Майерсон Эми, Книжный Магазинчик Прошлого- библиотека РусЛит

Книжный магазинчик прошлого Эми Майерсон
        Миранда выросла среди полок книжного магазина своего эксцентричного дяди Билли, решая загадки, которые он для нее придумывал. Но когда девочке исполнилось двенадцать, дядя поссорился с ее мамой и навсегда исчез из их жизни. В следующий раз она слышит о нем уже шестнадцать лет спустя: Билли умер и оставил ей «Книги Просперо», находящиеся на грани банкротства.
        После того как Миранда возвращается в Лос-Анджелес и входит в магазинчик уже как его владелица, она начинает находить подсказки: между страниц романов, в запертых ящиках квартиры дяди и даже в самом названии магазина. Миранда решает спасти «Книги Просперо» и найти ответ на последнюю загадку, которую оставил ей Билли. Вскоре девушка встречает людей из его прошлого, и их истории помогают пролить свет на тайну их семьи.
        Эми Майерсон
        Книжный магазинчик прошлого
        Amy Meyerson
        THE BOOKSHOP OF YESTERDAYS
        Печатается с разрешения литературных агентств The Gernert Company и Andrew Nurnberg

* * *
        «Книжный магазинчик прошлого» - роман с большим сердцем и любовью к деталям. История о семье, чувствах и целительной силе людей, которые окружают каждого из нас. Это любовное письмо чтению и книжным магазинам, а также подтверждение того, что мы - это истории у нас за плечами.
        «Роман… в котором можно раствориться».
        Bustle
        Прошедшее прологом должно служить.
        Уильям Шекспир. «Буря»
        (Пер. Н. М. Сатина)
        Глава 1
        В последнюю нашу встречу дядя подарил мне собаку - маленького золотистого ретривера с грустными глазами и носом в форме сердечка. Щенок не задержался у нас надолго, я даже не успела дать ему имя. Помню, как он бегал по нашей гостиной, а я представляла, сколько приключений нас ожидает впереди!
        В следующую секунду собаки уже не было.
        С дядей Билли то же самое. Он попрощался с нами, помахал рукой, отъезжая от дома, и с тех пор я его не видела.
        Мама никогда не хотела собаку. Я просила, обещала выгуливать щенка каждый день, чистить ковер в гостиной в случае неприятностей, но мама оставалась непреклонна. И дело не в ковре и не в разгрызенной обуви. Даже не в любви. Она не сомневалась, что я буду любить собаку. Конечно, мама бы тоже ее любила, но питомец, как и любое живое существо, требует не просто любви, а ответственности. Я же была на заре своих подростковых лет, когда мальчики и друзья значат больше, чем карманные деньги, собаки и даже семья. Мы это уже проходили. Никаких собак. Я это знала.
        И дядя Билли это знал.
        Щенок был подарком ко дню рождения. Когда мне исполнилось двенадцать, родители арендовали зал с игровыми автоматами и несколькими бейсбольными клетками в Калвер-Сити. Это было начало 1998 года. Мы всегда отмечали мой день рождения уже в январе, потому что я родилась в самом конце месяца.
        Надев защитный шлем, я неуверенно зашла в бейсбольную клетку, пока мои друзья старались всячески меня подбодрить. Перед началом игры папа дал совет:
        - Ноги на ширине плеч, а локти держи повыше!
        Я была уверена, что мама не удержится от наставлений в духе: «Будь осторожнее», но она стояла у барной стойки и разговаривала по телефону.
        - Давай, Миранда, у тебя все получится! - сказал папа после неудачной подачи.
        В этот момент к нему подошла мама и что-то еле слышно прошептала. Вторая моя подача оказалась не лучше - мяч вылетел за пределы клетки.
        - Давно пора принять, что ему нельзя верить, - ответил ей папа. - Миранда. - Он повернулся ко мне. - Будь внимательнее!
        Я слышала, как мама прошелестела:
        - Но он обещал прийти.
        - Мы обсудим это позже, - ответил папа.
        - Зачем он дает обещания, если не собирается их сдерживать?
        - Сьюзи, не сейчас.
        Я старалась сосредоточиться на вздернутом локте, свободных коленях - как папа и учил, - но этот «тайный» разговор меня отвлекал.
        Только один человек мог являться причиной их перешептываний.
        Я ненавидела, когда мама с папой так обсуждали дядю Билли, будто пытались меня от него защитить, будто он был кем-то, от кого меня стоило оградить. Я обернулась и взглянула на родителей. Они смотрели друг на друга, облокотившись о клетку.
        Я услышала отскок мяча до того, как почувствовала боль от острого удара и сильное жжение в плече. Я закричала и упала на пол. Еще два мяча просвистели рядом с головой. Папа крикнул, чтобы бейсбольную машину выключили, и поспешил в клетку вместе с мамой.
        - Солнышко, ты в порядке? - Мама сняла с меня шлем и убрала со лба вспотевшие волосы.
        У меня перехватило дыхание от боли. Я лежала на холодном бетонном полу, не в силах даже ответить.
        - Миранда, скажи что-нибудь. - Ее голос был на грани истерики.
        - Все в порядке, - ответила я, тяжело дыша. - Поем торт и успокоюсь.
        Обычно родители смеялись после подобных слов, но в этот раз никто из них никак не отреагировал, и они продолжили смотреть друг на друга обеспокоенными и немного разочарованными взглядами, будто ссадина на моем плече тоже была виной Билли.
        - С мамой все хорошо? - спросила я папу, пока мама разговаривала с работником у барной стойки.
        - Вполне, а если что-то и случилось, это исправит тортик, - ответил он и потрепал меня по волосам.
        После того как праздничный торт был съеден, а пакетик со льдом, который мама велела прижать к плечу, превратился в мокрое пятно на моей футболке, мы, наконец, пошли к игровым автоматам. Мою руку пронзала острая боль, но я не обращала внимания и продолжала играть в скибол. Время от времени я смотрела на родителей. Они убирали со стола: мама резкими движениями вытирала клеенку, пока в какой-то момент папа не прервал ее и не обнял. Он погладил ее по волосам и что-то прошептал ей на ухо. Я не понимала, почему она так расстроилась. Билли часто не приходил, даже если давал обещание. Честно говоря, я не могла вспомнить ни одного своего дня рождения за последние несколько лет, на котором бы он присутствовал. Вот если землетрясение в Японии или Италии, он первым самолетом летел туда с другими сейсмологами, инженерами и социологами. У него обычно не находилось времени, чтобы оповестить нас о своем отъезде. Но я не расстраивалась, я гордилась им. Мой дядя был кем-то важным. Мой дядя спасал людей. Мама учила воспринимать его так. Когда Билли в очередной раз не приходил на мои выступления в школе или на
воскресные барбекю, мама говорила:
        - Твой дядя очень хотел прийти, но он занят. Благодаря ему этот мир становится чуточку безопаснее.
        Он был моим супергероем. Капитан Билли, спасающий мир, но не сверхсилами, а сверхмозгом. И хотя я уже выросла, чтобы верить в героев, я все еще верила в Билли. Я думала, что и мама в него верит, пока не увидела ее заплаканное лицо на мой день рождения.

* * *
        В тот вечер Джоани, моя лучшая подруга, осталась у нас ночевать. Мы рано легли спать. В туманной полудреме меня вдруг разбудил звонок в дверь и последующие за ним осторожные шаги и тихий шорох. Я выскользнула из кровати и проскочила в коридор. Внизу, у входной двери, стояла мама, одетая в атласный халат, аккуратно затянутый на ее тонкой талии. Билли же оставался на крыльце снаружи.
        Я бросилась к лестнице в порыве прыгнуть на него. Моя комплекция была уже достаточно крупной для таких трюков, но я не сомневалась, что даже во взрослом возрасте буду так же встречать своего дядю, до хруста в спине заваливая его своей любовью. Однако, подбежав к лестнице, я замерла, пораженная словами моей мамы:
        - Какого хрена ты творишь? Сейчас три утра.
        Я застыла на месте. Мама никогда не повышала голос и не ругалась.
        - Мало того, что заявляешься сюда посреди ночи, так еще и сваливаешь на меня всю вину. Твою мать, и как тебе наглости хватает?
        Я все так же, не шевелясь, стояла наверху. Меня ошеломил мамин гнев. Никогда прежде я не слышала ничего подобного.
        - Ты сам так решил. - Она старалась контролировать свой голос. - Ясно? Это был твой выбор. И не надо обвинять меня.
        Билли отвел взгляд, а мама продолжила кричать, что сейчас поздно, что он сволочь и нарцисс - я не поняла смысл этого слова, равно как и других оскорблений в его адрес. Когда Билли заметил меня наверху лестницы, он покраснел от стыда и застыл на месте. Мама обернулась. Она выглядела намного старше своего возраста и показалась мне невероятно бледной.
        Я вглядывалась в их выразительные лица. Нет, они ругались не из-за моего дня рождения. Причина крылась в чем-то другом.
        - Родная, иди спать, - сказала мама. Я не шевельнулась, и тогда она добавила: - Пожалуйста.
        Я рванулась в комнату, растерянная и необъяснимо смущенная тем, что увидела. Джоани услышала, как я ложусь обратно, и повернулась ко мне.
        - Который час?
        - Уже за три.
        - Кому понадобилось приходить в это время?
        - Не знаю.
        Она отвернулась, что-то пробормотав. Я же не могла заснуть. Мамины слова проносились эхом в моей голове: «И как тебе наглости хватает». «Не надо обвинять меня». «Это был твой выбор». Первые лучи солнца проскользнули сквозь шторы, оповещая о скором начале дня. Я не спала всю ночь, но так и не сумела разгадать, какой выбор сделал Билли, в чем он обвинял маму и что происходило в тот момент у входной двери.

* * *
        Позже, тем же утром, папа повез меня и Джоани на завтрак с панкейками.
        - А где мама? - спросила я, залезая в машину.
        - Она еще спит.
        Мама никогда не просыпалась позже семи, но папин тон исключал дальнейшие вопросы.
        Когда мы вернулись домой, мама все еще была в атласном халате. Вьющиеся темно-рыжие волосы обрамляли ее лицо, пока она заворачивала шоколадные чипсы в тесто. Обычно мамино пение являлось главным ингредиентом любого блюда. Ее красивый, мелодичный голос словно околдовывал пирог или лазанью, отчего вишня и помидоры становились слаще. Но в этот раз на кухне стояла тишина, а мама продолжала месить тесто для печенья.
        Она подняла голову, услышав наши шаги в дверном проеме. Ее глаза опухли, а лицо было невероятно бледным.
        - Как позавтракали?
        - Папа разрешил попробовать три вида панкейков.
        - Правда? - Мама вновь вернулась к тарелке с тестом. - Какой он молодец.
        Мне хотелось, чтобы она запела и отвлеклась от своего состояния. Но мама все так же молча следила за тем, как тесто глухо ударяется о тарелку, а я гадала, будет ли печенье таким же вкусным без секретного ингредиента.

* * *
        В течение нескольких недель от Билли не было никаких новостей, но однажды он зашел, чтобы устроить мне праздничный сюрприз. Я понятия не имела, куда мы поедем. В этом заключалась вся прелесть выходных с дядей: что бы я ни предлагала - пойти на пирс или в парк аттракционов, - мои идеи не были даже наполовину такими же захватывающими, как приключения, которые придумывал Билли.
        Учащенное дыхание его старого «БМВ» эхом пронеслось по дому. Я ждала последующего звука закрывающейся двери, ждала, что мама побежит встречать Билли, закидывая его вопросами. Куда мы собрались? Будут ли там другие дети? Там безопасно? Я не упаду с какой-нибудь скалы? Ремни безопасности? Спасательные жилеты? Казалось, ее никогда не удовлетворяли его ответы.
        Прозвучал гудок машины, и мама позвала меня, не выходя из спальни:
        - Билли приехал!
        - А ты не хочешь с ним поздороваться? - крикнула я.
        - Не сегодня.
        На выходе из дома я немного замялась. Мамина спальня оставалась закрытой. Увы, это не имело значения, ведь Билли даже не позвонил в дверь. Он ждал меня в машине, не выключая двигатель.
        - Это же моя любимая девочка! - воскликнул дядя Билли, когда я запрыгнула в «БМВ».
        Он всегда называл меня своей любимой девочкой. Если бы я услышала такие сопли от родителей, я бы умерла со стыда. Но с Билли я чувствовала себя маленьким ребенком, которым все еще хотела оставаться, пусть знала, что в двенадцать лет это уже не круто. Мы выехали на дорогу, и мой дом скрылся за горизонтом. Я все думала: наблюдала ли мама из окна за нашим отъездом?
        - Ну и сюрприз я тебе подготовил! - Лицо Билли озарила знакомая мне широкая улыбка. Я вглядывалась в его глаза, улыбку, мимику, пытаясь найти общие черты с мамой. Дядя казался таким счастливым, словно витал в облаках.
        - Сюрприз?
        Я бы ни за что в жизни не призналась в этом Джоани, но получать сюрпризы от дяди Билли было куда веселее, чем воровать помады в аптеках, и намного азартнее, чем нестись на высокой скорости по шоссе с Джоани и ее старшими сестрами.
        - Ну-ка посмотри, что там в бардачке.
        Я сразу же заметила черный конверт, притаившийся на пакете с документами. Судя по размеру, в нем вполне могли оказаться билеты в тематический парк «Юниверсал Студиос» или на концерт в «Голливуд-боул», но Билли никогда не дарил ничего напрямую. Так ведь неинтересно. Мне предстояло найти все улики, чтобы заслужить подарок.
        Я открыла конверт и прочитала вслух загадку: «Мой флаг красного, белого и синего цвета, но я не твоя родина. Возможно, ты решишь, что это lozh, - я не знала, как произносится это слово, - но моя ближайшая к Америке точка находится всего в четырех километрах от американской земли».
        - Франция? - предположила я. Билли посмотрел на меня с сомнением. - Канада?
        - В канадском флаге только красный и белый. Но уже теплее, точнее, холодно, очень холодно.
        - Россия? - спросила я неуверенно.
        - Verno! - ответил он с русским акцентом.
        - Мы едем в Россию? Там землетрясение? - Я представила, как мы с Билли в шапках-ушанках пробираемся сквозь снег, чтобы оценить повреждения в городке из далекой русской глубинки.
        - Твоя мама бы голову мне за такое свернула, - усмехнулся он.
        Как только Билли упомянул маму, мы замолчали на некоторое время. Я знала: в тот момент мы оба вспомнили, как наши взгляды пересеклись в ту самую ночь, во время их ссоры.
        - У вас с мамой все в порядке?
        - Ничего такого, о чем стоило бы беспокоиться.
        Он снова замолчал, потом принялся что-то рассказывать, но уже через мгновение мы вновь притихли и молчали до тех пор, пока Билли не подъехал к остановке у дряхлого здания на Венецианском бульваре.
        - А теперь попробуем решить загадку.
        - Мы уже приехали? - спросила я, подсчитывая заколоченные окна на фронтоне. Обычно загадки дяди Билли приводили меня к большим паркам, вершинам гор и уединенным пляжам.
        - Verno! - Он выпрыгнул из машины и кивком указал мне на стальную входную дверь. Дверь была не заперта, и он придержал ее для меня.
        - А нам можно сюда? - Я замешкалась, вглядываясь из-за его спины в темноту помещения. - Тут как будто закрыто.
        - Сегодня действительно закрыто, но управляющий у меня в долгу. Куда веселее, когда весь музей в твоем распоряжении, не думаешь? - Он зашел в здание и жестом пригласил внутрь. - Доверься мне.
        Доверься мне. Его заклинание. И я всегда слушалась.
        В помещении тускло светили лампы. Вдоль строгих стен выстроились витрины. Из спрятанных динамиков негромко звучала опера. На одной из витрин стояли чучела летучих мышей, кротов и прочих маленьких грызунов. На другой витрине мерцали драгоценные камни.
        - Это место смоделировано с причудливых музеев XIX века, - объяснил Билли. - Здесь представлены необычные экспонаты из сфер науки, искусства и естествознания. Специально для разносторонних людей. Так называемая кунсткамера.
        Кунсткамера. Я повторила это слово, предвкушая его магическое воздействие. Взгляд Билли остановился на витрине в дальнем углу комнаты. Ее заполняли миниатюрные статуэтки: разукрашенные слоны, клоуны, инспектор манежа и акробаты. На ящике виднелась надпись: «Русский цирк».
        Я внимательно изучила содержимое витрины, высматривая что-то, что могло скрыться от моего внимания. Возможно, какая-нибудь статуэтка, выделяющаяся из общей картины, или загадка, нацарапанная под цирковым куполом. Как и следовало ожидать, следующая подсказка была приклеена к дальней стенке ящика.
        «Как и материал из моего имени, мое название звучит неброско, но благородно. Меня так зовут не из-за грубой шерсти, а в честь истока реки в Нортумберленде».
        Билли засмеялся, увидев мой недоуменный взгляд. Он взъерошил мне волосы и пошел в следующую комнату. Она поразила меня своим размером в той же степени, что и предыдущая комната своей строгостью и пустотой. На стенах в вычурных рамах висели картины с собаками, очень детализированные. Еще там висел портрет человека - выцветшее изображение некого барона Твидмауса, бородатого мужчины в цилиндре. На табличке рядом с картиной можно было прочитать краткую историю жизни данного господина, шотландского предпринимателя и члена палаты общин.
        - Согласно слухам, - загадочно заговорил Билли, - в 1858 году лорд Твидмаус посетил русский цирк, где его особенно впечатлило выступление овчарок. После представления он предложил инспектору манежа продать ему пару собак, но тот отказался, не желая разлучать труппу. Тогда, если верить рассказам, Твидмаус скупил всех собак сразу и занялся разведением этих овчарок, пока не получился ретривер.
        Билли указал на ящик с документами, стоящий рядом с портретом.
        - Открой его. Это часть выставки.
        Я принялась копаться в многочисленных репродукциях бумаг барона Твидмауса, уже предчувствуя, куда это меня заведет. Вот что мне нравилось в приключениях с Билли: даже если я заранее угадывала, чем кончится квест, он все равно не позволял торопиться с финалом. Билли остановил меня, когда я достала записи барона о разведении собак.
        - Историки нашли эти записи в 1950-х и поняли, что вся эта история с русским цирком оказалась мифом. - Билли указал на описание острого нюха ретривера. - Видишь? Ретриверов использовали для охоты еще до 1858 года, поэтому лорд Твидмаус не мог вывести эту породу, разводя русских овчарок. - Билли провел пальцем вниз по странице, прослеживая родословную собак Твидмауса. - Вместо этого он разводил уже имеющихся у него ретриверов, чтобы вывести идеального компаньона для охоты.
        - Это то, о чем я думаю? - Я пританцовывала так, словно мне надо было в туалет.
        - Зависит от того, о чем ты думаешь.
        Я перевернула записи и нашла следующую улику на обратной стороне бумаги.
        «Не называй меня красавицей, богиней, самой хорошенькой из всех. Тебе, наверное, кажется, что эти клички звучат одинаково, но только одна из них имеет отношение к истории».
        Я изучила каждую карточку, пока не нашла портрет водяного спаниеля по кличке Белль. Рядом с ней имелась записка с пояснением, что Белль свели с Наус, желтым ретривером, дабы вывести золотистого ретривера.
        - Не может быть! - закричала я. - Этого не может быть!
        Я не переставала прыгать и обнимать Билли, выкрикивая вразнобой какую-то ерунду.
        - Ну-ну, не все так очевидно, - предупредил он. - Сначала ты должна ее найти.
        Я рыскала по комнате в поисках конверта, в котором могла бы притаиться следующая улика. Фотография современного золотистого ретривера висела на дальней стене, между изображениями его прародителей. Она сильно выделялась своей простой черной рамкой. Я просунула руку в отверстие между фотографией и рамкой и достала карточку. На ней был написан адрес на бульваре Калвер.
        Выбежав из здания, не дожидаясь, пока мои глаза привыкнут к свету, я устремилась вниз по бульвару, мимо дряхлых фронтонов и автомастерских.
        - Миранда, притормози, - крикнул Билли, тяжело дыша и пытаясь нагнать меня.
        Я остановилась на светофоре между Венецианским бульваром и бульваром Калвер, но продолжала прыгать с одной ноги на другую, словно спортсмен, который поддерживает ритм сердцебиения.
        - Собака, собака, собака, собака, - повторяла я.
        Загорелся зеленый, и я пулей помчалась на другую сторону улицы.
        Билли не прекращал смеяться, пока мы бежали мимо знаменитого старого отеля, а затем и мимо ресторанов, расположившихся вдоль улицы. Моя цель находилась в нескольких кварталах от меня - зоомагазин, где продавали волнистых попугайчиков.
        - Хозяин, кстати, разводит и золотистых ретриверов, - объяснил Билли, переводя дыхание.
        В магазине чувствовался едва уловимый запах орехов. Высокий, лысеющий мужчина стоял за кассой и читал газету. Увидев нас, он исчез под прилавком и поднялся с маленьким ретривером. Я аккуратно взяла собаку из его рук. От щенка исходили тепло и запах сена. Поначалу он был сонным, но стоило прижать его к груди и потереться щекой о мягкую шерстку, как он оживился и принялся облизывать мое лицо. Я старалась крепко держать собаку, но щенок, подвижный и восторженный, все время норовил вырваться из объятий. Хозяин магазина предложил отпустить его побегать по комнате. Мы смотрели, как он обнюхивал пыльные уголки и бросался на металлические птичьи клетки. Билли не убирал руки с моих плеч, а мне хотелось закричать во весь голос, что он стопроцентно, абсолютно точно мой самый любимый человек на свете.
        Однако в следующий миг я вспомнила о маме.
        - Ты говорил с мамой? Как она к этому отнесется?
        Билли поднял щенка с пола и рассмеялся, когда тот резко потянулся к его лицу.
        - Ну как твоя мама сможет отказать такой мордашке?
        - Серьезно, дядя Билли. Она против животных.
        - Но ты же хочешь собаку, верно?
        - Больше всего на свете.
        Билли опустил щенка обратно на пол и приобнял меня.
        - Твоей маме иногда нужно помочь открыть глаза на некоторые вещи. Как только она увидит, как сильно ты хочешь собаку, она не сможет отказать. Доверься мне, хорошо?
        Вот только в этот раз его заклинание не сработало. Мне не стоило соглашаться. Мама бы никогда не разрешила оставить щенка. Но мне хотелось верить в силу Билли, в его суперспособность решать проблемы, просто потому что он обещал, что все будет хорошо.
        Я хотела, чтобы мама тоже в это верила.

* * *
        - Джоани обзавидуется, - злорадствовала я по пути домой. - Щенок! Настоящий щенок! Дядя Билли, это лучший подарок в моей жизни.
        Мы остановились у моего дома. Билли держал ретривера, пока я выгружала все необходимое для ухода за щенком с заднего сиденья. Когда я подошла, чтобы забрать собаку, дядя не шелохнулся.
        С неожиданно серьезным выражением лица он чесал щенка за ушком.
        - Прости за ту сцену с твоей мамой.
        - Ничего страшного, - пробормотала я.
        - Нет, это важно, - настоял Билли. Щенок вовсю ерзал, норовя выпрыгнуть из его рук. - У нас с твоей мамой случаются разногласия, но ты должна знать, что твоей вины здесь нет.
        Мне безумно хотелось забрать щенка и побежать домой, хотелось прекратить разговоры, но дядя стоял на своем. К тому же, пока он не пустился в рассуждения, мне и в голову не приходило, что я могу быть в чем-то виновата.
        - Главное, держи щенка подальше от маминой обуви, и мама не сможет отказать. - Билли отдал мне собаку. - Скоро увидимся.
        Мне вдруг показалось, что эти слова заслуживают доверия больше, чем пугающий наказ, прозвучавший ранее.
        Скоро мы увидим Билли! И все будет хорошо.
        - Мама! - закричала я, примчавшись домой. - Мам, беги скорее сюда! Ты не поверишь, что подарил Билли.
        Мама вышла из спальни и остановилась в проходе у лестницы. На ней висел все то же халат. Под глазами залегли темные круги.
        - Господи, Миранда! - Она схватилась за сердце. - Ты меня напугала. Я подумала, что-то случилось.
        - Смотри!
        Я подняла собаку.
        Мама застыла, смотря то на меня, то на визжащего щенка.
        - Мы не можем его оставить, - наконец, рассудила она, спустилась по лестнице и забрала ретривера из моих рук. - Мы сейчас же его вернем.
        - Но вы с ней даже не познакомились! - Собака принялась облизывать мамино лицо. - Видишь, она же милашка!
        - Дело не в этом, ты же знаешь.
        Щенок продолжал лаять.
        - Я подумала, ты увидишь ее и сразу передумаешь.
        - Миранда, мы это уже проходили. У нас нет времени на собаку.
        - Я сама буду о ней заботиться. Тебе не придется ничего делать!
        - Это слишком ответственный шаг.
        - Я уже не ребенок! Я и без тебя знаю, что требует ответственности.
        Мой тон поразил нас обеих. Мама дождалась, пока я успокоюсь. Когда стало ясно, что каждый останется при своем мнении, я в ярости ушла в свою комнату, прокричав напоследок:
        - Ты никогда ничего не разрешаешь!
        Я прекрасно понимала, что слишком драматизирую и веду себя, как эмоциональный подросток, но я все равно так сильно хлопнула дверью, что пол в моей спальне содрогнулся.
        Мама решительно последовала за мной.
        - Не смей хлопать дверью. - Ее голос оставался спокойным, но в янтарных глазах пылал гнев. - Ты нарушила правила. Ты знала: никаких собак в нашем доме. И не устраивай сцен.
        Да, мама говорила правду, но в моем возрасте не имело значения, что есть правда, а что - ложь. Никто не смел мне что-либо запрещать.
        - Где собака? - капризно поинтересовалась я, на что мама пробормотала:
        - Черт.
        Она спустилась на первый этаж и схватила щенка на руки.
        - Миранда, - позвала она, - а где вы с Билли взяли его?
        - Не скажу! - в ответ закричала я.
        Ответа не последовало, и тогда я призналась:
        - Зоомагазин в Калвер-Сити.
        Я не сказала, что это был птичий магазин.
        Как только мама уехала, забрав собаку, я позвонила Билли, желая рассказать о случившемся. Он не ответил на сотовый, потому я набрала ему на домашний.
        - Ты не поверишь! - вскричала я после сигнала автоответчика. - Мама поехала возвращать собаку! Какая же она стерва!
        Едва я повесила трубку, меня охватило неприятное чувство. Я никогда не называла маму стервой. Я громко воскликнула:
        - Какая же ты стерва! - Затем повторила эти слова еще раз, надеясь восстановить справедливость, но легче не стало.
        Весь день я просидела в комнате. Я слышала, как мама приехала домой, как папа вернулся из теннисного клуба. Я слышала, как они разговаривали на кухне. Мама рассказывала ему о произошедшем и наверняка надеялась, что он поднимется ко мне, дабы выступить в роли посредника-примирителя.
        В 6.30 папа постучал в дверь.
        - Я не голодная.
        Папа зашел в комнату и сел рядом со мной на кровать.
        - Знаю, ты расстроена. Но ведь мы уже много раз обсуждали эту тему. Сейчас не время для собаки.
        - Полная хре… - Папа выразительно посмотрел на меня. - У вас всегда не время.
        - Возможно. Но тебе надо отнестись к этому с пониманием, Мими. Мы семья. Мы принимаем решения вместе. Спускайся вниз и будем ужинать. И всем будет хорошо. - Он одобрительно кивнул: жест, который был прекрасно мне знаком. Я поступлю правильно. Я не разочарую его.
        За столом мама молча ковыряла куриную грудку, так и не съев ни кусочка, а я пыталась придумать, что же ей сказать. Мне хотелось извиниться за то, что назвала ее стервой, хотя она не слышала этого.
        В конце концов молчание нарушила мама:
        - Прости за эту ссору. Билли не должен был ставить тебя в такое положение. Это нечестно.
        Я разрезала кусочек курицы и принялась агрессивно его разжевывать. Значит, вот как она решила это выставить. Это не моя вина. Конечно, и не ее. Виноват во всем Билли. Он решил купить мне собаку, точно так же как он решил сделать все, в чем она его обвиняла ночью после моего дня рождения.
        - Получается, это тоже выбор Билли? Хочешь сказать, я не должна винить тебя? - Никогда не забуду боль в ее глазах, когда она поняла, что я цитирую ее же слова из той подслушанной ссоры.
        - Не нужно вообще никого ни в чем обвинять, - вмешался папа. - Каждому стоит взять ответственность за свои действия.
        - Прости, что хлопнула дверью, - пробормотала я, но сказанного уже не вернуть. Мама кивнула, принимая мои извинения.
        Принимая все, что нагрянуло к этому ужину.

* * *
        Позже, тем же вечером, я снова позвонила Билли.
        - С мамой все кончено, - закричала я в автоответчик. - Я никогда не прощу ее.
        Билли не ответил на мое сообщение, и я пришла к выводу, что он решил не рисковать, в случае если на его обратный звонок ответит мама. Поэтому на следующий день я набрала его еще раз. Трубку он не взял, так что я сказала после сигнала автоответчика:
        - Я позвоню тебе завтра ровно в 4.15. Ты должен быть дома в это время, чтобы мы могли поговорить.
        Но на следующий день Билли опять не было.
        Я знала только одно место, где бы у меня получилось его поймать, - «Книги Просперо».
        Помимо работы с землетрясениями, Билли также владел книжным магазином, но не у себя в Пасадене, а в Силвер-Лейке в Лос-Анджелесе. Он говорил, что сейсмология - его настоящая работа, а «Книги Просперо» - работа для души. Когда я спросила, почему бы не сделать работу для души основной работой, он ответил, что обязан защищать людей, потому что знал о землетрясениях намного больше остальных.
        Зачастую, если Билли не водил меня по очередным квестам, мы приходили в «Книги Просперо», хотя этот магазинчик тоже был своего рода приключением. Мы гуляли по лабиринтам из книжных стеллажей, и Билли предлагал мне выбрать книгу, любую, но осознанно, потому что больше одной мне не дадут. Там я познакомилась с Аней из зеленых мезонинов, с Мэри Леннокс и совсем недавно с Кристи, Клавдией, Стейси и их друзьями из «Клуба нянек».
        Мужской голос, но не голос Билли, ответил на звонок:
        - «Книги Просперо» - магазинчик, где книги ценятся превыше герцогства.
        Скорее всего, мне ответил менеджер Ли, но я не хотела болтать попусту и выслушивать, как это я до сих пор не прочитала «Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет».
        - Билли тут?
        - По-моему, он в лаборатории. Но он вроде бы собирался приехать в воскресенье. Могу я передать ему сообщение?
        Я положила трубку до того, как Ли понял, кто звонил.
        До воскресенья оставалось еще пять дней. Я не могла так долго ждать, поэтому ночью, как только мама легла спать, а папа сел смотреть ночные новости, я попыталась еще раз дозвониться до Билли.
        - Билли? Это твоя любимая девочка, - жалобно сказала я автоответчику. - Ты получил мои сообщения? Мне очень надо поговорить.
        Оставив еще несколько сообщений, я начала паниковать.
        - Я старалась оставить собаку, - умоляла я в трубку. - Поверь мне! Я сделала все, что смогла! Но ты же знаешь маму. Знаешь, какая она. Пожалуйста, не злись. Перезвони мне.
        Билли не отвечал, и к выходным стало ясно, что звонить бесполезно. Его молчание оказалось красноречивее слов. Билли не придет на воскресное барбекю, он вообще не придет в ближайшее время. И втягивать меня в различные приключения он тоже не будет.
        Тогда я решила, что нужно встретиться с дядей вживую. Ну, не сможет же он выбросить меня из своей жизни, смотря мне прямо в глаза! Я знала, куда он пойдет в воскресенье: я найду его в «Книгах Просперо».

* * *
        Джоани помогла составить маршрут. В Силвер-Лейк вело столько автострад, словно я собиралась поехать в Сан-Франциско. Маршрут автобуса пролегал через центральную улицу, вдоль бульвара Санта-Моника с конечной остановкой на Сансет-Джанкшен. Без пересадок. Если все пойдет по плану, то дорога займет часа полтора.
        Маме я сказала, что останусь у Джоани, где за нами должны были следить ее старшие сестры, каждая из которых вечно сидела в своей комнате. Я множество раз ходила к ним в гости, и пока что все обходилось без происшествий, поэтому моя мама перестала звонить маме Джоани, чтобы убедиться, что она дома.
        Джоани крепко обняла меня перед тем, как я зашла в автобус.
        - Ты уверена, что все будет в порядке? И не забудь: выходишь через две остановки, после Вермонта.
        - Спасибо, мам, - саркастично ответила я и получила в ответ смешную рожицу с высунутым языком.
        В автобусе оказалось не так много людей, как я предполагала. Я прошла к свободному ряду и села у окна. На бульваре Санта-Моника мы попали в пробку, проезжая мимо Беверли-Хиллз к границе между мрачными кварталами Голливуда и Западным Голливудом. Я вышла у «Гипериона» и направилась к указателю у Сансет-Джанкшен, притворяясь, будто я дочь какого-нибудь художника или музыканта и выросла в Силвер-Лейке.
        На крыше книжного магазинчика возвышалась табличка с изображением Просперо - в левой руке у него притаилась книга, а за спиной развевались седые волосы и пурпурный плащ. Я остановилась у фасада, вглядываясь в панорамное окно, заполненное книгами. По телу проступила дрожь, как случалось всегда, когда я видела желто-зеленые стены магазина. С этим местом у меня была особая связь, даже если я приходила каждую неделю, каждый день. Билли больше никому не разрешал вот так выбирать книги, любые книги, бесплатно, будто они только и ждали своего читателя. Я распахнула дверь в полной уверенности, что сейчас увижу Билли и все будет хорошо.
        «Книги Просперо» были небольшим магазинчиком, но с высоким стенами и вместительными полками, из-за чего помещение казалось обширным, даже просторным. Там даже пахло по-особенному, не так, как у Билли дома в Пасадене, и не так, как в других книжных. Грубый запах недавно сшитых страниц смешивался с парфюмом из белого мускуса, исходящего от уже знакомых мне девушек - постоянных посетительниц магазина, и одурманивающим ароматом кофе.
        - Миранда? - удивился Ли, заметив меня в дверном проеме. - Какой приятный сюрприз! А Билли с тобой?
        - Я думала, он здесь.
        Кожаного портфеля не оказалось под рабочим креслом, а в кафетерии не стояла его кружка с разломом Сан-Андреас, калифорнийским шрамом.
        Я чувствовала взгляд Ли, но старалась не смотреть ему в глаза, потому что боялась услышать ответ.
        - Наверняка Билли уже в пути, - заверил меня Ли. - Сейчас я ему позвоню.
        Ли поручил работнице кафетерия выдать мне все, что я захочу. Подмигнув, она протянула мне огромное шоколадное печенье, будто то был огромный секрет между нами. Я взяла печенье и села за столик в дальнем углу, откуда не переставала смотреть на Ли, говорящего по телефону. Он поднял голову и смутился, заметив мой взгляд.
        - Билли не сможет сегодня прийти, - сказал он, присев за мой столик. - Он попросил меня связаться с твоей мамой, так что она уже выехала.
        - Ты позвонил моей маме?
        В голове моментально забегали мысли: что бы соврать. Я захотела взять новую часть «Клуба нянек»? Папа разрешил? Какая же очевидная ложь! Мама разозлится еще сильнее. Я и так сказала, что буду у Джоани, а сама поехала на автобусе в Силвер-Лейк, хотя мне даже по нашему району разъезжать запрещалось. Более того, я решила встретиться с дядей, хотя прекрасно понимала, что они с мамой в ссоре. Я целиком и полностью ослушалась ее. Мне не просто крышка. Меня можно было похоронить. Но и это еще не самое плохое. Что меня действительно ранило, так это то, что Билли не пожелал меня видеть. Я старалась сдерживать слезы. Мне уже двенадцать - почти подросток, почти взрослый человек! Я уже давно не ребенок, чтобы плакать.
        - Ну, ты чего, - заботливо растянул Ли, заметив, что я плачу. - Давай-ка мы с тобой выберем какую-нибудь книжку. Хочешь?
        - Хорошо, - ответила я, хотя не хотела ничего выбирать, никакую книгу, по крайней мере не с Ли.
        Мы прошли к отделу подростковой литературы, где корешки книг переливались яркими цветами. Из-за слез названия расплывались. Ли показал мне несколько ужастиков - Р. Л. Стайна и Кристофера Пайка, что отличалось от той литературы, которую он обычно мне советовал. Я мотала головой на каждое его предложение. Мне всегда казалось, что к окончанию школы я прочту все книги в этом магазине, но теперь я не хотела притрагиваться ни к одной из них.
        Ли нужно было позвонить клиенту, поэтому я вернулась к своему шоколадному печенью, так и не выбрав историю. Я разломала печенье на кусочки, потом раскрошила и их, не в состоянии даже съесть.
        Люди освобождали и занимали столики вокруг меня. Ли все сидел за стойкой регистрации. Время от времени он вставал и осматривал кафе, чтобы убедиться, что я на месте. Начинало темнеть, и я боялась, что мама настолько разозлилась, что решила не забирать меня.
        Казалось, прошло бесчисленное количество часов, прежде чем зазвенели дверные колокольчики. Я подняла голову, ожидая увидеть маму, встревоженно оглядывающуюся по сторонам. Заметив меня, она изменилась в лице. В ее глазах проскользнула тень облегчения.
        Как только мы посмотрели друг на друга, я сразу же забыла об обиде и побежала к ней. В ее теплых объятиях, наслаждаясь сладким запахом сирени, исходящим от ее кожи, я чувствовала себя маленьким ребенком, и мне было плевать, смотрел ли на нас кто-либо в этот момент.
        - Прости меня.
        Мама поцеловала меня в лоб.
        - Я просто рада, что ты в порядке.
        Внезапно я осознала, что мой план с самого начала был обречен на провал. Даже если бы я встретила Билли в «Книгах Просперо», это бы не изменило того факта, что он не перезвонил мне. Я винила во всем маму, но именно она приехала ко мне на помощь. А не Билли.

* * *
        Весь путь до дома я ждала, что мама отчитает меня за глупый проступок, ведь в Силвер-Лейк очень опасно, и моя поездка могла обернуться чем-то страшным. Но вместо этого она спросила:
        - А что, по-твоему, должно было произойти, если бы Билли был там?
        Ее тон не показался мне озлобленным, скорее, любопытным.
        - Не знаю, - призналась я. - Мне просто хочется, чтобы вы помирились.
        - У взрослых не все так просто.
        - Почему?
        Она сжала руль.
        - У нас с Билли сложные отношения.
        - О чем ты? Что случилось той ночью, когда вы поругались?
        Мама отвела взгляд от дороги и повернулась ко мне с более добрым и уже не таким напряженным выражением лица.
        - Это слишком тяжело объяснить.
        - Может, попробуешь? - Я задержала дыхание. Маме представилась возможность рассказать свое мнение об их ссоре. Я же намеревалась поверить всему, что она скажет о Билли, какой бы ужасной ни была правда.
        Она прищурилась, пытаясь разглядеть движение на дороге.
        - Ты слишком маленькая, чтобы понять.
        Мама тепло улыбнулась, но лучше бы она нагрубила. Она боялась меня ранить, пыталась уберечь, но я не хотела бережного отношения к себе.
        - Вы помиритесь?
        - Честно говоря, не знаю.
        Но она знала.
        Что бы ни произошло между мамой и Билли, для них обоих это стало переломным моментом, после которого уже нельзя простить. Назад слов не вернешь. Они потеряли друг друга во время той ссоры. Или, возможно, они уже давно были потеряны. Я больше ничего не понимала. Единственное, в чем я не сомневалась ни секунды, так это в том, что теперь Билли потерял и меня. Я больше не желала быть его любимой девочкой. Я не хотела слышать, почему он отправил маму в «Книги Просперо», почему не пришел встретить меня сам. Даже если бы он пришел в гости в следующее воскресенье, наши отношения уже не стали бы прежними.
        Впрочем, оказалось, что мои желания не так уж много значат, ведь Билли не зашел к нам ни в следующее воскресенье, ни через выходные. Он больше не отвозил меня в «Книги Просперо» и не устраивал мне никаких приключений.
        Еще много месяцев после его исчезновения я пыталась найти знаки его скорого приезда. Однако вместо улик, которые привели бы меня к Билли, я находила лишь следы его отсутствия. Тарелки из перегородчатой эмали, купленные дядей в Пекине, больше не красовались в гостиной. Фотографию со мной и Билли в океанариуме заменил снимок, где папа катает меня на качелях. Кексы из кубинской пекарни в Глендейле, которые Билли приносил в качестве угощения, когда приезжал в гости, перестали быть постоянным десертом на барбекю по воскресеньям.
        Я прекратила поиски Билли только к тому моменту, когда перешла в старшую школу. Он превратился в призрака из прошлого, семейную тайну. Стал кем-то, кого я почти забыла. Я не думала о нем около десяти лет, как вдруг он вернулся. Правда, к тому моменту он уже был мертв.
        Но его смерть - не конец истории, а только начало.
        Глава 2
        Я всегда знала, что Билли вернется ко мне в виде загадки. Правда, даже не представляла, что это займет у него шестнадцать лет.
        К тому моменту мне уже исполнилось двадцать семь лет, и я жила в Филадельфии, будучи увлеченным, если не сказать чрезмерно, учителем истории у восьмых классов. Я только переехала к своему парню, который тоже вел историю в восьмом классе в той же школе, и пыталась прощупать почву совместной жизни. Учебный год недавно закончился, контрольные работы по темам: «Прокламация об освобождении рабов» или «Подземная железная дорога» были проверены, а результаты - донесены до учеников. Годовые оценки я уже выставила и надеялась, что родителей устроили результаты, ведь тогда мы официально уходили в летний отпуск. Джей настоял, чтобы мы устроили вечеринку. Вечеринку по случаю новоселья, хотя он жил в этой квартире уже шестой год, и единственной новой деталью оказалось мое появление.
        Джей вознамерился поехать за выпивкой по такому случаю. В нескольких кварталах от нашего дома находился государственный магазин, но Джей решил потратить полчаса, дабы добраться в Делавэр и купить там виски и водку по низкой цене без налога.
        - Ты же потратишь на бензин столько же, сколько сэкономишь на скидке! - пыталась вразумить его я, пока он носился по гостиной в поисках ключей.
        - Это принцип. - Он просунул руку между подушками на диване, но обнаружил там только крошки от чипсов и липкие ворсинки, которые он сложил на журнальный столик.
        - Какая мерзость, - констатировала я очевидный факт. Джей послал мне воздушный поцелуй и продолжил исследовать диван. Ключи быстро нашлись, и он победно покрутил их на пальце.
        - Ты же знаешь, что у дверей висит крючок как раз для того, чтобы они не терялись. - Я мотнула головой на металлический крючок с птичкой - мой единственный вклад в интерьер квартиры.
        - Так вот зачем он здесь? - усмехнулся Джей, притянув меня на диван. Он посадил меня к себе на колени и поцеловал в шею и щеку. Я представила, как он закупается алкоголем в магазине Делавэра, и тележка постепенно наполняется бутылками - ровно столько, сколько нужно, чтобы довести до беспамятства каждого на вечеринке.
        - Мы могли бы уехать из города на выходные, засесть в какой-нибудь хижине в Вермонте и спрятаться ото всех.
        Джей убрал руки, но я продолжила сидеть у него на коленях.
        - А мне казалось, ты хотела закатить вечеринку, - вздохнул он.
        Я пожала плечами. Это Джей хотел закатить вечеринку. Я же хотела, чтобы мне хотелось закатить вечеринку, но я редко посещала тусовки до рассвета. Еще реже я их устраивала, а ведь именно это мы и планировали.
        - Я лишь сказала, что мы можем что-то устроить.
        Джей заставил меня встать и положил кошелек с ключами в задний карман.
        - Будет весело, - пообещал он, поцеловав меня перед выходом.
        Мы жили вместе уже три месяца, но я все еще не могла назвать квартиру Джея своей, хотя в шкафах лежала моя одежда, а в пустом холодильнике появились мой йогурт и моя запеченная курица. Квартира была обставлена его мамой в стиле, который, по ее мнению, должен соответствовать парню двадцати с лишним лет: темный диван с незаметными пятнами, кожаные кресла, которые, к счастью, не откидывались. На одной из стен висел телевизор, а на других притаились тусклые абстрактные картины.
        То немногое, что принадлежало мне, хранилось в небольшом гараже: антикварный комод - единственное, что я не продала из своего спального гарнитура, каменный журнальный столик, купленный мамой в семидесятых в Нью-Йорке. Несколько обрамленных в рамку гравюр из Музея изобразительного искусства, которые явно не стоили борьбы за право красоваться на стенах моего нового дома. Джей не был в восторге от живописи, выбранной его мамой, но она бы обиделась, если бы мы сняли картины, приобретенные у друзей-художников. Джей говорил, что лучше оставить все как есть и не вмешиваться. Мне было интересно, каково это - жить в постоянном страхе расстроить свою маму.
        Я лениво прошла на кухню, чтобы протереть столешницы, куда мы собирались поставить ящики с алкоголем. Моя почта лежала хаотичной грудой возле холодильника: в основном счета и приглашения на занятия по йоге. Но имелись также две благодарственные открытки от моих учеников, в которых небрежным почерком ребята признавались, что я их самый любимый учитель и они никогда не забудут поездку в типографию Франклина. Рядом с открытками я нашла плотный конверт, на передней стороне которого аккуратным почерком было написано мое имя - Миранда Брукс - намного изящнее, чем если бы писала я. Обратного адреса я не увидела, но почтовый штемпель оказался из Лос-Анджелеса. Я прощупала конверт. Что-то твердое и квадратное - очевидно, книга. Наверное, опять сюрприз от мамы, хотя почерк не ее. Она постоянно что-то мне присылала, таким образом компенсируя свою грусть оттого, что ее единственный ребенок решил переехал на другой конец страны. Она прислала кулинарную книгу с рецептами, слишком мудреными, чтобы я взялась за них, пособие с советами, как бюджетно обставить квартиру, ведь, по ее мнению, после того как мы с Джеем
съехались, интерьер дома стал нашей общей заботой.
        Я распечатала пакет и достала книгу в мягком переплете, завернутую в атласную изумрудную бумагу, с открыткой, прикрепленной к лицевой стороне. Разорвав бумагу, я поняла, что держу в руках пьесу, которую знала наизусть. «Буря». Мама назвала меня в честь Миранды - в ее представлении самая светлая и прекрасная девушка во всей мировой литературе. На обложке книги огромная волна норовила захлестнуть судно, что везло короля и его свиту, включая брата Просперо, Антонио, домой со свадьбы принцессы. Мама часто присылала экземпляры с моей тезкой, когда находила их на аукционах и в антикварных магазинах. Редкое издание с сусальным золотом. Иллюстрированная версия из пятидесятых. Миниатюрная копия в форме подвески или брошки. А тут вдруг обычный мягкий переплет, каких тысячи. Подарок не в мамином стиле. Но только кто еще мог прислать мне эту посылку, если не она?
        Я достала поздравительную открытку. На лицевой стороне была нарисована блондинка, которая нежилась на берегу и счастливо улыбалась. Ее глаза прятались за солнцезащитными очками, а короткие волосы развевал легкий ветерок. Посреди безоблачного неба виднелась надпись «Малибу, Калифорния», такая же белоснежная и блестящая, как и зубы этой блондиночки.
        Текст внутри открытки не особо прояснил ситуацию.
        «Понимание готовит нас к будущему».
        И все. Никакого «привета от старого друга, о котором ты совершенно забыла». Или: «Это ассоциируется у меня с тобой. С любовью, тайный обожатель». Никаких отсылок к обреченному королевскому судну, нарисованному на передней стороне пьесы, к Просперо и его заколдованному острову. Только тяжелые слова, написанные такими темными чернилами, что казалось, они до сих пор не высохли.
        Понимание готовит нас к будущему. Я уже где-то слышала это выражение. Может, от папы? Он вполне мог забыть написать свое имя на конверте. Вот если бы внутри оказалась пословица о трудолюбии или цитата Рузвельта, я бы решила, что открытка от него. Но эти слова не вписывались в формат его обычных отцовских советов. К тому же папа все-таки чаще приписывал свое имя к любому подарку, который покупала мама. Возможно, это была строчка из какой-нибудь песни, банальщина из печенья с предсказаниями или же фраза из нью-эйдж книг, которые Джоани, часто полушутя, цитировала. Только в моей голове слово «будущее» не звучало скрипящим голосом Джоани, а было нежной колыбелью. Ее пел глубокий, бархатный голос, от которого должно стать очень уютно, но вместо этого меня накрыла волна сожаления и пустоты.
        Возможно, незнакомец процитировал одну из реплик Просперо, хотя рука Шекспира не чувствовалась. И все-таки это было похоже на что-то, что Просперо мог сказать зрителям в своем финальном прощании. Я прошлась глазами по тексту. В эпилоге не оказалось подсказок, но во второй сцене пьесы, когда Просперо рассказал Миранде, как его брат вытащил их из Милана, кто-то выделил еще одну его фразу:
        «Теперь настало время и ты должна знать более. Дай руку и помоги мне снять волшебный плащ. Покойся здесь, ты символ чар моих.
        Садись и слушай - узнать о многом ты должна».[1 - Перевод Н. М. Сатина.]
        Узнать о многом ты должна. Понимание готовит нас к будущему. Если бы не общий посыл, я бы решила, что выделенные строчки были просто пометками предыдущего владельца книги, но слова Просперо и фраза из открытки… они были связаны. Правда, я не догадывалась, как именно.
        Я вбила слова из открытки в поисковик. Вылезло несколько сотен статей с размышлениями об образовании и религии. Ни одной дословной цитаты и никаких отсылок к «Буре». Насколько я понимала, эта фраза вообще не являлась афоризмом, и все же я была уверена, что слышала ее раньше.
        Я спрятала книгу в шкафчик, а открытку приклеила к холодильнику, надеясь, что сцена на пляже освежит мою память. Счастливое лицо женщины наблюдало за мной, пока я протирала стол, и хотя ее глаза скрывались за оправой очков, они все равно следили за мной.
        Я подняла голову, ожидая, что выражение ее лица изменится, но, разумеется, ничего подобного не случилось, и все-таки после нескольких взглядов на ее небрежную прическу и белоснежную улыбку мне начало казаться, что ей известно что-то, о чем не знаю я.

* * *
        К вечеру наша квартира была готова к празднику. Пришли несколько наших коллег, друг Джея, с которым он играл в футбол, и мои университетские друзья. Они принесли салаты, кускус, курицу и торт.
        Мы устроились на полу гостиной, поставив перед собой по бокалу вина, а на колени положили бумажные тарелки. Все оживленно болтали. Именно такая вечеринка была мне по душе: только близкие друзья, только те, чье присутствие казалось мне чем-то само собой разумеющимся. Я села между Джеем и учителем рисования. Джей тренировал школьную команду по футболу и стал учителем истории относительно недавно, когда декретный отпуск нашей коллеги Анны затянулся. До того, как он вступил в наши ряды, я видела его лишь на расстоянии, знала, как выглядит его накачанное тело, как громко раздается звук свистка, когда он привлекает внимание своих учеников. Джей выглядел как типичный красавчик из старшей школы, но была в нем какая-то притягательная энергия, которая заставляла всех учительниц - молодых и пожилых - хихикать, когда он здоровался с ними. Он обладал такой сильной харизмой, что все очень хотели, чтобы он остался в школе, поэтому ему предложили должность учителя истории США у восьмого класса, хотя он окончил экономический факультет и никогда раньше не преподавал. Мне поручили ввести его в курс дела, что
включало в себя больше уроков по истории, чем я могла предположить. Мы проводили вечера и выходные, изучая федералистов и Джефферсоновских республиканцев, спорные выборы 1800 года, дуэль между Гамильтоном и Берром. Он глупо улыбался, когда я объясняла ему, что раньше кандидаты сами принимали решения, а тот, кто занимал второе место, вне зависимости от партии, становился вице-президентом. Я сделала замечание, что он не слушает, а он сказал: «Ты так увлеченно рассказываешь. Это очень мило».
        Я небрежно усмехнулась, а через некоторое время наше общение привело к чему-то большему.
        Я фантазировала, как же будет романтично обращаться друг к другу в коридоре школы как учитель Миранда и учитель Джей, будто мы никогда не видели друг друга голыми. Правда, уже очень скоро это превратилось в привычку. Оказалось, Джей - это не просто груда мышц и привлекательная улыбка. Он говорил о футболе так, словно тот являл собой искусство, метафору к жизни. Он знал всех в его - уже нашем - районе, помогал пожилой миссис Петерс поднимать пакеты в ее квартиру на третьем этаже, выгуливал собачку его друга Тревора, когда Тревор не успевал вовремя вернуться с работы. Он был в хороших отношениях со своими родителями, всегда сохранял терпение со своей мамой, говорил, как ему нравятся рубашки, которые она ему покупала, хотя они пылились в шкафу, и вешал ее безвкусные картины на стены своей - уже нашей - квартиры. Также он близко общался со своей сестрой, поселившейся в нескольких кварталах от нас. В данный момент она сидела напротив и флиртовала с моим университетским другом, попутно кидая на нас неуверенные взгляды, ведь ей никак не удавалось привыкнуть к нашим отношениям.
        - Как прошел последний учебный день? - спросила я Джея. Я не хотела говорить о школе, но я все еще плохо представляла, как вести себя с ним на публике. Мы проводили столько времени наедине, что мне приходилось напоминать себе: «Ты не можешь наброситься на него при окружающих». А еще я не могла ожидать от него открытого проявления чувств, ведь знала, что это наверняка его смутит.
        Джей принялся описывать последний рабочий день: он провел увлекательную игру под названием «Убийство», что понравилось ученикам явно больше, чем мой урок по Аврааму Линкольну. В этом и заключалась разница между нами: он знал, как завоевать их сердца. Я же знала, как научить их чему-то, что сейчас для них не представляло ценности, но, возможно, понадобится чуть позже. По крайней мере, я на это надеялась, а слепая надежда - важная составляющая в работе учителя.
        Джей потянулся к пряди моих волос, и я поцеловала его в щеку, пытаясь понять, каково проявлять чувства перед друзьями и коллегами. Этот поцелуй был равен смене статуса на «Фейсбуке» - открытое заявление, которое можно отменить, но нельзя выкинуть из памяти.
        К одиннадцати подтянулись случайные знакомые - друзья друзей наших друзей, но Джей здоровался со всеми. Он давал пять парням в бейсболках, обнимался с девушками в ярких тесных майках, которых я видела впервые. Я могла представить, что он обсуждал с этими высокими, мускулистыми ребятами. Наверняка подробности воскресного матча футбольной лиги и разочарование по поводу последнего поражения «Филлис». Но вот о чем он говорил с этими девушками? Вопрос хороший. Я старалась не слишком открыто смотреть на них, но сестра Джея все равно заметила мой пристальный взгляд. С ее губ сорвалась недвусмысленная усмешка.
        Квартиру заполняло все больше и больше незнакомцев. Становилось невыносимо душно. Кто-то так громко включил стерео, что грохот перебивал мысли и слова. Я стояла рядом с Джеем, прислонившись к стене, наблюдая за толпой ярко одетых девчонок, грациозно двигающихся под электронный бит. Гости врезались друг в друга по ходу танца, проливая пиво на паркет. От Джея исходило желание, и мне тоже хотелось раствориться в нем, превратить уголок гостиной в наше личное логово. Джей стукнул ногой по плинтусу и пригласил меня потанцевать.
        Мы подошли к группе девушек, элегантно танцующих в такт музыке. Я тоже пыталась быть элегантной, но мой мозг отказывался подчиняться, а ноги отказывались двигаться, и, так как Джей тоже оказался паршивым танцором, мы громко смеялись, прекрасно понимая, что ужасно выглядим со стороны. Джей подходил ко мне все ближе, я медленно тянулась к нему руками, и, наконец, наши желания абсолютно совпали.
        Внезапно в моем кармане завибрировал телефон. Я бы проигнорировала звонок, но домофон в нашу квартиру работал с перебоями, несмотря на бесчисленные звонки управляющему с просьбой починить его, а мне не хотелось бы, чтобы кто-либо из наших друзей застрял на улице. Когда я увидела, что звонок от мамы, я сразу же поняла: что-то случилось. Я разговаривала с ней этим утром. Она дала мне рецепт свежевыжатого «Браун Дерби», а мне не хватило смелости признаться, что нам с друзьями хватит и дешевого пива. Мы часто созванивались по несколько раз в день, но она бы никогда не позвонила посреди вечеринки. Только в крайних случаях.
        Я показала телефон Джею, чтобы он увидел, кто звонит, и мы объяснились жестами. Парень пожал плечами, спрашивая, все ли в порядке, а я подавила растущее беспокойство и предупредила его, что поговорю на улице.
        По дороге к выходу мне пришлось пробраться сквозь большой поток людей.
        - Что такое? - спросила я, вырвавшись на крыльцо.
        - Прости, что прерываю вечеринку.
        - Все в порядке? - Я села на верхнюю ступеньку.
        - Я решила, что тебе стоит знать. Мне показалось неправильным скрывать от тебя такое, поэтому я подумала…
        - Мам, что случилось? Ты пугаешь меня.
        - Мне только что позвонили. Это Билли.
        Весь алкоголь в моем организме ударил в голову. Билли. Дядя Билли. Мир внезапно закружился. Я не могла вспомнить, когда в последний раз мама упоминала его имя. Я не могла вспомнить, когда в последний раз я сама вспоминала о нем.
        Я заранее предчувствовала плохое, но все-таки ждала ее слов.
        - Он… он умер. Сегодня днем, - сказала она отвлеченно, будто выпила успокоительное, что, возможно, и было правдой. Ее голос казался мне неестественно спокойным.
        В моем туманном сознании всплыл образ Билли: вот он сидит за рулем своей машины в тот самый последний день. Он улыбнулся, отъезжая от дома, но его улыбка была слишком широкой, беспокойной. Я пыталась припомнить более радостный момент: тот день, когда он купил мне собаку и светился от счастья, или то мгновение, когда я отгадала одну из его загадок. Но вместо этого я упрямо видела его натянутую улыбку в тот самый миг, когда он махнул мне на прощание, не сумев спрятать от меня свою печаль.
        - Боже, мам. - Я не знала, что сказать.
        Каково ей сейчас? Да, они не общались шестнадцать лет, но наверняка она была разбита.
        - Не хочу отвлекать тебя от вечеринки.
        - Это всего лишь вечеринка.
        - Веселись. Поговорим чуть позже, хорошо?
        - Мам, - воскликнула я, пока она не повесила трубку. - Соболезную.
        - Я тоже соболезную.
        Я осталась на крыльце и смотрела в телефон, и ее номер мерцал еще пару мгновений, а затем исчез. Ночь была душной. Спустя девять лет в Филадельфии я никак не могла привыкнуть к влажности и жаре даже после захода солнца.
        Я вспомнила наш последний разговор о Билли. Мама сказала, что они вряд ли помирятся.
        Так и случилось: они не простили друг друга.
        Мне стоило давным-давно разузнать правду, но мама ясно дала понять, что теперь Билли - призрак, и нам нельзя говорить о поездках в Темескал Каньон, куда мы часто забирались втроем, или о живописных пляжах в Малибу, его любимых. В конечном итоге я подчинилась, забыла его, но все равно сейчас чувствовала острую боль от потери.
        И мама тоже ее чувствовала. Несомненно.
        Звук шагов Джея усиливался по мере того, как он подходил к двери. Мне было легче от осознания, что он пришел за мной, но я не была готова разделить с ним этот момент.
        - Эй, - сказал он, бросив лукавую ухмылку, от которой обычно подкашивались ноги. Правда, на сей раз у меня лишь сильнее закружилась голова. Улыбка быстро исчезла с лица Джея. Он прислонился к дверному проему, будто позируя для каталога с городскими фотосессиями. - Что случилось?
        - Мой дядя умер.
        - Черт. - Джей присел на ступеньку и прижал меня к себе. - Может, прогнать всех?
        - Нет, я не хочу, чтобы кто-то узнал. Просто… я не видела его лет шестнадцать. Поверить не могу, что он мертв.
        Даже когда я произнесла это вслух, правда все равно не показалась мне реальной.
        - Я могу запустить пожарную сигнализацию, зажгу спичку под разбрызгивателями. И все уйдут.
        - У нас нет разбрызгивателей, - усмехнулась я.
        - Хорошо. Тогда, может, пожар в мусорке? Это неопасно.
        Я напряженно улыбнулась.
        - Пожалуйста, не надо поджигать нашу квартиру. Серьезно, не хочу сейчас об этом думать.
        Мои слова Джея не убедили, но он поднял меня с крыльца и повел наверх. Перед тем, как мы зашли в дом, он обнял меня за талию и прошептал:
        - Одно слово - и они уйдут.
        Когда мы вернулись в квартиру, один из друзей Джея позвал его покурить с ребятами. На стенах проступала влага. Диван и журнальный столик отодвинули к стене, освободив место для танцев. Мой давний сосед по комнате заметил меня с другого конца гостиной и потащил на танцпол, где тела сбивались в парочки, кружась под музыку и переплетаясь конечностями.
        Я не могла забыть Билли, квесты, которые он устраивал на заднем дворе, наши приключения в парках и на пляжах Лос-Анджелеса, подарки, которые он привозил издалека - южноамериканские украшения из бисера и электронику из Японии. Мне ужасно хотелось узнать, что случилось с этими подарками. Лежали ли они все еще в родительском доме или же мама выкинула их много лет назад?
        Неожиданно рядом оказался Джей. Он обнял меня за талию и медленно задвигался в такт музыке, но я никак не могла попасть в ритм, слыша в голове голос мамы:
        - Я тоже соболезную.
        Как же быстро она повесила трубку, чтобы не взваливать на меня глубину своего горя.
        Джей исчез так же внезапно, как появился. Он поспешил в дальний угол, где ребята уже собрались вокруг чего-то разбитого. Я пыталась повторять движения танцующих, но ноги налились свинцом. Джей наклонился и поднял упавший предмет, а потом бережно отнес его в спальню. Песня закончилась, но парочки вокруг меня продолжали двигаться под ритм пьяных разговоров. Я закрыла глаза и увидела Билли, его растерянную улыбку. Как он называл меня в детстве? Моя особенная девочка? Нет.
        Моя любимая девочка.
        - А вот и моя любимая девочка, - говорил он и увозил меня на очередную авантюру.
        Снова заиграла музыка. Я постаралась раствориться в ритме вечера, но голову атаковали мысли о Билли, о его уроках геологии, биологии и эволюции, замаскированные под приключения. Он научил меня практически всему, что я знала о мире, о его изменениях, трудностях и развитии, о том, как наша жизнь складывается, а земля вращается на орбите. Я остановилась и открыла глаза. Конечно. Как же я сразу не додумалась. Мои ноги словно приросли к месту, но я с усилием делала шаги, отпихивая обнимающиеся парочки по пути на кухню. Блондинка на открытке все так же улыбалась с холодильника, но теперь я знала все, что знает она.
        «Понимание готовит нас к будущему».
        Это слова Билли. Он сказал их после моего первого землетрясения.
        Глава 3
        Утром следы вчерашнего праздника были похожи на театральные декорации: кружки хаотично разбросаны по полу гостиной, на подлокотнике дивана лежала фетровая шляпа, из динамиков стерео доносился приглушенный шум. Стояла жара, к влажному воздуху примешались запахи пролитого пива и сигаретных бычков.
        - Пахнет, как в общаге. - Джей резко закашлялся.
        - Возможно. - Несмотря на то что в университете Пенсильвании было несколько общежитий, я предпочитала посиделки за бокалом вина с остальными членами исторического факультета. Мы выпивали, угадывая президентов и столицы штатов.
        «Ты такой ботаник», - гордо произнес Джей, когда впервые услышал, на какие вечеринки я ходила в студенческие годы.
        - Пойдем, ботаник, - кокетливо сказал он. - Куплю тебе перекусить.
        Мы пошли в заведение, которое уже давно стало нашим постоянным местом. У столов возле тротуара толпились люди, но тусклый, прохладный зал был почти пуст.
        Джей заказал две «Кровавые Мэри». От вида этой красной жидкости с проблескивающим перцем у меня резко заболел живот. Джей в несколько мгновений осушил свой стакан и не спорил, когда я отдала ему свой. Несмотря на новость о смерти Билли и страшную головную боль из-за выпитого пива и короткого сна, я не могла избавиться от чувства беспокойного ожидания чего-то. Билли не просто так прислал посылку накануне своей смерти. Если я находила одну улику от Билли, значит, впереди меня поджидало куда больше загадок. Я достала открытку из сумки и выложила на стол. Джей вытер руки и аккуратно вытащил открытку из конверта.
        - Я получила это вчера от моего дяди, - объяснила я.
        - И что это значит? - спросил Джей, читая подпись.
        - Эти же слова он сказал мне после моего первого землетрясения.
        Тот вечер был одним из моих самых ярких воспоминаний. Родители ушли, а Билли остался сидеть со мной. Мы смотрели «Возвращение в страну Оз». Мне не разрешали смотреть этот фильм, но я не сказала об этом Билли. Впрочем, он и не задумывался, можно ли четырехлетнему ребенку наблюдать за шоковой терапией и демоническим Озом. Как только появился зловещий свет, я поняла, что меня ждет бессонная ночь. Когда Билли укладывал меня в постель, я попросила его не выключать свет, пусть тени от лампы и выстраивали на стене чудовищный образ короля Номов. Я металась и вертелась, и вскоре пол начал дрожать. На книжной полке задребезжали призовые кубки. Король Номов захватил мою комнату и превратил ее стены в каменных горгулий и гоблинов, которые хотели меня съесть. Я закричала. Комнату не переставало трясти. Тогда я закричала еще сильнее. К моменту, когда пришел Билли, книжные полки прекратили шататься, но прислуга короля Номов все еще таилась в тенях на стене.
        Билли присел на край кровати и погладил меня по спине.
        «Это просто небольшое землетрясение», - сказал он.
        Дядя хотел включить свет, но лампочка перегорела. Он собрался уйти из комнаты, но я закричала, чтобы он остался.
        «Я скоро вернусь. Хочу найти фонарик».
        Тем не менее я все равно попросила его остаться, так что он передумал уходить и уселся рядом на моей узкой кровати. Каждый раз, когда я начинала засыпать, мне казалось, он вот-вот уйдет, и я вновь просила его остаться. В конце концов он наплевал на фонарик и заснул рядом со мной.
        Утром, когда солнечный свет наполнил комнату, Билли ушел. Я искала следы землетрясения, но дядя оказался прав: оно было незначительным. Ничего не сломалось и не подвинулось.
        Сладкий запах привел меня на кухню, где Билли лил жидкое тесто в сковородку, а мама переворачивала панкейки.
        «Да ладно, - растянул Билли. - Точь-в-точь птица».
        «Ты лучше о своей основной работе не забывай», - съязвила мама.
        «Думаешь, можешь лучше?»
        «Тебе такие соревнования не по зубам».
        «Ну-ка, давай, сестренка».
        Мама вылила тесто на сковородку, и Билли громко засмеялся.
        «А что вы делаете?» - спросила я, и они одновременно повернулись.
        «Делаем завтрак нашей любимой девочке», - ответил Билли, а затем поднял меня и перенес на руках к столу.
        «Моя смелая девочка. Твое первое землетрясение».
        Мама поцеловала меня в лоб и положила передо мной тарелку с панкейками, которые были сделаны в форме слов «Я герой».
        Позже, тем же днем, Билли зашел ко мне в комнату с загадкой.
        «Я просто участок земли, но в то же время развлечение. Я государственный объект, и меня можно найти в каждом округе», - прочитал он, разворачивая листок бумаги.
        «Что?» - тут же поинтересовалась я.
        «Уверен, ты знаешь, просто надо хорошо подумать».
        Пока мы ехали в машине, я пыталась выпытать ответ.
        «Куда мы пошли на твой день рождения?» - в конце концов спросил Билли, смотря на меня в зеркало заднего вида.
        «В Диснейленд».
        «А Диснейленд - это что? Кое-что с аттракционами… начинается на «п». Не знаешь? Пар…»
        «Парк!» - закричала я.
        Билли остановился у парка Малибу Блафс, у вывески, где был привязан очередной конверт. На нем значилось мое имя. Внутри скрывалась новая загадка.
        «Что является и фруктом, и цветом?»
        «И что же?» - нетерпеливо спросила я.
        «Лимон?»
        «Нет!» - Я покачала головой.
        «Может, виноград?»
        «Нет!»
        «А что же тогда?»
        «Апельсин!»[2 - Orange - 1) апельсин; 2) оранжевый (англ.).] - закричала я.
        На ближайшем столике для пикника лежал апельсин. Под апельсином я нашла ножик и инструкцию, как срезать кожуру большими слоями. Билли придерживал мою руку, сжимающую рукоять, пока мы чистили фрукт.
        «Представь, что каждый из этих кусков - плита».
        Он держал в руках ошметок странной формы.
        «Не та плита, на которой готовят, а тектоническая плита, которая составляет земную кору. Это мантия».
        В правой руке он перекатывал очищенный апельсин.
        «Нижняя мантия. Она жидкая, как и этот апельсин. А теперь посмотри на это».
        Билли достал кусочек бумаги из сердцевины апельсина и развернул его.
        Новая подсказка.
        «Я самка оленя, но меня используют и при изготовлении пирога. Скорее всего, я тебе нравлюсь, когда со мной делают всякие смешные штуки».
        Билли взглядом указал на дальний угол участка для пикника, где под скамейкой был спрятан контейнер «Плей-До»[3 - Doe - самка оленя, dough - тесто, оба слова произносятся как [доу] (англ.)..]. Мы вместе подняли крышку и нашли лист с инструкциями, сложенный на мяче с синим порошком.
        Шаг первый: придайте «Плей-До» форму плоского круга.
        Шаг второй: оберните его вокруг апельсина. Апельсин превратится в синий шар.
        «Это верхняя мантия», - объяснил Билли.
        Шаг третий: оберните кожуру вокруг «Плей-До». Будто пазл, ошметки кожуры приняли свою форму вокруг апельсина.
        Билли медленно направил два куска друг к другу.
        «Плиты находятся в постоянном движении. Они двигаются очень-очень медленно. Мы чувствуем их движение только во время землетрясений».
        Две шкурки столкнулись, и синий «Плей-До» волнообразной конструкцией проскользнул между краями кожуры.
        «Когда две плиты так сталкиваются, образуются горы и вулканы».
        Он разделил кожуру, и синие волны расправились.
        «Когда плиты расходятся, образуются трещины, из-за чего на суше появляются озера и реки».
        Дядя потер две шкурки друг об друга, пока они не слиплись.
        «У плит неровные края, поэтому иногда они застревают. Эти края называют линиями разлома. Когда одна плита вот так закрывает другую, создается чудовищное давление».
        Он продолжил тереть их, пока одна шкурка не проскользнула под другую.
        «При сильном давлении они начинают скользить, и это один из способов образования землетрясения».
        Четвертый и последний шаг приказывал забраться на самую высокую точку, которую мы могли найти. Я проследовала за Билли по крутому склону. На самой вершине нашему взору открылся Пеппердинский университет, расположившийся за Тихоокеанским шоссе. Я следила за пальцем Билли, который вырисовывал очертания Пеппердинского барьера и объяснял, как с течением времени барьер двигался к западу от того участка, где мы находились.
        «Здесь произошло землетрясение?» - спросила я.
        «Вдоль той же линии разлома».
        «То есть землетрясение может случиться прямо здесь?» - Я собралась с духом перед грядущей тряской, но Билли лишь засмеялся.
        «Ты можешь почувствовать еще толчки в ближайшие дни. Если это и произойдет, не забывай, что такого сильного землетрясения, как прошлой ночью, уже не будет».
        Билли взял меня за плечи и посмотрел мне в глаза.
        «Землетрясение нельзя остановить, но бояться нечего. После каждого землетрясения ученые вроде меня изучают ущерб, чтобы люди строили достаточно стойкие здания и мосты, и в будущем поломок будет еще меньше».
        «Значит, нам нужны землетрясения?»
        «Можно и так сказать. Землетрясения необходимы, чтобы учиться. Понимание готовит нас к будущему. Помни это. Только так мы сможем обезопасить себя».
        - Я тогда всю неделю ждала этих толчков, но так ничего и не почувствовала, - сказала я Джею. - Таким и был Билли. Он все превращал в приключение.
        Джей отдал мне открытку.
        - Не понимаю. Он умер, так зачем напоминать об этом сейчас?
        Джей вытер уголок рта и взглянул на мою порцию, к которой я не притронулась. Он указал на яйца, и я кивнула, обменивая свою почти полную тарелку на его пустую.
        - Он вновь устроил какое-то приключение.
        Я залезла в сумку и вытащила «Бурю», открыла первый акт, вторую сцену, где Просперо рассказывает Миранде о своем прошлом. Я проследила указательным пальцем до выделенной строчки.
        «Садись и слушай - узнать о многом ты должна».
        - Только это и выделено.
        Я рассказала историю Просперо Джею, как его жестокий брат, Антонио, предал его, захватив королевство Просперо, пока тот изучал волшебную науку. С подмогой короля Антонио изгнал Просперо и юную Миранду в море.
        - Тебя назвали в честь персонажа из книг Шекспира? - удивился Джей.
        - Разве ты не знал?
        - «Буря» - не мой конек.
        Он пролистал книгу, словно это был справочник с инструкцией по правилам поведения со мной.
        - Итак, что именно твой дядя хотел тебе сказать?
        - Когда мне было двенадцать, он сильно поссорился с моей мамой. Она в чем-то провинилась перед ним, по крайней мере, он так считал. Я точно не знаю. Думаю, он использует Просперо, чтобы рассказать мне о случившемся.
        - Миранда, - тихо пробормотал Джей, - смерть близкого человека действительно сложное и непонятное явление…
        - Ты это к чему? - Хотелось бы мне, чтобы мой вопрос не прозвучал так резко.
        - Тебе не кажется, что, возможно, ты пытаешься придать какое-то особое значение смерти своего дяди? - Джей протянул руку и погладил меня по щеке. У него было сдержанное, но жалостливое выражение лица.
        - Но я знаю моего дядю.
        Хотя знала ли я его в действительности? Я не видела его шестнадцать лет. Я ничего не слышала о его жизни в эти годы: была ли у него семья, жил ли он и дальше в Пасадене? И все же эта открытка, «Буря»… Я чувствовала, что Билли хотел мне что-то сказать.
        Официантка принесла счет, и Джей вытащил из кармана несколько скомканных купюр, чтобы заплатить за нас обоих.
        На улице нас атаковал влажный воздух. Мы остановились в дверном проеме, дав глазам привыкнуть к ослепляющему свету.
        - А почему твоя мама поссорилась с дядей Билли? - спросил Джей.
        - Он не пришел на мой день рождения, но, думаю, дело было не только в этом. Я просто понятия не имею, в чем именно.
        - Твоя мама когда-нибудь рассказывала тебе, что случилось?
        - Билли стал темой, которую мы никогда не обсуждали. Мы все притворились, будто его никогда и не существовало.
        - Грустно это.
        - Да, но так случилось.
        У каждой семьи свои скелеты в шкафу. У нашей семьи тайной стал Билли. И не важно, грустно это было или нет.
        - Ты рассказала маме об открытке?
        Мне совершенно не нравился снисходительный тон в голосе Джея.
        - Она от этого только сильнее расстроится.
        - Но ты должна ей сказать.
        - Пожалуйста, только не говори, как мне вести себя с моей мамой. Ты видел ее лишь однажды.
        Когда мои родители приезжали в Филадельфию в последний раз, мы вчетвером пошли поужинать. Сидя за маленьким столиком, Джей с папой обсуждали бейсбол, а мы с мамой - концерты ее женской рок-группы в Саус Стрит в семидесятых. После ужина мы решили пройтись по мощеным улочкам старого города, и мама запела одну из своих песен, ту самую, что чуть не стала хитом в те годы. Она редко вспоминала о прошлом, но две бутылки бурбона, купленные с целью впечатлить Джея, сыграли свою роль. И пусть ее голос немного хрипел из-за алкоголя, он все равно оставался настолько нежным, что меня пробирали мурашки. Мы, да и остальные прохожие, остановились, чтобы поаплодировать ей.
        Иными словами, Джей представлял мою маму именно такой - раскрепощенной женщиной, которая пила виски и пела, когда ей хотелось, но на самом деле моя мама была совсем другой, а в тот вечер она просто пыталась произвести хорошее впечатление.
        Джей нахмурился, расстроенный из-за моих слов.
        - Прости, я не хотел тебя обидеть.
        Он прижал меня к себе, и я обняла его в ответ, стараясь не обращать внимания на гнетущее недовольство, что ссоры не будет.
        Мы намеревались вернуться домой, но мне совсем не хотелось возвращаться в нашу грязную квартиру. Я сказала Джею, что прогуляюсь, а он притворился, что его не задело мое желание остаться наедине со своими мыслями.
        На Уолнат Стрит я повернула к реке. От жаркого, сырого воздуха капли пота стекали по моим щекам. Я присела на ступеньки главной площади и принялась наблюдать за тем, как люди катаются на роликах и бегают вдоль тропинки по набережной Делавэр. Достав телефон из кошелька, я ввела в поиск: «Билли Силвер, Лос-Анджелес, сейсмолог, некролог». Я не знала, что еще можно написать о нем, но этого оказалось достаточно для Los Feliz Ledger, которые уже этим утром опубликовали небольшой некролог о Билли. Там говорилось о смерти мистера Силвера, уроженца Лос-Анджелеса, сейсмолога и ученого, в полевых условиях изучавшего землетрясения, хозяина «Книг Просперо». В некрологе процитировали слова менеджера магазинчика, пообещавшего сохранить наследие Билли через эту книжную лавку. Еще там написали о похоронах во вторник в Форест-Лауне.
        «Книги Просперо». Я должна была увидеть эту связь, как только поняла, что «Буря» от Билли. Ну, конечно, любая отсылка к пьесе являлась отсылкой к магазину, где книги ценились превыше герцогства, где я провела уйму дней в детстве и где я могла выбрать любую историю.
        Экземпляр «Бури», отправленный Билли, каким-то образом был связан с магазином.
        Я вытащила книгу из сумки и перечитала историю, которую Просперо поведал Миранде. Он хотел рассказать ей о том, что его брат предал его. Он хотел, чтобы она поняла, почему он наколдовал шторм, который выбросил Антонио на остров. Прошло уже столько лет с тех пор, как Билли загадал мне свою последнюю загадку, но вот новая тайна. «Узнать о многом ты должна». Слова Просперо. «Понимание готовит нас к будущему». Слова Билли. Подобно Просперо, Билли пытался объяснить, что его предали и изгнали из семьи. И так же как Просперо, Билли планировал свое возвращение. Он не владел заклинаниями и волшебными чарами, но у него была магия его загадок, приключений, которые он устраивал для меня в моей юности. Я уже давно выросла, и все же я чувствовала этот азарт, оживление от первой загадки, оттого, как она всегда приводила к другой. Правда, в этот раз все было иначе, азарт отдавал горечью.
        Мой последний контакт с Билли.
        Мой последний шанс узнать историю, которую мама мне никогда не расскажет: правду о том, что же их разобщило.

* * *
        В ближайшие два с половиной месяца я могла как угодно распоряжаться своим временем, поэтому я забронировала самолет на понедельник, чтобы успеть к похоронам Билли. Я должна была поехать туда, и не только потому, что хотела найти следующую подсказку. Так было правильно. Я любила его в детстве. Я поеду на его похороны. Я почту те отношения, что когда-то связывали нас.
        Джей лежал на кровати, наблюдая, как я пытаюсь сложить груду своих летних вещей.
        - Обязательно брать столько одежды?
        Я закрыла чемодан и запрыгнула к нему на кровать.
        - Не знай я тебя так хорошо, решила бы, что ты будешь скучать.
        - Ну, конечно, я буду по тебе скучать. - Он притянул меня к себе и лег сверху. Его лицо оказалось так близко к моему, что я заметила едва проступающую щетину.
        - Меня не будет всего лишь пару дней. - Я еще не покупала обратный билет, но с тех пор как я уехала учиться, я оставалась в Лос-Анджелесе не больше чем на пять дней.
        Если я не ошибалась и Билли действительно оставил мне еще одну подсказку, мне бы хватило пяти дней на то, чтобы разгадать секрет, который он хотел мне поведать.
        - Уверена, что мне не стоит ехать с тобой на похороны?
        - У тебя ведь лагерь на следующей неделе.
        - Это просто футбол.
        - Просто футбол? Кто ты и что сделал с моим парнем? - Я все еще не привыкла произносить слово «парень» вслух.
        Он провел рукой по моим волосам, распутывая мои кудри. Ненавидела, когда он так делал.
        - Вовсе необязательно ехать одной.
        - Я же ненадолго. - Я встряхнула головой, как только он убрал руку.
        Джей сам отвез меня в аэропорт, несмотря на то что ему пришлось арендовать машину. Впрочем, вызов такси не обошелся бы дешевле. Он остановился у терминала и подошел к багажнику, чтобы достать мою сумку.
        - Позвони, как прилетишь.
        Он поставил мой чемодан на бордюр. Мне казалось, он попросит меня возвращаться побыстрее, но вместо этого он сказал:
        - Оставайся там столько, сколько считаешь нужным. Потом пожалеешь, если поспешишь и не побудешь с семьей.
        - Кто знал, что ты такой сентиментальный? - Джея смутили мои слова, и он отвернулся. Я хотела еще разок пошутить по поводу его чрезмерной чувствительности, но потом просто крепко поцеловала его, чтобы ему было о чем вспоминать, пока мы будем в разлуке.

* * *
        Во время долгого перелета я все думала, что сказать маме о «Буре» и улике, которую оставил мне дядя Билли. Когда я призналась, что приеду на похороны, она спросила:
        - С чего вдруг ты решила сорваться?
        Она с таким недоверием и искренним недоумением задала вопрос, что я растерялась.
        - А ты не собираешься идти на похороны? - насторожилась я.
        - С чего бы мне туда идти?
        «С того, что это твой единственный брат», - подумала я, но вслух сказала:
        - Значит, поеду одна.
        - Ну и ладно, - ответила она холодным, равнодушным тоном, каким со мной часто разговаривали ученики.
        Как же мне признаться ей, что Билли связался со мной, если она все еще не могла его простить и проявить уважение к его смерти, отдать дань той близости, которая была когда-то между ними? А самое худшее в этой ситуации - что бы он ни хотел мне рассказать, мама пыталась изо всех сил это скрыть.
        Я искренне надеялась, что подберу слова, когда увижу ее вживую.
        Папа ждал меня у выдачи багажа с табличкой, на которой было написано: «Учитель Миранда». Так обращались ко всем учителям в моей квакерской школе. Учитель Анна. Учитель Том. Учитель Джей. Джей. Я написала ему, что прилетела. Он отправил мне смайлик с поцелуйчиком. И хотя я ненавидела смайлики за их банальность и избитость, мне нравилось, что Джей был таким сентиментальным со мной.
        Папа не любил обниматься. Я же старалась не принимать это близко к сердцу. Тактильные проявления чувств он позволял себе только с мамой. Я часто видела, как они медленно танцевали на кухне, пока мама напевала старую народную песню, или как он рассеянно тер ее пятки за просмотром фильма с Норой Эфрон. А с большинством людей он максимум пожимал руки. Со мной он хотя бы обнимался, но всегда чувствовалась некая неловкость.
        - Где мама? - спросила я после того, как папа неохотно обнял меня. С каждым моим приездом в его волосах виднелось больше соли, чем перца, оливковая кожа покрывалась морщинами, а голубые глаза становились тусклее. Мне хотелось схватить его за руку и попросить, чтобы он перестал стареть.
        - Она рано легла спать. Сказала, что увидится с тобой утром.
        Мама никогда не теряла возможности встретить меня в аэропорту. Она бойко пробивалась сквозь толпу водителей лимузинов, между большими семейками, где носились дети, их родители и родители их родителей, занимающие зал выдачи багажа. Так что первым, что я видела, было всегда именно ее лицо.
        - Как она?
        Папа взял мой чемодан и побрел в сторону выхода.
        - Ты же знаешь маму. Она старается быть сильной, но ей тяжело. Тяжелее, чем она ожидала.
        Воздух снаружи оказался жутко едким от выхлопных газов и сигаретного дыма. Многочисленные автомобили в упор подбирались друг к другу, стараясь выехать из, казалось, не движущейся пробки. И только пальмы вдалеке напоминали, что мы все-таки в Лос-Анджелесе, а не в заброшенном аэропорту какой-то развивающейся страны.
        Мы выехали со стоянки и направились к дорожной развязке.
        - Как в этом году с цитатой Стэнтона?
        Каждый учебный год я заканчивала темой про смерть Линкольна. Вскоре после смерти президента его друг и военный министр, Эдвин Стэнтон, почтил память почившего, сказав: «Теперь он принадлежит годам».
        Или же он сказал: «Теперь он принадлежит богам»?
        Этот вопрос я всегда задавала своим ученикам. Врач Линкольна решил, что Стэнтон сказал «годам», а вот секретарь-референт услышал «богам». Теперь все гадали: суждено Линкольну, согласно Стэнтону, стать частью истории или загробного мира? Ученикам предлагалось высказать свое мнение по поводу обоих вариантов, таким образом дискутируя, что же на самом деле пробормотал Стэнтон. В конечном счете вопрос ведь действительно неоднозначен.
        - Слова Стэнтона остаются загадкой, - ответила я.
        «Мы должны пропускать через себя опыт исторических событий, - говорила я своим ребятам. - Только тогда мы определимся, как именно толковать наше прошлое и что для нас важно сегодня».
        - Мне кажется, многие уловили смысл. По крайней мере, я на это надеюсь.
        - Ты делаешь все возможное. А заботиться о прошлом или же нет - это уже им самим решать.
        Папа резко затормозил, когда нас внезапно подрезал автобус-шаттл.
        - Помнишь, как Билли однажды пришел к нам ночью?
        - Конечно. - Его внимание было сосредоточено на автобусе, пытающемся втиснуться в небольшое пространство между двумя машинами.
        - Мама вроде бы мне говорила… но я забыла, почему они тогда поссорились.
        - Понятия не имею. - Папа просигналил внедорожнику, появившемуся перед нами. - Давай быстрее!
        - То есть ты не знаешь, что тогда случилось?
        - Я знаю только, что Билли пришел пьяный и сказал маме, что не хочет больше с ней разговаривать. - Он ловко объехал пробку, и мы выбрались на бульвар Сепульведа, где движение рассеялось. - А потом он купил тебе эту дурацкую собаку.
        - Но Билли не был пьяным. - Я вспомнила его вспыхнувшее лицо и стеклянный взгляд. - Или все-таки был?
        Папа свернул на Оушен-Парк. Чем ближе мы подъезжали к океану, тем более прохладным и соленым становился воздух. Я опустила окно и вдохнула полной грудью. Каждый раз, когда я приезжала в Лос-Анджелес, я воспринимала этот город, как дом моих родителей, а себя чувствовала скорее гостем, чем местным. Я не могла признаться в этом маме. Она все ждала, что я, как и она когда-то, вернусь обратно в Южную Калифорнию, но мне даже думать об этом не хотелось. Я не собиралась вести уроки о кинозвездах и музыкантах. Режиссерах. Работниках телевидения. Не собиралась преподавать историю США в штате, который стал частью союза только после компромисса 1850 года. В глубине души я не являлась калифорнийкой, анджелино, как называли жителей Лос-Анджелеса. От тоски по родине остался только запах океана.
        - Слушай, - сказал папа на светофоре, - не хочу рушить твои воспоминания о Билли, но имелись в нем стороны, которые ты не видела в силу возраста.
        - Что еще за «стороны»?
        - Не важно. Не стоило мне этого говорить.
        - Нет уж, продолжай. Какие стороны?
        Папа съехал с бульвара Оушен-Парк на нашу улицу. Я разглядывала знакомые виды нашего тихого квартала, узнавая цвет каждого дома, пусть в тусклом, вечернем свете все они казались темно-серыми. По правде говоря, в Лос-Анджелесе никогда не темнело, даже посреди ночи не бывало кромешной тьмы.
        - Понимаю, что в связи со смертью Билли у тебя много вопросов. Просто мне не очень удобно говорить от лица твоей мамы.
        - Я и не прошу говорить от ее лица.
        - Это ее прошлое.
        - Это наше прошлое.
        Под колесами машины похрустывали камни, когда мы подъезжали к дому. В окнах не горел свет, лишь мигал старый фонарь на крыльце, вокруг которого собрался рой мошек.
        - Мама сама решит, что стоит тебе рассказывать.
        Выпрыгнув из машины, он подошел к багажнику и достал чемодан. Я наблюдала за ним в зеркало заднего вида, но вскоре крышка багажника закрыла мне обзор. За секунду до этого на его лице проскользнула странная эмоция, которую прежде я у отца никогда не видела: кажется, он чего-то испугался.
        Глава 4
        На следующее утро, спустившись за кофе, я увидела, что мама давно проснулась и уже вовсю хозяйничает на кухне. Кексы с черникой остывали на стойке, отделяющей кухню от гостиной и столовой. Холодильник ломился от моей любимой еды. Взбитые сливки с клубникой, болонская колбаса, шоколадное молоко - все вкусности, к которым я не притрагивалась уже много лет.
        - А где остальные двадцать гостей?
        - Миранда!
        Мама скинула прихватки и бросилась ко мне. На часах было только семь утра, но мама уже надела темные брюки и коралловую блузку, завила волосы и нанесла макияж с коричневыми тенями.
        - Мам, мне так жаль.
        Мама являлась полной противоположностью папы по части объятий. Она всегда обнимала меня так, будто не собиралась никогда отпускать.
        - Я в порядке, - ответила она, словно убеждая в этом саму себя.
        - Я могу что-нибудь сделать?
        Она указала на стул:
        - Садись.
        Мама, будто официантка, подала мне кекс и чашку кофе, а сама села напротив, наблюдая, как я разламываю его надвое. Из серединки кекса поднимался пар.
        - Как хорошо, что ты дома.
        Она протянула руку, чтобы поправить спутанный завиток на моем лбу.
        - Так и не надумала пойти сегодня со мной на похороны? - ненароком спросила я, медленно отламывая кусочки кекса. - Закроешь гештальт.
        - Я закрыла его много лет назад. - Она поднялась из-за стола и подошла к раковине, чтобы помыть противень.
        Закончив с едой, я поставила пустую тарелку в мойку и встала рядом с мамой, почти вплотную, как ей нравилось.
        - Я переживаю, что потом ты пожалеешь, если не пойдешь.
        Она посмотрела на меня и прокатилась своей холодной, мокрой рукой по моей щеке.
        - И откуда у меня такая замечательная дочка? - На мгновение ее губ коснулась улыбка, но затем она вновь повернулась к грязной посуде. - Правда, солнышко, я в порядке.

