротник, лечь в постель и закрыть глаза — какое наслаждение! Шея болела меньше, но боль, которая терзала меня изнутри, не утихала. Она давила на меня с такой силой, что я уткнулась головой в подушку и стиснула зубы, пытаясь хоть как-то ее утихомирить. Женщина может простить все, даже предательство, но только не насмешку над собой. Неважно, кто это сделал, Сережа, или кто-то другой. Но я найду этого негодяя. Мне вдруг пришло в голову, что и обертку и презервативы на самом деле, очень легко подложить в пиджак. На той же корпоративной вечеринке, когда мужики избавляются от пиджаков, и остаются в одной рубашке. В пятницу было очень жарко… Вероятно, я просто вбила себе в голову, что все случилось в пятницу. Но этот запертый ящик…
        И тут я вдруг вспомнила, что в прошлый четверг Сережа звонил из офиса и просил меня найти в столе папку с какими-то документами. Присылал за ними Юру. Я снова села на постели. Точно в четверг! И как я упустила этот немаловажный момент? Я искала папку во всех ящиках и нашла ее в самом нижнем. Если бы один из ящиков был заперт, я тотчас бы это обнаружила. Значит, шкатулка могла появиться в столе только в четверг, потому что в пятницу Сережа вернулся поздно и в кабинет не поднимался. В субботу и в воскресенье мы ездили в горы. В понедельник… Понедельник был вчера… Конечно, если он привез ее с собой в пятницу в портфеле и в понедельник незаметно переложил в свой стол… Но шкатулка слишком велика, чтобы таскать ее в портфеле, к тому же Сережа часто привозит Татьяне маленькие подарки. Говорит, от зайчика или от лисички. И хотя Таня давно не верит в подобные сказки, но для нее нет большего удовольствия, чем обнаружить в отцовском портфеле мягкую игрушку или шоколадку. Сережа не стал бы так глупо рисковать. Татьяна непременно обнаружила бы шкатулку и пристала бы к нему с расспросами.
        Я потерла виски. Зачем вообще ему было нужно тащить эти письма домой? С какой стати? С таким же успехом он мог их спрятать в своем сейфе на работе. Туда мне доступа нет. Впрочем, если бы ящик был открыт, я бы не обратила на эту шкатулку никакого внимания. Мало ли какие документы хранятся в его столах? И притом, зачем хранить уличающие его записки? Такие вещи уничтожаются моментально! Но Сережа почему-то их не уничтожил. Вряд ли они дороги ему, как память? Нет, тут что-то не так!
        Я встала и прошла к окну. Несмотря на бессонную ночь, спать мне абсолютно не хотелось. Нервное возбуждение не покидало меня. Последнее, что я держала во рту, был чупа-чупс дочери, но есть я тоже не хотела. Все во мне требовало немедленного действия. Римма только подтолкнула меня к тому, на что я сама не могла решиться в угоду глупому самолюбию.
        В принципе, не такой уж большой у нас город, чтобы я не могла узнать, что это за девица и каким образом она появились в Сережиной жизни. Девятиэтажку, в которой она живет, я отыщу теперь с закрытыми глазами, знаю подъезд, знаю, примерно окно ее квартиры. В нем потух свет перед тем, как Сергей с любовницей и дитем спустились к машине. Четвертый этаж, я ничего не забыла. Необыкновенное воодушевление овладело мной. Так, наверное, чувствует себя мореплаватель, увидевший на горизонте неизвестные ему берега, или командующий войсками, верящий, что в скором бою разгромит противника. Правда, Колумб, открывая Америку, не знал, сколько неприятностей ему это открытие принесет, да и Жанна Д'Арк, побеждая англичан, тоже не подозревала, что ее после сожгут на костре.
        Я же горела желанием непременно раскрыть все тайны и, если потребуется, вступить в бой даже с превосходящими силами противника. У меня чесались кулаки, и от предчувствия схватки мурашки бегали по коже. В газете мне приходилось не раз испытывать подобное состояние, но оно не шло ни в какое сравнение с тем, что испытывала я сейчас. Импульс, который подвиг меня на подобный поступок, хорошо всем известен. Просто я очень любила Сережу, и одна мысль о том, что еще несколько часов назад я думала о разводе с ним, как о деле решенном, и само собой разумеющемся, привела меня в негодование.
        Нет, я определенно полнейшая дура! Слетела с тормозов, ни в чем не разобравшись. Я раздраженно дернула за шнур, опуская жалюзи на окне, и вернулась в постель.
        Все-таки следует чуть-чуть поспать. Иначе меня развезет на жаре, и я не успею сделать и сотой доли того, что задумала на сегодня. Я накрылась с головой и приказала себе отложить все размышления на потом.
        Я подумаю об этом позже, когда проснусь.

        Проснулась я мгновенно, как солдат по тревоге. Звонил телефон, и я сначала подумала, что звонит будильник. Но на часах оставалось еще десять минут до подъема. Я зевнула и взяла трубку.
        — Прости, что разбудила,  — сказала Римма.  — Как ты?
        — Немного легче,  — сказала я,  — но самое главное, я решила принять твое предложение. Вручаю Татьяну на твое попечение, и начинаю следственные мероприятия. Сейчас первым делом, навещу Людмилу, а потом проеду к дому этой девицы, постараюсь разузнать, кто она такая.
        — Ты с этой Людмилой осторожнее,  — Римма была в своем репертуаре,  — Может, я не права, но почему бы ей не приехать сюда, не познакомиться с нами.
        — Она очень занята в будние дни,  — объяснила я, впрочем, уже в двадцатый раз.  — А в выходные у нее масса домашних дел.
        — С мужьями она успевает расходиться,  — проворчала Римма,  — и откуда, скажи, масса домашних дел у одинокой женщины?
        В общем, это единственное обстоятельство, по которому Римма недолюбливает Людмилу, она ей почему-то не доверяет, но объяснить, на чем основаны ее подозрения, отказывается, а, может, это элементарное чувство ревности? Не знаю, но всякий раз, когда я встречаюсь с подругой, Римма просит меня быть осторожнее. Конечно, если бы Людмила насмелилась приехать к нам, познакомилась бы с ней, с Сережей, с детьми, отношение Риммы наверняка бы изменилось. Людмила очень жизнерадостный, энергичный человек. Иногда она бывает излишне шумной, и свою склонность к сквернословию объясняет издержками производства. Она владеет пятью кафе и двумя магазинчиками молодежной одежды. И работают в них отнюдь не ангелы. У Людмилы вечно проблемы с персоналом, и она постоянно жалуется, что деньги все хотят получать по максимуму, а работать — по минимуму.
        Я несколько раз приглашала ее в гости, но она отказывается. Говорит, что стесняется, и не хочет отвлекать меня от семьи, от мужа. Из моих рассказов она знает, как мало Сережа бывает с нами. И постоянно внушает мне, что к мужикам нужно относится нежно и бережно, потакать их слабостям, поить их пивом и коньяком, кормить в ресторанах и не отказывать в ночных удовольствиях.
        Кроме того, она покупает своим мужьям автомобили и одевает их с ног до головы. Но, может, потому, что мужья ей все попадаются плюгавые, ростом Людмиле по плечо, их хватает ненадолго, самое большее, на полгода. Последний продержался всего три месяца, разбил машину и скрылся в новом итальянском костюме в неизвестном направлении.
        Людмила списывает это на свой бешеный темперамент, рост под метр девяносто, и вес за сто килограммов. Она очень яркая женщина с громким голосом и далекими от идеала манерами. Она запросто может послать по матушке гаишника или съездить по физиономии разгулявшегося посетителя кафе, и даже выкинуть его за порог. Я удивляюсь, зачем она содержит многочисленную охрану, которая на ее фоне выглядит не слишком убедительно.
        Но это ее дела, и я в них не лезу. У нас другие интересы. Нам нравится болтать на отвлеченные темы. Людмила в курсе всех местных новостей, сплетен и слухов. Она всегда знает, в каком магазине распродажа, и куда завезли модные в этом сезоне вещички. Она терпеть не может разговоров о детях, скорее всего, по этой причине она предпочитает встречаться вне стен моего дома.
        Иногда общение с ней меня угнетает, есть все-таки в Людмиле доля вампиризма, но, в то же время, она заряжает меня своим непомерным оптимизмом и решительностью, умением развести все проблемы одним взмахом руки.
        Вот и сейчас мне кажется, что стоит мне поведать ей о своих печальных обстоятельствах, как Людмила вмиг подскажет мне вполне приемлемый вариант выхода из свалившихся на меня бед.
        — Ладно, Римма, не обижайся,  — говорю я примиряюще.  — Скажи лучше, как вечеринка? Все решилось так, как ты хотела?
        — Даже лучше, чем я ожидала,  — ответила Римма.  — Твой бывший одноклассник оказался вполне приличным человеком. Он вел себя великолепно, и предложил мне такие деньги за издание книг, о которых я даже не мечтала!
        — Ого!  — удивилась я.  — Хоть в этом проявилась его польза. А доктор? Они привезли с собой доктора?
        — Доктора? Еще как привезли! Он тоже оказался очень милым и симпатичным. Представляешь, мы с ним танцевали. В моей коляске оказалось столько скрытых возможностей. Мы даже изобразили нечто вроде вальса! Умора! И еще он сказал, что поставит меня на ноги. Сегодня он подъедет ко мне после обеда и осмотрит меня более тщательно.
        — Римма! Это правда? Он так и сказал?  — я вмиг забыла о своих заботах.  — Ты сможешь ходить?
        — Ну, «ходить» — это весьма громко сказано. Но передвигаться с палочкой, это вполне возможно.
        — Я твоего доктора лично на руках буду носить, если он сделает все, как обещает!  — я даже приплясывала на месте от восторга. Хотя… хотя не слишком верила в заверения неизвестного мне доктора. Сколько уже было этих заверений. И все-таки судьба давала Римме еще один шанс, и я должна была верить, чтобы не погасить в ней надежду. Она столько выстрадала в своей жизни, и, частично, по моей вине, конечно.
        — Вряд ли у тебя получится таскать его на руках,  — засмеялась Римма.  — Детина под два метра ростом. Этакий Илья Муромец, только борода покороче, и не в доспехах.
        — Чего-нибудь придумаем,  — лихо сказала я,  — лишь бы выполнил свои обещания.  — Я посмотрела на часы. Пора уже выезжать. И я спросила: — Когда будет этот Илья Муромец? Хочу с ним познакомиться.
        — Он подъедет к четырем. Постарайся успеть. Мне бы хотелось, чтобы ты была рядом.
        — Спасибо, радость моя!  — Я чмокнула трубку.  — Целую! Звони мне на трубку в случае чего! Татьяне скажи, что я чувствую себя великолепно!
        — Дети еще спят,  — сообщила Римма.  — Я их не бужу. Пусть отоспятся, а то всю ночь провели на ногах. Миша все порывался ехать тебя искать, но я не отпустила.
        — И правильно сделала!  — похвалила я Римму.  — На первом же посту его бы гаишники притормозили, и тогда уже и Мишу, и машину пришлось бы выручать, за приличные бабки, естественно.
        — Ладно, поезжай,  — сказала Римма,  — если получится, вернись пораньше. Хотелось бы кое-что обсудить до приезда доктора.
        — Как его зовут этого Муромца?
        — Владимир. Владимир Ромашов.
        — Слава Богу, свой, родной, а не заморский,  — обрадовалась я и быстро попрощалась: — Все! Все! Чао! Бегу, а то уже опаздываю!
        Я положила трубку и побежала в ванну. Прохладный душ мгновенно не только просветлил мозги, но и снял напряжение. Я слегка подкрасилась, надела светлый полотняный костюм, маленькую соломенную шляпку, чтобы голову не напекло солнце, темные очки и в последнюю очередь туфли на невысоком каблуке. Подумала и положила в сумочку газовый баллончик — чисто символическое оружие против тех, кто вдруг вздумает силой помешать мне. Я не слишком верила в успех моего предприятия, и в то, что кому-то взбредет в голову напасть на меня, но ведь тащился же вчера за мной этот бежевый «Москвич», и даже пошел на таран. Я почти не сомневалась, что сделал он это намеренно. И поэтому газовый баллончик в сумочке придавал мне какую-никакую уверенность, будто я могла остановить им летящий на меня автомобиль.
        Я вышла из дома. Мой «Рено» сиял отмытыми боками. Я села в автомобиль, захлопнула дверцу и повернула ключ зажигания. Если б я знала наперед, как после этого повернется моя судьба!


        Глава 11
        Я подъехала к кафе «Эвридика», в котором меня ждала Людмила, за десять минут до назначенного времени, припарковала машину, и сломя голову, побежала через небольшой скверик. В его глубине виднелись яркие зонтики над выносными столиками. За одним из них я углядела пышную шевелюру Людмилы цвета «спелый баклажан». Рядом с ней пристроился какой-то малый, крепкий, загорелый, в светлых брюках и черной майке. Склонившись друг к другу головами, подруга и ее знакомый о чем-то ворковали. Людмила не обратила на меня никакого внимания, вся была поглощена разговором.
        Мужчина был мне не знаком. Я видела только его профиль, темные очки на глазах, натянутый чуть ли ни на нос козырек светлой бейсболки. Но я бы так и так его узнала, если бы видела раньше. Это был прекрасный образчик жеребячьей породы: высокий, длинноногий, с подтянутым животом и хорошо развитой мускулатурой. Не знаю почему, но подобные типы вызывают у меня стойкое отвращение. Они созданы боготворить себя, холить свое великолепное тело, наслаждаться жизнью и получать от нее все тридцать три удовольствия. Эти мужчины не созданы любить женщину, они созданы для секса. Секса с теми, у кого водятся большие деньги.
        Вероятно, у Людмилы появилось достаточно денег, чтобы с маломерков перейти на подобных красавчиков. Этот, сразу видно, дорогого стоит! И наверняка влетит Людмиле в копеечку. Такой «Ладу» за машину не считает, а туфли у него… Я мысленно прикинула их стоимость и еле удержалась, чтобы не присвистнуть от восторга! Да, профессия жиголо весьма неплохо оплачивается. К тому же, ведь его никто не обязывает хранить верность одной даме.
        Словом, мне осталась пара шагов до столика, а я уже терпеть не могла этого субъекта, потому что понимала, Людмила в очередной раз попалась на живца…
        — Привет!  — как ни в чем небывало сказала я и присела на свободный стул между Людмилой и ее кавалером.
        Подруга подняла голову, смерила меня не слишком дружелюбным взглядом и, я почувствовала, что появилась некстати. Глаза у Людмилы были злыми, красные пятна выступили на лице. Я ошиблась. Разговор между ней и красавчиком совсем не походил на пылкие речи влюбленных. Мужчина снял очки, протер их платком и снова натянул на нос. Мне показалось, что я все же где-то его видела, но не успела вспомнить. Людмила, не терпящим возражения тоном, приказала мне двигаться в кафе и дожидаться ее в своем кабинете или в зале, где сейчас абсолютно пусто: кафе открывалось в десять, но вся обслуга давно была на своих местах.
        — Можешь заказать себе кофе, коктейль или мороженое,  — сказала она, не сводя взгляда с мужчины,  — одним словом, что захочется. Я подойду минут через десять.
        — Хорошо,  — сказала я,  — подожду,  — и, поднялась на ноги, бросив взгляд на мужчину. Он тоже смотрел на меня. И я подумала, что удавить его руками — большая проблема. Нужна большая и толстая веревка…
        Я удивилась себе самой. С чего я вдруг ополчилась на парня? Только по той причине, что предположила: он — новый Людкин любовник? Оказывается, нет! Она его чихвостит, аж пыль летит. Вероятно, кто-то из сотрудников. Судя по кубометрам мышц, охранник или грузчик…
        Возможно, будь он в форме… Стоп! Я сделала пару шагов и резко остановилась. В форме, а потом в джинсах и рубашке… Сними он бейсболку, я бы тотчас его узнала! Ворона! Это ведь тот самый водитель, который забирал Сережу из дома! Я постояла некоторое время в раздумье, стоит ли оглянуться, или не стоит? И оглянулась. Людмила и охранник смотрели в мою сторону. Я помахала им рукой и направилась в кафе.
        Людмила появилась через двадцать минут, когда я допивала вторую чашку кофе и подбирала крошки от второго пирожного, а третье лежало наготове — мое любимое «Наполеон». Подруга с завистью посмотрела на него. Я молча пододвинула ей тарелочку, дескать, угощайся. Но она с негодованием замахала рукой.
        — Нет, нет! Я на диете!
        На лицо был прискорбный факт. Если Людмила изнуряет себя диетами и биодобавками, значит, она снова влюбилась. Я смерила ее оценивающим взглядом. Сегодня на ней не передаваемый словами наряд. Что-то воздушно-парящее, желто-красно-оранжевое с вкраплениями зеленых и синих пятен. Весь этот калейдоскоп, фейерверк, вся эта радуга развевалась и крыльями разлеталась в стороны, являя взору полные икры и бедра, ложилась воланами на грудь… Эффект был потрясающий, причем Людмила не смотрелась в этом наряде громоздкой. Буйство красок затмевало все излишества фигуры. Лично у меня мгновенно зарябило в глазах и заломило в висках, но я списала это на ночное происшествие, и с улыбкой посмотрела на подругу.
        — Цветешь? Любо-дорого на тебя посмотреть, когда влюбляешься!
        Людмила присела напротив и с удивлением уставилась на меня.
        — Какая любовь? Побойся Бога! Я ведь сказала, сегодня у меня комиссия. Я их всегда в одном и том же платье встречаю, чтобы не сглазить.
        — Раньше я его у тебя не видела,  — сказала я.
        — Так мы и не встречались с тобой в дни проверок,  — мгновенно среагировала Людмила.  — И платью этому сто лет в обед.  — Она вздохнула.  — И откуда ты взяла, что влюбилась? Ни одного подходящего объекта на горизонте, хоть волком вой.
        — А этот мускулистый товарищ?  — кивнула я на окно, за которым виднелись зонтики уличного кафе.  — Очень заметная личность!
        — А, этот!  — Махнула рукой Людмила.  — Мой бывший сосед. Я его даже в резерве не держу. Не в моем вкусе…
        — Между прочим, рядышком вы неплохо смотрелись,  — продолжала я подначивать подругу.  — Не парень, а бабская мечта. Одни мускулы чего стоят!
        — Дались тебе его мускулы,  — недовольно скривилась Людмила.  — Хочешь знать, у накачанных мужиков с главным мускулом всегда проблемы. Шириной плеч компенсируют прочие недостатки.
        Я засмеялась, потому что неожиданно вспомнила Клима. Интересно, как у него обстоят дела с главным мускулом? В плечах он не подкачал, остальное я помнила слабо… И лучше бы совсем не представляла, потому что из памяти не сотрешь те неприятности, которые пережила когда-то по его милости. Тут мне пришло в голову, что думаю совсем не о том, что должно меня волновать сильнее всего. И мускулистые мужики в эту программу не входят.
        И Людмила, которая, как никто другой, понимает, в какой момент следует перевести разговор в нужное русло, спросила:
        — Что-то ты веселишься не в тему? Или совсем несладко?
        — Не говори! Сережа отколол такой номер! Чего-чего, но я не ожидало, что он заведет себе девку на стороне. И, самое худшее, она родила от него.
        — Родила?  — Людмилины глаза стали размером с блюдце.  — Так далеко зашло? Ой, держите меня семеро! Он что, совсем дурак? И как ты узнала?
        Все вопросы она выпалила залпом, и в изнеможении откинулась на спинку стула, обмахиваясь папочкой с меню.
        — Узнала,  — вздохнула я и выложила всю историю падения своего мужа. При этом я не испытывала угрызений совести, что выношу сор из избы. Мой муж самым наглым образом живет двойной жизнью, так почему я не могу поделиться с подругой своими проблемами? У нее огромный житейский опыт по выдворению мужиков из своего сердца, и я просто обязана попросить у нее совета, как провести подобный финт с Сережей. Рассказала я и о том, как выслеживала парочку, и про то, как бежевый «Москвич» поддел под задницу Сережин «Ниссан». И про Клима рассказала, но более нейтрально, довольно сухо поведав, что он издатель из Америки, возвращался после Римминой вечеринки в гостиницу и абсолютно случайно наткнулся на меня.
        Я закончила свой рассказ и уставилась на Людмилу в ожидании ее резюме. Подруга молчала. Заметив мой взгляд, она покачала головой.
        — По-моему, ты изрядно паникуешь. Я не знаю Сергея, но если судить по твоим рассказам, он очень дорожит семьей и чрезвычайно рад, что ты отлично ладишь с его бывшей женой и сыном. Я не думаю, что он решится на новый эксперимент, и приведет в дом молодую дуреху. Он же прекрасно понимает, общего языка с Риммой она не найдет, и он наживет врага в лице Риммы, да и сын неизвестно как воспримет такой поворот событий.
        — Ты забыла, что у него есть еще дочь,  — сказала я тихо.  — Я думала, он в ней души не чает.
        — И не сомневайся,  — Людмила положила свою ладонь с длинными, багрового цвета нарощенными ногтями поверх моей и слегка ее сжала.  — Души он в ней как раз не чает! А девица! Что девица? Обычно любовницы рожают в том случае, если надеются заполучить мужика в мужья. Но сама говоришь, что ребенок большенький. А теперь давай подсчитаем… Первое, он явно встречался с ней некоторое время, пока она не забеременела. Затем девять месяцев беременности плюс, сколько ты сказала на вид ребенку, четыре-пять месяцев… Подсчитала, сколько времени прошло? Но из семьи ведь он не ушел? Причем ты даже не усомнилась в нем ни разу. Выходит, жениться он на ней не собирается.
        — Но он продолжает с ней встречаться. Наверняка он помогает ей материально! Эти презервативы, письма… — Я передернулась словно при виде омерзительной толстой жабы.  — Их видели вместе в ресторане. И с этим самолетом… — Я замолчала и посмотрела на Людмилу.
        Она, молча и слегка нахмурившись, взирала на меня.
        — Погоди,  — сказала я.  — Я ведь знаю твоего бывшего соседа. Он тот самый охранник, который заезжал за Костей. Он служит в его офисе.
        — И что из того? Считаешь, что он знает об интимных связях твоего мужа?
        — Нет, вряд ли!  — сказала я упавшим голосом.  — У Сережи другой водитель. Но в тот день твой сосед замещал его.
        Людмила задумалась. Затем покачала головой.
        — По-моему, тебе показалось. Генка сроду в охранниках не ходил. Правда, он — водила, но в какой-то коммерческой структуре, то ли в косметической, то ли в туристической.
        — Но я хорошо помню, что как-то видела его в офисе у Сережи. И потом он сам сказал, что этот парень — охранник.
        — Обозналась, точно обозналась. Таких, как Генка, в охранники не берут. Любитель красивой жизни, и выпить горазд.
        — Что-то не похож он на выпивоху,  — засомневалась я.
        — Да оставь ты его в покое,  — оборвала меня Людмила.  — Если хочешь, я могу у него узнать, где он сейчас отирается, но тебе это зачем? Наверняка ни черта не знает. Сама говоришь, твой благоверный один к этой девке поехал. Где она, говоришь, живет?
        — На Подольской горе, в районе новостроек. Дом не элитной застройки, но квартиры там, должно быть, хорошие.
        — Думаешь, это Сергей ей купил?
        — Не знаю,  — я сжала пальцы висками.  — Он мне не доложил, как ты понимаешь!
        — Успокойся и перестань раньше времени паниковать,  — сказала Людмила.  — Что ты хочешь предпринять?
        — Не знаю, возможно, постараюсь разведать, что это за девица? Откуда она?
        — Тебе это надо? Смотри, нарвешься на неприятности,  — Людмила поднялась из-за стола.  — Все, время истекло. Давай, встретимся вечером и обсудим все детально.
        — Вечером не могу,  — повинилась я.  — К Римме приезжает доктор. Она хочет, чтобы я присутствовала.
        — Носишься ты с этой Риммой, как дурак с пыльной торбой. Учти, не делай добра, не получишь в ответ зла. Это не я, а умные люди говорят. Она что, до сих пор не оставляет надежды встать на ноги?
        — Не надо, Люда,  — сказала я тихо.  — Эти проблемы я не обсуждаю. Римма ничего плохого мне не сделала. Это я перед ней виновата.
        — Вот на эту вину они тебя и купили.  — Раздраженно произнесла Людмила.  — И Римма твоя, и детки ее, и Сережа, с которого ты пылинки сдувала. Вот оно твое добро! Против тебя и оборачивается. Где гарантия, что она не знает о новой связи Сергея, и не поощряет ее.
        — Ну, это полнейший бред!  — разозлилась я.  — Ей-то в чем выгода? У нее нет никаких мотивов! К тому же я самый первый читатель ее книг, помогаю с корректурой и правкой. Она очень ценит мои замечания. И надо сказать, мои оценки не расходятся с оценкой известных критиков.
        — Слава Богу!  — усмехнулась язвительно Людмила.  — А ты не думала, что визит доктора и твои проблемы — звенья одной цепочки?
        — Как это?  — опешила я.
        — А так,  — Людмила посмотрела на меня с торжеством,  — а вдруг она надеется встать на ноги, и по этой причине замыслила срубить тебя с хвоста? И эти письма, и записки, и презервативы, согласись, очень легко подбросить. Ну, скажи на милость, зачем твоему Сереже хранить дома письма какой-то бабы, которой он не отвечал взаимностью? И записки этой девки. Смотри сюда. Она написала, что беременна. Значит, этой записке больше года. Эта бумажка так дорога ему, как память? Нет, мужики от таких улик сразу избавляются.
        Я удивилась, как схожи наши мысли и предположения. Еще два часа не прошло, как я лежала в постели, и рассуждала о том же самом. Одно из двух, или я на правильном пути, или объяснение столь тривиально, что может придти в голову любому, а ларчик на самом деле, открывается не так просто, как думается. И все же мне стало обидно за Римму. Странное дело, две мои самые близкие подруги, абсолютно между собой незнакомые, испытывают друг к другу антипатию. Вероятно, их следует познакомить, чтобы не выстраивали в своих головах абсолютно бредовые версии.
        — Нет, нет, нет!  — замахала я руками.  — Это полнейший абсурд. Римма с трудом передвигается на коляске. Без моей помощи на второй этаж ей и вовсе не забраться. Не могла она это незаметно сделать.
        — Господи, какая ты дура, подруга!  — Людмила даже фыркнула от негодования.  — Да, за деньги можно уговорить кого угодно. Ту же домработницу, наконец.
        — Глупости!  — решительно сказала я.  — Если бы я лично не видела эту девицу и ребенка, я могла бы поверить в подобную ахинею. Но я их проводила до вокзала. Я сама видела, как Сережа посадил их в поезд до Иркутска.
        — Ладно, может, я и впрямь несу ахинею,  — улыбнулась Людмила,  — но ты все-таки понаблюдай! Что-то мне нравится эта история с письмами. Словно кто-то нарочно подбросил тебе эти доказательства. Ни раньше, ни позже!  — Она снова посмотрела на часы и развела руками.  — Извиняй, подруга! Дела! Комиссия на подходе. Пора стол накрывать.
        — Так ты их угощаешь за то, что они треплют тебе нервы?
        — А это, Анечка, первейшее средство отразить агрессию. Покушают отменно, выпьют изрядно и, авось, кое о чем забудут. Да и в следующий раз с меньшим пристрастием будут проверять. Жаль, что не всякий раз одни и те же контролеры приходят, поэтому угощение превратилось в туземный обычай: приношение жертвы. А если я их не накормлю, да в сумочку с собой не положу, в жертву принесут меня.
        Мы попрощались. И я оставила Людмилу встречать комиссию. Честно сказать, этот разговор меня расстроил гораздо сильнее, чем предыдущий с Риммой. Похоже, сегодня Людмиле было не до меня. Она откровенно нервничала. Было ли это следствием перепалки с соседом, или предчувствием неприятностей от встречи с очередной комиссией, меня это не слишком занимало. Людмила не любила, когда я пыталась успокоить ее. Если я спрашивала ее о делах, она сплевывала через левое плечо и стучала костяшками пальцев по дереву.
        Я миновала пару кварталов и притормозила недалеко от палатки, чтобы купить себе бутылку воды. Сегодня солнце припекало сильнее, чем обычно, и я порадовалась, что надела шляпку. Иномарка красного цвета заняла свободное место рядом со мной, и какой-то мужик с толстой физиономией и гладко выбритым черепом, на котором сидела явно маленькая ему панамка, стал беззастенчиво таращиться на меня. Рожа его лоснилась от пота. А темные очки на ней походили почему-то на пятачки, которыми закрывают глаза покойника.
        Но почему-то именно эта гнусная рожа, подвигла меня на то решение, которое я отрабатывала с утра. Сейчас я поеду к дому, где проживает эта мерзавка, и узнаю про нее все, что нужно. Дежурящие у подъездов бабушки — лучшие информаторы в мире. Пожалуй, их навыки, оточенные годами сидения на лавочках, помогут собрать нужные сведения без хлопот. По крайней мере, будучи журналистом, я не раз убеждалась, если найти подход к этим старушенциям, успех стопроцентно обеспечен.
        Я ехала и размышляла, почему Людмилу абсолютно не заинтересовал тот факт, что я попала в аварию по вине дикого «Москвичонка», и даже про Клима не переспросила, хотя даже в моем кратком пересказе вчерашних, вернее, сегодняшних событий, он выглядел интригующе. Похоже, разговор с этой горой мускулов взволновал ее больше, чем сообщение о богатом и привлекательном американце, в кои-то веки нагрянувшем в нашу Тмутаракань. И тут только я поняла, что до сих пор не знаю, остался ли Ворошилов гражданином России или получил американское гражданство. Впрочем, мне-то что за дело? Разве попробовать пробудить у Людмилы интерес к его персоне? А ее интерес от гражданства не зависит…


        Глава 12
        До Подольской горы я доехала без проблем. Хотя одно обстоятельство меня огорчило. Тип в красной иномарке пристроился за мной, и я заметила его только тогда, когда миновала центр города. Дорога шла вверх, и естественно, я ехала с меньшей скоростью, чем хотелось. И, конечно же, не смотрела по сторонам. И даже вздрогнула, когда кто-то окликнул меня на светофоре:
        — Эй, красотка! Хочешь, отдохнем вместе!
        Я повернула голову, и от неожиданности чуть не поехала на красный свет. Из рядом стоящей машины выглядывала гнусная рожа того типа, что пялился на меня возле палатки с водой. Я смерила его негодующим взглядом и отвернулась.
        — А то подумай, я не обижу!  — голос его звучал вкрадчиво. Он снял очки, и поросячьи глазки в окружении коротких бесцветных ресничек уставились на меня. Тип умильно улыбался, и, не поверите, облизывался. Его щеки лоснились, на лбу выступили капельки пота, и он панамкой вытер лицо. Я испытала сильнейшее желание сказать ему что-нибудь неприличное, но по давнему опыту знала, что подобные особи заводятся с полуоборота и начинают визгливо орать, а мне только этого не хватало — грязных оскорблений в свой адрес.
        И я опять промолчала. И когда зажегся зеленый сигнал светофора, увеличила скорость и сразу ушла в отрыв от этого симпатяги в панамке.
        Подольская гора — новый микрорайон, и здесь совсем немного домов, которые похожи один на другой, поэтому я довольно быстро нашла «свечку», в которой проживала подруга моего ненаглядного супруга. «Подруга-супруга», я усмехнулась про себя. Ишь ты, того гляди, на тоскливые вирши перекинусь! И тут же одернула себя. Не дождетесь! Тосковать я не буду, но сделаю все, чтобы земля у этой дряни горела под ногами!
        Правда, я не знала, каким образом претворю эти угрозы в жизнь, но претворю обязательно. К тому же, подобные мысли придали мне решимости. Что бы там ни говорили, но нет ничего гаже, чем выслеживать собственного супруга. Если не довелось, то попробуйте, наверняка поймете, что это хуже, чем встретиться с крысой в собственном подъезде, или поймать паука у себя за шиворотом, или… Паука можно прихлопнуть, от крысы отбиться шваброй или поставить на нее капкан.… Но как, скажите, прихлопнуть эту девицу, как от нее отбиться, ведь поставить капкан на человека — уже уголовное преступление.
        Я оставила машину во дворе, на том самом месте, где вчера вечером стояла машина Сережи, и направилась к подъезду. К великому моему сожалению, бабушек на лавочке не наблюдалась. И как я просчиталась? Ведь здесь были все условия, чтобы бабульки не только могли скоротать свой досуг в кругу своих сверстниц, но и держать под наблюдением ближайшие окрестности: тенистые кусты сирени, заросли космеи, моя мама почему-то называет ее «нечесаной барыней», и удобная, разрисованная подсолнухами скамеечка. Я потрогала ее пальцем, и поняла причину отсутствия бабушек. Скамейку недавно покрасили…
        Я снизу вверх посмотрела на окна четвертого этажа. Балконная дверь закрыта, хотя соседние все распахнуты настежь. Возможно, я права, и именно здесь проживает моя ушлая соперница…. Я вошла в подъезд и приятно удивилась. Надписи на стенах отсутствовали, и кнопки в лифте не были сожжены, судя по всему, в этом подъезде жили приличные люди. Я вышла из лифта на четвертом этаже. На площадку выходили три двери, и я позвонила в ту, что слева. Звонила долго, но никто не отозвался. Вдруг за моей спиной лязгнула металлическая дверь. Я обернулась. Маленькая старушка в джинсовой бейсболке и очаровательном клетчатом комбинезончике вышла на площадку и, не обращая на меня внимания, принялась запирать дверь. Признайтесь, вы редко встречали старушек в бейсболке и стильных нарядах. Я лично впервые, и поняла, что такие старушки как раз и владеют всей информацией.
        — Простите,  — сказала я,  — вы не знаете, когда хозяйка квартиры бывает дома?
        — Мариночка?  — старушка, наконец, справилась с дверью и повернула ко мне симпатичное розовощекое лицо. В руках у нее была сумочка, из которой выглядывала забавная мордашка крошечного песика.  — Вы к ней?
        — Да, я по объявлению.  — Я показала свернутую трубочкой газету.  — Обмен квартир.
        — Она хочет обменять квартиру?  — удивилась старушка.  — Но она ничего не говорила об этом… Наоборот, радовалась, что квартира попалась удачная. Мариночка совсем недавно купила ее… — Она покачала головой.  — Жаль, очень жаль. Такая приятная молодая женщина. Но я ничем помочь вам не могу. Мариночка уехала к маме в деревню. Работа у нее сложная, а с малышом сами понимаете… Хорошую няньку днем с огнем не сыщешь…
        Я чуть не подпрыгнула на месте от радости. За две минуты я узнала многое из того, что требовалось узнать. Старушка стала спускаться вниз, я направилась следом.
        — А надолго она уехала?  — спросила я и на всякий случай пояснила.  — Мы вчера днем созванивались, она ничего мне не сказала, что уезжает. Будет обидно, если я упущу квартиру. Больно уж район у вас замечательный.
        — Вы правы,  — старушка доброжелательно улыбнулась.  — Не смотрите, что окраина, но никаких безобразий. Участковый у нас очень добросовестный, и дворник. Бывший офицер, у него во всем порядок.
        Старушка ушла в сторону, и я поспешила уточнить:
        — И все-таки, вы знаете, когда Марина вернется?
        — Сказала, что через три дня. Я ее кошку кормлю,  — сообщила бабуся.
        — Так она недалеко уехала?  — обрадовалась я.
        — Конечно, у нее работа не позволяет задерживаться. Еле, говорит, отпустили. Мама ее живет в деревне, где-то в Иркутской области.
        Я мысленно поцеловала старушку в затылок.
        — А, может, мне стоит обратиться к ее мужу? Я хотела бы осмотреть квартиру прежде, чем встречусь с Мариной.
        Старушка остановилась на лестничной площадке и удобнее перехватила сумочку. Теперь песик выглядывал у нее из-под мышки.
        — Нет у Мариночки мужа,  — бабушка печально вздохнула.  — Бросил он ее с дитем, когда она еще беременная была. Хотя,  — она быстро огляделась по сторонам,  — ходит к ней один. Я пару раз его в спину видела. И вчера приезжал, поздно уже. Я разговор их слышала, правда, не разобрала ни единого слова. Мариночка недовольна была, отчитывала его, а он словно оправдывался. По голосу, солидный мужчина, в возрасте уже… — Она опять вздохнула.  — Сейчас это обычное явление, только у мужчины деньги завелись, находит себе молодую любовницу… Жена, бедная, небось, и не знает про вторую семью…
        — Еще как знает!  — чуть не вырвалось у меня, но я взялась играть эту роль и должна довести ее до конца, хотя мне было так плохо, что не выскажешь. Я сама не знала, на что надеялась, но, получив новое убедительное подтверждение того, что Сережа мне изменяет, я едва сдержалась, чтобы не выругаться. Надо же, свил себе уютное гнездышко! Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. И это, как не странно, вернуло мне присутствие духа.
        — Спасибо,  — сказала я и посмотрела на часы.  — Мне надо бежать! Возможно, вы знаете, где Марина работает? Я бы заскочила к ней на работу, когда она вернется.
        — Конечно, знаю,  — обрадовалась старушка,  — турагентство «Золотая Антилопа». Где-то в центре города. У меня внучка пользовалась их услугами. Говорит, очень приличная фирма. Мариночка имеет дело с путевками, и порекомендовала Светочке хороший и недорогой тур.
        Она говорила что-то еще, но я почти ее не слышала. И, кажется, даже не попрощалась со словоохотливой соседкой этой молодой дряни, которая вознамерилась отнять у меня мужа. « Золотая Антилопа»! Я прекрасно знала, что это за фирма. Именно в ней Сережа вот уже третий год покупает путевки для нашего отдыха за границей. Все встало на свои места. И в первую очередь приверженность моего мужа одному и тому же турагентству.
        Старушка медленно спускалась по ступенькам, и что-то ласково выговаривала своей собачке. Мне стало стыдно за свою невоспитанность, и я снизу прокричала:
        — Огромное вам спасибо! Вы мне очень помогли!
        — Не стоит благодарности,  — отозвалась соседка,  — с виду вы приличная женщина, а то ходят тут всякие… — Она добавила что-то еще, но я не разобрала что именно, потому, что увидела двух парней, из той породы, с которыми в темных закоулках лучше не встречаться. Они сидели на корточках на площадке между вторым и первым этажом, пили пиво из бутылок, курили и стряхивали пепел прямо на пол. Я хотела проскочить мимо, но один вдруг протянул руку и загородил мне проход.
        — Эй, глазастая! Давай с нами за компанию!
        Он был прыщавым и редкозубым. И я подумала, что мне сегодня везет на мерзких типов. Но подъезд не то место, где можно с ними ссориться, поэтому я спокойно сказала:
        — Как-нибудь в другой раз. А сейчас я спешу.
        Парни заржали. Приятель редкозубого выглядел и вовсе отвратно. Он был в спортивных штанах и красной майке, а мощные плечи щедро покрывала татуировка. Он окинул меня взглядом, от которого меня затошнило, и осклабился.
        — Другого раза может и не быть! Мы два раза не предлагаем.
        — Ребята,  — сказала я как можно тверже,  — мне, правда, некогда…
        И тут услышала за спиной звонкий собачий лай и не менее звонкий старушечий голос. Оказывается, бабушка в бейсболке догнала меня.
        — Это что за безобразие?  — в ее голосе мне послышались строгие учительские нотки.  — Почему бросаете окурки на пол? Сейчас же покиньте подъезд, а то скажу Васильевичу… — И пояснила мне.  — Это наш дворник. Раньше в погранвойсках служил.
        — Да ладно, бабка! Чего раскричалась!  — Сказал тот, что в наколках.  — Посидеть нельзя. На улице жарища.
        — Посидеть можно, но зачем пристаете к женщине? И вон, намусорили, пиво разлили… — Старушка покачала головой.  — Так культурные люди не поступают.
        — А че, мы культурные,  — расплылся в улыбке редкозубый.  — И девушку культурно пригласили, только она нами брезгует.
        — Пойдемте, милочка,  — сказала старушка и взяла меня под руку.  — Я вас провожу!  — И посмотрела осуждающе на парней.  — Жаль, что вас не приучили к обращению с женщиной. Ведете вы себя отвратительно, пачкаете в подъезде, пристаете к людям. Пожалуй, я все-таки вызову Васильевича… — Она достала из сумочки сотовый телефон, но номер набрать не успела. Парней, как ветром сдуло, причем они прихватили с собой пустые бутылки и подобрали окурки. В мгновение ока, словно сама смерть дышала им в затылок.
        Старушка лукаво подмигнула мне.
        — Видите? Стоило мне вспомнить Васильевича, как хулиганов, точно корова языком слизнула.  — Она приблизилась ко мне и шепотом, как бывалый заговорщик, сообщила: — Сдается мне, они тоже Мариночку поджидали. Утром мне в дверь позвонили два молодых человека, и спросили, не знаю ли я, где она. Но я им не открыла, и не сказала, что Марина уехала. Кто их знает, вдруг грабители какие.
        — А как вы узнали, что это именно они?
        — Так я этого с наколками в глазок разглядела. Он повернулся плечом… — Старушка снова оглянулась по сторонам и едва слышно прошептала.  — А с наколками известно кто бродит…
        — И вы их не испугались?  — поразилась я.  — Так здорово их отсчитали.
        — Так ведь Дикси со мной!  — Старушка погладила собачку по головке.  — Она не смотрите, что маленькая, такой лай поднимет, что весь подъезд сбежится. Соседи знают, Дикси без толку тревогу не поднимет.
        И словно в подтверждение ее слов открылась дверь на первом этаже, явив свету полного мужчину в шортах и майке.
        — Все в порядке, Эльза Марковна?  — спросил он и окинул меня быстрым взглядом.
        — Все отлично!  — улыбнулась старушка.  — Как ваш шов, Миша?
        — Спасибо,  — расплылся в улыбке мужчина,  — зарастает, как на собаке.
        — Смотрите, берегите себя.  — Старушка погрозила ему пальцем.  — И про дачу пока забудьте. С таким диагнозом, как у вас, даже пару килограммов поднимать опасно.
        — Слушаюсь, Эльза Марковна,  — мужчина вытянулся в струнку и приложил ладонь к виску.  — Ваши слова для меня закон.
        — То-то,  — сказала Эльза Марковна, и когда сосед захлопнул за собой дверь, пояснила: — Третью часть кишок удалили бедняге. С того света, считай, вернули.
        — Так вы — врач, хирург? Эльза Марковна Гейценредер? Я много слышала о вас…
        — Да меня почти все в городе знают,  — старушка махнула рукой.  — И этой шпаны спасала немало. И колотые раны, и огнестрельные, я уже не говорю о сломанных конечностях и отбитых почках… А они, вон, гадят в подъезде…
        Мы распрощались с ней в небольшом тенистом скверике возле дома. Я пожала Эльзе Марковне руку, а Дикси погладила по головке. Собачка лизнула меня в ладонь, и старушка благодарно улыбнулась:
        — Славная вы, вон и Дикси понравились…
        Я шла к машине и улыбалась. Как приятно, оказывается, жить на свете, когда существуют вот такие боевые старушки, которые спасают жизнь даже негодяям. Тут я, правда, вспомнила, по какому поводу приезжала в этот дом, и мое настроение сразу испортилось. Все мои сомнения развеялись. Как бы я не хотела этого признавать, но Сережа мне изменяет, и уже не один год. Вероятно, с тех самых пор, как стал пользоваться услугами «Золотой Антилопы»…
        Я подошла к машине, открыла дверцу, и в этот момент, кто-то больно схватил меня сзади за шею и завел правую руку за спину.
        — Грабители!  — промелькнуло в мозгу, и я, что было сил, лягнула нападавшего. Не знаю, куда попала, но кто-то охнул, а захват ослаб, и я сумела вывернуться. И увидела того самого редкозубого, что приставал ко мне в подъезде. И, не долго думая, навернула ему сумкой по голове. Парень отпрянул, но второй, тот, что с наколками, вдруг выхватил нож, и я заорала. Кажется, «Мама!» или «Сволочь!», точно не помню, и бросилась бежать через скверик, парень мчался за мной. Я слышала, как стучат камни под его ногами. Я перепрыгнула через низкое ограждение и влетела прямо в высокого мужика в оранжевом жилете.
        От неожиданности он выронил банку с краской мне на ноги, я поскользнулась и шлепнулась в отвратительную лужу, вязкую и противно воняющую растворителем…
        Я тотчас забыла и про грабителей, и при соперницу… И, поднявшись с асфальта, с ужасом узрела, во что превратился мой нарядный костюмчик, руки, с которых ручейками стекала краска, и моя шляпка, которая на пару с солнечными очками плавала в зеленой луже книзу донышком.
        Брюки прилипли к ногам, я двумя пальцами попыталась их оттянуть и рассмотреть, в каком состоянии моя кормовая часть… И мне стало дурно. Ситуация была как в плохой комедии: только в меня залепили не тортом, а облили даже не масляной, а нитрокраской. От меня воняло, как от состава с ацетоном, я стояла, как последняя дура в этой луже, растопырив пальцы и тупо взирала на носки своих туфель, не решаясь ступить на чистенький асфальт рядом.
        За моей спиной кто-то пыхтел, вскрикивал, раздавались странные чмокающие удары, но я не реагировала… Все для меня перестало существовать, кроме этой вонючей лужи и ситуации, в которой я оказалась по собственному желанию и разумению.
        — Как вы?  — неожиданно возник передо мной мужик в жилете. И скривился.  — Простите! Не успел среагировать. Эти бродяги гнались за вами?  — Он кивнул мне за спину.
        Я оглянулась. «Бродяги» куда-то исчезли. Я с недоумением уставилась на мужчину. Он понял. Подул на разбитые костяшки пальцев и пояснил:
        — Я им слегка поддал, и они сбежали. Чего они хотели от вас?
        — Н-не знаю,  — с трудом произнесла я, словно эта проклятая краска склеила мне челюсти.  — Сначала они пристали ко мне в подъезде, а потом возле машины. Видно, сумочку хотели отобрать.
        — Это не из наших,  — сказал мужчина.  — Я тут всех знаю.  — Да,  — спохватился он,  — это ваша машина с открытой дверцей стоит? Надо бы ее закрыть!
        Я молча подала ему ключи. Справился он за пару минут и снова вернулся ко мне.
        — Вид у вас неважнецкий,  — он виновато улыбнулся и почесал в затылке,  — но ничего, сейчас мы что-нибудь придумаем. Давайте, пройдем ко мне в дворницкую.
        — Вы — дворник? Васильевич?  — догадалась я, слава Богу, память мне не отшибло.  — Мне о вас Эльза Марковна рассказывала.
        — Я видел, как вы вместе выходили из дома,  — сказал дворник и подал мне руку, она была уже в белой нитяной перчатке.  — Ну же, смелее! Пошли ко мне!
        И я, оставляя зеленые следы на асфальте, поплелась рядом с ним. До обещанного приезда доктора оставалось чуть больше часа. Но я решила позвонить Римме позже, когда избавлюсь от этого липкого и вонючего кошмара.


