Счастливчики Лиз Лоусон
        Год назад жизнь Мэй превратилась в кошмар. Она пережила трагедию: стрельбу в старшей школе. Среди погибших был и ее брат-близнец.
        В новой школе Мэй знакомится с Заком, не подозревая, что его мать защищает в суде того самого стрелка. От Зака отвернулись одноклассники, любимая девушка встречается с его лучшим другом.
        Дружба с изгоем помогает Мэй бороться с преследующими воспоминаниями. Но смогут ли молодые люди сохранить зародившееся чувство, когда раскроются мрачные тайны каждого из них?
        Лиз Лоусон
        Счастливчики
        Посвящается моим родителям: спасибо, что всегда в меня верите.
        (И, мам,  - прости за все ругательства в книге)
        Ты все еще дышишь? Тебе повезло,
        Ведь многие только хрипят тяжело.

    Daughter, «Youth»
        Liz Lawson
        THE LUCKY ONES
        Text Jacket art
        
        Глава 1
        Мэй
        Несусь через лужайку, щурясь в почти кромешной тьме. Фонарь за спиной отбрасывает свет, но очень слабый.
        Облака заслоняют луну.
        На бегу провожу ладонью по лбу - тот мокрый. На улице жарко как в аду, хотя январь в Лос-Анджелесе должен хоть что-то значить. И вот так уже несколько недель, жарко и безветренно. Затишье перед землетрясением, как говорит бабушка Люси, хотя я продолжаю ее уверять: научно доказано, что землетрясение предсказать нельзя.
        Я одна. Люси бросила меня после нашего позднего ужина и пошла домой. Не могу ее винить, все-таки утром нам в школу - мое первое появление в новом заведении с тех пор, как меня почти десять месяцев назад выкинули из старого. Мне, наверное, тоже пора на боковую, но сперва надо кое-куда заскочить. Да и все равно со сном у меня большие проблемы.
        У Люси случился бы припадок, знай она, куда я направилась.
        С тех пор как мы вычислили, что Мишель Теллер установила сенсорные фонари на свой гараж, подруга стала еще боязливее («блин, Мэй, я тебя люблю, но нам надо сто раз подумать, прежде чем лезть в это дело»), и я все понимаю - правда, понимаю,  - но для меня игра стоит свеч. Люси со мной не согласна, и как бы я ее ни любила, сколько бы ни поверяла ей мысли, которые лезут в мою больную голову, всего я ей не рассказываю.
        Вот как сегодня. Когда я позвонила и предложила вместе поужинать, то не уточнила, с чего вдруг.
        Сегодня днем я впервые за выходные проверила почту - и да, в ящике меня ждало очередное письмо.
        Стоило мне его увидеть, как внутри все похолодело. Я схватила конверт, рванула наверх, запихала под одежду в шкафу, а потом побежала в ванную, и меня стошнило. После чего я упала на кровать с пульсирующей от боли головой. Но даже через всю комнату чувствовала гребаное письмо, точно пресловутый стук сердца. Их теперь так много; они спрятаны по всей комнате, следят за мной из ящика стола, шкафа, каждой дыры и щели моей спальни. Стоит по-настоящему уснуть, как обычный нормальный человек,  - и они пробираются в мои сны, превращая те в кошмары. Я не смогла долго лежать. Вскочила с кровати и решила навести порядок, но не продвинулась дальше бесцельной беготни туда-сюда по заваленному вещами ковру.
        Вот откуда взялся звонок Люси. Вот почему я не пойду домой, как она. Мне нужно это сделать - только так я могу сгладить острую память об этих письмах.
        Наконец дохожу до двери гаража, но тут перед глазами встает образ: мой брат-близнец Джордан лежит навзничь на полу репетиционной своего джаз-банда, из-под него течет густая, ярко-малиновая кровь и впитывается в грязный серый ковер. На мгновение теряюсь, прогоняю картину, запихиваю ее поглубже и подхожу слишком близко к дому. Я знаю, что так делать нельзя; за последние месяцы я стала экспертом по планировке окрестностей дома Теллер и их системе освещения, но, как обычно, все порчу.
        Вспыхивает прожектор, и на долю секунды я застываю на месте, словно одно из тех глупых животных, что замирают в свете фар и неминуемо гибнут.
        Несколько долгих секунд спустя до моей тупой головы доходит, что торчать здесь, в кругу яркого света, не лучшая мысль. Заставляю себя двигаться дальше. Ныряю за угол и прижимаюсь к штукатурке здания. Так сильно сжимаю баллончик с краской, что пальцы белеют и становятся видны в темноте. Глубоко дышу, как учит меня психиатр, доктор Макмиллен,  - вдох на четыре счета, такой же выдох,  - и сердце начинает успокаиваться.
        Пытаюсь представить, что бы сказала Люси, окажись она здесь. Кроме очевидного «Осторожнее, Мэй, ну ты и балда».
        Велела бы отправляться домой? Заорала бы, что я трусиха?
        Будь она здесь, мы бы вместе неслись сквозь ночь, но за последние недели Люси все чаще увиливает и предоставляет мне самой решать проблемы.
        Дыхание выравнивается, можно двигаться дальше. Надо держаться начеку, не отвлекаться на воспоминания. Как там говорится в «Искусстве войны», которое я нашла в куче вещей Джордана у него в комнате спустя месяц после его смерти?
        Посреди хаоса есть еще и возможность.
        А тот чувак, Сунь-Цзи, знал, о чем писал. Вот как я впервые пришла к этой мысли - способу показать ублюдочной адвокатессе, взявшейся защищать того психопата, что она глубоко не права. Вычитала в книге. Я решила, что раз я нашла ее в вещах Джордана, это вроде как знак.
        Я почти уверена, что в ту ночь кто-то из нас впервые зашел в его комнату с тех пор, как все произошло. Даже сейчас, одиннадцать месяцев спустя, мама все еще отказывается идти туда, отказывается разбирать его вещи, и иногда - в тех редких случаях, когда родители оба дома,  - я слышу, как они с папой спорят об этом глубокой ночью, пока я ворочаюсь без сна.
        Темнота снова воцаряется над проезжей частью, и я решаю, что безопасно потрясти баллончик, даже если каждый раз, когда твердый шарик ударяется о дно, это похоже на пушечный выстрел. Ребята, сейчас двадцать первый век и все такое, неужели нельзя изобрести более тихий способ взболтать краску, тем более что, по моему опыту, никто и никогда не использовал ее… скажем так, в абсолютно законных целях.
        Хотя я бы сказала, что цели, для которых я ее использую, соответствуют моему моральному кодексу и что каждый получает то, чего заслуживает.
        Стою перед гаражом и уже дописываю последнюю букву (краска еще стекает по двери), когда вдруг сзади раздается шелест. На секунду перед глазами всплывает лицо Дэвида, и хотя я знаю - знаю,  - что он сидит за решеткой в исправительном учреждении «Башни-близнецы» в центре Лос-Анджелеса, все равно подпрыгиваю примерно на двадцать футов в воздух и так быстро разворачиваюсь, что путаюсь в собственных ногах. Тяжело плюхаюсь на дорогу, обдирая ладони, и снова загорается проклятый прожектор, ослепляя меня сверху. Сердце выдает миллион ударов в минуту, слезы скапливаются в уголках глаз. Я щурюсь от внезапного света, пытаюсь встать, практически получаю сердечный приступ, но тут слышу тихое «мяу», и что-то трется о мою ногу.
        Зараза. Да это просто чертова кошка.
        Падаю обратно на дорогу в луче прожектора, чтобы отдышаться и не дать внутренностям убежать прочь по улице. Мне даже все равно, увидит ли меня кто-нибудь. Конечности будто налились свинцом. Кошка, не подозревая, что едва не убила меня менее десяти секунд назад, по-хозяйски забирается мне на грудь и начинает месить лапами толстовку.
        - Боже.  - Ничего не могу с собой поделать: меня душит смех, и приходится сжать губы, чтобы звук не вырвался изо рта.  - Киса, ты меня до полусмерти напугала, без шуток.  - Провожу ладонью по ее шкуре и понимаю, что на спине кошки осталась слабая красная полоса. Смотрю на свою руку и вижу, что та измазана краской от пальцев до локтя. Должно быть, я с испугу брызнула на себя.
        Эта последняя часть ночи вообще идет не по плану. Устрою Люси выволочку, как можно было меня бросить? Устала она, домой захотела, ага.
        Ну а кошке придется смириться с новой мастью.
        От капли красной краски еще ни разу никто не умер, верно? (На самом деле я понятия не имею, но придется пока в это поверить, иначе мне светит перспектива отмывать кошку в темноте.)
        Я все еще лежу здесь, на дороге, и кошка тычется носом мне в лицо, когда прожектор затухает, оставляя меня в темноте.
        Глава 2
        Зак
        СУКА
        Первое, что я вижу, выйдя из дома,  - красные буквы. Еще не до конца высохшая краска стекает на асфальт подъездной дорожки. Первый день после зимних каникул - что за отличное начало семестра!
        Буквы большие - на самом деле, огромные - и тянутся через всю дверь гаража.
        Вижу их и замираю как вкопанный. Гвенни с писком впечатывается в мою спину.
        - Зак, какого хрена?
        Ее светлые кудри в полном беспорядке, сплошные колтуны. Делаю мысленную пометку добыть ей расческу получше. Еще один пункт в списке «что должен делать родитель, а придется мне».
        Сестренка думает, что уже взрослая и имеет право ругаться, раз перешла в старшие классы и проколола пупок в каком-то непонятном салоне возле Венис Бордуолк.
        А вот чего Гвенни не понимает, так это того, насколько она еще юна. Как сильно ей хочется оставаться маленькой. Качаться на качелях на заднем дворе и не видеть надписи, подобные той, что в который раз возникла на стене нашего дома.
        Она стоит позади меня и сверлит взглядом мой затылок.
        - Гвенни, вернись в дом.  - Я разворачиваюсь и пытаюсь затолкать ее обратно, но сестра слишком шустрая.
        Она ныряет у меня под рукой и застывает на крыльце.
        - Что это?  - Щурится; не надела очки, а линзы я ей пока запретил, пусть сперва научится снимать их на ночь.  - Они снова здесь были? На нашей дорожке?  - Ее голос становится тоньше, дыхание короткими толчками вырывается из груди.
        - Вернись в дом.  - Я стараюсь сохранять спокойствие, но почти рычу, и Гвенни напрягается.
        - Там написано «сука»!  - пищит она, сама на себя не похожая. Такой голосок преследовал меня в детстве, когда сестренка хотела со мной поиграть.
        Я вздыхаю.
        - Гвен. Это ерунда. Та же самая мерзость, что люди повадились писать с тех пор, как мама взяла то дело.
        - Но… это же наш дом. Опять. Они приходят и приходят, Зак! Пока мы спим внутри! Стоят здесь, а мы даже ничего не знаем.  - Гвенни всхлипывает и поворачивается ко мне, слезы собираются в уголках ее глаз.  - Надо сказать папе.
        Провожу рукой по волосам и тяну себя за пряди. Пытаюсь думать. Отец еще спит наверху. Мне приходится вытаскивать сестру из кровати, везти в школу, проверять, поужинала ли она, все ли домашние задания сделала, вовремя ли сдала их. И в каникулы: доставить Гвенни в торговый центр, заказать еду на двоих, стоять у сестры над душой, пока она не прочитает нужные книги.
        Понятия не имею, в какой момент стал ее опекуном. Когда мама взяла то дурацкое дело и семья стала предметом пересудов местных сплетников? Когда начался этот гребаный вандализм, мутировавший из злобных записок, оставленных в почтовом ящике, в граффити на доме и засыпанную солью лужайку? Когда Гвен стала просыпаться посреди ночи от кошмаров? Или это началось намного раньше? Мать всегда мало бывала дома, но можно сказать, что и отец уже долгие годы присутствовал рядом с нами лишь номинально. Когда его уволили пять лет назад, вместо того чтобы искать новую нормальную работу, он решил продолжить карьеру музыканта в свои сорок пять.
        Никто, кроме разве что него самого, и не удивился, когда ничего не получилось, и шесть месяцев назад отец превратился в бесполезную кучу кожи и костей. Полное отсутствие поддержки со стороны мамы тоже не помогло. Она, как обычно, игнорировала ситуацию и, насколько я вижу, начала воспринимать мужа как третьего ребенка. Роль, которую он с готовностью принял, роль, которая затмила его амплуа, ну, знаете, ОТЦА. Нам с Гвен так повезло.
        - Папа спит.  - Я смотрю на его темное окно.  - Пошли в школу. Я напишу ему, чтоб знал, чего ждать, когда спустится.
        Если он сегодня спустится.
        - И мы просто… так все и оставим? Надпись? А вдруг соседи увидят?  - спрашивает Гвен.
        Учитывая, что уже рассвело и на стоянке в квартале от нас дети ждут автобус, полагаю, это шило уже в мешке не утаить, но сестру я расстраивать не собираюсь. Да и соседи, пожалуй, уже привыкли, хотя точно не знаю - они отворачиваются от нас, как и все прочие в городе.
        - Не обращай внимания, хорошо?  - Закидываю тяжелый рюкзак на плечи и обхожу Гвен, а она все стоит, точно статуя из льда и страха. Кладу руку ей на плечо.  - Гвенни. Идем. А то опоздаем.
        - Ну и пусть. Ненавижу это место,  - так тихо бормочет она, что я только чудом улавливаю сказанное.
        Стискиваю зубы и отворачиваюсь, делая вид, будто не услышал, будто обжигающие крылья ветра унесли слова прежде, чем те достигли моих ушей. Подхожу к машине и снимаю с блокировки дверь.
        Позади несколько мгновений висит тишина, а потом раздается топот - сестра бежит ко мне.

* * *
        Мы заруливаем на школьную парковку, и мне приходится напрячься, чтобы вспомнить, где же мое место. Приезжаем сюда каждый день, но я все еще с трудом ориентируюсь в лабиринте, открытом в этом году, когда сюда перевели всех детей из Картера. Не знай я, как все обстоит на самом деле, решил бы, что парковка каждую ночь меняет форму и размер, после того как все расходятся домой.
        После долгой и неловкой возни наконец вспоминаю, что место 355 налево, а не направо, и паркуюсь.
        Только выключаю двигатель, как чуть дальше от нас останавливается «Вольво». Невольно поднимаю голову - белоснежная машина сияет на солнце.
        Она. Розалин, моя бывшая девушка.
        Обычно я лучше рассчитываю время. Привожу нас сюда пораньше, ведь если Роза чем-то и славится, так это своими вечными опозданиями. Но дурацкая надпись на дурацком гараже выбила меня из графика, и вот, мы попали.
        Гвенни открывает свою дверь и оглядывается на меня, потому что я словно вмерз в кресло. Судя по резкому вдоху, сестра тоже замечает Розалин.
        - Вот блин. Зак…
        - Знаю.  - Я закрываю глаза и считаю до десяти, как посоветовал мне школьный психолог в последний раз, когда я обнаружил у себя в шкафчике очередную гадкую записку и сполз по стене, где учитель меня и нашел.
        - Что нам делать?  - Судя по голосу, Гвенни напугана.
        - Не знаю.  - Снова смотрю на машину Розы - и упираюсь прямо в глаза бывшей. Она потрясена не меньше моего, и на долю секунды мне кажется, что на ее лице отражается что-то кроме привычного уже презрения, коим Роза одаривает меня и моих близких. Но затем она нацепляет на себя все ту же маску гнева и отвращения, которую безостановочно носит с осени.
        В отличие от нас с сестрой, Розалин не мешкает и выбирается из машины. Не в силах оторвать взгляд, вижу, как она до странного элегантным движением отстегивает ремень и распахивает дверь.
        Сердце в груди разрывается надвое. Мы с Гвенни прячемся, точно крысы, я не знаю, куда деть глаза. Обливаюсь потом - рубашке конец. И это мы еще наружу не вышли. Поганое начало семестра - впрочем, у нас весь год загублен, спасибо милой мамочке.
        Смотрю в зеркало заднего вида, как Роза быстро идет прочь с прямой как палка спиной. Маленькая ладошка берет мою, и только тут я замечаю, как меня колотит.
        Мы с Гвен молча сидим в машине, как в ловушке, и ждем, когда горизонт расчистится.
        Глава 3
        Мэй
        Я до чертиков вымоталась.
        И устала.
        Устала и вымоталась. Прошлой ночью поездка на велосипеде от дома адвокатессы получилась уж слишком долгой.
        А теперь я еду в школу. Впервые за почти год.
        Не в Картер, разумеется. Они закрыли учреждение несколько месяцев спустя, слишком уж много призраков в нем осталось.
        Призраков зла. Боли. И призрак моего брата.
        Нет, я еду в другую школу Долины - кажется, с ней мы иногда проводили спортивные соревнования. Никого оттуда не знаю. Она кажется слишком далеко, движение в Лос-Анджелесе запредельно отстойное. Больше сорока минут туда добираюсь, а ведь она всего на десять миль дальше прежней. Школа Куинси Адамс. Так претенциозно и так жалко. Люси говорит, там странно: все ребята из Картера держатся особняком, а местные к нашим и не подходят, чураются. Словно могут подхватить от нас вирус того, что произошло.
        Последний семестр администрация упорно пыталась наладить взаимодействие, устраивая тупые собрания, групповые занятия и прочую лабуду. Все прошло примерно так удачно, как и следовало ожидать.
        В прошлом году, сразу после стрельбы, они несколько месяцев пытались держать нас в Картере - крайне глупая затея, как по мне. К концу семестра ситуация настолько ухудшилась - у ребят случались срывы, драки, они всеми силами прогуливали занятия, лишь бы не возвращаться в это место,  - что руководство наконец решило начать все с чистого листа.
        Вот откуда взялось решение перевести в начале нового учебного года половину оставшихся ребят сюда, а половину в Миллер, еще одно ближайшее заведение в Долине.
        Так я и попала в школу Куинси Адамс, когда мои родители и доктор Макмиллен пришли к выводу, что домашнее обучение у меня не заладилось. Не заладилось… ну простите, что не нашла общий язык с той старенькой хныкающей учительницей, что сидела передо мной, сжимая дряхлыми руками тетрадки, едва в силах их удержать. Не нашла с ней общий язык, пока мы обе старались не обращать внимания на вездесущий призрак моего брата. А тот словно обернулся вокруг каждой вещи в доме, лежал на мебели, точно дурно пошитое покрывало, тяжелым туманом висел в воздухе, пропитывал каждое гребаное движение и как якорь тянул нас вниз, вниз, на самое дно океана.
        Прошлой осенью было принято исполнительное решение (фу!), что для моего психического здоровья (опять же, фу!) будет лучше, если я стану получать образование среди людей. А не учиться дома, поскольку мои родители не могли (читай: не хотели) быть рядом со мной и проверять, что я на самом деле чем-то занимаюсь, а не просто игнорирую приведенную ими учительницу, которая с треском провалила свою задачу.
        Директор Роуз-Брэйди как-то убедила школьный совет принять меня обратно, хотя подозреваю, после этого решения ей пришлось выдержать несколько телефонных звонков от разгневанных родителей тех детей, которых я била (или не била) в прошлом. Впрочем, чем эти родители могли препятствовать моему зачислению? Я же ВЫЖИВШАЯ.
        Уцелевшая.
        Счастливчик.
        Единственная, кто остался в живых в той комнате.
        И теперь я возвращаюсь в школу.
        Отстой.
        Я не знаю, где припарковаться, поэтому слишком долго маневрирую по дурацкому лабиринту, одной рукой держа руль, а другой сжимая самодельную карту, которую Люси дала мне вчера вечером, чтобы облегчить мое беспокойство.
        Я настолько истощена, что линии ее рисунка извиваются перед моими глазами, как веревки, пересекаясь в самых неожиданных местах. Я попала домой не раньше двух часов ночи: почти час лежала там, на дорожке, с этой глупой кошкой и просто дышала. Мне казалось, будто небо давит мне на голову, а звезды в любую секунду перегорят, как старые лампочки, оставив мир в полной темноте.
        Наконец нахожу свое место и так круто туда заруливаю, что на секунду пугаюсь, вдруг тормоза не успеют сработать и я врежусь в машину напротив. Обычно рядом сидел Джордан и напоминал мне ехать помедленнее. Даже ближе к концу, когда мы уже мало разговаривали и вся поездка могла пройти в тишине, брат успокаивал меня, накрывая мою ладонь своей. Теперь рядом со мной пустое место: напоминание о том, что я одна.
        Оставив машину, иду через тротуар к главному зданию. Когда дохожу до входной двери, вспоминаю, о чем забыла.
        Металлоискатели.
        Они выглядят как что-то из научно-фантастического фильма, то, чему положено находиться в опасном и пугающем месте, а не в школьном здании,  - впрочем, теперь для меня это одно и то же. Уголки моего рта опускаются, а сердце проваливается через асфальт к центру земли.
        Затем, так как иного выхода нет, я прохожу сквозь двери, кладу рюкзак на ленту и иду через рамку. Краем глаза вижу, как охранник в униформе охлопывает еще одного опоздавшего, бесцеремонно проверяя карманы и штанины.
        По другую сторону рамки я буквально упираюсь в огромный плакат с именами и лицами людей, оказавшихся в тот день в репетиционной - моего любимого учителя, моих друзей, моего гребаного брата. Почему этот отвратительный мемориал развесили по всем школам в нашей местности - за гранью моего понимания. Стреляли-то не здесь. Словно люди чересчур стараются - стараются сделать вид, что им не все равно, что они понимают.
        Будто они в принципе могут понять.
        Слава богу, Люси предупредила, иначе меня б вывернуло здесь и сейчас.
        Не успеваю я распылиться на тысячи гневных молекул, как моя подруга Химера уже тут как тут, клеится ко мне, точно пластырь. Вцепляется тонкими пальцами в мою руку, и я едва из шкуры не выпрыгиваю.
        - Мэй, боже, я так рада тебя видеть. У тебя с собой лишнего тампона не найдется? У меня месячные начались. Кровь хлещет как из ведра…  - Она осекается и краснеет. Мое сердце отчаянно колотится, я глубоко дышу, пытаясь успокоиться. Хим оглядывается на лицо Джордана, что смотрит на нас с гребаного плаката.  - Боже. Я не хотела. Боже, прости…  - Она отпускает мою руку и зажимает ладонью свой рот.
        Хим такая Хим. Три месяца с ней не виделась - и в первые же двадцать секунд получила напоминание, почему именно.
        С тех пор как в прошлом году меня выкинули, я попыталась научиться не реагировать. Контролировать лицо и эмоции, словно чертов буддистский монах. Клянусь, это целое искусство. Только я в нем не очень хороша, особенно рядом с Хим, которая напоминает мне, кем я была - и о ком предпочла бы забыть.
        Выдавливаю улыбку, трясущимися пальцами шарю в сумке и наконец нахожу тампон. Протягиваю его Хим, и та буквально сияет от благодарности. Сдерживаюсь и не закатываю глаза. На подруге совершенно неуместная в такую жару шапка, из-под которой торчат кончики волос. Она явно постриглась, с тех пор как мы с ней виделись три месяца назад, и перекрасилась в розовый. Получилось мило, если вы поклонник такого стиля.
        Вместе направляемся по забитому коридору в зияющую пасть этой долбаной школы, к шкафчикам, классам и всему прочему, с чем я надеялась больше никогда не сталкиваться. Приходится буквально прокладывать себе путь. Люси предупреждала, что здесь полно народу, но я не думала, что все настолько плохо. Впрочем, стоило догадаться, раз уж им пришлось нанимать сразу двух директоров: Роуз-Брэйди, переведенную с нами из Картера, дабы у нас имелось знакомое лицо среди руководства (тут разве что глаза закатить можно), и Калба, который изначально заправлял Куинси Адамс.
        Стены вокруг усеяны флаерами, зазывающими на танцы, отборочные соревнования и прочую обычную ерунду, но я вижу и другие - объявления о собраниях для скорбящих и группах по обсуждению вопроса «как дальше жить, когда умер близкий». Сорвать бы их все и смыть в туалете, подальше отсюда - подальше от меня. Роуз-Брэйди заставила меня сходить на одно такое собрание в прошлом году, перед тем как закрыли Картер, но ничем хорошим это не кончилось. Вообще. Теперь я посещаю частного психолога, и она рассказывает мне всякий бред вроде «все наладится». Раньше мне приходилось видеть ее несколько раз в неделю - к счастью, с прошлой осени удалось сократить сеансы до раза в месяц, но мы все же встречаемся, ведь, как объявили Роуз-Брэйди и школьный совет, это необходимо, чтобы мое возвращение в принципе начали рассматривать.
        - Хим. Пожалуйста, остановись. Все хорошо. Правда, все в порядке. Я вернулась, не надо ходить вокруг меня на цыпочках. Ты же знаешь, я ненавижу эту фигню.  - Точнее, я ненавижу разговаривать с людьми, чьи глаза полны жалости, которые видят не меня, а отражение призрака Джордана.
        Хим, которая прежде никогда не смущалась нести всякую чушь в моем присутствии, умудряется покраснеть еще сильнее. Впечатляющее зрелище.
        - Нет, мне правда очень стыдно. Вечно у меня язык вперед мозгов бежит, мама постоянно ругается. Болтаю всякую хрень, а ведь понимаю, что с тобой надо аккуратнее…
        Она все тараторит, а у меня сдавливает грудь. Мы знаем друг друга с детского сада - Хим вообще стала моим первым настоящим другом помимо Джордана,  - но с прошлого года мне трудно ее переносить. Это несправедливо, конечно, но, похоже, я просто не могу позволить себе расслабиться рядом с ней - мы так и не вошли в ритм нашей дружбы, с тех пор как умер брат.
        Мы уже у ее шкафчика, но Хим все не умолкает. Мне так хочется дать ей пощечину, чтобы заставить заткнуться (мне правда надо просто стоять здесь и слушать эту непрекращающуюся болтовню?), но тут теплая ладонь сжимает мою руку.
        - Дамы.  - Я оборачиваюсь, и вот она - моя спасительница, Люси, единственный человек, которого я хочу видеть в эти дни; единственный человек, который, кажется, способен разглядеть меня сквозь дымку того, что произошло в прошлом году. Она ухмыляется, как будто точно знает, о чем я сейчас думала,  - знает, что помешала мне врезать Хим по милому, но такому раздражающему лицу.
        - Как мы сегодня утром?  - Люси, как всегда, носит черное на черном поверх черного: футболку какой-то мутной местной группы, которая будет известна в следующем году, и рваные кожаные штаны.
        Администрации всех местных государственных школ запретили такую одежду в прошлом году и ввели строгий стиль, но Люси, очевидно, является исключением из правила. Как обычно.
        Она пихает меня бедром и кладет свою курчавую каштановую голову мне на плечо. Мое сердцебиение замедляется, и я вспоминаю, как дышать; напряжение постепенно выходит из моего тела. Я разжимаю руку, и Люси вкладывает в нее упаковку с печеньем «Герл скаут». Мятное. Мое любимое - практически только его и ела прошлой весной после смерти Джордана.
        Обожаю Люси.
        - Рада тебя здесь видеть,  - шепчет она мне на ухо.
        - Люс!  - Глаза Хим вспыхивают. Она по Люси с ума сходит, сколько я себя помню. Довольно мило, если только Химера не бродит за объектом обожания, точно потерявшийся щенок.
        - Привет, Хим,  - кивает ей Люси.  - Спасибо, что пришла в субботу нас послушать. Извини, мы паршиво играли. Думаю от них уйти. Собираюсь сегодня вечером попробовать с другой группой, мне нужно что-то новое.
        - Ты вообще не паршиво сыграла,  - голос Хим на октаву выше, чем обычно. Она исправно ходит на все выступления Люси.
        Вряд ли хоть одно пропустила. Вроде бы даже прогуляла бат-мицву своей кузины, чтобы сбегать на очередной концерт.
        Мы с Джорданом тоже ходили, и все было хорошо до поры до времени. Где-то в десятом классе я начала обижаться, что Люси всегда приглашает нас обоих. Что мои друзья стали нашими друзьями. Как будто брату не хватало его прекрасных оценок, его прекрасных волос и всего внимания, которое уделяли ему наши родители. Так что однажды на концерте Люси, вместо того чтобы тусоваться с Джорданом, я бросила его, как только мы приехали, и провела большую часть оставшейся ночи с Хим, выпивая, куря и творя ерунду. В общем, делала все, лишь бы избежать брата и его осуждающих взглядов, еще и Хим за собой тащила. Вскоре он начал приводить своих друзей.
        Гоню эту мысль из головы, стараюсь стереть даже ее отпечаток из своего разума.
        - Мэй,  - Люси снова сжимает мою руку.  - Ау, прозвенел звонок. Пора идти в класс, дорогуша.
        Ошеломленно оглядываюсь, только сейчас заметив, что коридор опустел, пока я с головой ушла в свои воспоминания.
        Хим вздергивается.
        - Вот дерьмо. Я снова опоздаю на химию. Не то чтобы это имело значение, все равно я лажаю.
        Люси закатывает глаза.
        - Неужели на четверки съехала?
        - Без разницы. Мне пора.  - Хим летит по коридору, и я машу ей вслед, мол, рада была повидаться.
        - Эй. Угомонись.  - Люси хватает меня за руку и опускает ту вниз.  - Сама знаешь, она ничего плохого тебе не желала.
        Высвобождаюсь из ее хватки.
        - Да. Я знаю. Я понимаю. Но блин. Мне иногда так хочется ей врезать.
        Люси фыркает.
        - Ой да ладно. А то я сама не поняла. Расслабься. Она любит тебя - просто не знает, что сказать.  - Оглядывает меня с ног до головы:  - Повезло тебе, что я вовремя подошла, иначе схлопотала бы ты выговор. Сама знаешь, что сказала Роуз-Брэйди, когда они согласились тебя принять: ты должна хорошо себя вести.  - И стучит мне пальцем по лбу.
        Я раздуваю ноздри.
        - Я помню, что она сказала.  - Мне просто все равно.
        Она наклоняется и убирает волосы с моего лба.
        - Эй. Паршиво выглядишь. У тебя все нормально?  - Я киваю, крепко скрестив руки на груди. Люси молчит, кусает нижнюю губу, прочищает горло.  - Мэй. Ты сейчас под наблюдением. Ты это знаешь. Я это знаю. Будь осторожней. Они не станут бесконечно идти тебе навстречу - даже с поддержкой Роуз-Брэйди,  - если ты не сможешь себя контролировать. Хорошо?  - Она смотрит на свои часы.  - Черт. Мне пора бежать. Увидимся за ланчем.
        Я молча закусываю щеку, и Люси уходит. Мысленно твержу одну из кучи мантр, которым назначенный школой терапевт доктор Макмиллен научила меня прошлым летом: ты в безопасности, ты в безопасности.
        Не помогает. Никогда не помогает. Сердце колотится в груди, и я будто снова там, в крошечной кладовке в Картере, сижу, сжавшись в комок, и затыкаю уши, пытаясь не слушать все эти крики. Крики моего брата. А затем, кажется вечность спустя, хотя на деле прошла всего минута, крики обрываются, и повисает тишина - самая густая, самая удушающая тишина, которую я когда-либо слышала.
        Раздается последний звонок, и я подпрыгиваю. Он такой громкий и резкий, клянусь, у меня барабанные перепонки лопаются, я чувствую, как кровь стекает по моим щекам, но, когда пытаюсь ее вытереть, понимаю, что это не что иное, как мои собственные слезы.
        Глава 4
        Зак
        Иду на третий урок - историю, что проводится в бунгало за школой. Оно стоит на поле, где тренировалась бейсбольная команда, пока число учеников не удвоилось и стало невозможно найти место. Команды больше нет. Их распустили, как и половину другой фигни в этой школе, которую администрация решила не сохранять, когда пришли дети из Картера. Я слышал, как наши возмущались, стонали, мол, с какой стати нам приходится мучиться только потому, что этим ребятам нужна другая школа.
        Красноречивый факт о моих одноклассниках и о том, как они прекрасны. Бесконечно прекрасны.
        Пока я иду к своему месту, все, как обычно, избегают смотреть мне в глаза. Из дальнего угла доносится шепот и хихиканье. Волосы на затылке встают дыбом, а кожа становится горячей. Мне не нужно оборачиваться, чтобы узнать, кто там или что именно они говорят.
        Я тысячу раз умолял своего психолога вытащить меня из этого класса, но она постоянно твердит: это невозможно, с наплывом детей из Картера каждый класс заполнен до предела. Полагаю, это подходящее наказание, что теперь мне каждый день приходится сидеть со своим бывшим другом Мэттом, который меня ненавидит и - вдобавок к катастрофе, которую ныне представляет моя жизнь,  - сейчас встречается с моей бывшей девушкой. Что, честно говоря, уже моя собственная ошибка.
        Хихиканье становится громче, и я заставляю себя двигаться к своему месту. Сажусь и смотрю на белую доску в передней части комнаты. Обожаю ходить в школу, где прежде ребята приветствовали меня и давали «пять», а теперь с отвращением становятся спиной, когда я прохожу мимо них по коридору. Удивительно, как быстро люди отворачиваются от тебя, даже если вы всю жизнь знакомы.
        К счастью, мгновение спустя на стул рядом со мной садится Конор. Мои плечи начинают опускаться из привычного положения на уровне макушки. Конор - единственный, кто еще рядом; единственный, кто продолжает вести себя так, будто решение моей мамы не превратило меня в чумного. Отчасти потому, что без меня ему бы тяжело пришлось, а отчасти потому, что он лучше многих знает, как выбор, который делают родители, иногда превращает жизнь в ад. Около восьми лет назад его отец вернулся из Афганистана, весь в раздрае, а его мама решила, что ей это не по плечу, и подала на развод. В итоге Конор остался один со своим в основном безработным, обычно пьяным отцом. После этого приятель стал частенько ночевать у меня дома.
        Суть: он понимает, что родители - это мрак. Мои, его - все.
        - Здоров, чувак.
        - Привет.  - Он сутулится на своем месте и вытягивает ноги. Замечаю, как одна из девушек сзади поглядывает на нас, а потом пихает соседку локтем и кивает в нашу сторону. Опускаю голову. Скорее всего, она счастлива, что каникулы наконец закончились и можно снова видеть Конора. Девушки без ума от него, даже когда он не поет на сцене. Так всегда было и всегда будет. С тех пор как мы подружились в третьем классе - хотя когда Конор начал давать концерты со своей группой, стало еще хуже.
        Правда, после того как мама взяла то дело, ситуация несколько изменилась. Люди начали пялиться и на меня тоже. В отличие от Конора, я не упиваюсь вниманием. В отличие от Конора, девушки не считают меня сексуальным, таинственным или талантливым, или что там они о нем думают. Я просто… никакой. Обычный. Среднестатистический. Раньше я был невидимкой. Скучаю по тем дням.
        Раздается звонок, и мистер Эймс у доски прочищает горло. Правила, учителя и авторитет никогда не сдерживали Конора, и он сразу начинает говорить со мной.
        - Ты придешь сегодня вечером? На репетицию? Мы прослушиваем новых барабанщиков, гребаный Локетт на прошлой неделе уволился. Вот кто так делает? У нас первый концерт в «Орионе» на следующей неделе, а этот козел просто берет и уходит, мол, ему нужна работа или чего-то там?
        Я сползаю на стуле так низко, как только могу без риска свалиться на пол. Ну почему Конору всегда надо привлекать ко мне внимание? Эймс мечет в нас испепеляющие взгляды, а сам начинает гудеть об очередных мертвых европейцах, которых мы проходим по учебному плану.
        Едва слышно бормочу:
        - Он вроде своей девушке ребенка заделал. Вот почему ему нужна работа, разве нет?
        Конор изрядно оглох, так как отказывается носить затычки для ушей на своих концертах, поэтому понятия не имеет, что я только что сказал, и в ответ делает недоуменное лицо. Я качаю головой, одними губами произношу «не важно», но, если уж Конор за что-то зацепился, его не остановить.
        - ЧТО?  - переспрашивает друг во всю глотку.
        Может, он на самом деле и не кричит, но, черт возьми, мне будто пушка в ухо грохнула, и Эймс, похоже, со мной солидарен. Учитель прерывает занятие, идет к нашим местам и наклоняется, чтобы оказаться на уровне наших глаз.
        - Не хочешь поделиться с классом своими новостями, Симонсен? Они же, по-видимому, настолько интересны, что не могут подождать?  - Эймс всегда говорит так, будто учился общению со студентами по дрянным ситкомам восьмидесятых.
        Конор откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди, пока я молюсь, чтобы бог разверз пол и поглотил и мой стол, и меня вместе с ним. Я слишком хорошо знаю Конора, тот никогда не умолкнет лишь потому, что учитель велел…
        - Не особо, сэр,  - ухмыляется друг во все лицо.
        Ага, я знаю Конора.
        Он никогда просто так не заткнется.
        Эймс закатывает глаза к потолку.
        - Конор, это новый семестр. Новый год, верно? Я думал, мы договорились, что ты продержишься до 2020-го? Так, понимаю, наше соглашение вылетело у тебя из головы?
        Класс смеется, отчасти потому, что знает: на самом деле Эймс и Конор симпатизируют друг другу, они так похожи, что даже жутко.
        - Так,  - он поворачивается ко мне, и я снова молюсь, чтобы пол меня поглотил,  - что до тебя…
        Я поднимаю брови и пытаюсь сымитировать поведение Конора. Наверняка выгляжу полным придурком.
        Эймс качает головой:
        - Зак, найди друга получше.
        Класс ревет. Эймс возвращается к доске, а Конор ухмыляется. Когда шум стихает, я слышу, как Мэтт позади меня шепчет: «Ага, удачи тебе»,  - и хочу сдохнуть.
        Выхожу из комнаты после занятий, но кто-то хватает меня за локоть. Я знаю, что это Конор, никто больше теперь меня не трогает - ни в прямом смысле, ни в переносном.
        - Так ты придешь?  - Он подталкивает мою руку локтем.
        Кто-то кричит ему через зал, но Конор машет рукой, даже не глядя в ту сторону. Ну да, когда ты настолько крут и знаменит, что тебе все равно, кто выкрикивает твое имя.
        Я поднимаю голову и стреляю в него косым взглядом.
        - Куда?
        Он преувеличенно вздыхает и отвечает:
        - На мою репетицию, чувак, помнишь? Алло? Я ж говорил тебе в классе?
        - А, точно. Не знаю.  - Мы доходим до моего шкафчика, и я снимаю рюкзак, чтобы быстро поменять учебники. Конор прислоняется к соседней дверце и сверлит меня раздраженным взглядом, пока я расстегиваю молнию, открываю шкафчик и начинаю перекладывать книги.
        - Ну же, мужик!  - Он кладет ногу на мою сумку, поэтому мне приходится выпрямиться.
        - Чувак, я на урок опоздаю. Убери свою ногу от моей сумки.  - Конор начинает всерьез меня раздражать. Не умеет нормально принимать отказ.
        - Просто пообещай, что придешь сегодня вечером, и я уйду. Лады?  - ухмыляется он.
        Я закатываю глаза.
        - Не понимаю, зачем ты вообще хочешь, чтобы я пришел. Никто не хочет. В смысле, в тот единственный раз, когда я к вам приперся, все время, пока вы, ребята, не играли, Мэтт либо зыркал на меня, либо обжимался с Розой. Не особо-то весело.
        - Ой, да кому какое… на хрен этого Мэтта. Не позволяй ему влиять на твою жизнь. Сам знаешь, он все еще в группе только потому, что другие парни настояли, хотя стоит признать, он бомбический гитарист. Прям реинкарнация Джими Хендрикса в теле белого подростка из пригорода…
        Судя по его затуманенному взгляду, меня ждет долгий разговор о музыке вообще и его группе в частности, поэтому я перебиваю:
        - Ладно, ладно. Хорошо. Но сначала мне надо отвезти Гвенни домой. У нее выдался дерьмовый день. Не дам ей трястись в автобусе.  - И рассказываю ему об утренней надписи на гараже.
        - Боже, Гвен видела эту мерзость?  - Конор качает головой.  - Ну что ж, мы оба в курсе, что твой отец ничего не сделает.  - Я пожимаю плечами. С этим не поспоришь.  - Значит, зайдем в магазин бытовой техники, купим немного краски. Нанесем пару слоев поверх надписи, а потом отправимся на репетицию, и ты сможешь посмотреть прослушивания.
        Вот почему, невзирая на свой эгоизм, Конор все равно великолепен. Он назойливый, раздражающий, мало обращает внимания на остальной мир, но на него можно положиться.
        Никто больше не вызвался бы красить со мной дверь гаража. Не самое веселое занятие после школы.
        - Лады. Увидимся позже.  - Конор хлопает меня по затылку, и я устало киваю. Он идет прочь по коридору.
        Я вздыхаю, захлопываю шкафчик, прислоняюсь к нему и закрываю глаза, пытаясь найти в себе силы дожить до конца дня.
        Раньше в школе было не так, как сейчас,  - абсолютная выматывающая пустота, заполненная белым шумом и голосом Конора. Раньше у меня были друзья. Девушка. Жизнь.

* * *
        Я опаздываю на урок театрального мастерства. Пришлось записаться сюда, раз уж я дотянул до последнего и пропустил все сроки. У меня на уме были другие вещи. Например, моя девушка заявила, мол, хочет порвать со мной, ведь я исключаю ее из своей жизни, после чего, в приступе ослиного упрямства, я ответил: «Конечно, конечно - иди и скажи «да» моему дебильному бывшему другу, который позвал тебя на осенний бал. Какое мне дело». А, ну и все в школе, кроме Конора, меня ненавидят.
        Такие вот забавные вещи.
        Учительница уже начала занятие и дико машет руками, торчащие во все стороны каштановые кудри развеваются вокруг головы. Типичная такая преподавательница театрального искусства, и я невольно смеюсь, наблюдая за ней. Девочка, сидящая чуть поодаль, наверное, слышит мой тупой смех, потому что смотрит на меня с кривой улыбкой.
        Я никогда не видел ее раньше, но эта улыбка… от нее мое сердце тает. Не только потому, что мне больше никто не улыбается, но и потому, что в ней я чувствую ум и отклик - ого, кто-то меня понимает.
        Редко я теперь ощущаю что-то подобное.
        Глава 5
        Мэй
        Середина четвертого урока, а мне совершенно плевать. Преподаватель - полная ерунда. Машет руками у доски, и… дорогуша, вот чего б тебе не причесаться? Она балансирует на тонкой грани между стилем бомжа и хипстерским «я не мыл волосы пять дней». Автоматически достаю телефон, чтобы написать об этом Джордану, но спохватываюсь.
        Стулья здесь очень неудобные и стоят слишком близко друг к другу, пусть мы и в театре. Считаете, кто-нибудь подумал, что это может стать проблемой? Ну и как выбраться отсюда, если что-то пойдет не так? Убежать невозможно.
        Мои руки дрожат на коленях. В голове крутится мысль: а можно я просто встану и пойду домой, ну пожалуйста? День проходит так медленно и кажется таким бессмысленным. Пронзительный звонок; классные комнаты с узкими рядами сидений; оглушительный смех детей в коридорах - это слишком. У меня болит голова.
        Уже хочу послать это подальше - класс, школу, все,  - как в комнату влетает высокий, нескладный парень и плюхается неподалеку. Я оглядываюсь, и хотя он только что вошел, кажется, тоже успел оценить нашу учительницу, как оценил бы Джордан. Парень тихо смеется, а потом почему-то смотрит на меня, и я не могу удержаться от ответной улыбки. Все остальные здесь такие серьезные, я по-настоящему боялась, что буду единственной, кто не гундит «бла-бла-бла, театр, бла-бла-бла».
        Смеющийся парень удивляется моей реакции, может, думает, что я потешаюсь над ним или что-то в этом роде. Мои щеки краснеют: что же я сделала не так? Последние одиннадцать месяцев я мало с кем общалась; Люси - практически мой духовный близнец, да родители… Бог знает, помню ли я, как взаимодействовать с людьми. Возможно, нет.
        Снова смотрю на колени, и в моей голове одновременно всплывают две мысли: «возвращение в школу - отстой, даже хуже, чем я думала» и «а этот смеющийся парень довольно милый».
        Специально вожусь и покидаю класс после Смеющегося Парня, я и так уже достаточно опозорилась.
        А когда выхожу в коридор, то врезаюсь в стену из плоти. Вздрагиваю. Сердце начинает колотиться. Хочется принять горячий душ и смыть с себя ощущение тела другого человека.
        А потом, когда я вижу, в кого врезалась, меня мутит: Майлз Каталано. Мой бывший парень. Последний человек, которого бы я хотела сегодня увидеть, человек, которого я надеялась больше никогда не встретить, только, конечно, знала, что он ходит в эту дерьмовую школу, и я теперь тоже.
        Его глаза расширяются, когда он меня узнает. Майлз застывает на полпути, и кто-то хлопает его по спине, подталкивая ближе ко мне.
        Он совсем близко.
        Проклятье!
        - Ох. Боже. Привет.  - Он смахивает с лица свои буйные кудри.  - Боже. Мэй. Эй.
        С другим человеком при иных обстоятельствах я бы от души насладилась этим потоком односложных предложений, но прямо сейчас мне хочется, чтобы Майлз заткнулся и отошел.
        - Ага.  - Делаю один шаг назад, потом другой.  - Все-таки Мэй. Рада за твое зрение. Ладно, мне пора.  - Разворачиваюсь, чтобы сбежать, но коридор буквально забит из-за всех ребят, которых впихнули сюда из Картера. Едва успеваю сделать шаг, как Майлз хватает меня за плечо.
        - Мэй. Погоди.
        От его голоса у меня мурашки по коже.
        - Что?!  - Снова смотрю на него, и мне плевать, что я выплевываю слово ему в лицо, что ору на него на ровном месте. Пусть просто меня отпустит.
        Предупреди он кого-нибудь - кого угодно,  - когда утром в день стрельбы гребаный Дэвид Эклс прошел мимо него по дороге в репетиционную, неся ту большую черную вещевую сумку! Майлз еще оторвался от своего шкафчика и подумал: «Странно, он же не в группе», но ничего не сделал. Бывший сам, рыдая, рассказал мне об этом моменте несколько дней спустя, в ночь похорон Джордана.
        Я тут же с ним порвала. Сказала ему, что меня тошнит от одного его вида.
