Сезон воронов Соня Мармен
        Шотландия. XVIII век. Разражается война, и мужчины рода Макдональд вынуждены воевать бок о бок со своими извечными врагами, кланом Кэмпбелл. Но для любви нет преград, и нежные чувства вдруг вспыхивают между Дунканом Макдональдом и Марион Кэмпбелл. Сможет ли любовь положить конец кровавой вражде?
        Соня Мармен
        Сезон воронов
        От всего сердца,

    С. М.
        Стефани и Александру
        Наблюдая, как они растут в мире, который мы привыкли называть «цивилизованный»,
        я с особой ясностью осознаю, насколько хрупка жизнь.
        Храбрость не в том, чтобы умереть, а в том, чтобы продолжать жить.


        2014
        Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства
        Публикуется при содействии Literary Agency EDITIO DIALOG, Dr. Michael Wenzel, Lille, France
        Переведено по изданию: Marmen S. C?ur de Gael. La Saison des Corbeaux: Roman / Sonia Marmen — Quebec: Les editions JCL, 2004.
        Слова признательности
        Хочу произнести слова благодарности моим супругу и детям за бесценное терпение, проявленное ими в периоды моих «отлучек». Моим родителям — за то, что привили мне вкус к познанию нового и научили упорству, которое помогает мне воплощать свои замыслы. Моим подругам Изабель, Жасинт, Юдит, Мишлин и Сюзанне, а также моей любимой сестре Джуди — за поддержку и веру в меня. Мистеру Ангусу Маклеоду с Кейп Бретон — за советы и время, которое он посвятил вычитке диалогов на гэльском из моей книги. Господину Жан-Клоду Ларушу, моему издателю,  — за оказываемое мне доверие, благодаря которому я имею возможность претворять свои мечты в жизнь. И наконец, спасибо авторам тех многих произведений, из которых я почерпнула полезную информацию, пригодившуюся в процессе написания этого романа.
        Не будь вас, у меня вряд ли бы что-нибудь получилось.
        Краткое содержание «Долины Слез»
        Шотландия, конец XVII столетия. Отец оставляет юную ирландку Кейтлин Данн в поместье Даннингов, где, как он надеется, девушка сможет честно зарабатывать себе на жизнь. Но хозяин, лорд Даннинг, превращает Кейтлин в свою игрушку. Однажды вечером он снова начинает истязать девушку, и она в отчаянии закалывает его кинжалом и, не мешкая ни секунды, убегает в ночь. Судьба сводит ее с хайлендером Лиамом Макдональдом, которого Даннинг арестовал за торговлю оружием и которому удалось этой ночью сбежать. Вместе они возвращаются в Гленко — родную долину Лиама.
        Между Кейтлин и Лиамом зарождается пылкое чувство. Но самая красивая женщина в деревне, Меган, вознамерилась заполучить Лиама в мужья и ради достижения цели не гнушается никакими средствами. Внезапно она исчезает при обстоятельствах, дающих повод подозревать, что ее убили.
        Коварный Уинстон, сын лорда Даннинга, обставил смерть отца так, чтобы подозрения пали на Лиама. Ему удается заманить в свои сети сначала Кейтлин, а потом и Лиама. Чтобы спасти любимого от виселицы, Кейтлин соглашается на предложенную Уинстоном унизительную сделку, узнав о которой Лиам начинает сомневаться в своих чувствах к девушке.
        В этой буре событий рождается первый плод пылкой любви ирландки и хайлендера. Но буквально в первый же месяц жизни маленького Дункана Колла похищают. Поиски приводят к Меган, почти утратившей рассудок. На глазах у родителей мальчика она совершает самоубийство, но ребенка чудом удается спасти. Маленькое семейство в конце концов обретает покой… но ненадолго, потому что судьба еще не сказала свое последнее слово.
        Часть первая

1715
        Жестокость шотландцев — не только один из их худших недостатков, но и залог их выживания.
        Глава 1
        Последний набег
        Сентябрь 1715 года
        На долину опускались сумерки, окрашивая в золотые и пурпурные тона холмы, укрытые вереском и высокими, выжженными летним солнцем травами. Коровы из стада клана Гленлайон мирно бродили по пастбищу, не подозревая, что из ближайших зарослей за ним следят несколько пар внимательных глаз.
        Дункан Макдональд стянул с головы синий шерстяной берет и запустил пальцы в густую шевелюру цвета воронова крыла, блестевшую в лучах заходящего солнца.
        — Хм… Если у нас получится увести всех коров, это будет знатное дело! В стаде не меньше тридцати голов! Неужели эти болваны Кэмпбеллы думают, что, если в прошлом месяце нам не повезло, мы не вернемся снова?
        — Думаешь, они засели в хижинах?  — спросил юноша, который лежал справа от него на влажном вереске.
        Дункан натянул берет до самых бровей, густых и черных, и посмотрел на своего брата Ранальда.
        — Если они и не в хижинах, то наверняка где-то поблизости! Кэмпбеллы никогда не оставляют свою скотину без присмотра надолго. Подождем еще!  — решил он и принялся внимательно оглядывать окрестности.
        — Что, если они нас заметили?
        — Не думаю,  — пробормотал Аласдар, приставляя руку козырьком ко лбу.  — Сам знаешь: они напали бы первыми, если бы учуяли кого-то на своих землях!
        Морщась и потирая спину, Ранальд привстал на коленях. Дункан отвернулся. Сердце его сжалось от сострадания. Он знал, что брата донимают боли в спине, и чувствовал себя виноватым. Легонько шевельнувшись, он перенес вес тела с одного локтя на другой.
        Два года прошло с того ужасного дня, когда он чуть было не лишился брата. Ранальд был всего на полтора года младше и следовал за ним как хвостик. Когда это случилось, Дункану было семнадцать. Они с Ранальдом тайком пробрались в подвальчик, чтобы стащить немного «огненной воды»  — этого знаменитого виски, которое их отец с Саймоном Макдональдом гнали всего четыре раза и берегли как зеницу ока. Мать строго-настрого запретила им его пробовать: «Вы и так скоро узнаете, что делает с людьми эта отрава!» Спорить с ней бесполезно, это братья знали давно. Если уж мать что-то говорила, то лучше было зарубить это у себя на носу. Даже в семейных спорах последнее слово редко оставалось за отцом. Но любопытство оказалось сильнее страха: братья решили отхлебнуть по глотку «огненной воды» из дубового бочонка, который отец припрятал в погребке. С виду этот бочонок ничем не отличался от тех, в которых хранился обычный виски,  — так старший Макдональд надеялся обмануть вора, если уж тот сумеет пробраться в его погребок. Но Дункана не проведешь! Юноша подсмотрел, в каком именно месте отец сделал на бочонке
пометку-зарубку, а потому без труда его нашел.
        Но дальше дело пошло из рук вон плохо: кто-то вошел в погребок, братья стали искать, где бы спрятаться, и Дункан случайно толкнул подпорку, которая удерживала у стены несколько пустых бочек. И случилось худшее: бочки с ужасным грохотом попадали на пол и покатились к тому месту, где затаился Ранальд. Отскочить мальчик не успел, и его привалило тяжелыми деревянными бочками.
        Дункан закрыл глаза. Ему никогда не забыть, как кричал Ранальд, когда его вытаскивали из-под груды деревянных обломков. Оказалось, что у парня сломано несколько ребер и серьезный перелом в области таза. К тому же осколки костей могли повредить внутренние органы… Много дней у Ранальда был жар, и, чтобы притупить боль, доктор приказал давать ему шафранно-опийную настойку, а если таковой под рукой не окажется, то — насмешка судьбы!  — ту самую «огненную воду».
        Ранальд, как и положено крепким парням, выкарабкался. Но травма часто напоминала о себе болями в ногах, а спина с того самого дня болела постоянно. Теперь он всегда имел при себе фляжку с «огненной водой», чтобы заглушить боль, когда она становилась невыносимой. Однако на жизнь парень не жаловался, и на лице его постоянно играла белозубая улыбка.
        Ранальд настоял на том, чтобы Аласдар с товарищами взяли его с собой в набег на Гленлайон. Ему исполнилось семнадцать, и юноша рассудил, что пришла пора становиться мужчиной. Дункан не смог ему отказать, хотя и предвидел шквал упреков, который обрушится на него, как только об их проделках узнает мать. Но ведь не думает же она, черт побери, что парень всю жизнь будет держаться за ее юбки!
        — Никого не видно,  — сказал Ранальд нетерпеливо, отвлекая брата от грустных воспоминаний.  — Чего еще мы ждем? Не лежать же нам тут всю ночь, пока они приедут! У меня скоро бубенцы отмерзнут, если не встану размять ноги! Кто знал, что вечером будет так холодно!
        Дункан посмотрел на младшего брата, улыбнулся и насмешливо ответил:
        — Ничего, братишка! Попросишь Дженни погреть их как следует! Готов поспорить, она будет только рада!
        — Дункан, перестань! Дженни не такая!
        — Да она ради тебя на все готова, наивный ты дурачок! Не знаю, почему ты до сих пор не сводил ее погулять ночью в верещатнике. Юбку приподнимет ветром, и тебе останется только закончить дело. Посмотришь, тебе понравится! Рано или поздно придется попробовать, Ранальд! Забавы с юбками и бубенцами очень скрашивают нам, мужчинам, жизнь!
        Ранальд, который от слов брата покраснел до ушей, отвернулся и уставился на равнину, простиравшуюся у подножия каменистого холма, который они избрали своим наблюдательным пунктом.
        — Ты это делаешь и с Элспет?
        Дункан не ответил. Он тоже привстал в зарослях вереска, но так, чтобы его не было видно с равнины. Зрение его не обмануло: там, внизу, по тропинке ехали семеро всадников.
        — Вот и они!  — воскликнул он, вынимая кинжал из ножен, болтающихся на поясе.
        Он поправил перекинутый через плечо плед и посмотрел на Аласдара, который тоже заметил всадников. Потом его взгляд вернулся к брату. Тот хмурился, на лице читались страх и волнение. И все же Дункан знал, что в душе Ранальда, как и в его собственной, нарастает возбуждение — приятное будоражащее кровь возбуждение, от которого обостряются все ощущения. Такое бывало, когда он ласкал нежное смуглое тело Элспет. Чувство, овладевшее им в эту минуту, было очень похоже на сладострастное предвкушение с покалыванием внизу живота…
        Дункан положил руку брату на плечо и легонько сжал.
        — Помнишь наш уговор, Ран? Если ты видишь, что дело плохо, то поворачиваешься и убегаешь, не думая об остальных! Коров на наш век хватит. Если с тобой что-то случится, мать спустит с меня шкуру, да и я буду корить себя за это до конца своих дней! Понял меня?
        — Ну понял…  — пробормотал Ранальд, вынимая из ножен кинжал.
        — Еще ждем?  — спросил кто-то из их спутников.
        — Ждем. Скоро они уберутся восвояси. Пусть в последний раз пересчитают свою скотину!  — ухмыльнулся Аласдар.
        Сын лэрда Гленко поправил берет, зарядил пистолет и по очереди осмотрел своих людей. Он больше не улыбался. Выражение лица его было спокойным и решительным. Дункан усмехнулся про себя. Он хорошо знал Аласдара Макдональда. Тот унаследовал мудрость своего отца и обычно был приветлив со всеми. Но когда речь заходила о серьезных вещах, связанных с риском, Аласдар умел быть жестким и требовал от своих людей беспрекословного подчинения. Тот, кому хватало дерзости возражать или, еще хуже, нарушить приказ, на своей шкуре узнавал, насколько беспощаден в гневе наследник родового имени Макиайн. Да, лучшего предводителя клана, чем Аласдар, нечего и желать… Ведь не зря же в нем течет кровь его славного деда, великого Макиайна!
        — Кровь Кэмпбеллов без причины не проливать!
        Посмотрев на одного из спутников, крепкого и грубоватого на вид парня, который ногтем проверял степень остроты своего кинжала, он с нажимом спросил:
        — Алан, тебе понятно?
        — Понятно…  — проворчал в ответ крепыш. Было очевидно, что он разочарован и рассержен.
        Притаившись за живой завесой из зарослей дрока, шестеро молодцов дождались, пока последний Кэмпбелл скроется за холмом, и поспешили к своим лошадям, оставленным неподалеку в месте, надежно скрытом от посторонних глаз.
        Дункан держался рядом с братом, пока они собирали стадо и гнали его вверх по склону, к горному хребту, который приведет их на равнину Раннох-Мур. Ранальд, судя по всему, оказался в своей стихии — для новичка он справлялся очень даже неплохо.
        — Парни, поторапливаемся!  — крикнул Аласдар.  — Быстрее, черт вас побери!
        Солнце село. Великолепная долина Гленлайон быстро тонула во мраке. Дункан же не мог отделаться от ощущения, что за ними кто-то наблюдает, и поэтому постоянно оглядывался. Но вокруг не было ни души. И все же…
        — Ран, гони стадо вместе с остальными, а Аласдару скажи, что я скоро вас догоню! Хочу вернуться и проверить, нет ли за нами погони.
        Ранальд с беспокойством посмотрел на брата.
        — Зачем это? Тут никого, кроме нас, нет!
        — Знаю. Но проверить, все ли спокойно, надо!
        — Ладно! Только смотри в оба! Мать скажет, что это я виноват, если с тобой что-то случится!
        Дункан в ответ только широко улыбнулся, блеснув в темноте безукоризненно белыми зубами, повернул коня и умчался, оставив за собой облако пыли. В хижинах не было ни души, и все же, обходя их даже в третий раз, юноша не мог отделаться от чувства, что за ним следят. Стадо и его спутники уже скрылись за холмом, и в темной долине стало очень тихо. И вот, когда он в последний раз осматривал окрестности, наметанный глаз охотника приметил дрогнувшую веточку ольхи недалеко от ручья, орошавшего долину и стремившегося к речке Лайон. Вполне могло оказаться, что в зарослях затаился какой-то зверек, но проверить стоило.
        И вдруг из кустов появился человек и со всех ног бросился вниз по склону холма. Дункан вскочил на коня и пустился в погоню. Несколько секунд — и он прыгнул на беглеца сверху, схватил его в охапку, и они вместе покатились по земле, ударяясь об острые камешки и ветки вереска. Когда они наконец замерли, тонкий голосок воскликнул:
        — Проклятье! Убери от меня свои грязные лапы, Макдональд!
        — Черт бы тебя побрал! Да ты еще и девчонка?
        Дункан, который уже успел сесть беглянке на ноги, придавить ее коленом к земле и приставить к шее острие ножа, чуть ослабил хватку.
        — Что ты здесь делаешь, женщина?  — спросил он грубо.  — Не поздновато ли ты спустилась в долину за цветами?
        Лица ее, скрытого за густой копной рыжих волос, он видеть не мог, но ноздри приятно щекотал аромат розовой воды.
        — Ты меня раздавишь, мерзкое отродье Макдональдов!  — крикнула девушка, извиваясь и дергаясь в попытке вырваться.  — Украли наших коров, грязные ворюги! Ненавижу вас! Лучше бы дед всех вас перере…
        Закончить фразу она не успела: Дункан перевернул ее лицом вверх и приставил нож к нежному горлу. Во взгляде его ясно читалась жажда убийства. Девушка застыла, настолько ясной была угроза, исходившая от холодной стали и этих холодных, страшных в своем гневе глаз. Губы ее задрожали, кошачьи глаза расширились.
        — Я… Я не хотела так говорить…
        Дункану вдруг стало трудно дышать. От одного намека на резню, обескровившую его клан двадцать три года назад, в нем вскипела слепящая разум ненависть. Он едва удержался, чтобы не вонзить нож в белую плоть маленькой чертовки, которая билась под ним и ругалась как сапожник. Но стоило ему заглянуть в ее глаза…
        — Думаю, ты и правда не хотела. Чтобы такие грубые слова да срывались с красивых губ…
        — Нет, я не хотела.
        Девушка перестала вырываться и теперь смотрела на него со страхом. Дышала она по-прежнему тяжело. Дункан окинул ее быстрым внимательным взглядом, от которого не укрылись красивые округлости под заляпанным грязью корсажем.
        — Кто ты такая?
        Незнакомка сглотнула, и до Дункана дошло, что нож его все еще упирается в ее нежную белую шею. Он медленно отвел клинок, но возвращать пленнице свободу движений не торопился. Единственным оружием, которым, судя по всему, располагала дерзкая девчонка, был ее язык, но с этим он уж как-нибудь справится…
        — Кто ты такая?  — повторил он грубо.
        — Не скажу!
        — У тебя змеиный язык, значит, ты из Кэмпбеллов!  — заявил он и снова смерил ее с головы до ног испытующим взглядом.  — Ты вспомнила своего деда… Уж не внучка ли ты этого поганца Роберта Кэмпбелла?
        Она не ответила, но и взгляда не отвела. Дункан крепче сжал ее запястья, потому что девушка снова попыталась вырваться. Молчание доказывало правоту его догадки.
        — Ну, тем лучше для меня! Не каждому везет посидеть верхом на дочке лэрда Гленлайона!
        — Чтоб ты сдох!  — крикнула девушка прямо ему в лицо и снова завертелась и забилась, как наживка на крючке.
        Странное дело, но ее движения направили его мысли в совершенно иное русло. И как Гленлайон сумел произвести на свет такую прелесть? Сердце его застучало быстрее. Дункан закрыл глаза и вдохнул больше воздуха, пытаясь подавить возбуждение, которое вызывала у него эта девчонка. Желания теснились в его голове, одно похотливее другого. И все же он понимал: это неподходящий момент, чтобы заняться дочкой Гленлайона всерьез. Ее родственники могли вернуться в любой момент, и, застань они его на месте преступления, веревочной петли на шее точно не избежать! Другое сейчас важно — коровы, его спутники, возвращение домой…
        — Черт с тобой!
        — Слезь с меня, недоносок проклятый! Слабаки и воры — вот вы кто! Ворюги! Красть и убивать — это все, что вы, Макдональды, умеете!
        — Ну, что мы убийцы, я бы не сказал. А воровство… Понимаешь, красавица, всем приходится зарабатывать себе на жизнь, и, по правде говоря, в искусстве уводить стада с нами никто не сравнится!
        Глаза девушки метали молнии, а в душе Дункана нарастало смятение — вопреки всему, вопреки гневу, который всколыхнули в нем оскорбления, которые она буквально «выплюнула» ему в лицо. Но ему не просто хотелось задрать ей юбки и наказать, как она того заслуживала. Хотя стоило ему об этом подумать, как тело напряглось. «Да что со мной такое? Вот возьму и подомну ее под себя прямо сейчас!» Он сглотнул. Выиграть еще немного времени — вот что сейчас важно. Нужно дать товарищам увести стадо как можно дальше, прежде чем она переполошит весь клан Кэмпбеллов!
        — Как ты тут оказалась?  — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал не очень хрипло.
        — Я не собираюсь ни перед кем отчитываться. Тем более перед тобой. Я здесь у себя дома! Это тебе следовало бы объяснить, как ты оказался на нашей земле. Гленко очень далеко отсюда, насколько я знаю!
        — Я заблудился.
        — Ну конечно! Думаешь, я такая дура, что поверю? Я видела, как вы уводите наших коров, мерзкие воры!
        — А твой отец знает, что его дочь ругается как мужик? Разве так принято разговаривать в благородных шотландских семьях?
        — Я говорю так, как хочу, Макдональд! И мне плевать, нравится это тебе или нет!
        — Наших женщин за такой разговор ждет хорошая порка!
        — Какой грозный нашелся! Да меня вообще не волнует, что вы там делаете со своими женщинами! Вот к ним и возвращайся! Пусти меня, говорю!
        Внезапно Дункану вспомнилось милое круглое личико Элспет и ее маленький, чуть курносый носик. Зеленоглазая, стройная, с длинными темными волосами, отливающими медью и красиво покачивающимися в такт походке, Элспет Хендерсон в их краях считалась красавицей, и многие мужчины посматривали на нее с вожделением. Дункан подумал, что она, наверное, даже красивее, чем эта беснующаяся под ним оторва. Но мысль о близости с Элспет никогда так не волновала его кровь, и никогда у него столь невыносимо не жгло в паху… С чего бы это вдруг его потянуло на дрянных девчонок?
        — Если я тебя отпущу, ты поднимешь на ноги всю родню. Я не могу допустить, чтобы это случилось. Поэтому подержу тебя еще немного, а мои товарищи тем временем уйдут подальше!
        Девушка выругалась, а потом вдруг рванулась и попыталась его укусить. Дункан едва успел увернуться.
        — Да ты настоящая волчица!
        — Это еще только цветочки!
        — Да что ты!
        Вскинув брови, Дункан насмешливо посмотрел на девицу. Та снова выгнулась в попытке его сбросить,  — острые камни немилосердно давили ей в спину,  — но у нее снова ничего не вышло.
        — Ты уже осточертел мне, Макдональд!
        — Да и ты, правду сказать, мне порядком поднадоела!
        Он никак не мог отвести взгляд от этого беспрестанно изрыгающего ругательства пухлого рта.
        — Заткнешься ты наконец, женщина?
        — Если тебя это злит, ни за что не заткнусь!
        Он заглушил новый поток хулы, накрыв ее губы своими губами и раздвинув их языком. Тело девушки напряглось под ним, она снова начала вырываться, но Дункан без труда прижал ее к земле. В нем было метр девяносто сантиметров роста, незнакомка оказалась тоненькой и легкой, а потому, сколько бы она ни билась, вырваться не получалось. Дункан вздохнул от удовольствия и отстранился. Теперь оба тяжело дышали и молча, не отрываясь, смотрели друг на друга. «Что же это я делаю? Надо остановиться, пока я не…» Мысль взять женщину против ее воли раньше не приходила ему в голову. И теперь, когда она оформилась в жгучее желание, ему стало противно.
        — Прости…  — выговорил Дункан наконец.
        Он ощущал себя последним болваном. Ничего лучше, чем извиниться, он не придумал. Она легонько шевельнулась. Он отпустил ее руки и скатился на траву, радуясь про себя, что сейчас темно и девчонка не заметит, насколько он возбужден. Она лежала неподвижно, однако было слышно, что дышит она часто и тяжело. Дункан сел и повернулся к своей пленнице. Его профиль с красивым орлиным носом четко обозначился на фоне темно-синего, исчерченного фиолетовыми облаками-лентами неба.
        — Теперь уходи!
        Она перекатилась на живот, встала и сделала шаг к нему. Удара в пах, который за этим последовал, Дункан никак не ожидал. От боли перехватило дыхание, и он согнулся пополам, хватая ртом воздух. На какие-то секунды показалось, что тело перестало его слушаться.
        — Чтоб ты провалилась, чертовка!
        Она присела на корточки и помахала у него перед носом sgian dhu[1 - Маленький шотландский нож, который было принято прятать в носкe; произносится «скин ду». (Здесь и далее примеч. автора, если не указано иное.)].
        — Держи свои грязные лапы подальше от меня, Макдональд!
        — Я же… я же сказал тебе, что не хотел…
        — Не хотел, говоришь? А то, что ты носишь в штанах, очень даже хотело!
        Она истерически захохотала и отбросила густые волосы с лица. Глаза ее блестели в темноте. Дункан попытался выпрямиться, проклиная себя за трепет, который порождал в его душе взгляд этих хрустально-голубых девичьих глаз.
        — Похоже, я остудила твой пыл. В следующий раз я отрежу твои причиндалы и запихну тебе их в рот, понял?
        Дункану вдруг стало смешно. Это ж надо такому случиться! Его, Дункана Кола Макдональда из Гленко, обвела вокруг пальца какая-то мерзкая ругливая девка из Кэмпбеллов! Расскажи он об этом, стал бы посмешищем для мужчин всего клана. Повалившись на траву, он расхохотался. Девушка смотрела на него во все глаза, не понимая причину этого веселья.
        — Думаешь, это смешно? Думаешь, я не умею обращаться с ножом?
        Но ответом ей стал новый раскат смеха. Разозлившись, она попыталась ударить его ногой еще раз, но Дункан ловко ухватил ее за щиколотку и дернул на себя. Девчонка рухнула на землю. Клинок sgian dhu чиркнул в нескольких сантиметрах от глаз юноши, блеснув в лунном свете, красиво посеребрившем далекие холмы и долину.
        — Черт побери, не повезет же малому, которому ты достанешься в жены!  — проговорил он с усмешкой и поднялся, одной рукой прикрывая часть тела, на которую совсем недавно обрушился жестокий удар.
        Девчонка осталась сидеть, потирая щиколотку и ужасно ругаясь на гэльском.
        — Ты настоящая фурия! Я таких раньше не видел! Тебя послушать, подумаешь, что ты — парень, переодетый в девицу!
        — Катись отсюда, да поскорее! Если бы я была парнем, то уже давно повесила бы тебя на этом дереве, скотина ты эдакая!
        — Не кипятись так, я уже ухожу. Мне мои причиндалы, как ты их назвала, еще понадобятся!
        Дункан повернулся и пошел к своей лошади, стоявшей неподалеку,  — безмолвному свидетелю его унижения. Услышав за спиной приглушенные всхлипы, он на мгновение остановился, но вовремя одумался: «Черти ее не возьмут, мерзавку! Почему я должен о ней думать?» Он потер низ живота, который до сих пор жутко болел, вскочил в седло и пришпорил коня.
        Ранальд и Алан поджидали Дункана у подножия холма, где начиналась их родная долина.
        — Что ты там делал так долго?  — вскричал младший брат. Было видно, что он просто извелся от тревоги.  — Мы уж решили вернуться!
        — Ты кого-то встретил?
        — Нет, в хижинах было пусто.
        Ранальд молча смотрел на брата. Дункану он не поверил — знал его слишком хорошо, чтобы отличить, когда он лжет, а когда говорит правду. Однако у него хватило ума промолчать, пока рядом Алан. Дункан догадывался, что творится в душе младшего братишки. Он обязательно расскажет Ранальду, что случилось там, в долине, но позже…
        Коров оставили в Койре Габхейл — Спрятанной долине. Мать радовалась, что сыновья вернулись домой живыми и невредимыми. Правду о том, куда и зачем они ездили, ей не сказали: младшая сестренка Франсес придумала какую-то басню, и мать сделала вид, что поверила в нее. И все же Дункан подозревал, что мать обо всем догадалась. Странно, но на этот раз она промолчала и только смерила сыновей неодобрительным взглядом, когда ставила перед ними тарелки с вареными овощами и копченой селедкой. Братья украдкой переглянулись. Отец же как ни в чем не бывало спросил, сколько голов они привели.
        Щеки Дункана коснулись прохладные нежные пальчики, а мгновение спустя — теплые и влажные губы. Юноша вздрогнул.
        — Ты словно далеко-далеко отсюда, Дункан!  — прошептал ласковый девичий голосок.
        — Нет, Элси, я тут, с тобой!
        — Это хорошо, потому что я так соскучилась!
        Юноша повернулся на соломенной подстилке на бок и запустил руку возлюбленной под юбку. Девушка со стоном развела бедра, и он поспешил воспользоваться приглашением.
        — Все хорошо прошло там, в Гленлайоне? Как Ран?
        — М-м-м… Ну да, хорошо!  — ответил он рассеянно, приподнимая юбки Элспет. Даже в сумраке конюшни он сумел различить темный треугольник волос на фоне ее смуглого тела.
        Запах сена и лошадей смешался с интимным, пряным ароматом этого чувственного создания, расслабленного и доверившегося его жадным рукам.
        — Мне так не хотелось, чтобы ты туда ехал! Особенно если вспомнить, что они месяц назад повесили Стюарта…
        — Тебе надо привыкать, Элси!
        Дункан развязал шнурки ее корсажа и распахнул его, выпуская на волю красивую полную грудь. Когда он нежно прикусил набухший сосок, Элспет легонько выгнулась и запустила пальцы в его густую шевелюру.
        — Дункан! Если с тобой что-то случится…
        — Элси, ты такая сладкая…
        — Дункан, послушай, что я скажу!
        Он спрятал улыбку на груди у возлюбленной.
        — Перестань обо мне беспокоиться, говорю тебе! Или ты думаешь, что я позволю какому-нибудь чертову Кэмпбеллу меня подстрелить?
        — Конечно, нет, но…
        Чтобы заставить Элспет замолчать, он стремительно овладел ее губами и языком. Насладившись поцелуем, Дункан отстранился немного, чтобы перевести дыхание. Ему не хотелось торопиться: удовольствие тем слаще, чем дольше оно заставляет себя ждать…
        — Ты так хорошо пахнешь…  — пробормотал он, зарываясь носом в шелковистые волосы Элспет.
        — А от тебя почему-то несет французской розовой водой!  — отозвалась она и еще раз понюхала его сорочку.  — Что с тобой случилось там, в Гленлайоне, а, Дункан?
        Юноша слегка смутился, но быстро взял себя в руки, привстал и стянул сорочку. Черт! И зачем только она об этом заговорила! На какое-то время ему удалось забыть эту девчонку из Кэмпбеллов! А теперь аромат незнакомки ожил в памяти, побуждая его взять Элспет быстро и грубо — так, как ему хотелось взять ту бешеную грубиянку там, на ложе из влажного вереска. Стараясь вернуться мыслями к настоящему моменту, он сделал глубокий вдох и закрыл глаза. Напрасный труд… Воспоминания о юной чертовке Кэмпбелл никуда не делись!
        — Наверное, я задел розовый куст или какой-то другой цветок там, в долине.
        — Но в долине не растут розы.
        — Да не знаю я, откуда взялся этот запах! Что ты хочешь от меня услышать? Что на меня напала женщина, от которой разило розовой водой?
        Подавив приступ смеха, он подумал, что сказал Элспет чистейшую правду. Хорошо, что она об этом никогда не догадается! Нечасто в этих краях на мужчин нападают фурии, благоухающие розовой водой!
        Девушка тихонько вскрикнула, когда он вошел в нее.
        — Осторожнее, Дункан! Мне нельзя беременеть!
        — Знаю! О Элси, ты такая влажная… такая сладкая…
        Она впилась ногтями ему в ягодицы, напрягшиеся под клетчатым шерстяным килтом. Он не спешил открывать глаза, представляя чувственный взгляд голубых кошачьих глаз незнакомки, обращенный на него из-под полуопущенных век.
        — У-у-у…  — сорвался стон с его пересохших губ.
        Солома и грубо обтесанные доски пола царапали колени. И вдруг совершенно неожиданно для себя Дункан понял, что занимается любовью… с другой женщиной. Открывать глаза ему не хотелось, чтобы не встретиться взглядом с Элспет. Что, если она почувствует, догадается? Дункан чувствовал себя последним мерзавцем, но это оказалось сильнее его. Он вспомнил овальное личико с тонкими чертами в ореоле волос, таких же огненных и неукротимых, как и характер их владелицы… Вспомнил большой рот с пухлыми губами, которые казались такими нежными… Неужели из этого рта мог извергнуться поток изощренных ругательств? Но нет, эта женщина, эта Кэмпбелл — настоящая оторва! Или именно это так будоражит его кровь?
        — Дункан, не забудь о…
        Он приоткрыл глаза. Круглая тяжелая грудь Элспет весело подпрыгивала в такт его движениям. Боже правый! Он поспешил выйти из нее. По телу пробежала судорога экстаза, и он заглушил крик, зарывшись лицом в юбку Элспет. Как бы ему хотелось раствориться в ней, умереть в ней… Но в ней ли? В Элси или в той дерзкой девчонке из клана Кэмпбеллов?
        Дункан лег на спину и провел пальцами по волосам, в которых застряли соломинки. Другая его рука, вялая, словно неживая, замерла на бедре у Элспет. Стараясь выровнять дыхание, он попутно приводил свои мысли в порядок. Он сам себе был противен за то, что, наслаждаясь одной женщиной, думал о другой. Элспет — милая, ласковая, послушная, такая красивая и жизнерадостная!  — была ему очень дорога. Разве не такую жену любой мужчина мечтает видеть в своем доме и в своей постели? Но если так, то почему у него из головы не идет эта сумасшедшая с огненными волосами? Эта Кэмпбелл околдовала его с первого взгляда! Грубая, дрянная девчонка, и все-таки…
        — Дункан, тебя что-то тревожит? Ты снова мыслями далеко от меня!
        Он повернулся к Элспет. На миловидном лице девушки застыла гримаска беспокойства. Ну почему женщины всегда так легко читают его мысли? То же самое постоянно происходило у него с матерью и Франсес.
        — Говорю тебе, все хорошо!
        Девушка уже привела в порядок корсаж и собралась прикрыть обнаженные ноги юбками, но Дункан удержал ее руку.
        — Мне нравится смотреть на тебя, Элси! Почему ты всегда так торопишься одеться?
        Элспет покраснела до корней волос.
        — Не знаю… Я стесняюсь.
        Этот невинный ответ вызвал на губах Дункана улыбку. Элспет исполнилось восемнадцать. Он был ее первым и — Дункан был в этом абсолютно уверен — единственным возлюбленным. И он знал: Элспет ждет, что он предложит ей соединиться узами handfast[2 - Обмен клятвой соединенных рук. По шотландским законам такой союз приравнивался к законному браку.] — клятвой соединенных рук, которую влюбленные приносят друг другу. Брак перед людьми, но не перед Богом… По крайней мере не освященный церковью. Они с Элспет встречались уже год. Дункан терпеливо дожидался, когда она отдастся ему по своей воле, ему не хотелось принуждать ее к близости. Не сказать, что ожидание это давалось ему легко, но ведь, если становилось совсем невтерпеж, всегда можно наведаться в Баллахулиш к Мойре или Грейси…
        Сегодня утром Дункан как раз думал, как поступить. Конечно, ему всего девятнадцать, но такую красивую и милую женщину, как Элспет, тоже нечасто встретишь… В конце концов он решил, что этим же вечером предложит ей стать его женой. Но теперь все изменилось. Он знал, что не сможет сделать Элспет предложение из-за той девушки. Тряхнув волосами, он пообещал себе, что выбросит ее из головы, что там, в долине, ему просто захотелось отнять у лэрда Гленлайона то, что наверняка было его ценнейшим сокровищем. Именно так и не иначе! Он хотел воспользоваться беззащитностью дочери своего врага! Но тогда что ему помешало? Собратья наверняка превозносили бы его до небес, учини он над Кэмпбеллами столь изощренную месть! И каким сладким было бы это отмщение…
        — Мне пора возвращаться, Дункан! Отец скоро меня хватится, и если он найдет нас тут…
        — Ну да,  — отозвался он, вынимая соломинки из шелковистой шевелюры Элспет и давая себе слово, что завтра же попросит ее руки.  — Не хватало мне взбучки от твоего отца!
        Она ласково улыбнулась в ответ, и на ее розовых щечках появились милые ямочки. Какая она все-таки славная, его Элспет! Может, купить для нее одну или даже пару зеленых шелковых ленточек для волос или лучше бусы? Ну откуда у него это дурацкое чувство, будто он сделал что-то постыдное? Это же смешно! Он всего лишь представил на ее месте другую… Но даже вспоминать об этом было неприятно. И Дункан пообещал себе как можно скорее избавиться от этой своей обузы. Ему нужно забыть эту женщину! Поймав руку той, кого он считал своей невестой, он поднес ее пальчики к губам и поцеловал их. Элспет придвинулась ближе и подставила ему губы. Он нежно поцеловал ее.
        — Я люблю тебя, Дункан!
        Он бережно прижал ее к своей груди. Но на душе у него было скверно. Он так и не смог заставить себя сказать, что тоже ее любит.
        Жидкость обожгла ему язык и горло, но стоило ее проглотить, как по телу разлилось приятное тепло, а на душе стало веселее. Дункан вернул флягу с «огненной водой» Ранальду, и тот сделал из нее хороший глоток. Братья сидели бок о бок на горе Сигнал-Рок. Ночь выдалась прохладной. Выдержанное виски согрело тела и притупило боль, которая у каждого была своя.
        Деревня Ахнакон отсюда была видна как на ладони: маленькие домики под крышами из вересковой соломы, с выбеленными известкой стенами и затянутыми промасленными кожами окнами без стекол, из-за чего в доме всю зиму было темно. Братьям повезло больше — они жили в Карнохе, ниже по реке Ко, в доме, крытом черепицей из Баллахулиша, с застекленными окнами. Их отец, Лиам Макдональд, разбогател на контрабанде. Несколько лет назад он стал снова участвовать в набегах, целью которых было похищение соседской скотины, хотя жена его была этому ох как не рада. В свое время он отказался от этого прибыльного занятия, и случилось это после жуткой резни в долине Гленко, за четыре года до рождения Дункана.
        Дункан много слышал об этом ужасном побоище. Иногда оно ему даже снилось, как если бы духи тех, кто погиб в этот день,  — его сводный брат Колл и дед по отцовской линии Дункан, в честь которого он и был впоследствии назван,  — возвращались на землю, чтобы напомнить живым о своих страданиях. Было странно думать, что их отец когда-то был женат на другой женщине, а не на их матери, и с первой женой у них был сын. Тетка Сара иногда рассказывала им, детям, о первой семье отца. Но матери становилось не по себе всякий раз, когда разговор заходил о первой жене Лиама и ее ребенке. Однажды она даже сказала ему, Дункану, что временами ощущает их присутствие в доме — как порыв холодного ветра, прикосновение ледяной руки, и что у нее от страха мурашки по спине бегают, когда она о них говорит. Он понял, что она имеет в виду, потому что ему самому не раз доводилось ощущать этот наводящий страх холод, от которого волосы на голове встают дыбом. Неужели души покойных и вправду иногда возвращаются в родные места? Та ужасная трагедия вошла в историю клана и рода Макдональдов, породившего великого Сомерледа и жившего
веками на этой суровой и дикой земле. Земле, которая стала родиной для детей Гаэля.
        Ранальд сунул брату фляжку и легонько ткнул его локтем в бок. Дункан любил, когда Ранальд рядом. По характеру они были очень разными, тем не менее прекрасно дополняли друг друга, как если бы были половинками единого целого. И так было с самого раннего их детства. Ранальд имел нрав взрывной и горячий, Дункан же был более спокойным и рассудительным. Младший брат постоянно подталкивал старшего к активным действиям, а старшему всегда удавалось сдерживать порывы младшего, если они были совсем уж безрассудными. Дункан хлебнул еще виски и вытянул занемевшие ноги.
        — Теперь рассказывай!  — попросил Ранальд без всяких околичностей.
        Дункан вздрогнул и посмотрел на брата. Тот внимательно разглядывал звездные узоры на раскинувшемся над долиной безбрежном темном небе.
        — Что рассказывать?  — спросил Дункан, хотя прекрасно понимал, о чем речь.
        — Сам знаешь — о Гленлайоне! Там что-то произошло…  — Ранальд перевел взгляд на брата и заявил без тени сомнения в собственной правоте:  — Ты что же, думал, что я поверю в твои небылицы?
        Дункан усмехнулся.
        — Конечно, нет! Разве от тебя что-то скроешь?
        — Так что там случилось? Ты обагрил кровью свой клинок, да? Хотя Аласдар и запретил?
        Дункан понимал, что было бы проще согласиться, а не рассказывать о том, как он стушевался перед девчонкой из клана Кэмпбеллов. Но поступи он так, Ранальд сразу бы понял, что брат врет.
        — За нами и вправду следили,  — сказал он наконец.
        — И?
        — Я отыскал лазутчика и догнал его, когда он попытался сбежать. Нельзя было допустить, чтобы он поднял тревогу.
        — Ты его убил?
        — Уф-ф-ф… Нет, не убил. Это оказалась женщина.
        В голубоватом свете луны сверкнула улыбка.
        — Женщина? Да ты что?  — воскликнул Ранальд.  — И ты ее… Ну, я хочу сказать… Ну, ты же понял, да? Взять силой женщину Кэмпбеллов — это же как…
        — Нет, Ран.
        Дункан замолчал на мгновение, потом хлебнул еще виски и поморщился.
        — Сказать правду, мне до чертиков хотелось взять ее, и я бы это сделал — прямо там, на вереске. Девчонка из Кэмпбеллов — представляешь, Ран? Она была там одна, без оружия и такая… такая манкая! Нет, ты себе представить не можешь! И готов поклясться — она была девственница!
        — И ты ничего с ней не сделал? Ты, Дункан Колл Макдональд,  — и вдруг показал себя слабаком? Да быть такого не может! Ты все это придумал!
        — Может, братишка. Вот каким я бываю кретином! Мне до смерти хотелось с ней… Но только…  — Он откашлялся и провел шершавой ладонью по лицу, пытаясь найти оправдание этой внезапной нерешительности.  — Она настоящая колдунья, говорю тебе! И вдобавок со змеиным языком. Наверное, заколдовала меня! Бешеная и норовистая, ругалась, как заправский парень! Она даже имела наглость пригрозить мне своим sgian dhu и пообещала…
        Вспомнив, как эта девчонка размахивала у него перед носом своим ножичком, Дункан расхохотался.
        — Что пообещала?
        — Что отрежет все мое хозяйство и затолкает мне в рот! А я подумал, что хозяйство мне еще пригодится.
        Глаза Ранальда расширились. Он готов был что-то сказать, но передумал и тоже засмеялся.
        — Настоящая фурия эта девчонка! Но не беспокойся, я не отпустил ее совсем уж нетронутой. Я украл у нее поцелуй! И это еще не последняя наша с ней встреча!
        — Поцеловал ее? Поцеловал женщину Кэмпбеллов? И как оно было?
        — Ну…  — пробормотал Дункан, вспоминая странное ощущение, которое возникло у него во время того единственного поцелуя.  — Говорю же тебе, она еще свое получит!
        Ранальд присвистнул и покачал головой.
        — Ты же не собираешься туда возвращаться, скажи? Если они тебя поймают, то повесят без разбирательств! Помнишь, что они сделали с Робертсоном? Они повесили его, как девчонка ни просила и ни плакала…
        — Да, я помню.
        Взгляд Дункана затерялся в темноте ночи. И вдруг далеко внизу, в долине, среди деревьев замелькала яркая светящаяся точка. Она двигалась вдоль извилистого русла реки. Всадник с факелом… Издалека донесся крик: «Fraoch Eilian!» Кровь застыла у Дункана в жилах.
        — An crann-tara! Боже правый, Ран! Это же горящий крест!
        Старший из братьев вскочил на ноги, младший последовал его примеру.
        — Думаешь, это он?
        — Другого и быть не может! Граф Мар сзывает нас сражаться под знаменами претендента на трон из Стюартов! Отец ждал этого. Джон Макиайн на прошлой неделе получил новости из Килдрамми. Но я даже не думал, что…
        Мороз пробежал у него по коже.
        Глава 2
        Горящий крест
        Я едва устояла на ногах и с такой силой сжала пальцами наличник двери, что они побелели. «Это случилось, Кейтлин! Почти двадцать лет ты жила в страхе, ожидая, что этот день наступит!» Мои глаза наполнились слезами. Лиам положил свою большую руку мне на плечо, и по дрожанию его пальцев я поняла, что и он тоже боится. Он молчал, но я знала, что он чувствует. Двадцать шесть лет прошло после той битвы при Килликранки, но воспоминания о ней были живы в его памяти. Я вспомнила его рассказы об этом сражении, и все мое тело содрогнулось от страха и отвращения.
        Я давно опасалась, что якобиты[3 - Якобиты — в Шотландии и Англии приверженцы Якова II и дома Стюартов после революции 1688 г.] снова восстанут против короны sassannachs[4 - Сассанаш — по-гэльски «англичане».]. И, хоть так говорить негоже, предпочла бы, чтобы это случилось раньше, когда мои сыновья еще не доросли до того, чтобы носить оружие, но… Я накрыла ладонью руку Лиама. «Будьте вы прокляты, sassannachs!» Я смахнула со щеки слезу.
        — Лиам!
        — Tuch! Na can guth, a ghraidh[5 - Чш-ш! Ничего не говори, родная!].
        Пылающий крест… Два горящих куска дерева, перевязанные между собой пропитанной кровью тряпкой, которые воины несли по долинам, передавая друг другу. Призыв к оружию. Сначала я подумала, что это блуждающий огонек, но очень скоро, глядя, как он приближается, поняла, что это факел в руке всадника: Аласдар Ог Макдональд, брат военачальника Гленко, ехал с пылающим крестом в руке через долину, призывая мужчин нашего клана сражаться под знаменами Стюартов. Нам предстояло пережить еще одну битву. Станет ли она последней? Я желала этого всем сердцем.
        Пальцы, сжимавшие мое плечо, едва заметно дрожали. Я повернулась и посмотрела Лиаму в глаза. В них был страх. Но не за себя он боялся, а за своих сыновей. За наших сыновей.
        — Это случилось!  — пробормотала я.
        — Да,  — со вздохом согласился он и притянул меня к себе.
        Я покрепче прижалась к его широкой груди, уткнулась лицом в потертый плед и закрыла глаза. От него пахло вереском, сосновыми иголками и еще чем-то особым — острым, с нотками мускуса.
        — О Лиам, fear mo ruin![6 - Любимый мой.] Ну почему?
        — Потому что так угодно Богу. Это его воля, и мы должны ей покориться.
        Я подняла глаза к небу, но и там не нашла ответа на свою мольбу.
        — Господь тут ни при чем! Он не стал бы заставлять нас принести сыновей в жертву королю, который никогда даже не дышал воздухом Хайленда! Пушечное мясо, Лиам, вот что нужно им, но не Богу!
        Он закрыл глаза, покачал головой и с усилием сглотнул.
        — Я не знаю, Кейтлин! Но нам придется пойти, ты же знаешь.
        Да, я знала, но не желала с этим мириться. Он нахмурился, под сорочкой напряглись мышцы.
        — Речь идет о претенденте из Стюартов,  — сказал он после паузы.  — У нас появился хороший шанс посадить наконец на трон того, кому этот трон принадлежит по праву. Сейчас или никогда, понимаешь?
        — Я не хочу понимать, Лиам! Стюарты прокляты с тех самых пор, как началась их династия! Королей Стюартов либо убивали, либо свергали с трона! Если уж сам Господь не позволяет им править Шотландией, то как вы, простые смертные, думаете совершить это чудо? Я хочу, чтобы вы остались со мной… Я хочу, чтобы со мной остались мои сыновья!
        — Кейтлин, наши сыновья нам не принадлежат. Они принадлежат Богу, королю и Шотландии, нравится тебе это или нет!
        — Нет!
        Мои пальцы перебирали складки шотландки с узором Макдональдов, о которую я вытирала свои слезы. Я еще раз обвела взглядом долину. Мужчины собирались в группы и спускались по дороге, следовавшей вдоль извилистого русла бурной речушки Ко. Они отозвались на призыв своего предводителя. Лиам отстранился, взял кинжал и сунул его в ножны на поясе. За ножом последовал пистолет.
        — Мне нужно идти, a ghraidr! Жди меня, если хочешь…
        Он чуть заметно улыбнулся и нежно меня поцеловал. Даже после двадцати лет супружеской жизни прикосновение его губ к моим губам волновало меня. Я так и осталась стоять у двери, глядя ему вслед. Он же вместе со всеми отправился в Инверко, туда, где жил Джон Макиайн. Сердце мое вдруг сжалось от боли. Я вошла в дом, закрыла за собой дверь, прижалась к ней спиной и вздохнула от отчаяния.
        Много воды утекло меж каменистыми берегами Ко с того дня, когда на прохладных и пустынных ландах Гленко я подарила жизнь Дункану, моему второму старшему сыну. «Второй старший сын»  — так я привыкла называть его про себя. Моего первого ребенка я не видела с той самой ночи, когда он появился на свет. Я отдала его своему хозяину, лорду Даннингу, чьим незаконнорожденным сыном он был. Тогда я думала, что отец сумеет обеспечить ему лучшее будущее. Но после смерти лорда и его законного сына, Уинстона, который должен был заботиться о своем брате-бастарде, я попыталась отыскать своего первенца, однако не смогла. О нем у меня остались только смутные воспоминания — его запах, его маленькое сморщенное личико… Мне иногда снится его первый крик. После расставания с ним в душе образовалась пустота, которую ничем не восполнить, как бы я ни любила своих троих других детей.
        Да, с тех пор много воды утекло… Деревню Ахнакон в Глен Лике и Инверко на берегу озера Лох-Ливен снова отстроили. Численность клана утроилась, и теперь мужчин, способных взяться за оружие, у нас было около сотни — столько же, сколько до того страшного побоища. Мужчины снова занялись давним промыслом — стали красть, выращивать и продавать скот. И, признаться, получалось это у них отлично, нравилось ли мне это или нет. Я не слишком обрадовалась, когда Лиам тоже взялся за старое. Может ли быть что-то хуже, чем контрабанда? Но мне пришлось смириться. Едва Дункан достиг возраста, когда мальчик становится воином, отец посвятил его в основы ремесла, потому что… так здесь было заведено. То был удел всех хайлендеров, их смысл жизни и основной источник доходов. От этого зависело их выживание. Мне пришлось покориться. Теперь настал черед Ранальда осваивать ремесло. И с этим я тоже ничего не могла поделать.
        К несчастью, с мыслью, что мои сыновья уйдут на войну, пусть даже ради благой цели, я примириться не могла. А то, что война будет, стало ясно давно. С тех самых пор, как Гийом Оранский стал королем Англии, Шотландии и Ирландии, отстранив от трона Якова II, недовольство среди населения и напряженность возрастали с каждым годом.
        Все началось с той прискорбной экспедиции в Дарьен. Путешественники поставили себе целью организовать в Америке, а точнее в Панаме, на полуострове Дарьен, шотландскую колонию, которая впоследствии получила название Новая Каледония. Экономику Шотландии сильно обескровили войны, которые Англия вела на континенте. Вновь образованная колония могла помочь стране обрести, что называется, второе дыхание, дать ей то, что дала Ост-Индская компания Англии.
        И вот в 1698 году флотилия кораблей, на борту которых насчитывалось тысяча двести человек, отдала швартовы и отправилась к берегам Центральной Америки. Будущие переселенцы даже не подозревали, что на новой земле их ждут сплошные несчастья. Болезни и ренегатство ослабили новую колонию. Угрозу представляли и испанцы из Колумбии, недовольные тем, что новые соседи вмешивались в их торговые дела. Пережив тяжкие испытания, лишь жалкая горстка колонистов вернулась на шотландскую землю. Дело обернулось громким скандалом, вызвавшим пертурбации в правительстве. Шотландия потребовала от Англии компенсации за то, что та не оказала новым колонистам никакой помощи, и обвинила в намеренном саботаже всей экспедиции. Индийская компания, не желая терять монополию в торговле, щедро заплатила правительству и чиновникам за то, чтобы те отказались от идеи поддержать деньгами новую компанию.
        В кругах якобитов, приверженность которых своим целям после случившегося только окрепла, стали распространяться памфлеты против Гийома. Очень скоро на смену горечи и разочарованию в этом короле голландских кровей пришла неумолимая враждебность.
        И тут преждевременно скончался младший ребенок принцессы Анны Стюарт, сестры Марии — покойной супруги Гийома, у которого тоже не было своих наследников. Исчезло последнее серьезное препятствие, отделявшее от трона молодого Якова Фрэнсиса Эдуарда Стюарта, сына свергнутого и отправленного в изгнание короля, и надежда снова вспыхнула в сердцах якобитов. Снова начались тайные встречи и разговоры полушепотом. В это самое время мой брат Патрик поступил на службу к графу Маришалю, казначею Шотландии. Вместе с горсткой других «сочувствующих» его тайком отправили во Францию с поручением уверить Якова в том, что якобиты всячески будут его поддерживать. Для сторонников молодого принца было совершенно ясно, что теперь корона, отнятая в 1688 году у его отца Якова II, должна вернуться к нему, наследнику. Он был последним потомком Стюартов, имевших право на эту корону.
        Однако нашлось немало тех, кто руководствовался другими соображениями. Антикатолическое правительство «круглоголовых» и король-протестант имели совсем другие планы. В лондонском Уайтхолле и эдинбургском Холироде все засуетились, и в 1701 году правительство при усиленном содействии короля разродилось «Актом о порядке престолонаследия», согласно которому наследницей становилась принцесса София, внучка Якова I, по мужу — герцогиня Ганноверского голландского королевского дома, и все ее наследники. Было сделано все для того, чтобы корона осталась у протестантов и не досталась католикам-Стюартам. Для якобитов, которых становилось все больше, это событие стало страшным ударом. Но оказалось, что не все еще потеряно.
        Когда Яков II умер во Франции, в Сен-Жермен-ан-Лэ, в сентябре 1701 года, король Людовик XIV во всеуслышание объявил его сына, Якова Фрэнсиса Эдуарда, будущим королем. Это заявление Гийом расценил как нарушение Рейсвейкского мирного договора, подписанного в 1697 году. Стало ясно, что мирному сосуществованию двух держав снова приходит конец. Англичане потребовали, чтобы король Франции опроверг свое заявление, но последний отказался, мотивируя тем, что ни одно из положений Договора не запрещает ему признать законными права молодого Стюарта на трон, который должен принадлежать ему по праву рождения. Гийом отозвал своего посланника из Франции, и Англия стала готовиться к новой войне. Но в марте 1702 пятидесятидвухлетний Гийом неудачно упал с коня и умер.
        Англичане посадили на трон Анну. Этот выбор устроил всех, но в особенности возрадовались якобиты, решив, что бездетная Анна Стюарт непременно назначит наследником своего брата Якова Эдуарда, за которым в якобитских кругах закрепилось прозвище «Претендент». Однако при дворе новой королевы подвизалось немало искусных интриганов. Один из них, граф, а впоследствии — герцог Мальборо, при пособничестве своей супруги сумел убедить королеву принять иную точку зрения.
        В это же время произошло еще одно важное событие, вызвавшее огромное волнение среди шотландцев: 1 мая 1707 года, после двенадцати месяцев трудных переговоров, подкупов и мятежей, был ратифицирован Акт об объединении Шотландии и Англии. То был конец независимости Шотландии и рождение Великобритании. Приверженцев Стюартов бесцеремонно вышвырнули из парламента, который теперь заседал в Лондоне и где заправляли отныне круглоголовые, полностью поддерживавшие ганноверскую линию престолонаследия.
        В Шотландии назрело восстание. Однако обстоятельства тому не благоприятствовали, и якобиты поняли это очень скоро. В 1708 году Претендент предпринял попытку приехать в Шотландию, однако предупрежденные многочисленными шпионами англичане помешали ему высадиться на острове. Была объявлена награда в сто тысяч фунтов всякому, кто схватит принца и передаст его правительству. Это стало последней каплей. Было ясно, что новый бунт близок.
        В 1714 году умерла королева Анна. Правительство провозгласило королем Великобритании Георга I, курфюста Ганноверского, сына почившей годом ранее принцессы Софии. Подставной король, король-марионетка, немец Георг ничего не знал о стране, которой ему предстояло править,  — ни языка, ни обычаев, ни религии, ни законов. Что и сказать — идеальный король для правительства, которое мечтало, ничем не рискуя, взять власть в свои руки и не делиться ею даже с венценосной особой.

«К дьяволу англичан вместе с их королем!»  — возопили тогда шотландцы. И на политической арене появился Джон Эрскин, граф Мар. Я так и не смогла составить себе однозначного мнения об этом человеке, хотя и опасалась, что мотивы, заставившие его встать во главе восстания, не столь уж чисты и благородны. По рассказам Джона Кэмерона, предводителя Лохила, выходило, что граф Мар — натура эгоистичная и амбициозная, стремящаяся к власти любой ценой. Когда король лишил его должности государственного министра по делам Шотландии, Мар принялся обхаживать лидеров якобитской партии, а вскоре влился в ее ряды. Теперь же он решил организовать новое восстание, дабы вернуть трон Стюартам. Но руководствовался ли он патриотическим порывом или же просто желанием отомстить?
        Был ли граф Мар тем, за кем стоило следовать? Нехватку политического таланта он компенсировал утрированно куртуазными манерами и претворял в жизнь свои планы с такой осторожностью и осмотрительностью, что составить четкое мнение о его истинных целях не представлялось возможным. Но для того, чтобы восстание состоялось, был нужен предводитель, и в конце концов все сошлись на кандидатуре графа Мара.
        И вот 9 сентября 1714 года Мар созвал в Бремаре глав кланов и дворян-якобитов на большую охоту. На самом же деле он хотел собрать их под знаменами претендента, Якова III. Новость принес в наши края за неделю до события гонец из дома Лохил. Стало ясно, что пылающий крест не сегодня завтра придет в нашу долину. И наконец это случилось — восстание началось.
        Я посмотрела на настенные часики — подарок, привезенный Лиамом из путешествия по Франции несколькими годами ранее. Мне это маленькое чудо, делавшее очевидным бег времени, очень нравилось. Размеренное тиканье часов всегда меня успокаивало, но сегодня мерное покачивание позолоченного узорчатого маятника почему-то вывело из себя. Оно напомнило мне о том, что время вышло и мои муж и сыновья скоро уйдут на войну. Мужчины покинут долину, а мы, женщины, останемся и будем жить в страхе и думать, увидим ли когда-нибудь наших любимых снова.
        Со стуком распахнулась входная дверь, и на пороге появилась Франсес, растрепанная и испуганная.
        — Мам?
        Я опустила глаза, не найдя в себе сил ответить на не озвученный ею вопрос. Чтобы и самой не разрыдаться, я прикусила губу.
        — Мам?  — повторила она громче.
        Глаза у нее были заплаканные. Дочь смотрела на меня в ожидании ответа.
        — Они пришли, Франсес!
        Она повернулась было, чтобы выйти, но вдруг замерла на пороге. Какое-то время мы обе молчали. Потом она закрыла дверь и прижалась к ней лбом. Ее плечи затряслись от рыданий, и она осела на пол там, где стояла.
        — Нет! Они не могут вот так уйти…
        — Франсес, у них нет выбора,  — повторила я, сама того не желая, слова Лиама.
        Я пыталась в них поверить… Обняв дочку за плечи, я помогла ей встать и усадила ее в кресло перед очагом. А потом налила ей стакан сидра.
        — Посмотри на меня, Франсес!  — попросила я тихо, присев перед ней.
        Она подняла на меня свои прекрасные глаза, голубые, как озера Шотландии. «Глаза Лиама»,  — подумала я. Из троих наших детей только Франсес унаследовала ярко-голубые глаза отца. У Дункана они были не такие яркие, а в пасмурный день и вовсе казались серыми. Младший, Ранальд, родился с глазами цвета моря, как и я сама.
        — Ты уже не ребенок, Франсес! И ты знала, что восстание рано или поздно начнется и что наших мужчин призовут…
        — Конечно, я знала!  — воскликнула она, вскакивая на ноги. От неожиданности я чуть не свалилась в очаг.  — И я очень рада, что ты заметила, что я уже не ребенок!
        — Франсес! Не смей говорить со мной в таком тоне! Я понимаю, ты расстроилась, но это не повод дерзить матери!
        — Ты ничего не понимаешь, мам!
        Ростом Франсес была выше, чем я,  — почти такая же высокая, как мужчины, но это нимало ее не смущало. Наоборот, она сумела сделать свой рост преимуществом и никогда не давала спуску ни братьям, ни другим мальчишкам из клана, хотя я всегда считала, что их отпугивает не ее сила, а независимый и взрывной нрав. Похоже, малышка унаследовала мой ужасный характер. В душе я этому радовалась, хотя словесные перепалки у нас с Франсес случались очень часто.
        — Мне уже скоро семнадцать, и я…
        Она осеклась. Я вскинула брови, с любопытством ожидая продолжения.
        — И что же?
        — И я думаю, что уже достаточно взрослая, чтобы выйти замуж!
        Я решила, что ослышалась.
        — Ты — замуж? Но, Франсес… Тебе же всего семнадцать! Ты еще совсем ребенок!
        — Мама, я хочу выйти замуж. Я люблю одного мужчину.
        И тут я словно упала с небес на землю. Еще минуту назад я думала, что придется объяснять дочке, как ребенку, что ее отец уходит на войну, а она вдруг объявляет мне, что влюблена и хочет замуж.
        — Кто же он такой?
        — Тревор Макдональд.
        — Тревор Макдональд? Тревор из Дальнесса?
        — Да, он. Других Треворов Макдональдов я не знаю!
        — Попридержи язык, дочка!
        Я со вздохом упала в кресло и закрыла лицо руками.
        — И как давно вы все решили?
        — Еще на Белтайн[7 - Кельтский праздник начала лета, традиционно отмечаемый 1 мая. Также название месяца май в шотландском и других гэльских языках. (Примеч. пер.)], мама!
        Ее тон смягчился. Франсес присела на лавку рядом со мной, и взгляд ее затерялся между языками пламени, в свете которого ее волосы вспыхнули яркой медью. У нее у одной волосы были, как у Лиама,  — кудрявые, очень густые, с рыжинкой. И вдруг, вот так глядя на нее, я поняла, что мое дитя и вправду выросло и превратилось в женщину. Семнадцать лет… «В этом возрасте ты пошла служить Даннингам, Кейтлин!» Как быстро бежит время! Я взяла свою косу в руки и принялась теребить кончик. В моих волосах было уже немало серебристых нитей. «Ты стареешь, Кейтлин!»
        — А он хочет взять тебя замуж?
        Франсес вздрогнула. Вопрос вывел ее из задумчивости. Она посмотрела на меня.
        — Да. Сегодня же вечером.
        — Сегодня вечером? Не слишком ли это быстро? Твой отец… Как, по-твоему, он отнесется к такой новости? Судя по всему, вы с Тревором не просто держались все время за руки…
        Она отвела взгляд и покраснела. Своим молчанием Франсес подтвердила мою догадку. А меня вдруг осенила новая.
        — Но ты же не… не беременна?  — спросила я с тревогой.
        — Мам!  — воскликнула она с возмущением и повернулась ко мне так быстро, что ее непослушные кудри взметнулись рыжеватой волной.  — Ну что ты такое говоришь?
        Я не ответила, но и взгляда не отвела, давая понять, что жду ответа.
        — Нет!
        — К чему тогда такая спешка?
        — Из-за пылающего креста! Ему тоже придется идти.
        — А сейчас он где?
        — В хлеву.
        — В хлеву, значит… Я могла бы догадаться, откуда ты пришла такая растрепанная!
        Я встала, взяла гребень из слоновой кости и принялась расчесывать ей волосы, дабы привести их в божеский вид. Ну как я скажу Лиаму, что у его дочери есть… возлюбленный? Может, лучше поскорее услать Тревора подальше от нашего дома? Если Лиам до него доберется, парень не сможет не то что отправиться в поход вместе со своим кланом, но даже поднять меч.
        Я заплела волосы дочки в косу, как в детстве, и поцеловала ее в макушку.
        — Что ты хочешь, чтобы я сделала, Франсес?
        — Поговори с папой! У меня одной ничего не получится.
        Она схватила мою руку, безвольно застывшую у нее на плече, и прижалась к ней мокрой от слез щекой.
        — Я ничего не могу обещать, ты сама это знаешь. Твой отец… Сомневаюсь, что он… И все же… В общем, я попробую, но что из этого получится, не знаю!  — сказала я, подводя черту под этим разговором.
        Кулак громыхнул о дверь с такой силой, что я невольно вздрогнула, мигнула и отступила на шаг. Я, конечно, ждала, что Лиам разозлится, но чтобы настолько!
        — И где этот мерзавец?  — возопил мой супруг, вертясь вокруг собственной оси, как детский волчок. Вдруг он остановился и устремил разъяренный взгляд на меня.
        — Лиам, успокойся.
        — Мне успокоиться? С чего бы? Ты говоришь, что моя дочь… что мою дочь… ну, что у нее есть жених и она хочет выйти за него замуж сегодня вечером, а потом ты хочешь, чтобы я угомонился?
        — Да.
        Пуская взглядом молнии, он навис надо мной — высоченный, как титан, и неподвижный, как гранитная стела. Дрожащим пальцем я робко ткнула в сторону лавки, а потом упала в кресло, которое стояло как раз напротив, ожидая, чтобы и он сел тоже. Много лет назад я изобрела этот способ уберечь мебель в доме от безжалостного уничтожения, когда мужа охватывал порыв ярости, которая требовала выхода. Идея пришла мне в голову в тот вечер, когда он узнал о последней выходке своего брата.
        Колин с несколькими членами клана Кэмеронов отправился на земли Кэмпбеллов в Лорн, и в своей жестокости и жадности они перешли границы дозволенного. Крупной скотины им показалось мало. «Крови не проливать!»  — потребовал Джон Макиайн и грохнул кулаком о стол, когда его люди снова начали совершать набеги на земли соседей. Колин с Кэмеронами ворвались в деревню и стали ходить по домам, угрожая ножами и пистолетами насмерть перепуганным женщинам и детям. Помимо скотины они украли немало домашней птицы и муки, прихватили и рыбацкие сети с одеждой. Человека по имени Рональд Кэмерон они схватили и повесили на дубе в Инверари. Когда Колин вернулся, кстати, абсолютно пьяный, мне пришлось звать Саймона и Дональда, чтобы они заставили Лиама угомониться. К тому времени он уже успел разбить пару стульев.
        Лиам сел, скрестив руки на груди, и задышал шумно, как готовый к атаке бык. Я улыбнулась ему, потому что вспомнила слова Кола Макдональда из Кеппоха, сказанные в вечер нашей свадьбы. Речь шла о характере моего будущего супруга, который, по словам родственника, в гневе становился почти неуправляемым: «Если его разозлить, он становится опасным, как бык во время гона!» А я, наивная, тогда спросила, что именно так сильно выводит его из себя. Ответ на этот вопрос я с тех пор получала не раз. Сегодняшний вечер не стал исключением.
        — Хочешь dram?[8 - Мера спиртного.]
        Он кивнул. После нескольких drams виски, как мне показалось, напряжение стало спадать. Пришло время для разговора.
        — Ей скоро семнадцать, Лиам,  — начала я.  — Она уже женщина. Это правда, все случилось как-то слишком быстро, тут я с тобой согласна… Но Тревор отличный парень, и я уверена, что он будет ей хорошим мужем.
        — Черт подери, Кейтлин, ему же двадцать пять лет!
        — И что с того?  — Я улыбнулась и наклонилась к нему.  — Сколько тебе было, когда мы поженились, Лиам? Мне — всего девятнадцать, а тебе двадцать семь.
        Он нахмурился, и взгляд его помрачнел. Потом он пробормотал что-то неразборчивое. Я встала, обошла лавку и стала массировать его напряженные плечи.
        — Думаю, с этим можно подождать. Решим, когда восстание закончится. До сегодняшнего вечера Франсес и мне казалась еще девочкой. Для меня все это тоже стало потрясением, mo ruin!
        Мышцы его понемногу расслаблялись под моими пальцами. Он закрыл глаза и запрокинул голову.
        — И, честно сказать, я не думаю, что сейчас — подходящее время объявлять о свадьбе. Handfast — дело другое…
        Он медленно открыл глаза и посмотрел на меня с сомнением.
        — К чему ты ведешь, Кейтлин?
        — Я просто говорю тебе свое мнение,  — сказала я и уселась к нему на колени.  — Тебе решать, это же твоя дочь!
        — Она и твоя тоже, насколько мне известно,  — отозвался он, и уголки его губ приподнялись в лукавой усмешке.  — И временами она бывает такой же упрямой, как ты.
        — Может, и так. Так что ты решил?
        — Я знаю, к чему ты хочешь меня подвести, Кейтлин!
        — И не думала даже!
        — Но может же она подождать еще несколько месяцев?
        — Хорошо, она подождет.
        Лиам посмотрел на меня озадаченно, потом вскинул брови и сказал:
        — Я думал, ты хочешь, чтобы я согласился…
        Я чмокнула его в нос.
        — Я не хочу, чтобы ты делал это против своей воли, Лиам. Я и сама не слишком рада такому повороту…  — Я сделала маленькую паузу, а потом продолжила:  — Но, с другой стороны…
        Он едва заметно кивнул и со вздохом прищурился.
        — Что — с другой стороны?
        Я положила голову ему на плечо. Я прислушалась к ровному биению его сердца. Его пахнущее виски дыхание щекотало мне щеку. С годами я научилась заставлять его считаться с «моим» мнением, когда считала это необходимым.
        — Если Тревор предложил ей пожениться, зная, что ему скоро уходить, значит, он ее любит и хочет, чтобы она его точно дождалась.
        — Но если она его любит, то дождется, хоть будет замужем за ним, хоть нет.
        — Возможно, но…
        Он набрал в грудь больше воздуха, хотел было что-то сказать, но промолчал, и на лице его появилось выражение покорности. Потом мой супруг вздохнул.
        — Что бы ты делал на месте Тревора, Лиам?
        — Я — не Тревор!
        — Конечно, нет, но я хочу сказать… если бы не наша дочь и он, а мы с тобой оказались на их месте?
        — Кейтлин, я…  — Он покачал головой, а потом с улыбкой сказал:  — Я же говорю — ты делаешь со мной все, что хочешь!
        Я лукаво улыбнулась в ответ.
        — Иногда у меня получается, иногда — нет!
        Он обнял меня крепко-крепко и прижался щекой к моему лбу.
        — Кейтлин, a ghraidh mo chridhe, сколько горя я еще тебе принесу?
        — Это ты мне уже говорил.


* * *
        Голубоватая сталь ослепительно сверкнула в луче света, и я зажмурилась. Клинок медленно поднимался на фоне мрачного неба, а потом, словно удар молнии, стремительно обрушился в черноту. Я не видела ни жертву, которая приняла этот жестокий удар, ни палача, его нанесшего. Клинок взметнулся вверх, липкий от крови, и снова вонзился в чью-то плоть. Во мраке, поглотившем меня, прозвучало: «Fraoch Eilean!» То был боевой клич воинов Гленко. Внезапно мрак рассеялся. Картина, представшая передо мной, была ужасна.
        Поле битвы… Горы искалеченных, искромсанных, неузнаваемых тел. Сотни ворон поедают мертвечину, выклевывают глаза, взлетают с окровавленными кусками плоти над этим морем мундиров sassannachs и шотландских пледов, а я стою в самом его центре… Рядом со мной шевельнулся поверженный солдат. Окровавленная рука поднялась и потянулась ко мне, словно умоляя о помощи. Мое лицо исказила гримаса отвращения, я зажала рот рукой, чтобы не закричать. Раненый дернулся и перевернулся. Лицо его было прикрыто порванным, запятнанным кровью пледом. Тартан Макдональдов! Плед соскользнул, открыв лицо мужчины. Я отвела взгляд и истошно завопила…
        И вдруг чьи-то руки схватили меня за плечи.
        — Кейтлин! Tha e ceart gu leor! Tha e ullamh![9 - Все хорошо! Все прошло!]
        Я заморгала. Руки какое-то время продолжали грубо трясти меня, потом перестали. В темноте, снова окутавшей меня, явственно слышались звуки прерывистого дыхания двух человек. Мое сердце стучало так быстро, что, казалось, вот-вот вырвется из груди.
        — A bheil thu ceart gu leor?[10 - С тобой точно все хорошо?]
        Никто больше не сжимал мои плечи. В бледном лунном свете я наконец рассмотрела лицо Лиама.
        — Tha![11 - Да.]
        Я расплакалась. Лиам нежно обнял меня и стал баюкать, ожидая, когда я успокоюсь. Дрожа, я прижалась к нему, и так мы просидели несколько долгих минут. Очень медленно он отстранился, легонько поцеловал меня в лоб и в кончик носа. На моих губах его губы задержались надолго, и их прикосновения очень быстро стали жадными и чувственными. Потом они продолжили свой путь, то и дело останавливаясь, по моей шее, по плечам, по груди. Они согревали мое тело, успокаивали душу…
        Мало-помалу мое сердце успокоилось и снова забилось в такт движениям маятника, звонкое постукивание которого разносилось по тихому дому. Комната была ярко освещена лунным светом, и я обежала ее взглядом. Блестящий меч Лиама стоял у стены. Я тяжело вздохнула.
        — Tuch, a ghraidh![12 - Тише, родная!]
        Внезапно острой болью свело живот, да так, что мне стало трудно дышать. Неужели то был вещий сон, видение из будущего? Я взяла лицо Лиама в ладони и приблизила к своему лицу.
        — Поклянись мне, Лиам,  — прошептала я, запинаясь от боли.  — Поклянись, что вернешься ко мне, вернешься вместе с сыновьями!
        — Кейтлин, я не могу пообещать тебе это!
        — Поклянись, Лиам!
        Он долго смотрел на меня, по всей видимости, терзаемый теми же страхами. Его ли я увидела во сне? Был ли это мой Лиам — тот солдат с искромсанным телом, похожий на кучу из плоти, костей и крови?
        — Я не могу…  — повторил он севшим от волнения голосом.
        — Нет, можешь! Ради меня! Мне нужно, чтобы ты успокоил меня, Лиам. Пожалуйста!
        Он уложил меня на матрас и накрыл своим телом, прижался губами к моим губам.
        — Я вернусь, a ghraidh… ради тебя. Я всегда буду с тобой, как и ты всегда со мной!
        — Лиам, мне так страшно! Мне приснилось… Приснилось, что я увидела тартан Макдональдов на поле битвы, и он был весь в крови. И там были сотни ворон… Morrigane…[13 - Кельтская богиня войны.]
        — Tuch!
        Во рту у меня пересохло. Я сглотнула, и на языке осталась горечь. «Боже милосердный, прошу, сбереги моего любимого, сбереги моих сыновей!»
        — Я хочу забрать с собой воспоминания о твоем теле, a ghraidh. Я буду представлять, что ты рядом, когда буду ложиться спать. Хочу запомнить твой запах… сладость твоих поцелуев…
        Его руки заскользили по моим бедрам, приподнимая ночную сорочку. Ему исполнилось сорок семь, но время, похоже, над моим мужчиной оказалось не властно. На висках уже поблескивала седина и в уголках глаз притаились маленькие морщинки, но в целом он изменился очень мало. Порывистый и пылкий, он был неутомимым любовником и брал меня то бесконечно нежно, то с почти животной поспешностью.
        Мне вдруг пришло в голову, что, возможно, мы занимаемся любовью в последний раз. Глаза моментально наполнились слезами, и я с трудом подавила стон. Мне хотелось, чтобы он остался во мне навсегда.
        Через несколько минут он тяжело лег на меня. Его кудрявые волосы упали на мое мокрое от слез лицо. Единственным звуком в комнате теперь был стук маятника: часы безжалостно напоминали мне, что время идет, утекает от нас неумолимо…
        — Возвращайся ко мне, mo ruin!


* * *
        Мужчины собрались все вместе. Ни они, ни те, кто пришел их проводить, не улыбались. Мои сыновья стояли навытяжку перед отцом, который что-то им объяснял. Теперь Лиам был для них не только отцом, но и командиром. В военное время старшие мужчины в клане выполняли обязанности офицеров, причем ранг их напрямую зависел от авторитета и положения в общине, и все младшие по чину обязаны были им подчиняться.
        Они все откликнулись на призыв: Саймон, Ангус, два брата Макдонеллы — Калум и Робин, Рональд, Дональд и Колин Макинриги… В общем, собралось более сотни человек, вооруженных мушкетами, кинжалами и мечами, чьи железные и латунные гарды сверкали на солнце. У каждого за спиной висел деревянный, обитый кожей тадж[14 - Небольшой круглый щит, традиционная часть обмундирования шотландских горцев.].
        Аласдару Огу, брату предводителя и капитану, предстояло отвести соотечественников на поле битвы, под знамена генерала Гордона, которому было поручено командование отрядами, пришедшими с западных земель Хайленда. Неумолимо близилась минута расставания. В нескольких километрах от Инхри мы уже встретили колонну солдат. Большими группами они поднимались из Глен-Мора. Кэмероны, Макдональды из Кеппоха и Гленгарри, Маклины и многие другие — вместе они превратились в грозную армию, насчитывавшую порядка трех тысяч пятисот солдат, которая направлялась к землям Аппина, а оттуда — в Аргайл, туда, где Стюарты и несколько семей Кэмпбеллов, не подчинявшихся герцогу, должны были к ним присоединиться.
        Где-то неподалеку протяжно запела волынка. Я невольно вздрогнула. Александер Хендерсон, главный волынщик клана, завел песнь «Mort Ghlinne Comhann», pibroch[15 - Пиброх — военная песнь.] клана, и это стало сигналом к отбытию. Громче заплакали женщины и дети. Я до крови прикусила губу, но слезы все равно текли у меня по щекам.


* * *
        Я отозвала сыновей в сторонку попрощаться, молясь в душе, чтобы эта разлука не стала вечной. Мое материнское сердце разрывалось от боли: меня не покидало отвратительное чувство, что я посылаю их на бойню. Лучше уж не рожать детей на свет, чем потом отпускать их на верную смерть… Я чувствовала себя совершенно потерянной. Я спрашивала себя, что изменится для нас, если на трон Шотландии все-таки взойдет Стюарт, и даже стала сомневаться в обоснованности всех этих пертурбаций. По моему мнению, эта затея с престолонаследованием для многих превратилась в навязчивую идею, однако я понимала, что делиться такими мыслями ни с кем нельзя. Наверное, мой патриотизм ослабел с годами. Дункан, пытаясь скрыть волнение, обнял меня так крепко, что я едва не задохнулась. По росту и силе он уже почти сравнялся с отцом.
        — Все будет хорошо, мама!  — сказал он, желая меня успокоить, и чуть-чуть отодвинулся.
        — Позаботься о брате…
        — Конечно! Мы с отцом за ним присмотрим, обещаю. Не беспокойся.
        Я подняла на него заплаканные глаза. Дункан улыбался, но только одними губами. Взгляд его оставался серьезным.
        — Вы уходите на войну. И ты просишь меня не беспокоиться?
        Улыбка исчезла, и лицо его стало грустным.
        — Знаю… Просто я не знал, что тебе сказать, и ничего лучшего не придумал.
        Я поцеловала его в свежевыбритую щеку.
        — Иди попрощайся с сестрой и с Элспет, а то она утонет в слезах,  — тихо сказала я, против собственной воли отрываясь от него. Я повернулась к Ранальду.  — Ночью укрывайся как следует. Слышишь? Твоя спина…
        — Мама!  — со вздохом отчаяния перебил меня младший сын.  — Ты снова за свое? Я ведь уже взрослый!
        — А я все равно остаюсь твоей матерью!  — возразила я, хмуря брови.  — Солдат с больной спиной не сможет сражаться как должно!
        Я схватила его руку и прижала к своей щеке. Из троих моих детей Ранальд был больше всех похож на меня. Черты лица у него были тоньше, чем у Дункана, плечи — не такие массивные, да и ростом он был чуть ниже. Однако скорость реакции и смелость легко восполняли эти маленькие недостатки. Он сжал мою холодную руку в своей ладони и ласково меня поцеловал.
        — Мы вернемся победителями, мам! С божьей милостью…
        — Я буду молиться за вас, сынок!
        — Спасибо, мам!
        Стоя в сторонке, Лиам молча наблюдал за мной. На нем была его лучшая рубашка и новый плед. Я подошла к мужу и прижалась к его груди. Мы несколько минут стояли обнявшись, потом он осторожно отстранился. Я правильно истолковала неуверенность в его взгляде. В душе он тоже сомневался в целесообразности этого восстания. Лиам никогда не заговаривал со мной об этом, и я знала, что он не сделает такого и впредь.
        Не предстоящие сражения страшили его. Я слишком хорошо его знала, чтобы заподозрить такое. У него был какой-то свой повод для тревоги. Однако долг превыше всего, и Лиаму, как и остальным мужчинам клана, приходилось подчиняться решениям его главы. Таковы были правила. Домa тех членов клана, которые отказывались с оружием последовать за своим предводителем, предавали огню, а самого нарушителя обета объявляли вне закона, а то и предавали позорной казни. Думаю, Джон Макиайн не стал бы прибегать к крайним мерам, но честь была для Лиама не пустым словом. Он пошел бы воевать, даже если бы это противоречило его личным убеждениям, даже если бы знал, что в этой войне голову сложит не только он, но и его сыновья…
        Он обхватил мое лицо ладонями, потом нежно очертил кончиками пальцев его контур.
        — Я хочу запомнить эти прикосновения, a ghraidh…
        Лиам закрыл глаза, и его пальцы пробежали по моим щекам, по шее, спустились к плечам и там замерли.
        — Завтра же я начну ткать вам новые пледы,  — сказала я с грустной улыбкой.  — Когда вернетесь, они вам понадобятся.
        — Думаю, у нас хорошие шансы вернуться.
        Мы замолчали, не зная, что еще сказать. Взгляд его помрачнел, губы сжались, лицо снова стало серьезным.
        — Только не делай глупостей! Я же знаю: стоит мне отвернуться, как ты тут же попадаешь в какой-нибудь переплет!
        — Лиам!
        Смахнув слезу у меня со щеки, он прижал палец к моим губам. Волынка продолжала петь, и мужчины уже начали строиться. То тут, то там раздавался боевой клич клана. Лиам обернулся, поправляя на плече плед в красно-сине-зеленую клетку — с тартаном Макдональдов из Гленко. Его брошь сияла, равно как и эмблема клана, прикрепленная вместе с орлиным перышком и веточкой вереска к берету.
        — Пора отправляться… Да, так и есть!
        Он окинул меня грустным взглядом, а потом наклонился и пылко поцеловал в губы. По моему телу пробежала дрожь желания, и я почувствовала, что оно передалось и ему.
        — Ты знаешь, что вас ждет, правда же?  — спросила я тихим, серьезным голосом, зарываясь лицом в шерстяную ткань, приятно пахнувшую мылом и вереском.
        — Знаю.
        Он прижался щекой к моей макушке и вздохнул.
        — Хочу, чтобы ты знала одно, a ghraidh mo chridhe…
        — Что именно?
        — Что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты знала: я ухожу счастливым. Ты дала мне больше, чем я мог мечтать.
        — Ты говоришь так, словно не собираешься возвращаться, Лиам!
        У меня комок встал в горле.
        — Кейтлин, это война! Я вверяю себя Господу.  — Он едва заметно улыбнулся.  — Если у тебя появится свободная минутка, помолись за меня!
        — Это совсем не смешно!
        — Не смешно, я знаю…
        Он с минуту молча смотрел на меня, словно желая получше запомнить, а потом в последний раз поцеловал.
        — Я тебя люблю. И всегда любил, всем сердцем, с того самого дня, когда по воле Господа наши пути пересеклись! Никогда не забывай об этом, a ghraidh!
        — Я тоже тебя люблю, mo ruin.
        Он отодвинулся от меня и поправил плед.
        — Подожди!
        Я вынула из ножен свой кинжал с широким клинком и отрезала у себя прядь волос. Лиам взял ее у меня из рук и, закрыв глаза, вдохнул ее запах, а потом спрятал в свой sporran[16 - Спорран — разновидность кошеля, часто из меха, носимая на поясе поверх килта.] и поспешил занять место справа от Аласдара Ога, во главе маленькой армии Макдональдов из Гленко, которая уже пришла в движение. Уходя, мои любимые уносили с собой частицу моей души. Суждено ли ей вернуться ко мне?
        Часть вторая
        Прошлое — пролог.

    У. Шекспир. Буря
        Глава 3
        Осада
        Старик-рассказчик размахивал руками и гримасничал. Его грубоватое лицо в отсветах пламени преображалось — ни дать ни взять смешной маленький гоблин. Дункан смеялся до слез, забыв и об Элспет, и о предложении, которое он в конце концов решил отложить до того дня, когда вернется в родную долину с вестью о славной победе.
        Мюрхад Макгиллери, высунув язык и свирепо вращая глубоко запавшими глазами, на которые то и дело падала жидкая прядь белых как снег волос, в сотый раз изображал в лицах экзекуцию двух властителей Аргайла, отца и сына. Первого казнили пятьдесят четыре года назад, второго — тридцать лет назад, и рассказчик, как оказалось, присутствовал на обеих казнях. Дункан обвел взглядом заинтересованных слушателей. Большинства, равно как и его самого, еще на свете не было, когда Арчибальд Кэмпбелл, сын, лишился головы, однако это не мешало ему с удовольствием слушать мрачные басни о кончине извечных врагов его клана.
        Вытянув к огню длинные ноги и подложив под голову руки, Дункан наслаждался исходящим от костра теплом. Почти месяц прошел с того дня, когда через долину пронесли Кровавый крест. Двадцать три дня они шли по отвратительным, изрытым ногами четырех тысяч солдат дорогам, мокли под моросящим дождем и тонули в густых туманах, приходивших от озера Лох-Линне. Последние четыре дня они безвылазно просидели в лагере.
        Генерал Гордон приказал разбить лагерь в километре к северо-востоку от городка Инверари, вотчины второго герцога Аргайла Джона Кэмпбелла по прозвищу Рыжий Воин, названного так за рыжие волосы и военные подвиги на континенте. Герцог Аргайла, главнокомандующий силами правительства и короля Георга I, разместил своих солдат в Стирлинге. Какими силами располагает противник, шотландцы не знали, а потому ожидали распоряжений от графа Мара. Связные еще не вернулись из Перта, где пребывали в то время сам Мар и значительная часть армии повстанцев.
        Инверари управлял Арчибальд Кэмпбелл, граф Айла, младший брат отсутствующего герцога Аргайла. Он ожидал нападения и поэтому успел укрепить свои позиции в городе и его окрестностях. Генерал Гордон всерьез подумывал об атаке, но пока не принял окончательного решения. Было ясно, что защитники города будут отбиваться до последнего, но насколько велик его гарнизон, никто понятия не имел. Поэтому затевать наступление в таких условиях, да еще на открытой местности, было рискованно — повстанцы могли лишиться многих сотен своих солдат.
        Несколько дней этого неожиданного отдыха горцы посвятили своим любимым занятиям — воровали крупный рогатый скот и лошадей и грабили фермы. Здесь, в Аргайле, делать это было вдвойне приятно, поскольку к добыче добавлялось чувство морального удовлетворения. Дункан часто представлял, как войдет в столицу Аргайлшира, который его предки столько раз грабили, и как последует их примеру…
        — Говорю вам, глаза старика Аргайла Косоглазого пялились в разные стороны, даже когда его голову насадили на пику!  — заявил старик Мурхад и попытался изобразить, как именно косили глаза у первого маркиза Аргайла.
        — Поэтому-то он и не смог рассмотреть, чье дело правое!  — воскликнул кто-то в сплотившейся вокруг рассказчика толпе.  — Да и на том свете наверняка перепутал дороги и притащился прямиком в ад!
        По толпе прокатилась волна хохота.
        — А там, в аду, эти змеи Кэмпбеллы кишмя кишат!  — подхватил звонкий мальчишеский голос.
        В поле зрения Дункана мелькнула фляга. Он вздрогнул, моментально очнувшись от размышлений.
        — Я эту историю слышал раз двадцать, не меньше,  — заметил Алан Макдональд, присаживаясь с ним рядом.
        Ранальд стоял в паре шагов, но садиться не стал. Скрестив руки на груди, он слушал рассказ старого Мурхада.
        — А не прогуляться ли нам в сторону Инверари?  — предложил Алан едва слышным шепотом.
        — Сегодня ночью?  — спросил удивленный Дункан, отхлебывая виски.
        Хмуря черные брови, он посмотрел на своего товарища.
        — Ну да! А почему бы и не сходить? Может, удастся увести пару-тройку лошадей. Малькольм Маклин говорит, что видел несколько лошадей недалеко от устья Эрея.
        Дункан поморщился.
        — Ну, не знаю, Ал… Не слишком хорошая затея — подходить так близко к вражеским позициям. Мы же не знаем, сколько там солдат!
        — Ты что, сдрейфил, а, Дункан?  — насмешливо поинтересовался рыжеволосый громила Алан.
        — Кто тут сдрейфил?  — переспросил Ранальд, который не прислушивался к их разговору.
        — Твой братец!
        — Ты, Дункан?  — спросил Ранальд, выхватывая фляжку из рук брата.
        — У тебя что, есть еще братья?  — хмуро отозвался Дункан.
        Ранальд хлопнул его по плечу.
        — А в чем дело-то? Алан предложил провернуть что-то стоящее сегодня вечером?
        — Он хочет украсть у врага лошадей.
        — Не так громко!  — сердито буркнул Алан, воровато озираясь.  — Не хочу, чтобы за нами увязалось пару десятков пьяных помощников. Они поднимут на ноги охрану, не успеем мы подойти к городской стене и на милю!
        Лицо Ранальда оживилось, в отсветах пламени белые зубы блеснули в улыбке.
        — Я точно с тобой, Ал!  — заявил он, выпячивая грудь.
        Алан встал и закрыл мощным телом костер, который своим теплом подсушивал мокрый плед Дункана. Старший из братьев хмурясь посмотрел на черный силуэт, вырисовывавшийся на фоне пламени.
        — А ты идешь с нами или останешься слушать старые басни Макгиллери?
        Дункан посмотрел на брата. Он чувствовал себя усталым, к тому же его слегка развезло от выпивки. Но разве мог он отпустить Ранальда одного? Он обещал матери… И потом, если братишке так уж захотелось увести из вражеского лагеря пару лошадок, грех не составить ему компанию!
        Лошадей было одиннадцать. Поблескивая крупами в лунном свете, животные стояли на каменистом берегу речушки Эрей. Дункан, Ранальд и Алан, затаившись в тени кустарника, наблюдали за перемещениями часовых, охранявших оборонительные сооружения с северной стороны Инверари.
        — Сколько возьмем?  — спросил Ранальд, поправляя берет.
        — Пять или шесть хватит,  — ответил Алан.  — Лучше не привлекать лишнего внимания. Мне еле-еле удалось уломать малышку Ишбел! Поэтому сейчас совсем не хочется подставлять задницу под пули, если ты понимаешь, о чем я!
        — Если хочешь сохранить задницу для ласковых ручек милашки Ишбел, Ал, лучше было бы не рисковать и не подставлять ее Кэмпбеллам!  — ворчливо отозвался Дункан, который уже сожалел о том, что ушел от теплого костра.
        Жесткая мокроватая шерсть пледа неприятно кусала за ляжки, и ему ужасно хотелось их почесать.
        — Не переживай, никому из этих чертей Кэмпбеллов сегодня мой зад не достанется! Я сумею его прикрыть в нужный момент!
        Пригибаясь к земле, Алан покинул спасительную тень и начал подбираться к лошадям. Ранальд, хихикая, последовал за ним. Пришла очередь Дункана. Он на мгновение поднял глаза к небу, словно моля его о защите, и тоже вышел на берег реки. Почуяв чужаков, лошади заволновались, некоторые даже нервно заржали.
        — Tuch! Tuch, mo charaid![17 - Тише! Тише, мой дружочек!] — прошептал Дункан на ухо красивой черной кобылке и, взяв ее за повод, потянул к другой лошади, что стояла неподалеку.
        — Эй, Дункан!  — негромко позвал его Ранальд.  — По-моему, мы тут не одни!
        Дункан посмотрел туда, куда указывал брат. Озаренный серебристым светом луны, к ним направлялся солдат.
        — Черт бы его побрал! Что теперь делать?
        Алан злым взглядом окинул окрестности, потом повернулся к товарищам.
        — Сам виноват! Не отпускать же его в лагерь! Тем более он один!  — сказал он.  — Я сам с ним разберусь. Если солдат sassannach бродит сам по себе в километре от города, под которым стоят четыре с половиной тысячи вражеских солдат, то умишка у него не густо! С таким управиться будет несложно. Вы уводите в лес коней, которых успели прихватить, а я займусь этим недоумком!
        Через несколько минут Алан присоединился к братьям, ожидавшим его в подлеске. За собой он волок извивающегося и пытающегося вырваться солдата. Алан швырнул бедолагу к ногам Дункана, а тот поторопился обнажить кинжал и приставить его к шее пленника, который сразу как-то обмяк.
        — Зря волновались, у этого недотепы даже оружия при себе нет! Если у графа такие солдаты, чего Гордон тянет со штурмом?
        Дункан медленно убрал нож и отпустил пленника. Тот попытался подняться, но Алан шагнул к нему и ударил ногой в живот. Солдат застонал от боли, согнулся пополам и повалился на колени.
        — Эти презренные sassannach набирают в армию не мужчин, а черт знает что! Этот вообще по виду похож на девку! Наверное, еще молоко на губах не обсохло!
        Не поднимая головы, пленник пытался отдышаться после удара. Алан схватил его за волосы, запрокинул ему голову кверху и, глядя в глаза, насмешливо сказал:
        — Посмотри-ка, смазливый! Я знаю парней, которые с удовольствием нафаршируют ему задницу, да только не свинцом, а чем помягче!
        Молодой солдат взвизгнул. От злости сил у него прибавилось, и он вырвался из рук Алана, который смотрел на него с нехорошей ухмылкой. Правой рукой он быстро потянулся к своему сапогу, но Дункан угадал его намерение. Стоило показаться из голенища маленькому кинжалу, как Дункан ногой ударил вражеского солдата по руке, и тот громко вскрикнул от боли:
        — Черт!
        Баюкая руку и изрыгая ужасные ругательства, пленник тяжело повалился на землю. Дункан замер на месте: этот высокий голос он уже где-то слышал, но никак не мог вспомнить, где именно.
        — Ты мне чуть руку не сломал, мерзавец!
        — Матерь божья!  — пробормотал Дункан, глядя на пленника во все глаза.
        Потом он бросился к нему, схватил за воротник куртки и подтащил к тому месту, куда падал луч лунного света. Дар речи вернулся к нему не сразу…
        — Опять она! Но тут-то она как оказалась?
        — Она?  — переспросил Алан, который подошел, чтобы получше рассмотреть пленника.  — Чтоб мне провалиться! Это что, девчонка?
        — Пусти меня, Макдональд!  — прошипела девушка и выбросила вперед ногу, целясь Дункану в пах.
        — Хочешь затолкать мое хозяйство мне же в рот, а?  — насмешливо поинтересовался он, вовремя отпрыгнув в сторону.  — Вот только вряд ли у тебя, моя красавица, получится: ты одна, а нас трое!
        — Чтоб ты сдох!  — изрыгнула хулу пленница и принялась шарить по земле в поисках кинжала.
        — Вы совсем забыли о манерах, леди Кэмпбелл!  — все так же насмешливо сказал Дункан, упираясь ей в спину, между лопаток, коленом и прижимая ее к земле.
        — Не понял… Ты ее знаешь?
        — Знаю ли я ее? Да это же дочка нашего дорогого соседа Гленлайона!
        Дункан поднял кинжальчик с земли и сунул себе за пояс. Потом наклонился к девушке и заставил ее перевернуться на спину. Она метнула в него такой злой взгляд, что он на мгновение замер. В темноте он не мог рассмотреть цвет ее глаз, но тело слишком хорошо помнило желания, которые эта женщина в нем пробудила. Дункан вздрогнул. Нет, ну как она могла тут оказаться?
        — Ты знаком с дочкой Гленлайона, Дункан?  — спросил Алан не то с сомнением, не то с подозрением.
        — Ну да! Я имел удовольствие познакомиться с ней месяц назад, когда мы в последний раз наведались во владения ее отца.
        Прыснув со смеху, Алан тоже наклонился над пленницей и поднес руку к ее лицу, чтобы получше его рассмотреть. Щелкнули зубы, и он замер.
        — Вот чертовка! Кусается, как старая ослица!
        — И ругается как мужик! Ты еще ее не слышал!  — добавил Дункан.
        — Так вот почему ты задержался там, в долине, когда мы уводили коров! Но почему нам ничего не сказал?  — с упреком спросил Алан.
        Дункан промолчал.
        — Хотел приберечь ее для себя одного, а, старик?  — продолжал его старший товарищ, чей взгляд скользил теперь по стройным ногам девушки, обтянутым форменными панталонами.  — Ты это сделал с умыслом! И как тебе с ней было? Фергус рассказывал, что у женщин из рода Кэмпбеллов дар делать нас податливыми, как…
        — Алан, хватит!  — буркнул Дункан, которому было неприятно все это выслушивать.
        Девушка смерила Алана презрительным взглядом и плюнула ему под ноги. Ответом ей стала звонкая пощечина. Ранальд поспешил встать между нею и Аланом.
        — Не надо, Ал!
        — Эта мерзавка плюнула на меня, черт бы ее побрал! И вообще, что она тут делает, переодетая в форму sassannach?
        Алан схватил девушку, которая в своих попытках освободиться извивалась не хуже дьявола в бочке со святой водой, прижал ее к дереву и, удерживая одной ручищей за горло, второй начал сдирать с нее штаны.
        — Наверное, продаешься за деньги солдатам герцога, крошка? Или шпионишь для него?
        — Отстань от меня, кусок дерьма!  — выкрикнула пленница.  — Я не имею никаких дел с герцогом Аргайлом!
        — Ты думаешь, я тебе поверю? Чтобы я поверил в небылицы, которые плетет такая же негодяйка, как все Кэмпбеллы? Видишь ли, мои родичи оказались однажды слишком доверчивыми, и все заплатили за это жизнью!
        Он дышал громко, как взбесившийся бык, и смотрел на девушку страшными выпученными глазами. Сарказм его куда-то подевался, а пальцы больно стиснули тонкую шею пленницы. Задыхаясь, она то ли всхлипнула, то ли застонала. Дункану показалось, что еще немного — и эта история закончится плохо.
        — Ал, не глупи! Не нам решать, что с ней делать!
        — Ты издеваешься надо мной, Дункан? Я двадцать три года мечтаю отомстить этим проклятым Кэмпбеллам! Я ждал этого двадцать три года и, поверь, получу огромное удовольствие! Отпустить ее? Да ни за что! Ты уж меня прости! А когда я с этой сучкой закончу, она будет просить меня ее прикончить…
        — Алан!
        Ранальд двинулся было к старшему товарищу, но тот обернулся и пригрозил ему кинжалом. Дункан остановился в нерешительности. Девушка бросила в его сторону испуганный взгляд. И все же, несмотря на ненависть, которую он испытывал ко всем Кэмпбеллам, Дункан не мог позволить Алану выместить на беззащитной женщине свою злобу.
        Над поляной повисло тяжелое молчание. Алан грубо повернул свою пленницу так, чтобы она оказалась перед ним, и приставил нож ей к горлу. Глядя на братьев Макдональд, он с вызовом спросил:
        — Так ты ненавидишь Кэмпбеллов, Дункан, или эта девка — такая хорошая подстилка, что ты не хочешь поделиться ею даже с друзьями?
        — Алан!
        — Не переживай, я и тебе дам с ней поиграть, а потом все равно перережу ей глотку!
        — Алан! Она же не виновата, что наших тогда убили! Отпусти ее, пока дело не зашло слишком далеко!  — спокойным голосом отозвался Дункан.
        Пальцы Алана побелели, с такой силой он стиснул рукоятку ножа. Девушка обмякла, парализованная страхом: одно неосторожное движение, и лезвие рассечет ей горло! Дункан метнул быстрый взгляд на брата, который тоже застыл, напряженный как струна. Алан, чертыхаясь, возился с золочеными пуговицами форменной курточки пленницы. Расстегнув пару, он рванул в стороны красное сукно, чтобы остальные просто поотлетали.
        — Чертова форма! Была бы она в платье, было б легче!  — пробурчал он.
        Ранальд сделал шаг вперед, но Дункан взглядом приказал ему ничего не предпринимать. Пускай Алан поверит, что они не станут мешать ему насиловать девушку… Он отбросит нож и найдет своим рукам другое применение. Вот тогда-то они и вмешаются!
        — Ладно. Только не сильно ее порти, Ал! Не хочу пачкать рубашку кровью Кэмпбеллов. Я не могу платить за стирку чаще, чем раз в неделю!
        Девушка, не сводившая с Дункана глаз, всхлипнула. Алан грубо хохотнул, швырнул ее на землю и навалился сверху.
        — Нет!  — крикнула несчастная и стала крутить головой, чтобы увернуться от губ, которые шарили по ее лицу.  — Банда гнид!
        — Кричи хоть охрипни, красавица! Меня это даже горячит!  — ухмыльнулся Алан, расстегивая последнюю пуговицу на куртке и с новым порывом энтузиазма распахивая ее на груди своей жертвы.
        Вонзив кинжал в землю прямо над головой обезумевшей девушки, которая дергалась и извивалась, пытаясь освободиться, он потянул рубашку, высвобождая ее из-за пояса штанов. Именно этот момент Дункан выбрал, чтобы схватить Алана за волосы и сунуть ему под подбородок свой кинжал.
        — Что такое?  — пробормотал Алан, и рука его застыла под сорочкой, когда клинок больно врезался в кожу у него на шее.
        — Я передумал. Я не могу стоять и смотреть, как ты насилуешь женщину, Ал. Мы вернемся в лагерь и отдадим девчонку Аласдару. Пускай решает, что с ней сделать.
        — Черт бы тебя побрал, Дункан! Ты предатель!
        — Нет!  — разозлился Дункан и дернул Алана за волосы, заставляя встать.  — Я никогда не предам мою кровь, и тебе это известно. Но мне не нравится проливать кровь невинных, даже если это будет кровь девчонки из рода Кэмпбеллов. Это понятно?
        — Ты не видел того ужаса, Дункан! А я… я видел, что эти сучьи дети делали… Дункан! Они расстреляли моего отца, а потом проломили ему череп! Они порубили на куски мою мать и моего маленького брата… Будь они все прокляты! Он тогда был грудничком, а они искромсали его, как поросенка! И все это у меня на глазах… Ты не можешь представить, как это было! Не можешь…
        Он застонал и повалился на колени. Ранальд тем временем помог девушке подняться на ноги.
        — Ты прав, я не могу себе это представить,  — сказал Дункан уже мягче.  — Но неужели ты думаешь, что, если ты изнасилуешь и убьешь эту женщину, тебе станет легче? Одумайся, Ал! Ее ведь еще на свете не было, когда погибла твоя семья! Оставь свою ненависть и жажду мести для sassannach!
        Алан ничего на это не ответил, и Дункан отпустил его волосы. Одна из украденных лошадей заржала, и те, что остались у реки, ответили на ее зов фырканьем и ржанием. Ранальд бросился к уведенным лошадям и схватил поводья: еще немного, и они наверняка ускакали бы к своим товаркам. Бросив на Дункана мрачный, полный обиды взгляд, Алан подошел, чтобы ему помочь.
        Оставленные на песчаном речном берегу лошади понеслись вскачь. Во влажном воздухе стук их копыт по камешкам звучал во много раз громче обычного и далеко разносился над водой. Мужчины тревожно переглянулись. Дункан схватил девушку за локоть, когда она уже готова была дать деру.
        — С тобой кто-то был?
        — Н-н-нет, я была одна.
        Он посмотрел на то место на берегу, где полминуты назад стояли лошади. Вне всяких сомнений, что-то их напугало. Собака или человек? Однако он ничего не увидел. Внезапно со стороны городских укреплений раздался звук выстрела, а следом за ним и второй.
        — Проклятье!
        Он почувствовал, как рука девушки сначала напряглась, а потом задрожала под его пальцами. Несколько непослушных прядей вырвалось из узла на затылке и упали ей на лицо так, что теперь он не мог видеть ее глаза.
        — Господи!  — выдохнула она в панике.  — Они, наверное, нас видели! Они пошлют за нами отряд!
        — Сколько их там?  — спросил Дункан, заставляя ее посмотреть на себя.
        Так он сразу узнает, врет ли она…
        — Не знаю! Две тысячи, может, и больше… Не могу сказать точно. И они все как на иголках. Боятся, что на них в любую минуту могут напасть.
        — А ты что там делала?
        Девушка сжала губы и нахмурила свои тонкие, красиво очерченные брови над волнующими голубыми глазами. Дункану тоже пришлось насупиться, чтобы не выдать нараставшее в его душе волнение.
        — Тебя мои дела не касаются.
        — Боюсь, как раз наоборот, моя прелесть! Тебя отправили шпионкой в наш лагерь?
        — Нет! Я возвращалась домой!
        Несколько секунд он смотрел на нее, не веря своим ушам, потом рассмеялся. Девушка смерила его злым взглядом.
        — Хочешь сказать, ты возвращалась в Гленлайон? Одна, без провожатых, посреди ночи и пешком? Ты шутишь или думаешь, что я недоумок?
        — Мне сейчас не до шуток. Но на недоумка ты очень даже похож!
        — Отвечай!  — прикрикнул Дункан, сильнее сжимая ее хрупкую руку.
        — Я шла домой. Это правда.
        — А почему тогда на тебе мужская одежда? Английская униформа, знаешь ли, слишком бросается в глаза!
        — Ничего другого я не нашла… И тебя это не касается. Мне не хотелось болтаться в юбке вокруг лагеря, где полно мужчин!
        — И ты думала пробраться в Гленлайон незамеченной в красной английской куртке? Да тебя бы подстрелили или всадили бы нож между лопаток, не спрашивая, кто ты и откуда!
        Приходилось признать, что Дункан прав. Девушка опустила глаза и коротко вздохнула, а потом бросила полный ненависти взгляд в сторону Алана, который вместе с Ранальдом и украденными лошадями стоял в сторонке.
        — Но уж лучше так, чем быть…
        Очаровательная златовласка не закончила фразу. Она тряхнула волосами и дрожащими руками принялась поправлять измятую одежду. От нее исходил все тот же волнующий запах, который преследовал Дункана даже в родной долине. Он тряхнул головой, чтобы прогнать наваждение, и почувствовал легкое покалывание внизу живота.
        — Ты должна понять, что теперь мой долг — передать тебя командиру. Он решит, что…
        — Мне нужно вернуться в Гленлайон, у меня важные сведения для…
        Последнее слово повисло в прохладном воздухе. Девушка подняла на него огромные перепуганные глаза и зажала рот ладошкой, чтобы не сболтнуть лишнего. Дункан еще крепче сжал ей руку.
        — Да ты наверняка шпионка!
        — Я… О господи!  — Она поморщилась от боли и попыталась вырваться.  — Мне больно, Макдональд!
        — Отвечай немедленно! Для кого ты шпионишь? Для герцога Аргайла?
        — Нет. Мой отец принял сторону Претендента. Я никогда не предам свой клан.
        — Значит, ты шпионишь по поручению отца? Но неужели Гленлайон настолько глуп, чтобы отпустить свою дочку совсем одну туда, где полно солдат?
        — Он не знает, что я тут,  — возразила девушка, и глаза ее наполнились слезами.
        Дункан растерялся.
        — Так кто же тебя сюда отправил шпионить?
        — Граф Бредалбэйн.
        — Бредалбэйн?
        — Надо бы выяснить, ради кого на самом деле старается этот прохвост!  — с сарказмом заметил Алан, который, судя по всему, не упустил ни слова из их разговора.  — Интересно, чего он добивается на этот раз!
        Девушка метнула в его сторону быстрый злой взгляд, но спустя мгновение ее внимание снова сосредоточилось на Дункане. По лицу последнего невозможно было понять, о чем он думает.
        — Бредалбэйн надеется, что, если принц взойдет на трон, ему пожалуют герцогство! Он хочет умереть герцогом!
        — Даже это не поможет этому олуху попасть в рай!
        Воцарилось молчание. Дункан, в душе которого боролись противоречивые чувства, не мог отвести от девушки глаз. Кожа у нее была белая до прозрачности, фигурка — легкая и стройная. Нет, что ни говори, она совсем не такая красивая, как Элспет с ее округлыми формами и мягкой кожей, к которой так приятно прикасаться… Эта девушка, скорее, походила на клинок кинжала — дикая и мятежная, словно хищный зверь. Но тем сильнее хотелось укротить ее, приручить…
        Подчинить своей воле… Вот чего ему вдруг до смерти захотелось! То была бы славная битва между мужчиной из Гленко и женщиной из Гленлайона! Какое бы это было удовольствие — накрыть ее тело своим телом, прижать ее острый язычок своим языком… «Я совсем спятил! Она же из Кэмпбеллов!» Их разделяло слишком многое — кровь, смерти, ненависть. Ему надо бы возненавидеть ее, причинить ей боль, позволить Алану надругаться над ней, унизить… Но Дункан знал, что не сможет. Хоть эта девчонка и унизила его, Дункана Колла Макдональда, когда он позволил ей изрыгать ругательства в свой адрес. Он до сих пор злился, вспоминая об этом.
        Он отпустил ее руку, и девушка тут же принялась ее растирать. Чтобы женщине в одиночку перебраться через земли Аргайла, нужно было либо быть бесшабашно храброй, либо совершенно не понимать, насколько это опасно.
        — Что же старик Бредалбэйн послал тебя выведать?
        Пленница мотнула волосами, убирая их с глаз, и украдкой посмотрела на Дункана.
        — Этого я тебе не скажу. Я ничем тебе не обязана, Макдональд!
        — Да что ты? Если так, пускай Алан закончит свое дело!
        Она отшатнулась и открыла рот, но из него не вылетело ни звука.
        — Что нам теперь делать?  — спросил Ранальд, которому уже надоело слушать.
        Дункан посмотрел на своих товарищей, по-прежнему державших лошадей за поводья. Часовые так и не появились, а те выстрелы, видимо, не имели к ним никакого отношения. Пришла пора уходить.
        — Сделаем так: вы поезжайте, а одну лошадь оставьте мне. Девчонку я прихвачу с собой.
        Алан подошел к нему, криво усмехаясь. Они с Дунканом были одного роста, но Алан был более массивным.
        — Так я и думал,  — буркнул он и схватился за рукоять своего кинжала.
        Дункан глазами проследил за движением товарища.
        — Она поедет со мной, Алан,  — заявил он без тени страха, в то же время не спуская глаз с руки, которая при этих словах дрогнула.  — У тебя есть возражения?
        Пальцы рыжеволосого великана снова дрогнули, сжимая рукоять.
        — Может, и есть…
        — Ты прольешь кровь Макдональда ради женщины из Кэмпбеллов?
        Алан с минуту молчал, ища, что бы такое ответить. Не придумав ничего стоящего, он вернулся к лошадям, вскочил на спину ближайшей и, разразившись потоком брани, унесся в темноту.
        Когда оба его спутника скрылись из виду, Дункан повернулся к пленнице. Та сидела на корточках возле ближайшего дерева.
        — Снимай куртку!
        Она вздрогнула и подняла на мужчину, нависшего над ней, испуганный взгляд. Было ясно, что она не верит собственным ушам. Как легко было бы воспользоваться ее слабостью прямо сейчас! Она одна и так далеко от Честхилла… Дункан прекрасно знал, чего хочет его тело, но сделал над собой усилие.
        — З-з-зачем это?  — запинаясь, спросила девушка.
        Он помедлил с ответом. Наконец со вздохом сказал:
        — Я не могу привезти тебя в лагерь в мундире sassannach.
        Она посмотрела на свою красную куртку. Их окутала тягостная тишина. Звук их дыхания подхватил ветер, спустившийся со склонов Круаха, находившегося у них за спиной, и унес к кронам деревьев, шепчущим что-то в ночи. Взгляды молодых людей встретились.
        — Как тебя зовут?
        — Марион.
        — Марион…  — прошептал Дункан едва слышно.  — Trobhad a Mhorag[18 - Идем, Марион.],  — сказал он мягко и протянул ей руку.
        Он помог девушке взобраться на спину черной кобылки, сел у нее за спиной, тронул поводья и направил лошадь к лагерю. В густых зарослях утесника и вереска лошадь шла шагом, но скоро перешла на рысь. Из ярко освещенного кострами лагеря якобитов донеслось протяжное пение волынки, окутав их, словно они стали одним всадником, одним существом.
        Однако были они не только потомками Гаэля, в чьих жилах текла кровь хайлендеров, но и заклятыми врагами — о том свидетельствовали кровавые страницы истории их кланов. Дункан закрыл глаза и вдохнул запах ночи и своей спутницы. Прикосновение шелковистых огненных прядей Марион обжигало ему щеки и шею даже на прохладном октябрьском ветру. «Да очнись же ты!»  — приказал он себе. Девушка шевельнулась, чтобы сесть поудобнее, и прикоснулась к нему — сама того не желая, а может статься, и нарочно — спиной. Боль внизу живота усилилась, и Дункану в голову снова полезли непристойные мысли.
        — Зачем ты это сделала?  — спросил он напрямик, чтобы отвлечься от них.
        — Что сделала?  — спросила девушка, выпрямляясь.
        — Ну, пошла шпионить для Бредалбэйна?
        Марион ответила не сразу. Поерзав еще немного, она снова замерла.
        — Не знаю,  — тихо ответила она наконец.  — Ради отца, ради моего клана. И ради себя самой.
        — Ради отца?
        — Мой отец пытается вернуть богатства, проигранные его отцом в карты и кости. Часть земель вернулась благодаря соглашению с герцогом Атоллом, их тогдашним хозяином. Но это ничто в сравнении с тем, что было потеряно.
        — Значит, вы выступаете за Претендента только потому, что заключили сделку?
        — Я бы так не сказала.
        Она чуть развернулась, чтобы взглянуть на озеро, в котором отражались мириады звезд. Дункан получил возможность рассмотреть ее профиль с выступающими скулами и волевым подбородком. Пухлые губы Марион изогнулись в горестной усмешке. Потом она заговорила едва слышно:
        — А может, мы хотим избавиться от тяжкого наследия, пролив кровь за Шотландию.
        — Вы или Бредалбэйн?
        — Я и мой отец,  — ответила девушка с вызовом.  — Бредалбэйн останется тем, чем был всегда. Смерть уже раскрыла свои объятия, и что-либо менять ему поздно. Он тоже хайлендер, но жажда власти отравила его кровь. То же самое случилось и с Аргайлом. Это даже похоже на насмешку, ведь имя Аргайл происходит от Oirer Ghaideal[19 - Берег Гаэля.]. Но временами я спрашиваю себя, а осталась ли в его жилах хоть капля кельтской крови…
        — Должен заметить, что он — глава твоего клана и ты носишь его имя,  — сказал Дункан не без сарказма.
        Она нахмурилась, восприняв его слова как откровенное оскорбление.
        — Chan aicheidh mi m’fhuil Ghaidhealach gu siorruidh brath![20 - Я никогда не откажусь от своей гэльской крови!] Я — женщина из рода Кэмпбеллов из Гленлайона, Макдональд, и навсегда ею останусь!
        Он насмешливо усмехнулся.
        — У тебя такой злой язык, женщина, что даже если бы ты захотела, то не смогла бы убедить меня в обратном!
        В отместку она ткнула его локтем в бок и горделиво распрямила плечи. Он спрятал улыбку в ее пахучих волосах.
        — И от какого же это наследия вы с отцом хотите освободиться?
        Ответом ему было молчание.
        — Это как-то связано с твоим дедом, Робертом Кэмпбеллом?
        — Да. Я никогда его не видела. Он умер во Фландрии еще до моего рождения.
        — Наверное, утонул в виски!
        — Что ты знаешь о нем, Макдональд, чтобы судить?
        — Достаточно, чтобы составить свое мнение, Марион Кэмпбелл. Я знаю, что его ум превратился в мочалку, насквозь пропитанную спиртным. А еще я знаю, что его люди убили моего деда, тетку, первую жену отца и моего маленького сводного брата.
        — Я… Мне жаль.
        При воспоминании о том, сколько членов его семьи погибли в том страшном побоище, Дункан нахмурился. Однажды отец рассказал ему о том дне. Всего лишь раз, но этого хватило: тот рассказ запечатлелся в его памяти и его плоти, словно нанесенное каленым железом клеймо. События того ужасного дня снились ему по ночам. Он видел резню и убийства испуганными глазами тех, кто лишился тогда жизни. Адские видения проплывали перед его мысленным взором. Вспомнив об этом, он вздрогнул.
        — Ты не виновата в том, что сделал твой дед,  — проговорил он тихо и сам удивился, что смог сказать такое вслух.
        — Я знаю… но несу на себе часть вины за те убийства. Это наследие, которое он нам оставил. Проклятие Гленко, Долины слез!
        Дункана ее слова озадачили. Ему доводилось слышать, что некоторых Кэмпбеллов настигло так называемое «проклятие Гленко». Однако тогда он подумал, что это — глупая шутка, насмешка в адрес Макдональдов. Старики, правда, рассказывали, что одна bean-sith[21 - Фея.] из их клана, наделенная даром ясновидения, прокляла Кэмпбеллов в то печально известное утро 13 февраля 1692 года. Дункан всегда слушал эти рассказы вполуха, как и истории о водяной лошади, якобы живущей в водах озера Лох-Ахтриохтан. Предрассудки, легенды… У каждого клана были свои истории, которые обычно рассказывали вечером у очага. Они казались ему занятными, но он никогда не считал их правдой. И все-таки…
        — Неужели вашу совесть так уж тяготит убийство нескольких десятков «висельников»[22 - В западных областях Хайленда кланы, чьи поселения постоянно подвергались грабительским набегам Макдональдов, Кэмеронов и Стюартов, насмешливо именовали представителей этих кланов «висельниками», поскольку они чаще, чем остальные, «украшали собой» ветки деревьев в их краях.]? Однажды я уже выслушал от тебя, и, хочу заметить, в выражениях ты не стеснялась, что мы — банда грязных воров и убийц.
        Марион изогнулась, чтобы увидеть его лицо, при этом делая все возможное, чтобы к нему не прикоснуться.
        — И все это правда! Ты — жалкий вор скотины! Таких, как ты, у нас в Честхилле вешали на деревьях. Но ведь это — риск, на который вы идете, когда приходите грабить наши земли, разве не так?
        Дункан улыбнулся и, предусмотрительно прикрыв низ живота ладонью, шепнул Марион на ушко:
        — Мне пригрозили чем-то похуже, ты сама знаешь!
        Покраснев как маков цвет, она отвернулась, но тут же серьезным тоном сказала:
        — В любом случае тому, что сделал мой дед Роберт, нет оправдания.
        Лицо Дункана снова стало серьезным. Что, если все-таки получится соорудить мост над бурным потоком, разделившим Гленко и Гленлайон? Мост между нею и им? Он осторожно обхватил рукой ее талию. Тело девушки напряглось, как струна.
        — Руки прочь, Макдональд!

«Может, в другой раз, не сегодня»,  — подумал он, поспешно убирая дерзновенную руку.


* * *
        Мужчины из Гленко сгрудились у костров. Пришло время ужина, и в лагере приятно запахло жареным мясом и виски.
        Марион притаилась под кустом утесника. Она изо всех сил старалась стать незаметной в этом море мужчин, одетых в пледы с вражеским тартаном, чьи жилы постепенно наполнялись «огненной водой».
        Временами она морщилась от отвращения, вспоминая о несостоявшемся изнасиловании, от которого ее почти что чудом спас Дункан Макдональд. Он отнесся к ней с уважением, да и в лагерь они въехали потихоньку, не вызвав особого интереса, что тоже было для нее к лучшему. Разумеется, нашлись те, кто подошли на нее поглазеть, но мужской костюм ввел любопытствующих в заблуждение, и ее приняли за долгожданного рассыльного из Перта.
        Много долгих минут просидела она под кустом, дрожа от холода без толстой шерстяной куртки, которую Дункан предпочел с нее снять, и думая о том, что, невзирая на обходительность этого Макдональда, доверять ему нельзя ни в коем случае. Он — из Гленко, бандит, который так и норовит украсть скотину у ее клана, стоит ее соплеменникам отвернуться… Такие, как он, убили ее двоюродных братьев, Хью и Ивена, десять лет тому назад.
        Правда, Ивена в семье почитали порядочным негодяем, и многие сочли его гибель подарком для всего клана Гленлайон. Незадолго до смерти Ивен оказался на волосок от того, чтобы стать жертвой преследования со стороны закона,  — его враги уже получили так называемый «Патент огня и меча», дававший держателю право на осуществление правосудия над виновным. Но Хью-то был совсем другой! Смерть настигла его, когда он возвращался из Форта Вильям вместе с ее братом Джоном. Они везли послание ее отцу от губернатора Лохабера, бригадира Майтланда. И вот, стоило им спуститься по опасной тропинке, Лестнице дьявола, которая вела в проклятую долину, как им повстречалась банда Макдональдов, как раз возвращавшихся после набега на Аргайл.
        Началось с того, что вместо приветствия путники обменялись оскорблениями. Но Макдональдов было семеро, и, желая избежать неравной схватки, Джон и Хью предпочли спастись бегством. Макдональды не удовольствовались тем, что противнику пришлось бежать, отказав себе в удовольствии обнажить оружие. Они пустились в погоню по равнине Раннох-Мур. Лошадь Хью оступилась и упала, опрокинув седока, который сломал себе шею. Отец часто повторял Марион, что это был просто несчастный случай. Но ей не хотелось в это верить. Хью, который стал для нее вторым отцом, жил бы до сих пор, если бы эти проклятые Макдональды за ним не погнались…
        Отец… Сердце девушки застучало быстрее. Ей нужно увидеться с отцом как можно скорее, пока он со своими людьми не выехал из поместья Честхилл! Она стала вслух ругать себя за глупость, из-за которой ее так легко поймали. А ведь она столько раз ночью убегала из дома! Столько раз пробиралась мимо часовых, охранявших границы Гленлайона! Но в этот раз она не заметила этого мерзавца Алана, спрятавшегося за лошадью, на которой она как раз рассчитывала вернуться домой. Она знала, что лошадей пастись у реки оставили члены отряда из Кинтира, приехавшие на подмогу к графу Айла.
        — Изверги! Гады! И чтоб им всем провалиться!
        Она медленно встала, не сводя глаз с мужчин, которые теперь сидели у костров и не обращали на нее ни малейшего внимания. Ей обязательно нужно найти средство выпутаться из этой ситуации!
        — Что это я слышу?
        Обернувшись, она уткнулась носом в блестящую брошь с выгравированным на ней девизом «Per mare, per terras»[23 - «По морю и земле». (Примеч. пер.)]. Она замерла и взглянула на улыбающегося Дункана.
        — Аласдар хочет тебя видеть.
        Девушка отступила на шаг, потирая озябшие руки, и посмотрела на него с открытой неприязнью.
        — Он не может держать меня здесь пленницей! Я не из вражеского лагеря, и…
        — Вот это он и хочет проверить.
        Взгляд Дункана упал на тонкую сорочку Марион.
        — Извини, что снял с тебя куртку, но так нужно было ради твоей безопасности. Парни разрубили бы тебя на куски, долго не разбираясь,  — просто чтобы набить руку. Идем!
        Он потянул ее за собой. Но девушка осталась стоять на месте и резко вырвала у него руку.
        — Не прикасайся ко мне, Макдональд!  — зло прошипела она. Глаза ее сверкнули гневом.
        Он обернулся, удивленный переменой в ее настроении. Когда они въехали в лагерь, она была куда послушнее…
        — Мне нужно к отцу, я должна как можно скорее его предупредить!
        Дункан не шелохнулся. Он просто стоял и смотрел на нее.
        — Ты понял, что я сказала? И перестань так на меня смотреть!
        Он прищурился и посмотрел на сидящих у костра мужчин, потом снова на нее.
        — Идем, Марион, ты все объяснишь Аласдару. Сама убеждай его, что тебе нужно уехать. Не хочу, чтобы с меня живьем содрали кожу только потому, что я выпустил из рук вражеского шпиона, да еще и Кэмпбелла!
        Аласдар Ог и несколько мужчин клана расположились в сторонке от остальных. Дункан направился к ним, подталкивая Марион перед собой. Когда они приблизились, предводитель и его товарищи одновременно обернулись. То была первая встреча Марион с одним из сыновей великого Макиайна. И, честно говоря, она не была разочарована. Губы девушки приоткрылись было, чтобы обронить очередную грубость, но их хозяйка вовремя одумалась и решила посмотреть, как повернется дело.
        Младший сын Макиайна прищурился и машинально погладил свою темную бородку.
        — Так вот она какая, эта Марион, дочка Iain Buidhe[24 - «Желтый Джон» по-гэльски.] Кэмпбелла!
        Она не ответила, только весьма выразительно нахмурилась, вздернула подбородок и смерила собеседника надменным взглядом. Аласдар не смог сдержать улыбки, так позабавило его это наигранное высокомерие. Пожав плечами, он обошел вокруг девушки. Она и бровью не повела. Стоя рядом с отцом и Ранальдом, Дункан с любопытством наблюдал за происходящим.
        — Дункан сказал, что вы в сговоре с Бредалбэйном?
        — Именно так,  — ответила девушка, скрещивая руки на груди.
        — Полагаю, этот сговор подразумевает шпионаж в лагере Аргайла в пользу якобитов?
        — Вы очень проницательны, хоть и из Гленлайона,  — дерзко заявила она, выдержав взгляд собеседника, глаза которого моментально сузились.
        В группе мужчин, их окружавших, начали перешептываться. Аласдар остановился перед пленницей, кусая губы и о чем-то размышляя.
        — Хм, Дункан предупредил меня, что язычок у вас змеиный! С Бредалбэйном вы наверняка прекрасно ладите,  — холодно заметил он.  — Хотелось бы мне знать истинные причины, заставившие эту старую лису поменять лагерь! Угрызения совести? Неужели он покаялся в том, что столько лет предавал Хайленд?
        — Что он думает, меня не касается, как, впрочем, и вас! Важно лишь то, что он действует в интересах Претендента.
        Аласдар саркастически усмехнулся, как и многие из его людей.
        — В интересах Претендента? Это мы еще увидим. Но что же такого срочного вы желаете ему сообщить?
        Подойдя к пленнице поближе, он смерил ее недобрым взглядом. Во взгляде заклятого врага своего клана девушка прочитала явную угрозу и машинально отшатнулась. Дункан, который стоял у Марион за спиной, успел подхватить ее и удержать от падения. Однако она сразу же вырвалась из его рук, услышав, как в толпе мужчин кто-то хохотнул.
        — В этот раз мне нужно уведомить о чем-то важном своего отца,  — сказала она неохотно.
        Решив, что ей не уйти из этого проклятого лагеря живой, если она будет продолжать говорить с предводителем в презрительном тоне, девушка переменила тактику. Наверное, в данном случае и вправду спасти ее может только искренность… И она притворилась смущенной.
        — Что именно?
        — Со дня на день мой отец должен выехать из дома и отправиться туда, где стоит сейчас армия Мара. Ехать он решил через Лорн…
        — Через Лорн? С тем же успехом он мог бы пройти и через Оркадские острова, честное слово! Но зачем? Или он решил помародерствовать там немного и разжиться чужой скотиной?
        Марион не стала отвечать на это неприятное замечание. Разве могла она сказать этим людям правду, не скомпрометировав при этом свою семью? Аласдар угадал: ее отец и вправду собирался совершить набег на земли герцога Аргайла. Да, он пал так низко, что решился на одно из тех злодеяний, которыми гордятся многие поколения этих похитителей чужой собственности! Разумеется, все знали, что и Кэмпбеллы платили им той же монетой, но чтобы лэрд Гленлайона лично участвовал в грабежах?
        — Можно сказать и так. Но я должна ему помешать. Умоляю, отпустите меня!
        Аласдар склонил голову набок и с легкой насмешливой улыбкой спросил:
        — К чему такая спешка?
        — Я выяснила, что граф Айла узнал о планах отца и собирается отправить в Лорн семь сотен солдат под командованием полковника Кэмпбелла из Фанаба, чтобы ему помешать.
        Предводитель отряда из Гленко озадаченно посмотрел на Марион. Потом потер глаза под густыми черными бровями и снова уставился на нее.
        — Могу я узнать, каким путем вы получили эти сведения? Мне кажется невероятным, что… скажем так, что женщина смогла все это разузнать, да так, чтобы ее при этом не схватили!
        Слова Аласдара задели девушку за живое, и глаза ее полыхнули яростью.
        — Теперь я вижу, что моя кузина Сара вышла замуж за наглеца и грубияна!
        Аласдар улыбнулся, пропустив это неуместное замечание мимо ушей. Марион нахмурилась, увидев, что ей не удалось вывести его из себя, в то время как сама она уже с трудом сдерживала клокочущую в душе злость.
        — Если моего отца и его людей убьют, я всем расскажу, что в этом виноваты вы, Аласдар Макдональд! И вам придется объясняться перед Маром, почему он лишился пяти сотен солдат!
        — Если они дадут своим же перебить себя, как зайцев, значит, так им и надо! И могу вас уверить, мисс, что я не стану оплакивать их кончину,  — добавил он негромко, по-прежнему сохраняя полнейшее спокойствие.  — Или мне освежить вам память, упомянув о том, что по вине вашего деда погибли десятки моих соплеменников? Что он со своими людьми подло убил моего отца и оставил мою мать умирать от холода полуголой, в снегу?
        Над поляной повисла мертвая тишина. Марион сжалась от страха. То была правда, она зашла слишком далеко… И когда только она научится не болтать лишнего? Она вздрогнула, буквально кожей ощутив взгляд молодого Макдональда, стоявшего у нее за спиной. Она дернулась в сторону, намереваясь вырваться из круга, но мужчины сплотили свои ряды. В ту же секунду острая боль заставила ее остановиться: Аласдар заломил ей руку за спину. Все поплыло у нее перед глазами. Чтобы сдержаться и не заплакать, Марион закрыла глаза и яростно прикусила губу.
        — И чего вы хотели этим добиться?
        Дыхание человека, которого ее деду было приказано убить, коснулось ее щеки. Продолжая выкручивать ей руку, Аласдар заставил девушку повернуться лицом к Дункану, но она не осмелилась на него посмотреть. Упрямо не открывая глаз, она застонала, когда пальцы ее мучителя сжались.
        — Мне больно! Пожалуйста, не надо…
        Он резко отпустил ее и толкнул под ноги Дункану. Юноша хотел было помочь ей встать, но Лиам успел удержать его руку, взглядом приказав сохранять спокойствие. Осуществи он сейчас свое намерение, это было бы расценено как оскорбление в адрес военачальника клана. Аласдар повернулся и пошел прочь, но очень скоро остановился.
        — Глаз с нее не спускай, Дункан! Мне нужно поговорить с генералом. Потом решим, что с ней делать.
        Когда вместе со своими людьми Аласдар ушел, молодой Макдональд склонился над девушкой, которая теперь рыдала в голос, и тронул ее за плечо.
        — Н-н-не трогай меня, М-м-макдональд!  — запинаясь, выговорила она и свернулась клубком прямо на земле.
        Юноша отдернул руку, и она на мгновение застыла над ее огненно-рыжими волосами, которыми играл прохладный ночной ветер. Дункан выпрямился и тоже ушел.
        Марион лежала, свернувшись в комок, и дрожала всем телом, пока он не вернулся. Он протянул девушке одеяло, но увидев, что она даже не пытается его взять, накрыл ее сам. Она поежилась и посмотрела на него заплаканными глазами. Он не улыбался. Не упивался ее унижением, как она ожидала. Не было ненависти и злорадства и в глазах двоих мужчин, Ранальда и еще одного, постарше, которые стояли неподалеку. Все трое были чем-то похожи между собой, особенно Дункан и взрослый мужчина. У них были одинаковые квадратные волевые подбородки и пронзительный взгляд.
        Девушка отвернулась, чтобы не видеть изучающих ее глаз. «Отец и сыновья»,  — подумала она, натягивая на плечи одеяло. Внимание ее привлек рисунок на шерсти, подарившей ей немного долгожданного тепла. Красный, синий и зеленый… Тартан Макдональдов! Дункан укрыл ее пледом с рисунком Гленко! Она проглотила слезы и свою гордость.
        Глава 4
        Спасите Кэмпбеллов!
        Густой туман укрыл палатки, заглушив голоса. «Господи, неужели мне придется стать сторожевым псом при этой девчонке Кэмпбелл?»  — выругался in petto[25 - В душе (итал.).] Дункан, протягивая Марион миску с комковатой дымящейся кашей. Она провела ночь под кустом утесника и умудрилась запутаться волосами в колючих ветках. Лиам, Ранальд и Дункан спали неподалеку, готовые остановить любого, кому вздумалось бы посягнуть на честь или жизнь девушки. Марион приняла миску, заглянула в нее и поморщилась — настолько неаппетитно выглядело ее содержимое. Однако возмущаться она не стала.
        Дункан сел на траву прямо перед ней, поджав по-портновски ноги, и поставил свою миску на землю. Вынув из sporran ложку, он вытер ее краешком пледа и с улыбкой протянул Марион.
        — Ешь, пока горячая! Когда остынет, ее не проглотить! Конечно, с медом или с патокой вкуснее, но здесь мы радуемся тому, что дают. Хорошо вообще, что есть чем подкрепиться!
        Марион смущенно улыбнулась и под внимательным взглядом Дункана принялась есть.
        — Замерзла ночью?
        Она оторвалась от своего скромного завтрака и немного помедлила с ответом. Ну конечно, она замерзла! И почти совсем не спала.
        — Нет,  — буркнула она, проглатывая последнюю ложку каши.
        Она поставила пустую миску на землю, подтянула колени к подбородку и накрылась пледом, который успел соскользнуть у нее с плеч. Дункан взял ложку, вытер ее и поспешно съел свою невкусную кашу.
        — Ты наверняка и не ждала, что в моем клане тебя примут с распростертыми объятиями,  — сказал он, убрав свою слегка погнутую ложку в sporran.
        — Не ждала.
        Взгляд ее утонул в толпе мужчин, занятых каждый своим делом в соответствии с занимаемым местом в полковой иерархии. Некоторые собрались у костров, к которым время от времени приходилось подходить всем, чтобы просушить влажные пледы. Для военачальников и командиров были разбиты примитивные палатки. Остальным приходилось спать, завернувшись в плед, под открытым небом, под телегами, на которых перевозили продукты и оружие, или под кустами. А ночи в октябре уже холодные…
        — Ты не должна сердиться на Аласдара!
        Она посмотрела на него. На худеньком лице, осунувшемся от тревоги и недосыпания, застыла гримаса неудовольствия. Дункан почувствовал, как стремительно забилось сердце, стоило ему увидеть ее глаза — в первый раз при свете дня. Эти прекрасные глаза, околдовавшие его в сумерках, среди холмов Гленлайона… Они оказались голубыми, очень светлыми, но края радужки и пятнышки внутри нее были более темного голубого оттенка. Ресницы у нее тоже были очень красивые — густые и золотистые.
        Марион спокойно дождалась, пока он закончит пожирать ее глазами.
        — Ну почему я должна расплачиваться за глупость деда, которого даже не знала?  — спросила она тихо и устало.  — Тем более он уже умер! И общего у нас только то, что я ношу его имя, о чем ты мне так любезно напомнил!
        — В этом-то все и дело.
        — Получается, что и моим детям придется отвечать за его ошибки?
        — Ошибки? Это было побоище, Марион! Твой дед и его люди воспользовались гостеприимством моего клана и предали его!
        Девушка вздернула подбородок и поджала губы, и вдруг взгляд ее упал на мужчину, как ей показалось, отца Дункана. Он сидел совсем близко и наблюдал за молодыми людьми.
        — Твой отец?
        Юноша проследил за ее взглядом.
        — Да.
        Она прикусила губу и опустила глаза.
        — Наверное, он был там, когда… ну, когда…
        — Когда убивали наших? Да, он там был!  — ответил Дункан куда резче, чем ему хотелось бы.
        — Он тебе рассказывал?
        — Да.
        Марион украдкой снова посмотрела на великана с седеющими висками, который теперь разговаривал с другим членом клана. Она поежилась и закрыла глаза.
        — Мне правда жаль.
        Ну что еще она могла сказать? Что вообще тут скажешь? Она знала, что все случилось утром 13 февраля 1692 года. Много раз ей удавалось подслушать обрывки разговоров солдат, которым довелось побывать в Гленлайоне, и даже тех, кто участвовал в том массовом убийстве. Она знала все подробности, кровавые и ужасающие. Некоторые солдаты искренне сожалели о содеянном. Они рассказывали свои истории, рыдая, терзаясь чувством вины и заливая ее drams виски. Другие, наоборот, упивались описанием того, как насиловали этих «потаскушек Макдональд», сначала размозжив головы их мужьям. Среди последних было особенно много уроженцев Шотландской низменности, которые никогда не имели дел с Макдональдами из Гленко, но, как все обитатели Лоуленда, ненавидели всех горцев. И эти недоумки рассказывали о своих подвигах, не думая о том, что их слушатели ведь тоже горцы, как и «эти треклятые Макдональды»! При одном воспоминании об этом Марион испытала глубочайшее отвращение.
        — Ты сожалеешь, что приходится отдуваться за своего предка, или потому, что в тот день мужчины с оружием хладнокровно убивали невинных?
        Ответом ему стал сердитый взгляд.
        — А такими ли уж невинными они были? Вы уводили наши стада и грабили наши дома, не оставляя семьям ничего, что помогло бы им пережить зиму! Из-за вас приходилось побираться! Дети болели и умирали, потому что им нечего было есть. А вы и до сих пор занимаетесь этими гадостями!
        — Мы берем только скотину,  — поправил Дункан, избегая смотреть девушке в глаза.  — Да, мы воруем скотину, но разве у нас есть выбор? Это в обычае у горцев, и тебе это прекрасно известно. И потом, Кэмпбеллы хорошо знают наши горы и частенько уводят наших коров! Так чем же вы отличаетесь от нас?
        — Мы только забираем назад то, что было у нас украдено!
        Дункан насмешливо фыркнул.
        — Я прощаю твою наивность, женщина!
        Она нахмурилась и одарила его суровым взглядом. Но Дункан решил не отступать:
        — И потом, разве мы пролили хоть каплю вашей крови?
        Марион передернуло от отвращения, и она отвернулась. Хью-то погиб! Его кровь, бесспорно, не обагрила клинок какого-нибудь Макдональда, но его смерть, случайная или нет, была на их совести. Смерть Хью ужасно огорчила Марион, потому что только он один в семье ее понимал. Ей в то время было всего восемь… Оказавшись словно в тисках меж двух братьев, которые бесконечно тиранили ее, она очень рано научилась защищаться языком, раз уж не могла воспользоваться кулаками.
        Отец всеми возможными способами пытался вернуть утраченное достояние, а потому очень редко бывал дома. Поэтому именно Хью приходил двоюродной сестренке на помощь, когда у нее с братьями, Джоном и Дэвидом, дело доходило до драки.
        Джон Кэмпбелл рос мальчиком молчаливым и неулыбчивым. Ему нравилось манипулировать своим окружением и контролировать происходящее вокруг. Марион же уродилась бунтаркой и не желала ему подчиняться. Они были разными, как вода и пламя. Однако Джон был первенцем, а значит ipso facto[26 - Самим фактом, по одной этой причине (лат.). (Примеч. пер.)] ему в ближайшем будущем предстояло стать седьмым лэрдом Гленлайона. Дэвиду тогда было тринадцать, и по натуре он был, скорее, беззаботным и веселым. Пока рядом не было Джона, Марион с младшим братом неплохо ладили. Но стоило ему появиться, как Дэвид подпадал под влияние старшего брата, и они объединялись против нее. Особенно они радовались, когда им удавалось так разозлить Марион, что она хватала и разбивала первую вещицу, попавшуюся под руку. А после эти два лоботряса, ухмыляясь, исподтишка наблюдали, как ее наказывают за эту провинность.
        Вдруг Дункан вскочил на ноги. Марион обернулась в сторону, куда смотрел он,  — к ним направлялся Аласдар. Она тоже поспешила встать и заметила быстрый взгляд юноши, скользнувший по ее длинным ногам, обтянутым помятыми фланелевыми штанами. Покраснев от стыда, она поспешно завернулась в плед. Аласдар остановился перед ними и на секунду задержал свой взгляд на девушке.
        — Вы свободны. Генерал Гордон почтил вас своим доверием. Прошу, не разочаруйте его, мисс Кэмпбелл!
        В его тоне явственно слышалась угроза. Потом он посмотрел на Дункана.
        — Поедешь с ней! Не можем же мы отправить женщину в Гленлайон одну! Мисс Кэмпбелл решила бы, что у мужчин из Гленко отвратительные манеры!
        — Я смогу и сама за себя постоять,  — возразила девушка, сверкнув глазами.
        Военачальник горцев посмотрел на нее насмешливо и так же насмешливо хохотнул.
        — В этом я не сомневаюсь! Потому-то вы и оказались сегодня утром в нашем лагере, верно?
        Марион хотела было ответить колкостью на колкость, но сдержалась. Она свободна! А ей сейчас не до споров! И все же она наградила Аласдара сердитым взглядом.
        — Как только она окажется в надежном месте, возвращайся немедленно, Дункан! Мы идем к Глазго, а оттуда — по дороге в Драммонд-Касл. Здесь нам делать нечего.
        Ошеломленный известием Дункан кивнул и посмотрел на нахмуренное лицо златовласки. Было ясно, что ей совсем не улыбалось иметь в провожатых Макдональда. Что до Дункана, то, хотя поручение Аласдара его расстроило, при мысли о предстоящем путешествии он испытал и смутное удовольствие.


* * *
        Лиам взял Дункана за руку, когда тот подошел к своей лошади. Марион уже вскочила в седло и ждала, подставив обрамленное огненно-рыжими волосами лицо теплому ветерку с озера Лох-Файн, в нескольких метрах от них.
        — Будь осторожен, сын! Я видел, как ты на нее смотришь! Элспет… Разве ты не поклялся ей в верности перед отъездом?
        Юноша ненадолго закрыл глаза, а потом посмотрел в ту же сторону, куда был направлен взгляд его отца.
        — Господи, я знаю! Отец… Даже не думайте об этом! Это немыслимо! Это же дочка Гленлайона!
        Лиам отпустил его руку и отступил на шаг. Потом снова оглянулся на стройную девичью фигурку, закутанную в их плед, который развевался на ветру.
        — Это — еще одна причина,  — сказал он, поворачиваясь и глядя на сына.  — Женщина Кэмпбелл — это…
        — Что вы хотите этим сказать?  — спросил Дункан, хмурясь и глядя на отца с недоумением.  — Неужели вы думаете, что я настолько глуп, чтобы рисковать жизнью ради… ради интрижки? Не говоря уже о том, что она вряд ли согласилась бы… ну, даже если… И потом, я никогда не брал женщину силой, отец!
        — Я знаю!  — воскликнул Лиам и положил сыну руку на плечо.  — Ты не из тех, кто может такое сделать. Но я говорю не о мести. Здесь совсем другое… Это может заставить страдать твое сердце.
        Юноша посмотрел на него так, словно не верил своим ушам.
        — Мое сердце? Или вы думаете, что я могу влюбиться в эту девчонку?
        Старательно изображая возмущение, Дункан тряхнул головой и снова посмотрел на девушку, которая, казалось, парила над своей кобылкой. Ну как только отцу в голову могла прийти такая чушь? Ему — влюбиться в дочку лэрда Гленлайона? Да ни за что в жизни! Ведь у него есть Элспет, красивая и чувственная Элспет, которая будет терпеливо ждать его возвращения! Ладно, допустим, эта фурия и правда кажется ему хорошенькой, но ведь на то он и мужчина! Сколько уже ночей он провел в одиночестве, обнимая женщину только в своих снах! Нет, отцу не стоило даже заговаривать об этом…
        — Хм… Поверь мне, Дункан, я знаю, что означает этот огонек во взгляде мужчины. Ты неравнодушен к этой женщине. Я знаю, о чем говорю. Даже Аласдар это заметил. Почему, ты думаешь, именно тебе он поручил отвезти ее в надежное место? Любой другой постарался бы ее унизить, отомстить. А ты… Я знаю, ты этого не сделаешь. И Аласдар это тоже понял. Чести Кэмпбеллов ничего не грозит, но что касается тебя…
        — Все это глупо!  — возразил Дункан, которого слова отца привели в волнение.
        — Мы еще поговорим об этом, сын! А пока я просто хочу тебя предостеречь. Она не для тебя, поэтому не прикипай к ней душой. Элспет — хорошая девушка и обязательно станет хорошей женой. Если, конечно, ты к этому стремишься… Я-то знаю, что сердце и здравый смысл не всегда идут рука об руку…
        — Мать однажды сказала мне то же самое.
        Лиам посмотрел на сына вопросительно.
        — Однажды мы сидели у реки и она рассказала мне, как вы встретились. Насколько я понял, чудо, что я вообще родился на свет! Вы не слишком торопились признаться друг другу в своих чувствах.
        — Хм… Это правда,  — кивнул Лиам и улыбнулся, вспоминая вечер, который они с Кейтлин провели в хижине недалеко от Метвена.
        Дункан посмотрел на отца, который задумчиво поглаживал свой sporran. Он знал, что в нем хранится прядь шелковистых волос Кейтлин. Будет ли он с такой любовью вспоминать об Элспет после двадцати лет супружества? Он не мог представить своего отца без своей матери. Она была его якорем. Лишившись ее, Дункан был в этом уверен, Лиам, словно корабль, потеряет управление и погибнет при первом же шторме.
        Вот чем должна быть для мужчины супруга — портом, в который всегда хочется вернуться! Разве не сказано, что женщина есть вместилище любви? Источник тепла, которое окутывает мужчину по ночам? И Элспет так щедро одаривала его и своей любовью, и своим теплом… Но как же страсть, сумасшедшая страсть, которая обжигает тело? Конечно, он сгорал от желания, сжимая ее в объятиях, но так было только в самом начале…
        Он вздохнул. Отец прав — лучше держаться подальше от дочки Гленлайона. Несчастье — вот все, что она может ему принести. Тем более что у него есть Элспет… С ней спокойно, и можно быть уверенным в завтрашнем дне. Она такая ласковая, добрая, уютная… Но разве только этого хочет мужчина от отношений с женщиной?
        Сердце забилось быстрее, и кровь прилила к лицу, стоило ему вспомнить тот последний раз, когда они с Элспет занимались любовью. Он испытал наслаждение, думая о другой — о девчонке Кэмпбелл. Обманул Элспет в своих мыслях. Марион, а не ее, обнимал он в тот вечер! Эту девушку с огненным нравом, с которой ему было бы приятно помериться силами… Нет, такое больше не должно повториться! Лишиться всего, чтобы поиграть с огнем? Ни за что!
        — Мне пора,  — тихо сказал он, избегая смотреть отцу в глаза.
        — Помни, что я сказал, Дункан. И прошу, не забывай ни на секунду, что ты на вражеской территории. Даже если Гленлайон и перешел на сторону Претендента, он остается Кэмпбеллом. Ты — Макдональд, и жители земель Аргайла всегда были и остаются нашими недругами. Ты же герцогу враг вдвойне! Если тебя поймают, то церемониться не станут. Это ясно?
        — Ясно, отец.
        — Марион не сможет тебе помочь, даже если захочет.
        — Знаю. Я буду смотреть в оба и держать сердце на замке.
        Лиам порывисто обнял сына и на мгновение задержал свою большую руку у него на плече.
        — Спасибо за советы, отец,  — сказал юноша и повернулся к лошади, которая нетерпеливо гарцевала рядом.
        — Bi faicealach[27 - Будь осторожен.], Дункан Колл! Gun teid e math leat![28 - Пусть все будет хорошо, и удачи!]
        — Moran taing[29 - Спасибо.].
        Дункан вскочил в седло, повернул коня и поскакал к ожидавшей его Марион. Лиам долго стоял и смотрел вслед удаляющимся всадникам. На душе у него было неспокойно.
        — Будь осторожен, сын!


* * *
        Марион решила отправиться на север, подняться по долине Глен Эрей до Килхурн Касла, одного из владений Бредалбэйна. Там можно будет расспросить крестьян и решить, куда двигаться дальше. Если Гленлайон со своими людьми в тех краях еще не объявлялся, они пройдут по долине Гленорхи в надежде перехватить его по пути. Если же выяснится, что армия Гленлайона уже прошла, то придется ехать на запад, в Лорн, в надежде, что еще не слишком поздно…
        Однако очень скоро планы изменились: оказалось, что Гленлайон со своими пятью сотнями солдат обошел озеро Эйв и направился к узкой переправе Брандер. Дункан с Марион отставали по меньшей мере на пять часов, но надеялись догнать армию, ведь солдаты, в отличие от них самих, шли пешком.
        Дункан следовал за Марион, которая вот уже час подгоняла свою измученную кобылку. «Проклятье! Если она будет так мчаться, бедная лошадь скоро свалится мертвой!»  — выругался он про себя. Они уже проехали мимо темного высокого Бен-Круахана, когда ему удалось наконец замедлить бег лошадей, схватив и удержав тяжело дышащую лошадь Марион за поводья.
        — Что это ты делаешь?
        — Если ты загонишь лошадь до смерти, то придется идти пешком, и мы потеряем в скорости!
        — Ты нарочно меня останавливаешь? Мой отец в большой опасности, а ты… Ты же не хочешь, чтобы солдаты Фанаба встретились с ним раньше, чем мы?
        Дункан недоуменно посмотрел на нее и в знак отрицания помотал головой.
        — Они наверняка уже близко! И все равно Фанаб со своими семью сотнями не может ехать быстрее, чем мы!
        Марион выругалась и одарила его презрительным взглядом. Однако приходилось признать, что он прав. С морды кобылы клоками падала пена, и нужно было дать ей отдохнуть. Но как же тяжело признать чужую правоту!
        Подул холодный северо-восточный ветер, и Марион успела сильно замерзнуть. Плед был хорошей защитой от ветра и холода на земле, но во время бешеной скачки толку от него было мало. Дункан спешился и отвел своего коня к ручью, громко журчащему неподалеку, а сам сел на большой камень, возвышавшийся над укрытой колючими кустиками и рыжеватым сухим папоротником землей, тут же, возле воды.
        — Дай своей лошади немного отдохнуть,  — посоветовал он, опуская руку в хрустально-прозрачную воду.
        Сложив пальцы ковшом, он зачерпнул воды и поднес ее к губам, а потом снова посмотрел на Марион. Девушка как раз спрыгивала с лошади. Полы пледа, который она придерживала рукой, хлопали на ветру. Небо словно налилось свинцом: где-то недалеко громыхала гроза. Наверняка до наступления вечера им придется порядком помокнуть… Вдруг Дункан вспомнил, что в одной из дорожных сумок у него до сих пор лежит красная форменная куртка. И почему он раньше о ней не вспомнил! Он подошел к коню и вынул куртку из сумки. Она развернулась у него в руках, и к ногам Дункана упал маленький sgian dhu. Звякнув при падении, ножичек исчез в зарослях папоротника. Несколько секунд Дункан смотрел, как его клинок посверкивает сквозь сухие листья, а потом медленно поднял его, сунул за пояс и протянул куртку Марион.
        — Скоро начнется дождь. В ней тебе будет теплее.
        Она торопливо натянула куртку и указала пальцем на нож.
        — Отдай его мне!
        — Нет,  — спокойно сказал Дункан.  — Я еще не знаю, можно ли тебе доверять.
        Волосы Марион взметнулись вокруг покрасневшего, напряженного лица. Несколько секунд она о чем-то размышляла, потом вдруг перестала хмуриться. Эта перемена в ее настроении насторожила Дункана.
        — Ты меня боишься?
        Юноша задумался и ответил не сразу. Он стоял и смотрел на это решительное лицо, на котором вдруг расцвела чарующая улыбка, не лишенная, правда, легкой иронии. Ему хотелось засмеяться, но он сдержался. И все-таки веселье взяло верх: хохоча, он поднял с земли оброненный девушкой плед, а когда выпрямился, тряхнул своими черными как смоль волосами.
        — Ты делаешь так всегда, когда хочешь добиться своего?
        Выругавшись, девушка отвернулась и сделала шаг по направлению к своей лошади. В три шага преодолев разделявшее их расстояние, Дункан схватил ее за запястье и повернул к себе. Улыбки у него на лице уже не было, наоборот — губы сжались в тонкую полоску, глаза полыхали гневом.
        — Если ты думаешь, женщина, что Макдональда легко одурачить, то глубоко заблуждаешься!
        Под полупрозрачной белой кожей Марион, чье лицо оказалось так близко, затрепетала голубая жилка.
        — Тебе придется завоевывать мое доверие, Марион!  — шепотом сказал Дункан, одновременно пытаясь уловить аромат ее дыхания.
        Он не мог отвести взгляд от ее глаз. «Отец прав, я не устою перед ней!»  — подумал он, злясь на себя. Девичья ручка затрепетала в его пальцах. Он отпустил ее так резко, словно она превратилась в кусок раскаленного угля. Марион приоткрыла губы, и по лицу ее пробежала тень страха.
        — А я? Разве я могу тебе доверять? Как я могу знать, что у тебя нет грязных намерений на мой счет?
        Вздернув подбородок, девушка выдержала взгляд Дункана, которого ее слова обескуражили. Он не пытался посмотреть на ситуацию ее глазами и только теперь осознал, что она права. Взгляд Дункана переместился на sgian dhu, который он держал в руке. Словно чтобы проверить, насколько нож острый, он сжал лезвие пальцами, а потом протянул его Марион ручкой вперед.
        — Я не причиню тебе вреда, Марион, но даже если бы я дал тебе клятву, ты бы мне не поверила.
        — Это правда,  — согласилась она и схватила кинжал за рукоятку.
        Дункан вздрогнул, когда их руки соприкоснулись. Его пальцы инстинктивно сжали клинок, и он ощутил боль от пореза, которая моментально заслонила собой тягостное томление, которое начало разливаться по телу.
        — Ты тоже не поверил бы мне, если бы я сказала, что никогда не всажу кинжал тебе в спину.
        — Не поверил бы,  — отозвался он умышленно мягко.
        И медленно разжал пальцы. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Почувствовав, что нож теперь в ее распоряжении, Марион дернула его к себе.
        — Ай!  — вскрикнул Дункан и поднес руку ко рту.
        — Прости! Я не хотела…
        Она схватила его за руку и осмотрела порез.
        — Неглубокий!
        Марион огляделась, но ничего подходящего не нашлось. Тогда она отпустила его руку, выдернула полу своей сорочки из-за пояса штанов и оторвала кусок от подрубленного края. Дункан наблюдал за ней из-под ресниц, пока она перематывала ему рану.
        — Вот и готово!  — воскликнула девушка и сделала на повязке узелок.
        На короткое мгновение их взгляды встретились, но чувство неловкости, которое они испытывали, заставило обоих отвернуться. Потом Дункан осторожно взял перебинтованной рукой Марион за подбородок и заставил посмотреть на себя снова.
        — Со временем, может, я тебе и поверю,  — сказал он с едва заметной усмешкой.


* * *
        Готовые к атаке красные куртки заполонили долину. Марион почувствовала, как каждая клеточка ее тела сжимается от боли. Столкновение казалось неизбежным. В лице девушки не было ни кровинки. Она в страхе обратила взгляд туда, где виднелись темные тартаны Кэмпбеллов. Джон Кэмпбелл, шестой лэрд Гленлайон, с мечом в руке восседал на коне и в любую секунду мог дать сигнал к наступлению.
        На линии горизонта меж деревьями сверкали воды Лох-Нелл.
        — Я не могу позволить этому случиться, Дункан! Они собираются атаковать! Я должна что-то предпринять!
        И Марион выползла из-за куста, где они затаились. Дункан едва успел поймать ее за полу и с трудом заставил снова лечь.
        — Ты совсем спятила? Тебя же подстрелят!
        — Пусти!  — взвизгнула девушка и попыталась вырваться.  — Это ужасно, я должна убедить отца, заставить его отказаться от этого боя! Они же перебьют друг друга! Это как… как…  — Подыскивая правильные слова, она яростно замотала головой.  — Как если бы вы пошли войной на жителей Кеппоха!
        В последнем порыве, движимая отчаянием, Марион снова попыталась встать. На этот раз Дункан схватил ее за плечи и крепко прижал к земле.
        — Если ты, идиотка несчастная, попытаешься сейчас пробраться к отцу, клянусь, не пройдет и минуты, как тебя изрешетят пулями свои же!
        Она подняла на него круглые от ужаса глаза.
        — Люди моего отца не посмеют в меня стрелять!
        Взгляд Дункана оторвался от лица девушки, на котором было написано недоумение, и опустился к красной форменной куртке с позолоченными пуговицами. Внезапно ему пришло в голову, что Марион умудрилась украсть курточку офицера. Но кому бы она ни принадлежала, командиру или простому солдату, она все равно оставалась отличительным признаком солдата ганноверской армии.
        — Ну конечно! Ведь дочка лэрда частенько прохаживается перед солдатами одетая как солдат sassannach!
        Марион заскрипела зубами от отчаяния.
        — Но у меня нет другой одежды! Я могу снять эту куртку…
        — С такого расстояния они все равно подумают, что ты — мужчина. Хотя постой… Кажется, я знаю, что делать!  — сказал Дункан, отпуская ее.  — Погоди-ка!
        Он вынул из сумки плед и протянул его девушке.
        — Надень как arisaid[30 - Традиционное одеяние жительниц горных районов Шотландии. Представляет собой плед, обернутый вокруг тела и заколотый брошью под грудью.].
        — Но это же плед Макдональдов! Думаешь, отец этого не увидит? Он столько раз дырявил такие пледы, что…  — Марион прикусила язык, чтобы не сказать очередную гадость.  — Мой отец узнает цвета врага, Дункан. Вы ведь наши враги…
        — Не в этой войне, Марион.
        Она на мгновение задержала взгляд темно-голубых глаз у него на лице, потом схватила плед и ловко в него завернулась. Он одобрительно улыбнулся.
        — Эти цвета тебе к лицу! Теперь ты похожа на супругу главы клана из Гленко. Кто бы мог подумать!
        — Катись ко всем чертям, Макдональд!  — пробурчала она в ответ и поплотнее запахнула плед.
        Как следует одернув свою импровизированную юбку, Марион бросилась бежать к отряду Гленлайона, который как раз выстраивался в боевом порядке в тридцати метрах от того места, где они с Дунканом прятались. «Cruachan!» Ее крик разнесся над равниной, вызвав суматоху в рядах солдат. Десятки мушкетов устремили свои дула на девушку, готовые выстрелить в любую секунду. Марион остановилась как вкопанная. Эхо воинственного крика Кэмпбеллов растворилось в тумане, постепенно пожиравшем холмы Глен Лонана. Повисла леденящая кровь тишина. Джон Buidhe Кэмпбелл направил своего коня к девушке, которая стояла, словно окаменев, и смотрела на добрую сотню повернутых в ее сторону стволов. Дункан вышел из-за кустов, предусмотрительно подняв руки над головой ладонями вперед, и последовал за Марион.
        — Fraoch Eilean!
        — Проваливайте отсюда!  — крикнул им Гленлайон.
        — Нам нужно поговорить! Марион хочет с вами поговорить!
        — Марион? Боже милостивый! Ты ли это, Марион?
        Пара секунд, и лэрд был рядом с дочкой. Лицо его покраснело от ярости.
        — Марион Кэмпбелл! Можешь объяснить мне, как ты тут оказалась?
        — Папа… Вы не должны сражаться! Родичи не должны проливать кровь друг друга напрасно!
        Лэрд Гленлайона смотрел на нее, словно не веря своим глазам. Взгляд его скользнул по тартану Гленко и вернулся к умоляющему лицу дочери.
        — Ты не ответила на мой вопрос!  — сжимая кулаки, прикрикнул он.
        — Я пришла, чтобы предотвратить это бесполезное побоище! Отведите свой отряд назад, отец! Так нужно!
        Гленлайон окинул взглядом усеянные красными точками вражеских мундиров холмы и выругался.
        — Не вмешивайся в то, что тебя не касается, дочка! Война — это дело мужчин. Возвращайся домой!
        — Никуда я не пойду, пока не увижу, что вы отвели войска!
        — Мне — отступить?  — процедил Гленлайон сквозь зубы.  — Отступить перед Аргайлом? Никогда! На этот раз наглец получит по заслугам!
        — Папа, Фанад был единственным другом твоего отца! Наверняка он, как и ты, против этого сражения. Подумай сам, ведь сейчас речь не идет о наших личных обидах на герцога Аргайла! Сейчас корона Стюартов сражается с короной Ганноверцев! Если твои люди погибнут, какую помощь ты сможешь предложить Мару и Претенденту? Не стоит сражаться со своими ради чьей-то прихоти! Заклинаю вас, прикажите нашим людям отступить!
        Отец выслушал эту тираду молча, с бесстрастным лицом. Только глаза его двигались — глубоко посаженные глаза на изможденном лице. Гленлайон поочередно смотрел то на дочь, то на ее спутника Макдональда.
        — Теперь вы! Как вы оказались с моей дочерью, поганец?
        — Папа!
        — Марион, закрой рот!
        Лицо лэрда побелело от гнева.
        — Я сопровождаю вашу дочь туда, где она будет в безопасности, сэр!
        — Вы за идиота меня держите? Моя дочь — в безопасности в руках мужчины из Гленко! Пресвятая дева! Рассказывайте свои басни кому-то другому, Макдональд!
        — Он говорит правду,  — подтвердила Марион, которую рассердила реакция отца.  — Ему поручили охранять меня.
        — Кто же ему дал такое поручение, ты можешь мне сказать?
        — Аласдар Ог Макдональд и…
        — Аласдар? Что я слышу, дочка! Что ты забыла в проклятой долине?
        — Она была не в Гленко! Она была в…
        Дункан умолк и посмотрел на Марион, которая стояла и кусала губы от отчаяния. Выбора у нее не оставалось: нужно было рассказать отцу правду.
        — В Инверари,  — пробормотала она едва слышно и опустила глаза.
        — Что? Повтори-ка!
        — В Инверари! Я была в Инверари, а потом оказалась в лагере якобитов.
        Лэрд кивнул. Заявление дочери ошеломило его. Марион сцепила руки за спиной — совсем как ребенок, ожидающий наказания.
        — Что ты там делала? Это ты сказала Арчибальду, что я поведу своих людей в Лорн?
        Голос Гленлайона дрогнул от дурного предчувствия.
        — Нет. Как ты мог такое подумать?
        Лэрд Гленлайона упрямо не отрывал взгляда от луки седла, которую сжимали его пальцы. Глаза его были пусты, лицо искажено тревогой. Марион подбежала к нему и вцепилась обеими руками в полы отцовского пледа.
        — Клянусь тебе, папа! Это не я!
        Он закрыл глаза и тряхнул головой, потом перевел взгляд на дочь.
        — Я озвучил этот план только сегодня утром. Заранее об этом знали только твои братья и ты.
        — Кто-то из слуг мог услышать, такое возможно! Молли постоянно подслушивает под дверью! Она могла проговориться.
        Лэрд Гленлайона провел рукой со вздувшимися венами по лицу. Рука остановилась на уровне губ. Он размышлял. Дункан рассматривал человека, которого в его клане так яростно ненавидели,  — сына палача, погубившего десятки жизней его родичей. «Господь свидетель, да ведь я сейчас пытаюсь спасти шкуру этого самого Гленлайона!»  — подивился он про себя.
        То была их вторая встреча. В первый раз они столкнулись давно, пять лет назад. Тогда Дункану было всего четырнадцать. С несколькими мальчишками-сверстниками из Гленко они отправились в Гленлайон, чтобы украсть своих первых коров. Лэрд поймал их на месте преступления и отвел к границе, разделявшей их земли, под прицелом своего мушкета. Потом, наподдав каждому под зад, он сказал, что на этот раз их, сосунков, прощает, но пускай это послужит им уроком. Если он еще раз поймает их на своей земле, то повесит без лишних разбирательств, благо ветки у деревьев в Гленлайоне крепкие… «Вы хотели показать себя мужчинами, вот с вами и обойдутся, как с мужчинами!»  — пригрозил он, давая понять, что его милосердие небезгранично.
        Дункан невольно улыбнулся. Он не считал, сколько раз возвращался в долину Гленлайон с того дня, но всегда старался провернуть дело так, чтобы не быть пойманным. Урок, извлеченный из своих злоключений, он усвоил надежно.
        С тех пор хозяин долины Гленлайон сильно постарел. Они с его отцом, скорее всего, были ровесниками, но лэрд выглядел лет на десять старше Лиама. Кожа натянулась на впалых щеках с выступающими скулами, поблекшие от усталости и печалей голубые глаза утонули в глазницах, что подчеркивало форму черепа. Плечи его поникли под тяжестью долгов — наследия, оставленного капитаном Робертом Кэмпбеллом. Он потерял здоровье в попытках вернуть то, что отец легкомысленно продал, чтобы заплатить за свои проигрыши и за виски. Неудивительно, что никого из своих сыновей шестой лэрд Гленлайона не назвал Робертом.
        — Объясни, что ты делала в Инверари!  — потребовал он, сердито глядя на дочь.  — Не слишком ли далеко ты забрела от Честхилла во время прогулки, Марион? Или ты шпионила?
        Девушка вздрогнула — настолько холодно и отчужденно прозвучали слова отца. Лицо ее побледнело. Между ними повисло тягостное молчание. Расценив его как признание вины, Гленлайон выругался.
        — Папа, я позже тебе все объясню! Сейчас не время!
        — Для кого ты шпионила?
        Марион пришлось уступить. Понурив голову, она тихо ответила:
        — Для Бредалбэйна.
        Имя затерялось в складках плаща, который она перебирала дрожащими пальцами. Лицо Гленлайона исказилось от гнева.
        — Будь он проклят! Как он посмел использовать мою дочь? Как посмел? Мало ему того, что он диктует, что мне делать, и унижает перед другими лэрдами, так этот деспот еще и сделал из моей дочери…
        Он не закончил фразу. Ужасное слово так и не сорвалось с его губ. Но Марион догадалась.
        — Ты думаешь, что я… что я через постель узнавала то, что хотела? Вот как ты обо мне думаешь! Вот как ты доверяешь своей дочери, плоти от плоти твоей, крови от крови твоей!
        Та самая кровь, о которой только что упомянула Марион, прилила к лицу лэрда.
        — Я такого не говорил.
        — Неправда!  — отрезала девушка, выпуская из рук измятую ткань.  — Я прекрасно поняла, что ты собирался сказать!
        На холме началось какое-то движение, и оба замолчали. Со стороны армии противника донеслись крики: Фанаб отдавал распоряжения своим солдатам. Море красных мундиров двинулось в их сторону. Фанаб дал сигнал к атаке. Солдаты Гленлайона тоже начали строиться. Марион, которая только что бушевала праведным гневом, в ужасе замерла.
        — О нет!  — воскликнула она, зажимая рот дрожащей рукой.  — Папа, ну подумай сам! Нужно остановить это, пока еще не поздно! Предотврати это побоище, умоляю тебя!
        Гленлайон уронил голову на грудь. Закрыв глаза, он вздохнул и задумался. Минутой позже, взглянув напоследок на дочь, он пришпорил крупного белоногого скакуна и вскоре присоединился к своим солдатам. Дункан подошел к Марион и положил ладони на ее дрожащие плечи. Они молча стояли и смотрели, как лэрд что-то обсуждает с командирами. Наконец лэрд вынул из кармана носовой платок, засунул его конец в дуло своего мушкета и поднял оружие над головой.
        — Cruachan!
        В следующую минуту лэрд Гленлайона начал спускаться по склону холма навстречу командиру Кэмпбеллу из Фанаба. Появился ответный белый платок, привязанный к штыку. Военачальники враждующих отрядов встретились посредине равнины.
        Плечи Марион чуть расслабились. Загрохотал гром, и с неба заморосил мелкий дождик. Переговоры продолжались несколько минут, потом командиры разъехались. Они пришли к соглашению: дабы не проливать кровь Кэмпбеллов из Фанаба, лэрд Гленлайона согласился опустить оружие, но при условии, что его людям позволят беспрепятственно покинуть земли Аргайла. Крики радости солдат обоих лагерей наполнили долину. Политические интриги, превратившие их в противников,  — не слишком убедительный повод для того, чтобы проливать кровь соотечественников… Худшего удалось избежать. Дабы подтвердить готовность соблюдать соглашение, отряды обменялись залогами, после чего направились в противоположные стороны. Напряжение внезапно ушло, и Марион разрыдалась на плече у Дункана.