        Глава 13
        Комната, в которую привел меня мой спаситель, находилась в подвале. Она была заставлена метлами, деревянными и совковыми лопатами. Стены были оклеены обоями, а над старым письменным столом, покрытым куском линолеума, висела картина Шишкина, вернее, ее репродукция. «Рожь», кажется, так она называется. Хозяин первым прошел в комнату, а я застыла на пороге, не решаясь двинуться дальше, чтобы не оставлять следов.
        — Переобуйтесь снаружи,  — приказал мне дворник и передал мне кеды, размеров этак на пять-шесть больше, чем моя обувь.  — Пол холодный,  — пояснил он, заметив, что я смотрю на них с содроганием.
        Он отдернул ситцевую занавеску в углу, за ней скрывался унитаз и поддон, над которым свисал с потолка рожок душа.
        Я все не решалась переобуться. Дворник снял со стеллажа, на котором громоздились банки с краской, бутылку и тоже передал мне.
        — Здесь растворитель,  — сказал он.  — Попробуйте оттереть краску.  — Он достал из ящика несколько тряпок, судя по всему, остатки мужской рубашки.  — Вот ветошь, возьмите. Пройдите в душ, а я пока попробую найти, во что вам переодеться.
        Я принялась переобуваться. Дворник подошел к двери, и я отпрянула в сторону, чтобы пропустить его. Не глядя на меня, он бросил:
        — Сюда никто не посмеет войти, а я вернусь через пятнадцать минут.
        Я переступила порог, и он захлопнул за мной дверь. Я быстро проследовала в душевую, слабо представляя, как я избавлюсь от краски. Брюки на мне стояли коробом, футболка прилипла к животу. Я задернула за собой занавеску и поставила бутыль с растворителем на полочку. Затем торопливо разделась, причем в некоторых местах одежду пришлось отдирать от кожи. В углу стоял большой бумажный мешок. Я затолкала одежду в него и оглядела себя. Более чем печальное зрелище! Зеленые ноги, зеленый живот… Но самое большое впечатление на меня произвели руки. Краска вперемешку с песком! И все-таки это было гораздо лучше, чем попасть в руки этих молодчиков!
        Я вздохнула и намочила тряпку растворителем. Я не была уверена, что дотянулась всюду, куда попала краска. И все-таки, когда снова хлопнула дверь дворницкой, я уже принимала душ и старалась дышать носом. Потому что запахи в дворницкой после обряда оттирания, стояли мерзкие. Дворнику это, видно, тоже не понравилось, потому что я услышала, как он открывает окно.
        — Все нормально?  — спросил дворник, когда я выключила воду.
        — Почти в порядке,  — отозвалась я.  — С трудом, но избавилась от краски.
        — Я тут кое-что принес из одежды, положу на стульчик рядом с занавеской. Тут же полотенце,  — сообщил дворник.
        Я проследила за его тенью, как она появляется, а затем исчезает. И после этого протянула руку, и быстро схватила то, что лежало на стульчике. М-да! Я окинула взглядом то, что он назвал «одеждой для меня». Новенькие джинсы, все бы ничего, но размера они этак на четыре больше, а то и на пять. Предусмотрительный хозяин дворницкой приложил к ним рулончик эластичного бинта, чтобы я могла удержать их на себе. Рубаха, тоже не надеванная, только, когда я нацепила ее на себя, манжеты оказались почти на уровне колен. Я, правда, закатала рукава, но сама она тоже была мне до колен и скрывала подтянутые чуть ли ни до груди джинсы. Когда я подвязала их бинтом, то едва сдержалась, чтобы не расхохотаться. Такой неуклюжей я себя не чувствовала с тех пор, когда ходила беременной. Но кеды убили меня окончательно. Я туго затянула шнурки, но мои ноги болтались в них, как рыбки в большом аквариуме. И я приложила усилия, чтобы мы, я и кеды, двигались в ногу и в нужном направлении, а не как нам заблагорассудится.
        Я появилась из-за занавески, и увидела, что дворник держит в одной руке чайник, в другой — вазочку с конфетами, и смотрит на меня. Теперь я его разглядела. Васильевич оказался крепким и рослым мужиком лет сорока пяти или чуть меньше. Мой вид его явно рассмешил, я это заметила по смешинкам, промелькнувшим в его глазах. Но свое впечатление обо мне он не озвучил, и я прониклась к нему благодарностью. Забот ему я все-таки прибавила, и было бы справедливо, чтобы он компенсировал их соленой солдатской шуткой или здоровым мужским смехом. Я бы этому не удивилась, но обиделась бы. Как всякая женщина, я не люблю попадать в нелепые ситуации на глазах мужчин. Не люблю давать им повод считать нас глупыми курицами и тупоголовыми индюшками.
        Не знаю, какого мнения был обо мне дворник, но, вероятно, он тоже посчитал себя виновником дурацкого инцидента, поэтому очень доброжелательно улыбнулся и предложил:
        — А давайте-ка, попьем чайку! С конфетами! У меня даже варенье есть!
        Конечно, я спешила, меня ждала Римма со своим доктором, но не могла же я отказаться попить чайку со столь приятным человеком?
        — Спасибо,  — сказала я.  — С превеликим удовольствием!
        Я прошла к столу, а дворник сноровисто расставил чашки, выложил на блюдечко пирожные, что позволило мне догадаться: дворник сбегал не только за одеждой, но успел заскочить в соседнюю кондитерскую, и все это с приличной скоростью, что для его возраста весьма похвально. Зачастую мужики уже после сорока пяти превращаются, чуть ли ни в развалину, десяток метров, и те норовят проехать на машине.
        Чай по чашкам он разлил из большого керамического чайника. Ощутимо напахнуло какими-то травками. Я подняла чашку и вдохнула тонкий аромат.
        — Мята, наверно, смородина, что-то еще, кажется, белоголовник, остальное не знаю…
        — Да тут у меня травок двадцать,  — улыбнулся дворник,  — в тайге по опушкам насобирал. Кипрей, володушка, ромашка, лист земляники… Всего понемногу. Пристрастился, когда в госпитале лежал. Теперь только травяной и пью.
        — Здорово!  — я отхлебнула глоток, другой и даже зажмурилась от удовольствия. Вот оно! Именно то, что мне нужно сейчас!
        — Вы с медом попробуйте!  — дворник пододвинул мне вазочку.  — Тоже таежный. У меня друг пасеку держит, так что никаких примесей, никакой патоки. Сейчас такой редко найдешь.
        Я зачерпнула ложку. Мед был и впрямь подстать чайку.
        — Как вас зовут?  — спросил дворник, когда я отведала медку и наполовину управилась с чаем.
        — Аня,  — ответила я.  — А вас?
        — Александр Васильевич,  — дворник склонил голову в шутливом поклоне,  — и не смейтесь, фамилия у меня Суворов.
        Я фыркнула и чуть не подавилась чаем.
        Дворник смущенно улыбнулся.
        — Родители постарались. Думали, верно, великим полководцем стану.
        — Да я не о том,  — повинилась я.  — У меня знакомый вчера неожиданно объявился, бывший одноклассник. Так он — Клим Ворошилов.
        — Ну, вот,  — развел руками Суворов,  — надеюсь, вы не Анна Австрийская? Грешным делом, подумал, что вы царских кровей. Вы так величественно отодвинули занавеску и появились из-за нее…
        — Кеды… — не выдержала я и рассмеялась.  — Ваши чертовы кеды! Я в них, как в ластах! Как бы не потерять, как Золушка, башмачок.
        Видимо, мы одновременно представили, как этот «башмачок» выглядит, и оба зашлись от смеха. Причем, я едва не подавилась, потому что принялась хохотать с полным ртом.
        — Аня,  — Суворов прекратил смеяться первым,  — почему эти придурки напали на вас?
        — Понятия не имею,  — пожала я плечами,  — вероятно, на сумочку позарились. На пиво, видно, не хватило. Они пытались пристать ко мне в подъезде, но Эльза Марковна за меня вступилась. Да,  — я опять засмеялась,  — на всякий случай я взяла с собой газовый баллончик. А когда напали, и думать про него забыла.
        — Вы чего-то боялись?  — спросил Суворов. У него было симпатичное, хорошо выбритое лицо, и, главное, отсутствовали мешки под глазами, что говорит или о скверном характере, или о любви к спиртным напиткам, или о больных почках — том самом «джентльменском наборе», который отталкивает женщин. Темные волосы сдобрены сединой. Слегка крупноватый нос с небольшой горбинкой, серые глаза с прищуром… Он смотрел на меня в упор, дожидаясь ответа. И хотя я чувствовала к нему расположение, но знакомы мы были всего ничего, и не буду же я рассказывать первому встречному о перипетиях своей семейной жизни.
        — Абсолютно не боялась,  — я пожала плечами.  — Они заигрывали со мной. Прыщавые мальчики с сальными волосами.
        — Я уже говорил, что вижу их в первый раз,  — задумчиво сказал Суворов,  — местная шпана у меня вся на учете. Я тут секцию веду на общественных началах. Вроде «Курса молодого бойца». Пытаюсь подготовить пацанов к службе в армии.
        — Да, да,  — вспомнила я.  — Эльза Марковна что-то говорила по этому поводу. Кажется, вы служили в погранвойсках?
        — Служил,  — хмыкнул Суворов,  — охранял рубежи Родины, теперь вот другие рубежи… — Он кивнул на составленные в углу метлы и лопаты.
        — А у меня брат пограничник,  — похвасталась я.  — Уже капитан. Служит в Таджикистане.
        — А я все по северам,  — сказал Суворов и подлил мне чаю.
        Я не противилась. Мне было интересно, притом конфеты оказались вкусными. Суворов протянул мне пирожное и усмехнулся:
        — Каюсь, люблю сладкое. Мороженое у нас в отряде было в дефиците, так мы сгущенку мешали со снегом. Вкусно получалось.
        — А где вы служили?  — спросила я и попробовала пирожное.
        — В разных краях нашей необъятной Родины. И на Чукотке, и на Курилах, и на Кольском полуострове, но ни разу на югах. Хотя сегодняшние юга отнюдь не курорт.
        — Да, брату достается,  — согласилась я.  — Недавно в госпитале лежал, а письма бодрые пишет.
        — А что нашему брату остается?  — улыбнулся Суворов.  — Нельзя домашних волновать. Я, вот, своих не волновал, от тягот пограничного быта ограждал. В итоге, остался в гордом одиночестве.
        Я посмотрела на него, не зная, что сказать. Обстановка явно располагала к откровениям. Но зачем мне выслушивать рассказ о чужих трагедиях, когда своя машет красным флагом.
        К счастью, Суворов оказался не из тех, кто сходу вываливает на вас груз собственных проблем. Вероятно, он давно свыкся с ними, или его больше волновало другое.
        Через секунду я поняла, что его занимало. Оказывается, его насторожило то, что парни решились ограбить меня при свете дня и на виду у всего дома.
        — Они заметили, что я неподалеку, и все-таки не побоялись напасть на вас при свидетеле,  — произнес он, не сводя с меня глаз.  — Или они хотели завладеть вашей машиной? Это объясняет, почему они напали на вас не в кустах, а в тот момент, когда вы открыли дверцу.
        — По-моему, в вас говорит ваше пограничное прошлое,  — улыбнулась я.  — Все вам кажется подозрительным!
        — А вам это не кажется подозрительным?  — Суворов быстро посмотрел на меня,  — Я им, конечно, подвесил, но догонять не стал. Надо было вас спасать, но когда я направился в кондитерскую, снова их увидел, они крутились поблизости.
        — Вы думаете, они снова поджидали меня? Но зачем? Машина понравилась? Но если они грабители, то давно бы смылись. Ведь вы могли вызвать милицию.
        — Вы говорите, что встретили их в подъезде. А если они ждали именно вас?
        — Но откуда им знать, что я здесь появлюсь? Я сама этого не знала еще два часа назад. Все получилось спонтанно.
        Я старалась говорить спокойно, но, честно сказать, с трудом смогла изобразить недоумение. Поведение парней меня тоже насторожило, но все-таки у меня как-то не укладывалось в голове, что кто-то сумел проникнуть в мои планы. По словам Эльзы Марковны, какие-то парни интересовались этой… Мариной. Возможно, те самые, если судить по татуировке одного из этих типов.
        — Не знаю, не знаю,  — Суворов покачал головой,  — но при виде меня они чуть ли не побежали, и сели в машину. Я намеренно остановился, чтобы они поняли: я их заметил. Они тотчас уехали. Парни не ловили ее, они подбежали к ней и сели на заднее сидение.
        — Кто их поймет! Шпана она и есть шпана,  — я потянулась за конфетой,  — конечно, не слишком приятно, когда такие типы начинают тобой интересоваться.
        — И вы не подозреваете, по какой причине?
        — Понятия не имею,  — я надкусила конфету.  — М-м-м, как вкусно,  — сказала я, чтобы отвлечь его от этой темы. Но дворник оказался человеком излишне внимательным и настырным. Еще один Карацупа на мою голову! Похоже, он вцепился в меня мертвой хваткой, точно Редбой в соседскую курицу. Только я себя потрепанной курицей не считала, а Редбоя навсегда отучила охотиться на домашнюю живность, отрепав его за уши.
        — Я вас никогда здесь не видел. Вы приезжали в гости?  — продолжал допытываться бывший пограничник.
        — Александр Васильевич,  — сказала я самым вежливым голосом, на который сейчас была способна,  — я не квартирная воровка и не мошенница, которая обирает доверчивых пенсионеров. Я приезжала сюда по делу. Человека, который мне нужен, не оказалось дома. Все, никакого криминала. Если желаете, я могу предъявить документы.
        — Простите,  — Суворов виновато улыбнулся,  — и, правда, натура моя такая, до всего докапываться, ко всему цепляться.
        Я посмотрела на часы.
        — Вы меня простите, но мне надо возвращаться домой. Я и так припозднилась. Спасибо за заботу, за чай, конфеты.  — Я поднялась из-за стола.  — Завтра я постараюсь вернуть вещи. Скажите, когда вам будет удобно, чтобы я подъехала?
        — Не беспокойтесь, когда угодно. И не обязательно завтра. Как выберетесь в эти края, так и завезете.  — Суворов тоже поднялся и вышел из-за стола.  — И не обижайтесь. Я ничего дурного не имел в виду, просто хотел вам помочь! Если позволите, я провожу вас до машины.
        — С радостью,  — улыбнулась я.  — Иначе ваши кеды уведут меня в другую сторону. Уже сейчас я пытаюсь их развернуть в нужном направлении.
        Мы посмотрели в глаза друг другу, и я вздохнула про себя. Очень симпатичный мужчина! Но следом промелькнула другая мысль, которая тотчас перекрыла кислород первой. Какие амуры? О чем я думаю? Сережа! Я должна за него бороться! Он — отец моей дочери! Он — мой муж! А симпатичных и обаятельных мужиков слишком много, чтобы на каждого обращать внимание. Конечно, Суворов спас меня от грабителей, но это не значит, что я должна растаять от благодарности.
        Я подхватила сумочку и только тут заметила, что она тоже в краске.
        Суворов поспешил на помощь. Смочил тряпку растворителем и протер сумочку. Теперь от нее отвратительно воняло, но я ведь тоже не благоухала, и все-таки произвела на своего спасителя впечатление. Я это почувствовала всей своей, местами чуть ли ни до крови содранной, а кое-где в пятнах краски кожей. Такое осознается мгновенно. Человек смотрит в другую сторону, намеренно тебя не замечает, а ты ощущаешь его каждой клеточкой своего тела, каждой жилочкой и нервной клеткой.
        А другой кружит возле тебя часами, преданно заглядывает в глаза, осыпает комплиментами и предупреждает каждое твое желание, а ты его на дух не переносишь и терпишь из-за того, что воспитание не позволяет сказать ему гадость. Что происходит? Почему мы выбираем одних, и не замечаем других, возможно, более порядочных, заботливых, любящих, и тратим жизнь на заведомых негодяев? Впрочем, у мужчин наверняка то же самое, только они реже выворачивают свою душу наизнанку, но зато чаще ходят налево. Словом, никто не застрахован от ошибок, обидно другое, что мы слишком быстро о них забываем. Победы помним, моменты счастья, а вот ошибки осознанно вычеркиваем из своей жизни, прячем их в темный чуланчик, самый дальний чуланчик нашего сознания, а потом вдруг спохватываемся, отчего вдруг чуланчик раздался в размерах? Распух, как флюс, вот-вот лопнет, и чернота выплеснется наружу…
        Видно, я слишком пристально смотрела на Суворова, потому что взгляд у него изменился. Что-то в его глазах промелькнуло, я не поняла, что именно, но внутренне съежилась от непонятных предчувствий. И, все же, не отвела свой взгляд, и даже мило в ответ улыбнулась.
        — Спасибо, что бы я без вас делала?
        — Да уж, не знаю, наверняка бы не справились,  — Суворов учтиво склонил голову,  — но я всегда к вашим услугам. Звоните, если что…
        — Нет, нет,  — перебила я его. Не хватало, чтобы дело дошло до обмена телефонами.  — Надеюсь, ваша помощь мне не понадобится.  — Кажется, это прозвучало не слишком красиво, и я постаралась исправиться.  — Я вам очень благодарна, но не смею нагружать вас своими проблемами.
        — А у вас есть проблемы?  — быстро спросил он.
        — Есть, у кого их нет,  — усмехнулась я,  — но все они решаемы малыми женскими силами.
        — Хорошо, если так,  — согласился Суворов.  — Я понял, вы из тех женщин, что предпочитают выруливать сами.
        Я на мгновение задумалась. Странно, но я никогда об этом не задумывалась. И вот нашелся человек, который правильно обозначил мою роль на нашем семейном судне. Я рулевой, и от меня зависит, не напорется ли наш корабль на подводные камни, не сядет ли на мель, не врежется ли в айсберг. Впрочем, до вчерашнего дня поводов для беспокойства не было, пока не встал на нашем пути огромный коралловый риф из той самой обертки с отпечатками губ, презервативов и писем из шкатулки…
        — Да, я предпочитаю выруливать сама,  — спокойно согласилась я, и не менее спокойно посмотрела на Суворова.  — Вы согласились меня проводить, так провожайте!
        Мы вышли из дворницкой и стали подниматься по ступенькам вверх. Суворов поддерживал меня под руку, иначе я со своей обувью не справилась бы. Мне не хотелось думать о том, как я выгляжу со стороны. Главное, дойти до машины… К счастью, двор из-за непомерной жары был пуст, и мы спокойно миновали его. Зеленое пятно на асфальте и цепочка следов снова напомнили мне о недавнем происшествии, но сейчас я чувствовала себя, несомненно, лучше, чем, когда преодолевала это пространство в заляпанной краской одежде. Шляпка и очки в луже отсутствовали, видно, кто-то подобрал, или дворник подсуетился, выбросил их в мусор. Тут я вспомнила, что оставила свою испорченную одежду в дворницкой и сказала об этом Суворову.
        — Вы хотите ее забрать?  — спросил он и остановился.
        — Нет, нет,  — торопливо сказала я.  — Выбросьте ее на свалку или сожгите. Ее уже не отстирать.
        — Я возмещу вам урон,  — глухо сказал Суворов.  — Скажите, сколько я вам должен?
        — Вы с ума сошли!  — рассердилась я.  — Во всем виновата я сама! Никаких возмещений долгов! И прекратите эти разговоры, или я обижусь.
        — Ну, хорошо, хорошо,  — Суворов выставил перед собой ладони,  — не буду.  — И снова взял меня под руку.  — Пойдемте уже!
        Машина дожидалась меня на прежнем месте, и только полузатоптанные следы моих туфель и взбитый песок, напомнили о том, как я чуть-чуть не поплатилась за собственное легкомыслие.
        Мы остановились возле «Рено». Я погладила его горячий бок. Как славно, что эти проходимцы не угнали его. Новые неприятности окончательно выбили бы меня из колеи. Мне повезло, что Александр Васильевич Суворов, пусть не фельдмаршал и не генералиссимус, а всего лишь бывший пограничник и дворник, так вовремя встретился на моем пути, пусть и на пару с этой злополучной банкой краски.
        — Огромное вам спасибо!  — сказала я проникновенно.  — Вы мне очень помогли, а одежду я вам верну в целости и сохранности, не беспокойтесь!  — и пожала ему руку.
        Рукопожатие у него было сильным, а рука — теплой, но не потной. И взгляд странный, как у обиженного ребенка. Я понимала, что способна этот взгляд изменить, только мне это было не нужно. Зачем подавать человеку ложные надежды? Конечно, я верну ему завтра одежду, и все! На этом наше знакомство закончится. Не встречались же мы до этого, и ничего, жили себе, поживали. Мы молча стояли и смотрели друг на друга, и я не сразу поняла, что Суворов до сих пор держит меня за руку. Со стороны это выглядело не слишком прилично, и я торопливо освободила руку.
        — Пока,  — сказала я весело и открыла дверцу.  — Уже опаздываю. Дома меня потеряли.
        И в этот момент за моей спиной резко просигналил автомобиль. Я испуганно оглянулась. И обмерла от неожиданности. Нет, я не испугалась. И все-таки какое-то неприятное чувство возникло вдруг в животе. Голова закружилась и, чтобы не упасть, я схватилась за открытую дверцу. Красная иномарка остановилась в пяти шагах от меня, и сквозь лобовое стекло уставилась на меня знакомая рожа с поросячьими глазками.
        Довольная физиономия моего недавнего преследователя высунулась из окна, и он помахал мне рукой.
        — Эй, красавица! Как дела?
        — О, Боже!  — пробормотала я и беспомощно оглянулась на Суворова.  — Опять это свинячье рыло!
        — Вы знаете его?  — взгляд Суворова изменился, он стал жестче, а глаза потемнели.
        — Этого мне не хватало!  — возмутилась я.  — Заметил меня на стоянке, пытался завязать разговор, а потом некоторое время не отставал от меня в городе, еле оторвалась на светофоре. Только как он здесь оказался? Может, случайно?
        Доставший меня своим вниманием хмырь, мысленно я обозначила его, как Поросячье Рыло, вышел тем временем из машины. Он был небольшого роста, с огромным, явно «пивным» брюхом, и, о, Господи, в шортах, явивших миру кривые волосатые ноги. В руках он держал банку пива, и, без всякого сомнения, направлялся к нам, попеременно обмахиваясь панамкой и делая глотки из банки.
        — Аня,  — быстро сказал Суворов,  — садитесь в машину. Я сам отвезу вас домой, а то мне что-то не нравится этот тип.
        И я скользнула на пассажирское сидение. В это время тип подошел к машине и заглянул в окно с моей стороны.
        — Красавица!  — расплылся он в широкой улыбке и постучал банкой в стекло.  — Не убежишь, радость моя!  — Меня удивило, что он словно не заметил Суворова, который выглядел гораздо внушительнее, чем этот толстый, мерзких паук на своих мерзких кривых лапках. Но бывший пограничник уже зацепил его зорким взглядом. И Поросячье Рыло ему не понравился, похоже, больше, чем мне. Суворов захлопнул дверцу и обошел машину. В одно мгновение он схватил типа за грудки и оттеснил его от «Рено». Не знаю, что уж такое обидное сказал он этому типу, но лицо у того побагровело. Он отбросил банку и визгливо, срываясь на фальцет, заорал:
        — Ты знаешь, с кем имеешь дело? Ты, рвань собачья! Сука позорная!
        Суворов оттолкнул его с дороги, и, молча, подошел к машине.
        А Поросячье Рыло продолжал орать, как заведенный:
        — Да я тебя порву, как кобель фуфайку! Ты под себя гадить будешь! Последний день живешь, падла! Я тебя своими руками мочить буду!
        Суворов, по-прежнему, молча, открыл дверцу и сел на водительское место. Поросячье рыло, не переставая, визжал, брызгая слюной и, потрясая кулаками.
        Тогда не выдержала я. Выглянув из окна, я выкрикнула в его сторону.
        — Заткнись, пузатый болван! И проваливай отсюда! Мочило вонючее!
        В этот момент «Рено» тронулся с места, объехал по дуге красную иномарку, и покинул двор. Я облегченно вздохнула и посмотрела на Суворова.
        — Кажется, чья-то одежда вернется к хозяину раньше, чем он предполагал.
        Но мой, в который раз спаситель не был настроен на веселый лад. Он окинул меня хмурым взглядом и буркнул.
        — Не понимаю, или вы — непроходимая дура, или очень умело вешаете мне лапшу на уши.


        Глава 14
        — И в чем я, по-вашему, дура?  — вкрадчиво переспросила я, намеренно пропустив мимо ушей второе предположение Суворова.
        — Вы знаете этого моллюска?  — кивнул он головой в сторону покинутого чудовища в шортах.
        — Не имела чести познакомиться,  — я постаралась, чтобы эта фраза звучала саркастически.  — Вы же не позволили. Отшвырнули его, как пивную банку.
        — А вы жалеете?  — Суворов перехватил у меня эстафету, вернее, принял мяч и ловко отбил его в мою сторону.  — Что ж, тогда не остановили меня?
        — Да, ладно,  — махнула я рукой,  — чего привязались? Я ведь объяснила, вижу его во второй раз, надеюсь, в последний.
        Суворов осуждающе покачал головой.
        — Такое впечатление, что вы живете в высоченном тереме, и не видите сверху, что творится на грешной земле.
        — А что творится на грешной земле?  — Деланно удивилась я.  — Построили коммунизм или, наоборот, светлое капиталистическое общество? Простите, но я вас не понимаю.
        — В каком направлении нам двигаться?  — Суворов явно не среагировал на мой выпад, и заряд ядовитой слюны не попал в цель.
        — В поселок никельщиков,  — ответила я.  — Учтите, это за городом.
        — Я знаю,  — коротко отозвался Суворов.  — Вы работаете в представительстве?
        — Нет, я нигде не работаю,  — буркнула я. По логике мне следовало обижаться, и я это наглядно продемонстрировала.  — Дочь воспитываю.
        — Тогда понятно,  — сказал Суворов.  — Домашнее хозяйство, подгузники, пеленки.
        — Моей дочери не нужны пеленки. Ей уже восемь лет,  — сварливо парировала я.
        — Выходит, муж содержит?  — спросил Суворов, но так, словно сплюнул какую-то гадость.
        Я с удивлением посмотрела на него. С чего вдруг столь быстрая смена настроения? Ему не нравится, что я — домохозяйка, и что мой муж в состоянии позволить мне не работать? Но, спрашивается, какое ему дело?
        Только вместо того, чтобы задать этот, вполне закономерный вопрос, я вдруг пролепетала.
        — Вообще-то я журналист… Но девять лет уже не работаю.
        Суворов покосился на меня.
        — Не скучно?
        — Не скучно,  — ответила я ледяным тоном, разозлившись на собственное скудоумие. Зачем я выложила ему про журналиста? Что это меняет в его оценке моих умственных способностей? Но остановиться уже не могла.  — Нисколько не жалею и не рвусь на работу! Я живу полнокровной жизнью! У нас большая дружная семья! Прекрасные дети! Друзья! Замечательная собака!
        Суворов снова покосился на меня.
        — Поздравляю, и теперь понимаю, откуда вам знать этого придурка? Будь вы журналистом в настоящем, а не в прошлом, вы бы не стали кричать ему: «Мочило вонючее!»
        — И с чего вы вдруг это решили? Я бы стала это кричать в любом случае, потому что ненавижу подобных субъектов. И, к тому же, прекратите меня интриговать? Кто этот вонючий тип со свиным рылом?
        Суворов засмеялся. Мы уже выехали за город, поток машин ослабел, и он смог позволит себе посмеяться пару минут.
        Я терпеливо ждала. С одной стороны, чтобы продлить человеку удовольствие, с другой — лихорадочно соображала: «Что ж, ты, мил друг, полез на рожон, если этот тип опасен?»
        — Святая невинность,  — наконец, просмеялся Суворов, и тщательно вытер глаза носовым платком.  — Вы хотя бы помните, в какой стране живете? Знаете, что такое беспредел, коррупция, бандитские разборки, передел собственности?
        — Я похожа на тупицу?  — весело поинтересовалась я.  — Мой муж — производственник, его проблемы — мои проблемы!  — Тут я вспомнила, каковы на самом деле его и мои проблемы, и пожелала себе заткнуться. Но меня уже понесло.  — Это вам не понять, что такое наша действительность. А мой муж хлебнул в девяностых этой грязи сполна. И мне хорошо известно, что такое дефолт, и банкротство, и коррупция, и прочие непристойности новой экономической политики. Это вы сидели на своих северах, трескали сгущенку со льдом и плевали в полярное сияние… О, черт!  — я едва не врезалась лбом в переднюю панель.  — Что вы делаете?  — Завопила я изо всех сил, когда Суворов резко затормозил. С зубовным скрежетом и визгом тормозов нас протащило по дороге. «Рено» остановился, но мы остались в машине, наблюдая, что происходит впереди по курсу.
        Еще раньше, краем глаза, но я успела заметить какой-то автомобиль, который застыл поперек дороги, буквально в двух вершках от нашего капота. Только чуть позже я поняла, что, изливая на Суворова поток негодования, прозевала, когда это чудо японской техники обогнало нас на подъеме и развернулось, выскочив навстречу движению. Но водительский опыт бывшего пограничника оказался на несколько порядков выше, чем у меня, и он сумел избежать столкновения.
        К счастью, мой лоб не пострадал, спасли привязные ремни, зато шея вновь заболела. Я страдальчески скривилась, но в этот момент из-за «японца» с диким ревом вылетела вторая машина. Словно боевая машина пехоты, она неслась прямо к нам в лоб, и промедли Суворов хотя бы долю мгновения, нас бы смело к чертовой матери… Но Суворов и здесь оказался на высоте. Меня мотнуло на сидении, я, что есть силы, уперлась руками в панель, машину занесло на обочину, но «бээмпэ» пронесся мимо. Я в панике оглянулась. Что там еще? Сзади нас подпирала дальнобойная фура, а… «бээмпэ», похоже, разворачивался для новой атаки.
        — Куда этот чудила прет?  — заорала я благим матом, имея в виду «бээмпэ». Но из «японца» в этот момент выскочили какие-то люди и побежали в нашу сторону. Сзади отчаянно заголосила фура. Суворов выругался, а у меня промелькнула мысль, как скоро, мой «Рено» превратится в гармошку, а моя душа отлетит… Куда моя душа отлетит? Пока она чуть не отправилась в свободный полет вместе с «Рено», который боком развернуло на дорожном полотне. Я не понимала, что происходит, а спрашивать Суворова было бесполезно. Но происходило что-то очень страшное, потому что он отчаянно ругался матом:
        — Держись!
        Машина пошла юзом, но Суворов справился с управлением. Покалечив столбик ограждения и собственное крыло, «Рено» нырнул вправо. Я вскрикнула от ужаса и вцепилась в поручень. Мы неслись вниз по откосу, заросшему кустарником. Машина, взбрыкивала, как молодой бычок, и подскакивала на камнях. Ветки бились в стекло. Нас тоже подбрасывало, мотало из стороны в сторону, но Суворов, ругаясь сквозь зубы, умудрялся удерживать руль, иначе мы давно уже парили бы в небесах, а в лучшем случае полетели бы вверх тормашками. Спуск был очень крутым, но внизу виднелась проселочная дорога, которая уходила под мост. Я знала, куда ведет это дорога — к птицефабрике, рядом с которой — пост ГИБДД, туда эти подонки не посмеют сунуться. К сожалению, я не видела, что творится за нашими спинами, но надеялась, что нас не преследуют. Человек в здравом уме и при полной памяти вряд ли решится на подобный спуск. Я сжалась в комок, закрыла глаза… И в этот момент машина приземлилась… Что-то лязгнуло, и Суворов снова выругался. Наш спуск продолжался пару минут, не больше, но, наверно, впервые за это время я сумела перевести дыхание.
        — Как вы?  — спросил Суворов, бросив быстрый взгляд в мою сторону.  — Живы?
        — Жива,  — буркнула я, поправляя волосы.
        Машина мчалась по проселочной дороге. Я глянула на спидометр. Скорость под сто километров. Ничего себе! Я оглянулась, никто нас не преследовал, зачем тогда такая спешка?
        — Нам надо проскочить развилку,  — пояснил Суворов. Странно, он не смотрел в мою сторону, я не задавала вопросов, но он понял, что меня интересует.  — Если мы успеем проскочить ее до того, как эти типы там появятся, мы с вами благополучно доедем до дома. Если нет, то вляпаемся в крупные неприятности.
        В это время показался развилок, но Суворов на трассу не выехал. Мы продолжали мчаться на высокой скорости к виднеющимся впереди корпусам птицефабрики.
        — Минуем поселок, и тогда выедем на трассу,  — сообщил он, предупредив мой вопрос.
        — А вы ничего, ориентируетесь,  — похвалила я его.
        — Ориентируюсь,  — ответил он, когда мы благополучно миновали пост ГИБДД.  — Вам повезло, этой дорогой я часто езжу на рыбалку.
        Дорога шла теперь через сосновый бор, километрах в полутора находилось большое озеро, куда мы тоже часто ездим купаться. А Таня и Миша именно на это озеро ездили вчера на рыбалку, на том же самом «Рено»… Тут я сообразила, что мы едем в обратную сторону от нашего поселка.
        — Вы ошиблись,  — сказала я вежливо,  — это не та дорога. Она ведет к озеру.
        — Я знаю,  — отозвался Суворов,  — просто я хочу с вами поговорить.
        — О чем?  — удивилась я.  — Опять об этом пузатом отморозке?
        — И о нем тоже!  — ответил Суворов, и, притормозив, съехал вправо на лесную дорогу. И свернув прямо в лес, почти сразу остановился.  — Нам здесь никто не помешает.
        Я выглянула в окно и осмотрелась. Густой подлесок скрывал дорогу. Сквозь кусты нас тоже вряд ли разглядишь… Я почувствовала себя неуютно. Доверилась абсолютно незнакомому человеку, кто его знает, что у него на уме?
        Но помимо остальных своих достоинств, этот человек определенно умел читать мысли, я в который раз за этот день убедилась, что от него ничего не скроешь.
        — Не бойтесь,  — улыбнулся он.  — Я маленьких девочек не обижаю. Думаете, небось, вот доверилась незнакомому мужику…
        — Думаю,  — буркнула я.  — Впрочем, я не удивлюсь, если вы приметесь лапать меня. Давно известно, для мужика это лучшее средство снять стресс.
        — А для женщин? Как они снимают стресс?
        — Не знаю, как другие, но я вожусь с цветами или еду в магазин за обновками.
        — Похвально,  — кивнул он,  — а теперь объясните, почему вас преследуют? Что такое вы натворили? Во что ввязались?
        — Я? Натворила?  — я даже поперхнулась от неожиданности.  — Ровно ничего! Разве что не ответила на пылкий зов сердца этого, как вы выразились, моллюска.
        — Аня,  — Суворов развернулся на сидении и пристально посмотрел на меня,  — я чувствую, вы нуждаетесь в помощи. Что случилось? Конечно, мы почти не знакомы, и я не знаю всех подводных камней, но если Милехин привязался к вам, это серьезно.
        — Милехин?  — удивилась я.  — Кто такой Милехин? Эта каракатица?
        Суворов хмыкнул и, осуждающе, покачал головой.
        — Я в городе без году неделя и то знаю, кто такой Милехин. Счастливый вы человек!
        Я, молча, ждала продолжения.
        — Я не слишком разбираюсь в здешней бандитской иерархии, но Милехин — местный положенец, говорят, представляет интересы известного московского вора в законе Петра Ковальченко или Коваля.
        — Это свиное рыло бандит?  — поразилась я.  — И это его люди гнались за нами?
        — Скорее всего,  — ответил Суворов.  — Ту машину, что перегородила нам дорогу, я заметил еще во дворе. Она некоторое время ехала за нами, а потом исчезла. Честно сказать, я не придал этому значения. Это моя ошибка. Милехин ничего не прощает. Молоденьких девиц ему привозят в особняк по первому требованию. Но с какой стати он к вам привязался, этого я не пойму!
        — Вы хотите сказать, что я ему по возрасту не подхожу? Старовата?
        — Не передергивайте,  — недовольно поморщился Суворов,  — дело не в возрасте. Вы очень красивая женщина! Но за версту видно, что не его круга. Бедные студентки, стриптизерши, танцовщицы — это его уровень. Те, кому он платит за любовь. Вы из тех, кого вряд ли получится купить. Вас надо завоевывать! Но то, как он действовал, на завоевание не похоже.
        — Знаете,  — сказала я,  — за «вряд ли получится купить», вы могли бы схлопотать по физиономии. Но вы исправились, потому что поняли главное: меня не то, что купить, меня завоевать абсолютно невозможно. И еще меня интересует, откуда такая осведомленность в криминальных делах?
        — Я — дворник,  — усмехнулся Суворов,  — а кто лучший друг дворников? Участковый. Вся информация почти из первых рук. Он с этим Милехиным на одной улице рос, в одну школу ходил.
        — Насчет меня вы можете не беспокоиться,  — сказала я.  — Я думаю, найдутся люди, которые укажут этому мерзавцу на ошибку. Ему не поздоровится за тот кошмар, который он устроил на дороге.
        Суворов поднял брови.
        — Что ж, тогда, мы убегали? Надо было выйти из машины и популярно объяснить этим дебилам, что они не на ту напали.
        — Вы мне вовсе ничего не объяснили!  — рассердилась я.  — И потом в таких случаях — самое верное средство пулемет, а не переговоры.
        — Лихая вы женщина!  — Суворов прищурился.  — Как такое сочетается: не знакомы с Милехиным, но зато знаете верное средство от подобных отморозков? Кто вы на самом деле?
        — Я? Жена своего мужа,  — ответила я довольно резко.  — Сергей руководит представительством Таймырского комбината. Не столь велика фигура, но в городе его знают, и с ним считаются.
        — Понял!  — Суворова, похоже, не задел мой тон.  — Но вы, скорее всего, прибедняетесь. Таймырский комбинат дает, чуть ли ни половину налогов в области, и его представитель не такая уж малая величина. Поэтому, не сомневаюсь, Милехина он сумеет остудить. Но мне интересно другое? Почему Милехин не знает, что вы жена Родионова?
        — Но зато вы теперь знаете мое имя,  — вздохнула я.  — Поверьте, я совсем не хотела афишировать, чья я жена, и тем более, хвастаться положением мужа. Честно сказать, я совсем не светская львица, и на официальных тусовках бываю крайне редко. Если только по особому случаю, когда без этого не обойтись.
        — С одной стороны это похвально, с другой — не очень. Видите, к чему привело ваше нежелание присутствовать на светских междусобойчиках.
        — Вы хотите сказать, что эта каракатица там присутствует?  — поразилась я.  — Этот бандюган?
        — Ну, что вы? Зачем так сразу бандюган? Да, у него штук пять или семь судимостей, но теперь у него крупнейшая сеть магазинов строительных материалов, автозаправки, лесопилки, что-то еще… Скорее всего, приторговывает наркотиками…
        — Интересный вы человек,  — я смерила его восхищенным взглядом.  — Я понимаю, участковый — ваш друг, но как я подозреваю, это лишь малая толика информации, которой вы владеете.
        — Что поделаешь, привычка! Давняя, с пограничных еще времен. Люблю, понимаешь, газеты читать!
        — То-то я смотрю, устроили мне политинформацию. Ликбез для тупоголовой индюшки?
        — Индюшки?
        Он пристально посмотрел на меня. И я вдруг покраснела. И совершенно непроизвольно выпалила:
        — Не стройте мне глазки. Я в вас все равно не влюблюсь.
        — А что есть предпосылки?  — Он улыбался, а глаза смотрели серьезно. Темно-серые глаза с синеватым оттенком. Тем самым оттенком, по которому булатный клинок можно отличить от некачественной подделки.
        — Господи! Слушайте вы меня,  — рассердилась я, но не на Суворова, а на себя. Случается у меня такое: озвучиваю свои мысли в самое неподходящее время. Но сейчас я была в замешательстве: с какой стати сорвалась с языка эта фраза? Ни о чем подобном я не думала. Какая влюбленность? И мысленно прикусила себе язык. Зачем врать, зачем выкручиваться? Была мысль, и не одна. Но Суворов не сводил с меня глаз, и я торопливо пояснила: — Шутка у меня такая для тех, кто слишком назойливо проявляет свой интерес.
        Тут я расстроилась еще больше. Куда меня понесло? Какое «назойливо»? Какой интерес?
        Испарина покрыла мой лоб, я вытерла ее ладонью и виновато посмотрела на Суворова.
        — Простите, к вам это не относится! Я совсем не хотела вас обидеть! Я не могу объяснить, но что-то меня в вас настораживает.  — Я посмотрела на часы и ужаснулась.  — О, Боже! Четыре часа! А я обещала приехать к двум. Римма с ума, наверно, сходит?
        — А кто это Римма?  — Суворов включил зажигание.  — Ваша дочь?
        И тогда я выдала свою коронную фразу:
        — Римма — первая жена моего мужа, а я — вторая.


