Лубенец Светлана, Прошу Руки Вашей Жены- библиотека РусЛит

Прошу руки вашей жены Светлана Демидова

        Они ошиблись - женившись и выйдя замуж совсем не за тех, кто им действительно был нужен. Десять лет они старались быть образцовыми супругами. Но… Иван по-прежнему любил Дашу, а она помнила Ивана. Они не общались и даже не виделись. Но от судьбы, как поняла Даша, не уй дешь… И однажды Ваня пришел к ее мужу и попросил… отпустить жену к нему. Навсегда. Как в цивилизованном мире выходят из этого положения? Мужчины начали с драки…
        Светлана Демидова
        Прошу руки вашей жены
        * * *
        Скрываясь за большим чайным бокалом, Даша исподтишка бросала косые взгляды на мужа. Он тоже пил чай. Его подбородок выпячивался вперед, а нижняя губа, облепляя край чашки, гадко расплющивалась. При этом он так сильно заводил глаза к потолку, что под темно-коричневой радужкой делались видны тонкие красные ниточки сосудов. Допив чай до последней капли, он вытер рот тыльной стороной ладони. Даша удовлетворенно ухмыльнулась - опять! Она теперь каждый раз с пристрастием следила за тем, как муж пьет чай. Он делал это всегда одинаково. Это и сводило Дашу с ума. То, что именно всегда одинаково. Обязательно - подбородок вперед экскаваторным ковшом, а нижняя губа к краю чашки - непременно мокрой скользкой пиявкой. Потом - красные прожилки белков закатившихся глаз и напоследок - смачная крестьянская утирка рта.
        Митя… Митюша… Так его всегда зовет мать, то есть Дашина свекровь, Анна Петровна. Митюш-ш-ша… И это «ш-ш-ш» - последнее время особенно неприятно шуршит в Дашиных ушах, как сухие осенние листья, царапающие асфальт скрюченными ломкими кончиками. Друзья зовут Дашиного мужа Димой, но ей при знакомстве он представился Митей. Так и пошло: Митя да Митя… Он говорит, что только две самые главные женщины его жизни - мать и жена - имеют право называть его Митей. Когда-то Даша гордилась этой привилегией, теперь…
        А еще он стал храпеть. Уляжется на спину, закинет руку за голову, ряззявит рот и давай… Раньше не храпел… Конечно, можно тронуть Митю за плечо. Он тут же перевернется на бок, и храп стихнет. Еще можно не рассматривать мужа, когда он пьет чай. Можно не замечать, как жадно он откусывает от бутерброда. Но как не заметить, если он завтракает всегда вместе с Дашей?
        О таких мелочах, как вечно незакрученный колпачок тюбика зубной пасты или плохо вычищенная обувь, можно даже не говорить. Эти моменты уже давно и в полной мере осветили кинематографисты. Но ведь когда подобных мелочей накапливается много, то они уже не производят впечатления мелочей. Они, эти мелочи, как капли, сливаются в огромный вал цунами, который запросто может смести с лица земли Дашину семью.
        Сегодня Даша опять ползала по полу ванной комнаты в поисках маленькой рифленой крышечки от пасты. Надо сказать, что ей даже не очень-то и хотелось ее найти. Она была бы рада выйти из ванной и предъявить Мите открытый, гнусно раздавленный и испачканный белыми разводами тюбик. Им можно было бы ткнуть мужу в самый нос и выплеснуть свое раздражение в крике: «Опять?!! Сколько можно?!!» Но крышечка как-то слишком быстро нашлась. Закусив в раздражении губу, Даша закрутила тюбик, отмыла его от пасты, поставила в пластиковый стаканчик и прошла на кухню. И вот вам - получите в награду за проявленную выдержку выпяченный подбородок с пиявочным ртом!
        Митя допил чай, посмотрел на Дашу и, улыбнувшись, констатировал:
        - Что-то ты нынче хмурая, Дашуня…
        До чего же ей не нравилось, когда он называл ее Дашуней! То есть раньше, конечно, нравилось. Теперь же эта вариация имени почему-то казалась вульгарной…
        Даша ничего не ответила мужу, стараясь припомнить, когда же все это началось. Когда она впервые почувствовала раздражение в ответ на самые рядовые Митины слова и довольно невинные проступки? Похоже, что давно… Да, она уже… очень давно… глядя на мужа, испытывает острые приступы неприязни. А в сущности, что такое - незакрученный колпачок зубной пасты? Ерунда! Даже если бы он вообще не нашелся, а тюбик в эти несколько минут успел скрючиться от усушки, и тогда не стоило бы так раздражаться. С другой стороны… если каждое утро смотреть на Митин рот…
        Даша так глубоко задумалась, что не заметила, как муж подкрался к ней сзади, обнял за плечи, поцеловал в шею и интимно шепнул в самое ухо:
        - Не выспалась?
        Дашу брезгливо передернуло. Муж не понял, что брезгливо. Движение плеч жены показалось ему эротичным и многообещающим. Он спустил с ее плеч шелк утреннего халатика и поцеловал сначала между лопатками, а потом в то место, где плечо плавно переходило в шею. Даша закусила губу чуть не до крови, чтобы только не заехать Мите этим же самым обнаженным плечом в лицо. Митя же не подозревал о ее мыслях, а потому спустил халат еще ниже. Скользкая шелковая одежонка услужливо обнажила весь Дашин торс, насборившись глянцевыми складками на поясе. Митя тут же положил обе руки на грудь жены. Даша поймала себя на том, что ей очень хочется пнуть мужа ногой в самое причинное место.
        - Юлька проснется, - не оборачиваясь, процедила она.
        - А мы тихохонько… - опять шепнул ей в ухо муж, ловко подхватил на руки и понес в спальню.
        В спальне Митя аккуратно положил Дашу на еще не убранную постель, быстрым движением повернул ручку двери в положение «закрыто» и вернулся к жене. Даша лежала, запрокинув голову и не шевелясь. Она боялась, что любое случайное движение выдаст ее неприязнь к нему. Лучше уж и не двигаться. Пусть действует сам.
        Мите такая ее неподвижность неожиданно пришлась по нраву.
        - Так и лежи, - попросил он и развязал поясок халатика. Его шелковые полы с легким шуршанием разошлись в стороны. Митя провел чуть подрагивающими пальцами по обнаженному телу жены и сказал:
        - Какая же ты у меня красавица, Дашуня…
        «Красавица Дашуня» отвернула голову и зарылась лицом в складки постельного белья. Митя опять не понял, что она это сделала только для того, чтобы не видеть его лица. Ему казалось, что это какой-то новый вариант любовной прелюдии. И она ему явно нравилась.
        Даша приготовилась стоически перетерпеть то, что теперь все больше и больше казалось ей насилием. Она закусила край пододеяльника, чтобы не завыть от острой неприязни к мужу, но он непостижимым образом сумел сделать так, что она очень скоро забыла о своей неприязни. Потом она обняла Митю за шею и наконец с жаром откликнулась на его ласки и поцелуи. По окончании интимного действа Дашино раздражение неожиданно улетучилось. Тяжесть, которая гнездилась у самого сердца, рассосалась. Ей вдруг сделалось легко и свободно.
        Даша посмотрела на Митю. Он натягивал джинсы. Его сильное, тренированное тело красиво выгнулось, на руках напряглась мускулатура. Профиль был тверд и мужественен, а ресницы - длинны и густы. Их унаследовала от него их дочка, Юлька. Дашины-то ресничишки - так себе… коротюсенькие… разве что крашеные - ничего… Нет, что ни говори, а Митя - очень привлекательный мужчина. А то, что он как-то не так пьет чай - ерунда, не стоящая выеденного яйца, Дашина блажь… дурь… Как хорошо, что она не стала сегодня скандалить из-за незакрытой пасты! И вообще! Она больше не будет обращать внимания ни на пасту и… ни на что другое!
        Митя наконец натянул на могучий торс футболку и бросил взгляд на Дашу, которая так и сидела на постели обнаженной, глядя на мужа во все глаза. Он по-детски обиженно протянул:
        - Ну-у-у… Да-а-аш… А я, дурак, уже оделся…
        Она засмеялась и накинула на плечи халатик. Митя сгреб ее в охапку, и они еще несколько минут запойно целовались, а потом, в обнимку, пошли будить десятилетнюю Юльку. Ей на сегодняшний выходной был обещан зоопарк.

        В зоопарке Даша изо всех сил старалась думать о том, что у них с Митей все хорошо. Ей очень не хотелось возвращения того состояния безысходности и тоски, с которым она проснулась сегодня утром. Чтобы нечаянно не соскользнуть мыслями на опасную тему, Даша без передышки общалась с дочкой, расспрашивая ее обо всем, о чем только было можно. Спросила даже о бывшей подружке Наташе Гусаковой, которая в этом году перешла учиться в другую школу.
        - Я ее с тех пор не видела, - равнодушно отозвалась Юлька, которой в этот момент совершенно не хотелось думать о Гусаковой, поскольку два медвежонка на площадке молодняка уморительно клянчили у посетителей зоопарка угощение, поднявшись на задние лапы и вытягивая вверх остренькие мохнатые мордочки.
        Даша, которой вдруг опять почему-то вспомнился утренний чай и прилепленная к чашке нижняя губа мужа, излишне громко расхохоталась и опять-таки чересчур громко прокричала:
        - Смотри-смотри, Юлька, какой потешный тигренок!
        Тигренок, который разлегся неподалеку от медвежат, был не столько потешным, сколько сонным, на что дочка тут же указала матери:
        - Да он сейчас заснет, мамочка! Ты лучше погляди, какие мишки! Вот бы можно было их покормить!
        Даше очень понравилось, что дочка подкинула новую тему для обсуждения, и с большим напором принялась объяснять ей, почему запрещено кормить зверей вообще, а их детенышей - в частности.
        - Да я знаю, мамочка, - отмахнулась от нее Юлька, - но уж очень хочется! Видишь, как они просят!
        Даша начала свое объяснение заново, на что Юлька уже и вовсе не реагировала, заливаясь тоненьким серебристым смехом. Митя, глядя на маленьких зверят, смеялся тоже, и Даша с неудовольствием заметила, что при этом очень некрасиво обнажаются его розовые десны и не слишком тщательно вычищенные зубы. Она подумала о том, что стоит завтра же купить отбеливающую пасту, а мужу предложить не скалить рот при каждом удобном случае. Не юноша, поди. Видно, что в верхней челюсти не хватает зуба.
        После площадки молодняка Даша потянула дочку за сахарной ватой, которую продавали такими большими клубками, что есть ее можно было очень долго и, следовательно, долго не разговаривать. С этими клубками они пошли к хищникам молча, потому что и Юлька, и Даша безостановочно откусывали куски ваты: Юлька - с удовольствием, Даша - с отвращением, но с большим желанием занять рот. Возле тигров, терзающих огромные куски кровавого мяса, дочка сунула свой клубок отцу, и тот, как ни в чем не бывало, принялся есть сладкую вату прямо возле тигриной клетки. Дашу скрючило от отвращения. Как он может есть возле окровавленного мяса с белыми сухожилиями, свисающими с красно-бурых кусков разваренными макаронинами? Она сунула свой недоеденный клубок в урну и отошла к клетке с рысью, такой же сонной, как тигренок на площадке молодняка. Даша только успела подумать о том, что неплохо было бы стать рысью, как услышала над ухом голос мужа:
        - Что с тобой, Дашуня?
        Даша вздрогнула, обернулась к мужу и, резиново растянув губы в улыбке, слишком быстро и задорно ответила:
        - Ничего! Все как всегда! Пойдемте к жирафам! Они такие грациозные!
        И они пошли к жирафам, потом к слонам. После того как были осмотрены клетки с хищными птицами, Юлька вдруг заявила, что устала и хочет есть. Уже с самой настоящей искренней радостью Даша потянула свое семейство к выходу из зоопарка. Она и так уже была на пределе. Ей хотелось вернуться в квартиру, где всегда можно найти занятие, к которому Митя не допускался. Например, можно погладить белье. Еще можно затеять, к примеру, пироги или пельмени. А что? Сегодня же выходной. Пусть дочка порадуется.
        На выходе из зоопарка раскинулся надувной замок с зубчатой стеной, со множеством башенок, арок, лесенок, горок и всевозможных крытых переходов. Даша подивилась тому, как умудрились надуть столь грандиозное сооружение за то не слишком продолжительное время, что они провели у клеток со зверями. Замок был очень ярким и казался уютно-мягким. Из его башенок и арок несся такой счастливый детский визг и смех, что Юлька тут же забыла об усталости и голоде и потребовала немедленно же купить ей билет на этот аттракцион. Даша сначала купила билет только дочке, потом, подумав немного, взяла билет и себе. В самом деле, не стоять же подле Мити до тех пор, пока Юлька не напрыгается в этом замке.
        Надувной замок оказался не столько мягким, сколько пружинистым. Не рассчитав силу движения, Даша смешно подскочила и упала прямо на ступеньки надувной лестницы, с которой тут же слетела кубарем вниз. Было совсем не больно и смешно, и Даша рассмеялась. Смеялась и Юлька, и все те, кто видел, как женщина скатилась со ступенек. Все так же смеясь, Даша встала на четвереньки, потом неуверенно поднялась и выпрямилась во весь рост. Она находилась в странном, ни на что не похожем мире, где всё не так, как на соседнем тротуаре. Здесь действовали другие силы и иные законы, а потому и существовать надо было по-другому. И Даша почувствовала, что внутри нее что-то сжалось и затаилось, а сама она как-то странно отвердела и округлилась, приспосабливаясь к новой реальности. Она стала такой же ненастоящей, как эти стены и лестницы, и такой же упругой.
        Она носилась по замку вслед за дочкой, мячиком отскакивая от надувных стен, падая, поднимаясь и хохоча во все горло. В этом самом горле что-то предательски булькало и грозило прорваться неконтролируемым рыком, но Даша давила в себе неподходящие к случаю эмоции. В надувном кукольном мире место только счастливым резиновым куклам.
        Юлька же была счастлива тем, что ее мать так по-ребячьи развеселилась. Даша ловила на себе восхищенные взгляды дочки и… настороженные Митины. Когда ей, не без труда пропихнувшейся сквозь узкий надувной переход, вдруг неожиданно пришлось встретиться глазами с Митей, она заметила в них тревогу и абсолютное неприятие происходящего. Передернув плечами, Даша стряхнула с себя взгляд мужа и понеслась дальше по лестнице замка. Она готова была к вечному блужданию в его переходах или к заточению в какой-нибудь надувной башне, только бы больше не встречаться глазами с Митей, только бы не объяснять ему причины своей небывалой веселости.
        Когда Юлька наконец устала и пришлось выбраться из замка, они с дочкой подивились твердости тротуара под ногами. Игра закончилась. Даша перестала быть резиново-легкой и упругой. Ей будто перекрыли дыхание и придавили к земле тяжелым грузом. И груз этот - Митя… То, что утром он снял с нее своими поцелуями, теперь навалилось с еще большей силой. То, что, сжавшись, таилось внутри молодой женщины во время бешеного гона по надувному замку, теперь разрослось, расширилось и заполнило собой весь ее измученный организм. Это была… нелюбовь к Мите… Неужели все-таки… нелюбовь…
        Потом они обедали в соседнем кафе. Перевозбудившаяся раскрасневшаяся Юлька толком не могла есть, и Митя смотрел на Дашу с укоризной, от которой и у нее кусок становился поперек горла. Потом они ехали домой. Дочка дремала, свернувшись калачиком на сиденье троллейбуса и положив голову Даше на колени. Можно было молчать, якобы оберегая Юлькин сон, и они с Митей молчали.
        Дома Даша с остервенением взялась за пироги. Она знала рецепт, который не требовал, чтобы тесто долго подходило, и навертела такое количество пирогов, которое им не удалось бы съесть всей семьей и за три дня. Пришлось звать в гости Юлькиных подружек. Весь вечер Даша провела вместе с детьми, организовывая им всевозможные конкурсы и викторины. Когда девчонки устали, пришлось опять накормить их пирогами, а потом устроить последний прощальный конкурс рисованных принцесс. Победила не Юлька, и потому страшно расстроилась. А Даша обрадовалась. После ухода дочкиных подружек можно было не спешить к Мите. Кто, в конце концов, научит ребенка рисовать, если не мать? Отец не в состоянии нарисовать даже бабочку, не то что лицо принцессы!
        И они с Юлькой рисовали бы долго, если бы Митя не явился к ним с ультимативным заявлением:
        - Немедленно заканчивайте и спать! А то завтра в школу Юлию Дмитриевну будет не поднять!
        - Ну-у-у па-а-а-а… - заканючила Юлька, но отец был непреклонен. Он собственноручно вытащил фломастер из дочкиных рук и сопроводил ее в ванную комнату.

        - Ну и как это называется? - спросил Дашу Митя, когда она забралась к нему под одеяло.
        Даша улеглась поудобнее, завела глаза к потолку и спросила:
        - Что именно?
        - Не понимаешь? - неприятно рассмеялся Митя.
        - Не понимаю, - охотно согласилась Даша. Она действительно не знала, что он скажет дальше, насколько он сумел разгадать причину ее неестественной веселости.
        Митя навис над Дашей, внимательно глядя ей в лицо. Она не выдержала его взгляда и отвела глаза будто бы только для того, чтобы поправить сбившееся белье. Муж с раздражением вырвал у нее из рук кончик одеяла и спросил:
        - Слушай, Дашка, ты влюбилась в другого, что ли?
        - С чего ты взял? - искренне изумилась она.
        - С того! Ты думаешь, что я полный болван и ничего не замечаю, да?!
        - Нет, я так не думаю…
        - А если не думаешь, то отвечай: влюбилась, да?!
        - Ерунда какая… - пробормотала Даша.
        - Какая же это ерунда, если ты глаза прячешь!
        - Я не прячу.
        - Прячешь!
        - Нет… Ну… хочешь я поклянусь… Юлькиным здоровьем… что ни в кого не… влюбилась…
        - Еще не хватало в это ребенка впутывать! Даже не вздумай!
        - Ну… тогда я не знаю, чего ты от меня хочешь…
        Митя плюхнулся в постель на спину рядом с женой, тоже завел глаза к потолку и сказал:
        - Я же чувствую, Дашка: с тобой что-то случилось… Ты… Ты… В общем, у меня такое впечатление, что ты с трудом выносишь меня…
        - Я… не с трудом… нет…
        - Врешь!
        - Нет! - Даша выкрикнула это с таким надрывом, с каким стоило бы кричать слова любви сомневающемуся человеку. Митя понял это соответствующим образом, а потому опять навис над женой и тихим интимным голосом попросил:
        - Тогда скажи, что любишь…
        Сделав над собой неимоверное усилие и чуть не расплакавшись при этом, она произнесла мертвыми губами:
        - Люблю…
        - Одного меня? - не унимался Митя.
        - Одного тебя, - согласно повторила она.
        Даша чувствовала, что Митя не столько поверил, сколько очень хотел ей верить, а потому тут же впился своими губами в ее, безжизненные и холодные. Потом принялся торопливо целовать лицо жены куда придется, приговаривая между поцелуями:
        - Я же люблю тебя, Дашка… так люблю… А ты… ты просто устала… Этот быт, он кого хочешь доведет… Одни вот эти… пироги… чего стоят… Даша… хочешь я тебе путевку куплю на неделю куда-нибудь… в какой-нибудь пансионат под Питером, а? Или еще можно в Старую Руссу… Там санаторий… наши женщины… ну… из цеха… ездят… А хочешь на юг? Там уже, наверное, тепло… купаться можно… Ты отдохнешь от меня… соскучишься… А, Даш! Хочешь поехать?
        На Дашиных глазах набухли слезы. Она изо всех сил старалась не дать им пролиться. Какая же она мерзавка… Митя любит ее, жалеет… готов ради нее на все, а она… Да что же это такое? За что? За что это Мите? За что ей, Даше? Может быть, действительно поехать в санаторий, забыться… Да разве же можно забыться? Она ведь уже и на минуту не может перестать думать о том, что разлюбила его. Она разлюбила… разлюбила… И никакие санатории не помогут… ничто не поможет… никто…
        Даша захлебнулась слезами и заломила руки. Что же делать? Что?!
        А Митя целовал эти ее надломившиеся руки и все приговаривал и приговаривал одно и то же:
        - Люблю… Дашенька… так люблю… Я же твой муж… Разве кто-нибудь будет тебя любить так, как я… Никто… я один знаю… как тебе лучше… - И он уже стаскивал с нее ночную рубашку. Даша не противилась, потому что ей было всех жалко: его, себя и почему-то Юльку, которая безмятежно спала в своей комнате. И в конце концов, как и утром, она не заметила, как сама начала отвечать на поцелуи мужа, а потом обняла его за шею, и они унеслись в мир чувственных переживаний, которые надолго отбили у Даши охоту кого-нибудь жалеть.

        Иван Андреевич Лукьянов, старший преподаватель политехнического колледжа, ехал домой в метро. Конечно же, у него была машина, старенькая белая «девятка», но он не любил на ней ездить. Иван Андреевич вообще не любил рулить. Он любил, чтобы его само несло по жизни. Вот как сейчас, в метро. Он сидел, а оно, метро, его везло. Несмотря на то что у преподавателей колледжей очень маленькая зарплата, Иван Андреевич особой нужды в деньгах не испытывал. Он был хорошим физиком, а потому имел много частных уроков. Мог запросто подготовить в любой вуз, за что прилично платили самой конвертируемой валютой. В отличие от «девятки» работу свою он любил. Любил именно преподавание. От классного руководства или, правильнее сказать, кураторства всегда отказывался. Начальство неохотно, но все же шло ему на уступки, опять же потому, что он был очень хорошим физиком. «Очень хороший физик» изобретал в рамках своего предмета особые таблицы для запоминания, эксклюзивные алгоритмы выведения формул, проводил нестандартные лабораторные работы и читал очень интересные лекции. Иван Андреевич не смог бы работать в школе, где надо
вытирать сопливые носы и проверять домашние задания. Он испытывал состояние полета и парения во время собственной лекции. Он не задумывался над тем, слушают ли его учащиеся, и правильно делал. Его всегда слушали. Его «пары» любили. Любили даже практические занятия, потому что у доски вместе с Лукьяновым самый запущенный олигофрен умудрялся решить любую задачу. Иван Андреевич задавал такие умные наводящие вопросы, так тонко подсказывал и направлял, что процесс решения превращался в увлекательную логическую игру, в которой одерживал верх все тот же любой запущенный олигофрен. На преподавание в институт Ивана Андреевича не тянуло, хотя не раз предлагали. Для института надо было бы перестраиваться, чего он не любил, а деньги и в высшей школе платили маленькие.
        Жена у Лукьянова была хоть куда. Красивая и видная. Она тоже была из преподавателей. Преподавала английский язык на частных курсах, за что денег ей, с точки зрения Ивана Андреевича, платили немереное количество. Элла строго блюла диету, три раза в неделю занималась в спортивном зале очень навороченным фитнесом, а по выходным еще и плавала в бассейне. Благодаря всем вышеперечисленным процедурам она была подтянутой и стройной, гордо держала голову и запросто могла, что называется, «коня на скаку…»
        Кроме жены Эллы, Иван Андреевич имел еще двух пацанов, семи и девяти лет, а также вздорного, но все равно любимого короткошерстного кота по имени Михаил.
        Элле, конечно, здорово не нравилась Лукьяновская «девятка», которая к тому же слишком часто простаивала. Она записалась на курсы для получения водительских прав, рьяно посещала их и в самом скором времени намеревалась самостоятельно водить машину, чтобы не зависеть от мужа. На новый автомобиль она уже накопила и начала копить на дачу в престижном загородном районе. Таким образом, в жизни Ивана Андреевича было практически все, чего только может пожелать рядовой обыватель (если, конечно, не считать временное отсутствие загородной дачи), но он почему-то не чувствовал себя счастливым. Вот и сейчас он ехал в вагоне метро в самом дурном расположении духа. Он пытался понять, что его не устраивает на данный момент, и не мог найти в собственной жизни ничего такого, из-за чего стоило бы духом падать.
        Элла была дома. Как всегда, красиво причесана и накрашена. Друзья Лукьянова не переставали восхищаться тем, что его жена всегда в полной боевой готовности, когда бы они ни задумали завалиться к ним в гости. Сейчас на Элле были надеты серые короткие брючки и свободная футболка в синюю и белую полоску. Никаких домашних тапочек она не признавала, а потому на ногах были надеты домашние туфельки из мягкой бежевой кожи.
        Лукьянов с большим неодобрением посмотрел на эти туфельки и удивился сам себе. И чем они ему не угодили? Неужели было бы лучше, если бы Элла ходила по дому в разношенных шлепанцах и смятом запятнанном халате! Гораздо неприятнее туфелек были Эллины губы, жирно намазанные коричневой помадой. Нет, конечно, этот цвет ей шел, но к чему косметика дома?
        - Ванечка, ты пришел! - радостно проворковала Элла и поцеловала мужа в щеку. Он торопливым движением стер со щеки след губной помады, сразу прошел в ванную и сунул руки под струю горячей воды. Его почему-то передернуло, когда он смывал с пальцев блестящие коричневые полосы. На щеке тоже остался след. Лукьянов старательно стер его полотенцем, после чего сразу бросил его в корзинку для грязного белья. Кроме полотенца, в ней не было ничего. Элла непостижимым образом успевала все: и в спортзал сходить, и на работу, и уроки у сыновей проверить, и белье простирнуть, и обед приготовить. Надо было бы радоваться такой женской мобильности, а Иван Андреевич почему-то раздражался с каждым днем все сильнее и сильнее. Он посмотрел на свое недовольное лицо в зеркало, и настроение окончательно упало до нуля. Вот сейчас он выйдет из ванной, и Элла подаст ему роскошный ужин. Рядом с его тарелкой будет непременно стоять маленький стаканчик с какими-нибудь цветочками или веточками, перевитыми розовыми или голубыми ленточками. Элла однажды увидела такой элемент сервировки стола в каком-то журнале и взяла его на
вооружение. Если бы она только могла предположить, как Лукьянова тошнит от этих ленточек.
        Как и ожидал Иван Андреевич, на столе возле его тарелки с удивительно красиво поджаренной золотистой рыбой действительно стоял маленький букетик тоненьких березовых веточек с недавно проклюнувшимися ярко-зелеными листочками. Ленточка на этот раз была под цвет жареной рыбы - золотистая. На полу, прямо под рыбой, сидел кот Михаил и напряженно вглядывался в глаза хозяину с выражением немого вопроса на потешной полосатой мордочке: даст или не даст? Иван Андреевич и дал бы, но знал, что Элла тут же закричит, что котам рыбу нельзя. И с чего она это взяла? Возьми любую детскую книжку - там всегда коты лакомятся свеженькой рыбкой. Впрочем, Михаил и так толстый до неприличия. Пусть попостится… Лукьянов тяжко вздохнул и зачем-то крепко стиснул зубы. Потом все-таки вынужден был открыть рот, поскольку через стиснутые зубы рыба не пролезала. Кроме того, он намеревался задать жене вопрос, ответ на который давно знал.
        - Почему без картошки? - спросил Иван Андреевич, брезгливо отшвыривая вилкой стручки зеленой фасоли и кружевные листья салата.
        - Ванечка, я тебе уже сто раз говорила, что мясо и рыбу лучше есть с зеленью. Картошка у меня запланирована на завтра. Будет запеканка. Ты рад? - Элла подсела к мужу за стол и заглянула ему в глаза.
        - А что-нибудь незапланированное можно будет завтра съесть?
        - Вань, ну что ты злишься? - без тени раздражения спросила Элла. - Все же хорошо!
        Это особенно рассердило Лукьянова. Еще бы! У него внутри все обливается желчью, а ей хоть бы что! Не женщина, а йог! У нее, видите ли, все хорошо! А у него вот нехорошо! У него все плохо! Отвратительно!
        Всего этого Иван Андреевич жене не сказал. Он даже не сказал, что не злится. Он послушно наклонился к тарелке и принялся подгребать обратно к рыбе только что отшвыренную на край тарелки фасоль.
        - Вот и хорошо! - обрадовалась Элла. - А к запеканке я завтра сделаю салат из редиса с сельдью! Как ты любишь, хорошо?
        Лукьянов кивнул. С сельдью, так с сельдью, один черт. Хотя, могла бы сказать не «из редиса с сельдью», а «из редиски с селедкой» - все было бы приятней. Иван Андреевич замер с куском рыбы, не донесенным до рта. Какой ужас! Он придирается даже к словам Эллы! Вот паразит!
        - Кстати, Ванечка, - опять начала жена, - на завтра я договорилась с Галиной Матвеевной. Она будет ждать тебя в 19.00.
        Лукьянов поднял удивленные глаза на жену, что должно было означать: «С какой еще Галиной Матвеевной?»
        - Как это с какой! - мгновенно поняла его Элла. - Со стоматологом, Галиной Матвеевной Соломатиной!
        - Со стоматологом? - еще больше удивился он.
        - Ваня! - Жена смерила его укоризненным взглядом. - Не ты ли на прошлой неделе жаловался, что у тебя болит зуб?
        - Так это ж было на прошлой неделе… Он уже и… не болит давно…
        - Ты прямо как ребенок, честное слово! Раз звоночек был, значит, надо лечить! В нашем с тобой возрасте новые зубы не вырастают!
        Зуб, на который Иван Андреевич жаловался на прошлой неделе, у него иногда побаливал и на этой, но к стоматологу он идти не хотел. Вообще, трудно найти человека, который хотел бы по доброй воле пойти к зубному врачу, но Лукьянову не понравилось еще и то, что жена опять все решила сама, даже не посоветовавшись с ним.
        - Какого черта, Элла?! - прогремел Иван Андреевич, отбросив в сторону вилку.
        - А что такого? Разве ты не сможешь к ней завтра сходить?
        Сама не подозревая, жена бросила мужу спасительный круг, который он тут же подхватил:
        - Да… Да! Не могу! Я занят, понимаешь, занят! И именно в 19.00! Ты хотя бы удосужилась меня спросить!
        - Но… Ванечка, я же знаю, что в четверг ты заканчиваешь раньше обыкновенного, а потому вполне можешь успеть к Галине Матвеевне!
        - А вот как раз завтра я заканчиваю не раньше обыкновенного, а позже! - зло крикнул он.
        - Почему? - Несмотря на его явное раздражение, Элла по-прежнему олицетворяла собой полное спокойствие.
        - А потому… потому что… у нас завтра в колледже… родительские собрания! - Лукьянов выкрикнул первое, что пришло на ум.
        - Но ты же не…
        - Да! Я «не»! - перебил он жену. - Но я обещал, что зайду к родителям всех групп, у которых веду физику! Есть, знаешь ли, о чем поговорить!
        - Ну… хорошо… Я порошу перенести твой визит… Когда? - Элла опять вскинула на мужа безмятежные серые глаза. - Какой день тебя устроит?
        Лукьянову хотелось крикнуть, что никакой. Ему хотелось послать к чертям собачьим и стоматолога Галину Матвеевну, и жену Эллу, и весь мир, но он ограничился двумя словами:
        - Завтра уточню.

        После ужина Иван Андреевич уселся у телевизора, угрюмо уставившись на экран и мало понимая, что на нем происходит. Он знал, что жена позволит ему переваривать жареную рыбу с зеленой фасолью не больше часа. Потом она пошлет его в душ, чтобы он, сытый и чистый телом, выполнил пресловутый супружеский долг. Сашка с Сережкой временно гостили у бабушки с дедушкой. Элла считала, что отсутствием детей надо пользоваться с размахом, то есть совокупляться не поздней ночью по-быстрому, а любить друг друга вечером, с чувством, толком, расстановкой и желательно с музыкальным сопровождением и ароматическими свечами. Лукьянов ненавидел ароматические свечи. От их приторного запаха у него всегда болела голова. Любить жену под музыку ему тоже не нравилось. Почему-то казалось, что он должен попадать в такт, а он никогда не попадал.
        Ровно через час после того, как Иван Андреевич опустился в кресло перед телевизором, в комнату вошла Элла. Вместо брючек и футболки на ней был надет темно-синий халатик, сшитый в форме японского кимоно. Это был знак. Надо было подниматься и идти в душ. Лукьянов решил сделать вид, что увлечен происходящим на экране, и не реагировать на кимоно. Он вгляделся в экран и выяснил, что «увлечен» передачей о лечебной физкультуре для беременных женщин. Мысленно плюнув в сторону предавшего его телевизора, Лукьянов щелкнул кнопкой выключения, бросил пульт в кресло и обреченно поплелся в ванную.
        Душ его не взбодрил. Не бодрила и музыка, льющаяся из спальни. Возле дверей Иван Андреевич опять так же тяжко вздохнул, как над жареной рыбой, с силой выдохнул и вошел к жене. Она уже лежала полностью обнаженной на новом ярко-красном белье, которого Лукьянов еще никогда не видел. Вместо того чтобы тут же протянуть руки к Элле, он присел рядом с ней на кончик постели, пощупал руками простыню и зачем-то спросил:
        - Шелк?
        - Сатин, - ответила жена, - но качественный, тонкий.
        - А-а-а… - еще немного потянул время Лукьянов. Потом время все-таки вышло и надо было переходить к эротическим процедурам. Он неохотно перевел взгляд на Эллу. Она, как всегда, была очень красива. Но даже ее сильное, тренированное тело без единого лишнего грамма жира Ивана Андреевича не вдохновило. Прилива желания он не чувствовал. Зато чувствовала Элла. Она привстала с постели и начала стягивать с него махровый халат. После того как его обнажили, скрывать отсутствие желания стало невозможно.
        - Ты устал? - сочувственно спросила жена.
        Ему оставалось только жалко кивнуть.
        - Это ничего, - опять не огорчилась она. - Сейчас у тебя все получится.
        И у него действительно получилось. Он дорого дал бы, чтобы не получилось, чтобы Элла поскорее задула свои кошмарные свечи, выключила музыку и позволила ему просто почитать детектив. Но его жена была продвинутой во всем. Она сделала все возможное, чтобы «сильно уставший на работе мужчина» сначала расслабился, а потом распалился до первобытного полузвериного состояния.
        Когда удовлетворившая сексуальный голод жена ушла на кухню готовиться к занятиям с какими-то «продвинутыми пользователями» английского, Иван Андреевич тут же потянулся за недочитанным детективом, но читать так и не смог. Он думал о том, что происшедшее между ним и Эллой не имеет никакого отношения к любви. Его жена владела технологией, точно следуя алгоритму которой можно вдохновить любого импотента. То есть он, Лукьянов Иван Андреевич, только что был жестко изнасилован собственной женой. Именно она была ведущей стороной, именно она довлела и требовала, а он послушно исполнял ее приказания. Она совершенно не стеснялась его. Она хотела получить от мужа как можно больше удовольствия и получила именно то, что запланировала. Лукьянов, конечно, тоже кое-что получил, но радости от этого не испытал. Все было как-то неправильно. Слишком технично. Эмоционально, но бесчувственно.
        Да, Элла планировала даже секс. В ее жизни не было ничего случайного и спонтанного. Вроде бы это должно было Лукьянова устраивать. Его жена, как локомотив, тащила на себе их семейную жизнь, а ему оставалось лишь ехать за ней мерно покачивающимся вагончиком. Ему не надо было рулить, что он не любил. Ему нравилось, чтобы его что-нибудь по жизни несло, его и несла Эллина забота. Так в чем же дело? Почему после стольких лет совместной жизни ему вдруг так все опротивело? Элла не изменилась. Она и в юности была такой же волевой, сильной и темпераментной. Она почти не изменилась внешне. Была хорошей женой и матерью. Она была прекрасной любовницей, что только что еще раз доказала минуту назад. Чего же ему не хватает?
        Иван Андреевич уставился в потолок, тяжело вздохнул и замер на выдохе. Он вдруг понял: ему не хватало любви. Да… любви… Пожалуй, стоит признаться, что он абсолютно не любит свою замечательную во всех отношениях жену. Не любит… Он пользуется ею… и только… И весь ужас состоит в том, что ничего нельзя изменить. Ничего… Разве он сможет оставить Эллу? Нет… У них же есть Сашка с Сережкой… Да и вообще…
        Лукьянов запустил книжкой в шкаф, повернулся на бок и уснул на новом красном белье обнаженным, как измученный любовью юноша в постели не менее юной возлюбленной. Он не услышал, как скрипнула дверь спальни и сквозь нее протиснулась толстая серая тушка Михаила. Кот недовольно потянул носом, втягивая в себя запах затушенных ароматических свечей, несколько раз чихнул и запрыгнул на хозяйскую постель. Белье тоже пахло незнакомо и неприятно. Михаил потоптался на постели, брезгливо подергивая лапами, и улегся поближе к хозяину, чтобы вдыхать знакомый запах его тела.