* * *
        По стенам пещеры, ставшей для них укрытием, стекали струйки воды. Дункан сидел у входа, повернувшись спиной к Марион, пока та переодевалась. Вот уже два часа шел проливной дождь. Робкий костерок как мог обогревал влажную пещеру. Развесив для просушки насквозь промокшую одежду, девушка закуталась в плед. От холода у нее стучали зубы.
        — Готово. Можешь повернуться.
        Но Дункан не спешил поворачиваться. Еще несколько минут он представлял себе дрожащее девичье тело — изгиб бедер, округлость груди, очертания икр. Танцующая тень на каменной стене в отсветах пламени… Тень бесстыжая, чувственная и грациозная, которой он легко придал черты лица, цвет волос, оттенок кожи. Закрыв глаза, он представил Марион такой, какой мог ее увидеть, если бы обернулся несколько минут назад. С этой тени он не сводил глаз, пока она снимала с себя одежду у костра, ставшего свидетелем его прегрешения.
        Наконец Дункан со вздохом повернулся. Девушка сжалась в комок в самом дальнем уголке пещеры, у ног поблескивал клинком ее маленький sgian dhu. «A Mhorag, m’aingeal dhiabhluidh![31 - О Марион, мой дьявольский ангел!] — подумал он.  — На твоем месте я бы спал с кинжалом в руке!»
        Им предстояло провести ночь в этой задымленной и влажной пещере. Он знал, что не заснет, когда Марион рядом, такая близкая и легко достижимая. Ему было слышно ее дыхание — громкое и быстрое. Девушка казалась встревоженной. Она наверняка угадала его мысли. Время душевных излияний закончилось. Неизбежная близость в ограниченном пространстве их укрытия вернула к жизни прежнюю враждебность. Взгляды молодых людей встретились. В глазах у Марион, словно крошечные, лукавые и чарующие bean-sith, затанцевали отсветы огня, превратив их в два кусочка раскаленного угля на разрумянившемся круглом лице с островатым подбородком.
        Длинные и тонкие девичьи пальцы подобрались поближе к рукоятке кинжала, и Дункан решил, что лучше не подходить к ней слишком близко. Он сел напротив так, чтобы костер оказался преградой между ним и искусительницей, при одном взгляде на которую у него начинало ныть внизу живота, и заставил себя вспомнить об Элспет. Так он и просидел какое-то время, созерцая пламя — этой символ адских мучений, которые он испытывал по ее вине, пусть она об этом даже и не догадывалась.
        Гроза между тем понемногу успокаивалась. В тишине ночи их пещеру несколько раз озарили голубоватым светом редкие вспышки молний. Марион прижала колени к груди и положила на них подбородок.
        — Твой отец хочет, чтобы ты как можно скорее вернулась в Честхилл,  — сказал Дункан, просто чтобы нарушить ставшую давящей тишину.
        — Я знаю,  — ответила она и тоже уставилась на огонь.
        Длинная мокрая прядь упала ей на лицо, и Марион машинально отбросила ее тыльной стороной ладони.
        — Я туда не поеду.
        — Гленлайон пригрозил мне расправой. И потом, он мне доверился…
        Она посмотрела ему в лицо и издала тихий смешок, похожий на воркование голубки. Губы ее раздвинулись в широкой улыбке, обнажив безупречно белые зубы.
        — Мой отец тебе не доверяет, Макдональд! У него просто не осталось выбора. Он не мог взять меня с собой, но и на то, чтобы отвезти меня домой в Гленлайон, времени у него не было. Это мне он доверяет!
        Дункан обиженно поджал губы, но потом, после короткого раздумья, лукаво улыбнулся:
        — Ты вертишь им, как хочешь, да? Лэрд Гленлайона — послушная кукла в руках своей дочки?
        Марион скорчила презрительную гримасу и, склонив голову набок, смерила его леденящим кровь взглядом.
        Дункан в ответ на этот маневр улыбнулся еще шире, а потом и захохотал, запустив руку в свои черные, как вороново крыло, волосы. От него не укрылось, как дернулись пальцы на рукоятке ножа.
        — Наверное, он теперь локти кусает, что не отправил тебя под присмотром кого-нибудь из своих людей!
        — Мне не слишком хотелось, чтобы со мной поехал кто-то из наших,  — буркнула девушка.  — Мне нужно в Финлариг, там я отчитаюсь перед Бредалбэйном. Но об этом моему отцу знать не обязательно. Я успею вернуться в Гленлайон раньше, чем он. И потом, я прекрасно умею обходиться без провожатых, можешь мне поверить! Я изъездила вдоль и поперек этот край, как только научилась держаться в седле! Так что твое присутствие, Макдональд, мне не просто не нравится, оно мне даже мешает. И я не забыла, что ты — враг, несмотря на то, что сегодня произошло. Что бы ты там ни думал…
        Клинок заскрежетал о камень, словно напоминание.
        — Думаю, пришло время объяснить тебе, что я обо всем этом думаю. Мне поручили доставить тебя в безопасное место живой и невредимой. Хочешь ты, чтобы я ехал с тобой, или нет,  — мне на это начхать. Хотя и в этом у меня есть своя выгода…
        Дункан посмотрел на блестящий клинок. Если понадобится, Марион им воспользуется, в этом он не сомневался. И все же ему хотелось еще немножко поизводить ее. Во взгляде девушки теперь читалась откровенная паника.
        — Ты не осмелишься…  — прошептала она дрожащими губами.  — Ты не заставишь меня пожалеть, что я тебе доверилась…
        — Что, если ты ошиблась, Марион? Ну вспомни, я же всего-навсего мерзкий и бессовестный вор!
        Марион чуть прикрыла глаза, отчего Дункан вздрогнул.
        — Что, если мне захочется начать с того места, где мы остановились в первый раз, в долине Гленлайон?
        На освещенном костром лице Марион поочередно отразилось множество эмоций. Дункан следил за происходящим, полуприкрыв веки. Ему нравилось над ней подтрунивать. Соблазн был слишком силен. Она же из Кэмпбеллов, да еще и из Гленлайона! Об этом ему обязательно нужно было помнить, как бы сильно девушка ему ни нравилась. Хотя думать об этом было не слишком приятно, он понимал, что плотское влечение, которое она разбудила в нем с первого же взгляда, возможно, никогда не будет утолено. Ему хотелось напугать ее, заставить мучиться телом и душой, как он мучился в эту самую секунду. Он также умеет быть резким. «Какая восхитительная война! Марион тоже не выйдет из нее невредимой»,  — подумал он мстительно. Раз уж нельзя утолить жажду тела, он получит свою часть удовольствия другим способом…
        — Ты в моей власти, Марион Кэмпбелл!  — насмешливо сказал он.  — Я могу сделать с тобой все, что надумаю. И если мне захочется овладеть тобой, я это сделаю.
        Дрожащий кончик клинка sgian dhu повернулся в его сторону.
        — Если подойдешь, я убью тебя!
        Смех Дункана эхом отразился от влажных стен пещеры. От этого звука Марион покрылась гусиной кожей.
        — Может, у тебя даже и получится! Но я пока еще думаю, стоишь ли ты того, чтобы рискнуть.
        Девушка поджала губы и передернула плечами, услышав эту неприкрытую издевку.
        — Может, дашь мне попробовать? Ну, чтобы я понял…
        — Катись к черту, мерзавец! Даже не мечтай!  — сердито отозвалась она и плотнее закуталась в плед.
        Ей хотелось плакать. Пришло время перемирия, которое обещало быть коротким. Дункан растянулся на холодном каменистом полу и укрылся сыроватым еще пледом. Испуганное лицо девушки скрылось за стеной огня.
        — А теперь пора спать!  — с усмешкой сказал он.
        Марион не ответила. Потянулись долгие минуты в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием огня и мрачными криками совы. Потом послышался шорох ткани.
        — Ты дал мне свое слово, Макдональд!
        — Тебе хватит одного моего слова?
        — Ты — бесчестный негодяй!
        — Я знаю.
        Он закрыл глаза и удовлетворенно улыбнулся.
        Глава 5
        Поход Макгрегоров
        Настроение у Марион было прескверное, и она беспрерывно чертыхалась и ругалась. Время от времени она посматривала на тусклое солнце, безуспешно пытавшееся пронизать лучами белесую пелену влажного тумана, в котором всадники ехали уже несколько часов. Копыта коней увязали в толстом слое грязи и каждый раз вырывались из нее с чмокающим звуком, наводившим на мысль о том, что это враждебные земли Аргайла посылают им на память свой прощальный поцелуй.
        Ночь оказалась долгой, очень долгой. Тщетно Марион пыталась уснуть. Стоило сну смежить ее веки, как рассудок напоминал о близкой опасности. Она совсем не отдохнула и чувствовала себя прескверно.
        Причина ее бессонницы держалась впереди и оборачивалась иногда, чтобы убедиться, что она по-прежнему едет следом. Как было бы здорово убежать от него и вернуться домой, в Честхилл! Но Марион знала, что не может так поступить. Бредалбэйн поручил ей задание, и ей надлежало лично рассказать ему все, что удалось узнать. А то, что она узнала, могло скомпрометировать многих… А ведь никому не хотелось бы сложить голову на плахе по обвинению в государственной измене и предательстве короля Георга.
        Девушка не сводила глаз с массивной фигуры, которая раскачивалась прямо перед ней в такт движениям коня. Мотивы и поведение спутника до сих пор оставались для нее загадкой. Временами он вел себя предупредительно и демонстрировал искреннюю заботу о ней и ее безопасности, а иногда превращался в самого отвратительного, заносчивого наглеца, какого ей только доводилось видеть. Она испытывала к этому Макдональду столь острую неприязнь, что не задумываясь всадила бы ему sgian dhu в спину, если бы он не был вдвое больше и сильнее ее самой. Вряд ли у нее получилось бы его убить, разве что ранить. Но тогда бы он быстро скрутил ее, и…
        По спине ее пробежала легкая дрожь и растворилась странным и приятным покалыванием где-то внизу живота. Приходилось признать, что этот мужчина не оставил ее равнодушной. Черноволосый, с пронзительным и непроницаемым взглядом, он завораживал ее своими манерами и разговором и заставлял трепетать сердце чаще, чем она сама того желала.
        Закрыв глаза, Марион вспомнила пылкий поцелуй, который он украл у нее там, на ковре из вереска. К щекам моментально прилила кровь, и она приложила холодную ладошку к губам, потому что ей вдруг показалось, что она до сих пор ощущает прикосновение его горячих губ. Но ведь он — Макдональд! Марион открыла глаза. Обернувшись, Дункан внимательно смотрел на нее. Она покраснела до корней волос, заподозрив, что он догадался, о чем она думает.
        — Кто-то едет нам навстречу!  — сказал юноша и указал рукой на восток.
        Марион увидела небольшой отряд всадников — человек десять-двенадцать. Сердце ее забилось от страха — она узнала их тартан.
        — Это Макгрегоры. Мне бы не хотелось с ними встречаться. Едем скорее отсюда, Дункан!
        — Почему? Разве они не живут на ваших землях? Разве не поклялись они вашему клану в преданности, чтобы получить вашу защиту?
        — Они теперь вне закона! Недаром же на них выдали «Патент огня и меча»! Макгрегоры — разбойники, язва на теле Хайленда!
        Дункан вскинул брови и с удивлением спросил:
        — Неужели негодяи водятся не только в Гленко?
        Девушка уже собралась пришпорить свою кобылку, когда он перехватил поводья.
        — Подожди! Это Роб Рой Макгрегор! Они не причинят тебе вреда. Я знаю Роба Роя!
        — Ну конечно, вы же оба воры!
        — Не думал, что придется тебе напоминать: его сестра, между прочим, вышла замуж за Аласдара Ога, а с твоим отцом они — двоюродные братья!
        — Может, и так, но это не значит, что я горю желанием якшаться с этими бандитами. Уверена, с ними лучше не связываться!
        Но теперь бежать было поздно: банда Макгрегоров на взмыленных конях уже остановилась в нескольких метрах от них. В повисшей тишине слышалось лишь пофыркивание и стук копыт гарцевавших на месте лошадей. Всадники рассматривали друг друга. Наконец высокий крепкий мужчина, чья растрепанная рыжая шевелюра была усеяна серебристыми нитями седины, галантно поклонился Марион. Его голос, низкий и хриплый, нарушил молчание.
        — Мое почтение, кузина! Приветствую тебя, Макдональд! Какие, интересно, у тебя дела с женщиной из Кэмпбеллов? Которая к тому же одета в мундир солдата sassannachs!  — воскликнул он и широко улыбнулся.
        — Я сопровождаю госпожу Кэмпбелл, Макгрегор! А что до того, какие у нас с ней дела…  — Дункан выдержал небольшую паузу и игриво кивнул в сторону «госпожи», которая в ответ облила его холодным презрением,  — то я и сам пока этого не понял. Не то чтобы мне не хотелось, да она оказалась слишком строгой.
        Мужчины расхохотались, приведя тем самым Марион в бешенство. Ударив каблуками лошадь в бока, она попыталась повернуть ее и ускакать, но Дункан поймал девушку за рукав. Движение получилось таким резким, что Марион чуть не свалилась с седла, и ей пришлось схватиться за рубашку своего спутника. Выпрямляясь, она выругалась сквозь зубы.
        — Ты — мерзавец, Макдональд! Я тебе это припомню! Кэмпбеллы не забывают — «No obliviscaris»![32 - Девиз Кэмпбеллов.]
        За руку он притянул ее еще ближе к себе и посмотрел ей в глаза.
        — Жду не дождусь, когда это случится!  — проговорил он сладким голосом, томно улыбаясь.  — Ты останешься со мной, Марион. Ты под моей защитой, и так будет до тех пор, пока я не доставлю тебя, куда мне сказано.
        — Я не твоя пленница!
        И она попыталась вырвать свою руку из железных тисков. Дункан разжал пальцы.
        — Это правда. Но ты должна меня слушаться.
        — Грубиян!
        — Дрянь! Согласен, будем говорить на одном языке, чтобы все было понятно!
        Марион снесла это оскорбление, не моргнув глазом, но про себя поклялась, что Дункан еще ответит за все унижения, которые ей по его вине пришлось пережить. Она поджала губы и наградила его полным презрения взглядом, но Дункана этим было не пронять. Он снова повернулся к Макгрегору.
        — А вы, наверное, приехали в Аргайл развеяться?
        — Мы шли следом за армией Гордона, как вдруг явился Колин Макнаб и сказал, что корабль с запасами провизии бросил якорь в озере Файн. И мы решили проверить, правда ли это.  — И рыжеволосый великан многозначительно подмигнул.  — Ты, наверное, охотно поехал бы с нами, но…  — Взгляд его остановился на девушке.  — Я вижу, у тебя другие заботы.
        Дункан тоже посмотрел на Марион. Та со вздохом подняла очи к небу.
        — Госпожа Кэмпбелл будет делать то, что я скажу. Когда вы планировали наведаться на корабль?
        — Сегодня ночью. Время не ждет: корабль приплыл в Инверари сегодня утром, и команда судачила, что разгружать будут послезавтра. Поэтому вполне может случиться, что груз до сих пор на борту.
        — Что это за судно?
        — «Holy Faith»[33 - «Святая вера» (англ.). (Примеч. пер.)]. Суденышко маленькое, офицеры и бoльшая часть матросов разместились на постой в Инверари. На борту остались только дозорные.
        Марион молча наблюдала за Дунканом, который боролся с желанием совершить еще один, последний, набег перед возвращением в армию горцев. Взойти на борт корабля… Она заранее знала, что он поддастся искушению. Разве он не Макдональд? Однако ее это совершенно не огорчало. Наоборот, такой поворот событий позволял ей вернуться к своему делу на том самом месте, на котором отец заставил ее остановиться. Нанести последний удар герцогу Аргайлу… Предвкушение этого славного часа заставило девушку забыть обо всех горестях. Она так глубоко задумалась, что не заметила, как внимательно смотрит на нее Дункан.
        — Если судить по твоему лицу, Марион, то ты уже представляешь себя на корабле!
        Девушка выпрямилась в седле. Лицо ее снова залил румянец смущения. Ну как он только догадался?
        — Я… Ты сам только что сказал, что у меня нет выбора. Мой удел — слушаться. Так что ты решил?
        Дункан посмотрел на нее с подозрением. Странный блеск появился в его глазах.
        — Я решил, что мы можем повременить денек с отъездом.
        Грех не воспользоваться таким шансом!


* * *
        Корабль действительно оказался в месте, которое указал Макгрегор. Дункан приставил ладонь козырьком к глазам, чтобы лучше рассмотреть «Holy Faith». То была двухмачтовая шхуна, и приплыла она, судя по всему, из Голландии. Судно и вправду было небольшое, и Дункан подумал, что пробраться на борт будет нетрудно. Оставалось выяснить, сколько на нем охранников.
        — Я вижу пятерых,  — отозвался Роб, словно прочитав его мысли.
        — Мы следим за кораблем уже час. Если кто-то еще и есть на нижней палубе, то они поднимутся с минуты на минуту. Думаю, все пройдет гладко!
        Дункан вернул увеличительную трубку своему спутнику и улыбнулся.
        — Похоже, мы отлично повеселимся!
        — А как быть с Марион?
        — Я пойду с вами!
        Мужчины обернулись и посмотрели на нее с неподдельным изумлением.
        — У тебя с головой не в порядке?  — спросил Дункан, красноречиво покрутив пальцем у виска.
        — А ты думал, я останусь и буду ждать тебя на берегу?
        Дункан открыл было рот, но промолчал и снова повернулся лицом к пришвартованному кораблю. На лбу появилась морщинка — обычный знак раздумья. И правда, что ему с ней делать? В таких предприятиях, как то, что затеял Роб Рой, женщины не участвуют. А ему так хотелось составить Макгрегорам компанию!
        — Ладно! Пойдешь со мной, но будешь делать только то, что я прикажу. При малейшем неповиновении верну тебя на берег и привяжу к дереву. Поэтому лучше слушайся! Это ясно?
        Пухлые губы Марион изогнулись в лукавой улыбке.
        — Это ясно?
        — Яснее ясного, Макдональд!
        — Ты точно знаешь, что делаешь, Дункан?  — спросил Роб Рой, с сомнением поглядывая на свою кузину.  — Я могу оставить с ней здесь старого Фергюса, если хочешь.
        — Нет, не нужно,  — ответил юноша, не сводя глаз с Марион.  — Лучше взять с собой всех наших людей. Я за нее отвечаю, так что придется взять ее с собой. И если она ослушается, я с превеликим удовольствием ее накажу, уж можешь поверить!
        Лицо Дункана озарилось двусмысленной улыбкой, и он добавил:
        — Наказать дочку Гленлайона — это же сбывшаяся мечта!
        Марион стиснула зубы так, что заболела челюсть, и смерила его ненавидящим взглядом.
        — Не знаю, можно ли положиться на слово жителя Гленко…
        — Хочешь проверить?
        Бросив сердитый взгляд в сторону Роба, которого забавляли их с Дунканом постоянные перепалки, Марион молча шагнула в сторону. Дункан догнал ее и повернул к себе лицом. Решительно, эта девчонка не упускает случая уколоть его побольнее!
        — Куда это ты собралась?
        Марион понюхала свою курточку и топнула ногами.
        — Вот уже два дня я парюсь в куртке, которая воняет тухлой селедкой, и падаю с ног от усталости. Поэтому я собираюсь помыться и поспать немного, если, конечно, мне это будет позволено!  — ответила она язвительно.  — Если твое слово все-таки чего-то стoит, я смогу отдохнуть хотя бы пару часов!
        Ее глаза, под которыми и правда чернели круги от нехватки сна, уставились на Дункана немигающим взглядом. Он отпустил ее рукав. Приходилось признать — не высыпается она по его вине.
        — Иди и поспи.
        — Вот и прекрасно!  — воскликнула Марион с лучезарной улыбкой, которая, по ее задумке, должна была его разозлить.
        Кудрявые волосы девушки взметнулись, когда она повернулась, вынула из седельной сумки Дункана плед и стала спускаться по склону холма в поисках укромного местечка. Он следил за ней взглядом, пока она не скрылась в зарослях ольхи.
        — Почему она с тобой?  — спросил Роб напрямик.
        Дункан вздрогнул. Рыжеволосый великан устроился у корней высокого дуба, жестом пригласил его сесть рядом и вынул из кармана фляжку с виски — скрепить их товарищество.
        — Я ее сопровождаю. Мы перехватили ее возле лагеря, когда она тайком возвращалась из Инверари. В любой момент кто-то из наших мог перерезать ей горло, потому что она была в форме солдата sassannachs. Решили бы, что какой-то глупец надумал погулять в одиночку возле городских укреплений!
        — А что она делала в Инверари?
        Дункан собрался было ответить правду, но решил, что умнее будет промолчать.
        — Спроси у нее сам. Я не могу сказать тебе то, чего не знаю.
        Роб искоса глянул на Дункана и покачал головой.
        — Ты с ней в сговоре, Макдональд?
        — Что? Я? Ты издеваешься? Аласдар попросил меня проводить ее в надежное место. Она же дочка Гленлайона! Раз ее отец встал на сторону Претендента, нам пришлось ее защищать. И чем скорее она окажется в безопасности, тем лучше для меня, можешь мне поверить.
        — И она тебе доверяет?
        Роб уставился на какую-то едва различимую точку на озере Файн, раскинувшемся прямо перед ними. Дункан на мгновение задумался, а потом ответил, взвешивая каждое слово:
        — Доверяет настолько, насколько и я ей верю.
        Его собеседник засмеялся.
        — Слепое доверие между Гленко и Гленлайоном? Небеса вот-вот обрушатся нам на голову, или вы оба до такой степени наивны? Благо мы уже по опыту знаем, чем оборачивается доверчивость… Не верь всему, что она рассказывает, Дункан! Я знаю Марион с детства и представляю, на что она способна, когда хочет добиться своего. Куда именно ты ее везешь? В Честхилл или же в Финлариг? Я не вчера родился, мой друг! Говоришь, Марион в форме английского солдата выбиралась тайком из Инверари? Нужно быть полным дурнем, чтобы не догадаться: девчонку туда послал наш дражайший Бредалбэйн! Я знаю этого старого лиса, он спит и видит, как Аргайл попадает в немилость! А Гленлайону надо, чтобы он развязал свою мошну… Услуга за услугу!
        — Хм… Похоже на правду,  — пробормотал Дункан, удивляясь про себя проницательности Макгрегора.
        — Значит, Марион шпионит по приказу старого графа?  — Роб испытующе посмотрел на Дункана и усмехнулся. Убедившись в том, что юноша не спешит подтверждать правдивость его умозаключений, он с улыбкой продолжил:  — Так я и думал! Я давно имею дело с Бредалбэйном и знаю ход его мыслей. А малышке, надо признать, смелости не занимать!
        — Знаю. И язычок у нее острее некуда!
        — Это потому, что она из Кэмпбеллов!  — хохотнул Роб и хлопнул Дункана по плечу.  — Можешь мне поверить, с женщинами Кэмпбелл не соскучишься!
        — Это я уже заметил.
        Виски обожгло юноше горло, и он вернул оловянную флягу Робу.
        — Как дела у отца?
        — Нормально. Он в армии горцев. Сейчас они уже собрали лагерь и идут в Глазго.
        — Понятно,  — с отсутствующим видом проговорил Роб.  — А герцог Аргайл разбил свой лагерь в Стирлинге. Час сражения близок. Сколько вас?
        — Больше четырех тысяч. Может, пять.
        Роб присвистнул.
        — У Аргайла людей меньше. Выходит, у Мара будет приличная армия. Граф Сифорт ведет три тысячи из клана Маккензи. Остается только надеяться, что Джон Марионетка[34 - Прозвище, которое граф Мар заслужил, многократно меняя свои политические предпочтения.] сумеет правильно распорядиться этой армией. Что до меня, то я еще сомневаюсь, стоит ли к нему присоединяться.
        — Почему?
        — Официально Аргайл — мой опекун. А я, как ты знаешь, в розыске, и обвинения до сих пор не сняты. Герцог Атолл жаждет заполучить мою голову. Он — сторонник Ганноверца, но двое его сыновей поступили на службу к Претенденту. Ты же знаешь поговорку «Разделяй и властвуй». Надежный способ для клана обеспечить себе кусок власти независимо от того, чьей окажется корона! Но я, в отличие от Атолла, рискую своей шкурой и жизнью моих людей. Мне нужно иметь надежного защитника.
        — Разве покровительства Бредалбэйна недостаточно? Ведь он предложил тебе его после той истории с маркизом де Монтрозом!
        — Все это так, но, если запахнет жареным, Бредалбэйн запросто пожертвует мною, чтобы получить выгоду для себя. Пока он приютил меня на клочке земли в Ахинсоле, в Глен Дохарт. И я ему за это благодарен, но ветер может перемениться в любой момент. Все зависит от исхода будущего сражения. Само собой, мое сердце желает победы Стюарту, но я не знаю, могу ли позволить себе последовать за Бредалбэйном. Моему клану и так пришлось несладко, когда за него взялся маркиз де Монтроз. Мои люди умирают от голода.
        Гримаса исказила его черты. Дункан не отрываясь смотрел на Роб Роя. Рассказ о размолвке между Макгрегорами и маркизом де Монтрозом, главой клана Грэхемов, облетела Хайленд со скоростью ветра, огорчив одних и обрадовав других. Макгрегор имел славу человека честного и справедливого. Вдобавок ко всему он считался лучшим в Хайленде фехтовальщиком. Макгрегор с Монтрозом долгое время прекрасно ладили: маркиз одалживал Робу, который занимался торговлей крупным рогатым скотом, часто в обход закона, крупные суммы, которые тот пускал в оборот. При этом ни для кого не было секретом, что Монтроз, прославившийся своей скупостью, получал от этой сделки огромную прибыль. Их с Робом «дружба» длилась почти десять лет, пока не случилась прискорбная неприятность…
        — Этот подонок Монтроз со своими сбирами! Чтоб им всем вечно гореть в аду!  — продолжал свой рассказ Роб Рой.  — Предатели! Монтроз знал, что я не крал у него те несколько тысяч фунтов, которые он дал мне в долг на покупку скота. Я всегда играл с ним честно и наполнил ему не один сундук. Но последние мои сделки оказались не такими выгодными, как обычно. Однако я слишком поздно заподозрил подвох. Его казначей, Грэхем Киллирн, стал пособником в мошенничестве. Но ты знаешь, каким убедительным бывает острие клинка!
        Он замолчал и глотнул еще виски. Печальный взгляд его скользнул по фляжке, и он протянул ее Дункану.
        — Мы поймали Киллирна, отвезли на остров посреди озера Лох-Кеттерн и держали там три дня. Вот уж подонок из подонков! Но мы пригрозили отправить его к праотцам, и он вернул деньги.
        — Я слышал, твой доверенный человек сбежал, прихватив с собой эти несколько тысяч…
        — Сбежал? Вернее будет сказать, что он пропал!
        Странное выражение появилось у Роба на лице. Внимание его снова сосредоточилось на черных водах озера.
        — Он тоже был Макдональдом, как и ты. И моим лучшим другом. Я доверил бы ему свою жизнь, если бы пришлось. И я отдал ему эти деньги, чтобы он отвез их ко мне в Крейг Ростан. В тот вечер мне нужно было уладить еще одно важное дело. Я знал, что он никогда меня не предаст. Нет, Макдональд меня не предал, но я не могу этого доказать. И мы так и не смогли найти его тело. Ну скажи, разве может человек сбежать с несколькими тысячами фунтов, оставив при этом те шесть сотен, которые накопил за всю свою жизнь? Его сбережения остались в пещере, где он их спрятал. Мы часто там укрывались, когда в том была надобность. Только я знал, что у него есть эти деньги и где он их хранит.
        — Киллирн не знал, что случилось с твоим другом?
        — Нет. Киллирн, мерзавец, нанял двух проходимцев, Саймона Гутри и Джона Мура. Он поручил им убить моего человека и забрать деньги Монтроза, но он не знал, что они с ним сделали и куда делись деньги. К тому же и этих двоих после исчезновения Макдональда тоже никто не видел. Этот дурак Киллирн в итоге тоже остался ни с чем! Он щедро предложил мне деньги, которые как раз успел собрать с арендаторов в Хаппелрохе, где мы его и поймали. Но деньги никогда не покроют ущерба, который мы понесли. Меня обвинили в краже, и мне пришлось какое-то время скрываться. Киллирн воспользовался этим, чтобы навестить мою жену в Крейг Ростане.
        Последовала еще одна пауза. Макгрегор глотнул еще виски, закрыл глаза и заговорил снова:
        — Монтроз отправил его туда с приказом прогнать мою жену с детьми с наших земель, а все имущество забрать как компенсацию за кражу. Но Киллирн не только выгнал на улицу мою семью и сжег мой дом. О нет! Этот сучий сын изнасиловал и избил мою жену.
        Роб Рой сплюнул на землю и снова открыл потемневшие от холодной ярости глаза. Потом издал хриплый смешок, и его зубы обнажились в подобии звериного оскала.
        — Но теперь, я уверен, он не тронет женщину своими грязными лапами!
        Острием кинжала он указал себе между ног, и на его губах появилась садистская улыбка. Дункан поморщился и инстинктивно прикрыл ладонью причинное место, словно желая убедиться, что там всего хватает. Роб заметил его жест и усмехнулся.
        — Мерзавец визжал как свинья, когда ее режут! Поверь, я бы предпочел умереть, чем пережить такое!  — воскликнул он с отвращением.  — Но за честь Мэри Эллен я отомстил. Потом мне пришлось унизиться до того, чтобы попросить Бредалбэйна приютить мое семейство. И поскольку они с Монтрозом заклятые враги, старина Бредалбэйн не смог отказать себе в удовольствии выполнить мою просьбу.  — Он посмотрел на небо, чтобы определить время.  — Джеймс Мор и Кол скоро вернутся с «позаимствованным» скарбом, который нам пригодится.
        Глаза Дункана вдруг заметили на блестящей глади озера парус, направлявшийся прямо к ним.
        — Посмотри, еще корабль!  — вскричал он, указывая на судно, которое как раз появилось на линии горизонта.
        — Куттер… Если глаза меня не обманывают, это контрабандисты,  — весело отозвался Роб. Еще через несколько минут настроение его резко улучшилось.  — Надо же! Узна? эту фигуру на носу! «Sweet Mary»![35 - «Милая Мэри» (англ.). (Примеч. пер.)] Значит, Аргайл до сих пор подельничает с этим старым пройдохой Эдгаром Нешем! Что ж, может статься, сегодня у нас будет другая цель, Дункан! Трюмы «Sweet Mary» наверняка заполнены оружием и боеприпасами, не говоря уже о хорошем французском бренди!
        Солнце медленно клонилось к горам Круах, этому природному барьеру между озерами Лох-Эйв и Лох-Файн. Великолепные пейзажи, их окружающие, озарились золотистым светом, усиливавшим яркость осенней природной палитры. Сыновья Роб Роя Макгрегора вернулись из короткого похода, оказавшегося весьма успешным: они раздобыли три довольно большие лодки и две двуколки. Повозки сразу же спрятали в подлеске. Вскоре план нападения был готов. Решено было напасть на оба судна одновременно — две барки отправятся к «Holy Faith» и одна — к «Sweet Mary», которая недавно встала на якорь рядом с первым судном и имела меньший тоннаж. Эдгар Неш, бывалый морской волк, сошел на берег вместе с несколькими членами экипажа. По меньшей мере еще четверо матросов остались на «Sweet Mary».
        Дункан отправился по той самой тропе, которую выбрала Марион несколько часов назад. Сумерки стремительно опускались на окрестные холмы. Он ускорил шаг и позвал девушку по имени, но она не ответила. Единственным звуком, оживлявшим тишину, был шум водопада. Туда он и направился.
        — Да где же она?
        Внезапно в голову пришла мысль, что Марион обманула его и убежала. Дункана прошиб холодный пот. Но уже в следующую секунду он увидел на ветке дерева, возле густого куста, красную курточку. Наверное, она до сих пор спит…
        — Марион?
        Он обошел куст и оказался на берегу маленького пруда, в который низвергался водопад. Никого…
        — Марион!  — крикнул он снова, чувствуя, как растет в душе тревога.
        И вдруг поверхность воды разорвалась и из нее возникла тонкая девичья фигурка. Спотыкаясь о камни, Дункан поспешил спрятаться за густой порослью сосенок, где и застыл, завороженный зрелищем, представшим его глазам.
        Повернувшись к нему спиной, Марион отжимала воду из тяжелых волос. Белизна ее кожи контрастировала с темной водой, доходившей девушке до бедер. Грациозным движением она повернулась лицом к берегу, бесстыдно открывшись перед ним во всей своей великолепной наготе. Ban — dia[36 - Богиня.]… Дункан попытался отвести взгляд от этого молочно-белого тела, возникшего из темных вод пруда, но не смог.

«Ей нельзя здесь быть!»
        Он начал отступать. Шаг, другой, третий… Споткнувшись о поваленное дерево, он едва успел уцепиться за ветку, чтобы не упасть. Ему было трудно дышать. Дункан выругался про себя. Надо же быть такой неосторожной! Разве можно купаться в озере голышом, когда вокруг бродят Макгрегоры? Любой из них мог застать ее тут, вдали от любопытных глаз, и изнасиловать, наплевав на тот факт, что она — родственница их предводителя, в этом Дункан был уверен. Мужчины, которым нечего терять, привыкают брать то, что им нравится, не задаваясь лишними вопросами!
        Марион между тем вышла из воды и направилась к пледу, который лежал на камне рядом со сброшенной в спешке одеждой. Девушка с кожей цвета луны укрыла свою наготу цветами Гленко, и от этого у Дункана еще сильнее заныло внизу живота. И это томление уже начало перерастать в тягучую боль.

«Ополоснуться бы холодной водой!»
        Сердце в волнении, тело в огне… Дункан бесшумно прошел несколько метров по тропинке, которая привела его к пруду, и прислонился спиной к дереву. Сердце в груди стучало так, что, казалось, вот-вот разорвется. Он ощущал себя последним мерзавцем. Словно у зверя в период гона, все мысли его были подчинены одному желанию. И это желание, ставшее непреодолимым, болью отзывалось в его напряженном члене и требовало немедленного удовлетворения
        — Черт! Черт! Черт!  — пробормотал он, распахивая полы килта.
        Что ж, оставалось только прибегнуть к старому, верному средству…
        Марион показалась на тропинке несколько минут спустя. Дункан, который ждал ее, прислонившись к поросшему мхом стволу, выпрямился.
        — Марион!
        Девушка вскрикнула от неожиданности, инстинктивно выхватила из голенища свой кинжальчик и бросилась с ним на Дункана. Тот едва увернулся.
        — Черти бы тебя побрали!  — выругался он, выбираясь из зарослей крапивы, больно ожегшей его голые ноги.
        — Ты зачем пришел?  — спросила Марион. Ее сердце стучало как сумасшедшее.  — Хотел, чтобы я тебя заколола?
        — Я бы сломал тебе шею раньше, чем ты бы успела меня ранить,  — сердито ответил он.
        Дункан старался не смотреть ей в глаза из опасения выдать желание, обуревавшее его тело несколько минут назад.
        — Пора!  — сказал он, упрямо глядя на носки своих башмаков.
        — Уже?
        Девушка повернулась и посмотрела на кусочек пруда, просвечивавшего сквозь ветви, которые уже начали понемногу терять листья в ожидании зимы. Дункан рискнул взглянуть на нее. Ее профиль вырисовывался на фоне золотистой глади озера. Марион в задумчивости отжимала волосы, обернув их полой пледа, который накинула поверх красной курточки. Тот же чувственный поворот головы, те же движения… Такой он увидел ее там, в озере! «Будь ты проклята, Марион Кэмпбелл!»  — кричало его рвущееся из груди сердце. Если женщины из ее рода и вправду имели дар лишать мужчин их силы, как рассказывал Алан, то эта девчонка им не пользовалась. Даже наоборот…
        Но ведь она — дочка Гленлайона! Нет, он не может позволить себе… А как же Элспет? И он вдруг осознал, моментально, в доли секунды, что одного воспоминания о теле этой колдуньи достаточно, чтобы разбудить в нем безумный пожар желаний. Сколько еще пройдет времени, прежде чем он попытается ее соблазнить?
        Неожиданно для себя он подумал о том, что Аласдар вполне мог отправить его в эту поездку с конкретной целью — чтобы он унизил дочку Гленлайона, взял ее силой, осквернил и попрал ее честь. Но нет, такого он, Дункан, никогда бы не сделал! И Аласдару это прекрасно известно. Дункан прогнал дурную мысль взмахом руки, чем привлек внимание Марион, и она уставилась на него своими светлыми кошачьими глазами. Их взгляды встретились, и снова пламя обожгло Дункану чресла. Юноша выругался и молча пошел к берегу озера. Марион последовала за ним.
        Черная гладкая поверхность воды волновалась сильнее по мере того, как лодка отходила все дальше от берега. Силуэт «Sweet Mary» медленно увеличивался в размерах прямо по курсу. Ночь выдалась тихая. Послышался чей-то смех. Отразившись от воды, звук унесся вместе с бризом. Вслед за первым раскатом хохота последовал второй, и снова воцарилась тишина. Тишина, которую им следовало сохранять, чтобы не лишиться жизни… Даже звук дыхания мог погубить все дело! У моряков тренированное ухо, оно умеет отличить хлюпанье воды о корпус судна от звука, который издает приближающаяся лодка. Но Макгрегоры были опытными ворами и хорошо знали свое дело. Недаром же Роб Роя прозвали Принцем воров!
        В маленькой лодке Марион устроилась у ног Дункана и, сама того не замечая, вцепилась ногтями в его напряженные бедра. Их было пятеро: старший сын Роба Джеймс Мор Макгрегор, друг Роба Колин Макнаб, коротышка с круглым толстым животом, который управлял лодкой, Дункан и Марион. Сам Роб взял на себя «Holy Faith».
        Дункан волновался. Конечно, ему уже доводилось воровать, но ни разу — на корабле. Они всегда довольствовались коровами Кэмпбеллов и товарными поездами, направлявшимися в Форт Уильям. Ногти Марион еще сильнее вонзились в его плоть, и Дункан поморщился от боли. Он осторожно накрыл ее руку своей ладонью. Девушка разжала пальцы, повернулась к нему и открыла было рот, но он поспешил прижать палец к ее губам, призывая к молчанию, нахмурился и кивнул в сторону кораблей.
        Может, и правда лучше было оставить ее на берегу со старым Фергюсом, как советовал Макгрегор? Нет, он бы не смог. Он совсем не знал его людей и не доверял им. Конечно, осмотрительнее с его стороны было вовсе не ввязываться в это дело, но соблазн оказался слишком велик. В конечном итоге Марион будет в большей безопасности с ним, в лодке, чем на берегу.
        Тонкий полумесяц луны висел в темном небе над морем, и света от него было мало. Ночь обещала стать их союзницей. Еще на берегу они все до единого вымазали себе лица грязью, чтобы свет не отражался от светлой кожи, и закутались в свои темные пледы.
        До корабля осталось несколько метров. На корме, по левому борту, виднелся силуэт первого часового. Второй наклонился над мачтой бушприта. Но где двое остальных? Дункан посмотрел вверх, на марс фок-мачты, и увидел то, что искал,  — безвольно свисающую руку, освещенную слабым светом луны. Осторожно толкнув Джеймса Мора в бок локтем, он указал ему на марс. Парень с такой же черной, как и у него самого, шевелюрой кивнул и удовлетворенно улыбнулся. Оставалось выяснить местопребывание еще одного матроса. Может, он на правом борту? Но теперь они находились слишком близко к кораблю, чтобы можно было это проверить. Хотя он вполне мог быть и на внутренней палубе, и в трюме. Рано или поздно это все равно выяснится…
        Лодка уже находилась под фок-вантами. Коротышка попытался закинуть на борт абордажный крюк, изготовленный из крепкой раздвоенной ветки с привязанной к ней веревкой, но он только чиркнул по такелажу и тяжело упал ему в руки. В лодке никто не шевельнулся. Марион прижалась к нему еще теснее, и Дункан почувствовал, как часто стучит ее сердце.
        — Эй, Вилли!  — послышался окрик у них над головами.  — У тебя еще осталось?
        Марион снова вцепилась ногтями Дункану в ногу. Напряжение участников рейда достигло предела. Пистолеты и кинжалы они спрятали под одежду, чтобы их блеск не привлек внимание моряков. Дункан осторожно вынул из-за пояса пистолет. Они договорились стрелять лишь в крайнем случае, и если обстоятельства вынудят прибегнуть к оружию, то предпочесть огнестрельному кинжал. Это и понятно: звук выстрела переполошит часовых на берегу и начнется всеобщая тревога…
        — Подожди, я посмотрю,  — ответил другой голос.  — Проклятый Неш наверняка снова запер свои запасы «огненной воды»!
        По внешней палубе прогрохотали шаги, и голос второго матроса постепенно затих.
        — Это несправедливо! Остальные празднуют на берегу, а мы торчим тут, как…
        — Перестань ныть, Бичем! Лучше уж здесь, чем в тюрьме! Если бы Неш тебя не нанял, там бы ты и оказался! И могу заверить, что приятнее сидеть под открытым небом с пересохшей глоткой, чем делить в камере протухшую воду с крысами!
        — Катись ко всем чертям, Вилли, со своими проповедями! У меня борода поседеет раньше, чем они меня поймают и посадят в камеру!
        — Ты бы поменьше болтал! Иди и принеси нам бутылку!
        Второй моряк пробормотал себе под нос что-то невразумительное, и на корабле стало тихо. Четвертый часовой так и не объявился. Мужчины в лодке переглянулись, и абордажный крюк еще раз взметнулся вверх. На этот раз он крепко зацепился за канат вантов. Чумазые от грязи лица осветились улыбками. Одна только Марион отказалась от «маскировки» и теперь попросту окаменела от страха.
        Коротышка, который забросил крюк, взобрался на ванты первым и притаился за леером. За ним последовали Макнаб и Джеймс Мор. Дункан закрепил веревку от крюка за специальное кольцо на носу лодки и присел перед Марион на корточки.
        — Ляг на дно лодки и лежи тихо,  — прошептал он, касаясь ее уха губами.
        Девушка тут же вцепилась в его рубашку.
        — А что мне делать, если с тобой… ну… если с вами что-то случится?  — срывающимся от волнения голосом спросила она.
        И снова ее ногти вонзились ему в тело, хотя она этого даже не заметила. Взгляд, последние несколько секунд неотрывно устремленный на лицо Дункана, поднялся к лееру. Ее лицо находилось в нескольких сантиметрах от его лица. Он протянул руку и после секундного колебания легонько погладил ее по щеке.
        — Ты бы тогда огорчилась?
        Он уловил ее запах — смесь ароматов моря, водорослей и сладковатого дыхания — и улыбнулся. Внезапно дрожащие губы Марион сжались, а глаза сузились. Пальцы Дункана медленно оторвались от ее шелковистой кожи и скользнули по мягким волосам.
        — Ты должен отвезти меня к Бредалбэйну, Макдональд, не забудь!
        Дункан улыбнулся, понюхал прядь волос, которую все еще держал в руке, а другой рукой вынул из сапога Марион ее sgian dhu, нарочно задев при этом ее колено. Девушка вздрогнула, но ногу отодвигать не стала.
        — Разве я могу об этом забыть?
        Она тяжело сглотнула и на мгновение закрыла глаза. Странная слабость, какой она никогда не испытывала раньше, охватила ее тело, и Марион вздрогнула так же, как там, на вереске, несколько недель назад, когда он сорвал у нее с губ поцелуй… Прикосновение металла к ладони привело ее в чувство: Дункан вложил ножичек ей в руку.
        — Не сомневаюсь, что при случае ты им воспользуешься не хуже, чем своим языком, но было бы лучше, если бы этого делать не пришлось.
        Он выпустил из пальцев прядь и медленно отстранился. Марион почувствовала, как ее захлестывает паника, и еще сильнее стиснула в кулаке его рубашку.
        — Будь осторожен!
        Дункан не ответил. Взгляд его опустился ко рту девушки, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не припасть к нему губами. На это просто не было времени — его ждали подельщики. Он улыбнулся, отвел руки Марион и по веревке взобрался на корабль.
        Добравшись до леера, Дункан бесшумно перемахнул через него и поспешил спрятаться за легкой пушкой, стоявшей у борта. Трое спутников последовали его примеру. Часовой на корме стоял к ним спиной. «Это наверняка Вилли»,  — подумал Дункан. Второго часового видно не было. Видимо, спустился на внутреннюю палубу за спиртным.
        Дункан стал медленно перемещаться вдоль орудий к правому борту. Четверо пиратов снова переглянулись и знаками условились о том, что делать. Джеймс Мор, словно тень скользя от пушки к пушке, подобрался к тому моряку, который стоял, перегнувшись через парапет, и набросился на него. Моряк успел только обернуться с выражением удивления и испуга на худом, обветренном лице. Крик так и не сорвался с его губ, в следующую секунду исказившихся в страшном оскале. Из уголка рта вытекла струйка крови. Сын Макгрегора выдернул кинжал из груди несчастного, и тот рухнул на палубу к его ногам. Крадучись, коротышка с крюком подошел к открытому люку и, зажав в руке кинжал, спрятался за чехлами для парусов. Через несколько секунд показался Бичем и победно помахал над головой бутылкой.
        — Эй, Вилли! Смотри, что я нашел! Старина Неш оставил нам бутылочку…
        Слова умерли у него в глотке, стоило ему увидеть Джеймса, склонившегося над трупом бедолаги Вилли, который плавал в луже собственной крови.
        — Так что там за бутылка, дружище?  — спокойно спросил Джеймс, вытирая нож о рубашку Вилли.
        И он неторопливо подошел к моряку. Тот выпучил глаза, потому что коротышка уже успел прижать свой нож ему к шее как раз на уровне ходившего туда-сюда адамова яблока. Джеймс вырвал у него из рук бутылку и поднес ее к глазам.
        — Воруем виски у добряка Эдгара Неша?
        — Я ее не крал…
        — Наверное, решил выпить и залить в бутылку какую-нибудь дрянь вместо виски? Например, помочиться туда?
        Он зубами вырвал пробку и демонстративно сплюнул ее под ноги Бичему, который язык проглотил от страха. Отпив добрый глоток, Джеймс передал бутылку Дункану, который последовал его примеру.
        — Да это же французский бренди!  — воскликнул юноша, вытирая губы.  — Капитан не обрадуется, когда поймет, что команда ворует у него бренди!
        Взгляд маленьких блестящих глаз Бичема перебегал с лица Джеймса на лицо Дункана.
        — Что мне с ним делать?  — спросил коротышка с крюком.
        — Я сам им займусь, Маркус.
        — Чертовы проходимцы!  — едва слышно выругался Бичем.
        — Мерзкие контрабандисты!  — ответил на это Джеймс и рукояткой пистолета ударил его в висок.
        Тело моряка обмякло и повалилось к ногам Маркуса, который уже успел разжать руки. Оставалось обезвредить еще двоих часовых. Тот, что был на марсах, похоже, не представлял особой опасности, четвертый же, предположительно, находился под палубой.
        — Маркус, Колин, спускайтесь и прочешите трюмы. Найдите четвертого часового.
        Названные молча исчезли в недрах корабля. Напряженная тишина, нарушаемая только поскрипыванием такелажа, окружила Джеймса и Дункана. Макгрегор посмотрел вверх, на марсы фок-мачты.
        — А с этим что делать?  — спросил Дункан, проследив за его взглядом.
        — Пока ничего. Если бы он заметил, как мы забрались на корабль, давно бы нас перестрелял по одному. Мы были как на ладони.
        Через полминуты из люка показалась голова Маркуса.
        — Там никого, Джеймс.
        — Проклятье! На борту до наступления ночи было четверо! Мы три раза проверяли!
        — Он мог уплыть на берег ближе к вечеру,  — заметил Дункан, вглядываясь в темноту.
        — Ладно! Берем из трюмов все, что можно унести! И быстро!  — приказал Джеймс.
        Он снял веревку, которой был подпоясан, и крепко связал Бичема. Дункан последовал за Маркусом в трюм, чтобы помочь поднять на палубу грузы. Тошнотворный запах гнили и крепкого спиртного ударил в нос. Окинув трюм взглядом, Дункан мысленно оценил «улов». Вдоль стен стояли пахнущие сыростью ящики с оружием, предназначенные для королевской армии. Бочонки с порохом соседствовали с такими же емкостями, наполненными французским бренди и вином. В остальных ящиках были весьма ценные продукты питания — пряности и чай, и их тоже было много. Словом, было из чего выбирать. Трое мужчин поспешно взялись за работу и с помощью таля начали поднимать товары на палубу, где в это время оставался Джеймс.
        Они успели вытащить четыре ящика с мушкетами, два бочонка пороха, два ящика с боеприпасами и два бочонка бренди, когда на главной палубе прозвучал выстрел. У Дункана замерло сердце. Бочка с вином, которую он как раз устанавливал на таль, выскользнула из рук, по спине пробежал неприятный холодок. Страшась худшего, он взлетел вверх по лестнице, а следом за ним и двое других налетчиков с пистолетами в руках. Окинув взглядом палубу, Дункан увидел Джеймса, присевшего за пушкой. Тот сделал ему знак последовать своему примеру. С мачты донесся крик и раздался второй выстрел. Перила леера разлетелись в щепки у Джеймса за спиной, но юноша успел перекатиться к другой пушке.
        Сердце у Дункана билось так, словно вот-вот могло разорваться. Марион! Откуда выстрелил первый пистолет? Неужели часовой заметил ее и попытался убить? На «Holy Faith», пришвартованной неподалеку, все было тихо. Похоже, Робу удалось справиться с остававшимися на борту матросами. На палубе кто-то выстрелил снова. Это Джеймс попытался снять часового с марсов, и оттуда донесся сдавленный крик. Пистолет часового с глухим стуком упал на палубу. Его уже можно было не опасаться. Через пару секунд тело моряка рухнуло вниз вслед за оружием. По левому борту внезапно появилась какая-то фигура и быстро перелезла через перила. Джеймс, который как раз перезарядил свой пистолет, увидел ее и прицелился. Дункан ужаснулся тому, что должно было сейчас произойти.
        — Не-е-ет!  — с криком набросился он на Макгрегора.
        Пистолет выстрелил, но пуля, брызнув искрами, срикошетила от пушки.
        — Макгрегор!  — вскричал Дункан, повалив его на деревянный настил палубы.  — Это же Марион! Ты смотришь, в кого стреляешь?
        Джеймс Мор стряхнул его с себя и посмотрел на фигурку, вцепившуюся в отполированные морскими ветрами деревянные поручни.
        — Ей было приказано ждать в лодке!  — пожал он плечами.
        Дункан подскочил к Марион, схватил ее за руку и потащил за собой.
        — Отцепись!  — воскликнула она и попыталась вырваться.  — Мне больно!
        — Заткнись!  — прикрикнул Дункан.
        Оттолкнув Марион к мачте, он смерил ее сердитым взглядом. Девушка всхлипывала от страха, и по ее щекам уже текли горькие слезы. Дункан, который чуть не обезумел от ужаса, понемногу пришел в себя.
        — Я же просил ждать в лодке! Ты хоть понимаешь, что была на волосок от смерти?
        — Я услышала выстрел. Стало страшно…
        Она зарыдала еще горше.
        — По правому борту лодка!  — воскликнул Джеймс.  — Надо торопиться с погрузкой! У нас скоро будут гости!
        Маркус поспешил спуститься в лодку, чтобы принимать от Колина ящики и бочонки. Через приоткрытый портик[37 - Отверстие в борту судна (мор.). (Примеч. пер.)] Джеймс следил за приближающимся судном. Дункан оттолкнул Марион за ближайшую пушку, стоявшую у правого борта, присел рядом с портиком, приоткрыл его и приготовил пистолеты.
        Лодка была уже в нескольких метрах от корабля. На борту оказалось трое мужчин и две женщины, которые непрестанно хохотали. Дункан обернулся и посмотрел на Марион. Девушка сидела, прижавшись спиной к пушке, и держала в сложенных в молитвенном жесте руках свой sgian dhu. Губы ее беззвучно шевелились.
        — Вы что, с ума посходили — устраивать пальбу посреди ночи? Или хотите, чтобы Неш вернулся и застал тут нас с девчонками? Эй, Вилли, Бичем, где вы?  — крикнули с лодки.
        Марион вскочила на ноги, закусила губу и затравленно посмотрела на Дункана, который приложил палец к губам, призывая ее к молчанию.
        — Ви-и-илли!  — позвал снова хриплый мужской голос.  — Бросишь ты нам швартовы или нет? Наши маленькие гостьи желают подняться на борт!
        С глухим стуком лодка соприкоснулась с кораблем. Оттуда донеслись ругательства. Вантовые канаты натянулись, и на поручне появилась рука. Дункан рукой указал на моряка, который в следующую секунду уже должен был появиться на палубе. Едва переводя дух от страха, Марион поспешила спрятаться у него за спиной.
        — Там и оставайся!  — шепнул он.
        Она не ответила, но Дункан чувствовал, как она дрожит, и даже уловил запах ее тела. Джеймс сунул пистолет за пояс и вынул кинжал. За поручень уже схватилась вторая рука. Прыжком Макгрегор выпрямился, замахнулся и с леденящим кровь криком вонзил в руку свой нож. Темноту ночи пронзил второй страшный крик. Пальцы второй руки разжались, и моряк свалился в воду. Женщины в лодке заголосили от испуга.
        Марион не могла отвести взгляд от четырех белых кусочков, упавших на палубу. Дункан их тоже увидел и повернулся к ней. Девушка была бледна как смерть, и ее расширенные от ужаса глаза продолжали смотреть на отрубленные пальцы несчастного моряка.
        — Д-д-дункан!
        — Tuch!
        Он мягко оттолкнул девушку за другую сторону пушки и зажал ей рот, чтобы заглушить неизбежный крик. Кусок перил у него за спиной пуля разнесла в щепки. Моряки с криками карабкались на борт по снастям. Нельзя было терять ни мгновения! Дункан схватил Марион за руку и потянул к левому борту, к спасительной лодке.
        — Вниз!
        И он своим телом, словно щитом, закрыл девушку, пока она перебиралась через борт. Маркус и Колин ждали их в лодке. Дункан схватился за канат и поставил ногу в выбленки.
        — Джеймс!  — позвал он, вытягивая вперед руку с пистолетом.  — Сюда! Я тебя прикрою!
        Молодой Джеймс Мор бросился к нему, когда внезапно из-за правого борта выглянул человек с пистолетом в руке.
        — Ныряй, Джеймс! Ныряй!  — крикнул Дункан, беря моряка на мушку.
        К ту секунду, когда моряк выстрелил, Джеймс Мор нырнул. Дункан после мгновенного колебания нажал на спусковой крючок. Его мишень — матрос, который уже перебросил ногу через поручень, замер, поморщился, качнулся и повалился за борт. Прошло еще несколько секунд, прежде чем до Дункана дошло, что он только что сделал. Он впервые убил человека… При этой мысли у него почему-то защемило сердце. «Ты убил, чтобы спасти жизнь». Однако не время было предаваться раздумьям. Третий моряк не спешил показываться — наверное, наделал в штаны от страха.
        Дункан спрыгнул в лодку, и Колин ударом ножа перерезал канат, соединявший ее с кораблем. Они помогли Джеймсу взобраться на борт и поплыли к мысу Строн Пойнт. Дункан тяжело повалился рядом с Марион, дрожавшей как осиновый лист.
        — Прости,  — сказал он, опираясь на ящики с мушкетами.
        Сердце билось как сумасшедшее. Он закрыл глаза и вздохнул.
        — Мне правда жаль, что так все вышло, Марион. Нельзя было втягивать тебя в эту историю… Я… Тебя могли убить. Я этого не хотел. Прости.
        — Я сама хотела пойти с вами, Дункан.
        Он взял ее за руку: пальцы были послушными, но холодными как лед. Он сжал ладонь, чтобы хоть немного их согреть. Марион сказала:
        — Не вини себя. Ты не мог знать заранее, что случится на корабле. Что бы ты ни решил, я бы заставила тебя взять меня с собой.
        Он посмотрел на нее. Марион улыбалась в бледном свете луны.
        — Ты замерзла, у тебя ледяные руки…
        — Это не страшно.
        Дункан приоткрыл свой плед и приподнял руку, приглашая девушку воспользоваться теплом своего тела.
        — Иди ко мне!
        Мгновение она сомневалась, а потом прижалась к нему, и он укутал ее своим пледом.
        Глава 6
        Брешь в стене
        На двуколки погрузили добычу: принадлежавшие правительству шесть ящиков с мушкетами, порохом и пулями, а также виски, бренди, муку, сахар и соль, пряности и восточный чай, два рулона бархата и один шелка, немного серебряной посуды, табакерку из слоновой кости, инкрустированную золотыми нитями, и три пары пистолетов.
        Роб выбил дно в бочонке с виски, чтобы отпраздновать со своими людьми успешное завершение вылазки. Отпив глоток из серебряной чарки, которую всегда носил при себе, предводитель Макгрегоров протянул ее Дункану.
        — Держи, Макдональд! Я хочу разделить мою чарку с тобой и пью за твое здоровье! Slainte mhor![38 - За здоровье!]
        — Slainte mhor!
        Дункан поднял чарку, выпил ее залпом и прищелкнул языком от удовольствия.
        — Капитан «Holy Faith» разбирается в виски,  — заметил он, возвращая чарку владельцу.  — И улов сегодня получился отличный. И все живы и здоровы.
        Роб с улыбкой посмотрел на своих парней, которые успели погрузить на повозки почти весь груз.
        — Это так! Я доволен вылазкой, хотя мы могли бы взять и больше — в лодке не хватило места.
        Он вынул из-за пояса пару украденных пистолетов и протянул их Дункану.
        — Это тебе.
        Дункан взял подарок, взвесил на ладони и поднес к глазам, чтобы рассмотреть получше.
        — Шотландская работа… Наверное, из Дуна. Спасибо,  — сказал он. Подарок был роскошный, и Дункан даже смутился.  — Не стоило…
        Роб жестом заставил его замолчать.
        — Это малая плата за то, что ты спас жизнь моему сыну, Дункан. Джеймс мне рассказал.
        — Для меня он сделал бы то же самое.
        — Хм… Мало кто так слепо верит в Макгрегоров… Но я полагаю, что ты прав. Правда, только в том случае, если вы не положили глаз на одно и то же стадо!
        — Я это запомню.
        — Ты едешь в Киллин этой же ночью?
        Дункан обернулся, чтобы взглянуть на Марион, которая в одиночестве сидела у костра. После недолгого раздумья он ответил:
        — Нет. Думаю, это подождет до рассвета. Она совсем измучилась.
        Роб по-отцовски приобнял юношу за плечо и тихонько его пожал.
        — Гленко и Гленлайон…  — тихо проговорил он, тоже посмотрев на девушку.  — Почему бы и нет?
        — Это маловероятно. Это было бы чудом.
        Роб взглянул на Дункана.
        — Ты и вправду так думаешь?
        Молодой Макдональд ничего не ответил. Он и сам уже не знал, во что верить, особенно после событий, случившихся в последние несколько часов. Оценив ситуацию со всех сторон, он пришел к выводу, что даже если Марион и согласится разделить с ним ложе, надеяться на совместное будущее все равно глупо. В Гленко его ждет Элспет… Да и их с Марион кланы разделяет настолько яростная вражда, что никогда ноги его не будет в Гленлайоне, а она тоже ни за что не согласится обосноваться в Проклятой долине. Все слишком сложно… Конечно, можно было бы удовольствоваться и одной совместной ночью… Хлопок по плечу вернул Дункана к реальности.
        — Думаю, здесь наши пути расходятся, Макдональд. Нам нужно поскорее уносить отсюда ноги с добычей. Скоро увидимся в лагере, приятель! Передай мое почтение матери, когда ее увидишь.
        — Обязательно передам, Роб.
        Рыжеволосый великан поправил берет, украшенный тремя перышками,  — знак отличия предводителя клана — и пошел к своим людям. Дункан стоял неподвижно, словно ноги его вросли во влажную от росы землю, и смотрел, как они уезжают. Когда повозки исчезли из виду, он повернулся к Марион, которая тоже провожала Макгрегоров глазами. Их взгляды встретились.
        Да что с ним такое? «Будь осторожен!»  — предостерег его отец. Марион — дочка Джона Кэмпбелла из Гленлайона, и ему ни в коем случае нельзя забывать об этом! «Думай об Элспет, о ее ласках и…» Он притопнул каблуком, отвернулся и до боли стиснул зубы. Предстояло провести еще одну ночь с ней рядом! Заставить себя думать о чем-то другом… Но Дункан заранее знал, что это был бы напрасный труд. Единственного воспоминания о белоснежной коже, о тонкой фигурке, возникшей из темных вод пруда, освещенного последними лучами заката, было достаточно, чтобы у него голова пошла кругом. Да и несколько недель воздержания тоже давали себя знать. Жить в таком напряжении становилось все тягостнее. Но нет, он не станет ни к чему принуждать ее силой, он себе в том поклялся!

«Пресвятая Богородица, спаси мою душу грешную!»
        — Сегодня ночью у нас перемирие,  — объявил он, присаживаясь на траву в нескольких метрах от девушки.
        — Перемирие?
        Она посмотрела на него с недоверием.
        — Можешь спать спокойно и убрать подальше свой sgian dhu. Тебе нечего меня бояться, Марион.
        Она посмотрела на него взглядом, значение которого он угадать не смог, и уставилась на пламя костра. На мгновение Дункану показалось, что он прочел в ее глазах какое-то новое чувство.
        — Вот как…
        — Завтра отвезу тебя к Бредалбэйну, и там наши пути разойдутся.
        Говоря это, он испытал чувство, похожее на разочарование. Пришлось лишний раз напомнить себе, что глупо было даже думать о том, что у них что-то может получиться.
        — Да, завтра…
        Она свернулась в комок на земле, укрывшись позаимствованным пледом, и снова уставилась на него. Танцующие отблески пламени освещали ее лицо. Марион не улыбалась, но и следа враждебности не было во взгляде этих светлых голубых глаз… И снова этот огонек! Но Дункан даже при желании не смог бы сказать, что он означает. Была ли то признательность? Если да, то это уже даже больше, чем он мог бы рассчитывать…
        — Дункан!
        — Что?
        — Я… Спокойной ночи!
        — Oidhche mhath, a Mhorag[39 - Спокойной ночи, Марион.].
        Она закрыла глаза. Дункан со вздохом последовал ее примеру несколько минут спустя.
        Что-то шевельнулось совсем рядом. Дункан открыл один глаз, но увидел только непроницаемый мрак. Сон еще не совсем отпустил его. Юноша выждал несколько секунд. Кроме шороха листьев, ничего не было слышно. Наверное, что-то приснилось. Внезапно он ощутил прикосновение к своей спине. Схватив нож, который, как всегда перед сном, вонзил острием в землю у себя в изголовье, Дункан перекатился на бок, присел на корточки и выставил блестящий клинок перед собой.
        И несколько раз моргнул от удивления. Рядом лежал скомканный плед, из-под которого выглядывала рука и несколько рыжих, отблескивающих в умирающем свете костра локонов.
        Но как она тут оказалась?
        Марион повернулась, плед сполз, открыв ее лицо, в голубоватом свете ночи казавшееся еще более бледным, чем обычно. Наверняка она замерзла и решила перелечь к нему поближе, чтобы украсть хотя бы частичку его тепла. От костра остались угасающие угли, дававшие слишком мало тепла для такой холодной осенней ночи. Выдохнув с облегчением, Дункан вернулся на свое место, вонзил нож в землю и стал смотреть на спящую девушку.
        Лунный свет, отражаясь от рыжих завитков волос, окружал золотистым ореолом ее безмятежное лицо. «Ты — ангел и дьявол, Марион Кэмпбелл!»  — подумал он. Она лежала на спине, закинув одну руку за голову, вторая покоилась на животе. Губы ее изогнулись в своенравной гримасе. «Ты соблазняешь меня даже во сне!»
        Дункан склонился над ней, чтобы как следует рассмотреть. Золотые волосы служили дочери Гленлайона мягкой шелковой подушкой. Он долго скользил взглядом по ее сонному лицу, касаясь его своими мыслями и желаниями. С полуоткрытых губ, подрагивающих во сне, срывались белесые облачка дыхания. Верхние пуговицы на куртке были расстегнуты, а рубашка под ними чуть распахнулась, обнажая выпуклость молочно-белой груди. Ему ужасно захотелось прижаться к ней губами, ощутить под пальцами сердце, бьющееся в этой мерно поднимающейся и опускающейся груди… Он едва осмеливался дышать из страха разбудить Марион. Но даже смотреть на нее ему было тягостно.
        Он осторожно погладил огненные локоны, разметавшиеся по траве, нежно поцеловал девушку в макушку и натянул ей на плечи соскользнувший было плед. Потом бережно обнял за талию.
        — Morag, mo aingeal…[40 - Марион, ангел мой.] — шепнул Дункан в кудрявый шелк волос, приятно щекотавший ему шею.  — Отец был прав, когда советовал остерегаться тебя!
        Мысленно он вернулся на «Sweet Mary», в тот самый миг, когда услышал первый выстрел. Тогда он еще находился в трюме, и все его мысли сосредоточились на Марион, а сердце замерло от страха, просто перестало биться. Не сказать, что он испугался мести лэрда Гленлайона за то, что не уберег его дочь. На самом деле ему было плевать на чувства Кэмпбелла. Как не боялся он и возможных нареканий со стороны Аласдара в случае, если бы не удалось выполнить его поручение и доставить девушку невредимой к ее родне. Нет, все было сложнее, глубже. Он ощутил странное недомогание — пронзительную боль, грозившую разорвать сердце. Он испугался, что потеряет ее! Несколько мгновений неведения, последовавших за первым выстрелом, Дункану хватило, чтобы осознать природу своих страхов и своих чувств.
        — Я обжегся…
        Он больше не мог этого отрицать. Он знал, что с того самого дня, как он поцеловал дочку Гленлайона, его тело тосковало по ней. Сначала он решил, что причиной всему обычное плотское влечение, желание, порожденное недоступностью. Но теперь, глядя на нее, он чувствовал нечто иное, не просто желание заняться с ней любовью. Его посетило странное волнующее чувство, никогда не испытанное ранее. Даже Элспет, какой бы ласковой и красивой она ни была, не смогла пробудить в его душе бурю, сметавшую все разумные доводы. Глупые, несбыточные мечты! Он и дочка Гленлайона! Да поможет ему Господь! От него самого тут ничего не зависело. Однако побороть опьянение, имя которому — любовь, не под силу ни одной живой душе. А Дункан уже точно знал, что его сердце пьяно ею. «Cha dean cridh misgeach breug»[41 - Гэльская поговорка: «Пьяное сердце не врет».].
        Внезапно он почувствовал под пальцами округлость бедра и вспомнил, как последние лучи солнца окружили золотистым ореолом изгибы девичьего тела. Марион предстала перед ним нимфой-чаровницей, соблазнительницей, явившейся прямиком из ада, чтобы испытать его выдержку… Растущее напряжение вылилось в покалывание в нижней части живота. Он зарылся лицом в мягкие волосы, вдохнул излучаемый ими женский запах и почувствовал непреодолимое желание скользнуть рукой под плед. Пришлось приложить титаническое усилие, чтобы сдержать этот порыв.
        Марион издала короткий стон и шевельнулась. Дункан замер и убрал руку. Тонкие брови девушки сошлись в напряженную черту над закрытыми глазами. Ей что-то снилось. Он подождал, сдерживая дыхание. Лицо в форме сердца прояснилось, пухлые губы изогнулись, и с них сорвался жалобный всхлип:
        — Не-е-ет…
        Испуганные глаза Марион распахнулись, и она вцепилась пальцами в плед с такой силой, что они побелели. Дункан склонился над ней, с тревогой всматриваясь в ее лицо.
        — Марион, все в порядке! Tuch! Tuch!
        Вместо испуга на лице девушки отразилось удивление, а вслед за ним — облегчение. Слеза, повисшая было на ресницах, покатилась по щеке. Дункан ласково смахнул ее.
        — Все хорошо!
        — Нет! Худшее еще даже не начиналось…
        Он посмотрел на нее с изумлением.
        — О чем ты говоришь? Не понимаю… Тебе приснился страшный сон, Марион!
        — Я…
        Она замолчала на полуслове — губы приоткрыты, взгляд затерялся в складках рубашки Дункана. Потом она помотала головой.
        — Ладно, забудь. Ты прав, это всего лишь плохой сон,  — тихо сказала Марион.
        Часто заморгав золотистыми ресницами, она прижалась лбом к его крепкому плечу и расплакалась. Дункан не знал, что делать. Рука его повисла у нее над волосами. Если он прикоснется, оттолкнет ли она его? Было очевидно, что Марион ищет у него утешения. Так же, как и тогда, в лодке, когда они возвращались на берег после рейда. Она прижалась к нему словно дрожащий от страха котенок, но понемногу успокоилась. Момент восхитительный, но преходящий… Магия рассеялась, стоило носу лодки царапнуть о гравий у берега, и Марион снова от него отдалилась.
        Дункан нежно положил ладонь ей на затылок и принялся перебирать пальцами кудри. Она уткнулась носом ему в грудь и согревала ее своим дыханием. «Не нужно бы всего этого…»  — сказал он себе. Марион вздрогнула.
        — Замерзла?
        Она помотала головой в знак отрицания и посмотрела на него. Их взгляды нашли друг друга.
        — Мне было холодно… Раньше. Я… Я не хотела тебе мешать. Я могу вернуться…
        — Ты мне не мешаешь,  — поспешил сказать он, прижимая ее к себе.
        На самом деле это была ложь, потому что мысли о Марион и она сама тревожили его куда сильнее, чем хотелось бы. Девушка разбудила в нем чувства, которые теперь сжимали сердце, словно тиски. Будь проклят день, когда они встретились в долине Гленлайон! Будь проклят поцелуй, который он сорвал тогда с ее губ! И будь проклята она сама за то, что снова попалась ему на пути, а заодно и судьба, которая обрекла его переживать этот ад на земле, потому что сопротивляться у него не было сил. Он губил себя из-за нее, но в то же время понимал, что и без нее все равно погибнет.
        Дункана обуревало одно-единственное желание — накрыть своим телом эту женщину, ему недоступную, припасть к ее губам и раствориться в ней. Однако он сдержался. Это было очень трудно. Как бы ни хотелось, ее нельзя пытаться соблазнить, потому что это только осложнило бы ситуацию. Марион не лучшего мнения о его клане, и ее можно понять… «Оставь ее для ночных грез, старик…» Этой ночью он станет для нее источником тепла, не более.
        Она снова приникла к нему, и ее дыхание согрело ему сердце. Он накрыл ее с головой пледом и закрыл глаза. Во сне ему явились феи со стройными и гибкими телами, они сладострастно изгибались в танце и звали его по имени. Дункан улыбался.


* * *
        В сероватом свете зарождающегося дня растаяли последние обрывки сна, тяготившего душу Марион, а вместе с ними — и подобие близости между молодыми людьми. Марион ощущала присутствие большого теплого тела Дункана у себя за спиной. Юноша лежал неподвижно. Наверное, все еще спал. Одной рукой он обнимал ее, вторая же лежала на траве и нервно подергивалась — Дункану снился сон.
        Марион ощущала во всем теле приятное тепло, и только ступни, пальцы рук и кончик носа сильно замерзли. Она легонько шевельнулась, не сводя глаз с руки юноши. Пальцы его напряглись, сжались, распрямились, рука переместилась к ней на талию. Несколько минут Марион лежала затаившись, но Дункан так и не проснулся — его размеренное, ровное дыхание по-прежнему согревало ей затылок.
        Она с ужасом ждала момента, когда их взгляды встретятся. Ей было очень стыдно за свою слабость — еще бы, она побоялась спать одна… Вдруг он решит, что ей захотелось… Марион зарделась. Если ему в голову и приходили непристойные мысли, он этого не показывал, и так было даже лучше. Даже больше: она никак не ожидала от мужчины из Гленко снисходительности и нежности, какие он проявил, когда у нее случилось это… видeние. Она тяжело вздохнула, вспомнив кошмарные картины, мучившие ее всю ночь и до сих пор стоявшие перед глазами.
        Большая ладонь легонько надавила на то место, куда только что переместилась, и медленно сползла на бедро. Дункан буркнул что-то невразумительное ей в шею и проснулся. Девушка затаила дыхание. Он осторожно притянул ее к себе и снова замер.
        А потом резко отпрянул и отодвинулся.
        Прошла минута, но Дункан не шевелился, и только прерывистое быстрое дыхание напоминало ей о том, что он все еще рядом, у нее за спиной. Марион медленно перевернулась на спину, прижимая плед к лицу. Он посмотрел на нее в замешательстве, и губы его приоткрылись словно бы для того, чтобы произнести банальные извинения, но тут же сомкнулись снова. Дункан мотнул головой и отвернулся. Повисло молчание, причем оба испытывали странное смущение. Потом Дункан протер глаза, прогоняя остатки сна, и посмотрел на Марион.
        — Извини, я подумал, что это…
        Марион внезапно пришло в голову, что там, в Гленко, его кто-то ждет. Странное дело, но эта догадка была ей неприятна. «Но ведь он же Макдональд!»  — мысленно пристыдила она себя.
        — Ты смогла хоть немного поспать?  — спросил Дункан, набрасывая плед на плечо и скрепляя его брошью.
        — Да, спасибо.
        — Хорошо. Тогда давай собираться. Мне еще нужно отвезти тебя в замок Финлариг.
        Он встал и протянул ей руку. Чтобы помочь подняться.
        — В сумке должна остаться какая-то еда.
        Марион расправила измятую влажную одежду, пальцами расчесала волосы и завязала их узлом на затылке, как это принято у мужчин. Приходилось признать, что носить штаны оказалось намного удобнее (толстая льняная и шерстяная ткань юбок намного сильнее стесняла движения), но Марион не терпелось переодеться в чистую одежду. Однако пока приходилось довольствоваться тем, что есть.
        Укрывшись на пару минут за стеной из тумана и кустарника, она умылась, а когда вернулась, Дункан протянул ей кусок хлеба с сыром и яблоко. Они наскоро проглотили скромный завтрак и, стараясь не смотреть друг на друга, уселись на лошадей.
        Темное небо Киллина повисло низко у них над головами. Что и говорить, осень в этом году выдалась просто отвратительная! В поместье Бредалбэйна молодых людей никто не ждал: выяснилось, что за два дня до их приезда граф спешно уехал из Финларига в замок Драммонд, где обосновался граф Мар. Дункан и Марион решили остановиться ненадолго в «Сером филине»  — маленьком постоялом дворе на окраине Киллина, чтобы поесть как следует и отдохнуть.
        Настроение у Марион было прескверное. Ей совсем не улыбалось ехать в Драммонд-Касл, а еще меньше — путешествовать по стране в компании мужчины, который, к ее отчаянию, нравился ей все сильнее. Чего бы только она ни отдала, чтобы оказаться от него подальше! Лучше — дома, в Честхилле, перед чашкой горячего пряного сидра, у камина, под пледом с рисунком Кэмпбеллов и в чистом платье, причем желательно после теплого купания… Марион проглотила последний кусочек селедки и подумала, что нужно добавить к своим грезам еще одну деталь: вкуснейшее рагу из говядины, приготовленное руками Амелии.
        Они устроились в дальнем углу общей комнаты. Некоторые посетители постоялого двора покосились на ее красную куртку, но Марион этого даже не заметила. И все же приходилось признать, что местным было чему удивиться — Макдональд в компании солдата королевской армии? Наверняка все решили, что она — шпион. Но Марион это совершенно не волновало. Дункан поставил перед ней на стол кружку пива и сел напротив.
        — Я заплатил за комнату,  — сказал он и ткнулся носом в пену, грозившую пролиться на стол.
        — Комнату?
        — Я пойду спать в конюшню,  — пояснил он, угадав причину ее тревоги.  — Это все, что я могу себе пока позволить.
        — Хм… Но я думала, мы сразу поедем в Драммонд-Касл!
        Он кивнул в сторону пыльного окна у нее за спиной.
        — В такую погоду? Снова начинается дождь, и я подумал, что после трех ночей под открытым небом тебе захочется выспаться на нормальной кровати. Да и добраться до замка Драммонд до наступления ночи мы бы все равно не успели.
        Лицо Дункана, когда он смотрел на нее, было совершенно спокойным, и только палец рассеянно выписывал круги на сомнительной чистоты столешнице.
        — Правда, я совсем мало спала в последние ночи.  — Наклонившись над кружкой, Марион отхлебнула прохладного пива и, стараясь не смотреть на Макдональда, продолжила:  — Я хочу тебя поблагодарить. Там, на корабле… Мне нужно было остаться в лодке.
        Дункан ответил не сразу. Когда молчание затянулось, она рискнула посмотреть на него.
        — Это так,  — согласился Дункан, откидываясь на спинку стула.  — Ты была бы в большей безопасности, если бы осталась в лодке, как тебе и было приказано.  — Он нарочно выделил голосом слово «приказано». Потом, пожав плечами, спрятал в ладонь зевок и добавил:  — Но главное, что с тобой ничего не случилось.
        Его рука принялась теребить синий шерстяной берет. Всю дорогу до Финларига он говорил очень мало. Взгляд Марион остановился на его плотно сжатых губах. Судя по всему, Дункан испытывал такую же неловкость, как и она сама.
        — Завтра ты будешь в Драммонд-Касле. Бредалбэйн отправит тебя домой в Честхилл с более надежными провожатыми, чем я.
        — Я думаю…
        — Но ехать нам еще далеко, поэтому отправляемся на рассвете. Я постучу в дверь, договорились?
        — Мне кажется…
        Дункан смотрел на свою спутницу и думал, что это наверняка их последняя совместная трапеза. Потом он опустил глаза, и они стали молча есть.
        Марион выпила свое пиво и обвела комнату взглядом. За соседним столом назревала потасовка: один завсегдатай заведения выкрикивал оскорбления в адрес другого, который был выше на целую голову. Дункан посмотрел на забияк, присвистнул и нахмурился. Тот, что был повыше, тоже разразился потоком ругательств, а потом махнул кулаком, целясь задире в лицо, но тому удалось увернуться. Тому, кто сидел с ним рядом, повезло меньше — удар пришелся ему в челюсть. Бедняга повалился на соседний стол, что стоял справа, сбивая кружки и обливая пивом сидевших за ним посетителей.
        — Пойдем-ка отсюда!  — Дункан быстро встал из-за стола.  — Тут назревает драка!
        Те, кого только что облили пивом, схватили свалившегося к ним на стол бедолагу и швырнули его на соседний. Завизжала женщина. Великану между тем удалось поймать задиру за шиворот. Прижав его к стене одной рукой, второй он принялся молотить его в живот.
        Марион вскочила и ухватилась за руку Дункана, который поспешно закрыл ее своей спиной и стал продвигаться к лестнице. За считаные секунды в драку успели ввязаться все мужчины — посетители постоялого двора.
        Дождь хлестал в окно маленькой комнатки Марион и со сквозняком проникал сквозь щели. Закутавшись в плед, девушка легла на скрипучую кровать и принялась следить за тревожным танцем теней на стене с растрескавшейся побелкой. Засыпать в незнакомом месте было страшно, однако она все равно была довольна.
        В комнате ее ожидал приятный сюрприз: чан с теплой водой и одежда — несколько выцветшее, зато чистое синее шерстяное платье, юбка и рубашка. Марион не сомневалась, что этот подарок ей преподнес Дункан. Теперь стало понятно, почему ему пришлось лечь спать в конюшне,  — он наверняка потратил на нее все свои сбережения.
        Молния осветила комнату, и Марион вздрогнула от неожиданности. Потом загрохотал гром. Нет, и сегодня ночью ей выспаться не удастся…
        — Тебе нечего бояться!  — сказала она себе, обхватив колени руками.  — Ты больше не увидишь этих ужасов!
        Пламя свечи колыхнулось, и тени снова затанцевали на стене. Гомон в общем зале на первом этаже таверны отсюда казался приглушенным шепотом. По телу девушки снова пробежала дрожь. Она закрыла глаза в надежде, что наконец удастся уснуть. Новая вспышка озарила ее лицо. «Нужно было закрыть ставни…»
        Дункан положил руку на перила и замер в раздумье. «Скажу, что просто пришел проверить, заперлась ли она на засов». Ему не слишком хотелось оставлять ее в трактире, переполненном пьяными мужчинами, но выбора не было. По крайней мере здесь ей не будет так холодно…
        Он поднялся на второй этаж, сделав перед последним пролетом лестницы остановку. Отсюда были хорошо слышны шумы, доносившиеся из комнат постояльцев. Где-то близко раздался женский грудной смех, потом мужской низкий голос, а после скрип кровати. Что-то стало мерно ударяться о стену. Дункан представил себе то, что происходило за стеной, и, перепрыгивая через две ступеньки, взлетел на третий этаж.
        В коридоре было тихо и темно. Стук дождя по черепице и ворчание грома эхом отражались от грязных стен. Из-под двери комнаты Марион пробивалась едва заметная полоска света. Он прижался лбом и ладонями к двери и прислушался. В комнате было тихо. Может, она уже спит? А он собирается ее разбудить… Дункан разозлился сам на себя. И все-таки ему хотелось убедиться, что все в порядке. Внезапно звук, похожий на стон, достиг его ушей. Он выпрямился и схватился за дверную ручку. «Идиот! Не можешь же ты, как вор, ворваться к ней в комнату! Она убьет тебя и будет права!»
        Дункан тихонько постучал. Стон мгновенно затих. Заскрипел дощатый пол, и полоска света под дверью дрогнула. Он подождал еще пару секунд.
        — Марион? Ты в порядке?
        В темноте щелкнул засов, и в лицо ему ударил тоненький луч света. Марион чуть приоткрыла дверь.
        — Я… я решил проверить, что ты в порядке, прежде чем пойти спать. Может, тебе что-нибудь нужно?
        Она немного помолчала, а потом распахнула дверь и сказала:
        — Входи.
        И отошла в сторону.
        Он заметил, что под пледом у нее только рубашка и юбка.
        — Не знаю…  — буркнул он себе под нос, уже жалея, что пришел,  — это неудобно… В общем, лучше бы мне не заходить к тебе в комнату вот так…
        — Не говори глупости, Дункан. Мы три ночи спали рядом, и все было нормально. Или, может, тебе непривычно видеть меня в женской одежде?
        А ведь он видел ее даже совсем без одежды… Дункан отбросил сомнения: она права — все будет по-прежнему. Девушка между тем снова запрыгнула на кровать. Он закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. Комнату озарила новая вспышка молнии. Дункан посмотрел на дрожащее от ветра стекло, подошел к окну, открыл его, дотянулся до внешних ставен и закрыл их. Пол и стена под окном оказались мокрыми.
        — Спасибо за ванну и за одежду.
        Дункан обернулся. Марион поджала ноги и накрыла их пледом, чтобы скрыть от его глаз. В комнате пахло мылом и мокрой древесиной.
        — Я решил, что эта куртка может навлечь на тебя неприятности. Мы далеко от Гленлайона, и платье не слишком новое, но в таких обстоятельствах…
        — Оно замечательное,  — сказала Марион, отводя за ухо еще влажную прядь.
        Он улыбнулся и поставил единственный стул перед кроватью так, чтобы, присев, оказаться с девушкой лицом к лицу. Глаза у Марион были красные, как будто она плакала. Она сидела нахмурившись и тихонько раскачивалась взад-вперед, словно читала про себя молитву. Да, она и вправду плакала. Однако Дункан не решился спросить почему. Неловкость, установившаяся между ними с самого утра, не только никуда не пропала, а наоборот усилилась. Марион пару раз испуганно посмотрела в его сторону, и Дункану внезапно стало ее жаль. «Она до сих пор меня боится! Не надо было мне приходить…» И он вскочил на ноги.
        — Теперь я вижу, что все в порядке. Ложись и спи спокойно. Если тебе что-то понадобится, ты знаешь, где меня искать.
        — Нет!  — с мольбой глядя на него, воскликнула Марион.
        Дункан в замешательстве остановился.
        — Что — нет?
        — Не уходи! Побудь еще немного…

«Да что с ней сегодня такое?»
        — Можешь посидеть еще немного, пока я не засну?
        — Здесь нечего бояться, Марион. Но я могу побыть в коридоре, если тебе так будет спокойнее.
        Он понимал, что представляет для нее куда бoльшую опасность, чем банда пьяниц, собравшаяся в зале на первом этаже. Но она, похоже, не понимала, какие чувства пробуждает в нем одним своим присутствием, особенно в таких обстоятельствах. Кудри прилипли к ее мокрым щекам, казавшимся чуть впалыми из-за игры теней, а светлые голубые глаза неотрывно смотрели на Дункана, очаровывая его. Он вздохнул. Несколько шагов и тончайшая ткань сорочки были между ним и ее белоснежной кожей…
        — Просто закрой за мной дверь на засов.
        — Я боюсь себя самой,  — резко бросила Марион и уставилась на отражение в луже под окном.
        — Ты себя боишься? Не понимаю…
        — Просто я…  — Она немного помолчала, кусая губы.  — У меня бывают видения.
        — Ты хочешь сказать, тебе снятся страшные сны?
        Марион помотала головой.
        — Видения,  — повторила она.  — An da — shealladh[42 - Дар ясновидения.].
        Дункан удивленно вскинул брови.
        — У тебя дар ясновидения?
        — Да.
        — Может, это все-таки плохие сны, Марион?
        Губы ее приоткрылись, и она медленно покачала головой из стороны в сторону.
        — Нет, Дункан. Я не сплю, когда приходят эти видения. Это как наваждение: я перестаю слышать и видеть все вокруг себя. Остается только видение. И они, эти видения, кажутся мне настолько реальными, что протяни руку — и сможешь прикоснуться…
        Она всхлипнула и закрыла лицо руками. Дункан молча смотрел на нее и не знал, что ему делать. Он, конечно, слышал о ясновидящих, но никогда не встречал никого, кто был бы наделен таким даром. По крайней мере до сегодняшнего дня. Но как ее утешить? Он понимал, что Марион и вправду напугана.
        Он бесшумно подошел к кровати и присел на краешек. Железная сетка громко заскрипела под его весом. Ему даже показалось, что сейчас кровать развалится, но этого не произошло.
        — Хочешь мне рассказать? Может, тогда тебе станет легче?
        Она шмыгнула носом и пожала усталыми плечами. Из уголка глаза вытекла слезинка, прокатилась по щеке и застыла на подбородке. Дункан проследил взглядом блестящую дорожку, которую слеза оставила на коже, промокнул ее кончиком пальца и вытер его о свой килт.
        — Это слишком ужасно, и я не знаю…
        — У тебя часто бывают видeния?
        — Нет. Предыдущее было много лет назад. Незадолго до смерти моей мамы.  — Она вздохнула, закрыла глаза и продолжила свой рассказ:  — Я смотрела, как мама вышивает, и вдруг… Я увидела, как на нее падает покрывало… Оно было похоже на саван. Я не знала, что такое со мной случилось. Я слышала какой-то шепот… Не знаю… Какие-то голоса. Но слов я разобрать не смогла. И сама не могла говорить. Я потеряла власть над слухом и зрением.
        — Но как ты поняла, что это видения, дар?
        — Мне объяснили это позднее, когда у меня хватило смелости обо всем рассказать. А тогда я была уверена, что все решат, будто я спятила. Я еще много раз видела это покрывало, когда смотрела на мать. Наконец мне это так надоело, что я перестала на нее смотреть, стала прятаться, чтобы не видеть маму. Но в последнем видении покрывало накрыло ее почти полностью. Обычно видения длятся несколько минут, но я не могу прийти в себя по нескольку дней. А однажды ночью я увидела лодку, которая плыла по воде гладкой, как зеркало. И лодка была пустая. Мама утонула несколько дней спустя в озере Лох-Тай. Ее лодка перевернулась.
        Девушка подавила рыдание. Дункан неловким движением взял ее руку, нервно комкающую ткань юбки, и сжал в ладонях. Рука у Марион была холодная как лед. Он сказал мягко, желая ее утешить:
        — Но ведь ты ничем не могла помочь ей, Марион. Ты же не знала…
        — Это и есть самое страшное, Дункан! Я вижу ужасные вещи и ничего не могу сделать. И мне так страшно! Прошлой ночью это страшное видение… Пойми, это был не сон!
        Она уставилась на его ладони, сжимавшие ее руку.
        — У тебя снова было видение?
        Она медленно кивнула.
        — Не хочешь мне рассказать?
        Марион нахмурилась.
        — Видения говорят о том, что нам готовит судьба, разве не так?
        — И бывают такими ужасными!
        Не отдавая себе отчета в том, что делает, Дункан поднес холодную ручку к своим губам и нежно поцеловал. Марион не отдернула руку.
        — Нужно принимать свою судьбу, а не пытаться ее побороть. Только Бог вершит нашими судьбами.
        — Бог!  — с горечью воскликнула Марион и посмотрела ему в глаза.  — Если то, что я увидела, свершилось по его воле, то я не хочу верить в такого Бога!
        — Но что такого ужасного ты увидела?
        Губы Марион задрожали. Она открыла было рот, но тут же снова сомкнула губы и поежилась. Дункан обнял ее за плечи и легонько привлек к себе. Он подождал несколько секунд, опасаясь отпора с ее стороны, однако девушка не оттолкнула его. «Я должен остановиться, пока дело не зашло слишком далеко!» Но руки отказывались слушаться приказаний разума. Он чувствовал, как под пальцами стучит сердце Марион. Она молчала, но тело ее говорило явственнее, чем любые слова. Она дрожала в его объятиях. С закрытыми глазами, мокрыми от слез щеками, она запрокинула голову и подставила ему шею.
        Такое откровенное приглашение к ласкам смутило сердце Дункана. Он снова замер, любуясь белым шелком ее кожи и опасаясь, что в следующую секунду волшебство рассеется навсегда. «Это безумие! Гленко и Гленлайон! Это чистой воды безумие! Но она сводит меня с ума!» Устоять перед соблазном было невозможно. Дункан прижался горячими жаждущими губами к обнаженной шее. Тело Марион слегка напряглось. Она схватила его обеими руками за сорочку и издала тихий стон. На такое он даже не смел надеяться.
        — A Mhorag… A Mhorag mhillis, m’aingeal dhiabhluidh…[43 - О Марион! Нежная Марион, мой дьявольский ангел!]
        Жадными губами Дункан потянулся к ее губам, и те приоткрылись — ласковые, послушные… С бесконечной нежностью он уложил Марион на кровать, при этом громко скрипнувшую, лег сверху и заглянул ей в глаза, боясь увидеть в них тень неодобрения, но ничего подобного не произошло. В ее глазах… Уж не снится ли ему все это?
        — Судьба, Марион, иногда заставляет нас пережить лучшие моменты нашей жизни.
        — Не всегда. Она может стать нашим самым ужасным кошмаром, Дункан.
        — Только не для меня! И только не сейчас…
        — Может быть… Но каждый новый день — это новая страница большой книги, которая есть наша жизнь. Судьба — рука, которая исписывает эти страницы, а мы листаем их беззаботно и наивно и верим, что грядущие будут лучше и радостнее, чем те, что уже прочитаны. Эта рука временами бывает доброй и снисходительной, но может стать жестокой и безжалостной. Как знать?
        Дункан нашел руки Марион и крепко сжал их. «Вот она, подо мной! Я должен остановиться! Я злоупотребляю ее слабостью!» Он чувствовал себя последним негодяем, но ничего не мог с собой поделать. Девушка застонала под ним, и желание обожгло его как адское пламя.
        — Нужно пользоваться моментом,  — прошептал он, глядя на влажные губы Марион.  — Нужно ловить его и вонзать в него зубы, как в спелый фрукт, пока он не сгнил. Прошлое — это единственное, в чем мы можем быть уверены. Настоящее же так… так призрачно! Оно утекает сквозь пальцы, как вода, которая утоляет нашу жажду. Оно утекает от нас как воздух, которым мы дышим. И в это вот мгновение, Марион Кэмпбелл, мы дышим с тобой одним воздухом!
        — Нас разделяют страдания и кровь!
        Лицо Дункана омрачилось. «Что же это я делаю? Она права! Всю ту кровь, что пролилась между нашими кланами, мы никогда не сможем стереть!» Их никто не поймет. Ему все это наверняка снится… И так хорошо в этих грезах! Ему не хочется просыпаться, по крайней мере точно не сейчас…
        — Кровь пролилась на страницах, которые написали и перелистнули другие люди. О Марион! Зачем возвращаться к тому, что уже написано? С этим мы ничего уже не сможем поделать.
        Дыхание девушки стало прерывистым. «От нее пахнет медом и вереском… Ее запах — это запах Хайленда. И в ней течет та же кровь, что и во мне!»
        — Но слова останутся запечатленными в памяти, Дункан. Даже если страницы уже перелистнули… Этого мало!
        — Тогда давай порвем их вместе!
        Поддавшись порыву страсти, он накрыл ее губы своими губами. Его охватило такое волнение, что мысли совершенно перепутались. «Я целую дочку Гленлайона! Внучку человека, которому почти удалось уничтожить население Гленко. Я — предатель. Я предаю своих! Я не должен так поступать!»
        Дункан отстранился от нее и понял, что способность рассуждать здраво вернулась к нему. Грудь Марион поднималась и опускалась под его грудью, и ее тепло проникало сквозь тончайшую ткань сорочки. Легкое подрагивание этого тела еще усилило его возбуждение. Такого сильного желания Дункан еще никогда не испытывал. «Да что со мной такое?» Он не был обделен женским вниманием и успел обнять не одну кокетку, но ни одна из них не порождала в нем такой бури эмоций и желаний. Может, все дело в том, что она — враг, запретный плод?
        Он некоторое время молча смотрел на Марион — тяжело дышащую, с закрытыми глазами. Ее сорочка местами прилипла к влажному телу и больше не скрывала его очертаний. И этот сон никак не хотел заканчиваться! Он положил руку ей на талию, сжал ткань рубашки и очень медленно потянул вверх. Она открыла свои кошачьи глаза и уставилась на почерневшие потолочные балки. Ее кожа, такая нежная и такая белая, скользила под его пальцами, словно прекраснейший шелк. Он накрыл ладонью круглую полную грудь и нежно ее сжал. Марион задышала еще быстрее. Она издала стон, похожий на жалобу, и прикусила губу. Рука Дункана соскользнула с теплой груди и прочертила дорожку сначала к животу, потом к юбке и наконец к бедру. Пальцы его погладили шерстяную ткань и схватили подол за край, чтобы приподнять.
        Тело Марион напряглось, и она испустила короткий хриплый крик. Дункан успел только прикоснуться к нежному островку волос в самом потайном местечке ее тела.
        — Нет…
        Она оттолкнула его и принялась извиваться, стараясь вырваться из его объятий. Не понимая, в чем причина такой перемены, Дункан посмотрел на нее, потом перекатился на спину, закрыл лицо руками и выругался про себя: «Болван! Ты зашел слишком далеко! Ты слишком поспешил!» Но ведь она позволяла ему прикасаться к себе, он не принуждал ее… Ему даже пригрезилось, что она была так же возбуждена, как и он сам…
        — Мне жаль, что так вышло.
        — Я не хочу… Я не могу.
        — А я подумал… В общем, пару минут назад ты не сопротивлялась!
        Он сердито посмотрел на девушку. Гнев и фрустрация грозили вот-вот вырваться наружу. Все тело болело от напряжения, разрядить которое он не мог.
        — Дункан!
        Она хотела что-то сказать, но в последний момент передумала. На ее порозовевшем лице отразились страх и отчаяние.
        — Неужели это всего лишь на одну ночь, Дункан?
        И она отодвинулась от него как можно дальше. Он приподнялся на локте, по-прежнему озадаченный столь резкой сменой настроения. Дрожащей рукой она схватилась за край пледа, который Дункан прижал локтем, и дернула его на себя так, что юноша упал на кровать.
        — Хотел получить трофей?
        Она укрылась пледом, спрятав под ним свою полунаготу. Губы ее искривились в гримасе отвращения.
        — Какой еще трофей? О чем ты говоришь?
        Он сел на постели и воззрился на нее.
        — Ты овладеваешь дочкой Гленлайона и уносишь с собой ее честь! Так ты хотел поступить?
        Он не верил своим ушам. Она говорила так, словно он пытался ее изнасиловать! Вот чертовка! Она позволила ему обнимать себя, она поощряла его, отвечая на ласки… А теперь сделала во всем виноватым!
        — У тебя совсем крыша поехала? Насколько я знаю, я ни к чему тебя не принуждал! А ты почему-то меня не отталкивала! Но, может быть, ты разыгрывала передо мной комедию, чтобы…
        Он замолчал. Ему не хотелось обижать ее, хотя…
        — Что ты хочешь этим сказать? Что я — вульгарная кокетка? Что я решила поиграть с тобой?
        Дункан внимательно смотрел на нее. Марион была вне себя от гнева. Ему пришлось совладать с безрассудным желанием наброситься на нее, сломать эту хорошенькую шейку и… Он сглотнул.
        — А разве не это ты делала?  — едко спросил он.  — Я — мужчина, Марион. И ты заставила меня думать, что хочешь меня. Как, по-твоему, я должен был себя повести?
        Она выдержала его взгляд, прикусила губу и сжалась под пледом.
        — А после ты обвиняешь меня в том, что я пытался взять тебя силой!
        Его сердце билось так сильно, что, казалось, этот стук эхом разносится по комнате. Дункан повернулся к ней спиной. В ночи по-прежнему грохотал гром, и дождь стучал по черепичной крыше у них над головами.
        — Я мог бы взять тебя силой, если бы захотел, и ты это знаешь, Марион Кэмпбелл,  — заговорил он, снова поворачиваясь к ней лицом.  — Я мог бы взять тебя прошлой ночью. Или позапрошлой. Господь свидетель, желание у меня было. Мужчинам, знаешь ли, много чего может хотеться… Но я этого не сделал.
        Дункан шумно дышал и смотрел на нее с неприкрытой враждебностью. Она даже глазом не моргнула, и это еще усилило его ярость.
        — Я пытался понять, чего ты хочешь на самом деле!
        С этими словами он набросился на Марион, сдернул плед и прижал ее к стене. Она отбивалась из последних сил и кричала, но он заглушил эти крики своими губами. И тогда она укусила его. Он отпустил ее так же стремительно, как и напал, и грязно выругался. Потрогал рукой окровавленную губу и смерил ее обжигающим взглядом. Марион, похоже, сама испугалась того, что сделала.
        — Ты — грязный мерзавец, Макдональд!
        Дункан дал себе время остыть, прежде чем ответить на оскорбление. Глухим, но спокойным голосом он сказал:
        — Я не хочу тебя принуждать. В тот день, когда я возьму тебя, Марион Кэмпбелл, ты сама меня об этом попросишь.
        — Не в этой жизни! Никогда!
        Он насмешливо улыбнулся, встал и взялся за дверную ручку.
        — Значит, это будет в следующей жизни. Завтра я отвезу тебя к этой скользкой жабе Бредалбэйну. Теперь я понимаю, почему он решил тобой воспользоваться — у вас похожие повадки. Доброй ночи и сладких снов!
        И он захлопнул за собой дверь.
        Марион долго смотрела на дверь. Она понимала, что поступила нечестно. Она зарылась лицом в подушку, чтобы заглушить душившие ее рыдания. Какая же она все-таки дура! Повела себя, как последняя шлюха, с мужчиной из Гленко! Тело предало ее, отказавшись слушать голос рассудка. Но, к счастью, она взяла себя в руки прежде, чем случилось непоправимое.
        — Я сама виновата! Не надо было так распускаться!
        Марион потянула носом воздух и покраснела. Воспоминания о прикосновении его влажных и теплых губ, его больших ладоней к ее телу, его щетинистых щек — к ее щекам обожгли, словно смертный грех. По телу пробежала дрожь. Она закрыла глаза и приложила палец к тому месту, которого коснулись его губы. Крепкий мускусный запах его тела с едва уловимыми нотками виски, запах мокрой шерсти и дыма еще оставались на ее сорочке и постельном белье.
        Ее рука опустилась на грудь, потом на живот, а после — к тому месту, где сходятся бедра. Она вздохнула от удовольствия. Сколько ощущений он ей подарил! Новых, пьянящих, изысканно приятных… удовольствие, граничащее с болью. Она быстро убрала руку. Всегда ли так бывает между мужчиной и женщиной?
        В свои шестнадцать Марион ничего не знала о любви. Когда мать утонула, ей было всего шесть. Отец… Отцы вообще не разговаривают с дочерьми о таких вещах. А что могла рассказать ей добрая старая Амелия, которая во всем привыкла видеть происки дьявола? Конечно, ей доводилось присутствовать при совокуплениях животных, но разве можно сравнивать жеребца или собаку с человеком?
        Она с радостью, с удовольствием отдалась таким ласковым рукам Дункана! Тут он был прав, она обвинила его напрасно. И только когда его ладони коснулись ее обнаженной кожи, Марион поняла, что преград больше нет. События развивались слишком быстро. Она терпеть не могла, когда ситуация выходила из-под контроля, а ведь именно это и произошло. И тогда она впала в панику и оттолкнула его. Ее рассудок взял все в свои руки — словно бы тихий голос донесся до нее сквозь туман и вырвал ее из сладкого забытья, в которое она позволила себе провалиться.
        Наверняка сейчас он ненавидит ее! Сердце Марион сжалось. Но так, наверное, и лучше. Она не могла позволить себе такого безумства — отдаться мужчине, чей клан ее родичи считают настоящей язвой Хайленда! Но как же ей этого хотелось! Она готова была подарить ему свою девственность, но что он мог дать ей взамен? Ночь сумасшедшей любви за то, чтобы проснуться с мужчиной, который тебя презирает и поспешит растрезвонить по всему краю, что украл честь у дочери Гленлайона? Нет, уж лучше она отдаст себя тому, кто по-настоящему ее полюбит…
        Глухой стон сорвался с губ Марион. Язык у нее и правда змеиный, раздвоенный! И в этом тоже с ним не поспоришь. Можно было бы как-то по-другому дать понять, что она не хочет, чтобы дело зашло так далеко. Но она не смогла сдержаться. Братья научили ее использовать свой язык как оружие.
        Резко взмахнув рукой, Марион прогнала от себя мысли о Дункане. Лучше уж подумать о поручении, которое дал ей Бредалбэйн. Доложив графу обо всем, что ей удалось узнать, она сможет наконец вернуться домой, в свой мягкий кокон, пока мужчины будут предаваться военным забавам.
        Сердце пронзила боль, когда видение внезапно вернулось. Крик сорвался с дрожащих губ, и она поспешила накрыть их холодной ладошкой. Битва… Она увидела битву! Увидела так, словно и сама была там. Запах крови и пороха, крики, свист клинков, рассекающих воздух, прежде чем обрушиться на… Дункан, нет! Но что может она сделать? Только молиться за него. Меч sassannachs обрушился вниз со страшной силой, она это видела. И вся эта кровь, от которой потемнел тартан Гленко…
        — О Дункан!  — со стоном позвала она.
        Часть третья
        Мир — это комедия, и люди — зрители[44 - Автор перефразировала изречение: в оригинальной версии вместо слова «люди» слово «философы». (Примеч. пер.)].

    Пифагор
        Глава 7
        В прихожей у куртизанки
        Я присела на мешок с молотым ячменем. Вырвавшееся из него облачко пыли окутало меня, заставив чихнуть. Я очень устала. Последнее время я работала в пивоварне по многу часов подряд, а до прихода зимы нам еще столько нужно было сделать! Три недели прошло с того дня, как мужчины ушли из долины, и нам, женщинам, теперь приходилось выполнять и свою работу, и их тоже: жатва, засолка мяса, выпас скота в долине…
        Я даже попробовала поохотиться, но у меня ничего не вышло. Рыжие олени словно узнали, что мужчины ушли охотиться на другую дичь, и настолько осмелели, что стали подходить чуть ли не к нашим домам. Нам же пришлось довольствоваться мясом домашней скотины, а ее — спасибо, Господи!  — у нас оказалось достаточно. Как бы то ни было, вряд ли этой осенью ей суждено попасть на рынок в Крифе…
        С утра до вечера женщины клана косили зерновые на полях. До прихода первых заморозков этот ячмень и овес еще нужно было обмолотить и убрать на хранение. Если госпожа Природа смилостивится над нами, нам хватит зерна, чтобы дожить до весны. Излишков у нас обычно не бывает. Зима же обещала быть холодной и долгой, а это означало, что придется ограничивать себя в еде.
        Я встала и поморщилась — тело ломило от усталости. А мне еще нужно было завести пивное сусло. Две пустые бочки ждали, когда я насыплю в них молотого ячменя, которому еще только предстояло перебродить, а три мешка проросшего ячменного зерна, без которого хорошего пива тоже не сваришь,  — когда я их смелю. Только теперь я поняла, почему мужчинам так нравится работать в пивоварне: проработав несколько часов в помещении, насыщенном алкогольными парами, я почувствовала приятное легкое опьянение. Может быть, в таком состоянии работается легче? Но как бы то ни было, сделать это мне все равно придется. Я много раз помогала Лиаму варить вересковое пиво, поэтому знала, что смогу справиться и сама. Немногие мужчины, оставшиеся в деревне, сейчас были заняты не пивоварением, а приготовлением виски. Мужчины будут громко требовать свою чарку, когда вернутся… «А они вернутся, Кейтлин, молись за них!»
        — Ar n-Athair, a tha air neamh, gum bu naom a bhios t’ainm; guntigeadh do rioghachd…[45 - Начало молитвы «Отче наш».]
        — Мама! Мама!
        Подскочив от испуга, я уронила деревянный черпак в бочку с суслом, приятно пахнувшим солодом, и еле успела его подхватить. Обернувшись, я оказалась лицом к лицу с Франсес. Она так торопилась, что совсем запыхалась.
        — Что стряслось?  — спросила я грубее, чем следовало.  — Если хочешь, чтобы я пожила еще немного, дочка, пощади мое сердце!
        — Какой-то чужак хочет тебя видеть! Он приехал из Эдинбурга!
        — Из Эдинбурга? Как твой отец оказался в Эдинбурге?
        Мое сердце мучительно сжалось. Битвы пока не было, прошло слишком мало времени, и граф Мар наверняка не успел еще собрать все свои силы. И потом, если бы случилось что-то серьезное, ветры, продувающие долины Хайленда, наверняка бы принесли нам новости.
        Франсес нервно теребила джутовый фартук, испачканный коровьей кровью. Возможно, она решила, что незнакомец мог привезти письмо от Тревора, с которым они так спешно обменялись брачными клятвами. Он пообещал, что станет писать ей при любой возможности, но ни одного письма она пока не получила. Франсес могла бы теперь переехать в Дальнесс, но решила дожидаться своего благоверного в Гленко под предлогом, что не может оставить меня, когда впереди столько работы. И я была ей за это очень благодарна.
        Церемонию handfast слегка омрачил тот факт, что рано утром мужчинам предстояло покинуть дом. Свидетелями на ней стали только самые близкие родственники. Лиам, который успел слегка поднабраться виски, благословил перевязанные лентой руки влюбленных. Мне бы хотелось, чтобы свадьба моей дочки прошла по-другому, но что я могла сказать? Так решила сама Франсес. Потом Лиам с Тревором и моими сыновьями выпили початую уже бутылку виски, пока я помогала Франсес устроить ложе в уголке риги. Странное место для первой брачной ночи… Но Франсес наотрез отказалась спать в доме, а ехать в Дальнесс было уже поздно.
        Дочка не сводила с меня глаз, ожидая реакции.
        — Где он?
        — В доме. Он хочет отдать тебе письмо прямо в руки. И он сказал, что дело спешное, поэтому поторопись!
        Я накрыла бочку крышкой и повесила на стену черпак. Потом сняла кожаный рабочий халат, наскоро привела себя в порядок и вместе с Франсес вернулась в дом. Мужчина ждал, стоя у пылающего камина. На звук шагов он обернулся и приветствовал меня вежливым поклоном.
        — Добрый день!  — сказал он, выпрямляясь.
        На незнакомце был старенький широкий плащ из коричневой шерсти, мокрый и забрызганный грязью. На столе лежали его треуголка, хлыст и поношенная кожаная дорожная сумка.
        — Вы хотели меня видеть?
        — Вы — миссис Кейтлин Макдональд из Гленко?
        — Да, это я.
        Он подошел к столу и достал из своей сумки запечатанное письмо.
        — Мне приказано дождаться вашего ответа,  — сказал он, протягивая мне измятое послание.
        Я взяла письмо дрожащей рукой и перевернула. На нем оказалась печать дома Кейтов, графов Маришалей. Значит, пришло оно не от Лиама, а от моего брата Патрика. Боль в груди отпустила. Я повернулась к Франсес, которая не сводила с меня взволнованных глаз.
        — Предложи гостю выпить, Франсес. И поесть. Он наверняка проголодался.
        Я посмотрела на незнакомца, который даже не шевельнулся.
        — Ваше имя…
        — Малькольм Маршалл, сударыня.
        — Прошу, присаживайтесь, мистер Маршалл!
        Я повертела письмо в руках.
        — Когда это письмо покинуло Эдинбург?
        — Я выехал вчера на рассвете, сударыня. И очень спешил. Но в нынешних обстоятельствах не везде мог ехать напрямик, чтобы не столкнуться нос к носу с армией роялистов.
        — Два дня… Вы доехали очень быстро, да еще в такую ужасную погоду.
        Он улыбнулся, снял плащ и передал его Франсес. Та повесила его на вешалку. Потом Малькольм Маршалл сел за стол, и Франсес поставила перед ним большую кружку пива.
        — Вы совершенно правы, сударыня.
        Я нервно постучала пальцем по письму.
        — Я прочту письмо и вернусь к вам.
        Решив прочесть письмо в своей спальне, на пороге я обернулась, чтобы еще раз посмотреть на посланца. Тот уже жевал кусок холодной ветчины.
        — Скажите, мистер Маршалл, а вы знаете, где сейчас армия горцев генерала Гордона?
        Он вскинул кустистые брови, посмотрел на меня красными от усталости глазами и положил ветчину обратно на тарелку.
        — Армия генерала Гордона? Хм… Мне очень жаль, сударыня, но я не знаю. Но одно известно наверняка: она еще не присоединилась к силам Претендента в Перте. Граф Мар сумел захватить город раньше, чем это сделал граф Ротис, хотя у него было всего две сотни под командованием полковника Джона Хея.
        — Полагаю, что для нас это хорошая новость.
        Мистер Маршалл улыбнулся, обнажив дырку в ряду зубов. Правда, оставшиеся были в таком состоянии, что очень скоро он мог лишиться еще нескольких.
        — Это очень важный стратегический пункт, миссис Макдональд! Если Перт наш, значит, и все графство Файф тоже наше, равно как и земли к северу от Лох-Тай.
        Я улыбнулась, хотя и не разделяла его энтузиазма. Восстание неминуемо приведет к войне, страна погрязнет в крови и страданиях, и я не видела в этом повода для радости. Потому что речь шла и о крови моих родных.
        — Приятного аппетита, сударь! Если вам что-то понадобится, Франсес вам поможет.
        — Спасибо!
        Я заперлась в своей комнате, медленно вскрыла письмо и разложила его на коленях. Почерк был неровный, письмо пестрело чернильными пятнами, которые кое-где перекрывали слова. Судя по всему, мой адресант очень спешил. Присмотревшись, я узнала почерк невестки Сары.
        Эдинбург, 29 сентября 1715 года
        Моя дорогая Кейтлин!
        У нас большое несчастье. Я совершенно разбита, и мое сердце обливается кровью, когда я пишу тебе это письмо. Патрик уже три недели сидит в тюрьме эдинбургской крепости. Мне запрещено с ним видеться, но я узнала, что он ранен в ногу. Ничего больше ни о его состоянии, ни о ране я не знаю. Его схватили, когда он пытался завладеть крепостью от имени Претендента, увы, безрезультатно. Герцог Аргайл как раз прибыл в город, и якобиты попрятались в свои норы и не поддержали восстание. Я в отчаянии и опасаюсь за жизнь Патрика. Умоляю тебя о помощи и посылаю мистера Маршалла с тем, чтобы он привез тебя в Эдинбург, если, конечно, ты согласишься приехать. Возможно, вместе мы придумаем, как вытащить Патрика из этой переделки. Я знаю, что сейчас время жатвы и работы у вас хватает. Если ты не можешь пока уехать из Гленко, я пойму тебя и буду сообщать новости, если ситуация переменится.
        С любовью,
        Сара Макдональд Данн
        Я опустила письмо на колени и уставилась на него невидящими глазами. Мой брат в тюрьме… A Dhia! Cuidich mi![46 - Господи, помоги мне!] Мне придется поехать в Эдинбург хотя бы уже затем, чтобы утешить Сару. Проклятые якобиты! Они разбегаются, как мыши, завидевшие кота, и Саре не на кого рассчитывать в попытках вызволить мужа из тюрьмы. Но и я ничем не могла помочь, разве что помолиться за них. Однако я сомневалась, что молитва поможет нам в таком деле.
        Я устало вздохнула и аккуратно сложила письмо. Придется оставить Франсес одну с таким количеством работы! Но выбора не было. Она меня поймет и сделает все, что сможет. Я знала, что могу на нее положиться. Да, моя девочка выросла упрямой, и редким был тот день, когда мы не находили повода для ссоры. Но она никогда не отлынивала от работы и старалась сделать все как можно лучше. Она присмотрит за зерном в мое отсутствие.
        Я знала, что нужно еще перепоручить мое пиво старому Малькольму Макдональду. В долине осталась жалкая горстка мужчин под предводительством Джона Макиайна. Он был слишком слаб, чтобы отправиться на войну во главе своего клана. Вместо него капитаном ушел его брат.

«О Лиам, где ты сейчас?» Мои пальцы пробежали по ряду зарубок, которые я в свое время сделала на деревянном изголовье кровати. Медленно они скользили по этим сглаженным временем отметинам. Прошло уже двадцать лет… Так много, но воспоминания о том страшном ожидании навсегда запечатлелись в моей памяти. На моем сердце столько же шрамов, сколько зарубок на этой кровати… Двадцать четыре долгих дня я ждала, что Лиам вот-вот появится на пороге, и столько же ночей оплакивала своего любимого в пустой и холодной постели. Узнав, что после освобождения из эдинбургского Толбота он бежал во Францию, я потеряла покой и сон. Я возненавидела его, я его проклинала. Любовь прощает, но не забывает ничего…
        Еще восемнадцать отметин добавились к прежним, и когда я снова и снова прикасалась к ним, мое сердце плакало кровавыми слезами. «Скоро твое сердце превратится в сплошную рану, Кейтлин. И тогда, возможно, оно разорвется от горя…» Но на этот раз мне не в чем было винить Лиама, ведь он — солдат…
        Я на мгновение закрыла глаза и сделала глубокий вдох. «Чему быть, того не миновать, Кейтлин!» Я встала, сунула письмо в карман юбки и вернулась к дочери и гостю. Франсес оторвалась от штопки и посмотрела на меня — бледная, напряженно ждущая моих слов.
        — Что там, мам?
        — Письмо от твоей тетки Сары. Патрик в тюрьме эдинбургской крепости.
        От удивления Франсес уронила пяльцы.
        — Но почему? Что такого он сделал?
        Я иронично усмехнулась.
        — Попытался завладеть крепостью, но у него ничего не вышло, и теперь его держат под замком.
        — А тетя Сара?
        — Просит, чтобы я приехала, дочка.
        С минуту Франсес молча смотрела на меня, потом подняла свое рукоделие, положила его в корзину, стоявшую у ног, и опустила руки на колени.
        — Когда ты едешь?  — спросила она наигранно спокойным тоном.
        Я посмотрела на гостя, преспокойно дымившего трубкой в кресле у очага. Увидев мой вопросительный взгляд, он вскочил, вынул изо рта пожелтевшую трубку слоновой кости и откашлялся.
        — Мы можем ехать, как только вы соберете вещи, сударыня!
        — Значит, завтра утром, мистер Маршалл. Вам нужно отдохнуть, а мне — уладить домашние дела, чтобы спокойно уехать.
        — Как пожелаете, сударыня,  — ответил он, и было ясно, что бедняга рад перспективе нормально выспаться.


* * *
        Через три дня я уже была в Эдинбурге, в маленькой темной прихожей в доме Патрика. Мне доводилось бывать тут не один раз. Но сегодня я не услышала хрипловатого смеха и шуток Сары, которыми она обычно встречала меня по приезде. Раздались стремительные шаги, дверь распахнулась, и мне навстречу вышла румяная женщина в безукоризненно белом чепце. Ее лицо осветилось радостью, и она широко улыбнулась.
        — Миссис Макдональд!  — вскричала домоправительница, вскидывая руки.
        И она бросилась ко мне с объятиями. Я невольно улыбнулась. Дорогая Рози! Не умолкающая ни на минуту, маленькая, вся кругленькая, она напоминала мне мать-гусыню, беспрерывно опекающую своих малышей, то есть Сару и Патрика.
        — Наконец-то вы приехали! Я уже вся извелась! Госпожа Сара так расстроена, так расстроена, говорю я вам!
        Она приняла мой тяжелый шерстяной плащ и перчатки и пригласила следовать за собой по винтовой лестнице, которая вела к спальням.
        — Есть новости?
        Рози резко остановилась посреди лестницы и посмотрела на меня. Я чуть было не уткнулась носом в ее огромную грудь с риском разорвать туго натянутый фартук.
        — Мистер Патрик совсем плох. Вчера утром к нам приходил доктор Артур. Его собрат навещал арестантов в замке пару дней назад и…  — У нее на лице появилось горестное выражение, и она подняла руки к небу.  — Нога у него раздулась, как хаггис[47 - Шотландское блюдо: бараний рубец, начиненный потрохами. (Примеч. пер.)], и у него жар, который не проходит. Если его оттуда не вытащить, он долго не протянет!
        — Его лечат?
        — Лечат ли? Не знаю. Приятель доктора Артура навещает узников, чтобы выяснить, в каком они состоянии. Вряд ли его стали бы лечить… особенно после той попытки восстания и скандала… Не знаю, что и сказать, сударыня. Но я сомневаюсь, что с заговорщиками там нянчатся.
        В будуаре меня встретил запах свежеиспеченных сладких булочек. Сара полулежала в кресле у грязного окна. В темной комнате было неубрано. На мебели и даже на полу валялась одежда. Маленький секретер был завален бумагами и книгами. Фаянсовая чернильница с голубым дельфтским орнаментом стояла открытая, и из нее торчало перо.
        Сара медленно повернула к двери истерзанное тревогой и усталостью лицо. При виде меня она вскрикнула от удивления и тут же залилась слезами.
        — О Кейтлин! Мне так хотелось, чтобы ты приехала! Я не знаю, что делать!  — запинаясь, выговорила она и уткнулась мне в мокрое плечо.
        Я погладила ее по длинным волосам цвета пшеницы, по-прежнему очень красивым, пусть и немного выцветшим с годами, и расцеловала в обе щеки.
        — Почему ты не написала мне сразу, Сара?
        Она отвела волосы от лица и высморкалась в платочек. Ее красивые серые глаза потемнели, как небо в грозу.
        — Не хотелось тебя беспокоить. Я думала, наши друзья-якобиты сделают что-то для Патрика и тех троих, которых схватили с ним вместе. Но никто не собирается и пальцем пошевелить… И это после всего, что Патрик для них сделал!
        — И все-таки ты должна была написать мне сразу!
        — Знаю. Но в долине осенью столько работы, и мужчины ушли…
        Она чуть отстранилась, вытерла рукой красные глаза с темными кругами усталости и попыталась улыбнуться.
        — Главное, что теперь ты здесь! Рози принесла мне чаю и булочек.
        Она схватила со второго кресла свою юбку и закинула ее на полог кровати, а потом придвинула это кресло к низкому столику, на котором уже стоял поднос с дымящимся заварником, фарфоровыми чашками и блюдом с булочками.
        — Садись скорее!
        Она опустилась в кресло напротив меня и дрожащей рукой наполнила чаем две чашки.
        — Расскажи мне, что произошло.
        Рука Сары на мгновение взлетела над подносом, но тут же опустилась на край блюда с маленькими булочками и придвинула его ко мне.
        — Было бы замечательно, если бы у них все получилось! Только представь себе! Если бы они захватили замок, Эдинбург был бы под их контролем! Не говоря уже о запасах оружия и боеприпасов и сокровищах шотландской короны, которые там тоже хранятся! Патрик мне объяснял, что правительственным силам не осталось бы ничего другого, как отдать Стирлинг якобитам и отступить на юг. Этот дерзкий план придумал лорд Драммонд. Он же собрал отряд из девяноста человек из числа приверженцев и друзей Претендента, которые в тот момент находились в Эдинбурге. В случае успеха каждому было обещано офицерское звание и сто фунтов стерлингов. Некоему капралу Тимоти Артуру, бывшему знаменоносцу шотландской гвардии, было поручено подкупить нескольких солдат из охраны замка. Как в поговорке: Cluinnidh am bodhar fhein fuaim an airgi[48 - Даже глухой слышит звон денег.]. Сержанту, капралу и двум часовым щедро заплатили за предательство. В условленное время они должны были дожидаться на северной стене и сбросить повстанцам две веревочные лестницы. План был верным…
        — А скорее, он только таковым казался…
        Сара передернула плечами, надкусила булочку и продолжила рассказ:
        — Случилось то, чего никто не мог предвидеть. Капрал Артур, всецело преданный нашему делу, проговорился своему брату, доктору Квинлану Артуру. А этот доктор…
        Жестом она предложила мне еще чаю, но я отказалась. Сара наполнила свою чашку.
        — Так вот, этот доктор рассказал то, что услышал, своей супруге, которая, на наше несчастье, не разделяет политических взглядов мужа. Втайне от супруга она изложила все в письме и отправила его сэру Кокберну, писцу в палате лордов, а тот немедленно передал его коменданту крепости.
        — И что же доктор Артур?
        — Он очень огорчился, что все так получилось. Он и подумать не мог, что жена может его предать. Он, как и его брат, всецело предан Претенденту. Он принес присягу и теперь очень рискует. Говорит, что готов помочь нам любым доступным способом, чтобы искупить свою вину. Но нужно еще изыскать возможность проникнуть в крепость, не вызвав ни у кого подозрений…
        — Насколько я понимаю, в ту ночь наших в крепости ожидали…
        — Разумеется! Комендант решил, что до наступления ночи они в крепость не сунутся, и при смене караула удвоил количество солдат. Может быть, начни наши операцию раньше, дело еще можно было бы поправить, но они обсуждали будущее вторжение долго, до самой темноты. И вот, когда пришло время взбираться по лестницам, часовые заметили движение и перерезали веревки. Лестницы рухнули вниз.
        — И Патрик оказался в числе тех, кто упал, да?
        Сара мрачно смотрела на янтарного цвета напиток в своей чашке.
        — Да.
        — Кто тебе рассказал все эти подробности?
        — Джозеф Смол прибежал ко мне сразу же после несчастья. Наши решили отступать и пытались забрать с собой Патрика, но появились стражники, и им пришлось его оставить.
        — Негодяи!
        Я поставила пустую чашку на блюдце так, что фарфор жалобно звякнул, резко встала и подошла к окну. Передо мной раскинулся лес печных труб, плевавшихся сажей, которая потом падала вниз, на улицы и пешеходов. Ирония судьбы: крепость со своими темницами стояла на вершине гранитного кряжа — горы Касл Рок, той самой, у подножия которой притулился дом Патрика. «Блэкстоун Лэнд»  — так назывался этот узкий шестиэтажный особняк, сдаваемый внаем богатым шотландским торговцем, уехавшим в Америку и основавшим там процветающее дело. Квартира Сары и Патрика занимала два нижних этажа здания.
        — Но должны же быть у вас друзья или знакомые, которые могут помочь Патрику! Мой брат Мэтью что-то предпринимает?
        — Мэтью тоже думает, как ему помочь. С той самой ночи в городе полно стражников. Приверженцы Претендента затаились, опасаясь за свою свободу.
        — Но разве нет никого, кто мог бы нам помочь, не являясь при этом якобитом?  — спросила я, повернувшись и глядя на невестку.
        Сара сидела в кресле, подтянув колени к груди и уткнувшись в них подбородком, и смотрела перед собой невидящими глазами.
        — Не знаю…
        Она нахмурила тонкие брови и прикусила губу. Густые волосы упали ей на плечи, прикрыв измятую ночную сорочку. Странное дело, но я почему-то спросила себя, а была ли она счастлива с моим братом? Сара очень любила мужа, это я знала наверняка, и ее теперешнее отчаяние было тому лучшим подтверждением. Четыре раза у нее, бедняжки, случались выкидыши, и с каждым годом она становилась все более грустной и отрешенной. Прежде такая жизнерадостная и энергичная, Сара отдалась течению жизни и больше не пыталась бороться с водоворотами, раз за разом по воле волн ныряя и выплывая на поверхность и не пытаясь найти опору, которая помогла бы ей удержаться на плаву. «Когда-нибудь она просто не сумеет выплыть,  — подумала я с грустью.  — Патрику следовало бы лучше заботиться о ней… Если он, конечно, выберется из этой переделки». Мой брат столько сил отдавал политической борьбе, что временами, как мне казалось, вообще забывал, что у него есть жена.
        Что ж, придется взять дело в свои руки. Вряд ли Сара, особенно в таком подавленном состоянии, сможет справиться в одиночку. Но помогать мне ей все равно придется. Начать можно было бы с того же доктора Артура — нужно непременно найти способ проникнуть в крепость!
        Внизу хлопнула входная дверь, и этот звук вывел меня из задумчивости. В комнату заглянула Рози.
        — Госпожа Сара, вас спрашивает дама. Я сказала, что вы не принимаете, но она настаивает.
        — Кто эта дама, Рози?
        — Леди Стрэттон.
        — Клементина? Конечно, я с удовольствием приму ее, Рози.
        Домоправительница нахмурилась и обвела комнату недовольным взглядом.
        — Но ведь у вас неубрано, мэм. Так не годится!
        Сара засмеялась своим привычным хрипловатым смехом, который, я знала это наверняка, донесся и до прихожей, где ожидала гостья, вскочила со стула и встала перед Рози, которая смотрела на хозяйку, поджав губы.
        — Вы не видели, что творится в апартаментах у самой леди Стрэттон, моя дорогая Рози. И к тому, что я раздета, она тоже отнесется совершенно спокойно, уверяю вас!
        Рози еще раз одарила свою госпожу укоризненным взглядом, вышла и закрыла за собой дверь.
        — Бедняжка Рози!  — воскликнула Сара, хватая юбку и натягивая ее на себя.  — Она очень добра ко мне, но бывает такой занудой!
        Я стала застегивать на Саре юбку, а она в это время успела надеть чулки. Я почти закончила зашнуровывать ее корсаж, когда дверь снова отворилась и в комнату вошло удивительнейшее создание в ореоле прекрасных материй и кружев.
        Леди Стрэттон сняла перчатки из тонкой шевровой кожи и положила их вместе с бархатным капором на спинку канапе. Лиф ее контуша[49 - Платье по французской моде, похожее фасоном на пеньюар, популярное в эпоху рококо.] из тонкой хлопчатобумажной ткани, бежевой с розовым цветочным мотивом, соблазнительно обтягивал роскошную грудь, едва прикрытую шейным платком из тончайшего батиста. Уложенные в высокую прическу волосы ее покрывал крахмальный чепец с французским кружевом. Несколько непослушных прядей обрамляли красивое лицо с большими зелеными глазами и ярко-красными пухлыми губками в форме сердечка.
        — Сара, дорогая!  — вскричала гостья и порывисто обняла мою невестку.  — Я только что узнала! Боже, какое несчастье!
        Потом она повернулась, смерила меня заинтересованным взглядом и улыбнулась. Сара между тем стряхнула с себя оцепенение.
        — Клементина, познакомься, это Кейтлин, супруга моего брата Лиама и сестра Патрика,  — сказала она.
        — Очень рада нашему знакомству!
        — Кейтлин приехала из Гленко,  — продолжала моя невестка,  — чтобы помочь мне вытащить Патрика из тюрьмы.
        — О Сара! Если бы только я узнала раньше, я бы сразу же прибежала, чтобы предложить тебе свою помощь, но…
        В ее глазах промелькнул огонек подозрительности, и она замолчала на полуслове.
        — Все в порядке, Клементина. При Кейтлин можешь говорить все без опаски.
        Красавица тряхнула кудрями и продолжила игривым тоном:
        — …но только никто почему-то не подумал меня известить!
        — Как здоровье твоей матушки?  — спросила Сара, жестом предлагая гостье присесть.
        — Матушка…
        Клементина села в кресло, аккуратно расправила юбку и сложила на коленях свои белоснежные, пухленькие и безупречно ухоженные ручки.
        — Уверена, она не переживет эту зиму.  — Она вздохнула и принялась рассматривать свои ноготки.  — Жизнь никогда не была к ней особенно ласкова… Маркиз, добрая душа, приказал своему личному доктору ее осмотреть и попользовать. Доктор сделал несколько кровопусканий, назначил клизму и слабительное. Но в глубине души я знаю, что это не излечит маму от болезни, пожирающей ее чрево. Мама совсем обессилела. Для нее смерть станет избавлением — она так мучается!
        Красивое лицо гостьи омрачилось печалью.
        — Мне очень жаль, Клементина!  — сказала Сара.
        — Я утешаюсь мыслью, что последние несколько лет ей жилось привольнее. На деньги, которые я ей посылала, мама сняла красивый маленький домик на берегу Эрна и наняла служанку.
        — Так твоя мать знает насчет маркиза?
        Клементина едва заметно поморщилась.
        — Не знаю… Наверное. Но сама я ей никогда не рассказывала.
        Она небрежно взмахнула маленькой ручкой в кружевной манжете и продолжила более серьезным тоном:
        — Поговорим лучше о Патрике! Мне сказали, что он сейчас в крепости, в тюремной камере.
        — Так и есть,  — подтвердила Сара угрюмо и села в свое кресло.  — Я в полном отчаянии, Клементина!
        На лице черноволосой красавицы появилось озабоченное выражение. Она подумала немного, нахмурилась и заговорила слегка смущенным тоном:
        — У меня есть друг, который может оказаться нам полезным.
        Сара выпрямилась в кресле, брови ее удивленно взлетели.
        — Кто?
        — Лорд Томас Миншоу. Он член палаты лордов, в Лондоне. Он приехал в Эдинбург четыре дня назад и теперь пребывает в поиске развлечений, значит…
        — Значит что?  — спросила моя невестка.
        — Я могу устроить маленький ужин и пригласить лорда с друзьями… теми, кто имеет доступ в крепость. Например, лейтенант-полковника Стюарта!
        Глаза и губы Сары распахнулись от изумления, и она посмотрела на меня.
        — Коменданта крепости? Кейтлин, это наш спасительный шанс!
        — У вас уже есть план?  — спросила Клементина и потянулась за булочкой.
        — Только наметки,  — пояснила Сара и забарабанила пальцами по подлокотнику кресла.  — Патрик серьезно ранен. Доктор Артур согласен нам помочь, но проникнуть в тюрьму непросто!
        — Как и выбраться из нее,  — закончила фразу Клементина, вставая.
        Она несколько раз обошла маленький будуар по кругу, в задумчивости жуя булочку.
        — Пожалуй, можно взять за основу и эту идею, она неплоха!  — сказала гостья, остановившись перед миниатюрным секретером.  — Получить подписанное комендантом разрешение увидеться с тяжелораненным узником — это у нас точно получится. Но как освободить Патрика?
        — Может, сфабриковать приказ о переводе его в другую тюрьму?  — предложила я без особой уверенности.
        Лицо Сары просветлело.
        — Конечно! Отличная мысль! И как я раньше об этом не подумала? Но как мы сделаем приказ?
        Клементина склонилась над секретером и начала перебирать беспорядочно разбросанные на нем бумаги. Один документ привлек ее внимание. Она несколько секунд внимательно его рассматривала, а потом с торжествующей улыбкой повернулась к нам.
        — Ты, Сара! Ты напишешь поддельный приказ!  — воскликнула она и помахала листком перед носом моей невестки.
        — Что? Я не смогу! Ты же не серьезно? Это Патрик умеет подделывать документы, а не я!
        — Говорю тебе, ты сможешь! Посмотри, у тебя прекрасно получилось подделать мою подпись!
        Сара взяла листок в руки, прищурилась и стала его рассматривать.
        — Клементина, я не уверена…
        — Дай-ка и мне взглянуть!  — попросила я не без любопытства.
        Она протянула мне листок с несколькими аккуратными строчками текста и парой чернильных пятен. В самом низу я увидела… две совершенно одинаковые подписи.
        — О Сара!  — воскликнула я, чувствуя, как меня захлестывает волна надежды.  — Я уверена, у тебя получится! Но для начала нужно найти документ, написанный рукой коменданта, и обязательно с его подписью.
        — Раздобыть такой документ смогу я, Кейтлин!
        Я посмотрела на порозовевшее от удовольствия лицо загадочной гостьи, и она ответила мне безмятежной улыбкой.
        — Судя по всему, у вас отличный круг знакомств, сударыня! Доброжелательные маркизы, лорды, коменданты крепости… Кто еще найдется в ваших закромах?
        Улыбка расцвела еще ярче, и хрустальный смех Клементины наполнил собою будуар.
        — Прево Эдинбурга, несколько известных законников… Как я понимаю, Сара никогда вам обо мне не рассказывала. Нужно восполнить этот пробел. Мое настоящее имя — Ишобель Тодд.
        Я с удивлением воззрилась на Клементину-Ишобель.
        — Я родилась в маленькой долине Гленфиддиш и была старшей из девяти детей. Но теперь все думают, что я — единственная дочь богатого торговца из Дунбара, ныне покойного. Разумеется, это всего лишь придумка, для отвода глаз.
        — Для отвода глаз? Но зачем?
        — В моем нынешнем положении я не могу сказать, что…
        Она поджала губы и, подыскивая слова, опустила долу глаза с красивыми длинными ресницами.
        — Я… достигла определенного согласия с маркизом де Тулибардином,  — сказала она наконец.  — То есть мы заключили некое соглашение…
        — Соглашение? С маркизом де Тулибардином?
        — Именно,  — подтвердила она с некоторой долей раздражения, вызванного необходимостью пускаться в дальнейшие пояснения.  — Маркиз, Уильям Мюррей, как вам известно, выступил на стороне Претендента на холмах Бремара в прошлом августе. Мы с ним стали, как бы это сказать… очень близкими друзьями.
        Я понемногу начала понимать, что кроется под уклончивыми объяснениями гостьи.
        — И заключили небольшое соглашение, которое устраивает обе стороны…
        Она разгладила несуществующую складку на юбке и посмотрела на Сару. Моя невестка с трудом сдерживала улыбку.
        — Я передаю ему некие сведения, а он в обмен обеспечивает мне комфортное существование.
        — Какого рода сведения?
        Сара больше не могла сдерживаться и расхохоталась.
        — Кейтлин, мужчина может умереть под пытками и не открыть своих тайн палачам, но в моей постели…
        Я улыбнулась, смущенная собственной наивностью. Клементина — куртизанка! И шпионка в придачу!


* * *
        Через два дня мы навестили Ишобель Тодд, именовавшую себя Клементиной Стрэттон, в ее очень удобных апартаментах. Мы договорились, что, во избежание недоразумений, для меня она будет просто Клементина. Из ее окон открывался отличный вид на мрачный холм Кастл-хилл, на котором в свое время предавали огню ведьм, и на эдинбургскую крепость.
        Из-за горки скомканных листков тонкой веленевой бумаги послышалось восклицание отчаяния: Сара в порыве гнева смяла, а потом и разорвала чуть ли не сотый по счету листок. Она уже час пыталась подделать злосчастный приказ.
        — У меня никогда не получится!  — воскликнула она и швырнула скомканную бумажку в угол.
        — Отдохни немного,  — посоветовала Клементина и, полулежа на маленькой, обтянутой синим шелком кушетке, томно потянулась.
        Сара смерила хозяйку дома сердитым взглядом, положила перед собой чистый лист и выругалась на гэльском наречии.
        — Я должна это сделать! Святая Богородица, помоги!  — И она обмакнула перо в чернильницу.
        Я подобрала с пола скомканный листок и расправила его, чтобы увидеть, насколько успешны ее труды.
        — Сара! Это письмо безукоризненно! Почему ты его выбросила?
        — Я бы не назвала его безукоризненным.
        Клементина передернула плечиками, с сожалением покинула свое мягкое гнездышко, подошла к столику розового дерева с выгнутыми ножками, украшенному бронзовой лепниной, взяла графин с портвейном и наполнила три бокала.
        — И все же, дорогая, тебе придется отдохнуть!
        Она поставила бокал на девственно чистый лист бумаги, лежавший перед Сарой на столе, потом вынула у меня из руки скомканное письмо и вставила на его место бокал с напитком. Вооружившись подлинным письмом, написанным комендантом, она стала сравнивать его с тем, что написала Сара.
        — Дорогая, они не заметят подлога,  — объявила она. Сходство подделки с оригиналом ее даже удивило.  — Следующее у тебя непременно получится!
        — Мы до сих пор не решили, как быть с печатью,  — сказала я, не без любопытства разглядывая мирок, в котором обреталась молодая куртизанка.
        — Ах да, печать…  — протянула она, оборачиваясь ко мне.  — Я совсем забыла об этом и вспомнила, только когда ординарец лейтенант-полковника принес мне ответ на приглашение, которое я послала его господину. Да, это может стать для нас проблемой… Но, как говорится, у каждой проблемы есть свое решение, верно?
        Мой взгляд зацепился за украшенную эмалью шкатулку, на которой были изображены дама и кавалер в весьма недвусмысленной позе.
        — И вы уже что-то придумали?
        — Пожалуй, что да.
        Я погладила пальцем холодную крышку шкатулки. Клементина подошла ко мне сзади и сказала:
        — Я думала, печать можно украсть прямо из кабинета коменданта, а потом узнала, что он всегда носит ее при себе.
        Я повернулась так, чтобы видеть ее лицо, и с удивлением переспросила:
        — При себе?
        — Да. А именно — на пальце.
        — Но как же тогда нам ее заполучить?
        Она лукаво улыбнулась в ответ на мой вопрос.
        — Способ есть, но сомневаюсь, что он вам понравится.
        Я на мгновение задумалась, потом приняла оскорбленный вид.
        — Нет, только не это!  — воскликнула я, осознав наконец, на что намекает хозяйка дома.  — Наверняка можно придумать что-то другое!
        — Я бы сама все сделала, Кейтлин, но я дала обещание лорду Миншоу… А что до Сары, то…
        Клементина повернулась к моей невестке, которая смотрела на нее расширенными от изумления глазами.
        — …комендант с ней знаком. Значит, остаетесь вы, мой друг! Вас не знает никто!
        — Кейтлин, ты не обязана этого делать!  — вскричала Сара, вскакивая с места.
        — Все, что ей придется сделать,  — это снять кольцо-печатку с пальца коменданта, запечатать письмо и снова надеть кольцо ему на палец.
        — А господин комендант, конечно, будет благосклонно взирать на все эти манипуляции!
        — Он будет спать как младенец, дорогуша! Тебе нужно будет лишь подлить немного сиропа опия ему в вино или в другой напиток.
        — Хм…  — Я потерла подбородок.  — Чтобы проделать все это, мне придется присутствовать на вашем ужине. А потом? Потом поехать с ним к нему домой?
        — Женщина — сама по себе опасная ловушка, моя дорогая Кейтлин!  — проговорила Клементина, сладко растягивая слова.  — А мужчины, которые думают тем, что у них между ног,  — легкая добыча. Я знаю, что говорю.
        Теперь мне стало ясно, почему маркиз Тулибардин прибегает к услугам этой дамы. Она очень смышленая, эта Клементина! И все же приходилось признать, что ее хитроумный план мне совершенно не понравился.
        Мой взгляд снова остановился на тяжелой шкатулке, явно привезенной с Востока, которая стояла на комоде. Заметив мой интерес, Клементина поднесла красивую вещицу поближе.
        — Открой ее!
        Она посмотрела на меня со странным выражением.
        — Можно? Она такая красивая!  — восхитилась я и медленно подняла крышку.
        Увидев содержимое шкатулки, я на мгновение онемела от изумления. Клементина расхохоталась. Вынув предмет из шкатулки, она протянула его мне.
        — Эта безделушка, конечно, не настоящая, но, признаюсь, сделана она мастерски!
        Я покраснела до корней волос и отказалась брать «безделушку», точь-в-точь похожую на эрегированный мужской половой орган, в руки. Сара, которая подошла к нам, игриво улыбнулась, взяла ее за основание и покачала ею взад-вперед.
        — Но для чего она нужна?  — спросила она невинно.
        — «Кама-сутра»  — это вам о чем-нибудь говорит?
        — Нет,  — ответила я, словно зачарованная следя глазами за движениями выточенного из слоновой кости фаллоса.
        — Это искусство любви. В Индии молодые женщины обучаются правилам любовной игры и ласкам, которые особенно нравятся мужчинам. Кама — индийский бог любви, и эта вещица…  — Клементина выразительно посмотрела на предмет, которым Сара уже не размахивала, а просто держала в побелевших пальчиках.  — В общем, думаю, обращаться с такими вещицами индийские женщины умеют прекрасно. Мне ее подарил Натаниэль Келли, богатый ирландский торговец. Очень приятный мужчина… Он опасался, что я забуду его, пока он будет на чужбине!
        Она улыбнулась, взяла костяной фаллос из рук моей невестки и поднесла к глазам.
        — Ему не повезло! Корабль его потонул в Индийском океане, возле Мальдив. И это все, что мне от него осталось!
        Улыбка стала шире, и по выражению лица Клементины было легко догадаться, какое направление приняли ее мысли. Мы втроем прыснули от смеха. Раздался пронзительный возглас, и мы обернулись к двери. Там стояла служанка с пунцовым, как вишня, лицом и смотрела на «мужское орудие» круглыми от удивления глазами.
        — Что-то случилось, Флора?  — заикаясь от смеха, выговорила наконец Клементина.
        — Я вот зачем…  — запинаясь, начала девушка, которая, судя по всему, уже знала, копию какого «предмета» держит в руках ее хозяйка.  — Эгги хочет еще раз обговорить с вами меню завтрашнего ужина, мадам. У нее что-то не ладится.
        — Скажите ей, что я спущусь через пару минут.
        — Хорошо, мадам.
        Девушка поспешно выбежала в коридор. Клементина бережно уложила «вещицу» в шкатулку и опустила крышку. Потом извинилась перед нами и отправилась в кухню. Сара с улыбкой на устах принялась за свою работу — эта маленькая комичная интермедия вернула ей хорошее настроение. Я села в обитое дамастом и украшенное золоченым галуном кресло, сбросив туфли, положила ноги на мягкий пуфик, отпила немного сладкого янтарного нектара из бокала и закрыла глаза.
        — Вы с ней давно знакомы?
        — С кем? С Клементиной?
        — С Клементиной или с Ишобель, как тебе больше нравится.
        — Мы познакомились у графа Маришаля два года назад. Она сопровождала маркиза. Я ее очень люблю. Знаю, дружить с куртизанкой — не слишком благоразумно, люди начинают болтать всякое, но она — моя единственная подруга в этом городе!
        Я открыла глаза и посмотрела на невестку. Она склонилась над бумагой, зажав губку зубами и хмурясь от напряжения.
        — Счастлива ли ты, Сара?
        Перо застыло над чернильницей.
        — Да,  — ответила она и медленным движением положила перо на стол, а потом посмотрела на меня.  — Или буду счастлива, когда Патрик выйдет из тюрьмы.
        — Я хотела спросить, счастлива ли ты с моим братом здесь, в Эдинбурге?
        Щеки Сары порозовели, и она спрятала глаза.
        — Я люблю Патрика, Кейтлин, если ты об этом спрашиваешь. И пойду за ним туда, куда он скажет, не задавая вопросов.
        — Я не сомневаюсь в твоей любви,  — сказала я мягко, хотя в душе уже зародилось подозрение, что лучше было бы не касаться этой темы.  — Твои последние письма показались мне очень грустными.
        Сара принялась разглядывать свои испачканные чернилами пальцы, только бы не встречаться со мной взглядом, потом смущенно улыбнулась.
        — От тебя мне ничего не удастся скрыть, верно?
        — Ни от меня, ни от кого-либо другого, Сара! Твое лицо — как зеркало, в котором отражается все, что ты думаешь. Хотя, может статься, Патрика тебе и удалось бы провести. Ты не хочешь со мной о нем поговорить?
        Взгляд ее серых глаз обратился ко мне. Сара прикусила губу.
        — Я не сумела дать Патрику то, чего он вправе был ждать от супруги.
        — О чем ты говоришь?
        — О детях, Кейтлин! Я не смогла дать ему детей, которых он так хотел! Я — плохая жена, понимаешь ты это?
        И взгляд ее устремился к скомканным клочкам бумаги, валявшимся на восточном ковре со сложным рисунком.
        — Это не твоя вина, ты сама это прекрасно знаешь.
        — Но ему всегда так хотелось детей…
        Я поставила бокал на мраморный одноногий столик, стоявший возле моего кресла.
        — Сара, Патрик не сердится на тебя из-за этого. Он обожает тебя!
        Губы ее изогнулись в гримасе печали.
        — Он отдаляется от меня, Кейтлин! Иногда я даже подумываю, не вернуться ли мне в Гленко. Честно говоря, жизнь в Эдинбурге начала мне надоедать. Все эти интриги, эти сплетни… Я сыта ими по горло. Мне совершенно плевать, кто стал новым любовником леди Брюс, и рассказы о том, как Уильям Хоули выставил себя на посмешище на званом ужине у графа Албемарла, меня больше не забавляют.
        — Может, и ты тоже начала от него отдаляться? Тебе хочется вернуться в Хайленд, но ты знаешь, что Патрик не сможет поехать туда с тобой.
        — О Кейтлин! Что с нами случилось? Иногда мне кажется, что мы с ним теряем друг друга!
        Я оттолкнула пуфик ногой.
        — Вам с Патриком нужно поговорить начистоту.
        — Знаю. Когда все это закончится…  — Жалко улыбнувшись, она нахмурила брови.  — Что до комендантской печати, то я не хочу, чтобы ты делала что-то только из чувства долга. Это большой риск.
        — Речь идет о моем брате. И потом, кто не рискует, тот не выигрывает!
        — Мэтью рассказывал мне, что комендант — тот еще распутник. Ты сможешь совладать с ситуацией?
        Я усмехнулась про себя и поднялась.
        — Я просто дам ему двойную порцию опия. Когда комендант очнется, Патрик будет уже далеко. Кстати, а где мы возьмем сироп?
        — У доктора Артура. Нужно попросить, чтобы он его принес.
        Сара попыталась встать, но я мягко усадила ее обратно.
        — Это подождет. Покончим сначала с приказом. Я спущусь и попрошу Клементину послать кого-то из слуг к доктору.
        Не тратя времени на обувание, я вышла на темную лестницу и спустилась на первый этаж. В прихожей Клементина разговаривала с мужчиной, которого мне не было видно из-за стены. Я решила, что это — кто-то из слуг.
        — Клементина!  — позвала я хозяйку дома и босиком направилась в прихожую по навощенному паркету.
        Я остановилась как вкопанная, как только собеседник леди Стрэттон вышел из тени на свет. Это был мужчина в английской военной форме. Он довольно-таки бесцеремонно осмотрел меня с головы до ног и поклонился.
        — Я… я…  — запинаясь, промямлила я и почувствовала, как лицо заливает румянец стыда.
        — Дорогая, вы появились очень кстати!  — воскликнула Клементина, беря меня за руку.  — Знакомьтесь, это — лейтенант-полковник Лахлан Стюарт, комендант эдинбургской крепости…
        Я не могла пошевелиться. Адресованную мне улыбку коменданта я бы назвала скорее фривольной, чем дружелюбной.
        — Очарован, мадам Тернхилл! Леди Стрэттон как раз сообщила мне, что вы почтите своим присутствием нашу завтрашнюю пирушку!
        — Вы не сердитесь, что я разболтала всем и вся, что вы будете у меня завтра вечером, дражайшая кузина?
        И она подмигнула мне.
        — О нет, конечно!
        Кончиками пальцев комендант неосознанно провел по краешку фетровой треуголки, которая торчала из-под мышки его левой руки. Глаза его прищурились.
        — Приятно видеть прекрасные лица вокруг хорошо накрытого стола,  — сказал он, чуть склонив голову набок. И, не переставая обворожительно улыбаться, снова осмотрел меня с головы до ног.  — Простите мою настойчивость, леди Стрэттон, но я прошу вас непременно позволить мне сесть рядом с вашей очаровательной кузиной!
        Я быстро посмотрела на Клементину, но она в ответ только красноречиво вскинула бровь.
        — Буду рада составить вам компанию, господин комендант!  — сказала я и сделала маленький реверанс.
        Рыбка клюнула на приманку!
        Глава 8
        Комендант
        Огромная хрустальная люстра с бесчисленным множеством свечей, свисавшая с потолочной балки в столовой, ослепительно сверкала. Клементина усадила меня между двумя господами — неким Даниелем Дефо, политиком, автором газетных статей и памфлетистом, и лейтенант-полковником Стюартом. Всего за столом, уставленным тарелками тонкого лиможского фарфора и блюдами из позолоченного серебра с чеканным узором, собрались восемь персон. «У нас будет маленький ужин — интимный и без церемоний!»  — заверила меня Клементина. Маленький ужин… Нам только что подали третью перемену блюд! Слуги убрали со стола остатки жирного жареного угря, и не успела я и глазом моргнуть, как они вернулись с большими тарелками, в которых в зеленоватом соусе плавали странного вида блестящие шарики. Заглянув в тарелку, я вскинула брови от удивления.
        — Это блюдо называется «белые почки»,  — сказал Лахлан Стюарт, наклоняясь ко мне так, что напудренный локон, выбившийся из-под черной велюровой ленты, которой он стянул волосы на затылке, коснулся моей щеки.
        Было бы нечестно отрицать очевидное: он был очень хорош собой. Отличная фигура, возраст — слегка за сорок. Получил достойное образование и умеет поддержать куртуазную беседу… И только взгляд, который то и дело нырял в мое декольте, выдавал его мысли и намерения относительно концовки этого вечера. Делая вид, что не замечаю этого вопиющего нарушения приличий, я украдкой поглядывала на шарики, которые он положил мне в чистую, только что замененную слугой тарелку и полил густым щавелевым соусом.
        — «Белые почки»?
        — Да, и оно было очень популярно во Франции при дворе Регента.
        Он наложил незнакомого кушанья и себе, взял со стола бокал с вином и отпил немного.
        — Не сказал бы, что люблю все французское, но это блюдо я нахожу исключительно вкусным. Вы никогда прежде его не пробовали?
        — Хм… Нет,  — ответила я, разрезая один шарик пополам.
        Я изо всех сил старалась держаться естественно, но собственное неведение во всем, что касалось светской жизни, заставляло меня нервничать. Клементина то и дело посылала мне ободряющие улыбки, но все равно я чувствовала себя в этом обществе прескверно. И мысль, что покинуть его мне предстоит в компании мужчины, оптимизма не добавляла.
        Положив кусочек нового кушанья в рот, я начала осторожно его жевать. Оно оказалось очень нежным и приятным на вкус. Между тем Стюарт с насмешливой улыбкой смотрел, как я поддеваю на вилку второй кусочек.
        — Ну как?
        — Очень вкусно,  — подтвердила я и потянулась за своим бокалом.  — Но из чего оно приготовлено? Похоже на мясо, и все-таки…
        Он придвинулся еще ближе, так, что губы коснулись моего уха, и прошептал:
        — Это бараньи яички!
        Я поперхнулась вином. Стюарт похлопал меня по спине, а господин Дефо протянул мне носовой платок.
        — Что, шарики просятся наружу, сударыня?  — спросил он, хохоча.
        Я наградила соседа свирепым взглядом, но платок из его пухленьких пальцев все же взяла. Красная от стыда, со слезящимися глазами, совершенно растерянная, я поняла, что внимание всех сотрапезников теперь обращено на меня, и поспешила извиниться. Стюарт изящным куртуазным ходом разрядил обстановку.
        — Дефо, милейший, до меня дошли слухи, что вы окончательно отказались от политической карьеры и решили посвятить себя иной профессии!  — сказал он и потянулся к блюду с несладкими булочками. Выбрав одну, он передал ее мне.  — Неужели вы решили перевоплотиться в писателя?
        Даниель Дефо тряхнул своим огромным париком.
        — Что-что, а сплетни у нас расходятся быстро! Да, это правда, в последнее время я посвящаю много времени литературному труду. Но пока это только наметки!
        Я тихонько отодвинула от себя тарелку и повернулась к соседу. Стюарт заметил мой маневр и усмехнулся.
        — Могу ли я узнать, в какую литературную форму вы намереваетесь облечь ваш труд?
        — Это будет роман. Я хочу описать злоключения моряка, которому после кораблекрушения пришлось поселиться на необитаемом острове.
        — Не из истории ли бедняги Александра Селкирка вы планируете черпать вдохновение?  — спросил Стюарт.
        Александр Селкирк… Тот самый моряк, которого после ссоры с капитаном судна высадили на пустынном острове, где ему и пришлось прожить с 1704 по 1709 год! Дефо в ответ пожал плечами.
        — Вполне возможно.
        Он поддел вилкой шарик, сунул его в рот и принялся тщательно пережевывать, закрыв при этом глаза, чтобы полностью сосредоточиться на вкусе блюда. Меня передернуло от отвращения. Он же проглотил лакомый кусочек и послал ему вдогонку глоток вина.
        — Я окончательно порвал с политикой и всем, что с ней связано. И совершенно не жалуюсь! Свое в тюрьме я уже отсидел!
        — Что ж, сочинять памфлеты против правительства и вправду дело чуть более опасное, чем писать роман!
        Хрустальный смех Клементины взметнулся к потолку и наполнил собой комнату. Господин с лицом лицемера и поросячьими глазками, который сидел справа от хозяйки дома, оказался лордом Миншоу, о котором я уже была наслышана. Второй ее сосед, тот, что сидел слева и то и дело украдкой поглядывал на меня, показался мне смутно знакомым, но я не могла вспомнить, кто он и как его зовут. Он пришел последним, и нас до сих пор не представили друг другу. На нем был элегантный сюртук из дрогета оливкового цвета, надетый поверх шелкового жилета цвета охры, вышитого золотом и украшенного золотыми же пуговицами. Его вполне можно было принять за родовитого дворянина, подвизающегося при дворе в Лондоне, но осанка и сдержанность в жестах выдавали принадлежность к военному сословию. Лейтенант? Полковник? Но уж точно — красивый мужчина с породистым лицом и большими светло-карими глазами. Было очевидно, что соседке по столу, Эмили Кромарти, он очень понравился — она не сводила с него глаз и при каждом случае подставляла ему под нос свое головокружительное декольте, едва прикрытое полупрозрачным платочком. Быстро приметив,
что он чаще смотрит в другую сторону, молодая женщина завела разговор со своим соседом слева, который, как мне показалось, относился к числу искушенных ценителей красивого женского тела.
        На столе передо мной словно по мановению волшебной палочки появилась тарелка с двумя поджаристыми фаршированными перепелами под пахнущим восточными пряностями сливочным соусом. Глядя на золотистую поджаристую корочку на мясе, я вздохнула: мой желудок не привык к оргиям, и я чувствовала, что просто не могу больше есть.
        — Стюарт, я слышал, что вы недавно лишились запасов оружия, предназначавшихся для армии графа Сазерленда?  — спросил незнакомец.
        — Это правда,  — ответил комендант и покачал бокалом, рассматривая вино, прежде чем пригубить его.  — Четыре сотни мушкетов украли с корабля, когда он уже пришел в пункт назначения. А вы, полковник, я полагаю, намереваетесь вывезти из моих арсеналов все, что осталось! Завтра жду вас в своем кабинете с официальным письмом. Ваш полк расквартирован в Эдинбурге?
        Полковник повертел перед глазами перепелиную ножку.
        — Да,  — ответил он, обмакивая мясо в соус.  — Мы получаем оружие и немедленно выступаем в Стирлинг. Под моим командованием три сотни солдат, и мы отчаянно нуждаемся в подкреплении. На данный момент численный перевес на стороне вражеской армии. Городская управа Глазго отправила к нам на подмогу семьсот человек, но и этого будет мало. К силам Мара недавно присоединился полк из пятисот человек под командованием Бредалбэйна, и еще пятьсот привел маркиз Тулибардин.
        Я оторвала взгляд от тарелки с перепелами и встретилась глазами с Клементиной. Только сейчас я осознала, что сижу за одним столом с врагами. Полковник уголком салфетки вытер губы и смахнул со лба прядь черных волос.
        — Еще ходят слухи, что на север приплыл французский корабль с трюмами, забитыми оружием, одеждой и боеприпасами.
        — Скоро все и начнется,  — заметил некий Джереми Карпентер, господин, который до сих пор открывал рот, только чтобы сунуть туда новый кусок.  — Каким числом людей располагает наш дражайший Джон-Марионетка?[50 - Джон Эрскин, граф Мар.]
        — Если считать армию бригадира Макинтоша, мы полагаем, у него будет восемь тысяч солдат. У герцога Аргайла — чуть больше двух тысяч. Но мы еще ожидаем подкрепления от северных кланов, его приведет граф Сазерленд,  — закончил перечисление полковник.
        На мое бедро опустилась мужская рука и принялась поглаживать синий шелк платья, одолженного мне Клементиной. Я тихонько кашлянула и отодвинулась так, чтобы руке пришлось убраться восвояси.
        Угадав, что происходит под столом, полковник посмотрел на меня, и губы его исказила насмешливая улыбка. На лице у него я прочла любопытство и настороженность.
        — А вам интересно слушать о восстании, мадам?
        Клементина поспешила меня представить:
        — Тернхилл, Джоанна Тернхилл!
        Я уткнулась носом в бокал, который Стюарт в очередной раз услужливо наполнил. Но полковник ждал ответа, и мне пришлось взять себя в руки.
        — Я считаю, что война — дело мужчин, полковник. В Эдинбург я приехала на несколько дней навестить брата. И перед отъездом в Бервик решила проведать свою кузину Клементину.
        Я следовала сценарию, который мы с Клементиной разработали сегодня утром. Полковник продолжал внимательно смотреть на меня, и от этого взгляда мне стало совсем худо. Я не могла отделаться от мысли, что уже видела где-то эти глаза орехового цвета, и эта неопределенность была мучительна. Полковник повернулся к моей лжекузине, которая с интересом прислушивалась к разговору.
        — Небо благословило умом и покладистым нравом всех женщин вашей семьи, леди Стрэттон?
        Красное от избытка алкоголя лицо лорда Миншоу расплылось в сладострастной ухмылке.
        — И не только умом, милейший! Хвала Господу, груди у них так прекрасны, что лучшим бриллиантам королевства не затмить их своей красотой!  — воскликнул он, утыкаясь носом в ложбинку между грудями своей прелестной соседки, которая в ответ только хихикнула.
        — Хм… Вы совершенно правы, мой дорогой Миншоу!  — выдохнул Стюарт мне в шею, и его рука снова оказалась на моем колене.

«Спиртное заставляет забыть о манерах»,  — с горечью подумала я и, морщась от отвращения, оттолкнула эти мерзкие щупальца, впившиеся в мою плоть. Искромсанные тушки перепелов отправились обратно в кухню, а их место на столе заняли тарелки с супом. И как только они умудряются столько съедать?
        — Наши будут ждать, пока проклятый Джон Эрскин перейдет в наступление,  — сказал Джереми Карпентер.
        Он как раз старательно пережевывал кусок хлеба со сливочным маслом. Определенно, этого человека интересуют только две вещи — еда и война!
        — Ситуация может обостриться в любую минуту,  — возразил ему полковник.  — Я думаю, что граф Мар ждет армию хайлендеров Гордона, а может, и самого принца.
        Я с полминуты смотрела в свою ложку с дрожащим в ней зеленым супом, потом медленно опустила ее в тарелку и подняла голову, надеясь, что на лице не отразилась охватившая меня тревога. Полковник внимательно наблюдал за мной из-под полуопущенных век. И теперь уже не улыбался. Кровь застыла у меня в жилах. «Боже, смилуйся над нами! Этот человек может погубить и меня, и Патрика!» Я инстинктивно нащупала в кармане юбки склянку с сиропом опия и незапечатанный приказ. Рука начала дрожать. Я узнала его: человек, который сейчас смотрел на меня с холодной любезностью,  — не кто иной, как Джордж Тернер, бывший капитан драгунского полка! Я выдержала взгляд ореховых глаз, ожидая, что топор может обрушиться на мою шею в любую секунду. Однако Тернер молчал.
        — Вы говорите об армии хайлендеров, которая идет с запада?  — спросил Карпентер.  — Об этой банде дикарей без стыда и совести?
        Я схватилась за обручальное кольцо и прокрутила его на пальце. Полковник заметил мой жест, и на губах его появилась мрачная усмешка.
        — А что вы думаете о хайлендерах, мадам Тернхилл?

«Осторожно, Кейтлин! Это вопрос с подвохом!» Клементина метнула в меня испуганный взгляд. Но кроме нас двоих, похоже, никто не понял, почему тон полковника вдруг стал таким медоточивым.
        — Я… У меня нет определенного мнения об этих людях, полковник Тернер,  — ответила я, глядя ему в глаза.
        Он улыбнулся снова, на этот раз как будто бы даже искренне.
        — Неужели? Вы удивляете меня, сударыня! Вы единственная из тех, кого я знаю, относитесь к хайлендерам безучастно. Одни их любят, другие — ненавидят. Третьего не дано! Расскажите немного о себе!
        Клементина, которая уже начала нервничать, оттолкнула от себя Миншоу, присосавшегося к ее шее, словно пиявка. Я попыталась изобразить на лице улыбку. В комнате стало нестерпимо жарко. Совершенно неожиданно для меня по моей шее и плечу скользнули влажные губы, оставив на коже след от слюны. Еще мгновение — и они замерли у самого края корсажа, безбожно сдавившего мою грудь. Мне стало нечем дышать.
        — Я полагаю, мадам Тернхилл есть о чем подумать в свободное время помимо этих дикарей!  — заявил Стюарт.
        Он обхватил меня за талию и прижал к себе. Я же в это время перекатывала в пальцах крошечный флакон с зельем.
        Словно из-под земли возник лакей, наклонился к плечу Тернера и что-то прошептал ему на ухо. Полковник посмотрел в сторону двери, ведущей в холл. Там мелькнула какая-то фигура. Тернер допил вино, вытер губы салфеткой, аккуратно положил ее на стол и встал.
        — Прошу меня простить,  — обратился он к Клементине.  — Прибыл курьер, который не может ждать. Разговор займет всего пару минут.
        И без лишних церемоний вышел из столовой в холл, где его дожидался курьер, которого со своего места я смогла как следует рассмотреть: худощавый черноволосый юноша с развязными манерами. Я приметила даже, что у него недостает двух передних зубов. Тернер, стоявший ко мне спиной, кивнул ему, потом обнял курьера за плечи. Но по выражению лица последнего я поняла, что полковник не сообщил ему ничего утешительного. Юноша кивнул и ушел. Увидев, что Тернер возвращается, я тотчас же сосредоточила все свое внимание на Эмили, которая как раз высказывала свое мнение о хайлендерах и их «воспитанности». Я снова заставила себя принять беззаботный вид.
        — Говорят, они волочатся за каждой юбкой!  — заявила молодая женщина с игривой улыбкой.  — Но у меня не было возможности проверить, правда ли это!
        Ее сосед расхохотался так, что затряслись щеки и испачканный соусом подбородок. Когда же он ущипнул ее за ягодицу, кокетка взвизгнула от неожиданности. Кавалер не сводил с нее масляных, плотоядных глаз.
        — Я владею мечом ничуть не хуже любого горца, моя крошка!  — объявил он, выпячивая грудь.  — И если вы подставите мне ножны… я охотно туда воткнусь!
        Пошлая шутка имела успех — многие из сотрапезников захохотали. Не без помощи вина разговор становился все более фривольным.
        — Дефо, дорогой, перестаньте же молчать и загадайте нам шараду, умоляю!  — воскликнула бедняжка Эмили.
        — Дайте-ка подумать немного…  — сказал тот и нахмурил густые кустистые брови.  — Вы застали меня врасплох!
        Он положил на стол вилку, которую как раз намеревался вонзить в флан с карамелью, приятно пахнущий цветами флердоранжа.
        — Что ж, моя прелесть, я не в силах отказать вам!  — Сделав задумчивое лицо, господин Дефо встал и театральным жестом поднял указательный палец.  — Думаю, что эта шарада как раз подходит к нашей теме и вам понравится.
        — Надеюсь, она не слишком трудная?
        — Крошка Эмили, даже вы сможете ее разгадать, если дадите себе труд!
        Мужчины насмешливо заулыбались, а Эмили пришлось сделать вид, что она не поняла намека, и изобразить на лице радостное ожидание.
        — Итак, слог первый: таких мужчин любят женщины, подобных непреодолимой стене… Слог второй: теплое местечко, где я мечтал бы уединиться с моей любимой. Слог третий: там плачут изгнанники, прежде чем подняться на борт корабля. Признайте, загадка совсем нетрудная! И наконец, слово целиком: уверен, сегодня вы насладитесь этим сполна!
        Гости стали смеяться и переговариваться между собой. Некоторые вслух высказывали варианты ответов.
        — Я люблю, когда мой мужчина тверд, как скала!
        — Но как связать скалу с непреодолимой стеной, дорогуша? Думайте еще!
        — Непреодолимая стена…  — пробормотала вслух Элизабет.  — Крепость?
        — Конечно! Первое слово — «крепкий»! Мужчина должен быть крепким!
        — Второй слог — это точно «кровать»!  — вскричал Миншоу.
        — Это было бы слишком грубо, друг мой! Кровать — это как если бы…
        — «Гнездо»!  — воскликнула Клементина, заливаясь румянцем удовольствия.
        — Это несправедливо! Он почти подсказал вам ответ!  — громко возмутилась Эмили.
        — Кто отгадает третий слог? Скоро на этом месте будут плакать изгнанники…
        — Да, эти мерзкие якобиты! Мы очистим от них Шотландию и наконец сможем вздохнуть спокойно!  — вставил Карпентер.
        — Мы разгадываем шараду, друзья мои!  — нетерпеливо призвала гостей к порядку Клементина.  — Не отвлекайтесь!
        Я чувствовала, что Тернер не сводит с меня глаз, и это только усиливало мое смятение.
        — Мадам Тернхилл, а какой ответ предложите вы?  — спросил полковник сладким голосом.  — Где могут поплакать изгнанники-якобиты перед отплытием? Те, которых не успели схватить и повесить?

«Мерзавец!» Я посмотрела на него с ненавистью. Почему же он не спешит выдать меня? Хочет позабавиться, помучить? Я сжала кулаки так, что ногти вонзились в мокрые ладони. Голова у меня пошла кругом. «Господи! Я не сумею это сделать!» Все взгляды были обращены ко мне в ожидании ответа. В ложбинку между грудями скатилась капелька пота.
        — Пристань…  — пробормотала я едва слышно.
        — Отлично!  — пророкотал Дефо.  — И слово целиком: этой ночью вы будете… что?
        — Заниматься любовью![51 - Слово звучит как «фор-ни-кэ», что означает «заниматься любовью». Слова-слоги — это «сильный»=фор (fort), «гнездо»=ни (nid), «пристань»=кэ (quai).] — триумфально провозгласила Эмили, поднимая свой бокал. Вино перелилось через край и залило ей пальцы. Молодая женщина весело засмеялась.
        Ее примеру последовали все гости, и от этого громоподобного хохота я вздрогнула. Холодный и расчетливый взгляд Тернера по-прежнему был обращен на меня.
        К реальности меня вернуло ощущение прикосновения к корсажу. Я оттолкнула руку Стюарта довольно-таки грубо, но его это нисколько не обескуражило, даже наоборот: он нырнул носом мне в декольте.
        — Эта шарада навела меня на приятные мысли, дорогуша…
        Мне пришлось отодвинуть свой стул, чтобы оказаться от этого чрезмерно смелого господина подальше. Тогда под общий хохот комендант юркнул под стол. Не смеялся только Тернер. Полузакрыв глаза и изобразив на лице улыбку, он внимательно наблюдал за мной. Стюарт между тем запутался в скатерти и потянул ее на себя. Полные бокалы на столе угрожающе закачались. Однако он вовремя нашел опору в виде моих коленей и сжал их. Я услышала его смех.
        — Ха-ха, Джоан, дорогая! Вы станете моей музой!  — объявил он с прежним апломбом.  — Этой ночью, с вами, я потешу себя…
        Он наградил меня улыбкой, с какой изголодавшийся волк смотрит на кусок свежего мяса, и добавил:
        — И вас потешу тоже!