        Глава 15
        Суворов вышел из машины и открыл дверцу с моей стороны.
        — Здесь вы живете?  — спросил он, кивнув на дом.
        — Живу,  — произнесла я с вызовом,  — и весьма неплохо. Вас что-то не устраивает?
        Даже если ему не понравился мой тон, он этого не выдал. Может, глаза чуть-чуть сузились, но мне как раз было не до его эмоций. Я увидела, что возле ворот стоят две машины, и одна из них серебристый «аэроплан» Клима. Значит, он в гостях у Риммы, и мне придется изображать радушную хозяйку. Но мне сейчас хотелось одного: принять ванну и завалиться в постель. И несколько часов ничего не слышать, и не видеть. Ничего, и никого! И менее всего Клима Ворошилова. Во мне что-то будто надломилось, и не было сил даже на близких мне людей. А Клим был из тех, кого я никогда не хотела видеть рядом, даже, если придется повиснуть над пропастью.
        Суворов продолжал стоять и смотреть на меня. Одной рукой он держался за дверцу и тем самым загораживал мне дорогу. И вид у него был растерянным. Я и подумать не могла, что он так среагирует на мой выпад. Мне стало стыдно. Суворов здесь не причем. Сегодня он спас меня от крупных неприятностей, я же снова веду себя по-хамски, словно не я ему, а он мне обязан своим спасением.
        — Простите,  — сказала я быстро,  — просто увидела, что у Риммы в гостях неприятный мне тип, и расстроилась.
        Конечно, его должно было удивить, что мы живем вместе, первая и вторая жена. Или настроить на игривый лад, или просто изумиться. Для большинства людей это нонсенс, не объяснимый с позиций здравого смысла. Но Суворов принял это как должное, хотя по дороге я не стала вдаваться в эту тему, а он не расспрашивал. И я оценила его выдержку. Не люблю любопытствующих субъектов, пытающихся выудить у тебя подробности личной жизни, чтобы позлословить на досуге с подобными же бездельниками.
        — Я приглашаю вас выпить чаю,  — сказала я, стараясь, чтобы мой голос утратил налет стервозности.  — На эту братию не стоит обращать внимания,  — махнула я в сторону машин.  — Я вообще бы не хотела с ними встречаться, но Римма непременно заметит, что я приехала.
        — А, может, обойдемся без чая?  — осторожно спросил Суворов.  — Мне надо возвращаться, а то поздно уже!
        — А мне надо вернуть вам одежду,  — строго сказала я.  — Это будет полным свинством, если я вас оставлю за воротами. К тому же, не думаю, что гости долго засидятся. Они подвезут вас до дома.
        — Не стоит беспокоиться,  — улыбнулся Суворов,  — я доберусь на такси. Я заметил, при въезде в поселок стоят несколько машин частников.
        — Но ведь это далеко? Больше километра! Зачем такие жертвы?
        — Вы что меня за инвалида считаете?  — улыбнулся Суворов.  — Есть еще порох в пороховницах. Километр, и даже два для меня не расстояние.
        — И все-таки я настаиваю, чтобы вы пошли со мной, и выпили чаю. Мне надо переодеться прежде, чем отдать вам одежду.
        — Я понял,  — кивнул Суворов,  — чаю выпью с удовольствием.
        — Вы загоните машину во двор?  — спросила я.  — А я открою ворота.
        — Идет,  — согласился Суворов.  — Открывайте.
        Он убрал руку, и я прошла к воротам. Я научилась управлять кедами, и уже привыкла к одежде с чужого плеча. И меня не слишком смущало, что появлюсь сейчас во дворе в нелепом виде и в компании чужого мужчины. Со злорадством я представляла, как вытянется лицо Клима, когда он увидит меня в подобном наряде. Раздражение, которое я испытала при первой встрече с ним, не убывало. Вдобавок, оно приобрело какой-то мстительный оттенок. И хотя Клим ничего плохого мне не сделал, и даже помог, когда меня подрезал «Москвич», чувство это не проходило.
        Я, конечно, понимала, что это отголосок наших прошлых отношений, отзвук моих прежних обид. Мы оба повзрослели, приобрели житейский опыт, в таком случае, забываются, а порой, и прощаются давние проступки. Он, похоже, обо всем забыл, или мастерски делает вид, что ничего страшного не случилось. Ну, стало еще одной женщиной больше, и неважно, как это произошло… Для него неважно, а для меня это боль на всю жизнь. И даже с Сережей я не сумела забыть то унижение, которое испытала по вине Ворошилова.
        — Аня, что-то случилось?  — раздалось за моей спиной.
        Я оглянулась. Суворов выглядывал из машины. Смотрел он с недоумением, и я поняла, что стою возле ворот и не решаюсь их открыть.
        — Сейчас, сейчас,  — заторопилась я и нажала на кнопку брелока. Ворота автоматически разъехались в стороны, и я вошла в них. Через минуту «Рено» въехал во двор. А я поняла, что пройти в дом незамеченной уже не получится.
        Римма, против моих ожиданий, с ума не сходила. Более того, она находилась в беседке в компании двух мужчин. Они гоняли чаи и весело смеялись. Один из них был Ворошилов, а второй и впрямь подходил под описание былинного богатыря. С густой гривой русых волос, с небольшой ухоженной бородкой и с живыми голубыми глазами, которые словно светились на загорелом лице. И в плечах он косая сажень, и ростом под потолок.
        — Анюта!  — обрадовалась Римма.  — Слава Богу, вернулась! А то хотели тебя разыскивать.  — И тут она рассмотрела, во что я вырядилась. Глаза ее округлились.  — Что случилось? Во что ты одета?
        — Я тебе потом объясню,  — сказала я и переключила свое внимание на Суворова.  — Выходите, Александр Васильевич, познакомлю вас с честной компанией.
        — Может, не стоит?  — сказал он тихо.  — Я подожду вас в машине.
        — Нет, теперь уже не отвертимся,  — возразила я.  — Мне все равно надо пойти переодеться, а они от вас не отстанут. Так что знакомится лучше в моем присутствии.
        — Вы мне не доверяете?  — усмехнулся он.  — Боитесь, проболтаюсь о ваших похождениях?
        — Я этого не думаю,  — отрезала я,  — о похождениях я так и так расскажу Римме. А этим господам, может, самую малость, чтобы отвязались. А сейчас покиньте машину, я вас прошу.
        — Хорошо,  — Суворов вышел из машины.
        И мы направились к беседке. Ворошилов не сводил глаз с моего спутника. И я подумала, что дворник выглядит ничем не хуже новоявленного американца. И держался он со спокойным достоинством, в отличие от Клима, который явно нервничал. Он не знал, что это за человек, и с какой стати появился в моем доме.
        Мы подошли к беседке, и доктор поднялся нам навстречу, Клим же помедлил прежде, чем встать с плетеного кресла. Но руку Суворову умудрился пожать первым, и очень доброжелательно улыбнулся, когда я его представила.
        — Рады, рады познакомиться,  — глаза его прямо-таки лучились от счастья, когда он пододвинул Александру свободное кресло. И тут же засуетился.  — Анечка, радость моя, садись в мое! Я его тебе уступаю.
        — Не стоит,  — сказала я.  — Я — хозяйка, а вы — гости. Поэтому вы сидите, а постою. Тем более, я на минутку. Мне надо переодеться.
        Тут вмешалась Римма. Она была оживлена и все время улыбалась.
        — Клим, дорогой,  — обратилась она к Ворошилову.  — У меня на террасе есть точно такое же кресло. Если вас не затруднит, принесите для Анечки.
        Клим с готовностью бросился выполнять ее просьбу, но на ходу обернулся и бросил на меня короткий взгляд. И мне от него не поздоровилось. Я не ошиблась, Клим был в ярости. Неужто, вздумал ревновать? Но я ему не давала повода… Впрочем, я посмотрела на него вполне безмятежно. Не хватало, чтобы он почувствовал мое смятение.
        Но в это время мое внимание перехватил доктор.
        — Владимир,  — изрек он густым басом и крепко, но не до боли, сжал мою ладонь.  — Очень рад с вами познакомиться.
        — Взаимно,  — я улыбнулась ему. Доктор мне понравился. Но он явно понравился и Римме. Что было более чем удивительно. Она уже давно махнула на себя рукой, как на женщину. А тут, смотри-ка, и подкрасилась, и волосы уложила, и на этот раз, не дожидаясь меня, что само по себе уже обнадеживает. Да и вся она буквально светилась от счастья. Из чего я сделала вывод, что доктор сообщил ей нечто, отчего она обрела надежду. Но при гостях я спрашивать не хотела, вечером она сама доложит мне обо всем и во всех деталях.
        Со стороны Римминого крыльца показался Клим с креслом в руках, и я заспешила.
        — Простите меня, но я минут на десять удалюсь.  — И посмотрела на Суворова.  — Вы не против, если я вас оставлю?
        — Что вы, конечно, нет,  — он так и не присел в кресло. И я поняла, почему? Не посмел, потому что дама, я, то есть, стояла.
        И я мысленно дописала еще одну строчку в список его достоинств…

        Впервые за последние два дня я почувствовала, что меня отпустило напряжение. Не совсем, конечно, остался какой-то узелок, камешек на сердце, но это чаепитие в беседке помогло мне расслабиться. Я смеялась над шутками доктора, а балагур он был изрядный. Еще я заметила, что Римма не спускает с него глаз, и это меня тоже порадовало. Тут уже нечто другое, чем просто надежда встать на ноги. И то, как они друг к другу обращались, тоже сказало мне многое.
        Римма называла его Володей, он ее — Риммой, но что-то было в его интонации, что подтверждало мою догадку: эти двое симпатизируют друг другу, и со стороны богатыря Ромашова это было не простым проявлением заботы о своем пациенте.
        Возможно, я ошибалась, стремилась выдать желаемое за действительное, по той причине, что рядом со мной сидел Суворов, и я в который раз подивилась его способности не теряться в любой ситуации. Конечно, он заметил, что Клим на него косится, и, скорее всего, сделал свои выводы, но мне было наплевать и на его выводы, и на самого Клима. Я запрещала себе думать, что Суворов через какое-то время навсегда исчезнет из моей жизни. Я просто не позволю ему в ней снова объявиться, но сейчас он был рядом, и мне это было приятно.
        Я даже к Ворошилову поначалу почувствовала что-то вроде симпатии, хотя он делал все, чтобы этого не случилось. Шутки у него не получались, к тому же он несколько раз пытался серьезно поддеть Суворова, что-то на предмет несостоятельности российской армии, и рассказать, как обстоят дела по этому поводу в Штатах. К тому же, он почему-то враз забыл добрую половину русского языка, и насыщал свою речь американизмами вроде «ливинрум», «сабвей», «деливери», «чайна фуд» и прочими словечками. Возможно, он хотел таким способом самоутвердиться в наших глазах, не знаю, но в моем понимании, это не способ, а дешевый выпендреж. И это выглядело напыщенно и смешно, но и жалко одновременно.
        Клим в моих глазах несколько съежился в размерах, и я уже удивлялась, почему с таким волнением восприняла его появление. Я была благодарна Римме, что она не стала меня при всех расспрашивать, что случилось на самом деле, и появление Суворова восприняла спокойно, с одной стороны потому, что занята была своим доктором, с другой — поняла, что Клим по какой-то причине мне не слишком приятен. Беседа шла бестолковая, мы перескакивали с одной темы на другую. Тамара то и дело подносила горячий самовар и наполняла блюдо горячими пирожками. На свежем воздухе у меня вдруг проснулся аппетит, и я не раз ловила на себе удивленный взгляд Риммы, она ведь не знала, что это последствие тех волнений, которые мне пришлось пережить.
        Суворов быстро нашел общий язык с доктором. Они принялись обсуждать последствия стрессов, и я подумала, что это обо мне. Последствия я снимала Тамариными пирожками, и опомнилась только тогда, когда заметила, что никто кроме меня уже ничего не есть.
        Солнце скрылось за домом, и мрачная тень накрыла беседку. И я вдруг подумала, что все сейчас закончится. Суворов уедет, а я останусь одна в этом огромном пустом доме. И мне стало так зябко, так тоскливо, что захотелось завыть во весь голос на узкий серп молодой луны, проявившийся на еще светлом небе. Одуряюще пахли мои петунии и алиссумы, а из соседнего двора послышался голос Раисы:
        — Тимочка, лапочка, иди скорее к маме.
        Звонко залаяла собака, а Раиса подошла к забору и заглянула в наш двор. Тотчас разглядела нас в беседке, и расплылась в улыбке.
        — Риммочка! Анечка! Добрый вечер!  — она вся исходила патокой, но зоркий ее взгляд остановился на мужчинах. Она быстро взбила и так пышную гриву волос, даже в наступающей темноте было видно, как засверкали ее глаза.  — А у вас компания!  — Произнесла она игриво.  — И какие славные мужчинки! Чай пьете?
        Последняя фраза была произнесена тем самым тоном, который однозначно подтверждал ее готовность присоединиться к нашей компании. Я посмотрела на Римму, она едва заметно покачала головой. И, я возможно, более резко, чем следовало, ответила:
        — Мы уже расходимся! Нашим гостям пора возвращаться в город.
        Раиса презрительно фыркнула и отошла от забора. Но в дом не вернулась, осталась во дворе. Ее разбирало любопытство, и она продолжала вертеться недалеко от забора, попеременно призывая Тимочку вернуться к маме, и бросая взгляды в сторону беседки.
        Но не только Раиса, Суворов, от которого я менее всего этого хотела, тоже понял мои слова, как намек, что пора расходиться. Он поднялся на ноги и стал торопливо прощаться. Видно, на моем лице слишком явно проявилось разочарование, потому что Римма тут же бросилась спасать положение.
        — Александр Васильевич, дорогой! Вы не так поняли. Мы сейчас перейдем в дом, а то налетят комары, никакого удовольствия не получится.
        Но Суворов бросил беглый взгляд на часы и развел руками:
        — Нет, нет, мне надо спешить. До города далеко добираться, да и работа недоделана на сегодня. Клумбы во дворе надо полить, да на детскую площадку песок завезли, следует песочницу заполнить.
        Все уставились на него с недоумением, ведь я его представила бывшим военным, пограничником, и вдруг клумбы, песочница… Мне даже показалось, что он намеренно рассказал о своих занятиях, чтобы ни у кого не осталось иллюзий по поводу его нынешней службы.
        — Александр Васильевич работает сейчас дворником,  — сообщила я угрюмо. Мне не понравилась злорадная ухмылка Клима, кажется, он поверил, что Суворов для него никакой опасности не представляет. И, правда, что значит простой российский дворник по сравнению с ним, успешным американским бизнесменом? Но Александр, казалось, не обратил внимания ни на ухмылку, ни на удивление, которое промелькнуло на лице у Риммы, и на ее вопрошающий взгляд, который она на меня устремила. Я ее хорошо понимаю, несмотря ни на что, весь вечер ее мучил вопрос, в какие переделки можно попасть, чтобы лишиться всей своей одежды, и вдобавок заявиться домой в компании никому не известного дворника.
        Из деликатности и нежелания выносить щекотливый разговор на люди, она все свое внимание обратила на гостей, но каких сил ей стоило не выказать свое изумление, об этом знаю только я. Равно как и о том, что, чуть позже мне предстоит вынести настоящий допрос с пристрастием. Впрочем, мне самой не терпелось рассказать обо всем, и я не боялась ее вопросов, потому что за весь день не совершила ничего предосудительного. Разве что… Я посмотрела на Суворова. В вечернем сумраке его загорелое лицо казалось почти черным, и только белки глаз отсвечивали.
        Римма засуетилась.
        — Александр Васильевич! Спасибо что остались попить с нами чаю. Заезжайте, мы всегда будем вам рады…
        — Спасибо,  — он склонился к ее руке и поцеловал ее.  — Все было замечательно. Я очень рад нашему знакомству.
        — Кстати,  — раздался голос Клима,  — Римма Витальевна — знаменитая писательница. На днях мы заключили с ней договор об издании ее книг в Штатах.
        Не знаю, для чего он это сказал. Возможно, хотел еще раз дать понять Суворову, кто мы, а кто он. Меня передернуло от злости. Я посмотрела на Клима и покачала головой «Постыдись! Что ты лезешь, когда тебя не спрашивают?» Но сытый детина с холеной физиономией, моих немых упреков не понял. Он сидел, развалившись в кресле, и нагло улыбался.
        «Ублюдок!»,  — я не посмела произнести оскорбление вслух, не хотелось, чтобы у Суворова сохранилось превратное мнение обо мне, но я невольно сжала кулаки, мысленно поклявшись разделаться с Ворошиловым при первом удобном случае.
        Суворов, вероятно, понял, что со мной происходит, потому что слегка коснулся пальцами моей руки, словно предупредил: «Остынь!», и обратился к Римме.
        — Очень приятно, Римма Витальевна. К сожалению, я ваших книг не читал, но много о них слышал. Теперь обязательно прочитаю.
        И я подумала, что это сказано не для красного словца, обязательно прочитает. Не знаю, почему я так расслабилась, вмиг отказав Климу во всех его достоинствах, и вмиг приписав их Суворову? Возможно, мне захотелось в кого-то поверить? Понять, что есть на свете настоящие мужчины, в которых можно обрести надежную опору в жизни? Нельзя сказать, что я потеряла способность трезво рассуждать. Скорее всего, и Суворов окажется мифом. И все мои фантазии развеются тотчас, как я познакомлюсь с ним поближе… И снова мне пришлось наступить на горло собственной песне. Сейчас я провожу его, и на этом наше знакомство закончится. Нельзя распускаться, у меня есть дела поважнее: не позволить этой девке заграбастать моего Сережу и сохранить семью.
        — Я подарю вам свою последнюю книгу,  — сказала вдруг Римма и посмотрела на Ворошилова.  — Клим, у вас с собой мои книги? Дайте одну, я вам верну, когда вернемся в дом.
        Клим поморщился, но полез в портфель, который, оказывается, стоял возле его ног, и достал глянцевый томик. Доктор, который сейчас больше помалкивал, подал ей ручку, и Римма, улыбаясь, подписала Суворову книгу. Он прочитал и тоже улыбнулся. Мне очень хотелось узнать, что такое она написала, что заставила его улыбнуться, но сделала вид, что мне это неинтересно.
        Суворов склонил голову в вежливом поклоне, обвел всех взглядом.
        — Что ж, пришла пора попрощаться.  — И повернулся ко мне.  — Аня, вы меня проводите?
        — Провожу,  — сказала я, а про себя подумала: «Наконец-то ты уедешь, и все встанет на свои места!».
        Мы спокойно дошли до калитки, хотя я ощущала себя под прицелом снайперской винтовки. Клим буквально просверлил нас взглядом, когда мы вышли из беседки.
        Римма весело прокричала нам вслед:
        — Аня, не задерживайся! Мы возвращаемся в дом!
        Я услышала за своей спиной мягкое шуршание шин коляски. Римма и доктор над чем-то весело смеялись. Но я не оглянулась, гораздо важнее было, что скажет мне Суворов напоследок. Я несла в руках пакет с его одеждой, он — Риммину книгу. И оба молчали.
        Мы вышли за калитку. Здесь было гораздо темнее, чем во дворе, и я щелкнула выключателем на воротах. Вспыхнула лампочка, и Суворов как-то странно посмотрел на меня.
        — Прощайте, Александр Васильевич,  — сказала я тихо.  — Дай Бог, еще увидимся, а если нет, то я хотела бы вам сказать, что очень вам обязана. Сама бы я из этой переделки не выбралась.
        — Где ваш муж?  — неожиданно спросил Суворов.
        — Он в командировке,  — ответила я.  — Вам-то это зачем?
        Он пожал плечами.
        — Мне показалось, что этот американец имеет на вас какие-то права. И я спросил себя: «А куда подевался муж?»
        Я с интересом посмотрела на него.
        — Я думала, вас больше интересует, как без потерь выйти из стресса, а не отсутствие моего мужа?
        Суворов смутился.
        — Простите, я не имел права…
        — Прощаю,  — великодушно заявила я.  — И добавлю, что Ворошилов ко мне никакого отношения не имеет. Так случилось, что он мой бывший одноклассник, но сюда приехал из-за Риммы. Он хочет издать ее книги в Америке.
        — Я это уже понял,  — сказал Суворов,  — он из патриотов. Из тех, что любят родину из-за рубежа.
        — Я вижу, он вам не понравился,  — сказала я.  — Кстати, я его терпеть не могу еще со школы.
        — Это заметно,  — улыбнулся он.  — Только он не сводит с вас глаз.
        — Александр Васильевич,  — сказала я строго,  — мне эта тема неприятна. Давайте оставим ее.
        — Давайте,  — сказал он тихо и взял меня за руку.  — Аня, неужели мы просто так возьмем и расстанемся?
        — Расстанемся,  — тоже тихо сказала я и осторожно освободила руку. Он не подозревал, что сейчас творилось в моей душе. Еще мгновение, и я разревусь, как девочка-подросток. Но я ошибалась, оказалось, этот человек знал обо мне больше, чем я сама, потому что неожиданно привлек к себе. И я чуть было не обняла его. Но спасли положение два юных велосипедиста и собака. Неожиданно они вынырнули из темноты. Редбой с оглушительным гавканьем бросился мне под ноги. Я не поняла, то ли наш сумасшедший фокс собрался цапнуть Суворова за ногу, то ли обрадовался мне. И когда он чуть не свалил меня с ног и лизнул в подбородок, я поняла: обрадовался.
        — Мама! Мамочка приехала!  — Таня с разбегу бросилась мне на шею, не заметив, что оттеснила при этом Суворова.  — А мы с Мишей ездили червей для рыбалки копать, и искупались на озере. Боялись, что ты ругаться будешь, поздно уже! Но Редбой убежал сусликов раскапывать, еле поймали его.
        Все это она выпалила залпом. Миша стоял рядом, но смотрел не на меня, а на Суворова.
        — Ладно, я пойду,  — Суворов неловко кивнул.  — Не смею вас задерживать.  — И быстро пошел по дороге.
        Я стояла и смотрела ему вслед. Редбой вился у меня под ногами. Татьяна продолжала, что-то весело мне рассказывать, но я не отводила взгляда от дороги, пока ночная темь не поглотила высокую фигуру Суворова. И только тогда повернула голову. Миша, облокотившись на руль велосипеда и насупившись, смотрел на меня.
        — Кто это?  — спросил он.
        — Дворник,  — ответила я весело и обняла детей за плечи.  — Пойдемте ужинать. Тамара сегодня обалденно вкусных пирогов напекла.
        — Ой, умираю, просто есть хочу!  — притворно застонала Таня.  — Миша и Редбой все бутерброды с колбасой слопали, мне ничего не досталось.
        — Ври больше,  — огрызнулся Миша,  — сама их Редбою скормила.
        Редбой на это замечание ответил звонким лаем и весело задранным хвостом. Он потрусил к калитке, а мы втроем отправились следом. Велосипедные звоночки при этом слабо позвякивали: «Тинь, тинь, тинь…», словно в ближних кустах пробовала голос ночная птица
        — Не ссорьтесь, пирогов на всех хватит.  — Сказала я и подумала, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается.


        Глава 16
        — Аня, можно тебя на минутку,  — Клим стоял на крыльце и курил.
        — Ребята, идите в дом,  — приказала я Мише и Тане.  — Я сейчас.
        Они прислонили велосипеды к перилам и поднялись по ступенькам. Миша остановился на входе.
        — Тетя Аня, отпустите Таньку завтра со мной на рыбалку? В пять утра?
        — Поговорим об этом позже,  — ответила я.
        Дети вошли в дом, а я обратила свой взор на Ворошилова.
        — Что тебе нужно?
        — Давай пройдем в беседку,  — предложил он.  — Мне надо с тобой поговорить.
        — Пройдем,  — согласилась я,  — только ненадолго. Я устала и хочу спать.
        — Я тебя не задержу,  — сказал он и сбежал с крыльца.
        Мы направились к беседке. Клим попробовал взять меня под руку, но я отстранилась, и он молча пошел рядом.
        Навстречу нам попалась Тамара с подносом грязной посуды в руках.
        — Тамара,  — сказала я,  — пошли Мишу в беседку. Пусть принесет мне сигареты.
        — Не надо, у меня есть,  — сказал Клим.
        В беседке было темно, и я протянула руку, чтобы щелкнуть выключателем на столбике, подпирающем ее крышу.
        — Не включай свет,  — Клим перехватил мою руку,  — давай посумерничаем.
        — Давай,  — согласилась я.
        Странное равнодушие овладело мной. Возможно, от усталости, возможно, по другой причине, но мне было абсолютно безразлично, что скажет сейчас Клим, что спросит, чем поинтересуется.
        Я опустилась в кресло, а Клим, засунув руки в карманы, остался стоять.
        Первый его вопрос был из разряда тех, которые я ожидала.
        — Где ты подхватила этого типа?
        — Это не тип,  — ответила я устало.  — Александр Васильевич — очень порядочный человек, и сильно мне помог сегодня.
        — Что опять случилось?  — спросил он резко.
        И я разозлилась.
        — Кто ты такой, чтобы допрашивать меня? Что тебе от меня надо?
        — Я — твой друг, и мне не безразлично, что с тобой происходит.
        — Друг?  — я рассмеялась.  — Какой ты мне друг? Побойся Бога!
        — Ладно, ошибся. Не друг, но и не враг. Сегодня я был в автосервисе. Можешь завтра забирать свой «Ниссан».
        — Спасибо,  — сказала я,  — что бы я без тебя делала?
        — Не язви,  — сказал он и приземлился в кресло.  — Я сегодня побывал в милиции. Они возбудили уголовное дело. Теперь ищут этого чудилу. Но, кажется, все бесполезно. «Москвич» принадлежит пенсионеру. Он даже не хватился, что машину угнали. С вечера заехал к своей сударушке, и напился в стельку. У него железное алиби, так что не он в тебя врезался. Машину нашли через километр от места происшествия. Бросили в лесополосе. Раздолбана она сильнее, чем твой «Ниссан»…
        — Милиционеры кого-то подозревают?
        — Говорят, наверняка, молодняк. Такое бывает. Спьяну угнали машину, тем более, она не на сигнализации, девок, видно, решили покатать.
        — Но они гнались за мной, а потом выскочили навстречу…
        — Не надо в одиночку ездить по ночам, тем более, на дорогой машине.  — Прервал меня Клим.  — Это еще хорошо, что так обошлось. Молодняк, дурная кровь в голову ударила. Решили с тобой наперегонки погонять. А если б кто посолиднее встретил? Такие машины — лакомый кусок для грабителей.
        — С чего ты взял, что это молодежь?  — спросила я.  — Я знаю, как ездит молодежь! Из всех окон высовывались бы пьяные рожи. Гогот, свист, мат, бутылки пивные об асфальт и вдребезги… Здесь же он словно крался за мной, и из окон никто не выглядывал.
        — Ладно, не нагоняй!  — сказал, словно отрубил Ворошилов.  — Кому ты нужна, чтобы тебя выслеживать? С какой стати?
        — Клим, не считай меня за дуру,  — огрызнулась я,  — но с тобой я не собираюсь обсуждать этот вопрос. Спасибо тебе за помощь, но свои проблемы я решаю сама.
        — Ты нашла себе дворника в помощь?  — вкрадчиво спросил Клим.  — Или он твой давний любовник? Знаешь, это оригинально. Наверно, никто из твоих подруг не может похвастаться любовником дворником. На экзотику потянуло? И как он? Лучше твоего Сережи?
        — Ты не можешь удержаться от гадостей?  — я поднялась с кресла.  — Какое право ты имеешь задавать такие вопросы? Я не собираюсь перед тобой оправдываться, отчитываться и вообще тебя не касается, что происходит в моей семье и со мной.
        — Прости,  — он потянулся через стол и взял меня за руку.  — Присядь, что ты выставила свои колючки. Я хочу тебе помочь.
        — Я не нуждаюсь в твоей помощи, Клим,  — сказала я и освободила руку.  — Я не понимаю, что тебе от меня нужно? Ты хочешь мне помочь, и тут же оскорбляешь меня. И в чем конкретно ты хочешь мне помочь? Заметно разве, что я в чем-то нуждаюсь?
        — Не знаю, как тебе это объяснить,  — он снизу вверх посмотрел на меня и раздраженно произнес: — Да сядешь ли ты, наконец?
        Я подчинилась. А Клим обхватил голову руками.
        — Я сам не понимаю, что происходит. Я ехал домой, в родной город, но радости не испытывал. Я не знал, осталась ли ты в городе, или уехала, но я тебе клянусь: этой встречи я не хотел. Я просто ее боялся. Боялся увидеть тебя сытой, довольной жизнью и собой. Но когда встретил Галину Филипповну, и она сказала, что ты ее соседка, я все забыл. Я помогал дядьке, у него сломалась машина, но все бросил, и, в чем был, помчался к тебе.
        — Зачем?
        — Кто бы мне подсказал, зачем?  — голос его звучал тоскливо.  — Я бы сейчас все отдал за то, чтобы вернуться на десять лет назад. Чтобы ты поняла, как я тебя любил. Прости меня, я не понимаю, как получилось. Ты сопротивлялась, а у меня словно башню снесло. Я не хотел ничего плохого, но, когда меня бьют, я зверею. А ты ударила меня по лицу.
        — Ты меня изнасиловал, Ворошилов! По черному изнасиловал. Я плакала, умоляла тебя. Но ты меня не пожалел. Оказывается, причина в том, что я съездила тебя по физиономии. И теперь хочешь, чтобы я все простила, тебя пожалела? Ты меня растоптал, унизил, а я должна понять тебя и все забыть? Нет, не получится! Ничего я не забыла, и никогда не забуду!  — Я чуть не кричала. Мне хотелось, но я побоялась завопить в полный голос: мешала близость дома.  — Уезжай! И не появляйся мне на глаза! Много вас таких подонков по мою душу!
        Клим поднял голову и в упор посмотрел на меня.
        — Это связано как-то с дворником?
        — Причем тут дворник?  — вовсе окрысилась я.  — Он-то как раз пришел мне на помощь. Местный бандюган привязался. Милехин. Суворов говорит, что он положенец. Как я понимаю, главный над всей бандитской сволочью!
        — Милехин?  — Клим достал сигарету из лежавшей рядом пачки, щелкнул зажигалкой, но не прикурил. Его взгляд потяжелел.  — Если положенец, это серьезно. Как он на тебя вышел?
        — Как? Да вот этак! Приметил на стоянке возле кафе, увязался следом, я от него оторвалась, но он меня все-таки выцепил. И тоже устроил догонялки. Едва ушли. Если бы Суворов не взялся меня проводить, до дома я бы не доехала.
        — Милехин угрожал тебе?
        — Нет, поначалу просто пытался познакомиться. Поросячье рыло, моллюск толстопузый, глазки мне строил… А потом я его обозвала, он и взбеленился. Гнались за нами почти до поворота на птицефабрику.
        — Как ты его обозвала?
        — Мочило вонючее, и как-то еще, уже не помню!
        — Ну, вот,  — усмехнулся Клим,  — а еще удивляешься, почему он разозлился!  — Он перегнулся через стол так, что его лицо почти вплотную приблизилось к моему лицу.
        Я отпрянула назад, а он опять усмехнулся.
        — Что ж, ты так меня боишься? А ведь я только хотел спросить, где ты нашла этого дворника? Почему вернулась домой в его штанах? Куда подевала свою одежду?
        — Не твоего ума дело,  — снова огрызнулась я.  — Нашла и нашла! Чего забеспокоился? О моей нравственности печешься? Ты о своей позаботься. Римму не обмани, издай ее книги.
        — Римму я издам независимо от того, как сложатся наши с тобой отношения. Она пишет замечательные книги, и я сделаю все, чтобы раскрутить ее на Западе. Я ведь не знал, что она инвалид, мне об этом только в Москве сказали. Я сам вышел на Ромашова, когда узнал, какие он чудеса творит в своей клинике даже с самыми безнадежными больными.
        — Спасибо тебе,  — мы отошли от щекотливых тем, и я снова позволила себе быть вежливой.  — Что говорит доктор? Я знаю, он сегодня ее осматривал. Какие прогнозы?
        — Говорит, что встречал и хуже, но у Риммы Витальевны очень сильные воля и желание снова встать на ноги. Поразительной красоты женщина, умна, талантлива. Кажется, доктор увидел в ней не только пациентку.
        Я улыбнулась.
        — Уже заметила. Оба цветут и глаз друг с друга не сводят. Но я боюсь, что он подаст ей надежду, и уедет. Он — здоровый, красивый мужчина. Совсем еще молодой… Наверно, не стоит ему кружить Римме голову. Она — умница, и все понимает, но безответная любовь может ее сломать. Ты поговори с доктором. Может, его ухаживания всего лишь ловкий трюк, чтобы возбудить у пациента интерес к жизни? Я не слишком прислушивалась к его болтовне с Суворовым. Но он что-то говорил о том, что любовь, бывает, излечивает быстрее, чем медикаменты и процедуры.
        — Не знаю, я в это не верю. Любовь, морковь… Не излечивает она, скорее опускает! Я еще могу поверить, если люди взаимно любят друг друга. Но что-то не встречалась мне взаимная любовь.
        — А ты разве не женат?
        — А что женитьба предполагает взаимную любовь? Ты это хочешь сказать? Или по своему опыту судишь? Надеюсь, у тебя с твоим инженером любовь взаимная? Горячая, как кипяток? Он тебя веселит в постели?
        — В отличие от тебя, он не ломает мне руки и ноги,  — произнесла я сквозь зубы,  — а остальное тебя не касается. Сережа любит меня, и это самое главное. И я ни на кого его не променяю!
        — Какая пылкая речь! Кажется, ты пытаешься убедить меня в том, в чем сама сомневаешься?
        — Клим,  — сказала я тихо,  — проваливай, а? А то у меня кулаки чешутся снова съездить тебе по морде. Она у тебя заметно шире стала, так что не промахнусь!
        — А ты попробуй!  — Почти неуловимым движением он схватил меня за руки и дернул на себя.
        Я проехала животом по столу, вскрикнула, но Клим подхватил меня под мышки и прижал к себе. Ноги у меня болтались в воздухе. Я не находила точку опоры и яростно извивалась в его руках, но кричать не могла. Он впился мне в рот своими губами, я пыталась откинуть голову, мычала, но он перехватил меня одной рукой за затылок, и его губы еще безжалостнее стали терзать мой рот.
        Я почти ничего не соображала от боли и страха, и не сразу осознала, что лежу спиной на столе. Клим коленом прижал меня к столешнице и рванул застежку кофточки. Прохладный воздух коснулся моей груди, и я на мгновение замерла от ужаса. Но этого мгновения Климу хватило, чтобы расстегнуть на мне джинсы и потянуть их вниз. Они болтались на ногах ниже колен, и мешали мне отбиваться ногами. А Клим уже оторвался от моих губ. Теперь он зажимал мне рот рукой. Я все еще пыталась вырваться, старалась укусить его за ладонь, но он был сильнее, во много раз сильнее… Сильнее, чем прежде.
        Видно, ему надоело, что я извиваюсь под ним, потому что он выругался, ударил меня по лицу и снова придавил его ладонью. Я задыхалась и изнемогала от омерзения. К тому же, у меня опять заболела шея, и затошнило. А он уже мял и тискал мою грудь, облизывал и кусал ее. От бессилия слезы потекли у меня по лицу. Эта сволочь был на грани того, чтобы снова изнасиловать меня, чуть ли ни в моем доме, в пяти шагах от моих близких. И, похоже, не боялся, что нас застанут в беседке, не боялся, что это станет известно моему мужу. Воистину зверь возник вчера у меня на пороге…
        Я снова, почти не соображая, что делаю, попыталась вырваться, но Клим уже вошел в раж. Теперь он не заботился о том, что мне больно. Его руки, горячие и потные, ломали мне тело, выворачивали ноги. Он сопел и стонал, и вскрикнул, торжествующе, когда добился того, что и в первый раз. Я с трудом сознавала, что это происходит во мне: все эти движения, толчки… Стол скрипел и грозил подо мной развалиться, я, казалось, продавила затылком столешницу, а Клим все сопел на мне, кряхтел, вскрикивал и стонал. Казалось, это никогда не закончится. Правда, теперь я не чувствовала боли, но самое стыдное, я вдруг перестала ощущать эти движения, как противные мне. Невольно я приняла его ритм, и когда он снял руку с моего лица, схватила его за плечи и приподняла бедра… «Господи! Что я делаю?» — пронеслось у меня в голове, и тотчас волна необыкновенного, никогда не испытанного чувственного удовольствия накатила на меня, и я не сдержалась. Я жалобно всхлипнула, выдав себя с головой. Судорога пробежала по телу, и я опять, абсолютно непроизвольно, выгнулась ему навстречу…
        — О!  — простонал Клим, отваливаясь в сторону.  — Анька! Я чуть не умер на тебе!
        Он отпустил меня, и я тут же соскочила со стола, но запуталась в джинсах и чуть не упала. Я вся была липкая, мокрая. Я чувствовала этот непристойный, порочный запах, который исходил от меня. Меня затошнило, но я нашла в себе силы натянуть джинсы и отбежать от стола. Ворошилов сидел, развалившись в кресле, он даже не соизволил застегнуть брюки, и ухмылялся. Рубаха его была расстегнута, галстук болтался на голой груди.
        — Что, Анюта? Понравилось?  — Он скабрезно улыбнулся.  — Я же говорил, доставлю массу удовольствия! А то иди, повторим! У меня это быстро! Десять минут, и готов! А постараешься немного, то почти мгновенно!
        Я попыталась запахнуть кофточку, и поняла, что запахивать нечего. Порядочная часть моего туалета валялась на полу. На мне остались лишь рукава и часть спинки.
        Клим поднял что-то двумя пальцами со стола, и я поняла: мой бюстгальтер.
        — Выкуп, девушка, выкуп,  — дурашливо протянул Клим,  — ночь в твоей постели, и получишь свое добро обратно, конечно, если не хочешь, чтобы он оказался на письменном столе твоего муженька. Представляешь, в его кабинете такое украшение. А можно на стену повесить, или на лампу… Как ты думаешь, он обрадуется подобному сувениру?
        — Что тебе нужно от меня?  — прошипела я. Меня трясло то ли от холода, то ли от возбуждения. Сейчас я могла запросто убить Клима, подвернись мне под руку подходящее орудие возмездия.
        — Любви!  — расхохотался Клим.  — Только любви! И не злись, тебе было хорошо со мной. Этого не скроешь.
        — Мерзавец!  — выкрикнула я.  — Проваливай отсюда!  — И выбежала из беседки.
        Вслед мне полетел бюстгальтер и повис у меня на плече. Я сдернула его и скомкала в руках.
        — Аня! Постой!  — Я услышала топот за своей спиной. Клим бежал следом.
        Я прибавила скорость и буквально взлетела на крыльцо. Навстречу мне выскочил Редбой и залился счастливым лаем. Клим остановился у крыльца и снова позвал меня. Я схватила за шкирку Редбоя, втащила его в дом, и захлопнула дверь. Щелкнул замок, и только тогда я почувствовала себя в безопасности. Я села на пол и обхватила голову руками. Редбой ластился, облизывал мне руки и тихо поскуливал.
        На крыльце раздались шаги, и в дверь постучали. Редбой насторожился.
        — Аня!  — раздался голос Ворошилова.  — Открой! Давай поговорим без истерик.
        Редбой залаял. Он словно почувствовал мое смятение, и что я боюсь человека за дверью. Лай его принял угрожающий оттенок, и когда Клим снова постучал, он бросился на дверь с незнакомым мне утробным ревом.
        — Уходи,  — сказала я,  — не хватало, чтобы соседи сбежались! И не ломись в дверь, все равно не открою!
        Он что-то буркнул в ответ, я не разобрала, что именно, потому что прошла в кухню. Слегка раздвинув жалюзи, я наблюдала за тем, как Клим вернулся в беседку, прихватил свой портфель, и направился к воротам. У калитки он оглянулся, и у меня замерло сердце, неужели вернется? Нет, постоял пару секунд и вышел за калитку. И почти сразу раздалось урчание мотора. Луч света пробежался по воротам: Клим разворачивал машину. Мотор заревел, он, видно, сходу врубил большую скорость. Свет фар метнулся и исчез, а через минуту смолк и гул мотора.
        — Смылся!  — вздохнула я с облегчением, и почти бегом, срывая на ходу одежду, бросилась в ванную.

        Я с остервенением терла себя губкой, гораздо сильнее и дольше, чем когда старалась избавиться от краски. И запах, который она источала, был во сто крат приятнее, чем тот, который оставил на мне Клим. Странное дело, я не плакала, а лишь ругалась сквозь зубы, стараясь припомнить тот лексикон, которым владел мамин сосед по даче, вечно не просыхающий, дядя Петя. Он был виртуоз по этой части, но, кажется, я его переплюнула. Будь у моих стен уши, они бы давно покраснели от моего надругательства на родным языком. И доставалось, как раз не Климу, что толку сотрясать воздух, если этот мерзавец уехал. Последними словами я поносила и проклинала себя за то, что показала свою слабость, поддалась его напору и отреагировала, как должно реагировать женщине в постели с любимым мужчиной.
        Даже горячий душ не смог избавить меня от озноба. Я натянула на себя теплый спортивный костюм и шерстяные носки, но все равно зуб на зуб не попадала от холода. Причем, он шел изнутри, и чтобы избавиться от него, я прошла на кухню, достала из шкафчика начатую бутылку коньяка, и залпом выпила полстакана.
        Дрожь отступила, но зато навалилась такая тоска, что я присела на стул и разрыдалась. И что за подонки меня в последнее время окружают? Тут я подумала, что механически причислила к подонкам и Сережу. И заревела уже в голос. Он-то и есть первейший подонок, если по его вине я должна была влезть в грязную историю, испытать непомерный ужас и унижение. Я снова плеснула в стакан конька. Но выпить его мне не дали, равно как и выплакаться. Зазвонил телефон. Я схватила трубку и услышала встревоженный голос Риммы.
        — Аня, что случилось? Куда ты опять подевалась? Звоню, звоню, не откликаешься! Клим давно уже уехал, а тебя все нет и нет. Дети без тебя спать не ложатся. Ты разрешишь Тане съездить завтра утром с Мишкой на рыбалку?
        — Пусть едут, и Редбоя с собой прихватят,  — сказала я через силу. Коньяк уже начинал действовать, и у меня слипались глаза.  — Только, чтоб осторожно! Скажи Мише, пускай Татьяну ни на шаг от себя не отпускает.  — Я привычно инструктировала Римму, хотя хорошо понимала, Миша не хуже меня знает, как вести себя на рыбалке в компании с маленькой девочкой и хулиганистым псом, но повторение — мать учения. От этой заповеди я никогда не отступала.
        Или нет, сегодня как раз отступила. Всего час назад я попалась в ту же самую ловушку. Я скрипнула зубами от ненависти к себе самой, и чуть не запустила трубкой в стену. Остановил меня голос Риммы.
        — Девочка, что с тобой! Я ведь чувствую, что-то случилось! Приходи ко мне. Тебе надо выговориться! Прошу тебя, Володя тоже уехал. Очень жалел, что не простился с тобой!
        — Сейчас! Сейчас приду!  — произнесла я через силу.  — Только я пьяная, ничего?
        — Пьяная?  — поперхнулась от неожиданности Римма.  — Когда ты успела? Клим что ли напоил?
        — Чтобы он сдох твой Клим!  — рявкнула я в трубку.
        И сама испугалась. Раньше я никогда себе не позволяла разговаривать с Риммой в подобном тоне. И вообще, я очень редко выходила из себя. А сейчас вся моя грязная сущность, о которой я даже не подозревала, перла из меня, как прокисшее в тепле пиво.
        — Извини меня,  — сказала я в трубку,  — сильно переволновалась сегодня, вот и бросаюсь на всех, даже на тебя. Но я очень тебя люблю, Риммочка, не обижайся на меня, дуру малахольную. Сейчас приду и все расскажу.

        Мне хватило полчаса на то, чтобы доложить Римме почти полную версию сегодняшних событий. Дети уже спали, на кухне возилась Тамара. Он позвякивала посудой, мыла ее и расставляла по шкафчикам. И что-то тихо напевала при этом. По случаю поздних гостей она осталась ночевать у Риммы. И мы подозревали, что, несмотря на усталость, она рада, что есть повод немного отдохнуть от своей многочисленной и не слишком удачной семьи.
        Мы сидели в гостиной, и пили чай, подъедая остатки пирогов. Про таких, как Римма, всегда говорят, не в коня корм. А мне лично было наплевать на излишки калорий, хотя раньше я очень тщательно следила за своим весом, ни на секунду не забывая, что женщины в нашей семье склонны к небольшой полноте.
        Я все выложила Римме, призналась, как на духу, и если утаила, то самую малость. Прежде всего, те чувства, которые испытывала в присутствии Суворова, и, во-вторых, я не призналась, что случилось на самом деле в беседке. Я ограничилась тем, что Клим ко мне приставал, но я сумела дать ему отпор. По крайней мере, этим можно было объяснить и мой взрыв гнева, и растрепанность чувств.
        Правда, мне пришлось вернуться в прошлое, ведь раньше я никогда не рассказывала Римме о Ворошилове. Я не думала, что он вновь объявится в моей жизни.
        — Он всячески изводил меня в школе,  — мрачно вещала я, забыв про остывший чай и про кусок пирога в моей руке.  — С первого класса до десятого. И когда он бросил школу, не доучившись года, я перекрестилась. Впрочем, многие обрадовались, когда он укатил из города. Учителя в первую очередь. Он был наглым, самонадеянным парнем, не признавал никаких авторитетов. Я поражаюсь, как он не сел за решетку. С его задатками там ему самое место!
        — И ты его после не встречала?  — осторожно спросила Римма.
        — Встречала,  — вздохнула я.  — Я уже окончила университет, работала в газете. Он приехал в отпуск, и кто-то сказал ему, что я вернулась в город. Он нашел меня, стал встречать после работы, приглашал в кино, один раз даже в ресторан сходили. Но поверь, я не могла пересилить себя. Слишком уж натерпелась от него в школе. Он сделал мне предложение, в первый раз я мгновенно отказала ему, тогда он стал делать это с перерывами в один день, в конце концов, я сдалась, и сказала, что мне нужно время, чтобы все обдумать. Но у него заканчивался отпуск, он спешил, и обманом затащил меня в гостиницу, под каким-то предлогом, кажется, познакомить с другом. И там… Там он сделал со мной все, что хотел,  — я судорожно перевела дыхание.  — Не знаю, как мне удалось вырваться оттуда. Под утро он уснул, я вытащила из его кармана ключ, открыла дверь и сбежала. Я вся была в синяках. Руки, шея, ноги… На мне живого места не было, когда я выскочила из гостиницы. Остальное ты знаешь, я чуть не попала под Сережину машину. Он вылетел из-за поворота, и едва успел притормозить, но все же задел меня крылом. Я свалилась на
асфальт, ушибла ногу. Конечно, я сама была виновата, перебегала дорогу в неположенном месте, но Сережа очень переживал. На руках отнес меня в машину и после отвез в травмпункт. Так мы с ним познакомились. На следующий день он позвонил, чтобы узнать о моем самочувствии. Но прошел год, прежде чем мы поженились. Самое забавное в этой истории, что мне в какой-то степени повезло, иначе, как бы я объяснила маме свои синяки и порванное платье.
        — Сережа знал о ваших отношениях с Климом?  — спросила Римма.
        — Знал, я ему все рассказала, но они никогда не встречались. Сережа даже не знает его в лицо.
        — Это к лучшему. Иначе он не поймет, почему Ворошилов появился в нашем доме.
        — Лучше бы он совсем не появлялся,  — проворчала я.  — Нет, нет, я имею в виду, что не хочу, чтобы он торчал под моими окнами. У вас свои дела, твои книги должны выйти за рубежом. Но без меня. Предупреждай меня, если он появится.
        — Хорошо,  — сказала Римма.  — А как быть с твоим дворником. С ним ты собираешься встречаться?
        — О чем ты говоришь?  — опешила я.  — Ни в коем случае! Я не так низко пала, чтобы крутить романы за Сережиной спиной, да еще ему в отместку. Суворов — славный мужик, но не более того!
        — А этот Милехин? Думаешь, он оставит тебя в покое?
        — Не знаю,  — растерялась я.  — От этой бандитской морды можно ждать чего угодно. Надеюсь, что он не посмеет ко мне приставать, когда узнает, кто мой муж. Несмотря на свои замашки, он корчит из себя порядочного бизнесмена, и не полезет на рожон.
        — И все же будь осторожнее. Не высовывай пока носа из дома. У этих бандитов сдвиг по фазе после зоны. Всякое может случиться.
        — По правде сказать, я не знаю, кто нас преследовал. Суворов сказал, что видел машину, которая перегородила нам дорогу, во дворе. Но были ли в ней люди Милехина, точно никто не знает, ни я, ни Суворов.
        Римма в удивлении уставилась на меня.
        — Что ты хочешь сказать? Сначала «Москвич», потом какие-то парни на двух машинах… Ты считаешь, что тебя преследуют? Но кто? Кому ты нужна? И с чего вдруг? Никто, кроме нас двоих, не знает, чем ты занимаешься. Ни Суворов, ни тем более Клим!
        — Людмила знает,  — призналась я.  — Я ей кое-что рассказала. Но она здесь не причем. Да и слушала она меня вполуха. Ждала какую-то комиссию, и ей было не до меня. Постой, я совсем забыла….  — Я торопливо хлебнула остывшего чаю.  — Я приехала чуть раньше, и застала Людмилу в компании одного красавчика. Я точно знаю, что он приезжал за Сережей. Юра у него отпросился на время командировки, и Сережу забирал из дома и подвозил до офиса, водитель из охранников. Помнишь, я говорила, он остался в офисе.
        — И что?
        — Да ничего! Когда я спросила Людмилу, не служит ли он в представительстве, она сказала, что он не из тех, кому можно доверить свою жизнь, и вообще он работает в какой-то фирме. Но я не могла ошибиться. Очень заметный парень. Единственно, раньше я его видела в форме, а с Людмилой он был в джинсах и в футболке. Но я с этим разберусь. Завтра съежу сначала в «Золотую Антилопу», постараюсь все разузнать об этой девице, а затем заверну в офис и растрясу этого парня, как грушу.
        — Аня, может не стоит? Мне сердце подсказывает, здесь что-то не так. Твоя Людмила, этот парень… У меня дурные предчувствия.  — Римма просительно заглянула мне в глаза.  — Остановись! А то это плохо кончится. Будь осторожнее с Людмилой, я всегда тебе говорила, что она мне подозрительна. Все люди, которые связаны с торговлей, имеют криминальную «крышу». Кто знает, что у нее на уме? Или у этой «крыши»?
        — Людмила?  — я покачала головой.  — Ей-то какая корысть от меня? Они с Сережей даже не знакомы. Но на всякий случай я с ней поговорю. Я еще верю своим глазам. Этот красавчик слишком заметный тип, чтобы его не узнать!
        Но Римма не сдавалась:
        — У тебя и так много свидетельств того, что Сережа тебе изменяет. Потребуй с него объяснений, но не встревай ни в какие разборки.
        — Потребую, но прежде узнаю, чем эта девица его зацепила,  — не слишком вежливо перебила я Римму.  — Прости, но я не успокоюсь, пока не узнаю все до конца.  — И чтобы сгладить резкость, улыбнулась.  — Давай лучше поговорим о твоем докторе. Вижу, у вас полное взаимопонимание?
        — Он очень добрый и внимательный человек,  — Римма опустила глаза в стол. Ее тонкие изящные пальцы слегка подрагивали, и чтобы скрыть это, она принялась вертеть в руках чайную ложечку.  — Но он на пять лет меня младше. К тому же, он хотя и говорит, что не все потеряно, я не слишком ему верю.  — Она подняла на меня глаза, и я увидела, что они полны слез.  — Знаешь, я, наверно, только сейчас осознала, что все для меня кончено. Я еще барахтаюсь, цепляюсь, как могу, но все мои книжки, восторги читателей, переиздания, деньги, наконец, ничто по сравнению с тем, чего я лишилась. Я вдруг почувствовала, что могу влюбиться в этого человека. Ему, наверно, не привыкать, что пациентки в него влюбляются. Я все прекрасно понимаю, но ничего с собой не могу поделать. Я смотрю на него, и мне хочется вновь почувствовать себя женщиной, а в моем состоянии это крайне опасно. Новых разочарований я не выдержу.
        — Римма, это же прекрасно,  — прошептала я.  — Влюбись в него, я же вижу, как он на тебя смотрит. Ты такая замечательная, красавица, умница. Разве для мужика ноги главное?
        — Он сегодня мне сказал, что ему не хочется уезжать, а я сделала вид, что не поняла. Я не хочу, чтобы он воспринимал меня, как колоду. Не хочу быть для него обузой.  — Она помотала головой и почти простонала.  — Я ничего не хочу затевать. Пусть все остается, как было! Завтра я скажу ему, что отказываюсь от лечения. Пускай уезжает. Я быстро успокоюсь, и все пойдет, как всегда.
        — Дурочка,  — рассердилась я.  — Только посмей! Только попробуй отказаться от лечения. Я тебя уважать перестану!
        — Сегодня он сделал мне массаж,  — сказала Римма. Она, казалось, не слышала, о чем я говорю. Она смотрела на темное окно, и взгляд ее был отрешенным, словно она пребывала сейчас в параллельном пространстве, Все там было точно такое же, но только отсутствовала я со своими проблемами и жалкими советами. Но, видно, там, рядом с ней, был кто-то другой, потому что она вдруг улыбнулась и перевела взгляд на меня.
        — Знаешь, не хотела тебе говорить. Боялась сглазить. Даже Володе не сказала, вдруг показалось… — Она нервно сглотнула.  — Помоги мне снять носки.
        Я встала на колени и потянула носок с левой ноги.
        — Нет, с правой,  — тихо уточнила Римма.
        Я сняла носок и снизу вверх посмотрела на Римму. Она быстро прошептала:
        — Смотри, может, мне почудилось, но я почувствовала, что могу слегка шевельнуть большим пальцем.
        Она напряглась, а я наклонила голову, чтобы она не заметила слезы у меня на глазах. Ничего не изменилось, большой палец оставался по-прежнему неподвижным.
        — Ты видишь? Видишь?  — спрашивала меня Римма, а я не знала, что ей ответить. Соврать язык не поворачивался, сказать правду, значит, лишить ее последней надежды. Я осторожно погладила ее палец и вдруг ощутила слабое, едва заметное движение под рукой. Даже не движение, а какой-то импульс, мгновенный, едва различимый… Я вскрикнула от неожиданности и растерянно посмотрела на Римму.
        — Да, что-то есть! Что-то происходит!
        Римма счастливо улыбнулась, и слезы ручьем потекли у нее по щекам. Всхлипывая, она торопливо объясняла:
        — Мне кажется, что его слегка покалывает иголочками, такое бывает, когда отсидишь ногу. Очень слабое покалывание, едва заметное. Но я ничего не придумала, ты сама почувствовала, что я не обманываю.
        — Римма! Это здорово! Это чудесно и просто замечательно!  — Я бросилась ее целовать.  — Только попробуй прогнать своего доктора!
        И когда, привлеченная шумом и радостными воплями, на пороге гостиной появилась Тамара, она ровным счетом ничего не поняла. Мы сидели, обнявшись, обливаясь слезами, и одновременно почти закатывались от смеха.