* * *
        Форест-Лаун находился в получасе езды от дома моих родителей, и я на всякий случай вышла за сорок пять минут до начала. Мама с папой одолжили мне свою машину и сейчас махали мне на прощание с подъездной дорожки.
        Я опустила окно перед тем, как завести двигатель.
        - Вас точно никакими уловками не заманить со мной?
        - Миранда, езжай, - слишком настойчиво отрезал папа.
        - Увидимся, когда вернешься, - добавила мама.
        Отъехав от дома, я вновь взглянула на маму, надеясь увидеть на ее лице хотя бы какой-то намек, какое-то доказательство, что ей больно, несмотря на слой косметики, нанесенный утром, дабы специально сбить нас с папой с толку. Однако мама лишь помахала мне рукой, будто я собиралась на выпускной, а не на похороны ее единственного брата.
        Кованые, железные ворота кладбища Форест-Лаун напомнили мне Восточное побережье - так там выглядели ворота гольф-клубов премиум-класса. Я опоздала, хоть и выехала заранее. Точнее, опоздала на двадцать две минуты, что было паршиво даже по меркам Лос-Анджелеса, где из-за вечных пробок все мероприятия начинались на десять минут позже, чем предполагалось.
        - Где похороны Силвера? - спросила я охранника, и тот указал на проезд, ведущий к холму в дальнем углу кладбища, в противоположной стороне от громких имен, которыми пестрили более заметные надгробия.
        У разрытой могилы стояло около сорока человек. Эти люди оказались куда более молодыми, необычными и стильными, чем я предполагала. В темных джинсах и футболках или в узких трикотажных платьях. Я поправила воротник своего черного платья длиной до колена, внезапно осознав, насколько консервативно я выглядела. Ходячее олицетворение Восточного побережья.
        Спрятавшись позади ряда людей, выстроившихся вдоль могилы, я пыталась найти хоть одно знакомое лицо, пусть даже и не предполагала, кого здесь можно встретить. Мои бабушки и дедушки умерли либо до моего рождения, либо когда я была слишком маленькой, чтобы запомнить их. Других братьев и сестер у мамы с Билли не было. Их дяди погибли на побережье Нормандии и в районе Тихого океана. Ни о каких двоюродных братьях, сестрах или прочих дальних родственниках я не слышала ни слова. Никаких близких друзей, которые стали бы частью семьи. И все-таки я вглядывалась в эти молодые лица, надеясь найти кого-нибудь знакомого, возможно, давнюю пассию Билли, о которой я забыла, или менеджера Ли, или какую-нибудь из тех красоток, что работали в кафе при «Книгах Просперо». Теперь им, наверное, уже за сорок. Среди присутствующих только несколько человек оказались старше меня: полноватая женщина лет шестидесяти в пластмассовых очках и жилистый мужчина с козлиной бородкой, в очках с бифокальными линзами. Из остальной толпы выделялся только человек в полосатом костюме, у которого, как и у меня, не имелось приглашения на
похороны.
        Толпа немного сдвинулась, когда какой-то парень в худи и выцветших, черных штанах вышел к микрофону. Он смахнул непослушные пряди с лица и, не поднимая глаз, вытащил из кармана листок бумаги.
        - Это стихотворение Дилана Томаса, оно очень нравилось Билли.
        Он откашлялся и принялся читать «Не уходи покорно в сумрак смерти». Пока он читал о противостоянии слабеющему свету, я изучала надгробную плиту Билли. На темном граните были запечатлены его имя - Билли Силвер, год рождения - 1949-й год и день смерти - три дня назад. Томас Джефферсон однажды написал, что жизнь и душа истории должны навсегда оставаться неизвестными. Только факты - вечные факты, по его словам, - передавались следующим поколениям. То были поверхностные факты о жизни Билли, лишенные подробностей, которые делали его запоминающимся человеком. Почему его не похоронили рядом с моими дедушкой и бабушкой в Вест-Сайде? Почему он захотел быть погребенным здесь, рядом с могилами неких Эвелин Вестон и Ричарда Каллена, в Форест-Лауновском уголке для одиночек, оставшихся сами по себе даже после смерти?
        Друг Билли закончил читать стихотворение Томаса и торжественно посмотрел на толпу. Его пристальный взгляд обошел каждого присутствующего, пока не остановился на мне. Я затаила дыхание от вида этих ясных, неестественно синих глаз. Несмотря на свою красоту, они были поразительно холодными, и я еще сильнее почувствовала, что вмешиваюсь во что-то, что меня не касается. Что я здесь делала? Ранее я убеждала себя, что домой меня привели долг, порядочность и горе. На самом же деле причина таилась в открытке от дяди и перспективе нового квеста. Мне здесь было не место. Я не заслуживала находиться среди этих печальных, красивых людей и почитать память того, кого я практически забыла.
        - Будешь? - Девушка рядом со мной протянула мне пластиковый стаканчик. Выглядела она гораздо моложе меня, латиноамериканка. Ее руки покрывали рисунки тушью и испанской каллиграфией. - Есть виски и виски. Я рекомендую виски.
        Я взяла стаканчик, наблюдая, как щедро она его наполняет.
        Взрослый мужчина с козлиной бородкой подошел к микрофону и поднял свой красный пластиковый стаканчик к слушателям. Он закрыл глаза и начал петь: «Ах, мальчик мой, в поход сыграли горны».
        Полноватая женщина лет шестидесяти подошла к поющему и обвила своей конопатой рукой его плечи, покачиваясь вместе с ним под ритм старого гимна. Завершив песню, мужчина поднял стакан к открытой могиле, а затем к небу, и только потом сделал глоток.
        - За вечера, которые мы никогда не вспомним, с приятелями, которых мы никогда не забудем. Так, кажется, говорил Билли. - Латиноамериканка улыбнулась и поднесла свой стаканчик к моему. - Ты из нашего округа?
        - Какого округа?
        - Силвер-Лейк. Не видела тебя там.
        - Нет, я - племянница.
        Последнее слово прозвучало так, будто пришло из другого языка. Племянница. Какое странное и непонятное сочетание букв. И все же я была именно племянницей Билли. Он отправил мне знак перед своей смертью. Он думал обо мне. Мы что-то значили друг для друга.
        - Откуда ты знала моего дядю? - поинтересовалась я. Меня почему-то успокаивал тот факт, что я являлась частью его семьи, а остальные гости - нет.
        - Работаю в «Просперо».
        - «Книги Просперо», - пробормотала я с грустью.
        Мне не удалось припомнить, когда в последний раз я произносила это название вслух, но оно все еще приводило меня в дикий восторг, как когда я была ребенком. Волшебные чары «Просперо», магия его книг.
        После виски атмосфера поменялась, и все начали оживленно болтать. По участку разносился смех. Мужчина в полосатом костюме объявил:
        - Желающих продолжить вечер воспоминаний приглашаю в «Книги Просперо».
        - Рада была с тобой познакомиться, - сказала незнакомка, и я почему-то ожидала, что еще она добавит: «Встретимся в магазине», но она только кивнула и направилась к парню с дикой прической, который совсем недавно читал стихотворение Дилана Томаса. Она что-то прошептала ему, и они оба посмотрели на меня с загадочным, непонятным выражением лица. Или же, возможно, оно было довольно понятным. Возможно, я просто не хотела понимать горький посыл этого взгляда.
        Потягивая виски, хотя в стаканчике уже почти ничего не осталось, я наблюдала за людьми, плывущими к длинной цепочке машин на обочине дороги.
        - Вы, случайно, не Миранда? - Мужчина в полосатом костюме подошел ко мне и протянул руку. Выглядел он старше, чем казался издалека, а его рыжеватые волосы были высветлены перекисью. - Я надеялся увидеть вас здесь. Меня зовут Элайджа Гринберг, юрист Билли.
        Я хотела спросить, откуда он знал, что я приду. Должно быть, Билли рассказывал обо мне. Наверняка, он знал о «Буре» и о предстоящем квесте.
        - Соболезную вашей утрате. - Элайджа повел меня к машинам, стоящим на обочине. - Вы не придете на празднование?
        - Празднование?
        - В честь Билли. Знаю, звучит странно, но он сам выбрал такое название. «Не хочу всех этих грустных поминок, - пробубнил мужчина низким голосом, пародируя Билли. - Не таким должно быть ваше последнее воспоминание обо мне».
        Я собиралась уйти, но из моей головы никак не выходили слова девушки. «Рада была с тобой познакомиться». Она сказала это таким тоном, будто мы больше не встретимся. Я помнила выражение ее лица, как и того патлатого парня, когда они издалека разглядывали меня, блудного родственника, опоздавшего на похороны родного дяди. Как бы мне ни хотелось поехать в «Книги Просперо», такого беспрерывного осуждения я бы не вынесла.
        - Меня ждут дома родители, - наконец, ответила я.
        - Может, придете завтра ко мне в офис? - Элайджа протянул мне визитку. - Нам стоит обсудить вопрос, касающийся завещания.
        - Завещания?
        - Вашего наследства.
        - Моего наследства?
        Мужчина разблокировал двери машины и открыл дверь.
        - Завтра в 10 утра, вас устроит?
        Я молча кивнула. Меня охватило любопытство, подобно лихорадке. Подобно бреду. Эйфории. Я чувствовала Билли. Мои инстинкты не обманули. Сначала Билли направил меня домой своей открыткой и «Бурей».
        Следующая подсказка ждала меня в офисе Элайджи Гринберга, в виде моего наследства.

* * *
        К моменту, как я выехала на магистраль I-5, на Восточном побережье было уже за семь вечера. Джей либо сидел дома, восстанавливая силы перед ранним подъемом в футбольный лагерь, либо развлекался в баре за углом, где пропускал стаканчик с наглыми подростками.
        Я решила испытать удачу.
        - Привет, детка, - ответил он на четвертый звонок. Джей никогда не называл меня «деткой». Иногда он называл меня Ми или Мими, с тех пор как услышал, что папа называл меня именно так. Никаких «детка», «малышка» или «дорогая», никаких общепринятых ласковых прозвищ.
        - И тебе привет, - насторожилась я.
        - Я только закончил убираться на кухне. К твоему приезду все будет соответствовать лучшим стандартам.
        После моего переезда квартира Джея вышла на новый уровень чистоты. «Обсессивно-компульсивной чистоты», как поговаривал сам Джей из-за моей привычки, перенятой от мамы. По ее словам, дом всегда должен быть готов к приему гостей.
        Джей выдохнул, шумно плюхнувшись на диван. Я услышала, как включился телевизор, и прикусила язык, чтобы в очередной раз не высказать ему своего недовольства. Джей постоянно ставил футбол или, когда не транслировали футбольные матчи, смотрел регби, бейсбол, баскетбол, даже хоккей, если совсем отчаивался. Он не включал спортивные каналы, только когда мы занимались сексом.
        - Тебе не кажется, что сейчас не самый подходящий момент? - вкрадчиво поинтересовалась я.
        Если Джей чувствовал, что меня что-то бесит, он включал дурачка. Телевизор продолжал орать во всем своем великолепии.
        - Тревор сегодня заболел, так что я был один. Кто вообще болеет на второй день работы? Хочу, чтобы он устроился моим помощником, но с такой фигней школа точно не наймет его.
        Мне не хотелось говорить о его друге Треворе.
        - Пока наша школа побеждает в турнирах, начальство сделает все, что потребуется, чтобы тебе угодить.
        Я снизила скорость, подъехав к центру города. До выезда на шоссе оставалось чуть меньше километра. Зря я позвонила. Джей пребывал в своем режиме «ленивца» после долгого дня. Дома я едва ли разделяла удовольствие от такого отдыха, а на расстоянии телефонного звонка мне и подавно не было там места. Мы работали над этим, старались избавиться от своих холостяцких привычек, хотя мои остались где-то в Южной Филадельфии.
        - Прости, я идиот. Похороны же состоялись сегодня?
        - Ага, только еду оттуда. Я там даже никого не знала.
        - А надеялась встретить знакомых?
        - Нет, но все равно расстроилась, что так получилось.
        - Ну, с чего тебе там кого-то знать? Это не повод расстраиваться, - подбодрил меня он, пока футбольные фанаты кричали через Bluetooth в машине.
        - Кстати, я оказалась права. Дядя что-то оставил мне в завещании.
        - То есть завтра ты не вернешься?
        - А почему я должна была вернуться завтра? - Я потрясла руль, как будто это ускорило бы движение на дороге, несмотря на ловушку из машин на автостраде.
        Этот разговор тоже держал меня в заложниках.
        - Мне казалось, ты приедешь сразу после похорон.
        - А мне казалось, ты предложил мне не спешить.
        - Разве это был я?
        - По-моему, ты сказал: «Оставайся там столько, сколько считаешь нужным».
        - Ну да, в ответ на что ты назвала меня сентиментальным, - парировал он.
        - Туше, - согласилась я, из-за чего Джей засмеялся. - Еще несколько дней. Юрист Билли даст мне следующую подсказку. Я выясню, что именно Билли хотел мне рассказать о них с мамой, и вернусь домой раньше, чем ты соскучишься.
        - Я уже по тебе скучаю.
        - Тогда раньше, чем ты возьмешь свои слова назад по поводу чистой квартиры. Максимум - в конце недели, - пообещала я.

* * *
        Мама заявила, что поедет на встречу с Элайджей со мной.
        - Но я могу поехать одна, - ответила я, забрав у мамы тарелку с омлетом. Она знала, что Билли оставил мне что-то в завещании, но не догадывалась о подсказках и ожидающем меня квесте. - Если тебе будет тяжело, я прекрасно справлюсь сама.
        - Я еду с тобой, - отрезала мама. - Конец разговора.
        Она сняла фартук и ушла собираться наверх. Я смотрела, как она уходит, и чувствовала себя подростком, которого вот-вот поймают по дороге на вечеринку или уличат в татуировке. Джей был прав: стоило рассказать маме о посылке до моего приезда, до того, как Билли превратился в какую-то тайну.
        Элайджа работал на Ларчмонте, так что мы с мамой засели в пробке, пытаясь продвинуться на восток. Я наблюдала, как ее взгляд метался между зеркалом заднего вида, боковыми зеркалами и перегруженной дорогой. Она потерла щеку, как делала всегда на напряженных сценах в кино.
        - Миранда, пожалуйста, хватит так на меня смотреть. Я правда в порядке.
        Я все равно продолжила следить за ней, но лишь искоса, надеясь, что она этого не заметит. Как бы она ни старалась, она не была в порядке. Я не понимала, почему она пыталась скрыть свои чувства. Я осмелилась задержать на ней взгляд и подумала, не впервые в жизни, что я совершенно не понимаю свою мать.
        Мы выехали с шоссе и направились на север вдоль Ла Бреи, мимо мебельных магазинов и складских помещений.
        - Похороны оказались довольно странными, - сообщила я, пусть меня никто и не спрашивал.
        - Билли всегда был немного эксцентричен, - рассеянно ответила мама.
        - Я все думаю о нем. - Я хотела приблизиться к нужному разговору, хотела рассказать ей о «Буре» до того, как мы приедем в офис Элайджи и он выполнит эту работу за меня. - Помнишь, как он построил у нас во дворе симулятор, чтобы провести для меня урок об ураганах? Или как он установил опрыскиватели, чтобы создать радугу?
        - Он всегда к тебе хорошо относился, - прошептала она почти печально, будто скучала по нему.
        - Мы ведь были так близки, а потом просто перестали видеться.
        - Мы были близки.
        Мама замолчала, чтобы собраться с мыслями. Огромные витрины сузились до бутиков, кафе и магазинов с замороженным йогуртом.
        Остановившись на светофоре, она добавила:
        - Только Билли нельзя было доверять. Он вечно сбегал. Я понятия не имела, жив он или нет, придет к ужину или, может, уже уехал из страны? И я постоянно волновалась. В один прекрасный момент это перешло все границы.
        - В каком смысле - «перешло границы»?
        Мама наклонилась вперед, чтобы прочитать названия улиц, перпендикулярных Ларчмонту.
        - Ищи Роузвуд.
        Мне стоило сказать, что она не может так просто увильнуть от разговора, стоило напомнить ей слова Просперо: «Узнать о многом ты должна». Я обязана была признаться, что Билли хотел открыть мне правду о прошлом и что в первую очередь я хотела услышать эту правду от нее. Но мама никогда не отвечала на вопрос, если тот даже отдаленно попахивал угрозой. Если она решила не рассказывать, в чем причина их ссоры, я могла и не пытаться уговорить ее.
        Мою маму не сломил бы и тот факт, что Билли для меня что-то приготовил.
        Спустя несколько кварталов мы нашли Роузвуд и припарковались перед юридической фирмой Элайджи Гринберга. Июньское небо затягивали темные, угрюмые и хмурые тучи. Июнь в Лос-Анджелесе отличался легким утренним туманом, от которого ожидаешь пасмурную погоду, но тучи всегда рассеивались, и солнце радовало еще больше оттого, что утро тонуло в дымке. Но сегодня я не увидела в небе ни намека на ясный день.
        Элайджа провел нас в свой офис. Мы уселись в твердые кожаные кресла, пока он искал нужный документ среди кипы файлов на рабочем столе. Мама рассеянно постукивала ногой, и я чувствовала, как трясется и мое кресло. Я положила руку на ее колено, чтобы успокоить. Она вздрогнула, повернув ко мне испуганное лицо, чего я совсем не ожидала.
        Элайджа медленно и размеренно открыл папку.
        - Как вы знаете, Билли был единственным владельцем «Книг Просперо».
        Я насторожилась и подвинулась вперед, сгорая от любопытства. Элайджа откашлялся и зачитал завещание Билли:
        - Я, Билли Силвер, настоящим завещаю мою собственность, 4001 бульвар Сансет, Лос-Анджелес, Калифорния, на которую распространяются любые виды закладных и залогов, Миранде Брукс. - Элайджа протянул мне связку ключей. - В собственность входит книжный магазин и квартира на втором этаже. Я распорядился, чтобы ее привели в порядок для вас.
        Ключи оказались холодными и гладкими, с потертыми от долгого использования зазубринами. Я ожидала карту или какую-нибудь загадку, но ключи от «Книг Просперо»? Я же преподавала историю в средней школе. Я не имела ни малейшего понятия, как вести бизнес! Не говоря уже о таком узконаправленном и серьезном бизнесе, как книжный магазин. Но меня не интересовала материальная сторона вопроса. «Книги Просперо»… я все еще помнила сладкий, пыльный запах и ощущение весенней поры, вне зависимости от сезона, и сейчас, спустя столько лет, я вновь почувствовала этот запах, вновь ощутила дуновение весны.
        Я посмотрела на маму, которая сидела, выпрямившись, рядом со мной, в полной боевой готовности перед преследуемой добычей. Ее взгляд скользил по завещанию, просматривая его вверх ногами. Она словно замерла и, казалось, рассыпалась бы на тысячи осколков от одного прикосновения.
        - Мам?
        Она покачала головой.
        - Все хорошо. Давайте дальше.
        Элайджа закрыл папку и выдвинул ящик под компьютером.
        - Вдобавок к магазину он также попросил передать вам это.
        Юрист протянул мне «Джейн Эйр».
        На обложке был изображен силуэт Джейн. Ее темный профиль контрастировал с бежевым фоном. Я провела пальцами по контуру ее лица.
        Я читала этот роман в старшей школе, а потом в университете, и считала любовь Джейн и мистера Рочестера одной из лучших в литературе, хотя по современным стандартам мистер Рочестер был немного странным. Будь это книга из серии «Дети из товарного вагона», например «Игра Вестинга», она бы напомнила мне о днях, проведенных в «Книгах Просперо» за огромной чашкой горячего какао, пока Билли читал мне вслух и мы вместе пытались разгадать загадки мистера Вестинга, над которыми бились и жители Сансет Тауэрс. Но «Джейн Эйр»? Я никогда не читала ее с Билли и понятия не имела, почему он оставил ее мне.
        Я показала книгу маме, и она чуть наклонилась, изучая обложку. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, и мне оставалось лишь догадываться: значила ли эта история что-либо для нее.
        На корешке имелись несколько трещин. Та, что оказалась посередине, немного выпячивалась. В ней лежал старинный ключ. На странице, следующей за ключом, были выделены пара предложений:
        «Никто не начинает прыгать и ликовать, узнав о внезапно свалившемся состоянии; люди первым делом размышляют о новых обязанностях и оценивают будущие задачи; вместе с удовольствием, богатство также приносит серьезные заботы - приходится сдерживаться и наслаждаться своим счастьем с нахмуренным челом».
        Знал ли Билли, что меня охватят блаженство и прилив восторга? Состояние. Обязанности. Серьезные заботы. Нахмуренное чело. Не пытался ли он напомнить мне, что свалившееся на меня состояние было следствием его смерти? Я еще раз просмотрела выделенный отрывок и вспомнила: Джейн не прыгала и не кричала «ура», узнав о наследстве от своего дяди, Джона Эйра. Дяди! У отца Джейн имелся брат, которого она прежде не видела. И вместо радости она испытала смятение, так как ее благополучие было связано с его смертью. А ведь она безумно мечтала познакомиться с ним, но теперь уже шанс был утерян.
        Дядя искал ее, но не успел найти при жизни. Точно так же Билли связался со мной уже после своей смерти.
        Правда, если бы он хотел, он бы легко нашел меня, в современный-то век интернета и «Фейсбука». Если он думал обо мне, почему не подавал знаков раньше? Почему дождался момента, когда я больше не смогу ответить?
        - Это все? - спросила мама Элайджу с нетерпеливостью ученика, задерживающегося после урока.
        - Ну, есть еще несколько мелочей касательно магазина, которые надо бы обсудить. Если вы спешите, мы с Мирандой можем встретиться в следующий раз.
        - Да, это было бы прекрасно.
        Мама жестом указала мне на дверь.
        - Я позвоню вам, - сообщил мне Элайджа.
        Поднявшись со стула, я случайно перевернула обложку «Джейн Эйр». На первой странице виднелась короткая надпись. Почти выцветшим, витиеватым почерком значилось имя: Эвелин Вестон. Я точно помнила его, написанное большими буквами на плите рядом с надгробием Билли.
        Выходит, он не был похоронен в одиночестве.
        Но кто такая Эвелин Вестон?

* * *
        Мама ехала по крайней левой полосе по дороге на запад вдоль I-10, со скоростью ниже разрешенного максимума. Справа проезжали машины, сигналя нам и показывая кулаки.
        - Может, я сяду за руль? - спросила я, зная, что она откажется.
        - Я в порядке. - Она резко нажала на педаль газа, и машину грубым движением бросило вперед.
        - Поверить не могу, что Билли оставил мне свой магазин.
        - Это непростительно, - возмутилась она, съезжая с эстакады. - Возложить на тебя такую ношу.
        - Это не ноша. Мне нравились «Книги Просперо».
        - Любить что-то и быть ответственным за это - абсолютно разные вещи.
        Она так сильно сжала руль, что костяшки пальцев побелели.
        - Как ты думаешь, почему он оставил мне «Джейн Эйр»?
        - Понятия не имею.
        Этот подарок, казалось, выводил ее из себя вне зависимости от того, понимала она его посыл или нет.
        - Эта книга что-то значила для Билли?
        - Я же сказала, понятия не имею! - Мама включила какой-то «Топ-40» по радио, хотя не любила такую музыку. Мы слушали песни со слащавыми голосами и прилипчивыми мотивами, пока не выехали на дорогу к нашему кварталу, выполненному в испанском колониальном стиле. - Прости, что сорвалась на тебя, я не хотела. - Она остановила машину. - Билли, наверное, не учел, что меня это очень заденет.
        Я покручивала между пальцами старинный ключ, найденный в томике «Джейн Эйр». Он настолько окислился, что был почти черным. Наверняка им открывался какой-нибудь старый сейф или шкатулка с драгоценностями, спрятанная в другой половине моего наследства, «Книгах Просперо». И он определенно был как-то связан с именем, написанным вычурным почерком на первой странице романа.
        - Ты знаешь, кто такая Эвелин Вестон?
        Мама вздрогнула.
        - Где ты услышала это имя?
        - В Форест-Лауне. Билли похоронили рядом с ней.
        - Ты видела могилу Эвелин?
        Ее голос казался очень взволнованным, почти безумным.
        - Она была женой Билли? - Я не могла найти другого логического объяснения, почему Билли похоронили рядом с ней.
        - Да, была, - прошептала мама, уставившись пустым взглядом на наш родной, белый дом. Морщинки вокруг ее глаз стали заметнее с тех пор, как мы виделись в последний раз. Все говорили, что я похожа на маму. У нас обеих кудрявые волосы и худая фигура. Правда, ее лицо казалось более узким и удлиненным, а в карих глазах блестели крапинки янтаря.
        Мне никогда не было суждено стать такой же красивой.
        - Он познакомился с ней после нас?
        Мама в растерянности повернулась ко мне.
        - Ты сказала, что видела ее могилу?
        - Я не присматривалась. Но я ни разу не слышала, чтобы о ней кто-то говорил.
        - Они поженились еще до того, как родилась ты. Она умерла много лет назад.
        - И Билли с тех пор не женился? Не заводил семью?
        - Ему была нужна только Эвелин.
        - Почему он назвал магазин «Книги Просперо»? Это как-то связано со мной?
        В детстве я думала, что «Книги Просперо» назвали в честь меня, как дань уважения моей тезке, словно это место жило и дышало со мной, а когда я уходила, прекращало свое существование.
        - Магазинчик открылся еще до твоего рождения.
        Ее голос оставался спокойным.
        - Выходит, ты назвала меня в честь книжного магазина?
        - Я назвала тебя в честь Шекспира.
        - Вы с Билли просто случайно выбрали одну и ту же пьесу?
        - Это была любимая пьеса Эвелин. - Мама улыбнулась, будто оставив свою печаль. - Как ты думаешь, какой бардак сейчас на кухне, если она с утра оставалась в папином распоряжении?
        Мама хлопнула меня по ноге и вышла из машины навстречу яркому, солнечному дню.
        Я не отрывала глаз от приближающегося к входной двери силуэта, складывая в голове информацию, которую успела узнать.
        У Билли была жена еще до моего рождения.
        Ее звали Эвелин Вестон, и она любила «Бурю».
        Меня назвали в честь Миранды Шекспира и Миранды Эвелин.
        Эвелин Вестон, по всей видимости, любила «Джейн Эйр», и мама наверняка об этом знала. Даже не увидев имя Эвелин на первой странице, она, несомненно, поняла, к чему Билли оставил мне книгу.
        И как я раньше не догадалась? Мама что-то скрывала.

* * *
        - До маминого уровня мне далеко, и не надейся, - предупредил папа, поставив баклажаны с пармезаном в духовку. - Скажешь ей, что ужин почти готов?
        Мама сидела на улице. Вооружившись парой больших ножниц, она собирала цветы для стола. Небо горело насыщенным, оранжевым цветом в розовую полоску. Солнце уже ушло за горизонт, оставив свое наследие по всему небу.
        - Вечер сегодня амарантовый, - проговорила мама, любуясь небом. - Нет, амарант - не то слово.
        - Он скорее карминный. И светло-вишневый, - добавила я.
        Благодаря моей маме я могла назвать больше цветов, чем было известно всем моим знакомым, - мастерство, доставшееся от родителя-декоратора. Но в тот момент мне не хотелось говорить о разных оттенках розового и великолепных красках южнокалифорнийских закатов.
        - Папа сказал, что ужин почти готов.
        Я посмотрела на нее еще раз и задумалась: в какой момент она так изменилась? Когда начала запинаться в разговоре? Когда у нее появилась привычка прикрывать рот во время смеха, красить ногти светло-бежевым лаком вместо красного, а губы - прозрачной гигиенической помадой вместо темно-бордовой? Она все еще слушала Jefferson Airplane и Fleetwood Mac, все еще занималась медитацией по десять минут каждое утро, но, тем не менее, в какой-то момент все ее вещи потускнели до мягких оттенков розового.
        Мои родители познакомились в Нью-Йорке, где они вели ту жизнь, которую оставили еще до моего рождения. Маме исполнилось двадцать, она ходила с выпрямленными волосами и носила яркие мини-юбки. Она была вокалисткой Lady Loves, группы из девчонок, постоянно выступающей в клубе на Ист-Виллидж, где папа работал заместителем директора. Когда директор представил их друг другу, мама уставилась на протянутую папой руку так, будто та была измазана в грязи. Следуя за ее взглядом, он осмотрел себя с костюма и галстука до мокасин.
        «Мне очень понравилось ваше выступление», - сказал папа, убирая руку.
        «Любишь рок?» - спросила мама с презрением, на которое способен лишь двадцатилетний человек.
        «Господи, Сьюзи. Этот парень пытается сделать тебе комплимент. Не будь такой стервой», - пробасил директор.
        «Иди нахрен, Гарри».
        Мама схватила электрогитару и убежала со сцены.
        «Не принимай близко к сердцу, - посоветовал директор, повернувшись к моему отцу. - Сьюзи уверена, что ей, как музыканту, нужно время от времени вести себя по-свински».
        Но стоило маме заговорить с папой, как он понял, что влюбился.
        Каждую пятницу он ходил на концерты Lady Loves. Ему нравилось слушать, как мама поет, нравилось наблюдать за тем, как она забывала, что находится на сцене, забывала о своем колючем образе, и неприветливые черты лица смягчались, а нежный голос зачаровывал.
        Выступления сменялись новыми концертами, а отец чувствовал, что мама была совсем молода, и жизнь ее еще не сломила.
        В тот вечер, когда мама села за его столик, не произошло ничего особенного. Закончив выступление, она плюхнулась напротив и завязала волосы в хвост. У нее были тонкие, по-девичьи милые черты лица. Она не улыбалась, но папа знал, что ей хотелось.
        «Сколько у тебя галстуков?» - небрежно поинтересовалась она.
        Данный вопрос сильно его удивил, и он невольно поправил узел. Галстуков у него хранилось столько, что почти каждый из них надевался всего один раз. Никто и никогда не спрашивал папу о его коллекции. Более того, никто этого и не замечал.
        «Около двухсот», - признался он.
        «В какой ситуации может понадобиться двести галстуков?»
        «Ни в какой».
        «Тогда зачем тебе столько?»
        Папа понятия не имел, какие привести доводы. Его родители и младший брат умерли, когда он учился в университете. Дяди погибли на войне еще до того, как он родился. Бабушки и дедушки скончались много лет назад. У него были друзья детства, приятели с юрфака, знакомые по работе, стабильный поток подружек, но никого, кто дарил бы ему подарки на день рождения и с кем бы он отмечал День благодарения. Поэтому папа покупал себе галстуки каждое Рождество и на каждое повышение, как напоминание, что он может позаботиться о себе сам.
        «Было бы странно, если бы у меня валялось двести пар обуви», - наконец, ответил он.
        Мама захихикала и убежала паковать вещи вместе с группой.
        Стоило папе рассмешить ее, и она тоже поняла, что влюбилась.

* * *
        Когда я вернулась домой, папа сидел за обеденным столом и пытался сложить льняные салфетки в оригами по маминому идеальному образцу.
        - Смотри, - сказала я, забирая у него салфетки. Я показала ему, как сложить их в три длинные полосы, затем подогнуть сначала одну сторону, а потом - другую, чтобы получился ровный конвертик.
        - А у тебя так хорошо получается, - усмехнулся папа и ушел на кухню.
        Папа копошился в ящиках, роняя и убирая сковородки, а я вытащила телефон и напечатала: «Эвелин Вестон», не зная, что еще можно дописать к этому имени в поисковик. Несколько Эвелин Вестон нашлось на «Линкедине», в «Твиттере» и IMBD. Но нужная мне Эвелин Вестон умерла много лет назад, когда еще не существовало социальных сетей и новостной ленты, так что, по всей видимости, мне предстояло разузнать о ней информацию старым способом: через общение с людьми, а не с гаджетами.
        Папа вернулся с двумя деревянными подсвечниками, в которых стояли две чуть изогнутые свечки.
        - Оказывается, резьба по дереву - не мое.
        С тех пор как папа вышел на пенсию, он пытался найти какое-нибудь хобби, но работать руками у него не особо получалось. Его максимум - поменять лампочку, а все, что сложнее, выполняли специалисты. И вдруг внезапно, в свои шестьдесят с лишним лет, он решил стать ремесленником. Мама предложила записаться на занятия, но папа считал, что ремесленнику суждено быть самоучкой. Поэтому он покупал книги и журналы и смотрел видео на Ютубе. Начал он с кресла-качалки, но затем быстро снизил свои амбиции до деревянного ящика.
        - Я показывал книжную полку, которую недавно сделал? Сейчас я ее окрашиваю. Если б не знала, что это я, подумала бы, что мы ее купили.
        - Ты слышал про Эвелин, жену Билли?
        Не ожидала, что мой вопрос прозвучит так резко.
        - Мама рассказала тебе об Эвелин? - Его голос был удивленным, но не встревоженным. С другой стороны, папа всегда хорошо скрывал эмоции. Годы работы адвокатом давали свои плоды.
        - Она призналась, что назвала меня Мирандой из-за Эвелин, из-за ее любви к «Буре». - Разумеется, я немного приукрасила. Если папа решил, что мама рассказала мне чуть больше положенного, значит, и ему можно пролить свет на семейную тайну. - Они с мамой близко общались?
        Папа протянул руку к подсвечнику и, пощупывая его подушечками пальцев, ответил:
        - Еще с детского сада.
        - Они выросли вместе? - изумилась я, на что папа кивнул, не сводя глаз с подсвечника. - Но как она умерла?
        Он приподнял подбородок.
        - Почему ты спрашиваешь?
        - Я ведь даже не знала, что Билли был женат. До сегодняшнего дня я даже не слышала имя Эвелин! Так ты в курсе, как она умерла?
        - Сильный приступ.
        - Эпилепсии?
        - Не думаю. - Папа отвернулся к стеклянным дверям, за которыми мама осматривала почву под кустами роз. - Может, спросишь, чем она там так долго занимается?
        - Она сказала, что скоро вернется. Так что случилось с Эвелин?
        Внезапно прозвенел таймер на духовке, и папа в мгновение ока убежал на кухню. Само собой, он не собирался рассказывать мне правду. Они с мамой были совершенно неразлучны, единое целое. Иногда я завидовала их союзу. И, естественно, если мама что-то скрывала, то и папа тоже.
        Глава 5
        Кирпичный фасад «Книг Просперо» остался точно таким же, каким он был в моей памяти, а вот окружающие его здания изменились. Сансет-Джанкшен, руины старой железнодорожной станции, превратились в отдельный район с кафешками, барами, сырными магазинами и бутиками. Каждый квадратный метр бульвара Сансет был застроен. Люди обедали под навесами закусочных, а мимо них прогуливались пары с колясками.
        Я стояла снаружи «Книг Просперо», рассматривая старую вывеску, которую перекрасили, но в общем и целом не тронули. Просперо держал в правой руке посох, в левой - книгу, а за его спиной развевались седые волосы и пурпурный плащ. Панорамное окно не изменилось, только теперь в нем виднелись книги Лайонел Шрайвер, Исабель Альенде и Майкла Поллана вместо новинок прошлых лет.
        Я почувствовала знакомый запах, как только вошла в магазин. Белый мускус. Жасмин. Черный перец. Кофейные зерна. Я совсем забыла звон дверного колокольчика, давно не видела пробковую доску у входа, на которой теперь висели листовки с рекламами фитнес-центров и занятий пилатесом. Магазинчик оказался куда меньше, чем в моих воспоминаниях. Потолки были не такими высокими. Стеллажи располагались ближе друг к другу. Они делились на секции, которые в свою очередь делились на разделы. Художественная литература подразделялась на классическую литературу, бестселлеры, запрещенную литературу, исторические романы, профеминистские романы, литературу о ЛГБТК, научную фантастику и фэнтези, мистику, нуар, литературу на иностранных языках и небольшие медийные издания. Зеленые кирпичные стены оставались броскими, цвета лайма. Столы с мозаичным покрытием сверкали сине-золотым блеском в ярком освещении. Я не видела Ли. Не видела поэтов в пальто, попивающих эспрессо, симпатичных девушек в комбинезонах, расхаживающих между стеллажей. Нет, симпатичные девушки были. Только выглядели они теперь более худенькими и не
подводили так сильно глаза. За каждым столиком в кафе кто-то сидел, стучал по клавиатуре ноутбука вместо того, чтобы писать в блокноте. И все кипело, суетилось, магазин казался таким же живым, как и магия книг Просперо.
        У дальней стены стоял лохматый парень, который читал стихотворение Дилана Томаса на похоронах Билли. Он изучал один из стеллажей, периодически проставляя галочки в своем списке литературы. На его футболке пестрела надпись: «Улыбайтесь, вас снимает скрытая камера».
        - Это же ты был на похоронах Билли? - спросила я, приблизившись к незнакомцу. Тот оторвал взгляд от блокнота и посмотрел на меня. Судя по выражению его хрустальных глаз, он меня не узнал. - Ты ведь читал стихотворение Дилана Томаса? Меня зовут Миранда.
        Словно доктор, он окинул меня сосредоточенным взглядом.
        - Блудная племянница вернулась.
        - Да, это обо мне.
        Я улыбнулась той улыбкой, после которой людям казалось, что я милая, не сексуальная, а именно милая, но он не улыбнулся в ответ. Я протянула руку, и он небрежно пожал ее.
        - Малькольм, - представился он таким тоном, будто я уже должна была разузнать его имя.
        Зазвонил телефон, и он направился к стойке с кассой.
        - «Просперо», - ответил он на звонок. Как только речь зашла о книгах, тон его голоса резко изменился. - Книги «Белые зубы» нет в наличии, но мы можем заказать для вас экземпляр.
        Он прижимал телефонную трубку к уху плечом и печатал что-то за старым монитором. Вокруг стойки творился полный беспорядок: переполненный мешок с предварительным тиражом, не распакованные коробки с книгами, календарь, где на некоторых датах были начерканы названия издательств и чьи-то имена.
        - Книга придет через пару дней. Вы читали «О красоте»? Больше похоже на «Белые зубы», чем на NW, но, я думаю, вам… да, она у нас есть… конечно, отложу ее для вас.
        Я слонялась по разделу художественной литературы, слушая разговор Малькольма с покупателем о Зэди Смит, с чьими книгами я не была знакома. Разглядывая книгу за книгой, я вдруг поняла, что не читала ничего из представленного на полках, а некоторые произведения и подавно видела впервые в жизни, точно так же как и некоторые подразделы литературы. Даже не думала, что их стоило выделять в отдельный жанр. Интересно, как их расставляли пятнадцать лет назад? В детстве я не обращала внимания на взрослые книги.
        Малькольм продолжал рассказывать о стилистических различиях между поздними романами Зэди Смит и ее последней публикацией, а я гуляла между стеллажами, гадая, почему он притворился, будто не узнал меня, хотя мы определенно виделись на похоронах и даже пересеклись взглядами. Раздел подростковой литературы теперь назывался разделом для молодежи и был вдвойне больше прежнего, занимая весь стеллаж. Раньше мне казалось, что все эти книги подбирали специально под меня, но теперь среди них я увидела только несколько знакомых названий.
        - Любишь читать? - спросил Малькольм, вернувшись ко мне.
        - В основном документальную литературу. Я учитель истории.
        Я ждала, что он спросит, в каком классе я преподаю и какую именно историю, ведь вежливая беседа предполагала подобные вопросы после фразы: «Я учитель истории». Но он промолчал.
        - Где книги ценятся превыше герцогства, - почему-то проговорила я, на что парень недоуменно вскинул брови. - Мы так отвечали на звонки, когда я была еще ребенком. «Книги Просперо, где книги ценятся превыше герцогства».
        Не знаю, почему я сказала «мы».
        Я никогда не отвечала здесь на телефон.
        - Ни разу не слышал, чтобы так говорили.
        Он наклонился и вытащил книгу «Хорошо быть тихоней», которую по ошибке поставили на полку с буквой «Т». Обложка оказалась такого же зеленого цвета, что и стены книжного магазина.
        - Это фото, наверное, сделали здесь. - Я подошла к стене и встала в позу одного из молодых актеров на обложке романа. И нет, никакой реакции от Малькольма не последовало, он даже не улыбнулся. Не то чтобы я считала своих учеников особо щедрыми на эмоции, но меня всегда смешило, как они закатывали глаза. Они не ценили мои старания, но хотя бы признавали их.
        - Ненавижу, когда на обложку лепят постер фильма.
        Он поставил книгу на полку с буквой «Х», где она и должна была находиться.
        - Я не собираюсь закрывать магазин, если тебя это беспокоит, - сообщила я, предполагая, что данная догадка - чуть ли не единственное логическое объяснение его холодного отношения ко мне.
        - А кто сказал, что меня что-то беспокоит? - раздраженно ответил он, и я сразу представила его подростком, наглым, упрямым и, наверное, чересчур умным, что играло ему только на руку.
        - В детстве Билли часто приводил меня сюда. Я и не понимала ценность этого места.
        Малькольм не ответил, смотрел на свои белые тапочки и раскачивался на носках, из-за чего деревянный пол скрипел под его весом.
        - Билли не говорил, что собирается оставить магазин мне?
        - Не говорил, но сказал юрист. Не знал, что у Билли имелась живая семья.
        Он повернулся к стеллажам и скрестил на груди руки.
        Тот, кто общается с подростками, поймет, что этот жест означает желание увильнуть от разговора.
        Жилистый мужчина в бифокальных очках, тот самый, что пел на похоронах Билли, позвал его из глубины зала.
        - Прошу прощения, - буркнул Малькольм и побрел в кафе.
        - А ты знал какую-нибудь его неживую семью? - вслед поинтересовалась я, и парень забавно посмотрел на меня, как если бы я спросила: спит ли он стоя.
        Малькольм, стоя ко мне спиной, наклонился к мужчине и принялся рассказывать ему об одной из многочисленных книг, лежащих на столике. Я же продолжила изучать магазин, пересчитывая разделы, на которые раньше не обращала внимания, книги, о которых раньше ничего не слышала и яркие обложки, которые так и просились в руки. Карикатурное изображение Малькольма улыбалось мне с полки в разделе нуара. На рисунке его скулы выглядели острее, чем в реальной жизни, непослушные волосы лежали аккуратнее, а глаза были добрыми и не такими подозрительными. Над портретом висело облако с прямой речью. В нем говорилось, что нуар - кровь и источник жизни Лос-Анджелеса. Чандлер - его Гомер. Филип Марлоу - его Одиссей. Я рассматривала изображение Малькольма, пытаясь понять: что же он скрывает. Если он читал речь на похоронах Билли, значит, они были в достаточно близких отношениях. Он отвел взгляд, когда я спросила, слышал ли он обо мне. Выходит, он явно знал о родственниках Билли больше, чем показывал.
        Возможно, он что-то знал и о его мертвой жене.
        Книги в разделе истории делились на мировую историю, историю США и историю Калифорнии. Литературу распределяли не только по региону, но также по теме, и расставляли в алфавитном порядке, а не в хронологической последовательности периодов. Такая организация была в большинстве книжных магазинов, будто история представляла собой набор отдельных сюжетов, а не цепь последовательно развивающихся событий. В этом и заключался корень проблем современного образования: мы тщетно пытались поделить прошлое на главы. Джей часто говорил, что когда дело касалось истории, я превращалась в безнадежного романтика. А как еще? Это же наше прошлое, а не какая-то ерунда, которую можно расставить по алфавиту.
        Я наклонилась к нижней полке с историей Калифорнии, обозначенной как раздел сейсмологии и истории землетрясений. Книги про землетрясение 1906 года, разлом Сан-Андреас, предсказания и прогнозы. Здесь, на этой скромной полке, расположенной на уровне лодыжки, находился Билли моей юности. Я достала книгу про Нортриджское землетрясение. Та ночь запомнилась всем, кто жил в Южной Калифорнии. Мы с Джоани в ужасе проснулись, услышав грохот книг, упавших с полок. Мама вбежала в комнату, убедилась, что мы не ушиблись и не поранились, и через несколько мгновений комната вновь загремела. Как только толчки прекратились, папа крикнул, чтобы мы вышли из дома. Мы побежали вслед за ним вниз, паркетный пол на первом этаже был завален битым стеклом. Я и Джоани выбежали босиком, поэтому папа пронес нас на руках через гостиную. Из-за высокого забора поломок за пределами нашего участка не получилось бы увидеть, но мы заметили оторванные от соседских домов кирпичные дымоходы и электрические провода, свисающие со столбов. Папа включил радио, мы слушали постепенно поступающую информацию о землетрясении. Начало светать.
Число жертв росло. Мама попросила папу выключить радио. Джоани прижалась ко мне, дрожа всем телом, будто землетрясение было внутри нее, и ее жар передался и мне. Земля двигалась здесь, под моими ногами, а значит, Билли не нужно ехать за тридевять земель, чтобы осмотреть ущерб. Он останется с нами. Это ведь лучший подарок от него.
        Как только я приходила в себя после землетрясений, меня охватывало трепетное ожидание. С годами я перестала ассоциировать это ощущение с Билли, но не перестала его чувствовать. Даже во взрослом возрасте я втайне радовалась, когда земля начинала шататься под ногами.
        На дубовом столе в центре зала можно было ознакомиться с рекомендациями работников книжного магазина. Малькольм советовал «И восходит солнце», «Бесконечную шутку», «Мальтийского сокола» и «Спроси у пыли». Лючия предлагала почитать Роберто Боланьо, Габриэля Гарсиа Маркеса, Хулио Альвареса и Джуно Диаса. Рекомендациями Чарли были «Джеймс и гигантский персик», «Хранитель времени», две книги Лемони Сникета и иллюстрированное издание Эдварда Гори. Билли советовал только классику: «Женский портрет», «Гроздья гнева», «Ночь нежна», «Эпоха невинности». Я так и знала, что выбор Билли падет на классику, правда, ожидала немного другого: например, «Робинзона Крузо», «Трех мушкетеров» или «Шерлока Холмса».
        Я представила рекомендованную мной литературу. Несомненно, по истории США. Представила, какие бы аннотации я написала про великих женщин Американской революции и про неизменных министров Линкольна.
        Я полистала книги, что советовал Билли, сама не понимая, чего ищу. Старинный ключ, который Билли передал через Элайджу, все еще лежал у меня в кармане. Он явно отпирал какой-то тайник в «Книгах Просперо», но я не видела ни сейфов, ни антикварных ящиков. И все же ключ должен был привести к некому замку. Книги, рекомендованные Билли, оставались нетронутыми, если не брать в расчет последовательность чисел, начерченных карандашом на внутренней стороне задней обложки «Гроздьев гнева».
        Я почувствовала, как Малькольм наклонился над моим плечом и застыл перед списком Билли.
        - С книгами, которые он реанимировал после комиссионок, Билли общался на своем тайном языке.
        Парень забрал у меня «Гроздья гнева» и поднес книгу близко к моему лицу. Он объяснил, что две цифры перед дробью означают качество книги, четыре цифры после дроби - год, когда Билли купил ее. Далее - буква, обозначающая месяц. Следующий ряд чисел указывал на различные детали, касающиеся книги: издание, выходные сведения и шрифт. И последняя буква - сезон, когда можно снизить цену, если историю не покупают.
        - Обязательно так усложнять?
        Малькольм закрыл книгу и положил ее обратно на стол.
        - Билли так нравилось.
        Под книгами лежала визитка Билли: я провела пальцами по его имени, смотря в глаза мужчине средних лет на фотографии. Заостренный нос, идеально уложенные волосы, широкая улыбка. Но от этой улыбки так и веяло грустью.
        - Я ведь не враг, - прошептала я.
        - Это еще предстоит выяснить. - И впервые на лице Малькольма промелькнула улыбка, правда, она так же стремительно исчезла. Стоит отметить: Малькольм показался мне довольно милым без своего злобного взгляда. - Пойдем. Сделаю тебе кофе.
        Пока Малькольм хозяйничал за прилавком, я сидела за мозаичным столиком и переписывалась с Джеем. С трехчасовой разницей во времени общаться было довольно затруднительно. Джей рано вставал из-за работы в футбольном лагере, и поэтому, когда он ложился спать, я только ужинала с родителями. Последний раз мы созванивались после похорон Билли. Все остальное время мы общались только сообщениями. Я рассказала ему о свалившемся на меня наследстве, о новой улике, о своих воспоминаниях о «Книгах Просперо».
        «Там, наверное, очень круто», - напечатал он и перевел тему на свой футбольный лагерь.
        Джей отправил мне видео, где его игроки кричали, что скучают по мне, и изображали поцелуйчики. Он вообще отправлял много таких сентиментальных сообщений. Я, конечно, понимала, что проявлять свои чувства при подростках и просить компанию мальчишек сняться в подобной романтической постановке - рискованное дело, но все-таки мне бы хотелось, чтобы он спросил меня о «Джейн Эйр», о том, каково мне было возвращаться в «Книги Просперо». Я отправила ему фотографию книжного магазина с подписью: «Добро пожаловать», а он ответил смайликом. Лучше бы вообще не отвечал.
        Малькольм оторвался от кофе, когда к нему подошла латиноамериканка, с которой я разговаривала на похоронах. Ее волосы были собраны в пучок, а на белом фартуке, обтянутом вокруг талии, виднелись пятна от кофе. Она заметила, что я наблюдаю за ними, и радостно замахала рукой. Малькольм тоже обернулся, бросив на меня осторожный взгляд. Он налил две чашки кофе и отнес к моему столику.
        Я взяла свой напиток и сделала глоток. Малькольм заварил крепкий черный кофе, но я все равно его выпила. Попросить молоко или сахар означало признать свою слабость.
        - Вы не боитесь? - Я указала на ключ, который без присмотра болтался в кассе, пока девушка вытирала кофемашину. Этот ключ был относительно новым, из никеля или какого-нибудь другого металла. Ничего общего с тем антикварным ключом, который оставил мне Билли.
        - У нас армия постоянных клиентов. Они, может, и покупают только чашку кофе, но это наши глаза и уши.
        - В магазине есть где-нибудь сейф? - Я не видела ни одного замка, к которому мог бы подойти старинный ключ.
        - Денег там нет. Я сегодня утром был в банке.
        - Я и не говорила о деньгах.
        - Сейф наверху, в кладовке. - Малькольм указал на дверь в дальней части кафе. Затем его палец перевел мое внимание на девушку за прилавком. - Это Лючия. Она работает в дневную смену. Чарли тут по утрам. Так что не пугайся, если услышишь его топот под утро. Он приезжает пораньше, чтобы открыть магазин.
        Сначала я не поняла, с чего он решил, что я буду здесь до открытия, но потом вспомнила, что Билли купил квартиру на втором этаже.
        - Я тут не останусь - в смысле наверху. Мои родители живут в Вестсайде.
        - Как знаешь, - пожал плечами парень.
        - Когда Билли переехал на второй этаж? Насколько я помню, он раньше жил в Пасадене.
        Я помнила его старый дом: огромный, с колоннами как в Белом доме, только там не было ни семьи президента, ни слуг, только Билли и куча спален.
        - Сколько я его помнил, он всегда жил наверху.
        - Это сколько же?
        Малькольм пристально посмотрел на меня.
        - Такое ощущение, что я на собеседовании.
        - И как оно проходит, по-твоему?
        - Тяжело сказать.
        Кривая улыбка вновь промелькнула на его лице, но сразу же исчезла.
        Я завоевала расположение высокомерных четырнадцатилетних девочек, которые носили пуш-ап и красились больше меня. Я вдохновила местного школьного клоуна написать эссе на шесть страниц о том, как появление хлопкоочистительной машины ухудшило зависимость Юга от рабства. У меня даже получилось заставить восьмиклассников отложить телефоны на весь урок и поучаствовать в общей беседе. И уж тем более я могла очаровать тридцатилетнего замкнутого управляющего книжным магазином.
        - Малькольм!
        Рядом с нами внезапно оказался незнакомый мужчина. Как выяснилось, его звали Рэй, и он был сценаристом.
        - Рэй обещает не забывать о нас, когда получит «Оскар».
        - Ну, даже не знаю. - Рэй заулыбался, будто он не раз представлял этот момент, но в следующий миг выражение его лица изменилось. - Ты очень на него похожа.
        Я машинально поправила волосы. Они отливали тем же каштаново-рыжим цветом, что и волосы мамы и Билли. Даже боковым зрением я заметила, как Малькольм напрягся.
        Лючия вытерла столик неподалеку от нашего и присоединилась к нам. Ее узкая майка выставляла на обозрение несколько татуировок на плечах и ключицах. Увидев, что я пытаюсь расшифровать фразу на испанском на ее предплечье, она сказала:
        - Это цитата из книги «Сто лет одиночества».
        - Она не читает художественную литературу, - тут же вмешался Малькольм.
        - Да ладно. Все слышали про «Сто лет одиночества», - улыбнулась мне Лючия с извиняющимся видом.
        - Мама моего парня давала мне ее почитать.
        Парня. Мне все еще казалось странным говорить вслух о наших отношениях с Джеем. Малькольм, видимо, уловил нотки неуверенности в моем голосе и с любопытством посмотрел на меня.
        - Я люблю Маркеса, - почему-то выпалила я.
        Мама Джея оставила «Сто лет одиночества» в нашей гостиной, придя к нам без предупреждения, из желания убить пару часов до встречи со своей подругой в галерее неподалеку. Этот роман так и лежал на журнальном столике около недели, пока я не положила его на книжную полку к остальным романам, к которым Джей никогда не притрагивался.
        К кассе подошла девушка с охапкой книг, и Малькольм, едва завидев ее, резко встал и поспешил к стойке. Мы с Лючией наблюдали, как он добивается ее расположения: вот он сказал что-то забавное, что рассмешило ее, а когда он засмеялся сам, я вдруг увидела тот добрый взгляд с портрета в разделе нуара.
        - Не бойся его, - улыбнулась Лючия. - Он очень привязан к этому магазину. Как и мы все. - Ее голос, несомненно, был намного дружелюбнее строгого голоса Малькольма, и все же в ее словах затаилась смутная угроза, на случай если я решу сделать что-либо, что разрушит «Книги Просперо».

* * *
        Поднимаясь по узкой лестнице в зловещую тишину второго этажа, я думала только о «Джейн Эйр». При том что я помнила каждый уголок и особый запах этого места, у меня не имелось ни единого представления о помещении наверху. С противоположных стен прихожей выглядывало две двери. Я открыла одну из них и оказалась в кладовке, заполненной книгами в коробках и чистящими средствами. Позади груды вещей виднелся сейф с кодовым замком. Я не нашла потайных погребов под паркетными досками или же замков, к которым подошел бы старинный ключ Билли.
        Значит, оставалась только его квартира.
        Дверь со скрипом отворилась. Я ждала, что сейчас кто-то выпрыгнет из-за угла и обвинит меня в незаконном проникновении, во вторжении в личную жизнь дяди. Но ничего не случилось, и я отважно перешагнула порог.
        В лучах солнца, пробивающегося сквозь окна просторной гостиной, мерцала пыль. Комната выглядела так, словно являла собой разворот из журнала по дизайну: коричневый кожаный диван и старый сундук на кофейном столике; антикварный туалетный столик у двери и три не сочетающиеся друг с другом вазы. На сундуке висел замок, и я попробовала вставить ключ, но он не подошел. К тому же сундук оказался не заперт: внутри пылилась аккуратно сложенная одежда. Льняные рубашки и водонепроницаемые штаны цвета хаки - именно те вещи, которые Билли носил в моей памяти. Я взяла рубашку оливкового цвета и вдохнула ее запах. Пахло детской присыпкой, приятно отдавало свежестью, но этот запах никак не ассоциировался у меня с Билли.
        Я осмотрела комнату, надеясь найти какой-нибудь замок. Кухню не отделяла дверь. Оттуда воняло дезинфицирующим средством. Плиточная столешница и плита были начищены до блеска. В холодильнике оказалось пусто, лишь в морозилке одиноко лежала формочка для льда. Элайджа сказал, что подготовил для меня квартиру. Вполне разумное решение, но я бы жутко обрадовалась, будь холодильник заполнен едой Билли, а мусорное ведро - остатками еды и прочими отходами.
        На двери в спальню не было затвора. Спальня показалась мне такой же старомодной и непримечательной, как и остальная квартира. Ее заполняли плетеная мебель и небольшой книжный шкаф. Книги с твердым переплетом давно выцвели из-за долгого нахождения на солнечной стороне. На комоде, рядом со снимком светловолосой женщины, притаился букет сухих полевых цветов. Я взяла рамку с фотографией, сдула пыль со стекла и посмотрела на женщину, улыбающуюся посреди пляжа, на фоне высоких гор. По ее плечам разливались светлые волосы, нежным цветом переливалась фарфоровая кожа, а в зеленых глазах, таких же зеленых, как и ее сережки, томилась печаль. Возможно, незнакомка лишь почудилась мне грустной, ведь я чувствовала, что ее давно нет в живых.
        Я вытащила фотографию из рамки, надеясь найти подпись на обратной стороне, но там значилась только печать «Кодак». Никаких пометок с именами или датами. Должно быть, я смотрела на Эвелин. Мама не уточняла, как она выглядела, но именно такой я себе ее и представляла - молодая, около тридцати лет, блондинка. Красивая, завораживающе красивая.
        Мне никак не удавалось оторвать взгляд от снимка. Я пыталась понять, когда и где он был сделан. Скалистый пейзаж напоминал Малибу, но в Малибу числилось множество пляжей, и никогда прежде я не видела этого места. Эвелин была не накрашена. Длинные прямые волосы водопадом стекали по ее спине, прикрывали старинные изумрудные серьги. Белая футболка так же не помогала мне угадать время - ее могли сшить в любой период второй половины двадцатого века.
        Я положила фотографию обратно в рамку и поставила ее на комод, на то же самое место. Мне вдруг стало необъяснимо грустно. Больше фотографий в комнате Билли не нашлось. Я внезапно осознала, что, несмотря на возможность каждый день видеть образ Эвелин, дядя вел одинокую жизнь, и этот единственный снимок подчеркивал мои догадки. По коже пошли мурашки, а по спине словно ударили током. Меня испугало его одиночество. Я еще раз осмотрела комнату в поисках подходящего замка и, не найдя его, пулей выбежала наружу, стараясь как можно быстрее отдалиться от зеленых глаз.
        У входной двери я не увидела никаких старых ящиков, а не столике из красного дерева не стояло никаких шкатулок. Похожий стол был у моих родителей в коридоре на втором этаже - декоративная фамильная ценность, доставшаяся папе по наследству от бабушки. Я провела рукой по гладкой поверхности, задумавшись: замечал ли Билли схожесть между его столом и нашим и бывало ли такое, что он садился за этот стол и думал о нас?
        Я попробовала выдвинуть ящик. Тщетно. Тогда я прощупала рисунок плюща, вырезанный на деревянном покрытии, и нашла медную замочную скважину. Антикварный ключ идеально проскользнул внутрь.
        Я повернула его вправо и открыла замок.
        Первое, на что я обратила внимание, - неприятный мускусный запах старины. Ящик был завален квитанциями и разорванной почтовой бумагой. Среди многочисленных счетов за отопление встречались пожелтевшие вырезки из «Лос-Анджелес таймс», и я изучила каждую статью, надеясь найти следующую подсказку, пока не поняла, что это всего лишь забытые отрывки из газеты. Под старыми предметами повседневного быта Билли находилась папка со спрятанными для меня подарками.
        Билли хранил мои фотографии, программку с моей школьной пьесы, листовки с конкурса ораторского искусства, где я участвовала. Я положила все эти вещи в хронологическом порядке, и передо мной развернулся иллюстрированный пересказ моего детства. История начиналась со снимка Билли со мной на руках. Я - в пеленках лавандового цвета, а на его лице - нечто среднее между удивлением и испугом. Следующая фотография, сделанная двумя годами позже: мы сидим в темном ресторане и уплетаем спагетти, как в мультфильме «Леди и Бродяга». Далее снимок 1991 года: я бегу в блестящем купальнике. Январь 1993 года, мой седьмой день рождения. Это был единственный раз на моей памяти, когда Билли пришел на мой праздник. На этой фотографии мы с Билли позируем с козленком. Я умоляла маму сделать из нашего дворика маленький зоопарк.
        «Миранда, я не знаю. Это негигиенично», - говорила она.
        Я завербовала Билли в свою команду, и мы подготовили презентацию для мамы с занимательными фактами о нигерийской карликовой козе, той самой, что может плодиться круглый год и живет около пятнадцати лет, и о гибриде зебры с ослом. Их еще называют зеброидами, очень редкое животное. Мы учли все меры предосторожности, чтобы гарантировать чистоту, обещали установить специальный пункт для мытья животных и купить много антисептика для рук. Также мы предоставили научные исследования с доказательствами, что шанс подхватить какую-нибудь заразу от нигерийской карликовой козы из Южной Калифорнии очень мал.
        На фотографии Билли держал эту козу, как трофей.
        Следующий снимок был сделан после школьной пьесы в шестом классе. На ней Билли обнимает меня с Джоани, одетых в костюмы пуританок. На нас одинаковые чепчики и синие платья, но по нашим позам понятно, кто играл Эбигейл Уильямс, а кто - ничем не примечательную женщину, обвиненную ею в колдовстве.
        На последней фотографии оказался зоомагазин, один в один, как в моих воспоминаниях. Линолеум с крапинками, металлические клетки, в которых сидели разноцветные птички. Билли прижимал меня к себе, а я поднимала щенка к камере. Мы оба восторженно улыбались. Мы оба казались счастливыми.
        А потом все изменилось.
        Я продолжила рыться в ящике, пытаясь найти что-нибудь еще, касающееся меня. Среди многочисленных реклам, кредитных карт и чеков с бензоколонки я, в конце концов, наткнулась на сложенный листок линованной бумаги. Почерк был явно мой, но вот текст я видела впервые.
        Привет, дядя Билли!
        Спорим, ты не ожидал, что я напишу? Прошло столько лет! Вчера я окончила школу. Веришь? Ребята привели на выпускной всех родственников. А я только родителей. Я подумала о тебе, и, знаешь, ты бы тоже мог прийти.
        Ты вспоминаешь обо мне хоть иногда? Порой я думаю о всех тех классных моментах, которые мы провели вместе. Так или иначе, я просто хотела передать привет. Если ты отправишь ответное письмо, я буду рада. Не волнуйся, я не расскажу маме. Ха-ха!
        С любовью,
        Миранда
        Я перечитала письмо и представила, что почувствовал Билли, получив его. Он так и не ответил. Я бы запомнила. Я бы написала ему еще раз, мы бы отправляли друг другу письма, пока это не стало бы постоянной перепиской. Наверняка он хотел ответить. Иначе зачем хранить мое письмо? Вероятно, он знал, что, по каким-то не известным мне причинам, он не может это сделать.
        Я медленно сложила письмо. Вот и все? Билли привел меня к своему рабочему столу, просто чтобы показать, что он обо мне не забыл? Кто знал, что наше последнее совместное приключение закончится так скоро.
        Спрятав письмо обратно в ящик, я вдруг заметила маленькую, но четкую надпись вдоль одного из краев стола: «Вниз». Я не придала этому значения, пока не положила фотографии в ящик и не заметила то же слово, написанное на обратной стороне каждого снимка: вниз, вниз, вниз, вниз, вниз. А на фотографии из зоомагазина оказалась надпись: «Алиса последовала вниз за Кроликом». Следующая подсказка!
        Я рыскала по комнате, пытаясь найти книжную полку или какую-нибудь груду литературы, где может быть хоть какая-нибудь потрепанная версия «Алисы в Стране чудес». Но в гостиной не оказалось ни одной книги.
        Сделав глубокий вдох, я вновь вернулась в спальню.
        Мне нужно было вернуться.
        Корешки книг на полке настолько выцвели, что их названия сливались с тусклой канвой. «Маленькие женщины», «Смерть на Ниле», «Цветы лиловые полей», «Даже девушки-ковбои иногда грустят». У меня в голове не укладывалось, что Билли мог читать эти романы. Между Сильвией Плат и Колетт едва виднелся тоненький бордовый корешок. На нем позолотой было написано: «Льюис Кэрролл».
        Обложка не отличалась оригинальностью: красное полотно с позолоченным портретом Алисы посередине. Я провела рукой по ее рельефным на ощупь волосам, кружевному платью, похожему на то, которое я надевала три Хеллоуина подряд, пока окончательно из него не выросла. Видел ли Билли меня в этом синем платьице? Помнил ли он, что я мечтала завести кролика, чтобы одевать его в жилет? Я перевернула обложку книги.
        Алиса падала, падала, падала и упала на кучу листьев и сухих веток. Она не ушиблась, но ее охватило еще большее любопытство. Она попыталась открыть несколько дверей. Все были заперты. Алиса нашла золотой ключик, слишком большой для одних замков и слишком маленький для других. Она заметила занавеску и заглянула за нее. Ключ подошел к скважине, но коридор, ведущий к прекрасному саду, оказался слишком узким.
        Дальше слова Кэрролла были выделены желтым цветом:
        «За последнее время произошло столько невероятного, что Алисе начало казаться, что очень немногие вещи в этом мире действительно невозможны».
        Именно поэтому Алиса выбрала прагматический подход - насколько вообще человек может быть прагматичным после того, как последовал за говорящим кроликом вниз по длинному и темному туннелю - она принялась искать книгу с указаниями, но вместо этого нашла пузырек с надписью «Выпей меня». Я пролистала книгу и наткнулась на конверт меж страниц в самом конце. На конверте горела надпись: «Прочитай меня».
        Внутри оказалась толстая кипа бумаги. На титульном листе, под знаком госпиталя «Седарс-Синай», лежало письмо Билли от доктора Назарио:
        «Прикладываю к письму информацию о ваших результатах. Наше отделение будет на связи для назначения следующего осмотра».
        Имя доктора Назарио обводил красный кружок. На следующих страницах были расписаны детали, касающиеся анализов, которые сдавал Билли: клинические показания зафиксировали затрудненное дыхание и сдавленность в груди, что по общим признакам напоминает аортальный стеноз. Результаты анализов датировались мартом двумя годами ранее.
        Я еще раз прочитала выделенный отрывок. «Очень немногие вещи в этом мире действительно невозможны». Я до сих пор помнила иллюстрированное издание «Алисы в Стране чудес», которое было у меня в детстве. Алиса в синем платье. Вокруг витают трефы, бубны, черви и пики. Мне бы хотелось поверить, что именно Билли подарил мне эту книгу, что когда-то она стояла на полках «Книг Просперо», но на самом деле мне ее купила мама в Вестсайде, в магазине с детской литературой. Мы с Билли никогда не читали эту сказку, даже в те ночи, когда он укутывал меня в одеяло и я чувствовала, что, действительно, нет ничего невозможного. И все же он знал, что я, подобно Алисе, последую за ним вниз, вниз, вниз, пока падать будет больше некуда.
        Глава 6
        Помимо основного корпуса, у клиники «Седарс-Синай» имелось несколько офисов, разбросанных по всему городу. Доктор Назарио работал в трех разных корпусах, и ближайшая запись к нему была возможна не раньше, чем через шесть недель. Я старалась объяснить девушке, ответившей на мой звонок, что не собираюсь записываться на консультацию, а мне просто нужно поговорить с доктором о моем дяде, но она только повторяла про государственные требования конфиденциальности.
        - Как я могу связаться с доктором Назарио?
        - Можете написать ему на электронную почту, - ответила она.
        - А он ее проверяет?
        - Я администратор, а не его личный секретарь. Так вам дать его адрес?
        Я набросала небольшое сообщение доктору Назарио и отправила его в пучину интернета, не особо надеясь, что он его прочитает, не говоря уже об ответе.
        Утром я выехала в «Книги Просперо» в самый час пик, и поэтому дорога заняла больше часа. С одной автострады на вторую, со второй на третью, и каждая оказалась настолько перегружена машинами, что не оставалось сомнений, почему же лос-анджелесские магистрали так не любят. Когда я зашла в магазин, я невольно бросила взгляд в сторону рабочего места Билли, желая увидеть его кружку с разломом Сан-Андреас, притаившуюся у компьютера, и потрепанную кожаную сумку на полу, у кресла. Мне хотелось увидеть, как Ли торопится к телефону, как он напоминает звонящим, что в «Книгах Просперо» книги ценятся превыше всего остального. Но вместо этого я увидела Малькольма, читающего за кассой. Услышав, как кто-то вошел через черный ход, он с надеждой поднял глаза, но, заметив меня, тяжело вздохнул, словно расстроился, что я вернулась.
        Утром в магазинчике всегда спокойнее, чем в послеобеденное время. В девять часов лишь небольшая горстка преданных своему делу писателей работала в кафе. Толпа людей скромно ждала своей утренней чашки кофе, пока Чарли, третий член клана «Просперо», варил смесь из молока и молотых зерен.
        Чарли было чуть больше двадцати. На его левом предплечье красовалась татуировка большого и доброго великана, а на правой дельтовидной мышце - чудовище из «Там, где живут чудовища». Он уселся рядом со мной и закатал штанину, обнажив бледную, покрытую веснушками лодыжку.
        - Думаю здесь еще Вилли Вонка набить. Или щедрое дерево, пока точно не знаю.
        - Билли подарил мне «Щедрое дерево», когда я пошла в детский сад, - внезапно вспомнила я.
        До начала занятий оставалась неделя. Билли должен был уехать в Северную Калифорнию, где после небольшого землетрясения зафиксировали смещение в горной цепи Санта-Крус. Билли знал, как я переживала. Новый детский сад. Новая группа, в которой, как я думала, все давно сдружились. Он очень волновался, что не мог быть рядом, и купил мне «Щедрое дерево» - возможно, чтобы научить меня настоящей дружбе или показать, что он останется моим щедрым деревом, что бы ни случилось.
        - Билли любил читать книги детям, - сказал Чарли, расправляя штанину.
        - Он когда-нибудь читал им «Алису в Стране чудес»?
        - Да, была у него старая книжка, и стоило ему ее открыть, как на шелест страниц, будто обладая шестым чувством, сбегались все соседские дети. - Чарли улыбнулся, а я достала из сумки книгу и протянула ему. - Именно она, - подтвердил он, и улыбка исчезла с его лица при виде огненно-красной обложки.
        - Ты давно тут работаешь? - Я спрятала книгу обратно в сумку.
        - Три года. Не думал, что останусь тут надолго, но это все наши истории.
        - А почему ты остался?
        Чарли поерзал на стуле и уселся поудобнее.
        - Когда я только пришел, я читал Кена Кизи, Генри Миллера и все такое. Однажды Билли выхватил у меня «Заводной апельсин» и дал мне «Чарли и шоколадную фабрику». Я видел фильм, но книгу не читал. Я и забыл, что это совсем не детская история. Она очень мрачная, но не агрессивная. Билли всегда знал, какая книга тебе нужна. В этом заключалась его сила, будто он какой-то книжный доктор, а книги - его лекарства.
        - Или будто в книгах есть некая магия, - добавила я, и Чарли, подмигнув, ушел к подростку, который ждал у кассы.
        Сев за дальний столик, я с интересом наблюдала за утренней рутиной магазина. Рэй, сценарист, работал за столиком рядом со мной. Я помахала ему.
        - Миранда, я правильно помню? - спросил он, вынимая наушники. Я гордо кивнула, словно запомнить мое имя - благородная задача. - Вы живете неподалеку?
        - Вообще я живу в Филадельфии, а сюда приехала на пару недель.
        - Так вот почему мы не виделись раньше.
        - А вы давно сюда приходите?
        - Каждый день вот уже четыре года. Соболезную по поводу Билли. Он был хорошим человеком. Кстати, именно он познакомил меня с моим агентом, Джорданом. Если бы не Билли, моя карьера бы так и не началась.
        Я изучила соседние столики, за которыми тоже работали посетители. Мне вдруг стало интересно: изменил ли Билли и их жизнь? Запомнили ли они того Билли, что остался в памяти Чарли и Рэя, того Билли, который маленькими проявлениями доброты принес в их жизнь некую завершенность.
        На моем телефоне прозвенел звук уведомления о новом сообщении. Доктор Назарио все-таки прочитал мое письмо. Мне повезло: пациент отменил осмотр, и у него появилось свободное окно. Доктор спрашивал, смогу ли я приехать сегодня днем. Я быстро напечатала «Да!» и выбежала из магазина. Уже в пробке на бульваре Беверли я вспомнила, что даже не поздоровалась с Малькольмом.

* * *
        Доктор Назарио оказался высоким мужчиной с квадратной челюстью и такими острыми скулами, что о них, казалось, можно порезаться. Он выглядел, как врач из какого-нибудь сериала, а не как настоящий доктор, который сдавал экзамены в медицинском. Впрочем, типичная ситуация в Лос-Анджелесе. Большинство жителей этого города походили на героев из популярных блокбастеров. Даже Малькольм со своими хрустальными глазами и очерченными скулами был куда симпатичнее, чем большинство управляющих книжных магазинов.
        На стенах кабинета доктора Назарио в рядок висели дипломы и сертификаты аккредитации. Я села напротив рабочего стола. Доктор достал письмо из ящика.
        - Билли оставил официальное разрешение, на случай если вы заинтересуетесь его историей болезни.
        Записка оказалась нотариально заверена Элайджей за год до смерти Билли.
        Доктор Назарио поставил на стол пластмассовое сердце и открыл его.
        - Аортальный стеноз - это патологическое сужение аортального клапана. Когда клапан сужается до такой степени, что перекрывает приток крови из левого желудочка. Как результат, развиваются некоторые сердечно-сосудистые заболевания. Существуют различные операции по замене клапана, но Билли обратился ко мне слишком поздно, только когда началась сильная боль в груди. К тому моменту лечение уже стало рискованным. Мы прописали ему диуретики, чтобы снизить внутрилегочное давление, затем следили за его состоянием. Учитывая, что сужение было существенным, Билли повезло прожить еще два года.
        Я рассматривала внутреннюю текстуру пластмассовой модели сердца, пока доктор Назарио не закрыл ее. Он пролистал папку с документами Билли и протянул мне конверт.
        - Билли попросил передать вам это.
        Он встал, жестом приглашая меня выйти в коридор.
        - Почему у здорового человека, не болеющего эпилепсией, может случиться приступ? - спросила я, следуя за ним по коридору с конвертом Билли в руках.
        - У вас был приступ?
        - Нет, не у меня, у жены Билли. Она умерла от острого приступа, и мне интересно узнать, по какой причине такое могло случиться, ведь она была совсем молода.
        - Ну, причин для неэпилептических приступов немало. Например, психогенный фактор. Или передозировка наркотиков, опухоль мозга, сосудистое заболевание головного мозга, травма головы. Сложно сказать без медицинской карты.
        - К сожалению, у меня нет ее медицинской карты. А какие из этих причин наиболее вероятны?
        Доктор Назарио нахмурился.
        - Боюсь, мне не удастся поставить диагноз без дополнительной информации.
        Я поблагодарила его и ушла. Хоть он и не смог назвать причину приступа Эвелин, его разъяснение подтвердило мои подозрения: родители что-то скрывали. Если смерть произошла в результате передозировки, папа бы сказал, что у нее были проблемы с наркотиками. Он бы сказал, что у нее была опухоль или травма головы в результате какого-нибудь несчастного случая. Но причина явно крылась в чем-то другом. Если Эвелин умерла от острого приступа, значит, это произошло по иной причине и папа пытался от меня эту причину скрыть.
        Выйдя из клиники, я разорвала конверт, который мне дал доктор Назарио.
        «Наука - основа любой жизни, особенно моей. Я состою из волокон, мускулов и мозгов, мой рост доходит до двух с половиной метров, у меня блестящие черные волосы и белоснежная улыбка, но как бы привлекательно это ни звучало, я тебе не понравлюсь».
        Этот текст оказался мне незнаком. Я попробовала поискать в интернете, но Гугл выдал только статьи про нервные и мышечные клетки, а также сайты для детей про то, как функционирует организм. Ни в одном из результатов не было словосочетаний «белоснежная улыбка» или «блестящие черные волосы».
        Выходит, это не отрывок из книги, а загадка.
        А может, это отсылка к мемуарам или биографии какого-нибудь знаменитого ученого? К философии Платона или Аристотеля? К какому-нибудь художественному произведению? Давненько я не практиковалась в ребусах, так что у меня не получилось найти ответ.
        Я положила записку в задний карман и принялась изучать другой документ от доктора Назарио: письменное разрешение посвятить меня в подробности болезни Билли. Я надеялась отыскать там подсказку, хоть что-то, что помогло бы разрешить загадку, но увидела лишь подпись Элайджи, которая официально заверяла документ.
        Насколько хорошо Элайджа знал Билли? Достаточно, чтобы стать исполнителем его последней воли. Достаточно, чтобы хранить для меня «Джейн Эйр». Достаточно, чтобы заверить письмо, разрешающее мне говорить с лечащим врачом Билли. Достаточно, чтобы знать, что же Билли подготовил для меня. По крайней мере, я хотела в это верить.