«Это мы еще посмотрим!» Я улыбнулась ему в ответ. Его пальцы стали подниматься вверх по моим бедрам, и мне вдруг до сумасшествия захотелось свернуть ему шею. Но пришлось сдержаться. Не сейчас, еще будет время…
        — Ах, госпожа!  — воскликнул он, переходя на довольно-таки приличный французский, и приложил руку к груди на манер средневековых рыцарей.  — Я хочу умереть за твою красоту, о госпожа, за эти прекрасные глаза, пленившие меня, за этот нежный смех, за этот поцелуй, благоухающий амброй и мускусом,  — за поцелуй богини…
        — Это из Ронсара!  — воскликнула Клементина.  — Продолжайте, господин комендант, эти стихи великолепны! Я обожаю французских поэтов, хоть и не понимаю, о чем они поют! Сами слова звучат как музыка!
        Комендант посмотрел мне в глаза своими карими с золотистым отливом глазами и продолжил сладким голосом:
        — Я хочу умереть за эту…
        На покрасневшем лице отразилось легкое замешательство, и он прикоснулся к одной из завитых прядей, обрамлявших мое лицо.
        — …черную косу, за округлость этих чрезмерно целомудренных персей,  — продолжал он, соскальзывая похотливыми пальцами к кромке корсажа.
        Я уже готова была оттолкнуть эти праздные нескромные руки, когда они вдруг нашли и сжали мои пальцы.
        — …за строгость этой ласковой руки…
        Он крепко стиснул мои обветренные, натруженные руки, поднес их к губам, а потом галантно — к своему сердцу, и закончил свое пикантное выступление тем же тоном под улыбки остальных гостей.
        — …она исцеляет и благословляет меня. Ах! Я хочу умереть за белизну этой кожи, за этот голос, своей мелодичностью околдовавший мое сердце… и пленивший его навсегда. Я хочу умереть в любовной схватке, напоив любовь кровью, которая кипит во мне всю ночь, когда я в твоих объятиях…
        Сжимая одной рукой мою руку, другую он выразительно вскинул вверх и поклонился слушателям. Последовали восклицания восторга и бурные аплодисменты. Я осталась сидеть на стуле, красная от досады и смущения. На пальце коменданта я разглядела кольцо-печатку и теперь не могла отвести от нее глаз. «Пора начинать охоту, Кейтлин!»
        И правда, пришло время действовать. Я повернулась к «Ронсару» и, ловко сунув ему под нос свое декольте, шепнула на ухо медоточивым голоском:
        — Час поздний, и мне пора домой. Не могли бы вы проводить меня, господин лейтенант-полковник?
        Несколько секунд он смотрел на меня с озадаченным видом, потом смысл моей просьбы проник в его одурманенный алкогольными парами разум. Наконец он улыбнулся, показав неровные, но хорошо ухоженные зубы, и, чуть покачиваясь, встал.
        Клементина едва заметно улыбнулась мне и послала слугу за моим капором. Она вышла проводить меня в прихожую. Отправив Стюарта за каретой, мы тихо беседовали, когда я спиной ощутила чей-то обжигающий взгляд. Мое сердце оборвалось. Я знала, что это снова Тернер. Я так боялась, что за ужином он расскажет гостям, кто я на самом деле, но он этого не сделал. Это было странно и могло значить лишь одно: полковник что-то задумал. Тернер был человеком опасным, это я поняла еще двадцать лет назад. И сейчас он наверняка гадал, какое дело могло привести меня в Эдинбург во время восстания.
        — Ваш брат по-прежнему живет в Эдинбурге?  — неожиданно спросил он, глядя мне в спину.
        Вздрогнув, я медленно обернулась и нервно сжала пальцами свой черный бархатный капор.
        — Да,  — ответила я просто и сделала вид, будто подавляю зевок.
        Он усмехнулся с таким видом, что я поняла — увильнуть от разговора под предлогом усталости он мне не позволит.
        — А ваш батюшка?
        — Мой отец умер.
        — Когда же?
        — Два года назад,  — ответила я, избегая смотреть в эти инквизиторские глаза.
        — Мне жаль это слышать, мадам!  — сказал он после короткой паузы.
        Клементина тихонько сжала мне локоть.
        — Все будет хорошо!  — Она обняла меня на прощание и поцеловала в щеку, шепнув на ухо:  — Помни: если что-то пойдет не так, кричи! Тимоти Артур рядом, он тебя выручит.
        Вместо ответа я тоже легонько пожала ей руку. Под приятный шелест шелка и кружев Клементина вернулась к гостям. Тернер подошел ближе. Я выдержала его взгляд со спокойствием, которого, я это чувствовала, могло хватить ненадолго.
        — Кого из братьев вы приехали навестить, мадам? Пьяницу? Как бишь его зовут? Ах да, Мэтью! Или того, другого, который так мастерски владеет пером, Патрика?
        Он подошел вплотную и наклонился так, что коснулся моей щеки волосами.
        — Патрик, насколько мне известно, служит теперь графу Маришалю? Вы рассчитывали узнать что-то интересное на этом ужине в компании преданных слуг Его Величества короля Георга?
        Я стиснула зубы и закрыла глаза. «Господи, нет!» От него приятно пахло духами, в аромате которых я различила лавандовую нотку. Открыв глаза, я увидела, что он по-прежнему смотрит на меня своими ореховыми глазами в рамке длинных темных ресниц.
        — И то, что комендант вызвался вас проводить,  — совершеннейшая случайность, верно? Физическая близость и спиртное — вот наилучшие средства, чтобы разговорить мужчину! И я очень хотел бы знать, какие сведения вы планируете получить этой ночью. Я хорошо знаю полковника, поэтому, поверьте, вам придется потрудиться, чтобы выудить из него что-нибудь помимо его соков!
        Я снова покраснела и попыталась подавить волну паники, нараставшую в душе. С выверенной неторопливостью он взял мою левую руку, чтобы получше рассмотреть блестящее обручальное кольцо на моем безымянном пальце.
        — Интересно, что обо всем этом думает Макдональд? Он знает, чем вы тут занимаетесь? Или он настолько предан делу, что готов пожертвовать ради него честью своей жены?
        И он косо усмехнулся. В этот момент в прихожую вернулся Лахлан Стюарт. Он увидел Тернера и замер в дверном проеме, вероятно, решив, что тот тоже решил за мной ухлестнуть.
        — Карета ждет,  — сухо сказал он и посмотрел на моего собеседника с открытой враждебностью.  — Миссис Тернхилл едет со мной. Мне очень жаль, полковник!
        Джордж Тернер выпустил мою руку, и она безвольно повисла. «Все кончено, Кейтлин, сейчас он тебя выдаст!»
        — Прошу меня извинить, Стюарт,  — ответил он сладко.  — Я пожелал госпоже Тернхилл доброй ночи, только и всего! Вы вернетесь выпить с нами коньяка?
        Вопрос был задан с умыслом. Комендант взял меня под руку и смерил плотоядным взглядом, так что все было ясно и без ответа. Улыбка Тернера стала шире.
        — Нет. Я рассчитываю провести остаток этого приятного вечера у себя, мой друг. Мне нужно закончить одно дело, которое не может ждать до завтра.
        — Тогда до встречи завтра в вашем кабинете! Я буду ждать вас с официальными бумагами. Доброй ночи, Стюарт! И вам, миссис… Тернхилл!
        Он поклонился мне, щелкнув каблуками, как это принято у военных, и вернулся в столовую, откуда доносился громкий смех: кто-то отпустил очередную сальную шуточку. Сердце стучало у меня в груди так, что казалось — еще минута, и оно разорвется.
        — Вы бледны, душечка! Идемте! Я придумаю, как вас взбодрить!
        Взгляд мой зацепился за отражение в псише[52 - Большое наклонное зеркало на ножках. (Примеч. пер.)], и я остановилась. Волосы, черные и блестящие, как оперение ворона, я собрала в высокую прическу, оставив тяжелый водопад кудрей стекать по шее и вискам. Клементина по случаю одолжила мне одно из своих платьев. Счастье, что мы оказались примерно одной комплекции, несмотря на мои четыре беременности и пятнадцать лет разницы в возрасте. Праздность и роскошные трапезы сделали ее тело пышным и изнеженным. Я, жительница сурового Хайленда, не могла этим похвастаться.
        Я присмотрелась к своему слегка усталому лицу. Кожа сохранила упругость, но скулы и глазные впадины с возрастом обозначились четче. В уголках глаз появилось несколько морщинок. Две продольные морщины, протянувшиеся от уголков губ к носу, были похожи на кавычки, в которые угодила моя белозубая улыбка. Ничего, что могло бы оттолкнуть мужчину… Я улыбнулась своему отражению. Не так уж плохо для тридцатидевятилетней «старушки»! Возможно, на мужской взгляд, худощава сверх меры, сейчас в моде пышные формы… но, если судить по взглядам, которыми меня награждал Стюарт во время этого мучительного ужина, я не утратила способности возбуждать желание.
        В зеркале отразилось какое-то движение, и я отвлеклась от созерцания своих несовершенств. Подошел Стюарт с бокалом коньяка и передал мне его через плечо, задев мою щеку кружевной манжетой. Отражения наших взглядов встретились. В его глазах читались алчность и самоуверенность, в моем — напряжение и страх. «Что ты здесь делаешь, Кейтлин?» Я посмотрела на бокал, приняла его и кивнула в знак признательности. «Ну же, проснись и делай, что задумала!» Пальцы мои на мгновение сжались вокруг флакончика, затерявшегося в складках дорогого платья.
        — На секунду я испугался, что вы предпочтете мне Тернера!
        Он обнял меня за талию и томным движением привлек к себе. Я вздрогнула и укусила себя за щеку.
        — Я вас не понимаю.
        Я высвободилась из этих удушающих объятий и, надев на лицо целомудренную улыбку и шурша юбками, прошлась по его холостяцкой квартирке. Судя по всему, он не жил здесь постоянно. Квартира была обставлена со вкусом, но не по-мужски, а так, чтобы производить приятное впечатление на дам. Волчье логово! Сюда он заманивает невинных овечек, а потом их пожирает! Я с трудом справилась с дрожью, когда взгляд мой упал на кровать, которая занимала в комнате почетное место. Из-за спины, заставив меня обернуться, донесся низкий голос Стюарта.
        — Тернер весь вечер пожирал вас глазами.
        — Вы хорошо его знаете?
        Я сбросила туфли с шелковым верхом в цвет платью и поставила их возле кресла, обитого бордовым бархатом.
        — Мы вместе служили под началом герцога Мальборо в Бленеме в тысяча семьсот четвертом году, когда шла война за испанское наследство. Тернер хороший солдат. Конечно, любит окружать себя тайнами, но вполне предан Его Величеству. И до сих пор не женат. Интересно было бы знать почему… Хотя я не раз видел, как вполне хорошенькие дамочки вешались ему на шею. Но ни один его роман не длился долго.
        — А вы, вы сами женаты?
        — Вас это правда интересует, сударыня?
        Он намотал на палец прядь моих волос и нежно провел по моей щеке ладонью. Я посмотрела на него с улыбкой, которая, мне хотелось верить, была очаровательной, и встретила взгляд его золотистых, почти желтых глаз хищника.
        — Пожалуй, нет.
        Стюарт развязал ленту, стягивавшую его волосы, снял парчовый камзол сливового цвета и бросил его на пол рядом с моими туфлями. Потом принялся расстегивать свой молочно-белый жилет.
        — Как мне сказали, вы комендант эдинбургской крепости.
        — Вам не соврали,  — согласился он, залпом выпил содержимое своего бокала и поставил его на столик поблизости.
        Он снова обнял меня, и его сладострастные пальцы пробежали по моей спине и бедрам. Я же с отсутствующим видом смотрела на пустой бокал Стюарта. Нужно было срочно придумать способ напоить его сиропом опия, в противном случае… У меня внутри все похолодело. Я пришла сюда по своей воле. Мужчина, который, шепча что-то невразумительное, сейчас пытался овладеть моими губами, рассчитывал приятно провести со мной время. Я осмотрела комнату в поисках спасительной соломинки. Умелые пальцы коменданта уже возились с замысловатой «французской» шнуровкой моего корсажа. «Нужно выиграть время! Его нужно отвлечь!»
        — Тюрьма сейчас, наверное, переполнена повстанцами,  — сказала я между поцелуями.
        Он замер в растерянности, потом взглянул на меня с явным подозрением. Мое платье медленно соскользнуло с плеч. Мои предшественницы наверняка не задавали таких странных вопросов, когда он их раздевал…
        — Хм… Тюрьма не пустует, это верно.
        Я выпила свой коньяк и с улыбкой протянула ему бокал.
        — С удовольствием выпью еще немного, если вы составите мне компанию!
        Стюарт посмотрел на бокал, взял его и подошел к столику на выгнутых ножках. Я томно прилегла на канапе и, когда он вернулся с напитком, взяла у него из рук свой бокал. Он остался стоять, рассматривая меня. Я не сомневалась, что то, что он видит, ему по вкусу. Я мягко похлопала по сиденью диванчика. Он снял жилет и присел со мной рядом.
        — А вы, Джоан, вы замужем? Или, быть может, вдова?
        Взгляд его привлек блеск моего обручального кольца, которое я нервно прокручивала на пальце. Я так и не заставила себя его снять, невзирая на настойчивые рекомендации Клементины. Это кольцо воплощало собой Лиама и нашу любовь, которую я теперь могла попрать в любую секунду.
        — Вас это правда интересует?  — собезьянничала я и одарила его улыбкой наивной нимфы.
        Он усмехнулся, взялся за кончик ленты на моей сорочке, которая едва держалась на груди, и медленно потянул вниз.
        — Нет, полагаю, что нет. По крайней мере до тех пор, пока ваш супруг не надумает ворваться к нам с пистолетом в руке.
        И он поставил свой бокал на столик. Сунув руку мне под юбку, он осторожно провел ею вверх по бедру. Я чуть отодвинулась, высвобождая ногу, которую он придавил своей ногой, и словно бы случайно опрокинула на себя содержимое бокала.
        — О, простите!  — воскликнул комендант, глядя, как на моей тонкой льняной сорочке расплывается желтое пятно.
        — Ничего страшного, но мне понадобится вода — потом будет легче свести пятно.
        — Да, конечно!
        Он встал, подошел к столику и заглянул в кувшин. Я уже знала, что он пуст. Комендант выругался.
        — Придется отлучиться на несколько минут, моя прелесть! Эта чертова мадам Макгроу не набрала в кувшин воды перед уходом!
        Как только дверь за Стюартом закрылась, я достала флакон с сиропом опия и вылила содержимое в его бокал. Покачав бокал, чтобы жидкости лучше смешались, я поставила его на место. Мое сердце билось как сумасшедшее. «Господи, только бы оно подействовало побыстрее!»  — взмолилась я. Доктор уверял, что это дело нескольких минут. Но правильно ли он рассчитал количество снотворного? Я задрожала от страха. Стюарт — мужчина крепкий… Если опий не окажет желаемого действия, я пропала!
        Рассудив, что выпила уже более чем достаточно, я вылила свой коньяк в стоявшую тут же пустую вазу. Не успела я вернуться на канапе с пустым бокалом, как дверь открылась и вошел Стюарт с полным кувшином в руке. Он поставил воду на столик передо мной. Я взглядом указала на его бокал.
        — Когда вы закончите с напитками, мы перейдем к более интересным вещам…
        Он не заставил просить себя дважды — в два глотка опустошил бокал и цокнул языком. Потом легко, словно пуховую подушку, поднял меня на руки и перенес на кровать, в глубине которой я поспешила спрятаться, пока он раздевался. «Нет! Слишком быстро! Опию еще нужно подействовать!»
        — Погодите!  — сказала я, вставая на колени и легонько покачиваясь.  — Позвольте, я сама!
        Лицо его расплылось в улыбке. Он повернулся ко мне и широко раскинул руки, словно приносящий жертву жриц.
        — Возьмите меня! О, возьмите, моя сладкая! Я весь ваш, о прелестная госпожа! Я горю желанием запечатлеть поцелуй на вашей белоснежной груди! Вашим ласковым рукам, вашим божественным губам вверяю я свою ночь… и свое сердце…
        Его снова унесло в поэтические эмпиреи. «Читай свои стихи, мой ненаглядный, только бы подольше!» Он опустился коленями на матрац и предоставил полную свободу моим рукам, которые никуда не торопились.
        — …mon coeur, sur un plateau il vous est servi…
        Рывком притянув меня к себе, он дернул сорочку вниз, обнажив меня до талии, с улыбкой удовлетворения сжал губами сосок и принялся жадно его сосать, а потом прошелся губами по груди.
        Я сделала глубокий вдох и легонько его оттолкнула.
        — Вы декламируете прекрасно!  — сделала я комплимент.
        Кстати вспомнилась басня о лисе и вороне. Если мне удастся отвлечь его от любовной схватки лестью, я спасена! И я снова стала медленно расстегивать пуговицы у него на сорочке.
        — Это потому, что вы вдохновляете меня, моя сладость! Хотите стать моей музой?
        — А разве я ею еще не стала?
        — О, конечно! Но я думаю… так ли уж срочно вам нужно вернуться… в Бервик? Вы могли бы обосноваться в этой квартире…
        Последние его слова утонули в моих волосах. «Умеет заговорить женщине зубы!» Он сбросил сорочку. Мощная грудь поднималась и опускалась в ритме его убыстренного дыхания. Прищуренные глаза откровенно разглядывали мое тело. Резко толкнув меня на матрас, он завладел моими губами. Я почувствовала, как его напряженное от желания мужское естество прижимается к моему бедру. Боже, как противно было терпеть поцелуи и объятия этого любителя доступных женщин!
        — О нежная госпожа!.. Изысканную негу и жизнь свою я изливаю в вас…
        Он встал на колени и попытался снять с меня остатки одежды. Внезапно глаза его закрылись, и он встряхнул головой, как намокший щенок.
        — Пусть в вашем лоне… утонет… Господи, я…
        Он рухнул на постель рядом со мной, потом перевернулся на спину и потер отяжелевшие веки. Я ждала, что будет дальше. Но ничего не происходило. Потом он повернул голову и посмотрел на меня остекленевшими глазами.
        — Моя сла… это… что вы…
        Вялая рука дернулась в мою сторону, но тут же упала мне на живот. Боясь шевельнуться и затаив дыхание, я наблюдала за ним. Глаза были закрыты, но веки дрожали — комендант боролся со сном. Еще минута — и его рука отяжелела. Я выждала еще пару минут, не шевелясь, из страха его разбудить. Получилось! Сердце забилось в моей груди так гулко, что застучало в висках. Дрожа всем телом, я взяла его руку, ту самую, на которой посверкивало вожделенное кольцо. Он глухо застонал и пошевелил пальцами. Я замерла. «Сохраняй спокойствие, Кейтлин! Скоро все это станет кошмаром, который пройдет и забудется!»
        Нельзя было терять ни секунды. Как и было условлено, капрал Тимоти Артур должен был поджидать меня в тени портика возле соседнего дома. Вместе мы планировали вернуться в дом Сары, где нас дожидались Мэтью и доктор Артур. Патрика нужно было увезти из тюрьмы как можно скорее, но уж точно — до рассвета. Нельзя было допустить, чтобы комендант заподозрил неладное. Я попробовала стянуть печатку с пальца, но она сидела крепко. Меня охватила паника.
        — Ради всего святого! Да снимайся же!
        Я выпустила его руку и обшарила комнату взглядом. Было очевидно, что ее хозяин любил окружать себя роскошью. Занавеси из шитого серебром и золотом дамаста, письменный стол с круглой крышкой из крапчатого красного дерева с ножками в форме львиных лап из позолоченной бронзы, прекрасная картина, на которой, вне всяких сомнений, была запечатлена одна из побед герцога Мальборо… Сибаритский декор, подавляющий своей роскошью и беззастенчиво напоминающий о том, что этим миром правят люди, которые думают только о собственных удовольствиях и чье оружие — интриги и козни.
        Я подбежала к письменному столу и открыла ящик. Стюарт держал свои вещи в порядке: документы аккуратно сложены, перья заточены, бювар безукоризненно чист… Я вздохнула. Непременно нужно было отыскать что-то, что помогло бы мне стащить с его пальца это проклятое кольцо!
        Я попытала счастья в большом бельевом шкафу. Простыни, полотенца, чулки, чистые сорочки… А это что? Оказалось — бритвенные принадлежности и несколько маленьких флаконов. Я взяла первый попавшийся и поднесла к глазам. «Мазь из чистяка лютичного». Я открыла флакон. Запах был прогорклым, но мазь сохранила свою консистенцию. Она-то мне и нужна! Я невольно улыбнулась: мазь из этого лекарственного растения доктора обычно приписывали от геморроя.
        Кольцо легко соскользнуло с пальца. Со вздохом облегчения я поймала его в раскрытую ладонь. Оставалось только скрепить приказ печатью и прибрать после себя.
        Я в последний раз осмотрела комнату. Ящик письменного стола и дверца шкафа плотно закрыты, кольцо-печать блестит на пальце у спящего глубоким сном владельца. Я надела и зашнуровала платье, взяла с кресла, на котором по-прежнему лежал мой капор, должным образом запечатанный приказ и с улыбкой прижала его к сердцу. У меня все получилось!
        Стоило драгоценному посланию скрыться в моем кармане, как за дверью послышались шаги. Судя по поступи, это был мужчина. В коридоре снова стало тихо. Наверное, Тимоти решил, что я слишком задерживаюсь, и пришел убедиться, что все в порядке…
        В дверь постучали. Я подхватила с кресла капор, накинула на плечи плащ, подошла к двери и открыла ее. При виде мужчины, смотревшего на меня с удивлением и гневом, я онемела от изумления. Отшатнувшись на пару шагов назад, я натолкнулась на кресло. Полковник Тернер ворвался в комнату, подбежал ко мне и выкрутил мне руку за спину.
        — Решили улизнуть незаметно, миссис Макдональд?
        Быстрым и резким движением он развернул меня лицом к себе. И тут взгляд его упал на неподвижное тело Стюарта на постели. Он прищурился.
        — Боже милосердный, Кейтлин! Вы так его измотали, или…
        — Он спит,  — резко ответила я и попыталась вырвать руку, которая нестерпимо болела.  — Можете проверить.
        Его холодный взгляд испугал меня.
        — Это значит, что вы получили то, что хотели, да, дорогуша?
        — Что же такого я хотела?
        — Вам прекрасно известно, о чем я говорю.
        Он часто дышал, лицо его исказила ненависть, но на меня он смотрел свысока.
        — Когда вы уехали из Кастл-хилла, я все ломал голову, что вам понадобилось в Эдинбурге, когда ваш супруг вместе со своим кланом марширует в армии хайлендеров. Потом я вспомнил, что несколько недель назад слышал, будто ваш брат Патрик угодил за решетку.
        Я на мгновение закрыла глаза, чтобы не выдать своего удивления. Я не верила собственным ушам! Тернер сильнее сжал мою руку, и я вскрикнула от боли, доставив ему этим удовольствие.
        — И тогда я сказал себе: «Почему Кейтлин Макдональд затеяла шашни с комендантом крепости, в которой содержится ее брат? Случайность ли это или же она намеревается заключить с ним сделку?»
        И он сладко мне улыбнулся.
        — Я поставил на второй вариант. Скажем, у меня были основания полагать, что именно так вы и решили поступить. Я не ошибся?
        Его пальцы впились в мою плоть, причиняя сильную боль. Он не стал дожидаться, пока я опровергну его умозаключения.
        — Если верить тому, что я вижу своими глазами, вы прекрасно исполнили свою часть сделки — Стюарт спит без задних ног.
        — Отпустите меня, Тернер!
        Он усмехнулся и свободной рукой сжал мои щеки.
        — Ну уж нет! Не в этот раз, Кейтлин! У меня к вам несколько вопросов. Ведь странное дело: как только я вернул вас лорду Даннингу, тот таинственным образом пропал. Может, объясните мне, куда он подевался? Ни записки, ни трупа — ничего! Пуф! Улетел! Испарился!  — воскликнул он, щелкнув пальцами.
        — Мне нечего сказать о лорде Даннинге.
        — А ваш супруг? Его видели в поместье с несколькими товарищами, в числе которых был юноша, с которым вас арестовали в Лан Крейге и который смог освободиться с помощью ножа и бежать. Откуда у него взялся этот нож — неизвестно, ведь мы обыскали его перед тем, как отправить в камеру. Хотя, если мне не изменяет память, вы ходили к нему попрощаться перед возвращением в поместье… Мне нужно было проследить за вами в то утро!
        — Вы — грязный мерзавец, «полковник» Тернер! Что теперь вы собираетесь со мной сделать?
        Он замолчал, очевидно просчитывая в уме варианты развития ситуации. Я была занята тем же. Разумеется, он знал, что найдет меня здесь, но до сих пор не придумал, каким образом вернее меня уничтожить. Ноздри его дрожали, на шее пульсировала вена.
        — Я мог бы проводить вас в апартаменты вашего брата, но я еще с вами не закончил, да и комендант сейчас не в состоянии выполнять свои обязанности. Завтра же утром мне нужно возвращаться в Стирлинг. Я заберу вас с собой. Думаю, камеры в Стирлинге покажутся вам такими же удобными, как и здешние!
        — По какому праву…
        Слова умерли у меня на губах. Дверь осталась открытой, и в дверном проеме появилась еще одна фигура. То был Тимоти Артур с кинжалом в руке. Короткое замешательство и… Тернер вдруг громко вздохнул, глаза его расширились, пальцы застыли на моей руке, и он стал медленно оседать, увлекая меня за собой на пол.
        — Вы в порядке, миссис Макдональд?  — спросил солдат, отталкивая ногой навалившееся на меня тело Тернера.
        Я вцепилась в протянутую мне руку. Меня трясло от напряжения, к горлу подкатила тошнота.
        — Я… Да, я в порядке.
        Он помог мне сесть в кресло, а по прошествии нескольких минут вернулся к лежавшему на полу телу и склонился над ним.
        — Вы успели запечатать приказ?
        — Да,  — пробормотала я, постепенно приходя в себя.  — Но зачем вы его убили?  — спросила я, не в силах забыть выражение глаз Тернера в тот момент, когда ему в спину вонзился клинок.
        — У меня не было выбора. Он бы нас выдал и отправил на виселицу.
        Тимоти уставился в одну точку и принялся тереть подбородок, размышляя, что делать с трупом. Внезапно его осенила идея: подхватив мертвое тело под мышки, он подтащил его к кровати, на которой, опьяненный мощным наркотиком, спал комендант. Не без труда ему удалось взвалить тело на постель. Я с озадаченным видом следила за происходящим.
        — Но что вы такое делаете?
        На грубоватом лице появилась ироническая усмешка, которая превратила его в личину палача. Я поблагодарила небо, что этот человек на моей стороне.
        — Маленький сюрприз для Стюарта, когда он проснется!
        Он выдернул кинжал из раны на спине у Тернера и вложил его в руку коменданту. Потом отошел на пару шагов, чтобы полюбоваться этой мрачной картиной, и нашел ее вполне удовлетворительной.
        — Думаю, теперь все отлично! Идемте, я должен как можно скорее доставить вас в «Блэкстоунс Лэнд»!
        Глава 9
        В Курлоссе
        Небо на востоке побледнело: близился рассвет. Я нервно расхаживала возле повозки, то и дело посматривая на дорогу, которая вела в Эдинбург.
        — Ну почему они так долго?
        Сара оторвала взгляд от изваяний фантастических животных на фасаде нормандской церкви Долмени, построенной в прошлом столетии, и посмотрела на меня со скорбной гримасой на лице.
        — Что, если все пошло не так, если их схватили?
        Я посмотрела на нее сердито и снова принялась ходить по хрустящему гравию дорожки.
        — Запрещаю тебе даже думать об этом, Сара Данн!  — сказала я не без горечи.
        — Сара, они обязательно его вызволят! Верь!  — сказал Мэтью спокойным голосом.
        — Едут!  — воскликнула я, указывая на двигавшуюся к нам кавалькаду.
        Но когда я смогла рассмотреть всадников, мое сердце оборвалось. Лошадей было четыре, всадников — всего трое. Сара, которая тоже заметила эту деталь, вскрикнула и повисла у меня на руке. И тут в сероватом свете нарождающегося утра я увидела, что через седло четвертой лошади переброшено недвижимое тело. Им удалось освободить Патрика, но жив ли он?
        — Поторопитесь!  — прикрикнул на нас Тимоти, на ходу соскакивая с лошади.  — У него жар. Нужно как можно скорее отвезти его в надежное место!
        Мы с Сарой подбежали к лошади, на которой привезли Патрика. Я вскрикнула от удивления и ужаса, увидев заросшее бородой, исхудавшее и мертвенно-бледное лицо брата, когда его снимали с седла и перекладывали на сиденье повозки. В этом изможденном, едва живом человеке мне трудно было узнать своего брата. Нога его ниже колена раздулась вдвое от нормального размера, чулок на ней был тошнотворного вида, испачканный чем-то липким и желтым.
        — Нелюди!  — вскричала я, глядя на живого мертвеца, в которого превратили моего брата проклятые англичане.
        Сара расплакалась. Патрика уложили в просторный деревянный сундук, сделанный специально по этому случаю. Было решено, что при встрече с вражеским патрулем, если таковая произойдет, мы прикроем сундук соломой и одеялами. Я мысленно обратилась к Господу с просьбой, чтобы этот тайник не стал для Патрика могилой. Пульс у него едва прощупывался, и он так и не вышел из тяжелого забытья.
        — Какие у него шансы?  — спросила я у доктора, когда он приподнял веко Патрика и мы увидели глаз с расширенным зрачком.
        — Не знаю,  — тихо ответил он, считая у раненого пульс.  — Трудно сказать. У меня не было возможности его как следует осмотреть. Нужно было торопиться, а в камере было слишком темно, чтобы я смог хоть что-то рассмотреть.
        Он вынул из кармана маленький нож, рукоятка которого посредством цепочки была соединена с золотыми карманными часами, осторожно надрезал чулок, а потом и вовсе разорвал его, чтобы обнажить рану. По выражению его лица я поняла, что дела плохи.
        — Уф! Боюсь, ногу придется оперировать, много гноя. Молитесь, чтобы все обошлось малой кровью, иначе придется ампутировать!
        Сара тоненько вскрикнула и побелела как полотно. Мэтью успел подхватить ее, не дав упасть, и положил на солому в повозку. В себя она пришла через пару минут и снова стала плакать. Неудивительно: она очень устала и вся изнервничалась. Хотя, надо признать, то же самое можно было сказать и обо всех нас. Повозка медленно двинулась по западной дороге, вдоль реки Форт.
        Тимоти, доктор Квинлан и Малькольм Маршалл сняли красные английские мундиры и натянули старые крестьянские куртки. Нам предстояло найти место, где можно переправиться через Форт на северный берег. Нужно было как можно дальше уйти от лагеря роялистов, расквартированных в окрестностях Стирлинга.
        Курлосс — маленький портовый городишко, одно время процветавший благодаря добыче каменного угля, выработке соли и торговле с голландцами. Однако расцвет торговли с американскими колониями положил конец былому благоденствию. Деловая активность городка, спускавшегося по пологому склону к самому устью Форта, стала хиреть, а потом и вовсе пришла в упадок.
        Добрались мы вполне благополучно. Не составило труда найти паромщика, который за умеренную цену помог преодолеть пять километров, отделявших нас от северного берега.
        Пришлось остановиться на несколько минут перед шумной таверной «Арк» на Уэй-Козвей: доктор Квинлан Артур решил справиться у владельца о своем университетском товарище, который жил здесь, в Курлоссе. Вкуснейший аромат свежеиспеченных булок напомнил мне, что мы уже много часов ничего не ели. Сара дремала в повозке, обняв Патрика за плечи. Состояние его с момента отъезда не изменилось ни в лучшую, ни в худшую сторону.
        Взгляд мой затерялся в щели меж двумя домами, которые некогда были белыми. Каждый венчала островерхая крыша с коньком, украшенным зубчатым орнаментом, крытая красной фламандской черепицей. В лучах заходящего солнца воды Форта сверкали тысячами огоньков. Мимо меня прошли двое подвыпивших моряков и в дверях таверны столкнулись с нашим осанистым и полным доктором, который как раз выходил на улицу. Один моряк упал на пыльную мостовую. Грязно ругаясь, он плюнул под ноги доктору Артуру. Я спряталась за свою лошадь и затаила дыхание, опасаясь драки. Однако доктор вежливо извинился, сославшись на свою рассеянность, и протянул обиженному монету. Тот сразу же встал и, улыбаясь во весь рот, побрел со своим товарищем в таверну. Я вздохнула спокойно. Все правильно, сейчас не время для ссор и выяснения отношений.
        — Он живет в двух шагах отсюда, на улице Бэк-Козвей,  — сказал хирург, подойдя к нам.
        Он взял лошадь, запряженную в повозку, за поводья и пошел вперед, указывая дорогу. В этом городке, похоже, до любого дома рукой подать…
        Патрика положили на кухонный стол в доме Тома Росса, того самого университетского товарища доктора Артура, ныне практикующего в Курлоссе, чем вызвали переполох в его семействе. Кухарка поспешила поставить на огонь огромную почерневшую чугунную кастрюлю с водой, потом достала из шкафа чистые простыни и положила их на лавку возле стола. Квинлан открыл свой чемоданчик и разложил на столе стальные инструменты. Представив, какие манипуляции ему обычно приходится производить с их помощью, я вздрогнула от отвращения. Том Росс открыл опухшую ногу Патрика и внимательно ее осмотрел. Сара, которой вручили чашку горячего сидра, прижалась ко мне и красными от слез глазами взирала на происходящее.
        Росс пощупал ногу, отчего Патрик вскрикнул. Сара сжалась и отвела взгляд.
        — Держите ее крепко!  — сказал доктор Мэтью, который поддерживал ногу брата.
        Доктор обильно смочил гноящуюся рану спиртом и взял скальпель.
        — Ваше мнение?  — спросил у него Квинлан.
        — Нужно очистить рану от гноя, вырезать отмершие ткани, чтобы остановить распространение инфекции. Как он получил эту рану?
        — Упал со стены,  — ответил Квинлан, но не стал пускаться в более обстоятельные объяснения.
        С Россом они дружили еще в бытность студентами, но приверженцем которой из ныне противоборствующих политических сил он является, Квинлан не знал, а потому предпочел промолчать.
        — Перелом?  — предположил Росс, аккуратно рассекая кожу больного.
        На простыню хлынул липкий коричневатый гной, и в комнате запахло разложением. Патрик застонал, я вздрогнула.
        — Да, вероятно,  — подтвердил Квинлан.  — Сосед по камере вправил ему перелом. Забойщик скота, который вообразил себя хирургом! Но я подозреваю, что в ране остались осколки, поэтому она гноится.
        Росс со всей предосторожностью погрузил палец в разрез. У меня голова пошла кругом, волосы встали дыбом. Патрик снова издал стон. Он был пугающе бледен, на лбу выступили капельки пота. Квинлан посмотрел на него, очевидно размышляя, что предпринять.
        — Нужно открыть рану, чтобы извлечь из нее осколки кости,  — объявил он через секунду.  — Будем надеяться, что еще не слишком поздно.
        Патрик открыл глаза и посмотрел на нас. Растрескавшиеся губы сложились в улыбку, которая тут же превратилась в гримасу, и он издал протяжный, леденящий кровь крик — доктор Росс только что сделал второй разрез.
        Квинлан вынул из чемоданчика бутылку.
        — Приподнимите ему голову!  — приказал он Мэтью и влил больному в рот несколько глотков спиртного.
        Мэтью подождал, когда Патрик проглотит, и осторожно опустил его голову на стол.
        — Все обойдется, Пат!  — сказал он тихо, хотя лицо его омрачилось от острейшего сострадания.
        В свое время Мэтью прошел через ужасы ампутации, потеряв левую кисть, а потому лучше всех понимал, каково сейчас его брату. Я испытала нечто похожее на гордость, глядя, как он нашептывает слова утешения вцепившемуся в его куртку Патрику. Мэтью пришлось пережить многое. Несколько лет после ампутации он топил свою боль в чарке, но в одно прекрасное утро решительно покончил со спиртным. Мистер Кармайкл, на которого работал наш отец, взял Мэтью к себе в мастерскую. Когда же он умер и управление ювелирной мастерской перешло в руки нашего отца, Мэтью стал вести книги записей и заниматься счетами, освободив отца от бумажной работы и предоставив ему возможность посвятить себя работе с драгоценными камнями и металлами.
        Одно время дело процветало. Мэтью женился на племяннице Кармайкла, и она родила ему двух очаровательных дочерей — Розалинду и Фиону. Молодая семья поселилась в съемной квартирке на улице Адвокейтс-клоз, поближе к моему отцу, который в конце концов женился на своей заботливой квартирной хозяйке.
        Однажды зимой, в холодную морозную ночь, мой отец умер от лихорадки. Мэтью пришлось закрыть мастерскую и лавку. Мы опасались, что он вернется к бутылке, но он устоял. По рекомендации графа Маришаля, друга и нанимателя Патрика, и к тому же пламенного якобита, Мэтью поступил на службу к герцогу Гордону. В итоге, сам того не желая, он оказался вовлеченным в хитросплетение якобитских интриг, целью которых было воцарение в Великобритании наследника из дома Стюартов.
        — Господи!  — прошептала Сара, подавляя позывы к рвоте.
        Доктор Росс отошел от своего опьяненного опийной настойкой пациента, уступая место Квинлану. В ране глубиной в несколько сантиметров видны были участки омертвевшей плоти. Квинлан вычистил гной и со всеми предосторожностями удалил некротизированные ткани, складывая кусочки в стоявшую тут же, на столе, миску.
        Лампы, которые включили, чтобы облегчить хирургам труд, отбрасывали на стены вселяющие беспокойство тени. Лицо доктора до такой степени исказилось от напряжения, что на него было страшно смотреть. Со стороны казалось, что пациент уже мертв, а доктор с демоническим сладострастием ковыряется пальцами в теплой еще ране на трупе, из которого он уже успел вычистить все внутренности. Те самые внутренности, которые скоро выбросят на помойку, где ими полакомятся бродячие собаки и крысы…
        Ходили слухи, что в Эдинбурге и в Лондоне находились естествоиспытатели, которые, за неимением подходящих объектов для исследования, выкапывали на кладбищах трупы и разрезали их на кусочки. После такой процедуры останки попадали прямиком в выгребные ямы, словно речь шла не о человеческом теле, а о скелетах домашней скотины. Бродячие животные объедали с костей мясо, а эти кости оказывались в руках детей, и те забавлялись с ними, словно с игрушками.
        — Есть!  — воскликнул торжествующе Квинлан, показывая нам окровавленный осколок кости.  — Он тормозил образование костной мозоли и не давал ране затянуться,  — пояснил доктор, поливая рану спиртом и аккуратно стягивая края.  — Придется надолго обездвижить ногу, чтобы рана зажила скорее, а кости срослись. Только бы не вернулось воспаление!
        Сара была теперь так же бледна, как и Патрик.
        — Мне нехорошо…
        — Идем, Сара,  — сказала я, вставая.
        Я загородила спиной доктора, который уже начал зашивать рану, и отвернулась сама. Надо признать, запах в кухне стоял весьма неаппетитный. Я направилась к двери, ведя за собой невестку, зажавшую рот рукой.
        Через несколько часов мы собрались за тем же самым столом, чтобы поужинать сочным запеченным паштетом из говядины с луком, к которому подали прохладное пиво и ржаной хлеб. Все еще очень бледная, Сара вяло ковыряла в тарелке, прислушиваясь к разговору двух коллег, обсуждавших свои самые впечатляющие успехи на поприще медицины. Мой желудок принял пищу весьма благосклонно — я съела все, что положили мне на тарелку, подобрала крошки кусочком хлеба и запила добрым глотком пива.
        Патрика уложили в маленькой темной комнате второго этажа. Хозяин дома согласился предоставить нам кров, и уехать мы планировали сразу, как только больной поправится настолько, чтобы нормально перенести поездку в карете. Маришаль и Сара с Патриком должны были отправиться в Феттерессо, чтобы подготовить все необходимое к прибытию Претендента в Шотландию.
        Напряжение, в котором я жила последние несколько дней, стало спадать, и я начала скучать по Лиаму. После трапезы Сара поднялась к мужу, а я вышла в сад подышать воздухом перед сном.
        Листья яблони шелестели на осеннем ветру, раздувавшем волосы и бросавшем их мне в лицо. Я получше закуталась в плед и прошлась по аллее, усыпанной мертвыми листьями, к деревянной лавке, рядом с которой начинался огород. Чем сейчас занят Лиам? Где он? Я не получала от него вестей с того самого сентябрьского дня, когда он ушел из долины, да и о передвижениях армии хайлендеров мне тоже ничего известно не было.
        Где-то залаяла собака. С улицы донеслись голоса пьяных матросов, со стороны кухни — явственный стук котелков. Я поежилась от страха, потому что этот звук напомнил мне скрежет соприкоснувшихся мечей.
        За спиной хрустнули листья. Я обернулась и увидела Мэтью. Он шел ко мне.
        — Не помешаю?  — Не дожидаясь ответа, он присел рядом, наклонился и уперся локтями в колени.  — Я завтра уезжаю,  — объявил он внезапно, глядя на траву под ногами.
        — Так скоро?
        — Я должен, Китти. Ты ведь знаешь, Джоан места себе не находит, когда я уезжаю.  — Он осмотрел сад, словно опасаясь посторонних ушей, потом повернулся ко мне.  — Ей не нравится, что я помогаю якобитам.
        — Но ведь речь идет о твоем брате!  — воскликнула я.  — При чем тут якобиты и общее дело?
        Он растопырил пальцы правой руки, сжал их в кулак и уставился на него.
        — Ты прекрасно знаешь, что это — одно и то же. Джоан это тоже понимает. И она ни за что меня не выдаст, но ты знаешь, из какой она семьи, поэтому просто не может меня поддержать. Ее дядя, полковник Ричард Мунден, командует тринадцатым правительственным полком драгун. Поэтому… Ты сама понимаешь.
        Я положила руку на рукав его истрепанной куртки и тихонько пожала в знак согласия.
        — А как твои дочки?
        Даже в сумерках я увидела, что он улыбается.
        — Они в порядке. Фиона — шалунья, каких поискать, а Розалинда никак не выздоровеет после простуды. А в остальном у нас все хорошо.
        — Я по ним соскучилась. Привези их как-нибудь в долину. Лучше весной, когда на холмах зацветут гиацинты и вереск. Если, конечно, восстание закончится…
        — Ты права, обязательно привезу! Джоан тоже хорошо бы отдохнуть. Я хочу сказать, когда все это закончится.
        Какое-то время мы оба молчали.
        — А что Лиам?  — спросил у меня брат.
        — Думаю, ты догадался, что он ушел вместе с армией генерала Гордона,  — едва слышно сказала я.  — А вместе с ним — и Дункан с Ранальдом. Я молюсь за них.
        — Ясно. Мне бы тоже хотелось иметь сына. Но, как посмотрю, в смутные часы за судьбу дочерей можно быть спокойнее.
        Я в ответ только усмехнулась.
        — Ты заблуждаешься на этот счет, Мэт!  — сказала я.  — Франсес объявила, что собирается замуж, перед самым отходом армии. А я даже не знала, что у нее есть возлюбленный!
        Мэтью засмеялся.
        — Ох, Китти! Она — вылитая ты!
        — Только это совсем не смешно,  — ворчливо отозвалась я, не переставая улыбаться.
        — И что же? Девочка добилась своего?
        — Ну да,  — подтвердила я.  — Ее ненаглядный Тревор Макдональд дожидался ее в риге.
        — Ну, тогда можем поспорить, что к концу следующего года ты непременно станешь бабушкой!  — сказал он шутливо.
        — Не слишком ли я молода для внуков, Мэт? Мне, конечно, уже тридцать девять, но разве я похожа на бабушку?
        Он посмотрел на меня внимательно, прищурившись и поджав губы, потом улыбнулся.
        — Ну, первые морщинки, может, и появились, да несколько седых волосков… Но в общем ты выглядишь очень даже неплохо для тридцати с хвостиком!
        — Мэтью Данн!  — воскликнула я, толкая его в плечо.  — Ты — грубиян, каких поискать!
        — Тише, сестренка! Я же хотел сказать, что ты еще очень даже хороша собой.
        Я рассмеялась и ущипнула его за щеку.
        — Если бы это было не так, губернатор на тебя бы не польстился…
        Он замолчал, ощутив всю двусмысленность сказанного. Я помрачнела.
        — Прости, Китти!  — попросил он.  — Я не это хотел сказать.
        — Ничего страшного.
        Я помолчала немного, потом сказала задумчиво:
        — Обещай, что никогда не расскажешь об этом Лиаму. Если он узнает, то ужасно разозлится. И из-за того, что полковник Тернер убит, тоже.
        Мэтью взял мою руку и прижал к своей небритой щеке.
        — Я тебя не выдам. Не скажу ему ни слова, клянусь тебе!
        — Спасибо.
        Я собралась было встать, но Мэтью удержал меня за руку.
        — Подожди, Кейтлин! Я хочу кое-что тебе рассказать. Завтра, когда ты проснешься, я наверняка буду уже в дороге.
        Я посмотрела на брата с любопытством и снова присела с ним рядом.
        — Ты знаешь, что я не могу так рьяно помогать якобитам, как Патрик, из-за семьи Джоан. Но я хочу, чтобы ты знала: всем сердцем я за Претендента. Может, в итоге я и не зря потерял тогда руку…
        — Я знаю, Мэтью! Ты не должен чувствовать себя виноватым.
        — Я люблю Джоан и не хочу осложнять ей жизнь. Ее отношения с семьей и так испортились, когда ей пришлось перейти в католичество, чтобы мы смогли пожениться!
        — Да, я понимаю.
        Он потер лоб и запустил пальцы в волосы.
        — И все же я могу сделать хоть что-то полезное…  — Он замолчал, обдумывая следующую реплику.  — Четыре дня назад я оказался по делам в порту Ли и случайно подслушал разговор двух мужчин, чьих лиц видеть не мог. Они были у меня за спиной, и я подумал, что если обернусь, то концовки разговора точно не услышу.  — Взгляд Мэтью зацепился за серебряную пряжку на туфле. Помолчав немного, он заговорил еще тише:  — Ты первая, кому я это рассказываю. И ты должна передать это Патрику. Это касается Претендента.
        Я посмотрела на него с удивлением.
        — Против него зреет заговор.
        — Заговор?
        Сообщение, которое Мэтью только что мне передал, судя по всему, доставляло ему немалое беспокойство.
        — Его хотят убить. Некая группировка планирует убийство. Покушение на особу королевской крови, Китти!
        — Претендента хотят убить? Я знаю, что за его поимку назначено большое вознаграждение, но убийство…
        — Насколько я понял, этих людей не интересует вознаграждение.
        — И ты совсем не рассмотрел их лица?
        — Нет. Как только я понял, что разговор окончен, я обернулся, но их уже и след простыл. Вокруг были одни только докеры, матросы и торговцы.
        — Ты рассказал Джоан?
        Он помотал головой.
        — Нет. Решил, что это слишком опасно, ей лучше не знать.
        — Да, ты прав, так лучше.
        — Передай все это Патрику,  — продолжал Мэтью после паузы.  — Он знает, кого нужно предупредить. Не все люди в вашем окружении заслуживают доверия. Среди людей графа Мара наверняка есть предатели. И вокруг полно шпионов.  — Он замолчал. Потом уцелевшей рукой погладил меня по голове и поцеловал в щеку.  — Будь осторожна, когда поедешь домой, крошка Китти!
        Залаяла собака, по мостовой улицы Бэк-Козвей загрохотали деревянные сабо. До нас донеслись мужские голоса — наверняка снова поссорились матросы. Ветер, который за вечер успел набрать силу и стать холоднее, закружил по саду мертвые листья.


* * *
        Я села на постели. Сердце билось в груди, словно маленькое животное о стены клетки. Пальцы, которыми я сжимала простыню, расслабились. «Это только страшный сон, Кейтлин! Просыпайся!» Глаза мои постепенно привыкли к темноте, и я вспомнила, что нахожусь в узкой каморке под крышей, в нашей с Сарой спальне. Я посмотрела на соседнюю кровать. Она оказалась пустой.
        Я выпустила из рук простыню, перевела дыхание и снова легла на подушку. Новый кошмар… После расставания с Лиамом кошмарные сновидения мучили меня каждую ночь. Каждый раз сон был новым, но все они были похожи между собой.
        Я убрала от лица растрепавшиеся волосы и облизнула пересохшие губы. В горле у меня пересохло, а ночная сорочка, наоборот, была мокрой от пота. Да, в моих снах было нечто общее, а именно — смерть. Смерть жестокая и страшная. Надо мной, вокруг меня распростерлись крылья огромного ворона, они касались меня своими блестящими черными перьями, напоминая, что смерть бродит совсем близко.
        В комнату проникли ароматы с кухни. Я принюхалась. Бриджит, кухарка, наверное, уже поставила в печь хлебы. Я потерла лицо руками, чтобы прогнать тошнотворные картинки, до сих пор мелькавшие перед моим внутренним взором.
        Кто-то топором рубит куски мяса и швыряет их в деревянную бочку, стоящую на полу у ног мясника. Бочка и так уже полна свежего красного мяса. В кухню вбегает собака, потом вторая, третья… они рычат и вырывают друг у друга куски мяса, жадно рвут его зубами. Что-то в бочке поблескивает золотом, и я смотрю внимательнее. Отталкивая ногой голодных псов, которые вьются вокруг меня, я подхожу ближе, хватаю большую деревянную ложку и вычерпываю из кровавой массы блестящий предмет. Оказывается, что он надет на палец человеческой руки. И у этой руки длинные пальцы. Пальцы художника…
        Подавляя тошноту, я закрыла глаза. Я узнала эту руку, этот перстень с печаткой. И то и другое принадлежит Патрику… Спрыгнув с кровати, я раздернула занавески, чтобы впустить в комнату поток утреннего света. К чему мне приснился этот сон? И все остальные сны? Предвидение? Нет, уж слишком много в них загадок. Или в них заключено какое-то послание? Или же они — отражение страхов, которые я пыталась загнать в самые дальние уголки души, чтобы не представлять всех ужасов грядущей войны? Я отчаянно пыталась забыть о том, что скоро кровь должна была пролиться и напоить вечно жаждущую землю, но мне это не удавалось.

«О Лиам! Мне так без тебя плохо! Как мне хочется забыться в твоих объятиях, перестать видеть, ничего больше не знать…» Я открыла створки маленького окна, и в комнату ворвался морской ветер. Я подставила лицо нежным утренним лучам октябрьского солнца и закрыла глаза, представляя себе Лиама. С ресниц сорвалась слезинка.
        — A Dhia… tha mo dhochas unnad air son gras is gloir…[53 - Господь Бог, верую крепкою верой и исповедую единое и всеобщее… (Из католической молитвы «Акт веры»).]
        Резко открыв глаза, я устремила взгляд в безбрежную синеву неба, по которому плыли маленькие пушистые облака. В душе родилось странное чувство. В трудные моменты жизни молитва сама собой срывалась с моих губ. Я просила Господа облегчить мои страдания. И все же… Мне вдруг подумалось, что столь желанное облегчение не наступает. Если так, то кто же внимал моим просьбам? Господь, которому я изо дня в день молилась, отчаянно нуждаясь в помощи? Странно, но у меня вдруг появились сомнения. Слышит ли меня Господь вообще? Да и есть ли он на свете?
        Громкий хохот вывел меня из задумчивости и привлек внимание. Смеялись внизу, на городской площади. У подножия рыночного креста толпа горожан окружила ребенка, который сидел на корточках, зажав уши руками, чтобы не слышать издевок. Прищурившись и приставив руку к глазам, я попыталась рассмотреть лицо бедолаги. Боже правый, да это совсем не ребенок! То был взрослый мужчина, карлик, да еще и горбатый в придачу. Одна из женщин ткнула в него пальцем, выкрикнула что-то обидное, а напоследок бросила в карлика репу. Тот сжался под дождем глумливого смеха, а дети, пробравшись между ног и юбок взрослых, принялись швырять ему в лицо мусор и лошадиный навоз.
        Но куда же, я спрашиваю, смотрит сейчас Господь? Почему не отвечает на мольбы, которые, я уверена, шлет ему этот несчастный из глубины своего исстрадавшегося сердца? Может, Господу недосуг, потому что он выслушивает герцога Аргайла, который требует подкреплений, или же он занят исполнением желания кокетки Эмили Кромарти, которая проснулась и увидела на своем хорошеньком носике ужасный прыщ? Как бы то ни было, Господу было не до этого маленького человека, скорчившегося в куче мусора на грязной мостовой. Столько незаслуженного страдания… И я сказала себе, что мои сомнения вполне оправданы.
        К нашей величайшей радости, через четыре дня жар у Патрика почти прошел. Мы попеременно дежурили у его изголовья, утирая пот и успокаивая, когда он особенно мучился от боли. Время от времени мы поили его бульоном и отварами лекарственных трав, которые по просьбе хирурга готовила Бриджит. Квинлан не спускал с раненого глаз. Сегодня утром Патрик почувствовал себя намного лучше прежнего и в первый раз поел нормально.
        Он сидел в кресле. Больную ногу зафиксировали двумя деревянными шинами, и опухоль на ней почти спала. Солнечный свет, проникая сквозь мозаичное окно, отбрасывал разноцветные зайчики на его бледные, чисто выбритые щеки. Он улыбался Саре, которая как раз поднесла к его губам кусочек холодной вареной курятины.
        Я решила, что мне пора возвращаться в Гленко. Совсем скоро Патрик и Сара тоже отправятся в путь — в Феттерессо. Чуть раньше, утром, я рассказала ему о том, что против Претендента зреет заговор. Но у нас не было никаких доказательств и, тем более, ни одного имени вероятных заговорщиков. Однако такой угрозой нельзя было пренебрегать. Патрик решил, что поговорит об этом с Джорджем Кейтом, графом Маришалем.
        Для меня пришло время вернуться к роли матери. Франсес, сколь бы трудолюбивой и старательной она ни была, просто не сможет в одиночку справиться с работой. У меня защемило сердце, когда я посмотрела на брата и его жену. То, что он пошел на поправку, стало для меня огромной радостью. В то же время мне было больно смотреть на их счастье. И я ничего не могла с собой поделать. А мне, между тем, еще столь многого предстояло лишиться…
        Часть четвертая
        Если бы разум правил людьми, если бы вожди народов руководствовались им в должной мере, они бы ни за что не вверялись так опрометчиво ужасам войны.

    Дидро
        Глава 10
        Маски падают

11 ноября 1715 года
        В общей палатке военного лагеря под Ахтерардером пахло крепким мужским пoтом, виски и торфом, который пошел на растопку.
        Шум в этом временном убежище не утихал ни на секунду: солдаты и офицеры громко разговаривали осипшими от выпитого голосами, смачно хохотали, иные перешептывались; бряцало оружие; потрескивали поленья в костре. Не обращая внимания на толкотню вокруг, Лиам в компании двух своих верных товарищей, Саймона и Ангуса, сидел на траве и потягивал третью пинту пива.
        За два дня до описываемых событий армия хайлендеров генерала Гордона после изнурительной двухмесячной кампании остановилась в Драммонд-Касле. Тогда же состоялся военный совет, в котором приняли участие все лидеры якобитского движения. Не успел совет закончиться, как все в лагере уже знали, какое решение принял граф Мар. На следующий день с рассветом его армии, ныне расквартированной в Перте, предстояло покинуть город, спуститься к Данблейну, маленькому городку в нескольких километрах от Стирлинга, и завладеть им.
        Оттуда трем отрядам, насчитывающим по три тысячи солдат каждый, было приказано переместиться к стратегическим точкам — стирлингскому мосту и двум переправам в верховьях реки Форт, чтобы отвлечь на себя внимание врага. В это время основные силы армии, насчитывающей восемь тысяч солдат, попытаются переправиться через реку восточнее Стирлинга, после чего первые три отряда к ним присоединятся.
        Существовала вероятность, что герцог Аргайл со своей армией покинет Стирлинг и нападет на отряды-приманки у реки. Если бы это случилось, армия Гордона получила бы шанс захватить город и истребить войска представителя ганноверской династии. Такова была стратегия графа Мара, и в лагере ее не обсуждал только ленивый.
        Армия Мара вышла из Перта и после дневного перехода остановилась в окрестностях городишка под названием Ахтерардер. На следующий день рано утром к ней присоединилась армия хайлендеров Гордона. Остаток дня было решено посвятить отдыху, поскольку на следующий день Гордон с тремя тысячами горцев и восемью эскадронами кавалерии должен был отправиться в Данблейн. В числе этих трех тысяч оказались и солдаты из Гленко.
        В лагере воцарились обычные спутницы больших сражений — нервозность и напряжение, отравив взаимоотношения и распалив старые распри между мужчинами, которые теперь пили больше обычного и без конца сводили друг с другом счеты.
        В соседней компании разгорелась новая ссора, но Лиам не стал прислушиваться к крикам. Он наблюдал за Ранальдом, который сидел неподалеку с Дунканом и молодым Робином Макдонеллом. Он очень беспокоился о младшем сыне. Вот уже неделю Ранальда мучили такие сильные боли в спине, что он не мог этого скрывать, хоть и очень старался. Оно и понятно: ночевки в зарослях вереска, на промерзшей земле и многие километры, пройденные пешком в кратчайшие сроки, сделали свое дело. Однако Ранальд уродился очень упрямым, в мать. Он хотел драться наравне с остальными, и все попытки его остановить были обречены на провал.
        Недавно Ранальду исполнилось восемнадцать, и он стал взрослым, а потому Лиам даже при желании не смог бы заставить его оставаться в лагере, пока остальные будут сражаться за своего короля. Нет, поступив так, он перечеркнул бы все, чему сам учил своих сыновей, а именно — что честь важнее, чем жизнь. Не зря ведь барды поют хвалы погибшим в бою героям, увековечивая их тем самым в памяти людей! Он понимал, что нельзя лишать сыновей боевого опыта, как это сделал его собственный отец со своим младшим сыном Колином в 1689 году при Килликранки.
        Колину в тот год тоже исполнилось восемнадцать, и он так и не простил отцу, что тот лишил его лавров победителя, которые достались шотландцам в том сражении. Со своей стороны, Лиам понимал, что жизнь его сыновей после сражения изменится навсегда. Они никогда не будут такими, как прежде… Он знал это. Потому что сам пережил эту трансформацию. Прежде Дункану и Ранальду если и приходилось участвовать в стычках с представителями враждебных кланов, то столкновения эти не имели серьезных последствий. Война же — это настоящая бойня. Воспоминания о тех давних сражениях теперь казались такими далекими, но их эхо до сих пор звучало у него в ушах, и по спине бегали мурашки.
        Однажды Дункан попросил его рассказать о том громком поражении sassannachs в 1689 году, но Лиам не любил вспоминать об этом, а потому рассказ его вышел очень скупым и коротким. Хотя многие из его товарищей по оружию рассказывали о своей победе охотно, в мельчайших подробностях описывая, как они убивали этих молодых солдат, большинство из которых никогда прежде не участвовало в настоящем бою. Только один раз Лиам рассказал об ужасах кровавой битвы Кейтлин. То было незадолго до их свадьбы, но больше он не заговаривал об этом никогда.
        Лицо Лиама омрачилось. Он отхлебнул из кружки еще пива. Те sassannachs, с которыми они тогда воевали, были одногодками его сыновей. С каким противником им предстоит столкнуться на этот раз? По слухам, людей у Аргайла намного меньше. Но сколько? Говорили, что не больше трех-четырех тысяч. Но то, в отличие от большей части хайлендеров, были опытные вояки, обученные военному ремеслу, и с хорошим оружием. Армию горцев составляли простые крестьяне и скотоводы, основным оружием которых были яростное желание победить да ржавые мечи. Но в бою, когда на тебя устремлены жерла пушек, для победы одной храбрости может оказаться маловато…
        Между тем рядом кто-то продолжал яростно ссориться. Лиам повернул голову и какое-то время рассеянно наблюдал за этой компанией. В сумерках он не сразу рассмотрел, что это люди из клана Маклинов. Похоже, Хью Маклин с кем-то серьезно повздорил.
        — Так и до убийства недалеко,  — сказал Саймон, подтолкнув Ангуса локтем.
        — Точно! Колина надо выручать! Я знал, что однажды они с Хью все-таки сцепятся…
        — Колина?  — удивился Лиам.  — Ты хочешь сказать, что это мой брат Колин с Маклином сейчас орут друг на друга?
        Саймон с Ангусом переглянулись.
        — А кто же еще?  — отозвался Саймон, пожимая плечами.  — Ты с неба свалился, что ли, старик? Они уже полчаса глотки надрывают!
        Лиам тряхнул волосами. Послышался глухой звук удара, и Хью согнулся вдвое, хватая ртом воздух.
        — Проклятье, что он теперь натворил?
        Лиам вскочил на ноги, и оба товарища последовали его примеру. С трудом протиснувшись сквозь кольцо мужчин, которые окружили дерущихся, он увидел, что теперь его брат дерется уже не с Хью, а с кем-то другим.
        — Уведи его, пока я его не пришиб!  — прошипел Хью, который уже успел оправиться от удара.
        Лиам встал между дерущимися.
        — Колин, хватит!  — И он схватил брата за ворот сорочки.
        — Не вмешивайся в это дело, Лиам!
        Кулак, появившийся словно бы из ниоткуда, ударил Колина в челюсть. Колин оттолкнул брата и с воплем ярости бросился на обидчика. Получив удар в живот, тот согнулся, задыхаясь. Колин уже занес руку, чтобы ударить противника по затылку, но Лиам схватил его за запястье и выкрутил руку за спину.
        — Сейчас не время для драки, дурак!  — шепнул он младшему брату на ухо.
        На месте драки вдруг стало очень тихо.
        — Пусти меня!  — сквозь зубы процедил Колин.
        Лиам медленно разжал пальцы. Колин смерил его злым взглядом, растолкал зрителей, вышел из палатки и пошел прочь. Лиам посмотрел вниз, на того, с кем только что дрался Колин. Мужчина ответил ему сердитым взглядом, выругался и, схватившись за руку одного из своих товарищей, встал. Руки-ноги у него, слава богу, оказались целы.
        — Может, объяснишь, что на тебя нашло? Сейчас не время и не место выяснять отношения с Хью Маклином!
        Лиам расхаживал по поляне, расшвыривая ногами высокую траву и сердито поглядывая на брата.
        — Ты это мне говоришь?  — воскликнул взбешенный Колин, воздевая руки к небу.  — Этот чертов идиот все время допекает меня своей Морин! Никак не может понять, что между мной и ею все кончено!
        — Может, он не зря на тебя злится? Она ведь его сестра, а, Колин? А то, как ты поступил с этой бедной девушкой… Если бы кто-то сделал такое с Сарой, я бы заставил его пожалеть, что он вообще на свет появился!
        — Ну конечно! Ты же у нас всегда все делаешь правильно!  — с издевкой пробормотал Колин.  — Подумать только — какой у меня безупречный братец! Одна беда — никакой ты не безупречный…
        — Я и не считаю себя таким. И я иногда поступаю неправильно, но всегда отвечаю за свои ошибки.
        — А я — нет, ты это хочешь сказать?
        Колин прищурил налитые кровью глаза, и во взгляде его Лиам увидел с трудом подавляемую злобу.
        — Брат, посмотри на себя! Ты слишком много пьешь, ты на себя не похож последние несколько лет! Что с тобой стряслось?
        — Тебя это и правда заботит?
        — Перестань кривляться! Ты прекрасно знаешь, что все, что тебя касается, меня заботит, черт бы тебя побрал! Других братьев у меня нет! Но я не понимаю, почему ты ведешь себя так необдуманно, Колин Макдональд! Иногда мне даже кажется, что ты это делаешь всем назло!
        Лиам со вздохом потер глаза.
        — Морин — хорошая девушка. Я уж думал, ты остепенишься и перестанешь бродить по стране с Макгрегорами. Ты трижды чудом уходил от веревки, разве этого мало? Морин тебя любила, а ты унизил ее так, что хуже не бывает!
        — Я ей ничего не обещал!  — попытался оправдаться Колин, отводя глаза.
        Несколько секунд он подыскивал слова, потом выругался.
        — Она два года жила в твоем доме. Она носила под сердцем твоего ребенка!
        — И потеряла его…
        — И из-за этого ты ушел из дома и оставил ее одну на два месяца выплакивать глаза от горя? Никто же не знал, где тебя искать! Одно время мы даже думали, что тебя убили. Но потом выяснилось, что ты бросил Морин, когда был ей нужен больше всего.
        — Нет! Я…
        Лиам поймал брата за руку и заставил посмотреть себе в глаза.
        — Два месяца, Колин! И все это время она ждала тебя, чтобы узнать, что ты кувыркался в постели с другой женщиной там, в Инвернессе. Я не хотел в это верить. Кто угодно, но не ты!
        — Я не обязан перед тобой отчитываться, Лиам!
        — Обязан!
        — Мне надоели твои нотации!  — крикнул Колин, вырываясь. На него накатила новая волна гнева.  — Послушать тебя, так я — худший мерзавец на свете! А разве ты сам никогда не уезжал от Кейтлин?
        Лиам побледнел.
        — Колин…
        — Что, вспомнил, как уплыл во Францию в тысяча шестьсот девяносто пятом, когда вышел из эдинбургского Толбота? Скажу тебе сразу: я ни секунды не верил в эту историю с покупкой оружия! Глупая придумка! Ни один нормальный человек, который просидел несколько недель в тюрьме, ожидая казни за преступление, которого не совершал, получив помилование, так не поступит! Особенно если дома его ждет такая жена, как Кейтлин! Наверняка случилось что-то, что пришлось тебе не по нраву. И ты сбежал, оставил ее. Знай, я пытался узнать, что между вами произошло. Я засыпал Кейтлин вопросами. Но твоя жена слишком сильно тебя любит, она не обвиняла тебя ни в чем, хоть ты и поступил с ней скверно!
        Тишина, пропитанная враждебностью, повисла между братьями. Они молча смотрели друг на друга. Лиам медленно вздернул подбородок. Поджатые губы его побелели, нижняя часть лица судорожно подергивалась.
        — Это правда, ты не знаешь, что тогда случилось, и уж точно не сегодня я тебе это расскажу,  — сказал он сухо.  — Хотя это совсем другое дело. Ты дождался, пока она уедет из долины, и только тогда вернулся. Ты даже не нашел в себе смелости сказать ей, что больше не хочешь с ней жить. Господи, Колин! Это же трусость, низость! Любой на месте Хью мечтал бы прибить тебя! Эх, зря я помешал ему отходить тебя, как ты того заслуживаешь!
        — Не надо было вмешиваться! Моя жизнь — это мое дело!
        Взгляд Колина помрачнел.
        — Хотя, если подумать хорошенько… Наверное, тебя оно тоже касается.
        Лиам тряхнул волосами и посмотрел на Колина. Какое-то время братья смотрели друг другу в глаза.
        — Я не хочу говорить об этом, Колин.
        Повисла тишина, такая тяжелая, давящая, что стало трудно дышать. Оба прекрасно знали, что стало причиной всех злоключений. Но ни один, ни другой не осмеливались произнести это вслух. Смех и восклицания товарищей в лагере, доносившиеся сквозь заросли кустарника, отсюда были похожи на глухие и далекие раскаты грома. Колин вынул фляжку виски и протянул ее Лиаму, но тот жестом отказался.
        — А я думаю, что пришло время нам об этом поговорить, брат,  — сказал Колин глухим голосом.
        — Тебе сегодня хватит пить. Ты не в том состоянии, чтобы разговаривать!
        Пропустив слова брата мимо ушей, Колин отхлебнул из фляги. Виски пролилось ему на подбородок и на грязную рубашку. Он прищелкнул языком и вытер губы тыльной стороной ладони. И с нервным смешком продолжил:
        — Тебя послушать, так со мной разговаривать вообще пустая затея! Но что бы ты там ни думал, с головой у меня все в порядке!
        Помутневшими глазами он уставился прямо перед собой, потом снова глотнул из фляжки. Виски обожгло разбитую губу и горло, и Колин поморщился.
        — Я многие годы втайне ненавидел тебя, ты и сам знаешь. Но со временем я научился себя обманывать, это тебе тоже известно. Я делал все, что мог, лишь бы забыть…
        Он помахал фляжкой перед невозмутимым лицом Лиама и насмешливо усмехнулся. Потом его лицо снова стало серьезным. Лиам молчал, но не сводил с брата глаз. Только зубы его судорожно сжались, отчего дернулся заросший щетиной подбородок.
        — Все думают, что я — неблагодарный брат, да? Лиам — он мудрый, а дурачок Колин все мечется, никак не успокоится… Ты всегда старался мне помогать, а я тебя за это ненавидел. Какую бы глупость я ни сделал, ты всегда защищал меня перед Макиайном, старался смягчить мое наказание. Тогда ты еще не понимал, что я, как могу, стараюсь отравить тебе жизнь?
        Лицо Лиама дернулось, он кашлянул и окинул брата долгим взглядом.
        — Лучше бы ты уехал в Америку с Манро и Уиллом Макгрегором, как и собирался.
        — Знаю, что так было бы лучше. Но я не смог. Как ты только что мне напомнил, я же трус! Да и Морин попалась мне на глаза… И я подумал, что на этот раз… Вот только…
        — Вот только ты сделал все, чтобы растоптать самое лучшее, что случилось с тобой за многие годы! Ни одна женщина дольше пары месяцев рядом с тобой не задерживалась!  — перебил его Лиам, поддавшись гневу и злости, которые подавлял годами.  — Если ты ненавидел меня, то зачем так обидел эту девушку? Зачем ты заставил ее страдать?
        Лицо Колина застыло, превратившись в жестокую маску. Взгляд его скользнул в сторону, уголок рта задергался.
        — Я… я не знаю. Я не желал ей плохого, клянусь, но я не знал, как ей сказать…  — Он выругался и обхватил голову руками.  — Я не мог полюбить ее, как ни старался, Лиам! Не мог любить ее, как она того заслуживала! Всю свою жизнь я стремился к тому, что не может сбыться. Я хотел женщину, которая никогда не сможет быть моей!
        — То есть ты ненавидишь меня всю жизнь за то, что я женился на Кейтлин?  — спросил Лиам, вставая перед братом так, чтобы оказаться с ним лицом к лицу.
        — Ты ее у меня отнял!  — вскричал Колин, падая на колени.  — Я любил ее, хотел ее, черт бы вас всех побрал! А ты увел ее у меня из-под носа!
        — Она не была твоей!  — возразил на это Лиам бесцветным голосом.
        Ему больше ничего не хотелось слышать. На коленопреклоненного брата он теперь смотрел, испытывая не столько гнев, сколько жалость. Любовь Колина к его жене превратилась в навязчивую идею и много лет отравляла их отношения.
        Люди быстро заметили, что все женщины, которых Колин приводил в свою жизнь, чем-то напоминали Кейтлин. У одной были такие же роскошные черные волосы, у другой — глаза цвета моря. Морин Маклин оказалась похожа на жену его брата больше, чем другие,  — и внешностью, и характером. Но и она не смогла завоевать сердце Колина. Как и остальные женщины, она оказалась лишь мимолетным увлечением, временным спасением от одиночества и душевной боли.
        — Я не отнял у тебя ничего, что было бы твоим по праву. Кейтлин сделала свой выбор.
        — Знаю,  — проговорил Колин хрипло.
        Он снова потянулся было за флягой, но передумал и выругался.
        — Зачем тогда вспоминать об этом?
        Колин с трудом поднялся на ноги.
        — Потому что так надо! Ты всегда старался замять разговор, когда я об этом заговаривал! Я так и не…  — Он покачнулся, лицо его исказилось от душевной боли. Закрыв глаза, Колин продолжил:  — Я так и не перестал ненавидеть тебя. Ты даже не представляешь…  — Он издал странный звук и запустил пальцы в свои белокурые волосы, блестевшие в лучах заходящего солнца.  — Ты не представляешь, как это — ненавидеть того, кого любишь. Это боль, которая медленно тебя убивает. Она съедает тебя изнутри, и ты чувствуешь, как в душе образуется пустота, и ты начинаешь сам себя ненавидеть.
        Его голос дрожал от усилий, которые Колин прикладывал, чтобы держать себя в руках. И все же он сдался, схватил фляжку, сделал пару добрых глотков и снова заговорил:
        — В тот день, когда ты уединился с ней в хижине близ Метвена… Думаешь, я не знал, что между вами там происходило? Проклятье! А Саймон с Дональдом еще смеялись и спорили, поладите вы там или нет… мне тогда хотелось войти в дом и насадить вас обоих на меч, как на шомпол!
        Ему было трудно дышать. Лицо его побелело, в сверкающих глазах читалась ненависть. Порыв ветра принес отголоски песен и смеха из лагеря. Лиам вздрогнул. Он не мог отвести взгляд от лица стоящего перед ним человека, который много лет носил в себе столько злобы.
        Колин криво усмехнулся. Над поляной снова повисла траурная тишина, отчего обоим стало не по себе.
        — Согласен, она выбрала тебя. Я знал это с самого начала и ненавидел тебя за это. Я все время думал, что было бы, если бы все случилось по-другому, если бы это меня поймали в поместье Даннинга в ту ночь, когда мы возвращались из Арброата? Кого тогда выбрало бы ее сердце — меня или тебя? Тебе я не могу простить, что ты согласился с ее выбором, хотя и знал, что я тоже ее люблю! Ты женился на ней, хотя и знал, что это навсегда разрушит нашу с тобой братскую любовь. Ты ведь знал, что я чувствую к ней…
        — Я думал, это пройдет. Что это несерьезно, просто увлечение…
        Колин долго смотрел на брата, потом вздохнул.
        — А у тебя прошло?  — Он хотел улыбнуться, но вместо улыбки получилась некрасивая гримаса. Отмахнувшись от комара, он продолжал:  — Потом вы вместе сбежали в Эдинбург. А я… Я надеялся, что…
        Голос его понизился до едва слышного шепота, и он отвернулся.
        — На что ты надеялся?
        — Тебя ведь тогда разыскивали за убийство…
        — И ты рассчитывал, что меня повесят за убийство этого мерзавца Даннинга? Мечтал о том, как будешь утешать несчастную вдову, оплакивающую смерть твоего брата? Это ты пытаешься мне сказать?
        Повисла пауза, которая только усилила гнев Лиама.
        — Как ты мог, Колин?
        Тень жалости, что заслонила собой остальные чувства, которые он испытывал к младшему брату, унесло порывом холодной ярости. Колин находился на расстоянии вытянутой руки, и все же Лиаму казалось, что их разделяет огромная, непреодолимая пропасть. Двадцать лет его брат сходил с ума от несбыточной любви к Кейтлин, а его самого жестоко ненавидел! Какие чувства он мог испытывать к Колину после такого признания? Живот вдруг скрутило болью. Неужели Колин ненавидел его, Лиама, до такой степени, чтобы желать ему смерти? Признавать это было тяжело и… очень больно.
        — И все эти годы ты желал мне смерти? Ушам своим не верю! Что бы нам ни приходилось делить в этой жизни, мы с тобой кровные братья, Колин! Или ты забыл об этом? Как ты мог?
        — Знаю!  — выкрикнул Колин, закрывая уши ладонями.  — Я не желал тебе смерти, Лиам. Я только хотел, чтобы Кейтлин была моя. Знаю, в это трудно поверить, но это все, чего мне хотелось! Я и сам не понимал, что со мной творится, я себя ненавидел…
        — Но ведь только моя смерть могла привести ее на твое ложе, верно?
        — Нет!
        — Как это — нет? Значит, ты нашел другой способ добиться своего?  — спросил Лиам язвительным тоном.  — Расскажи, любопытно будет послушать. Или ты думал, что она согласится спать с тобой?
        — Черт!  — выругался Колин, поворачиваясь к брату спиной.  — Ты был прав, не стоило начинать этот разговор…
        — Поздно, старик! Нам придется его закончить. Я хочу услышать все до конца. Ну, как ты намеревался обстряпать свое дело?
        Лиам схватил брата за воротник рубашки и заставил повернуться к себе лицом.
        — Нет, Лиам. Больше не хочу об этом говорить. Теперь со всем этим покончено.
        — Нет! Все только начинается! Ты закончишь свой рассказ, Колин, мне он кажется очень интересным! Теперь, когда мы вскрыли нарыв, остается почистить рану. Дальше!  — приказал он, отпуская брата.
        Колин пошатнулся, кивнул и закрыл глаза.
        — Лиам…
        — Выкладывай всю правду!  — крикнул Лиам, побелев от гнева.  — Ты до сих пор надеешься, что я со дня на день сдохну? Или решил, что через пару дней sassannachs сделают дело за тебя? Или все же ты прикончишь меня сам?
        Колин с размаху ударил его кулаком в живот. Лиам согнулся, ему стало нечем дышать. Колин стоял, потирая руку, и смотрел на брата с отвращением.
        — Как у тебя язык повернулся сказать такое?
        Лиам бросился вперед и боднул его головой в живот с такой силой, что Колин ударился спиной о дерево и сполз по нему на землю в состоянии полубеспамятства. Лиам подошел, схватил его за ворот, поднял на ноги и потряс перед побледневшим лицом брата кулаком.
        — Я не знаю, что мне думать, Колин Макдональд!
        Он заскрежетал зубами, отпустил ткань рубашки и оттолкнул брата. Колину пришлось схватиться за дерево, чтобы не упасть.
        — Я уеду,  — сказал он после тягостной паузы, растянувшейся на несколько минут.  — Как только закончится восстание. Уеду из Шотландии в Новый Свет.
        Лиам открыл было рот, но так ничего и не сказал. Конечно, так было бы лучше для всех.
        — В душе я по-прежнему люблю тебя, Лиам. Но и Кейтлин я люблю и ничего с этим не могу поделать. По правде, я думаю, что не смогу полюбить никакую другую женщину, пока Кейтлин рядом. Я хочу, чтобы ты это понял.
        — Я пытаюсь понять.
        Они молча посмотрели друг на друга, потом Колин заговорил снова:
        — Я пытался наладить жизнь, ну, с Морин… И у меня почти получилось. Но когда она потеряла ребенка…
        От волнения ему было трудно говорить. По щеке скатилась слеза.
        — Колин, как ты мог? Ты бросил ее, потому что она потеряла ребенка?
        — Не только поэтому, все не так просто. Кейтлин… Она всегда вынашивала своих детей. Я ушел, чтобы разобраться в себе. Я испугался. Я не понимал, почему то, что Морин потеряла нашего ребенка, так меня взбесило. Я знал, что следует остаться с ней. Знал, что ей нужны слова утешения, поддержка, но не мог ей все это дать.
        — Ты до такой степени на нее злился?
        — Не на нее, а на себя. Я сравнивал ее с Кейтлин! Кейтлин никогда бы не потеряла ребенка! Ты понимаешь, что я пытаюсь тебе сказать? Я вдруг понял, что Морин совсем не такая, как Кейтлин! Я понял, что люблю не саму Морин, а через нее — Кейтлин! Хотя теперь мне стало ясно, что они не похожи.
        Лиам кивнул в знак того, что понял. Но, по правде говоря, выводы и рассуждения брата казались ему неразумными.
        — Она не была как Кейтлин.
        — Если Кейтлин и не довелось потерять ребенка, то это — обычное везение, и все!
        — Может, и так,  — пробормотал Колин устало и опустился на землю.  — Когда я смотрел на нее, беременную твоими стараниями, я представлял себе, что это будут мои дети! О Лиам, я представлял себе… она снилась мне каждую ночь. Сколько раз во сне я обнимал ее… занимал твое место с ней рядом…
        — Не надо подробностей, прошу тебя!
        Только теперь Лиам понял, что страсть, которую Колин испытывал к его жене, стала для него настоящим наваждением. Если так, то переселение в колонии стало бы для них всех лучшим выходом из этого затруднительного положения. И вдруг живот скрутило новым приступом боли, еще более сильным, чем предыдущий. В душе шевельнулась ужасная догадка. Он почувствовал, что ноги становятся словно войлочными, и стало трудно дышать.
        — Колин, скажи, ты делал это с…?
        У Лиама не получилось закончить терзавший душу вопрос, поскольку он опасался в ответ услышать худшее. Брат посмотрел на него полными слез глазами.
        — Делал что?
        — Ну, с Кейтлин… Я хочу знать. Ты… Ты прикасался к ней?
        Колин пару секунд вопросительно смотрел на него, а потом переменился в лице, не веря собственным ушам. Лиам замер в ожидании ответа.
        — Колин?
        — Нет. Ну, разве только один раз.
        У Лиама закружилась голова. Губы его искривились, и он со стоном закрыл глаза.
        — Я поцеловал ее. Один-единственный раз, и это все. Клянусь могилой нашего отца!
        — Поцеловал? Когда?
        — В день вашей свадьбы. Когда вел ее в церковь. Честнее было бы сказать, что я украл этот поцелуй, потому что она… она не хотела.
        — И ты ее принудил?
        — Я не говорил, что принудил ее. Скажем, я ее подстерег, когда она этого не ожидала.
        — И потом между вами ничего не было?
        Сердце билось у Лиама в груди так, словно хотело выскочить. Что он сделает, если Колин признается, что взял его жену силой? Пальцы с такой силой сжали рукоять кинжала, что стало больно.
        — Ничего и никогда. Я пообещал, что не стану домогаться ее, когда она станет твоей женой, и сдержал обещание.
        Взгляды братьев встретились.
        — Я люблю Кейтлин, Лиам! Но ты — мой брат, и тебя я тоже люблю. Я никогда бы не смог так подло с тобой поступить. И это меня убивает!  — С циничной улыбкой он передернул плечами.  — Все было бы намного проще, если бы мы не были братьями!  — Он снова усмехнулся, и в сумерках сверкнули его белые зубы.  — Ты, Кейтлин, Сара и ваши дети — самое дорогое, что есть у меня на этом свете, Лиам. Я готов отдать за вас жизнь… Вот только она, к сожалению, мало что стоит,  — добавил он после секундного колебания.  — Поэтому я и решил, что уеду. Я и так принес вам много горя. И назад я не вернусь.  — Он сделал глубокий вдох, чтобы насытить воздухом одурманенный алкоголем мозг, и полушутя-полусерьезно сказал:  — И все-таки мне трудно смириться с мыслью, что мои кости не упокоятся на Eilean Munde[54 - Остров на озере Ливен, служивший местом погребения для многих поколений Макдональдов из Гленко.].
        Лиам посмотрел на Колина с удивлением, потом, уловив смысл сказанного, протянул ему руку.
        — Твоя душа всегда будет в Шотландии, брат!
        Колин встал, ухватившись за предложенную крепкую руку. И вдруг вскрикнул и замер, глядя Лиаму за спину. Лиам обернулся. В нескольких метрах, там, где прекрасно было слышно их разговор, стоял Дункан. Увидеть юношу было непросто — его заслоняли ветви пусть и оголившегося по осени, но все же густого кустарника.
        — И давно ты тут, сын?  — спросил у него Лиам спокойным голосом.
        Юноша не торопясь вышел из своего укрытия и посмотрел на дядю.
        — Боюсь, слишком долго.
        — Вот как…  — обронил огорченный Лиам.
        Колин откашлялся, стараясь не смотреть на глядящего на него с явной укоризной племянника, и пробормотал себе под нос:
        — Я возвращаюсь в лагерь. Завтра мы идем в Данблейн, хочу отдохнуть.
        — Что ты услышал?  — спросил Лиам, когда Колин скрылся из виду.
        — Почти все.
        — Ясно.
        Да и что еще он мог сказать? Лиам вынул точильный камень и положил у ног, чтобы он намок от соприкосновения с влажной травой.
        — Я пошел за вами следом сразу. Хотел поговорить с тобой о… Прости меня. Я не собирался подслушивать, но… Услышав, что вы ссоритесь, я заволновался и решил остаться. Отец! Я думал, Колин давно понял, что моя мать — твоя жена и что… Это глупо, невероятно! Ведь уже двадцать лет прошло с тех пор, когда все решилось!
        Он нервно теребил в руках берет.
        — Знаю.
        — И он признался, что все эти годы тебя ненавидел! Ты на него за это злишься?
        — И да, и нет. Я и сам не знаю, что об этом думать. И, сказать правду, я не могу по-настоящему на него злиться. Ведь он испортил жизнь себе, а не мне! Колин всегда был легкомысленным и безрассудным. И повторил бы свои ошибки, даже если бы все сложилось по-другому.
        — Но ведь сложилось так, как сложилось!
        — Это правда. Я всегда знал, что Колин любит твою мать, Дункан. Да ты и сам знаешь, он никогда этого не скрывал. Но я предпочитал ничего не замечать. Потом он сдружился с теми Макгрегорами, которые жили отшельниками на Раннох-Мур, начал пропадать где-то неделями. Стыдно признаться, но я даже радовался, потому что его отсутствие очень облегчало мне жизнь. Но длилось это недолго. Потом стало только хуже. В их компании был человек по имени Дугал Бан Маккеллар. Я хорошо его помню! Никто, единожды увидев, не забудет Маккеллара!  — с улыбкой сказал Лиам, качая головой. Он подобрал с земли точило, сел по-портновски на холодную землю, положил его на подол своего килта и принялся медленными движениями точить кинжал.  — Этот Маккеллар так вонял старым козлом, что слышно было за километр,  — продолжил он рассказ, не отрывая глаз от блестящего металла.  — Не представляю, как ему удавалось застать врасплох бедолаг-путешественников, которых он заставлял выворачивать карманы.
        — И дядя Колин тоже грабил проезжих? Ты хочешь сказать, он — разбойник с большой дороги?
        — Был,  — поправил сына Лиам, ногтем проверяя, достаточно ли заточен нож.  — На большой дороге дело у него не заладилось. Это случилось в девяносто седьмом году. Маккеллар с Колином и одним из Макгрегоров перерезали горло путнику в окрестностях Бракалдина и украли у него восемьсот шотландских фунтов. Потом Колин и Макгрегор утверждали, что убийство совершил Маккеллар, но деньги они тогда поделили поровну. Через две недели в долину прилетели гвардейцы. Кто-то донес на Маккеллара и указал, что он скрывается в нашей деревне. Колин со своими подельниками едва успел спрятаться среди холмов. Джона обвинили в том, что он укрывает от закона убийц. Маккеллара под эскортом увезли в Форт Уильям и там повесили. На этом разбойничья карьера твоего дяди и закончилась. Он снова стал красть скот на землях Кэмпбеллов, но, поскольку он привык жить своим умом, не слушая ничьих советов…
        Лиам исподтишка наблюдал за сыном, который стоял, прислонившись спиной к тому самому дереву, рядом с которым недавно стоял и Колин. Услышав имя Кэмпбелл, он нахмурился, но промолчал. Дункан вернулся в армию хайлендеров три недели тому назад. Лиам не стал расспрашивать его о дочери лэрда Гленлайона в надежде, что сын сам заговорит об этом. Но Дункан не проронил ни слова. Несколько раз парни из клана пытались над ним подшучивать, и Дункан вспыхивал с такой силой — он, обычно спокойный!  — что Лиам встревожился не на шутку. Во время той поездки, несомненно, произошло нечто значительное.
        — Значит, дядя собирается уехать в Новый Свет?  — спросил Дункан без особого интереса.
        — Похоже, он так решил. Это его выбор.
        — И ты его одобряешь?
        Лиам внимательно осмотрел вторую сторону клинка. Довольный качеством своей работы, он спрятал точило на место и посмотрел на сына.
        — Если это поможет его душе обрести мир, то да.
        — Но ведь кроме него у тебя в долине нет других родичей, отец!  — воскликнул Дункан, серьезно глядя на отца.
        — Я знаю, Дункан. Но это его жизнь, не моя.
        — Я не знаю, как бы поступил, если бы узнал, что Ран собирается навсегда уплыть за море!
        — Тебе пришлось бы смириться с его решением.
        Лиам вытянул затекшие ноги и пошевелил ими.
        — Ты как будто хотел о чем-то со мной поговорить?  — спросил он, поднимая глаза к звездам, мерцающим на темно-синем небе.
        — Я? Ну, это может подождать.
        Дункан кашлянул. Лиам решил, что сегодня непременно разговорит сына, а потому спросил:
        — Это как-то касается дочки Кэмпбелла?
        Юноша замер.
        — Ну…
        — Значит, это о ней ты хотел со мной поговорить?
        Сунув кинжал в ножны, Лиам вопросительно посмотрел на сына.
        — Может, и так,  — пробормотал Дункан, заправляя прядь волос за ухо.  — Да, о ней!
        — И что же ты хотел сказать?
        — Я не знаю, с чего начать…
        Лиам едва заметно усмехнулся. Решительно, сегодня ночью ему уготована роль исповедника мятущихся душ!
        — Хорошо бы начать с начала.
        — Я не знаю, отец…
        Дункан щелчком отшвырнул в темноту маленькую ночную бабочку, присевшую ему на ногу, отломил веточку вереска и понюхал ее.
        — Как…
        Лиам терпеливо дожидался продолжения фразы, но Дункан замолчал надолго.
        — Дункан?
        — Ладно, была не была! Коротко говоря, я не могу ее забыть. И сам не знаю точно, что к ней чувствую.
        — Понятно. Я тоже через это проходил.
        — Правда?  — удивился Дункан и широко распахнутыми глазами взглянул на отца.  — Когда? Ну, я хотел спросить, с кем?
        — С твоей матерью.
        — А с первой твоей женой, с Анной?
        — С Анной было по-другому. С ней я не задавался никакими вопросами. Все сложилось само собой.
        — А с матерью, значит, все было иначе?
        — Подразумевалось, что она останется в Гленко только до тех пор, пока не заживет ее рана. Я не хотел к ней привязываться, и у меня было на то несколько причин.
        — Каких причин?
        — Во-первых, после смерти Анны я обещал себе, что никогда больше не полюблю женщину.
        — Но почему?
        Лиам пожал плечами.
        — Думаю, я боялся, что снова придется пережить эту муку,  — сказал он серьезно.
        — А другие причины?
        — Ее разыскивали по обвинению в убийстве. Джон никогда бы не позволил ей остаться в долине. Он обещал королю, что клан будет вести себя примерно. Укрывать, пусть даже временно, женщину, которую ищут власти,  — разве это не нарушение обещания? А еще был Колин, который, ни от кого не таясь, за ней ухаживал…
        — Ну да, Колин…
        — И я уехал на несколько дней, чтобы разобраться в себе. Кейтлин оставил с Сарой. Я думал, что расстояние разрешит мое затруднение. Я подумал, что смогу ее забыть. Кейтлин была очень красива, и уже оттого, что она все время была рядом, я с ума сходил от желания. Мне нужно было забыть ее, не видеться с ней.
        — Но этого не случилось, верно? Ты не смог прогнать ее из своих мыслей, она снилась тебе каждую ночь?
        Лиам улыбнулся. Похоже, его сыну не понаслышке были знакомы муки, о которых он говорил. Он снял свою брошь, спрятал ее в спорран и закутался в плед. Ночь обещала быть холодной.
        — Хуже того: я понял, что полюбил ее всем сердцем. Был готов порвать с кланом, только бы она была со мной рядом. Но мне повезло узнать, что Кейтлин больше не ищут, что с нее сняли обвинение в убийстве лорда Даннинга.
        — А вместо нее ищут тебя…
        — Да. Значит, если кому-то и нужно было уехать из долины, так это мне, а не Кейтлин. Раз уж обстоятельства сложились так, а не иначе, я решил, что теперь ничто не мешает нам пожениться. Но когда я вернулся в Карнох, она уже уехала. Я думал, что потерял ее навсегда. И именно в этот момент я понял…
        — Что ты понял?  — спросил Дункан с ноткой нетерпения в голосе.
        — Что по-настоящему ее люблю. Страх потерять что-то или кого-то заставляет нас понять, насколько нам это дорого.
        — Но что делать, если этот кто-то для нас недостижим, если быть вместе невозможно?
        Эти слова Дункан произнес шепотом. Лиам посмотрел на сына с нежностью. «Мой сын влюбился в девушку из рода Кэмпбеллов! Да поможет ему Господь!»
        — Все достижимо в этом мире, если хочешь этого всей душой. Только придется хорошенько потрудиться.
        — Даже если это грозит нам обоим большими несчастьями?
        — Да любишь ли ты ее по-настоящему, сын?
        Юноша вздрогнул и посмотрел на отца. Было очевидно, что он смущен.
        — Люблю ли я ее по-настоящему? Я сам себя все время об этом спрашиваю, отец,  — ответил он после паузы.  — Надо признать, характер у нее прескверный.
        Лиам засмеялся и ласково похлопал сына по плечу.
        — Она же из Кэмпбеллов, не забывай!
        — Да разве забудешь? No obliviscaris!
        Дункан на мгновение смежил веки, открыл глаза и улыбнулся усталой улыбкой.
        — Что между вами произошло?
        — Ничего, в общем-то. Я думал, что… Я вел себя с ней пристойно. Я хочу сказать: обращался с ней как с леди. В один момент мне показалось, что она вдруг переменилась ко мне… И тогда я…
        — Уж не хочешь ли ты сказать, что ты попытался ее… соблазнить?
        Дункан ответил не сразу. Лиам тяжело вздохнул.
        — Знаю, не стоило, но я не принуждал ее, отец, клянусь тебе! Но в последнюю минуту она…
        — Я подозревал, что что-то подобное между вами все-таки случилось. Ты сам не свой с тех пор, как вернулся в лагерь. Надо встряхнуть тебя как следует, мой мальчик, потому что сражение нас ждет нешуточное.
        Выражение грусти на лице у Дункана уступило место беспокойству.
        — Отец… я хотел спросить насчет сражения…  — Он сглотнул, и лицо его исказилось страхом.
        — Нет ничего постыдного в том, чтобы страшиться войны, Дункан. У любого здравомыслящего человека при виде вооруженного противника поджилки дрожат от страха. И поверь, я не исключение!
        Дункан какое-то время смотрел на отца, потом поднял глаза к украшенному звездами небесному своду, раскинувшемуся у них над головами.
        — Дедушка Кеннет убережет нас.
        Сердце Лиама сжалось от волнения. Минуту назад они с сыном разговаривали, как мужчина с мужчиной, и вот мгновение — и его сын снова превратился в ребенка. И этого ребенка ему предстояло повести с собой в бой.


* * *
        Этой ночью Лиам уснул, прижимая к сердцу прядь шелковистых волос цвета ночи. Ему снилась Кейтлин, ее теплое тело, ее нежная кожа и ее губы, сладкие как мед. Он видел, как его руки гладят ее изящную шею, ее плечи, спускаются ниже, сжимают ее грудь и отпускают ее, продолжая свой путь к изгибам бедер, которые оглаживают, прежде чем скользнуть туда, в уютную и тесную теплоту… Туда, где ему хочется заблудиться, спрятаться. Войти в нее и почувствовать себя дома, скрыться ото всего в этом жарком пристанище и никогда больше его не покидать… Он застонал во сне.
        Чья-то рука схватила его и потянула за собой. «Нет! Я не хочу! Хочу остаться тут! Отстаньте от меня!» Он застонал снова. Приятное тепло Кейтлин рассеялось. Он вздрогнул от холода. «Нет!»
        — Нет!
        — Лиам, ты в порядке?  — шепотом спросил голос.
        И рука снова тихонько потрясла его за плечо. Лиам открыл глаза.
        — Ты в порядке?
        Обеспокоенный Саймон склонился над другом.
        — А… все нормально, Саймон. Это всё сон. Прости, не хотел тебя разбудить.
        Саймон тихонько сжал его плечо.
        — Я знаю, каково тебе сейчас, Лиам. Это как в те ночи перед самым сражением в Килликранки.
        — Да.
        — Спи. Рассвет уже скоро, нам остался час или два.
        Лиам закрыл глаза. «Caitlin, a ghraidh… fan leamsa, tha dith agam ort»[55 - Кейтлин, дорогая моя… Останься со мной, ты нужна мне.].
        Но сон к нему так и не вернулся.
        Глава 11
        Драммонд-Касл
        Морозный рисунок на стекле таял от прикосновений теплых пальцев Марион. Великолепный сад, раскинувшийся у подножия замка Драммонд, застыл под толстым слоем снега, который выпал прошлой ночью. Взгляд девушки задержался на циферблате солнечных часов, устроенных еще в прошлом веке в месте, где сходились, образовывая крест Святого Эндрю, четыре усыпанных гравием аллеи. Но мысли ее были далеко.
        Нарочито громкий кашель и скрип кожаного кресла вывели ее из задумчивости. Однако она не спешила поворачиваться на звук. Еще пару секунд взгляд ее скользил по роскошному зимнему пейзажу. Потом она представила себе, как прекрасны будут все эти розарии в июне. Закрыв глаза, Марион вспомнила кружащий голову аромат роз, которых в свое время в саду Честхилла было великое множество и за которыми с такой любовью ухаживала ее матушка. Сегодня кустики давно заросли колючим кустарником и дикими травами. Маргарет больше не было на этом свете, а она, Марион, никогда не любила возиться в саду. Но это не мешало ей часто с замиранием сердца вспоминать о былой красоте этого сада…
        Сзади снова кто-то кашлянул. Девушка не без сожаления оторвала взор от белесых от снега ландшафтов и медленно повернулась к пожилому мужчине, который никак не мог устроиться в своем кресле. Багровое, изрытое морщинами лицо графа Бредалбэйна исказила гримаса боли. Он протянул дрожащую руку к кувшинчику, стоявшему на столике справа от него, и взял его. Марион с рассеянным видом следила за неуверенными движениями дяди. Тот налил себе вина и выпил его в надежде, что приступ мучительного кашля, сотрясавшего тело, утихнет.
        — Присядьте, моя дорогая,  — предложил наконец сэр Грей Джон Кэмпбелл, возвращая пустую чашу на стол.
        Его маленькие серые, глубоко утопленные в орбитах глаза внимательно смотрели на девушку. Но лицо Марион по-прежнему выражало полнейшую безмятежность.
        — Нет, благодарю, я предпочитаю постоять, если вас это не смущает.
        — Нисколько!  — ответил он, с громким стуком опустил трость на навощенный дубовый паркет и укрыл пледом свои слабые ноги в коричневых бархатных штанах.
        — Вам надлежит вернуться в Гленлайон, дитя мое,  — начал он.  — Сражения начнутся весьма скоро. Ваш отец предпочел бы, чтобы вы были в безопасности, в родной долине.
        — Я знаю.
        Дядино длинное изможденное лицо под париком отливало желтизной. Марион закусила губу. Ей не хотелось уезжать, по крайней мере так скоро. Бредалбэйн сказал чистую правду: отец заставил ее пообещать, что она вернется домой как только сможет, как только найдет в себе силы для нового путешествия. Вот уже несколько дней Марион удавалось отсрочить отъезд под предлогом самых разных недомоганий. Но сегодня она уже не знала, что бы еще придумать. А Бредалбэйн, который видел девушку насквозь, спешил услать ее подальше от лагеря армии якобитов.
        Лэрд рассказал ему, что его дочери пришлось какое-то время путешествовать в компании Макдональда из Гленко. Марион подумала даже, что старый граф не переживет такого позора, но тот держался молодцом. И все же новость обескуражила старого лиса, и он исторг свою желчь со всем пылом, который еще оставался у него в закромах. Дочь Гленлайона разгуливает по стране с каким-то подонком из Гленко? Ужас! Да этих бандитов на километр нельзя подпускать к потомкам достойного дома Кэмпбеллов, а тем более — к дочери самого лэрда Гленлайона! Девушка попыталась вразумить дядю: «Но ведь Дункан порядочный юноша!»  — «Порядочный?  — взвился Бредалбэйн.  — Житель Гленко — порядочный? Я знаю их слишком хорошо, чтобы с уверенностью сказать — в проклятой долине нет ни одного человека с понятием о чести! Эта долина — рассадник злодеев, кровожадных убийц, воров!» Старик выплевывал эти слова с такой яростью, что она не осмелилась возражать. Даже отец ее предпочел промолчать. Но молчание это заставило Марион усомниться в том, что мнение отца о клане Макдональдов совпадает с мнением самого графа Бредалбэйна. Никто не
сомневался, что особой любви к этим людям лэрд Гленлайона не испытывает: с каждой новой вылазкой Макдональдов на его земли поголовье его скота редело. Но никогда Марион не слышала, чтобы он говорил о них с такой ненавистью, как старый граф. «Если бы этот болван Роберт сделал дело как следует, в горах Аргайла и Бредалбэйна сегодня было бы намного спокойнее! Давно пора очистить их от этого мерзкого мусора, от этих висельников!»  — кричал старик, громко стуча по полу своей тростью. И эхо его гневных речей до сих пор звенело у нее в ушах…
        — Марион Кэмпбелл!
        Она вздрогнула.
        — Вы уедете завтра на рассвете!  — объявил старик, внимательно глядя на девушку.
        — Завтра?
        — Я приказал приготовить для вас карету. Трое моих людей будут вас сопровождать.
        — Я не могу уехать! После сражения у нас будут раненые, и я смогу заботиться о них…
        — Глупости! В лагере достаточно женщин!
        Она замолчала, подыскивая слова, которые могли бы заставить дядю переменить решение. Но то был напрасный труд, Марион знала это заранее. Поэтому она только досадливо тряхнула волосами. Бредалбэйн смерил девушку суровым взглядом, но мало-помалу черты его смягчились.
        — Я благодарен вам за все, что вы для меня сделали, Марион,  — продолжал старый граф тоном уже более мягким, чуть ли не ласковым.  — Но я не могу позволить вам здесь оставаться. Армия герцога Аргайла слишком близко.
        Он заерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, отчего оно снова заскрипело.
        — Если Аргайл узнает, что вы проникли в его кабинет в Инверари…
        — Меня никто не видел.
        — Никогда нельзя быть в чем-то абсолютно уверенным, поверьте старику на слово! Это ошибка, которая может стать для нас роковой. Многие лишились головы из-за собственной беспечности или неосмотрительности.
        — Никого не было в том крыле замка, когда я была там! Все его обитатели были слишком заняты — следили за «Черной стражей» генерала Гордона, который обосновался в километре от замка.
        — Вас мог увидеть кто-то из прислуги. Разве это так уж невероятно?
        В этом Марион сомневалась. Она с десяток раз проверила, не следит ли за ней кто-нибудь. И потом, кто заподозрит в неблагонадежности солдата, который охраняет коридоры замка, принадлежащего генералу армии короля Георга? В кабинет герцога она проникла, одетая в мундир королевского гвардейца. Граф Бредалбэйн предполагал, что там она сможет найти компрометирующие Аргайла письма. Это могло бы стать решающим оружием, способным навлечь на герцога королевскую немилость на случай, если якобиты потерпят поражение. И если самому Бредалбэйну в итоге не удастся получить титул герцога, которого он добивался уже столько лет и который дал бы ему возможность стать главой клана Макдермидов Кэмпбеллов, по меньшей мере то был бы славный реванш — увидеть, как рушится карьера герцога Аргайла. Однако для этого необходимо было раздобыть доказательства вероломства герцога по отношению к Ганноверскому королевскому дому, а это оказалось делом непростым.
        Старый граф предполагал организовать заговор и обвинить Аргайла в оскорблении Его Величества, вдохновившись историей герцога Мальборо во времена правления Гийома III. Несчастного герцога на шесть недель упекли в лондонский Тауэр, репутация его была безнадежно испорчена. В итоге его обвинили в двойном шпионаже и подвергли опале. Бредалбэйн подозревал, что Аргайл приложил руку к этому делу. В любом случае идея пришлась ему по душе, однако пришлось от нее отказаться, поскольку его врага назначили главнокомандующим правительственной армии. Нужно было найти другой способ. Может, переписку с кем-нибудь из лидеров якобитского движения?
        Но как этой старой лисе удалось привлечь на свою сторону Марион Кэмпбелл? За несколько месяцев до описываемых событий Марион подслушала разговор отца с дядей. Отец приехал к Бредалбэйну с просьбой одолжить ему денег, в которых он отчаянно нуждался: пришло время вносить годовой взнос за аренду земли. Такой случай нельзя было упускать: из Драммонд-Касла отец ехал по делам в Эдинбург, поэтому Марион настояла на том, чтобы составить ему компанию, как это часто бывало.
        Старый граф и лэрд Гленлайона уединились в маленькой, увитой цветущими розами беседке, вдали от любопытствующих глаз. Однако Марион было достаточно и того, что она слышит каждое слово. Бредалбэйн рассказал Гленлайону о своих видах на герцогский титул и земли Аргайла. Его планы вполне могли воплотиться в реальность, если бы Претендент взошел на трон. Но, конечно, без помощников Бредалбэйну не обойтись. И если Джон Буид[56 - Джон Буид Кэмпбелл, шестой лэрд Гленлайона.] поможет ему, предприняв нечто такое, что навлечет на нынешнего герцога королевскую немилость, долги этого пьянчуги Роберта существенно уменьшатся…
        Никогда! Нет, никогда лэрд Гленлайона не поддастся такому низкому шантажу, какова бы ни была его цена! Яростные раскаты отцовского голоса до сих пор звучали у Марион в ушах. Сколько бы ни было у него долгов, его честь не продается! Девушка никому и словом не обмолвилась о том, что подслушала тот разговор, но через несколько дней в сопровождении своей наперсницы отправилась верхом в замок Финлариг. Сначала Бредалбэйн ответил на ее предложение отказом, потом, по достоинству оценив ее отвагу и дерзость, согласился. А почему бы и нет? Разве он что-то терял? Да и кто заподозрит в шпионаже слабую девушку? Хотя не такая уж она была слабая, эта Марион Кэмпбелл, и Бредалбэйну это было прекрасно известно. Одна и та же кровь текла у них в жилах. Отец Марион отчаянно нуждался в деньгах, но гордость заставила его отвергнуть заманчивое предложение графа.
        Бредалбэйн поручил Марион выполнить несколько секретных поручений в Инверари. Она как раз выполняла третье, а Макдональды застигли ее в тот самый момент, когда она намеревалась украсть лошадь.
        Марион задумчиво смотрела на старого графа, который как раз смежил морщинистые веки. Она никогда не любила этого человека с усталыми глазами, более того — он внушал ей чувство, близкое к отвращению. На какую подлость он мог пойти ради того, чтобы утолить жажду власти, предопределявшую его поступки в течение всей жизни? Единственное, что было известно наверняка,  — Бредалбэйн очень умен.
        Благодаря собственной хитрости и многим летам ухищрений и хлопот ему удалось сбросить тяжелое ярмо долгов, накопленных несколькими поколениями предков. Отец, десятый лэрд Бредалбэйна, растратил свои жизненные силы на супруг, которые сменяли друг друга с ошеломительной скоростью. Итогом усилий стали двадцать шесть законных отпрысков, опустошивших казну рода Кэмпбеллов из Гленорхи.
        В детстве Бредалбэйну довелось видеть, как люди из Гленко и Кеппоха разоряют земли его семьи, опустошают закрома и уводят скотину. В 1645 году, после поражения Кэмпбеллов в сражении с Макдональдами из Ирландии, Гленгарри, Кеппоха и Гленко при Инверлохи, кланы Лохабера, выходцев из которых считали бандитами, несколько раз нападали на земли его отца и разоряли их. В грабежах часто участвовали и Макгрегоры с Макнабами, у которых с Кэмпбеллами тоже были старые счеты. Бредалбэйну было десять, когда Макдональды сожгли дома и риги, убили мужчин, которые пытались оказать им сопротивление с оружием в руках, и увели всю скотину, оставив после себя только горе, кровь и слезы.
        Еще год спустя состоялось побоище на холмах Срон а’Хлахейн. Дело было так: лэрд из рода Мензи брал в жены девушку из Гленорхи, и на свадьбу, празднуемую в замке Финлариг, собрались все родовитые жители Бредалбэйна. В разгар торжеств кто-то сообщил Кэмпбеллам, что в эту самую минуту Макдональды снова грабят их земли. Одурманенные алкоголем, они похватали мечи и бросились вон из замка. Тридцать шесть Кэмпбеллов пали в той драке, и их кровь, смешавшись с кровью Макдональдов, красными ручьями текла к озеру Тай.
        Девять лет спустя во время очередного набега на земли Бредалбэйна мужчины из Гленко и Кеппоха, сами того не желая, убили девушку из семьи Макни, когда та попыталась помешать им увести свою скотину. Женщины Бредалбэйна даже сложили песню о смелом поступке девушки. С тех пор сэр Грей Джон Кэмпбелл, граф Бредалбэйна, люто возненавидел клан Гленко. В то время главой Макдональдов был великий Макиайн, а племянник Бредалбэйна, молодой Роберт Кэмпбелл, был лэрдом Гленлайона. По прошествии тридцати семи лет, сыграв на слабостях последнего, Бредалбэйн сумел удовлетворить свои ненависть и жажду мести. Это случилось на рассвете 13 февраля 1692 года…
        С тех пор Бредалбэйн поступал в соответствии со своим девизом «Завоевывать и сохранять то, что завоевано». Не имея ничего, кроме неутолимой жажды власти, наследник дома Бредалбэйнов отвоевал свое место в мире посредством нескольких удачных браков, ловких махинаций и весьма доходных политических альянсов. Он получил несколько титулов и многочисленные привилегии. Он служил королю дома Стюартов. Когда же на трон взошел Гийом Оранский, он стал служить ему, причем эта смена господ произошла стремительно, как нечто само собой разумеющееся, и не стоила графу ни малейших душевных терзаний и угрызений совести. Он не приносил клятву в верности ни одной из королевских фамилий, он просто шел туда, куда влекли его интересы,  — к власти.
        Грей Джон Кэмпбелл открыл глаза и насмешливо улыбнулся Марион.
        — Вы должны знать, дитя мое,  — начал он сладким голосом,  — что в благодарность за ваши старания я назначил вам приданое в пять тысяч фунтов.
        От изумления Марион захлопала глазами.
        — Приданое? Но зачем?
        Старик с трудом пошевелил искореженными ревматизмом пальцами и окинул Марион изучающим взглядом серых глаз.
        — Чтобы достойно выйти замуж, у девушки должно быть хорошее приданое, и вам это прекрасно известно.
        — Конечно, но…
        — Ваш отец не в состоянии вам его дать. Наша задумка с дискредитацией Аргайла, к сожалению, не удалась. Я не могу снять с вашей семьи бремя долгов, но не могу и отпустить вас без заслуженного вознаграждения.
        Улыбка Бредалбэйна превратилась в презрительную ухмылку. Марион сжала кулаки с такой силой, что ноги вонзились в кожу. «Подлец!»
        — Чтобы уберечь вас от брака с человеком, которого я считаю… недостойным вас, тем более что такой союз стал бы позором для всей семьи, я дарю вам это приданое. Позже вы поблагодарите меня за это, дорогуша.  — Он поднял узловатый палец и посмотрел на нее мрачным расчетливым взглядом из-под нахмуренных бровей.  — Однако есть одно условие. Если вы согласитесь его исполнить, ваш отец получит крупную сумму.
        У Марион поплыло перед глазами. Он хочет купить ее!
        — Вы выйдете замуж за Джона Лайона, графа Стретмора и Кингхорна.
        — Что? Но ведь я с ним даже не знакома!
        — У вас будет время это исправить, дорогуша. Это благородный якобит, ему девятнадцать и…
        — Я за него не выйду!  — отрезала Марион и, уперев руки в бока, заходила взад-вперед перед сидевшим в кресле графом.
        Она не помнила себя от злости. Да как он смеет? Это же шантаж!
        — Отец ни за что не отдаст мою руку этому Лайону, благородный он или нет…
        — Это уже решено.
        Марион побледнела. Нет, этого не может быть! Отец непременно поговорил бы с ней. Он ни за что не принял бы такого важного решения, тем более касающегося ее, Марион, не поговорив с ней!
        — Итак, завтра вы вернетесь в Честхилл, Марион,  — холодно сказал граф.  — И останетесь там до тех пор, пока мы не подготовимся к вашей свадьбе. Я не советую вам снова встречаться с этим… прохвостом. Как там его зовут? Ах да… Дункан. И как я мог забыть это имя? Я говорю о Дункане Макдональде.
        — Вы не имеет права мне приказывать. Вы, вы…
        Марион прижала ладонь к дрожащим губам, осознав, что за словами графа таится страшная угроза. Тот улыбнулся, показав желтые зубы. Откуда ему известно о них с Дунканом?
        — Если бы я был лет на тридцать моложе, то и сам бы на вас женился, но…  — Он пожал плечами и не без досады усмехнулся.  — Когда тебе восемьдесят, ты не можешь предложить молодой женщине ничего интересного, разве что свое состояние. Однако я сомневаюсь, что мои деньги вас заинтересуют. Я знаю, что вы не из таких женщин, Марион. Если бы речь шла только о деньгах, мы бы с вами быстро сговорились. Но я знаю вас с самого нежного возраста, вы выросли у меня на глазах. И, надо признаться, мне по вкусу то, что я сейчас вижу. Хоть что-то стоящее этот Роберт после себя все-таки оставил! С супругой с таким норовом, как у вас, ни один мужчина не соскучится!  — Он откашлялся и потер руки. Лицо его снова стало серьезным.  — Что бы вы там обо мне ни думали, вы мне нравитесь. Поэтому-то я и даю вам это приданое.
        — Вы шутите, граф? Неужели вы думаете, что спасаете меня?
        — Я спасаю вашу душу, конечно. Я стар, но не слеп.
        — Что вы хотите этим сказать?
        — С тех пор как этот молодой Макдональд привез вас сюда, вы о чем-то все время думаете и совсем не улыбаетесь. Я знаю, какая печаль терзает вашу душу, Марион Кэмпбелл!
        — Вы ошибаетесь…
        — Неужели? Почему же тогда вы так не хотите уезжать? Мне подробно описали этого наглеца, я хотел составить о нем мнение. Говорят, он хорош собой. Быть может, вы и не хотите себе в этом признаться, но вы в него влюблены, Марион.
        Девушка оставила его последнюю фразу без внимания. Он установил за Дунканом слежку! Неужели следили и за ней, Марион? Бредалбэйн во все глаза смотрел на свою собеседницу, ожидая, что она взглядом или словом выдаст себя. Но ценой огромного усилия Марион удалось остаться невозмутимой.
        — Но этого, моя дорогая, я не могу вам позволить. Видеться с каким-то подонком из Гленко? Нет, этому не бывать! Сара, кузина вашего отца, в свое время убежала с младшим сыном Макиайна. Мы решили, что теперь тот клан будет относиться к нам с бoльшим почтением. Наивные! Эти люди не знают, что такое честь! Они берут то, что хотят, не задаваясь никакими вопросами!
        — Вы полагаете, что поступаете иначе? Боюсь, единственное, что отличает вас от них,  — это способ достижения цели!
        Бредалбэйн издал глухой смешок, который тут же сменился приступом кашля.
        — Я желаю вам блага, Марион. Вы поймете это позднее.
        — И поэтому вы решили стать свахой? Хотя должны были бы помнить, что эта роль вам никогда не удавалась!
        Лицо старика помертвело, губы сжались в длинную белесую черту. Марион едва заметно усмехнулась.
        — Разве не потому вы разругались с вашим старшим сыном?
        — Мой сын Дункан — глупец,  — ответил на это Бредалбэйн с напускным спокойствием.  — Он был наследником моего пэрства. Он был обязан помнить о своем долге. Я не мог позволить ему жениться на дочери простого фермера!
        Его пальцы, сжимающие серебряный набалдашник трости, побелели. Прищурившись, граф смотрел прямо перед собой.
        — Но он все равно уехал со своей Марджори. Вы лишили его наследства, потому что он не захотел вам подчиниться.
        — У него были обязательства перед кланом. Однажды он должен был стать графом.
        — Он исполнил бы свои обязательства, если бы вы дали ему такую возможность,  — возразила Марион, вызывающе глядя на старого графа.  — Но вам не нравилось то, что он был слишком независимым. Вы не смогли смириться, что он может думать иначе. Вы разозлились уже потому, что он не стал спрашивать вашего совета, выбрав себе невесту!
        Взгляд старика остановился на лице Марион, но предположение ее оказалось слишком близким к правде, и, смутившись, он отвел глаза. Губы его разжались и слегка изогнулись в ухмылке.
        — Смелости вам не занимать, дитя мое. Жаль, что вы — всего лишь женщина. Из вас получился бы очень хороший лэрд.
        — Сомневаюсь. Вы не смогли бы управлять мной, как делали это с моим дедом. Слава богу, что мой отец вам не по зубам!
        Марион внутренне сжалась и судорожно сглотнула. В своей бесшабашной смелости она перешла все допустимые границы. В конце концов, граф — человек влиятельный, а ее отец — всего лишь разоренный бедняк, который полностью пребывает в его власти.
        — Как бы то ни было, завтра вы уедете. Я своего решения не переменю,  — объявил старик.  — Граф Стретмор — хороший человек. Я мог бы отнестись к вам с меньшим милосердием и отдать в жены какому-нибудь вдовцу зрелых лет, заключив тем самым выгодный альянс. Но я отказался от этой мысли, когда вы продемонстрировали такую смелость и выдержку, пытаясь помочь своему отцу и своему клану…
        В коридоре послышался звук шагов и приглушенные голоса. Кто-то неуверенно постучал. Старый граф замолчал, не договорив, и с явным неудовольствием обернулся к двери.
        — Кто там?
        Створка приоткрылась, и в комнату робко заглянул лакей.
        — Кто там?  — с раздражением снова спросил Бредалбэйн.
        Молодой лакей в небольшом парике нерешительно вошел в комнату и поклонился, от волнения потирая за спиной руки в белых перчатках.
        — Господин, граф Мар и лорд Драммонд желают побеседовать с вами перед отъездом.
        — Пусть войдут! Быстро!  — приказал Бредалбэйн, взмахивая рукой в кружевной манжете.  — Наш разговор с мисс Кэмпбелл закончен.
        Дверь распахнулась, и вошел мужчина в элегантном сине-сером камзоле, а следом за ним — еще двое дворян. Первый из вошедших поклонился Марион, взял ее руку и поднес к губам.
        — Мое почтение, сударыня! Простите, что помешал вашей беседе, но мы в срочном порядке покидаем замок, чтобы присоединиться к нашим славным воинам…
        — Что нового?  — спросил Бредалбэйн.
        Граф Мар взглянул на хозяина дома чуть раскосыми глазами.
        — Идти к Данблейну бессмысленно. Герцогу Аргайлу, несомненно, донесли о наших намерениях. Он занял позиции сегодня утром. Наш план заманить его к мостам через Форт и обойти с тыла провалился. Это сообщение только что привез посыльный от генерала Гамильтона, который ждет моих распоряжений в Ардохе, на равнине по соседству с руинами римского лагеря.
        — А где сейчас люди генерала Гордона?
        — Они на километр или два опередили Гамильтона, которому я отправил приказ присоединиться к Гордону, как только соберется большая часть его армии. Затем они двинутся к Данблейну.
        — Вы же не собираетесь атаковать сегодня?  — спросил граф с ноткой беспокойства в голосе.
        Лорд Драммонд, до сей поры молчавший, ответил на этот вопрос:
        — Нет. Наши люди разбили лагерь недалеко отсюда и проведут там ночь. Мы планируем срочно собрать всех офицеров на военный совет.
        — Нам до сих пор неизвестно, где располагается бoльшая часть сил герцога,  — добавил третий посетитель, который остался стоять у двери.
        Он был намного моложе своих спутников, которым было не меньше сорока. Когда он улыбался, на пухлых и гладких щеках его появлялись две очаровательные ямочки. Взгляд его умных угольно-черных глаз то и дело возвращался к Марион, и от столь явного интереса к своей персоне девушка зарделась. Юноша был отлично сложен, но легкая полнота угадывалась под его клетчатой шерстяной курточкой, и кожа над галстуком слегка выступала, образуя несколько лишних «подбородков».
        — Похоже, Аргайл осведомлен о ваших планах лучше, чем вы сами, Мар. Я не удивлюсь, узнав, что он собрал в Данблейне все свои силы. Шпионы наверняка уже описали ему позиции вашей армии. Не следует его недооценивать. В отличие от вас, он не раз воевал на континенте и сражался со шпагой в руке, пока вы вели свои маленькие войны, сидя на скамье в парламенте.
        Граф Мар поджал губы, но не стал отвечать на это ехидное замечание старой лисы.
        — Сражение состоится на днях,  — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.  — Мы изучили карты и решили, что наши силы следует разместить в долине Страталлан или на холмах Орхил, что представляется весьма выигрышным с точки зрения стратегии. Сражение лучше дать на равнине Шерифмур. Я решил собрать свою армию возле камня Уоллеса завтра на рассвете и там ждать Аргайла с его войсками.
        Марион попятилась и натолкнулась спиной на столик с выгнутыми ножками. Стоявшие на нем две великолепные китайские вазы зашатались. Лорд Джеймс Драммонд с ужасом смотрел, как покачиваются его драгоценные безделушки, но обе вазы в конце концов вернулись в прежнее положение.
        — Простите!
        Значит, битва неизбежна? Нет, она просто не может уехать в Гленлайон! Дункан… Меч sassannachs. Должен же быть способ обмануть старого графа! Бредалбэйн словно угадал ее намерения. Искоса глянув на девушку, он снова перенес все свое внимание на главнокомандующего войсками якобитов.
        — Что слышно от якобитов из Англии? Как проходит тамошнее восстание?
        — Я до сих пор жду оттуда вестей. Отряд бригадира Макинтоша присоединился к силам Фостера в Келсо. Девятого ноября в Престоне их полку прибыло, и теперь армия насчитывает четыре тысячи человек. По последним донесениям, Макинтош и Фостер намеревались захватить Уоррингтонский мост и таким образом обеспечить себе власть над Манчестером и Ливерпулем. Если это удастся, их силы многократно возрастут.
        Бредалбэйн пробормотал что-то нечленораздельное и поморщился.
        — Почему они не идут на север? Им следовало бы выждать какое-то время, прежде чем углубляться на территорию англичан. Этот дьявол Аргайл — единственная сила, которой стоит опасаться здесь, в Шотландии. Если бы Макинтош и Форестер пришли с юга, а вы — с севера, герцогу пришлось бы сдаться. Силы следует собирать, а не разбрасываться ими, Мар! Только когда Шотландия будет в наших руках, мы сможем думать о вторжении в Англию.
        — Боюсь, уже слишком поздно. Сейчас я могу только следить за их маневрами, но ничего не могу изменить. И еще мне известно, что тамошние лидеры якобитского движения никак не могут прийти к согласию. Старый бригадир Борлум Макинтош хочет остаться в Шотландии и подняться к Стирлингу. Думаю, принять это решение их заставило неожиданное появление в Вулере английского генерала Карпентера с тысячей солдат.
        Бредалбэйн вздохнул.
        — Значит, будем полагаться на Господа и молиться, чтобы на своем пути к югу они смогли набрать достаточно добровольцев и их предприятие удалось!
        — Да поможет им Господь!
        После мимолетного колебания граф Мар со смущенным видом кашлянул, прочищая горло, вынул из кармана камзола письмо и протянул его Бредалбэйну.
        — Это — декларация о намерениях, подписанная многими представителями дворянства и предводителями якобитского движения, которые участвовали в охотничьих состязаниях в Бремаре в конце лета. Прошу, поместите этот документ в надежное место! Вы понимаете, что он может навлечь на многих из нас гибель и ни в коем случае не должен попасть в руки Аргайла. Я не могу ни оставить его здесь, ни тем более держать при себе.
        — Не тревожьтесь. Завтра же он будет в полной сохранности в Финлариге.
        — Мы вам очень за это признательны. А теперь пора уезжать, я обещал быть в лагере до наступления ночи.
        — Последний вопрос, Мар: вы получали недавно вести от Претендента? Он заставляет себя ждать!
        Пальцы Мара судорожно пробежали по галстуку, и он медленно помотал головой.
        — Хм… Нет, не получал. Ничего с того дня, как мы покинули Перт. В последнем письме он извещал о своем скором прибытии на шотландскую землю вместе с подкреплением из Франции. Которое мы ждем до сих пор, надо признать…
        — Он не слишком торопится,  — сердито буркнул Бредалбэйн и нахмурился.  — Пыл наших патриотов может угаснуть. Люди хотят короновать короля из крови и плоти!
        — Уверен, что принц понимает всю деликатность ситуации и вскоре прибудет в Шотландию.
        — Что ж, на это надеюсь и я. Это пойдет на пользу нашему общему делу. Да хранит вас Господь, Мар! Поверьте, я бы с удовольствием последовал за вами в бой, но старые ноги плохо меня слушаются.
        Их взгляды встретились, после чего Мар повернулся к Марион и поклонился. Лорд Драммонд последовал его примеру. Их юный спутник уже собрался выйти, когда Бредалбэйн обратился к нему:
        — Погодите немного, Джон! Я хочу познакомить вас с моей очаровательной и преданной племянницей — Марион Кэмпбелл из Гленлайона.
        Юноша галантно поклонился и нервным жестом поправил пепельно-русый завиток, выбившийся из-под шелковой ленты, которая стягивала его волосы под затылком.
        — Очень приятно,  — сказал он, обнажая в улыбке жемчужный ряд зубов.  — Джон Лайон, граф Стретмор.
        — О!  — сорвалось с губ растерявшейся Марион.
        Юноша взял ее руку и сжал в своих огромных ладонях.
        — Полагаю, мы еще не раз увидимся!  — объявил он, окидывая одобрительным взглядом фигурку девушки, которая пыталась высвободить руку.
        — Разумеется!  — ответила Марион, от всего сердца надеясь, что этого не случится.  — Но пока, насколько я понимаю, у вас другие заботы!
        Джон Лайон улыбнулся и разжал ладони, выпуская на волю извивающуюся девичью ручку.
        — Поверьте, они не такие приятные, сударыня!
        Несколько минут спустя Бредалбэйн с Марион снова остались одни, и старый граф посмотрел на свою подопечную с циничной усмешкой.
        — Я хочу поручить вам последнее задание, к которому, я уверен, вы отнесетесь со всем вниманием!  — сказал он и взмахнул компрометирующим документом.  — Вы отвезете этот документ, подписанный предводителями якобитов, в Финлариг и передадите в собственные руки моему преданному хранителю печати, Оуэну. В мое отсутствие он просматривает и сохраняет всю мою корреспонденцию. При первой же возможности я отправлю ему письменные распоряжения относительно того, что ему надлежит сделать с этим документом, когда станет известен исход сражения.
        Как же теперь быть? Марион взяла бумагу и наградила графа сердитым взглядом, что его, кажется, только позабавило. Остановившись у окна, она вполуха слушала разглагольствования старика о том, как важно дочери лэрда блюсти свою честь и осознавать обязательства перед семьей, а также о преданности жены супругу.
        Взгляд ее затерялся в зимних пейзажах, взлетел над деревьями и холмами Стратерна. Как же выпутаться из переделки? Этот документ очень усложнил ей задачу.
        — Вы должны понимать, почему мы жертвуем некоторыми вещами во имя долга…
        — Конечно,  — подтвердила Марион с отсутствующим видом.
        Может, отправить вместо себя кого-то в Финлариг? Но кого? Марион подышала на оконное стекло, которое сразу же запотело, и нарисовала на нем облачко, к которому добавила ножки и голову. Что, если выждать еще несколько дней? Дождаться конца сражения? Нет, это слишком рискованно. Несколько секунд она любовалась своим рисунком, потом пририсовала еще маленький хвостик и ушки.
        — Полагаю, март или апрель — прекрасное время для…
        Она послушно кивнула, рукавом стерла со стекла барашка и уставилась на свое отражение, как будто повисшее над картинкой заснувшей природы.
        — О предстоящем бракосочетании будет объявлено заранее…
        — О чьем бракосочетании? Кто должен объявлять и зачем?
        — Джон, разумеется. О вашем бракосочетании!
        — Джон?  — шепотом повторила она, словно эта мысль не укладывалась у нее в голове.  — Ну конечно, Джон!  — воскликнула Марион и повернулась к графу, смотревшему на нее с некоторым недоумением.
        — Вы меня слушали, Марион?
        — О да!  — без зазрения совести соврала она и ослепительно улыбнулась.  — Мне пора собирать вещи, если, конечно, вам угодно меня отпустить…  — На всякий случай она решила притвориться расстроенной.  — Уверяю вас, граф, я отдам документ в руки вашему секретарю.
        Бредалбэйн задумчиво посмотрел на девушку и вздохнул.
        — Я рассчитываю на вас, дитя мое.
        Марион резко повернулась на каблуках, отчего рыжие кудри и юбки взметнулись волной, и выбежала из комнаты. Ну конечно! И почему это сразу не пришло ей в голову? Брат отвезет документ вместо нее! Кому можно довериться, как не человеку, родному тебе по крови? Лишь бы только не опоздать!
        Джон Кэмпбелл, наследник Гленлайона, как раз укладывал в походную сумку чистую сорочку.
        — Не могу, Марион! Мне нужно ехать к отцу. Он ждет меня в лагере вместе с людьми из нашего клана. Я и так сильно задержался.
        Девушка схватила брата, который теперь укладывал в багаж чулки, за руку. Он сердито посмотрел на нее, выдернул руку и вернулся к своему занятию.
        — Джон! Это очень важно.
        — Ты будешь проезжать через Финлариг, разве не так? Возвращайся домой, как приказал отец. Война — это для мужчин, тебе не стоит совать свой нос в это дело.
        — Я не могу уехать. Ты не поймешь…
        Разве смог бы ее брат понять, что она отказывается уезжать из замка Драммонд из-за какого-то Макдональда? Марион и сама пока еще не осознала, что творится в ее сердце последние несколько недель. С того самого дня, в Киллине. Но, чтобы убедить Джона, нужно было изложить ему какую-нибудь убедительную причину. Не оставалось ничего другого, кроме как рассказать правду… чуть подправив некоторые существенные факты.
        — Понимаешь, Бредалбэйн отдает меня за графа Стретмора, и… Он будет сражаться…
        — Что?  — Брат смотрел на нее с нескрываемым изумлением.  — Ты выходишь замуж за графа?
        И он расхохотался. Марион смерила его сердитым взглядом.
        — А почему бы и нет? Или я недостаточно хороша для него?
        — Но у тебя же ни пенни за душой, сестренка!
        — Богатое приданое — не самое важное в браке, Джон Кэмпбелл!
        — Ты права, сестренка, но я уверен: Стретмор может иметь сколько угодно смазливых девчонок, и для этого ему не надо жениться на дочери разорившегося лэрда!
        — Ты никогда не изменишься, верно? Всегда готов ужалить словом!  — И она довольно-таки сильно ткнула его кулаком в грудь.  — Что там, в этой груди? Неужели там совсем нет сердца?
        — Ладно, я не хотел тебя обидеть,  — отозвался брат, поднимая руки в знак примирения.  — Но и ты, Марион, умеешь обидеть словом не хуже моего!
        — Это потому, что у меня были хорошие учителя!
        Джон потер лицо и закрыл сумку.
        — Я бы с радостью помог тебе, Марион, но…
        — Этот документ не должен попасть в чужие руки, от него зависят жизни многих,  — обронила Марион и только потом подумала, что сболтнула лишнее.
        Джон уставился на нее в недоумении. Девушка прикусила губу. Слова вырвались сами собой. Она быстро огляделась, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает. Конечно, не следовало выдавать ему секрет, но Джон вынудил ее.
        — Что ты хочешь этим сказать?
        — Я… Я не могу больше ничего тебе сказать!
        — Марион, ты просишь меня проделать долгий путь — съездить в Финлариг и вернуться обратно, причем перед самым сражением, и отвезти документ, содержание которого мне неизвестно и из-за которого кто-то может пострадать,  — сказал Джон, кладя сестре руки на плечи.  — Ушам своим не верю! А о том, что я тоже могу погибнуть в этой поездке, ты подумала? Если я еду, то должен знать, что в этом письме!
        — Я не могу рассказать тебе, Джон, это секрет!
        Он разжал руки, в задумчивости потер подбородок, и взгляд его затуманился.
        — Послушай, Марион! Я хочу тебе помочь, но я должен знать, что в этом документе. Я не хочу впутываться в историю, у которой могут быть неприятные последствия.
        В маленькой комнатке, где Джон уединился, чтобы поспать немного перед отъездом в лагерь, стало темнеть. Несколько часов назад он вернулся из Гленлайона, куда отец посылал его уладить неотложное дело. Марион некоторое время смотрела на брата, характер которого за многие годы ей так и не удалось понять. Сдержанный, молчаливый, он всегда оставался для нее загадкой. Закрытый, словно устрица… Каким лэрдом он станет? Будет ли слушать и слышать своих людей?
        Друзей у Джона было очень мало. Бoльшую часть времени он проводил в своей комнате с книгой или же забавлялся тем, что вскрывал какую-нибудь мелкую зверушку. Он не пытался скрыть разочарование, когда отец не позволил ему учиться на медика. На это в семье просто не было денег. Однажды ему предстояло стать лэрдом, и этого довольно, решил отец. И наилучшая карьера для будущего лэрда — это воинское дело. Мундир офицера придает своему хозяину значимости во все времена…
        В свои двадцать один Джон Гленлайон был красивым юношей с густыми темно-рыжими волосами и ярко-синими глазами. Многие девушки клана вздыхали по нему, но он их словно и не замечал. Разумеется, Марион временами заставала его на сеновале то с одной, то с другой красоткой, но до серьезной сердечной привязанности дело не дошло ни разу. Иногда в ее голову приходила мысль, что сердце брату нужно только для того, чтобы перегонять кровь по телу…
        На мгновение она задумалась, можно ли вообще доверять Джону. Но следующая же мысль убедила ее в правильности того, что она собиралась сделать: нельзя подвергать сомнению преданность ее родного брата своему клану. А значит, ему можно и нужно открыть правду. Ведь все-то, что ему нужно сделать,  — это отвезти письмо в Финлариг и вернуться назад. Она, Марион, сейчас это сделать не может. Только не теперь…
        — Этот документ передал Бредалбэйну граф Мар и попросил, чтобы тот спрятал его в надежном месте. Это… Это — перечень имен родовитых якобитов, которые участвуют в восстании.
        На несколько секунд Джон онемел от изумления. Потом Марион показалось, что в глазах его мелькнул какой-то странный огонек, но брат поспешно отвел взгляд и уставился на пламя в камине.
        — И он доверил тебе этот документ?  — спросил он, направляясь к очагу.
        — Он мне доверяет.
        Глядя перед собой невидящими глазами, Джон протянул руки к огню.
        — Ладно!  — сказал он после продолжительного молчания.  — Я отвезу документ этой ночью. Отец еще не знает, что я вернулся. Потом скажу ему, что поездка заняла больше времени, чем предполагалось. Если повезет, я вернусь в лагерь еще до рассвета.
        — О Джон, спасибо!  — пробормотала Марион, бросаясь к брату с объятиями.
        — А что ты скажешь Бредалбэйну? Он рассчитывает, что ты уедешь завтра на рассвете.
        — Знаю, но у меня уже есть план. Старый лис считает себя большим хитрецом, но и я могу хитрить не хуже!
        — Скажи, а как вышло, что Стретмор берет тебя в жены?
        — Бредалбэйн недавно назначил мне щедрое приданое. Он, в отличие от многих, думает, что я все-таки чего-то стою!
        Джон Кэмпбелл присвистнул и усмехнулся.
        — Я никогда не говорил, что ты ничего не стоишь, сестренка! Я хотел сказать, что ты не можешь дать своему супругу ничего, кроме своего… Ну, ты ведь понимаешь, о чем я?
        И он окинул ее фигурку насмешливым и красноречивым взглядом. Марион покраснела как маков цвет.
        — Джон!
        — Думаешь, если я — твой брат, это мешает мне видеть тебя глазами мужчины? Думаешь, я не слышал, что мужчины говорят о тебе?
        — А что они говорят?
        Увидев ошарашенное выражение лица Марион, Джон расхохотался в голос.
        — Не переживай так! Какие бы скабрезности они о тебе не говорили, никто из наших не осмелится к тебе и близко подойти! Они тебя боятся!
        Девушка онемела от изумления.
        — Парни говорят, что проще приручить дикого кабана, чем тебя!
        — Так они обо мне думают?  — удивилась Марион и тут же с испугом подумала, что такое же мнение, возможно, сложилось о ней и у Дункана.
        — Ну, может, не все, но многие. Хотя я узнал, что нашелся один, который не побоялся взять зверя за рога!
        — А ты? Что ты обо мне думаешь, Джон? Я такая, как ты сказал?
        Юноша улыбнулся еще шире.
        — Я твой брат, Марион! Мое мнение не в счет.
        — И все-таки скажи! Что ты обо мне думаешь?
        — Что думаю? Нет, ты вряд ли хочешь это узнать.
        — Хочу!
        — Ну что ты ждешь, чтобы я сказал? Что ты можешь быть несносной, когда захочешь? Что еще? Что ты — женщина, но думаешь и говоришь, как мужчина? Это сбивает с толку, Марион. Счастье, что ты не носишь штанов! Хотя, если научишься сдерживать свой длинный язык, то, наверное, сможешь сойти за весьма миловидную девицу, и найдутся желающие подойти к тебе поближе и даже поухаживать…
        — Я — миловидная девица? Если верить тебе, мне нужно молчать, чтобы стать миловидной? Глупости! Я не хочу быть миловидной! Красотой я похвастаться не могу, так не хватало еще, чтобы я была дурочкой! Ты всегда обзывал меня гадким утенком и…
        — Ты давно смотрела в зеркало, Марион?
        — Перестань насмехаться! Я знаю, что я даже не хорошенькая, и не надо мне об этом напоминать…
        — Какая же ты бываешь упрямая!  — заметил Джон, поднимая очи к небу. Взяв с комода зеркало, он подошел и вложил его сестре в руки.  — Посмотри на себя хорошенько и скажи, что ты видишь. Каждый раз, когда я на тебя смотрю, я вижу маму.
        — Мама была красивая, Джон!  — тихо сказала Марион, сдерживая слезы.
        Она шагнула к комоду, чтобы поставить зеркало на место, но Джон выхватил его у нее из рук и поднял так, чтобы оно оказалось у Марион перед глазами.
        — Посмотри на себя! Цвет твоих глаз, очертания губ, рисунок скул… Я не издеваюсь над тобой. Маленький гадкий утенок преобразился! Ты… Ты красивая, Марион! Красивая и умная. Изворотливый ум Кэмпбеллов в симпатичной оболочке!  — добавил он, по привычке разбавив похвалу ноткой сарказма.
        Держа зеркало обеими руками, Марион внимательно рассматривала свое лицо, как если бы видела его впервые.
        — Ты до сих пор не поняла, что и отец это видит? За это он прощает все твои дьявольские капризы, а меня порет ремнем за малейшую провинность! Отец тебя обожает! А меня… меня он почти не замечает.
        Повисла тягостная тишина. Сумерки наполнили собой маленькую комнату, освещаемую только огнем в очаге. Хриплый вздох вырвался из груди Марион. Плечи Джона поникли, и он смущенно сказал:
        — Извини, я не хотел тебя обидеть.
        — Ты мне завидуешь?
        — Да!  — воскликнул Джон в отчаянном порыве фрустрации.  — Я тебе завидую! Ты говоришь правду в глаза, а я — нет, ты умеешь доходчиво выражать свои мысли и заставлять людей тебя слушаться. Разве ты не понимаешь, что ты — всё то, чем я не являюсь? Отец это прекрасно понимает!  — Он шумно выдохнул, выругался и оперся локтем на каминную полочку.  — Подумай, Марион! Мне, наследнику Гленлайона, постоянно ставят в пример младшую сестру! Это же унизительно!
        Марион виновато уставилась на оборку своей юбки.
        — И из-за этого ты меня терпеть не можешь?
        Брат посмотрел на нее с выражением душевной боли, глубоко вздохнул и только тогда ответил:
        — Я не сержусь на тебя, Марион. Ну, по-настоящему не сержусь. Ты же не виновата. Но когда отец начинает меня отчитывать и ставит тебя в пример… Временами… мне стыдно говорить это… но мне хочется, чтобы ты не была моей сестрой.
        — Это я привыкла думать, что ни на что не гожусь!  — сказала Марион, всхлипнув.  — Я давно так думаю. Папа всегда так грустно на меня смотрит. Я думала, что я не такая, как он хотел бы, что для него лучше было бы иметь еще одного сына, а не такую уродину, как я, которой еще придется давать большое приданое, чтобы ее взяли замуж… И я решила, что буду как мальчик! Думала, что он забудет…
        — Что забудет? Если отец и грустит, когда смотрит на тебя, то это потому… потому что ты — вылитая мама! Ты же знаешь, как он ее любил! С тех пор, как она умерла, он живет только воспоминаниями и думает лишь о том, как раздать эти проклятые долги!
        — Да… Наши долги… Поэтому Бредалбэйн и дал мне приданое.
        — По-моему, он торопится выдать тебя замуж. Тебе не кажется? Всем известно, что ради своих целей он готов на все. И что он ничего не делает даром.
        — Он говорит, что делает это ради моего блага.
        — Не смеши меня! Надеюсь, свадьба назначена не на следующую неделю?
        — Он что-то говорил о марте или апреле…
        — В стране восстание, а этот старый пройдоха решил поиграть в сваху! Хотя… Марион, надеюсь, ты не скомпрометировала себя? Ну, с этим Стретмором?
        — Джон, как ты можешь…
        — Почему же тогда Бредалбэйн так торопится с этим браком?
        Марион передернула плечами, давая понять, что не знает. Что ж, говорить брату правду она не обязана. Тем более что свадьбе со Стретмором не бывать, это она для себя решила твердо. Конечно, отцу придется расплачиваться за упрямство дочери, но он поймет… По крайней мере Марион на это надеялась.
        Марион быстро оседлала маленькую кобылку. Джон уехал два часа назад, увозя под камзолом драгоценный документ. За это время она успела организовать свой собственный «отъезд», назначенный на завтрашнее утро. Методы, которым отдавал предпочтение Бредалбэйн, временами не грех и позаимствовать… А деньги и вовсе творят чудеса! Марион щедро заплатила Хитер, горничной, которую приставил к ней старый граф по приезде в замок, и та всегда подтверждала слова молодой госпожи о том, что ей очень плохо (Марион притворялась больной, чтобы оттянуть отъезд в Гленлайон). Теперь Хитер предстояло отправиться в Финлариг переодетой в господское платье и в накидке Марион и там попросить аудиенции с секретарем графа, чтобы не вызвать подозрения у сопровождающих ее солдат. У секретаря она спросит, не нужно ли передать какое-нибудь послание в Гленлайон. Оттуда она поедет в Честхилл и передаст Амелии письмо с приказом приютить девушку, дать ей отдохнуть с дороги и отправить ее обратно в замок Драммонд, прихватив некоторые личные вещи для мисс Марион.
        Она осмотрела двор. Он был пуст. Марион вскочила в седло и выехала на дорогу. Она еще раз проверила, спрятан ли в лифе кинжал, а в голенище сапожка — ее верный sgian dhu. Ощутив прикосновение металла к теплой голени, она пришпорила кобылку и нырнула в ночь. Путь ее лежал на юг, в Ардох, к лагерю якобитов.
        Глава 12
        Шерифмур, или Адская долина

13 ноября 1715 года
        Живые ленты, ярко-красные на фоне белесого неба, вились по покрытым инеем холмам Шерифмура: армия герцога Аргайла выстраивалась в боевой порядок, образуя «кровавые капли», которые медленно стекали вниз по склонам и застывали на холоде, так и не достигнув позиций противника.
        Герцог Аргайл гарцевал на белом скакуне в некотором отдалении от войск. Отголоски барабанов sassannachs заполнили долину. У Дункана, наблюдавшего за перемещением сил противника, от этого звука мороз шел по коже.
        Слухи о том, что сражение случится в считаные часы, подтвердились. Последнюю ночь армия мятежников провела в Кинбуке, на промерзшем берегу речушки Аллен. Граф Мар отдал приказ постоянно иметь при себе оружие и готовиться к бою. Палаток ставить не стали. Враг был совсем рядом. Если бы у него спросили, спал ли он в эту ночь, Дункан бы не знал, что ответить. Тело его занемело от лежания на холодной земле, сердце стиснуло страхом. Мысли путались с обрывками сновидений. Впрочем, может, пару часов он все-таки и поспал. Хотя разве может человек мирно почивать с мечом в одной руке и кинжалом в другой, да еще зная, что в ближайшие несколько часов ему если и придется еще прилечь, то этот отдых может растянуться на целую вечность?
        Армия якобитов снялась с лагеря на рассвете, прошла вдоль реки почти до самого Данблейна и остановилась в километре от городка. Предполагалось, что здесь она должна встретиться с силами Аргайла. Граф Мар выслал вперед эскадрон разведать обстановку. Конники вернулись быстро, закусив удила, и принесенная ими новость поразила всех: Аргайл уже на равнине Шерифмур! Это означало, что он готов дать им столь ожидаемую и вселяющую такой страх битву.
        Мар спешно созвал военный совет, чтобы решить, принимать вызов или отказаться от сражения. Несколько недель ожидания и бездеятельности дали себя знать. «В бой! В бой!»  — скандировали солдаты. Воинственные крики взлетали над лесом воздетых к небу двуручных клейморов, мечей и мушкетов. Решение было принято. Мар лично командовал размещением армии на боевых позициях, и все маневры были произведены со скоростью и эффективностью, которые сделали бы честь любому генералу. Передние позиции заняли отряды хайлендеров генерала Гордона, насчитывавшие около четырех тысяч солдат. Кэмероны, Макдугалы, Макрэ, Стюарты из Аппина, Маккиноны, Макгрегоры и Макферсоны образовали левое крыло, заканчивавшееся эскадроном из Пертшира. Макдональды из Слита, Гленгарри, Кеппоха и Гленко, Маклины и Кэмпбеллы из Гленлайона заняли свое место в правом крыле, заканчивавшемся эскадроном из Стирлинга. На вторых позициях оказались пехотинцы, представители знатных фамилий: Маккензи из Сифорта, Гордоны из Хантли, Мюрреи из Тулибардина, что в Атолле, Драммонды, Страталланы, Робертсоны и Моулы из Панмура. Им сопутствовали эскадроны
Ангусов и Китов из Маришали. В общем в распоряжении Мара оказалось порядка восьми тысяч человек и более четырехсот человек резерва, которым было приказано держаться в арьергарде. К этим четыремстам причислили и Макгрегоров.
        — Как думаешь, уже скоро?
        Лиам посмотрел на Ранальда, который переминался с ноги на ногу и потирал руки.
        — Не знаю, Ран. Аргайл до сих пор строит свою армию.
        — Жуткий холод!  — пожаловался юноша, дуя себе на пальцы.  — Я так закоченел, что не почувствую, наверно, если меня и мушкетной пулей прошибет!
        — Это не смешно, Ранальд! Да и не время сейчас для шуток.
        Ранальд усмехнулся и щелкнул брата по уху.
        — Что я слышу? Неужели мой братец сдулся? Боишься, Дункан?
        Дункан посмотрел на него с угрозой.
        — Ничего я не сдулся, дурачина ты эдакая! Просто мне не нравится, когда ты говоришь… говоришь такое перед боем. И всё!
        — А почему бы и нет? Или ты стал суеверным?
        — Ран!
        — Или ты грустишь, потому что дочка Гленлайона не захотела тебя…
        — Ран!
        — Ладно! Но признайся, ты думаешь о той чертовке, разве не так?
        — Перестань, Ран!
        Мысли Дункана были далеко. Конечно, он думал о Марион! Чего бы он только не отдал, чтобы увидеться с ней перед битвой, хотя бы один раз, чтобы сказать… Но что сказать-то? Что ему хотелось бы, чтобы она была с ним рядом… Вот только вряд ли она захочет его слушать, особенно после того, что случилось в том трактире, в Киллине! Нет, придется начинать все сначала. Он тогда зашел слишком далеко. Но сожалеть об этом бессмысленно. Хорошо, что сейчас она дома, в отцовском поместье Честхилл, вдали от ужасов битвы, которая вот-вот начнется. И наверняка беспокоится о своих родичах… Дункан знал, что на позициях между Макдональдами и людьми Гленлайона находятся еще Макдональды из Гленгарри.
        Дрожащими пальцами Дункан потрогал значок на берете, проверяя, прочно ли он пришит, потом надел головной убор. Перед строем вышагивали взад-вперед глава клана Маклинов из Дуарта и молодой капитан Кланранальда, Аллан Мидартах. Со склонов холмов, похожие на длинные вереницы муравьев, по-прежнему спускались солдаты в красных мундирах. Очень скоро они выстроятся и двинутся на противника… Следуя примеру товарищей, Дункан отстегнул брошь, уложил ее в свой спорран и расправил плед — в бою он послужит дополнительной защитой.
        Дрожь пробежала по телу Дункана. Холод, страх, возбуждение? Он посмотрел вниз, на лежавший на земле маленький, обитый гвоздями щит. По центру посверкивал длинный и острый стальной шип. Он заточил его еще вчера, равно как и меч, кинжал и sgian dhu. Некоторые прихватили с собой и мушкеты, но Дункан оставил свой в лагере — вряд ли он пригодится в схватке врукопашную. Выстрел или два — и его пришлось бы бросить… Хайлендеры бросались в атаку по-своему: бегом, подняв клейморы и мечи, сея в рядах противников замешательство и страх. Огнестрельное оружие при таком способе ведения боя было не слишком эффективным, чего нельзя было сказать об англичанах, которые строго придерживались порядка и полагались на точность стрельбы (вторая шеренга прикрывала первую, пока ее бойцы перезаряжали мушкеты), хотя эта тактика не всегда оказывалась результативнее, чем дикая атака горцев.
        Сам того не желая, Дункан думал о Марион. Сердце его сжималось от тоски. Думает ли она о нем? Какой судьбы ему хочет? Просит, чтобы Господь уберег его, или желает ему смерти? О будущем и более серьезных вещах он предпочитал пока не думать.
        От пронзительного пения волынки завибрировал холодный воздух, врываясь в легкие солдат и притупляя страх. Лиам наклонился, поднял с земли щит и протянул его Дункану.
        — Теперь уже скоро, сынок,  — сказал он, с тревогой глядя на юношу.
        Со стороны Макдональдов из Гленгарри послышались громкие голоса: глава клана Аласдар Ду[57 - Аласдар Черный, глава клана Макдональдов из Гленгарри.] о чем-то горячо спорил с людьми из клана Кэмпбеллов.
        — Что у них там случилось?  — пробормотал Лиам и прислушался.
        Все взгляды теперь были обращены в сторону спорящих. Подошел и лэрд Гленлайона.
        — Если вы хотите что-то сообщить моим людям, Гленгарри, буду признателен, если вы начнете с меня!
        Гленгарри сплюнул на землю и окинул Кэмпбелла мрачным взглядом.
        — По вине вашего отца, Кэмпбелл, сегодня мы недосчитались многих воинов.
        Однако Гленлайон и глазом не моргнул. Было ясно, что Аласдар Черный намекает на побоище в Гленко, учиненное в свое время Робертом Кэмпбеллом. Гленлайон окинул безмятежным взглядом группу солдат из Гленко, которые перешептывались между собой, и снова посмотрел на стоящего перед ним Аласдара.
        — О чем вы говорите?  — спросил он с подчеркнутым спокойствием.  — Из Гленко пришло более сотни солдат.
        — Их было бы намного больше сегодня!
        — В этом нет моей вины, Гленгарри.
        Смерив собеседника холодным взглядом, Гленлайон снова посмотрел туда, где стояли воины Гленко. Все молча наблюдали за происходящим. Взгляд Гленлайона задержался на Дункане. Лицо лэрда омрачилось на мгновение, и он громким голосом заговорил:
        — Единственный повод для соперничества, который остался между нами и Макдональдами,  — это стремление отличиться в битве. Что скажете?
        И он протянул Гленгарри руку. Тишину теперь нарушали только бряцание оружия и жалобные крики волынки. Эти звуки окутали их, словно шотландский клетчатый плед, заставили быстрее забиться сердца. Гленгарри не мигая смотрел на Гленлайона. Было очевидно, что он колеблется. И все же он пожал протянутую руку.
        — Будем сражаться вместе, как братья!
        Эти слова были встречены радостными возгласами. Гленлайон еще раз посмотрел на Дункана, который тоже не сводил с него глаз, кивнул и пошел прочь.
        — Уф!  — выдохнул Ранальд.  — А я уж подумал, этим sassannachs не придется и пальцем шевельнуть — мы перебьем друг друга!
        Дункан в задумчивости кивнул, провожая взглядом перышко на берете Гленлайона, мелькавшее среди поднятых мечей. Маклин из Дуарта встал перед ними и поднял к небу свой клеймор.
        — Братья!  — крикнул он, привлекая внимание своих людей.
        Бурлящее от возбуждения море воинов успокоилось, и установилась тишина.
        — Братья!
        Глава клана повернулся вполоборота и указал отливающим синевой мечом туда, где до сих пор выстраивались в строй красные мундиры.
        — Там, впереди, Маккалин Мор[58 - «Сын великого Колина»  — титул глав клана Аргайла.] во главе армии короля Георга…
        Снова встав лицом к воинам-хайлендерам, рукой, сжимавшей меч, он сделал выразительный жест, словно желая обнять пестроцветную массу своих соотечественников. Дункан ощутил, как кровь быстрее побежала по жилам. Голос Маклина зазвучал еще громче:
        — Сыновья Гаэля готовы сражаться во славу короля Якова! Да благословит Отец небесный кровь горцев, которая прольется здесь сегодня! Докажем ему свою преданность и свою доблесть!
        Лиам по очереди похлопал сыновей по плечу, поднял щит и меч. Ранальд в последний раз посмотрел на Дункана, улыбнулся ему, как обычно, и надвинул берет на брови.
        — Братья! Да благословит Господь короля!
        Звенящей тишиной встретила армия эти слова. Все взгляды обратились к графу Мару, восседавшему на скакуне. Последовал долгожданный сигнал, и армия повстанцев двинулась вверх по склону ближайшего холма, на котором расположились силы противника. Правое крыло армии Аргайла было готово к сражению, но центр и левое крыло до сих пор строились. Очень скоро хайлендеры подошли к врагу на расстояние выстрела. У Дункана засосало под ложечкой, и он крепче сжал рукоять меча. Пальцы левой руки дотронулись до кончика длинного кинжала, заткнутого за кожаный пояс, который поддерживал плед.
        — Beannachd Dhe ort mo mhic[59 - «Да благословит вас Господь, сыны мои!»],  — прошептал Лиам, окидывая их с Ранальдом полным тревоги взглядом.
        Повернувшись к солдатам, Мар снял шляпу. Дункан смотрел на него, не отрываясь и тяжело переводя дух. Генерал взмахнул черным беретом и громко возвестил о начале атаки.
        Хайлендеры бросились на врага, словно стая хищников на свою жертву. От их криков кровь стыла в жилах. У них за спинами целый ковер из тартанов укрывал собой промерзший вереск. Стенания волынок смешались с барабанным боем, и кроме этого звука Дункан не слышал больше ничего. Казалось, даже сердцебиение его вошло в ритм этой странной музыки. Барабаны sassannachs или собственное сердце стучит так сильно у него в ушах?
        Мушкеты дали первый залп. Послышались крики. Многие упали, раненные или мертвые. Дункан рискнул посмотреть вправо — Ранальд бежал с той же скоростью, что и он сам, перепрыгивая через тела павших. «Позаботься о брате…»  — «Да, мама!» Господи, но как же это сделать? Это же не простой набег, это война! Как ему присматривать за братом и в то же время изловчиться самому остаться в живых?
        — Fraoch Eilean!  — то и дело выкрикивал кто-то рядом.
        Кровь вскипела у Дункана в жилах. Он больше не чувствовал ни холода, ни страха. Неописуемая ярость овладела им, рокотала в нем. Неистовое желание победить и выжить снедало его, толкало навстречу врагу. И это неистовство наполняло грудь, душило его. И наконец крик сорвался с его губ, изгоняя из души страхи и тревоги, накопившиеся за несколько последних недель:
        — Fraoch Eilean!
        Размахивая мечом, он со всех ног помчался к красным мундирам, до которых оставалось не больше пяти метров. Первое, что он увидел, были белые глаза на почерневших от пороха лицах, неотрывно смотрящие вперед. Проклятый порох! Он выжигал глаза, его едкий запах забивался в нос, горло и легкие. Дункан почувствовал, что начинает задыхаться.
        Сверкнул сталью штык. Ведомый инстинктом, Дункан взмахнул мечом и нанес удар, вложив в него всю свою силу. На мгновение реальность словно застыла, потом послышался крик, и туман начал рассеиваться. Лезвие меча стало того же цвета, что и куртка солдата-англичанина, который свалился Дункану под ноги, успев с изумлением посмотреть ему в глаза.
        В дыму возникло другое лицо, на этот раз перепуганное. Англичанин уже повернулся, чтобы спастись бегством, но Дункан вонзил меч ему в спину. Щитом, который держал в левой руке, он отразил удар следующего противника и вонзил шип ему в грудь. И снова крик… Слева появился солдат-sassannachs с покрасневшим от холода и крови лицом, серебром блеснул мушкет. Дункана снова спасла скорость реакции: он выхватил нож и метнул его в противника. Удар достиг цели. Англичанин зашатался и упал с криком, затерявшимся в грохоте сражения. И Дункан побежал дальше, ведомый жаждой жизни,  — единственным, что могло помочь ему выбраться из этого ада.
        — Дункан!
        Сзади… Отец! Резко обернувшись, Дункан едва успел уйти от удара штыком в правый бок. Ошеломленный враг смотрел на него выпученными глазами, открыв рот, из которого вырвался гортанный крик,  — острие кинжала торчало из его живота наружу. Дункан на мгновение встретился взглядом с отцом, который смотрел на него из-за плеча убитого им англичанина. «Спасибо!» Нет времени… Позже!
        Легким шагом он начал подниматься по склону холма. От пороха снова стало жечь в груди, заболели глаза. Он споткнулся. Оказалось — о мертвое тело, или, вернее, то, что от него осталось. Нож выпал из руки в красную от крови траву. Дункан потянулся за ним, и в тот же миг над ним поднялась какая-то тень. Он откатился в сторону и увидел белые, измазанные грязью гетры с серебряными пуговичками. Sassannachs! Испустив громкий крик, Дункан взял меч обеими руками и поднял его навстречу нависавшей тени. Удар отозвался болью в плечах, послышался душераздирающий металлический скрежет.
        Глаза его на доли секунды встретились с глазами противника. Были они голубыми или серыми? Не время рассматривать… Солдат отчаянно пытался вернуть мушкет, который Дункан только что вырвал у него из рук. Юноша ударил его ногой, и солдат повалился на землю. Дункан поспешно вскочил и наконец нащупал в траве свой нож. Рукоятка оказалась липкой и скользкой. Зажав ее в пальцах, он бросился на солдата, который пытался встать. Один удар, сильный и точный, прямо в шею… Дункана облило кровью, окутало ее тошнотворным запахом. Секунду он смотрел на англичанина. Серые… У него были серые глаза.
        — Еще один за короля Якова!
        Взглядом он поискал отца и брата, но их не было видно. Один, один лицом к лицу со смертью, чьи длинные пальцы сомкнулись на нем и на тех, кто находился рядом. И этот запах… Запах крови и пороха. Он врывался в бронхи, проникал сквозь поры кожи. Крики остервенело сражающихся солдат, скрежет стали, клацанье мушкетов — все эти шумы заполнили его сознание, навсегда запечатлелись в памяти. Он был один среди тысяч других, которые насаживали друг друга на мечи, отсекали друг другу руки и ноги, убивали друг друга. Бойня… Сердце Дункана билось так сильно, что биение это эхом отдавалось в адской долине. Словно стук копыт галопирующей лошади… Лошади… Нет, это не стук его сердца! Это кавалерия, и всадники скачут прямо на них!
        Дункан поспешно повернулся и бегом спустился со склона, успев преодолеть всего несколько метров. Над головой у него просвистела пуля. Он пригнулся, споткнулся и растянулся на земле. Чья-то рука схватила его за ворот рубашки.
        — Эй, Макдональд! Не время спать!
        — Иди к черту, Макгрегор!
        Джеймс Мор улыбался ему, лицо его было измазано кровью и порохом.
        — К черту рано, мы еще не закончили уборку, старик!  — Он помог Дункану подняться и хлопнул его по плечу.  — За короля, Макдональд!  — крикнул он, взмахнув клеймором.
        — За короля!  — выкрикнул Дункан в свой черед.
        Джеймс испустил яростный крик. Рука с мечом возникла словно из воздуха и обрушилась на Дункана, но Джеймс, ловкий и стремительный, успел срубить ее своим оружием. Раздался вопль боли. Вражеский солдат упал на землю и стал извиваться, как червяк. Рука его валялась теперь рядом с Дунканом и продолжала сжимать меч, который никому больше не причинит вреда.
        — Моя жизнь на «Sweet Mary» в обмен на твою на равнине Шерифмуре! Теперь мы квиты. Будь осторожен, Дункан!  — Он оседлал трепещущее тело и вонзил свой кинжал в горло врагу.  — Приятных снов!  — пожелал Джеймс солдату, который вдруг обмяк и застыл без движения.
        Потом Мор вскочил на ноги и побежал вниз по склону, перескакивая через лежащие на вереске израненные тела.
        Дункан осмотрелся по сторонам, и у него появилось странное чувство — как если бы он отстранился от происходящего, увидел весь этот ужас со стороны. Больше не нужно было ни о чем думать, ни что бы то ни было анализировать. Разум осознавал то, что видели глаза, с сумасшедшей быстротой и немедленно диктовал телу, что ему делать, чтобы выжить. Ничего подобного раньше с Дунканом не случалось. Само время, казалось бы, изменило привычный ритм. Временами он видел все словно в замедленном темпе, а иногда происходящее набирало ошеломительную скорость. Оно колыхалось, словно в дурном сне. Давно ли началась битва? Длится она несколько минут или несколько часов?
        Взгляд его зацепился за рыжеватую шевелюру мужчины, ростом превосходящего остальных. Отец… Но Лиам смотрел куда-то в другую сторону. Туда, где был Ранальд? Брат как раз отразил удар щитом, взмахнул мечом и вонзил его противнику в бок. Клинок врезался в податливую плоть и рассек тело почти надвое.
        От запаха крови Дункана затошнило. Язык стал тяжелым, во рту пересохло. Он споткнулся о чью-то голову с бледным, искаженным гримасой лицом, словно застывшим в беззвучном крике. Драгун направил коня к нему, и Дункан бросился в другую сторону. Мушкеты дали еще один залп. Он повернулся взглянуть на своих, и от ужасного крика у него кровь застыла в жилах.
        — Ранальд! Боже, нет!
        Дункан нашел глазами отца. Лиам побледнел под маской пыли и крови. Он замер на месте среди сражающихся, глядя туда, где стоял… его младший сын, прижимая руку к животу. Другая рука, ослабев, выронила меч, который тяжело рухнул ему под ноги.
        — Не-е-ет! Ран, проклятье, нет…
        Дункан рванул вверх по склону. Собственный крик ужаса обжег ему горло. Ранальд упал на колени и посмотрел на него.
        — Не-е-ет! Ран, держись!
        С другой стороны к брату спешил отец. Лиам отразил удар, вонзил меч в sassannachs и стал проталкиваться между товарищами, которые повернули назад, спасаясь от ганноверской кавалерии. Ранальд улыбнулся. Эта его проклятая вечная улыбка! Драгун, преследовавший Дункана, увидел его брата и повернул коня, избрав себе другую цель. Теперь он скакал туда, где стоял Ранальд. Лошадь… Это несправедливо! Ему, Дункану, ни за что не обогнать лошадь, не успеть к брату раньше драгуна…
        — Не-е-ет!  — снова услышал он собственный крик.
        Англичанин занес клинок. Брат испустил душераздирающий крик. Меч рухнул вниз, рассекая воздух, и вонзился в тело Ранальда.
        — Боже, нет! Боже, только не его!
        Дункан кричал что было мочи. Ярость, какой он никогда еще не испытывал, овладела его телом и его рассудком. Он перестал быть собой — в него словно бы вселился дьявол!
        — Fraoch Eilean!
        Драгун повернулся в седле, увидел его и развернул коня. Но Дункан был уже совсем рядом. Придержав коня за уздечку, он увернулся от меча, обагренного кровью брата, но недостаточно быстро: лицо словно ожгло огнем. Первая рана… Но думать об этом было не время. Точным и яростным ударом кинжала он пронзил шею лошади, чтобы заставить ее остановиться. Следующим движением он расширил рану, и лошадь заржала. Дункан выдернул кинжал, всадил его в ляжку драгуну, и тот закричал тоже.
        — Умри, сучий сын!
        Он вынул из раны пыльный нож. На белой штанине драгуна расплывалось красное пятно. Лошадь стала заваливаться на задние ноги, и клинок драгуна свистнул у самого уха. Дункан ощутил острую боль в области паха. Враг снова достал его… Он словно бы очнулся — ненадолго, на считаные секунды, и успел спросить себя, куда мог угодить клинок. Ну не в самый же пах? «Только не туда!  — подумал он.  — Что скажет Марион? Мы ведь даже еще ни разу не занимались с ней любовью!» Вся неуместность этой мысли заставила его улыбнуться. «Дурачина, если ты тут окочуришься, то вообще ее никогда не увидишь!»
        Драгун армии Аргайла снова поднял меч. Дункан на мгновение уставился на вражеский клинок, зависший у него над головой, потом, собрав всю силу, что у него осталась, поднял свой меч и выбросил его в сторону противника, сопроводив удар безумным криком. Он увидел, как на лице драгуна отразилось удивление, и закрыл глаза.
        — Месть! Умри за брата, sassannachs собака!
        Лошадь покачнулась и тихо заржала. Дункан уцепился за нее. Что-то теплое потекло у него по груди и по шее. Рубашка стала алой. Неужели это его кровь? Эта гнида успела ранить его еще раз? В ушах звенело и ухало. Он просто не мог ни о чем думать. Дункан с усилием поднял голову, чтобы посмотреть на солдата-англичанина. Одной рукой противник по-прежнему сжимал меч, другой — поводья. Выплескиваясь толчками, словно вода из гейзера, кровь напитывала собой его украшенный брандебурами и позолоченными пуговицами мундир. Внезапно он схватился за грудь. Но где же голова?
        Лошадь рухнула. Дункан потерял равновесие и схватился за всадника, увлекая его за собой. Камень вонзился ему прямо в спину, другой — в плечо. Он крикнул от нечеловеческой боли — на ноги обрушилось что-то ужасно тяжелое. Неужели этот проклятый sassannachs может столько весить? Он повернул голову посмотреть, что произошло. Оказалось, это лошадь свалилась на него, придавив всем своим весом.
        Боль стала невыносимой. И этот запах… Опять! Всюду! Запах смерти над ним, вокруг него… И вдруг Дункан снова увидел Ранальда, его улыбку. Взмывающий вверх клинок драгуна. Снова услышал отцовский крик — словно эхо, от которого вот-вот грозила лопнуть голова. И эта боль… Может, он умирает? Нет, он не хочет умирать! Ни за что, пока не увидит глаза Марион. Веки налились, стали тяжелыми. У Дункана больше не было сил сопротивляться. Он застонал.
        И увидел их перед собой, словно наяву,  — глаза Марион! Как же ему хотелось прикоснуться к этой женщине! Он протянул руку, и пальцы коснулись чего-то шелковистого. Он повернул голову и поморщился. Лицо горело, как в огне. Что это у него под рукой? Он пошевелил пальцами. Волосы… Волосы Марион! Глаза его отказывались открываться, тело перестало слушаться. До чего же холодно! Странно, что раньше он этого не замечал…
        По телу пробежала конвульсивная дрожь. Рана на щеке заныла сильнее, когда по ней потекли соленые слезы. Ран, нет, нет! Может, ему все приснилось? Все это — только страшный сон? Дункан снова пошевелил пальцами. Волосы показались ему не такими уж и мягкими. Нет, они жесткие, грубые, шероховатые… Совсем не похожи на кудри Марион! Он приоткрыл глаза и увидел коричневый блестящий мех привалившего его лошадиного тела. И седло, обшитое золотым галуном, съехавшее с лошадиной спины. Он повернул голову в другую сторону. Красная куртка с блестящими пуговицами, обтянутая белой фланелью нога в коричневом ботинке, переброшенная через круп. Он закрыл глаза. Нет, все это был не сон. Жестокость происходящего обрушилась на него, словно меч палача.
        Дункан попытался пошевелить ногами, придавленными к земле телом лошади. Острая боль пронзила пах, жестоко напомнив о второй ране. Нужно поскорее выбираться отсюда, иначе sassannachs прикончат его. Но где они? Вокруг по-прежнему звенели, сталкиваясь, мечи, слышались отдаленные выстрелы, кричали люди. Но звуки эти казались почему-то такими далекими…
        И вдруг Дункан ощутил прикосновение к своим волосам, потом к вороту рубашки. Сердце забилось как бешеное, и он вздрогнул от ужаса. И снова открыл глаза, на этот раз широко-широко. Дымка, туманившая разум, наконец рассеялась, он очнулся от оцепенения. И хрипло вскрикнул, когда чья-то рука опустилась ему на грудь, заставляя снова лечь на землю.
        — Дункан, ты меня слышишь?
        Измазанное кровью и грязью лицо отца склонилось над ним. Глаза у Лиама были красные и мокрые от слез. Он быстро ощупал грудь и бока сына и покачал головой.
        — Боже правый…
        Прикосновение его пальцев к щеке сына было осторожным, и все же оно пробудило боль, и Дункан застонал. Он почувствовал, как кожа на лице словно отслаивается, растягивается. Отец, прищурившись, рассматривал рану.
        — По-моему, рана чистая, все на месте и кость цела,  — пробормотал он.
        Дункану вдруг почему-то стало смешно. «Кость цела? Все на месте?» Отец ведь еще не видел другой раны…
        — Нужно забрать тебя отсюда!
        Лиам попытался поднять сына, когда тот потянул его за рукав.
        — Отец, что с Раном?
        — Ему уже не помочь, сынок!
        — Нет! Подонки!  — простонал Дункан и снова повалился на землю, сраженный душевной болью и отчаянием.
        — Ты отомстил за него, Дункан!
        — Отомстил? Ну нет, Ран стоил больше, чем одна эта sassannachs гнида!
        Взгляды отца и сына встретились. Оба испытывали жестокое чувство вины, обоих мучила совесть. Дункан задыхался от не выразимой словами душевной муки. Он не сдержал слова, данного матери! Он понял, что отец думает о том же.
        — Он погиб за свои убеждения. Его честь не запятнана. Он отдал жизнь за правое дело,  — сказал его отец угасшим голосом.  — Идем! Нужно уходить отсюда!
        — Где они? Я слышу их, но не вижу.
        Лиам посмотрел в сторону речушки Аллан, похожей на змейку с серебристой ледяной чешуей, извивавшуюся у подножия холма Орхил.
        — Мы разбили левое крыло Аргайла, но правое отбросило Кэмеронов к самой реке. Как только бой там закончится, они вернутся. Ноги тебя слушаются?
        — Нет.
        Лиам задумался ненадолго и уже начал вставать, чтобы помочь сыну выбраться из-под лошади, когда на помощь им подоспели Колин и Калум. Несколько минут усилий и тихих проклятий потребовалось, чтобы освободить ноги Дункана. Наконец юноша смог пошевельнуться. К счастью, руки и ноги у него оказались целы. Несколько синяков и царапин, две раны. Особенно беспокоила та, что в паху.
        — Ой-ой-ой!  — воскликнул Калум и выразительно поморщился.  — Ты не против, если я взгляну, а, Дункан?
        И, не дожидаясь ответа, он медленно приподнял пропитанную кровью рубашку, которая успела прилипнуть к телу.
        — Проклятье!
        Юноша побледнел, вообразив самое страшное. Он сглотнул и ощутил металлический привкус крови на языке.
        — Нужно найти фею с тонкими пальчиками, чтобы она тебя зашила!
        И Калум принялся ощупывать кожу вокруг раны. Не в силах выносить такую боль, Дункан попытался встать.
        — Тебе что, нравится копаться в моей ране?
        Задыхаясь, с онемевшим от боли телом, дрожащий, весь в холодном поту, юноша снова рухнул на пыльный вереск.
        — Разрез длинный…
        — И что?
        — Трудно сказать. Рана сильно кровоточит.
        Калум посмотрел на Дункана серьезно, с тревогой. Отец с дядей отвернулись, присвистнув, и Дункан понял, что дело и вправду худо. Он выругался.
        — Ну говорите уже, не томите!
        — Все не так страшно, как сначала кажется,  — продолжал Калум с легкой улыбкой на губах.  — Да не волнуйся ты так, Дункан! Твоя Элспет снова сможет на тебе, как на жеребце, скакать, как только рана затянется!
        Вздох облегчения вырвался из груди Дункана, однако он тут же снова потемнел лицом. Подумать только, он тут беспокоится, сможет ли еще спать с женщинами, а его брат в это время плавает в луже собственной крови в нескольких метрах от него! Дункан застонал. Элспет… Он вдруг поймал себя на мысли, что ни разу даже не вспомнил о ней с тех пор, как вернулся в лагерь. Марион завладела всем его существом — и телом, и душой. «Она погубит меня, принесет несчастье!» Плевать, потому что он хочет ее… и сейчас даже сильнее, чем когда-либо.
        Колин принес откуда-то грязный разорванный плед и протянул его Лиаму.
        — Наших цветов я не нашел.
        Лиам взял у него отрез шерсти, присмотрелся и поморщился.
        — Думаю, Дункан на нас не рассердится.
        Дункану помогли встать на ноги, укутали ему бедра пледом. Юноша повернулся и посмотрел на то место, где упал его брат.
        — Отец, мы не можем оставить его здесь!
        — У нас нет выбора. Мы можем забрать только его вещи.
        Дункан не поверил своим ушам.
        — Как же так?
        — Его душа последует за нами, Дункан!  — отрезал Лиам, сдерживая волнение, а возможно, и слезы.
        Он подошел к погибшему, подобрал его меч и вернулся к товарищам.
        — Он поймет…
        Дункан в последний раз окинул взглядом адскую долину. Красный от крови сыновей Гаэля и этих проклятых sassannachs, Шерифмур был укрыт истерзанными телами. И где-то среди них осталось тело Ранальда Макдональда.
        Глава 13
        Лагерь в Ардохе
        Граф Мар приказал своим людям разместиться на ночь в Ардохе. Раненых устроили в зернохранилище и в конюшне, реквизированных под госпиталь. Остальным солдатам предстояло ночевать под открытым небом или же, если повезет, отыскать себе хоть какое-то подобие крыши над головой. Вернулись последние отряды, неся с собой собранные на поле брани трофеи — мушкеты, мечи, знамена, золотые и серебряные пуговицы и пряжки, карманные часы, иные даже из золота. С трупов, которые так и остались лежать на равнине и на ближайшем к ней берегу реки, сняли все, что имело ценность.
        Дункана уложили в зернохранилище в углу на подстилке из соломы, покрытой стареньким одеялом, чтобы хоть как-то уберечь его от исходившего от земли холода. Масляную лампу поставили у изголовья, с той стороны, где была рана. Лиам с болью в сердце наблюдал за впавшим в дремоту сыном. У юноши на всю жизнь останется шрам — словно напоминание об этом ужасном сражении. Потом он подумал о Ранальде и задрожал от ярости. Сын… У него только что отняли сына! Простит ли его когда-нибудь Кейтлин? Как отчаянно он нуждался в ней в этот момент!
        Господь пощадил его, но сердце Лиама обливалось кровью. Он отдал бы руку, ногу, свою жизнь, лишь бы Ран вернулся, но реальность была неумолима. Что, если Господь решил положить конец страданиям его ребенка, подарив ему достойную кончину? Ранальд доблестно сражался и умер за короля — единственного короля, который по закону мог занять престол Шотландии и Великобритании. Он умер славной смертью, и люди всегда будут помнить об этом. Но сможет ли Кейтлин понять?
        Дункан заворочался во сне и что-то пробормотал. Вражеский меч рассек ему левую сторону лица. Рана протянулась от скулы к подбородку — глубокая, открывающая не только ярко-красную плоть, но и белизну кости. Счастье еще, что щека не рассечена полностью. Такая рана заживала бы гораздо дольше…
        В дверном проеме мелькнула какая-то фигура. Он посмотрел туда и успел заметить краешек юбки и длинные волосы цвета пламени. Женщина словно растворилась в ночном мраке. Лиам какое-то время, словно зачарованный, смотрел в сторону входа. Неужели дочка Гленлайона? Но что ей здесь делать? Дункан был уверен, что она вернулась домой, в Честхилл. Но что, если…
        Он посмотрел на спящего сына, потом снова туда, где появилась и исчезла девушка. Раненых из Гленлайона положили в конюшне, в двух шагах. Может, она искала своего отца? И вдруг луч света снова вырвал из темноты бледное девичье лицо. Она стояла, держась рукой за створку двери, которая громыхала на ветру. Их взгляды встретились. «Нет, не отца она ищет»,  — подумал Лиам, вставая. Девушка убежала в ночь, и он отправился за ней следом.
        Марион сидела на корточках, прижимаясь спиной к колесу повозки, и сердце ее выбивало отчаянную дробь. Она его видела! Она видела Дункана! Но тоска и скорбь во взгляде его отца от нее тоже не укрылись. У Марион заныло в груди. Неужели он умер? Она не осмелилась спросить об этом Макдональдов, больше того — она попросту боялась к ним подойти…
        Словно из ниоткуда перед ней появилась высокая мужская фигура, заслонив собой голубоватую полную луну на усеянном робко посверкивавшими звездочками небе.
        — Марион Кэмпбелл?  — прозвучал вопрос, и она узнала голос отца Дункана.
        — Да, это я.
        — Я… Хм… Разве вы не должны быть теперь в Гленлайоне? Дункан сказал мне, что…
        — Я осталась,  — оборвала его девушка, и в словах ее прозвучало замешательство.  — Я подумала, что нужно будет ухаживать за ранеными…
        — Ваши соплеменники в другой постройке.
        — Я знаю.
        Марион смущенно уставилась на белесое отражение камешка, возвышавшегося над замерзшей лужей, словно остров над морем. Отец Дункана не спешил уходить и тоже молчал. Судя по всему, он ожидал услышать нечто иное. Тишину ночи то и дело нарушали крики раненых и голоса отдающих приказы офицеров. Наконец Марион шевельнулась.
        — С ним все будет хорошо,  — сказал Лиам по прошествии нескольких минут.
        — О!  — Марион прижала руку ко рту, чтобы спрятать вздох облегчения, который все равно вырвался из ее груди.
        — Он ранен, но при должном уходе выкарабкается.
        Девушка осмелилась посмотреть на Лиама. Было слишком темно, чтобы разглядеть его лицо, но по тону она поняла, что он очень огорчен. Если Дункан остался в живых, то кто же погиб? Его брат? Однако задать вопрос она не осмелилась.
        — Хотите с ним увидеться?
        — Я не хочу… не хочу его тревожить.
        — Он спал, когда я вышел за вами.
        У Марион стало тяжело на сердце, когда она увидела обезображенное раной лицо юноши, лежащего у ее ног. Рана осталась открытой и была большая, почти во всю левую щеку. Нужно было срочно найти кого-то с ловкими пальцами, чтобы зашить ее. Она присела, чтобы рассмотреть рану получше. Нельзя и думать о том, чтобы подпустить к нему одного из этих сапожников, привыкших соединять обрывки плоти грубыми стежками, как если бы речь шла о кусках сапожной кожи. «О Дункан, что они с тобой сделали!»
        Марион ощущала присутствие Лиама, но он словно замер у нее за спиной. Несколько долгих минут они не шевелились и молчали, хотя вокруг по-прежнему было суматошно — то и дело в зернохранилище приносили новых раненых, окровавленных и стонущих, и укладывали на подстилки из веток. Пахло смертью. Мертвые тела лежали у стены, прикрытые разорванными пледами, из-под которых кое-где торчала то рука, то нога.
        — Полагаю, вы умеете вышивать, мисс Кэмпбелл?  — внезапно спросил Лиам.
        Марион вздрогнула, вскочила на ноги и повернулась к нему. Лиам смотрел на нее спокойно и серьезно.
        — Вышивать?
        Лиам взял ее руку и, поглаживая кончиками пальцев, внимательно осмотрел.
        — Да. Вы умеете работать с иглой? Вас наверняка учили шить…
        Осознав наконец, к чему он клонит, Марион побледнела и медленно повернулась к Дункану. Колени вдруг стали ватными. Разумеется, она умеет шить! И даже очень хорошо! Но сшивать рану на живом человеке? Да к тому же рану Дункана? У нее затряслись пальцы. Лиам сжал ее руку в своей.
        — У вас получится, я уверен,  — сказал он ободряюще, словно читая ее мысли.  — И, похоже, у вас есть свободная минутка…  — Он задумался, и взгляд его померк.  — Разве что вы предпочтете предложить свои услуги соплеменникам… Я не стану вас за это осуждать.
        Его слова задели Марион за живое, и она поспешила высвободить руку. На лице ее появилась гримаса обиды.
        — Вы ошибаетесь, мистер Макдональд! Все дело в том… Я не знаю… Одно дело — шить рубашку, и совсем другое — сшивать кожу на лице!
        Он смотрел на нее, скрестив руки на груди. Да, Дункан очень похож на отца! То же широкое лицо, тот же взгляд… Марион заволновалась еще больше и, чтобы скрыть это, снова присела рядом с раненым и его жалким ложем. Дрожащим пальцем она осторожно подвинула кусочек кожи так, чтобы он закрыл страшную рану. Теперь от нее осталась лишь тонкая полоска в форме полумесяца, протянувшаяся от глаза к уголку рта. Молодой Макдональд тихо застонал. Она закрыла глаза и с трудом перевела дыхание. Во рту вдруг стало горько, и Марион пришлось стиснуть зубы, чтобы подавить подступающую тошноту. Проклятье!
        Лиам дожидался ответа, стоя у нее за спиной.
        — Просто представьте, что зашиваете свой самый красивый корсаж.
        — Я это сделаю.
        Слова сорвались с губ прежде, чем она успела подумать. Боже, ей предстоит зашивать лицо Дункана! От страха, который внушало ей предстоящее действо, Марион поморщилась. Сшивать человеческую кожу… она и подумать не могла, что придется делать такое, когда осталась в лагере. Надо же быть такой наивной! Это же война! Это совсем не то, что вынимать занозы или ставить примочки на ушибленные места… Здесь многие лежали при смерти, у многих повреждены или вовсе оторваны руки и ноги — и нужно залечивать раны, накладывать повязки, извлекать застрявшие в кости пули, зашивать раны, оставленные вражеским клинком, такие же, как у Дункана. Могла ли она, Марион, представить себе, с чем столкнется? Вокруг столько раненых…
        — Спасибо,  — сказал Лиам.  — Схожу за ниткой и иголкой.
        — И «огненной воды» тоже принесите, а если ее не найдется, то хотя бы горячей воды.
        Лиам кивнул, сделал несколько шагов к двери и вдруг остановился.
        — Забыл вам сказать, что есть и другая рана.
        — Еще одна?
        И она медленно приподняла плед. Только теперь Марион заметила, что Дункана укрыли пледом с цветами Гленлайона. Ироническая улыбка изогнула уголки ее губ, но тут же сменилась гримасой отвращения — она увидела красную от крови рубашку, прилипшую к торсу юноши. Сердце ее застучало быстрее. Она и не предполагала, что с ним все так плохо…
        — Не думаю, что вы захотите возиться и с этой раной. Она, конечно, не слишком противная, но все-таки…
        — Если я взялась зашить ему лицо, то смогу сделать и остальное. Просто покажите мне, где рана.
        Лиам пожал плечами, склонился над сыном и взялся за край его рубашки.
        — Его ударили мечом в пах.
        Он посмотрел на девушку, ожидая ее реакции.
        — Вы хотите сказать, в-в-возле бедра?
        — Ну, не совсем…
        Озадаченная, она посмотрела на рубашку Дункана. Пропитанная кровью ткань была порвана, а вернее, разрезана на уровне паха и прилипла к коже от низа живота и до самых ног. Если лицо у Марион и прежде было бледным, то теперь оно побелело как полотно.
        — Вижу…
        Кровь внезапно вновь прилила к ее лицу, и оно стало пунцово-красным. Марион не смогла сдержать громкий вздох. Лиам усмехнулся, выпустил из пальцев рубашку сына и накрыл его пледом.
        — Ничего страшного. Я найду кого-нибудь, кто с этим справится. Вы займитесь его лицом, и все будет хорошо.
        — Спасибо.
        Прошло совсем немного времени, и в зернохранилище вошел странный маленький человечек. Подойдя к Марион и Дункану, он поставил на землю старенькую, ободранную кожаную сумку, не говоря ни слова, открыл ее и вынул кусок полотна, свернутого в рулон и перевязанного тесемкой. Девушка наблюдала за его действиями с удивлением и любопытством. Расстелив отрез ткани на земле, он принялся раскладывать на нем целый арсенал иголок и шил разной величины и мотки ниток. Потом его маленькая волосатая ручка снова нырнула в сумку и извлекла серебряную флягу. Человечек зубами выдернул из нее пробку, сделал добрый глоток и протянул флягу Марион.
        — Это вы швея?
        Девушка вздрогнула от неожиданности, услышав его голос. Глаза — глубоко посаженные, черные, как обсидиан, маленькие и блестящие, уставились на нее.
        — Вы швея?
        Мужчина, конечно, был мал, как лилипут, и все же Марион не ожидала, что и голос у него окажется совсем детским. Но нет, перед ней был все-таки не ребенок, а взрослый мужчина. Она взяла у него фляжку.
        — Я штопальщик,  — объявил он, открывая в улыбке два ряда испорченных и кривых зубов.  — Финеас Бетюн де Моидар к вашим услугам. А вы, должно быть, юная швея, о которой мне говорил Макдональд.
        — Да, это я.
        Некрасивое лицо его осветила доброжелательная улыбка. Левой рукой, на которой оказалось всего три пальца, он погладил редкую бородку, а правой, абсолютно нормальной, постучал себя по колену.
        — Что ж, зашейте ему щеку самым красивым своим швом. А я пока займусь остальным.
        И он резким движением откинул плед, схватил с земли лампу и поднял рубашку. Марион в смущении отвела глаза.
        — Так-так…
        Круглое лицо карлика собралось складками, посреди которых торчал непропорционально большой нос. «Настоящий urisk»,  — подумала девушка. Она никогда в жизни не видела этих мифических существ, которые, как говорят, скитаются по стране в поисках места, где в обмен на мелкую работу им дали бы кров и пищу. Uriskа можно узнать по маленькому росту, длинным спутанным волосам и искривленным или уродливым рукам либо ногам. У этого же «штопальщика» все признаки были налицо. Пока Марион его разглядывала, он бормотал что-то себе под нос.
        — Что вы говорите?  — спросила она, возвращаясь к действительности.
        — Говорю, что этому юноше очень повезло. На сантиметр вправо — и все, был бы трупом!
        Марион поморщилась и тоже глотнула из фляжки. Ей показалось, будто по горлу прокатился огненный комок. На глаза навернулись слезы, и девушка закашлялась. Финеас усмехнулся.
        — Ваш муж?
        — Э-э-э… нет,  — ответила Марион.
        Он посмотрел на нее с сомнением и пожал своими хрупкими плечиками под курточкой из коричневой грубой шерсти, изношенной до такой степени, что был виден утoк.
        — Что ж, за работу!
        Он выбрал длинную тонкую иглу и моток шелковых ниток, отмотал, сколько нужно, и откусил конец зубами.
        — Подержите-ка лампу, пока я вдену нитку в ушко,  — приказал он, не отвлекаясь от своей работы.
        — Конечно!
        Он поднес иглу к танцующему огоньку лампы, закрыл один глаз, отчего лицо его вдруг стало ужасно смешным, высунул язык и прицелился. Одно движение — и нитка вошла в ушко. Он продел ту же операцию со второй иглой и протянул ее Марион. Девушка взяла ее дрожащими пальцами и посмотрела на Дункана, который, похоже, спокойно спал. «У меня ни за что не получится!»  — подумала она с ужасом.
        Финеас без лишних сомнений приступил к работе. Раненый тихонько застонал.
        — Не-е-ет!  — вдруг крикнул Дункан и широко открыл глаза.
        — Дайте ему виски,  — приказал карлик.
        Марион поспешила исполнить распоряжение. Дункан закашлялся и снова застонал.
        — Вылейте ему в горло хоть всю флягу, если понадобится. Я вам разрешаю, мисс швея!  — заявил Финеас.
        Тонкая иголка снова вонзилась в истерзанную плоть, и Дункан закричал:
        — Дьявольщина! Что он там делает?
        Дункан пошевелил ногами и попытался сесть. Марион твердой рукой уложила его на соломенную подстилку и влила ему в рот еще немного «огненной воды».
        — Он зашивает тебя, тупица! Перестань трепыхаться, как пойманная форель!
        Юноша, задыхаясь и морщась от боли, уставился на нее. На лбу у него блестели капельки пота.
        — Марион?
        Она ответила смущенной улыбкой. Вспомнив, что в дрожащих пальцах у нее иголка с ниткой, Марион поспешно приколола ее к корсажу. Дункан стиснул зубы, чтобы не закричать снова. Пальцы его вцепились в юбку Марион. Штопальщик тем временем молча делал свою работу.
        — Что… что ты здесь делаешь?
        Ну что могла она ответить? Признаться, что осталась ради него? Нет, ни за что! После того, как она обошлась с ним там, в киллинском трактире, Дункан решит, что она над ним насмехается. И потом, нельзя говорить ему о чувствах, в которых сама еще не уверена. Прежде чем бросаться головой в пропасть, нужно удостовериться, что чувства взаимны…
        — Я… Я помогаю мистеру Финеасу! Он приказал мне зашить тебе лицо.
        — Тебе?  — Дункан насмешливо посмотрел на девушку.  — Ты шить-то умеешь?
        — Конечно, умею!  — ответила она с обидой в голосе.
        — И ты зашьешь мне лицо?
        Дункан снова вскрикнул и потянул за юбку, край которой сжимал пальцами. Марион поднесла к его губам фляжку и дала отпить еще глоток.
        — Пей, пока не опьянеешь, Дункан Макдональд! Тогда я смогу спокойно работать. Хотя можно попросить мистера Финеаса, чтобы он зашил тебе рот…
        Карлик усмехнулся и снова воткнул в живую плоть иголку. Дункан буркнул что-то невразумительное и закрыл глаза.
        — Вот и все!  — объявил Финеас радостно.  — Я закончил!
        Он взял фляжку из рук Марион и щедро полил рану виски. Дункан выгнулся от боли и заглушил крик, прижавшись лицом к девичьей юбке.
        — Через несколько дней можно будет вынуть нитку. И каждый день промывайте рану спиртным, чтобы в нее не попала инфекция. У вас, швея, это прекрасно получится,  — добавил он с многозначительной улыбкой, и Марион покраснела до корней волос.
        Вернув фляжку девушке, Финеас встал, собрал свои вещи и засунул их обратно в сумку.
        — Оставляю вам виски, чтобы вы закончили дело, которое еще и не начинали, мисс!  — сказал он своим детским тоненьким голоском.  — Вернете ее потом. Справитесь?
        — Да, думаю, справлюсь,  — пробормотала Марион с сомнением.  — Спасибо!
        Финеас поклонился, улыбаясь, что называется, до ушей, и вышел, оставив девушку наедине с Дунканом и растерянностью.
        — Ну?  — со слабой улыбкой спросил Дункан.
        — Что?
        — Будешь зашивать мне лицо или нет?
        — Не знаю, получится ли… Понимаешь, я…
        Он посмотрел на нее серьезно, протянул руку и вынул из корсажа иголку.
        — Кто-то должен это сделать, так ведь? У мистера Финеаса сегодня полно работы, а у тебя есть время.
        Он улыбнулся и помахал иголкой у Марион перед носом. Пару секунд девушка смотрела как зачарованная на сверкающую серебром иглу, потом взяла ее.
        — Раньше мне не проходилось зашивать раны,  — призналась она и с тревогой посмотрела на раненого.
        — Все когда-нибудь случается в первый раз.
        Золотистые ресницы Марион на мгновение сомкнулись, и она снова открыла глаза.
        — Ты мне доверяешь?
        Дункан помолчал. Пальцы его коснулись дрожащей руки девушки.
        — Я могу выбирать?  — спросил он, желая, чтобы слова прозвучали игриво.  — Ничего, мисс швея, у вас все отлично получится.
        Девушка поджала губы, прищурилась, внимательно осмотрела рану на щеке. Дункан все это время не сводил с нее глаз. Она вздохнула. С чего начать? Она забыла спросить совета у мистера Финеаса и не осмелилась посмотреть, как он работает,  — уж больно в неприличном месте была та, другая, рана… «Просто представьте, что зашиваете свой самый красивый корсаж»… Она снова вздохнула. Ладно, не сидеть же вот так, с иголкой в руке, целую ночь!
        — Положи голову мне на колени, Макдональд! Я всегда кладу работу на колени, когда шью.
        — Как прикажете!
        Дункан привстал на локтях, скривившись от боли, и Марион поспешно подсунула свои ноги ему под плечи, взбив юбку так, чтобы получилась подушка для головы. Когда он устроился поудобнее, она дрожащим пальцем провела вдоль разреза, решая, где лучше начать.
        — Ну, какой шов выбираешь, Макдональд? Фестонный, сапожный или, может быть, «в елочку»?
        Он сделал вид, что размышляет.
        — Это ты у нас знаток швов. Только не увлекайся, цветочков-листиков мне не надо!  — сказал он насмешливо и пожал плечами.
        — Как скажешь!
        Она полила «огненной водой» иголку и свои пальцы и протянула ему фляжку.
        — Я потерплю, не беспокойся.
        Он повернул голову, подставляя ей разрезанную щеку, а носом зарылся в ее юбку и зажмурился. Марион окинула взглядом его профиль, угловатый рисунок нижней челюсти, напряженной в ожидании боли, адамово яблоко, поднимавшееся и опускавшееся по мере того, как он сглатывал. Если уж Дункан опасался предстоящего действа, то сама Марион была ни жива ни мертва — до того ей было страшно воткнуть маленькую иголочку в теплую кожу. Ей вдруг стало очень жарко.
        — Я полью рану виски, Дункан!
        — Марион, ты что, собираешься сообщать мне о каждом своем движении? Делай, что нужно, и закончи побыстрее!
        — Ладно!
        Он напрягся и глухо застонал, когда на рану пролилась водка. Марион почувствовала, как железные пальцы сжали ее щиколотку под юбкой. Щеки ее порозовели от смущения. «Эти пальцы и не там тебя трогали, дурочка!» Тряхнув волосами, девушка прогнала воспоминания, которые грозили отвлечь ее от работы.
        Она промолчала и только вздохнула тихонько. Игла вошла в кожу там, где застыла полоска засохшей крови, и вышла с другой стороны раны. Осторожно стянув ниткой края, Марион завязала узелок. Странное дело, но пальцы ее перестали дрожать. Она ловко орудовала иголкой и клала стежки уверенно, словно шила себе рубашку. Сделав последний, перекусила нитку и вздохнула с облегчением. Пальцы ее задержались на щетинистой щеке Дункана, осторожно погладили ее. Он расслабился и перестал больно сжимать ее затекшую ногу. Пока она шила, он не проронил ни слова.
        — Я закончила,  — объявила Марион тихо, еще раз осмотрела зашитую рану и осталась довольна результатом.  — Ну, для первого пациента неплохо!
        Они оба смущенно помолчали.
        — Очень болит?
        Дункан посмотрел на девушку. Губы его улыбались, но глаза были грустные.
        — Бывало и хуже.
        — Вот и хорошо!
        Он посмотрел на нее таким взглядом, что Марион сразу стало не по себе.
        — Я не это хотела сказать… Прости! Просто мне не хотелось бы сделать тебе еще больнее.
        Дункан поймал рыжий локон, намотал его на указательный палец, погладил и отпустил.
        — Не думай об этом, Марион. Эти sassannachs сделали мне в сто раз больнее.
        У Марион замерло сердце.
        — Боже милосердный!
        Она окинула взглядом помещение и увидела десятки искаженных страданием лиц. Но лица брата Дункана среди них не было. Может, он не был ранен в бою? Но в это почему-то не верилось.
        — Ты хочешь мне рассказать?
        Взгляд Дункана, до сих пор упорно смотревшего на ее юбку, на секунду встретился с ее взглядом, потом юноша смежил опухшие веки. Его испачканные высохшей кровью волосы лежали у нее на коленях, похожие на жесткий веер. Она с трудом совладала с желанием запустить в них пальцы.
        — Мой брат, Ранальд… Он пал в бою. Эти сучьи дети убили его мечом.
        — Меч sassannachs…  — выдохнула Марион и подумала с ужасом, что ее видение воплотилось в жизнь.  — Дункан, мне так жаль…
        Дрожащей рукой она погладила его по плечу и ощутила, как мышцы напряглись под грубой домотканой материей. Вместо ответа он слегка сжал пальцы, которыми до сих пор держался за ее щиколотку.
        — Марион, почему ты здесь?
        Несколько мгновений она не знала, что ответить.
        — Я подумала, что моя помощь пригодится.