        Глава 17
        Утром я снова проснулась с головной болью. Всю ночь меня мучили кошмары в образе Ворошилова, но с толстой свиной харей, обросшей бурой шерстью, и с длинными, как у слона, бивнями. Эта тварь преследовала меня, хватала мерзкими лапами, я отбивалась, кричала, а он смотрел на меня своими по-кошачьи желтыми глазами, с узкими, как лезвие, зрачками, и даже во сне я знала, что это дьявол. То самое воплощение зла, которое тайно живет во мне, и только во сне выплескивается наружу.
        Но я сопротивлялась. Я дралась не на жизнь, а на смерть. Я сражалась на саблях, и лупила его граблями. Я наносила ему удары кулаком, и даже ногами. Он стоял у меня на пути, и я разгоняла машину. От удара он взлетал под небеса, и смачно шлепался на асфальт….Итак всю ночь, без перерыва.Поэтому неудивительно, что утром я чувствовала себя неважно.
        Я понимала, что сегодня мне предстоит не менее трудный день. Требовалось забрать «Ниссан» из ремонта, навестить Людмилу и побывать в «Золотой Антилопе». Я приняла душ, и спустилась в кухню. Вот уже несколько дней, как я перестала бегать по утрам, и решила с завтрашнего дня не отступать от традиций. Но сегодня я чувствовала себя больной и разбитой. Вчерашние происшествия основательно выбили меня из колеи. Я задумчиво постояла возле холодильника. Есть не хотелось, но я заставила себя выпить стакан сока, и только затем взялась за сигарету. Я сидела возле окна и курила. А мысли крутились вокруг Клима. Похоже, в моей жизни появилось еще большее беспокойство, чем Сережина деваха и ее ребенок.
        Я старалась не думать о Суворове, где он, с кем, чем занимается, и попыталась переключиться на сегодняшние проблемы. Я еще не придумала, как объясню свое появление в «Золотой Антилопе», и каким образом получу сведения об этой Марине. Но я чувствовала, что все образуется должным образом. По крайней мере, прежде мне удавалось собирать нужную информацию без проблем, Правда, кое-какие навыки я утратила, и по этой причине поимела вчера кучу неприятностей.
        На крыльце Римминой половины появилась Тамара и направилась к моему крыльцу. Я открыла ей дверь.
        — Хочу немного прибраться,  — сообщила домработница и прошла в комнаты. Вскоре в гостиной тихо загудел пылесос и заработал телевизор. Тамара умело совмещала уборку с просмотром бразильских сериалов.
        Я подумала, и выпила еще один стакан соку, и выкурила вторую сигарету. Тут я вспомнила про дочь и позвонила Римме. В отличие от меня она чувствовала себя прекрасно. И не удивительно. Оказывается, доктор уже приехал, и они пили чай на веранде.
        — Подходи, подходи к нам,  — заторопила меня Римма,  — Тамара таких чудных шанег напекла.
        — Про шаньги — молчок! Я от вчерашних пирогов отойти не могу,  — остудила я Риммин пыл.  — Скажи лучше, дети уехали на рыбалку?
        — Уехали,  — засмеялась Римма,  — с утра укатили и Редбоя забрали. Проспали немного, вместо пяти в семь поднялись, но уже час как отвалили. Обещали после обеда вернуться.
        Я взглянула на часы и удивилась оперативности доктора Ромашова. Девятый час утра, а он уже здесь. Право слово, стоит задуматься, уж не лишусь ли я в ближайшее время своей лучшей подруги? И все-таки тайная гнусная мыслишка не давала мне покоя. А будь Римма не известной писательницей, а простой учительницей или бухгалтером, был бы доктор также заботлив и внимателен, являлся бы ни свет, ни заря, и покидал бы дом за полночь? И должна была признать, что вряд ли. Хотя бывают исключения. И мне хотелось, чтобы Римма попала в их число только потому, что она и вправду уникальная женщина.
        — Не буду вам мешать,  — сказала я в трубку.  — Я знаю, к тебе зайдешь, так долго не выберешься. Я сейчас уеду по делам, до обеда, думаю, управлюсь.
        — Знаешь, я ему все рассказала, про палец, я имею в виду,  — прошептала в трубку Римма.  — Володя очень обрадовался. Сегодня он снова сделает мне массаж, а потом мы поедем с ним на озеро… Да, еще он сказал, что Клим куда-то исчез. Не звонил, не появлялся. Не могла же я ему сказать, что он на тебя обиделся…
        — Обиделся!  — фыркнула я сердито.  — Он на меня обиделся! Его пристрелить мало, а он обиделся!
        — Ладно, не злись,  — мягко сказала Римма.  — Всякое в жизни бывает…
        Она хотела сказать еще что-то, но резкий автомобильный сигнал прервал наш разговор.
        Я выглянула в окно. Кто бы это мог быть? Явно не Клим… Ворошилов бы не церемонился, просто прошел бы к Римме, не привлекая к себе внимания. Не думаю, что при свете дня он явился бы вновь выяснять со мной отношения. Да еще в такую рань.
        Из гостиной показалась Тамара, и в этом момент опять просигналил автомобиль.
        — Пойти встретить?  — спросила Тамара.  — Какой-то гость нерешительный?
        — Сама выйду, посмотрю,  — сказала я и вышла из дома.
        Но не прошла я и десятка шагов, как калитка распахнулась, и в ее проеме возник, кто бы вы думали, Поросячье Рыло собственной персоной. На этот раз он был одет в строгий костюм и светлую рубашку с галстуком, а в руках держал огромный букет гладиолусов. Ни дать, ни взять примерный ученик пришел поздравить свою любимую учительницу. Я быстро оглянулась по сторонам. Как нарочно на глаза попалась только газонокосилка. Но мне ее не поднять, чтобы метнуть в наглую рожу. Одна надежда была на то, что Римма и Владимир уже заметили его, и не позволят ничего дурного со стороны этой образины.
        Завидев меня, Милехин расплылся в улыбке и раскинул руки, словно собрался заключить меня в объятия. Сейчас он не походил на то разъяренное существо, исторгавшее угрозы на мою и Суворова головы. Сейчас он просто светился от счастья и добродушия.
        — Анечка (подлец уже знал мое имя)! Дорогая! Приветствую вас с низкими поклонами и тысячами извинений!
        Он вдруг и, правда, бухнулся на колено, и склонил голову. Но пузо ему помешало совершить более низкий поклон. Лицо Милехина побагровело от натуги, и он с трудом, но все-таки произнес, протягивая мне букет:
        — Простите за ради Христа. Не узнал!
        Я стояла, как истукан, ничего не понимая, А Милехин продолжал держать букет на весу и умильно улыбался.
        — Анечка! Голубушка! Примите цветы, и просто умоляю, простите меня!
        — Какая я вам Анечка?  — Я, наконец, пришла в себя.  — Какие извинения? Какие цветы? Чего вы себя позволяете? Приедет муж, я ему все расскажу, как вы преследуете меня!  — Я выхватила у него гладиолусы и отшвырнула их в сторону.  — Проваливайте отсюда! Скажите спасибо, что я не заявила в милицию.
        Из-за спины бандита внезапно, словно белые грибы после дождя, выросли два крепких парня с мощными шеями и бицепсами. Они подхватили хозяина под руки и поставили на ноги. Один заботливо поправил ему галстук, второй отряхнул брюки.
        Я думала, что следом они займутся мной, и приготовилась заорать благим матом. Я уже заметила лицо Риммы в одном из окон…
        Но Милехин, продолжая елейно улыбаться, двинулся ко мне, а парни остались стоять поодаль.
        — Анечка, дорогая,  — «положенец» молитвенно сложил руки и умильно посмотрел на меня.  — Ошибочка вышла. Не за ту приняли. Кто ж знал, что вы супруга Сергея Николаевича?
        — Прекратите называть меня Анечкой и дорогой! Кто вам позволил сюда заявиться? Вы вломились в калитку со своими мордоворотами,  — я кивнула на его молчаливую стражу,  — и устроили тут представление! Мне не требуются ваши извинения! Пожалуйста, избавьте меня от своего присутствия!
        — Хорошо, хорошо, мы уедем!  — покорно закивал головой Милехин.  — Но не держите на меня зла, я вас умоляю. Вы такая красивая, просто очаровательная женщина! Увидел, и сердце чуть не остановилось!
        — Ищите себе женщин в других местах, желательно, не столь отдаленных!
        Я подобрала цветы и сунула их в руки Милехина.
        — Я обещаю про все забыть, в случае, если вы немедленно уберетесь! Я считаю до трех! Раз…
        — Колька! Денис! Падайте на колени,  — завопил вдруг Милехин, обращаясь к охранникам,  — Просите у дамы прощение.
        Парни беспрекословно рухнули на колени и склонили бритые головы. А неожиданный визитер пояснил:
        — Это они по глупости за вами погнались! Молодые, еще желторотые!
        — Желторотые?  — Меня даже затрясло от ярости.  — Они же меня чуть не угробили! Чуть на тот свет не отправили!
        — Тихо, тихо!  — Милехин выставил перед собой ладонь!  — Не надо кричать! А то вон соседка какая симпатичная прибежала, подумает невесть что!
        Я бросила взгляд в сторону. Так и есть! Раиса тут как тут на пару со своей гнусной Тимочкой. Ишь, прискакала, на бесплатное представление захотелось поглазеть!
        — Я вас прошу,  — сказала я сквозь зубы, снова обернувшись к Милехину,  — немедленно прекращайте этот балаган. Я прощу вас и вашу банду, но сделайте так, чтобы я больше никогда не видела ни вас, ни ваших прислужников. Я даже цветы приму на память о нашей встрече, только уезжайте скорее!
        — Все! Понятно!  — Милехин расплылся в улыбке.  — Конфликт исчерпан, разошлись по понятиям. Если понадобится помощь, не стесняйтесь, обращайтесь!
        Я посмотрела на него, и он, видно, прочитал по глазам, что я, конкретно, о нем думаю. А думала я, что он мерзкий бандюган, который со своим свиным рылом пытается протиснуться в калашный ряд.
        Маленькие глазки на мгновение сузились, но я не собиралась с ним церемониться.
        — Послушайте, Милехин,  — сказала я, стараясь всем своим видом и тоном показать, насколько я презираю подобное отребье,  — не знаю, по какой причине вы здесь появились. Конечно, мне польстило, что главный городской гангстер чуть не облобызал мне ручку, а его птенцы стояли передо мной на коленях, Похвально, если вы поняли, что совершили глупость. И меня радует, что вы в этой глупости покаялись. Но не смейте предлагать мне свои услуги! В вышибалах и киллерах я не нуждаюсь!
        Со стороны забора раздались аплодисменты. И когда я посмотрела в сторону Раисы, она прокричала:
        — Браво, Анюта! Поддай жару этим чудилам!
        А Тимочка звонко тявкнула.
        Такой поддержки я от Раисы не ожидала, и поняла, что это неспроста. А Милехин неожиданно побагровел и визгливо выкрикнул:
        — Заткнись, сука! Хуже будет!
        Я не успела удивиться столь быстрому превращению «симпатичной соседки» в суку, а Милехин вдруг развернулся и быстро, насколько ему позволяли кривые ноги, направился в сторону ворот. Парни поднялись с колен и, смерив Раису мрачным взглядом, чуть ли ни бегом нагнали своего шефа. Эта троица даже не соизволила со мной попрощаться. Но я не слишком огорчилась, и только тут поняла, что Милехин унес букет с собой. Стукнула калитка, заработал мотор автомобиля, и через пару мгновений бандит со своей свитой отчалил в только ему известном направлении.
        Я подошла к забору.
        Раиса радостно захихикала и поцеловала Тимочку в мохнатую морду. Затем шлепнула ее по заду и опустила на землю. И собака тут же юркнула в щель между досками забора и оказалась на моей стороне. Я проследила за ней взглядом. Тимочка вовсю резвилась на газоне, а потом нырнула в самую гущу моих петуний, Я отвернулась, менее всего мне хотелось сейчас скандалить. Все-таки Раиса, вольно или невольно, но спасла меня от присутствия Милехина и его гнусной братвы.
        — Чему радуешься?  — мрачно спросила я.  — Ты знаешь, кого чудилой обозвала?
        — Так это ж Толька Милеха,  — Раиса явно удивилась моему невежеству.  — Я в одной школе с ним училась, только в разных классах. Тогда они с моим братцем кукнаром (сноска: кустарный наркотик из мака) промышляли, да фарцевали по мелкому. Он, видно, меня не узнал сначала. А потом ж… в горсть и слинял. Милеха давно меня боится,  — с довольным видом поведала Раиса и перегнулась ко мне через забор,  — я еще в школе на картах три раза тюрьму ему нагадала, и все сбылось. Так он теперь от меня, как черт от ладана, бегает. Лет десять уже не виделись.  — Она подхватила на руки Тимочку, которая вернулась с прогулки в мои цветники, и подмигнула мне.  — Ты ему здорово врезала! Молодец! Но, честно, скажу, первый раз вижу, чтобы Милеха на поклон к бабе ездил. Или ты его сильно зацепила, или твоего Сергея шибко уважает.
        — Скорее второе, шибко Сергея уважает,  — ответила я сердито, потому что до сих пор не пришла в себя.
        Раиса снова мне подмигнула и хитро прищурилась.
        — Или пойти, снова на Тольку карты бросить? Сдается мне, давно он тюремных щец не хлебал.
        — Родина скажет тебе спасибо!  — улыбнулась я соседке и даже потрепала Тимочку за мохнатый загривок.
        В этот момент распахнулось окно. В нем показалась Римма.
        — Аня, кто это? Чего ему нужно?
        — Это Милехин! Местный бандитский бонза! То самое Поросячье Рыло, о котором я тебе рассказывала. Приезжал пардону просить за вчерашнее поведение. Вон Раиса говорит,  — кивнула я на соседку,  — никогда он женщинам не кланялся. А тут на коленях ползал. Знаешь, мне это польстило!
        — Ползал, ползал,  — подтвердила Раиса.  — Видно, кто-то припугнул его здорово. Но он с самим губернатором в бане моется, и с прокурором водку пьет. Выходит, Анюта, он тебя больше губернатора и прокурора уважает.
        Я посмотрела на Раису, затем на Римму и расхохоталась. Выходка соседки, заставившей Милехина спешно ретироваться, а затем выпад против губернатора и прокурора, не только рассмешили, но и вылечили меня от головной боли.

        На этот раз я отправилась к Людмиле без предупреждения. Кафе уже открылось, но Людмиле на месте не оказалась. Я прошла в кабинет директора, жгучего брюнета цыганской внешности и темперамента. Он был не в духе, при мне накричал на официантку, и хотя знал, кто я такая, не раз видел меня вместе с хозяйкой, со мной разговаривал не слишком любезно.
        — Эдик,  — сказала я ему,  — я пришла к вам не на работу наниматься, меня интересует, как скоро я смогу увидеть Людмилу Федоровну.
        — Откуда я знаю,  — огрызнулся Эдик,  — Уехала и уехала. Может, в банк, может, в налоговую, а, может, по своим личным делам. Мне она не докладывается.
        — Насколько я знаю,  — перебила я его,  — как раз докладывается .
        — А вот на этот раз не доложилась,  — вспылил Эдик. Он был наполовину румын, наполовину молдаванин, и закипал мгновенно. Я все время удивлялась, как два столь бурных темперамента, Людмилин и Эдика, уживались на столь непредсказуемой и неблагодарной почве, как общественное питание.
        — Хорошо, передайте, что я заезжала, и пусть перезвонит мне на сотовый,  — я решила не спорить. Сама виновата, что не предупредила о своем приезде. У Людмилы весь день расписан по минутам. Она вертится, как белка в колесе, и всегда просит ей звонить заранее, чтобы мой визит не оказался напрасным.
        — Передам,  — буркнул Эдик, и тут же заорал на вошедшего в кабинет администратора:
        — Почему вино до сих пор не завезли? Склады с восьми открываются, а ты…
        Чем закончились разборки с администратором, я так и не узнала, потому что вышла из кабинета.
        Небо затянуло серой дымкой, было душно, как перед грозой. Я быстро пересекла площадку с выносными столиками, и прошла к стоянке, где оставила свой «Рено». Все это время меня не покидало странное чувство, что за мной наблюдают. Вокруг не было ни души, разве что подросток на роликовых конька прокатился мимо, да парочка молодых мамаш с детскими колясками прогуливались в тени деревьев, но я постоянно озиралась по сторонам и вздрагивала от любого шума. Вероятно, это было следствием нервных нагрузок, которые навались на меня в последние дни, раньше я никогда не страдала манией преследования. Но сейчас мне было не по себе, и хотя я отдавала себе полный отчет в своих поступках, расстояние до машины преодолела почти бегом.
        На стоянке тоже все было тихо и мирно. Мерзких мужиков в красных иномарках не наблюдалось. И все же я слишком поспешно нырнула в машину и тут же выругала себя:
        — Чего ты трясешься? Милехин тебе не угрожает, бежевый «Москвич» уже на помойке…
        Тут я подумала, что следует самой заехать в милицию и переговорить со следователем, Но что я им расскажу? О том, как выслеживала собственного мужа и любовницу? Не хватало Сережу втянуть в разборки! Не дай бог пронюхает пресса, и поползут, как змеи, слухи, что у него есть любовница, а жена гоняется за ними по ночам, как сумасшедшая.
        Впрочем, следователь так и так меня вызовет, и лучше, если сделает это чуть позже, когда я немного приду в себя, и что-то выясню по поводу этой девицы.
        Я повернула ключ зажигания, мягко заурчал мотор. И я выглянула из машины, чтобы удостовериться, что сзади меня никто не подпирает. И тотчас увидела голубую «Ниву» Людмилы. Не долго думая, я выскочила из машины и замахала руками, стараясь привлечь внимание подруги. Но «Нива», которая уже заняла место на стоянке, вдруг резко подала назад, и, фыркнув газом, резво умчалась в том же направлении, откуда только что появилась. Я в недоумении проводила ее взглядом. Что случилось? Моя машина находилась едва ли в двадцати метрах от нее… И Людмила просто не могла меня не заметить. Я достала из сумочки сотовый телефон и набрала ее номер, но телефон был отключен, и я с досадой затолкала его в сумку. Если она не желает со мной встречаться, то и не надо. Как-нибудь обойдусь без ее советов.
        По дороге я попыталась пару раз набрать номер Людмилы, но телефон по-прежнему не отвечал, и я разозлилась. Бог с ней с подругой, конечно, свои дела ей важнее, но могла бы все-таки откликнуться и хотя бы извиниться, или объяснить, почему сбежала при виде меня. Это действительно смахивало на бегство. Ведь я видела, что «Нива» почти припарковалась, а потом водителем резко ударил по газам и быстро смылся со стоянки, словно подозревал, что я брошусь за ним в погоню. Я говорю водитель, потому что я успела разглядеть в машине двух человек. Обычно Людмила никому не доверяла свою машину. Выходит, она была не одна? Возможно, с новым кавалером? Но что здесь такого, отбивать у нее любовников я не собираюсь, и она это прекрасно знает. Но что тогда могло ее напугать? Мое появление или кто-то другой?
        Так я размышляла, направляясь в центральную часть города, до которого было чуть больше километра. По дороге я то и дело бросала взгляды по сторонам, в надежде обнаружить Людкину «Ниву». Она была непередаваемо бирюзового цвета, и Людмила, смеясь, называла ее «Голубой Луной». «Нивы» попадались частенько, но не того цвета, который был мне нужен, и я решила оставить бесполезную затею, а с Людмилой разобраться позже, когда улажу остальные дела.
        Турфирма «Золотая Антилопа», судя по адресу, располагалась в самом центре, вблизи огромного Троицкого собора, и я добралась туда без помех. Но саму фирму пришлось поискать. Она располагалась в глубине квартала, но на въезде висел запрещающий знак, и потребовалось объезжать вкруговую, чтобы найти, где припарковать машину.
        И все же я добиралась до здания проходными дворами, мимо мусорных контейнеров, в которых рылись мрачные личности в лохмотьях, а на детской площадке человек пять молодых людей с опухшими лицами распивали пиво и общались исключительно на мате и блатном жаргоне.
        Стараясь не смотреть по сторонам, я быстро миновала бомжей и веселую компанию парней, радуясь, что на этот раз оделась попроще, и сумочку захватила небольшую. Она умещалась под мышкой, и не могла привлечь внимание грабителей.
        Но когда я достигла здания, то удивлению моему не было границ. Турфирма располагалась в двухэтажном каменном, наверно, еще дореволюционной постройки особняке. Маленькие окна с резными облупившимися наличниками были затянуты решетками и толстым слоем пыли. В подъезде воняло отбросами и кошками. Еще снаружи я заметила несколько вывесок. Помимо турфирмы здесь располагалась проектная контора, филиал издательства с более чем странным для такой организации названием «Бонус», и еще несколько фирмочек, названия которых абсолютно ничего мне не говорили.
        Я поднялась на второй этаж, потому что проектная контора находилась на первом этаже. И хотя вывески на дверях не имела, но они были приоткрыты, и я увидела большую комнату с кульманами, за которыми сидели разного возраста женщины и что-то усердно чертили. На лестничную площадку второго этажа выходили несколько металлических дверей, и ни на одной из них не было вывески иди хотя бы таблички с названием фирмы, только глазки и возле каждой кнопка звонка.
        «Да, баррикады!  — подумала я.  — Интересно, по какой причине Сережа выбрал именно эту турфирму?» Я знала в городе несколько крупных туристических компаний. Они находились в великолепных зданиях, их реклама располагалась во всех газетах и на рекламных щитах по городу. А мой Сережа вдруг вздумал связаться с какой-то шарашкиной конторой. И, сколько я помню, уже три года мы пользуемся ее услугами. Впрочем, претензий я к ним не имела, мы побывали и в Турции, и на Красном море, сейчас собирались в Грецию, и было грех жаловаться на обслуживание и программу, с этим проблем не возникало. И мне было бы все равно, в какой компании Сережа покупает путевки, если бы не эта девица. Неужели все дело в ней? И не здесь ли, в этом вонючем гадючнике они впервые встретились?
        Да-а! Я обвела взглядом лестничную площадку. Весьма далекое от романтики место! И, не долго думая, нажала кнопку звонка первой от меня двери.
        Она распахнулась сразу, словно меня давно здесь поджидали. Встретил меня высокий парень лет тридцати в черной рубахе и брюках. На плече у него висела расстегнутая кобура, из которой виднелась пистолетная рукоятка. Второй парень, одетый более легкомысленно в голубые джинсы и футболку стоял на входе в другую комнату. Оба молча уставились на меня.
        — Мне нужна турфирма «Золотая Антилопа»,  — сказала я.  — Вывески на дверях нет, поэтому я позвонила вам. Не могли бы вы…
        — Правильно позвонили,  — перебил меня парень с кобурой.  — Что вы хотели?
        — Я ищу Марину, мой муж покупал здесь путевки в Грецию, и мне бы хотелось кое-что уточнить.
        — Марину?  — переспросил он.  — Но здесь одна Марина. И она не занимается путевками.
        — Странно,  — удивилась я,  — но мой муж велел мне обратиться именно к Марине. Я могу ее видеть или поговорить с кем-то из начальства.
        — Леша,  — обратился парень в черном к тому, что в джинсах,  — проводи гражданку.
        Мне не понравилось, что меня назвали «гражданкой», но еще больше мне не понравились взгляды, которыми парни обменялись. Мне бы отказаться от встречи и уйти, но я покорно поплелась за своим провожатым. Мы вошли в большую комнату с несколькими столами. И я увидела еще троих парней, которые вынимали из шкафов какие-то папки и раскладывали их стопками на столах. Такие же стопки виднелись на полу и на подоконниках. Некоторые шкафы уже стояли с пустыми полками и с распахнутыми настежь дверцами. Сейф тоже был раскрыт и зиял пустотой, а возле единственного компьютера сидела с растерянным видом молодая женщина и что-то объясняла средних лет мужчине с кожаной папкой в руках.
        Сначала я подумала, что фирма переезжает и срочно пакует вещи, но тут заметила еще двух молоденьких сотрудниц, которые сидели на стульях в противоположных углах комнаты, и рядом с одной из них милиционера с автоматом. Девушки были бледными и испуганными, и я, наконец, поняла, что здесь происходит. Обыск, конечно же, обыск, и встретил меня не охранник, а сотрудник милиции.
        Господи, куда я опять влипла?
        — Сюда, гражданка,  — мой конвоир показал мне на дверь, которая вела в другую комнату, судя по табличке, здесь находился кабинет руководителя фирмы.
        И парни, проводившие обыск, и сотрудницы встретили и проводили меня отнюдь не любезными взглядами. И я почувствовала вдруг себя преступницей, недаром меня причислили к разряду «гражданок», которые покорно дожидались своей участи под приглядом оперативников. Появившись в момент обыска, я автоматически перешла в разряд подозреваемых. И это было бы смешно, если бы не было так грустно!


        Глава 18
        В кабинете находились трое мужчин, и стоял дым коромыслом. Один из них был явно тем самым Петровым, чья фамилия значилась на табличке, а двое — оперативниками. Один из них, лет сорока с виду, с обширной лысиной и заметным брюшком, занимался хозяином кабинета, а второй, как и его коллеги в соседней комнате, вынимал папки из шкафа. Четвертой в кабинете была девушка, которую я поначалу не заметила. Ее голова едва виднелась из-за высокой стопки папок, громоздившихся рядом с ней на телевизионной тумбочке. Сам же телевизор стоял на полу.
        — Павел Романович,  — обратился мой провожатый к лысому мужчине.  — Вот дама объявилась. Говорит, что желает встретиться с Волковой.
        — С Волковой?  — лысый живо обернулся ко мне и окинул меня взглядом с ног до головы.  — Это хорошо, что с Волковой.  — Он посмотрел на молодого мужчину, с которым только что беседовал. Бедняга, казалось, только что покинул сауну. Редкие волосы на его голове слиплись от пота. Лицо отливало багрянцем, и он беспрестанно вытирал его большим носовым платком и тяжело дышал.
        Лысый смерил его взглядом, который, похоже, не предвещал ничего хорошего, потому что лицо молодого человека жалобно сморщилось, и мне показалось, что он вот-вот заплачет.
        — Ладно, Петров, подождите пока в другой комнате,  — велел лысый и кивнул парню в джинсах.  — Алексей, присмотри.
        Петров с понурым видом вышел из комнаты. Алексей двинулся следом за ним. Все это мне крайне не понравилось, но разве у меня оставался какой-нибудь выбор?
        — Присаживайтесь, гражданка,  — предложил лысый и показал мне на освободившийся стул.  — Документы у вас при себе?
        Я достала из сумочки паспорт и молча положила его на стол.
        Лысый некоторое время его изучал, листок за листком, хмыкал и качал головой.
        Я ждала, когда он, наконец, посмотрит на меня. Я слышала за своей спиной шуршание бумаг и голос оперативника.
        — Папка номер двенадцать дробь шесть… Папка номер семнадцать, дробь три…
        Иногда девушка переспрашивала его тихим голосом, и я поняла, что они делают опись изъятых документов. И надо ж было мне сунуться сюда именно в этот день, и именно в этот час!
        — Итак, госпожа Родионова Анна Андреевна, с какой целью вы пришли в этот офис?  — лысый, наконец, оторвался от моего паспорта, и маленькие, глубоко сидящие глаза пробуравили меня, казалось, насквозь.
        Удивительно, но я успокоилась и высокомерно произнесла:
        — Простите, но с кем имею честь разговаривать? Представьтесь, пожалуйста?
        Лысый хмыкнул, но вытащил удостоверение и вытянул руку, чтобы я могла лицезреть на фотографии ту же самую физиономию только в милицейской форме.
        На случай моего слабого зрения, он еще и отрекомендовался:
        — Руководитель оперативно-следственной группы майор милиции Хрусталев,  — и уточнил для вящей убедительности: — Старший оперуполномоченный по особо важным делам УБОП КМ ГУВД.
        — Убоп кого?  — невинно переспросила я.
        — УБОП — это управление по борьбе с организованной преступностью, а КМ — это криминальная милиция.  — Сказал Хрусталев и добавил сурово: — Надеюсь, что такое ГУВД не надо объяснять?
        — Не надо,  — согласилась я и опять подняла на него безмятежный взор,  — и чем интересно я вам приглянулась, господин майор милиции, старший оперуполномоченный по особо важным делам УБОП, как его дальше, не запомнила?
        — Не язвите, гражданка,  — одернул меня Хрусталев.  — Вы что? Шутки сюда пришли шутить?
        — Простите,  — вежливо сказала я.  — Какие шутки? Впервые имею дело с милицией, поэтому как вы представились, так я к вам и обращаюсь.
        Майор поморщился, но вступать в дискуссию не стал, и снова повторил свой вопрос о цели моего визита.
        Я полезла в сумочку и достала наши путевки.
        — Вот моя цель. Это путевки для нашей семьи в Грецию. Мой муж в командировке, поэтому я приехала сюда уточнить некоторые моменты (мысленно я похвалила себя, что прихватила путевки с собой). Здесь я впервые и никого не знаю.
        — А Волкова? Вы же сказали, что пришли именно к Волковой?
        — Это вы сказали к Волковой,  — уточнила я.  — Я пришла к Марине. Не знаю точно, занимается ли она путевками, но муж, помнится, говорил, что здесь работает его знакомая по имени Марина. Я хотела у нее узнать, кто занимался нашими путевками?
        — Логично,  — хмыкнул майор,  — но позвольте узнать,  — что конкретно вы хотели уточнить?
        — Конкретно, я хотела уточнить,  — тоном примерной ученицы ответила я,  — можно ли отказаться от путевок, а если это невозможно, перенести поездку на более поздний срок.
        — Даже так?  — Майор прищурился.  — И по какой причине вы решили отказаться от такого удовольствия?
        — По семейным обстоятельствам,  — отрезала я. Мне не понравился его взгляд. Казалось, он только и ждет, что я начну нести полную околесицу. Но не на ту напал, господин старший оперуполномоченный по особо важным делам. Я хотя и не имею приводов в милицию, но, работая в газете, частенько встречалась с его коллегами, и кое-что смыслю в подобных делах.
        — Получается, лично Волкову вы не знаете и никогда с ней не встречались?  — Хрусталев снова вернулся к интересной для него теме.
        — Вернее, я никогда с ней не встречалась и поэтому лично с Волковой не знакома.
        — Ну да,  — согласился майор и неожиданно спросил: — Чем вы занимаетесь?
        — Я занимаюсь домом, семьей и ребенком,  — ответила я.
        — Вы, что ж, домохозяйка? Нигде не работаете?
        — А разве это не работа?  — удивилась я.
        — Я имел в виду, кто вы по профессии?
        — По профессии я — журналист, но давно не работаю в газете.
        Это заявление, кажется, обрадовало майора, он заметно повеселел.
        — Теперь я понял, что вы за птица. Журналист! То-то смотрю, очень ловко на мои вопросы отвечаете.
        — А вы хотели бы, чтобы я заикалась, бледнела и путалась в объяснениях?  — Я презрительно усмехнулась.  — Не дождетесь! Я говорю все, как оно есть! Не прибавить, не убавить!
        Хрусталев снова взял в руки мой паспорт и открыл его на страничке, где был проставлен штампик о браке.
        — Скажите, Анна Андреевна,  — Хрусталев снова уставился на меня своими глазками-буравчиками.  — Родионов Сергей Николаевич — ваш муж.
        Я перегнулась через стол и заглянула в паспорт.
        — Простите, разве там не указано, кто мой муж? Или есть какие-то сомнения?
        — По поводу его ФИО (Хрусталев именно так и сказал: ФИО ) у меня сомнений нет. Меня интересует, где и кем он работает?
        — Мой муж, Родионов Сергей Николаевич, работает Генеральным директором представительства Таймырского медно-никелевого комбината. В данный момент он находится в Таймырске, в командировке.
        И тут майор сразил меня почти наповал.
        — А вы уверены, что он находится в командировке, и именно в Таймырске?
        — Как это не уверена?  — опешила я и чуть не сказала, что проводила Сережу почти до аэропорта. И мысленно прикусила язык. Это я решила, что он полетел в Таймырск, потому что прежде не давал мне повода сомневаться в этом. Но утром, помимо рейса в Таймырск, есть еще рейс до Владивостока, а чуть позже на Москву и Санкт-Петербург. Но почему милиционер вдруг спрашивает про Сережу? Причем тут мой визит и Марина Волкова?
        — Не понимаю,  — сказала я,  — какая тут связь? Я могу отсюда позвонить мужу на сотовый, и уточнить, где он сейчас находится.
        — Я думаю, он вам не ответит,  — усмехнулся майор,  — его ждали в Таймырске, но он там не появился. Мы проверили по регистрации, ни один пассажир с подобной фамилией и инициалами наш город не покидал ни поездом, ни самолетом.
        — Постойте, что за бред вы несете?  — Я почувствовала, что краснею.  — Как это не покидал? Я сама видела его билет.
        — Билет он приобрел, но на регистрацию не явился.
        — Но причем тут Волкова? С чего вдруг с нее вы переметнулись на моего мужа?
        — Дело в том, что Волкова тоже исчезла, в один день с вашим мужем. Причем, при устройстве на работу, указала один адрес проживания, на самом деле она там только прописана, и никто не знает, где она проживает на самом деле!
        «Вот оно что?  — пронеслось у меня в голове.  — Гнездышко, получается, на самом деле конспиративное». Но озвучивать свои догадки я не стала. По крайней мере, до той поры, пока не пойму, что этому Хрусталеву от меня надо. Но одно я для себя усвоила: майор ничего не записывает, значит, это не допрос, и я пока не подозреваемая.
        — Похоже, вас не слишком обеспокоило исчезновение мужа?  — Скривился майор.  — Или вы в курсе, где он скрывается?
        Тут я рассердилась уже по-настоящему.
        — А вы объясните мне, с какой стати ему скрываться, и от кого?
        — А это придется выяснять, если он до конца недели не появится в представительстве, или в Таймырске. Исчезновение Генерального директора представительства это вам не рядовой случай.
        — Но почему мне никто не позвонил и не поинтересовался, где Сергей?
        — Простите, но есть такое понятие «мужская солидарность»,  — Хрусталев отвел взгляд в сторону.  — Притом он позвонил на комбинат и попросил отпуск без содержания. Ровно на неделю. Без объяснения причин. Сказал, только: по семейным обстоятельствам. Но его ждали на юбилее Гендиректора комбината. Он там не появился, не отзвонился… В представительстве тоже никто ничего не знает…
        Я стиснула зубы, чтобы не выдать дрожь, которая меня охватила. Надо же, сколь много они успели узнать о моем муже за двое суток. Но с какой стати? Не такой уж это большой срок, чтобы руководству забить тревогу. Не появился на юбилее? Но вдруг у человека так сложились обстоятельства, что он не смог приехать? Но как же тогда букет и ключ от коттеджа? Во мне все заледенело от дурных предчувствий, но я держалась, и знал бы этот майор, чего это мне стоило!
        — Что значит, мужская солидарность?  — Сказала я, изо всех сил стараясь не сорваться. Договаривайте майор, вы подозреваете, что он укатил куда-то с любовницей? И насколько я понимаю, именно с Волковой?
        — Только не порите горячку,  — замахал он на меня руками.  — Я вам такого не говорил. Но есть информация, что он не раз заезжал за Мариной Волковой в офис. Сами понимаете, такое не скроешь?
        — Понимаю, но какой в этом криминал? Меня тоже часто подвозят знакомые мужчины, но это совсем не значит, что они сплошь мои любовники.
        — Я в этом не сомневаюсь,  — неожиданно улыбнулся Хрусталев.  — И верю, что от такой жены грешно по девкам бегать! И все же, почему вы решили перенести поездку в Грецию на более поздний срок или вовсе отказаться от нее?
        «Ну, вот, на колу мочало, начинай допрос сначала,  — подумала я, потому что вдруг поняла: майор гораздо умнее и хитрее, чем кажется. И ничего не забывает, и цепляется к каждому слову.
        — Я уже сказала, по семейным обстоятельствам,  — ответила я устало. И нисколько на этот раз не притворялась. Я поняла, что просто так от меня не отстанут. Или мне придется выложить, все как есть, или гнуть свою линию до конца: ничего не знаю, не видела, не слышала, не подозревала…
        — Я уже понял, что по семейным,  — снова докопался до меня майор.  — Но не связаны ли эти обстоятельства с исчезновением вашего мужа?
        — Господи!  — вырвалось у меня.  — Сколько вы еще будете меня терзать! Ну, не по этой причине я сюда заявилась. Я понятия не имею ни об отпуске без содержания, ни о том, что он не прилетел в Таймырск. Добрые люди донесли, что якобы мой муж встречается с молодой девицей, по имени Марина. И уточнили, что она работает в этой турфирме. А так как мы уже три года покупаем путевки в «Золотой Антилопе», у меня появились сомнения… Не понимаете разве? Я хотела с ней встретиться до того, как мой муж объявится дома, и кое-что прояснить для себя. Я ничего не знаю про их исчезновение, клянусь вам!
        — Успокойтесь,  — милиционер посмотрел на меня с сочувствием.  — Всякое бывает! Никого бы этот факт не насторожил, если бы не открылись некоторые обстоятельства. Похоже, ваш муж решил спрятать свою подругу подальше, чтобы мы ее не нашли. Хочу предупредить, что это может плохо кончится.
        — Что здесь происходит?  — спросила я тихо.  — Обыск, изъятие документов… Незаконная предпринимательская деятельность или что-то похуже?
        — На подобные вопросы мы не отвечаем,  — изрек майор и поднялся из-за стола.  — Признайтесь, это весьма подозрительно, когда в офисе, где мы проводим оперативно-следственные мероприятия, появляется дама и начинает интересоваться одним из главных подозреваемых по очень важному делу. Вам придется проехать в управление, там вас снова и более конкретно расспросят, напишите объяснение, и поедете домой. Единственная просьба, если ваш муж позвонит, ничего ему не говорите.
        — А вы как это представляете?  — ехидно поинтересовалась я.  — Я что Павлик Морозов закладывать близкого мне человека?
        — Хорошо, рассказывайте, но только потом не жалейте, что все получится совсем не так, как вы на это рассчитывали.
        — А если они решили поразвлечься где-нибудь на таежной заимке? И понятия не имеют, что их кто-то разыскивает?  — несмотря ни на что, я продолжала сопротивляться.
        — И вы знаете, где эта заимка?  — живо поймал меня на слове Хрусталев.
        Я посмотрела на него с досадой.
        — Вы считаете, что мой муж настолько глуп, чтобы сдать свои явки жене?
        — Ну, вы и фрукт!  — сказал майор с не меньшей досадой.  — Разговариваю с вами не больше часа, а такое впечатление, что роту бандюков допросил.
        — Так оставьте меня в покое, и займитесь более легким делом.
        — Займемся,  — пообещал майор,  — но я вам настоятельно советую не сообщать вашему мужу о том, что его разыскивают.
        — Вы думаете, мне легко было узнать, что у него есть любовница?  — Я продолжала сидеть, и мне приходилось задирать голову, чтобы увидеть лицо Хрусталева.  — Вы думаете, я смогу его встретить, как обычно? И сделать вид, что ничего не произошло? Вряд ли это получится! Поэтому я не могу обещать, что справлюсь с собой.
        — А надо будет справиться!  — оборвал меня майор.  — Подумайте о детях, о Римме Витальевне! Что с ними будет, если мы закроем вас?
        — Что это значит — закроем?  — я подскочила на стуле.  — Арестуете, что ли?
        — Задержим пока на сорок восемь часов, по закону больше не полагается, а там посмотрим.
        — Все понятно,  — вы меня шантажируете. Для задержания у вас нет никаких оснований. Вы не на ту напали, майор милиции Хрусталев! И нечего меня запугивать!
        — Никто вас не запугивает!  — Глазки его метнули молнии.  — И оставьте свои истерики, гражданочка. Я уже не прошу, а требую! В интересах следствия не смейте рассказать своему мужу, что вы были в этом офисе, и что с вами беседовал сотрудник УБОП. Остальное ваше дело. Сколько хотите, выясняйте, с кем он был, где и когда. Ведь вам не составит труда позвонить на комбинат и узнать, действительно ли ваш муж в Таймырске?
        — Вы подсказываете мне, как я должна поступить? Браво! Браво!  — Я даже хлопнула пару раз в ладоши.  — А вы поставите мой телефон на прослушку, и весь наш разговор запишите.
        — Господи! Что вы за человек?  — майор воздел руки к небу.  — Просто конец моему терпению! Кто вам мешает позвонить по сотовому? Я-то знаю, что Ваш муж там не появлялся, но что вам мешает удостовериться в этом?
        — Ладно! Черт с вами!  — Сдалась я.  — Удостоверюсь! Но больше ни с кем разговаривать не буду, и больше никаких объяснений! Я и так все вам объяснила на сто рядов.
        Хрусталев смерил меня усталым взглядом и вдруг рявкнул:
        — Алексей!
        И когда в дверном проеме появилась голова знакомого мне парня в джинсах, приказал:
        — Заводи Петрова! А эту вредную дамочку проводи в свободную комнату и возьми с нее объяснение. Быстро, одна нога здесь, другая там.
        И я поняла, что просто так меня не отпустят. Первый раунд я проиграла, но кто сказал, что я проиграю второй?
        Я приняла покорный вид, вежливо сказала Хрусталеву: «До свидания, товарищ майор», и вышла из кабинета вслед за опером в голубых джинсах.
        Его коллеги перевязывали папки шпагатом и складывали их в большие мешки. Испуганные сотрудницы до сих пор сидели по разным углам комнаты, и я поняла: чтобы не сговорились. Но женщины возле компьютера уже не было, да и сам он перекочевал в большую коробку.
        Алексей провел меня чуть дальше по коридору. Оказывается, в офисе были еще две комнаты. На одной из них висела табличка «Бухгалтерия», и двери ее были опечатаны. Вторая оказалась крохотной кухонькой, с обеденным столом, газовой плитой и набором разнокалиберной посуды. Алексей предложил мне устроиться за столом и положил передо мной несколько листков бумаги.
        — Пишите объяснение,  — приказал он.
        — В произвольной форме?  — справилась я.
        — В произвольной,  — буркнул парень.  — Я вас оставлю. Отдадите мне объяснение, когда напишите, а я передам майору.
        — Хорошо,  — сказала я,  — и взялась за ручку.