* * *
        Офис Элайджи находился недалеко от клиники «Седарс-Синай».
        - Миранда! - почесав затылок и растрепав свои и без того взъерошенные волосы, воскликнул Элайджа и провел меня в офис. На нем опять был серый костюм в полоску, и мне даже стало интересно, тот же это костюм или он купил несколько одинаковых комплектов. - Мы разве договаривались встретиться?
        - Я не вовремя?
        - Конечно, нет. - Он жестом пригласил меня в свой кабинет. - Я слушаю.
        Усевшись в жестком кожаном кресле, я протянула Элайдже письмо Билли.
        - Да, он болел какое-то время, но я даже не помню, чтобы заверял это письмо. - Элайджа вернул документ мне.
        Я показала ему загадку Билли.
        - Еще Билли передал мне вот это. Тоже через доктора Назарио.
        Мужчина быстро просмотрел записку.
        - Умно, - пробормотал он, вернув листок мне.
        - Знаете ответ?
        - Раз он передал эту загадку вам, значит, он хотел, чтобы именно вы ее и разгадали.
        Я с прищуром посмотрела на юриста, и он повторил мой подозрительный взгляд.
        - Билли не рассказывал вам о квестах, которые он готовил для меня?
        - Нет, ни о чем подобном он мне не говорил.
        - А о том, почему оставил мне свой магазин?
        - Вы разве не получили письмо? - удивился Элайджа.
        - Какое письмо?
        - Я отправил вам его сразу после смерти Билли.
        Видимо, он имел в виду посылку с «Бурей».
        - А когда вы начали работать на Билли?
        - Мой отец был его адвокатом. После того как он ушел на пенсию, я занял его место. Лет пятнадцать назад.
        Ассистентка Элайджи заскочила внутрь и подала нам по чашке остывшего кофе. Элайджа сделал глоток и скривил лицо.
        - Мадлен! - прокричал он секретарше. - Кофе вчерашний, что ли? Может, заваришь свежий? - Он забрал мою чашку. - Я не позволю вам это пить.
        - Чем именно занимался ваш отец, когда работал на Билли? - спросила я, отдав свой кофе.
        - Он разбирался в разногласиях по поводу имущества его жены. Ну а потом, всякий раз, когда Билли нужен был адвокат, он связывался именно с ним.
        - В разногласиях?
        - С отцом его жены, я полагаю. Она купила «Книги Просперо» на деньги из доверительного фонда своего отца. Когда она умерла, он попытался забрать ее активы.
        - Выходит «Книги Просперо» - магазин Эвелин?
        Это было настолько очевидно, что я удивилась, как это раньше мне подобное не пришло в голову! Ведь мне всегда с трудом верилось, что Билли заведует книжным магазином, но, с другой стороны, Билли во всем был странным, удивительным и неповторимым.
        Элайджа кивнул.
        - Билли и впрямь никак не был причастен к магазину, поэтому отец Эвелин и воспротивился, чтобы тот перешел к нему. Конфликт бы не зародился, если бы она оставила завещание, но молодые люди не задумываются о завещании, пока на них не сваливается безмерное богатство. Вот у вас есть завещание?
        - А я и не владею безмерным богатством.
        - И все-таки советую вам его написать, учитывая, что теперь вы владелец собственности.
        Элайджа взял обе чашки и пообещал скоро вернуться.
        Я несколько раз перечитала загадку Билли, пока ждала его. «Наука - основа любой жизни, особенно моей. Я состою из волокон, мускулов и мозгов…» Может, все-таки имеется в виду какой-то ученый? Хаксли? Бэкон? Дарвин? Нет, все не то. Если Элайджа так быстро разгадал загадку, значит, я не замечала нечто очевидное.
        Впрочем, именно этим шарады и интересны: они довольно просты. Более мудреные загадки лишь искусно прячут эту простоту. Я вглядывалась в слово «волокна», пока оно не перестало иметь какой-либо смысл, превратившись в странное сочетание букв. С каждым прочтением разгадка казалась все недостижимее, поэтому я убрала записку и постаралась на время забыть про нее. Мне требовался свежий взгляд. Только так я бы сумела разрешить эту задачку.
        Элайджа вернулся с папкой и двумя чашками кофе.
        - По вкусу все еще как реактивное топливо, но, по крайней мере, он свежий, - сказал мужчина, протягивая мне чашку.
        Он сел в кожаное кресло рядом со мной и повернул папку в мою сторону, чтобы мне было хорошо видно.
        - Сейчас самое время объяснить, что же вас ждет.
        Он распечатал листы с эксплуатационными расходами магазина, продажами и заработной платой за последние два года. Лючия и Чарли получали всего лишь тринадцать долларов в час. У Малькольма был фиксированный оклад, но получал он не больше, чем я на посту учителя в частной школе.
        - Хорошая новость - эта собственность стоит сейчас значительно больше, чем на момент покупки в восьмидесятых, а ипотечные выплаты закончатся через два с половиной года. К тому же они незначительные. Также надо сказать, что Билли не вел учет по перекупленным книгам, так что ситуация не такая страшная, как может показаться.
        - А плохая новость?
        - Когда наступил кризис, Билли продал свой дом в Пасадене, чтобы покрыть затраты на магазин. Я пытался его отговорить. Этих денег хватило на несколько лет, а потом Билли увяз в кредитах. Так что, боюсь, остался немалый долг, а продажи за последнее время существенно снизились.
        Он открыл таблицу продаж: они резко вырастали в декабре и в начале лета, но не настолько, чтобы принести значительную прибыль. В некоторые месяцы, например в августе, продажи стремительно падали.
        - Книжный магазин - довольно своеобразный вид розничного бизнеса. Нельзя увеличить доход за счет повышения стоимости книги. Редкие книги могут продаваться по действительно большой стоимости, но большинство книг вовсе не редкие. Я много раз пытался объяснить это Билли, но он не слушал.
        Элайджа указал на другой столбик.
        - Кофейня - другой разговор. Это прибыльное дело, но на одних капучино и капкейках всего не вытянуть.
        - К чему вы ведете?
        - К тому, что «Книги Просперо» долго на плаву не продержатся. Советую продать помещение, и тогда вы сможете выплатить долг Билли. К тому же даже после этого у вас останется немного денег.
        - Но ведь «Книги Просперо» на рынке уже… сколько лет?
        - Около тридцати. Увы, мне бы самому хотелось обрадовать вас чем-нибудь.
        Судя по всему, мне не удалось скрыть свое подавленное настроение, потому что он добавил:
        - Никто не будет вас осуждать, если вы решите продать магазин. Слетаете на Гавайи, словно дядя сделал вам подарок.
        Если Элайджа подбивал меня продать «Книги Просперо» и рвануть на Гавайи, где я бы целыми днями лежала на пляже, попивая коктейли с маленькими зонтиками и наслаждаясь отдыхом и полученным задаром, то он явно не знал Билли так хорошо, как думал. Он не понимал, что Билли оставил мне магазин, потому что знал, что я его не продам. Билли знал, что я не дам этому месту превратиться в лавку со свежевыжатым соком или в очередной бутик, коих в Силвер Лейке роилось множество.
        - Я не продам его, - сказала я Элайдже. - По крайней мере, пока не найду кого-то, кто сможет управлять этим бизнесом.
        Элайджа передал мне папку.
        - В таком случае подумайте, как сделать из него прибыльное дело. Пока что денег хватает до сентября. А потом…
        Ему не нужно было заканчивать предложение.
        Уже на выходе из офиса я спросила:
        - А чем закончился спор по поводу наследства Эвелин?
        - Отец Эвелин проиграл дело. Несмотря на то что магазин купила именно она, он считался общенажитым имуществом супругов, поэтому после ее смерти перешел к Билли. Большинство людей, которые хотят оспорить передачу имущества другому человеку, не могут привести достаточно аргументов и проигрывают. Причем дело, как правило, не только в деньгах. Поэтому это довольно интересная область права, как и разводы.
        Он помахал мне рукой на прощание.
        Я направилась к машине родителей. Тротуар был усеян листочками сирени. Билли совершенно безответственно набрал столько долгов. Даже я, человек, далекий от мира финансов, это понимала.
        Уже у машины я вдруг осознала, что совсем забыла о сезонных особенностях жакаранды: нельзя ни в коем случае парковаться под этим деревом, когда оно цветет. Все лобовое стекло тонуло в липких фиолетовых цветочках. Дворники особо не помогли, ведь после каждого их движения на стекле оставался темный след. Я добавила моющее средство.
        Мои мысли занимал прошедший разговор с мамой. Что именно она сказала, когда я спросила про название «Книг Просперо»? Она упомянула, что Эвелин любила «Бурю», но она не говорила, что Эвелин назвала магазин в ее честь. И это не оговорка, а нарочное умалчивание. Мама не хотела, чтобы я знала, кому на самом деле принадлежали «Книги Просперо», точно так же как и папа не хотел, чтобы я знала, почему Эвелин умерла.
        Я достала телефон и зашла на сайт магазинчика. На домашней странице не оказалось ни раздела «О нас», ни поисковика, ни рекомендованных книг. Только фотография фасада магазина, часы работы - каждый день с 9.00 до 19.00, номер телефона и год основания, 1984-й.
        Был ли книжный магазин как-то связан со смертью Эвелин? И каким образом здесь замешано судебное разбирательство между отцом Эвелин и Билли? А загадка, которую Элайджа так быстро разгадал? Мне нужно было высказаться, поговорить с тем, кто любит смотреть детективные передачи в перерыве между спортивными матчами.
        - У меня только минута, - ответил Джей. На заднем фоне кричали мальчишки. На повышенных тонах их голоса звучали смешнее. - Ребята скоро добегут до финиша. Рад тебя слышать.
        - Еще не услышал.
        - Вот теперь услышал. Чем занимаешься?
        - Только что встретилась с адвокатом Билли. Мы обговорили финансовые вопросы…
        - Тайлер! - закричал Джей. - Прекрати! Так о чем ты?
        - У Билли большая задолженность за магазин. Там полный бардак.
        - Тайлер, не позорь меня перед остальными. Я же сказал тебе успокоиться! - Джей вздохнул и сказал: - Прости, Миранда. Просто Тайлер ведет себя как говнюк.
        - Неудивительно. Но он умный говнюк. - Тайлер был и моим учеником тоже. Он сидел на задней парте и пошло шутил, но его работы оказывались лучшими в классе. - Я не знаю, что делать, но я точно не переживу, если магазин закроется.
        - То есть до конца недели тебя не ждать?
        - Ты слушаешь меня? Скорее всего, мне придется продать магазин своего дяди.
        - Может, самое время? - Я услышала, как он три раза щелкнул пальцами.
        - Не говори так.
        - Миранда, тут самый разгар матча. Давай попозже созвонимся?
        - Ты вообще понимаешь, почему это так важно для меня?
        - Типа того. Поговорим сегодня вечером, ладно? Я позвоню, как только приду домой.
        - Нет, я хочу услышать твое мнение сейчас! - настаивала я.
        - Просто… ты никогда раньше не упоминала этот книжный магазин.
        Мне вдруг стало физически больно от его слов. Как будто мне дали пощечину. Или ударили под дых.
        - Слушай, ребята почти добежали последний круг. Я позвоню позже, хорошо? - И он резко повесил трубку.
        Дворники все еще работали, со скрипом вытирая сухое стекло. Отвратительный звук. Будто ногтями проводят по пенопласту или тащат по полу тяжелое тело. Но я их не выключила. Я продолжила слушать этот визг.
        Джей был прав. Я никогда прежде не говорила о «Книгах Просперо». Я о них даже не подумала, когда получила посылку с «Бурей». Я не спрашивала маму, почему она так любила эту пьесу, и не ассоциировала свое имя с книжным магазином Билли. Более того, я особо и не вспоминала о Билли и не догадывалась, что все это время он пребывал в трауре. Мама с папой что-то недоговаривали об Эвелин и о «Книгах Просперо», но разве я могла сейчас требовать правды, если раньше абсолютно ею не интересовалась?
        Что ж, в отношении меня Джей оказался прав, но не в отношении «Книг Просперо». Нельзя просто пожать плечами и ответить: «Ну, все хорошее рано или поздно кончается». Джей не понимал этого, да и не сумел бы понять. Впрочем, он и не тот, на чью помощь я смогла бы рассчитывать.
        Глава 7
        Пока меня не было, на место старых посетителей кафе пришли новые. Остался только сценарист Рэй, который честно отрабатывал свой восьмичасовой рабочий день. Остальные авторы, печатавшие что-то на своих компьютерах, тоже ушли. За их столиками теперь сидели подростки, оживленно болтающие за чашечкой мокко, одна порция которого стоила пять с половиной долларов, и я попыталась посчитать, сколько магазин получал дохода за счет школьников и клиентов, стабильно покупающих кофе навынос. Оказалось, что кафе - действительно прибыльное предприятие, но, как и сказал Элайджа, на одних латте и черничных булочках протянуть трудно.
        Я села за столик и открыла папку, где в таблицах был представлен финансовый учет магазина. Я совершенно не понимала, что ищу. Наверное, хотела найти лучик надежды, что с бизнесом еще не все потеряно. Но все, что я видела, - это убытки в конце каждой страницы: от двух тысяч долларов в праздничные дни до восьми тысяч долларов в августе. Даже в свои лучшие дни «Книги Просперо» работали в минус.
        На телефон пришло уведомление. Сообщение от Джея: фотография осла с фразой «Ну и осел!» Не дождавшись ответа, Джей написал:
        «Сможет ли твое сердце когда-нибудь простить меня?»
        «Ну, раз ты потрудился найти такую картинку, как я могу сопротивляться?»
        Испугавшись, что Джей не слишком хорошо меня знает и не уловит за этим саркастическим тоном мою благосклонность, я тут же добавила:
        «Извинения приняты».
        За соседним столиком сидел пожилой мужчина, которого я видела на похоронах Билли. Что-то напевая себе под нос, он вытирал платком очки. В веселой мелодии незнакомой мне песенки его голос казался довольно звонким, противоположно тому печальному тембру, с каким он пел на похоронах. Между седой эспаньолкой и очками в позолоченной оправе виднелись лопнувшие капилляры на щеках. В этом мужчине можно было без труда разглядеть стареющего, весьма эксцентричного интеллектуала. Кого-то, кто вполне мог оказаться другом Билли.
        Я сказала, что меня зовут Миранда и я племянница Билли. Он представился как доктор Ховард.
        - Мне понравился ваш гимн на похоронах.
        - Увы, ничего не могу вспомнить. Мой бокал не бывает пуст, если поблизости есть виски.
        Доктор Ховард хлопнул себя по лбу и быстро что-то записал.
        - Вы дружили с моим дядей?
        - Он научил меня искусству естествознания, а я научил его искусству поэзии. Боюсь, я не до конца понимал окружавший его мир, точно так же как и он не понимал мой, но нас объединяла увлеченность определенным делом.
        Я закрыла папку с таблицами.
        - А вы помните, какие именно книги по естествознанию нравились Билли? Что-нибудь о мышечной системе или мышечных волокнах? Или об анатомии?
        - Анатомия - это слишком скучно даже для нашего Билли. Однажды он дал мне биографию Чарльза Рихтера. Я чуть не заснул от скуки.
        Биография Чарльза Рихтера. В ней не говорилось ни слова о мускулах, волокнах или выдающемся росте. Она совершенно не сочеталась с «Бурей», «Джейн Эйр» или «Алисой в Стране чудес». То были знаменитые литературные произведения. Классика, знакомая широкому кругу читателей, в отличие от биографии сейсмолога, прославившегося созданием системы измерения масштаба разрушений.
        - Вы давно приходите сюда? - спросила я доктора Ховарда.
        Он посчитал на пальцах.
        - Лет десять точно.
        - Выходит, вы не знали первоначального владельца?
        - Ли?
        - Нет, Эвелин. Жену Билли.
        - Я и не знал, что Билли был женат! - Доктор Ховард погладил свою бородку, задумавшись над полученной информацией. - И не светит луна, чтоб, мила и бледна, / Мне не грезилась Аннабель Ли, / И с лазури звезда посылает всегда / Мне приветы от Аннабель Ли[4 - Перевод С. А. Андреевского.].
        - Очень красиво, - улыбнулась я. - Это вы написали?
        - О, вы мне льстите! Полагаю, вы никогда не были влюблены, раз не знаете «Аннабель Ли». Но не стоит волноваться, вы все еще молоды. - Доктор Ховард усмехнулся, заметив, как я смутилась. - Это По, дорогая, - объяснил он. - Эдгар Аллан По. Так он любил свою жену, прекрасную Аннабель Ли.
        Прекрасная Аннабель Ли. Прекрасная Эвелин Вестон. Даже если доктор Ховард ничего не слышал об Эвелин, он понимал, что настоящей страстью Билли было вовсе не естествознание. Но в «Книгах Просперо» работал еще один человек, который достаточно близко дружил с Билли, чтобы произнести речь на его похоронах. Кто-то, кто знал, какие стихотворения ему нравились; кто-то, кто мог рассказать мне о женщине, что покоится рядом с Билли в Форест-Лауне.
        Малькольм читал книгу, сидя в той же позе, что и утром, когда я видела его в последний раз. Проскрипев стулом, я встала из-за стола и помахала доктору рукой, на что он подмигнул мне и протянул одну из книг в твердом переплете. Схватив папку с финансовым учетом, я направилась к стойке с кассой.
        Теперь мне предстояло выяснить, что скрывал от меня Малькольм.
        Он подпрыгнул от резкого звука, когда я бросила папку на стол, словно подкрадываясь к нему.
        - Если продашь по книге следующим десяти посетителям, я повышу тебе зарплату.
        Я улыбнулась. Малькольм так закашлялся, что мне стало смешно от этой неудачной попытки очаровать его. Он бросил на меня сконфуженный, уже знакомый мне взгляд.
        - Ты ко всем с таким недоверием относишься или дело во мне?
        - Думаю, дело в тебе, - сказал он с не совсем враждебной, но и не совсем дружелюбной интонацией. Он закрыл книгу из предварительного тиража, которую так увлеченно читал, и положил на стойку. Малькольм скрестил руки и прислонился к столу, морально подготавливая себя к дальнейшему разговору.
        - Билли когда-нибудь говорил с тобой об Эвелин?
        - О какой Эвелин?
        Малькольм с каменным выражением лица смотрел мне в глаза. Он мастерски скрывал любые эмоции.
        - Эвелин Вестон.
        Он пожал плечами. Судя по всему, это имя было ему незнакомо. Возможно, Малькольм никогда и не слышал об Эвелин. Доктор Ховард являлся старожилом этого магазина, но даже он ничего о ней не знал. И все-таки я заметила, как Малькольм напрягся и беспокойно застучал пальцами по столу, а значит, если уж не Эвелин, то было что-то другое, что он от меня скрывал.
        - Билли устраивал какие-нибудь игры в магазине? Может, квесты? Или охоту за сокровищами? Игры в формате «вопрос-ответ»? Головоломки?
        - Нет, не припомню такого. А что?
        Он продолжал опасливо вглядываться в меня своими большими глазами. Радужки его глаз, словно драгоценные камни, мерцали на свету. Какой-то животный инстинкт охватил меня. Я интуитивно почувствовала, что не стоит рассказывать Малькольму о квесте, который устроил мне Билли.
        - Ничего.
        Я открыла перед ним папку с финансовым учетом. Он просмотрел таблицы с данными магазина, с месячной валовой прибылью, расходами за аренду и с отмеченным красным цветом в конце страницы чистым доходом, точнее, я бы выразилась, с чистым убытком.
        - Ты был в курсе, что все настолько плохо?
        Малькольм ковырял заусенец на большом пальце.
        - Билли никогда не посвящал меня в финансовые дела.
        - Разве не ты управляющий?
        - Я занимаюсь всякими бытовыми мелочами, заказываю книги, встречаюсь с торговыми представителями, провожу инвентаризацию, слежу, чтобы кафе соответствовало санитарным нормам. А финансовыми делами занимался Билли. - Он оторвал заусенец, и на этом месте выступило несколько капель крови.
        - А что насчет покупки книг? Билли не поручал тебе бюджет?
        - Мы покупали сразу несколько экземпляров одной книги. Если получалось их продать, то заказывали у оптовиков больше копий.
        Он присосался к своему пальцу, пытаясь остановить кровь, а затем заметил мой взгляд и спрятал руку под стол.
        - Откуда у вас вообще были деньги на книги?
        - За них можно не платить первый месяц или два, а иногда и три. Если не получалось продать, мы возвращали их.
        - Но ведь возврат тоже стоит денег?
        - Да, это не бесплатно. - Малькольм придвинул к себе папку, чтобы лучше рассмотреть таблицы. - Это адвокат Билли дал их тебе? Он столько лет уговаривал Билли закрыть бизнес. Я бы не доверял ему.
        - Он просто пытается дать совет, - не согласилась я.
        - Он безграмотный халтурщик. Совсем не ценит то, что написано на бумаге.
        - Юриспруденция, как наука, основана на том, что написано на бумаге. Знаешь, кем мечтает стать большинство юристов? Писателями.
        - Только не адвокаты по разводам. Этот человек просто высасывает из людей деньги.
        - Тогда почему же Билли ему доверял?
        - Потому что Билли не умел отказываться от людей. - Лицо Малькольма изменилось, внезапно приняв виноватое выражение. Даже если он не знал об Эвелин, он знал о людях, от которых Билли отказался. Он знал обо мне. - Ему было проще остаться со старым адвокатом, чем найти нового. Лучше уж меньшее из зол, так ведь.
        Он пытался загладить вину.
        - Конечно, - кивнула я, - меньшее из зол.
        Закончив этот разговор, Малькольм ушел к компьютеру и принялся разгребать электронную почту. Я не понимала, зачем он притворялся, что знает о Билли меньше, чем знал на самом деле. Какая ему от этого польза? Я не понимала, зачем оценивала каждое его действие, будто мы боролись за власть. Работа преподавателя учит сотрудничеству, учит играть в команде. А где, если не в книжном магазине, можно почувствовать себя частью некой общности? К тому же мы оба любили этот книжный магазин и оба не хотели видеть его упадок.
        Я оставила папку Малькольму, надеясь, что в мое отсутствие он просмотрит все счета и поймет, какой роковой финал нас ждал. Моих знаний о магазине не хватало, чтобы спасти его. Мне нужна была его помощь, но от вида Малькольма, занятого огромным монитором компьютера и не желающего даже краем глаза взглянуть на папку, я сильно засомневалась, что мы сможем работать сообща.

* * *
        Дорога на запад оказалась совсем пустая, но мне все равно почудилось, что дом моих родителей находится очень далеко. Переступив порог, я сразу увидела маму: она лежала на диване и смотрела какой-то сериал про полицейских.
        - Миранда, - воскликнула она таким тоном, будто не ожидала меня увидеть. Она остановила сериал на кадре с симпатичным сотрудником лаборатории, изучающим что-то под микроскопом, и, вскочив, схватила меня за руку и повела на кухню. - Сейчас что-нибудь приготовлю.
        Похоже, она и не собиралась спрашивать, голодная я или нет.
        Я сидела на табуретке за кухонным островом и наблюдала, как мама нарезает перец и огурцы.
        - Где папа?
        - А ты как думаешь?
        Мама указала на гараж, точнее на папину столярную мастерскую. За закрытой дверью безостановочно жужжала шлифовальная машинка.
        Я не сводила глаз с ее красивого, спокойного лица, а она сосредоточенно следила за лезвием ножа, нарезающим огурец. Образец семейного уюта, такая элегантная и умиротворенная, будто это мой обычный приезд домой, будто я только что вернулась не из книжного магазина ее усопшей подруги.
        - Почему ты не сказала, что это Эвелин открыла «Книги Просперо»?
        Мама в замешательстве посмотрела на меня.
        - Мы уже говорили об этом.
        - Да, ты сказала, что магазин назвали в ее честь. Но о том, что она открыла его, речи не шло.
        - Я не хотела тебя запутать.
        Она разложила ломтики огурца на тарелке и вытащила из холодильника контейнер с йогуртом.
        - Добавила туда укроп, как ты любишь.
        Она поставила тарелку передо мной. Я пыталась уловить хотя бы тень обмана, но мама выглядела как обычно: все такая же любящая и заботливая, гораздо красивее меня. Я чувствовала себя неоднозначно, как с Малькольмом, разрываясь между инстинктивным ощущением, что что-то идет не так, и желанием просто плыть по течению, не копая слишком глубоко. Я всегда доверяла маме, но опять-таки я не рассказала ей о квесте Билли. Она избегала меня, но ведь я первая начала избегать ее.
        - Дела магазина плохи. Финансы совсем запущены. Даже не знаю, что делать.
        Она удивленно вскинула брови.
        - Разве ты не собираешься продать магазин?
        - Как я могу его продать? Билли оставил его мне.
        - Солнышко, нет. Это нечестно по отношению к тебе.
        - Мам, я не собираюсь уходить с работы или что-то в этом роде, но я не позволю магазинчику обанкротиться.
        Она накрыла йогурт крышкой.
        - Не стоит убирать бардак за Билли, поверь мне, - пробубнила она, пропав за дверцей холодильника.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Ничего. - Мама закрыла холодильник и вновь повернулась ко мне. - У меня был очень долгий день. Мой ассистент назначил уйму встреч разным людям в одно и то же время, и мне пришлось разбираться с этой суматохой. - Она взяла пульт и включила сериал. - Хочу немного отдохнуть, ладно?
        Ладно, вот только завтрашний день окажется таким же долгим и тяжелым. Послезавтра она скажет, что у нее болит голова, а потом - очередной трудный вечер.
        Уже на четвертые сутки после своего приезда, смотря на маму, вот так просиживающую у телевизора, я осознала, что с меня хватит.
        Достаточно ее скрытности. Да и моей тоже.
        Достаточно равнодушия.

* * *
        - Ты уверена, что не хочешь остаться у нас? У тебя тут своя комната, - сказала мама, узнав, что я переезжаю к Джоани.
        - Я не могу каждый день тратить столько времени на дорогу. Проще обосноваться поближе к магазину.
        - Но Джоани разве живет не со своим парнем? Не очень ли это навязчиво?
        - Сьюзан, - вмешался папа. - Она так решила.
        - Я приеду в воскресенье на барбекю, - пообещала я.
        - Так на сколько ты решила остаться? - спросила мама.
        - Пока точно не знаю. На неделю или две. Я хочу вернуться к себе к Четвертому июля.
        Некоторые парочки ждали свой первый совместный День святого Валентина. Другие - Новый год. Кто-то - Рождество. Я же ждала Четвертое июля. Я представляла, как буду любоваться фейерверком, держась за руки с Джеем в сквере у художественного музея. А поздним вечером, наполненным душистыми запахами, мы вернемся в нашу квартиру, веселые и пьяные после пива и хот-догов. И хотя четвертое июля - всего лишь произвольно выбранная дата дня рождения нашей страны, когда Конгресс одобрил, но ни подписал, ни привел в действие Декларацию независимости, я все равно любила этот праздник, особенно в Филадельфии.
        - Что ж, - мама натянуто улыбнулась, - мы рады побыть с тобой столько, сколько получится.
        Пока я собирала чемодан, мама стояла на пороге моей детской спальни и смотрела, как я складываю вещи.
        - Не забывай, что всегда можешь вернуться. Если устанешь спать на кушетке Джоани, у нас найдется свободная комната.
        - Если устану, скорее всего, останусь в книжном магазине, - сказала я, аккуратно положив сарафан в чемодан поверх остальных вещей. - На втором этаже есть квартира. Билли там жил.
        - Билли жил над магазином? И ты хочешь остановиться там?
        - Это удобно.
        Я не призналась ей, что меня атаковал рой мурашек, едва я переступила порог комнатки. Все-таки Билли жил там вплоть до самой смерти. Правда, основная причина моего смятения заключалась в фотографии Эвелин, в ее зловещей красоте, сталкивающей меня с той гранью Билли, о которой я ничего не знала.
        - Ты все так же не собираешься продавать магазин? - спросила мама.
        - Ну да. По крайней мере, до тех пор, пока я не найду кого-то, кому смогла бы доверять.
        - Ты только помни, что у тебя есть жизнь вне этого места. Я бы не хотела, чтобы ты рисковала всем, чего добилась, ради убыточного книжного магазина.
        Она постучала по дверной раме и сделала шаг назад в коридор.
        - Мы увидимся в воскресенье вечером? - Она улыбнулась, будто не заметила угрозы в своих словах.

* * *
        Джоани и ее молодой человек недавно переехали в бунгало, которое находилось в миле от «Книг Просперо», на небольшой возвышенности рядом с водохранилищем. От дома арендодателя их постройку отделяла рощица фиговых деревьев. Джоани сказала, что я могу остаться у них настолько, насколько потребуется, и, если бы она жила одна в этом старом убежище в Западном Голливуде, я бы остановилась у нее на всю поездку, но их спальня, увы, была тесновата для двух и уж тем более трех людей. К тому же они пребывали в том конфетно-букетном периоде, когда целуешься каждый раз, как входишь в комнату или выходишь из нее, и когда мытье посуды или слишком громкий звук телевизора не становятся поводом для ссоры.
        Мне тоже хотелось насладиться конфетно-букетным периодом. Но вместо этого я находилась на другом конце страны, в сотнях километров от Джея, старалась выкрасть у него свободную минутку и заваливала его тонной сообщений. Когда нам все-таки удалось созвониться, Джей клевал носом, а я тряслась от ночного холода на крыльце Джоани и Криса. Мы обсуждали предстоящий пикник на лужайке Индепенденс-Холл, боулинг в Харбор-парке, музыкантов на бесплатном концерте в честь Дня независимости и наше первое совместное лето с его душными вечерами, светлячками и общими воспоминаниями. Джей не спрашивал меня о «Книгах Просперо». Не спрашивал он и о Билли. А я, в свою очередь, не спрашивала его мнения о волокнах и мускулах из загадки и ничего не рассказала ему о финансовых делах магазина, хотя могла воспользоваться его специализацией в экономике. Впрочем, прошли годы с тех пор, как он изучал микроэкономику, и, несмотря на его нынешнюю работу, он никогда не отличался прилежностью в учебе. Вместо всех этих вопросов Джей сказал, что хотел бы меня согреть. Я действительно так замерзла, что уже стучала зубами. Я ответила,
что скоро ему выпадет такая возможность, хотя ночью в Филадельфии стояла такая жара, что потребности в дополнительном источнике тепла не было.
        Утром Джоани готовилась к прослушиванию для постановки «Трех сестер». Она нанесла толстый слой черной подводки на верхнее веко и надела свободное бежевое платье из натуральных волокон.
        - Уверена, что не хочешь надеть что-нибудь поярче? - спросила я, пока она разглядывала свой образ в зеркале.
        - Чувственность естественна. Не нужно одеваться так, словно ты очень стараешься покрасоваться.
        Джоани собрала свои сумки - она ежедневно брала с собой столько вещей, будто улетает в отпуск, - и пошла к машине. Я последовала за ней. Утренняя свежесть сопровождалась туманом, сквозь который проблескивало солнце, отчего фиговые деревья отбрасывали круглые тени. По утрам в Лос-Анджелесе всегда пахло тонким букетом цветов и пряностей. Я и забыла, как прекрасен этот запах.
        - Может, сходим сегодня поужинать? За мой счет, как благодарность за гостеприимство, - предложила я.
        Я все еще не рассказала ей о загадках Билли.
        - Мне нужно помочь Дженни. Она продала какую-то картину или что-то вроде того.
        Третью сестру Джоани звали Джеки. Джоани, Дженни и Джеки. Никакого особого замысла в схожести их имен не было. Просто их мама витала в облаках и не горела желанием думать над тремя разными именами.
        - Тогда завтра?
        - У Криса вечером отгул, мы собрались на свидание. - Она сжала мою руку. - Не волнуйся, у нас еще куча времени, успеем потусить.
        По дороге к машине она играла в классики, прыгая через корни деревьев. Внезапно она остановилась.
        - Я забыла. То есть я помню, как мы вместе искали маршрут автобуса, но я забыла, что этот магазин в Силвер-Лейке.
        - Ты когда-нибудь была в «Книгах Просперо»?
        Она медленно покачала головой.
        - Если бы я еще помнила это название…
        - Ты в этом не виновата, Джоани.
        Она кивнула, и ее тонкая фигура скрылась за фиговыми деревьями. Джоана не обязана была помнить «Книги Просперо». Она и Билли не должна была помнить.
        Облака наконец рассеялись. День становился теплее. Я собрала свои вещи и направилась в книжный магазин. У подножия холма я засмотрелась на мерцающую поверхность водохранилища. Рядом с водохранилищем находился парк для собак, где мужчины с разнообразными татуировками курили сигареты, пока их питомцы носились по открытой местности. От бульвара Силвер-Лейк тропинку вдоль водохранилища отделяло ограждение. Я прислонилась к нему, наблюдая за проезжающими мимо машинами и наслаждаясь ветром в волосах.
        Я достала из кармана записку с загадкой.
        «Наука - основа любой жизни, особенно моей. Я состою из волокон, мускулов и мозгов, мой рост доходит до двух с половиной метров, у меня блестящие черные волосы и белоснежная улыбка, но как бы привлекательно это ни звучало, я тебе не понравлюсь».
        Я постаралась отбросить все свои предыдущие идеи и взглянуть на эти слова впервые. Волокна, мускулы и мозги. Данная строчка явно к чему-то вела. Я загуглила знаменитых анатомов, на что поисковик выдал одно имя: да Винчи. Была ли это отсылка к «Коду да Винчи»? Конечно, «Код да Винчи» - знаменитая книга, но вряд ли ее можно поставить в ряд с классическими произведениями.
        Один из мужчин в парке громко рассмеялся и потушил сигарету, наступив на нее подошвой ботинка, чем прервал мои размышления.
        Да, я слишком много думала над загадкой Билли, но я понятия не имела, как мне над ней не ломать голову и не усложнять задачу!
        Я спрятала листок в кошелек и продолжила путь в магазин.

* * *
        Дни в «Книгах Просперо» переросли в неделю, и я привыкла к ритму работы этого местечка. Впрочем, это не привело меня к следующей улике. Жизнь магазина напоминала мне солнечный цикл: ленивые часы пасмурного июньского утра, суета послеобеденной жары и прощание с посетителями, едва сумерки превращались в темную ночь. На следующее утро цикл повторялся снова. Стабильный круговорот жизнедеятельности магазинчика, что так не сочеталось с тем Билли, которого я знала.
        Малькольм обращался со мной как с бродячим котом - диким, но в то же время безобидным животным, которое никак не хочет уходить, и поэтому его приходится поить молоком, надеясь не заразиться бешенством. Он махал мне рукой, здороваясь, но в целом держался отстраненно и ограничивался короткими фразами, вроде: «Увидимся», «Спасибо», «Скоро вернусь» в ответ на мою инициативу подменить его на кассе в обеденный перерыв или встретиться с торговыми представителями различных издательств. Пока Малькольм отсутствовал, я изучала Буклог, местный терминал для продаж, разбиралась в поисковой системе товаров, мечтая научиться самостоятельно находить незнакомые мне автобиографии и романы. После нескольких промахов с системой терминала я, наконец, выучилась обслуживать покупателей. К концу недели я принимала плату как наличными, так и в электронном виде, но денег все еще не хватало. Мы с Малькольмом не обсуждали финансовые трудности магазина, и мне казалось, ему комфортнее оставаться в стадии отрицания. Правда, чем дольше мы избегали этого разговора, чем дольше двери магазина принимали клиентов, чем дольше горел
свет и выплачивались зарплаты, тем стремительнее рос долг, который накапливался изо дня в день, и я знала, что наступит момент, когда проблемы уже нельзя будет игнорировать.
        До конца сентября оставалось три с половиной месяца, а мне все чудилось, что до этого момента куда больше времени. Я ведь прекрасно понимала, что оно пролетит очень быстро, и финальная точка нагрянет внезапно, как затаившийся убийца.
        По ночам я лежала на мягкой кушетке Джоани, не в силах сомкнуть глаз, и слушала жужжание вертолетов и шум проезжающих машин, и непрерывно раздумывала над сложной загадкой. По вечерам Джоани пропадала в закрытых клубах, где запрещали пользоваться мобильными телефонами из-за знаменитых посетителей. Она постоянно звала меня с собой, но я никогда не являлась любителем тусовок, где можно обзавестись нужными связями или потешить свое эго. На таких вечеринках я чувствовала себя не в своей тарелке. Иногда я слышала, как Крис на цыпочках возвращается после смены в баре и ужинает в темной кухне, потому что гостиная временно превратилась в мою спальню. Я злоупотребляла их гостеприимством, но и поехать обратно к родителям не могла: мне не хотелось столкнуться со старыми секретами и избегать многих тем для разговоров. Я также не могла остаться в квартире Билли с привидениями женщины, которую я никогда не видела, и дяди, который оказался для меня настолько далек, что у меня не получалось разрешить загадку, придуманную специально для меня.
        В «Книгах Просперо» решение загадки тоже не продвигалось. Я гуляла между стеллажей, скользя пальцами по корешкам книг, но не доставала ни одну из них. Однажды я увидела, как Малькольм уговаривал двух девочек купить «Прерванную жизнь» и «И побрели в Вифлеем». Я остановилась, чтобы подслушать их разговор, будто в нем закрались ответы на мучающие меня вопросы. Девочки лопали пузыри из жвачки и смотрели на него так, словно он говорил на древнегреческом.
        - А чего-нибудь интересного у вас нет? - спросила одна из них.
        Малькольм попытался прорекламировать Джоан Дидион, и я вдруг подумала: «Интересно, в каком-нибудь ее эссе упоминаются зубы?» Затем он заговорил о Сюзанне Кейсен, и я задалась вопросом: «А в ее книгах были девушки с черными волосами и белоснежными улыбками?»
        Девушки продолжали все так же недоуменно пялиться на Малькольма, пока он не протянул им «Голодные игры».
        - О боже, я обожаю этот фильм! - восторженно воскликнула вторая девочка.
        - Книга понравится еще больше, - пообещал Малькольм.
        - Полегче с ними, - посоветовала я после того, как юные покупательницы ушли. - Ты относишься к ним как к взрослым людям, но они все еще подростки.
        Когда доставщик привез несколько коробок с книгами, Малькольм позвал меня к стойке.
        - Как раз поможешь мне.
        Он открыл одну из посылок. Внутри лежали книги в твердом переплете - уже не новые, но в хорошем состоянии.
        - Билли заказал их до… Мы не вносим старые книги в систему. Просто храним их у себя.
        Малькольм поставил коробку у стойки и жестом пригласил меня в сторону отдела искусства.
        - У Билли был глаз наметан на ценные вещи. - Он пролистал книгу по ар-деко в Лос-Анджелесе. - Эту он купил за три доллара.
        Теперь книга стоила двадцать пять долларов.
        Мне внезапно показалось, что Малькольм впервые доверился мне, ведь не просто так он поделился со мной историей о Билли.
        Он взял перекупленный экземпляр «Нагих и мертвых».
        - Зачастую он покупал книгу, если ему нравилось название или сам продавец. Конечно, мы стараемся брать только книги в идеальном состоянии, но все равно не покупаем очевидно новые, будто украденные из другого книжного. Некоторые магазины так делают. Но только не мы.
        Я просмотрела роман Нормана Мейлера, надеясь найти персонажа ростом в два с половиной метра. Стоимость книги была указана в верхнем углу на странице с авторским правом.
        - Десять долларов за перекупленную книгу?
        - С налогом одиннадцать долларов и десять центов. В точности как день, когда умер Миллер - десятое ноября. Если книга касалась религии, Билли назначал цену в 6,66 доллара. Если политики - 9,11 доллара. Если покупатель догадывался, в чем дело, то мог забрать книгу бесплатно.
        Мы вернулись к стойке с кассой. Малькольм вытащил из коробки пять книг и подвинул ее ко мне.
        - Большая часть перекупленных книг хранится наверху. Если нечем заняться, можешь подняться и поискать экземпляры, чьи новые издания мы уже продали, и принести их вниз.
        - Это же займет целую вечность.
        - Так и есть.
        Он улыбнулся, и я вдруг подумала, что, возможно, его предложение бесплатно поработать в магазинчике - первый шаг на пути нашего с ним сотрудничества. Хотя, скорее всего, он просто хотел нагрузить меня чем-нибудь.
        - Больше никаких бесплатных книг, - нахмурилась я.
        Я отнесла коробку в кладовку и положила ее рядом с другими дубликатами, которые даже спустя целую неделю так и не оказались на прилавках. Разумеется, для такого количества книг не хватит и десятка стеллажей.
        К сожалению, я не заметила ни одной книги об ученых. Ничего, что заставило бы меня крикнуть: «Эврика!»
        Я ведь уже должна была найти следующую улику. Должна была догадаться, о чем говорилось в горе-загадке. Ответ поджидал меня в «Книгах Просперо», но, черт возьми, это же книжный магазин, и значит, тут слишком много книг, слишком много названий, за которыми могла стоять разгадка.

* * *
        К концу недели я поняла, что пора переезжать из бунгало Джоани. Хотя Джоани никогда бы меня не выгнала, я чувствовала напряжение между ними с Крисом, слышала их перешептывания за закрытой дверью спальни.
        Мне все еще чудилось, что в квартире Билли за мной следят. Я все ждала, когда кто-то или что-то выпрыгнет из тени. Я пыталась убедить себя, что мне нужно лишь немного пожить в апартаментах дяди, и тогда меня перестанет так ужасать его прошлое. Возможно, именно там я найду ответ на загадку. По крайней мере, я на это надеялась.
        Больше аргументов у меня не было.
        Джоани помогла мне поднять чемодан по скрипучей лестнице в квартиру. Мы остановились у двери, тяжело дыша.
        - Готова? - спросила подруга.
        Я открыла дверь. Жужжание светильника разлетелось эхом по просторной гостиной.
        - Невероятное место. - Глаза Джоани изучали кожаный диван и стол из красного дерева. - А ты ведь рассказывала про какой-то склеп.
        - Останешься со мной на ночь? Это очень глупо, но мне правда нужна твоя поддержка.
        Я прикусила нижнюю губу, надеясь на положительный ответ.
        Джоани схватила меня за руку.
        - Веришь, у меня в багажнике как раз сумка с вещами!
        Она кинулась вниз и вскоре вернулась с шерстяным пледом, связанным ее бабушкой, спортивной сумкой и банкой маски с вулканической глиной, которую мы в школьные годы воровали у ее мамы.
        Я обняла ее.
        - Я уже говорила, что ты стопроцентно, абсолютно точно мой самый любимый человек на свете?
        - Всего лишь миллион раз.
        Джоани расстелила плед на кожаном диване. Зеленый цвет покрывала добавлял комнате уюта. Квартира все еще не особо мне нравилась, но уже не так сильно напоминала о Билли.
        Мы уселись на диван в пижамах и принялись уплетать тайскую еду из контейнеров, как в старые добрые времена, до того, как она переехала к Крису, а я к - Джею. Как в те дни, когда мы болтали всю ночь о маленьких неурядицах на работе, о том, как наш организм время от времени нас предает, о бывших одноклассниках, ставших внезапно успешными, о далеких уголках мира, куда бы мы хотели отправиться вместе. Все эти воспоминания почти отвлекли меня от мыслей о комнате за соседней дверью и о фотографии на комоде. Почти.
        Джоани напевала какую-то песенку, вытаскивая контейнер с курицей.
        - Тебе совсем не жутко? - удивилась я.
        - От чего? От дорогой мебели? Мне было бы куда комфортнее, если бы тут наблюдались хотя бы какие-то признаки жизни, но привидений здесь нет, я это чувствую.
        - Так, значит, ты теперь Джоани-медиум?
        - Скорее, Джоани-инженю.
        Подруга широко улыбнулась, а я вдруг подумала, что уже давно я не видела ее такой счастливой.
        - Я получила роль. Я Ирина.
        Джоани светилась от счастья, рассказывая о двух известных актрисах, которым достались роли Ольги и Маши, старших сестер в пьесе «Три сестры», и о режиссере, которого она называла провидцем.
        - Это будет большой успех!
        - Джоани, это потрясающе.
        Мой комментарий прозвучал недостаточно воодушевленно, поэтому я повторила еще раз:
        - Я так за тебя рада!
        И все равно получилось сухо. Каждый раз, когда Джоани делилась со мной хорошими новостями, я невольно испытывала это идиотское чувство, распознанное мной лишь спустя годы. Вот она поступила в актерскую школу, вот познакомилась с Крисом, вот они съехались, вот она начала проводить больше времени со своими сестрами, и я ощущала ревность оттого, что ее жизнь двигалась без меня.
        Джоани уплетала лапшу, погруженная в мысли о сестрах Прозоровых и Чехове. Ее мечты могли встать между нами, тогда как она была нужна мне здесь, в квартире Билли, в этом квесте, в подробностях его жизни, постепенно для меня раскрывающихся. Я подошла к закрытой двери спальни. Моя рука застыла над металлической ручкой. Я глубоко вздохнула и открыла дверь.
        Комната была заперта около недели. Затхлый запах ощущался сильнее, чем в мой первый визит. Приглушенный свет уличных фонарей на бульваре Сансет очерчивал контур мебели. В почти кромешной темноте комната выглядела, как обычная спальня: невзрачная и безликая, ничем не примечательная, но по моей спине все равно пробежали мурашки. Я отважилась подойти к комоду, схватила фотографию и пулей выбежала наружу.
        - Это Эвелин. - Я показала Джоани снимок и рассказала все, что знаю об Эвелин: что они с Билли были женаты еще до моего рождения, что она умерла и что она мамина подруга детства.
        - Какая красавица, - прошелестела Джоани. - Почему же ты раньше не рассказывала о ней?
        Ее вопрос прозвучал немного резко. Выходит, не только я это чувствовала: она тоже боялась меня потерять. Однако ее страх отличался от моего. Я жила не в своем мире. По крайней мере, я этого не хотела.
        Я достала кошелек и протянула Джоани загадку. Она осторожно развернула ее, словно подарок.
        - Наука - основа любой жизни, особенно моей. Я состою из волокон, мускулов и мозгов, мой рост доходит до двух с половиной метров, у меня блестящие черные волосы и белоснежная улыбка, но как бы привлекательно это ни звучало, я тебе не понравлюсь.
        Она перевела на меня недоуменный взгляд.
        - Я получила это от врача Билли.
        Я ждала, что подруга вновь спросит, почему я не попросила ее помощи раньше, но она полностью погрузилась в таинственную головоломку.
        Джоани мерила шагами комнату, прислонив ладонь к подбородку так, будто играет на сцене девушку в раздумьях.
        - Тут явно не просто так указано, что зубы белоснежные. И рост два с половиной метра.
        Она вытянула руки над головой.
        - Два с половиной метра. Это же сверхчеловек!
        Джоани, спотыкаясь, прошлась по комнате с вытянутыми руками, изображая невероятного великана. Ее ноги будто одеревенели, и от вида такой тяжелой поступи меня внезапно осенило: безумно высокий человек, сверхчеловек, человек, созданный наукой, а точнее существо, созданное наукой.
        Я рванулась вниз и включила свет. Джоани стояла рядом со мной. Книжный магазин выглядел совсем по-другому ночью: без естественного освещения стены казались почти неонового, зеленого цвета. Я искала букву «Ш» в отделе классики. Ничего. В отделе художественной литературы - тоже.
        - Миранда, что такое? - спросила Джоани. - Ты нашла разгадку?
        Я ринулась к стойке и еле дождалась, пока загрузится ленивый компьютер и монитор очнется ото сна. Пока я печатала название книги в Буклог, мои неуклюжие пальцы то и дело нажимали на соседние кнопки, и мне приходилось начинать поиск заново.
        - «Франкенштейн». Отдел научной фантастики! - прокричала я Джоани, и она побежала к нужному стеллажу, откуда достала глянцевую, черную книгу, на которой белым цветом сияла надпись: «Франкенштейн, или Современный Прометей». Мэри Шелли. Джоани наклонилась к моему плечу, а я открыла роман и заглянула внутрь.
        Глава 8
        Калтех находился в двадцати пяти минутах езды от Силвер-Лейка. В коридоре перед кабинетом доктора Кука сидели два студента и читали учебники.
        - Доктор Кук здесь? - спросила я одного из студентов.
        - Тут очередь, - ответил он, не отрывая глаз от учебника.
        Я села в конце очереди рядом с серьезным парнем с гладковыбритым лицом. В ожидании встречи с доктором Куком я перечитывала «Франкенштейна». Я не читала эту книгу со времен старшей школы и совсем забыла, насколько наше представление о Франкенштейне расходилось с самим романом. Мы привыкли думать, что Франкенштейн - это имя чудовища. Отчасти так и есть, ведь Виктор Франкенштейн и впрямь был настоящим монстром. Но прежде всего он был сыном. Братом. Сломленным человеком, оплакивающим смерть матери. Однажды он узнал о чудесах современной химии, которые вдохновили его на эксперименты с жизнью и смертью и изуродовали его душу.
        Я узнала о докторе Куке из листовки между страницами в пятой главе, когда Виктор Франкенштейн увидел плоды своего труда: прекрасное создание его воображения получилось в реальности ужасным чудовищем. Билли подчеркнул слова ученого:
        «Ради этого лишил себя покоя. Я стремился к этому с безумным рвением, но стоило мне закончить свою работу, как красота моих грез испарилась, а сердце мое заполнили невыразимый ужас и отвращение».
        Флайер приглашал на лекцию доктора Джона Кука в Центре физики Аспена по теме «Новые достижения в теории струн». Она проходила в рамках научной конференции с 17 по 20 февраля 1986 года. И пусть я никогда не слышала о докторе Джоне Куке, с ним был знаком Гугл. На запрос с его именем поисковик выдал свыше шестидесяти пяти миллионов результатов. Доктор преподавал физику элементарных частиц в Калтехе с конца восьмидесятых, будучи выпускником 1971 года. Выходит, он закончил университет в том же году, что и Билли. Вероятно, что-то в лекциях доктора Кука воодушевило моего дядю. Или же изуродовало его душу.
        Один студент исчез за дверью кабинета доктора, затем другой, и вот я осталась в коридоре одна. Мое тело морозило от холода бетонной стены. Я заглянула в телефон. Давно за полдень. Я ждала уже больше часа. Джей наверняка недавно закончил смену в футбольном лагере и ехал на старой «Вольво» своей мамы по Западной Филадельфии. Ехал, скорее всего, объездными дорогами, ведь он всегда так делал, хотя по времени получалось ничуть не быстрее, чем по шоссе. Когда мы начали вместе возвращаться домой с работы, я ругалась, что он вечно теряется.
        «Если я не знаю, где мы, это еще не значит, что мы потерялись», - пробубнил он, съезжая с улицы, на которую мы незадолго до этого свернули.
        «Звучит, как цитата для футболки».
        «Не хочешь открыть со мной бизнес?»
        И я вдруг подумала:
        «Я готова пойти на все что угодно вместе с тобой, но мы встречаемся лишь несколько месяцев, так что еще не время давать друг другу такие обещания».
        И вот до конца учебного года мы терялись вместе с Джеем, и мне жутко это нравилось. Я в шутку ругала его за то, что он понятия не имеет, куда мы попали, а он упрямо отвечал, что все под контролем. Даже когда мы заезжали в тупик и приходилось признавать поражение, Джей все равно отказывался от навигатора. Продолжал разъезжать по улицам, пока в какой-то момент мы чудом не оказывались дома.
        - Уже заблудился? - поинтересовалась я, когда Джей взял трубку.
        - В каком смысле?
        - Ну, ты едешь домой со школы. Вот я и гадаю, успел ли ты уже потеряться.
        - Почему ты так уверена, что у меня топографический кретинизм?
        - Вовсе нет. Я просто флиртую. Я же вечно достаю тебя тем, что ты теряешься.
        Странно, что мне пришлось ему это объяснять.
        - Ага, - только и ответил Джей.
        Мы замолчали, и я внезапно задумалась: зачем вообще я ему позвонила? Я хотела рассказать о том, что сижу в Калтехе, но тогда бы он спросил, какого черта я там забыла, а значит, мне бы пришлось рассказывать и про листовку, и про то, что доктор Кук мог знать нечто важное о Билли. Джей бы снова спросил меня: нормально ли биться над загадками покойного дяди, о котором я прежде не говорила, но сейчас я не была готова к этому разговору.
        - Как лагерь? - наконец, спросила я.
        - Неплохо. Тут появился один паренек, с осени будет учиться у нас. Вот он очень классно играет.
        Я ждала, когда он спросит про магазин, но Джей молчал.
        - Как мама?
        - В порядке.
        - Ты там хорошо с ней обращаешься?
        - Я всегда хорошо с ней обращаюсь, - сдавленно усмехнувшись, ответил Джей.
        Дверь кабинета отворилась, и наружу вышел симпатичный парень, оставивший меня в холле минут двадцать назад. Легкой походкой он побрел дальше по коридору.
        - Мне нужно идти, - прошептала я Джею.
        - Перезвонишь? - попросил он, так и не поинтересовавшись, почему я вообще должна была куда-то уйти.
        - Конечно, - ответила я и положила трубку.
        Доктор Кук выглянул в коридор и посмотрел, не ждет ли кто-то еще своей очереди. Он был значительно тучнее, чем на фотографии с сайта, и мало походил на робкого бородатого мужчину с листовки.
        - Доктор Кук? - спросила я, когда он меня заметил.
        - Вы не из моих групп.
        Я встала и поправила свои брюки.
        - Я племянница Билли Силвера.
        Мужчина сильно удивился, и его лицо вдруг помрачнело.
        - Мои соболезнования по поводу Билли.
        - Вы дружили с ним?
        - В детстве.
        Доктор жестом пригласил меня войти.
        На стеллажах в ряд стояли книги, многие из которых оказались его авторства.
        - А я думала, вы просто учились в одном университете.
        - Так и есть, но мы еще и дружили с начальной школы.
        - Значит, вы знаете и мою маму?
        - Вы ее копия.
        Я покраснела. Когда мне говорили, что я похожа на маму, я всегда воспринимала эти слова как комплимент.
        Мистер Кук вглядывался в мое лицо именно как человек, который видит меня впервые.
        - А зовут вас, по всей вероятности, Миранда?
        - Откуда вы знаете?
        Доктор прошел в другой конец кабинета и открыл шкаф с документами, откуда достал стопку писем. Он принялся перебирать их, складывая в ящик один конверт за другим.
        - Это где-то здесь. Я не мог его выбросить.
        Вдруг он заметил еще одну небольшую связку писем на книжной полке.
        - Ага!
        Он вернулся ко мне с конвертом, на котором было написано:
        «Для Миранды Брукс, в случае если она придет. БС».
        - Моя жена считает, что у меня в кабинете вечный бардак. Я же предпочитаю говорить - неупорядоченный порядок. Все великие ученые были «неряшливыми». - На последнем слове доктор Кук показал знак кавычек. - Как раз таки отсутствие рассеянности многое рассказывает об ученом.
        Я постаралась вспомнить, был ли Билли неряшливым. Я ни разу не видела его рабочий кабинет, а чистота в «Книгах Просперо» - вряд ли его заслуга.
        Я открыла конверт. Доктор Кук не переставал наблюдать за мной.
        «Что бы ни случилось, я знала, что выживу. Более того, я знала, что продолжу работать. Выживать - значит, перерождаться вновь и вновь. Это нелегко, к тому же это всегда больно. Но или так, или смерть».
        - Это письмо вам отправил Билли?
        - Я получил конверт несколько дней назад, - сказал доктор Кук. - Сначала я подумал, что это какой-то розыгрыш! Но шутки в такой мрачной ситуации… Как-то уж слишком. На прошлой неделе мои аспиранты перекрасили метки на парковке. Я приехал, а мое место исчезло! Вот это розыгрыш, а письмо от покойника… - Доктор в знак сочувствия покачал головой. - Признаться, ваш дядя всегда был тем еще шутником.
        - Билли?
        Ну, конечно. Розыгрыш несильно отличается от квеста.
        - По всему кампусу стояли апельсиновые деревья. Билли называл их природными боеприпасами. Жесткие, ужас! Он соорудил картофельную пушку и стрелял апельсинами в Пасаденском колледже каждый день в обеденное время. Чаще всего именно я оказывался мишенью его выходок. Он дважды заваливал дверной проем моей комнаты в общежитии. А еще как-то раз перетащил мои вещи на бадминтонный корт и до неузнаваемости переделал мою спальню. Но я всегда разыгрывал его в ответ, не переживайте.
        - Судя по всему, вы близко общались.
        - Верно, - с грустью ответил он. - Мы довольно долгое время были близкими друзьями.
        Я дала доктору Куку листовку с его лекцией в Аспене.
        - Билли оставил мне это.
        Мужчина перевернул флайер, и теперь его молодое лицо с фотографии смотрело на меня.
        - Поверить не могу, что этот уродец стал еще уродливее.
        - Что-то особенное произошло на той конференции?
        Билли мог прислать мне их детский, совместный снимок или же фото с первого курса университета. Он мог оставить памятку с выпускного или грамоту с какой-нибудь научной олимпиады. Но вместо этого он оставил мне кажущуюся незначительной листовку с лекции по физике элементарных частиц, что наверняка имело причину.
        - Билли был там?
        Доктор Кук щелкнул пальцами и указал на меня.
        - Да.
        Он застыл, уставившись в одну точку.
        - Да, был, - повторил он задумчиво. Его окутали воспоминания.
        - Доктор Кук? - позвала я, и мужчина приподнял подбородок. - Что-то… случилось?
        По его обеспокоенному выражению лица стало ясно, что он сомневался, стоит ли рассказывать правду. Дальнейший разговор сулил неприятные подробности.
        - Раз уж мы заговорили об Аспене, зови меня просто Джон.
        - Так что случилось, Джон? - вновь спросила я, назвав его по имени в надежде, что так ему будет спокойнее. - Какой бы страшной ни была правда, мне нужно ее узнать.
        Доктора Кука - Джона - мои слова не особо убедили.
        Я кивнула, показывая, что вынесу истину.
        - Сначала я решил, что он пришел, чтобы подбодрить меня.
        Доктор осмотрел книжную полку и достал оттуда тонкую красную книгу. Он полистал ее и передал мне, указывая на статью под названием «Конец аномалий», где он выступал как один из авторов.
        - На тот момент мы с моим руководителем только опубликовали эту работу.
        Я просмотрела статью, но понимала не больше, чем если бы передо мной появились древние руны.
        - Сам он прийти на конференцию не смог, поэтому я поехал один. Я впервые выступал с лекцией в одиночку, и, боже мой, как же я нервничал.
        Джон сказал, что его волнение было очень заметно: трясущиеся руки и срывающийся голос грозили подорвать результат его скрупулезных исследований.
        «Добрый день, - начал Джон, настраивая микрофон и осматривая немногочисленную аудиторию. - Сегодня я бы хотел поделиться с вами последними достижениями по видоизменению функционального действия квантового поля».
        Его сердце норовило выпрыгнуть из груди. Расслабься, напомнил он себе.
        Расслабься.
        - И тут я увидел Билли.
        Если задуматься, какая разница: в зале Билли или нет? Он изучал землетрясения, а их опасность более-менее понимал каждый человек, тогда как Джон выступал с речью по теории струн, области физики элементарных частиц, в которой мало кто по-настоящему разбирался, и еще меньше людей в нее верили. Но чрезмерно взволнованный Джон был просто не в состоянии думать рационально. Он продолжил описывать 496 измерений калибровочной группы, будто бы персонально для Билли, будто они снова сидели в комнате в общежитии, а не в полупустом лекционном зале. Он улыбался, когда их взгляды пересекались, вот только в задумчивых глазах Билли не мелькало ни намека на улыбку. В его красных глазах Джон увидел мерцание смерти.
        Он затараторил и продолжил объяснять, как нетривиальные линейные расслоения конфигурационного пространства подверглись упрощению, сильно переживая, что произошло нечто страшное. Джон решил, что дело касалось его - неспроста же Билли пришел на конференцию.
        Джон печально покачал головой.
        - Как я сразу не понял? Как я сразу не понял, что это касалось Эвелин?
        - Эвелин?
        - Она всегда была единственным, кем Билли действительно дорожил. - Он сделал ударение на слове «всегда», словно пообещав мне что-то.
        - В каком смысле «всегда»?
        - Бедолага. С младших классов он был безответно влюблен в нее.
        Джон сказал, что в детстве Билли жил в пределах четырех стен своей комнаты. Он часто приглашал Джона к себе, и вместе они настраивали игрушечную железную дорогу, чтобы вагоны ехали быстрее, или смотрели, как змея - питомец Билли - глотает мышку целиком. Они часами сидели в его темной комнате и наблюдали, как змея сворачивается в клубок и распрямляется, издеваясь над пойманной жертвой.
        Джон засмеялся.
        - Он назвал эту змею Клеопатрой. Никогда этого не забуду. Я вечно шутил, что это единственная девчонка, которую ему удалось затащить к себе в спальню.
        - А Эвелин? Она когда-нибудь видела Клеопатру?
        - Билли, конечно, не очень в этом разбирался, но даже он понимал, что не стоит показывать понравившейся девочке домашнюю змею. Нет, Эвелин обычно гуляла во дворе, играла в стикбол с твоей мамой, как и все нормальные дети.
        Иногда они слышали треск или писк, раздающиеся с улицы, кажущиеся и Билли, и Джону неестественными. Билли часто раздвигал шторы и смотрел, как Эвелин играет внизу, как ее светлые волосы развеваются на ветру.
        «Когда-нибудь я на ней женюсь», - говорил он Джону.
        Но это было равносильно тому, как если бы он сказал, что женится на Мэрилин Монро или станет первым человеком на Луне.
        «Что ж, удачи», - отвечал Джон.
        - Но Билли был непоколебим. Он не переставал в это верить.
        Когда Билли и Джон перешли в выпускной класс, Эвелин уже слыла самой популярной девочкой в старшей школе. Высокая и стройная - мечта любого парня, королева выпускного бала и самая младшая в команде чирлидеров. Она ходила на дополнительные занятия с углубленным изучением предметов и всегда здоровалась с Джоном, когда пересекалась с ним в коридоре, даже если была в окружении своих подружек, красоток, которые в жизни бы не обратили на него внимания. Когда Эвелин говорила «Привет!», Джон безмолвно смотрел на нее, и остальные девочки, включая Сьюзи, начинали смеяться.
        - Твоя мама, - объяснил Джон, как будто я не знала, кто такая Сьюзи. Уже на тот момент она стала кем-то: юная, популярная, красивая, она стала кем-то, с кем я не имела ничего общего. - Эвелин с твоей мамой были той еще парочкой. Насколько Эвелин все умилялись, настолько боялись твою маму.
        - Мою маму? Мы точно про одного и того же человека думаем?
        Джон кивнул.
        - Она огрызалась на всех, кто слишком долго смотрел на нее, даже на учителей.
        Джон сказал, что они со Сьюзи ходили в один джаз-клуб. Джон со своим контрабасом стоял позади. Сьюзи же пела в самом центре, покачивая бедрами в такт, отчего он забывался и путался.
        - Я не попадал в ноты, и она смотрела на меня так, словно я только об одном и мог думать. Аж страшно.
        Он вздрогнул. Я почувствовала такое знакомое тепло в груди. Я обожала эти истории о Сьюзи. Меня охватывала ностальгия по той маме, которую я никогда не знала.
        - Так как Билли и Эвелин начали встречаться? - спросила я.
        - Дело в том, что она проводила все время у них дома.
        Джон сказал, что отец Эвелин редко находился рядом, а мама просто ничего не знала - Джон не мог вспомнить почему. Пока комната Билли продолжала пополняться моделями самолетов и плакатами Эйнштейна и Ньютона, в его жизни кое-что изменилось без его ведома: он вымахал на целую голову, его тело обросло мускулами, стало крепче, однако девчонки этого не замечали. Ну, кроме тех случаев, когда он врезался в них в коридоре, увлеченный чтением учебника. В остальное время Билли казался невидимкой. И, тем не менее, Эвелин проводила у них дома каждый день.
        - Он решил воспользоваться тем, что она не разбирается в естественных науках.
        Эвелин сидела одна в столовой, склонив голову над учебником по биологии. Сьюзи то ли задерживалась после уроков, то ли была в джаз-клубе. Эвелин часто приходила к ним после школы, где читала книги, дожидаясь свою подругу. Билли стоял в дверном проеме, наблюдая, как она недоуменно качает головой.
        «Тебе помочь?» - спросил он.
        Эвелин схватилась рукой за сердце.
        «Ты меня напугал!»
        «Прости. - Он осмелился зайти в комнату. - Если ты не в курсе, я неплохо ориентируюсь в биологии».
        «В курсе», - язвительно ответила она, чтобы его подразнить, но Билли удивился, что она вообще заговорила с ним.
        Он сел рядом, настолько близко, что почувствовал ромашковый запах ее шампуня. Джон спросил тогда: «Откуда ты вообще знаешь, как пахнет ромашка?» Их плечи слегка соприкоснулись, когда он наклонился прочитать главу из учебника. Эвелин изучала митохондрии. Он взял из ее рук карандаш и нарисовал на клочке бумаги овал, обозначив внутреннюю и внешнюю мембраны, матрикс.
        С тех пор каждый раз, когда ей нужна была помощь, она стучалась в дверь Билли, и он целый день объяснял ей фотосинтез и репликации ДНК, наплевав на свои обязанности. «Ты гений», - как-то раз сказала она, и Билли тут же повторил эти слова Джону. «Гений. Она назвала меня гением, веришь?» Но Джон так и не осмелился сказать ему, что, возможно, девчонка просто подлизывалась к несчастному болвану, чтобы тот помогал ей с домашней работой.
        - Похоже, дураком в этой ситуации оказался я, - усмехнулся доктор Кук. - Но кто мог поверить, что такая девушка, как Эвелин, влюбится в парня из нашего школьного кружка по химии?
        Даже в парня, который выглядит, как Билли.
        Все началось за ужином. Эвелин была чем-то обеспокоена. С озадаченным выражением лица она казалась еще прекраснее.
        «Он говорит, что поставит два, если я не выполню задание, - рассказала она родителям Сьюзи и Билли. - Но я не смогу этого сделать! - продолжила Эвелин. - Вы ведь в курсе, что лягушек еще живыми кладут нам на стол? Это же бесчеловечно!»
        «Предлагаю устроить забастовку», - предложила Сьюзи.
        «Послушай-ка, Сьюзан, - заговорил ее отец, - не думаю, что тебе стоит вмешиваться. Ты и без того постоянно влипаешь в неприятности».
        Билли засмеялся, прикрыв рукой лицо, на что Сьюзи кинула в него булочку.
        «Ты пробовала объяснить учителю, что тебе неприятно?» - спросила миссис Силвер.
        «Он черствый сухарь. Говорит, что смерть - это часть биологии, что ученые должны смириться с круговоротом жизни. Но я не хочу быть биологом. Не хочу привыкать к смерти».
        Она спрятала лицо в ладонях, что Билли описал как искреннее и глубокое отчаяние.
        - И Билли решил: время действовать. - Джон активно жестикулировал, размахивая руками, как волшебник. - Он пообещал себе придумать такой способ завоевать ее, что парням из бейсбольной и баскетбольной команд и не снилось.
        Билли не сомкнул глаз в выходные. Заперевшись у себя в комнате, он разложил на полу пластмассовые детальки игрушечных самолетов, кружку с зеленой краской и чертежи со схемами. Времени на детальное воссоздание внутренней анатомии у него не было, поэтому он нарисовал органы и всю кровеносную систему на чертежной бумаге и приклеил их внутрь самодельной трехмерной лягушки.
        В понедельник, перед звонком на первый урок, он поджидал Эвелин возле кабинета биологии, сутулясь и перекачиваясь с ноги на ногу от волнения. Вдруг на горизонте появилась Эвелин со своей свитой. К счастью, Сьюзи среди них не оказалось. Билли сказал Джону, что будь там его сестра, он бы вряд ли отважился подойти.
        Подружки Эвелин разошлись по разным кабинетам, и она осталась одна. Заметив Билли, она помахала ему рукой.
        «Пришел пожелать мне удачи перед казнью? - спросила Эвелин. - Понятия не имею, как это пережить».
        «Тебе не придется мучиться».
        Билли протянул ей лягушку.
        «Это ты сделал?»
        Положив лягушку в левую ладонь, Эвелин открыла крышку, сконструированную Билли на пластмассовом животе.
        «Здесь и легкие есть, и остальные органы».
        «Да. Тебе не придется привыкать к смерти, чтобы стать ученым».
        - К слову, Эвелин все равно получила двойку, но этот момент - лучшее, что могло приключиться с Билли.
        - Не могу представить, чтобы кто-либо из моих учеников оказался таким же заботливым, - сказала я. Да что там, я не могла представить, чтобы мой молодой человек решился на подобный романтичный поступок.
        - Твой дядя был тем еще джентльменом. - Джон печально покачал головой, и я подумала о Билли-джентльмене, Билли - безнадежном романтике, Билли-вдовце.
        - Получается, Билли пришел на вашу конференцию, чтобы сказать, что Эвелин умерла?
        - К тому моменту мы довольно долго не общались, но я был рядом с ним, когда он впервые потерял Эвелин. Поэтому я мог представить его чувства.
        - В каком смысле «впервые потерял Эвелин»?
        - Билли так драматизировал, будто его единственного во всем мире бросила девушка. По крайней мере, она у него была! Я вообще в первый раз сходил на свидание на последнем курсе университета.
        Джон объяснил, что Эвелин с Билли встречались, пока Эвелин училась в старшей школе. До Калтеха ехать меньше часа, поэтому Эвелин часто приезжала к нему. Билли гулял с ней по кампусу, указывая на апельсиновые деревья без плодов, кирпичи и разбросанные банки краски, оставленные после очередных розыгрышей. Для двадцатилетнего Джона они являлись образцом вечной любви.
        - Первая любовь всегда такая, - улыбнулся Джон. - Она слишком сильна. И также ужасны ее последствия.
        Но в случае с Билли последствия были еще хуже.
        Эвелин поступила в университет Вассар в Нью-Йорке и обещала приезжать каждый семестр, обещала проводить лето в Лос-Анджелесе. Что значат четыре года разлуки, если они будут вместе всю дальнейшую жизнь? Поначалу они созванивались раз в неделю. Затем пришло время зимних каникул, и все соседки Эвелин собрались на лыжный курорт в Вермонт. Эвелин никогда не каталась на лыжах, поэтому она решила провести это время на Восточном побережье, но пообещала приехать весной. Потом Нью-Йорк и Вашингтон охватили протесты, затем была работа на все лето, пока в какой-то момент она не перестала искать оправдания, точно так же, как и звонить Билли. Ничьей вины здесь не было, говорила она. Просто их дороги разошлись.
        В то лето, когда Эвелин и Билли расстались, умер отец Джона. Джон вернулся на последний курс университета сломленным и подавленным, едва ли в состоянии сконцентрироваться на учебе. Он не мог выбросить из головы воспоминания о последних вздохах своего отца. Он надеялся, что университет поможет ему отвлечься, ведь там его учили, что жизнь состоит из набора частиц, соответствующих математическим формулам из уравнений, в результате которых он мучается от горя и тоски. Джону всегда нравилась бесчувственность физики, но после смерти отца он слабо верил в эти рациональные законы.
        Джону хватило одного взгляда, чтобы понять, что с Билли тоже случилась какая-то катастрофа. Он тяжело передвигался, словно каждый шаг давался ему непосильным трудом, словно все его тело принадлежало не ему. Зная, насколько сильны чувства друга к Эвелин, Джон решил, что она умерла. Оказалось же, что они всего лишь расстались.
        - Конечно, потеря первой любви видится концом света. Но учитывая то, что я тогда переживал, я был просто не в состоянии оказать ту помощь, на которую рассчитывал Билли.
        Основную часть времени Билли проводил за закрытой дверью своей комнаты. Иногда он отвечал на стук. Но чаще всего нет.
        - Наверное, мне стоило проявить терпение, но твой дядя всегда думал только о себе. Прости, я не хотел тебя задеть.
        Я жестом показала, что все в порядке, борясь с желанием вступиться за Билли.
        - Возможно, он не знал, как начать разговор о моем отце. Но в конечном счете я просто устал от этой односторонней поддержки. Закончить наше общение оказалось довольно легко. Билли учился на факультете геологии. Я изучал физику. Затем я поступил в аспирантуру в другом городе, а Билли остался здесь. Мы периодически выходили на связь друг с другом, но возможность увидеться выдавалась редко. По правде говоря, мне кажется, что в тот день, когда я выступал с лекцией, я увидел его впервые после выпуска.
        - Он пришел, чтобы рассказать об Эвелин? - спросила я, переводя тему разговора опять к ее смерти.
        Джон кивнул и продолжил. Он сказал, что даже не помнит конец своей речи. Он не помнил, как пожимал руки своих коллег, подошедших поздравить его. Все его внимание занимал Билли и тревожные догадки: что же такое ужасное он хотел ему рассказать.
        Когда толпа разошлась, Джон подошел к Билли.
        «Что случилось?»
        «Мы можем где-нибудь поговорить?» - спросил Билли.
        «Билли, ты меня пугаешь».
        «Эвелин».
        Билли расплакался, и в этот раз Джон понял, что Эвелин действительно умерла. Джон вспомнил фотографии, которые они отправляли ему каждый год на Рождество. Билли и Эвелин на пляже. Билли и Эвелин в лыжных ботинках у подножия горы Биг-Бэр.
        «Мне нужна твоя помощь», - признался Билли.
        Они дошли до Мэйн-стрит и сели на веранде кафе, расположенном в розовом викторианском домике. Билли протянул Джону листок бумаги, исписанный вычислениями.
        «Мне нужно твое экспертное мнение. Если не брать в расчет образование черных дыр, у частиц может быть только ограниченное количество вариантов возможного расположения. Значит, комбинации могут повторяться».
        «Верно», - кивнул Джон, не понимая, к чему ведет его старый друг.
        - Эти вычисления - его расчеты расстояния до параллельных вселенных. На тот момент теории о множестве вселенных уже были на слуху, - объяснил мне Джон. - Но я не очень понимал, зачем Билли показывает их мне. На самом деле я удивился, насколько примитивными оказались его вычисления. Любой старшеклассник, если у него хороший учитель физики, смог бы правильно все рассчитать.
        Джон сделал глоток кофе и приготовился к объяснению довольно посредственных исчислений своего друга.
        «Предположим, что комбинации частиц рандомно распределены по вселенным. Нет причин думать, что двойники нашей вселенной встречаются чаще, чем двойники любой другой. - Билли указал на первое вычисление на смятой странице. - В пределах этого расстояния теоретически можно найти частичку вселенной, абсолютно идентичной нашей, где жизнь разворачивается точно таким же образом, как в нашем мире. - Билли указал на другое число. - Здесь можно найти копию нашей вселенной, но не идентичного двойника. - Он подвинул палец. - А здесь существует вселенная, чей мир похож на наш, но ее частицы сложились в другие сценарии, в другие судьбы».
        Билли остановился на этом числе.
        «Да, Билли, в теории это так, - согласился Джон. - Но параллельные вселенные - лишь гипотеза. Они уходят за пределы нашего космического горизонта. Никаких объективных доказательств не существует».
        Билли не убирал палец с последнего вычисления.
        «Мир, такой же, как наш, где возможны другие варианты развития событий!»
        Джон смотрел на кончик его пальца, крепко прижатый к бумаге, и казалось, что он вот-вот проткнет ее.
        «Математика работает и в рамках инфляционной модели».
        Губы Билли растянулись в улыбке. Джон хотел встать и уйти, накричать на друга за то, что тот оборвал величайший день в его подающей надежды карьере какими-то дурацкими теориями, которые никогда не воплотятся в жизнь. Он напомнил себе, что у Билли траур. Напомнил, что нужно быть терпимее.
        «Билли, погоди минуту. Я не очень понимаю, чего ты ждешь от меня».
        «Где-то внутри нашей мультивселенной она все еще жива».
        «Билли, - мягко проговорил Джон, - невозможно узнать, что находится за космическим горизонтом. Ты же в курсе. Даже если существуют другие миры, похожие на наш, где мертвые все еще живы, мы этого никогда не узнаем. Наша вселенная - единственный известный нам дом».
        «Да, - согласился Билли. Джон сложил лист с расчетами и аккуратно положил его в нагрудный карман друга. - Просто мне легче от мысли о том, что, возможно, в каком-то из миров мы все еще счастливы».
        Джон не знал, что сказать. Он хотел спросить Билли о том, что случилось с Эвелин, но вдруг понял, что уже и так знает самое главное: Эвелин умерла, и Билли пытался найти способ вернуть ее. Он надеялся, что Джон подправит его вычисления, поможет ему рассчитать все вариации инфляционных моделей. Билли обратился к Джону по старой дружбе, ведь они всегда разговаривали друг с другом научными терминами, и в этих безумных расчетах заключалось настоящее горе, которое он не мог выразить напрямую. Джон оставил на столе несколько долларов и положил руку на его плечо.
        «Пойдем, - сказал он. - Куплю тебе выпить».
        - Не пей с человеком в трауре, - посоветовал мне доктор Кук. - В итоге ему станет только хуже, а ты так напьешься, как никогда в жизни.
        Словно Виктор Франкенштейн, Билли использовал науку, дабы справиться с горем. У Виктора Франкенштейна был друг детства, Анри Клерваль, который мог бы предостеречь его от вмешательства в круговорот жизни. У Билли же был Джон Кук, напоминающий ему о непостижимости науки. Математические расчеты не оживила бы Эвелин, а даже если бы смогли, все мы знаем историю зловещего монстра и Виктора Франкенштейна, ученого с благими намерениями.
        - Мы продолжали периодически общаться по профессиональным вопросам, но с того дня я его не видел.
        Взяв с письменного стола несколько книг и яблоко, Джон положил их в свою сумку.
        - Я очень соболезную по поводу твоего дяди.
        Он перекинул сумку через плечо.
        Мы вместе вышли в коридор и прошли до главного входа.
        - А зачем он приехал на конференцию? Зачем нужно было выискивать вас?
        - Незадолго до этого в университетском журнале написали большую статью обо мне. Скорее всего, он ее увидел. И скорее всего, он узнал, что я читаю лекции, и решил, что я найду способ помочь.
        Мы прошли через стеклянные двери к затененному проходу.
        - Как вы думаете, встреча с вами помогла Билли справиться с горем?
        - Печаль похожа на лабиринт. Ты путаешься и выбираешь неправильные повороты, но в конечном итоге находишь выход.
        Уже на улице я показала Джону, где припарковала машину. Ему же предстояло пойти в противоложную сторону.
        - Спасибо, что столько рассказали о моем дяде, - воскликнула я и пожала ему руку.
        - Билли был хорошим человеком, но жил всегда внутри своей головы.
        Джон помахал на прощание, и мы разошлись.
        Сев в машину, я перечитала новую загадку.
        «Что бы ни случилось, я знала, что выживу. Более того, я знала, что продолжу работать. Выживать - значит, перерождаться вновь и вновь. Это нелегко, к тому же это всегда больно. Но или так, или смерть».
        Я постаралась представить, как эти слова произносит Билли, но вместо этого слышала другой голос, тоже очень знакомый. «Я выжила. Это было нелегко. Другого выбора нет». Слова идеально ложились под мамин нежный, спокойный тембр. Я еще раз взглянула на листовку. 17 и 20 февраля 1986 года, спустя несколько месяцев после моего рождения. Вероятно, Эвелин умерла где-то в промежутке между 1984 годом, когда открылись «Книги Просперо», и конференцией доктора Кука. Наверное, я была еще совсем маленькой, а мама никак не могла справиться с ее смертью. Со временем она научилась скрывать свою боль, и все же, почему она никогда не говорила со мной об Эвелин? Почему ее фотография никогда не стояла на книжной полке в гостиной, рядом с фотографиями других покойных, но не забытых родственников - маминых родителей, папиного брата.
        Почему же мы не вспоминали и об Эвелин?
        Глава 9
        Сколько я себя помню, каждое воскресенье мои родители мариновали мясо, разжигали гриль и завершали выходные очередным выпуском «Пикника с семьей Брукс». Неважно: дождь ли на улице или палящее солнце. Хорошо ли мы себя чувствуем или нет. Дома ли я или на другом конце страны. Каждое воскресенье они следовали своей традиции.
        Я ждала маму во дворике. По всему участку цвели мамины розы. Десятки оттенков красного захватили лужайку. На дереве авокадо, как это всегда бывало в конце июня, появлялись плоды - маленькие шарики размером с оливку.
        Мама подошла ко мне с двумя бокалами вина. Ее кудрявые волосы, достающие до плеч, красиво развевались на ветру. Она была в старой папиной футболке поло и шортах цвета хаки - ее обычная одежда для работы в саду. Я пыталась представить прежнюю маму: Сьюзи, с ее гладкими, выпрямленными волосами, вокалистку Lady Loves, которая очаровала папу своей строптивостью и сбивала Джона Кука с ритма. Сьюзи, одно только присутствие которой в коридоре рядом с классом биологии могло напугать Билли и заставить спрятать в карман собственноручно сделанную лягушку для Эвелин. Но когда она, встряхнув кудряшками, подошла ко мне с бокалами розового вина, я увидела свою маму со спутанными от панамки мягкими локонами и покрасневшими от палящего солнца щеками.
        - Шефердия красиво цветет в этом году, - сказала я и взяла бокал. Дерево покачивало забор, а перед ним красовались кусты роз. На траве виднелись опавшие разноцветные лепестки.
        - Не знала, что ты разбираешься в ботанике, - ответила мама.
        - Я уже столько лет твоя дочь, что вполне могу отличить это дерево от чайно-гибридных роз.
        Она вздрогнула, и я почувствовала, что атмосфера между нами слишком напряженная для саркастических шуточек. Я хотела, чтобы она заботливо убрала мне за ухо прядь, упавшую на лицо, но она держалась очень отстраненно.
        Палящее солнце раннего вечера никак не унималось. Я нашла убежище в тени веранды, и мы уселись за стол на крыльце.
        - Как там у Джоани? - спросила мама.
        - Я переехала в квартиру Билли. Домик Джоани тесноват для гостей.
        - Странно, наверное, жить там?
        - Немного, - призналась я.
        - Ты же помнишь, что всегда можешь вернуться домой?
        - Помню.
        Мы смотрели на безоблачное небо, попивая вино и избегая зрительного контакта. Я все еще думала о рассказе доктора Кука, как он вздрагивал от одного воспоминания о маме. Будучи подростками, Джон и Билли боялись ее. Я помню запуганный взгляд Билли, когда она накричала на него в мой двенадцатый день рождения. Он и во взрослом возрасте не мог с ней сладить. Но я никогда ее не боялась. Я и сейчас ее не боялась.
        - Как так получилось, что ты никогда не упоминала об Эвелин?
        Мама разглядывала плескавшееся в бокале вино, мерцающее на солнце рубиновым цветом.
        - Не нашлось повода.
        - Но она была твоей лучшей подругой!
        - Была.
        - И женой Билли?
        - И женой Билли.
        - И тебе не кажется странным, что я никогда о ней не слышала?
        Мама сделала небольшой глоток, задумавшись.
        - Возможно, - в конце концов, призналась она, а потом посмотрела на свои наручные часы и поднялась. - Что ты хочешь от меня услышать? Я не могу говорить об этом. Мне нужно было жить дальше, вот и все.
        Она с нахмуренным выражением лица скрылась за дверью, но я прошла следом за ней на кухню.
        - Каким был Билли после ее смерти? Насколько я помню, от него всегда немного веяло грустью.
        - Тебе он казался каким-то волшебным. - Мама открыла духовку и положила на верхнюю подставку стеклянное блюдо с картофелем.
        - Это из-за Эвелин он был таким печальным?
        - Он вообще был тем, кем был, только из-за Эвелин.
        Ее лицо скрывалось за дверцей духовки, и мне оставалось лишь догадываться, с какими чувствами она это произносила. Закрыв духовку, мама поднялась на ноги и настроила таймер на сорок минут.
        - Хочу принять ванну перед ужином. Скажешь папе, чтобы он поставил мясо минут через десять? - Она указала взглядом на гараж, откуда доносилось жужжание шлифовального станка.
        Я пошла за ней к лестнице.
        - Почему ты не хочешь поговорить со мной?
        Мама остановилась и посмотрела на меня с высоты нескольких ступенек.
        - Родная, я весь день возилась в саду. Можно я искупаюсь перед ужином?
        - Но ведь здесь все свои. Ты можешь хоть с перепачканным лицом сидеть. Можешь не снимать свою рабочую одежду. Да и вообще прийти голой. Можем стать семьей нудистов!
        В обычное время мои слова бы ее рассмешили, но в этот раз она только холодно ответила:
        - Мне нужно немного побыть одной.
        Она быстро поднялась по ступенькам и исчезла за дверью своей спальни. Со стены донеслось журчание воды в трубах. Я представила, как мама большим пальцем ноги проверяет температуру перед тем, как зайти в ванну. Интересно, думала ли она обо мне или Эвелин? Она, возможно, и пережила ее смерть, но явно не смирилась с ней.
        - Пап! - закричала я, постучав в дверь гаража. - Папа!
        Рев шлифовального станка не прекращался. Я открыла дверь. Папа стоял у дальней стены и обрабатывал книжную полку. Я ему помахала рукой, чтобы он меня заметил, и, выключив машинку, он снял защитные очки.
        - Мама хочет, чтобы ты приготовил мясо. Она принимает ванну.
        Папа с упреком вскинул брови. Впрочем, даже я почувствовала раздражительность в своем голосе на последней фразе.
        - Я ни в чем не виновата! - выпалила я, не желая признавать ошибку.
        - Дело не в том, кто здесь виноват.
        Папа вытащил из розетки провод и оставил шлифовальную машинку на верстаке. Я прошла за ним через кухню и гостиную к заднему крыльцу.
        - Ты слишком неделикатно ведешь себя.
        - Потому что хочу поговорить с ней? Хочу, чтобы она впустила меня в свою жизнь?
        - Порой лучше оставить прошлое в покое.
        Папа включил разжигатель для гриля, и я пощелкала им, пока не зажгла конфорки.
        - Ты-то сам в это веришь?
        Значительная часть наших отношений с отцом крутилась вокруг истории. Первая книга, подаренная мне папой, оказалась иллюстрированной историей президентов. Каждую ночь, когда он укладывал меня в постель, мы перечитывали хроники из жизни какого-нибудь президента, от Вашингтона - его любимчика - до Буша-старшего, кто находился у власти в то время.
        - Принесешь мясо, пожалуйста?
        Папа мотнул головой в сторону кухни.
        Я принесла тарелку со стейками, предварительно оставленными в маринаде на кухонном островке. Когда я отдала ее папе, он сказал:
        - Тебе повезло, что твои родители живы и все еще вместе. У большинства людей этого нет.
        Папа редко говорил о своих родителях, но я знала, что он так и не справился с болью утраты.
        - Вряд ли Билли оставил тебе магазин, чтобы насолить маме. - Папа вонзил в кусок мяса огромную вилку и приподнял его с тарелки. Он подождал, пока со стейка стечет маринад, и положил на гриль. Мясо приятно зашипело. - Но Билли никогда не заботился о чувствах других людей. Он всегда думал только о себе.
        - Не только о себе. Еще об Эвелин.
        - Это всего лишь еще одна форма эгоизма, но по сути та же забота о себе.
        - Почему вы с мамой всегда видели в нем только плохое?
        - Потому что мы хорошо его знали.
        Папа закрыл крышку гриля и сел за стол напротив меня. В воздухе запахло сладким - из мяса выпаривался соевый соус.
        - Ты ведь была еще совсем ребенком.
        - Я понимаю, что Билли оказался вовсе не таким надежным, каким виделось мне. Я целый день работаю с детьми, и они замечают куда больше, чем ты думаешь. В Билли действительно всегда было что-то тяжелое. Я только сейчас осознала, что причина крылась в Эвелин. - Мы с папой смотрели друг на друга, как адвокат и прокурор в зале суда. - Когда я впервые завела этот разговор, ты сказал, что она умерла от приступа.
        Папа закашлялся, стараясь скрыть свое удивление.
        - Я так сказал?
        - Мамина с Билли ссора как-то связана с ее смертью? - Папа вглядывался в гостиную через стеклянные вставки наших французских дверей, откуда вот-вот должна была выйти мама. - Пап, пожалуйста! Помоги мне понять, почему мама не хочет говорить со мной об этом.
        - Из-за Эвелин между ними вечно царило какое-то… напряжение, - признался он.
        - Эвелин и Билли встречались в школе?
        Если бы папа спросил, откуда я об этом узнала, я бы рассказала ему о Джоне Куке, о последнем квесте Билли, об уликах, которые я уже обнаружила, об истории, которую я пыталась собрать по кусочкам. Я бы все ему объяснила!
        - Я тогда не был с ними знаком.
        - Но мама же рассказывала тебе эту историю?
        - Рассказывала. Она с самого начала считала это плохой идеей, но ни Билли, ни Эвелин не хотели ее слушать.
        - Нельзя вмешиваться в чужую жизнь.
        Я ожидала услышать: «Перестань, Мими» папиным укорительным тоном, но он вдруг согласился со мной.
        - Ты права, это не ее дело.
        - Как Билли и Эвелин сошлись снова?
        Я вновь приготовилась, что папа спросит, откуда я знаю и об их расставании. Вновь приготовилась поделиться с ним всем, стоило ему только спросить.
        - Благодаря твоей маме, - внезапно ответил он. Папа подошел к грилю и проверил стейки. Они пока не прожарились, поэтому он закрыл крышку.
        - Она не специально, конечно. Эвелин с твоей мамой возобновили общение, когда мы переехали в Лос-Анджелес.
        - Когда?
        - В семьдесят пятом году, наверное, или в семьдесят шестом. Эвелин пришла на одну из моих корпоративных вечеринок. Твоя мама ненавидела эти вечеринки. Да и я, честно говоря, тоже.
        Папа сказал, что мама хотела вернуться домой, как только они приехали.
        «Последняя бутылка - и мы уходим, - прошептала она ему, пока он стоял в очереди за имбирным элем. - Серьезно. Я хочу домой».
        Папа согласился, и мама убежала искать туалет. Попивая свою газировку, папа разглядывал других обитателей гостиной. Большинство приглашенных заказывали уже третий мартини. Голоса юристов становились громче. Их жены постепенно избавлялись от каблуков. И именно в этот момент появился Джерри Холдсбрук.
        - Он вообразил себя Джорджем Хэмилтоном. - Папа откинулся на спинку кресла, скрестив руки за головой.
        Мой отец слыл прирожденным рассказчиком, делал паузы в нужных местах и приукрашивал скучные детали. Ему нравилось предаваться воспоминаниям, особенно если они касались мамы, а я благодарила небеса за его любовь к различным историям из прошлого, так как он напрочь забывал, что рассказывал мне о тайнах, которые мама всячески пыталась скрыть.
        Как же я радовалась, что мама не спешила выходить из ванной, ведь если бы она внезапно спустилась к нам, папе пришлось бы закончить рассказ на полпути.
        - Этот искусственный загар, эти белоснежные зубы… - тем временем продолжал отец. Приходить в разгаре вечеринки, когда юристы со своими женами уже заканчивали третий бокал, а вымученные разговоры перетекали в веселую, пьяную болтовню - стиль Джерри Холдсбрука. Также в стиле Джерри Холдсбрука - приходить в обнимку с женщиной неземной красоты, слишком прекрасной для него. Эта высокая блондинка в комбинезоне заметно выделялась на фоне остальных женщин в темных коктейльных платьях.
        Папа следил за Эвелин, пока она плавной, почти плывущей походкой не ушла из комнаты. Невольно он поймал взгляд Джерри. Тот поднял бокал, и папа поднял свою газировку в ответ.
        «Вот же засранец», - подумал он.
        Настало время уходить. Папа обошел всю террасу в поисках мамы. Не найдя ее во дворике, он проверил столовую и кухню. Он уже собрался подняться в спальню, но по дороге услышал чуть приглушенный женский щебет.
        Мама и Эвелин одновременно обернулись.
        «Дорогой, это Эвелин, моя одноклассница», - сказала мама, держа Эвелин за руку.
        - С тех пор они с Эвелин вновь возобновили дружбу.
        Спустя несколько дней после вечеринки Эвелин пригласила их на творческий вечер в книжном магазине в Пасадене, где она работала. В ту субботу они собирались пойти на свидание - очередной вечер, проведенный сначала в ресторане, а потом в кино, - но мама предложила хотя бы раз сходить на какое-нибудь культурное мероприятие, и папа уступил, хотя он несколько недель ждал, когда в прокат выйдет «Вся президентская рать».
        Эвелин всегда находилась в центре внимания - гости вились вокруг нее: высокой белокурой девушки в красном платье с декольте.
        «Я так рада, что вы пришли!» - распела Эвелин, обнимая их обоих. Она взяла их за руки и повела к приглашенному писателю.
        Посетители толпились вокруг него и слушали лекцию о повлиявших на его творчество личностях - Томасе Пинчоне, Джеймсе Джойсе, Бертольте Брехте и некоторых других теоретиках, о которых папа ничего не слышал. Закончилась одна лекция, началась другая, с новыми авторами, но на ту же тему вдохновителей. Писатели обсуждали недавно вышедшие романы и делили их на две группы: одни были незаслуженно оставлены без внимания, другие же - слишком переоценены. Папа пил имбирный эль и думал: ненавидит ли он вечеринки в целом или только те, которые устраивают его коллеги?
        На следующее утро мама, поцеловав папу перед выходом, собралась на встречу с Эвелин.
        «Теперь так всегда будет? Придется делить тебя с Эвелин?» - пошутил папа. Но мама не засмеялась. Папа копался в кипе бумаг, лежащей у него на коленях, чем, собственно, занимался каждое воскресенье - плавал в документах, разбросанных по гостиной.
        И что же ей оставалось делать? Сидеть рядом, пока он работал? Приносить ему кофе?
        «Передавай Эвелин привет», - улыбнулся папа, чмокнув маму в ответ.
        - Но Эвелин тебе не нравилась, верно? - спросила я.
        - Ее невозможно было не любить. Она таскала нас на различные литературные мероприятия, на ужины с писателями, но казалась единственным человеком, который говорил обо всем и всех, но только не о себе.
        Папа снова подошел к грилю. Убедившись, что стейк покрылся корочкой, он перевернул его на другую сторону.
        - Если уж совсем честно, то я ревновал. Мне казалось, что твоя мама предпочитала компанию Эвелин мне.
        Конечно, он понимал, что это неправда. Более того, он понимал, что не имеет права мешать их отношениям.
        - Выходит, Эвелин с Билли действительно начали вновь общаться из-за мамы?
        - Вроде того, хотя мама до последнего была уверена, что им не стоит видеться.
        Однажды, когда они поехали на ужин в дом бабушки и дедушки, мама села напротив Билли и разговорилась с ним об «Интервью с вампиром», «Обыкновенных людях» или «Песни песней Соломона» - в общем, разговорилась о книгах, которые недавно прочитала. Но она ни разу не упомянула имя человека, который ей их посоветовал и который подарил ей скидку в маленькой книжный магазинчик в Пасадене.
        «Может, стоит сказать ему, что вы общаетесь?» - спросил тогда папа маму по дороге домой.
        «Ты не в курсе всего. Ты не поймешь», - ответила мама.
        «Но он же все равно рано или поздно узнает правду».
        «Ему будет больно, а я не хочу, чтобы он опять переживал».
        «Поверь, ему лучше узнать об этом от тебя».
        - И без гадалки было ясно, что произойдет дальше, - вздохнул отец возвращаясь в позу рассказчика: задрал локти и откинулся на спинку стула.
        У мамы намечался концерт недалеко от бульвара Сансет - ее первое выступление за те полтора года, что они жили в Лос-Анджелесе. До этого она проходила миллион прослушиваний в различные группы, после которых возвращалась иногда с оптимистичным настроем, а иногда - совершенно подавленной. Как так случилось, что в Лос-Анджелесе куда сложнее пробиться, чем в Нью-Йорке? С другой стороны, и время уже было другое - не ранние семидесятые. Вкусы изменились, людям не нравились ее звучание, ее стиль одежды, что бы они под этим ни подразумевали. В конце концов, стиль можно поменять, а хороший голос, так или иначе, остается хорошим голосом.
        Разумеется, во всех группах - свое виденье бренда. И вот однажды, совершенно внезапно, ей позвонили. Одна из бэк-вокалисток отравилась, и солистка, а по совместительству и менеджер группы, предложила ей выступить вечером того же дня.
        Мама сразу же рассказала об этом своим родителям и Эвелин, но не потому, что хотела, чтобы они пришли, а потому, что была счастлива наконец-то заняться любимым делом. Эвелин обязалась прийти. Родители, конечно же, нет. По их словам, они обрадовались, что ей вновь выпал шанс проявить себя, но в то же время в их голосах чувствовалась неуверенность, которую мама распознала, как разочарование оттого, что даже после брака с успешным мужчиной она не выросла из детских грез.
        Мама встала в дальний угол маленькой сцены, рядом с другой бэк-вокалисткой, гораздо выше и старше ее. Она провела с ней весь день, заучивая припевы их песен, и старалась не падать духом от этой безвкусной, банальной музыки. Но концерт есть концерт. Никогда не знаешь, кто окажется среди публики, даже в таком клубе. Мама даже не догадывалась, что родители могли рассказать Билли о ее выступлении и что он, возможно, искал какое-нибудь местечко, куда можно сходить с девушкой.
        После концерта они все ждали маму на улице. Билли светился от счастья, разговаривая с Эвелин, а папа сочувствующе глядел на его девушку, которая стояла рядом и наблюдала за их диалогом.
        Через некоторое время из клуба вышла мама, и она резко насторожилась, заметив их всех на тротуаре.
        «Сьюз», - улыбнулась Эвелин, махнув рукой. Она подбежала к подруге и крепко обняла ее. Пока Эвелин стояла к нему спиной, Билли приобнял свою девушку и поцеловал в щеку. Папа заметил, что, как только Эвелин отпустила маму и обернулась, Билли быстро убрал руку с ее талии.
        «Великолепный концерт, согласны?» - спросила Эвелин у всей компании.
        «Микрофон закрепили слишком низко. Меня было плохо слышно», - пожаловалась мама.
        «Ты спела замечательно, - воспротивился Билли. Папа так и не понял, с какими эмоциями он это сказал. - И какой же приятный сюрприз, что и Эвелин с нами».
        Мама побледнела.
        «А где Джерри?» - невинно поинтересовалась она. Папа бросил на нее хмурый взгляд, на что она лишь пожала плечами, словно вопрос был совсем безобидным.
        «Не знаю, - ответила Эвелин, посмотрев на Билли. - Наверное, работает».
        Они пытались выдавить из себя неловкие дружелюбные фразочки, но вскоре девушка Билли сказала, что сильно устала. Билли пожал папе руку, чопорно поцеловал маму в щеку и обнял Эвелин. Их эмоции оказались не совсем взаимными: Билли старался как можно крепче обнять ее, тогда как Эвелин просто похлопала его по спине.
        «Билл, нам пора идти», - вмешалась его девушка, когда объятия уж слишком затянулись.
        «Так ты теперь Билл?» - поддразнила его Эвелин.
        «Все мы рано или поздно становимся взрослыми», - ответил Билли, на что Эвелин улыбнулась.
        Трудно было сказать, какой скрытый смысл Эвелин прочитала в его словах, но он видел, так же ясно, как и приглашенная девушка, что между ними пробежала искра.
        «Твой брат хорошо выглядит, - проговорила Эвелин, глядя, как Билли со своей пассией отдаляются от них. Билли повернулся только один раз, чтобы робко ей улыбнуться. - В смысле, счастливым. Он выглядит счастливым».
        «Так позволь ему и дальше оставаться счастливым», - попросила мама.
        «Сьюз, я встречаюсь с Джерри Холдсбруком».
        На самом же деле их отношения с Холдсбруком едва ли можно было назвать серьезными и долговечными.
        - Разумеется, как только на горизонте появилась Эвелин, та девушка исчезла из жизни Билли.
        Папа вытащил стейк, положил в тарелку и унес на кухню. Я пошла за ним. Он переложил мясо в керамическое блюдо и оставил остывать. Я проверила таймер на духовке: картофель приготовится через семь минут. Мое время заканчивалось.
        - На чем я остановился? - задумался папа.
        - Эвелин и Билли встретились снова.
        - Именно.
        На следующий семейный ужин Билли пришел один. На протяжении всего вечера мама пыталась его разговорить, но он не пересекался с ней глазами и уж тем более не отвечал на ее вопросы.
        Мама попросила Билли помочь ей с десертом, и он с неохотой пошел за ней на кухню.
        «Год? - опешил Билли. - Вы общаетесь с Эвелин уже год, и ты ничего мне об этом не говорила? Ни разу за год?»
        «Я хотела уберечь тебя!»
        «Но я не нуждаюсь в твоей заботе. Тебе уже давно пора прекратить думать, будто ты знаешь, что для меня лучше».
        Он в гневе хлопнул дверью.
        - А мама часто пыталась уберечь его? - спросила я.
        - Она всегда действует из благих побуждений, но никто не хотел бы такую сестру, которая печется о тебе, как мамочка.
        Папа протянул мне три тарелки и столовые приборы.
        - Да и маму, которая печется, как мамочка, тоже вряд ли кто-то захочет, - пошутила я, но папа поднял брови, как предупреждение, чтобы я не испытывала судьбу. - Так, значит, с тех пор Билли и Эвелин снова встречались?
        - Спустя несколько недель Билли пришел на семейный ужин с ней.
        Эвелин подарила его маме букет цветов, а отцу - бутылку виски. Они поблагодарили ее за подарки, старательно скрывая свое удивление. Мама же виделась с Эвелин буквально за день до этого, но Эвелин ни слова не сказала про то, что придет на ужин.
        Она отвела Эвелин в сторону, когда та отлучилась, чтобы принести Билли бутылку пива.
        «Почему ты не предупредила, что придешь?»
        «Я этого и не планировала».
        Эвелин сказала, что они с Билли катались на машине, но Билли не хотел расставаться, поэтому пригласил ее на ужин.
        «Значит, вы опять вместе?»
        «Не знаю».
        Но мама прекрасно понимала, что ответ Эвелин был известен.
        «А как же твой парень?»
        «Джерри никогда не был моим парнем».
        - Бедный Джерри Холдсбрук, - пробормотала я, накрывая на стол.
        - Если бы ты его знала, вряд ли бы жалела.
        Папа кинул мне три салфетки, как мастеру по складыванию. Я сложила их по маминой виртуозной методике.
        - Не понимаю, почему мама была против их отношений. Она боялась, что Эвелин снова разобьет ему сердце?
        Я положила салфетки рядом с тарелками, а поверх них - приборы. Папа сел напротив и помотал головой.
        - Дело скорее в том, что между Билли и Эвелин горела такая страсть, будто остальных людей в мире не существовало. Наверное, твоей маме казалось, что про нее забыли.
        Конечно, они продолжали регулярно видеться на ужинах, на литературных мероприятиях, организованных Эвелин. Но теперь мамины разговоры о ее занятиях по фортепиано, гитаре и контрабасу заменились историями Билли.
        Эвелин брала Билли за руку и говорила: «Расскажи им о Перу».
        «Им будет неинтересно слушать про Перу», - подшучивал Билли, словно вся эта страна, да и весь регион Анд слыли какой-то локальной шуткой только между ними.
        «Конечно, интересно! - настаивала Эвелин. - Ребята, вы же хотите послушать?»
        Эвелин отлично понимала, что Билли и так без умолку рассказывал о своей лаборатории, о том, как трудно отслеживать землетрясения, и о прочих вещах, о которых родители слышали уже не одну байку.
        «Конечно», - ответил папа, приобняв маму за талию, а она ухмыльнулась ему, словно хотела сказать: «Ну, началось».
        На протяжении всего ужина, даже во время десерта Билли рассказывал долгую, запутанную историю о каком-то американском сейсмологе, который предсказывал крупное землетрясение в Перу, что спровоцировало у всего мира необоснованную панику.
        «Он же совершенно безрассуден!» - возмутился Билли, эмоционально взмахнув рукой, и чуть не опрокинул бокал вина.
        «Совершенно», - с насмешкой ответила мама. Билли был слишком занят «ловлей бокала» и не обратил внимания на ее тон. А если Эвелин и услышала сарказм в голосе лучшей подруги, то сделала вид, что не заметила.
        Ни разу за все эти ужины Билли не спросил папу про его работу и юридическую фирму. Он никогда не спрашивал маму про курсы написания песен, на которые она ходила, или про потенциального менеджера, с которым она познакомилась. И все же они продолжали регулярно видеться, потому что мама радовалась хоть какой-то возможности провести субботний вечер в компании лучшей подруги.
        Папа говорил о Билли точно так же, как и Джон Кук: Билли не вполне понимал, что окружающие его люди являлись такими же живыми существами, как и он сам.
        - Отчасти он продолжал злиться на твою маму за то, что она молчала об Эвелин.
        - И его можно понять, - ответила я в защиту Билли. - Даже если она пыталась уберечь его, стоило сказать правду. - Кажется, теперь мама намеревалась уберечь и меня. - Ложь никто не любит.
        - Верно, - согласился папа. Над нашими головами заскрипел паркет. Мы оба посмотрели наверх. - Но Билли превратил их отношения во вражду.
        - Поэтому они перестали разговаривать?
        Все это казалось очень странным. Даже если он злился на маму и сильно обижался, он в любом случае воссоединился с Эвелин.
        Внезапно прозвенел таймер, и я кинулась к духовке, чтобы вытащить картофель. Сверху образовалась хрустящая корочка. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: получилось идеально.
        Наверху закрылась дверь. Аккуратно, но достаточно громко, чтобы мы поняли, что мама сейчас спустится.
        - Как Эвелин связана с их разногласиями? - спросила я, присев напротив папы.
        - Напрямую никак. Но я же сказал, из-за нее между ними всегда витало какое-то напряжение. - Папа посмотрел на лестницу, с которой вот-вот должна была спуститься мама. - Оставим этот разговор между нами, ладно?
        - Само собой. Это наш секрет, - пообещала я, чувствуя, что пропасть между мной и моими родителями стала лишь больше после того, как я узнала подробности их прошлого. Впрочем, папа не упомянул ничего такого, что помогло бы мне разобраться в истинной причине ссоры, состоявшейся между мамой и Билли. Но с подсказками, которые оставил мне дядя, я раскрою эту тайну, и не важно, помогут мне в этом родители или нет.
        - А вот и она! - Папа с восхищением повернулся к лестнице. Мама смыла весь макияж. Я и не задумывалась, сколько косметики она наносила, пока не увидела ее бледные губы и усыпанное веснушками лицо. Мама осторожно спускалась вниз в своем атласном халате, плотно завязанном на талии.
        - Я знаю, что из-за смерти Билли тебя мучает много вопросов, - сказала она, присев за стол. - Если бы у меня нашлись подходящие ответы, я бы уже давно тебе все объяснила! Но то, что произошло в прошлом между нами, причиняет лишь боль. Мне было очень тяжело, когда он перестал со мной общаться. Я этого никогда не хотела. Он сам выступил инициатором нашего разрыва, и я отказываюсь оправдывать его действия и обсуждать их.
        - Значит, ты будешь просто притворяться, что его никогда не существовало? Что Эвелин никогда не существовало?
        - А кто-то притворяется, что их никогда не было? - с раздражением, но имея на то все основания, возмутился папа. Последние двадцать минут он в красках описывал их историю, но одного маминого слова оказалось достаточно, чтобы эти разговоры вновь угодили под замок.
        - Что ты надеешься выпытать?
        - Вполне естественно пытаться узнать чуть больше о своих корнях.
        - Ты и так достаточно знаешь о своих корнях, - отчеканила мама, и папа положил свою ладонь поверх ее. Они сидели на противоположной стороне и смотрели на меня. Два против одного - нечестная битва.
        - Как насчет «Лос-Анджелес Доджерс» сегодня? - поинтересовался папа, наконец, прервав молчание. Он всегда разряжал обстановку разговорами о бейсболе или истории. Правда, на этот раз с нас хватило истории. - Будет прекрасно, если посмотрим матч вместе.
        - Я за, - кивнула я, пусть и перестала следить за бейсболом с тех пор, как переехала на Восточное побережье. Но споры с родителями порождали недоверие и мешали нам сплотиться.
        - Я тоже, - неожиданно согласилась мама. Странно, ведь, когда я была маленькой, она никогда не смотрела с нами бейсбол и не ездила на стадион через весь Лос-Анджелес.
        Мы закончили с едой и, оставив тарелки на столе, что являлось чем-то совершенно немыслимым для нашей семьи, завалились на диван. Я уселась между родителями. Папа включил матч. «Доджерс» блистали - питчер бросал подачу за подачей. К восьмой подаче папа откинул назад голову. Его тяжелое дыхание постепенно перешло в храп. На одном особенно громком всхрапе мы с мамой вздрогнули, а потом рассмеялись, и как же было прекрасно смеяться вместе. Мне хотелось положить голову ей на плечо. Хотелось извиниться, сказать, что я больше не буду задавать вопросы о Билли и не причиню ей боль. А еще в глубине души я надеялась, что она тоже извинится, поведает правду и перестанет мучить меня секретами. Однако проблема заключалась в том, что она не могла это сделать. Мы обе не могли, и я все еще не понимала почему.
        Наверное, я так и не разгадаю причину, пока не откроется главная тайна.
        Когда игра закончилась, на часах было уже почти одиннадцать. Мама поднялась и протянула мне руку, чтобы помочь встать с дивана.
        - Не хочешь сегодня остаться у нас? - с надеждой спросила она.
        - Мне нужно ехать обратно. - Я не уточнила, что под «обратно» имелась в виду квартира Билли, ведь теперь его имя вновь было под запретом, а любой разговор испарялся в стране невысказанных слов. - Утром будут ужасные пробки.
        - Это верно. - Мама отпустила мою руку. - Понимаю.
        Я пошла за ней в прихожую. Дойдя до двери, мама чуть не задушила меня в своих крепких объятиях.
        - Я не хочу ссориться, - прошептала она мне на ухо.
        - Я тоже не хочу, - ответила я, сжав ее еще сильнее.
        Но это не отменяло того факта, что мы все же ссорились. И ссора выражалась не в криках и ругани, не в обвинениях: «Ты ужасная мать» или «Какая же ты неблагодарная дочь». Наш разлад был во всем, что мы не произносили вслух, в нашем крепком объятии, даже в том, что, в конце концов, нам пришлось ослабить хватку. Нам пришлось отпустить друг друга.
        Глава 10
        Следуя за соблазнительным запахом кофе, я спустилась вниз, где Чарли нарезал помидоры и мыл салат-латук. Он подпевал песне Боба Дилана, ополаскивая пластиковое ведро.
        - Люблю эту песню, - сказал он. - Где бы она ни играла, с ней лук всегда кажется слаще.
        Продолжая петь, он принялся раскладывать на витрине кексы.
        Эта картинка напомнила мне маму, то, как весь процесс готовки - начиная с выбора рецепта в кулинарной книге и заканчивая подачей блюда - сопровождался ее пением. Когда я спрашивала, какую песню она напевает, она удивлялась и спрашивала: «Разве я пела вслух?» А затем замолкала. Поэтому я перестала задавать вопросы, ведь только во время готовки я слышала, как она поет.
        Чарли разорвал пустую коробку из пекарни, поставляющей выпечку каждое утро в наш магазинчик.
        Он протянул мне кекс.
        - Инжир с козьим сыром. Звучит так себе, но, по правде говоря, очень вкусно.
        Я отломала кусочек засахаренной верхушки. Действительно, вкусно! Чарли выбросил коробку и вытер руки об свои зауженные джинсы.
        - Любимые кексы Билли. «Мне в жизни нужны только две вещи, - говорил он. - Хорошая книга и инжирный кекс Тиффани».
        Чарли протер столешницу и поставил кофемашину прогреваться.
        - Кто такая Тиффани? - спросила я.
        - Пекарь из Атуотера. Билли говорил, что она знает путь к сердцу мужчины.
        Чарли засмеялся.
        - А она всегда отвечала: «Как жаль, что мне нравятся женщины».
        - Билли с кем-нибудь встречался?
        Я продолжала поедать кекс, медленно, наслаждаясь каждым кусочком.
        - Если и встречался, я об этом ничего не слышал. Билли вечно витал в книгах. В книгах и землетрясениях. Впрочем, интерес к землетрясениям проявлялся, только когда по новостям объявляли о крупных бедствиях.
        - Витал в инжирных кексах? В книгах, землетрясениях и инжирных кексах? - Чарли подмигнул мне и пошел к столам, чтобы снять стулья. - Билли когда-нибудь рассказывал о своей жене?
        Чарли неуклюже уронил стул.
        - Билли был женат?
        - На Эвелин Вестон. Она первый владелец «Книг Просперо».
        - Ты уверена?
        Я кивнула, и тогда Чарли пробормотал:
        - Хм, впервые об этом слышу.
        Казалось, его не особо впечатлило данное открытие.
        В девять часов мы открылись. Снаружи уже стояли три женщины в ожидании своей порции инжирных кексов.
        - Где Малькольм? - невзначай поинтересовалась я. Обычно в это время он уже стоял за стойкой и вел наблюдение за своей территорией.
        - Он написал мне, что завтракает с торговым представителем. Попросил передать тебе, что опоздает. - Чарли раздал посетительницам по кексу.
        - Я вполне и сама справлюсь, - заявила я в свою защиту. Разумеется, я не ожидала, что Малькольм напишет мне, ведь у него даже не было моего номера, но меня все равно задевал тот факт, что я являлась лишним человеком в повседневной рутине «Книг Просперо».
        - Я в этом не сомневаюсь, - усмехнулся Чарли.
        Утренняя суматоха постепенно набирала темп. Чарли лучше справлялся с кафе, когда я не мешалась у него под ногами, поэтому я занялась разгадкой последней улики.
        «Что бы ни случилось, я знала, что выживу. Более того, я знала, что продолжу работать. Выживать - значит, перерождаться вновь и вновь. Это нелегко, к тому же это всегда больно. Но или так, или смерть».
        Цитата из книги «Страх полета» Эрики Джонг. Я не слышала об этом романе, но он имел успех в свое время. Совокупный тираж составлял более двадцати миллионов экземпляров по всему миру. У нас также валялся один экземпляр в разделе художественной литературы, и еще один - в разделе профеминистской литературы. Я бегло просмотрела их оба. Ни в одном из них не оказалось припрятанной загадки. Электронный поиск показал, что и в кладовой дополнительных экземпляров не осталось. Но этот роман должен был привести меня к следующему человеку, с которым мне предстояло связаться. Я уселась на место Малькольма за стойкой и приступила к чтению.
        Поначалу меня шокировал прямолинейный тон Изадоры Винг. В книге, вышедшей в 1973 году, так откровенно говорилось о ее сексуальных желаниях, что даже спустя сорок лет эти строчки вгоняли меня в краску. Роман заполняли литературные отсылки. Изадора смотрела на свою жизнь через призму прочтенных книги любимых персонажей. Поскольку Билли не оставил никакой записки и не подчеркнул ни одного абзаца, следующая улика должна была оказаться среди романов, упомянутых главной героиней. Проблема заключалась лишь в том, что отсылок таилось огромное количество. Слишком много названий, за которыми могла стоять подсказка.
        Мне стоило отвлечься, но полупустой магазин никак этому не способствовал. Расположение исторических романов не давало мне покоя каждый раз, когда я проходила мимо. Книг казалось непозволительно мало, зато все они стояли в алфавитном порядке. Я вытаскивала книги и расставляла их по эпохам, начиная с наших предков - книги по истории индейцев находились в другой части магазина, в разделе репрезентации меньшинств - и заканчивая новейшей историей. Сухой закон, за ним коррупционные скандалы при администрации президента Гардинга, далее самолет «Дух Сент-Луиса» и биржевой крах 1929 года. Конечно, не все было так просто. Например, в какой хронологии поставить книги про Рузвельта - до Второй мировой войны или разложить их по разным промежуткам? Или, может, биографии исторических личностей должны стоять в разделе биографий? В общем, я постаралась системно расставить книги. Получилось довольно хаотично, но все же лучше, чем было раньше.
        Прозвенел дверной звонок. Я не сразу узнала Элайджу без его костюма в полоску. На нем была футболка и пляжные шорты, под стать его светлым волосам. Заметив, как я копаюсь в разделе исторической литературы, он направился прямиком к стеллажам.
        - Я тут проезжал неподалеку, - заявил он. Мы из вежливости перекинулись парой-тройкой неловких фраз: он спросил, хорошо ли я устроилась, а я в ответ поинтересовалась, как проходит его лето.
        - Может, кофе? - предложила я.
        - Нет, я спешу, договорился встретиться с другом у обсерватории. - Он прислонился к стеллажу, над которым я уже пыхтела несколько часов, и наклонился, чтобы подтянуть носки. - Вы не отвечали на мои звонки.
        - А вы звонили? - Я выровняла несколько книг, которые стояли в глубине полки. В хронологическом порядке смотрелось действительно лучше.
        - Раз пять минимум. Я говорил с Малькольмом. Один ресторан искал место под аренду в этом районе. Впрочем, они уже нашли какую-то точку.
        - А с чего они решили, что «Книги Просперо» продаются?
        - Это мои дальние знакомые.
        - И вы им сказали, что мы продаем магазин? - Я не могла определиться, кто разозлил меня больше: Элайджа, который сработал без моего ведома, или Малькольм, который решил не согласовывать важные вопросы со мной. - Я все еще не собираюсь продавать его, по крайней мере до тех пор, пока не найду подходящего человека.
        Элайджа нахмурился.
        - Мы должны смотреть вперед. Мы ведь много потеряем, если банк лишит вас права собственности за неуплату кредита.
        «Мы». Звучало, как будто мы с ним в команде. Будто мы объединились.
        - Я ценю ваши усилия. - Я положила ему руку на спину, собираясь проводить его до двери, однако он был выше меня и твердо стоял на месте, не желая уходить. - Но, пожалуйста, никаких больше дальних знакомых. Когда придет время, мы найдем покупателя, который захочет сохранить книжный магазин.
        - Ни один покупатель этого не захочет. Во всяком случае, ни один здравомыслящий покупатель.
        - Значит, я найду не здравомыслящего.
        Найду романтика. Библиофила. Филантропа.
        - Мне важно, чтобы преемник оставил здесь книжный магазин. Это же наследие Билли.
        - Миранда. - Мое имя прозвучало таким тоном, будто мы с Элайджей играли в прятки и он пытался выманить меня из укрытия. - Подозреваю, что вы не до конца понимаете ситуацию. Если магазин обанкротится, это останется на вашей ответственности.
        Прозвенел звонок.
        Даже не оборачиваясь, я догадалась, что пришел Малькольм.
        Я знала, что он наблюдал за нами и что в его хрустальных глазах чувствовались ярость и смятение. Как он там назвал Элайджу? Безграмотным халтурщиком? А кем же тогда ему виделась я, раз мне приспичило пригласить Элайджу в магазин, пока он отсутствовал? Ведь именно так он лицезрел эту ситуацию? Впрочем, кем был сам Малькольм, раз не поделился со мной, что безграмотный халтурщик названивал мне целую неделю?
        - Элайджа, - сказал он, и Элайджа поприветствовал его в ответ. Малькольм холодно кивнул мне. Я окинула его таким же враждебным взглядом. Он встал за стойкой, откуда мог слышать наш разговор, оставаясь при этом вне поля зрения.
        - Так дела долго не продержатся, - заключил Элайджа, направляясь к двери. - Я позвоню вам в ближайшее время. Только в этот раз возьмите трубку.
        Он ушел, поскрипывая кроссовками на деревянном полу.
        Я подошла к Малькольму. Тот рассматривал на компьютере каталог с электронными книгами.
        - Мне случайно не оставляли каких-нибудь сообщений, о которых ты забыл рассказать? Может, от юриста, который только что ушел?
        - Они в книге, - отрезал парень, кликая мышкой.
        - В какой книге?
        Малькольм протянул мне блокнот, в котором были перечислены все сообщения и входящие вызовы. Я обнаружила восемь сообщений за последние десять дней. Наверху страницы он написал мое имя, а сразу под ним значилась простая надпись: «Стервятник».
        - Ты серьезно? - Я хлопнула книгу об стол прямо перед ним.
        Малькольм засмеялся.
        - Очень точное описание.
        - Малькольм! Тебе смешно?
        - Немного. - Он пожал плечами и вернулся к компьютеру, что-то увлеченно просматривая в каталоге.
        - Посмотрим, как ты посмеешься, когда из-за банкротства нам придется вернуть все те книги, которые ты сейчас заказываешь.
        Я бы не заметила, насколько громко прозвучали мои слова, если бы Малькольм не перестал внезапно улыбаться. Он сжался от испуга.
        Малькольм окинул взглядом магазин, проверяя, не услышал ли меня кто-нибудь еще. Стеллажи ожидаемо пустовали в это время суток, писатели в кафе были слишком заняты своими выдуманными мирами, а Чарли, к счастью, возился с бейглами.
        - Наверх, - приказал мне Малькольм, будто маленькому ребенку.
        Я поднялась за ним по темной лестничной площадке к квартире Билли.
        - Только не надо делать мне выговор, - проворчала я.
        - Не собираюсь спорить с тобой перед посетителями, - парировал он.
        - Потому что они не в курсе, что мы разорены? Вот так секрет, наш застойный магазин на грани банкротства.
        - Он не застойный. - На площадке было темно, и я не могла разглядеть его лица.
        - Сколько книг ты продал вчера? Десять?
        - Вообще-то семнадцать, - ответил парень с привычной дерзостью.
        - Супер. Только мы должны столько продавать в час.
        - Миранда, сейчас середина лета.
        Мне не нравилось, с какой интонацией он произносил мое имя, точно так же как мне не нравилось, как произносил его Элайджа.
        - Но ведь не самый пик лета. Продажи не должны падать до конца июля.
        - Ты вдруг сделалась экспертом? - раздраженно бросил он.
        - Я изучала отчеты по продажам, в отличие от тебя.
        - Они неточные. Там не учитывается прибыль с перепродаж.
        Половица скрипела под его ногами, пока он покачивался взад-вперед, сдерживая гнев.
        - То есть ты хочешь сказать, что значительную часть прибыли мы получаем за счет перепроданных книг?
        Мое отчаяние тоже грозилось вот-вот обрушиться на Малькольма.
        - Это не копейки.
        Я медленно вдохнула и выдохнула, стараясь сохранять спокойствие.
        - Послушай, Малькольм. Я понимаю. Я знаю, вам кажется, что я совсем чужой человек и появилась из ниоткуда, но я проводила здесь уйму времени в детстве. «Книги Просперо» мне очень дороги, и я тоже не хочу его закрывать. - Мои глаза привыкли к тусклому свету, и теперь я практически четко видела Малькольма, стоящего со скрещенными на груди руками и смотрящего в другую сторону. Даже в такой темноте он не смотрел мне в глаза. - Хватит притворяться, что все хорошо! Нужно внести изменения, если мы хотим найти подходящего покупателя.
        - Но я думал, ты не собираешься продавать магазин.
        Удивление в его голосе больше походило на разочарование.
        - Я сказала, что не хочу его закрывать, но я всего лишь школьный учитель! На моем банковском счету около восьмисот долларов. Я не могу вести этот бизнес.
        Парень не ответил, и тогда я добавила:
        - Ты же в курсе, что я бы не приняла предложение Элайджи?
        - В курсе, - ответил он нейтральным голосом, без какой-либо подозрительности. Прогресс. По крайней мере, он поверил, что я не продам магазин за его спиной. Малькольм все-таки посмотрел на меня. Я все еще видела лишь его очертания, размытую фигуру в темноте лестничной площадки. Глядя под тусклым освещением ему в глаза, я сомневалась, что мы сможем работать вместе. Мы хотели одного и того же, но не являлись союзниками. Мы и не могли ими стать, пока хранили друг от друга секреты.