«Полуправда»,  — сказала она себе. Пальцы Дункана тихонько поднялись выше, к икре, и там остановились.
        — Ты даже не представляешь, как хорошо, что ты осталась,  — сказал он, глядя ей в глаза.
        Марион затаила дыхание. Сама она не была уверена в правильности своего поступка. Но сердце ее таяло, когда Дункан смотрел на нее так ласково… Она влюблена в него, что толку отрицать? Но почему она осталась? Нарочно и бесстыдно соврала брату и Бредалбэйну, осмелилась нарушить приказ отца, потребовавшего, чтобы она вернулась домой. Все это — ради того, чтобы быть рядом с ним? Пусть так! Но почему? Из чистого сострадания? О нет! Потому, что того требовало ее сердце. Сердце подтолкнуло ее разум к действию, и оно же теперь дало ей понять, какие чувства вызывает в ней этот юноша. Этот юноша… Макдональд!
        Кусая губы, Марион смотрела на израненное и распухшее лицо Дункана, чей взгляд обжигал и порождал в ее душе чувства, которых она до этого не знала. Но какие чувства она вызывает в нем? Ясно, что он хочет ее, но, овладев ее телом, что он сделал бы с ее душой? Для нее самой душа и тело представлялись единым целым. Если же он поглумится над ее душой, ее страданиям не будет конца…
        Дункан снял руку с ее икры и погладил Марион сначала по щеке, потом по шее. Она вздрогнула. Смутившись, отвела глаза и уставилась на его разорванную и испачканную в крови рубашку, потом накрыла его пледом.
        — Пойду принесу тебе чистую рубашку!


* * *
        Сидя рядом с другом, Саймоном, которого недавно переложили на взятый из-под умершего окровавленный матрас, Лиам наблюдал всю эту сцену. Он решил побыть в сторонке, чтобы не смущать штопальщика и швею. Сын его был в хороших руках, как, впрочем, и его душа. Он наблюдал за молодыми людьми с чувством облегчения и… чуть-чуть с завистью. Этой девчонке смелости не занимать! Неудивительно, что Дункан влюбился в нее вопреки отцовским советам…
        Подошел мужчина в тиковом заляпанном кровью рабочем халате с закатанными до локтя рукавами, а вслед за ним — два подростка лет пятнадцати. Один тащил ведро с красноватой водой, другой — сумку. И то и другое поставили рядом с ложем раненого.
        Мужчина склонился над Саймоном, поджал губы, покачал головой и по очереди поднял раненому веки. После пришел черед левого колена, разнесенного вдребезги мушкетной пулей.
        — Хм…
        Он ощупал кожу вокруг зияющей раны, и на лице его появилась гримаса неудовольствия.
        — Хм…  — снова услышал Лиам.
        От прикосновения чужих рук Саймон очнулся и открыл глаза.
        — Эй там! Вы закончили меня щупать, черт бы вас побрал? Или раны не видно?
        — Н-да! Этого я и боялся,  — пробормотал мужчина, отрывая от раны свой ястребиный нос.  — Коленная кость раздроблена на сотню кусочков, и сустав тоже сильно поврежден.
        Саймон побледнел, представив худшее.
        — И что? Не собираетесь же вы отрезать мне ногу? Это всего лишь пулевая рана. У меня бывали и похуже!
        — Может быть, но это отвратительное пулевое ранение, если хотите знать мое мнение. Боюсь, ваше колено больше вам не послужит. Как и ваша нога. А из-за осколков кости в ране наверняка разовьется инфекция.
        Саймон, побледнев как смерть, повернулся к Лиаму.
        — Ты же не дашь ему оттяпать мне ногу, правда?
        Лиам покачал головой, давая понять, что тут он бессилен. Мысль, что Саймон может лишиться ноги, уже приходила ему в голову, однако другу он ничего не сказал.
        — Дружище, послушай, я не могу решать…
        — Я не дам отрезать себе ногу, ни за что!  — заорал крепыш Саймон, приподнимаясь на локтях.
        Он попытался было отползти, но боль пригвоздила его к месту. Лицо его блестело от пота в свете развешенных всюду масляных ламп. На доктора яростные протесты пациента, похоже, не произвели впечатления. Он наклонился к своей сумке, вынул прозрачный флакон с какой-то жидкостью и поставил его на лавку поближе к себе. Потом из недр сумки появился деревянный инструмент с ручкой, с помощью которого вращали штифт, к которому была привязана конопляная веревка. Лиам с ужасом узнал хирургический зажим. Судя по всему, доктор не собирался принимать во внимание мнение раненого, который при виде инструмента снова зашевелился.
        — Гоните взашей этого шарлатана!  — завопил Саймон.  — Я никому не дам прикоснуться к ноге!
        — Саймон, ради бога… Видно, с раной ничего другого не сделаешь.  — Лиам попытался утешить его и заставить лечь на матрас.
        — Лиам, мы дружим с детства… Ты же знаешь, я ни за что не смогу жить с одной ногой! Ты не можешь допустить, чтобы этот чертов шарлатан меня покалечил!
        — К вашему сведению, сударь, я не шарлатан,  — холодно заметил обиженный доктор.  — Я — Гектор Нивен, дипломированный хирург и выпускник Эдинбургского университета. И личный доктор графа Сифорта. Сюда меня привели мои убеждения, и жалованье за свои труды я не прошу. Поэтому, если вы не против, я буду делать свою работу. Вы здесь не единственный раненый, и я не смогу возиться с вами всю ночь.
        Саймон с испугом посмотрел на доктора.
        — Если я не против? Конечно, я против, еще как! Это ведь о моей ноге идет речь! И если я не хочу, чтобы вы мне ее отрезали, значит, оставьте мою ногу в покое!
        Хирург Нивен вздохнул.
        — Послушайте меня, мой бедный друг! Если мы оставим все как есть, через несколько дней, ну, может, недель, вы сами станете умолять ее отрезать. Но тогда уже может быть поздно, потому что велик риск развития гангрены. Вы когда-нибудь видели человека с гниющей ногой? Нога чернеет и иссыхает, а боль становится такой страшной, что я знал человека, который сам отрезал себе руку, лишь бы она прекратилась. Не говоря уже о том, что гниющее мясо страшно воняет. И от этого запаха никуда не денешься, он мешает дышать и вызывает тошноту!
        Саймон задыхался, глаза его превратились в щелки. Лицо посерело. «Этот доктор умеет найти нужные слова!»  — подумал Лиам.
        — Черт! Черт! Черт!  — бормотал Саймон, шумно втягивая воздух.
        Доктор же решил, что еще не все сказано, и продолжил свою траурную литанию о гангрене:
        — И когда пациент оказывается в таком состоянии, сударь, мне приходится отрезать ему поврежденный член еще короче, если не полностью, чтобы удостовериться, что все отмершие ткани удалены. Потому что стоит оставить хоть мельчайшую точечку, и гангрена снова начнет вас пожирать, пока вы не превратитесь в груду гнилого мяса. Я доступно объясняю?
        Саймон медленно кивнул и прижал руку к груди, вцепившись пальцами в рубашку. Он поморщился от боли.
        — Саймон, что с тобой?  — встревожился Лиам.
        — Это мое… Я справлюсь, Лиам,  — прошептал тот хрипловатым голосом.  — Думаю, это от неожиданности. Пройдет. Трудно смириться с таким, ты понимаешь. Что скажет Маргарет? Муж вернется к ней без одной ноги, вот радость-то!
        Лиам невесело улыбнулся.
        — Ты прекрасно знаешь, что она выходила за тебя не только ради твоих ног,  — сказал он, понимая, что это лишь пустые слова.
        Как бы он себя чувствовал в таких обстоятельствах? Конечно, так же, как Саймон сейчас! Друг умоляюще посмотрел на него.
        — Знаешь, Лиам, думаю, лучше бы я умер.
        — Саймон, ты же не трус,  — возразил Лиам, обнимая его за плечи.  — Сегодня ты сражался как бог! Сколько проклятых sassannachs ты положил? Ну сколько?
        Саймон попытался улыбнуться.
        — Шестнадцать,  — с гордостью сказал он.  — Больше, чем при Килликранки, ты помнишь?
        — Разве такое забудешь, дружище?
        Лиам украдкой наблюдал за доктором. Тот уже достал жгут и приготовился наложить его на ногу. Саймон застонал от боли, но Лиам еще крепче обнял его за плечи.
        — Тогда я положил всего одиннадцать,  — продолжал раненый.  — И все равно победа была сладкой! Эти трусы бежали от нас, как зайцы, вместо того чтобы сражаться, как мужчины! Ай! Что это он там делает?
        — Тише, Саймон, он не делает ничего плохого. Маргарет будет тобой гордиться, когда ты вернешься!
        Раненый усмехнулся.
        — Ну да… Маргарет… Я по ней соскучился.
        Доктор тронул Лиама за плечо, и тот сразу же обернулся. При виде стальной пилы и подпилков, красных от крови предыдущего пациента, которые доктор разложил на столе, предназначенном для проведения операции, он побледнел.
        — Ему повезло — осталось еще немного опийной настойки.
        — Не стану я ничего пить!  — вскричал Саймон, снова пытаясь подняться.  — Я же не баба какая-то!  — Он оттолкнул Лиама и тоже увидел внушающий ужас арсенал хирурга.  — Господи!
        Лиам сделал двум крепким парням, издали наблюдавшим за происходящим, знак подойти.
        — Саймон, не дури, выпей глоток!
        — Нет.
        — Упрямая башка!
        — Какой уж есть! Моя ненаглядная Маргарет тоже все время про это твердит!
        Парни помогли Лиаму переложить раненого на стол. Прибежала маленькая пухленькая женщина и положила рядом с бадьей с горячей водой стопку почти чистых салфеток. Один из помощников хирурга поставил под стол мокрое от крови деревянное ведро и сунул в раскаленные угли жаровни прут, который служил для прижигания раны.
        Остальные раненые смотрели на все эти приготовления с тревогой. Некоторые, бледнея от ужаса, нервно поглядывали на скальпели, ножи и зажимы, которые доктор начал раскладывать на чистой салфетке. Странное дело: в бою они бесстрашно шли на вражеские мечи метровой длины и острые, как бритва, а при виде махонького скальпеля становились белее простыни!
        Доктор смочил водой льняную салфетку и обтер окровавленную ногу Саймона, которому вдруг стало ужасно страшно. Когда жгут был наложен, пришло время начинать операцию.
        Лиам почувствовал, как внутри все переворачивается. Конечно, ему доводилось видеть отрезанные руки и ноги, но уж лучше пережить удар мечом, стремительный и резкий, чем вытерпеть длительную и болезненную процедуру ампутации. Взглядом он скользнул по сараю и увидел, что Дункан и Марион тоже наблюдают за происходящим. Девушка была так бледна, что, казалось, вот-вот лишится чувств. Доктор хлопнул его по плечу, и Лиам вздрогнул.
        — Мы готовы. Нужно подержать ему руки и ногу.
        И он протянул Лиаму подрубленный по краям кусок кожи.
        — Суньте ему в зубы.
        Два вызвавшихся помогать парня крепко взяли Саймона за руки, а Лиам лег рядом с другом, обнял его за плечи и заговорил обо всем и ни о чем. О том, что доктор приступил к операции, он узнал, когда его бедный товарищ испустил душераздирающий крик и сразу как-то обмяк. Пришлось позвать еще двоих парней, чтобы они помогли удерживать раненого на месте. У Саймона закатились глаза, голова безвольно повисла. Лиам испытал облегчение, когда понял, что друг потерял сознание. Но передышка оказалась краткой: Саймон медленно пришел в себя и, ловя ртом воздух, начал отбиваться, как дьявол.
        — Я передумал, старик! Дай мне эту чертову настойку! Мне сегодня хватит… хватит боли!
        — Поздновато, чтобы опиум подействовал. Нужно время…
        — Дайте ему настойку!  — закричал Лиам, поворачиваясь к бормочущему что-то себе под нос доктору.
        И сам того не желая, увидел ногу Саймона.
        Над коленом зиял разрез, и кожа, отделенная от мяса, была завернута вверх, на бедро, словно кожица на яблоке. Посреди кровавой плоти виднелись разрезанные мышцы и белела очищенная от осколков кость — доктор работал очень чисто, несмотря на спешку. Лиам почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, и отвернулся. Виски сейчас не помешало бы…
        Помощник доктора влил Саймону в рот немного настойки. Тот захрипел и дернулся. Он был в полубессознательном состоянии. От ужасного скрежета Лиама бросило в холодный пот. Он сжал зубы. Рубашка на нем была теперь такая же мокрая, как и на Саймоне.
        — Долго еще?
        — Я еще не перерубил кость. Потом отполирую срез, перевяжу…
        — Ладно, обойдемся без подробностей!
        — Как пожелаете.
        Скрежет пилы слышать было невыносимо. Многие вышли из сарая, а те, кто остался, судя по бледным лицам, собирались последовать их примеру.
        В ведро упало что-то тяжелое, и от этого звука Лиам вздрогнул и закрыл глаза. Теперь бедняга уж точно лишился ноги… Саймон слабо застонал. Лиаму показалось, что тело друга как-то вдруг обмякло. Наверное, в спешке помощник хирурга дал ему лошадиную дозу опиума… «Спи, дружище! Тебе не нужно было переживать этот кошмар, чтобы доказать, что ты — мужчина!»
        — С раной я закончил,  — объявил доктор Нивен.  — Тимоти, затяни жгут покрепче. Кровь все никак не остановится. Он теряет ее слишком много.
        Послышался щелчок, потом ругательство и чей-то испуганный возглас.
        — Затягивай крепче, растяпа!
        — Не выходит! Я не могу! Не найду артерию!
        — Где второй жгут?
        — Его взял доктор Шоу!
        — Дай прут! Я не успел перевязать рану!
        — Что случилось?  — спросил Лиам, глядя на доктора.
        — Жгут порвался, а я не успел…
        Широко раскрытыми от ужаса глазами Лиам смотрел, как хлещет кровь, обливая доктора и обоих его помощников, которые в считаные секунды стали похожи на мясников, вышедших из бойни. Все трое были в панике. Лиам понял, насколько опасна эта ситуация для Саймона.
        — Да сделайте же что-нибудь! Или будете стоять и смотреть, пока из него вся кровь не вытечет?
        Доктор наградил его злым взглядом, схватил помощника за руку и приложил его палец к тому месту, на которое следовало надавить. Потом взял железный прут с раскаленным концом. Лиам обернулся к Саймону, лицо которого приобрело странный сероватый оттенок. Тошнотворный запах паленого мяса достиг его ноздрей. Лиама затошнило. И в тот же миг он вдруг понял, что грудь Саймона не поднимается в ритме дыхания.
        — Саймон! Саймон, дружище, ты меня слышишь? Не уходи, не надо!
        — Не получается!  — послышался из-за спины истеричный голос молодого помощника хирурга.
        Лоб у Саймона был мокрым и холодным. Парни, державшие его, отошли. У обоих лица перекосились от страха. Лиам перестал понимать, где он и что происходит.
        — Саймон! О нет! Дружище…
        На Лиама обрушилось отчаяние. Голоса и крики перепутались у него в голове. Рыдая, он упал Саймону на грудь. Сил больше ни на что не оставалось…
        — Лиам!
        Чья-то рука опустилась ему на плечо, теплая, но твердая. На мгновение ему показалось, что это Саймон зовет, что все пережитое за последний час — глупая шутка и друг вот-вот рассмеется при виде его перекошенной физиономии. Однако ничего такого не случилось. Первое, что он увидел, открыв глаза, было бледное лицо Саймона. Лиам застонал.
        — Лиам, выйдем!
        Крепкие руки помогли ему подняться. Аласдар Ог и Адам Кэмерон вывели его из зернохранилища на морозный ночной воздух. Сам не зная как, Лиам оказался сидящим на ящике со снаряжением, причем с бутылкой виски в руке. Он приложился к ней не один раз, свободной рукой утирая слезы. Однако боль утраты, которую ему довелось пережить, от этого слабее не стала. Грязным рукавом он вытер глаза и рот.
        — Они убили их, Сэнди![60 - Уменьшительно-ласкательное от имени Аласдар.] — сказал он тихо, поднимая глаза на Аласдара, который смотрел на него с сочувствием.  — Убили моего сына… и Саймона. Проклятая война! А у Дункана срезано пол-лица! И все это — у меня на глазах! Я все видел, все, и ничего не сделал!
        Адам присел рядом, взял у него из руки бутылку и тоже к ней приложился.
        — Ты прав, Лиам, во всем виновата эта проклятая война. Но ты не виноват в смерти Ранальда и Саймона.
        — Чертова война! Мой сын… погиб! Боже, за что? За что, Адам? Скажи!
        — Скорее, ради кого… Король даже не удосужился приехать. Кто мне объяснит, почему он так поступает? Почти треть моего клана вырезали драгуны Аргайла. Они напали на нас и гнали до самой реки. Мы уже думали, что нам конец, но, к счастью, Аргайл объявил отступление, и мы остались в живых.
        — Это случилось потому, что его левое крыло было разбито,  — пояснил Аласдар.  — Разбито наголо. И мы ждали на вершине холма, готовые начать новое наступление. И тогда Аргайл решил вернуться на позиции в Данблейне с остатками своих людей.
        — Новый бой будет со дня на день. У нас большие потери, но все равно численный перевес на нашей стороне.
        Аласдар взял бутылку.
        — Ну, не знаю… Мар сейчас на совете. Мне еще не ясно, сколько людей на самом деле потеряли. Думаю, очень много. Капитан Кланранальда погиб при первом же залпе. Молодого графа убили, много наших попали в плен, как Страталлан с братом Томасом Драммондом.
        — Кто еще из Гленко погиб?  — спросил Адам.
        Аласдар посмотрел на Лиама, но мысли последнего, казалось, были далеко.
        — Мы потеряли девять человек, у нас двадцать три раненых и двоих не нашли. Но, судя по цветам на холмах Шерифмура, потери большие с обеих сторон, а у врага, думаю, даже побольше наших. Если учесть, что армия у нас изначально была вдвое больше, то в этом бою победа осталась за нами.
        — Победа за нами? Что мы выиграли, Сэнди? Любому ясно, что в этом бою мы крутились, как волчок! Наше правое крыло разгромило левое крыло англичан, а их правое крыло — наше. Мы ничего не выиграли! Счет по нулям, если хочешь знать мое мнение! Аргайл получит подкрепление из Англии. А мы, что мы получим от Франции? Было бы справедливо, если бы к нам приехал король, которого мы возвели бы на трон! Тогда мы знали бы, ради чего сражаемся. Аргайл вернется и закончит начатое. Нас было восемь тысяч против четырех. И что? Мы даже не сумели их раздавить! Это совсем не то, что было при Килликранки!
        Тягостная тишина повисла над тремя мужчинами, нарушаемая только плеском виски в бутылке, которую они передавали друг другу. Каждый вспоминал эпизоды из этого мучительно трудного дня.
        Лиам уже начал ощущать на себе снотворное воздействие спиртного, этого извечного бальзама для душевных ран. Однако и виски не под силу было стереть из памяти ужасные картины, то и дело возникающие в его растревоженном разуме.
        — Жаль Ранальда, славный был парень… Я знаю, нет слов, которые смягчили бы твою боль, Лиам, и все-таки…
        — Я хочу съездить в Гленко,  — внезапно заявил Лиам.
        — Нельзя,  — отозвался Адам.  — Это было бы дезертирство, а ты знаешь, что за это наказывают.
        Лиам истерично захохотал, вырвал бутылку из рук Аласдара и глотнул еще виски, чтобы разум затуманился еще сильнее.
        — Мне плевать на это, Адам! Я уже умер. Мне нужна…
        Он замолчал на полуслове. Перед мысленным взором возникло лицо Кейтлин. По щеке его скатилась слеза.
        — Она нужна мне,  — пробормотал он с усилием.  — Нужно сказать ей о Ране. Наверное, это будет самое трудное, что мне приходилось делать в жизни. Сказать то, что заставит ее сердце плакать кровавыми слезами…
        Виски булькнуло в бутылке и обожгло ему горло. Но эта боль была ничтожна в сравнении с тем, что еще предстояло пережить.
        — Я найду предлог для поездки, Лиам,  — медленно произнес его двоюродный брат.  — Ты, в конце концов, мой лейтенант! Я отправлю тебя с важным посланием к моему брату. Думаю, этого хватит. Но тебе придется вернуться.
        — Я вернусь.
        — Тебе хватит нескольких дней?
        — Нескольких дней? Звучит неплохо, Сэнди.
        Аласдар легонько сжал ему плечо, и Лиам вдруг почувствовал себя усталым, ужасно усталым. Он медленно встал, пошатнулся и упал на колени. Мир завертелся с ужасающей скоростью. Подступила тошнота.
        — Тебе совсем плохо, дружище,  — услышал Лиам сквозь окутавший его туман.

«Тебе совсем плохо»,  — повторил он про себя слова Аласдара и мысленно усмехнулся. С чего бы это? Все ведь прекрасно! Вот только вряд ли теперь он сможет заснуть без того, чтобы увидеть, как меч обрушивается на его сына. Из горла вырвался звук, похожий одновременно и на всхлип, и на истерический смешок.
        — Лиам? Что с тобой, Лиам?
        Лиаму показалось, что он проваливается в пустоту, но кто-то успел подхватить его под мышки и заставил встать на ноги. «Оставьте меня в покое!» Однако руки продолжали крепко держать его.
        Он попытался их оттолкнуть, но ничего не вышло.
        — Тебе нужно поспать, Лиам. Виски ударило тебе в голову.

«Виски?» Он взял бутылку и уже поднес ее к губам, когда Адам придержал его руку.
        — Лиам, легче не станет, поверь! Завтра, на больную голову, у тебя будет еще паршивее на душе!
        Он на пару мгновений задержал взгляд на лице шурина, поморщился, вздохнул и отпил еще виски. Забыться… Больше не видеть этого ужаса… Не ощущать запаха битвы, пропитавшего одежду, запаха крови, экскрементов и обожженного мяса. Но все эти запахи никуда не девались, их невозможно было не ощущать, они словно бы издевались над ним, мешая впасть в спасительное забытье.
        — Я не хочу просыпаться, Адам.
        Бутылка выскользнула из рук и упала на землю. Невидящими глазами он стоял и смотрел, как янтарная жидкость выливается на траву. Именно так: ему хотелось уснуть и больше никогда не просыпаться. Адам присел, поднял бутылку и протянул ее Аласдару. Потом пристально посмотрел на Лиама:
        — Дружище, возьми себя в руки! Я тебя не узнаю!
        Честно говоря, он и сам себя не узнавал. Что с ним случилось? В прошлом ему приходилось переживать такие же страшные трагедии: массовое убийство жителей родной долины, смерть Анны и Кола, отца и сестры, Джинни. Теперь от него ушли Ранальд и Саймон…
        Старые демоны вернулись и снова принялись терзать душу. Он ничего не сделал, чтобы помочь тем, кого любил. Безучастный зритель, застывший в оцепенении. Зритель, созерцающий нечто страшное, творящееся у него перед глазами. Вот кем он стал! Вот в чем была его ошибка! Тяжесть вины обрушилась на него, гнев мешал дышать. Словно комок, он катался туда-сюда по горлу. Его невозможно было выплюнуть, и в то же время он душил его. Он виноват! Нельзя было оставлять Анну и Кола одних на рассвете того страшного дня! Нужно было собрать одеяла, увести их с собой, найти убежище и развести там огонь, чтобы им было тепло. Джинни? Нужно было удушить ту свинью, что насиловала его сестру, вместо того чтобы тупо наблюдать за происходящим. Он пошатнулся, колени его подогнулись. Адам что-то сказал, но Лиам его больше не слышал.
        Саймон… Нужно было помешать доктору, не дать ему отрезать ногу. Его друг был прав! Он никогда бы не смог жить по-прежнему с одной ногой, он ведь хорошо знал Саймона! Кто знает? Может, рана зажила бы и все обошлось? Но он не послушался. И Ранальд… О боже! Все случилось так быстро! Он увидел, что драгун целится в его сына, а потом грянул выстрел. Крик застыл у него в горле. Он не смог предупредить сына об опасности. Потом появился второй драгун, с мечом… Лиам застонал. Его снова затошнило. Он увидел, словно наяву, как меч пронзает тело его младшего сына, и почувствовал, что смертоносный клинок разрубает и его тело. Своим бездействием он убил собственного сына! Он всех их убил, всех их, дорогих и любимых, которых ему довелось потерять. Они умерли по его вине! Если сам он не может простить себя, то как можно ждать, что Кейтлин простит?
        Желудок свело судорогой, и природа наконец сжалилась над ним: началась рвота. Чьи-то руки подхватили его и понесли. Он почувствовал, что его уложили на какую-то подстилку, но где — он не понял. Впрочем, Лиаму было все равно, где находиться. Ему хотелось одного — спать, спать… и никогда не просыпаться.
        Часть пятая
        Избавь себя хотя бы от мук ревности; Если не можешь простить, забудь.

    Альфред де Мюссе
        Глава 14
        Сердечная рана
        Мокрый снег облепил окна. Кончиком пальца я провела по дорожке, которую оставил, нагревшись на оконном стекле, сползший вниз, к раме, комочек. Взгляд мой затерялся вдали, среди холмов Гленко, покрытых тонким белым покрывалом, и туч, таких тяжелых, что за ними не было видно горных вершин.
        С того самого дня, как я вернулась из Курлоса, погода у нас стояла ужасная. Если день выдавался солнечным, на улице обязательно было холодно и земля скрипела под ногами. Если же становилось теплее, как сегодня, то снежное небо обрушивалось нам на голову, и бoльшую часть времени приходилось проводить в четырех стенах.
        Свободного времени у меня стало так много, что я успела выткать и собрать два пледа, а основа для третьего уже была натянута на ткацком станке. Но я, сама не знаю почему, никак не могла взяться за работу.
        За спиной у меня послышался смешок, и я вернулась к действительности. Отвернувшись от окна, я окинула взглядом кухню, в которой обычно проходили наши занятия, и нахмурилась. Все взгляды были обращены к Кенне Макдоннел. Девочка привстала с лавки и через стол тянулась к миске с яблоками. Когда она снова села, мордашка ее побледнела, а глаза расширились. С пронзительным криком девочка взвилась с места. Остальные дети захохотали, пытаясь спрятать лица в испачканных чернильными пятнами тетрадках.
        — Нейл Макдоннел, ты… ты…
        Она посмотрела на меня большими черными глазами, потом, с сожалением, на яблоко и потерла место пониже пояса.
        — Нейл подложил мне гвоздь, миссис Кейтлин.
        Девочка взяла со скамейки гвоздь и протянула мне.
        — Это не я!  — принялся обороняться ее брат.  — Это Исаак!
        — Неправда!  — возразил Исаак.  — Скажи, Элис, ты же все видела! Это Нейл подложил гвоздь Кенне на лавку!
        Элис Макинриг посмотрела на младшего брата чуть насмешливо.
        — Я не стану врать, чтобы тебя оправдать. Я писала упражнение и вообще ничего не видела.
        Маленькое веснушчатое лицо Исаака покраснело. Он поджал губы и смерил сестру сердитым взглядом.
        — Врешь! Ты не писала, а строила глазки Алексу!
        — Исаак!  — вскричала девочка, краснея от смущения.
        — Довольно!  — сказала я и хлопнула в ладоши.
        Я обвела учеников взглядом, стараясь не улыбнуться. Упершись руками в бока, я придала лицу строгое выражение, раздумывая, как отыскать виноватого и разрешить конфликт.
        — Давайте думать вместе. Если Элис строила глазки Алексу, как говорит Исаак, она не могла видеть, кто подложил гвоздь на лавку. И если Исаак в это время смотрел на сестру, как он говорит, то он не может быть виноватым. С этим все согласны? Значит, остаются Алекс, Кол и Нейл. Алекс и Кол сидят на другом конце стола…  — Я посмотрела на Нейла, который уже уткнулся носом в тетрадку.  — Значит, остаешься только ты, Нейл! К тому же ты сидишь с сестрой на одной лавке. Что скажешь в свою защиту?
        Мальчик пожал плечами и сокрушенно улыбнулся.
        — Простите меня, миссис Кейтлин!
        — Это у Кенны, а не у меня нужно просить прощения. Это ей, а не мне, в мягкое место впился гвоздь!
        При этих словах дети прыснули. Я давно заметила, что упоминание некоторых частей тела всегда вызывает бурю веселья, поэтому нарочно вставила это слово в свое маленькое внушение, чтобы разрядить обстановку. Но теперь пришло время снова вернуться к уроку.
        — Ну же, Нейл!
        Маленький шутник повернулся к сестре и едва слышно пробормотал слова извинения. Он собрался было спрятать в карман «орудие пыток» собственного производства, когда я обратилась к нему со словами:
        — Молодой человек! Не так быстро!  — Я подошла к нему и протянула руку.  — Покажи мне гвоздь, пожалуйста!
        — И вы его у меня отнимете?
        — Посмотрим!
        Пожалуй, великоват для пыточного инструмента, но от этого не менее эффективен… Нейл додумался вбить гвоздь в досточку. Я поморщилась.
        — Ты сам сделал?
        — Ну да.
        — Можешь сказать мне, откуда у тебя гвоздь?
        — Взял у бочара, миссис Кейтлин.
        — У бочара? Ясно.  — Я задумчиво смотрела на гвоздь.  — Но ведь мистер Макстаркен ушел вместе с остальными мужчинами. Кто же тогда дал тебе этот гвоздь?
        — Никто. Я… я его взял на время.
        — На время, говоришь?
        — Я не крал!
        — Значит, ты собирался вернуть его на место? Ты ведь знаешь, что гвозди — вещь ценная!
        Мальчик нахмурился и заерзал на скамье.
        — Знаю, конечно.
        — Вот и замечательно! После урока отнесешь гвоздь на место. Он тебе послужил на славу, но впредь ты без него обойдешься, не так ли?
        — Так, миссис Кейтлин!
        Краем глаза я заметила, что он показывает младшей сестре розовый язык. «Годы идут, и ничего не меняется»,  — подумала я и сделала вид, что ничего не замечаю. Мои дети в свое время вели себя ничуть не лучше.
        — Что ж, посмотрим, что вы успели написать… Алекс,  — обратилась я к мальчику-подростку, чтобы закрыть тему с гвоздем,  — следует писать «adveniat regnum tuum», а не «regnam tum»!
        — Миссис Кейтлин, а почему мы должны учить все эти молитвы?
        — Когда мы молимся, мы почитаем Господа, просим его простить наши ошибки, благодарим за его доброту и просим помиловать нас. У нас в долине нет ни священника, ни церкви. Но кто-то же должен выучить с вами молитвы!
        — Я хочу выучить молитвы, но почему их нельзя писать на гэльском? Эта латынь…
        — Вы знаете все эти молитвы на английском и на гэльском. Писать их по-латыни — лучший способ выучить их наизусть.
        — Да, но мы же не говорим по-латыни!
        — Латынь — язык нашей религии. Мы — католики, а значит, молимся на латинском.
        — Но ведь мы могли бы взять книжки с молитвами на английском. Недавно я нашел одну такую.
        — Эти книги — для протестантов, Алекс. Молитвенниками на английском пользуются пресвитериане в шотландской кирхе[61 - Диалектизм, используется в южных областях Шотландии, то же, что и «церковь».]. Протестанты молятся тому же самому Богу, но… скажем так, молятся они по-другому.
        — Если мы все молимся одному Богу,  — вмешался в разговор Исаак,  — то почему тогда Папа так хочет, чтобы у нас был король-католик, а не король-протестант?
        — Потому что он знает, что Георг — дурачина, что тут непонятного!  — заявила Элис.
        — Кэмпбеллы из Гленлайона не католики, но они все равно на стороне Претендента,  — добавил Кол.
        Я вздохнула, и на этот раз огорчение мое не было наигранным.
        — Ваши отцы сражаются не только из-за веры. Все намного сложнее. Все дело в политике, в размолвках, в старых претензиях…
        — А вы, миссис Кейтлин, какого короля вы хотите в Шотландии?  — спросил Исаак.
        На мгновение я растерялась, но тут же собралась с мыслями и попыталась удовлетворить его любопытство.
        — Я не знаю, Исаак. Но думаю, что была бы рада королю, который дал бы нам жить спокойно.
        Алекс многозначительно усмехнулся.
        — Это еще не скоро будет! Пока мы прогибаемся перед этими проклятыми sassannachs, они будут нас притеснять! Я считаю, что то, что мы — паписты, тут ни при чем. Мы — хайлендеры, вот за что они нас ненавидят! Стюарты — католики, но получили же они «Патент огня и меча», чтобы казнить Макдональдов из Кеппоха! А ведь они такие же паписты, как и мы!
        — А зачем тогда люди из Кеппоха идут сражаться, чтобы Стюарты снова заняли трон? Они что, больные?
        — Потому что Стюарты — шотландская династия, мой дорогой Исаак,  — заметила я.
        — Не слишком ли все это запутано?
        — Я объясню тебе все потом, Элис.
        Я посмотрела на Алекса Макдоннела, старшего сына Калума. Ему было всего шестнадцать, но ростом и статью он был уже мужчина. Внешне он больше походил на мать, но по характеру и повадкам очень напоминал мне отца. От Калума он унаследовал и жгучую ненависть к англичанам. Никто из этих детей еще не родился, когда случилось то побоище 1692 года, но они были о нем наслышаны. Родители постарались на славу, и все детали этой ужасной трагедии запечатлелись у них в памяти.
        — Когда у нас будет король-католик, нужно будет учиться писать по-английски или нет?  — спросила тоненьким голоском Кенна.
        — Конечно, придется, гусыня ты глупая! Король Яков наверняка не говорит по-гэльски!
        — Нейл! Следи за своей речью!
        Я посмотрела на девочку, которая как раз откусила кусочек яблока.
        — Боюсь, дорогая, учить английский все равно придется. За пределами Хайленда, в других землях Шотландии, говорят еще на англо-шотландском — скотсе и по-английски.
        — Ну да, мама говорит, что нас, хайлендеров, меньше, чем остальных.
        — Да, нас меньше.
        — Ну вот, еще она говорит, что sassannachs считают нас париями. А что это такое — пария?
        — Пария — это тот, кого все презирают.
        — А из-за чего нас презирать?  — спросила девочка простосердечно.
        — Потому что мы не такие, как они. Мы думаем по-другому, говорим на языке, который остальные не понимают. У нас свои, особенные, традиции и свой жизненный уклад.
        — Но мы же молимся одному Богу! Вы сами это только что сказали!
        Я со вздохом подняла очи к небу.
        — Это правда. Вот только люди до сих пор спорят, как именно надо молиться Богу. Католики делают так, как говорит Папа, англиканцы слушаются своих епископов, а пресвитерианцы в молитве обращаются напрямую к Господу.
        — А я никак не могу понять, почему люди воюют во имя Бога, который, если почитать Святое Писание, призывает нас быть милосердными и терпимыми!  — сказала Элис.
        — Да ты вообще ничего не понимаешь!  — в нетерпении воскликнул Исаак.  — Отец сражается не во имя Бога, а за то, чтобы оставаться шотландцем! Знаешь, что он говорит?
        Девочка пожала плечами, показывая, что ей это совершенно не интересно.
        — Он говорит, что прежде всего мы — шотландцы. Мы, конечно, подданные Британии, но англичанами никогда не станем.
        Я улыбнулась. В двенадцать лет Исаак был вылитым портретом своего отца, Дональда Макинрига,  — самонадеянный, несдержанный и непослушный, но при этом обаятельный и до глубины души преданный своему клану и своим корням. Он горделиво расправил плечи, покрытые пледом с тартаном Макдональдов, и упрямо тряхнул красивыми и непокорными темно-рыжими волосами.
        — Я уж точно никогда англичанином не стану! И никогда не предам свою кровь, как эти дураки Кэмпбеллы, и…
        — И закончишь писать упражнение, как я тебе велела,  — закончила фразу за сына Дженнет Макинриг.
        Стряхивая с плеч снег, она вошла в комнату с блюдом ячменных лепешек с медом и поставила его на стол.
        — Teich![62 - Брысь!] — И она шлепнула маленького лакомку по руке, потянувшейся было к блюду.  — Только после урока!
        — Но, мам!  — возмутился Исаак, усаживаясь на место.
        — Никаких «но»! На чем вы остановились?
        Я смущенно улыбнулась.
        — Мы не очень далеко ушли от того места, на котором ты вышла. У нас завязался разговор на очень серьезную тему.
        — Неужели? И о чем же вы говорили?
        — О религии, о шотландском короле и о войне,  — ответил Исаак.
        — Тема и вправду щекотливая! Думаю, нам стоит вернуться к уроку религии и молитвам. Заканчивайте писать «Pater noster» и будете полдничать!
        Ответом на это предложение было недовольное ворчание. И все же дети снова взяли в руки перья и вернулись к работе, время от времени поглядывая на угощение, аромат которого разнесся по кухне.
        — А что означает «inducas in… tentationem»?  — спросил вдруг Алекс, поднимая на меня глаза.
        — Et ne nos inducas in tentationem. По-гэльски это звучит так: «Thoir dhuinnan diugh ar n — aran lathail», то есть «Да не введи нас в искушение».
        — Намного проще было бы сразу сказать это на нашем языке,  — буркнул подросток, поглаживая гусиным пером покрытый юношеским пушком подбородок.  — Кстати, а зачем католики усложняют себе жизнь, записывая свои молитвы на латыни?
        — Потому что этот язык понимают во всем мире. На латыни пишут, чтобы избежать погрешностей при переводе с одного языка на другой. Поэтому тексты не только понятны всем, но и те люди, которые их переписывают, не могут изменять их по своему желанию.
        — А вы говорите на латыни?
        — Нет. Я не имела возможности ее выучить.
        Кол шепнул что-то на ухо брату, Алексу, и старший взглянул на меня с сомнением.
        — Кол! Может, скажешь то же самое громко, чтобы все слышали?
        Мальчик неуверенно посмотрел на меня.
        — Ну…
        — Ты ведь сказал только что что-то брату, верно?
        — Ну да. Но я не знаю, надо ли вам это повторять, миссис Кейтлин…
        Алекс прыснул при виде расстроенной физиономии младшего брата и решил ответить за него:
        — Он сказал, что девочки не могут учить латынь, потому что ходят в школу не слишком долго.
        — Ой!
        Кол втянул голову в плечи в ожидании отповеди.
        Я посмотрела на мальчика. Он поспешно вернулся к работе, не осмеливаясь поднять глаза. Исаак и Нейл тоже уткнулись в свои листки, но я заметила, что они улыбаются.
        — Это правда, девочкам нечасто удается… учиться долго. Но неужели ты думаешь, что это превращает их в невежд?
        — Ну, я не знаю,  — пробормотал бедняга, краснея.
        Когда он посмотрел на меня, я поняла, что Кол совсем растерялся.
        — Ну…
        Другого ответа я не дождалась.
        — Женщинам не нужно думать, потому что мужчины все решают за них. Их обязанность — заботиться о муже, о детях и о доме.
        — Исаак Макинриг! Не смей дерзить миссис Кейтлин!  — резко осадила сына Дженнет.
        — Но это правда!  — возразил мальчик.
        — Тогда, мистер всезнайка, объясни мне, почему в споре последнее слово всегда остается за мамой?  — вмешалась в разговор Элис.
        На этом дискуссия закончилась.
        — Господи!  — воскликнула Дженнет, собирая исписанные листочки.  — Исаак, бери скорее лепешку и перестань говорить глупости!
        Мальчик так и поступил.
        — Как себя чувствует Леила?  — спросила я, убирая бумагу и перья в буфет.
        Она проделала то же самое с чернильницами.
        — Не очень хорошо. И Робин не скоро еще вернется…
        Она замолчала, уставившись на кобальтово-синюю чернильницу, единственную оставшуюся на столе, ничего не видящими глазами.
        — Последнее, что узнал Джон,  — битва будет совсем скоро. Королевская армия заняла Данблан, граф Мар сейчас в Перте. Они все ближе друг к другу…
        И она подняла на меня испуганные глаза.
        — Мы должны надеяться,  — сказала я не столько, чтобы утешить ее, но и чтобы успокоиться самой.
        — Бедняжка Леила…
        Она с подчеркнутой аккуратностью выстроила чернильницы в ряд на полке буфета.
        — Ее мать, Маргарет, как может, старается ее ободрить. Но и для нее это тяжело!
        — Леила молода, она поправится, и плохое забудется. У них с Робином еще могут быть дети.

«Если он вернется!»  — подумала я с горечью, но не стала озвучивать свои опасения. Леила была на четвертом месяце беременности, когда упала с лестницы — подвешивала к потолку вязанки ячменя для просушки. Через четыре дня у нее случились преждевременные роды. То был ее первый ребенок. Мы бы и ее потеряли, если бы миссис Райт, акушерка из Дальнесса, не оказалась проездом в тот день в Гленко — она как раз ехала навестить свою родственницу в Баллахулише. Несчастья сыпались на нас одно за другим. Словно мало было одного восстания… Дженнет протянула мне еще теплую лепешку.
        — Держи, а то эти обжоры и крошки не оставят!
        — Спасибо!
        Я наблюдала за Алексом, который, взяв потрепанный томик Шекспира, который я всегда держала на столе в дни занятий, читал что-то Элис Макинриг. Плечи молодых людей соприкоснулись, и щеки симпатичной белокурой и сероглазой Элис порозовели от удовольствия. Пожалуй, за этой парочкой стоит присматривать построже…
        — Алекс так вырос…
        Дженнет с беспокойством посмотрела на двух «голубков».
        — И Элис уже почти девушка! По-моему, красавчик Алекс ей нравится. Он хороший парень. Его матери повезло, что он остался с ней. Он хотел отправиться в армию, как только исполнилось шестнадцать, но она объяснила, что нам нужны мужчины присматривать за нашим добром в долине и охранять стада, пока мужчины не вернутся. Пока спорить он не стал, но она боится, что однажды проснется утром и увидит, что кровать его пуста и меч исчез вместе с хозяином.
        Противоречивое чувство шевельнулось в моей душе. Я радовалась за жену Калума, но одновременно завидовала ей и ревновала.
        — Мама! Мам!  — вдруг воскликнул Исаак, который стоял у окна, и указал пальцем куда-то вдаль.  — Там всадник! Это мужчина, точно! Женщины такими высокими не бывают!
        Все поспешили к окну. Я с трудом проглотила кусок лепешки, который застрял в горле и мешал мне дышать. Крупные хлопья снега, сыпавшегося на долину с неба, сильно затрудняли видимость, но сомнений не оставалось — по дороге шагом ехал всадник. И он был один. Посыльный с письмом? Но эта фигура, эти непослушные кудри…
        — Господи!
        — Кто это?  — спросила взволнованная Дженнет.
        Я подбежала к двери и распахнула ее настежь. Дженнет, поспешившая за мной следом, увидела то же, что и я. По щекам моим заструились слезы. Два месяца ожидания…
        — Алекс, дети!  — позвала Дженнет.  — По домам!
        — Но, мам…
        — Никаких «но»!
        Но я уже ничего не слышала. Сердце мое стучало как сумасшедшее, и стук этот отдавался в ушах. Я бежала со всех ног, спускаясь по склону ему навстречу. Последние несколько метров… Снег намочил мне платье и лицо. Это был он, я уже могла различить его лицо… такое грустное и усталое. Я замерла на месте, не в силах отвести взгляд от этого лица. Слова не шли, у меня перехватило дыхание. Он остановил коня и тряхнул головой под шапкой снега. Но почему он вернулся один? Или остальные задержались в пути? Я протянула к нему руку.
        — Лиам!
        Мой охрипший от волнения голос прозвучал совсем тихо, и имя его унесло порывом ветра. Он шевельнулся и спрыгнул наконец с седла. Но так и остался молча стоять возле коня, не выпуская из рук поводья. «Господи, помоги мне! Я не могу шевельнуться!» Он услышал мой немой крик. Мгновение — и я оказалась в его крепких руках. Он осыпал меня поцелуями, и лицо его было мокрым от слез. «Боже, спасибо, что он вернулся ко мне!» Какое-то время мы так и стояли, не ощущая холода и не замечая, что нас понемногу засыпает снегом.
        — Кейтлин, a ghraidh,  — шепнул он мне на ухо.
        — Господь услышал мои молитвы! Ты вернулся ко мне, mo ruin!
        Мне показалось, он дрожит. Или это дрожала я сама? Я отстранилась, чтобы посмотреть на него. Было очевидно, что он побывал в битве: на лбу ссадина, на щеке кровоподтек, на кисти — окровавленная повязка. Есть ли еще раны? Их не видно. Руки и ноги у него были целы.
        — Когда?
        — Пять дней назад, тринадцатого.
        Губы его подрагивали, взгляд был мрачным и влажным.
        — Тринадцатого? Но это же воскресенье! Вы сражались в воскресенье?
        Я смотрела на него, не веря своим ушам.
        — День выбрали sassannachs.
        — И вы… вы проиграли?
        Его большие ладони скользнули по моим плечам. Он взял меня за руки и ласково пожал их.
        — Нет. Не знаю, Кейтлин. Никто не выиграл и не проиграл.
        Я не могла понять, что это значит.
        — Что случилось? Где остальные? Они задержались? А мальчики?
        Я взглянула ему через плечо, надеясь увидеть среди заснеженных просторов остальных мужчин клана. Но вокруг было белым-бело. Послушная лошадь стояла в метре от нас, отыскивая в снегу сухие травинки. Я посмотрела на нее и увидела их — торчащие из корзины, притороченной к луке седла вместе с двумя скрученными пледами, рукояти двух мечей. Мое сердце перестало биться. Пальцы Лиама впились в мое тело. Я хотела крикнуть, но мне не хватило воздуха. К горлу подкатил комок, он мешал мне дышать.
        — Кейтлин!
        Ему, как и мне, было трудно говорить. Я снова заглянула Лиаму в глаза. И прочла в них ответ, которого не желала знать. Я медленно покачала головой. Мне стало плохо. Так плохо… Наши заплаканные глаза объяснялись друг с другом без помощи слов. Бездонная пропасть разверзлась у меня под ногами, голова закружилась… Я падала в пустоту, пугающую пустоту. Но разум мой пытался отыскать, за что бы уцепиться. «Неправда! Это все мне снится! Это не может быть правдой!» Меня охватило оцепенение, я забыла обо всем на свете и все падала, падала в небытие…
        — Не-е-ет!
        Внезапно все вокруг меня разлетелось, словно зеркало, которое бьется, и посылает нам наше отражение в тысяче осколков. Так и моя душа рассыпалась на тысячи кусочков. Я ударила Лиама в грудь. Это было невыносимо! Я ударила снова.
        — Почему?  — крикнула я.  — Почему ты не привел их домой?
        Услышав сдавленное рыдание, я открыла глаза.
        — Прости меня, Кейтлин.
        — Но не оба?
        — Дункан жив.
        — Ранальд… Что с Ранальдом?
        Мои худшие опасения подтвердились. У меня отняли сына. Пальцы мои вцепились в мокрый плед Лиама и дернули его изо всех сил.
        — Я же просила тебя поберечь его, Лиам! Ты знал, что у него слабая спина! И ты позволил им убить его как собаку…
        Он рывком прижал меня к груди, уткнулся лицом в мою шею и застонал. Какое-то время мы стояли вот так, обнявшись, оплакивая смерть нашего сына.
        Я не шевелясь сидела у стола и смотрела на стальной клинок Ранальда. Как долго, я не смогла бы ответить. Мне казалось, что время остановилось. «Нет, это иллюзия, Кейтлин!» Тиканье настенных часов отдавалось шумом у меня в голове. Клинок блестел в танцующем свете лампы. Он был весь в темных пятнах — засохшая кровь и ржавчина… Я закрыла глаза, чтобы больше не плакать и отгородиться от кошмарных видений, которые, словно в дурном сне, проносились перед моим мысленным взором. Я потерялась, отчаялась. Несвязные мысли проносились у меня в голове. Я словно бы бредила наяву. Почему он? Почему не Робин, Дональд или Аласдар? Тяжесть страдания была невыносимой. Я тонула в бреду.
        Я лишилась уже второго своего ребенка. Но со смертью Ранальда смириться было невозможно. Стивену я дала жизнь, но не видела, как он растет. Для меня он остался смутным воспоминанием. По крайней мере я могла надеяться, что он жив, не знает нужды и его никто не обижает. Но могла ли я надеяться, что и он не участвует в этом проклятом восстании? Могла ли я на это надеяться?
        Душа моя разорвалась на клочки. Меч вонзился в меня — меч, который сжимала рука Провидения. Меня словно разрубили на части. Господь отступился от меня. Я оплакиваю смерть своего сына. Но это же абсурд! При нормальном ходе вещей дети оплакивают своих матерей, и никак не наоборот! Где теперь мой Ранальд? Бродит ли его душа до сих пор по равнине Шерифмур?
        Я снова увидела его ребенком, мальчиком лет пяти. Он в первый раз самостоятельно, без помощников, забрался на пони и ужасно гордится собой. Или вот: ему два года, и он сидит, нахмурившись, посреди кухни, а вокруг — пару дюжин разбитых яиц. Ему так хотелось найти птенчика… Я улыбнулась. А теперь ему восемь, и лицо у него опухло от слез, искажено горем — умер наш пес Симраг. Он проплакал два дня напролет, а на третий пришел ко мне и сказал: «Мама, Симраг всегда со мной, даже если я не могу его погладить или поговорить с ним. Теперь он во мне, у меня в сердце».
        О Ранальд! Он это понимал! Он понимал то, что я отказывалась понять. Что смерть — это не расставание навсегда, но постоянное присутствие рядом. Смерть стирает собой все, что разделяло в бренном мире две души. Я больше никогда не почувствую, как он меня обнимает, не услышу его счастливого смеха, не увижу его лукавой улыбки. Но сердце мое все это сможет ощутить и увидеть, потому что он теперь во мне. И эти воспоминания… Эти картины прошлого — душераздирающие, волнующие. Я старательно гнала их от себя. Я не хотела принимать случившееся. Слишком больно! Со стоном я открыла глаза. Мои пальцы побелели от усилия, с которым я вцепилась в плед.
        Я ощущала присутствие Лиама у себя за спиной, ощущала его запах, смешавшийся с запахом виски и мокрой шерсти. Мне так его недоставало! Он легонько погладил меня по волосам. Словно прикосновение ветерка… «Моя любовь, mo ruin, я знаю, ты страдаешь так же, как и я. Твоя боль, может статься, еще сильнее моей, потому что ты носишь в себе ужасное воспоминание о том, как он умер… Но я ничего не могу сделать, чтобы облегчить твои муки…»
        Утром перед отъездом Лиам вернулся на поле битвы. Он не смог забрать тело Ранальда, потому что солдаты герцога Аргайла заполонили равнину: они отыскивали и убивали выживших врагов. Местные крестьяне, жалкие на вид и оборванные, снимали с трупов одежду и забирали то немногое, что оставили солдаты, после сражения обшарившие поле в поисках военных трофеев. Останки Ранальда не упокоятся на Eilean Munde. На память о сыне мне остались только его берет, плед, спорран и оружие — вещи, которые оказываются бесполезными, как только их хозяин покидает этот мир. Никому не нужный скарб… Я снова разрыдалась.
        Пальцы Лиама пробежали по моей заплаканной щеке. Прикосновение теплое, живое, словно говорящее: «Я с тобой!» Лиам пять долгих дней добирался до Карноха. Он признался, что чуть не вернулся назад, в лагерь, потому что не находил в себе сил сообщить мне страшное известие. Последнюю ночь он провел в хижине на летнем пастбище Блек Маунт, в нескольких километрах от нашей деревни, и даже на рассвете еще сомневался, ехать дальше или вернуться.
        В долину он спустился возле Лох-Ахтриохтан, подальше от деревни Ахнакон. Потом снова сел в седло и проехал несколько километров, отделявших нас друг от друга, терзаемый душевной болью и страшась того, что предстояло сделать,  — убить частичку меня. Ему выпал тяжелый крест… Но муки его на этом не закончились, поскольку еще предстояло передать главе клана перечень павших в сражении. Тот, второй меч, который я сперва приняла за меч Дункана, на самом деле принадлежал Саймону, другу Лиама. Он отдал его бедной Маргарет.
        О да! Тяжек был его крест! Стать для меня посланником ада… Я не могла не оценить его отвагу. Но в то же самое время я злилась на него и, сама того не желая, считала виновником своих несчастий и своего горя. Но ведь и он тоже страдал… Одним-единственным взглядом, одним словом я распяла его на этом кресте. Чувство вины терзало Лиама, это было написано у него на лице. Но я не могла его утешить, я агонизировала в собственном страдании.
        Теперь я чувствовала его теплое дыхание, словно порыв ласкового ветерка, у себя на затылке, потом — на щеке, потом — на губах. Его губы оказались солеными на вкус. То была соль его слез. Он поцеловал меня нежным, долгим поцелуем, встал передо мной на колени, притянул к себе. Потом взял меня на руки, поднял, отнес в нашу спальню и положил на кровать. Правда ли, что любовь сильнее смерти? Я так нуждалась в нем, в его тепле… Два месяца одиночества. Пустая и холодная постель, тишина в спальне. Он склонился надо мной и медленными движениями начал меня раздевать — осторожно, словно я была раненой птицей. «Лиам, люби меня… Ты мне так нужен! Как нужны цветку свет и воздух. Господь оставил меня. Не оставляй и ты!»
        Мне показалось, будто я перенеслась в другой мир, перестала быть собой. Я превратилась в Эвридику, которая попала в ад и теперь ждала своего Орфея, чтобы он спас ее. Мне было холодно. «Лиам, мое сердце зовет тебя! Услышь его!» Обжигающе горячие ладони коснулись моей холодной кожи, оставляя на ней огненные следы. Он накрыл меня своим теплым, крепким телом. Я испустила стон.
        — Tuch! Tha e ceart gu leor[63 - Чш! Все будет хорошо.].
        — Cuidich mi, tha feum agam ort[64 - Помоги мне, ты нужен мне!].
        Взглядом я нашла его взгляд и уцепилась за него, словно за спасательный круг.
        — Лиам, мне кажется, что я сплю и вижу страшный сон.
        — Я знаю.
        Губы его коснулись моих губ. Я не ожидала, но тело мое ответило на влажную ласку, которая будила каждую частичку моего тела, обжигала и возбуждала. Я была безвольной куклой у него в руках, дрожащей от горя и желания. Я ощущала, как он дрожит — на мне и во мне. Наши слезы смешались, крики слились. Мы превратились в одно целое в попытке заполнить невыносимую и невозможную пустоту, которую оставила в душе каждого утрата из тех, что трудно пережить в одиночестве… Возможно, вдвоем мы сможем отыскать смысл в том, что с нами произошло.
        Лунный свет затопил маленькую комнатку. Я лежала, прижавшись к его теплому телу, и слушала его дыхание. Я никак не могла уснуть. Франсес уехала в Дальнесс, к родителям мужа, чтобы навести порядок в доме своего мужа Тревора. Она рассчитывала вернуться дня через три, и это означало, что я смогу провести это время наедине с Лиамом. Тревор не погиб. Из сражения он вышел с несколькими ранениями, но в целом с ним все было в порядке. Я нарочно не стала расспрашивать мужа о ранах Дункана. Я знала, что мой сын жив, и на какое-то время мне этого было достаточно. Но теперь я начала волноваться за него. Я слишком хорошо знала, какие раны наносят друг другу солдаты на поле боя. Примером тому был мой брат Мэтью.
        Лиам в нескольких словах рассказал мне о трагической смерти Саймона. Бедная Маргарет! На ее долю тоже выпало немало страданий. Меньше чем за неделю она лишилась сначала внука, а теперь и мужа. Кто станет ей опорой? Ее дочь Леила тоже стала вдовой, как и она сама. Страшен удел людской! Какой ужасный грех приходится нам искупать? Господи всемогущий, куда девалось твое сострадание? Всю жизнь я старалась следовать заповедям твоим… конечно, насколько у меня хватало разумения. Неужели ты караешь меня за мое неведение? Где же тогда твоя справедливость? Но на этот вопрос, я знала, мне никто не ответит.
        Лиам обнял меня за талию и еще крепче прижал к себе. Я ощутила прикосновение его губ к своему плечу.
        — Не спишь?
        — Нет.
        Тишина. Тиканье часов на стене. Потянулись минуты.
        — Кейтлин, через пару дней мне придется вернуться в лагерь.
        Сердце мое сжалось. Я страшилась момента, когда нам снова предстоит расстаться. Однако это было неизбежно.
        — Мне позволили ненадолго съездить домой, и все.
        — Значит, это еще не закончилось…
        — Нет. Когда я уезжал, наши войска возвращались в Перт. Не знаю, что Мар намеревался делать потом. Аргайл, конечно, поднимет свой флаг над Стирлингом. Мы знаем, что он дожидается подкрепления.
        — И это означает, что будет еще сражение…
        Он не ответил. Да это и было скорее утверждение, чем вопрос.
        — Многие кланы покинули лагерь после Шерифмура. Боюсь, другие последуют их примеру, если это еще не случилось. Мар потерял много людей.
        — А Претендент так и не приехал.
        — Люди теряют терпение и надежду. Битва на Шерифмуре ничего не решила. Мы побегали друг за другом по кругу, и все.
        Я чуть отстранилась, чтобы видеть его лицо.
        — Если будет новая битва, то как же Дункан… Я хочу сказать, он же ранен?
        — С ним все хорошо, Кейтлин. Честное слово. Сейчас он уже наверняка снова может ходить.
        — Ходить? Куда он ранен?
        — Он получил удар мечом в пах.
        Он улыбнулся, желая меня успокоить.
        — Эта рана, конечно, заставила его поволноваться. Но она у него не одна. Есть еще, на лице,  — добавил он с долей тревоги.
        — На лице?
        — Да. И тоже удар мечом.
        Пальцем он прочертил линию через свою левую щеку, от глаза к подбородку. Я закрыла глаза и прикусила губу, чтобы не заплакать.
        — Что с глазом?
        — Глаз цел. Не волнуйся так, a ghraidh, штопальщик и швея хорошо поработали!
        — Швея?
        Он пожал плечами, но уголки его губ дрогнули в улыбке.
        — Она зашила ему рану на лице. И хорошо зашила! Конечно, останется шрам, но, спасибо этой девчонке, это будет тонкая незаметная ниточка. У нее и вправду пальчики феи! Так что Дункан в хороших руках.
        — Он не передал письмо для Элспет? Она ждет не дождется весточки от него!
        На лице Лиама появилось странное выражение.
        — Если уж мы заговорили об Элспет… Ты должна это знать, Кейтлин. Не думаю, что Дункан будет снова с ней встречаться, когда вернется.
        — Но почему? Они же любили друг друга, все было хорошо до его отъезда! Он хотел просить ее руки…  — Я замолчала. Я поняла.  — Он нашел там себе женщину?
        — Нет, не совсем так.  — Лиам невесело усмехнулся.  — Скорее, я бы сказал, нашлась женщина, которая похитила его сердце.
        — Кто? Какая-нибудь шлюшка из тех, что шатаются вокруг лагеря и обслуживают солдат?
        Я знала, что большое количество женщин следует за армией, куда бы она ни направлялась. Среди этих женщин были и супруги, и невесты, и проститутки, для которых лагерь становился неиссякаемым источником дохода. Я никогда не спрашивала Лиама, делил ли он свой плед с одной из этих женщин. Я не хотела знать. Но ведь сейчас речь идет о сыне, а это совсем другое…
        — Нет, она не из таких женщин.
        — Кто же тогда?
        — Та самая швея.
        — Кто она и откуда?
        Он вздохнул и решился.
        — Ты все равно узнала бы рано или поздно. Это Марион Кэмпбелл,  — сказал Лиам и внимательно посмотрел на меня.
        — Марион Кэмпбелл… Но что делает девушка из клана Кэмпбеллов в лагере якобитов?
        — Ты же знаешь, что Бредалбэйн переметнулся в другой лагерь. Лэрд Гленлайона сражался на нашей стороне, и хорошо сражался, надо признать.
        — Гленлайон? Ты хочешь сказать, что Дункан влюбился в девушку из Гленлайона?
        — Да.
        Я вздохнула.
        — Что же я скажу Элспет?
        — Пока ничего не говори. Это их дела, не наши.
        — Но она надеется, ждет его! Я не смогу смотреть ей в глаза!
        — Тогда скажи, что захочешь.
        Я задумалась. Дункан и женщина из Гленлайона… Мне с трудом верилось, что такое возможно. Что он станет делать, когда восстание закончится? Его избраннице в нашей долине никто не обрадуется. И в особенности — Элспет. Но что, если это несерьезно, просто увлечение? Когда любимая женщина далеко, многие находят себе кого-то, кто согреет и тело, и постель. Подумав немного, я решила, что не стану ничего говорить. Возможно, Дункан вернется домой со свободным сердцем.
        — Лэрд Гленлайона эту любовную историю, конечно, не одобряет!
        Лиам усмехнулся с явной иронией.
        — Сущая правда, a ghraidh, потому что речь идет о его собственной дочке.
        — Господи боже!
        Лиам провел пальцем по моему лицу. Медленно очертил мои губы, запустил ласковые пальцы мне в волосы, погладил по затылку и снова притянул к себе. Нежный, длинный поцелуй… Он тихонько отстранился. Он смотрел на меня из-под прикрытых век, и взгляд этот был пронзительным, волнующим. Губы его изогнулись, приоткрылись, но с них не слетело ни звука.
        — Ты хочешь рассказать мне о Шерифмуре?
        С минуту он не шевелился, потом покачал головой и опустил глаза. Лицо его словно окаменело. Что-то сломалось в нем. Мне так хотелось, чтобы он поделился своим горем, поговорил со мной! Непосильное бремя тяготило его, я это чувствовала.
        — Лиам, почему?
        Он перекатился на спину. Холодный воздух разделил нас, отнял у меня его тепло. Он закрыл лицо своими большими руками. В темноте белела повязка на запястье.
        — Твоя рука… Рана болит?
        Он уставился на свою перевязанную руку так, словно видел ее впервые.
        — Хм… Нет, почти не болит.
        — Завтра я перевяжу ее заново, чистой тканью.
        Он уронил руки на одеяло. Я прижалась щекой к его плечу. Луч луны осветил пушок у него на груди, поднимавшейся в ритм дыханию.
        — Мне бы хотелось, чтобы ты поговорил со мной.
        — Не могу,  — ответил он с ожесточением, упрямо глядя на потолочную балку.
        — Почему?
        Он недовольно хмыкнул.
        — Не настаивай, Кейтлин, прошу тебя.
        Я прикусила губу.
        — Лиам!
        Со вздохом раздражения он поднялся, сел на краю постели и обхватил голову руками. Я встала на колени у него за спиной и принялась нежно разминать ему плечи. Тело его было напряжено. Потом он откинул голову и застонал от удовольствия. Прикосновение его непослушных кудрей к груди заставило меня вздрогнуть.
        — Я так скучала по тебе, mo ruin,  — прошептала я ласково.
        — Хм-м-м… Я тоже по тебе скучал. Знаешь ли, спать на вереске в одиночку в эту пору года холодновато…
        Я усмехнулась и тихонько укусила его за ухо.
        — Плут, ты наверняка как-то обходился без меня, когда хотел согреть себе ложе!
        — Знаешь, днем все время чем-то занят, а вот ночью становится по-настоящему одиноко.
        Мне подумалось, что и я ощущала разлуку так же. Он поймал прядь моих волос и понюхал ее.
        — Я спал, прижимая твою прядь к сердцу, и представлял, что ты рядом.
        — Сегодня тебе не придется ничего представлять. Я с тобой.
        — Хм…  — Он повернулся и подмял меня под себя.  — Я ужасно скучал по тебе, Кейтлин! Ты снилась мне каждую ночь.
        Он поднял меня и усадил к себе на колени. Его теплые и влажные губы сомкнулись вокруг моего отвердевшего соска. Я запустила пальцы в его роскошную шевелюру. В голубоватом лунном свете седые волоски блестели ярче обычного, и, как мне показалось, их стало намного больше, чем было до отъезда. Губы его поднялись вверх по моей шее.
        — А когда я открывал глаза… тебя рядом не было.
        — О Лиам, я не хочу, чтобы ты возвращался в лагерь с тяжелым сердцем!
        Он положил руки мне на бедра и одним движением приподнял меня. Я направила его в себя.
        — Кейтлин,  — выдохнул он мне в волосы,  — одно то, что ты рядом, меня успокаивает. Мне этого достаточно.
        Я запустила ногти в его напряженные плечи. Дыхание его стало хриплым и участилось — так же, как и наши движения.
        — Не отталкивай меня! Я хочу всегда быть с тобой, что бы ни случилось!
        — Кейтлин!  — простонал он, ускоряя движение.
        Взгляд его, блестящий и полный муки, был устремлен на меня. Он стиснул зубы в пароксизме страсти. Звериный крик вырвался из его груди. Он терзал мои бедра пальцами, и они вонзались в мою плоть все глубже, глубже, глубже… Наконец он закрыл глаза и выдохнул воздух, еще остававшийся в легких, а потом в изнеможении повалился на кровать. Дрожа, я прижалась к его груди. Он обнял меня.
        — Мне нужно время, Кейтлин.
        Эти же самые слова он произнес перед тем, как уехать во Францию двадцать лет назад. Он снова бежал от меня. Я знала его лучше, чем он сам себя знал. Что ж, такой уж у него был характер. «Не оставляй меня снова одну, Лиам!»
        Глава 15
        Mea culpa
        Прошло четыре дня — долгих, печальных. Франсес вернулась из Дальнесса и теперь вместе с нами оплакивала брата. Лиам закрепил меч Ранальда над входной дверью. Я поначалу воспротивилась, однако он настоял на своем: «Меч будет благословлять всех входящих и защищать нас… Если враг переступит наш порог, он обрушится ему на голову». Я поморщилась, но не стала возражать. Его поведение и без того уже начало меня тревожить.
        Несмотря на то что Лиам был здесь, дома, мы очень мало времени проводили вместе. Проглотив завтрак, он надевал кожаную куртку и уходил в горы, откуда возвращался поздно, в иной день даже на закате. Почти всегда он приносил мне жирного зайца или куропатку, которых ему посчастливилось поймать. Иногда это был горностай, с которого он тут же садился сдирать шкурку: выделанная кожа этих зверьков очень ценилась изготовителями спорранов, а значит, могла принести несколько шиллингов.
        Что до меня, я вернулась к своим кастрюлям и прядению шерсти. Измученные скорбью, мы по привычке проживали дни в обычном ритме, занимались повседневными делами. Мы тонули в тоске и прятали слезы — потоки слез, источник которых, казалось, никогда не иссякнет. Только тогда я поняла, что горе — это что-то очень личное. Мы были словно два заблудившихся в урагане корабля в одном беснующемся море, которые, тем не менее, плыли в разные стороны и которым не дано было встретиться. Каждый переживал крушение на своем острове одиночества, повернувшись спиной к другому. Мне нужно было обрести какой-то ориентир на берегу, какой-нибудь маяк, который помог бы мне не потерять себя, не пойти ко дну.
        Однако время делало свое дело. Понемногу моя растерзанная душа смирялась со смертью Ранальда. Все мои мысли теперь были направлены на поиск нового смысла жизни, на то, чтобы прогнать тоску, ставшую сутью моего существования. И почему-то вышло так, что я совсем забыла о Лиаме. Он же искал лучик, который рассеял бы его мрачные помыслы, и не находил его.
        Он просиживал целый вечер перед камином, который мы топили торфом, со стаканом виски в руке. Говорил мало и никогда не напивался, хотя запах спиртного витал в комнате до самого утра. А по ночам… Драгоценные часы отдыха превратились в пытку: он то и дело пробуждался от кошмарного сна — с криком, в поту, дрожа всем телом. Придя в себя, он прижимал меня к груди и плакал. Я понимала, как он нуждается в поддержке, однако Лиам упрямо отказывался рассказать мне о том, что его так мучило. Он сошел со своего корабля, и я понимала, что должна бросить ему спасательный круг, если не хочу, чтобы он утонул на моих глазах. Но захочет ли он им воспользоваться?
        Франсес тоже пришлось нелегко. Она ощущала напряжение между отцом и мной, а потому приняла мудрое решение уехать в Дальнесс, чтобы обосноваться в хижине Тревора, которая отныне стала и ее домом. Я не пыталась удержать дочь. Она поступила правильно: нам с Лиамом нужно было побыть наедине. Может быть, тогда мне удастся заставить его заговорить, удастся изгнать мучивших его демонов?
        Дверь открылась, и вместе с порывом холодного ветра в дом вошел мой муж. В руке у него была тушка зайца.
        — Держи, a ghraidh. Сделаешь на ужин рагу. И положи туда побольше лука!
        Он перебросил тушку зверька через мое плечо на разделочный стол — огромный, исполосованный ножом дубовый кругляк, и встал так, что я оказалась между его продрогшим телом и этим столом. Он поцеловал меня в щеку и стер муку с моего подбородка.
        — Лиам!
        — Что?
        Он снял куртку, повесил ее на гвоздь в стене, рядом с дверью, и тяжелыми шагами направился к большому буфету, где мы хранили бутылки с виски. Я вздохнула.
        — Франсес решила вернуться в Дальнесс.
        Он взял с полки початую бутылку, оглянулся, чтобы посмотреть на меня, и потянулся за стаканом. С громким стуком поставил стакан на стол и ногой подтащил к себе лавку.
        — Ясно. И когда уезжает?
        — Завтра.
        Он открыл бутылку и налил себе драм.
        — Я еду вместе с ней.
        Рука его на мгновение застыла над стаканом.
        — Вернусь дня через два-три.
        Он взял стакан и залпом выпил содержимое.
        — Если ты так решила, значит, так надо,  — серьезно сказал он негромким голосом.
        Я вытерла дрожащие от волнения руки о фартук.
        — Ты можешь поехать с нами. Я просто хочу помочь ей обустроиться.
        Странное дело, но мне почему-то становилось не по себе при мысли, что придется оставить его наедине с виски и горем.
        — Нет. Я прекрасно справлюсь здесь сам. Все нормально. Мне все равно пора возвращаться в лагерь.
        И он налил себе еще виски.
        — Нет, Лиам!  — почти крикнула я в порыве паники.  — Нам нужно поговорить! Тебя целыми днями нет дома, и я не знаю, где ты! Ты почти со мной не разговариваешь. Я беспокоюсь! Когда я вернусь…
        Он вздрогнул и отвел взгляд. Потом схватил стакан с виски и опустошил его.
        — Не о чем беспокоиться. Я ухожу на охоту, и ничего больше.
        — Лиам, не увиливай! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! Думаю, пришло время рассказать…
        Он посмотрел на меня, и в глазах его была такая тоска, что у меня сжалось сердце. Я шагнула было к нему, но остановилась, увидев, как он напрягся.
        — Дальше так продолжаться не может. Ранальд умер, и ничто не вернет его назад. Но я не могу позволить тебе уйти вместе с ним!
        Он спокойно смотрел на меня, покручивая в пальцах бутылку, которая с надоедливым ритмичным стуком ударялась о стол. Я тряхнула головой, пытаясь сохранить самообладание.
        — Mo ruin, пообещай, что дождешься моего возвращения! Знаю, со смертью Ранальда тяжело смириться, но, думаю, мы должны это сделать. И если мы поговорим о том, как он умер, то нам обоим станет легче.
        — Я и так слишком долго откладывал отъезд, Кейтлин. Не беспокойся, со мной все хорошо. Просто мне нужно больше времени, чем тебе.
        — Подожди еще два дня, Лиам! Обещай!
        Он окинул меня долгим взглядом и вздохнул. А потом улыбнулся.


* * *
        Дальнесс — поселок, затерянный в просторах величественной долины Глен-Этив, раскинулся в тени Биден-нэм-Биан. По ту сторону горы находился наш край — долина Гленко. Постороннему глазу вполне могло показаться, что все долины Хайленда похожи между собой. Но для местных жителей ландшафты, образовавшиеся после прохождения в этих краях ледника много тысяч лет назад, были такими же особенными и разными, как лица людей.
        Дальнесс находился на южной границе земель Макдональдов и, соответственно, северной границе края Макинтиров из клана Кэмпбелл. Много поколений обитателей поселка платили ренту Макиайну и присягали ему на верность. Однако расположение их долины способствовало некоей изоляции от основного клана. Путь в Дальнесс был неблизок и труден, потому что вел через горы, через перевал Лаириг-Ейлид.
        На лугу между поселком и рекой Этив паслось стадо черных длиннорогих коров, рядом с которыми бродили несколько овец с темными мордами. Оттепель здесь началась на два дня раньше, поэтому снег местами уже успел сойти. Лучшей погоды для путешествия нечего было и желать.
        Дверь громко заскрипела. Перепуганная полевка поспешила спрятаться в щели.
        — У тебя будет компания,  — заметила я с улыбкой.
        Домик был маленьким, всего на одну комнату, посредине которой, прямо под отверстием в крыше, располагался очаг. Стены были крепкие, толстые, из камня, глины и соломы. В той, что выходила на улицу, имелось единственное окошко, затянутое по зимнему времени простым куском промасленной коровьей кожи. Я с удовлетворением отметила, что крышу недавно поправили. «По крайней мере в доме будет сухо!»
        Разложив на столе пожитки, которые мы привезли с собой, я осмотрела содержимое посудного шкафа и этажерок — хотела убедиться, что моя дочка ни в чем не будет нуждаться. С собой мы привезли немного съестного: кусок вяленой оленины, пряные травы, свежее сливочное масло и яйца. Тревор уехал из дома два месяца назад, поэтому я была уверена, что свежие продукты в доме появятся нескоро. Хоть его родня и признала Франсес своей, она еще долго будет чувствовать себя здесь чужачкой. Однако, похоже, ее это нисколько не заботило. Франсес чувствовала себя в этом доме хозяйкой, и ей это нравилось.
        Я помогла дочке разложить продукты и одежду, и мы вместе занялись ужином. После долгого путешествия и уборки мы проголодались, а потому с удовольствием поели говяжьего бульона с репой и капустой и запили его пивом.
        Помыв и убрав на место посуду, мы уселись у растопленного торфом очага. В комнате было немного дымно. Франсес уставилась на огонь, лицо у нее было безмятежное. Я смотрела на дочь с гордостью: у нее сильный характер, у моей Франсес! Высокая, сильная и красивая настолько, чтобы заставить любое мужское сердце биться чаще одним только взглядом… У нее было все, чего мог желать хайлендер от женщины.
        Почувствовав на себе мой взгляд, она подняла глаза. На мгновение мне показалось, что это Лиам смотрит на меня. «У нее его взгляд». От отца Франсес унаследовала и рыжеватую гриву, отливающую медью в свете очага.
        — У меня есть для тебя подарок.
        Я отыскала среди складок юбки карман и вынула маленький предмет, завернутый в старинный льняной платок с вышивкой, перевязанный тонкой голубой ленточкой.
        — Я хранила это для тебя,  — сказала я, протягивая сверток Франсес.  — Это твой свадебный подарок.
        — Мама! Не нужно было…  — начала растроганная Франсес.
        Она положила сверток себе на колени и развязала ленточку. Платок раскрылся, и показалась прекрасная брошь — дракон, сплетенный из тонкой серебряной нити. Франсес охнула, прикрыла рот ладошкой и подняла на меня мокрые от слез глаза.
        — Мама, это же бабушкина брошка!
        — Да, это она,  — подтвердила я с улыбкой.  — Тебе не довелось увидеть свою бабку Фиону. Я тоже не очень хорошо ее помню. В памяти остались только туманные картинки… Я не смогу рассказать тебе ничего интересного. Мне было всего семь, когда она умерла. Но все-таки она твоя бабка, и я решила, что брошь ее должна перейти к тебе.
        Брошь в руке у Франсес поблескивала серебром.
        — Твой дед Кеннет подарил ее своей невесте в день свадьбы. Он сам ее сделал. Эта брошь — единственное, что у меня осталось от родителей, и я ею очень дорожила. Это твое наследие, доченька. Береги его!
        — Ох, мамочка, не знаю, что и сказать!  — пробормотала она, утирая слезы.
        — Теперь тебе не придется рыться в моих вещах, чтобы ею полюбоваться!
        — Так ты знала?
        Я улыбнулась.
        — Иной раз ты забывала завязать ленточку. А иногда пачкала мои рубашки вареньем.
        — Она мне ужасно нравилась! И я только раз видела ее на тебе — в день свадьбы дяди Мэтью и тети Джоанны, в Эдинбурге.
        — Я очень боялась ее потерять.
        Франсес еще немного полюбовалась брошью, потом приколола ее к корсажу.
        — Я буду очень беречь ее, мама. И если у меня родится девочка, в день ее свадьбы я подарю брошку ей и расскажу ее историю.
        — И она будет жить долго-долго!
        — А может, даже переплывет через океаны!
        — И совершит путешествие вокруг земли!
        — Но потом снова вернется в Шотландию.
        Мы засмеялись. Я подбросила в огонь кусок торфа, и он сразу стал потрескивать и дымить. Едкий запах повис в воздухе.
        — Ты точно хочешь остаться здесь одна?
        Она улыбнулась, притянула колени к подбородку и уперлась пятками в край стула.
        — Да, мама. Теперь это мой дом. Пришло время обустроиться здесь и стереть все следы той… той, что жила здесь до меня.
        — Ты хочешь сказать, что Тревор жил с другой женщиной? В этом доме?
        Франсес попыталась улыбнуться и пожала плечами.
        — Ну да.
        — Он был женат?
        — Нет, мама.
        — Вот как… И она из местных?
        — Нет. Ее зовут Кэтрин Уокер, она родом из долины Глен-Кринан. Они прожили вместе три года, и однажды она просто взяла и уехала.
        — Почему?
        — Тревор говорит, что им стало не о чем говорить друг с другом. Они жили вместе по привычке. Никогда не задумывались о том, чтобы пожениться. И она ни разу не забеременела, поэтому…
        — И он сам, по своей воле, тебе все это рассказал? Я хочу сказать…
        — Тревор не хочет, чтобы между нами были секреты. Он сам завел этот разговор. Хотел, чтобы я все о нем знала. Он говорит, что крепкий брак нельзя строить на лжи и недомолвках.
        И она внимательнее, чем обычно, посмотрела на меня.
        — И я думаю так же. У супругов не должно быть тайн друг от друга. Это разъедает сердце, и со временем становится только хуже.
        Она заправила непослушную прядку за ухо и посмотрела на меня, словно сомневаясь в чем-то.
        — Думаю, это и случилось с папой.
        Сердце мое сжалось.
        — Да, я тоже так думаю,  — ответила я печально.  — Твой отец тяжело переживает нашу утрату.
        — Речь не только об этом, мама. Я хочу сказать… Нам всем очень больно, что Ран погиб, но у папы есть еще причины…
        Слова дочери удивили меня. Франсес явно было известно что-то, чего не знала я.
        — И что же, по-твоему, заставляет твоего отца страдать сильнее, чем нас?
        Сминая в пальцах край корсажа, Франсес прищурилась.
        — Папа часто уходит в горы. И однажды я пошла за ним следом.
        — Франсес!  — выдохнула я в изумлении.
        — Я хотела посмотреть, куда он все время ходит и что там делает!
        Такая дерзость ошеломила меня, однако я, сгорая от любопытства, ожидала продолжения рассказа.
        — И что же?
        — Он ходил в одну пещеру, к югу от Мил-Мора. И там разговаривал сам с собой.
        — Ты уверена, что там больше никого не было?
        — Конечно! Я спряталась за большим камнем и еще долго сидела не шевелясь, когда он вошел в пещеру. Больше туда никто не пришел. И тогда я тоже вошла. В пещере было пусто, на стенах были какие-то надписи. Имена. И рядом с каждым именем — крест.
        — Та самая пещера, где прятались выжившие после побоища! Ты слышала, что он говорил?
        — Совсем немного. По-моему, он молился и просил прощения за свои грехи.
        — За грехи?
        — Он говорил, что не смог защитить тех, кого любил.
        — Но это же смешно! Твой отец не виноват ни в смерти Ранальда, ни Анны с Коллом, ни Саймона!
        — Знаю, мама! Но папа считает, что это из-за него они умерли. Особенно Ранальд. Он сказал, что…
        Дочь замолчала, и было видно, что слова даются ей с трудом.
        — Что он сказал, Франсес? Я хочу знать!
        — Мамочка! Он думает, что ты ненавидишь его за то, что он не сумел защитить Ранальда! Говорит, что это он должен был умереть от меча проклятых sassannachs!
        — Господи!
        Земля ушла у меня из-под ног. И как такое только могло прийти ему в голову? Это же глупо! Я никогда бы и не подумала упрекнуть его в смерти сына! И вдруг резкая боль пронзила мне сердце.
        — Теперь я припоминаю…  — прошептала я угасшим голосом.
        — Мама?
        Я удрученно смотрела на дочку и качала головой.
        — Я… О Лиам! Мне так стыдно…
        — Мама!  — заволновалась Франсес.  — О чем ты? Ты что-то ему сказала?
        Я молча кивнула.
        — Мама!
        — Я не понимала, что говорю, Франсес. Я чуть не умерла от горя. Я только-только узнала… о Ранальде и, по-моему, обвинила твоего отца в том, что он недостаточно сделал, чтобы защитить сына!
        Я прижала руки к груди, чтобы удержать сердце, которое готово было разорваться. Даже если бы я вонзила Лиаму нож в сердце, боль была бы слабее, чем та, что причинили мои слова. И как только у меня язык повернулся! Я обвинила его в смерти Ранальда! И он нес на себе это бремя, день за днем, вспоминал об этом каждый раз, когда я на него смотрела. Поэтому он старался как можно реже со мной видеться. Лишь в ночной темноте он решался прикоснуться ко мне, потому что не видел моего взгляда. Страдание его было невыносимым. И только виски было под силу его уменьшить. Теперь мне все стало ясно. «Лиам, любовь моя! Прости меня!» Ну почему я не решилась поговорить с ним обо всем этом раньше?
        Ощутив прикосновение к своей руке, я открыла глаза. Франсес стояла на коленях рядом со мной и протягивала мне вышитый носовой платок тети Нелли.
        — Завтра ты вернешься в Карнох, мам.
        — Конечно,  — рыдая, согласилась я.  — Простит ли он меня когда-нибудь за то, что я усомнилась в нем?
        — Папа тебя любит, а разве любить — не значит прощать?
        — Франсес! Временами простить так трудно.
        — Он поймет, что ты сказала раньше, чем подумала.
        Я вытерла глаза и высморкалась. Погладила по щеке дочку, которая смотрела на меня с состраданием.
        — Я не знаю. Его рана так глубока… Но я всем сердцем хочу, чтобы он меня простил!


* * *
        На нашу долину уже давно опустилась ночь, когда показались первые дома Карноха. Я спешила, терзаясь мыслью, что Лиам уедет назад, в лагерь якобитов, невзирая на то, что я умоляла его дождаться моего возвращения. Из Дальнесса я рассчитывала уехать утром, но пришлось задержаться: родители Тревора настояли на том, чтобы мы с Франсес с ними пообедали. Я не смогла отказаться от приглашения. Зато мне дали провожатых до самого Гленко — двух мужчин, слишком старых, чтобы отправиться вместе со всеми на Шерифмур, зато вооруженных до зубов и вполне крепких на вид. В путь мы отправились уже в сумерках.
        Я отвела свою кобылку в конюшню и нетвердым шагом направилась к дому. В большой комнате было темно и тихо, и на мгновение меня охватила паника.
        Я нашла огарок свечи и зажгла его. На столе было полно грязных тарелок. Увидев их, я чуть успокоилась. Возможно, Лиам просто ушел к Джону Макиайну… Я смахнула со стола крошки хлеба, собрала куриные кости и со вздохом спрятала пустую бутыль из-под виски. Из спальни донесся шорох. Я застыла на месте. Лиам дома! Я прислушалась. Что мне делать? Пойти и разбудить его? Но, может, он и не спит вовсе? Я решила войти в комнату и поставить свечку на комод. Тиканье часов гулко разносилось по дому. Лиам перевернулся, отчего сетка кровати скрипнула, и его рука мягко упала на кровать. Он засопел во сне. Я улыбнулась.
        Несколько минут я стояла и смотрела на спящего. Здесь, в спальне, отчетливо пахло виски. Но спал он так мирно, что я решила его не будить. Я присела на корточки у кровати и погладила его кончиками пальцев по шее, по небритой несколько дней щеке. Он приоткрыл один глаз, закрыл его, а потом снова открыл. Теперь он смотрел на меня с таким ужасом, словно я была привидением.
        — Лиам, я…
        Кровать снова заскрипела. За спиной у Лиама появилась какая-то тень. Но нет, это не тень… Обнаженное белокожее тело, черные растрепанные волосы… У меня замерло сердце. Я не могла пошевельнуться. Только теперь я заметила на полу женскую рубашку и юбки, по которым прошлась ногами. Мне показалось, что еще мгновение — и я упаду в обморок. Кричать не было мoчи, поэтому я застонала. Женщина повернулась ко мне лицом. Маргарет! Лиам и Маргарет! Имена скакали у меня в голове, молотками стучали в черепную коробку. Я распрямилась и отступила на шаг. Я едва держалась на ногах — они меня попросту не слушались. Пришлось схватиться рукой за комод и прислониться спиной к стене. Только теперь я нашла в себе силы заговорить:
        — Господи! Господи! Я сплю! Сделай так, чтобы это был сон! Это неправда, Лиам! Разбуди меня и скажи, что это просто гадкий сон!
        Мои ноги подогнулись, и я с криком сползла по стене на пол. Лиам, который уже совершенно пришел в себя, спрыгнул с постели, собрал с пола вещи и швырнул их Маргарет, которая, похоже, до сих пор не понимала, что происходит.
        — Одевайся скорее!  — приказал он низким, хриплым голосом.
        — У-у-уже…
        Она стала поспешно натягивать на себя одежду, испуганными глазами поглядывая на меня. И вдруг заговорила:
        — Кейтлин! Кейтлин, это не то, что ты… Только не думай, что…

«Только не думай…» Эти слова обрушились на меня, словно пощечина. Мой затуманенный рассудок в мгновение прояснился, и меня накрыло волной гнева. Я зло усмехнулась и смеряла ее ненавидящим взглядом.
        — Чего мне не думать? Ну, говори! Или вы тут с моим мужем в шахматы играли? Да тебе плевать на меня и на то, что я подумаю! Вы оба… Вы…
        Из глаз моих хлынули слезы. Я даже удивилась этому, ведь считала, что они уже иссякли. Лиам надел рубашку и протянул ко мне руку. Я так стремительно отшатнулась, что он замер на месте.
        — Не прикасайся ко мне!  — прошипела я с ненавистью.  — Мерзавец!
        Маргарет уже оделась. Она остановилась напротив меня, и по лицу ее было видно, что ей стыдно.
        — Прости, Кейтлин. Ты должна понять, мы не хотели…
        На эти слова я ответила нервным смешком. Если бы мой взгляд убивал, она бы уже была покойницей.
        — Уйди! Уходи, Маргарет Макдональд! Я все поняла! Не думай, что я такая дура! Как ты могла? Ты, моя лучшая подруга!
        Она разразилась рыданиями и выбежала из комнаты. Я слушала, как затихают ее шаги, потом хлопнула входная дверь, и я вздрогнула. В доме было тихо, и только громкое дыхание Лиама нарушало тишину. Я медленно подняла глаза и с бесконечным презрением посмотрела на мужчину, который меня предал.
        — Кейтлин!
        Глаза у него были красные, лицо — бледное, словно у мертвеца, и страшное. Взгляд затравленный, жалкий. Я поднялась, цепляясь то за комод, то за стену, чтобы не упасть снова.
        — Мерзавец, как ты мог сделать такое?
        — Я не хотел, Кейтлин, клянусь тебе! Ты должна мне поверить!
        — Ты не хотел? Теперь ясно, что вы оба считаете меня глупой гусыней! Хотя, может, она тебя принудила? Вот это точно бы меня удивило! Я уехала на день, всего на один день! Решила вернуться пораньше, чтобы побыть с тобой, и что же я вижу? Мой муж с моей лучшей подругой в моей постели!
        Я сорвалась на крик. Лиам схватил меня за запястья. Я стала яростно вырываться, но он держал крепко.
        — Послушай меня, я могу объяснить…
        — Объяснить? Ты занимался любовью с Маргарет! Что тут еще объяснять? Что ты можешь мне сказать? Если собираешься разложить по полочкам, как у вас все случилось, можешь не утруждаться!
        — Это случайность, этого никогда не должно было произойти!
        — Ты мне это говоришь? Но для угрызений совести слишком поздно! Зло уже сделано!
        — Я хочу объяснить тебе, почему это случилось!
        Я снова попыталась вырвать руки, которые он сжал так сильно, что у меня кости заныли. Он не отпускал. Я переменила тактику — принялась бить его ногой.
        — Отпусти меня, скотина! Отпусти, мерзавец!
        — Не раньше, чем ты меня выслушаешь!
        Он прижал меня к стене, чтобы я перестала вырываться, но это только усилило мою ярость.
        — Она принесла мне поесть. Знала, что я остался один…
        — Надо же какая заботливая! Ну конечно! Бедная вдовица и покинутый муж! И ты решил ее отблагодарить, да?
        — Кейтлин, перестань!  — выкрикнул он с перекошенным гневом и тоской лицом.  — Не юродствуй! Маргарет места себе не находит от горя после смерти Саймона, как и я — после смерти Ранальда. Ты ведь знаешь, как она его любила!
        Я закусила губу, чтобы сдержать колкость, но гнев и душевная боль возобладали над разумом.
        — Она предала меня, и ты тоже! Вы оба… О господи!
        — Ей нужно было с кем-то поговорить о Саймоне. Мы много пили, а потом… потом это случилось — вот и все! Я сам не знаю как, но мы не хотели этого, клянусь тебе!
        — Ты сам не знаешь как?  — зло поинтересовалась я, пронзая его взглядом.
        Он продолжил, словно не услышал насмешки в моих словах:
        — Мы говорили о Саймоне, о битве, о Ранальде, о нашем горе…
        — И ты открылся перед ней? Не захотел ничего рассказывать мне, своей жене, матери твоего сына! Ты разделил свою боль с другой? Ушам своим не верю!
        — Тебе не понять…
        — Это мне не понять? Откуда ты знаешь? С тех пор, как ты вернулся, ты все время молчишь, прячешься от меня, убегаешь в лес! Я пробовала поговорить, Лиам. Господь не даст соврать! Но мне ты не захотел ничего рассказать. Ты не захотел мне довериться!
        От него несло перегаром. Я на мгновение закрыла глаза, чтобы не видеть этих умоляющих, виноватых глаз. Я почувствовала, что Лиам подошел совсем близко, и губы его легко коснулись моей щеки. Я призвала на помощь всю свою выдержку.
        — Кейтлин, я так тебя люблю!
        Голос его сорвался. Резким движением я оттолкнула его.
        — Странный ты выбрал способ это доказать, Лиам Макдональд! Изливаешь душу перед моей лучшей подругой, а потом ложишься с ней в постель!
        — Я не мог поговорить об этом с тобой, это слишком трудно! Я даже не мог смотреть тебе в глаза, a ghraidh!
        — Не называй меня так больше, Лиам!
        Он побледнел. Мои слова потрясли его.
        — Ты вычеркнул меня из своей жизни, ты покинул меня! Я больше не твоя любовь и уже никогда ею не буду! Только не после такого низкого предательства!
        Ослепленная гневом, с тяжелым, словно камень, сердцем, я начала вырываться из его рук. «Этими руками он прикасался к Маргарет!»
        — Кейтлин!
        Он снова толкнул меня к стене. По щекам его струились слезы.
        — Ну почему, почему? Мы же обещали друг другу, что пройдем через все испытания вместе, помнишь? Твой порт, твой якорь… Что ты сделал с нашей клятвой, Лиам? Ты предпочел рассказать о своем горе другой женщине, не мне! Ты каялся в своих прегрешениях призракам в пещере, но не мне!
        В комнате стало тихо. Я, не моргая, смотрела на Лиама. Он тоже смотрел на меня, причем с удивлением.
        — Ты пошла за мной следом?
        Я помотала головой.
        — Нет. Мне рассказала Франсес. Она тоже тревожилась о тебе. Почему ты мне ничего не рассказал? Зачем одному нести все тяготы горя и угрызений совести? Ты совершенно не виноват в смерти Ранальда. Ни ты, ни кто-то другой. Я тогда сказала отвратительную гадость, я помню. Но я не думаю того, о чем сказала, Лиам! Во всем виновата война! Ранальд пал от вражеского меча, как и десятки наших соотечественников. В бою невозможно защитить ни сына, ни товарища, я это прекрасно понимаю. Но боль была слишком невыносимой… Я тогда сказала не подумав.
        — Я не должен был отпускать его в этот бой!
        — Ты не мог не отпустить, ему было восемнадцать! Совсем взрослый парень! И если бы ты оставил его дома или в обозе, он бы не простил тебе этого до конца своих дней!
        Взгляд Лиама затуманился, теперь он старался на меня не смотреть. Он отпустил меня, обхватил голову руками и застонал. Мое сердце словно тисками сжало, так, что мне показалось: еще мгновение — и оно разорвется.
        — О Кейтлин, у меня в голове все перепуталось! Проклятое виски! Я и правда думал, что ты винишь меня в смерти Рана!
        — Так нужно было со мной поговорить! Я была с тобой рядом, но ты меня отталкивал. А теперь уже слишком поздно,  — шепотом закончила я и посмотрела на разворошенную постель.
        — Я без тебя не могу…
        Он потянулся ко мне.
        — Не трогай меня! От тебя до сих пор пахнет Маргарет, я это даже отсюда чувствую!
        Он в отчаянии смотрел на меня. Волосы упали ему на лоб, почти прикрыв глаза. Меня вдруг затошнило, и я отвела взгляд.
        — Оставь меня, Лиам! Уходи, уезжай! Я больше никогда не позволю тебе ко мне прикоснуться!
        — Кейтлин!
        — Уходи!  — крикнула я.
        Он сжал губы, лицо исказила горестная гримаса. Я старалась не смотреть на Лиама, пока он собирал свои вещи и одежду. Я стиснула зубы, чтобы не закричать. У меня было такое чувство, будто я разваливаюсь на куски, растворяюсь в собственных слезах. Тело мое сотрясала дрожь, я закрыла глаза. Шум шагов Лиама, когда он выходил из комнаты, эхом отдавался у меня в голове. Через несколько минут он вернулся.
        За это время Лиам успел надеть кожаную куртку, перевязь и берет. Он взял свое оружие и повесил его на пояс. Судя по всему, он возвращался в Перт. Я вдруг ощутила ужасную слабость. Закружилась голова. Я уцепилась за комод, чтобы не упасть. Мне нечем было дышать.

«Он уходит, Кейтлин! И ты, быть может, никогда его больше не увидишь…» Я жалобно всхлипнула. Было ощущение, что мое сердце вырывают из груди. «Скажи ему что-нибудь! Скажи, что ты его любишь!» Но взгляд мой упал на кровать, на наши простыни, которые теперь пахли другой женщиной, и сердце мое разорвалось от боли. Лиам встал передо мной — спокойный, но натянутый как струна. Я же взорвалась новым потоком яростных обвинений:
        — Мерзавец! Как ты мог такое сделать? Почему?
        Я била мужа кулаками в грудь, пока не устала. Он даже не попытался отойти. Сквозь слезы его лицо казалось мне неясным, искаженным. Я рыдала, кричала, не помня себя от обиды и злости. И вдруг он погладил меня по заплаканной щеке.
        — Я люблю тебя, Кейтлин. Что бы ты обо мне ни думала, я всегда буду тебя любить. Но я не смогу вынести твою ненависть. Я ухожу, как ты того хочешь, и вручаю себя Господу с надеждой, что он надо мной сжалится… И если, к несчастью, я выйду из этого ада живым, то вернусь к тебе только тогда, когда ты сама меня об этом попросишь.
        Я задохнулась от горя. Я не могла говорить, страх и изумление парализовали меня. Слова его произвели тот же эффект, что и уксус на открытую рану. Лиам молча стоял передо мной. Тик-так тик-так… Эти чертовы часы!
        — Ты ничего не хочешь передать Дункану?
        — Что?
        Я не сразу поняла, о чем речь.
        — А-а… Скажи ему, что я люблю его, скучаю по нему и… Пускай будет осторожен!
        Лиам чуть поморщился, но промолчал.
        — Отвези ему курточку,  — добавила я невпопад.  — Скоро большие холода, пригодится…
        — Ладно.
        Он несколько секунд смотрел на меня, но даже не попытался прикоснуться. Я закрыла глаза.
        — Beannachd Dhe ort bean, mo ruin[65 - Да хранит тебя Господь, любимая.].
        Он взял куртку Дункана и направился к двери, которая спустя мгновение закрылась за ним, и наступила гнетущая тишина. Он уехал! Уехал и не вернется! «Но ведь ты сама прогнала его, идиотка!» Я этого не хотела… Но ведь он предал меня, изменил с моей лучшей подругой! «Да кто ты такая, чтобы осуждать его, Кейтлин Макдональд? Или в прошлом ты никогда не грешила? Разве ты сама не предавала его?»
        — Не-е-ет!  — вскричала я в отчаянии.
        Я повалилась на пол, терзаемая муками совести, которая никак не желала угомониться. Мне ли судить Лиама? Но ведь он выбрал ее, ее, а не меня! Это перед Маргарет он излил душу, рассказал, что его мучит! «Он боялся тебя, Кейтлин. Боялся, что ты от него отвернешься». И тем самым он оттолкнул меня, он, а не я! Я не могла знать, что все так закончится! «Не нужно было тянуть время, ты должна была раньше предложить утешение и помощь!» Но ведь и мне было больно, и я оплакивала нашего сына!
        У меня вырвался крик гнева. Тиканье часов молоточком отдавалось у меня в висках, и этот звук тонул в хаосе, царившем в голове. Эта пульсация времени выводила меня из себя. Мне хотелось, чтобы время остановилось, чтобы можно было все начать сначала. Вернуться на два месяца назад… «Увы, жизнь — это не роман, Кейтлин. Страницы времени не перелистаешь в обратном направлении, вернуться назад не получится».
        И снова это тиканье, безразличное к нашим несчастьям и страданиям…
        Я испытывала острую потребность выместить на чем-то досаду и гнев, поэтому с трудом встала на ноги и подошла к камину. Я посмотрела на часы, своим размеренным журчанием словно бросавшие мне вызов, и дрожащими руками сняла их со стены. Великолепная вещь, я всегда так ими дорожила! Маленький золоченый диск маятника качался туда-сюда, и в этом непрерывном движении было нечто чарующее, гипнотическое. Пальцем я удержала маятник, и тиканье сразу же прекратилось. Меня окутала страшная тишина. «Никому не дано остановить время, Кейтлин!»
        Я швырнула дорогую сердцу вещицу о дверь. Стекло разлетелось с громким характерным звуком, металлические детальки покатились по полу. Я со всех ног бросилась обратно в спальню, остановилась перед кроватью и уставилась на нее невидящим взглядом. Перед глазами друг за другом стали проноситься отвратительные картинки. Меня снова накрыло волной глухой ярости. Лиам и Маргарет! Нет, нет, нет! Запах их любовной схватки до сих пор витал в воздухе, удушая меня, я снова ощутила острую боль в области сердца. Сорвав с кровати белье, я выбежала на улицу. Швырнув все в кучу перед домом, вынула из кармана кремневую зажигалку. Простыни моментально вспыхнули. Те самые простыни, на которых наши тела столько раз вспыхивали разделенной страстью… Я испытала болезненную радость, глядя, как они горят. Так толпа смотрит на горящую на костре ведьму — с ужасом и в то же время с чувством облегчения, ибо источник зла уничтожен. Все горело, улетало вместе с дымом. Завтра останется только небольшая кучка холодной золы…
        Часть шестая
        От начала времен не случалось, чтобы женщина задушила мужчину за то, что он признался ей в любви.

    Жан-Пьер Флориан. Добрый отец
        Глава 16
        Пропажа
        Декабрь 1715
        В маленькой комнатушке дома, окнами выходившего на пертский Северный порт, было тепло. Из кухни аппетитно пахло супом. Несколько родовитых якобитов остановились в этом доме, в том числе и граф Бредалбэйн. Марион сжалась в кресле в углу комнаты, временно превращенной в штаб. Старый граф приказал девушке явиться к нему немедленно, едва узнав, что она нарушила его приказ вернуться в Гленлайон и до сих пор пребывает в лагере.
        Марион понимала, что ее ждет суровая отповедь, и все же испытала облегчение, хоть ненадолго вырвавшись из тяжелой атмосферы лагеря, которая совсем не способствовала повышению морального духа солдат. Три недели назад граф Мар принял решение вернуться в Перт и там дожидаться обещанного подкрепления из Франции. Отступление сопровождалось неразберихой. По приказу Мара армия разрушала все на своем пути, на практике применяя «тактику выжженной земли».
        Повстанцы разграбили и сожгли все поселки и деревни на своем пути. Марион с ужасом и жалостью взирала на домишки, превратившиеся в груды почерневших обгоревших камней и обуглившихся балок. Как ни старалась, она не могла забыть лица крестьян, с отчаянием смотревших, как их запасы на зиму вместе со всеми пожитками превращаются в дым, и крики и плач перепуганных детей, цеплявшихся за материнскую юбку. Дункан объяснил, что это — неизбежное зло, по-другому нельзя. Нужно уничтожить все источники продовольствия и все дома, которые могут стать пристанищем для королевской армии, если герцог Аргайл все же решится пуститься в погоню. Это военная тактика. Девушка вздохнула. «Мы на войне, Марион!»
        Для нее слово «война» теперь означало сотни искалеченных солдат, которые лежали под своими окровавленными тартанами с израненными телами и душами. Она делала в лагере, что могла: зашивала раны, помогала раненым помыться и кормила их с ложки. Несколько часов просидела она у изголовья несчастного, которому уже ничто не могло помочь, держа его за руку и слушая, как он называет ее именем жены или, быть может, невесты, пока смерть не избавила его от мучений. После этого она несколько дней не могла прийти в себя и много плакала.
        Всего в битве погибло около сотни солдат, еще две с лишним сотни получили ранения. Раненых уложили прямо на промерзшей и влажной земле в больнице короля Якова VI, возведенной на месте древнего картезианского монастыря, разрушенного в 1559 году, в эпоху яростного преследования католицизма. Сегодня в госпитале осталось не более двух десятков недужных, однако удушающий запах экскрементов, рвотных масс и крови никуда не делся. Марион с трудом подавляла тошноту, подкатывающую снова и снова, стоило ей войти в помещение, где она пропадала целыми днями. Она даже есть привыкла уже после того, как все раны были обработаны и заново перевязаны.
        Дункан провел в госпитале всего неделю. Его раны пусть медленно, но заживали. Слава богу, обошлось без заражения, раны зажили, и наконец сняли швы. Оставалось лишь подождать, пока время сделает свое дело и смягчит некрасивый рубец, протянувшийся через все лицо. Что до раны в паху, то и она понемногу заживала — Дункан мог уже ходить, почти не прихрамывая.
        Дверь распахнулась, и в комнату вошел Бредалбэйн. Он был один. О том, что Марион в Перте, ему сообщил ее отец. Две недели девушке удавалось избежать встречи с лэрдом Гленлайона и соотечественниками, которые могли ее узнать. Однако она понимала, что встреча с отцом неизбежна. И этот день наконец настал.
        Она как раз набирала в колодце воду, чтобы сварить утреннюю порцию каши, и наклонилась поднять с земли второе ведро, оставленное в сторонке, когда взгляд ее упал на знакомые башмаки. Подняв глаза, она увидела отца. Лицо его было спокойно, но бледность, которую только подчеркивали рыжеватые волосы, говорила о многом. Отец схватил ее за руку и увел за собой в тихое место, где можно было не опасаться любопытных ушей.
        — Объяснись немедленно, Марион!  — прикрикнул он на дочь, выпуская ее руку.
        — Я помогаю в лагере! Я не смогла уехать, зная, что нашим людям понадобится забота и поддержка после боя.
        Лэрд Гленлайона внимательно посмотрел на дочь, но ее оправдания показались ему вполне приемлемыми. Однако гнев его не утих.
        — Я бы предпочел, чтобы ты сообщала мне о своих планах! Я — твой отец, не забывай об этом. А я-то считал, что ты в безопасности, в Честхилле! Признай, тут есть из-за чего расстроиться!
        — Я просто не успела предупредить тебя до начала сражения,  — соврала Марион.  — А потом было столько раненых, за которыми нужно было ухаживать… что я просто об этом забыла.
        — Марион Кэмпбелл!  — Джон Гленлайон покачал головой.  — Разве мало мне забот с нашими долгами? А ты упорно добавляешь мне новые! И как раз тогда, когда твой брат пропал!
        — Мой брат? Неужели Дэвид сбежал домой?
        — Я говорю о твоем брате Джоне. Он не явился в лагерь в утро перед битвой и не приехал до сих пор. Я решил было, что проблемы с мельницей серьезнее, чем я рассчитывал, но приехал мой человек из Честхилла и сказал, что там все разрешилось за несколько дней до сражения. И теперь я не знаю, что и думать! Придется поехать в Гленлайон и выяснить, что же на самом деле случилось с Джоном.
        Выходит, Джон пропал в тот самый вечер, когда она передала ему изобличающий якобитов документ. Но что с ним могло случиться?
        Замогильный голос Бредалбэйна вернул ее к действительности.
        — Мисс Кэмпбелл, что вы можете сказать в свое оправдание?
        Маленькие злобные глазки смотрели на нее так холодно, что Марион даже поежилась.
        — Вы понимаете, в какое положение поставили нас своим непослушанием?
        Она медленно кивнула.
        — Что вы сделали с документом, который я вам доверил? Ведь, судя по всему, вы так и не поехали в Финлариг?
        В голосе его появились свистящие нотки. По тому, как сжались и побелели тонкие губы старика, девушка поняла, какого труда ему стоило сдерживать свой гнев. Положение и вправду сложилось катастрофическое. И Джон, от которого больше двух недель не было вестей… Да, сейчас не время врать и изворачиваться.
        — Я отдала его моему брату Джону. Он должен был отвезти его в Финлариг, а потом, еще до рассвета, вернуться в лагерь. В день битвы…
        Старый граф с такой силой ударил тростью по паркету, что Марион вздрогнула. Бредалбэйн выругался сквозь зубы. Гнев его не утих, а наоборот, только усилился.
        — Вы нарушили мой приказ! Вот глупая девчонка! Этот бездельник Джон не явился ни в замок, ни в лагерь! Может статься, вам известно место, где он отсиживается?
        — Отсиживается? Неужели вы думаете, что он забрал документ и сбежал с ним? А вам не приходило в голову, что на него могли напасть по дороге и даже убить?
        Сардонический смех эхом прокатился по комнате, и у Марион мороз пошел по коже.
        — У Кэмпбеллов из Гленлайона глупость передается по наследству!  — насмешливо заявил старик.  — Нет, я полагаю, ваш брат жив и здоров. Просто он спрятался, чтобы не участвовать в сражении.
        Марион поджала губы, но отвечать на колкость не стала. Бредалбэйн, прихрамывая, подошел к креслу и сел, поморщившись от боли. Декабрьские холода принесли с собой острую боль в суставах, поэтому двигаться ему становилось день ото дня труднее. Дрожащей рукой он достал из кармана шерстяной клетчатой куртки крошечную табакерку, открыл ее и отсыпал на тыльную сторону кисти щепоть нюхательного табаку.
        — Документ нужно разыскать, Марион.
        Сказано это было тоном, не допускающим возражений, и Марион предпочла промолчать. Старик зажал себе одну ноздрю, а другой вдохнул черный порошок.
        — Он не должен оказаться в руках роялистов. Наше счастье, если они его еще не заполучили.
        Его лицо вдруг сморщилось, и все тело содрогнулось в приступе ужасного кашля. Марион сжалилась над стариком и поднесла ему стакан воды.
        — Чего вы хотите от меня?  — спросила она, едва лишь он отдышался.
        Старый граф вытер слезящиеся глаза носовым платком, обшитым тончайшим валенсийским кружевом.
        — Я хочу, чтобы вы исправили свою ошибку, мисс. Пока только я один знаю, что документ пропал. Надеюсь, мне не придется затрагивать эту тему в беседе с графом Маром. Вы меня понимаете?
        — Но как вы хотите, чтобы я разыскала брата? Он ведь может быть где угодно! Может, даже на дне озера!
        — Он наверняка не поехал на юг, поскольку в тамошних землях полно солдат-роялистов. Обыщите весь Хайленд! Я отправлю с вами Макгрегоров и их людей. Они хорошо знают край и будут вам охраной.
        Марион состроила недовольную гримаску, которая не укрылась от взгляда Бредалбэйна. Старый граф насмешливо улыбнулся.
        — Есть в мире вещи куда менее приятные, чем кататься на лошадях по Хайленду в компании бандитов Макгрегоров, сударыня! Подумайте лучше о людях, чьи имена упомянуты в этом документе. Их жизни теперь висят на волоске.
        Марион вдруг снова стало жарко. И правда, все эти люди ради правого дела рисковали всем — имуществом, титулами и даже жизнью. Она закусила губу. И это из-за нее все они могут в недалеком будущем поцеловаться с Вдовой![66 - Шотландская гильотина.] Пухлощекое лицо графа Стретмора, улыбчивое и любезное, возникло у нее перед глазами.
        — Имя Стретмора тоже в этом документе?
        Бредалбэйн посмотрел на нее с удивлением.
        — Как, вы еще не знаете?
        — Что именно?
        — Стретмор погиб в бою.
        Марион не сразу поняла суть сказанного.
        — О!  — выдохнула она, думая только о том, чтобы не выдать чувства облегчения.  — Такой молодой…
        — Ваше огорчение вполне понятно. Но не тревожьтесь, я подыщу вам нового жениха, не хуже.
        Он наморщил лоб и постучал по нижней губе худым узловатым пальцем.
        — Кстати, как поживает молодой Макдональд?  — спросил он не без сарказма.
        — Который из них? Дункан?
        Марион зарделась. Бредалбэйн с усилием распрямил больные ноги.
        — Он самый! И как я только мог забыть? Дункан — подходящее имя для предателя. Он был ранен, насколько я знаю?
        — Да, но уже поправляется.
        Граф внимательно посмотрел на девушку, и его тонкие губы изогнулись в гримасе отвращения.
        — Хм… Поистине неисповедимы пути Господни! Иногда я задумываюсь даже, понимает ли он сам, что делает… Лучше бы призвал к себе этого висельника Макдональда, а не беднягу Стретмора!
        Он устало вздохнул и пожал плечами. Потом залез пальцем под парик и механически принялся почесывать голову, размышляя.
        — М-да, планы Господа не всегда совпадают с нашими.
        — Стыдно так говорить, сударь!  — воскликнула Марион.  — Вы прекрасно знаете, что Макдональды отличились в этом сражении, и это благодаря им победа не досталась герцогу Аргайлу!
        — Да, это правда. Иногда их дикарская ярость оказывается очень кстати. Я хочу сказать, когда она служит нашим интересам.
        — Никакая это не дикарская ярость! Ими руководят гордость и их понятия о чести!
        Старик усмехнулся.
        — О чести, говорите вы? Как бы не так!  — Он фыркнул, словно старый осел, и снова стукнул тростью по паркету.  — Вернемся к теме, которая меня интересует больше и не терпит отлагательств. Я хочу, чтобы вы нашли документ, Марион. Немедленно идите и соберите вещи. Нельзя терять ни минуты. На этот раз вы от меня не ускользнете!
        Марион воззрилась на старого графа с изумлением. Лицо ее вдруг стало очень бледным.
        — Вы хотите сказать, что я еду сегодня же?
        — Макгрегора я уже предупредил. Он собирает своих людей. Вы уезжаете через час.
        — Но…
        Марион закрыла глаза. В горле у нее пересохло. Она с трудом сглотнула. Бредалбэйн холодно смотрел на девушку.
        — Я сказал через час, и на этот раз не разочаруйте меня!


* * *
        В дверь постучали. Вошла Барб Макнаб, служанка.
        — Его нигде нет, госпожа Кэмпбелл! Я спрашивала у людей из его клана, но парня уже полдня никто не видел.
        — Проклятье!
        Гребешок из слоновой кости упал на пол и разбился. Марион с сожалением посмотрела на кусочки, собрала их с пола и быстро сунула в свою сумку.
        — Мне нужно с ним поговорить! Я должна объяснить ему, почему уезжаю!
        — Я обошла лагерь трижды! Мне уже даже стали делать непристойные предложения, если вы понимаете, о чем я… Он словно сквозь землю провалился!
        — Попробуй еще раз! У меня очень мало времени.
        Лицо маленькой и кругленькой Барб Макнаб раскраснелось от беготни. Она посмотрела на дочь своего лэрда с мягким укором и сказала:
        — Не думаю, что вам надо так часто видеться с этим Макдональдом!
        — Я разве спрашивала у вас совета, Барб?
        — Нет, но я решила сказать все равно. Люди уже начинают судачить…
        — Пусть себе говорят! Хотя лучше бы беспокоились о других, более важных вещах! Граф Мар все никак не может решить, что ему делать, мы до сих пор не знаем, сколько людей в распоряжении Аргайла, не говоря уже о том, что Претендент не торопится в Шотландию!
        В поисках потерявшегося чулка она обежала комнату, потом принялась рыться в своих вещах. Отыскав пропажу под кроватью, она швырнула чулок в сумку.
        — Прошу вас, найдите его!  — взмолилась она, оборачиваясь к служанке.
        — Хорошо, но это уже в последний раз! Скажу Макгрегору, что вы задержитесь еще на полчаса. Он уже ждет внизу.
        — Как, уже?  — удивилась Марион, бросилась к окну и едва не упала, споткнувшись о башмак.  — Ладно, подождет!


* * *
        Дункан надел кожаную куртку и ловко перекинул плед через левое плечо. Всегда через левое, потому что у горцев принято покрывать сердце тартаном своего клана…
        — Значит, граф Мар не хочет давать еще один бой?  — спросил у него отец.
        — Если в общих чертах, то да.
        Он повернулся и посмотрел на расстроенного отца. Лиам вернулся в лагерь рано утром, и в облике его, как и в поведении, что-то неуловимо переменилось. Дункан не смог бы сказать, что именно, и все-таки… Взгляд у отца стал другим, а еще, пожалуй, изменились осанка и голос. Видно, смерть Ранальда потрясла Лиама намного больше, чем он предполагал.
        Когда же он спросил, как мать, отец ответил чуть ли не сердито, что она сильная и справится с горем. Больше он ничего рассказывать не стал и переменил тему, спросив, что произошло в армии с тех пор, как она переместилась в Перт.
        — Каждый день мы теряем бойцов. Они уезжают, возвращаются к своим семьям. Когда до нас дошли удручающие новости о капитуляции Макинтоша и английских якобитов в Престоне и о том, что силы правительства захватили Инвернесс, моральный дух упал совсем. Мару нужно было добить армию Аргайла сразу же после Шерифмура. Теперь трудно сказать, чем все закончится…
        — Он получил из Франции подкрепление, как было условлено?
        Лиам выглядел очень усталым и несчастным. Дункану вдруг пришло в голову, что в Гленко случилось что-то нехорошее. Он был готов поклясться, что прав.
        — Нет, пока еще нет. Но ходят слухи, что если он в ближайшее время не перейдет от слов к делу, то Франция не ответит на его призыв.
        — А что случилось в Престоне?
        Дункан снял берет и потряс им, чтобы стряхнуть снег.
        — Рассказывают, что якобиты, обосновавшиеся на перевале Риббл-Бридж, решили переменить тактику и перебраться на другое место. С приближением врага они отправились к Престону, захватили город и забаррикадировали ворота, чтобы обезопасить себя. Это, конечно же, было ошибкой. Двенадцатого ноября, на рассвете, правительственные силы под командованием генерала Уиллса подошли к городу и снесли часть заграждений. Потом, утром тринадцатого, город был полностью окружен. Генерал Форстер хотел сдаться, но хайлендеры воспротивились. Ты же знаешь — победа или смерть… В общем, генерал Уиллс предложил им сдаться, пригрозив, что в противном случае изрубит всех как капусту.  — Дункан невесело усмехнулся и натянул берет на голову.  — Графа Дервенуотера и бригадира Макинтоша держали в заложниках, пока продолжались переговоры с якобитами. Армия повстанцев разделилась, потому что горцы ни за что не соглашались капитулировать. Один Мюррей даже проник в комнату к генералу Форестеру и выстрелил в него, заявив, что он — предатель, раз собрался сдаваться. На следующее утро все решилось. Полторы тысячи солдат, в числе
которых была тысяча хайлендеров, сдались в плен. И это при том, что в последнем бою потери с нашей стороны были незначительные — семнадцать якобитов против восьми десятков роялистов.
        — Хм…  — Взгляд Лиама затерялся где-то над речкой Тай, сейчас укрытой коркой льда.  — Если Провидение не пришлет нам на помощь французскую армию, наши шансы короновать Якова очень малы, если не сказать, что их нет совсем.
        — Нужно надеяться, отец.
        — Надеяться? Ну конечно… А ты-то сам как? Как твои раны?
        — Я в порядке.
        Юноша машинально провел пальцем по припухшему шраму на лице и поморщился.
        — Еще болит, но я уже привык.
        — А Марион Кэмпбелл? Она вернулась в Гленлайон?  — спросил Лиам с едва заметной усмешкой.
        — Нет, Марион еще в лагере. Но я думаю, что отец скоро отправит ее домой. Те, кого ранили в бою, почти все уже поправились, и здесь, в Перте, хватает женщин, чтобы за ними присматривать. Поэтому…
        Лиам внимательно осмотрел шрам на щеке у сына и улыбнулся.
        — Как я и думал! Прекрасная работа! Штопальщики, конечно, тоже знают свое дело, но куда приятнее, когда твоей кожи касаются женские руки, верно?
        К концу фразы голос его охрип. Он кашлянул, прочищая горло, и отвел взгляд. Дункан присмотрелся к отцу повнимательнее.
        — Отец, в Карнохе точно ничего не случилось?
        — Я не хочу об этом говорить, Дункан.
        — Поссорились с мамой?
        Лиам не ответил. Он подошел ближе к реке, скрестил руки на груди и нахмурился. Из-за дерева выскочил заяц и застыл в нескольких шагах от отца с сыном. Потянув носом воздух, зверушка встала на задние лапки и сердито уставилась на чужаков. Мгновение — и заяц скрылся в покрытых снежком зарослях ивняка.
        — Язычок у нее все такой же острый?
        — У кого? У Марион?  — спросил Дункан, который все еще думал о матери.
        Лиам обернулся. Под ногами у него захрустел снег. Он усмехнулся.
        — У кого же еще?
        — Думаю, да. Только сейчас она все время возится с ранеными, так что мы видимся нечасто.
        Или, вернее, не так часто, как ему хотелось бы… По меньшей мере, через день она приходила его проведать и проводила с ним часик или два. Темы для разговора они выбирали самые невинные, часто обсуждали лагерные байки и слухи. А еще Марион рассказывала о своих подопечных там, в лазарете. Дункану было очень приятно узнать, что, помимо прочих достоинств, у дочери лэрда Гленлайона еще и доброе сердце. Со слезами на глазах Марион описывала ему агонию парня, который оставил в долине молодую жену на сносях. Ему уже никогда не увидеть своего первого и единственного ребенка… Марион долго плакала, уткнувшись ему в плечо.
        Дункан каждый раз с нетерпением ждал, когда она наконец подойдет. Он часто следил за ней глазами, когда Марион управлялась со своими делами, просто ради удовольствия ее видеть. Да, отец прав: женские руки творят чудеса…
        — Хотя, конечно, ругаться как сапожник она перестала,  — пошутил он.
        — Твоя мать говорит, Элспет ждет не дождется от тебя письма. Дункан, ты должен ей написать. Просто хотя бы скажи, что ты жив.
        Тяжелый вздох вырвался из груди юноши. Ну что ему писать Элспет? Он передернул плечами вместо ответа.
        — Как собираешься поступить, когда вернешься?
        — Не знаю, отец. Думаю, поговорю с ней. Нам надо объясниться.
        — Даже если у вас с Марион ничего не выйдет? Дункан, Элспет хорошая девушка, и жаль, если…
        — Я знаю, что она хорошая, отец, но я ее не люблю. И если Марион вернется к себе домой и я ее больше не увижу, от этого я не стану любить Элспет больше.
        — Ясно.
        Между им и Марион ничего особенного не происходило. По крайней мере после той ночи в лагере, в Ардохе, после сражения. Временами ему даже казалось, что та ночь ему просто приснилась, потому что в затуманенном болью разуме сохранились лишь разрозненные, обрывочные воспоминания: Марион, склонившись над ним, зашивает ему рану на щеке; ее рука гладит его по волосам, в то время как головой он лежит у нее на коленях, но не может открыть глаза; ее пальцы стискивают его руку, когда Саймону отрезают ногу; она рыдает, зарывшись лицом ему в рубашку, когда Саймон уже умер…
        Она плакала по Макдональду… Это взволновало его до глубины души. И ее запах… Приснилось ли ему, как она целует его в горячий лоб, как ее шелковистые кудри касаются его шеи? И тепло девичьего тела, прижавшегося к нему в ночной темноте? И как приятно было осознать, что ты не один, когда просыпаешься от кошмара и в панике зовешь по имени погибшего брата… О да, нежность женщины лучше всяких снадобий врачует израненное мужское сердце!
        Когда же армия перебралась в Перт, Марион стала приходить все реже и старалась не прикасаться к нему лишний раз. Она по-прежнему обмывала ему щеку и аккуратно выбривала щетину вокруг раны — процедура очень болезненная, зато какая приятная! Странно, но очень скоро он начал даже получать некоторое удовольствие, испытывая боль в ее присутствии, как если бы они, Марион и боль, стали неотделимы друг от друга. Ту, другую рану ему пришлось лечить самому, потому что Марион наотрез отказалась заглядывать ему под килт. Дункан и сам прекрасно понимал, что поставит ее и себя в неудобное положение, решись Марион прикоснуться к нему там… Ему становилось не по себе от одной только мысли об этом. В общем, он так привык к постоянному присутствию Марион, что готов был отрезать себе палец на руке, только бы она подольше оставалась рядом.
        Стоило ей прикоснуться к Дункану, как у него по спине бежали мурашки, а сердце начинало стучать быстрее. Когда она обхватывала руками его лицо, чтобы посмотреть, как заживает шов, и он ощущал ее дыхание, кровь вскипала у него в жилах. Ценой нечеловеческих усилий он брал себя в руки, когда так хотелось обнять ее, прижаться губами к ее губам! И ее глаза, такие голубые, такие ясные и смотрят на него с такой нежностью! Временами ему казалось, что во взгляде девушки было нечто большее, чем дружба. Однако он боялся допустить ту же ошибку, что и в Киллине. Марион была слишком ему дорога: она стала единственным утешением в его горе.
        Ночью он часто просыпался — потный, испуганный — от собственного крика: «Ранальд! Ран! Нет!» Мысль, что ему никогда больше не увидеть брата, просто не укладывалась в голове. Временами он оглядывался, ожидая увидеть улыбающегося, как обычно, Ранальда у себя за спиной. Он привык, что брат всюду следует за ним, словно тень. Теперь Дункан носил sgian dhu брата в правой гетре, вместе с собственным ножичком. Потеряв Ранальда, он не просто лишился брата. Он утратил качества, которыми мечтал обладать и которые так и не приобрел: бесстрашие, веселье, умение терпеливо сносить боль. Наверное, тот несчастный случай в винокурне, когда Ранальд оказался на волоске от смерти, научил младшего из братьев в полной мере проживать настоящий момент, радоваться каждому мгновению жизни. Неизвестно почему в голове вдруг возник нелепый вопрос: неужели Ранальд умер девственником?


* * *
        Она не пришла ни вчера, ни сегодня. Настроение у Дункана было отвратительное. Марион не показывалась в лазарете уже три дня — с того самого момента, когда из Карноха вернулся отец. Что могло случиться? Не сказал ли он чего-то такого, что могло ее огорчить? Вряд ли, в разговоре с ней он тщательно выбирал слова. Или она попросту не хочет больше его видеть? Но как Дункан ни ломал голову, придумать, что такого он мог сделать, чтобы оттолкнуть от себя девушку, так и не смог.
        В тупике Роупмейкерс-Клоуз он остановился перед домом, в котором жила Марион. Ноги его тотчас же увязли в липкой грязи. Да, если она и вправду избегает встречи, то его приходу здесь никто не обрадуется…. Дункан постоял немного перед крыльцом и повернулся, чтобы уйти, но, сделав шаг, снова остановился. Может, подождать немного? Что, если Марион спустилась в кухню?
        — Стойте! Мистер Макдональд, подождите!  — послышался гнусавый голос.
        Дункан посмотрел вверх и узнал круглое лицо Барб Макнаб.
        — Не вздумайте уйти, я уже бегу!
        Створки окна с грохотом захлопнулись. Через минуту низенькая, дородная Барб открыла входную дверь и поманила его в дом. У Дункана заныло в груди: неужели Марион заболела?
        — Где она? Где Марион?  — спросил он, едва войдя в холл, окна которого не были застеклены.
        Служанка развела руками, отчего ее роскошные телеса забавно колыхнулись.
        — Уехала! Уж так она хотела поговорить с вами перед отъездом, но вы как сквозь землю провалились…
        — Уехала? Отец отправил ее домой?
        Добрая женщина затрясла головой так, что чепец съехал набок. Поправив его, она ответила:
        — Не домой! Брат Марион, Джон, пропал еще до битвы…
        — Это я уже знаю. Мне вчера рассказали.
        Барб смерила юношу взглядом и сказала сердито:
        — Вот она и поехала его искать!
        — Как это?
        — Ну да, уехала с Макгрегорами, да хранит ее Господь!  — подвела итог Барб, потирая замерзшие руки.
        — Вы хотите сказать, что она уехала с ними одна?
        Дункан ушам своим не верил. Он знал, что Марион не занимать дерзости и храбрости, но так рисковать! Это было чистейшей воды сумасшествие. Комок гнева подкатил к горлу, угрожая ему удушьем.
        — Лучше бы ваш лэрд послал своих людей искать сына, а не отправлял дочку с этими… с этой бандой!
        — Лэрд-то об этом ничего не знает,  — призналась Барб, и по лицу ее было видно, что она и сама встревожена.  — Это граф Бредалбэйн заставил Марион ехать с Макгрегорами.
        — Бредалбэйн? Этот старый пронырливый лис? Боже правый! Но зачем ему для этого понадобилась Марион?
        — Долго рассказывать! Если вкратце, то моя госпожа совершила большую оплошность, и теперь ее надо исправить.
        — Оплошность? Какую оплошность?
        — Мне она рассказывать не захотела. Это все, что я знаю. Только она была очень расстроена. Все никак не могла собрать свою сумку: то вытряхнет из нее все, то снова складывает…
        — И когда Марион уехала?
        — Три дня назад.
        — Три дня? И вы мне не сказали?
        — Она хотела с вами поговорить до своего отъезда, это так, но передать на словах ничего не попросила. Поэтому я и не стала ничего говорить.
        Дункан схватил Барб за пухлые плечи и несколько раз ощутимо потряс.
        — Куда они поехали?
        — Не знаю. Пустите! Мне больно, грубиян вы эдакий!
        Дункан разжал пальцы, и женщина побежала вверх по ступенькам, причитая и охая, как испуганная сова. На середине лестничного пролета она вдруг остановилась и обернулась.
        — Они поехали на запад! Да, точно! Теперь я вспомнила. Она пришла и сказала, что они поедут к Троссаксу.
        Троссакс — старинные владения клана Макгрегоров…
        — Спасибо!
        Дункан повернулся так резко, что взметнулись полы сине-красно-зеленого пледа, и вскоре затерялся в толпе горожан.


* * *
        Алан Макдональд быстрым шагом вышел из маленького, жалкого на вид трактира и направился к Дункану и Колину, которые дожидались его на улице. Оба уже сидели в седле и успели порядком замерзнуть. Лошадям тоже не терпелось поскорее спрятаться от пронзительного ветра, и они ожесточенно помахивали хвостами и вертели головами. Дункан не находил себе места от нетерпения. Он с куда бoльшим удовольствием сам пошел бы расспросить трактирщика, не проезжали ли по этой дороге на днях Макгрегоры, но рана в паху начинала болеть каждый раз, когда он спрыгивал с лошади и снова садился в седло.
        — Они здесь были!  — объявил рыжеволосый великан Алан, вскакивая в седло.  — Сегодня утром! Хозяин заведения уверен, что это были они. Еще бы в трактире не приметили Роб-Роя и эту девицу Кэмпбелл! Они пробыли тут недолго: спросили дорогу и дали передохнуть лошадям. А потом направились на север.
        — Ты уверен, что на север?
        — Да. Трактирщик говорит, что вышел посмотреть, точно ли они убрались. Для него невелика радость знать, что по окрестностям бродят Макгрегоры!
        — В такую погоду у них остается одна дорога,  — сказал Колин.  — Все перевалы засыпало снегом, поэтому они не смогут проехать через горы, хотя это было бы и быстрее.
        — А с чего ты взял, что они едут в Гленлайон?  — спросил Алан.
        — Скорее всего, туда, но могут еще свернуть к Гленорхи или Килхурн-Каслу.
        — Ладно! Едем к Стратфиллану, а там посмотрим!
        Алан насмешливо посмотрел на Дункана.
        — И что ты собираешься делать, Дункан, когда отыщешь ее?
        — Ничего.
        — Как это — ничего? Ради чего тогда ты затеял всю эту поездку?
        — Это мое дело, и оно тебя не касается.
        — Ты в нее втрескался, да? Эта ведьма Кэмпбелл околдовала тебя, а, приятель?
        — Заткнись, Алан!  — прикрикнул на товарища Дункан. И, смерив его сердитым взглядом, добавил:  — Понять не могу, почему ты вызвался ехать с нами. Если рассчитываешь на ней отыграться, можешь прямо сейчас возвращаться в Перт!
        — Не злись, ничего такого мне не надо. Просто надоело считать гвозди в дверях, дожидаясь, пока болван Мар решится снова напасть на этих проклятых sassannachs! Сил больше не было сидеть в лагере!
        — Что ж, тогда едем! Хочу догнать их, пока не стемнело. Я не слишком доверяю Макгрегорам.
        Колин с Аланом обменялись понимающим взглядом, и Дункан это заметил, но предпочел промолчать. Он повернул своего коня и пустил его галопом.
        В такую метель ехать можно было только очень медленно, тем более что снегом засыпало все дороги. Солнце клонилось к закату, становилось все темнее. Еще пара часов — и они могли оказаться в полном мраке в совершенно незнакомом месте, без крыши над головой. Поэтому Дункану пришлось согласиться переночевать на небольшом постоялом дворе, у въезда в долину Гленорхи.
        За эти три дня они несколько раз находили и снова теряли след Марион. Три долгих изнурительных дня, проведенных в седле, на холоде, впроголодь… Дункан понимал, как ему повезло, что Колин согласился составить ему компанию. Дядя знал эту часть Хайленда куда лучше, чем племянник. Но у Колина были свои причины уехать из Перта. Он не собирался возвращаться в лагерь. Как только они найдут Марион, Колин поедет в Гленко за своими вещами, а оттуда по восточной дороге, через Грейт-Мор,  — в Инвернесс. Там он сядет на корабль и уплывет в Америку. Не только ряды сторонников Претендента он намеревался покинуть. Он решил покинуть родные земли и никогда туда не возвращаться. И только Лиам с Дунканом знали почему.
        Алан пошел договориться с хозяином о ночлеге, а Колин с племянником остались в конюшне снимать сбрую с лошадей. «Завтра, я увижу ее завтра!»  — повторял про себя Дункан. Сам он валился с ног от усталости, а пустой живот напоминал о себе громким урчанием.
        Алан ворвался в конюшню, едва не сбив Колина с ног. Лицо его расплылось в улыбке.
        — Не поверишь, Дункан, кого я только что видел в трактире!
        Тот высыпал в сумку на шее у лошади вечернюю порцию овса, выпрямился и стряхнул соломинки с пледа.
        — Неужто герцога Аргайлского?
        — Лучше!
        Дункан сделал вид, что размышляет.
        — Тогда Претендента?
        — Опять мимо, приятель! Я видел эту ведьму… ну, эту девицу Кэмпбелл!
        У Дункана внутри все похолодело.
        — Ты чего? Почему молчишь? Разве не ее ты искал?
        — Ты уверен, что это она?
        — Да я видел ее, как сейчас вижу тебя! Она сидела за столом вместе с Робом и Джеймсом Мором.
        Дункан проглотил комок в горле. Он уехал из Перта в спешке, успев захватить только самые необходимые вещи и оружие и предупредив отца. С Лиамом он был немногословен, благо отец не стал расспрашивать, и сразу же вскочил на украденного в Инверари черного коня. Ему хотелось одного: как можно скорее найти Марион. И ни разу он не задался вопросом, что скажет девушке, когда окажется с ней лицом к лицу. Внезапно Дункан почувствовал себя неловко. Если рассудить здраво, зачем он вообще приехал? Чтобы вырвать Марион из похотливых объятий какого-то Макгрегора? Значит, он считает ее своей? «Ну и болван же я! Она ничего мне не должна!» И все же это было сильнее его.
        Алан ждал.
        — Что ж, отлично. И как она? В порядке?
        — Могу вернуться и спросить, как она поживает!  — насмешливо предложил приятель.  — Ты что, думаешь, что я с ней разговаривал?
        — А что с ночлегом?  — спросил Колин.  — Ты снял для нас комнату?
        — Свободных комнат у них нет,  — буркнул в ответ Алан.  — Но хозяин сказал, что мы можем переночевать на конюшне, если хотим.
        — Если хотим!  — передразнил его Колин.  — А у нас есть выбор? Надеюсь, что раз уж с нами обходятся, как с лошадьми, то хотя бы овсом накормят!
        В общем зале трактира «Черный дуб» было тепло и шумно. Дункан выбрал себе место в углу и теперь смотрел на рыжеволосую макушку Марион поверх голов подвыпивших, активно жестикулирующих постояльцев и завсегдатаев заведения, которые отделяли их друг от друга. У него было две причины не привлекать к себе внимания. Во-первых, большинство гуляк, которые жизнерадостно накачивались спиртным за соседними столами, были Кэмпбеллы, а Дункану совсем не хотелось ввязываться в драку. Рана в паху болела, и длительное пребывание в седле отнюдь не ускоряло заживление. Во-вторых, он не находил в себе сил предстать перед девушкой. Ну что он ей скажет, что?
        Он отставил оловянную миску и налил себе в кружку пива из кувшина. Марион едва не «клюнула» носом в тарелку — Джеймс Мор успел удержать ее за плечи. Девушка либо была пьяна, либо очень устала. Дункан предпочел бы вторую причину. Марион склонила головку к Джеймсу на плечо, а он осторожно приобнял ее. Дункана захлестнула волна ревности. «Руки прочь, Макгрегор!»
        — Я не прочь сегодня потискать какую-нибудь курочку!  — медленно проговорил Алан, не сводя глаз с обширного зада миловидной блондинки, которая как раз поставила пару кружек на соседний стол.
        — Заодно и в теплой постели окажешься, хитрец!  — усмехнулся Колин.
        Блондинка повернулась к ним и, приметив, с каким явным вожделением глазеет на нее Алан, показала в улыбке гнилые зубы.
        — Fuich![67 - Фу!] — выдохнул Алан.
        Колин расхохотался и хлопнул его по плечу.
        — А ты ей понравился, Ал!
        — Еще бы! Вот только страшилки надоели мне еще в Перте! Если закрыть глаза и все закончится быстро, можно еще перетерпеть. Ну нет, сегодня ночью я рассчитываю заполучить кое-что получше!
        Он рассеянно обвел комнату глазами, и взгляд его остановился на рыжеволосом создании, прижавшемся к сыну Роб-Роя.
        — Может, сегодня тебе повезет с ней больше, Дункан! Сдается мне, она втянула свои коготки!
        Взгляд Дункана скользнул по изящной шейке Марион, потом опустился ниже. При воспоминании о том, какая нежная у нее кожа, как приятно было сжимать ее грудь в ладонях, Дункан невольно покраснел.
        — Я ехал сюда не за тем, чтобы уложить ее в постель!
        — Ты что, за идиота меня держишь? Никто не стал бы ехать через полстраны да еще в снегопад, только чтобы полюбоваться красивыми глазами какой-то девчонки! Если ты опасаешься, что Элспет узнает…
        Дункан резко повернулся к Алану и сгреб его за шиворот.
        — Не вздумай проболтаться Элспет! Я сделаю все сам, когда придет время.
        — Эй, парни, перестаньте!  — вмешался Колин.  — Сейчас не время и не место для драки.
        Он кивнул в сторону двух мужчин, которые неодобрительно косились на их тартаны. Дункан отпустил рубашку Алана. Тот, выругавшись сквозь зубы, поправил воротник.
        — Зачем тебе эта девушка, Дункан?  — спокойно спросил у племянника Колин.  — Она — дочка нашего заклятого врага!
        — Я знаю, не забыл. Но если ее дед и был нам врагом, это не значит, что и она нам враг.
        — А как же Элспет?
        Дункан глотнул пива и со стуком поставил кружку на стол. Джеймс как раз помог Марион встать, и они направились к лестнице. Дункан стиснул зубы.
        — Я не буду больше с ней видеться.
        — Значит, ты и вправду решил сойтись с этой… ну, с этой девчонкой?
        — Если она сама захочет.
        — Переспать с дочкой Гленлайона — одно дело, но взять ее в жены…
        Алан тряхнул рыжими волосами, словно отказываясь верить в услышанное.
        — Дункан! Завали ее в постель, а потом возвращайся в Гленко к Элспет! Она куда послушнее, чем эта фурия! И еще…  — Склонив голову набок, он прищурился, рассматривая Марион.  — …Элспет намного симпатичнее,  — закончил он шепотом.
        Дункан всмотрелся в неправильные черты дочки Гленлайона, чей профиль вырисовывался на фоне пледа Макгрегора. Ее полные чувственные губы сложились в усталую гримаску, но рот все равно казался великоватым для лица. Ее глаза, большие и чуть раскосые, как у кошки, были закрыты. Что ж, Дункану она казалась красивой, даже очень, хотя он прекрасно понимал, что это не та красота, которая воспламеняет желание любого мужчины. Но пусть черты Марион, особенно взятые по отдельности, можно было назвать банальными или даже некрасивыми, в общем и целом ее лицо в ореоле огненных кудрей притягивало взгляд, очаровывало.
        — Кто, Элспет? Ну да, наверное, она красивее. Но Марион — другое дело, Ал. В ней есть что-то такое…
        — И куда вы отправитесь?  — спросил Колин.  — Неужели у тебя хватит смелости привезти ее жить в долину?
        Марион и Джеймс поднялись на второй этаж. Дункан проводил их взглядом и допил пиво. «Если он хоть пальцем к ней прикоснется…» Но меньше чем через минуту Джеймс вернулся к своим спутникам. Дункан взглянул на дядю, который не сводил с него глаз. Колин укоризненно покачал головой.
        — А почему бы и нет? Я — Макдональд из Гленко. Что мне, по-твоему, селиться в долине Гленлайон?
        — Подумай хорошенько, Дункан!
        — Я уже три месяца об этом думаю! Все, иду спать! Поговорю с Марион завтра.
        Стон сорвался с губ Дункана. Чье-то теплое дыхание ощущалось на шее, потом к коже прикоснулись влажные губы. «А Mhorag!» Теплый язычок прошелся по его щеке вверх, к уху. Он снова застонал и перевернулся, чтобы обнять предмет своих ночных грез. Холодный мокрый нос ткнулся ему в лицо, а пальцы зарылись в короткую жесткую шерсть. От неожиданности Дункан открыл глаза.
        Маленькая, пестрого окраса собачонка смотрела на него, свесив язык и часто дыша. От удовольствия ее хвостик ходил ходуном.
        — Зачем ты меня разбудила? Кто ты? An cu-sith?[68 - В шотландской мифологии собака размером с быка, предвестник скорой смерти.]
        Собачка по-прежнему не сводила с него маленьких блестящих черных глаз. Дункан резко обернулся, так, что захрустела солома, и сглотнул, чтобы промочить пересохшее горло. В свете ветрозащитной лампы, подвешенной на стене у двери, он рассмотрел торчащие из вороха соломы ботинки Колина. Юноша протер глаза и вынул из спутанных волос пару соломинок. Куда подевался Алан?
        Собака лизнула его руку. Дункан погладил ее, почесал за ушком.
        — Что ты хочешь, a charaid?[69 - Мой друг.]Где твой хозяин? Если ты голодна, прости, но у меня для тебя ничего нет.
        Собака коротко гавкнула и побежала к двери. Она в последний раз оглянулась на Дункана, открыла дверь мордой и скрылась в промерзлой темноте ночи. В щель ворвался ледяной ветер, и огонек в лампе дрогнул. Юноша с сожалением выбрался из своего уютного убежища и пошел к двери, чтобы ее запереть. На улице было тихо. Ненастье угомонилось, и в долине стало спокойно. Колин заворочался на своем месте.
        — Ты что там делаешь?
        Глаза у него были красными — наверное, перебрал спиртного. Дункан уже давно спал в конюшне, когда дядя пришел устраиваться на ночлег. Наверняка он успел выпить не одну пинту пива…
        — Пришел чей-то пес и разбудил меня. А где Ал?
        Колин потер лицо, пытаясь сообразить, где он и что происходит, потом покосился на пустое стойло и нахмурился.
        — Не знаю… Он лег там, но, видно, решил-таки осчастливить ту беленькую подавальщицу из трактира. Она весь вечер крутила перед нами своим задом, чертовка!
        — Вот как?
        Дункан взял фляжку, притороченную к его седлу. Она оказалась пустой.
        — Пойду наберу воды.
        Но Колин уже успел снова провалиться в сон.
        — Пусть тебе приснится что-то хорошее!  — пробормотал Дункан.
        Выскользнув на улицу, он тихонько притворил за собой дверь и невольно поежился. Окруженный бледным гало диск луны едва виднелся за тонким покрывалом облаков. Холм, на котором стоял трактир «Черный дуб», казался темно-синим. Внутри все, похоже, спали, и только в общем зале мигал крошечный огонек.
        От конюшни к зданию постоялого двора вела узкая и не длинная, метров десять, тропинка, протоптанная в покрывшемся коркой снеге. Дункан быстро прошел по ней и, стараясь ступать бесшумно, вошел в трактир. Войдя, окинул просторное помещение взглядом. На столах и на полу валялись стаканы, в луже пива на полу плавал кувшин.
        Внимание юноши привлек шорох: что-то зашевелилось в глубине комнаты. Может, Алан пришел ночевать сюда? Дункан наклонился и прищурился. На лавке и правда спал какой-то мужчина, прижимая к себе пустую пивную кружку, но это был не Алан.
        Легким шагом Дункан подошел к стойке бара, на которой кто-то оставил два кувшина с пивом, которое оказалось еще теплым. Он отпил немного, потому что в горле пересохло. Едва успев поставить кувшин на липкий прилавок, Дункан услышал приглушенный женский смех и громкое сопение. В лицо ему ударил луч света. В дверном проеме вырисовался женский силуэт и замер на месте. Та самая блондинка с обширным крупом вскрикнула от удивления и поспешила запахнуть вырез сорочки на своей роскошной груди. Еще мгновение, и она убежала снова за дверь. Послышался скрип пружин, потом по полу загромыхали чьи-то тяжелые шаги. Из-за двери появился огромный мужчина. Он был совершенно голый, но в руке сжимал нож.
        — Что вы тут делаете?
        Это тоже был не Алан.
        — Пиво решил допить,  — пояснил Дункан и невольно улыбнулся при виде кокетки, прятавшейся за спиной своего мужчины.
        Молодая женщина улыбнулась в ответ и разжала пальчики, отчего ворот ее ночной рубашки раскрылся чуть ли не до плеч, обнажив большие груди с сосками такими же розовыми, как и ее щечки.
        — Простите, что потревожил вас!
        Красотка снова захихикала.
        — Возвращайся в постель, быстро!  — скомандовал громила, поворачиваясь к своей даме.
        Смерив Дункана подозрительным взглядом, он что-то пробормотал себе в бороду и закрыл дверь. В общем зале снова стало темно и тихо. Значит, Алан залез под чью-то другую юбку… Дункан усмехнулся. И вдруг улыбка пропала у него с лица. У него появилось дурное предчувствие. Он выпил еще пива и вытер губы ладонью. Ему вспомнилось, с каким вожделением смотрел Алан на… Марион!
        Сердце забилось так, словно хотело выпрыгнуть из груди. Если этот бузотер осмелится тронуть хоть волос у нее на голове, он, Дункан, отправит его ad patres![70 - К праотцам (лат.).] Он взбежал на второй этаж. В коридоре было черным-черно. Дункан пошел вдоль стены, останавливаясь возле каждой двери и напряженно вслушиваясь в тишину. Он услышал и храп, и шепот, и сонное бормотание. Но в которой из комнат Марион? Дункан уже собрался было бежать на третий этаж, как вдруг услышал приглушенный вскрик. Кровь застыла в жилах. Где? Где кричали? Паника захлестнула его.
        Он вернулся назад и замер посредине коридора. В висках громко стучала кровь. И снова крик… Так, он донесся слева! Дункан побежал на звук. Скрип дерева, хрипение… Он прижался ухом к двери. В комнате точно была женщина, и она то и дело тихонько вскрикивала. У Дункана сдали нервы: он ворвался в комнату и замер при виде зрелища, которое открылось ему в свете свечи, оставленной на прикроватном столике.
        — Черт!
        Мужчина на кровати так рьяно предавался восторгам плоти и так стонал от удовольствия, что даже не услышал его. Женщина, которая была под ним и чьи обильные, подрагивающие розовые телеса он с наслаждением черпал полной горстью, вскрикнула от испуга, но ее возлюбленный решил, что она орет от счастья, и навалился на нее с еще большим усердием.
        — Да, моя козочка!  — хрипло приговаривал он и толкал так, что кровать тряслась.
        Дункан, не успев даже оправиться от изумления, закрыл глаза. С трудом сдерживая смех, он отвесил поклон даме, смотревшей на него с нескрываемым ужасом, и вышел из комнаты. Он почти забыл, что привело его в этот коридор. Нет, похоже, у него самого едет крыша! Конечно же, Марион спокойно спит, а Алан храпит на мягкой кровати, обнимая одну из здешних прислужниц…
        — Если не возьмешь себя в руки, к концу года точно спятишь!  — пробормотал Дункан, обращаясь к самому себе.
        Он постоял с минуту, прижавшись спиной к стене и глядя на лестницу, которая вела на третий этаж, потом закрыл глаза, дожидаясь, пока сердце снова станет биться нормально. Трижды глубоко вдохнув и выдохнув, он открыл глаза и шагнул к лестнице. С третьего этажа доносились голоса, однако он решил не прислушиваться. И вдруг послышался грохот, а вслед за ним и крик, который точно нельзя было спутать с экстатическим воплем. Дункан застыл на месте.
        В нерешительности он посмотрел на потолок. Супружеская ссора? Особого желания снова попасть в затруднительную ситуацию у него не было. Но что-то не давало ему уйти. А вдруг Алан и вправду решил вломиться к Марион? Ведь он уже один раз пытался ее изнасиловать! Вот и сегодня весь вечер пялился на девушку с вожделением…
        Снова крик, и у Дункана волосы зашевелились на голове. «Марион!» За криком последовал грохот. Захлопали двери. Кто-то куда-то бежал, мужской голос отдавал приказы… Нет, это точно не супружеская размолвка… Дункан взлетел вверх по лестнице. Несколько мужчин старались выломать дверь, явно запертую изнутри. Двое из них, стоило Дункану показаться на лестничной площадке, вцепились в него.
        — Стой! Куда это ты так спешишь?  — грубо спросил тот, что был справа.
        Дункан оттолкнул его и чуть сам не свалился на ступеньки. Изрыгая ругательства, мужчина кубарем покатился вниз по лестнице. Его товарищ, который по-прежнему держал Дункана за руку, буквально впечатал юношу в стену и ударил кулаком в живот. Дункан задохнулся. Согнувшись пополам, уже стоя на коленях, он попытался увернуться от противника и пусть на четвереньках, но убежать. Благо в коридоре было темно, и ему удалось укрыться в углу. И тут в горло ему уперлось острие ножа.
        — Все равно далеко не уйдешь, гаденыш!
        Дверь наконец поддалась, и несколько здоровяков ввалились вместе с ней в комнату. Повисла тяжелая тишина. Время словно замерло. Что происходит? Дункан поморщился от боли, причиняемой клинком. Что они увидели там, в комнате? Почему все молчат? Взгляд его расширенных от ужаса глаз обратился к дверному проему. Оттуда в коридор проникал слабый свет, но того, что творилось в комнате, видно не было.
        — Марион!
        Железные пальцы вцепились ему в волосы и запрокинули голову назад. Клинок вонзился глубже, но Дункан уже не чувствовал боли. Он думал только о Марион, которая наверняка была там, в комнате. Что все это значит? Где она?
        — Ты кто такой?  — спросил голос, показавшийся ему знакомым.
        — Макдональд, Дункан Макдональд!
        Пальцы разжались, и он повалился на пол.
        — Вот это встреча! Как ты-то тут оказался?
        — Марион… Я подумал, она в опасности…
        Ему помогли подняться. Уже оказавшись на ногах, Дункан узнал Джеймса Мора, который смотрел на него и улыбался. И вдруг из комнаты донеслись рассерженные голоса. Дункан бросился туда и… замер на пороге. Алан стоял и как зачарованный смотрел расширенными от ужаса глазами на маленький острый кинжал. Марион, чья ночная рубашка была местами разорвана, сжимала рукоятку обеими руками.
        — Уйдите все! Я хочу исполосовать его на ленты!
        — Мы сами с ним управимся,  — попытался успокоить девушку Роб, которому не улыбалось стать свидетелем кровопролития.
        — Это последний раз, когда мерзавец ко мне прикасается! Грязный выродок Макдональдов!
        Острие кинжальчика поднялось выше по шее Алана, и тот сглотнул.
        — Марион, не надо! Клянусь, он больше тебя не тронет.
        Девушка встрепенулась, лезвие кинжала задрожало. Она медленно повернулась на голос, и встретилась взглядом с Дунканом.
        — Марион, прошу тебя…
        — Д-д-дункан? Как… как ты тут оказался?
        — Отдай мне sgian dhu! Ну пожалуйста!
        Еще несколько секунд она не могла прийти в себя. Потом нож упал на пол. Макгрегор тут же скрутил Алана и вывел из комнаты. Марион горько разрыдалась, и Дункан поспешил заключить ее в объятия.
        Глава 17
        Наследство Кэмпбеллов
        Марион понадобилось время, чтобы успокоиться. Она высвободилась из объятий Дункана и вытерла глаза и нос рукавом. Юноша смотрел на нее с тревогой.
        — Мне уже лучше,  — пробормотала она, пожимая пальцы, которые до сих пор стискивали ее руку.
        — Ты уверена?
        — Да, со мной все хорошо.
        — Это все из-за меня! Я взял его с собой в эту поездку, я должен был предвидеть… О Марион! Мне очень жаль, что так вышло.
        — Говорю же, Дункан, я в порядке.
        Она поежилась. Стоять на полу было очень холодно. Она села на кровать и подобрала ноги под себя. В трактире снова стало тихо. Куда Макгрегоры увели Алана, Марион не знала и не хотела знать. Если бы ее отец был здесь, этот мерзкий тип уже болтался бы в петле. Но раз уж наказывать негодяя выпало Макгрегорам, то, вероятнее всего, дело закончится взбучкой и парой выбитых зубов. Как говорится, ворон ворону глаз не выклюет…
        В коридоре послышались шаги. Дверь распахнулась, и вошла белокурая и румяная супруга трактирщика.
        — Меня попросили принести вам это!  — сказала она, опуская на прикроватный столик чашку теплого молока.
        Не переставая улыбаться, кокетка покосилась на Дункана.
        — Может, и вы чего-нибудь выпьете? У меня осталось немного пива…
        — Спасибо, не надо.
        — Если вам все же что-то понадобится… может, какая-то безделица…
        Кончиками пальцев она коснулась плеча юноши, сопроводив свой жест весьма многообещающим взглядом. Марион не составило труда разгадать маневр трактирщицы. Настойчивость дамочки порядком разозлила ее.
        — Хорошо, спасибо. Спокойной ночи!
        — Спокойной, хотя, думаю, поспать уже не получится!
        Это была правда — за окном уже светало. Трактирщица вышла из комнаты, бросив на Дункана последний призывный взгляд, отчего щеки юноши порозовели, и закрыла за собой дверь. Марион поморщилась. Дункан взял чашку с молоком и протянул ей.
        — На, выпей! Это поможет тебе успокоиться и уснуть.
        — Ненавижу теплое молоко!
        Он усмехнулся и присел на скамью перед кроватью. «Совсем как в «Серой сове»!»  — подумалось девушке.
        — Я тоже терпеть его не могу. Но мать всегда заставляла меня выпивать все до последней капли.
        Он отпил глоток и передал молоко Марион.
        — Не так уж плохо!
        Она с неохотой поднесла к губам чашку, от которой приятно пахло виски. Отпив немного теплого молока, промочившего пересохшее горло, она поежилась от отвращения и поставила чашку снова на столик.
        — Дункан, как ты здесь оказался?
        — Гм… Я… Я возвращаюсь домой, в Гленко.
        Он кашлянул, прочищая горло, и нервно провел рукой по волосам, в которых торчали травинки. Марион вдруг пришло в голову, что, возможно, несколько минут назад он резвился на сене с этой белобрысой трактирщицей. Думать об этом было ужасно неприятно.
        — Я слышал, твоего брата не оказалось на месте при перекличке…  — сказал он несколько сконфуженно.
        Было ясно, что ему не хочется отвечать на ее вопрос. Но как он тут оказался? Марион протянула руку и принялась вынимать сухие травинки из его непослушной черной шевелюры. Задев случайно шрам у него на щеке, она вздрогнула. Только теперь она поняла, как сильно по нему соскучилась и как рада его видеть.
        — Еще мне сказали, что ты допустила оплошность и теперь ее надо исправить.
        — Вот как?  — переспросила она, бледнея.
        — И что это Бредалбэйн отправил тебя в поездку с Макгрегорами. Почему, Марион?
        Он говорил с Барб, в этом не могло быть никаких сомнений.
        — Проклятье!
        Лучше рассказать ему все. Ну, или почти все… Некоторые подробности все же стоит утаить, например почему она передала документ своему брату. Дункан смотрел на нее с непроницаемым выражением на лице, и от этого Марион стало не по себе. Она опустила глаза и уставилась на свои руки, лежащие на коленях.
        — Все дело в пропавшем документе!
        — Документе? Каком еще документе?
        — Я все тебе объясню!
        Марион перевела взгляд на руку Дункана, машинально постукивавшего пальцами по колену, большую и красивую. Ей вдруг захотелось взять ее и прижать к себе. Взгляд девушки медленно перетек с руки на колено, а оттуда — к волосатому бедру, которое виднелось из-под измятого килта. То был первый раз, когда она так смотрела на мужчину… Марион невольно покраснела.
        — Что еще за документ, Марион?
        — Ах да, документ…  — Она справилась с волнением и перевела взгляд на чашку с молоком.  — В тот вечер, перед битвой при Шерифмуре, Бредалбэйн приказал мне, когда я буду возвращаться домой, в Гленлайон, завезти в Финлариг один документ. А я… В общем, я заболела и не могла ехать. Но я знала, что документ очень важный и его надо спрятать в надежном месте, поэтому попросила моего брата Джона отвезти его в Финлариг вместо меня. Что он и сделал… По крайней мере я так думала, пока Бредалбэйн не вызвал меня к себе уже в Перте несколько дней назад. Никто так и не привез документ в Финлариг, а Джона не видели с того самого вечера, когда я его ему отдала. Бредалбэйн рвал и метал. Он приказал мне разыскать брата и вернуть бумагу.
        Дункан какое-то время сидел молча, даже пальцы его замерли. Марион невольно уставилась на них. Интересно, прикасались ли эти пальцы к жене трактирщика?
        — Что это был за документ?
        — Там были перечислены имена…
        — Имена? И только?
        — Имена родовитых якобитов, которые собрались в Бремаре под знаменами Стюартов. Еще там были их подписи.
        — Теперь я понял…
        Пальцы его снова нервно забегали по колену, причем все быстрее и быстрее. Марион же думала о своем. «Ты прекрасно знала, что он не девственник! Конечно, в долине его дожидается какая-нибудь девушка!» А у этой трактирщицы есть чем привлечь мужчину, в отличие от нее самой… Например, роскошная грудь. Конечно, Дункан не мог этого не заметить. Марион знала, как один вид этой части женского тела возбуждает мужчин. Неожиданно для себя она поняла, что ревнует, и раздраженно хмыкнула.
        — Марион?
        Дункан смотрел на нее со странным выражением лица. Как знать, нравится она ему по-настоящему или он просто хочет развлечься? Марион посмотрела на него с отчаянием, которое он истолковал по-своему.
        — И вы до сих пор его не нашли, верно?
        Она помотала головой. Глаза застилали слезы. Какая же она глупая! Из-за нее жизнь множества людей висит на волоске, а она гадает, желает этот мужчина провести с ней ночь или всю жизнь! Проклятье! Но что же делать?
        — Дункан, это так ужасно! Мне нужно вернуть документ. Если он попадет в руки роялистов, глав многих кланов обвинят в государственной измене, и это все — по моей вине…

«Потому что мне хотелось быть с тобой!»
        — А что об этом думает Роб?
        — Он знает только то, что знаю я. Джона мы так и не нашли, хотя ищем его уже неделю. Расспрашиваем людей тут и там, и выходит, что он проезжал по этой дороге, но точно мы не знаем. Хайленд — он ведь такой большой…
        — Но почему твой брат не отвез документ в Финлариг?
        Она и сама сотни раз задавала себе тот же вопрос. И ответа на него так и не нашла. Она не допускала даже мысли, что Джон нарочно оставил бумагу у себя, чтобы потом предать якобитов. Марион пожала плечами и закрыла глаза. Дункан стер слезу с ее щеки. Когда теплые пальцы коснулись ее кожи, девушка вздрогнула.
        — Чем я могу тебе помочь?  — тихо спросил он.