        Занятия в колледже закончились в пять часов вечера. Возвращаться домой было нельзя. Надо было где-то проболтаться как минимум часа три. Лукьянов сказал жене, что родительские собрания начнутся в семь, значит, отправиться домой можно будет не раньше восьми часов. Ну и где же провести эти долгих три часа? Иван Андреевич невольно улыбнулся. Мужики, у которых есть любовницы, не знают, как уложиться в уворованные у жены три часа, а он совершенно не представляет, куда себя деть. Честное слово, лучше было все-таки пойти к стоматологу! По крайней мере, перестал бы наконец ныть зуб! Но тогда получается, что Элла опять права! Ну… права… И что?
        Может быть, перекусить в каком-нибудь недорогом ресторанчике? Пожалуй, это дельная мысль! Он сейчас пойдет в ресторан и закажет себе кучу неправильной, нездоровой пищи, например огромный кусок мяса с жареной картошечкой и всякими жгучими и жирными приправами. Да! И еще водочки! Холодненькой, в запотевшем графинчике! Именно в графинчике! Можно спросить и солененького огурчика! Эдакого… пупырчатого… чтобы откусывать с хрустом…
        Мясо с картошечкой почему-то не шло. Водка пилась, а мясо никак… Чертова Элла приучила совсем к другой пище. Лукьянов удивлялся, но ему было неприятно, что мясо такое острое. Оно казалось пережаренным и чересчур жирным. Иван Андреевич решил не отчаиваться и спросил себе отварной рыбы. Рыба тоже не пошла. То ли казалась безвкусной после специй, которыми было обильно сдобрено предыдущее блюдо, то ли он все-таки уже наелся мясом. Десерт Иван Андреевич съел весь и тут же пожалел об этом. Кусок торта с масляным кремом до того неудобно улегся в желудке, что хоть кричи или спрашивай себе «Мезим-форте».
        Лукьянов допил водку и наконец почувствовал, что опьянел. А что? Неплохое ощущение. Что-то он давно не напивался… Зря… Похоже, что сейчас и мясо прошло бы… Эх, зря унесли… Черт! Надо было сначала напиться, а потом заказывать еду! Кретин! Кретин и… этот… как его… импотент! Импотент? А может, ударить по девочкам? Может, с ними… того… захочется… Нет… ни с кем не хочется… Импотент… Законченный импотент…
        Лукьянов сделал знак официанту и расплатился, подивившись тому, как дорого обошелся ему толком не съеденный ресторанный ужин. Хорошо все-таки, что не спросил себе «Мезим» и… девочек…
        На улице так похолодало, что Иван Андреевич несколько протрезвел. Он посмотрел на часы мобильного телефона и здорово огорчился. Он провел в ресторане всего полтора часа. Куда деть оставшиеся полтора? Хотя… хорошо, что они у него есть. Элла сошла бы с ума, если бы увидела его таким пьяным! С другой стороны, интересно посмотреть, как она сходит с ума! Он никогда раньше не видел. Осознав это, Лукьянов даже приостановился. Надо же! А ведь, и в самом деле он никогда не видел свою жену в состоянии душевного раздрая! В самых критических ситуациях ее не покидало спокойствие и способность соображать. Его жена не женщина! Андроид!
        - Ваня? - Лукьянов услышал голос «андроида» и обернулся. Рядом с ним остановилась его собственная «девятка», из открытой дверцы которой выглядывала жена.
        - Элла? - удивился Иван Андреевич. - Ты что тут делаешь? Почему ты на машине?
        - Потому что я получила права, и сейчас еду расплатиться за новую машину! Завтра пригонят… Хотела тебе сделать сюрприз.
        - У тебя получилось… - отозвался он.
        - А ты что здесь делаешь? - спросила Элла и посмотрела на часы. - Почти семь… Ты почему не в колледже?
        Лукьянов поймал себя на том, что ему хочется заканючить что-нибудь вроде «я больше не буду», как делают дети, пойманные в момент прогула учебного заведения.
        - У вас что, отменили собрания? - не унималась Элла.
        - Да! - радостно подхватил Иван Андреевич. - У нас отменили собрания!
        - Почему?
        - Санэпидемстанция запретила, - моментально нашелся он.
        - Да?
        - Да… Ртуть… понимаешь ли… разлили… по колледжу… Не хочет пацанва родительских собраний… - Лукьянов удивлялся сам себе. Надо же, как складно врет! Не иначе он лучше соображает в состоянии алкогольного опьянения. Пожалуй, стоит это учесть!
        - Тогда поехали со мной! - решительно произнесла Элла.
        Как и всегда, Лукьянов не смог ей противиться. Стоило ему усесться в машину, как запах водочного перегара заполнил салон «девятки». Он даже сам умудрился это почувствовать.
        - Ты что, пил? - спросила Элла, резко обернувшись.
        - Ну… так… чуть-чуть… Мы выпили, чтобы, значит, ртуть… нейтрализовать… Она же ядовитая… А потому мы…
        - Не ври мне, Лукьянов, - очень серьезно оборвала его Элла. - Зачем ты врешь?
        - Я вру? Я не вру. С чего ты взяла, что я вру? Я и не думал врать. Да и зачем мне врать? Да если бы я врал…
        - Заткнись.
        Иван Андреевич сразу же так и сделал. Он никогда не слышал от Эллы ни одного грубого слова. Она вообще никогда не употребляла ни жаргонных слов - ни сленговых, ни популярных идиоматических выражений. Ее речь была безупречно правильной, поэтому слово «заткнись» в ее устах прозвучало для Лукьянова так, будто жена заковыристо выматерилась.
        - На сегодняшний день в вашем колледже не были назначены родительские собрания? - полуутвердительно спросила она.
        - Почему это не были? Я же говорю… были, а потом… ртуть… и все такое…
        - Ваня, ты шел на свидание с другой? И поэтому выпил? Для храбрости?
        Элла спросила это будничным спокойным тоном, и это особенно задело Лукьянова. Почему она считает, что ему для храбрости непременно надо выпить? То есть она держит его за ничтожество, которое само по себе ничего не может… Как же она ошибается! Он все может! То есть вообще все! Все, что угодно!
        - Я уже был на свидании с другой! - запальчиво выкрикнул он. - У меня сегодня вообще не было занятий, понятно?! - погнал, выражаясь современным языком, мутную волну он. - И выпил я, если хочешь знать, не «до», а «во время»! Мы с ней вместе пили! Вот так!
        На слове «так» Лукьянов чуть не прикусил язык, потому что Элла рванула машину с места. Старенькая «девятка» понеслась по магистралям Питера с такой скоростью, которую только можно было развить. Ивану Андреевичу казалось, что они непременно в кого-нибудь врежутся или вылетят на тротуар на особо лихом повороте. Элла наверняка совсем недавно начала ездить без инструктора, а потому, скорее всего, не справится с управлением. Но Элла справлялась. Она всегда и со всем справлялась, а потому Лукьянов в самом скором времени не только совершенно успокоился, но даже и задремал, благо жена больше не докучала ему вопросами.
        Возле дома Элла бесцеремонно растолкала его и потребовала выйти из машины. Иван Андреевич не сразу сообразил, где и с какой стати находится. А когда все вспомнил, у него сразу свело скулы от тоски. Сейчас придется объясняться с женой. На кой черт он соврал ей про любовницу? Он ведь даже не знает, с чем их едят!
        В квартире в состоянии полной безнадеги Лукьянов опустился в любимое кресло перед темным экраном телевизора и недвижимо застыл. Если Элла его выгонит, то идти совершенно некуда. Да и не хочется никуда. И ничего не хочется. Он на всю оставшуюся жизнь наелся жирного мяса и напился водки из запотевшего графинчика.
        - Ванечка! - Элла бухнулась перед ним на колени, впервые не переодевшись. Прямо так. В стильном костюме цвета, как она утверждала, малиновой пенки. Лукьянов обалдело уставился в глаза жены с размазанной косметикой. Такого беспорядка на ее лице он никогда не видел.
        - Ва-а-анечка… - жалобно повторила она и уткнулась лицом с потекшей тушью прямо ему в колени, обтянутые светло-голубыми джинсами. Иван Андреевич как раз успел пожалеть новенькие джинсы, которые теперь непременно придется стирать, когда Элла вдруг заговорила, горячо и надрывно, так, как не говорила с ним никогда: - Я люблю тебя, Ванечка… Очень сильно люблю… Зачем тебе какие-то еще женщины, если есть я? Посмотри же на меня, милый мой…
        Он послушно взглянул на сморщенное и покрасневшее, а потому некрасивое лицо жены. Вот, значит, какова она в состоянии душевного раздрая… Да-а-а… раздрай никого не красит, даже Эллу… А с чего бы ей, собственно, так расстраиваться? Что произошло-то? Подумаешь, выпил чуть-чуть… Лукьянов уже забыл, что только что «впарил» жене про любовницу, а она между тем продолжала:
        - Ну что тебе в других женщинах? Чего тебе не хватает? Я же для тебя все, что хочешь… Хочешь, не будем покупать новую машину? Ну ее… к черту! Хочешь, поедем куда-нибудь… на какой-нибудь модный курорт? В круиз? Хочешь? Мои родители, ты же знаешь, охотно возьмут мальчишек к себе… Ванечка, ты только скажи…
        Лукьянову ничего не хотелось говорить. Ему не хотелось смотреть в лицо жены. Ему опять хотелось напиться. И не так, как сегодня в ресторане, а до бесчувствия, чтобы рухнуть на пол кулем и забыться. А Элла уже стянула с себя пиджак костюма и бюстгальтер. Перед лицом Ивана Андреевича качнулись маленькие упругие груди Эллы. Вместо того чтобы обрадоваться, он с неприязнью подумал: «Опять…» А она уже расстегивала на нем джинсы. Лукьянов подивился тому, что жена не гонит его в душ… Сейчас она все делала неправильно, вне постоянного сценария, но даже это ничуть не заводило Ивана Андреевича. Ему стало стыдно. Довел выдержанную сильную женщину до истерики и даже не собирается утешить ее здоровым сексом. Черт! Что же сделать? Ну что же сделать, чтобы хоть как-то… Он постарался припомнить самую расхристанную сцену, которую доводилось видеть в порнофильмах, и дело несколько сдвинулось с мертвой точки. Выпроставшись из кресла, он собственноручно раздел жену до конца и проделал все то, что полагается в таких случаях, воображая себя одновременно самым отвязным мачо, суперпорнозвездой и сексуальным
маньяком-насильником. Его, правда, все время отвлекал кот Михаил, который со снисходительным интересом наблюдал за разыгрывающейся перед ним сценой, но все же Элла вроде бы осталась довольной.

        Майя Орлова не была замужем и к замужеству не стремилась. Ей было вполне комфортно жить так, как жила, и она не собиралась ничего менять. Конечно, при таком положении вещей в старости ей некому будет подать воды, но, может быть, это вовсе и не худший вариант. Некоторые дети не только воды не подадут, а еще и отберут то, что родители имеют. На что они нужны, такие дети? Да и пока их вырастишь - совсем с лица спадешь! А она, Майя, очень даже хороша лицом. И фигурой. А потому мужским вниманием никогда не была обижена. В юности она, как и все прочие девушки, страстно влюблялась в своих поклонников, а потом как-то перестала. Она и сама не заметила, когда это с ней случилось. Майя считала, что переросла любовные страсти, своевременно заменив их удобными кратковременными привязанностями. Она работала в отделе технического контроля на предприятии по изготовлению сталелитейных конструкций. Почти все более-менее достойные мужчины ее отдела, а также смежных с ним побывали у нее в постели. Некоторые там задерживались дольше других, но никого из них Майя не хотела бы оставить у себя навсегда.
        Каждый новый роман она всегда начинала с большим подъемом. Начало романа всегда было праздником. Майя затаривалась провизией сразу на месяц, поскольку на более длительные отношения не настраивалась. В конце концов, в магазин всегда можно сбегать, если объект будет заслуживать хорошей кормежки более продолжительный срок. Еще она обязательно покупала себе новое белье, как можно красивее и дороже предыдущих образцов. И новенький пеньюарчик, полупрозрачный и в кружевах. В первый же вечер она облачалась в свежекупленное белье и пикантный пеньюар, чтобы претендент на ее внимание сразу понимал, что конфетно-букетным периодом можно пренебречь. В конце концов, они взрослые люди и незачем обманывать друг друга. Все знают, зачем мужчина с женщиной встречаются на квартире последней, а потому честнее сразу дать человеку понять, чего она от него хочет.
        Некоторые понимали неправильно и даже собирались развестись ради Майи с женами, если таковые имелись в наличии. Майя всегда наставляла их на путь истинный. «Жена - это святое, а телу иногда можно устраивать небольшие праздники плоти», - учила она тех, кто еще не дошел до этой простой истины своим умом. Надо сказать, что большая часть мужчин в этом и не сомневалась. Небольшая часть сомневающихся как-то быстро сомневаться переставала, а потому жизнь Майи катилась себе и катилась по годами наезженной колее.
        Расставание с надоевшим мужчиной она воспринимала в качестве еще более крупного праздника, нежели первую встречу с ним. Майя с большим удовольствием убирала квартиру, вымывая и вычищая из нее все следы пребывания в ней мужской особи. Потом ложилась на диван и предавалась неге перед телевизором. Когда ей снова делалось неуютно и одиноко, она выбирала себе другой мужской объект и принималась эффектно подрагивать перед ним длинными, хорошо прокрашенными ресницами. Обычно хватало трех дней, чтобы мужчина догадался, что означают сии ресницедвижения, и распахивал для Майи свои сильные объятия. Осечек не было никогда. То есть ей ни разу не встретился ни один мужчина, который отказался бы от встречи с ней, даже в том случае, если никогда ранее этого и не планировал.
        В описываемое время любовником Майи Орловой являлся Григорий Осипчук, с которым она познакомилась в один из обеденных перерывов. Вообще-то, сотрудники Майи перекусывали на рабочих местах, принося еду из дома и разогревая ее в микроволновке. В тот день нескладный Петя Иванчук спалил эту чудо-печку. Пете всыпали по первое число и обязали отремонтировать микроволновку самостоятельно или немедленно же сдать в ремонт. Голодный и злой Петя, потерявший в ненасытной утробе печи свой обед, с самым мрачным видом собирался нести ее в ремонт. Некоторые сотрудники, чертыхаясь и зло поглядывая на Иванчука, остались в отделе жевать холодные бутерброды, другие, не желая нюхать гарь, которая заполнила все помещение и даже чувствительно щипала ноздри, отправились на промысел за ворота предприятия. Майя, которой было очень жаль недотепу Петра, помогла ему поймать такси и отправилась перекусить в маленькую кафешку с детским названием «Ладушки». Там она и познакомилась с Григорием.
        Майя взяла себе салат из свежей капусты, оладьи с медом и застыла со своим подносом посередине маленького помещения. Все столики, как на грех, были заняты.
        - Девушка, идите сюда, - услышала она приятный мужской голос, доносящийся из самого дальнего угла кафе. Майя, вытянув шею, повернулась на голос и встретилась глазами с очень приятным молодым брюнетом с усами и маленькой бородкой, соединяющимися друг с другом необыкновенно стильно выстриженными переходами. Возле «усов с бородкой» действительно пустовал пластиковый темно-синий стул, к которому Майя незамедлительно и отправилась.
        Она видела, что интересный брюнет пригласил ее к себе не только из тех соображений, что рядом находился пустующий стул, а еще и потому, что она ему понравилась. Уж Майя-то умела отличать заинтересованные мужские взгляды от обыкновенных, обывательских. Перед усато-бородатым стояла совершенно пустая тарелка с небрежно брошенной в нее смятой бумажной салфеткой, но он продолжал тянуть из стаканчика остатки кофе, с улыбкой разглядывая Майю, которая уже призывно трепетала ресницами. Молодой мужчина ей тоже нравился: и его усы с бородой, и темно-серые глубокие глаза.
        - Вы здесь часто бываете? - не выдержал мужчина, когда его кофе все-таки закончился.
        - Нет, - покачала головой Майя. - Я здесь случайно.
        - Я тоже, - улыбнулся он, как показалось ей, очень красиво. Она в ответ одарила его не менее обворожительной улыбкой.
        - Тогда, может быть, я могу вас проводить до… - Он пытливо посмотрел ей в глаза, не закончив своего вопроса.
        - Ну… разве что… до соседнего здания, - рассмеялась Майя. - Я работаю рядом.
        - То есть у вас обеденный перерыв?
        - Он самый.
        - А завтра вы тоже будете здесь обедать?
        - Вряд ли. Скорее всего, нам починят микроволновку и…
        - Зачем же ориентироваться на микроволновку, когда всегда можно зайти в это кафе! - перебил ее он.
        - Честно говоря, я не любительница стоять в очереди и мыкаться по заведению общепита с подносом в руках. Мне просто повезло, что рядом с вами оказалось свободное место.
        - А уж как мне-то повезло! - многозначительно сказал мужчина и представился. - Я - Григорий. А вас как зовут?
        - Майя, - с удовольствием назвалась она.
        - У вас чудесное весеннее имя!
        - Да, мне тоже нравится, потому что довольно редко встречается.
        - Да… пожалуй… редко встречается… что, возможно, совсем не помешает нам с вами встретиться еще раз. И вовсе не обязательно в этом кафе. Как вам мое предложение?
        - Ну-у-у… пожалуй… оно мне нравится, - ответила Майя и смело посмотрела в его серые глаза.
        - И куда бы вы хотели пойти? - спросил сероглазый Григорий.
        - Я полагаюсь на ваш выбор.
        - Отлично. Тогда осталось определиться со временем.
        И они определились со временем и стали встречаться. Если бы мужчина был с родного предприятия, где все знают друг друга как облупленных, самым же первым местом встречи оказалась бы Майина квартира. К незнакомому человеку надо было все-таки присмотреться. Мало ли что.
        Присматривалась Майя недолго. Григорий нравился ей по всем статьям. Ей не терпелось прижаться губами к его губам, глубоко запрятанным в усах и бороде. У нее никогда еще не было усо-бородатых мужчин, а потому хотелось поскорей почувствовать щеками колкость или мягкость растительности на лице нового знакомого.
        Григорий Осипчук, инженер-электронщик и программист, попал в постель Майи Орловой вечером четвертой встречи. Его усы с бородой оказались мягкими и слегка пружинили, губы - горячими и жадными, тело - сильным и гибким. Майя провела с ним упоительный вечер и очень рассчитывала на такую же страстную ночь, но часов в одиннадцать вечера Григорий вдруг засобирался домой.
        - Не означают ли данные судорожные сборы того, что ты женат? - совершенно спокойно спросила его Майя.
        Григорий криво усмехнулся и не смог ее обмануть.
        - Да, я женат, - ответил он, стараясь на нее не глядеть, что заставило женщину понимающе улыбнуться. - Это что-то меняет?
        - Для меня - ничего, - ответила она.
        - То есть? - не понял Осипчук.
        - Ну… это же не мне, а тебе придется изворачиваться и врать.
        - А тебе, значит, все равно.
        - Все равно, - подтвердила она.
        - Но так же не может быть!
        - Почему?
        - Все женщины хотят получить мужчину в собственное единоличное владение.
        - А мужчины женщину?
        - А мы… мы более терпимы, пока это не переходит разумных границ.
        - То есть ты проявишь терпимость, если твоя жена будет принимать любовника, пока ты нежишься в моей постели?
        - Я обязательно проявил бы, если бы она случайно поддалась страсти. С каждым человеком может такое случиться. Главное, чтобы не начала прыгать из постели в постель…
        - А твоя уже поддавалась страсти? - с усмешкой спросила Майя.
        - Я не хочу об этом разговаривать, - угрюмо отозвался Григорий.
        - Хорошо, не будем, - согласилась она. - Ты только ответь: ты свою жену любишь?
        Григорий тяжело опустился на постель с натянутым на одну руку рукавом рубашки и задумался.
        - Так что же? Любишь жену? - подстегнула его Майя.
        - Н-не знаю… - еще немного помолчав, ответил он. - Она мать моих детей.
        - И сколько же их у тебя?
        - Двое. Две девочки.
        - А скажи, пожалуйста, Григорий, мужчины в принципе не в состоянии любить матерей своих детей? Вы все их просто терпите? Именно в качестве матерей?
        - Нет же! Все не так! - сморщился он. - Все гораздо сложнее!
        - Брось, Гриша! На самом деле все просто! Вы, мужчины, не в состоянии любить одну женщину. Вам непременно нужен гарем.
        - Нет… то есть… не знаю… В общем… - Он усмехнулся: - Я, пожалуй, не смог бы обслуживать гарем.
        - Ну а трех женщин, к примеру, потянул бы?
        - И трех нет.
        - А две, значит, в самый раз?
        - Майя! Ты-то чего хочешь? Только что ведь сказала, что тебе все равно, есть у меня жена или нет…
        - Мне действительно все равно. Я не собираюсь разрушать твою семью и канючить, чтобы ты взял меня замуж, но хочу определенности.
        - Какой?
        - Ну… я уже получила ответ на важный для меня вопрос. Трех женщин ты не потянешь, значит, меня все устраивает в наших отношениях.
        - Хочешь сказать, что тебе не нужна любовь?
        - Ты сам-то в нее веришь?
        Григорий протянул к ней руку, провел пальцами по Майиной щеке и ответил:
        - Иногда кажется, что… верю…
        - Брось! - Майя отстранилась от его руки. - Разве можно называть любовью то, что быстро проходит? Если уж я люблю своих родителей, то это навсегда. Никогда не пройдет любовь твоей жены к детям. Допускаю существование любви, например, к родине. Еще к водке, наркотикам, пирожным… То, что происходит между мужчиной и женщиной, не стоит именовать любовью.
        - А как же стоит?
        - Сам знаешь, - резко ответила Майя, поднялась с постели и набросила на обнаженное тело свой изысканный пеньюар.
        - Мы еще встретимся? - спросил Григорий.
        - Почему бы нет?
        Он обнял ее за плечи, притянул к себе и шепнул в ухо:
        - Ты, конечно, решишь, что все мы, мужчины, так говорим… но я все равно скажу: мне было очень хорошо с тобой… очень… как… словом, как давно уже не было с женой…
        - Знаешь, Гриша, - ответила она, отстранившись и глядя ему в глаза, - давай договоримся, что ты больше никогда при мне не упомянешь ни свою жену, ни детей! Согласен?
        - Согласен, - отозвался он, и они поцеловались. Целовались долго. Руки Григория опять забрались Майе под халат. Она не противилась. Ей было интересно, насколько способен задержаться в ее объятиях чужой муж. Не падет ли он опять в ее жаркую постель? Осипчук не пал. Он еще раз огладил руками ее тело, будто запоминая все его соблазнительные выпуклости и вогнутости, тяжело вздохнул и принялся одеваться дальше.
        С тех пор они встречались два-три раза в неделю, и каждый раз в одиннадцать вечера Григорий ускользал. Несмотря на то что Майя хорохорилась перед ним, ей не нравилось, что он уходил. Часто мужчины, страстно влюбившись в нее, бросали своих жен, если они у них были, хотя бы временно. Этот бросать не собирался. Лежа в пустой постели, Майя размышляла о том, чего она хочет от Григория. Неужели, чтобы развелся? Разве она хочет замуж? Нет! К замужеству она по-прежнему не тяготеет. Ей совершенно не хочется стирать Гришины носки, трусы и рубашки, у которых поразительно быстро пачкаются воротнички. Она не хочет находиться в постоянной задумчивости на предмет того, что купить на обед и ужин и как бы успеть все это сварить, если еще хочется и телевизор посмотреть, и книгу почитать, и с подругами пообщаться. Нет, замужество по-прежнему не для нее. Что касается пресловутой любви, то… Разве она любит Гришу? Она любит его тело, его руки, губы и красивые глаза. Разве ей интересно, что у него на душе? Или что он делает на службе? Разве ей интересны его друзья или, к примеру, здоровье? Нет, нет и еще раз нет! Так
чего же ей еще надо? Как говорится, какого рожна? Ответов на свои вопросы Майя не находила.

        Даша медленно брела по улице, несмотря на тяжесть пакетов с продуктами, которые здорово оттягивали ей плечи. Ей очень не хотелось идти домой. Она устала притворяться. С того памятного воскресенья, которое они всей семьей провели в зоопарке, Даша постоянно контролировала себя. Митя больше не должен заметить ни ее подозрительной задумчивости, ни тоски, ни излишней истеричной веселости. Она должна выглядеть спокойной, уравновешенной и улыбчивой. Она должна стать образцовой женой, потому что уходить от Мити не собирается. Да и куда уходить? Можно подумать, что у нее есть какое-нибудь убежище… К тому же Юлька… У них с Митей дочь, а потому она, Даша, обязана ее растить в полноценной семье, где есть и мать, и отец. Она не враг собственному ребенку. А себя вполне можно принести в жертву. Кому она нужна? Кому интересна ее никчемная жизнь?
        - Да вы что? Куда? - Даша услышала громкий возглас. Она не успела еще ничего толком понять, как кто-то сильным движением втащил ее на тротуар с проезжей части улицы. Мимо нее плотным потоком понеслись машины. Дашины волосы отбросил от лица тугой и душный поток перегретого автомобилями воздуха. Хозяин громкого голоса уже гораздо тише спросил:
        - Разве вы не видите, что загорелся красный свет?
        - Что вы сказали? - спросила Даша, подняв на мужчину бессмысленный взгляд.
        - Я говорю… внимательней надо быть… - Мужчина замолчал, а потом выдохнул сразу просевшим голосом: - Даша? Не может быть… Да-а-ашка…
        Даша вгляделась в говорящего. Чего ему от нее надо? Как он смеет называть ее Дашкой?
        - Даш! Да ты что! Не узнаешь? Неужели я так сильно изменился? - продолжал он, и Даша вдруг узнала голос. Она вгляделась в мужчину пристальней, и у нее, так же, как и у него, перехватило дыхание. Она выронила из враз обессилевшей руки пакет, схватилась ею за горло, будто этим вечным жестом можно было поправить положение, и прошептала:
        - Ваня… ты?
        Иван Андреевич поднял ее пакет, который от тяжести наполнявших его продуктов смешно осел на тротуар, будто собираясь отдохнуть, и сказал:
        - Конечно же, я…
        Их начали толкать сосредоточенные на передвижении горожане. На светофоре зажегся зеленый свет, и Даша с Иваном Андреевичем мешали их переходу через улицу. Лукьянов схватил Дашу за руку и оттащил от проезжей части к витрине огромного универсального магазина.
        - Надо же… Столько лет не встречались и вдруг… - проговорил он и улыбнулся такой знакомой Даше улыбкой, что у нее к глазам подступили слезы. - Что ты? Как ты? Какая-то ты невеселая… У тебя неприятности? Может быть, я смогу помочь?
        Даша молчала, потрясенно разглядывая Ивана. Как вовремя ей его послала судьба! Вот, в чем все дело… Ваня… Ванечка… Как же она могла расстаться с ним? Как же она наказана за это…

        …До Мити Даша была влюблена в собственного одноклассника Ванечку Лукьянова. Он был ответно влюблен в нее со всем пылом юности. Даша с Ваней ходили по улице за ручку и целовались в подъездах и других местах, скрытых от посторонних глаз. Ничего более серьезного, нежели поцелуи, между ними так и не случилось. Во-первых, по причине отсутствия подходящего места. Они оба так нежно и трепетно относились друг к другу, что о банальном совокуплении, к примеру, на заплеванной и вонючей лестнице подъезда не могло быть и речи. Дома у Даши безотлучно находилась бабушка, которая по причине больных ног на улицу никогда не выходила, если не считать кратковременных посиделок на балконе. В Ваниной квартире безостановочно бдела его собственная мамаша, домохозяйка и по совместительству необыкновенно тираническая женщина. По причине врожденной брезгливости Даша с Ваней так и не смогли отдаться друг другу ни на несвежем белье студенческих общежитий, ни на свежем, но чужом - в квартирах друзей и подруг, которые, бывало, услужливо предлагали ключи. Кроме того, и Даша, и Ваня были уверены, что непременно поженятся, как
только окончат институты, а потому совершенно незачем форсировать те события, которые и так непременно случатся в очень скором времени. Пусть те, кому неймется, обжимаются по углам в антисанитарных условиях, а у них все будет чисто и законно, а потому как-то по-особенному прекрасно и изысканно.
        После окончания института Даша распределилась в проектный отдел одного из научно-исследовательских институтов, где и встретила Митю. На фоне яркоглазого брюнета Дмитрия Архипова, остряка и голкипера институтской футбольной команды, который к тому же был старше Даши на пять лет, невыразительный шатен Ванечка Лукьянов, изученный вдоль и поперек ровесник и маменькин сынок, моментально поблек, съежился, скукожился и потерял всяческую привлекательность. Вместо того чтобы нести с Лукьяновым заявление в ЗАГС, Даша сказала ему очень твердое «нет!». Какое-то время Ванечка попытался побороться за Дашино расположение, но Митя Архипов очень быстро и доходчиво объяснил ему, где чье место. Лукьянов из Дашиной жизни исчез как-то чересчур поспешно, и она решила, что все сделано правильно. Митя - ее судьба, а Ванечка - смешная детская первая любовь…

        Теперь Даша смотрела на свою первую любовь и удивлялась тому, что натворила с собственной жизнью. Разве можно было менять Ванечку на Митю? Они с Лукьяновым совпадали друг с другом до мелочей. Им нравились одни и те же книги, они любили одинаковую музыку, они всегда понимали друг друга с полуслова. С Митей Даше очень скоро, как только прошел первый сумасшедший угар, стало трудно. Архипов был чистым холериком, очень активным, бескомпромиссным и прямолинейным. Он любил спорт, машины, жесткую музыку с низкими басами и соло ударных инструментов. Митя принялся таскать Дашу на футбольные и хоккейные матчи, в конные и лыжные походы, а также сплавлять на байдарках по рекам Карельского перешейка. Нежная городская девочка ненавидела рюкзаки, натирающие плечи, вонючие палатки, штормовки и спальники, а также конский пот, многоэтажную матерщину футбольных болельщиков и речные перекаты, но героически терпела все это ради любви к Мите. Даше повезло, что она в скором времени после свадьбы забеременела. Муж, узнав об этом, сразу не только запретил ей участие в любимых экстремальных развлечениях, но и сам почти
отказался от них, то есть тоже принес себя в жертву. Он Дашу любил. Полюбил и родившуюся дочку.
        Но и отказавшись от многих любимых мужских развлечений, Митя Архипов остался самим собой. Он до седьмого пота занимался на лоджии силовой гимнастикой, смотрел соревнования по командным видам спорта по телевизору и без конца ссорился с соседями, поскольку очень громко хлопал входными дверями в квартиру и подъезд. Митя очень редко отдыхал и почти не мог находиться в состоянии покоя. Даже смотря футбол по телевизору, он без конца вскакивал, бегал на кухню то за минералкой, то за бутербродом и оглашал квартиру диким ором в случае гола или победы любимой команды. Архипов редко что-нибудь читал, потому что этого нельзя было делать на бегу. Даша очень скоро поняла, что ее муж, несмотря на высшее образование, мало образован и не эрудирован. В любимые Дашей театры они тоже перестали ходить, потому что для Мити было сущей мукой - сидеть в кресле битый час, который как минимум длится действие. В театре нельзя было вскакивать и орать, как на футболе, чтобы выплеснуть накопившуюся в бездействии энергию.
        А еще Даша поняла, что и секс с Митей несколько жестковат. Она не знала другого, а потому поначалу ее все устраивало. Она любила своего мужа и готова была на все, лишь бы ему было с ней хорошо. С течением времени Даша стала замечать, что всеми правдами и неправдами пытается улизнуть от исполнения супружеского долга. Она с пристрастием поразмыслила над этой проблемой и поняла, что пытается таким образом защититься от Митиного напора. Ей хотелось бы, чтобы он был мягче и ласковей, чтобы прелюдия длилась дольше, чтобы муж не так мгновенно засыпал «после того как». Надо отдать должное Даше, потому что она не пустила это дело на самотек. Набравшись мужества, она поговорила обо всем с Митей. Он стал стараться доставить и ей удовольствие и даже несколько в этом преуспел, но перепрыгнуть через себя не мог. Архипов был холериком и в постели. Они не совпадали с Дашей темпераментами. Собственно говоря, они вообще мало в чем совпадали, разве что - в сумасшедшей и безоглядной любви к дочке Юльке.

        Иван Андреевич видел, что Даша впала в состояние полного ступора, а потому решил действовать сам. Он потащил ее к столикам уличного кафе.
        - Куда ты меня ведешь, Ваня? - очнулась Даша и остановилась.
        - Всего лишь в кафе. - Он опять улыбнулся знакомой улыбкой, от которой сжалось ее сердце, и добавил: - Поговорим. Давно ведь не виделись.
        - Ну… Как живешь, Дашенька? - спросил он, когда они уже сидели в плетеных креслах и ждали заказ.
        - Живу себе… как все… - ответила она и почему-то вжала голову в плечи, будто прячась от внимательного взгляда Лукьянова. Разве она может ему сказать, что задыхается в своем замужестве, как в тесном подполе? Разве кто-нибудь в состоянии ее понять? Митя - хороший человек, заботливый муж, отличный отец, а она, Даша, бесится с жиру. Разве можно сказать Ване, что именно сейчас, так неожиданно встретившись с ним, она вдруг поняла, что собственными руками сломала себе жизнь? Ей надо было остаться с ним, с Ванечкой… Даша подавила в себе рождающийся стон и спросила:
        - А ты как живешь, Ваня?
        - Да тоже… так как-то… как все…
        - У тебя есть дети? - спросила Даша, чтобы не спрашивать о жене, о наличии которой недвусмысленно говорило обручальное кольцо, золотящееся на пальце Лукьянова.
        - Да. Сашка и Сережка.
        - Близнецы?
        - Нет, между ними три года разницы. Старшему - девять.
        Даша тут же сообразила, что Лукьянов женился примерно через год после ее свадьбы с Митей. Быстро же он ее забыл. И жену наверное обожает… Кольцо так и горит. Митя снял свое кольцо через неделю после бракосочетания и никогда больше не надевал. Он давно перевелся из НИИ на производство, где можно было больше заработать, и утверждал, что золото там можно здорово попортить. Даше всегда хотелось, чтобы муж носил кольцо, но она никогда не настаивала на этом.
        - А у тебя кто? - услышала она голос Лукьянова и ответила:
        - Дочка. Юлька. Ей десять.
        - Такая же красавица, как ты?
        Даша подняла испуганные глаза на Ивана. Зачем он так ей говорит? Разве его жена не красавица? Она должна быть непременно хороша собой, потому что Ваня… в общем, года пошли ему на пользу. В юности он был смазливым мальчиком в есенинском стиле. Сейчас черты его лица несколько затвердели, плечи развернулись, но… взгляд остался таким же мягким… и голос… Какой же у него бархатный голос. У Мити резкий, металлический… режущий… Ванин - ласкающий, убаюкивающий…
        - Юлька похожа на отца, - сказала Даша и отвела взгляд.
        Потом они пили кофе с пирожными, которые заказал Ваня, и перебрасывались мало значащими фразами о погоде, рано наступившем лете, потом принялись рассказывать о детях. Даша слушала Лукьянова, говорила и говорила сама, мало понимая то, что говорит, и почти не вслушиваясь в Ванины рассказы о Сашке с Сережкой. Ясно, что они оба любят своих детей, но вовсе не это было сейчас главным. Главной была их встреча. Провидение свело их именно в тот момент, когда Даше казалось, что ее жизнь кончена. Это не могло быть случайностью, и она мучительно размышляла о том, что же с ней станет, когда надо будет уходить из кафе и расставаться. Можно ли опять взять и расстаться? А почему нельзя? Это у нее, Даши, проблемы, а у Вани их, скорее всего, нет. Он заплатит за кофе с пирожными, посадит ее на троллейбус или метро и отправится к своим Сашке с Сережкой… не говоря уже о жене…
        Когда они все-таки вынуждены были подняться из-за столика, Даше хотелось кричать. Сейчас Лукьянов уйдет, а для нее настанут совершенно черные дни и… адовы ночи. Лучше бы они не встречались, потому что Даша уже почти уговорила себя на жертвенность ради Юльки. А как жить теперь, зная, что в этом же самом городе ходит по улицам человек, который один только и должен был стать ее мужем. Он должен был целовать и обнимать ее, а не другую женщину. Это он, Ванечка, должен был стать отцом ее ребенка…
        Выйдя из кафе, они, не сговариваясь, свернули на какую-то улицу, потом в переулок, потом оказались в дворике, заросшем кустами акаций. Иван вдруг резко остановился и повернулся к Даше. Его лицо уже не было мягким и излучающим тепло. Оно напряглось и перекосилось.
        - Что, Ванечка? - спросила она и протянула руку к его лицу, чтобы убрать эту косую нехорошую полуулыбку. - Что-о-о…
        Он схватил Дашу за эту руку и притянул к себе. Только это и было ей сейчас нужно. Как хорошо, что он это понял. Даша обхватила его за шею, и они начали целоваться, страстно, сильно, чуть не клацая друг о друга зубами и ломая в объятиях.
        - Гляди, совсем охренели, старперы! - Даша услышала лающий подростковый смех и, вырвавшись из лукьяновских объятий, обернулась. Широко расставив ноги в огромных кроссовках, на спинке соседней скамейки сидели и с большим интересом смотрели на них два парня лет по шестнадцати с банками пива в руках и в наушниках, сдвинутых на затылки. Машинально поправив растрепавшиеся волосы, Даша бросилась прочь из дворика с акациями. Она отдышалась лишь оказавшись на оживленной улице, где уже никому не было дела до них с Ваней. В полном изнеможении Даша прислонилась к прозрачной пластиковой стенке автобусной остановки. Перед ней стоял Лукьянов и внимательно смотрел в глаза.
        - И что теперь? - спросил он.
        Она лишь безвольно покачала головой. Что она ему может сказать? Ничего! Что они могут с ним сделать? Ничего! У Даши - Митя и Юлька, у Вани - сыновья и жена. Судя по всему, у Лукьянова тоже не все в порядке с личной жизнью, но ни он, ни Даша уже не в силах что-либо изменить. Они оба в плену обстоятельств. И только Даша во всем виновата. Одна.
        - Мы должны встретиться еще раз, - сказал он.
        - Зачем? - спросила она.
        - Ты знаешь, зачем.
        - Нет.
        - Да!
        Ваня подошел к ней ближе и очень тихо произнес:
        - Я не преставал любить тебя, Даша…
        - Нет!! - выкрикнула она так громко, что к ним повернули головы сразу все, кто стоял на остановке.
        Лукьянов взял ее под руку и повел прочь от любопытных глаз. На людной питерской улице скрыться было абсолютно некуда, но Даша уже и не хотела скрываться. Она уже желала только одного: чтобы он поскорее ушел, потому что если он будет находиться рядом дольше, то она потом вынуждена будет броситься под автобус или вниз головой под электричку метрополитена. Непонятно каким образом, но они и оказались в метро. Конечно же, Лукьянов не дал Даше сигануть под поезд, да она и не пыталась. Не делать же это у него на глазах!
        Они ехали в вагоне, прижатые толпой к стеклянным дверям. Ваня дышал ей в ухо, потом поцеловал в висок, и Даша опять не выдержала. Она положила голову ему на грудь, вдыхая такой знакомый и одновременно новый его запах. Пусть хоть миг - да будет Дашин!
        Возле подъезда дома, где проживало семейство Архиповых, они остановились.
        - Я пойду, - сказала она, не глядя на Ивана.
        Он все же зашел за ней в подъезд, и они опять принялись целоваться на черной грязной лестнице, которой жильцы пользовались только в том случае, если не работал лифт.
        - Все, все, Ваня… - отстранилась от него она. - Нельзя так… нельзя… это неправильно…
        Лукьянов порылся в кармане легкой летней куртки, вытащил оттуда свою визитку и подал Даше.
        - Тут номер моего мобильника. Позвони… Я буду ждать… - Больше не сказав ни слова, он сбежал вниз с площадки черной лестницы и скрылся за дверью.
        Даша опустилась на грязную ступеньку. Ее не держали ноги. Что она наделала? Зачем позволила себя целовать? Она преступница! Митя ей верит, а она… А она сейчас возьмет и порвет эту визитку на мелкие клочки! Она - замужняя женщина и не станет перезваниваться с посторонними мужчинами! Она больше не позволит себя целовать никому, кроме Мити… А о Лукьянове забудет! Она же почти не вспоминала о Ване все эти годы! И чего вдруг накатило? Ах да… Это ведь только из-за того, что она разлюбила Митю. Так она могла бы и Лукьянова разлюбить, если бы они с ним поженились. Может быть, Ваня пьет чай еще противнее, чем Митя… Нет… Он же пил при ней кофе в кафе. Но она не смотрела, как он его пьет. Ей было все равно. Ей было важно только одно: что он рядом.
        Даша охнула и вскочила со ступеньки. Она же забыла свой пакет с продуктами в том кафе! Какой ужас! Митя сейчас придет с работы, а у нее ничего нет! Как сказать ему, куда делся пакет? Если промолчать про пакет, то как объяснить отсутствие продуктов? Вот оно! Начинается! Стоит только начать изворачиваться, как вранье окутывает липким коконом, из которого не выбраться. Пожалуй, чтобы не изворачиваться, лучше сбегать в соседний универсам «24 часа». Да! Она именно так и сделает!