        Я сидела в машине, отвалившись головой на спинку, и пыталась свести воедино и осознать информацию, которую вывалил на меня Хрусталев. Итак, в Таймырске Сергей не появлялся, и его исчезновение милиция связывает с Мариной Волковой, бухгалтером фирмы, в которой они сейчас по неизвестной для меня причине проводят шмон. Если ищут бухгалтера, значит, это связано с налогами или какими-то темными финансовыми делишками. Но меня это мало интересовало. Лысый майор подкинул мне немало новых доказательств того, что Марина Волкова — любовница моего мужа, и он подозревает, что Сергей смылся с ней на пару, чтобы спрятать ее от органов правосудия. Но я знала Сережу больше, чем он. Он очень дорожил своей репутацией и местом в представительстве. Но что тогда могло его подвигнуть на столь опрометчивый поступок? Любовь? Или страх? А, может, были какие-то другие мотивы, которые мне трудно даже представить?
        Притом мне, в отличие от майора, было известно, что Сергей не уехал с Мариной, и я точно знала, что он направлялся в сторону аэропорта. На мгновение мне стало жутко, а вдруг что-то случилось с ним по дороге? Но я одернула себя, если бы что-то случилось, мне бы давно об этом сообщили, к тому же милиция тоже была бы в курсе. Но почему он ни разу мне не позвонил? Пошли уже третьи сутки, а от него ни одного звонка? За чередой последних событий я как-то упустила сей немаловажный момент. Обычно Сергей всегда сообщал о своем прилете, интересовался домашними делами… И если не находил меня дома, то дозванивался по сотовому. И в любом случае звонил Римме. И она не забывала сообщить мне об его звонках…
        Нет! Я не должна впадать в истерику! Скорее всего, он заметал следы. И не отправился вслед за любовницей поездом только потому, что там билеты продаются по паспорту. И как я раньше не догадалась? Я ведь давно знаю, что трасса на Иркутск проходит мимо аэропорта…
        Стоп! А что мне стоит узнать, где они сейчас пребывают? На вокзале в железнодорожной кассе работает моя одноклассница Алька Соболева. Если к ней подъехать по — хорошему, то она не откажется мне помочь. Впрочем, милиция наверняка уже проверила пассажиров, и получается, они не знают, каким образом эта дрянь покинула город, и покинула ли его?
        Я задумалась. Прошло не так уж много времени, чтобы проводники успели забыть молодую красивую женщину с грудным ребенком. Тем более, если ее провожал тоже молодой импозантный мужчина. Такое всегда остается в памяти, даже у весьма успешных и довольных жизнью теток. А проводниц я к таким не причисляла. Не может быть успешной и счастливой женщина, колесящая по всей стране в поездах, где весь мир сосредоточен вокруг титана с кипятком, постельного белья и двух сортиров в разных концах вагона.
        Итак, я знала вагон, номер поезда и дату отправления. Даже если эта чертова Марина сумела каким-то образом уехать по чужому паспорту, я все равно выцеплю ее, даже из-под земли, если придется. А если встречу там же и своего разлюбезного муженька, то убью не только двух зайцев, но и разрублю этот узел одним ударом.
        Только на вокзал надо ехать немедленно, пока не пропал боевой настрой!


        Глава 19
        Первым делом я заехала в магазинчик, где продавали хорошую косметику. Его для меня открыла Людмила, и я нисколько об этом не пожалела. Продавцы меня знали, и посоветовали взять для подарка духи «Маги нур», хорошую тушь для ресниц и помаду. Я так и сделала. Все это обошлось в приличную сумму, но что не пожалеешь для того, чтобы докопаться до истины. Тем более, я знала, что Алька не смеет позволить себе столь дорогую косметику и духи, и пользуется дешевой, польской или даже китайской.
        Конечно, я предполагала, что можно обойтись коробкой конфет или шоколадкой. Но с Алькой мы когда-то крепко дружили в школе, и она была славной девчонкой. Жизнь у нее не сладилась. Муж бросил с трехлетним сыном на руках, и ей так и не удалось выйти замуж.
        Мне повезло. Альбина сегодня работала, но возле ее окошка толпилось не менее десяти человек. Я набрала номер ее телефона по сотовому.
        — Аля,  — сказала я,  — ты мне очень нужна. Надо срочно поговорить. Я уже здесь. Подними голову, я в десяти шагах от тебя.
        Она подняла голову, улыбнулась и тотчас вывесила табличку «Технический перерыв». Люди в очереди недовольно заворчали, но Алька махнула мне рукой в сторону зала ожидания.
        Я прошла в зал и опустилась в свободное кресло. Следом появилась Альбина. Она сильно похудела, и походила сейчас на девочку-подростка. Я знала, что у нее проблемы с сыном. Не хочет учиться, связался с какими-то темными личностями.
        — Привет,  — сказала она и поцеловала в щеку.  — Какими судьбами?
        — Аля, не буду отвлекать тебя от работы. Скажи только, могу я узнать, куда могла уехать моя знакомая? Она покупала билет в одной из ваших касс. Я знаю, только, что она уехала позавчера иркутским поездом, в восьмом вагоне.
        — Восьмой вагон — купейный,  — Альбина пожала плечами.  — Узнать можно, хотя наше начальство подобных вещей не любит. Скажи, если не секрет, зачем это тебе? И кто она?
        — Очень неприятная особа,  — ответила я.  — Задолжала мне кучу денег, и смылась. Я хочу найти ее.
        — Тут нет криминала?  — Альбина насторожилась.
        — Аля,  — сказала я укоризненно,  — какой криминал? Я просто напомню ей про долги.
        — Ладно, я попробую,  — Алька покачала головой,  — но учти, если что, я здесь не причем!
        — Можешь не сомневаться! Честное пионерское, я тебя не подведу.
        Она засмеялась, а я открыла сумочку, и достала красиво упакованный пакетик.
        — Это тебе! Знаю, у тебя скоро день рождения. Думаю, пригодится.
        Алька быстро развернула пакетик, охнула, и ее глаза расширились от удивления.
        — Анюта, зачем? Это ж стоит уйму денег?
        Но ее щеки зарозовели от восторга, и я подумала, сколь мало нужно женщине, чтобы почувствовать себя счастливой.
        — Успокойся,  — сказала я.  — Не думай, что плачу тебе за услугу. Это от души. Для красивой женщины — хорошая косметика.
        — Спасибо,  — тихо сказала Альбина, и, глянув на большие часы, висевшие на стене зала ожидания, вскрикнула: — Ой! Мне уже пора! Подожди пять минут и подойди к справочному. Я постараюсь разузнать все, что нужно. Как зовут твою пассажирку?
        — Волкова Марина. Она ехала с грудным ребенком, значит, на нижней полке.
        — Понятно,  — Алька улыбнулась и поднесла пакетик к носу.  — Все, девки обзавидуются. Спасибо тебе!
        — Позвони мне на сотовый, когда что-то узнаешь,  — попросила я.
        — Ладно!
        Алька чмокнула меня в щеку и убежала.
        Но прошло почти двадцать минут, когда она, наконец, позвонила.
        Я подошла к справочной, и Алька вышла ко мне с клочком бумаги в руках.
        — Ну, ты и задачку задала мне, подруга!  — сказала она.  — Не было никакой Волковой в этом поезде. Я на всякий случай проверила все вагоны.
        У меня, видно, вытянулась, лицо, но Алька хитро улыбнулась.
        — Но я все-таки кое-что обнаружила. Твоя Марина — красивая молодая женщина лет двадцати пяти, и ребенку где-то месяцев шесть? Темненькая, модно одетая?
        — Ну да,  — произнесла я растерянно.  — Ты-то откуда знаешь?
        — Позвонила бригадиру проводников. Его бригада обслуживала этот состав, и сегодня они вернулись из поездки. Он мне назвал фамилии проводниц восьмого вагона. А дальше дело десятое… Словом, ехала в восьмом вагоне на одиннадцатом месте молодая женщина с ребенком. До Озерков, это станция такая, километров двести от нашего города. Сошла под утро, никто ее не встречал. Проводница помогла ей вынести коляску и чемоданы. Я проверила по компьютеру. Женщину действительно зовут Марина, но она не Волкова, а Сухорукова.
        — Сухорукова? Ну да, Сухорукова!  — Я постаралась не подать виду, как меня огорошило подобное известие.  — Я совсем забыла, Волкова это ее девичья фамилия, а по мужу она Сухорукова.
        — Ну, вот и славно!  — обрадовалась Алька.  — Рада, что помогла тебе. Только смотри, чтобы начальство не узнало. Выгонят к чертовой матери с работы!
        — Не узнает, тут я — могила,  — поклялась я и поцеловала ее в щеку.  — Спасибо тебе!
        — Забегай!  — Алька протянула мне бумажку, где были записаны фамилия и имя, а также номер места, которое занимала Марина, помахала мне рукой и скрылась в справочной. Возле ее окошка уже шумели недовольные пассажиры.
        Я посмотрела на бумажку, скомкала ее и выбросила в урну для мусора. Фамилию Сухорукова я не забуду в любом случае. Случайно или, наоборот, неслучайно, но моя дорогая подруга носит ту же самую фамилию. Я знала, от первого брака. Что ж, хочу я того или нет, но мне вновь придется заехать в кафе «Эвридика» и задать несколько вопросов Людмиле. Людмиле Сухоруковой. И попутно разобраться, почему она так поспешно сбежала от меня сегодня утром?

        Уже подъезжая к «Эвридике», я заметила серебристый лимузин Ворошилова, и едва успела юркнуть в боковую улочку. У меня вспотели ладони, и спина покрылась потом. Я не на шутку испугалась. И сама не поняла, почему? Но после происшествия в беседке меня трясло мелкой дрожью при одном воспоминании о нем. Я заставляла себя не думать о том постыдном, что случилось со мной. Получается, что теперь он знает обо мне такое, в чем я сама не посмела бы себе признаться. И разве ему докажешь, что все произошло помимо моей воли и желания. Я была бессильна, что-либо изменить, и от этого ненавидела его все больше и больше. И боялась. Боялась новой встречи, его злорадных ухмылок, многозначительных взглядов. Что ни говори, как не укоряй себя, но он добился того, что хотел. И ему наплевать, что я при этом испытываю.
        Я заглушила мотор, и некоторое время сидела, тупо уставившись в одну точку. Я была уверена, что Ворошилов меня не заметил, иначе свернул бы следом за мной. Наконец, сердцебиение пришло в норму, и я задумалась: откуда у Клима взялась эта машина? Понятно, что он не мог привезти ее с собой, потому что прилетел из Москвы самолетом. Одолжил у кого-то на время? Выходит, есть у него в городе дружки, которые способны отвалить огромные деньги на автомобиль, который не слишком подходит для наших дорог. Ему нужны просторные автобаны, скоростные трассы, то, чего у нас днем с огнем не найдешь. Впрочем, мне-то что за морока, забивать себе голову никчемными мыслями? Какое мне дело, на чьем автомобиле он разъезжает по городу? Главное, чтобы разъезжал от меня подальше.
        Я развернула «Рено» и покатила в сторону «Эвридики». Я почему-то не сомневалась, что не застану Людмилы. Так оно и случилось. Мрачный Эдик к вечеру стал еще мрачнее, и встретил меня с нескрываемым раздражением. Честно сказать, меня еще утром удивила эта внезапная перемена. Раньше Эдик относился ко мне во сто крат любезнее.
        — Хозяйка не появлялась?  — спросила я его.
        — Не появлялась!  — отрезал он и сделал вид, что его интересует стопка накладных, которые он рассматривал до моего прихода.
        — Эдик, что происходит?  — Рассердилась я.  — Ты перестал меня узнавать?
        — Я всех узнаю,  — он посмотрел на меня исподлобья.  — Весь день сегодня, где хозяйка? Где хозяйка? Откуда мне знать, где хозяйка? Уехала, только и сказала: «Буду завтра!» Может, по магазинам поехала с проверкой, может, в кафе! Сегодня не день прямо, а сумасшедший дом! Только что мужик какой-то пытал, сейчас вы приехали! Что я справочное бюро?
        — Какой мужик?  — спросила я.  — Из милиции?
        Почему-то я подумала, что Хрусталев и сюда добрался.
        — Почем я знаю?  — И вовсе вызверился Эдик.  — Богатый мужик! На шикарной тачке! На таких в милиции не ездят!
        — Тачка серебристого цвета?  — спросила я на всякий случай.
        — Ну да,  — уставился на меня Эдик.  — «Мерс» последней модели. Я такой только у Милехина видел. Пять лет назад барахолки «крышевал», а сейчас, гляди-ка, на «Мерсах» рассекает.
        — Милехин? Положенец местный?
        Эдик с изумлением уставился на меня.
        — Вы с ним знакомы?
        — Имела как-то счастье,  — сухо ответила я. И уточнила: — Мужик, тот, что на «Мерсе» приезжал, высокий, волосы длинные, и сзади связаны в хвостик?
        — Точно! Два раза приезжал. Про вас спрашивал. Когда была и зачем?
        — Что ты ему сказал?
        — То и сказал. Утром были, хозяйку спрашивали, а потом уехали и не появлялись.
        — А Марина, когда появлялась?
        Эдик поднял глаза к потолку. Я с нетерпением ждала, когда он ответит.
        — Маринка уже неделю не появлялась,  — наконец, сказал Эдик.
        — Ты какую Марину имеешь в виду, ту, что из косметического салона или племянницу?
        Про племянницу я бухнула наугад, но, оказывается, попала в цель. Или почти попала!
        — Племянницу! Хотя какая она племянница! Сухорукову она племянница. А Людмиле седьмая вода на киселе. А вам она зачем?
        — Так она в турагенстве работает. Хотела про путевки узнать.
        — А, тогда другое дело,  — сказал Эдик и снова обратил свой взор на накладные.
        Я не стала докучать ему своими вопросами. Все, что требовалось узнать, я узнала.
        Похоже, сегодня день очередных сюрпризов! Чем дальше в лес, тем больше дров!
        Я попрощалась с Эдиком, села в машину и отъехала от кафе. Теперь мне надо было найти какое-нибудь надежное укрытие: маленький дворик или густые кусты, чтобы загнать туда машину и осмыслить ту информацию, которая вылилась на меня за час с небольшим. Весьма интересная, но с непонятным пока душком.
        Более всего, меня озадачило знакомство Людмилы с любовницей моего мужа. Неужели ей ничего не известно об этой связи? А если известно, почему она даже глазом не моргнула, когда я рассказывала ей о молодой любовнице… Погоди!  — Приказала я себе.  — Она ведь спрашивала, где эта девица живет? Уточняла, Марина это или нет, а, может, не знала ее новый адрес? И я его практически сдала… Равно как и информацию о том, что она уехала на иркутском поезде. Мне ни разу не удалось переговорить с Людмилой, после нашей встречи в кафе, а утром она от меня сбежала… Что это значит? Каким боком Людмила относится к этим событиям? Прямо или косвенно? И что о них знает?
        Я снова набрала ее номер. Абонент по-прежнему находился вне досягаемости сети. Куда она могла подеваться? Или намеренно не хочет со мной видеться?
        Мне вспомнились Риммины тревоги по поводу нашей дружбы и нежелания Людмилы бывать в нашем доме. Возможно, они не лишены основания? И ее занятость только прикрытие. Вдруг я ошиблась, и она на самом деле преследует другие цели, к примеру, развалить нашу семью с помощью свое племянницы Марины? Но почему? С какой стати?
        И как все улики против Сережи оказались в моем доме? Ладно, карманы! В них можно подсунуть все, что угодно! Но шкатулка с письмами, записка о беременности… Запертый на замок ящик стола… Теперь я не сомневалась, все это подстроено, чтобы довести до моего сведения, что муж мне подло изменяет! Неужто, кто-то надеется, что я с ним мгновенно разведусь и освобожу место сопернице? Но зачем эти многоплановые комбинации? Обычно это делается проще: звонок по телефону неизвестного доброжелателя: «Ваш муж встречается с той-то. В данный момент вы их сможете застать там-то». Разъяренная жена мчится по указанному адресу и застает парочку в ресторане, в бане, в постели… А дальше, по известному сценарию…
        Я вздохнула. Нет, здесь что-то другое. Старались ударить наверняка, а потом с садистским наслаждением наблюдали, как бабочка, то есть я, трепещу на иголке.
        Но какую роль во всей эпопее играет красавчик охранник? Теперь я не сомневалась, что Людмила меня обманула. Это одна цепочка: Людмила, Марина, охранник. И не с легкой ли руки Марины, или самой Людмилы он устроился работать в представительство. Но с какой целью? Приглядывать за Сережей? Но зачем? Выгоднее было бы устроиться работать к нему водителем и таким образом знать всю подноготную своего шефа. Но у Сережи много лет был один и тот же водитель Юра, пожилой, солидный. Сережа ему, несомненно, доверял. И, скорее всего, именно Юра был в курсе похождений своего начальника. А вот охраннику не доверял, поэтому отправился на Подольскую гору в одиночку.
        Неужели он чего-то боялся? Или кого-то? Неужели кто-то вызнал про его тайную связь с Мариной? Но кому это на руку? Не выгодно ли это самой Людмиле? Может, вся эта комбинация для того и была затеяна, чтобы развести моего Сережу на деньги, как последнего лоха. Тут я подумала, что даже мысленно изъясняюсь на лексиконе, не к ночи будет упомянутого, Милехина.
        — У-уф!  — Я с трудом перевела дыхание. Это ж, сколько вопросов? И сумею ли я найти на них ответы? Конечно, будь Юра в городе, ему бы от меня не отвертеться. А если Сережа предполагал, что дело повернется таким образом, и я все узнаю? И не с этой ли целью Сергей позволил ему уехать на неделю в деревню, потому что знал, что я первым дело припру к стенке Юру?
        Я завернула в соседний двор, Здесь было безлюдно. И я могла спокойно сосредоточиться на всем, что меня волновало.
        Теперь Клим. Он-то с какой стати появился в кафе? Разыскивал меня? Но Римма не могла сказать ему, что я поеду к Людмиле, хотя бы по той причине, что знает о моей неприязни к Ворошилову. Выходит, ему известно о нашей дружбе, но ведь я ему не рассказывала о Людмиле…
        Чем больше я размышляла, тем больше у меня возникало вопросов. Обращаться за разъяснениями к самому Ворошилову я не стану даже под угрозой расстрела. Впрочем, его визит в кафе меня волновал меньше, чем его супердорогая машина. Неужели он и вправду одолжил ее у Милехина? Выходит, они знакомы? Но что может связывать издателя из Америки с главным бандитом города? Правда, это несколько объясняло появление Поросячьего Рыла, но его покаяние? Какое же влияние должен иметь на этого грязного мерзавца Клим, если тот, чуть ли ни на коленях ползал, умоляя его простить? Не думаю, что мой Сережа пользуется таким авторитетом в преступном мире. Наверняка все-таки здесь постарался Клим…
        Я потянулась и взяла с заднего сидения «Атлас дорог», чтобы удостовериться в том, что и без того знала. Действительно, трасса на Иркутск проходила мимо аэропорта. Получается, мой Сережа коротает сейчас свой отпуск без содержания рядом со своей девицей.
        И принялась искать на карте Озерки, попутно размышляя, почему вдруг Марина Волкова оказалась Сухоруковой, или наоборот. Или существует две Марины, и за обеими ухаживает мой муж? Но это уже слишком! Что его повело на этих Маринах? Маринофилия, черт бы его побрал!
        Я выругалась и тотчас нашла Озерки. Крошечная точка располагалась на самой границе Иркутской области. Я на глазок прикинула расстояние. Да, как ни крути, но километров двести с гаком! В оба конца почти пятьсот. Одной мне такой маршрут не осилить. И я не знала, к кому обратиться за помощью.
        Тут я покривила душой. Я знала, кого я могу попросить о помощи, но не воспримет ли он это как желание продолжить знакомство?
        Впрочем, этот довод не слишком меня напугал. Зачем предполагать худшее, если можно поехать и выяснить все на месте.
        И я, не задумываясь, развернула свой автомобиль в сторону Подольской горы. Честно сказать, я не сомневалась, что он мне не откажет. И будет рад видеть меня.
        Я даже забыла обо всех неприятностях, и испытывала сильнейшее нетерпение, особенно, если приходилось долго стоять у светофора. Правда, я вспомнила, что с утра не звонила Римме, и набрала ее номер. Я не хотела ее беспокоить, и не стала вдаваться в подробности. Судя по веселому голосу Риммы, доктор неотлучно находился при ней. Но в трубке я слышала не только басок Ромашова, но и звонкий смех дочери.
        — Что там происходит?  — спросила я строго, когда сообщила Римме, что задержусь на пару часов.  — Что за веселье?
        — Володя с детьми мастерят воздушный змей,  — сообщила Римма, и, понизив голос до шепота, добавила.  — Кажется, он нашел с Мишей и Таней общий язык.
        Я хмыкнула про себя. Надо же, как все запущено! Погрузившись в свои проблемы, я утратила контроль за происходящими в доме событиями! Но это были радостные события. Светлые пятна на черной полосе!
        — Будь осторожнее!  — предупредила меня Римма.  — И возвращайся быстрее! Сегодня Тамара радует нас пирогом с рыбой.
        — Ребята поймали?  — обрадовалась я.
        — Поймали! Три очень приличные щуки! Одну, правда, сожрал Редбой, но нам тоже досталось.
        Я рассмеялась, прекрасно понимая, отчего вдруг все мои проблемы, словно уменьшились в размерах. И не из-за того, что бородатый доктор понравился нашим детям, и не из-за пойманных в кои-то веки Таней и Мишей щук. Нет! Я знала точно, это чувство возникло во мне сразу, как только я приняла решение попросить помощи у Суворова.

        Удивительное дело, но во дворе знакомого мне девятиэтажного дома во всю кипела жизнь. Сегодня было жарче, чем вчера, но лавочки возле подъездов оккупировали бабушки, в заполненной свежим песком песочнице копошились малыши, их мамы рядком сидели на длинной скамейке и что-то увлеченно обсуждали. В беседке несколько пожилых распаренных мужиков ожесточенно стучали костяшками домино. Ребятня каталась на скейтбордах и роликовых коньках, а две маленькие девочки, явно соревнуясь, прыгали через скакалку. На подъездных козырьках нежились толстые коты, а неподалеку с увлечением гонялись друг за другом кудрявая болонка и крохотная рыжая собачка, и оглашали двор звонким лаем.
        Мне даже показалась, что вчера я побывала в царстве Спящей царевны, а сегодня прекрасный принц разбудил ее своим поцелуем, и жизнь в этом ухоженном дворе вновь закрутилась, как карусель в детском парке. Я присмотрелась к собачке и поняла, что это Дикси. Значит, где-то поблизости Эльза Марковна. И, словно прочитав мои мысли, старушка показалась из кустов. Она была не одна, а в компании высокого, худого старика в белых льняных брюках, таком же пиджачке и в соломенной шляпе. Он курил трубку и, размахивая руками, что-то увлеченно объяснял своей даме, которая на этот раз была в узких брючках розового цвета, полосатой маечке и в шляпке с пером.
        — Эльза Марковна!  — окликнула я ее.  — Здравствуйте!
        Она живо оглянулась, и чуть спустив темные очки, посмотрела на меня.
        — А, это вы?  — радостно воскликнула она.  — Опять ищете Мариночку? Но она не появлялась, рано еще. Вы бы оставили свой телефон, я ей непременно передам.
        — Нет, сегодня я не к Марине. Я к Александру Васильевичу! Вы не видели его?
        — Как же! Как же!  — Эльза Марковна скорбно поджала губы.  — Я в курсе, что эти мерзавцы напали на вас! Я рада, что Александр Васильевич пришел к вам на помощь. Я так кричала, и Дикси лаяла… — Она покачала головой и посмотрела на своего спутника.  — Николай Семенович, я вам рассказывала … Это и есть та самая милая девушка, на которую вчера напали грабители.
        Пожилой джентльмен тоже осуждающе покачал головой, а Эльза Марковна снова обратилась ко мне:
        — В дворницкой его не ищете. Он сейчас, скорее всего, в клубе с подростками. Я ведь не ошиблась, когда говорила, что у нас замечательный дворник?
        — Да, да,  — внес свою лепту джентльмен в шляпе и пыхнул трубкой.  — За три месяца не только навел образцовый порядок в квартале, но и все окрестное хулиганье к ногтю прижал. Вся местная ребятня вокруг него крутится.
        — Я уже это поняла,  — улыбнулась я.  — Дворник у вас и вправду замечательный. Уникальный дворник. Только подскажите мне, где найти этот клуб?
        — В-о-он там!  — махнул рукой с зажатой в ней трубкой Николай Семенович.  — В подвале соседнего дома.
        Я попрощалась со стариками и направилась в указанном направлении.
        Я сразу увидела вывеску над входом в подвал. Клуб назывался «Добрыня». Подтверждением этому служил розовощекий богатырь на вывеске. Косая сажень в плечах, с пышными усами он выжимал одной рукой огромную гирю, а в другой держал меч-кладенец. Внизу более мелкими буквами было написано: «Есть такая профессия — Родину защищать».
        Я спустилась по ступенькам вниз. Дверь была открыта, и из подвала доносились бухающие удары, лязг металла, восторженные выкрики и прочие звуки, которые сопровождают серьезные занятия настоящих мужчин.
        Я вошла в подвал и приятно удивилась. Во-первых, я не ощутила затхлых запахов, во-вторых, я не увидела обшарпанных стен. В-третьих, на входе пол устилали циновки, и серьезный мальчик лет четырнадцати предложил мне разуться, прежде чем войти в зал. На мой вопрос, где мне найти Александра Васильевича, он ответил, что тот на тренировке и следует подождать минут десять, когда тренировка закончится.
        Я присела на стул и огляделась. На стенах висели плакаты с изображениями известных спортсменов и большой портрет маршала Жукова на вороном жеребце. Налево, направо и прямо вели три двери. Я кивнула на них и спросила:
        — Можно посмотреть?
        Мальчик важно кивнул:
        — Посмотрите, но только тихо! Не отвлекайте от занятий.
        Я почему-то на цыпочках подошла к дверям и заглянула в каждую из них. Та, что направо вела в тренажерный зал. Налево располагался настоящий учебный класс с десятком столов и кафедрой для преподавателя. На стенах висели щиты с изображением стрелкового оружия, какие-то схемы, образцы военной униформы, и что-то еще, что я не успела разглядеть, и географические карты. Меня удивило, что за столами спокойно сидели подростки лет пятнадцати-шестнадцати и внимательно слушали высокого пожилого мужчину, по виду, отставного военного, который расхаживал перед ними с указкой в руках и что-то объяснял.
        Дверь скрипнула, мужчина оглянулся и строго на меня посмотрел.
        — Извините,  — поспешно сказала я и прикрыла дверь.
        Более всего, меня поразил даже не тренажерный зал, хотя он и был оснащен хорошими тренажерами, а то, что мальчишки в такую жару занимается совершенно не свойственным им для этого времени года делом. Вместо того, чтобы гонять на футбольном поле мяч, купаться или прохлаждаться возле пивного ларька в компании своих сверстников, они что-то пишут в тетрадях и покорно внимают рассказам бывшего военного.
        Я прошла к тем дверям, что вели прямо. Они открылись и выпустили стайку совсем уже маленьких, лет десяти не больше, мальчишек в кимоно. За ними вышел их наставник — молодой человек лет двадцати пяти и тоже в кимоно.
        — Всем немедленно в душ!  — весело крикнул он.
        И весело гомонящая компания скрылась за еще одной дверью. Я ее поначалу не заметила, так как она была не выкрашена, а отделана, как и стены, вагонкой.
        — Вы к кому?  — спросил тренер.
        Я не успела открыть рот, как мальчик на входе вскочил на ноги и вытянулся по стойке «Смирно».
        — Они к Александру Васильевичу!  — громко доложил он.  — Я попросил подождать, когда закончится тренировка.
        — Молодец, Синельников,  — похвалил его тренер. И обратился ко мне: — Александр Васильевич, освободился. Если вам срочно, пройдите в зал. Он сейчас индивидуально с ребятами занимается.
        Я прошлепала в зал. Он был раза в четыре больше остальных. Пол его закрывал борцовский ковер, в углу находился боксерский ринг, на котором два юных боксера обменивались ударами, а несколько подростков подбадривали их громкими криками. Суворова я увидела на ковре. Он был босиком и в кимоно, и что-то объяснял мальчику лет пятнадцати в точно таком же кимоно. Вероятно, какой-то захват, потому что, то и дело, хватал его за шиворот и с каким-то вывертом бросал на ковер. Парень, в конце концов, кивнул головой и весьма ловко бросил Суворова через бедро.
        Тот поднялся с ковра, если я правильно помню, он называется татами, и одобрительно хлопнул паренька по плечу. Затем пожал сопернику руку и направился в противоположную от меня сторону.
        — Александр Васильевич!  — крикнула я.
        Суворов резко оглянулся. Я ожидала увидеть на его лице удивление, недоумение, вежливый интерес, но не такой всплеск восторга, который вылился на меня.
        — Костя!  — крикнул он высокому парню, который находился возле ринга.  — Замени меня!  — и быстро направился ко мне.
        Восторг в его глазах исчез, зато появилась тревога.
        — Что случилось?  — спросил он, пожимая мне руку.  — На вас лица нет.
        — Мое лицо при мне,  — тихо сказала я.
        Мне вдруг стало страшно. А вдруг откажется? Конечно, я и сама в состоянии добраться до Озерков, просто затрачу гораздо больше времени на дорогу и не сумею обернуться за один день, но в случае его отказа, я уже не посмею снова обратиться к нему за помощью. А из этого следует, что больше мы никогда не увидимся…
        И все же надо было как-то начинать…
        — Мне нужно, просто необходимо съездить в одно место. Это более двухсот километров в один конец… — Я подняла на него взгляд.  — Я не могу объяснить, но это очень важно. И я очень прошу вас съездить со мной.
        — Подождите,  — прервал меня Суворов.  — Я сейчас приму душ, переоденусь, и вы все мне расскажете.
        — Но… — начала я.
        — Никаких но,  — опять перебил меня Суворов.  — Я понимаю, вы нуждаетесь в серьезной помощи, но прежде, чем браться за дело, я должен хотя бы в общих чертах представлять, в чем ваша проблема.
        — Хорошо!  — пролепетала я, с трудом сдержавшись, чтобы не подпрыгнуть от восторга.
        Четыре, пять, шесть часов мы будем вместе. Сейчас меня не так волновала мысль, что в Озерках я обнаружу своего негодного мужа и его любовницу, как предвкушение долгого путешествия рядом с человеком, который не давал мне авансов, не делал никаких намеков или предложений, но умел смотреть так, что мороз пробегал по коже, ладони становились мокрыми, а коленки стучали друг о друга, как зубы у продрогшего до костей человека.
        Я смотрела ему вслед. Суворов быстро, снимая на ходу кимоно, прошел в противоположный конец зала и открыл дверь, вероятно в тренерскую комнату. Спина у него была загорелой, крепкой, под кожей перекатывались мышцы. А под правым нижним ребром я заметила вдруг крупный, серпообразный шрам. Похоже, от осколка…
        В горле у меня пересохло. Нервно сглотнув, я отвела взгляд от двери, за которой скрылся Суворов. Давно у меня такого не бывало, чтобы нравилось все, абсолютно все в мужчине. И не просто нравилось…
        Я бросила быстрый взгляд по сторонам: не заметил ли кто, с каким пристальным вниманием я наблюдаю за Суворовым. Кажется, все обошлось. Каждый в этом зале занимался своим делом, и на меня не обращали внимания.
        Присев на длинную, узкую скамейку возле шведской стенки, я стала наблюдать за кувырками мальчишек на татами. Это было презанятное зрелище, и я вздрогнула, когда Суворов окликнул меня. Он настолько бесшумно подошел, что я даже не заметила, когда он это сделал.
        Сейчас он был в спортивных брюках и в майке, а в руках держал кроссовки. На шее у него висело полотенце, а волосы были влажными.
        — Аня! Я готов!  — сказал он.
        Я молча уставилась на него. Сейчас он выглядел намного моложе, лет на сорок с небольшим. И я подумала, что его отставка вызвана наверняка не возрастом, а, скорее всего, ранением.
        Но Суворов понял мой взгляд по-своему.
        — Аня! Вам плохо?  — спросил он встревожено.  — Пойдемте на свежий воздух.
        Он подхватил меня под руку и вывел из зала. На выходе он обул кроссовки, а я чуть не ушла босиком, если бы он не засмеялся и не подал мне спортивные туфли.
        После прохладного зала на улице мне показалось нестерпимо жарко.
        — Пройдем ко мне?  — спросил Суворов.
        — Нет, лучше поговорим в машине. Там мне спокойнее.
        Мы прошли к машине, и я была уверена, что все, кто в это время находился во дворе, от дряхлых бабушек до грудных младенцев, проводили нас взглядами. Я их чувствовала спиной и, вероятно, поэтому несколько раз споткнулась.
        — Осторожнее,  — сказал Суворов и снова подхватил меня под локоть.  — Ничего страшного. Будет тема для разговоров до начала сериала.
        — Вы умеете читать мысли?  — поинтересовалась я.
        — Конечно,  — вполне серьезно ответил Суворов.  — Вы сейчас подумали, что старушки замучат меня расспросами по поводу вас. И не беспочвенно, потому что все как одна желают скорее женить меня.
        — И они добились успеха в сватовстве?
        — Пока нет, но я не исключаю, что добьются.
        Я, может быть, резче, чем следовало, выдернула руку из его пальцев и открыла машину.
        — Приземляйтесь,  — сказала я и села на место водителя.
        Суворов послушно занял соседнее кресло.
        — Я весь внимание,  — сказал он.
        Я молчала, не зная с чего начать. Мне казалось унизительным раскрывать подноготную своей семьи. Тогда Суворов обнял меня и ободряюще похлопал по плечу.
        — Успокойтесь, Аня! Я все пойму!
        И я принялась рассказывать. Не знаю, сколько прошло времени, но Суворов ни разу не перебил меня, даже когда я сбивалась или повторялась. Только попросил разрешения закурить, и опустил стекло, чтобы дым вырывался наружу.
        — Вот и все!  — закончила я свой рассказ.  — Мне абсолютно не у кого попросить помощи, поэтому я обратилась к вам.  — И замолчала, ожидая приговора.
        — Аня, как вы познакомились с Людмилой?  — спросил Суворов совсем не то, что я от него ожидала.
        — С Людмилой?  — удивилась я, потому что никогда не придавала значения обстоятельствам нашего знакомства.  — Совершенно случайно. В косметическом магазине. Выбирали косметику у одного продавца, разговорились, затем зашли в кафе, выпили по чашечке кофе, после этого стали перезваниваться, встречаться.
        — Как долго это продолжается?
        — Больше двух лет. Мы прекрасно общались, доверяли друг другу… — Сказала я.  — Вы считаете, что она не случайно познакомилась со мной?
        — Кто его знает?  — пожал плечами Суворов.  — Но, честно сказать, кое-что меня в этом настораживает.
        — Позвольте узнать, что именно?
        — Я пока не определился,  — серьезно посмотрел на меня Суворов,  — но, насколько мне известно, Людмила Сухорукова когда-то была любовницей Милехина.
        — Откуда вы знаете Людмилу?  — Я с недоверием посмотрела на него.
        — Имел возможность познакомиться. Решили как-то с одним из тренеров выпить пивка в ее кафе. Она подсела к столу. Приятель мой давно ее знает. Вот он и сообщил мне, кто она такая. Весьма эффектная особа!
        — Эффектная!  — согласилась я.  — Но вы здесь всего три месяца, и уже знаете такие подробности?  — Я не скрывала, что поражена до глубины души.  — Я живу в этом городе почти всю жизнь, и про Милехина узнала только от Ворошилова.
        — Но на десять лет вы выпали из общественной жизни,  — усмехнулся Суворов.  — В какой-то мере это оправдывает ваше незнание. Что касается Людмилы, то она тщательно скрывает это знакомство, чтобы не подмочить репутацию.
        — Возможно, это многое объясняет,  — сказала я.  — Но почему мой Сережа? Что им от него нужно?
        — Этого я не знаю,  — ответил Суворов,  — но вы сможете потребовать от своего мужа объяснений, если найдем его в Озерках.
        — А вы сомневаетесь в том, что найдем?
        — Думаю, стоит проверить,  — улыбнулся Суворов.  — Но учтите, руководство экспедицией я беру на себя. Я — капитан, вы мой смелый юнга. Идет?
        — Идет!  — С облегчением сказала я.
        — Тогда подождите меня в машине. Я быстро переоденусь и вернусь.
        — Нам надо еще заехать в автосервис,  — сказала я,  — и забрать джип из ремонта. Он надежнее в дальней дороге.
        — Слушаюсь и повинуюсь!  — Суворов снова расцвел улыбкой и выбрался из машины.
        А я достала пачку сигарет, закурила и стала ждать своего дворника.


        Глава 20
        Выехали мы только в шестом часу вечера. Суворов с явным удовольствием сел за руль джипа. С одобрением оглядел приборную панель, опробовал ручник и прочую автоматику.
        — Хорошая машина,  — сказал он.  — Если не зарядит дождь, доедем, как по маслу.  — И тут же постучал себя по лбу.  — Тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить!
        Я засмеялась, так всегда поступала Римма. Она, к слову, положительно отнеслась к моему решению отправиться в Озерки. С одной стороны, я понимала, что ее голова забита сейчас другим. Голубоглазый доктор, похоже, вознамерился остаться у нее до утра. Конечно, я побаивалась столь бурного развития событий, но и препятствовать их роману не желала.
        С другой, я только в общих словах обрисовала Римме ситуацию, понимая, что лишние детали, такие, как внезапно открывшаяся связь между Людмилой и любовницей Сережи, и обыск в «Золотой Антилопе» прибавят лишних вопросов и беспокойства. Поэтому я сдала только часть информации еще и на тот случай, если Ворошилов каким-то образом пронюхает о моих розыскных мероприятиях. Каким-то шестым чувством я сознавала, что будет лучше, если он останется в неведении. Это сладкое трио Людмила — Милехин — Клим не просто вызывало у меня некрасивые ассоциации, но наталкивало на мысль, что впереди меня ждут более серьезные неприятности. Ведь я до сих пор не знала, о какие подводные камни мне предстоит напороться в будущем. Но подозревала, что их уже предостаточно набросали в мой фарватер.
        Джип легко мчался по трассе. Со всех сторон нас обступала глухая тайга, хотя мы всего час назад выехали из города. Еще с детства я помнила уроки отца. Он у нас бывалый охотник и любит говорить: «Даже летом в тайгу одевайся, как зимой. Идешь на день, запасись едой на неделю!» Поэтому я прихватила с собой два спальных мешка, легкую, но теплую куртку, резиновые сапоги, трикотажную шапочку и полную сумку домашней снеди. Причем мне даже пришлось отбиваться от Тамары, которая снабдила нас приличным куском рыбного пирога, оставшимися с утра шаньгами и молоком. Я думала, что этого достаточно, ведь вдоль дороги масса всяческих кафе, но в сумке все пребывало и пребывало съестного, потому что Тамара уломала взять меня свежих помидоров и огурцов, затем кружок колбасы, затем вспомнила, что у Риммы в холодильнике есть приличный кусок буженины и помчалась на ее половину…
        Я беспомощно посмотрела на Суворова и развела руками.
        — С Тамарой невозможно бороться, с ней лучше соглашаться.
        — Ничего,  — улыбнулся Суворов,  — лучше перестраховаться.
        — Я надеюсь, что мы сегодня вернемся домой,  — сказала я тихо.  — Неизвестно, чем это для меня закончится, но я люблю ночевать дома.
        — Не думайте о плохом,  — Суворов заглянул мне в глаза.  — Меня единственно беспокоит, как вы объясните мужу мое появление на вашем горизонте?
        — Так и объясню! Все, как было! Только Сереже самому придется долго объясняться, думаю, до меня дело не дойдет!..
        — Красота какая!  — Голос Суворова оторвал меня от размышлений.  — До сих пор не могу привыкнуть к вашей природе. Я ведь в последнее время все больше по тундрам да лесотундрам отирался. Болота, комарье и бескрайние просторы Ледовитого океана.
        — И где же вы умудрились столь замечательный шрам заработать в своих тундрах?  — Не удержалась я от вопроса.  — Полярный мишка лапой зацепил?
        — Заметили!  — рассмеялся Суворов.  — Настоящий юнга! Глаз, как алмаз!
        — И все же, где, если не секрет?  — настаивала я.
        — Было дело под Полтавой,  — ответил Суворов и лихо обошел огромную фуру со скотом.
        — А вы хорошо водите машину,  — похвалила я.
        — Так ведь на чем только не приходилось ездить,  — улыбнулся Суворов. Он отнял правую руку от руля и принялся загибать пальцы.  — Автомобили, это еще ерунда, а так, и на бронетранспортере, и на боевой машине пехоты, даже на танке. На самолете, каюсь, не летал, а вот на дельтаплане, пожалуйста!
        — И с парашютом прыгали?
        — И с парашютом,  — охотно подтвердил Суворов,  — а в детстве с зонтиком. Смотрите,  — он слегка склонил голову.  — Шрам еще с тех времен остался.
        Я потрогала пальцем его затылок и ощутила небольшой рубец.
        — У меня тоже есть шрам, только на коленке,  — похвасталась я.  — Раскачивались с девчонками на березах. Я не удержалась и свалилась.
        Суворов покосился на меня.
        — Вы лазали по березам?
        — А то!  — Улыбнулась я.  — Впрочем, березы это чепуха, и сосны тоже. А вот кедр, если он не лазовой, другое дело. У нас считалось особым геройством забраться на такое дерево и добыть шишек. Они были еще недозревшими, мы их варили в котелках. Кожура у орехов в это время очень мягкая, одно удовольствие щелкать.
        Тут я подумала, что за суетой не поинтересовалась, успел ли он поесть сегодня? И я спросила его об этом.
        — Пока терпимо,  — ответил он,  — но через часок можно будет перекусить. Выберем красивую полянку, заморим червячка и передохнем с четверть часа.  — Он снова посмотрел на меня.  — Не хотел вам говорить, но что-то вы сегодня неважнецки выглядите.
        Я пожала плечами.
        — А как бы вы хотели, чтобы я выглядела? Меня пытаются растоптать. Человек, которого я безумно любила, предал меня. Лучшая подруга, оказывается, связана с бандюками,  — я махнула рукой.  — Честно сказать, меня не волнует, как я выгляжу.
        — Аня,  — сказал Суворов и мягко коснулся пальцами моей руки,  — не загоняется себя в угол. Даже в топоре палача отражается солнце. Хотите, я почитаю вам стихи своего друга, Виктора Драчевского. Занятный парень, бывший актер, сейчас пишет удивительные книги. Недавно по его роману сняли прекрасный фильм. «Божий промысел», называется. Уйму призов собрал на разных фестивалях… Смотрели?
        — Смотрела,  — ответила я.  — И вправду замечательный фильм. Тонкий, нежный, трагичный и вместе с тем, очень светлый.
        — Я про то и говорю,  — кивнул Суворов,  — Витька этот роман писал, когда у него был полный швах в делах. Из театра ушел, с коммерцией не заладилось, микроавтобус, в котором он товар из Праги возил, угнали, жена ушла… Казалось, глуши тоску водярой, а он сел и отличный роман написал! И еще стихи! Я, конечно, не спец по лирике, но они мне на душу легли, потому и запомнились. Слушайте…
        И я стала слушать!
        — Я устал быть подопытным кроликом,
        У далеких жестоких богов.
        Я устал быть квадратненьким ноликом
        У чиновников и дураков.

        От морали устал, и от совести,
        От несбыточных планов и грез.
        От своей беспросветной греховности,
        От предательства, боли и слез.