«Обними меня покрепче!»
        Было видно, что юноше не по себе. Жесты его были неловкими, неуверенными. Может, он торопится вернуться к своей белобрысой любовнице и просто не знает, какой придумать предлог, чтобы уйти?
        — Ты ничем не можешь мне помочь. Я провинилась, мне эту ужасную оплошность и исправлять! Да поможет мне Господь!
        Марион снова посмотрела на Дункана. Его проницательный, волнующий взгляд был устремлен на нее. Исходивший от него запах сена снова и снова напоминал ей о похотливом взоре, которым одарила юношу супруга трактирщика. Девушка попыталась вспомнить, были ли и у нее травинки в волосах. И потом, после того, как она обошлась с ним в Киллине, Дункан ни за что не прикоснется к ней, разве только она сама его об этом попросит. Но на это она, Марион, никогда не отважится — из страха, что он примет ее за женщину легкого поведения, которой она никогда не была. Если она и позволит ему прикоснуться к себе, то только потому, что любит его… Господи боже, и угораздило же ее влюбиться в Макдональда из Гленко! Да ведь отец с братьями ее за это удушат! Не говоря уже об этом старом лисе Бредалбэйне…
        — Марион, ты хочешь, чтобы я остался с тобой?

«Что? Ты хочешь остаться? А как же шлюшка, которая ждет тебя на сене?» Хотя, может, он с ней уже закончил, но не прочь побаловаться еще? Вдруг Марион осознала, что через дырку на ночной рубашке видна ее грудь, а у нее она куда меньше, чем у той, белобрысой… Марион мучительно покраснела.
        — Ты хочешь остаться на ночь здесь, со мной?
        Он улыбнулся и подмигнул ей.
        — Только если ты пообещаешь, что не станешь тыкать мне в горло ножом!
        Марион эти слова показались обидными. Она нахмурилась и сердито посмотрела на юношу.
        — Прости, я не хотел тебя обидеть,  — пробормотал он с виноватым видом и попытался взять ее за руку.
        Она оттолкнула его руку и смерила Дункана тяжелым взглядом.
        — Это ты послал ко мне Алана?

«Пока сам резвился на сене с этой потаскушкой!»
        Дункан вдруг побледнел как полотно и уставился на нее расширенными от изумления глазами. Она моментально пожалела о сказанном, но было уже поздно. Слова сорвались с губ под влиянием гнева, недовольства, ревности…
        — Что я такого сказала?
        Бледность Дункана пугала. Марион прикусила губу.
        — Так ты решила, что я привез с собой Алана, чтобы он тебя… Это ж надо такое выдумать! Ну почему ты такая злая на язык, Марион Кэмпбелл? Ты должна бы уже понять, что я не хочу тебе зла… Даже наоборот! Я-то думал, что мы с тобой поладили… Я думал, что…
        Он умолк, будучи не в силах справиться с волнением и неловкостью. Потом заговорил, но уже другим, резким тоном:
        — Я возвращаюсь на конюшню, посплю еще пару часов. А потом поеду дальше, в Гленко. Как тебе такой план?
        На конюшню? Значит, он ночевал на конюшне? И эти травинки в волосах…
        — Конечно, ты спал на конюшне!  — вдруг вырвалось у нее.
        Разумеется, Дункан истолковал это ее восклицание по-своему и помрачнел еще больше.
        — Да, на конюшне! Когда все комнаты заняты, знаешь ли, приходится спать рядом с лошадьми! Но за меня можете не волноваться, мисс Кэмпбелл, мне это не в новинку!
        Марион уставилась на брошь Макдональдов у него на плече. Она вдруг испытала неловкость и рассердилась на себя. Но что же все-таки у него было с женой трактирщика? Боже, надо же быть такой тупицей! Конечно, он приехал сюда не из-за нее, Марион! Он просто дезертировал из армии и едет домой, в Гленко!
        Сквозь щели в ставнях в комнату проникли первые лучики восходящего солнца. У Марион появилось странное чувство, что все это ей уже довелось когда-то пережить. И это было так… грустно. Да, брат прав: ей пора научиться держать язык за зубами!
        — Я просто хотел предложить тебе помощь в поисках документа, Марион,  — тихо сказал Дункан после продолжительной паузы.
        Он выглядел растерянным и разочарованным. Положив руку на ручку двери, он ненадолго остановился. Марион отчаянно жалела о своей несдержанности. Ей хотелось извиниться, но слова снова, в который раз, застряли у нее в горле. Может, так даже лучше? Если она открывает рот, то только чтобы сказать очередную глупость…
        — А не пошло бы все к черту!
        Дункан замер на пороге, а потом, хлопнув дверью, вышел, в очередной раз оставив Марион наедине с угрызениями совести и растерянностью.


* * *
        Несколько часов беспокойного сна — и Марион открыла глаза. Комнату заливал солнечный свет, такой ослепительно яркий, что пришлось зажмуриться. На стекле переливался морозный рисунок. И было ужасно холодно. Огонь в жаровне давно погас, и ноги у девушки стали как ледышки. Она с трудом села на кровати и растерла руки и ноги. Взгляд ее упал на чашку с молоком, и Марион поморщилась. В животе тут же заурчало, но Марион не поручилась бы, что это от голода. Скорее, от тревоги: что, если Дункан уже уехал в Гленко? И снова это противное урчание… Нет, есть все-таки тоже хочется! «Если он уехал, ты сама виновата! Ты и твой змеиный язык!»  — укорила она себя.
        Негромкий стук в дверь отвлек ее от невеселых мыслей. Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула розовощекая супруга трактирщика.
        — А-а, вы уже проснулись!  — с улыбкой сказала она, внесла в комнату поднос с едой и поставила его в ногах постели.  — Мистер Макгрегор просит, чтобы вы позавтракали как можно скорее.
        — А который теперь час?  — лениво спросила Марион, потягиваясь, как кошка.
        — Уже десять, мисс.
        — Десять? Боже, как поздно! Скажите Макгрегору, что я спущусь через десять минут!
        — Хорошо.
        — И еще…
        — Слушаю?
        — Молодой человек, который был тут прошлой ночью…
        Блондинка понимающе улыбнулась и подмигнула Марион.
        — Тот высокий красивый парень со шрамом на щеке?
        Марион пришлось прикусить губу, чтобы сдержать язвительную реплику в адрес трактирщицы.
        — Да, тот самый. Он уже уехал?
        — Нет, мисс! Он внизу, разговаривает с мистером Макгрегором и другим, из своего клана.
        — Этот другой — Макгрегор или Макдональд?
        — Макдональд,  — ответила трактирщица, забирая со столика чашку с холодным молоком.
        — А рыжий громила?
        — Этот уехал рано утром с несколькими Макгрегорами. Похоже, ночью он свалился с лестницы — то-то шума было!  — но вид у него сегодня утром был самый жалкий.
        Марион невольно улыбнулась. Еще не все потеряно!


* * *
        Честхилл, обиталище лэрда Гленлайона,  — дом из серого камня, дверные проемы, окна и угловые стыки стен которого были обрамлены тесаным камнем,  — казался довольно скромным в сравнении с жилищами многих других родовитых Кэмпбеллов. Но Марион об этом никогда не задумывалась. Главное — здесь она была дома! Долина, в которой она родилась и жила всю жизнь, считалась одной из самых красивых и плодородных в западной части Хайленда.
        После двух дней бесплодных поисков она предложила Робу заехать в Честхилл за продуктами. На самом же деле ей хотелось повидаться с младшим братом Дэвидом и хорошенько помыться. Марион до смерти надоело обливаться ледяной водой, стоя в деревянном корыте, а потом надевать на себя грязную одежду.
        Чтобы объехать как можно больше поселков и деревень на пути, Роб Рой разделил группу на две части, одна из которых отправилась на запад, а другая, в которую входили он сам, Марион, Дункан и еще несколько людей, продолжили поиски к востоку от Стратфиллана. В один момент они даже решили, что нашли след: один кузнец сказал, что недели три назад к нему заезжал похожий на Джона юноша и он починил ему упряжь. Значит, это было через неделю после битвы при Шерифмуре. Марион это известие очень огорчило. Разумеется, она была рада узнать, что брат жив, однако это новое известие подтверждало предположение Бредалбэйна. Что же Джон сделал с документом? В голову лезли самые мрачные мысли. Как будто и без того на нее свалилось мало горестей!
        Марион обернулась. Дункан ехал на своей лошади в нескольких метрах позади нее. После их последней стычки он держался отстраненно, и это уже начало ее раздражать. И все же Марион знала, что это равнодушие напускное. На самом деле Дункан нервничал: в отличие от нее самой, ни один Макдональд в Честхилле не мог чувствовать себя в безопасности.
        На въезде в поместье несли караул двое вооруженных мужчин. При виде кавалькады они вскочили и схватились за оружие. Марион сняла с головы капюшон, и огненные волосы рассыпались у нее по плечам. Охранники поспешили распахнуть ворота. Девушка испытала огромное облегчение и радость. После трехмесячного отсутствия она наконец-то дома!
        Прошло несколько минут, прежде чем зрение, привычное к солнечному свету и яркому блеску заснеженных пейзажей, приспособилось к сумраку холла. В доме было тепло и вкусно пахло пирогом со свининой. Марион подумала, что надо будет попросить Амелию приготовить ее знаменитое жаркое из говядины, ведь они вряд ли задержатся в Честхилле больше чем на пару дней…
        Вешая накидку на крючок на стене, Марион случайно встретилась взглядом с Дунканом. С той самой ночи в трактире «Черный дуб», когда он ушел, хлопнув дверью, Дункан вообще говорил мало. Сохранив всю свою любезность, он держался на расстоянии и не выказывал никаких чувств. Марион знала, что сама в этом виновата, и злилась на себя: одной злобной фразой она разорвала узы дружбы, которые возникли между ними в Перте. И все же она надеялась, что равнодушие Дункана показное и его чувство к ней не угасло. Множество раз замечала она этот странный огонек в его взгляде, когда он смотрел на нее. Вот так, как сейчас…
        — Пойду скажу Амелии, что я вернулась и что нас за столом будет больше. А вы пока проходите в кабинет,  — предложила она, кивком указывая на нужную дверь.  — На полке наверняка найдется бутылка виски, угощайтесь. А я скоро вернусь.
        Марион прошла в кухню, располагавшуюся в самом конце коридора.
        Амелия сидела у большого соснового стола — старого, с изрезанной столешницей,  — чистила репу и складывала ее в почерневшую миску. Старая кухарка оторвала взгляд от горы очисток посмотреть, кто пришел. Лицо ее, худое и изнуренное многими годами тяжелой работы, просветлело. Она прищурилась, чтобы убедиться, что глаза ее не обманывают.
        — Morag Bheag![71 - Малышка Марион!] — воскликнула она, выпрямляясь.
        Подбежав к Марион, она обняла ее своими худыми руками, а потом чуть отодвинулась, чтобы получше рассмотреть. Орехово-карие глаза ее блестели от радости.
        — A Mhorag, ciamar tha thu?[72 - Марион, с вами все хорошо?]
        — Tha mi gu math[73 - Со мной все хорошо.].
        — Tha Daibhidh shuas an staighre, chaidh Iain a-mach…[74 - Дэвид наверху, а Джон уехал…]
        Кровь отхлынула от лица Марион. Амелия нахмурилась, усадила девушку на стул и с беспокойством спросила:
        — Am bheil thu gu math?[75 - Вы в порядке?]
        — A bheil Iain ann?[76 - Джон здесь?]
        В горле у нее пересохло. Пожилая женщина посмотрела на нее растерянно.
        — Tha…[77 - Да…] — ответила она тоном, подразумевающим, что по-иному и быть не могло.
        — A Thiarna![78 - Господи!] Где он?
        — Уехал в Иннервик, у него какое-то дело к старику Маковену. К ужину обещал вернуться.
        Амелия с беспокойством уставилась на Марион.
        — Приготовить ваше любимое жаркое, моя крошка?
        — Да, пожалуй,  — тихо проговорила девушка, беря кухарку за руку.
        Улыбка у Марион вышла довольно-таки жалкой. Странное дело: она всю дорогу представляла, как будет есть это жаркое, и глотала слюнки, а теперь… теперь ей его уже не хотелось.
        — Вот Джон обрадуется, что вы приехали! Сдается мне, что-то гложет его с того самого дня, как он вернулся.

«Что-то гложет его…» Ну разумеется! Марион была уверена, что брата встреча с ней нисколько не обрадует. Ему придется объясниться и отдать документ, который она, не откладывая, отвезет в Финлариг.
        Хлопнула дверь, и на лестнице загрохотали шаги. Эти звуки вернули Марион к реальности. Из коридора донеслись мужские голоса. Наверное, Дэвид зашел в кабинет отца и застал там четырех ее спутников. Амелия тоже услышала голоса и кинулась было посмотреть, кому они принадлежат, но Марион успела удержать ее за рукав.
        — Чуть не забыла! Мами, у нас гости.
        Пожилая женщина нахмурилась. Марион называла ее так, только если совершала какую-то отчаянную шалость или когда хотела ее задобрить.
        — И я хочу, чтобы с ними обращались со всей возможной любезностью.
        — Могу я узнать, кто будет угощаться моим жарким?
        — Роберт Рой Макгрегор со своим человеком и…
        — Пресвятая Богородица, спаси и помилуй!
        — …и Дункан и Колин Макдональды.
        — Макдональды?
        — Да, Амелия. Макдональды из Гленко.
        На длинном морщинистом лице кухарки появилось испуганное выражение. Бедная женщина перекрестилась.
        — Мало того, что они крадут наше мясо, так теперь я должна им его еще и жарить!
        Марион не представляла, как заговорить с Джоном о документе. В кабинете царило гнетущее молчание. Ее старший брат ходил взад-вперед по старому французскому ковру, который так нравился их матери и был одной из немногих вещей в доме, все еще напоминавших об эпохе процветания семейства Кэмпбеллов из Гленлайона, время от времени пиная его ногой. В руке у Джона был наполненный до краев стакан с виски, и янтарные капли то и дело падали на выцветшие розы, которые были изображены на ковре. Внезапно Джон осознал, что взгляды всех присутствующих обращены на него, и постарался обуздать дрожь в пальцах.
        Он вернулся домой несколько минут назад и не слишком обрадовался встрече с сестрой. Более того, несколько секунд он смотрел на нее с откровенным ужасом, а потом лицо его посерело, он, запинаясь, попросил его извинить, бросился в кабинет, налил себе драм виски и залпом его выпил. Только потом до него дошло, что в комнате он не один. Гости сохраняли безмолвие, однако их взгляды говорили красноречивее любых слов.
        Отблеск огня в камине красиво подсвечивал стены комнаты, обшитые панелями из красного дерева. Несколько кресел, чудом избежавших описи за долги и продажи, были очень удобными. У застекленного окна стоял большой стол орехового дерева. Одно стекло было выбито еще прошлым летом, и на его место вставили дощечку, ведь денег хватало только на самое необходимое.
        Над камином висел портрет мужчины в кирасе. Его удлиненное лицо, обрамленное волнистыми рыжими волосами, было обращено к смотрящему. Он был молод — лет двадцать пять, едва ли больше. Длинный, узкий, с горбинкой нос, умный взгляд, обаятельная улыбка… В общем, он был очень хорош собой. Таким был дед Марион, пятый лэрд Гленлайона Роберт Кэмпбелл, до того периода своей жизни, когда увлечение азартными играми и злоупотребление спиртным лишили его всего.
        Часто девушка останавливалась перед портретом и рассматривала лицо своего деда, о котором не слышала ничего, кроме злословий. Неужели он и вправду был таким трусом, как говорят? Таким бессердечным и самолюбивым? Или же он стал случайной жертвой войны за власть между несколькими могущественными ответвлениями рода Кэмпбеллов? Игра случая, но Джон встал прямо под портретом, у камина, в свете которого виски в его стакане заиграл янтарными отблесками. Сходство между ним и его дедом было потрясающим.
        Отец однажды рассказал Марион историю клана Кэмпбеллов из Гленлайона. Это было давно. Однажды вечером в ту последнюю осень, когда мать еще была жива и когда крестьяне еще не пригнали скотину с летних пастбищ, на западные земли долины напали Макдональды. Воинственные крики поднятых по тревоге мужчин клана разбудили маленькую Марион. Испуганная, она прибежала в гостиную к матери, которая, ожидая возвращения супруга, пыталась унять волнение вышиванием. Как обычно, мужчины вернулись не солоно хлебавши: ни одного из нападавших поймать не удалось, вдобавок они лишились двадцати голов скота.
        Видя, что растревоженная девочка все равно быстро не уснет, лэрд взял ее на колени, сел у огня и принялся рассказывать ей об их родной долине. Протянувшаяся на сорок километров от озера Тай до озера Лайон Гленлайонская долина считалась самой длинной в Хайленде. Если верить легендам, легендарный Финн Маккумал построил в ней двенадцать замков и его давно никем не виденная армия до сих пор спала в горных пещерах дальше к северу.
        В конце XV века Кэмпбеллы из Гленорхи отняли долину у ее прежних хозяев, Стюартов из Гарта. Первым лэрдом стал Арчибальд Кэмпбелл. О его жизни было известно мало, но, по семейным преданиям, он был человеком милостивым, добрым и справедливым. Его сын Дункан не унаследовал ни мудрости, ни иных похвальных качеств от своего отца. В народе его насмешливо называли Dhonnachaidh Ruadh na Feileach[79 - Дункан «Рыжий гостеприимный».]. Как и Финн Маккумал, он любил строить. Замки охраняли вход и выход, а также всю протяженность долины, и двери их всегда были открыты для бродячих арфистов-ирландцев и ремесленников самых разных профессий, которые приходили из Лоуленда и получали в Гленлайоне в обмен на свои услуги кров и защиту.
        Третьим лэрдом стал Колин «Неистовый». Он был человеком вспыльчивым, гневливым и скорым на расправу — неудивительно, что за ним закрепилась слава крайне жестокого правителя. Его боялись все, даже собственная семья. Так, на холмах возле замка Меггерни, было повешено тридцать шесть мужчин из Лохабера, а именно жителей Кеппоха и Гленко, пойманных во время рейда. Не меньшее удовольствие доставляло этому жестокосердому лэрду украшать деревья в своем поместье болтающимися в петле Макгрегорами, которых он презирал и всячески преследовал.
        На смену жажде крови пришли снисходительность и сострадание — Дункан «Рыжий» был полной противоположностью своему отцу. Даром свою скотину мародерам из Лохабера он, конечно, не предлагал, но Макгрегоры, жившие на землях Гленлайона, всегда могли рассчитывать на его покровительство. Однако и у этого владыки были свои недостатки: его пристрастие к азартным играм и невезучесть положили начало упадку семьи. В наследство Роберту, своему маленькому внуку и преемнику, Дункан «Рыжий» оставил гору долгов. В возрасте восьми лет Роберт Кэмпбелл стал пятым лэрдом Гленлайона.
        Как любой представитель знати в Хайленде, Роберт получил хорошее образование. Его обучили французскому, латыни, счету, а еще — ненавидеть Макдональдов и играть в кости. В этом искусстве он много лет совершенствовался в годы своей вынужденной праздности, пока дядя на правах опекуна управлял делами клана.
        Жалоб от разъяренных кредиторов поступало все больше, и это заставило Роберта часть своих земель сдать в аренду пришлым людям из Лоленда, а еще часть — и вовсе продать. Его двоюродный брат, Грей Джон Кэмпбелл из Бредалбэйна, остался единственным человеком в Шотландии, который продолжал занимать ему деньги. Роберт с легким сердцем подписывал вексель за векселем. Но Бредалбэйн, который, разумеется, знал, что денежек своих обратно не получит, преследовал другую цель — сделать Роберта Кэмпбелла своим рабом. Так и случилось: в 1684 году, когда у Роберта за душой не осталось ни фартинга, ему пришлось подписать бумагу, в которой он брал на себя обязательство не продавать ни клочка земли, не выдавать векселей без разрешения своих поручителей, графа Бредалбэйна и девятого графа Аргайла, а также передать им право управлять своей собственностью.
        В 1689 году, вскоре после того, как граф Аргайлский был казнен, граф Бредалбэйн отказался занять Роберту из Гленлайона еще денег, и последний нарушил свое обещание. Ослепленный гневом и отчаянием, он продал Мюррею из Атолла, заклятому врагу Кэмпбеллов, все оставшиеся у него земли, за исключением поместья Честхилл, которое по документам принадлежало его супруге. В довершение всего Стюарты из Аппина и Макдональды из Гленко во время рейда, последовавшего после битвы при Килликранки, наведались и в Честхилл и унесли оттуда все, что имело хоть какую-то ценность.
        Разоренный, раздавленный несчастьями Роберт, которого Бредалбэйн именовал не иначе как «старый безумец», стал топить свой гнев и стыд в бутылке, нашел утешение в игре. Ему пришлось даже совершить несколько набегов на Стратфиллан, чтобы дети не умерли с голоду. Наконец, чтобы хоть как-то прокормить семью, Роберт Кэмпбелл поступил на службу в Аргайлский полк в чине капитана. Тринадцатого февраля 1692 года, находясь со своими солдатами на постое в долине Гленко, он был вынужден именем короля устроить ту страшную резню.
        Марион невидящим взором смотрела на того, кому предстояло стать седьмым лэрдом Гленлайона. Брат допил виски и собирался налить себе третий стакан, когда звучный голос Роба нарушил тишину:
        — Где документ?
        Роб не имел привычки ходить вокруг да около. Джон посмотрел на него округлившимися от страха глазами и поставил стакан на стол. Пальцы его дрожали.
        — У меня его нет.
        Напряжение в комнате нарастало. Марион с такой силой вцепилась в подлокотники кресла, что ногтями прорвала обивку.
        — Что ты с ним сделал, Джон Кэмпбелл?
        На лбу юноши выступили капли пота. Он вытер их носовым платком.
        — Я… я продал его.
        Крик пронзил воздух, словно удар меча. Бледная как смерть Марион вскочила и зажала рот руками, но у нее и так пропал дар речи. Дункан дернулся в кресле. Взгляд его перебегал с девушки на ее брата и обратно.
        — Кому продал?  — спросил по-прежнему невозмутимый Роб.
        Джон не отрываясь смотрел на сестру, а потому не видел, что остальные смотрят на него с недоверием.
        — Сыну герцога Аргайлского.
        Эти слова обрушились на Марион словно дубинка. Она застонала, качая головой из стороны в сторону. Конечно, все это ей только снится! Брат издевается над ней, как обычно, хочет ее позлить! Она попыталась найти во взгляде Джона хотя бы намек на насмешку, но увидела только огорчение и растерянность.
        — Господи, Джон, что ты наделал!
        Ноги Марион вдруг стали ватными, предметы обстановки закружились перед глазами. Кто-то не дал ей упасть и усадил в кресло. Дункан встал сзади и положил руки девушке на плечи.
        — Я сделал это ради отца, Марион,  — с неожиданным пылом попытался оправдаться перед ней брат,  — теперь он сможет выкупить почти половину долины!
        — Ради папы?  — выкрикнула она, пытаясь подняться, но руки Дункана удержали ее в кресле.  — Понимаешь ли ты, что именно продал врагу, Джон?
        — Подписи нашего отца на этой бумаге не было. И подписи Бредалбэйна тоже, насколько я знаю.
        — Мне плевать на Бредалбэйна! Пусть себе горит в аду, я только буду спать спокойнее! И какая разница, есть там подпись отца или нет? Важно то, что он сражается ради правого дела! А где ты был, когда твои соотечественники рисковали жизнью на поле битвы? Пил вино и торговался о цене за их головы? Ты выторговывал побольше денег за свое предательство, а, Джон? Джон… Ты предал родину, свой клан, своего отца! Ты меня предал…
        Голос Марион сорвался, и она разрыдалась. Слезы струились по ее бледным щекам. Джон опустил глаза. Его волнение было очевидно.
        — Я тебе доверилась…
        — Тебе этого не понять, Марион. Мне надоело видеть, как отец унижается перед этим деспотом Бредалбэйном, лижет ему сапоги…
        Юноша взглянул на портрет своего предка над камином и указал на него обличающим перстом.
        — Все из-за этого презренного пьяницы! Он все продал, всем пожертвовал ради своей проклятой бутылки и костей! Он продал нас, и вот что нам приходится терпеть по его вине…
        — Да, Роберт был безумцем, но то, что он продал, не потеряно навсегда, Джон. Земля, фермы, холмы, деревья — все то, благодаря чему мы до сих пор выживаем, это он продал. И все это можно когда-нибудь выкупить обратно. Но только не чью-то жизнь.
        Она ненадолго замолчала и медленно встала с кресла. Дункан потихоньку убрал руки.
        — А ты, что ты продал, Джон? Знаешь ли ты сам? Подумал ли ты об этом?
        — Марион…
        За маской напускного спокойствия, которую он пытался сохранить, Джону все труднее было прятать свой стыд.
        — Ты продал жизнь этих людей,  — продолжала девушка бесцветным голосом.  — Знаешь ли ты, что ждет человека, обвиненного в государственной измене?
        Он медленно кивнул и отвернулся.
        — Господи Боже, конечно, я знаю… Проклятье! Ну и наворотил же я…
        — Это еще легко сказано!
        — С кем вы имели дело?  — спросил Роб.
        Джон повернулся в его сторону, но в глаза собеседнику посмотреть не отважился и обратил взгляд на огонь в камине.
        — С сыном герцога Аргайлского. Никого, кроме нас двоих, в комнате не было.
        — И он заплатил?
        — Да, дал мне векселя.
        — Где они?
        — В надежном месте.
        — Он сказал вам, как намеревается распорядиться документом?
        — Он…  — Джон закрыл глаза, желая сосредоточиться.  — По-моему, он сказал, что подождет, чем закончится восстание, прежде чем давать делу ход. Наверное, решил подумать.
        — По-вашему? Или он действительно так сказал?
        — Это его слова, теперь я точно вспомнил,  — с уверенностью ответил Джон, поднимая на кузена глаза.
        Роб повернулся к трем своим спутникам, которые до этих пор молчали. К Марион вернулась способность мыслить здраво. Внезапно глаза ее заблестели надеждой.
        — Мы можем попытаться выкрасть бумагу! Я хорошо знаю замок, и…
        — Ты туда не вернешься, это даже не обсуждается,  — отрезал Дункан.
        Девушка резко повернулась к нему. Вид у нее был рассерженный.
        — По крайней мере, без сопровождения,  — добавил он, выдержав ее взгляд.
        — Может, лучше выкрасть сына герцога Аргайлского и заставить его вернуть документ?  — добродушным тоном предложил Колин.
        Роб кивнул и, подумав еще немного, сказал:
        — Может, так и сделаем. Это неплохое решение. Но к сыну герцога Аргайлского так просто не подобраться. Он сейчас адъютант при ставке своего отца в Стерлинге. И, если верить последним новостям, людей в армии Аргайла за последние недели прибавилось. Это будет очень рискованное дело.
        — Но попробовать стоит,  — сказал Колин.
        — У меня есть идея получше,  — небрежно обронила Марион.  — Может, устроим так, чтобы он сам к нам приехал? Джон может под каким-нибудь предлогом заманить его в Честхилл. Сын Аргайла не заподозрит в злом умысле труса, который с такой легкостью продал своих!
        Все посмотрели на Джона, который обвел присутствующих испуганным взглядом. Роб усмехнулся.
        — А почему бы и нет?
        Глава 18
        Приглашение
        Дункан в очередной раз перевернулся на матрасе, который для него расстелили на полу пустой комнаты в Честхилле. Сон никак не шел к нему. Взгляд юноши обежал помещение. Занавесок на окне не было, поэтому лунный свет беспрепятственно проникал в комнату и замирал правильными прямоугольными пятнами на голых темных стенах, до половины обшитых деревянными панелями. Когда-то давно эти стены украшали картины… По обе стороны от полуразвалившегося камина тянулись книжные полки, из чего следовало, что раньше это была библиотека, и в ней, вполне возможно, имелись ценные экземпляры изданий. Марион, конечно, не довелось увидеть комнату в ее первозданном виде. Немногие предметы меблировки, оставшиеся в распоряжении лэрда Гленлайона, не отнятые за долги и не украденные во время рейдов, были размещены в четырех маленьких комнатах на первом этаже дома и в нескольких спальнях на верхних этажах.
        Юноша закрыл глаза и попытался представить себе комнату Марион. Наверняка обстановка в ней скромная, даже строгая. Кровать, комод, один или пара стульев. Письменный стол? Нет, стола там быть не может. Чем она обычно там занимается, когда остается одна? Рассматривает себя в венецианском зеркале? Роется в большом платяном шкафу, полном вышитых юбок из египетского хлопка и тончайших батистовых рубашек с французскими кружевами, какие он видел на нарядных леди в Эдинбурге? Есть ли у нее привезенные с Востока жемчуга и тонкой работы серебряные испанские броши? Нет, ничего такого у Марион нет. И все-таки это ее комната, в ней все напоминает о хозяйке, там царит ее запах…
        Внезапно на душе стало тяжело. Ему не место в этом доме, в этой долине! Нельзя допустить, чтобы ответственность за деяния Кэмпбеллов легла на его клан. Хватит с них и их собственных несчастий! К тому же он ощущал смутное волнение, от которого становилось не по себе.
        Казалось бы, здесь Дункан был волком в овчарне, и, в то же самое время, он чувствовал себя овечкой в волчьем логове.
        Несчастья и беды, пережитые многими поколениями, накапливались и превращались в тяжкий груз для потомков. Родители учили своих детей ненавидеть с младенчества, как ходить и разговаривать. Дети вырастали и поступали так же со своими собственными сыновьями и дочерьми, не задаваясь никакими вопросами. Ненависть и жажда мести, ею порождаемая, становились единственным смыслом существования.
        Эта невеселая мысль посещала Дункана не раз. Здесь, в Хайленде, ненависть витала в воздухе наравне с ароматом цветущего вереска. Все эти распри между кланами… Вместо того чтобы объединиться против врага, их настоящего врага — Англии, они ссорились между собой. Во время последней кампании он не раз становился свидетелем потасовок, чтобы понять: реставрировать монархию в Шотландии такими методами им никогда не удастся. Но что делать? Хайлендеры таковы, каковы они есть, со своими достоинствами и недостатками. И сам он — не исключение.
        Но должно же быть в жизни еще что-нибудь помимо ненависти к соседу! К примеру, не один десяток лет у их клана хорошие отношения с Кэмеронами из Лохила и Макдональдами из Кеппоха. Но хватит одной искорки, чтобы все переменилось. Со Стюартами из Аппина они тоже весьма дружны, но ведь так было не всегда! То же можно было сказать и о Маклинах из Ардгура и Дуарта. Были времена, когда они проливали кровь друг друга. Но что касается Кэмпбеллов…
        От размышлений его оторвал скрип. Дункан прислушался. Где-то скрипнула дверь. Кто и куда может идти ночью? Дункан сел на матрасе. Что, если это Джон? Что ж, если этот прохвост решил потихоньку сбежать… Он поспешно запахнул на себе полы пледа, надел пояс, башмаки, схватил кинжал и пистолет. Одного взгляда на трех мужчин, которые лежали рядом, хватило, чтобы понять: Колин и оба Макгрегора спят. Что ж, он и сам справится с этим слабаком!
        Юноша выскользнул из комнаты, бесшумно закрыл за собой дверь, крадучись подошел к входной двери и вышел на улицу. Луна сияла над Крег-Деаром, отделявшем долину от унылой долины Раннох-Мор. Ее нежный свет окрашивал пейзаж в переливчатые оттенки опалово-сиреневого и жемчужно-голубого, отчего все вокруг казалось неправдоподобным, сказочным. Дункан замер, любуясь этой красотой.
        Кто-то закутанный в накидку сидел на низкой каменной оградке к нему спиной. Дункан повернулся, чтобы уйти. Ему не хотелось нарушать уединение Марион. Но девушка успела обернуться.
        — Дункан?
        — Да, это я.
        Он вышел из тени портика. Ночь выдалась спокойная, и долину окутала безмятежная тишина — такая, какая бывает только зимой. Животные глубоко спали, согретые толстым слоем жира и густым мехом в своих норах под снегом, который заглушал и поглощал все шумы. Дункан спустился по ступенькам и пошел по тропинке, которая вела к ограде. Снег хрустел у него под ногами.
        — Третья ступенька лестницы скрипит,  — улыбаясь, сказала Марион.  — Я несколько раз из-за этого попадалась, так что точно знаю.
        — Что ты тут делаешь среди ночи?
        — Когда не получается заснуть, я прихожу посидеть на этой стеночке. А ты? Почему ты вышел?
        — Услышал, как закрылась входная дверь. Решил, что это твой брат собрался…
        — Сбежать?  — вставила она решающее слово.  — Он — трус, он бы не осмелился.
        Она снова принялась смотреть на долину, волнистым покрывалом раскинувшуюся сколько хватало глаз. Потом протяжно вздохнула, отчего изо рта вырвалось облачко пара.
        — Красиво, правда?
        Дункан тоже присел на ограду, позаботившись о том, чтобы между ними осталось побольше пустого места.
        — Да, пожалуй.
        — Я люблю тишину. Когда тихо, мне легче думается.
        — А о чем ты сейчас думаешь?
        Марион какое-то время молчала, тихонько болтая ногами над землей.
        — Никак не могу поверить, что мой брат мог такое сделать!
        — Ты сильно на него из-за этого злишься?
        — Злюсь ли я на него? Я никак не могу решить, что с ним сделать сначала — выцарапать глаза или… В общем, заснуть не получается. Я все время прокручиваю в голове эту историю, пытаюсь понять. И от этого становится еще хуже.
        — Марион, мы вернем эту бумагу. Еще не все потеряно!
        — Я надеюсь на это, Дункан. Я все время думаю о людях, чья жизнь оказалась в опасности из-за моей беспечности! По правде говоря, все это — по моей вине…
        — Ты не могла знать наперед.
        Она посмотрела на него растерянно, с сожалением.
        — Дункан, он ведь мой родной брат! И он нас предал. Он — враг нашего общего дела. Почему?
        — Если я правильно понял, он хотел помочь вашему отцу.
        — Помочь сделать что? Выкупить клочок земли? Боже правый, да когда отец узнает, он не переживет позора!
        Дункану до смерти хотелось обнять Марион, прижать к себе, запустить пальцы в ее кудри и шептать, шептать ей слова утешения… но ничего подобного он делать не стал. Он уже отказался от надежды быть с ней. Эта девушка не для него. В один миг он поверил, что все возможно. Но теперь все было иначе. Другой, не он, будет обнимать ее, ласкать ее тело…
        — В детстве,  — глядя на звездное небо, начала рассказывать Марион,  — в теплое время года, когда весь дом засыпал, я часто приходила сюда и ложилась у стены на старом пледе. Иногда даже засыпала, и меня будил первый крик петуха. Тогда я прокрадывалась обратно к себе в спальню, чтобы Амелия не переполошилась, когда придет звать меня завтракать. Бедная Амелия… Она так расстроилась, когда узнала насчет Джона!
        — Я ей точно не понравился,  — с легкой иронией в голосе заметил Дункан.
        Марион тихонько засмеялась особым, горловым смехом, похожим на воркование голубки.
        — Она не любит людей из Гленко по той простой причине, что ее мужа убил кто-то из твоего клана во время одного большого рейда на земли Атолла. Так что тут все понятно.
        — Вот оно что…
        После непродолжительного молчания Марион указала пальцем на мерцавшие в темноте несколько ярких точек.
        — Это — Полярная звезда. Я называю ее Душой неба.
        — Она находится в созвездии Малой Медведицы.
        Девушка посмотрела на него с удивлением.
        — Ты такое знаешь?
        — Меня научил отец.
        Ошарашенный вид Марион позабавил Дункана.
        — Я не такой неуч, как можно подумать. Умею читать по-английски, немного по-французски и… читаю молитвы на латыни.
        — Я не хотела тебя обидеть…
        — Ты, наверное, считаешь, что я только и делаю, что дерусь и придумываю, как бы украсть у вас еще десяток коров!
        Марион не желала признать его правоту.
        — И вовсе нет!
        Он засмеялся и указал пальцем на небо, чуть пониже, к востоку от Полярной звезды.
        — Это — Большая Медведица,  — сказал он.  — Медведица-¦ мать. Ты знаешь историю Большой и Малой Медведиц?
        — Нет,  — ответила Марион, начиная понемногу сердиться.
        — А греческую мифологию?
        — Немного,  — сказала она уже с явным раздражением.
        — Каллисто была любимой нимфой богини-охотницы Дианы. Она была очень красивая…
        Дункан выдержал паузу, которая длилась ровно столько, чтобы успеть окинуть девушку красноречивым взглядом, и продолжил рассказ:
        — Бог Юпитер приметил ее и захотел соблазнить. Чтобы добиться цели, он перенял облик Дианы. Но Диана быстро разгадала его хитрость. Терзаясь ревностью и гневом, она запретила прекрасной Каллисто приходить в свои сады, хотя та и уверяла, что пыталась противиться натиску сладострастного бога. Через несколько месяцев Каллисто родила сына и назвала его Аркас. Но оказалось, что несчастья ее только начались. Едва супруга Юпитера узнала о случившемся, как ее гнев обрушился на бедную Каллисто. Диана превратила соперницу в медведицу, и та укрылась в лесу. Аркаса она пощадила, и он вырос вдали от матери. Когда ему шел пятнадцатый год, на охоте юноша случайно увидел медведицу, которой стала его мать. Он долго гнался за ней и наконец настиг. К счастью, Юпитер, который по-прежнему любил Каллисто, не дал Аркасу ее убить. Случившееся так огорчило его, что он превратил Каллисто и Аркаса в созвездия. С тех пор Большая Медведица и ее дитя украшают собой небесный свод.
        Марион улыбнулась.
        — Грустная история, но очень красивая. Я ее раньше не слышала.
        — Вот придешь сюда ночью в следующий раз и вспомнишь ее.  — Дункан погладил ее по руке, лежавшей на шерстяной ткани накидки.  — И, может статься, вспомнишь и обо мне.
        На мгновение их взгляды встретились, и Марион первой опустила глаза.
        — И много таких историй ты знаешь?
        — Сколько-то знаю,  — ответил он, спрыгивая с ограды.  — Но на сегодня хватит и одной. Возвращайся в постель, Марион.  — Он подал ей руку, помогая спуститься на землю.  — Смотри, ты вся дрожишь от холода!
        Она резким движением сдернула накидку, и Дункан ощутил аромат розовой воды, который моментально пробудил в нем острое желание. Марион между тем вошла в отцовский кабинет, где в камине догорали остатки дров. Дункан остановился в дверном проеме.
        — Хочешь выпить?  — робко спросила девушка.
        — Марион, уже очень поздно. Ты не думаешь, что тебе пора лечь спать?
        Она тихо засмеялась.
        — Ты говоришь совсем как мой отец!
        Красные угли, своим слабым светом освещавшие комнату, словно подчеркивали огненный цвет ее шевелюры.
        — В библиотеке наверняка холодно…
        — Я привык. Я… Доброй ночи, Марион!
        Он отступил в коридор и почти тут же ощутил прикосновение руки к своей рубашке.
        — Дункан! Я хочу с тобой поговорить.
        — Не думаю, что это хорошая мысль.
        — Несколько минут, ну пожалуйста!
        Он последовал за ней в кабинет. Марион попросила его побыть с ней! Как он может отказаться? И все же для Дункана каждая лишняя минута, проведенная наедине с девушкой, становилась мукой, которая, как ему казалось, длилась вечно.
        — Договорились! Несколько минут!
        Сделав пару шагов, он повернулся было к Марион, но невольно встретился взглядом со светлоглазым пятым лэрдом Гленлайона, который, казалось, смотрел на него поверх плеча своей внучки. Дункан стиснул зубы. Марион проследила за его взглядом.
        — Это Роберт Кэмпбелл… в молодости. Портрет написан после его первого военного похода, вскоре после начала Реставрации.
        Дункан всмотрелся в бледноватое лицо со ртом слишком маленьким в сравнении с объемной нижней челюстью. В чертах Роберта было что-то женское. Однако, глядя на него, невозможно было предсказать, что через несколько лет он станет палачом, организует побоище в Гленко. Дункан настолько погрузился в свои мысли, что не заметил, как Марион подошла ближе. Когда она провела пальчиком по его щеке, он вздрогнул.
        — Еще болит?
        — Только если смеюсь.
        Пальцы Марион задержались у него на щеке, пробежали по выпуклому шраму. Ему внезапно показалось, что в комнате стало жарко. Он сделал глубокий вдох, надеясь, что это поможет совладать с волнением.
        — Я хотела попросить у тебя прощения за ту выходку… ну, в «Черном дубе». Я знаю, что ты не причинил бы мне вреда, Дункан. Просто… Понимаешь, я очень перепугалась. Конечно, глупо с моей стороны было говорить такое…
        — Давай забудем об этом.
        Она уставилась на него своими голубыми глазами. «Такие глаза бывают у диких кошек»,  — подумалось Дункану. Все движения девушки были исполнены кошачьей грации — томной, чувственной. Марион улыбнулась одними уголками губ. О-о, эта ее улыбка… Сердце Дункана забилось быстрее.
        — Дункан… я хочу кое-что знать…
        Тонкие брови ее сошлись, во взгляде появилась неуверенность. Он решил подождать, что будет дальше.
        — Я хочу знать, ищешь ли ты мести…
        Он в изумлении вскинул брови.
        — О чем ты?
        Марион, взволнованная как никогда прежде, обошла вокруг него. Похоже, чтобы сказать то, что она хотела, потребовалась вся ее смелость.
        — Если бы в ту ночь, в Киллине, в «Серой сове», я позволила тебе сделать то, что ты хотел, что бы случилось потом?
        Вопрос настолько озадачил Дункана, что он на время лишился дара речи. Девушка внимательно смотрела на него, ожидая ответа.
        — Марион, я не знаю. Я…
        Она нахмурилась и отвернулась. Судя по всему, это был не тот ответ, который она рассчитывала получить. Но что именно она хотела узнать?
        — Марион,  — тихим голосом продолжал Дункан, молясь про себя, чтобы на этот раз все не испортить,  — у меня не было намерения обесчестить тебя и оставить, как ты подумала. Но я не знаю, что бы с нами случилось потом. Прошу, верь мне! И то, что ты… что ты — дочка Гленлайона, тут совсем ни при чем.
        Марион повернулась к нему, но выражение ее лица было непроницаемым. Она подошла так близко, что тела их соприкоснулись. Дункан закрыл глаза. Ее аромат окутал его — тот самый аромат, который околдовал его там, на лугу, когда они впервые встретились три месяца назад. Неужели прошло уже три месяца?
        — А я… я об этом думала. И часто.
        Она приложила ладонь к его груди в том месте, где в сумасшедшем темпе стучало сердце. Боже, что она делает? Он призвал на помощь всю свою выдержку. Надо пожелать ей доброй ночи и уйти! Однако ноги отказывались ему повиноваться.
        — Дункан, я… Той ночью мне хотелось… Но я испугалась.
        Он открыл глаза. Марион была в нескольких сантиметрах и смотрела на него снизу вверх. «Поцелуй меня!»  — казалось, кричали ее глаза и приоткрытые дрожащие губы.

«Это сон!»  — подумал Дункан. Однако рука, которая поднималась у него по спине к затылку, была вполне реальной.
        — О Марион!
        Его тело перехватило инициативу. Дункан понял, что теряет над собой контроль. Сперва его пальцы обхватили ее тонкую талию, и он притянул ее к себе. Потом его губы соприкоснулись с губами Марион, и он ощутил аромат ее дыхания. Что происходит? Тело его словно вспыхнуло огнем. Он жадно припал к ее рту, пробуя на вкус ее губы и язык. Руки его заскользили по ее спине, с каждым следующим мгновением становясь все более ласковыми, настойчивыми.
        — О Марион!
        Он вздрогнул, ощутив ласковое прикосновение ее рук — белых, с длинными пальчиками, которые казались такими же нетерпеливыми, как и его собственные. Каждое касание, словно огонь, жгло его плечи и спину. Девушка исследовала его тело, и жесты ее были неуверенными и неловкими. Она была неофитом в науке плотской любви, теперь он был в этом уверен. Однако это только радовало его, усиливало желание.

«Она моя! Только моя!» Его сердце билось с такой силой, что болело в груди и было трудно дышать. Дункан тихонько подтолкнул Марион к письменному столу, приподнял и усадил на столешницу. Бедра девушки сами собой раздвинулись, и он встал между ними. Пользуясь этим мгновением отсрочки, он окинул пламенным взглядом отдающееся его ласкам девичье тело и принялся развязывать шнурок корсажа.
        В проникавшем в комнату через окно лунном свете кожа Марион казалась голубоватой. Боже, она была нежнее шелка! Великолепная сильфида, достойная того, чтобы Эрос воспел ее в своих стихах… Корсаж распахнулся, открывая его взгляду трепещущее полукружие груди, вздымавшейся и опускавшейся в бешеном ритме. Он потянул за ткань платья, и одна ее грудь, небольшая и круглая, обнажилась совсем. Маленький розовый сосок встал торчком. Он прикоснулся к нему пальцами. Сладостный звук сорвался с губ Марион, когда она закрыла глаза и запрокинула голову назад.
        Все происходило слишком быстро. Нужно замедлить темп, насладиться, налюбоваться… но его тело, которое и так дожидалось слишком долго, хотело получить все и сразу. Он так мечтал об этом мгновении! Ценой огромного усилия он заставил себя сдержаться. Марион заслуживает большего. Ее нельзя пугать… Она должна получить удовольствие от того, что он с ней делает. Она должна захотеть еще, потребовать большего…
        Он медленно приподнял ее юбку, выждал несколько секунд и провел рукой сначала по икре, а потом и по бедру. Один раз он уже получил отказ, второго он просто не переживет! Она обняла его ногой. Пальцы его замерли на округлой и упругой ягодице, и он прижался низом живота к ее животу. «Я сейчас займусь любовью с дочкой Гленлайона в его кабинете, на его письменном столе!» Спиной он чувствовал осуждающий взгляд Роберта Кэмпбелла. «А не пошел бы ты к черту!»
        — Нет!  — вдруг взмолилась Марион.
        Рука Дункана повисла в воздухе. Сердце его, казалось, остановилось.
        — Марион! Проклятье…  — выругался он, слегка отстраняясь от девушки.
        Она поймала его за воротник, притянула к себе и поцеловала.
        — Только не тут!  — пояснила она с лукавой улыбкой.
        — Господи, а я уже думал…
        — Нет, Дункан. На этот раз я твоя. На одну ночь, если хочешь…
        — На одну ночь? Но мне ни за что не хватит одной ночи, mo aingeal[80 - Мой ангел.]. Я так тебя хочу… А Mhorag… Ты сводишь меня с ума…
        Она ласково оттолкнула его, взяла за руку и повела за собой вверх по лестнице. Они вошли в маленькую, приятно теплую комнату. Дункан остановился в центре и окинул ее взглядом. Он ощущал ее запах, этот женский запах, от которого кружилась голова. В камине из тесаного камня горели брикеты торфа, золотистым светом освещая комод. Над камином висел пейзаж — вне всяких сомнений, нарисованный с натуры здесь, в долине. У противоположной стены стоял маленький, украшенный изящной резьбой в виде виноградной лозы платяной шкаф. Много ли в нем хлопчатобумажного белья и льняных сорочек с тончайшими кружевами? Вряд ли. Марион не из тех, кого тешат такие финтифлюшки. Единственным предметом роскоши была бело-голубая фарфоровая ваза с букетом засушенных цветов. Еще в комнате было кресло с наброшенным поверх тартаном Кэмпбеллов и… кровать, узковатая для двоих, если на ней спать, но для другого дела вполне подходящая. Дункан улыбнулся.
        — Что тебя рассмешило?  — спросила девушка с легким удивлением.
        — Вечером, когда лег спать, я представлял себе твою комнату.
        — Правда? И что же?
        Она прислонилась спиной к двери и теперь смотрела на него, прикрыв глаза, отчего они стали еще больше похожи на кошачьи. Дункан в одно мгновение преодолел расстояние в несколько шагов, их разделявшее, и прижал ее к двери, испытав острое наслаждение, когда по ее телу пробежала дрожь желания.
        — Единственное, о чем я не подумал,  — это ваза с цветами,  — ласково прошептал он, проводя губами по ее подбородку.
        Марион засмеялась мелодичным тихим смехом.
        — Я всегда оставляю себе на зиму последний осенний букет. Даже сухой, он напоминает мне о том, что после долгой зимы придет новая весна. А когда в долине снова зацветают гиацинты, штокрозы и вереск, я ставлю в вазу новый букет.
        Дункан обхватил рукой затылок Марион и притянул ее к себе, чтобы поцеловать.
        — Я очень хочу тебя, Марион…
        — И я хочу тебя, Дункан.
        — Скажи это снова! Я хочу знать точно. Я не хочу, чтобы…
        — Я очень хочу… чтобы ты занялся со мной любовью, Дункан Колл Макдональд!
        Потрясенный до глубины души, он пылко поцеловал Марион. Пальцы его утонули в рыжих завитках ее волос, вдруг показавшихся обжигающе горячими. Наконец он, задыхаясь, оторвался от нее и заглянул в голубые глаза.
        — Но не слишком ли это опасно… здесь? Твои братья…
        — Дэвид спит так, что его и пушкой не разбудишь, а комната Джона в другом конце коридора. И на всякий случай я заперла дверь на задвижку.
        Он снова поцеловал ее, упиваясь дыханием, срывавшимся с алых губ.
        — Марион, ты уверена, что правда хочешь? Я хочу сказать… Ну, чтобы мы с тобой…
        — Да, Дункан. Я бы сделала это с тобой и в «Серой сове», и в «Черном дубе», если бы не…
        — Если бы не твой ядовитый язык?
        Он овладел ее ртом. Сейчас ее язык показался ему сладким, бархатистым. Расшнуровав корсаж, он помог Марион снять платье. Когда это произошло, она смутилась. Дункан посмотрел на нее и улыбнулся. То был не первый раз, когда она оказывалась перед ним в сорочке и в нижней юбке. Он бережно вывел ее на середину комнаты, поближе к камину.
        — Я хочу видеть тебя, Марион Кэмпбелл!
        Она провела пальцем по броши, скреплявшей полы его пледа.
        — Per mare, per terras,  — тихо прочитала Марион.
        Она сняла брошь и приколола ее к его сорочке.
        — Это мой девиз. Не забывай, я Макдональд из Гленко.
        Она украдкой посмотрела на него, и губы ее тронула легкая улыбка.
        — Хм… Ты забыл, что девиз Кэмпбеллов — «No obliviscaris»?
        — Разве могу я это забыть, mo aingeal?
        Неуверенные пальцы Марион принялись расстегивать пряжку у него на ремне, и вскоре он упал, а вслед за ним и плед. Ее руки погладили Дункана по спине, ощупали его плечи, скользнули по рукам вниз, к самому краю рубашки. Прикосновение ее теплых пальцев к бедрам заставило его вздрогнуть. С губ Марион сорвался воркующий звук. Да, Аллан прав: настоящая колдунья! Он снял башмаки, стащил через голову рубашку и швырнул ее на пол к пледу.
        Марион покраснела как маков цвет и отступила на шаг. Дункан посмотрел вниз, на свое возбужденное мужское естество, и улыбнулся. Было забавно наблюдать, как Марион рассматривает его. Он протянул ей руку.
        — Нет, подожди…
        Она медленно обошла вокруг, юбкой задевая его по ногам. Палец очертил изгиб его бедра, потом округлость бицепса. Губами она прошлась по его плечу, потом осыпала поцелуями его шею.
        — Прости, я не побрился…
        — Мне это даже нравится…
        Ее пальцы медленно, томно спустились по его торсу вниз, к дорожке из волос внизу живота, который вздрогнул при прикосновении. Он закрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям, и застонал, когда ее любопытная рука прикоснулась к вздутому шраму. Марион тотчас же отдернула руку, но юноша успел поймать ее и вернул на прежнее место.
        — Я сделала тебе больно?
        — О нет, Mhorag! Просто моему сердцу невмоготу больше ждать. Продолжай, мне очень приятно…
        Прикосновения стали легче, но смелее. Они пробежали по длинному шраму, протянувшемуся от лобка над эрегированным членом, которого она не стала касаться, до бедра и замерли там.
        Потом Марион отняла руку, встала перед Дунканом и положила руки ему на грудь.
        — Ты очень красивый.
        Он растерянно улыбнулся, почувствовав себя неловко. Дункан знал, что нравится женщинам, но это в первый раз женщина открыто говорила, что считает его красивым. Дрожащей рукой он погладил Марион по щеке, потом спустился пальцами к приоткрытому вороту сорочки.
        — Можно?
        Веки ее дрогнули и опустились. Сорочка соскользнула с плеч, обнажая грудь, которая виднелась меж длинными огненными прядями. Он мягко сжал ее ладонями и почувствовал, как твердеют соски. Тело ее напряглось, по нему пробежала дрожь. Он ощутил, как в низу живота нарастает боль. Он провел ладонями по ребрам Марион, ощущая каждое, хрупкое и выступающее, под трепещущей полупрозрачной кожей, и остановился на округлости ягодиц, потом вновь поднялся к тонкой талии. На то, чтобы развязать шнурок на юбке, ушло несколько секунд. С мягким шелестом она упала, и это прикосновение ткани к обнаженной коже доставило удовольствие обоим. За юбкой последовала и нижняя сорочка. Ослепленный, Дункан любовался обнаженной Марион, которая красотой не уступала Венере кисти Боттичелли, появляющейся из своей раковины.
        Взглядом он ласкал это прекрасное белое тело, некогда явившееся ему из вод озера, воспоминание о котором так долго питало его ночные мечтания. И наконец оно перед ним — доступное, ищущее самых изысканных удовольствий плоти!
        — Ты еще красивее, чем в моих мечтах, а Mhorag. И только Богу известно, как я мечтал о тебе!
        Он присел перед Марион на корточки, обхватил ее бедра руками и прижался щекой к животу, упиваясь ее теплом и ее запахом. Она дрожала.
        — И это было как сейчас?
        — М-м-м…
        Он поцеловал ее в пупок, потом его губы опустились ниже. Она попыталась было отстраниться, но Дункан удержал ее. Все пути к бегству были отрезаны. Слишком поздно…
        — Нет!
        Пальцы Марион погрузились в его шевелюру и тихонько потянули, запрокидывая голову. Во взгляде девушки он прочел и страх, и желание.
        — В моих мечтах я не мог прикоснуться к тебе, почувствовать тебя. А Mhorag, это намного лучше, чем мечты!
        Медленно, ощущая на вкус ее кожу, в то время как руки его, чувственные и возбужденные, ласкали тело, он поднялся и обхватил ее лицо ладонями.
        Округлые груди прижались к его торсу. Дункан подумал, что Марион очень трогательна в своей неискушенности и наивности. Он нежно поцеловал ее, запуская пальцы в копну кудрей, щекотавших ему щеки и плечи. «Господи, возможно ли это? Марион, обнаженная, в моих объятиях! И я слышу, как ее сердце бьется рядом с моим!» По его телу пробежала дрожь, это ее рука опустилась ему на член. Он застонал, и она отдернула руку.
        — Не останавливайся, прошу тебя…
        Подчиняясь, Марион принялась кончиками пальцев исследовать его тело, и Дункан почувствовал, что она постепенно расслабляется. Прикосновения ее рук и губ становились все увереннее. Уже через несколько минут они оказались на перине. Запах Марион окутал Дункана, от него голова шла кругом. Его тело хотело большего. Он скользнул рукой меж ее стройных бедер, и они, не сопротивляясь, распахнулись, открыв его взору золотистый треугольник волос. В этом местечке шерстка была такой же пламенно-рыжей, как и ее шевелюра.
        Желание опьяняло его. Он поднялся рукой до того места, где бедра соединялись, и Марион всем телом подалась вперед.
        — О Дункан!
        — Тебе приятно?
        — О да!
        — А Mhorag, maingeal dhiablluidh…
        Со стоном она развела бедра шире. Ее руки искали точку опоры — что-нибудь, за что можно ухватиться, чтобы не сгинуть в этом упоительном водовороте ощущений.
        — Знаешь ли ты, что то, что ты готова подарить мне этой ночью, ты никогда не сможешь забрать обратно?
        — Я знаю, знаю…
        Она уцепилась за столбик кровати, и по телу ее прошла волна сладострастной дрожи. Это зрелище вызвало у Дункана вздох восхищения.
        — Умоляю, Дункан, ну же!
        Он лег на тело, которое извивалось и просило одного — чтобы им овладели. Марион готова была принять его, он это знал. Но нет, еще рано… Ему хотелось…
        — Да, Mhorag, я хочу услышать, как ты произносишь мое имя и просишь меня взять тебя…
        Марион отпустила столбик кровати и обеими руками впилась ему в плечи. Он вздрогнул от боли и застонал. Тело девушки звало его, жаждало его.
        Дункан слегка привстал на коленях и обхватил Марион за талию. Она выгнулась еще сильнее и с хриплым придыханием проговорила его имя, чем возбудила его еще больше.
        — Дункан! Иди ко мне, умоляю…
        И наконец он решительно, но мягко вошел в нее, взломав дверцу в тайный сад. Она вскрикнула от удивления. Он на мгновение замер, любуясь ею. Он знал, что ей будет больно, но разве могло быть иначе? Обнимавшие его руки чуть разжались. Марион приоткрыла глаза.
        — Прости. Я буду осторожно…
        Она заглушила его слова нежным поцелуем и обхватила его ногами, привлекая к себе, заключая в себя. Дожидаясь, пока боль утихнет, она сосредоточилась на его взгляде — ласкающем, влюбленном. В памяти почему-то всплыл подслушанный разговор между двумя девушками из соседней деревни. Возлюбленный одной из них, получив желаемое, сразу же бросил бедняжку и принялся обхаживать другую.
        Будучи не в силах сдерживаться, Дункан начал двигаться в ней в ритме, который испокон веку направлял все живое. Ощущения, которые это породило в Марион, заставили ее забыть все едва зародившиеся в душе страхи, и она отдалась движению — сладострастному танцу, порабощавшему тела и разум, заставлявшему желать еще и еще, ведущему к абсолютному счастью…

«Я занимаюсь любовью с Марион Кэмпбелл…»  — без устали повторял про себя Дункан, чтобы убедиться, что он не грезит. Марион постанывала, запрокинув голову. Ему было так хорошо, что он ни разу не вспомнил о боли в паху. Внезапно крик вырвался из его груди.
        То было ликование. По телу прошла волна дрожи, и он излился в нее, исторг в нее частицу самого себя. Обессилев, он с невнятным бормотанием мягко опустился на возлюбленную.
        Через несколько секунд Марион запустила пальцы в черные как ночь волосы Дункана и заставила его посмотреть себе в лицо. Во взгляде его она нашла то, что желала увидеть: искру желания, которую не загасило полученное наслаждение.
        — Ты убила меня,  — прошептал он.
        Довольная, она улыбнулась. Он обнял ее еще крепче. Ее едва слышное воркование пленило его слух, наполнило душу радостью. «Голубка! Белая голубка у меня в руках…»
        — Марион, поедем со мной! Я хочу, чтобы ты была рядом.
        — Но я и так рядом!
        — Едем в Гленко, ко мне домой!
        Он ощутил, как ее тело напряглось под ним.
        — Дочка Кэмпбелла в Гленко? Ты… ты это серьезно?
        И Марион посмотрела на него, скептически приподняв одну бровь.
        — Очень серьезно! Марион Кэмпбелл, с тобой мне не хватит одной ночи, я тебе уже это сказал. Я хочу быть с тобой каждую ночь. Я хочу жить с тобой в моем доме в Гленко. Конечно, если ты тоже этого хочешь.
        Опьяненный любовью и острым запахом тел, Дункан положил голову ей на грудь и закрыл глаза. Под ухом у него быстро-быстро стучало ее сердце. Отныне он был готов подчинить свою жизнь биению этого сердца. И никто, ничто ему не помешает, даже если ради этого ему придется навсегда уехать из родной долины. Он был готов поклясться в этом. Только теперь он понял, что до сумасшествия влюблен в нее.
        — Марион?
        — Что?
        Но что, если она не хочет быть с ним? При этой мысли у него болезненно сжалось сердце. Она накрыла их обоих одеялом.
        — Марион, помнишь, в «Черном дубе» я сказал тебе, что еду в Гленко? Я так сказал, потому что разозлился, ведь ты заявила… Ты меня обвинила… Ну, в общем, это была неправда. Правда в том, что я с ума сходил от беспокойства, зная, что ты уехала одна с Макгрегорами. Я искал тебя три дня и наконец нашел…  — Он привстал на локте, чтобы лучше ее видеть.  — Я боялся за тебя. Не знал, что мне делать. И боялся, что ты скажешь не то, что мне хотелось услышать. В общем, не придумал ничего другого, кроме как соврать. Но это ради тебя я приехал.
        Онемев от волнения, она смотрела на него лучистыми глазами.
        — Марион, я… я хочу, чтобы ты была со мной. Я хочу прожить с тобой всю жизнь.
        Она медленно придвинулась и нежно его поцеловала. Прошло еще несколько минут. Дункан снова опустил голову ей на грудь. Марион все не отвечала. Значит, она с ним не поедет…
        — Я еду с тобой в Гленко.
        Это было последнее, что он запомнил, прежде чем забыться счастливым сном.
        Глава 19
        Разговор с Гленлайоном
        В комнате пахло так приятно, что Марион вздохнула от удовольствия и сглотнула слюну. В животе заурчало. И неудивительно: вчера за ужином она почти ничего не съела — признание брата отбило всякий аппетит. Но все же Марион предпочла на время забыть о необходимости подкрепить свои силы.
        Тяжелая волосатая нога лежала у нее на ногах. Перина задрожала в такт движениям незваного гостя, кровать скрипнула под избытком веса, который ей приходилось выдерживать. Черные длинные волосы Дункана рассыпались по плечам, закрыв ему лицо. Она осторожно, чтобы не разбудить его, отвела их в сторону. Небритый, со шрамом через всю щеку, он был похож на дикаря из давних времен, который пришел, чтобы грабить и жечь все, что попадется на пути. В определенном смысле именно это он с ней и сделал. Завладев ее сердцем, он воспламенил ее тело и овладел им. А она… Она сгорела в его объятиях. Марион покраснела до корней волос, вспомнив об их ночных утехах. Однако даже тени сожаления она не испытывала.
        В последние несколько недель она часто представляла себе, каково это будет, когда ее тела коснутся мужские руки. А именно — руки Дункана. Она представляла, каково это, когда соприкасаются два тела. Что ж, действительность превзошла все ожидания.
        Дункан вздохнул, медленно открыл глаза и улыбнулся ей.
        — Madainn mhath dhuit, mo aingeal[81 - Здравствуй, ангел мой!]. Скажи, это правда ты или я еще сплю? Сегодня ночью мне приснился прекрасный сон. Сладкий сон зимней ночью…
        — Что, если ты до сих пор не проснулся?
        — Если так, то я никогда не хочу просыпаться. Ты хорошо спала?
        — Для двоих моя кровать узковата,  — заметила она, скользнув взглядом по его широким плечам.
        — Прости, что стеснил тебя,  — насмешливо сказал он.  — А я спал как младенец. Ничего, ты привыкнешь.
        — К твоему храпу?
        Он засмеялся.
        — Я не храплю.
        — Еще как! Дункан Макдональд, ты храпишь, как пьяница!
        Он захохотал громче.
        — Это потому, что я был пьян, mo aingeal. Пьян, как никогда раньше.
        Он взял Марион за подбородок и приподнял ее лицо.
        — Я был пьян тобой…
        Он ласково поцеловал ее в холодный нос, потом в губы, заставляя их открыться и позволить ему исследовать рот.
        — Наверное, уже много времени,  — сказал он после недолгого молчания.
        Марион потянула носом воздух.
        — Судя по запаху горячего хлеба, часов семь или восемь.
        — Уже?  — вскричал он, садясь на постели. И потом посмотрел на нее с улыбкой любопытства.  — У нас принято узнавать время по солнцу.
        — Поверь, запах хлеба, который печет Амелия, тоже не обманет! Она всегда сажает хлебы в печь в одно и то же время.
        Лицо Марион стало серьезным. Она едет в Гленко! Вся тяжесть принятого решения камнем легла ей на сердце. Ей придется отказаться от приятных мелочей, которые с давних пор составляли ее повседневность, и вдруг все они показались ей очень важными, совсем как запах хлебов Амелии, наполнивший собой дом. И все же Марион была готова на все, лишь бы быть с мужчиной, которого любила.
        Дункан соскочил с кровати, положил на кучу углей кусок торфа и раздул огонь. Несколько секунд — и в очаге вспыхнуло пламя. Марион залюбовалась гибким телом и рельефной мускулатурой возлюбленного. Вздохнув от удовольствия, она плотнее закуталась в теплые одеяла. Дункан повернулся, и теперь настала очередь Марион выдержать его взгляд. Юноша выпрямился во весь рост. Он и не пытался прикрыть свою наготу.
        — Может, оденешься? Холодно же!
        Он с лукавой усмешкой посмотрел на свой живот и ноги.
        — Тебе неловко видеть меня голым, а, Марион?
        — Ну… Немного неловко,  — призналась она.  — Я не привыкла к тому, что по моей комнате разгуливает голый мужчина.
        Он засмеялся и присел на край кровати, заскрипевшей под его весом так, что Марион решила: сейчас она перевернется.
        — Знала бы ты, как меня это радует!
        Дрожащими пальцами она погладила его по бедру. Дункан взглянул на нее, прикрыв глаза, и по телу молодой женщины пробежала дрожь.
        Его рука прикоснулась к ней, мгновенно пробудив дремлющее желание.
        — Ты и я… Мне с трудом в это верится. Когда я проснулся, пришлось себя ущипнуть, чтобы поверить, что это не сон.
        Он взял ее руки, по очереди поцеловал и поднес к своему сердцу.
        — Все, что я сказал тебе вчера, Марион, было от сердца. И когда я просил тебя поехать со мной в Гленко, если ты, конечно, помнишь,  — тоже…
        — И мой ответ тоже был от сердца, Дункан.
        Его белые зубы приоткрылись в улыбке.
        — Ты не пожалеешь?
        — Никогда!
        Он поцеловал каждую ладонь и приложил их к своей груди на уровне сердца.
        — Оно бьется ради тебя.
        Он наклонился, и черные волосы коснулись щеки Марион. Она закрыла глаза. Губы Дункана прижались к ее губам — нежные, мягкие. Когда он отстранился, она уже знала, что он готов снова повторить все то, что было между ними несколько часов назад. Заметив ее удивление, Дункан засмеялся. Движение руки — и от Марион упорхнуло одеяло. Дункан уложил ее на спину и замер. Потом нежно поцеловал и, привстав на коленях, принялся ее рассматривать.
        Молодая женщина ощутила неловкость от того, что он смотрит на нее вот так, при свете дня. Он догадался о ее волнении и убрал руки, которыми она попыталась было прикрыться.
        — Не прячься, Марион! Мне нравится смотреть на тебя.
        Он с вожделением воззрился на нее, и она ощутила, как по телу разливается приятное тепло. Кровь прилила к щекам.
        — И все-таки я стесняюсь!
        Он улыбнулся.
        — Скажи, что тебе самой не нравится смотреть на меня, и я перестану.
        Марион открыла было рот, но смутилась, и ее губы сомкнулись снова. Да, то была правда — ей нравилось на него смотреть.
        — Ты прав,  — смущенно согласилась она.
        Он рассмеялся.
        — Leannan sith…[82 - Фея-соблазнительница.]
        — Может, и так, поэтому берегись! Я могу утащить тебя в свое подземное жилище!
        — И я буду жить там вечно в изобилии и роскоши?  — На лице Дункана появилась гримаса отвращения.  — Fuich!
        — Это еще почему? Тебе бы не понравилось? А я думала, все мужчины только об этом и мечтают!
        — Жить в роскоши в окружении прекрасных дев и заниматься любовью с утра до вечера?
        — Об этом можешь даже не мечтать! Я буду единственной женщиной в твоей постели, Дункан!
        Он тихонько засмеялся.
        — Конечно… Скажи, а в Гленлайоне много холмов, где живут феи?
        — Немного, но есть.
        — Знаешь, а ведь с твоим даром предвидения ты и вправду можешь оказаться leannan sith.
        Дункан обхватил ее за талию и усадил к себе на колени. Марион вздрогнула от холода, царившего в непрогретой еще комнате, и прижалась к нему.
        — Ты веришь в эльфов?
        — Верила, когда была маленькой,  — призналась она, слегка смутившись.  — Пока не попробовала вызвать эльфа сама. Амелия рассказала мне, что надо сделать, чтобы появился целый кортеж фей верхом на бабочках с золотистыми крылышками и эльфов в доспехах на переливающихся всеми цветами радуги скарабеях.
        — Правда? И что же надо было сделать?  — улыбаясь, поинтересовался Дункан.
        — Положить в один башмак листок ясеня, в другой — листок бузины. Потом сунуть в карман ветку боярышника и сказать первому порыву ветра: «Да благословит тебя Господь!»
        — И получилось?
        Она поморщилась.
        — Конечно: из кустов с громким гиканьем выскочили оба мои братца!
        Дункан засмеялся и чмокнул ее в плечо.
        — Вместо эльфов к тебе явилась парочка Красных колпачков![83 - В шотландском фольклоре уриски, или злые гномы,  — злонравные создания, поджидающие сбившихся с дороги путников, чтобы задушить и окрасить их кровью свои шапочки. Когда цвет начинает бледнеть, они ищут новую жертву.]
        — Почти… А ты знаешь, что в наших краях и вправду живет Красный колпак?
        — Нет,  — ответил он, лаская губами ее шею.
        Руки его сладострастно поглаживали ягодицы Марион, медленно скользили по ее бокам вверх и вниз. От этих прикосновений по телу девушки бегали мурашки.
        — Амелия говорит, что он бродит среди руин Меггерни.
        — А я слышал, что там обитает призрак твоего родича, кровожадного Колина Кэмпбелла.
        — Кто тебе такое сказал? Неужели ты веришь в привидения?
        — Так же, как в фей и эльфов, не больше и не меньше. Но, сказать честно, мы стараемся обходить это место, когда приходим сюда… с визитом. Старый Ангус Маккол клялся, что видел призрак твоего прадеда возле стены замка. Так вот, привидение показало пальцем на деревья за спиной у Ангуса и его спутников и разразилось наводящим ужас смехом. Все обернулись и увидели висящих в петле тридцать шесть гниющих трупов Макдональдов, которых когда-то повесили в этом месте… Они бросили коров, которых украли, и вернулись в Гленко с пустыми руками. А у Ангуса с того самого дня волосы стали белыми как снег.
        Марион усмехнулась.
        — Что ж, безумец Колин знает свое дело! Надо будет сказать отцу, чтобы коров почаще гоняли пастись к руинам старого замка.
        — Скажи, ты ведь этого не сделаешь? Хотя, когда ты будешь жить со мной в Гленко, ты ведь не станешь отрезать мне… сама знаешь что, даже если и случится повод?
        Молодая женщина нахмурилась, не понимая, о чем он говорит.
        — А зачем мне что-то тебе отрезать?
        — Ты что, забыла, как грозилась отрезать мне «все причиндалы»?
        Марион задумалась, покусывая губы. Лицо ее вдруг просветлело, и она задорно улыбнулась.
        — Помню! Я вспомнила, Дункан Макдональд!
        Рука ее скользнула вниз и завладела предметом, на который были обращены ее угрозы. Дункан издал стон удовольствия.
        — Угроза в силе, хотя… Дело это не срочное, его можно отложить.
        Медленно лаская его, она засмеялась тихим, журчащим смехом. Дункан сомкнул веки и притянул ее к себе, чтобы поцеловать. Вдруг с нижнего этажа донеслись раскаты голосов. Оба вздрогнули. Похоже, Джон и трое спутников Дункана разговаривали на повышенных тонах. Марион не могла разобрать слов, но в том, что беседа не была дружеской, не могло быть никаких сомнений. Услышав душераздирающий вопль Амелии, она поняла все.
        Отбросив руку Дункана, она соскочила с кровати. На лестнице послышались шаги и самые грубые ругательства. Марион испуганно посмотрела на Дункана, который только теперь осознал, что происходит.
        — Одевайся!  — произнес он лишенным эмоций голосом.
        Бледная как полотно, девушка бросилась собирать с пола разбросанные в беспорядке вещи и натягивать их на себя. Дункан не отставал от нее. Джон яростно застучал кулаками в дверь сестриной спальни.
        — Марион, немедленно открывай!  — кричал он.  — Я знаю, что он там! Марион! Открой эту чертову дверь!
        Марион в отчаянии посмотрела на Дункана, который как раз одергивал плед и поправлял ремень.
        — Он тебя убьет… Дункан, только не это!
        — Ничего он не сделает, mo aingeal. Конечно, может, и попытается, но я не позволю какому-то там жалкому Кэмпбеллу себя убить!
        Услышав это, Марион нахмурилась. Дверь сотрясалась от ударов.
        — Не забывай, он — мой брат!
        Он завязал шнурок у нее на корсаже и поцеловал ее в лоб.
        — Ладно, горло я ему перерезать не стану.
        — Марион!  — снова и снова повторял хриплый от злости и ненависти голос Джона.  — Быстро открывай, или я вышибу дверь! Я знаю, что этот негодяй Макдональд в твоей комнате!
        Марион с тревогой посмотрела на дверные петли, потом на Дункана, которого происходящее, похоже, не особенно взволновало.
        — В окно! Дункан, прыгай в окно!
        Она вцепилась ему в руку, толкая к единственному возможному выходу.
        — Ты и правда думаешь, что я сбегу как трус? Открой дверь. Пускай заходит!
        Дверь заходила ходуном, и с каждым новым ударом Марион вздрагивала. Дункан подтолкнул ее к двери и попытался приободрить жестом. Но она успела заметить, как его рука легла на рукоятку кинжала.
        — Ну же, Марион!
        Дрожащими пальцами она отодвинула задвижку, и Джон с перекошенным от ярости лицом ворвался в спальню. Он сопел, как бык, готовый напасть. Во взгляде его ясно читалась жажда убийства, и Марион инстинктивно отшатнулась. Джон посмотрел на нее, потом на Дункана. В комнате повисла тишина. В дверном проеме застыла Амелия, а у нее за спиной, держа руки на рукоятках ножей и готовясь вмешаться в любой момент, стояли Роб и Колин. Кухарка судорожно рыдала, Джон все никак не мог отдышаться.
        Марион окаменела от ужаса. Джон сделал шаг вперед и замер. Окинув сестру взглядом с головы до ног, он посмотрел на неубранную постель.
        В пощечину, от которой Марион отбросило к стене, он вложил всю свою злость. Девушка сползла вниз, держась рукой за ушибленную щеку и пытаясь сдержать слезы. Мгновение Дункан потрясенно смотрел на ее брата, потом, по мере того как новые чувства просыпались в нем, лицо его исказилось яростью. Испустив леденящий кровь вопль, он бросился на Джона и швырнул его к комоду. Тот пошатнулся, ваза с цветами рухнула на пол и разбилась.
        Амелия вскрикнула. Марион сжалась в уголке, парализованная страхом и изумлением. Кулак рассек воздух, послышался отвратительный хруст ломаемой кости. Роберт и Колин поморщились.
        — Будь ты проклят, Макдональд!  — взвыл Джон, хватаясь за окровавленный нос.  — Ты обесчестил мою сестру и заплатишь за это жизнью, подонок!
        Он обнажил свой кинжал, но не успел поднять оружие, как клинок уперся в его собственное горло. Колин схватил его за волосы.
        — Клянусь, если ты хотя бы прикоснешься к нему, я отправлю тебя гореть в аду на пару с твоим мерзавцем дедом!
        С диким криком Амелия бросилась вниз по лестнице. Роб помчался следом, опасаясь, как бы она не переполошила весь клан. В таком случае дело наверняка закончилось бы кровавой резней. Марион ухватилась за ножку кровати и с трудом встала.
        — Прекратите! Отпустите его!
        Но Колин не обратил на нее ни малейшего внимания, и Марион совсем уже приготовилась броситься на него, когда внизу снова зашумели люди. Амелия истерично рыдала и что-то кричала. По лестнице загрохотали тяжелые шаги.
        Марион показалось, что пол уплывает у нее из-под ног.
        — Папа!
        В комнату вошел лэрд Гленлайона, а следом — один из его приближенных. Подручный лэрда толкнул Дункана к стене, выкрутил ему руку за спину и приставил к шее нож. Кровопролитие казалось неминуемым…
        — Немедленно отпустите моего сына!
        Колин без проволочек подчинился и подтолкнул Джона к отцу.
        — Что здесь происходит?  — спросил Гленлайон.
        Взгляд его глубоко посаженных глаз обежал комнату и остановился на кровати. Как только суть происходящего открылась ему, кровь отхлынула у лэрда от лица и он испустил вопль ярости.
        — Этот мерзкий Макдональд обесчестил ее!  — крикнул Джон, указывая обличающим перстом на Дункана, которому клинок под кадыком мешал дышать.
        С губ Марион сорвался стон. Она понимала, что должна вмешаться.
        Рука с кинжалом ждала сигнала, одного слова, чтобы перерезать молодому Макдональду горло. Гленлайон смерил предполагаемого насильника ледяным взглядом.
        — Это я! Я сама его позвала!
        — Ты позвала этого каналью к себе в постель?  — переспросил Джон, сплевывая кровь.  — Но ведь ты помолвлена с графом Стретмором! Теперь он не захочет жениться на такой шлюхе, как ты!
        — Заткнись!  — прикрикнул на сына едва сдерживающий ярость Гленлайон.
        Марион встретилась взглядом с Дунканом, которого слова Джона привели в крайнее изумление. Он с трудом сглотнул. Марион посмотрела на отца. Тот ответил жестким, холодным взглядом.
        — Это правда?  — спросил он бесцветным голосом.
        — Папа, пусть его отпустят! Он взял только то, что я отдала ему по доброй воле!
        — Но почему, Марион?
        — Ну… потому что…
        — Чтобы наверняка лишить себя последнего шанса сделать достойную партию!  — прошипел Джон.
        — Граф Стретмор погиб в сражении, жалкий ты болван!
        Не сводя с брата пылающих гневом глаз, Марион шагнула к нему.
        — Он погиб, сражаясь за своего короля! Он не предал его, в отличие от тебя!
        Джон побледнел и стиснул зубы.
        — Марион, перестань!
        — Не перестану! В этой комнате единственный, кто запятнал позором имя Кэмпбеллов,  — это ты! И значит, не тебе судить мои поступки!
        Лэрд Гленлайона нахмурил кустистые брови.
        — Объяснись, Марион! Что еще за предательство?
        — Джон…
        Она знала, что ее откровения станут для отца ужасным ударом, а ведь жизнь и так не баловала Гленлайона подарками… Но выбора у нее не было. Марион понимала, что обязана рассказать правду. Что она и сделала, правда, не вдаваясь в подробности. В этом не было нужды. Она попыталась обрести поддержку во взгляде Дункана, однако тот отвернулся и стоял не шевелясь, потому что нож подручного лэрда все еще холодил ему шею. Плечи Гленлайона поникли под тяжестью нового удара судьбы. Он закрыл глаза и опустил голову, а потом приказал своему человеку отпустить Дункана, а сыну — выйти из комнаты.
        — Отец, я могу объяснить…
        — Отправляйся в мой кабинет, Джон. Немедленно!
        Юноша бросил исполненный ненависти взгляд на сестру и Дункана, который выдержал его с показным равнодушием, и вышел. Колин последовал за ним. Лэрд повернулся к Дункану и внимательно посмотрел на него.
        — Мне нужно поговорить с сыном. А потом я займусь вами.
        И он ушел, даже не взглянув на дочь. Плечи Марион задрожали, и она, рыдая, упала на кровать. Прошло несколько минут, прежде чем Дункан подошел к ней. Марион уставилась на носки своих башмаков, не решаясь поднять глаза.
        — Думаю, я имею право требовать объяснений,  — глухим голосом проговорил он.  — Так что насчет Стретмора?
        — Прости меня! Я хотела тебе сказать, но подумала, что это может подождать. Все равно ведь он умер…
        — Ты была помолвлена с графом Стретмором и ничего мне не сказала?
        — А зачем мне было об этом говорить? Дункан, ведь тогда между мной и тобой ничего не было!
        Он отвернулся. Марион наконец осмелилась поднять голову и уставилась ему в спину.
        — Он умер, и все это уже не имеет значения.
        Повисло молчание.
        — Дункан, ты должен мне верить!
        — А если бы его не убили, ты бы все равно отдалась мне?
        — За него я бы никогда не вышла. Я его не хотела. Нашу помолвку устроил граф Бредалбэйн, потому что хотел помешать мне…
        Он обернулся.
        — Ты хочешь, чтобы я поверил, что ты предпочла бы простой дом в Гленко замку в графстве Ангус? Да ты издеваешься надо мной! А я подумал было… что там, в Ардохе, ты оказалась не случайно…
        — Так оно и есть.
        Ну конечно! Ведь там был и граф Стретмор!
        Она поднялась на ноги, которые по-прежнему были как ватные, и посмотрела ему в глаза.
        — Дункан, не говори глупостей! Это ради тебя я осталась в лагере после сражения. Я знала, что должно случиться что-то ужасное. И знала, что кто-то из твоего клана умрет…
        — Разумеется, кто-то должен был умереть. Это же война, Марион!
        — Я просто не могла от тебя уехать, особенно после того… того видения… Я видела его, Дункан! Видела тартан твоего клана, весь в крови…
        — И поддалась соблазну проверить, случится это или нет?  — спросил он с горечью.
        Это замечание уязвило Марион в самое сердце, но она сдержалась, поскольку понимала, что заставляет ее возлюбленного так говорить.
        — Мне было страшно, потому что это видение случилось, когда я была рядом с тобой, так что я… я знала…
        Дункан внимательно посмотрел на девушку. Она не лгала.
        — И ты знала, что мой брат погибнет? Ты хочешь сказать, что это то самое видение, которое было у тебя в ночь, когда мы ограбили «Sweet Mary»? И ты мне ничего не сказала?
        Он провел рукой по лбу. Лицо его помрачнело.
        — Нет, все не так! Я не знала точно, кто именно умрет. Но, Дункан… Я боялась, что это можешь быть ты. Я не знала, что именно случится. И я так испугалась, что могу тебя потерять…
        — Тебе надо было мне сказать! Может, я сумел бы сделать так, чтобы моего брата не убили!
        — Нет! Судьбу изменить нельзя! Неужели ты не понимаешь? Я вижу то, что будет, и ничего не могу изменить. Будущее уже прописано, оно не меняется!
        Девушка упала на колени и расплакалась. С минуту Дункан молча смотрел на нее, потом вздохнул.
        — Марион, прости меня. Я не должен был говорить с тобой таким тоном. Я знаю, что ты ничего не могла изменить.  — И он осыпал ее лицо ласковыми поцелуями.  — Что касается Стретмора…
        Она открыла покрасневшие от слез глаза и посмотрела на него.
        — Он очень кстати умер на поле битвы.
        — Как ты можешь говорить такие страшные вещи? Ему ведь было всего девятнадцать лет!  — Она умолкла, заметив выражение лица Дункана, потом заговорила снова:  — Повторяю, я бы за него никогда не вышла! И никто не смог бы меня заставить.
        — Но ведь, судя по всему, это была блестящая партия…
        — Мне не нужны были ни его замки, ни титулы. Это тебя… Это тебя я…
        Слова, казалось, застряли в ее пересохшем горле. Марион колебалась. Но отступать теперь было поздно.
        — Это тебя я хотела, Дункан!
        Лицо его расслабилось, губы приоткрылись. Было ясно, что он взволнован, растроган и подыскивает слова. Он обнял Марион и прижал к себе.
        — Наверное, я тебя люблю…
        — «Наверное» или любишь?
        — Если честно, Дункан, я не хотела в тебя влюбляться. Все-таки я — дочка лэрда Гленлайона, а ты… Вдобавок ко всему я не знала, каковы твои истинные намерения. Я боялась, что ты просто хочешь воспользоваться мною, чтобы отомстить за твой клан.
        — Марион!
        Он взял ее за подбородок и заставил посмотреть себе в лицо.
        — Мой нежная Morag… Я никогда не смогу причинить тебе зло. И если ты и вправду любишь меня хоть немного, это уже больше, чем я мог надеяться!


* * *
        Лэрд Гленлайона стоял у окна спиной к нему. Взгляд его блуждал по белым от снега холмам, окружавшим поместье. Бесконечное постукивание пальцами по столешнице письменного стола заставляло Дункана нервничать еще больше. И все же юноше удалось сохранить невозмутимое выражение лица, когда Гленлайон отвлекся от созерцания пейзажа и устало посмотрел на него.
        — Не стану скрывать, что разочарован. Марион — моя единственная дочь, и я желал для нее другой судьбы,  — заявил он без околичностей.  — Выбрать Макдональда! Fuich! Марион всегда меня удивляла, но это переходит все границы разумного.  — Лэрд грохнул по столу кулаком, посмотрел на сжатые пальцы, расправил их, вздохнул и закрыл глаза, словно признавая, что изменить случившееся он бессилен.  — Как бы то ни было, я не собираюсь ни к чему ее принуждать. Честно говоря, я боялся, что это произойдет. У нее не было особых причин оставаться в Перте, если не считать вас. Я знаю свою дочь лучше, чем она думает. И я не слишком многословен. Мои разговоры с детьми, особенно с Марион, скорее… Но ведь мужчине трудно одному растить девочку, к тому же такую непоседливую. Я давно оставил надежды ее перевоспитать.
        Он пожал плечами, повернулся к огню и посмотрел вверх, на портрет. Казалось, его отец с напряженным интересом вслушивается в разговор.
        — Буду с вами откровенен, Макдональд. Ваш клан я считаю наихудшей язвой Хайленда. Но я способен оценить, что собой представляет человек, не принимая во внимание его корни и происхождение.  — Он посмотрел на застывшего у входной двери Дункана.  — Марион была обещана в жены графу Стретмору, вам это уже известно. Но он погиб, да примет Господь его душу! Это упрощает ситуацию, особенно в том, что касается планов Бредалбэйна. Но, поступив так, как поступила, Марион лишила себя шансов на выгодное замужество.
        — Выгодное, говорите вы?  — возмутился Дункан, внезапно обретая дар речи.  — Но для кого?
        Изнуренное, худое лицо Гленлайона ожесточилось. Он нахмурился, хотя взгляд его выцветших голубых глаз остался грустным.
        — Для нее самой, Макдональд. Вы неправильно истолковали мои намерения. Я всем сердцем люблю дочь. Ради нее я готов поступиться некоторыми своими принципами. Я бы никогда не воспользовался Марион ради собственного обогащения. Я хочу, чтобы это было ясно с самого начала.
        — Это ясно, сэр.
        Гленлайон вздохнул и посмотрел на портрет красавца кавалера над камином.
        — Ваши намерения, Макдональд,  — вот что меня волнует! Зачем мужчине из Гленко преследовать дочь Гленлайона, если только он не хочет… В общем, если вспомнить, в каких отношениях наши кланы, полагаю, неудивительно, что я задаюсь такими вопросами.
        — Я понимаю,  — отозвался Дункан.  — Но мои намерения самые честные, сэр, поверьте!
        Лэрд насмешливо улыбнулся.
        — Поверить вам на слово? Хотелось бы. Но вот загвоздка: я давно не доверяю людям, которые приходят из Проклятой долины. И мне трудно усмотреть в этой истории что-то помимо желания отомстить. Мне очень дорога моя дочь. Она — это все, что у меня осталось… она напоминает мою покойную супругу.
        — Сочувствую вам, сэр. Марион мне рассказывала…
        — Она вам рассказывала? Что ж, это хорошо.
        Он задумался. Длинные пальцы лэрда нервно теребили карман небесно-голубого бархатного камзола, подчеркивавшего цвет его глаз. Дункан представил Марион в платье того же цвета…
        — Вы принудили ее?
        Дункан заморгал от неожиданности.
        — Нет, сэр, нет!
        Лэрд поморщился, потер кончик носа и окинул юношу оценивающим взглядом.
        — Полагаю, это правда. Марион трудно заставить делать то, что она не хочет, разве только ценой обид и слез, и мне это известно лучше, чем кому-либо. И если я правильно разгадал природу чувств, которые она к вам испытывает… Я поверил дочери, когда она сказала, что сама пригласила вас… в свою спальню. Ей всего шестнадцать, но, насколько я вижу, она уже знает, чего хочет. Я шокирован ее поведением, и это еще слабо сказано. Но я ничего не могу изменить, не так ли?  — Он горько усмехнулся и продолжил:  — Надо признаться, в этом есть и моя вина. Я всегда позволял ей все, что она хотела. И сегодня я слишком устал, чтобы с ней сражаться. К великому огорчению Амелии, моя дочь куда больше любила лазить в мальчишечьих штанах по торфяным кучам, чем благонравно сидеть в доме в чистом платьице и заниматься рукоделием или читать псалмы из Библии. Да вы и сами знаете, какая Марион упрямая!
        Дункан улыбнулся уголками губ.
        — Да, я заметил. И язык у нее подвешен как надо.
        — Именно,  — согласился лэрд и прищурился.  — Полагаю, мне следовало обходиться с ней построже. Ее речь и манеры оставляют желать лучшего.
        — А мне в ней это даже нравится,  — сказал Дункан, не переставая улыбаться.
        — О да, в этом я не сомневаюсь.
        Гленлайон посмотрел на него так внимательно, что Дункану стало не по себе.
        — Как зовут вашего отца?
        — Лиам Макдональд.
        — Лиам… Не слишком распространенное в Хайленде имя. Думаю, мы с ним встречались. Скорее всего, на моих землях, но не помню, когда именно.
        В задумчивости он потер подбородок, потом снова повернулся и посмотрел на картину.
        — Вам известно, что человек на портрете — мой отец?
        — Да, я догадался.
        — То, что он сделал, нельзя ни исправить, ни простить. Он был человеком слабым, легко подпадал под чужое влияние. Я считаю, что он совершал непростительные поступки, но не хочу, чтобы за них расплачивалась Марион.  — И он многозначительно посмотрел на Дункана.  — Вы понимаете?
        — Прекрасно понимаю, сэр.
        — Как вы намерены с ней поступить теперь, когда… Вы ведь понимаете, что я имею в виду?
        — Я хочу увезти ее с собой в Гленко,  — ответил Дункан, не моргнув глазом.
        На лице лэрда заходили желваки. Он принялся перебирать пальцами звенья золотой цепочки от часов, пропущенной сквозь петельку камзола, и натянул ее так туго, что она вот-вот грозила лопнуть.
        — Гленко…  — прошептал он и поморщился, как если бы даже название этой долины было проклято.  — И она согласилась?
        — Да.
        Гленлайон нахмурился и шумно выдохнул, словно признавая свою беспомощность. Дункан даже ощутил некоторую жалость по отношению к человеку, чей груз жизненных забот казался столь тяжким. Интересно, случалось Марион видеть отца улыбающимся?
        — Скажите, Макдональд, а почему вы хотите увезти мою дочь в Гленко?
        Дункан не сразу понял суть вопроса. Но когда понял, расправил плечи и вздернул подбородок.
        — Потому что я люблю ее, сэр!
        Сердце его неслось галопом, как испуганная лошадь, спасающаяся от опасности. Он только что озвучил отцу Марион чувства, которые питал к ней и которые осознал едва ли не час назад. Да, он любит Марион!
        — Вы ее любите…  — повторил Гленлайон громко.  — И что же вы готовы сделать ради этой… любви?
        — Ради Марион я готов на все.
        Слова вырвались сами собой, Дункан даже удивился. Он любит Марион Кэмпбелл! Испытав приступ ярости там, в спальне, когда Джон ее ударил, он осознал, что мог бы убить за нее. Если бы Джон не был ее братом, он наверняка бы ударил его ножом.
        — Поймите меня правильно,  — продолжал между тем отец Марион,  — я должен убедиться в том, что ваши чувства истинны. Для меня нелегко оценить, что вы за человек. Вы — уроженец Гленко, но я видел вас в бою. Вы бесспорно храбры. И, как я полагаю, человек чести. Моя дочь была в ваших руках некоторое время, и вы…  — Он поморщился.  — И вы отнеслись к ней с уважением. Я давно хотел поблагодарить вас за все, что вы для нее сделали.
        Гленлайон подошел к маленькому одноногому столику, на котором стояли стаканы, и взял один. Потом снял с полки шкафа бутылку виски и вернулся к письменному столу.
        — Вам наверняка известно, что мой отец промотал свое наследство,  — сказал он, наливая себе драм янтарного напитка.
        Потом открыл ящик стола и вынул ларец розового дерева с отделанными латунью уголками. Он оказался запертым. Дункан молча, с любопытством наблюдал за действиями лэрда, пока тот искал в связке нужный ключ. Наконец Гленлайон вставил маленький ключик в замочную скважину.
        — Я разорен, и мне нечего дать Марион.  — Он многозначительно посмотрел на Дункана.  — Я хочу сказать, что не в состоянии дать дочери достойное приданое.
        — Мне ничего от вас не нужно, сэр. Ваша дочь — вот все, чего я желаю.
        — Да, разумеется.  — Он усмехнулся себе под нос.  — Хотя нет. Будем считать, что все коровы, которых вы украли с тех пор, как первый раз ступили на мои земли и я пинком под зад отправил вас домой, и есть ее приданое!
        Дункан почувствовал, что краснеет. Он открыл было рот, но не произнес ни звука. Выходит, Гленлайон его запомнил? Надо же! Отец Марион открыл ларец. В нем на кроваво-красной бархатной подушке лежал серебряный кубок тонкой чеканки. Какое-то время Гленлайон рассматривал его со странным выражением на лице. Потом медленно извлек из ларца и поставил на стол рядом со стаканом, в который успел налить виски.
        — Намереваетесь ли вы жениться на ней?
        Дункану стало неловко. Разумеется, отец хотел убедиться, что его дочь не станет мишенью для насмешек и презрения. Но о том, чтобы связать себя с Марион узами брака, он до сих пор не задумывался. Да и хочет ли он вообще жениться? И хочет ли этого она сама?
        — Дело в том… В общем, мы с Марион об этом еще не говорили. Но если она захочет… Что ж, тогда я произнесу с ней брачные клятвы.
        Похоже, этот ответ устроил Гленлайона. Он плеснул виски в серебряный кубок и протянул его Дункану. Потом поднял стакан.
        — Slainte mhat!
        Дункан, следуя его примеру, залпом опустошил кубок и протянул его Гленлайону, но тот отвел его руку.
        — Нет, этот кубок ваш,  — сказал он.
        Юноша с изумлением уставился на великолепный образчик мастерства ювелиров, который поблескивал у него в руке.
        — Он принадлежал вашему клану,  — попытался объяснить происходящее Гленлайон, но было ясно, что он смущен.  — Полагаю, пришло время его вернуть.
        Велико же было удивление Дункана, когда он понял, что у него в руках — знаменитый серебряный кубок великого Макиайна, которого больше двадцати лет назад убил капитан Роберт Кэмпбелл. Этот кубок, привезенный некогда из Франции, пропал вместе с остальным добром из усадьбы лэрда Карноха, которую солдаты аргайлского полка впоследствии сожгли дотла.
        — Кубок Макиайна…  — шепотом проговорил он, пораженный происходящим.
        — Да, это он. Вижу, вам известно о его существовании. Он хранился в этом ларце с тех самых… ужасных времен. До сегодняшнего дня я не прикасался к нему. Много раз я заставал отца сидящим перед раскрытым ларцом. Он подолгу смотрел на кубок, но тоже никогда к нему не прикасался. Думаю, он боялся… Боялся проклятия, понимаете?
        — Думаю, да.
        — Я возвращаю эту вещь вам. Она мне не принадлежит. Я даже рад от нее избавиться. Сама мысль, что она здесь, в моем столе, меня тяготила. Но не мог же я явиться к вашему лэрду и сказать: «Это кубок вашего отца, возьмите!»  — Он помолчал, глядя на блестящее серебро.  — Не думаю, что наши кланы скоро научатся сосуществовать мирно. И я знаю, что по-прежнему буду недосчитываться коров и время от времени на деревьях в Честхилле будут болтаться в петле ваши соотечественники…
        Дункан сглотнул, но выдержал неодобрительный взгляд Гленлайона.
        — Надеюсь только, что ради Марион вы позаботитесь о том, чтобы вас не повесили. Мне будет очень досадно приговорить к казни человека, завоевавшего любовь моей дочери.
        Губы Дункана помимо воли изогнулись в усмешке. Какой цинизм! Надо же, у этого человека есть чувство юмора!
        — Постараюсь не попасться,  — тихо сказал он.
        Гленлайон улыбнулся в ответ. И вдруг лицо лэрда просветлело, он словно помолодел лет на десять.
        — И еще… Я не настолько наивен, чтобы думать, что Марион будет легко жить в Гленко. Но если она согласилась поехать с вами, значит, понимает, что ее ждет. И все же я прошу вас: позаботьтесь о том, чтобы ей не было слишком трудно.
        — Разумеется, сэр! Можете на меня рассчитывать.
        — Отец мой, наверное, ворочается в своей могиле…
        Внезапно дверь в кабинет распахнулась и вбежали Роб Рой и Джеймс Мор. Последний бросил на стол документ со сломанной печатью и приветствовал лэрда простым кивком, без церемоний.
        — Думаю, мы нашли способ вернуть документ!
        Гленлайон нахмурился и посмотрел на бумагу на столе, но в руки брать ее не стал.
        — Что это такое?
        Джеймс Мор подошел ближе. На его покрасневшем от мороза лице играла торжествующая улыбка.
        — Это приказ убить Претендента! И подписан он Джоном Кэмпбеллом, сыном и наследником герцога Аргайла.
        — Проклятье!  — выдохнул Дункан.
        — Значит, Претендент наконец прибыл в Шотландию?
        — Да, два дня назад. Он высадился в Питерхеде и скоро отправится в Перт, где его ждут с таким нетерпением!
        — Слава богу!  — прошептал лэрд. Он взял документ со стола, чтобы получше рассмотреть.  — Как он попал к вам в руки?
        — Мы перехватили почту из Форт-Уильяма,  — пояснил Джеймс.  — Скажем так: удалось уговорить курьеров дать нам порыться в письмах.  — Он выразительно похлопал по кинжалу, болтавшемуся в ножнах у пояса.  — На одном я узнал почерк сына герцога Аргайла. Сначала я решил, что это и есть тот самый документ, который мы разыскиваем. Но, если подумать, и этот вполне может пригодиться.
        — Для шантажа?  — спросил Дункан.
        Джеймс ответил широкой улыбкой.
        — Можно сказать и так! Не думаю, что Аргайл обрадуется, узнав об интригах и политических идеях своего сыночка. Этот шалопай обстряпал дело так, чтобы вся вина за него пала на отца. Представляете, что ждало бы старого Аргайла, взойди Претендент на трон? Он бы закончил жизнь под клинком Вдовы, как и его предки!
        — Ну и ладно!  — выразил свое отношение к делу Дункан.
        Гленлайон многозначительно усмехнулся и с задумчивым видом повертел документ в руках.
        — Что ж, Аргайл, теперь ты попался!
        — На этом хорошие новости заканчиваются,  — сказал Джеймс и с сочувствием посмотрел на Дункана.  — Боюсь, твоя сестра с мужем попали в беду.
        — Что?
        — Тревора Макдональда арестовали за нападение на обоз с продовольствием, следовавший в Форт-Уильям. Одного солдата убили.
        Дункан стиснул кубок в руке.
        — В стране восстание, поэтому я сомневаюсь, что с ними обошлись мягко. Хорошо, если вообще кормят… В общем, мы столкнулись с конвоем на дороге. Их везли в Инвернесс.
        — Их? Ты хочешь сказать, что Франсес не отпустили?
        — Нет,  — ответил Джеймс.
        — Мать не переживет этой зимы!
        — Колин уже уехал в Гленко. Они с твоей матерью поедут в Перт, чтобы поставить в известность твоего отца и решить, что можно сделать.
        Дункан не знал, что думать и что делать. Ему хотелось тут же броситься к матери, которая наверняка едва жива после смерти Ранальда, а теперь, когда арестовали еще и Франсес… Но ведь у него теперь есть Марион и собственные проблемы…
        Часть седьмая
        Счастье тех, кто целует только призраков, тоже призрачно.

    Шекспир. Венецианский купец
        Глава 20
        Первый день нового года
        Радостное волнение воцарилось в лагере солдат-якобитов, которые вот уже месяц жили в Перте. Всюду, на улицах и в тавернах, поднимали тосты за здоровье претендента Якова Стюарта, ступившего наконец на промерзшую землю Шотландии и в самые ближайшие дни намеревавшегося прибыть в город. Графы Мар и Маришаль в сопровождении еще тридцати родовитых шотландцев выехали навстречу будущему королю, о чем было объявлено в Феттерессо, главном замке клана Китов, в то время как в Перте активно готовились к приезду высочайшей особы и коронации, которую было решено отпраздновать с особой помпой.
        Что касается меня, то в Перт я приехала сутки назад, и у меня не было охоты что-либо праздновать. День подходил к концу, а вместе с ним заканчивался и 1715 год. Таверна на Тай-стрит, где я сняла комнату, была переполнена. Со страхом и нетерпением я ждала Колина, отправившегося на поиски Лиама. Нужно было разыскать его как можно скорее, чтобы вытащить Франсес и Тревора из переделки, в которую они угодили.
        Почти три недели прошло после поспешного отъезда Лиама. Все это время я жила словно в тумане, в своем замкнутом мире, где не было места эмоциям. И туман этот все никак не желал рассеиваться. Чтобы забыть Лиама, его предательство, мою боль и вообще сам факт, что я живу, я с утра до вечера занималась домашними делами. Однако ничего не помогало. Да и как такое забудешь?
        Маргарет приходила дважды. Даже понимая в глубине души, что ей стыдно и она искренне сожалеет о случившемся, я не стала открывать и слушать ее пустые извинения, которые все равно бы меня не утешили. Я не была готова ее выслушать, как и не готова была снова увидеться с Лиамом. Но ведь речь идет о жизни нашей дочери…
        Я не стала рассказывать Колину о своих семейных неурядицах. Конечно, он догадался, что что-то не так, когда я сперва отказывалась ехать в Перт, а потом заявила, что ни за что не пойду с ним разыскивать Лиама на улицах города. Однако он имел такт ни о чем меня не спрашивать. Может, он успел каким-то образом узнать? В этом я сомневалась. Лиам не из тех, кто любит излить душу перед другом или даже родными. Хотя нет, открылся же он Маргарет…
        Подавив угрызения совести, никак не оставлявшей меня в покое, я стиснула зубы и проглотила вино, которое успела отпить из стакана. Я не сводила глаз с двери, каждую секунду ожидая, что он войдет… Я отодвинула тарелку с едой, к которой почти не прикоснулась. Место себе я выбрала в темном углу, откуда была видна вся комната. Наконец дверь приоткрылась и в зал заглянул светловолосый мужчина. Это был Колин, и он пытался найти меня в толпе. Невольно я привстала, ожидая увидеть у него за спиной другого, с рыжеватыми волнистыми волосами…
        Сердце быстро-быстро стучало у меня в груди, мышцы шеи напряглись, живот свело спазмом. Колин пришел один! Я закусила губу, чтобы не заплакать. Лиам не захотел меня видеть или Колин его не нашел? Меня охватила паника. Что, если Лиам не вернулся в Перт?
        Колин подошел к столу с кружкой пива и сел напротив.
        — Ну?
        — Мы с ним виделись,  — сказал он грустно.  — Он не захотел идти со мной.
        Я едва не задохнулась от радости: слава тебе, Господи, он здесь!
        — Он очень разволновался, Кейтлин.
        — Но я должна с ним увидеться! Мы до сих пор не знаем, что с Франсес!
        — Он разволновался, когда узнал, что ты в Перте.
        — Но нельзя же ждать бесконечно! Когда мы сможем встретиться?
        Колин хмыкнул и пожал плечами.
        — Ты объяснил ему, насколько дело срочное?  — спросила я, выливая остатки вина из кувшина себе в стакан.
        Он заглянул в кувшин и посмотрел на меня со странным выражением на лице.
        — У тебя за столом была компания, или ты выпила все сама, пока меня не было?
        — Что? Нет, я выпила все сама,  — ответила я растерянно.
        И в ту же секунду почувствовала, как от спиртного начинает кружиться голова и телом овладевает приятная истома. Мне вдруг стало ужасно грустно.
        — Ты не ответил на мой вопрос, Колин. Ты объяснил ему…
        — Да, я все объяснил.
        — И где он сейчас?
        — На Скиннергейте[84 - Одна из старейших улиц Перта. (Примеч. пер.)], вместе с Калумом, Робином и Ангусом.
        — И он… пьяный?
        Мне вдруг подумалось, что Лиам мог быть слишком пьян, чтобы решиться со мной увидеться.
        — Нет.
        Он смотрел на меня с любопытством и сочувствием.
        — Кейтлин,  — начал он, беря меня за руку,  — мне больно видеть тебя в таком состоянии. Я не настолько глуп, чтобы не понять, что между вами что-то произошло…
        Я допила остатки вина из стакана и, поморщившись, протянула Колину пустой кувшин.
        — Принесешь еще?
        Он снисходительно посмотрел на меня и заказал еще вина.
        — Ты напьешься, как сапожник, Кейтлин!
        В ответ я криво усмехнулась.
        — Я хочу забыться…  — проговорила я с нервным смешком.
        За соседним столиком темноволосый, нарядно одетый юноша повернулся и с минуту смотрел на меня, а потом одарил чарующей улыбкой. Если не считать подавальщиц, в шумном заведении женщин было совсем немного. Передо мной появился новый кувшин с вином. Я налила себе еще стакан. Колин нежно сжал мою руку и притянул меня к себе поближе.
        — Я сказал, что между тобой и Лиамом что-то произошло…
        Я отхлебнула вина.
        — Расскажи мне эту историю про герцога Аргайла!
        Убедившись, что я не хочу разговаривать о своих горестях, он не стал настаивать, отпустил мою руку и взялся за кружку.
        — В скверное положение поставил себя сын герцога, а не сам герцог. Джон организовал заговор, чтобы убить Претендента. Но отдуваться при случае за свои махинации ему не хотелось, поэтому он подделал на документе подпись своего отца…
        Быстрое движение привлекло мое внимание: тот самый юноша за соседним столиком, высокий, худощавый и темноволосый, уронил кружку на стол, и пиво пролилось на край моей юбки. Он рассыпался в извинениях и попытался отряхнуть мокрую ткань.
        — Ничего страшного, не беспокойтесь!
        — Простите меня, миссис… м-м-м?
        — Макдональд!
        Юноша взял мою руку и поднес к губам. Потом поклонился.
        — Уильям Гордон к вашим услугам!  — представился он и улыбнулся, демонстрируя отсутствие двух зубов.  — Курьер графа Маришаля. Я случайно услышал, что вы говорите о Претенденте…
        — Вот как? Мы…
        Колин пнул меня ногой под столом и сделал страшные глаза.
        Я хотела было дать сдачи, но сдержалась. Было что-то такое в его взгляде, что я поняла: лучше помолчать.
        — Вы говорили о заговоре против будущего короля?
        — Это всего лишь слухи,  — ответил Колин, улыбаясь Уильяму Гордону.
        Тот невольно вскинул брови.
        — И где же вы их слышали?
        — Здесь, в Перте, на улице. Мимоходом…
        Юноша прищурился.
        — И вы кому-нибудь об этом рассказывали?
        Руки его беспокойно подергивались, да и вообще создавалось впечатление, что разговор привел его в огромное волнение.
        — Я не распространяю слухи, мистер Гордон,  — сухо ответил Колин.
        Уильям Гордон поджал губы. Потом еще раз поклонился и извинился за свою неловкость. Взгляд его задержался на моем лице.
        — Желаю вам счастливого нового года, господа!
        И он пошел к выходу.
        — В таких случаях предпочтительнее промолчать, ты ведь понимаешь?
        — Да.
        Потягивая вино, я смотрела вслед высокому юноше. Мы уже встречались прежде, но где?
        — И как Гленлайон намеревается уладить это дело?  — спросила я, переключая внимание на Колина.
        — Думаю, он попросит аудиенции у герцога и предъявит ему доказательство того, что сын плетет опасную интригу у него за спиной. Если у герцога осталась хоть капля совести, он согласится обменять один документ на другой. Если же нет, в Шотландии о нем распространятся самые нелестные слухи и он станет посмешищем для всех соотечественников. Сын водит за нос самого герцога Аргайла! К тому же неизвестно, чем закончится восстание. Риск и в самом деле велик: если Стюарт взойдет на трон, Аргайла обвинят в оскорблении его величества и отправят на эшафот, как и его деда. Ведь это его подпись на документе, который призывает к цареубийству…
        Подливая себе вина из второго кувшина, я рассеянно слушала рассказ Колина о заговоре и о том, что случилось в спальне Марион Кэмпбелл. Взгляд мой не отрывался от двери. Лиам все не приходил. В горле у меня встал комок. Я понимала, что в глубине души надеялась увидеться с ним, пусть даже просто ради того, чтобы убедиться — он жив и здоров. «Признай, Кейтлин, ты по нему скучаешь!» Но нет, еще слишком много было во мне горечи, слишком много боли. Я слишком сильно на него злилась.
        Пальцы Колина пробежали по моей мокрой щеке.
        — Кейтлин!
        — Он изменил мне.
        Он смотрел на меня, онемев от изумления. Я подумала, что надо бы помочь ему закрыть рот, иначе челюсть его вот-вот отвалится и ударится о стол.
        — Что?
        — Лиам мне изменил,  — с трудом выговорила я.
        Неожиданно для себя я ощутила потребность все ему рассказать. Мне нужно было освободиться от этого ужасного груза, обременявшего меня многие недели, от боли, разрывавшей мне душу.
        — С Маргарет Макдональд.
        — Но как это случилось?
        Я описала ему события, которые подтолкнули Лиама к поступку, который я сочла непростительным. Выпитое вино и сама обстановка в общем зале развязали мне язык. Слабым голосом я исторгла из себя свою злобу, свою горечь и свои сожаления. Во взгляде серых глаз Колина я увидела сочувствие, в котором так нуждалась.
        — Ну вот, теперь ты все знаешь. И еще он сказал, что не вернется…
        Я задохнулась от горя и расплакалась. Расстроенный Колин присел рядом на лавку и нежно меня приобнял.
        — Кейтлин, я не знаю, что сказать. Мне очень жаль, что все так вышло. Боже, я и подумать не мог, что Лиам способен на такую низость!
        Через какое-то время я затихла. Тепло Колина успокаивало меня, и я прижалась к нему. Он наклонился и поцеловал меня в лоб.
        — Я отведу тебя в комнату, тебе надо отдохнуть,  — сказал он, помогая мне подняться.
        Я опасно покачивалась на непослушных ногах, пока он подбирал соскользнувшую на пол накидку.
        — Упс!  — воскликнула я, цепляясь за его руку.  — Колин, не шевелись!
        — А я и не шевелюсь, Кейтлин. Теперь идем! Ты на ногах не стоишь.
        В комнате было темно и очень холодно. Одежда у меня на спине промокла от пота, голова кружилась. Усадив меня в единственное кресло, Колин зажег свечу и снял с кровати покрывало. Я наблюдала за ним, щелкая зубами от холода. Огонь в камине давно погас. Я понимала, что нужно его разжечь. Я так замерзла…
        — Берегись!  — вскричал Колин, едва успев подхватить меня, когда я уже прицелилась головой в кучу холодной золы.  — Тебя невозможно оставить ни на минуту!
        Я разразилась искусственным смехом. Я часто слышала эти слова от Лиама. Сколько раз он, смеясь, жаловался, что стоит ему отвернуться, как я тут же влипаю в какую-нибудь неприятность.
        — Это правда, я страшная зануда,  — пробормотала я, вяло поворачиваясь у него в объятиях.  — Цепляюсь, как пиявка, не отделаться!  — Я посмотрела на него с вызовом.  — И, если подумать, это правда. Зачем Лиаму возвращаться? Колин, посмотри на меня!
        Он обхватил мое лицо ладонями и с грустью взглянул на меня.
        — Кейтлин, перестань, ты не в себе.
        — Да неужели? Хотя верно, сегодня вечером мне как-то грустновато…
        И я снова расхохоталась. Странное дело, но рассмешить Колина не вышло. Мои ноги стали ватными.
        — Кейтлин!
        Он крепко прижал меня к себе. Я так замерзла… Тепло его тела влекло меня, и я прильнула к его груди. И снова его проницательный взгляд встретился с моим. О этот взгляд!
        Я закрыла глаза и тут же открыла их снова. Но Колин по-прежнему был тут и смотрел на меня со странным выражением. Его теплое дыхание согревало мне лицо. И вдруг губы его крепко прижались к моим губам. Я до такой степени растерялась, что утратила всякий контроль над своим телом и в поисках опоры уцепилась за его плед. «Господи, Кейтлин, что ты делаешь?»
        Колин перенес меня к кровати, и мы рухнули на нее вместе. Его руки заскользили по моему телу. Не знаю как, но через несколько минут — или мне только показалось, что прошло несколько минут?  — я осталась в одной нижней сорочке. Остальная моя одежда была разбросана по постели.
        — Кэмпбелл! О Кейтлин! Все эти годы… Боже!
        На мгновение мне показалось, что я слышу голос Лиама. Колин завладел моим ртом, снова принялся гладить меня под рубашкой. Я отдалась ощущениям, которые порождали во мне его ласки. Постанывая и дрожа, я трепетала, словно камыш под приятным дуновением ветерка. И вдруг в происходящее вихрем ворвалась моя совесть. Я открыла глаза. Нет! Это не Лиам! Это не его поцелуи, не его ласки!
        — Мерзавец, как он мог так поступить с тобой, Кейтлин?
        В темноте комнаты я различила светлую блестящую шевелюру мужчины, возившегося под моей задранной сорочкой. «Кейтлин, что ты делаешь? Очнись, пока не поздно!» Я шевельнулась, попыталась оттолкнуть его, но мое тело не отвечало, а в голове…
        Колин лег на меня и осторожно раздвинул коленом мои бедра. «Колин, умоляю…» Но слова так и не сорвались с моих губ. В глазах моих застыли жгучие слезы. Я тихо застонала, всхлипнула… Колин замер и посмотрел мне в лицо.
        — Кейтлин, я…
        Взгляд его был печальным, о, каким печальным! С трудом переводя дыхание, он негромко выругался и положил голову мне на грудь.
        — Прости меня,  — прошептал он.  — Я не имел права… Ты выпила, и… я знаю, что ты хочешь быть с Лиамом.
        Он замолчал немного, и в тишине я услышала его хриплое, прерывистое дыхание. Неужели он плакал? Комната кружилась вокруг меня. Меня затошнило. Колин перекатился на бок.
        — Кейтлин, я любил тебя и люблю. И я никогда не прощу Лиаму того, что он с тобой сделал. Но он — мой брат, а ты…  — Он сел на постели.  — Я не могу… Только не так! Не могу воспользоваться твоей слабостью. Я знаю, что тебе грустно. И что ты хочешь быть с Лиамом.
        Та часть моего сознания, что еще способна была соображать, понимала, насколько он прав. Я была на волосок от того, чтобы совершить ту же ошибку, что и Лиам! Я лежала не шевелясь, уставившись на покрытый трещинами потолок, который все кружился, кружился…
        — Колин!
        Тошнота подкатила к горлу с новой силой. Я почувствовала его руку на своем бедре, потом на животе. Он с ругательством одернул сорочку, прикрывая мою наготу.
        — Колин! Меня сейчас вырвет…
        Он соскочил с кровати и в следующую секунду уже подставил мне миску, в которую и излилось содержимое моего протестующего желудка.
        — О моя голова!  — простонала я, падая на подушку.
        — Боль пройдет. Не надо было позволять тебе столько пить.
        Он промокнул мне лоб и шею мокрым полотенцем и заставил выпить немного воды. Я лежала, зажмурившись, потому что стоило открыть глаза, как снова начиналось головокружение. Но даже так я чувствовала, что он смотрит на меня.
        — Кейтлин, я уезжаю из Шотландии,  — вдруг сказал он.
        — Что?
        Я открыла один глаз. Колин серьезно смотрел на меня. И по-прежнему был очень красив. Суровый образ жизни, который он для себя выбрал, не оставил особых отметин у него на лице. Если, конечно, не считать шрама на подбородке — воспоминания о пьяной драке с людьми из Кеппоха.
        — Почему? Куда ты собрался?
        — Поеду в Америку. Не знаю точно… Наверное, в Канаду. В Вирджинию, на Каролинские острова… Туда, куда увезет первый попавшийся корабль. Я не могу больше здесь оставаться, понимаешь?
        Я кивнула. На самом же деле в моей голове все перемешалось. Губы его прижались к моим губам.
        — Я люблю вас обоих, Лиама и тебя. Но мне слишком больно видеть вас вместе,  — признался Колин едва слышно, потом неохотно отодвинулся и отвернулся.  — Я поеду с вами в Инвернесс, ради Франсес. А потом сяду на корабль.
        — Но ведь из-за этого восстания никто не возьмет тебя на борт… Каждый корабль в порту наверняка обыскивают!
        Ощущая, что вкус желчи во рту всё усиливается, я поморщилась.
        — Я найду способ. Может, украду у кого-нибудь документы…
        — Но к чему тебе уезжать из Шотландии? Зачем ехать так далеко?
        Он устало пожал плечами.
        — Дела в стране идут неважно, и меня здесь ничего не держит. В Америке — масса возможностей. Говорят, там можно легко сделать состояние на торговле мехами.
        — А еще говорят, что там полно дикарей, которые срезают у чужаков кожу с черепа и оставляют ее себе, как военный трофей!
        Он иронично усмехнулся.
        — Ну, с ними-то мы точно поладим!
        — Колин, это все из-за меня! Я исковеркала тебе жизнь…
        — Кейтлин, не говори глупостей! Ты тут ни при чем. Я один в ответе за свои несчастья.
        — Это все из-за меня! Все из-за меня! Будь проклят тот день, когда я встретилась с Лиамом и с тобой!
        — Перестань, Кейтлин! Не говори так.
        Я сглотнула. В горле у меня пересохло и болело. Живот так и не сказал своего последнего слова. Колин потерянно смотрел на меня. Он убрал мокрую прядь, прилипшую к моей щеке.
        — Тебе надо поспать. Я посижу здесь немного, чтобы точно знать, что с тобой все в порядке.
        Я какое-то время смотрела на него, не зная, что сказать. А может, нам просто было нечего сказать друг другу? Колин до сих пор любил меня и от этого страдал. Он заглушал свою боль виски и постоянными рискованными авантюрами. И ничего не помогало… Может, и вправду лучше, если он уедет навсегда? Я посмотрела на него печально и удрученно и кивнула.
        Холмы, окрашенные во все оттенки изумрудного и синего, струились, поблескивая, под ласковыми прикосновениями теплого бриза, который я ощущала и на своем лице. Наш пес Шамрок с веселым лаем прыгал вокруг моего маленького Ранальда. Смех сына эхом прокатывался по долине, солнце играло в его волосах, обрамлявших порозовевшее от удовольствия детское личико.
        — Не ходи за холм, Ран!
        Я положила кусок свежего козьего сыра на добрый ломоть хлеба.
        — Ладно, мам!
        Я улыбнулась. В своем тартане сын был похож на красно-зелено-синий вихрь. Я на мгновение закрыла глаза и вдохнула сладкий аромат вереска. Солнце пригревало так приятно…
        Я открыла глаза.
        — Ран?
        Но куда он подевался?
        — Ран?
        Я попыталась встать, но ноги мои словно в тисках зажало.
        — Ран!  — закричала я в панике.
        Мальчик не отвечал, и лай Шамрока тоже затих.
        — Господи…
        У меня так и не получилось встать — ноги придавил невидимый груз. Я попыталась высвободиться. Мне было очень жарко, на теле выступили крупные капли пота. Где мой сын? Я потеряла своего сына!
        — Ранальд!
        Что-то шевельнулось на постели, освобождая мои ноги. Задыхаясь, вцепившись занемевшими пальцами в мокрую сорочку, я пыталась хоть что-то рассмотреть в темноте.
        Свеча потухла. Значит, это был всего лишь сон…
        — Колин?
        Мое тело под прилипшей сорочкой вдруг обдало холодом. Я вздрогнула. Он подошел.
        — Это я.
        У меня в душе все перевернулось. Звучный голос Лиама поразил меня в самое сердце, а тело охватила дрожь, с которой я не могла совладать. Меня снова затошнило. Свесившись с кровати и из последних сил сдерживая рвоту, я на ощупь попыталась найти миску. Лиам усадил меня и поставил миску мне на колени. Мой желудок наконец успокоился, боль прекратилась.
        — Уже лучше?  — спросил он довольно-таки сухо.
        Я не видела его в темноте, но знала, что он рядом.
        — Думаю, да.
        Он забрал миску и поставил под кровать.
        Как давно он здесь? Был ли Колин в комнате, когда он пришел?
        Что он видел?
        — Лиам?
        В комнате едко пахло рвотой, и от этого у меня спазмом сводило живот. Представляя, как ужасно я выгляжу, я надеялась, что Лиам не станет зажигать свечу. Знать, что он рядом, было радостно, но видеть его наверняка оказалось бы больно… Кровать заскрипела, и большая ладонь коснулась моего лба, потом щек. Я вздрогнула и инстинктивно отшатнулась. Лиам убрал руку.
        — Все будет хорошо, a ghraidh,  — не слишком уверенно произнес он.
        У меня перед глазами замелькали картинки: Лиам и Маргарет голые в нашей постели, они целуются, обнимаются… Я попыталась их прогнать. Лиам присел на кровать, но так, что между нами осталась дистанция. Несколько десятков сантиметров, которые мне казались пропастью. Дыхание у него было спокойное, но я знала, что он просто себя сдерживает.
        — Пить…
        Мне ужасно хотелось пить. Головокружение прекратилось, но тошнота подкатывала к горлу снова и снова. Голова грозила лопнуть при малейшем движении. Лиам встал, и кровать покачнулась. Я слышала, как он шарит где-то, потом идет обратно.
        — Держи,  — сказал он, ощупывая кровать, чтобы найти мою руку и вставить в нее фляжку.  — Это вода.
        Я услышала нотку сарказма в его голосе.
        — Спасибо!  — грубовато ответила я.
        Кресло скрипнуло под его весом. Лиам закашлялся.
        — Ты болен?
        — Tuch! Ты не в том состоянии, чтобы говорить.
        Я сердито посмотрела в его сторону. Благо, что он не мог меня видеть!
        — Где Колин?  — спросила я тоном, который яснее ясного говорил о моем настроении.
        — Вернулся в лагерь.
        Я втянула голову в плечи и прикусила губу.
        — Лиам, только не думай…
        — Я ничего не думаю, Кейтлин,  — сухо оборвал меня он.  — А даже если бы и думал, разве я имею право тебя упрекать?
        — Не имеешь,  — язвительно отозвалась я.  — Мне себя упрекнуть не в чем.
        Его слова, произнесенные притворно спокойным тоном, подразумевали многое. С долей удовольствия я подумала, что ему очень больно даже думать, что я могла переспать с его братом. Но изменщиком был он, а не я!
        Скрипнуло кресло: Лиам сел поудобнее. Что до таверны, то в ней было тихо. С улицы доносились приглушенные крики пьяных гуляк. Только теперь я вспомнила, что сегодня праздник — Хогманай[85 - Языческий шотландский праздник последнего дня в году.]. Что ж, для нас год начинался неважно.
        — Давно звонил колокол?
        — В полночь.
        Тон его смягчился.
        — И сколько времени прошло?
        — Часа три, может, четыре.
        Я уронила флягу на пол и натянула одеяло на замерзшие плечи. Колин так и не растопил камин. Без тепла, которым согревал меня Лиам, я ужасно мерзла в мокрой сорочке даже под одеялом.
        — Тебе надо еще поспать, Кейтлин. С утра у тебя будет ужасное похмелье…
        — Я знаю, представь себе,  — ответила я, закрывая глаза. Голова просто-таки раскалывалась от боли.  — Я слишком замерзла, так что все равно не засну.
        Кресло скрипнуло. Я услышала, как он высыпает в очаг уголь и разжигает огонь. Слабый золотистый огонек заплясал в сложенном из серых камней камине. Лиам постоял немного возле огня спиной ко мне. Думаю, он просто боялся встретиться со мной взглядом. И вдруг плечи его затряслись от нового приступа кашля.
        — Ты болен, Лиам!  — невольно воскликнула я с беспокойством.  — Ты принимаешь лекарства?
        — Я очень рад, что ты до сих пор тревожишься о моем здоровье,  — ответил он язвительным тоном.
        — Не говори глупости! Мы все еще женаты, и…
        Он повернулся ко мне лицом. Я умолкла пораженная. Под глазами у него залегли черные тени, усталое лицо в сумраке комнаты выглядело изнуренным.
        — Ты ведь едва стоишь на ногах!  — вскричала я в ужасе.
        Он осадил меня саркастичной усмешкой.
        — Простая простуда. Оставь свое сочувствие при себе!
        Я обескураженно смотрела на мужа, уязвленная его тоном. Он стиснул зубы, пальцы бесконтрольно выстукивали дробь по бедру.
        — Может, нам поговорить?  — предложила я после недолгого молчания.
        Лиам не ответил. Пальцы его двигались все медленнее, пока наконец не сжались в кулак.
        — О чем именно ты собираешься говорить? О моей простуде?
        — Ради всего святого, перестань нести чушь! Ты прекрасно знаешь, о чем!
        Голова моя могла лопнуть в любую секунду, глаза слезились и болели. В таком состоянии у меня вряд ли бы получилось заснуть. Я потерла виски.
        — Черт побери!

«Нам нужно поговорить!»  — повторяла я про себя. Но если за прошедшие недели рана в душе успела затянуться, душевная боль никуда не делась. И бередить ее мне совсем не улыбалось. Кровать снова прогнулась, и Лиам осторожно положил пальцы на мои виски. Я отстранилась. Он отодвинулся, и наши взгляды встретились. Я быстро закрыла глаза. Через минуту пальцы вернулись и принялись массировать мне виски. Сознание мое снова взялось за свое: тела Лиама и Маргарет сплетаются друг с другом, они занимаются любовью…
        — Кейтлин…  — начал он.
        Движения пальцев замедлились.
        — Что?
        Пальцы скользнули с моих висков по щекам и бессильно упали на плечи.
        — По правде говоря, я хочу знать…
        Я открыла глаза и посмотрела на него озадаченно.
        — Что знать?
        — О тебе и Колине…
        Судя по всему, перед глазами у него проносились те же картинки, что и у меня. После того, что я успела себе представить, мне очень хотелось ответить, что между мной и Колином что-то было. Я отвела глаза.
        — Нет,  — ответила я коротко.
        И услышала, как он вздохнул, но по-прежнему не хотела на него смотреть.
        — Мне почти хотелось, чтобы вы…
        Я уставилась на него с возмущением.
        — Что? Тебе это доставило бы удовольствие?
        — Нет, но я бы не чувствовал себя таким виноватым.
        — И мы были бы квиты, так? И все стало бы как раньше?
        Я оттолкнула Лиама. Он холодно посмотрел на меня.
        — Ты хотела поговорить, да или нет?
        — Да!  — Я почти кричала.
        — Если так, умерь свою воинственность, иначе разговора не будет.
        Я яростно выдохнула. Магия его пальцев рассеялась, и голова разболелась снова. Словно в издевку, вдобавок ко всему у меня зашумело в ушах.
        — Мне плохо, Лиам. Для меня оказалось так больно… снова тебя видеть. Почему с Маргарет? Я теперь не могу на нее смотреть без того, чтобы не представлять вас вместе!
        — Это случайность, глупая случайность!
        — Случайность?  — с сарказмом повторила я.  — Может, для тебя и случайность заняться с кем-то любовью…
        — Да, это была случайность. Я не пытался ее соблазнить, если ты об этом. Мы вспоминали Саймона. Маргарет заплакала, и я ее обнял. Мы много выпили, Кейтлин.
        Щеки мои пылали. Я до сих пор ощущала прикосновения Колина к своему телу. Если подумать, я ведь тоже не сделала ничего, чтобы оттолкнуть своего деверя. Оттолкнуть действием, не словами… Мою невеселую усмешку Лиам истолковал по-своему и, схватив за плечи, принялся трясти меня как грушу.
        — Ты думаешь, мне не было больно? Все эти дни я проклинал себя за то, что сделал! Господь свидетель, как я сожалел! Но было уже слишком поздно.
        Его руки обжигали меня даже сквозь ткань сорочки. Я попыталась высвободиться.
        — Почему ты не открылся мне? Всего этого тогда бы не случилось…
        — Кейтлин, я не мог.  — Он отпустил меня и с силой ударил кулаком по матрасу.  — Ты не знаешь, каково это — чувствовать себя виноватым за чью-то смерть!
        — Но ты ни в чем не виноват.
        — Два моих сына, Кейтлин! Эти проклятые sassannachs отняли у меня двух сыновей, а я ничего не сделал! Анна замерзла до смерти, и у меня не было чертова одеяла, чтобы ее согреть. Мою сестру насиловали у меня на глазах, а я пальцем не пошевелил, просто стоял и смотрел… И от этого она умерла. Отец получил пулю в голову, а я стоял и смотрел. Ты не представляешь, какие картины встают у меня перед глазами, когда… Вся эта кровь… Их кровь! И их крики. Я слышу их крики, Кейтлин! Они звали меня, а я ничего не сделал!
        — Ты не мог ничего сделать, Лиам!  — воскликнула я, растроганная его признанием.  — Ты ведь не Бог, в конце концов! Неужели ты считаешь, что тебе по силам спасти кого бы то ни было, сделать так, чтобы все происходило по твоему желанию?
        Несколько мгновений он смотрел на меня обжигающе гневным взглядом, потом закрыл глаза.
        — Я больше не могу смотреть тебе в глаза, a ghraidh. Слова, сказанные тобой в тот день, когда я вернулся после Шерифмура… Я так боялся это услышать, и именно это ты и сказала.
        Пристыженная, я опустила глаза и начала теребить одеяло пальцами.
        — Я тогда была не в себе от боли. Я сказала не то, что думала. Ни секунды я не обвиняла тебя в смерти нашего сына, ни секунды не думала, что ты виноват в гибели Ранальда. Тогда боль была слишком острой, Лиам. Но ведь это война, и ничего не поделаешь…  — Я уже плакала, шумно всхлипывая.  — А потом Франсес открыла мне глаза… Но я не могла понять, почему ты так поступаешь. Ты уходил от меня, а ведь как раз тогда я так в тебе нуждалась! Франсес поняла все раньше, чем я. Вот я и решила поскорее вернуться домой. Я спешила, чтобы сказать, что вовсе не виню тебя в смерти… Но ты… Ты уже нашел другое утешение!  — Горе душило меня.  — Все напрасно…  — продолжала я внезапно охрипшим голосом.  — Нам надо было опереться друг на друга, а мы только и сумели, что отдалиться!
        — Мне очень жаль, что так вышло.  — Лиам всхлипнул и вытер глаза.  — Когда я вошел сюда и увидел вас с Колином, то подумал, что ты решила отомстить.  — Он посмотрел на меня, помолчал немного и продолжил:  — Я много думал… Когда я брал тебя в жены, то поклялся, что буду тебе верен.  — Он умолк, подбирая верные слова, потом усталым, грустным голосом заговорил снова:  — И я нарушил клятву. Теперь я сделаю так, как ты захочешь. Если скажешь, чтобы я уехал, я уеду и стану посылать тебе деньги. Я все объясню Джону. Ты ни в чем не будешь нуждаться. Дункан о тебе позаботится.
        — И куда же ты поедешь?
        — Не знаю. Может, в Глазго. Или в Скоттиш-Бордерс[86 - Приграничный район между Шотландией и Англией.]. Найду там работу на фабрике. И всегда остаются корабли…
        — Корабли…  — прошептала я с отсутствующим видом.
        Значит, Лиам готов оставить меня, если такова будет моя воля. Я посмотрела на обручальное кольцо, которое носила на пальце больше двадцати лет. Двадцать лет… Чтобы все вот так закончилось? Лиам ждал моих слов. Я знала, что никогда не забуду то, что произошло. Но разве любовь не должна прощать? Мое сердце начинало рваться из груди, стоило хоть на мгновение представить, что я больше никогда его не увижу. Мой якорь, мое плечо, мой порт… Клятвы… А я сама, сдержала ли я свои клятвы? Раздавленные горем, мы оба хотели за что-то уцепиться в страшную бурю. Но мы не стали искать поддержки друг в друге. Все, клятвы нарушены… Я виновата не меньше, чем он.
        — Мне не нужны такие жертвы с твоей стороны,  — сказала я.
        — Я понимаю. Может, ты ждешь от меня чего-то другого?
        — Нет, ты не понимаешь…
        Он посмотрел на меня в изумлении. Судя по всему, он с трудом сдерживался. Кулаки на коленях сжались еще крепче.
        — Чего же ты хочешь?  — наконец выговорил он притворно спокойным голосом.
        — Не знаю. Мне нужно время. Но я не уверена, что хочу, чтобы мы разорвали свои клятвы, Лиам. Даже несмотря на то, что случилось.
        Лицо его чуть просветлело. Он сделал глубокий вдох и разжал кулаки, а чуть погодя протянул ко мне открытую дрожащую ладонь. Я накрыла ее своей, и он прижал мою руку к своему сердцу.
        — A ghraidh… Я так сильно тебя люблю…
        Он прикоснулся пальцем к моему обручальному кольцу. Его собственное кольцо блеснуло в свете камина. Оно было серебряным, тонкой работы. Я заказала его в мастерской, где работал отец, незадолго до рождения Франсес и подарила мужу на четвертую годовщину нашей свадьбы.
        В глазах Лиама блеснули слезы, и он притянул меня к себе. Стоило нашим телам соприкоснуться, как он едва слышно застонал и вздрогнул.
        — Боже милосердный!  — выдохнул он мне в щеку.  — Я-то уже думал, что больше никогда не смогу тебя обнять! Невозможно стереть прошлое, я знаю. Но ведь можно попытаться…
        Он накрыл мои губы губами, и это прикосновение породило во мне целый вихрь ощущений. Его руки стали смелее. Что ж, нам удалось сделать первый шаг на пути к примирению, но ко второму я еще не была готова. И если мое тело отвечало на его ласки, то мое сознание им противилось. Я напряглась, когда его рука скользнула под сорочку и прошлась по моему голому бедру. Лиам замер и грустно посмотрел на меня.
        — A ghraidh…  — взмолился он.
        — Я сказала: мне нужно время!
        Он отстранился и завел непослушную прядь волос мне за ухо.
        — Я понимаю,  — сказал он после недолгого молчания.  — Хочешь, я вернусь в лагерь?
        — Нет, можешь остаться.
        Я смущенно улыбнулась.
        — Здесь ужасно холодно!
        Он улыбнулся в ответ и нежно меня поцеловал.
        — Что ж, я согрею вашу постель, миссис Макдональд, но буду целомудрен и скромен! С рассветом в дом войдет первый день одна тысяча семьсот шестнадцатого года, и…  — Он порылся в спорране и вынул сверток из носового платка, который положил на кровать передо мной.  — Новый год надо начинать с пожеланий здоровья и благополучия!
        Я развернула сверток и увидела кусочек коричневого кекса с пряностями. Я улыбнулась. По традиции, первым человеком, который войдет в дом с началом нового года, должен быть крепкий, красивый мужчина, желательно темноволосый. Лиам отвечал двум первым требованиям. Еще этот мужчина должен принести три подарка: бутылку виски, кусок пирога или хлеба, чтобы год был урожайным и щедрым, и уголек, который символизировал бы тепло.
        — А где же уголек и виски?  — спросила я.
        — Я решил, что без виски на этот раз можно обойтись,  — ответил Лиам с многозначительной усмешкой и снова запустил руку в спорран.  — Зато…  — И он положил рядом с кусочком кекса маленький кристалл соли.  — Зато у меня есть соль, чтобы отвести дурной глаз.
        — А уголек?
        Он пожал плечами.
        — Уголек? А он уже горит…
        Глава 21
        Герцог Аргайлский
        Солнце опускалось за горизонт, но Дункан этого не замечал. Стоя у стрельчатого окна юго-восточного крыла Инверрарейского замка, он смотрел на окрашенные предзакатными пастельными тонами снежные вершины гор позади озера, уснувшего под толстым слоем льда. На улице протяжно запела волынка. Дункан закрыл глаза и прислушался. Звук наполнил холодный январский воздух и окутал его, словно плед. Дункан вздохнул. Песня волынки — воплощение Хайленда, его квинтэссенция, его суть. Она заставляла биться сердца воинов и возносила к небесам души павших на поле битвы.

«Какая насмешка судьбы!»  — подумал он, глядя на отряд солдат, маршировавших во дворе замка. Они дружно чеканили шаг башмаками с серебряными пряжками под белыми гетрами, быстро и ловко управлялись с мушкетами, на каждом из которых был штык, замирали и поворачивались по команде требовательных офицеров, отдававших приказы. Мундиры у всех были красные, и баски форменных курточек взлетали от любого резкого движения, так что у наблюдателя скоро начинало рябить в глазах. И большинство этих солдат были такими же хайлендерами, как и он, Дункан. Остальных набрали в Лоуленде. И все они носили ярко-красные мундиры sassannachs.
        Дункан попытался представить, что может чувствовать человек, который сражается в форме другого народа, за короля другого народа. Для него, будучи хайлендером, надеть красный мундир означало отказаться от своего рода и своей крови. По правде говоря, у этих людей не было выбора — их кланы присягнули на верность королю Георгу. Но во что они на самом деле верят, с кем они в своем сердце?
        Дункан нахмурился.
        — Предатели!  — пробормотал он, отворачиваясь от окна.
        — Что?
        — Ничего,  — ответил он, переводя взгляд на Марион.
        Девушка с такой радостью исследовала полки огромной библиотеки, что Дункан невольно улыбнулся.
        — Что, если он вообще не приедет?  — предположил он.
        — Аргайл?  — Марион оторвала взгляд от великолепной книги в тисненой обложке из телячьей кожи и с отделанным под мрамор обрезом.  — Хм… Не думаю.
        — Но мы ждем уже час, а его светлость все не торопятся!
        — О Дункан, посмотри! Настоящее чудо!  — Марион указала на изображение большого попугая с красным туловищем и синими крыльями.  — «История животных» Конрада Геснера! Странно, раньше я этой книги здесь не видела. Наверное, герцог приобрел ее недавно.
        — Нам уже давно пора возвращаться,  — не собирался сдаваться Дункан.
        Марион положила ценное издание на полку и серьезно посмотрела на него.
        — Он придет, я в этом уверена. Он пригласил нас на личную встречу сюда, сегодня, и это значит…
        Она вздохнула.
        — Ладно, не стану спорить, он опаздывает. Но не забывай, что у него под началом целая армия…
        — Вражеская армия, должен тебе напомнить…
        Она нахмурилась.
        — Пусть вражеская! Но если он сказал, что приедет, значит, приедет! И зачем портить себе кровь беспокойством?
        Дункан поднял глаза к кессонному дубовому потолку, древесину для которого, несомненно, взяли из местных лесов. Всё в этой комнате напоминало о том, что они — в Аргайле, и это в буквальном смысле слова душило его. Герцог был самой влиятельной особой к северу от Ферт-оф-Форта, то есть во всем Хайленде. Но у каждого человека, каким бы могуществом он ни обладал, имелась своя ахиллесова пята.
        Дункан обежал взглядом просторную библиотеку. Ее стены почти полностью были заставлены книгами, и тисненные золотом названия на корешках поблескивали в свете свечей. По периметру комнаты были расставлены кресла в стиле барокко, обтянутые темно-синей камчатной тканью. По центру возвышался импозантный письменный стол красного дерева с латунной фурнитурой в виде рыкающих львиных голов и обтянутой кожей столешницей, изрезанной пером и потемневшей от времени. На столе — мраморный бюст мужчины с гордым выражением лица и носом с горбинкой и карты, множество карт разных областей Шотландии и Хайленда.
        Жалкие части стены, которые не были заставлены книжными полками, стыдливо прятались за иными предметами. Над очагом красовались два великолепных меча-клеймора длиной около двух метров каждый, скрещенных на обтянутом кожей и обитом гвоздями щите. В камине, на позолоченной подставке для дров в виде побегов крапивы, жарко горели поленья.
        В углу комнаты стояла огромная clarsach[87 - Ирландская кельтская арфа.] без струн. Дункану случалось с удовольствием слушать этот великолепный инструмент с голосом, похожим на голос сирены,  — на нем иногда играли барды. Но только у них арфы были маленькие, переносные, а эта была выше его самого. Жаль, что она не поет… Или, может, герцогу Аргайлу больше нравятся клавесины, которые в чести у жителей южных областей?
        На одной из стен, над декоративной полкой-консолью, красовалось несколько портретов представителей ветви Аргайлов могущественного клана Кэмпбеллов. Рядом — напольный глобус, заключенный в каркас из дерева и латуни. Дункан спросил себя: выбрал ли герцог для аудиенции эту комнату, желая произвести впечатление на своих гостей, или остальные комнаты замка так же перегружены мебелью и предметами роскоши? В сравнении с его собственным скромным домиком и бедностью горных кланов, жилище герцога Аргайла в Инверари любому сибариту показалось бы истинным раем.
        Однако Дункан находил всю эту роскошь излишней. Он не испытывал в ней потребности. Главным богатством ему представлялась родная долина с ее изумрудно-аметистовыми холмами, изобилующими дичью, и сверкающими зеркалами озер, которые с давних времен облюбовали лебеди. Его богатство — это земля, на которой он родился, которая сделала его таким, каков он есть… Суровость, непокорность, порывистость — все эти черты, присущие горцам, были и в нем, но Дункан этим гордился. А теперь у него была еще и Марион…
        Взгляд его остановился на странном предмете мебели в углу комнаты — массивном, деревянном, украшенном резьбой. Конструкция представляла собой четыре пюпитра в наклонном положении, расположенных крестообразно и свободно вращавшихся вокруг оси, и поддерживали ее две искусно оформленные вертикальные стойки длиной в полтора метра. На каждом пюпитре была установлена книга в богатом переплете с арабесками, ветвевидными орнаментами и гербами — тиснеными и рисованными.
        Взгляд Дункана привлек фолиант в красном сафьяновом переплете, украшенном по краям и по центру узором из переплетенных золотых нитей, а по углам — виньетками. Он наклонился, чтобы прочесть название, выполненное на обложке тиснением непосредственно под изображением герба Аргайлов: «Anatomia Reformata».
        Он взял книгу в руки, и та хрустнула, открываясь. Первая же иллюстрация, на которую упал взгляд, заставила Дункана поморщиться от отвращения. На ней было изображено человеческое тело с содранной и развернутой, словно саван, кожей. Голова несчастного свесилась набок, а на лице явственно запечатлелись последние муки. Руки и ноги его были прибиты гвоздями к деревянной раме.
        — Неприятное зрелище,  — шепнула Марион, заглядывая Дункану через плечо.
        — Странная картинка для книги о строении человеческого тела… Что до меня, то я предпочитаю живые образчики…
        Он подмигнул Марион и улыбнулся. Она легонько пнула его по ноге и наклонилась над книгой на самом нижнем пюпитре.
        — Смотри-ка! Это Эразм форматом в двенадцатую долю листа!  — воскликнула девушка, поворачивая пюпитр.
        — Эразм?
        — Дезидерий Эразм Роттердамский! Это гуманист шестнадцатого века, он боролся за свободу воли человека. Он насмехался над церковью и ратовал за согласие между католиками и протестантами. Вот только не помню, отлучили его от церкви или нет…
        Дункан засмеялся.
        — Я всегда думал, что Кэмпбеллы — рьяные протестанты-реформисты, а посмотрите-ка, какие книги они читают! Конечно, это обнадеживает, но я все равно сомневаюсь, что твои родичи готовы пересмотреть свои религиозные убеждения.
        — А вот эта моя любимая!
        Девушка еще раз крутанула пюпитры и поймала тот, на котором стояла «Энеида» Вергилия на латыни в сафьяновом переплете оливкового цвета и с золоченым обрезом.
        — Ты читала все эти книги?  — удивился Дункан.
        — Конечно! Иногда отец брал меня с собой, когда ездил по делам к герцогу. И я дожидалась, пока они закончат, тут, в этой волшебной пещере знаний!
        — Ты читаешь по латыни?  — невольно поразился он снова.
        — Ну… не сказать, чтобы свободно. Так, знаю некоторые слова. У папы есть английский перевод «Энеиды» Гэвина Дугласа. А ты знаешь трагическую историю Дидоны и Энея?
        — Нет,  — признался Дункан с некоторым смущением.  — Библия, несколько произведений Шекспира, Хенрисона и Расина — вот и все, что я прочитал.
        — Ты читал Расина? Это француз, и он писал трагедии, верно?
        Он засмеялся.
        — Не знаю, надо ли тебе это рассказывать…
        — Я сама решу!
        — У нас одна-единственная книжка на французском — «Федра», и отец заставлял нас читать ее по ролям. Я читал за Ипполита, моя сестра Франсес — за Федру. Меня казнили добрую дюжину раз, но до конца мы пьесу не дочитали ни разу — Франсес наотрез отказывалась повеситься в финале!
        — Вы разыгрывали пьесу по ролям?  — вскричала Марион, с трудом сдерживая смех.
        — Только никому не рассказывай, Марион Кэмпбелл, или я…
        — Не успокоюсь, пока ты мне не покажешь!
        — Тебе не повезло! Я сжег ту книжку.
        — Что? Ты сжег книжку? Дункан, какой кошмар! Книги нельзя сжигать!
        — Я был сыт театром по горло. Матери пришла в голову глупая мысль, что можно показать целое представление в доме у Макиайна. Ты себе это представляешь? Мне тогда было уже двенадцать, и оружие казалось мне куда интереснее, чем костюмы и высокопарные речи!
        — Жаль…
        Марион лукаво ему подмигнула.
        — А откуда у вас вообще взялась эта книга? Украли во время рейда?
        Дункан сердито посмотрел на нее.
        — Нет. Отец несколько раз бывал во Франции,  — не без гордости пояснил он.  — Он хорошо говорит по-французски и хотел, чтобы мы научились тоже.
        — У вас был домашний учитель?  — спросила Марион, в изумлении приподнимая брови.
        — Нет. Мать сама учила нас английскому, гэльскому и латыни, а отец долгими зимними вечерами — французскому.
        В свете камина огненные волосы Марион отсвечивали, окружая ее лицо красивым золотистым ореолом. Дункан отвел мятежную прядку, упавшую ей на глаза, и ласково поцеловал девушку в губы.
        — Ты любишь книги, mo aingeal?
        — Очень! Книги, они…
        Наморщив носик, она сняла книгу с пюпитра.
        — Книги открывают нам двери мира и времени,  — сказала она.  — Иногда в них мы встречаемся с чем-то интересным, а иногда…
        У них за спиной кто-то кашлянул. Дункан и Марион как по команде вздрогнули и обернулись.
        — Вижу, вам понравилась моя коллекция эльзевиров![88 - Название высоко ценимых библиофилами малоформатных книг, печатавшихся в голландских типографиях XVI —XVII вв. и принадлежавших семье типографов-издателей Эльзевиров. (Примеч. пер.)]
        — Эльзевиров?  — повторила Марион, краснея.
        В библиотеку вошел герцог Аргайлский в сопровождении двух великолепных шотландских борзых коричневого окраса. По пятам за ними бежал щенок, но какой он породы — ни Марион, ни Дункан не знали.
        — Suidh![89 - Сидеть!] — приказал герцог собакам.
        Борзые немедленно подчинились. Щенок же подбежал к гостям и принялся их обнюхивать.
        — Seo! A Sheanailear, suidh![90 - Ко мне! Сидеть, Генерал!]
        Пес звонко залаял и попытался забраться мордочкой Марион под юбку. Девушка вскрикнула от изумления.
        — Falbh![91 - Уйди!] Falbh!  — вскричала она, отталкивая щенка ногой.
        — Sheanailear!  — зычным голосом прикрикнул на собаку Аргайл.
        Наконец щенок подчинился.
        — Прошу прощения, он еще маленький.
        — Очень… очень милый песик!  — пробормотала Марион, рассматривая щенка.  — Но какой он породы?
        — Английский пойнтер. Великолепный результат скрещивания испанской борзой, фоксхаунда и грейхаунда. Меня заверили, что у него потрясающий нюх. Что до послушания…
        Он пожал плечами, махнул рукой и по очереди посмотрел на молодых людей.
        — Как я вижу, мисс Кэмпбелл, ваш интерес к книгам не угас!
        Марион взглянула на фолиант, который так и остался у нее в руках.
        — Шестое издание «The Colloquia». Церковь запретила эту книгу, поэтому она очень редкая. Она — часть моей коллекции эльзевиров.
        — О, эти малютки очень красивые!  — сказала Марион.
        — И очень дорогие,  — заметил герцог.
        Девушка вернула книгу на пюпитр и придвинулась ближе к Дункану.
        — Эту коллекцию я унаследовал от деда. Когда он жил в Голландии… Он оказался там не по своей воле, но… Так о чем я? Ах да, в Голландии, в Лейдене, он подружился с одним из сыновей прославленного печатника Эльзевира. Их книги очень ценятся, существует множество копий и подделок. Спасибо отцу, что у него хватило ума спрятать их в надежном месте, иначе наверняка бы украли во время того масштабного рейда в Атолл!
        Он смерил Дункана высокомерным взглядом, даже не пытаясь скрыть враждебность. Юноша и бровью не повел.
        — Мой отец тоже очень любил книги,  — продолжил герцог.
        — И не только книги,  — с многозначительной улыбкой заметил Дункан.  — Я слышал, он был весьма неравнодушен к женскому полу, причем до самой кончины.
        Веки Аргайла дрогнули, взгляд стал ледяным. Ни для кого не было тайной, что девятый герцог Аргайлский, Арчибальд Кэмпбелл, был знатным волокитой. К великому огорчению супруги, супруг не просто изменял ей едва ли не с каждой юбкой, но еще и ухаживал за своими избранницами, дарил им подарки. Уже пребывая на смертном одре, он потребовал, чтобы его последнее увлечение, некую Пегги Элисон, оставили жить в одном из поместий. Однако герцогиня презрела приказ супруга, и, как только он испустил последний вздох, «потаскушку» вышвырнули за ворота.
        — Я с грустью убеждаюсь, что представители клана Макиайна так и не научились вести себя пристойно!
        Герцог резко повернулся, отчего взметнулись полы его богато расшитого камзола с золотыми петлицами. Он только что вернулся из Стирлинга и еще не успел снять мундир. По-военному чеканя шаг, он приблизился к полке, на которой в ряд выстроились графины с вином и бутылки виски.
        — Марион, дорогая,  — начал он, чуть повысив голос,  — вам следует быть более внимательной в выборе спутников. Выпьете со мной портвейна или виски?
        — Вина, благодарю вас.
        Он по очереди перевернул вверх дном три стакана, взял графин с портвейном, проверил на свет свечи прозрачность напитка, после чего налил немного в один стакан. В два других он плеснул виски.
        — Я не стану вменять вам в вину вашу грубость, Макдональд.
        Протягивая Дункану стакан, герцог посмотрел ему в глаза. Потом взгляд его скользнул по длинному шраму, обезобразившему лицо юноши. Герцог поморщился.
        — Шерифмур?
        — Да.
        — Ваше имя?
        — Дункан.
        — Ах да, Дункан Макдональд. Кто ваш отец?
        — Лиам Макдональд. Он — tacksman[92 - Арендодатель.] в Карнохе. Они с Джоном Макиайном Макдональдом — двоюродные братья.
        — Полагаю, мы с ним встречались,  — сказал Аргайл, поправляя перевязь из тартана на груди.
        Дункан выдержал испытующий взгляд герцога. Почему-то он представлял себе этого человека более старым. На самом же деле оказалось, что Аргайлу около сорока. Как и у остальных Кэмпбеллов, чьи портреты висели тут же, на стене библиотеки, у него была роскошная рыжая шевелюра. Хозяин дома не мог не заметить, что тоже стал объектом пристального внимания, и нервно кашлянул.
        — Да, теперь я вспомнил. Речь шла об освобождении его брата, который очень любит говядину, выращенную на моих землях,  — сказал он с усмешкой.  — И как они оба поживают?
        — Мы приехали не затем, чтобы обсуждать дела моих родных,  — сказал Дункан и пригубил напиток, в аромате которого явственно ощущались нотки торфа.
        — Виски с острова Малл,  — сказал герцог.  — Вода в местных источниках пахнет торфом, отсюда и своеобразный аромат. Это виски — двадцатилетней выдержки. Мое мнение, что двадцатилетний — самый лучший, но это дело вкуса, верно?  — Поджав губы, он поднял стакан в приветственном жесте, обращенном к гостям, и шутливым тоном спросил:  — Марион, ваш отец вернулся в Перт?
        — Он уехал, как только получил ваш ответ.
        Свое послание лэрд Гленлайона отправил герцогу при посредстве брата последнего, графа Айли. Ответа пришлось дожидаться пять дней. Наконец один из подручных Аргайла привез в Честхилл заветное письмо. Герцог предлагал приехать в Инверари… Марион в сопровождении доверенных лиц, но без оружия.
        Дункан и Марион отправились в Инверари с Макгрегорами. По прибытии они оставили своих спутников в маленьком трактире за пределами города. Было решено, что Макгрегоры их «подстрахуют» на случай, если герцог Аргайлский решит завладеть документом нечестным способом. Оставалось только надеяться, что Макгрегоры не напьются к их возвращению. Честно говоря, все эти долгие разговоры вокруг да около успели Дункану порядком надоесть.
        — Документ у вас с собой?  — спросил он, желая поскорее закончить разговор.
        Аргайл вопросительно посмотрел на него и поджал губы.
        — Да,  — ответил он, прикладывая руку к карману камзола.  — Не стану скрывать, это дело доставило мне немало неприятных минут, и я буду рад с ним покончить. И все же я в недоумении, Марион, что заставило вашего брата так поступить с отцом?
        Девушка побледнела и оперлась на руку Дункана.
        — Вы не догадываетесь, ваша светлость? Что заставляет иных предавать семью, близких? Деньги! Отца одолевают кредиторы, вот Джон и решил ему помочь. Намерения у него были самые похвальные, но способ…
        — Долги… Я понимаю,  — задумчиво произнес герцог.  — Надо признать, я огорчился, не увидев подписи вашего отца на ходатайстве о признании прав короля Георга на престол, которое подписали многие знатные члены нашего клана в августе прошлого года. Но Бредалбэйн встал на сторону якобитов, и у вашего батюшки, верного вассала маркиза Гленорхи, не оставалось выбора.
        — Мой отец выбрал свой лагерь из чувства долга, а не по принуждению.
        Хмурясь Аргайл отпил глоток виски.
        — Лэрды Гленлайона всегда были верны своему королю, моя крошка!
        — И мой отец тоже! Он верен своей крови хайлендера, своим корням и служит родине!
        Намек заставил герцога вздрогнуть.
        — Можно по-разному служить родине, моя дорогая! Я, например, горжусь тем, что по происхождению — Маккайлин-Мор. И быть герцогом для меня — не более чем иметь титул и некоторые привилегии, с ним связанные. Когда речь заходит о власти, выбор всегда один: или ты захватываешь ее и заставляешь служить себе, либо это сделает другой, и тебе придется служить ему. В интересах своего народа и имени, которое я ношу, я выбираю первый путь. Сегодня в стране у меня высочайшее положение. И я делаю все, чтобы мои титулы и собственность семьи остались неприкосновенными.
        Он налил себе еще виски и поднес бутылку к стакану Дункана, но тот движением головы отклонил угощение. Главнокомандующий королевской армией оперся о стол и невидящими глазами уставился на собак, дремавших у ног.
        — Я никогда не забывал о своих корнях, и тем более — о своих предках.
        — Но голова вашего деда все-таки оказалась на пике по обвинению в измене королю Карлу II, который был Стюарт по крови,  — возразил Дункан.
        Герцог ожег его сердитым взглядом.
        — Его казнили, потому что считали слишком могущественным. Он не принес вместе со всеми клятву, как того требовал закон, и это стало предлогом для обвинения и казни. Но его колебания были продиктованы не чем иным, как религиозными убеждениями, ведь согласно этому закону каждый представитель государственной власти в стране обязан причащаться по англиканскому обряду, а он не мог этого делать, поскольку был протестантом.  — Аргайл вынул из кармана достославный документ и еще раз внимательно его прочитал.  — Что бы вы ни думали, Макдональд,  — медленно и спокойно сказал он,  — в наших с вами жилах течет одна и та же кровь.
        Дункан хмыкнул, и этот звук эхом прокатился по библиотеке. Один из псов поднял голову, посмотрел на юношу, лениво зевнул и снова положил голову на лапы, не спуская с него бдительных глаз. Аргайл бросил свиток на стол, и без того заваленный картами и письмами.
        — Если я не хочу, чтобы англичане поработили меня и манипулировали мною, я должен побеждать их на их собственной территории. А разве может быть более действенный способ этого добиться, нежели влиться в их ряды? Это позволяет мне упреждать удары, а иногда и оборачивать их себе на пользу.
        Он обвел комнату рукой, добавив к этому красноречивому жесту многозначительную улыбку.
        — Даже если ради этого приходится продавать своих?  — не стерпел Дункан.  — Преследуя и убивая своих, вы служите родине?
        Ответ Аргайла был краток:
        — Мятеж ничего не даст.
        Он сделал несколько шагов навстречу юноше и остановился в нескольких метрах от него, чуть расставив ноги. Несмотря на ненависть, которую Дункан испытывал к герцогу, он не мог отрицать очевидного: этот человек наделен сильным характером и даром подчинять других своей воле. Аргайл допил виски, несколько секунд смотрел на пустой стакан, потом заговорил снова:
        — Англичане хотят покорить Шотландию, вы сами это знаете. И Хайленд стал для них настоящим бельмом в глазу со своими бесконечными межклановыми войнами и привычкой опустошать окрестные земли лоулендеров. Они хотят, чтобы в этих горах наконец воцарился мир, и мне поручено навести порядок, а затем его поддерживать. Разумеется, попутно я прослежу за тем, чтобы моя семья и родственники не пострадали. Да, я служу ганноверской династии! Служу по мере сил, направляя эту армию и сражаясь с мятежниками. Но я каждую минуту помню, что для англичан навсегда останусь шотландцем и хайлендером в придачу. Хотя, признаться, этот ярлык обжигает мне кожу, когда я вижу, как ведут себя иные кланы! Мы живем не в Средневековье, Макдональд! Проснитесь! Англия протянула нам руку помощи, предложив подписать «Акт об унии», и это решение уже начало приносить свои плоды! Посмотрите, в каких плачевных условиях живет большинство из вас! Ваши методы земледелия устарели, вам нужна аграрная реформа. Ваши жилища… Господи, неужели вы до сих пор называете эти жалкие кучи камней и торфа домами?
        Дункан почувствовал, что закипает, и ему стоило огромного усилия ответить спокойно.
        — И ради этого мы должны продать наши души дьяволу? Чтобы мы проливали нашу кровь там, в сражениях на континенте,  — вот чего они хотят! Чтобы мы в поте лица работали, обогащая их еще и еще! Они хотят лишить нас наших традиций и языка, чтобы было удобнее нами управлять! Да лучше умереть, чем стать для sassannachs ломовыми лошадьми!
        Дункану потребовалось время, чтобы отдышаться. Марион сжала его руку, призывая успокоиться, дабы не навредить делу, ради которого они приехали. Глядя на юношу, герцог усмехнулся горько, с сарказмом.
        — Теперь я понимаю, с чем столкнулся наш ловкач Бредалбэйн во время той встречи глав кланов в Ахаладере, в тысяча шестьсот девяносто первом году.
        — Вам никогда этого не понять, ваша светлость,  — ответил Дункан уже спокойнее.  — Наши взгляды разошлись слишком давно, и теперь нас разделяет пропасть. Вы верно служите sassannachs, дабы не лишиться титулов и земель. А мы… Мы проливаем кровь ради того, чтобы сохранить свои обычаи и свою свободу!
        Аргайл помолчал, наблюдая за молодыми людьми из-под полуопущенных век. Сам того не замечая, он тихонько поглаживал тартан своего клана.
        — Где векселя и письмо, о котором вы писали?
        Марион подошла к дорожной сумке, которую спрятала за креслом, и достала сверток.
        — Но сначала я хочу увидеть документ с подписями якобитов,  — заявила она.
        Герцог вздрогнул от удивления, но тут же улыбнулся, взял документ и протянул его Марион. Да, этой девчонке дерзости не занимать!
        — Думаю, вы переписали все имена, которые значатся в бумаге,  — сказала она, пробегая документ глазами.
        — Перечень имен мне ни к чему, если я ничем не смогу подкрепить свои обвинения. Впрочем, членам палаты лордов большинство имен и так известны.
        Он протянул руку, и Марион вложила в нее сверток с векселями и письмом.
        — Не понимаю, зачем вашему сыну впутывать вас в заговор, имеющий целью убийство особы королевской крови?  — с вызовом спросила она.
        Аргайл поджал губы, швырнул векселя на стол и медленно развернул письмо. По мере того как он читал строки, начертанные неуверенной рукой сына, лицо его бледнело все сильнее. Закончив чтение, он положил документ поверх векселей и несколько секунд не мог отвести от него взгляд.
        — Гленлайон утверждает, что это письмо перехватили Макгрегоры и посыльному было велено доставить его из Форт-Уильяма в Эдинбург…
        — Это правда,  — подтвердила Марион.  — И на нем не стояло имя получателя. Только вот этот значок. Похоже на меч или, может быть, крест…
        — Тот, кому адресовано письмо, наверняка знает, что это за значок.
        — Ваш сын не особо задумывался, подставляя вашу голову под секиру палача,  — зло проговорил Дункан.  — Не говоря уже о том, как он тратит состояние, которое столь дорого вашему сердцу…
        Тяжелый вздох вырвался из груди герцога.
        — Я не спрашивал вашего мнения, Макдональд.  — Он снова устремил взгляд на письмо.  — Интересно, первое ли это послание… с моей подписью?  — пробормотал он, явно стараясь что-то припомнить. Потом кивнул, сложил письмо и спрятал в тот же карман, откуда совсем недавно извлек обличающий якобитов документ, после чего принял снисходительный вид и снова обратился к молодым людям:  — Полагаю, вы составили себе неверное представление о причинах, которые заставили меня согласиться на эту маленькую… гм… сделку. Речь идет о жизни и смерти Претендента. Цена сделки очень высока. Насколько я теперь вижу, воображение у моего сына весьма буйное. Наверняка он решил, что моя подпись под приказом придаст ему веса. И вполне может быть, что… Но, как бы то ни было, он не спросил моего согласия, и именно это меня злит. Ни эшафот, ни поцелуй Вдовы меня не страшат. Исход восстания предрешен, и все это понимают. По моим сведениям, армия моего давнего товарища, графа Мара, тает, словно снег на солнце. И я знаю, что могу доверять этому источнику, до сегодняшнего дня он меня не подводил. Второй важный момент: Мар не
поддерживает в армии должную дисциплину. Я хорошо его знаю, мы заседали вместе в палате лордов. Он — никуда не годный стратег и не умеет поддерживать боевой дух своих солдат. Да и сама цель восстания весьма расплывчата, замечу я вам! У вас слишком разные мотивы. Иные из вас верят, что престол по закону принадлежит Якову, пусть даже он и католик. Те, кто против объединения с Англией, видят в восстании единственную возможность возродить независимость Шотландии. Есть еще и те, кто таким путем желает вернуть ту жизнь и методы управления страной, которые веками оставались неизменными. Грустно это осознавать, но история повторяется: каждый клан сам за себя, каждый в клане сам за себя! У меня на глазах при Шерифмуре маркиз Хантли удрал с поля боя. Очень плохое предзнаменование, вы не считаете? Что до ваших политических целей, то должен заметить…
        Дункан до боли стиснул зубы. Он знал, что Аргайл говорит правду, и это его бесило. Численность армии герцога за последнее время значительно выросла. По донесениям шпионов, из Голландии прибывали все новые и новые войска. Армия же якобитов, наоборот, в численности серьезно потеряла. Обещанная Францией помощь все никак не приходила. На море то и дело появлялись корабли, но ни один из них так и не пристал к берегу. Герцога Орлеанского, который стал регентом после кончины короля Людовика XIV, проблемы Шотландии волновали мало. Немалую роль в создавшемся бедственном положении сыграло и отсутствие инициативы со стороны графа Мара. И если раньше их противник полагал, что на окончательное подавление мятежа уйдут недели, то теперь счет шел уже на дни.
        Аргайл, похоже, понимал, о чем он думает. С улыбкой превосходства он заговорил снова:
        — Разумеется, я не стану вдаваться в детали. Если я начну выдавать противнику военные секреты, то эшафота мне точно не избежать!  — Герцог красноречиво провел пальцем по шее над кружевным жабо и цинично хохотнул.  — В наших с вами общих интересах забыть, о чем мы тут беседовали. Сам факт вашего пребывания в этом замке может быть истолкован превратно. Что до Претендента, то за его голову назначена награда в сто тысяч английских фунтов, а, как известно, деньги и дьявол не знают отдыха…
        Предприятие их увенчалось успехом, и все же на душе у Дункана было тяжело. Справедливость слов Аргайла охладила его воинственный пыл не хуже ведра ледяной воды и лишила остатков надежды. Что ж, герцог нанес точный удар…
        Из Инверари они отправились, понурив голову. Уже стемнело, но по заснеженной дороге еще можно было проехать. На небе ярко светила голубоватая луна. Наконец дорога свернула в лес. Пустив Марион вперед, Дункан то и дело оглядывался, чтобы удостовериться, что никто за ними не следит. Как будто никого, и все же чувство тревоги не давало ему расслабиться. Внутреннее чутье подсказывало, что… И тут он их увидел. На прогалину между деревьями, в пятно лунного света, выехали два всадника. Он догнал Марион, взял заряженный пистолет в одну руку, а другой мягко закрыл рот девушки.
        — У нас незваные спутники,  — шепотом сказал он.
        Она обернулась, и глаза ее расширились от страха.
        — Поезжай веред! Когда я свистну, галопом скачи в лес и спрячься. Поняла?
        Марион кивнула. Дункан притянул ее к себе, поцеловал и отстранился.
        — Их всего двое,  — сказал он, чтобы успокоить девушку.  — Думаю, я с ними справлюсь.
        — Дункан!
        — Tuch! Делай, как я говорю, и жди, пока я тебя позову. Только спрячься хорошенько.
        — Хорошо.
        — Поезжай!
        Он ударил ее лошадь по крупу, и она пустилась бодрой рысью. Дункан оглянулся, чтобы оценить разделявшее его и преследователей расстояние. Метров пятьдесят, может, меньше. И они приближались. Нельзя было терять ни секунды.
        Он осмотрелся. Марион успела ускакать на приличное расстояние. Он отвел свою лошадь глубже в лес, спрыгнул на землю и свистнул. Потом поднял с земли длинную тяжелую ветку, покрытую коркой снега. Сердце его билось стремительно, как у загнанного зверя. Свист встревожил преследователей, и они пришпорили коней. Дункан замахнулся палкой, моля Бога, чтобы удар достиг цели. Десять метров, пять метров…
        Ветка с такой силой врезалась в скакавшего впереди всадника, что тот свалился с седла и с тошнотворным хрустом упал на землю. Его спутник успел натянуть поводья, и лошадь с ржанием встала на дыбы. Крик его эхом прокатился по лесу. Перепрыгнув через противника, который без сознания лежал на снегу, Дункан выскочил из тени и навел на незнакомца пистолет. Тот выругался сквозь зубы.
        — Слезай!  — приказал юноша.
        Мужчина попытался выхватить пистолет, но Дункан предвосхитил его выстрелом в воздух. Он не хотел его убивать. Мужчина вздрогнул. Дункан воспользовался мгновением замешательства, подскочил и грубо сдернул его с седла. После короткой борьбы он прижал противника к земле и приставил к его горлу нож. Глаза мужчины расширились от ужаса.
        — Почему вы едете за нами?  — спросил Дункан, удерживая противника за воротник.
        — Я… Я выполняю приказ!
        — Приказ? Чей же?
        — Документ…
        — Кто приказал его забрать? Аргайл?
        Взбешенный Дункан сильнее нажал на клинок, и на шее мужчины появилась рана. Он застонал от боли.
        — Д-да…
        — Герцог? Чертов предатель! Нужно было попортить ему фасад…
        Глаза мужчины расширились, хотя, казалось, они уже и так едва держались в орбитах.
        — Нет… Вы не поняли… Не герцог,  — пробормотал он, всхлипывая от страха.  — Его сын!
        — Джон?
        — Да.
        Значит, герцог не нарушил уговор… Зато его мерзавец сынок никак не хочет угомониться и продолжает плести интриги у отца за спиной!
        Дункан выругался.
        — Вы же не станете… убивать меня?
        — Убивать тебя?  — Он косо усмехнулся.  — Мертвые не говорят, приятель! А я хочу, чтобы ты передал кое-что от меня своему хозяину.
        — Да-да, я передам…
        — Скажи ему, что если он еще вздумает нам докучать, то я сдеру с него шкуру и сделаю из нее щит. Это ясно?
        — Ясно, щит…
        Дункан посмотрел на перепуганного противника. В нос ему ударил резкий запах мочи. Он отстранился и увидел, что между ног у того мокро.
        — На поле боя при Шерифмуре ты бы долго не задержался… М-да, хороших же исполнителей находит этот поганец Джон для своих грязных делишек!
        — Прошу, отпустите!  — взмолился мужчина.  — Я все передам…
        Дункан полоснул ножом по его левой щеке.
        — Это — за Шерифмур, подонок!
        Кто-то за его спиной пронзительно вскрикнул. Дункан вскочил на ноги и замахнулся ножом. Марион стояла над вторым противником, тем, что лежал на земле без сознания, нацелив на него пистолет Дункана, который тот выронил, когда сбивал с лошади второго всадника. Оружие плясало в руке девушки, и ей с трудом удавалось держать лежащего противника на мушке. Одновременно она испуганно косилась на типа, который стонал от боли, схватившись за щеку.
        — Ты что тут делаешь?  — вскричал Дункан.  — Я же приказал тебе спрятаться!
        — Мне стало страшно! Я услышала выстрел и подумала…
        Губы Марион дрожали, как и ее руки. Дункан в отчаянии вздохнул, повернулся к раненому, выхватил у него из-за ремня пистолет и отшвырнул в сторону. То же самое он хотел проделать и с пистолетом второго, того, что до сих пор не очнулся, но передумал и сунул его себе за пояс.
        — Марион, едем!
        Несколько километров, и они подъехали к трактиру, в котором их дожидались Макгрегоры. Марион соскочила с лошади и… разрыдалась. Дункан поспешил ее обнять.
        — Теперь все хорошо, mo aingeal,  — шепнул он ей на ушко.
        — О Дункан! Я так испугалась! Я подумала, что… Я… Я решила, что они тебя…
        — Разве я не говорил, что не позволю какому-то паршивому Кэмпбеллу себя убить?  — спросил он с улыбкой.
        — Это не смешно, Дункан Макдональд! Мне было страшно!
        И она смерила его отнюдь не испуганным, а сердитым взглядом.
        — Но у тебя хватило смелости наставить на того типа мой пистолет! Скажи, а что бы ты стала делать, если бы он шевельнулся?
        — Выстрелила, а что еще?
        Дункан расхохотался.
        — Он не был заряжен, mo aingeal!
        Глава 22
        Душевные муки
        В глубоком раздумье Аласдар Ог Макдональд нервно мерил шагами маленькую комнатку, которую мы сняли на улице Святого Джона, в нескольких шагах от церкви Сент-Джон-Кёрк, чьи колокола несколько дней назад возвестили миру о наступлении нового года. Лиам только что попросил у Аласдара позволения отправиться в Инвернесс со мной и Колином.
        — Послушай, Сэнди, я прошу всего две недели, самое большее — три,  — сказал Лиам.
        — Я дам тебе пять, если нужно, Лиам,  — ответил на это Аласдар.  — Не в этом дело. Мне страшно отпускать вас без сопровождения. Аргайл ждет подкрепление, и мы не знаем, где состоится высадка. Если в Инвернессе, то вам оттуда живыми не выбраться.
        — Это еще одна причина, почему нам не нужно сопровождение: зачем посылать людей прямиком в волчью пасть?  — возразил Лиам.  — Какая разница, будет нас трое или шестеро против армии в две-три тысячи солдат?
        Заложив руки за спину и уставившись в потолок, Аласдар снова заходил по комнате. Недавно ему исполнилось пятьдесят, и волосы его были так же белы, как снежное покрывало, укрывающее холмы Шотландии в зимнюю пору. Однако его живой взгляд и энергичность по-прежнему свидетельствовали о силе и крепком здоровье.
        В отсутствие Джона, главы клана, младший сын великого Макиайна железной рукой управлял своими людьми. В жизни братья прекрасно дополняли друг друга. Словно старик Макийан остался жить в двух ипостасях: Джон унаследовал от отца мудрость, терпение и умение сочувствовать, а Аласдар — его мятежный, непокорный нрав. С годами я составила себе представление о том, каким был их отец — Аласдар Макиайн Абрах Макдональд из Гленко, так подло и жестоко убитый двадцатью тремя годами ранее. Сэнди, как его ласково называл Лиам, протер глаза и вздохнул.
        — Не знаю, не знаю… Но каким же болваном оказался этот Тревор Макдональд!  — воскликнул он, воздевая руки к небу.  — Напасть на отряд, сопровождавший обоз с провизией, да еще со столь малым количеством людей!
        — Хочу тебе напомнить, речь идет о муже моей дочери,  — с мягкой укоризной сказал Лиам.
        — Я помню.
        Он помолчал, снова вздохнул, и плечи его устало поникли.
        — Будь по-твоему! У меня все равно нет выбора. Претендент уже в Перте, и Мар наверняка со дня на день начнет собирать войска.
        Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату вбежал Колин.
        — Уже! Они уже высадились!  — объявил он, с трудом переводя дыхание.  — Почти шесть тысяч солдат, с полным вооружением!
        Мы все уставились на Колина, удрученные этой ужасной новостью. Он медленно закрыл дверь, прислонился к ней спиной и начал рассказывать:
        — Я только что говорил с Адамом и Джоном Кэмеронами из Лохила. А они получили известие, что шесть тысяч голландцев высадились в Бервике. Часть этой армии вместе с отрядом шотландцев Аргайла отправилась в Эдинбург. Там они пересекли залив Ферт-оф-Форт и захватили Бернтайленд. Как только наши войска, занимавшие окрестные деревни, об этом узнали, сразу же ретировались в Перт. Так что теперь врагу оставлены все земли к северу от Ферт-оф-Форта.
        В комнате установилась тяжелая тишина, временами нарушаемая лишь сухим покашливанием Лиама. Я посмотрела на него растерянно. Он пожал плечами, словно говоря: «Что мы-то с этим можем поделать?»
        — И это еще не все,  — продолжал Колин, которому роль подателя дурных вестей тоже была не в радость.  — Мы проиграли.
        — Кто тебе такое сказал?  — удивился Аласдар.  — Что за чушь!
        — Это не домыслы и не слухи. Об этом объявлено во всеуслышание. Наши военачальники решили свернуть войска, как только Аргайл начнет наступление. И решение это было принято несколько недель назад. Мар держал его в тайне, чтобы не подорвать окончательно боевой дух своих солдат и… чтобы избежать восстания своих, в Перте. Но по лагерю все равно распространились слухи, и…
        Кровь застыла у меня в жилах. Мар решил отступить? Все те, кто не вернулся с Шерифмура, погибли напрасно? Нет, не может быть! Все это мне просто снится!
        — Но откуда ты это узнал?
        Колин усмехнулся и потер шею. На щеках его выступил легкий румянец.
        — От Гризели. Она служит в горничных у графа Мара.
        — От горничной?  — со смехом воскликнул Аласдар.  — Колин, это несерьезно! Девчонка наверняка наплела с три короба, чтобы привлечь к себе внимание!
        — Поверь, она и без вранья получила, что хотела…
        Колин метнул в мою сторону быстрый взгляд и, смутившись, отвернулся. Лиам это заметил, но принял равнодушный вид, хотя я заметила, как у него заходили желваки. Кровь ударила мне в виски. Мерзавец Мар! Уму непостижимо! Выходит, столько наших погибло напрасно?
        Колин между тем заговорил снова:
        — Честно сказать, я тоже не сразу поверил. Тогда она сказала, что подслушала разговор Мара с Сифортом. Тогда я пошел поговорить с Лохилом. Он не сказал, что это — правда, но и опровергать тоже ничего не стал. И по глазам его я прочел, что это все-таки правда. Мы проиграли. И я все никак не могу в это поверить. Но почему, почему?
        Аласдар и Лиам обменялись многозначительными взглядами. Ноги у меня вдруг стали ватными, и я уцепилась за край стола, чтобы не упасть.
        — Это значит, что нас надували все это время?  — воскликнула я, обуреваемая яростью.  — Все эти планы захватить власть в стране и короновать Претендента…
        — Мар похоронил все наши шансы на победу!  — подхватил Колин, которого тоже захлестнула волна злости.  — Краснобай и дрянной стратег — вот кто у нас за главнокомандующего! Нужно было напасть на Аргайла несколько недель назад, когда преимущество было на нашей стороне. Французы и испанцы, которые плавают возле наших берегов, давно бы высадились, если бы Мар предложил стoящий план атаки. Но этот идиот своей нерешительностью лишил нас малейшего шанса. Ему, видите ли, хотелось дождаться Претендента! Но пока он ждал, половина лагеря опустела. Теперь у Аргайла десять тысяч солдат, а у нас — едва наберется четыре. Поздно, слишком поздно!
        Холодная ярость заполнила собой каждую клеточку моего тела. Не в силах больше сдерживаться, я взвыла, выплескивая в этом вопле всю свою ненависть и боль:
        — Мерзавцы! Да за кого они нас держат? Разве мы — пешки, которые можно смахнуть с доски, как только исход партии становится очевидным? Значит, мой сын умер напрасно?
        — Кейтлин!
        Лиам подошел и попытался меня обнять. Но я яростно его оттолкнула. Мне нужно было освободиться от яда, пожиравшего мое сердце с того часа, как я оказалась в Перте, пять дней тому назад. Невозможно было не видеть, что солдаты разочарованы, удручены происходящим…
        Только половина из них была надлежащим образом вооружена. У остальных были лишь пики, секиры, ржавые мечи или вилы. На ногах у многих были старые броги[93 - Хайлендские башмаки из мягкой кожи.], дырявые и изношенные. И это они называли армией? Дурная шутка, фарс!
        — Лиам, зачем тогда Мар призвал вас к оружию, ты можешь мне объяснить? Чтобы потом пустить все на воздух? И почему король… Нет, этот лжец, именующий себя королем… Зачем он тогда сюда приехал, скажи? Чтобы посмотреть, не пошевельнув и пальцем, как его подданных убивают, словно собак, солдаты Георга?
        Удушающий гнев, копившийся во мне неделями, исторгся словами, заструился слезами по моим щекам. Трое мужчин растерянно смотрели на меня. Я упала на колени и закрыла лицо дрожащими от волнения руками.
        — Этот лицемер Мар, будь он проклят… Это из-за него умер Ранальд, умер напрасно! О Лиам!
        Лиам обхватил мою голову своими широкими ладонями. Я вцепилась в его килт и прижалась к нему лицом.
        — Наш сын погиб ни за что?
        Я услышала шепот, потом звук удаляющихся шагов. Дверь открылась, захлопнулась, и в комнате стало очень тихо. Лиам опустился на колени и крепко меня обнял.
        — A ghraidh,  — ласково прошептал он,  — Ран погиб, потому что был верен своим убеждениям, как и мы все.
        — А ты? Ты до сих пор во все это веришь? Лиам, скажи мне правду!
        Он опустил глаза, однако я успела прочитать в его взгляде разочарование. Губы его приоткрылись и тут же искривились в горькой усмешке.
        — Если не в этот раз, так в следующий… Мы никогда не отступимся, Кейтлин! Пожалуйста, пойми! Я понимаю, что цена слишком высока, но… Не знаю, как тебе объяснить… Мне кажется, у меня ни на что уже не осталось сил. Остается только надеяться, и я цепляюсь за эту надежду изо всех сил. И я все время помню, что Франсес в Инвернессе…
        Слеза прокатилась по морщинке, обозначившейся в уголке глаза. Мы долго молчали, прижимаясь друг другу и пережидая, пока угомонится буря чувств, бушевавшая в нас.
        — Лиам!
        Он внимательно посмотрел на меня.
        — A ghraidh!  — выдохнул он, до боли сильно меня обнимая.
        Тепло его тела окутало меня, словно магический целебный бальзам. Я ощутила, как Лиам вздрогнул, как если бы ему вдруг стало зябко, как если бы он отдал все свое тепло, чтобы согреть меня и утешить. О, как я нуждалась в нем, в том, чтобы он был со мной рядом! Но тут же картинки из прошлого, не дававшие мне спать спокойно, снова замелькали перед глазами. Я встала, подошла к кровати и устроилась на самом краешке. Лиам со вздохом поднялся на ноги. Между нами осталось ужасающе много пустого пространства.
        — Кейтлин, a ghraidh, ni maitheanas dhomhj[94 - Кейтлин, любовь моя, прости меня.].
        Его дыхание обжигало мне затылок, шею, грудь.
        — Позволь мне любить тебя, умоляю! Прости меня…
        Его крик любви душил и в то же время воспламенял меня. Господи, что со мной?
        — Лиам…
        Он принялся развязывать шнурок на поясе моей юбки. «Юбка Маргарет…» Я попыталась его оттолкнуть, однако он упредил мой порыв.
        — Лиам, перестань!
        — Я не могу больше ждать!
        Юбка соскользнула вниз, к моим коленям. Теперь он пытался снять с меня нижнюю юбку. «Кейтлин, расслабься!» Но у меня не получалось. Я видела, своими глазами видела… Господи, помоги мне!
        — Я не могу… Прошу, не надо…
        — Ты можешь, Кейтлин! Если я смог, то и ты сможешь тоже!
        — Если ты смог? Что?  — вскричала я, отталкивая его от себя.  — О чем ты говоришь?
        — О том, что никогда не забывается,  — ответил он.  — Но со временем ты просто учишься с этим жить.
        Я пыталась понять, на что он намекает. Лиам крепко взял меня за плечи и взглянул мне в лицо своими грустными глазами.
        — Память — это прекрасно, когда мы хотим снова пережить радостные моменты жизни. Но если в нашей жизни было что-то ужасное, то она первая не даст нам об этом забыть, как бы мы ни хотели. Я это точно знаю.
        И тут меня осенило: лорд Даннинг! Он намекал на сделку, которую я заключила с человеком, обвинившим Лиама в убийстве, которое на самом деле совершила я. И тогда я рассчиталась за свободу Лиама своим телом. Ночь в обмен на жизнь… Мерзавец! Как он смеет сравнивать? Судя по всему, от Лиама не укрылась внезапная перемена в моем настроении, и он сильнее сжал мои плечи, чтобы помешать мне вскочить.
        — Кейтлин, послушай…
        — Это мерзко с твоей стороны, Лиам Макдональд! Ты не имеешь права сравнивать Маргарет и…
        — Уинстона Даннинга?  — небрежно обронил он.
        Я вздрогнула. Двадцать лет… Двадцать лет мы не возвращались к этой теме!
        — Или ты решила, что я все забыл? Такое не забывается. Конечно, воспоминания притупляются, это правда. Можно даже загнать их в самый дальний уголок памяти. Но они всегда будут там. Притаятся, чтобы однажды выскочить на поверхность, когда ты меньше всего этого ожидаешь. Я знаю, о чем говорю. И я тебя понимаю.
        Я не находила слов, способных выразить горе и злость. Во взгляде Лиама я не увидела даже тени злопамятства. Он не стремился причинить мне боль. И все равно это было больно!
        — Я люблю тебя, a ghraidh. Не отталкивай меня!
        Руки его отпустили мои плечи, спустились к груди и стали ласкать ее через толстую шерстяную ткань. Потом, не сводя глаз с моего лица, он развязал шнурок корсажа. Дыхание его стало медленнее, размеренней, в то время как я начала задыхаться. Паника буквально парализовала меня. «Маргарет…»
        Я закрыла глаза, силясь сдержать обжигающе горячие слезы. Когда мой корсаж упал на пол, я прикусила губу и поморщилась, ощутив вкус крови. Лиам медленно стянул рубашку с моего плеча, обнажая его. С бесконечной нежностью он принялся ласкать меня, задержался губами на шраме — напоминании о нашем бегстве из проклятого поместья, во тьме майской ночи, теперь такой далекой…
        Дрожь удовольствия пробежала у меня по спине. Внезапно я увидела его таким, каким он был тогда: хайлендер, чья гордая стать впечатлила меня с первого взгляда, чья нежность растрогала и чей пламенный взгляд разбудил во мне огонь, который пусть и приугас, но по-прежнему теплился в моей груди. «Не задувай его, Кейтлин! Позволь ему разгореться, позволь пожирать себя…»
        — Лиам!
        — Tuch!
        Моя нижняя сорочка упала на пол. Пальцы его чертили огненные тропинки на моем теле. «Тело Маргарет…» Я содрогнулась от ревности и от желания.
        — Ты моя жена, Кейтлин,  — сказал он, согревая дыханием мою грудь.  — Позволь мне любить тебя!
        Не знаю как, но я, совершенно обнаженная, оказалась лежащей на постели. Лиам встал на колени меж моих раздвинутых бедер и замер, неподвижный и прекрасный, словно статуя. Взглядом он ласкал меня, и это было так же приятно, как если бы он прикасался ко мне руками. «Кейтлин, он никогда не смотрел на Маргарет так, как смотрит на тебя!»
        Эта мысль воспламенила меня, и я медленно, нерешительно потянула за сорочку, вытягивая ее из килта. Лиам, замерев, наблюдал за моими действиями. «Это Маргарет стащила с него рубашку или он сам ее снял? Кейтлин, прекрати, не мучь себя!» Но это было сильнее меня. Маргарет была тут, между ним и мной, будь она проклята! Я никак не могла позабыть о случившемся. Пальцы мои стиснули изношенную ткань.
        — Не могу…
        Я закрыла руками лицо, прячась от взгляда мужа. Вздох разочарования сорвался с его губ, а я зарыдала, укоряя себя в глупости.
        — Seall orm, a ghraidh[95 - Посмотри на меня, любовь моя.],  — прошептал он после продолжительного молчания.
        Я медленно опустила руки. Сквозь завесу слез лицо его казалось нечетким.
        — Почему?  — просто спросил он.
        — Она здесь, я все время вижу ее между нами! Мне нужно время.
        Он медленно кивнул и опустил глаза.
        — Мне очень жаль. Я…
        Мне так хотелось сказать, что я сильно его люблю, но слова не шли с губ. Нет, еще не время… Взгляд его, непроницаемый и темный, словно вода в озере, ненадолго задержался на мне. Он ждал продолжения, которого так и не последовало. И вдруг Лиам рывком накрыл меня одеялом и встал с кровати.
        — Но не так, как мне, Кейтлин…  — Не добавив больше ни слова, он поправил одежду и направился к двери.  — Пойду пройдусь. Ложись спать, не жди меня. Перед отъездом мне нужно еще кое-что обсудить с Сэнди.
        Щелкнула дверь. Я растерянно уставилась на потолочную балку. Неужели я оборвала последнюю ниточку, связывавшую нас друг с другом? Я натянула одеяло до подбородка, который дрожал от волнения.