* * *
        - Он невыносим! - воскликнула я, когда Джей поднял трубку. Я мерила шагами прихожую в квартире Билли. Меня переполняла злость, словно адреналин, наркотик, от которого я чувствовала себя живой, и я держалась за эту ярость, пусть и не понимала до конца причины.
        - Кто? - спросил Джей сонным голосом.
        - Ты спишь?
        - Хм. Нет. Просто задремал. Договорились чуть позже встретиться с пацанами. - Ненавидела, когда Джей называл своих друзей «пацанами». Я сразу же вспоминала, что он слыл своим чуваком, братаном, парнем, который играл в футбол и носил мятые шорты. Он зевнул, и его тяжелое дыхание шумом отдалось в трубке. - Кто невыносим?
        - Что?
        - Ты на кого-то жаловалась.
        Он так сказал «жаловалась», словно я часто это делала.
        - Менеджер, - пренебрежительно бросила я.
        Мне вдруг перехотелось обсуждать Малькольма.
        - Малькольм? - Я остановилась. Разве я называла его имя? Может, упомянула вскользь один раз, но этого недостаточно, чтобы Джей запомнил.
        - Не представляю, как Билли ладил с ним.
        - А что он такого сделал?
        - Он… он…
        - А что сделал Малькольм?
        - Он просто козел, вот и все.
        - По-твоему, все парни, которым ты не нравишься, козлы.
        - Я большинству парней не нравлюсь.
        - Во-первых, это неправда. А во-вторых, ты большинство парней считаешь козлами.
        Пусть Джей и «братан», но рассмешить он мог меня всегда.
        Я села на пыльный деревянный пол и прислонилась спиной к входной двери.
        - Я скучаю.
        Джей вечно видел меня в ином свете. Я никогда не была одной из тех девушек, которых замечали в барах. Замечали обычно Джоани. Я же гордилась своей способностью видеть в каждом человеке что-то хорошее. Полезный навык, между прочим. Пригодится, если я все-таки продолжу работать учителем. Как только начинаешь с цинизмом относиться к будущему Америки, понимаешь, что это начало конца.
        - Мы же скоро увидимся? Ты успеешь приехать?
        «Успею приехать к чему?» - почти спросила я, но вспомнила: Четвертое июля. Я же пообещала, что приеду.
        - Я еще не купила билет.
        - На следующую неделю?
        - Если ты не заметил, я немного занята.
        Джей замолчал, наверняка ожидая, что я извинюсь за свою резкость.
        Когда этого не произошло, он сказал:
        - Мне надо сходить в душ, а то скоро выходить. Позже позвоню.
        Я положила трубку и осталась сидеть на полу. Будь ситуация обратной, я бы ужасно разозлилась, что он еще не взял билет. Я бы сказала, что он несерьезно ко мне относится.
        Но все равно я не испытывала вины.
        Произошло столько всего важного… Вот я и забыла про чертов билет. Джей должен был понять.

* * *
        Малькольм до вечера угрюмо сидел за стойкой, изредка убирая в сторону свое чтиво, когда покупатели просили помочь или курьер просил расписаться за коробку с книгами. В час дня Лючия пришла в кафе на замену Чарли. Я притаилась за дальним столиком, перечитывая «Страх полета» и наблюдая за тихой жизнью магазина, слишком тихой, которую стоило усовершенствовать, если мы хотели оставить хоть какую-то надежду возродить «Книги Просперо».
        Писатели один за другим уходили, пока в кафе не остались только молодой человек с девушкой - очевидно, на первом свидании - и доктор Ховард. Малькольм разрешил Лючии уйти с работы пораньше, и она принялась спешно вытирать столы, надеясь успеть до того, как он передумает. Я продолжала читать о сексуальных подвигах Изадоры Винг. Больше всего меня поразила часть про ее отношения с матерью. Изадора одновременно обожала и порицала свою мать. Она говорила, что у нее было две матери: одна любила ее и оберегала, а другая могла бы стать художницей, если бы не Изадора и ее сестры. Возможно, все мамы немного напоминали мать Изадоры. Моя-то уж точно. В ней жили два человека: одного я знала всегда, а второго никогда не встречала.
        - Секс нараспашку? - поинтересовался доктор Ховард. Я быстро захлопнула книгу и прикрыла руками название. - Ой, прости, не хотел тебя смутить.
        - Думаю, мне не надо было читать это на людях, - призналась я.
        - Не глупи. Этот роман преобразил целые поколения женщин. Он снял табу с мастурбации, научил прислушиваться к своим желаниям и заниматься сексом нараспашку. Своего рода обряд посвящения для свободных умов. Его необходимо прочитать такое количество раз, чтобы твой позвоночник разломился надвое и выпустил наружу Изадору Винг.
        Парочка на свидании сидела довольно близко к нам, но они были слишком заняты друг другом, чтобы услышать монолог доктора Ховарда. Мне же все равно хотелось спрятаться под стол.
        - Мужчины столетиями писали о желаниях женщин. Но это вы должны говорить о своих желаниях. Вы должны их чествовать. - Доктор встал и поднял вверх кулак. - Во все времена книги писались спермой, а не менструальной кровью, - прокричал он слова Эрики Джонг, как мантру.
        Молодые люди подавили смех и посмотрели друг другу в глаза - вот и их первое совместное воспоминание. Малькольм хихикнул, протирая стеллажи. Я потянула доктора Ховарда обратно на стул. Секс всегда смущал меня, особенно если мужчина, годящийся мне в отцы, говорит об эякуляции и женских днях. Я закрыла «Страх полета», раз и навсегда уяснив, что при докторе Ховарде ее читать нельзя, только если мне потребуется группа поддержки для пробуждения сексуального либидо. К тому же я перечитала ее уже несколько раз, а прогресс все еще не наступил. В книге должна была присутствовать какая-то загадка или сувенир специально для меня, что-то, что приведет меня к следующему этапу. Я старалась не обращать внимания на все чаще подкатывающий страх, что Билли, возможно, слишком сильно в меня верил.
        Парочка допила кофе и ушла. Доктор Ховард принялся складывать свои книги в аккуратную стопку - признак того, что он собирается уходить. Он столько раз перечитывал их, что корешки разваливались. И тут меня осенило. Разваленные корешки. В «Книгах Просперо» копились сотни перекупленных изданий, которых, по словам Элайджи, не было в электронной системе, экземпляров, в которых Малькольм видел единственный лучик света в нашей растущей задолженности. Наверняка у нас имелся и перекупленный экземпляр «Страха полета», а я его не заметила.
        - Мои дорогие друзья и покорные товарищи, вынужден откланяться. - Доктор Ховард поклонился и неторопливо вышел, оставив нас с Малькольмом вдвоем.
        - С доктором Ховардом не соскучишься, - усмехнулся Малькольм.
        - Ты читал эту книгу? - Я показала ему обложку.
        Малькольм вздрогнул.
        - Моя мама ее любила. Представь мой ужас, когда в подростковом возрасте я узнал, о чем она.
        - Твоя мама, должно быть, раскрепощенная женщина.
        Малькольм снова вздрогнул.
        - Пожалуйста, больше не используй в одном предложении слова «раскрепощенная» и «моя мама».
        Малькольм положил тряпку, жестом указал, что скоро вернется, и ушел на кухню. Я решила воспользоваться своим уединением и принялась копаться в электронных разделах художественной и профеминистской литературы, но там не нашлось ни одного перекупленного экземпляра книги.
        - Что-то ищешь? - спросил Малькольм, вернувшись с двумя кружками.
        - Просто смотрю, - ответила я.
        Малькольм протянул мне чашку. Она была меньше чем наполовину наполнена какой-то янтарной жидкостью.
        - Раз уж разговор зашел о моей матери, мне лучше выпить. - Он сел за один из пустых столиков в кафе. - У Билли на кухне всегда лежала бутылка виски для особенно ленивых дней.
        Я подняла кружку в его сторону.
        - Хьюго, меня особо не заботит ваше законодательство, но, ей-богу, этот бурбон хорош! - Малькольм бросил на меня озадаченный взгляд. - Это цитата Трумана. Он сказал ее Хьюго Блэку. - Малькольм все так же смотрел на меня со вскинутыми бровями, а я вдруг вспомнила своих учеников, которые смотрели на меня точно так же, словно история - такая же абстрактная, как математика, занудная, как грамматика, и бесполезная, как латынь. - Хьюго Блэк… верховный судья Соединенных Штатов Америки…
        Я в смятении спрятала лицо в ладонях.
        - А ты немного чудаковатая, - поддразнил меня Малькольм.
        - Приходится, чтобы преподавать в средней школе.
        - Этот навык и у нас полезен. - Малькольм поставил кружку и положил руки на стол. - Слушай, Миранда, мы с тобой не с того начали. Это моя вина. Просто… когда ты пришла, я вдруг осознал, что это все взаправду. По крайней мере, очень остро осознал.
        Его слова прозвучали так искренне, словно он действительно верил, что мы впервые встретились уже здесь, в магазине, словно он не помнил, как мы увиделись еще на похоронах Билли. Его губы дрогнули в нервной усмешке, и чем дольше он молчал, тем напряженнее казалась атмосфера. Между нами все еще пролегала стена. И если причина крылась не в какой-то тайне, то я понятия не имела, в чем именно.
        Мой телефон зазвенел. Мы с Малькольмом заметили на экране имя Джея. Я быстро отключила звук. Виски оказался крепким, и я чуть не закашлялась. Малькольм посмаковал виски во рту перед тем, как проглотить его.
        - Полагаю, твой парень ждет не дождется, когда ты вернешься?
        - Он рад, что у него есть немного времени для себя. - Не знаю, почему я так сказала, почему не захотела, чтобы Малькольм решил, будто у нас с Джеем серьезные отношения. - Как ты так ловко отвел разговор от своей мамы?
        - А я надеялся, ты забыла.
        - Я ничего не забываю, - отшутилась я, сама не понимая, что имела в виду. Малькольм отвернулся, по всей видимости, также не до конца понимая смысл моих слов. - Твоя мама живет в Лос-Анджелесе?
        - Нет, рядом с заливом в Сан-Франциско. Я там вырос. Отец работает в Беркли. Они разошлись, когда я был маленьким, но продолжали жить по соседству. Мама хотела, чтобы я поддерживал с ним связь. По крайней мере, она очень старалась. - Уверена, история была куда длиннее, но Малькольм не собирался раскрывать все карты. В любом случае, это уже лучше, чем ничего.
        Возможно, то, что представлялось мне скрытностью, на самом деле являлось банальным следствием того, что мы едва друг друга знали.
        - Как ты оказался здесь? Я думала, все в Северной Калифорнии ненавидят Лос-Анджелес.
        - Мне нравится восточная часть. На остальной Лос-Анджелес мне плевать.
        - А «Книги Просперо»?
        - Я начал работать здесь еще в университете. В следующем году будет десять лет. - Малькольм пригубил виски. - Представить сложно, что мы можем закрыться. Хотя, если подумать, это произошло со многими соседними точками. - Он рассказал мне о старом прилавке с бургерами, где ныне готовили пиццу в кирпичной печи. О магазине пончиков, который когда-то слыл известным местом шахматных турниров, а теперь пустовал. О гей-баре, где собирались протестующие. Вместо него сейчас работал молекулярный бар. - С переменами ничего не поделаешь.
        - Еще как поделаешь! - сказала я, и Малькольм поднял на меня недоверчивый, но в то же время полный надежд пристальный взгляд. - И я действительно в это верю. Даже если сама не смогу управлять магазином, не закрою его. Долг нужно погасить до конца сентября. Так что у нас есть немного времени.
        К тому моменту я уже месяц как буду в школе, но с помощью Элайджи и Малькольма смогу с другого конца страны заключить сделку по продаже.
        - Если не получится увеличить объем продаж, обратимся за помощью. Есть несколько человек, с которыми Билли, возможно, был в хороших отношениях… - Его голос затих. Малькольм прикусил нижнюю губу, сосредоточившись на пустом стакане. - Он ведь был моим лучшим другом. Знаю, звучит жалко. - Парень тяжело выдохнул. Мне вдруг стало интересно, как выглядят его глаза, когда он плачет? Наверное, как безбрежный синий омут или как теплое озеро, в котором можно плавать. - Я догадывался, что он болел. Он никогда об этом не говорил, но когда проводишь с человеком каждый день, замечаешь изменения.
        Когда проводишь с человеком каждый день, также замечаешь, что он несет бремя прошлого.
        - Неужели Билли и правда никогда не рассказывал обо мне?
        Я застыла в ожидании ответа.
        Малькольм деликатно покачал головой, и у меня перехватило дыхание. Ведь мы обсуждали его мать и развод родителей, но он все равно не хотел говорить со мной о Билли. С другой стороны, я тоже солгала по поводу Джея. Да и о квесте ничего не рассказала. Возможно, я просто боялась, что, узнай Малькольм правду, он увидит в этом скрытый мотив, из-за которого мое желание сохранить магазин покажется менее искренним.
        А вдруг Малькольм помог бы мне распутать тайну и разобрался в квесте? Он ведь был близок с Билли и видел такие подробности его жизни, о которых я даже не догадывалась.
        Мне тоже хотелось узнать Билли с той стороны, которая была открыта для Малькольма.
        Я взяла бутылку и налила в его кружку виски.
        - «Книги Просперо» не закроются, - пообещала я. - Мы этого не допустим.
        Так мы и сидели, давая друг другу обещания, которые не смогли бы исполнить, и скрывали каждый свою правду, которой стоило поделиться.

* * *
        Когда Малькольм ушел, на улице уже стемнело, и яркий интерьер «Книг Просперо» напоминал цветовую гамму в старых фильмах. Ночью магазин превращался из убыточного предприятия в волшебное место, которым он являлся для меня в детстве. В место, где хранилась огромная коллекция историй о бесконечных возможностях, принадлежащая исключительно мне.
        В разделе художественной и профеминистской литературы не было перекупленных экземпляров «Страха полета», поэтому я проверила раздел поэзии, на случай если кто-то решил, что раз уж и Изадора Винг, и Эрика Джонг писали стихи, значит, роман должен стоять рядом с работами авторов, трудящихся над ритмом строк. Джонг там не оказалось. Я просмотрела запрещенную литературу. Несмотря на полемику, которую разжигал этот роман, он не стоял рядом с «Тропиком Рака» и «Лолитой». Я проверила документальную литературу. Вдруг кто-то забыл, что, несмотря на свои человеческие качества, персонаж Изадоры Винг все-таки был выдуман. В наличии числились только те два экземпляра: один из раздела художественной литературы, другой - из профеминистской.
        Но ведь книги хранились не только на стеллажах.
        В кладовой, где отсутствовали окна, чувствовался резкий запах затхлости - едкий запах, который еще долго будет ассоциироваться у меня с «Книгами Просперо». Про-феминистские романы хранились в глубине комнаты. Само собой, там был и экземпляр «Страха полета», втиснутый между книгами «Второй пол» и «Золотая тетрадь».
        На обложке изображалось голое женское тело, точнее, низ объемной груди, что выглядело вызывающе, но не совсем откровенно. Я взглянула на свою грудь, спрятанную под футболкой. Никогда не смогу соответствовать образу сексуальной, пышной и женственной девушки.
        В конце книги был спрятан конверт, внутри которого лежали листы бумаги, исписанные выцветшими синими чернилами.
        Июнь, 1986 год
        Билли,
        Вчера я приехала к тебе, чтобы извиниться. Ты был дома. Я видела через окно кухни, как ты готовил яйца, склонившись над сковородкой. Ты всегда боялся, что они подгорят. И зря - ты, наоборот, недожариваешь их. Думаю, это символизирует время, проведенное нами вместе, но я воспротивлюсь своему писательскому побуждению превратить твои кулинарные неудачи в поэзию. Я наблюдала за тобой двадцать две минуты. Я следила за временем на часах. Каждый раз, когда очередная минута подходила к концу, я говорила себе: «Еще один оборот минутной стрелки, и ты пойдешь, ты постучишься в дверь, ты извинишься». Но я так и не смогла выйти из машины.
        Думаю, я должна извиниться за все. Нам не стоило делать того, что мы делали. Я поняла это, еще когда мы впервые занялись сексом на полу твоей гостиной, а, возможно, даже раньше - когда я почувствовала первый отголосок влечения к тебе. Это была настоящая похоть. Желание. Желание по отношению к тебе, к Дэниелу, желание разделить нашу боль. Наше горе обособлено. Оно никогда не объединит нас.
        Хотя мы совершили ошибку, было что-то существенно правильное в том, что мы сделали. Ты помог мне преодолеть необходимые шаги не только в моих воспоминаниях, но и в моем смирении со смертью Дэниела. Я говорила тебе, что Дэниел покончил жизнь самоубийством? Мы пришли друг к другу из-за смерти наших возлюбленных, но при этом мы никогда не обсуждали, что с ними случилось, почему мы винили в этом себя. Это я нашла тело Дэниела. Я не знала, что он хранил пистолет. Мы жили вместе десять лет, и где-то, возможно под нашей кроватью, в коробке на чердаке, в его рабочем столе, где-то рядом с нами жили пули. Его смерть не моя вина. Сейчас я это понимаю. Я верю в это. Точно так же и ты не виноват в смерти Эвелин. Ты должен поверить в это, если хочешь жить дальше.
        Знакомство с тобой было величайшей добродетелью в моей жизни. Ты справишься. Мы оба справимся. И как только мы преодолеем боль, я уверена, мы увидимся вновь.
        Твой друг,
        Шейла
        Или вернее будет сказать: «Твой друг для секса, Шейла».
        Разве удивительно, что после Эвелин у Билли были другие женщины? На момент ее смерти Билли был все еще молод, силен и хорош собой. Конечно, у него случались романы. Он оплакивал смерть Эвелин, но являлся живым человеком. Несмотря на других женщин, несмотря на Шейлу и их роман, его тоска только обострилась и повлекла за собой чувство вины. «Ты не виноват в смерти Эвелин». Хотя люди часто винили себя в смерти своих партнеров, слова Шейлы крайне поразили меня. «Ты должен поверить в это». Словно Билли не видел ничего, кроме своей вины, словно он не сомневался, что на нем лежала ответственность за смерть Эвелин.
        В письме упоминалось «писательское побуждение», поэтому я рванулась вниз, надеясь найти Шейлу среди авторов, что были в наличии. Мой телефон зазвенел, когда я неслась по лестнице Сердце сжалось от угрызения совести, когда я увидела, кто звонил.
        - Я сейчас немного занята, - призналась я, взяв трубку.
        - И тебе привет, - небрежно бросил Джей.
        - У вас разве не два часа утра? - Я пробежала через весь магазин к рабочему столу и нажала на мышку, вытаскивая компьютер из спячки.
        - А ты что, в мамочки набиваешься? - пробубнил он с интонацией, которую я прежде от него не слышала и предпочла бы не слышать.
        - Поговорим завтра. Я позвоню, как проснусь.
        Я открыла Буклог, напечатала «Шейла» в графу поиска и принялась ждать, пока система найдет нужное имя.
        - Нет, я хочу поговорить сейчас. Не только же твоим желаниям потакать, - фыркнул Джей.
        - Джей, ты пьян?
        Компьютер ворчливо зашумел, будто недовольный тем, что я его потревожила.
        - И?
        - И давай поговорим завтра, когда ты протрезвеешь.
        Я несколько раз нажала на мышку, чтобы она быстрее заработала.
        - Ты уже купила билет обратно?
        - За семь часов с момента нашего последнего разговора? - К счастью, имя «Шейла» оказалось не особо популярно, по крайней мере, среди писателей. В ответ на мой запрос Буклог выдал небольшой список авторов, и я сразу же принялась его изучать.
        - Почему ты не хочешь приехать домой?
        - А почему ты так настаиваешь, чтобы я вернулась? Как будто не уходишь каждый вечер развлекаться со своими пацанами.
        Я продолжила листать список.
        - А мне нужно сидеть дома, чтобы ты поняла, что я скучаю?
        - Джей, я сейчас заня…
        - Ты спишь с ним?
        Я отвернулась от экрана.
        - Что? С кем?
        - С Малькольмом. - Джей, казалось, был слишком пьян, чтобы вспомнить его имя, и, тем не менее, вот, пожалуйста. Самая членораздельная фраза, произнесенная им за наш короткий, спутанный диалог.
        - Не веди себя как маленький.
        - Ты ведь не просто так не спешишь домой.
        - С тобой все в порядке? Я не спешу домой из-за моего дяди. Что здесь непонятного?
        Я положила трубку, не дождавшись ответа. Где-то в глубине души мне хотелось перезвонить ему, поругаться по поводу Билли, Малькольма, но Джей наверняка уже развалился на кровати, спустив до щиколоток джинсы. Возможно, все пьяные и отвергнутые парни выглядели именно так, но я не представляла Малькольма с джинсами на уровне щиколоток. По крайней мере, не в пьяном состоянии.
        Тем временем поздний вечер постепенно превратился в ночь, и пустоту спящего магазина периодически нарушала только болтовня весельчаков, бродящих от бара к бару на бульваре Сансет. В моей голове все повторялся голос Джея, то, как он сказал: «Малькольм», отчетливо проговаривая каждый слог, будто много раз практиковался. Мне хотелось закричать, заглушить голоса, пробивающиеся время от времени в пустой магазин. Я хотела перестать думать о Джее, о Малькольме и пыталась сконцентрироваться на текущей задаче. Быстро изучив девять имеющихся у нас в наличии писательниц по имени Шейла, я сопоставила их год рождения и биографию и остановилась в итоге на двух женщинах, которые оказались как раз нужного возраста, чтобы встречаться с Билли в 1986 году. Письмо было написано спустя несколько месяцев после конференции Джона Кука, а значит, Эвелин была мертва уже как минимум три месяца или же как максимум - более двух лет. Как долго Билли пребывал в трауре? Я остановила свой выбор на двух женщинах, которые, в теории, могли дать ответ на этот вопрос, но только одна из них написала мемуары под названием «Дэниел».
        Произведения Шейлы Кроули находились в разделах художественной литературы и мемуаров. В книге «Дэниел» она рассказывала о своем муже, о его биполярной депрессии. У нее был очень выразительный и завораживающий слог. Мне бы не хотелось стать свидетелем ее оптимистического настроя, когда Дэниел только начал принимать лекарства, и того рокового дня, когда он отказался от таблеток. Но я не могла оторваться от чтения. Я читала до тех пор, пока тротуары не опустели, а темнота не рассеялась и не утонула в лучах рассвета. Закусочные и кофейни еще не открылись. На улицах стояла тишина.
        Шейла нашла Дэниела на полу ванной с пистолетом в руке.
        Вот и открылись первые заведения на Сансет-Джанкшен. Бариста наверняка протирал столики на веранде.
        Шейла стояла у могилы Дэниела, поодаль от толпы друзей, о которых, в целом, в мемуарах не упоминалось ни слова. Ей казалось, что ее отчуждение похоже на то одиночество, которое испытывал Дэниел, даже находясь рядом с ней.
        На задней стороне книги была изображена черно-белая фотография Шейлы. Длинные прямые волосы обрамляли ее узкое лицо. Она холодно и открыто смотрела в камеру. Ее прямолинейность будто говорила: «Это я, и я не собираюсь тратить время на попытки тебе понравиться». Впрочем, именно этим она меня и зацепила. Было в ней что-то знакомое.
        Я подошла с книгой к компьютеру, нашла веб-сайт Шейлы и прочла там информацию про семь ее романов, три сборника мемуаров, включая тот, который был опубликован совсем недавно. Также я увидела ее новую фотографию. Несмотря на то что на снимке она казалась куда старше и полнее, в реальной жизни она выглядела гораздо хуже: я вдруг вспомнила, что уже видела ее! На похоронах Билли! Это она стояла под руку с доктором Ховардом, покачиваясь и напевая ирландский гимн.
        Я перечитала отрывок, который мне передал Джон Кук, слова, которые и привели меня к Шейле: «Что бы ни случилось, я знала, что выживу».
        Каким-то образом Билли научился выживать в борьбе со своим горем, со своим чувством вины, и Шейла наверняка догадывалась, что за средство его спасло.
        Более того, она наверняка знала, что случилось с Эвелин.
        Глава 11
        - Ты знаешь Шейлу Кроули? - спросила я Малькольма на следующее утро, пока он разбирал книги из недавно доставленной новой партии.
        - Конечно.
        Парень отряхнул руки от пыли. Когда он посмотрел на меня, я неосознанно поправила волосы и смутилась, будто тот догадывался, что мы с Джеем из-за него поругались и я представляла его со спущенными до щиколоток штанами.
        - Не знаешь, как мне с ней связаться?
        - Она в Нью-Йорке. - Малькольм достал из заднего кармана канцелярский нож, перевернул коробку и разрезал ленту, склеивающую нижнюю часть. - Или в Сан-Франциско… точно не помню. Она сейчас ездит по стране, представляет свою книгу. Вернется к четырнадцатому числу. Мы устраиваем вечеринку-презентацию ее книги.
        - Четырнадцатого июля? - Это только через две с половиной недели! - А у нее не получится вернуться раньше?
        - Так ведь самый разгар лета. Люди в разъездах.
        И люди действительно куда-то разъехались. Сценариста Рэя не было видно уже неделю. Даже доктор Ховард не пришел утром. Его книги все еще лежали на столе, но он сам отсутствовал, а я надеялась расспросить его о Шейле Кроули.
        - Почему тебе так срочно надо с ней поговорить? - поинтересовался Малькольм.
        Я взволнованно мяла шов своей рубашки.
        - Просто так.
        Малькольм продолжил разламывать коробку. По всей видимости, мой уклончивый ответ его ничуть не смутил. Неравный бой! Мое любопытство против его равнодушия.
        В кармане зазвенел телефон, и я вытащила его, чтобы ответить.
        Я поздоровалась так, будто мне набрал очередной менеджер по продажам. На лице стояла утренняя прохлада, по тротуару гуляли родители с маленькими детьми. Для остальных час был слишком ранний.
        - Я, наверное, вчера наговорил лишнего, раз ты отвечаешь в таком тоне, - пробормотал Джей.
        - Это извинение?
        Я злилась куда сильнее, чем предполагала.
        - Да брось, я был не так плох.
        - А я думала, ты не помнишь.
        Я обошла двух женщин, прогуливающихся с колясками.
        - Конечно, помню. Ты бросила трубку.
        - Потому что ты вел себя, как кретин. - Одна из женщин окатила меня ледяным взглядом, словно боялась, что ее ребенок мог меня услышать. Я посмотрела на нее в ответ, не сомневаясь, что ребенок слышал выражения похуже.
        - Я вел себя, как кретин?
        Джей включил свой «сладкий» голос. Но я не собиралась покупаться на его приемчики.
        - Ты обвинил меня в том, что я якобы сплю с нашим менеджером. - Я не знала, как прозвучит имя Малькольма, если я произнесу его вслух, и что Джей выявит в моем голосе.
        - Разве это не мило, что я ревную? - И опять этот нежный голосок.
        - Ты был бы милым, если бы вел себя прилично.
        Я топнула по тротуару.
        - Я, между прочим, посмотрел билеты на следующую неделю. Довольно дорогие. Но у меня накопились мили, которые можно использовать…
        - Джей. - Прозвучало так, словно я собиралась порвать с ним. - Здесь столько всего происходит, мне нужно еще несколько недель.
        - Тогда, может, я приеду?
        - Что? - В мой голос закралось куда больше удивления, чем следовало. В голове вихрем проносились оправдания. Здесь слишком дорого. Ему не понравится Лос-Анджелес. У него лагерь. Его мама расстроится, если он не придет к родителям на барбекю, а мы оба знали, как он ненавидел разочаровывать свою маму. Объективной причины, чтобы он не приезжал, не было, кроме простой горькой правды, что я этого не хотела. А самое паршивое заключалось в том, что я не понимала причину.
        - Просто мысль проскользнула, - прошелестел парень, не дождавшись моего ответа. - Мне, пожалуй, пора.
        - Джей, - позвала я до того, как он повесил трубку. - Я правда хочу увидеться.
        Лучше бы я не произносила «правда».
        Будто пыталась что-то ему доказать.
        Зазвучали гудки, и я прислонилась к окну магазина, наблюдая за парочкой у светофора на углу. Наверняка существовал подходящий эмодзи для извинений от провинившейся девушки. Плачущая кошка или обезьяна, взрыв из сердечек по всему экрану или селфи с маской собаки.
        Но Джей так и не спросил меня о Билли. И о «Книгах Просперо» он не спросил. С чего я должна ждать его приезда, если ему даже не интересно, что тут происходит? Ему интересен только Малькольм, с которым, по его словам, я занимаюсь сексом - причем сказал он таким тоном, словно хотел, чтобы так и было.

* * *
        Время тянулось очень медленно, пока я ждала Шейлу. Каждый час, каждый день лениво шаркали ногами, подобно покупателю, который не хочет уходить, но и брать ничего не собирается. Хоть у меня не имелось следующей подсказки, я не собиралась сидеть сложа руки, и бить баклуши, ожидая встречи с подругой Билли из прошлого. Если я правильно истолковала письмо Шейли, то передо мной открывался новый, важнейший факт: Билли винил себя в смерти Эвелин.
        Может, он вел машину посреди ночи, перебрав алкоголя? Или убедил ее, что головная боль, на которую она жаловалась, ничего не значит, хотя то был первый признак аневризмы?
        Я вбила в браузере все, что знала об Эвелин: «Эвелин Вестон, Лос-Анджелес, смерть, «Книги Просперо», 1980-е». Но интернету этого оказалось недостаточно. В центральной библиотеке, с самого ее основания, хранились все выпуски LA Times и LA Weekly. Если Эвелин погибла в результате несчастного случая или катастрофы, в городской газете вряд ли бы осветили такое событие. Я бегло просмотрела выпуски за 1984 год в поисках статьи о новом магазинчике в Лос-Анджелесе или объявления, которое Эвелин могла дать в газету. Я нашла только одно упоминание «Книг Просперо» - в рецензии на постановку «Бури» в театре «Амансон». Газета Los Feliz Ledger не публиковалась до ранних 2000-х, поэтому я не видела смысла искать там заметки об Эвелин.
        Потерпев неудачу с библиотекой, я принялась исследовать внутренности квартиры Билли. На верхней полке платяного шкафа не осталось никаких вещей Эвелин. Их не было ни в ящике журнального столика, ни в ящике со столовыми приборами и одноразовыми палочками.
        Ничего не сохранилось и в книжном магазине: ни в папке с бумажной волокитой, прослеживающей годы упадка, ни в документах на рабочем столе компьютера.
        - Ищешь что-то? - спросил Малькольм, заметив меня на полу рядом со стойкой в окружении кипы бумаг - всех документов, которые я вытащила из ящиков.
        - Почему здесь нет отчетов за период до ранних 2000-х? - Я подняла книгу заказов за 2002 год, самый ранний документ, который мне удалось обнаружить.
        - Откуда я найду тебе столько места? - Малькольм забрал у меня журнал и внимательно осмотрел его. - Честно, даже не понимаю, откуда здесь это взялось.
        Он ловко подбросил книгу и кинул в мусорку.
        - Эй! - Я вытащила документ из мусорки и старательно пригладила помявшиеся листы. - Вдруг пригодится.
        - Для чего? Проверка требует отчеты только за последние шесть лет.
        - Но это же история магазина, - воскликнула я, не вдаваясь в подробности.
        - История магазина? - Он вновь забрал у меня журнал. - Что именно ты узнаешь о магазине, прочитав о двадцати копиях «Милых костей»?
        То, что здесь витала та же атмосфера трагедии, парил тот же дух смерти.
        Вместо этого я сказала:
        - Для будущих поколений незначительные с первого взгляда документы раскрывают полную картину повседневной жизни, вкусы тех времен, мелочи, о которых не упоминается в официальных бумагах. Именно такие документы, - я указала на смятую страницу, которую он все еще держал в руках, - дают больше всего информации о прошлом.
        - Может, выступишь с трибуны с такой лекцией?
        - Может, тебе по лицу дать за такие комментарии?
        Я демонстративно сжала кулаки. Малькольм закатил глаза и во второй раз бросил книгу в мусорку, словно баскетбольный мяч.
        С момента нашего последнего разговора о магазине между нами с Малькольмом несомненно что-то изменилось. По утрам, когда я спускалась вниз, он приносил мне кофе. Он продолжал стоять за стойкой, но часто звал меня, если покупатель хотел сделать специальный заказ, и нагибался над моим плечом, пока я печатала заброс в Буклог, достаточно близко, чтобы я чувствовала его коричный дезодорант, смешанный со слабым мускусным запахом пота. Когда нам доставили три комплекта книг об убийстве Кеннеди, он попросил меня выбрать один, чтобы заказать его в память предстоящей годовщины смерти президента.
        Перед его встречами с торговыми представителями мы сидели за стойкой, изучая каталог издательства. Малькольм показывал, как печатать вопросы по конкретным книгам, где отмечать, сколько экземпляров, на мой взгляд, нужно купить. Мы вместе напечатали последний квартальный отчет, чтобы посмотреть, какая литература не продается. Мы вместе собирали книги и писали деловые письма перед тем, как упаковать их, чтобы вернуть издательствам.
        Под конец дня, когда Лючия уходила и мы переворачивали табличку на двери, он протягивал мне стакан виски. Я старалась наслаждаться жгучим вкусом крепкого напитка, пока мы разрабатывали различные планы по спасению магазина. Из сайтов других книжных магазинов я выяснила, что наши конкуренты постоянно придумывали способы расширить клиентскую базу. Чтения. Открытые микрофоны. Книжные клубы. Литературные мастерские. Награды для постоянных покупателей.
        - Никаких открытых микрофонов, - протестовал Малькольм. - Я лучше уши себе оторву, чем буду слушать чей-то поэтический слэм.
        - Жаль, мы не продаем алкоголь. Мы бы нажили целое состояние на чьем-то корявом творчестве.
        - Я не против наград для постоянных покупателей, - добавил Малькольм. - Только если за «Сумерки» не будут начисляться очки.
        - Ты такой сноб.
        - Спасибо, - улыбнулся он.
        Увы, акции «купи десять книг и получи одну в подарок, а также скидку на русскую литературу, Роальда Даля или бестселлеры» было недостаточно, чтобы удержать магазин на плаву.
        - Может, положить карточки постоянного клиента в кофе-бар через улицу? - предложила я.
        - Ты правда хочешь ассоциироваться с местом, где предлагают дегустационные записки к кофе?
        Малькольм больше отклонял мои идеи, чем предлагал свои. Он не хотел проводить никаких мероприятий, кроме чтений и ежемесячных встреч книжного клуба. Он отказывался продавать спичечные коробки и сумки с надписями из литературы, как и все, что опошляет классику. Он не собирался урезать траты на кофейные зерна местного производства, а ведь вместо них мы могли купить зерна крупных производителей в два раза дешевле. Не сокращал план медицинского страхования для нашего скромного персонала - не то чтобы я горела желанием отобрать у Лючии и Чарли их стоматологические и офтальмологические пособия. Хотя его сопротивление основывалось на рациональных причинах, по большей части это были просто оправдания. Я говорила, что Малькольм претенциозен и надменен, и в действительности он именно таким и являлся, но мы оба уклонялись от очевидной истины: отпустить ту или иную часть магазина значило отпустить и часть Билли. Поэтому мы соорудили огромную тропу вокруг него. Обходили Билли, с которым Малькольм проводил каждый день, Билли, который устраивал сумасшедшие авантюры для меня в детстве, Билли, который придумал
квест и для взрослой меня. Он мог бы стать нашей точкой соприкосновения, но вместо этого мы нашли другой общий интерес, простой и не такой уж секретный. У нас были «Книги Просперо».

* * *
        Единственное, в чем мы с Малькольмом сошлись, это в том, что нам нужна была помощь. Иными словами, нам следовало привлечь Лючию и Чарли. Я надеялась, что им удастся вразумить Малькольма, объяснить ему, что из-за изменений в магазине мы не забудем Билли, а, наоборот, найдем способ и дальше чтить его наследие.
        Четвертое июля являлось единственным летним днем, когда магазин закрывался, а у всех появлялось время для встреч с друзьями. Мое утро началось с фейерверка из эмодзи, отправленного Джеем. Впервые за всю неделю он написал мне первым. Конечно, он отвечал на мои ежедневные звонки, но больше не говорил о пикниках, бочче, поездках на пляж и прочих наших планах. Я прекрасно понимала, почему он обижался, но, в конце концов, Джей находился в близких отношениях со своей семьей. Он бросал все - ужины со мной, походы в кино, куда мы купили билеты, прогулки вдоль реки Скулилл, все, кроме футбола, - если его сестре нужна была помощь, чтобы собрать комод, или если его мама предлагала сходить с ним на поздний завтрак или на открытие галереи. Почему же он не понимал, что для меня происходящее сейчас - то же самое, что для него эти общественные мероприятия, комоды и поздние завтраки.
        Когда фейерверк рассеялся с экрана, я кинула телефон в другой конец кровати и постаралась вернуться ко сну.
        Стоило мне задремать, как на телефон снова пришло уведомление. Папины сообщения всегда напоминали приказы, никаких знаков препинания, все с маленькой буквы: «позвони мне», «проверь почту», «как дела в школе», «выздоравливай». Поэтому я не удивилась, когда открыла сообщение и увидела простое: «во сколько сегодня». Ясное дело, что незнание тонкостей современного общения свойственно его возрасту, но я все равно прочитала его слова без каких-либо эмоций, без радости от предстоящей встречи со мной.
        Каждый год мама с папой приглашали Конрадов, их соседей и старых друзей, на барбекю и дальнейшую прогулку до пляжа, где они смотрели салют. Я не помню, чтобы мама приглашала меня присоединиться к ним. Наверное, она решила, что раз уж я дома, то проведу праздник с ними. Мы не разговаривали уже одиннадцать дней, с того вечера, как мы смотрели игру «Доджерс» и папа храпел на диване. Я не позвонила ей в воскресенье, чтобы сказать, что не приду на традиционный пикник. В свою очередь, она не позвонила, чтобы спросить, почему я не пришла.
        «Сегодня не могу… планы в магазине», - написала я.
        «Хорошо», - ответил папа.
        Он не напечатал, что мы скоро увидимся, не спросил, собираюсь ли я прийти в следующее воскресенье. Просто: «хорошо». Словно первая стадия расставания, но хуже, потому что семья должна оставаться вместе в любой ситуации. Вот только жаль, что воскресные барбекю и бейсбольные матчи не вернут нам тех отношений, которые у нас были прежде. Ситуацию исправил бы искренний разговор - единственное, на что мы оказались неспособны. Поэтому я сдалась постоянному состоянию неопределенности с моими родителями, с Джеем и решила сконцентрироваться на «Книгах Просперо» и встрече с ребятами.
        Лючия и Чарли неохотно согласились пообедать вместе, предварительно взяв с нас обещание закончить к трем. Готовясь к встрече, я распечатала отчеты с Буклога, причем не просто результаты продаж в конце каждого дня, а средний показатель других независимых книжных магазинов, которые были успешнее нас. Я составила таблицы с расчетом наших эксплуатационных расходов и самоокупаемости. Если бы мы продавали только книги с твердым переплетом, нам бы пришлось продавать шестьдесят пять книг в день, чтобы сводить концы с концами. Книги в мягкой обложке - каждые три с половиной минуты. Я старалась не думать, сколько это в чашках кофе.
        Я купила бутерброды в сырном магазине на Сансет-Джанкшен и упаковку из шести банок индийского пейл-эля из Северной Калифорнии, который нравился Малькольму. Малькольм приехал раньше всех и уселся за компьютер, ожидая остальных. Я открыла банку пива и протянула ему.
        - Мое любимое. - Он пристально посмотрел на этикетку. - Думаешь, сработает?
        - Мы должны хотя бы попытаться.
        Прозвенел дверной звонок, и в магазин вбежала Лючия.
        - Пока не поем, не ждите от меня ничего хорошего.
        - Сколько ей всего сходит с рук из-за пониженного сахара, - растянул вошедший следом Чарли.
        Лючия увидела на столе бутерброды, развернула один и проглотила его, не успев даже сесть.
        - С тобой все-таки что-то не так, - сказал Чарли, глядя на то, как она доедает последний кусочек.
        Лючия вытерла губы.
        - Говорю сразу, мы с Чарли спешим, в городе вообще-то праздничная программа.
        - Она начнется через четыре часа, не раньше.
        - Я могу придумать тысячу и одно занятие, которым я бы сейчас с удовольствием занялась вместо того, чтобы сидеть здесь. Без обид, - чирикнула она мне.
        Я пожала плечами, сделав вид, будто меня не задели ее слова.
        - Я постараюсь побыстрее, - ответила я, зная, что как только я скажу ей, что она может вскоре остаться без работы, она перестанет так рваться на пляж.
        - Что-то случилось? - спросил Чарли. - Вы двое как-то слишком хорошо сдружились в последнее время. - Я украдкой посмотрела на Малькольма и заметила характерный румянец. Не сомневалась, что мои щеки тоже были красными. - Вы часом не вписали нас в какое-нибудь реалити-шоу?
        - Чарли, - проворчал Малькольм, - я отказал всем, кто хотел провести здесь фотосессию. Неужели ты думаешь, что я бы согласился снимать в «Книгах Просперо» реалити-шоу?
        - Надеюсь, нет.
        - Здесь хотели провести фотосессию? - удивилась я.
        - Наш магазин предназначен не для этого.
        - Но только представь, сколько бы мы смогли заработать.
        - Тогда придется на сутки закрыть магазин, а оно того не стоит. К тому же я не собираюсь подводить наших посетителей.
        - Уверена, они найдут где провести денек-два.
        - Ничего подобного здесь не будет, Миранда.
        Чарли и Лючия смотрели то на меня, то на Малькольма, словно два ребенка, застывшие меж двух огней, не решаясь выбрать сторону.
        - Мы должны что-то сделать, чтобы магазин не обанкротился! - пылко воскликнула я, и Лючия ошеломленно ахнула. Повисло молчание. - Я не собиралась вот так об этом рассказывать, - виновато пробормотала я, повернувшись к ребятам. - Но мы реально не в самой приятной ситуации.
        Я показала Чарли и Лючии таблицы и начала заранее подготовленную речь о том, что наша база постоянных клиентов могла бы стать ключом к решению проблемы. Теперь нужно было увеличить ее вдвое, втрое. Нужно было привлечь тех, для кого «Книги Просперо» - не больше, чем красивый вид, пока они ждут свой дорогущий латте в кофе-баре. Лючия воодушевленно кивала. Я повторяла идеи, которые уже предложила Малькольму. Чтения. Открытые микрофоны. Книжные клубы. Литературные мастерские. Награды для постоянных покупателей. Моя речь казалась такой же убедительной, как у адвокатов в фильмах во время вступительных заявлений. Мы могли бы продавать электронные книги. Ночники. Органайзеры. Если мы нацелились оставить на этом месте книжный магазин, нужно действовать каждый день, вплоть до роковой даты, до первого октября.
        Закончив свою речь, я позволила остальным немного поразмыслить над новостями. Чарли шаркал по линии цемента между двумя плитками, пока Лючия не попросила его остановиться. Малькольм допил пиво, открыл еще две банки и протянул одну Лючии. Пока они потягивали выпивку, я вдруг подумала, что шести банок было недостаточно.
        - Неужели мы и правда можем закрыться? - в конце концов спросил Чарли. Мне не хватило духу ответить ему. Как и Малькольму, ковыряющему заусенец на большом пальце.
        - Что ж, - выдохнула Лючия, словно ее внезапно осенила идея, - так просто мы не сдадимся.
        - Звучит так, будто мы уже проиграли, - отрезал Малькольм.
        - Задача действительно непростая, - признала я. Я подчеркнула количество минут, за которое нам необходимо продавать по одной книге из раздела детской литературы.
        - Нельзя брать в расчет только один раздел из нашего ассортимента, - воспротивился Малькольм.
        - Это просто пример. - Я показала ему статистику наших продаж в сравнении со средним показателем продаж инди-магазинов приблизительно такого же размера в разных частях страны.
        - Не очень подходящее сравнение, как бы ты ни пыталась это выставить.
        - К чему ты сейчас споришь?
        - К тому, что ты необоснованно принижаешь магазин.
        - Почему мы не продаем столько же книг, сколько эти магазины? - растерялась Лючия. - У нас же выгодное расположение, преданные покупатели, отличный выбор. Что мы делаем не так?
        Чарли просмотрел таблицы.
        - Билли знал об этом? - спросил он голосом разочарованного поклонника.
        - Хватит, - рассердился Малькольм. - Билли тут ни при чем.
        Я бы поспорила, но вовремя себя остановила.
        - На банковском счету достаточно денег, чтобы покрыть наши расходы до конца сентября. Но придется многое серьезно поменять, если мы хотим продержаться всю осень, - объяснила я.
        - То есть ты собираешься остаться? - не поверил Чарли.
        - Мне нужно вернуться в Филадельфию к концу августа.
        Сказав это, я вдруг осознала, что собиралась остаться на все лето. Я постаралась отмахнуться от чувства вины, от мысли о предстоящем разговоре с Джеем и напряжении, которое определенно возникнет в наших отношениях.
        - Тебе ничего не придется продавать. Если у нас получится сделать из магазина прибыльное место, мы сохраним нашу семью, - проговорил Чарли дрожащим голосом, и мне захотелось обнять его, потому что он воспринимал меня как часть клана, что явно лучше, чем быть случайным прохожим, даже если этот прохожий - филантроп, намеренный спасти книжный магазин.
        - Я не смогу вести бизнес с другого конца страны.
        - Малькольм сможет. Он уже много лет этим занимается.
        - Чарли, - с упреком вмешался Малькольм. - Мы найдем правильного покупателя.
        - Если ответственно подойти к выбору, мы сможем передать магазин в правильные руки, - добавила я. - К сожалению, мои не подходят.
        На мгновение все замолкли. Лючия жестом показала, что скоро придет, и вернулась спустя несколько минут с ящиком пива, бутылкой текилы и четырьмя рюмками. Вероятно, я как-то скривила лицо, когда она протянула мне шот, потому что она сказала:
        - Мы в этом деле вместе.
        Мы чокнулись и осушили наши рюмки.
        Все заведения вдоль бульвара Сансет были закрыты: и сырный магазин, и кофе-бар, и закусочная. Лючия взглянула на свои наручные часы, но ничего не сказала по поводу времени. Мы задумались, что приводило новых покупателей в «Книги Просперо», и составили следующий список: выгодное местоположение, редкие литературные вечера и вечеринки по случаю выхода книг, сарафанное радио, сайт с рейтингами и обзорами услуг. Лючия налила следующую порцию шотов. Бутылка оказалась наполовину пуста. Мы составили список других способов привлечь людей в «Книги Просперо»: реклама в местных газетах, еженедельные мероприятия, книжные клубы, литературные мастерские, выпуск своего журнала, ежемесячные спецвыпуски, блог.
        - Нам нужно сделать настоящий сайт, - предложила я. - Не просто домашнюю страничку. А еще аккаунт в «Фейсбуке». И в «Инстаграме» тоже.
        Я думала, Малькольм начнет спорить. Но вместо этого он признался:
        - Всегда хотел вести нуар-блог.
        - А я всегда хотела вести блог про вязание, - внезапно прошептала Лючия.
        - Давай не уходить от темы, - сказал ей Малькольм, на что она показала ему язык.
        - Почему бы еще не придумать что-нибудь для детей? Я могу организовать день доктора Сьюза, - сказал Чарли, и мне снова захотелось обнять его.
        Мы составили список мероприятий, чтобы прорекламировать их на нашем сайте, первыми из которых будут вечеринка по случаю выхода книги Шейлы и празднования дней рождения Рэймонда Чандлера, Хемингуэя и других любимых писателей работников магазина.
        - Только не более одного дня рождения в месяц, - посоветовал Малькольм. - От переполненного календаря толку не будет.
        - Но ты сам предложил и Чандлера, и Хемингуэя, - напомнила я. - У них дни рождения с разницей в два дня.
        - Это называется мозговой штурм.
        - Это называется мозговой штурм, - передразнила Лючия заплетающимся от алкоголя языком.
        Малькольм резко прыгнул, но Лючия оказалась проворнее. Он бегал за ней, пока не загнал в угол в разделе художественной литературы. Правда, она и тогда ловко увернулась, стоило ему наброситься. Они тяжело дышали, и, когда Лючия повернулась и улыбнулась мне, Малькольм быстро схватил ее за ноги и перекинул через плечо. Она пиналась, болтая ногами в воздухе, билась как пойманная рыба.
        - Малькольм, отпусти меня! Я серьезно, - завизжала она, пока он держал ее над мусорным ведром. Через несколько секунд он опустил ее на пол. Она несильно ударила его по руке. - Ты как маленький ребенок.
        Все еще тяжело дыша, Малькольм вернулся на свое место.
        - Август всегда вялый. - Он указал на имена в списке именинников - Джеймс Болдуин, Чарльз Буковски, Дороти Паркер - и на дни для вечерних чтений в закрытом магазине. - Не надо планировать слишком много. Только один литературный вечер. И Буковски.
        - Но нам нужно увеличить продажи в августе, что невозможно, если август окажется вялым.
        - Ты не привлечешь людей, ведь все они уедут.
        - Весь город уедет? Все в Лос-Анджелесе?
        - Почти.
        - А я все равно буду вести свой кружок по вязанию в августе, - с вызовом воскликнула Лючия.
        Мы заполнили календарь мероприятий до конца сентября, оставив упрощенное расписание на август. Я надеялась, что нам удастся наверстать пробелы в сентябре: день Роальда Даля с бонусом в виде шоколадного фонтана, за который Чарли обязался заплатить, если мероприятие не окупится; вечер Кена Кинзи; регулярные книжные клубы и встречи читателей с авторами вплоть до рокового первого октября. Тридцатого сентября мы устроим грандиозную вечеринку. Особый праздник. Торжество, вне зависимости от того, победим мы или провалимся. В любом случае это будет мое последнее «прощай».
        Когда разговором завладело урчание наших животов, Чарли приготовил бутерброды с индейкой в нашей простенькой кухне. Во время ужина Лючия, Чарли и Малькольм обменивались своими любимыми воспоминаниями о «Книгах Просперо». Лючия сказала, что ненавидела читать, пока не открыла для себя «Как девочки Гарсия потеряли свой акцент». У нее была фотографическая память. Она могла вспомнить пирсинг на брови и губах каждого посетителя, кому продала этот роман, их серебряные кольца и ботильоны, в которых они пришли спустя несколько недель за новыми рекомендациями. Чарли описал свой первый день в магазине. Он забыл в тостере рогалик, и все кафе наполнилось гарью. Он не сомневался, что его уволят, но Билли показал ему, как пользоваться таймером, чтобы предотвратить подобные неприятности в будущем.
        Малькольм вспомнил одного постоянного клиента, который сделал предложение рядом со столиком, за которым мы сидели. Сценариста, уже достаточно обеспеченного, чтобы снимать собственный офис, и поэтому редко навещавшего нас. Когда этот писатель продал свой первый сценарий, Билли угостил всех шампанским за свой счет. Когда у другого писателя умер отец, Билли закрыл магазин, чтобы тот мог остаться наедине со своим горем. Однажды какой-то парень ворвался в раздел художественной литературы и принялся уничтожать книгу за книгой, вырывая страницы из любимых романов своей возлюбленной. Малькольм хотел вмешаться, но Билли остановил его. Юноша искромсал десять книг, пока не успокоился. Он заплатил за книги без дальнейших выходок. После того как он ушел, Билли положил вырванные страницы в коробку и спрятал в кладовую. Насколько было известно Малькольму, эта коробка все еще лежала там.
        В свою очередь, я рассказала им, как Билли приводил меня сюда, когда я была маленькой, как он предлагал выбрать книгу, любую книгу, и в этих романах таилось больше магии, чем если бы я купила их в другом книжном магазине. Я рассказала, как Ли и Билли отвечали на звонки: «Где книги ценятся превыше герцогства», и Лючия повторила эти слова, словно боевой гимн, она махала кулаком и скандировала эту фразу снова и снова, книги и герцогство, проливая на стол пиво, пока Малькольм не сказал ей угомониться.
        Я описала, каким мне виделся Силвер-Лейк в девяностых, когда здесь еще не было кафе и сырных магазинов. Вместо этого тут регулярно взламывали машины, иногда слышались отдающие эхом выстрелы.
        Малькольм сокрушался по поводу джентрификации и переселения, пока Лючия картинно не зевнула и не бросила в него салфетку.
        - Ты живешь в Эхо-Парке, - сказала она. - Не надо корчить из себя героя.
        Мы обменивались воспоминаниями о магазине, пока на улице не стемнело и не послышались хлопки фейерверков, запрещенных в Лос-Анджелесе. Мы прошли на крышу, откуда открывался вид на Эхо-Парк и центр города.
        Мы с Лючией свесили ноги с крыши.
        - Интересно, какие фейерверки мы увидим? - Она указала на восток. - Наверняка вон те, что возле стадиона «Доджерс». - Ее язык предательски заплетался. Через мгновение она уже указывала на запад. - А может, увидим салют в Сенчери-Сити и Санта-Монике. Сегодня довольно ясное небо.
        Малькольм и Чарли стояли у другого края крыши, увлеченно разговаривая.
        - Больше двух говорят вслух, - крикнула им Лючия.
        - Хочешь узнать, о чем мы говорим, приходи сюда, - закричал в ответ Чарли.
        - Я не могу сдвинуться. Ног не чувствую. - Она надавила пальцами на свои бедра. - Ничего.
        Небосвод постепенно темнел.
        Я могла сдвинуться, но не хотела.
        - Ты так представляла свое Четвертое июля? - спросила она меня, сделав глоток текилы прямо из бутылки.
        - В смысле представляла ли я, что буду спасать магазин, принадлежавший моему дяде, которого я шестнадцать лет не видела? Нет, увы, не так. - Из-за алкоголя я совершенно потеряла контроль над громкостью своего голоса. Лючия закрыла руками уши.
        - Я вообще-то сижу рядом с тобой. Не надо кричать. - Мы смеялись, пока лицо Лючии вновь не стало серьезным. - Ты шестнадцать лет не видела Билли?
        - И я не смогу восполнить это время.
        - Это так грустно. - Она положила голову мне на плечо.
        - Грустно, - согласилась я, коснувшись подбородком ее макушки. - Действительно грустно.
        Чарли подошел к нам и неуклюже уселся рядом с Лючией. Он приобнял ее за талию и выхватил из ее рук бутылку.
        - Тебе от меня нужна только выпивка, - пробурчала она.
        Малькольм остался на другой стороне крыши. Я подошла к нему, и мы залюбовались мерцающими вдалеке петардами. Несмотря на нашу командную работу, наше обещание работать вместе, я все еще не знала, что сказать ему, если разговор не касался «Книг Просперо».
        - Извини, если со мной было тяжело поладить, - вдруг сказал Малькольм.
        - С тобой? Тяжело?
        - Я всегда поддерживал идеи Билли, если он хотел что-то изменить. Просто сейчас его нет и…
        Он смотрел, как фейерверки вспыхивают и угасают где-то далеко в небе.
        - Все в порядке. Я понимаю.
        - Но я буду бороться против открытых микрофонов. Не всем следует искать в себе творца.
        Я легонько толкнула его локтем.
        - Билли с тобой повезло.
        Малькольм посмотрел на меня так, будто увидел впервые.
        - Знаешь, ты не такая, какой показалась мне поначалу.
        - А какая? - В моем голосе послышалось больше надежды, чем мне бы хотелось.
        - Ты… - Фейерверк взорвался прямо за нами, что позволило Малькольму не заканчивать мысль. Лючия встала и подбежала к нам. Когда мы повернулись, в небе разгорались розовые и синие краски. Лючия обняла нас за плечи и радостно закричала.
        - Так что изменилось? - Я постаралась перекричать Лючию. Малькольм подмигнул мне и поглядел обратно на небосвод. Мне хотелось взять его за руку. Я задумалась: что бы случилось, если бы я потянула его вниз, прижала к стеллажу с художественной литературой, поцеловала, и он бы ответил на поцелуй? Он был объективно не таким привлекательным, как Джей. Немного упитанным в районе живота. Из-за привычки горбиться он всегда выглядел немного неловко. Но таилось в нем что-то такое, от чего я не могла отмахнуться и чего не могла отрицать. Кого я обманывала? Я бы никогда не взяла его за руку. Он бы никогда не стал моим «сексом нараспашку», да даже поцелуем нараспашку. И не только потому, что я встречалась с Джеем. Для этого требовалась некая не свойственная мне развязность.
        И все-таки я не могла перестать фантазировать, каково оказаться одной из тех девушек, которые обдумывают последствия уже после случившегося.
        - Сюда! - закричал Чарли, показывая пальцем на три разных салюта, стрельнувших вдалеке. Они хаотично вспыхнули, распыляясь на три ярких круга. Из центра города они, наверное, смотрелись так же потрясающе, как салюты у стадиона «Доджерс» с крыши книжного магазина. Я представила, как мама сидит на пляже, на покрывале рядом с папой, взяв его за руку, и наблюдает, как падают в океан белые нити. Думала ли она обо мне, любуясь этими фейерверками? Думала ли она об Эвелин и Билли, об историях, которые никогда не расскажет?
        Загремел еще один салют, и Лючия подняла свою бутылку пива.
        - С праздником! - закричала она.
        Небо исполосовали желтые полосы, похожие на дождь, взрывающиеся синим цветом государственного флага. Не успел синий салют рассеяться, как взлетел другой, а за ним еще десяток. Мы стояли плечом к плечу, наблюдая за бесчисленными фейерверками. В течение полутора минут казалось, что в небе никогда не станет спокойно. Когда последний салют превратился в пыль, Лючия заголосила снова:
        - С праздником, мать вашу!
        Послышались веселые возгласы людей с улицы неподалеку. Мы начали кричать вместе с ними, восклицая в унисон, надрывая голосовые связки, но нам было наплевать.
        Мы кричали до хрипоты и боли в горле.