        Ивану Андреевичу не спалось. Он осторожно вытащил свою руку из-под плеч мирно спящей жены. Все время после размолвки, если, конечно, можно так назвать то, что случилось между ними, Элла усиленно делала вид, что ничего не произошло. Поскольку Лукьянов наотрез отказался ехать на курорт или в круиз, она все-таки купила серебристый «Ниссан». Но новая машина мало занимала ее. Иван Андреевич чувствовал, что все мысли жены поглощены им одним. Он даже не догадывался, что Элла так сильно любит его. Каждую ночь она изо всех сил пыталась доказать ему это. Он не мог оттолкнуть Эллу, но думал об одной только Даше. Он действительно продолжал любить ее. Он и на Элле женился Даше в отместку. Она вышла замуж за своего спортсмена Архипова, а он в ответ очень скоро женился на ослепительно красивой женщине. Его познакомила с ней собственная мать. Иван не мог понять, почему вдруг понравился такой красавице. Элла со своей выигрышной внешностью запросто могла бы заполучить себе в мужья какого-нибудь киноартиста или олигарха, а не жалкого преподавателя колледжа, которым он тогда только что оформился.
        В чем обстояло дело, Лукьянов выяснил довольно скоро. Элла была чрезмерно энергичной, и мужчины очень быстро уставали от ее диктаторства. Иван Андреевич не уставал, потому что к женскому диктату привык. Его мать всю жизнь командовала собственным мужем и сыном, а потому с женитьбой Лукьянов просто перекочевал из-под крыла одной тиранической женщины под так же услужливо распахнутое крыло другой. То, что к женской диктатуре прилагался роскошный секс, более-менее примирило Ивана Андреевича с действительностью. Сыновей он полюбил от всей души и старался выглядеть счастливым. Но когда вдруг наплывали воспоминания о первой любви, у Лукьянова таким винтом скручивало внутренности, что хотелось разрядиться, запустив в Эллу тарелкой с котлетой или со всего маху хрястнув по столу кулаком. Разумеется, он не делал ни первого, ни второго, но душа терзалась и ныла год от года все сильней.
        Иван Андреевич посмотрел в лицо спящей жены. В тускло серебристом мареве белой ночи оно, сделавшееся жемчужным, было очень красиво. Длинные темные волосы картинно опутали подушку, с обнаженной груди сползло одеяло. Элла кормила обоих сыновей грудью почти до года, но она от этого не потеряла ни формы, ни упругости. И все ее тело сохранило безупречность форм. Когда Лукьянов впервые увидел Эллу обнаженной, что называется, потерял дар речи. Она показалась ему богиней. На какое-то время он даже обрадовался тому, что Даша ему отказала. Именно потому, что она отказала, он и женился на такой совершенной женщине. Потом Даша стала приходить к нему во снах. Он боролся с этим как мог - чуть ли не молился: даруй мне, Боже, другие сны! И Боже, как ни странно, послушался. Дашин образ постепенно несколько потускнел, а потом и вовсе пропал. Сны сделались обыкновенными: представляли собой нагромождение мало понятных видений. Но в сердце осталась боль. Лукьянов вскоре забыл, чем она вызвана. Он томился, маялся и не мог понять отчего.
        Новая встреча с первой любовью перевернула ему душу. Он понял причину своей неудовлетворенности жизнью. Она всем была у него хороша, если не считать отсутствие в ней Даши. Да, он сам отдал ее Архипову, но не потому, что испугался здоровяка-спортсмена. Лукьянов готов был с ним драться и проиграть, снова драться и опять проиграть и, возможно, даже погибнуть в неравной битве с более сильным и ловким соперником, но понял, что это никому не нужно. Даша влюбилась в другого, и с этим ничего нельзя было поделать. Можно было только отойти в сторону, и он отошел. Деятельная мамаша тут же бросилась по приятельницам и знакомым, чтобы найти замену Даше, и очень скоро таковая была найдена в лице красавицы Эллочки, которая (фигурально выражаясь) тоже прозябала на пепелище разбитой любви.
        Даша тоже почти не изменилась с тех пор, когда Иван Андреевич видел ее последний раз. Ее профиль остался таким же мягким и нежным. Пожалуй, ее красота не была безупречной, как, например, у его жены, но не это было важно для Лукьянова. Даша была женщиной, предназначенной для него, а доставшейся другому. По недоразумению. По недосмотру кого-то там… наверху… По беспечности и халатности того, кто следит за свершением браков на небесах.
        Иван Андреевич укутал жену одеялом. Она сразу свернулась под ним в уютный клубок, будто только и ждала, когда муж наконец сжалится над ней и спасет от ночной прохлады. Лукьянов потер рукой тяжко ухнувшее сердце. Он затевает нечто ужасное против этой женщины, а она еще не знает об этом, потому так спокойно и сладко спит. А что же он, собственно, затевает? И затевает ли? Да… затевает… Он очень хочет еще раз встретиться с Дашей и… Чего же он от нее хочет? Неужели только того, на что не решился в юности? Не решился… Не потому что боялся неудачи… Он так любил Дашу, что не мог на нее надышаться. Он не мог овладеть ею, например, в заплеванном подъезде или в разросшихся кустах. Его высокая любовь могла допустить близость с этой девушкой только на чистом ароматном белье. Они с ней при этом не должны были бы никуда спешить и вздрагивать от посторонних звуков. Они должны были сочетаться законным браком.
        Лукьянов прошлепал босыми ногами на кухню, где жадно закурил. А что он может предложить Даше сегодня? Ничего! Он находится в таком же положении, как в юности. У него нет дачи, куда можно было бы уехать тайно от жены. Он не может привести Дашу в квартиру какого-нибудь приятеля. У него есть единственное убежище - салон старенькой «девятки», которую Элла еще не успела продать, но он не может даже представить, чтобы в нем… Иван Андреевич обжег пальцы, схватившись за тлеющий кончик сигареты. Черт! А с чего он взял, что Даша на что-нибудь согласится? Как это с чего? Она же так страстно отвечала на его поцелуи! Так крепко прижималась к нему! У Лукьянова засвербило в носу от нахлынувшей нежности к этой женщине. Что-то у нее не так с Архиповым. Что-то не ладится, иначе она не стала бы… А что, собственно, она такого сделала против своего мужика? Подумаешь, пару раз поцеловалась с другим! Поцелуй - штука невинная… Хотя… с другой стороны… иногда поцелуи могут значить гораздо больше, чем… Да-а-а… Как хотелось бы узнать, что на самом деле творится в душе у Даши. Ну почему он, кретин, не взял у нее номера
телефона? Сунул, болван, ей свою визитку, будто бы она прямо так и примется ему названивать! Она не примется… Это же Даша…

        На следующий день Лукьянов впервые в жизни читал свои лекции так неинтересно и вяло, что многие учащиеся, в большом удивлении пожав плечами, повставляли в уши закорючки наушников от мобильников и унеслись в привычный мир современной музыки. Преподаватель этого не заметил. Его мысли были далеки от предмета. С трудом дотянув до конца рабочего дня, он отменил несколько часов дополнительных занятий и рванул к дому Даши. Он должен ее увидеть, иначе все… кранты… смерть…
        Иван Андреевич прождал Дашу во двор ее дома около трех часов. В конце концов, его ожидание было вознаграждено. Он увидел, как она заходит в арку двора. Одна.
        Он неожиданно вынырнул перед ней из-за детской беседки. Даша испуганно охнула, а потом ее лицо болезненно скривилось. Но, как понял Лукьянов, не из брезгливости или нежелания его видеть. Она была ему рада, но боялась его и всего того, что может между ними произойти. Того, что должно произойти. Того, что непременно произойдет.
        - Пошли, - сказал он и потянул ее за собой обратно в арку. Он вдруг сообразил, куда может привести Дашу. Сейчас полно небольших гостиниц и отелей, где никого не волнует, с кем мужчина собирается делить номер. Времена не советские. Времена другие - разрешающие все, что очень кстати. Лукьянов даже вспомнил, что один крохотный отельчик находится возле колледжа, где он преподает. Называется «Парус». Смешно. Почему именно «Парус»?
        Даша, которая уже почти разрешила провести себя через арку двора, вдруг остановилась. Иван вопросительно поглядел на нее.
        - Я не могу, Ваня… - прошептала она.
        - Похоже, что ты не можешь больше так жить, как жила… - отозвался он.
        - Да… Ты прав, но… Словом, я не могу обманывать мужа… врать ему… Это не для меня…
        Лукьянов приблизился к ней, заглянул в глаза и жестко сказал:
        - Ты давно его обманываешь! Разве нет?!
        Даша вздрогнула всем телом. Ее рот открылся и беззвучно зашевелился, как у выброшенной на берег рыбы. Лукьянову стало стыдно. Ему хотелось спрятать ее в своих объятиях, но он не мог сделать этого на людной улице. Он мог только сказать:
        - Прости меня за эти слова, Даша. Я их произнес только потому, что и сам нахожусь в таком же положении. Я… сплю с женой, а думаю только о тебе. Я люблю тебя… Да и ты…. я не мог ошибиться… Пойдем со мной… а все, что будет потом… оно и будет потом… не сейчас… То… ужасное… «потом» мы вместе и встретим. Нам будет легче вместе… вдвоем… Поверь мне…
        И она пошла с ним. Может быть, и не поверила, но пошла. И даже разрешила взять себя за руку, холодную и дрожащую. Лукьянов так и держал ее за руку все то время, что они ехали на автобусе, а потом в метро.
        В отеле «Парус» действительно никого не взволновало то, что он снял номер на себя и женщину с другой фамилией. Очевидно, для этого заведения такое было в порядке вещей.
        В номере стало понятно, почему отель назывался «Парус». Окно, которое, как сразу понял Лукьянов, выходило на оживленную пыльную магистраль, было закрыто куском голубой шелковой ткани, по форме напоминающей именно парус. Это было смелым, но верным решением. Отель не мог предложить красивого вида из окна, а потому маскировал голубым парусом малопривлекательный индустриальный пейзаж.
        Иван Андреевич перевел взгляд от окна к Даше. Она жалась к двери, нервно расстегивая и застегивая верхнюю пуговку на белой блузке. Как же она была хороша! Как же шел ей этот белый цвет! Он всегда ей шел… То платье для выпускного бала… оно тоже было белым-белым…
        - Дашенька… - выдохнул он и прижал ее к себе. Плечи ее мелко-мелко дрожали. Ничего… Она скоро перестанет дрожать от страха или неловкости… Она будет рядом с ним дрожать от страсти… Он все сделает для этого…
        Лукьянов принялся ее целовать, и плечи испуганной женщины действительно распрямились, и она наконец обняла его за шею руками. А он не знал, как быть дальше. Что сделать? Начать раздевать Дашу или еще погодить? Иван вдруг понял, что ничего не знает о ее сексуальных пристрастиях: что она любит, чего ни в какой форме не приемлет. Тогда, в юности, они оба были неопытны в этом деле и постигали бы премудрости интимной жизни вместе. Сейчас у них за плечами был уже богатый сексуальный опыт, но он-то как раз и может помешать в данной ситуации.
        Иван Андреевич осторожно положил руку на застежку Дашиной блузки и не без труда выпростал одну маленькую пуговку из такой же крошечной петельки. Вторая пуговка никак не поддавалась. Петелька оказалась слишком тугой, а пальцы Лукьянова - чересчур неловкими. Вот она… первая неудача… Неужели они будут преследовать его весь сегодняшний вечер? Он с ужасом посмотрел на женщину, которую пытался раздеть. В ее глазах плескалось что-то совершенно непонятное. Он, Иван, не знал такой Даши. Это была не Даша… Еще бы! Та Даша, которую он знал, была юной неопытной девушкой. Перед ним стояла женщина… И она уже очень хорошо знала, чего хотела. Новая женщина все с тем же именем Даша тонкими пальцами моментально расстегнула пуговки, безжалостно сбросила блузку на пол и так же быстро стянула с себя узкие джинсы. Когда она завела руки за спину, чтобы расстегнуть бюстгальтер, он остановил ее. Ну уж нет! Дальше он все проделает сам. Не стоит так торопиться…
        Лукьянов одним жестом сдернул с широкой кровати голубое, под цвет паруса на окне, покрывало, поднял Дашу на руки и положил на чуть похрустывающее белье. Как хорошо, что оно было не новомодным шоколадным, синим или, что еще хуже, красным. Оно было таким же белым, как выпускной наряд Даши, как платье невесты. Она всегда была его невестой. Сейчас станет женой…
        Даша оказалась несколько полнее Эллы. Лукьянова передернуло от омерзения к себе. Как он может сравнивать ее с женой?! Как он вообще может в такой важный для себя момент вспоминать жену?! Сейчас для него существует одна Даша. Важно только то, что он к ней испытывает. Сумасшедшую любовь, такую нежную и острую одновременно, что хочется плакать, как пятилетнему малышу. С Дашей ему не надо притворяться и воображать себя крутым мачо. Он так желает ее, что все получается само собой. Он каким-то непостижимым образом догадывается, чего хочется ей, и вот уже Даша… Дашенька стонет и бьется в его руках от той самой страсти, о которой он так мечтал. Она тоже тосковала по нему все эти годы. Ее тело не может обманывать. Оно, ее тело, раскрывается навстречу ему… Она, Даша, тоже любит его… Нельзя так с нелюбимым… Нельзя…
        Как он мог столько лет спать с другой женщиной? Как он мог столько лет изменять своей Даше? Только она предназначена ему судьбой.
        - Я люблю тебя… Как же я люблю тебя… - шептал он и не ждал от нее в ответ ничего. Ему не нужно было от Даши слов. Пока. Она скажет их потом. После. Непременно скажет. Сейчас она дарит ему себя. Разве этого мало?
        Когда все было кончено, она вдруг уткнулась лицом в подушку и зашлась в тяжелом плаче.
        - Ну что ты, Дашенька… - Иван Андреевич погладил ее по вздрагивающему плечу. - Не надо… Все будет хорошо…
        Даша, приподняв голову от подушки, резко обернулась к нему и истерично выкрикнула:
        - Все будет плохо, и ты сам знаешь это!
        Он осторожно опустил ее обратно, поцеловал в соленые кривящиеся губы и сказал:
        - Если ты не просто… от тоски… если ты меня любишь, то…
        - То что? Разве мы в силах что-нибудь изменить? Митя… Митя… он сойдет с ума… - И она закрыла глаза, из которых опять поползли слезы.
        - Твой Митя… он там… далеко… А здесь, рядом с тобой, я… И ты только что отдавалась мне так, будто любишь всеми силами своей души. Разве это неправда, Даша?
        - Я… я не знаю…
        - Зато я знаю. Что-то у тебя не так с Архиповым. Что-то не вышло. А со мной все так! Мы и в юности подходили друг другу во всем! И сейчас подошли… Тебе ведь было хорошо, Дашенька… Ну скажи… - И он принялся покрывать мелкими поцелуями ее лицо, потом тело. Она снова задрожала от охватившего ее желания, и захлестнула его шею руками, и некоторое время не вспоминала своего Митю и то страшное, что нависло над ними. Когда нечаянно бросила взгляд на часы, закаменела. Лукьянов проследил за ее взглядом. Часы, висящие на стене против кровати, показывали четверть девятого.
        - Он меня убьет, - прошептала Даша. - И Юлька наверняка вся в слезах: не может понять, куда делась мама.
        - Я пойду с тобой и все объясню! - решительно сказал он, натягивая джинсы.
        - Ага… а потом я отправлюсь объясняться с твоей женой…
        Лукьянов рухнул на кровать в полунадетых джинсах. Да… Как-то он забыл про Эллу. Странно, почему не звонил мобильник. Он вытащил его из кармана. Экран был темным. Отключился. Села батарейка.
        Даша вытащила свой мобильник из сумки и сказала:
        - Принято двенадцать вызовов Архипова. Я сегодня была у врача, отключала звонок… Так и забыла выйти из тихого режима…
        - Я пойду к нему с тобой! - опять начал Иван.
        - Нет! - твердо отказала ему она. - Я должна сама.
        - И что ты ему скажешь?
        - Не знаю еще. Не хочу даже задумываться. Слова придут сами, как только увижу Митю…
        Лукьянов застегнул джинсы, обнял ее за плечи и спросил:
        - Мы еще увидимся?
        Она обернулась и, сузив глаза, вместо ответа спросила:
        - Ваня, а ты не боишься, что Архипов убьет тебя? Вспомни, что было… в юности…
        - В юности я понял, что ты влюбилась в него, и отошел. Чтобы не мешать… тебе… А сейчас все по-другому. Если ты поняла, что Архипов был ошибкой, что…
        Даша закрыла ему рот рукой.
        - Я ни в чем еще не уверена! Все то, что было между нами, может и не значить ничего, понимаешь?!
        - Нет!! - взорвался он. - Не понимаю! Не хочу понимать!! Я, как и ты, сегодня… изменил… И тоже, хочешь - верь, хочешь - нет, но… впервые! И я точно знаю, почему! Я люблю тебя, Даша! Всегда любил!
        - А я не знаю, что толкнуло меня к тебе! Да! Ты прав! Мне тяжело с Архиповым! Я, скорее всего, действительно ошиблась, выйдя за него замуж, но… стоит ли нам с тобой… не знаю…
        - Но почему же… Зачем же ты опять выбрала меня, чтобы… наставить рога своему Архипову?!! - опять взвился он.
        - Я не выбирала!!! Ты сам пришел! - выкрикнула Даша, схватила со столика свою сумку и выбежала в коридор.
        Лукьянов не стал ее догонять. Он со стоном опустился на постель, где только что обнимал самую главную женщину своей жизни.

        Дмитрий Архипов нервно курил возле дома, где проживал Лукьянов, Дашкина чертова первая любовь. Хорошо, что сейчас по компьютерной базе данных можно найти в Питере кого угодно. Он, Митя, размажет этого слизняка Ванечку по тротуару возле его же собственного дома! Не впервой! И что Дашку опять к нему потянуло? Он прямым текстом спрашивал жену: «Влюбилась в него снова?», а она все молчком да молчком. Не поймешь, то ли и впрямь втрескалась по новой, то ли хочет его, Митю, посильней уязвить. Если уязвить, то зачем? Что он ей плохого сделал? Он ее всегда любил. Можно сказать, что и не изменял никогда. Так… пару раз в командировке с большого бодуна… Но разве это можно считать изменой? Он практически и не помнит тех баб, с которыми… Да он вообще абсолютно поменял образ жизни, как только встретил Дашу и понял, что влюбился.
        До этого Дмитрий был уверен, что все мужчины - существа полигамные. Его раздражали девицы, которые пытались отвести его под венец. До встречи с Дашей он мог встречаться чуть ли не с тремя одновременно и не испытывать при этом никаких угрызений совести. Когда однажды одна из временных пассий неожиданно застала его в постели с другой, он не только не огорчился, а, наоборот, развеселился. Он от души хохотал в голос, когда разнимал девок, вцепившихся друг другу в волосенки. Его веселили и их смешные признания в любви. Кому нужна эта книжная любовь, когда можно безо всяких особых чувств предаваться здоровому сексу. Это он - всегда пожалуйста, а в брачное ярмо - извините, ищете себе других идиотов.
        Все изменилось, когда он первый раз увидел Дашу. Она была тоненькой и очень нежной. Ее светлые волосы на лбу и у щек лежали мягкими волнами, огромные серые глаза казались бездонными. Дмитрий тут же дал отставку всем своим партнершам по здоровому сексу. Они пытались всеми правдами и неправдами забраться обратно к нему в постель, но он безжалостно вытряхивал их оттуда. Оказалось, что ему хочется одну лишь нежную девушку со светлыми вьющимися волосами и абсолютно невинным взглядом чуть выпуклых светло-серых глаз.
        Девушка с серыми глазами неожиданно оказалась занята таким же, как она сама, юным маменькиным сынком с тонкой шеей и без всяких признаков мускулатуры. Разумеется, Мите ничего не стоило положить его на обе лопатки, показав девушке, какими должны быть настоящие мужчины. Такими, как он, Дмитрий Архипов. Он не мог не понравиться Даше и… понравился. Он помнит удивленный взгляд ее огромных глаз, который в очень скором времени трансформировался во влюбленный.
        Митя был у Даши первым, что растрогало его, законченного циника, до глубины совершенно заскорузлой, как он считал, души. Честно говоря, порой он не верил, что она вообще имеется в его натренированном организме. С Дашей Митя начал заново постигать мир и самого себя. Оказалось, что он умеет быть нежным и сентиментальным. Оказалось, что умеет любить и дорожить этой своей любовью, а также любовью Даши. Митя сознательно отказался от многих мужских удовольствий, чтобы проводить как можно больше времени с семьей и - вот тебе на! Откуда-то опять выполз этот мозгляк Ванечка! Он, Дмитрий Архипов, не позволит Лукьянову сломать его жизнь!
        «Мозгляк Ванечка» где-то задерживался. Архипов выкурил уже полпачки сигарет, а Ванечка не спешил возвращаться домой. Митя опустился на скамейку возле его подъезда и тут же вскочил обратно. А что, если Лукьянов как раз сейчас встречается с Дашей? Что, если он ее уже опять склонил… Черт! Даша последнее время ходит такая несчастная и потерянная, что ее можно склонить к чему угодно. Только бы опять не дошло дело до секса! Только бы не дошло! То, что она плела про любовь к Ванечке, - ерунда… Вот если опять дошло до секса, значит, Даше с Лукьяновым понравилось и тогда Митины дела могут быть плохи. Ему всегда казалось, что он что-то делает не так, как Даше хотелось бы. Она однажды даже сама указала ему на некоторые моменты их интимной жизни, которые ее не устраивали. Митя постарался исправиться, но… В общем, не заснуть сразу после того, как дело сделано, он никак не может. У него выработался такой условный рефлекс еще со времен тех девок, которые сменяли друг друга в его холостяцкой постели. Даше хотелось бы, чтобы Митя еще какое-то время обнимал ее и целовал, но его сразу вырубает. Если бы не дочка, то
сексуальную жизнь можно было бы перенести на более раннее время суток, тогда он, безусловно, продержался бы, а в двенадцатом часу ночи, да после тяжелой рабочей смены… ну никак… А этот Лукьянов, возможно, способен не засыпать, а еще часа полтора продолжать ласки и любовные признания. Он наверняка занимается каким-нибудь легким интеллектуальным трудом. После такой работы, конечно, спать не сильно тянет.
        Архипов уже совсем собрался идти к остановке автобуса, когда в конце улицы показался Лукьянов. Он медленно шел к дому, ритмично помахивая щегольским кейсом. Мите показалось, что он явно стал выше ростом и шире в плечах, а потому уже не производил впечатления мозгляка. Хотя… этот портфельчик да причесочка на проборчик… Ботаник - одним словом… Интеллигент хренов! Сейчас огребет по полной!
        Заметив Архипова, хренов интеллигент и ботаник в одном лице сначала резко затормозил в удивлении, а потом более быстрым шагом пошел навстречу его пудовым кулакам. Митя и не заметил, как они у него непроизвольно сжались при виде соперника.
        - Ну? - с вызовом произнес Лукьянов, оказавшись рядом с Дашиным мужем.
        Митя опять с неудовольствием заметил, что они стали с Ванечкой одного роста и почти одинакового телосложения. Ничего… Он, Митя, будет драться за правое дело, за свою собственную жену, а потому непременно победит!
        - Не нукай, не запряг, - ответил он Лукьянову, неожиданно вспомнив старинную приговорку.
        - Чего ты хочешь, Архипов? - спросил тот и поставил свой кейс на поребрик.
        - Я хочу, чтобы ты забыл даже мечтать о Дашке!
        - Ну… мои мечтания ты никак контролировать не можешь, - неприятно усмехнувшись, ответил Ванечка очень даже сильным и мужественным голосом.
        - Могу!!! - Митя почувствовал, как к горлу подступила удушающая ненависть. Он схватил Лукьянова за полы стильной летней курточки и притянул к себе. Светлые глаза соперника оказались прямо перед его собственными. И он выдохнул прямо в них: - Убью, с-с-собаку…
        Ванечка продолжал глядеть в его глаза, не мигая. Если бы он хотя бы мигнул, если бы смотрел на него не с таким вызовом, то, возможно, Митя не стал бы вкладывать столько силы в удар. Струйка крови, которая потекла из-под головы Лукьянова к кроссовкам Архипова, была странно яркой… будто бы ненастоящей…

        Майя Орлова была уверена, что жена Григория представляет собой расплывшуюся бабенку с пучком бесцветных волосенок на затылке и абсолютно голым, без косметики лицом. Иначе, чего бы Осипчуку таскаться по другим женщинам. Майя видела, что делают с большей частью женщин роды и грудное вскармливание детей. Почти все ее замужние сотрудницы страдали излишним весом и, кроме губ, не красили вообще ничего. Можно подумать, что перламутровая помада гнусно-розовых оттенков может как-то украсить поблекшее лицо, под которым еще лежат гармошкой два-три подбородка. Такой тон не только не украшает, а еще больше подчеркивает недостатки неухоженного лица. У жены Осипчука детей было двое, а потому она просто обязана была быть толстой, бесформенной и… скорее всего, тупой…
        - Вера, - представилась женщина, которой Майя открыла дверь. - Вера Осипчук. - Поскольку Майя застыла в полном недоумении, женщине пришлось пояснить: - Я жена Григория Осипчука. Мне нужно с вами поговорить.
        - Чего вам надо? - грубо спросила Майя, и тут же пожалела об этом. Похоже, не Гришкина жена, а она сейчас выглядит тупой и недалекой. А эта Вера хороша… Как же она хороша! И чего этому Осипчуку не хватает?
        - Может быть, вы разрешите мне пройти? - Женщина не стала отвечать на грубость и совсем не зло улыбнулась. Майя посторонилась, чтобы она смогла пройти, а когда назвавшаяся Верой взялась за застежку изящных босоножек, даже поспешила сказать:
        - Не снимайте! - и сделала гостеприимный жест в сторону комнаты. Интересно, чего эта Вера хочет. Судя по ее виду, она не собирается лить слезы и канючить что-нибудь вроде: «Верните детям отца».
        Вера Осипчук прошлась по комнате, внимательно разглядывая обстановку: компьютерный уголок, книжные полки, туалетный столик, потом обернулась к застывшей в выжидательной позе Майе и сказала:
        - Похоже, не ошибусь, если скажу, что здесь не живут мужчины.
        - Почему же? - усмехнулась Майя. - Иногда живут.
        - Но… временно. Они здесь задерживаются не дольше, чем на месяц, ведь так?
        - Н-ну… допустим… И что?
        Вера без приглашения опустилась в кресло напротив хозяйки квартиры, и Майя подивилась гибкости ее стана и красивой форме тонких кистей рук, которые она необыкновенно изящно устроила на подлокотниках. Жена Осипчука была не просто красивой и ухоженной женщиной, она излучала какие-то особенные флюиды, на которые должны были бы со всех сторон слетаться мужчины. Странно, что ее муж Григорий искал утешения у других женщин. На его месте Майя мыла бы этой красавице ноги и не дала бы ни одному яркому медному волоску упасть с ее гордой головы.
        - Вам ведь не нужен конкретно мой муж, не так ли? - опять спросила нежданная гостья и внимательно посмотрела Майе в глаза. Та под ее взглядом непроизвольно сжалась, потом все же заставила себя расправить плечи и, поскольку так еще и не поняла, куда эта Вера клонит, не очень внятно произнесла:
        - Я что-то вас не понимаю…
        - Хорошо, - очень спокойно отозвалась жена Осипчука. - Я задам другой вопрос и попрошу дать на него честный ответ: вы любите моего мужа?
        У Майи почему-то ухнуло в колени сердце, будто ей сейчас предстояло соврать, в чем она непременно будет уличена, после чего еще и жестоко наказана. Ей очень хотелось бы, став в красивую позу, сказать: «Да, я люблю вашего мужа, а вы - подите вон!», но чувствовала, что не сможет этого выговорить. Для этого действительно надо было любить. Симпатичный Гриша Осипчук нужен был ей лишь как временный партнер по сексу.
        - Ваше замешательство говорит о том, что любви к Григорию вы не испытываете, - заключила Вера, и ее губы сложились в презрительную улыбку, которая Майе очень не понравилась. Она передернула плечами и выпалила:
        - Испытываю! Только это не вашего ума дело! - и забросила одну ногу на колено другой. Покачивая носком домашней туфельки, она постаралась посмотреть на Веру не менее презрительно. Здорово, что Гришкина жена сама подкинула ей вариант. Сказать «испытываю» куда легче, чем «люблю».
        - В общем, так! - настолько сурово отчеканила сидящая перед ней красавица, что Майя вздрогнула и уронила на пол туфельку. - Поскольку вам необязательно любить того, кто находится в вашей постели, то предлагаю сделку!
        Хозяйка квартиры ошарашенно молчала. Эта Гришкина жена совсем сбрендила. Какие могут быть сделки на интимном фронте?
        Вера Осипчук между тем продолжила:
        - Я предлагаю вам отказать моему мужу, за что обещаю другого мужчину, не менее привлекательного, чем Григорий.
        - То есть? - совсем ошалела Майя. - Какого еще мужчину?
        - Мы с ним работаем вместе.
        - И что?
        - Ну… у этого человека большие проблемы с женой.
        - Мне-то какое дело?
        - Я принесла его фотографию, - совершенно не обращая внимания на вопрос Майи, сказала Вера. Она изящным жестом открыла сумочку и вытащила из нее снимок. - Вот, посмотрите.
        Майя нехотя взяла фотографию. На фоне огромного агрегата непонятного назначения был сфотографирован молодой черноволосый и яркоглазый мужчина в синей робе. У него действительно было интересное лицо и могучий торс.
        - Я вижу, он вам понравился, - констатировала жена Григория, и Майя в очередной раз удивилась, что она практически читала ее мысли. - Он сфотографирован в рабочей одежде… в цехе, где работает сменным мастером на одном из участков. Зовут Дмитрием Архиповым. Ну? Готовы к замене моего мужа на этот очень неплохой мужской экземпляр?
        Тут уж пришла пора усмехаться Майе.
        - Раз уж мы с вами тут так запросто… болтаем… - улыбаясь, начала она, - то я спрошу следующее: а с чего вы взяли, что этот ваш сменный мастер захочет иметь со мной дело?
        - Вы - красивая. Блондинка, как и его жена. Он обожает блондинок.
        - А что у него с женой?
        - Мне нравится ваш живой интерес. Думаю, мы договоримся! - Вера щелкнула застежкой сумочки и ответила на Майин вопрос: - Архипов находится в ожидании суда. Они разводятся. Его жена собирается уйти к другому.
        Майя расхохоталась:
        - Бракованный товар подсовываете, любезнейшая!
        - Ничуть! - не смутилась Вера. - Товар проверен и годен к использованию. Просто жена Архипова вроде бы встретила свою первую любовь… или не первую… предыдущую… не знаю точно… В общем, там все сложно. А Дмитрий - он в тоске. Вы можете утешить его и заполучить в постель первоклассного любовника.
        - То есть вы его на этот счет уже протестировали, так что ли? - предположила Майя.
        - Ну… вроде того… - уклонилась от прямого ответа жена Осипчука.
        - Послушайте, Вера, вы очень основательно подготовились ко встрече со мной. А что бы вы мне предложили, если бы я принялась уверять вас в неизбывной любви к Грише?
        - Я знала, что не приметесь. Я однажды видела вас вместе.
        - И что?
        - И поняла, что вы его не любите.
        - Да? По каким же признакам?
        - У влюбленной женщины взгляд другой.
        - Какой?
        - Жертвенный. У влюбленной на лице написано, что она за своего мужчину готова на самую лютую смерть.
        - А у меня, стало быть, этого не написано?
        - На вашем лице написан одинаково большой интерес абсолютно ко всем рядом находящимся мужчинам.
        - И где же вы нас видели?
        - Неважно. Важно, что там, кроме Григория, было полно других мужчин, и вы улыбались всем одинаково призывно.
        Майя очень удивилась тому, что услышала. Неужели она улыбается призывно? Никогда бы не подумала…
        - Ну… допустим, что вы во всем правы, - сказала она. - Может быть, у вас уже и стратегия выработана?
        - Какая стратегия? - Вера сделала удивленные глаза. Они расширились и стали еще красивее.
        - Каким образом можно увлечь вашего Дмитрия… кажется, Архипова… Вы устроите мне с ним нечаянную встречу? Ну… я имею в виду - будто бы нечаянную…
        - Нет. Я, разумеется, думала об этом, но поняла, что такой вариант не пройдет. Дело в том, что он сейчас на женщин вообще не смотрит. Честно говоря, и раньше-то не особенно смотрел… Так… иногда… Я собираюсь предложить вас ему открытым текстом.
        - Это как?
        - Говорю же: прямым текстом! Я посоветую ему утешиться с красивой женщиной или, например… отомстить жене. Вы сами-то какой вариант предпочитаете?
        Майя задумалась. Мщение… Нет… Это не то… Это будет означать, что ее, Майю, используют как средство… Утешение что-то тоже не катит… Еще хуже… Нашли тоже одалиску…
        - Предлагаю эклектический вариант, - сказала она.
        - Это какой же? - рассмеялась Вера.
        - Чтобы все-таки был элемент неожиданности, но сначала все - по вашему предложению.
        - Теперь я вас не понимаю…
        - Охотно объясню, - улыбнулась Майя. - Вы приглашаете Архипова в какой-нибудь кабак от собственного лица. Можете при этом заливать ему про утешение или месть… Как хотите. А я подойду будто бы случайно…
        - И?
        - И дальше уже начну действовать сама.
        - Ну-у-у что-о-ож… - протянула Вера. - Я не против, только мне нужны гарантии.
        - Какие еще гарантии?
        - Вы должны гарантировать, что откажете моему мужу от вашего дома и вообще… от всего.
        Хозяйка квартиры сатанински расхохоталась. Эта Вера думает, что она самая умная. Ишь, распланировала все за всех! Не на ту напала!
        - Нет, милейшая! - все еще захлебываясь смехом, начала она. - Как там у классиков: «Утром деньги - вечером стулья. Вечером стулья - утром деньги». Если мы с Архиповым устроим друг друга, тогда ваш супруг будет абсолютно свободен.
        - Деловой подход! - Вера кивнула красивой головой и встала с кресла. - Я согласна. Когда договорюсь с Архиповым о посещении ресторана или кафе, вас непременно извещу. Ваш телефон у меня есть. Всего хорошего! - И жена Григория Осипчука царственно выплыла из комнаты.
        Когда за ней захлопнулась входная дверь, Майя подошла к зеркалу и заглянула себе в лицо. На нем явственно читалось недоумение.

        Даша стояла на собственной кухне, упершись лбом в стекло. Сначала оно приятно холодило, но вскоре приобрело температуру ее тела и принялось противно поскрипывать. А что, если нажать на него посильнее? Стекло треснет, расколется на куски и она, Даша, раскинув в стороны руки, будто крылья, вылетит на волю из этой кухни, которую уже ненавидит. Другим образом вырваться отсюда невозможно. Они живут с Митей как чужие люди, как соседи по коммунальной квартире. Юлька, чувствуя, что между папой и мамой происходит что-то нехорошее, стала раздражительной и плаксивой. Она ничего не спрашивала, но постоянно находилась во взвинченном нервозном состоянии, будто постоянно ожидая подвоха с родительской стороны.
        Вчера днем Даша опять была у Вани в больнице. Он лежал в НИИ скорой помощи на Будапештской улице с тяжелой травмой головы. К нему только-только начали пускать посетителей. Но когда бы Даша ни пришла, в палате Лукьянова уже всегда находилась жена. Возможно, она и ночевала возле мужа. Палата была платной, а в таких часто предусмотрено место для родственников. Когда Даша первый раз пришла к Ивану и встретила глазами удивленный взгляд его жены, ей пришлось сделать вид, что она ошиблась дверью. Она быстрым шагом на странно подгибающихся ногах прошла в конец коридора и опустилась на потертый кожаный диванчик. Ей пришлось обнять себя за плечи, потому что они неприятно дрожали, потом потереть ладонями ватные колени. Даша не сразу поняла, отчего на нее вдруг напала такая слабость, а когда поняла, в дополнение ко всему выше перечисленному ее тело еще и покрыла липкая испарина. Вот же в чем дело! Она, Даша, только что видела Ванину жену! ЖЕНУ! Мало того, что женщина оказалась очень красивой, по ее лицу было видно, что она смертельно любит мужа и очень беспокоится о нем. Даша почувствовала себя злобной
ядовитой змеей, которая вползла в чужую жизнь и разрушила ее. К тому же было совершенно очевидно, что она не сможет соперничать с такой красавицей. Хоть Лукьянов и объяснялся в любви ей, но на самом деле наверняка любит свою жену. С Дашей он… так только… потому что в юности они ничего толком не успели… Наверняка…
        Почему же ей так плохо от осознания всего этого? Она же сама убежала от Вани! Если бы она не убежала, ничего не случилось бы. Не было бы этой элитной палаты… потому что Даша смогла бы заслонить Ванечку от Мити собой. Если бы она осталась с Лукьяновым, то… то могла бы быть на месте его жены. Да! Рядом с Ванечкой сейчас сидела бы не эта ослепительная женщина, а она, Даша… Как же ей хотелось быть на ее месте!
        И почему его жена не уходит? Ваня говорил, что у них двое детей… кажется, мальчики… Да… Сашка и Сережка… Их же надо как минимум кормить… Впрочем, эта женщина наверняка детьми не занимается. У таких красавиц должны быть на побегушках всяческие мамки, няньки, гувернеры…
        Заметив, что дверь палаты чуть приоткрыта, Даша поднялась со своего диванчика и подошла поближе. Она встала чуть-чуть наискосок от выхода из Ваниной палаты, будто бы дожидаясь своего больного из перевязочной или процедурного кабинета, и принялась ждать ухода лукьяновской жены. Она не уходила. Ничего, кроме ее прямой спины, увидеть в палате тоже было нельзя. В конце концов на Дашу, стоявшую столбом у перевязочной, начали с подозрением коситься медсестры, а одна толстая пожилая женщина в запачканном зеленкой халате, возможно санитарка, даже участливо спросила:
        - Кого ждешь-то, девонька?
        - Родственников больного! - выпалила Даша первое, что пришло в голову.
        - А-а-а! Ну-ну! - закивала санитарка и переваливающейся утиной походкой направилась к буфетной комнате, где уже гремели тарелками и столовыми приборами, готовясь кормить больных ужином.
        Дождаться ухода Ваниной жены Даша так и не смогла ни в тот день, ни в последующие. Видимо, в палате Лукьянова был предусмотрен и туалет, и душ, поскольку его красавица не вышла из палаты ни разу. Не дожидаясь, пока по коридору покатят тележки с едой, Даша пошла к выходу из отделения.

        …Когда Даша приехала домой после встречи с Ваней в отеле «Парус», Митя ждал ее на лестнице.
        - Где ты была? - тут же спросил он, как только она вышла из лифта.
        Даша остановилась в сильном замешательстве, потому что так и не удосужилась придумать, что сказать мужу.
        - Ты была… с ним? - рявкнул он на весь подъезд.
        Даша вздрогнула. Кого он имеет в виду? Хотя… какая разница. Она действительно была с НИМ, а потому сказала одно слово:
        - Да.
        - Ты… ты… - Митин голос как-то сразу осип. - Ты… спала с ним?
        - Да, - опять честно призналась Даша. Изворачиваться было выше ее сил. Все надо кончить сегодня же и сразу. Она взглянула на мужа и тяжело содрогнулась. Его лицо было страшно: воспалившиеся глаза ввалились, от носа к губам пролегли тяжелые складки.
        - И кто же он? - прошептал Митя.
        Даша видела, что слова даются ему с трудом. Ему было очень плохо и больно, но любые хирургические операции надо проводить быстро. Резать нужно одним движением. Нельзя растягивать страдания надолго.
        - Он… он… Ваня… - начала она, запинаясь, а потом твердо и четко закончила: - Иван Лукьянов.
        Митя посмотрел на нее с недоверием. Чувствовалось, что он не мог даже предположить, что соперником станет тот же человек, с которым он уже все решил в юности. Даша собралась с силами и сказала:
        - Да, именно он. - Потом подумала еще с минуту, и за эту минуту перед ее мысленным взором промелькнул весь вечер. Она вспомнила нежное прикосновение Ваниных губ, его знакомый родной запах и добавила: - Я люблю его. Прости… Я не собиралась тебя обманывать. Хотела сначала удостовериться, что люблю…
        - Удостоверилась, значит… - прошипел Митя, притянув к себе жену за блузку и заглянув в глаза.
        Она принялась мелко-мелко кивать.
        - Я убью его… - Архипов сказал это очень тихим голосом, что Даше не понравилось. Когда приходилось выяснять отношения, Митя всегда это делал бурно, с криком. Он в принципе не умел говорить вполголоса.
        - Не надо… - так же тихо попросила Даша.
        Муж посмотрел на нее взглядом тяжелобольного человека, выпустил из рук ее блузку и побежал вниз по лестнице. Даша вошла в квартиру. Юлька сидела с ногами на стуле у кухонного окна и с ужасом смотрела на мать.
        - Юлюшка! - бросилась к ней Даша и прижала головку дочери к своей груди.
        - Я думала… ты никогда не придешь, - прогундосила ей в живот девочка, и плечики ее затряслись от рыданий, которые она, видимо, до сих пор с трудом сдерживала.
        - Ну что ты, доченька! - ответно залилась слезами Даша. - Я всегда приду… к тебе… Я тебя никогда-никогда не оставлю, что бы ни случилось… Ты верь…

        В ту ночь Митя домой так и не пришел. Он вернулся поздним вечером следующего дня пьяным до неприличия. Даша никогда не видела мужа в таком состоянии. Если Митя и пил, то исключительно в гостях или дома, и только вместе с ней, Дашей. Они всегда находились примерно в одинаковом состоянии легкого опьянения, поэтому нынешний Митин вид испугал ее до дрожи в коленках. Бедная Юлька забилась в свою комнату и даже закрылась на навесной пластиковый замочек, который Митя же и повесил ей на дверь для смеха.
        Архипов попытался снять кроссовки, с трудом опустившись на мягкий пуфик в коридоре, но не удержал равновесия и рухнул на пол. Его это развеселило. Он расхохотался до слез, которые принялся вытирать кулаками. Даша заметила на рукаве его светлой летней куртки бурые разводы, похожие на кровь.
        - Что?! - испуганно вскрикнула Даша, опустилась перед мужем на колени и принялась ощупывать его тело. - Ты поранился, Митя? Что случилось?!
        Муж расхохотался еще отвратительней. В уголках его рта неприятно пузырилась слюна. Он оттолкнул Дашины руки и, мерзко ухмыляясь, проговорил:
        - Все в порядосе, Дашуня! Все о’кейно и зеергутно! Я жив и здоров как бык! А вот твой… Ванек… Он того… он нескоро еще… сможет с тобой… спать… - И он опять залился отвратительным лающим смехом. В дополнение к этим душераздирающим звукам Даша услышала детские рыдания из-за Юлькиной двери, но не могла броситься с утешением к дочери. Она должна была узнать, что с Ваней.
        - Митя! Митя!!! - Она трясла и трясла за плечи мужа, свернувшегося в калачик и пытающегося заснуть прямо на полу в прихожей. Архипов отмахивался от нее как от мухи и, в конце концов, умудрился-таки заснуть, оглашая квартиру богатырским храпом и источая отвратительное зловоние водочного перегара. Отчаявшись чего-нибудь от него добиться, Даша бросилась к телефону и принялась обзванивать приемные покои питерских больниц. Таким образом она и нашла Лукьянова Ивана Андреевича в институте скорой помощи. Ей хотелось тут же поехать туда, но она сдержала себя. Ваня сейчас находится под присмотром врачей, а Юлька за дверью своей комнаты бьется в страшной истерике. Даша оставила мужа храпеть на полу коридора и рванула дверь в комнату дочери. Игрушечный амбарный замок разлетелся на куски.