        И вот тогда Майлз решил стать еще большим ублюдком. Прищурился и заявил, мол, я сама идиотка и повела себя намного хуже. Что он видел, как я разговаривала с Дэвидом Эклсом на вечеринке Адама Нейлсона в выходные перед стрельбой. Майлз утверждал, что мы сидели у бассейна, склонившись друг к другу, будто вели задушевную беседу.
        Я так напилась в ту ночь; почти не помню, что произошло между нашим с Майлзом приездом к Адаму и моим пробуждением в собственной постели на следующее утро. Когда мы заявились на вечеринку, Майлз сбежал со своими друзьями по футболу, бросив меня одну. Я нашла на кухне Хим, которая кидала в себя шот за шотом, и присоединилась к ней. После этого - черная дыра. А я знаю: если подойти слишком близко к краю черной дыры, она затянет, и уже никогда из нее не выберешься.
        Якобы я каким-то образом вышла на улицу и села у бассейна, где Дэвид меня и нашел. По крайней мере, так гласит евангелие от Майлза. Но я ему не верю. Я бы никогда не заговорила с Дэвидом Эклсом. И Майлз ни разу не удосужился упомянуть об этом эпизоде до той ночи, когда я с ним порвала.
        Дэвид Эклс не мог появиться на вечеринке, особенно на вечеринке у Адама. Адам всегда беспощадно его дразнил - по сути, превращал жизнь Дэвида в настоящий ад. Эклс не посещал вечеринки. Его не приглашали. О нем всегда ходили слухи - про жуткое стихотворение, которое он написал на уроке английского языка, про его семью, про татуировку пистолета у него на животе. Иногда я замечала, как он смотрит на меня в коридоре. Что-то в нем всегда меня пугало - у него был этот невыразительный, пустой взгляд, как будто он отчасти зомби.
        На лице Майлза отражается что-то вроде жалости.
        - Боже, Мэй. Расслабься. Я просто удивился. В смысле, я знал, что ты вернулась, но…  - Ему так неудобно. Вот и хорошо. Не хочу иметь с ним ничего общего.
        Мои руки сжимаются в кулаки.
        За его плечом на нас смотрит охранник. Я заставляю свои руки расслабиться.
        - Ладно. Вот и поговорили.  - На этот раз я готова. Проталкиваюсь мимо него в толпу, и поток людей уносит меня все дальше и дальше.
        Наконец-то ланч, и все, чего я хочу, это схватить Люси, как спасательный плот, которым она для меня стала, и никогда не отпускать. Я вхожу через распашные двери в кафетерий, ищу ее, но не успеваю проникнуть внутрь более чем на пару шагов, как меня накрывает какофония звуков. Повсюду люди. Большинство я не узнаю; наверное, исконные ученики. Те, кто здесь на своем месте. Те, кто здесь - дома.
        Кто-то проходит мимо меня, и я обнаруживаю, что смотрю в глаза одному из лучших друзей Джордана, Брайану Рамирезу. Брайан тоже состоял в джаз-банде, но не в основном составе. Не был на репетиции в тот день.
        Вот почему он здесь, передо мной, а не…
        Мы с Брайаном на секунду встречаемся глазами, и я замираю. Живот скручивает, Брайан открывает рот, чтобы что-то сказать, но я просто не могу… не могу… не могу… и прежде чем он успевает произнести хоть слово, я прячусь за группу людей, которые входят через дверь, и без оглядки бросаюсь сквозь комнату к противоположной стене.
        Мне нужна Люси. Срочно.
        Копаюсь в сумке и нахожу телефон на самом дне.
        «ГДЕ ТЕБЯ НОСИТ»  - яростно строчу я с, по крайней мере, семнадцатью восклицательными знаками, и ставлю несколько смайликов в стиле «Я НЕ МОГУ СЛАДИТЬ С ЭТИМ КОШМАРОМ». Затем приваливаюсь к стене и жду.
        Напротив я вижу Стива Ирмена. Его девушка, Бритта, умерла в тот день. Она играла на кларнете.
        Стив смеется, обнимая другую.
        - Девушка, что вы болтаетесь у мусорных баков?
        Хим спасает меня от критического срыва / полного эмоционального расстройства / сумасшествия и повторного выбывания из школы. Я приношу молчаливые извинения вселенной за то, что раньше чуть не ударила подругу.
        Пожимаю плечами. Вряд ли можно как-то объяснить мое поведение, ведь со стороны я тупо застыла у мусорных баков.
        Она с обеспокоенным взглядом качает головой.
        - Мэй. Все будет хорошо. Обещаю. Идем.  - Она манит меня за собой и уходит в адские глубины (кафетерий). Я вздыхаю и бреду следом, потому что другой мой вариант - закричать, выбежать из школы и никогда не останавливаться. И хотя это заманчиво, уверена, охрана поймает меня, прежде чем я успею выбраться с территории - да и родители попросят или заставят меня увидеться с Макмиллен. Что было бы вообще не весело (преуменьшение века). Если облажаюсь в первый же день, то вернусь к тому, как это было сразу после стрельбы,  - стану ходить к ней один или два раза в неделю, молча сидеть, тратить свое время и ее.
        Хим ведет меня к столу, заполненному людьми, которых я знаю по Картеру и большинство из которых не хочу видеть - сейчас или когда-либо еще. Девушка с ярко-рыжими волосами машет мне с дальнего конца: лучшая подруга Джульетты Николс, Ханна. Одна из тех, кто подходил ко мне в течение нескольких недель, когда мы вернулись в Картер, и до того, как меня выгнали. «Мэй, у меня такой тяжелый день выдался. Я очень скучаю по Джульетте. Как у тебя дела? Не хочешь заняться со мной йогой после школы?» А мне хотелось кричать ей в лицо, кричать и, возможно, никогда не замолкать, но вместо этого я каким-то образом сумела выдавить из себя короткое «нет». (Кто знал, что три буквы могут отнять у тебя тысячу лет жизни?)
        Это не наша обычная обеденная толпа. В прошлом за столом собирались только я, Хим и Люси, иногда еще Джордан, Брайан и его второй лучший друг Маркус, а затем Майлз и некоторые из его приятелей по футбольной команде - после того как мы начали встречаться. Иногда еще какая-нибудь девушка или парень - мимолетное увлечение Люси,  - но на этом все.
        Ханна должна есть с Джульеттой, за их столом, с другими ребятами, которые играли на духовых. Не с нами. Не со мной. Не без Джульетты.
        Не вместо Джордана.
        Я не могу этого вынести. Начинаю поворачиваться обратно к дверям столовой, но меня останавливает чья-то рука. Эта рука принадлежит - хвала Иисусу - Люси. Едва не хныкаю от облегчения, но ловлю звук, пока тот не успел покинуть мой рот.
        Я и так достаточно жалкая.
        Сажусь рядом с Люси и кладу голову ей на плечо. Бормочу в ее рубашку:
        - Я видела Брайана, он пытался поговорить со мной, а я просто не смогла и убежала.  - Издаю придушенное рыдание, и Люси накрывает мою ладонь своей.
        - Ох, милая. Брайан… Вы с ним все еще не поговорили?
        Я качаю головой, не снимая ее с плеча Люси. Она знает, сколько раз Брайан звонил мне первые несколько месяцев после стрельбы, пытался поговорить о Джордане, вспомнить его, но я каждый раз переводила звонок на голосовую почту.
        Люси гладит меня по волосам.
        - Мне так жаль, Мэй. Обещаю, все будет хорошо. Полдня уже прошло…
        - И еще триллион остался?
        Она смеется.
        - Любишь ты драматизировать. Скорее сто двадцать пять с половиной дней.
        - Твоя способность считать в уме реально пугает.
        - Это просто.
        - Для тебя, может быть,  - фыркаю я.
        - Ну что, хочешь сегодня вечером оторваться?  - Люси умница. Разговор о нашей внеклассной деятельности - верный способ заставить меня почувствовать себя лучше.
        Я киваю, все еще прижимаясь к ее плечу. Не нужно упоминать, что вот так же я сидела не далее, как прошлой ночью.
        - Но до того…  - Люси молчит, и я смотрю на нее. Она улыбается.  - Что ж… Как я уже говорила, я собираюсь на прослушивание в новую группу.
        - Это потрясающе!  - Сжимаю ее руку и стараюсь говорить воодушевленно. Последнее время эта эмоция непросто мне дается.
        - Так что? Ты пойдешь со мной? Ну пожалуйста?  - просит Люси.
        Мой желудок падает. Я почти год не вела практически никакой социальной активности, а то, что Люси предлагает, попадает в категорию событий, которые происходят за пределами моей спальни, да еще и с незнакомцами. Что меня не вдохновляет. Совсем.
        Но это Люси, а Люси столько для меня сделала за последние одиннадцать месяцев и почти ничего не попросила взамен. Поэтому я киваю.
        - Конечно, я пойду с тобой.  - Смотрю на другие лица за столом и ловлю взгляд Хим. Она на другом конце стола, заигрывает с какой-то девушкой, которую я смутно узнаю. Хим озадаченно смотрит на меня, но я качаю головой и кладу ее на плечо Люси.
        - Спасибо,  - благодарит она.  - Слушай, я знаю, это сложно. Вернуться в школу. Видеть этих людей. Если уж мне нелегко пришлось, то тебе…  - Замолкает.  - Я знаю, тебе поперек горла этот вопрос, но я должна спросить. Как ты?  - она говорит так обеспокоенно, что я чувствую мгновенный порыв притвориться. Притворись, притворись, притворись, что все в порядке,  - это то, чему меня научили мои родители; то, что мне всегда удавалось.
        Но когда я поднимаю голову, чтобы встретиться с ней взглядом, то просто хочу плакать.
        «Прекрати».
        Смотрю вниз и изучаю поверхность стола, что-то отстукиваю по ноге, повторяю фразы, которые, как сказала мне терапевт, помогут - «спокойно, спокойно, безопасно, безопасно, бла-бла, убейте меня, бла» (ладно, это их немного измененная версия).
        - Есть хочешь?  - Слава богу, Люси понимает, когда не надо давить. Она держит крендель перед моим лицом. Я беру его и начинаю грызть.
        Пожимаю плечами.
        - Неа. Хочу найти угол, забиться туда и исчезнуть.
        - Серьезно, Мэй,  - качает головой Люси.  - Все закончится, глазом моргнуть не успеешь.
        - Ты про этот день?
        - День, год, все. Знаю, не это ты хочешь услышать, но попытайся жить изо дня в день, по крайней мере, следующие пару недель.
        Невольно улыбаюсь.
        - Думаешь, я не понимаю, что ты делаешь? Стараешься настроить меня с помощью своих слоганов. «Изо дня в день» и все такое прочее.
        Первый курс дался Люси непросто. Очевидно, она унаследовала ту же проблему с алкоголем, с которой боролся ее отец, когда мы были младше. Выпивка действовала на нас по-разному. Мы с Хим становились громче, развязнее - не лучший вариант, но хотя бы не деструктивный, а вот Люси… мрачнела. Сильно. Будто становилась совершенно другим человеком. К счастью, спустя год и несколько страшных ночей, о которых я бы хотела забыть, Люси решила пойти по стопам своего ныне завязавшего отца и принялась посещать с ним собрания анонимных алкоголиков. С тех пор ей серьезно полегчало.
        А вот мне следовало бросить пить одновременно с ней - перестать тусить, думать, что я такая офигенно крутая. Творить всякую дичь. Вести себя так, будто я неуязвима, словно мне море по колено. Надо было послушать Люси - и Джордана. Может, сейчас все было бы иначе. Брат сидел бы рядом со мной, а не лежал в дыре в земле…
        Внезапно дыхание затрудняется, вырывается из груди резкими короткими толчками. Флуоресцентные огни над головой кажутся ярче и жгут мне глаза.
        - Люси,  - хриплю я, хватая ее за рукав.  - Люси.
        Ей хватает одного взгляда на меня, и подруга бросает сэндвич, не донеся тот до рта.
        - Хорошо, хорошо. Все в порядке. Ш-ш… дыши,  - кладет руку мне на спину.  - Опусти голову между колен. Да, вот так. Молодец.  - Она гладит мою поясницу, голову, и жужжание в ушах постепенно стихает, шум кафетерия проясняется.
        Стараюсь выровнять дыхание, а Люси шепчет мне на ухо что-то доброе, ободряющее, и наконец я наполовину прихожу в себя. Похоже, меня все-таки не вывернет на весь стол, а призрак брата не материализуется посреди столовой и не начнет выкрикивать обвинения.
        Разгибаюсь и вытираю глаза. Все за столом пялятся на меня, словно я ненормальная.
        Не могу их винить.
        Ведь они правы.
        Глава 6
        Зак
        Едва хватает сил поднять руки, чтобы положить учебники в верхнюю часть шкафчика, пока я жду Конора и Гвен после школы. Видимо, это мне удается лучше всего: ждать. Ждать, пока они появятся, ждать окончания дня, ждать выпускного. Все колледжи, в которые я подал документы, находятся далеко-далеко, там, где никто не знает мою семью, где я смогу идти по коридорам и не чувствовать, что половина студентов хочет плюнуть мне в лицо.
        Сегодня был самый длинный день в истории вселенной. Я совершенно уверен, что если бы ученые замерили каждую минуту, то обнаружили бы, что в них было как минимум на восемь секунд больше, чем обычно.
        Все, что я хочу сделать, это пойти домой, лечь на кровать, не зажигая свет, и попытаться сделать вид, что этот год уже закончился.
        - Чувак,  - голос Конора вырывает меня из мыслей. Друг подходит к моему шкафчику.  - Что случилось?
        - Ты о чем?
        - Дерьмово выглядишь, чувак.  - Он останавливается рядом со мной и перекидывает свою барсетку на другое плечо. На ком-то еще ее обозвали бы мужской косметичкой, но стоило Конору начать носить такую сумку в начале года, как они завоевали популярность и теперь просто хит сезона. Удивительно, как меня до сих пор не считают популярным, ведь Конор все еще со мной общается, но, полагаю, это лишь доказывает, насколько я на самом деле чумной.  - Прямо-таки неуд.
        Закатываю глаза.
        - Во-первых, пожалуйста, уймись с сокращениями. Говоришь, как семиклассник. Невозможно слушать. Во-вторых, я не хочу это обсуждать. Давай просто найдем Гвен и уйдем отсюда. Я устал как собака.
        Он качает головой.
        - Тебе лучше не использовать эту отговорку, чтобы прогулять мою репетицию сегодня вечером. Я тебе простил последние четыре раза, но становится немного неубедительно, чувак.
        - Не стану,  - вздыхаю я.  - Все, отцепись. Приду.
        Отлично. Все-таки сдался. Я захлопываю свой шкафчик.
        - Хорошо.  - Он делает движение пальцами, мол, я слежу за тобой, но все, о чем я могу думать, это «Да, я в курсе, что ты за мной следишь - ты и все остальные в этой тюрьме».
        Прежде чем мы успеваем продолжить пререкания, притопывает Гвен и падает на дверь моего шкафчика.
        - Я вас еще из холла услышала. Может, заткнетесь? День и так был дерьмовым, и я просто хочу домой.
        - Ты тоже?  - Конор подталкивает ее ногу своим ботинком.  - Боже, вы, Теллеры, такие зануды.  - Мы с Гвен поворачиваемся к нему и злобно зыркаем.  - Ого, тихо, тихо, извините, ребята.  - Он поднимает руки и начинает отступать прочь по коридору.  - Мир, чуваки. Давайте валить отсюда нах.  - Поворачивается и уходит с уверенностью того, кто знает, что за ним последуют.
        - Сокращения!  - кричу ему в спину. Это словечко Конор начал использовать в прошлом году, после короткой интрижки с девятиклассницей. По необъяснимой причине, оно задержалось. Девушка, к счастью, нет.
        Конор, не оборачиваясь, показывает мне средний палец. Мы с Гвен закатываем глаза, но делаем то же, что и обычно,  - плетемся следом за другом.
        Заруливаю на нашу подъездную дорожку после быстрой остановки в хозяйственном магазине, где мы купили белую краску,  - и, конечно же, вот она, милая ярко-красная надпись, по-прежнему тянется через всю дверь гаража: СУКА. Клянусь, с утра буквы стали больше.
        Потрясающе, что она все еще там. Просто потрясающе. Если бы Гвен не увидела ее утром, то сейчас уж точно бы не пропустила.
        Сестра выпрыгивает, а я все сижу в машине. Конор замечает это.
        - Ты в порядке, чувак?  - Он вскидывает брови, держась за дверь.
        Утвердительно ворчу, выдавливаю полуулыбку и неохотно выхожу из машины. Я думал, что давно уже научился ничего не ждать от родителей. То, что мой папа ни черта за весь день не сделал, не должно удивлять, но по какой-то идиотской причине это бесит больше всего. Вот что я за дурак?
        - Неважно.  - Прислоняюсь к водительской двери джипа и протираю глаза.  - Мы ведь это и ожидали увидеть? Поэтому и привезли краску.
        Конор кивает, и мне кажется, что по его лицу пробегает вспышка жалости, но я не успеваю понять, было ли это на самом деле или мне показалось. Друг идет к багажнику и выгружает краску.
        - Давай займемся делом.
        На возню с дверью уходит примерно полтора часа. Гвен приносит нам пару бутылок с водой; очень мило с ее стороны, в этом месяце адски жарко.
        К тому времени, как мы заканчиваем, руки отваливаются, с меня семь потов сошло, но от отца по-прежнему ничего не слышно. Я знаю, что он внутри,  - его машина стоит на дорожке. У меня не хватает духа спросить Гвен, не видела ли она его.
        Так с ним было не всегда. Я помню его совсем другим человеком. Не знаю, что произошло, стал ли он дерьмовым отцом, когда потерял работу и решил превратить свою убогую гаражную группу во что-то серьезное, или это случилось несколько лет спустя, когда папа начал понимать, что его мечта никогда не сбудется. Обычно я вообще об этом не думаю - отец изменился, точка. Уже слишком поздно, и с меня хватит.
        - Зайдешь перекусить, прежде чем мы пойдем?  - спрашиваю я Конора. Я бы предпочел отправиться куда угодно, только не в дом, но мне нужно сменить одежду, забрызганную краской, а запасной в машине, к сожалению, нет. Конор - единственный человек, которого я до сих пор впускаю в свой дом. Правда, не то чтобы кто-то сильно к нам рвался.
        - Конечно,  - пожимает плечами друг.
        Мы пробираемся внутрь, и там, как обычно, царит мертвая тишина. Через мгновение я слышу слабую музыку из комнаты Гвен наверху, но нигде не видно никаких признаков отца.
        На кухне Конор садится верхом на стул и кладет локти на стойку.
        - Мужик, как у меня болит рука. Репетиция пойдет коту под хвост.
        Роюсь в кладовой и начинаю выбрасывать попавшиеся припасы в его сторону.
        - Крендели. Им всего пара недель. Картофельные чипсы… Лучше сначала проверь срок годности. Что там у нас еще?  - Ныряю глубже в шкаф.  - О, как мило. Рыбные консервы. Наверное, уже протухли на хрен.
        Конор вздыхает.
        - Чем вы, ребята, питаетесь с тех пор, как ваша мама взяла это дело?
        Я фыркаю и поворачиваюсь к нему лицом, прислонившись спиной к холодильнику и скрестив руки.
        - С тех пор, как она взяла это дело? То есть до того мы прямо-таки объедались свежими фруктами и деликатесами?
        Он закатывает глаза.
        - Нет, но, по крайней мере, раньше она иногда была рядом. Больше, чем сейчас…
        Я пожимаю плечами.
        - Ну да, наверное. Без разницы. Я подхватываю что-то для себя и Гвен по дороге из школы. Ночами мне все равно делать нечего, и я пытаюсь научиться готовить…
        - Ты? Готовить?  - хохочет Конор.  - Да ладно, чувак.
        Я качаю головой; со стыда бы сгорел признаваться в этом кому-то, кроме Конора.
        - Да. Я учусь готовить. Живи с этим.  - Мне следовало держать рот на замке, но я ненавижу то, как на меня смотрит Конор, будто я какой-то бедный мальчик-сирота, которого нужно спасти. Уж не ему камни бросать. Не моя домашняя жизнь похожа на эпизод «Семейки Брейди»[1 - «Семейка Брейди» (анг. «The Brady Bunch»)  - американский комедийный сериал о многодетном овдовевшем отце, который женился на вдове с тремя детьми.]. Его отец в принципе едва сознает, что Конор жив.
        - Я пойду переоденусь.
        - Ладно, чувак, я пока посижу здесь, пожую крендели…  - Конор сует один в рот и начинает кашлять.  - Чувак, они ж протухли на фиг. Ты издеваешься? Хочешь меня убить?  - Спрыгивает со стула, подбегает к раковине и начинает пить воду из-под крана.
        - Ну ты и идиот. Миллион раз здесь был и уже должен ожидать еду определенного качества. Главное правило: ешь все; просто, ну знаешь, проверяй на плесень. Сейчас вернусь.
        Я ухмыляюсь ему с порога. В своей комнате натягиваю чистую одежду, а затем возвращаюсь вниз, схватив по пути свой кошелек. Подходя к кухне, я слышу смех. Захожу, ожидая, что это Гвен с Конором друг друга подначивают, но вместо этого вижу, что рядом с приятелем на стуле сидит мой отец, жуя несвежие крендели, которые Конор все еще ест, по какой-то неведомой причине. Мое сердце почти останавливается.
        - Вот и он!  - улыбающийся папа одет в настоящий, взрослый, подходящий для дня наряд вместо пижамы, которую обычно носит, когда мы возвращаемся из школы домой. Должно быть, у него был один из «хороших дней», когда он встает с постели, разговаривает с людьми, выходит из дома. Удивительно, что даже в хороший день отец не может сделать то, что сделал бы любой другой родитель - убрать проклятые граффити с гаража. В смысле, кого волнует, что думают соседи, верно?
        Кроме того, разве нормальный родитель не вызвал бы полицейских, чтобы попытаться выяснить, кто продолжает творить что-то настолько мерзкое с его собственностью? Этот случай далеко не первый. Я старался изо всех сил, чтобы остановить вандализм. Сам позвонил в полицию. Они сказали мне, чтобы один из моих родителей пришел в участок и подал заявление, но внезапно (!) этого так и не произошло. Поэтому несколько месяцев назад я притащил сюда Конора, и мы выяснили, как установить сенсоры. Они срабатывают на движение. Хотя какой от них толк? Я уже несколько раз просил отца установить камеры, сделал ли он это? Нет, конечно, нет. Разумеется.
        Я понимаю, что сжимаю свой кошелек так сильно, что он нарушает кровообращение в моих пальцах.
        - Присоединяйся к нам, парень.  - Папа предлагает мне занять место рядом с ним у стойки.  - Мы как раз обсуждали группу Конора…
        - Нет, я в порядке.  - Стою в дверях кухни и скрещиваю руки.  - Мы все равно должны идти. Опаздываем, потому что пришлось покрасить весь гараж. Не то чтобы тебя это тревожило.
        Его лицо вытягивается, и мне, дураку, на секунду становится стыдно, но я быстро беру себя в руки.
        - Готов идти?  - нетерпеливо спрашиваю я. Очень нетерпеливо.
        - Ну что ж, в следующий раз,  - голос моего отца полон скорби. На фиг эти сопли.
        Да, папа, в следующий раз. Конечно. В следующий раз, когда Конор будет здесь, ты, вероятно, запрешься в своей спальне, как обычно. На самом деле, Конор - единственный человек, с которым мой отец, кажется, хочет общаться в тех редких случаях, когда вообще хочет общаться,  - они говорят о группе, о том, как тяжело быть музыкантом. Первые пару лет после того, как папа решил заняться этой чушью как настоящей карьерой, он загонял Конора на кухню каждый раз, когда друг сюда приходил, расспрашивал его об оборудовании и очередной тупой группе, о которой на той неделе писали в журнале. Об этой ерунде, что кажется невероятно важной, когда ты в моем возрасте, но должна значить меньше, чем ничего, когда ты взрослый с двумя детьми и ипотекой. Гребаный стыд.
        Именно тогда мама начала так много работать - отчасти потому, что денег стало мало, хотя родители не садились за стол и не обсуждали со мной финансы, но скорее потому, что каждый раз, когда она была рядом с отцом, ее лицо превращалось в маску, а он все говорил, и говорил, и говорил о своей музыке. Я знаю, что папа играл, когда они только начали встречаться в колледже; знаю потому, что много лет назад мать с гордостью мне это сообщила. Но вряд ли она ожидала, что десятилетия спустя отец попытается сделать это своей настоящей профессией. Этого я не знаю, зато знаю, что теперь не могу определиться, кто больший отстой: папа, который целый день тусуется в пижаме, или мама, которая никогда не бывает дома.
        Киваю и дарю папе натянутую улыбку.
        - Идем,  - говорю я Конору.
        Его голова вертится туда-сюда между мной и моим отцом, как будто приятель смотрит теннисный матч, который не знает, как выключить, и когда я обращаюсь к Конору, он буквально спрыгивает со стула.
        - Ага. Я готов. Поехали.
        - Гвен дома?  - Папа все еще пытается со мной общаться.  - Я ее не видел.
        - Наверху,  - указываю я на потолок, как будто могу волшебным образом направить отца туда, подальше от меня.  - Мне пора идти.
        - Хорошо-хорошо, еще увидимся? Не задерживайся допоздна.
        Закатываю глаза, потому что последний раз, когда мои родители действительно беспокоились, во сколько я вернусь домой, был еще в восьмом классе. Я мог бы исчезнуть с лица земли, и они, вероятно, не заметят, пока Гвен что-то не понадобится и никто не сможет ей помочь. Саркастически поднимаю большие пальцы и выхожу из кухни.
        Уже кладу ладонь на ручку входной двери, когда слышу, как отец говорит мне вслед:
        - Люблю тебя, парень.
        Я раздуваю ноздри и открываю дверь так резко, что чуть не срываю с петель. Оглядываюсь на Конора.
        - Давай убираться отсюда.
        Друг кивает, и на этот раз он следует за мной, когда я выхожу через парадную дверь.
        Глава 7
        Мэй
        Сижу на своей кухне и жду, когда Люси подберет меня по пути на это тупое прослушивание. Слышу, как распахиваются двери гаража, гудит и отключается автомобильный двигатель. Смотрю на часы в микроволновке: сейчас только пять вечера. Для мамы слишком рано, она бы не успела добраться домой. Если только какой-нибудь чужак не раздобыл пульт к нашему гаражу, это либо она… либо папа.
        Мой живот скручивается в узел, и я отталкиваю только что поджаренный тост. Испытываю искушение вернуться в свою комнату, но Люси будет здесь с минуты на минуту, поэтому вместо этого я утыкаюсь в телефон и притворяюсь, что крайне увлечена лентой «Инстаграм».
        Дверь из гаража на кухню открывается, и я слышу громкие споры. Так удивляюсь, когда слышу два голоса вместо одного, что поднимаю голову, и вот они: оба моих родителя вместе. Понятия не имею, что, черт возьми, происходит; я не видела их одновременно примерно шесть месяцев. Мама все еще приходит домой, но поздно, обычно после того, как я иду спать.
        Мы почти не разговариваем. Папа… я едва его вижу. Шесть месяцев назад родители усадили меня и сказали, что последнее шоу, которое продюсирует отец, снимают в Палм-Дезерт и ему нужно пожить некоторое время там.
        Некоторое время… оно все тянулось и тянулось.
        И тянулось.
        Я не знаю, живет ли он там до сих пор. И мне действительно все равно. Все, что я знаю: он не вернулся домой.
        Я не могу разобрать большую часть того, что они говорят; лишь улавливаю несколько злых слов от моего отца:
        - Нам нужно поговорить о том, как ускорить судебный процесс. Мне надо, чтобы ты включилась в него, Джоан, до того как…
        Я опускаю голову обратно. Стараюсь стать как можно меньше, надеясь, что, возможно, в полу откроется дыра и засосет меня в недра ада.
        Ад не может быть хуже, чем то, что происходит на этой кухне.
        Их голоса стихают; должно быть, родители видят меня. Задерживаю дыхание, молясь, чтобы они прошли мимо, вели себя так, будто я не существую, как обычно. У меня покалывает кожу. Ничего не могу с собой поделать; я снова поднимаю глаза, как раз вовремя, чтобы увидеть спину уходящего отца. Мама стоит у плиты, прислонившись к столу, сгорбившись. Даже через всю комнату я вижу, что у нее покраснели глаза. Клянусь, за последний год она стала меньше ростом.
        Я не знаю, куда делась та женщина, что все эти годы была нашей мамой. Занятой, успешный финансовый консультант, который казался приличной матерью, пока продвижение Джордана не затмило для моих родителей все остальное. Было похоже, что мама всегда поддерживала планы отца на моего брата - досрочные тесты и предметы повышенной сложности в девятом и десятом классах, вечерние занятия и занятия в выходные дни, необходимые для поступления в университет. Пока отец не начал говорить о своем грандиозном плане, чтобы Джордан уже в десятом классе подал заявление в колледж. Мама уперлась и слышать ничего не желала. После этого, поднимаясь ночью по лестнице, я слышала резкий шепот из их спальни и знала, что речь идет о Джордане и его будущем. Думаю, брат тоже это понимал.
        Я так сильно впиваюсь ногтями в основание большого пальца, что остаются следы.
        Мы с мамой встречаемся взглядами, и она дарит мне дрожащую улыбку. Усилие отнимает у нее десять лет жизни. Я не знаю, что делать. Я сижу здесь, в той же комнате, что и моя мама, но нас словно разделяют тысячи миль. Я не знаю, что ее печалит, думает ли она о Джордане, переживает ли до сих пор. На его похоронах ей едва хватило сил дойти до скамьи в церкви. Теперь от нее осталась лишь пустая оболочка, как будто папа полностью затмил ее, хотя почти здесь не бывает.
        Только я открываю рот, чтобы что-то сказать - что угодно,  - лишь бы нарушить это ужасное молчание, отец возвращается в комнату.
        - Джоан, я серьезно, с меня хватит…  - твердо говорит он, открывает холодильник и достает пиво.
        Со свекольно-красным лицом отец похож на гигантского быка. Мама прижимается к стойке, и в моей голове вспыхивает воспоминание: как она много лет назад везла нас с Джорданом в какой-то летний лагерь. В тот день у всех нас было самое дурацкое настроение, и я начала сочинять собственные слова для одной из песен по радио, затем Джордан присоединился со своей версией, и мама смеялась, смеялась и смеялась - так сильно, что у нее слезы выступили, и пришлось съехать на обочину.
        Теперь, клянусь богом, я могу видеть сквозь нее. Она тает.
        Папа ловит мой взгляд, и на долю секунды ему вроде бы… стыдно? Но затем я моргаю, и выражение исчезает. Нет, мне точно показалось; если я что-то и знаю о своем отце, так это то, что он никогда в себе не сомневается. Его отсутствие саморефлексии - неисчерпаемый источник шуток для нас с Джорданом.
        Папа замолкает, и мама снова всхлипывает - от напряжения в комнате меня тошнит. Они все еще не заговаривают со мной, но мне все равно.
        Все равно.
        Все равно.
        Смотрю на свой телефон и вижу сообщение от Люси, она снаружи. Мой шанс на побег. Мой освободитель. Я пытаюсь заставить себя встать, но тяжесть происходящего давит мне на плечи.
        Я не двигаюсь.
        Папа прочищает горло, как будто собирается что-то сказать, и энергия внезапно наполняет мое тело. Спрыгиваю со своего места, к нашему общему удивлению, и начинаю лепетать. Бежать, Люси, бла-бла-бла - я даже не знаю, произношу ли слова или просто издаю какие-то звуки. Из-за грохота сердца в ушах не слышу собственный голос. Хватаю сумку из-за стойки рядом с мамой, шлю ей улыбку, которая скорее напоминает гримасу, и бегу к двери кухни. Когда закрываю ее за собой, остается только оглушительная, тошнотворная тишина.
        У Люси весьма… специфические музыкальные предпочтения, если не сказать хуже. Более половины времени в ее машине я понятия не имею, какая группа играет, из какой они эпохи и считает ли кто-нибудь, кроме Люси и мамы солиста, что они ничего так. Впрочем, мне все равно; я бы хоть обычные вопли слушала весь следующий час, если бы это означало, что мне не нужно оставаться дома с родителями.
        Когда я впервые увидела Люси в третьем классе, она только что переехала в Штаты из Гаити со своим отцом и бабушкой. Люси сидела на качелях на детской площадке в этих восхитительных наушниках с Микки-Маусом. Когда я набралась смелости спросить, что же она слушает, Люси просто молча передала их мне. Позже я узнала, что это была группа под названием «Velvet Underground», которая не походила на Кэти Перри, Тейлор Свифт или прочую музыку, которую я тогда любила, и что у них играла крутая женщина-барабанщик. Люси всегда предпочитала иную музыку, чем шлак, что крутят по радио, и непременно с женщиной на ударных. Мы с Джорданом обожали знакомиться через нее с новыми группами - у нас был один аккаунт на Spotify, и мы вечно дрались, кто будет слушать его ночью, когда Люси объявляла, мол, нарыла новинку, ведь неизменно несколько месяцев спустя о той же самой группе начинала говорить вся остальная школа.
        Сегодняшний вечер не исключение. Что бы ни играло в машине Люси, оно вызывает у меня тошноту и одновременно заставляет ногой отстукивать ритм. Мне хочется возненавидеть песню, но почему-то не получается.
        - Что это за хрень?  - Прикручиваю громкость, чтобы Люси уловила мой голос.  - Я только раз ее услышала, а уже люблю-ненавижу. В смысле, гадость, но все равно хочется под нее танцевать.
        - Круто,  - смеется Люси.  - Непременно передам твои слова Конору, как доберемся. Держу пари, он оценит.
        Понятия не имею, о ком она. Люси умеет кучу всего наговорить, а по сути ничего и не сказать. Она ловит мой взгляд.
        - А, точно, прости. Конор - тот, кто поет эту песню. Солист «Имя собственное и нарицательное», группы, которая проводит прослушивание. Так что насладишься их творчеством лично.  - Люси шлет мне улыбку.  - Может, решишь потанцевать. Или даже спеть.
        - Ну конечно, мне захочется погорланить посреди репетиции какой-то левой группы,  - фыркаю я.  - Вот уж нет, спасибо.
        Она сжимает губы, когда мы останавливаемся на светофоре.
        - Знаешь, я помню, как ты все время танцевала… и пела. Помнишь, как я застукала тебя танцующей под музыку в спальне, а потом еще и Джордан пришел? Мы с ним тоже начали танцевать… ты начала петь… Джордан сбегал за гитарой. Нам даже не нужен был повод. Я могла часами наблюдать, как вы вместе пишете музыку. Честно, Мэй.  - Она шмыгает носом, и я чувствую на себе ее взгляд, но сознательно отворачиваюсь и смотрю в окно.
        Люси качает головой.
        - Мне очень не хватает тех тусовок. Ты поешь, Джордан играет на гитаре, я на барабанах…  - Она смотрит на меня, видит мое замкнутое выражение лица.  - Знаю, это сложно, но разговоры о нем не приведут к концу мира. Может быть, они даже помогут…  - Подруга осекается, наткнувшись на мой гневный взгляд.  - Или нет.
        Какое-то время молчу, затем спрашиваю:
        - Сколько баллонов ты захватила?
        - Баллонов?
        - Ага. Баллонов. С краской. На потом.
        - А, это,  - пожимает плечами Люси.  - Слушай, я тут подумала… может, сегодня не стоит?
        - Что?  - напрягаюсь я.  - Ты же обещала. И уже прогуляла прошлую ночь. На меня кошка напала, и…  - Осекаюсь, поймав ее красноречивый взгляд, мол, ты чего несешь. Собственно, она меня в одиночку к дому адвокатессы не посылала. Стискиваю зубы и снова отворачиваюсь к окну.  - Ладно. Проехали. Хотя ты сама подняла тему.
        - Да, знаю. Прости, что надавила на больное.  - Люси барабанит по рулю, всегда так делает, когда нервничает.  - Кстати, обо всем этом…
        - О чем?  - переспрашиваю стальным голосом. У меня дрожит нижняя губа, я ее закусываю и смотрю на Люси. Она на взводе.
        - Просто… колледж. Учеба. Вряд ли я могу так и дальше себя вести.  - Люси замолкает.  - Я много думала об этом после ланча. Ты знаешь, я всей душой поддерживала нашу затею. Возмездие имеет смысл. Казалось, мы делаем что-то правильное. Что-то важное в память о Джордане. Но теперь… когда родители Дэвида уехали бог знает куда, а ты просто помешалась на той адвокатессе… это уже неправильно. Особенно с колледжем… Если меня выкинут, потому что поймают нас…  - Она качает головой.  - Мне крышка. Ты знаешь, что другой я себе позволить не смогу. Столько труда - и все под откос? Бабушка не переживет. Прости.
        У меня падает сердце, но я не подаю виду. Я тоже не желаю зла ее бабуле, это одна из прекраснейших женщин во вселенной и единственная, помимо Люси, с кем я могу заставить себя общаться после смерти Джордана. Но речь о Мишель Теллер. Люси не нравится, что мы с ней делаем? В смысле, нормально, что эта тетка мирно спит по ночам после того, как днем защищала кусок дерьма, убивший моего брата? Моя месть не одержимость, а жалкая попытка вынудить мир обрести какое-то подобие равновесия.
        Впиваюсь ногтями в ладони. Закусываю то, что осталось от моих и без того погрызенных щек. Они снова кровят.
        Не важно.
        Я окаменела. У меня не осталось чувств, не осталось боли. Не осталось слез.
        Так сжимаю зубы, что они едва не крошатся.
        - Все нормально. Занимайся своими делами. Колледжем и всем прочим. Проехали.
        - Прости, Мэй,  - кривится Люси.  - Но тебе не кажется, что мы уже достаточно сделали? Для Джордана? В память о нем?
        Киваю - и откровенно лгу. Ей не понять: никогда не будет достаточно. Я могла бы отомстить за каждого пострадавшего, кто живет на этой планете, каждого, кто когда-либо будет на ней жить, но это не отменит того факта, что тогда я трусливо спряталась в кладовке. Никогда не отменит того факта, что я единственная, кого Дэвид оставил в живых.
        - Все хорошо. Как я и сказала. Без разницы. Ты в своем праве.  - Я поворачиваюсь к окну, и остаток пути на прослушивание мы едем в тишине.
        К тому времени, как мы добираемся до склада, я уже в ярости.
        Это одна из причин, по которой меня выгнали - извините, попросили - из школы. В прошлом году, прежде чем произнести роковые слова, Роуз-Брэйди сказала, что уже дала мне второй… третий… десятый шанс (ее слова, не мои), но они просто не могут позволить мне остаться в школе. Я слишком непредсказуемо себя вела (опять же ее глупые слова), слишком часто срывалась на людей.
        К тому же каждый раз, когда я выполняла тест, слушала лекцию и проходила мимо гребаного заколоченного входа в репетиционную… каждый раз я чувствовала, как умирает еще один маленький кусочек того, что осталось от моей души.
        Самое прекрасное, что выгнали меня всего за пару недель до того, как администрация решила, что в Картере слишком много гнева и призраков, и закрыла школу навсегда.
        Мы с Люси идем на склад и оказываемся в длинном узком коридоре, освещенном яркими люминесцентными лампами.
        Шумы инструментов накладываются друг на друга, создавая какофонию. Впервые с того дня я слышу живую музыку. Свою трубу я забросила. Даже не знаю, где она сейчас. В последний раз я ее видела в репетиционной, прежде чем пошла поискать дополнительную стойку, оставив инструмент позади. Оставив позади так много.
        Не знаю, куда ее дели, не стала спрашивать. Я не хочу знать.
        - Куда мы идем?  - Прикрываю уши руками, чтобы заблокировать звуки. Здесь так громко, что думать тяжело. Хочется врезать по стене.
        - Сюда.  - Она шагает по коридору направо. Я сую руки в карманы и следую за ней, опустив голову.
        Примерно на полпути что-то сильно бьет меня по плечу, и я теряю равновесие. Поднимаю глаза и вижу парня с одной из этих надоедливых хипстерских стрижек. Он тащит футляр для трубы - гребаный футляр для трубы - наверное, им мне и заехал. Мы смотрим друг другу в глаза, и каждый атом моего тела сжимается. Молния пронзает тело. Что за хрень? Кем он себя возомнил, что может ударить меня и пойти дальше без извинений? Ни за что не спущу ему это с рук.
        Поворачиваюсь к нему, когда он проходит мимо, и, не задумываясь, толкаю его лицом в стену, вкладывая в удар каждую унцию ярости, что скопила за последнюю неделю - прошедший месяц - прошедший ГОД - бурлящей, обжигающей и ослепительной.
        - Эй!  - голос парня высокий и скрипучий, и я понимаю, что он намного моложе, чем мне показалось, лет тринадцать или четырнадцать максимум. Его лицо еще не избавилось от детского жирка и прыщей.  - Ты что творишь?  - Он боится. Меня. Как будто я монстр; кто-то, кто способен причинить ему боль, кто-то, кого я бы не узнала, если бы посмотрела в зеркало. Наши лица всего в нескольких дюймах друг от друга, и я вижу слезы на его глазах за толстыми очками. У меня перехватывает дыхание.
        - Мэй.  - Рука Люси ложится мне на плечо, отрывая меня от парня.  - Какого черта ты делаешь?  - Она оттаскивает меня от трубача.
        Парень на секунду замирает, а затем несется прочь по коридору. Уже на пороге кричит вполоборота:
        - Психованная!
        Я крепко сжимаю челюсти и прислоняюсь к стене, к твердыне здания, пытаясь себя заземлить, а оскорбление звенит в ушах.
        Люси стискивает мое плечо. Я понимаю, что меня колотит. Даже ощущая стену позади, я вижу, что мир меняется: поднимается и опускается с каждым моим вздохом, сбивает меня с толку, кружит голову. Присутствие Люси не помогает, не в этот раз.
        - Что это было?  - ее голос спокойный, но в нем слишком знакомая напряженная нотка.
        - Ничего.  - Я стряхиваю ладонь подруги и сажусь на корточки, обхватив голову руками.  - Ничего! Он меня ударил. Я… Он… должен был извиниться.  - Едва выдавливаю из себя слова; они крепко сидят у меня в глотке и, как только выходят изо рта, повисают в воздухе между нами, тяжелые и неправильные.
        Люси опускается на колени рядом со мной и смахивает с моего лба непослушные волосы, как делала все те месяцы, когда я почти не выходила из своей комнаты.
        - Эй.  - Я не хочу смотреть на нее.  - Мэй. Посмотри на меня, пожалуйста.
        Я наконец уступаю.
        Она склоняет голову набок.
        - Подруга. Я у тебя такой агрессии уже несколько месяцев не видела. В чем дело? Само место повлияло? Что придется слышать, как играет группа? Прости, я даже не подумала об этом, когда попросила тебя…
        Я делаю пару глубоких вдохов, пытаюсь замедлить бешено стучащее сердце.
        Мои руки сжаты настолько сильно, что я задаюсь вопросом, не переломаются ли все крошечные кости в моих кистях.
        - Нет… ничего. Я в порядке. Просто…  - Поднимаюсь, и она следует моему примеру. Я пытаюсь стряхнуть морок, вести себя нормально и не портить Люси всю ночь, как делала за прошедший год больше раз, чем могу сосчитать.
        - У меня все хорошо,  - говорю я снова. Прислоняюсь к стене на мгновение.
        Люси знает, что я лгу, я знаю, что я лгу, но что еще сказать? Я не понимаю, что на меня повлияло. Звук инструментов? Возвращение в школу? То, что мои родители отстой? Грядущая годовщина, до которой чуть больше месяца? Все и ничего, свалившееся в один гигантский долбаный беспорядок?
        Люси вздыхает.
        - Ты же знаешь, что можешь поговорить со мной, верно? Слушай, извини за то, что я сказала в машине. Знаю, ты злишься, что я тебя бросила…  - Она проводит рукой по кудрям.  - Но пойми: мне нужно получить стипендию. Нужно выбраться отсюда, понимаешь? Последние пару месяцев папа снова вел себя странно, и его новая девушка не слишком-то помогает.  - Люси замолкает.  - Просто знай, что это не личное, хорошо? Я тебя люблю.
        - Я поняла.  - Чувствую себя эгоцентричной сукой.  - Прости. Я тоже тебя люблю.
        - Я знаю.  - Она смотрит на часы.  - Извини, что так резко обрываю, но мне уже пора. Идем?
        Я киваю и машу ей, мол, веди.
        Глава 8
        Зак
        Я, похоже, уже вечность торчу в этой комнате с Конором, Мэттом и чертовой Розалин, которая, очевидно, теперь постоянное приложение к Мэтту. Когда я вошел вместе с Конором, глаза Розы открылись так широко, что удивительно, как они из ее головы не выпали. И как же чудесно сидеть и смотреть, как мой лучший друг болтает с моим бывшим другом, а моя бывшая девушка с ним же обжимается. Словно одно из тех глупых шоу, которые так любит Гвен, и одна из главных причин, почему я уже несколько месяцев не был ни на одной из репетиций. Я бы предпочел остаться дома, слушать, как в спальне отца орет телевизор, ужинать в одиночестве, но не быть здесь. Где угодно, но не здесь.
        Мэтт ведет себя как полный урод (надо же, неожиданно). Всякий раз чувствую себя идиотом, когда вспоминаю, как мне казалось, будто мы с ним друзья,  - и это не говоря уже о мучительных попытках понять, с чего я вообще захотел с ним дружить. Он - обычный дебил, что в данный момент целует свою девушку и поглядывает на меня, проверяя, смотрю ли я. Все это дико крипово. Роза действительно выбрала победителя.
        Собираю свои вещи, готовлюсь сказать Конору, что с меня хватит, но тут скрипит входная дверь, и внутрь заглядывает красивая девушка. Быстро осматривает обстановку - если честно, тот еще бардак,  - а затем ее взгляд падает на меня.
        - Привет,  - машет незнакомка из дверного проема.
        Я неуверенно поднимаю руку.
        - Тут прослушивание группы? На барабанщика «Имени собственного и нарицательного»?
        Я киваю.