* * *
        В течение нескольких часов в небе упрямо сверкали фейерверки. В какой-то момент мы, спотыкаясь, спустились вниз. Наши крики оказались слишком громкими для спящего магазина. Откуда-то появился еще алкоголь. Я не знала, что это были за напитки. Не знала, сколько я выпила. Я не знала, когда и как я поднялась к себе. Утром я проснулась в кровати Билли, одна, в прилипших к бедрам вчерашних джинсах. Я смутно припоминала, как звонила ночью Джею, а он заспанным голосом отвечал, лежа на нашей опустевшей без меня кровати. Среди моих туманных воспоминаний вырисовывался момент, когда я предложила ему заняться чем-то, что немного скрасит его одиночество, стараясь не произнести случайно имя Малькольма и не упоминая тот факт, что я решила провести без него все лето. Джей посмеялся над моими неуклюжими сексуальными намеками и сказал, что скучает по мне. Мы достигли перемирия, потому что, несмотря на разочарование, несмотря на наши перепалки, между нами все равно была какая-то искра.
        В комнате светлело. Я лежала на кровати и думала о Джее. В конце лета я, наконец, вернусь домой, он встретит меня в аэропорту с цветами, и, когда я увижу цветы, когда я увижу Джея, я вспомню, как сильно он мне нравится. Я буду благодарна, что не поддалась своему влечению к Малькольму. Начнется учебный год, и мы будем вместе составлять планы уроков. Будем ехать домой короткими путями через Западную Филадельфию, которые никогда на самом деле не помогали сэкономить время. Мы будем притворяться коллегами в коридорах школы, а дома будем снова влюбленной парой, и все-все вернется на свои места.
        Но представив эту картину и попытавшись вспомнить, насколько счастливой я была в Филадельфии, я невольно погрузилась в более свежие впечатления от жизни в «Книгах Просперо». Перед моими глазами проносились загадочные взгляды Малькольма, ямочки Чарли, всегда окружавший Лючию хаос, загадки Билли. Разве я могла уехать, не разгадав его квест? Не узнав, что случилось с Эвелин и почему мама поругалась с Билли? Разве я могла вернуться на Восточное побережье, когда мы с мамой все еще не разговаривали и наши отношения не улучшились?
        А как я уеду, если мы спасем магазин? Да и есть ли у нас возможность его спасти? Помогут ли наши идеи? Эти книжные клубы, вечеринки, чтения? Может, ничего не изменится и «Книги Просперо» останутся пережитком вчерашнего Силвер-Лейка, устаревшим магазинчиком, не сумевшим идти в ногу со временем.
        Я старалась убедить себя, что во мне говорит алкоголь, низкий уровень дофамина, подначенный ядреной текилой, но уже пасмурным утром посчитала нашу идею и вовсе невозможной.
        «Очень немногие вещи в этом мире действительно невозможны».
        Неужели я так скоро забыла слова Алисы? Билли верил в них. Он хотел, чтобы в них верила я. И я должна была попытаться. Я должна была сделать все от меня зависящее, чтобы спасти «Книги Просперо».
        Глава 12
        Спустя неделю на досках во всех кофейнях и общественных библиотеках Лос-Фелиса, Силвер-Лейка и Эхо-Парка висели листовки и открытки с цитатами знаменитых писателей и эмблемой «Книг Просперо».
        «Научиться читать - значит зажечь огонь» - Виктор Гюго.
        «Хорошие друзья, хорошие книги и спящая совесть - вот рецепт идеальной жизни» - Марк Твен.
        «Мы читаем, чтобы знать, что не одиноки» - Клайв Стейплз Льюис.
        «Мне всегда казалось, что рай должен быть чем-то вроде библиотеки» - Хорхе Луис Борхес.
        «Стоит научиться читать, и ты навсегда свободен» - Фредерик Дуглас.
        «Я не могу жить без книг» - Томас Джефферсон.
        Последние две цитаты были моей идеей.
        На входную дверь магазина Малькольм прикрепил плакат с рекламой наших новых книжных клубов, которых, в общей сложности, насчитывалось четыре. Один для маленьких изданий и начинающих авторов, которых мы пытались приманить в свои ряды. Один о литературной жизни Лос-Анджелеса, созданный по настоянию Малькольма. По настоянию Лючии - книжный клуб о мировой литературе. И последний - о классике, многовековой и относительно недавней, что в магазине, названном в часть Шекспира, казалось чем-то само собой разумеющимся.
        Мы доработали детали нашего торжественного вечера. Суббота, 29 сентября. Костюмы литературных героев. Билеты по двадцать долларов. Всего двести билетов. Одними билетами не покрыть расходы за месяц, но мы только разогревались. Мы также намеревались провести анонимный аукцион, чтобы раздать оставшиеся долги. Малькольм связался с местным мебельным центром, несколькими салонами красоты и магазинами спорттоваров по вопросу спонсорства. Я сделала набросок пресс-релиза, который мы собирались отправить в местные газеты и блоги. Лючия и Чарли поручили своим друзьям, барменам и официантам из восточной части города, попросить своих начальников одолжить нам посуду и коктейли для праздника, чтобы выставить на аукционы комплексные обеды. Нам требовались эти пожертвования. Более того, нам требовалась помощь всего района. Мы хотели, чтобы никто из жителей - от местного продавца цветов до работника хозяйственного магазина - не мог допустить закрытие «Книг Просперо».
        У Малькольма нашелся друг, работающий на радиостанции в Санта-Монике, и он выделил для нас пятнадцатисекундный эфир в утреннем музыкальном шоу, чтобы мы могли прорекламировать презентацию Шейлы. Единственное условие - он попросил нас поучаствовать в программе льгот для слушателей радио. Хотя Малькольм смеялся над словами «десятипроцентная скидка», в целом соглашение оказалось для нас выгодным, так что у нас появился шанс привлечь новую касту лосанджелесцев, а именно тех, кто слушает общественное радио.
        К сожалению, презентация Шейлы выпала на воскресенье, на семь часов вечера, в самый разгар пикника семейства Брукс. За несколько дней до мероприятия папа отправил мне один из своих приказов, и я знала, что в этот раз он говорил серьезно.
        «Приезжай в воскресенье».
        Я ответила:
        «Постараюсь».
        На что он добавил:
        «Порадуй свою маму».
        Хотелось же мне написать, что и мама должна меня радовать, но вместо этого я ограничилась банальным: «Сделаю все возможное». Страшно представить, какой приказ отправил бы папа, если бы я отказалась прийти. К тому же мне действительно не терпелось поговорить с мамой.
        С момента нашего последнего разговора прошло три недели.
        Однажды, когда я поехала в качестве куратора десятиклассников с учителем рисования в Италию, мы с мамой не разговаривали целую неделю. Она настояла, чтобы я писала ей каждый день, иначе она достанет посольство США вопросами, все ли со мной в порядке и не похитили ли меня неизвестные. Я же регулярно докладывала ей, кто из студентов припрятывал вино, от кого пахло сигаретами, кто начал встречаться и кто уже расстался - последнее почти каждый день заканчивалось слезами, а один раз даже дракой. Когда я находилась в Америке, она переживала, если мы не созванивались в течение тридцати шести часов. К сорока восьми часам беспокойство переходило в истерику. Меня это не раздражало. Я и сама чувствовала привязанность к ней. Даже на разных концах страны мы не переставали участвовать в жизни друг друга. Теперь же мы жили рядом, но наша связь значительно ослабилась, и я должна была предпринять какие-нибудь меры, если мне хотелось вернуть крепкие отношения.
        Мама взяла трубку с первого же звонка.
        - Миранда, я в магазине. Тут есть ревень. Я приготовлю пирог к воскресенью. Ты любишь с клубникой или без?
        Я ходила по гостиной Билли, пытаясь подобрать правильные слова.
        - Прости меня, пожалуйста, но я не смогу прийти. - Я услышала скрип, какой издает продуктовая тележка, если резко затормозить. - В нашем магазине пройдет первое мероприятие, и я не могу его пропустить.
        - Конечно, я понимаю. - Тележка покатилась дальше.
        - Почему бы тебе не прийти? Шейла Кроули представляет свою книгу.
        На тот момент мое предложение показалось мне идеальным. Родители придут на презентацию. Мама вспомнит, каким магазин был при Эвелин. Расскажет мне, что изменилось и что осталось таким же, а я поделюсь с ней нашими планами вдохнуть в это место новую жизнь.
        - Шейла Кроули? - переспросила она таким голосом, будто очень давно не слышала это имя.
        - У нее вышла новая книга мемуаров. В девяностых одна ее работа стала бестселлером.
        - Да, я в курсе.
        В ее голосе проскользнула обида, словно я назвала ее недостаточно начитанной.
        - Так ты придешь?
        Я села на край дивана Билли, очень надеясь, что она скажет «да».
        - Я уже купила рыбу к ужину.
        - Вы можете приготовить ее в понедельник.
        - В понедельник мы идем в гости к Конрадам.
        - Тогда во вторник.
        В трубке все так же поскрипывала тележка.
        - Ко вторнику рыба испортится.
        - Заморозьте ее.
        - Я не могу заморозить уже размороженную рыбу. Она же потом вся развалится, - ответила мама в ужасе от моей идеи.
        - Так выброси ее. Пожалуйста, я очень хочу, чтобы ты пришла.
        Я чуть сжала свои шорты, с нетерпением ожидая, когда она перестанет придумывать оправдания и согласится прийти.
        - Я не хочу снова видеть эту женщину, - непроизвольно выпалила мама. Она крайне редко теряла самообладание.
        - Вы знакомы?
        - Мы виделись однажды, - сказала она, вернув контроль над собой.
        - Когда она встречалась с Билли?
        - Они не встречались… - Я думала, мама спросит, откуда я знаю об их отношениях, но этого не случилось. - Эта женщина отвратительно влияла на Билли. - Она фыркнула, точно отмахиваясь от воспоминаний. - Давай условимся на следующее воскресенье, хорошо?
        - Конечно, тогда до следующего воскресенья, - согласилась я с тяжелым предчувствием, что на следующей неделе мне вновь придется присутствовать на следующем мероприятии. - Мам? - позвала я до того, как она повесила трубку.
        - Да?
        - Я скучаю.
        - Я тоже скучаю, - ответила она дрожащим голосом. - Увидимся в следующее воскресенье.
        Положив трубку, я откинулась на спинку дивана. Я не понимала, как мы оказались в этой ситуации, ведь мама всегда знала, когда я иду к врачу, какой фильм я посмотрела, какую книгу прочитала. Она была моим потоком сознания. Я никогда не подбирала слова. Я рассказывала ей все. Рассказала про Сэма, местного хулигана, который выбрал учителя в качестве своей следующей жертвы и оставил на моем письменном столе тампон, разукрашенный красным цветом. Рассказала о случае, когда я увидела в туалете во время обеденного перерыва двух девушек, которых рвало. Когда поймала своего любимого ученика за списыванием. Когда заметила на руке странную опухоль и решила, что умру, но оказалось, что это просто доброкачественная киста, однако мама все равно прилетела в Филадельфию на амбулаторную операцию. Я рассказала, как мы с Джеем ударились зубами во время нашего неловкого первого поцелуя. Я до последнего сомневалась, смогу ли встречаться с кем-то, настолько не вписывающимся в мой типаж. Всеми своими переживаниями я делилась в первую очередь с мамой. Она являлась моей наперсницей, моей советчицей, моей группой поддержки.
В свою очередь, я знала о ее встречах с новыми клиентами, я была в курсе, когда она устраивала рейд на новый ресторан, когда они с Дороти Конрад собрались в Аризону в поход по антикварным магазинам. Я знала, сколько стоит каждый канделябр и какого он качества, каждый армуар, каждая ваза, что она покупала, но все эти истории порядком отличались от того, что рассказывала ей я. Это не доброкачественная киста. И не неуклюжий первый поцелуй. Это не ощущение, что занимаешься самообманом, воображая себя хорошим учителем. Она рассказывала мне о всяких забавных происшествиях. Я рассказывала о том, что меня беспокоит.
        Возможно, у нас не осталось шансов вернуться к тем отношениям, за которые я так держалась, потому что мы никогда не были настолько близки, насколько мне казалось.
        Моя мать знала обо мне все. Я едва ли что-либо знала о ней.

* * *
        В день презентации Шейлы Джоани пришла ко мне, чтобы подготовиться к мероприятию. Мы не виделись с тех пор, как у нее начались репетиции к «Трем сестрам». Прислонившись к комоду в спальне Билли, она поправляла волосы, не отводя глаз от зеркала, и увлеченно рассказывала о недавней встрече со знаменитыми актрисами, игравшими Машу и Ольгу. Рассказывала, как же прекрасно обедать в зале и чувствовать, что за тобой наблюдает толпа людей.
        - Мой режиссер считает, что мне давно пора ознакомиться с этой частью жизни. Многих прельщает мысль о славе, пока они не сталкиваются с ней в реальности.
        Джоани с особенным, заранее отработанным смаком произнесла слово «режиссер». Мой режиссер. Моя пьеса. Моя карьера. Моя слава.
        Я искренне надеялась, что эта пьеса действительно станет решающей в ее карьере, как ей и верилось.
        Джоани достала из сумки помаду и жестом попросила меня подойти к ней. Я села на край кровати, и она повернула мое лицо ближе к свету.
        - Эта презентация - хорошая идея. Наверняка получится приманить посетителей.
        - Это все Малькольм. Он организовал это мероприятие еще до моего приезда.
        - А вы двое неплохо поладили.
        Джоани аккуратно провела помадой по моим губам.
        - Кажется, я прошла какой-то тест, а он оказался не таким уж и козлом. - Джоани сделала шаг назад, чтобы взглянуть на свой шедевр, а потом вдруг посмотрела на меня так, словно прочла мои мысли. - Что?
        Она пальцем растушевала помаду по нижней губе.
        - Мужчины всегда думают о поцелуях, когда видят алые губки.
        - Ты ошибаешься. - Она по-особенному, тепло улыбнулась, словно ей не были страшны ни факты, ни логика. - Джоани, у меня есть парень.
        - Как там, кстати, поживает твой наступающий? Нападающий? Надо бы выучить футбольные позиции, если у вас все серьезно.
        Она закрыла помаду и бросила ее в переполненную сумочку.
        - Он играет в защите. Понятия не имею, как он отреагирует на то, что меня еще полтора месяца не будет дома.
        - Он скучает по тебе, вот и все. - Джоани вытащила телефон, полюбовалась на себя и сделала селфи. - Неспроста же отношения на расстоянии долго не длятся.
        - У нас не отношения на расстоянии.
        Джоани посмотрела на меня так, будто собиралась поспорить, но потом передумала. Мне хотелось заставить ее признаться, что у нее на уме, но в то же время я боялась услышать, почему, по ее мнению, наши отношения обречены.
        - Так, значит, следующая подсказка для квеста у Шейлы? - спросила она.
        - Будем надеяться.
        Я открыла верхний ящик комода Билли и достала письмо от Шейлы.
        Читая письмо, Джоани не переставала мерить шагами комнату.
        - Еще когда мы впервые занялись сексом на полу твоей гостиной? О, боже!
        Джоани прислонила ладонь ко лбу, словно Скарлетт О’Хара.
        - Читай дальше. Ключевая часть в самом конце.
        - Знакомство с тобой было величайшей добродетелью в моей жизни. Ты справишься. Мы оба справимся. И как только мы преодолеем боль, я уверена, мы увидимся вновь.
        Она прищурилась, пытаясь догадаться, в чем же значимость этих слов.
        - Не эта часть. - Я выхватила письмо. - «Точно так же и ты не виноват в смерти Эвелин. Ты должен поверить в это, если хочешь жить дальше». - Джоани пожала плечами, все еще не понимая, к чему я веду. - Билли считал, что на нем ответственность за смерть Эвелин.
        - По мне, так это какой-то комплекс вины выжившего. - Джоани плюхнулась на кровать. Разговор, очевидно, наскучил ей. - К тому же как это связано с ссорой с твоей мамой?
        - Не знаю. Мама уходит от ответа каждый раз, когда я упоминаю Эвелин или Билли.
        - А как она отреагировала на то, что Билли придумал для тебя квест?
        - Я еще не сказала ей об этом. - Джоани вдруг оживилась. - У нас не все так гладко сейчас. Мы почти не разговариваем.
        - И ты думаешь, это хорошо?
        - Нет, но ты же знаешь мою маму. Если она не хочет говорить, ее невозможно заставить.
        - Значит, надо перестать задавать ей вопросы, на которые она не ответит. - Я бросила на нее возмущенный взгляд, и она с насмешкой ответила мне тем же. - У тебя с мамой хорошие отношения. Я не понимаю, почему ты готова рискнуть всем из-за дяди, которого едва помнишь.
        - Ты серьезно? - В детстве Джоани знала обо всех квестах Билли, а в некоторых принимала участие. Она была рядом, когда он исчез. Она помогла мне разработать маршрут через весь Лос-Анджелес, чтобы отыскать его. Почему, помня все это, она думала, что, раз мы с мамой не разговариваем, раз я застряла в тупике, я брошу последнюю загадку, оставленную мне Билли? - С каких это пор ты выступаешь за подчинение кому-либо?
        - Не заводись. Я просто хочу сказать, что тебе повезло с мамой, которая заботится о тебе. - В детстве Джоани часто оставалась на выходные у нас, когда ее мама улетала на Гавайи или в Санта-Барбару с очередным ухажером. Наши совместные ужины, когда сестры Джоани забывали забрать ее из школы, были привычным делом. В старшей школе, после каждого выступления, где Джоани исполняла главную роль, я ждала ее на стоянке с букетом цветов. Вместе с моей мамой. - Не надо портить отношения с мамой. Оно того не стоит.
        - Не делай вид, что разбираешься в отношениях между матерями и дочерями только потому, что дерьмово ладишь со своей. - Джоани вздрогнула от такого предательства. - Я… я не это хотела сказать! - Я села рядом с подругой на кровать, но она отвернулась. - Все внезапно между мной и мамой стало фальшивкой. Я хочу вернуться к прежним отношениям, но у нее есть от меня секреты.
        - Это ее секреты, - холодно ответила Джоани. - И никто не обязан их рассказывать просто потому, что тебе интересно.
        - Это секреты моей семьи.
        - Почему это так тебя заботит? - Ее голос уже стал спокойным, но она все так же не поворачивалась ко мне.
        - После того, как пропал Билли, мы с моими родителями остались одни. У меня никогда не было ни братьев, ни сестер, ни бабушек и дедушек, даже двоюродных родственников. Мне всегда казалось, что я что-то упускаю. Я хочу понять, почему моя семья развалилась.
        - И ты думаешь, что почувствуешь какую-то завершенность, если узнаешь, почему Билли пропал? Жизнь не так работает, Миранда.
        - По крайней мере, я буду лучше понимать маму. - Джоани кивнула, повернулась ко мне, и я тоже подсела чуть ближе, пока наши колени не соприкоснулись. - Прости меня за то, что я сказала. Хочешь, поменяемся мамами? Я заберу твою, а моя будет сидеть в первых рядах на каждом твоем спектакле «Трех сестер».
        - Эти билеты забронированы для знаменитостей, - пробурчала она, все еще обижаясь.
        - Ну, она согласится и на последний ряд. - Я хлопала глазами, стараясь выглядеть максимально раскаявшейся. - Сможешь когда-нибудь простить меня?
        Джоани вздохнула.
        - Тебе повезло, что ты милашка.

* * *
        Мы закрыли магазин пораньше, в пять часов вечера, чтобы подготовиться к презентации. Чарли, Джоани и Лючия протирали столы, пока мы с Малькольмом устанавливали самодельный бар. Мы подавали вино и пиво за обязательный взнос, так как у нас не было лицензии на продажу алкоголя и мы не могли, в случае штрафа, тратить часть дохода на его уплату. Мы ставили в ряд красное и белое вино, бутылки пива, пританцовывая под музыку и скользя по полу в направлении друг друга. Семь долларов за напиток могли оказать неплохую поддержку для магазина. Но, как и другие наши попытки увеличить доходы, эта идея казалась ничтожно глупой в сравнении с растущим долгом.
        Поклонники собрались за полчаса до презентации Шейлы. Звонок на двери оповещал о приходе каждого нового посетителя, и с каждым звуком колокольчика я оборачивалась, надеясь, что мама передумала, но заходила очередная женщина, прижимающая к груди книгу Шейлы. Я ругала себя за слабость, но поворачивалась каждый раз, когда до меня доносился звонок.
        К моменту, когда Малькольм решил приступить к началу мероприятия, все столики в кафе оказались заняты. Слушатели выстроились вдоль стеллажей и вытягивали головы, чтобы лучше видеть подиум в глубине зала. Все одновременно обернулись, когда Шейла вошла в кафе. На ней были темные очки и яркий платок. Она помахала нескольким людям, пробираясь через тесную толпу. Когда я собралась представиться, мой телефон зазвонил. Я жестом объяснила Малькольму, что иду наверх, в ответ на что он постучал по запястью.
        Я выбежала к лестнице, чтобы ответить на звонок Джея.
        - Привет, не могу говорить сейчас. Я перезвоню позже?
        - Я ухожу позже, - холодно ответил он.
        - Хорошо. Как дела? У меня есть пара минут.
        Я прислонилась к перилам. Они чуть прогнулись под моим весом.
        - Мама собирается купить билеты на выставку мумий в Институте Франклина. Выставка закрывается в августе, поэтому она хочет взять билеты сейчас, пока не раскупили.
        Пусть экскурсии подобного рода жутко мне нравились, я бы все равно постаралась увернуться от этого предложения. Мама Джея не грубила мне. Она просто меня не замечала, что выглядело не особо вежливо. Не думаю, что ее отталкивала какая-то определенная моя черта. Я в принципе являлась препятствием между ней и ее сыном. Теперь же у меня нашлось идеальное оправдание, хотя я побаивалась прибегать к нему.
        - Я хотела поговорить с тобой кое о чем важном. Думаю, у меня не получится приехать в Филадельфию раньше конца лета.
        Я прикусила губу, чтобы не начать извиняться.
        На довольно долгое время повисло молчание.
        - Я, кажется, проявил достаточно терпения. Большинство парней не отпустили бы своих девушек на все лето.
        - Не знала, что мне нужно твое разрешение, чтобы приехать домой, - отрезала я.
        - Я понимаю, что это твои первые серьезные отношения. - Он включил свой педагогический тон, словно пытаясь убедить меня, что все довольно просто, если подойти к вопросу с правильной стороны. - Но когда ты предан кому-то…
        - Не надо читать мне лекцию про преданность. Сколько раз я морозила задницу на твоих утренних матчах по субботам? Сколько раз я отменяла планы, потому что твоя мама устроила праздничный ужин, или арт-показ, или просто упомянула твое имя и теперь мы должны бежать к ней? Ты не задумывался, что ни разу не спросил меня о Билли или «Книгах Просперо»? Даже не смей говорить со мной о преданности.
        - Не знал, что жить со мной - так принудительно для тебя, - сказал он уже другим педагогическим голосом, припасенным для непослушных учеников.
        - Да пошел ты, Джей.
        Малькольм выглянул на лестничную площадку. Видимо, он понял, что появился в не самый подходящий момент, потому что выражение его лица быстро сменилось с недовольного на извиняющееся.
        - Пора, - прошептал он.
        - Джей, мне надо идти.
        - Ты невероятная, знаешь? Конечно, иди. Останься там хоть на все лето. Останься там навсегда! Делай что хочешь, Миранда. Меня это уже не заботит.
        - Прекрасно. Очень взрослый поступок, Джей. Очень, мать твою, взрослый.
        Я бросила трубку и выключила телефон, не дав Джею шанса что-либо ответить.

* * *
        Малькольм был прирожденным оратором. Он сравнивал прозу Шейлы с балетом и цитировал Рильке, но при этом не выглядел претенциозно. Он ставил Шейлу в один ряд с наследием таких писательниц, как Джоан Дидон и Сьюзан Зонтаг. Я старалась внимать красноречивому вступлению Малькольма и сохранять зрительный контакт с Шейлой, чтобы она вспомнила меня чуть позже, но меня трясло от адреналина. Неужели Джей думал, что я сама этого хотела - уехать на все лето, встретиться с дядей только после его смерти, разрушить отношения с мамой, беспокоиться о судьбе «Книг Просперо»?
        - Ее строки чаруют, вдохновляют и прожигают. Никаких больше лишних слов, встречайте - неповторимая Шейла Кроули! - объявил Малькольм, подытоживая свое вступление.
        Все радостно закричали. Малькольм важно поблагодарил толпу, внимательно осмотрел присутствующих и внезапно остановил взгляд на мне. Он не спускал с меня глаз, когда Шейла подошла поцеловать его в щеку. Я улыбнулась ему. Я не хотела ссориться с Джеем, не хотела ссориться с мамой. Но хотела этого: смотреть в глаза Малькольму, слушать чтения Шейлы, высчитывать секунды до разговора с ней.
        И больше мне нигде не хотелось находиться.
        В течение двадцати минут Шейла читала про лето, предшествующее уходу ее матери в реабилитационную клинику. Шейле было двенадцать. Они жили на ранчо в Альтадене, где ее мать разводила овчарок. Одна из собак была беременна. Мать Шейлы лежала без сознания на крыльце, поэтому Шейле пришлось следить за родами. Ее голос напоминал голос джаз-певицы, и я могла часами его слушать.
        У мамы был голос фолк-певицы, и я бы тоже слушала его часами, если бы она говорила со мной.
        Шейла закончила главу, сняла очки и склонила голову под аплодисменты поклонников. Когда она отвечала на вопросы зала, прозвенел дверной звонок. Элайджа, вместо моих родителей, помахал мне с порога. Я помахала в ответ, а затем отыскала глазами Малькольма, надеясь, что он не заметил, как я поздоровалась со Стервятником. Малькольм приводил в порядок стол для автографов и не увидел Элайджу.
        - Последний вопрос, - попросил Малькольм, указав на высокую брюнетку, стоящую у стеллажей с подростковой литературой. Выглядела она как модель, и, поскольку мы находились в Лос-Анджелесе, вполне возможно, что именно ею она и была. Я удивилась охватившей меня ревности, когда Малькольм кивнул самой хорошенькой девушке в аудитории. Она задала Шейле вопрос о процессе написания книги. Шейла отрывисто ответила, что никакого волшебного процесса нет, каждый писатель находит подходящий для него режим. Девушка съежилась от ответа, и мне стало стыдно, что ее подавленность доставила мне некое удовольствие. Я взглянула на Малькольма. Он уже отвлекся от красавицы и продолжил расставлять книги на столе для автографов. Когда Шейла собирала свои вещи у подножия подиума, я проскользнула между столиками, чтобы перехватить ее.
        - Мисс Кроули? - спросила я.
        - Малькольм сказал всем встать в очередь вдоль стены, - отрезала она, даже не взглянув на меня.
        - Меня зовут Миранда Брукс. Я племянница Билли.
        Лицо Шейлы озарила широкая улыбка, и я увидела еле заметную щелку между передними зубами.
        - Миранда! Я и не знала, что ты здесь! - Она тяжело выдохнула. - Сожалею по поводу Билли. Я надеялась увидеть его, когда пересекла порог магазина, но правда вновь свалилась мне на плечи.
        - Понимаю вас.
        - Знаешь, мы с тобой встречались, когда ты была совсем малышкой.
        Она закрыла книгу мемуаров, из которой читала отрывок. Страница оказалась исписана карандашом - пометки к уже вышедшему изданию.
        - Вы тогда встречались с Билли?
        Я старалась звучать как можно более непринужденно, но мой голос предательски дрогнул.
        - Я бы не сказала, что наши отношения можно описать словом «встречались». Прости, тебе, наверное, не хочется это слышать.
        - Наоборот. Я хочу знать все. Я не видела Билли много лет.
        Шейла жестом показала Малькольму, что скоро вернется.
        - А я и сама хочу рассказать тебе все. - Она похлопала меня по руке. - Но в данный момент я больше всего хочу бокал красного. Он мне понадобится, если кто-нибудь еще задаст вопрос о «вдохновении».
        Я ответила, что найду ей стаканчик, на что она чирикнула:
        - Лучше принеси всю бутылку.
        Я принесла пластиковый стаканчик и почти полную бутылку «Мальбека» к столу, где сидела Шейла. На нем лежала стопка ее книг и несколько ручек. Фанаты выстроились вдоль раздела художественной литературы. Очередь закручивалась у стеллажа с исторической литературой и столика с рекомендациями работников в центре магазина.
        - Думаю, мы с тобой поладим, - улыбнулась Шейла, когда я налила ей вино.
        - Очень хочу поговорить с вами о Билли.
        - Шейла, вы готовы? - спросил Малькольм, положив на стол еще одну стопку ее мемуаров.
        - Давай встретимся здесь завтра за чашкой кофе? - предложила она, и мы условились о времени утренней встречи.
        - Мисс Кроули? - вдруг спросил подошедший к столику молодой человек и протянул ей книгу мемуаров. Сразу бросились в глаза его прическа маллет и очки в черепаховой оправе, что добавляло ему серьезности. Впрочем, сомневаюсь, что он хотел, чтобы его видели именно таким. - Вы не могли бы подписать книгу для моей мамы?
        Шейла повернулась ко мне:
        - Кажется, одной бутылки недостаточно.
        Я не сводила глаз с Шейлы, пока она подписывала романы, параллельно приглашая к столу других поклонников. Она равномерно распределяла на всех время, оставаясь при этом достаточно дружелюбной и непривередливой.
        Ко мне подошел Элайджа.
        - Неплохой поток клиентов.
        - Надеюсь, это только начало. Рада, что вы пришли.
        - Ну, а как иначе? - спросил он, удивленный моему возможному предположению, что он пропустит встречу. - Не сказал бы, что поддерживаю ваше решение не закрывать магазин, но вы действительно племянница вашего дяди. Билли поступил бы точно так же. - Мы стояли плечом к плечу, наблюдая за толпой, подступающей к Шейле. - И что же у вас дальше в планах?
        Элайджа, периодически кивая, выслушал мои объяснения по поводу книжных клубов, чтений, рекламной записи, которую мы опубликовали в LA Weekly. Я боялась услышать от него, что мы не потянем подобные расходы.
        - Знаю одного редактора из LA Weekly. Думаю, можно договориться о статье про вас. - Он оставил в своем блокноте напоминание попросить секретаря изучить этот вопрос, а затем попрощался, пожав мне руку. - Удачи вам.
        Звучало так, словно она мне и правда понадобится.
        После того как Элайджа исчез на бульваре Сансет, Малькольм нашел меня у стеллажа с исторической литературой, изумляясь огромной очереди из женщин, все еще ожидающих встречи с Шейлой.
        - Что хотел Стервятник?
        - Вообще-то он предложил свою помощь.
        - Ты превратила нашего недруга в союзника, - воскликнул он в приятном удивлении.
        - У меня к этому талант.
        Малькольм подмигнул мне и побежал обратно в гущу событий, где каждый хотел получить именную подпись.
        К моменту, когда мы подняли стулья на столы и протерли пол, часы уже показывали полночь. Шейла помахала мне рукой на прощание, и Малькольм вывел ее к бульвару Сансет. Я надеялась, что она восполнится энергией, когда все посетители уйдут со своими подписанными книгами, но Шейла, с красными от вина губами, повернулась к Малькольму и сказала, что никогда в жизни так не уставала. И словно чтобы доказать это, повалилась на Малькольма, пока тот провожал ее на улицу.
        Оставшись одна, я включила телефон в полной уверенности, что увижу там сообщение от Джея. Он наверняка извинился каким-нибудь эмодзи, который я еще не видела, или оставил бессвязное голосовое сообщение, которое не содержало ни одного доброго слова, но все-таки обнажало его чувства.
        Но я получила лишь сообщение от Джоани.
        «Прости, мне надо было бежать. Шейла очень классная. Обязательно скажи, что она расскажет про Билли!»
        Я побрела в квартиру Билли, прижимая к груди свитер и укрываясь от холода, что закрался на лестничную площадку через черный вход, открытый на весь вечер. Мне нравилось, насколько капризными были ночи в Лос-Анджелесе, несмотря на жаркие дни. Они, словно напоминания, что вопреки роскоши и удобствам, Лос-Анджелес оставался пустыней, засушливой и упрямой.
        Мне захотелось позвонить Джоани, чтобы рассказать о ссоре с Джеем, но тогда бы я вновь услышала ее теории об отношениях на расстоянии, и подтвердились бы мои подозрения, что между нами с Джеем испарилось нечто важное и это уже никак не исправить. Мне также не хотелось услышать, что я перебарщиваю.
        Так, может, стоило позвонить маме?
        Она бы тихонько выслушала меня, заботливо отказываясь указывать мне на ошибки. В тот момент мне очень нужна была именно она. Однако я смогла бы поговорить с кем угодно, но только не с мамой, и потому я продолжила подниматься по лестнице в квартиру моего покойного дяди, защищаясь от холода и довольствуясь одиночеством.
        Глава 13
        Шейла опоздала на час. Я проснулась на рассвете, не в силах заснуть из-за бегающих в голове мыслей. Джей так и не позвонил, но я и не думала о нем. Лежа в кровати Билли, в ожидании знакомых звуков, оповещающих о том, что Чарли зашел в магазин и начал молоть зерна, я думала только об истории, которую Шейла собиралась поведать мне. Она наверняка знала, что произошло с Эвелин, если в ее смерти был виноват Билли.
        Спустя десять минут после предполагаемой встречи я принялась убирать со столов, стараясь отвлечься от тревожного предчувствия, что Шейла забыла о своем обещании. Спустя еще десять минут я уговорила посетительницу купить книгу мемуаров, о которой я сама никогда не слышала, с метафорическим названием, не раскрывающим сюжет. Когда часы пробили полчаса после назначенного времени, я смирилась, что Шейла не придет. Скорее всего, она переборщила с вином и все еще спала.
        Спустя еще тридцать минут она ворвалась в магазин.
        - У меня появилось неотложное дело. Это не оправдание, но поэтому я опоздала.
        - Все хорошо, - успокоила ее я, счастливая, что она все-таки пришла.
        Я принесла ей чашку чая, и мы сели за столик у дальней стены кафе, в укромном месте, которое, как ни странно, именно поэтому меньше всего нравилось посетителям.
        Она взяла меня за руку.
        - Совсем не хорошо. Моя мама всегда опаздывала. Она пришла на мой выпускной, когда мне уже вручили аттестат. - Она отпустила мою руку. - Прости. В прошлом я была настолько впутана в чужие проблемы, что сейчас с трудом справляюсь со своими.
        Моя мама всегда приходила вовремя на все мероприятия в моей жизни, но кое-кого на моем выпускном все-таки не хватало. К тому моменту я уже шесть лет не видела Билли и все равно хотела, чтобы он сидел в зале и смотрел, как я иду по сцене. Хотелось ли того и маме? Заметила ли она его отсутствие не только на моем выпускном, но и в каждый памятный день, проведенный без него: в ее пятидесятый день рождения, в годовщину смерти их матери, в годовщину смерти Эвелин?
        - Миранда? Ты слышишь меня?
        - Прошу прощения, ваши слова навели меня на мысли о моей маме.
        - Как Сьюзан?
        - Хорошо, - машинально ответила я. - На самом деле, даже не знаю. Я давно с ней не разговаривала.
        Я думала, Шейла даст мне какой-нибудь мудрый совет, пусть мы толком и не знали друг друга. Но совета не последовало.
        Тогда я спросила:
        - Вы с Билли долгое время были друзьями?
        - Мы познакомились в середине восьмидесятых. На психологической консультации для людей, переживающих горе. Кстати, мы оба быстро ушли оттуда по разным причинам. - Шейла призналась, что ее выматывало все, что было связано с этой группой. Даже само название: «Единое горе», будто потерей можно поделиться. - Осколки боли - это не кусочки пазла. - Она подула в кружку, и на поверхности жасминового чая появились маленькие волны. - Их нельзя соединить, чтобы получилось что-то большее. И хотя я знала, что остальные, незнакомые мне люди, тоже страдали, это не спасало меня от одиночества.
        Шейла сказала, что никто не мог помочь ей справиться: ни сестра, ни друзья, ни психолог, ни даже лабрадор, который устало бродил по дому, стараясь отыскать Дэниела. Если уж собака Дэниела не спасала Шейлу от отчаяния, то что бы сделала группа опечаленных вдов средних лет? Ей казалось, что ее тоска могла только уменьшиться, но не исчезнуть навсегда.
        - Налить еще? - спросила Лючия, протягивая мне графин с кофе. Я подняла ей свою чашку, даже не посмотрев на нее. Лючия недоверчиво вскинула брови, заподозрив что-то неладное, и тихонько ушла к другому столику.
        - Так почему вы пошли туда, если знали, что вам это не поможет?
        Первую неделю Шейла только слушала остальных, но не высказывалась сама. Руководительница группы, Памела, дала им задание посетить какое-нибудь место, которое занимало важную часть жизни их любимых. Пока вся группа обсуждала значимые для своих возлюбленных места, Шейла представила, что поехала бы на Масл Бич. Дэниелу нравилось смотреть, как другие мужчины поднимают штангу. Это его успокаивало, напоминало, что вовсе не обязательно качаться, чтобы чувствовать себя в безопасности. Шейла гадала, что бы еще придало ему силы, окажись он жив? Ей думалось, что вся эта группа похожа на собрания анонимных алкоголиков, которые она посещала с мамой, что они бы считали дни с момента смерти своих возлюбленных, чтобы лучше оценить свой прогресс. Но в этой группе не хоронили любимых. Они не подавляли мысли о близких, точно некую зависимость.
        - Малькольм! - вдруг воскликнула Шейла. - Стол уже чистый! - Я обернулась и увидела Малькольма, натирающего и без того сверкающий столик позади нас. Видимо, он украдкой подслушивал наш диалог. - Мы вообще-то разговариваем. - Они посмотрели друг на друга, и, закатив глаза, парень ушел протирать другой столик, который действительно требовал уборки. - Любит он совать нос не в свое дело.
        Странно, ведь мне всегда казалось, что Малькольм обычно оставлял людей в покое. Если он подслушивал наш разговор, значит, его подтолкнула либо моя заинтересованность в Шейле, либо его заинтересованность во мне. Возможно, он даже боялся, что Шейла расскажет мне что-то такое, о чем он умолчал.
        - Пойдем. - Шейла встала. - Здесь слишком много ушей. И, кроме того, я бы прогулялась.
        Мы вышли из «Книг Просперо». Остановившись на углу рядом с магазином, мы принялись ждать зеленого сигнала светофора. Я обернулась. Малькольм стоял у панорамного окна, наблюдая за нами.
        Включился сигнал для пешеходов, и я пошла за Шейлой на другую сторону улицы. Мне хотелось узнать, продолжал ли Малькольм следить за нами. Мне хотелось думать, что следил, что он не спускал с меня глаз, пока мы не скрылись из виду.
        - Подумываю купить себе столик для работы стоя, - внезапно заявила Шейла, открывая «Тойоту Приус», припаркованную рядом с кофе-баром. - Именно так писал все свои произведения Хемингуэй… не то чтобы я считала себя Хемингуэем.
        Она распахнула водительскую дверь.
        - Я думала, вы хотели прогуляться.
        - Разве ты не знаешь, что в Лос-Анджелесе нужно проехать на машине, чтобы погулять где-нибудь?
        Шейла хитро улыбнулась.
        Я забралась на пассажирское сиденье, и Шейла рванула вдоль бульвара Сансет. Мы проехали закусочную, похожую на старую кофейню, когда-то находившуюся на этом же месте; церковь, повидавшую все изменения в квартале, и пустую, безлюдную часть бульвара между Силвер-Лейком и Эхо-Парком.
        - Надо отдать Памеле должное, - сказала Шейла, поворачивая руль так, словно она управляла машиной в видеоигре. - Ее задания были хорошо продуманы.
        В качестве следующего задания Памела попросила их сделать что-нибудь такое, что их возлюбленные всегда хотели сделать, но так и не решились. Они посещали любимые музеи своих почивших супругов, слушали их любимую музыку, читали любимые книги. И хотя боль никуда не уходила, Шейла все равно ждала этих встреч, ждала возможности поделиться Дэниелом.
        Шейла свернула на Парк Авеню и припарковалась у озера. Вода в фонтанах в центре парка била вверх к небу, разрезая пополам горизонт. Желтые водные велосипеды стучали по голубой воде, стараясь не задевать цветы лотоса.
        - Раньше это озеро было темнее. - Я шла за Шейлой по полянке, по зеленой траве, а на ней лежали парочки и бездомные люди. - Иначе в нем не получалось бы прятать трупы.
        Мы шли по зыбкой тропинке у северного берега. Шейла сказала, что оставалась самой новенькой в группе в течение двух месяцев, и ей это нравилось. Ее словам уделяли особое внимание. Но вскоре появился новый вдовец.
        Билли с тревогой вошел в душный зал, где проводились встречи. На нем была грязная майка и выцветшие джинсы. Шейла приняла бы его за бездомного, если бы не его часы. Матовый черный циферблат. Сталь. «Ролекс».
        «С тех пор, как это произошло, я живу со своей сестрой и ее мужем», - объяснил Билли группе, вертя в руках дорогие часы. Присутствующие достаточно хорошо понимали, что он чувствовал, поэтому никто не спрашивал, как умер близкий и почему это произошло.
        «Я начинаю их пугать. И их ребенка».
        - Тебя, дорогая, - пояснила Шейла. Мне с трудом удавалось воспринимать себя ребенком из его рассказа. У меня не осталось собственных воспоминаний о том времени, так что я доверилась воспоминаниям мамы.
        Теперь я могла довериться версии Шейлы.
        «С чего ты решил, что пугаешь их?» - спросила Памела.
        «Они перестают разговаривать, стоит мне зайти в комнату. Их дочь плачет каждый раз, когда я прохожу мимо».
        «Наши близкие не всегда знают, как нам помочь, - сказала Памела. - Для начала мы сами должны помочь себе».
        «Не уверен, что у меня получится».
        «Нужно попытаться».
        В течение нескольких недель Билли молча сидел на собраниях, сложив руки на коленях и нервно стуча ногой, пока остальные рассказывали о любимых словечках своих возлюбленных, об их самых постыдных приобретениях, признавались, какая одежда их покойных близких всегда их раздражала. Своей стратегией Памела старалась пробудить воспоминания и прекратить попытки отвлечься. «Меньше значит больше», - советовала она, напоминая Шейле преподавателей по писательскому мастерству. Во время этих сессий Билли не говорил ни слова, не предавался воспоминаниям о своем близком человеке. Шейла даже не догадывалась, кто именно умер.
        - Прозвучит странно, - вздохнула Шейла, - но вся суть техники Памелы состояла том, чтобы заставить нас сосредоточиться на воспоминаниях. Мы знали обо всех подробностях личной жизни покойных, вплоть до запаха ног и случайного хрюканья, когда они смеялись, но мы никогда не обсуждали момент их смерти. И я была этому рада. Я бы втянулась в какое-то нездоровое соперничество, если бы узнала, что кто-то умер еще более болезненной смертью, чем мой Дэниел.
        Никто не упоминал рак, уничтоживший тела их любимых, автокатастрофы, сердечные приступы. И все равно все разговаривали. Только Билли сидел в безмолвии. В отчуждении.
        «Мне кажется, это неправильно, - прошептала одна из присутствующих остальным, пока Памела открывала дверь. - Мы каждую неделю изливаем душу, а он просто сидит».
        «Мне не по себе от него, - согласился пузатый мужчина. - Не хочется говорить, когда он напротив».
        Во время собрания Шейла не сводила глаз с Билли, пытаясь понять, что же в нем смущало группу. Когда их толстопузый одногруппник поднял вверх шарф оливково-зеленого цвета, который немного расходился посередине, Билли даже не взглянул на него. Мужчина сказал, что это была первая и последняя попытка его жены связать что-то. Билли даже не улыбнулся. Он все так же изучал циферблат своих наручных часов, считая минуты до окончания встречи. Шейла вдруг поняла, что именно это и пугало группу. Методика Памелы не действовала на Билли. И вряд ли могла подействовать.
        Каждую неделю Шейла наблюдала за Билли. Ей было интересно, почему он продолжал приходить на собрания. Она видела, как в конце каждой встречи к зданию, украшенному лепниной, подъезжала элегантная машина, и Билли запрыгивал на пассажирское кресло как ребенок, которого забрали из школы. Конечно. Сила сестер. Страх разочаровать их.
        Шейла продолжала наблюдать за Билли, чувствуя какой-то интерес к нему, под которым, как она поняла спустя несколько недель, скрывалось сексуальное желание. Это было непохоже на влечение к незнакомцу из бара или к коллеге-писателю, которому она разрешила соблазнить себя на конференции. Билли находился рядом каждую неделю в течение двух часов. Она любовалась его красивыми глазами и засматривалась на его мягкие губы. Ей придавал храбрости тот факт, что она никогда не поддастся своему желанию.
        Однажды Билли пришел настолько взбудораженным, что не мог молчать.
        «Он подал на меня в суд, - сказал он группе. - Ему не нужны деньги. За что он так со мной?»
        - Отец Эвелин?
        Я вспомнила слова Элайджи о том, что отец Эвелин судился с Билли по поводу ее недвижимости.
        Шейла кивнула и продолжила свой рассказ.
        «Все по-разному переживают горе», - сказала Памела, наблюдая, как Билли меряет шагами комнату. Остальная группа тревожно переглядывалась. Они делились фактами о любимой еде своих возлюбленных, а Билли половину собрания без умолку рассказывал об отце своей жены и о том, как тот решил отсудить у Билли их дом - «Книги Просперо».
        «Он ведь даже не любит читать! - возмутился Билли. - Что он вобще собирается делать с книжным магазином?»
        Один из присутствующих, лысый мужчина, поднялся со своего места.
        «Если он не прекратит, я ухожу».
        Билли в растерянности уставился на него.
        «Я слушал о вышивке твоей жены. О ее увлечении каллиграфией. О ее домашнем варенье. Думаю, ты мог бы проявить уважение и выслушать и меня».
        «Я выполнял задания, а ты готов рассказать о ее любимой еде? Ты принес что-нибудь с собой?»
        «Здесь есть определенные правила», - согласилась женщина в коричневом костюме.
        «И как это вам помогает? - удивился Билли. - Вам становится легче?»
        «Так, давайте вернемся назад, - вмешалась Памела. - Билли, почему бы не дать слово кому-нибудь еще?»
        «Когда скончался мой муж, его мама хотела забрать нашу собаку».
        Шейла не осознала, что начала говорить, пока остальные не повернулись в ее сторону.
        «Она даже не любила собак, но ей хотелось свалить на меня хотя бы часть своих страданий. Ты должен понять его и проявить сочувствие, он боится столкнуться лицом к лицу со своим горем».
        Билли не отрывал от нее взгляда. Воздух между ними словно наэлектризовался. Комната растворилась. Остановилось время. Смотря друг другу в глаза, они поняли, что хотят сделать друг с другом.
        «Как насчет пирога?» - спросила женщина в кашемировой одежде, нарушив молчание. Она взяла в руки пирог, лежавший у нее на коленях.
        «Отличная идея», - отозвалась Памела.
        - Удивительно, как Билли вывел всех из себя, - усмехнулась Шейла, когда мы проходили мимо прибрежного кафе, где сидели парочки за сандвичами с газировкой.
        «Спасибо, - сказал Билли Шейле, когда они вышли из зала. - Ты, похоже, единственный думающий человек здесь».
        «Мне кажется, неправильно так говорить об остальных».
        «Меня не очень заботит, что правильно».
        - Никогда не забуду следующее собрание. Никто не хотел, чтобы он приходил, но всех выбесило то, что он действительно не пришел. Ему завидовали. Ведь он твердо знал, что надо следовать внутреннему голосу.
        «Ему хватило наглости не прийти? - растерялся лысый мужчина. - Сначала он критикует меня, а затем даже не возвращается!»
        «Мы не можем контролировать окружающих, - проговорила Памела, - только самих себя».
        Группа закивала. Шейла уже сталкивалась с подобной философией, похожей на религию и встречи анонимных алкоголиков.
        С того дня Шейла перестала ходить на эти собрания. Она не могла понять: то ли Билли обнажил неприятные стороны остальных участников, то ли он указал ей на то, что она и так знала: тактика Памелы помогала до определенного момента, но в конце концов эффект испарялся.
        Шейла была готова перейти к следующей стадии своего траура.
        - Я и не надеялась увидеться с ним еще раз, - призналась Шейла, пока мы гуляли вдоль ближайшего к шоссе берега озера. Раздавался шум автомобилей и чувствовался резкий запах выхлопов. - Но спустя несколько недель он оставил записку на моей машине.
        Они встретились в кафе на Мэйн-стрит в Санта-Монике, где Шейла часто работала. Билли пришел в поло и штанах цвета хаки. Шейла была в черной тунике поверх таких же темных брюк. Ее непослушные волосы лежали взлохмаченными завитками. С тех пор как умер Дэниел, она перестала их красить. Заметив Билли, она пожалела, что не нанесла увлажняющий лосьон и не подвела глаза. Она выглядела уставшей и постаревшей. Билли же выглядел молодым и подтянутым.
        «Сегодня утром давал показания, - сказал Билли. - Полнейшая чушь, но мой адвокат настаивает, что нужно отнестись к этому серьезно. Чем больше я капризничаю, тем дольше продлится дело».
        Билли объяснил, что отец Эвелин был человеком консервативных взглядов, который всегда пытался сделать из Эвелин кого-то, кем она никогда не являлась, и хотел контролировать ее даже после смерти.
        «Может забрать себе наш дом, мне плевать. Но ведь он даже не приходил в книжный магазин. Я не знаю, что буду делать, если потеряю последний кусочек памяти об Эвелин».
        «Не потеряешь. - Шейла положила свою руку на его руку. Она сделала это не думая. Когда она захотела убрать ее, Билли накрыл ее своей ладонью. - Я понимаю, как это тяжело, но ты не должен сдаваться. Если позволишь ему забрать часть жизни, которая принадлежала тебе и твоей жене, получится, что его гнев оправдан».
        «Но она умерла по моей вине, - настаивал Билли. - Он прав, что обвиняет в этом меня».
        - Как так получилось, что Эвелин умерла по вине Билли? - перебила я Шейлу.
        - Глупости. Он так говорил, потому что был убит горем.
        - Вы уверены?
        - Поверь мне. Мы все виним себя.
        - То есть он рассказал вам, что с ней случилось? - Мое сердце застучало быстрее.
        - Он никогда не заводил эту тему, а я никогда не спрашивала. Поэтому между нами и появилась связь. Нам не нужно было знать, что произошло.
        Шейла вернулась к рассказу об их первом свидании, если это можно было назвать так. Они допили чай и пошли к пляжу. День оказался ясным, и они видели побережье Малибу. Холодные волны бились о берег. Дойдя до пирса, Билли взял Шейлу за руку.
        «Эвелин любила гулять по пляжу», - сказал он ей.
        «Дэниел ненавидел пляжи. Он впадал в какое-то беспокойство, когда пытался расслабиться».
        После прогулки они поехали к Билли в Пасадену. Белый дом, обставленный в колониальном стиле, вместил бы семью из шести человек, но Билли жил в нем один. Он провел Шейлу наверх в гостевую комнату.
        - Дорогая, ты уверена, что хочешь услышать эту часть? - спросила меня Шейла. Она нашла пустое место под толстым стволом пальмового дерева.
        - У меня есть способности к диссоциации. - Я легла на траву и подняла взгляд на пальмовые ветви, покачивающиеся на ветру. Внизу, на земле, было спокойно и безветренно.
        После того вечера Шейла и Билли встречались друг у друга дома. Они прятались в отелях, на стоянках, в туалетах. Шейла не рассказывала своему психотерапевту про их роман. Билли, как она предполагала, тоже, если он все еще ходил к врачу. Она не знала наверняка. Чем больше они изучали тела друг друга, тем меньше говорили о жизни.
        Шейла удивилась, когда Билли пригласил ее к своей сестре на ужин.
        «Ты уверен, что это хорошая идея?»
        «Почему бы и нет?»
        Шейла насчитала бы с десяток причин, почему ей стоило остаться дома, и тем не менее она согласилась. Она собиралась надеть белое платье, которое облегало в талии и скрывало живот, но белый - цвет невест, юности, так что выбор пал на черное платье.
        Черный - цвет траура.
        Она взяла с собой ликер шартрез, надеясь, что он сгладит впечатление.
        Наверняка ее ожидания не подтвердились. Черное платье выделялось бы на фоне многочисленных оттенков розового, в котором выдержан интерьер нашего дома.
        - Даже ты была в розовой одежде, - усмехнулась Шейла.
        Сьюзан обняла Шейлу и притворилась, что много о ней слышала, хотя Билли редко упоминал ее.
        «Дэвид придет с минуты на минуту. Ему пришлось отлучиться в офис». - Сьюзан безразлично повела плечами, но Шейла предчувствовала ссору, которая нагрянет, едва гости уйдут, а ребенок, - ты, - уточнила она, - будет спать в кроватке.
        «Не знаю, говорил ли Билли об этом, но я ваша поклонница».
        Сьюзан приготовила шорле. Билли залпом выпил свой бокал.
        «Билли, спокойнее. Никто его у тебя не отберет», - улыбнулась Сьюзан.
        «Это шорле. - Билли допил напиток. - А нормального алкоголя нет?»
        Шейла и Сьюзан застыли на мгновение, ожидая извинений от Билли. Но вместо этого он вытащил из кармана пиджака фляжку и вылил содержимое в бокал.
        Шуршание гальки под колесами подъезжающей машины вывело женщин из ступора. Дэвид, одетый в дорогой костюм, вошел в комнату. Он поцеловал Сьюзан и поздоровался с Шейлой.
        «Мисс Кроули, простите за опоздание». - Шейла запомнила, что он очень крепко пожал ей руку.
        Сьюзан много разговаривала во время ужина. Она кратко пересказала каждый роман Шейлы. Ее приключения в Нью-Йорке были похожи на историю главной героини из книги «Элеанор из трущоб». Когда ребенок закричал…
        - В смысле, ты, - спохватилась Шейла. - Когда ты закричала. Прости, дорогая. Мне сложно связать утонченную женщину передо мной с тем крохотным существом, которое орало во всю глотку. Я никогда особо не любила детей.
        - Все хорошо, - успокоила ее я. Меня еще никто не называл утонченной. Чудаковатой - определенно. Излишне усердной - совершенно точно. Но утонченной? Ни разу в жизни. - Как будто я помню себя в детстве.
        Когда ребенок закричал, Сьюзан прервала свой рассказ и убежала к колыбели. Но вернувшись, она продолжила в подробностях описывать клуб из первого романа Шейлы, где впервые пела Элеанор и который, по ее словам, был похож на клуб, где Сьюзан выступала с Lady Loves.
        Билли молча сидел в дальнем углу стола, словно его и не существовало.
        После ужина Дэвид и Билли удалились в домашний кабинет Дэвида.
        «Дэвид помогает Билли с судебным делом», - объяснила Сьюзан Шейле, пока они убирали со стола. Ребенок вновь начал плакать. Сьюзан положила на стол стопку тарелок, жестом показав Шейле, что скоро вернется.
        «Значит, они все еще судятся?» - удивилась Шейла, убирая со стола салфетки. Сьюзан села и принялась расстегивать бюстгальтер.
        «Не против?» - спросила она Шейлу, и та утвердительно кивнула в ответ. Сьюзан аккуратно приставила к груди малышку, чтобы та могла ухватиться. Шейла понимала, что должна отвернуться, но ее заворожило беспокойное ерзанье ребенка и тот факт, что она хотела есть, но отказывалась от кормления.
        - Со мной уже тогда было тяжело, - пошутила я.
        - Не самая худшая черта характера, поверь мне, - настояла Шейла.
        Сьюзан приставила ребенка к другой груди, воркуя, пока малышка не успокоилась.
        «Отец Эвелин непреклонен. Ему никогда не нравился Билли, даже в школьные годы. Только представь, твоя жена умирает в страшной катастрофе, и тебе приходится переживать этот момент снова и снова во время судебных разбирательств. Тяжело избавиться от мысли, что ты этого заслуживаешь».
        Я так резко села, что у меня потемнело в глазах.
        - Эвелин умерла в результате катастрофы?
        - Я помню, как твоя мама сказала нечто подобное. Да. Страшная катастрофа.
        Я представила, как Билли и Эвелин едут по скользкой дороге, поздно ночью, и не замечают на своем пути машину или дерево.
        - Мои родители утверждают, что она умерла от приступа. Поверить не могу, что они солгали.
        - Пока я не выпустила мемуары, я долгие годы говорила, что Дэниел умер дома. Мы все придумываем эвфемизмы, за которыми можно спрятаться, - парировала она в их защиту. - Я помню, что твоя мама очень переживала. Она ходила по комнате и так стремительно качала тебя, что я боялась, как бы она тебя не уронила.
        «Когда же это закончится, - пробормотала Сьюзан. - Дэвид говорит, что дело может затянуться еще на несколько лет. Понятия не имею, как Билли переживет это разбирательство».
        Шейла смахнула остатки еды на тарелку и поставила ее сверху остальной стопки.
        «Как он? - спросила Сьюзан, укладывая ребенка в кроватку. Они с Шейлой вернулись на кухню. - Я пытаюсь поговорить с ним, но он никогда ничего не рассказывает».
        Шейла нерешительно ответила:
        «Может, ты задаешь ему не те вопросы?»
        «Все, что я говорю, - не то. Я как будто общаюсь с подростком, заблаговременно тренируюсь перед тем, как Миранда вырастет».
        «Ты хочешь, чтобы он быстрее справился с горем, но это не так просто. Некоторым людям нужно больше времени, чем остальным».
        Скомкав полотенце, Сьюзан рассеянно перебирала его в руках.
        «Не знаю, что еще можно сделать. Я тоже скучаю по Эвелин».
        Сьюзан принялась зацикленными движениями вытирать столешницу, и Шейла поняла то, чего не мог понять Билли.
        - Она страдала, - заверила меня Шейла.
        Я вспомнила свой первый приезд в Лос-Анджелес, когда мама протирала столешницу, сковороду, в общем, все, что попадалось под руку.
        - Порой тяжело понять, что на душе у моей мамы.
        - Нет, Билли просто не интересовался. Ему хотелось думать, что только он может горевать по Эвелин.
        Шейла смотрела, как Сьюзан протирает столешницу в одном и том же месте, пока в кухню не ворвался Билли.
        «Я не очень хорошо себя чувствую», - сказал он Шейле.
        Дэвид прибежал вслед за ним.
        «Билли, не уходи от меня. Я пытаюсь помочь».
        Билли схватил Шейлу за руку и повел к двери. Шейла хотела поблагодарить моих родителей за теплый прием, но Билли слишком настойчиво тащил ее наружу.
        По дороге к ее дому они не проронили ни слова. Билли остановил машину на подъездной дорожке. Он не отстегнул ремень безопасности.
        «Значит, ты и от меня собираешься отгородиться?»
        «Мне нужно побыть одному».
        «Билли, они хотят поддержать тебя. Ты должен попытаться».
        «Говоришь, как она», - фыркнул Билли.
        «Научись уже впускать людей в свою жизнь, иначе они перестанут к тебе тянуться».
        У Шейлы было несколько друзей, которые названивали ей в течение долгого времени после смерти Дэниела. Она не отвечала на телефон и удаляла сообщения. Звонки постепенно уменьшались, пока не прекратились окончательно. Но теперь она испытывала стыд и боялась снова наладить с ними контакт.
        - Мы продолжали видеться, - сообщила Шейла, копаясь каблуком в мягком дерне. - Но наши отношения уже не были прежними. Я даже не помню, когда всему пришел конец.
        Я достала письмо из заднего кармана и протянула ей. Шейла прочитала его.
        - Поверить не могу, что он его сохранил.
        Она протянула мне письмо обратно.
        - Оставьте себе.
        Шейла мгновение держала письмо, а затем спрятала его в бумажник.
        - Я очень это ценю. Спасибо. - Она взглянула на свои часы. - Я совершенно потеряла счет времени!
        Она собрала свои вещи.
        - Значит, Билли не рассказывал вам, что случилось с Эвелин? Даже когда вы возобновили общение?
        - Знаю, звучит странно. Чем меньше кто-то говорит о трагедии, тем она кажется страшнее, но я почти уверена, что, когда мы вновь нашли друг друга, для него было важно, чтобы я не задавала лишних вопросов.
        - И как же вы нашли друг друга?
        - Благодаря «Книгам Просперо». - Шейла взяла меня за руку. - Я так рада, что ты здесь.
        Я пошла за Шейлой к ее машине.
        - Вы езжайте, - предложила я, - а я дойду пешком.
        - Но до магазина полтора километра! - Шейла резко замолчала и покачала головой. - Не знаю, откуда у меня эти лос-анджелесские привычки.
        - Билли не передавал вам что-нибудь для меня? - спросила я, когда она села в машину.
        - Например?
        - Точно не могу сказать. Что-то, что точно предназначено мне.
        Шейла нахмурилась и покачала головой. Она помахала рукой на прощание, и ее «Тойота Приус» скрылась среди других автомобилей. Повернув на главную магистраль Эхо-Парка, я пошла в сторону бульвара Сансет. Умолчать о страшной катастрофе можно только по одной причине: если она произошла по чьей-то вине. Но что сделал Билли? Он был пьян? Или его халатность проявилась в чем-то другом? И почему мама скрывала это от меня сейчас?
        Я прошла мимо старого театра, на месте которого теперь находился веганский ресторан. Шейла должна была отдать мне что-то. Билли не нарушил бы свою же схему. Возможно, он предполагал, что она расскажет, что случилось, и приведет меня к следующей подсказке.
        Я шла по пустынной части бульвара, где не было ни витрин магазинов, ни других прохожих, только крутые песчаные склоны, вдоль которых вилась дорога. Я думала о словах Шейлы, об эвфемизмах, которые мы создаем, чтобы защититься от боли. Может, мама не пыталась держать в тайне то, что сделал Билли. Может, она на самом деле не могла вернуться к моменту смерти Эвелин, не могла обнажить шрам, затянувшийся со временем? Шейла сказала, что Билли предпочитал не замечать ее страданий. Не этим ли я занималась сейчас? Не закрылась ли она от меня оттого, что я не пыталась услышать ее?
        - Дорогая? - Мама ответила так, будто это был обычный повседневный звонок, будто она и не сомневалась, что я сегодня позвоню. - Мы собрались в кино. Давай я перезвоню позже?
        - Прости. Я хотела извиниться за то, что относилась паршиво к твоим чувствам. Представить не могу, как тебе было тяжело.
        - Миранда, мы опаздываем. Я потом наберу, хорошо?
        Всю дорогу вдоль бульвара Сансет я держала телефон в руках с уверенностью, что она перезвонит. Я прошла мимо старого прилавка с бургерами, на месте которого теперь работала пиццерия, мимо пустых шахматных столиков перед заброшенным магазином пончиков, ранее бывшим неотъемлемой частью этого района. Телефон мог зазвонить в любую секунду. Она бы извинилась за то, что быстро бросила трубку, а я бы ответила: «Нет, это ты должна меня простить». И она бы сказала: «Нет, ты». И мы бы засмеялись, и этот смех залечил бы наши раны. Я сжимала телефон всю обратную дорогу к «Книгам Просперо». Телефон стал липким от моей вспотевшей ладони, но мама так и не перезвонила.
        Глава 14
        Мы с Шейлой начали регулярно видеться. Обычно мы встречались рано утром, чтобы погулять в парке Гриффит до наступления жары. Хотя ее коттедж, выдержанный в английском стиле, находился совсем рядом с парком, мы все равно запрыгивали в ее «Тойоту Приус» и ехали до Ферндейла или Кристал Спрингс, подтверждая ее теорию о том, что в Лос-Анджелесе, по крайней мере в Лос-Анджелесе Шейлы, нужно проехать на машине, чтобы где-нибудь прогуляться.
        Во время наших встреч я не переставала расспрашивать ее о смерти Эвелин. Шейла раскрыла важную деталь - Эвелин погибла в страшной катастрофе, - но мне все равно не от чего было отталкиваться.
        - Вы уверены, что Билли ничего мне не передавал? - вновь спросила я, когда мы шли по аллее рядом со старым заброшенным зоопарком. - Так работает его система. «Алиса в Стране чудес» привела меня к доктору Билли, тот привел меня к «Франкенштейну», который привел меня к его другу-физику, а по его совету я нашла «Страх полета» и вскоре нашла вас.
        Шейла остановилась и улыбнулась, затаив дыхание.
        - Билли всегда знал, что я представляла себя последовательницей Эрики Джонг.
        Она неспешно сошла с места.
        - Вам на почту не приходили какие-нибудь странные посылки? Что-нибудь, что вы могли случайно выбросить? Что-нибудь от адвоката Билли?
        - Уверена, если бы Билли отправил мне следующую подсказку, он бы потрудился уточнить, чтобы я ее не выбрасывала.
        Мы продолжили наматывать круги. Шейла шла твердым шагом, несмотря на одышку.
        - В «Книгах Просперо» не ходили какие-нибудь слухи об Эвелин? О том, как она умерла?
        - С момента смерти Эвелин сменилось как минимум одно поколение покупателей. Не думаю, что среди постоянных клиентов кто-то вообще знает о ее существовании.
        - Кроме вас, - напомнила я.
        - Кроме меня.
        - А Малькольм?
        - Я не в курсе, что известно Малькольму. - Ее голос оставался уверенным и спокойным. Что бы ни скрывал от меня Малькольм, Шейла была к этому непричастна.
        Поднявшись в Амирс Гарден, мы нашли скамейку, откуда открывался вид на квадратные здания Глендейла. Вокруг нас росли дикие кактусы, извиваясь и вытягиваясь к небу. Впрочем, они оказались недостаточно крупного размера, чтобы загородить распластавшиеся перед нами бетонные блоки.
        - Вот это вид! - Шейла вытерла пот со лба.
        Мы сели на скамейку, чтобы немного отдохнуть. Каждый раз, когда я хотела встать, она говорила: «Давай посидим еще минутку», и я садилась обратно, стараясь укрыться в узкой тени кактусов и рассказывая о финансовых проблемах магазина. Я рассказала, как каждый месяц Билли вкладывал свои личные накопления в бюджет магазина, что было равносильно попыткам вычерпать одним ведром всю воду с тонущего корабля. Я в подробностях описала запланированные нами мероприятия с начинающими авторами и писателями, которых мы выманили из других книжных магазинов Лос-Анджелеса, нашу систему бонусов для постоянных клиентов, небольшой прирост продаж после рекламы на местной радиостанции. Я рассказала о наших планах на торжественный вечер, о взносах от посетителей и билетах, которые мы еще не продали. Я старалась сохранять оптимистичный настрой, когда перечисляла нашу программу на ближайшие месяцы, но в моем голосе чувствовались скептичность и страх, что книжный магазин обанкротится.
        - «Книги Просперо» нельзя закрывать. У меня много обеспеченных друзей. Давай-ка заманим их на ваш вечер.
        Шейла согласилась отправить им индивидуальные приглашения, где она пообещает представить отрывок из своей новой книги - еще незаконченной, от чего она всегда отговаривала других писателей, - и разыграть на аукционе ужин наедине с ней, хотя, будучи друзьями, они могли встретиться в любое время.
        Я призналась Шейле, что мне придется уехать обратно в Филадельфию в конце августа, вне зависимости от того, получится ли удержать «Книги Просперо» на плаву или нет. Я даже не была уверена, что смогу вернуться к торжественному вечеру.
        - Надеюсь, я все еще могу считать нашу квартиру своим домом, - пробормотала я. Мы с Джеем не разговаривали с момента нашей ссоры. Ни одного звонка или сообщения.
        Шейла положила свою вспотевшую ладонь на мою.
        - Дорогая, разве ты не знаешь, что мужчины начинают вести себя как дети, стоит ущемить их эго? Тебе придется немного полебезить перед ним, чтобы он думал, будто все под контролем. Это очень просто.
        - А я ждала, что вы посоветуете оставаться сильной и независимой.
        - Всему свое время и место. Если хочешь быть с ним, придется притвориться, что он прав. Очень важно научиться показывать человеку, что он прав, даже если это не так. Боже, когда я начала учить других жизни? - Она скорчила лицо, словно разочаровавшись в себе. Ее совет мог бы оказаться полезным, но в данном случае правда была на моей стороне. Я не хотела притворяться, что прав он. Я не хотела состоять в отношениях, которые зависят от моего подчинения ему.
        - Что ж, - Шейла встала. - Наша прогулка сама собой не закончится.
        Спускаясь обратно по ступенькам с возвышенности, на которой мы сидели, я решила сменить тему и заговорила о маме. Я объяснила Шейле, что признала бы правоту моей мамы, но готовность выслушать ее не означала, что она так же была готова к разговору.
        - Между нами раньше никогда такого не случалось, - добавила я. Мы уже месяц не виделись.
        - Помню это время. Мама перестает восприниматься как родитель и становится отдельной личностью, - вздохнула она, когда мы переходили дорогу, направляясь к стоянке. - Сложно видеть родителей такими, какими они являются на самом деле, а не какими мы хотим их видеть.
        - Я не знаю, какая моя мама. И сомневаюсь, что когда-либо знала.
        - Значит, ты должна постараться узнать ее, - предложила Шейла.
        Несмотря на нашу близость, в маме всегда крылось нечто, недоступное мне. Я всегда считала, что это связано с ее прежней жизнью, с несбывшимися мечтами. Я так и не поняла, почему она забросила свое увлечение. Я не поняла, как она добровольно на это согласилась? Я думала, мама сожалела о не сложившейся карьере, но, возможно, преследовавшими ее призраками прошлого были не прерванные мечты.
        Возможно, этим призраком был Билли. И Эвелин.

* * *
        К концу июля книжный магазин вышел на пик продаж перед предполагаемым падением в августе. Но даже с этой дополнительной прибылью, после ежедневных эксплуатационных расходов, отчислений заработной платы и налогов, после выплаты коммунальных услуг, ипотеки и кредитной линии, нам все еще было далеко до полного погашения задолженности.
        Чарли провел первую встречу нашего книжного клуба, где обсуждали «Куда ты пропала, Бернадетт», вышедшую недавно в мягком переплете. Он сидел в небольшой компании молодых девушек и обсуждал с ними уникальную структуру романа, а еще роль технологий и электронной почты в современной литературе. Девушки осторожно поглядывали на него, стараясь не выдать настоящую причину своего участия в клубе. Было ли это из-за Чарли или Марии Семпл, для нас оставалось важным то, что мы продали три книги, которые не получилось бы продать в обычное время, и что к числу наших постоянных покупателей прибавилось три человека, которые придут и на следующую встречу, пусть даже чтобы просто провести время с ведущим.
        Несмотря на то что у Шейлы не оказалось подсказки, завернутой в подарочную упаковку и адресованной лично мне, я не собиралась разбрасываться оставшимся временем. До моего возвращения был еще месяц. Каждый август перед началом учебного года мы ездили в мотель в горах Поконо, принадлежавший родственникам директора школы. Мы садились у костра и рассказывали, как провели каникулы. Я помню истории моих коллег о домах на берегу Атлантического океана, которые они снимали каждое лето. Загар, мороженое, жаркие ночи на набережной. А что могла рассказать я о своем лете в Лос-Анджелесе? О неторопливых днях в «Книгах Просперо»? Или об особенностях ежедневного бухгалтерского учета и инвентаризации, обязательной для ведения бизнеса? Может, рассказать им о докторе Ховарде и его феноменальной способности читать по памяти отрывки из Эрики Джонг и Эдгара Аллана По? О дружбе с легендарной Шейлой Кроули и наших утренних прогулках? Мне не хотелось слушать, как учительница английского просит посоветовать ей стоящие книги, как учитель математики говорит: «Интересно», ведь он все находил интересным, даже неправильные
ответы учеников. Я повторяла себе, что буду чувствовать себя по-другому, когда вернусь, когда Джей обнимет меня, сидя у костра, когда жизнь, которую я выбрала, вновь станет моей, но чем больше я думала о том мотеле в горах, тем меньше «Книги Просперо» воспринимались как работа на лето.
        Раз Шейла не могла рассказать, что случилось с Эвелин, я попыталась выведать информацию у постоянных посетителей книжного магазина.
        - Эвелин? - спросил сценарист Рэй. - Эвелин Уорд?
        - Нет, жена Билли, Эвелин Вестон.
        - Билли был женат? - Он приподнял очки над переносицей, будучи явно не против посплетничать.
        - Вы никогда о ней не слышали?
        - Мне всегда казалось, что Ли - первоначальный владелец.
        От остальных посетителей было так же мало толку. Подростки, которые каждый день приходили за своим мокко, уставились на меня с такой же скептичностью, как мои ученики, когда я спрашивала, знают ли они Эндрю Джонсона.
        - В смысле тот старый чувак, который недавно умер? - соблаговолили они ответить на мой вопрос вопросом о владельце «Книг Просперо».
        Молодые мамочки убирали разлитое своими карапузами молоко: им явно было не до изменений в магазине. Писатели сидели в огромных наушниках, укрывшись ими от остального мира. Даже Лючия смотрела на меня так, будто я проводила слишком много времени, уткнувшись носом в книги.
        - Несчастный случай? - спросила она, протирая столик. - Здесь, в «Книгах Просперо»?
        - Я не знаю где. Я только знаю, что она погибла в страшной катастрофе, - объяснила я.
        Лючия уверенно покачала головой.
        - Если бы произошло что-то подобное, я бы об этом слышала.
        Она взяла ведерко для уборки и унесла его на кухню. Мне казалось, что следы трагедии остаются навсегда, словно запах затхлости, который не выветривается полностью, но никто в «Книгах Просперо» не догадывался о существовании Эвелин. Кроме Шейлы, которая слишком уважала личное пространство Билли, чтобы спросить, что случилось, и Малькольма, которому было известно больше, чем он говорил.
        Я посмотрела на Малькольма. Он сидел в кругу мужчин, рассказывающих друг другу байки об охотничьих буднях и смертельных схватках. На столе стояла открытая бутылка виски, а на коленях у каждого из них лежали «Зеленые холмы Африки» Хемингуэя. Я заметила двух незнакомых мне посетителей в клетчатых рубашках, с ремнями с латунной пряжкой. Чарли заманивал хихикающих девчонок. Малькольм приводил задумчивых мужчин. Он изобразил охотничью стойку, увлеченно рассказывая о встрече с жертвой, которая закрыла глаза, прежде чем он нажал на курок. Эту впечатляющую историю заполняли подробности, далекие от реальности: животное рычит, скалит зубы, капелька пота падает с брови Малькольма на винтовку в его руках. Какой же он жулик, гипнотизирующий сладкими словами! Но у него определенно был к этому талант. Крепкие мужчины придвинулись к самому краю своих стульев, слушая его. Он и меня мог заговорить своими байками о фантастической способности Билли выбирать нужные книги по искусству. Еще он часто отвлекал меня предложением выпить виски и болтовней о биографии Кеннеди.
        - Ты хоть раз стрелял в оленя? - спросила я Малькольма после того, как дровосеки ушли.
        - Конечно, нет, - усмехнулся он, закрыв бутылку виски.
        - Значит, ты солгал?
        Улыбка исчезла с его лица. Не самый убедительный способ добиться разговора, но меня раздражало то, что у Шейлы не оказалось следующей подсказки, что Джей не звонил мне и не писал, что постоянные посетители даже не интересовались историей места, которое якобы любили, что в «Книгах Просперо» скрывалось столько секретов и что Малькольм так хорошо их хранил. Билли был его лучшим другом, а все в жизни Билли сводилось к Эвелин. Малькольм должен был знать о ней. Он просто должен был.
        - Мы просто обсуждали всякую фигню, - бросил он как ни в чем не бывало. Он вернул стулья, стоящие по кругу, на свои места. - Что с тобой? Ты какая-то странная сегодня. Даже больше, чем обычно.
        - Ты сказал, что проводил с Билли каждый день. - Он выпучил свои красивые глаза, ожидая продолжения. - И он не говорил ничего, чем следовало бы поделиться со мной?
        Парень вздохнул.
        - Что ты хочешь, чтобы я сказал? Сожалею, если тебе больно это слышать, но Билли никогда не говорил о тебе. Я даже не знал о твоем существовании, пока ты не появилась здесь.
        - Пока я не появилась на похоронах. - Я поправила стул, который Малькольм небрежно приставил к столику. - Ты видел меня на похоронах.
        - Я плохо помню похороны. - Он оперся рукой о спинку стула, слегка покачивая его.
        - Переборщил с виски? - Прозвучало грубее, чем мне бы хотелось.
        - Нет. Господи, Миранда, я тогда только потерял друга! - Малькольм швырнул стул за столик. - Мир не крутится вокруг тебя.
        Он схватил бутылку виски и поспешил исчезнуть за стойкой. Я наблюдала за ним с другого конца комнаты. Чем больше он уходил в себя, тем больше тускнел его взгляд. Я чувствовала себя сволочью. Черствой и эгоистичной. Малькольм каждый день приезжал в магазин и видел здесь меня, а не Билли. Ему каждый день приходилось вновь сталкиваться с тем, что Билли нет, что «Книги Просперо» могут вскоре закрыться. И как я столько времени не понимала? Малькольм ничего от меня не скрывал. Он скорбел.

* * *
        Мои неудачи в разгадке квеста Билли были прямо пропорциональны нашим успехам в организации предстоящего торжественного вечера. Я опросила каждого постоянного посетителя, изучила все местные газеты, проштудировала каждый ящик в квартире и в магазине, так и не найдя ни одного упоминания об Эвелин, зато к нашему мероприятию добавились еще три авторские презентации. Малькольм связался с публицистом. У того недавно вышел первый роман, который ему очень понравился. Этот писатель жил в Сан-Франциско. Он согласился приехать в «Книги Просперо» на нашу вечеринку. Один из друзей Лючии, известный в определенных кругах диджей, предложил занять время между чтениями небольшой музыкальной паузой. Мы с Малькольмом решили, что танцевальную музыку лучше оставить на конец нашего вечера, когда друзья Шейлы, люди вроде доктора Ховарда и прочие, у кого есть деньги для анонимного аукциона, разойдутся по домам. Собственно, это единственное, в чем наши мнения совпадали. Малькольм вернулся к своей манере общаться односложными предложениями, обращаясь ко мне только в случае необходимости. Я скучала по нашему общению намного
сильнее, чем предполагала, но Малькольм продолжал ходить с оскорбленным видом, словно чем дольше он дуется, тем весомее его обида. Его короткие ответы и намеренное молчание, когда я говорила с ним, выглядели жалко. Видя такое поведение, мне совсем не хотелось просить прощения, хотя я понимала, что была не права, не замечая его горя и думая только о себе.
        Наши посиделки за бутылкой виски резко прекратились, а работу мы разделили строго напополам так, что возложенные на нас задачи не зависели друг от друга. Малькольм стоял за стойкой, обслуживал покупателей и заказывал книги. Я следила за стеллажами и кафе, раскладывая новые книги и убирая те, что никто не покупал.
        Однажды, пока я упаковывала коробку с книгами, которые мы собирались вернуть поставщику, в магазин влетела Шейла, размахивая конвертом. Я положила на полку произведение, которое сжимала в руках, и поспешила к ней.
        - Посмотри, что я нашла утром в почтовом ящике! - Она протянула мне стандартный прямоугольный конверт, где в качестве обратного адреса было написано «PB». Его отправили день назад. Почтовый индекс - Лос-Анджелес, 90005. Благодаря интернету мы узнали, что индекс относился к Хэнкок-парку. Там работал Элайджа. Я не могла понять, почему он ждал так долго, чтобы отправить письмо.
        Я открыла конверт. Шейла склонилась над моим плечом, и мы достали загадку, напечатанную на офисной бумаге.
        «Будучи мастером шарад, имена, которые она дает героям, неспроста такие. Хоть он не Фицуильям, его ценность неоспорима даже после его ухода».
        Шейла нахмурилась.
        - Здесь грамматическая ошибка. - Она указала на слово «будучи». - Это она мастер шарад, а не имена. Уж Билли-то об этом знал.
        - Кто мастер шарад? - спросила я.
        - Джейн Остин. Она славится своими шарадами. Их особенно много в книге «Эмма». Но этот персонаж не из «Эммы». - Она указала на имя Фицуильям. - Знаешь, кто это?
        - А должна?
        Шейла нахмурилась.
        - Если не знаешь, то придется конфисковать у тебя купон на книги Джейн Остин.
        - У меня такой вряд ли найдется.
        Шейла закатила глаза.
        - Джейн Остин никому не по зубам. Точно так же как и мистеру Дарси нет равных в гордости. И я сейчас про мистера Фицуильяма Дарси.
        Мы продолжили изучать загадку.
        - Видите концовку? - Я приставила палец к последней строчке. - Его ценность неоспорима даже после его ухода. Ценность и уход… Ключ к разгадке где-то здесь!
        Мы наклонились поближе к письму, будто расстояние мешало разглядеть отгадку.
        - Его ценность…
        Я вбила слово «ценность» в тезаурус и прочитала вслух определение. «Количество. Стоимость. Цена. Значимость. Выгода».
        Шейла щелкнула пальцами.
        - Значимость[5 - Worth (англ.).], - сказала она командным тоном. - Запомни это слово, а пока что скажи, как по-другому можно описать «уход»? Возможно, глаголом совершенного вида вместо существительного?
        - Вы что, повелитель грамматики?
        - Когда дело касается грамматики, мне не до шуток. Так какой правильный ответ?
        Из нее вышел бы хороший учитель.
        Уход. Уходить…
        - Уйти[6 - Went (англ.).]. - Меня охватил такой восторг, будто я нашла ключ к величайшей тайне человечества.
        Шейла одобрительно кивнула.
        - Капитан Фредерик Уэнтворт[7 - Wentworth (англ.).]. - Я в недоумении посмотрела на нее. - Ты безнадежна.
        Шейла отвела меня к разделу классики. Она изучила все стеллажи с книгами Джейн Остин, пока не нашла «Доводы рассудка» от издательства Penguin Classics. В книге лежал пустой спичечный коробок, зажатый между начальными страницами романа. На этих страницах было подчеркнуто описание главы семейства Эллиот.
        «В основе личности сэра Уолтера стояло тщеславие: был он неописуемо горд как своими качествами, так и положением».
        И следующее предложение:
        «Редко встретишь женщину, которая бы заботилась о своей внешности так, как сэр Уолтер, и ни один слуга какого-нибудь новоиспеченного лорда не был в таком восторге от своего положения в обществе».
        На спичечном коробке стояла эмблема стейк-хауса из округа Ориндж. Согласно информации из интернета, заведение было продано и переименовано в 2002 году. Оно сменило с десяток владельцев перед окончательным закрытием в 2011-м. Среди отзывов затерялось множество комментариев от клиентов, ностальгирующих по ресторану в его первоначальном виде. «Берт Вестон, может, и слыл тем еще скрягой, - писал один обозреватель, - но, по крайней мере, его персонал мог приготовить гребаный стейк». Я повернулась к Шейле, но она пожала плечами, не замечая ключевую деталь этого отзыва.
        Теперь настала моя очередь играть эксперта.
        - Вестон, - воскликнула я. - Как и Эвелин Вестон! Берт Вестон, видимо, был ее отцом.
        И, скорее всего, тщеславным и самовлюбленным человеком. Я уже прекрасно понимала, что Билли не любил его.
        Интернет выдал огромное количество информации о Берте Вестоне. Единственный владелец Weston Family Farms, крупнейшего поставщика фруктов в долине Сан-Хоакин. Он несколько раз попадал на обложку различных журналов, включая «Форбс». В семидесятых и восьмидесятых годах газеты восхваляли его историю восхождения из грязи в князи. К началу девяностых появились статьи, где разоблачалась правда об адских условиях труда на его предприятиях, о политических взятках и массовых сокращениях. На него подали в суд профсоюзы и бывшие работники, а также бывшие жены. В конце девяностых, когда ему было за шестьдесят, он продал свою ферму одному конгломерату и ушел на пенсию. Я бы хотела знать, сколько денег получила каждая жена и какая из его жен являлась матерью Эвелин.
        Такие богатые и неоднозначные люди, как Берт Вестон, обычно не раскрывают свой адрес. Но через образ сэра Уолтера Эллиота Билли поведал нам о важнейшей черте характера Берта: о его тщеславии. Вполне возможно, он хотел, чтобы люди догадывались о его местонахождении. Даже после того, как он продал свой бизнес и ушел на пенсию, после того, как он перестал давать интервью, он, скорее всего, хотел, чтобы его могли найти.
        Его адрес был внесен в реестр одного охраняемого жилого комплекса в округе Ориндж, и он находился в часе езды от Лос-Анджелеса.