        - Что ты с ним сделал?! - накинулась на мужа Даша, когда первый раз вернулась от Ивана. Ее душили рыдания. Она сама готова была убить Архипова.
        Осунувшийся почерневший Митя схватил ее за запястья, с силой опустил в кресло и сказал:
        - Я не специально разбил ему голову, Даша. Так получилось… Он ударился о бордюр…
        - И ты его бросил истекать кровью, да?! Бросил?!
        - Нет… Я вызвал «Скорую помощь»…
        - Да ну?! Прямо так и вызвал, и сказал: «Я убил человека! Приезжайте забирать!»
        - Я не… убивал… Я… я с ним даже поехал… дождался врача… Сказали, что дела плохи, но не безнадежны…
        - Странно, что ты до сих пор не в тюрьме, Митя!!!
        - Почему же сразу в… тюрьме…
        - Ну… ты же нанес тяжкие телесные…
        - Говорю же, что все нечаянно получилось!!
        - То есть ты не бил?!
        - Нет… я не говорю этого… Я ударил, но… он… он просто упал неудачно, понимаешь?
        - Ага! Неудачно! Оказывается, можно упасть удачно!
        - Даша! Не передергивай!
        Она вскочила с кресла и, вцепившись в его рубашку, крикнула:
        - Так почему ты все-таки не в милиции? Меня к нему даже не пустили, а ты сидишь тут как ни в чем не бывало, чай пьешь… - И Даша смахнула со стола любимый чайный бокал мужа, который, ударившись об угол стиральной машины, раскололся ровно пополам.
        Митя, никак не среагировав на смерть бокала, опять с большим терпением отцепил пальцы жены от своей одежды и задушенно проговорил:
        - Я… я сказал им, что просто шел мимо… Увидел, что человек лежит… весь в крови…
        - Шел мимо?!! - Даша истерично расхохоталась. - Да ты, оказывается, еще и трус, Митя! И… и негодяй…
        - Нет, все не так! - воскликнул Митя. - Не так! Если он выздоровеет, то пусть подает на меня в суд или… не знаю, куда надо подавать заявления… Я непременно ему это предложу… А если… если… словом, мне и так не жить, Дашка, если он… в общем… не выживет… Невозможно будет с этим жить, разве ты не понимаешь?!
        Митя тяжело осел на кухонную табуретку и резко оттянул рукой ворот футболки, будто она душила его.
        - Он выживет!!! Выживет, слышишь, ты, мерзавец?!! Он непременно выживет!!! - крикнула Даша и разрыдалась с отвратительными подвывами и размазыванием по щекам того, что сочилось из глаз и из носа.
        - За что ж ты меня так, Дашка? - Митя умудрился спросить это между двумя всхлипами жены, и потому она услышала. Закрыв рот сразу двумя руками, Даша замерла, а Архипов продолжил: - Я же не мог просто так взять от тебя и отказаться… подарить тебя ему… Разве же я мог? Я же люблю тебя…
        Даша заткнула уши. Она не может этого слышать. Зачем он ей это говорит? Ей и без того ужасно. Невыносимо. Лучше самой лежать с размозженной головой, чем…
        - Мне плохо, Митя… - простонала она.
        - А мне, думаешь, хорошо?! - крикнул он так громко, что она услышала это и с заткнутыми ушами. - Думаешь, Юльке хорошо?! Да на нее же смотреть страшно! Ты бы хоть ради дочери одумалась! Она и тебя любит, и меня! Ты только представь, что с ней станет, когда ты ей объявишь, что… ну… что меня больше не любишь…
        На этом его заявлении у Даши кончились слезы. Митя прав. Она преступная мать. Она думает только о себе. Она достойна самой страшной кары. И она покарает себя! Непременно покарает! Она еще не знает, что ей с собой сделать, но непременно что-нибудь сделает… Но только тогда, когда Ваня поправится… А он обязательно поправится… Если он не поправится, то… Нет, лучше об этом не думать. Лучше лечь спать, потому что утро и в самом деле мудренее вечера. Может быть, утром Даша сообразит, как помочь Ване. Как же хорошо, что Юльку забрала к себе бабушка. Как же хорошо…

        Каждый раз направляясь в больницу к Ване, Даша меняла одежду, прическу и макияж. Ей не хотелось, чтобы ее узнавали медсестры и санитарки. Хорошо, что они дежурили сутками, а потому постоянно сменяли друг друга. Но даже в условиях постоянной смены медперсонала Даша из конспиративных соображений уже не торчала столбом у перевязочной, а постоянно меняла дислокацию, постоянно держа под наблюдением дверь палаты Лукьянова. И однажды она дождалась… Ванина жена наконец вышла из палаты с тяжелой сумкой. Видимо, состояние мужа уже позволило ей наконец съездить домой.
        Даша проводила взглядом эту очень красивую женщину и переместилась поближе к палате. Теперь, когда появилась возможность беспрепятственно войти к Ване, она испугалась до горечи во рту. Ей хотелось проглотить неожиданно наполнившую рот вязкую субстанцию, но почему-то не глоталось. Даша понимала, что на самом деле во рту ничего нет, но стояла возле окна напротив палаты Лукьянова и делала беспрерывные глотательные движения. Во-первых, может быть, что-нибудь все-таки и проглотится, а во-вторых, таким образом Даша тянула время. За те часы, что бесполезно прослонялась по больничным коридорам, она, конечно, уже давно обдумала то, что скажет Ване, когда наконец сможет его увидеть. Теперь все слова почему-то казались серыми, тусклыми и невыразительными. А Митя? Что сказать про Митю? Сказать, что он готов понести самое страшное наказание? А что с этого будет иметь Ваня? Надо ли ему это? И, главное, стоит ли сразу поднимать этот вопрос? Может быть, сначала попросить у него прощения за то, что она так трусливо сбежала от него из гостиницы «Парус». В общем-то, у нее есть оправдание. Она же замужем, у нее дочь…
Да и он, Ваня, женат… На такой красивой женщине… На любящей его женщине… Какой ужас! Что же ей делать? Как повести себя с Ваней?!
        Даша прислонилась спиной к подоконнику, чуть не вскрикнула от боли и со страхом повернула голову назад. Огромный и очень красивый кактус вонзился в нее чуть ли не всеми своими иголками одновременно. Даша с трудом отцепила джемпер от крючкообразных колючек, потерла спину и поняла, что неожиданное иглоукалывание помогло ей наконец найти единственно правильное решение. Она скажет Ване, что любит его. Только его одного. Всю жизнь. А Митя… Митя был ошибкой… Он хороший человек, но не Дашин… чужой…
        Даша почему-то приоткрыла дверь только слегка и не без труда проскользнула в щель, которую сама и организовала. Ваня встретил ее внимательным взглядом светлых глаз. Внимательным, но не более. Даша поняла это не сразу, потому что ее сердце сжалось от боли. Голова Лукьянова была перебинтована, как у раненых бойцов из фильмов о войне. Землисто-серое исхудавшее лицо казалось детским, под глазами залегли коричневые круги. Кисти рук, лежавшие на одеяле, тоже поражали своей бледностью и… беспомощностью.
        - Ванечка… - хрипло проговорила Даша, изо всех сил стараясь не разрыдаться.
        Лукьянов сморщил нос, вглядываясь в Дашу еще внимательнее. Потом уголки его серых губ слегка разъехались в стороны. Он трудно улыбнулся и прошептал:
        - Даша… надо же…
        Даша бросилась к кровати. Ей хотелось упасть Ване на грудь, но она побоялась сделать ему больно, а потому опустилась на стул, на котором, видимо, постоянно сидела его жена.
        - Ванечка! Как ты? Тебе получше? - захлебнулась вопросами Даша.
        - Получше… получше… - Он продолжал улыбаться. - А ты… ты откуда узнала, что я здесь? Мы так давно не виделись…
        Даше стало не по себе от его слов. Неужели он думает, что Митя не сказал ей, что между ними произошло. Зря он так о Мите… Митя не такой… Даша решительно тряхнула головой. Со словами любви нужно погодить. Сначала надо реабилитировать мужа.
        - Я узнала от Мити, - сказала она.
        - От Мити? - переспросил Ваня. - Митя… это… Ах да-а-а… Митя - это твой муж…
        - Конечно! Он все-все мне рассказал! Он готов понести… Он не подлец, Ваня!
        - Не сомневаюсь… Ты не могла бы выйти замуж за подлеца.
        - Да! Ты, главное, поправляйся, а потом мы все решим! Как ты скажешь, так и будет!
        - В каком смысле? - удивился Ваня. Его брови полезли вверх, что, видимо, причинило ему боль, потому что он поморщился.
        Дашино лицо скривилось в ответ. Что она делает? Он еще так слаб, а она лезет к нему с серьезными вопросами. Их лучше все-таки отложить до выздоровления. Она заставила себя улыбнуться и сказала:
        - Да… это так… это ничего… ерунда… Потом все обсудим…
        Теперь можно было бы перейти и к словам любви, но они все куда-то подевались. Не потому, что вдруг пропала сама любовь. Что-то не то было в Ване. В его лице. Он смотрел на Дашу уже не с обожанием и болью, как это было в «Парусе». Он был чересчур спокоен. И Даша зачем-то спросила:
        - Что говорят врачи?
        - Они говорят, что я хорошо отделался. Еще бы чуть-чуть - и все…
        - И все… - в ужасе повторила за ним Даша.
        - Да… Видимо, меня сбил мотоцикл или мопед… В общем, байкеры расшалились…
        - Байкеры?!!
        - Ну… на самом деле никто не знает, что случилось. Я… понимаешь, не помню… но вряд ли просто споткнулся и упал. Говорят, меня привез какой-то человек… прохожий… Но я был так плох, что медики заторопились… никто не попросил этого человека хотя бы оставить телефон… Чтобы хоть поблагодарить…
        - Поблагодарить… - Даша похолодела.
        - Да… если бы не он…
        Она ужаснулась. Если бы не этот «прохожий», все было бы по-другому. Хотя… причем тут прохожий? Если бы не она, Даша…
        - Ну а ты как? - продолжил Ваня. - Я что-то не понял, как ты тут оказалась, но… это неважно… Я очень рад, что ты пришла! Как живешь, Дашенька? Мы столько лет не виделись…
        - Столько лет? - удивилась она.
        - Ну… можно сказать… уже второе десятилетие пошло…
        - Второе десятилетие… - опять эхом повторила за ним Даша.
        - Да… вот такие мы уже не юные… У тебя все хорошо?
        - Да… - жалко кивнула Даша. - У меня все хорошо…
        - Дети есть?
        - Дочка…
        - Ей уже наверное больше десяти?
        - Как раз десять… - Даша отвечала автоматически, не слишком вдумываясь в то, что говорит. Она размышляла о другом. Ваня расспрашивает ее так, будто они действительно не виделись с тех пор, как расстались в юности. Что случилось? Он хочет отомстить ей таким способом или… Или не помнит?
        - А у меня двое пацанов, - донесся до нее голос Вани.
        - А жена… она… - Даша не успела сформулировать вопрос, как Лукьянов сказал:
        - А жена у меня чудесная. Эллочка… Если бы ты пришла чуть пораньше, то застала бы ее здесь. Если бы не она, то я… В общем, медсестры говорят, что она дневала и ночевала возле меня все самое тяжелое время… Вот так… Когда-то, Дашенька, я очень жалел, что поторопился с женитьбой… Ну-у-у… ты же понимаешь… я женился почти сразу после твоего замужества… На зло - не на зло… но без особых чувств… А сейчас Элла… В общем, она себя забыла… Я так благодарен ей… аж что-то теснит вот тут… - И он положил бледную руку на грудь.
        Даша смогла только нервно покивать в ответ. Находиться с ним рядом дольше было невозможно. Опять заставив себя улыбнуться, она сказала:
        - Я очень рада, что у тебя такая самоотверженная жена… Я вообще рада, что тебе уже лучше… Тебе, наверное, нельзя так много говорить, а потому я… пойду… Ладно?
        - Да-да… ты иди, Дашенька… Что тебе терять здесь время? У тебя своих хлопот хватает. Семья… Но ты заходи, если что… если мимо пойдешь… Хорошо?
        Даша кивнула и торопливо покинула палату.
        Она ехала в троллейбусе, слепая от слез, которые то и дело подкатывали к глазам. Нет, Ваня не может быть так жесток с ней. Он просто не помнит… Не помнит! Какая-то частичная амнезия… Разве так бывает? Как в кино: «Тут помню, тут не помню…» Неужели это произошло от удара? Смешно, но благодаря травме головы у него стало теснить в груди от чувства благодарности к жене. А от благодарности один шаг до любви… Хотя, скорее всего, он и любил Эллу, как говорят, по-своему. Она такая красавица… Да и прожили они вместе столько лет… Новая встреча с ней, Дашей, чуть не расстроила брак Лукьянова, но он о ней не помнит! Он не помнит, как обнимал и целовал ее в «Парусе», как говорил о своей вечной любви к ней! Ай да Митя! Ай да молодец! Один точный удар - и семейство Лукьяновых снова счастливо! Да, Ване и в самом деле есть за что поблагодарить «прохожего» по фамилии Архипов. А что теперь делать ей, Даше? У нее не осталось никого, кроме Юльки…

        Даша отошла от окна, возле которого размышляла, и решила, что непременно съездит к Ване еще раз. Она расскажет ему все, что с ним случилось на самом деле. Он вспомнит! Он непременно вспомнит! Если не вспомнит, то ей незачем жить! Даже и Юлька без нее, в конце концов, просуществует, а потом… вообще… забудет… У детей память короткая… А Архипов не даст ей пропасть, потому что очень любит… Нет! Какой ужас! О чем она думает?! Она же сама сказала Юльке, что всегда к ней вернется, что бы ни случилось… Да… Она обязательно вернется к дочери от Вани, а потом… Что же будет потом? Опять-таки… лучше об этом не думать…

        Майя сидела в глубине кафе «Фрегат», потягивала коктейль и внимательно наблюдала за входом в зал. Когда Вера Осипчук показалась в дверном проеме вместе с молодым мужчиной, Майя даже неконтролируемо привстала с места. Это был ее человек! Она почувствовала это сразу. Но откуда было это знать Вере? Григорий тоже нравился Майе, но был чересчур тонок и аристократичен. Ей же нужен был более простой мужчина, более легкий, не обремененный недюжинным интеллектом. Рядом с Осипчуком Майя часто чувствовала себя несколько туповатой и недалекой, что, разумеется, приятно ей не было.
        Дмитрий Архипов понравился Майе еще на фотографии, теперь стало окончательно ясно, что сделка, которую предложила Вера, непременно состоится. В общем, прощай, Григорий! Здравствуй, Дмитрий! Дима… Нет… Она будет звать его Митей… Так интимнее…
        Майя готова была сразу же бежать к столику, который заняли Вера с Дмитрием, но нужно было выждать определенное время. Они договорились с женой Осипчука, что Майя подойдет к ним тогда, когда тем принесут заказ. Как же долго его не несут… А Дмитрий действительно в состоянии великой печали. Без конца потирает пальцами виски. Какие же у него плечи… Мускулатура… Сразу видно хорошо тренированного человека.
        Как только девушка в форменной одежде принесла Вере с Архиповым поднос с заказанными блюдами, Майя сдернула со стула сумку, забросила ее длинную ручку себе на плечо, поправила волосы и модельным шагом пошла мимо столика, где сидел уже очень желанный мужчина. Она с удовольствием сразу подсела бы к ним, но надо было выждать, пока ее окликнет Вера. А вдруг не окликнет? Вдруг ей станет жаль отдавать такого красавца в чужие руки? Между ними наверняка уже были какие-то отношения. Как она там говорила: «Товар проверен и годен к употреблению»… Ну-у-у… это ничего… В объятиях Майи он забудет все прежние отношения. И жену свою забудет.
        Вера Осипчук не передумала. Как только Майя поравнялась с их столиком, она очень натурально воскликнула:
        - Майя! Какими судьбами?!
        Хотя Майя и ждала этого оклика, почему-то вздрогнула, что тоже выглядело очень натурально.
        - Вера? - почти непритворно удивилась она, а жена ее любовника уже отодвигала от столика стул и приглашала присесть. Майя элегантно присела.
        - Прости, Дима! - Вера Осипчук прижала руку к высокой груди и добавила: - Буквально пару слов. Мы действительно давно не виделись с Майей. Такая неожиданная встреча… - И она принялась задавать заранее оговоренные вопросы, а Майя - заученно отвечать и задавать свои. При этом она успевала еще и бросать косые взгляды на Архипова, который с похоронным лицом ковырял вилкой в своей тарелке. Вскоре заготовленные вопросы-ответы кончились, и надо было переходить к импровизации. Майя собиралась начать действовать самостоятельно, благо опыт в соблазнении мужчин у нее был богатый, но жена Григория вдруг сказала, обращаясь к Архипову:
        - Кстати, Дима! Оставь ты свое мясо хоть на время! Посмотри, какие рядом с тобой женщины сидят!
        Архипов послушно выпрямился, отложил вилку и посмотрел сначала на Веру, а потом на Майю. Майя отработанно дрогнула ресницами и одарила его особо проникновенным взором. Молодой мужчина смешно сморщился и принялся усиленно жевать то, что было у него во рту. Сморщенность Майе понравилась. В этой невинной гримасе уже не было равнодушия. Молодая женщина почувствовала интерес к себе. То ли еще будет!
        - Давайте-ка я вас получше познакомлю! - опять начала Вера. - Майя - моя подруга… еще с институтских времен. А это… - Жена Осипчука красивым жестом указала на все еще жующего Архипова - Дмитрий, Дима… Мы вместе работаем.
        - Очень приятно, - проговорил Архипов, и Майя мгновенно разомлела от звука его сочного низкого голоса - голоса настоящего мужчины.
        - Мне тоже очень приятно, - ответила она и даже протянула ему руку. Конечно, хотелось бы, чтобы он ее поцеловал, но этот человек, скорее всего, догадается только пожать. Так оно и случилось. Его пальцы были сильными и шершавыми. Зато ее - гибкими, горячими и, если можно такое сказать о пальцах, манящими. Майя вся перелилась в это рукопожатие. Архипов должен был почувствовать не просто ее руку, а все ее существо, которое неодолимо тянулось к нему. Что-то такое он почувствовал, потому что несколько невнятно прикрякнул и даже прикрыл снова освободившейся рукой глаза.
        В этот момент раздалась бравурная мелодия мобильника. Вера вытащила свою трубку из сумочки и произнесла несколько слов, среди которых оказались очень приятные для Майи:
        - Ну конечно! Сейчас же приеду!
        Это не было запланированным мероприятием, но случилось очень кстати. Жена Григория бросила на Майю с Дмитрием извиняющийся взгляд и сказала:
        - Мне надо срочно ехать к Машке… дочке… У них там… в детском саду… прорвало какую-то трубу… Потоп… Просили детей забрать домой… Вы уж извините… Я побегу…
        - Конечно-конечно! - обрадовалась ее уходу Майя.
        Архипов смотрел вслед уходящей сослуживице с настоящим испугом.
        - Ну что, Дима… Вот мы и остались одни! - обратилась к нему Майя с обворожительной улыбкой. Тот неопределенно покивал.
        И промолчал.
        - Разве я вам не нравлюсь?! - Майя решила начать атаку.
        Дмитрий зажал вилку в кулаке, как трезубец, оглядел бесцеремонную собеседницу ставшим вдруг тяжелым взглядом и ответил уже без всякого испуга:
        - Пожалуй, нравитесь.
        - Значит… - Майя сделала паузу.
        - И что же это значит? - уже с усмешкой спросил он.
        - Это значит, что мы можем поехать ко мне.
        - Вот так сразу?
        - А зачем тянуть? Разве мы не взрослые люди?
        - Ну-у-у…
        - Мне кажется, вполне можно пропустить некоторые малоинтересные этапы в развитии отношений и перейти сразу к самым главным, - бесцеремонно оборвала его чересчур долго длящееся «у-у-у» Майя.
        - То есть вы без комплексов? - спросил, поигрывая вилкой, Архипов.
        - Абсолютно. Еще и без ложной скромности, и без ханжества.
        - Отлично. Поехали, - согласился он, наконец бросил вилку на столик, а вслед за ней - крупную купюру. Они с Верой явно не наели на эту сумму. Майе понравилась щедрость Архипова. Она любила щедрых мужчин.
        К Майе они поехали на такси, которое вызвал Дмитрий, что тоже говорило в его пользу. С Григорием они первый раз ехали с пересадкой на двух троллейбусах.
        Поскольку в такси находился посторонний мужчина, то есть водитель, можно было не разговаривать. Майе не хотелось разговаривать. К чему они, разговоры? Они не для разговоров еду к ней в гости. Беседуют в другом месте - в клубе по интересам, например…
        Уже в прихожей собственной квартиры Майя решила сразу перейти к делу. Она бросила сумочку на столик у зеркала и обняла своего нового мужчину за шею. В том, что он станет «ее новым мужчиной» на неопределенно долгое время, она ни одну минуту не сомневалась. И «новый мужчина» тоже не стал тянуть кота за хвост. Он сразу засунул руки под ее коротенькую трикотажную блузочку и профессионально быстро расстегнул бюстгальтер. Майя вытянула руки вверх, и Архипов стащил с нее блузочку вместе с бюстгальтером. Она расстегнула «молнию» на джинсовой мини-юбке, и когда она сама собой съехала на пол, ногой отбросила ее прочь. Стринги одеждой можно считать лишь при первом приближении. На самом деле минимализированные трусики - это не что иное, как предмет соблазнения. В стрингах женщина выглядит, пожалуй, куда эротичнее, чем вовсе без белья. И Архипов это тотчас оценил. Он взял Майю на руки и понес в комнату, сообразив, что там наверняка найдется более удобное место для продолжения уже начатого мероприятия. Место, разумеется, нашлось.
        Дмитрий Архипов оказался именно таким мужчиной, какой нужен был Майе: сильным, резким и чуть грубоватым. Она обычно уставала от долгих прелюдий и ласк. Ей требовался натиск, быстрый штурм и победа! Лучше несколько раз сходить в такую атаку, чем бессмысленно целоваться часами. И она дала понять расслабившемуся после первой победы мужчине, что это еще не конец, что ее можно брать приступом снова. Он удивился, улыбнулся и повторил атаку. Когда уже не осталось сил ни у нее, ни у него, Майя особым чувственным голосом спросила:
        - Можно я буду звать тебя Митей?
        Архипов вдруг резко сел в постели, смерил ее презрительным взглядом и грубо сказал:
        - Даже и в уме не держи!!! - после чего вскочил с дивана и начал торопливо одеваться.
        - А что, собственно, случилось? - удивленно спросила Майя.
        Не удостоив ее даже взглядом, Архипов вылетел в прихожую. Дверь за ним захлопнулась со страшным грохотом. Вслед за этим раздался еще один выразительный звук разбившегося вдребезги стекла. Испуганная Майя выскочила в коридор. На полу валялась треснувшая рамочка от фотографии собаки-колли, которую она недавно повесила в коридоре для услады глаз. Пол был усыпан осколками. Один из них стоял торчком, впившись бедной собаке в острый лисий нос.

        С Эллой Лукьяновой Даша столкнулась в дверях больничного гардероба. Стараясь не измениться в лице, она отошла в сторону, чтобы та могла пройти. Женщина проходить не стала. Она посмотрела прямо в Дашины глаза и произнесла высоким мелодичным голосом, будто пропела:
        - Мне нужно с вами поговорить.
        Удивленная Даша не смогла даже ничего ответить, потому что почувствовала, как у нее опять неприятно ослабли колени. Ванина жена пребольно ухватила ее за руку и потащила за собой к выходу, а потом - на автомобильную стоянку. Распахнув дверцу красивой серебристой машины, Элла чуть ли не силком втолкнула Дашу в салон.
        Даша огляделась в машине с испугом. Она в западне. Ванина жена может сделать с ней все что угодно. Впрочем, это даже хорошо. Пусть что-нибудь сделает, а то жить не хочется. Но как Элла поняла, что Даша… Неужели Ваня ей сказал? Но даже если и сказал, как эта женщина догадалась, что Даша - та самая…
        - Я сразу поняла, кто вы такая, - сказала жена Лукьянова, будто в ответ на Дашины мысли. - В ту же самую минуту, когда вы первый раз заглянули в дверь его палаты.
        - Да? - окончательно растерялась Даша. - Как же…
        - Я люблю его, а потому очень чутка.
        Даша не ответила. Она раздумывала о том, как глупо выглядела, шатаясь по больничному коридору. Эта женщина наверняка ее всегда видела и посмеивалась над ее глупой конспирацией. Но… Даше на это наплевать. Ей абсолютно все равно, что думает о ней эта красавица. Только бы Ваня…
        - А вы, наверное, находитесь в убеждении, что он любит вас, - прервала ее мысли жена Лукьянова.
        - Да, нахожусь… - сильно смущаясь и краснея, ответила Даша.
        - Честно говоря, я тоже до недавнего времени была в этом уверена, но теперь… словом, все изменилось.
        - Что именно?
        - Он не помнит вас.
        - Ерунда! - возмутилась Даша, и ей даже на минуту стало жаль эту красивую холеную женщину. - Он помнит меня!! Я у него была и разговаривала с ним!
        - Знаю. Иван мне говорил, что к нему приходила его… в общем… первая любовь.
        - Ну… вот видите! - Даша ухватилась за соломинку. Ей очень не понравилось, что Ваня назвал ее первой любовью. Она не просто первая! Она и сегодняшняя! Она будет его любовью всегда!
        Жена Лукьянова неприятно усмехнулась и сказала:
        - Давайте играть в открытую! Я все знаю. Знаю, что Иван женился на мне с горя. То есть когда вы ему отказали. Тогда я и сама находилась на развалинах предыдущей любви и намеревалась тоже кое-кому сделать назло. Я думала, что перекантуюсь какое-то время с Лукьяновым, а потом… разведусь… Но… знаете… получилось так, что я влюбилась в собственного мужа уже много позже свадьбы. В Ванечку невозможно не влюбиться. Он такой добрый, такой тонкий человек… И я люблю его до сих пор, хотя уже много лет прошло со времени нашего знакомства. А он… Он так и не смог меня полюбить… Нет! Не подумайте! Он никогда не говорил мне этого. Он всегда был со мной нежен и предупредителен, но… В общем… год от года ему становилось все тяжелей и тяжелей жить со мной… с нелюбимой… Он начал раздражаться по пустякам, но я делала вид, что не замечаю. Я на все готова ради него…
        Элла остановилась и, глядя в зеркало заднего обзора, поправила выбившуюся из прически прядку. Даша увидела, что ее пальцы дрожат. Она хотела запретить жене Лукьянова говорить дальше, потому что ничего хорошего та сказать не могла, но Элла уже продолжала:
        - А потом он пришел с ужасной вестью… Он сказал, что снова встретил свою первую любовь, то есть вас… И что вы с ним… В общем, он попросил у меня развода… Я… я сказала, что не дам… ни за что… Сказала, что ничего хорошего вас не ждет, потому что нельзя войти в одну и ту же воду дважды… Он не настаивал, но я видела, что ненавистна ему… Это так тяжело… Вы даже не можете себе представить… Честное слово, если бы не мальчишки, я что-нибудь над собой сотворила бы с горя. А потом… - Элла жестом остановила Дашу, которая хотела вставить в ее монолог свое, такое же наболевшее. - А потом мне повезло. - Она неприятно хохотнула. - Ванечка упал и забыл вас! То есть не вас, а то, что произошло между вами в какой-то там гостинице! Представляете?
        - Нет!!! - истерично крикнула Даша. - Это невозможно забыть!!! Так не бывает!
        - Представьте, после ударов головой и не такое бывает! Врач сказал, что человеческий мозг еще изучен недостаточно, а потому не все, происходящее при такой травме, можно объяснить. Ванечка ударился о бордюрный камень правым виском. У него посттравматическая, или, как говорят врачи, антероградная амнезия. У моего мужа выпали из памяти события последнего месяца жизни. Примерно, конечно… Он не только не помнит, как и почему упал. Он не помнит и… - Элла окинула неприязненным взглядом Дашу, - …как спал с вами в гостинице… А еще он забыл, что любит вас, представляете? То есть помнит, что любил когда-то, но… Но не сейчас, понимаете, не сейчас!!!
        - Но я же могу ему напомнить!
        - А я скажу, что вы все это выдумали, потому что у вас какие-то нелады в семье!
        - Он и так знает, что у меня нелады!
        - Ошибаетесь! Сейчас он этого уже не знает! Он забыл!!! И я порву вас на куски, если вы ему напомните!!! И никто меня не осудит за это! У нас с Лукьяновым дети! А вы… Вы лучше занимайтесь своей собственной семьей!
        Даша рванула дверцу. Она не поддалась.
        - Откройте, - прошептала она.
        - Непременно открою, - усмехнулась Элла, - только хочу еще раз предупредить: не вздумайте приходить к Лукьянову! Вы не вспоминали об Иване больше десяти лет и прекрасно обходились без него, чего вам искренне желаю и в дальнейшем. А теперь… - Она произвела какие-то непонятные Даше манипуляции: —…Открывайте дверцу… и… прощайте, милочка…
        Даша с трудом выбралась из салона. Что делать? Куда идти? Она в полной растерянности постояла возле машины, потом побрела в сторону метро. Пусть жена Лукьянова видит, что она уходит. Эта красавица Элла рассудила правильно. У Даши нет никаких прав на Ванечку. Она сама отказалась от него. Сначала в юности, а потом в отеле «Парус». Она одна во всем виновата. Вот было бы здорово, если бы Митя в гневе отвесил ей такой же удар, как Лукьянову. Ей очень хотелось бы впасть в амнезию. И не в такую, странную, как у Ванечки. Она, Даша, вообще не хочет ничего помнить. И это было очень легко устроить, если бы не Юлька… если бы не Юлька…
        При входе в метро Даша получила почти то, чего так хотела. Погруженная в невеселые мысли она замешкалась, не выставила вперед руку, и ее ударила крутящаяся дверь из толстого стекла, оправленного в металл. Нет, конечно же, Даша не впала в амнезию. Ей не было даже особенно больно. Она просто от неожиданности осела прямо на руки идущего за ней мужчины.
        - Вы сильно ушиблись? - спросил мужчина, помог ей встать и выбраться из толпы входящих в метро. - Может быть, вызвать врачей? Я сейчас же… по мобильнику…
        - Нет-нет… - Даша отвела его руку с телефонной трубкой от уха. - Не надо. Я… я в норме… Просто задумалась… Извините…
        Она хотела отойти от мужчины, но тот схватил ее за руку:
        - Погодите! На вас же лица нет! Вы вся прямо… зеленая… Знаете, так можно и сотрясение заработать… Давайте все-таки вызовем медиков!
        Даше очень хотелось выкрикнуть ему что-нибудь, вроде «Подите к черту!», но она взяла себя в руки и сказала:
        - Не надо. Дверь меня не столько ударила, сколько оттолкнула. Я не чувствую боли. У меня просто… неприятности, и все…
        - Неприятности… - усмехнулся мужчина. - Представьте, что у меня тоже… бо-о-ольшие неприятности…
        - Сочувствую, - дежурно отозвалась Даша, которая сочувствовать и не думала. Ей было не до того. Ей хотелось поскорее уйти от навязчивого человека, но он, похоже, отпускать ее не собирался.
        - А знаете, что: давайте сходим куда-нибудь, - неожиданно предложил он. - Посидим, выпьем… вы мне про свое горе расскажете, а я вам - про свое. Так… в общих чертах… как рассказывают попутчикам в купе поезда дальнего следования… Просто, чтобы выговориться… Как вы на это смотрите? Вы не торопитесь?
        Даша не торопилась. Ей некуда торопиться. А что? Может быть, есть смысл пойти с этим мужчиной? Он производит впечатление интеллигентного человека. Впрочем, если он маскирующийся под интеллигента насильник-извращенец, то это даже лучше. Пусть ее прикончит новоявленный Чикатило. Она даже готова перед смертью помучиться. Ей так и надо! Она достойна самых лютых мучений!
        - Не тороплюсь, - ответила она. - Пойдемте.

        - Закажите что-нибудь. - Незнакомец подал Даше в руки кожаную папочку с меню, когда они уселись за столик ближайшего к метро кафе «Петрополь». - Я заплачу, не беспокойтесь.
        - Я не хочу есть, - отказалась она. - Разве что - чашку кофе… Просто… без всего…
        - Я, знаете, тоже не голоден. Но давайте все-таки ударим по салату из свежих овощей. Не повредит.
        - Как хотите…
        Мужчина сделал заказ подошедшей официантке и опять обратился к Даше.
        - Ну… что же случилось с вами, прелестная незнакомка? Расскажите… Облегчите душу.
        - Не знаю, поможет ли это облегчить душу… Понимаете, я собственными руками загубила свою жизнь…
        Мужчина так сочувствующе кивнул, что Даша вдруг принялась рассказывать ему свою историю с самого начала, со времен нежной юности. Ее будто прорвало. Слова лились сами. Рассказу не помешала даже официантка, которая принесла овощи и кофе. Пока она расставляла еду на столике, Даша не прерывалась ни на минуту.
        - Поэтому я и замешкалась в дверях метро. Все думала, думала об этом…
        - Мне кажется, что в вашем случае еще ничего не потеряно, - отозвался мужчина. - Вам просто надо затаиться на время.
        - Как это - затаиться? - не поняла Даша. - Зачем?
        - Переждать. Пусть все уляжется. Может быть, вы поймете, что та женщина права.
        - В чем?!
        - Вы действительно много лет не вспоминали своего первого возлюбленного. Может быть, именно он и не так важен для вас. Возможно, вы просто хотите спрятаться на его груди от мужа, которого разлюбили. А потому хорошо, что все случилось именно так, а не иначе.
        - Как это?
        - А представьте, что вам пришлось бы испытать, если бы вы вдруг поняли, что и этого Ивана не любите, что просто накатили волной воспоминания? А его семья была бы уже разбита…
        Даша не нашла, что ему ответить. Да, в том, что говорил этот человек, было рациональное зерно. Пожалуй, и в самом деле есть смысл сделать паузу. Переждать. И если уж действительно для нее важен именно Ванечка… то… никакая Эмма не будет ей помехой! Даша найдет его и расскажет обо всем!
        Она с силой выдохнула и опустила глаза в тарелку.
        - Правильно, - улыбнулся мужчина. - Теперь самое время поесть. Хорошо, что салаты не стынут, потому что и так холодные. Приступим?
        - Пожалуй, можно… - проговорила Даша и ответно улыбнулась. Хорошо, что она встретила этого человека. Скорее всего, он не станет ее насиловать и убивать, что, честное слово, не так уж и плохо.
        Когда с салатом было покончено, Даша, чувствуя себя обязанной, спросила:
        - А вы… Что с вами случилось?
        Мужчина положил в рот последний кусочек огурца, прожевал его и сказал:
        - У меня все куда прозаичнее. Видите ли… дело в том, что у меня очень красивая жена. Необыкновенно красивая.
        - Разве это плохо?
        - Когда я женился на ней, тоже думал, что это хорошо, но… Понимаете, мужчины пасутся возле нее стадами.
        - А вы ревнуете, - сочувствующе качнула головой Даша.
        - Дело не в этом. Банальную ревность к мужикам, которые с вожделением смотрят на красавицу, мне кажется, я смог бы держать в узде, но… В общем, жена изменяет мне. Постоянно.
        - Может быть, это только ваши фантазии?
        - Нет. Она не скрывает своих увлечений. Каждый раз сообщает, что влюбилась и в этот раз навсегда, просит развода, а потом говорит, что совершила очередную ошибку и любит только меня. Через пару месяцев все начинается сначала. Верите, мне иногда хочется ее удушить.
        - Верю, - отозвалась Даша.
        - Я решил действовать ее методами. Ну… тоже пошел по женщинам, но… не мое… - Он печально улыбнулся. - Да… вот так… Оказался, понимаете ли, не способным к спортивному сексу, а влюбиться не удавалось. А тут вдруг встретил молодую женщину. Очень она мне понравилась… Показалось, что влюбился…
        - Показалось?
        - Ну… может быть, и впрямь влюбился… Сказал об этом жене. Специально сказал, чтобы позлить. Чтобы не думала, что она… Ну… в общем, вы понимаете…
        - Понимаю, - согласилась Даша.
        - Ну вот… А она… в смысле, жена… и говорит, что, мол, все женщины по своей природе такие же, как она, а потому моя избранница тоже… шлюха. Я, конечно, на дыбы, а она… жена, взялась мне доказать это.
        - И доказала?
        - Представьте, да. Она обещала, что лично познакомит мою подругу с красивым мужчиной, который у нее есть на примете, и та не устоит. Я назвал жене имя и фамилию своей любовницы. Не поверил, что она от меня так запросто откажется.
        - А она отказалась?
        - Да. Дело происходило в кафе. Я сидел за одним из столиков, скрытым от посторонних взглядов за стойкой с цветами. Моя жена познакомила мою любовницу с другим. И я видел лицо, с которым она смотрела на нового мужчину. С такими лицами мужики обычно пялились на мою жену… Как мы и договорились, я позвонил жене на мобильник, и она, сославшись на какую-то причину, покинула кафе. Моя любовница уехала на такси с тем мужчиной, которого ей предложили. Вот так…
        - И вы теперь думаете, что все женщины продажны? - спросила Даша.
        - Честно говоря, я не знаю, что и думать. Наверное, все продажны: и женщины, и мужчины. Не знаю, кто в большей степени. Но от этого не легче. Мне казалось, что я полюбил и меня полюбили, что теперь-то как раз и начнется новая жизнь, а получилось, увы, опять «как всегда».
        - Да, некрасивая история. И в отличие от вас я не знаю, какой вам дать совет.
        - Я и не прошу совета, - сказал он. - Я же предлагал вам просто выговориться друг перед другом, и мне кажется, что у нас получилось. Во всяком случае, у меня даже проснулся аппетит. Не заказать ли нам что-нибудь повнушительней салата?
        - Давайте закажем, - отозвалась Даша и рассмеялась, а, отсмеявшись, спросила: - А вы любите свою жену?
        - Даже не знаю, что сказать. Она действительно красивая женщина, а потому не может не вызывать у мужчины желания, но что касается любви… Мне кажется, она уже погибла… Не возродить, как ни старайся. Что-то главное ушло безвозвратно.
        - А дети у вас есть?
        - В том-то и дело, что есть. Две девчонки, очень похожие на мать. Такие же красотки вырастут… Если бы не дочки, я, наверное, уже развелся бы. Надоело все!
        - Мне кажется, детям тоже плохо, когда родители живут в нелюбви.
        - Возможно, но я боюсь оставить девочек на жену. Мне кажется, что в мое отсутствие она превратит дом в… бордель.
        Даша опять только лишь сочувственно покачала головой. Больше ей нечем было утешить этого симпатичного бородатого мужчину с красивыми печальными глазами.
        Когда они расставались на переходе к разным веткам метро, новый знакомый сказал:
        - Спасибо вам за то, что выслушали, за приятный вечер.
        - Вам тоже, - отозвалась Даша.
        - Знаете что… - мужчина вдруг полез в карман, вытащил из него белый картонный прямоугольник и протянул Даше. - Вот моя визитка. Я специалист по компьютерам и вообще… по электронике… Вдруг когда-нибудь понадобится такая помощь… Я с радостью окажу. И вообще… Звоните, если вдруг что…
        Даша взяла визитку, а мужчина сделал рукой прощальный жест и нырнул в переход. Она опустила глаза на карточку. Надпись на ней гласила: «Осипчук Григорий Станиславович. Программист, специалист по электронной технике…»

        Майя Орлова неожиданно для себя впала в депрессивное состояние. Ее ничего не радовало. Настроение было до того паршивым, что ощущалось ею уже почти как физическое недомогание. Внутри тела, где-то возле сердца, образовалась сосущая пустота. Майе казалось, что она временами болезненно сокращалась, как пустой желудок, будто требуя непременного и незамедлительного заполнения. Заполнять было нечем. Григорий Осипчук почему-то больше не звонил, но Майе и не хотелось с ним разговаривать. Еще более ей не хотелось принимать его у себя в квартире. Ей никого не хотелось принимать. Ее раздражали все мужчины без исключения. Она хотела только одного: еще раз встретиться с Дмитрием Архиповым и попросить у него прощения. Да-да! Она же не знала, что с именем «Митя» у него связаны какие-то особые воспоминания. Она поклялась бы ему, что больше не посмеет потревожить этого имени.
        Майя никогда в жизни не была влюблена, если не считать смешные детские и юношеские восторженные чувства. Архипов вызвал в ее душе уже почти забытое состояние полета. Она думала о нем и о том, что произошло между ними, постоянно. Последний раз она так была увлечена мужским индивидуумом лет в семнадцать. Сейчас, в свои тридцать с очень большим хвостом, она терзалась и плохо спала, как в ранней юности. Самое ужасное состояло в том, что она не знала, как найти Дмитрия. База данных на жителей Санкт-Петербурга не установлена ни в ее домашнем компьютере, ни в рабочем. Когда Вера Осипчук предложила ей сделку, Майя восприняла ее всего лишь как очередное приключение. Она во всем положилась на Веру и даже не спросила номера ее мобильника. Конечно, эту женщину можно найти через Григория, но в каком свете она себя перед ним выставит… С другой стороны, какое ей дело до Осипчука и того, что он о ней подумает? Майе нужен один только Дмитрий! Если уж и выходить замуж, то только за него! Он ей подходит по всем статьям! Она готова любить его… и… стирать его носки и рубашки, у которых так быстро пачкаются воротнички…
Да что там говорить… Она готова ко всему и на все… Пожалуй, она уже… любит… Любит!!! Ей хочется рыдать и рвать на себе волосы только оттого, что его нет рядом с ней. Такого с ней тоже давно уже не бывало. Со времен прошедшей юности.