        - Супер!  - Она вскидывает кулак и входит в комнату, затем оглядывается. Через секунду появляется еще одна девушка. Она одета в обтягивающие черные джинсы и потрепанную футболку и обеими руками сжимает сумку, как будто может бросить вызов гравитации и в любой момент улететь в космос. Ее темные волосы падают на лицо, но когда она их откидывает и оглядывает комнату, я узнаю свою соседку по уроку театрального искусства. Ту, с широкой улыбкой, что на минуту дала мне почувствовать себя человеком. Что она здесь делает?
        Первая девушка подходит ко мне, буквально излучая уверенность и сексуальность, и протягивает руку:
        - Люси.
        Диван, на котором я сижу, настолько старый, что у меня уходит несколько секунд, чтобы выбраться из его недр, встать и нормально поздороваться. Смотрю на вторую девушку, может, она все-таки не стала свидетелем моего полного отсутствия координации, но, конечно, недавняя соседка смотрит прямо на меня. Мы встречаемся взглядами, она поднимает бровь и ухмыляется. Я прикусываю нижнюю губу и отвожу взгляд настолько быстро, насколько это в принципе возможно.
        - Привет. Я Зак.  - Пожимаю руку Люси (странное чувство, последний раз я жал руку другому человеку примерно вечность назад), но едва концентрируюсь на ней, хотя она - невероятная красотка. Снова невольно смотрю на ее подругу, надеясь, что и она представится.
        - Так… это и есть ваша группа, да?  - Люси осматривает комнату и, кажется, не слишком разочарована - настоящее чудо. На ее месте я бы дважды задумался. Все участники группы просто слоняются без дела, игнорируя, что на самом деле здесь проходит прослушивание. По другую сторону комнаты Мэтт и Розалин снова обжимаются. Мой желудок переворачивается. По крайней мере, на этот раз Мэтт не пытается поймать мой взгляд, пока засовывает язык ей в рот.
        - Ага.  - Я как обычно не знаю, что сказать, и по-прежнему кошусь на ее подругу, что теперь прислонилась к стене рядом с нами и скрестила руки.  - Э… Ты хочешь попробоваться? Или…  - неловко киваю в сторону ее подруги,  - она?
        Люси смотрит на свою сопровождающую и улыбается.
        - Мэй? Нет. Хотя жаль. Каждой группе нужен крутой трубач и хороший бэк-вокалист.  - Между ними, кажется, происходит какой-то безмолвный разговор, а затем Мэй тащится к нам, хотя явно предпочла бы оказаться где-то еще. Как я ее понимаю.
        Минуту мы все молчим, затем Люси ухмыляется.
        - Та-а-ак… ладно, не вопрос. Сама все устрою. Мэй,  - обращается она к подруге,  - это… блин. Прости, как, ты сказал, тебя зовут?
        - Зак.
        - Точно. Мэй, это Зак. Зак, это Мэй. Поболтайте, ребята. Или нет. В общем, как хотите. Пойду поищу, кто тут главный,  - Люси смеряет меня оценивающим взглядом.  - Это же не ты?
        Я краснею. Что, настолько очевидно? Качаю головой.
        - Нет, тебе нужен вон тот парень. С микрофоном и прической, как у Бибера.
        - Поняла.  - Люси смотрит на подругу.  - Ты в порядке?  - Мэй кивает.  - Отлично, скоро вернусь.
        Она оставляет нас с Мэй у дивана, а сама шагает через комнату - вихрь из длинных ног и развевающихся волос. У Конора будет сердечный приступ, когда он ее увидит.
        Не придумав, куда еще деть свое тело, я сажусь на подлокотник дурацкого дивана, затем выдавливаю слова изо рта:
        - Ты же ходишь со мной на театральное, верно?
        «Отличное начало беседы, чувак. Прямо блеск».
        - Что?  - Она смотрит на меня так, будто я отрастил вторую голову.
        Я сглатываю и прочищаю горло.
        - Говорю, ты вроде ходишь со мной на театральное?  - На этот раз получается чуть громче, но в конце голос срывается, словно у подростка. Так и знал, что надо было остаться дома.
        - А. Правда?  - Она вскидывает бровь, и мне становится неловко. Очевидно, когда мы встретились взглядами, это не значило для нее ничего, зато для меня - все. Вот бы научиться затыкаться вовремя.
        - Ага. В смысле, мне так кажется. Или нет? Я хожу в Куинси Адамс… Я просто подумал… Вроде бы тебя уже видел…  - Я замолкаю.
        Она минуту смотрит в никуда, а затем снова на меня.
        - Нет, я думаю, ты прав. Мисс Ковальски? Четвертый урок?
        Я киваю, пытаясь держаться непринужденно.
        - Да уж. Ковальски. Помнишь ее волосы?
        Мэй чуть улыбается.
        - О да. Вот это шевелюра. Она, похоже, в жизни о расческе не слышала. Интересные будут занятия.
        - Наверное,  - пожимаю плечами я.
        Та самая дерзкая улыбка.
        - Что, не большой поклонник драмы?
        - На самом деле, нет. Я просто вовремя не записался на занятия, поэтому меня засунули туда.
        Теперь я получаю почти полноценную улыбку. Мы с Мэй смотрим друг на друга, и тот самый электрический заряд, который я почувствовал сегодня утром в школе, бьет в сердце, и у меня перехватывает дыхание.
        - Ха. Та же история.  - Она кивает на группу:  - Значит, эта сцена тебе больше по душе?
        Я смотрю на Конора, который увлеченно болтает с Люси, и снова пожимаю плечами.
        - Ага. Вернее… Раньше да, но уже не так. Мой друг,  - указываю на Конора - он как бы заставил меня прийти. Я уже собирался сматывать удочки, когда вы вошли…
        - Ой.  - Она складывает руки на груди и прислоняется к стене.  - Извини. Тогда ладно. Еще увидимся.
        И все, меня выкинули; она почти мгновенно перешла от дружелюбного тона к холодному.
        - Н-нет, нет,  - заикаюсь я.  - В смысле… Я собирался, но Люси вроде стоит послушать, так что я, наверное, останусь.
        Мое сердце быстро бьется, даже не знаю почему. Мэй заставляет меня сильно нервничать, и я хочу, чтобы она думала… Я не знаю, о чем хочу, чтобы она думала. Что я крутой? Что со мной стоит поговорить? Она вроде не сильно рвется общаться с людьми, если только ей действительно неинтересно. Я хочу, чтобы Мэй нравилось говорить со мной. Однако, учитывая, что мне не удается сформировать связное предложение даже в своем мозгу, тем более произнести его вслух, это маловероятно.
        Она хмурится, переваривая мою невнятную чушь.
        - Ла-а-адно.
        Мысленно отвешиваю себе пинок.
        - Неважно.  - Заставляю себя сделать глубокий вдох, прежде чем продолжить:  - А что, Люси хороша?  - «Ну вот, Зак; наконец-то сумел сказать целое предложение. Боже».
        При упоминании подруги настоящая улыбка озаряет лицо Мэй. Изумительная, может, даже лучше, чем сегодня в классе.
        - Люси? Люси не просто хороша. Люси потрясающая. Просто подожди и сам услышишь.
        - Отлично. Конор будет счастлив. Он так мечтал найти в группу барабанщицу. Думал, это поможет их имиджу.
        Она закатывает глаза.
        - Знаю,  - смеюсь я.
        Кто-то опрокидывает барабан, и тот с грохотом падает на пол, да так, что эхо от стен отскакивает. Когда я оглядываюсь на Мэй, ее глаза широко раскрыты.
        - Ты в порядке?  - Она выглядит очень напуганной, как будто вот-вот сбежит из комнаты. Её дыхание становится прерывистым и странным, а лицо теряет все краски.
        Мэй не отвечает. Вместо этого она около минуты прижимается к стене, не двигаясь и молча.
        Прикидываю, не позвать ли Люси, ведь Мэй явно нехорошо, но только встаю с подлокотника, как она кашляет и возвращается к жизни.
        Медленно оглядывает комнату, а затем сосредотачивается на моем обеспокоенном лице. Она моргает, как будто только что вспомнила о моем присутствии.
        - Эй… у тебя все нормально?  - Не хочу звучать, как ее мама, но вряд ли это была нормальная реакция на упавший барабан.
        Она качает головой.
        - Да, конечно. Прости. Я в порядке. Я просто задумалась о волосах Ковальски.  - Мэй смеется, но как-то неестественно. Она облизывает губы.  - Как думаешь, у нее вообще есть расческа?
        Я делаю паузу, прежде чем ответить, потому что Мэй повторяется с шуткой о расческе. Но я не хочу ее задирать или ставить в неловкое положение, поэтому просто снова смеюсь.
        - Возможно, нет.
        - Да уж,  - фыркает она.
        Повисает тишина. Я ломаю голову, пытаясь придумать что-нибудь крутое или остроумное, но вдруг замечаю, что веки Мэй дрожат, и она цепляется за стену, словно за спасательный плот.
        - Эй, хочешь воды?  - Я наклоняюсь, залезаю под диван и шарю там, пока не нахожу свой рюкзак.  - Я принес пару бутылок… здесь иногда бывает тесновато.
        Мэй ошеломленно смотрит на меня, будто удивлена, что я заметил ее состояние.
        - Ага. Спасибо.  - Берет бутылку из моей протянутой руки и одним махом выпивает половину содержимого. Садится на диван, и я пристраиваюсь на другой конец.
        - Впечатляющая работа горлом.  - Стону про себя, надо ж было выдать худшую из «папашиных шуток», но лицо Мэй расслабляется, и она улыбается мне. На этот раз улыбка настоящая, достигает ее глаз.
        Я хочу снова увидеть эту улыбку. И снова. Мы разворачиваемся послушать Люси.
        Мэй права, ее подруга - крутая барабанщица, на голову выше Локетта и всех прочих, кто когда-либо играл с группой. Все парни - особенно Конор - в экстазе.
        Однако, как бы хороша она ни была, я едва могу сосредоточиться на музыке, потому что всем существом тянусь к Мэй. Клянусь, я никогда никого так остро не ощущал. Диван маленький, и Мэй задевает меня всякий раз, когда двигается, отчего волоски на моей руке встают дыбом. Когда группа решает сделать перерыв между песнями, мы начинаем говорить. Иногда одновременно и примерно об одном и том же. В первый раз, когда так случается, Мэй удивленно откидывает голову назад, словно ей напомнили о чем-то, что она предпочла бы забыть.
        Прослушивание Люси заканчивается, и она начинает собирать свои вещи. Конор кружит вокруг нее как ястреб. Мэй шевелится рядом со мной, и я паникую, пытаясь придумать, как бы продлить мгновение. Моменты, когда мне комфортно с другим человеком, теперь так редки.
        - Вы уже уходите?  - Изо всех сил стараюсь сдержать отчаяние, чтобы голос звучал непринужденно, но не слишком-то удается.
        Мэй смотрит на Люси. Та с палочками в руках стоит рядом с барабанной установкой группы и, откинув голову назад, смеется над шуткой Конора. Мэй поворачивается ко мне и закатывает глаза.
        - Ага. Как только она будет готова.
        Я сглатываю, пытаясь придумать что-то еще, но Люси уже идет к нам.
        - Мэй, ты готова?
        Мэй украдкой смотрит на меня, и клянусь, в ее глазах вопрос, но я, как обычно, немею. Она поворачивается к Люси и пожимает плечами:
        - Да, пошли.
        Встает, и я отталкиваюсь от дивана, изо всех сил напрягаю мозги, чтобы выдать что-нибудь интересное, найти повод упросить ее остаться, но когда я наконец-то выпрямляюсь, из моего рта вырывается:
        - Приятно было официально познакомиться. Увидимся в классе.
        А потом они уходят, и я остаюсь грызть себя за то, что был таким слабаком.
        Вскоре прослушивания заканчиваются. Наблюдать за другими барабанщиками после того, как увидел работу Люси,  - все равно что чистить уши металлической булавкой.
        Я направляюсь к Конору.
        - Ну что. Очевидно, кого ты выберешь?
        - Чувак. Та девушка…  - Он качает головой.  - Мне в жизни так крышу не срывало.
        - Ну да, она суперпрофи,  - закатываю глаза я.
        Он подталкивает меня локтем.
        - Эй, я видел, как ты разговаривал с ее подругой. Что с ней такое? Она выглядела немного… сердитой.
        - Нет, она классная. Мы с ней вместе ходим на театральное искусство.
        - Серьезно? Я даже не знал, что они учатся в нашей школе, пока Люси не упомянула. Почему мы никогда их не видели?
        - Я скажу тебе почему.  - Мэтт с ехидной ухмылкой появляется рядом с Конором. Все мое тело напрягается.  - Они перешли из Картера в прошлом семестре.
        Мое лицо вспыхивает. Этот разговор может продолжиться только в одну сторону: я еще раз услышу какой-нибудь дурацкий комментарий о маме.
        Конор стреляет в Мэтта злобным взглядом, но тот, как обычно, не боится.
        - Неловко, да, Зак?
        Я пожимаю плечами; надо притвориться, будто мне все равно.
        - Неа. С чего бы? Все хорошо.  - Внутренности скручивает, я знаю, что ничего не хорошо. Совсем не хорошо.
        - Да неужели?  - Мэтт ухмыляется.  - Ну тогда, как насчет этого: ты знаешь, с кем разговаривал?
        Ненавижу уступать Мэтту, поэтому пожимаю плечами.
        - Да, ее зовут Мэй. Мы вместе ходим на театральное. Она сказала, что училась в Картере.  - Полная ложь, но для такой акулы, как Мэтт, слабость пахнет кровью. И он уже кружит рядом.
        - Сомневаюсь,  - фыркает он.
        - Чего вдруг? Да, сказала. Это ж не секрет, не так ли?  - зыркаю на него.
        Он издает смешок.
        - Наверное, нет, но ставлю что угодно, она эту тему в беседе не поднимает.  - Я молчу, ожидая последнего слова. У Мэтта всегда в запасе есть еще одно слово, которое может упасть мне на голову и раздробить ее на миллион осколков. Он продолжает:  - Она случайно не назвала тебе свою фамилию? Или имя ее брата?
        Яма в моем животе становится шире с каждым словом, которое покидает его рот.
        - Нет,  - бормочу я.
        - Да уж вряд ли.  - Он фыркает.  - Эта девушка - Мэй Макгинти. Полагаю, ты слышал о ее брате? Джордане Макгинти? Супергениальный парень, погиб в перестрелке. Получил отличную оценку на тесте для приема в высшие заведения или чего-то там. Уж твоя мама точно знает, кто он. Может, тебе спросить ее?
        Что-то с силой врезается мне в грудь.
        Твою мать, как больно.
        - Эй! Чувак. Оставь его в покое.  - Конор наконец-то ввязывается в этот мучительный разговор, но уже слишком поздно. Ущерб нанесен.  - Вот ты придурок. Серьезно, просто убирайся отсюда.  - Конор напирает на Мэтта, а я, как обычно, стою как столб.
        Мэтт фыркает и с поднятыми руками отступает от Конора.
        - Да ладно. Вы, ребята, такие зануды. Я все равно должен бежать.  - Он машет Розе, которая все еще сидит на грязном диване в углу и играет на своем телефоне. Она поднимает голову, видит, как мы толпимся в центре комнаты, и корчит гримасу. Затем встает и забрасывает сумку на плечо.
        Мэтт подходит к ней, целует в щеку. Долбаный социопат. В мгновение ока перекинулся из конченого ублюдка в милого, заботливого парня.
        Роза слегка отстраняется, всего на секунду, но затем он обнимает ее за плечи, и она расслабляется. Что-то шепчет ему на ухо, и Мэтт закатывает глаза, но кивает. Когда они проходят мимо нас с Конором, Мэтт бормочет: «Увидимся, ребята», как будто не разрушил мой мир пять секунд назад.
        Конор кладет руку мне на плечо.
        - Чувак. Он козел. Жаль, что такой хороший гитарист, а то я выкинул бы его из группы тут же. Ты в порядке?
        Я киваю, пытаясь стряхнуть с себя грязь Мэтта и информацию, которую он на меня вывалил.
        - Ага. В порядке. Фигня.
        - Ты же знаешь, что ты - не твоя мама, верно?  - На этот раз Конор говорит серьезно.  - Та девушка, она поймет.
        Я качаю головой.
        - Нет. Бьюсь об заклад, не поймет. В любом случае это не имеет значения. Если вы, ребята, решите, что Люси - подходящий человек для группы, я не стану мешать. После сегодняшнего вечера у меня больше нет желания снова появляться на публике.
        - Да ладно, брось. Не давай Мэтту тебя сломать. Сам знаешь, он любит тебя злить.
        - Не понимаю, чего ему от меня надо.
        - Завидует, наверное,  - пожимает плечами Конор.
        Я фыркаю.
        - Чему именно? Моей потрясающей семейной ситуации? Моим поклонникам?  - Обвожу рукой пустую комнату.
        Конор ухмыляется.
        - Нет, мужик. Еще с восьмого класса он все пытается протиснуться между тобой и мной. С Розой у него уже получилось…  - Он замолкает, когда видит мое выражение лица.
        - Да пусть забирает ее,  - бормочу себе под нос, словно мне все равно. Потому что так и есть - в основном.
        Конор вздыхает.
        - Что меня занимает во всем этом, так это то, что никто не помнит прежние дела твоей мамы. Например, как она вмешалась, когда мой отец попался на вождении в нетрезвом виде и мог загреметь в тюрьму. Твоя мать спасла меня от попадания в приемную семью.  - Он плотно сжимает губы.  - Неправильно, что никто не помнит эти вещи.
        - Брось. Она вмешалась только потому, что я ее заставил,  - протестую я.  - Странно, что она вообще соизволила время потратить…
        Конор обжигает меня сердитым взглядом.
        - Я в курсе, что вы с ней на ножах, но хоть раз оставь ее в покое, ладно?
        - Да пожалуйста,  - отворачиваюсь от него и продолжаю собирать свой хлам, как послушный мальчик.
        Когда мы покидаем комнату, Конор пытается убедить меня, что у нас с Мэй все будет хорошо, но я знаю, что этого не произойдет. Никогда.
        Глава 9
        Мэй
        Две ночи после прослушивания Люси меня преследуют ночные кошмары. Те кошмары, которые выписанные прошлой осенью таблетки по идее должны гасить. Я уверена, что причина тому - толстый конверт, что ждал меня в почтовом ящике, когда я вернулась домой в понедельник вечером, и который я сунула рядом с последним в недра шкафа. Никогда не получала два письма подряд. Обычно между ними проходят недели, и у меня остается достаточно времени, чтобы расслабиться.
        Давно у меня не случалось таких снов, когда я просыпаюсь, дрожа, тяжело дыша, вся в поту, на грани крика, а лицо Дэвида все еще висит перед глазами.
        Сразу после стрельбы они были у меня каждую ночь - сны о том, как я прячусь в ту кладовку, о звуках, которые доносятся из соседней комнаты, о том, что Джордан все еще там; у меня сводило руки, которыми я обхватывала ноги, горло саднило от крика, а потом раздавался грохот, и я резко садилась на кровати.
        Обе ночи я просыпаюсь в замешательстве, дезориентированная, с полной кашей в голове, вся в поту, руки болят. Единственный способ вернуться к реальности - с помощью техник заземления, которым Макмиллен научила меня летом, когда я перечисляю все, что вижу, трогаю, обоняю, чувствую, слышу, и, наконец, мой мозг возвращается из кладовки в настоящий момент.
        Мама, конечно, ничего не замечает. В первое утро она ушла еще до того, как я спустилась вниз, а на второе еще здесь, но держится совершенно формально. Именно так моя семья всегда общалась - с помощью еженедельных расписаний. Это имело смысл: когда Джордан был рядом, родителям приходилось совмещать работу и его мероприятия, оговаривать детали того, кто его везет, куда, когда. Пока мы с братом еще не перегрызлись, Джордан шутил, что без всех его внеклассных занятий наши родители не будут знать, куда себя деть, и я отвечала: «А еще они не будут знать, о чем поговорить со мной». Тогда это казалось забавным, но вот теперь мне совсем не смешно. Теперь, в тех редких случаях, когда мы с родителями сталкиваемся друг с другом, с их стороны всегда возникает короткий момент растерянности, мол, стоп, а что это за странная девушка в нашем доме? И только потом они вспоминают, кто я и что я до сих пор существую.
        На деле оказалось, что, когда их расписание освободилось, работа легко заняла все место, почти как если бы Джордана вовсе не было.
        Этим утром, после того как мама уходит, оставив за собой шлейф несвежих духов, я падаю на стул за кухонным столом и насыпаю себе миску хлопьев. Ем, но на вкус они как картон. Раньше я любила хлопья, и Джордан тоже, а теперь я ими давлюсь.
        Отодвигаю миску и на секунду кладу голову на стол, размышляя, насколько было бы плохо прогулять школу. Я уже пару дней не совершала вылазок с баллончиком, с тех пор как Люси ушла в дурацкую отставку, и у меня руки чешутся слегка освежить дом Мишель Теллер.
        Два дня в школе, а я уже от нее устала. Этот год безбожно затянется.
        По дороге домой после прослушивания Люси сообщила мне, что разговаривала с другом Зака, Конором, вокалистом, и он от нее в восторге. Ничего удивительного. Они были бы идиотами, если б не выбрали Люси, ведь она (а, глупая причина) невероятно горячая и, хотя они с Конором не флиртовали, вряд ли он слепой, и (б, реальная причина) самая крутая барабанщица после смерти Джона Бонэма[2 - Джон Бонэм (англ. John Bonham)  - британский барабанщик-виртуоз, участник группы Led Zeppelin, за время игры в которой стал одним из величайших и влиятельнейших ударников в рок-музыке.] (богом клянусь). Я рада за нее, даже если не могу нормально это показать. А еще - и это совсем не важно, ведь меня не интересуют парни или знакомства, ни сейчас, ни когда-либо вообще,  - тот парень, Зак, вполне себе ничего.
        Вблизи он оказался даже еще лучше. Сидел там со мной, когда я распсиховалась по самому идиотскому поводу… Я почти что почувствовала себя в безопасности.
        Я так долго не чувствовала себя в безопасности.
        У нас сегодня театральное, поэтому, вместо того чтобы позволить голове еще глубже уйти в стол, я встаю и тащу себя прочь из дома.
        Прихожу в школу, там все по-прежнему, разве что фотография Джордана у входа больше так не пугает. Воспоминание о мемориале уже есть в моем мозгу, словно размытый негатив снимка.
        Заставляю себя пройти мимо семи фотографий с улыбающимися лицами: напоминания о том, что мы все еще здесь, а они - нет.
        Что я все еще здесь, а брат - нет.
        Пока иду по коридору, мое сердце колотится тысячу ударов в минуту. В какой-то момент я подумываю позвонить в офис доктора Макмиллен, спросить, не может ли она принять меня после школы, но напоминаю себе, как бессмысленны эти встречи, и как явно они не помогают, и как Роуз-Брэйди гонит меня на них, словно я ребенок. В животе кипит обида. Никто не верит, что я могу справиться с чем-либо самостоятельно. Тяжело сглатываю. Они не правы. Я сжимаю кулаки и иду к шкафчику, опустив голову и вытаскивая телефон из сумки.
        Люси строчит мне все утро, ее официально взяли в группу. Их первое выступление состоится в следующую пятницу - наверное, поэтому они так спешно искали барабанщика. «Мэй, я знаю, что это будет тяжело, но, если ты не придешь, я надеру тебе задницу». Не особо убедительное заявление, учитывая, что за последние несколько дней Люси стала мне матерью Терезой. Не сбавляя шага, пишу, что подумаю.
        Может быть.
        Вероятно, нет.
        Не знаю.
        Я едва могу сосредоточиться на чем-либо, кроме оглушительного стука сердца в ушах. Уже почти дохожу до своего шкафчика, как меня толкают сзади.
        Разворачиваюсь, сердце колотится, даже еще быстрее, чем прежде,  - ну почему люди не понимают, что должны держаться от меня подальше!  - и оказываюсь лицом к лицу с Ли Бразерсом, парнем, который был руководителем вокального ансамбля в нашей прежней школе. Он протягивает руку, чтобы помочь мне выровняться.
        - Ого, Мэй. Ты в порядке? Так понимаю, ты вернулась.  - Ли поправляет очки на носу и выдавливает улыбку.  - Я слышал от Майлза.  - Смотрит куда угодно, только не мне в глаза - на коридор, на плакаты на стене рядом с нами. Раньше мы были друзьями. Ходили на одни и те же вечеринки. Теперь Ли даже не может смотреть на меня.
        - Ага.  - Вонзаю ногти в ладони, пытаюсь взять себя в руки и делать глубокие вдохи, как всегда советует Макмиллен, стараюсь угомонить гребаный грохот моего сердца,  - но ничего не помогает, так что вместо этого я расплываюсь в широченной неприятной улыбке. Прячу свой страх. Притворяюсь, что все в порядке.  - Верну-улась. Вот мне повезло, а?  - мой голос скрежещет, как гвозди по доске, высокий, пронзительный и грубый.
        - Да,  - Ли слабо улыбается. Явно не уверен, серьезно ли я; у него дергается губа, как всегда на собраниях, когда он нервничал. Ага, я присутствовала на собраниях, потому что была секретарем. Думала, вдруг родителей впечатлит, что я не только пою, но и занимаю официальную должность. Но, конечно, они едва заметили.
        - Что ж… э-э… рад с тобой повидаться.  - Он собирается уйти, но затем останавливается и касается моей руки, его голос звучит искренне.  - Кстати, я надеюсь, ты видела мемориал? Мы изрядно поработали со студенческими комитетами и администрациями всех местных школ, чтобы все устроить…
        Я холодею. А все же было так хорошо.
        - Да,  - мой голос плоский, как блин.  - Видела.
        - Я так рад. Когда нас всех сюда перевели, мне и другим членам хора и группы пришла в голову идея. Мы все по ним скучаем.  - Он прочищает горло.  - Уверен, ты и так знаешь, но раньше… до всего этого… мы с Джорданом были хорошими друзьями. Он хотел сыграть на гитаре для одного из вокальных ансамблей, и мы как раз начали все обговаривать. Я очень по нему скучаю…  - Ли замолкает.
        Я смотрю на объявление о весеннем празднике, прикрепленное к стене за его головой. Повисает молчание, которое, я уверена, некоторые люди назвали бы неловким, но меня не волнует этот разговор, чтобы чувствовать хоть какую-то неловкость. Ли едва знал Джордана, кроме как через меня. О какой дружбе он говорит?
        - Ну так вот,  - продолжает Ли.  - Насчет мемориала - мы подумали, что не должны о них забывать, понимаешь? Важно их помнить… Знаешь, в тот день, когда это случилось, я был в столовой. Мы все так испугались…
        Он продолжает говорить, но его голос сливается для меня в единый гул.
        - Мэй, ты в порядке? Ты немного бледная…  - Он тянется ко мне, но я бью его по руке.
        - НЕТ!  - получается намного громче, чем я хотела, и проходящие мимо нас ребята это замечают. Все пялятся. Я чокнутая, я чокнутая, я чокнутая. Мысленно даю себе по лицу - а ну живо уймись, дыши ровно.
        - Прости.  - Цепляю очередную фальшивую улыбку, отклеиваюсь от стены.  - Извини, просто устала. Не привыкла вставать так рано.
        Ли кивает, мол, конечно, Мэй, но закрывает тему, потому что кто захочет обсуждать предмет с явно эмоционально нестабильным человеком? Не большинство людей и определенно не Ли Бразерс, мастер приличий.
        - В любом случае рад тебя видеть, Мэй.  - Он пятится, будто хочет сбежать от меня побыстрее.  - Мне пора… Рад тебя видеть.  - Ли повторяется, но какая разница.
        Я машу.
        Ему вслед.
        Четвертый урок, театральное, и волосы мисс Ковальски развеваются, будто их закручивает невидимым торнадо. Следует отдать ей должное: она действительно не парится. Это достойно уважения.
        Сегодня она начинает занятия поздно, потому что ее задержала пара одержимых театралов - странно оживленный разговор, полный драматических жестов и притворных обмороков.
        Зак снова вбегает в последний момент, уже посреди переклички, и мое сердце подпрыгивает. Он явно удивлен, что урок еще не начался, ведь в прошлый раз мисс Ковальски в это время уже читала лекцию. У него наушники на шее, и я мысленно делаю пометку найти его после занятий и ненавязчиво спросить, что он слушает.
        - Здравствуй!  - приветствует его Ковальски, и очки, что покоились на ее макушке, сползают по лбу и приземляются на нос.  - О, вот мои очки! А я-то их обыскалась.  - Учительница смеется над собой, затем поворачивается к Заку.  - Прости. Кажется, я не спросила твое имя на прошлом занятии?
        Зак очень раздражен, что она не игнорирует его, как в прошлый раз, когда он опоздал. Я пытаюсь поймать его взгляд, чтобы выразить соболезнования,  - это театральное искусство, кого вообще волнует, пришел ты или нет?  - но Зак упорно смотрит на переднюю часть комнаты. Наконец бормочет что-то себе под нос.
        - Пожалуйста, погромче! Театральное искусство заключается в умении управлять голосом!  - гремит Ковальски. У нее точно нет с этим проблем.
        - Зак.  - Он все еще бормочет, но на сей раз вкладывает в голос немного энергии. По-прежнему не смотрит на меня. Вероятно, обескуражен, что оказался в центре внимания.
        - Зак.  - Она проверяет список класса.  - А. Точно! Впервые за пару лет ты единственный Зак в моем классе!  - Ковальски улыбается.  - Зак Теллер, я полагаю?
        Мое сердце перестает биться, когда он открывает рот, чтобы ответить.
        И закрывает без единого звука.
        Теллер.
        Теперь Зак смотрит на меня.
        И я не могу отвести взгляд.
        Его фамилия Теллер.
        Нет, это не совпадение. Вся легкость, которая проникла в мое существо, когда он вошел в комнату, исчезает, и остается только пустота.
        Глава 10
        Зак
        Чертова учительница никак не отвяжется. Не могу заставить себя посмотреть на Мэй. Я специально опоздал, чтобы избежать этого - переклички, чтения фамилий. Совсем бы прогулял урок, но что дальше? Прятаться до конца года? Вылететь? Лишь бы Мэй не узнала мою фамилию? Конор твердит, мол, фамилия никак меня не определяет, что бы там остальные ни думали.
        Легко ему говорить. Не он же ее носит.
        - Зак Теллер, я полагаю?  - Мисс Ковальски ждет моего ответа.
        Я киваю. Воздух вокруг кажется тяжелым, как патока. Я едва могу поднять голову.
        - Да. Зак.  - Сглатываю.  - Теллер.
        И тогда заставляю себя встретиться взглядом с Мэй.
        На ее лице написана такая ярость, что мне хочется умереть. Я знал, насколько неизбежным был этот момент.
        Теперь, разрушив мою жизнь, мисс Ковальски продолжает свою перекличку.
        Глава 11
        Мэй
        Я не могу дышать.
        Глава 12
        Зак
        Лицо Мэй краснеет. Она дрожит.
        Полные гнева глаза прожигают дыру в моей коже. Клянусь, я чувствую, как она меня до печенок достает.
        - У тебя все нормально?  - спрашиваю ее одними губами, хотя более чем уверен, что Мэй не хочет иметь со мной ничего общего, ни сейчас, ни потом. Она ложится лицом вниз на стол и обхватывает голову. Это нехорошо. Мисс Безумные Волосы продолжает болтать, как будто ничего не случилось.
        Думаю встать, но стесняюсь. Если пойду к Мэй, могу сделать только хуже. Учитывая, что я тот придурок, который ее спровоцировал.
        Уже почти поднимаюсь со стула, когда мисс Ковальски наконец замечает происходящее.
        - Мэй, ты в порядке?
        Та по-прежнему лежит на столе. Другой студент вскидывает руку.
        - Мисс Ковальски? Не хочу вас беспокоить, но вряд ли она в порядке. Похоже, задыхается.
        - Да,  - вмешивается девушка передо мной.  - Она выглядела не очень хорошо, прежде чем так свернулась.  - Молчит, а затем добавляет преувеличенно громким шепотом:  - Я имею в виду, вы же знаете, кто она… верно?
        Похоже, мисс Ковальски не имеет ни малейшего представления, кто такая Мэй или что ей самой теперь делать. Учительница в панике оглядывается на нас.
        - Пожалуйста, не мог бы кто-нибудь отвести ее к медсестре?
        Все просто сидят и молчат. Очевидно, никто не хочет вмешиваться, что весьма паршиво, ведь почти на каждом собрании в прошлом семестре нам твердили, как надо себя вести, если заметим, что кому-то нехорошо, как мы должны поддерживать друг друга. Ну же, товарищи студенты.
        Я наконец поднимаю руку.
        - Отлично! Мак, да?  - указывает на меня Ковальски.
        - Зак.  - Я умудряюсь не закричать.
        - Верно, верно, Зак. Пожалуйста, проводи ее к медсестре, хорошо?
        Голова Мэй начинает мотаться, но ее спина поднимается и опускается слишком быстро, и я сомневаюсь, что ей удастся произнести хоть что-то в знак протеста. Да, мне следует оставить Мэй в покое, но я хочу защитить ее, даже если защищать придется от себя. Встаю и иду к ней.
        - Подняться можешь?
        Ее каштановые волосы быстрее мечутся по столу. Я пытаюсь помочь ей подняться, но она резко отодвигается. Убираю руку так быстро, как только могу.
        Учительница уже рядом.
        - Мэй, Зак отведет тебя к медсестре. Все будет хорошо. Ты можешь встать самостоятельно?
        Мэй тяжело дышит, а затем отодвигает стул и встает. Ее голова опущена, волосы закрывают лицо. Я протягиваю руку, чтобы помочь ей, но она проходит мимо меня и направляется к двери. Я хватаю наши сумки и бегу следом.
        Глава 13
        Мэй
        Кем этот парень себя возомнил? Этот Теллер. Пытается дотронуться до меня. Помочь мне?
        Я слышу его шаги позади, когда выбегаю из класса, и хочу схватить его, ударить, пнуть, закричать в его тупое лицо, но у меня едва хватает сил открыть двойные двери.
        - Мэй!  - Он еще смеет произносить мое имя, как будто имеет на это право.  - Эй! Мэй! Подожди.
        Надо просто его игнорировать. Не знаю, куда я иду - определенно не в кабинет медсестры, самое бесполезное место в любой школе,  - однако мне нужно быстро определиться и убежать подальше от этого кошмара. Иду мимо шкафчиков, и коридор выглядит так же, как и любой другой, в любой другой чертовой школе на планете. По идее, прежде чем перевести нас сюда, они могли хотя бы попытаться сделать это место отличным от Картера. По идее, но куда там, систему государственных школ не заботит, что с вами происходит, если вы - лишние.
        - Эй! У меня твоя сумка.  - Зак позади меня, тяжело дышит.
        Я резко оборачиваюсь и вырываю сумку из его протянутых рук.
        - Отлично. Спасибо. До свидания.  - И продолжаю двигаться по пустому коридору.
        - Подожди.  - Зак все еще здесь, дышит мне в спину. Он всерьез испытывает мою выдержку на прочность.  - Я хочу, чтобы ты знала. Когда мы встретились вчера вечером, я понятия не имел… кто ты. Не то что я не стал бы с тобой говорить, но я не пытался обмануть тебя, чтобы понравиться. Я не знал…
        - Значит, вместо этого ты решил опоздать? Чтобы я не поняла, кто твоя мама? Кто ты?  - Я не могу продолжать. Этот парень не стоит моих слов.
        Он стонет.
        - Нет. То есть, наверное, но я хотел… Я подумал, может быть, если ты узнаешь меня, а не мою фамилию… Мне было приятно болтать с тобой прошлой ночью. Я так долго не разговаривал с другим человеком…
        - Мне все равно.  - Почему он не оставит меня в покое?
        - Ну а теперь ты все поняла. Что я… что моя мама… адвокат. Того парня.
        Я останавливаюсь. Может, Зак не в курсе, но выбор слов очень важен.
        - «Парня»? Ты имеешь в виду стрелка? Ты имеешь в виду Дэвида, мать его, Эклса, психопата, который убил моего брата, пятерых моих друзей и любимого учителя? Убил их всех безо всякой на то причины?
        Лицо Зака вытягивается. Хорошо. Стою перед ним, тяжело дыша. Руки сжаты в кулаки.
        - Он тебе не парень, ты, придурок. Его в принципе нельзя называть человеком.
        - Да… я знаю. Прости. Я не… я не пытался смягчить. Кто он. Что он сделал. Я знаю…  - Зак проводит рукой по волосам.  - Нет, не знаю. Даже представить не могу. А моя мама…  - Его лицо превращается в маску.  - О ней я стараюсь не думать.
        - Значит, тебе повезло. А вот я о ней думаю. Каждый. Долбаный. День. Каждый день и каждую ночь, когда пытаюсь уснуть. Мне мерещится ее лицо. Ее, Джордана и того долбаного психопата. Иногда они сливаются в одно. Иногда лицо Джордана не его… а одно из их. Это хуже всего.  - Я с трудом сглатываю. Дрожу. Я говорю слишком много, больше, чем сказала своему терапевту, больше, чем сказала Люси. Почему у меня внезапно приключился словесный понос?
        Зак качает головой.
        - Нет, нет, это не то, что я имел в виду. Я не хотел бы думать о ней, но все равно должен. Конечно, я думаю. Она моя мама. И она разрушила мою жизнь.  - Он молчит, как будто пытается решить, продолжать ли говорить. Я начинаю отступать от него.  - Нет, пожалуйста, подожди. Ты должна знать - я не моя мама. Да, у нас одна ДНК - одна фамилия,  - но я не она. Я не согласен с ее выбором. Я не несу ответственности за ее действия. Я никогда не просил об этом.
        Мое сердце сжимается. Я качаю головой.
        - Отлично. Ты не просил. Но и я тоже.  - Разворачиваюсь на каблуках и несусь по коридору, не оглядываясь.
        Глава 14
        Зак
        Я заруливаю на подъездную дорожку после самого ужасного дня в жизни и встречаю свой худший кошмар: мама дома. Бампер ее машины торчит из недавно покрашенного гаража, и мой живот падает куда-то вниз. Она уже несколько недель не обедала дома и решила вернуться именно сегодня? Отлично. Извините, меня сейчас стошнит.
        Гвенни же визжит «мама дома!», как будто это самое замечательное событие, что когда-либо с ней случалось, а не причина бежать куда подальше. Я не понимаю сестру. В этом году ей пришлось почти так же плохо, как мне, но она все еще любит нашу маму. Логика Гвен не поддается осмыслению.
        Как только я паркуюсь, сестра выпрыгивает из машины и бежит к дому. Я кладу голову на руль, где та, кажется, слишком часто бывает последнее время, и подбадриваю себя, прежде чем войти внутрь.
        Вспоминаю недавний разговор с Мэй - ее обвинение, что у меня есть роскошь не думать о матери, кажется теперь особенно ироничным.
        Когда я наконец захожу внутрь, мама нарезает овощи, а папа сидит за стойкой. Они болтают о погоде. Я как будто в Сумеречную зону[3 - «Сумеречная зона» (англ. The Twilight Zone)  - американский телевизионный сериал, каждый эпизод которого является смесью фэнтези, научной фантастики, драмы или ужаса.] попал, у меня вот-вот голова взорвется. Что сегодня творится с моей жизнью?
        - Привет, Зак,  - мама кивает в мою сторону, но я ее игнорирую. Вместо этого наблюдаю, как моя сестра выставляет себя дурой, как обычно, когда наша родительница появляется дома.
        С тем же успехом Гвен могла бы повиснуть у мамы на шее: скачет, ведет себя как бездомный щенок, которому наконец-то удалось привлечь чье-то внимание. Я люблю сестру, но ей действительно нужно научиться держать себя в руках и сохранять спокойствие, если хочет выжить с нашей чудесной матерью.
        Что-то ворчу в ответ.
        - Зак! Друг мой. Поешь с нами сегодня вечером?  - Папа пытается слегка стукнуть меня по плечу, будто мы приятели, но я в последний момент отхожу в сторону, и его кулак проносится мимо. Я пожимаю плечами.
        Мама отрывает взгляд от готовки.
        - Было бы неплохо. Я пораньше ушла с работы, чтобы мы могли наверстать упущенное.
        - Да, конечно,  - бормочу я.  - Без разницы.  - Не то чтобы мне было куда идти.
        - Отлично. Будь добр, накрой на стол.  - Моя мама говорит только в приказном тоне.
        - Уже?  - Сейчас только половина пятого.
        Она смотрит на меня поверх очков.
        - Да, пожалуйста.
        Я раздуваю ноздри и думаю сказать «нет». Убежать из дома и никогда не возвращаться. Уехать куда-нибудь с Конором или что-то в этом роде, хотя я знаю, что домашняя жизнь Конора такая же дерьмовая, как и у меня, просто в ином плане - вряд ли кто-нибудь в школе об этом догадывается, учитывая, как друг себя подает. Решаю, что оно того не стоит - конфликт, спор с матерью-адвокатом,  - поэтому вздыхаю, вытаскиваю из ящика столовое серебро и молча принимаюсь за дело.
        Когда заканчиваю, мама приходит посмотреть мою работу, потому что не дай бог я сделаю что-то неправильно. Напрягаюсь в ожидании критики, но мать слегка кивает мне и похлопывает по плечу. Похоже, я свободен, пока ужин не будет готов. Выбегаю из кухни и прячусь в относительной безопасности своей спальни.
        Безопасность, конечно, временная. Два часа спустя я снова спускаюсь вниз, сажусь за обеденный стол со своей семьей, мечтая как-то ускорить время, чтобы все закончилось и я мог вернуться в свою комнату.
        - Как дела в школе?  - спрашивает мама, передавая салат Гвен, и думает, что может обмануть нас, притвориться, якобы ее волнует ответ. Если бы она действительно заботилась о нас, возможно, проводила бы дома больше трех вечеров в месяц.
        - Здорово!  - Гвен практически слюной исходит от внимания.  - Учитель истории сказал, что моя предыдущая курсовая работа - одна из его любимых… и в следующем году я подумываю попробовать себя в чирлидинге!  - Бросаю на нее взгляд, когда слышу это.  - А еще Эмери Ламберт пригласила меня на свой день рождения на следующей неделе, и это здорово, ведь она никогда не разговаривала со мной раньше, поэтому мне, очевидно, лучше пойти.  - Сестра молчит, чтобы сделать вдох.
        - Отлично, Гвен,  - перебивает мама и отворачивается, прежде чем та успевает сказать больше. Лицо Гвенни вытягивается. Я пытаюсь поймать ее взгляд, но она смотрит в свою тарелку, как будто это самая интересная вещь в мире. Папа молчит на другом конце стола.
        - А что нового в школе у тебя?  - Мама обращается ко мне, но я ее игнорирую. Я все еще пытаюсь заставить Гвен улыбнуться или, по крайней мере, встретиться со мной глазами.  - Зак. Алло? Я задала тебе вопрос.
        Я наконец поворачиваюсь к ней:
        - Почему ты вообще здесь?
        Я застал ее врасплох, и она на мгновение откидывает голову назад.
        - Прошу прощения?
        - Говорю, зачем ты здесь?
        Она оглядывает стол, мою сестру и моего отца.
        - Я здесь живу.
        - Ой да ладно.  - С такой силой втыкаю вилку в кусок мяса на тарелке, что стол трясется.
        Она прочищает горло и дарит мне жесткую фальшивую улыбку, которая не достигает ее глаз.
        - Знаю, я редко бываю дома… Это дело набирает обороты, и…
        Я перебиваю ее. Не хочу слышать ее неубедительные оправдания.
        - Ты не поняла. Нельзя просто появляться здесь, когда тебе удобно, и думать, что все нормально.
        Ее глаза расширяются, как будто она сомневается в моем душевном здоровье. Как будто мне тут надо извиняться.
        - Прошу прощения? «Появляться»? Я сплю здесь каждую ночь. И напоминаю, что я твоя мать, так что следи за своим тоном.  - Она явно готова перейти в адвокатский режим, и силы покидают мое тело.
        - Прости,  - бормочу я. Гвен выглядит так, будто вот-вот расплачется. Я тяжело сглатываю.
        Мама вздыхает и проводит рукой по волосам.
        - Все нормально. Я не хочу тратить наше общее время на ссоры. А теперь расскажи, пожалуйста, как у тебя с учебой?
        Обвожу взглядом комнату, прежде чем ответить. Гвен все еще горбится над своей тарелкой, папа сливается с обоями, а у матери под глазами мешки, которые выглядят так, словно стали ее постоянными спутниками.
        Такой вот наш семейный ужин.
        Глава 15
        Мэй
        Уже поздно. Кажется, что всегда поздно, словно дни пролетают мимо и мне остаются только ночи. Я стою в своей спальне и смотрю на пустые стены, где раньше висели плакаты. Афиши групп, на чьи концерты я ходила с Люси, Хим и Джорданом, постеры музеев, куда нас возили родители, когда мы были моложе, вся эта фигня, которой я интересовалась, прежде чем поняла, что ничего из этого не имеет значения.
        Я сняла их после смерти Джордана.
        Теперь стены моей комнаты пусты.
        Толстый конверт, зажатый в моей руке, еще не вскрыт.
        Я знаю, что это еще одно письмо от него. Об этом говорится прямо на почтовой марке: тюрьма округа Лос-Анджелес, исправительное учреждение «Башни-близнецы».
        Я знаю только одного человека оттуда.
        Дэвид Эклс.
        Парень, который убил моего брата.

* * *
        Обычно я не вскрываю эти письма. Решила прочесть самое первое и сильно пожалела. Я прячу их под матрас, рассовываю по комнате, пытаюсь забыть, что они существуют. Я не могу их выбросить; в некотором смысле, это моя последняя связь с Джорданом. Все вокруг меня исцелились, пошли дальше, установили мемориалы, но эти письма - мое напоминание, что ничто не будет прежним. И я заслуживаю напоминания. Наказания.
        Это моя плата за то, что я выжила.
        Первое прибыло вскоре после того, как Дэвида посадили в тюрьму и отказали в залоге. Однажды днем, через месяц после всего, я вернулась домой из школы и нашла в почтовом ящике адресованный мне конверт. Я никогда не получала настоящих писем - мы ж не в чертовом Средневековье живем,  - поэтому мне стало любопытно. Я не представляла, что он может написать мне оттуда.