* * *
        Дорога к округу Ориндж пролегала напрямую по автомагистрали, но моя машина сделала крюк до того, как я осознала, куда направляюсь. Мама удобряла розы в саду. На ней была широкополая шляпа, которая защищала от солнца. Я не могла разглядеть выражение ее лица, спрятанное в тени.
        - Миранда! - Мама встала и позвала меня с другого конца двора. - Что ты здесь делаешь?
        Мне хотелось броситься к ней, словно я вернулась в детство, крепко обхватить ее руками, но я продолжала держаться в стороне.
        - И тебе привет, - сказала я.
        Она сняла шляпу, и я четко увидела ее лицо, на котором был макияж, даже несмотря на то, что она просто копалась в саду.
        - Дорогая, все в порядке?
        - Конечно, нет. О каком порядке ты говоришь?
        - Не знаю. - Она сняла перчатки и зажала их под мышкой. - Рада, что ты приехала домой.
        - Это не мой дом, - оборвала я. - Просто хочу сказать, что я собираюсь к Берту.
        - К Берту? - невинно переспросила она.
        - К Берту Вестону.
        Она бросила шляпу на землю. Следом за ней упали перчатки, когда мама бросилась ко мне. Она схватила меня за руку.
        - Не делай этого.
        - Ты даже не спросишь, откуда я его знаю?
        Я попыталась отойти назад.
        - Миранда, прошу тебя. Не говори с ним! - Она сжала мое предплечье и аккуратно потянула на себя. Затем потянула еще раз, когда поняла, что я не шевелюсь. Но я была сильнее. Моложе. Упрямее. - Пойдем домой. Давай поговорим.
        - Поговорим? Ты серьезно? Я здесь уже два месяца. Ты могла поговорить со мной в любой момент. Я больше не хочу с тобой разговаривать. Мне и не надо.
        Мама отпустила меня и обвила себя руками за талию. Она старалась справиться со своими эмоциями, ее трясло.
        - Берт Вестон - жестокий и эгоистичный человек.
        Она вдруг показалась невероятно маленькой. Я сжала кулаки, чтобы не поддаться желанию успокоить ее.
        - По крайней мере, он расскажет мне правду.
        - Нет, - отрезала она спокойным голосом. - Не расскажет. Он видел в твоем дяде только самое плохое.
        - В отличие от тебя? С каких пор ты так неравнодушна к Билли?
        Ее лицо приняло твердое выражение. Она опустила руки вдоль бедер.
        - Я всегда видела лучшее в нем. Это он, это Билли всегда винил во всем меня.
        - Может, ты этого заслуживала?
        Мама отшатнулась, словно я дала ей пощечину. Ее глаза наполнились слезами. Мне ведь хотелось причинить ей боль? Вот у меня и получилось. Правда, лучше мне от этого не стало.
        - Пожалуйста, не иди к Берту, - сказала она настолько тихо, что я едва ее расслышала.
        - Ты же понимаешь, что чем больше ты просишь меня не ехать к нему, тем очевиднее, что он расскажет мне что-то, что ты пытаешься скрыть! - Я начала ходить взад-вперед. - А самое смешное в этой ситуации то, что я даже не понимаю, почему ты отказываешься говорить со мной. Я думала, мы рассказываем друг другу все, но, возможно, мы никогда не были так близки, как мне казалось.
        - Пожалуйста, родная, не езжай к нему. - Мама подошла поближе и дотронулась до моего плеча. От нее пахло потом и удобрением. Резкий, едкий запах, от которого меня затошнило.
        - Ты даже не слушаешь меня! Я пытаюсь донести, что между нами что-то пошло не так, а ты все о Берте.
        Мама отчаянно покачала головой и потерла лицо. Она была оторвана от меня и нашего разговора, от малейшего шанса наладить со мной связь. Я рванулась к машине.
        - Миранда, прошу, вернись! - позвала она, но я уже уехала.
        Глава 15
        На дороге было пусто, поэтому я ехала быстрее обычного. Стрелка спидометра медленно двигалась к отметке в восемьдесят, восемьдесят пять, девяносто километров в час. Горячий воздух врывался в открытые окна, отчего мои волосы напоминали торнадо и отчасти загораживали обзор. Вдруг зазвонил телефон. Увидев, что это мама, я нажала «отклонить». Я решила переключить радио на что-нибудь громкое и агрессивное. Мне хотелось безрассудства. Хотелось почувствовать себя другим человеком, но когда я достигла скорости в девяносто пять километров в час, в моей груди что-то сжалось, и я отпустила газ. Машина замедлила ход, отметка спидометра сползла до семидесяти. Я выключила радио и закрыла окна. Это не кто-то другой, это я, Миранда Брукс. И хотя я не отвечала на мамины звонки, я все равно прослушала ее голосовые сообщения.
        - Миранда, это мама, - сказала она, будто бы я не узнала ее. - Пожалуйста, перезвони. Я не должна была отпускать тебя. Пожалуйста, вернись домой.
        В двух последующих сообщениях она казалась настойчивее.
        - Солнышко, прошу тебя. Прости, что не была достаточно открытой. Все это невероятно тяжело для меня. Пожалуйста, позвони.
        И еще одно:
        - Родная, наша ситуация вышла из-под контроля. Мы семья. Мы не можем потерять друг друга. Я не могу потерять тебя. Пожалуйста, давай просто все обсудим.
        Мне пришлось нажать «удалить» сразу после прослушивания, чтобы не поддаться порыву и не перезвонить из-за щемящего чувства вины.
        В четвертом сообщении уже не чувствовалось умоляющего тона.
        - Звоню в последний раз. Я не говорю, что я идеальна или что всегда поступала правильно, но я пытаюсь уберечь тебя. Ты должна мне поверить.
        Как я могла верить ей сейчас?
        Я продолжила свой путь к округу Ориндж.
        Орчард Истейт, принадлежащий единственному Берту Вестону, находился в жилом комплексе, где у каждого дома имелось собственное имя. Охранник внимательно проследил за японским седаном моих родителей, на черном металле которого виднелись серые крапинки из-за многолетней стоянки на улице.
        - Имя? - с недоверием спросил он.
        - Я Миранда. Миранда Брукс. Мое имя вряд ли есть в… - постаралась объяснить я, но он скрылся в своей будке, чтобы проверить список посетителей.
        Охранник открыл ворота. Он указал на дорогу, ведущую направо.
        - Езжайте до самого верха.
        Я чуть не спросила, откуда в списке появилось мое имя, но вместо этого уточнила:
        - К Берту Вестону?
        - Как я и сказал, до вершины холма. Вы не пропустите его дом.
        Я выехала на извилистую дорогу к Орчард Истейт. Меня впечатлило то, что Билли действительно учел все.
        Я припарковалась у большого особняка с лепниной и черепичной крышей. Кровь застучала в висках. Как же я ждала этого момента. Наконец-то я получу ответы. Над верхней губой выступил пот, пока я рассматривала дом Берта Вестона, выполненный в средиземноморском стиле. Судя по отсылкам к сэру Уолтеру Эллиоту и произведениям Джейн Остин, Билли не собирался поведать мне нечто положительное о Берте. Если он решился отправить меня к человеку, которого презирал, значит, только Берт мог рассказать мне что-то такое, что не мог знать никто другой. И если мама так отчаянно пыталась остановить меня, значит, скрываемая правда имела куда более значимый вес.
        Я отстегнула ремень безопасности и выбралась из салона, вдохнув душный полуденный воздух.
        Дверь открыла сиделка-филиппинка. Позади нее ширилась темнота. Повеяло холодом из кондиционера, будто моих рук коснулся шелковый шарф.
        - Не знаю, ждет ли меня мистер Вестон. Я Миранда Брукс. Мой дядя, Билли Силвер, отправил меня сюда, чтобы я поговорила с ним.
        - Миранда! Заходите, заходите! - Она распахнула дверь, и я прошла в комнату, бывшую, судя по всему, гостиной. Я удивилась, насколько легко мне это далось. - Сегодня у него хороший день, но все равно будьте с ним деликатнее. Он нервничает, когда не получается что-то вспомнить.
        Берт сидел в инвалидном кресле и смотрел мыльную оперу по телевизору, висящему над мраморным камином. В антикварном шкафу отражался его профиль: длинный нос и невозмутимое лицо.
        - Он не понимает испанский, поэтому смотрит без звука. Сам придумывает сюжет под то, что видит. - Сиделка включила свет. - Берт, ты ослепнешь, если будешь смотреть в темноте!
        Он повернул кресло в нашу сторону.
        - Почему это я ослепну?
        - Я шучу, Берт.
        - А. - Он посмеялся и посмотрел на меня так, будто хотел понять, кто я. - Здравствуй.
        - Берт, это Миранда. Помнишь, я говорила, что она может зайти? Она племянница Билли Силвера.
        - Быть этого не может, - со злостью отчеканил он.
        Сиделка повернулась ко мне.
        - Он весь день вел себя хорошо. - Она положила руку на его плечо и наклонилась ближе. - Это Миранда. Она проделала долгий путь, чтобы увидеть тебя. Здорово же, что пришли гости.
        - Здорово, - повторил он дрожащим голосом. Если он и был тщеславен в те годы, когда Билли знал его, с возрастом от этого тщеславия не осталось и следа. Его щеки исполосовали глубокие морщины. Он выглядел слабым и не мог двигаться. Возможно, мне стоило оставить его в покое, но чем больше он вглядывался в мои глаза, тем быстрее его испуганный взгляд превращался во что-то, отдаленно похожее на дружелюбие.
        - Я буду в соседней комнате, - сообщила сиделка перед выходом. - Если будет капризничать, позовите меня.
        Как только мы с Бертом остались одни, он нажал на кнопку и покатил коляску к стене, чтобы выключить свет.
        - Ненавижу спать с открытыми окнами, - засмеялся он. - Не знаю, зачем я это сказал.
        Я села на диван, наблюдая за тем, как он смотрит в пустоту. Я никогда не проводила время с пожилыми людьми: ни со здоровыми, ни с больными. Мой дедушка - отец мамы и Билли - являлся единственным из всех моих дедушек и бабушек, кто остался в живых. Ему было немного за семьдесят, он всю жизнь курил и к тому моменту уже находился в доме престарелых. У моих родителей сохранилась фотография, на которой мы с ним вместе в больнице, но я совсем не помню, как мы его навещали. Мама сказала, что я его боялась, и от этого ей и ее отцу было больно, поэтому она редко приходила со мной. Когда он умер, мне исполнилось два года. Хотя болезнь поразила его задолго до смерти, он был в здравом уме. Представить не могу, как бы тяжело пришлось маме, если бы ее отец оказался в таком состоянии. Я отмахнулась от мысли о ней. Мне не хотелось вспоминать о ней сейчас. И жалеть ее мне тоже не хотелось.
        - Лоретта? - спросил Берт, вдруг осознав, что я с ним в одной комнате. Он подкатил кресло ко мне и остановился так близко, что я почувствовала запах лука у него изо рта и увидела перхоть в его редеющих волосах.
        - Миранда, я Миранда, - улыбнулась я, отодвинувшись немного назад.
        - Да. Верно.
        - Я хотела поговорить с вами о вашей дочери, Эвелин.
        - Она каждое воскресенье ела панкейки. Никогда не видел детей, которые могут съесть столько панкейков. - Он остановился. - О чем это я?
        - Вы рассказывали о вашей дочери Эвелин.
        - Лоретта? - Он подкатил коляску еще ближе.
        Я положила руку на его ладонь. Она оказалась ледяной и безжизненной.
        - Меня зовут Миранда. Миранда, - четко проговорила я, будто если сказать мое имя громче, он поймет, о ком идет речь. - Я не Лоретта. Я Миранда.
        Его глаза заслезились. Мне стоило позвать сиделку. Даже если он и был когда-то так же тщеславен, как сэр Уолтер Эллиот, если и был когда-то достоин презрения Билли, такого наказания не заслуживал никто.
        Берт с удивительной силой схватил меня за предплечье.
        - Почему ты ушла, Лоретта?
        - Я Миранда. Я здесь. - От этого разговора у меня закружилась голова.
        - Ты подумала об Эвелин? Ты не задумывалась, что ты с ней сделала? - умолял он.
        - Что сделала Лоретта? Она мать Эвелин? - Я не собиралась притворяться другим человеком, но решила подыграть ему. Он хотел рассказать о Лоретте. Я хотела слушать. - Что Лоретта сделала с Эвелин, Берт?
        - Ты знаешь, она умерла, - спокойно ответил Берт.
        - Да, Эвелин умерла. Она умерла тридцать лет назад. - Он выглядел так, будто пытался посчитать, достойны ли тридцать лет целой жизни или это всего лишь ничтожный пласт времени. - Вы помните, как умерла Эвелин?
        - Конечно, помню! - Он вновь разозлился. - Ты думаешь, я могу забыть, как умерла моя собственная дочь?
        - Как она умерла, Берт? - Я сжала его холодную ладонь.
        - Ты должна была забрать ее, - сказал он слабым голосом. От вида его измученного лица по моему телу пошли мурашки.
        - Берт, что случилось с Эвелин?
        - Ты забыла? - Он ухватился за мое плечо. - Как ты могла забыть?
        - Забыть что, Берт? Что я забыла? - Он смотрел мне прямо в глаза, но я не могла понять, где он находился в тот момент, говорили ли мы о смерти Эвелин или о чем-то совершенно другом.
        - Она ждала тебя в школе. Ты так и не пришла.
        Слеза скатилась по его правой щеке.
        - Берт, я не понимаю, о чем вы. Кто ждал? Эвелин умерла в автокатастрофе?
        - Она сидела на ступеньках у школы и ждала, совсем одна. Ты должна была заехать за ней, Лоретта. Почему ты не забрала ее с собой? Почему оставила Эвелин со мной?
        - Лоретта ушла от вас, Берт? - Берт кивнул. - Она бросила Эвелин?
        - Да. - Он то ускользал, то возвращался ко мне. Мгновение со мной. Следующее мгновение - он исчезает. Казалось, прошлое здесь, совсем рядом, словно он может окунуться в него.
        - Что случилось с Эвелин, Берт? - Я наклонилась к нему, как это делала сиделка, стараясь создать ощущение близости, которое помогло бы вернуть его в настоящее.
        - Ты так похожа на Эвелин. И на Лоретту. Эвелин выглядела точь-в-точь как Лоретта, когда была беременна. Я все хотел сказать ей об этом, но не знал как.
        - Что вы имеете в виду? - Я не различала, что из его слов являлось выдуманными событиями из прошлого, что приукрашенными отрывками из мыльных опер, а что - правдой. - Эвелин была беременна? У нее был ребенок?
        - До того, как мы уехали из нашего фруктового сада. Она не хотела воспитывать ребенка там. А если бы мы остались на нашей ферме, возможно, ты бы не ушла.
        - Вы говорите о Лоретте, - решила я за него. - Лоретта была беременна, когда вы жили среди фруктовых садов. Не Эвелин.
        - Я именно это и сказал.
        - Вы помните Билли?
        - Билли? - спросил он таким тоном, словно сомневался, существовало ли вообще такое имя.
        - Муж Эвелин, Билли Силвер.
        - Убийца! - закричал он. - Убийца!
        - Ш-ш-ш. - Я повернулась к двери, ожидая, что сейчас прибежит сиделка. В соседней комнате шумел телевизор, поэтому если она и услышала какую-то суматоху, то, скорее всего, решила не вдаваться в подробности. - Тише, Берт. Спокойно.
        - Он убил ее. Он убил мою Эвелин! Я пытался найти доказательства, но не смог. Он не заслуживал ее. Он не заслуживал их обеих! - Берт мотал головой, будто прошлое можно задушить, если приложить немного усилий.
        - Их обеих - это кого? - Я окончательно запуталась. У меня не получалось сложить по кусочкам историю Берта.
        - Эвелин и ребенка, - объяснил он.
        - Какого ребенка? Какого ребенка?
        - Эвелин.
        - Эвелин - ваш ребенок, Берт. Эвелин была вашей дочерью.
        - Эвелин была моей дочерью, - согласился он.
        - Значит, у Эвелин не было детей?
        - У Эвелин не было детей.
        У меня кружилась голова, как после алкоголя. Если это хороший день, то боюсь представить, на что похож плохой.
        Берт отвернулся к телевизору над камином. На экране красовалась высокая женщина с крашеными светлыми волосами и неестественно голубыми глазами. Она о чем-то разглагольствовала в беззвучном режиме, так активно жестикулируя, будто говорила на иностранном языке.
        - Моя любимица. Эсмеральда. Такая вспыльчивая. Это прекрасно.
        У меня все еще оставалось множество вопросов, но что бы Билли ни хотел мне передать, Берт был не в силах рассказать это. И все же среди всей неурядицы, сказанной им, одно слово не вылетало у меня из головы. «Убийца! Убийца!»
        Но Билли не мог быть убийцей. Это же за гранью возможного! Он посвятил свою карьеру стремлению сделать мир чуточку безопаснее, спасти людей от смерти и разрушений. Билли не убил бы свою жену, однако Берт с такой ясностью ума кричал: «Убийца! Убийца!» За весь наш разговор эти слова явились единственным обвинением, не вывернутым наизнанку, не вкрученным в спираль из останков воспоминаний и бесконечного сожаления. «Убийца! Убийца!» Берт был настолько уверен, что Билли убил ее, хотя не имел никаких доказательств.
        Однако я знала, что Билли тоже винил себя.
        Вдруг Шейла ошибалась? Что, если не горе заставляло Билли считать, будто Берт заслуженно осуждал его? Что если в смерти Эвелин действительно был виновен Билли?
        Мы с Бертом продолжили смотреть мыльную оперу, пока не пришла сиделка. Он вновь успокоился, не до конца сознавая, что я сижу рядом.
        - Что ж, Берт, - улыбнулась женщина, включив свет. - Как насчет дневного сна? Давай попрощаемся с Мирандой.
        Он взглянул на меня с тем же выражением смутного признания, с каким впервые встретил.
        Я осталась одна в гостиной в ожидании сиделки. Вскоре она вернулась и села рядом.
        - Как ваши дела?
        - Порядок. Он принял меня за Лоретту.
        - Он и меня с ней часто путает. Я понимаю, как это тяжело, но вам стоит почаще навещать его. Ему это на пользу. Даже если он не может этого выразить, общение с друзьями помогает ему восстановить память.
        - Он когда-нибудь говорит о своей дочери, Эвелин? Она была моей тетей.
        Хотя была ли Эвелин моей тетей? Была ли она частью моей жизни?
        Сиделка кивнула.
        - Я надеялась, что Берт расскажет о ней. К сожалению, она умерла раньше, чем мы успели познакомиться.
        Сиделка подошла к шкафу и достала из кипы старых фотоальбомов книгу в полотняном переплете выцветшего золотистого цвета. Она протянула ее мне: то был выпускной альбом 1969 года с рельефным украшением в правом нижнем углу. Мама окончила школу в том году. Эвелин, вероятно, тоже.
        Я открыла альбом и увидела на первой странице несколько памятных подписей, адресованных Эвелин. «Удачи в Вассаре!», «Мне нравилось сидеть рядом с тобой на занятиях в драмкружке! Все еще думаю, что ты должна играть, а не заниматься декорациями!», «Никогда не забуду, как ты подожгла счетчик на уроке химии!» и «Не переставай бороться за правое дело!»
        - Берт хранил это? - спросила я.
        - Удивительно, что пробуждает воспоминания, а что - нет. Даже когда у него не получается вспомнить, он все равно любит рассматривать старые фотографии.
        - Я могу полистать этот альбом?
        Она нахмурилась.
        - Мне нужно приготовить Берту ужин. Не торопитесь.
        Она ушла, и я осталась одна в холодной гостиной.
        Я бегло просмотрела первые страницы альбома. Портреты учителей, работников школы, а затем вдруг фотографии из газеты, где Эвелин, одетая в вязаный жилет, сидит за столом. Длинные волосы обрамляли ее лицо. Она выглядела серьезной и задумчивой, гораздо старше своих восемнадцати лет. Эвелин была одной из двух девушек, участвовавших в дискуссионном клубе. Она также состояла в студенческом совете, в организации Key Club и национальном обществе почета. Я посмотрела, на какие кружки ходила мама. Она участвовала в джаз-клубе - в альбоме нашлась фотография, на которой она танцует за микрофонной стойкой. Она выглядела такой своенравной, активной и молодой. Я пролистала весь альбом, надеясь найти какие-нибудь совместные фотографии мамы и Эвелин, какое-нибудь доказательство, что они были лучшими друзьями. Их портреты ничем не отличались от портретов их одноклассников, разница виделась только в прическах. У Эвелин были длинные, прямые волосы. Мама носила стрижку в стиле паж, ее уши и брови скрывала челка. Я никогда в жизни не видела ее с такими короткими волосами.
        Наконец, я увидела их вместе на предпоследней странице альбома, предназначенной для пожеланий. Эвелин с мамой сидели на полу, прислонившись к шкафчикам. На Эвелин были джинсы и полосатая безрукавка. Мама же надела черные лосины и юбку-клеш. Эвелин положила голову маме на плечо и заливисто смеялась. Мама скосила глаза и высунула язык. Рядом с этой фотографией оказалась приписка: «С любовью и навсегда - Сьюзи». Я вспомнила ее отчаянный тон в тех голосовых сообщениях, что я удалила, вспомнила, как сильно она боялась потерять меня. Она уже потеряла человека, любовь к которому пообещала пронести через всю жизнь. Я сфотографировала этот снимок на телефон и оставила альбом на журнальном столике.
        Звуки блендера привели меня на кухню, где сиделка готовила суп. Когда я начала прощаться, она знаком попросила меня подождать и вытерла руки полотенцем. Она осмотрела несколько ящиков, пока не достала из одного из них конверт.
        - Это для вас, пришел пару месяцев назад. - Мы прошли в прихожую. Холодный, темный дом наполнился светом, когда она открыла тяжелую входную дверь. - Приходите еще как-нибудь. Пусть он не в состоянии это выразить, но ему всегда приятна компания.
        Я раскрыла конверт на крыльце. Внутри лежал ребус. Изображение дерева и связка ключей. Деревянные ключи? Древесные кольца? Кольца ели? Ключи из древесины хвойных пород? На картинке было не хвойное дерево, а широкое, с громадной короной из веток и листьев. Клен? Береза? Дуб? Дубовые ключи[8 - Оak keys (англ.).]? Оки[9 - Okies (англ.).]! Или же по-другому - жители Оклахомы! Существует только один роман, наиболее подробно описывающий трудности, с которыми столкнулись оки, и именно этот роман пылился в магазие на столике с рекомендациями от персонала, рядом с другими книгами Билли - «Женским портретом», «Эпохой невинности» и «Ночь нежна» - классикой, которая совсем не соответствовала вкусам моего дяди.

* * *
        Вернувшись в магазин, я сразу заметила на двери вывеску «Закрыто», хотя на часах было только шесть вечера и в это время мы еще работали. Я открыла запертую дверь и зашла внутрь. Передвижные стеллажи пустовали, за столиками в кафе не оказалось ни одного посетителя.
        - Малькольм, - позвала я.
        - В туалете! - закричал он.
        Малькольм, в промокшей рубашке и со спутанными волосами, протирал кафельный пол.
        - Ты выбрала прекрасный день для выходного, - ядовито пробормотал он. Впрочем, в этом предложении прозвучало целых шесть слов! И это гораздо больше, чем все, что он говорил мне за последние недели.
        - Что случилось?
        - У тебя одна попытка, чтобы догадаться.
        Видимо, он понял, что язвить сейчас не к месту, и добавил:
        - Какой-то урод засорил туалет, а затем трубу прорвало. Офигительный денек выдался.
        Он выжал тряпку в ведро.
        - Я могу помочь?
        - Когда я все уже убрал? - Малькольм понес ведро на кухню.
        - Ты это сам починил?
        - У меня много талантов, но в их число не входит уборка дерьма. Сантехник ушел полчаса назад.
        - Так теперь все в порядке?
        - Да, в порядке. Это стоило тысячу долларов, но завтра мы уже откроемся.
        Малькольм перетащил ведро к раковине и слил мутную воду в канализацию.
        - Ты потратил тысячу долларов на сантехника?
        - Это был срочный вызов. - Грязные брызги отскочили от краев раковины прямо ему в лицо. Он со злостью вытер их.
        - И ты даже не попробовал посмотреть расценки и выбрать кого-нибудь подешевле?
        Он бросил ведро на пол.
        - Знаешь, что? Надо было остаться здесь, тогда бы и решила все сама.
        Он пролетел мимо и вышел, хлопнув дверью. Мне хотелось догнать его, извиниться за то, что уехала и не доверяла ему, видела в его поведении скрытность, тогда как он оплакивал смерть друга. Мне хотелось спросить его, сможем ли мы вернуть наши прежние отношения. Хотелось закричать: «О чем ты вообще думал, когда заплатил тысячу долларов?», ткнуть пальцем ему в грудь и сказать, что если «Книги Просперо» закроются, ответственность ляжет на его плечи. Мне хотелось использовать его как грушу для битья, скинуть на него вину за ссору с мамой, за слова Берта «Убийца! Убийца!», но я не могла так поступить. Я не пережила то, что пережил он. Я не теряла своего лучшего друга.
        Я подошла к столику с рекомендациями и взглянула на изображение Билли.
        - Почему ты не мог быть осмотрительнее? - спросила я его одинокое лицо. Билли был педантичным сейсмологом. Он проявлял невероятную точность в своих квестах. - Как так получилось, что здесь все ужасно запущено?
        Я просмотрела обложки рекомендованных им книг. «Женский портрет», «Ночь нежна», «Эпоха невинности». Среди них не хватало «Гроздьев гнева». Я принялась судорожно копаться в выложенных на столике романах. Нужной мне книги не нашлось ни под первой, ни под второй частями «33 несчастий», ни между экземплярами «Времен бабочек». Я рванула к стойке с компьютером. Буклог подтвердил мои опасения: «Гроздья гнева» продали, причем оплата прошла за наличные, а это значило, что сувенир, оставленный мне Билли, унес на бульвар Сансет и там выбросил некий неизвестный покупатель, разрушитель квеста, разгадку к которому мне теперь никогда не узнать.
        Я уставилась в экран. Могло ли такое действительно произойти? Неужели его квест уничтожила всего одна покупка? В таком случае Билли бы допустил серьезную оплошность, а он был удивительно щепетилен. Хоть он и закрывал глаза на финансовое состояние книжного магазина, он должен был просчитать максимально точно каждую деталь этого приключения! Он бы не позволил, чтобы квест так быстро закончился.
        В разделе классической литературы осталось три экземпляра «Гроздьев гнева», поэтому я решила начать оттуда. В перекупленной книге не оказалось никаких записок. Никаких любовных писем. Не было даже какого-нибудь старого обеденного чека. Я ничего не нашла и в экземпляре для массовой продажи. Когда я взяла издание, выпуск которого был приурочен к столетней годовщине со дня рождения Стейнбека, книга открылась на двадцать девятой главе.
        Глава начиналась с описания туч, тянувшихся с океана и влекущих за собой ветер, поднимающий рев в лесах и подстегивающий черные облака все дальше к суше. Затем нагрянул дождь, поначалу порывами, но вскоре его темп выровнялся. Дождь серой пеленой закрывал солнце и превращал день в вечер. Стейнбек описывал ливень, который не переставал усиливаться и пропитывал землю влагой, пока та не утолила свою жажду. Наконец вода хлынула в сады, на дороги, затопила двигатели машин, обрекая переселенцев, пережидающих потоп, на болезнь и голод. На первых двух страницах главы было обведено только одно слово. Когда прибыли следователи, чтобы увезти тела тех, кто не выжил в урагане: «мертвый». Спустя еще страницу: «умирать».
        Затем дождь стих. Поля утонули в воде. Работа приостановилась на три месяца, и жителей городка поглотил страх. Когда же страх покинул лица мужчин, его место заняла злоба. Женщины облегченно вздыхали, потому что до тех пор, пока мужчины подвластны гневу, у них есть шанс на выживание. Спустя несколько дней поля вновь начали постепенно зеленеть.
        Из «Гроздьев гнева» я помнила только описание засухи, а не наводнение, не полный надежды посыл в конце романа. И все же Билли не выделил эти обнадеживающие абзацы. Он ничего не выделил. Он обвел только два слова: «мертвый» и «умирать». Очень лаконично. Очень прямолинейно.
        Я пролистала весь роман. Никаких отметок, никаких записок или конвертов, спрятанных между страницами, ничего, что могло бы привести меня к следующему человеку в этом квесте. Тем не менее обведенные слова были выбраны не случайно. То были знаки Билли, нацеленные привести к Эвелин, к ее смерти.
        Я перечитала главу в восхищении перед ее незамысловатой красотой и в ужасе перед пронизывающим ее ореолом смерти. Я изучила остальные экземпляры романа, чтобы убедиться, что ничего не пропустила. Их Билли не тронул. Закрыв книгу для массовой продажи, я заметила карандашные пометки на внутренней стороне обложки. Они оказались настолько бледными, что я чуть не упустила их во второй раз. Буква «N», за которой шли две цифры, дробь, далее еще четыре цифры, и ряд заканчивался буквой «W». Я проверила перекупленный экземпляр: там значилась та же последовательность чисел и букв. Скорее всего, это был код, который я уже видела в книге на столике с рекомендациями - по словам Малькольма, тайный язык, придуманный Билли для романов, которые он спасал из комиссионных магазинов.
        Действительно тайный язык, все верно.
        Только не для книг.
        Я вбила эти цифры в Буклог. Они не подходили под международный стандартный книжный номер и под десятичную классификацию Дьюи. Наша система инвентаризации вообще не узнавала эту последовательность чисел. Тогда я воспользовалась помощью Гугла. Результатов не оказалось. Поисковик предложил добавить к моему запросу точки и знаки градуса. В такой формулировке N означало north - север, а W - west, запад.
        Координаты соответствовали месту под названием Фонскин, и оно находилось к северу от озера Биг-Бэр.
        Глава 16
        Озеро Биг-Бэр находилось в двух часах езды к востоку от Лос-Анджелеса. Если верить съемкам со спутника в Гугле, в Фонскине притаился дом, чье местоположение соответствовало координатам из «Гроздьев гнева», - темная деревянная лачуга, окруженная сухой выцветшей травой. Я и представить себе не могла, что должна была найти в этом доме, каким образом он ассоциировался у Билли с проливными дождями и тем более со смертью.
        Заснуть не получалось, поэтому я выехала на рассвете, надеясь проскочить пробки, однако даже в шесть часов утра огромное количество машин плелось по трассе. Пасадена медленно отдалялась в зеркале заднего вида. Движение на дороге уплотнялось, когда я проезжала мимо Помоны и Сан-Бернардино. К семи часам Чарли должен был уже прийти с тремя упаковками кексов. К моменту, когда он снимет со столов стулья и обжарит зерна кофе, в магазин зайдет Малькольм. Он проверит автоответчик и электронную почту, а затем поднимется в кладовку на втором этаже, откроет сейф и возьмет немного наличных, чтобы хватило для сдачи с покупок. Взглянет ли он на дверь моей квартиры и вспомнит ли, что обычно я в это время уже не сплю? Спустившись, он перевернет табличку на «Открыто». Спросит ли он Чарли, видел ли тот меня? Подумает ли он о том, что вскоре я навсегда уеду? Какие эмоции вызовет у него эта мысль - облегчение или сожаление?
        - «Просперо», - ответил Малькольм на звонок.
        - Это Миранда.
        - Почему ты звонишь со второго этажа?
        Мне хотелось пошутить: «То есть ты думаешь, я настолько ленивая?»
        - Я уехала, - объяснила я. - Меня сегодня не будет.
        - Спрашиваешь моего разрешения?
        - Нет.
        - Ну, значит, увидимся, когда вернешься. - Его голос звучал настолько ровно, настолько спокойно, что я на минуту засомневалась: состояли ли мы действительно в нашей негласной ссоре.
        За озером возвышалась гора - излюбленное место лыжников. Вдоль ее бесснежных склонов выстроились ряды еловых и сосновых деревьев. Лес простирался далеко за пределами горнолыжного курорта, вдоль всего горного массива и до равнины, окружавшей озеро. Гладкая поверхность воды расходилась волнами, когда рядом проносились моторные лодки. У побережья столпились байдарки. Туристы, стараясь держать равновесие при гребле, медленно отплывали от берега. Летний сезон продлится еще до середины октября, затем начнет холодать и пожелтеет листва. Биг-Бэр оставался чуть ли не единственным местом в Южной Калифорнии, где листья меняли свой цвет, окутывая горные вершины багровым покровом. Осень в Филадельфии была так же прекрасна. Те же яркие цвета вдоль реки Скулкилл и опавшая листва на каменных тротуарах рядом с кампусом.
        К моменту, когда опадут листья, «Книги Просперо» будут принадлежать кому-то другому. Если они вообще кому-либо принадлежали. К моменту, когда умрут листья, все изменится. Все, кроме меня. Я вернусь к Джею, в нашу квартиру - предположим, она все еще наша, - в свой класс, где висели портреты Сьюзен Браунелл Энтони и Гарриет Табмен, и жизнь вернется на круги своя.
        Я свернула к Фонскину, к дому, располагавшемуся по нужным координатам, продолжая размышлять об осени, о школьниках, обедающих на лавочках во дворике столовой, об уроках, которые я вела столько раз, что помнила материал наизусть. Процесс преподавания отчасти напоминал постоянное повторение своего любимого слова. «Фуксия», «искрометный» или «люминесцентный». Поначалу оно плавится во рту, такое мягкое и нежное, но при частом повторении звучит очень странно. Фуксия теряет краски. Искрометный кажется избитым. Люминесцентный - тусклым. Я рассказывала ученикам о знаменитой речи Патрика Генри в палате бюргеров в Вирджинии и в какой-то момент переставала понимать, что же в ней такого значительного? Получилось ли у Патрика склонить своих соратников к сопротивлению парочкой незначительных слов, которые никто даже не удосужился записать? О содержании мы судили по рассказам очевидцев. Я и подумать не могла, что история в какой-то миг обесцветится или станет избитой. Я и не догадывалась, что однажды она станет тусклой. К этому и привело преподавание. Ученики, усердно записывающие каждое слово. Ученики, которых,
наоборот, приходилось подгонять. Те, кто заботился только о своих оценках, и те, кто не заботился вообще ни о чем.
        Я вспомнила про «Книги Просперо», про сумму, которую еще необходимо было заработать, про билеты на торжественный вечер, которые мы должны были как-то продать, про взносы, которые существовали только в виде обещаний. И все же, по какой-то непонятной причине, эта работа не отягощала меня так сильно, как моя обычная жизнь.
        Я припарковалась у нужного дома. В реальности он выглядел еще хуже, чем в интернете. На крыльце иссохли от времени перила с выбитыми стойками. Передний дворик заливала грязь, из которой отдельными клочками выбивалась пожухлая трава. Дверь открыла женщина в фартуке. За ее спиной доносились крики детей. Ее вьющиеся волосы оказались немного взлохмачены, а фартук белел от муки.
        - Да?
        Крики перешли в пронзительный визг, и незнакомка проголосила в темноту:
        - Джонатан, не трогай духовку!
        Дети захихикали, а женщина вновь с немым вопросом посмотрела на меня.
        - Не уверена, что я по адресу. Меня зовут Миранда Брукс. Судя по всему, мой дядя, Билли Силвер, направил меня сюда, чтобы я поговорила с вами.
        - Кто? - Она снова отвернулась. - Джонатан, я что тебе сказала?
        Дети снова завизжали.
        - Может, мне приехать в другое время?
        - Понятия не имею, что вы продаете, но это мне неинтересно.
        Она почти закрыла дверь.
        - Пожалуйста, скажите, вы не знали моего дядю, Билли Силвера?
        Позади нее что-то с грохотом упало.
        - Простите, ничем не могу помочь.
        Она захлопнула дверь, и вся жизнь внутри дома умолкла. Ухватившись за перила, я спустилась обратно. Наверное, я неправильно расшифровала код. Не те координаты. Или я ошиблась, когда вбивала цифры в интернете? Я достала телефон и проверила еще раз - координаты все так же вели меня сюда.
        Внезапно в мой палец попала заноза. Я вздрогнула от боли. На кончике пальца выступила кровь, и я прижала к этому месту большой палец, чтобы остановить кровотечение. Перила покрывали острые щепки и облупившаяся краска, под которой виднелась прогнившая древесина. Колонна, державшая крышу, казалось, вот-вот обвалится. На ней почти не осталось краски, но на небольшом белом кусочке можно было заметить сердце, выгравированное на мягком дереве.
        Внутри этого сердечка находились инициалы: «Б + Э».
        Раздражение хозяйки дома чуть не переросло в ярость, когда, открыв дверь, она вновь увидела меня на пороге.
        - Простите за беспокойство. - Я указала на инициалы на колонне. - Вы не в курсе, кто их выгравировал?
        - Что? - Она даже не посмотрела на надпись.
        - Я ищу старых хозяев. Вы случайно не были с ними знакомы?
        - Этот дом уже двадцать пять лет принадлежит моим родителям.
        Она собралась закрыть дверь, но я ступила вперед.
        - Прошу вас! Мне очень нужно знать, у кого они его купили.
        За полузакрытой дверью половина ее лица скрылась в тени.
        - Его продавали, так как владельцы погибли во время шторма.
        - Шторма? - Перед моими глазами появились картины из книги Стейнбека. Вихрь из дождя и ветра. Наводнение. Смерть. - Они оба погибли?
        - Возможно, только жена. Моя мама никогда не рассказывала мне всю историю. Да мне и не хотелось знать, честно говоря. - За ее спиной раздался грохот, что-то вдребезги разбилось. Дети ахнули, а затем разразились смехом. - Мне нужно идти.
        - Может, кто-нибудь знает, что с ними случилось?
        - Спросите Дотти из библиотеки, - пробормотала она, закрывая дверь. - Если кто-то и слышал о произошедшем, то это Дотти.

* * *
        Во дворе местной библиотеки росли только увядшие кустарники и пожухлая трава. Работники занимались своими делами за столиками, отгороженными от всего зала. Мужчина с хвостиком заносил книги в базу. В воздухе витал запах плесени, свойственный библиотекам и такой непохожий на запах «Книг Просперо».
        Библиотекарь читала за справочным столом. В кучерявых волосах серебрилась седина, и мне подумалось, что она, вероятно, достаточно долго работала здесь и помнила трагедию тридцатилетней давности.
        Я объяснила, что ищу информацию о несчастном случае, произошедшем в середине восьмидесятых. Мне все еще было неизвестно, когда точно умерла Эвелин: где-то между 1984 и 1986 годами.
        - Не помню, чтобы кто-нибудь погиб на горнолыжном спуске, - сказала женщина. - Конечно, неприятности случались, но ничего серьезного. А вы уже спрашивали в больнице? Впрочем, они вряд ли разгласят вам архивные записи, даже если человек умер.
        На ее лице внезапно застыло выражение какого-то спокойствия.
        - Я вспомнила.
        Облокотившись руками о подлокотники, она поднялась со стула и отвела меня к старому сканеру микрофиш. Я терпеливо ждала, пока она копалась в нескольких архивных коробках.
        - Мы не храним копии документов такой давности. - Она протянула мне папку с негативами. - Не помню, когда это случилось. Разразилась снежная буря. Очень сильная. Поэтому можете вычеркнуть период с мая по октябрь. - Она направилась к двери. - Хотя октябрь можно оставить, на всякий случай. Зимы тогда были длиннее. Май тоже оставьте.
        Микрофиши неспроста вышли из моды: процесс поиска очень затруднен, если не знаешь, что именно хочешь найти. Мне пришлось просматривать документы за отдельные дни, по одному за раз. К счастью, записи оказывались короткими: несколько местных происшествий вдобавок к новостям из Ассошиэйтед Пресс. Я начала с января 1984-го. Снежных бурь в том месяце было много, но смертельных случаев не зафиксировали. В феврале и марте тоже ничего. Я быстро просмотрела оставшиеся месяцы и перешла к следующему лыжному сезону, к началу 1985 года. Той зимой уровень снежных осадков держался в норме, ничего грандиозного. Никаких крупных снежных бурь. Ничего, что по своему масштабу соответствовало бы наводнению из романа Стейнбека. В апреле кто-то погиб в автокатастрофе во время града - пожилой мужчина въехал в дерево. Я пропустила июнь, июль, август, сентябрь. Не обнаружив ничего в новостях за октябрь, я разволновалась и решила проверить и жаркие, засушливые месяцы тоже. В главе из «Гроздьев гнева» говорилось о дожде, а не о снеге. Вполне возможно, что библиотекарь ошиблась, когда сказала, что несчастный случай произошел
во время снежной бури. Но то лето прошло без осадков. Засуха продлилась вплоть до осени, ознаменовав один из худших показателей в истории. В ноябре обычно выпадал снег, но тогда было все еще сухо, что ставило под сомнение возможность хорошего лыжного сезона. В декабре, наконец, пошел снег. В каждом клочке газетных разворотов выражалась надежда, что наступила зима, которую все так ждали, однако бури оставались такими же незначительными. Непродолжительными.
        В конце месяца снег повалил в огромных количествах, куда больше среднего показателя. Горнолыжный спуск пришлось закрыть. Дороги перекрыли. Снежинки размером с целую монету закружились в пурге уже в первые часы 30 декабря 1986 года, в день моего рождения.
        Выпуск за 30-е отсутствовал из-за бури.
        Выпуск за 31-е оказался длиннее обычного, со множеством фотографий на развороте: рестораны вдоль бульвара Биг-Бэр с вывесками «Закрыто» на входных дверях, крыши зданий и тротуары, погребенные под толстым слоем снега, пикселизированный снимок, на котором семья пытается вытащить машину из сугроба. На следующем фото мужчина идет по тротуару по колено в снегу, лицо укутано шарфом, темная фигура резко выделяется на фоне белого полотна. Под фотографией подпись: «Мужчина идет по бульвару Биг-Бэр».
        В статьях подробно описали усилия пожарных расчистить дороги. На первой странице выставили список пострадавших и погибших. Шесть человек погибло, еще у нескольких диагностировали гипертермию и обморожение.
        Каждому погибшему уделялся отдельный абзац. Иногда указывали возраст, иногда пол человека или профессию. Сорокатрехлетний мужчина погиб, когда на его дом на колесах упало дерево. Учитель на пенсии погиб от сердечного приступа, когда чистил снег. Марафонец погиб во время тренировки - его сбила машина. Молодожены из Бейкерсфилда погибли, когда их автомобиль вылетел с дороги. Беременная женщина погибла предположительно от отравления угарным газом. Ее муж и новорожденный ребенок находятся в критическом состоянии.
        Далее перечислили автомобильные аварии, обошедшиеся без жертв.
        Полицейский сломал ногу, когда его машина столкнулась с грузовиком.
        Девушку на санях сбила пожилая пара, возвращавшаяся домой.
        Я вернулась к абзацу про беременную женщину. Он состоял из двух предложений.
        «Тридцатичетырехлетняя женщина погибла предположительно от отравления угарным газом. Ее муж, сейсмолог, и новорожденная дочка находятся в критическом состоянии».
        У меня практически не имелось доказательств, что этой тридцатичетырехлетней беременной женщиной являлась Эвелин, но почему-то я не сомневалась, что речь шла именно о ней. Оснований считать, что муж погибшей - Билли, тоже было немного, но я чувствовала: в данном абзаце упоминался он. И уж тем более у меня не возникало повода думать, что новорожденный ребенок - это я, но увидев дату, я тут же осознала: Берт говорил обо мне. «Эвелин и ребенок». Он не бредил, как мне могло показаться.
        Я вновь и вновь перечитывала абзац, жадно высматривая подробности, которых там, разумеется, не наблюдалось. Я хотела найти хоть что-нибудь, чтобы иначе трактовать новую информацию, чтобы убедиться, что погибшая женщина - не Эвелин. Я хотела выяснить, что муж потерпевшей был значительно старше, что он был инженером, да кем угодно, только не сейсмологом! Что у них родился мальчик. Что он умер. Но нет.
        Все правильно.
        Эвелин на тот момент исполнилось тридцать четыре года, как и моей маме, когда я родилась. Билли был сейсмологом. А их девочка родилась в день моего рождения.
        Меня сковал страх и ужасающее предчувствие, пока я отчаянно копалась в памяти в поисках каких-нибудь намеков, которые давно должна была заметить. Видела ли я свое свидетельство о рождении? Разве я родилась не в городке Калифорнийского университета? Разве мама не рассказывала, что схватки длились тридцать четыре часа? Разве она не говорила, что, впервые взяв меня на руки, почувствовала некую полноценность, прежде ей незнакомую? Я хотела позвонить маме, хотела расспросить ее о моем свидетельстве о рождении, о роддоме, о моих первых вдохах, как вдруг еще одна правда свалилась на меня.
        Мама не была моей мамой. Вся моя жизнь - сплошная ложь.
        Выйдя из библиотеки, я пребывала в тумане иррационального спокойствия, но он постепенно рассеивался. Я не злилась на маму с папой. На душе оставалась только грусть. Горечь утраты. Будто земля под ногами медленно проваливалась. И я даже не пыталась сопротивляться. Я просто поддалась падению.
        - Дорогуша! - позвала библиотекарь, выбежав из здания с книгой в руках. - Вас зовут Миранда?
        Меня зовут Миранда? Назвали ли меня действительно в честь «Бури», любимой пьесы Эвелин - моей мамы? А если я не Миранда, то кем я могу быть?
        Библиотекарь протянула мне «Мост в Терабитию».
        - Это из нашего книжного клуба, - объяснила она. - Кэтрин Патерсон написала эту книгу, чтобы помочь своему сыну справиться с бессмысленной гибелью его лучшей подруги. Бедную девочку убило молнией.
        - Я не хочу. - Я попыталась вернуть ей роман.
        Библиотекарь покачала головой, отказываясь забирать книгу.
        - Больше года я хранила ее для вас. Единственным условием финансирования книжного клуба являлось обещание, что я передам вам этот роман. - Она постучала по обложке. - Это важный урок для всех нас, урок о том, как переживать горе.
        Как только она исчезла за дверями библиотеки, я выбросила книгу в мусорку. Какие бы загадки там ни дожидались разоблачения, куда бы Билли ни хотел меня привести, мне не хотелось продолжать квест.
        Жара так и не спала к вечеру. Я ждала, когда мир вернется в прежнюю плоскость, когда прояснятся косые взгляды Конрадов - наших соседей и старых друзей нашей семьи, станут понятными доселе таинственные комментарии моих родителей и вечное чувство того, что я нахожусь не на своем месте. Но ничего не изменилось.
        Я все еще была собой. Той, кем я была всегда.
        Я решила уйти подальше от воды и направилась в сторону бульвара Биг-Бэр. С озера доносилось жужжание гидроциклов и веселая болтовня людей. Я же пыталась представить, какой бы была моя жизнь, если бы не случилось отравление угарным газом, если бы я выросла в семье Эвелин и Билли, если бы мы проводили здесь каждое лето вместе. Билли бы учил меня ловить рыбу. Эвелин бы заплетала мне косички, чтобы непослушные пряди не лезли мне в глаза на ветру. А «Книги Просперо»? Может, я бы прибегала туда после школы и делала уроки. Эвелин, возможно, помогала бы мне в свободное от покупателей время.
        Я достала из заднего кармана телефон и нашла фотографию мамы и Эвелин из их выпускного альбома. Мама высунула язык и смешно скосила глаза. Эвелин зажмурилась, сдержанно улыбаясь. Такие молодые. Дурашливые. Они были лучшими подругами. Я присмотрелась к чертам Эвелин: вздернутый носик, идеальной формы брови, прямые волосы, обрамляющие лицо. Я прищурилась, а затем ошеломленно застыла: что с четким, что с размытым изображением мы с Эвелин совершенно не походили друг на друга. Зато, когда я посмотрела на маму, я поняла, что у меня был такой же разрез глаз и те же тонкие губы. Вот только у Билли тоже были тонкие губы и глубоко посаженные глаза.
        Я всегда считала себя похожей на маму.
        Но на самом деле у меня и с Билли было много общего.
        Я свернула на бульвар Биг-Бэр, прошла мимо спортивных магазинов и здания полиции округа. Я не хотела быть дочерью Билли, не хотела быть дочерью покойных родителей. Я хотела быть дочерью своих настоящих мамы и папы.
        Я вошла в какой-то бар. Внутри стоял запах несвежего пива. Люди слишком громко разговаривали. Тогда я вернулась на улицу и побрела дальше по бульвару. В соседнем квартале мне бросилось в глаза тихое кафе с кружевными занавесками на окнах.
        Зайдя внутрь, я села за столик в дальнем углу.
        Мне не хотелось есть. Или хотелось? Теперь я не знала ничего, даже потребностей собственного организма. Когда официантка, назвав меня «куколкой», подошла принять заказ, я попросила кофе, но потом задумалась: а любила ли я кофе или же мне так казалось?
        Женщина вернулась с керамической кружкой и порцией сливок.
        - Куколка? - позвала официантка, и я подняла глаза. - Ты должна верить правде.
        - Что? - растерялась я.
        - Говорю, тебе принести что-нибудь поесть? - Она выделила каждое слово, будто сомневалась, говорим ли мы на одном языке. - Ты не голодная?
        - Нет, спасибо.
        Она указала на прилавок.
        - Если что-то понадобится, я буду там.
        Кофе оказался водянистым и уже остывшим. Я пила его маленькими глоточками, смакуя каждый момент. Пока что я оставалась просто посетителем кафе, а не дочкой или племянницей, пока что я оставалась совершенно чужим человеком.
        Я посмотрела на официантку. Когда наши взгляды пересеклись, она отвернулась. Я обрадовалась, что она не приставала с вопросами. Если бы она спросила, все ли у меня в порядке, я бы не сумела сдержать слез.
        «Ты должна верить правде».
        А мне ведь действительно показалось, что официантка сказала именно это, хотя она просто спросила, не хочу ли я есть.
        «Ты должна верить правде».
        А знала ли я эту правду? Я догадывалась, подозревала, но истина все так же оставалась неизвестной. Моей истории не хватало жизни и души, деталей, которые объяснили бы, как так получилось, что меня воспитали мои дядя и тетя, как они решили - не только мама с папой, но и Билли, - что я должна считать себя другим человеком.
        Бросив на столик деньги, я выбежала из кафе и ринулась обратно: мимо лыжных магазинов, полиции, баров, через парковку у библиотеки к той мусорке у главного входа.
        Мне не сбежать от загадок Билли. Мне не сбежать от истины.
        Роман открылся почти на последних страницах. У корешка притаилась закладка. Я увидела выделенный абзац, а еще изображение мальчика с бездыханным телом девочки на руках. Я прочитала выделенные предложения.
        «Он бежал, спотыкался, но продолжал бежать, боясь остановиться, веря в то, что только этот бег удерживает Лесли от смерти. Все зависело от него. Надо бежать дальше».
        «Бессмысленная гибель», как сказала библиотекарь. Притча о бессмысленной гибели. Я не читала «Мост в Терабитию». Билли никогда не давал мне эту книгу. Мама тоже.
        Картонная закладка не выделялась ничем необычным. Слова «Книги Просперо» были написаны таким витиеватым почерком, что их едва ли можно было разобрать. Мне потребовалось некоторое время, чтобы разглядеть улику в этом замысловатом шрифте. Внизу закладки я заметила имя художника: Ли Уильямс. Я не помнила фамилию Ли, но помнила самого Ли, его попытки успокоить меня, когда, придя в магазин, я не нашла там Билли. Ли, такой дружелюбный, но такой напыщенный, будто он понятия не имел, как общаться с детьми. Возможно, он просто не знал, как общаться со мной.

* * *
        Я направилась домой к родителям. Я не включила ни радио, ни кондиционер, и поэтому в душном салоне машины разносилось только брюзжание выдохшегося двигателя. Я старалась придерживаться установленного лимита скорости, так как не могла понять, то ли я хочу приехать туда побыстрее, то ли, наоборот, хочу оттянуть этот момент. Я не знала, что скажу маме, когда мы увидимся: обниму ли я ее или предпочту никогда больше с ней не разговаривать? Мое внимание сосредоточилось на дороге, я старалась сохранять спокойствие и держаться одной скорости на протяжении длинного и ровного пути.
        Зазвонил телефон, и появившееся на экране имя Джея напугало меня, словно привидение. Я размышляла, стоит мне брать трубку или нет, пока звонок не перешел на автоответчик. Джей не оставил сообщений. Я не перезвонила. Мне было не до Джея. Мне было не до Филадельфии. Мне было даже не до «Книг Просперо». Я думала только о маме. Маме, которая не являлась моей мамой, а была моей тетей.
        У меня ведь никогда не было тети. Я даже не знаю, как тети должны себя вести. Приезжать два раза в год по праздникам? Заменять мне маму или, может, друга?
        Когда я приехала, мама нарезала персики на кухне, напевая песню Дженис Джоплин. В ее исполнении песня звучала мягче и нежнее, чем в оригинале.
        В этом и заключалась мамина суперспособность: вокруг нее всегда царили только красота и спокойствие, даже в строчках, написанных в знак протеста или под тяжестью разбитого сердца. Я нарочито громко бросила сумку на стол.
        Мама подпрыгнула.
        - Дорогой, я не слышала, как ты вошел.
        Нож застыл в ее руке в паре сантиметров над персиком. Сок потек с разделочной доски на пол. Мама в немом оцепенении смотрела меня, не разжимая пальцев.
        - Мам. - Мой голос задрожал.
        Мама бросила нож и побежала ко мне. Я не сопротивлялась ее объятиям, зарываясь в ее кудрявые волосы, что были точь-в-точь как мои кудрявые волосы, сжимая ее тонкую фигуру, так похожую на мою, и понимая, что все мое существо - ее точная копия. Я крепко стиснула ее, чувствуя себя вновь маленькой, чувствуя себя ребенком. Ее ребенком.
        Мама поцеловала меня в макушку. Я так надеялась, что она опровергнет мои догадки, скажет, что вся эта ситуация - одно большое недопонимание. Я надеялась, что она возродит мой сломанный мир и вернет все на свои места.
        - Мы хотели сказать тебе, - прошептала она.
        Именно эти слова мне не хотелось слышать. Я оттолкнула ее.
        - Не стоило мне приходить.
        Я направилась к двери. Мама рванулась вперед, преградив мне дорогу.
        - Миранда, не уходи. Давай поговорим.
        Ее взгляд умолял остаться.
        - Пожалуйста, дай мне пройти.
        Я не задавала вопрос. Я требовала исполнения приказа, и это все, что я могла сказать, чтобы не начать ругаться. Правда, затем я произнесла то, что ранило гораздо сильнее своей горькой правдой:
        - Моя мать - Эвелин, а не ты.
        - Мы хотели признаться! - Она схватила меня за плечи. - Мы так хотели все тебе рассказать, но Билли… Он не хотел, чтобы ты знала.
        - Даже не смей обвинять в этом Билли! - Мой голос сорвался на крик.
        Мама опустила руки.
        - Ты права. Это… это моя ошибка.
        Она спрятала лицо в ладонях и расплакалась.
        - Сейчас не время для рыданий, - прорычала я, но она заплакала еще сильнее. - Хватит! - закричала я, испугав ее. На несколько мгновений повисло молчание. - Просто хватит, - пробормотала я и прошла мимо нее в сторону двери.
        - Куда ты уходишь?
        - Не знаю, но я не могу здесь остаться. Не с тобой. Прости, не могу.
        Я ушла спокойным шагом, даже не хлопнув дверью. Я не бросила напоследок никаких жестоких слов, хотя хотелось. Я просто ушла из дома.
        И хуже всего то, что мама позволила мне уйти.
        Глава 17
        Я добралась до ближайшего поворота. Как только дом моих родителей скрылся из виду, я остановилась, не в силах ехать дальше. Дом не моих родителей. Дом моих тети и дяди. Я не знала, куда идти. В аэропорт - улететь первым рейсом в Филадельфию? К Восточному побережью, по такому знакомому маршруту? Или поехать на машине, без определенного пункта назначения, просто выбрать магистраль, любую магистраль, и ехать без остановки, пока не доберусь до какого-нибудь места, где почувствую наконец спокойствие? Можно ли исчезнуть, если тебя никогда на самом деле не существовало?
        Я не сразу отреагировала на звонок. Какое облегчение, что звонила не мама и не Джей.
        - Если не приедешь в ближайшее время, - сказала Шейла, - мне придется заказать третий мартини, и он будет на твоей совести.
        - Приеду куда? - Жизнь продолжалась: люди заказывали мартини, устраивали встречи, что казалось мне совершенно невозможным.
        - В Вествуд. Пожалуйста, скажи, что ты неподалеку. Ты же знаешь, как я ненавижу пить в одиночестве.
        Вествуд. Я заглянула в календарь на телефоне.
        - Пьеса Джоани.
        Поверить не могу, что забыла о ней! Что бы ни творилось в моей жизни, сегодня состоится первое выступление Джоани, которое либо прославит ее, либо сделает жертвой критиков. Но хуже всего будет, если на нее не обратят внимания.
        - Начало через двадцать минут, - сообщила Шейла.
        Шейла ждала меня. Джоани тоже. Джоани, которая в школьные времена проводила почти все выходные у нас с ночевкой. Джоани, которая ходила с нами в рестораны и помогала маме взбивать яичный белок, пока он не поднимется. Джоани, которая лежала на моей кровати, пока мы обсуждали мальчиков, наплевав на домашнее задание. Джоани, мой старый друг. Джоани, знающая меня лучше, чем я сама.
        - Еду, - отрезала я, заводя двигатель и отъезжая от бордюра.

* * *
        Шейла поджидала меня снаружи театра «Джеффен», суетливо высматривая мою физиономию, словно беспокоящаяся мамочка.
        - Давай, давай. - Она спешно завела меня внутрь.
        Мы заняли наши места буквально за пару секунд до того, как погас свет.
        Поднялся занавес, и перед зрителями предстала гостиная Прозоровых.
        Джоани играла Ирину, самую младшую из сестер. Пока Ольга с Машей проводили время за чтением и работой, Ирина витала в облаках. Джоани, в аккуратном белом платье, рассеянно смотрела на зрителей. Первая реплика из пьесы принадлежала Ольге:
        «Отец умер ровно год назад, как раз в этот день, пятого мая, в твои именины, Ирина».
        Далее Ольга размышляла о том, как за год они оправились от смерти, которую, казалось бы, невозможно пережить. Они строили планы на будущее, мечтали вернуться в Москву. Я старалась не сводить глаз с Джоани - прекрасной, юной Ирины, единственной счастливой из сестер, - пока она говорила о важности труда. Мысли унесли меня к собственному покойному отцу и моментам, которые могли навести меня на правду.
        Когда мама с Билли поругались на мой двенадцатый день рождения, я поначалу решила, что причина ссоры заключалась в моей вечеринке, и я оказалась права. Билли обещал, что придет. Будучи моим отцом, он должен был прийти. Все то время, что он отсутствовал, мама не сердилась. А может, сердилась. Может, она скрывала это от меня, чтобы я не расстраивалась и не догадалась о настоящем положении дел?
        Я вспомнила те веселые деньки, когда Билли приводил меня в «Книги Просперо». Мне нравилось представлять, что магазин ждет меня, и он действительно ждал. Даже больше, чем я осознавала.
        В заключительной сцене сестры обнимаются и делятся своими несбывшимися мечтами и такими далекими от реальности грезами о Москве. Джоани обняла двух других актрис. Они выглядели, как настоящая семья. Хотя я всегда считала Джоани своей сестрой, у нее были родные сестры - между ними имелась кровная связь, которую мы никогда не познаем, как бы близко мы ни общались. И мама у нее была. Весьма равнодушная, но зато родная.
        - Я бы по-другому истолковала концовку, - призналась Шейла, когда актрисы вышли на финальный поклон. - Мне всегда казалось, что у этой пьесы очень грустный конец. В нем искрит решимость, но не надежда. Может, нам нужно, чтобы концовка была обнадеживающей? Может, нам нужно верить, что жизнь все решит сама и сделает правильный выбор?
        Я горько засмеялась, и Шейла с подозрением покосилась на меня.
        Мы вышли наружу. На улице несколько людей топтались у фонтана, потягивая вино и ожидая встречи с актерами.
        - Как ты съездила? - Шейла взяла с подноса бокал вина. Она спросила, не хочу ли я выпить. Я покачала головой.
        - Вы знали?
        Я внимательно следила за ее безмятежным лицом, чтобы не упустить признаки лжи.
        - О чем ты? - удивилась Шейла, всегда готовая посплетничать.
        - Вы сказали, что приходили к нам в гости, когда я была маленькой. Помните?
        Я сосредоточенно нахмурилась: одна запинка или любой другой признак беспокойства, и я сразу атакую.
        Шейла положила руку мне на плечо.
        - Миранда, понимаю, для тебя я ужасно старая, но я же не настолько древняя. Конечно, я помню об этом.
        - Вы сказали, что мама кормила меня грудью, - продолжила я.
        - И?
        - Вы в этом уверены?
        - Думаю, да, - смутилась она, не очень понимая, к чему я веду.
        - Но мама не могла кормить меня грудью.
        Шейла скрестила руки, задумавшись над моими словами. Я ждала, что она спросит, почему это так важно, но не хотела раскрывать грязную историю моей семьи и выкладывать в открытую наши тайны, в частности из-за того, что она, будучи писателем, воспримет истину за интересный рассказ, а не жизненную проблему.
        Она щелкнула пальцами.
        - Знаешь, после Билли я встречалась с одним мужчиной. У его сестры тоже был ребенок. Возможно, это она кормила его грудью.
        Мне стоило надавить на Шейлу, чтобы она вновь окунулась в тот вечер в доме моих родителей, стоило помочь ей вспомнить что-нибудь подозрительное: взгляд, который Билли бросил на меня, или какую-нибудь фразу моей мамы. Но я не успела ничего сказать, так как терраса разразилась аплодисментами. Джоани и две киноактрисы, держась за руки, прошли сквозь толпу. Джоани сияла от счастья, блистала. Мне хотелось разделить ее радость, но я не находила сил подавить эмоции. Жаль, что я не могла отвести ее в сторону и рассказать о случившемся. Я не могла испортить ее звездный час.
        Шейла поспешила к очереди из желающих поприветствовать Джоани. Моя подруга очень любезно общалась с поклонниками, пожимала им руки и позировала для фотографий. Когда настала очередь Шейлы, та протянула Джоани программку и попросила подписать - «для любимой немолодой дамы».
        Джоани едва успела обнять нас, как ее сразу же оторвал пожилой мужчина в строгом костюме, чтобы представить компании других пожилых мужчин в костюмах. Какой-то парень узнал Шейлу и принялся умолять ее выпить с ним. Она спросила, не против ли я, и убежала.
        Вскоре ко мне вернулась Джоани, и мы проводили Шейлу взглядом, идущую вместе со своим новым другом по авеню ле Конт.
        - Когда мне будет столько же, хочу быть на нее похожей, - мечтательно распела Джоани.
        Вряд ли она догадывалась, что муж Шейлы наложил на себя руки и что ее внешняя уверенность была лишь маской, помогающей справиться с горем.
        - Ты великолепно отыграла, - улыбнулась я.
        - Спасибо! - ответила она специально отрепетированным тоном, а затем от души рассмеялась. - Я так разволновалась, что ничего не запомнила! Но вроде бы реплики не забыла.
        - Даже если и забыла, никто не заметил. - Я схватила ее за руку, и она взвизгнула от неожиданности. Мы окинули взглядом террасу. - Рассказывай, кто из них важная шишка.
        Джоани прошептала, что мужчина в костюме - известный продюсер, как вдруг кто-то появился за ее спиной и закрыл ей ладонями глаза.
        Виновницей сюрприза оказалась крашеная блондинка с тоннами макияжа. Джоани обхватила ее за талию и заверещала от радости.
        - Джекс! - Джеки - старшая сестра Джоани. Их мама и еще одна сестра, Дженни, стояли позади. Они прижались друг к другу в тесном семейном объятии, за которым я наблюдала со стороны.
        Мама Джоани провела рукой по ее волосам. Я попыталась вспомнить, когда в последний раз она приходила на спектакль, чтобы поддержать дочь. Она пропустила все ее выступления в школе, все главные роли в крохотном театре на бульваре Санта-Моника. Она продолжала гладить ее волосы, приговаривая «талантливая», «звезда», «знаменитость», «невероятная», «моя дочь». Моя дочь. Мне вдруг захотелось схватить ее за руку, оттащить от Джоани и закричать, что нельзя так просто появляться в жизни человека, когда тот достиг успеха, нужно всегда находиться рядом, с самого начала, но Джоани сияла под похвалой матери. Эти комментарии значили для нее больше, чем лестные отзывы продюсеров и режиссеров, посмотревших спектакль, от которых зависела ее карьера.
        Джоани собиралась сходить со своей семьей в какой-нибудь бар в Вествуде.
        - Пойдешь с нами? - спросила она меня, не выпуская руки своих сестер.
        Я ответила, что устала.
        - Давай пообедаем завтра перед спектаклем? Нет, постой, родители Криса обещали прийти. А потом его брат со своей семьей. Может, на следующей неделе? Черт, Луни и Сара прилетают на спектакль! - Я не знала, кто такие Луни и Сара. - Пьеса закончится после Дня труда. Может, съездим на выходные в Охай или еще куда-нибудь? - Джоани нахмурилась. - Или ты к тому моменту уже уедешь?
        - Джоани, все в порядке.
        И все действительно было в порядке. Я переживала важный период в жизни. Джоани тоже. Я не могла лишить ее этого, но и принимать участия в нем тоже не могла.
        - Джоани, пора уже идти, - позвала ее мама.
        - Ты была великолепна сегодня, - искренне воскликнула я.
        - Ты правда так думаешь?
        - Не смей забывать обо мне, когда разбогатеешь и станешь знаменитой!
        Я изо всех сил старалась поддерживать бодрое настроение.
        - Я увезу тебя в любое место на земле, куда пожелаешь.
        Она послала мне воздушный поцелуй и удалилась со своими сестрами за ворота, а я не спускала глаз с четырех фигур, исчезающих за горизонтом, в полном одиночестве сопротивляясь ночному холоду.

* * *
        Вернувшись в «Книги Просперо», я первым делом села за поиски Ли Уильямса, исключив предложенных Гуглом нескольких Ли Анн и Марий Ли, школьную звезду футбола и стеклодува из Детройта. Тем не менее в Америке насчитывалось около тысячи Ли Уильямсов, и нужного мне Уильямса не оказалось ни в «Фейсбуке», ни в «Твиттере», ни в «Инстаграме». Даже в разделе «Картинки» не нашлось его фотографий. Тогда я погуглила мамино имя. Монитор заполонили изображения с ней. Папа обнимает маму на каком-то официальном мероприятии. Ее лицо чуть покраснело от вина и духоты. Еще я увидела мамин деловой портрет с ее рабочего сайта: рука на бедре, выпрямленные волосы, серьезный взгляд. Мама с одной из своих клиенток, скорее всего, актрисой, судя по ее сумасбродной одежде и свободному позированию перед камерой. Я просмотрела несколько страниц и не нашла ни одного фото со мной. Я даже не могла вспомнить последний раз, когда мы фотографировались. Мои родители не особо это любили. Они не из тех людей, кто старается запечатлеть каждый момент и делится своей жизнью с каждым знакомым. Мне всегда казалось, что они просто предпочитали
скрывать личную жизнь от посторонних глаз, но, вероятно, они просто боялись, что фотографии раскроют нечто такое, чего я не замечала в реальной жизни. Может, все их решения строились вокруг этой тайны.

* * *
        Утром по магазину разносился запах сгоревших тостов - Лючия забыла в тостере рогалик. Она прыгала между столиками, бросая перед посетителями тарелки с едой. Доктор Ховард хлопал в ритм ее топота, пока она не бросила на него сердитый взгляд.
        Когда я спросила, что случилось, она сказала:
        - Ты шутишь? - Последовав за ней на кухню, я молча наблюдала, как она с яростью размазывает плавленый сыр по половинкам бублика. - Где тебя носило?
        Лючия выжидающе посмотрела на меня, словно перед атакой.
        - Мне сейчас не до этого. - Я уже собиралась уйти, но Лючия преградила мне путь и ткнула меня в ребра тарелкой с бубликом. - Разве его не нужно поджарить?
        - А ты вдруг сделалась экспертом? - Лючия бросила тарелку на прилавок и принялась расхаживать по комнате. - Заявляешься к нам и переворачиваешь все вверх ногами, а затем просто исчезаешь! - Она напоминала павлина, который вытянул шею и распустил яркие, экзотические краски своих эмоций. - Малькольм сам разбирался с трубой! Ты хотя бы представляешь, какая это задница? Потом ты пропустила мой кружок по вязанию, и не раз, а два! Ты забила на свою очередь вести книжный клуб по классической литературе. А теперь еще и Алек отменяется, как, собственно, и весь торжественный вечер. Люди хотят вернуть свои деньги!
        - Кто такой Алек?
        Она с презрением проговорила:
        - Диджей.
        - Значит, найдем кого-нибудь другого.
        Меня действительно мало интересовали проблемы с диджем, книжным клубом и прорванной трубой.
        - А ты знаешь других диджеев мирового уровня, которые согласятся бесплатно выступить у нас?
        - Что еще за диджеи мирового уровня?
        Она схватила тарелку с холодным бубликом, на котором неравномерно расположился плавленый сыр.
        - Знаю, ты здесь только временно, но мы вообще-то на тебя рассчитываем.
        Она вылетела из кухни.
        Только временно. В этом была вся я. Всегда и везде.
        Малькольм с клипбордом в руках изучал раздел художественной литературы, периодически что-то записывая. Прошла почти половина августа, в магазине стояла тишина. Помимо доктора Ховарда, сценариста Рэя и какого-то неизвестного парня, которому не посчастливилось заказать бублик, никто из постоянных посетителей не пришел, даже Шейла. Две длинноволосые брюнетки с рюкзаками за спиной рассматривали книги из раздела художественной литературы, соревнуясь, кто больше прочитал. Судя по тому, как они показывали пальцем на корешки книг, но не вытаскивали их с полок, я сделала вывод, что они ничего не купят.
        - Кто-то стащил Дидион, - пробормотал Малькольм.
        Он перевернул страницу на планшете и проверил следующий список книг, черкая галочки рядом с названиями. Лючия швырнула стул к столику. Кружки загремели, когда она схватила поднос для грязной посуды.
        - Не обращай на нее внимания, - выдохнул Малькольм. - Там набралось всего-то около двадцати билетов. Она стабильно каждый месяц ссорится со своим парнем. Воображает, что все ее подводят, только потому, что он ведет себя как сволочь. Если не успокоится в ближайшие несколько минут, скажу ей, чтобы взяла на остаток дня выходной. - Малькольм вернулся к книгам. - Я позвонил нескольким знакомым музыкантам. Найду кого-нибудь, кто согласится сыграть у нас. Да и к тому же не хотелось бы, чтобы нашими спасителями стали малолетние любители клубной музыки.
        Он смахнул очередную страницу и принялся изучать следующую полку.
        - Прости.
        На меня внезапно навалились все эмоции, которые должны были проснуться еще у озера. Ноги подкосились. Я прислонилась к стеллажам, чтобы не упасть. В висках застучало. Перед глазами все поплыло. В ушах появился звон. Малькольм с беспокойством обернулся, но его фигура двоилась в глазах.
        Он убрал планшет на полку, подошел ближе и положил руку мне на плечо.
        - Ты в порядке? - Я хватала ртом воздух, но в моих легких будто не осталось места. - Ты чего? Все хорошо. Ну-ка, пойдем присядем.
        Он перекинул мою руку себе на плечи и довел меня до стойки.
        Я села в кресло. Малькольм ушел за водой. Наклонившись, я лицом уткнулась в колени, чтобы восстановить дыхание. Я умирала? У меня паническая атака?
        Малькольм вернулся и протянул мне стакан воды. Он гладил меня по спине, пока я делала несколько небольших глотков.
        Вода благоприятно подействовала на мое состояние, и я снова задышала. Голова все еще гудела, но, по крайней мере, звон прекратился, и перед глазами стоял один Малькольм.
        Правда, все еще обеспокоенный.
        Мне внезапно захотелось высказать ему все, что я уже давно надеялась услышать от мамы.
        - Прости за случившееся. Знаю, Билли был твоим другом. Я ведь даже не подумала, каково тебе. Прости, что не проявила достаточно понимания. Прости…
        - Ш-ш-ш, - перебил Малькольм. Он не убирал руку с моей спины. - Все в порядке. И с тобой все в порядке.
        Мое дыхание постепенно восстанавливалось, пока Малькольм следил за мной. Он был так спокоен, что мне стало стыдно. Казалось, ему не раз приходилось наблюдать за паническими атаками и он уже знал, как правильно себя вести.
        - Правда, мне очень жаль.
        Малькольм кивнул.
        - Все хорошо. Я в курсе, что тебе тоже тяжело из-за смерти Билли. И ты меня прости. - Он прислонился к стойке, и я могла поклясться, что он хотел сказать что-то еще. - Мы с Билли купили билеты на сезон «Доджерс». Завтра как раз игра. Придешь?
        Тон его голоса показался мне невероятно странным, и я так и не поняла: спрашивал ли он меня или ставил перед фактом.
        - С радостью, - ответила я, и он кивнул, будто убедившись, что дело в шляпе.
        Я не отрывала от него глаз, когда он вернулся к полкам, взял планшет и продолжил проводить ревизию. Я почувствовала, как мое сердцебиение участилось, несильно, но у меня появилась надежда, что я не утратила эмоций и однажды испытаю нечто новое и правильное.
        Я допила воду и пошла в кафе, чтобы положить стакан на поднос для грязной посуды. Когда я проходила мимо Малькольма, он улыбнулся мне, и его взгляд был таким успокаивающим, что я задумалась: получится ли у меня когда-нибудь привыкнуть к этим глазам, смогут ли они когда-нибудь потерять свою власть надо мной?
        В кафе стояла такая тишина, что было слышно, как доктор Ховард пишет в блокноте. Так как Лючия застала меня врасплох, я оставила сумку на дальнем столике в глубине зала. Я достала «Мост в Терабитию» и положила на стол. Затем нашла закладку и прокрутила ее в пальцах. Я не сводила глаз с имени Ли Уильямса. Когда Билли приводил меня в «Книги Просперо», Ли всегда был на месте, но мне не казалось, что они близко дружили. И все же Ли наверняка знал, как так получилось, что меня воспитали тетя и дядя. Возможно, Билли рассказал ему что-то такое, что сейчас помогло бы мне понять, как теперь жить без мамы и папы. Как жить после того, как Билли превратил мой мир в руины, не предложив ничего взамен.
        Лючия ушла не попрощавшись. Она даже не поздоровалась с Чарли, причалившим на смену, а только пронеслась мимо. Он закатил глаза, когда она напоследок хлопнула дверью.
        Я могла понять ее гнев. Она злилась на «Книги Просперо», злилась, что наши проблемы оказались куда более сложными, чем мы предполагали. Но мы нуждались в этой ярости. Она поможет нам не опустить руки на пути к спасению магазина.
        Чарли присел за мой столик и пролистал «Мост в Терабитию».
        - Бедный Джесс Ааронс.
        - Бедная Лесли, - прошептала я.
        Чарли аккуратно положил книгу, будто хрупкую, антикварную вещь.
        - Не думаю, что Лесли стоит жалеть. Она погибла, но погибла смертью храбрых. И она научила храбрости Джесса.
        - Тогда почему ты его жалеешь?
        Чарли задумался над моим вопросом.
        - Может, к концу романа мое мнение изменилось, но было больно смотреть, как он отрицает ее смерть и винит себя за то, что оставил ее в тот день. Настолько реалистично написано.
        Чарли погладил обложку и ушел проверить термосы для кофе. «Он бежал, спотыкался, но не останавливался». Джесс пытался опередить смерть Лесли. Он уступал Лесли в скорости, когда они соревновались в школе. И ее смерть он тоже не смог обогнать. А когда Джесс остановился, он нашел способ увековечить их дружбу, сохранить магию Лесли и магию Терабитии.

* * *
        Стадион «Доджерс» находился в четырех километрах от магазина, путь пролегал через Елисейский парк, в основном в гору. По дороге к стадиону я разными интонациями прокручивала в голове слова Малькольма. «Придешь?» - надежда. «Придешь?» - приказ. «Придешь?» - просьба. «Придешь?» - снисхождение. Все не то. Я продолжала повторять эту фразу с другими интонациями, игнорируя тот факт, что я все еще не нашла Ли Уильямса и не получила ни одного сообщения от мамы.
        Несмотря на прохладную погоду, я немного вспотела к моменту, когда подошла к стоянке. Наши места находились над домашней базой. Я прошла между рядами синих стульев к знакомому лохматому чубу. Только выдохнув, я осознала, что шла затаив дыхание. Хотя я видела Малькольма практически каждый день, мы никогда прежде не встречались вне магазина.
        Заметив меня, Малькольм вскочил и рассыпал половину своей пачки с арахисом. Я бочком прошла вдоль нашего ряда, уже заполненного зрителями, пока не остановилась рядом с ним. Он сначала замешкался, но затем обнял меня. Наше объятие закончилось так же внезапно, как и случилось.
        - Ты все-таки пришла.
        - А ты думал, что не приду?
        - От тебя ожидаешь чего угодно, - улыбнулся он, словно я была какой-то загадкой, непонятной головоломкой, которую он не мог разгадать. Я села на соседнее кресло. Мы соприкасались коленями, пока смотрели матч.
        Малькольм достал из пакета арахис и расколол зубами скорлупу. Доджерсовский питчер бросил первый страйк, и парень захлопал, когда у бэттера не получилось отбить подачу. Второй бэттер попал в центр поля.
        Все базы заняты, бэттер отбивает мяч, и «Доджерс» уходят в дагаут!
        Малькольм встал.
        - Не хочешь пива? Я принесу.
        Я наблюдала, как команда разминается к следующему иннингу. Я давным-давно не ходила на бейсбол. В детстве папа покупал нам билеты в отдельную ложу. Во время игры я сидела на переднем ряду, не отрывая глаз от поля. Моя левая рука всегда пряталась в перчатке, в полной готовности поймать мяч, хотя вероятность того, что мяч долетит до наших мест, сводилась практически к нулю. Папа сидел сзади и разговаривал со своими коллегами. Зачастую я была единственным ребенком в их компании, но я не чувствовала себя одинокой, наоборот, я гордилась, ведь папа взял меня с собой на бизнес-встречу. Примерно каждый иннинг он садился рядом и показывал пальцем на бэттера, на его превосходную форму, на сигналы того, что питчер сейчас бросит фастбол по центру.
        «Когда встаешь на базу - говорил он, - не забывай смотреть в глаза питчеру. Как это сделал бэттер, видела? Так ты показываешь питчеру, что не боишься. Бейсбол ничем не отличается от обычной жизни. Тебе решать, кем ты будешь».
        Малькольм вернулся с двумя пластиковыми стаканами. Потягивая пиво, мы следили за игроком из «Доджерс», занявшим свою позицию на площадке отбивающего.
        Я не могла перестать думать о папе. Мама наверняка рассказала ему, что я заходила, но он не позвонил мне. Он даже не написал в своем командном тоне, чтобы я вернулась домой.
        Я украдкой взглянула на Малькольма, поглощенного игрой. Мне все еще было непонятно, зачем он меня позвал. Может, он хотел обсудить какое-нибудь предложение по перекупке магазина или его преобразование после моего отъезда? Малькольм не упоминал «Книги Просперо», и чем дольше мы смотрели игру, тем больше это напоминало обычные дружеские посиделки.
        - Часто ходишь на матчи? - спросила я.
        - Мы с Билли обычно ходили каждую неделю, если «Доджерс» давали домашние матчи. Билли ненавидел пропускать игры в сезоне. Он говорил, что его от этого холодный пот прошибает.
        - Я и не знала, что он был таким ярым спортивным болельщиком.
        - Это касалось только бейсбола. - Малькольм вскочил, увидев, что мяч улетел в аутфилд. - Давай, давай, давай!
        Он весь выгнулся, как игрок в боулинг, который надеется как-то сместить шар с его естественной траектории в сторону кеглей. Мяч попал в фаул.
        - Черт. - Малькольм плюхнулся обратно и кинул в рот еще арахиса. - Это последняя игра, на которую у нас есть билеты. Не знаю, получится ли купить на следующий сезон.
        Я почти положила руку ему на спину, но мне вдруг стало неловко. Я взяла у него арахис, руками очистила от скорлупы и вытащила орешек.
        - Жульничаешь. Нужно зубами расколоть скорлупу и выплюнуть ее.
        Он щелкнул зубами, и крошечный кусочек скорлупы вылетел из его рта.
        «Доджерс» отставали на одно очко. Малькольм грыз ногти. Чувствовалось, что эта игра значила для него больше, чем для самих «Доджерс». Бэттер шел к домашней базе с таким видом, словно уже провалился.
        Я встала и начала хлопать.
        - Давай, бэттер, бэттер, бэттер!
        Я потянула Малькольма за собой, и мы закричали так, будто уже настал конец девятого иннинга. Наша энергия заряжала окружающих. Мужчина, подстриженный под маллет, затопал ногами. Блондинка, приблизительно того же возраста, что моя мама, принялась танцевать. Мимо бэттера пролетели два страйка.
        - Бей же, ну! - закричал Малькольм. Раздался треск биты. Бэттер на мгновение замешкался и побежал к первой базе.
        - Спасибо! - Малькольм дал мне пять.
        Все встали, чтобы не пропустить ход главного отбивающего. Для «Доджерс» это был шанс прорваться. Раздались ободряющие возгласы, которые заключили меня и Малькольма в маленький мирок. Он приобнял меня за талию, и мы принялись качаться в такт, выкрикивая лозунги в поддержку команды. Я ощущала тепло его тела, не сомневаясь, что между нами происходило нечто большее, чем просто просмотр игры с другом. По крайней мере, мне хотелось так думать. В голове пронеслись воспоминания о Филадельфии и совместных матчах с Джеем. Я быстро отмахнулась от них. Было что-то неправильное в том, что я сидела с Малькольмом, в то время как отношения с Джеем висели на волоске, но в то же время я не испытывала вины.
        Главный отбивающий промахнулся. Малькольм, выругавшись, сел обратно.
        Музыка звучала все громче по мере того, как «Доджерс» покидали дагаут. Экран над табло со счетом на секунду погас, но затем на мониторе высветилась надпись «Камера поцелуев», окруженная розовым сердечком. В сердечке отобразилась пожилая пара. Заметив на экране свои лица, они прижались друг к другу. Мы с Малькольмом смотрели на питчера, разминающегося на поле, и оба притворялись, что не следим за экраном.
        - Когда ты уезжаешь в Филадельфию?
        - Где-то через две недели. Школа начинается на первой неделе сентября.
        - Рада вернуться к работе?
        Пожилая пара исчезла с экрана, вместо них появились лица матери и сына. Мальчик капризно поежился, когда она попыталась его поцеловать.
        - А кто этому вообще рад?
        Меня удивил мой саркастический тон. Я никогда не жаловалась на начало учебного года. К концу лета, после длинных дней, наполненных чтением, сном и вновь обретенным, но вскоре позабытым спортивным режимом, я мечтала почувствовать, что приношу какую-то пользу. Конечно, с первым будильником, заведенным на 5.15, я снова задавала себе вопрос: «А могу ли я пересилить себя?», но безалаберного отношения к работе не допускала никогда.
        - Я всегда рад. - Он улыбнулся. Камера поцелуев все так же снимала парочек, сначала удивленных, а затем пылких, и я испытывала едва различимое разочарование каждый раз, когда на экране высвечивались не наши с Малькольмом лица. У Малькольма были пухлые губы. Наверное, он хорошо целуется. Внутри отдаленно проскользнуло чувство вины, когда я вспомнила губы Джея и как три месяца назад надеялась, что он будет последним мужчиной, которого я поцелую.
        - Как только вернусь в класс, пойму, как мне этого не хватало. А пока даже не верится, что придется уехать, - растерянно пробормотала я.
        В конце девятого иннинга на счету «Доджерс» были два дабла и один хоум ран, что принесло им победу. Нам захотелось это отметить. Мы остановились в баре, что когда-то считался любимым местом полицейских. Правда, теперь эту забегаловку заполняли недавние выпускники колледжа. С приходом нового спонсора хозяин превратил ничем не примечательный бар в ночной клуб, добавив туда танцпол и фотокабинку. Сегодня никого не заботило, из какого ты района, ведь все мы являлись фанатами «Доджерс». Даже на мне была фанатская шляпа. Малькольм купил ее для меня во время одной из своих вылазок в туалет.
        Спустя несколько кружек пива Малькольм схватил меня за руку и потащил танцевать под Майкла Джексона под блестящим диско-шаром. Ритм музыки призывал к действию. И хотя мне было немного неловко, двигалась я очень плавно и естественно.
        Малькольм же танцевал ужасно. Впрочем, это не мешало ему двигаться, как школьник на дискотеке.
        Когда в баре стало слишком людно, мы вышли на Сансет и поплелись в сторону «Книг Просперо». До магазина оставалось более трех километров, и наши пьяные шутки выветрились в отрезвляющей вечерней прохладе. Мы остановились на красном сигнале светофора.
        - Может, вызвать такси? - спросил Малькольм.
        - Мы уже полпути прошли.
        - Но ты вся дрожишь. - Он снял пиджак. - Хотя бы это возьми.
        Загорелся зеленый. Я накинула его пиджак на плечи. От него пахло Малькольмом. Корицей вперемешку с соленым запахом пота. Я даже не задумывалась, что знаю, как от него пахнет. Я глубоко вдохнула, стараясь запечатлеть этот момент где-то на уровне обоняния, чтобы вспоминать запах Малькольма всегда, когда буду думать о нем, чтобы его запах напоминал об этом вечере даже на другом конце страны.
        Когда мы вернулись в «Книги Просперо», Малькольм провел мне экскурсию по магазину, словно я оказалась здесь впервые. Показал мне его любимые книги и любимые книги Билли. Я же поделилась с парнем своими любимыми произведениями: биографией Вашингтона, Джефферсона, Линкольна. Я рассказала ему, что Томас Джефферсон любил книги и проводил целые недели в уединении, перечитывая и переписывая отрывки, которые ему не нравились.
        Он даже отредактировал Шекспира. Шекспира!
        - Уверен, что Миранду его изменения не коснулись, - подметил Малькольм. - Но вы… О, вам подобной нет. Достоинства вы все в себе храните, вы созданы из лучших совершенств[10 - Перевод Н. М. Сатина.]. - Я искренне удивилась, что он помнил эти строчки наизусть. - Это из «Бури», - похвастался он, расплывшись в улыбке до ушей.
        - Я знаю, откуда это, - насторожилась я.
        Его искренность застала меня врасплох.
        Малькольм сложил книги Билли на столике с рекомендациями вплотную друг к другу, чтобы освободить место для моих «советов». Он написал на карточке мое имя и набросал мою карикатуру. На рисунке мои глаза выглядели куда больше, чем в жизни, а губы оказались недовольно надуты. Я выбрала недавно вышедшую биографию Пола Ревира, в которой подчеркивается его вклад в Революцию и развенчиваются мифы, придуманные Лонгфелло. Малькольм не сводил с меня глаз. В какой-то момент его лицо оказалось опасно близко к моему. Он осторожно поцеловал меня, ожидая, что я его оттолкну, но я не сопротивлялась, и поцелуй стал настойчивее.
        Малькольм проложил дорожку поцелуев по моему плечу, слегка задевая ключицу. Я вдруг вспомнила Джея, но не смогла противиться влечению. К тому же мы с Джеем уже месяц не разговаривали. Можно ли чувствовать вину за измену, если с человеком потерял контакт? Измена ли это вообще?
        Малькольм прижал меня к себе, наши тела соприкоснулись, бедра, плечи, и я совсем забыла про Джея. Я забыла обо всем, что не касается Малькольма, не понимая, как мы к этому пришли, почему это не случилось раньше, и, не осознавая до конца, что вообще со мной происходит. Я вспомнила его спокойствие и хладнокровие в тот день, когда меня охватила буря эмоций после раскрытой тайны. Он целовал мою шею, а я думала, как красиво он прочитал строчки из «Бури». «Но вы… О, вам подобной нет. Достоинства вы все в себе храните, вы созданы из лучших совершенств». Он произнес эти слова таким твердым голосом, будто ждал возможности прочитать их мне с момента, когда мы впервые встретились. И меня вдруг осенило, что он действительно этого ждал.
        Я оттолкнула его.
        - Билли рассказал тебе, что меня назвали в честь «Бури»?
        - Что? - Он вновь приблизился ко мне, но я оттолкнула его еще сильнее.
        - Это ты отправил мне книгу в Филадельфию.
        Я считала, что книгу мне прислал Элайджа, но он сказал «письмо», не «посылку». Письмо, отправленное после того, как умер Билли, которое должно было прийти после новости о его смерти, после моего отъезда из Филадельфии.
        - Ты мне солгал.
        Малькольм прислонился к стеллажу с кулинарными книгами и зарылся рукой в волосы.
        - Я хотел сказать тебе.
        Это оправдание прозвучало так же паршиво из уст Малькольма, как и из уст моей матери.
        - Ты сказал, что оплакивал смерть друга! - закричала я.
        - Так и было! - закричал он в ответ.
        - Ты выставил меня бесчувственной тварью, хотя сам врал! Ты понимаешь, насколько это мерзко?
        Я превратилась в зверя, обезумевшего в полнолуние, в дикое животное, которое спустили с привязи. Понятия не имею, что наговорила ему. Но среди этих слов прозвучало много ругательств, много «ублюдков», «лжецов», «идиотских манипуляторов» и прочих не самых лестных выражений. Этот гнев был первой приятной эмоцией за довольно долгое время, не считая поцелуя с Малькольмом, который потонул в море из моей ярости.
        - Ты за дуру меня держишь? Нравится со мной играть? Ты совсем больной?
        - Миранда, остановись. - Парень схватил меня за плечи. - Прекрати кричать.
        Я перевела дух.
        - Ты сказал, что оплакивал его. Ты использовал смерть моего дяди против меня.
        - Знаю, - прошептал он. - Да, использовал. Но я действительно оплакивал его смерть. Я все еще не смирился с этим.
        - Но ты мне лгал.
        - Я пытался помочь Билли.
        - Тем, что врал мне?
        А затем я произнесла слова, которые действительно потрясли его и стерли краску с его лица. Те слова, после которых он больше не просил меня успокоиться.
        - Ты знал, что Билли мой отец.
        - Он говорил, что ты его племянница, - настоял Малькольм.
        - Но ты знал.
        Малькольм отвернулся.
        - Вы похожи, как две капли воды.
        - И ты не подумал сказать мне об этом? Тебе не показалось, что я заслуживаю знать правду?
        В Малькольме тоже сидел дикий зверь, которого я дразнила и тыкала до тех пор, пока у него не лопнет терпение.
        - Сказать что? - закричал он. - Что именно я должен был тебе сказать? «Привет, да, мы незнакомы, но твой дядя, помнишь, бывший хозяин магазина? Сюрприз! На самом деле он твой отец!» Ну и объясни мне, как я должен был это сказать?
        - Ты мог рассказать про квест! - Я схватилась за волосы. - Мог признаться, что узнал меня еще на похоронах. Ты мог сказать что угодно вместо того, чтобы выставлять меня последней сволочью, когда я всего лишь пыталась понять, что ты скрываешь.
        - Мне не нравилось тебе лгать.
        Малькольм дотронулся до пряди моих волос.
        - Как благородно.
        Его пальцы приятно щекотали кожу, и как было бы просто взять его за руку, прижать к себе и вернуться к той части вечера, в которой мы учились доставлять друг другу удовольствие.
        - Твой гнев совершенно обоснован. Я понимаю. - Голос Малькольма вернул меня к реальности, вытащил из гипноза его прикосновений обратно к его словам, обратно к его лжи.
        - Боже, какой же ты высокомерный.
        Я резко отступила назад, а Малькольм сложил руки на груди, не зная, куда деть рвущуюся энергию.
        - Я хотел быть хорошим другом для Билли.
        - Притворяясь, что не знаешь правды обо мне?
        - А что бы это изменило? Если бы я рассказал тебе об Эвелин…
        - Ты и об Эвелин знал! - Я почувствовала подступающую тошноту.
        - Билли хотел, чтобы ты узнала обо всем именно так! - Малькольм поднял на меня печальный взгляд. Синева его глаз стала еще насыщеннее. - Я пытался быть хорошим другом. Не знаю, что еще ты хочешь от меня услышать.
        Я хотела услышать, что ему жаль. Что он хотел поцеловать меня с того момента, как впервые увидел. Что я просто не понимаю, как тяжело ему пришлось. Я хотела услышать что угодно, что заставило бы меня поддаться его утешениям.
        Но вместо этого он повторял слова, которые я не хотела слышать:
        - Так хотел Билли.
        Я сползла на пол и прислонилась к стеллажу с кулинарными книгами.
        - Ты был единственным, кто мог подтолкнуть Билли к знакомству с его дочерью.
        Голова кружилась от алкоголя, от свалившейся на меня правды и влечения, которое я все еще испытывала к Малькольму. Он опустился, чтобы успокоить меня, а я спрятала лицо в ладони и закрылась в себе, надеясь, что он меня не найдет.
        - Я понимаю, мои слова вряд ли что-либо изменят. Но мне правда очень жаль. - Я чувствовала, как он прожигал меня взглядом, и сжалась еще сильнее.
        - Я пойду.
        Я не противилась. Звук его шагов постепенно отдалился. Заскрипел стул - он снял со спинки свой пиджак.
        - Прости, - еще раз прошептал он и тихонько выскользнул через черный вход на улицу.
        Малькольм ушел, но я не спешила подниматься с пола. Сколько раз я просила его сказать правду? Сколько раз он лгал мне, манипулировал мной? Я была такой глупой. Нелепой. Наивной. Я верила, что Малькольм сожалел, что он с трудом хранил секрет, что он думал, что помогает Билли. Но он не помогал.
        Ему стоило подтолкнуть Билли выйти со мной на связь, а Билли стоило напрямую во всем сознаться. Было бы куда правильнее, если бы он хотел таких отношений, в которых я смогла бы узнать его, а он бы смог стать моим отцом.
        Глава 18
        В конце концов, я встала с пола. Я поднялась наверх и смыла стыд со своего лица. Забравшись в кровать Билли, кровать моего отца, я не смогла заснуть. Мой мозг неуклонно возвращался к «Мосту в Терабитию», к Ли, к оставшейся части квеста, которую я еще не прошла.
        В последний раз, когда я видела Ли, он позвонил моей маме и она увезла меня из «Книг Просперо». Знал ли он, что это был конец моих отношений с Билли? Чувствовал ли он вину? Я сказала Малькольму, что он являлся единственным, кто мог заставить Билли связаться со мной. Но я забыла про Ли. В первую очередь именно ему следовало бы остановить Билли от полного исчезновения из моей жизни.
        Я полезла искать Ли в интернете, используя все слова, которые ассоциировались у меня с ним: «книжный магазин», «менеджер», «книги», «чтение», «Силвер-Лейк», «Нэнси Дрю», «кофе», «литература», «рекомендации». Я никогда не просила его рассказать о себе, поэтому ничего не знала о его личной жизни. Я не знала, был ли он женат. Я даже не понимала, что он гей, пока не увидела статью из LA Weekly объемом в двести слов. «Местные жители прощаются с менеджером из любимого книжного магазина». Статья датировалась 2001 годом. В ней говорилось, что Ли и его партнер Пол собирались переехать в Санта-Барбару.