        Попрощавшись с мужем, Элла вышла в больничный коридор и практически у дверей столкнулась с незнакомым мужчиной.
        - Вы к кому? - спросила она, будучи уверенной, что тот ошибся дверью. Всех немногочисленных Ванечкиных друзей она знала наперечет.
        - Я… я, собственно, к Ивану Лукьянову, - сказал он. - Мне в справочном сказали, что…
        - Простите, а вы кто? - перебила его Элла. - Мой муж еще не в лучшем состоянии, и я должна знать, чего вы от него хотите. Если что-то по работе, то неплохо бы повременить… Вы из колледжа?
        - Нет… Я… Может быть, конечно, и не вовремя, но… Словом, я должен сказать, потому что сил уже нет носить это в себе…
        - Что носить?
        - Ну… видите ли… я тот, из-за кого Иван сейчас здесь…
        Элла с удивлением осмотрела ладную фигуру молодого мужчины и приятное открытое лицо, а тот между тем продолжил:
        - Понимаете, я ударил его… Не сильно… так слегка… Но он этого не ожидал, а потому упал… ударился… В общем, вы можете подать на меня в суд… или куда там подают… я не знаю… никогда раньше в таких переделках не был…
        Мужчина отер тыльной стороной ладони взмокший лоб, и Элла вдруг увидела, как сильно он волнуется. Что-то этот человек не похож на бандита… хотя… бандиты и не приходят к своей жертве с покаянием…
        - Не понимаю… - отозвалась она. - Вы ударили Ваню? Зачем? Что он вам сделал? Да он мухи не обидит!
        - Да… конечно… не обидит… я знаю… а я вот его обидел… травму нанес… - Мужчина полез в карман джинсов, вытащил оттуда паспорт и протянул жене Лукьянова. - Вот… вы можете списать данные, чтобы… значит… в заявлении указать все точно…
        Элла машинально открыла паспорт, хотя у нее и в мыслях не было писать какое-то заявление. Она вообще не очень понимала, что происходит. На фотографии в документе мужчина казался еще более симпатичным, чем в жизни. Возможно, потому, что лицо его было спокойным. Она перевела взгляд на надпись: Архипов Дмитрий Николаевич… Дмитрий… Николаевич… Архипов… Архипов Дмитрий… Где-то она слышала это сочетание… И совсем недавно… Дмитрий Архипов… Архипов Дмитрий… Так он же… Элла перевела на него встревоженные глаза и, запинаясь, спросила:
        - В-вы… вы м-муж… Даши?
        - Да! Точно! - как-то нервно обрадовался Архипов. - Я муж Даши… А раз вы знаете, кто такая Даша, должны понять, почему я ударил вашего мужа… Вот, значит, как все получилось… Я не хотел, поверьте…
        Элла прислонилась к дверям палаты, закрывая Архипову проход своим телом. Ни за что нельзя позволить, чтобы этот человек увиделся с мужем. Она из кожи вон лезет, чтобы Иван ничего не вспомнил, а тут вдруг такой посетитель… Она не собирается подавать никаких заявлений. Пусть все остается так, как есть. Пусть все считают, что Ванечку сбил юный резвый байкер, который от страха скрылся с места происшествия. А этот Архипов сделал для Эллы такое, что она озолотила бы его, если бы не грешно было открыто радоваться тяжелой травме мужа. Дмитрий мало того, что отшиб Лукьянову память о встрече с Дашенькой, так еще и не бросил его, а вовремя привез в медицинское учреждение! Она не испытывает к нему ничего, кроме благодарности. Конечно, показывать этого нельзя…
        - Знаете, что… - начала Элла, под руку уводя Архипова от палаты и одновременно обдумывая, что сказать дальше. - …Иван пока находится в таком состоянии, что его лучше не тревожить… А что касается меня, то… поверьте, я оценила благородство вашего поступка…
        - Да какое там благородство… - вырвался из ее рук Дмитрий. - Я чуть его не убил… а вы - благородство…
        - И все равно! Не каждый пришел бы… так сказать… с повинной… Мы ведь не знали, что случилось.
        - Как не знали? Он что, не сказал?
        - Понимаете… Дима… - Элла перешла на эдакий доверительный шепот, поскольку поняла, что в лице Архипова может заполучить себе союзника. - …Дело в том, что Ваня… он ничего не помнит…
        - Как не помнит? Вообще ничего не помнит? - Лицо Архипова сделалось белым.
        - Да не убивайтесь вы так! - материнским тоном предложила ему она и многозначительно добавила: - Он не помнит того, чего ему и не надо помнить.
        - То есть?
        Элла пожевала губами, будто бы собираясь с мыслями, хотя уже давно сообразила, что ему сказать.
        - Понимаете… - опять начала она, - …так получилось, что у Ванечки выпали из памяти события только предыдущего месяца. Ну… примерно… месяца… Вы, надеюсь, понимаете, что это значит?
        - Нет… - не оправдал ее надежды Архипов.
        - Ну как же? Это же означает, что он не помнит того, как… с вашей женой… Ну! Соображайте же быстрей, Дима!
        - Да-а-а… - протянул Архипов, и лицо его сделалось совершенно беспомощным. - Понимаю…
        - Ну вот! Значит, вы должны понять и то, что и ваше появление перед моим мужем нежелательно. Пусть он лучше никогда не вспомнит, каким образом получил травму. Если он не вспомнит этого, то, возможно, не вспомнит и того, что произошло между ним и вашей женой. Во всяком случае, сейчас он этого не помнит. Ваша жена приходила к нему, но он общался с ней как с давней знакомой, бывшей любовью. Понимаете ли вы, Дима, что я говорю: с бывшей!!!
        - Да-а-а… - еще раз протянул Дмитрий и растерянно спросил: - Ну а как же травма? Я же фактически совершил преступление: разбойное нападение с нанесением тяжких телесных…
        - Забудьте об этом! - жестко сказала Элла. Когда она говорила таким тоном, мало кто был способен ее ослушаться. - Нам с вами обоим выгоден этот провал в памяти моего мужа. Разве не так?
        Архипов задумался. Лицо его уже приобрело живой оттенок, но оставалось очень озабоченным.
        - То есть вы мне предлагаете молчать? - наконец спросил он и бросил на Эллу такой взгляд, что она поняла: они с этим человеком на равных. Он ни за что не станет ей подчиняться, если не посчитает нужным. Он совершенно не похож на свою жену - жалкую мокрую курицу. И чем только она привлекает мужчин?
        - Да, я предлагаю именно это, - подтвердила Элла. - Я люблю своего мужа и хочу, чтобы он навсегда забыл вашу… Дашеньку! Разве вы не хотите того же?
        - Гораздо больше я хотел бы, чтобы моя жена забыла вашего Ванечку!
        - Так ведь и мне нужно то же самое! Если вы, Дима, все еще любите свою жену, то частичная амнезия Ивана дает вам шанс… Понимаете?
        Архипов кивнул, отвернулся от нее и молча пошел в направлении выхода из отделения.
        - Так я могу надеяться на ваше молчание? - крикнула ему в спину Элла. Он, не останавливаясь, слегка повернул вбок голову и бросил ей:
        - Пока - да… Но только - пока…
        Элла освобожденно выдохнула и расслабила спину, которая у нее одеревенела от напряжения. Та-а-ак… Она получила отсрочку. Архипов будет молчать, пока это будет казаться ему нужным. Как долго он станет молчать, неизвестно, а потому надо срочно обдумать дальнейшие действия. Элла не должна допустить ошибок! С этого момента ее поступки должны быть строго выверены и точны! Итак! Что у нее в активе? Она обладает некоей информацией, которая пока неизвестна Ивану. Даже если он вдруг все вспомнит, все равно не знает, что Архипов приходил с покаянием. Какую же пользу из этого можно извлечь? Ну, во-первых, можно этого красавчика Дмитрия посадить. Может быть, его Дашенька посчитает себя виноватой и начнет служить ему верной рабой. Такие унылые и совестливые, как она, только и делают, что считают себя виноватыми во всем, обожают казниться и заниматься самобичеванием…
        Но ведь расклад возможен и другой. Угрызения совести не помешают Дашульке, отправив мужа в казенный дом, продолжать встречаться с Иваном. Они будут утешаться в объятиях друг друга, а Элла опять окажется лишней. Нет… пожалуй, встречаться они не будут. Если муж Даши сядет, она запретит себе думать об Иване. Это точно! Или она, Элла, не знает людей! Таким образом, посадив Архипова, можно одновременно нейтрализовать и его самого, и его жену. Дашенька будет носить передачки мужу, а сам Дмитрий неопределенно долгое время не сможет явиться с покаянием к Ивану. Ванечка будет пребывать в счастливом состоянии антероградной амнезии, а она, Элла, тем временем сделает все, чтобы его счастье было как можно более полным.
        Та-а-ак… Теперь нужно подумать о том, каким образом можно обезвредить Архипова, не прибегая к заявлению от Ивана. В одной из вечерних групп у нее занимается английским милиционер… Такой белобрысый… Ерохин… Нет… Ермаков… Да! Ермаков Константин! Он еще ей постоянно строит глазки, как девушка. Смешно, право слово… Можно подумать, что ее могут заинтересовать милиционеры… То есть раньше не могли, а теперь, пожалуй, очень даже интересуют. Пожалуй, есть смысл с ним поговорить… Да, она сделает это сегодня же!

        Дмитрий Архипов в состоянии тяжелой задумчивости вышел из проходной завода и медленно пошел в сторону троллейбусной остановки. Задумчивость была для него тяжелой, потому что не была свойственна. Митя редко задумывался. Все вопросы, которые ставила перед ним жизнь, он решал быстро, с ходу, с наскока. При этом все всегда получалось правильно и хорошо. Митя считал, что у него отлично развита интуиция, но на самом деле он просто ленился думать. Осечек у него ни разу не произошло только потому, что очень уж серьезных вопросов ему решать пока не приходилось. Жизнь катилась и катилась себе вперед, как единожды хорошо отлаженный автомобиль. Собственно автомобиль Митя покупать не хотел, хотя зарабатывал прилично, а потому мог себе позволить не только отечественную машину, но и не слишком дорогую иномарку. Он знал, что со столь неукротимым темпераментом ему трудно будет усидеть за рулем. Даже ощущение развиваемой автомобилем скорости никогда не компенсирует отсутствия движения тела. А уж сидеть в нынешних бесконечных пробках - это и вовсе не по нему. Да он с ума сойдет, если хотя бы полчаса будет вынужден
смотреть в бампер передней машины.
        Митя мотнул головой, как отфыркивающийся конь. Какого черта он опять вспомнил про машины? Ах да… Его приятель Толик, мастер соседнего участка, с утра опять навязывал ему свою черную «Ауди» за полцены, поскольку собирался покупать «Вольво». Митя, очередной раз отказался, потом послал неугомонного Толика очень далеко, и тот, похоже, даже слегка обиделся. Ну вот… Он опять съехал на Толика, хотя решать надо совершенно другой вопрос. Ему наконец надо разобраться с Дашей. А как с ней разберешься, если она все время молчит. Жена Лукьянова сказала, что ввиду амнезии ее мужа у него, Мити, появился шанс. Какой там шанс!! Дашка его аж возненавидела из-за того, что Ванечка получил травму. Но разве Митина вина в том, то Лукьянов оказался таким хлипким. Кто ж знал, что он даже устоять на ногах не сможет. Он и ударил-то слегка… вполсилы… Или не вполсилы. Нет… надо быть честным хотя бы с собой. Пожалуй, он врезал Ванечке от души… А кто на его месте не врезал бы?
        А может, плюнуть, развестись с Дашкой, да и дело с концом? Мало что ли других баб в Питере? Да они все, как одна, на него пялятся и заранее готовы на все. Вот взять, к примеру, ту Майю… Не успела Верка отчалить, как Майя повезла его к себе домой. Он и не очень-то стремился. Ему хотелось остаться чистым перед Дашей. А потом подумал - какого черта? Разве Дашка это оценит? Да она только порадуется, что он пристроился, а значит, ей можно не терзаться угрызениями совести и спокойненько уйти к другому. Впрочем, шалишь, Дашка! Мимо такой мощной тетки, как жена Лукьянова, мышкой не проскользнешь! Не даст! Митя сразу почувствовал силу, исходящую от этой женщины. Бедная Дашка против нее - жалкая заморенная мышь.
        Ваньке тоже не повезло, и, как ни крути, виноват в этом он, Митя. Жена Лукьянова, правда, уверена, что все как раз наоборот: им всем повезло. Ванечка, забывший о нынешних встречах с Дашкой, останется в лоне семьи, а с ним, Митей, - его собственная жена. Знай только зарабатывай себе очки, чтобы опять вырасти в ее глазах. А как их заработаешь? Он, Дмитрий Архипов, никогда не сможет быть таким, как этот малахольный Ванечка. Интересно, чем он ее взял? Книжки ей пересказывал? По театрам водил? Или… в постели - половой гигант? Нет… Вот это… это вряд ли… Разве такие мужики… на баб похожие… могут чего-нибудь стоить в постели?
        Митя забрался в троллейбус и устроился на задней площадке возле окна. Ему хотелось подумать о чем-нибудь приятном, например о рыбалке, которую они с тем же Толиком назначили на следующие выходные. Поедут на озера… Не забыть бы купить уксуса… для шашлычного маринада… Толик просил…
        Фу ты черт!!! Ну при чем тут маринад? При чем Толик? У него такие проблемы с семьей, а он о шашлыках думает! Лукьянов небось за всю жизнь ни одной рыбины не поймал! Он, наверное, и комаров-то жалеет, когда прихлопнуть придется! И за что таких женщины любят? За что его любит Дашка? И любит ли? Жила же без него как-то лет десять, и ничего! Что же случилось с ней? С ними? Разве он, Митя, ее не любил? Да он же…
        Архипов непроизвольно сморщился, потому что у него вдруг защипало в носу. Неужели он продолжает любить свою жену так же сильно, как десять лет назад? Пожалуй, так… Да за что же? Дашка вовсе не писаная красавица. Так… хорошенькая, беленькая, нежная… И фигурой далеко не модель… С рождением Юльки она поправилась и больше уж не похудела. Она, конечно, не стала толстой, но бедра у нее совсем не современные. Та же Верка Осипчук Дашке сто очков вперед даст. Она два раза рожала, а осталась такой же точеной, как в юности. И в постели Верка… Впрочем, лучше об этом не вспоминать… Да и было-то у них всего один раз… в командировке… Осипчук сама напросилась поехать с ним. Разумеется, влезла в постель… Да она к кому хочешь влезет. А он, Митя, на нее не запал, как некоторые… Ему на нее плевать… У него любимая жена есть, которая ни к кому в постель не полезет, хоть ей что…
        На этом месте Дмитрию пришлось еще раз сморщиться. Его жена тоже побывала в чужой постели. И сама же об этом сказала. А ему, между прочим, с тех самых пор в близости отказывает. И что прикажете делать? К Верке идти? Или к той Майе, с которой Осипчук его и познакомила? А что? Он же живой человек! Мужик! Да! Вот возьмет и пойдет! И никто ему не запретит! Та Майка на все руки и… прочие места мастерица… Проститутка, что ли? А кто ж знает… Заразит еще чем-нибудь… Хотя они-то как раз и следят за своим здоровьем. Это только привокзальные дешевки заражают… Нет, чего это его опять понесло? Майя никаких денег с него не требовала. Правда, то, что она у него попросила, еще хуже денег: «Можно я буду называть тебя Митей?» Ишь чего захотела! Такое заслужить надо! И не теми местами работая… Душой с ним срастись надо… вот как…
        Митя невесело усмехнулся. О душе задумался… На кой черт ему душа Майи? Вот он сейчас пересядет на другой троллейбус, поедет к ней и ни разу не вспомнит о душе. А память у него между тем хорошая: запросто найдет, где Майя живет. Только бы дома была! Пусть эта женщина ублажает его тело, врачует своими жаркими ласками, а то тоска, которая на него навалилась, дышать уже нормально не дает. Митя рванул ворот рубашки. Пуговицы, которые оказались пришитыми насмерть, выстояли, зато по шву возле нагрудного кармана треснула ткань. Митя тихо выругался. Это была его любимая рубашка. Все то, что он любил, трещало и расползалось по швам.

        - Дима? - ахнула Майя и Дашиным жестом схватилась за горло, будто и ей тоже трудно стало дышать.
        - Да! Именно Дима, - сказал Астахов, чтобы она о «Мите» даже и не помышляла. - Войти можно?
        Майя как-то жалко кивнула, чем еще раз напомнила ему Дашу. Он покрутил головой, чтобы снять наваждение. В тот раз они приехали с Майей из кафе, а потому она была одета очень ярко и вызывающе. Сейчас не ней были тренировочные черные брючки по колено и голубая детская футболка с поросенком Пятачком на груди. При виде этого Пятачка Архипов чуть не бросился назад. Юлька обожала этого поросенка, и ему почему-то вдруг стало стыдно перед дочерью, которая никак не могла его сейчас видеть. Впрочем, чего это он? Перед Юлькой он ни в чем не виноват. Она его дочь, и он будет любить ее всегда. А то, что его не любит Юлькина мать…
        - Ты проходи пока на кухню… - начала Майя. - Я сейчас… Переоденусь только…
        Она хотела шмыгнуть в комнату, но Дмитрий не дал.
        - Не надо, - сказал он. - Не переодевайся. И так хорошо.
        - Да? - прошептала она.
        В голосе растерянной женщины Архипову послышались слезы. Этого только еще не хватает! Слез ему и без нее достаточно! Он сам к ней за утешением пришел.
        - Я не вовремя? - спросил он.
        - Нет-нет! - поспешила заверить его Майя. - Просто я не ожидала… Думала, что мы больше никогда не увидимся…
        - А я вот взял да и пришел…
        Архипов смотрел на женщину с замешательством. Все развивалось не так, как он рассчитывал. Он думал, что красивая женщина Майя зазвенит радостным зазывным смехом, распахнет нарядный пеньюар, и он хотя бы на несколько часов выпадет из отвратительной действительности. Вместо того чтобы смеяться и соблазнять, она почему-то с трудом сдерживала слезы. Может быть, у нее какие-то неприятности? А что? Она тоже живой человек, а он ничего о ней не знает…
        - У тебя что-то случилось? - осторожно спросил он. - Может быть, мне все-таки лучше уйти?
        - Нет!!! - истерично крикнула она и обняла его за шею.
        Дмитрий удивился ее неуместной экзальтации, но ответно обнял ее. Что ж… Утешать, так утешать… Не бросать же женщину в таком состоянии. Тем более что она уже прижимается к нему всем телом. Похоже, что под «Пятачком» у нее ничего нет. Руки Дмитрия скользнули под коротенькую детскую футболку. Горячая спина Майи сразу напряглась. Митя продолжил исследование дальше. Маленькая, но упругая грудь женщины была шелковиста и так же горяча. Он почувствовал крепкие горошинки сосков. Годится! Прочь «Пятачка»! Одним движением он сдернул с нее футболку, потом взял за руку и потянул в комнату. Там рухнул перед ней в кресло и таким же резким движением спустил с нее тренировочные брючки. Он надеялся, что и под ними ничего нет, но ошибся. На Майе были трусики, но не малюсенькие, как в тот раз, а самые обыкновенные, закрытые, тоже показавшиеся ему детскими: снежно-белые с какими-то смешными глазастыми рыбками. Митя оторопел. Ему почему-то показалось, что он пришел не туда. Получалось, что он будто бы собрался взять то, что ему не принадлежит, украсть, взломать, снасильничать…
        - Я… кажется… что-то не то… - смущенно проговорил он, уронив на колени виноватые руки, и поднял на нее несчастные глаза.
        - То… все то… Я просто сегодня никак не ожидала… А вообще… я очень хотела, чтобы ты пришел… Ты мне снился, Дима… А потому… все то… все правильно… не сомневайся… - Сняв спущенные брючки и отбросив их в строну, она опустилась перед ним на колени, провела пальцем по прорехе на рубашке и сказала: - Я потом зашью… как Золушка… Даже заметно не будет. Тебе очень идет эта рубашка… Ты ее носи… - И она ловкими пальцами расстегнула пуговицы, потом помогла стащить узкие джинсы, а после сама сняла с себя детские белые трусики с глазастыми рыбками.
        Дмитрий Архипов, явившийся к Майе, как клиент к проститутке, которая просто обязана его утешить, развлечь и ублажить, сам не заметил, как взял на себя роль утешителя и ублажителя, то есть обычную свою роль лидера. Майя, которая в прошлый раз показалась ему сексуальной фурией, в этот вечер была мягкой, податливой и послушной. В какой-то момент Архипову даже показалось, что он дома, с женой. И эти рыбки на трусиках… Даша никогда не носила современного минимализированного белья, покупала, как она говорила, кондовые советские трусы в цветочек, в мячиках или бабочках. Тут рыбки… из той же серии…
        Митя вздохнул и откинулся от Майи на спину, и теперь уже она в свой черед спросила:
        - Что-то не так?
        - Да… что-то не так… - согласился он. - Честно говоря, я не за этим к тебе пришел…
        - За чем же?
        - Да понимаешь… все у меня сейчас в жизни плохо… и я надеялся, что ты мне устроишь сексуальную феерию, как в тот раз… Забыться хотелось…
        - Я не оправдала твоих ожиданий? - печально спросила Майя.
        - Сам не знаю…
        - Прости…
        - Не говори ерунды! Не за что мне тебя прощать! - Архипов опять навис над женщиной, пристально глядя ей в глаза. - Ты сегодня другая, будто не ты. Или в тот раз была не ты? Какая ты настоящая?
        Майя провела рукой по его щеке и сказала, глядя на него с нежностью:
        - Сегодня, Дима… сегодня… Тогда я не знала, что… полюблю тебя… Но если тебе не нужна моя любовь, то…
        - То что?
        - То ты можешь уйти…
        Дмитрий опять опустился на соседнюю подушку. Опять надо думать… Черт!!! Ну почему нельзя просто плыть по этой жизни, как по реке? Нужна ли ему любовь этой женщины? Похоже, что нет… Он, как ни крути, продолжает любить Дашку. От Майи ему нужен секс, секс и еще раз секс. На кой черт ему ее любовь?!! Не глядя на женщину, он спросил:
        - А просто на постель ты не согласна? Может быть, не стоит все усложнять?
        - Не знаю, что будет дальше, - отозвалась Майя, - но пока я согласна на все, поскольку хочу, чтобы ты был со мной. Если тебе от меня нужны только интимные услуги, то - пожалуйста! Сейчас ты получишь все по полной программе!
        И женщина, которая хотела любви, превратилась в неистовую любовницу. Утомленный Архипов, по своему обыкновению, моментально заснул, как только она оторвалась от него и ушла в ванную комнату. И снилась ему вовсе не Даша. Снилась ему Майя, обнаженная и все еще соблазнительная, несмотря на то, что он, кажется, исследовал уже все самые интимные уголки ее тела.

        После занятий Элла Георгиевна Лукьянова попросила своего ученика, Ермакова Константина Васильевича, остаться на несколько минут в аудитории. Когда все остальные учащиеся, задав ей множественные вопросы, покинули помещение, она обратилась к Ермакову:
        - Я хотела у вас, Константин, попросить совета, как у юриста…
        - Я вообще-то не юрист, а старший лейтенант милиции, Элла Георгиевна, - с улыбкой отозвался он. Эта улыбка ей не понравилась. Она была чересчур приторной. Бледные губы белобрысого Ермакова показались мокрыми и скользкими. Глубоко посаженные глаза смотрели на преподавательницу с выражением «Наконец-то!», торжествующе и удовлетворенно. Видимо, он решил, что женщина откликнулась на его молчаливые заигрывания. Элле хотелось бы его разочаровать, но нужно было продолжать изображать симпатию. Она ответно улыбнулась и начала говорить снова:
        - И тем не менее вы должны знать Уголовный кодекс лучше меня, не так ли? Вы ведь его наверняка изучали в… своем учебном заведении…
        - Ну-у-у… свой раздел, конечно, знаю неплохо, остальное - без тонкостей. Я из патрульно-постовой службы. А что вас интересует, Элла Георгиевна? - Это «что вас интересует» в его устах прозвучало так, будто он уже был уверен, что на самом деле преподавательницу интересует вовсе не Уголовный кодекс, а его собственная бледная мокрогубая персона.
        Элла Георгиевна вздохнула и в общих чертах изложила свое дело. Дмитрий Архипов, которого она называла незнакомым негодяем, в ее рассказе выглядел отъявленным мерзавцем, напавшим на Ивана из хулиганских побуждений.
        - От двух до пяти, - сразу среагировал Ермаков.
        - Непло-о-охо… - протянула она. - А если, к примеру, решат, что он действовал… как там говорят… в состоянии аффекта?
        - Все равно: от двух до пяти. А если… нанесение тяжких телесных повреждений с особой жестокостью, то могут до пятнадцати припаять.
        - А можно расценить действия этого человека, как покушение на убийство?
        - Ну-у-у… это надо будет доказать. - При этих словах Ермаков посмотрел на Эллу Георгиевну так выразительно, что она тотчас поняла: при определенных действиях с ее стороны он может помочь ей с доказательствами.
        - То есть вы… - осторожно начала она.
        - То есть… я же вам сказал, что работаю в патрульной службе. Вы понимаете: в пат-руль-ной!
        - То есть вы вполне могли идти… или еха-а-ать… мимо… - предположила она.
        - Ну-у-у-у… смотря в каком районе случилось это происшествие.
        Ермаков смотрел на свою преподавательницу так масляно-вожделенно, что она поняла: район тоже может быть каким угодно, если она…
        - Но мне хотелось бы, чтобы не требовалось заявление от мужа, - сказала Элла, смотря лейтенанту прямо в глаза, хотя очень хотелось взгляд отвести.
        - А что такое? Он не в состоянии написать? То есть… - Ермаков лукаво улыбнулся, - …нанесение тяжких телесных было произведено с особой жестокостью?
        - Н-ну… допустим… - промямлила Элла, хотя дело было в другом. Она не может сказать Ванечке об Архипове. Она не может ему напомнить… А потому он никогда не напишет такого заявления.
        - Тогда нужна будет справка из медицинского учреждения о том, что ваш муж в связи с увечьем, которое ему нанесли, не способен к написанию заявления. Вы можете организовать такую справку?
        Взгляды, которые старший лейтенант патрульно-постовой службы продолжал бросать на Эллу Георгиевну, красноречиво говорили о том, что для него и подобные справки - пустяк.
        - Сколько? - спросила Элла, пытаясь дать ему понять, что рассчитываться с ним она собирается исключительно при помощи денежных знаков.
        - Вы имеете в виду покушение на убийство и… необходимые в случае этого обвинения документы? - Голос старшего лейтенанта стал обволакивающим и интимным.
        Элла заставила себя думать, что никакого интима нет. Между ними просто происходит приватная беседа, Ермаков дает ей голосом понять, что все останется только между ними, и она ответила одним словом:
        - Да.
        Ермаков как-то стыдливо опустил белесые ресницы, облизал и без того мокрые губы и сказал:
        - Дорого, Элла Георгиевна. Убийство - это вам… не фунт изюма…
        - Ну а если не убийство! Если… как вы говорили… от двух до пяти?
        - Ну… это, конечно, дешевле… но не так, чтобы… очень…
        - Я еще раз спрашиваю: сколько?
        - Ну… не менее недельки…
        - Не понимаю… - проговорила Элла, хотя все понимала с самого начала.
        - Что же тут непонятного? - осклабился старший лейтенант, и стал ей еще более неприятен, чем раньше. - Вы - красивая женщина… очень красивая… А я мужчина… в самом, так сказать, соку… И вы не могли не заметить, что нравитесь мне. Не так ли?
        Элла нервно дернула шеей и ничего не ответила.
        - Конечно, заметили, - вместо нее ответил Ермаков. - Я видел, что вы замечаете. Вы ведь поэтому ко мне и обратились… - Он бросил на нее очередной похотливый взгляд и опять добавил: —…Не так ли?
        Элла обратилась к Ермакову только потому, что он был единственным представителем правоохранительных органов из всех тех, кто на данный момент занимался на курсах английского языка, но говорить ему об этом было бессмысленно. Она несколько склонила голову в некоем подобии согласия, и он мог думать что угодно. В конце концов, ей важен результат, а не то, что какой-то Ермаков подумает.
        - Что вы подразумеваете под неделькой? - спросила она.
        - Я хочу, чтобы вы встретились со мной не менее семи раз, - уже прямым текстом ответил он. - Можно все дни недели подряд, можно, так сказать, в рассрочку. Я же понимаю, что у вас семья, травмированный муж и все такое… А потому на ваше усмотрение, Элла Георгиевна.
        Ермаков в очередной раз так смачно произнес ее имя-отчество, что Элле захотелось его придушить. Еще ей хотелось пребольно щелкнуть его по слегка задранному вверх носу: куда, мол, суешь его, смехотворный старлей… Вместо этого она в последней надежде спросила:
        - А конвертируемой валютой вы не берете?
        - У меня хватает клиентов, которые платят мне этой самой валютой, - усмехнулся он, и Элла спросила его, как говорится, несколько не в тему:
        - Скажите, Константин, а зачем вам английский? Да на таком серьезном уровне?
        Старший лейтенант улыбнулся еще шире и, как ей показалось, гаже, а потом с удовольствием ответил:
        - Мне предложили место охранника в одном… ну… в общем… отеле. А там интуристы и все такое… В общем, условие поставили: или язык, или хрен тебе вместо отеля. Вот и парюсь…
        - И там, значит, тоже будет полно конвертируемой валюты… - предположила она.
        - Правильно мыслите, Элла Георгиевна, - радостно отозвался он. - До чего же имя у вас красивое, звучное! Знаете, в детстве я обожал книжку про волшебника Изумрудного города. Там добрую волшебницу звали Стеллой. На картинке она была изображена необыкновенной красавицей в розовом платье с маленькой коронкой на голове и волшебной палочкой в руках. С тех пор для меня это имя - нечто… - Он закрыл глаза, смешно втянул голову в плечи и потряс ею так, что его пухлые щеки розовыми мешочками бултыхнулись из стороны в сторону. Выразить то, что для него означало имя волшебницы, он так и не смог, а потому перешел к другому вопросу: - Да… вот как… А вас зовут Эллой… почти так же… Вы… вы еще красивее, чем волшебница на картинке…
        У Эллы свело скулы от отвращения к розовощекому любителю детской книжки. Она лихорадочно соображала, принять ли ей предложение Ермакова или послать его ко всем чертям. Конечно, все ее естество протестовало против того, чтобы иметь любые дела с этим сладким старшим лейтенантом, не говоря уже об интимных. Но Ванечка… Ванечка стоил любых жертв с ее стороны. И если уж она решила засадить Архипова без ведома мужа, то…
        - Позвольте, я подумаю надо всем тем, о чем мы с вами сейчас говорили, - с достоинством произнесла Элла, поднявшись из-за стола. Ермаков должен удалиться, а она все еще раз хорошенечко взвесит.
        - Конечно-конечно, - согласно закивал будущий охранник отеля и тоже вскочил со своего места.
        Элла не могла не отметить, что в отличие от мало выразительного лица рост и фигура у него были очень даже хорошими. Оно и понятно. В охранную службу отеля не возьмут замухрыжного мозгляка. Что ж… Может быть, он хоть любовник хороший… Она покачала головой почти в том же стиле, как это только что делал Ермаков, вспоминая о волшебнице Стелле. Элла была зла на себя. Какие ужасные мысли лезут ей в голову в то время, когда Ванечка… Хотя это все и будет для Ванечки, если, конечно, будет…

        От Мити пахло чужой женщиной. Нет, не духами или дезодорантами, а просто женщиной. Чужой. У него даже несколько разгладилось лицо, которое последнее время постоянно было сморщено гримасой то боли и неудовлетворенности, то тупого бессилия. Даша постоянно спрашивала себя, не ревнует ли она мужа. Выходило, что ревнует. Несмотря на то что постоянно думает о Ване, ей неприятно оживление на Митином лице. Что-то он слишком быстро утешился. Клялся, клялся в любви, а сам… Как только подвернулся удобный случай, так и… А собственно, чего она хотела? Неужели ей нужно, чтобы он постоянно терся возле нее и говорил о своей любви? Нет… Этого ей тоже не надо… Даша никак не могла сообразить, чего же тогда ей надо, но зато четко понимала, что должна. А должна - радоваться тому, что у мужа, которого она обманула и предала, все хорошо. Это же здорово, что он не в тоске, не в депрессии, что не заболел с горя, не запил, а также не пытался наложить на себя руки. Если бы он что-нибудь подобное удумал, Даша не смогла бы даже думать о Ванечке. Она, преступная неверная жена, вынуждена была бы пренебречь собой и заняться
Митей. Он достоин того, чтобы она не оставила его одного в тяжелой ситуации. А поскольку с Митей все в порядке, она имеет полное право подумать о себе.
        Жена Лукьянова недвусмысленно дала Даше понять, что ей лучше держаться от Ванечки подальше. Она и держится, но вовсе не потому, что ей так велела Элла. Даша решила последовать совету своего случайного знакомого, программиста Григория Осипчука. Она держит паузу. Проверяет, насколько стал важен для нее Ванечка. По всему получается, что очень важен. Она хочет быть с ним. Она не может забыть того вечера в «Парусе». Давно замужняя Даша никогда в жизни не была так счастлива как женщина. Нет, Митины действия в постели, конечно, тоже приводили ее к удовлетворению и разрядке, но… В общем, ей все время казалось, что происходящее между ними как-то не очень правильно, потому что некрасиво, слишком цинично и напоказ. Митя любил, чтобы все было при свете, а Даша стеснялась. Ей всегда хотелось прикрыться, а муж, наоборот, никогда не стеснялся своей наготы и использовал любой удобный случай, чтобы сдернуть с Даши одежду.
        Ванечка был совсем другим. Без Митиной резкости и торопливости. Он не спешил, он смаковал каждое мгновение. Они стали с Дашей близки при задернутом «парусом» окне, в легкой, невесомой полутьме. Лукьянов не старался получше разглядеть лежащую перед ним обнаженную женщину. Он смотрел ей в глаза, говорил красивые нежные слова, на которые Митя вообще был не мастер. Кроме слова «люблю», Дашин муж не знал ни одного другого. Ванечка не распинал Дашу на постели. Он именно любил. Да, именно так любят. Именно таких отношений хотят, когда говорят: займемся любовью. Не сексом… любовью…
        Даша помахала рукой дочке, устроившейся у окна автобуса, который через несколько минут должен был увезти детей в летний оздоровительный лагерь на Финском заливе под ласковым названием «Жемчужинка». Как хорошо, что Юлька весела. Вон как заливисто хохочет и тоже машет ей ответно рукой. Конечно, девочка рада уехать из дома, где даже воздух стал наэлектризован, густ и почти непригоден для детского дыхания. Даша слышала, как Юлька, прощаясь с отцом, который не мог ее проводить из-за срочной работы, громко шепнула:
        - А когда я вернусь, все будет как раньше, правда, папочка?
        Разумеется, папочка ответил:
        - Конечно. Все будет хорошо. Ты, главное, отдыхай там на полную катушку!
        Автобусы тронулись, увозя детей отдыхать «на полную катушку». Юлька подскочила со своего места и чуть ли не наполовину высунулась из открытого окна, посылая матери воздушные поцелуи. Даша закричала ей приличествующие случаю слова:
        - Не высовывайся! Отдыхай! Будь осторожна! Мы будем тебя ждать!
        Когда автобусы один за другим скрылись за углом детского Дома творчества, который патронировал лагерь «Жемчужинка», Дашины плечи опять уныло опустились. Она с трудом держала их расправленными все время последних Юлькиных сборов, прощания и отхода автобусов. Теперь незачем себя насиловать. Даже с матерью Юлькиной подружки Танечки Даша не приятельствовала, а потому держать форму перед ней не собиралась. Она сухо попрощалась с женщиной, которая явно хотела с ней обсудить лагерные проблемы, и быстрым шагом пошла к автобусной остановке.
        В лагере «Жемчужинка» Даша была уверена. Юлька ездит туда каждый год и всегда возвращается в полном восторге, загорелая и поправившаяся на парочку килограммов. Нет смысла это обсуждать с кем бы то ни было. Перед Дашей во всей своей простоте и одновременно величии в полный рост стал мучительный вопрос: «Что делать?» Другой русский национальный вопрос: «Кто виноват?», уже был ею решен. Во всем случившемся виновата, конечно же, она, а потому ей и принимать решение. Пожалуй, единственно правильным будет развод с Митей. Да! Развод! Вне зависимости от того, как будут развиваться ее отношения с Лукьяновым и будут ли развиваться вообще, с Митей надо расстаться. Скорее всего, он уже не будет этому противиться. Даша ни за что не станет спрашивать у него о той женщине, которая у него появилась. У нее больше нет прав на Митю… Собственно говоря, у нее вообще ни на кого нет прав…
        Даша выскочила из автобуса и, вместо того чтобы пойти к дому, повернула вдруг к станции метро. Она сначала быстро шла, а потом даже побежала, задевая прохожих локтями и молотя, кого придется, сумкой, болтающейся на плече на длинном ремешке. Только бы не передумать, только бы не спасовать перед внутренней силой и убежденностью в своей правоте Ванечкиной жены! Она, Даша, непременно должна увидеть Лукьянова и расставить наконец все точки над «i». Он должен знать все! Никто не имеет права красть у него воспоминания, даже любящая жена! И дело Вани решать, с кем ему оставаться. Даша с достоинством примет его отказ от нее. Но выбор должен оставаться за ним, а не за его женой.
        Даша бежала по вестибюлю метро, потом по эскалатору и мучительно томилась в бездействии в вагоне электрички. Она стояла у стеклянных дверей и вглядывалась в летящую перед глазами тьму. Только бы не думать ни о чем таком, что может изменить ее решение! Только бы не отступить! Сейчас или никогда!
        У Даши было такое сумасшедшее лицо, что ее даже никто не посмел остановить, когда она ворвалась в отделение не только без сменной обуви, но даже и без синих больничных бахил. Ее сейчас вообще никто не сможет остановить. Лучше Лукьяновской Элле не попадаться сейчас ей на пути. Даше плевать на Эллу и на ее любовь к мужу. У нее тоже любовь! И такая, что…
        - Ваня… - в полной растерянности проговорила Даша, когда увидела худенькую бледную старушку, лежащую на месте Лукьянова. Сидящая рядом с ней тучная, увешанная золотом женщина, с трудом повернула к Даше короткую толстую шею и спросила:
        - Вам кого?
        - Мне… Тут лежал… мужчина… Иван Лукьянов…
        - Не знаю никакого Лукьянова. Моя мама тут уже третий день. Спросите, девушка, в справочном…
        «Девушка» ничего больше ни у кого не могла спросить. В ней будто переключили режим, как в стиральной машине: вместо бешеного отжима на деликатный режим «валяния». Ее движения резко замедлились, в глазах поплыло.
        - Э-э-э-э! - зычно крикнула в коридор женщина в золоте, которая вынуждена была оторваться от своей мамаши и подхватить Дашу под локоток. - Человеку плохо!!! Где вы все, медики недоделанные!!!
        К их живописной группе подскочила медсестра, которой «позолоченная» женщина принялась пояснять:
        - Понимаете, она приходит, а тут моя мама… а я сижу… А у нее, видно, тут кто-то лежал… Неужто так плох был? Умер, поди?
        - Что вы такое говорите, женщина?! - возмутилась медсестра. - Никто не умирал. А того мужчину, что тут лежал до вашей матери, выписали. Жена настояла. Сказала, что дома ей за ним ухаживать легче. А вам, девушка, я сейчас успокоительного принесу… - обратилась она к Даше. - Вы бы пока присели… А вам, женщина… - Медсестра с укоризной посмотрела на женщину в золоте, - … стыдно должно быть - так пугать посетителей!
        Но Даше не нужно было успокоительное, потому что никакое успокоительное успокоить ее не могло. Все кончено! Элла увезла Ванечку домой. Она, Даша, даже не знает, где они живут. Да если бы и знала, разве она посмеет явиться к ним домой, где дети, где… Это здесь, в больничной палате, она могла на что-то рассчитывать, а дверь собственной квартиры Элла запросто захлопнет перед Дашиным носом. Имеет полное право.
        Даша поднялась с кожаного диванчика, на который ее усадили, и пошла в сторону выхода из отделения.
        - Э-э-э-э! - послала ей вслед тучная женщина. - Куда?! Сейчас лекарство принесут!
        Дашу не интересовало лекарство.