«Какая же ты дура!»  — сказала я себе, стискивая зубы.
        Глубочайшая тоска и неукротимое чувство вины затопили душу. Скоро подушка моя стала мокрой от слез…
        Через несколько часов я проснулась мокрая от пота и замерзшая. В комнате было темно и очень холодно. Услышав на улице крики и гул голосов, я невольно посмотрела в сторону окна. Лиам до сих пор не вернулся. Я прислушалась. Шум приближался. Я выбралась из-под одеяла, собрала разбросанную по полу одежду и постаралась как можно быстрее натянуть ее на себя. Одевшись, я подошла к окну. На улице, в свете факелов, прикрепленных к стенам домов, бушевала толпа вооруженных хайлендеров. Я приоткрыла ставень, чтобы разобрать слова. Вояка, у которого в одной руке был меч, а в другой — бутылка виски, выкрикивал оскорбления в адрес Мара и остальных предводителей якобитов.
        — Дело закончится восстанием…  — прошептала я себе под нос, закрывая ставень.
        Дуновение холодного ветра окончательно меня разбудило. Я заходила по комнате, стараясь навести порядок в мыслях. Огорчение, страх и… голод терзали меня. Наконец я решила, что надо чем-то наполнить желудок, а потом уже думать, как быть дальше.
        Через полчаса, насытившись, я допивала кружку пива в общем зале трактира, когда вдруг заметила возле стойки знакомую фигуру. Юноша стоял, прислонившись спиной к стойке, и внимательно, в упор смотрел на меня. Перехватив мой взгляд, он широко улыбнулся и подмигнул, но мне этот знак внимания не доставил ни малейшего удовольствия. Не прошло и минуты, как он склонился передо мной в поклоне. Да, сомнений быть не могло — тот самый юноша, который накануне опрокинул пиво мне на юбку.
        — Добрый вечер, миссис Макдональд! Позволите?
        — Я уже ухожу…
        — Я задержу вас всего на пару минут, прошу вас.
        Почему бы и нет? Меня все равно никто не ждет.
        — Ладно!
        Он опустился на стул напротив и, нервно потирая друг о друга подушечки большого и указательного пальцев, устремил на меня подозрительный взгляд голубых глаз.
        — Вы здесь одни?  — спросил он, оглядываясь по сторонам.
        — Я жду друга,  — соврала я на случай, если он строит насчет меня какие-то неприглядные планы.
        Странное дело, но его очевидная нервозность начала меня беспокоить.
        — Это хорошо. На улицах Перта сейчас неспокойно из-за этих… пьяниц!
        — Обо мне можете не волноваться, мистер…
        — Гордон,  — представился он, снова одаривая меня своей щербатой улыбкой.
        — Что ж, пожалуй, выпивших и правда больше обычного. Но солдаты еще не забыли Шерифмур…
        — Может, и так. Кстати, я хотел спросить…  — Его пальцы чертили на столешнице невидимые узоры.  — В общем, не слышали ли вы чего-нибудь нового о сыне герцога?
        — Нет, не слышала,  — осторожно ответила я.
        — Я навел справки: в лагере никто ничего такого не слышал. Поэтому мне очень хотелось бы узнать, кто распускает такие слухи.

«Кейтлин, будь осторожна!» Этот человек не внушал мне ни малейшего доверия.
        — Вот как?  — И я уткнулась носом в пустую уже кружку.
        Он пожал плечами, едва заметно усмехнулся и продолжил:
        — Повторяю, я навел справки, и никто, слышите, никто и знать не знает, что на жизнь Претендента готовится покушение!
        Я не дрогнула под его пристальным холодным взглядом.
        — Наверное, люди поговорили и перестали,  — предположила я.
        Я нервно скрестила ноги под столом. Юноша посмотрел на меня сердито, потом вдруг в его глазах блеснул лукавый огонек.
        — Ну, разумеется… Хотя если бы слух распространился, то наверняка разжег бы пламя, которое уже давно тихо тлеет в крови у солдат.
        Он окинул меня внимательным взглядом, от которого не укрылись мое несвежее платье и растрепанные волосы. И куда дольше, чем это дозволено приличиями, взгляд юноши задержался на моей груди.
        — Говорил ли я вам, что служу посыльным у графа Маришаля?
        — Да, говорили.
        — Значит, не нужно объяснять, что вы можете мне довериться.  — Он выдержал паузу и медовым голосом продолжил:  — Вы очаровательная женщина, мэм. Мужчина, что был с вами в тот вечер, это ваш супруг?
        Каков прохвост! Решил вытянуть из меня правду грубой лестью? Я кокетливо склонила голову, улыбнулась и захлопала ресницами.
        — Нет. Колин — мой близкий родственник.
        — Вот как? Значит, я могу пригласить вас…  — Он поморщился было, но быстро взял себя в руки.  — Конечно, Перт — не Эдинбург, и здесь не найдешь таких изысканных яств, как в столице. Но у миссис Уоллес прекрасный стол. Особенно хорош ее фазан с сушеным виноградом, тушенный в портвейне!
        Я заставила себя улыбнуться, а сама вспомнила роскошный ужин, которым нас потчевала Клементина. Юноша между тем смотрел на меня со странным выражением, от которого мне вдруг стало не по себе. Я стиснула кружку в руке, и кровь застыла у меня в жилах. Этот юноша — посыльный капитана Тернера!
        — Вам дурно, мэм?  — спросил он с очевидной тревогой.
        Мне вдруг ни с того ни с сего стало жарко. Я окинула зал тревожным взглядом. Ни единого знакомого лица! Господи, неужели передо мной — вражеский лазутчик, шпион? Что, если он видел меня у Клементины? И знает ли он, кто я такая? Я попыталась успокоиться и выдавила из себя улыбку. И все же страх буквально парализовал меня. Чего он хочет от меня, в конце концов?
        — Со мной все хорошо,  — заверила я, силясь удержать улыбку на лице.  — Наверное, пирог со свининой оказался несвежим…
        Он захохотал.
        — Со свининой? Хорошо, если это и вправду свинина! Я слышал, жители жалуются, что у них стали пропадать собаки и кошки. Хотя, если подумать, трактирщикам приходится уже два месяца кормить четыре тысячи солдат, и они наверняка не слишком перебирают, когда им приносят мясо по сходной цене!  — Отсмеявшись, он снова посерьезнел.  — Так вы согласны уделить мне немного времени?
        — Я замужняя женщина, мистер Гордон,  — ответила я сухо.  — И муж мой здесь, в Перте.
        — Жаль! Что ж, вернемся к теме, которая меня интересует.
        Тон его вдруг стал угрожающим, желваки заходили ходуном. Он то и дело поглядывал на других посетителей трактира, из чего я заключила, что он нервничает.
        — Что вам известно об угрозе, нависшей над нашим будущим монархом?
        — Если не считать того, что вы слышали, ничего.
        Он прищурился.
        — Думаю, вы говорите неправду. Не знаю, откуда вы почерпнули эти сведения, мэм, но позвольте вас предостеречь…
        Нужно было найти способ выкрутиться из щекотливой ситуации. Может, притвориться, что мне и вправду плохо?
        Уильям Гордон наклонился и заглянул мне в глаза.
        — Я могу арестовать вас за сокрытие сведений касательно угрозы жизни Претендента.
        — Вы мне угрожаете?
        Я попыталась встать, однако он схватил меня за руку и заставил вернуться на место. Посыльный графа Маришаля больше не улыбался. Я с трудом проглотила комок в горле.
        — Не уходите, мэм, я еще не закончил.
        — Мне нехорошо,  — пожаловалась я, кладя руку на живот.
        И я не лгала. Живот свело болью, на спине выступил пот. Я подумала о пропавших собаках и сделала глубокий вдох в надежде, что недомогание пройдет. Гордон снова принялся водить пальцем по столешнице. Губы его чуть сжались. Наконец палец замер в лужице пива, но через секунду начал постукивать по столу, причем с очевидным раздражением. Теперь мистер Гордон смотрел на меня с презрением.
        — Слушайте меня внимательно, миссис Макдональд. Вы, конечно, могли придумать историю с заговором, но я в этом сомневаюсь. Значит, вы все-таки где-то ее услышали. Именем короля я требую…
        — Именем которого короля?
        Палец Гордона замер над пивной лужицей. Юноша вздрогнул и ненадолго закрыл глаза. Я снова уткнулась в кружку, уже сожалея, что задала этот вопрос. Лучше бы я проглотила его вместе с последним глотком пива… Но было слишком поздно. Гордон вытер палец о сюртук.
        — Что вы хотите этим сказать?
        Я отодвинулась от него подальше.
        — Мне пора. Я и так задержалась дольше позволенного.
        — Никуда вы не уйдете, моя прелесть! По крайней мере до тех пор, пока не скажете мне то, что я хочу знать. Вы жестоко испытываете мое терпение. Не заставляйте меня прибегать к куда менее приятным методам!
        — Вы собираетесь меня допрашивать?  — с нервным смешком спросила я.  — А известно ли вам, что в Великобритании пытки запрещены?
        — Запрет можно пересмотреть, если речь идет о деле государственной важности.
        — Не смешите меня, мистер Гордон!
        Бледность выдавала мое волнение, хотя я и старалась говорить непринужденным тоном. Уголки его губ скептически приподнялись. Он сунул руку под стол и извлек маленький кинжал с чеканным клинком, тонким, но острым как бритва. Сталь сверкнула в свете трактирных ламп. Он воткнул клинок в стол перед собой. Я какое-то время смотрела на нож как завороженная, потом сглотнула. Мной овладела паника, и я с трудом переводила дыхание.
        — Что вы намерены делать?  — пробормотала я отрывисто.
        Если он и вправду предатель, то вполне способен убить меня, чтобы я его не выдала. Взглядом я отчаянно пыталась найти в зале хоть одно знакомое лицо. Гордон это заметил и в нерешительности огляделся.
        — Вставайте!  — приказал он, заставляя меня подняться.  — Я отведу вас домой.
        Домой? Разве тут у меня есть дом?
        — Нет, я остаюсь здесь. Я жду мужа, он скоро…
        Он быстро схватил нож и резко дернул меня к себе.
        — Ваш муж далеко, мэм. Он не позволил бы вам так долго беседовать с незнакомцем!
        Я вскрикнула, когда он заломил руку мне за спину и ткнул в бок острием ножа.
        — Теперь вы послушненько пойдете со мной, понятно?
        Он схватил со спинки стула накидку, набросил ее мне на плечи и направился к выходу. Острие кинжала, впившееся мне под ребро, было более чем убедительным аргументом. Я молча проследовала за своим цербером на улицу.
        Там было тихо, хотя вечер еще только начинался. Наверное, зимний холод заставил людей разойтись по домам. Какое-то время мы шли молча, время от времени спотыкаясь о комья покрывшейся льдом грязи. Я не стала говорить Гордону, где живу в Перте, прекрасно понимая, что его это совершенно не интересует. И не питала иллюзий относительно его намерений: мне предстоял допрос с пристрастием.
        Мы прошли очередной перекресток, и он толкнул меня в темную боковую улочку. Я пошатнулась и растянулась бы во весь рост, если бы Гордон меня не поддержал. Из меня извергся поток ругательных слов на гэльском.
        — Неплохо для женщины!  — воскликнул он, толкая меня к холодной шершавой стене.
        В переулке было так темно, что я не видела его лица, не могла предугадать его движений, только профиль вырисовывался на фоне темного, затянутого облаками неба, освещенного молочно-белым слабым светом луны. Рука его легла мне на горло и легонько сжала. Мне стало очень больно.
        — А теперь, мэм, мы продолжим наш разговор. Когда у тебя есть нож, можно получить ответ на любой вопрос!
        Внезапно его профиль стерся на фоне массивного силуэта мужчины. Я сдавленно крикнула, ощутив укол ножом на шее, под подбородком. Гордон издал странный звук, резко повернулся и шумно выдохнул, когда кулак противника врезался ему в живот. Перепуганная до смерти, я по стеночке попятилась к Тай-стрит, в то время как кто-то, кого рассмотреть в темноте я не могла, обрушился на Гордона, и тот стонал при каждом новом ударе. Такие зрелища меня не привлекали, и благодарить своего спасителя я тоже не собиралась. Но не пробежала я и десяти метров, как стальные пальцы впились в плечо и дернули меня назад. Я закричала от боли и ужаса.
        — Можно и потише! Переполошишь весь квартал!
        — Лиам? Но как ты тут оказался?
        — Это я должен у тебя спросить, как ты тут оказалась!  — ответил он.
        Он схватил меня за руку и потащил за собой по лабиринту темных улочек. Выходило, что я просто сменила одного цербера на другого. Наконец мы пришли, и он грубо втолкнул меня в нашу комнату, вошел и с грохотом захлопнул за собой дверь. Я почувствовала, как он прошел мимо меня. Еще мгновение, и он зажег огонь в очаге.
        Дрожа всем телом, я упала на стул в ожидании неизбежного допроса. Лиам выпрямился, с минуту смотрел на разгорающееся пламя, потом повернул ко мне спокойное, словно высеченное из мрамора лицо. Но у основания шеи я заметила бьющуюся жилку. Если бы глаза его обладали убойной силой, я давно была бы уже мертва.
        — Что ты там делала?  — зло осведомился он.
        — Заманивала клиента. А ты что подумал?  — не удержалась я от язвительного ответа. Гнев потихоньку нарастал и во мне.  — А ты? Ты следил за мной?
        — Я не следил, я ждал.
        — И чего же ты ждал? И где?
        Он задышал тяжело, как разъяренный бык. Потом снова уставился на огонь, предоставив мне любоваться своим профилем.
        — Чем ты занималась там с этим мужчиной, Кейтлин?
        Тон его по-прежнему был холодным и спокойным.
        — Это Уильям Гордон, посыльный графа…
        — Я прекрасно знаю, кто это.
        Он повернулся ко мне, стиснув зубы.
        — Почему ты сидела с ним в трактире?
        — Ты и правда за мной следил!  — возмутилась я.
        — Говорю же тебе, что нет!
        — Почему же тогда не подошел?
        — Не хотел вам мешать.
        — Скажи лучше, хотел посмотреть, чем все закончится!
        — Если угодно, да! Но не потому, почему ты подумала! Я решил, что раз он служит у Маришаля, то, наверное, пришел передать тебе весточку от Патрика. Я ждал, когда вы закончите разговор и он уйдет. И вижу, что ошибся. У мистера Гордона на уме было совсем другое!
        — Так оно и есть.
        Я посмотрела на свои красные, замерзшие руки и потерла их друг о друга.
        Лиам взял меня за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза. Он был бледен как полотно.
        — Что ты этим хочешь сказать, Кейтлин?  — проговорил он изменившимся от сдерживаемой ярости голосом. Потом разжал пальцы и отшатнулся, как если бы моя кожа обожгла его.  — Что ты предложила ему?
        Он произнес эти слова едва слышно, однако они полоснули меня хлестко, как пощечина.
        — Ты решил, что я…  — пробормотала я растерянно.  — Ты не так понял…
        Я закрыла рукой приоткрывшийся от изумления рот. Лиам зло посмотрел на меня, и вдруг его прорвало. Воздев руки к небу, он заговорил:
        — Что я не так понял? Кейтлин, скажи, а что я должен был подумать? Сначала я застаю брата в твоей постели, потом нахожу тебя в заведении сомнительного толка да еще с мужчиной, которого ты не знаешь. Думаешь, я не заметил, как он на тебя смотрел? И что же я должен обо всем этом думать? Ты можешь мне сказать?
        Он яростно стукнул кулаком о стену, и она содрогнулась. Я тоже вздрогнула.
        — Лиам, успокойся…
        Я медленно встала и на трясущихся ногах попыталась было пробраться к выходу. Но он бросился на меня и всем своим телом прижал к двери.
        — Нет, отпусти! Ты все неправильно понял, я могу объяснить…
        Однако Лиам не дал мне закончить. Накрыв мой рот своим, он принялся яростно меня целовать. Я пыталась его оттолкнуть, но это только разжигало его пыл. Я по-настоящему испугалась: еще живы были воспоминания о той ночи в Эдинбурге, когда Лиам вышел из тюрьмы, где Даннинг рассказал ему о нашей с ним сделке, и, кипя от злости, взял меня силой.
        Собравшись с силами, я высвободилась и убежала в противоположный угол комнаты. Когда он направился ко мне, я принялась судорожно искать в складках юбки свой кинжал.
        — Ты отказываешь мне и отдаешься другим!  — свистящим голосом процедил он.  — Чего ты хочешь, Кейтлин? Отплатить мне той же монетой?
        — Глупец, ты так ничего и не понял!  — вскричала я, наставляя на него нож, который мне наконец удалось отыскать.  — Стой на месте, Лиам! Если ты меня тронешь, клянусь здоровьем нашего сына, ты больше меня никогда не увидишь!
        При виде стального острия он замер, переводя взгляд с моего лица на нож и обратно, и простоял так несколько секунд, пока наконец не понял смысла происходящего.
        — Ты никогда больше не возьмешь меня силой, Лиам. Никогда! И никто не сможет надо мной надругаться!
        Он тряхнул волосами. Лицо его исказила гримаса боли, он упал на колени и застонал. Сердце мое, как пойманная птица, билось в груди. Разбитые, задыхающиеся, мы словно выпали из времени. Меня охватила дрожь, которую я была не в силах остановить. Маленький кинжал, который вдруг показался мне бесполезным, упал на пол. Лиам не шевелился. Просто смотрел на меня пустыми глазами. Во мне же боролись отвращение и… сочувствие.
        — Теперь выслушай меня.
        Он молча кивнул.
        — Уильям Гордон хотел от меня не того, что ты подумал. Он — вражеский шпион. Теперь я в этом уверена. И ему известно, что я знаю о заговоре с целью убить Претендента. Он хотел, чтобы я рассказала все, что знаю…
        Лиам очнулся от забытья. Во взгляде его я прочла нежелание верить в услышанное. Понимая, что нужно все объяснить, но для этого придется вернуться в прошлое и поведать также и о моей поездке в Эдинбург, я начала рассказ о злоключениях Патрика. Я рассказала, что совершенно случайно увидела, как Гордон беседует с офицером-англичанином. Рассказала о нашем бегстве в Курлосс и о секрете, который мне доверил Мэтью. И наконец, сообщила о документе, перехваченном Макгрегорами, и о роли сына герцога Аргайлского в ужасном заговоре. Лиам выслушал меня, ни разу не перебив. Взгляд его рассеянно бродил по комнате.
        — Он угрожал мне, Лиам,  — сказала я после паузы.  — Он подслушал наш с Колином разговор.
        — Почему?  — прошептал он, стараясь не смотреть на меня.  — Почему ты не рассказала мне раньше?
        — У нас были другие заботы. Это могло подождать.
        — Подождать…
        Лиам медленно, словно вес всей земной тверди вдруг обрушился ему на плечи, встал и сел на стул, который скрипнул под ним. Повисла тяжелая тишина.
        Крайняя усталость и растерянность возобладали над гневом. Погруженный в раздумья, он не услышал, как я приблизилась, и вздрогнул, стоило мне коснуться его плеча.
        — Лиам, что с нами будет?
        Он зарылся лицом в мою юбку и разрыдался. Он плакал долго, вздрагивая всем телом. Я ждала — просто гладила его по волнистым волосам и думала только о том, чтобы не разреветься самой.
        — Прости меня, Кейтлин, прошу! Мне так стыдно…
        Волнение душило его.
        — Сможешь ли ты когда-нибудь меня простить?
        Я не могла ответить.


* * *
        Серое небо тяжело нависало над нашими головами. Кружились редкие снежинки, укрывая белым синие береты и пестрые пледы мужчин. Мы выехали еще до рассвета. Я надеялась, что теперь, когда мы покинули Перт, где все дышало недовольством и отчаянием, на душе станет светлее.
        В последние дни по городу прокатилась волна слухов, в которые не хотелось верить. Говорили, что некоторые предводители якобитов выразили готовность выдать Претендента правительству, если последнее примет их условия. В числе этих предателей называли и маркиза Хантли. К величайшему нашему огорчению, все говорило о том, что капитуляция неизбежна. После всего услышанного я не удивлялась тому, что спутники мои хранили мрачное молчание. Да и поездка нам предстояла не из веселых.
        О Треворе и Франсес мы не получили никаких новостей. Я умирала от тревоги. Тревора, разумеется, обвинили в убийстве и посадили в холодную мрачную камеру Инвернесского толбута. Что до Франсес… Я молилась, чтобы она была жива, здорова и на свободе. Если так оно и было, то моя девочка наверняка бродила сейчас по чужому городу, словно неприкаянная душа, и молила о чуде, которое вернет ей супруга. В глубине души я сомневалась, что мы сможем выручить Тревора из беды. Возможно даже, что его уже повесили…
        Лиам снова согнулся в приступе кашля. Я посмотрела на него. У него не было жара, но его свистящее дыхание меня тревожило. В нашей съемной комнате спать ему пришлось на холодном полу, что, разумеется, не могло не сказаться на его самочувствии. Теперь я боялась, что длительная поездка верхом, которая нам предстояла, может окончательно подорвать его здоровье.
        Сама я чувствовала себя совершенно разбитой. События прошлого вечера так меня взволновали, что я не смогла найти во сне отдыха. Я проспала несколько часов, но и они были наполнены суматошными сновидениями. Поэтому в путешествие по краю, в котором небо невозможно было отличить от земли, я отправилась, будучи в прескверном расположении духа.
        Лиам посмотрел на меня и несмело улыбнулся. Мне не хотелось усложнять ситуацию еще больше, поэтому я улыбнулась в ответ и закрыла глаза, чтобы попытаться навести порядок в чувствах, обуревавших мою и без того истерзанную душу.
        Мы ехали уже много часов. Я точно не смогла бы сказать сколько, потому что солнце по-прежнему пряталось в снежной дымке. Я ехала вслепую, полностью доверившись своей кобылке, которая, к счастью, похоже, знала дорогу. Колин с Дональдом держались позади и тихо разговаривали. Их голоса доносились до меня приглушенным шепотом. Лиам ехал со мной рядом, справа. Скоро дорога начала подниматься. У меня живот свело судорогой от голода — мы с утра ничего не ели.
        Лошадиное ржание, чей-то окрик, и мы застыли в седлах. Лиам положил руку мне на бедро, призывая к молчанию, потом обернулся к Колину и Дональду.
        — У нас незваные гости,  — шепотом проговорил Дональд.
        Прищурившись, я попыталась разглядеть хоть что-нибудь в белой пустоте пейзажа, но не увидела ничего, кроме снега, переносимого ветром с места на место. Я передернула плечами.
        — Ты тоже их услышал, верно?  — спросил Колин.
        — Конечно.
        И вот тогда-то мы их и увидели: из-за белоснежного холма показался отряд английских драгун, ехавших двумя колоннами.
        — Проклятье!  — выругался Колин.
        Лиам сильнее сжал мне ногу. Наши взгляды встретились. Сомнений не оставалось: мы попали в беду. Мои спутники вынули пистолеты и патроны и в следующую секунду, словно по сигналу, наши кони сорвались в бешеный галоп.
        Драгуны тоже нас увидели и понеслись следом. Пули свистели вокруг, вгрызаясь в кору деревьев.
        — Спрячься в лесу как можно дальше!  — крикнул Лиам, подталкивая мою кобылку в гущу деревьев.
        — Лиам!  — в испуге заорала я.
        У нас над головами просвистела пуля.
        — Делай, как я говорю, Кейтлин!
        Он притянул меня к себе и пылко поцеловал.
        — Я люблю тебя, a ghraidh. Поезжай!
        — Я не могу…
        Он спрыгнул с лошади, стянул меня с седла и толкнул к лесу. Раздался еще один выстрел, и кто-то вскрикнул. Я обернулась и увидела Колина, вцепившегося в гриву коня. Он сморщился, словно от боли.
        — Колин!  — взвизгнула я, бросаясь к нему.
        Однако Лиам успел поймать меня за руку и снова толкнул к лесу, подальше от опасности.
        — Умоляю, a ghraidh, беги и спрячься!
        В его взгляде, у него на лице я прочла боль, страх и отчаяние. Еще одна пуля застряла в дереве прямо у меня над головой. Я наконец вышла из оцепенения и побежала, петляя меж белых заснеженных ветвей. Выныривая из вьюги, они, словно привидения с длинными когтистыми руками, царапали мне лицо, цеплялись за одежду, преграждали путь. Я будто оказалась в самом сердце метели. Колючий снег хлестал по щекам, мне было трудно дышать. «Господи, приди нам на помощь!»
        Крики солдат — вот все, что я слышала. Я бежала и бежала, мимо проносились все новые деревья и холмы. Словно затравленное животное, я доверилась своим инстинктам. «Отыщи укрытие, Кейтлин, безопасное место…» Но как, если вокруг не видно ни зги?! И вдруг…
        Пустота. Земля ушла у меня из-под ног. Это был обрыв, и я почувствовала, что соскальзываю в чрево земли. Со всей силой отчаяния я ухватилась за ближайшую ветку, но она не выдержала моего веса. Тогда я попыталась вцепиться ногтями в наст, но пальцы соскользнули. Перед моими расширенными от ужаса глазами промелькнула стена гранита. Я услышала собственный крик, эхом отразившийся от ближайших склонов. Воющий ветер подхватил его и унес.
        Наконец я скатилась на самое дно оврага. Боль в области головы парализовала меня. Я с трудом открыла один глаз. Чуть ли не перед носом у меня поток кристально чистой воды с громким журчанием спускался вниз по склону и исчезал в покрытой слоем льда каменной ванне. «Лиам, где ты?»
        Казалось, душа моя отделяется от тела. Боль понемногу проходила, мне вдруг стало на удивление спокойно. Я больше не ощущала ни холода, ни страха. Пена водопада вдруг окрасилась красным. Кровь? Слабый стон сорвался с моих губ. «Пришел твой час, Кейтлин… Что ж, зато я увижусь с сыном…» Эта мысль заставила меня улыбнуться. Но радость быстро сменилась огорчением. «А как же Дункан, Лиам?» Мне так хотелось еще раз посмотреть на них! «Господи, не надо!» С этой последней мыслью я провалилась в беспамятство.
        Глава 23
        Брачные клятвы
        Услышав скорбное карканье ворона, Дункан поморщился. Сколько он себя помнил, эта мрачная птица, вестник несчастий, вызывала у него отвращение. Ворон умолк. Вздохнув с облегчением, Дункан снова провел пальцем вдоль тонкой голубой жилки под прозрачной кожей на шее у Марион, спавшей рядом. Девушка шевельнулась, но так и не открыла глаз.
        Какое это счастье — проснуться рядом с женщиной, когда до этого много недель приходилось делить кров и очаг с несколькими сотнями других мужчин!
        Марион у него в доме! Марион в его постели! Дочка Кэмпбелла из Гленлайона в долине Гленко! «Наверное, мне все это снится!»  — подумал он и улыбнулся. Никто еще не знал об их приезде, но очень скоро эта новость облетит все дома. Им с Марион придется проявить выдержку и терпение, Дункан это прекрасно понимал. Марион не примут с распростертыми объятиями. И все же клану придется примириться, потому что она приехала, чтобы остаться, что бы они об этом ни думали и ни говорили.
        Сейчас было самое время всласть налюбоваться ею. Должно быть, Марион снился хороший сон, потому что лицо ее было безмятежно и чертовски обольстительно: яркие, как ягоды, губы, гладкая кожа, носик с россыпью веснушек… Она была похожа на спелый плод, сочный и сладкий, который только и ждет, чтобы его с наслаждением съели. И он непременно так и сделает…
        Марион была Хайлендом, воплощенным в женскую сущность и плоть. Дикой кошкой, которую не терпится приручить. Переменчивым шотландским небом, временами непроницаемо-темным и облачным, временами — грозовым, неспокойным. Ему нравился ее смех, похожий на журчание прохладного источника, бьющего из-под земли и весело стекающего по склону холма. И ее глаза… В глазах Марион ему виделось яркое безоблачное небо, каким оно бывает в погожий летний день. Ее тело… Он познавал его, как в свое время познавал родные ландшафты Хайленда. Горы и долины, то обрывистые, то пологие. Земля, которую он любил и теперь надеялся освоить, открывая все новые грани счастья…

«О моя нежная Morag… Мое солнце — горячее, обжигающее. Центр моей вселенной». Эта женщина была как поэма. Он поцеловал огненную прядь волос на подушке, освещенную солнцем, и вдохнул ее запах. Острый и сладкий, горьковатый, нежный и в то же время пряный, пьянящий. Дункан закрыл глаза, чтобы прочувствовать все его нюансы. Этот запах порождал в нем море ощущений — причудливых, новых.
        Под одеялами их с Марион тела — переплетенные между собой, утомленные восторгами плотской любви — купались в ощущении приятного тепла. С растущим ликованием Дункан открывал для себя женщину, не обремененную стыдливостью, которую ему постоянно приходилось преодолевать с другими, что делили его ложе. И удовольствие Марион во время занятий любовью не было наигранным. Казалось, она испытывает неутолимую потребность получать и дарить наслаждение. Дункан с тревогой подумал, сможет ли он всегда давать ей желаемое. Словом, в ней было все, о чем он мечтал.
        Марион повернулась и что-то пробормотала во сне. Что ей привиделось? Она облизнула губы, и они тут же сложились в соблазнительную улыбку. Кто ей снится? Его собственные сновидения населяли адские картины, пережитые на поле боя. Он видел смерть и перепуганные глаза солдат, чьи тела сам вспарывал мечом. Просыпаясь, он радовался тому, что Марион рядом. Дункан всмотрелся в ее удивительное лицо. Перламутровое сердечко в ореоле огненных волос… «M’aingeal dhiabhluidh…» Да, именно такой он видел ее с самого первого дня. Ангел и дьявол в одном лице. Медовая улыбка и жгучий язык… Невинный взор и острый ум. Женщина-загадка. «Кто же ты на самом деле, Марион Кэмпбелл?»
        Снова закаркал ворон, отвлекая Дункана от его мыслей. Почему-то вспомнились недавние события. К этому времени документ должен был уже быть в Финлариге, а значит, в безопасности. Невзирая на происки сына герцога Аргайла, они преуспели. Теперь Марион может спать спокойно у него в объятиях. Пережив неприятное приключение по дороге к трактиру, они застали там Макгрегора и его людей за кружкой пива. Дело уладилось ко всеобщему удовольствию: Роб сам вызвался доставить документ в Бредалбэйн.
        Они хорошенько подкрепились, и Дункан привез наконец Марион в свою долину, в дом, построенный у горы Эн-Ог, недалеко от озера Ахтриохтан. Дом у него, конечно, был очень маленький, но весной он решил непременно пристроить к нему настоящую кухню с печью, чтобы выпекать хлеб, и сарай для животных. Они приехали на рассвете. В укрытом снежной шапкой доме было ужасно холодно. Они разожгли огонь в очаге и прыгнули под одеяла, где, прижимаясь друг к другу, очень быстро согрелись. Надо признать, что от их сумасшедших кульбитов скоро стало теплее и в комнате. Пульс Дункана ускорился при одном только воспоминании. Марион трепещет под ним… Марион вскрикивает от удовольствия, и ее слова легким белым облачком срываются с губ…
        Ей здесь понравится, в этом Дункан был уверен. Для него это было лучшее место на свете. В детстве отец часто приводил их с братом сюда купаться. Потом, когда подросла и Франсес, они стали приходить втроем — побеситься и порыбачить. Воспоминания заставили его улыбнуться. Когда леска у Франсес натягивалась, они с Ранальдом начинали ее пугать, что это Each Uisge[96 - Водяная лошадь, произносится «эх-ушге».] попалась на крючок. И если она, Франсес, будет тянуть удочку, то водяная лошадь выйдет и заберет ее с собой на дно озера, а оттуда еще никто не возвращался. Каждый раз сестренка бросала удочку и с криком бежала в деревню, оставляя им свой улов.
        Больше никогда они с Раном вместе не пойдут на рыбалку… Дункан очень скучал по брату, по его шуткам. Восстание и события, за ним последовавшие, занимали почти все его мысли, поэтому только теперь он понял, какую пустоту в душе оставила после себя смерть брата. Теперь он вернулся домой, в Гленко…
        Он обвел взглядом единственную комнатушку своего скромного жилища. Щели между камнями были заложены глиносоломой и торфом. В стене, выходившей к озеру, было два окошка, по зимнему времени затянутых кожами и закрытых деревянными ставнями, однако он пообещал себе, что застеклит их ради Марион. Его гордостью был настоящий камин, который Дункан соорудил сам, не желая загромождать комнату чадящим очагом, подобным тем, какие было принято делать в центре самой большой комнаты в доме. Потолочные балки из отборной древесины поддерживали крышу, крытую вереском, который он сушил целое лето, а потом закрепил прочными пеньковыми веревками. Разумеется, дом его совсем не походил на замок, и было бы глупо сравнивать его с усадьбой лэрдов в Гленлайоне. Однако он был крепким и обещал стать надежным пристанищем, чтобы жить там и заниматься любовью.
        Самый ближний соседский дом находился в двух километрах, в деревне Ахнакон. Как и отец, Дункан любил одиночество, поэтому выбрал это удаленное место. Ранальд, влюбленный в Дженни, будущей весной тоже хотел начать строить себе дом…
        Дункан зарылся лицом в рыжий шелк волос и крепче обхватил талию спящей девушки. Маленькая ножка коснулась его щиколотки, опустилась вниз, к ступне. Кровать была довольно-таки узкой, но Марион нравилось спать, прижимаясь друг к другу.
        Новая мысль омрачила его безмятежное счастье. Элспет… Он так и не рассказал Марион о ней. Как она к этому отнесется? Конечно, Марион догадывалась, что до нее у него были женщины. Но могла ли она заподозрить, что здесь, в родной долине, одна из них с нетерпением ждала его возвращения? Марион никогда ни о чем подобном у него не спрашивала. Быть может, она думала, что у него и не было никаких серьезных привязанностей? Эта мысль почему-то вызвала у Дункана неудовольствие. Нет, лучше было бы, если бы он рассказал ей об Элспет раньше… Однако он снова и снова откладывал разговор на потом, каждый раз говоря себе, что это может подождать еще денек. Теперь время отговорок безвозвратно ушло.
        С самой Элспет ему тоже предстоял нелегкий разговор. От одной мысли об этом Дункану становилось не по себе. Ну как объяснить, что она ему надоела — она, самая хорошенькая девушка клана!  — и что он оставляет ее ради другой? Тем более ради женщины из клана, враждебного всем Макдональдам! Этого Элспет точно не понять. Во время бойни, устроенной солдатами аргайлского полка в долине, погибли ее дед, дядя и тетя. Можно представить, как она разозлится, какой поток ненависти выплеснется ему в лицо! Что ж, чему быть, того не миновать…
        Тонкий лучик света, пробившийся сквозь щель в ставнях, очертил подбородок Марион и линию губ, сделал заметным нежный пушок на коже. Губы ее медленно приоткрылись в шаловливой улыбке. Прикосновение холодных пальчиков заставило его вздрогнуть, в то время как Марион рассмеялась своим завораживающим, воркующим смехом.
        — Ой, да ты холодная, как ледышка!
        — Тогда согрей меня, fear mo ruin![97 - Мой любимый.]
        Веки Марион дрогнули. Бросив на Дункана лукавый взгляд, она томно взобралась на него, мягко стегнув по лицу распущенными волосами, и легла, обхватив ногами его бедра.
        — Мне снился сон…  — начала она тихо, глядя ему в глаза своими светлыми глазами.
        — Я знаю.
        — Откуда?
        — Ты говоришь во сне.
        — Правда? И что же я сказала?
        — М-м… Что ты меня любишь и что… хочешь всю жизнь провести со мной в постели… и чтобы я целыми днями занимался с тобой любовью!
        Она засмеялась снова.
        — Врун!
        — Что? Разве ты не так говорила?  — с невинным видом спросил он.  — А я слышал то, что слышал!
        Марион поцеловала его.
        — Это правда, с тобой под одеялом так хорошо!  — призналась она со вздохом удовольствия.  — Я с радостью пролежала бы так весь день. Но, боюсь, желудок со мной не согласится!
        И она снова поцеловала Дункана, на этот раз неторопливо. Он с наслаждением ощутил вкус запретного плода.
        — Марион!
        Она нежно прижала пальчик к его губам и накрылась одеялом с головой.
        — Боже милосердный!  — выдохнул Дункан, закрывая глаза.
        Пальцами и губами она будила, возбуждала, ласкала его. Экстатическая дрожь пробежала по его телу с головы до ног, и он не сумел сдержать стон удовольствия. Порозовевшее лицо Марион показалось из-под одеяла.
        — Больно?
        — Дьяволица, колдунья! Тебя могли бы сжечь на костре за то, что ты делаешь…
        — Пойдешь пожалуешься?
        — О нет! Продолжай, mo aingeal. Если таков ад, то там мне самое место… Мне так хорошо!
        Склонив головку набок, она украдкой посмотрела на него. Рука ее скользнула вниз, чтобы завладеть весьма существенным доказательством правдивости его слов. Марион засмеялась.
        — Я заметила.
        Некоторое время она молчала, потом улыбка сменилась выражением неуверенности. «Моя загадочная Марион…»
        — По-твоему, я хорошенькая?  — спросила она ни с того ни с сего, совершенно обескуражив этим вопросом Дункана.
        Пару мгновений он серьезно смотрел на нее, хотя, конечно, ответ был давно готов, потом утопил пальцы в пышной гриве, обрамлявшей ее молочно-белые плечи.
        — A Mhorag!  — ласково протянул он.  — «Хорошенькая»  — это не подходящее слово, по-моему.
        — Вот как?
        Было очевидно, что Марион растерялась.
        Дункан улыбнулся и притянул ее к себе.
        — Почему ты спрашиваешь?
        Она наморщила нос, поджала губы.
        — Понимаешь… Я думала… Просто никто никогда не говорил мне, что я красивая. А для тебя мне хотелось быть красивой.
        — Ты очень красивая, a ghraidh. Как ты можешь сомневаться? Думаю, небесные ангелы похожи на тебя!
        Лицо девушки осветилось улыбкой.
        — Ты уж реши, Дункан, кто я — колдунья, ангел или дьяволица!
        — В тебе есть понемногу от трех. И, клянусь чем угодно, именно это и делает тебя такой манкой! Ты сводишь меня с ума!
        Его колдунья, его ангел и его дьяволица в одном лице засмеялась горловым смехом и снова нырнула под одеяло. Теперь за дело принялись ее жадные губы. Дункан содрогнулся. «Боже и все его серафимы! Умоляю, пускай это длится вечность!» Он охнул, когда Марион решила попробовать его еще и на зубок. Она, взлохмаченная, снова вынырнула наружу.
        — Сделала больно?
        — Не совсем.
        Пальцы ее пробежали по длинному шраму у него в паху. Прикосновение было легким, словно ветерок. «Моя чувственная Марион…»
        — До сих пор болит?
        — Иногда, если сильно надавить,  — улыбаясь, ответил он.  — Не обращай внимания.
        Она ненадолго задумалась, потом прижалась щекой к его животу.
        — Дункан…
        — Что?
        — Я боюсь.
        Он привстал на локте и заглянул ей в глаза.
        — Чего боишься?
        — Я знаю, что меня здесь ожидает. Я хочу сказать, в вашем клане… Я видела, как ваши мужчины смотрели на меня в лагере. И я знаю, что они обо мне думали. А еще я знаю, что они могут со мной сделать. Этот Алан…
        — Я никому не позволю тебя обидеть, Марион.  — Дункан обнял ее за талию, подтянул повыше и прижал к груди.  — Это правда, на первых порах нам будет непросто,  — вынужден был признать он.  — Но со временем они тебя узнают и примут, вот увидишь!
        И он с рыком удовольствия перевернулся так, что она оказалась под ним.
        Теплое дыхание Марион согрело шрам у него на щеке. Какое-то время он смотрел на девушку из-под полуопущенных век, потом чмокнул ее в нос.
        — Надеюсь, так и будет.
        — Конечно, будет! Разве я тебе когда-нибудь врал?
        — Откуда мне знать?  — отозвалась она с улыбкой.
        И сладострастно обвила ногой его бедро. Змея-искусительница, она явно приглашала его начать с того места, на котором они остановились, когда на дворе стало светать. Он ответил менее нежно, обхватив рукой ее крепкую ягодицу и пригвоздив ее к кровати весом своего тела.
        — У-у-у…  — протянула она, закрывая глаза.
        Он все не решался задать ей вопрос, мучивший его с того самого дня, когда у них с Гленлайоном состоялся разговор. Что было причиной такой сдержанности? Боялся ли он получить отказ или же, наоборот, не желал отягощать себя обязательствами? Он думал об этом снова и снова, буквально сломал себе голову. И теперь точно знал, чего хочет. Но она? Чего хотела она? Согласится ли она связать свою жизнь с ним? И если ответит отказом, то что ему потом делать?
        Пальцы Марион перебирали его волосы цвета ночи. Наконец она уложила его голову на подушку и с воркованием подставила ему свою опалово-белую шейку.
        — О Mhorag!  — прошептал Дункан, прикасаясь губами к шелковистой коже, задрожавшей от его поцелуя.
        Ему тоже было страшно. Схватив руку Марион, он переплел ее пальцы со своими. Опершись локтем о постель, он поймал вторую ее руку и опустил на подушку. В ответ Марион обхватила его за талию, теперь уже обеими ногами.
        — Morag…  — выдохнул он с бьющимся сердцем.
        Лазурно-голубой взгляд встретился с его взглядом. Дункану показалось, что еще мгновение — и его грудь разорвется от переполнявших ее чувств. Набрав побольше воздуха, он наконец начал:
        — Давай принесем клятву… Перед лицом Господа.
        Слова путались в голове и на губах, но наконец ему удалось их произнести. Марион удивленно вскинула брови. Ноги ее напряглись, стиснули его, мешая встать и убежать, чтобы не слышать ответа, чего ему вдруг до смерти захотелось… На секунду ему показалось, что все уже решено. Отказ… Марион молчала. «Чересчур рано… Черт меня дернул!  — подумал он, но было уже слишком поздно.  — Она сомневается! Она откажет…»
        Слеза сорвалась с ресниц Марион, скатилась вниз, к виску, и затерялась в волосах. Она медленно приоткрыла губы, тут же их сомкнула и едва слышно вздохнула. «Она не хочет!  — Сердце его сжалось.  — Она просто не знает, как мне сказать…»
        — Прости меня. Я…  — зашептал он растерянно.
        — Ты это серьезно, Дункан?
        — Если ты не хочешь, я пойму.
        — Ты любишь меня так сильно, что предлагаешь обменяться клятвами?
        — Ну да…
        Его сердце понеслось, словно дикая лошадь, которая хочет вырваться на волю. Марион разрыдалась.
        — О Дункан!
        — Марион!  — пробормотал он, прижимаясь к теплому, гибкому телу, которое напряглось под ним.  — Ответь мне!
        Стиснув ее руки в своих, он заглянул в голубые глаза. Она всхлипнула и… вопреки всем ожиданиям расхохоталась звонким, хрустальным смехом, который его озадачил.
        — Ты точно уверен, что хочешь всю жизнь жить с такой ведьмой, как я, у которой к тому же змеиный, ядовитый язык?
        — Марион!
        Он укоризненно посмотрел на нее. Она ответила новым взрывом смеха.
        — Да, Дункан,  — наконец выговорила девушка.
        До него не сразу дошел смысл сказанного. Но постепенно слова Марион проложили себе путь в путанице его мыслей, и их суть стала очевидна. Она согласилась!
        — Черт! Марион!  — запутался он в словах.  — А я уже подумал, что… э-э…
        Она уже не смеялась, но лукавая улыбка все равно таилась в уголках ее губ.
        — Что ты подумал, большой недотепа?
        — А какая разница!  — И Дункан тоже засмеялся.
        Он отпустил руки Марион, которые до поры до времени держал в плену, и обхватил ладонями ее порозовевшее от удовольствия лицо. Потом поцеловал ее.
        — Я, Дункан Колл Макдональд,  — начал он торжественно,  — беру тебя, Марион Кэмпбелл…  — Он умолк и посмотрел на девушку.  — Разве мог я подумать пару месяцев назад, что скажу такое?
        Марион нахмурила брови и ущипнула его.
        Он поморщился и заговорил уже серьезнее:
        — На чем я остановился? Я беру тебя, Марион Кэмпбелл, в законные супруги и обещаю любить тебя, заботиться о тебе, защищать тебя и… хранить тебе верность до конца моих дней!
        — Я, Марион Кэмпбелл, беру тебя, Дункан Колл… Макдональд… Дункан, ты с ума сошел!
        — Tuch!
        Она издала какой-то воркующий звук и продолжила:
        — …в законные супруги… Дункан, что ты делаешь?
        — Не останавливайся, A Mhorag,  — прошептал он, входя в нее.
        — Боже милостивый! В законные супруги… и обещаю… любить тебя, заботиться о тебе… Я никогда не закончу, если ты не перестанешь!  — задыхаясь, пожаловалась она.
        — Дальше!  — негромко подбодрил ее Дункан.
        — …заботиться о тебе, защищать тебя и… и… О! И хранить тебе… верность… до конца моих дней! Уф!  — произнесла она на одном дыхании и тихонько застонала от удовольствия.
        — Теперь мы… вместе на всю… жизнь, mo aingeal. Наши… клятвы… нерушимы.
        Глядя на нее пристально, властно, он вошел еще глубже, заставив девушку вздрогнуть.
        — … потому что… наш союз… предопределен… свыше.
        Марион выгнулась и издала гортанный крик. Дункан ответил ей сладострастным рычанием. Волна удовольствия, нарастающая внизу живота, стерла боль, которую до сих пор причиняла рана. Он содрогнулся всем телом, отдаваясь экстазу, исторгая в нее всего себя. Позабылось все: и Шотландия, охваченная восстанием, которое отняло у него брата; и сестра, которая наверняка сидит взаперти в холодной, вонючей камере в Инвернессе; и даже то, что он — Макдональд, а она — Кэмпбелл. В мире не осталось ничего, кроме этого пьянящего мгновения.
        Миг забытья — и он рухнул на Марион. Острый запах торфяного дыма примешивался к запахам их тел. Теперь Марион принадлежала ему душой и телом.
        — Марион Макдональд…  — пробормотал он.
        Несколько минут они лежали молча, прислушиваясь к поскрипыванию крыши под весом снега и к треску торфа в очаге. Потом Марион шевельнулась, одеяло соскользнуло, и холод куснул влажную плоть Дункана. Он поежился. Девушка засмеялась.
        — Марион Кэмпбелл Макдональд,  — задиристо напомнила она, склоняясь над ним.
        Схватив шерстяное одеяло, она завернулась в него, хитро взглянула на Дункана и соскочила с кровати.
        — Ты куда?
        Он снова накрылся простыней и оленьей шкурой, соскользнувшей было на пол.
        — Я хочу есть! Должно же в доме быть что-нибудь съестное!
        Пробежав сквозь луч света, Марион направилась к буфету. Обследовав все полки в шкафу и в кладовой, она с разочарованной гримасой на лице обернулась.
        — Ничего! Неужели супруг хочет уморить меня голодом?
        И вдруг она лучезарно улыбнулась. Диана-охотница теперь взирала на Дункана глазами проголодавшегося каннибала.
        — Наверно, мне придется самой добыть дичь!  — И она с криком набросилась на Дункана.  — Я чую свежее мясцо! М-м-м…
        Она прыгнула на кровать и чуть было не опрокинула ее. Руки ее тут же принялись нащупывать кусочек послаще.
        — Так ты боишься щекотки? Ой, обожаю щекотаться!
        Обрадованная открытием, она дала волю своим безжалостным пальцам.
        — Марион, перестань! Прошу, перестань!  — взмолился Дункан, пытаясь отстраниться.
        Пальцы Марион скользили по его животу и ребрам, заставляя громко, до истерики хохотать.
        — Я сейчас умру!  — задыхаясь, проговорил он.
        — Гр-р-р…
        Она вонзила зубки в его ногу.
        — Ай, волчица! Спасите!
        Когда ему удалось наконец утолить плотоядный порыв жены, входная дверь распахнулась, впустив в комнату сноп яркого света. Дункан замер, встретившись глазами с Элспет, которая застыла на пороге.
        — Проклятье!  — пробормотал он едва слышно.
        Никто не шевельнулся. Молчание длилось, казалось, целую вечность. Потом кто-то тихонько вскрикнул. Марион, похоже, поняла, что происходит, быстро прикрыла одеялом обнаженную грудь и вопросительно посмотрела на Дункана. Элспет ткнула в нее обличающим перстом.
        — Потаскуха Кэмпбелл! Я не хотела верить!  — вскричала она.  — Ты спишь с потаскухой Кэмпбелл!
        Хлесткие слова обескуражили Марион, и она отшатнулась.
        — Элси…  — начал Дункан.
        — Предатель!  — взвизгнула отвергнутая возлюбленная.  — Ты грязный предатель, Дункан! Глазам своим не верю! И с кем — с девкой Кэмпбеллов! Пресвятая Дева, помоги! Испепели ее своими молниями!
        — Элси!  — произнес он громче и тверже, поднимаясь.
        Разъяренный взор зеленых глаз Элспет замер на царапинах на бедрах и животе Дункана. Юноша вдруг осознал, что совсем голый, подобрал с пола плед и завернулся в него. Потом, сдерживая волнение, ровным тоном спросил:
        — Зачем ты пришла?
        — Зачем я пришла?  — язвительно переспросила Элспет.  — Зачем я пришла? Да как у тебя язык поворачивается…  — Ярость закипала в ней.  — Я ждала, когда ты вернешься, представь себе! Места себе не находила! Молила небо, чтобы ты уцелел! Плакала, ночей не спала! И ты… Ты спрашиваешь, зачем я пришла?
        Ошарашенная Марион уставилась на Дункана, бледнея буквально на глазах.
        Элспет с ненавистью в голосе продолжала:
        — И пока я тебя ждала, ты развлекался с этой грязной шлюхой Кэмпбелл! Fuich!
        — Дункан, кто это?  — дрожа всем телом, едва слышно спросила Марион.
        — Марион, я потом объясню.
        Холод, ворвавшийся в дом через открытую дверь, окутал их, проникая в самую душу. Дункан не знал, что делать. Хуже и быть не могло. Он, конечно, собирался поговорить с Элспет, но не теперь, не при Марион, которая несколько минут назад понятия не имела о ее существовании. Прежде всего успокоиться, взять себя в руки… Кстати, не мешало бы это сделать и Элспет. И Марион тоже. При взгляде на нее у Дункана оборвалось сердце. Она совершенно растерялась. Сначала нужно поговорить с ней…
        — Элси, иди домой!
        — Не я уйду, а эта мерзавка!  — крикнула Элспет, с ненавистью глядя на Марион, которая никак не могла прийти в себя.
        — Дункан, объясни наконец…
        — Так ты ей не сказал?  — высокомерно поинтересовалась Элспет.  — Ты не сказал ей обо мне, потому что хотел всего лишь переспать с дочкой этого мерзавца Гленлайона, переспать и забыть, да?  — Повернувшись к Марион, она вздернула подбородок и сказала новым, снисходительным тоном:  — Я его невеста, а ты… ты просто случайная подстилка…
        — Уходи!  — зло прикрикнул на Элспет Дункан.  — Я позже приду и все тебе объясню.
        — Не надо. Алан мне уже все рассказал.
        — Алан? Вот сукин сын…
        Он решительно подошел к Элспет и схватил ее за руку с намерением вывести за дверь. Ему не хотелось оскорблять девушку, ее гнев был вполне понятен. Но обидные слова, обращенные к Марион, разозлили его не на шутку.
        — Еще раз говорю тебе: иди домой!
        И вдруг Элспет с рыданиями повисла у него на руке.
        — Отправь ее домой, Дункан! Я никогда тебе не вспомню… Я забуду! Я понимаю, это мужская слабость… С вами, мужчинами, это бывает…
        — Нет!  — отрезал он, стискивая зубы.  — Ты не поняла, Элси. Марион — не «слабость», как ты сказала, она — моя жена.
        Жалобный стон сорвался с перекошенных губ Элспет. Глядя на него расширенными от изумления глазами, она пятилась к двери, пока не ударилась спиной о наличник. Обескураженная, ошеломленная, она в последний раз посмотрела на ту, что украла у нее возлюбленного, потом перевела взгляд на Дункана. Она так ждала его, а он ее предал… Предал клан, приведя на свое ложе дочку заклятого врага!
        — Лучше бы умер ты, а не Ран!
        Яд, которым сочились ее слова, парализовал Дункана. Юноша побледнел как полотно, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не ударить Элспет. Отвергнутая возлюбленная между тем повернулась и скрылась в пятне яркого света, проникавшего в выстуженный дом с улицы.
        Несколько минут Дункан стоял неподвижно, глядя в пустоту. Потом одним яростным движением закрыл дверь и прижался к ней горячим лбом. Тело его содрогалось от злости, ненависти и холода. Громкий шорох вернул его к реальности.
        — Марион, я…  — начал он оборачиваясь.  — Куда ты собралась?
        Девушка поспешно одевалась, всхлипывая и вытирая глаза рукавом. Не ответив, она нырнула под кровать за чулком и башмаком. В два шага он преодолел разделявшее их расстояние, схватил Марион за руку и заставил посмотреть себе в лицо.
        — Куда ты собралась? И зачем?  — спросил он со страхом в душе.
        — Возвращаюсь домой, в Гленлайон. Туда, откуда мне не стоило уезжать.
        И она резко его оттолкнула. Слезы катились градом по ее шелковистым щечкам. У Дункана оборвалось сердце.
        — Нет, Марион, останься!
        — Если ты думаешь, что я стану делить тебя с этой… этой… Господи! Да что б вы все провалились!
        Она громко всхлипнула и трясущимися от гнева и унижения пальцами принялась затягивать шнуровку корсажа. Шнурок все время выскальзывал, и Марион вспомнила едва ли не все ругательства, которые знала.
        — Гадость! Какая гадость!  — повторяла она как заведенная.  — Его невеста! Какой же я была дурой! И это еще слабо сказано… Поверить не могу! А ведь знала, все знала с самого начала… «Случайная подстилка»! Нет, мне все это снится!
        Она разговаривала сама с собой, а Дункан стоял в полнейшей растерянности и не находил, что сказать.
        — Нельзя доверять этим подонкам Макдональдам! Грязные воры, мерзавцы…
        Она снова всхлипнула и посмотрела по сторонам.
        — Марион…  — только и смог выговорить Дункан.
        Он попытался прикоснуться к ее плечу, но девушка отшатнулась.
        — Не трогай меня, мерзавец!
        — Я хотел тебе рассказать, клянусь!
        — Твои слова ничего не стоят, Дункан Макдональд. Она права: ты жалкий предатель, лжец…
        Она захлебнулась рыданиями и, упав на пол, уткнулась лицом в юбку. Дункан присел на корточки рядом с ней.
        — Марион, ну пожалуйста, не надо… Я люблю тебя.
        Она заплакала еще горше. Он осторожно обнял ее дрожащие плечи. Она вздрогнула, но руку не оттолкнула.
        — Ну почему ты мне не сказал?  — спросила она, шмыгая носом и не отнимая лица от мокрой юбки.  — У тебя была невеста… Почему?
        — Мне нужно была рассказать тебе об Элспет, я знаю,  — устало согласился он.
        Он осторожно смахнул слезу с ее щеки. Марион отвернулась.
        — Пожалуйста, посмотри на меня!
        Она не шевельнулась, и Дункану пришлось заставить ее сделать это. Он хотел, чтобы она заглянула ему в глаза, в душу, чтобы увидела частичку его, которую унесет с собой, если уйдет. Но Марион поспешно закрыла глаза. Он погладил ее по волосам, но не осмелился на большее. И вдруг понял, что она не уедет. Они связаны клятвой. Отныне она — его жена, и Господь — свидетель их союза.
        — Ты — моя жена, Марион. Я не позволю тебе уехать.
        — Только попробуй! Мы обменялись клятвами без свидетелей! Они ничего не значат!
        — А Господь? Ты забыла? Господь свидетель, и тебе это прекрасно известно.
        Она помолчала немного, потом шумно втянула носом воздух.
        — Что она значит для тебя? Ты и с ней обменялся клятвами? Она спала в этом доме до меня?
        — Элспет я ничего не обещал,  — сказал Дункан.  — По правде говоря, мы даже не обручены. Она мне нравилась, но не больше.
        — А я? Я тебе тоже нравлюсь, но не больше?
        — С тобой все по-другому.
        Нужные слова никак не шли в голову. Он опустился на холодный пол рядом с Марион и потер глаза. Что ж, события приняли самый скверный оборот из возможных.
        — Ты… Я тебя люблю. Люблю — и все. С того самого дня, как первый раз поцеловал тебя там, в Гленлайоне, я все время думал о тебе.
        — Глупости!  — возразила Марион.  — Только потому, что я — дочка лэрда Гленлайона, тебе захотелось развлечься со мной, грязная ты свинья…
        — Перестань ругаться как пьяный сапожник! Если бы я хотел взять тебя силой, у меня было время это сделать, и тогда ты не оказалась бы сегодня здесь. Но мне хотелось, чтобы между нами это произошло по-другому. И вообще, если бы я просто хотел заняться любовью с женщиной, то мог бы обойтись и без брачных обетов!
        — Да что ты?
        — Помнишь Киллин?
        Она передернула плечами с нарочито равнодушным видом, однако в глаза ему посмотреть не решилась.
        — Той ночью я сказал, что возьму тебя, только когда ты сама об этом попросишь, помнишь?
        Она не ответила. Это рассердило Дункана.
        — Я принуждал тебя к чему-то, Марион?
        — Ты меня обманывал. Прикинулся, что…
        — Марион!  — вскричал Дункан, чувствуя, что еще немного — и взорвется яростью.  — Я тебя не обманывал, и ты это прекрасно знаешь!
        Решив одним махом покончить с этим фарсом, он схватил ее за плечи и притянул к себе. Поупрямившись немного, девушка наконец посмотрела на него. Их взгляды встретились. И, похоже, Марион прочла в его глазах то, что никак не удавалось выразить словами. Крепость пала…
        — Я люблю тебя, mo aingeal. Разве ты этого не видишь, не чувствуешь?
        — Мне больно, Дункан. Я не думала, что сердцу может быть так больно. Я чувствую себя преданной.
        — Я знаю. Мне не хотелось, чтобы это случилось вот так. Прошу, прости меня. Без тебя мне не жить. Умоляю тебя, останься!
        Она внимательно посмотрела на него покрасневшими от слез глазами. Он нежно убрал несколько кудрявых прядок, прилипших к мокрой щеке.
        — Марион, прошу тебя…
        — О Дункан!
        Она закрыла глаза и кивнула. Дункан обнял ее со всей силой, какую дало ему ощущение счастья, которого он едва не лишился. Он заключил в объятия свое солнце, и оно согрело ему сердце.
        — Я люблю тебя! О Morag! Я так тебя люблю!
        Они сидели долго, целую вечность, пока зловещее карканье ворона не вырвало их из приятного забытья. Дункан, посидев голышом на холодном полу, продрог до костей. Все это время он боялся шевельнуться, чтобы его ангел не улетел навсегда. Поцеловав девушку в закрытые глаза, он приподнял ее подбородок, чтобы поцеловать в губы. Сначала нежно, едва касаясь их губами. Ощутив, как она затрепетала, он вложил в поцелуй больше страсти, и она ответила с не меньшим пылом.
        Через несколько минут он отодвинулся, чтобы отдышаться, и посмотрел на нее. Сердце его пело от радости. Марион ответила ему загадочной улыбкой.
        — Пятнадцати ударов, я думаю, хватит!
        Дункан озадаченно приподнял брови.
        — Пятнадцати ударов?
        — Да, пятнадцати ударов розгами,  — уточнила девушка.
        — Черт, многовато!
        И он сделал вид, что трепещет от ужаса.
        Глава 24
        Хитрость и коварство
        Марион посмотрела вверх, на белесую непрозрачную ленту неба над долиной, окруженную со всех сторон темными силуэтами гор. Начиналась метель, и первые хлопья снега уже порхали вокруг девушки. Она сняла с сосновой ветки последнюю простыню и поднесла ее к лицу. Аромат зимней свежести запечатлелся на ней, смешавшись с мускусным запахом их тел. Чтобы занять себя в ожидании возвращения Дункана, она решила развесить белье проветриться на ветках вокруг их маленького домика, как это обычно делала Амелия в Честхилле.
        Когда она успокоилась, Дункан долго рассказывал ей о Элспет. Он все объяснил, желая успокоить ее и развеять все страхи. И все же Марион было немного не по себе. И причина этого проста: эта Элспет оказалась… чертовски хорошенькой. Едва она успела ворваться в дом, как Марион догадалась, что за этим последует. Конечно, она подозревала, что до нее у Дункана были женщины. Он так умело прикасался к ней, целовал ее, ласкал, порождая море ощущений, поглощавших ее с головой, даривших удовольствия, о существовании которых она не имела понятия. В сравнении с ним она чувствовала себя такой неопытной! Собственная неловкость ужасно ее смущала, но Дункан не жаловался. Наоборот, ему это, похоже, даже нравилось.
        Марион свернула последнюю простыню, положила ее в корзинку с бельем, которая стояла на земле у ног, и, прищурившись, принялась всматриваться в слепяще-белую линию горизонта. Куда же запропастился Дункан? Вот уже два часа, как он уехал, чтобы поговорить с Элспет. Девушка поморщилась, прогоняя картинки, которые моментально замелькали перед глазами. И все-таки Дункан прав! Она не была бы здесь, в его доме, в его долине, если бы он не любил ее по-настоящему. Его затянувшееся отсутствие начинало беспокоить Марион, но она утешала себя предположением, что Дункан просто решил добыть что-нибудь им на обед.
        Ржание лошади заставило Марион вздрогнуть. Она посмотрела на сарайчик для скотины, простенький, но крепкий. Дункан рассказывал, как они с братом строили этот дом прошлой весной. Но что, если он готовил его для той зеленоглазой красавицы? Да какая теперь разница! Они с Дунканом поклялись друг другу в любви и верности, и эти клятвы скрепили их союз столь же прочно, как если бы они сочетались браком перед лицом служителя церкви. Но так даже лучше: свидетелем искренности их обетов стал сам Господь!
        Она закрыла глаза и усмехнулась. Дункан подтвердил нерушимость их клятв способом… весьма эффектным. Но ей, Марион, это понравилось. Что подумал обо всем этом всемогущий Господь? Вряд ли плохо, ведь разве не в том цель брачного союза между мужчиной и женщиной?
        Ветер давно забрался Марион под накидку, ноги ее отчаянно замерзли, и она подумала, что лучше вернуться в дом и не подвергать себя риску превратиться в ледышку. Конечно, Дункан скоро вернется. Начало темнеть, ветер усилился, повалил снег. Марион подхватила корзинку и поспешила к дому, чтобы застелить кровать и сварить те несколько корнеплодов, что ей удалось отыскать.
        Снова заржала лошадь, и другая ей ответила. Марион обернулась. С востока, от перевала Гленко, ехали несколько мужчин. Девушка вошла в дом и закрыла за собой дверь.
        Немногочисленный отряд всадников остановился перед домом. Марион наблюдала за ними в окошко, но снег валил так густо, что она никак не могла их рассмотреть. Мужчины сбились в кучку и что-то обсуждали. Может, это жители Гленко, решившие покинуть лагерь в Перте? Может, восстание подавлено? Наконец двое отделились от группы и направились к дому. Марион нервно схватила плед и завернулась в него. Она была в одной сорочке, и у нее не осталось времени натянуть платье, которое она вывешивала для проветривания вместе с постельным бельем.
        Дверь распахнулась. Какая грубость! Неужели здесь не принято стучать перед тем, как войти? Прищурившись, она повернулась к незваному гостю, силуэт которого загромождал собой дверной проем. Лица его пока видно не было, но Марион разглядела треуголку и штаны мужчины, и невольно вздрогнула от страха. Это не были жители Гленко. Незнакомец вошел в дом и грубо оттолкнул ее в сторону. Второй повелительным тоном отдал какие-то распоряжения своим спутникам и вместе с вихрем снега ворвался в дом.
        — Где он?  — громыхнул первый.
        — Что?
        — Где этот подонок Макдональд?
        Но что им нужно? Или Дункан успел совершить какой-то проступок, о котором ей ничего не известно?
        — Сдается мне, его здесь нет,  — пробасил второй незнакомец.

«Поразительная наблюдательность!»  — насмешливо подумала Марион.
        — Где документ?  — спросил первый громила.
        Полы широкой накидки распахнулись, и она увидела высокие сапоги и куртку из тартана, рисунок которого был ей знаком. Сердце Марион затрепетало. То были темные цвета Кэмпбеллов. Она отшатнулась.
        — Документ? Какой документ?  — пробормотала она с растерянным видом.
        На самом же деле мысли Марион неслись с сумасшедшей скоростью. Она украдкой окинула комнату взглядом. Куда она сунула свой sgian dhu?
        Мужчина с угрожающим видом двинулся на нее. Да вот же он, на столе! Острие клинка виднелось под корсажем платья, которое она положила на стол. Марион бросилась было к кинжалу, но незнакомец оказался проворнее. Он сгреб ее в охапку и прижал к стене.
        — Куда это ты собралась, красотка?
        — Отпустите меня!  — взвизгнула Марион, стараясь справиться со страхом.
        — Отдай мне документ, и я не сделаю тебе ничего плохого.
        — Грубиян! Какой еще документ?
        Мужчина насмешливо захохотал и обернулся к своему спутнику.
        — Точно эта девчонка родом из Гленлайона? Послушать ее — гусыня гусыней, как все девки Макдональдов, а они годятся только детей рожать!  — Он снова посмотрел на Марион, на этот раз с явной злостью.  — Слушай меня внимательно, моя птичка! Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. У моего приятеля, что остался там, на улице, на голове шишка размером с яйцо, и он ждет не дождется поквитаться с этим дерьмом Макдональдом, которого, как я вижу, нет дома. Но ему и тебя хватит. Ты ведь тоже была в Инверари!
        — Если вы знаете, кто я, то советую вести себя прилично!  — с угрозой произнесла Марион.
        Мужчина засмеялся.
        — Путаемся с парнями из Гленко, мисс Кэмпбелл?
        — Вас это не касается. У нас нет того, что вы ищете. Уезжайте!
        — Что вы с ним сделали?
        И он кивком дал своему спутнику знак начинать обыск, а сам повернулся к Марион и с нехорошей улыбкой осмотрел ее с головы до ног.
        — Хм… Девчонка у Гленлайона вышла на славу!  — Одной рукой он схватил ее за горло.  — Говори, что вы сделали с этим проклятым клочком бумаги!  — приказал он.
        — Его здесь нет. Он… в замке Финлариг!
        Мужчина выругался.
        — Издеваешься надо мной? Хочешь, чтобы я поверил, будто вы вчера доехали до Финларига и потом прискакали сюда?
        — Нет… Его взялся отвезти Макгрегор.
        — Роб Рой?
        — Рори, похоже, она не врет. Брайан говорил мне, что вчера на наших землях видели Макгрегоров.
        Паника охватила Марион, когда она почувствовала, что мужская рука пытается задрать на ней сорочку. Ее крик оборвался, когда он, продолжая прижимать ее к стене, одной рукой зажал ей рот. Она отбивалась, как могла, но тщетно. Он был слишком велик и силен для нее.
        — Я не уйду с пустыми руками из этой проклятой долины, раз уж приперся сюда в такую собачью погоду!  — вскричал грубиян в порыве злости.  — Раз нет документа, я возьму кое-что другое!
        Он попытался ее поцеловать. Марион увернулась.
        — Не противься, моя красавица, я не сделаю тебе больно… Посмотришь, это даже приятно…
        Он отпустил шею девушки и провел рукой по ее груди. Гнев закипел в Марион, и она снова начала вырываться. Мужчина буквально распластал ее по стене и коленом развел ее бедра. Собрав все силы, Марион попыталась пнуть его ногой в пах, но он и правда был слишком высок — удар пришелся много ниже, чем она целилась.
        — Ах ты, грязная маленькая тварь… Ай!
        На этот раз у нее получилось. Он отпустил ее, чтобы схватиться ладонью за щеку, а потом поднес ее к глазам и увидел… кровь.
        — Эта мерзавка меня поцарапала!  — изумился он.
        Освободившись, Марион подбежала к столу, схватила нож и выставила перед собой. Мгновение — и на смену его удивлению пришла черная ярость. Девушка не успела увернуться, и удар пришелся ей в лицо. Крутнувшись, как юла, она со стоном повалилась на стол. Слезы брызнули из глаз, мешая видеть. Она попыталась подняться. Щека нестерпимо болела, предметы в комнате почему-то плыли перед глазами.
        — Эта дрянь… мне… заплатит!
        Чей-то шепот прорвался сквозь оглушительный гул в ушах. С жалобным всхлипом она приподнялась на локте, ища кинжал, выскользнувший из рук. Где же он? Наконец пальцы сжались на холодном металле.
        Тяжелая рука схватила ее за плечо и перевернула на столе, словно блин на сковородке.
        — Пустите меня! У нас нет…
        Мужчина схватил ее за ворот сорочки и заставил встать на ноги. Она снова попыталась его оттолкнуть. Презрительный взгляд насильника парализовал ее. «Господи, он же убьет меня!»
        Мысли ее приняли иное направление. Другие Кэмпбеллы в долине Гленко, убивающие Макдональдов. А ведь теперь она — одна из них… Ирония судьбы! От отвращения и страха у Марион голова пошла кругом, в груди заныло.
        — Нет…  — слабо прошептала она.
        Щека ужасно болела. Даже сжать зубы — и то было больно.
        — Отпусти ее!  — крикнул второй мужчина.  — Я все обыскал, здесь нет никаких бумаг.
        — Она меня поцарапала, эта сучка! Она за это заплатит!  — не унимался его товарищ.
        — Брось ее! Нам приказали не трогать девчонку.
        — Но она таскается с Макдональдами!
        Марион снова попыталась дотянуться до насильника своим кинжалом, однако с таким верзилой ей было не тягаться. Он ловко выкрутил ей руку, и девушка вскрикнула от боли. Кинжал выпал у нее из пальцев. Мужчина разразился ругательствами. Его товарищ снова приказал ему отпустить ее, пока дело не закончилось плохо. Но тот упирался. Ему хотелось получить свое.
        Когда он швырнул Марион о стену, она всхлипнула и посмотрела на своего обидчика. Мужской кулак впился ей в живот, и сразу стало нечем дышать. Боль была невыносимой. Марион подумала, что умирает.
        И еще она подумала о Дункане. Об их клятвах. О том, как его руки гладили ее… Руки мужчины из Гленко могли так сладко ласкать кожу женщины из клана Кэмпбеллов! Какая ирония! А теперь… Теперь ее бьет мужчина из ее собственного клана!
        Согнувшись пополам, она хрипела, пытаясь отдышаться, потом на четвереньках поползла к кровати. Комната кружилась, качалась… Марион вдруг стало ужасно зябко. Порыв ветра приподнял ее сорочку, и зубы девушки застучали от холода. Она поморщилась от боли. В доме еще слышались мужские голоса. Они спорили. Потом на улице кто-то закричал. Дункан вернулся?
        От острой боли снова оборвалось дыхание. Верзила подошел и швырнул ее на столбик кровати. Он ударил ее ногой? Какая разница? Он бил ее снова и снова — в живот, по ребрам. Разбитая болью, Марион повалилась на пол.
        В темноте она открыла глаза и шевельнула рукой. Тело тут же отозвалось такой болью, что она вскрикнула. Марион перекатилась на бок и нащупала шерстяное одеяло. Дверь так и осталась открытой.
        Как долго длилось ее беспамятство? Судя по тому, сколько снега намело через порог,  — много долгих минут. Она с трудом приподнялась на локтях. Ткань сорочки, казалось, промерзла насквозь и противно липла к бедрам. Марион посмотрела вниз и увидела на подоле темное пятно.
        Огонь в очаге погас под порывами ветра, безнаказанно проникавшего в дом и успевшего обшарить в нем все углы. Марион поежилась. Нижняя челюсть ужасно болела. Она пошарила пальцем во рту. Слава богу, все зубы целы! Но явственно ощущался металлический привкус крови. Оказалось, она прикусила щеку — язык нащупал болтающийся кусочек плоти.
        С трудом Марион забралась на кровать и, словно раненое животное, свернулась в комок, зарылась в одеяла. Кто-нибудь в конце концов прикроет эту проклятую дверь, хлопающую под порывами яростного ветра? И где Дункан? Она вспомнила крики уезжавших мужчин. Неужели это его они увидели? Неужели принялись травить его, как зверя, как добычу? Что, если они убили его?
        Снаружи донесся крик, и кто-то вошел в дом. В комнате было совершенно темно. Она услышала, как заскрипел под чьими-то башмаками снег у порога, потом стало тихо. Незваный гость ушел?
        — Вот дьявольщина!
        Чьи-то руки перевернули ее, содрали одеяло, за которое она отчаянно цеплялась. Человек выругался и оставил ее в покое. «Это не Дункан»,  — с грустью подумала Марион. Не шевелясь, смотрела она на слабо вырисовывавшийся в сумерках силуэт мужчины. Он что-то буркнул себе под нос. Дверь закрылась, и комната погрузилась в абсолютную темноту. Алан ушел.


* * *
        Из-за метели Дункан почти ничего не видел ни вокруг, ни впереди себя. Собрав последние силы, он пошел быстрее. Сугробы становились глубже с каждой минутой и местами доходили уже до колен. На склоне Мил-Мора он увидел славную оленуху, но она сумела вовремя удрать. И все-таки он вернется домой не с пустыми руками… У Марион будет возможность продемонстрировать ему свои таланты поварихи. У Дункана давно свело живот от голода. И вдруг мысль, что она не умеет готовить, пришла ему в голову. Наверняка у Гленлайона была кухарка! Ничего страшного, научится.
        Сквозь снежную дымку наконец проступили очертания дома. Дункан ускорил шаг. Ему не терпелось устроиться вместе с Марион у очага. Нужно ли рассказывать ей о неприятном разговоре с Элспет и ее родителями? Он поморщился. Что ж, зато теперь дело улажено. В определенной мере Алан облегчил ему задачу, заранее сообщив девушке о его измене. Грубоватый верзила Алан давно заглядывался на Элспет и наверняка не упустил случая утешить ее и дать выплакаться у себя на плече. А значит, если Элспет и злилась, то лишь потому, что ей предпочли какую-то там мерзкую Кэмпбелл.
        Из дома кто-то вышел. Куда могла отправиться Марион в такую погоду? Но, судя по росту и сложению, это не она…
        Сердце оборвалось, когда Дункан узнал Алана. Задыхаясь, юноша бросился к нему.
        — Какого черта ты тут делаешь?  — крикнул он, обжигая товарища гневным взглядом.
        — Я… Послушай, Дункан, я всего только вошел,  — пробормотал Алан.  — А она была там… Это не я, клянусь!
        У Дункана подкосились ноги. Что Алан пытается ему сказать? Неужели с Марион что-то случилось? С яростным воплем он вбежал в дом. Алан следовал за ним по пятам. Внутри было темно. Огонь в очаге не горел. Дункан посмотрел под ноги, на покрытый слоем снега пол.
        — Марион!  — позвал он.
        Из глубины комнаты донесся жалобный стон. Он взглянул на кровать. Глаза успели привыкнуть к слабому свету, и он различил на матрасе очертания тела.
        — Что здесь стряслось?  — воскликнул он.
        Подбежав, он схватил Марион за плечи. Она была вся холодная и жалобно всхлипывала от боли. Он быстро ощупал ее. Как будто ничего не сломано…
        — Я тут ни при чем,  — пробормотал Алан у него за спиной.
        Кипящий гневом Дункан обернулся.
        — За дурака меня держишь?
        Алан двинулся было к двери, но Дункан набросился на него и ударил кулаком в челюсть. Алан повалился на лавку у порога. Выругавшись последними словами от боли, Дункан потер костяшки пальцев.
        — Гад, ты дважды пытался изнасиловать ее!  — выкрикнул он.  — Потом ты послал сюда Элси, хотя прекрасно знал, что она увидит. А теперь пришел в мой дом, чтобы закончить начатое, да?
        — Клянусь, я говорю правду!  — вскричал Алан и сплюнул кровь на тающий на полу снег.  — Мунго Макфейл видел, как в долину въехал отряд чужаков. То были Кэмпбеллы. Твой дом стоит на отшибе, как раз в начале долины, вот я и решил пойти предупредить тебя. Когда я подошел к дому, то увидел всадников. Они уже уезжали. Дверь была открыта настежь, я зашел и увидел ее на кровати. Я пришел слишком поздно.
        Дункан с трудом перевел дух и стиснул пальцы в кулак, сдерживая желание еще раз двинуть в лицо этому негодяю.
        — И решил смыться, оставив ее без помощи?
        — Мне не хотелось ее трогать, Богом клянусь! Что бы ты сделал, застань ты меня возле своей… жены, избитой да еще и в одной сорочке?
        Дункану пришлось признать его правоту.
        — Я бы повыбивал тебе зубы, а потом отрезал твои причиндалы и отнес их Элси как подарок на обручение.
        — Так я и подумал,  — сказал Алан после недолгого молчания.  — Я шел за Сарой, женой Аласдара. Подумал: она-то должна знать, что делать.
        Дункан присел на корточки возле кровати, на которой дрожала и плакала Марион, и принялся растирать ей, чтобы согреть.
        — Разожги огонь, чего стоишь!  — бросил он через плечо Алану.  — А потом беги за Сарой!
        — Ладно!
        Скоро в очаге заплясало пламя, заливая комнату приятным, успокаивающим светом.
        — Дункан, послушай,  — проговорил Алан уже от двери,  — я бы никогда не сделал плохо твоей жене, будь она Кэмпбелл или нет…
        — Я понял,  — сердито отозвался Дункан.  — Приведи поскорее Сару!
        Не сказав больше ни слова, Алан вышел, и в комнате повисла тяжелая тишина.
        — Все уже прошло, mo aingeal,  — шепнул он на ушко Марион.
        — Я так испугалась! Я уже думала, они меня…
        И она снова зарыдала.
        — Я вернулся, я с тобой. Не плачь! Сейчас я тебя согрею, ты холодная как ледышка!
        Он осторожно прилег рядом и прижал ее к себе, чтобы поделиться теплом. Зубы Марион щелкали от холода, губы удручающе посинели. Рыдания утихли, и всхлипывала она все реже, а скоро перестала и дрожать. На сердце у Дункана было тяжело. Он чувствовал себя виноватым. Не прошло и суток, как он нарушил одно из данных Марион обещаний — не сумел ее защитить.
        — Нельзя было оставлять тебя одну! Ничего бы не случилось, будь я дома!
        — Не говори глупостей!  — отрезала она.  — Они бы убили тебя. Они тебя искали. Это были люди, которые преследовали нас в тот вечер.
        — Вот как?
        Он привстал на локте, посмотрел на Марион и поморщился при виде огромного кровоподтека у нее на щеке. Потом легонько провел по нему пальцем.
        — Подонки! Что ж, придется-таки сдержать обещание и переломать кости этому…
        — Забудь! Если ты попытаешься за меня отомстить, это только ухудшит отношения между нашими кланами. Люди моего отца об этом позаботятся!
        — Но они избили тебя!
        — Это неважно, Дункан,  — проговорила Марион успокаивающе.  — Пару несчастных синяков…
        — Господи, тебя ранили!  — вскричал вдруг Дункан.
        Расширенными от ужаса глазами он взирал на темное пятно у нее на сорочке. Когда он протянул руку, чтобы приподнять ткань, Марион удержала его.
        — Не надо.
        — У тебя кровь!
        — Я не ранена. Это не то, что ты подумал.
        Он смотрел озадаченно, не понимая, что означают эти уклончивые объяснения. Потом снова перевел взгляд на сорочку. Ткань казалась целой — ни пореза, ни дырки… Ужасное подозрение зародилось в его сознании.
        — Марион, они тебя не…
        Слова просто не шли с губ. За этой мыслью возникла другая:
        — Это твоя кровь?
        И правда, она ведь могла ранить своего обидчика!
        — Моя.
        Дункан нахмурился и закрыл глаза.
        — Что они с тобой делали, mo aingeal?  — дрожащими губами спросил он едва слышно.
        — Первым делом я получила удар в челюсть, потом мне врезали огромным кулачищем в живот, а напоследок попинали по ребрам. Точно не знаю, но, по-моему, все-таки ногами!
        — Это не смешно, Марион! Откуда же тогда эта кровь?
        — У меня месячные, недотепа!
        — Месячные?
        — Ты что, никогда не слышал это слово?
        Наконец-то до Дункана дошло, и он почувствовал себя последним остолопом.
        — Ну да, месячные… Тогда ладно.
        — Наверное, они пошли раньше обычного, потому что эта скотина двинула меня в живот. Ничего страшного.
        Он какое-то время не мог отвести глаз от красного пятна на белой ткани. Чувство облегчения продлилось недолго. Марион избили… Банда трусливых подонков выместила зло на женщине, да еще и на дочке главы своего клана!
        — Нет, Марион, это страшно! Они могли прикончить тебя, ты это понимаешь?
        — Я знаю. Но ведь не прикончили, значит…
        — Ты их знаешь?
        Она помотала головой.
        — Я отвезу тебя обратно в Гленлайон.
        — Нет!  — вскричала Марион, цепляясь за мокрый плед Дункана.  — Я не хочу обратно! Хочу остаться с тобой!
        — Марион, будь благоразумна! Мне нужно возвращаться в Перт. Я не могу оставить тебя тут, а ты, похоже, слишком слаба, чтобы поехать со мной.
        — Я никогда не отличалась благоразумием, Дункан Макдональд, и тебе это прекрасно известно!  — быстро возразила Марион.  — Обо мне не беспокойся: у меня ничего не сломано, а ушибы заживут за пару дней. И когда я наполню свой бедный живот, который ноет с самого утра, мне станет намного лучше!
        Дункан с минуту с сомнением смотрел на нее.
        — Поговорим об этом потом. Я принес пару зайцев!  — объявил он уже веселее.  — Тебе их протушить или зажарить?
        — Как хочешь. Хотя я могу проглотить их и сырыми, так есть хочется! Сегодня я не стану привередничать, хотя, бывало, кривилась, когда на стол в Честхилле подавали вкуснейшее говяжье рагу!  — добавила она с лукавой улыбкой.
        Дункан улыбнулся в ответ.
        — Кто бы сомневался! Но я запомню, что ты любишь говядинку!
        — Я знаю места, где отец держит на выпасе самых лучших наших коров! Хочешь покажу?
        Он нахмурился было, потом расхохотался.
        — Я же теперь Макдональд,  — добавила Марион игриво.  — А раз я из клана висельников, значит, мне сам Бог велел!


* * *
        В розоватых лучах рассветного солнца, разорвавших в клочья туман, над Пертом засверкал крест на колокольне церкви Сен-Джон-Керк. На этот крест взирали все верующие — и католики, и протестанты, моля Господа не лишать их надежды. И все же отчаяние и безнадежность ясно читались на лицах жителей города.
        Претендента средневековый городок встретил более чем прохладно. Побывав в лагере, он не смог скрыть своего разочарования увиденным, но и сам не произвел на солдат должного впечатления. Дункан, как и большинство хайлендеров, находившихся в то время в лагере, тоже был разочарован встречей с тем, кого намеревались возвести на престол.
        Яков Фрэнсис Эдуард Стюарт был высок, худощав и бледен. По натуре молчаливый, нерешительный и малообщительный, он не пожелал ни говорить со своими солдатами, ни даже присутствовать при военных учениях. Не зря ему дали прозвище Государь-Печаль! Если этот серьезный и немногословный человек и мечтал вернуть корону, принадлежавшую ему по праву, то прилюдно свои чувства и желания по этому поводу не высказывал. Словом, подданные не увидели в нем качеств, которыми должен был бы обладать их будущий суверен. Разумеется, мрачное настроение Якова в определенной мере объяснялось недугом (вскоре после прибытия в Шотландию он заболел четырехдневной лихорадкой), и все же человек, перед которым они так преклонялись, не имел ничего общего с рьяным и смелым юным принцем двадцати одного года от роду, который высадился на шотландский берег весной 1708 года.
        Последняя кампания, девизом которой стало «отвоевывание Шотландии», с треском провалилась. Причиной этого провала были штормы на море, помешавшие французам высадиться у Абердина, и отвратительный нрав графа де Форбена, который руководил экспедицией со времени отплытия Претендента из Дункерка. Всю вину за провал взвалили на плечи того же Форбена, который, как следствие, впал в немилость у Людовика XIV и его приближенных.
        Переливчатые рассветные краски на небе понемногу бледнели. Взгляд Дункана рассеянно блуждал по островерхим крышам и зубчатым стенам, вид на которые открывался из маленького окошка их комнаты. Они с Марион приехали в Перт несколько дней назад. Взгляд его снова вернулся к колокольне Сент-Джон-Керк. Каменные стены этой церкви в 1559 году стали немыми свидетелями пламенной проповеди Джона Нокса. Ему удалось разбудить народное возмущение и распалить ужасный костер протестантской реформы.
        В своей клеветнической проповеди этот пламенный проповедник-кальвинист выступил против папизма, и она погребальным звоном прозвучала над верховенством католицизма в Шотландии. Так закончился Старый Союз, связывавший Шотландию с Францией на протяжении трех столетий. Католические церкви подверглись разграблению, аббатства и монастыри сгорели, епископы погибли насильственной смертью. Но народилась протестантская кирха, проповедующая строгие моральные нормы и непримиримость. И только несколько хайлендских кланов берегли обычаи предков и оказывали новой церкви активное сопротивление.
        С тех пор эти кланы хранили верность католической ветви шотландского королевского дома, представителем которого ныне был принц-изгнанник, взращенный в роскоши при французском дворе в Сен-Жермен-ан-Лэ. По крови Претендент, бесспорно, был шотландцем, но что знал он о своей стране и своем народе?
        Дункан устремил взгляд на север, за пределы королевского города[98 - Город, получивший от короля хартию. Перт получил этот статус в XII веке.]. Принц поселился во дворце Скун — величественном здании с многочисленными зубчатыми башнями из красного песчаника, построенном в необаронском стиле на противоположном берегу реки Тай, в трех километрах от центра Перта. Неподалеку от дворца находились руины аббатства, ставшего первой жертвой безумия Нокса. Скон, сердце королевства пиктов и скоттов, был первой столицей страны и резиденцией правительства со времен первого короля Кеннета Макалпина. Ему удалось в 843 году ценой огромных усилий объединить королевства пиктов и скоттов. Но со дня коронования Карла II в 1651 году ни один король не был возведен на престол согласно древнему обычаю. И теперь они делали все возможное, чтобы переломить ситуацию. Невзирая на то что «Камень Судьбы», на котором традиционно восседал новый суверен во время коронации, похитили и переправили в Лондон, где он с 1275 года лежит под английским троном, гора Мут-Хилл, на которой проходили коронации, могла его заменить.
        Восстание между тем вошло в каталептическую стадию. Подводя итог событиям последних недель, Дункан пришел к грустному заключению: они проиграли. А значит, ему больше нечего тут делать.
        Он рассеянно поглаживал шрам на щеке — неизгладимое доказательство его приверженности общей высокой цели. Шрам все еще саднил при прикосновении, но благодаря волшебным пальчикам Марион за несколько лет он превратится в тоненькую бледную полоску.
        Дункан посмотрел на кровать, где среди сероватых простыней виднелось нежное тело и огненно-рыжие волосы спящей девушки. Что же ему теперь делать? Говорят, что утро вечера мудренее, однако последние пару часов он только и делал, что размышлял, но ничего дельного не придумал. Ему придется уехать, Дункан знал это наверняка. Но как быть с Марион? Оставлять ее здесь было слишком рискованно: город полнился слухами о скором прибытии герцога Аргайлского с армией. Забрать ее с собой?
        На следующий день после их приезда в Перт он отправился на поиски Аласдара Ога. Тот сообщил ему о последних событиях, чем привел Дункана в полнейшее смятение. Меньше чем через три дня после отъезда Лиама в Инвернесс в лагерь вернулся Дональд и рассказал, что на них напал отряд английских драгун. Колина ранили у него на глазах, а вот следов Лиама и Кейтлин в этой ужасной снежной буре ему так и не удалось отыскать. Сам Дональд спрятался в лесу и только спустя час, удостоверившись, что драгуны уехали, вернулся на опустевшую дорогу. Ни Лиама с Кейтлин, ни Колина он не нашел. Исчезли и их лошади. Их забрали с собой англичане? Дональд в этом сомневался. Эти sassannachs не упустили бы случая убить пару хайлендеров и уж точно не стали бы обременять себя трупами. Значит, его родители и Колин остались живы, ведь их тел он не обнаружил, хотя искал целых два часа. Когда стало ясно, что все усилия тщетны и он сам может сгинуть в снежной буре, Дональд «позаимствовал» лошадь на соседней ферме и отправился в обратный путь. Теперь Дункану предстояло разыскать своих родных. Они с Дональдом и еще четырьмя мужчинами
из клана условились, что сегодня же в полдень отправятся в долину Гленши.
        Гора простыней шевельнулась, и показалась изящная рука, которая, пошевелив пальчиками, вяло упала на украшенную россыпью рыжих кудрей подушку. Другая рука между тем ощупывала место, где он сейчас должен был бы лежать и которое уже давно успело остыть.
        Марион села на постели и обвела комнату испуганным взглядом.
        — Дункан!  — позвала она хрипловатым со сна голосом.
        — Я здесь.
        Она повернулась в сторону Дункана и прищурилась, чтобы рассмотреть его в сумерках, до сих пор царивших в маленькой съемной комнатушке на улице Роупмейкер-Клоуз.
        — Ты что там делаешь?
        — Думаю, mo aingeal.
        Марион похлопала ладошкой по матрасу рядом с собой.
        — Иди ко мне, я замерзла,  — сказала она с плутовской улыбкой.  — Как ты можешь стоять голышом на таком холоде? Я промерзла до самых косточек!
        Дункан подбросил в очаг угля и сел на кровать.
        — А мне не холодно!
        Марион прижалась к нему.
        — О чем ты думал?
        Он досадливо поморщился, прижал подушечки больших пальцев к закрытым глазам, которые болели от недостатка сна, медленно их потер, потом помассировал. Тяжелый вздох сорвался с его губ. Марион встала на колени на кровати и с тревогой всмотрелась в его лицо.
        — Дункан, что-то случилось?
        — Я сегодня уезжаю,  — отозвался он.
        Открыв глаза, он натолкнулся на загадочный взгляд супруги. О эти кошачьи глаза! Миндалевидные, с чуть приподнятыми к вискам уголками… И неожиданно такие ясно-голубые!
        — Вот как?  — проговорила она беззаботным тоном.
        Словно погрузившись в свои мысли, Марион уставилась в одну точку где-то над кроватью. Через минуту она снова перевела взгляд на Дункана. Первые лучи солнца, проникнув в комнату, освещали ее сзади, окружая сияющим ореолом, и Дункан ощутил, как в нем пробуждается желание. Она уловила эту перемену и бесцеремонно уставилась на его торс, который он поспешил прикрыть одеялом. В глазах Марион блеснул странный огонек. Она послюнила пальчик и принялась разглаживать себе брови.
        — Что это ты делаешь?  — поинтересовался Дункан, которого удивили эти неожиданные маневры.
        — Ничего!  — только и ответила она, спрыгивая с постели.
        Приподнявшись на локте, он с любопытством ждал продолжения. Марион сняла со спинки стула чулок, потом грациозно потянулась за вторым, который упал на пол. В ее движениях было нечто… вызывающее, задорное. Она прекрасно знала, что выглядит обольстительно и что Дункан буквально пожирает ее глазами. Смутившись, он согнул ногу в колене, чтобы скрыть все нарастающее возбуждение.
        Марион присела на краешек стула, бросила в его сторону томный взгляд и принялась нарочито медленно натягивать тонкий шерстяной чулок. Надев его, она старательно разгладила все складочки.
        — Отлично!  — протянула девушка.
        Вздохнув, Марион надела поверх чулка красную шелковую подвязку. То же она проделала и со вторым чулком, а когда встала, чтобы оценить результат, снова лукаво скосила взгляд на мужа. Сомнений не оставалось: она затеяла большую игру, и он не находил в себе сил сопротивляться.
        Грациозно, словно кошка, выгнув спину, Марион потянулась и закинула руки за голову. В лучах восходящего солнца она казалась ожившей картиной. Синеватая тень на плече, немного розоватой дымки в области ключицы и коричневой — в ложбинке на груди, подсвеченной легким золотом, алый румянец на щеках… Ожившее полотно художника, сотканное из света. Дункан любовался предметом своих грез, трепещущим и струящимся, словно лента водорослей, которую увлекает за собой отхлынувшая от берега волна. Он спрашивал себя, как Господь мог сотворить такую удивительную красоту и почему он одарил ею именно его, Дункана. И еще он задавался вопросом, что от него потребуют в обмен на столь роскошный подарок.
        Марион была словно песня королька среди карканья воронов. Словно мальва, выросшая в щели гранитной скалы. Словно капля росы на листке в его родной долине… На мгновение она заставила его забыть, что корона снова ускользает из рук Стюартов, что грядут капитуляция и репрессии, а вслед за ними — голод, отчаяние и нужда. Ему на все это было плевать. Пусть люди перебью друг друга и небо упадет на землю! Главное — это быть с ней… С женщиной, которая делает его счастливым. На мгновение Дункан закрыл глаза, чтобы запечатлеть ее образ в памяти, и снова распахнул их, дабы не упустить ни единого волнующего мгновения.
        Одетая в отсвет перламутра, в золотой волнистой накидке, спадавшей до самых ягодиц, которые было так приятно гладить… При виде нее у него голова шла кругом от желания. Цыганка, волшебница, богиня — в ней было всего понемногу. С медоточивой улыбкой на устах, волнующая, манящая, она одевалась так, как раздевается женщина, когда хочет воспламенить мужчину: поглаживая себя по бедрам, задевая рукой сосок, проводя пальчиком вдоль тропинки, ведущей в потайной сад… Чем больше на ней становилось одежды, тем сильнее было его возбуждение.
        Эта игра продолжалась еще несколько минут, и сердце его билось все быстрее. Когда же Марион оказалась полностью одетой, Дункан понял, что еще немного — и он сгорит от вожделения. Под шелест юбок Марион подошла к кровати и окинула свою добычу удовлетворенным взглядом. Едва слышный аромат, исходивший от нее, окончательно свел его с ума. Быстрым движением он повалил девушку на себя и жадно впился в нее губами, пробуя на вкус ее губы и ее кожу. Раньше, чем успел это осознать, он был уже внутри нее. Дункан со стоном скользнул ладонями под юбку и стиснул девичьи бедра, обхватившие его чресла.
        — Марион, ты — настоящая чаровница!
        Она улыбнулась и перестала двигаться.
        — Я тут подумала… А с кем ты едешь в Инвернесс?
        Так вот ради чего она все это затеяла! Дункан не смог сдержать смех.
        — Марион!
        Лукаво улыбаясь, она провела пальчиком по его животу, отчего волнующая, сладкая дрожь пробежала по телу от макушки и до пяток.
        — Дункан, ты не ответил!
        — С Макенригами, братьями Макдонеллами и Ангусом.
        Ее улыбка превратилась в гримаску разочарования. Он обхватил руками ее талию, призывая возобновить движение, но Марион не спешила уступать.
        — А я?  — спросила она, и ее бедра совершили волнующее круговое движение.
        Дункану показалось, что он вот-вот взорвется, но она снова замерла, обрекая его на ужасные муки.
        — Тебе нельзя ехать. Марион, я не могу… Прошу тебя…
        — А как же я?  — спросила она голосом хрипловатым и сладким, пролившимся на него подобно божественному нектару.
        Он вздрогнул. Она посмотрела ему в глаза. Ангел, явившийся из ада, дьяволица! Она легонько шевельнулась и снова замерла.
        — Боже мой!
        Дункан со стоном стиснул пальцами теплую и нежную плоть. Он больше не мог этого выносить, он готов был сдаться.
        — А я?  — снова спросила она шепотом, который навевал воспоминания о нежном шелесте листвы на летнем ветру.
        — И… ты тоже едешь!  — выкрикнул он, сходя с ума от возбуждения.
        И только тогда она освободила его от напряжения, ставшего нестерпимым.
        — Cruachan![99 - Боевой клич Кэмпбеллов.] — сорвался с ее губ торжествующий крик.
        Дункану казалось, что его сердце вот-вот разорвется. Марион опустилась на него с улыбкой на устах. Опустошенный и побежденный на мягком поле битвы, коим стала их постель, Дункан задыхался от счастья. Марион была достойной дочкой Кэмпбеллов, предприимчивой и коварной, как лиса, как они все. Он позабыл об этом и поплатился за это. Победа досталась противнику… на этот раз. Таких боев будет еще много, но Дункана это не страшило. Сражение было таким приятным, а противник — таким восхитительным!
        — Morag, ты явилась прямиком из ада, теперь я это точно знаю.
        Она хихикнула и чмокнула его в губы.
        — Знаю. Братья часто говорили, что если я не перестану хитрить, то у меня вырастут рога, и…
        В дверь дважды постучали. Не дожидаясь ответа, Барб Макнаб задом вошла в комнату. Марион едва успела расправить юбку, накрыв ею бедра Дункана. Служанка повернулась, чтобы поставить поднос с едой на стол, и…
        — Ваш завтрак… Ой!  — Глаза Барб чуть не вылезли из орбит.
        Поднос качнулся, и тарелки едва не попадали на пол. Покраснев до ушей, Барб опустила голову и быстро поставила поднос куда следовало.
        — Я-то думала… Я и забыла, что мистер… ну… Простите, хозяйка Кэмпбелл…
        — Макдональд,  — мягко поправила ее Марион, сдерживая смех.  — Теперь я миссис Макдональд. И постарайтесь запомнить, что теперь я сплю не одна.
        Барб сердито посмотрела на девушку и быстро отвернулась — поза молодых людей была более чем красноречива. Марион верхом на Дункане, который лежит, небрежно закинув руки за голову, а его голые волосатые ноги торчат у нее из-под юбки! При этом оба блаженно улыбаются.
        — Спасибо, Барб.
        Женщина торопливо подошла к двери, когда Марион ее окликнула:
        — Чуть не забыла! Прошу вас, вернитесь через…
        Она посмотрела на Дункана. Плечи юноши ходили ходуном.
        — В общем, через пару часов. Поможете мне собрать вещи.
        Барб Макнаб с удивлением воззрилась на хозяйку.
        — Уезжаете? Но вы же только что приехали!
        — Хотите поехать со мной?
        Бедная женщина поморщилась и покосилась на Дункана, который с трудом сдерживал смех.
        — Нет уж, спасибо! Лучше я останусь с кланом Кэмпбеллов,  — с ноткой высокомерия заявила она.  — А вам желаю удачной дороги, миссис… э-э-э… Макдональд! Да хранит вас Господь!
        — И вам всего хорошего. Барб. Я буду скучать.
        — Не сомневаюсь!
        С этими словами она выбежала из комнаты. Как только дверь закрылась, стены комнатушки содрогнулись от хохота.
        — Похоже, твоей прислуге я не нравлюсь,  — заметил Дункан, переводя дыхание.  — Все смотрят на меня как на врага! Интересно, с чего бы это?
        — А как им еще смотреть на висельника?  — прыснула Марион, падая на кровать рядом с ним.
        Дункан тут же перевернулся и накрыл ее тело собой.
        — Обратила внимание на ее лицо? Как будто пару чертей увидела!
        — Она спит в обнимку с Библией, чего же ты хочешь!
        — Значит, скоро все женщины в твоем клане будут знать, что эта бесстыжая бестия, дочка их лэрда, развратничает со своим беспутным муженьком среди бела дня!
        Марион засмеялась еще громче.
        — А наши кумушки обязательно дополнят рассказ пикантными подробностями!
        Отсмеявшись, они несколько минут лежали, погрузившись в приятное забытье, когда тишину вдруг нарушило громкое урчание.
        — Похоже, желудок хочет мне что-то сказать,  — пробормотала Марион, не открывая глаз.
        Дункан снова стал серьезным. Он легонько провел пальцем по кровоподтеку у нее на щеке, потом нежно его поцеловал.
        — Я люблю тебя, Марион.
        Он мог бы сказать, что никогда и никому не позволит сделать ей больно. Но это была бы ложь. Жизнь — сложная штука. Единственное, что он мог пообещать,  — это любить ее больше жизни.
        Глава 25
        Колдунья
        Я очнулась в абсолютной темноте, прищурилась, но рассмотреть все равно ничего не смогла. Сплошной мрак… Послышался вой, от которого у меня волосы встали дыбом, а кровь заледенела в жилах. Где я? Господи, как же тут холодно… Наверное, я уже в загробном мире… Жуткий вой повторился и растворился в поглотившей меня тьме. Рядом кто-то громко засопел, и я вздрогнула. Да где же это я?
        Я попыталась повернуть голову, и острая боль пронзила шею. Тогда я по очереди пошевелила руками и ногами. Тело отозвалось все той же болью. Именно она и вырвала меня из состояния глубокого забытья. Я поняла, что еще не мертва. По крайней мере пока.
        Я услышала завывания ветра, но, странное дело, не ощущала его леденящих прикосновений. Только холод, противный влажный холод пробирал до костей. Вой — протяжное, похоронное однозвучное пение — всколыхнул в сознании вихрь страхов. «Это волки!  — подумала я с ужасом.  — И они меня ищут». Сердце мое оборвалось. Я попыталась встать, но боль пригвоздила меня к земле. И вдруг рядом послышался шорох. Я была здесь не одна.
        Снова сопение… Неужели волки подобрались так близко? Меня охватила паника. Превозмогая боль, я привстала на локтях. Неважно, открывала я глаза или держала их закрытыми, вокруг по-прежнему было черным-черно. Неужели я ослепла? Где я? Что случилось? Я не могла вспомнить. Душераздирающий крик сорвался с моих губ.
        Надо подумать… Как я тут очутилась? И где я? В памяти все перемешалось. И почему так нестерпимо болит голова? Я ничего не могла вспомнить. Я потрогала голову в том месте, где было больнее всего. Пальцы нащупали кусочки льда, а вслед за этим — довольно большую ссадину. Меня кто-то ударил?
        Обрывок воспоминания всплыл на поверхность, и я отчаянно уцепилась за него. Шум воды… Глухой рокот потока, в котором утонул крик. Я услышала свое имя. Кто-то звал меня снова и снова.
        Нахлынули и другие неясные воспоминания. Чьи-то руки ощупывают меня, потом обнимают, отрывают от земли, несут. Я слышу ласковый голос. Лиам! Но разум мой отказывался объяснить эти отрывочные моменты прошлого.
        Кашель — хриплый, надрывный — прозвучал совсем рядом. Лиам? Я посмотрела вправо и не увидела ничего, кроме темноты. И все же он был здесь, рядом. Тяжелое, прерываемое приступами кашля дыхание указало мне, где искать. Я поползла, ощупывая все вокруг, пока не наткнулась на холодную шерсть килта.
        — Лиам!
        Я попыталась его расшевелить. При каждом движении в голове взрывался фонтан боли. Слезы лились из моих ослепших глаз. Я быстро ощупала неподвижное тело. Ноги у Лиама были теплые, башмаки промерзли, на них корка льда… Я прижала ладони к его груди, которая поднималась и опускалась вслед за неровным дыханием, провела рукой по шее, по колючей щеке и по лбу. Лоб показался мне обжигающе горячим. Лиам был болен. Из нас двоих в худшем положении оказался он, а не я.
        Внезапно новые картины всплыли в моем взбудораженном сознании. Красные мундиры, солдаты… Выстрелы… Теперь я все вспомнила. Отряд английских драгун напал на нас в лесу. Свист пуль… Колин, вцепившийся в гриву лошади, и эта странная гримаса у него на лице… Лиам, который толкает меня к лесу. Я бегу сломя голову, прямиком в этот ад, где не могу различить небо и землю. И вдруг пропасть разверзается у меня под ногами. Она проглатывает меня, затягивает в свое нутро… Наверное, я сорвалась со склона и ударилась головой о камень или еще что-то.
        Все в моей памяти встало на свои места, породив боль совсем иной природы, от которой едва не разорвалось сердце. Где Колин? И Дональд? Ранен ли Лиам? Я просунула руку под куртку и ощупала его грудь и живот. Рубашка была теплой и сухой. Он вздрогнул от прикосновения моих ледяных пальцев и снова зашелся кашлем, а потом со стоном перекатился на спину.
        — Лиам! Лиам!
        Но почему я ничего не вижу? Лиам шевельнулся и что-то пробормотал. Я легла на него сверху, накрыла своим телом и своей накидкой.
        — Лиам, ты меня слышишь?
        Он снова пробормотал что-то нечленораздельное. Пальцы его пробежали по моему подбородку и снова тяжело упали.
        — Кейтлин!  — позвал он хрипло.
        — Я здесь,  — дрожащим голосом поспешила успокоить я.  — Я тут, mo ruin. Все будет хорошо.
        Я прижалась лицом к его рубашке и тихонько заплакала. Я оплакивала нашу судьбу, наши несчастья, которым не было видно конца, наши расставания. Я проклинала восстание, разрушившее наши жизни. Проклинала короля, ради которого погиб мой сын. Я проклинала Бога, покинувшего меня и упорно отказывавшегося внять моим мольбам.


* * *
        Вокруг меня как-то посветлело. Откуда-то снизу доносилось хриплое сопение. Я открыла глаза и села. Зрение вернулось ко мне! Я окинула взглядом каменные стены и едва державшуюся на петлях дверь. Через трещины в ней в комнату лился яркий свет. Потолочные балки у меня над головой были сплошь покрыты птичьим пометом. В конической крыше зияли дыры, сквозь них виднелось голубое небо. Помещение оказалось цилиндрической формы. Брох?[100 - Башня, построенная в железном веке.] Голубятня?
        Я осмотрела комнату. Она была метров пять или шесть в диаметре. Сердце мое остановилось, и крик замер в груди, когда я увидела наших лошадей. Через седло одной было переброшено неподвижное тело, покрытое пледом Гленко. Я моментально узнала светлые волосы, видневшиеся из-под тартана. Колин… Нет, Колин, нет! Небо настойчиво карало нас, посылая одно жестокое и незаслуженное испытание за другим. За что? За что?
        Я отвела взгляд и положила голову Лиаму на грудь. Он спал, и сердце его билось под моей щекой. Я осторожно приложила ладонь к его влажной, горячей шее. Горе, гнев, озлобленность боролись во мне. Что такого ужасного мы сделали, чтобы заслужить все это?
        Лиам дышал прерывисто, с трудом. Пар оседал кристалликами льда на его пробивающихся усах и бороде. Его бледные обветренные губы едва заметно шевелились.
        — Лиам!  — позвала я тихонько.
        Он вздрогнул, застонал, открыл глаза и испуганно посмотрел на меня. Я ласково погладила его, успокаивая. У него был сильный жар. Нужно было сделать что-то, иначе он умрет прямо тут! Но что могла я предпринять? Я совсем не знала этих мест. По правде говоря, я понятия не имела, где мы находились, когда на нас напали драгуны, и уж тем более — куда Лиам нас привел. И где Дональд? Лошадей было только три, и это оставляло надежду, что он успел скрыться.
        — Кейтлин!
        Голос у Лиама был такой хриплый, что я с трудом узнала его. Он снова закашлялся и с трудом сглотнул. Я отдвинулась, чтобы ему было легче дышать.
        — Tuch! Лучше помолчи, отдохни. Я вытащу нас отсюда.
        — Нет, a ghraidh, я не смогу. Уходи… Возьми лошадь и возвращайся в Перт…
        Новый жестокий приступ кашля оборвал его на полуслове. Он поморщился, с трудом сглотнул слюну и отвернулся.
        — Если ты думаешь, что я тебя тут оставлю, то ошибаешься!  — возразила я, пожалуй, слишком грубо. Для меня было мукой смотреть на его отчаяние.  — Здесь ты умрешь от холода. У нас есть лошади, мы доедем.
        — Я не смогу.
        Меж бровями у Лиама залегла глубокая морщинка. Несмотря на холод, кожа его была мокрой от пота. Опухшие веки едва шевелились, взгляд был какой-то стеклянный…
        — Думаю… для меня все кончено. Я слишком ослаб.
        Я смотрела на него с ужасом.
        — Лиам Макдональд, я запрещаю тебе говорить так! Ты не можешь позволить себе умереть после всего, что тебе пришлось пережить!
        — Сил нет… Ты цела, и это все, что мне нужно. Хотя бы это я сделал как надо… с этим проклятым восстанием.
        Лиам заплакал. Он сдался! Я вцепилась в рубашку мужа и принялась трясти его, невзирая на то что каждое движение болью отдавалось у меня в голове. Он снова закашлялся и посмотрел на меня страшным, пустым взглядом. Куда девался тот, кого я знала и любила? Лиам! Я решила, что спасу его, что бы он сам ни думал и ни хотел. Он не оставит меня вот так! Ни за что!
        — Ты не помешаешь мне тебя спасти!  — сердито буркнула я себе под нос, отпуская его.
        Я с трудом встала, кряхтя, как старая крыша на ветру, и осмотрела себя с головы до ног. Большая ссадина на одном колене, нога в этом месте распухла. Несколько мелких ранок на пальцах рук, один ноготь сорван, остальные почти все обломаны. Но если забыть об этом и о ране на голове, остальное оказалось в порядке. Снежный покров смягчил мое падение. Счастье, что я ничего не сломала.
        Я дохромала до лошадей и замерла в нерешительности перед телом Колина. Думать о том, что его больше нет, было мучительно больно. Как бы то ни было, я очень его любила и знала, что ему пришлось из-за меня страдать. Большим несчастьем для него было видеть меня супругой своего брата. И все-таки Колин никогда не злился на меня за это, оставаясь заботливым и обходительным. «Колин, прости меня!» Смерть освободила его от меня. Я повернулась и посмотрела на Лиама, который свернулся в клубок на мерзлой земле. Может, и он ждет смерти как освобождения?
        Я осторожно приподняла плед. Длинные светлые пряди скрывали бледное лицо Колина. Я отодвинула их и погладила его по холодной щеке. Это странное ощущение — когда прикасаешься к мертвому телу… Его кожа показалась мне холодной, но при этом мягкой. Закрыв глаза, я вспомнила ночь, когда мы были в полушаге от того, чтобы заняться любовью. Что ж, там, где Колин теперь, он будет счастливее…
        — Да упокоится твоя душа с миром, Колин Макдональд!  — прошептала я и всхлипнула.
        Заставив себя вернуться в реальность со всеми ее проблемами, я опустила край пледа на место. Непременно нужно найти способ выбраться отсюда! Но как быть с Лиамом? Может, обвязать его веревкой, второй конец которой прикрепить к седлу моей лошади, и все-таки попробовать поднять его и усадить в седло? Я как раз обдумывала этот план, когда вдруг услышала лай собак. И их была целая стая.
        Я двинулась было к выходу, но в последний момент передумала. Что, если это одичавшие собаки и они ищут, чем бы поживиться? Не веселее было и предположение, что солдаты вернулись и ищут нас. «Не глупи, Кейтлин!» И все же я взяла пистолет Лиама и зарядила его.
        Лай приближался, а я, наоборот, отступала вглубь комнаты, но потом меня осенило, что Лиам лежит в ее центре. Я встала рядом и приготовилась его защищать. Собаки столпились перед дверью. Наверное, их привлек запах лошадей. Я взвела курок и застыла в ожидании. Наконец дверь с грохотом распахнулась. Яркий свет ослепил меня, и я имела глупость закрыть глаза. Удар палки — и мой пистолет упал на пол. Я взвыла от боли и прижала ушибленную руку к губам. Свет загородили собой три мужские фигуры. Я прищурилась, чтобы их рассмотреть.
        Один медленно приблизился и обошел вокруг меня, не проронив ни слова. Я испытала облегчение, увидев на нем плед, но как знать, какому королю он служит? Дулом охотничьего ружья он ткнул Лиама, и тот с хрипом перекатился на спину.
        — Не трогайте его, он болен, бан…
        Я умолкла на полуслове. Сейчас не время наживать себе врагов.
        — Co sibhse?[101 - Кто вы такие?] — спросил мужчина.
        Я молчала, опасаясь, что мой ответ может стать нашим смертным приговором. Мужчина смерил меня холодным взглядом.
        — Coas a tha sibh?[102 - Откуда вы?] — спросил он снова, и взгляд его стал более требовательным.
        Я подумала, что это, наверное, крофтер[103 - Мелкий арендатор в Шотландии.]. Изможденное, обветренное лицо и большие руки, крепко сжимавшие приклад ружья, дуло которого было направлено на Лиама, выдавали в нем человека, привыкшего к тяжелому крестьянскому труду.
        — Freagair an duine![104 - Отвечай ему!] — приказал один из его спутников, приближаясь ко мне.
        Их поведение отнюдь не внушало мне доверия. Проходя мимо, второй чужак успел окинуть меня любопытным взглядом, а потом наклонился над Лиамом. Мой муж приоткрыл глаза и безучастно наблюдал за происходящим.
        — A bheil Gaidhlig agad?[105 - Вы понимаете по-гэльски?]
        Я кивнула. Третий мужчина, который держал меня на мушке, увидел труп Колина, подошел, приподнял плед и с невозмутимым видом осмотрел мертвое тело.
        — Fear-leanmhainn teaghlach nan Stiubhartach![106 - Якобиты.] — сказал тот, что склонился над Лиамом.  — Mac Dhomhall[107 - Макдональд.].
        Я закрыла глаза и с замиранием сердца принялась ждать. Если эти люди принадлежат к клану, присягнувшему на верность королю Георгу, то нас выдадут властям или, что еще хуже, перебьют на месте только за то, что мы вторглись на их земли. Мужчины между тем переговаривались между собой. Потом наступила гнетущая тишина. Я медленно открыла глаза. Первый мужчина стоял, опершись о приклад ружья, и смотрел на меня с улыбкой. Тот, что был рядом с Лиамом, поднес к губам моего мужа горлышко фляги и влил ему в рот виски. Лиам закашлялся. Я вздохнула с облегчением и только теперь осознала, что дрожу от холода. Незнакомец протянул мне фляжку, и я с благодарностью ее приняла.
        — Как вы тут оказались?  — спросил первый.  — Я Лукас Бремнер, это мой брат Пэдди. А это Квинтон Харди.
        Каждый из представленных кивнул мне и улыбнулся. Я вежливо ответила на приветствие.
        — Мы ехали в Инвернесс, когда на нас напал отряд драгун.
        Мужчины обменялись понимающими взглядами. Лукас сплюнул на землю.
        — Это ваш друг?  — спросил он, указывая на тело Колина дулом своего ружья.
        — Мой деверь.
        — А этот?
        — Мой муж. Он тяжело болен. Мне нужно найти доктора.
        — Да, он совсем плох,  — задумчиво протянул мой собеседник.
        По его распоряжению Пэдди и Квинтон, поддерживая Лиама подмышки, попытались поставить его на ноги. Лиам вздрогнул так, словно его обожгло каленым железом, и застонал. Его взгляд задержался на нас всего на мгновение, потом снова стал пустым. Ни стоять, ни тем более идти мой супруг был не в состоянии, и мужчинам пришлось крепко держать его.
        — Что вы намереваетесь делать?
        Лукас протянул мне поводья одной из трех наших лошадей.
        — Мы отвезем его к ban-druidh. Она с ним управится.
        — К ban-druidh?
        — К колдунье. Ее руки творят чудеса,  — пояснил он и надолго замолчал.
        Оказалось, что колдунья эта живет в хижине на вершине холма. Извилистая тропинка вела от его подножия к ее двери. Лиам так ослабел, что не мог сидеть верхом, поэтому его пришлось перекинуть через седло. Вот так и получилось, что из этого странного места обоих братьев увезли, словно мешки с ячменем,  — один был уже недвижим, другой… Я предпочитала об этом не думать.
        Когда же мы наконец добрались до места, Лукас спрыгнул с лошади и нерешительно приблизился к хижине. Я шагнула было за ним, но Пэдди жестом меня удержал.
        — Подождите, мэм,  — сказал он, не сводя глаз с крошечной постройки, из окна которой тянулась к небу струйка едкого черного дыма.  — Неизвестно, захочет ли колдунья его пользовать.
        — Вот как?
        Через пару секунд Лукас решился-таки постучать в дверь и сразу же отскочил назад. Происходящее начало меня тревожить. Неужели эти крепкие мужчины с ружьями боятся какую-то женщину? Неужели у нее и правда дурной глаз?
        Дверь медленно открылась, и на пороге появилась тонкая женская фигурка, закутанная в шаль. Узнав Лукаса, она вышла на свет. У меня пропал дар речи. Я ожидала увидеть старуху с крючковатым носом в бородавках, а перед нами предстала молодая женщина фантастической красоты. «Какая же это колдунья? Это фея!»
        — Госпожа Беатрис, мы привезли больного мужчину,  — с явным смущением сказал Лукас.
        Мне вдруг показалось, что время остановилось. Мои спутники, затаив дыхание, смотрели на волшебное создание, скользнувшее нам навстречу так легко, словно ноги его не касались земли. «Она не идет, а летит!» Я невольно затаила дыхание, когда ее белые руки коснулись Лиама. Минута — и я поймала себя на том, что мысленно читаю молитву. Чуть хмурясь, она ощупала его спину и виск?, потом кивнула.
        — Занесите его в дом,  — мягко распорядилась она.
        Пэдди и Квинтон поспешно соскочили с седел. Фея с улыбкой повернулась ко мне. Если она и вправду была колдуньей, то наверняка владела тайной вечной молодости и красоты. Создавалось впечатление, что ее красивое овальное, фарфорово-белое лицо светится изнутри. Длинные светлые, почти белые волосы были распущены по плечам, а блестящие глаза были голубыми, как аквамарин. Ротик у нее был маленький и пухлый, словно у херувима. Мне в голову пришла шальная мысль, что мужчины эти, наверно, больше боятся ее красоты, нежели колдовских чар… Хотя, быть может, красота и колдовская сила неразрывно связаны между собой?
        — Полагаю, вы его жена?  — спросила она у меня.
        — Д-да,  — ответила я растерянно.  — У мужа жар, и я боюсь, что…
        — Болезнь у него в груди,  — уверенно заявила она.  — Это воспаление легких.
        — Но как вы узнали?
        Ее красивые губы сложились в лукавую улыбку.
        — Входите в дом, погрейтесь. У нас будет время познакомиться и поговорить.
        Наступила ночь. Мы сидели за столом и пили горячий настой ромашки. Лиама мы уложили на матрас у очага, и теперь он спал беспокойным сном. Пока мы раздевали и обтирали его, он ни разу не открыл глаз, хотя временами с его губ слетали бессвязные слова. Беатрис, как колдунья попросила ее называть, намазала ему грудь зеленоватой мазью с сильным ароматом камфары, а после заставила выпить с ложечки немного настоя из шандры, листьев иссопа и травы девясила.
        Я наблюдала за молодой женщиной, пока она пользовала Лиама. Она управлялась со всем на удивление уверенно и быстро. Еще я заметила, что она часто прикладывает ладони к груди моего мужа. На первых порах мне было неприятно на это смотреть, но потом я вспомнила слова Лукаса: «Ее руки творят чудеса…» Надеясь, что это и вправду так, я заставила себя проглотить ревность. Лиаму было так плохо, что спасти его и вправду могло только волшебство или божье чудо.
        — Тот мертвый мужчина — ваш родственник?
        — Брат моего мужа. Его звали Колин.
        — Мне очень жаль… Лукас, Пэдди и Квинтон отнесли тело на вершину холма и накрыли камнями. Когда земля оттает, они похоронят его достойно.
        — Спасибо,  — сказала я просто.
        Я закрыла глаза. При мысли, что Лиам вот-вот может оказаться рядом с Колином, у меня сжалось сердце.
        — Откуда вы приехали?
        Ангельский голос с мелодичными интонациями отвлек меня от размышлений. Беатрис покачивала чашкой с золотистым напитком и смотрела на меня своими удивительными глазами. Манера говорить нараспев выдавала в ней чужестранку. Наверное, она приехала с континента.
        — Мы ехали из Перта.
        — Ну конечно, там лагерь якобитов…
        Я не стала распространяться на эту тему. Мне совершенно не хотелось говорить о графе Маре и об этом «мертворожденном» восстании. Беатрис наверняка угадала мои мысли и не стала настаивать.
        В комнате так сильно пахло сухими травами, что голова шла кругом. Сперва этот запах раздражал меня, но теперь казался приятным, даже успокаивающим. Беатрис машинально наматывала прядь белокурых волос на указательный палец, потом медленно опустила руки на стол ладонями вниз, по обе стороны от своей чашки.
        — Что Лукас сказал вам обо мне?
        — Э-э… Он сказал, что вы — колдунья,  — призналась я не без смущения.
        Однако хозяйку дома это ничуть не обидело. Наоборот, она улыбнулась.
        — Меня зовут Беатрис Беккет. А вас?
        — Кейтлин Макдональд. Вы ведь не шотландка по крови?
        — Нет. Я француженка. Я знаю, акцент меня выдает. В Британии я живу последние двенадцать лет, а родилась и выросла в Альзоне, на юге Франции. Мое настоящее имя Беатрис Бакесон. Думаю, вы понимаете, почему мне пришлось немного его «подправить» на английский манер.
        — Что привело вас сюда?
        — Восстание камизаров[108 - Протестантские крестьяне-горцы Севенн, поднявшие восстание против французского правительства во время войны за испанское наследство (1702 г.). (Примеч. пер.)]. Мой отец был гугенот, и жить в стране, где король признает только одно вероисповедание — католическое… Думаю, вы меня понимаете.
        Я понимала ее лучше, чем она могла представить, поскольку пережила то же самое в Ирландии.
        — Начались массовые гонения на протестантов. Настоящее побоище!  — Ее великолепные глаза потемнели.  — Отец мой сгорел на костре, потому что отказался переходить в католичество. Они объявили его еретиком. Мой отец был добрым человеком и очень любил свою семью. Трудно представить, на какие преступления способны люди во имя любви к Господу!
        Несколько секунд Беатрис смотрела на меня со странным выражением, и пальцы ее нервно бегали по ободку чашки.
        — Вы протестантка?  — нерешительно спросила она наконец.
        — Католичка,  — ответила я со смущенной улыбкой.  — Я ирландка. Мои родители тоже пережили немало, когда в Белфасте начались гонения на католиков.
        Беатрис надолго задумалась. Потом — очевидно, придя к выводу, что наши ситуации в чем-то похожи,  — продолжила свое повествование:
        — Было ясно, что во Франции нам оставаться нельзя. Мать увезла нас с сестрой в Ла-Рошель, и там мы втроем сели на корабль, который плыл в Англию,  — туда, где наше вероисповедание не было грехом. Мама, которая уже тогда была тяжело больна, умерла вскоре после переезда. Моя сестра Жизель — она немного старше меня, а мне в то время было тринадцать — нашла для нас место прислуги в доме судьи в Эмсбери, в Уилтшире. Мы прожили там три года, и это были мои самые счастливые годы в Англии. Я работала на кухне, Жизель была горничной. Миссис Уилсон была к нам очень добра. На наше несчастье, она заболела и умерла. Мистер Уилсон был безутешен. Все напоминало ему о любимой супруге, поэтому он рассчитал прислугу, запер дом и отправился путешествовать. Нас с сестрой пристроили к его знакомым: Жизель — в Лондон, а меня — в Кардиф, в Уэльс.
        — Но ведь это ужасно! У вас с сестрой была возможность видеться?
        Беатрис покачала головой, потом уткнулась в свою чашку.
        — И с тех пор вы с ней не виделись?
        — Нет, ни разу.
        Размышляя о горькой участи Беатрис, я следила за движениями ее рук. Я попыталась представить, каково это — оказаться совсем одной в чужом краю. Мне тоже вскоре после переезда в Шотландию пришлось разлучиться с родными, но у меня, по меньшей мере, было утешение: я знала, что нас разделяет какой-то десяток километров.
        Ее пальцы беспокойно двигались по столу. Я присмотрелась к ним внимательнее. Тонкие, деликатные… Неужели эти руки и вправду способны исцелять? Но как такое возможно?
        — Лукас сказал, что ваши руки творят чудеса,  — не сумела я сдержать свое любопытство.
        Беатрис уставилась на свои руки так, словно и для нее они были загадкой.
        — Чудеса — это слишком сильное слово. У людей масса предрассудков! И многим нравится думать, что мои руки наделены колдовской силой. Хотя для них, наверное, это одно и то же… Однажды кто-то из местных сказал, что у меня «зеленые руки»  — что я ни посажу, все растет и зеленеет.  — Увидев на моем лице замешательство, она пояснила:  — У меня дар.
        — Дар?
        — Да. Я могу лечить.
        — И как это у вас выходит?
        Она засмеялась и вскинула тонкие брови.
        — Честно сказать, не знаю. Мне сказал об этом один старик. Я встретила его в Эмсбери. Думаю, он был друид. По крайней мере мне так показалось. Мне нравилось гулять в месте, где были древние круги из вкопанных в землю камней, и там я часто его встречала. Он сказал, что я могу исцелять больных и что мое тело излучает особый свет.  — Она снова засмеялась.  — По его словам, такой же свет излучают ангелы, нарисованные на сводах церкви. Скажите, вы что-нибудь такое видите?
        — М-м-м… Нет, не вижу.
        — Я тоже. Но что касается моих рук, то тут он оказался прав.  — Она слегка нахмурилась, сжала губы и снова посмотрела на свои руки.  — Но чудеса я совершать не умею.
        Она умолкла, словно о чем-то задумалась.
        — Как вы научились лечить руками?
        — Рандольф, тот старик-друид, знал о мире очень много,  — ответила она с отсутствующим видом,  — и сам был знахарем. Он научил меня налагать руки, искать на ощупь источник недуга и излечивать его. Еще он научил меня лечить травами.
        И она обвела рукой открытые шкафы со множеством полок, уставленных горшками и полотняными мешочками с корешками, сушеными грибами и травами. Однако я не заметила ничего похожего на крылья летучих мышей, заячьи головы и пауков, без которых невозможно представить обиталище колдуньи. В котелке, подвешенном над огнем, булькал густой суп с бараньими потрохами и фасолью, который выглядел очень аппетитно.
        — Как вы себя чувствуете? Голова еще болит?
        Я провела рукой по клочку полотна, смоченному в отваре хвоща, который Беатрис приложила к моему ушибу.
        — Намного лучше, спасибо.
        Рана оказалась неглубокой, но на месте удара образовалась огромная шишка, и она сильно болела. И все же я понимала, что мне очень повезло.
        Я с беспокойством посмотрела на Лиама, на его блестящий от пота лоб. Жар не спадал, и в забытьи он беспокойно ворочался и что-то бормотал.
        Беатрис тоже посмотрела на Лиама.
        — Думаю, он поправится,  — сказала она, желая меня утешить.  — Он у вас очень сильный.
        Она ласково посмотрела на меня и накрыла мою руку ладонью. Я ожидала, что почувствую нечто необычное, но ничего подобного не произошло. Рука была теплой и мягкой, не более. Это меня озадачило.
        — Я попросила Пэдди привезти к нам доктора Мэншолта,  — сказала она.  — Думаю, он приедет завтра.
        Мне вдруг подумалось: возможно, она колдунья не больше, чем я сама…
        На следующий день, ближе к полудню, Пэдди появился на пороге хижины с отличным куском оленины и еще теплой тушкой зайца. Следом за ним вошел низенький и тучный пожилой мужчина с усталыми, но очень добрыми глазами. При виде Беатрис лицо его расплылось в улыбке, явив миру крупные, выступающие вперед зубы.
        — Беа, крошка моя!  — воскликнул он, сжимая молодую женщину в объятиях.  — Я так рад, что ты хоть иногда обо мне вспоминаешь!
        — Я думаю о вас каждый день!  — со смехом принялась оправдываться Беатрис.  — Просто я знаю, что у вас много дел. Да и путь до Ахаладера неблизкий, и дороги сейчас не самые лучшие…
        — Ради тебя я поеду в любую даль и по любой дороге, Беа, и тебе это прекрасно известно.
        Щеки Беатрис порозовели, и она повернулась к бедняге Пэдди, который скромно стоял у двери со своими подарками.
        — Пэдди, спасибо!
        Она взяла у него зайца и прекрасный жирный задний окорок оленя.
        — Я подумал, что теперь, когда у вас гости, провизия вам понадобится,  — пробормотал он.  — Подумал, что мясо всегда к месту. Да и больному оно пойдет на пользу.
        На вид они с Лиамом были одногодки. Красный как маков цвет Пэдди посмотрел на меня.
        — Как он? Вчера с ним было совсем плохо.
        — Ему не лучше и не хуже,  — устало ответила я.  — Жар не спадает.
        Переминаясь с ноги на ногу, Пэдди украдкой посматривал на прекрасную Беатрис, которая подвешивала мясо на крюки над очагом.
        — Мне очень жаль,  — сказал он, переводя взгляд на меня.  — Мистер Мэншолт очень хороший доктор. Госпожа Беатрис о нем позаботится, и через пару дней вашему мужу станет легче.
        — Надеюсь, так и будет.
        Я посмотрела на Лиама и увидела, что доктор уже склонился над ним.
        — Тогда я поеду дальше,  — сказал Пэдди, обращаясь к Беатрис.  — Я заеду за доктором Мэншолтом через три дня.
        — О нет, мой дорогой Пэдди, вы останетесь и выпьете с нами чаю!  — живо отозвалась молодая женщина.  — Я угощу вас пирогом с орехами.
        — Что ж, если вы настаиваете… Пирог с орехами — это славно!
        Надо было быть слепым, чтобы не увидеть: Пэдди влюблен, и не на шутку. Поэтому я оставила их с Беатрис, а сама подошла к доктору Мэншолту.
        — Что ж,  — пробормотал доктор, опуская руку Лиама на одеяло.  — У него сильное сердцебиение. Я намереваюсь сделать кровопускание. Это уменьшит воспаление и очистит организм от больной крови.
        Я поморщилась. Доктор Мэншолт приподнял Лиаму одно веко, потом другое.
        — И я дам ему немного хинина, чтобы сбить жар. У него была тошнота или рвота последние несколько часов?
        — Нет. Он ничего не ел уже два дня.
        — Два дня? Попытайтесь напоить его крепким бульоном!
        — Беатрис говорит, что у него воспаление легких.
        Коротышка-доктор выпрямился и улыбнулся мне.
        — Это верно. Беатрис стала бы замечательным доктором,  — тихо сказал он,  — но, как вы знаете, в университет женщин не принимают…  — Он пожал плечами, посмотрел на Лиама и поджал мясистые губы.  — И это отвратительно! У Беатрис настоящий, бесценный дар! Но раз она женщина, то ее тут же записали в колдуньи, потому что другого объяснения ее способностям не нашлось. С тем же успехом можно считать колдуном и меня! Жаль, что мужчины отказываются видеть в женщинах существа, равные им во всем, и даже — это мое мнение!  — в некоторых областях их превосходящие. У женщин нет грубой физической силы, чтобы бороться с этим жестоким миром, поэтому они развивают в себе способности иного, умственного плана, чем мужчины очень часто пренебрегают.  — Он повернул ко мне свое пухлощекое лицо и, видя мою растерянность, расхохотался.  — Наверное, думаете про себя, что я чудак? В жизни на меня часто смотрят так, как вы сейчас. Я всегда говорю то, что думаю, такая уж у меня натура.  — Он снова усмехнулся.  — И если мои взгляды не совпадают со взглядами общества, что ж, я не намерен приспосабливаться. Думать, как все,  —
это ограничивает личную свободу каждого, вы согласны?
        Я кивнула, однако без особой уверенности.
        Доктор между тем продолжал:
        — Разум человека — единственное, над чем никто, кроме него самого, не может властвовать. Он всегда свободен. Можно заковать человека в кандалы, избить, угрожать ему, бросить в тюрьму, но никому не под силу пленить его разум. К несчастью, большинство из нас позволяют своему разуму спокойно спать и предпочитают, чтобы кто-то думал за них.
        Он поднял с пола кожаный мешочек, который перед осмотром положил возле матраса Лиама, и достал из него маленький футляр, стеклянную склянку и жгут, которым быстро перетянул больному руку.
        — Я знаю Беатрис много лет…
        Доктор начал раскладывать инструменты для кровопускания и кивком указал мне на миску, которая стояла на полу возле торфяных блоков, разложенных для просушки. Я принесла миску, и доктор подставил ее Лиаму под вытянутую руку.
        — Если быть точным, то семь лет. Однажды я приехал к другу в Кардиф и услышал, что в городе как раз судят ведьму.
        — Ведьму?
        Доктор помолчал немного, решая, стоит ли продолжать.
        — Именно так. Думаю, Беа не очень рассердится, если я вам расскажу.
        — Вы хотите сказать, что это Беатрис обвинили в ведовстве?
        — Да, и приговорили к сожжению. Хотя она была невиновна. По крайней мере в колдовстве.
        — А в чем же была ее вина?
        — Чтобы понять, достаточно посмотреть на нее, мэм. Красота — вот ее единственное прегрешение. Этот дар небес может подарить счастье, а может стать тяжким бременем.
        Быстрым и точным движением он вонзил ланцет в плоть Лиама, и тот слегка вздрогнул, ощутив «укус» стали. Тотчас же струйкой в миску потекла черная кровь. По мере того как ее становилось все больше, у меня возникло впечатление, что кровь уходит и из моих жил.
        — Присядьте, мэм. Вы не голодны?
        — Я поела немного.
        — Беатрис готовит отличное рагу из зайчатины с луком, чабрецом и пивом. Тарелочка или даже две непременно пойдут вам на пользу.
        Доктор зажал пальцем ранку, чтобы остановить кровь, и вытер Лиаму руку.
        Беатрис поставила миску с заячьими потрохами на большой плоский камень у хижины, на некотором расстоянии от порога. Пэдди уехал, а доктор Мэншолт взял пару кувшинов и ушел к роднику за водой. Я наблюдала за хозяйкой дома. Внезапно она издала странный звук, похожий на крик дикого зверя, и обернулась ко мне.
        — Потроха я кладу сюда для Снежинки,  — пояснила она.
        — А кто это — Снежинка?
        — Дикая кошка. Я нашла ее в лесу крошечным котенком. В то утро шел крупный снег, и бедняжка была вся белая. Поэтому я так ее назвала. Наверное, мать погибла, и котята разбрелись в поисках еды. Какая она была худая! Я забрала ее с собой, и она жила у меня несколько месяцев, а потом ушла в лес. Какое-то время я ее не видела, но в один прекрасный день развешивала белье на солнышке и вдруг заметила ее. Она затаилась и наблюдала за мной, как настоящий хищник. Но я не могла сказать точно, моя это Снежинка или другая кошка, поэтому положила кусочек мяса на этот камень, а она подошла и съела его. Это была она, я узнала ее по надорванному ушку! С тех пор она постоянно приходит проверить, не оставила ли я чего-нибудь вкусненького.
        Я подошла к двери. Беатрис снова позвала свою любимицу. Через пару секунд из заснеженных зарослей остролиста выскочил великолепный полосатый зверь и замер на месте. Его желтые глаза внимательно следили за нами.
        — Снежинка, у тебя сегодня настоящий пир! Это Пэдди принес тебе гостинец!
        Кошка принюхалась, потом медленно подошла к миске. Я невольно залюбовалась красивым зверем. Снежинка в два счета опустошила миску и принялась так старательно ее вылизывать, что миска свалилась на землю. Видя, что больше поживиться нечем, она удалилась с грацией, присущей всем кошачьим, перепрыгнула через ствол упавшего дерева и скрылась в лесу.
        — Замечательно!  — улыбнулась мне Беатрис.  — Вы познакомились с моей Снежинкой. Вам повезло, потому что обычно чужих она сторонится.
        — Какая красавица! Она позволяет вам себя гладить?
        — Когда была маленькой, позволяла, а теперь я сама опасаюсь. Она позволяет мне жить на своей территории и радует своей красотой, правда, в обмен на вкусный подарок. Вот так мы и соседствуем. Она — кошка, дикий зверь, и я это понимаю. Так оно и должно быть.
        Мы долго любовались пейзажем, уснувшим под белым зимним одеялом. Потом Беатрис заговорила снова, на этот раз более серьезным тоном:
        — Доктор Мэншолт рассказал вам, как я оказалась в этих краях?
        Мое замешательство было красноречивее любых слов. Беатрис жестом пригласила меня вернуться в дом. Мы присели за стол, на котором лежали репчатый лук и тушка зайца. Я принялась чистить лук.
        — Можно сказать, он спас мне жизнь,  — начала Беатрис, беря в руки острый нож.  — Люди и здесь считают меня колдуньей, но они привыкли относится к таким, как я, с уважением. В Кардифе все было по-другому. В то время я служила в доме у бальи[109 - Шотландский аналог шерифа или ольдермена. (Примеч. пер.)] маленького городка, недалеко от Кардифа.
        Нож завис над ножкой зайца.
        Беатрис мечтательно смотрела перед собой.
        — Дэниел Морган… Он был очень хорош собой. Я влюбилась в него, но очень скоро он женился на двоюродной сестре мистера Уилсона, моего первого хозяина.  — Она стала методично отрезать ножку от туловища на уровне сустава.  — Эта женщина оказалась настоящей гарпией!  — пробормотала Беатрис, выкручивая ножку, чтобы быстрее ее отделить.  — Я служила им два года.
        Наконец с суставом было покончено. Она с полминуты невидящими глазами смотрела на ножку, которую держала в левой руке, потом положила ее в миску и начала отделять вторую.
        — Я рассказывала вам, что миссис Уилсон болела?
        — Да, в двух словах.
        — Но я не сказала, что пыталась ее лечить, правда ведь?
        — Нет, не сказали.
        Она вздохнула. Вторая ножка плюхнулась в миску.
        — Я была к ней очень привязана. Она была нам с сестрой как мать. Может, это потому, что у нее не было своих детей… Болезнь ее развивалась очень быстро. Несколько недель — и она совсем ослабела. И я решила, что нужно попробовать ее исцелить. Я делала, что могла, но у меня ничего не получилось. Я не умею творить чудеса. Я могу помочь, но только если больной очень хочет поправиться или же болезнь еще не окончательно разрушила его здоровье. В противном случае я бессильна. А с миссис Уилсон именно так и вышло.
        — Мисси Уилсон знала, что вы пытаетесь ей помочь?
        — Трудно сказать. Почти все время она была в глубоком забытьи. Но однажды ее сестра Мадлен застала меня возле кровати. Она наблюдала за мной, пока я пыталась лечить хозяйку руками, через щель в двери. Потом, когда миссис Уилсон не стало, она обвинила меня в ее смерти и сказала, что это я ее прокляла. Разумеется, мистер Уилсон не стал слушать «этого бреда», как он выразился. Но Мадлен, которая, уж не знаю почему, терпеть меня не могла, поделилась своими соображениями с супругой Дэниела. Моя хозяйка к тому времени поняла, что мы с ее мужем испытываем друг к другу нежные чувства, и стала распускать слухи, что из-за моих злых чар у нее все время скисает молоко. Она тайком подливала уксус в чаны с молоком, а потом посылала девочку-служанку его проверить. Глупая гусыня! Портить хорошее молоко только для того, чтобы доказать правдивость своих обвинений! Потом она стала рассказывать, что я подливаю ее мужу в вино приворотное зелье, поэтому он на меня заглядывается.  — Поставив нож острым краем поперек хребта, она нажала на незаостренное его ребро ладонью, и кость переломилась.  — В этих ее словах,
конечно, была доля правды, хотя я ничего ему не подливала. Мы с Дэниелом были любовниками,  — сказала она грустно.  — И любили друг друга по-настоящему. К тому же я понятия не имею, как готовят приворотное зелье.
        Глаза Беатрис на мгновение закрылись, а щеки порозовели — несомненно, она вспоминала свою потерянную любовь. Потом она вернулась к работе, причем с внезапным ожесточением.
        — На мое несчастье, эта ослица забеременела. Дэниел был так счастлив! Не потому, что любил ее, нет, но ему так хотелось иметь детей…
        — Но ведь она была его супругой…  — не сдержалась я.
        — Знаю. Но он говорил, что…  — Она помолчала, растревоженная давними воспоминаниями.  — Словом, я была слишком наивна и верила всему, что он обещал. Роды начались раньше положенного, и на свет появился мальчик. Он был очень слабеньким, и Дэниел так боялся его потерять, что я решила попробовать ему помочь. Это была самая большая ошибка в моей жизни. У ребенка не было шансов остаться в живых… Я знала, что Аманда, супруга Дэниела, не спускает с меня глаз. Однажды я утратила бдительность, и она застала меня у колыбели. Малыш умер через два дня. Слухи сыграли ей на руку, и Аманда обвинила меня в том, что я уморила ее младенца.
        — А что же сам Дэниел?
        Беатрис разрезала последний кусок, бросила мясо в миску и вытерла окровавленные руки о фартук.
        — Он перестал приходить ко мне ночью. Я до сих пор не знаю, поверил ли он наветам, или побоялся, что жена следит за ним. Аманда не задумываясь обвинила бы его в соучастии… Однажды, в дождливое серое воскресенье, на рассвете, они пришли за мной. Я была нечесаная, в ночной рубашке. Стук в дверь меня разбудил, и я отворила дверь, даже не подумав прикрыться. Это тоже было истолковано как доказательство моего ведовства: мол, я всю ночь развратничала с дьяволом на шабаше. Думаю, затем они и явились так рано.
        — Но ведь это же смешно!  — воскликнула я, не веря своим ушам.
        Беатрис сгребла крупно нарезанный лук и отправила его в котел с мясом. Добавила три веточки чабреца, щепоть соли, залила все пивом и прибавила с полкружки воды.
        — Готово! Доктор Мэншолт подвесит котелок над огнем, когда вернется.
        Она помыла руки, подошла к буфету и достала бутылку старого портвейна.
        — Угощайтесь!  — сказала она, наливая вина в мою кружку.  — Я держу его для особых случаев. Но, как вы могли уже догадаться, достаю я его нечасто. Предлагаю выпить за здоровье вашего супруга!
        — За здоровье Лиама!  — сказала я, и на сердце у меня стало тяжело.
        Наши стаканы со звоном соприкоснулись. Беатрис села на место и озадаченно посмотрела на меня.
        — Вы когда-нибудь видели, как судят ведьм?
        — Нет. Здесь, в Хайленде, такое случается нечасто.
        — Где вы живете?
        — В Гленко. Это в графстве Аргайл.
        — Я слышала о тех местах…
        Беатрис пригубила рубиновое вино и прищурилась. После недолгого молчания она продолжила свой рассказ:
        — Так знайте, что когда человека обвиняют в ведовстве, то обвинителям плевать, виновен он на самом деле или нет. С них довольно уже уверенности, что они избавили мир от частички зла, его населяющего. И еще они верят, что в день Страшного суда им воздастся за то, что они сожгли еретичку, любовницу дьявола! Все те бедные женщины, которых возвели на костер, не делали ничего «ведьмовского». Мужчины просто навесили на них грехи всего мира, свои грехи. Странный способ искупления собственных прегрешений, верно? Единственное, что им нужно,  — это зрелище, представление. Мне обрили голову и прилюдно раздели. Потом заставили надеть платье из грубой шерсти, выстиранное в святой воде с солью. Очищенная от всякой скверны ткань не оставила на моем теле ожогов, но разве это доказательство невиновности? Они заявили, что я заколдовала платье. А потом у меня спросили, верю ли я в дьявола.  — Ее красивый рот скривился в гримасе отвращения, пальцы нервно барабанили по столу.  — Это вопрос-ловушка, Кейтлин. Как бы вы на него ответили?
        Она не мигая смотрела на меня.
        — Не знаю. Разве можно сказать наверняка?
        — Вот-вот. Можно долго размышлять, какой ответ они желают получить, но разгадка в том, что как бы вы ни ответили — ваши слова обернутся против вас. Если вы ответите: «Нет!»  — это будет ошибка, поскольку о дьяволе говорится в Святой Библии, значит, в него надо верить. Ну, а если вы отвечаете: «Да», то тем самым признаетесь в своих злодеяниях.
        — И что же ответили вы?
        — Ничего. Я молчала все время, пока судьи рассматривали мое дело. Надо признать, им это очень не понравилось. На суде выступали свидетели, которых я видела в первый раз. Оказывается, я уморила чью-то скотину, подмешав в корм толченые ракушки, и вызвала шторм, во время которого утонула лодка с шестью рыбаками. Рассказывали даже, что я заключила сделку с дьяволом, чтобы получить красоту, и теперь мне приходится приносить ему в жертву младенцев мужского пола, чтобы ее сохранить.
        — Все это ужасно!
        Я уткнулась носом в стакан с вином. Мне было стыдно. О чем я сама подумала, увидев ее в первый раз?
        — Охотник за ведьмами, который вел мой процесс, прославился тем, как быстро ему удавалось вырвать у своих жертв признание. И методы у него были весьма убедительными. Но ведь любой под пыткой признается в чем угодно, лишь бы умереть поскорее, зная, что спасения ждать неоткуда, верно? Но мне повезло. В дело вмешался доктор Мэншолт. Он пришел на заседание суда. Судья был его друг. Он разгадал злобный план Аманды Морган. «Суд Божий» назначили на следующий день. Сначала мне предстояла пытка испанским сапогом, потом — дробление пальцев, а если не признаюсь — дыба. Потом, неизбежно, костер… Жители города уже начали его складывать, громко распевая псалмы из Библии. Пение было слышно в моей камере, и я вдруг поймала себя на том, что напеваю вместе с ними…
        Я вздрогнула, представив, что может чувствовать жертва, когда палач поджигает факелом костер.
        — Доктору Мэншолту удалось убедить судью Колдуэлла, человека по натуре доброго, но призванного по должности блюсти закон, меня освободить. Они вдвоем организовали мне побег, чтобы не вызывать всеобщего недовольства. Дэниел им помогал, поскольку чувствовал себя виноватым. Это был последний раз, когда мы с ним виделись. Потом доктор Мэншолт привез меня сюда. Эта хижина принадлежит ему, но сам он предпочитает жить в своем доме в Ахаладере, на дороге в Бремар. Доктор считает меня своей приемной дочерью.
        Дверь распахнулась, и вошел доктор, словно он дожидался конца повествования. Доктор поставил на укрытый соломой и еловыми ветками пол два кувшина с водой и отряхнул плащ и сапоги.
        — Бр-р-р!  — Несколько его подбородков заколыхались над кружевным жабо.  — Что-то я задержался у источника, вы не находите?
        — Что же вы там делали?  — спросила Беатрис, изящными руками поднимая тяжелый котел.
        Для своего роста она была очень сильная. Доктор поспешил к ней на помощь, подхватил котел и повесил его на крюк над пламенем очага.
        — Выкурил трубочку доброго табаку,  — признался он с улыбкой.  — А вы о чем беседовали?
        — Обо всем и ни о чем,  — ответила Беатрис и подмигнула мне.  — Мы выпили по капельке портвейна, который вы подарили, и познакомились поближе.
        Лицо доктора озарила улыбка удовлетворения.
        — Это славно, мои хорошие, это славно!
        Он тоже присел к столу, и скоро в бутылке не осталось ни капли.
        Глава 26
        Долгожданный луч надежды
        Три дня, на протяжении которых доктор Мэншолт оставался с нами, истекли. Чтобы хоть на время забыть о страхе и тоске, я много помогала Беатрис по дому, ведь забот с нами у нее прибавилось. Остаток времени я проводила с Лиамом, который так ни разу и не встал со сделанного наспех ложа. Я обмывала его, поила бульоном и травяными отварами. Он перенес еще несколько кровопусканий, но, невзирая на все усилия доктора, состояние его оставалось неизменным, без очевидных признаков улучшения. Жар не спадал. Я чувствовала, что доктор начинает беспокоиться.
        В те несколько часов, когда Лиам приходил в себя, он держал мою руку, поглаживая ее большим пальцем, смотрел на меня и молчал. В первые два дня я пыталась с ним разговаривать, однако в ответ слышала лишь невнятное бормотание. Я знала, что он тяжело переживает смерть Колина, и пыталась его утешить. Что еще я могла сделать для мужа в этой ситуации? Поэтому я решила разделить его горе и его молчание, надеясь, что мое присутствие рядом станет для него утешением.
        Тревожилась я и о нашей Франсес. До Инвернесса было слишком далеко, и я отказалась от мысли отправиться на поиски дочери в одиночку. Да разве могла я оставить Лиама? У него состояние безразличия ко всему происходящему то и дело сменялось бредом, и я опасалась, что он окончательно перестанет бороться за жизнь, если я уеду хотя бы на день.
        Я закончила чистить репу, положила ее в миску и взяла следующую. В тишине я размышляла о своем отчаянном положении, когда Лиам вдруг заметался на своем матрасе. Я поспешила к нему. В доме было прохладно, однако на лбу у него выступил пот, лицо было мертвенно-бледным, вокруг глаз залегли черные круги. Тело его так горело, что я невольно отдернула руку.
        — Господи, нет! Лиам!
        Подхватив юбку, я бросилась к выходу. Беатрис проводила меня удивленным взглядом.
        — Доктор Мэншолт! Доктор Мэншолт!  — закричала я что было мочи.
        Меж деревьев показалась фигура доктора. Он бежал ко мне со всей доступной при его полноте быстротой.
        — Что стряслось?  — спросил доктор, задыхаясь. Лицо его покраснело от бега.
        — С Лиамом совсем плохо,  — пробормотала я, изо всех сил сдерживая слезы.  — Жар усилился. Я боюсь худшего, доктор! Прошу, сделайте что-нибудь!
        Ноги у меня подкосились, и я рухнула к нему в объятия. Он помог мне вернуться в дом, усадил меня на стул и подошел к Беатрис, которая уже склонилась над Лиамом.
        — Беа, неси снег, и побольше!  — приказал доктор Мэншолт, быстро осмотрев пациента.  — Если не получится сбить жар, у него начнутся судороги.
        Ошарашенная, я сидела и смотрела, как она носит в фартуке снег. Несколько минут — и тело Лиама покрылось тонким белоснежным саваном. Из оцепенения меня вывел жест Беатрис: она начертила пальцем на лбу у Лиама крест. Неужели это конец?
        — Что вы делаете? Не смейте! Он еще не умер, он не умрет… Прекратите!
        Ярость в моих словах напугала Беатрис, и она отступила к стене. Невзирая на протесты, доктор Мэншолт увел меня от мужа.
        — Кейтлин, идемте! Я больше ничего не могу для него сделать. Остается надеяться на Бога и на Беатрис…
        Я разразилась саркастическим хохотом.
        — На Бога? Бог давно покинул меня!
        Я отчаянно пыталась вернуться к любимому, который умирал. Мне хотелось сказать, как сильно я люблю его, несмотря на то, что он натворил, сказать, что без него я не смогу жить. Железной рукой доктор удержал меня, сдернул с вешалки накидку и вытолкнул меня на улицу.
        Я разрыдалась. Потоки слез лились долго, но и они иссякли. Я не могла бы сказать, как долго проплакала на плече у добросердечного, но отнюдь не всемогущего доктора. Какая теперь разница? Мне больше ни до чего на этом свете не было дела.
        — Как я буду жить без него?
        Доктор протянул мне носовой платок, и я вытерла слезы.
        — Лиам еще с нами, Кейтлин. Господь не призвал его. Доверьтесь Ему!
        Вера в Господа… Я потеряла ее на одном из бесчисленных крутых поворотов дороги, в которую превратилась моя жизнь после смерти Ранальда. Я истерично засмеялась, но скоро смех снова перешел в рыдания.
        — Во что и в кого мне теперь верить? В Лиама? В Господа? Они оба отказались от меня! Лиам больше не борется за жизнь, он ждет смерти как освобождения. А Господь… Он давно перестал внимать моим молитвам. Я прошу его облегчить мои страдания, а он добавляет все новые. Что такого я сделала? Что я сделала, чтобы заслужить все это?
        Мне вдруг показалось, что мрак вокруг меня сгущается. Я осталась в абсолютном одиночестве в холодной, скорбной пустоте…
        — Ни к чему искать причину, почему Господь посылает нам страдания, поверьте.
        — Да что вы можете знать об этом?  — едким тоном спросила я.
        Доктор вздохнул, и на лице его отразилась боль, которая не могла не вызвать сочувствия. Должно быть, в жизни ему тоже довелось страдать… Однако ни о чем расспрашивать я не стала: мое собственное горе и моя боль не оставили места любопытству.
        — Почему вы говорите, что ваш супруг хочет умереть? Вы его любите, и он вас тоже любит, это видно по тому, как он на вас смотрит. Такой взгляд не может лгать.
        — Мы очень отдалились друг от друга, когда наш сын погиб при Шерифмуре. Я думала… Иногда одной только любви недостаточно.
        — Хватит и малой ее толики. Остальное сделает вера. Если повернуться душой к Господу…
        — Господь оставил нас! Он нас покарал!
        — Извечный вопрос теодицеи… Всем нам довелось пережить метания между сомнением и доверием, возмущением и покорностью, верой и неверием. Мы все пытаемся найти объяснение нашим незаслуженным страданиям. Вы ведь читали Библию, Кейтлин?
        — Читала выдержки, я ведь католичка.
        — Вероисповедание здесь не принципиально. Библия едина для всех, хотя люди упорно пытаются толковать ее по-своему. Вы читали Евангелие от Иакова?
        Я промолчала.
        Доктор нисколько не рассердился и продолжил:
        — Когда под ногами у Иакова разверзлась пропасть страданий, которые он считал незаслуженными, он попытался найти причину. Человек он был честный, справедливый, добрый. Словом, истока своих бед он так и не обнаружил. Тогда он взбунтовался против Господа, в которого всегда слепо верил, и потребовал справедливости. Что такого он совершил, чем заслужил все эти беды? Однако невозможно разгадать намерения и планы Господа касаемо нас, людей. И Иаков это понял. Мы, люди, не в силах понять тайный смысл страдания и горя. Зло… Отсутствие добра… Если бы не было зла, не было бы и добра. Господь позволяет злу быть. «Ne vult, nec non vult, sed permittit!» Почему? Может, потому, что, по задумке Всемогущего Творца, в горе проявляется все лучшее, что есть в нас? Нет смысла осуждать Бога, куда целесообразнее положиться на него целиком и полностью. Прийти к нему с нашим страданием и нашим горем, нашей болью, нашим гневом и нашими сомнениями. Открыть ему сердце и принять то, что нам ниспослано.
        — Скажите, доктор, чем может мне помочь вера сейчас?  — с иронией возразила я.  — Она вернет мне сына? Спасет моего мужа?
        Он покачал головой.
        — Нет. Ваш сын покинул этот мир, но что касается мужа — надежда еще остается. Вот за нее-то вам и следует держаться. Вера — это рука Господа, который помогает нам переплыть океан страданий, пережить все испытания, когда наше мужество иссякает. Она не помогает нам избежать страданий, она делает страдание менее тяжким, потому что оно — неотъемлемая часть жизни каждого человека. Разве не должен каждый из нас нести свой крест?
        — Крест моего мужа оказался слишком тяжелым. Он сломался под его весом.
        — Так помогите же ему, Кейтлин! Помогите ему пронести его несколько шагов!
        Я разочарованно посмотрела на него и отвела глаза.
        — Мне помочь ему? Послушать вас, это так просто! Для Лиама уже все кончено. И как вообще вы можете говорить такое? Не вам ведь смотреть, как умирает родной человек!
        Рот доктора искривился в гримасе боли.
        — В жизни мне тоже пришлось много страдать, мэм. У меня была супруга, которую я любил, и четверо детишек, в которых я души не чаял.
        Я с удивлением взирала на него сквозь пелену слез.
        — Мы жили в маленьком городке под Гаагой, в Голландии.
        — И где они теперь?
        — Умерли. Умерли из-за глупой случайности,  — прошептал он, уносясь мыслями в печальные воспоминания.  — Жаровню забыли возле окна, огонь перекинулся на занавеску и пошел гулять по дому. В итоге все сгорело дотла. Я в тот день уехал в Амстердам за анатомическим атласом и медицинскими книгами. Когда вернулся — на месте дома ничего не было. Горстка дымящихся угольев и воспоминания — вот все, что осталось от моей жизни. Я проклинал себя за то, что уехал; я злился на Бога, потому что он отнял у меня смысл жизни; я ненавидел весь мир за то, что он смеялся и радовался настоящему, а я не мог. У меня живьем вырвали сердце, и я хотел, чтобы все сущее страдало вместе со мной. Я не мог смириться. Долгое время я терзался сомнениями, размышлял. Я забросил медицинскую практику и погрузился в чтение. Я перебирал идеи, я искал спасательный круг, который удержал бы меня от утопления, искал причину, почему это случилось со мной. Я не желал больше жить в жестоком мире, который создал Господь. Я читал бесконечно. Сократ, Платон, Библия, Коран, Талмуд… Я штудировал произведения Декарта и Эразма Роттердамского. И из
всех этих трудов по метафизике, философии, теодицее, теологии и бог знает еще каким наукам я по крупицам извлек знание, нашел ответы на свои вопросы. Даже творчество вашего любимого Шекспира повлияло на мое новое мировосприятие. Это был человек с мятежной душой, который тоже искал ответы.
        — Я читала «Макбета», «Ромео и Джульетту» и «Короля Лира».
        — «Макбет»! Туманная, как сама Шотландия, драма, запятнанная кровью и полная криков ужаса, слетающих с уст короля, которого терзает чувство вины. Особенно мне запомнилась одна сцена. Если память меня не подводит, это в третьей сцене пятого акта. Макбет обсуждает состояние здоровья своей супруги с доктором. Я извлек из прочитанного свой урок. Королева взволнована, она не может забыть об ужасном убийстве короля Дункана. Макбет просит лекаря исцелить разум больной, прогнать из ее мыслей печаль и с помощью противоядия очистить от угрызений совести. Однако лекарь отвечает ему, что в подобных случаях только недужный может себе помочь: «…Здесь больной лишь сам себе находит врачеванье…» Тогда-то я и понял, что средство моего исцеления находится во мне самом, в моих силах и убеждениях, в моем сердце. Ничто в мире не сможет спасти меня, кроме меня самого. И только тогда я примирился с Господом. В Евангелии от апостола Иоанна есть фраза: «…есть дверь, и тот, кто войдет в меня, будет спасен. Он войдет и выйдет, и найдет пастбища». Господь указал нам путь к спасению. Нам остается только, укрепившись в вере,
найти эту дверь и войти в нее.
        Мы довольно долго молчали, стоя под небесным сводом, украшенным миллионами сверкающих звезд. Когда я была маленькой, тетя Нелли сказала однажды, что каждая звезда — это душа, созданная Господом. Если так, то и душа Ранальда сияла сейчас у меня над головой…
        — Кейтлин, во тьме всегда есть лучик, который может вывести нас к свету. Надо только найти его! Господь вас не оставил, это вы от него отказались. Обретите его снова, и вы обретете себя. Скажите себе, что всему есть своя причина, но знает ее только Бог. Доверьтесь ему!
        Я плотнее закуталась в накидку и закрыла глаза. «Всему есть своя причина…» И смерти Ранальда, и измене Лиама, и его болезни? Выходит, у всех этих несчастий есть причина. Но какая? «Знает ее только Бог…» И мне нужно довериться ему! Иными словами — смириться с судьбой.
        Прошло не меньше часа, прежде чем открылась дверь и на пороге показалась бледная Беатрис. Она посмотрела на меня и отступила в сторону. Мое сердце перестало биться.
        — О нет! Лиам!
        Оттолкнув ее, я влетела в комнату и замерла возле матраса. Лиам лежал на сухой простыне и был до пояса накрыт другой. В лице его не было ни кровинки. Дрожа всем телом, холодея от страха, я присела на корточки рядом с ним. Неужели он умер? И тут я заметила, как его грудь легонько приподнялась и снова опустилась. Мое сердце опять забилось, в такт с его сердцем. Я погладила его по запавшей щеке. Кожа была сухой и прохладной. Жар больше не обжигал его изнутри. В это было трудно поверить, но болезнь на время отступила. До утра было много времени. У меня оставалась еще крупица надежды…
        — Лиам, mo ruin,  — едва слышно шепнула я,  — прости меня, как я тебя прощаю. Я так сильно тебя люблю…
        Я легла рядом, прижалась к нему всем телом и, пока меня не сморил сон, слушала его дыхание — хрипловатое, но уже более свободное и размеренное.
        На рассвете мне была дарована еще одна радость: я проснулась, почувствовав прикосновение чего-то теплого к щеке, открыла глаза и встретилась взглядом с Лиамом. Он был изможденный, худой, но живой. Можно ли назвать это чудом? Как это случилось? Может, руки Беатрис и вправду исцелили его? Я закрыла глаза, из которых хлынули слезы счастья. Я не могла их сдержать. Вместе со слезами ушла моя тоска, ушло отчаяние. Вот только кого мне благодарить? Подумав немного, я решила, что все-таки Бога, даже если чудодейственные руки Беатрис ему немного помогли. Господь даровал нам с Лиамом второй шанс… И потом, разве не Он наделил Беатрис даром исцеления?
        Через пару часов Пэдди приехал за доктором Мэншолтом. Мне было искренне жаль с ним прощаться.
        — Говорите с Ним, Кейтлин, дорогая! Он вас слышит, поверьте! А когда вы откроете Ему свое сердце, то у вас получится услышать Его. И не забывайте слова апостола Иоанна.
        Расцеловав меня в обе щеки, доктор посмотрел на Беатрис. Она уже начала ощипывать упитанную курочку — подарок от Пэдди, вне всяких сомнений.
        — Будь здорова, Беа, крошка моя!  — сказал он на прощанье и с улыбкой добавил:  — И корми хорошенько этих двух пташек, им нужно отрастить новые перышки, причем погуще!
        — Я за этим прослежу, не тревожьтесь!