        Дура.
        Я не знала, что есть способы добраться до кого-то, сидя в тюрьме. Службы пересылки, которые можно использовать для доставки писем в места, куда они не должны доходить. Заключенные за определенную плату готовы отсылать чужую почту.
        Я открыла тот конверт - наивная девочка, которая думала, что она в безопасности. Прочитала первые строки: «Надеюсь, с тобой все в порядке, Мэй. Я так волновался за тебя в тот день»,  - и внутри все похолодело. Я схватила страницы и сунула их под одежду в глубине шкафа.
        А потом пришло еще одно письмо, и еще. Проходят месяцы; я никому не говорю и не собираюсь рассказывать, потому что никто не может меня защитить.
        Они не защитили меня от первого письма.
        Они вообще меня не защищали.
        Я подумываю открыть письмо, которое лежит у меня на коленях.
        Что-то внутри меня дрогнуло сегодня, пока я стояла в коридоре, лицом к лицу с Заком. Все дерьмо, которое я пыталась прогнать, начало пробираться обратно, и теперь конверт лежит в моей руке, прожигая дыру в ладони.
        Некоторое время смотрю в темную ночь за окном спальни - мозг опустел, тело застыло,  - а затем одним резким движением вскрываю конверт.
        Внутри лежит рукописное письмо в несколько страниц длиной. Читаю первые пару строк: «Здесь одиноко, Мэй. Ты когда-нибудь чувствовала, чтобы тьма давила на голову так сильно, что ты пугалась, вдруг твоя шея сломается? Мои родители переехали. Они не посещают меня и не звонят. Ты тоже не пришла ко мне. Почему? Я же писал, мне надо кое-что рассказать тебе о том дне».
        Я падаю на кровать. Меня колотит, жестоко. Целиком заворачиваюсь в одеяло, прячу под него голову и неподвижно лежу, обхватив руками ноги, как будто, если мне удастся обнять себя достаточно крепко, я перестану существовать. Некоторое время спустя проваливаюсь в беспокойный сон.
        Просыпаюсь от хлопанья автомобильной двери. Сердце колотится, мозг все еще полусонный, я вскакиваю и вглядываюсь в окно своей спальни на дорогу внизу. Мама приехала домой с работы. Она выглядит уставшей. Я смотрю на часы: восемь вечера. Рановато для нее.
        Слышу, как хлопают внизу кухонные шкафы, а затем на лестнице раздаются тяжелые шаги. Через несколько секунд с треском закрывается дверь ее спальни. Я тоже рада тебя видеть, мама.
        Ложусь на кровать и несколько минут смотрю в потолок, но уснуть больше не могу. Переворачиваюсь на бок; чертово письмо падает с кровати на пол, и его страницы растекаются по ковру, как пятно. Я подпрыгиваю. Это все оно. Я больше не могу лежать здесь, с этой ерундой, загрязняющей мое пространство.
        Наклоняюсь и собираю страницы, стараясь не думать о том, что на них может быть написано, стараясь не дышать. Комкаю их в один шар и выхожу из дома.
        Когда добираюсь до мусорных баков, то начинаю рвать бумагу в конфетти. Клочья летят во все стороны, но я просто хочу, чтобы его слова исчезли. Хочу стереть их существование. Вырвать из головы. Вычистить из моего мозга.
        Когда заканчиваю, пальцы кровоточат, а лицо горит. Я ни за что не пойду спать. Поэтому достаю рюкзак из-за старого холодильника в гараже, где бросила его накануне, и отправляюсь в путь на велосипеде.
        Примерно полчаса спустя останавливаюсь возле бордюра, задыхаясь и обливаясь потом. Ночной воздух густой и тяжелый. Дом передо мной темный. Сбрасываю рюкзак с плеч, прячу его и себя за куст во дворе.
        Теперь, когда я знаю, что здесь живет Зак, все кажется другим. Раньше это было просто здание, место, где живет женщина, которую я презираю. На секунду мне становится интересно, которое окно - Зака, но я гоню мысль из головы. «Соберись, Мэй». С каких это пор я позволяю себе отвлекаться на всякую связанную с парнем фигню, когда мне надо сосредоточиться? Расставание с Майлзом прошло совершенно безболезненно. Никакой сентиментальности - я выбросила несколько его подарков, высохшие цветы, старую футболку, которую одолжила у него однажды после того, как мы пошли купаться. Выкинула все одним махом. Стерла его текстовые сообщения.
        Он ушел.
        Я ничего не почувствовала.
        С этой последней мыслью я вынимаю из рюкзака баллончик, встаю и стискиваю челюсть. На этот раз я не полезу прямо на дорогу. Не буду до конца ночи обниматься с кошкой.
        Крепче сжимаю банку и иду через лужайку. Здесь так жарко, как в прошлый раз.
        Я почти у дома, когда наверху в окне включается свет. Бросаюсь в сторону, обратно в темноту, сердце грохочет. Такого никогда не было. Смотрю на часы и понимаю, что сейчас только девять тридцать - еще рано. Я забыла проверить время, прежде чем отправиться сюда; так на меня непохоже. Уж это я никогда не упускала. Меня так вымотал этот день, эта неделя, этот год.
        Эта жизнь.
        Я прижимаюсь к стене, прячусь в тени, наблюдая за светом. Пытаюсь отдышаться, успокоить свое сердце, которое, клянусь богом, можно услышать в восьми штатах отсюда, и наконец - наконец!  - свет гаснет. Вся моя маниакальная энергия уходит, заменяясь бесконечным повтором слов Дэвида: «Здесь одиноко… Здесь одиноко… Здесь одиноко».
        Возвращаюсь к своей сумке, опускаюсь на землю и кладу голову на колени. Делаю глубокий вдох, затем сую руку в рюкзак и достаю телефон.
        - Привет.  - У меня хриплый голос. Вытираю нос, злюсь, что он течет, и пытаюсь проглотить комок в горле.  - Нет, нет. Я в порядке. Я…  - На секунду закрываю глаза.  - Ты не могла бы меня подвезти? Прости, я знаю, что уже поздно. Не заскочишь за мной?  - Молчу, слушая.  - У Теллеров.  - На другом конце телефона повисает тишина.  - Я знаю, что ты хочешь сказать; я все объясню, но ты можешь просто сюда приехать? Я буду ждать в конце их улицы. Спасибо.
        Когда Люси подъезжает, я торчу у знака «стоп», и мне едва хватает сил оставаться в вертикальном положении. Она опускает стекло со стороны пассажира и при виде меня вскидывает брови.
        - Уберем велосипед назад?
        Я киваю, и она открывает багажник. Несколько секунд спустя Люси с вытянутыми руками обегает вокруг машины.
        - Залезай. Я сама возьму велосипед.  - Снова киваю и падаю на пассажирское сиденье, отчаянно пытаясь не расклеиться еще несколько минут.
        Еще несколько минут.
        Глава 16
        Зак
        Вечером, после нашего глупого семейного ужина, когда все остальные заснули, я включаю свет в своей ванной и смотрю на свое отражение в зеркале, пока фрагменты моего лица не отделяются друг от друга и не теряют всякий смысл.
        Глава 17
        Мэй
        Каким-то образом мне удается продержаться в школе почти две недели, не вылетев и не сойдя с ума (по крайней мере, не совсем). Не собираюсь вспоминать ту ночь у дома За…  - дома Теллеров на прошлой неделе. Она не считается. Мой срыв был результатом случайного пересечения критической черты, которую я отныне планирую избегать.
        Кстати, об этом… Я пыталась бросить уроки театрального, но мне не позволили. Роуз-Брэйди заявила, мол, мне нужен факультатив, а все остальные заполнены. Разве я не хочу закончить школу в июне? Киваю, потому что не могу позволить себе никаких неприятностей, но на самом деле думаю, что мне ПЛЕВАТЬ - так и есть. Какого черта я собираюсь делать после окончания учебы? Все мои планы на колледж умерли в тот день, когда умер Джордан.
        Без разницы. Можно просто избегать ее - критическую черту. Как я уже сказала, в этом я хороша. Мой единственный способ пережить дни.
        Избегать родителей, избегать Майлза, избегать людей из моего прошлого, избегать-избегать-избегать. А теперь еще и избегать Зака.
        Это относительно легко сделать - сегодня я опаздываю на урок и убегаю, как только раздается звонок. На секунду, перед тем как уйти, я крайне опрометчиво гляжу на Зака. У него на лице такое выражение, что мне становится нехорошо. Едва с ним не заговариваю, но вовремя останавливаюсь.
        Что бы я сказала? Нам не о чем говорить.
        Иду в кафетерий, когда кто-то стучит меня по спине. Я устала от людей, которые думают, что мое тело является общественной собственностью и что каждый может протянуть руку и прикоснуться ко мне. Готова поспорить, будь я мальчиком, никто бы не посмел.
        Не успеваю среагировать, как писклявый голос режет уши.
        - Мэй! Я тебя везде искала!
        Медленно оборачиваюсь. Я знаю этот голос. Я знаю, кого обнаружу позади себя - одного из тех людей, которых пыталась избегать весь прошлый год. Настойчивая проныра, надо отдать ей должное.
        - Энн Ким.  - Изображаю откровенно стервозное лицо, но она, кажется, не замечает.  - Привет.
        Энн обнимает меня.
        - Ты как? Держишься? Вернулась? Тут же еще годовщина приближается? Мы думали о тебе… о Джордане… Ты наверняка слышала о поминальной службе, которую я помогаю организовать директрисе Роуз-Брэйди. Соберемся все, поговорим о Мэдисон, Джордане, обо всех. Поделимся историями. Убедимся, что мы их не забудем.
        Высвобождаюсь из ее рук и отхожу на шаг.
        - Мило.  - Сканирую комнату, пытаясь найти Люси.
        Энн не затыкается. Как всегда.
        - Мы все очень скучаем по Джордану. По нему, моей сестре, остальным. Во время собрания на прошлой неделе Адам, ну, Нейлсон, рассказал очень трогательную историю о Джордане и своем двоюродном брате, Маркусе.
        Я фыркаю. Да уж, наверняка. До стрельбы Адам считался самым шумным учеником в школе. Он устроил вечеринку в выходные перед тем, как все произошло, и где я якобы разговаривала с Дэвидом. Адам был легендой среди ребят из нашего класса, потому что умел стоять на кегах две минуты подряд. А теперь он трагически рассказывает истории о своем двоюродном брате и Джордане, как будто заботился о них. Как будто не дразнил обоих в средних классах.
        Энн игнорирует мое фырканье и продолжает:
        - Мы все так растрогались. Я заплакала. Вот бы еще ты пришла добавить свои истории. Твой брат был замечательным; я так счастлива, что успела с ним познакомиться…
        - Ага,  - перебиваю я.  - Да. Был. Спасибо.  - Смотрю через ее плечо на свободу, а затем снова на Энн.  - Мне пора.
        Собираюсь уйти, но она ловит меня за локоть. Черт возьми, я хочу ударить эту девушку. Делаю несколько вдохов, как рекомендовала терапевт, но нет - желание не пропадает: я все еще хочу ударить Энн по лицу.
        Борюсь с ее хваткой, и в ответ Энн сжимает мне руку.
        - Мэй, пожалуйста, не убегай. Нам нужно поговорить. Я пыталась тебя перехватить. Хотела спросить, не согласишься ли ты поучаствовать в собрании. Возможность услышать твой голос, твои истории о том, через что ты прошла, бесценна. Это действительно помогло бы людям исцелиться.
        Я сужаю глаза.
        - Господи, Энн. Я думала, что ясно выразилась прошлым летом, прошлой осенью и каждый раз, когда ты и твоя милая группа выживших пытались завербовать меня в свой культ скорби. Я не хочу иметь с вами ничего общего. Можешь ты уже вбить это в свою тупую голову?
        Лицо Энн искажается. Губы сжимаются в едва заметную белую линию. Она так хорошо играет в жертву.
        - Отлично, Мэй. Не стоит грубить. Мне самой следовало догадаться. После того как тебя выгнали из школы, я подумала: «Ладно, это печально, но я могу понять ее гнев - она страдает, как и все мы». И когда я услышала, что ты вернулась, то очень обрадовалась, но потом все сказали, что ты все еще… злая. Очень, очень злая.  - Она качает головой.  - Я думала, наша группа тебе поможет. Мы все переживаем одно и то же, так или иначе. Все кого-то потеряли в тот день. Но большинство из нас не грубит людям, которые просто пытаются протянуть руку помощи.
        Я скалюсь.
        - Ты когда-нибудь обращала внимание, как говоришь? Прямо бабка семидесятилетняя. Что, черт возьми, с тобой не так?
        Энн отпускает мою руку, словно та ее укусила, словно Энн вдруг поняла, что это на самом деле скользкая, отвратительная змея. Она отходит от меня прочь. Ее голос дрожит.
        - Отлично, Мэй. Отлично. Я поняла. Я оставлю тебя в покое. Мы оставим тебя в покое. Наверное, некоторым людям просто не помочь.  - Поворачивается и выбегает из дверей столовой.
        Я стою там, пока меня не вынуждает двигаться поток входящих людей. Когда я протягиваю руку за подносом из стопки у входа, у меня дрожат руки и крутит живот. Волна стыда накрывает меня, когда я вспоминаю лицо Энн и то, как она отдернула руку от моей, словно боялась, что я могу ее укусить.
        Может быть, мне не следовало так срываться. Энн на самом деле безвредна. В конце прошлого года она основала свою глупую группу поддержки для всех людей, которые пострадали от перестрелки.
        Все началось с малого: Энн, у которой погибла сестра Мэдисон. Та была нашей первой скрипкой. Адам Нейлсон, первый саксофон, он потерял своего двоюродного брата Маркуса и лучшего друга Джордана. Питер Оппенгеймер, который лишился своего отца, мистера Оппенгеймера, нашего руководителя джаз-банда. Моего любимого учителя. Затем группа стала расширяться.
        Теперь в ней тридцать других людей, не то чтобы я обращала внимание на сообщения, которые они посылают мне с просьбой прийти на их тупые встречи. А уж когда Люси рассказала мне, кто еще присоединился, я поклялась никогда там не появляться. Их новый участник - не кто иной, как Майлз Каталано, мой бывший парень. Вроде как его угрызения совести мучают.
        Да уж. Без шуток. И должны.
        Но он выжил, как и все эти придурки.
        Они выжили. Они живы.
        На их встречах никогда не будет Джордана.
        После школы я сижу в машине Люси, и мы направляемся к ее дому, чтобы она смогла подготовиться к пятничному концерту - первому выступлению с «Именем собственным и нарицательным». На улице жарко и сухо. Моя рубашка прилипает к груди и подмышкам, хотя у нас все окна открыты. Кондиционер Люси сдох еще в прошлом году, и ее отец так и не удосужился дать ей денег на ремонт. Она зарабатывает на своих концертах, но в итоге все тратит на оборудование или прочую музыкальную деятельность вместо собственной (как она выражается) унылой машины. Пока у той есть четыре колеса и диски, остальное Люси не волнует.
        - А мне кажется, ты должна дать ему шанс.  - Люси как раз на середине очередного монолога о Заке; пытается убедить меня, что мне надо продолжать с ним разговаривать, а не придерживаться текущего плана действий, то есть отрицания, что он существует.  - Просто приходи на концерт - возможно, поговоришь с ним. Посмотришь, как все пойдет.
        Я игнорирую ее. Держу телефон у самого носа и листаю инстаграм, пытаясь не слишком тонко намекнуть, что не хочу вести этот разговор. Опять.
        - В смысле он же вроде тебе… понравился?  - Краем глаза замечаю, как она пытается заставить меня взглянуть на нее.  - Я уже сто лет не слышала, чтобы ты о ком-то говорила.
        Я закатываю глаза.
        - Да брось.  - Она подталкивает меня локтем и сворачивает на короткую, крутую подъездную дорожку своего дома.  - Мэй. Он парень, милый парень, а не дьявол. И ты сама сказала, ему не нравится, что его мама взяла это дело. Могу поспорить, Заку реально паршиво, ведь все знают…
        - А давай ты не будешь мне живописать, как ему паршиво? Боже.
        Она качает головой и паркует машину.
        - Знаешь, иногда ты просто невыносима.
        Я смотрю на нее, и мы вот так сидим и молчим целую минуту. Люси вздыхает и отстегивает ремень безопасности.
        - Отлично. Как хочешь, Мэй. Не разговаривай с ним. Но может, все-таки придешь на мой концерт? Ну пожалуйста? Ты же знаешь, как это для меня важно. Первое выступление с этими парнями… и вроде бы место довольно приличное. На голову выше того притона, где мне приходилось играть со своей последней группой.
        Я притворяюсь, будто не слышу ее, и щурюсь в открытое окно. Газон, который спускается от ее дома к улице, полон спутанной травы, коричневой и мертвой, как будто отца Мэй давно не было дома и никто не косил и не поливал лужайку. Ловлю себя на мысли, что не знаю, был ли он действительно дома; не то чтобы я часто здесь появлялась в последние несколько месяцев.
        Смотрю на Люси, она зажмурилась и откинула голову на сиденье. Сглатываю. Твою мать.
        - Ладно. Я пойду.
        Она поворачивается.
        - Куда?
        - Не заставляй меня говорить это вслух,  - закатываю я глаза.
        - Ой, Мэй, милая, ты действительно меня любишь.  - Люси обнимает меня за плечи, и я извиваюсь.
        - Это не значит, что я с ним поговорю. Я только собираюсь поддержать тебя.
        - Ну-ну. Посмотрим,  - фыркает Люси.
        Она выходит из машины, и я показываю ей в спину оба средних пальца.
        Глава 18
        Зак
        Сегодня канун выступления Конора в центре Лос-Анджелеса, и он строчит мне как одержимый. Чуть ранее, в школе, после того как Мэтт сказал мне очередную поганую вещь, я извинился перед Конором, мол, люблю его, но ни за что не пойду на концерт. Разумеется, данное послание не пробилось через твердый череп друга, Конор настоящая зараза, когда что-то идет не так, как он хочет.
        Его последнее сообщение гласит: «Чувак, не веди себя так жалко». Как будто желание избежать очередной неловкой ситуации с Розой и Мэттом - это жалко.
        Я люблю его, бросился бы ради него под машину, он мне вроде брата, которого у меня никогда не было, но иногда Конор ужасно раздражает.
        Я сижу в своей комнате, которая больше подходит для десятилетнего мальчика - кажется, тогда мама последний раз тратила четыре секунды своего дня, чтобы проверить, как там один из ее детей. Не то чтобы меня это задевает. Она тупица.
        Лежу на спине на покрывале с «Трансформерами», которое сохранил с восьмилетнего возраста, и отвечаю на сообщения Конора одним словом - «нет».
        Он всегда так делает: толкает меня в дерьмо, которого я хочу избежать. Я засовываю голову под подушку, а мой телефон продолжает гудеть. Ну и пусть.
        Ну и пусть.
        Примерно тысячу гудков спустя я высовываю голову. Двенадцать новых сообщений. Боже, Конор. Он упорно не желает понять намек.
        Прокручиваю их и уже собираюсь отложить телефон, когда одна фраза привлекает мое внимание.
        «Там будет подруга Люси».
        Мое сердце подпрыгивает. Быстро пишу ответ.
        «Подруга Люси … в смысле, Мэй?»
        Мой телефон снова гудит, почти сразу.
        «ХА! Попался. Я знал, что на это ты ответишь. Да, да. Ты козел».
        Я глубоко вздыхаю. Мэй избегала меня с того инцидента на уроке театрального искусства на прошлой неделе, и после пары попыток поговорить с ней я оставил затею. Но раз она идет на концерт… и явно знает, что я могу там оказаться (Конор мой единственный друг, хотя, надеюсь, она не в курсе этой маленькой детали)… получается, она хочет меня видеть?
        «Зак, прекрати меня игнорить!##@!»
        Конор, наверное, самый нетерпеливый человек на свете. Качаю головой, но должен признать, друг пробудил во мне интерес. Я не могу себе представить, что Мэй решила меня увидеть, но, может быть, если она придет, и я приду, и на заднем плане будет тихо играть рок-музыка…
        «БРО!!!!!»
        Гул телефона прерывает мою задумчивость.
        Я вздыхаю. Конор не оставит меня в покое, пока я не отвечу.
        «ЛАДНО. Я пойду. А теперь не мог бы ты заткнуться на фиг?!»
        В ответ приходит ряд улыбающихся и дающих друг другу «пять» смайликов.
        Иногда мне кажется, что Конор на самом деле четырнадцатилетняя девочка.
        Невзначай открываю инстаграм и перехожу на аккаунт Мэй, который случайно или не очень случайно нашел на прошлой неделе. Тот все еще закрыт. Прикидываю, не отправить ли запрос на добавление в друзья; мой палец зависает над кнопкой, но в конце концов я передумываю. Может, я слишком много возомнил, решив, будто ее приход на концерт что-то значит. Надо просто остаться дома с Гвен и сделать что-то действительно крутое, например в восьмисотый раз посмотреть «Идеальный голос».
        Открываю сообщения, хочу написать Конору, что отказываюсь, но меня ждет его послание.
        «И НЕ СМЕЙ ПЕРЕДУМАТЬ!!!»
        Я вздыхаю, закрываю все открытые приложения, бросаю телефон на адское покрывало и утыкаюсь лицом в ладонь. Иногда я жалею, что у меня вообще есть друзья.
        В дверь тихо стучат, и я выпрямляюсь. Я лежу здесь без штанов, и, поскольку притворяюсь, что делаю домашнее задание, по всей моей кровати разбросаны учебники. Словно торнадо по комнате прошло. Если это мама раньше времени вернулась, она с меня шкуру спустит.
        - Зак?  - Это папа. Что на самом деле паршиво. Он не стучал в мою дверь примерно лет десять.
        Перестаю паниковать, потому что отец - последний человек, чье мнение меня волнует. Растягиваюсь на кровати, раскидываю ноги.
        - Что.  - Надеюсь, я смог передать голосом, насколько же он меня утомляет.
        Отец заглядывает в комнату. Он в пижаме. Я хотел бы сказать, это потому что сейчас восемь вечера, но увы. Папа уже был в ней в четыре тридцать, когда мы с Гвен пришли домой из школы.
        - Привет, парень.
        Закатываю глаза.
        - Привет.  - Скрещиваю руки на груди и даже не думаю сесть.
        - Что делаешь?
        Снова закатываю глаза.
        - Расследую убийство Тупака[4 - Тупак Шакур (англ. Tupac Shakur)  - американский хип-хоп-исполнитель, продюсер и актер, убитый в 1996 году. Убийство до сих пор не раскрыто.]. Сам-то как думаешь?
        Он улавливает мой тон и прочищает горло.
        - Э-э. Что ж. Просто хотел спросить, не хочешь ли ты досмотреть со мной баскетбол? «Клипперс» в ударе.
        Последний раз я смотрел игру NBA пять лет назад. Так приятно иметь родителей, которые уделяют столь пристальное внимание моим интересам.
        - Нет, не хочу.
        - Уверен? Отличная игра…
        Я опираюсь на локоть и впервые встречаюсь с отцом взглядом.
        - Я сказал. Не хочу.
        Он поднимает руки.
        - Хорошо, хорошо, понял. Думал, это может быть весело…  - Он замолкает и секунду смотрит на меня так, что у меня покалывает кожу, а затем качает головой.  - Ладно. Ничего. Извини, что прервал,  - пятится прочь из комнаты и закрывает дверь.
        Чувство вины грызет мои внутренности. Хочется побежать за ним и извиниться, но потом я вспоминаю все те дни, когда он сидел в своей комнате с плотно закрытой дверью, все, что отец бросал на мое усмотрение - Гвен, готовку, чертову краску на нашем гараже,  - и мне уже не так плохо.

* * *
        - Выпей. Расслабься.
        Конор стоит по другую сторону крошечной комнаты, где группа тусуется за кулисами перед началом концерта, и протягивает мне красный пластиковый стаканчик. И под «группой» я имею в виду Конора: пока пришел только он.
        Мы где-то в деловой части Лос-Анджелеса, в клубе, хотя в жизни не смогу определить, где именно. Конору удалось спереть старый дребезжащий грузовик своего отца, и, как только мы сошли с автострады, он несся по улицам города словно псих; инструменты лежали в открытом кузове, закрепленные лишь парой веревок, а я изо всех сил держался за приборную панель. Движение в Лос-Анджелесе - это кошмар, особенно когда забираешься в глубь города, а Конор действительно умеет вливаться в трафик. Левый поворот уже на красный, постоянная перестройка из ряда в ряд на автостраде, и вот мы существенно ближе к месту назначения, чем были бы в противном случае. Это как на американских горках, только менее безопасно.
        - Чувак, меня слишком тошнит после твоего вождения.  - Но я все равно беру у него стаканчик и принюхиваюсь.  - Эй. Это пиво? Где ты его взял?
        Конор ухмыляется.
        - О, круто. Теперь ты уже не такой жалкий.  - Он проходится по комнате.  - Мы в клубе. Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходят.
        - Я думал, это безалкогольный клуб… Иначе как они позволили бы вам, ребята, играть здесь?
        - О, малыш Заки. Разве не знаешь, что у меня есть свои методы?
        Боже, иногда Конор такой напыщенный. Он скрещивает ноги и садится на колонку, словно король мира.
        Только собираюсь сделать глоток, как дверь открывается. Дерзкое выражение молниеносно пропадает с лица Конора. Он машет мне, но я его игнорирую. Друг прячет свой стаканчик за динамик, затем бросается к двери и сует под нее свой ботинок.
        - Спрячь пиво!  - шепчет Конор.
        Вот вам и король мира.
        Делаю вид, будто не понимаю. Не могу временами его не поддеть. Это так легко.
        Он бросается на меня, пытаясь выхватить мое пиво, но не может одновременно дотянуться и удержать ногой дверь. На долю секунды я испытываю желание не обращать на него внимания, чтобы преподать ему урок, каково быть эгоистом-примадонной, но, как обычно, решаю выбрать путь наименьшего сопротивления. Прячу стакан за динамиком, на котором сижу.
        - Эй! Кто там дверь держит?  - голос Мэтта разрывает относительно спокойную атмосферу. Отлично. Теперь я жалею, что спрятал пиво, а не бросил его в дверь.
        Я смотрю на Конора, и он пожимает плечами, мол, извини, и убирает ногу. Через пять секунд в комнату врывается Мэтт, а затем Роза.
        - Конор, какого черта? Мы несем тонну вещей - это было не круто…  - Роза очень рассержена, но, когда видит меня, замолкает.
        Глаза Конора устремляются в мою сторону, и на его лице на секунду вспыхивает беспокойство, но затем так же быстро исчезает. Друг снова принимает обычный расслабленный вид.
        - Да, извините. Что-то застряло под дверью.
        Роза сваливает кучу вещей, которые тащила, на один из потрепанных стульев позади Конора, садится на другой и начинает грызть ноготь. Это самое близкое расстояние, на которое мы сходились с тех пор, как расстались в том году.
        В прошлый раз, когда мы были в одной комнате, нас разделяли люди и квадратные метры.
        Прошлой осенью, после того как мама решила испортить мне жизнь, у Розы возникли большие возражения. До такой степени, что она больше не желала приходить ко мне домой.
        Я ее понимал - правда,  - но в то же время это была моя мама. Что я должен был сделать? Никогда больше с ней не говорить? Не защищать ее, когда Роза, напившись однажды ночью, начала поливать мою мать грязью? После того памятного вечера я сказал, что хочу сделать перерыв в наших отношениях, а потом, внезапно, три недели спустя появился Мэтт и пригласил Розу на танцы. Даже не поинтересовался, что я думаю. Ему определенно было насрать.
        Когда Роза спросила, не против ли я, если она пойдет с Мэттом, я ответил нет. Они были друзьями. Я просто не подумал, что это перейдет в нечто большее. Более того, я не ожидал, что мой друг так со мной поступит - воспользуется моментом, не обращая внимания на мои чувства. Теперь-то я не был бы так удивлен. Теперь я совсем бы не удивился.
        Вот так они сходили вместе на танцы, а потом начали встречаться. Между ними с Мэттом всегда была особая химия, общие шутки и дружба с незапамятных времен. Вероятно, их сблизила и ненависть к моей прекрасной матери. Мэтт превратился в еще большего придурка, чем раньше,  - или, может быть, я просто яснее стал это замечать.
        И вот мы здесь. Одна большая счастливая семья.
        - Это что, и есть наша гримерка?  - оглядывается Мэтт.
        Едва не смеюсь ему в лицо, потому что ясно, он ожидал чего-то большего. Что за осел. Группа играет в крошечном клубе, а не на чертовом стадионе. И, учитывая, что это их первый концерт за почти год, можно было бы вести себя скромнее.
        - Как тут тесно.  - Роза хочет выказать свою верность Мэтту, но ее голос дрожит. Она соскальзывает со стула.  - О боже, на что я только что села?  - У нее гигантское пятно на заднице. Мне ее почти жаль.
        - Детка, дай мне посмотреть.  - Мэтт бросает один взгляд и говорит:  - Так, эта комната не подходит.
        - Господи,  - бормочу я себе под нос.
        - Что это было?  - тут же вскидывается Мэтт.
        - Ничего,  - вздыхаю я.
        - Нет, я слышал, ты что-то сказал. Ну-ка повтори. Я просто хотел бы услышать, что ты скажешь, Теллер.  - Он выплевывает мою фамилию как проклятие. Пожалуй, Мэтт недалек от истины.  - Не так ли, Роза?
        Она переводит взгляд между нами, словно наблюдает ужасную автомобильную аварию, которую не в силах остановить. Пожимает плечами. Я ее ненавижу. Прочищаю горло:
        - Ничего. Это было не важно. Я просто сказал «боже».
        - И почему же ты так сказал?
        Я молча молюсь, чтобы меня унесло из этой комнаты куда угодно, но не срабатывает. Какая неожиданность. Пожимаю плечами.
        - Просто так.
        Мэтт подходит и встает прямо передо мной.
        - Нет, я хочу знать.
        Конор тоже уже на ногах, смотрит на нас. Он всегда меня поддерживает - с тех пор как мы стали друзьями в начальной школе, и я знаю, что так всегда и будет. Но мне надоело, что Конор за меня заступается.
        Поэтому вместо того, чтобы, как обычно, сдаться, я наклоняюсь прямо к Мэтту. Сознаю, что выше его на добрых четыре дюйма - преимущество, о котором я забыл за последние несколько месяцев. Смотрю на него сверху вниз.
        - Может, потому, что нищим выбирать не приходится. Знаешь такую поговорку?
        Его лицо становится все краснее и краснее.
        - Нищим?  - Он качает головой.  - Нет, мужик. Ты кем себя возомнил, что зовешь меня нищим?
        - Ладно, ребята, хватит. Разошлись.  - Конор прыгает позади Мэтта, пытаясь обойти его и протиснуться между нами.
        Мэтт сейчас действительно стоит со мной нос к носу, и в глубине души мне хочется отступить и сдаться. Мои руки дрожат.
        Я уверен, что если попытаюсь заговорить, то голос сорвется. Прежде у меня никогда не было причин драться. Вряд ли выпадал повод с кем-то поспорить. Все было просто… легко, дни шли друг за другом, все смазывалось в единый поток. Это напряжение для меня в новинку, и я ненавижу его, но начинаю понимать, что оно не исчезнет, как бы я этого ни желал. Такие люди, как Мэтт, не позволят этому случиться.
        Делаю еще шаг вперед. Моя грудь в нескольких дюймах от его, и я уверен, что он слышит, как стучит мое сердце. Я уверен, что если бы сам прямо сейчас опустил глаза, то увидел бы, как моя хлопковая футболка пульсирует в такт. Я уверен, что в следующие пять секунд моя жизнь изменится… Я уверен… И я готов к этому… Да. Я готов.
        И в этот миг, когда я собираюсь что-то сделать - само собой разумеется, не знаю что, но явно что-то серьезное,  - дверь снова распахивается.
        Глава 19
        Мэй
        Я открываю дверь в гримерку, и первое, что вижу, это как Зак и какой-то другой парень стоят друг напротив друга.
        Второе - крошечную комнату. Я резко останавливаюсь, и Люси врезается мне в спину.
        - Эй!  - Ее барабан с грохотом падает на землю. Я оборачиваюсь и вижу, как подруга потирает руку и смотрит на меня.  - Что за черт? Мне сегодня руки пригодятся.
        - Ты не войдешь первой?
        Она хмурится, но не спорит, знает, что нет смысла. Мы меняемся местами, и она тащит свой барабан в комнату. Я задерживаюсь у порога.
        - Что тут происходит, ребята?  - Я знаю, Люси чувствует, что в комнате что-то не так. Зак и другой парень стоят нос к носу, как парочка чертовых петухов, но она их игнорирует. В этом Люси хороша. Думаю, разруливать конфликты она научилась, когда ее отец пил. Люси и меня так много раз успокаивала, что я со счету сбилась. Она ставит барабан на пол посреди комнаты.
        Парень, который стоит перед Заком, поворачивается, и я вижу, что это гитарист группы. Другая девушка, которую я помню по прослушиванию, маячит у дальней стены, пытается притвориться, будто ее не пугает то, что здесь происходит. Сочувствую ей.
        Зак наконец видит меня, таращит глаза и отходит от соперника. Если бы кто-то попытался разрезать повисшую в комнате неловкость ножом, лезвие бы сломалось.
        Эта ночь уже великолепна.
        Конор бежит поприветствовать Люси.
        - Люс! Так приятно тебя видеть. Ты как? Где остальная часть ударной установки? Тебе нужна помощь?  - Он едва не пускает на нее слюни. Обычное поведение парней вокруг Люси, уж поверьте. Ее сексуальная привлекательность не знает границ. Она кивает, и оба уходят, оставляя меня здесь.
        Помню, Люси сказала, что Хим тоже сегодня придет. Собираюсь попрощаться, потому что мне нужно выбраться из этой крошечной комнаты, от которой уже чесаться хочется, но тут встречаюсь глазами с Заком. Его лицо ярко-красное. Он выглядит таким растерянным и несчастным, что я не могу не сжалиться над ним.
        - Эй.  - Все три пары глаз устремляются на меня, и гитарист шлет мне слегка пугающую улыбку. Кто, черт возьми, этот парень? Много бы отдала, чтобы стереть эту усмешку с его лица. Люси заставила меня поклясться, что сегодня вечером я никого не трону, и я пытаюсь сдержать слово. Качаю головой и усмехаюсь:  - Не ты. Ты,  - и указываю на Зака.
        Его глаза загораются, и я чувствую себя еще большим дерьмом, что игнорировала беднягу всю неделю. Не то чтобы он этого не заслуживал. Хотя, может, и нет. Я больше не знаю.
        Зак указывает на себя, мол, кто, я? Я киваю - да, ты, придурок, иди уже сюда. Так он и делает.
        - Хочешь посмотреть, что там происходит?  - Я двигаюсь в главную комнату позади нас, где уже начинает играть какая-то группа.
        Он выпускает воздух, словно удерживал его большую часть ночи, и кивает.
        В главной комнате шумно. Толпа становится гуще. Воздух спертый, воняет потом и несвежим пивом. Странно, но мне почти нравится. Это напоминает о чем-то безопасном, о времени, когда Джордан был рядом. Люси начала играть в своей первой группе, когда мы все были в восьмом классе, когда брат был моим вторым мозгом - моим близнецом,  - и мы вдвоем ходили на ее концерты, удивляясь, что наша подруга выступает в обстановке, которая так сильно отличается от школьного зала. Я знаю, что брату нравилось туда ходить, он хотел играть на гитаре с настоящей группой, а не только с джаз-бандом в школе.
        Но наши родители и слышать об этом не желали. Они думали, что это отвлечет брата от конечной цели, в чем бы та ни заключалась. Это было до того, как начались старшие классы, до того, как между мной и Джорданом возникло напряжение, прежде чем мне стало совершенно очевидно, что наши родители больше меня не замечают. Прежде чем я поняла, что брат меня затмил.
        Несмотря на то что я понятия не имею, куда мы с Заком направляемся, приятно оказаться вне той комнаты. Я больше не могу находиться в тесных пространствах.
        Веду нас в толпу. Еще одна вещь, которую я терпеть не могу. Да, со мной отлично было бы ходить на свидания.
        Это место гораздо более напыщенное, чем те, где играла прежняя группа Люси,  - в основном то были кофейни и склады, где публика состояла из меня, Хим и нескольких наших друзей. Я впервые прихожу на концерт Люси со времен смерти Джордана.
        Чувствую на затылке горячее дыхание и едва не выпрыгиваю из кожи, прежде чем понимаю, что это Зак - ну конечно, это Зак.
        Мне нужно расслабиться.
        - Куда мы идем?  - Он позади меня, так близко, что, если я обернусь, мой нос коснется его рта. Я игнорирую Зака и продолжаю идти, пока не нахожу стену, самую дальнюю от толпы и сцены. Он стоит в нескольких футах от меня, глубоко сунув руки в карманы. Зак такой робкий, что меня охватывает внезапное желание ударить его, просто увидеть, на что это похоже. Просто посмотреть, как он отреагирует.
        Люси дурочка, раз считает, что для меня было бы хорошо связаться с ним. Да с кем бы то ни было.
        Я полностью и бесповоротно сокрушена. Иногда мне кажется, что в тот день в репетиционной я родилась заново, а прежнюю меня убили вместе со всеми, заменили новым человеком, злым, напуганным и сломленным.
        - Итак? Что мы здесь делаем?  - растерянно спрашивает Зак, наверное, удивляясь, почему последовал за сумасшедшей в темный угол. Я не знаю, что ему сказать. Что стены безопаснее пустого пространства? Что это мое первое появление на публике за почти год, вне школы и репетиций? Что когда я смотрю на него, то хочу вещи, которые, как мне кажется, больше не для меня?
        - Мы ходили на все концерты Люси.  - Я делаю паузу. Вдыхаю. Прикидываю, хочу ли продолжить. И вдруг решаюсь.  - Я и Джордан. Ему всегда это нравилось. Он всей душой поддерживал Люси. И любил музыку.
        Когда я произношу имя своего брата, мне хочется выхватить его из воздуха и засунуть обратно в рот. Я никогда не говорю о Джордане. Я не упоминала его имя несколько месяцев. После стрельбы стервятники из прессы отобрали у нас все что смогли - наши истории, историю Джордана, его школьные фотографии,  - но некоторые вещи невозможно забрать. Они не смогли отнять мои воспоминания. Мои воспоминания, как на наш день рождения в четвертом классе родители подарили нам рации и я заставила брата держать свою под подушкой на случай, если я проснусь среди ночи и чего-то испугаюсь. Как летом мы успели поймать за кулисами Джека Уайта[5 - Джек Уайт (англ. Jack White)  - американский рок-музыкант, певец, гитарист, автор песен. Наибольшую известность получил как участник группы The White Stripes.], любимого гитариста Джордана, и сфотографироваться с ним. Какое выражение появлялось на лице Джордана, когда он играл на гитаре с закрытыми глазами.
        Они все еще иногда звонят - репортеры, чтобы попросить нас прокомментировать другие школьные перестрелки, как будто мы стали какими-то экспертами.
        Мои пальцы начинают пульсировать, и я понимаю, что ремешок кошелька крепко обвился вокруг них. Отпускаю его, и кровь приливает так быстро, что больно.
        - Твой брат ходил на концерты Люси?  - голос Зака настолько тихий, что мне приходится наклониться к нему, чтобы услышать. Он говорит так, будто пытается успокоить испуганное, сердитое животное.
        - Ага,  - киваю я.  - Не знаю, зачем я это сказала. Вроде бы уместно?  - Я издаю смешок, притворяюсь, что эта тема не потрясает меня до глубины души. Притворяюсь, что мне все равно.  - Без разницы. Хочешь выпить?
        Зак колеблется, будто хочет сказать что-то еще, но, очевидно, он не так глуп, как большинство людей, потому что в итоге просто кивает в знак согласия.
        Когда мы перемещаемся в основную зону, я впервые обращаю внимание на музыкантов на сцене. К счастью, это не новая группа Люси, потому что они действительно, действительно ужасны.
        - Кто это, черт возьми?  - кричу я Заку.
        - Понятия не имею.  - Его губы касаются моего уха. Теплые. Мягкие.
        - Они отстой.  - Позволяю себе крошечную улыбку. Первую за вечер.
        Он улыбается, как будто я вручила ему Нобелевскую премию мира. Ничего себе. Парню бы поучиться управлять своими эмоциями.
        Я замечаю Хим, она возле бара и отчаянно машет мне рукой.
        - Э… ты знаешь ту девушку?  - Зак указывает на Хим, которая, если честно, прямо сейчас смахивает на сумасшедшую. Она как та Илана из «Брод-Сити»[6 - «Брод Сити» (англ. «Broad City»)  - американский телевизионный ситком о двух молодых девушках, живущих и строящих карьеру в Нью-Йорке.] - широченная улыбка и пушистые волосы. С ней всегда так на концертах Люси. В прошлом году Хим так переволновалась, что ее буквально стошнило в стакан воды посреди кафе. Получилось очень неловко и совсем не круто.
        - К сожалению,  - кричу я в ответ, а затем морщусь. Мне действительно нужно перестать так паршиво относиться к Хим, но иногда это сложно. Прежде мы были близки. Творили всякую дичь, а Люси и Джордан ворчали на нас и приводили в чувство. Сейчас бывают моменты, когда я едва могу ее видеть, когда лишь одно присутствие Хим ощущается как тяжелый груз на плечах, который никак не исчезнет. Она словно ходячее напоминание обо всем, чем я была раньше.
        Когда мы добираемся до нее, Хим обнимает меня, подпитывая мои угрызения совести.
        - Мэй! Тоже пришла посмотреть, как Люси играет? Ты так давно не ходила на ее концерты.  - Она осекается.  - Не то чтобы я не понимаю почему, ведь разумеется, я понимаю почему.  - Ее щеки становятся ярко-красными.  - В смысле, так приятно тебя видеть. Вот что я хотела сказать.
        Прежде чем она успевает продолжить, а я знаю, что продолжит непременно, вмешивается Зак. Слава богу.
        - Привет.  - Он обходит меня.  - Ты подруга Мэй?
        Глаза Хим загораются. Она мгновенно перестраивается.
        - Да… и Люси тоже. Кто ты?  - Хим смотрит на меня, мол, а что ты делаешь с этим странным милым парнем, которого я никогда не встречала? Это раздражает, но также имеет смысл, ведь за последние годы я новыми друзьями не обзаводилась. Не то чтобы Зак мой друг, конечно.
        Теперь у Зака вспыхивают щеки.
        - Привет. Я Зак. Кажется, я видел тебя в школе. Я здесь, потому что Конор… солист… мой лучший друг?  - Звучит как вопрос, а не утверждение.
        - О-о, круто. Я слышала, он потрясающий.
        - Да, он ничего,  - пожимает плечами Зак.
        Хим кладет ладонь ему на руку. Та четко очерченная, мужская и совсем не такая, как у меня, Люси или Хим.
        Ком встает у меня в горле, хотя это глупо. Мне плевать на этого парня. Пусть Хим его забирает. Пусть убегут, поженятся и заведут кучу глупых милых детей…
        - Мэй,  - Хим машет рукой перед моим лицом.  - Ты меня слышишь?
        - А?
        - Что ты хочешь выпить?  - Она показывает на бар.
        - Ой. Да. Имбирный эль или что-то в таком роде. Спасибо.
        Хим показывает мне большой палец и уходит. Мне действительно нужно стараться нормально вести себя с ней.
        Здесь так громко. Комната маленькая, и с каждой новой пронзительной нотой группа грозит меня оглушить.
        Они ужасны. Тут не может быть двух мнений.
        Становится очень темно, и толпа с каждой секундой увеличивается. Люди начинают давить на меня. Когда один особенно агрессивный парень проталкивается мимо, меня вдавливает в бар. Сердце стучит в ушах, забивая прочие звуки в комнате. Лезть сюда, в это море тел, было ужасной идеей. Но оставаться дома среди тех писем, которые я не могу открыть и не могу уничтожить, ничем не лучше.
        Я медленно вдыхаю, выдыхаю, но это не помогает. У меня начинает кружиться голова. Зрение размывается. Я в ловушке в гуще всех этих людей. Нет выхода. Здесь небезопасно, дома небезопасно - везде, куда бы я ни пошла, это ощущение следует за мной, словно тень того дня.
        Дрожащими руками лезу в сумку, чтобы найти свой телефон.
        Мне нужно написать Люси. Попросить ее: пожалуйста, пожалуйста, иди сюда и спаси меня.
        Я не могу найти сотовый. Его нет в моей сумке. Где же он? Дыши, Мэй. Я отбрасываю волосы с лица, но половина из них приклеивается ко лбу, влажному и липкому.
        Я потею. Я в ловушке, и я потею.
        Зажмуриваю глаза, чтобы отгородиться от всего этого - шума и людей,  - но вместо этого появляется лицо Джордана, как будто оно нарисовано на моих веках. Сначала он улыбается мне, этой легкой улыбкой, которая так похожа на мою, и я хочу запрыгнуть в кадр, чтобы удержать его еще раз. Но когда продолжаю жмуриться, картина плывет, голова Джордана взрывается, улыбка исчезает с его лица, а затем я чувствую, что падаю.
        Глава 20
        Зак
        Я стою рядом с Мэй, ожидая, когда ее энергичная подруга вернется, и изо всех сил стараюсь не раздражаться на парня справа, который наталкивается на меня каждые пять секунд.
        Больше всего на концертах Конора - кроме Мэтта, разумеется,  - я ненавижу это полное отсутствие личного пространства.
        Ну то есть что, парень не может понять намек и сдвинуться чуть дальше? Уважать мои границы? Как будто я для него невидимка.
        Начинаю злиться и тут замечаю, что Мэй ведет себя ненормально. Конечно, я не уверен, что по ее меркам нормально, но у нее закрыты глаза, и она шатается взад-вперед, словно не может найти свой центр тяжести. На мгновение я очарован - она такая красивая, почти безмятежная,  - но внезапно ее лицо бледнеет.