        И как старая, битая кляча,
        Еле-еле по кругу плетусь.
        Кто даст сил мне? И где ты, удача?
        Я не скуп, я сполна расплачусь… — читал Суворов.
        А я смотрела на него и думала, что совсем ничего не знаю об этом человеке, кроме того, что он бывший пограничник, а ныне — отличный дворник. Как он прожил свою жизнь, кого любил, кого ненавидел? Почему он расстался с женой, и есть ли у него дети? Но одно я знала наверняка, если человек любит стихи и с такой теплотой рассказывает о своем друге, он не может быть негодяем. Негодяй не станет за здорово живешь возиться с чужими детьми и пытаться наставить на путь истинный дикую орду городской шпаны…
        Я вспомнила вчерашний вечер, и как он спешил назад, в свой двор по той причине, что не успел насыпать песка в детскую песочницу и полить цветы на клумбах. По сути, ничего не случилось бы, сделай он это сегодня утром. И хотя вчера мне очень не хотелось, чтобы он уезжал, сегодня я поняла, что вид пышно цветущих клумб, детворы, строящей крепости из песка, и мальчишек в кимоно, сотворил во мне абсолютно новое чувство, которое однозначно я связывала с Суворовым.
        Но мое глубокомысленное молчание почему-то ему не понравилось.
        — Аня,  — укоризненно сказал Суворов,  — опять вы ушли в себя? Ну, не надо отчаиваться! Все будет хорошо! Все получится! Я не знаю вашего мужа, но, по-моему, он или великий глупец, или…
        — Не надо!  — тихо сказала я.  — Пока не вынесен приговор, я не смею считать его преступником. Я еду, чтобы разобраться! Он никогда не был глупцом, и я уверена, что есть какие-то подводные течения, которые вынесли его, куда не следует. Я должна помочь ему выплыть к берегу! К нашему семейному берегу! Пусть это пафосно звучит, но это мой долг. Долг его жены, долг настоящего друга. А еще, я мать его дочери, которая просто безумно его любит! И я сделаю все, что в моих силах, чтобы моя Танька не знала безотцовщины!
        — Простите!  — Суворов виновато улыбнулся.  — Я нисколько не сомневаюсь, что у вас замечательный муж. Но в таких ситуациях женщины обычно замыкаются на себе, на своих обидах, переживаниях… А вы наоборот бросились в атаку, чтобы спасти мужа.
        — Вы ошибаетесь,  — сказала я,  — прежде всего, я спасаю чувство собственного достоинства. Я никогда и никому не позволю себя унижать. Я не выношу ложь во всех ее проявлениях. То, что ложью начинается, ложью и заканчивается. Я верну ему свои долги, но он тоже не отвертится, и вернет свои! По полной программе!
        Суворов серьезно посмотрел на меня:
        — Лучше, чем в «Отче наш» все равно не скажешь: «И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим». Лично я, когда этому не следовал, в конце концов, очень сильно обжигался. Можно продолжать и продолжать эту тему, но в итоге получается одно и то же. И теперь, если что-то не складывается, первым делом иду в церковь. Как-то раз, в маленькой деревенской церкви под Москвой, батюшка, у которого я исповедовался, сказал мне, что каяться никогда не поздно. Главное, чтобы это было искренне, и рассказал мне притчу об одном великом разбойнике. Всю свою жизнь тот грабил и убивал, творил только зло, никогда не задумываясь, что за это рано или поздно придется расплачиваться. И вот, когда пришло время умирать, начал он вспоминать свою жизнь. И ужаснулся сам себе, так ужаснулся, что даже заплакал. И умер. Приходят к его одру демоны и ангелы. Демоны радуются: «Ну, о чем тут спорить? Наш это клиент, и никакого в том сомнения!» За всю свою жизнь, мол, не совершил ни одного доброго поступка, даже у нищих денежку отбирал, вдов и сирот не жалел, в храмах красного петуха пускал. И когда положили на одну
чашу весов все его гнусные делишки, весы аж зашкалило. Ангелы молчат, нечего им сказать в защиту разбойника. И тут один из них заметил в руке покойника платочек, которым тот успел перед смертью утереть свои слезы. Не нашлось у ангела других аргументов в защиту разбойника, тогда он этот платочек взял и положил на другую чашу весов, так, на всякий случай. И к удивлению всех, маленький платочек, тряпочка, перевесил все то зло, которое совершил разбойник.  — Он внимательно посмотрел на меня.  — Единственная беда, что каемся мы зачастую тогда, когда уже смерть наступит за глотку, а пока живется, выкручиваемся каждый, как может…
        — В том-то и суть человеческая, пока петух не кукарекнет, не перекрестимся.
        Суворов улыбнулся.
        — А как вам стихи?
        — Хорошие стихи,  — ответила я и процитировала: — И, как старая битая кляча, еле-еле по кругу плетусь … — Правда, при этом засмеялась.  — Что-что, но про старую клячу вы зря! Я еще, кому угодно, сто очков вперед дам!
        — Ну, вот, совсем другой разговор!  — расплылся в улыбке Суворов и одобрительно посмотрел на меня.
        А мне вдруг нестерпимо захотелось взять его под руку и прижаться щекой к теплому и надежному плечу. Это желание было настолько сильным, что я зажмурила глаза и стиснула зубы.
        «Не смей!  — приказала я и сделала себе самое строгое внушение, на какое была сейчас способна.  — Рассиропилась! Расслабилась! Крепкое плечо, видите ли, понадобилось! Привыкай обходиться собственными силами. Здесь тебе никто не поможет!»

        Мы проехали еще километров пять, когда Суворов скомандовал:
        — Все, привал!  — и свернул вправо на каменистую дорогу, которая спускалась к горной речушке, весело лопотавшей среди камней и зарослей черемухи.
        Мы отъехали метров на десять от дороги, и вышли из машины. С той и другой стороны от нас поднимались скалистые отроги, поросшие густым лесом. Шел восьмой час вечера, и солнце скрылось за вершинами. Дневная жара спала, но возле воды всегда прохладнее, и Суворов принес из машины наши свитера.
        Я уже не удивлялась тому, что он полностью захватил командование в свои руки. Расстелил брезент, принес сумку с провизией. Мне было неловко, что я сижу, сложа руки, такого со мной никогда не случалось, ведь мы частенько выезжали с семьей за город, и большая часть забот всегда ложилась на мои плечи. Я сказала об этом Суворову, он в ответ рассмеялся:
        — Аня, перестаньте! Мне это в удовольствие! Честное слово! Если вас гложет совесть, то сходите, нарвите веточек смородины, мы их добавим в термос с чаем.
        — Ладно,  — согласилась я,  — но мытье посуды за мной!
        Я спустилась к речушке. Все подходы к ней потонули в буйных зарослях черной смородины. Грозди крупных буровато-черных ягод унизывали кусты, и я не сдержалась, сначала собирала их в горсть, затем сняла с головы бейсболку, и почти заполнила ее до краев, когда Суворов окликнул меня:
        — Аня! Ау! Кушать подано!
        Я выглянула из кустов.
        — Александр Васильевич! Я здесь! Тут ягоды уйма, не могу оторваться.
        Суворов бегом спустился ко мне. Я подала ему бейсболку со своей добычей.
        — Смотрите, какая прелесть! Ягоды еще теплые…
        Я захватила несколько ягод и подала ему на ладони. Он осторожно снял их губами. Зажмурился, и прошептал:
        — Еще!  — и так это было сказано, что меня заколотило нервной дрожью.
        Я сорвала крупную гроздь прямо с куста и поднесла к его губам. И Суворов медленно, ягодку за ягодкой, стал их снимать губами. Теперь он не жмурился, а безотрывно смотрел на меня. А мне вдруг захотелось броситься в самую гущу кустарника, и спрятаться там от сводившего меня с ума взгляда, от этих губ, которые, казалось, не касались ягод, а ласкали их поцелуем.
        Горло у меня пересохло, колени подрагивали, но я не могла отвести глаз от Суворова, и когда он, опустив на траву бейсболку с ягодой, шагнул мне навстречу, я совершенно безрассудно потянулась к нему.
        — У тебя губы в ягоде,  — прошептал он.
        — У тебя тоже!  — прошептала я в ответ, и обняла его за шею.
        Возможно, не сделай я этого, Суворов не посмел бы обнять меня. А все остальное произошло по вине физики. Я не помню, как это называется: «вольтова дуга», или что-то подобное. Но пробежавший между нами электрический разряд был такой силы, что на мгновение запахло озоном. Никто и никогда так меня не целовал, как Суворов. Мягко и нежно, но его губы коснулись моего рта, и я забыла обо всем на свете. Все остановилось: движение времени и течение реки, перестал шуметь ветер и шелестеть листва, солнце замедлило свой бег, и только мое сердце билось, как обезумевшая, попавшая в силки, птица. Отвечая на его поцелуи и изнывая от желания, я понимала, что поцелуями все и закончится. Иначе я перестану уважать себя, и в моем отношении к Суворову тоже может что-то надломиться.
        Эта мысль самым краешком пронеслась в моей голове, а Суворов вдруг отстранился, придержал меня за плечи и, задыхаясь, пробормотал:
        — Все, Анечка, Все! Так нельзя! Нельзя!  — и развернувшись, быстро направился к реке. Я наблюдала сверху, как он присел на корточки, зачерпнул горстями воду, и принялся жадно пить, а потом умылся, и снова поднялся ко мне.
        Возможно, мне было бы не так обидно, отстранись я первой, но это сделал Суворов, и я почувствовала вдруг такое отчаяние, которое не испытывала с того самого момента, когда обнаружила, что Сережа мне изменяет.
        Я повернулась, подняла с травы бейсболку с ягодами и медленно пошла в горку, туда, где в тени деревьев виднелась наша машина.
        Суворов нагнал меня, молча забрал у меня ягоды. Затем заступил мне дорогу и, приподняв пальцем мой подбородок, посмотрел мне в глаза.
        — Аня, вы ни в чем не виноваты! Не корите себя! Это на меня нашло! Сам не пойму, почему? У вас горе! Вы устали! А я, как последний подлец, воспользовался вашей слабостью!  — Он помотал головой (Я делаю точно также, когда хочу избавиться от навязчивых или постыдных мыслей).  — Простите меня! Понесло не в ту степь!
        Он поднял на меня глаза, и в них были такая боль и отчаяние, что я поняла, он не претворяется, и ему сейчас так же плохо, как и мне.
        — Саша,  — сказала я,  — прекрати! Я совсем не слабая! Ты меня поцеловал, потому что я хотела этого! И не убивайся! Поцеловались и поцеловались! Что после этого в ЗАГС бежать?
        Я постаралась произнести эти слова спокойно и с легкой улыбкой, но, похоже, у меня это плохо получилось. Губы мои дрожали, и голос пару раз сорвался, так бывает после долгого плача.
        — Аня,  — глаза Суворова потемнели и смотрели умоляюще,  — не совершайте ошибку! Вспомните, мы едем в Озерки. За одну секунду можно уничтожить все, что создавалось годами. Я не хочу, чтобы вы считали меня виновником своих несчастий…
        — А кто говорит, что я собираюсь совершать ошибки? С чего ты взял? Может, это и ошибка, что я еду в Озерки, но совсем не ошибка, что я еду туда с …тобой!
        — Мы перешли на «ты»?  — пробормотал Суворов.
        — Ты зовешь меня Аней, почему бы тебе из Александра Васильевича не превратиться в Сашу? Твое имя и отчество, как не крути, стойко соседствуют с крепостью Измаил, Сент-Готардским перевалом и словами «Тяжело в ученье, легко в бою!». Я даже мысленно называю тебя Суворовым.
        — И как часто это бывает?  — он, кажется, полностью пришел в себя, и разговаривал без прежнего напряжения.  — Я имею в виду мысли?
        — Часто,  — честно сказала я, слукавив лишь самую малость. Так и рвалось с языка ответить «Постоянно!», но я не хотела рисковать. Нам нужно кровь из носа до наступления темноты добраться до Озерков, а события развивались таким образом, что теперь не разряда, слабой искры хватило бы, чтобы мы остались в этом лесу до утра…


        Глава 21
        До Озерков мы добрались за полтора часа. Почти все это время я продремала, привалившись к Сашиному плечу. Конечно, я могла перебраться на заднее сидение, но там мне было бы скучно и одиноко. К тому же, мой водитель не возражал, что я все-таки взяла его под руку, и прижалась к его теплому боку. Возможно, я лишила Суворова свободы маневра, ведь если я проделывала такой же трюк с Сережей, он всегда делал мне замечание, что я ему мешаю следить за дорогой. Он принимался лезть ко мне с поцелуями, а порой, если позволяла обстановка, мы вдвоем на некоторое время переселялись на заднее сидение.
        Конечно же, порой я сама провоцировала Сережу, но с Суворовым наоборот я сидела тихо, как мышка, и не заметила, как задремала.
        Он что-то тихо насвистывал сквозь зубы, а мне снилось, что я взлетаю на качелях под самое небо, выше берез и выше остроконечных гор. И было так, радостно, так светло на душе. А внизу стояла Римма в голубом платье с широкой юбкой, которую ветер завивал вокруг ее ног. Еще я видела зеленую поляну, по которой носился Редбой, а Миша и Таня запускали в небо огромный змей, а рядом с ними стоял настоящий Добрыня Никитич, в кольчуге и в шлеме с шишаком, и смотрел в небо из-под огромной рукавицы. И хотя бородой он смахивал на доктора, но глаза у него были Сашины, и улыбался он точно так же, как Суворов…
        — Вот и приехали!  — вторгся в мой сон Сашин голос.  — Аня, просыпайся! Озерки на горизонте!
        Я подняла голову и поняла, что мы стоим на переезде. Шлагбаум был закрыт, и вскоре мимо нас прогрохотал товарный состав с лесом. Недавно прошел дождь, лужи еще не просохли, и джип, взметнув веер брызг, выехал на дорогу, которая бежала вдоль железнодорожного полотна. Станция оказалась не из крупных: всего с полсотни домов с прилегающими к ним огромными огородами и высокими стогами сена на задворках, обычные станционные постройки, крохотный вокзал, беленый известью туалет и выложенное из камней пожелание «Счастливого пути!» на газончике рядом с вокзалом.
        По улице двигалось стадо коров. Коровы мычали, пастух оглушительно щелкал бичом. Пахло парным молоком, навозом, мокрой травой, землей и мазутом. Станция выглядела ухоженной, чистенькой. Все, что нужно, покрашено, побелено, подметено. Заросли сирени, черемухи и дикой яблони — дички огорожены низкой деревянной решеткой. На клумбах цвели львиный зев и настурции. На небольшой площади перед вокзалом с одной стороны располагался деревянный магазинчик, с другой — пара киосков, торгующих пивом и прочей мелочью для пассажиров. Две или три лавочки были заполнены людьми, с виду, дачниками. Вероятно, поджидали скорую электричку.
        — М-да!  — сказал Суворов, оглядывая площадь.  — И как ты думаешь искать здесь эту девицу? Она могла пересесть на проходящую электричку или на автобус, и укатить в любую из окрестных деревень…
        — Я как-то не подумала,  — сказала я, стараясь не подать виду, что растерялась. И, правда, что помешало этой девице встретиться здесь с Сережей, и убраться в любом, только им известном направлении…
        — Прости, ради Бога,  — я виновато посмотрела на Суворова.  — Я надеялась, что все будет проще… Но откуда мне знать точный адрес? Мне просто повезло, что Алька работает в билетной кассе, иначе, откуда бы я узнала про Озерки?
        — Ладно, не переживай,  — Суворов ободряюще улыбнулся.  — Что-нибудь придумаем! Что мы за пограничники, если не выйдем на нужный след?
        Он вышел из джипа и направился к вокзалу, наказав мне не покидать машину и не поддаваться на провокации местных любителей острых ощущений. Вероятно, «Ниссан» для Озерков был в диковинку, потому что все мужики и молодые парни, толпившиеся возле пивного киоска, постепенно подтянулись к джипу и, не слишком заботясь о выражениях, принялись обсуждать его достоинства и недостатки.
        Через четверть часа я узнала, что здесь собрались исключительные специалисты по внедорожникам, и что эта японская «хренотень» ни в какое сравнение не идет с мотоциклом «Урал» и даже трактором «Беларусь». Попутно местные знатоки живо обсудили проблему Курильских островов, обозвали японского премьера хитрожопым самураем, и, исчерпав весь запас доводов в защиту отечественного автомобилестроения, отправились вновь к пивному ларьку, с энтузиазмом порицая царское правительство, допустившее гибель русской эскадры в Цусимском проливе.
        Через некоторое время появился Суворов. Он почти бегом миновал расстояние от вокзала до машины. Судя по его довольному лицу, попытка выйти на след, оказалась удачной.
        — Нам разведка доложила точно,  — дурашливо пропел он, усаживаясь на сидение,  — что известная тебе особа проживает в нескольких домах от вокзала. Но,  — он посмотрел на меня,  — дежурная сообщила мне, что Марина приехала с дитем, но без мужа.
        — Как без мужа?  — поразилась я.  — А где тогда Сережа?
        — Возможно, он приехал, но позже,  — не совсем уверенно сказал Суворов.  — Но я полагаю, для тебя лучше, чтобы он вообще не приехал?
        — Тогда я ничего не понимаю,  — совсем растерялась я.  — Куда он мог подеваться?
        — А мы сейчас это узнаем!
        Суворов развернул джип, и через пару минут мы въехали на узкую грязную улицу.
        — Ты ведь не передумала встретиться с этой девицей? Видишь, вон ее дом со скворечником на крыше. Дежурная мне попутно рассказала, что Марина дома не была лет пять, про мать совсем забыла. И даже не приехала на ее похороны три месяца назад. Говорит, что дом стоял заколоченный. Марина отодрала доски от одного окна и поселилась в доме. Никто не знает, откуда она появилась, и надолго ли вернулась. Из дому она почти не выходит, даже сходить в магазин и за молоком просит соседку. Похоже, боится кого-то, или чего-то?
        — Понятно, чего боится! Милиции!  — проворчала я, оглядывая старую, с провисшей крышей хибару. Окна ее были заколочены, а то, которое Марина освободила от досок, находилось, видимо, с противоположной стороны.
        Мы вышли из машины.
        — Как она здесь живет с ребенком?  — Суворов показал мне на явно обрезанные провода, свисавшие со столба рядом с домом.  — Ни света тебе, ни радио…
        Мы подошли к покосившейся калитке, от которой осталось лишь название, точно также как от забора, огораживающего усадьбу. Несколько гнилых плах, видимо, не годились даже на дрова. Все вокруг, и двор, в том числе, щедро заросло лебедой, чертополохом и крапивой. Стены и крышу уже тронуло мхом, изба дышала на ладан, а от хозяйственных построек остались одни столбы. Вероятно, соседи разобрали их на дрова, а, может, и сама хозяйка постаралась. Во дворе я не заметила ни полена дров…
        — Эй, есть, кто живой? Отзовись!  — крикнул Суворов и постучал по доске, закрывающей ближнее к нам окно.
        При этом он обжегся крапивой, шепотом чертыхнулся и велел мне отойти подальше.
        — Марина! Выйди на минутку!  — крикнул он еще громче. Но когда и этот клич остался без ответа, он с недоумением посмотрел на меня.  — Не отзывается!
        — Саша, смотри, кажется, к дому кто-то подъезжал?  — Я поманила его и показала на заметный след в траве.  — Совсем недавно, трава еще не успела подняться…
        Суворов с веселым удивлением посмотрел на меня, покачал головой и принялся рассматривать след, оставленный колесами неизвестного транспортного средства. Одно я знала точно, это был не мотоцикл «Урал» и не трактор «Беларусь».
        Суворов крякнул, но ничего мне не сказал, только быстро направился к калитке, вошел во двор, затем наклонился и что-то поднял. Какую-то тряпочку, как мне показалось, но Суворов крикнул:
        — Детский носочек!
        Я двинулась к нему, но Суворов махнул мне рукой и приказал:
        — Оставайся на месте! Я сейчас!  — и скрылся за углом избы.
        Я прошлась по следу, оставленному неизвестной машиной. Мне хотелось разглядеть след протектора, и понять, наконец, был ли это Сережин «Вольво» или какая-то другая машина. Но я так ничего не сумела разглядеть и понять.
        Суворов не показывался из избы, но я почему-то была уверена, что Марины в доме нет. Приближалась ночь, только что прошел дождь, а женщина с маленьким ребенком даже не удосужилась затопить печь.
        С одной стороны меня ее отсутствие устраивало. Я вдруг поняла, что мне расхотелось указывать сопернице на ее истинное место, вне нашей с Сережей жизни, совершенно пропало желание ругаться, спорить, что-то кому-то доказывать. Я уже не испытывала того чувства беспросветного отчаяния, которое сразило меня при виде доказательств Сережина вероломства… Странное дело, но я успокоилась. И моя любовь к Сереже, и грядущее объяснение с ним предстали передо мной в совершенно других тонах. Мне уже не хотелось кататься по полу и рвать на себе волосы. Даже если нам придется расстаться с Сережей, жизнь на этом не остановится. А с другой стороны, возможно, прав Суворов, когда говорит, что я на десять лет выпала из общественной жизни.
        — Выпала!  — сердито подумала я.  — Нагляделась на неприкаянную жизнь мамы и отца, и решила сделать все, чтобы мой ненаглядный муж и моя ненаглядная дочь купались бы в любви, обожании, заботе… И вот итог этой любви и заботы…
        Тут я подумала, что сама себя обманываю. Не о чем я не жалею, просто слишком хороший образ подвернулся мне на глаза: разрушенная изба, как символ моей покосившейся семейной жизни, болтавшаяся на одной петле калитка… Один Суворов в эту безнадегу никак не вписывался. Он как раз появился во дворе и развел руками.
        — Никого!
        Я поспешила к нему.
        — Так я и знала! Кто-то увез ее незадолго до нас!
        — Ты говоришь, твой муж уехал на «Вольво», но здесь подъезжали на другой машине… — сказал Суворов, но не договорил и устремил свой взгляд поверх моей головы.  — Эй, любезный!  — окликнул он кого-то за моей спиной.  — Можно вопрос задать?
        Я обернулась. На крыльце соседнего двухквартирного дома появился невзрачный мужичонка в тельняшке, трусах и резиновых сапогах. Заметив нас, он замер на верхней ступеньке.
        — С-слушаю вас,  — сказал он учтиво, и, покачнувшись, ухватился за хлипкие перильца.
        Мы приблизились к калитке. Мужик уставился на нас мутными глазами и икнул, затем повел рукой и, хихикнув, предположил:
        — А, дачники! На озеро приехали? Добро пожаловать в наши края!
        После столь долгой тирады он лишился последних сил, с размаху шлепнулся тощим задом на ступеньку и, привалившись щекой к балясине крыльца, закрыл глаза.
        — Ну, вот!  — Суворов посмотрел на меня, глаза его смеялись.  — Как упоительны в России вечера… Этого уже упоили в стельку…
        В этот момент на крыльце появилась полная женщина в пестром платье, обшитом по подолу грязным кружевом. Не обращая на нас внимания, он схватила мужика за шиворот и визгливо заорала:
        — Петька, твою душу мать! Свинья не кормлена! Корову не встретил…
        — Дама!  — прервал ее Суворов.  — Можно вас отвлечь на минутку!
        «Дама» подняла голову и недружелюбно уставилась на нас.
        — Чего надо?  — спросила она, не выпуская из рук тельняшку своего супруга. Тот слабо барахтался у ее ног, пока не встал на четвереньки.
        — Мы хотели узнать про вашу соседку, Марину,  — вежливо сказал Суворов.  — Дома ее нет. Куда она подевалась?
        — Маринка?  — Баба шмыгнула носом.  — Так уехала Маринка. Часу еще не прошло, как свалила. Прикатили мужик с бабой, посадили ее с дитем на машину и убрались в одночасье.
        — На какой машине?  — вклинилась я.
        — На «Ниве»,  — подал голос мужик и заголосил: — Синий, синий иней лег на провода, в небе темно-синем…
        — Заткнись!  — встряхнула его баба и пояснила: — На голубой «Ниве», номера, кажись, не иркутские…
        Суворов многозначительно посмотрел на меня. Но я и без того догадались, что это была за «Нива». Выходит, Людмила нас опередила, но почему мы не встретили «Ниву» по дороге, если они повезли Марину в город? Или направились в какое-то другое место?
        — Скажите, пожалуйста,  — обратилась я к бабе,  — как выглядела женщина, которая приезжала за Мариной?
        — Лолита-а! Девушка моей мечты!  — заорал мужик, пытаясь подняться с четверенек. Но баба треснула его по затылку, и проворчала:
        — Сюзанна, дурак, а не Лолита!
        Но я уже догадалась, кого он имел в виду, а баба только подтвердила, что я не ошиблась.
        — На Лолиту она похожа, на певицу, только поздоровше, и выше меня на две головы,  — прокомментировала она песенные показания своего супруга.  — На Маринку шибко орала: «Сука,  — говорит,  — ты последнего разбора!», а мужик в это время дите на руках из избы вынес. Маринка к нему кинулась, плакала очень, хотела ребенка забрать, а Лолита эта ее толкнула, девка в траву упала… — Дальше я не видела, кошка со стола мясо утянула. Пока я ее лупцевала, оне уже уехали.
        — Та-ак!  — Суворов посмотрел на меня.  — Уехали!  — И снова перевел взгляд на бабу.  — Вы, конечно, не видели, в каком направлении?
        — Я видел,  — снова вылез мужик.  — На Кордовку они двинули. Только че там искать? Тупик, болота и дорога, не приведи Господь!  — Он махнул рукой куда-то за полотно железной дороги.  — Там оне!
        — Странно!  — сказала я.  — Женщину, кажется, увезли силой, а вы никому не заявили… Вдруг ее похитили бандиты? У вас милиция есть?
        Баба расхохоталась, следом за ней захихикал мужик.
        — Какая милиция? Вы че, охренели? У нас тут, почитай, кажный день мордобои. Что ж, по каждому случаю милицию звать? Сами разберемся! А Маринку та баба правильно сукой обзывала! Сука она и есть сука! Мать от рака загибалась, куска хлеба купить не на что было, уж про лекарства я не говорю! На весь поселок орала от боли! А она даже на похороны не приехала, копейки не прислала, я знаю, сама ей телеграмму отбивала… — Она нецензурно выругалась: — Шалашовка, мать ее! И правильно, если бандиты ее накрыли! Дите жалко, а ей самой поделом!
        — Все, Аня!  — быстро сказал Суворов.  — Надо срочно ехать за ними. Как бы чего не случилось! Что-то мне не нравится этот тупик и эти болота!
        — Спасибо!  — крикнула я женщине и ее голосистому мужу, и поспешила вслед за Суворовым к машине.
        Мы отъехали метров на двести от дома Марины, и Суворов вновь остановил машину, затем достал сигарету и закурил.
        — В избе все перевернуто вверх дном, даже детскую коляску искромсали ножом. Что они могли искать, Аня? Что им нужно? Судя по всему, твоя Людмила не пылает к Марине родственными чувствами?
        — Я не знаю! Я ничего не знаю, Саша!  — взмолилась я.  — Я просто хотела узнать, действительно ли Сергей мне изменяет? И, как всякая женщина, которую обманули, я хотела увидеть свою соперницу. Я не подозревала, что все так закручено. Я теперь не сомневаюсь, что и бежевый «Москвич», из-за которого я залетела в арык, тоже их рук дело. И Клим… как он вовремя оказался на месте происшествия… — Хотя,  — я задумалась на мгновение,  — у него железное алиби. Я знаю точно, в это время он был на вечеринке у Риммы.
        — За рулем «Москвича» мог находиться, кто угодно, если твой Ворошилов связан с Милехиным!
        — Но причем здесь Сережа!  — заплакала я.  — Что им от него нужно? Подсунули ему эту девку и теперь шантажируют? Деньги с него тянут? Но какой им резон его шантажировать, если я и так все знаю?  — Я схватилась за голову.  — Господи, зачем я в это влезла? Нет было дождаться Сережу и выяснить все без свидетелей!
        — Аня!  — строго сказал Суворов.  — Зачем голосить понапрасну? Неужели не понятно, что тебя намеренно спровоцировали? Не знаю, кто приложил к этому руку, но специально выбрали момент и подбросили всю эту гадость, на которую ты клюнула, как щука на живца. На твоего мужа устроили охоту, причем с твоей помощью. Ты не находишь?
        — Я поняла,  — обреченно сказала я.  — Я его сдала с головой. И милиции, и Людмиле… Но я не знаю, где он скрывается, а Марина знает. И они увезли ее в лес, чтобы добиться от нее, где сейчас Сережа.
        — Кажется, им не так нужен твой муж, как какие-то документы?  — задумчиво сказал Суворов и выбросил окурок за окно. Взявшись за руль, он посмотрел на меня и приказал: — Прекращай реветь! Поехали!
        — Но как ты узнал, что они искали бумаги? Какие документы мог Сережа доверить этой девке?  — всполошилась я.  — Он очень дорожит своей репутацией! Он никогда не доверит бумаги подозрительной особе!
        Суворов молча покосился на меня, а затем сказал, как отрезал:
        — Одно из двух, или ты абсолютно не знаешь своего мужа, или эта девица не совсем подозрительная особа.  — Для него, я имею в виду!
        — Но что это может быть?  — я сделала вид, что не обратила внимания на его тон.  — Какие-то финансовые документы? Контракты, договоры?
        — Понятия не имею!  — буркнул Суворов.  — Но они распотрошили коляску, оторвали половицы, сорвали коврики со стен, выбросили тряпье из шкафа… Тебе этого мало? Что, по-твоему, они искали, если не документы? Не любовные же письма?
        — Письма я нашла,  — сказала я тихо и дотронулась до его руки.  — Прости, что втянула тебя в эти дела. Подожди меня на вокзале. Я сама съезжу в Кордовку.
        — Ну, уж нет!  — произнес он сквозь зубы.  — Не делай из меня подлеца! Кем бы она ни была, девку надо спасать!
        — А если у них оружие?  — спросила я.
        — Аня,  — Суворов бросил на меня короткий взгляд,  — если ты решилась на эту поездку, дело надо довести до конца. Если ты боишься, я оставлю тебя на вокзале, но в Кордовку я поеду в любом случае, даже если ты не согласишься.
        — Я согласна!  — сказала я.  — Давай уж, поехали в эту чертову Кордовку!


        Глава 22
        Дорога, которую очень сложно было назвать дорогой, шла вдоль заброшенного железнодорожного полотна.
        За ней, видно, не ухаживали испокон веку, с тех самых пор, как проложили первые рельсы. Здесь, как объяснил мне Суворов, скорее всего, передвигались только зимой на лесовозах и трелевочных тракторах. Но я и сама заметила, то и дело, попадавшиеся на глаза и валявшиеся на обочине измочаленные гусеницами стволы деревьев, сучья, куски коры и доски, все что используется, если машина забуксует в заносах или в распутицу.
        Я не раз уже порадовалась, что выбрала внедорожник для этой поездки. Что бы ни говорили мужики на станции, но японская «хренотень» ни разу нас не подвела. «Ниссан» с ходу форсировал огромные лужи, такие глубокие, что окна заливало грязной жижей, и не садился на брюхо в колее, проложенной колесами тяжелых грузовиков.
        Суворов молча вел машину, и только изредка чертыхался, если «Ниссан» шел юзом на скользком склоне, и то только потому, что Саша гнал его на высокой скорости. Мы без урона форсировали пару речушек и несколько каменистых ручьев. Иногда Суворову удавалось выбраться на обочину, и некоторое время мы ехали спокойно, собирая на колеса сухую хвою.
        С обеих сторон нас обступала глухая тайга. Я до боли в глазах всматривалась в нее, стараясь увидеть машину Людмилы. Суворов сказал, что, вряд ли они могли далеко уехать. Что-то их подпирало, чего-то они боялись, а эти места хорошо подходили для того, чтобы выпытать у человека все, что угодно, и спрятать концы в воду. И кричи, не докричишься, никто тебя не услышит и не придет на помощь…
        В тайге всегда темнеет быстрее, чем на открытом пространстве, но Суворов включил только фары ближнего света, чтобы не влететь в совсем уж бездонную лужу. Я понимала, что ему во сто крат труднее, чем мне, и старалась не отвлекать его разговорами, упорно, до рези в глазах, вглядываясь в наползавшую тьму. Могучие ели стояли сплошной стеной, огромные коряги, точно сказочные чудовища, тянулись к нам с обочин и отвалов породы когтистыми лапами, слабый луч света выхватывал впереди тяжелую, отливающую свинцом воду…
        Иногда я оглядывалась. Задние стекла были залиты грязью, и все-таки мне показалось, что я заметила отблеск света на деревьях. Но Суворов успокоил меня, объяснив, что это всходит луна, и я на какое-то время перестала оглядываться.
        Наконец, Суворов остановил машину, и сказал, что следует осмотреться. Спустившись на подножку, он долго вглядывался в лес и прислушивался. Но вокруг было по-прежнему тихо: ни звука, ни шороха. Ни голоса птицы, ни скрипа деревьев. Впереди все утонуло в кромешной тьме, даже звезды затаились в мохнатых лапах таежных гигантов, нависших над дорогой и заслонивших собой небо. Я поежилась от нехороших предчувствуй. Как бы нам самим не остаться в тайге до утра.
        Чего скрывать, мне очень хотелось побыстрее вернуться назад, туда, где сейчас всходила луна, а веселый мужик в тельняшке горланил песни про девушку своей мечты… И если бы Суворов предложил мне возвратиться в Озерки, я бы немедленно согласилась. Я уже смирилась с тем, что наша поездка не удалась, и теперь, наверняка придется обращаться в милицию, и объяснять этому чертову Хрусталеву, с каких это щей я рванула в Озерки?
        Суворов вернулся в машину, положил руки на рулевое колесо, вопросительно посмотрел на меня и в который раз за день сказал совсем не то, что я хотела услышать:
        — Среди деревьев просматривается какая-то проплешина, то ли зимняя дорога, то ли гать… Может… — Он не закончил фразу, потому что неподалеку заплакал ребенок. И тут же смолк.
        — Это не птица!  — сказал вдруг охрипшим голосом Суворов.
        — Не птица!  — как эхо повторила я.
        — Надо проверить,  — Суворов открыл дверцу.  — Оставайся в машине!
        — Нет, я с тобой,  — схватила я его за рукав.
        — Пошли! Только тихо! И не орать в любом случае!  — коротко бросил он, приняв, как должное, мой порыв. И я подумала, что я для него отнюдь не женщина, а просто соратник, боевой друг, напарник…
        Пригнувшись, мой командир бесшумно скользил среди деревьев. Я покорно двигалась следом. Под ногами зачавкала грязь, ноги тотчас промокли. Я вспомнила про резиновые сапоги в багажнике, но подумала, что в них бегать гораздо труднее. А я уже не сомневалась, что побегать нам придется. Через пару минут мы поднялись на небольшой, поросший мхом и травой увал и сразу увидели машину. «Нива» стояла внизу на небольшой поляне, и фары освещали лежавшего на траве человека. Это была женщина. Темные волосы разметались по земле, она валялась, как тряпичная кукла, раскинув руки, и не шевелилась. Над ней склонилась Людмила, а от машины шел человек с куском брезента в руках.
        — Тихо!  — приказал мне Суворов, и мы присели за разлапистой молодой елочкой.
        Мужчина подошел к Людмиле и что-то негромко сказал. Я судорожно перевела дыхание. Это был тот самый парень, охранник, бывший сосед Людмилы, как она его отрекомендовала. Теперь я поняла, что это за человек. Заплечных дел мастер, которому, действительно нельзя доверять чужую жизнь.
        — Я пошел!  — Одними губами прошептал Суворов и ринулся вниз еще до того, как я успела возразить.
        Открыв рот от изумления, я наблюдала, как он мчится по склону. Но голову я потеряла не от страха, а оттого, что увидела вдруг в его руке пистолет! Откуда он у него взялся?
        — Стоять! Ни с места!  — Рявкнул он, влетая на поляну.
        Людмила взвизгнула и метнулась в сторону. Затрещали кусты. Людмила прошла их тараном, как матерый сохатый. А парень отбросил брезент и рванулся в сторону Суворова. Я зажала ладонями рот, ведь Суворов приказал мне не орать даже в самом паскудном случае.
        И все-таки я не могла сидеть в укрытии, и спокойно наблюдать, как Суворова убивают. В руках у парня блеснул нож, а я не думала, что у Саши настоящий пистолет, скорее всего, газовый или спортивный. Я подхватила с земли сучок, и только поднялась на ноги, как поняла, что моя помощь Суворову не требуется. Видно, нож был не тем оружием, которое могло напугать и остановить бывшего пограничника. Через секунду его противник валялся на земле и верещал, как заяц. Суворов заломил ему руки за спину и защелкнул на них наручники. Теперь я вовсе ничего не понимала. Пистолет? Наручники? Куда я попала? Откуда у дворника сей милицейский набор?
        — Аня!  — крикнул мне снизу Суворов.  — Спускайся вниз!
        Я послушно направилась к нему. Красавчик Гена смерил меня мрачным взглядом. Он стоял на коленях, обняв, словно любимую девушку, корявую валежину. Я не ошиблась, на его запястьях блестели наручники.
        — Постой здесь,  — приказал Суворов и кивнул на обломок сучка, который я не выпускала из рук.  — Если попытается освободиться, сразу бей по голове. А я попробую отыскать эту суку!  — И он кивнул на темную чащу, в которой скрылась Людмила.
        — А это… Она… — Я старалась не смотреть в ту сторону, где лежала Марина.  — Что с ней?
        — Ей уже не поможешь! Накрой ее брезентом и посмотри, где ребенок?  — Он пнул в бок мало походившего на прежнего красавчика Геннадия. На щеке у того кровоточила изрядная ссадина, а под глазом отсвечивал изрядный синяк.
        — Где ребенок?  — рявкнул Суворов.  — Если убили, пристрелю на месте!
        Негодяй втянул голову в плечи и, заикаясь, пролепетал:
        — В-в м-машине! Людка его эфиром усыпила!
        — О, дьявол!  — выругался Суворов и бросился к «Ниве» первым.
        Абсолютно голый младенец лежал на переднем сидении. Это был мальчик месяцев пяти-шести отроду. Он оказался светленьким, а на подбородке у него виднелась ямочка, точь-в-точь, как у Сережи. Суворов подал малыша мне, затем стянул с себя свитер и умело закутал его с головой, оставив открытым личико. Я про себя удивилась подобной сноровке. Суворов вернул мне мальчика и сказал:
        — Надеюсь, мы не опоздали! Послушай, сердце стучит?
        — Мы не хотели его убивать, только чтобы не орал!  — подал голос Геннадий.
        — Ничего, это вам тоже зачтется,  — пробурчал Суворов и посмотрел на меня.  — Держись, девочка! Я скоро!  — и нырнул в лес.
        Я осторожно отогнула край свитера и приложила ухо к крошечной груди. Кожа у мальчика была теплой, и я услышала слабый, но ритмичный звук бьющегося сердца. Я прижала к себе ребенка и вдруг поняла, что страх прошел. Я присела на сухой обломок дерева рядом с машиной и принялась рассматривать лицо мальчика. И чем больше я его разглядывала, тем больше находила в нем Сережиных черточек. Те же брови, нос, светлые, слегка вьющиеся волосы. И эта ямочка на подбородке… Она была самым весомым доказательством того, что у меня на руках лежал сын Сережи.
        Я вздохнула. Скажи мне кто-нибудь еще два дня назад, что такое возможно, я бы, наверно, сошла с ума. А сейчас восприняла все абсолютно спокойно, если можно чувствовать себя абсолютно спокойной рядом с трупом своей соперницы и прикованным к дереву ее убийцей.
        Я сняла с себя курточку, завернула в нее ребенка поверх свитера Суворова и осторожно опустила его на сидение «Нивы». И только после этого подошла к Марине. По ее, залитому кровью лицу, уже ползали какие-то букашки. На обнаженной груди зияло несколько ран. Вероятно, при жизни она была красива, даже очень красива, но той порочной красотой, на которую мужики слетаются, как бабочки на свет фонаря. Но теперь ее лицо исказила мучительная гримаса, и оно выглядело ужасно. Я подтянула кусок брезента и накрыла им тело. Затем подошла к убийце, и, что было сил, пнула его по спине.
        — Курва!  — завизжал он.  — Больно!
        — Больно? А ей не больно?  — Я заехала ему снова.  — Сволочь! Угробил женщину, а теперь ему больно!
        Я пинала его и пинала, сжав кулаки и ругаясь так, как никогда сроду не ругалась. Парень извивался, пытался освободиться, крыл меня матом, еще более изощренным, чем моя ругань. И когда я почти лишилась сил, все равно ухватила его за шиворот и приложила напоследок мордой к валежине. Он охнул и затих, только всхлипывал тихонько и скулил, мотая головой. Из разбитого носа текла кровь, но при виде ее я внезапно пришла в себя.
        — Сука! Бешеная сука!  — вяло ругнулся бывший охранник.  — Порвут и тебя, и мужика твоего долбанного…
        Я подхватила сучок и замахнулась.
        — Анна! Анна Андреевна! Прекратите!
        Кто-то подскочил ко мне сзади, поймал за руки и вырвал из них дубинку. Я оглянулась. Это был Хрусталев. Я тупо уставилась на него, вовсе ничего не понимая! На самом ли деле я вижу майора, или у меня окончательно поехала крыша? Но тут со стороны леса послышались крики, я отвела взгляд от Хрусталева, и заметила еще несколько человек, и среди них Суворова. Он толкал перед собой Людмилу, растрепанную, в порванной рубахе. Ее длинная юбка была располосована по всей длине, и обнажала полное бедро все в синяках и ссадинах. Удерживая Людмилу одной рукой за плечо, другой за связанные за спиной руки, Суворов, не слишком вежливо пихнул мою ласковую подругу на освещенную фарами поляну, а сам присел в стороне на пенек и закурил. Я попыталась поймать его взгляд, но он, казалось, намеренно смотрел себе под ноги и жадно курил.
        Хрусталев отошел от меня и смерил Людмилу веселым взглядом.
        — Здрассте, здрассте, мадам!  — проговорил он игриво.  — Долго мы вас ловили, да подловить не могли. Смотрим, а вы уже и сами попались!
        Людмила молчала, не поднимая головы.
        — Люда, как же ты могла?  — я подошла к ней.  — Зачем ты…
        Она выстрелила в меня ненавидящим взглядом, сплюнула, и отвела глаза в сторону.
        — Отойдите, отойдите, гражданка!  — оттеснил меня Хрусталев.  — Теперь это наша забота ей вопросы задавать.
        К нам подошел Суворов. На руках он держал ребенка, а я не заметила, когда он успел забрать его из машины.
        — Майор,  — сказал он,  — мальчика надо срочно доставить в больницу. Эти мерзавцы усыпили его эфиром.
        — Сейчас!  — Хрусталев повернулся к парням, которые занимались каждый своим делом: одни осматривали место происшествия, вторые, вероятно, врач и следователь прокуратуры,  — труп Марины, третий фотографировал, и все они что-то записывали и живо между собой обсуждали.  — Алексей!  — окликнул майор одного из них.  — Садись с этими товарищами в машину, и живо в Курякино. Там есть фельдшерский пункт.
        Я узнала парня. Это был тот самый оперативник в голубых джинсах, который опекал меня в офисе «Золотой Антилопы».
        — Оперативно работаете!  — Сказала я.  — Не ожидала такой прыти от нашей славной милиции!
        Хрусталев язвительно хмыкнул, покосился на меня, но ничего не сказал, а подошел к Геннадию и склонился над ним.
        — И кто ж тебя так ухайдокал, голубь ты наш сызокрылый?  — ласково спросил он и потрепал его по плечу.
        — Сука эта! Взбесилась прямо!  — Геннадий зыркнул на меня исподлобья.
        — Нехорошо, Анна Андреевна,  — покачал головой Хрусталев.  — Такую красоту испортили! Нос набок свернули! Как теперь жить будешь Касьянов с кривым носом?
        Тот замолчал и отвернулся. А Хрусталев снова подошел ко мне и обратился уже не столь любезно, как прежде, видно, обиделся за милицию:
        — Отвезете ребенка в Курякино, и немедленно возвращайтесь в Озерки. У нас к вам тоже много вопросов, равно как и к вашему кавалеру.
        И он кивнул на Суворова, который, продолжая держать на руках ребенка, разговаривал с одним из оперативников, а тот что-то быстро записывал в большой блокнот.
        — Так он разве не с вами?
        — Нет, он с вами!  — усмехнулся Хрусталев.  — Но очень инициативный товарищ!
        — Но как же вы нашли нас?  — Я была потрясена до глубины души, ведь ни разу за этот день я не заметила за собой слежки.
        — Свои секреты не выдаем,  — подмигнул мне Хрусталев и внезапно добавил: — А вы смелая дамочка! Уважаю! Уважаю! Только придется взыскать с вас стоимость бензина, который мои ребята сожгли по вашей вине. Что ж вы так колбасили по городу? Нехорошо! Надо по прямой ездить, а не по закоулкам.
        Я с недоумением смотрела на него, не понимая, шутит ли он, а то ли и впрямь предъявляет претензии? Но Хрусталев засмеялся, и я поняла: шутит! Ночью, по сравнению с сегодняшним утром, настроение у майора существенно улучшилось.
        — Вы что-то узнали про Сергея?  — спросила я быстро.
        — Пока нет,  — Хрусталев вмиг стал серьезным,  — вы же нам столько задачек подкинули.  — Он внимательно посмотрел на меня и, кажется, сжалился, потому что произнес чуть мягче: — Не беспокойтесь, теперь вашему мужу ничего не грозит. Есть информация, что сейчас он в Москве. Улетел через Новосибирск.
        — А говорите, ничего не узнали,  — с облегчением сказала я.  — Самое главное, что он жив и здоров!
        — А я о чем говорю?  — оживился Хрусталев.  — Вернется, все вам расскажет, повинится, вы его простите, а скоро и про всю эту гадость забудете.  — Он обвел рукой поляну.  — Так что поезжайте пока в Курякино!
        — Вы ошибаетесь, я ничего не забуду! Нормальный человек на такое не способен! А я пока нормальный человек!  — Я с негодованием посмотрела на Хрусталева.  — И все вы врете! Сережа домой не вернется, потому что вы его повяжете еще у трапа самолета! Я знаю, он виноват уже в том, что такое случилось!  — Я кивнула на труп Марины.  — И это конкретно из памяти не выбросишь? А ребенок, что прикажете делать с ребенком? Сдать его в детдом при живом отце?
        Не дожидаясь ответа, я развернулась и направилась к Суворову, который шел мне навстречу, прижимая к себе малыша. Теперь мальчик был завернут в одеяльце, а знакомый мне оперативник Алексей держал в руках пакет, из которого выглядывали упаковка памперсов и несколько бутылочек с сосками.
        — Вот, полный боекомплект,  — бодро заявил Алексей и протянул мне пакет.  — Нашел рядом с машиной. Проснется парнишка и сразу зажует, что ему положено, по полной программе!