        Вечером, когда Митя пришел с работы, Даша выпалила ему, не дав умыться и переодеться:
        - Нам надо развестись.
        Митя посмотрел на свои руки, зачем-то потер их и спросил:
        - А Юлька?
        - А что Юлька… Ты не представляешь, с какой радостью она от нас уехала. Она еще не все соображает, но жить в создавшейся атмосфере ей очень тяжело. А ты будешь с ней общаться. Я не собираюсь этому препятствовать.
        - Вот так, да?! - зло выплюнул ей муж. - А с чего ты взяла, что я отдам тебе дочь?
        - Не понимаю… - жалко пролепетала Даша.
        - Чего же тут непонятного? - Митя говорил с незнакомой ей жесткой безапелляционностью. - С чего ты взяла, что суд оставит Юльку тебе? Может быть, она будет жить со мной, и именно я не буду препятствовать вашим встречам. А захочу, так и буду препятствовать! Как тебе такой расклад?
        - Что ты такое говоришь, Митя… - ужаснулась она.
        - Я дело говорю! Суд вполне может отдать дочь мне, потому что именно ты разрушила нашу семью, именно ты имеешь связь на стороне! Именно ты забывала при этом о дочери, а не я! Разве не так? Разве не ты притащилась после вашего свидания глубоким вечером? Ты ведь даже не подумала, что в твое отсутствие делает Юлька! Я пришел с работы, а она сидит у окна на кухне, сжавшись, как испуганный зверек, и твердит одно: «Наша мамочка пропала, наша мамочка пропала…» А «наша мамочка» в это время предавалась пошлейшему… блуду!
        - Зачем ты так, Митя… - прошептала Даша и тяжело осела на диван.
        - А как я должен себя вести?! - прогремел Архипов, который распалялся все больше и больше. - Хочешь, чтобы я вытер тебе слезки и за ручку отвел к Лукьянову: мол, любите друг друга, плодитесь и размножайтесь! Черта с два! Хочешь развода - да пожалуйста!!! Думаешь, я не найду другую женщину?! Думаешь, буду у тебя в ногах валяться?! Не дождешься! Навалялся уже! Хватит! Завтра же идем подавать заявление! Специально с работы отпрошусь, чтобы… чтобы потом с размахом отпраздновать это событие!
        - Митя!!! - в отчаянии вскрикнула Даша и бросилась к нему. Она не знала, зачем? Ей было страшно! Вся ее жизнь разваливалась на глазах. Она не могла отказаться от дочери. Даже ради Ванечки.
        Архипов схватил ее за запястья и отбросил от себя обратно на диван. Даша очень больно ударилась локтем об угол стоящего рядом книжного шкафа, а он, выдохнув: «Э-э-эххх…», вылетел из квартиры. После того как Юлька однажды три часа прождала родителей в обнимку с мусорным ведром перед захлопнувшейся дверью, Митя поставил такой замок, который захлопнуться не мог в принципе. Его можно было только закрыть, повернув рычажок. Даша понимала, что дверь сейчас открыта нараспашку. Через ничем не прикрытый проем из их квартиры сейчас уходило последнее тепло их с Митей семейного очага.

        Константин Ермаков, старший лейтенант милиции, готовящийся стать охранником пятизвездочного отеля, поправил новое покрывало, которым застелил не менее новое постельное белье на раскинутом на полкомнаты диване. Вроде бы все было в порядке… Рядом с диваном на сервировочном столике стояли ваза с бордовыми розами, шоколадные конфеты в яркой праздничной коробке, блюдо с разнообразными фруктами, два тонкостенных пузатых фужера и непочатая бутылка дорогого коньяка, без звездочек, зато с иностранной надписью золотом по малиновому полю этикетки. Не на английском. Черт знает, на каком языке. Плевать. Без разницы. Лучше настоящего армянского или дагестанского все равно коньяков нет. Эту бутылку он для шику купил. Для Эллы. Она прошлый раз отказалась, а он потом сам всю и выцедил. Очень неплохо себя в тот момент чувствовал: смаковал дорогой напиток густо-медового цвета и вспоминал обнаженные прелести преподавательницы английского. То, что она преподавательница, особенно волновало его кровь.
        Когда Костя Ермаков учился в старших классах общеобразовательной школы, русский язык с литературой у них преподавала молодая девушка, недавно окончившая институт. Все ребята их класса, разумеется, были в нее влюблены. Одноклассницы уже никого не волновали, потому что по сравнению с Ольгой Викторовной были соплячками. Им что? Им по семнадцати многим еще не стукнуло, а Ольге Викторовне уже за двадцать два перевалило, и была она в самом соку. Чуть ли не каждый из Костиных одноклассников так или иначе подкатывался к молоденькой учительнице, а потом хвалился перед друзьями победой над ней, смачно описывая, какая у русички грудь, бедра и все остальное прочее.
        Костя никому из них особенно не верил, но об Ольге Викторовне тоже мечтал. Вместо того чтобы думать на уроке о сложноподчиненных предложениях, он представлял, как расстегивает на учительнице полосатую блузочку, задирает узкую черную юбку, как потом она сама раздевается перед ним окончательно и они отдаются друг другу на изрисованном рожами столе кабинета литературы. А дружбаны будто бы смотрят на них сквозь застекленные прозрачные двери и жутко завидуют.
        Само собой разумеется, что Ольга Викторовна так и не разделась ни перед Костей, ни перед другими его одноклассниками, а очень скоро вышла замуж за огромного физкультурника Филимонова Сергея Владимировича. Ермаков стал опасаться даже мечтать о ее скрытых все теми же блузочками и юбками прелестях, поскольку у Сергея Владимировича были очень огромные кулаки и чересчур крутой нрав. Но с той самой школьной поры самым любимым порно Ермакова стали те фильмы, где секс происходил между учительницами и учениками. Он прямо-таки балдел от этого.
        Элла Георгиевна Лукьянова ему понравилась сразу, как только он пришел на первое занятие курсов английского языка. Она чем-то напоминала русичку Ольгу Викторовну: была такой же стройной, темноглазой и крупногубой. Вместо юбок Элла Георгиевна, как и многие нынешние женщины, предпочитала носить брюки, но блузочки обожала. Не безликие трикотажные джемперочки, а именно блузки на пуговках, которые наверняка каждому мужику хотелось на ней расстегнуть. Во всяком случае, Костя Ермаков поначалу с трудом отводил глаза от небольшого, но красивого бюста преподавательницы. Потом отводить перестал. Что плохого в том, что она ему нравится как женщина. Пусть знает.
        Когда Элла Георгиевна попросила его остаться в аудитории, у Ермакова аж взмокли ладони. Неужели она заметила его знаки внимания и хочет на них откликнуться? А иначе зачем он ей нужен? Способности к языку у него неплохие, а потому хвостов нет. Впрочем, если бы и были, то что? За свои кровные немаленькие денежки, что платит за курсы, он имеет право вообще не учиться, а только приходить поглазеть на прекрасную преподавательницу.
        Сначала Костя, конечно, огорчился, когда выяснилось, что вовсе не его мужское обаяние подействовало на Эллу Георгиевну, но быстро сообразил, каким образом можно получить от нее то, о чем ему давно мечталось. Конечно, она может отказаться, но это вряд ли… при ее-то проблемах. Костя сразу понял, что преподаватель Лукьянова говорит ему далеко не все, что дело гораздо серьезнее, чем она хочет это представить. Скорее всего, ее собственный муженек затеял драку, а она хочет повернуть все так, будто на Лукьянова напали. Что ж! Для него, Кости Ермакова, нет ничего невозможного! Он, можно сказать, с детства в органах. Сначала - в ЮДМ - то есть в юных друзьях милиции, потом - в средней школе милиции, потом - в высшей. Он не майор до сих пор только лишь потому, что ему плевать на звания и звездочки на погонах. Он уже давно замыслил из ментуры свалить, местечка только теплого ждал. Вот оно, кстати, пятизвездочное, уже почти у него в руках. И прекрасная женщина в них же!
        В первую встречу, которая произошла два дня назад, Костя не стал говорить о деле и Элле Георгиевне рта раскрыть насчет избитого муженька не позволил. Вежливо, конечно, чтобы не обиделась и не ушла. Но правду врезал: сказал, что сначала надо проверить, что да как. Мало ли, друг другу не подойдут, тогда и о деле нечего вспоминать.
        Элла Георгиевна подошла по всем статьям. Прямо-таки осуществилась великая мечта юности! Старший лейтенант дрожащими пальцами расстегивал блузочку будто бы на груди вожделенной русички Ольги Викторовны. А Ольга Викторовна… то есть Элла Георгиевна смущалась… как и должна была бы смущаться учительница перед учеником. Что там говорить, он и сам дрожал… Черт знает, от чего… Адски дрожал, когда добрался наконец до обнаженного тела вусмерть желанной женщины. То, что она не помогала ему, а лежала перед ним бревно бревном, тоже было здорово. Это означало все то же: что ей неловко перед учеником, она стыдится, но хочет его так же, как и он ее. И уж Костя постарался! На деле применил все знания, которые почерпнул из порносайтов великого Интернета. Хорошие там учителя.
        Конечно, эта Эллочка так и намеревалась отлежать бревном, мол, все это делает исключительно ради мужа. Но потом уже ничего не могла с собой поделать. Костя чувствовал, как разогревалось ее тело, видел, как она сжимала зубы, чтобы не застонать от восторга, а он продолжал делать свое дело, то есть разжигать в женщине первобытную страсть. Она-то думала, что он по-быстрому удовлетворится и отпустит ее на все четыре. Не на того напала. Ему так неинтересно. Все это у него уже сто раз было. И он добился того, чего хотел. Тело преподавательницы билось у него в руках в бешеных конвульсиях. Она уже себе не принадлежала. Она принадлежала только ему!
        Когда все было кончено, она не хотела поднимать на него глаза. Еще бы! Вляпалась! Хотела всего лишь перетерпеть близость с ним, как неизбежное зло, а получила удовлетворение по полной программе. Он бесцеремонно поднял ее лицо за подбородок, заглянул в глаза и сказал:
        - Только не вздумай врать, что тебе не было хорошо! Тебе ведь было хорошо?
        Глядя в его глаза, она не смогла сказать неправду. Она попыталась перевести разговор в другую плоскость:
        - Это все равно ничего не значит, потому что…
        - Это значит только то, что я - отличный любовник, разве нет? - перебил он Эллу Георгиевну, и она опять не смогла сказать «нет». Она молча высвободила лицо из тисков его пальцев и начала быстро одеваться. Ермаков ей не мешал. Пусть уходит. Она непременно придет еще раз, и уже трудно будет сказать, ради кого больше: ради мужа или же самого Кости.

        Элла Георгиевна должна была прийти с минуты на минуту. Ермаков нервно ходил по квартире. Придет? Не придет? Придет? Не придет? Черт! Он готов послать к чертям собачьим пятизвездочный отель и остаться на всю жизнь старшим лейтенантом милиции, лишь бы эта женщина продолжала приходить к нему. Пусть ради мужа… Все равно. Лишь бы приходила… Хоть иногда…
        От звонка в дверь Костино сердце забилось в таком бешеном темпе, как при вызове в кабинет стоматолога. У него опять вспотели ладони. Надо же, что с ним делает эта женщина… А вдруг это не она?
        И все же пришла именно «эта женщина». Она вошла в коридор и теперь смотрела на него, мучительно краснея.
        Красней, красней, милая! Это именно то, что ему, Косте, и хотелось бы видеть. Он подошел к Элле и положил обе руки ей на грудь. Она осторожно отвела их от себя и сказала:
        - Сначала о деле. По-моему, вы в прошлый раз удостоверились, что вам все… ну… подходит…
        - Эллочка, ну почему опять на «вы»? Или мы не свои люди? - фамильярно спросил он, обнял ее за плечи и повел в комнату. Плечи женщины были каменными. Ермаков чувствовал, что она борется с собой. Ей очень хотелось сбросить его руку, но она боялась таким образом навредить делу. А еще она наверняка боялась второй раз против собственной воли впасть в чувственный транс. Ничего не выйдет, красавица! Впадешь как миленькая! Или он не Костя Ермаков, великий любовник!
        - Послушайте, Костя… - начала она, и в ее голосе он явственно услышал сдерживаемые слезы. - Зачем вам меня мучить? Вы же обещали помочь… я плачу€ как могу… а вы…
        - А я хочу, чтобы ты платила не с мукой, а с удовольствием! Разве же это плохо? - Он притянул женщину к себе и шепнул в ухо. - Разве плохо, что я не насильник? Пусть я вынудил тебя заняться со мной сексом, но пусть это будет для тебя радостью…
        Элла всхлипнула и закрыла лицо руками. Это тоже понравилось старшему лейтенанту. Как же ему нравится успокаивать ее, будто маленькую девочку…
        Костя ласково погладил женщину по волосам, потом по судорожно сведенным плечам, провел ладонями по ее стройному стану. Здорово… Как он и просил, она пришла в юбке… в узкой и удлиненной… чтобы не так-то просто было добраться до того, что скрывается под ней. Но он все равно доберется… И она перестанет плакать… Или не перестанет… Но слезы будут другими…
        - Не надо… - всхлипывала она. - Ну… не надо… Давайте сначала поговорим… Я не могу так…
        - Можешь… - интимно шептал ей Ермаков. - Ты сейчас все сможешь… Ты забудешь, что пришла по делу….
        Юбка задиралась все выше и выше. Он целовал стройные уже чуть загорелые ноги Эллы с узкими щиколотками, поднимаясь все выше и выше. Вот она уже не так громко всхлипывает… вот уже и не всхлипывает вовсе. Вот ее тело содрогнулось, но вовсе не от того, что она опять вспомнила о муже. Через пару минут она вообще ни о чем не сможет думать. Ага… Ее руки вцепились в его волосы! Да на здоровье! Ему не больно… ему приятно… А уж ей-то как приятно… Ей фантастически хорошо. Она уже не может себя контролировать. Эллочке, конечно, не хотелось этого, но ее тело уже само льнет к его губам. А ему только этого и надо. Ай да женщина! Да в ней же дремлет сумасшедшая страсть! Бешеные инстинкты! Видать, мужик-то у нее хреновый! Небось и не догадывается, на что его женщина способна!
        - Вот видишь, как все хорошо получилось, - сказал Ермаков, между словами покрывая чуть влажное и слегка еще подрагивающее тело Эллы Георгиевны мелкими поцелуями. - А ты боялась… А в следующий раз будет еще лучше, если и ты постараешься.
        - В каком смысле? - удивилась она, что Косте тоже понравилось. Раз спрашивает, значит, интересуется. А на интересе можно очень далеко зайти.
        - В прямом, - улыбнулся он. - Я из кожи вон лезу, чтобы доставить тебе удовольствие. Ты тоже можешь для меня постараться.
        - Как это…
        - Так это… Как я для тебя, так и ты…
        - Нет… Я не могу… Я не для этого… И вообще… Давай наконец поговорим о том, ради чего я… прихожу сюда.
        Ему хотелось сказать, что она приходит к нему не только ради мужа. То есть первый раз, конечно, пришла ради него. А сегодня уже наверняка ждала его, Костиных, прикосновений. И эта юбка… Могла бы и в джинсах прийти… Мало ли чего он просил. Могла бы сказать - бери, что дают, но переоделась. И хныкать сразу перестала, как только он кое-чего коснулся. В общем, он мог бы, что называется, припереть ее к стене, но не стал. Она ему нравилась. Очень нравилась. Пусть считает, что приходит ради мужа. Ему все равно. Жаль, что по договору осталось всего пять встреч. Он готов быть с ней вечно. Да что там… Он готов жениться на ней, если бы она не была замужем… А собственно, почему он должен сажать обидчика ее мужа? Может быть, есть смысл сделать наоборот: взять да и упрятать подальше ее Лукьянова?
        - Хорошо, - не интимным, а уже деловым голосом спросил Костя. - Говори фамилию того, кто напал на твоего мужа. Как мне показалось, ты ее знаешь…
        - Да-да… конечно… - торопливо начала Элла, застегивая непослушными пальцами бюстгальтер. - Его фамилия… Архипов. Дмитрий Архипов. Отчества не знаю…
        - Архипов… Архипов… - повторил он, хмыкнул и повторил еще раз: Дмитрий Архипов…
        - Что? Знакомая фамилия? - догадалась Элла.
        - Ты не поверишь, но у моего соседа по площадке такая же фамилия… И зовут его… Дмитрием… Димкой… Надо же, какое совпадение…
        - Вполне возможно. И фамилия, и имя - очень распространенные…
        - Да… А еще… Ты что-нибудь о нем еще знаешь? Раз фамилия тебе известна, значит, он не незнакомец, который невесть зачем придрался к твоему мужу, так?
        - Допустим… - растерялась Элла, но тут же взяла себя в руки и уже твердым голосом сказала: - Я кое-что о нем знаю, но мало…
        Ермаков внимательно посмотрел на сидящую перед ним женщину. Да, когда он встречался с Эллой Георгиевной на курсах, она производила впечатление сильной натуры. Она расквасилась перед ним только лишь потому, что против воли вынуждена была изображать покорность. Сейчас она уже собрала свою волю в кулак и даже не замечает, что по-прежнему полураздета. Ей уже надо решать другие вопросы, и она, похоже, наконец-то в своей тарелке. Костя покусал губы. А нужна ли ему такая волевая особа? Ему нравилась ее покорность, нравились слезы… На кой черт ему мужиковатая баба?
        - Ну и что ты о нем знаешь?
        - Он работает на каком-то заводе… У него есть дочка. Жена… в общем, Дарья…
        - Дарья?! - Костя подскочил с дивана, пробежался к окну и вернулся к Элле. - Дарья, говоришь? Так у моего соседа жена как раз Дашка… То есть ты хочешь сказать, что…
        - Я ничего особенного не хочу сказать… Возможно, это просто совпадение…
        - Ничего себе совпаденьице… Впрочем, погоди…
        Костя бросился к шкафчику мебельной стенки и, изрядно покопавшись в нем, вытащил альбом в переплете из голубой искусственной кожи с тисненой золотом надписью «Выпускники средней школы №…» и открыл его перед Эллой.
        - Посмотри, - начал он, переворачивая толстые картонные листы с фотографиями, прослоенными белой папиросной бумагой. - Это наш класс… Мы с Димкой Архиповым всю свою жизнь прожили в этом доме, учились в одном классе… - Наконец он остановился и ткнул пальцем в лицо молодого человека. - Вот взгляни! Это мой сосед Дмитрий Архипов. Он даже не слишком изменился. Заматерел разве что…
        Элла Георгиевна с опаской посмотрела на фотографию. По ее болезненно дрогнувшему лицу Ермаков понял, что она этого Архипова узнала.
        - Та-а-ак… - протянул старший лейтенант и с большим интересом окинул взглядом женщину, будто бы она только что вошла к нему в квартиру, а он никогда до этого ее не видел. - Говоришь, значит, что Димас настучал по кумполу твоему Лукьянову и позорно скрылся с места происшествия?
        - Я не говорила, что он скрылся… - прошелестела Элла.
        - Но ты говорила, что он ударил твоего мужа из хулиганских побуждений!
        - И что?
        - Да я сразу понял: что-то здесь не так. Откуда бы тебе знать фамилию случайного прохожего? А если он не случайный, значит, у него была причина ударить твоего мужа. Или, может быть, все было наоборот, а?
        - Как это наоборот?
        - Так это! Твой муж полез драться к Архипову, а силы не рассчитал! У Димаса такие кулачищи, что… в общем, лучше к нему не лезть без особой надобности. И что же у твоего Лукьянова за надобность была?
        Элла, уже надевшая юбку и блузку, гордо выпрямила спину и сказала, глядя в глаза Ермакову:
        - Клянусь… чем хочешь… что драку начал Архипов. Мой муж, думаю, вообще никогда в жизни не дрался и даже не знает, как это делается.
        - И ты такого хлюпика любишь? - усмехнулся он, но ответить не дал, потому что как-то вдруг сам все понял: - То есть он у тебя под каблуком, да? Ты вертишь им как хочешь, выгуливаешь, пеленаешь… Он у тебя вместо еще одного ребеночка, да?
        - Все не то! - зло выкрикнула Элла Георгиевна, и глаза ее сверкнули так грозно, что Ермаков даже слегка отпрянул: не вцепилась бы ногтищами… Вон они у нее какие, как хорошо заточенные резцы!
        - А что «то»? Что между вами всеми произошло? Говори, Элла, или…
        - Или что? - Она подскочила к нему так близко, что Косте показалось: он сейчас утонет в ее расширившихся зрачках. - Ты мной попользовался, а теперь хочешь спрятаться за спину… одноклассника, да? Мол, дружба превыше всего, так, что ли?
        - Дело не в этом. - Костя постарался ответить как можно спокойнее. - Просто я хорошо знаю Димку. Он ни за что не полез бы к твоему мужику без повода. И видно, повод был серьезным, иначе… Да ты и сама все понимаешь, а потому лучше расскажи, как все обстоит на самом деле. Может быть, я и смогу тебе как-нибудь помочь. Может быть, вовсе не обязательно судиться с Архиповым!

        После того как Элла Георгиевна все-таки рассказала о причинах разборки Архипова с ее мужем, Костя надолго задумался. Конечно, он может помочь Элле посадить Димаса на пару лет, но… надо ли… И вовсе не старая дружба его удерживает от решительных действий. Не такой уж он ему и друг, Дмитрий Архипов… Но его и без того жаль… Отличный мужик… И чего его Дашке надо? Как вообще эти бабенции могут сходить с ума по лукьяновым, которые пальцы в кулаки не умеют складывать и на ногах твердо держаться? Уму непостижимо!
        - А если вдруг Димка сядет, а твой муж возьмет да и все вспомнит и все равно уйдет к Дашке? Ему даже сподручнее будет уйти, раз она окажется от Архипова практически освобожденной? Такой вариант ты не рассматривала?
        - Рассматривала! Если ее муж потеряет свободу, она не сможет быть с Иваном!
        - Почему ты так считаешь?
        - Потому что видела ее и разговаривала с ней! Она не простит себе, если по ее вине с мужем случится такое несчастье!
        - Вот так, да?! - ехидно прищурился Костя. - Будешь строить свое счастье на несчастье других?
        - Только не надо мне читать мораль! - отрезала Элла. - Лучше говори, станешь помогать или нет?!
        - Если нет, то что?
        - То… в общем, не видать тебе будет, Костик, твоего пятизвездочного отеля!
        - Как это?
        - Так это! - Элла Георгиевна посмотрела на своего ученика-любовника уже с нескрываемой неприязнью. - Ты не получишь нашего сертификата! За то время пока ты будешь пристраиваться на другие курсы, место уже уйдет у тебя из-под носа!
        - Так я же заплачу на других курсах…
        - Пока не сдашь соответствующего экзамена, все равно не получишь нужного документа. Нынче хорошие курсы дорожат своей репутацией. А после плохих тебя и на пушечный выстрел не допустят до солидных и денежных мест!
        - Ну ты и баба, Элка! - Костя в удивлении развел руками. - Ты ведь таким образом себе вообще кислород перекроешь!
        - В смысле? - резко бросила ему Элла, и ноздри ее презрительно дрогнули.
        - А в том смысле, что наши с тобой трогательные отношения можно истолковать и по-другому: ты предложила мне себя, чтобы я посадил Дмитрия Архипова, то есть пыталась дать взятку… - Костя басисто хохотнул, - …лицу при исполнении… Всячески меня домогалась, а Архипову строила козни… Да и Лукьянов твой сам полез к Димасу… Я это запросто докажу. А? Каково?
        Элла посмотрела на него с самой настоящей ненавистью. Ее глаза стали мутны, а руки непроизвольно сжались в кулаки. Ермаков несколько натужно рассмеялся. Женщина непростая… Ох, непростая… Неужели она так любит своего мужа? Неужели его, Костю, так любить нельзя? Черт возьми, а ведь хотелось бы, чтобы и его любили… Не просто раздевались перед ним и принимали его ласки… Чтобы любили…
        Ермаков нервно вздохнул и решил сменить тактику. Он подошел к Элле и взял ее за плечи. Она вывернулась, но он опять впился в них пальцами. Нет… шалишь… не уйдешь…
        - Знаешь, что… - начал он, - …а может быть, ты отпустишь своего Ивана к Дашке…
        - Не отпущу!!! - крикнула Элла, лицо ее исказилось, и по нему потекли злые слезы. - Я люблю его! А ты в этом ничего не понимаешь!! Тебе бы только секс… секс! Секс!!!
        - Ничего плохого в сексе не вижу! - рявкнул ей в ухо Ермаков. - Естественный процесс! И очень приятный… Причем обоим! Я же видел, что ты… просто балдела в моих руках! И не вздумай врать, что этого не было!
        - Было! Но любовь это… другое! Тебе не понять!!!
        - Дура! Ты-то что понимаешь в мужчинах! - Костя злился и страдал одновременно. - Думаешь, твой Ванька не вспомнит, что его от тебя воротило?! Это он сейчас весь слабый, больной… тебе благодарный, что выходила его, не бросила! А потом, когда в силу войдет и опять с тобой спать придется, он все вспомнит как миленький! Тело его вспомнит!!!
        С силой, которую Костя и не подозревал в ней, Элла вырвалась из его рук и, сраженная истерикой, упала на постель, в которой только что отдавалась ему. Ермаков подсел к ней и принялся гладить по дергающимся плечам.
        - Элла… Эллочка… - Костя вовсе не хотел говорить ей всего этого, но слова почему-то полились сами. - Расскажи ты Ивану все… Пусть сам решает, что ему делать. А если уйдет… Элла… Я всегда буду рад тебя видеть… Ты не права про секс… Он еще никому не помешал… А что касается любви… то я готов… У меня никогда не было таких женщин, как ты… Мне даже ни на ком и жениться-то не хотелось… Думал, буду вечным холостяком, а баб для утехи всегда хватало… На тебе бы я женился… вот честное слово!
        - Да пошел ты!!! - Элла опять вывернулась и собралась вскочить с постели. Он припечатал ее своим телом к смятым простыням и сказал, глядя в мокрые злые глаза:
        - Я готов любить тебя, Элла! Твоих детей! На все, что хочешь готов, только отпусти Ивана…
        Не в силах освободиться, она лишь отвернула голову в сторону от него. Глядя на стройную шею с бьющейся у ключицы голубой жилкой, Ермаков не удержался и поцеловал женщину возле уха. Та с силой дернулась, но он опять не дал ей освободиться.
        - Я не твой Ванечка… - прошептал Костя. - Я могу и подраться за тебя… На куски порвать… хоть Архипова, хоть кого… И тебя любить могу… еще сильней, чем только что… Ты забудешь его, Эллочка, только не противься…
        И он опять принялся расстегивать на ней блузку. Она еще долго вырывалась, царапалась и бросала ему всевозможные оскорбления, но потом сдалась… и даже обняла за шею… Циничный, много повидавший старший лейтенант милиции Константин Ермаков, чуть не прослезился, когда Элла Георгиевна вдруг взяла да и поцеловала его сама.

        - Понимаете, он хочет отнять у меня Юльку… - прошелестела Даша, когда программист Григорий Осипчук усадил ее за столик того же кафе, где они уже однажды откровенничали друг с другом. Она позвонила Григорию, находясь в состоянии такого отчаяния, когда можно решиться на самое страшное, если никто не поможет найти другого решения.
        - Юлька, это, как я понимаю, ваша дочь… - отозвался Осипчук, раскручивая волчком на столе прозрачную пепельницу.
        - Да… дочка… ей десять лет… Она сейчас в лагере на заливе… а потом… когда приедет… Я не знаю, что мне делать, Григорий… Вы уж простите… Я почему-то даже подругам не могу обо всем этом сказать… Мы с вами тогда так хорошо поговорили, и я… Простите, что мне опять захотелось повесить на вас свои проблемы. У вас-то как дела?
        - Да так… знаете ли… с переменным успехом…
        - А ваша жена… Как она… Все так же?
        - Вы хотите знать, изменяет ли она мне по-прежнему?
        Он продолжал с большим усердием накручивать пепельницу. Даше стало страшно, что она вылетит из его пальцев, стукнется о стену и разлетится в мелкие брызги. Один осколок вполне может попасть Григорию в сердце, другой - в глаз, и он сделается холодным и равнодушным, как мальчик Кай из сказки Андерсена. Может быть, Осипчук и хотел бы этого. Зачем ему чужие неприятности? В прошлый раз он наверняка погорячился с визиткой. Хотя, возможно, предполагал, что она, если и захочет встречи с ним, то для того, чтобы он починил, к примеру, компьютер, а вовсе не для вытирания ее слез. Даше сделалось неловко. Мало того, что попыталась навязать человеку свои проблемы, так еще и полезла в душу… с ногами… Может быть, он больше не хочет говорить о жене. Может быть, жалеет, что так разоткровенничался тогда. И чего она навязалась ему, идиотка?!
        Ответить Григорию так и не пришлось. Он только оставил пепельницу в покое и, возможно, собрался с мыслями, но, именно в этот самый момент рядом с ними на свободный стул опустилась красивая женщина с блестящими медными волосами. Осипчук вздрогнул и задушенно проговорил:
        - Ты стала за мной следить, Вера?
        - Нет… то есть да… То есть… я хочу, чтобы это наконец закончилось…
        Женщина, которую назвали Верой, так выделила голосом слово «это» и настолько выразительно посмотрела в сторону Даши, что та сжалась в комок. Да, пожалуй, она сейчас самое натуральное «это» и есть… А Вера, скорее всего, жена Григория. Конечно… он же говорил, что она красавица… Как же он прав! Она действительно потрясающе красива…
        - Что ты имеешь в виду? - неприязненно сморщившись, спросил жену Осипчук.
        - Ну почему все мужчины так любят блондинок? - вопросом на вопрос ответила та и обратилась к Даше, тоже не дожидаясь ответа мужа: - Вот ведь нам, женщинам, абсолютно все равно, блондин мужчина или брюнет, не так ли?
        Вместо того чтобы автоматически кивнуть, Даша стала соображать, значит ли что-нибудь для нее колер мужских волос. Выходило, что значит. Она предпочитала брюнетов. Митя был брюнетом, а Ванечка - хотя и шатеном, но не очень уж светлым. Но Веру Осипчук, разумеется, на самом деле мнение Даши по этому вопросу нисколько не интересовало. Она хотела что-то еще сказать, но Григорий не дал ей этого сделать.
        - Тут совсем другой случай, Вера, - сказал он. - Познакомься лучше, это Даша…
        - Как же мне приятно, - довольно ядовито рассмеялась женщина и зачем-то протянула Даше тонкую кисть с золотым обручальным кольцом на безымянном пальце и длинными перламутровыми ногтями. - Я, как вы уже слышали, Вера… Вера Осипчук, а вы, стало быть, Даша…
        Даша вынуждена была пожать предложенную руку и ответно пробормотать:
        - Да… Дарья Архипова… и мы с Григорием… в общем, совсем не то, что вы подумали…
        - Дарья Архипова… - повторила за ней женщина и вдруг напряженно замерла, пристально вглядываясь ей в лицо. - Да… вы действительно Даша…
        - Действительно, - уже неприязненно повторила Даша. Сколько можно, право слово, повторять ее имя на разные лады!
        - То есть ваш муж… Дмитрий?
        Даша в большой тревоге вскочила со своего стула. Зачем она спрашивает? Откуда знает Митю? Чего ей надо? Донести мужу, что Даша не остановилась на достигнутом, а продолжает шляться по кабакам с разными мужчинами? Тогда он ей точно не отдаст Юльку!
        Вера, тоже несколько изменившись в лице, обратилась к Григорию:
        - Что это значит, Гриша?
        - Я тебя умоляю, перестань валять дурака! - ответил он, похоже, даже не заметив, что жена знает Дашиного мужа. - Ничего эдакого не значит. Хотя… могло бы и значить! Тебе-то какое дело до моих знакомых?
        Вера посмотрела на сидящего перед ней в напряженной позе мужчину и опять спросила:
        - Ты встречаешься с женой Архипова мне назло, да? Это Катька тебя настроила?
        - Я не знаю никакого Архипова! И при чем тут Катька?!
        - Ну как же! Она же ездила с нами вместе в ту командировку!
        - Вера! О чем ты? В какую еще командировку?!
        - Такую! В Екатеринбург! Катька тебе, конечно же, наговорила про меня всяких небылиц! А про Архипова все… ерунда, в общем… Катька со зла! Она спит и видит тебя в своей постели!
        - Вера! - рявкнул Осипчук. - Постыдись! При посторонних…
        - Ай, какие мы нежные! - Медноволосая женщина опять обернулась к Даше, которая уже вообще мало понимала, что происходит, и сказала: - Имейте в виду: у меня ничего не было с вашим мужем! Если ему чего и показалось, так это только… спьяну… А потому вам лучше оставить Григория в покое!
        Вера еще что-то громко говорила, муж пытался ее утихомирить, а Даша вдруг вспомнила, как несколько месяцев назад Митя возвратился из командировки. Он не набросился на нее голодным волком, как это часто бывало после разлуки, а сразу лег спать. Потом сказал, что плохо себя чувствует, вроде бы даже ходил к врачу… и даже пил какие-то таблетки, которые доставал исключительно из кармана, а не из их семейной аптечки. Тогда Даша не придала этому никакого значения, потому что была рада несколько отдохнуть от мужских притязаний Мити. Сейчас, глядя на бушевавшую перед ней очень красивую женщину, которую Григорий в прошлый раз обвинял в распутстве, она поняла, от каких болезней мог тогда лечиться Архипов.
        - Но ведь ты же все равно любишь только меня, сколько бы ни шатался по этим… блондинкам! - шипела Вера, а Осипчук слишком вяло отбрыкивался и прятал глаза. Даша поняла, что его жена права: он действительно любит ее, несмотря ни на что. Он все равно простит ей все и забудет всех своих блондинок, если жена того захочет. Даша покопалась в сумке, достала из кармашка визитку Григория, бросила ее в пустеющую хрустальную пепельницу, которая так и не раскололась на зловредные осколки, и быстрым шагом пошла из кафе на улицу.
        Вот, значит, как, Митенька… Обвинял ее в том, что именно она, Даша, разрушила семью из-за связи на стороне, а сам… Ему, значит, можно иметь эти самые связи… черт знает с кем… а ей… Конечно, Вера Осипчук очень красивая… но это никак не оправдывает Митю. И потом, неизвестно, сколько у него было таких Вер… Тань… Оль… И при этом он еще смел угрожать ей тем, что отсудит Юльку! Как же хорошо, что она, Даша, позвонила Осипчуку! Это не человек, а экстренная помощь по любым вопросам! Пусть Митя теперь только попробует оскорбить ее или позариться на дочку! Ей есть чем ему ответить!
        Даша почти бежала к метро. Только бы муж был дома! Только бы был! Именно сейчас надо с ним все обсудить, пока она зла! Пока у нее все кипит внутри, она сможет браниться с ним на равных! Не потерять бы запал! К разводу она готова окончательно и бесповоротно!
        Ехать до дому пришлось долго. На станции метрополитена произошел какой-то несчастный случай, и ее оцепила милиция. Раздосадованные петербуржцы, натыкаясь на огораживающую здание станции красно-белую разделительную ленту и чертыхаясь на разные голоса, рванули к остановкам наземного транспорта. Даша смогла втиснуться только в четвертую маршрутку. При переезде через Дворцовый мост она безнадежно встала в пробке. В тесном салоне «Газели» было душно и слишком резко пахло ароматической звездочкой, покачивающейся перед лобовым стеклом. Даша то и дело вытирала мелкий пот, выступающий на висках и носу.
        Когда маршрутка наконец тронулась и довольно благополучно проползла мост, совершенно размякшая и размокшая в ее салоне Даша почувствовала, что боевой задор ее оставил. И в самом деле, зачем скандалить с Митей, если она собирается с ним развестись. Она, конечно, напомнит ему командировку в Екатеринбург и Веру Осипчук, но только лишь для того, чтобы он не смел даже и мечтать разлучить ее с Юлькой.
        Итак, развод… Развод… Какое отвратительное слово, резкое, зудящее какое-то… А что она, Даша, будет иметь в плюсе после развода? Да ничего… Одни минусы. Во-первых, надо будет объясняться с дочкой. А как, скажите, пожалуйста, можно объяснить ребенку, почему папа больше с ними не живет и, главное, в чем провинился? Перед дочкой - ни в чем! Митя всегда был хорошим отцом. Юлька его обожает, а он ее… Во-вторых, надо будет разменивать квартиру. Второй жилплощади у них нет. Не продолжать же после развода совместное существование на каких-то жалких тридцати двух квадратных метрах со смежными комнатами! Самое большее, на что можно рассчитывать при размене, - только на однокомнатную и комнату в коммуналке. Денег на доплату, чтобы улучшить условия, у них нет. Митя, конечно, позволит им с Юлькой занять однокомнатную, а сам… А ведь квартира, в которой они сейчас живут, его… А не надо было ездить по командировкам с красавицами вроде Веры Осипчук!
        С трудом распрямляя затекшую спину, Даша выпросталась из маршрутки и поняла, что этой самой Верой она только пытается себя раззадорить, чтобы снова разозлиться на Митю. Получалось почему-то плохо. Она вдруг поняла, что красавица Вера никогда не могла значить для Архипова ничего серьезного. Если он даже и изменил Даше с Осипчук, то так только… от командировочной скуки, может быть, спьяну… Он всегда любил только ее. Даша это знала. Она это чувствовала… И что теперь? Она собралась тыкать ему в нос Верой, потому что сама… А что она сама? Что у нее осталось-то? Ванечка серьезно травмирован и не хочет вспоминать об их чудесном вечере и своих любовных клятвах. Элла Лукьянова сделает все от нее зависящее, чтобы не допустить до мужа Дашу. Да она и не станет влезать между ними. Верно говорят: на чужом несчастье своего счастья не построишь.
        Ну и что же делать? Может быть, оставить все как есть. Вот если взять, к примеру, Григория Осипчука. Он сегодня наверняка очередной раз простит свою жену. По всему его поведению было понятно, что простит. Может быть, и им с Митей есть смысл, повинившись во всем, простить друг друга. Вот Юлька обрадуется, приехав из лагеря, если все в их семье опять станет как было. Конечно, то, что было, давно уже было не очень… Даша уже давно маялась рядом с мужем, но… В конце концов, можно не смотреть, как он пьет чай. Что такого, если он делает это не очень красиво?
        А ходить по театрам и музеям вполне можно будет с Юлькой. Она подросла уже настолько, что ей впору интересоваться не только проделками Винни-Пуха. Даша представила, как водит дочку по Эрмитажу, показывая самые любимые залы, а не то, что положено на школьных экскурсиях, и настроение ее резко улучшилось. А что? Это выход! А потом Юлька еще подрастет, и они станут читать одни и те же книги и обсуждать их. Потом пойдут на концерт органной музыки. А Митя в это время вполне может поехать на рыбалку или пойти на футбол. Вот и установится в семье полная гармония. А что касается сексуальной жизни, то… не так уж все плохо у них с Митей было. Муж всегда старался подстроиться под нее, готов был работать над своими ошибками. Можно подумать, что у нее, Даши, их не было… Мите, может быть, хотелось, чтобы она была поактивнее… Терпел же он ее такой, какая есть…
        Когда Даша подошла к подъезду собственного дома, она была уже почти счастлива от принятого решения. Они с Митей оба ошиблись, оба, что называется, сходили налево, а теперь пора взяться за ум и начать смолить треснувшую семейную лодку для новых плаваний по житейскому морю. Да! Только так, и никак иначе!
        Почти уткнувшись бампером в дверь подъезда, стояла машина «Желтого такси». Обходя ее, Даше даже пришлось ступить одной ногой на газон с маргаритками. Вот ведь поставят же… Уроды… Она автоматически заглянула в салон, чтобы удостовериться: у таксиста наверняка редкостно дебильная морда, а потому ничего другого от него и ожидать нечего. Вместо дебильной морды ее взгляд наткнулся на очень приятную белокурую женщину, которая поглядывала в открытое окошко, нервно покусывая какую-то веточку, наверняка тоже сорванную с куста газона, который Даша обустраивала вместе с соседками. Она как раз собиралась поставить эту женщину вместе с таксистом на место, но тяжелая дверь подъезда, разразившись электронными переливами домофона, резко открылась, чуть не шмякнув Дашу по лбу. Так мог выходить из дома только Митя. Именно он и вышел.
        - Митя! - обрадовалась Даша. Как хорошо, что он не успел уйти. Сейчас они поговорят с ним по душам и снова заживут тихой, мирной жизнью. Как все вокруг… Вовсе не обязательно гореть сумасшедшей страстью! Важно уважать друг друга. Конечно же, все наладится…
        - Даша? - Лицо Архипова выразило такое удивление, будто они встретились не у подъезда собственного дома, а на механическом участке завода, где он служил сменным мастером.
        - Митя! Не уходи! Давай поговорим! - зачастила Даша. Для нее было так важно - поговорить именно сегодня. Она ведь себя знала. Завтра все ей может показаться в другом свете. Но если они сегодня договорятся, завтра она будет в точности исполнять договорные обязательства.
        Архипов смотрел на нее со странным выражением досады и нетерпения.
        - Говори, - сказал он, а сам посмотрел куда-то за ее спину.
        - Нет, давай вернемся в квартиру…
        - Если ты о разводе, то мы и так договорились, - слишком громко прервал ее он. - Меня смогут отпустить с работы в четверг. Сходим в ЗАГС. Все?
        Как же Даше не понравилось это «все?» В разборках с неприятными людьми это слово, сказанное именно с такой интонацией, обычно обозначало: я все сказал - идите вон. И зачем он говорил так громко. Наверняка все слышали - водитель такси и женщина с веткой. Развлеклись, конечно… Скучно так сидеть без дела…
        - Митя… я о другом… - с большим терпением опять начала Даша.
        - О чем? - Он снова перебил ее, но совершенно незаинтересованно. И смотрел при этом опять ей за спину. За спиной что-то клацнуло. Даша невольно обернулась. Женщина с веткой вышла из такси и захлопнула дверцу. Зачем же она вышла? Это неприлично так явно прислушиваться к чужим разговорам… Где ее только воспитывали…
        - О нас, Митя… только умоляю, пойдем домой!
        - Нет! У меня на сегодня запланированы другие дела! - все так же резко и громко ответил Архипов, бесцеремонно отодвинул Дашу с дороги, как неживой предмет, и подошел к желтой машине. Только в этот момент Даша заметила, что у него на плече висит объемистая дорожная сумка. Митя засунул ее в багажник такси, бесцеремонно запихнул белокурую женщину обратно в салон, сел рядом с ней, безразличным голосом сказал Даше: - В общем, до четверга… - и с силой захлопнул дверцу. В тот же момент такси заурчало, запыхтело и отъехало от подъезда, безбожно смяв пяток белых маргариток.
        Еще не очень понимая, что случилось, Даша присела перед цветами, пытаясь как-то их реанимировать. Занятие было бесперспективным по причине сломанных цветоножек. Даша взяла в руки один растерзанный грязно-белый венчик. Вот и все… Нет цветка… Ничего нет… Все кончилось… «Желтое такси» раздавило своими колесами Дашину надежду. Но… так оно, наверное, и должно было произойти. Митя вовсе не обязан был дожидаться, пока жена одумается. Он интересный мужчина, а потому сразу нашлась женщина, которая… Да что там говорить… Женщины всегда бросали на Митю заинтересованные взгляды. А Даша всегда гордилась привлекательностью Архипова и тем, что он любил только ее. Конечно, теперь выяснилось, что, кроме жены, у него были еще всяческие Веры… И все же… Даша готова была не вспоминать посторонних Вер никогда, но опоздала… И что же ей теперь делать? Ждать четверга и разводиться? Не она ли сама недавно предложила развод? Митя только выполняет ее желания… Эх ты, Митя…