* * *
        По дороге в Санта-Барбару меня сопровождало идеальное южнокалифорнийское утро. Ясное синее небо, соленый морской воздух. В Малибу серферы осваивали невысокие волны, обрамляющие шоссе. Я нашла телефоны и адреса девяти Ли Уильямсов, зарегистрированных в Санта-Барбаре. Был один Томас Ли и Джозеф Ли. Я не знала, Ли - это имя или фамилия, да и к тому же девять человек - не так уж и много. План был прост: я собиралась навестить каждого Ли Уильямса, пока не найду того, кого искала. Я могла бы их обзвонить, но мне хотелось уехать, хотелось свежего воздуха, дороги, хотелось отдалиться от Малькольма и ссоры с ним. От мамы и ссоры с ней.
        Чем дальше я ехала по магистрали, тем меньше мне встречалось светофоров, пока в какой-то момент они не исчезли вовсе. Большие дома крепко прижимались к скалам, рискуя обвалиться на дорогу под ними.
        К семи тридцати Малькольм приедет в магазин. Осмелится ли он подняться ко мне, когда поймет, что я не спустилась? Постучится ли в дверь? А увидев, что меня нет, решит ли он, что я уехала навсегда? Я проверила сотовый. Никаких сообщений. Никаких пропущенных звонков. А потом вспомнила: у Малькольма не было моего номера.
        Я чувствовала его дыхание и тепло его груди, но не знала его телефона.
        Я позвонила в магазин, а затем почему-то набрала Джоани. Услышав автоответчик, я почувствовала, как все невысказанные переживания комом застряли в горле. Их было слишком много для голосового сообщения, слишком много для той пары часов, что у нее оставались до следующего спектакля. Я повесила трубку, но все еще нуждалась в разговоре, лишь бы не ехать в тишине. Я пролистала список контактов до номера Джея и почти нажала на кнопку «Позвонить». Мы месяц не разговаривали. Он бы терпеливо выслушал, если бы я рассказала, что происходит, но как только я об этом подумала, меня одолели сомнения. К тому же с кем я действительно хотела поговорить, так это с мамой. Я отложила телефон и вернулась к дороге, к Санта-Барбаре и девяти Ли, поджидающих меня там.
        Первый Ли Уильямс оказался риелтором, который проживал в доме, выставленном на продажу. Дом был выдержан в испанском колониальном стиле, с запутанной планировкой, в которой легко потеряться. Я нашла Ли на заднем дворе: статную женщину с длинными рыжими волосами.
        Я позвонила следующему Ли Уильямсу, юристу. По крайней мере, он был нужного пола. Он довольно грубо ответил на мое объяснение, что я ищу Ли Уильямса, продавца книг. «У меня нет времени на ваши глупые розыгрыши!» - прорычал он и повесил трубку.
        Осталось семь кандидатов. Например, стоматолог, иммигрировавший в США в восьмидесятых. У него был едва различимый, но все-таки заметный акцент.
        Произношение Ли из моего детства казалось мне обычным, свойственным жителям Среднего Запада.
        Если я вообще в двенадцать лет различала акценты.
        Среди следующих пяти Уильямсов тоже не нашлось нужного человека. Один сантехник, афроамериканец. Его сын, Ли Уильямс-младший, популярный квотербек в своей школе. Джозеф Ли Уильямс, автомеханик - слишком молодой. Томас Ли Уильямс, полицейский на пенсии - слишком старый. Сомелье Ли Уильямс подходил по возрасту, полу и расе, но как только я вошла в ресторан, я поняла, что он слишком высокий и худой.
        Последний Ли Уильямс из моего списка оставался призраком. Я попробовала позвонить по номеру, который нашла в телефонном справочнике, но он был недействителен. Тогда я решила поискать его партнера, Пола, и в итоге нашла фотографию, где они танцуют на благотворительном вечере в поддержку одной ЛГБТК-организации, чей офис находился в центре Санта-Барбары.
        Чтобы добраться до нужного места, мне пришлось свернуть с шоссе на главную улицу города. Я проехала улицу Мичелторены и повернула на улицу Фигероа - такие знакомые мне названия. Конечно, то были не просто названия улиц, а имена известных исторических деятелей. Генерал Фигероа. Генерал Мичелторена. По дороге к организации я размышляла, как бы я преподавала историю в Лос-Анджелесе или Санта-Барбаре? Наверное, я бы распечатала карты города и предложила своим студентам найти исторические названия улиц, таким образом используя город как портал в Верхнюю Калифорнию и в конечном итоге в американо-мексиканскую войну. Отголоски мексиканского наследия Калифорнии распластались по всему региону, как подсказки в квесте. Отголоски Революции и Молодой Республики также растянулись по всей Филадельфии, но мне никогда не приходило в голову преподавать историю в игровом ключе.
        Офис представлял собой бежевое одноэтажное здание, расположившееся между тату-студией и магазинчиком с разными безделушками по одинаковой цене. Мужчина за главной стойкой ухмыльнулся, услышав, что я ищу Ли.
        - Мы не выдаем информацию о наших участниках, - сообщил он с притворным дружелюбием.
        - Но вы не могли бы позвонить ему? Ли был другом моего дяди, а тот недавно умер.
        Администратор посмотрел на меня так, словно знал слишком много почивших людей, чтобы сейчас разделить мое горе, но все же решил посоветоваться с руководителем.
        Пока я ждала его в холле, я нашла в телефоне фотографию Ли и Пола. Они танцевали, не отрывая друг от друга глаз, будто кроме них никого не существовало. Мама с папой танцевали так же.
        Билли и Эвелин, наверное, тоже.
        Не в силах и дальше смотреть на это фото, я открыла сайт «Книг Просперо». Малькольм обновил раздел с ежедневными специальными предложениями - высветились первые издания «Сына Иисуса» и «Девственниц-самоубийц» с автографами авторов. В его нуар-блоге представлялись к рассмотрению несколько романов, которые, по его мнению, можно было как-то потерпеть без отвращения. Внизу домашней страницы прокручивались снимки: один из последних книжных клубов Чарли, чтения «Оливера Твиста» для мамочек и детей. Чарли был одет так же, как мальчишки, сидящие у своих мам на коленях, в кепке и жилетке. Перед юными читателями стояла большая книжка с иллюстрациями. На другой фотографии Лючия и четверо бледных девушек улыбались на камеру, держа в руках вязальные крючки. На коленях у них притаились клубки яркой пряжи. Я нажала на кнопку «Торжественный вечер» вверху страницы. Открылись ссылка на покупку билетов, описание мероприятия, список товаров, выставленных на продажу на анонимном аукционе, и развлекательная программа. Малькольм добавил новых людей в музыкальную часть вечера, группу под названием Raw Cow Hide, которых
он описал как современных Velvet Underground. Я не знала, что он нашел кого-то на замену диджею - приятелю Лючии.
        Видимо, он принял решение без меня. Словно я уже уехала.
        Я зашла в раздел «О нас», ожидая увидеть там информацию о Малькольме, Лючии, Чарли и, возможно, Билли, но только не обо мне. Под огромной статьей о «Книгах Просперо» и под комментариями Малькольма о соблюдении баланса между новыми историями и списком произведений, которые нельзя найти в масс-маркете, оказалась наша фотография с Четвертого июля.
        Пустые бутылки из-под пива и текилы заранее убрали из кадра. Малькольм обнимал меня и Лючию. Чарли сидел рядом с Лючией и держал ее за руку.
        Под фотографией стояла подпись: «Семья Просперо».
        - Вам повезло, - вернувшись, сообщил администратор и дал мне адрес. - Он сейчас дома. Сказал, что будет рад вас увидеть.

* * *
        Квартира Ли находилась в жилом комплексе недалеко от университета, где Пол преподавал статистику.
        - Не ведись на его сказки, - сказал Ли, когда я зашла к ним домой. - Статистика - полнейшая ерунда.
        - А вот и нет! - ответил Пол из кухни. - Это отдельный язык, а ты просто не умеешь на нем разговаривать.
        Ли подмигнул мне.
        С тех пор как мы виделись в последний раз, его живот значительно надулся, а ноги стали такими тонкими, словно кости, обтянутые кожей. Но в его чертах я узнала человека из моих воспоминаний. Все такие же густые брови, теперь полностью седые. Пухлые щеки, на которых виднелись следы розацеи.
        - Ты глянь, - изумился он. - Поверить не могу, что ты здесь! Сколько лет прошло? - Уверена, он прекрасно понимал, сколько прошло лет. Мы оба понимали. - Ты так выросла! Выглядишь… - Я ждала, что он сравнит меня с мамой, а он сказал, взяв меня за руку: - Ты так похожа на Билли.
        Пол принес поднос с кувшином лимонада и тарелкой печенья.
        - Я больше не пью, - признался Ли, сделал глоток лимонада и вздохнул. - Не холодное пиво, конечно, но тоже по-своему освежает.
        Пол, поддразнивая, шлепнул его по ноге, переводя в шутку длинную и, вероятно, тяжелую историю, которая скрывалась за этими словами.
        Пол сказал, что должен выставить оценки за экзамены, и оставил нас одних в гостиной.
        - Ты работаешь? - спросила я Ли.
        - Занимаюсь волонтерством. Когда мы переехали сюда, я думал устроиться в какой-нибудь книжный магазин, может, даже открыть свой. Но это не «Книги Просперо». Я понимал, что не найду здесь счастья, если попытаюсь вернуть свою прежнюю жизнь.
        - Почему же вы переехали?
        - Мать Пола заболела, и он хотел находиться рядом. Я не горел желанием уезжать, но позволь дать тебе один совет: в жизни только три вещи имеют значение - твой партнер, твоя работа и твой дом. Что-то из них должно занимать первое место, что-то второе и третье. Для меня на первом месте всегда был Пол. Я любил Лос-Анджелес. Любил «Книги Просперо». Но Пол - мой номер один.
        - А семья? Где в этой иерархии семья? - спросила я.
        Ли посмотрел вверх, задумавшись о роли семьи.
        - Не знаю. Я никогда особо близко не общался со своей семьей. Может, значимых вещей должно быть четыре - любовь, работа, дом, семья?
        - А может, семья - часть дома?
        - В этом есть смысл. Для Пола на первом месте оказались семья и дом, поэтому он и приехал заботиться о своей матери. Я никогда не упрекал его. Это ведь не значит, что он не любит меня. Возможно, кто-то из нас должен был выбрать любовь, а второй - нечто другое, что дополнило нашу совместную жизнь.
        Я задумалась: а что стоит для меня на первом месте? У меня был молодой человек, но уже, возможно, бывший, и еще один парень, которого я поцеловала, а затем назвала лживым ублюдком. У меня имелось две работы, и каждая была по-своему мне дорога. А еще я жила на два дома и понятия не имела, какой из них подходит мне больше.
        То же самое касалось и семьи.
        - Ты работал в «Книгах Просперо», пока не уехал из Лос-Анджелеса? - Я потянулась к тарелке с печеньем, но вдруг вспомнила про тот случай в детстве, когда Ли угостил меня печеньем в нашу последнюю встречу. Я тогда молча раскрошила угощение, так и не съев ни кусочка.
        Я положила печенье обратно на поднос.
        - Я сказал Полу, что мы не можем уехать, пока я не придумаю какой-нибудь план. Билли постоянно где-то разъезжал, да он ничего и не смыслил в бизнесе. Тяжелое было время. Пол меня очень поддерживал. Я чувствовал определенную ответственность перед Эвелин, поэтому не мог так просто оставить магазин. К тому же это место являлось моим домом. Я выбрал любовь, но это не значило, что меня не волновали «Книги Просперо».
        - Ответственность перед Эвелин? Вы были друзьями? - Неудивительно, что я никогда не замечала особо близких отношений между Ли и Билли.
        Ли поставил пустой стакан на стол и уселся в кресло.
        - Мы с Эвелин вместе работали в одном книжном магазине в Пасадене. Небольшой магазинчик, продавали в основном политические книги. Когда она пришла, я работал там уже пять лет. Она показалась мне такой доброй и красивой, что сразу же свела всех с ума.
        Магазин стал пристанищем коммунистов, анархистов и прочих бунтарей. В Эвелин не чувствовалось этого бунтарского духа. Она была читателем. Ли тоже. Их сблизила любовь к «Буре». Эвелин нравилась Миранда, ее невинность и стремление к доверию и любви. Ли нравились Ариэль и Калибан, их мечты о свободе. Когда Эвелин начала работать в конце семидесятых в магазине в Пасадене, среди продаваемых книг не числилось «Бури». Вообще ничего из Шекспира. Ни одного экземпляра «Джейн Эйр». Ни одного произведения Джейн Остин, Генри Джеймса, Вирджинии Вулф, Натаниэля Готорна. Ни одного романа Апдайка из серии про Кролика. Был небольшой раздел политической беллетристики, где находились книги в духе «Уловка-22», «1984», «451 градус по Фаренгейту» и «Доктор Живаго». Но не «На Западном фронте без перемен» или «Прощай, оружие!» Была «Загадка женственности», но не было «Под стеклянным колпаком». Подобные ограничения не могли оставить Эвелин равнодушной. Что такое война без любви? В чем смысл поучительных сюжетов без историй, воспевающих красоту жизни? Что собой представляло целое движение без страданий отдельной личности?
Эвелин больше доверяла Эмме Бовари, Анне Карениной, Эдне Понтелье и ее пробуждению, чем любому из памфлетов и манифестов, которые регулярно поставляли в магазин. Ли был согласен с тем, что стоило разнообразить их ассортимент книгами других жанров. Он считал, что активисты могли подцепить какие-нибудь важные мысли из строк Флобера, Толстого или Кейт Шопен. Ли особенно ценил художественную часть произведения. Все эти потрясающие предложения, что он, к сожалению, никогда бы не воспроизвел на бумаге. Но видеть красоту - это тоже своего рода искусство. И Ли преуспевал в этом начинании.
        Эвелин делала вид, что не замечает, какой эффект оказывает на людей. Когда она смотрела тебе в глаза, казалось, она видит тебя настоящего. Она помнила всех до единого. Обращалась к людям по имени, спрашивала об их семье, домашних животных, работе - задавала вопросы, которые из уст другого человека показались бы поверхностными и лицемерными. В благодарность за это хотелось только радовать ее. Ли тоже не мог устоять перед ее чарами. Как только она заходила в магазин, в его груди становилось тепло. Волнительное чувство, похожее на влюбленность.
        Эвелин начала с «Мастера и Маргариты». Она отдала свою потрепанную книжку хозяину леворадикального магазина, будто доверила ему часть себя.
        «Думаю, вам понравится», - улыбнулась она так, как если бы Булгаков был их личным секретом.
        И какому самопровозглашенному коммунисту не пойдет на пользу булгаковская критика России при Сталине, своеобразная аллегория на тему добра и зла? Затем Эвелин дала ему почитать «Тихого американца» Грэма Грина, далее - «Атлант расправил плечи», «Гроздья гнева», «Орландо», «Самые голубые глаза», пока он не выделил для нее отдельный уголок, который она заполнила по своему усмотрению.
        «Открытые чтения были бы хорошей идеей!»
        Она покручивала свою изумрудную сережку и посматривала на хозяина магазина так, словно воспевала его идею. Вскоре она стала вести книжные клубы, а активисты приобщились к литературе.
        - И в этом была вся Эвелин. Могла исцелить любые раны. Никогда не скупилась и вела себя невероятно великодушно по отношению ко мне.
        Ли не помнил, как это началось. Они часами сидели в магазине, обмениваясь своими мнениями о книгах, что недавно прочитали: о «Детях полуночи» и «Мире по Гарпу». Им всегда нравились разные вещи в одних и тех же книгах. Ли восхищался Дженни Филдз и ее индивидуализмом, тогда как Эвелин критиковала патриархальный «феминизм» Ирвинга. Они яростно спорили о том, был ли мистер Рочестер социопатом: Ли не переставал повторять, что его заставили жениться не по своему желанию. Эвелин же возмущалась, что Ли защищал человека, который держал свою жену в заточении. Ли не придерживался и половины высказанных идей, но ему нравилось смотреть на раскрасневшееся лицо Эвелин, когда она злилась. Впрочем, их взгляды сходились на одном произведении. «Буря» была идеальной пьесой. А Просперо - идеальным протагонистом.
        - Я как-то сказал, мол, если бы у нас был книжный магазин, стоило бы назвать его в честь Просперо, а потом это стало нашей шуткой. Если бы у нас был книжный магазин, мы бы посвятили целый раздел литературной критике, без единой книги о политике. Если бы у нас был книжный магазин, мы бы отмечали день Ромео и Джульетты! Мы бы устроили вечеринку в честь величайшей истории любви! В какой-то момент Эвелин сказала: «Что ж, почему бы и нет? Почему бы нам не открыть свой книжный магазин?»
        Для большинства людей ответ очевиден - нужны деньги. У Эвелин имелся счет с некоторыми накоплениями, довольно скромный по меркам рынка, но все же немалый.
        «Почему бы и нет?» - вторила Эвелин с искоркой в глазах.
        Разве Ли мог ей отказать?
        Она доверяла его мнению почти во всем. Он работал в этом бизнесе дольше нее. Он понимал, какие витрины - слишком маленькие, какие - слишком большие, сколько километров вдоль бульвара Сансет отважится пройти растущее население Силвер-Лейка. Только в одном вопросе Эвелин была непреклонна: стены должны были быть ярко-зелеными, почти ослепительными. Она также настаивала на разделении между биографиями писателей, художников и исторических личностей, между эссе и книгами мемуаров. У кассы должен был стоять столик для начинающих писателей.
        - Как бы я хотел, чтобы она провела здесь больше времени, - признался Ли. - С момента открытия не прошло и года, когда случилось непоправимое.
        Ли ушел в себя, и все те воспоминания, что сохранились в его памяти, в глубине его души, очевидно, причиняли ему неистовую боль.
        Я думала, через образ Джесса Билли описал свою утрату, но на самом деле он иллюстрировал горе Ли и его связь с Терабитией. Вот в чем заключалось послание последней подсказки.
        - Это ты нашел ее? - предположила я.
        - Я никому не рассказывал о том, что произошло в тот день. - Ли скрестил ноги, но затем вернул их в обратное положение. - Пол был со мной, а Билли не хотел это обсуждать. Больше я ни с кем и не мог поделиться. Когда Винс позвонил сегодня утром и сказал, что ты меня ищешь, я сразу понял, что должен поговорить об этом с тобой. Сразу понял, что хочу все тебе рассказать.
        - Для меня это очень важно. Я понимаю, все так страшно и тяжело. И очень ценю то, что ты готов вернуться в тот день.
        - А я никогда его не покидал, - прошептал мужчина. - Даже спустя столько лет их решение кажется мне опрометчивым. Шел девятый месяц ее беременности. Им не стоило туда ехать.
        Но Эвелин настояла. Они три раза подряд отмечали Новый год в том домике, с тех пор как купили участок, и Эвелин хотела, чтобы эта традиция сохранилась, ведь в ее семье никаких традиций никогда не было.
        Я наивно ждала, что Ли успокоит меня, скажет, что все это неправда. Что этот ребенок - не я. Где-то в глубине души я надеялась вернуть свою семью такой, какой всегда ее знала.
        - Это был последний раз, когда они успели бы куда-нибудь отправиться, до того как ребенок… перед тем как родишься ты, - сказал Ли. Он даже не отрицал мои догадки, а я не решалась задавать вопросы. - После твоего рождения пришлось бы обустроить дом, привести его в порядок.
        Он внимательно смотрел на меня, пытаясь понять мою реакцию, однако внешне я оставалась совершенно безмятежной, хотя сердце билось с такой силой, что отдавалось по всему телу, и я боялась, как бы в глазах не начало двоиться. Но я могла дышать, поэтому я равномерно вдыхала и выдыхала, сохраняя спокойствие. Я кивком попросила его продолжить. К этому моменту и вел меня Билли. К правде о моем рождении. К ночи, когда погибла моя мать.
        - Для начала, - откашлялся Ли, - дому требовалась новая крыша.
        Крыша протекала и постепенно оседала. Заржавевшую вентиляцию тоже следовало заменить. «Похоже на вступительные титры какого-нибудь ужастика», - сказал Пол, впервые увидев коттедж Билли.
        Впоследствии он сожалел об этом комментарии.
        У ветхого домика имелись свои шрамы: бледная синяя краска, откалывающаяся от дерева, гнилые перила. Ни телевизора. Ни стереосистемы. Только телефон, и тот установлен с подачи Ли после того, как он не смог дозвониться до Эвелин, когда в банке произошла какая-то неразбериха и требовалась ее подпись.
        - Эвелин давно просила Билли починить крышу. Билли умел работать руками, а этот дом был его Сикстинской капеллой.
        Билли обещал починить крышу летом. Но работа в лаборатории отнимала все время. Вскоре выпал снег, все вокруг ушло в спячку, и пришлось отложить ремонт на следующее лето.
        «Посмотри, - сказала Эвелин, указывая на прогнувшийся участок крыши. - Здесь крыша может обвалиться под снегом».
        «Скорее медленно начнет протекать. Разом не рухнет», - отмахнулся Билли.
        «А это? - Теперь она смотрела на вентиляционную трубу. - А если крыша начнет расходиться? Или белка заберется в дом?»
        «Значит, укусит нас, и мы заразимся бешенством».
        Билли легонько прикусил ее шею. Она захихикала, наслаждаясь этим моментом счастья молодой пары, готовящейся стать родителями. Ее страхи были совершенно оправданны материнским беспокойством, доказательством того, что она приготовилась к рождению ребенка и всем вытекающим последствиям.
        «Подумай с точки зрения вероятности, - сказал ей Билли. - По статистике, вероятность того, что крыша осядет, намного ниже, чем возможность попасть в аварию или встретить медведя. Черт возьми, мы в месте, которое называется Биг-Бэр, нас скорее медведь загрызет».
        Эвелин нравилась его рациональность, его умение мыслить логически, не опираясь на эмоции. Но с вероятностью не все так просто, пусть даже она невысокая. Ведь шанс есть всегда.
        Ли и Пол собирались приехать в гости вечером двадцать девятого декабря, после того, как Ли закроет «Книги Просперо» на выходные. Несколько покупателей не спешили покидать магазин, а один из работников не мог разобраться с платежным терминалом. К моменту, когда Ли дозвонился до кредитной компании, Биг-Бэр уже замело снегом.
        «Лучше дождитесь утра, - посоветовала Эвелин, услышав голос друга. - Тут такая метель».
        Пол надеялся успеть к началу работы подъемника на лыжный спуск, поэтому рано утром он вытащил еще сонного Ли из их квартиры и посадил в машину. Солнечные лучи только начинали пробиваться над склонами Сан-Гейбриел, а Ли с Полом уже ехали по межштатной автомагистрали.
        - Я очень долго представлял, что бы случилось, если бы мы поступили иначе, - пробормотал Ли. - Если бы мы выехали чушь раньше или я уговорил их отметить Новый год в магазине, а не в доме. А еще я отчетливо осознавал, что если бы мы с Полом все-таки приехали к ним двадцать девятого декабря, в этом коттедже погибли бы мы все.
        Ли любовался снежной вершиной, пока Пол вел машину вдоль дороги, огибающей озеро. В семь часов горнолыжный спуск был все еще закрыт. Между лыжными трассами, пустыми, словно чистый холст, выстроились покрытые снегом деревья. Небольшие крапинки зеленой листвы пробивались сквозь белое полотно, будто брызги яркой краски.
        Они свернули к Фонскину, к его маленьким ветхим зданиям. Ли не помнил точный адрес, поэтому они принялись изучать первую же улицу, вглядываясь в крыльцо каждого дома, чтобы не пропустить тот, где висит музыкальная подвеска. Ли подарил ее Эвелин на новоселье.
        «Кто бы мог подумать, что она поможет найти нужный дом», - рассмеялся Пол. Он уже был в лыжных брюках, которые шуршали, когда он нажимал на газ или отпускал сцепление.
        «Это часть нашего приключения».
        «Приключения на горнолыжном спуске звучат намного заманчивее».
        Они свернули к следующему кварталу. Ли понимал всю непрактичность идеи объездить весь город, пока не найдется нужное место. Но ему нравилось искать дом Эвелин, тем более что в конечном итоге они его нашли. Небольшой городок, который они исследовали, казался весьма очаровательным.
        На второй улице подвесок с колокольчиками тоже не нашлось, поэтому Ли с Полом свернули к следующей линии.
        «Полнейший абсурд», - проворчал Пол.
        Ли положил руку ему на затылок.
        «Спуск все равно еще закрыт. Ну же, подыграй мне».
        Пол кивнул и продолжил исследовать район, не очень понимая сути игры.
        «Подожди. Вот он!»
        Ли указал на дом, который находился в паре десятков метров от места, где Пол снизил скорость. Сломанные перила замело снегом, точно так же, как и черепичную крышу, но Ли заметил дом еще на подъезде. Патинированная медь и красное дерево. Музыкальная подвеска.
        Пол припарковался, и они пошли к коттеджу. Дорожка оказалась не расчищена, а снега навалило столько, что ноги проваливались почти до колена. Ли засмеялся, чуть не свалившись в сугроб, и кинул в Пола снежок. Тот наигранно закатил глаза. Они постучали в дверь, но никто не ответил. Тогда они постучали еще раз. Дверной звонок отсутствовал. Ли решил, что Билли с Эвелин готовят завтрак на кухне и поэтому не слышат их. Он осторожно приоткрыл дверь.
        «Эвелин?» - не получив ответа, Ли зашел внутрь. Пол последовал за ним. Пахло чесноком и подгоревшим хлебом. Половицы скрипели под тяжестью их веса. Ли нащупал включатель рядом с дверью.
        - Первое, что мы увидели, - носок Билли, свисающий с дивана.
        Билли лежал, скрестив ноги в щиколотках. Увидев эту картину, Ли понял, что что-то не так.
        «Билл? - Ли потряс его. Он лежал лицом вниз, будто спал. - Билли! - Ли снова потряс его. - Эвелин? Эв!»
        Пол бросился к нему и отодвинул в сторону.
        «Билли?» - позвал он, схватив Билли за плечи.
        «Он что - пьян?»
        Нагнувшись, Пол принюхался и покачал головой.
        «Он дышит».
        «Что с ним?»
        «Не знаю».
        Пол потряс Билли, сделал ему искусственное дыхание и снова встряхнул. Ли побежал наверх.
        «Эвелин! - закричал он. - Эвелин!»
        Дверь в спальню была закрыта. Он замешкался всего на секунду, а затем отворил ее.
        Эвелин спала в кровати, положив под голову две подушки. Длинные светлые волосы спадали на плечи. Она казалась такой красивой и умиротворенной. Слишком умиротворенной. Слишком красивой. Ли встряхнул ее за плечи, сначала легонько, а потом с силой. Эвелин не открывала глаза. У Ли закружилась голова, словно по ней ударили молотком.
        «Пол! - завопил он. - Быстро сюда!»
        Пол прибежал в комнату.
        «Она тоже не просыпается».
        Пол проверил пульс.
        «Надо вытащить ее отсюда».
        Пол поднял Эвелин с кровати. Ее голова и ноги свисали с его рук, а живот был похож на огромный мяч.
        «Звони 911. Сейчас же!»
        Ли понесся на кухню, к телефону, установленному на стене.
        «Долго не берут трубку», - крикнул он, ожидая ответа оператора.
        Послышались шаги Пола по лестнице: тот медленно спускался вниз, тяжело ступая под весом беременной женщины.
        «Алло?.. Тут что-то случилось. Они не просыпаются… Что?.. Я не знаю… Да, дышат… Нет, не знаю, что произошло… Адрес? Не знаю. Мы только приехали… Я не знаю адрес».
        Пол побежал на кухню и открыл ящик. Он протянул Ли какое-то письмо, Ли продиктовал оператору адрес и повесил трубку.
        «Едут».
        Пол посадил Эвелин на диван в гостиной рядом с Билли. Билли лежал весь враскорячку, не самая удобная поза, но он все равно ничего не чувствовал. Эвелин сидела прямо, с откинутой назад головой, будто ее накачали наркотиками. У Ли стучало в висках. Он помассировал их, но боль не уменьшилась.
        «Нужно вытащить их отсюда», - приказал Пол.
        Ли нашел в чулане куртки. Он прислонился к дверной раме, почувствовав, что в глазах начинает темнеть и становится тяжело дышать. Он заставил себя сосредоточиться и отдал куртки Полу. Главное держать себя в руках.
        Ли выбежал на улицу. Холодный воздух обжигал щеки и сковывал легкие. Голова кружилась настолько, что Ли чуть не упал. Ключи путались в его руках, пока он пытался открыть дверь. Надо держать себя в руках. Зачем вообще Пол закрыл машину? Ли сел внутрь и включил зажигание. Он включил обогреватель на полную мощность и побежал обратно к дому, чтобы помочь Полу.
        «Отойди! - крикнул Пол, который, покачиваясь, медленно шел к машине с Эвелин на руках. - Господи, Ли, уйди с дороги. Дверь. Открой дверь!»
        Вернувшись к машине, Ли открыл дверь и помог Полу посадить Эвелин.
        «Прости, что накричал», - извинился Пол, как только Эвелин оказалась на сиденье в целости и сохранности. Он погладил Ли по щеке.
        «Ничего страшного. Пойдем за Биллом».
        Ли дошел с Полом до крыльца.
        «Жди здесь. Не хочу, чтобы ты заходил внутрь».
        «А что там не так?»
        «Не знаю».
        Пол забежал в дом, прикрыв рукавом рот, хотя никаких резких запахов не ощущалось. Сгоревший хлеб и чеснок. И все. Никаких пахучих газов. Ничего ядовитого.
        Когда приехала скорая помощь, фельдшер задал несколько вопросов, ответы на которые Ли совершенно не помнил. Врачи пристегнули Эвелин и Билли к каталкам и попытались восстановить их дыхание.
        «Вы знаете, что с ними?» - спросил Ли доктора, который проверял его пульс и давление.
        «В больнице сделают анализы, и врачи скажут, что случилось».
        Ли тошнило. Он не сопротивлялся, когда работник скорой помощи надел на него маску. Он помнил, что у фельдшера были холодные и на удивление нежные руки. Пол с уверенностью ответил, что чувствует себя нормально, правда, затем его стошнило прямо на снег.
        В больнице Ли и Пола направили в одно отделение, Эвелин и Билли - в другое. Ли и Пола отвели в стерильную палату, где им дали кислородные баллоны. Эти маски были кошмаром клаустрофоба. Ли слышал только свое равномерное дыхание. Он посмотрел на Пола, и тот моргнул в ответ. Его глаза слезились. Ли взял Пола за руку, и они так и сидели, не отводя друг от друга глаз, пока не вернулись врачи.
        Ли впервые услышал слово «карбоксигемоглобин» от врачей. Они с мрачным выражением лиц объяснили, что уровень карбоксигемоглобина у Эвелин и Билли был запредельным. Ли не знал, что это значит, но предчувствовал беду. А затем они упомянули знакомое словосочетание.
        Угарный газ.
        - У них не было датчика? - удивилась я.
        - Не думаю, что датчики тогда вообще имелись в продаже.
        - Так что случилось, почему произошла утечка?
        - Мне так и не объяснили всю историю целиком. Насколько я помню, проблема заключалась в вентиляционной трубе на крыше, она забилась из-за снега.
        - Тебе так и не объяснили всю историю? - глупо переспросила я.
        - В больнице сказали, что Эвелин в отделении хирургии. Билли шел на поправку. Поскольку мы не являлись родственниками, больше нам ничего не рассказали. Полицейские задали еще несколько вопросов, а затем врачи посоветовали нам поехать домой и отдохнуть. Мы зарегистрировались в ближайшем мотеле. Утром приехали твои родители, то есть… Сьюзи и ее муж.
        - Дэвид, - напомнила я.
        Ли сказал, что видел его раз в жизни, и это случилось в тот день в больнице, в зале ожидания - он не запомнил его имени.
        Сьюзи плакала, оперевшись на плечо Дэвида.
        «Это сестра Билли? - спросил Пол у Ли. - Может, подойдешь к ней? Иди, сядь рядом с ней».
        Ли сомневался, что Сьюзи его узнает. Всякий раз, когда она приходила в магазин, она здоровалась с такой интонацией, словно пыталась вспомнить, кто он, хотя в «Книгах Просперо» работало всего три человека и Ли был старым другом Эвелин. Когда он сел рядом, Сьюзи сразу прошептала:
        «Ли!» - и крепко обняла его.
        - В тот момент я все понял. Будь то Билли, она бы меня не обняла. Но трагедия коснулась именно Эвелин.
        «Ребенок в отделении интенсивной терапии, но Эви…»
        Сьюзи не смогла закончить предложение, и Ли взял ее за руку, безмолвно объясняя, что все понимает.
        Он сидел рядом и сжимал ее правую ладонь. Дэвид сжимал левую. Когда врачи сказали Сьюзи, что она может увидеть ребенка, она поблагодарила Ли за то, что он пришел.
        «Миранда, - вдруг выпалил Ли, смотря прямо в глаза Сьюзи. - Эвелин хотела назвать дочь Мирандой».
        Сьюзи кивнула, хотя вряд ли она поняла отсылку.
        Ли следил за ней, пока она медленно шла по коридору за врачами. Когда же она исчезла из поля зрения, ему вспомнилась строчка из «Бури»:
        «Мать твоя, живая добродетель»[11 - Перевод Н. М. Сатина.].
        То было единственное упоминание о матери Миранды в произведении, которая отсутствовала в пьесе, в жизни девочки и в ее воспоминаниях.
        Глава 19
        Я ерзала на диване, пытаясь усесться поудобнее, пока Ли рассказывал о смерти Эвелин. Меня стесняли не подушки, хотя они и были твердыми, а сама история. Разумеется, я ничего не помнила из раннего детства, но меня не покидало ощущение, что Ли раскрывает секреты моей души.
        - После смерти Эвелин я не видел Билли около полугода, - признался мужчина. - Они провели похороны, но пригласили только близких родственников, потому что Билли и отец Эвелин крупно поссорились.
        Ли тяжело переживал ее смерть. Так же, как и поклонники «Книг Просперо». Поэтому они решили сами провести поминки. Работники и постоянные посетители книжного магазина читали отрывки из книг, которые напоминали им о владелице. Ли никому не сказал, что с ней случилось, новость об утрате неизвестным образом дошла до людей, и горе затронуло огромное количество неравнодушных.
        Все в магазине пробуждало воспоминания об Эвелин. Каждый день доставляли коробки книг, заказанные ею. Ли расплакался, когда увидел обложку «Рассказа служанки». Серые каменные стены. Багровое одеяние. Эвелин не терпелось прочитать эту книгу. Разделы классической и эпистолярной литературы были подписаны ее почерком. Ли понимал, что в конечном итоге придется убрать таблички, подписанные ею. В магазин привезут другие, новые истории. Он откладывал этот момент, пока карточки с ее почерком окончательно не пожелтели и не порвались.
        - Значит, Билли пропал на полгода? - удивилась я. - И тебе не показалось это странным?
        - Тяжело понять, как нужно вести себя, когда уходит любимый человек. Все вокруг кажется неправильным. Нигде не чувствуешь себя на своем месте. Думаю, Билли считал ошибкой возвращение в магазин, где все продолжало работать после ее смерти, а позже он почувствовал себя еще хуже оттого, что избегает его.
        Ли застыл, увидев Билли у входной двери. Он сильно похудел с того момента, как Ли видел его в последний раз.
        - Мы с Билли особо не общались, когда Эвелин была жива. Мы проводили много времени вместе, но в парах. У нас с Эвелин - свой разговор, у Билли и Пола - свой. Их объединяла математика. Любому, кто видел Билли и Эвелин вместе, становилось понятно, как сильно он ее любил, и я уважал его за это, но дружить у нас не получалось.
        С того момента Билли часто приходил в «Книги Просперо». Они никогда не затрагивали тему произошедшего. Он спрашивал Ли о продажах, предлагал свою помощь. Ли уверял его, что все в порядке.
        - В те дни магазин процветал. Мы были единственным книжным магазином в округе. То было до сетевых гигантов и интернета, до видеоплееров и дисков. Книжные магазины казались тогда успешным бизнесом.
        Впрочем, Билли не особо вникал в дела магазинчика.
        - А я? - Я потянулась вперед. - Билли не рассказывал, как так получилось, что я осталась со своими родителями?
        - Напрямую - нет, - ответил Ли, внимательно вглядываясь в мои глаза. Я сохраняла спокойствие, по крайней мере внешне. - Ты уверена, что хочешь это услышать? Я не могу объяснить, почему Билли так поступил, и не собираюсь его оправдывать.
        - А я и не жду оправданий. Я хочу узнать правду. Думаю, поэтому Билли и направил меня к тебе. Он надеялся, что ты расскажешь мне, как все случилось на самом деле.
        - Не уверен, что мне известно все. Я знаю только то, что видел.
        - Тогда расскажи мне свою правду, - настояла я.
        - Что ж, - пробормотал Ли, раздумывая, насколько честным он мог со мной быть. - Истина состоит в том, что, когда Билли впервые пришел в магазин, он не говорил о тебе, и я решил, что ты тоже погибла. Он признался, что живет с сестрой. Сказал: «Я живу у своей сестры», а не «Мы живем». А потом однажды взболтнул что-то о своей племяннице Миранде, и тогда, конечно, я все понял.
        Билли несколько месяцев стабильно приходил в магазин. После закрытия они усаживались за какой-нибудь столик в кафе и пили виски, пока Билли рассказывал истории о своих заграничных поездках. Билли относился к своему телу, как к доспехам, которые можно подвергать любым ударам. Он вернулся из Тайваня с перевязанной рукой - упал на обломки горных пород, оставшихся после оползня. В Теуакане его ужалил рой пчел. На ногах и шее появились шрамы. Ли не перебивал Билли. Все его рассказы относились только к поездкам. Ни к Эвелин. Ни ко мне.
        Однажды он задал странный вопрос. Ли даже не сразу осознал услышанное.
        «Какую книжку подарить годовалому ребенку? У моей племянницы Миранды первый день рождения».
        Мой первый день рождения - первая годовщина смерти Эвелин.
        Ли хотел спросить: «У Миранды? У твоей дочки? Она жива?» Столько вопросов просились наружу: почему он никогда не говорил о своей дочери, как так получилось, что она стала его племянницей? Билли беспокойно перебирал в руках стакан виски, не рискуя посмотреть Ли в глаза, а Ли вдруг осознал, что ему только что открыли страшную тайну, признались в ужасном отчаянии. Ли потерял дар речи. Он еле сдержался, чтобы не встряхнуть Билли за плечи и не закричать: «Это же дочь Эвелин! Ты не можешь ее бросить!» Но он понимал по сдержанному и взволнованному лицу Билли, что все слова, которыми Ли смог бы его ранить, уже давно нанесли свои увечья.
        «Наверняка здесь найдется что-нибудь для твоей племянницы», - сказал тогда Ли. И Билли испытал невероятное облегчение, когда Ли вручил ему «Баю-баюшки, луна».
        - С того момента ты стала его племянницей. Интересно, что бы случилось, если бы я озвучил свои мысли?
        - Наверное, он бы больше к тебе не приходил, - предположила я.
        - Возможно, - согласился он.
        С тех пор я стала племянницей Билли, что казалось вполне правдоподобным, ведь я была очень похожа на маму.
        - Не то чтобы в тебе ничего не осталось от Эвелин. У тебя ее энергия. Ее спокойствие. Именно это люди и ценили в Эвелин. Ее поведение и манера держать себя выделяли ее среди сотен красивых девушек. Я вижу в тебе то же самое.
        - Ну, не стоит.
        - Я заметил это, едва тебя увидев.
        Когда Билли впервые привел меня в «Книги Просперо», он держал меня за руку, пропуская вперед. Ли наблюдал за моим взглядом, путешествующим по магазину, а я старалась охватить все и сразу, хихикала, словно у меня появились собственные секреты с этим местом.
        Ли сразу понял, что я дочь Эвелин.
        «Мы можем найти что-нибудь особенное для моей любимой племянницы?» - поинтересовался Билли, представив меня Ли.
        Ли уже много лет знал, что, согласно легенде, я дочка Сьюз, но когда я пересекла порог магазинчика и повторила за Билли: «Твоя единственная племянница», его ошеломило знакомое, горькое воспоминание о том, что Эвелин умерла.
        Я держалась за кончики своих косичек, покачиваясь с ноги на ногу в ожидании идеального подарка. Ли понятия не имел, какую книгу подарить дочери Эвелин, какой выбор будет особенным. Все казалось неправильным: и Э. Б. Уайт, и Роальд Даль, и Фрэнсис Ходжсон Бернетт. Ли посмотрел на мое восторженное, покрытое веснушками лицо, пытаясь отыскать в нем некую печаль, увидеть мрачную проницательность, которая иногда встречается у детей. Но со своими косичками, веснушками и полосатой футболкой я напоминала ему лишь Пеппи Длинныйчулок. Так как на ум больше ничего не пришло, он отвел меня в раздел детской литературы и отдал все книги «Пеппи Длинныйчулок», имевшиеся в наличии.
        Ли сразу же понял свою оплошность. Он не отрывал глаз от Билли, который читал мне о матери Пеппи, погибшей, когда ее дочь была совсем младенцем, и о ее отце, что вечно пропадал в море. Ли ожидал от Билли угрожающего взгляда, но он читал дальше, все тем же спокойным голосом, обратив все свое внимание ко мне.
        «Тебе нравится книжка?» - спросил он меня.
        Я протянула палец к странице. «Читай», и Билли вернулся к чтению - о том, как Пеппи верила, что ее отец жив, и ждала его возвращения. Ли задумался, был ли этот выбор обусловлен подсознательным желанием подтолкнуть Билли к правде? На самом деле Ли не помнил сюжет книжки. Он помнил только, что у Пеппи Длинныйчулок имелись веснушки и косички. Как и у меня.
        Ужаснейшее недоразумение.
        Когда мы собрались уходить, Ли схватил Билли за руку.
        «Прости, Билл. Я забыл, о чем эта книга».
        «Даже не выдумывай. Она в восторге».
        Ли всматривался в его лицо. Билли казался искренне довольным. Счастливым, что проводит время со своей племянницей. Счастливым, что подарил ей книжку и смог угодить. Ли не сводил с нас глаз, когда мы удалялись вдаль, взявшись за руки.
        Ему невероятно не хватало Эвелин.
        - С той минуты Билли приводил тебя в книжный магазин раз в несколько месяцев. С годами все меньше и меньше людей помнило об Эвелин. - Ли внезапно засмеялся. - Ты ходила с таким важным видом, словно была там хозяйкой.
        Ли рассказал, как я деловито подходила к другим детям в магазине и говорила им, что это мой магазин, что я решаю, могут ли они купить книжки или нет. Билли стоило поругать меня или прочитать лекцию о важности великодушия. Но вместо этого он трепал меня по волосам и уводил от стеллажей, приманив горячим шоколадом.
        - Недостаток всех единственных детей в семье, - пробормотала я. - Тебе попросту незачем привыкать делиться.
        - Все книги были твоими. Весь магазин.
        - Ты помнишь тот день, когда я пришла в последний раз? Когда я искала Билли? - Мой голос дрожал. Я надеялась, что он помнит. Надеялась, что он не помнит.
        Я понятия не имела, чего хотела.
        Ли кивнул.
        - Я даже не представлял, что звонок твоей матери - ужасная ошибка, пока не увидел твой взгляд.
        «Ты позвонил моей маме?» - сказала я с таким отчаянием, с таким испугом, что Ли осенило: Сьюзан не догадывалась, что я в магазине.
        Приехав в «Книги Просперо», Сьюзан распахнула дверь и бегло осмотрела помещение, пока не заметила Ли.
        «Где она?» - перепуганно спросила Сьюзан. Ли не сомневался, что, пусть она и не рожала меня, она являлась моей матерью.
        Он указал на дальний угол.
        «Спасибо, Ли. Спасибо за все».
        - Ты должна знать, - вздохнул Ли, поглаживая руки. У него были полные, вздутые пальцы. - Билли не переставал говорить о тебе, и я не сразу понял, что вы перестали видеться. Да, ты не приходила в «Книги Просперо», а потом вдруг пришла посреди бела дня, будто в знак неповиновения.
        Билли продолжал навещать Ли всякий раз, когда бывал дома, в перерывах между разрушительными землетрясениями. Он подробно описывал какое-нибудь землетрясение, случившееся в Турции, повлекшее за собой тысячи погибших, десятки тысяч раненых, сотни тысяч оставшихся без крова, и думал при этом только об одном человеке: обо мне.
        «Миранда бы сказала, что хумус звучит, как какая-то гадость, но он на самом деле довольно-таки вкусный».
        Он говорил, что мне бы понравилась Голубая мечеть. Бейсбольные стадионы в Токио. Китайские марионетки. «Понравилось бы». Условное наклонение. Но никогда - «понравится». Никогда в будущем времени.
        - Как ты отвечал на подобные вещи? - спросила я.
        - Просто давал ему выговориться.
        - Значит, Билли взял магазин под свое управление после того, как ты решил переехать?
        - Здоровье мамы Пола начало ухудшаться где-то в 2000 году.
        «То есть ты хочешь вернуться в Санта-Барбару?»
        Ли застыл в растерянности, когда однажды за ужином Пол поднял эту тему.
        «Я всегда хотел вернуться в Санта-Барбару», - напомнил ему Пол.
        «Но кто будет заниматься магазином?» - ужаснулся Ли, и Пол догадался, в чем именно заключалась причина волнения.
        «Прошло уже пятнадцать лет. Пора смириться с ее смертью».
        Любовь. Работа. Дом. Был только один человек, без которого Ли не мог жить, как бы сильно он ни любил «Книги Просперо» и как бы ни скучал по Эвелин.
        Они пришли к соглашению: Ли не уедет, пока не убедится, что «Книги Просперо» в надежных руках. Он не знал точно, сколько понадобится времени, чтобы найти человека, ориентирующегося в обстановке постоянных изменений, в читательских вкусах местных жителей, который поладит с Билли и сможет поддерживать уровень прибыли - не то чтобы магазин отличался хорошими доходами в последние годы.
        - Наша ситуация напоминала фильм «Вам письмо» - мы тоже противостояли крупным сетевым точкам.
        Если Билли и замечал, что все меньше людей покупали книги, а налоги росли и на Сансет-Джанкшен открывались новые кафе, переманивая к себе любителей кофе из «Книг Просперо», виду он не подавал. Билли каждый месяц проверял финансовые показатели, или этим занимался его юрист, Ли точно не знал. Он знал только то, что каждый раз, когда магазин оказывался на грани банкротства, на счету внезапно появлялись деньги. Ли не понимал, каким образом Билли мог это себе позволить, но, как и со многими темами, они с Билли никогда не обсуждали финансы.
        Ли ждал подходящего момента, чтобы рассказать о своем увольнении, хотя Пол уверял, что подходящий момент никогда не наступит. Земля была особенно подвижной в те месяцы, когда Ли пытался выгадать нужную минуту и объявить о своем переезде, или же Билли больше обычного не сиделось на месте, или, возможно, Пол был прав и Ли просто оттягивал время.
        А потом однажды, после возвращения Билли из Тайваня, Ли осознал, что не сможет выслушать очередную историю. Все его байки звучали так одинаково. Различались эпицентры, магнитуда, число погибших, но их объединяла трагедия, не имеющая никакого отношения к Билли. Ли внезапно устал от невысказанных слов. Может, так на нем сказалась раздражительность. Многочасовые поездки в Санта-Барбару сильно изматали нервную систему.
        «Мы переезжаем в Санта-Барбару», - наконец, выпалил он.
        Ли объяснил, что мать Пола серьезно больна и ему нужно находиться рядом с ней.
        Ли думал, что Билли начнет ругаться, проявит свой характер, никогда не учитывающий потребности остальных людей, особенно если они причиняли неудобства или противоречили его желаниям. Но вместо этого Билли сказал:
        «Конечно, ты должен ехать. Нужно позаботиться о семье».
        «Я подожду, пока мы не найдем достойную замену».
        «Да кому можно довериться?»
        Ли нахмурился с сочувствующим видом. Они вложили деньги в умирающую индустрию. Хотя нет, не умирающую. Утомленную. Бизнес не приносил звезд с неба, и Ли не знал, где найти человека, готового бороться дальше. В этой работе присутствовала своего рода романтика, и, как и большинство романтичных работ, большого дохода она не приносила.
        Внезапно Билли широко улыбнулся.
        «Мне. Можно довериться мне».
        «Перестань, Билли. Ты постоянно в разъездах».
        «Это разрешимо».
        Ли давно не видел его таким воодушевленным.
        «Но ты же любишь свою работу!»
        «Не так, как это место. Я серьезно».
        В этот момент, сидя в закрытом магазине с бокалом виски, Билли наверняка относился серьезно к своим словам. Но что случится через неделю, когда очередное землетрясение ударит по какой-нибудь деревушке в Италии или Индонезии? Не откажется ли он тогда от своих намерений? Или если его пригласят прочитать лекцию на конференции в Осаке или Буэнос-Айресе - отклонит ли он это приглашение?
        «Ты считаешь, мне это не по силам».
        «Билли, здесь размеренная жизнь. Без приключений».
        «Здесь уйма приключений!»
        И приключения действительно случались: засоренные унитазы, капризные покупатели, задержки с поставкой. Увы, не те приключения, которых жаждал Билли.
        «Изо дня в день одно и то же», - пробормотал Ли.
        «А может, именно этого я и хочу».
        «Но все совсем не так романтично, как кажется». Ли и сам не понял, что имел в виду: работу или пребывание в месте, где прежде постоянно находилась Эвелин, и так каждый день, круглый год, без нее.
        - Возможно, Билли видел в этом решении величайшее приключение, когда-либо случившееся с ним, - обрести спокойствие, столкнуться лицом к лицу с прошлым, научиться, наконец, жить без Эвелин. Я не сразу согласился. Да и не то чтобы это был мой выбор. Только после землетрясения в Индии я отпустил наш магазинчик.
        26 января 2001 года. Гуджаратское землетрясение. День Республики в Индии. Землетрясение магнитудой 7.7 коснулось территории от Бангладеш до Пакистана. Более двадцати тысячи погибших. Сейсмологи, инженеры и социологи ринулись изучать ущерб, пока не начались очистительные работы. В тот день, в десять часов утра, Билли стоял снаружи «Книг Просперо», будто ничего особенного не произошло. Заказав кофе, он сел за свой любимый столик и принялся читать в газете про разрушительною катастрофу.
        В этот момент Ли понял, что Билли действительно решил остаться.
        26 января 2001 года. Мне, ученице девятого класса, - первый год в старшей школе - только исполнилось пятнадцать. Я иду следом за Джоани по коридору, подражая ее непринужденным, равнодушным движениям, когда мы проходим мимо мальчиков из выпускного класса. Половая зрелость настигла меня только через год, так что бояться старшеклассников не имело смысла, разве что полнейшего их безразличия ко мне. К пятнадцати годам собаки перестали меня интересовать. Меня больше заботила отсутствующая у меня грудь и округлости, которые никак не появлялись. Меня беспокоило то, что рядом с Джоани я выглядела как ее младшая сестра, а не лучшая подруга. О Билли я не думала. Мне и в голову не приходило, что он все так же путешествовал по миру или, возможно, уже вернулся в Лос-Анджелес. Я была подростком, еще не достигшим совершеннолетия. Мое равнодушие можно было оправдать. По крайней мере, у меня находились причины не думать о Билли. У Билли же их не было. Он решил остаться. Посмотреть в глаза своим страхам. И, тем не менее, он все равно не попытался найти меня.
        Ли резко встал и подошел к шкафу в углу комнаты. Открыв верхний ящик, он достал конверт с мягкой подложкой.
        - Билли оставил это для тебя около года назад. Он не говорил, что болел, но я и сам это понял.
        Хотя Билли действительно выглядел уставшим и истощенным, Ли не по физическим симптомам догадался, что Билли умирает. Причина заключалась в самом содержании их последней встречи.
        Они сидели на балконе квартиры Ли, глядя на волны, бьющиеся о берег и возвращающиеся обратно в океан.
        «Ты счастлив здесь? - внезапно спросил Билли. - Ты этого хотел?»
        Ли не знал, что ответить. Он скучал по прогулкам по Силвер-Лейку, по вечерам, проведенным в обсерватории, ужинам в Тай-Тауне. Он скучал по своим друзьям, по посетителям «Книг Просперо», но в Санта-Барбаре жил Пол. Поэтому Ли ответил, что он может в любое время играть в гольф, каждый день сидеть на балконе и любоваться океаном. Он сказал, что он счастлив.
        «Это важно», - кивнул Билли.
        В какой-то момент стало слишком ветрено, чтобы оставаться снаружи, и Билли начал собираться домой. Перед тем как уйти, Билли протянул Ли конверт.
        «Если она придет, пожалуйста, передай ей».
        Ли не спросил, кого он имеет в виду. Билли пожал ему руку, и это рукопожатие выглядело неожиданно официально. Ли почувствовал, что они больше никогда не увидятся.
        Я взяла посылку. Что-то твердое и квадратное. Еще одна книга. Где-то в глубине души я не хотела открывать ее, потому что понимала, что это заключительная часть квеста.
        - Как ты узнал о его смерти? - спросила я.
        - Малькольм.
        Ну, конечно. Малькольм знал о Ли, точно так же как он знал обо всем, что касалось меня. Я беспокойно заерзала на стуле, мне вновь стало некомфортно в собственном теле.
        - Не сердись на парня, - нахмурился Ли. - Билли поставил его в трудную ситуацию.
        Мне захотелось поспорить, но затем я невольно представила Малькольма и Билли за стойкой в «Книгах Просперо» - Малькольма, ковыряющего заусенец на большом пальце, пока Билли рассказывает ему о своих посмертных планах. Об этой истории Малькольм тоже умолчал. Даже во время наших ссор он не рассказал мне о том страшном моменте, когда узнал, что его лучший друг смертельно болен.
        - С книжным магазином богатой не станешь, - усмехнулся Ли, провожая меня. - Но если приведешь в порядок финансы и привлечешь народ, получишь нечто большее, чем денежное богатство. Это я тебе гарантирую.
        Я обняла Ли. На секунду он замешкался, но потом обвил меня руками в ответ. Это была единственная возможность приблизиться к чувству, будто я обнимаю Билли. И Эвелин тоже.

* * *
        Я дошла до пляжа, держа в правой руке конверт, и пыталась представить, каково было Ли не упоминать про то утро в Биг-Бэр, вспоминать улыбающееся лицо Эвелин, но вместо него видеть ее безжизненное тело. Я надеялась, что, выговорившись, он почувствует себя лучше. А еще с трудом представляла, что испытывал Билли в те секунды, когда возвращался из заграничных поездок, стоял у дверей «Книг Просперо» и втайне надеялся обнаружить за порогом Эвелин. Кто-нибудь другой продал бы магазин. Но Билли пожертвовал своей карьерой и лишил себя жизни вне этого места, чтобы остаться там, где работа, дом и любовь составляли единое целое. Где они олицетворяли Эвелин.
        Я открыла в телефоне фотографию мамы и Эвелин из их выпускного альбома. Их лица были совсем рядом. Мама высунула язык и выпучила глаза, а Эвелин, сдержанная и спокойная, смеялась над ней. У нас с Джоани нашлись бы похожие снимки. Она всегда выглядела решительной и раскованной, а я улыбалась рядом, исполняя роль второго плана. Ли был прав. У нас с Эвелин имелось много общего в характере, что составляло такую же неотделимую часть меня, как мои кудрявые волосы, карие глаза, черты лица, из-за которых я казалась копией Билли. И копией мамы.
        С пляжа был виден невзрачный дом, где располагалась квартира Ли. Стулья на балконе пустовали. Я не отрывала от них глаз, будто вот-вот увижу, как открывается дверь и Ли с Билли садятся на балконе, чтобы поговорить о счастье под сопровождение бьющихся о берег волн.
        Я прошла вдоль береговой линии по холодному и плотному песку. Побережье Санта-Барбары отличалось от пляжей в Лос-Анджелесе - по волнам плыло больше яхт, песок был светлее, а вода - прозрачнее. Я представила маму в ее толстовке с эмблемой квакерской школы, в которой я работала, ее частые прогулки по пляжу Санта-Моники. Каково жить с грузом такой тайны? Думала ли она об этом каждый день, гуляя в одиночестве в сторону Малибу и вглядываясь в бесконечную даль Тихого океана? Или она спрятала этот секрет как можно глубже и научилась забывать о том, что я не ее родная дочь? А может, эта трагедия превратилась в подобие шрама, оставшегося навсегда, но уже не вызывавшего бурю эмоций? Ты не обращаешь на него внимания, но, тем не менее, он с тобой до конца жизни.
        Я раскрыла ее секрет, но мне все еще была неизвестна причина ссоры, вследствие которой мой биологический отец исчез из моей жизни. Я открыла посылку, оставленную Билли.
        Путешествие вернулось к самому началу. Та же обложка. Та же огромная волна. То же обреченное на погибель судно. То же предательство. Но в этот раз другой отрывок из «Бури». В книге лежал конверт, между страницами в пятом акте, на последней сцене, в которой Просперо отказывается от своих магических сил, оставляя жажду мести и прощая своего брата Антонио, хоть тот не сожалел о зле, что причинил волшебнику Просперо.
        Билли выделил знаменитые слова Просперо:
        «Прощение всегда отрадней мщенья».[12 - Перевод Н. М. Сатина.]
        Я распечатала конверт и достала письмо.
        Август, 2012
        Миранда -
        «Разрушены все чары, и отныне
        Завишу я от слабых сил моих».[13 - Перевод Н. М. Сатина.]
        Подобно Просперо, я дошел до конца моей истории, и вот стою один на сцене и прошу тебя простить меня. У тебя есть все основания возмущаться. Возможно, ты так разозлилась, что оставила это приключение, едва узнав о моей лжи. Но я не теряю надежду на то, что даже спустя столько лет достаточно хорошо знаю тебя. Что ты дойдешь до конца этого квеста, хоть он и ведет к одному только предательству.
        Год назад, когда я узнал о своей болезни… Правду говорят, жизнь действительно проносится перед глазами. Только передо мной пронеслась не та жизнь, что я выбрал, а та, которую я разрушил. Я ясно видел, как мы с Эвелин выходим из роддома, она несет на руках свою новорожденную дочь, нашу дочь, Миранду, тебя. Я видел, как мы убаюкиваем тебя перед сном, сначала в маленькой колыбели, а потом в твоей кровати. Я слышал, как мы одним прыжком спускаемся с лестницы нашего дома в Биг-Бэр, навстречу пляжному деньку у озера, Эвелин просит тебя быть осторожнее и не может успокоиться, пока ты в целости и сохранности не вернешься домой. Эвелин постоянно переживала. Даже представляя нашу семейную жизнь, я не могу опустить эту ее черту. Она волновалась. Я же закрывал на это глаза. Иногда мои попытки успокоить ее были оправданны. Но однажды я ошибся. И эту ошибку уже не вернуть назад.
        Я никому не рассказал о своей болезни. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, никто не подозревает, как мало времени у меня осталось. Мне не нужна жалость. Откровенно говоря, я не готов признать, что скоро умру, что моя жизнь дошла до такого, что я превратился в человека, чья злость затмила собой любовь до такой степени, что он встречает свою смерть без близких людей, даже без собственной дочери.
        И я был зол. Я злился на твою маму. Я вообразил себя Просперо, жертвой сестры, предателя. Забравшей мое королевство и изгнавшей меня. Такому гневу легко поддаться, и я годами находил в нем отдушину, упрямо игнорируя то, что наделал. Это я решил оставить тебя. Не твоя мама.
        Смерть Эвелин всегда будет на моей совести. Сколько бы люди ни называли это несчастным случаем, я знаю, что виноват в этом я. Я лишил свою любимую того, чего она желала больше всего. У Эвелин в детстве не было совместных семейных ужинов, праздников, посиделок с просмотром кино. Я лишил ее возможности наверстать это, когда не смог построить безопасный дом. Когда не смог уберечь ее. Я сказал себе, что и тебя не смогу уберечь, что не заслуживаю строить семью без Эвелин. На самом деле мне было страшно: страшно, когда ты напоминала мне об Эвелин, страшно, когда не замечал совершенно никакого сходства между вами. Страшно оттого, что тебе не суждено было ее увидеть. Страшно, потому что наша жизнь никогда бы не стала полной, и тогда я сказал себе, что дам тебе эту полную жизнь - ту, в которой твое рождение не сопряжено с несчастьем, в которой у тебя будет два родителя и стабильность, что мне не по силам. Я считал это благородством и храбростью.
        В какой-то момент я понял, что поступил как трус, а не храбрец, когда оставил тебя, и тогда я попытался исправить свою ошибку. Но уже было поздно. Я винил во всем твою маму, но виноват был только я. Я слишком долго ждал. Я больше не мог быть твоим дядей, и поэтому ушел. Ничего благородного в этом нет, и единственное, что я могу сделать, это попросить у тебя прощения.
        Твоя мама ни в чем не виновата. Она оказалась в очень запутанной ситуации из-за меня. Она относилась к тебе, как к родной дочери. Она любила тебя, как настоящая мать. Она и есть твоя мать. С моей же стороны оказалось подлостью предоставить ей такую возможность, а потом попытаться ее отнять. Может, ей не нужно было соглашаться, но я не предоставил выбора. Стоило оставить эту злость, как я сразу увидел все свои ошибки. Хоть я и простил ее, я не хотел извиняться. Я не знал, как попросить у нее прощения. Но я хочу попросить его у тебя. Я знаю, как извиниться перед тобой.
        Поэтому, как сказал Просперо…
        «Как для себя вы ждете отпущенья
        Всех ваших вин, так с вами наряду
        Себе от вас я оправданья жду».[14 - Перевод Н. М. Сатина.]
        Билли».
        Сев на песок, я несколько раз перечитала письмо. Волны тянулись ко мне, слегка касаясь моих ног своими холодными щупальцами. Летом после первого класса я проводила почти каждый день на пляже с мамой и Билли. Мама брала с собой переносной холодильник, где лежали бутерброды с арахисовым маслом и сок, пляжную сумку, лопатки и ведерко. Окружающие наверняка принимали нас за семью, видя, как мама с Билли поднимают меня в воздух на счет три. Подозревали ли они в тот момент, что это Эвелин должна держать меня за руку, а не мама?
        Я закапывала маму в песок и лепила сверху русалочий хвост, а потом она выбиралась из песочной скульптуры, прижимала меня к себе грязными руками и тянула к океану. Может, она просто вела себя так, как, по ее мнению, вела бы себя Эвелин? А когда Билли несся в воду, поднимая меня высоко над волнами, в то время как мама следила, чтобы я не упала, думал ли он в те минуты, что Эвелин бы тоже так следила за мной, что у нее нашлись бы причины переживать? Я помнила его веселое выражение лица, когда он подбрасывал меня над водой, будто все было в порядке.
        Вот только это не было правдой. Реальность выглядела совсем иначе.
        Неудивительно, что мама с Билли поссорились. Меня скорее поразило, что они смогли так долго притворяться.
        Я положила письмо в задний карман и посмотрела на мужчин, которые рыбачили с пирса. Некоторые из них бросали удочки в тихую воду. Остальные тянули наружу ведра с рыбой и водорослями. Далее они осматривали улов: мелкие рыбешки отправлялись обратно в океан, вместе с теми, кто уже попадался на крючок, и так до бесконечности, потому что никак не получалось поймать достаточно крупную рыбу. Но они не опускали руки и продолжали пытаться. Мне не хотелось попасть в цикличную ловушку, подобно им, и перечитывать снова и снова письмо Билли, надеясь найти там что-то новое. Я хотела понять, почему они с мамой перестали притворяться. Я хотела узнать причину ссоры, навсегда изменившей нашу жизнь.
        Но я все еще ничего не понимала.
        Я закатала джинсы и шагнула в воду. Волны окутывали мои лодыжки и удалялись. «Так мне даруйте отпущенье». Билли просил отпустить его, а я все так же пыталась его поймать. Я вытащила из кармана письмо. Ветер грозился выхватить его из моих рук, но моя хватка оказалась крепкой. Я не была готова к расставанию.
        Да и как можно отпустить Билли, если он уже умер? Хотел ли он, чтобы я простила его или же просил оставить магазин в прошлом? Ли сказал, что они с Эвелин назвали свой магазинчик именно так, потому что оба любили Просперо.
        Возможно, жизнь сложилась бы иначе, назови они магазин по-другому, хотя бы «Книги Бури» или «Магазин барда из Эйвона». Возможно, тогда Билли не стал бы Просперо. Возможно, он бы не искал прощения, а я бы не олицетворяла Миранду. Я бы знала свою маму, «живую добродетель».
        «Книги Просперо». Я только сейчас поняла, как сильно скучала по этому месту. Скучала по тем часам после закрытия, когда магазинчик был полностью мой. Скучала по рабочим часам, когда он принадлежал местным жителям, по редким периодам суматохи, по утренним визитам постоянных клиентов в наше кафе. Я скучала по разговорам с доктором Ховардом об Аннабель Ли и «сексе нараспашку». Скучала по беспокойным взглядам сценариста Рэя в сторону других писателей, будто они могли украсть его материал. Скучала по Шейле с ее постоянным ожиданием, что кто-нибудь вот-вот возьмет у нее автограф. Скучала по Лючии и ее татуировкам, по Чарли и его татуировкам.
        Скучала по Малькольму.
        Но больше всего я скучала по «Книгам Просперо» как по месту, вместившему в себя любовь, работу, родной дом и - вдобавок к списку Ли - семью.
        И что теперь? Могла ли я остаться? Хотела ли я этого? Совсем скоро начнется учебный год. Я не могла уйти из школы за три недели до начала триместра. После пяти лет работы я не имела права так поступать с директором, с коллегами и учениками. К тому же я любила историю. Мне нравилось делиться различными интерпретациями прошлого, хотя мало кто из моих учеников понимал, что я пытаюсь донести.
        Конечно, ведь в этом и дело. Мне нравилось не преподавание, а история.
        Прошлое.
        Глава 20
        Уставившись в экран телефона, где светился номер директора школы, я пыталась заставить себя нажать на кнопку вызова. У нее имелись все основания гневаться на меня, и гнев ее был действительно страшен. Само собой, столько лет практики со школьниками. И хотя мне будет невероятно стыдно, лучше уж чувство вины, чем сожаление.
        - Миранда, я только села ужинать. Все в порядке? - спросила она, взяв трубку.
        - Все хорошо. - Я зарылась большим пальцем ноги в холодной мокрый песок, мягкий, словно глина.
        - Так что случилось?
        Сердце застучало быстрее.
        - Мой дядя умер.
        - Мои соболезнования.
        - Я приехала в Лос-Анджелес, чтобы распорядиться его недвижимостью. - Я одернула себя: хватит тянуть. Сделаю только хуже. - Лето выдалось весьма непредсказуемым. Мне тяжело об этом говорить, но боюсь, я не смогу вернуться в школу осенью.
        - В каком смысле боишься, что не сможешь вернуться? Учебный год начинается через три недели.
        - Я знаю, что все это очень не вовремя.
        - Не вовремя - не то слово.
        - Вы же понимаете, как сильно я люблю нашу школу! Это важная часть моей жизни.
        Волны окутали своей белой пеной мои ступни. Вода защекотала лодыжки.
        - Видимо, не такая уж и важная, раз ты звонишь мне за три недели до начала триместра.
        - У меня есть определенные обязанности перед семьей.
        - У тебя есть обязанности и перед нами. - Она ожидала от меня извинений. - Что я должна сказать, Миранда? Что все в порядке? Совсем не в порядке. Это совершенно безответственный и эгоистичный поступок. Ты очень, очень меня разочаровала.
        - Знаю. - Когда вода отступила назад, я шагнула за ней дальше к океану.
        - На этом все. Только не звони завтра и не говори, что поступила неправильно.
        - Я поступаю правильно, - отрезала я и повесила трубку.
        Вода ледяной хваткой омывала ноги, и как только я привыкала к холоду, я делала шаг вперед, все дальше от берега, позволяя океану вновь напасть на меня.
        Мне предстояло сделать еще один звонок, и мне стоило сделать его еще несколько недель назад.
        - Привет, - осторожно сказал Джей, подняв трубку. - Я почти потерял надежду, что ты позвонишь.
        - Я должна была позвонить. - Несколько капель воды попали на джинсы, угрожая намочить их полностью, но я не уходила.
        Я твердо стояла на месте и не убегала к суше.
        - Все хорошо? - растерялся Джей.
        - Я только что уволилась, - пробормотала я в состоянии транса.
        - Уволилась из школы? Офигеть. Серьезное решение. - Он замолчал. - Это не из-за меня?
        Его слова вдруг рассеяли туман в моей голове. Кто бы сомневался, что Джей придет именно к такому выводу.
        - Нет, это из-за меня. Я остаюсь здесь.
        Джей так долго не отвечал, что я уж решила, что он или бросил трубку, или заснул.
        - Что мне делать с твоими вещами? - равнодушно поинтересовался парень. Его апатия значительно облегчала ситуацию, но она меня искренне удивила. Ругаться мне с ним тоже не хотелось, и все же я ждала каких-то эмоций, каких-то доказательств, что наши отношения - не пустой звук, что мы любили друг друга.
        По всей видимости, нам с Джеем попросту не суждено было быть вместе, и на то имелась причина. Она заключалась не в «Книгах Просперо». Не в моем дяде. И даже не в Малькольме.
        - Я не знаю. Попрошу кого-нибудь забрать.
        - На этом все? - спросил он с услужливостью официанта, который записал мой заказ и спешил подойти к другому столику.
        - Да, - ответила я. - На этом все.
        Я бросила трубку и еще долго стояла на том же месте, наблюдая, как волны бьются о мои ноги. Я ждала, что меня вот-вот охватит паника, ведь я только что уволилась, рассталась с парнем. Моя жизнь была такой простой и непринужденной, и я разрушила ее в считаные секунды. И в пользу чего?
        «Книги Просперо» все еще не приносили прибыли. Допустим, мы соберем достаточно денег на торжественном вечере и нам хватит накоплений на следующий месяц, мы же не сможем устраивать вечеринки каждый раз, оказавшись на мели? Если магазин закроется, что будет со мной?
        Но я не паниковала. Наоборот - чувствовала невероятное облегчение. Я шагнула дальше. Ледяные волны ударяли по коленям, а затем уходили назад, утягивая мою старую жизнь в недра океана. Если требовалось бороться, я была к этому готова. И бороться не только за «Книги Просперо».
        «Как для себя вы ждете отпущенья всех ваших вин, так с вами наряду себе от вас я оправданья жду».
        Билли закончил письмо финальными словами Просперо, что призывали зрителей вспомнить об их собственных проступках и простить Просперо, как если бы им пришлось судить свои грехи.
        «Как для себя вы ждете отпущенья всех ваших вин».
        Моей вины. Не только Билли выставил маму главным злом. Ее поставили в безвыходную ситуацию. Она любила меня, как родная мать. А я могла позволить ей любить меня этой материнской любовью.
        Мои размышления прервал чей-то визг. Какая-то девушка закричала в наигранном отвращении, когда парень попытался затащить ее в воду. От их резких движений на мою руку попали брызги. Ноги давно онемели. Любое движение отдавало острой болью в лодыжках. Я с трудом вышла на берег. Мне вдруг пришло в голову, что со стороны, наверное, очень странно смотрелось, как из океана выходит девушка в промокших джинсах и футболке.
        Билли не знал, как извиниться перед мамой, но я знала.
        И я решила, что сейчас самое время вернуться домой.

* * *
        В прихожей стоял запах розмарина и чеснока, а воздух нагрелся от духовой печи. Мама смотрела на меня, прислонившись к косяку входной двери, перекрывая мне путь внутрь. Я ждала, что она первая скажет что-нибудь. Она, вероятно, ждала того же от меня. Все, что я хотела сказать, тяжелым грузом лежало на сердце. Но та смелость, внезапно нахлынувшая на меня в разговоре с директором и Джеем, испарилась.
        Я надеялась, что мама поможет мне и сама начнет диалог.
        Она посмотрела на мои джинсы с испачканным низом.
        - Ты вся в песке.
        - Гуляла на пляже, - ответила я, будто это все объясняло.
        - Подожди.
        Оставив дверь открытой, она убежала наверх. На кухне играла музыка. Я не могла понять, что за песня. Я не заходила внутрь и ждала ее снаружи, пока она не вернулась. Постелив полотенце на пол, она жестом показала, что можно зайти.
        Мама протянула мне другое полотенце и отвернулась, пока я снимала джинсы. Я обернула его вокруг талии, и мама наклонилась, чтобы аккуратно смахнуть песок с моих ног. Она терпеливо заботилась обо мне, а я не сопротивлялась.
        - Готово, - чирикнула мама, а затем схватилась за мою руку, чтобы встать. - Теперь чисто.
        - Ага, но это не значит, что я тебя прощаю.
        Мама села на последнюю ступеньку, сцепив руки в замок.
        - Мне давно следовало рассказать правду.
        - И какой реакции ты от меня ждешь?
        - Не знаю. - Она пожала плечами. - Я не знаю, чего я от тебя жду. Не знаю, что ты должна сделать. - В прихожей стояла такая тишина, что, несмотря на приглушенную музыку, льющуюся из кухни, я слышала, как мама потирает руки. - Я всегда понимала, что истина рано или поздно выйдет наружу.
        Я села на полотенце на полу. Я хотела остаться и выслушать ее. Но сесть рядом с ней все еще не могла.
        - Стоило все рассказать, когда тебе исполнилось двенадцать. Ты бы поняла. - Она осмелилась взглянуть мне в глаза. Не представляю, какое выражение лица у меня было в этот момент, но она расцепила руки и положила их на колени. - Или когда ты пошла на похороны Билли. Когда ты сказала, что видела могилу Эвелин. Я решила, что ты обо всем догадалась, но оказалось, что нет, и тогда я снова струсила. - Мама вытянула ноги и потрясла ими, словно пытаясь сбросить груз прошлого с напряженных мышц. - Это моя вина. Я знала, что делала. Билли любил тебя, но он не стал бы хорошим отцом. Не смог бы без Эвелин. Все было очень сложно и запутанно. Лучше бы я рассказала тебе правду, когда мы с Билли поссорились, но как сказать двенадцатилетнему подростку, что ей лгали всю ее жизнь? Возможно, причина заключалась не в Билли. Возможно, я просто не хотела, чтобы ты меня ненавидела.
        - Я не испытываю никакой ненависти к тебе.
        - Билли меня ненавидел. До сих пор ненавидит.
        Из ее глаз хлынули слезы. Мама спрятала лицо в ладонях, порывисто вздрагивая. Я никогда прежде не видела ее такой. Эта картина одновременно завораживала, смущала и пугала, будто мама раскалывалась на части, будто сквозь ее тело проходила трещина, обнажая все, что у нее накопилось на душе.
        - Я веду себя как эгоистка. Это твоя жизнь перевернулась с ног на голову, а плачу я.
        - Так перестань плакать, - холодно ответила я, и она послушалась, ошеломленная моей жесткостью. У нас не было времени на слезы. Я ведь не плакала. Глаза не слезились. Я даже не чувствовала этого зудящего покалывания, похожего на ощущение, когда вот-вот чихнешь. Мои эмоции истощились, и я лишь надеялась услышать правду.
        Я не хотела, чтобы меня успокаивали. И уж тем более я не хотела успокаивать маму. Я хотела, чтобы она, наконец, поговорила со мной.
        Я подошла к книжному шкафу в гостиной и нашла там «Бурю». Вернувшись в прихожую, я села на ступеньку рядом с ней и открыла вторую сцену: разговор Просперо с Мирандой, где Билли оставил первую подсказку.
        - Накануне своей смерти Билли отправил мне «Бурю». Первая улика.
        Я ждала, что она ахнет и спросит: «Почему ты не рассказывала?» Но она молча взяла книгу и прочитала диалог.
        - Поначалу может показаться, что это пьеса о мести, но на самом деле она о прощении. Видишь? - Я указала на слова Просперо. - Даже рассказывая о предательстве брата, он признает: «Забыв все выгоды мирские, я в тишине хотел обогатить мой жадный ум таинственной наукой»[15 - Перевод Н. М. Сатина.]. Просперо оставил брату власть над повседневными заботами своих владений, пока сам работал над экспериментами. Билли не ненавидел тебя. Он знал, что виноват ничуть не меньше, чем ты.
        Я рассказала маме обо всех подсказках, складывая их в единый пазл истории нашей семьи. Квест Билли представлял собой своеобразную просьбу о прощении, адресованную маме. Сначала «Джейн Эйр», где Билли признался, что сожалеет о разладе между ними.
        - Он был совершенно искренен. Дядя Джейн всегда чувствовал вину за ссору с ее отцом, из-за смерти которого они так и не помирились. Билли испытывал те же чувства по отношению к тебе.
        «Алиса в Стране чудес», откуда Билли и начал мое путешествие в невероятный мир его прошлого. «Франкенштейн», откуда я узнала о докторе Куке, который рассказал о том, как Билли путался в заблуждениях, не в силах смириться со смертью Эвелин, и как, в конце концов, ему пришлось признать, что он никогда не вернет ее. Билли не мог понять, как жить дальше, и поэтому сбежал, преследуя собственных демонов. «Страх полета», где Билли и Шейла пытались справиться с горем, потерявшись в своих желаниях, в телах друг друга. «Доводы рассудка», где раскрывалось сожаление Берта, человека на закате своих лет, настоящее раскаяние, лишенное тщеславия. «Гроздья гнева», откуда я узнала о доме в Биг-Бэр.
        - Ты была там? - спросила мама. Ее лицо вдруг стало моложе, словно она вернулась в подростковые годы, к прогулкам по коридорам школы рука об руку со своей лучшей подругой.
        Я достала телефон и показала маме фотографию лестницы у дома в Биг-Бэр.
        - На перилах все еще видны их инициалы. - Она провела пальцами по экрану, будто хотела дотронуться до резьбы. - Ты помнишь Ли?
        - Из магазинчика?
        Я объяснила, что к Ли меня привел «Мост в Терабитию» и что Уильямс поделился со мной множеством потрясающих фактов об Эвелин, а также рассказал о чувстве вины, терзавшем Билли. Я открыла эпилог «Бури» и показала отрывок, на котором Билли оставил письмо, отрывок, подразумевавший просьбу простить и отпустить его.
        - Он хочет, чтобы ты все мне рассказала. Хочет, чтобы я простила и тебя тоже.
        Только произнеся эти слова вслух, я осознала, что именно этого Билли и добивался. Билли просил отпустить его. Он также просил меня отпустить эти тайны, положить конец разрухе, в которой он жил.
        - Я так и не узнала, почему вы поругались на мой день рождения. Наверняка это как-то связано с тем, что Билли - мой биологический отец, но он ничего мне не рассказывал. Он предоставил эту возможность тебе. Он хочет, чтобы я увидела произошедшее с твоей стороны.
        Никто из тех, с кем я общалась, - ни Шейла, ни Ли, ни Берт - не догадывались о том, что произошло между Билли и мамой. Он не говорил об их ссоре и даже в своем прощальном письме не написал об этом ни строчки. Билли сказал, что не знает, как попросить у мамы прощения, но думаю, причина заключалась в другом: он просто позволил ее истории стать единственной версией, известной мне.
        Мама закрыла «Бурю» и положила книгу на колени.
        - С чего начать?