* * *
        Еще три дня я старательно кормила своего «птенчика». На первых порах его живот капризничал и приходилось есть часто, но маленькими порциями. Несмотря на это, с каждым днем Лиаму становилось лучше. Взгляд его прояснился, цвет лица стал здоровее. На четвертый день у него получилось встать на ноги и, опираясь на мою руку, выйти за порог хижины. На шестой он попросил меня проводить его к могиле Колина. Этого было не избежать.
        — До нее слишком далеко!  — испуганно воскликнула я.
        Я знала, что у Лиама хватит сил взойти на вершину холма, но что, если горе сломит его окончательно, сведет на нет все наши усилия?
        — Кейтлин, если ты не покажешь мне, как пройти к могиле, клянусь, я попробую найти ее сам. Я чувствую себя вполне сносно, поверь!
        — Это опасно! Ты еще слишком слаб!
        Взглядом он оборвал поток моих протестов. Я сдалась и попросила Беатрис указать нам дорогу.
        Я молча стояла в сторонке и ждала, время от времени поглядывая на мужа. Лиам сидел на заснеженном валуне и смотрел на горку из камней, под которой покоилось тело его брата. Лицо его было спокойно. Солнечные лучи танцевали в его кудрях. Он тихо плакал. Из уважения к его горю я медленно спустилась к подножию холма. Пришло время подумать, что делать дальше.
        Мы провели в доме Беатрис больше недели. Время пролетело очень быстро. Благодаря природному здоровью Лиам быстро поправлялся, к нему вернулся аппетит. Мы достаточно долго пользовались добротой и гостеприимностью Беатрис, и даже если она и не показывала вида, наше присутствие в доме наверняка начало ее тяготить. Может быть, завтра…
        Почувствовав на себе пристальный взгляд, я обернулась. Лиам стоял в нескольких метрах от меня, лицо его было печально.
        — Ты в порядке?
        Он молча кивнул. Я направилась было к нему, но он остановил меня возгласом:
        — Нет, не шевелись!
        — Что такое?
        — Я хочу насмотреться на тебя, a ghraidh. Ты очень красива, когда ветер играет твоими волосами… Последний раз я видел тебя такой в ту метель… а потом в красной от крови воде ручья.  — Лицо его помрачнело.  — Я подумал, что ты умерла. Столько крови было в воде и на снегу… Я вынес тебя на дорогу. Я оставил там лошадей и… и Колина. Дональда я так и не нашел. Его лошадь я оставил на дороге в надежде, что ему удастся спастись. Потом я положил тебя на седло и отправился искать кого-то, кто смог бы тебе помочь. Ты бредила. У тебя был жар, ты бормотала бессвязные слова… Я боялся, что не довезу тебя живой. И ни одной фермы на пути! Леса и луга, леса и луга… И эта проклятая метель, когда снег застилает глаза, мешает дышать! Стало смеркаться, я начал замерзать. И тогда показалась…
        — Та голубятня?
        — Да.
        Лиам стоял прямо, заложив руки за спину и слегка расставив ноги.
        — В ту ночь, прежде чем впасть в забытье,  — продолжил он, шагнув ко мне,  — я успел подумать, что для нас все кончено. Я сказал себе: «Ты потеряешь ее так же, как потерял Анну,  — из-за холода». У меня не было с собой ничего, чтобы развести огонь. Но я даже не расстроился. Я знал, что последую за тобой.
        Он подошел еще ближе. Его кожаная куртка хрустнула на морозе.
        — Но ты со мной, ты жива и ты рядом. А я…  — проговорил он с растущим волнением в голосе.
        Снег захрустел у него под ногами, когда он прошел последние пару шагов, разделявших нас. Я затаила дыхание. С любовью глядя на меня, он пробежал пальцем по контуру моих губ.
        — О a ghraidh!  — прошептал он в порыве нежности.  — Я тоже жив!
        Его пальцы медленно скользнули по моим волосам и обхватили затылок, чтобы нежно притянуть поближе. Сердце мое затрепетало, и я смежила веки. Наши губы слились в поцелуе. Я позволила его рукам гладить меня под накидкой, позволила зародиться в себе желанию, которое так долго подавляла. По телу пробежала дрожь. Господи! Это было так давно… Лиам чуть отодвинулся, чтобы отдышаться.
        — Я так тебя люблю!
        — Я тоже люблю тебя, Лиам. И я так боялась, что потеряю тебя…
        Он крепко обнял меня и снова поцеловал, на этот раз с еще большей страстью. Потом посмотрел на меня с многозначительной улыбкой.
        — Идем в дом!
        Мы оба посмотрели вверх, на груду камней.
        — Мы все будем скучать по Колину,  — негромко сказала я, пожимая Лиаму руку.
        — Да. Все это время он любил тебя. Ты знала?
        — Я знала. Думаю, там, где он теперь, он счастливее.
        — Это так. Во всяком случае, прах его останется в шотландской земле. Единственное, о чем он жалел, когда надумал уезжать,  — это что его не похоронят на Eilean Munde. Весной я вернусь и заберу его.
        В доме никого не оказалось. Беатрис оставила на столе записку: «Ушла к старому Гатри, у него приступ подагры. На столе ветчина и виски. Вернусь завтра к полудню. Наверстывайте упущенное. С любовью, Беатрис».
        Я долго не могла отвести глаз от записки. «Наверстывайте упущенное». Внезапно мне стало страшно. Смогу ли я? Беатрис с присущим ей чувством такта нашла предлог оставить нас с Лиамом наедине в пустом доме. Я посмотрела на него. Он ждал.
        — Беатрис ушла к больному. Вернется завтра к полудню.
        Уголки его губ дрогнули, но выражение лица осталось нейтральным. И все же я знала, что думаем мы об одном и том же.
        Мы сидели на лавке перед очагом и разговаривали. Обоим было неловко. Мы были словно молодожены, которые предвкушают радости грядущей ночи, но не знают, как подступиться друг к другу. Лиам говорил мало, больше слушал. Я пересказала ему печальные истории Беатрис и доктора Мэншолта. Но взгляды его стоили тысячи слов, и я уже не раз вздрагивала, замечая, сколько в них ласки и любви. «Кейтлин, у тебя все получится!»
        Я рассеянно вертела стакан в пальцах. Вдруг он выпал и покатился под лавку. Мы с Лиамом одновременно нагнулись и стукнулись лбами.
        — Ай!
        — Прости! Не очень больно?
        Он осмотрел мой лоб.
        — Не везет моей головушке в последнее время… Кровь идет?
        Он усмехнулся.
        — Нет, на этот раз ни капли.
        — Это хорошо.
        Он погладил пальцем шишечку, которая успела появиться у меня над бровью, потом поцеловал ее.
        — Вот и прошло,  — сказал он весело.  — С такой упрямой дубовой головой…
        Внезапно улыбка исчезла с его лица, взгляд стал серьезным, пронзительным, а дыхание — более глубоким. Левой рукой он по-прежнему прижимал меня к себе. Только теперь мы оба осознали, насколько близко друг к другу наши тела. Сердце мое забилось как бешеное.
        — Кейтлин?
        В интонации слышался вопрос, но остальное он сказал мне взглядом. Я закрыла глаза.
        — Я здесь.
        Повинуясь порыву, он припал ртом к моим губам, и мы, запутавшись в моих юбках, упали на пол, а потом и вовсе закатились под лавку.
        — Кейтлин, не отталкивай меня больше!
        — Не буду,  — пробормотала я.
        Пальцы его уже сражались со шнурком моего корсажа.
        Лиам выругался, когда пришлось повозиться с узелком, который он сам же в спешке и затянул, а потом, пытаясь привстать, еще и ударился головой о лавку. Я невольно расхохоталась. Он тоже. Как это замечательно — смеяться вместе!
        — Проклятые шнурки! Давай выберемся отсюда!
        Мы на четвереньках добрались до матраса, и я собралась уже лечь, когда он сказал:
        — Подожди.
        Лиам смотрел на меня, чуть прикрыв глаза. Лицо его исхудало и осунулось, но взгляд остался тем же и обжигал меня до самого сердца. Пальцы его вернулись к моему корсажу, и он наконец отлетел в сторону.
        — Господи…
        Он обхватил мою грудь ладонями и ласкал, пока соски не стали твердыми от желания.
        — Кейтлин, скажи,  — прошептал он, обдавая теплым дыханием мою трепещущую плоть,  — скажи, что ты меня любишь! Я хочу еще раз это услышать. Что ты и теперь хочешь меня…
        — Да, Лиам! Я хочу тебя сильнее, чем когда-либо! Я люблю тебя.
        Мои юбки соскользнули на пол, и мы оказались на матрасе, сплетенные в страстном объятии.
        — Господи!  — повторял он, снова и снова покрывая меня поцелуями.  — Это ожидание оказалось самой страшной из мук, которые ты заставила меня пережить, a ghraidh!
        Он тихонько укусил меня за шею. Я расстегнула его ремень и откинула голову назад, вздрагивая от наслаждения.
        — Столько ночей быть рядом и не сметь прикоснуться к тебе… А потом я решил, что потерял тебя!
        Я обхватила лицо мужа ладонями и долго смотрела на него. Дрожь страха прошла по спине, стоило мне вспомнить, что он был на волосок от смерти.
        — Теперь все хорошо,  — пробормотала я, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.
        Его рубашка отлетела на пару метров. Пальцы Лиама пробежались по моей коже — трепещущие, горячие.
        — Ты такая сладкая, такая теплая! Мне кажется, я не прикасался к тебе целую вечность…
        Внезапно я осознала, что он ласкает меня уже много минут, но до сих пор в моем сознании не промелькнула ни одна неприятная картинка. То было несказанное счастье: я свободна! Наконец-то я освободилась от своих демонов!
        — Лиам, люби меня, умоляю!  — взмолилась я.  — Люби меня!
        — Я всегда любил тебя и люблю.  — Он лукаво улыбнулся, поглаживая мои бедра.  — Мысленно… я занимался с тобой любовью. Все эти долгие холодные ночи ты согревала меня в моих мечтах!
        — О Лиам!
        Он прижался ко мне.
        — Но это было не так приятно, как сейчас!
        Он ласкал меня, поглаживал, поддразнивал…
        — Лиам!
        — Мне нравится, как ты шепчешь мое имя, когда мы занимаемся любовью… Твой голос совсем другой. Он такой нежный, как ветер с моря. О Кейтлин! Мой ирландский ветер…
        Тело мое жаждало большего, оно сгорало в костре желания, которое так долго оставалось неутоленным. Я притянула Лиама к себе, я растаяла под его ртом, поглощавшим меня с жадностью изголодавшегося хищника. Каждый раз, когда он задевал меня своей щетинистой щекой, по телу моему пробегала сладостная дрожь. Я превратилась в послушную куклу в его руках. Безвольная, дрожащая, я отдалась его любви.
        — A ghraidh! Я не могу без тебя! Как долго я мечтал об этой минуте!
        Стон сорвался с моих губ, когда он вошел в меня. Я впилась ногтями в его напряженные ягодицы. Он вздрогнул. Я удовлетворенно улыбнулась.
        — A ghraidh mo chridhe!  — хрипло выкрикнул он, медленно двигаясь во мне.
        — Дай мне…  — взмолилась я, подаваясь к нему навстречу.
        — Нет, подожди немного! Я хочу насладиться твоим вкусом, ощутить тебя всю…
        Кровь стучала у меня в висках. Смежив веки, я ощущала на своих припухших от желания губах соленый вкус наших слез счастья. Потом море сладострастия вдруг разверзлось во мне, поглотив все мысли, страхи и горести.
        — Боже! Лиам, умоляю, сжалься!
        Он издал рык удовольствия и позволил вожделению задавать ритм своим движениям, пока с моих уст не сорвался крик, слившийся с его криком.
        Мы долго еще лежали обнявшись, переплетясь ногами и пальцами. Я не слышала ничего, кроме биения наших сердец. Лиам взял мою руку, поднес к губам, поцеловал и прижал к своей все еще подрагивающей от неровного дыхания груди. Ко мне медленно возвращался контроль над чувствами, но эмоции настолько переполняли меня, что ни думать, ни тем более говорить связно я еще не могла. Опустошенная, счастливая, я позволила себе соскользнуть в сладкое забытье.
        — Seall orm, a ghraidh[110 - Посмотри на меня, любовь моя.],  — прошептал Лиам спустя какое-то время.
        Его дыхание согревало меня. Я подняла глаза. Господи, я никогда бы не смогла жить без него! Этот любящий взгляд, это молчание выражали больше, чем любые слова. Потом он потянулся за одеялом и укрыл нас.
        Я проснулась от холода. Натянув одеяло на плечи, я повернулась и вдруг почувствовала, что простыня рядом холодная и… Я села на матрасе. Лиам ушел?
        Вскрикнув от ужаса, я обвела комнату взглядом. Он сидел на лавке перед очагом, закутанный в свой плед. Услышав мой крик, он посмотрел на меня.
        — Почему ты там сидишь?
        Сердце мое стучало как сумасшедшее, моментально охрипший голос выдавал мой испуг.
        — Мне не спится. Наверное, выспался за эти дни.  — Он виновато улыбнулся.  — Встал подбросить брикет торфа в очаг… Потом залюбовался тобой. Мне не хотелось тебя будить, и я просто сидел и смотрел на тебя. Ты такая красивая, когда спишь…
        Он тихо засмеялся. Я тоже.
        Огонь тихонько танцевал в очаге, освещая Лиама приятным золотистым светом. Из-за вынужденного недоедания он похудел, однако мускулатура оставалась такой же красивой и рельефной. Мне подумалось, что он сбросил как раз тот небольшой избыток веса, который имеет свойство накапливаться с годами, и это ему даже к лицу.
        — Я замерзла!  — томно пожаловалась я.
        Лиам медленно встал, и я окинула жадным взглядом его крепкую фигуру. На коже явственно выделялись шрамы от ран, нанесенных самой жизнью. Они были похожи на огамические письмена, какие временами находят на гранитных стелах, и каждая из этих ран имела свой скрытый смысл. Шрамы были своего рода живой памятью. Сердечные раны не видны глазу, но я знала, что они там, под этой массой мускулов и костей. И они тоже когда-нибудь зарубцуются, как обычные раны. Но для этого нужно время.
        Я многозначительно откинула одеяло. Лиам улегся рядом, коснувшись меня волосами и бедром. Потом вытянулся, привстал на локте и просунул ногу меж моих бедер. Взяв прядь моих волос, он принялся задумчиво навивать ее на указательный палец.
        — Я хочу что-то тебе рассказать,  — начал он.
        — Что?
        — Я видел… Не знаю, как тебе объяснить… Все было так расплывчато, так странно… Мне кажется, я видел Анну и Колла.
        У меня мороз прошел по коже.
        — Когда?
        — Вчера вечером, когда у меня был сильный жар.
        Мне вдруг стало страшно. Лиам почувствовал мое смятение, притянул меня к себе и крепко-крепко обнял.
        — У нее и правда дар?
        — О чем ты?  — растерянно спросила я.
        — О Беатрис.
        Все эти годы я представляла себе Анну красивой молодой женщиной с длинными белокурыми волосами. Быть может, он просто принял Беатрис за свою покойную супругу?
        — Что она с тобой делала?
        — Не могу сказать наверняка. По-моему, прикладывала ладони к моей груди и что-то шептала. Все было как в тумане, Кейтлин. Лица ее я не мог видеть, потому что она была ко мне спиной. Я видел свое лицо через ее плечо.
        — Свое лицо через ее плечо? Но как такое возможно, Лиам?
        От страха у меня перехватило дыхание, и я застыла в его объятиях.
        — Я смотрел на себя со стороны, вернее сверху, как если бы парил над своим телом…
        Я почувствовала, что он дрожит. Неужели ему довелось побывать там, за краем нашего мира? Неужели он переступал порог царства теней? Неужели попал в мир иной и вернулся?
        — А потом я увидел яркий свет. Он притягивал меня к себе. И вдруг неизвестно откуда появились руки, схватили меня и стали тянуть обратно, прочь от этого света. Я не хотел, мне было так хорошо! И тогда, Кейтлин, я увидел их лица. Они были в том луче света и смотрели на меня. Колл…. Колл мне улыбался.
        Я посмотрела на мужа. Его глаза были закрыты, на ресницах повисли слезинки. Он помолчал немного и продолжил свой невероятный, приводящий в смущение рассказ:
        — Не скажу, что я четко видел их лица, но я точно знал, что это они. Кейтлин! Я забыл…  — С губ его сорвался стон.  — Я забыл их лица! Как я мог? Эта озорная улыбка моего сына… Такая же, как у Ранальда. Мои сыновья…
        — О Лиам!
        Сердце мое сжалось.
        — Думаю, они пытались мне что-то сказать. Тогда я и понял, что мое время еще не пришло.
        Он посмотрел на меня, перепуганную, взволнованную, улыбнулся и смахнул слезы. Потом выпустил меня из объятий и поцеловал в макушку.
        — Я не боюсь умереть, родная,  — чуть торжественно сказал он после короткой паузы.  — Теперь, когда я знаю, что там, за порогом жизни, не страдает ни душа, ни тело. Это как… как будто ты становишься духом, свободным от всего. И это прекрасное чувство, Кейтлин. Сейчас я знаю, что те, кто ушли, теперь счастливы. Ранальд, Колин, Саймон…
        Я вздрогнула.
        — Почему же тогда ты там не остался?  — спросила я с ноткой обиды.
        — Что ты такое говоришь, a ghraidh!  — ответил он, приподнимая мой подбородок.
        Наступило продолжительное молчание. Глаза его блестели в свете пламени, весело потрескивавшего в очаге, и взгляд их был исполнен такого душевного покоя, что я невольно заволновалась. Что-то в нем переменилось. Значит, он и вправду пересек границу мира теней…
        — Если там тебе было так хорошо, почему ты не остался?
        Он поцеловал меня.
        — Я не тороплюсь. У меня еще много времени. И, сказать по правде…
        В полумраке блеснули его зубы, и эта улыбка показалась мне… плотоядной. Похоже, у зверя снова разыгрался аппетит.
        — Здесь тоже очень даже неплохо!
        Он провел пальцами вдоль моей руки, погладил меня по бедру. Я ласково коснулась его седоватого виска, с удовольствием погрузила пальцы в его кудрявую шевелюру. Лиама сначала отняли у меня, а потом отдали обратно. «Это все вера, Кейтлин!» Я так надеялась, так молила Господа, и он услышал меня. Он рассудил, что впереди у Лиама еще долгий путь. Куда он приведет его? Только Всевышнему это известно.
        Вслед за этой мыслью родилась следующая, и я спросила:
        — Как ты думаешь, у тебя хватит сил доехать до Инвернесса?
        — Ты в этом сомневаешься?
        — Ты исхудал, потерял много сил, а путь предстоит долгий. На улице зима, холод, и есть вероятность натолкнуться на еще один отряд драгун.
        — Ну и что? Я похудел немного, согласен. Но теперь у меня фигура юноши, и силы ко мне вернулись. Хочешь докажу?
        Он засмеялся и лег на меня сверху.
        — Ой!  — взвизгнула я от неожиданности.
        Силы к нему и вправду вернулись…
        — А как же быть с сединой?  — насмешливо спросила я.  — Она никуда не делась, и ее стало даже больше.
        — Ох уж эта предательница седина! Давай будем считать ее знаком мудрости. И признайся, она придает мне особый шарм.
        — Шарм, ты говоришь? Так вот зачем тебе седые волосы! Может, мне повыдергивать их ради собственного спокойствия?
        Лиам притворился испуганным, потом засмеялся.
        — От тебя всего можно ожидать! Но, может, ты передумаешь, если узнаешь, что у меня, как у Самсона, вся сила в волосах!
        — Это, конечно, усложняет дело. Ты хитрец, mo ruin.
        Он улыбнулся.
        Лицо его дышало безмятежностью и счастьем, глаза смотрели на меня с бесконечной нежностью. Не говоря уже о том, что неподдельное доказательство его желания давно уже прижималось к моему животу… Он был живой, он был рядом, в моих объятиях, он согревал меня приятным теплом. Я еще крепче прижалась к нему.
        — А как же мои седые волосы? Пусть остаются?
        — Пусть…
        Часть восьмая
        Судьба — это то, что случается с нами в момент, когда мы меньше всего этого ждем.

    Тахар Бен Джеллун
        Глава 27
        Изнурительная поездка
        На улице заметно потеплело, и птицы с шумным чириканьем клевали рябину на соседних деревьях. Лошади стояли у порога оседланные, вещи были собраны и уложены в сумки. Лиам почистил свои пистолеты и Колина, и теперь оружие покойного деверя лежало в моей седельной кобуре. Мы готовились к долгому путешествию по враждебным землям.
        Я с нетерпением ждала возвращения Беатрис. Не могло быть и речи о том, чтобы уехать, не обняв ее и не поблагодарив за все то добро, что она для нас сделала. Время от времени я посматривала на дорогу у подножия холма, где вот-вот должна была показаться ее хрупкая фигурка верхом на ослике по кличке Амандина. Она назвала ее в честь глупой жены своего утраченного возлюбленного. Я знала, что буду по Беатрис скучать: за это время мы стали подругами.
        Шумно загалдели сойки, и из-за поворота показался всадник. Я приставила ладонь ко лбу: солнечный свет, отражаясь от белого снежного покрывала, слепил глаза. То была женщина, но не Беатрис. Она ехала на лошади, и рыжий ореол волос окружал ее лицо. Наверное, кто-то из друзей нашей гостеприимной хозяйки… Спустя секунду на дорогу выехал еще один всадник. На этот раз это была Беатрис.
        Я подошла к Лиаму. Он привязывал к седлу последнее одеяло, в которое был завернут меч Колина.
        — Она возвращается!
        Лиам посмотрел на дорогу. Подпруга выскользнула у него из рук, а лицо озарилось радостной улыбкой.
        — A ghraidh, посмотри-ка!
        Я обернулась. За женщинами следовали пятеро хайлендеров. Я отвернулась, едва разглядев Беатрис, а потому не приметила их сразу. Боже милосердный! Черные волосы, блестящие как вороново крыло, блеснули на солнце. Плед Гленко… Сердце мое на мгновение замерло и понеслось галопом. Сын!
        — Дункан?  — в волнении прошептала я.
        Мы не виделись четыре месяца. На глаза навернулись слезы.
        — Это мой сын! Это Дункан!
        Отряду всадников осталось проехать считаные метры, отделявшие дорогу от поляны, на которой стоял домик Беатрис. Я бросилась бежать. Дункан спрыгнул с коня и порывисто обнял меня. Я прижалась щекой к его плечу, плача от радости.
        — Мама!  — шепнул он, прижимаясь губами к моим волосам и ласково их поглаживая.  — Мама, я…
        Как и я, он задыхался от волнения и радости. Не закончив фразу, он прижал меня к своему сердцу еще крепче. Мы простояли так много долгих минут, пока наши объятия наконец разомкнулись.
        — Боже!  — вскрикнула я, прикасаясь к припухшему шраму, изуродовавшему ему щеку.
        Дункан стиснул зубы, и я почувствовала, как под моими пальцами заходили желваки.
        — Ничего страшного, мама. Просто царапина.
        — Царапина? Да тебе чуть не снесли пол-лица!
        — Могло быть намного хуже.
        Он посмотрел на меня так печально, что я умолкла. Он был жив, разве этого недостаточно? Я чуть отступила, чтобы получше его рассмотреть.
        — Это правда, ты выглядишь молодцом. Ты хотя бы не голоден?
        Едва заметное движение у него за спиной привлекло мое внимание. Дункан тоже его заметил и оглянулся. Девушка с ярко-рыжими волосами, которую я увидела на дороге первой, смотрела на меня и робко улыбалась. Странно, но она кого-то мне напомнила… Ее красивые голубые глаза смотрели то на меня, то на Дункана.
        — Мама, познакомься, это Марион!
        Я едва не открыла рот от изумления. Марион? Дочка Гленлайона, в которую влюбился мой сын?
        — Здравствуйте,  — пробормотала девушка едва слышно. Мой ошарашенный вид смутил ее еще больше.
        Я взяла себя в руки и попыталась доброжелательно улыбнуться.
        — Здравствуй!
        Последовало неловкое молчание. Дункан понял, что пора прояснить ситуацию.
        — Марион — моя жена, мама.
        — Твоя… жена?  — обомлела я.
        Как быстро он все решил! И что теперь будет с Элспет? Что он ей сказал? Но не расспрашивать же его об этом при Марион! Меган! Вот кого она мне напомнила. Высокая, худенькая, с кошачьими повадками… Правда, во взгляде Марион не было той холодной расчетливости, которая читалась в изумрудных глазах Меган Хендерсон. И лицо у нее… Как бы это сказать? Оно было менее правильным, утонченным, но в то же время очень приятным в своей оригинальности, особенно когда она улыбалась.
        Пухлые губы Марион снова сложились в приветливую улыбку. Она пожала мне руку и вернулась к Дункану, который поспешил ее обнять. Подумать только, мой сын успел жениться, и на ком? На дочке лэрда Гленлайона! Интересно, знает ли об этом Лиам? Теплая ладонь мужа опустилась на мое плечо. Наступил его черед обнять сына.
        Встреча была радостной, все смеялись и перебивали друг друга. Дональд рассказал нам, как спасся от драгун и вернулся в Перт.
        — Как вы нас нашли?
        — Дональд смутно, но помнил место, где на вас напали англичане,  — объяснил наш сын.  — Оттуда мы и начали путь. Мы ездили по окрестностям, расспрашивали местных жителей. Мы искали несколько дней, но никто вас не видел и не слышал о вас. Тогда мы решили, что вы поехали дальше, в Инвернесс. Мы уже собирались туда отправиться, когда один крестьянин сказал, что видел охотников с богатой добычей… и они уехали по этой дороге. А потом, уже в пути, мы встретили эту восхитительную даму.  — И Дункан указал на Беатрис, с которой не сводили глаз его спутники.
        — Эта восхитительная дама — Беатрис Беккет. Она заботилась о нас все это время и поставила на ноги твоего отца,  — сказала я, подходя к молодой женщине.  — Мы бесконечно ей признательны.
        — Отец был ранен?
        — Я был болен,  — уточнил Лиам.  — Но все уже прошло.
        Дункан окинул поляну взглядом, словно высматривая кого-то. Лицо его помрачнело.
        — А где Колин?
        До этого никто не спрашивал о моем девере, но я видела, что мужчины украдкой поглядывают по сторонам. Лиам вздохнул. С губ Дункана сорвался хриплый крик.
        — Проклятье!
        Подошел Дональд. Думаю, он и раньше догадывался, что Колина постигло несчастье.
        — Его арестовали?
        — Нет. Его убили в самом начале перестрелки.
        — Я… Мне очень жаль, Лиам. Где его похоронили?
        — Там, на вершине холма.
        И Лиам указал на тропинку, ведущую к импровизированной могиле Колина. Сам он на холм подниматься не стал — слишком сильные эмоции вызывал в его душе один только вид могилы. Мужчины ушли на холм почтить память Колина. Понимая, что времени остается мало, я подошла к Беатрис, чтобы поблагодарить ее от всего сердца и заверить, что этой весной мы с Лиамом вернемся за телом моего деверя. Сама судьба послала мне встречу с этой хрупкой женщиной! Она и доктор Мэншолт — оба стали маяками, которые не дали моему кораблю-душе сбиться с пути и затеряться во мраке. Благодаря им моя жизнь изменилась, и я знала, что никогда их не забуду.
        Лиам остался возле хижины. Время от времени он посматривал на клестов, гомонивших над хлебными крошками, которыми их каждый день угощала наша гостеприимная хозяйка. По напряженному выражению лица я поняла, что его что-то беспокоит.
        Мужчины и эта девчонка Кэмпбелл, вернее, супруга моего сына, вернулись с грустными лицами. Пришла пора отправляться в путь. Нам предстояло перебраться через Кернгорм. Мнения насчет маршрута разделились: одни говорили, что нужно объехать горы, другие — что лучше выбрать прямую дорогу, через перевал. Лиам положил конец обсуждению: на перевалах и в горных долинах скопилось много снега, и лошадям этот путь может оказаться не по силам, к тому же вынужденные остановки отдалят момент прибытия в Инвернесс. Было решено отправиться в объезд.
        Погода последние пару дней стояла теплая, и снега быстро таяли, отчего дороги стали еще менее проходимыми. Лошадям приходилось брести по колено в грязи, и они уставали быстрее обычного. И все же, сделав в пути несколько коротких привалов, мы проехали многие десятки километров. До Инвернесса было рукой подать.
        Я научилась ценить общество Марион и даже перестала про себя называть ее «эта девчонка Кэмпбелл». В пути намного приятнее разговаривать с женщиной, чем с мужчинами, кроме того, она оказалась отличной охотницей.
        Третий день путешествия подходил к концу. Мужчины собрали груду хвороста, чтобы развести костер у подножия огромной гранитной скалы, защищавшей нас от северо-западного ветра. Мы с Марион, как обычно, нарезaли еловые ветки, чтобы соорудить из них некое подобие шалаша. Я отнесла уже несколько охапок хвои к стоянке, где весело горел костер, когда послышался выстрел. Я встрепенулась и прислушалась. Казалось, время остановилось. Дункан побледнел и со всех ног бросился туда, где, по его предположениям, должна была находиться Марион.
        — Марион!  — кричал он.  — Марион!
        Остальные похватали ножи и мушкеты и бросились вдогонку. Я побежала следом. Мы остановились как вкопанные при виде ярко-красного пятна на снегу. Бледный как смерть Дункан первым сорвался с места.
        Кровавый след привел нас к пригорку. Мы обошли его и снова замерли от изумления: Марион смущенно нам улыбалась, нервно потирая окровавленные руки. Рукава она закатала до самых локтей.
        — Она оказалась тяжелой, вот я и решила…
        — Какого черта!  — взвыл Дункан, бросаясь к жене.
        И умолк, увидев за ее спиной, на красном от крови снегу, убитую дикую козу. Расширенными от удивления глазами он пару мгновений созерцал эту сцену, потом щеки его налились багровым румянцем.
        — Я увидела ее среди деревьев и…
        — Марион!  — воскликнул Дункан, прижимая ее к груди.  — Я испугался, что…
        — Чего ты испугался? По-твоему, я не умею стрелять из пистолета?  — обиделась Марион.
        Дункан посмотрел на разряженный пистолет, забытый ею на снегу возле туши.
        — Но это же мой пистолет! Зачем ты его взяла?
        — Подумала, что мне может попасться заяц или еще что-нибудь. Мушкет тяжелый, поэтому я выбрала пистолет. И вообще…  — Марион нахмурилась и поджала губы. Сердитый тон Дункана ей явно не понравился.  — Если моя добыча тебе не нравится, пойди и подстрели себе на ужин что хочешь!
        — Не в этом дело! Я не разрешал тебе брать пистолет!
        Марион вперила в него сердитый взгляд и пожала плечами. Мы с Лиамом и остальные мужчины пребывали в полнейшей растерянности. Приготовившись к страшному зрелищу, мы оказались невольными свидетелями супружеской ссоры в духе комедий Шекспира.
        — Я взяла пистолет, чтобы подстрелить что-нибудь на ужин,  — упрямо заявила Марион.
        — И это, по-твоему, нормально? Женщине охотиться с пистолетом?
        — Очень даже нормально! Я охочусь с двенадцати лет, причем неплохо!
        — Да, но…  — Дункан помолчал, сбитый с толку новым поворотом событий.  — Могла бы предупредить меня, что берешь пистолет,  — заявил он мрачно.  — Что, если бы ты ненароком прострелила себе ногу? Того гада, прихвостня сыночка герцога Аргайла, ты даже на мушке удержать не могла!
        — Это разные вещи, болван ты эдакий! Раньше я никогда не целилась в человека! И руки у меня тряслись, потому что я думала, что они тебя застрелили. Но раз так, то в следующий раз я не стану…
        Марион не закончила фразу, наконец сообразив, что они здесь не одни. Окинув нас сердитым взглядом, она выдала такое грубое ругательство, что я поморщилась. Подойдя к Дункану, Марион бросила ему под ноги красный от крови нож, снова выругалась и убежала в лес.
        Все молчали. Дункан что-то пробурчал себе под нос, пнул башмаком окровавленный снег, подобрал нож, какое-то время рассматривал его, а потом со вздохом присел над тушей козы и принялся ее потрошить.
        — Дункан, думаю, тебе надо пойти и извиниться,  — шепнула я ему на ухо.
        Он вздернул брови.
        — Мне — извиняться? С чего бы это?
        — Во-первых, благодаря Марион у нас теперь есть чем поужинать…
        — Я бы и сам что-нибудь подстрелил…
        Я не смогла сдержать улыбку, но продолжила тем же успокаивающим тоном:
        — Во-вторых, нельзя разговаривать с женой так сердито только потому, что…
        — Мама, я прекрасно знаю, что ты хочешь сказать,  — ответил он, поворачиваясь ко мне лицом.  — Но Марион — моя жена, и это наши с ней дела. Поэтому прошу, дай мне спокойно разделать козу. Потом я сам решу, что мне делать.
        За моей спиной послышался смех мужчин, и Дункан сердито зыркнул в их сторону. Смех прекратился. Я же начала понимать, почему мой сын влюбился в эту девушку. Марион была с характером и ни за что не позволит кому бы то ни было собой помыкать. Что ж, для меня это только повод отнестись к ней с большей симпатией.
        Усталые, но сытые, мы еще немного погрелись у костра и начали готовиться ко сну. Лиам заканчивал последний шалаш. Марион, которая до сих пор была не в настроении, поела и сразу ушла. Я подозревала, что мой сын так и не попросил у нее прощения. Правду сказать, меня это не касалось. Дункан пришел и сел рядом со мной. Это вошло у него в привычку — вечером подсаживаться ко мне и рассказывать обо всем, что ему довелось пережить со времени отъезда из Гленко, то есть с середины сентября.
        Содрогаясь от страха, я слушала историю о нападении на корабль в озере Файн, а пересказ разговоров с лэрдом Гленлайона и герцогом Аргайлом, наоборот, меня позабавил. Сегодня вечером меня ждал печальный рассказ о битве при Шерифмуре, и я пролила немало слез. Складывалось впечатление, что Дункану оказалось проще рассказать мне об этом, чем в свое время Лиаму. Я узнала множество подробностей о многодневных марш-бросках, о кровавом сражении в долине, о страданиях в лагере под Ардохом, о смерти Саймона.
        — Смерть Ранальда стала для отца страшным ударом,  — сказал Дункан, глядя на пламя.  — С тех пор он сильно переменился.
        — Это правда. Он ненавидит себя за то, что видел, как убивают сына, и ничего не смог сделать…
        — Он и не мог ничего сделать, мам. Мы оба были слишком далеко. На нас обрушилась кавалерия, они кромсали все на своем пути… Я попытался было прорваться к Рану, но…
        — Дункан, я понимаю. Случилось то, что случилось, и уже ничего не поделаешь. Но Ран всегда будет с нами.
        — Да, я знаю.
        Дрожащими пальцами он теребил подол своего килта. Взгляд его был устремлен на шалаш, где спала Марион. Лиам как раз подвязывал последнюю ветку. Что-то мучило Дункана, но ему никак не удавалось облечь это в слова.
        — Беспокоишься из-за размолвки с Марион?
        — С Марион? Нет. Я…
        — Ты с ней так и не поговорил, я права?
        — Нет, не поговорил.
        — Не стоит ждать, пока чаша терпения переполнится, сынок.
        Он посмотрел на меня озадаченно.
        — Все разногласия нужно решать как можно скорее. Не позволяй им копиться!
        — Знаю. Поговорю с ней завтра.
        — Ты ведь ее любишь?
        — Больше, чем жизнь. Но она такая…
        — Сильная духом и упрямая?
        Дункан иронично усмехнулся и посмотрел на меня.
        — Она — как острый клинок,  — сказал он задумчиво.
        — И неудивительно, она же Кэмпбелл,  — заметила я словно в оправдание Марион.
        — Да. Сам я временами об этом забываю, но всегда находится кто-то, чтобы мне напомнить.
        — Ты привез ее с собой в Гленко?
        Короткая пауза позволила мне заподозрить неладное.
        — Да.
        — И случилось что-то неприятное?
        Понурившись, Дункан принялся пинать снег каблуком. Он и ребенком так делал, когда что-то его тревожило. Я украдкой рассматривала его профиль, резко очерченный подбородок, поросший темной щетиной, слегка поблескивавшей в отсветах костра. Костер освещал не изуродованную шрамом часть лица. В чертах его не осталось и намека на детскую округлость. Мой сын вырос, стал мужчиной. И он больше не принадлежал мне.
        Но принадлежал ли он мне хоть когда-нибудь? Господь посылает нам детей, мы любим их, кормим, смотрим, как они растут у нас под крылом. А потом приходит день, и они нас покидают. Но какая-то частичка их навсегда остается в нас… Я вздохнула.
        — Хочешь рассказать?
        Он передернул плечами. Правда, передо мной сидел взрослый мужчина. Но его движения, жесты напоминали, к огромной моей радости, мальчишку, которым он был когда-то.
        — А что же Элспет?
        — Элспет?  — удивился он.
        — Вы же раньше с ней были вместе… Или ты забыл? Я даже думала, что перед отъездом ты собирался просить ее руки у родителей. Как хорошо, что ты этого не сделал!
        — Все уладилось,  — просто ответил он.  — Она теперь с Аланом Макдональдом.
        Мои брови подскочили от удивления.
        — С этим огромным грубияном Аланом? Каким чудом?
        Моя реплика его позабавила.
        — Как видишь, она недолго плакала. Думаю, это даже к лучшему. Алану она всегда нравилась. Крутился вокруг Элспет, как пчела вокруг горшочка с медом.
        Однако он по-прежнему пинал снег каблуком. Я положила руку ему на колено, прекращая это судорожное движение.
        — Тогда что тебя тревожит, сын?
        Он повернулся и пристально посмотрел мне в глаза. У меня сжалось сердце. Куда подевался веселый, бесшабашный юноша, уехавший из долины несколько месяцев назад? За этим лицом, изуродованным жестокой жизнью, скрывалась душа, которую навсегда изменили испытания и ужасные картины войны. Словно вечность прошла с того серого утра, когда под пение волынок наши мужчины уходили в поход…
        — Отец,  — тихо ответил он, бросая короткий взгляд в сторону Лиама.
        — Почему?
        — С ним творится что-то странное. Я это вижу, мама, и хочу, чтобы ты мне объяснила, в чем дело. Из Карноха вернулся не он, а его тень. Может, это и не мое дело, но…
        — Это и вправду не твое дело,  — ответила я, пожалуй, излишне сурово.
        Дункан напрягся. Что ему известно? Что отец ему сказал?
        — Он тебе рассказывал?
        — Нет, ты же его знаешь.
        И все-таки я не находила в себе сил открыть ему правду.
        — Твой отец… Понимаешь, он винит себя в смерти твоего брата и в смерти Саймона.
        — Бред!
        — А еще — в смерти Анны и маленького Колла. И своего отца с сестрой.
        — Но почему? Прошло двадцать лет!
        — Не знаю почему, но это так. Может, ему просто необходим виноватый, чтобы было на кого злиться, и он взвалил всю ответственность на себя.
        Мой сын какое-то время сидел молча, глядя перед собой невидящим взглядом. Что еще сказать? Правду? Мне не хотелось. Потом я сказала себе, что он все равно узнает. Люди любят судачить о чужих делах… Уж лучше он услышит правду из моих уст.
        — Но ты прав, Дункан, твоего отца гложет не только это. Понимаешь, он… он предпочел поделиться своим горем не со мной, а с другим человеком.
        Дункан с недоумением посмотрел на меня.
        — С кем же? С Джоном?
        — Нет, не с ним. Как бы я была рада, реши он поговорить с Джоном!
        — Мама, теперь я ничего не понимаю. Все его друзья остались в Перте!
        — Мы с Франсес уехали в Дальнесс помочь ей устроиться в новом доме. Твой отец решил остаться в Карнохе. Когда я вернулась домой, то застала его с… Маргарет Макдональд.
        По мере того как смысл сказанного укладывался в сознании Дункана, губы моего сына кривились в гримасе отвращения.
        — У меня не хватает смелости сказать вслух, что я думаю!  — выдохнул он.
        — Лучше и не говори.
        — Мама, а ты точно уверена? Может, ты что-то не так поняла?
        — Я больше чем уверена, Дункан. Я застала их вместе… и в нашей постели.
        В горле у меня встал комок. Я быстро смежила веки и стиснула зубы. Нет, это была плохая идея — снова перетряхивать эти противные воспоминания! Дункан сначала опешил от неожиданности, но потом взял себя в руки и посмотрел туда, где отец с братьями Макдонеллами заканчивали строить очередной шалаш.
        — Мама… Отец и Маргарет? Не могу поверить! Но почему?
        — Почему? Я тысячу раз спрашивала себя об этом. Понимаешь, есть события, которые сплачивают супругов, а есть такие, которые их друг от друга отдаляют. Потеря Ранальда стала для меня горем, в котором я позабыла о твоем отце, и он нашел утешение у другой.
        — Но ведь он еще и переспал с ней!  — с возмущением вскричал Дункан.
        — Не осуждай его.
        — Но, мама…
        Дункан снова посмотрел на отца, только на этот раз лицо его уже ровным счетом ничего не выражало. Но что он думал о нем? Обо мне?
        — Вы по-прежнему вместе?
        — Я его люблю,  — сказала я, касаясь руки сына.  — Он оступился, но я это переживу, потому что без твоего отца я жить точно не смогу. В дни, когда он был на волосок от смерти, я на многое посмотрела другими глазами. И я его простила. Но забыть намного труднее, чем простить, Дункан. Мы все делаем ошибки, и я тоже не безгрешна. И ты тоже будешь ошибаться, вот увидишь. Все мы люди и уже поэтому слабы…
        Ощутив прикосновение чего-то теплого к макушке, я вздрогнула. Лиам склонился надо мной и погладил меня по щеке.
        — Идем спать?  — шепнул он мне на ухо.
        Несколько секунд Дункан смотрел на отца с явным ожесточением. «Не злись на него, Дункан! Это мое дело, не твое!» Сын правильно истолковал мой взгляд, изобразил на лице улыбку и встал.
        — Пойду-ка и я к Марион. Доброй ночи!
        Лиам проводил его настороженным взглядом, потом присел на корточки и обнял меня.
        — О чем вы говорили?  — спросил он с тревогой в голосе.  — Мне показалось, он чем-то взволнован. Что-то не ладится у них с Марион?
        — Понимаешь, твой сын уже не ребенок, Лиам. И он замечает куда больше, чем мы привыкли думать.
        — Ясно. Идем спать!


* * *
        Восходящее солнце окрасило снег в пастельные тона. Крупинки кварца в гранитной породе ослепительно сияли, отбрасывая цветные отблески на укрытые снегом окрестные деревья. Было удивительно тихо, и эта тишина успокаивала душу…
        Этой ночью Дункан спал мало. Признание матери взволновало его до глубины души. Отец изменил ей с другой женщиной? Разве такое возможно? Как известно, для ребенка все люди делятся на три группы: взрослые, дети и его собственные родители. Родителей дети склонны обожать, идеализировать, считать не похожими на других взрослых. Даже заставая их целующимися, дети не видят в происходящем ни намека на сексуальность. А уж тем более представить их занимающимися любовью… Но Дункан не ребенок. Он был мужчиной, и в отце своем видел мужчину, такого же, как остальные,  — ранимого и временами не способного устоять перед искушениями плоти.
        Как много мужчин из их клана, счастливых в семейной жизни и любящих своих супруг, которые остались дома, в Гленко, далеко от жестокой реальности войны, искали эфемерных удовольствий в объятиях других женщин! Быть может, они нуждались в утешении и сочувствии? Разве объятия женщины — не то единственное место, где так приятно отрешиться от действительности, забыть все свои страхи и горести? Страх смерти, этот неизменный спутник военных действий, заставляет человека поддаться своим слабостям. В Перте он застал Калума с девушкой и много раз ночью слышал женское воркование и смех там, где спал Дональд, который искренне обожал свою Дженнет.
        В военном лагере женщины легко задирали юбки за краюшку хлеба или просто чтобы забыть о несчастьях и отчаянии, их окружавших. Некоторые девицы заигрывали и с ним, но эта «плоть по дешевке» не казалась ему соблазнительной. Все его мысли занимала Марион. Но что будет лет через десять? А через двадцать, когда на смену страсти придет спокойная любовь, лишь время от времени будоражимая вспышками былого пыла?
        Его отец не устоял. Потерялся на перекрестке дорог. Хотя в лагере он ни разу не видел его с легкодоступными женщинами. Он вернулся в Карнох к той, кого искренне желал, но за утешением обратился почему-то к другой. Дункан всем сердцем сочувствовал горю матери, и все же она была права: он не имеет права осуждать отца, не пережив всего, что выпало на долю Лиама.
        Что его угнетало и пугало, так это опасение, что и у него есть свои слабости и что однажды он тоже может выбрать неверную дорогу. Как поступит Марион, узнав о его неверности? Дункан предпочел не думать об этом. Ему очень хотелось, чтобы такое никогда не случилось.
        Из-под ног его выскочила полевка и беспечно потрусила прочь. Дункан увидел, как к ней бесшумно подкрадывается хищник. Затаив дыхание, он наблюдал за маневром ловкого охотника. Тот тихо скользил по снегу, а потом прыгнул на мышку, которая закричала от страха у него в зубах. Держа в пасти свой завтрак, дикий кот посмотрел Дункану в глаза и в следующую секунду исчез в зарослях.
        Думая о своем, Дункан какое-то время смотрел на место, где исчезло животное.
        — Очень красивый кот!
        Дункан даже подпрыгнул на покрытом мхом пеньке.
        — Марион, ты меня напугала!
        Но тем приятнее было услышать ее смех. Дункан понял, что она больше не дуется.
        — Без тебя я чуть не замерзла до смерти! Ты почему так рано сюда пришел?
        Она приподняла уголок пледа, который Дункан набросил себе на плечи, забралась под него, присела рядом и прижалась потеснее. Она и вправду была как ледышка. Дункан поежился от холода и удовольствия.
        — Мне не спалось. И надо было… подумать.
        — Я мешаю тебе думать?
        Он крепче обнял ее и поцеловал в макушку. Она смотрела на него влюбленными глазами.
        — О чем таком неприятном ты думаешь, Дункан?

«Спрашиваю себя, что ты сделаешь, если застанешь меня с другой женщиной…»
        — Так, о разном.
        Сойка присела на ветку прямо у них над головами и принялась громко его распекать: «Ты врешь! Ты ей врешь!» Дункан мрачно посмотрел на дерзкую птицу. Покричав еще немного, она улетела.
        — Марион, я должен перед тобой извиниться…
        — Tuch! Все в порядке. Я знаю, ты испугался и подумал…
        — Я не должен был на тебя кричать, особенно перед остальными.
        Она молча обхватила его рукой за талию, прижалась еще теснее и принялась поглаживать ему спину.
        Вспомнив ее с окровавленными по локоть руками, Дункан вздрогнул. Это правда: когда в лесу громыхнул выстрел, он едва не обезумел от тревоги. И представил себе… Нет, об этом лучше не думать. Марион в луже крови! Слава богу, что та кровь, которую ему довелось увидеть, была кровью козы, чьим мясом они отлично поужинали.
        — Марион, я тебя люблю!
        Нет, с ним точно такого не случится! Никогда не сможет он изменить жене, предпочесть ей другую!


* * *
        На пятый день нашего путешествия погода, похоже, решила: порадовались, и довольно! Небо затянуло тяжелыми тучами, ежеминутно грозившими обрушить нам на головы всю ярость и все горе, накопленные небесами при виде людских безумств. Мы могли промокнуть до костей, что для Лиама было чревато рецидивом. Он, конечно, пытался скрыть от меня свою слабость, но, прислушиваясь к его натужному, неровному дыханию по ночам, я осознавала, что болезнь только и ждет возможности взять реванш. И напряженная скачка тоже заставляла его дышать чаще обычного.
        Обогнув наконец гору Кернгорм, мы выехали к небольшой ферме. Хозяева разрешили нам переночевать на подстилке из соломы в хлеву. От лошадей, коровы и нескольких коз нас отделяла тонкая, изъеденная насекомыми перегородка, но здесь мы, по крайней мере, были защищены от непогоды. Утром, позавтракав вязкой кашей, которая подозрительно хрустела на зубах, мы поехали дальше. Нам предстояло преодолеть последний отрезок пути. Принимая во внимание отвратительную погоду, перед воротами Инвернесса мы рассчитывали оказаться еще до наступления ночи.
        Я заметила, что отношение мужчин клана, нас сопровождавших, к Марион переменилось. После той комичной сценки с пистолетом они то и дело заговаривали с ней и держались намного любезнее с дочкой человека, которого привыкли считать своим заклятым врагом. Дункана это не могло не радовать: я заметила, что он стал чаще улыбаться.
        Мы проехали узкий перевал Слох-Мор, когда мой живот возопил от голода. Я надеялась, что в одной из прилепившихся к склону горы деревушек нам удастся разжиться провизией. Внезапно, словно из воздуха, перед нами появился мужчина. Волосы и борода у него были взъерошенные, взгляд — как у загнанного зверя. Он воззрился на нас с изумлением и страхом.
        Несколько секунд все молчали. Стая воронов пролетела над голыми кронами деревьев и скрылась за холмом. На мужчине была красная форменная куртка солдат Короны. Один рукав ее едва держался, второй был сильно изорван. Его белые фланелевые штаны явно знавали лучшие времена, а сейчас были все в пятнах засохшей крови и грязи.
        — Да это же один из sassannach, черти его задери!  — громыхнул голос у меня за спиной.
        Я услышала скрежет металла, с которым меч покидает ножны, и обернулась. Лиам не сводил с дезертира глаз. Он был мертвенно-бледен, под кожей конвульсивно ходили желваки. У меня мороз прошел по коже.
        Мужчина уже успел осознать, что сила на стороне шести вооруженных до зубов хайлендеров, и попятился. Рука его дернулась к кинжалу на поясе — вероятно, единственному его оружию.
        Лошадь Лиама фыркнула и нервно мотнула головой. Ее седок с наводящей ужас медлительностью поднимал меч. Рука его не дрогнула ни разу. Но зачем? Этот солдат не представлял для нас ни малейшей опасности.
        — Лиам!  — воскликнула я взволнованно.
        Он меня не услышал. Единственное, что занимало его в этом мире,  — это красная куртка, которая собралась дать деру. Моя нервозность передалась остальным спутникам. У меня вдруг закружилась голова.
        — Лиам!
        Словно молния, которая обрушивается с неба, его дикий вопль отразился от горных склонов и заставил землю содрогнуться. Кровь застыла у меня в жилах. Лиам пришпорил лошадь, которая встала на дыбы от боли, и пустил ее сумасшедшим галопом. Я успела увидеть ужас в округлившихся глазах солдата, когда он повернулся и что было мочи побежал к лесу.
        — Что он делает?  — вскричала я, не помня себя от ужаса.
        Лиам спрыгнул с лошади, оставил ее на дороге и пустился вслед за беглецом, который уже кричал во все горло. Расстояние между ними быстро сокращалось. Дикий зверь настигал свою добычу…
        Минута — и удар меча остановил бег солдата. Крик боли, который издал бедняга, падая на землю, заставил меня вздрогнуть.
        — Нет, Лиам! Не надо!
        Я рванулась к нему, но чья-то железная рука удержала меня, заставив отвернуться.
        — Мама, не надо! Оставь! Слишком поздно…
        — Господи, что он делает? Зачем? Дункан, останови его!
        — Мама, нет! Тот солдат все равно уже мертв. Пусть делает, что хочет. Думаю, он в этом нуждается.
        Лиам с ужасающей жестокостью, которой я в нем и не подозревала, наносил удар за ударом. Я отвернулась, чтобы не видеть эту жуткую сцену, и уткнулась сыну в плечо. Волна тошноты поднялась к горлу, пустой желудок свело болью. Во рту я ощутила горькой вкус желчи. На нас вдруг обрушилась зловещая тишина. Я ощутила, как рука Дункана, меня обнимавшая, расслабилась.
        — Все кончилось,  — пробормотал он после паузы.
        Я медленно оглянулась. Лиам стоял над трупом дезертира. Шумно дыша, он как зачарованный смотрел на дело своих рук. Я шагнула к мужу. Движение мое вывело его из забытья. Он повернул ко мне забрызганное кровью, искаженное гневом и ненавистью лицо. Во взгляде его я прочла единственное чувство — страдание. Испустив последний крик, Лиам повернулся, поднял меч и с размаху рубанул им камень. Клинок разбился со скрежетом, от которого зазвенело в ушах.
        После этого он забросал тело чистым снегом, упал рядом с ним на колени и прочел молитву. Прошло несколько минут, никто не проронил ни слова.
        Лиам набрал в горсть снега и вытер кровь с лица и рук.
        — Да примет Господь его душу,  — прошептал Дункан, возвращаясь к своей лошади.
        Наконец Лиам поднялся и вернулся к нам. Проходя мимо меня, он отвел глаза. Я удержала его за руку.
        — Этот человек не сделал ничего, чтобы заслужить такую смерть!
        Он посмотрел на меня внезапно потемневшими, холодными глазами. Лицо его было невозмутимо, ни один мускул на нем не дрогнул. Я вздрогнула при мысли, что таким же взглядом он смотрел на своего врага, прежде чем убить его. Страшно представить, что чувствовала жертва, встречая этот взгляд… Лиам сделал глубокий вздох, по телу его прошла дрожь.
        — Я знаю,  — ответил он просто.  — Но и Ран, и Колин ничем не заслужили того, что с ними случилось.
        В голосе его прозвучал металл. Лиам посмотрел вниз, на свои руки. На них осталось несколько капелек крови. Была ли то кровь невинного? Он сжал кулаки. Выражение его лица постепенно смягчилось. Я отпустила его руку, и он медленно пошел к своей лошади. Я вздохнула и двинулась за ним следом.
        Глава 28
        Инвернесс
        Дождь… Сперва моросящий, пронизывающий, по мере нашего приближения к королевскому городу он превратился в ливень и никак не желал заканчиваться. В Инвернесс мы въехали после наступления темноты, промокнув до нитки.
        Зная, что город пребывает под эгидой Короны, мы старались привлекать к себе как можно меньше внимания. Ненастье оказалось нам даже на руку: под проливной дождь, превративший улицы в болота грязи, не желали выходить собаки, не то что люди. Я пребывала в уверенности, что первым местом, куда нам следовало отправиться в поисках Франсес, был толбут, поэтому попросила Лиама сразу ехать туда. Однако мой супруг рассудил, что правильнее будет сначала найти жилье и подкрепиться, а только потом сесть и обдумать дальнейшие действия. К счастью, три заведения, которые нам предстояло посетить, находились на расстоянии десятка шагов друг от друга на Керк-стрит.
        Разумеется, каждый из нас прекрасно понимал, что наши тартаны не останутся незамеченными.
        — У нас будут проблемы,  — заявил Калум, отодвигая пустую тарелку.  — Здесь всюду солдаты. Не думаю, что наш приезд их обрадует.
        Словно в подтверждение его слов, мистер Росс, хозяин харчевни, в которой мы остановились поужинать, неодобрительно посмотрел в нашу сторону. Наверное, сам факт, что он подал ужин «проклятым якобитам», пусть и за хорошую плату, мог испортить репутацию его маленького заведения. Стены в нем были настолько грязные, что складывалось впечатление, будто их никогда не красили, а окна покрыты таким слоем пыли, что даже днем внутри должно было быть темно. Мебель и посуда тоже имели самый жалкий вид.
        — Вы с Марион сходите в толбут,  — постановил Лиам после долгих размышлений.  — Калум прав, нам надо как можно реже показываться на улицах. Хотя если бы удалось раздобыть несколько пледов клана Фрейзеров…
        — Ни за что!  — вскричал Робин.  — Лучше уж с риском для жизни носить свои цвета, чем тартан этого гада Саймона Фрейзера из Ловатта! Он ушел из лагеря Претендента перед сражением при Шерифмуре и увел триста своих людей! Решил, мерзавец, что, если перейдет на службу Ганноверскому дому, вернее получит обратно свои земли — те, которых лишился, когда стало ясно, что он стал главой клана обманным путем. Если хотите знать мое мнение, то лучше бы они его повесили сразу, без разбирательства!
        Лиам нахмурился.
        — Потише, приятель,  — осадил он Робина.  — Насчет пледов я пошутил, но в таком месте, как это, лучше говорить шепотом.
        Невзирая на то что в Инвернесс нас привело дело далеко не радостное, настроение у Лиама было приподнятое. Много месяцев я не слышала от него даже намека на шутку!
        — Надо же! Стоило о них вспомнить, как они и явились!  — сказал Дункан.
        Неприметным жестом он указал на двух мужчин из клана Фрейзеров, которые как раз вошли в харчевню. Один был высоким и толстым, в штанах из тартана, обтягивавших его объемные ляжки, и красных гетрах. Из одной гетры торчал кинжал скин ду. Под небрежно наброшенным на плечи пледом виднелся камзол из такой же шерсти, что и штаны, застегнутый на все пуговицы, которые с трудом держались под напором его обильных телес. На голове у него был берет с серебряным гербом.
        Второй мужчина — вне всякого сомнения, телохранитель здоровяка — носил свой плед более традиционным манером: один присборенный его край образовывал килт, а второй был наброшен на плечи и укрывал спину своего владельца от дождя. Повернувшись к нам спиной, Фрейзеры заговорили с хозяином заведения, который снова начал искоса на нас поглядывать. Наши с Лиамом ноги под столом соприкоснулись, и я ощутила, насколько он напряжен. Мы все молчали. Через пару минут Фрейзеры ушли.
        — Лорд Ловат собственной персоной!  — негромко произнес Дональд.
        — Лучше нам здесь не задерживаться,  — сказал Лиам.
        Он бросил на стол несколько монет, давая понять, что мы уходим. Мы уже подошли к двери, когда мистер Росс обратился к нам дрожащим от волнения голосом:
        — Не знаю, что у вас тут за дела, но вам надо поскорее уехать из города!
        Мои спутники переглянулись.
        — Если наши деньги вызывают у вас отвращение, мы найдем, где их потратить, сэр!  — возразил Лиам, пристально вглядываясь в лицо тщедушного человечка.  — А какие у нас тут дела, вас не касается!
        Он собрался уже выйти из заведения, но хозяин удержал его за рукав. Лиам повернулся к нему с кинжалом в руке и свободной рукой схватил бедолагу за грудки. Я затаила дыхание.
        — Вы меня неправильно поняли, сэр!  — воскликнул мистер Росс, испуганно косясь на клинок.  — Я только хотел вас предупредить…
        — Предупредить?  — переспросил Дональд.  — Фрейзер в городе, мы это уже поняли.
        — Нет, я совсем не об этом. Яков Эдуард… Претендент… В общем, он собирается бежать. И это случится на днях. Поэтому любого, кого подозревают в связях с якобитами, у нас хватают и бросают в тюрьму. Вам нельзя оставаться в городе!
        Лиам стиснул зубы, но спустя мгновение рот его приоткрылся от изумления.
        — Вас зовут Росс?
        Хозяин заведения кивнул.
        — Позиция вашего клана относительно последних событий мне не совсем ясна… Быть может, если вы объясните…
        — Моя жена из Макинтошей, она родственница старого Борлума,  — пустился в разъяснения хозяин харчевни.  — И должен признать, что…
        Он окинул взглядом немногих оставшихся в зале посетителей. Все они, казалось, были порядком пьяны и не обращали на кучку хайлендеров никакого внимания. Мистер Росс доверительным тоном продолжил:
        — Сам я всем сердцем за Стюартов.
        — Он лжет!  — воскликнул Робин.  — Принц ведь только что приехал! Не может же он вот так сразу…
        — Возможно, это правда,  — оборвал его Дункан.  — В Перте об этом поговаривают тоже. И многие уверены, что восстанию скоро положат конец, причем нашей стороне придется плохо…
        — Но ведь это просто слухи!  — заметил Робин.
        Лиам решил прояснить ситуацию.
        — Откуда у вас эти сведения, Росс?
        — Три дня назад ко мне зашли посыльный маркиза Хантли, который был тут проездом, и полковник Уолтер Фрейзер. Я подслушал их разговор.
        Лиам криво усмехнулся.
        — Понятно. Но что привело в Инвернесс посыльного маркиза Хантли? Или это был шпион, который продался врагу?
        На лице мистера Росса отразилось крайнее удивление.
        — Неужели вы не знаете? Хантли перешел на сторону Правительства, причем на очень выгодных для себя условиях, и часть Гордонов вместе с ним. Его жена Генриетта — англичанка, поэтому… В общем, граф Сазерленд взял его под свою защиту. Александер из Охинтула возглавил отряд Гордонов, которые остались верны принцу.
        — Значит, это правда…  — пробормотал Дункан.  — И правда, что граф Сифорт запродал своих Маккензи правительству? В лагере ходили слухи и об этом.
        — Сифорт? Нет, я не думаю.
        — Что ж…  — Лиам в сомнении потер подбородок.  — Мы пробудем в городе ровно до тех пор, пока не уладим свое дело, и, разумеется, будем держаться подальше от шумных сборищ.
        Мистер Росс задумчиво посмотрел на него.
        — Могу я задать вам еще один вопрос?  — спросил Лиам после паузы.
        — Если я смогу быть вам полезен…
        — В городе много постоялых дворов?
        — Их три. Один недалеко от моего заведения, второй — сразу за городскими воротами, на дороге в Нерн, и третий — на Бридж-стрит.
        — Бридж-стрит? Это совсем рядом. В такую собачью погоду…
        — Но ведь есть трактир и поближе, сэр,  — напомнил ему мистер Росс.
        — А напротив него — местный толбут, и вокруг все время слоняются английские солдаты. Очень приятное соседство!
        — Пожалуй, вы правы. Я не подумал.
        — Значит, остановимся на Бридж-стрит. Как называется трактир?
        — «The Bluidy Rose»[111 - «Кровавая Роза».].
        — «The Bluidy Rose»?
        Лиам нахмурился. Кто-то из наших засмеялся.
        — И что, дела с таким-то названием идут?  — прозвучал насмешливый вопрос.
        — Представьте себе, идут прекрасно! Не стану обременять вас именем трактирщика, а расскажу лучше историю этого заведения. Говорят, сто лет назад или даже больше в саду за трактиром был роскошный розарий. И один куст давал особенно красивые розы. Но если жена трактирщика решалась срезать хоть одну, из цветка начинала капать кровь. Естественно, в итоге она оставила тот куст в покое. И вот однажды весной роза не зацвела. Хозяин обрадовался поводу избавиться от странного растения и приказал его выкопать. И оказалось, что куст был посажен на могиле младенца, а под могилой открылся тайник со шкатулкой, полной новехоньких фунтов стерлингов.
        — Фунтов стерлингов?
        — Ребенок-то этот был сыном Карла II, которого король прижил с молоденькой местной служанкой. Когда бедняжка родила, ей отказали от места и все от нее отвернулись. Тогда она утопила своего малыша и закопала его вместе с деньгами, которые ей оставили на его воспитание, а сама повесилась. Трактирщик, который нашел могилу, перезахоронил останки на кладбище, а шкатулку оставил себе. И то подумать: кому было приходить за этими деньгами? Свое заведение он переименовал в «Кровавую Розу» в честь внезапного обогащения. Дела у его семьи шли прекрасно, поэтому название прижилось. Хотя многие рассказывают, что по ночам привидение той девицы бродит вокруг трактира и зовет свое дитя… Уверяю вас, из трех трактиров этот — самый пристойный. Что до привидения девицы, то она никогда и никому не сделала ничего плохого… По крайней мере после того, как умерла.
        — Привидение, повешенная, розы, из которых хлещет кровь…  — продолжал посмеиваться Дональд, когда они выходили из харчевни.  — Это смешно! Ну кто захочет остановиться в таком месте на ночь?
        — Ангус и ты!  — сообщил Лиам.
        Дональд моментально перестал смеяться и с недоверием воззрился на него.
        — Ты издеваешься?  — спросил Ангус.
        — Вовсе нет,  — совершенно серьезно ответил Лиам.  — Я забочусь о нашей безопасности. Вы с Дональдом пойдете туда ночевать. И будете дежурить по очереди, чтобы не проспать момент, когда явятся солдаты, что вполне вероятно. Росс думает, что мы все там. Доверия он у меня не вызывает. Он вполне может сбегать в толбут и рассказать, что в городе якобиты и где их найти. За вознаграждение, конечно. Если солдаты появятся, у вас будет время скрыться.
        — Не понравилась мне эта история с привидением…  — буркнул Ангус.  — Не сказать, что я суеверный, но эти умерщвленные младенцы… Я же глаз не сомкну!
        Лиам со смехом похлопал товарища по плечу.
        — Тем лучше, когда придет твоя очередь караулить, старик!
        — Зато я точно смогу поспать!  — подхватил Дональд.  — Ты, Ангус, вечно храпишь, как старая дырявая волынка!
        Ангус сердито зыркнул на него и шагнул под проливной дождь. Дональд последовал за товарищем, перечисляя на ходу, какие еще звуки тот издает во сне. Они пересекли рыночную площадь, подошли к пересечению Бридж-стрит и Керк-стрит и скрылись за углом.
        — Теперь идите, a ghraidh,  — тихо сказал Лиам. Он посмотрел на меня, и я заметила, что лицо его снова стало серьезным.  — Будьте осторожны!
        Он чмокнул меня в лоб, обнял и подтолкнул в сторону толбута.
        Я посмотрела вверх, на крышу мрачного вида башни, которая вмещала зал суда и тюрьму. На нижнем этаже располагались две мастерские, лавка травника и книжный магазинчик. У двери была одна-единственная вывеска, освещенная парой факелов: «Суд г. Инвернесса».
        — Что ж, придется идти.  — Я обернулась на Марион, которая следовала за мной.
        В захламленной приемной было пусто. Вокруг невысокого деревянного помоста с длинным столом, за которым, должно быть, заседали судьи, валялись стулья, поломанные или просто перевернутые. Второй помост, маленький, находился слева, на нем стоял один-единственный стул, причем лицом к судейскому столу. Место подсудимого… Я невольно вздрогнула.
        Чадящая лампа на тюленьем жире стояла на ближайшем к нам столе, освещая это жуткое помещение. Неужели здесь судили Франсес? И ее Тревора?
        — Никого нет,  — прошептала Марион.  — Придется прийти завтра.
        Послышался глухой стук, а вслед за ним — ругательство. Мы вздрогнули от неожиданности. Из-под стола вынырнула белобрысая голова. Несколько минут человек смотрел на нас сонными глазами, потом громко зевнул.
        — Чем могу помочь?  — спросил он, принимая начальственный вид.
        — Понимаете,  — забормотала я,  — я ищу молодую женщину…
        Сказать по правде, неожиданное появление этого юноши в солдатском мундире сбило меня с толку.
        — Женщину?  — переспросил он так, словно не сразу понял суть сказанного.
        — Мою дочь,  — уточнила я.  — Она должна быть здесь.
        — Ваша дочь — здесь? М-м-м… Посмотрим… В какой части города она продавалась?
        — Продавалась?
        Марион ткнула меня легонько локтем в бок и шепнула на ухо:
        — По-моему, он решил, что ваша дочь — продажная женщина…
        Я задохнулась от возмущения.
        — Что?
        Солдат уныло глянул на меня и снова зевнул, да так, что можно было пересчитать все зубы у него во рту.
        — Ее имя?  — спросил он, закрывая рот.
        — Франсес.
        — Франсес, Франсес, Франсес… Хм… Франсес, Франсес…
        Я уже подумала, что он решил сложить песенку с именем моей дочки, когда солдат извлек из-под стола книгу записей и с очевидным безразличием начал ее листать. Наконец он дошел до страницы с последними записями.
        — Фамилия?
        — Макдональд.
        На этот раз он сообразил быстрее, потому что не стал переспрашивать и посмотрел на нас встревоженно и с любопытством.
        — Так-так…
        Пальцем сомнительной чистоты он пробежал по перечню имен, что-то бормоча себе под нос, потом перевернул страницу. Палец уперся в самую ее середину.
        — Вот! Франсес Макдональд из Гленко. Семнадцать лет. Волосы медно-рыжие, глаза…
        — Этого довольно. Я прекрасно знаю, как выглядит моя дочь. Я хочу знать, где она сейчас!  — нервно перебила его я.
        — Где она… Где она… Сейчас посмотрим. Арестована в Лохабере и доставлена в тюрьму в Форт-Уильяме двадцать третьего декабря сего года… Переправлена сюда двадцать шестого, осуждена третьего января…
        Он поморщился. У меня оборвалось сердце.
        — Мне очень жаль, мэм.
        — Что это значит «мне жаль»?
        Ноги у меня стали ватными. Марион подхватила меня под руку, чтобы поддержать. Молодой солдат со смущенным видом потер лишенный намека на щетину подбородок.
        — Ее приговорили к «яме» под мостом. На шесть дней.
        — К «яме»? На шесть дней? Но ведь она ничего не сделала! За что они приговорили ее к «яме»?
        Негодование бушевало во мне. С моей девочкой обошлись так, словно она преступница! Где она? Что с ней? Шесть дней! И девятого января ее должны были уже освободить! Получается, она на свободе уже две недели…
        — Ее обвинили в соучастии в убийстве. Но суд принял во внимание ее возраст и пол, да и доказательств было мало… Они проявили к ней милосердие.
        — Но где она теперь?  — спросила я, срываясь на крик.
        Солдат беспомощно пожал плечами.
        — Не могу вам этого сказать, мэм. Больше в книге об этом деле ничего не написано.
        Он поднял палец, и этот жест немного меня успокоил.
        — Но, возможно… Есть один священник, который заботится о бедных и сирых…  — Солдат наморщил лоб, вспоминая имя, потом лицо его прояснилось.  — Вспомнил! Преподобный Чисхолм! Уильям Чисхолм.
        — Уильям Чисхолм? Спасибо!  — Я уже собралась уходить, когда вдруг осознала, что не спросила о судьбе Тревора.  — Я забыла спросить у вас, мистер…
        — Мак,  — закончил он за нее.  — Реджинальд Мак.
        — С моей дочкой был мужчина, ее муж…
        — Ее муж? Имя?
        — Тревор Александр Макдональд.
        — Хм… Да, так и записано. Их привезли вместе. Тревора Макдональда осудили на следующий день после вашей дочки. Их дела слушались по отдельности. Его обвинили в убийстве сержанта армии Его Величества короля Георга. Вердикт — виновен, приговор… Тут написано — «казнь через повешение».
        — Господи!
        Я вцепилась пальцами в столешницу и через несколько секунд поняла, что уже сижу на стуле, а в руке у меня стакан с водой.
        — Когда приговор был исполнен?
        — Его повесили двадцатого января, мэм. Ровно в восемь утра, вместе с еще двумя осужденными.
        Две крепкие руки схватили меня за плечи и начали трясти. Я открыла глаза, все еще пребывая во власти необъяснимого ужаса. Дышала я часто-часто, словно после долгого бега. Вокруг было темно и влажно. «Яма»… Я была в «яме» вместе с Франсес!
        — Франсес, нет!
        — Кейтлин, все хорошо!  — послышался рядом низкий знакомый голос.
        Это была не Франсес. Тогда, наверное, солдат? Где моя дочь? И откуда этот мерзавец знает, как меня зовут?
        — Где Франсес? Что вы сделали с моей дочкой, грязные…
        Рука отпустила мое плечо и стиснула запястье.
        — Тише, a ghraidh, это всего лишь страшный сон!
        Я всхлипнула. Глаза привыкли к темноте, и я различила лицо Лиама. Тело мое чуть расслабилось.
        — Я слышала, как она зовет меня… Но я ее не видела. Она… Лиам, она так далеко и в таком отчаянии!
        — Мы непременно найдем ее,  — шепнул он ласково.  — Завтра мы ее найдем!
        — А если она умерла?  — плача, воскликнула я.  — Боже, я умру, если потеряю еще одно дитя!
        — Она не умерла,  — отозвался Лиам, и голос его прозвучал жестче.  — Если она звала тебя, значит, еще жива.
        — Но эти варвары бросили ее в «яму»! Как пережить такое?
        — Она сильная, и голова у нее такая же упрямая, как и у тебя! Она не даст так просто себя замучить!
        Его прикосновение причиняло боль, поэтому я попыталась освободиться. Лиам отпустил меня и с хриплым кашлем повалился на матрас.
        Огонь в жаровне погас, осталось лишь несколько красных углей. Если мое сердце разрывалось при мысли о том, что Тревора казнили, то каково же было моей дочери? Узнала ли Франсес, что мужа приговорили к казни, прежде чем ее бросили в «яму»?
        Инвернесская «яма»… На самом деле это была крошечная одиночная камера, устроенная под настилом моста через речку Несс. Мэри Макбин, гостившая у нас в долине несколько лет назад, рассказала нам о ней со всеми подробностями. Она сама провела в «яме» несколько дней за кражу головки сыра и мешка ржи у соседки. Места в камере было так мало, что в ней невозможно было повернуться, самое большее — присесть на корточки. Так, на корточках, она и спала. Над головой с утра до вечера грохотали повозки и шумели шаги, и от этого шума голова, казалось, готова была лопнуть. Мне пришло на ум, что если Франсес узнала о судьбе Тревора до того, как ее закрыли в «яме», то это место наверняка стало для нее могилой.
        Лиам притянул меня к себе, и я прижалась щекой к его груди. Сердце его билось ровно, дыхание было глубоким, размеренным. И все же я знала, что он волнуется не меньше, чем я. Он гладил меня по волосам, желая успокоить.
        — Завтра мы найдем этого преподобного отца… Чисхолма, верно?
        — Да.
        — Наверняка нашелся добрый человек, который приютил Франсес, а может, она уже на пути в Гленко…
        Он обнял меня, согрел своим теплом.
        — А ты?  — спросила я едва слышно.  — Как ты себя чувствуешь?
        Он ответил не сразу. Пальцы его принялись вырисовывать фигуры у меня на спине, что было очень приятно.
        — Страшно сказать, но мне стало намного легче после… в общем, после того случая с дезертиром.
        Он глубоко вздохнул и замолчал. Ритм его сердцебиения действовал на меня успокаивающе. Я уже соскальзывала обратно в объятия Морфея, когда почувствовала, как мышцы его напряглись у меня под щекой. Я подняла голову и не сразу сообразила, что происходит. Лиам осторожно отодвинулся от меня.
        — Я слышу шаги!  — прошептал он, спрыгивая с кровати.
        — Что? Где?  — пробормотала я, привстав на постели.
        Я увидела, как он идет к двери, как его кинжал блеснул в свете нарождающегося солнца. Кто-то поскребся в дверь.
        — Эй, Лиам!  — позвал мужской голос.
        — Ты напугал меня!
        Лиам открыл дверь и впустил в комнату смущенного Макенрига.
        — Не слишком ли рано для побудки?  — сердито поинтересовался он, возвращая кинжал в ножны.  — Если ты пришел пожаловаться на Ангуса, клянусь, я…
        — Нет, конечно! Я выполняю твой приказ. Ты сказал сразу прийти и сказать, если кто-то объявится в трактире. Так вот, у нас были гости.
        Лиам нахмурился.
        — Фрейзеры? Я знал, что этот Росс не удержит язык за зубами!
        — Нет. Пришли не солдаты, а сын местного булочника, Иан-Мор Макинтош,  — сообщил Дональд, впуская в комнату паренька, который до этого пребывал в коридоре под присмотром Ангуса.
        Мальчику было лет тринадцать-четырнадцать, не больше, и выглядел он испуганным, а увидев меня, смутился и поспешно отвернулся. Прислонившись к стене, Лиам с минуту смотрел на него, потом потер подбородок и прищурился.
        — Ты меня искал, парень?  — с любопытством спросил он.  — Что такого срочного ты хотел сказать, что не могло подождать до утра?
        Мы приехали в город несколько часов назад. Откуда мальчик мог узнать об этом? Юный Иан-Мор испуганно вытаращил глаза, когда Лиам снова взялся за свой нож.
        — Понимаете… Понимаете, я услышал…
        Он как зачарованный смотрел на кинжал, которым поигрывал Лиам.
        — Лучше скажи для начала, кто послал тебя, малыш?
        — Р-р-росс… Мистер Росс, хозяин харчевни!
        — Я его знаю,  — кивнул Лиам, который с трудом сдерживал нетерпение. Он положил нож на стол за спиной и наклонился, чтобы посмотреть пареньку в глаза.  — И что же мистер Росс велел тебе передать среди ночи?
        — Это не он велел передать, это я сам пришел сказать…
        — Ты?
        Лиам выпрямился и посмотрел на мальчика с бoльшим интересом.
        — Я как раз принес хлеб и услышал один разговор…  — начал паренек, к которому понемногу возвращалась уверенность.
        — Где же?
        — На улице Кастл-винд. Мужчины выходили из публичного… из дома миссис Роуз. А я как раз вышел из пекарни отца. Я решил постоять в тени, подождать, пока они пройдут. Ну, чтобы они не забрали хлеб, который мне нужно было отнести заказчику. Они разговаривали шепотом. Но я разобрал, что речь шла о банде наемников. И, по-моему, один из этих двоих был в банде. Наемники эти накануне приехали из Кейтнесса и собирались отправиться дальше на юг, чтобы выполнить жуткое дело, ради которого их наняли…
        — И что это за дело?  — спросил Лиам, любопытство которого возрастало с каждым словом парнишки.
        — Найти Претендента и убить,  — запинаясь, проговорил Иан-Мор.
        Дональд присвистнул, а Ангус пробормотал ругательство. К Лиаму не сразу вернулся дар речи.
        — И при чем тут мистер Росс?
        — Когда якобиты капитулировали в Престоне, сэр, мой отец попал в плен к англичанам. До этого он служил под началом старого Борлума. Я как раз нес хлеб мистеру Россу и пересказал ему разговор тех двоих. Я знаю, ему можно доверять. Мистер Росс — мой дядя. Он послал меня к вам пересказать, что я услышал. Он подумал, что вы — из клана Макдональдов и захотите предупредить Его Величество об опасности…
        Лиам посмотрел на меня, потом снова на юного Иана-Мора.
        — Ты хорошо рассмотрел этих людей? Ты их знаешь?
        — Нет. Но я услышал, что одного зовут Маккей. На улице темно было… Но я точно рассмотрел, что у него вместо правого глаза — черная повязка. И он говорил так, что я сразу понял,  — это он и есть наемник.
        — Маккей?  — пробормотал Ангус.  — В западной части Хайленда Маккеев много.
        — Можешь идти,  — сказал мальчику Лиам.  — Мы обязательно уведомим принца.
        Парнишка улыбнулся, и неизвестно, чему он был рад больше — что избавился от нашего общества или же что передал нам сведения, которые могли помочь спасти жизнь последнему из Стюартов. Словно юркий хорек, он проскользнул между Ангусом и Дональдом и скрылся в темном коридоре.
        Рассказ юного Иана-Мора вполне подтверждал предположение Мэтью, что на Якова Эдуарда будет совершено покушение, да и махинации сыночка герцога Аргайла вполне с ней увязывались. Вот только выходило, что не сын Аргайла стоял во главе этого заговора, а кто-то другой…
        — Что ты намереваешься предпринять?  — спросила я у Лиама едва слышно, уже догадываясь, что услышу в ответ.
        — Что я намереваюсь предпринять? А сама как думаешь? Мы не можем уехать обратно в Гленко, зная то, что сейчас знаем. Разумеется, нам придется что-то предпринять. Черт побери, у нас просто нет другого выхода!
        — Господи, когда все это закончится!
        — Мы разыщем Франсес и съездим к твоему брату, в его поместье возле Стоунхейвена. Патрика нужно предупредить обязательно. Он найдет, кого срочно отправить с посланием в Перт.
        Странное дело, но спать мне уже совершенно не хотелось…
        Дождь перестал барабанить по крутым, почти отвесным крышам домов маленького городка. Пять сотен домов, вмещавших порядка трех тысяч живых душ, сгрудились, прилепились друг к другу так, что получилось четыре главные улицы и бесконечное множество переулков, то пересекавшихся, то переходящих друг в друга.
        На рассвете мы отправились в путь. Первым делом нам предстояло объехать рыночную площадь. Этим утром на ней собралась огромная толпа. Груз с двух кораблей уже доставили на берег, и продавцы с покупателями оживленно торговались возле clach-na-cuiddain, представлявших собой большие каменные ромбы, до половины вкопанные в землю, поверхность которых была залита свинцом,  — на них обычно и раскладывались товары на продажу. Рядом остановились отдохнуть и послушать последние городские сплетни несколько прачек. Тяжелые корзины с мокрой одеждой и овощами, которые они только что выстирали и помыли в грязных водах реки Несс, чуть ниже по течению, стояли на земле у их ног. За юбки прачек цеплялись плачущие детишки.
        В общем, привычное оживление царило в городке, который был главным «окном в большой мир» в восточной части Хайленда. Сюда местные главы кланов приезжали продавать коров, шерсть и спиртные напитки. Здесь они приобретали то, что не производилось в регионе: пряности, шелк, кружева, оружие и боеприпасы, французское вино, столь ими любимое, и доставленные из Европы книги. Так что, невзирая на незначительные размеры, Инвернесс играл в экономике Хайленда важную роль.
        Улицы города были узкими и мрачными. Дома тулились друг к другу, превращаясь в сплошные каменные стены, причем их верхние этажи нависали над головами прохожих. Расстояние между ними было настолько мало, что обитатели расположенных напротив мансард запросто могли передать один другому ночной горшок. Нам пришлось спешиться и вести лошадей за уздечку, чтобы не задеть ничего головой. Скоро я обратила внимание, что жители города охотно афишируют свои жизненные и моральные принципы, выписывая краской на красных кирпичных или же беленных известью фасадах своих домов известные максимы и цитаты из Библии: «Только в вере спасение!», «Человек есть то, что он знает», «Тот, кто насилием отвечает на насилие, грешит только против закона, но не против человека». То было яркое проявление души и характера шотландцев — прагматичных, слегка туповатых, но очень практичных.
        Горожане занимались своими делами, не обращая на нас ни малейшего внимания. Внезапно издалека долетел чей-то крик, и толпа на Бридж-стрит всколыхнулась.
        — Разойдись! В стороны! Шериф едет!  — орал во всю глотку мужчина, стоя на повозке, которую тащили два вола.
        Лиам вдруг оттолкнул меня к стене, и я оказалась между бочкой с дождевой водой и своей лошадью. Повозка проехала очень близко, и ее вознице, похоже, было плевать, раздавит он кого-то или нет.
        — Этих тоже повесят!  — крикнул кто-то в толпе, яростно грозя кулаком.
        Я проследила за взглядом краснолицего мужчины, того самого, который кричал, и увидела на повозке трех закованных в цепи мужчин с пустым выражением глаз. То были хайлендеры-якобиты, о чем свидетельствовали белые кокарды Стюартов у них на беретах. Двое солдат, с трудом стоя на ногах, держали их на прицеле своих мушкетов со штыками. В глубине повозки лежал еще один человек. По моей спине пробежала дрожь. На нем была красная форменная курточка. Казалось, он смотрит прямо на меня своими остекленевшими глазами, а его отвисшая челюсть при этом подпрыгивала в такт тряской повозке. Длинные светлые волосы его были перепачканы кровью. Он был мертв. Я отвернулась.
        — Идем отсюда!  — позвал Лиам и повел меня за собой.  — Нам тут нечего делать!
        Преподобный Чисхолм отправлял службы в церкви Святого Джона на Керк-стрит, а проживал в доме, носившем название «Innes’s Land»[112 - «Земля Иннсов». Иннсы — шотландский клан. (Примеч. пер.)] и украшенном нависающими над нижним этажом башенками. Поскольку был понедельник, мы решили, что святой отец должен быть дома. Я поднялась на верхний этаж по узкой и крутой спиральной лестнице и постучала в дверь. Несколько минут я ждала, прислушиваясь к гомону прохожих на улице, как вдруг дверь с маленьким квадратным, забранным решеткой окошечком открылась. Высокий широкоплечий мужчина с доброжелательным лицом, густой бородой и редкими, но длинными седеющими волосами, спадавшими на плечи, прищурился в полумраке, чтобы лучше меня рассмотреть.
        — Простите, я ищу преподобного Чисхолма,  — пробормотала я неуверенно.
        Признаться, я оробела. Мужчина был в сутане с белым воротничком, но преподобного Чисхолма я представляла себе совсем другим — раздражительным, суровым, низкорослым и толстеньким. Хотя, по большому счету, мне было совершенно все равно, как он выглядит. Священник улыбнулся.
        — Я и есть пастор Чисхолм. Чем я могу вам помочь, мэм?
        — Я разыскиваю дочь Франсес,  — пояснила я.  — Две недели назад она провела несколько дней в «яме» под мостом. И я подумала, может, вы… Мне сказали, что временами вы заботитесь о…
        — О вдовах и сиротах?
        Он сложил свои большие руки на животе и нахмурился, пытаясь припомнить.
        — Франсес Макдональд!  — подсказала я, глядя в его задумчивое лицо.  — Она чуть выше меня, у нее каштановые волосы и голубые глаза.
        — Макдональд? Это имя я точно недавно слышал…
        Взгляд его устремился вдаль, потом просветлел и снова стал серьезным. Он грустно посмотрел на меня серыми глазами. У меня внутри все сжалось.
        — Да-да, я вспомнил! Бедное дитя! Она была сама не своя от горя!
        — Где она? Вы знаете, где она сейчас может быть?
        — Я поручил ее заботам старой Дженнет Симпсон. Но не знаю, у нее ли она сейчас.
        — А где живет эта Дженнет Симпсон?  — спросила я, чувствуя, как в сердце оживает надежда.
        Священнослужитель повернулся всем своим массивным телом и указал пальцем на юго-запад.
        — Она живет километрах в трех отсюда, на другом берегу Несс, среди холмов. У дороги увидите небольшую деревушку. Спросите у местных, они покажут вам дом Дженнет.
        — Спасибо!  — пробормотала я растроганно.
        Он кивнул и с ободряющей улыбкой произнес:
        — Дитя мое, я только следую наставлениям отцов Церкви, а они учат нас милосердию, любви к ближнему и прощению. Заблудшие овечки временами нуждаются в пастыре…
        Деревня за рекой состояла не из домов, а из лачуг самого жалкого вида. Лишенные окон, сложенные из камней и торфяных блоков, они жались к склону холма Данан-хилл — ни дать ни взять грибы, вылезшие из земли между обломками скал. Напрасно мы искали среди исхудавших и почерневших от торфяной копоти лиц лицо нашей Франсес! Грязные, оборванные детишки поглядывали на нас с любопытством, взгляды же взрослых были безразличными, погасшими. Вокруг Инвернесса таких поселков было немало, и жили в них люди, у которых больше не было клана,  — отбросы общества, покинувшие в свое время долину предков ради городской жизни, казавшейся более легкой и приятной.
        Женщина без возраста, кутаясь в выцветший плед, уставилась на меня бегающими внимательными глазками. Я подошла поближе. Ворча себе под нос, она отошла к двери лачуги, откуда с воплем выскочил поросенок, а за ним следом — босоногая девочка.
        — Вы Дженнет Симпсон?  — спросила я, не двигаясь с места.
        Женщина помотала головой и шепнула что-то девочке, которая смотрела на нас с испугом. Дункан порылся в седельной сумке, достал краюху хлеба и подбросил ее на ладони.
        — Где живет Дженнет Симпсон?  — спросил он.
        Женщина алчно уставилась на подношение.
        — Mairead, faigh an t-aran![113 - Маргарет, иди возьми хлеб!] — крикнула она.
        Девочка не заставила просить себя дважды.
        — Cait’a bheil an thaigh aice?[114 - Где ее дом?] — спросил Дункан, и маленькие цепкие ручки схватили лишь пустоту.
        Женщина смерила нас злым взглядом и указала на вершину холма, где, в стороне от остальных, стояла одна-единственная лачуга.
        — Thall an-sin![115 - Там!]
        — Tapadh leat[116 - Спасибо.],  — поблагодарил Дункан и улыбнулся.
        Девочка вырвала у него из рук хлеб и убежала с драгоценной ношей в дом. Женщина последовала за ней.
        Перед покосившейся лачугой мы увидели пожилую женщину. Она сидела на лавке и как будто дремала. Франсес нигде не было видно. Лиам с тревогой посмотрел на меня, спрыгнул с лошади и направился к женщине.
        — Страшно представить, что с ней могло случиться в этом месте,  — шепнул Дункан Марион, которая была поражена убогостью деревушки.
        Звук его голоса заставил старуху вздрогнуть. Она открыла сначала один глаз, беловатый и мутный, потом второй — красивого зеленовато-бронзового цвета. Вскинув брови от удивления, она выпрямилась и воззрилась на нас. Лиам остановился в нескольких шагах.
        — Это вы Дженнет Симпсон?
        — А вы кто?
        — Мы ищем Франсес Макдональд.
        Ничего не выражающий взгляд женщины по очереди остановился на лице каждого из нас.
        — Это преподобный Чисхолм прислал нас сюда.
        — А, добрый пастор!  — воскликнула она, и я увидела, что во рту у нее почти не осталось зубов.
        Старуха знаком пригласила нас за собой и, повернувшись к нам сгорбленной спиной, похромала к дому. Следом за Лиамом я вошла внутрь. В горле моментально запершило от запаха дыма и мочи. Глаза не сразу привыкли к темноте. Я посмотрела по сторонам.
        Бардак в комнате был жуткий. На лавке высилась стопка грязной одежды. На стене висели два ржавых меча, на полках буфета были рядами разложены маленькие посеребренные и позолоченные пуговицы, тут же лежали броши и бляшки с гербами разных кланов Хайленда. Красная солдатская курточка, вся изорванная и местами грубо зашитая, валялась на старом, обтянутом кожей сундуке. Замок его когда-то взломали да так и оставили.
        Старуха ногой оттолкнула курицу, умостившуюся было на куче торфа.
        — Вы ее отец?  — спросила она, направляясь вглубь комнаты.
        Я увидела кровать, на которой высилась груда старых пледов. Лиам прищурился, вглядываясь в сумрак.
        — Да.
        — Бедняжка не говорит с того дня, когда увидела, как вешали ее мужа,  — пояснила хозяйка дома.
        — Боже милостивый!  — прошептала я, закрывая глаза.
        — Я уговаривала ее не ходить,  — продолжала женщина,  — но у меня ничего не вышло. Она упрямая, как мул!
        Она пожала плечами, удрученно посмотрела на нас и легонько пошевелила груду клетчатых пледов. Один соскользнул на пол, и показалась голова со спутанными, грязными каштановыми волосами.
        — Франсес!  — вскричала я, бросаясь к дочери.
        Она шевельнулась, перевернулась на спину, и я увидела приоткрытые пустые глаза. Нашептывая ласковые слова, я убрала от ее лица волосы. Лицо у моей девочки было бледное, под глазами, которые смотрели на меня и ничего не видели, залегли синие тени. «Франсес, что они с тобой сделали!»
        Лиам взглянул через мое плечо и погладил ее по щеке.
        — Frannsaidh, mo nighean[117 - Франсес, девочка моя.].
        Должно быть, наши голоса нашли дорогу к ее впавшему в оцепенение разуму. Франсес замигала и попыталась сесть на кровати.
        — Mamaidh?[118 - Мама?]
        Сердце мое обливалось кровью, я едва дышала и не сразу смогла ответить, только взяла ее руку и ласково пожала.
        — Мы приехали забрать тебя,  — дрожащим голосом сказал Лиам.
        — Поздно! Слишком поздно, папа…
        Голос Франсес сорвался, и она разрыдалась.
        — Я знаю, доченька, каково это, когда в душе — смерть…  — прошептала я.
        — Они… они повесили его, мама! Повесили моего Тревора!
        Я знала, что от слов в такой момент толку не будет. Только время может залечить рану, которая открыта и еще болит. Лиам завернул дочь в накидку и взял на руки, собираясь вынести на улицу. Дженнет тронула меня за рукав и протянула плед с цветами Макдональдов. Sett[119 - Набор полос, составляющих тартан. У каждого клана сетт свой.] у тартана, однако, был не наш, а Дальнесский.
        — Это ее мужа,  — сказала Дженнет.  — Я сняла плед с тела, когда его уже бросили в братскую могилу. А в плед я завернула берет парня и его гербовую брошь.
        — Спасибо! Спасибо вам за все.
        Я порылась в кармане, вынула несколько монет, которые там оставались, и протянула их хозяйке дома. Она нерешительно посмотрела на деньги, потом протянула руку, взяла их и широко улыбнулась.
        — Думаю, Господь не обидится, если я возьму это за свои труды,  — пробормотала она, пряча монеты в карман юбки из грубой шерсти.
        — Вы тоже там были? На казни, я хочу сказать…
        Она медленно кивнула.
        — Они теперь каждую неделю кого-нибудь да вешают. То дезертиров, то хайлендеров… Совсем спятили!
        — И как она перенесла?
        Я выглянула на улицу. Лиам уже посадил Франсес в свое седло и теперь готовился сесть на лошадь сам.
        — Не плакала. Ни слезинки не пролила!  — начала рассказывать старуха, хмуря кустистые брови. Взгляд ее погрустнел.  — А когда мы вернулись, проплакала три дня напролет! А после три дня спала. Ничего не хотела есть, не разговаривала. Вчера я уговорила ее попить бульона, сегодня утром тоже. Она молодая и хорошенькая, быстро найдет себе мужа.
        Губы мои изогнулись в скептической усмешке, но я прикусила язык. Снова поблагодарив Дженнет за заботу, я собиралась уже выйти из этого скопища грязи и мусора, когда на ум мне пришел еще один вопрос:
        — А почему вы взяли ее к себе?
        Старуха ответила не сразу.
        — Когда-то я пообещала Господу сделать это. Я вышла из тюрьмы, и одна добрая женщина приютила меня. Я украла кошелек у богатого господина, который попользовался мной и не заплатил ни пенни. В отличие от вашей дочки, за мной так никто и не приехал. Семья и клан от меня отказались. Но это было давно… Тогда мне было столько же лет, сколько сейчас Франсес. Ей пришлось плохо, но все-таки она родилась под счастливой звездой…
        Я окинула взглядом худую фигуру старухи. Лицо ее давно поблекло от старости и мытарств, но в свои семнадцать она наверняка была хорошенькой. Что ж, жизнь не баловала ее подарками… Я взяла ее руку и с улыбкой пожала, вложив в этот жест всю свою признательность.
        — Да, думаю, вы правы, Дженнет. Спасибо!
        Глава 29
        Хроника одной казни
        В чем смысл нашего пребывания на бренной земле? Что, если мы — не более чем фигуры на огромной шахматной доске? Короли, ферзи, слоны, ладьи, кони и простые пешки в бесконечной партии, разыгрываемой Добром и Злом? Когда противник берет пешку, ее замещает другая. Если король оказывается под ударом, конь жертвует собой. Но чьи руки переставляют фигуры, решают их участь? Какова цель игры? И что стоит на кону?
        Я закрыла усталые глаза и попыталась представить себе Всевышнего склонившимся над шахматной доской и в раздумье поглаживающим узловатыми пальцами длинную белую бороду. Вот наконец он вытирает ладони о белоснежное одеяние и дрожащими пальцами тянется к фигуре, чтобы сделать ход. Напротив Него сидит Дьявол. Он почему-то представился мне таким, как нам описывали его в детстве,  — гротескным, сидящим, закинув одну волосатую ногу с копытом вместо ступни на другую. Когда он поглядывает на Бога, глазки его блестят, а губы растягиваются в лукавой усмешке…
        Всевышний берет фигуру, колеблется… Дьявол заливается мефистофельским хохотом, от которого подрагивает доска со стоящими на ней шахматами. Всевышний смотрит на противника виновато и прикусывает губу. Неужто ход, который он задумал, ошибочен? И Он потеряет еще одну душу, оставив ее один на один со Злом? За последнее время Он и так лишился многих, отдал их противнику, который и теперь улыбается хитро, самодовольно… Всевышний пытается сосредоточиться. А вдруг это — всего лишь хитрость, попытка заставить его сделать другой ход? Но как узнать? Пора ходить, время истекло.
        Бог переставляет фигуру на следующую клетку. Дьявол выпячивает грудь, расправляет широкие плечи и прищуривает злые маленькие глазки, а потом открывает рот и скалит острые зубы, тошнотворным смрадом своего дыхания обдавая все вокруг.
        — Что ж, вы пожертвовали прекрасной фигурой, друг мой,  — сообщает он замогильным голосом.
        Бог смотрит на доску. Его короля защищают ферзь и слон. В зависимости от того, какой ход сделает Повелитель Зла, под удар попадет либо его ладья, либо две пешки. Какую ошибку он допустил? У него ведь не было выбора! Нужно было пожертвовать одной фигурой — пешкой. Ба! Ведь это — наименьшее зло. Зато монарх пребывает в безопасности. Он пожертвовал пешкой ради спасения короля! Демонический смех раздается снова, и от него кровь леденеет в жилах Всевышнего. Он вдруг понимает, что пешек у него осталось меньше, чем у его жуткого противника. Ему становится страшно, он начинает ерзать на троне. Зло медленно и уверенно подбирается к победе…
        — Давайте начнем заново,  — вдруг предлагает Дьявол, раскручивая столик вокруг оси и выставляя на него новую доску.  — Мне наскучило возиться с этой Британской империей. Может, займемся Пруссией? Или, быть может, вы предпочтете Америку?
        Так разыгрываются судьбы нашего мира?
        Лошадь моя качнулась, поскользнувшись на замерзшей луже, которую укрыло снегом. Я посмотрела налево. Франсес ехала молча, погруженная в жуткие воспоминания. Мы были в пути уже пятый день. Я чувствовала себя совершенно разбитой, опустошенной. Наверное, я слишком стара для таких поездок… Лиам сказал, что до побережья и Стоунхейвена остался день пути.
        — Это я его убила!
        Я вздрогнула и с удивлением посмотрела на Франсес. Она нервно накручивала уздечку на палец и не сводила глаз с луки седла.
        — Что ты сказала?
        — Это из-за меня он умер,  — проговорила моя дочь угрюмо.
        — Тревор?
        Она не ответила.
        — Франсес, он убил солдата…
        — Нет!  — сухо перебила она и вперила в меня страждущий взгляд.  — Это я его убила.
        Я смотрела на нее расширенными от изумления глазами. Лиам подъехал ближе и нарочно задел ногой мою ногу.
        — Объясни!  — сказал он.
        Наша дочь посмотрела вдаль, через отцовское плечо.
        — Я спряталась в кустах,  — начала свой рассказ Франсес.  — Тревор подобрался к обозу, который как раз сделал остановку.  — Она презрительно улыбнулась.  — Эти болваны даже не выставили человека охранять последнюю из повозок. К ней Тревор и подошел. Он уже приподнял ткань, которой она была накрыта, и начал рыться в товаре, когда один солдат направился в его сторону облегчиться. Со своего места Тревор не мог его увидеть, зато я видела прекрасно. Но как было предупредить его и не переполошить при этом весь отряд? У Тревора из оружия был только кинжал и пистолет. Охотничье ружье он оставил мне.  — Она помолчала, рассеянно поглаживая лошадь Колина по шее.  — Он не видел солдата. А солдат, наоборот, услышал со стороны повозки какой-то шум. Я… Я запаниковала, когда увидела, как он пошел в сторону Тревора…
        Франсес снова замолчала, уже надолго. Мокрые от слез глаза ее прищурились, словно она всматривалась в сцену, которую не мог видеть больше никто. Мы с Лиамом тоже молчали. Это был первый раз, когда она заговорила с нами о своих злоключениях. Конечно, мы пытались ее расспрашивать, но дочь всячески уклонялась от этой темы, и мы с уважением отнеслись к ее желаниям. Я говорила себе, что однажды она все расскажет,  — когда будет к этому готова…
        — Я схватила ружье и выбралась из укрытия, а потом сбежала вниз по склону холма. Было темно, ночь выдалась безлунная. Снег заглушал звук моих шагов. Я не хотела его убивать. Я только хотела предупредить Тревора об опасности. Вот только… Солдат добежал до него раньше, чем я. И уже вынул меч…  — Она сдвинула брови, и выражение ее лица стало скорбным.  — Я подняла ружье. Это получилось само собой. Я не понимала, что делаю. Я знала только, что солдат сейчас его ударит, а у меня не получается крикнуть… И я… Я выстрелила.
        Я закрыла глаза, чтобы сдержать слезы. Доля секунды — и непоправимое, о чем потом будешь жалеть всю жизнь, уже случилось…
        — Солдат упал на землю,  — продолжала Франсес, снова сосредоточившись на своем видении.  — Конечно, выстрел поднял на ноги остальных солдат конвоя, и они кинулись к нам. И в эту минуту Тревору пришло в голову… В общем, он вырвал ружье у меня из рук.
        — Боже правый!  — пробормотал Лиам.  — И они обвинили в убийстве его. Он хотел защитить тебя, Франсес!
        Она покорно кивнула и всхлипнула.
        — Я не сразу поняла, зачем он это сделал. Подумала, что он сердится и забрал ружье, чтобы я случайно еще кого-то не подстрелила. Но когда солдаты увели его и до меня дошло, что они думают, будто убийца — Тревор, я начала кричать. Я кричала, что это я стреляла, а не он. Тревор в отчаянии смотрел на меня и делал мне знаки замолчать. Но я не хотела… Солдаты начали глумиться надо мной, говорить, что я не попаду в человека даже с трех шагов. А я все кричала и кричала как сумасшедшая. Меня, а не Тревора они должны были забрать!  — Голос ее стал тверже, а костяшки пальцев побелели, так сильно она стиснула уздечку.  — А я все кричала… И тогда солдат меня ударил. Я упала. Наверное, я прикусила себе язык, потому что во рту стало солоно от крови. А потом они отвезли нас в Форт-Уильям.
        — И в чем обвинили тебя?  — спросил Лиам.
        — В краже. Но мы ведь даже не успели ничего украсть! Бригадир Мейтланд допросил меня. Я упорно твердила, что сама застрелила того солдата. Но он сказал, что Тревор уверяет, будто я — его сестра и у меня не все в порядке с головой.  — Последние слова она произнесла с иронией и, невесело усмехнувшись, продолжила рассказ:  — Он сказал им, что я его сестра,  — повторила она шепотом.  — И что я не в себе. Думаю, после моих воплей ему поверили больше, чем мне. Тревор просил, чтобы меня отпустили, клялся, что я ни в чем не виновата и не замешана в этом преступлении. Они отказались. Потом нас переправили в Инвернесс. Из осторожности, потому что со всем этим восстанием людей у них было в обрез, и они боялись, что за нами явятся мужчины из клана Дальнесса. Некоторые из них, по слухам, вернулись в Перт и бродили в окрестностях. Я очутилась в толбуте. Потом меня вызвали на суд присяжных. Дело рассмотрели за несколько минут. Думаю, все уже было решено заранее. Меня приговорили к «яме».
        Я ласково погладила Франсес по плечу, потом тихонько сжала ее руку.
        — Мама, это был ад!
        — Давайте сделаем остановку,  — негромко предложил Лиам.
        — Хорошо.
        Я взяла уздечку из рук Франсес и направила ее коня в сторону от дороги.
        — Я предупрежу остальных,  — сказал мой муж.
        Мы выбрали для стоянки берег частично укрытого льдом озерца. Большой серый камень с плоской верхушкой выделялся на ярко-белом снежном покрывале. С одной стороны на нем был вырезан кельтский крест. Франсес подошла и опустилась на колени рядом с ним, потом провела пальцем по каменному рисунку.
        — Как бы мне хотелось забыть эти дни…  — негромко сказала она.
        — У каждого из нас бывали моменты в жизни, которые хотелось бы стереть навсегда. Но это невозможно, доченька! Прошлое — часть нас. Это то, что делает нас такими, какие мы есть. Мы — словно глина в руках Судьбы. Каждый удар фатума оставляет на нас отметину.
        — Но кто решает сyдьбы?  — спросила Франсес, прижимая ладони к холодной плоской поверхности камня.
        — Бог… Добро… Зло… Они неразделимы. Они тянут нас в разные стороны, манипулируют нами и лепят из нас то, чем мы являемся.
        — Это так больно…
        — Знаю. Я знаю,  — сказала я, поглаживая ее по волосам.
        Она уткнулась лицом мне в колени.
        — Мамочка! Там, в «яме», мне хотелось умереть!  — Франсес заплакала.  — Я знала, что Тревора обвинят в убийстве, и не сомневалась, что суд приговорит его к виселице. И мне было так плохо! У меня и сердце болело, и тело… Каждый раз, когда по мосту проезжала повозка или маршировал отряд солдат, эти звуки молотом стучали в моей голове, напоминая о том, что будет с Тревором, и я начинала кричать, только чтобы их не слышать. Я говорила себе, что это Тревора ведут на казнь. Думала, что никогда больше его не увижу…  — Франсес зашлась рыданиями.  — Я так хотела сказать ему, что я виновата, что я его люблю! В последний раз! Мамочка, как же мне было плохо!
        — И никто не сказал тебе, где он и что с ним?
        — Нет. Старая ведьма, что приносила мне раз в день прелую кашу, радовалась тем больше, чем хуже мне было, и поэтому ничего не говорила. Это преподобный Чисхолм по доброте душевной сказал мне, что Тревор еще жив, когда меня выпустили из «ямы». Я хотела повидаться с ним, но еле ходила от слабости. И тогда матушка Симпсон взяла меня к себе. Она была очень добра ко мне. И через несколько дней отвела меня в толбут.
        Я вернулась мыслями к Дженнет Симпсон и всем тем женщинам, которые жили в клоаке под Данан-хилл. На первый взгляд, эти женщины, не знавшие иной жизни, казались ведьмами, как они были описаны в «Макбете». В Дженнет с ее бельмом на одном глазу я увидела Гекату. Но на ведьму эта женщина походила только внешне. Жизнь сложилась так, что ей приходилось попрошайничать ради выживания, и все-таки она взяла мою девочку к себе и заботилась о ней…
        Я присела на корточки рядом с Франсес и оперлась о камень с крестом. «Разве не обязан каждый из нас нести свой крест?»  — напомнила я себе не без иронии. Слова доктора Мэншолта вдруг обрели новый смысл. Я обняла Франсес и положила ее голову себе на плечо — так, как если бы она была маленькой, проснулась среди ночи и начала кричать от страха, что ее унесут домовые. У моей девочки всегда было живое воображение… Лиам держался чуть в стороне от нас. Чувствуя себя бессильным перед горем и душевной болью дочери, он присел на пень, давая мне время успокоить ее.
        — Ты с ним увиделась?  — осторожно спросила я.
        — Да.
        Голос ее дрогнул, и горькие слезы снова хлынули из глаз.
        — Франсес, крошка моя, девочка моя…
        — Он… Мама, он совсем не злился на меня! Сказал, что это просто несчастный случай. Но ведь это неправда! Я же знала, что ружье заряжено, и все равно нажала на курок!
        — Ты хотела спасти его, доченька!
        Она застонала так горестно, что у меня сжалось сердце.
        — Хотела спасти, а получилось, что убила!
        Ну что тут скажешь? Чувство вины душило ее. Что бы я ни сказала, слова не смягчат угрызений совести. Только время поможет ей понять, что мы, люди, бессильны против неизбежного и с этим надо смириться.
        — Они повели его на… на виселицу двадцатого, на рассвете. Я знала, что мне надо быть там. Мама, ничего хуже в моей жизни не было! Но нужно было пойти ради Тревора! Их было трое: он и два дезертира. У Тревора лицо было опухшее, в синяках… Эти подонки, перед тем как повесить, еще и избили его! Они заставили их пройти от толбута до виселицы примерно два километра. У каждого на шее была дощечка с надписью «Предатель» красной краской. А Тревору еще дописали «Вонючий якобит» и «Папистская собака».  — Она замолчала, шмыгнула носом и выругалась.  — За осужденными шумной толпой валили горожане. Били громы-барабаны, со всех сторон на них обрушивались молнии-оскорбления. Я старалась не отставать. Меня толкали со всех сторон. Возле городских ворот Тревор споткнулся о камень и упал. Все трое были скованы одной цепью, поэтому и тем, остальным, пришлось остановиться. Один дезертир нагнулся и хотел помочь ему встать, но солдаты оттолкнули его и принялись бить Тревора ногами, чтобы он поднимался. Мама, они били его, как собаку…
        Смогла бы я пережить весь этот ужас, если бы оказалась на месте Франсес, а на месте Тревора был Лиам? Рыдая вместе со своей девочкой, я обняла ее еще крепче. Она снова заговорила, но уже тише:
        — Они смеялись, мама! Вся толпа — женщины, мужчины, дети… Для них это было развлечение. Но ведь это моего Тревора собирались повесить… И только за то, что он решил меня защитить. Это так несправедливо!
        Не пытайся понять Всевышнего и его замысел… Есть ли разница между правосудием людей и правосудием Божьим? Франсес уткнулась в мою накидку, и без того уже мокрую, и снова заплакала навзрыд. Я ласково гладила ее по волосам, дожидаясь, пока она успокоится.
        — Когда я увидела эшафот и виселицу… я поняла, что скоро овдовею,  — сказала она, всхлипывая, потом тряхнула волосами и саркастически усмехнулась.  — Вдова в семнадцать лет! Казалось, я сплю и вижу страшный сон. Но барабанный бой и вопли толпы рвали мне уши, а сердце говорило, что все это — наяву…
        — Он знал, что ты рядом?  — спросила я негромко.
        — Да. Я ему сказала. Он не хотел, чтобы я приходила. Хотел, чтобы я вернулась в Дальнесс, но я не смогла. Я не могла его бросить, оставить одного перед смертью… И мне было плевать, что будет дальше.
        Прошло несколько долгих минут.
        — Мне нужно было быть рядом с тобой, Франсес…
        — Мама, папа тогда болел,  — перебила она, отрывая от моего плеча опухшее от слез лицо.  — И вы ничем не смогли бы помочь Тревору. Его участь была решена… И вот Тревор поднялся на эшафот. Палач накинул ему на шею веревку… И тут он увидел меня.
        Я почувствовала, как ее тело напрягается, дрожит от волнения.
        — Этот его взгляд… Я никогда его не забуду. Подошел пастор. Тревор спокойно ждал, пока он поговорит с каждым. Он не сводил с меня глаз. Когда пастор закончил молитву, Тревор мне улыбнулся… А потом ему завязали глаза.
        Казалось, Франсес искала нужный образ в своей памяти. Голос ее стал мягче, уголки губ приподнялись в улыбке.
        — Он так славно мне улыбнулся… И я вспомнила… На прошлый Белтайн по поручению отца он приехал в Гленко уладить какое-то дело с Джоном Макиайном. Он увидел меня возле винокурни, мы с папой как раз разливали пиво по бочонкам. Он был с Робином Макдонеллом. И Тревор спросил, как меня зовут и свободно ли еще мое сердце. А потом он остался на праздник…
        — Он всегда будет с тобой, Франсес, в твоих мыслях. Этого никто не сможет у тебя отнять.
        — Да, так говорил и папа. Там, где Тревор теперь, ему хорошо. И Ранальду, и Колину, и остальным…
        — Это правда,  — прошептала я, с волнением вспоминая рассказ Лиама о том, что ему привиделось и где он едва не остался.
        — А потом,  — продолжала моя дочь мрачно,  — они оставили его болтаться на виселице. Оставили на глумление этим стервятникам… Я хотела подойти, обнять его, но солдаты меня оттолкнули. И тогда матушка Симпсон отвела меня в церковь. Там я молилась за Тревора и ждала, пока стемнеет. Они сняли тела и побросали в братскую могилу — в простой ров, словно скелеты коров. На растерзание зверям, которые уже ждали, когда наконец смогут вцепиться в свою добычу.  — Франсес помотала головой и с силой вцепилась в мою накидку.  — Они издеваются над их телами даже после смерти! Снимают всю одежду… ту, что на них осталась. Накидываются на покойников, как шакалы, дерутся из-за пуговиц, пряжек, рубашек, башмаков… Мама, это было жутко! Словно стая голодных волков, которым попалось свежее мясо, и теперь они скалятся и рычат друг на друга!
        Я вспомнила стопки одежды в лачуге Дженнет. Блестящие пуговицы, выложенные рядами броши. Разорванные пледы… Я содрогнулась от отвращения. Добыча стервятников…
        — Дженнет…  — выдохнула я.
        — Если бы не она, взял бы кто-то другой. А так у меня осталось от него хоть что-то.
        — Ты ведь не спускалась в ров сама?
        Она не ответила.
        — Франсес!
        — Я… я хотела попрощаться с ним, мама.
        Как она нашла в себе силы это сделать? Я представляла, как выглядит обнаженный труп, который много часов пролежал на морозе. Разве недостаточно ужасов она увидела, чтобы добавлять к своим воспоминаниям еще и это? «А ты, Кейтлин? Что бы ты сделала на ее месте?»
        Гнев овладел мною. Всего этого ужаса не случилось бы, если бы у Тревора не возникла глупая идея украсть что-нибудь из повозки военного обоза. Он до сих пор был бы жив, а сердце моей дочки не было бы истерзано горем…
        — Но почему,  — спросила я расстроенно,  — почему вы решили обокрасть этот конвой?
        — Нам хотелось есть, мама,  — ответила Франсес, стыдливо пряча глаза.
        — Вам хотелось есть?  — переспросила я, не веря собственным ушам.  — Но как…
        — Мама, Тревора не было дома больше трех месяцев,  — перебила меня Франсес,  — и все то немногое, что он успел заготовить, я съела. Он пробовал охотиться, но дичь не шла. Он не хотел идти просить еду у клана. Хотя и соседям особенно нечем было поделиться. А Тревору так хотелось, чтобы я была довольна!
        — Ты могла прийти в Карнох, и я бы дала тебе…
        — Нет!  — резко ответила моя дочь. Лицо ее исказилось болью, глаза снова наполнились слезами.  — Мама, Тревор был таким гордым! Он не хотел. Я предлагала, но он наотрез отказался, сказал: «Лучше умереть, чем побираться!»

«Господи, знал бы он, что так и случится!»
        — Но как вы оказались на той дороге одни?  — спросила я уже спокойнее, с бoльшим пониманием.
        — Двоюродные братья Тревора должны были вот-вот нас нагнать. Но что-то их задержало. А Тревор больше не мог ждать. Он боялся, что конвой снова отправится в путь, и тогда мы вообще ничего съестного не найдем. Последняя повозка осталась без присмотра, и… Нам очень хотелось есть!
        А в это время Претендент и его приближенные вкушали изысканные яства и запивали их французскими винами! Какая жуткая несправедливость! Тысячи солдат, с конца лета до зимы жившие в военных лагерях, вернулись домой и обнаружили, что закрома и кладовые пусты. И это при том, что восстание закончилось ничем и месть короля Георга вот-вот обрушится на непокорных! Скоро в Хайленд прибудут члены следственной комиссии. Начнутся суды и казни. Людям придется какое-то время скрываться в горах…
        — Что ты намереваешься делать теперь?
        — Вернусь домой.
        — Куда?
        Франсес посмотрела на меня так, словно не поняла сути вопроса.
        — В Дальнесс, конечно! Теперь мой дом там. Я была его женой, пусть и всего несколько месяцев. А теперь до конца жизни я его вдова.
        Она показала мне левую руку, где на безымянном пальце поблескивало медное колечко в виде двух переплетенных лент.
        — Это кольцо Тревор заказал кузнецу в лагере еще во время кампании. Потом он хотел подарить мне серебряное. Хотя, думаю, я прекрасно обойдусь и этим.
        Франсес с минуту задумчиво смотрела на обручальное кольцо того же оттенка, что и ее волосы.
        — Мама, мне страшно. Я чувствую себя такой одинокой! А по ночам… По ночам мне снится весь этот ужас с виселицей, опять и опять!  — Она закрыла глаза и прижалась ко мне.  — Лицо Тревора… грохот люка, открывшегося у него под ногами… Я вижу такой сон каждую ночь, и это сводит меня с ума. Ужасно!
        — Я знаю.
        О да, я знала это! Мне снилось то же самое, когда Лиам сидел в тюрьме, в Эдинбурге, по обвинению в убийстве лорда Даннинга! Хотя, надо признать, мои кошмары были порождением воображения. Они были отражением моих страхов. У Франсес все было по-другому. То была реальность, переживаемая снова и снова. И эти воспоминания будут преследовать ее всю жизнь. Я вздохнула и вытерла глаза. Как сказал доктор Мэншолт: «…в горе проявляется все лучшее, что есть в нас»? Наверное, так оно и есть. Я посмотрела на дочь, всем сердцем желая, чтобы это оказалось правдой.
        Я задумчиво взглянула на озеро Кинорд. Такая разная, суровая и в то же время захватывающая красота пейзажа была отражением истории этой страны. Тревор, Саймон, Колин, Ранальд… И сколько еще других? Эта земля пила их кровь, как губка воду.
        Шотландию — земли древние, морщинистые и истощенные — римляне называли Каледонией, а переселившиеся сюда из Ирландии скотты — Далриадой. Позднее пикты именовали ее «королевство Альба», а еще позже — «королевство скоттов».
        Я прижалась щекой к холодному камню и кожей ощутила сложный мотив резьбы — наследия давних времен. Этот красивый крест, мастерски высеченный в граните, был живым свидетельством того, что когда-то здесь обретался человек, его сотворивший. То был след, оставленный безвестной жизнью на незыблемом камне, которому не страшны износ и время.
        Воспоминания запечатлены в памяти на всю нашу жизнь и исчезают одновременно с нами… А эти гранитные стелы — память времен. В Шотландии очень много таких камней и каменных построек — «вех истории». Крест, к которому я прижалась щекой, наверняка был вырезан на камне в эпоху начала христианизации пиктов, в пятисотые годы от Рождества Христова.
        Колумба, кельтский монах-христианин, покинул родную Ирландию и прибыл сюда, в эту гористую туманную местность, населенную язычниками-пиктами. Он родился в королевской семье, но, влекомый скорбью, оставил титулы и богатства, чтобы обратить в веру столько же душ, сколько их погибло в последней кровопролитной битве в Ирландии, которая случилась из-за него. И вот он переплыл море и ступил на берег Гаэлей, землю королевства скоттов, которая тогда именовалась Далриадой, а в мои дни — Аргайлом…
        Повелитель скоттов разрешил ему поселиться на Айона — маленьком острове недалеко от острова Малл. Там Колумба основал монастырь. Со своими учениками он исходил всю землю языческой Шотландии, проповедуя евангельские истины. Король пиктов Бруде и его друиды встретили его враждебно. Увы, в нашем мире перемены не происходят без кровопролития! Пролилась кровь и тогда, но Колумба с божьей помощью совершил несколько маленьких чудес. Так, он спас человека, вытащив его из разверстой страшной пасти чудовища, поднявшегося из темной, сине-зеленой пучины озера Лох-Несс. Только тогда Бруде признал сильным проповедуемого им Бога и того, кого Колумба называл Христос, и перешел в христианство. А еще через столетие все жители Шотландии уже были христианами.
        На некоторых камнях мегалитических сооружений, установленных еще в дохристианские времена, сохранились таинственные письмена с буквами огамического алфавита или языческие символы полумесяца, змеи, волка и вооруженного воина. Были ли то рассказы о событиях того времени? Или эти камни служили для религиозных целей? Как бы то ни было, они до сих пор пребывают в Хайленде и защищены от вандалов тайной, по-прежнему их окружающей…
        Прошло много минут, и холод успел пронизать меня до костей. За спиной послышался шорох, и теплая рука погладила меня по щеке, когда я обернулась.
        — Все в порядке, a ghraidh?
        Я грустно улыбнулась Лиаму.
        — Да, почти,  — ответила я хрипловатым от слез голосом.
        Лиам погладил по волосам Франсес, которая, похоже, задремала, завернувшись в свою накидку.
        — Она справится,  — шепотом сказал он.

«Да, как и мы все. Мы ведь пережили смерть Ранальда… А ты пережил смерть Анны и Колла». На первых порах нам тоже хочется умереть. Хочется, чтобы солнце погасло и земля провалилась в тартарары. А потом наступает новый рассвет, а за ним — еще один, заставляя нас сделать шаг к принятию. Как мы приходим к тому, чтобы принять столь страшное событие, как потеря родного человека? «Вера — это рука Господа, которая помогает нам преодолевать испытания…»
        — Жаль, что она не избавляет нас от этих испытаний,  — закончила я свою мысль вслух.
        — Что?
        — Нет, ничего. Нам пора. Холодно, а ехать еще долго!
        И я легонько похлопала Франсес по плечу. Она открыла глаза и растерянно посмотрела на меня. Горестные воспоминания снова проникли ей в душу, отчего лицо ее помрачнело, а губы сложились в гримасу боли.
        — Мама, мне хотелось умереть!  — прошептала она, цепляясь за мою руку.
        Я промолчала, выразив понимание одной лишь улыбкой. Мы немного помолчали. Потом Франсес слабо улыбнулась.
        — Спасибо, мамочка.
        От волнения у меня комок встал в горле, и я не смогла выговорить ни слова. Да, моя девочка со всем справится…
        Глава 30
        Ловушка
        Ветви деревьев покрылись тонким слоем льда. Словно деликатные скульптурки из блестящего стекла, они сверкали в блеклых лучах солнца, которое робко пыталось проникнуть сквозь марево тумана. До меня доносился шум холодной и бурной реки Кэрон-вотерз, несшей свои воды в залив Стоунхейвен.
        Я перевела взгляд на маленькую сверкающую каплю, дрожавшую на кончике хрустальной сосульки, коих на крытой сланцем крыше было множество. «Слеза» медленно удлинялась и дрожала, словно отчаянно пыталась усидеть на месте вопреки всем незыблемым законам природы. Напрасный труд! Она сорвалась и утонула в луже под балконом на выложенном камнями дворе скромной усадьбы лорда Данна в Кирктауне, недалеко от Феттерессо, в пригороде Стоунхейвена.
        Зная, что Лиам стоит у меня за спиной, я не спешила оборачиваться — я слишком устала. Я продолжала любоваться пейзажем, ставшим совсем сказочным после вчерашнего дождя и ночных заморозков. Утомленные и голодные, мы въехали во двор дома Патрика пять дней назад. Приняли нас с распростертыми объятиями, радости и расспросам не было конца. Лиам и Сара не виделись год, да и я сразу же принялась расспрашивать Патрика о здоровье и о том, как у него идут дела.
        Нога его понемногу заживала. И все-таки я заметила, что временами, когда, по мнению Патрика, на него никто не смотрит, мой брат морщится и растирает ногу. Да и ходить без палочки он был еще не в состоянии.
        Лиаму пришлось рассказать Саре о смерти Колина. Эту самую печальную новость он отложил на утро следующего дня. Он просил, чтобы я была в этот момент с ними, но я предпочла оставить брата и сестру наедине: у меня не хватило сил утешать еще кого-то. Сил у меня было совсем мало, и я решила приберечь их на обратный путь. Поэтому Лиам покинул нашу комнату с удрученным видом и пошел к Саре один.
        Франсес я застала спящей. По правде сказать, здесь, в Кирктауне, она каждый день спала по восемнадцать часов и вставала только поесть и привести себя в порядок. Но чувствовала она себя намного лучше, это было очевидно.
        Мой брат тактично подождал до третьего дня нашего пребывания в его гостеприимном доме, чтобы сообщить, что принц Яков Эдуард посвятил его в рыцари. Что ж, кости нашего отца, должно быть, содрогнулись от гордости в своей могиле. Церемония посвящения состоялась двадцать седьмого декабря в замке Феттерессо, где остановился Претендент после своего прибытия в страну. Граф Маришаль собрал знать в замке, ставшем главной резиденцией Китов. Будущий король монаршей властью наградил титулами тех, кто доказал свою преданность Дому Стюартов. Граф Мар стал герцогом, однако я очень сомневалась, что это надолго…
        В Феттерессо Претендент провел несколько дней. У него начался приступ четырехдневной лихорадки, и все же он нашел в себе силы принять представителей духовенства Абердинской епископальной церкви, магистрата, городского совета и якобитов Абердиншира. Второго января он отправился в Перт.
        Патрик не скупился на похвалы принцу Якову. Мы слушали его молча. Ему не случилось увидеть, почувствовать отчаяние, царившее в военном лагере в Перте… Из-за ноги он оказался заключенным в четырех стенах своего дома. Его посыльный постоянно курсировал между Пертом и Феттерессо и сообщал ему о последних событиях. Однако этот молодой человек не появлялся в усадьбе вот уже три недели, а других источников новостей у Патрика не было.
        Незадолго до нашего приезда прибыл посыльный от самого Мара и принес печальное известие: восстание вот-вот закончится. Двадцать девятого января Аргайл выступил на Перт. В окрестностях города все чаще стали появляться драгуны-соглядатаи, а один из шпионов доложил о том, что правительственные войска выступили из Стирлинга. Главнокомандующий силами якобитов решил отдать город врагу и немедленно начал уводить своих людей, к величайшему отчаянию последних. Он спешно отправил офицера в Данди, где на озере Тай стояли на якоре три французских судна, с приказом переместиться вдоль берега к Монтрозу и там дожидаться Претендента.
        Патрик распорядился, чтобы на рассвете его лошадь была оседлана. Армия якобитов вышла из Перта утром тридцать первого января. Сейчас было второе февраля. Ему нужно было немедленно отправляться в Монтроз, чтобы организовать принцу, который, судя по всему, возвращался в изгнание, должный прием.
        Еще одна капля медленно сорвалась с сосульки после нескольких секунд ожесточенного сопротивления силе земного притяжения, и разбилась о гладкую поверхность лужи, отчего по ней разбежались концентрические круги.
        — Что творится в этой хорошенькой головке?
        Я вздрогнула. Голос Лиама оторвал меня от раздумий. Он обнял меня за талию и привлек к себе. Я закрыла глаза и прижалась спиной к его теплому телу.
        — Ничего особенного,  — ответила я вяло.
        Свежевыбритой щекой он потерся о мой висок.
        — Сколько времени нам нужно еще пробыть здесь?  — спросила я и устало вздохнула.
        — Думаю, мне и моим людям тоже придется ехать в Монтроз. Куда поедет Претендент, туда последуют и убийцы.
        Я снова вздохнула. Кровопролитие снова и снова! Мне хотелось уговорить Лиама передумать, отвезти нас с Франсес в долину и там всем вместе переждать, пока не проснется природа. Но ничего подобного я не сделала. В глубине души я знала, что для него это было бы равнозначно предательству. Он не мог позволить, чтобы принца убили.
        Мы получили сведения крайней важности, и ими нельзя было пренебречь. Даже несмотря на то, что мы прекрасно догадывались, какой оборот примут события. А они начали развиваться с удвоенной скоростью, когда служанка внесла в гостиную поднос с чаем и печеньем.
        Я услышала, как она что-то шепчет Саре на ухо. Та посмотрела в нашу сторону и снова обернулась к молоденькой горничной.
        — Ты уверена?
        — Мистер Милн мне рассказал! Он только что приехал, привез пиво, которое вы заказывали, и…
        — Он еще в доме?
        — Думаю, да, мэм.
        — Позови его!  — Сара со вздохом потерла лоб.  — Боюсь, ваша банда убийц отирается в окрестностях,  — сообщила она после недолгого молчания.
        Лиам напрягся у меня за спиной. Дункан и Марион, игравшие в триктрак, подняли головы. Все ждали объяснений.
        — Хозяин трактира, который поставляет нам пиво, говорит, что несколько дней назад у него остановились очень подозрительные гости. Одна из подавальщиц подслушала, как они говорят о задании, за которое им хорошо заплатили. У них полно денег, и они тратят их на азартные игры и… на женщин.
        — Это еще не повод их заподозрить,  — сказала я, хотя сердце мое учащенно забилось.  — Это может быть кто угодно…
        — Но кто угодно не зовется Маккей и не носит повязку на правом глазу!  — отрезала Сара.
        — Это наверняка они!  — воскликнул Лиам.
        Он повернулся к окну и задумался, устремив взгляд на сияющий на солнце пейзаж, которым я любовалась еще минуту назад. Дункан встал и заходил взад и вперед. Наконец он остановился у края ковра и уставился невидящими глазами себе под ноги.
        — Нужно найти способ помешать им подобраться к принцу. Сколько их?  — спросил Лиам, поворачиваясь к нам.
        — Этого я не знаю,  — ответила Сара.
        Дверь отворилась, и служанка ввела в комнату человека, знавшего все ответы. Ему было лет пятьдесят. Крепкого сложения, суровый с виду, он смущенно теребил шляпу огрубевшими от работы пальцами. При его появлении Сара встала.
        — Мистер Милн!  — радостно приветствовала она гостя.  — Входите! Вы что-то хотите мне рассказать, верно?
        — Да, мэм… э-э-э… леди Данн.
        Сара расхохоталась.
        — Обойдемся без «леди», мой друг! Мы слишком давно знаем друг друга. И, честно говоря, мне все эти титулы не очень по душе. О чем это мы? Ах да, Эйлин говорит, что несколько ваших постояльцев участвуют в каком-то заговоре…
        — Клясться в этом я бы не стал, но вид у них самый подозрительный. Они постоянно шушукаются и не любят, чтобы к ним подходили близко. Моя племянница Элизабет услышала вчера вечером слово «Претендент». Вот я и подумал, что надо все пересказать вам. Еще она услышала, что они поджидают посыльного, а он запаздывает. Наверное, поэтому они так раздражены.
        — Вы их знаете?  — спросил Лиам.
        — Нет, что вы!  — поспешно ответил трактирщик.  — Они не говорят на местном диалекте. Они говорят по-северному. А главарем у них какой-то Маккей. Гонористый парень, это я могу точно сказать!
        — А вы слышали имена остальных?
        — Макхи, Робинсон, Уильямсон, Скоби… Я не все запомнил. Всего их восьмеро.
        Теперь пришел черед спрашивать Дункану.
        — Когда они приехали?
        — У меня они живут уже неделю. Правда, на пару дней уезжали, но за комнаты заплатили наперед, чтобы я их не сдавал. Вчера они вернулись. Не могу сказать, куда они ездили, этого я не знаю.
        — Вы прекрасно сделали, что все нам рассказали, мистер Милн!  — сказала Сара.  — Говард расплатился с вами?
        — Все улажено, леди Данн.
        Сара поморщилась. Судя по всему, с новым титулом она чувствовала себя некомфортно. Хотя мне казалось, что он ей очень к лицу… Они с Патриком переехали в усадьбу совсем недавно и перевезли с собой всю мебель и вещи из эдинбургского дома. Их нынешнее обиталище было очень красивым. Дом был невелик, но стоял на прекрасном участке земли на берегу речки, и рядом был разбит замечательный «французский» сад.
        Добрейшая Роззи последовала за своими господами и моментально прибрала к рукам кухню. И горе тому, кто вторгался в царство сверкающего столового серебра и начищенных медных кастрюль без ее позволения! Я очень скоро поняла, что имею все основания тревожиться за талию Патрика: едва он вернулся домой, как Роззи принялась старательно баловать его вкусной едой. «Лорды, они на еде не экономят!»  — повторяла она каждому, кто готов был слушать. И последствия не заставили себя долго ждать…
        — Если случится что-то важное, вы, надеюсь, мне сообщите?
        — Конечно! Сразу пришлю сюда моего Чарли!
        Мистер Милн вежливо попрощался и покинул маленькую гостиную. Мы молчали, обдумывая дальнейшие действия.
        — Нужно заманить их в ловушку!  — предложил Дункан.
        — Хорошая мысль, но таких провести нелегко,  — возразил Лиам с легким раздражением в тоне.  — Это наемники. Да и тот, кто поручил им такое задание, никогда не доверился бы полным болванам.
        Он потер глаза, повернулся к окну, и взгляд его снова затерялся среди зимних красот пейзажа. Я понимала, что ему не терпится что-то предпринять. Прошлой ночью, зная, что Претендента ожидают в Монтрозе, Лиам долго не мог заснуть, а уже во сне все время ворочался, так что и я выспалась плохо. Итак, мы знали, что на жизнь принца планируется покушение, но при этом понятия не имели, где и как оно будет совершено.
        — Должен же быть какой-нибудь способ им помешать!
        — Если бы мы знали, кто этот посыльный, которого они ждут, его можно было бы перехватить. Тогда у Претендента оказалось бы достаточно времени, чтобы сесть на корабль и уплыть из Шотландии раньше, чем заказчики убийства об этом узнают,  — сказал Дункан.
        — Думаю, посыльный должен сообщить им, куда именно прибудет Претендент и где его будет ждать корабль,  — заметила Сара.  — Может, это кто-то из окружения самого Якова? А может, даже женщина… Это может быть кто угодно!
        — Но если он еще не приехал, можно занять его место!
        Все взгляды обратились к Марион, которая до этого молчала.
        — Что ты хочешь этим сказать?  — спросил Дункан с ноткой тревоги в голосе.
        Лиам скрестил руки на груди и с явным любопытством ждал объяснений.
        — В общем, один из нас может выдать себя за посыльного,  — после недолгого замешательства начала Марион,  — и ввести бандитов в заблуждение. Например, почему бы не отослать их в Инвернесс?
        — Ты же это несерьезно, Марион!  — воскликнул Дункан удивленно.
        Взгляд голубых глаз девушки вперился в мужа, и она нахмурилась.
        — Вполне серьезно,  — ответила она, сделав ударение на первом слове.  — Нам сейчас не до шуток! Мы все знаем, что сын герцога Аргайла причастен к этому заговору, так что посыльный запросто может быть и от него!
        — Инвернесс? На это они никогда не купятся! Город пребывает под эгидой правительства, принц ни за что не рискнул бы там появиться. И скажи мне, пожалуйста, кто из нас, по-твоему, годится на роль лжекурьера?
        — Я!  — объявила она, вздергивая маленький волевой подбородок и с вызовом глядя на Дункана.
        На лице моего сына отразился ужас. Несколько секунд он смотрел на жену, потом развернулся и воздел руки к небу. Мне показалось даже, что он решил исполнить highland fling[120 - Традиционный шотландский танец.], причем первые па ему вполне удались.
        — Мне все это снится!  — воскликнул он, обращаясь ко всем святым на небесах.
        — Дункан, ну подумай сам…  — не сдавалась Марион.
        Он крутился на месте снова и снова, бледный от ярости и тревоги.
        — Что тут думать? Нет!
        — Я — Кэмпбелл, в Инверари мне бояться нечего и…
        — Я знаю, что ты — Кэмпбелл, представь себе! Вот только почему-то мне всё время об этом напоминают!
        Марион топнула ногой и, не ответив на обидное замечание, продолжила свои объяснения:
        — …и я женщина, поэтому мне будет легче втереться к ним в доверие.
        — Они раскусят тебя в два счета!
        — Дункан!  — прикрикнула она на мужа.  — Я, по-твоему, такая дура?
        Тот в ответ пробормотал что-то себе под нос.
        Я посмотрела на Лиама. Мой супруг молча наблюдал за происходящим, только губы его чуть улыбались. Наконец он посмотрел на меня. Я нахмурилась: перебранка между молодоженами его явно забавляла. Судя по всему, он что-то задумал. Но стоило мне открыть рот для протеста, как Лиам опередил меня, изложив свое видение ситуации:
        — Это может сработать.
        На нас обрушилась тяжелая тишина. Марион какое-то время не могла прийти в себя от удивления, потом губы ее сложились в торжествующую улыбку.
        — Никогда!  — вскричал Дункан, сердито глядя на отца.  — Она моя жена, и я никогда не разрешу ей добровольно отдать себя в руки убийцам! Как ты можешь говорить такое, отец?
        Лиам пожал плечами.
        — Я не стану спорить с твоими решениями, сын. Но мысль и вправду хорошая. Можешь предложить другой план?
        — Должен быть другой способ…
        — Ты поедешь со мной, Дункан. Будешь моим… телохранителем или что-то вроде того,  — вмешалась Марион.  — И из пистолета я стрелять умею, если что…
        Дункан ошарашенно смотрел на нее.
        — Ты совсем спятила? Эти люди — не кретины, хочу тебе заметить! Да любой шотландец сумеет отличить тартан Макдональдов, что сейчас на мне, от тартана Кэмпбеллов! Ты когда-нибудь видела, чтобы у Кэмпбелла в телохранителях ходил Макдональд?
        Марион громко хмыкнула.
        — Какой же ты временами бываешь тупой!
        Наградив мужа этим нелестным замечанием, она вышла из комнаты. Несколько секунд Дункан потрясенно смотрел на дверь, которую Марион закрыла за собой, потом перевел взгляд на отца.
        Мы с Сарой стали безмолвными свидетелями сцены, которая и должна была воспоследовать.
        — Зачем ты поддержал ее идею?  — взорвался негодованием Дункан.
        Лиам, сохраняя полнейшее спокойствие, повернулся к сыну.
        — Потому что это хороший план, вот и все. И пока другого у нас нет.
        — Хороший план? Бросить мою жену в пасть волкам — это, по-твоему, хороший план?
        — Я понимаю твое возмущение, Дункан, но чем Марион рискует, если войдет в трактир, передаст Маккею записку и вернется сюда? Ты будешь ее сопровождать, а мы подождем поблизости.
        Саркастический смех Дункана нимало не разрядил обстановку.
        — Ну конечно! Пять минут назад ты сам говорил, что мы имеем дело с бандой наемников, у которых мозги на месте. А теперь ты предлагаешь мне отпустить жену потягаться с ними в хитрости? Это несерьезно!
        Лиам не стал спорить. Я не знала, что и думать. Реакция Дункана была мне понятна, но с другой стороны… И все же от комментариев я воздержалась.
        Уперев руки в бока, Дункан принялся вышагивать по краю ковра. Он злился, как злится дикий кабан, угодив в западню.
        — Этого не будет! Я не отпущу Марион в трактир!  — Он топнул и ударил кулаком одной руки о ладонь другой.  — Только не Марион! Нет, я ей не позволю…  — Дункан вдруг замолчал. Судя по всему, в голову ему пришла новая идея.  — А почему бы мне самому не сыграть роль курьера?
        — Попробуй рассудить, как эти люди, Дункан. Поставь себя на место Маккея. Кому ты скорее поверишь? Мужчине из клана якобитов, одним своим видом внушающему подозрения, или беззащитной девице из хорошей семьи?
        — Спасибо за комплимент, отец!
        Лиам искренне рассмеялся. Дункан улыбнулся уголками губ.
        — Должен заметить, что стоит Марион открыть рот, как ее мало кто примет за беззащитную девицу из хорошей семьи! И как заставить Маккея поверить, что она и есть тот самый посыльный? У них должен быть какой-то пароль, знак, по которому они узнaют друг друга.
        — Ты видел документ, состряпанный сыном Аргайла. Наверняка на нем была какая-то пометка. Странное слово, цифры или символ…
        Дункан вздохнул и, потирая глаза, задумался. Рука его внезапно замерла.
        — Символ…
        Уставившись на рисунок ковра, он тряхнул головой, словно прогоняя мысли, теснившиеся в голове, потом повернулся ко мне с видом, красноречиво говорившим: «Мама, помоги!» Сердце у меня сжалось. Сколько раз он смотрел на меня вот так в детстве, когда шалил и ожидал, что отец будет его ругать, или не мог выбрать, на что решиться: пойти на рыбалку или же потренироваться с мечом?
        — Тебе решать,  — тихо сказала я.
        Дункан не стал скрывать свою ярость и свою растерянность.
        — Марион наверняка знает, что делает,  — добавила я осторожно.
        В этот миг дверь открылась и вошла Марион с пледом под мышкой.
        — Ваш плед, мистер… э-э-э… Кэмпбелл!  — насмешливо объявила она, бросая Дункану плед.
        На лице моего сына отразилось сначала удивление, потом — глубочайшее отвращение.
        — Нет!
        Он потряс пледом Кэмпбеллов.
        — Ты же не думаешь, что я надену это?
        Марион смотрела на него, скрестив руки на груди и едва заметно улыбаясь.
        — И вообще, откуда у тебя этот плед?
        — Это мой плед, Дункан Макдональд,  — ответила она.  — Может, я и ношу теперь твою фамилию, но даже не надейся, что я откажусь от своей собственной. Кровь, которая течет в моих жилах,  — это кровь моих предков, и этого не изменить!
        — И ты думаешь, я это надену?
        Она обреченно покачала головой.
        — Послушай, мне пришлось надеть твои цвета, чтобы спасти людей моего отца от смерти. Значит, и ты сможешь поносить недолго мои цвета, чтобы спасти твоего короля!
        — Fuich!
        — Не будь таким упрямым, Дункан!
        — Марион!
        — Ты злишься, потому что это я все придумала, а не ты!
        Дункан открыл было рот, да так и застыл от неожиданности. Я знала его достаточно хорошо, чтобы догадаться: он с трудом сдерживается, чтобы не наорать на Марион. Я приблизилась к Лиаму, которого происходящее, похоже, забавляло. Сара потихоньку направилась к двери.
        — Я злюсь? Да что ты себе вообразила! Это же надо такую чушь выдумать! Ни за что я не надену твой плед и не позволю тебе впутаться в эту историю! Ясно?
        Плед пролетел через комнату и упал к ногам красной от гнева Марион.
        — Значит, жениться на Кэмпбелл — это пожалуйста! А вот носить ее цвета…
        — С чего это мне их носить? Я женился на тебе, а не на твоем клане! И сколько можно говорить: мы имеем дело с бандой убийц! Им плевать, кого прирезать — парня Макдональда или девицу Кэмпбелл!
        — Но ты ведь будешь со мной!
        — Их восьмеро! Если набросятся все разом, я не справлюсь!
        — Но я ведь всего лишь скажу им, где Претендента будет ожидать корабль, и сразу уйду!
        Дункан шумно вздохнул и провел ладонью по лицу.
        — И как их убедить, что ты — из Кэмпбеллов? Какие у тебя есть доказательства, кроме хорошо подвешенного языка? Плед не в счет.
        Из кармана юбки Марион достала две броши. Одна была бронзовая с позолотой, с изображением головы дикого кабана и девизом клана над ней. Такая красивая вещь могла принадлежать только знатному члену клана. Вторая была овальной формы, более изящная, из чеканного серебра. На ней тоже был начертан девиз, а в центре — веточка черники с ланцетовидными листочками из малахита и фиолетовыми ягодками-аметистами. Черника была растением-символом клана Кэмпбеллов.
        — Откуда у тебя эти броши?  — спросил ошарашенный Дункан.  — Ты мне их не показывала.
        — Вот эту носила когда-то моя мама.
        Марион положила Дункану на ладонь мужскую брошь, и он посмотрел на нее с нескрываемым отвращением.
        — А эта досталась мне в память о двоюродном брате Хью, я его любила. Я храню ее как амулет, на счастье. В твоем доме я побоялась ее оставить, ну, чтобы не…
        Она сконфуженно умолкла.
        — Чтобы не украли?
        Марион покраснела и отвернулась.
        — У нас не принято красть друг у друга,  — холодно заметил Дункан.  — Теперь ты тоже Макдональд, хочешь того или нет.
        Повисла удручающая тишина. Я уже подумывала, не разумнее ли будет уйти потихоньку и оставить их наедине улаживать все противоречия.
        — Не заставляй меня сожалеть об этом, Дункан,  — бесцветным, тихим голосом произнесла Марион.
        Снова тишина… «Не говори ничего, сынок!» Мой сын стоял с таким видом, словно никак не мог уловить смысла сказанного Марион. Потом медленно нагнулся, подобрал с пола плед и помял пальцами, вглядываясь в его темную расцветку. Сохраняя непроницаемое выражение лица, он прошел к креслу и уронил в него свое тело и всю тяжесть своего уныния.
        — И какое место мы должны им указать?  — устало спросил он.
        По губам Марион скользнула тень улыбки. Я тоже невольно усмехнулась.
        — Даннотар,  — обронила Сара.
        — Крепость Даннотар?
        — Семья Китов практически не бывает там с тысяча шестьсот пятьдесят второго года, когда крепостью овладел Кромвель. Постройки сильно разрушены, их с тех пор никто не отстраивал. В мирное время там держали гарнизон и склад боеприпасов, а с тех пор, как началось восстание, Маришаль оставил там горстку своих людей под командованием коменданта Огилви. По-моему, отличное место для западни.
        Лиам задумался, а Дункан, морщась, разглядывал брошь, поблескивавшую у него в пальцах.
        — Но захотят ли они въезжать на территорию крепости? Это рискованно! Там, как у ловушки для кроликов,  — один вход, и он же — единственный выход. Это, кстати, может сыграть и против нас. И что Претенденту делать в Даннотаре?
        — Крепость принадлежит графу Маришалю и считается одной из самых защищенных в Шотландии. Потайной ход из нее ведет к гавани Кастл-Хейвен, а там есть небольшой природный причал. Идеальное место для того, чтобы сесть на корабль.
        — Не знаю… Поверят ли?
        — Это я могу вам устроить,  — с таинственной улыбкой заявила Сара.  — Состряпаем для них послание!
        — А где мы возьмем печать?  — поднял голову Дункан.
        Мы переглянулись. И правда, откуда мы возьмем печать дома Аргайлов, чтобы придать документу достоверность?
        — Запечатаем его брошью Хью,  — предложила Марион.  — Но… Точно, я вспомнила! На том документе был рисунок, что-то вроде кинжала с широким клинком. Может…
        — Ты сможешь его нарисовать?
        — Помню плоховато, но могу попробовать.
        Сара села за письменный стол, над которым висел портрет последнего Джорджа Кита, последнего графа Маришаля. Он был изображен на природе, с двумя великолепными шотландскими борзыми у ног, с охотничьим ружьем на перевязи и ягдташем, полным подстреленной птицы. Лиам продиктовал сестре текст послания. Марион подошла к ним, взяла листок бумаги и перо и задумалась. Как именно выглядел кинжал на том проклятом документе младшего Аргайла? Я подошла к сидевшему с мрачным видом Дункану и положила руку ему на плечо.
        — Знаю, идея тебе не нравится.
        Он вздрогнул и выругался.
        — Сынок, это ведь всего лишь кусок шерсти…
        — Кусок шерсти! Мать, тартан — это намного больше, и ты должна это понимать! Это наша кровь, наша история…
        Я поморщилась. «Неудачное вступление, Кейтлин!» И я решила зайти с другой стороны.
        — Ты прав. Но разве на тартан, что ты держишь в руках, не пролилась кровь за принца Стюарта там, при Шерифмуре?
        — Я не говорю о преданности королю, это вопрос… Этот тартан запятнан нашей кровью, мама, и поэтому я не хочу его надевать!
        Я наклонилась к сыну и посмотрела ему в глаза. Он попытался отвести взгляд, однако я быстро призвала его к порядку.
        — Дункан, это тартан твоей жены. Это ее кровь и ее история. Ты любишь ее…
        — Да, я люблю, но ее, а не ее клан!
        — Но ты не можешь заставить ее отказаться от своих цветов, забыть о своих корнях! И никто ведь не заставляет тебя клясться в верности Гленлайону! Дункан, все это — ради безопасности Марион…
        — Я знаю.
        — Сделай это ради нее.
        Огорченный, он откинулся на спинку кресла. Я знала, что он все понимает, но гордость его еще оказывает сопротивление. Взгляд его остановился на жене, старательно что-то рисовавшей на клочке бумаги. Марион отвела прядь-бунтовщицу, упавшую на глаза, и облизала губы от старания.
        — Она у тебя храбрая,  — сказала я словно между прочим.  — И она мне нравится.
        — А мне остается только…
        Пальцы Дункана сомкнулись на броши, которую он до сих пор держал в руке. Он вздохнул, признавая свое поражение.
        — Мама, я все понял. Чего не сделаешь ради…
        — Ради женщины?  — подсказала я.
        Он помолчал немного, теребя плед Кэмпбеллов и не сводя с Марион глаз. Потом поднес темно-зеленую ткань к лицу, понюхал ее и закрыл глаза.
        — Я хочу, чтобы с нами поехали еще двое мужчин. Они подождут нас возле трактира. Как только Марион переговорит с Маккеем, она уедет вместе с ними. А я поеду к отцу, в крепость.
        — Сара сможет это устроить.
        — Еще я хочу, чтобы у Марион было с собой оружие — охотничий нож и ее маленький кинжал.
        Он проворчал себе под нос еще что-то, потом встал, перекинул плед через плечо и направился к буфету.
        — Мне надо выпить!
        Я оставила его топить гордость в виски и подошла к Лиаму, оценивавшему творение Сары.
        — Готово?
        — Что скажешь, Кейтлин?  — спросил он, протягивая мне послание.
        Я быстро пробежала его глазами. В письме говорилось, что претендент на корону Шотландии со дня на день приедет в Даннотар-кастл, где его поджидает баркас, чтобы доставить на французское судно, которое только что покинуло порт Данди. Далее сообщалось, что подательница письма — племянница герцога (что, кстати, было сущей правдой) и к ней следует отнестись с не меньшим уважением, чем к самому герцогу.
        Последняя фраза вызвала у меня скептическую улыбку. Знать бы, как отнеслись бы эти проходимцы к герцогу, попадись он к ним в руки! Но в целом история получилась вполне правдоподобная. Однако удастся ли нам их провести?
        План заключался в том, чтобы заставить наемников войти в крепость. Это не составляло труда: к письму мы решили приложить документ с оттиском печати Китов, которую наемники покажут коменданту крепости и отрекомендуют себя как передовой отряд, посланный проверить, не затаились ли в регионе враги его высочества принца Стюарта. Оказавшись в Даннотаре, они затаятся и станут ждать. Для таких, как они, дело наверняка покажется детской игрой. Ну, почти…
        — Думаю, он выглядит вот так,  — пробормотала Марион, разглядывая плод своих усилий.  — Но за полное сходство не ручаюсь.  — Она свела тонкие брови, наморщила нос и поджала губы.  — М-м-м… Даже не знаю…
        Она послюнила палец и аккуратно похлопала им по рисунку.
        — Зачем это, Марион?  — озадаченно спросила я.
        — Случайная оплошность! Капля упала и чуть-чуть размазала рисунок! Зато так намного лучше,  — заявила она, разглядывая свою работу.  — Теперь отличить подделку будет труднее!
        Ее сообразительность заставила меня улыбнуться.
        — А ты что скажешь, Дункан? О!
        Я проследила за удивленным взглядом Марион. На моем сыне был плед с цветами Гленлайона, на плече блестела брошь Кэмпбеллов. Он стоял, прислонившись к стене и скрестив на груди руки, и с несчастным видом смотрел на нас.
        — Только прошу, не надо комментариев!