        Иван Андреевич Лукьянов томился. Физически он уже чувствовал себя вполне прилично и даже самостоятельно совершал прогулки вдоль озерца, которое соорудили из строительного карьера неподалеку от его дома. Даже волосы отросли, и почти ничего не напоминало о полученной травме. Он еще был на больничном, но чувствовал себя уже почти полноценным человеком, если бы не странный провал в памяти. Каждый день, гуляя у этого озерца, Лукьянов пытался вспомнить, каким образом он умудрился так травмироваться - и… не мог… Последним событием, которое Иван помнил, был зачет у второкурсников. Все сдавали неплохо. Староста одной из групп пытался всунуть ему подарочную бутылочку коньяка, а он ни в какую не хотел брать, а потом - все… Будто опускался занавес, тяжелый, темный и недвижимый… И сразу начинало ломить в висках, будто то, что случилось после, вспоминать нельзя. И кто же это распорядился?
        Неужели он все же взял коньяк у Вовы Липатова? Нет! Не может быть! Он, Иван Андреевич, никогда не продавался, тем более за коньяк, который недолюбливал. Нет же! Не потому что недолюбливал! Он никогда не играл в такие игры с детьми! Он вообще никогда не брал взяток, даже тогда, когда готовил абитуриентов в институты! Он был хорошим преподавателем, и те, кто у него занимался, обычно поступали и без всяких подношений. Неужели Вовка ему все-таки втюхал этот коньяк? А он выпил… Пойло оказалось паленым… Еще бы! Откуда у студента колледжа деньги на настоящий коньяк? Вот его, Ивана, и повело, снесло, так сказать, крышу… Нет! Все-таки этого не может быть, потому что не может быть никогда! Чехов в свое время очень правильную фразу завернул: определенных вещей просто не может быть, и все! Тогда что же? Что с ним случилось-то?
        Врачи ничего путного не говорят. Колют дорогими препаратами и какими-то иглами, пичкают таблетками, обещают восстановление памяти в будущем. В каком будущем? Оно так необъятно… Смерть - она ведь тоже будущее… Возможно, что и вспоминать-то особенно нечего. Как говорится: шел, упал, очнулся - гипс… Но до того как упал… Что он делал до этого момента?
        Лукьянов сверялся с документами из больницы и своим расписанием занятий в колледже. Между зачетом, который он помнил, и поступлением в больницу прошло тридцать шесть дней. Тридцать шесть! Больше месяца! Он пытался с пристрастием расспросить Эллу. Она говорила, что месяц, который выпал у него из памяти, ничем не отличался от всех других. Он жил, как всегда, работал, возил детей на тренировки в спортивный комплекс. Двадцать четвертого числа они ходили на день рождения к подруге Эллы. Да… Так и должно было быть. Они всегда ходят к ней на день рождения. Он там наверняка не напился, потому что… не напивался нигде и никогда… Ну… разве что в том ресторанчике, где пытался назло жене съесть порцию жирного острого мяса… Впрочем, это было давно… А в этом месяце, что полностью выпал из его памяти, Элла купила новую машину… Он якобы был ей очень рад и даже на ней ездил… И даже сам продал свою «девятку». Странно… Кому бы это он мог ее продать? Кому эдакий хлам нужен? Элла уверяет, что какому-то приятелю, которого она не знает. Еще более странно…
        Мир вообще очень изменился с тех пор, как Лукьянов очнулся в больнице. Можно было подумать, что из памяти выпал не месяц, а долгие, долгие годы. Особенно непонятно вела себя Элла. Сначала она самозабвенно ухаживала за ним, не доверяя его бренное тело ни медсестрам, ни санитаркам. Ивану Андреевичу поначалу даже было стыдно и неловко перед ней. Все-таки он - мужчина, а она - женщина… После стерпелся. Человек ко всему привыкает. А потом, когда он уже начал поправляться, жена вдруг сделалась печальной, немногословной и задумчивой, будто выработала в больнице весь свой ресурс; будто бы пока он был беспомощен, ей было для чего жить, а теперь, когда он больше так сильно не нуждался в ней, она потеряла стержень. Несколько раз Иван Андреевич пытался подступиться к жене с расспросами. Она отвечала безликими фразами, каждый раз стараясь этот разговор побыстрей прекратить. В общем, Элла больше не была той Эллой, которую он знал. В ней будто затушили фитиль.
        Иван Андреевич уже поправился до такой степени, что вполне мог бы выполнять так называемые супружеские обязанности, но жена всячески уклонялась, мотивируя свои отказы его будто бы все еще слабым состоянием. Это было уже ни на что не похоже. Элла всегда была страстной женщиной и интимных игрищ жаждала всегда. Она даже иногда утомляла Лукьянова своим горячим темпераментом и неукротимостью. Что же с ней случилось? Неужели на ней так негативно сказался уход за больным мужем? А что? Какой женщине приятно убирать за мужиком, подмывать его, как грудного младенца? Надорвалась, видать, Эллочка. Не по силам ей это оказалось.
        Иван Андреевич и сам не знал, радоваться этому или печалиться. То, что устал от своей жены, он помнил прекрасно. То, что собирался терпеть ее подле себя и далее, - тоже. Теперь, правда, стало непонятно, чего от него хочет Элла. От ответов на его прямые вопросы она уклонялась, но без конца задавала свои. Например, она всеми силами пыталась добиться, чтобы он сказал точно, любит ее или нет. Разумеется, Иван Андреевич каждый раз говорил, что любит. Что он мог сказать еще? В его жизни нет и никогда не было других женщин. Такой вот он в этом плане… не орел… Ему показалось, что Эллу вовсе не обрадовал его ответ. Или она сомневалась в его правдивости. А раньше не сомневалась. Раньше ей было все равно, любит он ее или нет. Раньше она сама его любила. Во всяком случае, ему так казалось.
        Вчера она спросила его, смог бы он жить с другой женщиной. Этот вопрос был так странен, что Лукьянов вместо ответа спросил сам: не хочет ли, случаем, Элла пожить с другим мужчиной? Она смутилась. То есть она всячески делала вид, что его вопрос сам по себе смешон, но он чувствовал: что-то не так… Он слишком хорошо знал свою жену. Неужели за то время, что он болел, она влюбилась в другого? Это невероятно! Она мучила его своей любовью долгие годы, а теперь вдруг раз - и все? И где же она подцепила мужичка, когда постоянно была занята с ним? Неужели в больнице? Может быть, он врач? Его лечащий? Нет… Его лечащий врач слишком стар, хотя… все-таки еще очень интересный мужчина: седовласый и величественный.
        Иван Андреевич присел на нагретый солнцем камень и посмотрел на воду озерца. Ее слегка морщил ветерок, который постепенно набирал силу. Видать, конец жаре. В Питере всегда так. Посредине самого знойного дня может неожиданно задуть холодный ветер, и температура незамедлительно упадет градусов до десяти. Хорошо бы! Лукьянов не любил жару. Уже при двадцати пяти градусах он делался вялым и почти больным: в висках стучало, на переносице выступал пот, во рту неприятно сохло. Да, он сын северных широт. Родился в маленьком городке под Костамукшей на границе с Финляндией. Родители переехали в Ленинград, когда ему было всего два года.
        Сейчас, после выписки из больницы, Иван Андреевич жару переносил особенно тяжело. Его все время тянуло к воде. Он облюбовал себе этот камень и очень огорчался, когда на него пристраивались юные рыболовы. Ничего, кроме крохотных серо-пятнистых ротанов, поймать в озерце было нельзя, но мальчишкам, видимо, нравился сам процесс. Хорошо, что сегодня здесь никого. А от палящего солнца загораживает разросшийся куст бузины.
        Итак… Элла… Огорчится ли он, если выяснится, что жена на самом деле в кого-нибудь влюбилась? Пожалуй, нет… Или да? Трудно так сразу дать ответ на этот вопрос. Все-таки они прожили вместе больше десятка лет. Он к ней привык. Ему с ней (если уж быть до конца честным с собой) удобно. Элла всегда брала на себя решение всех вопросов. Ивану Андреевичу оставалось только подчиниться или… не подчиниться… Чаще он все же подчинялся, потому что это давало возможность заниматься любимой физикой и не менее любимыми детьми. Остальным занималась Элла.
        Лукьянов даже не представлял, где, например, платят за квартиру, как вызвать водопроводчика или послать денежный перевод родителям, которые опять вернулись под Костамукшу. Всеми этими делами обычно занималась Элла. Ивану Андреевичу вдруг сделалось стыдно. Он рассматривал возможный уход от него жены не как потерю любимой женщины, а исключительно в свете ухудшения комфортности своих жизненных условий. Нет, он, конечно, не сидел на плечах жены, свесив ноги. По субботам он, например, затаривался продуктами, еженедельно пылесосил и всегда с удовольствием занимался с сыновьями, но… Только сейчас, глядя на уже прилично сморщенную от усилившегося ветра воду, Иван Андреевич понял, как много в их семейной жизни брала на себя Элла. Он должен быть ей благодарен. Он благодарен… Но можно ли любить в благодарность? За что вообще любят?
        Честно говоря, он по-настоящему любил один раз в жизни. Свою одноклассницу Дашу Новикову. Считается, что первую любовь не стоит принимать всерьез, но ничего серьезнее той детской любви с ним так больше и не случилось. Даша отказалась от него. Вышла замуж за яркого спортсмена Дмитрия Архипова… Архипова… Надо же, как все напряглось в голове… Неужели все еще так болит рана, нанесенная в юности Дашей? Или это та, настоящая рана вдруг дала о себе знать?
        Лукьянов прикоснулся к голове в том месте, где под волосами прощупывался болезненный шрам. Нет, болело не больше, чем всегда. Архипов… Почему же при мысленном произношении этой фамилии у него так сдавливает виски? Создается такое впечатление, будто он недавно видел Дмитрия, но никак не может вспомнить, где и при каких обстоятельствах. Неужели провалы в памяти так и будут его преследовать до конца жизни?
        Нет, все это ерунда. Он, Иван Андреевич, нигде не мог видеть Архипова, потому что последнее время, кроме больницы и этого парка, разбитого у озерца, нигде не бывает. Кроме того, он не видел Дашу и соответственно ее мужа уже более десяти лет, а потому наверняка и не узнает. Хотя… не так уж это много - десять лет. Он сам не слишком изменился. Интересно, какой стала Даша? Даша… Что за черт? Как заныло в груди… Будто он расстался с Дашей совсем недавно и душа продолжает к ней рваться…
        Та-а-ак!! Надо немедленно взять себя в руки! Так можно впасть в самую черную меланхолию, потом в депрессию и превратиться в полного инвалида. Элла и так намучалась с ним. Надо, в конце концов, облегчить жене жизнь. Хватит жить размазней и слизняком! Вот сейчас как раз конец месяца. Он узнает у нее, где платят за квартиру, и заплатит! Да! Заплатит! И будет платить всегда! А еще сам отделает лоджию. Элла собиралась нанимать рабочих, а он ей не позволит. В конце у концов, у него есть руки, голова и все такое… Его отец, между прочим, многому научил, только все как-то не удавалось свои знания применить. А вот теперь удастся! Элла еще увидит, на что он способен!
        Лукьянов решительно поднялся с камня и направился к дому. Ветер все крепчал. Даже деревья гнулись под ним. И все же холодно не было. Так бывает перед грозой. Конечно… Уже все небо обложило сизыми тяжелыми тучами. Ага! Уже капает! Сейчас ливанет! Зато сразу стало ясно, в чем дело! У него так жмет голову, потому что изменилась погода, а вовсе не из-за Архипова. Архипов… Черт! Надо все же спросить у Эллы, может быть, они все-таки встречались? Хотя… откуда бы Элле знать Дмитрия…

        Дома Лукьянов сразу прошел на лоджию, чтобы оглядеть фронт работы. Кажется, Элла хотела застеклить так, чтобы можно было раздвигать стеклянные панели в стороны, стены изнутри обшить пластиком… полы… потолок… Вот потолок ему не сделать. Голову задирать трудно. Кружится… Да и ветер задувает уже с неистовой силой. Тучи наплывают на небо с сумасшедшей скоростью. Хорошо, что он успел до ливня…
        - Иван! Ты что здесь делаешь? - раздался у него за спиной голос жены. Она крепко схватила его за плечи, потому что Лукьянова вдруг повело в сторону. Он схватился за балконные перила и закрыл глаза, чтобы мир, который неожиданно понесся мимо него с бешеной скоростью вслед за тучами, успокоился и расставил все предметы обратно на привычные места. Дождь бросил ему в лицо пригоршню мелких капель. Это взбодрило.
        - Ваня, что случилось?!! - еще более встревоженно спросила Элла.
        Иван Андреевич, обернувшись, заставил себя улыбнуться и ответил:
        - Ничего. Просто смотрю, что тут нужно будет сделать.
        - Рабочие придут через три дня. Я уже обо всем договорилась.
        - Обо всем? - переспросил он, не понимая, что чувствует: облегчение или досаду. С одной стороны, неприятно, что она опять все решила сама, с другой стороны, выяснилось, что он все еще слишком слаб.
        - Да, я даже уже заплатила за материал. Они его сами привезут. Я, знаешь ли, решила все сделать в спокойных бежевых тонах. Ты не против?
        Лукьянов знал, что она спросила об этом для приличия и не ждет от него никаких возражений. А что, если возразить? Вообще-то, его вполне устраивают бежевые тона, но… на пробу…
        - Против, - спокойно сказал он и посмотрел на Эллу. Она в удивлении подняла вверх тонкие дуги бровей и застыла в молчании. Иван Андреевич успел подумать, что эдакие брови наверняка делают в салонах красоты: слишком уж безупречны их дуги, а потом пояснил: - Мне хочется чего-нибудь яркого - например, оранжевого. У нас северная сторона, и будет казаться, что лоджия залита солнцем. Вот сейчас все потемнело, и здесь очень мрачно. Оранжевый пластик будет весело смотреться в любую погоду.
        - Да… - в полной растерянности произнесла Элла и добавила, уже почти придя в норму. - Но я уже заказала бежевые панели с простым ненавязчивым рисунком.
        - Наверное, можно отменить этот заказ и сделать новый?
        - И как же ты себе это представляешь?
        - Думаю, можно поехать в тот магазин, где ты заказывала, и выбрать другие панели.
        Они стояли друг против друга как противники и с интересом вглядывались в давно знакомые лица. Ветер трепал волосы Эллы. Они то смешно вставали дыбом, то плавно отлетали назад, будто водоросли в волнующемся водоеме.
        - То есть ты на этом настаиваешь? - наконец спросила Элла, которая была настолько удивлена мужем, что не замечала яростных порывов ветра.
        - Настаиваю, - подтвердил Лукьянов, который уже жалел, что ввязался в этот ненужный спор. Ему было все равно, какие панели налепит в лоджии Элла.
        - А с чего это вдруг? - не сдержалась она.
        - Что именно? - Он сделал вид, что не понимает, о чем она спрашивает.
        - Ну… ты никогда раньше ни во что не вмешивался…
        - А я изменился, Элла, - зачем-то сказал Лукьянов, который совершенно не изменился.
        Жена спросила его очень настороженно:
        - С чего вдруг?
        - Может быть, от полученной травмы?
        - И что же еще в тебе изменилось?
        - Вообще все… Мировоззрение. Я, например, понял, что взвалил на тебя слишком много наших общих проблем.
        - Каких?
        - Ну… вот эту лоджию… Хочешь, я сам съезжу в магазин и закажу новые панели? Еще можно плитку на пол…
        Дождь, разошедшийся не на шутку, заливал пол, который Лукьянов предлагал застелить плиткой. Одна нога Эллы была уже мокрой, но она и этого не чувствовала. Она лишь нервно пригладила пятерней совершенно разлохматившиеся волосы и сказала:
        - Ты еще слишком слаб, чтобы куда-нибудь ездить!
        - Тогда поедем вместе!
        - Цвет панелей - это так принципиально, что мне надо опять тратить на них время?
        - Я могу съездить один!
        - Не можешь!
        - Могу!
        - Ваня!!!
        - Элла!!!
        Теперь они смотрели друг на друга почти врагами. Такого взгляда Лукьянов никогда не знал за своей женой. Она всегда смотрела на него с любовью. Элла опустила глаза и хотела перешагнуть через порог лоджии в комнату. Иван Андреевич остановил ее, схватив за руку, и спросил:
        - Что с тобой случилось?
        - По-моему, это с тобой случилось. - Она выдернула руку и посмотрела ему в глаза. В ее глазах любви по-прежнему не было. - Я не травмировалась.
        - Ой ли! - Лукьянов невесело улыбнулся. - Похоже, что у тебя какая-то душевная травма…
        - Ты ошибаешься, - выдохнула она, и Иван Андреевич удостоверился в том, что не ошибается.
        Громыхнуло чуть ли не над их головами. Кот Михаил, который по своей привычке терся о ноги Лукьянова, испуганно пискнув, сиганул в комнату. Длинная извилистая молния прочертила небо почти посредине. Элла оказалась на одной половине разломленного золотистым зигзагом пространства, Лукьянов - на другой. Он подумал, что это символично, и взял жену за руку. Ему казалось, что она опять вырвет свою ладонь и останется под дождем с громом и молнией, только бы не находиться с собственным мужем наедине. Но Элла руку не вырвала, и тогда он увел ее в комнату, усадил на диван и сел рядом. Стоять он как-то быстро утомился. Сил все-таки было маловато.
        - Чего ты хочешь от меня, Ваня? - в несвойственной ей нервной манере спросила Элла.
        - С тобой что-то происходит, - сказал он. - И я, кажется, догадываюсь, что…
        - Что?! - вскинулась Элла, и в унисон с ее выкриком опять ударил гром. Кот, очередной раз жалобно мявкнув и топоча, как конь, пронесся в глубину комнаты и спрятался под шкаф. Лукьянов опять подумал, что это символично: гром небесный и земной кошачий галоп. Он подмигнул Михаилу, расплющившемуся в весьма узком пространстве, и сказал жене:
        - У меня такое впечатление, что ты… влюбилась… разумеется, не в меня…
        - Я-а-а-а?!!! - Элла так долго тянула «а», что было ясно: он попал в самое яблочко.
        Порыв ветра зашвырнул в окно пригоршню капель. Обычно дождь молотил только по полу лоджии, не долетая до стекол. Сегодня непогода разыгралась не на шутку.
        - Ну… не я же…
        - Это не так, Ваня… Я… Я люблю только тебя! И ты знаешь это! И если сейчас я… ну то есть… мы не спим вместе… то это только лишь потому, что твое здоровье…
        - Это пошло бы на пользу моему здоровью, - перебил он, поскольку был настроен говорить ей наперекор. - И мальчишки на отдыхе у бабушки с дедушкой! Все условия, а ты не хочешь.
        - Я? Почему это я не хочу? Я исключительно из-за тебя… А если ты… то пожалуйста…
        Элла осторожно придвинулась к нему. Потом обняла за шею и поцеловала в губы. Впервые за все годы супружества губы жены показались Лукьянову холодными и неприятно липкими. Впрочем, чего удивляться. Они же у нее, как всегда, были накрашены. Вот он, наверное, сейчас смешон, с лиловыми губами в Эллиной помаде.
        - Ну сам-то меня обними, - прошептала она, и он удивился тому, что даже не подумал этого сделать.
        Он обнял жену и почему-то не узнал своих ощущений. Женщина, которую он обнимал в последний раз, была другой: не такой поджарой и сильной. Та, другая, была нежной, с мягким податливым телом… Что за ерунда! С каким еще другим телом? Он не ходок по женщинам!
        Лукьянов стянул с жены спортивную маечку и вздрогнул от очередного громового раската. В призрачном отсвете электрического разряда грудь Эллы показалась ненастоящей, сделанной из синего полимерного материала. И на ощупь она была чересчур упругой и слишком уж маленькой. С усиливающимся с каждой минутой интересом он принялся раздевать Эллу дальше.
        Гроза уходила в сторону. Последняя молния прочертила небо, громовой раскат раздался уже где-то далеко-далеко, на самом краю света. Кожа женщины перед Иваном Андреевичем приобрела нормальный человеческий цвет. И тем не менее все было не так… Ему будто подменили жену. Та, которую ему хотелось бы обнимать, имела нежно-розовую кожу и белокурые волосы… везде… Жена была сильно загорелой брюнеткой. Даже следы от купальника не были белыми, скорее бежевыми… возможно, цвета тех панелей, которыми она собиралась обить лоджию. А еще эта женщина была чересчур агрессивной. Она очень быстро перехватила инициативу в свои руки, и на какое-то время Лукьянов выпал из действительности. Он перестал анализировать свои ощущения, потому что они были слишком хороши. Он целиком отдался во власть этой женщины, которая прекрасно знала, как доставить ему удовольствие.
        Да… Элла всегда это знала… А он… А что же он? А он, похоже, полное ничтожество… Его жена всегда могла настоять на своем и в постели. Настояла и в этот раз…
        Когда она наконец оторвалась от него, Лукьянов спросил:
        - Элла, ты никогда не красила волосы в белый цвет?
        - Нет! - резко ответила она. - Почему ты спросил?
        - Понимаешь, мне кажется, что ты когда-то была блондинкой, - задумчиво произнес он. - Аж в висках больно… Силюсь что-то вспомнить - и никак…
        - Ну… вообще-то… я как-то красилась на пару тонов светлее… Может быть, тебе это вспоминается?
        - Может быть…
        - Ты вообще, Ваня, многое забыл…
        - Похоже на то… - не мог не согласиться он.
        Элла приподнялась над мужем, посмотрела ему в глаза и сказала:
        - Ты забыл, что был смелым и решительным в… сексе!
        - Да? - удивился он. - И насколько же смелым?
        - Настолько, что доставлял мне неземное наслаждение.
        - Да? - только и смог повторить он. - То есть то, что было сейчас, это наслаждение земное… или… вообще не наслаждение?
        - То, что было сейчас, сделала я. Для тебя. Мне бы хотелось, чтобы и ты…
        - Что?
        - Постарался для меня… - Она легла на спину и закрыла в ожидании глаза.
        Лукьянов посмотрел на лежащую перед ним обнаженную женщину и некстати подумал, что ему совершенно не хочется для нее стараться. Она ему не слишком нравится. Все-таки она чрезвычайно худа. В юности жена была все же полнее, а этот новомодный фитнес, которым она с остервенением занимается, похоже, высосал из нее все соки. Сейчас, когда лежит на спине, ее груди совсем расплющились и почти не напоминают женские. И бедра слишком узки. Ивану Андреевичу всегда хотелось, чтобы она была чуть пополней… Он не был поклонником мальчиковых тел. Женщина должна быть женщиной… А бронзовый загар и вовсе противен. Горели бы эти солярии синим пламенем! Хорошо, хоть Элла не загорает в них обнаженной. А то вообще перед ним лежала бы не женщина, а бесполый подросток с какой-нибудь африканской окраины. А так… эти светлые участки… они еще могут на что-то его сподвигнуть. Хорошо, что Элла, закрывшая глаза, не могла его видеть. Лукьянов неприязненно сморщился и положил руку на малоаппетитную грудь жены.
        Он, конечно, старался, как она того и просила, и даже сумел-таки выжать из нее вопль восторга, но, похоже, Элла ждала большего. После всего между ними происшедшего она не поцеловала его горячо и страстно, как обычно, а сжалась на постели в некрасивый угловатый комочек. В неверном свете подступивших сумерек ее тело на светлой простыне казалось почти черным.
        - Я не оправдал твоих ожиданий? - спросил он.
        - Ты сделал все, что мог, - ответила она в подушку.
        - То есть на большее я и не способен, - усмехнулся он. - Тебе, явно, восторга не хватило.
        - Да… не хватило…
        Лукьянов опять сморщился. Могла бы и приврать. Все-таки он после тяжелой травмы. Не вошел еще в полную силу. Он хотел сказать Элле что-нибудь в эдаком роде, но она опять заговорила сама:
        - Честно говоря, Ваня, мне всегда не хватало, но я только недавно разобралась в этом.
        - Насколько недавно? - спросил он, чтобы хоть что-то сказать.
        - Неважно…
        - А что важно? Панели в лоджию - неважны, твое физическое неудовлетворение - неважно. А что же важно, Элла?
        Она села перед ним в некое подобие позы лотоса, даже как-то по-индийски сложила на груди руки и жалобно, что было совершенно на нее не похоже, произнесла:
        - И все-таки, Ваня… Ты все время отвечаешь на автомате, не задумываясь, а ты задумайся и ответь…
        Она замолчала, и он вынужден был спросить:
        - Что ответить-то?
        - Ты меня любишь?
        - Ну во-о-от… - протянул он. - Опя-а-ать… Сколько можно, Элла! Ты все про меня знаешь!
        - Да! Теперь я знаю про тебя даже больше, чем ты сам. У меня нет провала в памяти!
        - Ну… и на что же ты намекаешь? - почему-то рассердился и одновременно насторожился он. Ему показалось, что жена знает о нем что-то ужасно постыдное, грязное и мерзкое. Именно потому она и охладела к нему, и не испытывает былого удовольствия от интима. Что же он мог такого натворить перед тем, как ему отшибло память? Он же нормальный интеллигентный человек… без порочных наклонностей и тайных страстей…
        - Вот… тебе кажется, что я когда-то была блондинкой… - начала она.
        - Ну-у-у… - осторожно подбодрил ее Лукьянов.
        - Я даже сказала, что когда-то красилась на несколько тонов светлее…
        - И что?
        - А то, что я всегда крашусь одинаково…
        Лукьянов не мог понять, куда она клонит. За окном сделалось совсем черно, но не потому, что опустилась ночь. Небо опять обложили тяжелые тучи. Ивану Андреевичу подумалось, что они специально скопились исключительно перед их с Эллой окном в предвестии какой-то кошмарной развязки разговора.
        - Я понял: ты всегда красишься одинаково… И что? - уже с самой настоящей тревогой в голосе спросил он.
        - А ты все-таки напрягись, Ваня! Может быть, сумеешь вспомнить ту, у которой светлые волосы и очень белая кожа? Заканчивается лето… Временами было довольно жарко, а она, эта женщина, и сейчас почти совсем незагорелая. Прямо Снегурочка…
        Лукьянов посмотрел на Эллу, которая Снегурочку не напоминала даже в первом приближении, и в висках у него застучало. Загрохотало и на улице. Раскаты все приближались и приближались. Еще бы! Надо же громыхнуть прямо перед их окнами, чтобы они с Эллой прочувствовали силу непогоды! Ивану показалось, что он успел сжать голову руками до того, как небо опять раскололось прямо за стеклом, почти рядом с постелью, но это ему не помогло. Затылок резко обожгло болью. Потом боль распространилась по всей голове. Хотелось закричать.
        Электрический всполох полоснул по белью и женщине, которая на нем лежала. И она будто изменилась… Всего лишь на одно мгновение, но Лукьянов успел увидеть светлые кудряшки, разметавшиеся по подушке… красивую грудь, настоящую женскую, а не подростковую… белую ногу, слегка согнутую в колене… Что же это? Кто же?… Не может быть, но это… Неужели… Нет… Черт! Как раскалывается голова… Это из-за того, что она так болит, ему видятся странные белые женщины… Вот… хорошо… хорошо… Перед ним уже Элла… Загорелая и худенькая, как всегда… Нет Снегурочкам! Да здравствует Элла!
        - Вспомнил? - Вопрос жены донесся до него глухо, как из подземелья. А он уже ничего не хотел вспоминать. Это слишком болезненно. У него будто закипал мозг. Хоть бы прекратилась гроза… От этих молний что-то странное происходит и со зрением. Пространство искривляется… На окне повисла какая-то странная занавеска… Будто парус… Вечно Элле приходят в голову какие-то экстремальные идеи… И кровать купила новую… Зачем? Раскладной диван более удобен… И волосы… Она все-таки покрасила волосы… Как все-таки хорошо, что она не ходила в солярий… Надо сказать, чтобы она вообще туда ни ногой… В конце концов, он имеет право это потребовать… как муж… Ему нравится, когда кожа такая… нежная, молочная, чуть-чуть розоватая… Элла… Нет… не Элла… Но это же невозможно… Он никогда не видел эту женщину обнаженной… Он смел только целовать ее… и все… Они были слишком юны… Он был слишком влюблен в нее… в Дашу… Даша… Это же Даша… Даша!
        В унисон с мощным громовым раскатом, которого не слышал, Лукьянов гортанно выкрикнул: «Даша!», и все исчезло: широкая двуспальная кровать, парус на окне, прекрасная белокурая женщина. Перед Иваном сидела Элла, закутавшаяся в одеяло, и напряженно смотрела на него почти совсем черными из-за расширившихся зрачков глазами.
        - Вспомнил? - опять спросила она, а он ничком повалился на постель. То, что он будто бы вспомнил, не могло быть на самом деле. Он не мог быть с Дашей в одной постели… Он не видел ее сто лет… Она чужая жена… Вышла замуж за… Архипов? Архипов… Архипов!!!
        В мозгу всплыла пошлая фраза: «Не нукай, не запряг!» Потом вторая: «Я хочу, чтобы ты забыл даже мечтать о Дашке!» Надо же, какое дурацкое построение фразы! Мог бы сказать проще: «Даже и не мечтай о Дашке!» Хотя, какая разница? Он не может о ней не мечтать… Мечтать… Нет, не только мечтать… Они же с Дашей… Да-да! Потому и парус! Гостиница называлась именно так: «Парус!» А Архипов…
        С очередным громовым ударом и слепящим светом молнии Иван Андреевич увидел, как Архипов размахнулся, и… вспомнил абсолютно все.
        - Что это? - спросил Дмитрий, с изумлением уставившись на ненадеванные, новехонькие роликовые коньки в руках у Майи. - Ты решила стать роллершей?
        - Это для твоей дочки, - отозвалась Майя. - Она ведь скоро приедет из лагеря.
        - Приедет, - согласился Архипов, не в силах отвести взгляда от роликов. - А откуда ты узнала?
        - О чем?
        - Ну… что Юлька мечтает о роликовых коньках…
        - Не знаю… Я подумала, что сейчас все дети о них мечтают… Я бы тоже мечтала, если бы была Юлькой…
        - Да… Она говорила, что ролики есть уже у многих ее подружек и что она тоже их хочет. Мы… ну, в общем, я… я обещал ей подарить на день рождения. Он у Юльки в октябре…
        - В октябре уже может оказаться поздно кататься, а сейчас - в самый раз.
        Архипов с удивлением и даже некоторым подозрением вгляделся в лицо женщины с коньками в руках. Не покупает ли она его таким образом? Пожалуй, стоит проверить. Он склонил голову на бок, оглядел всю Майю целиком и спросил:
        - То есть ты готова дружить с моей дочерью?
        - Нет, не готова, - покачала головой она.
        - А что так?
        - Я не умею с детьми… Даже с детьми подруг у меня никогда ничего не получается. Я не умею мыслить их категориями. Они для меня как инопланетяне…
        - Зачем же тогда купила коньки?
        - Я не знаю, Дима, честное слово… Был какой-то толчок. Я зашла купить кроссовки, а там как раз выкладывали на витрину ролики… детские… Я сразу подумала о твоей дочери.
        - Но ведь может не подойти размер?
        - Я договорилась, что мы поменяем, если что… Главное, чтобы на них не катались… Это же будет сразу видно по колесам.
        Архипов взял в руки один конек. Ботинок сверкал глянцевой кожей и радовал глаза разноцветными нашлепками. Дмитрий провел рукой по колесам. Они откликнулись тихим шуршанием.
        - Ты хочешь за меня замуж? - спросил он. Проверять, так уж проверять.
        После минутного раздумья Майя ответила:
        - Нет… Впрочем, не знаю…
        - Как так? - удивился слегка уязвленный Архипов. - Все мои знакомые женщины… ну… до женитьбы… пытались повести меня под венец. Ты исключение?
        - А я вообще никогда не хотела замуж.
        - Вообще?
        - Ну… если не считать юность, когда все девчонки грезят о принцах.
        - То есть ты вообще больше не грезишь?
        - Да. Отгрезила. Ни одной своей замужней подруге не завидую. Да и вообще не знаю ни одной счастливой пары. У всех сплошные заморочки. У одной подруги муж тихо спивается, а другой - делает то же самое, только буйно, у третьей - психованный сын, которого она уже переводит чуть ли не в пятую школу, поскольку учителя от него стонут, у четвертой - дочка вечно болеет. В общем, мрак!
        - И ты не хочешь психованных сыновей и больных дочек?
        - Ага! А еще мужей-алкоголиков, бабников и бездельников.
        - То есть нормальных мужиков в принципе не существует, так, что ли?
        Майя взяла у него из рук конек, аккуратно пристроила ролики на полу у стены, обняла его за шею и тихо сказала:
        - Не сердись, Дима… Ты - это другое…
        - И что же?
        - Не разобралась еще… Понимаешь, я от всех своих мужчин очень быстро уставала и не могла дождаться, когда же они наконец от меня свалят… А сейчас я боюсь другого.
        - Чего?
        - Что ты заскучаешь по жене с дочкой и… уйдешь…
        Архипов, сморщившись, закусил губу. Майя провела рукой по его щеке, будто пытаясь ее разгладить, и сказала:
        - Не бойся. Несмотря на все, выше изложенное… - она улыбнулась, - …я не стану тебя удерживать, если ты решишь, что пора уйти.
        - Может быть, стоит попытаться удержать?
        - Ну… я стану действовать по обстоятельствам.
        - Мы подали заявление о разводе…
        - Я знаю…
        - Мне тяжело…
        - Я знаю…
        - Я всегда буду любить Юльку!
        - Я знаю…
        - А ты не сможешь с чужим ребенком…
        - Главное, чтобы ты с ней не порывал.
        - Я и не порву. Я не отдам ее… жене… Отсужу!
        - Зачем?
        - Затем, что она моя дочь, чего тебе, как выяснилось, не понять!
        Архипов высвободился из ее рук, сел на диван в неудобной напряженной позе.
        - Я не о том, Дима, - начала Майя, присев на диван чуть поодаль от него. - Хоть у меня никогда не было детей, я по подругам знаю, что они значат для матерей. Катька, например… ну та женщина, у которой чудовищный сын… она даст себе руку отрезать, только бы ее с Коленькой не разлучали. А Танюша… это у нее болеет дочка… так от нее муж собирается уйти, потому что она все время возится с Лизочкой, а ему мало уделяет внимания. И хотя Таня любит своего мужа Валерку, но, думаю, выберет девочку, если он вдруг предъявит ей ультиматум. Вот я и спросила, зачем ты хочешь отсудить дочку у жены. Она этого не перенесет. Пожалей свою Дашу…
        - Она так меня не пожалела, - сказал Архипов и опустил лицо в ладони.
        Майя подвинулась ближе и опять обняла его за плечи.
        - Как же мне тяжко, Майка… - проговорил он в свои ладони. - Удавиться охота…
        - Все пройдет, Димочка… Вот увидишь… все, в конце концов, устроится… С Юлькой будешь видеться… будешь учить ее кататься на роликах…
        - Но ведь Даша…
        - Я постараюсь помочь тебе забыть Дашу… и всегда отпущу, если что…
        Архипов резко откинулся на спинку дивана и с сарказмом бросил ей:
        - Какая же ты добрая женщина, Майя!
        - Нет… я не добрая… Я знавала по-настоящему добрых людей. Я обыкновенная… Но то чувство, что я испытываю к тебе, Дима, оно приподнимает меня надо всем мирским злом. Я хочу, чтобы тебе было хорошо.
        - А тебе?
        - А мне хорошо, когда хорошо тебе!
        - Ну… вот ведь врешь же! Альтруистов не бывает! Это все сказки! Легенды!
        - Я нормальная среднестатистическая эгоистка. Когда тебе хорошо, ты меня целуешь, а потому делается хорошо и мне! Все просто.
        Архипов наконец улыбнулся и уже почти освобожденно сказал:
        - Если бы все на самом деле было так просто…
        - А все так и есть! - Майя приблизила к нему свое лицо. - Поцелуй меня, Димочка… и, по крайней мере, на сегодняшний вечер все действительно будет просто и хорошо…

        Даша спа€ла с лица и очень похудела. Она смотрелась в зеркало и сама себе казалась временно сползшей со смертного одра. Вот она сейчас простирнет Юлькино бельишко, сварит любимую дочкину вермишель и опять уляжется туда, откуда, в общем-то, не встают. Ей вставать приходилось, потому что у нее - ребенок. А ребенок постоянно куксился, дулся и говорил, что лучше было бы навсегда остаться в лагере. Даша каждый раз отвечала, что в лагерях, к сожалению, не учатся, на что Юлька бубнила, что она и в школе учиться не хочет. И действительно, училась из рук вон плохо. Особенно безобразно обстояли дела с математикой. Девочка, надув губы и борясь со слезами, утверждала, что без папы не может решить ни одного примера и ни одной задачи. Даша пыталась ей помочь, но Юлька с перекошенным злобой лицом вырывала у нее тетрадь или учебник и уходила в свою комнату рыдать. Даша оставалась там, где находилась, и принималась делать то же самое, то есть рыдать.
        После развода Митя не вернулся в свою собственную квартиру даже за оставшимися вещами. Как уехал на «Желтом такси» с одной сумкой на плече, так Даша его больше и не видела, если не считать саму процедуру развода. В суде Архипов держался подчеркнуто вежливо и очень отстраненно. Даше хотелось крикнуть ему на весь зал: «За что ты со мной так?! Ведь это ты живешь с другой женщиной, а я одна!!! И всегда буду одна!!!»
        Разумеется, ничего подобного она ему не крикнула. Она молчала, если не считать ответы, которые обязана была давать в ходе бракоразводного процесса.
        Когда все закончилось, они с Митей вместе вышли на крыльцо здания суда, которое находилось на первом этаже обычного жилого дома. Даша успела подумать о том, как удобно его жителям разводиться, и вздрогнула от голоса Архипова, который показался ей совсем чужим.
        - За Юлькой я заеду в следующую субботу, - сказал он, глядя мимо уже бывшей жены. - Пусть ждет.
        - Она учится по субботам, - жалко пролепетала Даша.
        - Я знаю. Буду часа в три, - бросил он ей и поднял руку. Возле него вжикнула тормозами маршрутка. Буркнув: «Прощай», Архипов исчез в нутре «Газели».
        С тех пор он действительно заезжал за Юлькой в три часа дня каждую субботу, но в квартиру никогда не входил. Ждал дочку в таком же «Желтом такси», в каком тогда уехал от Даши вместе с приятной белокурой женщиной. Накануне, в пятницу, от возбуждения перед предстоящей встречей Юлька всегда с трудом засыпала, плохо завтракала и отказывалась обедать, возвратившись из школы. Она переодевалась в спортивный костюм, укладывала новые роликовые коньки в специальную сумку и ждала отца, сидя на подоконнике кухонного окна. Ни на какие вопросы не отвечала и пресекала все попытки матери с ней заговорить. Когда дочка уезжала, Даша ничком валилась на диван и дышала в подушку до тех пор, пока она не нагревалась до неприятного состояния. Слез почему-то не было. Колодец пересох. Пустыня. Сплошной песок и труха рассыпавшегося сруба.
        Возвращалась Юлька часов в десять вечера, раскрасневшаяся и возбужденная до такой степени, что так же, как и накануне, с трудом засыпала. На Дашины предложения поужинать, бросала ей через плечо, что тетя Майя ее уже покормила, да так вкусно, как она никогда не едала дома. Эти дочкины слова и особенно имя новой возлюбленной Архипова жалили Дашу во все открытые участки тела, будто злобные осы. Тетя Майя то, тетя Майя сё… Папа и тетя Майя… Тетя Майя и папа… Можно было сойти с ума, и однажды Даша почти сошла. Она вдруг крикнула дочке что было сил:
        - Ну и оставалась бы у папы с тетей Майей! Чего ж ты вернулась?!
        Юлька покраснела до такой степени, что Даше показалось: из ее ушей вот-вот повалит пар, и крикнула в ответ:
        - Ну и останусь! В следующий раз обязательно останусь!! Ты меня никогда больше не увидишь!
        После этого девочка влетела в свою комнату, и Даша услышала, как она придвигает к двери какой-то тяжелый предмет. Видимо, тумбочку, на которой стоял ночник. Ничего другого ей не удалось бы сдвинуть с места. Дверь комнаты Юльки открывалась наружу, и легкая тумбочка была абсолютно бесполезна, но девочке, видимо, казалось, что таким образом она все равно хоть как-то отгородится от матери. Первым желанием Даши было броситься вслед за Юлькой, пасть перед ней ниц, обнять за колени и умолять, чтобы она никогда ее не покидала. Она заставила себя сдержаться. Она и так стольким людям чуть не переломала жизни. Если Юльке лучше у отца с тетей Майей, разве она имеет право удерживать ее возле себя, никому не нужной жалкой неудачницы? Чего доброго, девочка заразится… Нет! Она, Даша, этого не позволит! Юлькина жизнь должна быть другой: радостной и счастливой! Если ей, матери, при этом придется пожертвовать собой - пожалуйста! Она уже стольким пожертвовала… А для дочки и жертва - не жертва…