        Мэй откидывается назад, и на секунду я не уверен, что происходит, но потом мое тело реагирует, не советуясь с мозгом. Я бросаюсь к ней, ловлю и обнимаю за плечи. Ее глаза пустые, расфокусированные и ни на что не смотрят. Странно. Дрожь прокатывается по моему позвоночнику.
        - Мэй.  - Мой рот в сантиметрах от ее лица, но я не хочу быть озабоченным придурком и думать об этом прямо сейчас.  - У тебя все нормально?  - Оглядываюсь в поисках помощи, но никто, кажется, не замечает, что среди толпы кому-то стало плохо. Я крепче обхватываю Мэй за плечи и вижу карман чуть дальше у барной стойки и пустой стул.
        Хватаю ее под мышки и тащу за собой. Моя рука адски ноет, когда мы туда добираемся, но, по крайней мере, Мэй все еще на ногах.
        - Садись здесь,  - хлопаю по стулу.
        В ее глазах пустота. Я толкаю Мэй на сиденье и машу бармену на другом конце бара.
        Тот подходит, бросает один взгляд на Мэй и поднимает брови.
        - Чувак, с твоей девушкой все в порядке?  - Он типичный инди-парень - обтягивающие черные джинсы, рукав татуировок и очень лос-анджелесская прическа.
        Я наклоняюсь через бар и кричу:
        - Она в порядке. Можно нам немного воды, пожалуйста?
        Бармен молчит, рассматривает тонкую фигурку Мэй, а затем наклоняется, достает запотевшую бутылку воды и плюхает на стойку перед собой.
        - С тебя семь долларов.
        Пристально смотрю на него - извините, это что, шутка? Но у меня особо нет выбора, поэтому я ворчу и копаюсь в карманах, чтобы выудить купюру в десять долларов.
        Бармен протягивает мне мизерную сдачу, говорит:
        - Чувак, просто, чтобы ты знал, руководство не одобряет наркотики в клубе,  - и бросает выразительный взгляд на Мэй.
        - Она не употребляет наркотики, чувак.
        Бармен поднимает бровь и ухмыляется. Явно мне не верит, но ему, очевидно, все равно, потому что секунду спустя он поворачивается принять заказ у девушки рядом со мной и начинает заигрывать с ней.
        Я стискиваю зубы, смотрю на Мэй и протягиваю бутылку.
        - Пить сможешь?
        Она все еще молчит. Ее веки странно трепещут. Проходит несколько мгновений, и она выглядит все хуже и хуже. Все тело Мэй дрожит, и мне приходится удерживать ее на стуле. Ей действительно нужно выпить эту воду.
        - Мэй!  - кричу я ее имя как раз, когда Худшая Группа в Мире издает последнюю ноту и воцаряется тишина. Куча людей оборачивается, но на этот раз есть кое-что, что меня волнует больше, чем моя гордость. Тем не менее, когда я снова начинаю говорить, то понижаю голос:  - Эй, выпей это, хорошо?  - Откручиваю пробку и сую бутылку ей в руки.  - Держи, открыто.
        Она делает маленький глоток.
        - Хорошо. Продолжай пить. Ты в порядке?
        Она медленно пьет воду, глоточек за глоточком.
        Много минут спустя цвет ее лица становится скорее человеческим, чем призрачным, но она все еще молчит. И качает головой.
        - Что ты хочешь делать? Останемся здесь? Так понимаю, Конор с группой как раз сейчас выйдут.  - Она качает головой еще сильнее. Не знаю, как быть. Я не позволю ей покинуть клуб в одиночестве. Дергаю кончики своих волос и решаюсь.
        - Хорошо, пойдем.
        Похоже, она удивлена, что я собираюсь с ней.
        - Ничего? Если я пойду с тобой?  - пытаюсь придумать вежливый способ сказать Мэй, что вряд ли ей стоит бродить одной, но тут она кивает.  - Хорошо. Ты можешь… можешь идти самостоятельно?
        Мэй снова кивает.
        - Отлично. Хорошо, пошли.  - Я машу, мол, давай вперед.
        Не хочу выпускать ее из виду. Краски почти вернулись на лицо Мэй, но я не хочу рисковать.
        Мы медленно выходим из клуба в теплый ночной воздух. Оглядываю улицу, пытаясь сориентироваться. Я провел в деловом центре Лос-Анджелеса меньше двух часов за всю жизнь, поэтому сказать, что я не знаю, куда идти, будет большим преуменьшением. Квартал пуст, за исключением нескольких бездомных, торчащих рядом с магазинными тележками на другом конце улицы. По соседству примостился какой-то мутный бар. Синий тент над входом разорван и грязен. Я смотрю в глаза парню, сидящему на стуле рядом с дверным проемом, и он смотрит на меня в ответ.
        Оборачиваюсь к Мэй. Она позади меня, шаркает ногами. В свете уличного фонаря кажется… сексуальной.
        Господи, да что со мной не так?
        Мысленно отвешиваю себе подзатыльник: как можно о таком думать, когда она стоит там, совершенно несчастная? Я придурок. На самом деле я хотел подумать, что она снова выглядит хорошо, почти нормально.
        - Куда ты хочешь пойти?  - В ушах звенит после клуба, и мой голос звучит намного громче, чем я предполагал.
        Она пожимает плечами.
        - Хорошо…  - Достаю свой телефон и открываю гугл-карту, пытаясь выяснить, есть ли что-нибудь стоящее в окрестностях черт-возьми-где-мы-там-находимся.  - Может, попытаемся пробраться в этот бар?  - киваю в направлении входа, и вышибала хмурится еще сильнее. Я морщусь. Что я несу? У меня нет поддельного удостоверения личности. Боже, Зак, перестань быть таким придурком.
        Мэй бросает туда взгляд и качает головой. Я с облегчением вздыхаю.
        - Ладно… дай посмотрю…  - Отчаянно пытаюсь что-то придумать, прежде чем ей надоест или она вспомнит, что должна меня ненавидеть.  - Конор упомянул об одном месте, пока мы сюда ехали, это недалеко. Ты как, пройтись сможешь? Или вызовем такси?  - Мэй кажется более устойчивой, но я бы предпочел, чтобы она не рухнула на полпути.
        Она переминается с ноги на ногу и вздыхает. Затем говорит, впервые с тех пор как мы вышли на улицу. Она словно не может полностью контролировать мышцы горла, потому что ее голос прорезает ночной воздух.
        - Можно пешком!  - И сама удивляется, как громко вышло.
        Я мнусь, не совсем веря ей, не зная, что делать. Она немного хмурится, когда я продолжаю стоять, будто хочет просто убраться отсюда. Ее руки сжаты в кулаки, но дрожат. Мэй смотрит на меня и начинает идти. У меня нет выбора, кроме как последовать за ней. Стараюсь держаться поближе, просто даю понять, что я здесь, если ей понадоблюсь.
        Большую часть пути мы идем в тишине, мимо баров, разрушенных зданий и разношерстной публики: старики в дорогих костюмах, люди, стоящие в очереди, чтобы послушать группу, и множество бездомных. На улице чертовски жарко и душно. В небе собираются облака, и, похоже, впервые за долгое время может пойти дождь. Мэй несколько раз останавливается, обхватывает себя руками и смотрит в небо. Хочу протянуть руку - заземлить ее своим прикосновением,  - но не знаю, поможет ли это ей или она взбесится и ударит меня по лицу.
        Примерно десять минут спустя внутри нее что-то меняется.
        Она выглядит не так, будто через силу тянет свое тело по улице, а скорее вновь обретает контроль над собой. Моргает раз, другой, словно впервые после ухода из клуба фокусируется на мире вокруг. Наконец без предупреждения останавливается посреди тротуара.
        - Зак. Куда, черт возьми, мы идем?
        Я краснею. Рад, что она больше похожа на себя, но теперь, когда придется вслух сказать, куда мы идем, понимаю: выбранное мною место может показаться ей занудным. Но ничего другого мне на ум не пришло… да и кого я обманываю - я и правда отчасти зануда.
        - Место называется «Последний книжный».
        Мэй поднимает брови.
        - Это настоящее название? Похоже на что-то из мира Гарри Поттера.
        У меня пересыхает во рту, но мне удается засмеяться.
        - Да, настоящее.  - Боже, вдруг она решит, что я самый большой в мире лузер, раз тащу ее в книжный магазин?
        - Отлично. Как скажешь,  - пожимает плечами Мэй.
        Сверяюсь с картой на телефоне.
        - Оно прямо за углом.
        Мэй долго смотрит на меня, затем пожимает плечами и жестом показывает, чтобы я шел вперед.
        Глава 21
        Мэй
        Зак и я стоим перед массивными железными дверями, ведущими в магазин, и все, о чем я могу думать, это что Майлз, пока мы встречались, водил меня только на вечеринки, где мы напивались и творили всякую жесть. Он никогда не хотел делать что-то еще. Тогда меня все устраивало. Вот на чем строились наши суперздоровые отношения - быть крутыми и веселыми. Приходим куда-нибудь вместе, он убегает с другими парнями из футбольной команды, а в конце ночи мы встречаемся, чтобы пообжиматься. Странно, что мы не поженились, а?
        Люси пыталась вправить мне мозги пару раз, но сдалась после того, как однажды ночью, когда я напилась, мы дико поругались. Я сказала ей, что хватит перекладывать на меня свои загоны, что ее секта анонимных алкоголиков промыла ей мозги и она теперь у всех видит зависимость. Мол, если Люси не может хорошо провести время, не разрушая все вокруг себя, это не значит, что я не смогу.
        Не самый лучший мой поступок.
        И я была так не права.
        Внутри магазин обширнее, чем я думала. Как будто они взяли скелет старого банковского здания, убрали все скучные стены, мебель и кабинки и заменили их книгами, книгами и… книгами.
        Есть даже гигантская картина, целиком из книг, висящая наверху на одной из стен. Джордан бы здесь поселился.
        Зак молчит с тех пор, как мы вошли. У него мечтательное выражение лица, как будто огромное количество томов его завораживает. Мы продвинулись всего шагов на десять, потому что он то и дело останавливается на что-то посмотреть. Мое тело где-то на треть все еще в оцепенении, и я ненавижу это ощущение: мне хочется двигаться, ходить и не давать Заку увидеть, насколько же я внутри сломана.
        - Алло? Может, пойдем дальше?  - Сама морщусь, насколько резко получилось. Щеки Зака алеют. При других обстоятельствах я сочла бы его смущение очаровательным, но сейчас мне просто нужно идти.
        - Да. Прости. Я…  - Он замолкает и качает головой.  - Это потрясающее место.
        Я пожимаю плечами.
        - Ага.  - Ну да, мило, но чего он так взволнован, в конце концов, это чертов книжный магазин, а не Большой каньон или какое-то чудо света.
        Я следую за ним мимо полок. Он проводит пальцами по корешкам некоторых книг, словно желая убедиться, что они настоящие. Для меня это просто старые и пыльные тома. Я никогда не была большой любительницей книг. «Искусство войны»  - первая книга, которую я прочла вне школьной программы за последние годы. А вот Джордан обожал истории. Когда мы были маленькими, он пытался заинтересовать меня тем, что сам читал, но всегда настолько опережал меня по уровню знаний, что я за ним не поспевала.
        Я наконец-то догнала брата в седьмом классе, когда он попытался открыть запрещенный книжный клуб и хотел, чтобы мы с Люси присоединились. На летних каникулах. Когда нам было по тринадцать. Он хотел, чтобы первая книга, которую мы прочитали, была «Голый завтрак» Уильяма С. Берроуза[7 - Книга «Голый завтрак» (англ. «Naked Lunch», 1959 г.) была запрещена в США и ряде европейских стран из-за обилия в ней нецензурной лексики, жестоких и откровенных сцен.]. Я недвусмысленно сказала ему отвалить.
        - Хочешь подняться?  - Зак указывает на табличку в дальнем углу, там лестница на второй этаж.
        Я киваю.
        Чем дальше мы продвигаемся в магазин, тем больше растет глупый комок в моем горле, и наконец я чувствую, что голос не может его обогнуть.
        Та паника, которая рассеялась, когда мы покинули бар, вернулась и маячит на периферии моего разума. Я сжимаю ремень сумки в кулаке, и он глубоко врезается в ладонь. Я не знаю, что здесь делаю.
        Лучше бы я осталась дома. Вот бы вернуть прошлое лето: я одна, сижу в комнате, заглушаю мысли гулом телевизора и возвращаюсь к реальности только тогда, когда приходит Люси и мы планируем очередную атаку на дом Мишель Теллер. Только тогда я оживала. Мы по-своему сражались с тем, что произошло. Две девушки против всего мира. Я не заглядывала в будущее, просто не хотела. Все мое существование было сосредоточено на тех моментах. Я не заслуживала будущего.
        Теперь я в своем незаслуженном будущем, без Джордана, рядом с сыном Мишель Теллер.
        Потерянная.
        Дрожащей рукой сжимаю перила лестницы и иду на второй этаж за Заком, наблюдая, как его рубашка поднимается и опускается в такт дыханию.
        Глава 22
        Зак
        Когда мы добираемся до второго этажа, я понимаю, что если внизу было клево, то тут просто невероятно. Перед нами наклонная книжная полка, и кажется, будто книги вылетают из нее, точно чайки.
        Выглядываю через перила вниз, на первый этаж. Он огромный.
        Ряды и ряды книг, стопки виниловых альбомов, в которых копаются люди: это напоминает мне те далекие времена, когда отец был рядом - по-настоящему,  - и по воскресеньям брал меня в Нортридж Молл, где я бродил по книжному магазину. Гвен была слишком маленькой, мама всегда работала даже тогда, поэтому на прогулки отправлялись только мы вдвоем, часами молча гуляли среди книг, затерявшись каждый в своем мире.
        Одни из последних достойных воспоминаний об отце.
        Прохожу через дверь в лабиринт книжных полок, а затем через удивительный маленький туннель, построенный из книг. Впереди еще одна дверь, и я уже собираюсь туда, когда кто-то хватает меня за руку. Я настолько погружен в свои мысли, что подпрыгиваю от удивления и едва не опрокидываю стопку книг.
        Оборачиваюсь посмотреть, впечатлена ли Мэй так же, как я, но она совершенно белая - почти как в баре. А я, зануда, ничего и не заметил.
        Отличная работа, Зак. Прекрасный способ показать девушке, что ты не придурок.
        - У тебя все нормально?  - Голос ломается на слове «нормально», выдавая мое беспокойство.
        Она качает головой. Похоже, вот-вот заплачет. Ее лицо морщится, бравада, которая появилась, когда мы вышли из клуба, рассыпается.
        - Дерьмо. Ты как?  - Я пытаюсь понять, что делать.
        Мэй тянет меня за рукав и указывает назад, к выходу. Ну разумеется, мы должны покинуть это маленькое, тесное пространство. Конечно. Я идиот.
        Беру Мэй за руку, и ее тело немного выравнивается. Идем обратно через туннель и лабиринт и выходим в основную зону с ее открытыми пространствами и высокими потолками. Я веду Мэй в угол, подальше от других покупателей, и она, тяжело дыша, сползает по стене на пол.
        Опускает голову между ног, опираясь локтями на бедра.
        Ее спина часто колеблется, похоже, Мэй задыхается. Ей нужно успокоиться, или она потеряет сознание.
        Я сижу рядом с ней в полной растерянности, прежде чем понимаю: делать хоть что-то - лучше, чем совсем ничего. Я притягиваю Мэй к себе и глажу по волосам, как Гвенни, когда та просыпается посреди ночи из-за кошмара.
        Мы сидим так несколько минут в тишине, и дыхание Мэй замедляется. Прислоняюсь головой к стене и думаю, не я ли во всем виноват.
        - Прости.  - Ее глаза крепко зажмурены, а голос звучит тихо и хрипло. Большая часть волос упала вниз, словно занавес, но несколько прядей зацепились за ухо, поэтому я все еще вижу часть лица Мэй. Она выглядит такой юной. Слишком юной для всего того дерьма, через которое ей пришлось пройти.
        - Я не знаю, что со мной не так.  - Она жует нижнюю губу.  - Просто… Не выношу маленькие пространства. Не знаю. Раньше такого не было, но теперь возникает ощущение… будто я в ловушке.
        Я не знаю, что сказать. Помню, как дядя Конора, с которым тот был очень близок, разбился на мотоцикле, когда мы были маленькими, а я смог лишь пробормотать: «Мне так жаль, приятель». Пусто. Бессмысленно. Суть моей жизни.
        Я прочищаю горло.
        - Это потому что… потому что…  - и замолкаю.
        Она наклоняет голову.
        - Да. В тот день… я просидела в кладовке целую вечность. Даже не знаю, сколько именно. Там было так тесно и темно, я слышала только шум и крики и была уверена, что в любую секунду дверь откроется…  - ее голос срывается, и она замолкает, стиснув зубы.
        Я крепко обнимаю ее за плечи. У меня нет слов, чтобы утешить Мэй. Я смотрю в основную часть магазина и думаю о том, что никогда не смогу простить маму за ее участие во всем этом. Никогда.
        Глава 23
        Мэй
        Я никогда не говорила об этом. Ни с терапевтом, к которому они заставили меня пойти, ни с Люси или ее бабулей, как бы те ни старались меня отогреть, и уж точно не с моими родителями. И все же, прямо сейчас, я не могу остановиться.
        Молчание Зака странно затягивает, а его рука вокруг моих плеч словно вскрывает что-то в глубине моей груди.
        Меня так давно не касались.
        - Я спряталась там, знаешь. Бросила остальных, спряталась в кладовке и позволила всему случиться. Я бросила там своего брата, бросила его умирать.
        Я полезла в ту кладовку в поисках дополнительной стойки, едва ковыряясь с похмелья после тусовки с Хим накануне, и вдруг услышала, как Дэвид вошел в комнату, услышала, как мистер Оппенгеймер сказал: «Эклс, ты же в другом классе»,  - а потом выстрел и крики. Столько криков. Я сунула голову между колен и осталась там, в кладовке. Закрыла руками уши и попыталась отгородиться от звуков из комнаты, криков, голоса мистера Оппенгеймера, умоляющего: «Остановись, пожалуйста, прекрати, убей лучше меня». Снова выстрелы.
        А потом тишина.
        Тишина была хуже всего. Громче всего, что ей предшествовало, она сдавливала все мое тело, как тиски.
        Они нашли меня там несколько часов спустя, после того как большинство других учеников вывели из школы, после того как полицейские обнаружили Дэвида Эклса, который прятался в туалете на втором этаже. Трусу не хватило духу вынести себе мозги, как следовало бы.
        Когда они нашли меня, я не смогла разогнуться, все мышцы будто окаменели.
        Им пришлось забрать меня прямо так. Я держала глаза открытыми, пока меня несли через комнату, где лежали тела. Я знала, что мне нужно выжечь картину в своем мозгу, вырезать самым острым из возможных инструментов, чтобы та осталась со мной до конца моей жизни.
        Я бросила их всех умирать.
        - Ты же знаешь, что это не твоя вина, верно?  - Голос Зака вырывает меня из мыслей, из речитатива, который начинается по ночам, когда я забываю оставить музыку включенной, когда тишина пробирается мне в голову. Джульетта Николс… Мэдисон Ким… Мистер Оппенгеймер… Маркус Нейлсон… Бритта Оливер… Майкл Грейвс… Джордан.
        Когда я бодрее, то не позволяю большинству имен крутиться в голове. Нет. Я блокирую их изо всех тех немногих сил, что у меня остались.
        - Нет, моя.  - Сказать эти слова вслух - все равно что вырвать себе сердце и предложить его Заку, открыть ему мой самый главный секрет.  - Это все моя вина.
        Он обеспокоенно смотрит на меня.
        - Чем я могу помочь?
        Я качаю головой и горько смеюсь.
        - Время назад отматывать умеешь? Нет? Тогда ничем. Никто ничего не может сделать.
        - Слушай. Знаю, ситуации разные, но вот я долго позволял всем в школе винить меня в том, что моя мама взяла это дело, что мы с Гвен как-то ответственны за ее действия. Я позволил им убедить меня в этом.  - Он откидывает голову назад к стене и закрывает глаза. Его длинные и черные ресницы точно маленькие бабочки опускаются на щеки и решают там обосноваться. Мое сердце замирает. Я смотрю в сторону, в магазин.
        Пара людей идет в нашем направлении, спускаясь по лестнице. По идее я должна смутиться, что сижу здесь с потекшей тушью, но, как и в большинстве случаев за последний год, не могу набрать на это сил.
        Я слушаю Зака, он пытается как-то меня утешить. Мило с его стороны, даже если и бесполезно. Последние несколько месяцев мало кто тратил на это время. Думаю, все просто устали беспокоиться о девушке, которая может ударить их по лицу при малейшем неверном движении.
        - А сегодня вечером я решил, что с меня хватит,  - продолжает Зак.  - Мне надоело, что Мэтт заставляет меня чувствовать себя дерьмом. Постоянно тычет мне в лицо матерью, будто я взял то дело, будто я как-то могу на нее повлиять. Я пытался ее отговорить!  - Его лицо становится красным.  - Сказал ей, что это разрушит мою жизнь. Что если ей плевать на меня, пусть, по крайней мере, подумает о Гвенни, которая переходит в девятый класс… учится в совершенно новой школе.  - Его руки сжимаются в кулаки.  - Но матери все равно. Она не заботится о нас. Она думает только о себе.  - Он глубоко вздыхает.  - Прости. Я пытаюсь сказать, что наконец перестал винить себя. Кто виноват в том, что сделал этот кретин Дэвид Эклс? Что он полный псих? Уж явно не ты.
        Я открываю рот сказать ему, что он не прав, что это моя вина. Я оставила там всех этих людей, включая своего брата-близнеца. Села в той кладовке, не в состоянии двигаться из-за похмелья, и позволила ему умереть. Но не успеваю произнести эти слова - огни магазина мерцают, а голос над головой сообщает нам, что заведение закрывается через десять минут.
        Зак смотрит на часы.
        - Ого. Уже десять.  - Вскакивает на ноги и протягивает мне руку. Я неохотно беру ее, и он помогает мне подняться.  - Наверное, концерт уже закончился.  - Достает телефон из кармана джинсов и проверяет его.  - Твою мать. Конор уехал без меня.  - Зак проводит рукой по волосам.  - Я застрял.
        В глубине души мне хочется бросить его в книжном магазине. Он слишком глубоко забирается мне в душу. Хочется сбежать от него по лестнице, найти Люси и сделать вид, что ничего этого не было. Он докапывается до моего сердца, и я ненавижу его за это.
        Очевидно, во мне осталось немного совести, потому что вместо этого я говорю, что позвоню Люси и спрошу, может ли она нас подвезти. Однако, откопав телефон, вижу, что и она уже ушла. Сообщаю новости Заку.
        - Какие хорошие у нас друзья.  - Я закатываю глаза.  - Ну и ладно. Вызовем такси на мое имя. Плевать, если моим родителям придется оплачивать наше возвращение домой. Это меньшее, что они могут сделать.
        Он нервничает.
        - Ты уверена? Я не хочу доставлять тебе неприятности.
        - Брось. Как будто им не наплевать.  - Я уверена, они даже не знают, что впервые за несколько месяцев меня так поздно нет дома. Я уверена, что их самих нет дома - как им заметить мое отсутствие?
        Ухмыляюсь при этой мысли и начинаю спускаться по лестнице. По мере того как я удаляюсь от Зака, броня, которую я отращивала весь прошлый год, облегает меня, будто знакомый доспех. Любые глупые чувства, что проснулись в этот вечер, рассеиваются с каждым моим шагом.
        Когда мы спускаемся вниз, магазин пуст, а в окна я вижу, что идет дождь.
        Глава 24
        Зак
        Когда я добираюсь до выхода, Мэй уже ждет меня там и кивает в окно:
        - Смотри.
        Льет как из ведра. В Лос-Анджелесе мы так редко видим дождь, что это всегда неожиданность. Когда Гвен была маленькой и шел дождь, она выходила на улицу голой, в одних только резиновых сапогах, и прыгала во все найденные лужи. Затем возвращалась и оставляла грязные следы по всему дому. У мамы случался припадок, но как только она заканчивала прибираться за Гвен, обе в обнимку садились на диване и вместе пили горячий шоколад.
        А теперь в это время мама все еще в офисе. Когда папа лишился места, ее рабочие часы все росли и росли, пока не стали всепоглощающими, пока не забрали даже выходные.
        Пока не отняли ее у нас.
        - Я вызвала такси,  - говорит Мэй.
        Подходит мужчина в толстых очках в черной оправе и с бейджиком.
        - Привет, ребята. Извините, но мы закрываемся.  - И направляется ко входной двери.  - Если вы ждете машину, снаружи есть навес.
        - Хорошо. Без проблем. Спасибо.  - Я открываю дверь, и мы выходим на тротуар.
        Мэй обхватывает себя руками.
        - Брр, как здесь холодно.  - Она дрожит в своей тонкой футболке.  - Было так жарко, что я даже не удосужилась посмотреть прогноз погоды.  - Мэй выглядит измотанной. Юной. Той, кем, видимо, была прежде - приветливой девушкой, а не сгустком кипящей ярости.
        Это придает мне смелости, и я подхожу ближе и тянусь к ней, как недавно, в магазине.
        - Прошу прощения?  - отстраняется Мэй.
        Торопливо опускаю руку. Как же паршиво я читаю сигналы.
        - Извини. Я просто хотел… Тьфу, прости. Я подумал, может, если я обниму тебя, нам обоим будет теплее ждать машину?  - У меня срывается голос. Говорю какую-то хрень. Что со мной не так? Почему я не могу вести себя как нормальный человек?
        - Неужели? Ты решил, нам будет теплее?  - Вроде бы Мэй уже не так злится, и я начинаю расслабляться.  - В дальнейшем, неплохо бы спрашивать разрешения, прежде чем пытаться дотронуться до меня. До любой девушки.  - Она искоса смотрит на меня и говорит:  - Раньше, когда я была расстроена, это было одно, а сейчас совсем другое.
        Я кусаю губу.
        - Ты права. Прости. Я не…  - Замолкаю.  - Я обычно не пытаюсь дотронуться до случайных девушек…
        - То есть теперь я еще и случайная?
        - Нет!  - «Заткнись, Зак».  - Ты совсем не случайная. Как раз наоборот. Неслучайная. Есть такое слово?
        Она трясет головой, словно старается не рассмеяться. Ну хоть для чего-то мой идиотизм пригодился. Я продолжаю:
        - В любом случае ты сказала, что тебе холодно, и мне тоже холодно, а говорят, что, если собираешься вместе, так теплее. Я почти уверен, что видел передачу про это на историческом канале или где-то еще. Вот примерно так я и думал… Я не хотел вторгаться в твое личное пространство. Это совсем не круто. Прости.
        - Ты уже это сказал.
        Я краснею. Ненавижу свою светлую кожу и то, как она вспыхивает, точно мне об лицо помидор разбили.
        - Прости.  - Закатываю глаза.  - Я имею в виду… прости.  - Блин! Почему я не могу перестать это говорить?
        Теперь Мэй уже откровенно смеется.
        - Ну у тебя и бардак в голове.
        Пожимаю плечами.
        - Я не очень много общался последние несколько месяцев. Мои навыки заржавели.
        Она снова смеется, а затем дрожит.
        - Ладно. Хорошо. Без разницы. Тут очень холодно. Иди уже сюда с этой своей рукой.
        Я киваю и пытаюсь скрыть гигантскую ухмылку, которая грозит вот-вот появиться на моем лице. Обнимаю Мэй за плечи и прижимаюсь к ней. Все мое тело вспыхивает, и мне уже совсем не холодно. Ничуточки.
        Дождь льет еще сильнее, капли мерцают в уличных фонарях, когда падают на землю. Я наконец молчу. Мой мозг замкнуло, как только моя кожа соприкоснулась с кожей Мэй. Она тоже притихла, и, клянусь богом, я чувствую, как бьется ее сердце. Мэй поднимает лицо к ночному небу, ее глаза закрыты. Она такая красивая.
        Делаю вдох и тянусь к ней. Я не пытаюсь поцеловать ее, просто хочу быть к ней ближе. Ее губы раздвигаются, а язык высовывается изо рта, чтобы поймать капли дождя. Она сегодня впервые спокойна. Я могу смотреть на нее вечно.
        Момент прерывается вспышкой фар.
        На обочине останавливается «Тойота», и одно из ее окон опускается.
        - Ребята, вы ждете такси? Фамилия Макгинти?  - спрашивает водитель.
        - Да!  - Мэй несется прочь. Я смотрю ей вслед, пытаясь взять себя в руки, и тоже иду к машине.

* * *
        На следующее утро я просыпаюсь рано. Обычно по субботам я сплю, по крайней мере, до десяти, но сегодня утром все, что мне хочется,  - это лежать здесь в постели и думать о прошлой ночи. Некоторые (а конкретно Конор) назвали бы это одержимостью, но я чувствую, что общение с Мэй что-то во мне изменило. Я так долго подавлял себя всеми возможными способами, позволяя таким людям, как Мэтт, управлять моим существованием.
        Впервые за несколько месяцев я чувствую себя живым. У меня даже хватило смелости попросить у Мэй номер телефона, прежде чем такси высадило ее прошлой ночью, и теперь я слишком горжусь собой.
        Беру сотовый с прикроватной тумбочки и вижу, что сейчас семь часов утра. Прежде чем начну сомневаться и решу, что еще практически полночь, я набираю короткое сообщение и нажимаю «отправить».
        «Какие планы на день?»
        Я отказываюсь думать, что Мэй не почувствовала прошлой ночью то же, что и я.
        Мне все равно, если она думает, будто сломлена.
        Я знаю, что это не так.
        Глава 25
        Мэй
        Я просыпаюсь на рассвете. Так теперь всегда. Мы со сном больше не в ладу.
        Кошмары прошлой ночью были не такими яркими, как обычно, и без конкретики. Вместо этого они оставили после себя след - красный, красный и еще раз красный.
        Цвета начинают исчезать, и в голову приходит первая за утро сознательная мысль: Джордану бы понравился Зак.
        Я не знаю, откуда она взялась. Это глупо. Не только для меня, для Зака. Я могу сказать, что пока мы стояли там, на улице, и ждали машину, между нами что-то произошло, но это не имеет значения. Мне все равно. Вот что я повторяла себе снова и снова вчера вечером по дороге домой: мне все равно.
        А теперь эта мысль, прямиком из моего предательского мозга.
        Беру свой телефон, чтобы посмотреть, что ж сейчас за рань безбожная, и в этот момент приходит сообщение от Зака. Роняю телефон обратно на кровать, как будто обожглась. Он что, экстрасенс? Закрываю глаза руками, но, когда выглядываю через несколько минут, сообщение все еще там. Оно не исчезло волшебным образом, что весьма грубо с его стороны.
        Зараза.
        Секунду спустя рядом с именем Зака появляется (2). Еще одно сообщение. Ситуация выходит из-под контроля. Чтобы телефон больше не гудел, я их читаю.
        В первом Зак спрашивает, что я делаю сегодня вечером, а во втором извиняется, что так рано послал первое.
        Я вздыхаю, захожу в инстаграм и вижу, что Зак отправил мне запрос. Боже. Да он сегодня утром повсюду.
        В моем аккаунте мало что есть - я удалила все глупые фотографии, которые выкладывала последние пару лет, когда мы с Хим и Майлзом тусили вместе, оставив на память только несколько фото Люси за барабанами и Джордана с гитарой.
        Ничего не могу с собой поделать - принимаю запрос, а затем нажимаю на имя Зака и обнаруживаю, что его страница открытая (кто сейчас не закрывает свою страницу? Очевидно, извращенцы, знаменитости и Зак).
        За последнее время он выложил не очень много фотографий, но когда я прокручиваю ленту вниз и вижу его прошлогодние посты, то мне кажется, будто я попала на страницу совершенно другого человека. Фотографии, где он с Мэттом; на концерте Конора, зависает с группой; с той девушкой, которую я видела вместе с группой,  - Зак целует ее в щеку и корчит рожицы. (Простите? А она вообще кто?) На всех них он… счастлив. В его улыбке нет грусти, как сейчас. Грусти, которую большинство людей не заметят, но я узнаю, потому что видела ее в зеркале на своем лице.
        Черт побери. Теперь мне жалко этого парня. Это действительно не вина Зака, что его мама такая сволочь. Он не заслуживает всеобщей ненависти. Несправедливо, что ему приходится выдерживать подобное, пока меня все жалеют.
        Падаю обратно на подушку и вздыхаю, затем возвращаюсь к его сообщению и набираю ответ.
        Забери меня в 8 вечера.
        Секунды не проходит, как появляется пузырь с ответом. А парень не слишком-то терпеливый.
        Круто!!))
        Я могла бы обойтись без восклицательных знаков и смайликов. Это точно не кончится ничем хорошим, но когда я делала что-то, что хорошо заканчивалось?
        Увидимся позже. Не опаздывай.
        Ровно в восемь часов, когда я натягиваю джинсы, раздается звонок в дверь. Сегодня я не покидала комнату больше чем на десять минут.
        Большую часть дня мы переписывались с Люси, я рассказывала ей о моем свидании… или несвидании… или как еще эту хрень назвать. Подруга, как и ожидалось, пришла в восторг. «А я знала, что все получится! Чур, назовете в честь меня своего первенца». На что я ответила: «Тебе бы к врачу хорошему сходить». Ну серьезно.
        Я выхожу из своей спальни, чтобы открыть дверь, но моя мама успевает первой. Черт побери, черт побери. Я не думала, что она еще дома.
        Спускаюсь по лестнице и обнаруживаю ее в коридоре, где она мило беседует с Заком. Меня посещает странное ощущение дежавю.
        Когда мама слышит меня за спиной, то поворачивается и вопросительно поднимает брови. Я знаю, о чем она думает. Почти год меня не навещал никто, кроме Люси. Желудок словно падает в какую-то дыру. Это плохая идея.
        До того, как все случилось, до прошлого года все было бы иначе. Джордан стоял бы здесь, ухмыляясь над моей нервозностью. Мы бы час до приезда Зака перемывали ему кости, просматривая его социальные сети и подробно обсуждая каждую фотографию. Мама была бы внизу, готовила ужин, потягивала бокал вина, возможно, слушала музыку. Так было вначале, когда только появился Майлз. Но несколько месяцев спустя Джордан стал ненавидеть Майлза, ненавидеть то, кем я становилась рядом с ним, ненавидеть, что я так много пью и теряю себя. Дело дошло до того, что каждый раз, когда Майлз собирался прийти, Джордан запирался в своей комнате, бросая на меня еще один печальный взгляд. Он понял, что со мной происходит, раньше, чем я. Я не хотела признавать, что Майлз для меня плохая компания - что нам плохо вместе,  - потому что впервые у меня была своя собственная жизнь, собственные друзья, собственное пространство. Я проигнорировала все сигналы, проигнорировала взгляды Джордана, комментарии Люси и свой собственный чертов здравый смысл. Пока не стало слишком поздно.
        Я смотрю в глаза стоящей у двери маме, такой маленькой, сгорбленной, как будто она забыла, как стоять прямо, и та улыбается мне с грустными глазами. Ее взгляд пронзает меня до глубины души. Как будто она говорит: «Посмотри на себя, идешь дальше, гуляешь, заводишь друзей». И я знаю, что у Джордана уже никогда не будет ничего, и хочу свернуться в комок и никогда не разжиматься.
        Я собираюсь сказать Заку, что передумала, что не могу пойти, но тут на его лице появляется широкая улыбка. И что-то в ней заставляет меня почувствовать, что он видит меня, а не злую, испорченную девушку или искаженное отражение моего мертвого брата. Так что, хотя я этого и не заслуживаю, в конечном итоге оказываюсь в его машине.
        - Твоя мама вроде милая,  - говорит Зак нервно. И нашел же, что сказать. Мне приходится сдерживаться, чтобы не сорваться на него и не нагрубить прямо с порога. Он не знает. Он не знает. Я повторяю это снова и снова.
        Видимо, я очень долго молчу, потому что, когда мне удается вынырнуть из своей головы, Зак смотрит на меня с обеспокоенным выражением лица. Мы все еще стоим возле моего дома.
        Я поднимаю бровь и спрашиваю:
        - Что?  - получается резко, как щелчок хлыста.
        Он колеблется, прежде чем ответить.
        - Ты в порядке?
        - Да. Я в порядке.  - Скрещиваю руки на груди и ворчу:  - Почему мы до сих пор здесь? Будем торчать перед моим домом всю ночь?
        Он стучит пальцами по рулевому колесу.
        - Нет. Конечно, нет…  - Колеблется, прежде чем продолжить:  - Ты на минутку отвлеклась. Я пытался тебе что-то сказать, но ты как будто меня даже не услышала.
        Закатываю глаза.
        - Я в порядке. Боже. Можно мы уже поедем?  - Чего этот парень от меня хочет? Вчера вечером в книжном магазине я произвела на него неправильное впечатление. Я не собираюсь делиться своими глубокими, темными мыслями даже с друзьями, которых знаю много лет, не говоря уже о мальчиках, которых знаю примерно минуту. В смысле, успокойся, парень. Тот факт, что ты спас меня от пары панических приступов - спасибо, конечно,  - не означает, будто я тебе что-то должна. Я не обязана впускать тебя в свою больную психику. Это не какая-то сказка, где ты прискачешь на белом коне и все исправишь. Я слишком глубоко влезла в это дерьмо, и мне не десять лет. Я знаю, что сказки - чушь собачья.
        Смотрю на Зака, и он выглядит так, будто кто-то на его глазах пнул котенка. Вся злость мигом из меня выходит. Горблюсь на своем месте и вздыхаю.
        - Прости.  - Провожу рукой по волосам.  - Я не очень в этом хороша.
        - В чем?
        - В общении с людьми.
        - Что ж. Я тоже. Как я сказал вчера вечером, у меня маловато практики.
        Издаю смешок.
        - Думаешь, у тебя практики мало? За весь прошлый год я общалась только с пятью людьми.
        Он смотрит на меня, когда заводит машину.
        - Ага… А почему ты не ходила в школу до этого семестра?  - И морщится.  - Это тупой вопрос? Конечно, тебе не хотелось возвращаться…
        Я вздыхаю.
        - Слушай, причина, по которой я не ходила в школу, известна почти всем. Спроси любого из моей прежней школы, и они тебя просветят.
        Он вопросительно поднимает брови. Я вздыхаю.
        - Ладно, ладно, после того, что случилось в прошлом году, я была очень зла…
        - Ты имела на это полное право.
        Я поднимаю руку, останавливая его.
        - Дай мне договорить, хорошо?
        Зак кивает и поворачивает на боковую улицу. Дорога темная и почти безлюдная. Я смотрю в окно, подальше от него, в ночь.
        - Как я и говорю. После всего, что произошло, я была зла.  - На мгновение закрываю глаза, стараюсь не забывать дышать.  - И когда школу снова открыли, все вдруг захотели со мной подружиться - люди, с которыми мы в жизни словом не обмолвились, подходили ко мне в коридоре:  - Мэй, с тобой все в порядке, как дела, бла-бла-бла - как будто хотели лишний раз напомнить, что со мной случилось, как-то приобщиться. Это было отвратительно. Я начала ввязываться в драки. Часто. Директор Роуз-Брэйди дала мне кучу шансов, потому что… ну, знаешь. Все меня жалели. Так что да. Я все время прогуливала уроки. Много дралась. Не просто от скуки надирала задницы. Я пыталась помочь людям. Заступаться за тех, кому нужна защита. Вот чего, похоже, никто не понимает. Я пыталась защищать людей, которые нуждались в помощи, даже если сами того не понимали. Я была так обязана миру. Но Роуз-Брэйди этого не видела. Все, что она увидела, это как я ударила в лицо того засранца, когда он попытался присоединиться к чертовой группе скорби, которую они создали в школе… Она даже не слушала, почему я так поступила. Насколько все плохо?  -
Мои руки дрожат на коленях.
        Я будто возвращаюсь туда, в тот день, сижу в идиотской группе, куда они силком меня запихали, пытаюсь на какое-то время заняться своими делами, чтобы не терять голову. Накануне вечером пришло второе письмо из тюрьмы, и все, что мне хочется,  - это отключить мозг и сделать вид, будто ничего не происходит. Вдруг кто-то запоздало входит в комнату, и за ним хлопает дверь. Мое сердце колотится… Я чуть не падаю на землю и не обхватываю руками голову. Вместо этого оборачиваюсь на шум, потому что именно это я начала заставлять себя делать - противостоять ситуациям, а не прятаться. Не прятаться как чертов ребенок.
        Вижу, как тот парень, Джейк, входит в комнату. Он тот еще придурок. Здоровенный. Наглый. Он дружил с Дэвидом. Я не шучу. Они дружили. И что, он решил, будто может просто войти в комнату и скорбеть вместе со всеми? Что ему тут рады? Я жду - жду, когда же кто-нибудь скажет ему выйти. Кто-то, блин, что-нибудь скажет.
        Все просто молчат, как обычно. Так они делают всегда. Хранят молчание и притворяются, что все равны, что все мы пережили одно и то же, что все в здании пострадали одинаково.
        А потом Джейк садится, и я срываюсь.
        То был не первый раз за эти месяцы, когда я ввязалась в драку, совсем не первый, но самый ужасный. Самый жестокий. Я отключилась. Я мало что помню после того, как прыгнула на спину Джейка, раздирая ногтями его лицо, только как кто-то тащит меня прочь и крепко обхватывает, удерживая мои руки.
        А потом я стояла в офисе Роуз-Брэйди, и моя мама тоже как-то там оказалась, и вот я уже дома. Я никогда больше не видела Джейка и никогда не возвращалась туда, в ту школу, полную призраков и демонов, и боже, какое же счастье.
        Позже я узнала, что это была Хим. Она оттащила меня, держала и не давала сделать что-то непоправимое.
        Я так никогда ее и не поблагодарила.
        Глава 26
        Зак
        Мэй притихла, и я не знаю, как поднять ей настроение. Завожу машину на парковку и выключаю двигатель.
        Мэй не реагирует. Она за миллион миль отсюда - руки сжаты в кулаки, смотрит прямо перед собой, в темноту ночи.
        Я понятия не имею, что делать, поэтому говорю голосом, который звучит слишком громко и фальшиво:
        - Приехали!
        Она вздрагивает и несколько раз моргает, возвращаясь в настоящее. Смотрит вокруг.
        - Гм. Где мы, черт возьми? Я думала, мы куда-то поесть направлялись?  - На улице тихо, а стоянка пуста. Если присмотреться, можно разглядеть вдали тусклый силуэт детской площадки.
        Теперь, когда мы здесь, мой план кажется глупым. Я думал, это будет романтично - заявиться ночью на игровую площадку. Прямо как в фильмах восьмидесятых, которые мы смотрели с отцом. Я представлял, как качаю ее на качелях, Мэй отпускает все, что держит внутри, и мы ведем пронзительный, глубокий разговор о жизни. Такое понравилось бы Розе. Вместо этого, глядя в кромешную черноту ночи и видя, как тихо на детской площадке, как пустынно и как темно, я осознаю свою ошибку.
        Изо всех сил стараюсь не смотреть Мэй в глаза, потому что мне дико стыдно.
        Через пару мгновений она машет рукой перед моим носом.
        - Алло? Кто-нибудь есть дома? Что мы тут делаем?
        Тру лоб, смотрю на нее и мямлю:
        - Я думал, будет романтично.
        - Что конкретно?  - ухмыляется Мэй.
        - Э… привезти тебя ночью на игровую площадку? Я не хотел просто поехать куда-то и поесть вместе. Думал устроить что-то в стиле фильмов Джона Хьюза.
        - Кого?  - хмурится Мэй.
        Потираю шею.
        - Режиссер такой, еще снял… не важно. Я идиот. Думал, тут будут другие люди, фонари и все такое. А здесь темно, тихо и пусто…  - Выдавливаю улыбку.  - Прямо сцена из начала «Закона и порядка»[8 - «Закон и порядок» (англ. «Law & Order»)  - американский криминальный сериал, который выходил на телевидении в течение двадцати лет.].
        Мэй прижимается к окну.
        - Нет, нет,  - спешно заверяю я.  - В смысле, просто обстановка похожа, ну, темный парк. Не то чтобы наша ночь пошла в том направлении…  - Она смотрит так, будто у меня восемь голов.  - О боже, конечно, нет! Я даже не знаю, почему так сказал.  - «Почему я не могу просто заткнуться?»  - Прости. Мне нельзя разрешать говорить. Вообще. Пожалуйста, просто не обращай на меня внимания. Если хочешь уехать отсюда на такси, я вызову.  - Я опускаю голову на руль.
        Слышу кашель, а потом Мэй смеется. От души, до слез. Она даже икает.
        Потрясающе.
        Я сам начинаю хихикать.
        - Знаю, знаю. Отличный поступок с моей стороны, верно? Я думал, будет суперкруто.
        Она вытирает глаза.
        - Что ж, я ценю твои усилия, но да, тут немного жутко. Может быть, я не самый романтичный человек, но мне больше по душе свет и цивилизация.  - Она оглядывает меня.  - Боже, мы оба такие фрики. Я рада, что встретила тебя, Теллер. Даже если твоя мама сволочь. Сто лет так не смеялась.
        Мое сердце пропускает удар.
        - Кстати,  - ухмыляется Мэй,  - я приняла твой запрос в инстаграме.
        Ерзаю на месте, надеясь, что она не сочла меня слишком назойливым. Я знаю, что Мэй приняла запрос - причем еще утром. Я прокрутил ее страницу до самого начала, что было несложно, поскольку последние одиннадцать месяцев Мэй ничего не публиковала, а до этого снимков тоже было не очень много.
        - Могу я спросить …  - Она замолкает и прочищает горло.  - Ты не обязан отвечать, если вопрос странный и все такое, но кто та девушка?
        Конечно, я знаю, о ком она говорит. Вздыхаю про себя. Мэй продолжает:
        - Я видела ее вместе с группой - она была на прослушиваниях, а затем на концерте. Я думала, она подруга Мэтта, но потом увидела ту фотографию, где вы, ребята, целуетесь?  - Мэй рассматривает свои ногти, будто ей все равно, но мне кажется, что, возможно, ей не совсем все равно.
        На этот раз вздыхаю вслух. Надо было удалить ту фигню.
        - Ага. Она моя бывшая. Сейчас действительно встречается с Мэттом, тут ты не ошиблась.