        Глава 23
        В город мы возвращались не через Озерки, а через Курякино. Село, бывшая казачья станица, оказалось чистеньким и уютным, с добротными избами и ухоженными огородами, добрую часть которых занимали плантации садовой клубники. Оно вытянулось километров на пять вдоль трассы, и здесь нашелся не только фельдшерский пункт, но и приличная больница, даже с детским, на десять коек отделением. Мальчика мы оставили на попечение врачей, я уже знала, что его зовут Дениской, и ему почти шесть месяцев отроду. Все эти сведения я почерпнула из свидетельства о рождение малыша, которое оперативники обнаружили в сумочке Марины. Она валялась на полу «Нивы».
        В графе «Отец» стоял прочерк, но отчество у Дениса было Сергеевич, и самое главное, что расстроило меня больше всего, среди документов Марины обнаружился еще один документ — справка о том, что мой Сережа прошел анализ на ДНК в генетической лаборатории, который делается для подтверждения отцовства, и этот анализ был положительным.
        Я знала, что подобная процедура стоит огромных денег, и, видно, имелась очень веская причина, чтобы установить отцовство. Сережа не являлся ни герцогом, ни даже бароном, чтобы его наследники в будущем спорили о наследстве и трясли перед судом доказательствами своего кровного родства. И все-таки мой муж пошел на это. Для чего? Одно из двух, или он все-таки планировал развестись со мной, или хотел отнять ребенка у Марины? Но почему эта справка оказалась у нее? Значит, первая версия была самой вероятной. Он любил эту женщину, а меня обманывал самым гнусным образом. Я была домработницей, экономкой, наложницей, а она, эта Марина, женщиной для красивой жизни. Для ресторанов, казино, ночных клубов… А кем же тогда была для него Римма? Средством для очистки собственной совести?
        Я покосилась на Суворова. Мне казалось, что он потому и молчит, что его очень занимают мои мысли, которые не дают мне покоя с раннего утра. Я понимала, что это полнейший бред верить в то, что он их читает или каким-то образом просчитывает, но, сколько было моментов, когда я была готова в это поверить.
        И все же, на всякий случай, я попыталась перевести мысли в другое русло…
        Оставив малыша в Курякино, мы вернулись в Озерки. Хрусталев развил здесь бурную деятельность. Разбудил начальника станции и устроил в его кабинете филиал УБОП. Допрашивали всех подряд, начиная с меня и Александра, и кончая мужичком в тельняшке и его грозной супругой. Я клевала носом и плохо соображала, но Хрусталев вцепился в меня, как клещ. Очень уж его интересовало, откуда я знакома с Ворошиловым, и почему Милехин просил у меня прощения?
        Я уже не говорю о том, какой подарок ему преподнесло мое знакомство с Людмилой и этим подонком, по имени Геннадий. Правда, ничего толкового из моих объяснений он для себя не выудил. Я ведь, по сути, ничего не знала, ни мотивов, ни целей преступников. Только могла кое о чем догадываться. Но Хрусталеву этого кое-чего как раз было недостаточно. Ему очень хотелось узнать побольше, и, подозревая, что я что-то скрываю, он пытался ловить меня на противоречиях, а то вдруг снова возвращался к уже не раз обговоренной теме, подавая ее под разными ментовскими соусами.
        Суворова допрашивали в другой комнате, почему-то гораздо дольше, чем меня. Я дожидалась его в машине, когда он, наконец, появился. Но сел в машину не сразу, некоторое время курил, облокотившись на крыло джипа. Я терпеливо ждала, когда он займет свое место.
        Наконец, он открыл дверцу.
        — Аня,  — сказал он,  — мальчика надо забрать утром из больницы. Ты уже придумала, как с ним поступить? А то милиционеры обещают отвезти его в город и пристроить на время в детскую больницу…
        — Я его возьму домой,  — сказала я быстро.  — Я не имею права бросить его на чужих людей.
        — Честно сказать, я то же самое сказал Хрусталеву. Майор крайне обрадовался. Хоть одна забота с плеч долой!
        — Надо бы поспать немного,  — сказала я.  — Хотя бы часа три-четыре, иначе мы не доедем до города.
        — Хорошо, но где? На вокзале? В зале ожидания? Вряд ли здесь среди ночи найдешь, где переночевать.
        — Переночуем в машине. Сидения раскладываются, у нас есть два спальника. Но я бы немного перекусила перед сном. Как ты, не возражаешь?
        — Ребята голодные, не подкинешь ли им с барского плеча?  — он кивнул на две машины с милицейскими номерами. В них дремали водители, а Хрусталев со своей группой проводили обыск в Марининой хибаре.
        Мне, конечно, не понравилась фраза «с барского плеча», впрочем, мне не понравился и его тон, и даже выражение лица. Конечно, это можно было бы отнести на счет усталости, но я подозревала, что корни его недовольства кроются гораздо глубже, чем я предполагала.
        — Оставь немного на завтрак, остальное отдай ребятам. Мне что-то расхотелось есть,  — сказала я.
        — Я тебя обидел?  — удивился Суворов.  — Но они не ели с утра, и уже падают с ног от усталости.
        — Не сердись, я сама уже думала, как их накормить. Отдай им наши запасы и отгони машину,  — сказала я, подумав, с какой стати мне обижаться, что о незнакомых парнях он заботится больше, чем обо мне. Никто его и не просил заботиться обо мне. Я его уговорила съездить со мной в Озерки, он съездил, и сделал даже больше, чем я от него ожидала. Но в няньки ко мне он не нанимался…
        — Ты все-таки решила спать в машине?  — спросил Суворов, садясь за руль.
        — А что здесь такого?  — удивилась я.  — Откинем сидения, один спальник постелю, вторым накроемся. Не хуже, чем в гостинице!
        — И все-таки я поищу себе другое место,  — Суворов вывернул руль, выезжая с площади перед вокзалом, голос его звучал раздраженно.
        — Что происходит?  — спросила я.  — Я в чем-то провинилась? Прости, конечно! Но откуда мне было знать, что все так обернется? Я понимаю, ты рисковал, перенервничал, назови, какая сумма тебя устроит…
        Последнюю фразу я, конечно, ляпнула в отместку за его недовольный тон. Но я не представляла, какая последует реакция.
        Джип резко повело влево, я схватилась за поручень.
        — Что?!  — выкрикнул Суворов.
        Джип дернулся, и перевалился, кажется, через бордюрный камень. Снова дернулся и затих.
        — Повтори, что ты сказала?  — произнес Суворов сквозь зубы.
        Он смотрел прямо перед собой, но желваки ходили на скулах, и я поняла, что он не на шутку взбешен.
        Я молчала… Что я могла сказать в свое оправдание?
        — Ты, добрая барыня, наняла себе холопа? Так это следует понимать? Холопа, который разгребает грязь за тебя? И я должен к тебе обращаться на «вы», госпожа, ваше сиятельство, или как еще там? Может, ваше величество?
        — Саша, я дура! Прости меня!  — я потянулась к нему.  — Просто мне очень плохо, а ты не смотришь на меня! Я думала, что ты обиделся… Но я ничего не знала о том, что милиция нас выследила. У тебя были неприятности из-за пистолета?
        Он обнял меня и потерся колючей щекой о мою щеку.
        — Причем тут пистолет?  — прошептал он едва слышно, и его дыхание коснулось моих губ.  — Он у меня именной, все документы в порядке. К тому же я не стрелял, обошелся кулаками…
        — Тогда объясни, что случилось?
        — Неужели ты не понимаешь?  — Он отстранился от меня. Болезненная гримаса скривила его лицо.  — Я боюсь оставаться с тобой наедине. Я ничего не могу с собой поделать, но после того, что случилось, меня не покидает ощущение, что ты моя, и ничья больше. Я не могу это объяснить, мы знакомы чуть больше двух суток… Но я умираю от желания быть с тобой, разговаривать, смеяться, подавать полотенце в ванную. Понимаешь, если я сейчас не поцелую тебя, я скончаюсь на месте!
        — И что тебя сдерживает?  — я обняла его за шею и притянула к себе.  — Или разучился?
        — Аня,  — он посмотрел на меня откровенно больными глазами,  — я не ворую, не беру чужое! Мне надо все, или ничего! Я не хочу, чтобы ты меня быстро забыла, как забываются мимолетные связи. Не думай, я не влюбился, здесь твоя совесть чиста, но то, что мы пережили вместе, не должно омрачаться не нужной тебе связью. Ты должна быть чистой перед своим мужем, тогда тебе будет легче с ним объясниться.
        — Мораль сей басни такова,  — сказала я и убрала руки с его плеч,  — мужик испугался ответственности.
        — Не передергивай,  — сказал он.  — Я хочу, чтобы ты была счастлива. У тебя налаженный быт, прочные отношения, красивый дом и достаток… Я — чужак, который внезапно ворвался в твою жизнь…
        — Это я ворвалась,  — проворчала я.
        — Какая разница!  — вздохнул Суворов.  — Сегодня я доставлю тебя домой, и все на этом закончится. Ты вернешься к мужу, у вас появятся новые заботы. Ты ведь простишь Сергея, и примешь его сына. И через месяц ты даже не вспомнишь, ни об Озерках, ни о том, что здесь случилось, а обо мне тем более.
        — Дурак ты, Суворов!  — сказала я устало.  — Что ты обо мне знаешь? Что ты знаешь о моем будущем? Оказывается, ты мастер не только читать мысли, но и строить прогнозы? Нострадамус забабашенный! Завтра будет завтра, а сегодня это сегодня! Признайся, что ты боишься меня по другой причине? Боишься, что не справишься?
        — Ты меня намеренно провоцируешь,  — сказал он.  — Ты выставляешь меня дураком. Рядом очаровательная женщина, а я отбиваюсь руками и ногами. Это неестественно, это глупо… — Он вдруг повернулся и в упор посмотрел на меня. И я все поняла. Он сдался. Но только не я его добыча, а он — моя!
        А дальше все утратило свое значение. Я первой поцеловала Суворова и принялась расстегивать на нем рубашку. Он застонал и сжал мои пальцы… Губы его показались мне сухими и горячими, он расцарапал мне щеку своей щетиной, а руки были требовательными и нетерпеливыми…. Но зато он позволил мне почувствовать себя женщиной. Женщиной, которую любит сильный и смелый мужчина. Впервые все было так ярко, остро, и феерически необыкновенно. И те слова, которые он шептал, и ласки… Он, казалось, пытался продлить и продлить то почти сверхъестественное блаженство, которое я испытывала от его прикосновений, от его поцелуев, от тех движений, которые заставляли меня вскрикивать и кусать губы, чтобы не завопить на всю ивановскую. Я не хотела сравнивать его с Сергеем, просто здесь все было по-другому. Впервые я сама призналась мужчине, что хочу его, и первой начала наступление.
        И то, что я победила, добавляло особую сладость и нежность в наши с ним отношения. Я чувствовала: для него встреча со мной отнюдь не рядовой случай, иначе, он бы использовал любой момент, чтобы взять то, что само ему шло в руки.
        Но он не воспользовался. Мне пришлось переступить через собственную гордость, и сделать все возможное, чтобы сломить его сопротивление. После чего мужчину нельзя выпускать из своих рук, даже из гуманных соображений. Я заставила его забыть о собственных принципах и доводах разума. Я включила в нем ту дикую, почти термоядерную энергию, которую ничем не остановить, не удержать, и лучше использовать в мирных целях.
        Мы завелись друг от друга, как часовая пружина. И, верно, перестарались, потому что, когда она лопнула, я подумала, что лопнуло мое сердце. Я обхватила Суворова руками за шею, прижалась к его груди… И очнулась от того, что он нежно гладил мое плечо и шептал:
        — Поспи, радость моя! Теперь поспи…

        Я проснулась абсолютно счастливой, и меня не расстроила даже возникшая в окне «Ниссана» физиономия Хрусталева. Он, приоткрыв дверцу, косил хитрым глазом в мою сторону, хотя разговаривал в это время с Александром, который, как настоящий командир экипажа, занимал свое командирское место. Я натянула повыше спальник и бросила быстрый взгляд по сторонам, страшась обнаружить предметы своего туалета в самых неподходящих местах…
        Нет, все в порядке. Саша деликатно подсунул их мне под голову.
        — Анна Андреевна! С пробуждением вас!  — Обрадовался Хрусталев, заметив, что я уставилась на него.  — Как ночевали? Не замерзли?
        С тактичностью у майора было слабовато. Это я поняла еще с первой встречи. И сейчас он топтался у джипа, не понимая, что мне следует одеться.
        Суворов догадался первым. Он повернулся ко мне и сообщил:
        — Аня, Павел Романович просится к нам в пассажиры. Хлопцы его здесь еще поработают, а ему надо скорее в город. Начальство срочно вызывает.
        Хрусталев умильно улыбнулся, и я подумала, что он скорее врет. Борцу с бандитизмом не просто захотелось проехаться с нами. Он же сгорает от любопытства, стараясь понять, что нас связывает с Суворовым. А может, я преувеличиваю его дедуктивные способности? Может, просто загорелось мужику прокатиться не на раздолбанной милицейской таратайке, а с комфортом, в почти приятной компании…
        — Попробуй ему отказать,  — проворчала я,  — Павел Романович тотчас конфискует наш джип, и отправит нас домой в «черном вороне».
        — Анна Андреевна,  — укоризненно протянул, почти пропел Хрусталев.  — Какого плохого вы обо мне мнения. А я ведь мягкий и пушистый, когда не на службе.
        — Я вам верю,  — согласилась я,  — только нельзя ли вас попросить отойти в сторонку, пока я оденусь.
        — С превеликим удовольствием!  — расплылся в улыбке Хрусталев.  — На что только не пойдешь ради красивой женщины.
        «И поездки в джипе,  — подумала я, но озвучивать свои догадки не стала…
        Через час мы уже были в Курякино. Дениску к этому времени уже успели накормить молочной смесью, и врач объяснила, что все обошлось без последствий, но попросила еще раз показать его педиатру, чтобы тот какое-то время понаблюдал за малышом. И только после этого мы двинулись в обратный путь.
        Суворов снял верхнюю часть детской коляски, мы ее приспособили на заднем сидении, и теперь малыш спокойно посапывал в ней, а я сидела рядом и наблюдала за ним, представляя, что скажут мои родственники, когда я появлюсь дома с младенцем.
        Хрусталеву я уступила свое место рядом с Сашей. Все равно нам не удалось бы поговорить в присутствии майора, который, к счастью, тоже не горел желанием вести беседы, и как только мы выехали на трассу, удобно развалился на сидении и засвистел носом. Иногда я замечала внимательный взгляд Суворова в зеркале заднего вида и виновато улыбалась. Я так мечтала, что за эти два часа пути до города, мы успеем сказать друг другу то важное, что не успели сказать ночью. Но не получилось, вмешался злой рок в лице майора…
        Мы довезли Хрусталева до управления милиции. На прощание он поцеловал мне руку, в который раз назвал «смелой женщиной», и пообещал, что на этом наше знакомство не закончится. И кто бы в этом сомневался, подумала я. Напоследок я все-таки спросила, не объяснит ли он, почему Людмила и Геннадий расправились с Мариной. На что майор комично надул щеки и развел руками.
        — Ну, Анна Андреевна! Я вам удивляюсь! Кто ж такие вещи рассказывает?
        Одним словом, я так ничего и не выяснила, если не считать, что везу домой младенца, которой, сам того не ведая, стал камнем преткновения в моей судьбе и судьбе свой сестры, которая еще не знает, какой сюрприз приготовил нам ее дорогой папенька. Маленький, пускающий пузыри сюрприз, из-за которого моя жизнь чуть ли ни в одночасье дала трещину, соразмерную лишь широте души моего любвеобильного мужа…
        — Аня,  — окликнул меня Суворов.  — Ты не смогла бы сама доехать до дома? Честно сказать, мне не хотелось бы там появляться. К тому же…
        — Тебя до сих пор мучает совесть?  — перебила я его.  — При свете дня все смотрится по-другому? Я не ошиблась?
        — Не обижайся!  — сказал он.  — Но возникли некоторые обстоятельства, с которыми мне нужно срочно разобраться.
        — Подсыпать песка в песочницу и полить клумбы?
        — Нет,  — жестко ответил он.  — И учти, я ничего не забыл и никогда не забуду. Я очень благодарен тебе…
        — Все понятно,  — сказала я,  — обычный набор слов, чтобы женщина не мечтала о продолжении отношений. Учти, я не претендую на твою недвижимость и на твою свободу, поэтому успокойся, к тебе у меня нет претензий. Решил свалить, сваливай! Как-нибудь сама доберусь!
        — Вот, обиделась!  — Он повернулся и посмотрел на меня.  — Разве я могу настаивать на продолжении отношений? Ты возвращаешься к мужу. У вас все наладится…
        — Наладится! Конечно, наладится! А ты думал я брошу его ради какого-то дворника! Проваливай! И чтобы не смел попадаться мне на глаза!
        — Как прикажете, сударыня!  — глухо сказал он, и, открыв рывком дверцу, покинул джип.
        Я некоторое время совершенно бездумно смотрела ему вслед, отмечая, что происходит в том, другом мире, который шумел за окном. Суворов, ни разу не оглянувшись, пересек дорогу, поднял руку, голосуя, и тут же возле него притормозило такси. Так и не повернув головы, он сел в машину и укатил в сторону Подольской горы. За последние четыре дня, это был третий мужчина, из-за которого я плакала. И единственный, кто разбил мое сердце вдребезги.


        Глава 24
        Я застала все свое семейство у Риммы в столовой. Мое появление с ребенком на руках отвлекло их от поглощения огромного бисквитного торта, утыканного большим количеством свечей. Доктор восседал во главе стола с венком из ромашек на голове, и я поняла, по какому случаю торжество. Он настолько уже обжился в нашем доме, что праздновал здесь свой день рождения.
        Я остановилась и обвела компанию взглядом. Похоже, они не слишком горевали по поводу моего отсутствия.
        — Аня!  — Римма, как всегда, опомнилась первой,  — Откуда ты? И почему с ребенком? Где ты его взяла?
        Я подошла к столу и опустилась на свободный стул. Денис радостно загулил и потянулся к яркой чайной чашке. Таня окинула его подозрительным взглядом, и отодвинула чашку подальше от края. Малыш обиженно захныкал.
        — Тише, тише!  — сказала я и погладила его по головке.  — Таня — нежадная, просто это ее любимая чашка.
        Вся моя семья и примкнувший к ним доктор, ждали ответа на вопрос.
        — Этот мальчик,  — сказала я ласково,  — сын нашего папы. Его зовут Дениска. Ему почти полгода. Его мама погибла, и мне пришлось его забрать с собой.
        Римма и доктор переглянулись, Миша побледнел, а Таня плаксиво надула губы. И только Редбой подошел к нам и лизнул меня в руку.
        — Аня,  — сказала тихо Римма,  — может, поговорим без детей?
        — Нет, почему же?  — не согласилась я.  — Они должны привыкать, что у них появился братик! Так ведь, Танюша?  — я посмотрела на дочь.  — Ты ведь хотела братика? Вот он и появился!
        — Я не хочу братика! У меня есть Миша! Никого мне не надо!  — Таня вдруг заревела и прижалась к старшему брату.
        — Миша,  — строго сказала Римма,  — забери Таню, и подождите нас в гостиной. У нас взрослый разговор!
        — Я тоже взрослый!  — насупился Миша.
        — Я сказала, идите!  — повысила голос мать.  — Присмотри за Таней. Видишь, с ней истерика!
        — Сами создаете проблемы, а потом не знаете, как их расхлебать!  — проворчал Миша и взял Таню за руку.  — Пошли, малбя!  — он обнял ее за плечи и вывел из столовой.
        — А теперь рассказывай,  — повернулась ко мне Римма.  — Сначала, с какого счастья ты ревела, вон, все лицо в грязных потеках! И откуда на самом деле взялся этот богатырь?
        Я рассказывала не долго, упустив не слишком существенные детали, которые касались, в основном, Суворова. Малыш крутился у меня на руках, хныкал, а под конец рассказа и вовсе заревел в полный голос. Мы с Риммой озадаченно уставились на него. Я, конечно, понимала, что его надо переодеть в чистую одежду, накормить и уложить спасть. Но как это сделать? Я совсем утратила навык ухода за младенцами.
        Спасла положение Тамара. Она возникла из кухни уже с вытаращенными от удивления глазами, и сразу же взяла власть в свои руки. Через пятнадцать минут мы направили доктора в детский магазин за кроваткой, постельными принадлежностями и одеждой. Тамара составила необходимый список покупок, а затем позвонила домой и велела старшей дочери привезти детские смеси: молочные и фруктовые. Я и не знала, что дочь домработницы недавно родила, и ребенок рано отказался от груди. Так что Тамара, к моему счастью, оказалась специалистом по детскому питанию.
        Наблюдая за тем, как она возится с малышом, который на ее руках моментально затих, я робко произнесла:
        — Ему бы няньку! Но так скоро ее не найдешь!
        — Анна Андреевна! Не взыщите!  — Тамара умоляюще посмотрела на меня. У меня средняя дочка недавно закончила педагогический колледж. В школе сущие гроши платят… Посмотрите ее, а? Она у меня ко всему приучена, младших вынянчила, и с вашим справится. Да и я всегда пригляжу, помогу!
        Я посмотрела на Римму. Та кивнула.
        — Пусть попробует! А Тамара и впрямь поможет!
        — Хорошо,  — сказала я,  — зовите свою девочку. Но ей придется пожить в доме.
        — Да за ради Христа! Если пожелаете, я сегодня тоже ночевать останусь, а то на вас лица нет!
        — Ну, вот,  — обрадовалась Римма.  — Хоть какой-то выход нашли.
        Тамара тем временем захватила бутылочку с остатками смеси и, тетешкая малыша, скрылась на кухне.
        Римма требовательно уставилась на меня.
        — Ты что, серьезно, решила оставить его?
        — А ты предлагаешь выбросить его на помойку?
        — Но Сережа? Как он посмотрит на это?
        — Нормально посмотрит! Обрадуется! Ты не забывай, это не я его в подоле принесла! Это Сережа его сообразил со своей любовницей!
        — Я понимаю! Но сможешь ли ты любить его, как собственного сына? Быть ему матерью, а не мачехой?
        — А ты смогла бы?
        — Не знаю,  — растерянно посмотрела на меня Римма.  — Честно сказать, я не представляю, как поведет себя Сережа? Для него это будет удар!
        — Удар?  — рассердилась я.  — Оказывается, ты за него больше переживаешь, чем за меня? Он предал свою семью, завел шашни на стороне. Ладно, я понимаю, не он первый, не он последний, но зачем доводить до того, чтобы любовница рожала ребенка? Ведь мы тоже думали о сыне. Сережа уговаривал меня решиться снова родить. Выходит, он лукавил? Спал с другой женщиной и тоже хотел, чтобы она родила ему сына. Нет, это не лезет ни в какие рамки!
        — Аня, именно это я имела в виду,  — осторожно сказала Римма.  — Не будешь ли ты видеть в малыше источник своих несчастий? Не станет ли он для тебя постоянным напоминанием о Сережиной измене?
        — Не бойся, так низко я не упаду. Ребенок здесь не причем,  — отрезала я и поднялась со стула.  — Пойду приму душ и переоденусь. Думаю, Сергей вскоре объявится, а там уж, как масть пойдет. В любом случае, ребенка я не отдам!
        Я направилась на кухню и застала там полную идиллию. Тамара не стала дожидаться появления доктора, устроила Денису постельку в большой плетеной корзине. Малыш сонно щурил глазки, а Тамара слегка покачивала корзину и напевала:
        — Баю-баюшки-баю, не ложися на краю…
        Заметив меня, она замахала рукой.
        — Идите уже, идите… Отдохните немного. Без вас управимся…
        — Подождите, Тамара,  — я опустилась рядом с ней на табурет.  — Мне надо с вами поговорить по одному щекотливому вопросу.
        Домработница побледнела.
        — Если вы про дочку?
        — Нет, с этим все решено! Я ее беру однозначно. Но я хотела спросить, к вам никто не подъезжал с предложениями подложить в стол к Сергею Николаевичу бумаги? За деньги, естественно?
        — Что вы? Что вы? Богом клянусь!  — Тамара мелко закрестилась и с ужасом уставилась на меня.  — Как вы могли такое подумать? Я своим местом дорожу.
        — Но кто-то проник в дом,  — сказала я задумчиво,  — где-то в промежутке с пятницы до понедельника…
        — Так электрики ж были! Помните, я говорила?  — Тамара явно обрадовалась моей забывчивости.  — В субботу еще свет пропал. Они тут же и заявились. Сказали, что ветром провода порвало. В сенях до сих пор стремянка стоит…
        — Электрики?  — Я покачала головой. Как же я упустила, что в доме были электрики. Тамара сразу доложила мне о происшествии, как только мы вернулись домой в воскресенье.
        — Вы их сами вызывали, или они явились без вызова?  — уточнила я.
        — Без вызова. Сказали, что свет во всем околотке потух, вот они, дескать, и разъезжают… — Домработница виновато посмотрела на меня.  — Кто знал, что так получится?
        — Я сама не уверена, они это постарались, или кто-то другой,  — успокоила я Тамару и уточнила: — Эти электрики только на улице работали, или в дом заходили?
        — И на улице, и дома проводку проверяли. И у вас, и у Риммы Витальевны. Часа два возились. Я их чаем пыталась напоить, но они отказались.
        — А как они выглядели?
        — В робе рабочей, в такой зеленой, с желтой полосой на спине. «Электросети» написано. Женщина и мужик…
        — Женщина?  — я даже поперхнулась воздухом от неожиданности.
        — Ну да, я сама удивилась. Здоровая, в каске… На столе в гостиной взяла карточку, где вы втроем с Сергеем Николаевичем и с Танюшкой, долго ее разглядывала, потом спрашивает: «Хозяин с хозяйкой?». Я говорю: «Да! Хозяева! И дочка ихняя!». А она еще улыбнулась: «Прекрасная,  — говорит,  — пара!» И парень, который с ней, тоже смотрел.
        — Красивый парень?
        — Да, вроде, красивый!  — смутилась Тамара.  — Только мне теперь как-то не до парней…
        Ну, вот, теперь почти не осталось тайн. Но как ловко Людмила обвела меня вокруг пальца! Я ведь ни секунды не сомневалась, что она искренне советует мне обратить внимание на домработницу. И я действительно подозревала Тамару… Но чем я помешала Людмиле, где перебежала ей дорогу, что она решилась так жестоко мне отомстить?
        И тут меня словно в голову ударило! Письма! Уж не Людмила ли писала те письма, которые я нашла в шкатулке? Не она ли страдала от неразделенной любви? Тогда понятна ее ненависть. Сережа выбрал меня… Этим отчасти объясняется ее нежелание бывать в нашем доме. Но почему Римма не вспомнила об этой женщине, или она не подозревала об ее существовании? Или наоборот знала, и поэтому просила меня быть осторожной?
        Словом, я снова запуталась в своих предположениях, и совсем уж было собралась отправиться к Римме за разъяснениями. Но тут на горизонте снова возник доктор с детской коляской и целой горой прочих покупок. Римма покатила вслед за ним на кухню. И я тихо удалилась, чтобы не мешать им возиться с малышом. Похоже, Денис, без ведома своего отца, так и так стал сыном нашего полка…
        Но у меня оставалась еще одна забота, моя дочь, и я, вздохнув, и собрав все свои силы в кулак, направилась в гостиную…

        — Нюша!  — Кто-то осторожно дунул мне в ухо.  — Проснись!
        Я резко подняла голову от подушки. В комнате было темно, но не очень, сегодня мы решили не выключать свет во дворе. Рядом посапывала дочь. Обе мы изрядно наревелись, а потом заснули в обнимку на Танькиной кровати.
        На фоне окна обрисовался темный силуэт, и я быстро накрыла Татьяну одеялом. Явно пришли по мою душу… Но, может, не заметит… Может, пронесет…
        — Кто здесь?  — спросила я строго, стараясь не выдать дикий страх, от которого заледенели руки и ноги, а спина покрылась противным липким потом.
        — Нюша,  — произнес укоризненно силуэт.  — Это я. Не узнала?
        Я с облегчением перевела дух, это был голос Сергея. Но сердце продолжало, колотится, как бешеное, и я с трудом произнесла:
        — Что это ты, аки тать в нощи?
        Сергей подошел и сел рядом со мной на постель.
        — Почему ты здесь, а не в нашей спальне? Я даже испугался, куда ты подевалась?
        — Так получилось,  — сказала я, и, натянув халат, предложила: — Пошли в кухню! А то Татьяну разбудим!
        Сережа потянулся ко мне, но я его отстранила.
        — После! Сначала поговорим после долгой разлуки!
        — Аня! Что за тон? В чем я провинился?  — произнес Сергей обиженно.  — Я вернулся раньше на два дня, а ты сердишься.  — В чем дело? Что происходит!
        — Это я хочу тебя спросить, что происходит?  — я развернулась к нему лицом.  — Прошло четыре дня, как ты уехал, вернее, пошли уже пятые сутки. Ты ни разу не отзвонился, не сообщил, как долетел. Ты это можешь как-то объяснить?
        — Понимаешь, на этот раз так сложились обстоятельства… — первый раз я видела Сергея таким растерянным.  — Но я тебе объясню, чуть позже.
        — «Объяснишь, еще, как объяснишь!»,  — подумала я, стиснув зубы.
        Мы вошли в кухню, здесь было почти светло от горевшего над крыльцом фонаря. Сергей был в светлом, своем любимом костюме, и выглядел, как всегда прекрасно, не подумаешь, что у него серьезные проблемы.
        — Пригодился костюмчик?  — ласково спросила я, и сама того не ожидая, вдруг влепила ему пощечину.
        — Нюша? С ума сошла?  — Сергей не выругался, не оскорбил меня, он просто растерялся.
        — Садись,  — кивнула я ему на стул,  — и выкладывай, как на духу и про Марину Волкову-Сухорукову, и про сына Дениса, и про Озерки, куда ты сплавил свою большую любовь, и про фирму «Золотая Антилопа», и про Людмилу, которая писала тебе нежные письма и страдала от неразделенной любви.
        — Нюша!  — Сергей протянул ко мне руку.  — О чем ты?
        — Заткнись!  — рявкнула я.  — Я тебе не Нюша! И не смей меня так больше называть!
        — Хорошо! Хорошо!  — робко сказал он.  — Но позволь…
        — Не позволю,  — сказала я и опустилась на стул по другую сторону стола,  — пока ты не расскажешь, где ты был эти дни, зачем брал отпуск без содержания?
        — Откуда ты это знаешь?  — тихо спросил Сергей.  — Кто-то настучал?
        Если бы он стал выкручиваться, врать, оправдываться, я бы смогла бы сдержать себя, но он сдался моментально, и я прошипела, ненавидя себя и за этот тон, и за то, что выгляжу сейчас мерзкой бабой.
        — Мразь! Подлец! Ты не знаешь, откуда я узнала? От милиции, естественно! Майор Хрусталев! Тебе эта фамилия о чем-то говорит? Управление по борьбе с организованной преступностью. Ты, Сережа, попадаешь у нас под понятие «организованная преступность». Что у тебя шайка, банда? Криминальное сообщество?
        — Милиция знает про Озерки?  — быстро спросил Сергей, даже в сумраке кухни было заметно, как он побледнел.
        — Она знает больше, чем ты думаешь!  — огрызнулась я.  — Хочу тебя огорчить, твою Марину убили. Твои старинные приятели…
        — Т-ты что несешь?  — Сергей вскочил на ноги.
        — Мне пришлось приютить твоего сына. Я даже наняла ему няньку!  — я не испытывала к нему жалости. Ненависть накрыла меня с головой. И это человек, которого я любила, которому я доверяла? Теперь я должна говорить ему эти страшные вещи, потому что я их уже пережила. А ему еще предстоит их пережить.
        — Где он?  — Сергей прижал руку к груди. И я не бросилась за лекарством, как это бывало раньше. Все добрые человеческие чувства умерли во мне. Я не подозревала, что могу быть столь черствой и бездушной.
        — Он сейчас у Риммы,  — ответила я.  — Тамара и ее дочь присматривают за ним.
        — Ты и Римме все рассказала?  — едва слышно сказал Сергей, и снова опустился на стул.
        — А ты как думал? Ты предал не только меня, ты предал своих детей.
        — Кто убил Марину?  — неожиданно зло спросил Сергей.
        — Людмила, и твой охранник. Тот, что должен был отвезти тебя в аэропорт.
        — Когда это случилось?
        — Вчера вечером!
        — Но когда ты успела забрать Дениса?
        — Просто я при этом присутствовала,  — сухо ответила я.  — Эти сволочи его усыпили эфиром…
        — Ничего не понимаю,  — устало сказал Сергей,  — ты-то там как оказалась?
        — К сожалению, ты меня не понял, при убийстве я не присутствовала. Имела счастье наблюдать, как этих подонков задерживали.
        — Совсем ничего не понимаю! Ты здесь причем?
        — Притом!  — ответила я.  — Но это долгая песня, Родионов! И я клянусь Танькой, что ты не сойдешь с этого места, пока не выложишь мне все, как на духу! Про все свои шашни и прочие делишки, которые ты творил за нашей спиной.
        — Аня, все не так просто… — пробормотал Сергей.  — Я очень виноват, но так сложились обстоятельства…
        — Мне плевать на твои обстоятельства! И вообще, чтобы я не слышала больше не про какие обстоятельства!  — крикнула я и стукнула кулаком по столешнице.  — Ты понял, что твое вранье вылезло наружу? Я тебя любила, гордилась тобой, а ты все растоптал, испоганил! Ты всем наплевал в душу! Ты думаешь, мне было легко привезти сюда Дениса? Легко разговаривать с Риммой и Таней? Ты думаешь, почему я заснула вместе с ней? Твоя дочь рыдала весь вечер. Она маленькая, но и то поняла, что папа ее предал! Папа — ее шах иранский, завел себе кучу наложниц и настрогал детей… Чем ты думал, когда позволил любовнице родить ребенка? Или это твой запасной аэродром? Я для тебя уже старовата, выбрал себе ту, что помоложе?
        — Ню… — начал было Сергей и тотчас исправился.  — Аня! Не болтай чепуху! Я тебя люблю, и ни на кого не променяю. Но позволь, я все объясню, но только чуть позже! Я ничего не знал! И я должен был решить очень важные дела. Я совершил ошибку, большую, но не страшную! Частично не по своей вине! Но я ее исправил. Пойми, от этого зависит вся наша жизнь. Поверь, все не так просто с Мариной. И она никогда бы не сумела занять твое место. При всем ее желании. И она это знала, и никогда не претендовала на большее. Я тебе все объясню, а сейчас отпусти меня. Мне нужно срочно съездить и забрать очень важные бумаги. От них зависит не только моя судьба, но и судьба комбината. Если Марину убили, менты вот-вот должны нагрянут к ней на квартиру. Мне нужно забрать бумаги до их появления.
        — Ну, во-первых, квартиру я им не сдала,  — сказала я,  — во-вторых, поклянись, что в этих документах нет криминала…
        — Клянусь,  — быстро сказал Сергей и перекрестился.  — Детьми клянусь!
        — Только детей не трогай! И учти,  — произнесла я ворчливо,  — милиция за мной следила. Где гарантия, что они уже не засекли, что ты вернулся домой? Поедешь на Покровку, они следом… У Хрусталева к тебе много вопросов. Это он мне сообщил, что ты не появился в Таймырске и взял отпуск без содержания. Они уже выяснили, что ты летал в Москву через Новосибирск…
        — О, черт!  — выругался Сергей и посмотрел в окно.  — Что ты предлагаешь?
        — Теперь у меня богатый опыт общения и с бандитами, и с милицией. Поэтому предлагаю тебе пройти через двор Раисы и поймать машину на трассе. Это все, что я могу тебе посоветовать. Только переоденься! В этом костюме тебя за версту видно. И учти,  — я постучала по столу пальцем, точь-в-точь как Галина Филипповна, когда делала внушение своим первоклассникам.  — Я еду с тобой! Одного я тебя не отпущу, пока ты снова не наломал дров!
        — Аня!  — Сергей беспомощно посмотрел на меня.  — Это опасно!
        — Опасно?  — рассмеялась я.  — Сережа, если я расскажу тебе, что пережила за эти четыре дня, тебя хватит инсульт. Ты еще не подозреваешь, на что способна твоя жена.
        Сергей подошел ко мне и неожиданно опустился на колени.
        — Прости меня! Но меня могут арестовать! Судить! Если эти документы попадут в руки милиции, прокуратуры, у комбината могут быть серьезные неприятности. Нас подставили по крупному, и, я уже сказал, частично по моей вине. Если мы проколемся, в нас вцепятся клещами и налоговая, и таможенники, и милиция, и прокуратура… Если я вовремя заберу эти документы, все образуется…
        — Какое отношение к тебе имеет Людмила Сухорукова?
        — Она связана с бандой Милехина, а когда-то работала на комбинате бухгалтером. И… была в меня влюблена…
        — Я это поняла по письмам, которые нашла в ящике твоего стола. Равно как и записку Марину, где она сообщала тебе, что беременна.
        — Письма? Записка?  — Сергей уставился на меня.  — Письма Людмиле ей вернул давным-давно, еще до того, как мы встретились с тобой. А записку Марина не писала. Она позвонила мне по телефону…
        — Значит, и вправду меня подловили на живца. Людмиле нужно было завести меня.
        — И ты завелась?
        — Завелась!  — снова разозлилась я.  — А ты бы не завелся, если бы нашел в моей сумочке начатую упаковку презервативов и шоколадную обертку с отпечатками губ?
        — Узнаю Людмилу!  — вздохнул Сергей.  — Очень коварная и безжалостная особа. Отомстила мне по полной программе. Постой!  — Он взял меня за руку.  — Но как она вышла на тебя? Почему ты мне ничего не сказала?
        — Мы дружили с ней более двух лет,  — вздохнула я.  — У твоей Людмилы колоссальная выдержка! Если она решила нас раскатать по асфальту, то раскатала по полной программе. Марину она под тебя подложила?
        Сергей поморщился.
        — Нет, мы познакомились с ней в ночном клубе, потом я устроил ее бухгалтером в «Золотую Антилопу».
        — И ты не знал, что она племянница Людмилы по мужу?
        — Не знал!  — резко ответил Сергей.  — Если бы знал, все было бы по-другому!
        — Скажи, дорогой! Тебе меня не хватало? Тебе было мало трахать меня, захотелось острых ощущений?
        Сергей поморщился.
        — Аня! Только без пошлостей! Я виноват и получил за это сполна.
        — Нет, ты еще не получил сполна! Тебе еще предстоит получить сполна!  — сказала я и скомандовала: — Живо переодевайся, и поехали, пока милиция не застукала!
        — И все-таки тебе лучше остаться дома,  — сказал Сергей, поднимаясь с колен.
        — Не надейся!  — жестко сказала я.  — Одного я тебя не отпущу!


        Глава 25
        Не знаю, велось ли за нашим домом наблюдение, скорее всего, нет, потому что Хрусталев не упустил бы случая сцапать и меня, и моего мужа, но я решила свои догадки не озвучивать и с Сережей особо не церемониться. Мы довольно ловко миновали несколько соседских огородов, и быстро поймали на трассе машину. К счастью, это оказалось такси, и водитель согласился подождать, пока Сережа сделает свои дела.
        До Подольской горы мы добрались во втором часу ночи. Во дворе никого не было, я бросила быстрый взгляд в сторону дворницкой. Окно было темным, но разве я ожидала чего-то другого? Суворов видит уже десятые сны, и я даже не знаю, в каком из домов он живет…
        Сережа бегом пересек двор. Я предупредила, чтобы он не зажигал свет, а прихватил с собой фонарик. Он смерил меня мрачным взглядом, но ничего не сказал. Функции главы семьи автоматически перекочевали в мои руки, и он это понял, потому что подчинялся мне беспрекословно.
        Я проводила его взглядом. Сережа, непривычно ссутулившись, нырнул в подъезд. Кабина лифта тотчас поползла вверх, а я прошла и села на лавочку в тени густых кустов сирени, чтобы не общаться с чересчур разговорчивым водителем. Всю дорогу без остановки он травил анекдоты, не обращая внимания на то, что его пассажирам совсем не до смеха.
        Почти не отрываясь, я следила за входом в подъезд и за окном квартиры, где Сергей, по моим расчетам, сейчас находился. Я старалась не смотреть на часы, потому что понимала, когда ждешь, время тянется нестерпимо долго. Комары донимали меня немилосердно, а потом вдруг стал накрапывать дождь, но не такой сильный, чтобы прогнать комаров. Я плотнее закуталась в свою курточку, подняла с земли ветку с увядшими листьями, и принялась ею обмахиваться. И, наконец, не утерпела, и посмотрела на часы. Прошло уже полчаса, а Сережа все не возвращался.
        Я перевела взгляд на стоящую недалеко от подъезда трансформаторную будку и зевнула. Да так и застыла с открытым ртом. На крыше будки я заметила лежащего человека, вернее небольшое возвышение, смахивающее очертаниями на человеческую фигуру. Я не могла ошибиться, мои нервы были слишком напряжены, чтобы я могла принять увиденное за игру воображения.
        «Бомж какой-то,  — попыталась я себя успокоить.  — Но что бомжу делать на открытой дождям и ветрам крыше?» Я вскочила на ноги и вгляделась более тщательно. Может, я ошиблась? Приняла за человека выступ стены? Но тут я ясно различила слабое движение. Так поступает человек, долго лежащий в одном положении. Он слегка дернулся и сместился вправо… Вряд ли он видел меня из-за кустов, иначе не позволил бы себе шелохнуться. Но кто бы это мог быть? Милиционер-наблюдатель? Но откуда милиции знать, что мы направимся сюда? К тому же, судя по всему, этот человек лежал на крыше давно, еще до нашего приезда, иначе я сразу бы его заметила. Взобраться на будку по отвесной стене невозможно, только если приставить лестницу…
        Я изнывала от волнения, и не знала, как предупредить Сережу. Как нарочно, в моем телефоне разрядилась батарейка, и я оставила его дома.
        Тут я вспомнила про водителя. Рацией его я не смогу воспользоваться, но, возможно, у него есть сотовый телефон? Стараясь не выходить из тени, я крадучись прошла к машине и попросила у водителя телефон. Слава Богу, он у него оказался, да и сам водитель был не из тех жмотов, которые трясутся за каждый цент. Он даже отказался от денег, когда я попыталась всучить ему сотню.
        Я набрала номер Сережиного телефона. У меня уже слезились глаза от напряжения. Я продолжала следить за трансформаторной будкой, и слушала длинные гудки в трубке.
        Сережа не отвечал, намеренно, или звонки просто не доходили. Я ведь даже не спросила, взял ли он с собой телефон. Вполне мог и забыть в спешке.
        «Вот два лоха!  — выругалась я про себя.  — Идиоты! Пошли, называется, на дело!»
        — Не отвечает?  — спросил водитель, забирая у меня трубку.
        Но я не ответила. Я снова вернулась к лавочке. Меня била нервная дрожь, страшно хотелось курить, но я не решалась, боясь выдать себя огоньком сигареты. Конечно, если человек затаился на этой крыше, он давно заметил и такси, и меня, и то, как Сережа прошел в подъезд. Но пока не предпринял каких-то действий. Я окинула взглядом ближние заросли, мрачные, с редкими пятнами освещенных окон, громады домов. При желании здесь может спрятаться полк милиционеров. Но ничего подозрительного я не увидела, кроме этого, едва заметного шевеления на крыше.
        Я снова напрягла зрение. Небо потемнело, и дождь усилился, но я уже не обращала внимания на то, что промокла почти до костей. Вода бежала с меня ручьем и скапливалась лужицей у ног. Водитель открыл дверцу и громким шепотом позвал меня:
        — Девушка! Идите в машину! Простынете под дождем!
        Но я не ответила на его предложение. Черт с ним! Неважно, заметили меня или нет! Бомж это или не бомж! Но я должна предупредить Сережу, чего бы мне это не стоило!
        Я перекрестилась и направилась к подъезду, не сводя взгляда с трансформаторной будки. Но я не сделала и десятка шагов. Скрипнула дверь подъезда, и из нее показался Сережа. Прижимая к себе папку, он быстро сбежал с крылечка и направился ко мне.
        — Слава богу!  — прошептала я и, как оказалось напрасно. Сережа только миновал будку, как с нее вдруг соскользнула тень. Я успела только охнуть, как раздались два глухих хлопка, так стреляет оружие с глушителем. В этом я не могла ошибиться, не раз видела и слышала в кино.
        — Сережа!  — закричала я.
        И в этот момент, кто-то сбил меня с ног.
        — В машину, дура!
        Я узнала голос водителя, и покатилась по земле, крича во все горло.
        Но даже в падении, я заметила, как Сережа словно споткнулся на месте, оглянулся недоуменно, и медленно-медленно, мне показалось, бесконечно, стал валиться назад. Раскинув руки, он упал на спину. Я услышала, как он хрипит, и завопила уже не своим голосом. Я видела, что человек, спрыгнувший с будки, он был весь в черном, сильно хромая, бежит к нему. В его руках я заметила автомат. Не добежав до Сережи пару шагов, он снова выстрелил. Два раза. Бум! Бум! Мне показалось, что у меня лопнут ушные перепонки, хотя эти звуки, были ничуть не громче, чем предыдущие!
        — Помогите!  — закричала я, но водитель подхватил меня под мышки и потащил в сторону.
        — Дура! Заткнись! Пристрелят!  — Пытался он меня успокоить, но я вырывалась из его рук и орала совсем уж дурным голосом. В окнах один за другим вспыхивали огни, раздались возбужденные голоса. Полуодетые жильцы высыпали на балконы и принялись перекликаться. Но я видела только Сережу. Как он дернулся несколько раз и затих. А человек в черном бросил автомат, и, припадая на правую ногу, метнулся за будку.
        По двору уже бежали какие-то люди, где-то далеко завыла сирена, и я, что было сил, рванулась к Сереже. Я подбежала к нему первой и упала на колени. Он весь был в крови: голова, грудь, руки… Кровь, пузырясь, густой струйкой стекала по его подбородку и скапливалась в воротнике джинсовой куртки.
        Сережа силился приподнять голову, от этого кровь изо рта потекла еще сильнее.
        — Бумаги… — прохрипел он.  — Спрячь… Гене…раль…ному… в… руки…
        Он повел рукой, выталкивая из-за пазухи пластиковую папку. Она вся была в крови, с двумя оплавленными по краям отверстиями.
        — Сережа! Сереженька!  — заплакала я и прижала папку к груди.
        — Прос-сти!  — с трудом выдавил он. Голова его свалилась набок, а рука поползла с груди, и упала на асфальт с сухим стуком, точно с таким, с каким падает на землю созревшее яблоко. Пальцы судорожно сжались и разжались, а кровь изо рта забила толчками, и вдруг опала, потекла тонкой, вялой струйкой.
        — Сережа!  — я схватила его за руку.
        — Девочка! Его нельзя трогать. У него, кажется, прострелено легкое.
        Я увидела Эльзу Марковну. Она была в одной пижаме и шлепанцах. На голове — бигуди… Она встала рядом со мной на колени, и прижала пальцы к шейной артерии Сережи. Затем покачала головой и посмотрела на меня.
        — Вам надо крепиться, милая!  — и перекрестилась.  — Молитесь за него!
        С истошным воем во двор ворвались машины с проблесковыми маячками: две милицейские, одна — «Скорой помощи». Нас с Эльзой Марковной оттолкнули в сторону. Но она, оставив меня, подошла к «скорой помощи» и что-то быстро сказала здоровяку врачу. Тот кивнул, и стойку с капельницей вернули в машину…
        Милиционеры теснили зевак, врачи подбежали и склонились над Сережей. Его мигом погрузили на носилки, и с головой накрыли простыней. На простыне тут же проступили кровавые пятна, и кто-то за моей спиной угрюмо произнес: «Все, хана парню!»
        У меня не было даже сил оглянуться. Пальцы у меня слиплись от крови. Я стиснула ими папку, вырвать ее у меня можно было только с руками. Носилки с Сережей затолкали в «Скорую помощь» и она, завывая сиреной, рванула с места. Милиционеры бегали по двору, как заведенные. Что-то фотографировали, что-то замеряли. Автомата на земле уже не было видно, а двое человек в гражданском полезли на трансформаторную будку….
        А я наблюдала за этой суматохой, будто со стороны, из другого, параллельного мира, где в диковинку и стрельба из автомата, и кровь на асфальте, и человек, закрытый с головой простыней в отвратительных бурых пятнах…
        Ни одной мысли не осталось у меня в голове. Я стояла и смотрела, стояла и безотрывно смотрела на отсвечивающие глянцем черные лужи крови и обведенный мелом силуэт на асфальте — все, что осталось от моего Сережи, и молила, сама, не зная, кого, чтобы все мне привиделось, чтобы все вокруг оказалось ночным кошмаром. А я бы проснулась рядом с дочерью, оттого что кто-то подул мне в ухо и сказал ласково-ласково: «Нюша! Проснись!»
        — Аня! Аня!  — Кто-то обнял меня за плечи. Я оглянулась. Передо мной стоял Суворов. Он был в спортивных брюках и в тельняшке.
        — Саша,  — простонала я и повалилась на него.
        Он подхватил меня на руки и куда-то понес. Толпа расступалась перед нами, а я, обхватив его за шею, тихо выла от безысходности, от своей неспособности что-то изменить.