        Всю неделю до следующей субботы Юлька с Дашей не разговаривала. Даша подъезжала к ней так и эдак, но дочка не проронила ни единого слова и каждый вечер продолжала загораживаться тумбочкой. Вечером очередного субботнего дня Даше позвонил Митя, сказал три слова: «Юлька останется у нас», и бросил трубку. У Даши практически остановилось сердце. Все. Это конец. Она жила ради дочки. Что же ей делать теперь? Как бы половчей свести счеты с постылой жизнью? Чтобы быстро, чтобы не было осечки, чтобы не остаться инвалидом кому-нибудь из родных в тягость… Впрочем, может быть, Юлька вернется вечером воскресенья? Все школьные принадлежности у нее дома. Хотя Митя может купить ей новые… Нет… Даша слышала, как дочка разговаривала с подружкой по телефону. У Юльки дома лежит сочинение по русскому языку на вечную тему «Как я провела лето». Вряд ли ей захочется писать новое. Так что есть смысл подождать воскресенья.
        Воскресным вечером вместо Юльки неожиданно пришла тетя Майя. Даша сразу узнала ее. Молодая женщина была очень привлекательной яркой блондинкой. Дашины волосы тоже были светлыми, но какими-то невыразительными. Майя казалась настоящей Златовлаской из детской сказки. Может быть, попросить у нее три золотых волоска на счастье?
        - Нам надо поговорить, - сказала Златовласка.
        Не без труда очнувшись, Даша ответила:
        - Да-да… конечно… - и, как-то излишне суетясь, провела гостью в комнату. Чтобы Майя не сказала ей чего-нибудь страшного, Даша поспешила сама назвать вещи своими именами. Когда сама, это как-то легче переносится.
        - Вы пришли сказать, что Юля хочет остаться у вас? - спросила она и, не давая женщине ответить, опять засуетилась: - Пройдемте в ее комнату… Там школьная одежда, сочинение… и все прочее…
        - Подождите, Даша, - остановила ее Майя. - Юля действительно хочет остаться у нас, но я понимаю, что вы этого хотеть не можете. Да и у девочки, думаю, это всего лишь временное желание. Я поэтому и пришла…
        - Почему поэтому? - со страхом выдохнула Даша.
        - Ну… я хотела вам сказать, чтобы вы зря не переживали. Пусть Юля поживет у нас… немного… сколько захочет… Я же… никогда против вас ни одного дурного… или негативного слова… Наоборот… - Даша видела, что женщина разволновалась. - Поверьте, у меня нет желания сделать вам больно, но и девочку надо понять…
        - Да-да, я понимаю… - проговорила Даша, которая не понимала ничего.
        - Давайте соберем ее вещички… только на первое время… думаю, что она вернется домой в ближайшем же будущем… Не так-то просто жить с чужим человеком… я имею в виду себя…
        - Да-да… - только и смогла очередной раз повторить Даша и пошла в Юлькину комнату складывать вещи. Она двигалась неловко, натыкаясь на острые углы мебели и постоянно роняя предметы. Майя помогала ей как могла. Происходящее казалось Даше ирреальным, запредельным и недоступным пониманию. Она передает свою дочку во владение любовнице Архипова… Да… Эта любовница приятна внешне, вежлива и как будто бы все понимает… Но что Даше с ее понятливости? С чем она останется? Захочет ли Юлька вернуться?
        В конце концов у Даши так затряслись руки, что застегнуть «молнию» на ярком школьном рюкзачке дочери она так и не смогла, передала его Майе и в изнеможении опустилась на диванчик. Майя застегнула рюкзак, положила его на стол и сказала нечто странное:
        - Я очень люблю Диму.
        Даша подняла на нее изумленные глаза. Что еще за Дима? Какое ей, Даше, дело до какого-то Димы! И если у Майи есть Дима, то как быть с Архиповым и Юлькой… Зачем они собирали дочкины вещи?
        - Я… ничего не понимаю… - простонала Даша и сжала руками виски.
        - Что же тут непонятного? - тоже вымученно и нервно ответила Майя. - Я сказала, что люблю вашего мужа… Хотела сказать - бывшего, но язык не повернулся… Так вот… вы должны знать: я его так люблю, что если он решит вернуться к вам - ни за что не стану препятствовать и висеть гирей на его шее…
        - Да?
        - Да… Для меня важно, чтобы он был счастлив. Поверьте, такое со мной первый раз. Я уже не юная девочка, и мужчин у меня было немереное количество… и никогда… слышите, никогда я не хотела, чтобы счастлив был… он! Обычно я думала только о себе… Поэтому, если вы, Даша, захотите… если только захотите… Все эти решения суда - пустяки по сравнению с настоящими чувствами. Все можно вернуть назад… Стоит только захотеть… Вам захотеть…
        И Даша вдруг успокоилась. Она сжала кулаки и решительно поднялась с дивана. Да! Надо прямо сейчас расставить все точки над «i»! И не потому, что эта Майя пытается выглядеть эдакой бессребреницей. Кто знает, что там в ее душе на самом деле… Даша должна наконец все для себя решить сама. Пожалуй, время пришло.
        - Я ничего не захочу, Майя, - ответила она твердым голосом без противного дрожания. - Я больше не люблю Архипова. Но… он вполне достойный человек… его есть за что любить… только делайте это вы… Мы никогда больше не сойдемся вместе, разве что… погулять с Юлей… да и то, если она мне позволит. Дочь считает виновной в разводе меня. Оно так и есть. Это я разлюбила ее отца…
        - То есть вы не в обиде на меня?
        - Нет… Я тоже буду рада, если Митя найдет в вас то, чего ему так не хватало во мне.
        - Митя…
        - Да-да… Когда он разрешит вам называть его Митей, это будет означать, что он… ваш… до конца… Это будет полной вашей победой, Майя… Я вам искренне желаю этого.
        Златовласка закусила губу, чтобы не разрыдаться. Даша взяла со стола Юлькин рюкзачок, сунула его ей в руки и сказала:
        - Я буду ждать свою дочь… Знайте это…

        Иван Андреевич Лукьянов совершенно перестал ориентироваться в пространстве. Не из-за травмы. Физически он был почти в норме. Голова болела все реже и реже, значительно улучшился сон. Но вместо физической боли где-то за грудиной поселилась другая - душевная, сосущая и изматывающая… Иногда эта боль душным ватным комком перекрывала ему дыхание, и хотелось заплакать, громко и горько, как в детстве, когда не имело никакого значения мнение окружающих.
        Лукьянов уже не раз вспоминал, как плакал, подвывая и размазывая слезы кулаком, когда дворовый хулиган Юра Ряха испортил его новенький игрушечный мотоцикл. Мотоцикл был пластмассовый, но красиво и очень правдоподобно раскрашенный. С черного сиденья гнулся к рулю мотоциклист в ярко-красном комбинезоне, блестящем шлеме, черных башмаках и огромных крагах. Ряха попросил мотоцикл посмотреть, вставил в специальный паз металлический ключик и тут же сломал его головку. Этот самый Ряха не гнушался портить чужие игрушки одной левой, а тут всего лишь хотел завести. Это было обидней всего. Если бы Юра сломал специально, можно было бы громко крикнуть ему: «Откупай!» А когда человек испортил вещь нечаянно, что ему крикнешь? Маленький Ваня был человеком справедливым и ничего не сказал Ряхе. Он взял свой мотоцикл и, с трудом сдерживая слезы, побежал домой. Отец похлопал его по плечу и заверил, что запросто все исправит, но так и не смог. Когда он стал пытаться вытащить обломки ключа, погнулся и отвалился штырь, в который ключ вставлялся. Вот тут-то Ваню и понесло. Он плакал по этому мотоциклу так, будто потерял,
к примеру, верную собаку. Объяснить, почему на него таким образом подействовала поломка игрушки, он, наверное, не смог бы. Может быть, мотоцикл был слишком красивым, может быть, Ваня еще не успел в него наиграться всласть. До сих пор Лукьянов помнил вкус тех детских слез. Они были не только горько-солеными. Они были одновременно и сладкими, потому что освобождали его от боли и обиды на судьбу.
        Сейчас заплакать было нельзя, а потому освобождения не было. Душевные страдания мучили не меньше, чем физические, а может быть, еще и сильнее. Лукьянов не знал, как себя вести и что делать дальше, чувствовал себя лишним и обманутым. Нет, дело было вовсе не в том, что Элла обманывала его все долгие месяцы болезни. Она не хотела, чтобы он вспомнил Дашу и все то, что между ними произошло. Это Иван Андреевич вполне мог понять и принять. Более того, Дашу он собирался снова забыть, как тогда в юности. Элла самоотверженно ухаживала за ним, когда он не мог вставать: кормила с ложечки, обмывала и, скорчившись на топчане, ночевала возле его постели в больнице. Это Иван Андреевич должен был оценить и оценил. Пока не вспомнил Дашу, ему даже казалось, что он наконец полюбил Эллу. Потом сообразил, что испытывает к жене всего лишь благодарность, но собирался продолжать и далее выдавать свои чувства за любовь. Оказалось, что ей уже и не очень-то нужна его любовь.
        Конечно, Элла ничего такого ему не говорила, а он больше ни разу не задал ей вопроса: «Ты влюбилась?» Они оба помалкивали о том, что их мучило, и жизнь от этого была невыносимой. Похоже, для обоих. Иногда Ивану Андреевичу казалось, что жена ждет, когда он наконец уйдет от нее. К Даше, не к Даше - значения уже не имело. А он не мог никуда уйти. Одно дело - хотеть уйти, совсем другое - сделать это. Он теперь помнил встречу с Дашей до мельчайших подробностей, соответственно - и тот момент, когда она убежала из номера «Паруса». Наверное, и Даша, решившись на близость с ним, сразу же пожалела об этом, поскольку тоже не очень-то хотела что-то менять в своей жизни. Менять всегда трудно, особенно когда есть дети, горячо любимые человечки. Как объяснить детям, почему рушится семья, которая им кажется незыблемой твердыней?
        Сейчас он особенно не мог навязывать себя Даше. Его не выписывали и периодически попугивали инвалидностью. Лукьянов сопротивлялся этому как мог и, похоже, один надеялся на свое полноценное существование.
        Кроме того, Даша может опасаться, что он подаст в суд на Архипова. Он не подаст. Никогда. Он виноват перед Дмитрием. Он соблазнил его жену. Архипов не мог знать, что он, Иван, совершенно не умел драться. Мужчине стыдно в этом признаваться, но так оно и есть. Почему-то ему никогда не приходилось участвовать ни в групповых побоищах, ни в дуэли. Именно поэтому он не умел уворачиваться от ударов и защищаться.
        Даже если бы вдруг Даша согласилась быть с ним, то… куда ее привести? Ни к Элле же с мальчишками? У него нет другой жилплощади. У него вообще ничего нет…
        Иван Андреевич возвращался домой из поликлиники раньше времени. Врач, к которому он ходил на прием, сам заболел пресловутым ОРЗ, а к другому идти не хотелось. Лукьянов ехал в автобусе и думал о том, что сейчас, пожалуй, засядет наконец за свои конспекты. Он давно хотел кое-что переделать в лекциях. Пора пришла. Надо возвращаться к полноценной умственной деятельности. Работу свою Иван Андреевич любил, а потому после принятия такого решения у него даже улучшилось настроение. Вот он сейчас включит компьютер и с наслаждением поработает в тишине. Мальчишки - в школе, Элла - на своих курсах. Прочь все проблемы и недоговоренности. Сейчас он останется один на один со своей самой верной возлюбленной - физикой.
        К удивлению Ивана Андреевича, у подъезда стояла новенькая машина жены. В дополнение к удивлению он испытал еще и чувство досады: в одиночестве поработать не удастся. Нет, Элла, конечно, не станет мешать, особенно сейчас, но он все время будет чувствовать ее присутствие и возвращаться мыслями к тому, к чему возвращаться не планировал, по крайней мере, ближайшие часа два или даже три. Что там у них случилось на курсах? Почему Элла дома?
        Элла была не дома. Она сидела в машине на водительском месте. Рядом с ней находился мужчина в милицейской форме. Вот так номер! Жена нарушила правила дорожного движения? Не может быть! Она в принципе не может их нарушить. У нее мышление такое, особое… правильное… безошибочное… Да и зачем бы гибэдэдэшнику ехать с ней к дому? Может, он и не гибэдэдэшник… Погоны старшего лейтенанта…
        Лукьянов подошел почти вплотную к машине, но ни жена, ни лейтенант, занятые чересчур напряженным разговором, его не заметили. Иван Андреевич постучал согнутым пальцем по автомобильному стеклу. Он всего лишь хотел дать знать Элле, что пришел. Она, увидев мужа, чудовищно изменилась в лице. Оно стало некрасивым от испуга. Нет… не от испуга… От ужаса. Он явственно плескался в ее глазах. Лукьянов испугался ответно. Неужели Элла кого-нибудь сбила? Насмерть? Он нервно подергал ручку двери и крикнул:
        - Элла! Что случилось?! Открой немедленно!
        Жена продолжала смотреть на него с выражением такого животного страха на лице, будто видела перед собой не мужа, а осклизлого гуманоида. Лейтенант, наоборот, выглядел совершенно спокойным и рассматривал Лукьянова с нескрываемым интересом.
        Наконец дверь открылась именно со стороны лейтенанта. Он выпростал свое крупное тело из Эллиной машины и представился:
        - Старший лейтенант Константин Ермаков.
        - В чем дело, старший лейтенант? - спросил Иван Андреевич, и тут же из другой двери выскочила жена.
        - Я тебе сейчас все объясню… - начала она, подрагивая губами. Лицо ее было серым и больным.
        - Не надо, Элла, - остановил ее Ермаков.
        Лукьянова неприятно резануло панибратское «Элла». Что он себе позволяет? Даже если жена что-то нарушила, он не имеет никакого права…
        - Видите ли, Иван Андреевич… - начал старший лейтенант, - …тут такое дело… Нехорошо его обсуждать на улице. Может быть, пройдем… к вам домой?
        - Нет! - неприятно взвизгнула Элла.
        - Пройдемте, - согласился Лукьянов и сделал широкий пригласительный жест рукой. И в самом деле, некрасиво, что жена так визжит на улице. Вон… к окну на первом этаже уже прилипла Ирина Максимовна, известная сплетница. В ее вечно воспаленном мозгу наверняка уже сложился целый мелодраматический сериал.
        И только в лифте Иван Андреевич удивился тому, что лейтенант Ермаков, оказывается, знает его имя-отчество. Впрочем, стоит ли так удивляться-то? Конечно же, Элла за какой-то надобностью назвала имя мужа. У кого же ей искать защиты, как не у самого близкого человека.
        Оказавшись в квартире, Лукьянов сразу провел гостя в комнату, усадил в кресло, сам сел напротив и спросил:
        - Чем могу служить?
        - А я вас примерно таким и представлял, - сказал лейтенант и несколько смущенно улыбнулся.
        - Простите… что вы говорите? - Иван Андреевич решил, что ослышался. Зачем милиционеру как-то его представлять? С чьих слов? Не с Эллиных же!
        - Я говорю, что таким вас и представлял, интеллигентным, вежливым и…
        - И?
        - И… каким-то незащищенным, что ли…
        - Послушайте, лейтенант! - рассердился наконец Лукьянов. - В чем дело? Не заговаривайте мне зубы! Что случилось-то?
        - Костя… не надо… - прошептала Элла, и Иван Андреевич сразу все понял. Костя… Вот он каков! Костя… Ну конечно же! Никаким другим образом Элла не могла привлечь внимание милиции, кроме как…
        - Ах… вот оно что… - растерянно произнес он, продолжая разглядывать Ермакова. Да-да… если уж Элле и менять мужа, то именно на такого… Этот Костя - полная противоположность ему, Ивану: крепкие сильные ноги, мощный накачанный торс, огромные кулачищи и простое, без претензий лицо. Пожалуй, лобик несколько узковат… Впрочем, к черту теорию Ламброзо! Самым умным учащимся колледжа, где преподавал Лукьянов, был Вадик Сергачев, огромный нескладный детина с совершенно тупым лицом и расплющенным боксерским носом.
        - Да… вот так оно получилось… - ответил уже без всякой тени смущения Ермаков. - Собственно, я пришел, чтобы… просить у вас, Иван Андреевич… руки вашей жены… в общем…
        Растерявшийся от такой откровенности, Лукьянов перевел взгляд на Эллу. Она скорчилась в углу дивана, закрыв лицо руками. Ее плечи вздрагивали.
        - Но… она почему-то не радуется… - сказал Иван Андреевич, кивнув в сторону жены. - Как же я могу вас… так сказать… благословить, если… если невеста в слезах?
        - Это слезы счастья, - заверил его Ермаков. - Тем более что…
        - Что?
        - Ну-у-у… Вы тоже сможете наконец стать счастливым.
        - То есть?
        - Элла говорила, что вы любите другую женщину, а потому все может устроиться самым наилучшим образом для всех.
        Лукьянов не нашелся что ответить. Не вываливать же на незнакомого человека свои сомнения и страхи. Он смог только, как дятел, продолдонить:
        - Да-да…
        - То есть вы в принципе согласны на мой брак с вашей женой?
        - На брак? Да-да… Если Элла так хочет…
        - Не сомневайтесь, - в очередной раз заверил его старший лейтенант и поднялся с кресла. - Так что… я пока пойду… служба, знаете ли, не ждет… А вы решите с Эллой те вопросы, которые просто необходимо решить… Ну… вы понимаете…
        Лукьянов качнул в знак согласия головой. Лейтенант усмехнулся и покинул квартиру. Иван Андреевич так и остался сидеть в кресле, Элла - в углу дивана. Довольно долго в комнате висело напряженное молчание, которое, конечно же, разорвала Элла:
        - Ну не молчи, Ваня!!! - крикнула она. - Скажи же хоть что-нибудь!
        - Что тут скажешь…
        - Ты же умный! Найди какие-нибудь слова!
        - Что-то никак не находятся… Ты его любишь, Элла?
        - Какая тебе разница? Ты-то меня не любишь!
        - А он?
        - Он любит…
        - Ты уверена?
        - Да!
        - Очень тяжело жить даже с любящим человеком, если сам к нему не испытываешь подобных чувств, - наконец изрек Лукьянов.
        - Это ты о себе? - усмехнулась Элла.
        - И о себе тоже. По-моему, мы теперь можем говорить вполне откровенно. Впрочем, думаю, что не сказал тебе ничего нового. Ты и так все знала. До последнего надеялась разбудить во мне ответную любовь, пока любила сама. Разве не так?
        - Допустим…
        - Но если ты не любишь этого старшего лейтенанта, то… пожалуйста, не делай глупостей. Тебе не станет лучше в замужестве с нелюбимым.
        - Мне с тобой… ужасно, Лукьянов! - выкрикнула Элла. - Я с ума схожу! А Костя… Он совершенно другой! С ним я чувствую себя женщиной! Я давно отвыкла от этого! Я привыкла все тащить на себе, а он… Он готов сам… понимаешь…
        - А ты уверена, что тебе понравится быть под мужским каблуком?! Ты не просто привыкла мной руководить. Тебе это нравится. Это стиль твоей жизни: дома… на работе… все у тебя в подчинении. Тебе нелегко будет… подчиняться самой… Думаю, быстро надоест быть рабой и… гражданочкой…
        - В каком смысле - гражданочкой?
        - Ну… он же милиционер.
        - Он скоро перейдет на другую работу.
        - В душе он все равно останется милиционером.
        - И что ты предлагаешь?
        - Ничего. Тебе решать…
        - А ты? Ты разве не хочешь вернуть себе эту… Дашу?
        - Знаешь, мне кажется, что Даша - такая же размазня, как и я. У них в семье наверняка за главного был Архипов, который, как и твой Костя, все брал на себя. На что ей я? Гнилая интеллигенция… Ничего не умею, ничего не могу… даже подраться за любимую женщину…
        - Значит, все-таки любимую?
        - Пожалуй… Не могу забыть ее, как ни стараюсь… Честное слово, готов выдержать еще один удар по черепу, только бы забыть…. Ты уж прости меня, Элла.
        - Значит, развод, Лукьянов?
        - Как скажешь.
        Элла неловко дернула своей красивой головой и уже значительно тверже сказала:
        - Значит, развод.
        - А дети?
        - Не знаю… Как-нибудь объясним. Не мы первые разводимся…
        - Ты же разрешишь мне с ними встречаться?
        - Разумеется. Я здравомыслящий человек.
        - А жилье? Вы будете жить здесь?
        - Знаешь, этот Костя… он очень прямой человек… Для него почти не существует условностей. Он, когда сделал мне предложение, сразу предложил еще и обменяться квартирами.
        - В смысле? - удивился Иван Андреевич.
        - В том смысле, что нас останется четверо… ну… с детьми и с ним… с Костей… А ты… пока один… У него однокомнатная квартира, но большая… хорошая… Если ты не против…
        - Делайте что хотите, - Лукьянов махнул рукой и вышел на лоджию, которую уже успели отремонтировать. Да-а-а… Теперь на ней будет делать силовую гимнастику старший лейтенант милиции Константин Ермаков. Впрочем, дизайн все равно Ивана Андреевича не очень устраивал. А та гроза… она была неспроста. Молнии как бы проводили пространственную черту между ним и Эллой. Они должны были расстаться. Блеск, гром и ливень были как раз по этому поводу. Впрочем, к черту молнии и всяческую мистику! Все просто и прозаично. Он никогда не любил свою жену. Он всегда любил одну лишь Дашу.

        В однокомнатной квартире старшего лейтенанта Иван Андреевич освоился с трудом. Она действительно была хорошей: большой и светлой. Ермаков успел отделать ее по последнему слову дизайнерской мысли, что Лукьянову не очень нравилось. Он был традиционалистом. От привычки, что в комнате обязательно должен находиться платяной шкаф внушительных размеров, Лукьянов избавиться никак не мог. По утрам он неизбежно направлялся в ту сторону, где в их с Эллой квартире стоял шкаф. При очередном обнаружении его отсутствия он каждый раз чертыхался и направлял свои стопы в узенький пенальчик гардеробной комнаты. Не нравилась ему и кухня, плавно переходящая в холл, а в остальном его все более-менее устраивало. Вместо лоджии в Ермаковском жилище был балкон, на котором Иван с Михаилом полюбили по вечерам дышать свежим воздухом. Квартира находилась в недавно освоенном строителями районе, а потому из нее открывался прекрасный вид на узенькую речушку, летом утопающую в зелени, а сейчас, осенью, отражающую в своих медленных водах желтую, рыжую и багряную листву.
        Михаила Лукьянов у Эллы отвоевал. Собственно говоря, кот и не был ее слабостью. Она, помешанная на чистоте, его вообще не очень-то любила. Только терпела из-за Ивана. Когда-то полосато-серого тощего котенка принесли домой с улицы мальчишки и рыдали в два голоса до икоты, когда Элла выбросила его за дверь. Лукьянов тогда лично сходил за этой невзрачной тварью, собственноручно вымыл малыша в дезинфицирующем растворе, который спешно приготовила жена, потом (опять же по настоятельному требованию Эллы) съездил с ним в ветеринарную лечебницу, после чего котенок, похоже, стал считать его кошкой-мамой или, возможно, папой. Сыновья очень скоро утратили к Михаилу всякий интерес, а Лукьянов к нему неожиданно для самого себя привязался. Толстый гладкий кот, который в конце концов вылупился из тщедушного котенка, тоже признавал одного лишь Ивана Андреевича. Эллу он старался избегать, а иногда даже позволял себе нагадить в ее туфли, если она забывала их убрать в обувной шкафчик. Может быть, помнил, что именно эта женщина некогда выбросила его за дверь.
        Иван Андреевич почесал верному Михаилу за ушком, потом толстенькую короткую шею, вздохнул и подумал о том, что живет какой-то ненастоящей жизнью - чуждой ему и ненужной. Он все время выполняет чью-то волю и чужие желания. Конечно, квартира Ермакова неплохая, но из этого района трудно добираться до колледжа. И вообще, в той квартире у него был свой любовно обустроенный угол, с компьютером и книжными полками. В этой он занимался подготовкой к лекциям на кухне. Элла презентовала ему свой ноутбук, который тоже не нравился Лукьянову. Он был рабом привычек. Ему нравилось легкое жужжание вентилятора старого компьютера, на системном блоке которого стояла фотография мальчишек. Он любил смешное пластиковое клацанье принтера, который любовно выбрал сам. Теперь он распечатывал материалы в колледже, что его каждый раз злило.
        Сашка с Сережкой долго никак не могли взять в толк, что случилось с папой и мамой и почему в их доме поселился шумный дядя Костя. Потом как-то попривыкли. Все ко всему попривыкли. Только сам Лукьянов ни к чему привыкнуть никак не мог. Ему казалось, что он временно что-то пережидает на задворках Питера, что вот-вот произойдет нечто кошмарное и окончательно сломает ему жизнь. Хотя… куда уж больше…
        О Даше он старался не думать. Конечно, она приходила к нему в снах, но по утрам он запрещал себе эти сны вспоминать. Все в прошлом. Все позади. Впереди ничего нет, кроме посиделок с Михаилом на балконе и работы. Хорошо, что хоть работа по-прежнему доставляет ему удовольствие. Сегодня у него вообще-то должен быть выходной, но математичка Анна Петровна Вяземская попросила заменить ее на последней «паре» у второкурсников. Иван Андреевич согласился. Чего бы ему не согласиться? Он человек бесконечно свободный.
        Дописав последние вопросы к зачетной работе, он выключил ноутбук, сыпанул в Михаилову миску сухого корма и поехал в колледж.

        - Вот спасибо, Ванечка Андреич! - проворковала Анна Петровна, когда Лукьянов зашел в преподавательскую. - Так выручили, так выручили…
        - Пустяки, - отмахнулся он.
        - Ничего не пустяки! Кроме вас, никто не согласился, между прочим! Такие прямо все деловые!
        - У всех действительно своих дел невпроворот, Анна Петровна.
        - Да знаю я! - Теперь отмахнулась она. - Вот сейчас чайку глотну и побегу! С сыном - прямо беда! Взрослый мужик, а расклеился как ребенок! Его… ну… возлюбленную… увезли вчера на «Скорой»… Он там с ума сходит. Просил, чтобы мы вместе сходили к ее лечащему врачу. Я ему говорю, что беременность - дело житейское, иногда надо и на сохранении полежать, а он… совершенно никакой…
        - Ваша невестка ждет ребенка? - исключительно из вежливости спросил Лукьянов.
        - Да какое невестка, Ванечка! Если бы невестка, я бы этот колледж к черту бросила и занялась бы наконец внуками. Старшую-то мне не дали понянчить, сами развлекались, а уж со вторым-то моя помощь наверняка пригодилась бы.
        Иван Андреевич смотрел в лицо Вяземской с деланым интересом. Его совершенно не интересовали внуки Анны Петровны, но она принялась пояснять:
        - Вы просто забыли, Ванечка! Я же вам жаловалась, что мой Митюша не так давно развелся. Они с женой были такой хорошей парой и вдруг - бах! - развод! Меня чуть инфаркт не сразил. Честно говоря, я думала, что это невестка во всем виновата… Какой-то она последнее время была квелой… все в сторону косила… А теперь смотрю: она все одна да одна, а Митюша - с другой женщиной… Такие вот вы, Ванечка, непостоянные люди - мужчины… - Анна Петровна сделала последний глоток, убрала чайный бокал в свой шкафчик и принялась подкрашивать губы. Потом глянула на себя в зеркало, очень себе понравилась и, с сочувствием посмотрев на Лукьянова, вдруг взяла его под руку и отвела к окну.
        - Послушайте, Ванечка, - начала она. - Мне, конечно, сейчас некогда, но я не могу не сказать, что вы, голубчик, очень плохо выглядите.
        Иван Андреевич попытался возразить, но темпераментная Анна Петровна диалогов не любила. Она всегда должна была выступать соло.
        - Да-да! И не спорьте! - убежденно произнесла она. - Со стороны виднее. Знаете… - она снизила голос до заговорческого шепота, - …вам тоже надо завести женщину… В этом смысле мой сын прав… Это, знаете ли, здорово лечит… Ну-у-у… я имею в виду мужчин…
        Лукьянов уже не знал, как и отвязаться от назойливой коллеги. Он десять раз пожалел, что согласился ее заместить. Эк она придумала: завести женщину… Он уже давно завел себе… Михаила…
        - Вы не опоздаете? - дипломатично намекнул он распалившейся женщине, но Анну Петровну не так-то просто было сбить с намеченного пути.
        - Они там… в общем… подождут… Ей же еще не рожать… А вы… Словом, в отношении вас… мне пришла в голову удивительно счастливая мысль…
        Лукьянов откровенно, уже без всякой дипломатии сморщился, но математичку это нисколько не огорчило. Она еще крепче вцепилась в его рукав и зашипела в ухо, обдавая его душными волнами крепких сладких духов:
        - Дело в том, что невестка… ну Митюшина бывшая жена… фу-ты… как мне не нравится слово «бывшая», но… В общем, она очень хорошая женщина. Мне жаль, что у сына с ней что-то не получилось… Вы меня понимаете?
        Иван Андреевич и не собирался понимать. Ему хотелось только одного: чтобы поскорей прозвучал звонок, и можно было распрощаться с надоедливой теткой. Но поскольку звонка не было, «надоедливая тетка» продолжала атаку:
        - Так вот! Я вам предлагаю, Ванечка, познакомиться с Дарьей! И не надо так нервничать! - Она припечатала его своим тучным и жарким боком к подоконнику. - Она вам непременно понравится, и вы перестанете выглядеть так, будто похоронили всех своих родственников одновременно!
        Последнее ее слово наконец заглушил звонок, которому Лукьянов обрадовался, как никогда, но математичка его из-под своего бока так и не выпустила.
        - Да! Звонок! Я слышу! Но… - Свободной от Лукьянова рукой она покопалась в сумке, которая, к несчастью, стояла здесь же, на подоконнике, и вытащила какие-то смятые клочки. Их она сунула в руки совершенно изнемогшему под ее бременем Ивану Андреевичу и сказала: - Вот! Это фотография Митюши с Дарьей. Он, видите ли, разорвал ее пополам и в ведро выбросил, а я вытащила… Негоже, чтобы живые люди в мусоре валялись… В общем, вы посмотрите на Дарью, прикиньте… А потом мы с вами обо всем договоримся… - Вяземская посмотрела на настенные часы, громко ойкнула и, отпустив наконец Лукьянова, бросилась вон из преподавательской.
        Иван Андреевич машинально глянул на один из обрывков фотографии и вздрогнул так, что заломило в травмированном виске. С мятого клочка на него смотрело улыбающееся лицо Архипова. Лукьянов зажмурился и потряс головой. Когда он снова открыл глаза, лицо Дмитрия с обрывка фотографии не пропало. Иван Андреевич суетливым жестом сунул «Архипова» в карман джинсов и разгладил на подоконнике второй клочок. На нем была Даша…
        Конечно же, Лукьянова сразу резануло имя бывшей невестки Анны Петровны. Он тут же вспомнил свою Дашу, но не мог даже предположить, что именно она была ее невесткой. Надо же, как близко они все время были… Теперь Иван Андреевич вспомнил, как общительная математичка рассказывала про сына и его жену, про их дочку… Как же зовут девочку? Впрочем, неважно… Но Вяземская… Вяземская… А сын Архипов… Хотя, все понятно… Анна Петровна обожала свою дворянскую фамилию, помнится, даже утверждала, что они ведут свой род от того самого Вяземского… который поэт Золотого века… именно потому и не захотела брать фамилию мужа. А ее Митюша… Конечно! Дмитриев часто зовут Митями…
        Сын Вяземской развелся… Митюша развелся… У него другая женщина, которая собирается рожать… Развелся… Архипов развелся?
        У Лукьянова потемнело в глазах. Он медленно опустился в кресло на колесиках, которое кто-то, вставая из-за компьютера, небрежным движением послал к окну. Под тяжестью тела Ивана Андреевича кресло резко сдвинулось в сторону и подлокотником сбросило со столика пачку тоненьких тетрадок. Они рассыпались по полу, но преподаватель физики не заметил, что топчет лабораторные работы той самой группы, в которой именно сейчас он должен был замещать математику.
        Если Архипов развелся, значит… значит… Что же это значит, черт возьми? Да это же значит, что Даша свободна… что у него есть шанс… Или нет шанса? Может быть, у Даши уже тоже есть мужчина?
        Иван Андреевич вытер ладонью сразу вспотевший лоб и неожиданно поймал свое отражение в зеркале, в которое несколько минут назад смотрелась моложавая и энергичная Анна Петровна. Из глубин этого же самого серебристого стекла на Лукьянова смотрел бледный синюшный мужчина с запавшими глазами и перекошенным ртом. Кому такой нужен? Никому… Но Даша… Не может быть случайностью все то, что с ними происходит! Он пришел замещать Вяземскую, чтобы она показала ему фотографию Даши и сообщила, что его первая и единственная любовь свободна! Все неспроста! Где-то… наверху… все-таки распорядились… Те, на небесах, которые назначены приглядывать за браками, наконец осознали свои ошибки и решили реабилитироваться!
        Дверь преподавательской распахнулась от хорошего пинка и смачно ударилась о стену. Лукьянов в очередной раз вздрогнул. В дверь заглянул Стасик Усачев, староста группы, которая дожидалась физики.
        - О! - с непонятной интонацией провозгласил Стасик. - Вандрейч! А физика будет?
        Слово «будет» прозвучало уже с явной надеждой на то, что ее не будет. Лукьянов вытер влажное лицо и глухо сказал:
        - Не будет, Усачев… Мне что-то нехорошо… Иди…
        Идти Стасик не мог. Его переполнила самая непосредственная детская радость, которую он, подпрыгнув и с шумом шмякнувшись обратно на пол, выразил в громогласном «Ура-а-а-а!», после чего, как конь, помчался в кабинет, где ждала его группа. Из соседней аудитории выскочила заведующая учебной частью Ирина Максимилиановна и влетела в преподавательскую с моделью атома углерода в руках.
        - Что? Что случилось, Иван Андреевич? - выкрикнула она.
        - Что… Я отпустил 215-ю группу, Ирина Максимилиановна… Пришел заместить Вяземскую, но… не могу… - Он оттянул рукой ворот рубашки, который его душил.
        Завуч отбросила на диван модель атома и подскочила к Лукьянову.
        - Может… «Скорую»?! - встревоженно спросила она.
        - Нет-нет! - остановил ее Иван Андреевич. - Сейчас все пройдет…
        - Вот ведь зря вы так рано вышли на работу… Ваша травма… Такими вещам не шутят, Ванечка…
        - Ничего… Я приспособлюсь… Дома еще хуже… Простите… Можно я пойду?
        - Конечно… Но… давайте я попрошу Усачева вас довести…
        - Не надо, - уже твердо сказал он, виновато улыбнулся и пошел к выходу.
        На крыльце колледжа в его лицо дохнул уже довольно холодный осенний ветер. Лукьянов быстро застегнул куртку и поднял воротник. Итак… Что же сделать? Пойти сразу к Даше? Или все еще раз хорошенечко обдумать? Собственно, о чем еще думать, когда и так все понятно: они с Дашей наконец свободны от своих неудачных браков, а потому… А что же потому? Сможет ли он, недотепа и неудачник, составить Дашино счастье? Но ведь им было хорошо вдвоем в том отеле, в «Парусе»! Да, но совместная жизнь это не только интим… ох, не только… И потом… Даша с Архиповым могли как-то разменять жилплощадь. Вот ведь он живет же сейчас в совершенно другом месте…
        Испугавшись, что не найдет Дашу, Иван Андреевич опять почувствовал слабость во всем теле. Нет! Он должен ее найти! Ему без нее не жить! Впрочем… Вяземская… Надо же - Вяземская собиралась его свести со своей бывшей невесткой! С ЕГО единственной женщиной! Нет! Он Анне Петровне этого не позволит! Он сам придет к Даше. Вот прямо сейчас. Если они действительно написаны друг у друга на роду, то она, несмотря на разгар рабочего дня, непременно будет дома и в той самой квартире, которую Иван знает. Он же провожал ее… Да! Только так!
        Лукьянов соскочил с крыльца и быстрым шагом направился в сторону метро. Его обгоняли счастливые учащиеся временно свободной группы № 215.
        - До свидания, Вандрейч!
        - Не болейте, Вандрейч!
        - А завтра физика будет?
        - А давайте и завтра физики не будет!
        Лукьянов отвечал рассеянно, потому что ему было не до любимой физики. А в таких обстоятельствах стоит ли загадывать на завтра? Он ведь не знает даже того, что будет с ним сегодня, через час… Кстати, лучше об этом не думать. Надо просто сосредоточиться на передвижении. Сейчас он совершает самый главный бросок в своей жизни. Важно, чтобы ничего не помешало и не задержало, потому что если задержит, то все: Даша куда-нибудь уйдет, а он больше не сможет пережить без нее ни дня. Потому только вперед! На эскалаторе не стоять! Бежать! Как можно быстрее! Теперь в переход! До чего же много народу! И в электричке давка… душно… Опять эскалатор… Черт! Как же тяжело забираться, как в гору… Все же травма дает еще себя знать… А на улице слишком промозгло… Ветер в лицо… Мешает… Как же все мешает… Может, подъехать остановку на автобусе? Нет… Автобус придется ждать, а останавливаться нельзя!

        - Ваня? - выдохнула Даша и, побледнев, прислонилась к дверному косяку.
        Тяжело дышащий Лукьянов не мог ничего сказать. Он в изнеможении прислонился к стене подъезда, потирая рукой пульсирующий сосуд на виске. Все… Он успел. Даша дома…
        Первой очнулась она:
        - Тебе плохо?
        Он, смущенно улыбнувшись, покачал головой и ответил:
        - Мне только с тобой и хорошо…
        Даша подошла к нему и отвела руку от виска. Видимо, нервное биение жилки было заметно, потому что она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в висок.
        - Да-а-аша-а-а… - прошептал Лукьянов, будучи еще не в силах заключить ее в объятия.
        Она схватила его за руку и втащила в квартиру. Иван привалился спиной к захлопнувшейся двери и с совершенно счастливой улыбкой еще раз протянул:
        - Да-а-аша-а-а…
        Она улыбалась.
        - Я люблю тебя… - Лукьянов с удовольствием сказал эти самые главные слова. - Всю жизнь любил…
        Даша подошла к нему так близко, что он мог видеть только ее расширившиеся глаза, и сказала:
        - И я люблю тебя, Ванечка… так люблю… всегда любила…
        Дальше говорить стало невозможно, потому что за поцелуями не говорят. Поцелуями переливаются друг в друга, с их помощью растворяются в пространстве и даже выпадают из времени. Именно это и случилось с Лукьяновым и Дашей.