        Мэй кривится.
        - Фу. Да он же с виду полный козел.
        - Хуже некуда. Но это я виноват, что они вместе. Когда мама решила защищать стрелка,  - Мэй морщится,  - Роза была сильно против. Дело дошло до того, что нам не удавалось поговорить без упоминания этой темы. Поэтому я сказал Розе, что мне нужно немного подумать, и следующее, что я знаю - она встречается с Мэттом. И это в значительной степени похоже на любые события моей жизни после того, как мама взяла то дело.
        Мгновение она молчит.
        - Слушай, извини. За то, как я относилась к тебе, когда узнала о…
        - Я должен был сказать тебе, а не темнить,  - перебиваю я.
        Она качает головой.
        - Да, должен был - по крайней мере, тогда мой срыв произошел бы в более уединенном месте, а не посреди чертова урока театрального искусства,  - но вряд ли последствия были бы лучше.  - Она молчит, а затем говорит что-то, чего я никогда не думал услышать от кого-то, кроме Конора:  - Мне жаль, что тебе так тяжко приходится. Это не твоя вина.
        Горло перехватывает. Я крепко сжимаю руль. В машине несколько секунд тихо. Я пытаюсь не заплакать, Мэй погружена в собственные мысли. Затем она хлопает себя по бедрам, нарушая молчание.
        - Ладно, ну должно же быть что-то лучше, чем это,  - и показывает на темноту за своим окном.
        - Кажется, Конор играет на «ночи свободного микрофона» в том новом кафе… Мы могли бы туда пойти?  - Я морщусь. Могу ли я жить без помощи Конора?
        - О да. Люси говорила, что она пойдет.  - Мэй ухмыляется мне.  - Кстати, какие шансы, что они начнут встречаться?
        - Конор не ходит на свидания,  - фыркаю я.  - Так понимаю, Люси тоже?
        - Определенно.
        - Тогда они идеальная пара.
        - Точно. Хотя она обычно больше по девушкам. Но посмотрим.  - Она вздыхает.  - Вариант с концертом - мимо. Пожалуй, после вчерашней ночи я еще долго не сунусь в людные места.
        - Разумно.
        - Так что, едем обратно к моему дому?  - пожимает плечами Мэй.
        «Черт возьми, Зак, ты тупица. Ну просто взорвал ночь». Я киваю, пытаясь скрыть разочарование, и притворяюсь, будто мне вообще все равно, что свидание заканчивается так рано.
        Мы подъезжаем к ее дому. Семья Мэй живет в нескольких районах от моего, не то чтобы в Долине действительно существуют районы, в основном она представляет собой раскинувшийся за холмом пригород Лос-Анджелеса. Я мало здесь бывал. У меня никогда не было необходимости или повода съездить сюда. Я получил права меньше года назад, а до того такая вылазка отняла бы кучу сил. Мы с Гвен очень зависели от школьного автобуса. Не скажешь, что наши родители рвались нас куда-то подвозить.
        Паркую машину и нацепляю фальшивую улыбку, ожидая неизбежного прощания. Мне уже заранее грустно. Вместо этого Мэй с вопросительной улыбкой поворачивается ко мне.
        - Ты что, собираешься оставить мотор включенным, пока мы внутри?
        - А… А. Ты хочешь, чтобы я вошел?  - Ладони потеют, а сердце начинает колотиться в груди.
        Она пожимает плечами.
        - Прошло всего полчаса с тех пор, как ты меня забрал… Ты не обязан, но я подумала…  - Мэй замолкает.  - Моя мама уже куда-то ушла,  - и под нос,  - как обычно.
        - Твоя мама ушла?  - мой голос срывается. Ну вот совсем без намека, ага.
        Она закатывает глаза.
        - Успокойся, чудик. Я не это имела в виду.
        - Нет, я не думал… Я знаю! Я не…  - ЗАМОЛКНИ, ЗАК. Боже, иногда я хочу выброситься из ближайшего окна.
        Мэй смеется.
        - Все хорошо. Идем.  - Она отстегивает ремень безопасности и распахивает дверцу машины. Я сижу там секунду, пытаясь собраться. Когда я думал о сегодняшнем вечере, то даже не предполагал, что мы окажемся в ее доме… одни.
        Вдвоем. С Мэй.
        Твою мать.
        Но она стоит там, перед моей машиной, и ждет меня, поэтому я сглатываю и выхожу.
        Подмечаю каждую деталь окружения, которую не отметил, когда пришел в первый раз: три маленькие пальмы на обочине дороги, где припаркована машина Мэй. Кирпичная дорожка, ведущая к входной двери, выкрашенной в красный цвет и облупившейся по краям. Затем я смотрю на Мэй перед собой, как колышутся ее волосы, когда она идет, забываю обо всем остальном и следую за ней внутрь.
        Ее мама действительно ушла за те полчаса, что нас не было. Мэй проводит мне экскурсию по дому, показывая комнаты внизу. Все чисто и опрятно, но не так, словно кто-то недавно прибрался, больше похоже, что вещи в принципе нетронутые. Как будто здесь не обитают живые люди. На стенах гостиной висят фотографии в серебряных рамках - Мэй и ее семья, в строгих позах с фальшивыми улыбками. Похоже на профессиональную фотосессию. Почти везде Джордан стоит позади сестры, положив руки ей на плечи. Они очень похожи друг на друга.
        Мэй откашливается и начинает говорить. Ее голос такой тихий, что мне приходится наклониться, чтобы ее услышать.
        - После… того, что произошло, мои родители наняли команду профессиональных… не знаю, как их называют… организаторов? И попросили вывезти из дома все вещи Джордана. Его книги… его ноты… все, что было не в его спальне в день, когда это произошло. Люди пришли, прибрались и сложили вещи по ящикам. Кроме его комнаты. Ее родители не тронули, как будто не смогли войти туда и что-либо передвинуть. А его гитары…  - Ее веки на мгновение тяжелеют, но она моргает, и момент проходит. Мэй качает головой.
        Она ведет меня наверх и останавливается перед закрытой дверью.
        - Мы не заходим туда. В его комнату,  - ее голос дрожит.  - Раньше я ходила. Сразу после, я много раз там спала. Не могла поверить, что его больше нет. Что я проснусь, а он не будет сидеть в изножье кровати и смотреть на меня, мол, ты чего забыла в моей комнате?  - Мэй молчит, глядя на свои ноги.  - Потом однажды утром, несколько недель спустя… Я проспала, и родители меня потеряли. Мама нашла меня здесь и… Боже.  - Она потирает лоб.  - Она будто призрака увидела.  - Ее челюсти сжимаются.  - Во всяком случае, с тех пор мы сюда не заходили. Никто из нас. Прошел почти год, и ближе чем сейчас я к ней не подходила.
        А потом она протягивает руку и открывает дверь.
        Мэй плачет.
        Я тянусь и держу ладонь в сантиметре от ее спины, пытаясь дать ей хоть что-то - хоть какую-то поддержку - без прямого физического контакта. Хочу, чтобы она знала: я здесь, прямо за ней, и никуда не уйду.
        Мы стоим в дверях и молчим. Комната перед нами пуста, заброшена, как забытый музей. На полке под окном стоят учебники. У дальней стены - наполовину заправленная кровать. Совершенно очевидно, что здесь целую вечность никого не было: в отличие от остальной части дома, где настолько чисто, что можно с пола есть, тут все покрывает толстый слой пыли. Письменный стол, бюро, тумбочка, все серое.
        Мэй хватается за деревянную дверную раму и прислоняется к ней, словно не в силах держаться на ногах. Смотрит на гитару, прислоненную к столу Джордана.
        - Они принесли ее обратно,  - ее голос сдавленный, рыдающий.  - После.  - Мэй часто моргает.  - После того… что случилось. Она была в школе. В той комнате. Я ее видела… Я видела ее, когда меня выносили из той гребаной комнаты, Зак. Я держала глаза открытыми и увидела его гитару.  - Ее слезы текут быстрее, и Мэй с силой вытирает лицо ладонями.  - Она валялась там. Как будто Джордан уронил ее, прямо перед… Повсюду была кровь…  - Ее тело дрожит от рыданий.  - Мне так его не хватает.
        Я сокращаю расстояние между нами. Обнимаю ее. Притягиваю к себе. Говорю первое, что приходит на ум:
        - Хотел бы я его знать.
        Мэй отстраняется и смотрит на меня. Ее лицо сморщивается, но не в плохом смысле - может быть, впервые в жизни я сказал правильную вещь.
        - Ты знаешь…  - ее голос срывается, и Мэй снова и снова прочищает горло. Она изо всех сил пытается держаться, и я хочу сказать ей, что не нужно, что она может себя отпустить, что я потом помогу, но нужные слова не приходят.  - Я так много раз мечтала, чтобы его не было. И теперь, когда он… все, чего я хочу, это увидеть его еще раз.  - Она закрывает лицо руками.  - Боже. Я никогда не говорила этого вслух. Насколько я ужасный человек?
        - Эй. Ты знаешь, сколько раз я хотел, чтобы моя мама просто исчезла?  - спрашиваю я. Около триллиона. В прошлом году, когда она взяла дело и моя жизнь превратилась в ад, я девяносто процентов времени жалел, что не родился в другой семье, в другой жизни.  - Это нормально. Я знаю, сейчас это трудно понять, но так думать нормально. Правда.
        - Ну да. Наверное.  - Она тупо смотрит в комнату, как будто ее разум находится в миллионе миль отсюда.  - Знаешь, в выходные перед… Дэвид пришел на вечеринку, где была я. По крайней мере, так считают некоторые люди.  - Ее лицо бледнеет. Она трет виски, как будто у нее ужасная головная боль.
        Ого.
        - Боже. Это…  - Я даже не знаю, как закончить предложение. Мои руки покрываются гусиной кожей. Я морщу лоб.  - А в смысле - «некоторые люди»?
        Она качает головой.
        - В смысле,  - ее ноздри раздуваются,  - мой бывший парень. Майлз. Он мне это сказал. Через несколько дней после стрельбы. Утверждал, что видел Дэвида. Со мной. Как мы разговаривали.  - Она глубоко вздыхает, прежде чем продолжить.  - В ту ночь я была не совсем в себе. Ничего не помню после первого часа.  - На ее лице появляется какое-то выражение, но оно исчезает, прежде чем мой мозг успевает его расшифровать.  - Я напилась. Прямо сильно. В дрова.  - Ее глаза встречаются с моими, и она щурится, будто думает, что я собираюсь ее отчитывать. Стараюсь сохранить нейтральное лицо.  - И не только тогда. Впервые я выпила в девятом классе, и мне понравилось. Слишком понравилось, наверное. Моей подруге Хим тоже. Мы вдвоем бегали на каждую вечеринку, пили все, что нам предлагали. Мой бывший…  - Мэй мгновение молчит, затем продолжает:  - Майлз. Отчасти проблема была и в нем. Если бы ты спросил его, он бы попытался тебя заверить, что просто эталон порядочности, но я слышу, что они творят, даже сейчас, на вечеринках, с его гребаными друзьями из футбольной команды,  - похоже, они думают, что будут жить вечно.  -
Она горько смеется.  - Раньше я тоже так думала.
        Она глубоко вздыхает.
        - Неважно. Люси и Джордан оба ненавидели это - насколько мы с Хим испорчены, какие глупости творим. Брат иногда ходил с нами на вечеринки, как будто надеялся присмотреть за мной, и это всегда бесило. Хотя, возможно, он был прав.  - Мэй молчит, смотрит в пол. А когда снова поднимает голову, ее глаза блестят.  - Так вот. Либо он отвозил нас домой, либо мы просили Люси. Она не пила - ее отец ужасно себя вел до того, как попал в клуб анонимных алкоголиков,  - и постоянно твердила нам, что нельзя так опускаться. Я никогда ей не верила. А жаль. Не творила бы все это дерьмо. Проводила бы время с ней и Джорданом, как порядочный человек, а не злилась на них за желание помочь. Как дура.
        Я хочу что-то сказать, но не могу связать слова в осмысленное предложение. Хочу придумать абсолютно правильную вещь, такую, что убрала бы всю боль Мэй, ее горе и вину, но знаю: таких слов не существует. Вместо этого, на пороге комнаты брата Мэй, я беру ее за руку, и мы стоим там, молча глядя на его покрытую пылью мебель.
        Глава 27
        Мэй
        Возможно, из-за того, что Зак меня слушает, а не просто ждет возможности вставить свою реплику, мне хочется ему что-то рассказать. С тех пор как брат умер, я ни с кем о нем не говорила и сегодня просто не могу остановиться. Я рассказываю Заку, как мы в детстве разыгрывали родителей, до того как внешкольные занятия Джордана захватили нашу жизнь, что мы с ним делали, до того как родители, похоже, осознали, что я никогда его не догоню. Никогда не буду на его уровне. Никто никогда не озвучивал эту мысль, но она все набирала силу, пока, наконец, брат не стал центром мира, а я не осталась дома одна, в своей комнате, ища выход наружу. А потом мы с Хим пошли в старшую школу и узнали, сколько людей в нашем классе устраивают вечеринки. Сколько этих вечеринок подразумевает выпивку.
        Но сидя здесь, сейчас, я все это забываю. Я говорю о лучших временах, например в начальной школе, когда родители все еще умели веселиться. Однажды ночью они пошли спать, а мы с Джорданом сварили вкрутую все яйца и на следующее утро валялись от смеха, наблюдая, как папа пытается разбить на сковородку одно яйцо, затем следующее, затем следующее, все больше раздражаясь с каждой неудачной попыткой.
        Когда мы наконец сознались, в чем дело, отец рассмеялся и крепко обнял нас обоих.
        Я годами не видела, чтобы он смеялся.
        В девятом классе мы с Джорданом вместе начали играть в джаз-банде, хотя он уже пару лет занимался на гитаре, а я только освоила трубу. Мы любили репетировать по ночам, и брат помогал мне, когда у меня не получалось, разучить новые песни: у него такой проблемы никогда не было.
        Он запоминал музыку мгновенно - иногда даже не глядя на ноты.
        До сегодняшнего вечера я не помнила некоторые из этих историй, забыла, что когда-то мы веселились вместе, как одна семья. Мы с Джорданом веселились. Еще до стрельбы между нами двумя и между ним и моими родителями все пошло плохо - отец всегда пытался заставить Джордана сделать больше, бежать быстрее.
        Сначала мама это поддерживала, но, когда отец заговорил о том, чтобы Джордан досрочно подал заявление в колледж - главным образом, чтобы самому потом похвастаться перед своими друзьями,  - она, наконец, возмутилась.
        Не знаю, сколько мы так стоим: Зак прислоняется к дверному проему, я рядом с ним, крепко обхватываю себя руками. Только когда мой живот начинает смешно урчать, понимаю, что уже поздно, а я ничего не ела. Спрашиваю Зака, не против ли он перекусить, и мы спускаемся вниз, чтобы приготовить попкорн.
        После мы сидим на диване в гостиной и просто разговариваем.
        Я рассказываю ему семейные истории, воспоминания, которые боялась затронуть после смерти Джордана. Я не поднимала их вечность - с тех времен, когда слишком много пила и по пьяни болтала с Люси.
        Может быть, она права. Может быть, нужно проговаривать какие-то вещи, прежде чем они начнут разъедать тебя изнутри и в конечном итоге высосут душу.
        Я не могу поверить, что Зак - сын женщины, которую я ненавижу больше всего на свете. Он точно был дома в те разы, когда я приезжала на велосипеде с баллончиком краски в сумке и писала гадости на дверях их гаража. Когда мы с Люси посыпали солью их газон. Когда мы оставляли мерзкие записки в их почтовом ящике.
        Я вдруг сознаю: он никогда ни о чем не узнает. Я перестала ходить к ним после той ночи, когда испугалась кошки. Просто больше не смогла. Зак был в доме. Если он когда-нибудь узнает, то в жизни меня не простит. И будет прав.
        Мне нужно навсегда скрыть то, что я сделала с его семьей.
        Теперь он здесь, на коричневом замшевом диване, где раньше сидел Джордан, и это так сюрреалистично. В тот день, на театральном, когда я узнала его фамилию, могла ли я представить такой поворот? Представить, что он будет сидеть рядом со мной, слушать, как я говорю вещи, которые уже и не думала произнести вслух?
        Каштановые волосы падают ему на лоб, и у меня в груди возникают эти чертовы чувства. Это нехорошо. НЕХОРОШО.
        Я так долго была призраком.
        Глава 28
        Зак
        Я хочу поцеловать Мэй. Она сидит здесь, рядом со мной, рассказывает мне все эти истории о своем брате, а я только и думаю, как хочу ее поцеловать. Боже, Зак, ну ты и придурок! Я знаю, знаю, насколько это сейчас неуместно. Ничего не могу с собой поделать.
        Я все равно хочу.
        Кладу руку на диван в нескольких дюймах от нее, и мне требуется вся моя сила воли, чтобы не обнять Мэй. Я знаю, что, если так сделаю, ее глаза потеряют свет, который начал в них возвращаться, и мы откатимся назад, туда, где и были, к лекциям о неуместных прикосновениях и неправильном выборе времени.
        Это сложно. Вслушиваться в ее слова и смотреть ей в глаза.
        Очень сложно.
        Глава 29
        Мэй
        Я продолжаю говорить. Не понимаю, почему не могу заткнуться, ведь до этого только и делала, что молчала. Зак кладет руку на диван, растопырив пальцы, и на мгновение кажется, что он сейчас меня обнимет, но нет. Я говорю и говорю, и думаю, что, возможно, это к лучшему.
        Нет, это определенно к лучшему.
        Но затем моя глупая рука решает плюнуть на мои размышления и сделать то, что вздумается, и приближается к его.
        Когда наши ладони соприкасаются, глаза Зака расширяются от удивления.
        Глава 30
        Зак
        Я пытаюсь решить, не слишком ли много прочел в том, что ее рука приближается к моей, как вдруг мы внезапно соприкасаемся.
        Глава 31
        Мэй
        Мое сердце бьется так громко, что наверняка слышно на другом конце планеты. Прежде, в более уравновешенные времена, я никогда не делала первый шаг в отношениях.
        Чувствую себя обнаженной.
        Глава 32
        Зак
        Я могу либо сидеть и бояться шевельнуться, пока моя ладонь лежит под ее, точно вялая рыба, либо в кои-то веки взять на себя ответственность за свою жизнь.
        Да к черту все.
        Медленно тянусь к щеке Мэй. Ее кожа такая мягкая. Наши глаза встречаются, на этот раз мне не нужно вычислять, что произойдет, и я не хочу прятаться.
        Глава 33
        Мэй
        А потом он целует меня, и все нервные окончания в моем теле, которые, как я думала, умерли в тот день в прошлом году, возвращаются к жизни.
        Глава 34
        Зак
        Да.
        Глава 35
        Мэй
        После ухода Зака в доме тихо. Родители до сих пор не вернулись. Забавно - я была для них невидимкой с тех пор, как стало ясно, что у Джордана есть то, чего нет у меня, что его мозг работает чудесным, таинственным образом и его нужно развивать во что-то великое. Может быть, теперь я просто чувствую это острее. Прежде родители вспоминали обо мне лишь в привязке к Джордану. Или, может быть, потому что брат сам заставлял их - всегда старался вовлечь меня в беседу за обеденным столом, даже последние несколько лет, когда мы с ним неделями не разговаривали.
        Теперь его больше нет, и все рухнуло. Без него мы с родителями не знаем, как общаться друг с другом. Я не осознавала этого, но брат был тем клеем, что удерживал нас всех вместе. Теперь мы рассыпались, болтаемся рядом, занимаем одно и то же пространство, но никогда не пересекаемся.
        Поднимаюсь наверх с телефоном в руке.
        Приходит сообщение. Люси.
        Ну, выкладывай.
        Закатываю глаза. Прикидываю, как передать этот поцелуй словами, и мои щеки становятся горячими.
        И я понимаю, что мне не все равно. Твою мать. Живот сводит от угрызений совести.
        Он ничего,  - отвечаю я Люси по пути в свою комнату.
        Огооо. Он тебе нравится!!!
        Это не вопрос.
        Ну да, вроде бы.
        МЭЙ, я так рада!
        Я практически слышу ее радостный вопль через весь город.
        Ну хоть кто-то из нас.
        Люси шлет мне закатывающий глаза смайлик.
        Любишь ты драмы. Придешь к нам с бабулей на завтрак? Мы твои любимые черничные блинчики испечем.
        Плюхаюсь на кровать и по очереди скидываю туфли, запуская их через всю комнату.
        Ладно. Ничего не попишешь, Люси знает путь к моему сердцу. Блинчики ее бабушки легендарны. Уже могу сказать, как пройдет этот самый завтрак: перекрестный допрос от Люси и бабули о двух последних ночах и куча вопросов о моих чувствах.
        Вот почему прошлый год я пряталась под одеялом. Я не имею права двигаться дальше, возвращаться в школу, влюбляться в парня, играть на трубе, петь, смеяться, жить - ведь у Джордана ничего этого не будет.
        Вообще ничего.
        В тишине спальни на меня снова ложится удушающая тяжесть всего, что я скрываю - от Люси, от Зака, от Хим, от родителей.
        Телефон звонит. Смотрю на экран, ожидая новое сообщение от подруги, но нет, оно от Зака.
        Мое предательское сердце подпрыгивает.
        Глава 36
        Зак
        Прошло четыре дня с нашего с Мэй поцелуя, и я больше ни о чем не могу думать. Впервые с тех пор, как мама взяла дело, время не тянется как густая вязкая слизь.
        Ничто меня больше не беспокоит - ни Мэтт, ни Роза, ни родители. Все они ушли на задний план, их очертания размылись за жаром губ Мэй и ощущением ее ладони в моей. Изо всех сил стараюсь не давить на нее, дать ей привыкнуть к тому, что между нами происходит,  - а это нелегко, учитывая, кто моя мать,  - и как же это сложно.
        Ничего не хочу, только видеть Мэй.
        В среду утром мирно копаюсь в шкафчике, занимаюсь своими делами, как вдруг из-за дверцы выглядывает улыбающийся Конор. Игнорирую его, достаю последний учебник и захлопываю дверцу с такой силой, что приятель отскакивает. Прошлой ночью он прислал мне где-то миллион сообщений в попытках разузнать, как у нас там с Мэй, но я не ответил. Пусть эти воспоминания еще немного побудут только моими.
        - Чего тебе?
        Лицо Конора вытягивается, словно у огромного пса, который всего-то и хотел, чтоб его за ухом почесали.
        - Мужик, ты на мои сообщения не отвечаешь! Я понимаю, что ты в любовной коме, но серьезно. Главное - братаны, а девушки…
        - Я б на этом и остановился,  - сообщаю с выразительным взглядом.
        Конор поднимает руки.
        - Ладно, ладно, понял. Не буду язвить о твоей подружке.  - Он реально говорит «подружке». Вслух. Иногда с Конором так тяжело.
        Оглядываюсь, проверить, что Мэй поблизости нет.
        - Чувак. Она мне не подружка!  - И замолкаю, потому что сам не знаю, кто она мне. Человек, о котором я думаю больше всех в мире, и единственная, с кем я прямо сейчас хочу говорить.
        - Ладно, хорошо, твоей неподружке,  - Конор смеется, будто сказал что-то остроумное.
        - Знаешь, у тебя ужасное чувство юмора.
        Он закатывает глаза.
        - Отстань от меня, братан. Я просто рад за тебя. И как только я уломаю Люси сходить со мной на свидание, мы можем встречаться двумя парами. Будет так мило. Прямо как в «Ривердейле»[9 - «Ривердейл» (англ. «Riverdale»)  - американский телевизионный подростковый сериал с детективным сюжетом.].
        - До сих пор поверить не могу, что ты смотришь это дерьмо,  - фыркаю я.
        - ОМГ, да ты чего, классный сериал!
        Я смеюсь.
        - Знаешь, если бы твои фанаты узнали о твоих киношных вкусах и о том, как ты используешь нелепые аббревиатуры, уверен, они бы поменяли свои предпочтения.
        - Это так убого с твоей стороны, чувак. Открой свой разум. Раз я играю в группе, то мне нужно действовать по стереотипу? Ты говоришь, как Мэтт.
        - Как ты смеешь сравнивать меня с этим придурком?
        Он ухмыляется.
        - Ты сам напросился. Итак… расскажи мне о Мэй. Она нам нравится? Мы с Люси заключили пари на вашего первенца - она думает, что вы назовете его в честь нее, но я думаю, нет, мужик, он точно будет Конор.
        Я сдерживаю улыбку и бью его по руке. В шутку, но ощутимо.
        - Заткнись.  - Иду по коридору, оставляя приятеля тереть бицепс и бормотать ругательства мне вслед.
        На самом деле, за пять дней, прошедших с концерта Конора, мало что поменялось, но в то же время кажется, что изменилось все - в основном частота моего пульса, когда Мэй рядом, ну и то, насколько мне легче по утрам выходить из машины на школьной парковке.
        Сегодня я впервые вижу Мэй перед уроком театрального, она с потерянным видом маячит в коридоре. Но тут замечает меня, и ее лицо на долю секунды светлеет, прежде чем она надевает свой фирменный покерфейс. Эта доля секунды будет поддерживать меня еще несколько недель. Пусть настроение Мэй изменчиво, под ее броней скрывается ранимость, и я единственный, кто это знает.
        - Привет.  - Подхожу к ней.
        - Привет.  - Она благословляет меня одной из своих редких улыбок. Я хочу поцеловать ее прямо здесь, в холле, откинуть себе на руку и прижаться к губам, как будто мы пара на черно-белой фотографии, но вместо этого довольствуюсь быстрым пожатием ее предплечья.
        - Готова к театральному?  - Мой тон передает то, что мы оба думаем об уроке.
        Она ухмыляется.
        - Ага. Не терпится увидеть волосы Ковальски. Должно быть интересно, ведь сегодня дождь.
        Я открываю дверь в зрительный зал.
        - Дамы вперед.
        Глава 37
        Мэй
        Когда Зак подходит ко мне у класса, моя первая мысль - какой он сегодня милый. Ужас. Из-за этого парня мой мозг превращается в кашу. Не помню, чтобы я когда-нибудь так вела себя с Майлзом, даже когда мы только начали встречаться, впрочем, те отношения были другими.
        С субботы мы с Заком не виделись, но разговаривали по телефону, как это делали люди в двадцатом веке. Я думаю, что за последние четыре дня больше болтала по телефону, чем за всю жизнь. Люси счастлива, и ее бабуля думает, что Зак - лучший. Весь воскресный завтрак она продолжала рассказывать о целительной силе любви, а я говорила: «Бабушка, пожалуйста, угомонись, а?» (Правда, намного вежливее. Пусть я грублю большинству людей, но бабулю никогда не обижу.)
        Даже Хим рада за меня. В общем-то, я не собиралась ей ничего рассказывать, но после концерта Люси она написала мне, спросила, кто был тот симпатичный парень (ее слова, а не мои), и мне пришлось объяснять.
        В противном случае Хим могла бы решить, что он свободен.
        Перед уроком мы с Заком успеваем перекинуться парой слов. Я едва обращаю внимание на то, что говорю, потому что очарована его нижней губой. Голосок в голове твердит: «Эй, тупица, глупо с твоей стороны так западать на другого человека», но затем память воспроизводит тот поцелуй, ощущение руки Зака на моей, и, впервые после смерти Джордана и появления писем, мне удается игнорировать свои сомнения.
        Зак открывает дверь и предлагает мне войти первой. Пара ребят в классе подталкивают друг друга, когда видят меня, без сомнения, вспоминая сцену, которую я устроила на прошлой неделе, но бывало и хуже.
        Намного хуже. Я расправляю плечи, вздергиваю подбородок, как будто меня вообще ничего не волнует, и иду к своему месту.
        Волосы Ковальски сегодня бомба. Не буквально, но то, что с ними сделал дождь, никак нельзя описать другим словом. Я ловлю взгляд Зака, и мы обмениваемся улыбками. Чувствую покалывание и тепло, и бабочки в моем животе отправляются в полет.
        Впервые за огромное количество времени я смею думать, что у меня все-таки может быть шанс.

* * *
        А потом я возвращаюсь домой из школы, и весь мой оптимизм и глупая надежда рушатся, когда я сую руку в почтовый ящик и вынимаю еще один конверт с маркой из окружной тюрьмы.
        Глава 38
        Зак
        В четверг вечером я валяюсь в гостиной на диване, едва глядя в телевизор, а сам читаю нашу с Мэй переписку за последние несколько дней и все пытаюсь придумать идеальную фразу. Глупо надеюсь, что если смогу увязать слова правильным образом, то облегчу ее боль.
        Стираю еще одно предложение, не отправив, когда Гвен входит в комнату и плюхается рядом со мной.
        - Что смотришь?
        Я щурюсь на телевизор и пожимаю плечами.
        - Понятия не имею. Можешь переключить, если хочешь,  - киваю на пульт за подушками, и она хватает его пальцами ноги, точно крошечная, милая обезьянка. Переключает на канал «Дисней» и украдкой смотрит на меня, не стану ли я над ней смеяться. Стараюсь сохранять нейтральное лицо - пусть лучше глядит «Дисней», а не весь тот мусор, которого так много в наши дни. Гвенни слишком быстро взрослеет.
        Мы несколько минут молчим, я играю с телефоном, а она смотрит шоу.
        - Знаешь что?  - прерывает тишину Гвен. Я смотрю на нее и вижу, что она пристально смотрит на меня.  - На гараже уже несколько недель ничего не пишут. Разве не странно?
        Оттого, что моя младшая сестра считает отсутствие проблем странным, мне на секунду становится невыносимо грустно. Я так стараюсь скрыть от нее все: вандализм, гадкие письма, злые взгляды наших соседей. Проглатываю комок в горле.
        - Ага. Точно.  - Я пожимаю плечами.  - Может, люди начали забывать. Не то, что случилось, а то, что маме приспичило влезть в это дело.
        - Вряд ли. Теперь, когда начинается процесс…  - Гвен замолкает, и я смотрю на нее. Она таращится в телевизор со слезами на глазах, кулаки на коленях крепко сжаты.
        - Эй, Гвенни, что случилось?  - Я выпрямляюсь и наклоняюсь к ней.  - К тебе снова приставали в школе?
        - Снова?  - Она издает горький смешок, который ранит меня в сердце.  - Снова - это если бы оно когда-то прекращалось. Я бы сказала, что люди по-прежнему ублюдки.  - Гвен слегка качает головой.  - Без разницы. Это не имеет значения.
        - Я думал, все хорошо? Ты ходила на день рождения той девушки? Как ее там? Эмери?
        Гвен поднимает голову, лицо красное.
        - Никогда больше не упоминай ее имя. Она ужасная.
        Я напрягаюсь.
        - Что она сделала?
        - Я не хочу об этом говорить.  - Сестра шмыгает носом и закрывает лицо руками. Я едва разбираю ее слова:  - Она пригласила меня на вечеринку, сказала, что мне стоит попробовать себя в чирлидинге в следующем году. И я подумала: может быть, все наладилось, может быть, все снова станет как прежде, как было до того, как началось это дерьмо… В прошлую субботу я пришла к ней домой, и…  - она жалобно всхлипывает,  - и когда я постучала в дверь, открыла Эмери и еще одна девушка, Джилл. Я слышала, как позади них веселятся люди, а они просто посмотрели на меня и начали смеяться. Даже ничего не сказали… Они просто… смеялись.  - Гвенни всхлипывает.  - А потом закрыли дверь, и я услышала, как они вернулись к остальным, и все стали… смеяться. Все они. Надо мной.
        Сижу, слушаю Гвен и хочу кричать на маму. Это она должна быть здесь, утешать боль моей младшей сестры, а не торчать в кабинете, защищая виновного ублюдка. Ай, без разницы.
        На самом деле - нет, не без разницы. Я стараюсь не быть таким парнем - «без разницы». Тем, кто всегда отступает и предпочитает оставаться невидимкой.
        - Я звоню маме.  - Качаю головой.  - Хватит.  - Хочу встать, но Гвен бросается на меня сверху.
        - Нет, пожалуйста, Зак.  - Она выбивает из меня дух. Я падаю обратно на диван.  - Пожалуйста. Не звони маме. Пожалуйста. Будет только хуже. Это даже не ее вина, правда…
        - Почему ты все еще в это веришь?  - перебиваю я.  - Это - ее вина. Если бы она думала о нас больше, чем о своей глупой карьере, то ни за что бы не взяла дело. Не протащила нас через это. Разве не понимаешь?
        - Неправда.  - Гвен отодвигается от меня и скрещивает руки.  - Она сказала мне, что это неправда. У мамы такая работа: каждый заслуживает справедливого судебного разбирательства.
        - Каждый? Каждый? Парень хладнокровно убил семь человек. Убил их. Расстрелял, пока они боролись за свою жизнь. Он убил учителя. Он убил брата Мэй. Оставил их всех там истекать кровью и умирать, а потом у него даже не хватило совести себя убить. Он остался и испортил еще больше жизней. Мама не безвинную овечку защищает. Она отстаивает того, кто точно виновен. И какой ей от этого выхлоп, кроме громкого дела в резюме? Да ей плевать на нас.
        Гвен жутко бледнеет, и я понимаю, что зашел слишком далеко. Пытаюсь взять ее за руку, но сестра отодвигается.
        - Ты не прав. Мама заботится о нас. А вот все остальные - нет. Ты дурак, если не видишь.
        Качаю головой. Не хочу с ней ссориться.
        - Ладно. Как скажешь. Мы на одной стороне.  - Делаю паузу.  - Просто знай, что, если тебе что-нибудь понадобится, я здесь. Ты не заслуживаешь такого обращения, ясно?
        Она всхлипывает.
        - Да уж. Без разницы.

* * *
        Весь гнев, который я сдерживаю во время этого разговора, все еще кипит на следующий день, когда Мэтт проходит мимо меня в коридоре перед последним уроком и говорит: «Эй, Теллер. Я слышал, у Мэй практически припадок случился на нашем концерте на той неделе», затем смеется, и я бью его по лицу. Секунду он удивленно таращится, держась за щеку, а затем бросается на меня. Он тяжелее, но я злее. Мне удается пару раз врезать ему в живот, прежде чем мистер Эймс разнимает нас и тащит обоих в кабинет директора.
        К моему удивлению, когда мы заходим, в комнате ожидания сидит Мэй. Мэтт видит ее, издает отвратительный гул, и я напрягаюсь, чтобы вырваться из хватки Эймса.
        Тот бросает нас обоих на стулья с другой стороны комнаты и хмуро смотрит сверху вниз.
        - Господи, ребята. Что на вас нашло? Я думал, вы были друзьями.
        Я фыркаю, и Мэтт бросает на меня презрительный взгляд.
        - Вы немного отстали, мистер Эймс.  - Я на себя не похож и вижу, что Мэй слушает нас с другой стороны комнаты.  - Разве вы не слышали? У меня больше нет друзей.  - Вижу, как Мэтт закатывает глаза.  - Чего? Тебе есть что сказать?  - наклоняюсь к нему, и Эймс делает шаг ко мне.
        Я поднимаю руки, мол, все нормально. Все хорошо.
        Все хорошо.
        Что за чертова ложь.
        Глава 39
        Мэй
        Я сижу на одном из неудобных стульев в комнате ожидания, когда какой-то учитель затаскивает Зака. Его лицо покраснело, а глаза сузились. Затем вижу Мэтта рядом с ним - нетрудно понять, что произошло.
        Я пытаюсь поймать взгляд Зака, но кажется, он намеренно меня избегает. Чувствую себя паршиво: вчера он попытался рассказать, что планирует школа, дабы отметить годовщину расстрела, но я перебила его и ушла. И потом не отвечала на его сообщения. Когда я сегодня пришла в школу, меня ждало справедливое наказание от вселенной: записка, где говорилось, что Роуз-Брэйди хочет меня видеть.
        Директриса высовывает голову из своего кабинета и велит мне войти. Пока я встаю, ее взгляд падает на Зака, Мэтта и учителя, и она поднимает брови.
        - Гленн. Что тут происходит?
        Мистер Эймс проводит рукой по своим коротким черным волосам и вздыхает.
        - Привет, директор Роуз-Брэйди. Извините, что беспокою. Эти парни пихались в коридоре. Думаю, беседа с вами или с директором Калбом не повредит.
        Судя по фингалу Мэтта, вряд ли просто пихались, но учитель, похоже, хочет преуменьшить то, что на самом деле произошло.
        - Так и было? Привет, Мэй.  - Лицо Роуз-Брэйди смягчается при виде меня, и директриса отступает назад, чтобы дать мне пройти в ее кабинет.
        Я сажусь в очередное неудобное кресло перед ее столом. Клянусь богом, администрация специально выбрала эти стулья, чтобы мучить людей, которым не повезло здесь оказаться.
        Роуз-Брэйди продолжает:
        - Мне нужно кое-что обсудить с Мэй, но это ненадолго. Гленн, ты не против остаться с мальчиками, пока не придет директор Калб? Он должен вернуться в офис с минуты на минуту. Мой секретарь на приеме у стоматолога, и я бы предпочла, чтобы ребята не сидели здесь одни после драки.
        Видимо, учитель кивает, потому что Роуз-Брэйди благодарит его, закрывает дверь и садится за свой стол.
        - Спасибо, что пришла, Мэй.
        «А что, у меня был выбор?» Глотаю слова, ведь я теперь пытаюсь вписаться в новую жизнь, где меня не выгонят из школы.
        - Я просто хотела поговорить. Я горжусь тем, что ты не впутывалась в неприятности с тех пор, как вернулась в школу, ты, очевидно, действительно стараешься, и я так рада это видеть. Знаю, каждый день - это испытание. Уж поверь, я действительно знаю.  - Она замолкает, вытирая глаза.  - В прошлом году я видела, как ты закрываешься, и очень волновалась. Так что мне приятно наблюдать за твоими успехами. Тем не менее я хотела поговорить с тобой о том, что мы запланировали на годовщину. Как ты знаешь, осталось чуть больше недели.  - Роуз-Брэйди нерешительно смотрит на меня, словно боится, что я сейчас вскочу и начну кричать на нее прямо посреди кабинета.
        Я вонзаю ногти в ладонь. Так сильно, как только могу. Заставляю себя дышать. Киваю.
        - Энн Ким и ее группа помогают нам организовать мероприятия в память о жертвах, и она сказала мне, что ты не хочешь принимать в этом участие, что я очень хорошо понимаю…
        У меня все внутри падает, когда я представляю, как Энн и Роуз-Брэйди сидят в этом кабинете и говорят обо мне. Какая я жалкая. Что ничего не могу с собой поделать.
        Ну и на фиг их. Останься Джордан жив, он был бы здесь, помогал все организовать. Помогал бы Энн.
        Я сглатываю и перебиваю ее:
        - Я буду,  - голос хриплый, словно я не разговаривала уже несколько дней.
        Роуз-Брэйди замолкает.
        - Да?
        Я киваю.
        - Я помогу. Я буду участвовать. Что вы от меня хотите?
        Она удивленно поднимает брови.
        - Ты уверена, что хочешь? Если да, может быть, выступишь с короткой речью в память о Джордане?  - Роуз-Брэйди улыбается, и от ее теплой улыбки мне хочется расколоться надвое.  - Думаю, тебе пойдет на пользу общение с другими выжившими. Поможет исцелиться.
        Я хочу выбежать из ее кабинета, пронестись по коридору и продолжать идти до самого океана. Но вместо этого я киваю.
        Она смотрит на меня с поднятыми бровями, и я понимаю, что должна ответить.
        - Ладно.
        Директриса долго смотрит на меня.
        - Хорошо. Что ж.  - Она молчит.  - Я очень рада это слышать. Когда я вчера разговаривала с доктором Макмиллен, мы согласились, что участие в этих событиях может быть очень полезным, но заставлять тебя нельзя. Это должно быть только твое решение.
        Я глубоко вздыхаю. На что я только что согласилась? Почему продолжаю делать это с собой, снова и снова?
        - Отлично.
        - Отлично! Один момент - по просьбе школьного совета мы должны одобрить все выступления. Убедиться, что они уместны. Уверена, ты понимаешь.
        Я киваю.
        Роуз-Брэйди улыбается, как будто мы только что славно поболтали, а я крепко сжимаю губы, чтобы не закричать.
        Глава 40
        Мэй
        После того как Роуз-Брэйди наконец меня отпускает, я торчу у своего шкафчика, всеми силами пытаясь оттянуть возвращение домой. В прошлом году я всегда была занята после школы: джаз-банд, хор, заседания вокального ансамбля.
        Теперь же вместо них пустота, которая пытается поглотить меня заживо. Обычно я справляюсь, так как предпочитаю быть дома, чем где-либо еще, но сегодня не хочу встречаться с тем, что могу найти в почте.
        Я так глубоко погружаюсь в свои бурные мысли, что не замечаю, как Зак подходит ко мне. Когда он касается моего плеча, я едва не выпрыгиваю из кожи.
        - Ой, прости. Не хотел напугать. Думал поймать тебя, пока ты не ушла. Что делаешь?  - Он опирается на шкафчик рядом с моим.
        Пытаюсь стряхнуть пробежавший по венам страх, тот же, что бился в моем теле весь день.
        - Делаю?  - Сую последний учебник в рюкзак и поворачиваюсь к Заку. Один взгляд на него помогает мне успокоиться. Его лицо такое открытое и доверчивое.  - Ничего… Эй, что, черт возьми, случилось? С Мэттом? Я видела вас в приемной…
        Он вспыхивает.
        - Ничего. Это было глупо. Мэтт - козел, и я больше не хочу с ним иметь дело. Возможно, я слегка его ударил.
        - Как можно ударить слегка?  - Шлю ему полуулыбку.  - Шутишь. Уверена, он это заслужил. Парень настоящий козел.
        - Да уж.  - Зак барабанит пальцами по шкафчику.  - Я чего хотел… да. Не знаю, как ты, но у меня выдался дерьмовый день. С понедельника мне неделю придется оставаться после уроков. Так вот, ты не хотела бы к нам заглянуть? Познакомиться с моей сестрой? Немножко позависать с нами?  - Он осекается, увидев выражение на моем лице, мол, да ни за что, но тут же добавляет:  - Мамы не будет. Она никогда не приходит на обед. С утра до ночи на работе. Она половину времени даже спит в своем кабинете, так как скоро они предстанут перед судом.  - Зак издает горький смешок, и я его понимаю. Когда мой папа работает над фильмом, то живет на съемочной площадке и как будто забывает, что у него есть семья.
        Тысяча противоречивых эмоций обрушивается на меня, когда я думаю о том, как пойду в дом Зака. Ее дом. Он-то думает, я никогда там не была, и не подозревает, что по ночам я донимала его семью. Зак улыбается мне, смотрит своими большими невинными голубыми глазами, и я хочу в них утонуть, хочу немного этой невинности для себя, поэтому говорю «да». Знаю, это ужасная идея, возможно, худшая, но все равно говорю «да».
        Я знаю, какие слова будут на моей надгробной плите, рядом с Джорданом. «Мэй Макгинти: каждый раз игнорировала свою интуицию». К тому времени могила брата уже зарастет мхом, обветрится, но моя будет свежа и нова.
        Я нахожу Люси и говорю ей, что она может взять мою машину на репетицию сегодня вечером, а завтра я ее заберу. Подруга сразу: «Ой, дождаться не могу, чтобы рассказать об этом Конору». На секунду, пока я болтаю с Люси, мне чудится, что это нормально и мило - наш маленький круг друзей, одна большая счастливая семья. Но затем, когда мы с Заком идем к его машине, чтобы встретиться с Гвен, он рассказывает мне о том, что случилось с ней в прошлые выходные и как ужасно поступила та девушка, Эмери. И я вспоминаю, кто я и кто такие Теллеры, и что я с ними сделала, и мне интересно, сильно ли мое поведение отличается от поступка Эмери. В грудь пробирается знакомая пустота.
        Гвен сидит сзади, молчит. Она такая крошечная и юная, с вьющимися светлыми волосами. Выглядит так, будто хочет плакать. У меня екает сердце.
        Зак сворачивает на подъездную дорожку. Здание настолько знакомое, что это почти как вернуться домой. Я с трудом сглатываю и цепляю на лицо улыбку. Мне не хочется покидать безопасные пределы автомобиля.
        - Милый дом! Такой красивый!  - мой голос звучит излишне восторженно, словно у чокнутого ведущего ток-шоу. Зак, вероятно, думает, что я схожу с ума. Надо собраться.
        Гвен вылетает из машины, оставляя нас в тишине. С виду Зак нервничает не меньше моего. Поверить не могу, что собираюсь сделать это, поверить не могу, что согласилась. Это настоящее безумие, хотя в данный момент я не могу решить, умнее ли вернуться в свой пустой дом и мучить себя мыслями о письмах. Краем глаза изучаю лицо Зака - то, как его ресницы изгибаются на кончиках, розовую нижнюю губу, синие глаза - и решаю, что нет, не умнее. Вообще не умнее.
        Уже собираюсь открыть свою дверь, когда он говорит:
        - В общем… есть пара вещей, которые мне нужно рассказать о моем отце…
        Удивленно замираю. Я никогда не думала о папе Зака, забыла, что он вообще есть. До встречи с Заком я не думала о том, что у Мишель Теллер в принципе есть семья. В моей голове всегда были только я и она.
        Зак продолжает:
        - Он немного… Ну, в прошлом году, может, даже больше… он…  - Замолкает и долго смотрит в окно. Я молчу. Знакомое чувство - когда не понимаешь, как объяснить что-то о своей семье постороннему.  - В общем, я пытаюсь сказать, что он мало что делает. Вообще. Он… я не знаю.  - Зак в отчаянии вздыхает.  - Может быть, в депрессии? Или просто в отключке? В любом случае он не работает, ничем не занимается, просто торчит здесь, и толку от него нет. И вдобавок ко всему, какие-то люди… осаждают наш дом. С тех пор, как моя мама взяла дело. И отец ничем не помогает.
        Кровь замерзает в моих венах. Я заставляю свое лицо оставаться неподвижным.
        Зак смотрит на меня, мне нужно что-то сказать.
        - Какой отстой.  - Я давлюсь словами.
        К счастью для меня, Зак слишком погружен в мысли о своей ненормальной семье, чтобы заметить мою ненормальную реакцию.