* * *
        «Не понимаю, - сказала мама, когда врачи подошли к ней в зале ожидания. - Угарный газ?»
        «Полиция продолжит расследование, чтобы установить, каким образом произошла утечка газа, - отчитались врачи отработанным тоном. - Скорее всего, это связано со снежной бурей».
        «Они в порядке?» - Боже, мам, ты прекрасно знала ответ.
        Врачи начали с хорошей новости. Билли еще не отошел от кислородного баллона, но его состояние стабилизировалось. Они внимательно следили за его показателями. С кислородом перебарщивать тоже было нельзя, чтобы не возникли новые проблемы. Билли постепенно приходил в сознание, и врачи вводили ему противозастойное средство, чтобы смягчить баротравму и синусит.
        «Кессонка, - объяснили врачи. - У водолазов иногда такое бывает».
        Доктора обещали наблюдать за ним еще несколько дней, но дальнейший вред для здоровья был маловероятен.
        «А Эвелин?» - спросила мама.
        В такие моменты невозможно предсказать свою реакцию.
        Мама думала, что будет в истерике ломать руки, что упадет в беспамятстве на холодный пол. Но она даже не заплакала. Она не плакала ровно до того момента, пока не увидела, как бездыханное тело Эвелин медленно исчезает под землей. Отец Эвелин хотел провести похороны по католическому обряду. Эвелин была атеисткой. Несмотря на сильный удар, мама сохраняла рассудок и воспротивилась Берту. Билли ничем не мог помочь в тот момент. Он едва ли связывал предложения. Что говорить о полноценной аргументации.
        Врачи продолжили разговор в отделении неотложной помощи. Им пришлось провести экстренное кесарево сечение. У новорожденной девочки был слабый пульс. Ребенка поместили в кувез, и ее состояние пришло в норму. Ей предстояло оставаться в больнице еще приблизительно неделю.
        - Ты с самого начала была бойцом, - улыбнулась мама. - Это просто чудо, что ты выжила.
        А Эвелин до самого конца яро оберегала своего ребенка и не сдавалась, пока его не вырезали из ее утробы.
        «Как Эвелин?» - опять спросила мама. Ей нужно было услышать объяснение от врачей. Она должна была запомнить. Именно ей придется рассказать обо всем Билли.
        «Во время операции случились осложнения».
        Доктора внимательно следили за ее пульсом и уровнем кислорода, но как только у Эвелин начался приступ, они ничего не смогли сделать.
        «Не понимаю».
        У Эвелин произошла эмболия околоплодными водами, что и привело к сердечному приступу.
        «Примите наши соболезнования», - сказали врачи тем же заученным тоном.
        Мама повторяла:
        «Я не понимаю. Эмболия? Сердечный приступ?»
        Но потом папа не притянул ее к своей груди.
        «Мы можем увидеть ребенка?» - спросил он у врачей.
        - Эвелин так отчаянно хотела стать матерью, - прошептала мама. - Как только они с Билли поженились, она представляла, как сложится их жизнь: обязательно трое детей и собака, золотой ретривер, потому что именно эту породу заводят образцовые семьи из фильмов, а у них будет самая образцовая, до тошноты идеальная семья. Эвелин четыре года следила за своим менструальным циклом, но месяц за месяцем наступала менструация - у них с Билли ничего не получалось. Эвелин обращалась к акушерам-гинекологам, в общей сложности к трем. Она перепробовала все: искусственное осеменение, препараты для стимуляции овуляции. Ничего не помогало. Она уже потеряла надежду. И вдруг однажды… однажды…
        Мама ждала ее за столиком в кафе, где они всегда встречались. Как только Эвелин вошла в зал, мама сразу почувствовала, что что-то в ней изменилось. Внешне это никак не выражалось. Она была только на шестой неделе беременности. Румянец на щеках казался ярче обычного, и Эвелин в целом выглядела так, будто вот-вот запоет от радости.
        «Ты вся сияешь!»
        Мама обняла лучшую подругу и сказала все, что говорят в такой ситуации.
        «Поздравляю. Я так за тебя рада! Ты будешь прекрасной матерью!»
        И она не врала. Она действительно радовалась за Эвелин, и Эвелин действительно стала бы прекрасной мамой.
        Правда, жизнь после рождения ребенка сильно меняется. Мама понимала, что ее мысли эгоистичны, и все же не могла отбросить вспыхнувшую в тот момент досаду, что они больше не будут парочкой бездетных подруг.
        - Впоследствии именно эти сомнения не давали мне покоя. Ее живот становился все больше, а я продолжала надеяться, что она не беременна, что она не станет матерью. - Мама заплакала сильнее, и я едва сдержала порыв ринуться к ней.
        Я еще не была готова поддержать ее, помочь ей простить саму себя.
        - Я никогда не хотела детей, - призналась она, успокоившись. Даже после тридцати она продолжала наслаждаться свободой и мыслью, что может сорваться куда угодно, в любое время, по любому звонку. Но, конечно, она не могла. Мама была с папой, да и таинственного звонка она так и не дождалась. - Я не хотела детей. Мне нужна была только ты.
        Мама сказала, что в жизни не видела столько трубок на таком маленьком ребенке.
        Ее молнией пробрал материнский инстинкт.
        - Ты вся посинела… - прошептала она.
        Медсестра разрешила ей дотронуться до моей головы, которая казалась настолько крохотной, что поместилась бы в ладони. Голубоватого цвета кожа, будто синяки, виднелась между темными пушинками. Мама вдруг остро осознала, что я никогда не почувствую таких прикосновений от Эвелин.
        Я вообще никогда не почувствую ее прикосновений.
        Мама не понимала, как Берт узнал, что Эвелин попала в больницу. Каким-то непонятным образом он всегда был в курсе всего, что происходит в ее жизни, будто заранее нанял детективов, следящих за каждым ее шагом.
        Он ворвался в отделение с требованием увидеть дочь.
        «Я хочу ее увидеть!» - рявкнул Берт на медсестру, которой не повезло оказаться рядом с ним в этот момент.
        Мама положила руку на его плечо. Он взглянул на нее, но не узнал.
        «Сьюзи, - объяснила она. - Сестра Билли. Давайте присядем».
        Она отвела его в зал ожидания.
        После того как мама повторила всю немногочисленную информацию, которую узнала от врачей, Берт спросил, кто занимается расследованием. Следователи уже осмотрели дом? Опросили работников скорой помощи? Как долго длился приступ у Эвелин? Тысячи мыслей разрывали его голову.
        «Билли, - внезапно прорычал Берт. - Это его рук дело?»
        - Билли никогда ему не нравился. Абсолютно необоснованно.
        Когда Билли и Эвелин учились в колледже, Берт выступал против того, чтобы его дочь встречалась с парнем из менее престижного вуза, хотя их отношения начались еще в школе. Когда они вновь сошлись, Эвелин всегда приходила на семейные ужины с Билли. Берт делал вид, что не слышит его вопросов о последних достижениях в сфере удобрений или гибридизации растений. Каждый месяц женщины, которых приводил Берт, сменяли друг друга, а Билли оставался, и с каждой пассией Берта Эвелин обходилась невероятно вежливо - задавала вопросы о ее начинающей актерской карьере и гуманитарной деятельности. Берт же вел себя так, словно не знал, кем работает Билли и откуда он вообще взялся. А когда Эвелин и Билли решили пожениться, камнем преткновения стала его религия - он был иудеем, пусть и далеким от веры.
        «Подумай, что бы сказала твоя мать!» - возмутился Берт, тем самым рассердив Эвелин так сильно, что она три месяца с ним не разговаривала, пока Билли не заставил ее пригласить его на свадьбу.
        - Наверное, нет ничего удивительного в том, что он сразу же обвинил Билли, - предположила мама.
        Билли еще неделю лежал в больнице. Все это время температура на улице оставалась небывало низкой. Снег так и не растаял. Он только затвердел, покрылся льдом и трескался, стоило на него наступить.
        - К счастью, было холодно. В противном случае полиция бы не сумела выяснить, что произошло.
        Или к несчастью.
        Если бы полицейские не нашли на крыше вентиляционную трубу, забитую снегом, может, Билли не винил бы себя. Может, и Берт не винил бы его.
        Берт столько времени провел в Биг-Бэр, что снег уже потихоньку начал таять, а сам Берт получил достаточно сведений, чтобы причинить немало проблем в будущем. Он осмотрел дом. Встретился со следователями. Берт собрался предоставить доказательства насильственного убийства, что сами полицейские отрицали. Но это только добавило ему решительности.
        - Мы узнали о том, что Берт проводил независимое расследование, только когда началось судебное разбирательство между ним и Билли за наследство и право опекунства.
        - Опекунства? Надо мной? - Я представила, как бы тогда сложилась моя жизнь в большом особняке, со слугами вместо семьи, мебелью вместо друзей и многочисленными женами Берта вместо мамы.
        - Это было ужасно. Дело длилось два года. Берт не собирался отступать, а Билли говорил: «Пусть он заберет себе все, я этого не заслуживаю. Я убил ее». Поэтому мы не подпускали к нему юристов. Папа взял всю работу на себя. То, что Билли пришлось пережить из-за Берта, - сущий кошмар.
        На десятый день после моего рождения меня выписали из больницы. Билли вместе со мной остался у мамы и папы. Они поставили детскую кроватку в его спальню. Билли взглянул на колыбельку и помотал головой.
        «Я не могу. Пусть она спит в другой комнате».
        «Билли, младенцев нельзя оставлять одних», - объяснила мама.
        «Может, вы присмотрите за ней?» - спросил он, смотря то на Сьюзан, то на Дэвида.
        «Не думаю, что это хорошая идея», - смутился папа.
        «Ты должен привыкнуть к ней», - добавила мама.
        «Я не доверяю себе. Пожалуйста, Сьюз. Пожалуйста, не оставляй меня».
        В его глазах было столько отчаяния, что папа унес колыбельку в их спальню, предупредив Билли, что это только временно.
        Первое время Билли даже не брал меня на руки.
        - Все новоиспеченные отцы боятся подходить к детям, будто боятся их сломать, но здесь проблема заключалась в другом.
        Билли смотрел, как мама укачивает меня и убаюкивает нежными колыбельными.
        «Ты прирожденная мать. Смотри, как она реагирует на твой голос».
        «Она и на твой голос будет реагировать, - улыбнулась мама, протягивая меня Билли. Он помотал головой. - Ты не виноват. Произошел несчастный случай. Тебе нельзя винить себя и дальше».
        Билли рассеянно кивал и уходил из комнаты. В конце концов, мама перестала просить его взять меня на руки. Перестала повторять, что несчастные случаи - не редкость. Перестала повторять, что он не должен себя винить.

* * *
        Спустя шесть недель после моего рождения Билли уехал.
        «Поехал к одному давнему другу, - говорилось в записке на столе. - Вернусь через несколько дней. Б.».
        Никакого «спасибо». Никакого «пожалуйста, позаботься о моей дочери». Просто «вернусь через несколько дней. Б.»
        Папа первым увидел записку. Мама отсыпалась после беспокойной ночи - я три раза будила ее. Папа ворвался в спальню, прижимая меня к груди и протягивая маме клочок бумаги.
        Мама с удивлением отметила, как естественно папа смотрелся со мной на руках.
        «Ты знала об этом?» - закричал он. Я заплакала, и тогда он покачал меня, целуя в лоб и ласково воркуя.
        «Конечно, не знала», - ответила мама, взяв письмо.
        «То есть он просто уехал?»
        Мама прочитала записку.
        «Он приедет через несколько дней».
        «Значит, мы должны сидеть с Мирандой?»
        Папа сердился, но на слове «Миранда» его голос стал выше, будто он был в восторге от такой перспективы.
        «Мы и так заботимся о ней. Лично я этому рада».
        «Дело не в этом, Сьюз», - пробормотал папа и ушел, хлопнув дверью, по-прежнему со мной руках.
        Мама осталась в спальне, все еще полусонная, и пыталась собраться с мыслями. Куда уехал Билли? Почему не написал номер телефона? Имя своего друга? Может, он хотел исчезнуть? Нет, он бы так не поступил. Билли бы в жизни не оставил дочь Эвелин.
        Папа сидел за столом и, попивая кофе, покачивал мою колыбельку. Он корчил смешные рожицы, и мама вдруг поняла, наблюдая за этой картиной, что папа никогда не кривлялся, он всегда сохранял серьезное лицо. Было здорово видеть, как он дурачится, косит глаза и высовывает язык. И радостно оттого, что он, наконец, расслабился.
        «Прости, - сказал папа, когда мама присела рядом. - Ты не виновата. Просто… чем дольше это продолжается, тем сложнее будет Билли».
        Мама понимала, что он на самом деле имел в виду. Чем больше времени они проводили со мной, тем сложнее им было меня отпустить.
        - Я не знаю, где пропадал Билли эти несколько дней, но расставание пошло ему на пользу. Он записался на сеансы групповой психотерапии, а вскоре и вовсе начал брать тебя на руки. Он сразу же отдавал тебя мне, как только ты начинала плакать, но, по крайней мере, он больше тебя не сторонился. Мы все думали, что это временно. Мы с папой старались помочь ему как можно быстрее вернуть привычный ход жизни.
        Точнее, привыкнуть к новому ходу жизни, потому что прежний ее уклад канул в Лету. И все же Билли должен был попытаться.

* * *
        Спустя шесть месяцев терпение папы лопнуло.
        «Так не может больше продолжаться! - сказал он маме. Они перешептывались на кухне. Билли спал в гостевой комнате на втором этаже. Я спала в их спальне. - Прошло уже полгода».
        «Я знаю, что прошло полгода».
        «И тебя это не смущает? Он ни разу не оставался с Мирандой наедине. Он даже подгузник никогда не менял!»
        «Дэвид, чего ты ждешь от меня? Он в трауре».
        «Билли не может жить у нас вечно».
        «Никто и не предлагает ему жить у нас вечно, но ему нужно еще немного времени. Как, по-твоему, я оставлю с ним Миранду, когда он находится в таком состоянии?»
        Они напряженно смотрели друг на друга, пока папа не перевел взгляд на что-то за маминой спиной. Она повернулась и увидела Билли. Тот прислонился к кухонному островку. Его глаза покраснели от крепкого сна, вызванного снотворным.
        «За водой спустился», - объяснил Билли и прошел мимо них к раковине. Он наполнил стакан и побрел обратно, а мама с папой молча наблюдали за ним. С лестницы донесся скрип его быстрых шагов, а затем послышалось, как Билли захлопнул дверь.
        «Он слышал нас?» - испугалась мама.
        «Конечно, слышал».
        Может, так и должно было случиться, потому что на следующее утро, спустившись со мной на руках, мама увидела, как Билли, одетый в рубашку и брюки, загружает в посудомоечную машину тарелку и кружку.
        «Иду на собеседование на новую работу», - отчитался Билли, завязывая галстук перед зеркалом.
        «Билли, насчет того, что случилось ночью…».
        Их взгляды пересеклись в зеркале.
        «Даже не думай об этом».
        «Вы с Мирандой можете оставаться у нас столько, сколько вам понадобится, мы будем рады».
        «Дэвид прав. Мне нельзя вечно сидеть у вас».
        Он завязал галстук и притянул его впритык к воротнику.
        - Меня еще тогда смутила сама формулировка. «Мне нельзя вечно сидеть у вас». Наверное, я должна была догадаться, что он не собирался брать тебя с собой. Думаю, он сам не понимал, что говорит.
        На часах было шесть часов вечера, а Билли так и не вернулся. Мама позвонила на его домашний номер в Пасадене. Вряд ли он поехал туда, но мама не знала, как еще связаться с ним. Билли не ответил, тогда она оставила сообщение на автоответчик:
        «Билли, это Сьюзан. Не знаю, когда ты собираешься вернуться. Если получишь это сообщение, пожалуйста, позвони и объясни, что случилось».
        В семь вечера она позвонила в «Книги Просперо». Ли поднял трубку. Она попросила позвать Билли.
        «Это Сьюзан», - пояснила она.
        На другом конце провода повисло молчание.
        «А разве Билли живет не у вас? Мы уже несколько месяцев с ним не встречались».
        «Да, он у нас, просто я подумала, вдруг он заходил. Наверняка он скоро вернется».
        «Попросишь его перезвонить? Мы волнуемся».
        Мама пообещала передать Билли слова Ли, умолчав о том, что сама сильно переживает.
        К половине восьмого пришел папа. Стол был накрыт на двоих. Я сидела в детском манеже.
        «Не знаю, где он», - призналась мама, поставив на папино место тарелку с курицей и жареной картошкой.
        «Он вернется».
        Папа поднял меня на руки и посадил на колени. Мама ждала, что он продолжит разговор, начавшийся прошлой ночью. Она была готова согласиться с ним. Все вышло из-под контроля. Внезапные уходы Билли. Спальня, подготовленная специально для него. Колыбелька в комнате мамы и папы. Забота о ребенке.
        «Он вернется», - повторил папа.
        - Я хотела обратиться в полицию, но судебное разбирательство набирало обороты, и папа сказал, что, если адвокаты Берта узнают, что Билли пропал неведомо куда, это плохо на нем отразится.
        Билли не спешил возвращаться. С каждым днем мамин страх все настойчивей вытесняла ярость. Она повторяла себе, что Билли оплакивал смерть Эвелин, но ведь она тоже тяжело переживала. Ей было больно, но, тем не менее, она просыпалась среди ночи, чтобы покормить меня. Она покупала продукты, готовила ужин, ходила со мной по врачам, меняла подгузники. А Билли просто исчез.
        Больше всего маму злило то, что ей нравилось материнство. Ей пришлось отменить два концерта, ведь папа работал допоздна, а оставлять меня с чужими людьми она не хотела. Но она не расстраивалась. Ей нравилось, что я узнавала ее голос, ее запах, ее лицо. Ей нравилось брать меня с собой в продуктовый магазин, потому что остальные женщины начинали со мной сюсюкать и говорили маме, какая у нее красивая дочка. Ей нравилось ходить в парк и наблюдать за детьми на детской площадке, пока я сидела у нее на руках. Ей нравилось, как остальные мамочки улыбались нам. Она улыбалась в ответ, чувствуя себя частью их материнского общества, но в какой-то момент вспоминала: я - не ее ребенок.
        Билли рано или поздно вернется.
        И если он захочет забрать меня, ей придется меня отпустить.
        Глава 21
        - Поэтому ты перестала петь? - спросила я. Мы все так же сидели на нижней ступеньке. Я откинулась назад, подвинув ноги ближе к ней, и мы слегка соприкасались коленями. - Из-за меня?
        Мама покачала головой.
        - Пришло время. Вот и все. Благодаря тебе я перестала корить себя за то, что хочу другого от жизни.
        Сомневаюсь, что она была до конца честна с собой. Я понимала по ее взгляду, что ей хотелось верить в эту правду. Она хотела верить в то, что я спасла ее.
        - Но когда Билли вернулся?
        - Он пропадал неделю. - Она засмеялась, вспоминая случившееся. - Заявился к нам с таким видом, словно ничего не произошло, именно в тот момент, когда я решила, что больше мы его не увидим.
        Мама прибрала гостевую комнату и распахнула окна, чтобы проветрить помещение. Она купила кроватку и сделала из кабинета импровизированную детскую. Было воскресенье. Мама мариновала курицу к грилю. Прозвенел дверной звонок, и папа вместе со мной подошел к двери. Мама услышала его голос из прихожей:
        «Миранда, смотри, кто это. Это Билли!»
        Мама подметила, что он сказал «Билли», а не «твой папа» и гадала, обратил ли внимание на это и Билли.
        Она не обняла его. Она не хотела его обнимать, не хотела тотчас же его простить. Билли принес ей прямоугольную коробку. Внутри лежали четыре тарелки из перегородчатой эмали: черные, с золотыми птицами в центре.
        «Я купил их в Пекине», - сказал он.
        «В Пекине?»
        «Там проводилась конференция».
        «Билли, какого черта?»
        «Знаю, но мне нужно было уехать».
        Маме хотелось кричать. Она так переживала, что всю неделю глаз не могла сомкнуть, а он просто улетел, никому ничего не сказав. Это эгоистично. Хотя нет, эгоистично - не то слово. Он оставил свою дочь и отправился в Пекин! Как его вообще туда занесло? Билли не ездил за границу и всегда считал, что Калифорния для сейсмолога - словно минное поле и работы здесь достаточно. Он выбрал неподходящее время для путешествий. Маме не терпелось отчитать его и высказать все, что накопилось в душе, тем более что Билли походил на подростка, готового к родительским поучениям.
        Однако вместо этого она поблагодарила его за красивые тарелки.
        Во время ужина Билли рассказывал истории из своей поездки в Китай. Про Даву, Ечэн, Таншань и прочие места, названия которых он с трудом выговаривал. Значительная часть местности была сельской, поэтому на земле все еще виднелись трещины, оставшиеся после землетрясений, случившихся несколько лет назад. Мама с папой внимательно слушали в ожидании, когда Билли вспомнит про свою дочь и переведет тему, удивится, как сильно она выросла за неделю его отсутствия.
        Билли ни слова не сказал обо мне.
        Он даже не извинился и не поблагодарил моих родителей за заботу.
        После ужина Билли помог маме отнести посуду на кухню. Услышав мой плач, мама достала меня из детского манежа.
        «Пора спать». - Она поцеловала меня и пошла наверх, слыша шаги Билли позади себя.
        «Она теперь спит одна?» - удивился он, войдя в детскую.
        «Она уже слишком большая для колыбельки, поэтому мы поставили кроватку здесь».
        Кроватку, пеленальный столик и небольшой книжный шкаф, где лежали детские книжки, которые мама читала мне на ночь.
        Мама принялась переодевать меня в пижаму.
        «Можно я?» - неожиданно спросил Билли, потянувшись ко мне.
        «Осторожнее с кофтой…».
        Билли накрыл меня пижамной сорочкой, и я закричала. Он отпрянул с выражением полного бессилия. Мама быстро подбежала и потянула кофточку вниз.
        «Нельзя накрывать голову, она это не любит и всегда начинает плакать».
        Билли прислонился к дальней стене, наблюдая со стороны, как мама укладывает меня в кроватку.
        Они спустились в гостиную, где сидел папа. Мама думала, что сейчас начнется разговор, которого они избегали весь вечер, но когда она предложила Билли чай, он ответил, что пора уходить.
        «Куда уходить?» - расстерялась мама.
        «Домой».
        «А Миранда?»
        «Господи, Билли, ты не можешь так просто ее здесь оставить!» - В папином тоне чувствовалась надежда.
        «Я приду завтра, чтобы немного побыть с ней», - пообещал Билли уже на пороге.
        Мама с папой не сводили глаз с его машины, выезжающей на дорогу.
        «Ты же понимаешь, что он не придет? - пробормотал папа. - Это уже ни в какие рамки не лезет».
        Да, вот только в его голосе вновь мелькали нотки радости.
        Той ночью мама не могла уснуть. Что случилось? Может, Билли хотел таким образом попросить их удочерить меня? А имели ли они на это право? Как же Берт? Разве не он следующий в очереди на опекунство? А что, если Билли все-таки придет, как и обещал? Что, если он решит забрать меня? Сможет ли мама отпустить меня?
        - После тех сейсмологических исследований в Китае Билли путешествовал без остановки.
        Он работал в рекогносцировочной группе, изучающей местность после каждого крупного землетрясения, которые происходили регулярно. А если работы в полевых условиях не было, Билли ездил на конференции, участвовал в делегациях, посещал районы повышенной тектонической активности. Между поездками он приезжал к нам домой и оставался в гостях, пока я не засыпала. Приезжал достаточно редко, поэтому я каждый раз его не узнавала. Вернувшись из очередного путешествия по Мексике или Новой Зеландии, он играл со мной и корчил смешные рожицы, чтобы рассмешить меня. Но я только начинала плакать, и Билли с расстроенным видом возвращал меня обратно на руки маме.
        «Подожди пару минут. Она привыкнет к тебе», - обещала мама, но Билли боялся подойти. И так случалось каждый раз, как он приходил: он пытался взять меня на руки, я плакала, и он возвращал меня маме.
        - А потом ты начала говорить.
        Мама часто слышала, что детям легче произнести слово «папа», и все же мое первое слово было обращено к ней. В тот день она занималась проектом для одного из руководителей юридической фирмы. Ее клиент собирался сделать ремонт в своей гостиной. Он и его жена хотели обустроить интерьер в охотничьем стиле, что являлось неожиданным решением для дома из бетона и стекла, находящегося в Пасифик-Палисейдс. Впрочем, маме не пристало их осуждать, ее работа заключалась в организации ремонта. Они были ее первыми клиентами, и этот проект она выполняла практически бесплатно. Раскладывая на обеденном столе лоскутки с примерами цветов и образцы кожи для мебели, она вслушивалась в мое невнятное бормотание. Вдруг я хлопнула рукой по коврику детского манежа.
        «Мама! - крикнула я. - Мама!»
        Она взяла меня на руки и прижала к себе.
        «Нет, Миранда, я твоя тетя. Тетя Сьюзан».
        «Мама».
        Мама видела в моих глазах отражение Эвелин, но не могла отрицать, насколько приятно ей было услышать эти два слога. Ма-ма.

* * *
        Билли должен был об этом знать. Именно это сказал папа, вернувшись домой.
        «Мы должны рассказать об этом Билли».
        «Само собой, должны рассказать», - решительно согласилась мама.
        Папа взял меня на руки и покружил в воздухе.
        «Не стоило это так затягивать».
        Они целый год опекали меня. Мама перестала ходить на прослушивания. Она записалась на вечерние курсы дизайна интерьера, потому что ей казалось, что это занятие могло ей понравиться, и к тому же такую работу она могла выполнять с частичной занятостью. Папа был прав. Они вообразили себе несуществующий мир и пустили эту ситуацию на самотек.
        Билли уехал из города. Мама точно не знала куда. Он всегда уезжал без предупреждения, обосновывая это тем, что у него не нашлось времени их предупредить, хотя простой телефонный звонок не задержал бы его надолго. Мама принялась изучать газеты, пока не заметила статью про два землетрясения в Тайване, произошедшие с разницей в несколько часов. Она попыталась представить Билли в Тайбэе. Ей всегда было интересно, чем именно занимался Билли в группе из ученых, инженеров и социологов. Знали ли они, что его навязчивое стремление к спасению людей вызвано чувством вины? Возможно, их всех съедала вина, эдакое общество кающихся. Иначе зачем жить среди трагедии и смерти?
        Спустя несколько дней Билли дал о себе знать, когда вернулся из Тайбэя, где исследовал руины двухэтажного рынка, обрушившегося во время землетрясения. На вопрос, мог ли он прийти к Миранде, мама с опаской ответила - да.
        Когда подъездную дорожку осветили фары его машины, папа поднял меня в детскую. Для дневного сна было уже поздно, для ночного - слишком рано, но родители не хотели, чтобы Билли услышал от меня слово «мама» до того, как они ему об этом расскажут.
        Билли стоял на пороге с пачкой рассыпного чая для мамы. Он широко улыбался, пока не заметил обеспокоенные взгляды моих родителей.
        «Где Миранда? Она в порядке?» - спросил он.
        «Она наверху», - ответил папа.
        Мама взяла чай и жестом пригласила Билли в гостиную. На журнальном столике стояла бутылка вина, несмотря на то, что родители старались не предлагать Билли алкоголь, к которому он пристрастился с момента смерти Эвелин. Но если для вина и существовал подходящий момент, то это был именно он.
        «Вы меня пугаете», - пробормотал Билли, разглядывая вино.
        «Миранда недавно сказала первое слово», - осторожно сообщила мама.
        «Ну, это вполне нормально, разве нет? Прекрасная новость!»
        «Билли, она назвала меня мамой».
        Счастливая улыбка не исчезала с лица Билли еще несколько секунд, пока осознание не свалилось на плечи.
        «Мы с Сьюзан решили, что пора пересмотреть наш уговор, - отчеканил папа свойственным юристу дипломатичным голосом. Мама злилась, когда слышала такой тон в свой адрес, но в тот момент она была благодарна, что он смог с такой легкостью воспользоваться профессиональной выдержкой. - Мы очень полюбили Миранду, но нам кажется, эта ситуация путает ее».
        «Неуверенность в том, кто ее родитель, может нанести вред ее психике», - добавила мама. Родитель. Единственное число. Почему она вообще это сказала?
        «Если я заберу ее сейчас, разве это не навредит ей?»
        «Я могу остаться у тебя до тех пор, пока она не привыкнет к твоему дому. Она еще маленькая и быстро ко всему привыкает».
        «Но мне придется уезжать по работе. Вы примете ее у себя, если что?»
        «Билли, тебе придется завязать с командировками. Я уверен, тебя с радостью примут обратно на работу в лабораторию», - сказал папа.
        «Возможно, ты сможешь вернуться к путешествиям, когда Миранда подрастет».
        «Я не могу уволиться».
        Папа нервно заерзал, и мама сразу поняла, что его терпение скоро лопнет.
        «Билли, ты - отец. В первую очередь ты должен думать о своих отцовских обязанностях».
        «Я не умею заботиться о ней».
        «Потому что ты даже не пытался! - возмутился папа. - Ты скинул на нас всю ответственность. С твоей стороны не было никаких усилий».
        «Билли, мы понимаем, ты скучаешь по Эвелин. Нам тоже ее не хватает, но ты нужен твоей дочери. - Мама подвинулась к брату и взяла его за руку. Она не помнила, когда в последний раз так делала. Возможно, никогда. - Ты должен простить себя».
        «Ты не понимаешь. Стоит мне взять ее на руки, меня охватывает страх, что я уроню ее и она разобьет голову. Когда я смотрю на ее шаги, я боюсь, что она споткнется и упадет!»
        «Все родители этого боятся! Но дети падают. И когда они падают, ты помогаешь им встать и перестаешь так переживать».
        «Я только и делаю, что переживаю. У нее должно быть нормальное детство, которое хотела для нее Эвелин».
        «Билли…»
        «Вы должны оставить ее».
        «Билли…» - растерянно повторила мама.
        «Больше вариантов нет».
        «Но что она подумает? - удивился папа. - Как мы объясним ей, что ее воспитывают тетя с дядей, пока ее отец путешествует по миру и периодически напоминает о себе, но не удосуживается позаботиться о ней? Ты считаешь, она будет чувствовать себя обычным ребенком? По-твоему, этого хотела Эвелин?»
        Мама попыталась как-то намекнуть папе, что он перебарщивает, но он все так же пристально смотрел на Билли.
        «Зачем ей знать, что я ее отец?»
        «О господи, Билли…»
        «Мы не будем лгать Миранде, - поморщился папа. - Ты вообще слышишь, что говоришь?»
        В ответ на это Билли развернул длинный монолог обо всем и сразу.
        Он говорил об Эвелин. О том, как сильно она хотела быть мамой. Она все продумала. Сначала Миранда. Спустя два года Пип. А потом, как можно скорее, Сильвия. Именно поэтому они и купили такой большой дом - в нем должен был раздаваться детский смех. Билли мерил шагами комнату и хватался за волосы. Сколько раз она просила его починить крышу? Она мечтала построить дом, безопасный для детей. Для Миранды. Для Пипа. Для Сильвии. Зачем он отобрал у нее это? Разве он мог быть отцом Миранды, убив ее мать?
        «Билли, ты не убивал Эвелин!» - воскликнула мама.
        Но вина лежала на его плечах. Будь то несчастный случай или нет, факт оставался фактом: он не починил крышу, когда Эвелин его попросила. Он убедил ее, что математическая вероятность катастрофы очень мала и они в безопасности. Халатный проступок, и халатность была ему свойственна.
        Он в жизни себя не простит, если со мной тоже что-то случится.
        Мама не помнила, как согласилась. Скорее всего, в какой-то момент у нее не осталось выбора. Как и у папы. Билли продолжал говорить, и его безумная идея приобретала смысл. Конечно, они должны оставить меня и воспитать меня как родную дочь! И, конечно же, я не должна знать, что Билли мой отец, тем более он смотрелся довольно естественно в роли дяди-авантюриста.
        - Мы дождались окончания судебного разбирательства с Бертом, чтобы подать документы на удочерение.
        Мама не могла поверить, что дело, наконец, завершилось. Спустя два года беготни по судам они добились признания того, что у Берта не имелось никаких оснований претендовать на имущество, находившееся в их коллективной собственности, и что Билли являлся достойным наследником, так как смерть Эвелин произошла в результате несчастного случая.
        Два года! А закончилось все за день.
        Когда мама с папой подписали документы на удочерение, папа спросил маму:
        «Думаешь, стоит скрывать от нее правду?»
        «А что нам еще остается?»
        «Если мы расскажем ей обо всем в детстве, она привыкнет к этому. И будет уверена, что все правильно».
        «Она никогда не свыкнется с мыслью о том, что ее отец скорее на край света поедет, чем останется с ней. Я не хочу, чтобы она ненавидела Билли».
        «Но тогда она будет ненавидеть нас, когда узнает правду», - напомнил папа.
        - Я понимала, что он прав. Однажды ты обо всем узнаешь и обвинишь меня. Но я решила: лучше так, чем ненависть к Билли. Я искренне верила, что при таком раскладе ты никогда в нем не разочаруешься. Что мы будем одной семьей. Я верила, что поступаю правильно.
        Мама хотела положить руку на мое колено, но я отодвинулась в сторону.
        - Что за глупости? Ты могла хотя бы постараться. Он ведь был моим отцом.
        В моей памяти пронеслись все воскресные барбекю, когда я бежала к входной двери с криком: «Дядя Билли!» Все наши вылазки, перед которыми он спрашивал у мамы, когда привезти меня обратно, все придуманные им загадки, написанные нашим тайным языком, который больше никто не понимал. Я вспомнила каждый момент. Все это время он знал, что я его дочь. И мама знала.
        - Ты должна была попытаться.
        - Да, - согласилась она. Она больше не плакала и говорила твердым голосом. - Но чем дольше мы ждали, тем сложнее было раскрыть тайну. Тем больше я боялась тебя потерять.
        Когда бумаги об удочерении были подписаны, а дело о наследстве разрешилось, я официально стала ее дочерью. Я научилась произносить другие слова - папа, дом, семья, дядя. Мы виделись с Билли каждый раз, когда он приезжал в Лос-Анджелес.
        Их выдуманный мир начал разваливаться почти сразу же.
        Билли приезжал по воскресеньям с подарками, и, глядя на то, как я с криком «Мама!» бегу показать ей ожерелье из бисера или деревянную игрушку, он чувствовал, что его бросили. В маминых глазах читалась вина. Она напоминала себе, что выполняла волю Билли. Тем не менее, когда в его присутствии я говорила «мама», она жалела, что я не назвала ее как-нибудь по-другому.
        Они никогда не касались этой темы, отчего напряжение между ними росло. Папа это чувствовал. За ужинами он заваливал Билли вопросами о еде, оползнях, движении грунта. Он старался разрядить обстановку, и Билли с охотой поддерживал разговор. Он признался, что в суши было не так много рыбы, как ему казалось. Что в Квебеке картошку фри едят с рассольным сыром и подслащенной подливкой. Что в Перу морская свинка - фирменное блюдо. «Морская свинка!» - в ужасе вскрикнула я.
        Я училась во втором классе. В нашем школьном кабинете стояла клетка с двумя морскими свинками, но Билли пообещал мне, что их никто не съест.
        Билли всегда был покладистым. Когда он спросил, можно ли отвезти меня в Сан-Франциско после землетрясения в 1989 году, мама предложила поехать туда вместе, и мы отправились в шестичасовую поездку на ее универсале. Когда он захотел взять меня с собой в Сан-Диего на игру «Падрес», мама предложила сходить на «Доджерс». Детский автодром вместо картинга, вейкбординг вместе серфинга, сноркелинг вместо дайвинга. Билли никогда не спорил, не настаивал на своей идее. Он просто говорил: «Ты права. Так лучше» и соглашался на предложения мамы, будто сам их придумал.
        - И так продолжалось много лет. Мы не обсуждали наш уговор. Мы даже не говорили об Эвелин. Порой я забывала, что он тебе не дядя.
        Но она ни на секунду не забывала, что я дочь Эвелин.
        И Билли не забывал.

* * *
        Еще один камнем преткновения стала водка. Мама не знала, когда Билли пристрастился к этому напитку. Она не помнила, что он ее пил при Эвелин. Он вообще не пил ничего крепче пива. Мама хранила бутылку дорогой русской водки, на случай если Билли придет в гости. Чем дороже была бутылка, тем быстрее он ее выпивал. Тогда мама перестала покупать водку, и когда она, набравшись смелости, сказала Билли, что алкоголя нет, тот лишь пожал плечами и достал из кармана пиджака две маленькие бутылки.
        «Мне это не нравится», - сказал папа, выбросив пустые бутылочки в урну.
        «Дэвид, он взрослый человек. Ему можно пить».
        Папа никогда не пил. По его мнению, регулярное потребление чего-либо приводило к зависимости, а зависимость приводила к болезни. Но тот факт, что алкоголь довел его отца до болезни, не означал, что то же самое касалось Билли.
        - Папин отец был алкоголиком?
        Мама грустно кивнула.
        - Значит, та авария?..
        - Я думала, ты знаешь.
        - Я понятия не имела.
        Мне всегда рассказывали, что папина семья ехала на машине поздно ночью, когда на дорогу выбежал олень. Его отец резко свернул в сторону, и автомобиль врезался в дерево. Я почти не расспрашивала папу о его семье, поэтому даже не подозревала, что он скрывал правду об их смерти.
        - Билли обычно контролировал себя, когда пил. Но случилось несколько неприятных ситуаций.
        Мама сказала, что той ночью, в мой двенадцатый день рождения, Билли не впервые заявился к нам домой чересчур взбудораженным. От него пахло водкой. Впрочем, это был первый раз, когда он пришел в такое время.
        - Билли всегда тяжело переносил твой день рождения.
        Мама не знала, куда он уходил в эти дни. Она понимала, что не стоит спрашивать.
        - Почему-то в том году он настоял, что обязательно придет на праздник.
        Якобы скибол был его слабостью, и он хотел увидеть, как я отбиваю бейсбольные мячи. Мама решила, что его траур вошел в какую-то новую фазу. Билли даже предложил принести торт. К счастью, она не переложила эту задачу на него.
        - Я даже не расстроилась оттого, что он пропустил вечеринку. Ты веселилась со своими друзьями и не заметила его отсутствия. Все было нормально, пока он не пришел посреди ночи.
        У мамы всегда был чуткий сон. Она услышала, как машина подъехала к дому, и спустилась вниз до того, как Билли позвонил в дверь.
        «Она еще не спит?»
        Билли хотел пройти внутрь, но мама перекрыла ему путь. От него так сильно несло алкоголем, будто он принял ванну с водкой. Он встал на цыпочки, вглядываясь вглубь интерьера за ее спиной.
        «Миранда?»
        «Тихо. Она спит».
        «Боже, Сьюз. Я не знаю, как так получилось. Я не хотел. Я еще днем собирался выйти из дома, и тут… - Он посмотрел на запястье, хотя никогда не носил часы. - Боже, Сьюз, я не нарочно пропустил ее день рождения».
        Сьюз. Она пыталась припомнить, когда он в последний раз так ее называл.
        Мама открыла дверь.
        «Заходи, я постелю тебе в гостевой комнате. Можешь утром поехать с Мирандой на завтрак».
        Билли полез в карман и достал оттуда пару изумрудных сережек. Мама почувствовала, как что-то сжалось в груди, когда она поняла, что это за сережки. Капельки в обрамлении золота в четырнадцать карат. Совершенно неуместно для двенадцатилетнего подростка.
        «Как думаешь, ей понравится?»
        «Ты ведь не серьезно».
        «Я хочу подарить их ей».
        «Билли, это неподходящий подарок для ребенка».
        Ее сердце забилось быстрее. На глазах проступили слезы. Она смахнула первую слезинку, покатившуюся по щеке.
        «Но это серьги Эвелин».
        «Я знаю, чьи они».
        Мама гуляла с Эвелин, когда они нашли эти сережки в антикварной лавке в Беверли-Хиллз. Они бродили по бульвару Робертсон, и внезапно Эвелин остановилась, увидев их на витрине. Она побледнела, рассматривая украшение сквозь стекло, и сказала, что это серьги ее матери.
        «Заходи, Билли. - Мама жестом пригласила его в дом. - Обсудим это утром».
        «Не поступай так. Ты вечно так делаешь».
        «Как делаю?»
        «Относишься ко мне как к ребенку».
        «Я не отношусь к тебе как ребенку. Я отношусь к тебе как к пьяному мужчине средних лет, который ждет, что его пожалеют, потому что он забыл о дне рождении своей племянницы».
        Они замолчали. Билли стеклянными глазами уставился куда-то за мамину спину. Мама обернулась и увидела меня наверху лестницы.
        «Миранда, иди спать».
        Я застыла на месте, и она добавила:
        «Сейчас же».
        Я пулей ринулась в комнату.
        «Очень мило», - проворчал Билли.
        «Что, прости?»
        «Не надо на нее кричать».
        Он все так же держал в руке серьги. Они были темно-зеленого цвета. Эвелин носила эти сережки почти каждый день. Мама думала, что ее похоронили с ними.
        «Пожалуйста, не надо учить меня, как мне воспитывать свою дочь».
        «Мою дочь», - возмущенно парировал он.
        - Мне стоило уйти спать, но этот конфликт напрашивался уже давно. Мы слишком долго избегали откровенного разговора. Я ждала этой ссоры ничуть не меньше, чем он.
        Билли начал кричать и ругаться. Он без остановки и беспорядочно выкрикивал обвинения. Лгунья. Эвелин. Миранда. Секреты. Ты этого хотела. Ты ее украла.
        «Мало того, что ты заявляешься сюда посреди ночи, так еще и сваливаешь на меня всю вину! - воскликнула мама, перебив его. - Твою мать, и как тебе наглости хватает?»
        Он ткнул в нее пальцем.
        «Ты воспользовалась моей слабостью, чтобы обокрасть меня».
        «То есть ты так это запомнил? - Мама старалась не повышать голос. Она чувствовала, как ярость прожигает горло, поэтому вышла на крыльцо, закрыв дверь. - Потому что на самом деле ты сам оставил ее. Мы всеми силами пытались помочь тебе!»
        «Ты знала, что я был убит горем, и воспользовалась этим».
        «Мне тоже было больно! - закричала она. Гнев охватил ее душу. Она вдруг почувствовала себя живой. Сильной. - Но я держала себя в руках, Билли. Я потеряла лучшую подругу, и все же меняла подгузники ее дочери. Я просыпалась посреди ночи, чтобы покормить Миранду. Она не твоя дочь. Она никогда не была твоей дочерью!»
        «Она всегда будет моей дочерью. - Билли хмуро смотрел на маму. Хотя из-за водки его взгляд казался стеклянным, он прожигал маму насквозь. Билли с возмущением фыркнул. От злости он так сильно сжал зубы, что челюсть выступила вперед. Выглядел он безумно. - Ты отобрала ее у меня».
        «Ты сам так решил. - Мама вновь понизила голос, надеясь, что я не спущусь, не открою дверь и не спрошу, почему они стояли на крыльце. - Слышишь? Это был твой выбор. И не надо обвинять меня».
        У нее подкосились ноги. И она это не придумала. Они на самом деле дрожали.
        Билли сжал в руке серьги и положил их в карман.
        «Тебе должно быть стыдно. Ты всегда ей завидовала. Ты никогда по-настоящему не радовалась за нас».
        Билли бросился к машине. Мама понимала, что нужно было остановить его, пока он не покалечит кого-нибудь на дороге. Но она пребывала в таком шоке, что не нашла в себе сил ни подойти к нему, ни вернуться домой. Она молча смотрела на подъездную площадку уже после того, как Билли уехал, понимая, что он сказал правду: она действительно за них не радовалась. Ее брат всегда это знал. Эвелин, возможно, тоже.
        - Все следующее утро я просидела у телефона в ожидании звонка от Билли. Мне стоило догадаться, что рано или поздно наши поступки приведут нас к этому моменту. Я знала, что ему больно смотреть на тебя вместе с нами, но предпочитала не обращать на это внимания. Сначала я думала, что наши отношения улучшатся, ведь нам обоим хотелось высказаться. Я, правда, надеялась, что Билли позвонит и мы основательно все обсудим. Конечно, он мог притвориться, будто ничего не случилось, или сказать, что выпил слишком много. Но он так и не перезвонил.
        Тогда мама сама поехала к нему. Его «БМВ» стоял у дома, такой же поржавевший и поцарапанный, как прежде. Новых повреждений на нем не нашлось. Сидя в машине, она вглядывалась сквозь окна в темноту гостиной. У роз, растущих под ними, срезали отцветшие бутоны. Она задумалась: замечал ли Билли, что розы периодически обрезали, что газон перед домом недавно постригли, потому что мама наняла садовника, который регулярно ухаживал за лужайкой. Замечал ли он, что полы в доме всегда вымыты, а посуда разложена по местам, потому что вдобавок к садовнику мама также наняла домработницу. Она столько сделала, чтобы облегчить ему жизнь, столько всего, чего Билли не замечал, не говоря уже о благодарности. Его силуэт зашел в гостиную и включил свет.
        Мама вышла из машины.
        Она напомнила себе, что нужно сохранять спокойствие.
        Билли побледнел, увидев ее на крыльце, и раскрыл рот от удивления. Мама подумала, что, если подойти ближе, почувствуется запах алкоголя, поэтому держалась в метре от него.
        Они смотрели друг на друга, и каждый отказывался начать разговор первым. Но, конечно, в итоге это сделала мама. Как всегда.
        «Может, впустишь меня?» - спросила она.
        Билли открыл дверь и прошел за ней в гостиную. Мама села на кожаный диван. Билли стоял в дальнем углу комнаты. В руках у него был стакан, в котором плескалась прозрачная жидкость. Он не предложил ей выпить.
        «Прошлой ночью все вышло из-под контроля», - начала она.
        «Я не отказываюсь от своих слов».
        «Знаю. Мне просто жаль, что тебе понадобилось двенадцать лет и литр водки, чтобы рассказать мне о своих чувствах».
        Мама вновь напомнила себе, что не стоило повышать голос и злиться.
        «Дело не в водке».
        «Как ты теперь предлагаешь поступить?»
        «Мы ничего не можем сделать».
        «Если хочешь рассказать Миранде правду и пересмотреть наш уговор, мы это сделаем. Можем поговорить с кем-то, кто посоветует, как лучше поступить».
        «Слишком поздно».
        Билли отвернулся и поглядел в окно, выходящее на ухоженный задний дворик.
        Мама подошла к нему и приподняла руку, чтобы сжать его плечо.
        «Билли, мы справимся с этим».
        «Не трогай меня, пожалуйста».
        Ее рука застыла рядом с его головой.
        У Билли были густые темно-рыжие волосы. Мама каждое утро находила в своих рыжих кудрях новый светлый волосок. Она не знала: то ли это возрастная седина, то ли она слишком много времени проводила на солнце. Но шевелюра Билли ничуть не изменилась с тех самых времен, когда они еще были подростками, когда Эвелин впервые заметила, что в лучах солнца его волосы блестели медным цветом.
        Когда с неразделенной влюбленности Билли началась их история.
        «Я ревновала, но я всегда хотела для всех вас только лучшего. - Не дождавшись от Билли ответа, она сказала: - Можешь меня не провожать».

* * *
        В последующие недели Билли с мамой не разговаривали, но его слова преследовали маму каждую секунду: когда она мыла посуду, отвозила меня в школу, с натянутой улыбкой общалась с молодой актрисой, которая обустраивала свой первый дом.
        «Мы ничего не можем сделать».
        Неужели Билли действительно в это верил? Маме стоило настоять на том, чтобы он продолжил ходить к психологу. Он забросил групповые встречи спустя несколько недель. Наедине со специалистом было бы больше толку. Или же они могли ходить на парную психотерапию, ведь являлись парой, неразрывно связанной. Мама верила в силу этих связей. Они были одной семьей. Вовсе необязательно, чтобы твои близкие тебе нравились, нужно только любить их. А она любила Билли. Она предпочитала принимать его эгоизм за чувствительность, а ненадежность - за безрассудность. Билли предпочитал считать себя убитым горем вдовцом, обманутым своей завистливой сестрой. Это и причиняло маме больше всего боли - тот факт, что Билли видел ее такой.
        «Мы ничего не можем сделать».
        Билли был прав. Только не «мы», а «я».
        «Я ничего не могу сделать».
        Еще в школе мама догадывалась, что Эвелин разобьет ему сердце, но ничего не сумела исправить. Затем они сошлись вновь, несколько лет спустя. Мама чувствовала, что они совершали огромную ошибку, пусть и не подозревала, насколько роковую.
        Вот и сейчас ей не удалось убедить Билли, что я приму правду, что они бы вместе справились со всем, что его беспокоит.
        Мама знала, что он не позвонит, и все же волновалась каждый раз, как раздавался телефонный звонок.
        Когда Билли все-таки позвонил, он захотел поговорить со мной.
        - Билли всегда заходил внутрь, - продолжила мама. - Но в тот день он ждал тебя в машине. Я не сомневалась, что он обо всем расскажет, что ты услышишь историю с его перспективы и возненавидишь меня.
        Тем не менее мама меня отпустила.
        «Я ничего не могу сделать», - сказала она себе.
        Даже если он и планировал рассказать мне правду, она не собиралась его останавливать. Вместо этого она решила довериться мне, довериться связи между нами. Она наблюдала из окна своей спальни, как его машина медленно подъезжает к дому, как я запрыгиваю в салон и мы уезжаем в город. В тот момент ей показалось, что ее бросили, но при этом она почувствовала себя свободной.
        По крайней мере, скоро эта история подойдет к концу.
        - Я и подумать не могла, что он… Я догадывалась, что он поступит нечестно, но жестокости я от него не ожидала.
        Спустя несколько часов я забежала домой с коробкой в руках. Мама сидела на кухне, все еще в халате. Будь дома папа, он бы заставил ее переодеться.
        «Мама!» - закричала я, хотя она находилась всего в пяти метрах от меня.
        Я все еще называла ее мамой. Хороший знак. Возможно, ничего не изменится. Я достала из коробки маленького золотистого ретривера. Золотистый ретривер. Мама помнила, что Эвелин планировала до тошноты идеальную семью. Билли тоже это помнил.
        «Билли купил мне щенка, представляешь?»
        «Мы не можем его оставить. - Она пошла в спальню, чтобы переодеться. - Мы сейчас же его вернем».
        Я побежала за мамой на второй этаж. Щенок ерзал у меня в руках, покусывая мой указательный палец.
        «Но вы с ним даже не познакомились!»
        «Миранда, мы это уже проходили. У нас нет времени на собаку!»
        Она почувствовала, что начинает повышать голос, но быстро вспомнила, что разозлила ее не я, а другой человек.
        Я села на кровать, не переставая гладить щенка по голове.
        «Я подумала, ты увидишь ее и сразу передумаешь».
        Мама села рядом и не сопротивлялась, когда щенок принялся покусывать ее руку.
        «Дело не в этом, ты же знаешь».
        Перед тем как уйти из дома, мама позвонила Билли:
        «Ты вообще понимаешь, что творишь? - закричала она в автоответчик. - Хотел так показать свое отношение ко мне? Что ж, я прекрасно тебя услышала. Как тебе наглости хватает использовать ее против меня!»
        Она не до конца понимала, кого имеет в виду: Эвелин или меня. Кого из нас Билли использовал против нее.
        Мама поехала в магазин одна. Когда она вернулась, я сидела у себя в комнате с закрытой дверью. Она решила не вмешиваться и дать мне позлиться до ужина. Она еще раз позвонила Билли. К тому моменту он уже должен был вернуться домой.
        «Не делай вид, что меня не существует, Билли, - воскликнула она. - Как тебе не стыдно манипулировать Мирандой?»
        Мама со злостью бросила трубку. Лучше не стало, поэтому она пошла на пляж.
        Холодный океанский бриз тоже не помог, и от гнева кружилась голова, поэтому она прибегнула к другой тактике.
        «Билли, - сказала она спокойным голосом, дождавшись автоответчика. - Прости, что накричала. Очень милый подарок, но нельзя покупать Миранде собаку, не посоветовавшись со мной. Нам нужно поговорить о том, что произошло. Мы делаем только хуже, как видишь. Давай подумаем, как все исправить».
        Не дождавшись ответа, она перезвонила, умоляя:
        «Билл, пожалуйста, не отворачивайся от меня. Давай все обсудим».
        Через время она оставила еще одно сообщение:
        «Билл, мы должны все исправить. Мы ведь семья. Эвелин бы этого не хотела. Билл, ты слышишь? Перезвони мне».
        Спустя две недели бесполезных звонков она кипела от ярости.
        «Это конец, Билли. Я серьезно. Если не перезвонишь, между нами все кончено! И можешь забыть об отношениях с Мирандой. Слышишь? Это твой последний шанс сохранить семью».
        - На самом деле я так не думала, - горько усмехнулась мама. - Я просто пыталась встряхнуть его. - Она встала и жестом попросила меня тоже подняться. Затем протянула мне руку. - Пойдем. Хочу кое-что тебе показать.
        Я пошла за ней наверх в ее спальню. Она достала из шкафа коробку из-под обуви и протянула мне запечатанный конверт, адресованный Билли, но на нем не оказалось почтового штемпеля.
        Конверт был довольно старым, поэтому я с легкостью его открыла.
        «Билл,
        Если ты читаешь мое письмо, я приму это за знак, что ты хочешь все исправить. Прости за те сообщения. Я бы стерла их, если бы смогла. Хотя, возможно, так даже лучше - теперь ты в курсе, как мне больно. Мне только жаль, что я выплеснула эту боль в такой гневной форме.
        Ты правда думаешь, что мы украли ее у тебя? Я надеюсь, что под этой озлобленностью тоже скрывается боль. И твоя печаль совершенно оправданна. Представить не могу, насколько тяжело смотреть на то, как твою дочь воспитывает кто-то другой, пусть даже близкий человек. Я понимаю, ты, наверное, смотришь на Миранду и думаешь о том, что ей никогда не встретить Эвелин. Мы должны были больше говорить о ней. Мы должны были позволить Эвелин жить в Миранде.
        Прости за все, что я сказала, и я уверена, ты тоже сожалеешь. Но дело не в нас с тобой. Ты же знаешь, как сильно Миранда по тебе скучает?
        Пожалуйста, не вычеркивай нас из своей жизни. Скажи мне, что сделать, чтобы исправить это.
        Сьюзан».
        Мама перебрала вещи в коробке и нашла сообщение о землетрясении, написанное Билли и еще двумя учеными. 30 января 1998 года, землетрясение в Антофагаста. Во вступлении было указано, что землетрясение магнитудой 7.1 произошло недалеко от побережья Чили, в результате чего погиб один человек и пострадали старые здания.
        - Я написала это письмо после того, как забрала тебя из «Книг Просперо».
        Утром, перед тем как пойти на почту, мама увидела в новостях эмоциональный репортаж о людях, которые потеряли друг друга во время землетрясения, но совсем недавно вновь воссоединились.
        - Не знаю, как я могла пропустить в газете новость о землетрясении. Оно было весьма значительным - наверняка что-то написали. Я думала, Билли был дома, что он слушал мои сообщения и сразу же удалял их. А он все это время находился в отъезде.
        Я рассуждала точно так же, как и мама. Когда я поехала в «Книги Просперо», я решила, что он предал меня. Я решила, что это он попросил Ли позвонить маме. Но вместо этого, вернувшись из Чили, он нашел уйму сообщений в автоответчике, мои вперемешку с мамиными:
        «Мама поехала возвращать собаку. Какая же она стерва! Как тебе наглости хватает использовать ее против меня? С мамой все кончено! Я никогда не прощу ее! Нам нужно поговорить о том, что произошло, нужно подумать, как все исправить. Я старалась, дядя Билли. Правда, старалась. Не делай вид, что меня нет! Ты же знаешь маму. Ты же знаешь, какая она. Это конец. Это твой последний шанс сохранить семью».
        - После того, как я увидела в новостях тот репортаж… Помнишь, мы ехали домой, и я сказала, что, скорее всего, мы помиримся? - Честно говоря, я услышала совсем другое. По-моему, она сказала, что не знает, помирятся они или же нет. У нас сохранились совершенно противоположные воспоминания. Интересно, какое из них ближе к реальности? - Когда я увидела в новостях тот репортаж, я поняла, что письмо не поможет. Мы никогда не исправим произошедшее.
        В течение последующих месяцев мама тяжело переживала утрату Билли. Она ходила к психологу, который не сомневался, что ее брат умер. Мама решила не расстраивать его. Спустя несколько сеансов он догадался, что Билли был еще жив. Он замучил ее расспросами о том, зачем она переврала всю ситуацию. Мама больше не возвращалась к психологу. К тому моменту они с Билли уже полгода не разговаривали. Прежде случалось, что они не общались по два, три месяца, но никогда по полгода. Когда счет пошел на семь, восемь месяцев, год, она перестала искать в газетах новости об ударных волнах по всему миру.
        С улицы послышался хруст гравия под колесами машины - папа подъезжал к дому. Мама закрыла коробку и спрятала ее обратно в шкаф. Из окна было видно, как папа открыл дверь и медленно выкатился из салона. Он подошел к багажнику и резкими рывками достал оттуда груду дров.
        Я не слышала, как мама подошла ко мне, пока не почувствовала ее ладонь на своем плече.
        - А папа? - Представить не могла, что он испытывал.
        - Ты же знаешь своего отца. Достаточно привести ему примеры исторических личностей из приемных семей, и он все поймет.
        Элеонора Рузвельт росла с приемными родителями. Нельсон Мандела тоже. Джеральд Форд, Билл Клинтон, Джон Леннон. История часто пронизывала наши с папой разговоры. Перед тем как я пошла в университет, папа напомнил мне о трудовой этике Линкольна. Когда меня впервые бросили, он рассказал мне о том, как Томасу Джефферсону разбили сердце в юности. Но в данном случае никто из этих рок-звезд, первых леди и политзаключенных не сумел бы сгладить мою историю.
        - Может, мне напрямую с ним поговорить?
        - Да, - согласилась мама. - Хорошая идея.
        Мы наблюдали из окна, как папа, прислонив груду древесины к стене, пытался просунуть ключ в замок. Он открыл дверь и исчез внутри дома. Я все сильнее ощущала тяжесть маминой руки на своем плече, но не сбрасывала ее.
        Я позволила маме оставить ее там, чувствуя связь между нами. Чувствуя в ней опору.
        Глава 22
        К моменту, когда я вернулась в Силвер-Лейк, на улице стемнело, а рольставни магазина уже кто-то закрыл, скорее всего Малькольм. Я нащупала включатель и прошлась по светлому, тихому магазину. Моему светлому, тихому магазину. Портрет, который нарисовал Малькольм, стоял на столе с рекомендациями, рядом с моими рекомендациями. Я никогда не выглядела настолько уверенной, как на этом рисунке, выполненном черной ручкой. Я даже не помнила, как выбирала все эти книги. В моей голове играли алкоголь, волнение и влечение к Малькольму, к тому, что зарождалось между нами. Судя по всему, я схватила первые попавшиеся книги, типичные для историка.
        Мне всегда казалось, что история США располагается у истоков моей жизни, но по сути являлась обыкновенным увлечением, которым я прикрывалась. Увлечением, которое скрывало мое относительное безразличие к более личной истории, к неизвестному прошлому. Эти книги не отражали меня настоящую. Но теперь я знала, что выбрать.
        Я освободила свою сторону стола и убрала книги обратно в разделы истории США и биографии. Я просмотрела стеллажи с художественной литературой, профеминистской литературой, литературой для молодежи и достала оттуда «Джейн Эйр», «Алису в Стране чудес», «Франкенштейна», «Страх полета», «Доводы рассудка», «Гроздья гнева» и «Мост в Терабитию». Покупателям, даже постоянным посетителям, этот список литературы покажется рандомным сочетанием. Но я знала, что этот выбор неслучаен.
        И Малькольм знал.
        За стойкой я нашла папку с финансовым отчетом за первую половину августа. Представленные там показатели оказались хуже, чем я ожидала. Мы в день продавали столько, сколько должны были продавать за час. Я представила, как Малькольм распечатывает эти бумаги и наблюдает, как числа стабильно уменьшаются. Его, наверное, охватила паника, хоть он и скрывал ото всех свои страхи. Скорее всего, он сомневался в том, что у нас получится спасти магазин, и боялся, что в ближайшем будущем все изменится. Изменится, но необязательно в худшую сторону.
        Я оставила для него записку на столе, на которой было написано: «Прости меня».

* * *
        Утром Малькольм постучал в дверь моей квартиры, держа в руках две чашки кофе. Он протянул одну из них мне, и я пригласила его зайти. Сев на диван, мы медленно потягивали кофе, перекладывая друг на друга ответственность за то, каким будет наш разговор - помиримся ли мы или продолжим ругаться.
        Малькольм поставил свою кружку на сундук напротив дивана.
        - Знаешь, мы ведь впервые здесь вдвоем. Да и я здесь впервые с тех пор как… - Он сцепил руки в замок и опустил их на колени.
        - Это ты его нашел?
        Я последовала за его взглядом к половицам у двери.
        - Я услышал глухой стук и сразу поднялся.
        - Я не знала. - Мне хотелось обнять его, взять за руку, как-нибудь успокоить, но я не была уверена, что он позволит это сделать. Наши взгляды бегали по гостиной. - А я ведь ничего толком и не изменила. Мне кажется, я боялась что-либо менять. Но теперь придется, раз уж я решила остаться.
        Малькольм поперхнулся кофе.
        - Ты остаешься?
        - Не волнуйся, я не собираюсь отбирать у тебя работу.
        - Нет, я не к этому.
        Он осторожно подвинулся чуть ближе, будто я этого не замечу.
        - Я просто не могу уйти.
        Я повернулась в его сторону, пока наши ноги не соприкоснулись. Малькольм не потянулся ко мне, но я не сомневалась, что в конечном итоге он проявит инициативу.
        - Со временем эта квартира станет твоим домом. - Он провел пальцами по моей щеке, и этот жест был таким восхитительным в своей невинности, таким упоительным в своей нежности.
        - Прости меня.
        Его лицо оказалось так близко, что мой выдох переплелся с его вдохом.
        - И ты меня прости.
        Я ждала, что он спросит про Билли, про то, все ли в порядке у меня с моей семьей. Но вместо этого он прижался к моим губам. Он так жадно поцеловал меня, словно хотел наверстать упущенное в ссоре время.
        - Я рад, что ты остаешься, - улыбнулся Малькольм.
        - Я тоже рада, - ответила я. - Что будем делать с магазином?
        - Мы разберемся, - сказал он, и я доверилась этому «мы», доверилась мысли, что мы справимся вместе, что мы попытаемся.

* * *
        Август бурным водоворотом перетек в сентябрь. Мы с Малькольмом купили еще билетов на матчи «Доджерс». По дороге к стадиону мы гуляли по Эхо-Парку. Малькольм показывал места, где раньше располагались мексиканские пекарни, стены которых когда-то покрывали фрески, но сейчас на них красовались граффити, что Малькольм считал настоящим искусством.
        Воскресные пикники семейки Брукс переплюнули барбекю моей юности. Мама подавала домашние маринованные огурцы и варенье к сырной тарелке, а на десерт - мороженое собственного приготовления. Ужин из запеченного лобстера или рыбы сопровождался мамиными рассказами о книгах, которые она прочитала по совету Эвелин, - не только «Страх полета» и «Джейн Эйр», но также произведения Умберто Эко и Милана Кундеры. Папа вспомнил, как однажды Эвелин пригласила к ним домой одного писателя, чье пристрастие к алкоголю было столь же известным, сколь его проза. Этот писатель разбил зеркало, не удержавшись на ногах и свалившись прямо на него. На белой рубашке быстро проступила кровь из ранок в плече, куда впились осколки. Пришлось увезти его в травмпункт, где медсестры активно позировали на совместных фотографиях со звездой. Протрезвев, он заявил папе, что ему в голову пришла идея для следующей книги. Впоследствии этот роман получил Пулитцеровскую премию.
        Сентябрьские дни казались длинными и жаркими. Местные жители возвращались из семейных отпусков, с поездок на природу и музыкальных фестивалей. После стольких вечеринок, стольких часов, проведенных с кричащими детьми, люди жаждали получить, наконец, пищу для ума, и в этом им помогал наш сайт с информацией о книжных клубах и программах для постоянных клиентов. Придуманный Малькольмом клуб литературной жизни Лос-Анджелеса попал в список лучших занятий осени, выставленный в местной газете! Правда, после того, как встречи перенесли в бары. Малькольм проводил экскурсии для группы бледных, худощавых парней по барам, где дебоширил Чарльз Буковски, по корейскому кварталу и постоянному прибежищу Рэймонда Чандлера.
        Лючия отвечала за наши социальные сети, и вела она их с таким энтузиазмом, что сама себе удивлялась. Она часами складывала книги в эстетичные композиции и вырисовывала идеальные сердечки со стрелой Купидона на пенке своего фирменного капучино. Чарли запланировал на осень несколько книжных ярмарок в зданиях начальных и средних школ города. Я основала клуб любителей истории США, что требовало от меня ровно столько преподавательских навыков, сколько у меня имелось: посетители, сидевшие со мной за мозаичным столиком, были достаточно взрослыми, чтобы понять ценность истории и проследить логическую связь между выбором прошлого и реальностью.
        Я поняла, что День труда уже прошел и по всей стране стартовал учебный год, только когда мы с Малькольмом помогали Чарли загрузить в его помятый автомобиль коробки с книжками для ярмарки в начальной школе. Мы помахали ему рукой, как гордые родители, и я вспомнила, что в Филадельфии тоже началась учеба. Я представила, как директор проводит новой учительнице экскурсию по корпусам школы и жалуется на безответственную коллегу, которая в последний момент ушла с работы. Наверняка эта учительница чем-то похожа на меня, только моложе, активнее и с прямыми волосами. Я видела, как Джей, уже опытный преподаватель, помогает ей освоиться на новом месте, объясняет, за какими учениками необходимо следить особенно внимательно, чьих родителей лучше остерегаться и чьих родителей не стоит ждать на родительском собрании. Она будет искренне хохотать над его шутками, а он расскажет, кто ковыряется в носу, кто старается ради каждой оценки, кто бездельничает и кто задирается. Однажды между ними проскользнет искра, и когда-нибудь она перерастет в нечто большее.
        Малькольм передал мне часть своих обязанностей, и теперь я закупала историческую литературу, политические книги и книги по социологии. Я также заняла пост главного организатора торжественного вечера. К нам почти каждый день поступали звонки от желающих купить билеты, но мест уже не осталось, а еще с нами связывались из различных торговых точек. Менеджеры рекламировали услуги своих компаний, в которые входили ужин из трех блюд, дегустация вин, мастер-класс по выпечке хлеба, массаж и косметические процедуры, причем совершенно бесплатно. Сами по себе эти подарки не помогали погасить долг, оставшийся даже после выручки за билеты, но мы организовали анонимный аукцион, где люди, по идее, должны были заплатить втридорога. По крайней мере, мы на это надеялись. Наши постоянные клиенты являлись нашим последним шансом.
        Несмотря на удивительные истории, которые мама с папой рассказали мне об Эвелин, они так и не приходили в «Книги Просперо». Я приглашала их на литературные вечера, встречи книжных клубов, даже на кружок вязания крючком Лючии. Я предложила папе стать моим советчиком в недавно открывшемся историческом книжном клубе. Хоть он и прислал мне на почту список книг, которые, по его мнению, подошли бы под формат клуба, он не посещал сами встречи. Мама же всегда оказывалась занята - бегала сначала по домам своих клиентов, а потом по антикварным лавкам и магазинам светильников.
        - Как только закончу с этим проектом, обязательно заскочу, - обещала она, а затем подписывалась на новый проект, едва закончился старый, из страха, что небольшой перерыв перерастет в полноценный выход на пенсию. Чего она, разумеется, не хотела.
        Мама твердила, что у нее не хватает времени, но я прекрасно понимала истинную причину ее нежелания приходить в «Книги Просперо» - она боялась, что магазин хранит в себе слишком много воспоминаний об Эвелин или, наоборот, слишком мало.
        Но наш торжественный вечер не был посвящен Эвелин, Билли или даже мне. Он был посвящен тем, кто хотел спасти магазин от упадка.

* * *
        Наконец наступила праздничная дата. По кафе разносился запах корицы и шоколада. Чарли и Лючия стелили скатерти на столики, раскладывали тарелки с трюфелями и яблочными тарталетками, которые нам предоставила одна пекарня. Нам все еще не хватало несколько тысяч долларов, чтобы погасить долг в октябре, но помогли соседи: мексиканский ресторан, располагавшийся неподалеку, приготовил несколько тарелок флаутас, цветочный магазин помог украсить столы, а местный художник нарисовал на нашем панорамном окне литературную карту Лос-Анджелеса с Просперо в самом центре. Казалось, каждый пытался помочь по мере возможности. Местные жители, к нашему изумлению, постарались сделать все, что в их силах, и теперь мы были совершенно уверены, что с их помощью наш торжественный вечер пройдет потрясающе.
        Увидев, как я спускаюсь, Чарли снял шляпу и поклонился. Я приподняла подол белого платья, купленного в секонд-хенде и похожего на сорочку, что носила Миранда в каждой постановке «Бури», и кивнула ему в ответ. На моих волосах красовался венок из цветов. Лючия надела простое платье, чем-то похожее на мое, но не украсила прическу. К груди она прижимала кулинарную книгу, а из-под рукавов выглядывали татуировки, будто нательная рубашка. Лючия сказала, что нарядилась в героиню Титу из книги «Как вода для шоколада». Тита влияла на чувства людей через свою еду.
        Малькольм вышел из кухни, держа в руках поднос с пирожными. Он спрятал волосы под ковбойской шляпой. Из-за желтых авиаторов его глаза казались бирюзового оттенка. Во рту болталась незажженная сигарета.
        - Что? - спросил он, заметив мой взгляд. - Ты же не разрешила мне одеться Филипом Марлоу.
        Малькольм ушел к столикам, пародируя развалистую походку Хантера Томпсона и бормоча различные фразочки, которые вполне можно было бы услышать из его уст.
        Первый час люди слонялись по магазину в красивых костюмах, пробовали сладости и делали ставки к анонимному аукциону.
        Джоани и Крис пришли в образах Гарри Поттера и Гермионы Грейнджер, которые, по мнению Джоани, в конце должны были остаться вместе.
        - Надеюсь, сегодня все хорошенько напьются и на Хеллоуин не вспомнят, что мы уже приходили в этих костюмах, - усмехнулся Крис.
        Джоани в шутку толкнула его.
        - А ты об этом никому не рассказывай.
        Крис пожал плечами и ушел к Малькольму и сценаристу Рэю, нарядившемуся в костюм Шерлока Холмса.
        Джоани осталась со мной у входной двери, где я приветствовала прибывающих гостей. Мы не виделись уже несколько недель. С момента премьеры ее пьесы многое изменилось: она побывала на множестве прослушиваний и получила небольшую роль в профессиональном кино. На самом деле я до последнего сомневалась, что она придет на наш праздник, но в то же время Джоани прекрасно понимала, как важен для меня этот вечер. Она бы в любом случае поддержала меня, как и я всегда поддерживала ее, пусть и на расстоянии. Мы наблюдали за женщиной, нарядившейся Эдгаром Алланом По, обнимающейся с другой женщиной в образе Джека Керуака. У столиков притаился Лоракс и поедал тарталетку за тарталеткой, пока не слопал все блюдо. Дороти из Страны Оз болтала с Дороти Паркер.
        Джоани окинула взглядом зал.
        - Сколько народу пришло.
        - Надеюсь, этого будет достаточно, - выдохнула я.
        - Ты закончила квест Билли?
        - Да.
        - И?
        - Он привел меня сюда. - Я ждала, что Джоани попросит рассказать обо всем подробнее. Но вместо этого она сжала мою руку.
        На сцену вышла Шейла в пышном платье, белой шляпке и с зонтиком в руках. Она оделась Каролиной де Винтер, женщиной с портрета из семейной галереи поместья Мэндерли.
        - Или, может, я вторая жена Максимилиана де Винтера, миссис де Винтер, или сама Ребекка. Может, у меня вообще собирательный образ, - рассуждала Шейла. - Слава богу, меня пока что никто не узнал. А то раскроют мои самонадеянные попытки казаться моложе.
        Как только Шейла подошла к сцене, все замолкли. Стульев оказалось слишком мало, и люди толпились в помещении, занимая каждый сантиметр «Книг Просперо».
        - Хотела бы поделиться с вами отрывком из своего нового романа. Пока не знаю, что выйдет, но меня вдохновило это место. - Шейла прокашлялась и поднесла к глазам лист бумаги. - Люди выставляют старение, как нечто благородное. Из-за неспешного темпа нам предлагают наслаждаться каждым моментом, подобно тому как мы внимаем оперной арии. Мы можем с достоинством и сдержанностью посмотреть в глаза старости, но в повседневной беспощадности пожилых лет мне видится очень мало музыки.
        Шейла подробно описывала трудности, с которыми сталкиваются пожилые люди: одышка после определенного количества ступенек, похмелье от одного бокала вина. Она сделала из благородного образа старости нечто более человеческое, и толпа смеялась над ее самокритичной исповедью. Вскоре содержание ее монолога изменилось, и в какой-то момент я поняла, что слушаю эссе о себе. Она поменяла мое имя и не включила в историю Билли и магазин. В эссе рассказывалось о том, каково дружить с человеком на тридцать лет младше себя. Я взглянула на Джоани, и она подмигнула в ответ.
        Я окинула взглядом зал, понимая, что люди не догадываются, каким образом этот отрывок связан с «Книгами Просперо».
        Малькольм стоял рядом, не убирая руку с моего плеча.
        - Ты муза, - прошептал он.
        Размышления Шейлы о «Трех сестрах» прервал дверной звонок. В дверях появились мама с папой. Они робко оглядели переполненный зал. Мама переминалась на носочках в розовой рубашке, заправленной в брюки цвета хаки, а папа надел футболку поло в бело-синюю полоску. Они были похожи на родителей из романов Апдайка или Чивера. Заметив меня, мама оживилась и улыбнулась, отчего меня охватило невероятно знакомое чувство - мне захотелось броситься к ней в объятия, захотелось вновь стать ребенком, но слишком много людей перекрывало путь.
        Папа жестом показал, что они подойдут, когда Шейла закончит выступление.
        В конце монолога Шейла пришла к выводу, что те, кто связывал возраст с состоянием души, - глупцы.
        - Вы стары, только если чувствуете себя стариком, говорят они в перерывах между уколами кортизона, с горстью таблеток в руке. Я чувствую себя старой, и я действительно стара. Вы молоды, и я не буду вас за это ненавидеть. Я не буду притворяться, что мечтала бы поменяться с вами местами. - Шейла сняла очки и с благодарностью кивнула аплодирующей публике. - Я все еще работаю над последней частью.
        Малькольм запрыгнул на сцену и приступил к аукциону, не переставая пританцовывать и дразнящим тоном играть с публикой.
        Начальная цена за ужин с Шейлой составляла пятьдесят долларов.
        - Я, оказывается, такая доступная, - усмехнулась Шейла.
        Несколько людей предложили ставки, но доктор Ховард переплюнул всех. Он выбежал на сцену, покручивая усы, которые отрастил специально для образа Шекспира. Взявшись с Шейлой за руки, он поднял их вверх в знак победы, предварительно покружив ее, как в вальсе. Толпа сходила с ума.
        Люди переходили от компании к компании. Я нашла родителей, все еще стоящих у двери, постепенно приобщающихся к установленному ритму толпы. Мама потягивала красное вино и рассматривала зал. Она указала подбородком на зеленые стены.
        - Любимый цвет Эвелин. Чем ярче зеленый, тем лучше.
        Я обняла ее так, как она всегда обнимала меня, будто никогда не отпустит.
        На вечер были запланированы еще три чтения. В одиннадцать заступали друзья Малькольма. Когда Raw Cow Hide вышли на сцену, на полу уже валялись грязные салфетки, столики тонули в пустых бокалах. Мы с Малькольмом стояли у стены, наблюдая за танцующими. Мои родители покачивались в центре: мама в расправленной блузке и папа в потемневшей от пота футболке. Джоани в танце подошла к маме. Взявшись за руки, они ритмично застучали ногами, будто исполняли чечетку. Малькольм спросил, не хочу ли я потанцевать, и мы вышли в круг к маме, папе, Джоани и Крису. Когда музыка закончилась, мы продолжили двигаться под ритм наших пьяных диалогов в ожидании следующей песни. Музыканты замедлили темп, и зазвучали первые аккорды композиции группы Fleetwood Mac.
        - Люблю эту песню.
        Мама плавно двигалась, закрыв глаза. На ее лице выступил румянец от духоты и двух бокалов вина. За гитарной партией маминого голоса было не слышно, но я видела, как двигались ее губы, как расслабилось ее лицо, я видела, что она все так же могла раствориться в песне, что жизнь ее все еще не сломала.
        Я шепотом поделилась с Малькольмом внезапно поразившей меня идеей, после чего он подбежал к гитаристу. Тот кивнул и продолжил музыкальную интерлюдию.
        - Мам? Не хочешь спеть с группой?
        Мама открыла глаза и остановилась. Ее лицо сковал ужас, когда она увидела, как солист жестом приглашает ее на сцену. Мы с мамой посмотрели друг на друга. Я думала, что ей будет приятно, что она захочет вновь стать центром внимания, бросить вызов предрассудкам о людях ее возраста, с тем же остервенением, с каким Шейла настаивала на бессмысленности подобных попыток, но она испугалась. Группа прекратила петь, и раздавалось лишь инструментальное сопровождение, которое не могло тянуться вечно.
        Мы продолжали глядеть друг на друга, словно все вокруг нас исчезло. В зале находились только мама, я и гитарная партия.
        Внезапно ее лицо озарила широкая улыбка, и она не прикрыла ее ладонью.
        Поначалу ее робкое пение пропадало на фоне ударных. Но вскоре ее голос стал смелее, и в какой-то момент она откинула назад голову и запела полной грудью строчки из песни Landslide.
        Когда музыка кончилась, мама прошептала что-то солисту. Тот дал сигнал группе, и заиграло вступление к песне Rolling Stones. Мама задвигалась взад-вперед по сцене. За короткими, кудрявыми прядями скрывалась половина ее лица, но мама не убирала их, и пусть она не выглядела так же культово, как когда-то давно с прямыми волосами, в ее старом образе она все равно предстала передо мной той Сьюзи в короткой мини-юбке. Она все еще жила в ней.
        Глядя на то, как мама, восторженная и немного вспотевшая, идет в нашу сторону, папа пробормотал:
        - Какая же она потрясающая.
        Он ни на секунду не отрывал от нее глаз.
        - Потрясающая, - согласилась я.
        Выступление Raw Cow Hide было в самом разгаре, когда приехала полиция. Несмотря на то что у баров вдоль бульвара Сансет выстроились длинные очереди, кто-то из наших соседей пожаловался на шум. Малькольм уже собирался поспорить с полицейскими, как вдруг они заметили бокалы с вином и пригрозили тем, что попросят каждого из присутствующих предъявить удостоверение личности.
        Гости быстро разошлись.
        Мама сидела за столиком в углу, вытирая пот с шеи. Папа прошептал ей что-то на ухо, и она звонко рассмеялась. Они собрали вещи и подошли попрощаться.
        - Мы уже давным-давно должны были лечь спать, - напомнил папа.
        - Говори за себя, - широко улыбнулась мама.
        Папа ушел за машиной, а мы с мамой остались ждать его.
        - Не помню, когда в последний раз так веселилась, - призналась мама, когда он подъехал. Она взяла меня за руку. - Эвелин бы очень понравилось.
        Она сжала мою ладонь и убежала на улицу. Папа помахал мне на прощание, и они унеслись навстречу своей жизни в Вестсайде.
        Наблюдая за их автомобилем, удаляющимся за горизонт, я вдруг осознала, что мама, наконец, освободилась.
        А вот Билли был все еще заключен в «Книгах Просперо». Как и Эвелин.
        Малькольм заметил, как я стою у окна и задумчиво смотрю на бульвар Сансет.
        - Кажется, им понравилось.
        - Наверное, - отвлеченно ответила я.
        - Что случилось?
        - Все правда закончилось. Квест Билли по-настоящему… закончился.
        - Да, но это начало твоего собственного приключения. - Малькольм приобнял меня за талию. - Слишком банально?
        - Немного. - Я толкнула его локтем. - Но мне нравится.
        Когда ушел последний гость, Лючия села за стойку и принялась считать нашу прибыль. Мы с Джоани приводили в порядок столы, пока Чарли подметал пол. Шейла и доктор Хорвард сидели в углу, покуривая сигару и наблюдая за нами.
        - Ты пропустил, - пробормотала Шейла, указав сигарой на пластиковый стаканчик, который Чарли не заметил в спешке.
        С улицы доносился смех Малькольма и Криса, курящих траву. Я сама не понимала, что меня так удивило, ведь мы находились в штате, где депрессия или боли в спине открывали доступ к огромному ассортименту печенья, леденцов и попкорна с добавлением каннабиноидов. Я никогда прежде не видела, чтобы Малькольм курил.
        - Завтра тут будет такая вонь, - крикнул Малькольм, вернувшись в зал.
        - Наоборот, - не согласился доктор Ховард. - Мы очищаем это место. Что будешь: изысканную кубинскую сигару или выдохшееся пиво?
        - Ни то, ни другое.
        Шейла выдохнула и отдала сигару доктору Ховарду. Она подошла к Малькольму и положила руки ему на щеки. Он покачал головой, стараясь высвободиться из плена.
        - Сегодня состоялся прекрасный вечер. - Она поцеловала его в щеку. - Наслаждайтесь победой.
        Малькольм нашел на кухне бутылку виски Билли, в которой оставалось немного алкоголя, и налил каждому по бокалу - Шейле, доктору Ховарду, Джоани, Крису, Лючии, Чарли и мне. Мы встали вокруг одного из столиков.
        - Вот мы и добьем бутылку Билли, - улыбнулся Малькольм, и мы подняли бокалы.
        - «Отдал бы всю свою славу за кружку эля и безопасность», - процитировал доктор Ховард, осушив бокал.
        - «Господин этот упился до потери пяти своих чувствий»[16 - Перевод М. А. Кузмина.], - усмехнулась Шейла, покачивая головой.
        - «Веселые виндзорские кумушки», - удивился доктор Ховард. - Впечатляет, моя прекрасная леди.
        - «Как для себя вы ждете отпущенья всех ваших вин, так с вами наряду себе от вас я оправданья жду».
        Все замолчали и повернулись в мою сторону. Некоторые наверняка узнали знаменитую цитату Просперо. Некоторые - нет. Все смотрели на меня в ожидании объяснений.
        - В конце пьесы Просперо просит публику освободить его.
        - На самом деле через образ Просперо к публике обращался сам Шекспир. Это его последняя пьеса, - объяснил доктор Ховард, в ответ на что Шейла ударила его, чтобы тот замолчал.
        - За каким-нибудь другим столиком поумничаешь!
        - Нам нужно поменять название, - предложила я. В конце «Бури» Просперо покинул свой заколдованный остров. Пора было и Билли покинуть свой. Власть его чар пропала, и нам стоило даровать ему отпущение.
        - Поменять название нашего магазинчика? - Чарли не мог определиться: то ли мое предложение его глубоко ранило, то ли оскорбило.
        Я взглянула на Малькольма в поисках поддержка. Он витал в раздумьях. Или же переборщил с алкоголем. Я почувствовала первый намек на некое разочарование, приятное раздражение, что наступает только с теми людьми, которым ты сам позволяешь действовать себе на нервы, так как знаешь, что в конечном счете это пройдет.
        - Миранда права, - наконец, очнулся Малькольм. - Магазин изменился. Если мы хотим, чтобы он уцелел, нужно перестать жить прошлым.
        Лючия поперхнулась.
        - Ага, сказал человек, для которого заброшенная прачечная - целая трагедия.
        - Я же не говорю избавиться от «Книг Просперо», - спокойно рассудил Малькольм. - Но теперь все иначе, и если мы не хотим испортить нажитое, нужно продолжать совершенствоваться.
        - Такое только после травы можно ляпнуть, - заключила Лючия.
        Доктор Ховард щипал бородку. Шейла указательным пальцем постукивала себя по носу. Лючия тыкала Малькольма ногой, поддразнивая его в свое удовольствие. Джоани, прикрыв глаза, медленно покачивалась под одну только ей известную мелодию, а Крис, скорее всего, уже спал. Один только Чарли ждал командной реакции, ждал кого-нибудь, кто будет так же встревожен, как он.
        - «Книги прошлого», - прошептала я. - Звучит так, словно мы не только уважаем историю, но и живем настоящим.
        - У настоящего всегда есть прошлое, - подметил доктор Ховард, все так же поглаживая свою эспаньолку. - И они тесно связаны.
        - И у настоящего всегда есть будущее, - согласилась Шейла.
        Доктор Ховард и Шейла продолжили свои избитые размышления на тему прошлого и настоящего. Малькольм же перечислил различные изменения, которые стоило бы претворить в жизнь: например, повесить на стенах фотографии старого Силвер-Лейка, разложить на витрине книги, как лекарства от любых печалей.
        Когда он заговорил про цвет стен, я остановила его.
        - Стены останутся зелеными.
        Малькольм тут же согласился, прекрасно понимая, почему они были зелеными и чей это был любимый цвет. Он положил руку мне на плечо и наклонился, чтобы поцеловать меня в лоб. Малькольм впервые поцеловал меня на людях, но теперь мне не нужно было вглядываться в лица присутствующих, чтобы поймать их реакцию. Мне не нужно было привыкать к публичному проявлению чувств. Все было на своих местах.
        Лючия и Чарли принялись спорить, кто будет больше страдать от похмелья утром. Джоани болтала с Малькольмом, который не убирал руку с моего плеча, рассеянно поглаживая его. Я же смотрела на свою лучшую подругу, на недавно приобретенных друзей, на людей, которые знали меня еще в то время, когда я сама не осознавала своего существования. «Книги прошлого» принадлежали им ровно так же, как и мне, но «Книги Просперо» были собственностью Билли. Эвелин. Мы подарили магазинчику шанс выжить. А еще я должна была дать шанс себе. Именно этого пожелал Просперо своей Миранде: не горбиться под бременем прошлого, а узнать его в полной мере и быть готовым к будущему.
        Благодарности
        Я долгие годы мечтала опубликовать роман, а еще я предвкушала написание благодарностей. Каждый раз, когда я сажусь за новую книгу, я первым делом открываю страницу с благодарностями. Мне нравится читать об окружении писателя, таким образом я напоминаю себе, что, хотя мы видим на обложке только имя автора, за созданием работы кроется множество людей, их поддержка, мудрость, трудолюбие и вера. Я вложила в этот роман всю свою любовь, и у меня бы не получилось написать его без проницательного взгляда и энтузиазма моих учителей, друзей и семьи, а также всех прекрасных людей, что встретились мне на этом пути.
        Спасибо моему потрясающему агенту, Стефани Кабот, и ее не менее потрясающей помощнице, Эллен Гудсон Котри, а также всем работникам The Gernert Company. Спасибо великолепному трио из Park Row Books: Эрике Имрани за то, что верила в меня, Лизе Стайн и Натали Халлак. Спасибо Шаре Александер, невероятному рекламному агенту. Словами не выразить, как мне повезло, что в этом проекте меня сопровождали такие умные и добрые женщины.
        Спасибо моим вдумчивым читателям и коллегам-писателям, которые помогали мне в моих первых неуклюжих набросках. Линн Элиас, Александра Д’Италия, Эйприл Давила, Кори Мэдден, Эрин Ла Роза, Джеки Стоуэрс, Келли Морр, Уилл Фрэнк, Янс Уайатт, Татьяна Ушакова, Мэри Мензел, Лорен Хестик, Тайво Уэтстоун и Джессика Кантиелло - спасибо!. Спасибо талантливой Аманде Трейз за ее прекрасные фотографии и долгие разговоры за обедами. Спасибо Кэти Фритчел и Трою Фармеру из raven + crow studio за потрясающий веб-сайт и за то, какие они потрясающие в целом. Спасибо Кевину Дотену за его редакторское чутье и поддержку с самого первого дня работы, а возможно, даже до начала работы.
        Спасибо моим изумительным преподавателям и наставникам из Университета Южной Калифорнии, особенно Джудит Фримен, которая первая увидела в моей идее потенциал, а также Эйми Бендер, которая вдохновляла меня и поддерживала, зачастую сама того не подозревая. Спасибо моим коллегам с писательских курсов - вы стали для меня оплотом заботы и поддержки в университете.
        Спасибо Стиву Салардино из Skylight Books за то, что позволил мне увидеть изнутри работу независимых книжных лавок, а также Эогану О’Доннеллу и его историям о букинистическом магазине его папы. Независимые книжные магазины стали неотделимой частью моей читательской и писательской жизни. Куда бы я ни отправилась, я обязательно уделяю время - и свободное место в чемодане - для местных книжных лавок. Меня неустанно вдохновляет этот праздник литературы, идей и чтения, что книжные магазины привносят в наше общество. «Книги Просперо» - моя ода вам и вашим стеллажам.
        Спасибо моим родным: семьям Мейерсон, Перротта и Чан. Особая благодарность моим родителям, которые поддерживали меня, не увидев ни одной страницы (ваш шанс настал!). Моему брату Джеффу - за его советы и помощь на протяжении всего процесса. Спасибо Линдси и Яну Перротта за их безустанный энтузиазм. Спасибо Джессике Чан за ее мудрые медицинские консультации, а также Джен Чан за ее подкованность в особенностях социальных сетей. И моим выдающимся друзьям: мне действительно невероятно повезло с таким ярким и воодушевляющим окружением.
        Наконец, спасибо Адаму за веру в меня, даже когда я сама не верю в себя.
        notes
        Примечания
        1
        Перевод Н. М. Сатина.
        2
        Orange - 1) апельсин; 2) оранжевый (англ.).
        3
        Doe - самка оленя, dough - тесто, оба слова произносятся как [доу] (англ.)..
        4
        Перевод С. А. Андреевского.
        5
        Worth (англ.).
        6
        Went (англ.).
        7
        Wentworth (англ.).
        8
        Оak keys (англ.).
        9
        Okies (англ.).
        10
        Перевод Н. М. Сатина.
        11
        Перевод Н. М. Сатина.
        12
        Перевод Н. М. Сатина.
        13
        Перевод Н. М. Сатина.
        14
        Перевод Н. М. Сатина.
        15
        Перевод Н. М. Сатина.
        16
        Перевод М. А. Кузмина.