        Я пришла в себя оттого, что кто-то осторожно шлепал меня по щекам. Я замотала головой и замычала. Голова раскалывалась от боли, и сейчас мне хотелось одного, чтобы меня навсегда оставили в покое.
        — Аня! Аня!  — прорвался сквозь шум в ушах чей-то знакомый голос, и к моим губам поднесли стакан, и влили в рот какую-то жидкость. Я жадно глотнула, и поперхнулась. Это был коньяк. Я закашлялась и открыла глаза. В голове прояснилось, с глаз исчезла пелена, и я осознала, что лежу на чужой постели, в чужой квартире…
        — Аня,  — позвал меня тот, кто бережно поддерживал меня одной рукой под голову, а другой сжимал стакан с коньяком.  — Как ты?  — спросил человек.
        И я его узнала. Это был Суворов. Лицо его осунулось, глаза ввалились.
        — Помоги мне встать,  — попросила я.  — Голова кружится.
        Он поддержал меня под спину, я села и огляделась по сторонам. Дешевые обои на стенах, диван, на котором я лежала, простенький письменный стол и два стула, да еще на стенке на плечиках под простыней угадывалась какая-то одежда. Жилище одинокого, с невеликими претензиями мужчины.
        Тут я вспомнила про главное и испугалась. Папка! Я совсем про нее забыла!
        — Документы? Где документы?  — я в панике принялась шарить руками вокруг себя.
        — Успокойся! Вот твоя папка!  — Суворов подал мне пластиковую папку. Она была чистенькой. Ее отмыли от крови, и только два пулевых отверстия напоминали о случившемся. Я открыла ее и вздрогнула. Она была пробита насквозь, и по бумаге расплылись ржавые пятна.
        Я увидела их и заплакала. Суворов прижал меня к своей груди и принялся гладить по голове, как маленькую.
        — Скажи, что с Сережей?  — я задала этот вопрос, хотя и так знала, что он ответит.
        — Он умер мгновенно,  — тихо сказал Сергей.  — Верно, даже ничего не понял. Пуля попала в сердце.
        — Нет! Этого не может быть!  — меня снова затрясло.  — Он не умер мгновенно. Я знаю. Он успел попросить… — Я замолчала, потом тихо сказала.  — Прости, я не могу тебе этого сказать.  — Я посмотрела на часы.  — Шестой час утра. Мне надо домой. Мои, наверно, еще ничего не знают.
        — Им сообщили,  — глухо сказал Суворов.  — Хрусталев звонил. Искали тебя, но я сказал, пока не придешь в себя, я не позволю тебя трогать!
        — Спасибо!  — прошептала я.  — Суворов, ты — замечательный. Без тебя я бы и вовсе пропала!
        Он улыбнулся.
        — Замечательный дворник, ты это хотела сказать?
        — Прости,  — я погладила его по руке,  — я не хотела тебя обидеть, но ты так резко отказался от меня.
        — Я понял, и не сержусь!  — Он привлек меня к себе и поцеловал в лоб.  — Тебе надо держаться! Пойми, все проходит! Но ты сильная, ты не должна сломаться. Все у тебя будет хорошо! Я уверен!
        — Да, если учесть, что теперь я — молодая мама, и к тому же осталась без средств к существованию. Конечно, у меня есть немного денег, продам машину, что-то еще, продержусь, пока найду работу.
        — Вот видишь, ты молодчина! Самое главное, не терять присутствие духа!
        — Да, я помню… Даже в топоре палача отражается солнца! Я не пропаду… — Я заглянула ему в глаза.  — Скажи, киллера задержали?
        — Нет, пока! Но Хрусталев сказал, что это дело времени. При прыжке с трансформаторной будки, он, похоже, повредил ногу. Тем более, что у них есть на примете подозреваемые…
        — Где сейчас Сережа?
        — В морге. Я узнавал, его только завтра можно будет забрать. У тебя есть кто-то, кто поможет тебе с похоронами?
        — Есть! Я думаю, комбинат не откажет.  — Я снова посмотрела на папку, затем на Суворова.  — Саша, ты не смог бы оставить у себя эти бумаги. Сережа просил не отдавать их в руки милиции. Он заверил меня, что там нет криминала, но они должны попасть в руки нужных людей. Пойми, я не могу их вынести отсюда. Вдруг люди Хрусталева наблюдают за мной, или те, кто за этими бумагами охотился.
        — Ты считаешь, что твоего мужа убили из-за этих документов?
        — Я даже не сомневаюсь. Сережу ждали… Но кто мог узнать адрес Марины? Я никому его не сдавала. Людмила и та знала только приблизительно, что дом на Подольской горе, так здесь этих домов воз и маленькая тележка. К тому же, она сейчас в тюрьме. Или меня выследили, когда я приезжала в первый раз? Те самые парни, которые напали на меня?
        — Эти парни оказались обыкновенной шпаной. Любители пить пиво по чужим подъездам,  — сказал Суворов.  — Участковый пробил по базе ГИБДД номера машины, на которой они уехали, и вычислил их. Если ты напишешь заявление, он разберется с ними по полной программе.
        — Плевать мне на них,  — махнула я рукой.  — Меня больше беспокоит Милехин. Но откуда ему знать, по какой причине я оказалась в этом дворе? Ну, выследил, ну, привязался. Он даже не знал, что я жена Сергея. И вообще, ему-то какой резон охотиться за моим мужем? У него свои дела, у Сережи — свои…
        — Учти, что этот кто-то хорошо знал, что твой муж вернулся из Москвы. Хрусталев, а у него агентура, уверен, работает, будь здоров, и то ждал его только сегодня вечером. Скажи, ты говорила кому-то, что твой муж вернулся?
        — Я только Римму предупредила…
        — По телефону?
        — Нет, я забежала к ней перед тем, как поехать сюда, и попросила, чтобы Миша переночевал в нашем доме. Боялась, что Таня проснется и испугается.
        — И больше никому?
        — Никому!  — твердо сказала я.
        Суворов покачал головой.
        Я ужаснулась.
        — Думаешь, это Римма? Но это исключено! Понимаешь, исключено !
        — Я тебя понимаю,  — мягко сказал Суворов,  — и все же, кто-то вас сдал. Причем, тут же, как только Сергей появился дома. И киллер устроил себе гнездо на будке еще до вашего приезда… Я не исключаю, что за вашим домом следили не только милиционеры.
        Он поднялся на ноги.
        — Давай свою папку! Не сомневайся, ее никто не найдет, и я верну ее тебе по первому требованию.
        — Спасибо, Саша!  — Сказала я.  — Что бы я без тебя делала?
        — Взаимно!  — ответил Суворов и усмехнулся, только я не поняла, почему?


        Глава 26
        И снова наступила ночь. И я, наконец, осталась одна. Целый день шли люди. Знакомые, и не знакомые мне. Несли цветы и венки, я и Римма принимали соболезнования, нам даже некогда было плакать. А без слез все переносится гораздо хуже, и к концу дня мы ощущали себя измочаленными, словно нас пропустили через жернова. И тут, как никогда, кстати, оказался доктор Ромашов. Он отпаивал нас лекарствами и варил крепкий кофе, отправил детей в город, кормил Редбоя, и выходил с ним погулять, потому что мы запирали его в одной из комнат Римминой половины дома.
        За Таней взялась присматривать Зина, которая прилетела из Абхазии. А Леша и Миша (он прямо на глазах вытянулся и повзрослел) вместе носились по городу, заказывали гроб, договаривались с батюшкой об отпевании, решали вопрос с могилой. Заботы и оплату похорон взял на себя комбинат, поэтому все решалось без проблем. Сначала мне позвонил Генеральный директор, затем Председатель совета директоров. Они говорили хорошие слова о Сергее, о том, что он достойный человек, что комбинат лишился отличного специалиста, который не спасовал в трудную минуту, и сделал все, чтобы избежать неприятных последствий…
        Все это были общие слова, приятные, конечно, но они ровно ничего мне не говорили, и ничего теперь не значили. И, честно говоря, сейчас мне было не до выяснений, да, думаю, мне бы и не сказали, что это за «неприятные последствия», которые комбинату удалось избежать ценой Сережиной жизни. Правда, выяснилось, что я не в таком уж бедственном положении, как мне казалось раньше. Сереже принадлежало приличное количество акций комбината, что обещало нам стабильный доход. К тому же, руководство клятвенно меня заверило, что оплатит высшее образование детей, и ежемесячно, учитывая заслуги моего мужа, станет выплачивать пособие, которое позволит мне не работать и заниматься воспитанием детей, и это, не считая единовременной выплаты очень приличной суммы…
        Я слушала Сережиных начальников и думала, что предпочла бы просить подаяние у храма, но только бы Сережа был жив… И сейчас, оставшись одна, я не находила себе места, вспоминая наш последний разговор, те обидные слова, которые я ему кричала в лицо, ту пощечину, которую ему залепила… На столе передо мной стоял портрет Сережи с черной траурной ленточкой по уголку, горела свеча… Я смотрела на него, а он на меня своими умными, абсолютно живыми глазами и мне, казалось, я слышу его голос: «Держись, Нюша! Пробьемся!»
        Я уже твердо для себя решила, что вернусь в газету. Главный редактор сам позвонил мне и сказал, что рад будет взять меня в любое время, когда я того пожелаю. Бывшие коллеги приехали с венком, предлагали помощь, и я подумала, что ошибалась, когда считала, что все меня забыли, и я никому не нужна… Но были и другие, которых я когда-то уважала. Эти тоже звонили, и не раз, но просили об эксклюзивном интервью. В таких случаях, я просто бросала трубку…
        Я уже не плакала, словно кто-то перекрыл во мне кран, и только отгоняла от себя видения: испуганные глаза Тани, которая, кажется, так ничего и не поняла. И я страшилась, как она перенесет, когда увидит своего отца в гробу. Миша… Его бледное лицо… Он убежал в лес и там рыдал до исступления, пока его не нашел доктор, не привел домой и не сделал успокаивающий укол. Римма… Она держалась лучше всех. И я весь день не отходила от нее, так мне было легче переносить соболезнования, отвечать на звонки, делать какие-то распоряжения.
        Тамара забрала Дениса к себе домой. Дочь у нее оказалась славной и доброй девочкой. И я была благодарна, что они на время взяли на себя всю заботу о малыше.
        Галина Филипповна тоже навестила меня, расцеловала в обе щеки, похлюпала носом, и не преминула торжественно сообщить, что весь поселок скорбит о Сергее Николаевиче… При этом она рыскала глазами по сторонам, вероятно, пронюхала про Дениса, но спросить не решилась, а я не стала ей ничего рассказывать, полагая, что еще будет время узнать, что по этому случаю судачат в поселке.
        Только теперь мне было совершенно по барабану, как к этому отнесутся мои соседи. Сплетни и слухи не так страшны по сравнению с гибелью родного тебе человека.
        Завтра привезут из морга Сережу. Одну ночь он проведет дома, а затем гроб с его телом установят в представительстве, чтобы все, кто его знал, смогли с ним попрощаться… И хотя его убили на моих глазах, я до сих пор не верила, что его нет в живых и страшно боялась увидеть его мертвым в гробу…
        Суворов так и не появился в моем доме, но я не беспокоилась о бумагах. При разговоре с Генеральным директором я сообщила, конечно, что они в целости и сохранности, и находятся в надежных руках. Но он велел мне не беспокоиться, оказывается, сам факт их наличия говорил о том, что Сергей исполнил свой долг и спас комбинат от серьезных неприятностей.
        Что ни говори, но я то и дело возвращаюсь к этим «серьезным неприятностям», которые перевернули мою жизнь, разделили ее на две половины, с Сережей и без него.
        Я, не переставая, винила себя в том, что, сама того не подозревая, инициировала большинство из этих «серьезных неприятностей». И хотя Римма убеждала меня, что это не так, все к этому шло давно, я не могла отделаться от чувства вины, что моя самодеятельность привела к гибели Сережи…
        Часы в гостиной пробили полночь, и я направилась в Танину спальню, в своей я бы, наверно, не сумела заснуть. И хотя мне частенько приходилось засыпать без Сережи, сейчас я не могла без содрогания видеть нашу постель и заходить в нашу комнату. С нее ведь все и началось…
        Я оставила включенным ночник, и легла. И сразу провалилась в густую, душную темноту. Не помню, что мне снилось, но это как-то было связано с Сережей. Кажется, мы куда-то ехали с ним, мчались на джипе по узкой горной дороге, и я все боялась, что мы не впишемся в поворот и свалимся в обрыв. Я упрекала Сережу в лихачестве, а он смеялся, и все пытался меня обнять… А потом мы взобрались на перевал и увидели горы… Зубчатые пики закрывали горизонт, с их склонов сбегали вниз серебристые ленты рек и терялись в густых травах альпийских лугов… Джип на огромной скорости мчался вниз, и вдруг — хлопок! Крупная птица ударилась о лобовое стекло, и по нему потекли алые потоки крови… Я закричала… и проснулась!
        Ночник светил слабым зеленоватым цветом. Сердце бешено колотилось, мне не хватало воздуха. Я потянулась за сигаретами, и вспомнила, что оставила их на кухне… Я подошла к окну и распахнула его. Постояла некоторое время, облокотившись на подоконник, и вдыхая свежий ночной воздух. Одуряюще пахли цветы, и я подумала, что к утру зарядит дождик. Я посмотрела на небо. Его затянуло редкой кисеей облаков, и только крупные звезды сумели пробиться сквозь эту редкую пока пелену облаков. Я вздохнула и направилась в кухню.
        Но я до нее не дошла. Какой-то посторонний звук заставил меня остановиться и прислушаться. Некоторое время я стояла, не дыша и вытянув шею, точно Редбой в охотничьей стойке. Сначала мне показалось, что хлопнула оконная створка. Вполне, возможно, открылась от сквозняка. Но тут я услышала шаги. Кто-то ходил над моей головой. Там, в Сережином кабинете…
        Все во мне обмерло! Кто бы это мог быть? Я стопроцентно знала, что в доме никого нет, даже Редбой сегодня ночевал у Риммы. И все-таки в Сережином кабинете находился какой-то человек… Но как он проник в дом? Ведь перед сном я особенно тщательно проверила все запоры. В эту минуту я, как никогда, пожалела, что рядом со мной нет Редбоя. И все-таки я попыталась себя успокоить. В любой момент я могу позвать на помощь, если это посторонний. Но что постороннему делать в моем доме? Вряд ли это грабитель. Если искать, что-то стоящее, то в спальне или в гостиной.
        Я на цыпочках прокралась в прихожую. Надо позвонить Римме… И тут я вспомнила, что в кабинете у Сережи стоит параллельный телефон, если я стану набирать номер, это услышит человек, который прохаживается там, как у себя дома. Ф-у-у! История! Как в американском триллере… Я перекрестилась. Конечно, я не верила в приведения и в прочую мистическую чепуху, но все-таки мне стало жутко. Я ощущала себя абсолютно беспомощной… Оставалось одно, выбраться осторожно из дома, и бежать к Римме… Я попыталась вспомнить, куда я подевала ключи от входной двери. Кажется, я оставила их на кухне…
        Я посмотрела на лестницу, которая ввела на второй этаж, и вдруг совершенно отчетливо увидела слабый отблеск света на лестничной площадке и длинную тень. И пятно, и тень медленно передвигались по коридору, И я опять различила шаги… Человек шел к лестнице, он хотел спуститься вниз! Не чуя под собой ног, я рванулась на кухню, и, к счастью, сразу заметила ключи. Они лежали на небольшой полочке. Схватив их, я с лету преодолела прихожую и выскочила на веранду. Там чуть не разбила себе лоб о стремянку, зашибла палец на ноге, но почти не почувствовала боли.
        Руки мои тряслись, ключ никак не хотел попадать в замочную скважину, Наконец, мне удалось распахнуть дверь, и в этот момент кто-то схватил меня за волосы и втянул обратно в дом. Жесткая, сильная ладонь зажала мне рот. Я изворачивалась, пыталась лягнуть своего захватчика. Но он был сильнее, намного сильнее и, чем больше я сопротивлялась, тем больше он сдавливал мое лицо. Я почти задыхалась, а он, подхватив меня под грудь свободной рукой, втащил в спальню и толкнул на кровать. Я упала навзничь, попыталась встать, но человек снова толкнул меня, и тут я поняла, почему запах его одеколона показался мне знакомым.
        Передо мной стоял Клим Ворошилов и радостно улыбался. Но мне только поначалу показалось, что это была радость. Гримаса, которая исказила его лицо, мало походила на улыбку. Скорее это был оскал. Оскал хищного зверя, наконец-то подловившего свою жертву. Я испуганно подобрала ноги, села на постели и натянула ночную рубашку на колени.
        — Я вижу, ты мне обрадовалась!  — Клим навис надо мной.  — Всегда мечтал оказаться в твоей спальне.
        — Не подходи!  — вскрикнула я.  — Не смей!
        — А что будет? Ты мне как-то помешаешь?  — он покачал головой.  — Ошибаешься, если я не позволил тебе орать в беседке, здесь это и вовсе не составит труда.
        — Как ты пробрался в дом?  — спросила я и отодвинулась к спинке кровати.
        — Великое дело!  — усмехнулся он.  — Без всякого труда!
        — Что тебе нужно? Ты и так уже сделал все, что хотел!
        — Ошибаешься, дорогая! Я хочу этого постоянно. И чем чаще, тем лучше…
        — Клим,  — взмолилась я.  — Побойся Бога! У меня погиб муж, а ты лезешь со своими грязными предложениями.
        — Но ты ведь живая! И понимаешь, что живое — живым, а мертвое — мертвым.
        — Не кощунствуй,  — сказала я тихо,  — и убирайся, пока не поздно. Не заставляй меня считать тебя законченным подонком.
        — А если я и есть подонок? Если мне плевать и на твоего мужа, и на тебя? Ты ведь меня в грош не ценишь? Презираешь! Считаешь грязной, похотливой свиньей! А ты когда-нибудь задумывалась, что у меня и душа есть, и сердце, и мозги какие-никакие…
        — Если у тебя есть мозги, насчет остального я сильно сомневаюсь, ты немедленно уйдешь из моего дома,  — процедила я сквозь зубы.  — Иначе, я тебе обещаю крупные неприятности. За меня есть кому заступиться…
        — Этот паршивый дворник? Ты его имеешь в виду?  — Клим расхохотался.  — Конечно, он с радостью прибежит. Молодая богатая вдовушка. Да он тебе ноги будет мыть, и воду пить, если ты его обласкаешь! Такая удача свалилась на парня!
        — Ты для того забрался в дом, чтобы наговорить мне гадостей?  — справилась я.  — Не нашел другого места и времени?
        — Гадости — это последнее, что я хотел тебе сказать!  — Клим оперся руками о постель и потянулся ко мне.
        И тогда я ударила его ногой в грудь. Но попала в живот. Он вскрикнул и согнулся в три погибели, хватая ртом воздух. Лицо его перекосилось, то ли от боли, то ли от ярости, и я поняла, что попала в солнечное сплетение. Но мне было не до его страданий. Я вскочила на ноги и прыгнула с кровати. Клим попытался меня схватить, но я увернулась, и, что было сил, заехала ему локтем в лицо. Он охнул и отшатнулся в сторону. Я, стремглав, миновала прихожую, и выскочила на веранду. Как славно, что я успела открыть дверь. И тут Клим настиг меня. Он снова уцепил меня за волосы. Но я рванулась, оставив порядочный клок в его руках, и, схватив стремянку, швырнула ее на Клима, исполнив свою тайную мечту.
        Он выругался, с грохотом оттолкнул ее, но я уже была на крыльце. И все-таки его шаг был в два раза больше моего, поэтому он настиг меня быстрее, чем я того ожидала, и попытался удержать меня за ночную рубашку. Ткань треснула, рубаха поползла с плеч. Я зажала ее на груди, закричала, и тут заметила тесак. Он по-прежнему торчал в стойке крыльца. Я рванула его, и только почувствовав его тяжесть в руке, минуя ступеньки, спрыгнула с крыльца.
        Развернувшись лицом к Климу, я закричала:
        — Только подойди! Отрублю башку!
        Он остановился на верхней ступеньке, усмехнулся, и эта улыбка не предвещала мне ничего хорошего.
        — Опусти нож!  — прихрамывая, он стал спускаться вниз.
        А я с ужасом смотрела на его правую ногу. Он изрядно ее приволакивал. И я все поняла.
        — Клим!  — прошептала я. И бессильно опустила тесак.  — Это был ты. Это ты убил Сережу! Ты пришел за документами…
        — Ай, умничка!  — осклабился он и поманил меня пальцем.  — Иди к дяде, девочка! Вернешь бумажки, и дядя тебя отпустит!
        — Сволочь! Какая же ты сволочь, Ворошилов!  — сказала я устало, и подняла тесак.  — Не подходи! Меня простят, если я тебя прикончу.
        — Не успеешь!  — ласково сказал Клим, и я вдруг увидела в его руке пистолет. С глушителем… И мне все стало безразлично…
        Не сводя с меня взгляда, Клим медленно спускался по ступенькам. Руки мои затекли, но я продолжала держать тесак над головой. Каждый шаг давался моему врагу с трудом, но он достиг уже последней ступеньки и потянулся ко мне рукой. Он был так близко, метрах в двух, не более. Я видела, как шевелятся его губы:
        — Тихо, девочка, тихо!
        Я отступила, но он навел на меня пистолет. Я понимала: только один хлопок, и меня не станет. Но меня не станет и в том случае, если я отброшу тесак…
        — Документы? Тебе нужны документы?  — спросила я и снова сделала шаг назад.
        — Да, всего одна тонкая папочка! Всего одна!  — сказал он вкрадчиво.  — Скажи, где ты ее прячешь, и я навсегда уеду из города.  — Он щелкнул предохранителем.  — Ну же!
        И тут я метнула тесак в него. Точно так же, как в детстве, когда представляла себя индейской скво, метавшей томагавк в жалких бледнолицых собак. Я услышала хруст, это нож вошел Климу в грудь, и он, вскрикнув, повалился на ступени. Но я уже не видела, что сотворило мое орудие возмездия. Я бросилась к Римминому крыльцу, и тотчас попала в чьи-то руки. От ворот и от дома тоже бежали какие-то люди…
        Я закричала дурным голосом, и вдруг поняла, что передо мной Суворов. Он прижал меня к себе. А я плакала и причитала:
        — Я убила его! Убила!
        — Не сдохнет!  — сказал кто-то рядом.  — Но бегать на свободе еще долго не будет! И я узнала голос Хрусталева.
        Я отстранилась и посмотрела на Сашу.
        — И все-таки ты с ними?
        — Нет, он с вами,  — подал голос Хрусталев,  — но о —очень инициативный товарищ!


        Глава 27
        Позавчера похоронили Сережу, и я вот уже вторую ночь провожу возле окна. Суворова с момента нашего объяснения я видела только однажды. На кладбище. Он стоял рядом с Генеральным, и поверх его головы смотрел на меня. В строгом черном костюме, в белоснежной сорочке и при галстуке он показался мне чужим и неприступным. И только этот взгляд, растерянный и виноватый, сказал мне, что я ошибаюсь… Просто я видела сейчас Суворова настоящего, а не того, к которому привыкла, с которым мне было легко, и что скрывать, необыкновенно хорошо…
        Но он не появился ни после похорон, ни вчера… Я понимала, что он сейчас крайне занят, делала скидку на его тактичность, на желание дать мне время успокоиться… И все-таки мне было плохо. Более всего я боялась, что он уедет, не попрощавшись. И, судя по всему, дело шло к этому.
        Что же касается событий, которые случились за эту неделю… Странно, но я чувствовала себя совершенно спокойной. Только осталась в душе тягучая боль оттого, что теперь я никогда не увижу Сережу. Сейчас даже его измена не казалась мне трагедией. Некого больше было ревновать, и не к кому. А маленький результат этой связи посапывал сейчас в детской, и я ни секунды не сожалела, о том, что забрала ребенка. Дениска оказался славным мальчонкой. Таня и Миша перестали дуться, и сегодня я видела, как Таня подошла к кроватке и долго рассматривала спящего малыша. Затем осторожно коснулась его щечки пальцем, и, заметив мой взгляд, виновато улыбнулась:
        — На Мишу похож, правда?
        — На папу,  — сказала я тихо, и обняла ее.  — Не обижайся. Он маленький, и все-таки твой братик. Как мы будем жить, если откажемся от него?
        Таня уткнулась мне в грудь носом и прошептала:
        — Я уже большая. Я привыкну…
        Миша к кроватке не подходил, но достал из подвала Танин еще манеж, отмыл его и занес в дом, буркнув при этом:
        — Там целая коробка Танькиных игрушек, может, принести?
        — Нет, Миша,  — мягко сказала я.  — Они старые и грязные. Мы купим Денису новые.
        Я понимала, что нужно время, чтобы все встало на свои места. И дети примут своего брата точно так же, как его приняли мы с Риммой. По-другому я стала относиться и к доктору. У меня исчезли сомнения в его намерениях. Да, он был на семь лет младше Риммы, но, думаю, никто и никогда не окружал ее таким вниманием и заботой, как этот русобородый богатырь. Сегодня я наблюдала за ними из окна. Римма прямо-таки светилась от счастья. Утром доктор сделал ей предложение, и через три дня они укатят за границу, на какой-то австрийский курорт с очень длинным и практически непроизносимым названием.
        По этому случаю, мы объяснились с ним в беседке. Ромашов, правда, был немного смущен. Но и я была хороша, допрашивала его с пристрастием, и, не щадя его самолюбия, задавала весьма щекотливые вопросы. Но он отвечал на мои вопросы тоже прямо, ничуть не скрывая, что поначалу Римма его заинтересовала, как пациентка, и только потом, как человек и женщина.
        Но, самое главное, что я от него услышала: у Риммы действительно есть шанс встать на ноги. Не скоро, через полгода, через год, но уже есть положительные сдвиги в лечении, и, как уверил меня Ромашов, его методика произведет революцию в медицине. При этом он сыпал мудреными терминами, переходил на латынь, и хотя я ровно ничего не понимала в его объяснениях, на душе полегчало. Глаза у доктора были хорошие, и он никогда не отводил взгляд в сторону…
        Миша оставался со мной, но я этому не сопротивлялась. Он перешел в одиннадцатый класс, и негоже срывать ребенка с места, когда впереди выпускные экзамены. Да и Римме будет легче. Она знает, что Миша мне, как родной, и будет мне первым помощником в доме. Всегда приглядит за сестрой, и если потребуется, научит ее уму-разуму.
        Мы учились жить без Сережи. Пока это плохо получалось, но я знала, что все образуется. Жизнь возьмет свое, все останется в воспоминаниях, у которых есть свойство ставить барьер на пути грустных мыслей и подавленного настроения.
        — Все будет хорошо!  — успокаивала я своих близких. И сама заставляла себя в это верить. Единственное, что я не могла себя заставить, так это видеть крыльцо, на котором я чуть не прикончила Клима Ворошилова. Я преодолевала его бегом, каждый раз чувствуя, как мурашки разбегаются по телу. Меня трясло мелкой дрожью, когда я вспоминала события той ночи. И даже сейчас, я сидела таким образом, чтобы крыльцо находилось у меня за спиной.
        Хрусталев сообщил мне, что Ворошилов легко отделался. Тесак повредил ему ребро, но бросок был не настолько силен, чтобы отправить его в могилевскую губернию. Теперь Клим находился в больнице, но это не освободило его от визитов следователя прокуратуры. Конечно, майор не большой любитель вдаваться в подробности, но признался, что я помогла задержать крупного хищника, за которым давно и безуспешно охотился Интерпол.
        Римма абсолютно спокойно пережила превращение своего издателя в международного бандита. Сказала только, что, несмотря на его криминальные «подвиги», она ему благодарна за Ромашова, и даже попробовала передать ему в больницу пакет с фруктами. Правда, Хрусталев не позволил. Он был очень неуступчивым, этот майор. И хотя он оставил меня в покое, я предполагала, что мне еще предстоят встречи со следователем прокуратуры. Правда, из-за похорон меня не трогали, и я радовалась временной передышке, хотя понимала, долго так продолжаться не будет…
        И как бы то не было, я раз за разом вспоминала последний разговор с Суворовым. Я, и сама, без Хрусталева, догадывалась, что он не из милиции. Но пока милиционеры возились с Ворошиловым (а он и впрямь оказался крепким орешком), а после Хрусталев допрашивал меня, ведь все-таки было покушение на убийство, хотя и в пределах необходимой самообороны, Суворов, я знала, все время находился рядом, за стеной гостиной. Он сидел на кухне и курил сигарету за сигаретой. И когда все закончилось, когда милиция, наконец, покинула наш дом, я прошла к нему на кухню, и увидела на столе полную пепельницу окурков.
        — Рассказывай!  — сказала я, усаживаясь напротив, и придвигая к себе пачку сигарет.  — Я тут кое-что прикинула, и сообразила, что ты не дворник! Но кто ты, если не секрет?
        — Аня,  — сказал он и, опустив глаза, принялся вертеть в пальцах очередную сигарету.  — Я не имел права тебе говорить. Я служу сейчас в службе безопасности Таймырского комбината. Сложилась очень нехорошая ситуация…
        — По вине Сережи?
        — И по его тоже. Я не могу посвятить тебя во все подробности, это коммерческая тайна.
        — Вывод денег в оффшоры через подставные компании?
        — Я тебе ничего не говорил, но ты и так все хорошо понимаешь.
        — «Золотая Антилопа» как раз и была подставной компанией? Все деньги шли через Марину?
        — Аня, не пытай меня,  — Суворов протянул руку и накрыл ею мою ладонь.  — Скажу одно, нашлись люди, которые попытались эти потоки отвести в сторону. Попросту, украсть у нас деньги. На эти счета ушло какое-то количество денег, но твой Сергей вовремя спохватился. Но повел себя странно. Он посчитал себя главным виновником, и решил уладить дела в одиночку. Он не думал, что столкнется с мощной международной организацией, которая специализируется на подобных махинациях.
        — А Ворошилов оказался самым крупным махинатором?
        — Совсем не так. Он — представитель известной американской медно-никелевой компании, первого нашего конкурента на мировом рынке. Они давно хотят оттяпать у нас приличный пакет акций. Пока нам удавалось с ними успешно бороться, но они в какой-то момент сумели подставить нам подножку. Эта подножка чуть не угробила наш авторитет среди партнеров по бизнесу. Как ты понимаешь, часть денег в оплату поставок оборудования, за строительство нового корпуса, его возводили немцы, ушли поначалу в неизвестном направлении. Твой Сергей проделал гигантскую работу, чтобы разобраться в этой финансовой авантюре. Но, повторяю, повел себя странно, что вызвало беспокойство у руководства комбината. Поэтому меня направили сюда. Мне пришлось долго во всем разбираться. Я потому и устроился дворником, чтобы держать под наблюдением Марину и твоего мужа.
        — Все понятно,  — сказала я и закурила.  — Бравый Джеймс Бонд в тылу врага. Надеюсь, фамилия у тебя настоящая?
        — Настоящая!  — ответил он.  — В городе меня не знают.
        — И Сережа тоже тебя не знал?
        — Я не попадался ему на глаза.
        — Но ты сказал мне, что Людмила — бывшая любовница Милехина. Она-то здесь с какого бока?
        — Милехин, ты не удивляйся, старый приятель Ворошилова, его доверенное лицо. Отсюда дорогущая тачка, которой Милехин снабдил своего наставника. Да-да, именно Ворошилов был основной фигурой в этом бандитском союзе. Милехин по сравнению с ним, мелкая сошка. Я думаю, что завидный энтузиазм, который проявил Ворошилов, во многом связан еще и с тем, что Сергей был твоим мужем. Личные мотивы тоже сыграли свою роль. И когда они утратили над Сергеем Николаевичем контроль, то пустили в бой резервные силы, то есть тебя. И Людмила здесь, с ее неутоленной жаждой мести, оказалась, как нельзя кстати. Ко всему прочему, ты их вывела на Марину, которую Сергей пытался спрятать. Скорее всего, Милехин привязался к тебе случайно, но после разговора с Ворошиловым, он понял, кто ты такая. Но хуже всего, они догадались, по какой причине ты там отиралась. Ведь ты все разболтала Людмиле: и про любовницу Сергея, и про Подольскую гору.
        — Ты думаешь, бежевый «Москвич» их рук дело?
        — Даже не сомневаюсь! Ты ведь, помнится, рассказывала, как Сергей менял машины, когда ехал к Марине, петлял по городу. Люди Ворошилова не знали, что он оставил «Вольво» на стоянке. Но они засекли твою джип, и подумали, что он пересел в него. Тем более, что стекла в нем тонированные, сразу не разглядишь, сколько человек в салоне. Скажи спасибо, что они свалили, когда обнаружили тебя одну в машине.
        — Я не помню, чтобы кто-то ко мне подходил…
        — И хорошо, что не помнишь. Такие люди ничем не гнушаются, но, видно, не поступило команды убрать тебя, вот они и смылись втихую.
        — Да, я понимаю,  — я покачала головой и прикурила вторую сигарету.  — Клим очень вовремя подсуетился. Но скажи, как он узнал, что мы приедем с Сережей на квартиру Марины? Мы никому, даже Римме не сказали об этом. И ты тоже не знал об этом…
        — Твой Сергей так все запутал!  — Вздохнул Суворов.  — Мы действительно ждали его на следующий день. Это моя вина, что не просчитал подобный вариант…
        — И все-таки, почему Ворошилов оказался у дома первым?
        — А это к Хрусталеву,  — усмехнулся Суворов.  — Он тебе расскажет, что его ребята обнаружили под крышкой твоего кухонного стола, в спальне и в кресле Риммы. Ворошилов знал о каждом ваше шаге… Очень шустрая сволочь…
        — Понятно,  — вздохнула я,  — но ты наверняка не скажешь мне, что было в той папке, из-за которой убили Сережу?
        — Точно не скажу, но ты должна знать, что эти бумагу спасут репутацию комбината. И ты их сама передашь Генеральному.
        — Но как ты оказался в компании Хрусталева?
        — Было дело! В какой-то момент наши интересы пересеклись и пошли затем параллельно!  — Суворов посмотрел на меня.  — Это все, что я хотел тебе сказать.
        — Все ли?  — удивилась я.  — Я прекрасно понимаю, что не допущена к коммерческим тайнам комбината, и больше, чем положено, не буду пытаться узнать. Но скажи, то, что ты рассказывал о себе, правда? Или такая же сказка, как легенда о замечательном дворнике?
        — Я тебя ни в чем не обманул. До недавнего времени я служил в погранвойсках, но по ранению меня комиссовали, я вышел на пенсию, надо было прибиваться к какому-то берегу…
        — Теперь я понимаю, какие тундры, и какие берега ты топтал в последнее время? Так и не смог расстаться с Севером?
        — Не смог,  — тихо сказал Суворов и уставился в стол, сломав при этом сигарету. Он торопливо смахнул крошки табака в пепельницу, и я заметила, что его пальцы слегка подрагивают.
        Но он снова поднял на меня взгляд. И теперь он был у него жестким, а не виноватым.
        — Но очень скоро я переберусь в ваш город. Уже подписан приказ. Меня назначили временно исполняющим обязанности Генерального директора представительства. Пока! А дальше видно будет!
        И тогда я рассмеялась. Как я себя сейчас ненавидела за тот смех.
        — Ой, не могу!  — Хохотала я.  — Сначала ты заменил Сережу в постели, а теперь и в представительстве.
        Я понимала, что мой смех больше смахивает на истерику, и все-таки не могла остановиться.
        Я видела, как блеснули его глаза, и желваки заходили на скулах. И если бы он сейчас закричал на меня, стукнул кулаком, все было бы кончено. Раз и навсегда! Бесповоротно!
        Но он вдруг встал и подошел ко мне. Он стоял, а я сидела и испуганно взирала на него снизу вверх. Он сжал мое лицо ладонями и слегка встряхнул.
        — Аня!  — сказал он.  — Успокойся! И прости меня! Сейчас не время это говорить. Мне сорок шесть. Я старше тебя лет на пятнадцать…
        — На двенадцать,  — упавшим голосом сказала я, потому что почувствовала, какое за этим последует продолжение.
        — Все равно много!  — Сказал он.  — Всякое бывало в моей жизни. Я видел и пережил такое, что и врагу не пожелаешь!  — Он вдруг быстро отнял руки от моего лица, и вернулся на прежнее место. Впервые я видела, что Суворов не в себе, и сердце мое отчего-то замерло. А он воевал с зажигалкой, но так и не смог закурить, и с досадой отшвырнул ее, и она свалилась со стола. Я продолжала молча за ним наблюдать.
        — Аня, не смотри на меня так,  — наконец, взмолился Суворов, и провел ладонями по лицу, словно смахнул что-то.  — Прости, но я тебе соврал…
        Сердце у меня свалилось куда-то под стул, на котором я сидела. Сейчас он скажет, что женат…
        Но вопреки своим страхам услышала другое:
        — Я обманул тебя, когда говорил, что это не влюбленность. Я не смог объяснить свое состояние, потому что на самом деле, не знал, что это такое. А вернее, раньше просто не догадывался, что так бывает. А, черт!  — Он махнул рукой.  — Совсем запутался! Одним словом, я понял, что не могу без тебя, и испугался. И уговаривал, скорее, не тебя, а в первую очередь себя. Думал, все это у нее под влиянием стрессов. Перебесится баба и снова вернется в свое уютное и теплое гнездышко.
        — Я — не баба, Суворов! Заруби это себе на носу!
        — Да понял я! Понял! Просто так мне было легче. Пойми, каково это на пятом десятке лет осознать, что ты влюбился в женщину, притом в жену своего сослуживца… Поверь, Аня, это очень горько, очень тяжело! Жить и знать, что впереди никакой перспективы, что любимая женщина потеряна для тебя навсегда… Я почти проклинал тот момент, когда вызвался тебе помочь… Но тогда я не знал, что ты жена Родионова.
        — А когда узнал?
        — Тогда уже было поздно!  — Суворов неловко улыбнулся.  — Прости, неприлично объясняться в любви вдове. Я не хотел тебе говорить…
        — Но так сложились обстоятельства… — вздохнула я.  — И я тебя прощаю! И, честно, ничего не могу сказать тебе в ответ. Ты — славный, порядочный… Ты — классный мужик, Суворов! И я никогда не забуду, сколько раз за прошлую неделю ты спас меня. И ночь в машине тоже не забуду. Но душа Сережи бродит где-то здесь, я это чувствую. И ему неприятно, что его жена выясняет отношения с другим мужчиной. Я не знаю, как сложится все в дальнейшем, но я все простила Сереже. И пока его душа не успокоится, не обретет свое пристанище, я тебя ничем не смогу ответить.
        — Ты права! Ты абсолютно права!  — Суворов поднялся из-за стола.  — Прощай, Аня! Надеюсь, я не был тебе противен. Ты — молодая, красивая женщина. Ты еще встретишь свое счастье! Зачем тебе старый, потертый жизнью вояка!  — и быстро вышел из комнаты.
        Возможно, мне надо было побежать за ним, остановить, сказать какие-то слова, чтобы не сидеть сейчас у окна, и не терзать себя воспоминаниями. А еще гадать: приедет попрощаться, не приедет… Я посмотрела на часы. Пятый час утра… Уже не появится. Я знала, первый рейс на Таймырск в семь часов. Нет, не поедет Суворов в такую рань к женщине, которая, по сути, от него отказалась…
        — Аня!  — произнес кто-то тихо за моей спиной.
        И я резко повернулась. Суворов стоял под моим окном. А я так задумалась, что не расслышала его шаги.
        Я продолжала сидеть на стуле, потому что ноги враз отказали, а еще очень сильно дрожали в коленках, и, вытаращив, как последняя дура, глаза, не знала, что сказать.
        — Т-ты?  — Я с трудом выдавила первое слово, остальные пошли легче. И все-таки я не нашла ничего лучше, чем спросить: — Как ты прошел в ворота?
        — Я?  — он полез в карман и достал брелок, с помощью которого ворота автоматически открываются, и положил его на подоконник.  — Вот! Передай Римме Витальевне.
        — Она знала, что ты придешь?  — я была поражена до глубины души.
        Он отвел взгляд и пожал плечами. И тут я увидела в окне лицо Риммы. Она, улыбаясь, наблюдала за нами. И я показала ей кулак.
        — Аня! Не сердись!  — впервые я видела, чтобы Суворов смотрел на меня умоляющим взглядом.  — Я заехал попрощаться! Но я вернусь!
        — Возвращайся!  — сказала я.  — Обязательно возвращайся!
        Он с облегчением вздохнул и тоже, едва заметно улыбнулся.
        — Надеюсь, тебе понадобится дворник?  — Он кивнул на цветники.  — Я еще успею их полить.
        — Нет уж,  — сказала я.  — Поезжай! Раньше уедешь, раньше вернешься!
        — Я позвоню,  — крикнул он уже на бегу и помахал мне рукой.
        И я подумала, что он-то уж точно мне позвонит.
        Суворов скрылся за воротами, и тотчас заурчал мотор машины. Риммино лицо исчезло в окне. А я несколько раз подняла руки вверх, затем энергично развела их в стороны, и направилась в спальню.
        Через десять минут, я в легких шортах и в майке бежала по дороге в сторону леса мимо домов спящего еще поселка. Редбой с весело торчащим хвостом легко обогнал меня, и несся теперь впереди, то и дело оглядываясь, проверял, как далеко я отстала. Свежий воздух холодил кожу, и дышалось мне, как никогда, легко и свободно. Над лесом всходило солнце, и я точно знала, что это не последнее утро в моей жизни.