        - Да, было довольно жестко. Я пытался защитить Гвен - например, однажды ночью, несколько недель назад, кто-то написал на нашем гараже слово «СУКА» долбаной красной краской, и это было похоже на фильм ужасов. Стекающие красные линии. Прямо как кровь, понимаешь? Я пытался задержать сестру в доме, но она пробежала мимо меня… И папа оставил надпись там на весь гребаный день. Нам с Конором пришлось закрашивать ее после школы.  - Он опускает голову на руль и делает глубокий вдох.
        Когда Зак поднимает взгляд, то грустно улыбается, и меня едва не выворачивает на пол машины. Хочется открыть рот и закричать: «ЭТО БЫЛА Я!», просто чтобы уже сознаться. Но слова застревают в горле, и я знаю, что промолчу, что мое признание только все ухудшит. Мне остается лишь сидеть здесь, рядом с этим парнем, чью жизнь я портила несколько месяцев подряд, протянуть руку и обнять его.
        Если так подумать, эпитафия на моей надгробной плите должна гласить: «Мэй Макгинти: она облажалась».
        Глава 41
        Зак
        Так странно, что Мэй у нас дома. Еще до того, как мама взяла дело, я редко приводил друзей. Когда мы с Розой встречались, дошло до того, что она подумала, будто я ее стесняюсь, потому что я никогда не приглашал подружку к себе домой. Наконец, однажды днем я сдался, и когда мы добрались до дома, на кухне царил кавардак, а папа спал на диване в халате. Я думаю, что это было началом конца его попытки сделать карьеру профессионального музыканта.
        Не могу поверить, что пригласил Мэй сюда.
        Я задерживаю дыхание, когда мы входим в парадную дверь, готовлюсь к тому, что нас ждет, но внутри тихо, и нет никаких явных признаков жалкого существования отца.
        Секунду мы неуклюже стоим в прихожей.
        Полагаю, я должен что-то сказать.
        - Хочешь пить? Что-нибудь поесть? Вообще что-нибудь?
        Глаза Мэй стеклянные, и она отвечает странным, зомбиподобным кивком. Не могу ее винить: столкнуться с моей мамой было бы ужасно. Я знаю, Мэй потребовалось много сил, чтобы согласиться приехать.
        Бросаю свой рюкзак с книгами на полу у двери и жестом приглашаю ее следовать за мной. Мы входим на кухню, которая, кажется, на этот раз в порядке. Никаких грязных тарелок в раковине, а столешница сверкает. Обычно я единственный, кто убирается у нас помимо нанятой мамой домработницы, но та приезжает раз в месяц, больше убедиться, что это место еще не превращается в свалку.
        Гвен за стойкой сидит на стуле. По уши в своем телефоне, как обычно.
        - Еда в холодильнике,  - подает она голос из-за экрана.
        - Подожди, еда? Что ты имеешь в виду?  - Я не был в супермаркете всю неделю. Знал, что нам нужны продукты, но отвлекся на школу, Мэй и жизнь, поэтому все забыл.
        Гвен наконец изволит поднять глаза.
        - Еда. В холодильнике.  - Она говорит медленно, словно английский - мой второй язык.
        Я закатываю глаза.
        - Да, спасибо. Эту часть я понял. Я имел в виду, откуда она взялась?
        Сестра дарит мне испепеляющий взгляд.
        - Я не знаю, Зак. Из супермаркета?
        Мэй фыркает от смеха, и лицо Гвен вспыхивает от удовольствия.
        Я пихаю Мэй локтем, мол, нечего поощрять паршивое поведение моей младшей сестры, но она снова хихикает.
        Меня даже не волнует, что они вдвоем на меня обрушились - по крайней мере, Мэй снова оживилась, и Гвен впервые за весь день выглядит счастливой.
        Я открываю холодильник, и каким-то чудом в нем действительно обнаруживается настоящая еда. Не просто одноразовые контейнеры, полные гниющих остатков, а свежие фрукты и овощи.
        Я смотрю через плечо на Гвен.
        - Серьезно, откуда это взялось?
        - Говорю же. Я. Не. Знаю.  - Показывает мне язык, а потом возвращается к своему телефону. Четырнадцатилетки такие милые.
        Показываю ее макушке средний палец, а затем поворачиваюсь к Мэй.
        - Что ж, похоже, мы сможем съесть что-то кроме фастфуда. Ты голодна?
        Мэй качает головой.
        - Нет, я в порядке. Просто немного воды или вроде того.
        Сую голову обратно в холодильник.
        - Газировку будешь?  - Показываю банку Мэй, и она кивает. Подойдя к шкафу, чтобы принести ей стакан, я бормочу себе под нос:  - У нас есть газировка? Что случилось? Это так странно.
        Дверь кухни распахивается, и входит отец. Он одет в обычную уличную одежду. Не халат. Словно инопланетяне похитили его и заменили нормальным человеком. Мэй рассматривает отца, затем поворачивается ко мне, затем снова к нему, вероятно, удивляясь, почему я сказал ей, что он своего рода отшельник, когда, очевидно, это обычный чувак в хаки и старой серой футболке.
        - Привет, малышня.  - Он ерошит волосы Гвен, проходя мимо.
        Отец в жизни нас так не называл.
        - Привет.  - Гвен отрывает взгляд от своего телефона и моргает. Затем смотрит на меня, мол, какого хрена творится, но я пожимаю плечами.
        - Зак!  - Отец хлопает меня по плечу.  - Как дела в школе? А кто эта милая леди?  - Он подходит к Мэй и протягивает руку:  - Джей Теллер.
        - Мэй.  - Она осторожно улыбается ему и отвечает на пожатие.
        - Что ты делаешь, папа?  - мой голос звучит устало.
        Он поворачивается ко мне.
        - Ты о чем?
        Вся его бравада - чушь собачья. Никого он не обманет.
        Мне жутко хочется начать с ним ссору, но краем глаза я вижу Мэй и боюсь, что она подумает, будто я засранец. Вместо этого пожимаю плечами, мол, все равно.
        Папа раздражается, словно я ранил его чувства.
        - Что такого? Ну сходил я в магазин сегодня утром. Думал, мы все могли бы поужинать вместе сегодня вечером, ведь…
        - Конечно. Без разницы,  - перебиваю я.
        Его глаза сужаются, но он не цепляется к моему тону.
        - Отлично. Мэй, присоединишься к нам?
        Она начинает протестовать, но он не принимает отказа. Впервые за всю историю. Обычно отец всегда уступает.
        Папа настаивает на том, чтобы мы все сидели на кухне, пока он готовит нам перекусить. Нарезая овощи, задает Мэй вопрос за вопросом, так много, что становится неловко. Как будто я никогда не приводил в дом друга, как будто он думает, что нужно устроить шоу, чтобы она захотела прийти еще. Мне хочется крикнуть: остановись, заткнись, оставь нас в покое, но вместо этого я молча ковыряюсь в своей еде, и когда не могу больше держаться, извиняюсь и бегу в ванную, оставляя Мэй позади.
        Глава 42
        Мэй
        Что, черт возьми, я здесь делаю?
        Вопрос крутится у меня в голове с тех пор, как я вошла в дом. С каждым мгновением я все больше и больше завожусь, все больше и больше тону в ловушке своей лжи. Все больше и больше волнуюсь, вдруг что-то сболтну, и мистер Теллер поймет, кто я.
        Не знаю, почему я продолжаю говорить «да». Да, я приду домой к Заку, да, поужинаю, теперь да, помогу отцу Зака накрыть на стол, пока он задает мне вопросы.
        Мне нравится школа? Как мы с Заком познакомились?
        Это нормальные вопросы, но мистер Теллер задает их так, будто читает руководство по воспитанию детей, словно эти вещи ему незнакомы. Стараюсь отвечать коротко. «Я новенькая в Куинси Адамс. Была на домашнем обучении». О периоде до того я не упоминаю. Моя фамилия не звучит. Мои ответы расплывчаты. Я болтаю, чтобы заполнить паузы.
        - Тебе нравится театральное искусство?
        Почему взрослые чувствуют эту потребность постоянно наполнять воздух вокруг себя шумом? Мистеру Теллеру действительно интересно, нравится ли мне предмет? Сомневаюсь. Это худший вид болтовни, мне никогда не приходилось вести таких разговоров с Джорданом. Мы были разными, но у нас все равно имелась та странная близнецовая связь. Мы могли часами сидеть молча и как-то понимать друг друга. Думаю, так происходит, если вы в течение девяти месяцев делите с кем-то чрево.
        - Да ничего, нормально,  - пожимаю я плечами.
        - Нормально?  - Отец Зака улыбается так, будто понял.
        Раздвигаю губы в убедительном (или не очень убедительном) подобии улыбки и отвечаю:
        - Ага.  - Мне правда надо, чтобы он замолчал. Перестал задавать мне вопросы, что становятся все более и более конкретными, все ближе и ближе подбираются к темам, о которых я ни с кем не хочу говорить, особенно с ним.
        Зак возвращается в комнату, по-видимому, чтобы спасти меня от этого болезненного разговора, но прежде чем успевает сказать слово, на подъездной дорожке раздается шум. Зак вздрагивает, поворачивается к отцу и напряженно спрашивает:
        - Кто-то приехал?
        Его папа кладет на стол еще одну вилку, нож и салфетку. Всего получается пять приборов. Я, Зак, Гвен, он…
        Боже.
        Вот теперь я его безошибочно слышу: звук закрывающейся дверцы машины.
        Мистер Теллер в восторге хлопает в ладоши.
        - Вот, что я пытался сказать тебе раньше, на кухне. Решил, было бы неплохо, если бы мы больше времени проводили всей семьей, поэтому сказал твоей маме, что схожу по магазинам и все приготовлю, если она сможет прийти домой к ужину…
        Он продолжает говорить, но я перестаю слушать.
        Лицо Зака становится совершенно белым.
        - Мама?  - Он давится словом и поворачивается ко мне с отчетливой паникой в глазах.
        В голове гудит. Гигантская стеклянная стена падает между мной и остальным миром. Моя голова отрывается от тела и взлетает к потолку. Чей-то писклявый голос говорит: «Мне надо в ванную». Точно не мой - у меня всегда был низкий. Но затем кто-то очень похожий на меня выбегает из кухни и идет по коридору. Словно искусственный интеллект обрел контроль над моим телом.
        Захожу в ванную и тяжело дышу. Не узнаю себя в зеркале. Сейчас я больше похоже на Джордана, чем когда-либо. Будто наши общие черты разъедают мои индивидуальные. Сажусь на край ванны и опускаю голову на руки, напоминаю себе, что это иллюзия и надо дышать, просто дышать. Мне не нужна паническая атака посреди дома Теллеров.
        В дверь стучат, и я даже не могу набраться сил, чтобы его прогнать.
        - Мэй?  - доносится через дверь голос Зака.  - У тебя все нормально? Мне так жаль. Я понятия не имел… Можно войти?
        Молча киваю в ладони. Мое тело застыло в этом положении.
        Он ждет секунду, а затем:
        - Я вхожу, хорошо?
        Сквозь пальцы я вижу, как дверь открывается, а затем появляются его ботинки. Зак садится рядом со мной.
        - Эй…  - Он колеблется, а затем кладет руку мне на плечо.  - Можно?
        Я киваю, и рыдания заполняют комнату. Похоже на стоны раненого животного.
        - Слушай, мы можем выбежать через заднюю дверь прямо сейчас, если хочешь. Ты и я. Мне плевать, что они подумают. На хрен их. В смысле… боже. Мама никогда не появлялась на обед, и надо ж ей было именно сегодня прийти домой…  - Он замолкает. Жар его руки заземляет меня в настоящем. Мое сердце так сильно стучит в груди, что, клянусь, вот-вот сломаются ребра.
        - Есть задняя дверь?  - мой голос дрожит, но, по крайней мере, я могу говорить. По крайней мере, я узнаю свой голос.
        - Да!  - Зак так хочет все исправить, что на меня обрушивается волна стыда. Я превратила его жизнь в ад своим тупым вандализмом. Могу поспорить, его мама даже не увидела ни одного сообщения, что я оставила. Могу поспорить, Зак из раза в раз прибирал за мной дерьмо.
        Я понимаю, что не хочу убегать. Не хочу становиться причиной еще одной ситуации, с которой Заку придется разбираться.
        Беру себя в руки. Он смотрит на меня с такой нежностью, что я хочу плакать. Никто, кроме Люси, не заботился обо мне с тех пор, как умер Джордан.
        - Все нормально. Я смогу.
        - Мэй…
        Я качаю головой.
        - Правда. Я в порядке.  - Кладу руку на его.  - Вряд ли она поймет, кто я, верно? Просто притворюсь, что я твоя случайная знакомая по школе, и оставлю все как есть.
        Он кривится.
        - Ты плохо знаешь мою маму… Она всегда чует ложь.
        Издаю смешок.
        - А твоя мама плохо знает меня. Как думаешь, почему Роуз-Брэйди выгнала меня в прошлом году? После того как меня вытащили из той кладовки, я дала себе слово, что никогда больше не позволю людям запугивать меня или загонять в угол.  - Я вытираю глаза и цепляю на лицо лучшую стервозную маску.  - У меня все в порядке. Идем.  - Встаю и протягиваю ему руку.
        Когда мы возвращаемся на кухню, Мишель Теллер там.
        Мишель Теллер.
        Здесь.
        Прямо передо мной.
        Мне хочется плакать.
        Она стоит на кухне, напряженно разговаривая с отцом Зака. Я с удивлением понимаю, что никогда не видела ее лично. Она выглядит иначе, чем на фотографиях. Меньше.
        Не столько помощник антихриста, сколько нормальная, уставшая, перегруженная мать. Как-то странно.
        Она приветствует меня слабой улыбкой, как будто я просто еще одна подруга Зака. Как будто я личность. Как будто мне не хочется взорваться и разлететься по всему ее кухонному полу. Выдавливаю приветствие. «Приятно познакомиться».
        Приятно познакомиться, Мишель Теллер.
        Самая большая ложь, которую я когда-либо говорила.
        - Ну что, все к столу!  - радостно провозглашает папа Зака, как будто мы одна большая счастливая семья. Кажется, он не замечает, что его жена выглядит измотанной. Что его сын выглядит так, будто хочет кричать.
        Даже не представляю, как я выгляжу.
        Мы все садимся за стол. Мишель Теллер во главе, ее муж на другом конце. Зак занимает стул между мной и мамой, словно живой щит. Когда мы рассаживаемся, наступает неловкая пауза, момент тишины, который вонзается мне в грудь и скручивает живот в узел, а затем Зак хватает миску и передает ее мне. Беру, благодарю едва слышным шепотом, передаю мистеру Теллеру, он тоже накладывает себе еду. Завязывается легкий разговор. Утыкаюсь в тарелку и заставляю себя жевать. Еда, кстати, вполне приличная.
        Мне бы, наверное, понравилось, если б меня так не мутило.
        Время идет. Они болтают о… разном. Следить за разговором не получается, сердце слишком грохочет в ушах. Смотрю в тарелку со своей лучшей фальшивой улыбкой, которая, как я надеюсь, говорит: «Я просто случайная одноклассница твоего сына, и больше ничего».
        Но, как и моя удача, невидимость заканчивается. Успеваю проглотить всего пару кусочков, когда слышу:
        - Так как вы с Заком познакомились?
        У меня перехватывает дыхание. Я поднимаю взгляд от своей тарелки. Миссис Теллер выжидающе смотрит на меня, как родитель, что задает другу своего ребенка нормальный вопрос. Я не знаю, могу ли это сделать - вести обычный, нормальный разговор с этой женщиной. Она связана с Дэвидом таким образом, который я не в состоянии до конца сформулировать,  - она дышала тем же воздухом, что и он, сидела с ним в одном помещении, смотрела ему в глаза.
        Между ее вопросом и моим ответом простирается тишина, мучительная тишина, которая начинает разъедать мне кожу и грызть кости.
        Зак вмешивается, пытаясь отвлечь ее внимание от меня.
        - Мы знакомы по школе, мама.
        - Ах.  - Она вроде как удивляется. Еще немного ест, а затем снова поворачивается ко мне.  - Просто… ты выглядишь так знакомо. Я думала, что знаю всех друзей Зака. Мы раньше не встречались?
        Я качаю головой. Кажется, мой голос отключился, и я временно онемела.
        - Она новенькая, мама,  - снова отвечает за меня Зак.
        Мой живот переворачивается. Скорей бы ужин закончился, чтобы Мишель Теллер не успела узнать обо мне никаких подробностей.
        - Куда ты ходила раньше?  - Она наклоняет голову и впервые внимательно на меня смотрит.
        - Раньше?  - пискляво переспрашиваю я.
        - До Куинси Адамс? В какую школу?
        Только хочу сказать, что была на домашнем обучении, но меня заглушает голос Зака:
        - Она ходила в Картер.
        Я даже рот разеваю, потому что… черт возьми, Зак? Но когда я смотрю на него, он выглядит настолько потрясенным собственными же словами, что мне не хватает сил на него разозлиться. Этот момент был неизбежным. Сейчас мать Зака все выяснит.
        Я знала это, как только она вошла в этот дом.
        Что-то вспыхивает на лице Мишель Теллер, но она берет себя в руки, прежде чем я успеваю это расшифровать. Она поднимает бровь.
        - Правда? Ты ходила в Картер?
        Я киваю.
        Она морщит лоб.
        - Как ты сказала, тебя зовут?
        Я сглатываю. Рука Зака находит мою под столом.
        - Мэй.  - Мое имя застревает у меня в горле.
        - Мэй?  - Она поджимает губы.  - Не очень распространенное имя.
        Я пожимаю плечами. Ужас глыбой оседает в моем животе.
        - Как твоя фамилия, Мэй?  - прищуривается она.
        - Мама,  - снова вмешивается Зак.  - Отвянь.
        Она обрывает его взглядом.
        - Макгинти,  - я давлюсь этим словом.
        - Макгинти?  - Она смотрит на Зака за подтверждением. Он смертельно бледен.  - Она сказала Макгинти?
        Он кивает.
        Гвен и мистер Теллер молчат. Весь стол перестает есть. Все смотрят на Мишель Теллер и меня, как будто ждут взрыва.
        - Как у Джордана Макгинти? Его сестра-близнец?  - переспрашивает она задушенным голосом.
        Когда я это слышу, то впервые с начала обеда оживаю. Кем эта леди себя считает, что разбрасывается его именем?
        - Да. Джордан был моим братом,  - мой голос дрожит, что меня бесит. Я заставляю себя встретиться с ней взглядом.
        - Я очень сожалею о твоей потере, Мэй.  - Ее слова звучат холодно, но взгляд, который она бросает на меня, противоречит ее тону. Миссис Теллер выглядит опустошенной. До странного взволнованной. Как будто она не знает, как справиться с этой ситуацией.
        Что ж, хорошо, я тоже не знаю.
        Она поворачивается к отцу Зака:
        - Ты знал?
        - Нет. Я понятия не имел.
        Ярость все сильнее кипит в моем животе. Как она смеет вести себя так, будто мне в ее доме не рады? Да ей следует броситься к моим ногам, умолять простить ее за то, что она защищает тот кусок дерьма, который убил моего брата.
        Адвокатесса вздыхает и говорит мне:
        - Мне жаль. Правда. Это необычная ситуация, если не сказать больше. Вот бы меня кто-то предупредил заранее…
        - Я как-то не подумал, что ты решишь вернуться домой,  - бормочет Зак.
        Она смотрит на него, а затем поворачивается ко мне. Скалится зубастой крокодильей улыбкой.
        - Нам просто придется старательно не замечать слона в комнате, и тогда все будет в порядке, с юридической точки зрения.
        Я с силой вонзаю ногти в ладонь.
        - Отлично. Меня устраивает.
        Последнее, что мне хочется, это что-либо с ней обсуждать.
        После этого обед превращается в одну большую неловкость, даже хуже, чем прежде. Я отступаю в свою собственную голову, мир размыт, слова вокруг приглушены тревогой, пронизывающей мое тело. Папа Зака пытается поддерживать беседу, отпускает шутки, пытаясь хоть как-то смягчить одну из самых паршивых ситуаций в мировой истории. Боль в моем животе становится невозможной, поэтому я глотаю стакан за стаканом воду, просто чтобы чем-то заняться.
        После ужина Зак тащит меня в гостиную. Судя по виду, он готов расплакаться.
        - Мне так жаль. Я не знаю, что на меня нашло. Не знаю, почему я сказал о Картере. Что со мной не так? Она спросила, и… я не знаю. Я не знаю, что случилось. Мне очень жаль.
        Я качаю головой и закрываю глаза, прячась от его лица, его слов, света гостиной. Через мгновение я их открываю. Я слишком устала, чтобы расстраиваться. Слишком устала, чтобы прямо сейчас с чем-то разбираться.
        - Все нормально.  - Слабо пожимаю плечами.  - Это должно было случиться.
        Так и есть. Когда я согласилась приехать сюда, я запустила цепь событий. Зак не заставлял меня приходить. Я сама согласилась.
        - Я просто хочу домой.
        - Я отвезу тебя,  - говорит он.
        Киваю в знак благодарности.
        - Можно мне заскочить в ванную?  - Все, что мне хочется, это покинуть этот дом и никогда не возвращаться, но я выпила около галлона воды за ужином и теперь боюсь обмочиться.
        - Конечно. Я буду здесь.
        Выхожу из ванной и слышу из кухни приглушенные голоса. Мишель Теллер и ее муж. Она кажется измученной. Задерживаюсь на секунду в коридоре из чистого болезненного любопытства. О чем эта женщина, о которой я думала каждый день в течение нескольких месяцев, разговаривает со своим мужем наедине?
        - Как ты мог не знать?  - Она говорит тихо, но слова совершенно ясны.
        - Как я мог не знать?  - недоверчиво переспрашивает папа Зака.  - Он твой клиент! Твое дело. Разве ты не должна помнить лица всех жертв?
        - Да, Джей. Я помню лица всех жертв… Они приходят ко мне во сне. Когда я закрываю глаза, они все там.  - Миссис Теллер молчит.  - Но эта девушка выжила. И на то имелась причина, о которой, возможно, она сама не знает.
        Мой живот скручивается.
        Повисает тишина, а затем отец Зака растерянно уточняет:
        - Ты о чем? Это первый друг, который появился у Зака за весь год. Понимаю, ситуация неловкая, но ты же по работе общаешься со стороной обвинения, так что…
        - Ничего,  - перебивает она.  - Мне не следовало этого говорить. Ты в курсе, я не могу обсуждать с тобой дело.
        - Боже, Мишель. Ты сама подняла эту тему!
        Позади меня шорох, и я оборачиваюсь. Гвен стоит у края гостиной. Кажется, она даже не замечает меня, только сердитые голоса своих родителей.
        Выражение ее лица - словно удар в живот: грустные глаза, опущенные уголки рта, сведенные вместе брови - все это выглядит таким знакомым, очень похожим на то, что я вижу в зеркале.
        Когда Зак высаживает меня у моего дома, внутри темно, а почта все еще в ящике. Я хочу пройти мимо, но не могу.
        Я нахожу его именно там, где и ожидала, под кучей каталогов и парой счетов: еще один толстый конверт из окружной тюрьмы.
        Слова мамы Зака звучат в моей голове: были причины, почему она выжила.
        Причины.
        Мне нужно знать, что он хочет сказать.
        Я разрываю конверт.
        Письмо
        Дорогая Мэй,
        Твое молчание непонятно. Я надеюсь, ты получаешь мои письма. Ты не могла бы меня навестить? Это все, чего я хочу. Услышать твой голос. Увидеть твое лицо. Здесь так одиноко, и единственное, что меня поддерживает,  - это надежда встретить тебя снова.
        В последний раз я видел тебя в тот день, когда открыл дверь кладовой, но ты даже не взглянула на меня. Тогда мне пришлось уйти, потому что они шли за мной. Я так и не произнес то, что хотел тебе сказать.
        Я наблюдал за тобой во время занятий. Математика, английский… ты всегда была такой милой. Ты единственная на самом деле меня слушала. Помнишь, как однажды мне пришлось просить ручку, потому что я забыл свою, и только у тебя хватило порядочности мне помочь? Все остальные лгали и говорили, мол, у них нет лишних, или притворялись, будто не слышат. Словно меня вовсе нет. Но ты знала, что я есть. Ты всегда знала.
        Ты видела меня, Мэй. Говорила со мной и знала, что я личность, даже когда все остальные пытались сделать вид, будто это не так.
        Мы лучше, чем все они, Мэй. Они живут жалкой поверхностной жизнью, радуются своему невежеству, но мы не такие.
        Я знаю, ты убежала бы со мной, если бы могла.
        Я полностью понимаю, почему ты не можешь, особенно после нашего разговора на той вечеринке в доме Адама.
        Ты была такой одинокой. Той ночью, когда мы сидели на улице и разговаривали. Такой одинокой. Я понял тебя - я тоже всегда был одинок. Знай, я здесь, рядом, Мэй, несмотря ни на что. Не то что Майлз. Этот парень никогда не видел тебя так, как я тебя вижу. Я знаю, что ты хочешь и что тебе нужно. Мне жаль, что он все еще там, рядом с тобой все время. Он этого не заслуживает.
        Послушай, Мэй. Прошел почти год с тех пор, как я начал тебе писать, но так и не получил никакого ответа. Ты должна ответить. Я знаю, ты думаешь обо мне все время, как и я думаю о тебе. Я должен сказать тебе кое-что важное. Если ты прочитала мои последние несколько писем, то уже знаешь это. Если нет, то почему? Почему ты игнорируешь меня, когда мы оба знаем, как много значим друг для друга? И раз уж я понятия не имею, как еще заставить тебя прийти, то скажу, что мне нужно рассказать тебе о Джордане и о том дне. Этого хватит пробудить твое любопытство? Я знаю, это место отвратительно и недостойно тебя, но я здесь.
        Надеюсь, ты придешь. Скучаю по нашим встречам. Ты в моем списке одобренных посетителей; все, что тебе нужно, это просто приехать.
        Навеки твой,

    Дэвид Эклс
        Глава 43
        Мэй
        Несколько часов спустя я все еще лежу, свернувшись в клубок на кровати и кутаясь в одеяло. Это не помогает, все равно холодно. В доме темно и тихо, как всегда.
        Я одна.
        Все письма выужены из своих укрытий, конверты вскрыты, страницы прочитаны, и теперь я лежу в ловушке на кровати, в окружении выдранных из блокнота листов со словами, что никогда не смогу выжечь из своего мозга. Хотела бы я покопаться в голове, вытащить их, а потом залить все отбеливателем.
        Они будут преследовать меня до конца моей жизни.
        Раньше я всеми силами избегала Дэвида Эклса. Как и все мы. На втором курсе он написал стихотворение о Колумбайне[10 - Старшая школа «Колумбайн» (англ. Columbine High School)  - место, где в 1999 году произошло массовое убийство, совершенное двумя учениками старших классов.] для урока английского, да такое, что в итоге его отстранили от учебы. Все знали, что Дэвид странный - даже страшный. Затем, в начале третьего курса, преподаватель истории, мистер Тейлор, попросил меня поднатаскать Дэвида. У меня особо не было выбора - не было уважительной причины отказаться. И вроде бы поначалу ничего не предвещало беды; меня поразило, сколько он знал о сражениях Второй мировой войны, о том, какое оружие использовалось, когда и где. Хотя Дэвид ужасно писал работы.
        Месяц спустя он второй раз позвал меня на свидание, и конечно, я сказала «нет», потому что встречалась с Майлзом и потому что Дэвид был Дэвидом, и после этого он стал вести себя странно. Очень странно. Появлялся там, где его не должно было быть. Наконец я сказала мистеру Тейлору, что больше не могу помогать Дэвиду.
        Придумала, что слишком занята с джаз-бандом, и с тех пор видела его только в классе.
        По крайней мере, если верить ублюдочному Майлзу, до той ночи на вечеринке Адама.
        Выходные перед стрельбой ничем не отличались от всех прочих. Мы с Люси поссорились, она не хотела меня отпускать. Я сказала ей, чтобы она перестала вести себя как старуха, что с ней не повеселишься.
        Позже той ночью, когда я уже собиралась уйти, чтобы встретиться с Майлзом, хмурая мама остановила меня на кухне.
        - Почему Джордан не идет с тобой? Вы двое больше не гуляете вместе. Раньше вы были так близки. Что с вами, ребята?
        И внезапно мне больше всего на свете захотелось выпить. Хоть пятьсот стаканов, лишь бы заглушить ее голос, лишь бы утопить свои мысли.
        Джордан был наверху, в своей комнате, слушал музыку, эту свою любимую песню группы «M83», и последнее, чего я хотела, это идти звать его с собой на вечеринку, чтобы он следил за мной точно ястреб, зудел, как много я пью, и заставил уйти пораньше, потому что ему скучно.
        Я не могла вынести мысли об этом. Как встречу его на следующее утро в коридоре возле нашей общей ванной комнаты, как и всегда после таких ночей, и брат будет смотреть на меня: «Что с тобой происходит, Мэй? Кто ты?»
        На меня нахлынула злость, и я зарычала на маму:
        - Я иду одна. Сама. Хочу жить своей жизнью - со своими друзьями. Мне надоело, что мой брат-неудачник везде за мной таскается.
        В ответ ее глаза расширились, но остановились на чем-то позади меня. Я обернулась - Джордан стоял в дверях и наблюдал за нами. Его глаза встретились с моими, и я хотела что-то сказать, извиниться, но он развернулся и вышел из комнаты, а затем я уехала на вечеринку, а три дня спустя брат погиб.
        В моей спальне, на моей кровати, в настоящем, звук раскалывает тишину, и я понимаю, что он исходит из меня, что я кричу.
        Бегу в ванную и извергаю в туалет все, что за сегодня съела.
        Опустошенная, тащу себя обратно в спальню и вижу письмо; оно лежит на моей кровати, дразнит меня.
        Я так много не могу вспомнить, так многого не знаю.
        Все вопросы, которые я гнала от себя прошлый год, наваливаются единым скопом: видела ли я Дэвида на той вечеринке? Мы действительно говорили? Джордан звал меня перед смертью? Почему я не вылезла из кладовки и не спасла его? Он простил меня за то, как я к нему относилась? Дэвид знает что-то о Джордане, и мне кажется, будто он украл у меня еще одну частичку моего брата. Он и так взял слишком много.
        Я достаю свой телефон и захожу в избранное. Звоню своему главному абоненту.
        Несмотря на то что это вечер пятницы и уже поздно, она отвечает после первого гудка. Как всегда.
        Сорок минут спустя Люси сидит на моей кровати, крепко сжав в руке письмо. Другие разбросаны вокруг нее, как будто она в центре урагана. Подруга заканчивает читать и смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
        - И ты прятала их целый год?  - Она обводит комнату рукой.  - Так много. Поверить не могу, что ты позволила этому парню так долго тебя изводить…  - Пытается заглянуть в мои глаза, но я смотрю в сторону, на стену, куда угодно, но не на письма или на Люси.
        - Эй.  - Она хватает мою вялую руку.  - Эй. Не отворачивайся от меня.  - Она отталкивается от изголовья кровати.  - Не буду врать, будто знаю, каково тебе. В смысле, думаю, я вроде как поняла, потому что тоже любила Джордана, но… вряд ли. Не знаю. Я действительно не знаю.
        Люси замолкает и устало потирает лоб.
        - Я думала, ты исцеляешься… начинаешь жить. Ты бросила пить, снова ходишь в школу. Зак кажется хорошим парнем. Но боже. Это плохо, Мэй. Это очень, очень плохо.
        Я крепко скрещиваю руки на груди и смотрю в пол, смаргивая слезы, которые наполняют глаза. Боль пронзает мою кисть - это я так сильно сжала одно из писем, что бумага порезала мне палец.
        Гляжу на наливающуюся капельку алой крови, словно это происходит не со мной.
        Внезапно прихожу в ярость. Как она смеет меня судить: Люси, с ее прекрасным лицом, идеальными встречами общества анонимных алкоголиков и идеальной бабушкой. Люси, которая понятия не имеет, каково это - иметь брата, не представляет, каково это, когда он умирает. Я поднимаю голову. В глазах подруги жалость, и я хочу стереть ее с лица земли.
        - И что бы ты с ними сделала?  - рычу я.
        - Блин. Не знаю. По крайней мере, не собирала бы их, ничего не говоря. Все это время… все это время я спрашивала тебя, как дела. Все это время моя бабушка спрашивала тебя, и ты просто вела себя так, будто все в порядке, будто все хорошо. А сама прятала… это.  - Она с отвращением толкает мне письма.
        Я фыркаю.
        - О, ну понятно. Думаешь, ты бы справилась лучше? Легко сказать. Во время стрельбы ты была на другом конце школы. Ты можешь сколько угодно говорить, как тяжело было пройти через это, но на самом деле понятия не имеешь, верно? Никто из вас, черт возьми, не знает - ни ты, ни Хим, ни Майлз… даже Энн, которая, по мнению всех, такая молодец. Хочешь поговорить о выживании? В тот день в зал вошли девять человек, и угадай, сколько в итоге осталось?  - Я трясусь. Слезы текут по моему лицу, но мне все равно.  - Двое. Я. И тот кретин.  - Хватаю горсть писем и бросаю в нее страницы. Я хочу разорвать их на части, разорвать все на части, рвать, пока не останется ничего, кроме окровавленной каши.
        Люси хочет положить руку мне на плечо, начинает что-то говорить. Я знаю, она пытается меня успокоить, но мне надоело, что меня успокаивают.
        - Нет.  - Отпихиваю ее руку.  - Не трогай меня. Я попросила тебя прийти, потому что мне была нужна помощь, совет, как с этим справиться, но все, что я получила - это осуждение. Тебя не волнует, как я себя теперь чувствую?
        Люси глубоко вздыхает и на секунду закрывает глаза, словно говорит с капризным ребенком.
        Только хочу снова открыть рот, но она успевает первой. Ее голос глубокий и низкий.
        - Серьезно? Ты, наверное, шутишь, раз спрашиваешь, волнует ли меня, что ты чувствуешь. Весь последний год я только и думала, как ты себя чувствуешь. Как насчет меня, Мэй? Джордан был мне как брат. Я любила его.  - Слезы падают из ее глаз. Я никогда не видела, чтобы Люси плакала.  - Я любила его, но ты никогда этого не признаешь. Даже когда он был жив, вы этого не признавали. В девятом классе, стоило мне намекнуть, что я не против с ним встречаться, вы начали вести себя так, словно я предательница. Как будто мне нельзя быть с вами обоими, будто я должна выбирать. Можно подумать, ты единственная в тот день что-то - кого-то - потеряла, единственная, чья жизнь изменилась навсегда. Словно никого больше не было в том здании. Словно больше никто не думал, что может умереть. Все это время мы понятия не имели, что происходит: орала пожарная сигнализация, все сидели под партами, плакали и смотрели новости по телефону, а я продолжала писать тебе и Джордану сообщения и не получала ответа. Разве ты не понимаешь, что тот день разбил мне сердце?  - Ее губы сжаты в тонкую жесткую линию.  - Так нечестно, Мэй. Ты
никому не разрешаешь скорбеть, а если мы пытаемся, судишь нас за то, как мы это делаем.
        - Нет…  - Я открываю рот, чтобы защититься, сказать ей, как она не права, но Люси игнорирует меня и продолжает говорить.
        - Я даже на преступление ради тебя пошла, лишь бы помочь тебе почувствовать себя лучше. Думаешь, мне можно попадаться на вандализме? Это навсегда разрушит мои шансы на поступление в колледж. Ты знаешь, что мой папа не какой-то модный продюсер. У нас нет такого огромного дома, как у вас; моя семья не может позволить себе отправить меня туда, куда я захочу. Папа с трудом удерживается на работе, впрочем, откуда тебе знать, ты месяцами не интересовалась. Но даже это меня не остановило. Я пыталась быть хорошим другом. Я даже не жаловалась, когда ты сорвала мой день рождения прошлым летом. Я знала, что тебе трудно выбираться из дома, быть рядом с людьми…  - Она отталкивается от моей кровати и встает, скрестив руки.  - Я скучаю по тебе, Мэй. Я скучала по тебе целый год - скучала по твоему пению, по твоему смеху, по тому, как ты играешь на трубе. Иногда кажется, что чертов монстр забрал в тот день обоих моих лучших друзей.  - Люси качает головой.  - Можешь ли ты признать, что ситуация вышла из-под контроля? Ты должна рассказать родителям об этих письмах. Должна перестать позволять тому парню дурить тебе
голову - иметь над тобой власть. Разве ты этого не видишь?
        Я дрожу от гнева. Не могу поверить, что единственный человек в мире, кому я все еще доверяла, сказал мне такое дерьмо. Как статуя сижу на кровати, но, когда Люси пытается меня коснуться, я отмахиваюсь от ее руки с такой силой, что подруга отшатывается. Она на мгновение закрывает глаза, а когда открывает их снова, то смотрит на меня грустно.
        - Я собираюсь уйти. Пожалуйста, расскажи об этом кому-нибудь. Кому-то из взрослых. Своим родителям. Эти письма… Это так неправильно. Надо что-то сделать. Парень одержим тобой. Посмотри на них. Он не остановится, пока ты как-то не отреагируешь - пока не расскажешь кому-то, кто может помочь. Это фигово. Разве ты не видишь, Мэй? Ну же?  - Она умоляюще смотрит на меня, а когда я не отвечаю, просто вздыхает. Люси берет свое пальто и сумочку, а я сверлю взглядом собственные ноги, отказываясь поднимать голову, пока за подругой не закрывается дверь спальни.
        Глава 44
        Зак
        Когда в субботу вечером раздается телефонный звонок и я вижу, что это Мэй, то резко сажусь в кровати и сначала смотрю на себя в зеркало, прежде чем ответить, как будто она меня увидит.
        - Успокойся, Теллер,  - бормочу я. Плюхаюсь на живот, приподнимаюсь на локтях. Я лежу здесь с тех пор, как расстался с Конором час назад. Приятель вытащил меня в торговый центр, хотел купить новую рубашку. Думаю, он пытается произвести впечатление на Люси.
        - Мэй!  - практически кричу ее имя в телефон и съеживаюсь. Вышло так глупо, что хочется повесить трубку. Я прочищаю горло.  - Ты как?
        На другом конце тишина, а потом сопение.
        - Привет,  - ее голос звучит хрипло, как будто она плачет. Я пытаюсь придумать, что сказать.  - Ты еще там?
        - Да. Привет. Извини.
        С ее конца снова всхлип.
        - Эй, ты в порядке?
        - Да.  - Мэй заходится мокрым кашлем. Она явно врет.
        Я не знаю, что ответить. С Розой было легко. Она всегда рассказывала мне каждую мысль, которая приходила ей в голову, хорошую или плохую, и хотя иногда это утомляло, зато и гадать не приходилось. Мэй - другое дело.
        Ее голос врывается в мои мысли:
        - Ты можешь приехать?
        - Сейчас?  - Я съеживаюсь, поняв, что ляпнул. Неужели я никогда не научусь сначала думать, потом говорить?  - То есть да. Конечно. Когда? Я готов.  - Теперь мои слова натыкаются друг на друга, как будто не могут понять, как покинуть рот в правильном порядке. Мэй на другом конце линии издает смешок. По крайней мере, моя неловкость иногда полезна.
        - Хорошо бы сейчас, если ты не против.
        - Нет! В смысле, да. То есть нет… в общем, я не против.  - Качаю головой и заставляю себя на секунду заткнуться, чтобы взять под контроль этот словесный понос.  - Скоро буду.
        Когда я паркуюсь возле дома Мэй, внутри настолько темно и тихо, что можно решить, будто там никого нет. Я звоню, и Мэй немедленно открывает, словно стояла по ту сторону двери и ждала меня.
        Ее лицо опухшее, красное, как будто она проплакала несколько часов.
        Мои глаза расширяются. По нашему разговору я понял, что она расстроена, но это - намного больше, чем я ожидал. Распахиваю руки как раз вовремя, и Мэй падает в мои объятия.
        - Эй. Эй.  - Глажу ее по волосам и впервые в жизни почти уверен, что нашел правильные слова:  - С тобой все в порядке? Что произошло? Чем я могу помочь?
        Тридцать минут спустя я сижу на ее кровати в окружении самых мерзких писем, которые когда-либо видел. Мы не говорили ни слова с тех пор, как добрались до комнаты и Мэй подтолкнула их ко мне. Я пытался спросить ее, что это, но она просто махнула, мол, читай. Сейчас я молчу по совсем другой причине.
        - Что думаешь?  - На последнем слове голос Мэй срывается. Я не могу заставить себя посмотреть на нее. Эти письма…
        Я даже не знаю, есть ли достаточно сильное слово, чтобы их описать. Ужасающие? Не совсем правильно. Мерзкие - слишком слабо. Тошнотворные, пожалуй, ближе всего.
        - Ты кому-нибудь говорила об этом?  - Я кривлюсь. Мой голос звучит так осуждающе.
        Лицо Мэй превращается в маску, и она начинает собирать бумаги в стопку.
        - Нет.
        Я теряю ее. Последнее, что я хочу, это потерять Мэй.
        - Эй.  - Хватаю ее руки, чтобы остановить.  - Прости. Я не хотел, чтобы это так прозвучало. Я придурок.
        Она смеется, но вынужденно.
        - Это все…  - Не могу подобрать слова. Я знаю: если озвучу то, что хочу сказать - «запредельная хрень»,  - это будет конец разговора. Мое сердце бешено стучит. Ситуация настолько выше моих полномочий, что даже не смешно. Убираю со лба непослушные волосы и думаю, что бы мне хотелось услышать в ее положении. Кто я такой, рассказывать ей, как следовало поступить с этими письмами? Понятия не имею, что делал бы на ее месте.  - Просто столько всего надо переварить. Позволь мне начать все сначала. Пожалуйста?
        Мэй кивает. Она кажется такой маленькой, что больно смотреть.
        Я на секунду закрываю глаза, чтобы собраться с мыслями. Когда снова их открываю, то говорю:
        - Прежде всего, могу я спросить, почему ты никогда никому об этом не говорила?
        Она вспыхивает.
        - Я не знаю. Когда пришло первое, я не могла поверить, что это происходит на самом деле… Как оно ко мне попало? Дэвид в тюрьме. Должно быть невозможно проворачивать такое из тюрьмы.  - Мэй качает головой.  - Я была дурой. Не понимала, что в тюрьме легко делать запрещенные вещи, если знаешь нужных людей. Но с этим первым я даже не хотела думать о том, что оно существует, поэтому вместо того, чтобы что-то сказать, просто засунула его в глубину шкафа.  - Ее губы сжимаются в линию.
        - Но они продолжали приходить?
        Мэй кусает нижнюю губу.
        - Да. Продолжали. И продолжали. И твоя мама ни разу его не остановила.
        - Думаешь, она знала?  - скептически переспрашиваю я. Ничего не могу с собой поделать.
        Не может быть, чтобы моя мать знала об этой жути и не попыталась его остановить. У меня могут быть серьезные личные проблемы с ней, но стоит признать: она действительно хороша в своем деле.
        Мэй смотрит на меня так, будто я идиот.
        - Почему нет? Он ее гребаный клиент.
        Поверить не могу, что защищаю свою мать, но вот же.
        - Да, но вряд ли она в курсе всего, что он делает. Если я что-то и знаю о своей матери, так это то, что она досконально следует букве закона.
        У Мэй такое лицо, что мне становится не по себе. Она поджимает губы.
        - Думаешь, это имеет гребаное значение, Зак?  - Мэй буквально рычит мое имя.  - Она должна была знать. Она должна была что-то сделать. Должна была выполнить свою работу. Защитить меня. Кто-то должен был защитить меня.  - Ее голос становился все громче и громче, на последнем слове разлетается на миллион кусочков, и Мэй начинает рыдать.  - Ты читал последнее?
        Я киваю.
        - Я никогда не читала их до сегодняшнего вечера. Даже не открывала. Но прошлой ночью, когда я увидела последнее, про Джордана, я просто… мне нужно знать. О чем он говорит? Он действительно что-то знает о моем брате? Джордан что-то ему сказал?  - Она молчит, прерывисто дышит.  - Слушай, ты не поймешь. На выходных, перед тем как мой брат умер… Я повела себя по-скотски. Совершенно. Он, вероятно, меня ненавидел. А потом он умер. Мы так и не помирились. Если Дэвид,  - она задыхается на его имени,  - знает что-нибудь - что угодно - о том, что думал Джордан перед смертью… если это было что-то обо мне… я должна знать.  - Мэй так сжимает кулаки, что пальцы белеют.
        Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, полными скорби, и я понимаю, что собираюсь ей помочь, как бы ни была плоха эта затея.
        - Зак, почему он оставил меня в живых?
        Я глубоко вздыхаю, чувствуя, что это один из тех моментов, которые я запомню навсегда, один из тех моментов, которые останутся в моем мозгу, которые разделят мою жизнь на до и после. И тогда я спрашиваю:
        - Что ты хочешь, чтобы я сделал?
        Глава 45
        Мэй
        На следующее утро после того, как я позвонила Заку, мы сидим в машине и едем в последнее место, куда я когда-либо собралась бы: в долбаную тюрьму «Башни-близнецы» в центре Лос-Анджелеса. Неужели это происходит в моей жизни? Тут явно что-то очень неправильно.
        Внутренности сплелись в напряженный узел: живот словно пытается вырваться из тела и убежать по автостраде домой.
        После того как прошлой ночью мы с Заком договорились поехать, я загуглила информацию о тюрьме. Она имеет честь входить в десятку худших в Соединенных Штатах. Все мои знания о местах заключения родом из «Оранжевый - хит сезона»[11 - «Оранжевый - хит сезона» (англ. «Orange is the new black»)  - американский сериал, действие которого разворачивается в женской тюрьме.], и я уверена, что место, куда мы направляемся, совсем не похоже на сериальную тюрьму.
        Было на удивление легко договориться о встрече. Даже страшно. Видимо, пока вы в чьем-то списке одобренных посетителей, им все равно, кто вы. Впрочем, раз в двух тюрьмах сидят одиннадцать тысяч заключенных, не стоит удивляться, что это так просто.