* * *
        Тени становились все длиннее, не давая забыть о неумолимом ходе времени. Страх прокрался ко мне в душу, посеял в ней сомнение. Тысячи вопросов теснились в голове. Что, если… А вдруг… Точно ли… Больше часа прошло с момента отъезда Лиама в Даннотар. Дункан с Марион и двумя мужчинами из дома Китов еще раньше отправились в трактир в Стоунхейвен.
        Я не сводила глаз с солнечного зайчика, танцевавшего по столешнице декоративного итальянского столика из синего мрамора с белыми прожилками. Солнце садилось за Грампианские горы, и последние лучи его, отражаясь от хрусталя бокалов, быстро угасали.
        Сара протянула мне бокал кларета и, хмурясь и вздыхая, опустилась в кресло напротив. Я набрала в грудь побольше воздуха и пригубила красный, как кровь, напиток.
        — Все будет хорошо,  — сказала она.
        Я задумалась, кого она надеется успокоить этими словами — себя или меня? Я посмотрела на клетку у окна. Маленький соловей умолк и теперь сидел на березовой ветке и приглаживал перышки. Я попыталась сосредоточиться на птичке, чтобы отвлечься, но у меня ничего не вышло. Перед глазами стоял зловещий силуэт Даннотара.
        Этот замок-крепость в свое время построили на месте древнего святилища пиктов — высоком плато на полуострове, почва которого состояла из гальки. Такую землю здесь принято было называть «пудинг». Каменный донжон был возведен в XIV веке сэром Уильямом Китом, маршалом и хранителем королевской сокровищницы Шотландии там, где прежде обретались остатки старинной деревянной цитадели, которую сжег в свое время национальный герой Уильям Уоллес. В 1297 году он возглавил восстание многих кланов против английского короля Эдуарда I с тем, чтобы освободить Шотландию. Деревянную крепость он сжег вместе с гарнизоном, отказавшимся сдаться.
        За последние несколько веков было возведено еще несколько построек. У крепости был только один вход — через дно оврага, который соединял возвышенность с «большой землей». По этой дороге невозможно было пробраться так, чтобы не привлечь внимание часовых. С трех остальных сторон были обрывы высотой много десятков метров — неодолимая преграда для большинства смертных. Бытовало мнение, что взять Даннотар без тяжелой артиллерии и долговременной осады, которая приведет к голоду среди его обитателей, невозможно. Шестьдесят лет назад Кромвель преуспел в этом только после многих месяцев терпеливого ожидания. Но, как заметил Лиам, один вход и один выход — это опасность не только для наемников, но и для нас… Если Маккей и его люди раньше времени разгадают обман, Лиам, Дункан и остальные тоже окажутся в западне…
        Голос Сары громом прозвучал у меня в голове, отвлекая от тяжелых размышлений. Она предлагала мне кусочек холодной жареной курицы, которую только что принесла Роззи. Что ж, еда могла порадовать мой желудок, но чем обрадовать разум? Я взяла куриное бедрышко и без особого аппетита принялась есть.
        В комнату вошла горничная Эйлин и положила на письменный стол связку свечей, когда явился Говард, мажордом.
        — Из Перта прибыл посыльный, миледи, и спрашивает лорда Данна,  — объявил он.  — Я сказал, что господин отлучился на несколько дней. Тогда он сказал, что желал бы поговорить с вами. Говорит, что это срочно.
        — Его имя?
        — Мистер Гордон, миледи.
        — Мистер Гордон? Ведите его сюда, Говард! Мы его заждались.
        Я наблюдала, как хорошенькая Эйлин вынимает из канделябров огарки свечей и заменяет их новыми. Лицо Сары просветлело. При виде посетителя она вскочила на ноги и протянула ему руку.
        — Мой дорогой Уильям! Как давно вы не заезжали в Феттерессо!
        — Прошу меня простить, миледи, но я был болен.
        — Насколько я вижу, вы поправились!
        — Дела не ждут, моя дражайшая леди Данн! В такое время никто не может позволить себе болеть слишком долго!
        По спине моей пробежал холодок. Этот голос… Гордон, Уильям Гордон… Посыльный графа Маришаля! Тот самый юноша, который пытался угрозами выудить у меня сведения о заговоре против принца! Курьер полковника Тернера… Занятая своими мыслями, я не обратила внимания на имя, объявленное мажордомом. Сейчас, со своего места, я не могла его видеть, но и он тоже не видел меня. Я медленно положила куриное бедрышко на тарелку и вцепилась в подлокотники кресла.
        — Я не задержу вас надолго, миледи. Я приехал забрать жалованье за прошлый месяц и аванс на две недели вперед, как мне обещал Маришаль, после чего сразу же еду по делам. Претендент уезжает из Шотландии, значит…
        — Да, конечно,  — кивнула Сара.  — Патрик получил деньги. Граф прибавил еще сумму, равную вашему месячному жалованью,  — вознаграждение за преданную службу.  — Она взглянула на Эйлин, которая как раз зажгла последнюю свечу.  — Достаточно, Эйлин. Об остальном я позабочусь сама.
        Горничная сделала маленький книксен и вышла, унося огарки на переплавку. Сара сняла с полки толстую книгу и положила ее на столик синего мрамора. На самом деле это была замаскированная под книгу шкатулка. Она вынула бумажный сверток, поставила шкатулку на место и повернулась к посетителю, попутно перехватив мой взгляд. Я судорожно сглотнула, мечтая об одном: чтобы он скорее ушел!
        — Кейтлин, я хочу познакомить тебя с нашим другом.
        Она обошла мое кресло и вернулась, ведя за руку высокого сухопарого юношу с черными волосами. Едва увидев меня, он замер как вкопанный.
        — Ты в порядке?  — спросила у меня Сара.  — Почему ты такая бледная?
        Я открыла было рот, чтобы ответить, но ни звука не сорвалось с моих губ.
        — Кейтлин, да что случилось?
        Она посмотрела на Гордона, который лишился дара речи, как и я. Вдруг на лице его отразилось замешательство, и он нахмурился.
        — Вы знакомы?
        — Кейтлин… Макдональд?  — едва слышно проговорил юноша.
        — Значит, вы знакомы! Кейтлин — сестра Патрика…
        Молодой человек побелел как полотно. Он запустил дрожащие пальцы себе в волосы и часто-часто заморгал, не сводя с меня глаз.
        — Кейтлин Данн… И вы были у меня под носом все это время!
        В руке он по-прежнему сжимал сверток с жалованьем. Я начала медленно подниматься из кресла. Глаза его превратились в две узкие щелки.
        Сара внезапно поняла, что происходит что-то нехорошее, и тоже побледнела.
        — Что-то я ничего не понимаю,  — сказала она, поворачиваясь ко мне.  — Можешь объяснить, что происходит?
        Юноша сунул деньги во внутренний карман сюртука. На губах его появилась улыбка, но взгляд оставался холодным, даже угрожающим. Теперь он смотрел на меня с явным высокомерием. Но эти сине-зеленые глаза… Кого, интересно, он мне напоминает?
        Гордон, который оправился от удивления быстрее, чем я, сделал шаг ко мне. Инстинктивно я отшатнулась, чтобы сохранить между нами дистанцию.
        — Уильям, ты можешь мне объяснить…  — начала Сара, которую ситуация привела в явное волнение.
        — Сара, этот человек — лазутчик,  — сказала я, чтобы она хоть как-то сориентировалась в ситуации.  — Он угрожал мне в Перте, приставив нож к горлу.
        — Что?
        Я не сводила с Гордона глаз. Кинжал, как обычно, висел у него на поясе. Не двигаясь, мы оценивали друг друга взглядом. Похоже, мои обвинения его ничуть не встревожили.
        — Он хотел, чтобы я рассказала ему все, что знаю о происках сына Аргайла.
        — Уильям, что все это значит?
        — Сегодня это уже неважно,  — проговорил он негромко.  — Сынок Аргайла оставил свои попытки.
        — А кто же тогда нанял тех убийц?
        Слова вырвались у Сары ненамеренно и прозвучали в тишине комнаты громко, словно звук разбивающейся о паркет фарфоровой вазы. Гордон вздрогнул и перевел холодный взгляд на нее.
        — О чем вы?
        Сара испуганно посмотрела на меня. Знаком я попросила ее ничего больше не говорить.
        — Эти трусы выдали меня, да? Выдали и смылись?  — взорвался вдруг негодованием Гордон.
        Жесты выдавали его нервозность, как ни пытался он внешне сохранять хладнокровие.
        — Придется все сделать в одиночку…
        Значит, это он — посыльный, которого ждали Маккей с товарищами! И, если я правильно истолковала слова Гордона, наемники уже уехали из трактира в Даннотар! Марион удалось их провести! Но где она сама? Она до сих пор не вернулась… Гадкое предчувствие закралось мне в душу. Сердце застучало как сумасшедшее. Что, если затея обернулась против них с Дунканом?
        Чья-то рука схватила меня за запястье и дернула.
        — Вы поедете со мной!
        — Что?
        Он саркастично усмехнулся.
        — Неужели вы думаете, что я не прихвачу с собой заложницу, чтобы при случае выторговать себе жизнь? К тому же я до сих пор не простил вашему проклятому муженьку ночной потасовки. Хотелось бы отплатить ему той же монетой… По вам он точно будет скучать…
        — Вы не можете этого сделать!  — живо возразила Сара, пытаясь встать между нами.
        Он оттолкнул ее. Я попыталась вырваться, но замерла, когда холодное дуло пистолета уткнулось мне в затылок. «Ты влипла, Кейтлин!»
        — Если закричите, миледи, я снесу ей полчерепа!  — пригрозил Гордон, волоча меня к двери.  — А мне бы очень не хотелось…
        Страх лишил Сару способности рассуждать здраво. Крик замер у нее на губах. Слуг, как всегда в нужный момент, поблизости не оказалось. Гордон вытащил меня в холл и схватил со скамейки свою накидку. Потом подумал и прихватил еще широкий мужской плащ.
        — Куда вы меня повезете?
        — В Монтроз. У меня там кое-какие дела,  — пояснил он.  — Вы — это отдельное дело. Личное.
        Он умолк и посмотрел в сторону коридора. Оттуда доносился стук каблучков Сары. Она успела переполошить слуг, и повсюду слышались их испуганные крики. Монтроз… Выходит, он решил лично убить Претендента? Но при чем тут я?
        — Выходите!  — приказал он, подталкивая меня дулом пистолета.  — Ждать больше нечего. Нам пора ехать.
        — Уильям Гордон, я не сделала вам ничего плохого!  — крикнула я.
        — Это как сказать…
        Повинуясь приказу, я села на его лошадь, которая стояла у крыльца, а он прыгнул в седло позади меня. Крепко обхватив меня за талию, он ударил лошадь каблуками, и она помчалась в белесый густой туман. Я оглянулась и успела увидеть на пороге Сару, которая зажала рот ладошкой, чтобы не кричать. Итак, меня силой везли в Монтроз, и я пребывала во власти человека, который готовился убить престолонаследника. Положение мое было таково, что я сама не дала бы сейчас за свою жизнь и гроша…
        Глава 31
        Наемники
        Дункан допивал вторую кружку пива, поглядывая на трех мужчин весьма подозрительного вида, шептавшихся в самом темном углу общего зала трактира. Марион сидела напротив и крутила в пальцах письмо — так, чтобы оно хорошо просматривалось с того места, где сидела троица. Но где остальные? Неужели уже уехали? На самом деле курьер мог заехать в трактир чуть раньше, а этих троих оставили здесь с какой-то тайной целью… И все же было одно обстоятельство, заставлявшее Дункана усомниться в этом: Маккей был тут и сидел к нему лицом. «С кем я предпочел бы не связываться, так это с ним!» То, что этот тип — предводитель банды, было ясно с первого взгляда.
        Маккей тоже украдкой поглядывал в их сторону. Дункан знал, что он приметил и письмо, и печать на нем.
        — Не подойдет,  — пробормотала Марион, косясь на Маккея.
        — Подождем еще пару минут. Если не подойдет… Проклятье! Он идет, mo aingeal.
        Маккей неспешно встал, смерил их подозрительным взглядом, но подошел к столу. Двое приятелей последовали за ним. Дункан положил руку поближе к кинжалу, Марион притворилась веселой и беззаботной. Секунда — и над ними нависла угрожающая тень. Дункан почувствовал, как внутри все сжимается. Он уже жалел, что разрешил Марион участвовать в этом маскараде. Лучше бы он приехал сюда один, пусть даже риск, что план провалится, был бы больше…
        Маккей склонился к Марион и, криво улыбнувшись, заговорил с ней:
        — Здравствуйте, дамочка! Я смотрю, кого-то поджидаете?
        — А вы сами? Вы тоже ждете кого-то?  — невозмутимо отозвалась Марион.
        Мужчина усмехнулся еще гаже.
        — Все может быть. Только я ждал, что приедет другой.  — Он ткнул пальцем в письмо, которое Марион положила на стол, чтобы не привлекать внимания к своим дрожащим рукам.  — А это что у вас?
        — Я точно не знаю, кому должна это передать,  — невинно ответила она.  — Джон просто велел мне заехать в это заведение и ждать, пока ко мне подойдут. Тот, кому письмо адресовано, сумеет…
        — Джон?  — переспросил озадаченный ее ответом Маккей.
        — Аргайл,  — уточнила Марион все тем же невинным голоском.  — Сын герцога.
        Маккей подумал немного и протянул руку к письму, но Марион схватила его раньше.
        — Откуда мне знать, что это вам я должна его отдать?
        Он вынул из кармана письмо и сунул его девушке под нос. Дункан во все глаза следил за руками двух других бандитов. Что ж, мистер Милн, трактирщик, оказался прав: этот Маккей даже с виду был страшен, и Дункан, хоть и сам был силен и немаленького роста, предпочел бы не доводить с ним дело до рукопашной. Маккей был чуть пониже, но сложен, как бык. Лебединую шейку Марион он наверняка бы переломил одной рукой… Дункан сглотнул, едва подумав об этом.
        Марион неуверенно взяла у Маккея документ и сравнила рисунки на обоих. Дункан тоже успел заметить потрясающее сходство двух нарисованных кинжалов.
        — Ну, теперь вы довольны?  — спросил у девушки бандит.
        — Да, наверное, я жду именно вас.
        Она быстро сунула ему поддельное послание и нырнула носом в свою кружку, чтобы скрыть замешательство. Маккей покрутил письмо в руке.
        — Хотя нет… Рисунок на вашем отличается!  — вдруг сказал он.
        Глаз у него оказался острый. Такого легко не проведешь… Марион так стиснула пальцами ручку кружки, что побелели костяшки.
        — Я пролила на письмо воду!  — бесстыже соврала она.  — Это вышло случайно. Простите!
        — Ладно!
        Марион поставила кружку на стол, чтобы она не дрожала в руке. Дункан старался дышать размеренно, однако выходило у него плохо. На мгновение взгляды его и Марион встретились, и ему захотелось тут же, не теряя ни секунды, вывести ее из трактира. Маккей получил свое письмо, и Марион незачем тут задерживаться. И все-таки нужно было подождать еще немного, чтобы не вызвать подозрений. Маккей тем временем сломал печать и погрузился в чтение.
        — Чепуха какая-то!  — вдруг заявил он, показывая письмо Марион.  — Что за чушь тут написана? И кто вы такая, позвольте узнать?
        Дункан напрягся. Пальцы стиснули рукоять кинжала, готовые в любой момент его выхватить. Двое бандитов подошли ближе.
        — Кто я такая, вас не касается!  — упрямо заявила Марион.  — Я ехала к тетушке в замок Кодор через Абердин, и кузен Джон попросил меня по дороге завезти письмо. Он сейчас в лагере, с отцом, и очень занят. Они выступили на Перт, вы же знаете… Я понятия не имею, что в письме, и не желаю это знать. И если вас что-то не устраивает…
        Она передернула плечиками с видом «…то мне на это наплевать!», а то и «идите в …!», и посмотрела ему в глаза.
        — Но это же безумие!  — вскричал Маккей.  — Даннотар! Чистый бред!
        — Что-то не так, Энас?  — с тревогой спросил тот из его подручных, что был повыше.
        Маккей протянул ему послание. Мужчина покосился на лист бумаги.
        — Ты же знаешь, я не умею читать.
        — Нас отсылают в Даннотар! Да это полный бред! Якобы Претендент прибывает туда сегодня ночью.
        Дункан решил, что это подходящий момент для них с Марион убраться восвояси. Он начал было вставать, когда Маккей толкнул его обратно на лавку.
        — А ты сиди где сидел!
        — Госпожу Кэмпбелл ждут в Кодоре, нам пора ехать. Было условлено, что она передаст документ и поедет дальше.
        — «Госпожа Кэмпбелл» никуда не поедет, пока я не разрешу! Уилл, иди собирай наших. Надо поговорить.
        Его неграмотный товарищ повернулся и вышел из трактира.
        — Даннотар! Вот чего я точно не ожидал! Ну Лунан-бей, ну Стоунхейвен, наконец! Ну Арброат… Но Даннотар? Не может такого быть!
        Он порылся в своем спорране, достал сверток табачных листьев, отделил один и сунул в рот с быстротой, показывавшей, насколько он зол. Дункан взглянул на Марион, но девушка упорно смотрела на свою кружку. Все пошло не так, как планировалось. Черт, надо было придумать план на случай, если их задумка провалится!
        Прошло несколько минут, и вся банда ввалилась в таверну, вызвав беспокойство у остальных посетителей. Что ж, человек, нанявший этих типов, знал, что делает!
        — Кто вас послал?  — грубо спросил Маккей.
        Он наклонился и смотрел на Марион с подозрением и злостью.
        — Я… я только делаю то, что велел кузен Джон…
        — Не клеится, моя красавица, совсем не клеится! Я хочу знать ваше имя!
        — Я — Кэмпбелл по крови!  — громко заявила Марион, вызывающе глядя ему в глаза.
        Лицо ее побагровело от гнева. Дункан знал это, даже не глядя: Марион всегда злилась, когда кто-то подвергал сомнению ее происхождение. Несколько секунд Маккей молча жевал табачную жвачку, рассматривая девушку с головы до ног. Наконец уголок его рта дернулся, словно для улыбки, и оттуда вытекла тонкая струйка черной слюны, которую он поспешно смахнул рукавом.
        — Ладно. Значит, Кэмпбелл? Из Аргайла?  — спросил он, присматриваясь к цветам тартана.
        — Кэмпбелл из Кеймса.
        — Из Кеймса… А этот?
        — Мой телохранитель. Не думаете же вы, что я путешествую одна? Должна вам напомнить, что в стране беспорядки…
        Маккей перевел взгляд на Дункана. Тот сидел не шевелясь, как мраморное изваяние, и думал только о том, что сам отдал жену в лапы прожженному убийце. Дункана прошиб холодный пот. Похоже, Маккей угадал это волнение за маской безразличия, потому что гадко усмехнулся, открыв ряд черных, поломанных зубов.
        Бандиты стеной отгородили их от остальных посетителей трактира. Они с Марион оказались в крайне затруднительном положении, и это еще мягко сказано! Нужно было придумать способ как можно скорее из всего этого выпутаться. Маккей повернулся к своим людям и, самодовольно выпятив грудь, обратился к ним громко и повелительно, не обращая ни малейшего внимания на клиентов таверны, посматривавших на банду с любопытством.
        — Похоже, нам придется поменять свои планы. Идемте все обсудим, а потом решим, что делать!
        Мужчины начали перешептываться между собой.
        — На улице! И вы двое, идемте с нами!
        Дункан набросил на плечи жены накидку и помог ей встать. Сжав ее руку пониже плеча, он надеялся ее успокоить, но улыбка и взгляд, к нему обращенный, были неубедительны. Марион еле держалась на ногах от страха. Однако отступать было поздно. Осторожность в словах и поступках — вот все, что могло им помочь.
        Один из бандитов грубо толкнул Марион в спину, чтобы шла быстрее. Она повернулась на каблуках и вперила в него злой взгляд.
        — Не прикасайтесь ко мне!
        — А вы слыхали, что в Стрэт-Халадейле народ топит ведьм в торфянике?  — спросил он, насмешливо прищурив маленькие хитрые глазки.
        — Катитесь к черту, вонючий старый козел! У нас, в Аргайле, таких, как вы, развешивают по деревьям!
        — Эви, перестань!  — вмешался Маккей.  — Эта дамочка — племянница герцога Аргайлского. Ее зовут «Лучше меня не задевай!». Это ясно?
        В лицо пахнул холодный ветер. Пурпурное покрывало сумерек медленно опускалось на залив Стоунхейвен. Крошечный портовый поселок, населенный в основном рыбаками, спрятался в песчаной маленькой бухте у мыса Дауни-Пойнт. Крики чаек, летавших над головой, отражались от каменных фасадов домов.
        Трактир находился на главной улице поселка, откуда открывался прекрасный вид на залив. Дункан и Марион стояли у дверей, пока Маккей со своими людьми разговаривали в сторонке. На улице тем временем прохожих становилось все меньше. Дункан искал взглядом слуг Сары, что приехали в поселок вместе с ним и Марион. Было условлено, что они будут находиться поблизости, среди рыбаков, вернувшихся с моря и развешивавших на просушку свои сети. Наконец он встретился с одним из них взглядом. Тот сразу же понял ситуацию. Дункан сделал ему знак ничего не предпринимать. Он не хотел рисковать: что, если дело обернется скверно и Марион ранят?
        Она тихонько коснулась его руки, потом стиснула ее. Дункан умирал от желания обнять ее, но приходилось вести себя отстраненно, как и следовало бы другу, но не возлюбленному. Невысокий мужчина с худым лицом, надзиравший за ними, без конца вертел в пальцах пистолет, наверняка желая их запугать.
        — Что будем делать?  — спросила Марион через плечо, делая вид, что оглядывается.
        — Пока ждем. Кинжал у тебя?
        Она легонько задела его бедром, и Дункан почувствовал в складках юбки твердость металла. Он придвинулся ближе.
        — Помни, это последнее средство!
        Бандиты между тем начали оживленно переговариваться. Похоже, место назначения им совершенно не понравилось.
        — Не поедем мы в эту проклятую крепость! Проще сразу пустить себе пулю в башку!
        — Дуг, послушай, мы притащились в такую даль не за тем, чтобы вернуться на Кейп-Рат с пустыми руками! Нам пообещали по пять процентов от вознаграждения! И ты хочешь наплевать на такие деньги? Совсем спятил, или как? Пять тысяч фунтов стерлингов! Да это больше монет, чем ты видел за всю свою чертову жизнь!
        — Парни, хватит! Надо что-то решать! Едем или нет?
        — Я согласен с Финли. Не возвращаться же домой с пустыми карманами? Моя ждет седьмого, и деньжата будут очень кстати.
        — А ты уверен, что это твой, Коннор?
        — Заткнись, Эндрю! Посмотреть на твою физию, так я на месте твоей жены рожал бы ребятишек от твоего брата — и чтоб между собой были похожи, и чтоб всё в семье!
        За это Коннор получил удар кулаком в нос. Осыпая противника проклятиями, он сплюнул на землю кровь. Маккей посмотрел в их сторону, и спорщики моментально угомонились. Еще несколько минут бандиты громко переговаривались и наконец пришли к решению. Если Бог и властвует на небесах, то на земле всем правят деньги… Даннотар? Что ж, пусть будет Даннотар!
        Маккей показал Дункану и Марион бумагу с изображением герба Китов, которая должна была помочь им проникнуть в крепость.
        — Это наш пропуск, я правильно понял? Где, интересно, Аргайл его раздобыл?
        Марион взяла бумагу и с притворным удивлением, словно видит ее впервые, принялась рассматривать.
        — Не знаю,  — пробормотала она. На нее накатила новая волна страха.
        У Маккея наверняка будут еще вопросы, на которые они не смогут ответить… Пришло время уезжать.
        — Вот и я не знаю. И чем дальше, тем больше уверен: что-то тут нечисто. Так, поедете с нами!
        Марион захлопала глазами.
        — Нет! Мне надо ехать…
        Предводитель шайки схватил ее за запястье и дернул к себе. Дункан попытался было вступиться, но двое бандитов грубо его оттолкнули. Маккей издевательски усмехнулся:
        — Думаете, я такой идиот, что сунусь во вражескую крепость, не имея гарантий, что смогу оттуда выйти? Но, как говорится, кто не рискует, тот при своем и остается. Ваша госпожа поедет со мной. Садитесь в седло, юноша! Вы едете тоже. В дороге мы познакомимся ближе. И вы, парни, по коням! Я не собираюсь ждать всю ночь! Неизвестно, в котором часу наш «заказ» прибудет в замок.
        Шум прибоя они услышали намного раньше, чем увидели море, лижущее неровную кромку берега. Вскоре Дункан смог разглядеть в мягком свете сумерек темный массивный силуэт Даннотара. Зрелище было впечатляющим. Рассеянные в воздухе мельчайшие брызги морской воды оседали на деревьях тончайшим слоем инея. У людей от влаги намокали лица, противно липли к коже волосы. Оказавшись пленницей Маккея, Марион ехала следом за ним, стараясь не оборачиваться. В раздувающейся на ветру накидке, с разметавшимися волосами она была похожа на порождение потустороннего мира, явившееся погулять по разрушенным башням замка. Ведьма из Даннотара… Дункан невольно вздрагивал, стоило ему остановиться взглядом на тонкой фигурке, представлявшей собой зрелище одновременно волшебное и зловещее.
        У начала извилистой тропинки, уводившей вниз, в овраг, затянутый белесым облаком тумана, они сделали остановку. Морской бриз доносил далекие крики птиц, позволявшим потокам теплого воздуха носить себя над землей. Пережевывая жвачку, Маккей не сводил глаз с крепости. Вероятнее всего, думал, что предпринять. Наконец он выплюнул табак и выругался себе под нос. Дункан подумал было, что он решил вернуться, но Маккей сделал подельщикам знак следовать за ним. Они начали спускаться в овраг. Дорога была такая грязная, что лошади то и дело оскальзывались и, фыркая, по колено уходили в топкую жижу.
        Дункан чувствовал, как сжимается сердце по мере приближения к возвышенности и строениям на ней. Он злился на себя ужасно. Нужно было категорически запретить Марион участвовать в этом глупом маскараде! Однако, отметил он про себя, со своей ролью она справилась отлично! Сказать правду, гораздо лучше, чем он сыграл свою. Маккей вряд ли заподозрил, что она волнуется… Как было бы славно, будь этот головорез чуть глупее, чем он есть на самом деле! Тогда бы они с Марион тут не оказались. А вышло так, что он им не поверил и взял в заложники. Что ж, ситуация обернулась не в их пользу. Единственное, на что Дункан надеялся, так это что отец с товарищами нападут на отряд Маккея раньше, чем тому удастся спрятать Марион в надежном месте.
        — Стоп!  — крикнул Маккей, поднимая руку.
        Пара лошадей нервно заржали. Перед ними была каменная стена высотой метров в десять с единственными воротами и полным отсутствием других отверстий. На примыкающей стене было множество бойниц, за которыми угадывались пушки — на случай внезапной атаки.
        Одни начали перешептываться, другие — нервно ерзать в седлах и поглядывать на высокие стены крепости, спрашивая себя, что ожидает их внутри. Некоторые вынули пистолеты. Дункан попытался встретиться с Марион взглядом. Почувствовав, что на нее смотрят, девушка оглянулась. Она была очень бледна.
        — Кто идет?  — послышался крик.
        Дункан вздрогнул. Маленькое окошко в воротах открылось. Маккей помешкал еще немного, покосился на заложников, потом спрыгнул с коня и заставил Марион пройти вместе с ним к двери. Он просунул лист с гербом в окошко, которое, «проглотив» пропуск, сразу же захлопнулось. Последовало долгое ожидание, во время которого подельщики Маккея нервно рассматривали фасад крепости и бойницы. Для Дункана эти минуты стали пыткой. Он вынул пистолет, беспокойно теребил рукоять кинжала. Волоски на руках встали дыбом, по спине забегали мурашки. В последний раз это ощущение было у него на равнине Шерифмур, перед сражением. Он закрыл глаза и потряс головой, чтобы прогнать ужасные картины, уже начавшие всплывать в памяти.
        Наконец скрежет металла дал им знать, что стражники поднимают решетку. У ворот было пусто. Факелы на стенах освещали выложенные плиткой ступени тусклым светом, от которого тени тех, кто вошел, танцевали и удлинялись, становясь еще страшнее. Когда кавалькада въехала во двор, ворота закрылись. Наступила тревожная тишина. Западня захлопнулась…
        Уходящая наверх тропинка вела к еще одним воротам. Они проехали мимо караульного помещения, тоже пустого, потом мимо ряда пушек, стрелявших картечью. Один выстрел из этих пушек, и от них бы мокрого места не осталось! Что ж, теперь они были полностью во власти тех, кто до сих пор скрывался в тени.
        Шум шагов и цокот лошадиных копыт эхом отдавались в холодных, влажных стенах крепости, пока они пробирались ко вторым воротам. Если бы вдоль тропинки, в высокой траве, их поджидали, затаившись, вражеские солдаты, лучше мишеней трудно было бы и желать! Идеальное место для засады! Дункан невольно подумал, что если бы все шло по плану, то отец наверняка уже отдал бы приказ стрелять. Он прислушивался к малейшему шуму, сжимая рукоять ножа так крепко, что пальцам было больно. Что ж, Даннотар и вправду был творением гения конструкторской мысли!
        Еще через несколько минут они наконец въехали во внутренний двор крепости. Дункан осмотрелся. Никого… Шум волн, разбивавшихся о скалы тридцатью семью метрами ниже, казался оглушительно громким и вполне соответствовал мрачной атмосфере этого места.
        Справа высился донжон — основная башня, к которой прилепились еще несколько построек. Должно быть, конюшни и другие подсобные помещения. Ближе к месту, где остановился отряд, находилась более новая постройка, а прямо перед ними — руины часовни, крыша и две стены которой обвалились. Дальше просматривалось маленькое кладбище, а за его невысоким забором — крыши нескольких небольших домиков. Слева — три постройки, примыкавшие друг к другу одной стеной так, что вместе они обрамляли двор, в котором имелся водоем со стоячей, прогорклой водой. Дункан напряженно всматривался в темноту, ожидая увидеть припавших к земле солдат, обнаженную сталь и заряженные пистолеты. Людей, готовых напасть на врага…
        — И что теперь делать?  — шепотом спросил один из головорезов.
        — Лучше бы мы остались в трактире! Тут мы — что те мыши в мышеловке!
        — Да ты просто трус…
        — Пасть закрой, Эндрю!
        Напряжение росло. Тишина внушала тревогу. Где гарнизон? С момента, как они въехали на территорию крепости, Дункан не увидел ни единой живой души. Маккей наверняка всполошится, наверняка учует обман… Они его недооценили, в этом Дункан теперь был вполне уверен.
        Марион попыталась вырвать руку из цепких пальцев своего тюремщика, но тот не отпустил. Несколько факелов слабо освещали фасады зданий. Но двор был темным, и в него понемногу заползал туман, ухудшая и без того плохую видимость. «В таком тумане ни за что не прицелиться!»  — подумал Дункан. Страх был мучительнее боли. Нужно увести Марион, уберечь ее от пуль! Если начнется перестрелка, они окажутся как раз на линии огня! Он подошел к девушке.
        — Я отведу мою госпожу внутрь,  — заявил он.
        — Нет! Она останется со мной,  — буркнул Маккей.
        Дункан разозлился.
        — Тогда идите с ней, если хотите! Мое дело — обеспечивать ее безопасность.
        — Внутри мне делать нечего! И дамочка тоже никуда не пойдет!
        Дункан увидел движение, незаметное для того, кто его не ожидает. Но для него это был сигнал. Глянув в сторону деревянного заборчика, он заметил отблеск лунного света на клинке. Они были там, в тени! Маккей прищурился. Он тоже это увидел… Он посмотрел на Дункана и сплюнул себе под ноги.
        Юноша перестал дышать. Маккей мгновение назад понял, что это засада… Предводитель банды снова посмотрел на забор и нехорошо усмехнулся.
        — Что ж, мистер… э-э-э… Кэмпбелл! Кажется, нас тут ждут, и вряд ли это принц!
        Дальше все завертелось с молниеносной скоростью. Маккей толкнул Марион к ближайшей постройке и, вскинув пистолет, прицелился в Дункана, который едва успел упасть на землю и откатиться в сторону.
        Выстрел застал остальных бандитов врасплох. За ним последовал второй выстрел, третий… Один из головорезов рухнул на землю.
        — Засада!  — крикнул кто-то.
        Несколько секунд — и началась паника. Выстрелы грохотали со всех сторон. Маккей укрылся в доме вместе с Марион. Дункан не сразу побежал за ними, опасаясь нарваться на пулю. Один из бандитов бросился ему навстречу. Дункан прицелился и выстрелил. Тот пошатнулся и упал.

«Надо освободить Марион!»
        Сердце билось в груди как безумное. Пригнувшись, Дункан пробежал вдоль стены ко входу. Дверь осталась приоткрытой, и он распахнул ее ударом ноги. Послышался выстрел, и от деревянной двери отлетел кусок. Дункан распластался на полу и выждал несколько секунд. Во дворе метались, размахивая руками, тени: начался бой на мечах. В темноте стрелять было трудно — можно попасть в своего. Дункану стало жутко. «Словно я снова там, в Шерифмуре!»
        До него донеслись шаги, шум передвигаемой мебели и приглушенный крик Марион. Справа… Дункан проверил, заряжен ли пистолет, поднялся и двинулся дальше.
        — Марион!  — позвал он.
        Из глубины комнаты донесся слабый стон. Дункан на ощупь, натыкаясь на стулья и лавки, прошел вдоль стены. Дверь? Нет, это каминный проем!
        — Марион!
        Эхо… Ему никак не удавалось понять, откуда доносится шум. Сердце стучало так, что грудная клетка готова была лопнуть. Теперь, когда Маккей знает, что его провели, он наверняка выместит свою злость на Марион! Нужно спасти ее. Скорее!
        — Марион?
        И снова сдавленный стон, эхом прозвучавший откуда-то сверху. Дункан поднял голову. Вокруг было черным-черно.
        — Дункан!
        Полный ужаса призыв заполнил собой комнату. Он звучал словно из ниоткуда и в то же время со всех сторон.

«Да где же они?»
        Звук отражается эхом… Ну конечно же, они на лестнице! Маккей потащил ее наверх. Но где эта проклятая лестница? Повинуясь инстинкту, Дункан пошел вдоль стены туда, откуда услышал свое имя несколько секунд назад. «Где-то здесь должен быть проем!» И наконец — дверь! Он бросился туда и сразу же ударился ногой о первую ступеньку.

«Винтовая лестница!»
        Поднимаясь, он будет отличной мишенью… На полпути наверх в стене имелось крошечное окно, через которое на лестницу проникало немного света. Если Маккей затаился в темноте, то легко сможет подстрелить его, стоит только Дункану войти в луч света. Но у него не было выбора. Марион в руках у этого мерзавца!
        Прижимаясь спиной к стене, Дункан начал подниматься по ступенькам. Дышать становилось все труднее, кровь барабанила в висках.

«Это была плохая идея… Отвратительная…»
        Со двора доносились крики и звон оружия, в голову лезли ужасные мысли. Видения Шерифмурской равнины преследовали его, как кошмарный сон. Пот лил с Дункана ручьем. Внезапно перед глазами встало поле битвы — красное от крови, покрытое изувеченными телами шотландцев и sassannach, которые уснули навсегда. Он увидел, как Ранальд оглядывается и смотрит на него, вызывающе улыбаясь смерти. Клинок драгуна взлетает вверх, блестящий, острый… В ушах прозвенел отцовский крик, потом его собственный… А теперь его зовет на помощь Марион! Он задыхался, на лбу крупными каплями выступил пот. Дункан тихо выругался. Нет! Сейчас нужно думать только о Марион! Они не отнимут ее у него!

«Марион!»
        Отголоски шагов, скрежет… Кто-то передвигал мебель по полу. Потом быстрые шаги. Плач Марион… «Пресвятая Богородица, защити ее!» Скользя спиной по стене, он ощущал все неровности и холод каменной кладки. Дыхание белым облачком срывалось с губ, но Дункану было очень жарко.
        Наконец он вышел на площадку второго этажа. Коридор сворачивал налево. Дункан замер и прислушался. Ничего… Где же они? Он попытался вспомнить, каким оружием располагает Маккей. Два пистолета — разумеется, многозарядных — у него при себе, мушкет остался в седельной сумке, на поясе меч и кинжал… Он огорчился, осознав, что не сможет воспользоваться пистолетом, если Маккей прикроется Марион, как щитом. Но ведь если он не выстрелит в мерзавца, то Маккей наверняка изрешетит его самого!
        Скрежет металла по камню напомнил Дункану, что меч по-прежнему висит у него на перевязи. Он перехватил кинжал в левую руку, сунул пистолет за пояс и взял меч в правую. Выставив его перед собой, он ворвался в первую по коридору комнату. В ней никого не оказалось.
        Дункан заглянул во все комнаты, медленно, затаив дыхание передвигаясь по коридору, но они были пусты. Пусты! Все до единой! Сердце громко стучало в груди. Он вернулся к спиральной лестнице и снова начал подниматься по ступеням, стертым и скользким.
        — Марион!  — крикнул он, чувствуя, как им овладевает паника.
        — Дункан!
        Приглушенный крик, за ним еще один, на этот раз такой испуганный, что кровь застыла в жилах. Ему показалось, что ступеньки уходят из-под ног, что он поднимается в бесконечность… Он не успеет… Сукин сын этот Маккей! Ну ничего, он с ним поквитается!
        Всплеск адреналина помог Дункану одолеть последние ступеньки. В горле запершило от запаха сырости и пыли. Он заметил, что крыша в одном углу прохудилась, а во многих местах не хватает по нескольку штук черепицы. Молочный свет луны проникал через дыры и белыми пятнами ложился на каменные плиты пола. Сара рассказывала, что Киты, которых осада Кромвеля в 1652 году практически довела до разорения, оставили замок на растерзание морским ветрам и птицам. Что ж, шестьдесят лет забвения не пошли помещениям на пользу…
        Дункан, заметив движение в глубине комнаты, замер и попытался хоть что-то рассмотреть. Деревянные ящики, сломанные стулья, свернутый рулоном ковер, старый и дырявый перьевой матрас… Этот чердак наверняка использовали под свалку ненужных вещей. Под потолком было множество балок, поддерживавших крышу. Ни единого укрытия… Темнота была его единственным союзником.
        Снова сдавленный стон. Неужели Марион ранена? Дункан пригнулся, чтобы пройти под распоркой, преградившей путь. Что-то задело его по ноге. Он подпрыгнул и инстинктивно ткнул в ту сторону мечом. Крыса… «Проклятье!» Прозвучал выстрел, и от распорки, о которую он опирался, полетели щепки. Дункан бросился на землю и откатился в сторону. Он выдал свое присутствие Маккею, но в спешке тот промахнулся.
        — Дункан!  — позвала Марион с невыразимым ужасом в голосе.
        — Заткнись, мерзавка!  — громыхнул Маккей.
        Дункан услышал глухой звук удара, и что-то металлическое покатилось по полу. Марион взвыла от боли. Она сражается с ним? Боясь поверить в свою догадку, Дункан бросился к месту, откуда слышался шум борьбы.
        — Еще шаг, и я размажу ее куриные мозги по стене!
        Дункан замер на месте. Сердце его тоже остановилось, а потом понеслось галопом. Теперь он их увидел. Они были в нескольких шагах, как раз под провалившимся углом крыши. Тонкий серебристый луч луны высветил замoк пистолета, который Маккей наставил на Марион. Девушка забилась под тяжелый дубовый стол и сидела там, прижав колени к груди.
        — Марион?
        — Не шевелитесь, Дункан… Вас так зовут, я полагаю?
        Марион посмотрела на него и наклонилась вперед, чтобы лицо ее попало в луч света. Губы ее были полуоткрыты, по правой щеке стекала темная нитка крови. Кровь… Он ранил ее! Она провела рукой по щеке и вытерла кровь о юбку. Потом губы ее выговорили очень ясно: «Я цела!» Дункан с облегчением вздохнул.
        — Кто вы такие?  — спросил Маккей.  — И кто вас послал?
        — Вам этого знать не надо,  — ответил Дункан с притворным спокойствием.
        Он остался стоять в полумраке, но глаза его стремительно обшаривали пространство вокруг Маккея в поисках хоть чего-то, что могло помочь его нейтрализовать. Но в центральной части комнаты не находилось ничего подходящего. Блеск меча привлек внимание убийцы.
        — Не спеша положите оружие на пол!  — приказал Маккей.
        Дункан замер в нерешительности. Маккей взмахнул пистолетом, нацеленным на Марион: было ясно, что он без лишних раздумий нажмет на спусковой крючок. Ему пришлось отбросить меч и кинжал. Пистолет остался торчать за поясом, прикрытый полой переброшенного через плечо пледа.
        — Подтолкните меч ко мне!
        Оружие скользнуло к ногам Маккея, не спускавшего глаз с Дункана.
        — Никакие вы не Кэмпбеллы!  — с ненавистью заявил наемник.  — Вы — грязные якобиты, проклятые паписты!
        Дункан невольно улыбнулся — столько яда было в этих словах. Маккей прищурился и выругался.
        — Кто вас послал? Или этот гад Гордон решил меня подставить? Шкуру с него спущу, когда выберусь отсюда!
        Заговорить убийце зубы, выиграть время — вот что нужно делать!
        — Если вы выйдете отсюда живым, мистер Маккей!  — насмешливо сказал Дункан.  — Думаю, вы уже догадались, что здесь мои товарищи и что крепость…
        — Зарубите себе на носу: если я не выйду отсюда живым, то вы не выйдете и подавно!
        Маккей наставил пистолет на Дункана, и тот, глядя в черное дуло, невольно вздрогнул. Потом взгляд его скользнул в сторону, к Марион. «Выбирайся оттуда! Спасайся!» Однако Марион по-прежнему сидела на полу и смотрела на него словно загипнотизированная. Нет, она из своего укрытия не выйдет. Шевельни она хоть пальцем, Маккей тут же ее пристрелит, это ясно!
        Они попали в западню. Одного из них двоих непременно убьют. Положение было безвыходным. В худшем случае этот мерзавец прикончит обоих. У него просто нет выбора. Ему придется рискнуть всем. Дункан осторожно просунул руку под плед, туда, где был спрятан пистолет.
        — Кто такой этот Гордон? Он ваш наниматель?  — спросил он, желая отвлечь Маккея.
        — Слуга графа Маришаля.
        На вопрос Маккей ответил неохотно. Он сплюнул на пол черным табаком и вытер рот тыльной стороной запястья. Пальцы Дункана обхватили рукоять пистолета и стали медленно ее поворачивать. Крупная капля пота скатилась вдоль позвоночника до самой поясницы. Маккей заговорил, улыбаясь всеми своими коричневыми выщербленными зубами:
        — Сказать по правде, мне плевать, протестант наш король или папист. Если бы мне предложили пристрелить нашего дорогого короля Георга, я бы согласился. Все короли одинаковые, им не до простого люда… А времена сейчас тяжелые.
        — И сколько же вам дали за цареубийство? Несколько сотен фунтов стерлингов?
        Маккей засмеялся.
        — Что? Да разве я стал бы рисковать головой ради такой малости? Речь шла о тысячах фунтов.
        — Если так, то ваш наниматель себе эти тысячи сэкономит. Претендент сядет на корабль в Монтрозе, и вам туда не успеть, как бы вы того ни хотели.
        Маккей стиснул зубы, его адамово яблоко ходило вверх-вниз от напряжения. Послышался металлический щелчок, от которого у Дункана мороз пошел по коже. Ему удалось наконец вынуть пистолет из-за ремня и взвести курок. Лоб его покрылся потом. Одно неверное движение — и они с Марион трупы… Рукоять пистолета привычно лежала во влажной от пота ладони, спрятанной под пледом. Маккей посмотрел сначала на него, потом на Марион. Похоже, он раздумывал, о чем еще спросить перед тем, как пристрелить их.
        — Кто вас послал?  — с ожесточением повторил он свой вопрос.
        — Тот, кто, как вы сами видите, знает о заговоре. И мне интересно, откуда он получил свои сведения. Может, от Гордона, о котором говорите вы…
        — Гордон не стал бы. Он рискует не меньше нашего.

«Поговори еще немного, Маккей! Твое время сочтено!» Но если удастся посеять в сознании убийцы зерно сомнения…
        — Он мог все переиграть и устроить ловушку своим подельникам, чтобы избавиться от ненужных свидетелей.
        Маккей сглотнул. Его уверенность пошатнулась. Марион шевельнулась под столом, чем привлекла к себе внимание бандита, к которому моментально вернулся весь его апломб.
        — Если это окажется правдой,  — заявил он решительно,  — я приберегу для него последнюю пулю в барабане своего пистолета!
        Он поднял опустившееся было дуло и прицелился Дункану в грудь. В это мгновение внимание последнего привлекло движение сбоку. Он опустил глаза и увидел, что из полумрака на него смотрят два крошечных блестящих черных глаза. Еще одна крыса! Грызун отвернулся и спокойно побежал дальше по своим делам.
        Дункан принялся размышлять с лихорадочной скоростью. Нужно отвлечь Маккея! Но кровь била в виски, страх мешал рассуждать здраво. Время, ему нужно время! Маккей точно не собирается болтать весь остаток ночи… Было ясно, что ему не терпится с ними покончить.
        И вдруг Марион громко и пронзительно взвизгнула. Крыса шмыгнула в укрытие. Маккей повернулся и наставил дуло на нее. Дункан завел пистолет за спину, прикидывая, велики ли шансы попасть в цель. Напряжение стало невыносимым. Ему было трудно дышать. Маккей сделал шаг назад, по-прежнему держа на мушке Марион, которая забилась под столом к самой стене. Холодный, расчетливый взгляд бандита на мгновение скользнул с девушки на Дункана и обратно. Казалось, время остановилось. «Нужно стрелять!»
        Дункан научился узнавать огонек безумия в глазах человека, который решился нажать на спусковой крючок. Губы убийцы искривились в безобразной усмешке. «Сейчас он выстрелит! Убьет Марион!» Мысли мешались у Дункана в голове. А вдруг он сам промахнется? Что, если не удастся обезвредить бандита? Палец Маккея, сосредоточившегося на мишени, пришел в движение. Сердце Дункана, казалось, готово было разорваться в любую секунду…
        Пора! Он выставил руку с пистолетом вперед. Маккей от удивления отступил на шаг и направил свой пистолет на него.
        — Чертов…
        Прогремел выстрел, за ним — другой. Крик боли… Марион под столом закричала от страха. Дункан ранил своего противника в руку. Пуля Маккея угодила в крышу. Пистолет он уронил на пол и, ругаясь самыми грязными словами, схватился за простреленную руку.
        — Чертов ублюдок!
        Сверху донесся зловещий треск. Дункан посмотрел туда и с ужасом констатировал, что крыша медленно проседает,  — пуля Маккея перебила одну из опор. Бандит тоже ошарашенно смотрел на все увеличивающееся отверстие в крыше. Марион шевельнулась в своем укрытии и попыталась выбраться из-под стола.
        — Нет, Марион, замри!  — успел крикнуть Дункан.
        С неописуемым грохотом и скрежетом часть крыши обрушилась им на головы.
        Память тела… Крики, скрежет соприкасающегося оружия — все эти звуки, от которых начинала вибрировать каждая частичка его существа, доносились словно издалека. Глухая боль страха и тошнота, им порождаемая, заслонили собой весь мир. Живот свело спазмом. Картина кровопролитного сражения снова встала перед глазами. Он стиснул зубы, силясь подавить тошноту. Шерифмур… Он снова вернулся на поле сражения, и ноги его придавлены упавшим конем. Он застонал. Попытался освободиться. Бедро обожгло болью. Рана… Удар мечом, драгун… Но разве удар пришелся не в пах? Правда, теперь ему кажется, что… Нет, болит точно не в паху, болит нога…
        Медленно, дрожащей рукой Дункан ощупал ногу, придавленную чем-то тяжелым. Но это оказался не теплый бок лошади. Пальцы натолкнулись на твердую, шершавую поверхность. Кусок деревянной опоры! Он просунул пальцы под плед и ощупал место, где чувствовалась боль. Длинная щепка вонзилась в тело, но за нее можно было ухватиться. Одним быстрым движением Дункан вырвал ее и закричал от боли. Заноза оказалась длинной, сантиметров пятнадцать, и была вся в крови. Нет, это не Шерифмур…
        Даннотар… Крыша… Марион!
        — Марион!  — крикнул он.
        В ответ — тишина. Пугающая тишина, фоном которой служил рокот разбивающихся о скалы волн. К Дункану медленно возвращалась способность воспринимать реальность. Он привстал на локтях и осмотрелся. Через дыру в крыше виднелось звездное небо и приникал пронизывающий, как обычно на побережье, холод.
        — Марион! Господи, только не это!
        Полускрытая облаком пыли, высилась гора поломанных деревянных балок и темных блестящих камней. Не прислушиваясь к боли в сердце, отвергая боль тела, Дункан оттолкнул кусок опоры, придавившей ногу. Слава богу, руки и ноги целы! Наверное, тот кусок дерева пролетел над ним и рухнул на ногу. Он с трудом встал и снова посмотрел по сторонам. Из-под кучи обломков под странным углом торчали две ноги. «Отправляйся гнить в ад, Маккей!» Стол… Марион сидела под столом! Но где этот чертов стол?
        — Марион!  — позвал он, стараясь не думать о самом страшном.
        Подбежав к горе обломков, Дункан принялся разбирать их в том месте, где, по его предположениям, должен был находиться стол. Осколки черепицы рассекали кожу на пальцах, но он не обращал на это внимания, яростно расшвыривая обломки в поисках жены.
        — Господи, сделай так, чтобы она была жива!
        Наконец его пальцы нащупали гладкую, отполированную годами поверхность стола. Со всей энергией отчаяния Дункан расшвырял обломки вокруг него и увидел, что один конец стола просел до самого пола — две ножки не выдержали и сломались. Взгляд его зацепился за маленькое рыжее пятнышко. Он сбросил пару кусков черепицы, и открылась масса рыжих кудрей.
        — Нет!  — слабо простонал он.
        Слезы хлынули из глаз, смешались с пылью на щеках, ослепили его. Дункан приподнял стол и с треском откинул его в сторону. Марион лежала на полу, подогнув ноги, лицо ее было в крови.
        — Не-е-ет! Марион, mo aingeal!  — вскричал он, падая на грудь жены.  — Я не хотел… Прости меня!  — Он зарыдал, терзаемый безутешным горем.  — Господи, я ее убил…
        Он провел ладонью по шелковистым волосам, осторожно обхватил прядь и чуть потянул вверх, чтобы просунуть вторую руку под мокрый затылок Марион и приподнять ей голову. Девушка едва слышно вскрикнула. Дункан не поверил своим ушам. Не может быть! Не смея надеяться, он приложил руку к ее груди. Сердце билось! Море чувств затопило его сознание. Марион не умерла, она жива!
        Дункан поднял ее с пола и огляделся в поисках места, куда можно было бы ее уложить. На глаза попался старенький матрас, и он бережно опустил Марион на него.
        — Mo aingeal,  — пробормотал он, нежно поглаживая ее по щеке.
        Пальцы его дрожали так сильно, что едва касались нежной кожи. Марион издала тихий стон и шевельнулась. Веки ее дрогнули и распахнулись. В глазах метнулся испуг, она съежилась и вскрикнула. Дункану пришлось схватить ее за плечи, чтобы удержать на месте.
        — Все закончилось, все уже закончилось… Tuch!  — прошептал он.
        Их взгляды встретились.
        — Дункан?
        — Tuch!
        Он стер кровь со щеки Марион и осмотрел ее лицо. Одна-единственная царапина…
        — Дункан, это и в самом деле ты? Живой?
        — Да, Марион. Ты ранена?
        Она слабо улыбнулась.
        — Думаю, буду жить. Немного болит голова, в остальном все нормально.
        Дункан осторожно ощупал ее голову.
        — На макушке огромная шишка. Наверное, когда стол сломался, на тебя пришелся удар и ты потеряла сознание. Марион, я уже думал, что… что…
        Он задыхался от волнения и радости и, не найдя слов, прижался губами к ее губам. Поцелуй получился страстным, долгим. То был единственный доступный способ выразить, сколь велико было его отчаяние. К вкусу крови примешивался вкус пыли и соленый вкус слез. Волна счастья накрыла его. Марион жива!
        — A Mhorag, mo aingeal, я люблю тебя. Я люблю тебя, любовь моя!
        Дункан перебирал ее волосы, поглаживал лицо, словно желая убедиться, что не спит. Ему хотелось чувствовать, что она живет, трепещет у него в объятиях.
        — Мне жаль, что так вышло, Дункан,  — грустно сказала Марион, всем телом прижимаясь к нему.
        — О чем ты жалеешь, любовь моя? Ты жива, что еще нужно? Это самое большое счастье, которое ты можешь мне подарить.
        Руки его скользили по ее телу. Ему хотелось прикасаться, ласкать ее. Чувства захлестнули Дункана настолько, что он забыл о своей ране, которая внезапно напомнила о себе острой болью. Марион с тревогой посмотрела на него.
        — Ты ранен?
        — Царапина,  — поморщился Дункан, целуя ее.
        Марион чуть отстранилась, вид у нее был озабоченный.
        — Дункан, ты ранен?
        Он снова уложил ее на матрас, от которого пахло чем-то едким. Несколько перьев кружились в воздухе. Встревоженные пальцы Марион ощупали его спину и бока, спустились к ягодицам, напрягшимся при прикосновении…
        — Morag, поверь, ничего страшного…
        Он снова принялся ее целовать — в губы, в шею… Потом прижался щекой к ее груди. Марион продолжала ощупывать его тело. Наконец пришла очередь бедра. Дункан застонал и поморщился от боли. Марион уставилась на него расширенными от ужаса глазами.
        — У тебя на ноге открытая рана!  — выговорила она так, словно не могла в это поверить.
        Потом поднесла окровавленную руку к глазам и охнула от испуга.
        — Это не страшно, Марион! Как же я тебя люблю!
        Он обнял жену так крепко, что она вскрикнула, но не стала сопротивляться и прижалась к нему. Какое-то время они лежали, обнявшись, и слушали тишину. Потом дал о себе знать холод. Эффект шока рассеялся, и они начали замерзать.
        Забыть о ране, сосредоточиться на этом теплом и живом теле, которое он обнимает… Марион вздохнула от удовольствия, запустила пальцы ему в волосы и притянула к себе, чтобы поцеловать.
        — Morag…  — выдохнул он сквозь полуоткрытые губы.
        Марион любовно накрутила на палец черную, словно вороново крыло, прядь Дункана. В лунном свете волосы его отливали синим. Щекой она прижималась к его влажному лбу. Дункан лежал с закрытыми глазами.
        — Я люблю тебя,  — прошептала она ему в волосы.
        — И я люблю тебя, Morag.
        Слова коснулись ее, словно нежнейшая ласка. Ей нравилось, когда он называл ее так. Morag — это Марион по-гэльски. Она успела заметить, что он называет ее так только в самые интимные моменты.
        Медленно она подняла глаза к небесному своду. Несколько звезд созвездия Ursa Minor виднелись сквозь дыру в крыше. Эти звезды вдруг напомнили ей Гленлайон и другую холодную ночь. Ту ночь, когда она отдалась ему. Марион улыбнулась, по телу ее прошла дрожь удовольствия. Дункан обнял ее еще крепче.
        Ветер со свистом ворвался на чердак. Только теперь Марион подумалось, что вокруг слишком уж тихо. Потасовка во дворе, наверное, закончилась.
        — Дункан, твой отец и остальные…  — прошептала она с тревогой, легонько отталкивая его от себя.
        Он привстал и прислушался. В то же мгновение в доме зазвучали голоса. Их звали по имени. Дункан посмотрел на жену и улыбнулся.
        — Отец подумает, что я тут отдыхаю, пока они машут мечами!
        Марион, ухватившись за ворот рубашки, притянула его к себе и поцеловала. Губы Дункана сложились в лукавую усмешку, и Марион невольно рассмеялась. Крики звучали уже на лестнице. Он, морщась, поднялся. Из раны на бедре сочилась кровь. Дункан прислонился спиной к опоре, отдышался и только потом рискнул взглянуть на ногу.
        — Вот черт!
        Марион наклонилась, чтобы рассмотреть рану в полумраке.
        — Ничего, у Сары найдется иголка с ниткой!
        — Еще чего не хватало! Дай тебе волю, так я скоро стану похож на старый, латаный-перелатаный башмак!
        — Можешь не волноваться, я даже старые башмаки не выбрасываю!
        Золотистый дрожащий свет озарил дверной проем, ведущий на чердак. Голоса прозвучали совсем близко, и в помещение вошли трое мужчин с мечами и факелами.
        — Слава богу!  — с облегчением выдохнул Лиам при виде сына и невестки, живых и здоровых.
        Рану перевязали чем нашлось. Дункан ехал с Марион, сидя сзади и положив подбородок ей на плечо. Руки его тихонько поглаживали ее тело под накидкой. Убаюканный неспешным движением лошади, он расслабился и вспоминал последние часы пребывания в крепости. С бандой Маккея Макдональды справились, но не без труда. Темнота сыграла головорезам на руку, и Лиаму с товарищами пришлось потратить время, чтобы всех отыскать, разоружить и передать солдатам гарнизона, а те уже заковали их в кандалы. Хорошо еще, что они знали местность чуть лучше, чем убийцы…
        Самому Маккею балкой размозжило голову. Еще троих его людей убили. Остальных заперли в подземной камере Даннотара.
        Марион обернулась, и ее распущенные волосы, танцующие на ветру, ласково коснулись лица Дункана.
        — Тебе не очень больно?
        — М-м-м… немного.
        Ее профиль красиво выделялся на фоне сероватого туманного пейзажа. Дункан потянулся чуть вперед и поцеловал Марион в прохладную щечку.
        — На будущее я запрещаю тебе предлагать такие эскапады, как эта!  — шепнул он ей на ухо.
        — Но ведь у нас получилось!
        Он крепко прижал ее к себе.
        — Марион, я чуть тебя не потерял! Если бы ты не спряталась под стол, страшно подумать… К тому же этот плед меня душит…
        — А что не так с пледом, а, Дункан?  — спросила она усмехаясь.  — Лучше попридержи язык, а то достану иголку с ниткой…
        — Ой-ой-ой, только не это! Знаешь, если присмотреться, цвета на пледе вполне симпатичные!
        — То-то же!
        Издалека послышался топот копыт. Кто-то несся во весь опор им навстречу. Отряд как раз успел отступить к обочине, когда из тумана вынырнул всадник и проскакал мимо, даже их не заметив.
        — Эй, да это же Хемиш, конюх Даннов!  — вскричал Калум.
        Лиам и Ангус, пришпорив коней, пустились вдогонку. Дункан с любопытством смотрел им вслед. Наверное, в поместье беспокоились о Марион. Но ведь Хемиш ездил с ними в Стоунхейвен, он видел, как они уехали вместе с Маккеем и его людьми… И Дункан даже сделал ему знак возвращаться в поместье…
        Хемиша догнали, и они втроем стали о чем-то оживленно разговаривать. Страшный крик нарушил тишину. Лиам спрыгнул с лошади и, обхватив голову руками, ругался на чем свет стоит. Дункан со страхом смотрел на отца. Что такого ужасного ему могли сказать?
        Ангус и Хемиш, оставив его одного, направились к остальным. Лица у обоих были грустные.
        — Что случилось?  — спросила Марион у Дункана.
        — Не представляю. Но скоро мы все узнаем…
        Марион застыла в седле. Ангус подъехал к ним. На лице его Дункан прочел страх, похожий на тот, что мгновение назад пережил его отец. В уме замелькали самые мрачные предположения. Претендента убили, несмотря на все предосторожности? Герцог Аргайлский настиг армию якобитов и вырезал всех до единого? Патрик попал в засаду?
        Он вопросительно смотрел на Ангуса, заранее зная, что новости не будут приятными.
        — Дункан…  — начал старый товарищ его отца,  — я… Это касается твоей матери.
        Что угодно, но только не это! Дункан снова посмотрел на отца. Лиам был удручен горем. Мать… Сердце сжималось по мере того, как он пытался представить самое страшное. Марион сжала его руку, давая понять, что разделяет его страх.
        — Что с матерью?
        — Ее выкрали.
        — Как это выкрали? Кто?
        — Уильям Гордон, посыльный графа Маришаля. Они уехали по дороге на Монтроз. Тот курьер, которого ждал Маккей…
        — Это был он,  — прошептала Марион.
        Глава 32
        Скелет в шкафу
        В помещении отвратительно пахло гнилой рыбой. Мой похититель стоял в дверном проеме, боком ко мне, и, опершись о наличник и полузакрыв глаза, смотрел на море. Бриз раздувал его волосы, спутавшиеся во время долгой скачки и теперь свободно спадавшие на плечи. Желваки его двигались в такт движению пальцев, постукивающих по чуть согнутому колену. Похоже, он размышлял о случившемся.
        Мы ехали вдоль извилистого побережья до Монтроза долго и в полном молчании. Ближе к полуночи мы были на месте, но оказалось, что путь наш ведет не в городок, а на пустынный морской пляж с несколькими рыбацкими лачугами, которые в сезон использовались в качестве коптилен и складов. Гордон завел меня в одну из них и привязал к носу маленького перевернутого баркаса.
        Сам он встал у входа, мрачный и молчаливый. Прошло не меньше часа. Усталые глаза мои закрывались сами собой, в голове роились вопросы без ответов. То немногое, что я услышала от Гордона, мучило меня, не давало провалиться в сон. Имя Кейтлин Данн произвело на него куда большее впечатление, чем Кейтлин Макдональд. Почему? Если судить по тону, которым оно было произнесено, у него с некой Кейтлин Данн свои счеты. Но ведь я двадцать лет ношу фамилию Макдональд! Наверное, он меня с кем-то спутал…
        Холод пробирал до костей. Я сжалась в комок и разрешила наконец векам отрезать меня от происходящего, которому я не могла найти объяснений. К этому времени Лиам уже наверняка узнал, что произошло, и я ни секунды не сомневалась, что он едет в Монтроз. Конечно, если в Даннотаре все прошло так, как планировалось… Я прижалась щекой к лодке и позволила убаюкать себя шепоту волн, доносившему до меня чарующие песни сирен.
        — Вы — сестра Патрика, я правильно понял?
        Я вздрогнула, попыталась встать, но плечо скользнуло по обшивке лодки, и я упала на спину. Он протянул мне руку, помогая подняться. Сердце после столь резкого пробуждения стучало как сумасшедшее. Я ждала, пока оно успокоится, поэтому ответила не сразу. Уильям Гордон присел на кучу рыбацких сетей и внимательно посмотрел на меня. Дверь была закрыта, в помещении горела одна-единственная свеча.
        — Простите, я не знал, что вы заснули.

«Болван! Уже светает, мы ехали верхом не меньше четырех часов, и с самого утра я ничего не ела. Как, по-твоему, я должна себя чувствовать?»  — подумала я, но ограничила свой ответ сердитым взглядом.
        — Ему будет неприятно узнать, что это ваших рук дело,  — сказала я.
        Он смерил меня оценивающим взглядом, чуть поменял позу — сел поудобнее, вытянул ноги вперед и скрестил их.
        — Разумеется. Сказать правду, Патрик мне всегда нравился. Жаль, что все так вышло,  — ответил он.
        И снова этот изучающий, оценивающий взгляд… Однако выражение лица его оставалось непроницаемым.
        — Поразительно! Когда я отчаялся вас разыскать, вы вдруг сами являетесь ко мне…
        — Неужели? Позвольте сказать, что я совершенно не рада вас видеть.
        — Вот как?
        Мимолетная тень омрачила его взгляд. Он отвернулся.
        — Как вы узнали, что я — вражеский лазутчик?
        Рассказать ему об ужине у Клементины? Почему бы и нет? Что мне терять? Может, тогда я узнаю больше о нем самом?
        — Я видела вас в Эдинбурге в октябре прошлого года.
        Он наморщил лоб и вопросительно посмотрел на меня.
        — В Эдинбурге? Не помню, чтобы мы с вами встречались. Поверьте, я бы вас запомнил.
        — Я видела вас в доме моей знакомой, госпожи Клементины Стрэттон,  — уточнила я.
        — Стрэттон? Мне это имя ни о чем не говорит.
        — Вполне может быть. Вы не присутствовали на том ужине. Вы заехали переговорить с полковником Тернером.
        У него нервно дернулся уголок глаза.
        — Дом возле Кастл-хилл? Вы тоже там были в тот вечер?
        — Да.
        Он нахмурился и с удивлением посмотрел на меня.
        — Как вы оказались на том приеме? Вы ведь замужняя дама!
        — Миссис Стрэттон моя хорошая приятельница…
        — Ну конечно! И все притворяются порядочными! Хотя вы, конечно, не хотели бы, чтобы ваш муж узнал, что вы посещаете такие… куртуазные вечеринки?
        — Я не из тех женщин, о которых вы думаете, мистер Гордон, уверяю вас.
        По воспоследовавшему восклицанию я поняла, что мои слова его не убедили. На губах его заиграла было двусмысленная усмешка, однако она быстро пропала.
        — Ну разумеется, нет… Вам известно, что в тот вечер полковника Тернера убили?
        Я почувствовала, как кровь отливает от лица. Мне стало не по себе. О чем мне совершенно не хотелось говорить, так это о полковнике Тернере. И все же мне было любопытно узнать, какой оборот приняло расследование. Мысленно я снова увидела распутного щеголя Лахлана Стюарта лежащим на кровати с окровавленным ножом в руке, а рядом с ним — его «жертву». Как он объяснялся с коронером? Обвинил ли в убийстве меня? Как бы то ни было, моего настоящего имени он не знал. Для него я была Джоанн Тернихилл из Бервика. Тернер не успел открыть ему, кто я на самом деле, перед смертью.
        — Это грустно. Полковник Тернер был приятным мужчиной. А что с ним случилось?
        — Его закололи кинжалом,  — коротко ответил Гордон.  — Дело туманное. Коронер отказался давать хоть какие-то объяснения под предлогом, что это может нарушить ход расследования.
        Как бы не так! Комендант крепости просыпается утром с хмельной головой и ножом в руке, а рядом с собой видит покойника. Конечно, дело постарались быстро замять.
        — Единственное, что мне сказали,  — что это убийство на почве ревности. Но я в это не верю. Я слишком хорошо знал Джорджа: его никогда не интересовали продажные… Я хотел сказать, женщины, подобные тем, что посещают такие приемы.
        Он вопросительно посмотрел на меня, ожидая всплеска возмущения. Однако я не доставила ему такого удовольствия.
        — Тогда зачем ему бывать на этих приемах?
        — Там можно познакомиться с интересными людьми… Туда приходят важные чиновники… И иногда можно услышать весьма любопытные сведения.
        О, Клементине это тоже было отлично известно!
        — Вы сказали, что хорошо знали полковника…
        Он посмотрел вниз, на пробковый буй, изъеденный соленой морской водой и червями, покрытый слоем засохших водорослей. Лицо его стало грустным.
        — Он был моим приемным отцом.
        Я едва не задохнулась от изумления.
        — Вашим приемным отцом?  — пробормотала я озадаченно.  — Как… печально! Но почему вы носите другую фамилию?
        — Дело в том, что по документам… В общем, это не ваше дело.
        — Странно, что полковник Тернер стал вашим опекуном… Он ведь не был женат.
        Пухлые губы его изогнулись в гримасе недоумения. Я снова прижалась головой к лодке, чтобы не клевать носом. Мне вдруг неодолимо захотелось спать.
        — Я не знаю точно… Джордж был знакомым моего родного отца, которого убили вскоре после моего рождения. Но, я смотрю, вы устали, вам надо поспать,  — проговорил он, подавляя зевок, словно ставя точку в разговоре.
        Он присел на корточки и какое-то время рассматривал меня, прищурив глаза. В свете свечи я разглядела темный пушок у него на щеках. И этот взгляд… На мгновение мне показалось, что я вижу перед собой другое лицо, черты другого человека, но видение рассеялось, оставив гнетущее чувство фрустрации, от которого хотелось скрежетать зубами.
        — Претендент приедет в Монтроз завтра к вечеру, так что у нас будет масса времени на то, чтобы познакомиться поближе.
        Гордон поднес руку к моей щеке и замер, когда я отшатнулась.
        — Да, у нас будет масса времени…
        Он вышел из лачуги, оставив дверь открытой. Пахнущий йодом ветер ворвался внутрь, задул свечу и обдал меня холодом. В помещении стало совсем темно, но мало-помалу оно наполнилось тусклым лунным светом. Я закрыла глаза, будучи не в силах противостоять призывам Морфея. Мне показалось, что на плечи мои легло что-то мягкое и теплое, но в следующую секунду я уже провалилась в беспамятство.
        Не смолкающий ни на секунду шелест волн ласкал мой слух, словно томная печальная мелодия. Я решила было перекатиться на спину, но путы на запястьях не дали мне этого сделать. Внезапно я вспомнила, где я и с кем. Я открыла глаза. Сквозь многочисленные щели между досками в хижину проникал яркий солнечный свет. Рядом никого не было.
        Я пошевелила пальцами и с трудом проглотила комок в горле. Мне очень хотелось пить, в животе урчало. Интересно, где Гордон? Я осмотрела хижину. Мне хотелось облегчиться. Веревка, которой я была привязана к баркасу, была в несколько метров длиной. При желании я могла бы дойти до двери, но не дальше. Предусмотрительный юноша… Я сходила за баркас и вернулась назад, к шерстяному одеялу, которым накрыл меня похититель.
        Руки и ноги у меня затекли и замерзли, и я решила походить, насколько позволяла веревка. Пришло время подумать, можно ли отсюда сбежать. Но руки у меня были связаны, причем крепко. Начать кричать? Что ж, это идея. Но если Гордон окажется неподалеку, мне придется плохо. К тому же я понятия не имела, насколько далеко нахожусь от поселка. Наверняка похититель выбрал место, куда в это время года никто из местных не заглядывает.
        Дверь открылась, и на меня обрушился поток ослепительного света. На его фоне вырисовался мужской силуэт — худощавый, высокий, хорошо сложенный. Сердце мое встрепенулось, но тут же забилось в обычном ритме. Гордон вернулся…
        — Хорошо выспались?
        Я ответила кривой усмешкой. Он сделал вид, что этого не заметил, положил на пол небольшой сверток и сел с ним рядом, по-портновски поджав под себя ноги.
        — Есть хотите?
        Еда! Я готова была примириться с ним на время, лишь бы проглотить хоть кусочек! Я села напротив него, глядя, как он разворачивает наш завтрак: маленькие булочки на молоке с красивой золотистой корочкой, творожный сыр, копченую селедку, холодную ветчину и французское бордо. И ни намека на кашу! Настоящий пир, а не завтрак!
        Гордон нарезал булки и сыр своим кинжалом и, улыбаясь, протянул мне по куску того и другого. Волосы он собрал в «конский хвост» и стянул черной лентой. Щеки у него были гладкие, с легким румянцем — он успел побриться. Я проглотила еду, не сводя глаз со своего похитителя.
        — Что вы собираетесь со мной сделать?
        Он нарезал ветчину ломтями, насадил один на кончик ножа и протянул мне. Я с секунду смотрела на острие, проткнувшее розовое мясо, потом взяла ломоть и едва слышно пробормотала «спасибо». Нет, нельзя забывать, кто этот человек и зачем он меня сюда привез! Вся его обходительность не помешает кинжалу, который сегодня утром кормит меня, вечером оборвать мою жизнь…
        — Что я сделаю с вами? Еще не знаю,  — ответил он после паузы, насаживая на нож кусок копченой селедки.
        Он вытер пальцы о льняную салфетку, в которую были завернуты продукты, глотнул вина и протянул бутылку мне. Но веревка ограничивала мои движения. Он только теперь обратил на это внимание.
        — Сейчас,  — сказал он, беря в руку нож.
        Быстрым движением он перерезал веревку, освободив мои истерзанные запястья. Я с облегчением потерла руки.
        — Но это ненадолго,  — предупредил он, глядя на меня сине-зелеными, как море, глазами.
        Я не колебалась ни секунды: взяла бутылку и сделала несколько глотков. Гордон почему-то молчал и не сводил с меня глаз. Ко мне вернулось странное ощущение дежавю. Этот наклон головы, эта улыбка… Я уже где-то видела этого юношу, еще до той встречи у Клементины! Может, в Перте или в Эдинбурге? Где же? Но память отказывалась мне помочь.
        — Как долго вы собираетесь меня тут держать?
        — Сколько понадобится. Претендент должен приехать сегодня. Французские суда на рейде, я видел их утром.
        — Почему вы хотите его убить? Он возвращается во Францию, разве вам этого мало?
        Он взял яблоко, откусил и принялся медленно жевать.
        — Он может попытаться вернуться,  — пояснил он.
        — Вам так нужны деньги?
        — Деньги? Что ж, вознаграждение мне пообещали щедрое, это правда. Но я не думаю, что смогу его получить. Я один, а принц наверняка будет окружен приближенными и этими висельниками-хайлендерами!
        Сказано это было таким желчным тоном, что я содрогнулась.
        — А я? Что будет со мной?
        Он вздохнул и провел ладонью по лицу.
        — Не знаю, я же вам сказал! Вас у меня в плане не было.
        — Зачем тогда вы меня увезли? Что вам вообще от меня нужно? Я для вас — лишняя обуза!
        Я высказала это повышенным тоном, четко отделяя слова. Лицо Гордона омрачилось, он стиснул кулаки.
        — Может… Я не знаю,  — ответил он растерянно.  — Когда я вас вчера увидел… Я решил забрать вас с собой спонтанно! Вот и все.
        Последовало продолжительное молчание. Гордон, явно взволнованный, встал и взял веревку.
        — Мне нужно уйти,  — нервно сказал он, словно объясняя свой жест.  — Мне нужно узнать, где именно в городе остановится принц Яков.
        Он связал мне руки за спиной. Я чувствовала себя слишком разбитой, чтобы сопротивляться. Он собрал остатки нашего импровизированного пикника и сложил их в полотняный мешок. Бутылку он прятать не стал — откупорил и выпил еще немного вина.
        — Убийство… Зачем вам кого-то убивать? Ведь это — верный путь на виселицу!
        — Это дело личного порядка. К тому же мне поручено это сделать…
        Он замолчал.
        По выражению его лица я догадалась, что он пытается разрешить какую-то внутреннюю дилемму.
        — При сложившемся положении вы можете мне сказать, кто вас нанял. Скоро все будет кончено…
        — Может, и так. Моя участь решена в любом случае.  — Задумавшись, Гордон машинально покачивал вино в бутылке.  — Граф Стэр,  — обронил он.
        — Стэр? Вы имеете в виду сэра Джона Далримпла?
        — Именно. Сейчас он посол при французском дворе.
        — Вы шпионите для него?
        — Можно сказать и так.
        Далримпл был главным организатором резни в Гленко в 1692 году. С согласия графа Бредалбэйна он подписал приказ об истреблении клана Макиайна Макдональда.
        — Стэр добился от регента обещания, что Претендента арестуют, едва он ступит на французский берег. Однако регент может в любой момент переменить решение, поэтому Стэр решил взять дело в свои руки. Он отправил своих людей сюда с приказом организовать убийство Якова. Мне поручили нанять убийц и направлять их действия. Но эти мерзавцы, я полагаю, в решающую минуту струсили. Они уехали из трактира, где должны были меня ждать, за несколько минут до того, как я там появился. Трактирщик сказал, что они направились на север.
        Я решила, что не стоит рассказывать ему о западне, в которую угодили наемники. Но была деталь, которую мне хотелось для себя прояснить.
        — Но как в этой истории оказался замешан сын герцога Аргайлского?
        — Джон? Мы познакомились в Лондоне прошлым летом, как раз перед тем, как я поступил на службу к Маришалю. Наши взгляды на положение Шотландии внутри Британской империи полностью совпали, и мы стали хорошими приятелями. Мы оба пришли к заключению, что уладить все противоречия между мятежными хайлендерскими кланами можно, только искоренив источник этих противоречий, то есть лишив Стюартов возможности претендовать на трон. Нельзя служить двум господам одновременно, верно? Один король в этой стране явно лишний.
        — Вижу, вы не понимаете сути проблемы, Уильям,  — сказала я.  — Посадить на трон Шотландии Стюарта — это одно из многих средств, которые могут спасти страну, но не единственное. Вы сам хайлендер…
        — Тут вы не правы, Кейтлин. По крови я не хайлендер. Я считаю себя британским подданным и намереваюсь пролить свою кровь ради блага Империи.
        Я посмотрела на него и после недолгого молчания сказала:
        — Бросьте эту затею! Отпустите меня и возвращайтесь домой…
        Он разразился ироническим смехом, перевел взгляд на меня и… улыбка застыла у него на лице. Потом она медленно исчезла, и губы превратились в прямую тонкую черту.
        — И обо всем забыть? Кейтлин, вы слишком наивны! Я понимаю, чтобы спасти свою шкуру, вы можете сделать вид, что забыли. Я бы тоже хотел забыть… Но уже слишком поздно. Слишком много людей знают, что я — лазутчик, и я сам уже не дал бы за свою жизнь ни гроша. Если мне удастся уйти от якобитов, герцог Аргайлский наверняка обвинит меня в том, что я сбил с пути его праведного сыночка. У меня нет будущего. Я — предатель, Кейтлин, и…
        Он умолк, глядя на вино, дрожащее в бутылке, которую он так и не выпустил из рук. На губах его появилась горькая усмешка.
        — …и мне уготована участь, обычная для всех предателей.  — Бледный как полотно, он провел пальцем поперек своей шеи, чуть ниже белого шелкового жабо.  — А так я хотя бы умру ради высокой цели.
        — Сомневаюсь, что полковник Тернер одобрил бы ваш план. Солдат жертвует жизнью ради своей страны, но он сражается в честном бою. Он не убивает противника подло, исподтишка. Я не понимаю, откуда у вас эти убеждения. Фамилия вашего отца — Гордон, значит, он тоже хайлендер…
        Взгляд его ненадолго затуманился. Потом он поджал губы и резким тоном перебил меня:
        — Лэрд Грэм Гордон не был моим родным отцом. У него не было своих детей, потому что жена оказалась бесплодной, и он меня усыновил. С ними я прожил первые годы жизни, но потом его супруга имела несчастье заболеть и скончаться. Он женился снова, и эта жена оказалась куда более плодовитой: она родила ему четырех детей, двух сыновей и две дочки. Джордж приезжал несколько раз в год навестить меня и удостовериться, что никто меня не обижает. Когда Грэм Гордон умер, для меня наступили другие времена. Как вы понимаете, его вдова не испытывала ко мне особенно нежных чувств. Меня стали заставлять работать наравне со слугами. Джордж быстро понял, что происходит, и взял меня под опеку. Благодаря ему я получил должное образование и доступ в высшее общество. Он дал мне будущее.

«Которое ты собираешься пустить по ветру!»
        — А ваша родная мать? Вы ее знали?
        Он ответил не сразу, глядя на меня со странным выражением, словно раздумывая над ответом.
        — Она умерла.
        — Как жаль…
        — Никто не сожалеет об этом больше, чем я,  — тихо проговорил он.
        — А невеста у вас есть? Хоть кто-то, кого вы любите?
        Выражение лица его стало мягче. Взгляд на мгновение затерялся в морской дали, но потом он выпятил подбородок и расправил плечи.
        — Лора найдет того, кто сможет о ней позаботиться, и…
        Он тряхнул волосами и поднес горлышко бутылки к губам, чтобы сделать еще пару глотков вина.
        — Других родственников у вас нет?
        — Кроме Джорджа, никого. Он вырастил меня, как если бы я был его родным сыном. Его смерть стала для меня большим горем. Что до семьи Джорджа… У него остались братья и сестры, но они никогда не стремились меня узнать. Они не могли понять, почему их брат заботится о ребенке, хотя он ему не родной, да к тому же незаконнорожденный. Для них я был нежеланной помехой. Но и Джордж виделся с ними не особенно часто.
        Он задумчиво смотрел на меня, похлопывая бутылкой по бедру, отчего вино тихонько заплескалось.
        — Но если Гордон вас усыновил, то по закону вы стали его старшим сыном, и к вам должен был перейти и титул лэрда, и все его…
        Он засмеялся, запрокинув голову, так что я получила возможность вдоволь налюбоваться его четко очерченным волевым подбородком. Решительно, в этом юноше было нечто, вызывавшее во мне странное волнение…
        — Моя мачеха позаботилась о том, чтобы все досталось ее сыновьям. Но даже если бы мне преподнесли наследство на золотом подносе, я бы отказался. Заниматься фермами и мельницами? Нет, я желал для себя иного!
        Мы какое-то время молчали. Было видно, что экскурс в прошлое заставил его разволноваться. Я решила, что лучше не спрашивать, чего же он на самом деле для себя желал. Тем временем Гордон подошел и неловко погладил меня по щеке.
        — Мне жаль, но у меня нет выбора,  — сказал он тихо, вынимая из кармана носовой платок.
        Я закрыла глаза. Большим пальцем он очертил контуры моего подбородка. Потом пальцы его поднялись вверх по щеке, коснулись губ, задержались на их влажной поверхности. Мгновение — и я почувствовала на губах его дыхание. Оно пахло вином — выдержанным, с древесными нотками, с кислинкой. Я отвернулась и стиснула зубы.
        — Уильям, сколько вам лет?
        Мой вопрос, по-видимому, его удивил. Он нахмурился.
        — В январе исполнился двадцать один.
        — Двадцать один… Моему старшему сыну в марте исполнится двадцать. Вы понимаете, что я гожусь вам в матери?
        — В матери? Неужели?
        Движение поглаживающих мою кожу пальцев замедлилось, потом они и вовсе остановились. Он чуть сжал мою шею и заставил посмотреть себе в лицо. Взгляд его голубых глаз впился в мои дрожащие губы, но понять их выражение было невозможно. Губы его приоткрылись, но он тут же мотнул головой, прогоняя слова, готовые с них сорваться.
        — Уильям!  — взмолилась я.  — Отпустите меня! Я не имею никакого отношения к вашим планам.
        Он по-прежнему пристально смотрел на меня — так, словно и не слышал моих слов. Потом слегка наклонил голову к плечу и прищурился. Я почувствовала прикосновение металла к своей шее.
        — Сегодня ночью я думал вас убить…
        Лицо его было словно высечено из мрамора, на нем не отражалось ни единой эмоции.
        — С вами много возни, но…
        Он издал нервный смешок и умолк. Взгляд Гордона был все так же прикован к моему лицу, но нож он, к моему огромному облегчению, убрал.
        — Однажды я нашел дневник, очень подробный… одного человека, который знал моего настоящего отца. Он описал его как человека… очень своеобразного. Ничего лестного я не прочел, надо признать. А еще этот человек в мельчайших деталях описал мою мать…  — Он пропустил между пальцами спутанную прядь моих волос.  — Волосы черные как смоль, глаза цвета океана, молочно-белая кожа…  — Он выдержал паузу, и взгляд его стал холодным.  — Сегодня ночью я пытался представить вас двадцать лет назад. Думаю, вы были на нее похожи. Джордж ее знал. Обстоятельства моего рождения туманны, и однажды я попросил его рассказать мне правду. И он сказал, что моя мать была простой служанкой, которая решила воспользоваться мною, чтобы получить часть состояния моего отца. Когда же она поняла, что ничего не выйдет, то убила его, бросила меня и сбежала. Я ненавижу эту женщину так сильно, что мне хочется ее убить! И я пообещал себе, что сделаю это.
        — Вы сказали, что она умерла, помните?
        — В моих мыслях — да. Но не на самом деле. Однажды в дом Джорджа пришла новая кухарка. Много лет она служила у моего настоящего отца. Она тоже знала мою мать. Я начал ее расспрашивать, и она рассказала совсем другую историю. Но я все равно… решил, что буду верить Джорджу. Гораздо проще ненавидеть тех, кто причинил нам боль, чем пытаться их понять. Разве не так, Кейтлин Данн?
        С этими словами он отдернул руку, присел передо мной и уперся локтями в колени. Я словно увидела его другими глазами. По мере того как невыразимая боль и ужас заполоняли мою душу, Уильям безжалостно заталкивал мне в рот носовой платок. Потом, для верности, он закрепил его веревкой, концы которой завязал у меня на затылке, вышел и закрыл за собой дверь.
        Какое-то время я пребывала в состоянии шока. Разум и сердце отказывались понимать, отказывались принять очевидное. «Вы можете сделать вид, что забыли…» Эти слова внезапно обрели совсем другой смысл.
        В сознании вдруг всплыли смутные воспоминания. Как такое забыть? Крики женщины, все нутро которой рвется, болит… Крики повитухи, приказывающей тужиться снова и снова… Неумолкающий грохот ставен на ветру… Бекки, которая бегает по комнате, молясь за роженицу и за дитя, которое не торопится явиться на свет… Ну почему она не пойдет и не закроет то чертово окно? Да и присутствовала ли я вообще в этой сцене первого акта пьесы? Была я зрителем или же исполнительницей главной роли? У меня появилось предчувствие, что скоро меня заставят сыграть свою роль в последнем акте этой грустной комедии…
        Мне стало трудно дышать. Я вцепилась в обшивку лодки, и частички сухой краски забились мне под ногти. Мне вдруг захотелось засмеяться, но смех застрял в горле. И только всхлип вырвался наружу. Нет, это невозможно! Так не может, так не должно быть!


* * *
        Солнце клонилось к закату, раскрашивая небо и выбеленные известкой стены домов в Монтрозе в розовые, аметистовые и малиновые тона. Отголоски криков разносились эхом по улицам и достигали ушей мужчин из Гленко, уединившихся в небольшой комнате, смежной с общим залом трактира. Армия якобитов томилась от нетерпения в стенах городка. Слухи о скором отъезде принца подняли в рядах простых солдат, многие из которых уже успели увидеть недалеко от берега три корабля под французскими флагами, волну недовольства.
        Все ждали сигнала выступить на Абердин. Советники Якова-Эдуарда рассудили, что предпочтительнее будет отвести войска чуть дальше вдоль побережья и разбить лагерь там. Как только решение было обнародовано, подозрения угасли и ярость утихла. Солдатам было объявлено, что Претендент последует за армией, как только отдохнет немного и подкрепит силы трапезой. Чтобы рассеять последние сомнения, оседланную лошадь принца поставили у входа в дом, где он расположился со своей свитой и охраной.
        Аласдар-Ог внимательно смотрел на Лиама. Губы его были плотно сжаты, и он в задумчивости поглаживал седые волосы. Наконец он поправил берет и спросил:
        — Ты уверен в том, что говоришь?
        Лиам кивнул.
        — Вчера Патрик получил подтверждение.
        Внимание обоих привлекли крики, это офицер кавалерии отдавал приказы на улице, на которую выходили окна. Лиам задыхался в этом маленьком задымленном помещении, но не недостаток воздуха был тому причиной. Он знал, что Кейтлин находится здесь, в пределах городка, во власти убийцы, а он ничего не может предпринять ради ее спасения. Он глотнул еще виски и мрачно продолжил:
        — Дальше этого города Претендент не поедет, Сэнди. Корабли, которые мы все видели, увезут принца и его свиту через Северное море на континент.
        В тесной комнатушке загрохотало оружие, послышались недовольные возгласы и шелест пледов. То был конец. Конец мечтам о родине, которая стремится к свободе и обретению своих прав. Разочарование было столь же велико, сколь велики были надежды, когда восстание только начиналось.
        Когда пришло сообщение, что армия Аргайла несколько дней назад выступила на Перт, в рядах солдат-якобитов снова воцарилось оживление. Они предвкушали новую стычку с неприятелем и радовались ей. В это же самое время Мар со своими советниками собрались обсудить дальнейшие действия. Дискуссия продолжалась всю ночь с двадцать девятого на тридцатое января. Утром тридцатого был дан сигнал к отступлению. Непонимание и удивление ясно читались на лицах простых вояк, которые ожидали совсем не этого. Они ждали приказа атаковать врага.
        На рассвете тридцать первого января четыре тысячи солдат — все, что осталось от армии якобитов,  — по льду перешли через речку Тэй и направились к Данди, а оттуда — к восточному побережью. Герцог Аргайлский преследовал противника по пятам: армии отделял друг от друга один-единственный дневной переход.
        Дырявая, вся в пивных пятнах занавеска, отделявшая их от общего зала, отодвинулась в сторону, и в комнату вошел Патрик Данн.
        — Ну что?  — спросил у него Лиам, будучи не в состоянии скрыть беспокойство.
        — Я только что из ставки. Я объяснил ситуацию графу Мару и графу Маришалю. Нужно дождаться, пока последние отряды выйдут из Монтроза. Только тогда мы сможем осуществить наш план. Никто не должен узнать, что принц уплывает, иначе беспорядков не избежать!
        — Когда начинается вывод войск?
        — Уже начался. Претендент сейчас пишет письмо генералу Гордону с указаниями, что делать с армией. Думаю, часа через два городок успокоится.
        — Когда и где принц будет садиться на корабль?  — вмешался в разговор Лиам.
        — С этим вышла загвоздка,  — ответил Патрик, присаживаясь на оставленный для него стул.
        Лиам плеснул ему драм виски, и он залпом опустошил стакан, после чего красноречиво взглянул на Аласдара. Тот сухо приказал своим людям выйти. Через пару минут Патрик заговорил снова:
        — Нельзя рисковать жизнью Претендента, пока этот безумец Гордон бродит в окрестностях.
        — Но решится ли он действовать в одиночку?  — спросил Аласдар, откидываясь на спинку стула и встревоженно глядя на собеседника.
        — Возможно, да,  — ответил ему Лиам.  — Бандиты, которых он нанял, сейчас заперты в Даннотаре, и я сомневаюсь, что у него найдется еще одна шайка в запасе.
        Он с отсутствующим видом поглаживал эмблему, приколотую к берету. На самом деле Гордон не один, с ним Кейтлин. Виски снова обожгло Лиаму горло, заставив поморщиться. Он со стуком поставил стакан обратно на стол. Патрик положил руку ему на плечо и легонько сжал в знак поддержки. Что ж, шурина известие о похищении Кейтлин заставило волноваться не меньше, чем его самого.
        — Все закончится самое позднее завтра вечером. В понедельник Аргайл наверняка войдет в город. Претендент не заинтересован в том, чтобы здесь оставаться. Значит, у нас остается очень мало времени, чтобы отыскать Гордона.
        — Именно,  — отозвался Лиам.
        Тишина сделала атмосферу еще более давящей. Дункан шевельнулся на стуле.
        — Я придумал план, который может все ускорить,  — сказал Патрик, глядя на Лиама.  — Мы можем разыграть отплытие принца и тем самым заставить Гордона себя обнаружить.
        — Разыграть?
        — Принц в этом маскараде участвовать не будет. Я переоденусь в его одежду и…
        — Ты?  — вскричал Лиам, вскакивая.  — Он тебя застрелит! Гордон явится не для того, чтобы пожать принцу руку! Патрик, хватит с нас смертей и похорон!
        — Все, кто задействован в плане, уже дали свое согласие. Речь идет о жизни принца и… Кейтлин. И это случится сегодня.


* * *
        Плачущее пение волынки обвилось вокруг меня, окутало грустью и тоской, слилось с криками моего сердца. Армия якобитов уходила из Монтроза. Значит, принц уже прибыл. Замки пистолетов, которые Гордон только что отполировал, поблескивали в лучах заходящего солнца. Я не сводила глаз с профиля моего похитителя, который с почти маниакальной тщательностью проверял и начищал теперь уже мушкет. Он был напряжен, и молчание его объяснялось тем, что ум его пребывал в возбужденном состоянии. Я догадалась об этом по резкой смене выражений у него на лице.
        Черты его были тонкими, как у Патрика. И, пожалуй, держал он себя чуть высокомерно, как Уинстон. На подбородке, когда он улыбался, появлялась ямочка. Я заметила ее еще раньше, но не обратила на это внимания. Теперь же каждая черточка его лица обрела для меня значение. Волосы у него были гладкие и светлее, чем у меня. Я посмотрела на его руки. Движения их были скупыми и точными. Наверное, он проделывал это сотни, даже тысячи раз. Пальцы длинные, ногти — чистые и подстриженные. Слишком холеные руки, таких у крестьян не бывает… Под дорогим бархатом штанов и шелковыми чулками угадывались длинные ноги с мышцами слишком развитыми для чиновника. Я была уверена, что он — прекрасный наездник и отменный фехтовальщик. Я перевела взгляд на его лицо. Оно было мрачным. Губы, красиво очерченные и выразительные, он поджал от усердия. Левый уголок рта то и дело подергивался — лишнее свидетельство нервного возбуждения.
        Сомнений быть не могло. Но мне, что мне-то теперь делать?
        За целый день у моего ума была масса времени, чтобы изучить и проанализировать факты, которые мне стали известны. Я то принимала все на веру, то отвергала мысль, что это может быть правдой. Я заблудилась в лесу сомнений. Я спотыкалась о новые сведения, детали, лакуны, которые обнаружились не сразу, что неудивительно в моем состоянии. Был момент, когда я даже свернула на путь оптимизма, но сразу же натолкнулась на стену очевидного, неопровержимого и снова вернулась к исходной точке…
        Словом, разум мой двигался по кругу, пока интуиция, устав от колебаний и метаний, не сказала мне: «Кейтлин, слушай свое сердце! Не время блуждать по лабиринту предположений. Разум умеет только анализировать. Он все усложняет. Он разбирает по косточкам, судит, взвешивает, исследует, рассуждает, сопоставляет и проверяет все, прежде чем выдать нам руководство к действию. Он холоден и беспощаден».
        Совершенно обессилев, я позволила направлять себя инстинкту — моему инстинкту матери. Я решила… Нет, я просто обязана была сказать ему, кто я, рассказать правду! Его представления обо мне основывались на рассказах людей, движимых ненавистью. Стивену ничего не было известно ни обо мне, ни об обстоятельствах своего появления на свет, и я знала, что должна это исправить.
        С момента возвращения он ни разу не заговорил со мной, просто вынул пропитанный слюной кляп и, не обращая на меня внимания, начал приводить в порядок свое оружие. Сейчас он сидел, уперев приклад в пол и придерживая дуло между коленями, и прочищал шомполом ствол. Время от времени он, хмурясь, посматривал в мою сторону.
        Я обхватила колени руками и положила на них подбородок. Глаза мои сами собой закрылись, и я снова погрузилась в размышления. Как заговорить? С чего начать? «Добрый день! Позвольте представиться: Кейтлин Данн, твоя мать…» Или, быть может, так: «Стивен, сынок, наконец-то мы встретились! Расскажи мне, как ты жил эти двадцать лет!» Нет, это никуда не годится!
        Я открыла глаза. Темное дуло мушкета было направлено на меня. Стивен смотрел на меня через прицел, и палец его лежал на спусковом крючке. Мое сердце перестало биться.
        — Мне всегда было интересно, что чувствует человек, сталкиваясь лицом к лицу со смертью,  — проговорил он медленно. Еще медленнее он снял палец с крючка.  — Что скажете?  — спросил он.
        Я крепко прижала мокрые ладони к ногам и набрала в грудь побольше воздуха.
        — Стивен?  — шепотом произнесла я. Сердце мое сорвалось в галоп.
        Он прищурился и опустил мушкет с нарочитой неспешностью. По правде говоря, все его движения выглядели просчитанными заранее. Мы оказались вне времени. Двадцать лет… Мой сын… Он смотрел на меня так, словно ничего не понял.
        — Это я дала тебе это имя. Я — твоя мать, Стивен.
        Несколько секунд прошли в тяжелой тишине. Стивен замер, внимательно глядя на меня. Я ждала. Он не моргал, не выглядел удивленным.
        — Оно записано в книге рождений и смертей, но я никогда так себя не называю.
        Он встал и заходил взад-вперед размеренным шагом, временами украдкой посматривая на меня через плечо. Во взгляде этом ясно читалось нервное возбуждение. Так смотрит человек, который готовится совершить ужасное преступление… Пение волынки стихло.
        — Они ушли. Принц не станет медлить с отъездом,  — объявил он, прислоняясь к дверному косяку.  — Мне пора.
        Сумерки заострили его черты. Он уперся рукой о второй косяк. У меня в горле встал комок, мешая дышать.
        — Стивен! Я твоя мать. Ты услышал?
        Мой голос, прозвучав в маленькой лачуге, вернулся и жестко резанул меня по барабанным перепонкам, ошарашил неизбежной правдой. Мой сын стоял передо мной. Взрослый мужчина. Незнакомец. Предатель… И он намеревался совершить убийство — застрелить короля, во имя которого другой мой сын сражался и умер. Мне захотелось закричать, но я даже не смогла сделать вдох.
        Я впилась ногтями себе в колени, но разве может страдание тела заглушить сердечную боль? Стивен повернулся ко мне лицом, и оно было спокойным — таким, каким я уже привыкла его видеть. Я спрашивала себя, испытывает ли он хоть что-то, кроме ненависти или желания отомстить. Его блестящие, но ничего не выражающие глаза пристально смотрели на меня из полумрака.
        — Я это знал.
        Я посмотрела на него с изумлением.
        — Ты знал?
        — Это помешало мне убить вас прошлой ночью. Я хотел знать… помните ли вы обо мне.
        — Помню ли я о тебе? Стивен, я оплакиваю нашу разлуку с самого дня твоего рождения!
        — Со дня моего рождения? Значит, вы все-таки меня не забыли?
        Голос его ослабел, превратился в шепот. Он перевел задумчивый взгляд на море.
        — Разве может мать забыть своего первенца?
        Он снова посмотрел на меня. Грусть, гнев, горечь… Чувства отражались у него на лице, сменяя друг друга.
        — Разве может мать бросить своего первенца? Вы воспользовались мной и бросили меня, когда…
        — Это ложь!
        — Разве не это вы сделали?!  — вскричал он.
        — Я не пользовалась тобой, что бы тебе ни говорили!
        — Какая разница? Правда в том, что вы меня бросили. Но, если задуматься… Могу ли я вас винить? Какая женщина захочет обременять себя незаконнорожденным ребенком, зачатым в роскоши? Но если бы вы просто сбежали…
        Горечь придала этим последним его словам особый смысл, а гнев — всю тяжесть обвинений. Но на лице теперь читалась только грусть. Он выпил еще немного вина, вытер рот рукавом и… с яростным воплем швырнул бутылку о стену.
        — Но нет! Этим вы не удовольствовались!  — продолжал он едким тоном, вкладывая в него все презрение, на которое был способен.  — Вы убили моего отца! Вы украли у меня мое имя, мое наследство, мою жизнь.
        — Твой отец был чудовищем. Он… он…
        — Он вас насиловал?
        Он знал…
        — Бекки…  — объяснил он.  — Но я не хотел ей верить.
        — Она знала правду, Стивен. Я была не первой, с кем это случилось.
        — Не называйте меня так! Я ненавижу это имя!
        Слова вырвались против его воли. Словно кинжалы, они вонзились мне в сердце.
        — Для меня — это единственное твое имя. Так звали моего деда по отцу — Стивен Данн. Это единственное наследство, которое я могла тебе дать.
        Взгляд его ускользал, искал пристанища в одиночестве, которое мог дать ему океан.
        — У меня есть братья и сестры?  — спокойно поинтересовался он несколько минут спустя.
        Вопрос застиг меня врасплох.
        — Два брата и сестра.
        — Как их зовут?
        — Зачем?
        — Я только что узнал, что у меня есть родные, и хочу знать их имена!
        — Дункан Колл, Ранальд и Франсес. Твой брат Ранальд… Он погиб при Шерифмуре.
        Он опустил глаза и задумался.
        — Как поживает Бекки?  — спросила я.
        — Умерла три года назад.
        — Она присутствовала при твоем рождении.
        — Знаю, она рассказывала.
        — А она рассказывала, какой меня вынудили подписать документ? Рассказывала, как Даннинг использовал меня? Как унижал меня и манипулировал мной?
        Он помолчал немного, не шевелясь и следя взглядом за точкой в открытом море, потом кивнул.
        — Значит, тебе известны обстоятельства, заставившие меня… отдать тебя в чужие руки?
        — Да.
        Скорее вздох, чем слово… Голова его поникла.
        — Стивен, я поступила так ради твоего блага. Какое будущее тебе могла дать я, простая прислуга? Лорд Даннинг пообещал, что воспитает тебя как… Но ведь ты, в конце концов, и был его сыном! Если бы я отказалась, меня вместе с тобой вышвырнули бы на улицу. И мне все равно пришлось бы отдать тебя приемным родителям. Поверь, не с легким сердцем я приняла это решение. И я никак не могла знать, что произойдет дальше. Если бы я знала, то…
        Он повернулся, и вид его меня обескуражил. Я опустила глаза и умолкла под этим взглядом, исполненным нескрываемого презрения и горьких упреков. Как дитя, пусть даже выросшее, может понять решение, которое было мне навязано и с которым я сама до сегодняшнего дня так и не смирилась? Да и хотел ли он меня понимать? Всю жизнь я надеялась, что когда-нибудь увижу своего сына. Я тайно ждала этого момента. Но сегодня… Сегодня я не знала, стоило ли.
        — Я не прошу понять меня, Стивен. И тем более не прошу меня простить. Я хочу только, чтобы ты знал правду. Тернер терпеть меня не мог и заразил своей ненавистью тебя. Ты же видел в нем только хорошее…
        — Джордж был единственным, кто давал мне хоть немного любви!  — перебил он меня, сверкнув глазами.  — Он выражал ее по-своему. Он не любил проявлять свои чувства, но всегда делал так, чтобы я ни в чем не нуждался и…
        — И чтобы ты меня ненавидел? И это он научил тебя ненавидеть родину?
        Он повернулся на каблуках и вперил в меня гневный взгляд.
        — Я не предаю Англию! Наоборот, все, что я делаю,  — это ради нее!
        — Какая теперь разница, Стивен? Ты предал тех, кто тебе доверял: Патрика, графа Маришаля, всех остальных…
        — Вам ли судить меня?
        Он остановился напротив, бледный от ярости, глядя на меня злыми глазами. Я смотрела на него, силясь подавить свой гнев и свою фрустрацию. Какая мука — видеть, что твоим сыном манипулирует чей-то извращенный ум, что им безнаказанно воспользовались, чтобы утолить собственное желание мести! Но теперь уже слишком поздно. Душа его почернела от ненависти. Все равно я ничего уже не могла изменить. Мой сын был тем, что из него слепили. И все это — по моей вине.
        — Мне так жалко…
        Саркастический хохот полоснул меня по ушам. Если бы руки мои не были связаны, я бы их заткнула, чтобы этого не слышать.
        — О чем же вы сожалеете, матушка?  — Тон его был злым, насмешливым, и улыбка тоже.  — О том, что я родился? О том, что убили моего отца?
        — Я защищала себя,  — слабо возразила я.
        — А что с убийством Джорджа?
        Я невольно вздрогнула, и от удивления у меня на какое-то время пропал дар речи.
        — Тернера? Но это была не я,  — пробормотала я едва слышно.
        — Но вы были там тем вечером! Я знал это раньше, чем вы признались! Я, видите ли, провел собственное маленькое расследование. Милейшая Клементина не умеет врать, если приставить ей нож к горлу! О, вы придумали целую интригу, чтобы вытащить Патрика из крепости! И не ожидали, что Джордж будет на том ужине. Но он вас узнал, заподозрил неладное и решил предупредить коменданта. Однако он пришел слишком поздно… или, правильнее будет сказать, слишком рано. Вы как раз собирались уходить. Приди он на пять минут позже, до сих пор был бы жив!
        — Клементина… Ты же не…
        — Нет, не беспокойтесь, я ее не убил. Только напугал немного.
        Ему было известно всё! И с самого начала он разыгрывал передо мной комедию. Ужасную комедию! На мгновение мне захотелось, чтобы это был не мой сын. Как могла я дать жизнь такому порочному существу? Но потом я сказала себе, что, если бы я его оставила, если бы любила его, если бы Тернер не извратил его душу, если бы… если бы… если бы… У меня была возможность выбрать для Стивена будущее. И как же грустно было сознавать, что решение, которое я когда-то приняла, оказалось неправильным!
        Мой сын страдал, и я ничем не могла ему помочь. Я решила, что лучше оставить попытки его переубедить, они бесполезны. У меня не осталось на это ни сил, ни желания.
        — Что ты со мной сделаешь?
        — С вами?
        — Да, со мной. Что ты со мной сделаешь? Ты же подвергнешься риску, возвращаясь сюда после…
        Он вдруг напрягся, потом расправил плечи и прислушался. Моя участь — это было последнее, что его в настоящий момент заботило. Он посмотрел в сторону берега и отступил в спасительную тень. Со стороны пляжа донеслись какие-то звуки.
        — Запястья!  — приказал он тоном, не допускающим возражений.
        — Стивен!
        Взгляд его стал жестче. Я подчинилась. Он развязал веревку, завел мне руки за спину и снова связал.
        — Стивен!  — попыталась я напомнить ему о своем присутствии.
        Он сунул один пистолет за пояс, перекинул мушкет через плечо и наставил второй пистолет на меня. Внутри у меня похолодело. Эти голубые глаза, этот взгляд… Холодный, расчетливый. Глаза Уинстона! Мой сын унаследовал их от Даннинга, как и его старший сын!
        — Я вернусь,  — ответил он в ответ на мой невысказанный вопрос.
        Он вынул из кармана носовой платок. От одной мысли о кляпе мне стало плохо. Когда он торчал во рту, мне ежесекундно казалось, что я вот-вот задохнусь. Заметив, с каким ужасом я смотрю на платок, он замер в нерешительности.
        — Слишком велик риск, что вы начнете кричать,  — сказал он и все-таки затолкал платок мне в рот.
        И ушел. Ушел так поспешно, что даже забыл закрыть за собой дверь. Невидящими глазами я уставилась на океан. Вдалеке стояли на якоре три корабля, и из-за них поднималась серая луна. Мое сердце омертвело.


* * *
        Пласты бурых водорослей с запутавшимися в них осколками белых ракушек, исторгнутых в свое время из моря пенящейся волной, налипли на днища трех баркасов, которые солдаты только что вытащили из воды на песок. Вокруг лодок тотчас же расставили гвардейцев его высочества в треуголках с белыми кокардами, и они тревожно посматривали в сторону обрамлявших пляж деревьев. Западня была готова.
        Лиам начал терять терпение. Вокруг было тихо. Солдаты заняли позиции больше тридцати минут назад, и скоро окрестности накроет своим бархатным покрывалом темнота, что весьма нежелательно. Он посмотрел на Дункана. Тот пожал плечами. Лиам надеялся, что Гордон в своем усердии исполнить смертоносный замысел объявится, как только на пляже будет расставлен караул. Однако приходилось признать, что этот юноша оказался куда рассудительнее, чем предполагалось.
        — Иди за Патриком!
        Патрик, переодетый в одеяния принца, ждал сигнала. Лиам предпочел бы, чтобы кто-нибудь другой сыграл эту роль. В добровольцах недостатка не было: многие сочли за честь умереть ради принца. Однако переубедить Патрика не удалось. Свое решение он аргументировал тем, что именно с его подачи юный Гордон попал на службу к семье Китов, и, следовательно, это полностью его вина, что теперь жизнь Претендента в опасности. Кроме того, Гордон похитил Кейтлин, его любимую сестренку Китти, как он ее называл. За это он тоже чувствовал себя ответственным.
        Лиам не переставал спрашивать себя, зачем Гордону понадобилось похищать Кейтлин. Неужели он прихватил ее просто в качестве заложницы, чтобы после нападения выторговать себе хотя бы кратковременную, но свободу? Даже если так, то выбор он сделал не самый правильный. Сара была куда более выгодной заложницей, поскольку представляла большую ценность для окружения принца Якова. Она была леди и супруга личного секретаря графа Маришаля, в то время как Кейтлин… Но каковы бы ни были мотивы этого похищения, Кейтлин оказалась пленницей Гордона и находилась в окрестностях Монтроза. Гордона было приказано взять живым… если, конечно, получится. Он один знал, где находится Кейтлин.
        Прошлое Уильяма Гордона представлялось весьма туманным. Известно о нем было мало. Его отец, пламенный якобит и лэрд Стретэйвона, умер, когда мальчику исполнилось десять. У Уильяма были два младших брата, которым он почему-то уступил свои права на титул лэрда. Сдержанный и молчаливый, этот юноша не имел близких друзей, если его приглашали на вечеринки, предпочитал держаться в сторонке, наблюдать и слушать, а свое мнение высказывал, только если к нему обращались с прямым вопросом. Служебные обязанности свои он исполнял отлично и с большим рвением, и это затмило все остальное. Настораживающий факт в его биографии все-таки был, но он ускользнул от внимания Патрика: Уильяма Гордона вырастил офицер ганноверской армии.
        Стук копыт, эхом разнесшийся по улице, привлек внимание Лиама. Он обернулся и увидел в свете восходящей луны золоченую кирасу с выгравированным на ней гербом Стюартов. В этот миг он и сам мог бы поклясться, что перед ним принц Яков. Но взгляд его встретился с взглядом человека в объемном напудренном парике, и сомнения развеялись: на него смотрели черные глаза Патрика. У принца они были светлые, но в темноте и спешке Гордону будет не до цвета глаз.
        Сопровождали принца восемь солдат-французов в сине-белых мундирах и несколько достойных доверия хайлендеров, не говоря уже о представителях знати и особах, которые намеревались покинуть берега Шотландии вместе с ним.
        — Наши люди на местах?  — спросил Дункан сзади.
        Лиам повернулся к сыну.
        — Да. Ты в порядке?
        И он взглядом указал на перевязанное бедро. Дункан приподнял полу килта. На аккуратной повязке, которую наложила ему Марион, виднелось крошечное темное пятнышко крови.
        — Нормально. Хотя, если так пойдет и дальше, Марион перелатает меня с ног до головы еще до моего тридцатилетия!
        Лиам усмехнулся и хлопнул сына по плечу.
        — Жаловаться тут не на что! У твоей вышивальщицы пальчики феи! Да многие сами подставились бы под меч, только бы эти пальцы к ним прикоснулись!  — Брови Дункана поползли вверх от изумления, и Лиам добавил:  — Твое счастье, что она из Кэмпбеллов. Уже одна ее фамилия внушает нашим мужчинам уважение. Но взгляды их не врут: кровь гаэлей течет в ее жилах!
        Сын понимающе улыбнулся.
        — Как у мамы?
        На мгновение между ними повисла напряженная тишина.
        — Да, как у твоей матери,  — подтвердил Лиам серьезным тоном и положил руку Дункану на плечо. Потом посмотрел сыну в глаза, и в горле у него встал комок.  — И, как твоя мать сделала это для меня, она подарит тебе сыновей, которыми ты будешь гордиться!
        Глаза его блестели, плечи расправились, на губах играла улыбка. О, ему было чем гордиться! Лиаму вспомнился день появления Дункана на свет. Кейтлин, которая всё и всегда делала не так, как остальные, родила их первенца на природе, среди холмов. Помощи ждать было неоткуда, и ему самому пришлось исполнять роль повитухи. От одной мысли об этом ему делалось плохо. Даже сегодня Лиам недоумевал, как у него могло получиться. Вид жены, истерзанной муками деторождения, до такой степени поразил и растревожил его, что он совершенно растерялся. Потом настал момент, когда в дрожащих руках у него оказался новорожденный малыш. Близость этого теплого, переполненного жизнью крошечного существа наполнило его сердце радостью. «Мой сын!..»

«Мой второй сын»,  — поправил он себя мысленно. Его первенцем был Колл. Каким бы он был теперь? Он видел перед собой, как наяву, его маленькое личико. Потом рядом возникло лицо Анны. Их обоих у него безжалостно отняли. И это случилось так давно, что он уже перестал терзаться вопросом «за что?». Жизнь — штука такая хрупкая…
        Но что есть человеческая жизнь? Короткий миг в бесконечности, до предела насыщенный событиями и размеченный вехами испытаний, временами столь ужасными, непереносимыми… Разве можно пережить их все, если ты не любим и не любишь? И что остается на этой земле, когда твоя жизнь, какой бы незначительной она ни была, заканчивается? Твои дети? Твоя плоть и кровь, одним словом — твое продолжение. Неопровержимое доказательство, что ты существовал, что сыграл свою роль в истории.
        Дункан стоял перед ним, крепкий и красивый. Храбрый воин, разумный человек. Спокойный нрав (если он и выходил из себя, то так же быстро и успокаивался) и непоколебимая верность клану и семье завоевали ему всеобщее уважение. Да, у него, Лиама, были все основания гордиться сыном. Но почему-то именно сегодня ему захотелось сказать об этом Дункану.
        Вот только Лиам был не из тех, кому легко говорить о своих чувствах. Конечно, он много раз хвалил сыновей в детстве — за богатый улов на рыбалке, за успехи в бою на мечах и за хорошую добычу, привезенную домой после рейда. Но он никогда не делился с ними эмоциями, которые испытывал, видя, как они взрослеют. В случае с Ранальдом думать об этом было поздно. Наверняка его погибшему сыну, как и ему самому когда-то, хотелось, чтобы отец оценил его старания, чтобы гордился им. Но как трудно выразить свои чувства словами…
        У Дункана дернулся уголок рта, плечо его напряглось под пальцами Лиама. Он от волнения опустил глаза.
        — Дункан, я хочу, чтобы ты знал…  — негромко начал Лиам.
        — Я знаю, отец.
        — Мне всегда хотелось тебе это сказать. Понимаешь, мужчине нелегко… даже отцу нелегко сказать сыну, что у него на сердце. Ты сам это испытаешь. Не знаю почему, но сказать «я тебя люблю» жене и дочери намного легче. Но как сказать это сыну? Может, это тяжело сделать просто потому, что он тоже мужчина? Знаю, это звучит глупо, но так оно и есть.
        Дункан посмотрел на отца затуманенными от слез глазами, и его дрожащие губы приоткрылись. Но слова так и не сорвались с губ. Они с Лиамом обнялись.
        — Я тоже люблю тебя, отец,  — выговорил наконец Дункан.
        Лиам украдкой вытер слезу пледом сына и ласково похлопал его по плечу.
        — Пора!  — сказал он смущенно и отодвинулся.  — Надо найти твою мать!
        Все уже заняли свои позиции. Лиам с Дунканом бегом догнали Ангуса и Дональда и уже вместе спрятались в высокой траве. Люди Мара начали готовить лодки к отплытию.
        — Что-нибудь видишь?  — спросил Лиам у товарища.
        — Ничего,  — ответил Дональд.  — Может, он передумал? Он один и наверняка понимает, что мы его поджидаем. И если даже он убьет Претендента, шансов остаться в живых у него практически нет!
        — Да, это так.
        Лиам уже думал над тем, что случится, если Гордон переменит планы. Ничего хорошего от такого поворота событий он не ждал. Что он в таком случае сделает с Кейтлин? Отпустит или же… Оставалось лишь надеяться, что этот молодой мерзавец пойдет до конца. Лиам окинул взглядом дальние деревья. Еще днем он осмотрел окрестности в поисках места, где может впоследствии затаиться убийца. Он прошел по пляжу с полкилометра, до самых рыбацких хижин.
        Два места привлекли его внимание. Первое — небольшой холм, поросший колючим кустарником и травой, где из-под земли выходил на поверхность пласт горной породы. Гордон вполне мог присесть на корточки за пригорком, имея при этом отличный вид на весь пляж. Второе место — густая поросль молодых ив, чьи ветки переплелись так густо, что даже без листьев представляли собой надежный щит для того, кто захотел бы за ними укрыться. Три лодки, которые как раз спускали на воду, находились от каждого из этих мест на расстоянии выстрела.
        Лиам поставил несколько человек в метрах десяти от ивняка. Себе он оставил пригорок. У него было предчувствие, что именно там и появится Гордон. В такие моменты приходилось мысленно «влезать в шкуру» противника, предугадывать его мысли и действия. Что бы он сам сделал в подобной ситуации? Он бы выбрал пригорок уже потому, что с этого места намного легче будет сбежать.
        Первая лодка отплыла на несколько метров от берега с шестью людьми на борту. Патрик стоял в воде у самого берега. Он был со всех сторон окружен солдатами с мушкетами наизготовку. Что, если Гордон поймет, что надежды «достать» принца выстрелом у него нет, и передумает стрелять? Ситуация сложилась мучительная. Словно ему предложили выбрать, кого оставить в живых — Кейтлин или мужа его сестры Сары… Лиам выругался сквозь зубы.
        — Вот он!  — шепнул ему на ухо Ангус.  — Видишь?
        Лиам прищурился, но не увидел ничего подозрительного.
        — За тем дубом!  — уточнил тот, указывая пальцем направление.
        Лиам посмотрел налево, на огромный искореженный дуб, чьи корни торчали из земли, словно длинные когти. Он пережил здесь, у кромки моря, много ветров и метелей, позволив им наклонить себя в сторону, но не сломить. Прошло несколько секунд. Неужели он стал видеть хуже? Лиам прищурился. Вот оно! Всполох снежно-белой сорочки, серебристый блеск старательно начищенного замка пистолета… Гордон приготовился стрелять.
        — Это он,  — прошептал Лиам.  — Господи, сейчас выстрелит!
        Ангус и Дункан уже держали Гордона на мушке. Дональд пополз вперед, чтобы занять более удобную позицию. Повинуясь инстинкту, Лиам вдруг вскочил и закричал, предупреждая Патрика. Крик его послужил сигналом: отовсюду загрохотали выстрелы. В одной из лодок упал солдат. На мгновение Лиаму показалось, что он увидел, как Патрик пошатнулся и попытался схватиться за руку другого солдата, но тот толкнул его на дно лодки. Патрик ранен! Гордон, проклятый выродок!
        — Где он?  — крикнул он, вскакивая и перепрыгивая через маленький травянистый холмик.
        — Убежал в лес!  — отозвался Дункан, который бежал впереди.
        — Нельзя дать ему уйти!  — закричал Лиам, чьи легкие горели огнем.  — Я хочу заполучить его живьем, слышите?
        И он вместе с остальными начал разыскивать Гордона.


* * *

«Я вернусь…» Он намеревался вернуться. Чтобы убить меня? Мне совершенно не хотелось узнать, права ли я или ошибаюсь. Нужно было выбраться отсюда до его возвращения. «Думай, Кейтлин!» Вот уже полчаса я пыталась развязать веревку, которой были связаны мои запястья. Снова и снова я кусала от ярости кляп. Мне не на кого было рассчитывать, кроме себя самой.
        Дверь Гордон оставил открытой, и сквозь нее проникало достаточно света, чтобы я могла хорошенько рассмотреть окружавшие меня предметы. Мой исполненный отчаяния взгляд скользнул по сложенным стопкой деревянным ящикам в углу комнаты и наткнулся на старенькую ржавую жаровню. Я могла бы попытаться перетереть путы об ее острый железный край, но веревка, которой я была привязана к лодке, оказалась слишком короткой, и до жаровни я не дотянулась. Куча трухлявых досок… Плетеный лоток для сушки рыбы, на котором до сих пор валялись почерневшие куски рыбьего мяса…
        В итоге стало ясно, что единственный предмет, до которого я могу достать,  — это перевернутая лодка, к которой меня и привязали. Я внимательно осмотрела ее в поисках инструмента, который принесет мне свободу. Мои разочарованные глаза уже готовы были закрыться от усталости, когда внимание мое привлек металлический блеск. Я наклонилась, чтобы рассмотреть предмет поближе. То была погнутая металлическая пластинка, торчащая из кормы лодки и наполовину вырванная. Наверное, когда-то к ней крепилось кольцо для закрепления грузов.
        С бьющимся сердцем я подобралась к корме, прижалась к лодке спиной и принялась на ощупь искать пластину. Если повезет, она окажется достаточно острой, чтобы перерезать веревку на моих связанных за спиной запястьях… «Ну же, Кейтлин, не теряй времени!» И я принялась за работу.
        Несколько долгих минут руки мои работали независимо от сознания. Я вспоминала, что делаю, только когда металл впивался в кожу на запястье. Мои путы становились все тоньше, а я пока продумывала план своего спасения. Хотя знала, что инстинкт самосохранения все равно возьмет верх, что бы там ни придумал мой изобретательный разум. Наконец веревка упала на землю.
        Несколько секунд я не могла оправиться от изумления, получив свободу, которую уже и не надеялась обрести. В крошечное, дурно пахнущее помещение, ставшее для меня тюрьмой, врывался холодный зимний ветер. Морщась от боли, я вытянула руки перед собой. Плечи мои занемели, запястья были в ссадинах и в крови. Я вынула изо рта удушающий кляп и едва сдержалась, чтобы не закричать от счастья. Сердце мое ликовало. Я была свободна!
        На фоне мерного рокота волн вдруг послышался крик и щелчок. Сердце мое, мгновение назад трепетавшее от радости, зашлось от ужаса. С пляжа уже доносились новые выстрелы и новые крики. Я выскочила наружу. На фоне неба вырисовывались силуэты людей. Один, в лодке, упал, остальные заметались по пляжу. Стивен все-таки осуществил свое намерение.
        От ужаса у меня сжалось сердце. Преуспел ли он? Убил ли принца? И где Лиам? Но с ответами можно повременить, главное — уйти как можно дальше отсюда. Убийца не замедлит явиться за мной. Подхватив юбку, я бросилась к деревьям. Я пыталась успокоиться, сохранять хладнокровие, но щелчки мушкетов, звучавшие все ближе, пугали меня. Что, если меня спутают с убийцей в этой густой темноте, которая и мне мешала бежать так быстро, как хотелось бы?
        Я споткнулась о торчавший из земли корень, упала лицом в кучу влажных прошлогодних листьев и закричала. Я умудрилась подвернуть ногу! Я дотянулась до ствола ближайшего дерева, уцепилась за него и, прикусив губу, чтобы снова не закричать от боли, яростно ударила по коре кулаком. «Далеко же ты убежала, Кейтлин!» Несколько метров отделяли меня от пляжа. Наверное, у меня и вправду был дар попадать в неприятности. Надо же было так вляпаться!
        Пребывая в состоянии паники, я не сразу заметила, что крики стихли. Я замерла, держась за ствол, и прислушалась. Может, солдаты уже поймали Стивена? Совсем рядом хрустнула ветка. Затаив дыхание, я посмотрела в сторону, откуда донесся звук. Ничего. Я выдохнула. Наверное, ночное животное вышло на охоту… Звук повторился, давая понять, что это существо совсем близко. Я не смогла сдержать новый крик ужаса. Но напрасно я пыталась хоть что-то рассмотреть в темноте. И вдруг чья-то рука закрыла мне рот, заглушая вопль. Мои глаза расширились от страха.
        — Пытались сбежать?  — прошептал голос, от которого у меня по телу прошла дрожь.
        Острый клинок заставил меня встать, несмотря на мучительную боль в щиколотке. Стивен грубо толкнул меня к дереву, и я вцепилась в его камзол, чтобы не упасть. Ткань была пыльная, от нее сильно пахло кровью.
        — Ты ранен?  — спросила я невпопад.
        — Спасибо, что напомнили,  — задыхаясь, ответил он, и в тоне его сквозила насмешка.
        Блестящие глаза пристально смотрели на меня. У меня мороз пошел по коже. Я видела, как быстро поднимается и опускается его грудь. Ему пришлось бежать. Солдаты наверняка уже близко…
        — Я подозревал, что так будет,  — пробормотал он.  — Люди вашего мужа… они были там.
        — И Лиам? Ты его видел?
        — Видел ли я его?
        Он засмеялся, но смех этот моментально стих. Клинок глубже впился мне в шею, пресекая всякую попытку к бегству. Прошло несколько секунд, прежде чем он продолжил:
        — Разве его можно не заметить? С таким-то ростом… Боже, как бы мне хотелось подстрелить и его тоже! Я знаю, он убил… моего брата. Джордж мне рассказывал. Уинстон уехал из поместья с вами. И его конюх это подтвердил. Но явился Макдональд… Явился за вами… Мой брат так никогда и не вернулся домой. А вы… Вы вернулись в свои проклятые горы, лишив меня единственного шанса однажды получить все то, на что я имел право по рождению!
        — Уинстон организовал мою казнь, Стивен. Он хотел меня убить. Позже, считая меня мертвой, он вернулся на место преступления, чтобы спровоцировать Лиама на дуэль. Все это случилось слишком быстро… Раньше, чем я поняла, что, если Уинстон умрет, мне ни за что тебя не разыскать, все было кончено.
        Я задохнулась от волнения. Я словно перенеслась туда, на ярко освещенную солнцем опушку, к старой покосившейся хижине. Я услышала стук мечей Уинстона и Лиама, скрежет стали. Эти звуки, казалось, проникали в мое тело до самых костей. Я увидела недоуменное лицо Уинстона, когда он заметил, что я бегу к ним и кричу. Его хитроумный план провалился. По его задумке, рука Лиама должна была отправить меня на тот свет. Но я каким-то чудом осталась жива, а он… он умирал. И с его смертью я неотвратимо теряла Стивена… Он уносил с собой в могилу сведения о том, где спрятал моего сына!
        Глаза Стивена были прикрыты, дышал он надрывно.
        — Джордж стал для меня таким отцом, каким никогда бы не смог стать Даннинг. И он умер, умер по вашей вине! Мой брат… Я его не знал. Мой отец… Даже если он и был последним подонком, он дал бы мне имя и дворянство. Вы же посеяли вокруг меня одну только смерть, вы все у меня отняли… Я должен убить вас, Кейтлин. Я… я столько раз убивал вас мысленно… столько раз… что, как ни странно, сейчас мне этого уже не хочется. Я ничего больше не чувствую… Ни к кому и ни к чему. Я сам теперь никто, понимаете? Я — побочный сын Даннинга. Я — никто.
        Боль, которой были пронизаны эти слова, эти обвинения, заставила мое сердце сжаться.
        — Ты — мой сын!  — рыдая, воскликнула я.  — Стивен, я любила тебя всю жизнь. И теперь люблю, несмотря ни на что!
        — Но сегодня это уже не имеет значения, не так ли?
        Лезвие ножа чуть сильнее прижалось к моей коже. Я не смела пошевельнуться, цепляясь за те несколько минут жизни, что были мне дозволены, и отчаянно надеясь, что кто-то появится у него за спиной. Но никто не появился. Вокруг нас повисла жестокая тишина. Неужели они отказались от преследования?
        Ирония ситуации поразила меня. Собственный сын намеревался убить меня. Словно пушечное ядро, проклятие, некогда произнесенное Меган Хендерсон, обрушилось на меня. Когда-то я затолкала его в самый дальний уголок памяти. Мой старший сын будет жить, как предатель, и умрет предателем… Она думала, что прокляла Дункана. Она не знала о существовании Стивена.
        Он всхлипнул и издал стон боли. Ножа у моей шеи больше не было. Я вздохнула с облегчением. Стивену пришлось опереться на меня. Он едва переводил дыхание. Мой сын умирал… Я обняла его и почувствовала, как он едва ощутимо обнимает меня в ответ. Я закрыла глаза, из которых катились обжигающе-горячие слезы. Всхлип, похожий на рыдание, в моих волосах… Мимолетное объятие… Он отстранился.
        — Вы правы, матушка, я — предатель, и только. Я предал себя самого. Я пообещал себе, что убью вас в тот же день, когда найду. Я знал, что моя мать — сестра Патрика Данна. Джордж… Однажды он рассказал мне об этом. Поэтому поступить к Патрику на службу было для меня выгодно вдвойне. И я знал, как вы выглядите. Поэтому, когда увидел вас у брата, сразу понял, что вы… что вы — моя мать.  — Он вздрогнул, снова застонал, отдышался и только потом продолжил:  — Но я не мог дать вам уйти, не заставив вас… понять, сколько страдала моя душа с самых ранних лет! Я… Боже, как мне хотелось отомстить! Жажда мести душила, ослепляла меня. Кейтлин, я недополучил от вас так много…
        Свет луны, повисшей в небе над нами, проникал сквозь ветви деревьев и делал его и без того бледное лицо мертвенно белым. По его щекам текли слезы. «Стивен, во что они превратили тебя, сынок? Они взрастили тебя на ненависти». Его пальцы пробежали по моей щеке. Мимолетная ласка… Потом опустились ниже, на шею, и сжали ее, сообщая о своих намерениях. Потом давление ушло, и я снова смогла дышать полной грудью. Вдруг он отпустил мою шею, схватил мое запястье, поднял его вверх и прижал к дереву у меня над головой. Я почувствовала, как ребристая кора царапает мою кожу. Несколько секунд неизвестности…
        — Мама…
        Мне хотелось закричать, прижать его к себе, попросить все бросить и спасаться. Сказать, что я люблю его… Звук его прерывистого дыхания — это все, что я слышала. Запах пота и ужасный, сладковатый запах крови ударил мне в нос. Я застыла от страха, ожидая наказания. Я молилась Богу, я ждала Лиама, взывала о пощаде. Никто не спешил мне на помощь. «Не пытайся понять намерения Господа…» Но это так трудно… Особенно трудно принять то, что, как я думала, меня ожидало.
        И вдруг я закричала от боли. Закричала так, словно мне душу вынимали из тела. Я услышала, как Стивен произнес имя своего отца, призвал позор на мое имя и проклял имя Господне. И всё. Он ушел. Я осталась пригвожденной к дереву его ножом, пробившим мою ладонь. Превозмогая ужасную боль, свободной рукой я уцепилась за ветку, чтобы под весом тела клинок не разрезал мне ладонь надвое.
        Я из последних сил цеплялась за ветку, обдирая занемевшие пальцы о кору. От боли я кричала так, что грудь моя, казалось, готова была разорваться. Мои легкие, шея — все горело огнем. И вдруг я услышала ответный крик. На мгновение мне почудилось, что это эхо. Но голоса приближались, они звали меня по имени…
        Чьи-то руки обхватили меня, прижали к дереву, потом легко оторвали от земли. Сквозь последний вопль я почувствовала, как нож вышел из ладони, и рука тяжело рухнула на плечо моему спасителю. Вокруг меня замелькали люди. Силуэты деревьев пустились танцевать с ними вместе. Голоса доносились словно издалека… ровно до того момента, когда голос Лиама прорвался сквозь стену моего отупения. Я открыла глаза и встретилась взглядом с моим deus ex machina[121 - Бог из машины (лат.).].
        — Кейтлин! A ghraidh…
        В голосе слышались слезы. Взгляд его страдал вместе со мной. Выходит, мои молитвы оказались не напрасны?
        — Притащите сюда этого мерзавца!  — крикнул Лиам своим людям.  — И желательно дохлым!
        Вокруг нас зазвучали охотничьи крики. Дичь не уйдет далеко, она ранена. Я забилась в руках у Лиама. Только бы помешать им убить его! Боже, это же мой сын!
        — Нет, Лиам, не убивайте его!
        Но мужчины меня не слышали и уже растворились в темноте. Я закричала от горя. Я пыталась объяснить, но у меня ничего не получалось. Лиам тоже занервничал, мое смятение было ему непонятно. Он еще крепче обнял меня.
        — Он больше не обидит тебя, a ghraidh. Я тебе это обещаю. Я убью его своими руками, если только парни приведут его живым! Все уже закончилось…
        — Нет!  — вскричала я, яростно вырываясь.  — Не надо его убивать!
        Боль в ладони парализовала меня. Я закричала как безумная. Поддавшись панике, Лиам ударил меня по щеке. Слишком поздно… Мужчины вернулись с добычей и небрежно швырнули ее на палые листья. Стивен, мой сын, лежал на земле бездыханный! Я вырвалась из рук Лиама и растолкала мужчин, которые уже начали обшаривать карманы покойника. Дункан попытался меня удержать. Я оттолкнула его и, рыдая, рухнула на тело своего ребенка.
        Не знаю, сколько времени я плакала, но, думаю, прошло несколько долгих минут. Когда сознание мое слегка прояснилось, вокруг было тихо. Я подняла голову и всхлипнула в последний раз. Мужчины стояли вокруг меня, онемев от изумления. Последовало несколько секунд тишины. Чья-то рука опустилась на мое плечо, тихонько его сжала и попыталась меня поднять. Я не подчинилась. Пожатие стало крепче. Лиам склонился надо мной.
        — Кейтлин…
        Он смотрел на меня с тревогой. Он не понимал… Откуда ему было знать, что они только что убили моего сына?!
        — Все закончилось,  — сказал он тихо.  — Идем…
        — Это Стивен… Это мой сын, Лиам,  — прошептала я, цепляясь за его руку.
        — Все закончилось. Пора возвращаться.
        — Я же говорю тебе, это…
        — Он мертв, Кейтлин. Он больше не причинит тебе вреда,  — произнес Лиам, сжимая мое плечо и пытаясь оттащить меня от трупа.
        — Ты меня не слушаешь! Это Стивен, говорю тебе!  — вскричала я, с силой отталкивая его.
        Он замер и с сомнением посмотрел на меня. Потом медленно перевел взгляд на мертвое тело.
        — Сын Дан…
        Лиам не решился произнести это имя. Он был ошарашен.
        — Ты хочешь сказать… Ты уверена? Но как…
        Не будучи в состоянии вымолвить и слово, я только кивнула. Остальные, смутившись, отошли чуть дальше. Лиам еще несколько секунд смотрел на безжизненное тело, потом перевел исполненный ужаса и неверия взгляд на меня, открыл было рот, но с губ его сорвался только тихий стон.
        — Это… это мой сын, Лиам.
        — Господи…
        Он сел на землю со мной рядом, ошеломленный и растерянный.
        — Господи…  — повторил он чуть тише, словно только теперь осознал, что я сказала.
        Я чувствовала, что остальные смотрят на меня. Особенно тяжело было сознавать, что и взгляд Дункана тоже вперился мне в спину. Я так и осталась сидеть у тела Стивена, поглаживая его то по волосам, то по влажному лбу. Меня трясло, я старалась не заплакать снова, но ничего не получилось. Лиам сел рядом и обнял меня.
        — A ghraidh, иди ко мне…
        Он прижал меня к себе. Мне было очень трудно оторваться от еще теплого тела Стивена. Потом Лиам посадил меня к себе на колени и крепко обнял. И в его объятиях я плакала, плакала, плакала…
        Тело унесли. Я наблюдала за действиями мужчин словно со стороны, следила за ними глазами, пока они не скрылись из виду.
        — Ты ничем не могла ему помочь,  — шепнул Лиам, поглаживая меня по спине.  — Он решил свою участь в тот момент, когда нажал на курок, желая убить Претендента.
        — Знаю. Я хочу, чтобы его похоронили на кладбище.
        — Это будет сделано.
        — И ты покажешь мне могилу…
        — Хорошо.
        Эффект шока рассеивался, и рука моя начала ужасно болеть. Я позволила физической боли заглушить боль в сердце. Лиам осмотрел рану и смастерил мне повязку, оторвав полоску ткани от подола своей рубашки. Мне пришло в голову, что надо будет сшить ему новую, но как сделать это одной рукой?
        Муж обнял меня. Я приникла к нему, такому родному и теплому. Он принялся шептать мне ласковые слова, и я позволила им убаюкать себя. Дрожь наконец покинула мое тело. Лиам утешал меня поцелуями, нежностью, любовью. Боль понемногу утихала.
        В маленьком городке снова стало спокойно. Сидя на ступеньках, ведущих к пристани, я смотрела, как море лижет и пропитывает песок. Луна отражалась в нем дрожащим полумесяцем. Стакан водки, который Лиам приказал мне выпить, был почти пуст. Спиртное пошло мне на пользу, успокоило меня. Мои мысли прояснились, и я нашла в себе силы посмотреть на вещи с другой точки зрения. Я дала Стивену жизнь. Он умер у меня на руках. Я совсем не знала своего сына. Нас не связывали общие воспоминания, если не считать двух последних событий. И все-таки он навсегда останется частью меня.
        Я медленно обернулась и посмотрела на удалявшийся огонек факела. Это Дункан с Дональдом Макенригом отправились искать священника, который согласится похоронить брата, о существовании которого Дункан узнал этой ночью. Лиам рассказал ему печальную историю Стивена. От начала и до конца повествования он слушал молча, расширив глаза от удивления. Ему даже удалось сохранить хладнокровие и ничем не выдать своего возмущения: я не сомневалась, что услышанное он счел предательством с моей стороны по отношению к его отцу. По взглядам, которые Дункан бросал на меня, я догадалась, что он сердится и пройдет какое-то время, прежде чем он сможет понять и простить меня. Также я знала, что когда-нибудь мне придется объясниться с ним самой, но сегодня вечером у меня не было на это сил.
        Вдруг я увидела, что к пристани идут какие-то люди с мечами и факелами. На одном из мужчин была блестящая кираса, и он был окружен толпой богато одетых господ и хайлендерами в поношенных пледах. Заметив их, Лиам быстро встал и заставил подняться меня.
        — Вот приятная встреча!  — вскричал он и, ведя меня за собой, направился к помпезному персонажу, который мог быть только принцем.
        Окаменев от изумления, я стояла и смотрела, как они по-братски обнимаются.
        — Я уж думал, он тебя задел! Был момент, когда ты…  — начал мой муж, чуть отступая назад.
        Он умолк, рассматривая кирасу. На левом плече в блестящем металле была вмятина, и в ней до сих пор торчала свинцовая пуля.
        — Боже правый!  — пробормотал Лиам удивленно.  — Он чуть было тебя не достал!
        — Но с ног он меня все-таки сбил,  — отозвался Претендент.  — Как думаешь, надо извиняться за испорченную кирасу?
        Я была поражена фамильярностью, которую позволил себе Лиам, но тот, впрочем, принимал ее как должное. Наконец принц повернулся и посмотрел на меня. Опустив глаза, я присела в неловком реверансе. Подумать только, он соизволил заметить меня! Странная тишина повисла над нами. Я решилась поднять голову, и со всех сторон зазвучал смех. Я обиженно выпрямилась и собралась уже едко ответить на издевки, когда глаза мои встретились с черными глазами Патрика, который как раз сдернул с головы объемный завитой парик.
        — Китти!  — позвал он, с трудом сдерживая хохот.  — Не надо кланяться! Иди, я тебя обниму, сестричка!
        — Патрик? Но как…
        — Потом,  — ответил он, прижимая меня к груди.  — О Китти, крошка моя, как я рад тебя видеть!
        Он отстранился и, насколько позволял лунный свет, осмотрел меня, потом поднес к глазам мою руку с окровавленной повязкой. Я отняла ее и прижала к сердцу, которое, как мне казалось, разорвалось в клочья. Лиам рассказал ему, как я получила эту рану.
        — Думаю, хирург принца еще не уехал. Идемте! Яков Эдуард готовится к отплытию, но он желает вас поблагодарить. Он говорит, что дешево отделался…
        Дешево отделался? Глупость сказанного ошеломила меня. Я лишилась двух сыновей, деверя, зятя, едва не потеряла брата и мужа и, возможно, часть собственного рассудка, а принц совершенно искренне заявляет, что «дешево отделался», хотя все это время пребывал под надежной защитой, за спиной своей армии и каменными стенами дворцов! Горестное восклицание сорвалось с моих губ, но уже в следующее мгновение я разразилась дарящим ощущение освобождения смехом. Лиам засмеялся вместе со мной. А со смехом выплеснулись наши страхи и наша боль, от которых так быстро седеют волосы. Мы снова воссоединились с жизнью благодаря этому неуместному, но — о, насколько же животворному!  — веселью, обнялись и прижались друг к другу. Невзирая на боль в руке, я с удовольствием простояла бы так целую вечность…
        Эпилог
        Ты плачешь потому, что в памяти твоей — стенанья всех людей, оплакивавших смерть.

    Жюль Ренар
        Глава 33
        Да будет так
        Ветер трепал складки килта из тартана ярких цветов и рыжеватую гриву волос, в которой на ярком августовском солнце поблескивали нити седины. Я набрала в грудь побольше пахнущего водорослями и свежей землей воздуха, медленно выдохнула и посмотрела на серый камень. На нем лежала брошь, рассеивая вокруг себя мириады цветных огоньков.
        Молчание, наполненное словами, которые мы никогда не решились бы произнести, внезапно нарушил глухой рокот: небо стремительно покрывалось тучами. Я посмотрела на Лиама, присевшего возле могилы Колина, чьи останки мы только что предали земле на Eilean Munde.
        — Garbh fois an sith, mo bhrathair[122 - Покойся с миром, мой брат.],  — прошептал он, прикладывая руку к выгравированному на граните кресту.
        За последний год Лиам постарел. Он набрал свой обычный вес, но в волосах стало больше седины и на лице появились морщины — наследие пережитых невзгод. Он разогнулся медленно, как если бы горе тяжким бременем легло ему на плечи, и остался стоять, нервно сжимая и разжимая пальцы.
        Крики стаи гусей, ласкающих кончиками крыльев черные воды озера Ливен, донеслись до нас и ненадолго заставили его забыть душевную боль. Он проследил глазами за полетом птиц, потом перевел взгляд на скалистый пригорок над нами. Ветер развевал волосы цвета ночи и цвета огня. Марион сидела, закрыв глаза и прижавшись спиной к Дункану, а он нашептывал ей что-то на ушко и поглаживал наметившийся под юбкой животик. Лиам с минуту смотрел на них, сохраняя непроницаемое выражение лица, потом губы его сложились в улыбку, которая застыла на утомленном лице.
        Я заправила за ухо мятежную прядь, которая вырвалась из косы и какое-то время танцевала на ветру. Лиам повернулся ко мне, и я утонула в его глазах, темно-голубых, как озера Шотландии, пленивших меня с первого взгляда.
        Он горделиво распрямил плечи и спину — воин в душе, гаэль по крови. Мужчина, вырубленный из гранита гор родины, которая видела его ребенком и ради которой он так доблестно сражался. Мне почему-то вспомнились слова юного Исаака Макенрига, сказанные однажды в ноябре. Он цитировал своего отца: «Шотландец? Навечно. Британский подданный? Возможно. Англичанин? Никогда!» Так в немногих словах он выразил кредо всех хайлендеров. Англичане подавили восстание 1715 года, но пламя, полыхавшее в сердцах побежденных подобно пылающему кресту, не угасло.
        Воодушевившись очаровательной картиной, какую представляли собой Дункан и Марион, Лиам устроился на земле у меня за спиной, обнял меня за талию и притянул к себе. Я положила голову ему на плечо и вздохнула от удовольствия. Его запах окутал меня — мускусный, сильный, островатый. Мужской аромат, к которому примешивались нотки мыла и вереска: мне нравилось вкладывать веточки между его выстиранными рубашками. Его дыхание ласкало висок, согревая мою кровь, которая билась близко-близко, под кожей, и при ее посредстве — мое сердце.
        Собиралась гроза. Было тепло и влажно, но трава под нашими босыми ногами казалась прохладной. Ветер нашептывал реквием, носясь между могилами, нас окружавшими, и изливал свою тоску в руинах маленькой часовни. Ее когда-то построил Филлиан Мунд, ученик Колумбы, который приехал в эти горы с целью привести местных язычников в лоно христианства тысячу лет назад.
        Возле гранитного надгробия Колина из земли торчал ржавый обломок меча, и привязанный к нему клочок выцветшего тартана развевался на ветру. Потемневшая плетеная гарда слабо блестела. Я настояла на том, чтобы частичка Ранальда обреталась здесь, на Eilean Munde. Прах его давно разнесли ветры. «Шотландия принадлежит тебе, мой сын!» Но я знала, что душа его нашла путь в свою долину. Мы ужасно по нему скучали. «Господь дал, Господь и взял,  — сказал некогда Иов.  — Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?»
        За последние несколько месяцев я пережила много горя и теперь надеялась порадоваться хоть частичке счастья.
        Лиам поглаживал меня по рукам. Склонив голову, он поцеловал меня.
        — Может, пройдемся? Остальные, похоже, еще хотят побыть у могил.
        Я посмотрела направо, туда, где стояли еще несколько членов клана, решивших поехать на остров вместе с нами, чтобы посетить могилы родных. Взгляд мой задержался на сгорбленной женской фигурке, прислонившейся спиной к поросшему желто-коричневым лишайником обломку стены древней христианской часовни: Маргарет Макдональд с дочкой Леилой и зятем Робином принесли цветы на могилу первенца молодой четы, который родился мертвым.
        Лиам подал мне руку и помог встать, потом тоже посмотрел в сторону часовни.
        — Когда ты простишь ее, a ghraidh? Разве не хватит с нее страданий?
        — Это тяжело.
        — Я знаю,  — сказал он после паузы,  — но ты можешь попробовать.
        — Лиам, я…
        — Она одинока, Кейтлин,  — перебил он меня и заставил посмотреть себе в глаза.  — У тебя есть я, а у нее… У нее больше никого нет, ты должна это понимать. Что ей осталось? Вы ведь с ней так близко дружили…
        — В этом всё и дело, Лиам! Потому-то это так трудно! И потом, у нее есть свои дети.
        — Ты прекрасно знаешь, что это разные вещи. Ей нужна подруга. Другие женщины клана избегают ее после…
        Лиам опустил глаза, и взгляд его омрачился воспоминаниями о той прискорбной ночи. На щеках его выступил румянец.
        — Она ждет, чтобы ты сделала первый шаг, из уважения к тебе. Это ты должна первой подойти к ней.
        — Я никогда не прощу ее прегрешения!
        — Наши прегрешения, Кейтлин,  — жестко поправил он меня.  — Это наше прегрешение, ее и мое. Я так же виноват, как и Маргарет. Но меня ты простила.
        Мне стало не по себе. Лиам был прав, и в душе я давно приняла эту правоту. И давно перестала обходить Маргарет десятой дорогой. Я даже начала с ней разговаривать. Безликое «Добрый день!», безразличный взгляд — так обычно мы ведем себя с чужаками. И каждый раз я злилась на себя за эту нарочитую холодность, рассчитанную на то, чтобы побольнее ее уязвить. Что ж, она и правда много выстрадала. Но стоило мне только ее увидеть…
        — Прояви милосердие, a ghraidh. Разве не этого ждет от нас Господь?
        — Господь… Что он знает о душевной боли и слезах сердца простых людей?
        Лиам тихонько засмеялся. Я завидовала его слепой и непоколебимой вере в Бога. Лиам никогда не задавался вопросами, почему с нами все это случилось. «У Всевышнего свои замыслы»,  — повторял он. Таков был его жизненный принцип: пеняй на себя и только на себя, если не смог обратить себе на пользу и приумножить то, чем Господь тебя наделил.
        — Ему известно больше, чем ты можешь представить. Разве не Он сотворил Адама и Еву?
        — И?
        — Господь сотворил женщину и привел ее к Адаму, а тот сказал: «Она — кость от костей моих и плоть от плоти моей!» Вот почему мужчина покидает отца и мать, чтобы «прилепиться» к жене своей. Она — частичка его. «И будут одна плоть»…
        Он притянул меня к себе и нежно поцеловал.
        — Но ведь Бог позволил Еве говорить со змием,  — заметила я, хмуря брови.  — Зло соблазнило ее и научило вкусить запретного плода, того, что дает понимание добра и зла. И она знала, что это плохо — соблазнять Адама.
        — Да,  — подтвердил он не слишком охотно.  — Но ведь Адам согласился попробовать яблоко, значит, он виноват не меньше, чем она.
        Он заглянул мне в глаза и провел рукой по моим волосам, отчего, несмотря на летнюю удушающую жару, у меня по телу прошла дрожь.
        — Господь покарал женщину и змия,  — проговорила я.
        — Он покарал и мужчину: «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься». Неверность — первый грех человечества. Адам и Ева были изгнаны из рая и обречены жить в мире, где им пришлось постоянно разрываться между добром и злом. В этом мире мы и живем до сих пор, a ghraidh. У нас нет выбора, и мы не можем покинуть его по своей воле. Кейтлин, все мы слабы перед силами зла. Временами нам не хватает сил, а иногда — воли, чтобы им противостоять. Но наказание за грех должно быть таким, чтобы человек смог подняться после падения и осознать зло, им содеянное. Если так происходит, он становится лучше.
        Мне было не совсем понятно, к чему он ведет. Правильно истолковав мое замешательство, Лиам решил объяснить:
        — Маргарет получила свое наказание. Об этом позаботился сам Господь. Ты не должна наказывать ее сверх этого. Ты поняла мою мысль?
        — Думаю, да.
        Я решилась задать ему вопрос, мучивший меня со дня нашего возвращения из Монтроза.
        — Скажи, а ты вспоминаешь иногда, как это было? Я хочу сказать, у вас с Маргарет…
        — Кейтлин!
        — Я хочу знать.
        Он горько усмехнулся, на мгновение закрыл глаза, устало кивнул и посмотрел туда, где сидела Маргарет.
        — Иногда я об этом думаю,  — сказал он,  — но не так, как ты представляешь. Мои воспоминания о той ночи очень смутные. Когда я об этом вспоминаю, то помню скорее эмоции, которые тогда испытывал,  — горе, чувство вины и отверженности. Я так нуждался в тебе…
        Он замолчал, увидев, как огорчили меня его слова.
        — А ты что думала, Кейтлин? Что ты думала? Не ее я обнимал, а тебя. Я называл ее твоим именем. И для нее это было так же. Считаешь, она радуется тому, что случилось? Ты никогда не думала, что она может ненавидеть себя за то, что сделала? Саймон погиб несколько дней тому, а она предала его так же, как я предал тебя, и страдала она так же, как я… Вот только ей никогда не узнать, простил он ее или нет. Каждый из нас двоих искал утешения в объятиях не того человека. Это ты мне тогда была нужна…
        Он взял меня за руку и провел большим пальцем по розовому припухшему шраму на моей ладони. Заживал он долго и мучительно. В рану попала инфекция. Был момент, когда мы боялись, что придется отнять кисть. Но случилось чудо, и заражение прошло так же быстро, как и появилось. Я понимала, как мне повезло. Пусть пальцы мои и утратили частично свою гибкость, но я могла пользоваться рукой как обычно. Остался только этот шрам. Душевная рана, куда более глубокая, так быстро зажить не могла. Лиам несколько секунд рассматривал мою ладонь, потом поцеловал ее и сжал мои пальцы в кулак. Взгляд его вернулся к моему лицу — теплый, взволнованный. Он заговорил снова:
        — Когда я увидел тебя в нашей спальне той ночью… твой взгляд… Я его никогда не забуду. Только тогда я понял, что наделал, как тебя обидел. Мне было ужасно стыдно и гадко, a ghraidh. И самое худшее — я ничего не мог сделать, чтобы исцелить твое разбитое сердце. Ничего не мог сделать, чтобы исправить причиненное зло. Поэтому, когда ты приехала в Перт, я не сразу смог прийти к тебе… хоть положение и было отчаянным. При одной мысли, что я увижу тебя, мне хотелось умереть, и в то же время я умирал от желания тебя увидеть. Но я боялся снова увидеть тот взгляд, услышать упреки. А потом Колин в твоей комнате, на твоей кровати… Он обнимал тебя, а ты… ты была в одной нижней сорочке… И твои вещи валялись на полу…
        Он сделал глубокий вдох, силясь совладать с лавиной чувств, его переполнявших, и внимательно посмотрел на меня.
        — Тогда я решил, что ты придумала всю эту историю с арестом Тревора и Франсес, чтобы заманить меня в ту комнату и… чтобы я на своей шкуре испытал, что это такое.
        — Лиам!
        — С Колином это было легко сделать: он тебя любил.
        — Он и тебя любил тоже, ты это прекрасно знаешь,  — напомнила я.  — Поэтому он и не пошел дальше…
        Я умолкла и в отчаянии прикусила язык. Лиам побледнел и стиснул зубы.
        — О чем ты?  — пробормотал он.  — Ты же сказала…
        — О Лиам!  — прошептала я, задыхаясь от волнения.  — Это чуть было не случилось… Я и Колин… В ту ночь я поняла, что плоть слаба, когда душа страдает, а голова пьяна…
        Он воспринял мое признание не моргнув глазом, но пальцы его сжались сильнее. Через плечо Лиама я увидела, что Маргарет встала и украдкой посматривает на нас. Я была так же виновата, как и они оба. Это чувство чести Колина спасло меня в ту ночь, в то время как я сама… я была слишком слаба, чтобы спасти себя.
        — Я поговорю с ней завтра, перед нашим отъездом в Дальнесс,  — решилась я.
        Мы стояли над обрывом, нависавшим над темными и холодными водами озера. Лиам смотрел прямо перед собой невидящим взглядом. Я догадывалась, что омрачает его мысли. Он медленно отодвинулся от меня и подошел ближе к краю обрыва.
        — Лиам!  — позвала я ласково.
        На мгновение мне показалось, что он меня не услышал. Потом он медленно кивнул, повернулся и протянул мне руку.
        — Идем!


* * *
        Почти год прошел с того дня, когда пылающий крест воспламенил сердца мятежников. Дункан скептически усмехнулся. «Мятежники…» Был ли он таким уж мятежным? Ему просто хотелось быть. Быть шотландцем, быть хайлендером, быть Макдональдом. И если это подразумевает непокорность, что ж, так и быть! Значит, он будет и мятежником тоже!
        Марион придвинулась еще ближе и оглянулась, ловя его взгляд. В ее глазах он увидел небо Шотландии — сияюще-голубое, ослепляюще прекрасное. Марион была счастлива.
        Клан принял ее доброжелательно, и отвага, проявленная в Даннотаре, в большой мере тому поспособствовала. Дональд, Ангус и братья Макдонеллы неустанно нахваливали смелость и мужество, с которым супруга Дункана защищала интересы принца. Конечно, некоторые по-прежнему желали видеть в ней руку с дамокловым мечом, напоминание о резне, одним словом — врага. Элспет, как могла, старалась навредить Марион, но в общем относились к ней хорошо. Для начала это было очень даже неплохо.
        Дункану было грустно, что эти глаза, в которых сейчас плещется столько счастья, скоро затуманятся слезами. Через несколько часов он передаст Марион письмо от лэрда Гленлайона. Он с тревогой предвосхищал момент, когда она прочтет, что отец покинул Шотландию и, возможно, никогда уже не вернется. Гленлайон отправлялся в изгнание, а временами оно длится так долго…
        Марион прочтет первые строчки, и он увидит, как изменится выражение ее лица, на котором отражается каждая мысль, каждая смена эмоций. Сначала она удивится, потом не поверит своим глазам, после расстроится и наконец разозлится. Он распахнет ей свои объятия, подставит плечо, произнесет слова утешения и поддержки. Но ничто не сможет смягчить боль разлуки, от которой будет разрываться ее сердце, в этом Дункан не сомневался.
        Он получил это письмо из рук Дэвида, младшего брата Марион, еще утром. Марион в тот момент не оказалось дома. Отец не имел возможности попрощаться с дочкой. Правительственные войска, с недавних пор обшаривающие Хайленд в поисках приговоренных к той или иной каре за участие в мятеже, прибыли в Гленлайон прошлым утром. У лэрда хватило времени только взять мушкет и бежать в холмы. Через несколько часов старший сын Джон привез ему личные вещи. Там, в маленькой пастушьей хижине на летнем пастбище, он и написал несколько прощальных слов дочери.
        Дункан не испытывал теплых чувств к лэрду Гленлайона, но уважал его как человека и как тестя. Он знал, как тяжело будет Джону «Желтоволосому» уехать из родных мест и оставить дочку, которая ждала первенца. Он до последнего откладывал свой отъезд, но дальше оставаться было нельзя. Ему грозили суд и тюрьма.
        Дункан обнял Марион и погладил живот, который наполнил жизнью. Никогда он не сможет сделать для нее что-то такое же прекрасное! Что может дать мужчина женщине, которая одаривает его самым большим в жизни чудом — ребенком? Он может только любить ее…
        Комок жизни шевельнулся у него под пальцами. Сердце у Дункана застучало быстрее.
        — Дункан, ты слышал?
        — Да,  — выдохнул он едва слышно.
        Он уловил мимолетное движение ручки или ножки. Словно маленькая рыбка подплыла к поверхности и по воде пошла легкая рябь… Движение легкое, почти неосязаемое, но реальное! Его дитя… Дункан не мог найти слов.
        — Дункан-Ог!
        — Что?
        — Его имя будет Дункан-Ог! А если родится девочка… М-м-м… Мне бы хотелось назвать ее Маргарет. Так звали мою маму.
        — Значит, у нас будет Маргарет.
        Марион радостно улыбнулась. Дункан обнял ее крепче. Иногда жизнь бывает такой неумолимо жестокой, а иногда — такой щедрой… Он подумал о Ранальде и Колине. Потом взгляд его скользнул к новому надгробию, возле которого, обнявшись, стояли мужчина и женщина. Мать медленно оживала после смерти двух сыновей. Она рассказала ему о Стивене, открыла тайну, которую хранила столько лет. Только время залечит рану, и ничего, кроме времени…
        Издалека донесся раскат грома. На остров надвигалось целое воинство тяжелых черных туч. Дункан закрыл глаза, чтобы насладиться этим коротким моментом передышки, дарованным им. Этим вечером будет буря. В Хайленд покой никогда не приходит надолго.


* * *
        Скользя на камнях и то и дело вырывая юбку из цепких колючек, я шла за Лиамом по узкой тропинке, спускавшейся вниз, к воде. Озеро чуть обмелело, и у берега теперь лежало несколько камней, облепленных шелковистыми зелеными водорослями, из которых бекасы выклевывали насекомых.
        Лиам молчал. Мне не хотелось говорить о том эпизоде с Колином в темной комнате. Я спрятала воспоминания об этом в самый темный уголок памяти. Колин умер, и в знак уважения к его душе… Но тема всплыла сама, и слова сорвались с губ против моей воли. Сердце сжималось от одной только мысли об этом. Однако уже было поздно.
        — Я не могу на тебя злиться,  — произнес наконец Лиам тоном, который рассердил меня.
        Я наступила на скользкий камешек и потеряла равновесие. Рука его подхватила меня в последний момент и не дала упасть. Лицо Лиама оказалось в нескольких сантиметрах от моего лица. Он посмотрел на меня с грустью.
        — Наверное, в глубине души я об этом догадывался,  — серьезным голосом сказал он.  — Я… О Кейтлин! Прости, я не хотел снова заговаривать с тобой об этом. Это слишком больно.
        — Я знаю.
        Он крепко прижал меня к себе, приподнял и переставил на другой камень, сухой и плоский. Я вцепилась в его плед, чтобы не упасть.
        — С самого начала восстания наша жизнь превратилась в хаос и…
        Голос его смягчился, но под кожей заходили желваки. И вдруг он еще крепче обнял меня за талию, приподнял, повернул и прижал спиной к гранитному выступу. Улыбнувшись, он хотел было что-то сказать, но с губ сорвался только глухой звук. Он вздохнул.
        — Кейтлин, a ghraidh mo chridhe,  — прошептал он наконец.  — Кто я такой, чтобы осуждать тебя?  — Он вздрогнул.  — Не будем портить то, что даровал нам Господь. Примем это как подарок, как второй шанс.
        Я молча кивнула. Его слова взволновали меня до глубины души. Он нежно улыбнулся, а потом его губы, теплые и влажные, коснулись моих губ, передавая мне его дыхание. Капелька пота скатилась по его виску, повисла на секунду на серебристом волоске и утонула в рыжеватой массе волос. Рубашка у него тоже была вся мокрая и липла к спине. Я закрыла глаза и ощутила вкус соли и любви у него на губах.
        Он увел меня в маленькую, зеленую от травы бухточку. Здесь нас никто не мог увидеть. Лиам снял рубашку, а я — корсаж, чтобы просушить их на ветру. Мы легли на траву. Он положил голову мне на бедро. Мы провели так много долгих минут, слушая плеск воды о камни.
        — Сегодня пятеро мужчин приехали из Гленлайона,  — сказал вдруг Лиам.
        Я посмотрела на мужа с изумлением и тревогой и чуть привстала, чтобы лучше видеть его лицо. Мужчины из Гленлайона в Гленко? Наверное, случилось что-то важное, если только не…
        — Дункан же не начал снова…
        Его смех в корне пресек мои зарождающиеся подозрения.
        — Нет. Дункан довольствуется коровами из Лорна. Может, за ними дольше ходить, но так надежнее.
        — Зачем же тогда им понадобилось приезжать в Гленко? Что им нужно?
        — Это был Дэвид Кэмпбелл со своими людьми, младший брат Марион. Граф Бредалбэйн умер. Старый лис все-таки зачах.
        Он усмехнулся. Кого-кого, а Бредалбэйна в их долине никто оплакивать не станет… Отряд солдат Короны прибыл в Финлариг вскоре после того, как восстание закончилось. Им было приказано арестовать старого графа. Бредалбэйн, будучи на смертном одре, бесцеремонно выставил их из замка. Его оставили в покое: восьмидесятилетний умирающий старик не представлял больше угрозы для Ганноверской династии.
        — Дэвид привез для Марион письмо. Гленлайон уезжает в изгнание.
        — Господи!  — охнула я.
        Хрупкая иллюзия мира и покоя вернулась в Хайленд. Когда Претендент уплыл во Францию, армия его рассеялась. Солдаты вернулись в родные места после четырехмесячной кампании. Патрик с Сарой уединились в своем маленьком поместье. Мой брат по-прежнему вел дела графа Маришаля, который укрылся в своих владениях, как и многие другие высокородные якобиты, которые не стали искать спасения от репрессий в Швеции или Франции.
        В Лондоне устроили две казни в конце февраля. Многочисленных пленников вывезли на Антильские острова. Было конфисковано множество поместий и титулов. Временами, узнав о приближении королевских гвардейцев, люди бросали все и бежали в горы. Ужас перед репрессиями и воспоминания о зверствах прошлых лет заставлял нас жить в постоянном страхе и опасаться, что наши дома вот-вот сожгут, урожай вытопчут, а стада уведут.
        Однако на этот раз последствия восстания оказались не столь ужасными для простого люда. Нас заставили сдать оружие коменданту Форт-Уильяма. Но успех у этой акции был весьма обманчивый: как обычно, хайлендеры сдали самые старые и ржавые мечи, клейморы и ножи, а новые приберегли… для следующего раза. Каждый хайлендер жил, держа свое сердце в одной руке, а свой кинжал — в другой. По-другому было нельзя. Вопрос выживания…
        — Лиам, что с нами будет?
        — Ничего.
        Я немного подумала, перебирая пальцами его густые волосы.
        — А Джон Макиайн? Ему тоже придется уехать?
        Лиам открыл глаза и вопросительно посмотрел на меня.
        — Джону?  — Подумав немного, он закусил губу, а потом сказал:  — Нет.
        Уверенность в его голосе меня успокоила.
        Лиам поймал прядку моих волос, снова вырвавшуюся на волю, и потянул, заставляя меня наклониться, чтобы меня поцеловать.
        — Сам Джон в восстании не участвовал. И вообще, думаю, наш клан не представляет для них особой… особого интереса.
        Но ведь было же время, когда правительство сочло клан Гленко достаточно значимым, чтобы захотеть истребить его полностью, дабы устрашить других хайлендеров! Губы Лиама искривились, и я поняла, что он подумал о том же.
        — Какое-то время sassannachs будут патрулировать Хайленд, чтобы напомнить, кто тут хозяин. Но постепенно все вернется на круги своя. И все ужасы останутся только в нашей памяти. Единственное, что нужно будет делать,  — это вести себя тихо.
        — А те, кто сейчас уезжает из страны?
        Я подумала о Джоне Кэмероне. Глава клана Лохила в прошлом месяце поднялся на борт французского корабля, который задержался у Гебридских островов. Вместе с несколькими родовитыми якобитами он намеревался покинуть страну. Дом в Ахнакари и клан он поручил своему шестнадцатилетнему сыну Дональду.
        — Может, через несколько лет король их помилует — когда перестанет опасаться за трон. Я не думаю, что Претендент, которому Франция отказала в гостеприимстве и который теперь пригрелся под крылом Папы в Риме, когда-нибудь вернется и снова станет претендовать на корону. Скорее, он займется производством наследника.
        Последние слова напомнили мне о деликатном положении Марион. Я погладила Лиама по теплому сухому лбу и с лукавой улыбкой спросила:
        — Ты уже смирился с тем, что скоро станешь дедушкой, mo ruin?
        — Но ведь тогда и ты станешь бабушкой, a ghraidh. Ай!  — Он потер щеку, которую я ущипнула.  — Да еще какой противной бабушкой!
        Наш первый внук должен был родиться зимой 1717 года. Я сочувствовала лэрду Гленлайона, который не сможет побыть рядом с дочкой, когда она родит ему первого внука или внучку.
        По траве рядом с нами прокатился камешек. Лиам прищурился и приставил руку ко лбу, чтобы разглядеть, кто подсматривает за нами с пригорка.
        — Мы уплываем!  — объявил Дункан.  — Малькольм боится, что начнется гроза, и грозится оставить нас тут на всю ночь с блуждающими духами, если мы не поторопимся.
        Лиам, вздохнув, встал.
        — Иди и скажи этому старому ворчуну, что если он меня тут забудет, то я забуду принести ему с охоты оленя.
        Дункан усмехнулся и ушел. Я посмотрела на Лиама, который как раз надевал рубашку, и деланно возмутилась:
        — Ты же не позволишь бедняге Малькольму побираться среди зимы?
        — Позволю, a ghraidh, если он нас тут оставит,  — заявил мой муж смеясь.
        Малькольму Макдональду, нашему столяру, недавно исполнилось семьдесят, и с некоторых пор руки и ноги слушались его с трудом — он не мог ни работать, ни ходить по горам и равнинам с ружьем в поисках дичи. Каждый год перед сезоном холодов Лиам дарил ему тушу упитанного оленя. И даже если бы Малькольм оставил нас мокнуть тут на целую неделю, мой муж все равно не отступил бы от традиции, в этом я не сомневалась.
        Лиам помог мне подняться на ноги и зашнуровать корсаж. На губах его при этом играла улыбка, так украшавшая загоревшее на летнем солнце лицо. Он заправил рубашку под килт и пристегнул плед брошью, в центре которой посверкивал синий агат прямоугольной формы. Когда одежда была в порядке, он привлек меня к себе и нежно поцеловал.
        — Хотя, скажу честно, идея остаться тут наедине с тобой мне нравится!
        Я вздрогнула при мысли, что придется провести ночь на острове, населенном духами — пусть даже и тех, кого мы любили. Я всегда боялась привидений.
        Я посмотрела на озеро, на глади которого отражались черные огромные тучи, закрывшие лазурное небо. Рассказывали, что иногда по ночам люди, которые плавали по озеру на лодках, замечали на острове пятна света. Их называли в народе танцующими огоньками. Я прекрасно помнила истории о шаловливых домовых и злых духах, которые рассказывала мне в детстве тетушка Нелли в Ирландии, и совсем не горела желанием познакомиться с этими существами поближе.
        Я закрыла глаза и потрясла головой, прогоняя воспоминания о злобных гномах и духах. «Сколько у тебя предрассудков, Кейтлин! Прибереги сказки о феях и эльфах для своих внуков!»
        — Ты идешь или остаешься?
        Лиам уже стоял на тропинке и протягивал мне руку.
        — Иду!
        Я задержалась еще на пару секунд, любуясь нашей величественной долиной и озером. Вид отсюда открывался прекрасный. На фоне деревьев высилась крытая сланцем крыша усадьбы Джона Макиайна. Были видны и крыши нескольких домов деревни. Клан был в безопасности. По крайней мере пока.
        Поражение оставило после себя горький вкус разочарования, но не отняло у хайлендеров надежду, что однажды им все-таки удастся добиться своего. Бесспорно, англичане будут следить за нами, но придет день, и в долину снова принесут пылающий крест. И тогда кланы очнутся от летаргии, заточат мечи, отполируют мушкеты. Воинственные кличи зазвучат в пурпурно-охряных долинах Хайленда, и встрепенутся спящие воины Финна Маккумала! Кровь гаэлей вскипит в их венах. Англичанам впору бояться «тихого омута»: шотландцы так же несгибаемо упрямы, как и гранит их гор. Они никогда не сдадутся!
        Ветер обвевал меня, нашептывая что-то мне на ухо. На мгновение мне показалось, что я слышу свое имя. Я почувствовала холодок, вдруг окутавший тело и словно обнявший меня. «Мама…» Волосы зашевелились у меня на голове, по телу прошла дрожь. «Ранальд? Это ты, сынок?»
        — Кейтлин, ты белая как полотно! Ты в порядке?
        Я поморгала, словно просыпаясь. Странное ощущение унеслось прочь вместе с ветром. Удушающая летняя жара снова обрушилась на меня.
        — Да.
        — Ты как будто привидение увидела!
        Я слабо улыбнулась и пошла вверх по тропинке.
        — А ты… ты почувствовал?  — все же не сдержалась я.
        — Что?
        — Холод… Он окутал меня, и мне почудилось, что рядом кто-то есть…
        Лиам посмотрел на меня, и лицо его осветилось улыбкой.
        — Ты привыкнешь, a ghraidh, и убедишься, что иногда они приходят напомнить, по-своему, конечно, что они все еще рядом с нами. И придет день, когда ты начнешь говорить с ними. Они ведь всегда остаются частью нас, родная.
        — Ты и раньше чувствовал этот холод?
        — Иногда,  — сказал он.  — Они приходят неожиданно и так же быстро уходят.
        Он взял меня за руку и улыбнулся так радостно, что открылись белые красивые зубы. Небо заворчало где-то далеко, над горами.
        — Идем, не будем искушать дьявола! Малькольм действительно может нас здесь бросить. Ведь и правда надвигается гроза.
        — Лиам!  — Я была обескуражена.  — Ты хочешь сказать, что это был…
        — Призрак? Ну конечно! Идем!
        Я снова поскользнулась на камне, и муж подхватил меня, чтобы я не свалилась в воду.
        — Мы все — дyши,  — пояснил он,  — души, заключенные в оболочку плоти. Мы посланы сюда, чтобы исполнить… ну, в общем, исполнить то, что Господь поручил нам сделать на этой земле. И когда Он видит, что наши труды закончены, он освобождает нас через смерть. А душа… она может лететь туда, куда ей хочется.
        — Как ты можешь так легко рассуждать о жизни и смерти?
        Лицо его стало серьезным. Он помог мне подняться по тропинке с другой стороны утеса через заросли кустарника на самый верх. На острове теперь никого не было.
        — Я видел многие грани смерти. Я видел, как она наносит удар, столько раз, что стал относиться к ней по-другому. Жизнь призрачна, Кейтлин. Судьба наносит удар жестоко, без предупреждения, и ты сама это прекрасно знаешь. Это неотвратимо…
        — Я не хочу говорить об этом.
        — Смерть — часть нашей жизни. Это цикл. И не надо ее бояться. Я ведь побывал там, на другой стороне жизни, помнишь?
        — Да, помню,  — ответила я тихо и опустила глаза.
        Разве такое забывается? Видя мое смятение, Лиам поцеловал меня в лоб и пальцем приподнял мой подбородок.
        — Но я не спешу уходить, a ghraidh. Господь дал мне хороший повод побыть здесь, пусть жизнь и не всегда будет для меня легкой. И этот повод — ты. Я люблю тебя, Кейтлин. Однако наступит день, я это знаю, и наши тела расстанутся. Но мы встретимся на другой стороне, и тогда уже будем вместе целую вечность. Ad vitam ?ternam[123 - Навечно (лат.). (Примеч. пер.)].
        Он замолчал. Ветер поднимал и надувал мою юбку, обвивал ею мои ноги. В руках я вдруг почувствовала такую легкость, что мне показалось, будто вместо них у меня теперь крылья. К несчастью, кто-то позвал меня, и с неба закапал дождь. Лиам отстранился от меня и посмотрел туда, откуда доносились нетерпеливые призывы.
        — Мы и так заставили их ждать! И есть уже хочется. Дома осталось что-то пожевать?
        — Обжора!  — пожурила я его и ущипнула за живот под рубашкой.  — У тебя на уме только еда и плотские утехи!
        Лиам сделал вид, что устыдился, а потом засмеялся и бодрым шагом направился вниз по тропе.
        — Это все из-за тебя,  — принялся оправдываться он.  — Разве не ты твердила, что мне надо поправиться? А что до остального… Я стараюсь наверстать упущенное.
        Я бросилась за ним следом.
        — Лиам Макдональд!
        Я налетела на него, сбила с ног, и мы вместе, хохоча и путаясь в моей юбке, покатились по траве.
        Дождь все усиливался. В горах грохотал гром — так небо Шотландии выражало свой гнев. Оно оплакивало умерших, своего короля в изгнании… Но уже завтра оно благословит то, что живет в округлившихся животах женщин,  — плод, который даст новое дыхание и новую мощь этому дикому, непокорному народу, вечно сражающемуся за свою свободу.

«Вот и закончилась старая песня!»  — печально воскликнул один лорд в 1707 году, когда шотландский парламент был окончательно распущен. Конец? По-моему, напев свободы по-прежнему витает над нашей землей и слышится в плеске горных рек, которые текут в наших долинах. Он задает ритм нашей жизни. Мои дети ему подпевали, и их дети подпоют тоже. Со времен вторжения легионов Юлия Агриколы безуспешно пытаются поработители заглушить эту песню сердца Хайленда. Я не могу знать, что будет дальше, но одно ясно: если нас лишат свободы в этих горах, то наш народ отправится искать ее на иных землях. Наша история — история без конца, и написана она будет нашей кровью на лице этого мира.
        Отсмеявшись, мы полежали немного, глядя друг на друга. Веселье уступило место грусти. Лиам медленно склонился надо мной.
        — Скажи, a ghraidh, почему мне все время хочется тебя целовать? Почему я всегда так сильно хочу тебя?
        Он погладил меня по волосам, окутал взглядом.
        — Потому что ты меня любишь… и я тебя люблю,  — нежным шепотом отозвалась я.
        — Потому что я тебя люблю…  — повторил он так же нежно и принялся напевать мне на ухо:  — B’og chuir mi eolas air leannan mo ghraidh, ‘s a rinn mise suas ri’sa ghleannan gu h — ard; a gnuis tha cho aoidheil, lan gean agus baigh, is mise bhios cianail, mur faigh mi a lamh… Gur tric sinn le cheile gabhail cuairt feadh an ait’, ‘s a falbh troimh na cluaintean gach bruachag is magh; na h — eoin bheag le smudan a’ seinn dhuinn an dan, ‘s toirt failte do’n mhaighdinn d’an d’thug mi mo ghradh…[124 - «Как хороша ты была, моя любовь, там, в долине, когда на тебя взгляд мой упал, и с того дня я не могу без тебя жить, потому что ты околдовала меня своим взглядом… Никогда не забыть мне тот майский вечер, когда по лесам и полям мы гуляли и было на сердце легко. И так славно было слушать пенье птиц и вдыхать аромат диких цветов под дождем…»  — слова двух первых куплетов песни «Cailin mo ruin-sa» Дональда Росса.]
        Посмотрев в сторону пристани, Лиам наклонился и страстно меня поцеловал. Я закрыла глаза и позволила волне чувств, нараставшей во мне, накрыть себя. Его дыхание меня опьяняло, его ласки и поцелуи питали мою душу. «Лиам, любовь моя, двадцать лет ты делишь со мной жизнь, двадцать лет я тебя люблю!» Эти слова я запечатлела у него на коже пальцами и губами. Наши тела говорили то, что словами не выразишь. Наши души упивались ощущениями, которые дарили им наши телесные оболочки. Я целовала мое счастье так пылко, как умела, и обнимала его, сколько хватало рук. Сердце мое пело «Te Deum», благодаря небо за милость, которая была мне в очередной раз ниспослана.
        Любовь моего мужчины.
        notes
        Примечания

1
        Маленький шотландский нож, который было принято прятать в носкe; произносится «скин ду». (Здесь и далее примеч. автора, если не указано иное.)


2
        Обмен клятвой соединенных рук. По шотландским законам такой союз приравнивался к законному браку.


3
        Якобиты — в Шотландии и Англии приверженцы Якова II и дома Стюартов после революции 1688 г.


4
        Сассанаш — по-гэльски «англичане».


5
        Чш-ш! Ничего не говори, родная!


6
        Любимый мой.


7
        Кельтский праздник начала лета, традиционно отмечаемый 1 мая. Также название месяца май в шотландском и других гэльских языках. (Примеч. пер.)


8
        Мера спиртного.


9
        Все хорошо! Все прошло!


10
        С тобой точно все хорошо?


11
        Да.


12
        Тише, родная!


13
        Кельтская богиня войны.


14
        Небольшой круглый щит, традиционная часть обмундирования шотландских горцев.


15
        Пиброх — военная песнь.


16
        Спорран — разновидность кошеля, часто из меха, носимая на поясе поверх килта.


17
        Тише! Тише, мой дружочек!


18
        Идем, Марион.


19
        Берег Гаэля.


20
        Я никогда не откажусь от своей гэльской крови!


21
        Фея.


22
        В западных областях Хайленда кланы, чьи поселения постоянно подвергались грабительским набегам Макдональдов, Кэмеронов и Стюартов, насмешливо именовали представителей этих кланов «висельниками», поскольку они чаще, чем остальные, «украшали собой» ветки деревьев в их краях.


23


«По морю и земле». (Примеч. пер.)


24


«Желтый Джон» по-гэльски.


25
        В душе (итал.).


26
        Самим фактом, по одной этой причине (лат.). (Примеч. пер.)


27
        Будь осторожен.


28
        Пусть все будет хорошо, и удачи!


29
        Спасибо.


30
        Традиционное одеяние жительниц горных районов Шотландии. Представляет собой плед, обернутый вокруг тела и заколотый брошью под грудью.


31
        О Марион, мой дьявольский ангел!


32
        Девиз Кэмпбеллов.


33


«Святая вера» (англ.). (Примеч. пер.)


34
        Прозвище, которое граф Мар заслужил, многократно меняя свои политические предпочтения.


35


«Милая Мэри» (англ.). (Примеч. пер.)


36
        Богиня.


37
        Отверстие в борту судна (мор.). (Примеч. пер.)


38
        За здоровье!


39
        Спокойной ночи, Марион.


40
        Марион, ангел мой.


41
        Гэльская поговорка: «Пьяное сердце не врет».


42
        Дар ясновидения.


43
        О Марион! Нежная Марион, мой дьявольский ангел!


44
        Автор перефразировала изречение: в оригинальной версии вместо слова «люди» слово «философы». (Примеч. пер.)


45
        Начало молитвы «Отче наш».


46
        Господи, помоги мне!


47
        Шотландское блюдо: бараний рубец, начиненный потрохами. (Примеч. пер.)


48
        Даже глухой слышит звон денег.


49
        Платье по французской моде, похожее фасоном на пеньюар, популярное в эпоху рококо.


50
        Джон Эрскин, граф Мар.


51
        Слово звучит как «фор-ни-кэ», что означает «заниматься любовью». Слова-слоги — это «сильный»=фор (fort), «гнездо»=ни (nid), «пристань»=кэ (quai).


52
        Большое наклонное зеркало на ножках. (Примеч. пер.)


53
        Господь Бог, верую крепкою верой и исповедую единое и всеобщее… (Из католической молитвы «Акт веры»).


54
        Остров на озере Ливен, служивший местом погребения для многих поколений Макдональдов из Гленко.


55
        Кейтлин, дорогая моя… Останься со мной, ты нужна мне.


56
        Джон Буид Кэмпбелл, шестой лэрд Гленлайона.


57
        Аласдар Черный, глава клана Макдональдов из Гленгарри.


58


«Сын великого Колина»  — титул глав клана Аргайла.


59


«Да благословит вас Господь, сыны мои!»


60
        Уменьшительно-ласкательное от имени Аласдар.


61
        Диалектизм, используется в южных областях Шотландии, то же, что и «церковь».


62
        Брысь!


63
        Чш! Все будет хорошо.


64
        Помоги мне, ты нужен мне!


65
        Да хранит тебя Господь, любимая.


66
        Шотландская гильотина.


67
        Фу!


68
        В шотландской мифологии собака размером с быка, предвестник скорой смерти.


69
        Мой друг.


70
        К праотцам (лат.).


71
        Малышка Марион!


72
        Марион, с вами все хорошо?


73
        Со мной все хорошо.


74
        Дэвид наверху, а Джон уехал…


75
        Вы в порядке?


76
        Джон здесь?


77
        Да…


78
        Господи!


79
        Дункан «Рыжий гостеприимный».


80
        Мой ангел.


81
        Здравствуй, ангел мой!


82
        Фея-соблазнительница.


83
        В шотландском фольклоре уриски, или злые гномы,  — злонравные создания, поджидающие сбившихся с дороги путников, чтобы задушить и окрасить их кровью свои шапочки. Когда цвет начинает бледнеть, они ищут новую жертву.


84
        Одна из старейших улиц Перта. (Примеч. пер.)


85
        Языческий шотландский праздник последнего дня в году.


86
        Приграничный район между Шотландией и Англией.


87
        Ирландская кельтская арфа.


88
        Название высоко ценимых библиофилами малоформатных книг, печатавшихся в голландских типографиях XVI —XVII вв. и принадлежавших семье типографов-издателей Эльзевиров. (Примеч. пер.)


89
        Сидеть!


90
        Ко мне! Сидеть, Генерал!


91
        Уйди!


92
        Арендодатель.


93
        Хайлендские башмаки из мягкой кожи.


94
        Кейтлин, любовь моя, прости меня.


95
        Посмотри на меня, любовь моя.


96
        Водяная лошадь, произносится «эх-ушге».


97
        Мой любимый.


98
        Город, получивший от короля хартию. Перт получил этот статус в XII веке.


99
        Боевой клич Кэмпбеллов.


100
        Башня, построенная в железном веке.


101
        Кто вы такие?


102
        Откуда вы?


103
        Мелкий арендатор в Шотландии.


104
        Отвечай ему!


105
        Вы понимаете по-гэльски?


106
        Якобиты.


107
        Макдональд.


108
        Протестантские крестьяне-горцы Севенн, поднявшие восстание против французского правительства во время войны за испанское наследство (1702 г.). (Примеч. пер.)


109
        Шотландский аналог шерифа или ольдермена. (Примеч. пер.)


110
        Посмотри на меня, любовь моя.


111


«Кровавая Роза».


112


«Земля Иннсов». Иннсы — шотландский клан. (Примеч. пер.)


113
        Маргарет, иди возьми хлеб!


114
        Где ее дом?


115
        Там!


116
        Спасибо.


117
        Франсес, девочка моя.


118
        Мама?


119
        Набор полос, составляющих тартан. У каждого клана сетт свой.


120
        Традиционный шотландский танец.


121
        Бог из машины (лат.).


122
        Покойся с миром, мой брат.


123
        Навечно (лат.). (Примеч. пер.)


124


«Как хороша ты была, моя любовь, там, в долине, когда на тебя взгляд мой упал, и с того дня я не могу без тебя жить, потому что ты околдовала меня своим взглядом… Никогда не забыть мне тот майский вечер, когда по лесам и полям мы гуляли и было на сердце легко. И так славно было слушать пенье птиц и вдыхать аромат диких цветов под дождем…»  — слова двух первых куплетов песни «Cailin mo ruin-sa» Дональда Росса.