        С каждой милей узел в моем животе становится больше. Скоро он поглотит все мое тело и останется лишь пульсирующая беспокойная масса. От Люси с той ссоры в пятницу вечером - ни слова. Это самый длинный период, когда мы не разговариваем. Но я не могу сейчас об этом думать - если начну, то просто расклеюсь. Я не могу представить свою жизнь без нее.
        - Что?  - Зак смотрит на меня, подняв брови, и я понимаю, что только что произнесла имя Люси вслух, как дурочка. Краснею и качаю головой.
        - Ничего. Извини, просто волнуюсь.  - Я не рассказала ему о нашей ссоре.
        - Все нормально.  - Он колеблется, затем берет меня за руку. Требуется вся моя сила воли, чтобы не вырвать ее обратно. Зак помогает мне, он мне нравится. Я хочу быть нормальной, быть девочкой, что находится в машине с мальчиком, который ее любит, и ехать в нормальное место.
        Это все, чего я хочу.
        Но, как никто другой, знаю: мы не всегда получаем, что хотим.
        Или даже то, в чем нуждаемся.
        - Итак, каков план?  - Зак изо всех сил старается быть бодрым, и это забавно, учитывая ситуацию.  - Когда мы доберемся… я пойду с тобой? Это разрешается?  - Он молчит.  - Слушай, я не пытаюсь вести себя как твоя мама и все такое, но не думаю, что тебе стоит идти туда одной.
        В глубине души я фыркаю и думаю: если бы ты был похож на мою маму, то даже не сидел бы в этой машине,  - но я слишком на взводе, чтобы сказать это вслух. Вместо этого отвечаю:
        - Ты видел его письмо. Я должна идти одна. При свидетелях он говорить не станет,  - голос звучит механически. У Зака напряженное лицо, сморщенный лоб. Я напоминаю себе, что только из-за меня он влез в этот кавардак, и мне стоит быть к нему добрее, даже если мой режим по умолчанию - Зло.  - Слушай, я ценю, что ты пошел со мной. Пытаешься защитить меня и все такое…  - Замолкаю. Испускаю судорожное дыхание. Не хватает сил продолжить. За окном пролетает пейзаж, пальмы вдоль автострады проносятся мимо зеленой полосой.
        Мы приближаемся.
        Я впиваюсь ногтями в ладони, и боль помогает мне собраться. Мне нужно это сделать. Я в долгу перед Джорданом. Мне нужно услышать его последние слова, даже если они слетят с уст монстра, который его убил.
        Зак молчит за рулем.
        - Со мной все будет хорошо,  - бормочу я. Расправляю плечи, как делала это много раз, и пытаюсь заставить себя поверить в собственную чушь.
        Зак сжимает губы и явно хочет сказать больше, но кивает.
        - Ладно. Я здесь, если понадоблюсь.
        Я киваю в ответ.
        Всю оставшуюся дорогу мы молчим.

* * *
        Минут через двадцать мы подъезжаем к комплексу.
        Он состоит из двух тюрем в центре Лос-Анджелеса: Мужская Центральная и Башни-близнецы, где находится Дэвид. Снаружи башни выглядят невзрачно. Они не кажутся достойными ни своих имен, ни того, что внутри них. Просто пара приземистых, некрасивых серых зданий. Самое поразительное - отсутствие окон. Вы никогда не догадаетесь, что внутри лабиринт коридоров, тысячи заключенных и ужасные условия жизни. Никогда не догадаетесь, что внутри убийца моего брата. Несмотря на то что я получала конверты с почтовым штемпелем этого комплекса почти год, до той ночи я никогда не думала о нем как о реальном месте. Понятия не имела, что здесь.
        Найдя место для парковки, мы минуту сидим в машине, тихо и неподвижно.
        Зак пытается поймать мой взгляд, но я не могу заставить себя посмотреть на него. С тех пор как мы съехали с автострады, я снова и снова дергала кутикулу большого пальца, и та начала кровоточить. Мои руки - это царапины и рваная кожа.
        Я уверена, что вот-вот закричу.
        Это гнев, от которого я бегала весь год, из-за которого меня выгнали из школы. Ярость, что в тот день просочилась в мое тело, нарастает. Как посмел этот урод шантажировать меня, чтобы я его навестила? Он не заслуживает последних слов Джордана, они должны быть моими.
        Зак шепчет:
        - Ты в порядке?  - И я знаю, что больше не могу сидеть здесь, безмолвно крича в черной пустоте собственной головы.
        Мне нужно взять себя в руки, если я когда-нибудь собираюсь выбраться из машины и пойти в тюрьму. Минуты идут, приближается время моего свидания. Мне пора.
        Я переключаюсь на автопилот, как делала в дни после стрельбы, после того как меня вынесли из той крошечной кладовки, что стала моим домом, мимо брошенных сумок с гудящими сотовыми телефонами. Это было хуже всего: новости о стрельбе разошлись, и родители начали звонить своим детям.
        - Да. Я в порядке.  - Протягиваю руку и открываю дверцу машины. Выхожу на темную парковку. Заставляю себя улыбнуться Заку. Закрываю дверь. Когда ухожу, слышу, как он говорит, что будет здесь, когда я вернусь, но не могу обернуться и поблагодарить. Иначе никогда не выберусь из этого гаража.
        После все становится размытым. Тело движется, а разум отключается.
        Руки так сильно дрожат, что я долго не могу открыть дверь в приемную посетителей. Наконец, женщина в форме не выдерживает и распахивает ее изнутри.
        Меня мутит.
        Каким-то образом я добираюсь до стойки регистрации и просовываю свое удостоверение личности в крошечную щель в пуленепробиваемом стекле.
        Пуленепробиваемом стекле.
        Неприветливый мужчина за стойкой толкает мне бланк и говорит подписать его. Я набрасываю что-то похожее на свою подпись, и он рявкает, чтобы я села и подождала. «Сядь и подожди». Как будто это обычный день, нормальное место.
        Как будто я нормальный человек.
        Тащусь к скамье, едва переставляя ноги, как будто они из бетона. Плюхаюсь рядом с рыдающей женщиной. Мои глаза сейчас сухие.
        Пока я жду, тысячи мыслей забивают мой разум.
        Что сказал Джордан перед смертью? Почему Дэвид не мог просто написать мне это в одном из своих гребаных писем? Почему он заставил меня прийти сюда?
        Я вспоминаю ту ночь - ночь вечеринки,  - но в моем мозгу черная дыра, в которую я не могу проникнуть. Помню, как пришла, как пила с Хим, смотрела на Майлза через всю комнату, а потом… ничего. Какие бы воспоминания там ни задержались, их уничтожила алкогольная амнезия.
        Комната начинает крениться. Опускаю голову на руки. Я не могу этого сделать. Мне нужно встать и уйти. О чем я думала, придя сюда? Люси была права.
        Но тут решение принимается за меня. Нас зовут, всех людей в комнате ожидания, говорят сложить наши сотовые в шкафчики вдоль дальней стены и выстроиться в очередь - пора.
        «Помогите».
        Я сижу на холодном металлическом стуле перед толстым окном из оргстекла и черным телефоном.
        Я дрожу.

* * *
        Звучит громкий сигнал тревоги, и с другой стороны окна появляются мужчины.
        Даже если бы на них не было наручников, их нельзя было бы принять за кого-то, кроме заключенных. Походка, пустые глаза, нездоровый оттенок кожи - все их выдает.
        А затем я вижу его.
        А затем он видит меня.
        А затем он улыбается.
        Слезы жгут мне глаза, но я не могу - Я НЕ БУДУ - плакать. Он не заслуживает того, чтобы я плакала.
        Дэвид берет трубку со своей стороны. Смотрит на меня. Я застываю. Не могу отвести взгляд.
        Я хочу умереть.
        Почему никто не поможет мне? Почему я одна?
        Я в кладовке, выстрелы прекратились, и наступила жуткая тишина; тишина густая и черная, и я сижу, сжавшись в комок, крепко обхватив ноги; и все, что я могу,  - это удерживать свой голос внутри тела, я не могу его выпустить, иначе все, что там, снаружи, придет ко мне. Я должна молчать, должна таиться, и мое горло саднит от усилий; все тело болит от усилий. А затем дверь медленно распахивается, в нее льется свет, и кажется неправильным снова его видеть. Я должна остаться здесь, в этой темноте, в этой тишине, навсегда, потому что осталась здесь и бросила их всех там, под дулом пистолета. Всех их.
        И Джордана.
        А потом я выкрикиваю его имя и останавливаюсь только потому, что в шкаф заглядывает лицо; на одну ужасную, душераздирающую секунду мне кажется, что это он - это Джордан,  - но потом я вижу, что это Дэвид Эклс, которого я натаскивала по истории, который звал меня на свидания, кого я видела в коридорах; и у меня уходит секунда, чтобы сложить два и два: Дэвид Эклс - это мальчик с пистолетом, а мальчик с пистолетом - Дэвид Эклс, а потом крик, который я держу в горле, вырывается наружу, и это громко, это больно, и я почти уверена, что звук взрезает мне кожу, так глубоко, что я буквально истекаю кровью.
        А потом Дэвид улыбается этой ужасной зубастой улыбкой и говорит:
        - Привет, Мэй. Ты сегодня чудесно выглядишь.  - И снова закрывает дверь.
        И я кричу, кричу, кричу, кричу, кричу.

* * *
        Сейчас на его лице та же самая улыбка.
        У меня в горле крик, но я не могу его выпустить. Они выгонят меня отсюда, а я так далеко зашла. Я должна получить то, за чем явилась. С другой стороны окна Дэвид Эклс жестом предлагает мне взять трубку. Мои руки сильно трясутся на коленях, и я сжимаю их в кулаки, затем собираюсь с духом и беру телефон.
        Глава 46
        Мэй
        - Привет, Мэй.
        Он наклоняется вперед на своем стуле и кладет ладонь на стекло между нами. Его глаза стеклянные, белки пожелтели от недостатка солнца. В люминесцентном свете он смахивает на рептилию. Я откидываюсь назад и чуть не падаю со стула.
        - Я не думал, что ты придешь. Никто никогда ко мне не приходит.
        Молчу. В горле сухо. Мозг и тело существуют по отдельности. Я все еще дышу, сердце все еще бьется, но меня здесь нет.
        - Знаешь, ты мой первый посетитель. Родители и сестра даже не отвечают на мои звонки. Думаю, что они меня ненавидят.  - Его голос срывается.
        Мне нехорошо.
        Он не заслуживает того, чтобы горевать. Он не имеет права на чувства.
        На периферии зрения по обе стороны словно возникают перегородки. Теперь я ничего не вижу, кроме Дэвида.
        Сглатываю. У меня болит голова. Я сжимаю холодный телефон, открываю рот и втягиваю воздух в горло.
        - Пожалуйста.  - Мой голос ломается. Какое глупое слово. Что я за дура, раз его сказала. Ему. Тело дрожит. Я прочищаю горло.  - Я здесь из-за твоих писем. Только поэтому.  - Я такая жалкая. Свет льется с потолка. Подмышки потеют. Живот сжимается.  - В твоих письмах. Ты говорил, тебе надо что-то мне сообщить. О Джордане. Ты говорил, он сказал тебе что-то в тот день.
        Дэвид на мгновение склоняет голову. Его волосы спутаны и неопрятны. Он снова поднимает голову, и я узнаю дикий, пустой взгляд, который видела у него в школе.
        - Прости, мне очень жаль. Я сказал это, чтобы ты пришла меня навестить. Не хочу разочаровывать, но я не знал, как еще заставить тебя прийти.  - Он тараторит, запинается, словно разучился общаться с людьми.
        - Что?  - слабо переспрашиваю я. В ушах гудит. Я пытаюсь встать, но колени подгибаются под тяжестью тела, и я падаю обратно на стул.  - Что ты имеешь в виду?
        Мгновение он молчит, а затем:
        - Ты смотришь на меня как на монстра,  - грустно замечает Дэвид. Желчь подступает к горлу. Он качает головой.  - Я не думал, что ты меня так боишься. Ночами я лежу в постели, и твой образ - единственное, что заставляет меня двигаться дальше. Наш разговор той ночью у бассейна. Ты сидела там одна и плакала. Это судьба, что я оказался рядом и мог помочь.  - Дэвид молчит.  - Знаешь, я пошел на эту вечеринку, только чтобы увидеть тебя.
        - Вечеринка.  - Мне нечем дышать.
        - Ну да - та, у Адама. Я планировал все уже несколько месяцев - больше не мог это терпеть, ничего из этого: то, как люди проходили мимо меня в коридорах, будто я пустое место. Оппенгеймер всегда цеплялся ко мне на уроках музыки. Отец - я должен был показать ему, что у меня есть яйца, что я не гребаный нытик,  - Дэвид выделяет последнее слово. Его губы сжимаются и бледнеют.  - Я собирался подождать пару недель…  - Он издает сухой лающий смешок.  - Но после того, как мы поговорили, все обрело смысл… Встало на свои места. Все сложилось.  - Он делает паузу и на мгновение опускает веки, а когда вновь смотрит на меня, на его глазах слезы. Слезы.  - Иногда я не могу поверить, что сделал все это. Словно… Кто этот человек? Это действительно был я? Не знаю. Мысли путаются.  - Он качает головой.  - Но потом я напоминаю себе о нашем разговоре, и все становится проще и логичнее.
        Мои веки дрожат, а сердце пропускает удар.
        - Мы не разговаривали на той вечеринке,  - безжизненно произношу я.  - Мы не говорили.  - Последняя часть звучит совсем тихо; ложь, в которой я до конца не уверена.
        По ту сторону оргстекла Дэвид выглядит растерянным.
        - Конечно, мы говорили.
        Жужжание в моей голове становится громче. Говорили.
        - Вспомни,  - продолжает он.  - Та ночь. Мы сидели у бассейна. Ты плакала. Майлз был где-то внутри, напивался или творил какую-то ерунду. Ты сказала, ваши родители никогда о тебе не заботились - ты чувствовала себя невидимкой. Сказала, что ненавидишь своего брата - и хотела бы, чтобы он просто исчез.
        - Я никогда такого не говорила.  - «Я никогда такого не говорила. Нет. Нет».
        Воспоминание мерцает где-то на задворках мозга.
        Или?..
        - Так что я убрал его ради тебя…  - его голос становится громче.  - Скажи, что помнишь, Мэй. Скажи мне, что ты шутишь. Я думал, ты будешь счастлива, что его наконец не стало. Ты свободна.
        - Я не… я не…  - давлюсь словами. Сердце стучит в грудной клетке, а дыхание прерывистое и короткое.
        Вспоминаю слова Майлза: «Я видел тебя на улице, ты разговаривала с этим психом. Вы, ребята, выглядели так, как будто вам есть, что сказать друг другу».
        Я не поверила ему. Или поверила, но похоронила эту веру глубоко в своем сердце, игнорировала ее, игнорировала и игнорировала, пока не подумала, что она ушла.
        Но теперь правда здесь, прямо передо мной, и ее глаза сверкают.
        - Нет. Нет.  - Я так трясусь, что стул гремит о пол линолеума.  - Я не это имела в виду. Я не это имела в виду.  - Заставляю себя встать.  - Мне нужно уйти.  - Ищу охранника, кого-нибудь, кто мне поможет. «Помогите мне». Слезы туманят зрение. Я застываю на месте. Мои колени подгибаются, и я вынуждена хвататься за края перегородки, чтобы удержать свое тело в вертикальном положении.
        - Пожалуйста. Мэй. Подожди.  - Дэвид снова тянется к стеклу, и я как будто опять в той кладовке, в темноте, и затем льется свет, и я думаю, что это лицо Джордана, но это не так и больше никогда не будет.
        Все чернеет.
        Зак и какой-то гигант помогают мне сесть в машину. Я без сил.
        Совсем.
        Мы едем.
        Зак пытается говорить со мной, но словно бормочет на другом языке. Я не могу сконцентрироваться, чтобы понять его слова.
        Живот крутит.
        - Черт.  - Меня сейчас стошнит.  - Остановись.
        - Что?  - Зак бросает на меня вопросительный взгляд и видит панику на моем лице.  - О, фигово. Ладно, ладно. Мне нужно найти место… где-нибудь в безопасности.  - Он смотрит в зеркало заднего вида, затем на меня.  - Держись.  - Резко поворачивает вправо, и мы скользим по обочине автострады, слишком быстро.
        Он останавливается на насыпи, и я выпрыгиваю из машины, кладу голову на колени. Спазмы идут, но ничего не выходит. Я не ела с тех пор, как в пятницу вечером вылила содержимое своего желудка в унитаз. Слезы текут по моему лицу.
        Все, чего я хочу,  - это снова стать девушкой, которой была в прошлом году, безголовой идиоткой, которая никогда не задумывалась о последствиях. Хочу сидеть в своей комнате, злиться на Джордана, потому что последние четыре часа он без остановки бренчит на гитаре. Хочу пойти на одну из этих дурацких вечеринок с братом, чтобы ему было скучно, но он не уходил, пока не уговорит меня поехать с ним. Хочу сидеть за обеденным столом, не в состоянии вставить слово, потому что родителей заботит лишь то, что должен сказать он.
        Только брата за тем столом интересовало мое мнение. И теперь он ушел. Человек, с которым я делила чрево, с которым я росла, который только и хотел, что стать мне другом, ушел.
        Навсегда.
        Из-за меня.
        Зак подходит ко мне, а я сижу, держа руки на коленях. Он кладет мне на спину ладонь, но та кажется слишком тяжелой. Словно вес всего, что я натворила в прошлом году, всех, кому я причинила вред. Не выдерживаю и сбрасываю его руку. Зак явно обижается, но я уже зашла слишком далеко и не могу беспокоиться о чужих чувствах.
        Глава 47
        Зак
        Мэй не отвечает на мои звонки. С нашего визита в тюрьму все пошло наперекосяк. Я прождал в машине, казалось, несколько часов, прежде чем наконец направиться внутрь за ней. У меня было чувство, что случилось что-то ужасное.
        Когда я туда попал, ее как мешок тащили на скамейку в зоне ожидания. Мэй отключилась.
        Это было страшно. Нам с охранником пришлось помогать ей сесть в машину, потому что Мэй не могла идти. Всю дорогу домой я пытался заставить ее поговорить о том, что произошло, но она не проронила почти ни слова.
        Когда я высадил ее у дома, Мэй молча выбралась из машины и вошла внутрь.
        Сначала я решил, что ей просто нужно время все обдумать, но прошло уже три дня. Она вчера не пришла на театральное; кажется, вообще не явилась в школу. Сегодня годовщина стрельбы, и грядет большое собрание, где ей выступать вместе с другими детьми из ее прежней школы.
        Я ищу Мэй все утро и после четвертого урока иду по коридору, где находятся шкафчики ребят из Картера. Тут жутко тихо, что вполне объяснимо. Стоит стол, за которым сидит женщина с серьезным видом, перед ней лежат брошюры. Проходя мимо, я вижу, что все они в скорби. В углу пара человек, парень и девушка. Она плачет, а он пытается ее утешить. Обнимает за плечи, и девушка наклоняется к нему.
        Кривлюсь. Вот, что я должен сейчас делать с Мэй. Что я должен был сделать прошлой ночью. Даже не как человек, который вроде бы с ней встречается. Просто как друг. Я не должен был выпускать ее из машины, не убедившись, что с ней все в порядке. Что, по крайней мере, ее родители дома.
        Что она не одна.
        Вижу на противоположном конце коридора каштановые кудри Люси и бегу за ней. Она беседует с девушкой, которую я видел на концерте Конора, нас еще Мэй в баре познакомила.
        - Люси!  - Я задыхаюсь.  - Подожди.
        Она смотрит через плечо и видит меня. Наверное, я ужасно выгляжу, потому что Люси поднимает брови и останавливается.
        Другая девушка тоже. Они оценивают меня, скрестив руки, изогнув брови. Как неловко. Я должен заставить себя говорить.
        Прочищаю горло.
        - Привет.  - Их лица нечитаемы.  - Вы Мэй не видели?
        Девушки смотрят друг на друга.
        - Ты говорил с ней сегодня?  - спрашивает Люси.
        Я сглатываю и качаю головой:
        - Последний раз мы с ней общались в воскресенье?  - звучит как вопрос.
        Ее глаза расширяются. Она бросает еще один взгляд на подругу.
        - Привет. Зак, верно?  - Та деловито протягивает руку, что странно, но я жму ее, потому что если уж про что и помню, так это про манеры.  - Я Хим. Мы встретились на концерте Люси на прошлой неделе. Значит, ты не общался с Мэй?
        - Только несколько дней назад. Вы не знаете, где я могу ее найти?
        Наступает пауза, и девушки молча переглядываются.
        - Я не разговаривала с ней с прошлой пятницы,  - признается Люси.  - У нас вроде… случился небольшой спор. Я думала дать ей время остыть. Ты видел ее в школе?
        - Нет. Она вчера не была на театральном. И на звонки не отвечает.  - Вот теперь мне по-настоящему тревожно.
        - Но ты видел ее в воскресенье?
        Я киваю и собираюсь рассказать им о том, что мы сделали, но понимаю, как это ужасно прозвучит.
        - Да, мы встретились. Я подвез ее до дома, и с тех пор ни звука.
        - Что вы, ребята, делали?  - прищуривается Люси.
        - Делали?  - Мой голос срывается.
        - Да. В воскресенье. Что вы, ребята, делали?
        - Ничего особенного.
        Она на секунду закрывает глаза, словно ей больно. Когда открывает, то говорит:
        - Давай без этой ерунды, хорошо? Ты видел письма.
        Мой рот открывается, но я закрываю его и пытаюсь успокоиться. Откуда она знает?
        Люси вздыхает.
        - Слушай, Зак. Та наша ссора с Мэй. Она вышла из-за писем. Мэй показала их мне, и я вроде как распсиховалась. Мне неловко из-за этого, но все равно противно, что она прятала их так долго…  - Люси качает головой.  - Без разницы. Это не имеет значения. Она позвонила тебе после того, как я ушла, не так ли?
        Я краснею.
        - Откуда ты знаешь?
        - Никого не хочу оскорблять, но у нее теперь не так много людей, с кем можно поговорить, особенно тех, кому она доверяет.
        Краем глаза вижу, как Хим закусывает нижнюю губу. Я принимаю решение.
        - Ладно. Хорошо. Она показала мне письма.  - Я защищаюсь, но Люси ведет себя так, словно я был для Мэй запасным вариантом, и мне неприятно.
        - Что случилось после?
        Я раздуваю ноздри.
        - Ничего.  - От пронзительного взгляда Люси у меня волосы встают дыбом.  - Ладно. Боже. Она сказала, ей нужно знать, что сказал ее брат - что ей нужны его последние слова,  - поэтому… поэтому,  - я облизываю губы, набираясь смелости,  - я пошел с ней в тюрьму.
        Глаза Люси расширяются.
        - Прости, что? Ты сделал что?  - Она начинает бить меня своими книгами, а я уворачиваюсь, пытаясь прикрыться руками.  - Ты ходил с Мэй в тюрьму? Чтобы увидеть этого гребаного психопата? Ты ненормальный? Ты полный дебил? С какой стати ты так поступил?
        Она все еще бьет меня, и это больно.
        - Эй. Эй! Стой!
        Хим тянет ее назад. Люси покраснела и тяжело дышит.
        - Спасибо. Твою мать.  - Потираю плечо и оглядываюсь - конечно же, на нас пялятся.
        Отлично. Супер. Фантастика. Из-за нежелательного внимания у меня покалывает кожу, как уже сто раз случалось за последний год, и я глубоко вздыхаю. Какая разница? Кого волнует, что все смотрят. Что важно, так это Мэй. Я поворачиваюсь к Люси, которая все еще мечет в меня молнии взглядом.
        - Послушай, я думал, что поход туда поможет ей отпустить ситуацию. Я пытался быть хорошим другом.  - Щурюсь на стену над головой Люси.  - Я думал…
        - Что можешь ее спасти?  - выплевывает она.
        - Что?
        - Ты думал, что сможешь ее спасти. Признай. Ты делал это не для Мэй. А чтобы изобразить из себя гребаного прекрасного принца.
        - Нет, я…
        - Точно. Точно, ты думал о Мэй, когда повез ее к убийце брата. Так и поступают с теми, кто небезразличен.  - Она смотрит на меня, глаза сверкают.
        Хим берет Люси за руку.
        - Эй. Вам обоим нужно успокоиться. Я знаю, ты за нее переживаешь, поэтому готова убить гонца.  - Она смотрит на Люси, затем поворачивается ко мне:  - И я думаю, мы оба знаем, что ты пытался стать для Мэй прекрасным принцем, но я понимаю. Она тебе нравится, ты просто сделал то, что она просила.
        - Нет. Я пытался быть с ней рядом, потому что больше никого не было.  - Люси и Хим морщатся, и я чувствую себя придурком.
        Провожу рукой по волосам, начиная понимать, до какой степени все испортил. В воскресенье я был так сосредоточен на том, чтобы осчастливить Мэй и подарить ей какое-то чувство защищенности, что не учел последствия. Каково это - встретиться лицом к лицу с человеком, который убил твоего близнеца.
        Люси глубоко вздыхает и закрывает глаза. Я боюсь, что она снова начнет кричать на меня, но, когда Люси смотрит на меня, гнев частично сходит с ее лица.
        - Ладно. Я понимаю, что ты не специально - не пытался разрушить к чертям весь ее мир. Хорошо. Хорошо. Без разницы.  - Она вздыхает.  - Давайте перейдем к более важным вопросам, например, где она, во имя всего святого?
        Мое сердце падает.
        - Я не смог до нее достучаться. Может, поехать к ней домой?  - Я думал сделать это прошлой ночью, поздно, но отговорил себя. Не хотел показаться напористым, властным, слишком эгоистичным. Теперь я об этом сожалею.
        Люси поднимает палец и роется в сумке.
        - У ее родителей все еще есть стационарный телефон…  - Достает сотовый и стучит по экрану. Подносит к уху.  - Гудки идут.  - Через несколько секунд она качает головой.  - Автоответчик. Дерьмо.
        Я чувствую тошноту. Если с Мэй что-то случилось, это моя вина. Я смотрю на Люси. Ее глаза красные.
        - Давайте уйдем прямо сейчас, поедем к ней домой. Можем взять мою машину. Мэй наверняка там. Где еще ей быть?  - предлагаю я.
        Люси грустно пожимает плечами. Из нее будто выпили все силы. Ее глаза безжизненны.
        - Конечно. Без разницы. Думаю, хуже не станет. Поехали.
        Мы почти у дверей школы, когда сзади слышен голос:
        - Эй, ребята. Вы же идете в зал на поминальную службу?  - Мы смотрим друг на друга, а затем медленно оборачиваемся.
        Мистер Эймс с поднятыми бровями стоит посреди коридора, скрестив руки на груди. Он точно знает, что мы не на собрание шли. Твою мать. Собрание. Где Мэй должна произносить речь. Ее снова выгонят из школы, если она не придет.
        - Мистер…  - Я ищу оправдание, почему нам надо покинуть школу, но он меня останавливает.
        - Я знаю, ребята. Знаю, что это тяжелый день для всех нас.  - Учитель грустно улыбается Люси и Хим.  - Давайте пойдем все вместе?
        Я смотрю на Люси и знаю, что мы думаем об одном и том же: Мэй ни за что бы не захотела, чтобы мы рассказали учителям о ее проблемах.
        Поэтому я киваю мистеру Эймсу, и мы все следуем за ним, пока он идет к актовому залу. Внутри бредем к ряду стульев где-то на полпути к сцене.
        Я так напряжен, что дрожу. Перед глазами стоит картина, как Мэй уходит от меня по дорожке к своему дому.
        Как она замкнулась после посещения тюрьмы. Как мне пришлось пойти в здание, чтобы найти ее, потому что она слишком далеко зашла, желая разобраться во всем сама.
        Где же Мэй, черт возьми? Почему я оставил ее одну?
        Глава 48
        Мэй
        Воспоминания копятся во мне, каждое новое еще ярче предыдущего.
        Вот мы с Джорданом на нашем шестом дне рождения, сидим каждый перед своим тортом. У него Супермен, а у меня Минни-Маус, и нам обоим так нравится, и наша мама так счастлива, и наш папа ни разу за день на нас не заорал.
        Когда Джордан впервые в четвертом классе заиграл на гитаре, то удивил всех - он был очень хорош. Природный талант, не как у большинства других детей - не как у меня. Он так быстро все схватывал и стал писать свою музыку еще до начала шестого класса.
        Когда нам исполнилось тринадцать, папа заставил нас обоих подать заявления в Стэнфордский летний институт искусств. Когда пришли электронные письма и приняли только Джордана, папа посмотрел на меня с пренебрежением.
        Девятый класс, я наконец смогла присоединиться к школьному джаз-банду. Поначалу все было великолепно. Отлично. Здорово. Пока это не стало еще одним делом, в котором Джордан преуспел, а я нет.
        В прошлом году я напилась и не могла стоять прямо, поэтому прислонилась к стене возле нашего дома, пока возилась с ключами и пыталась запихнуть их в замок. Джордан ждал позади, но через несколько секунд велел мне передать ключи и открыл дверь сам. Я больше ничего об этом помню, кроме того, что не поблагодарила его - я никогда его не благодарила. Я просто повела себя так, как будто он путается у меня под ногами, и оттолкнула, заходя в дом.
        Переполненная этими мыслями, я открываю дверь в актовый зал.
        В последний раз я была здесь с Заком. Его лицо мелькает у меня в голове. Я гоню образ прочь. Нельзя отвлекаться от того, зачем я сюда пришла. Крепко сжимаю блокнот и иду к сцене.
        Последние несколько дней я в одиночестве пряталась в своей комнате. У меня был соблазн совершить набег на винный шкаф моих родителей, чтобы заглушить мысли в своем мозгу, как я это делала раньше, но я сочла, что трезвость - лучшее наказание. Чтобы я ничего не забывала.
        Я не была в школе несколько дней. Просто не могла пойти. У меня едва хватило сил надеть свою одежду, чтобы попасть сюда сегодня днем, и единственная причина, по которой я это сделала,  - мне нужно кое-что сказать.
        Директор Роуз-Брэйди видит меня, когда я подхожу к сцене, и подзывает к себе. Я готова к этому. У меня все написано в блокноте - идеальная речь. То, что они хотят услышать. Я должна была показать ей это вчера, но не пришла. Заболела. Я давным-давно научилась подделывать по телефону голос мамы.
        Позади нее вокруг микрофонной стойки собралась небольшая группа людей с Энн в центре. Парень рядом с ней поворачивается, и я понимаю, что это Майлз.
        Над их головами висит баннер. «В память». Лица погибших по обе стороны от слов.
        Отворачиваюсь, пока не увидела лицо брата.
        - Мэй. Спасибо, что пришла, хотя я знаю, что тебе нехорошо.  - Роуз-Брэйди подводит меня к краю группы и протягивает руку.  - Мне только нужно быстро глянуть твою речь.  - Я морщусь, но подчиняюсь. Отдаю свой блокнот. Он чистый и новый - я купила его специально для этого ужасного события.
        Роуз-Брэйди пролистывает страницы. Несколько секунд спустя поднимает довольное лицо.
        - Должна признать… Я не совсем знала, чего ожидать, Мэй, но это прекрасно. Твоя речь одобрена.  - Она улыбается мне, а затем поворачивается к группе, хлопая в ладоши.  - Хорошо, ребята. Мы скоро начнем. Все готовы?
        Я надеваю жесткую фальшивую улыбку и киваю вместе с остальными. Веселая группа скорбящих под предводительством Энн нервно переговаривается, но я с трудом сглатываю и стараюсь не обращать на них внимания.
        Я не могу отвлекаться. На карту поставлено слишком много.
        Пока я жду, когда все начнется, Энн подходит и пытается вести себя так, будто мы друзья. Ее обычное поведение. Она здоровается и кладет ладонь мне на руку. Требуется вся моя сила воли, чтобы не оттолкнуть ее и не сбросить со сцены.
        К счастью, мгновение спустя Роуз-Брэйди берет микрофон, стучит по нему (он пищит) и произносит:
        - Проверка… проверка…
        Пара ребят в переднем ряду фыркают.
        Она предлагает нам выстроиться позади нее, как стайке тупых утят. В аудитории все переговариваются и шепчутся. Атмосфера почти… радостная.
        Это отвратительно.
        Как будто они предвкушают.
        Прямо как репортеры сразу после стрельбы. Это так ужасно… Какая трагедия - но их подведенные глаза полны радости. Какое счастье заполучить новость общегосударственного значения, о которой можно поговорить на своих дрянных передачах.
        Я стою на сцене, наблюдая за тем, как все движется вокруг меня, но совершенно не связанная со всем этим. Ничто не кажется реальным.
        Сначала свою речь произносит Роуз-Брэйди, а затем Энн. Я не слышу ни слова. Люди в первом ряду начинают плакать. По обе стороны от себя я слышу всхлипы. Сжимаю руки в кулаки.
        Я так напряжена, что вздрагиваю, когда кто-то касается моего плеча. Роуз-Брэйди стоит передо мной.
        - Твоя очередь, Мэй,  - шепчет она и стискивает мое плечо.  - Я знаю, это сложно.
        Я сжимаю губы и киваю.
        Прислоняю блокнот к груди и подхожу к микрофону, мое сердце дико стучит в ушах.
        Остальной мир словно онемел. Кладу блокнот на подставку перед собой и открываю. Справа Роуз-Брэйди показывает мне палец вверх. Едва не смеюсь.
        Мой блокнот полон черных чернил и чепухи. Мне не нужно читать то, что я хочу сказать, и я определенно не произнесу слова, написанные здесь,  - все те гребаные банальности, которые каждый хочет услышать. Я знаю, что собираюсь сказать; я столько раз повторяла слова в своей голове, что они начали мне сниться.
        Прочищаю горло, и звук эхом проникает в переполненный зал. Прищуриваюсь от яркого света и вижу Зака, который сидит между Хим и Люси. Что за хрень? Они все яростно перешептываются. Если бы мне пришлось угадывать, я бы поставила на то, что они говорят обо мне.
        Вытесняю лишние мысли из головы. Глубоко вздыхаю и начинаю:
        - Всем привет. Меня зовут Мэй. Мэй Макгинти. Мой брат Джордан умер. Он был моим близнецом. Вы, вероятно, знали его как гениального парня. Того, кто в седьмом классе с блеском сдал академическое тестирование. Но он был чем-то большим. Джордан так много всего любил - музыку, независимые книжные магазины, зависать со своими друзьями, но игра на гитаре была его страстью. Он любил это. Часами репетировал со своим джаз-бандом, со мной,  - мой голос прерывается,  - и даже один в своей комнате. Гитара была продолжением его тела. Эта страсть перекрывала все остальное.  - Я с трудом сглатываю. Мои пальцы дрожат, и я крепко обхватываю края подставки, пытаясь успокоиться. Эта первая часть в точности похожа на речь, которую я показала Роуз-Брэйди.
        Я глубоко вздыхаю и продвигаюсь дальше, к вещам, которые имеют значение. К материалу, которого нет в этой тупой записной книжке.
        - Без разницы. Это то, что они хотят, чтобы мы сказали - кучу банальных воспоминаний о людях, которые умерли,  - и мы все могли продолжить жить, верно? Можем сделать вид, будто выполнили свое дело, вспомнили людей, которые погибли, прочитали эти воспоминания и дружно согласились притвориться: «О, мы все были так добры друг с другом, все было чертовски здорово». Но это фигня. Я здесь, чтобы рассказать вам правду о том, как все было,  - мой голос срывается, но я беру себя в руки.  - Я была ужасной сестрой. Кошмарной, дерьмовой сестрой,  - мой голос дрожит на последнем слове. Меня мутит. Я поднимаю взгляд. Думала, все ахнут, но люди в основном выглядят растерянными. Некоторые даже скучают, как будто прикидывают, когда смогут выбраться отсюда и продолжить свою жизнь. Краем глаза вижу, как Энн и ее приятели подталкивают друг друга, типа «Какого черта эта сумасшедшая сейчас творит?» Роуз-Брэйди, которая увлеченно беседовала со своим коллегой, теперь полностью уделяет внимание тому, что я говорю. У меня осталось мало времени.
        Я спешу продолжить.
        - В прошлом году мы постоянно ссорились. Я бросала его снова и снова, и в последний раз - в тот день. В день стрельбы я осталась в той долбаной кладовке и слушала, как он умирает. Как они все умирают. Я осталась там, потому что была трусихой.  - У меня вырывается хрип.  - Нет, я и сейчас трусиха. И я заслуживала смерти больше, чем кто-либо из них.
        Роуз-Брэйди уже рядом со мной. «Мэй, остановись. Мэй. Дай мне этот микрофон. Мэй, не делай этого». Однако она бессильна - не имеет права меня трогать, если хочет сохранить свой пост. Итак, я продолжаю.
        - Я рассказала Дэвиду Эклсу о своем брате то, что никогда не должна была говорить вслух - никому. Я сказала ему, что ненавижу Джордана. Я и правда ненавидела его. А потом Дэвид убил всех этих людей из-за меня. Видите, что я пытаюсь сказать? Вот почему я все еще жива. Это моя вина.
        Я делаю паузу, пытаясь отдышаться. Слезы быстро стекают по моему лицу, прорезая неровные линии на щеках. Сквозь них я мельком вижу Люси, она уже готова встать, но учитель рядом ее удерживает; я вижу, что Зак уже на ногах.
        Роуз-Брэйди исчезает. Страницы блокнота влажные под моими потными руками, в голове стучит, но я заставляю себя оставаться здесь. Им всем нужно знать, что я монстр. Это я заслуживаю наказания.
        Директриса снова появляется слева от меня в сопровождении двух школьных офицеров. Они быстро идут ко мне. Мой желудок падает.
        Я хватаю микрофон и притягиваю его ближе ко рту. Он свистит. Люди, сидящие в первых рядах, закрывают уши.
        - Вы все меня слышите? Я убила его! Я убила своего брата. Я убила всех этих людей. Я это сделала.  - Я пытаюсь поскорей все выложить, говорю так быстро, что путаюсь в своих собственных словах.
        Краем сознания я понимаю, что отключаюсь. Уже не совсем помню, чего хочу, и мой рот не может произнести слова, которые я репетировала снова и снова перед зеркалом в ванной.
        Один из сотрудников тянет шнур, но я крепко держу микрофон в руке. Горло саднит. Все болит, и ничего не будет снова хорошо.
        Роуз-Брэйди спускается ниже сцены и, видимо, находит розетку, потому что микрофон отключается, погружая комнату в тишину.
        Затем школьные офицеры обступают меня, один вынимает микрофон из моей руки, а другой осторожно пытается меня оттащить, более аккуратно, чем кажется, хочет. Я уверена, что это Роуз-Брэйди им сказала быть со мной аккуратными,  - но не хочу так. Я заслуживаю того, чтобы меня бросили на пол, надели наручники и забрали, поэтому борюсь, и его хватка становится все сильнее и сильнее.
        Внезапно передо мной возникают Зак и Люси. Люси пытается заставить охранника отпустить меня, крича: «Вы не можете этого сделать, уберите от нее руки!»  - но он игнорирует ее и только крепче меня сжимает. Я обмякаю. Я рыдаю. Я не могу держать себя в вертикальном положении.
        В зале царит хаос - дети сидят на своих местах, держат телефоны, возможно, записывают этот кошмар, но мне все равно. Неважно. Я надеюсь, что они снимают. Зак протягивает мне руку: «Мэй, все будет хорошо»,  - его голос успокаивающий и добрый. Какой же он дурак, раз хочет мне помочь, дурак, раз хочет обо мне заботиться. Я сломлена. Это бесполезно. Я едва в состоянии говорить, но мне удается сказать одну вещь, которую я сама от себя не ожидала. То, что он заслуживает знать.
        - Это была я.
        Сначала он меня не слышит. Или не обращает внимания. Неважно, потому что я повторяю:
        - Это была я.
        На этот раз он замирает, склоняет голову набок, словно не понимает, о чем я.
        - Что ты?
        - Твой гараж. Твой газон. Все те разы. Когда тебе приходилось наводить порядок.
        Мой голос сам на себя не похож. Я глотаю воздух.
        - Это все была я.
        На этот раз я знаю, что Зак слышит меня, потому что его лицо искажается, и он отступает прочь. Смотрит в пол. Охранник все еще ждет указаний от Роуз-Брэйди, и его хватка - единственная вещь, которая удерживает меня в вертикальном положении.
        Когда Зак поднимает взгляд, свет в его глазах погас.
        Отвращение - все, чего я заслуживаю, и все, чего я всегда боялась,  - отражается на его лице.
        А потом он поворачивается и уходит со сцены.
        Он ушел.
        Я опускаю голову на грудь, рыдаю, ноги дрожат, угрожая подкоситься.
        Кто-то касается моей руки, мягко, нежно, и я думаю, что, может быть, это Зак, может, он вернулся, но, когда поднимаю глаза, это Люси, как всегда Люси, и тогда мир становится черным.
        Следующее, что я осознаю,  - я нахожусь в офисе Роуз-Брэйди, флуоресцентные лампы мерцают над моей головой, и она сидит за своим столом, хмуро глядя на меня. Люси сидит рядом, держа меня за руку.
        Я едва могу сосредоточиться. Роуз-Брэйди говорит, что остальную часть собрания отменили. Что я лишила всех этих людей возможности вспомнить, что мы потеряли. Она понимает, мне все еще больно, но и другим людям тоже. Ей хотелось бы, чтобы я пришла поговорить с ней наедине, а не устроила все это.
        Когда нам с Джорданом было около шести или семи лет, я боялась темноты.
        Джордан никогда не боялся. Он всегда был намного смелее меня.
        Никогда не бойся глупостей. Каждую ночь я лежала в своей кровати, не смея пошевелиться от страха, а когда однажды уже не смогла этого выносить, выскочила из своей комнаты и побежала к нему. Он спал, но проснулся, увидел меня и, не говоря ни слова, быстро сдвинулся к стене, освободить мне место в кровати. Я залезла, и мы лежали вместе до конца ночи.
        Когда мы стали старше, брат пытался заставить нашего отца обращать на меня внимание, побуждал меня попробовать себя в группе, заботился обо мне, ночь за пьяной ночью, и все, чего он когда-либо хотел взамен,  - это быть моим другом, моим братом, моим близнецом. Я разрушила это. Я все испортила.
        Люси крепче сжимает мою руку, и я понимаю, что хныкаю, слезы текут по моему лицу, мочат рубашку.
        Затем Роуз-Брэйди говорит, что мои родители уже в пути, и мой мозг отключается. Я обмякаю на ее офисном стуле с жесткой спинкой и жду, что будет дальше.
        Глава 49
        Зак
        Я не могу спать.
        Намного раньше, когда я вернулся домой из школы, после того ужасного, ужасного дня, все, что мне хотелось, это спать. Закрыть глаза и никогда не просыпаться.
        Вместо этого я лежу на кровати в одежде, даже в обуви, глядя в потолок. Сейчас девять часов вечера, а я все лежу.
        Снова и снова прокручиваю в голове слова Мэй, пытаясь соединить их вместе, как будто, если переставлю правильно, они станут означать что-то другое. Но нет - конечно, не станут. «Это была я». Никакого разночтения. Мэй была тем человеком, что портил наш дом, человеком, что на протяжении нескольких месяцев делал мою жизнь несчастной. И она лгала мне, снова и снова.
        Решила со мной встречаться, чтобы добраться до моей мамы? Использовала меня ради какой-то ненормальной мести моей семье?
        Совершенно очевидно, что она никогда обо мне не думала.
        В дверь стучат. Все силы уходят на то, чтобы сдержать крик.
        - Что?  - рычу я.
        - Зак?  - Папа заглядывает в комнату.  - Не хочешь ли ты что-нибудь со мной посмотреть…  - Он замолкает.  - Ты в порядке, парень?
        Я сжимаю рот в длинную тонкую линию.
        - Да. Я в порядке. Я всегда в порядке.
        Он колеблется в дверях, а затем проходит дальше в мою комнату. Я закрываю глаза. Неужели никто не может просто оставить меня в покое?
        Он садится на кровать.
        - Хочешь поговорить об этом?  - Папа ведет себя так, как будто все нормально. Как будто мы лучшие друзья. Как будто я вообще хочу о чем-либо с ним поговорить.
        - Нет.  - Я открываю глаза и смотрю на него.
        - Да брось. Может, тебе станет лучше.  - Он подталкивает меня.
        Я отодвигаюсь от него и скрещиваю руки.
        - Прекрати.
        Он вздыхает.
        - Дерьмо. Зак. Я же стараюсь. Ты не можешь бросить мне кость?  - Он снова протягивает руку. Я отдергиваюсь.
        - Отстань. От. Меня.
        - Эй…  - Он протягивает руку в третий раз, и глубоко в центре моего существа что-то ломается.
        Я хватаю его пальцы и смотрю ему прямо в глаза.
        - Я сказал, отстань от меня.  - Он обиженно вздрагивает, но мне все равно. Мне просто все равно.  - Что ты вообще здесь делаешь? Именно сегодня решил притвориться, будто заботишься о сыне? Где ты был в прошлом году? Последние пять лет? Пытался создать идиотскую группу, словно мой ровесник? Прятался в своей долбаной пещере, вынуждая меня решать все проблемы, вынуждая меня заботиться о Гвен. Я готовил на двоих обед, возил ее в школу каждый день. Убирал ужасные мерзости, которые люди писали на нашем гребаном гараже.  - Желчь поднимается у меня в горле при мысли о гараже и о том, кто эти люди. Я отказываюсь плакать перед моим отцом. Вместо этого беру свой телефон. Встаю.  - Не хочу обсуждать это прямо сейчас.
        - Зак …  - Он снова тянется ко мне, но я двигаюсь слишком быстро.  - Да брось. Зак!
        Отец все еще зовет меня, когда я выбегаю из спальни, спускаюсь по лестнице и выхожу через парадную дверь.
        Некоторое время спустя я у дома Конора. Я отправил ему сообщение, и он, как и обещал, ждет снаружи, держа в руке коричневый бумажный пакет. Дом выглядит хуже, чем в прошлый раз, когда я был здесь. Сорняки во дворе снова отросли, хотя мы пропалывали их пару месяцев назад.
        Друг машет мне, когда я подъезжаю к краю разбитой асфальтовой дороги. Я медленно выхожу из машины, вес произошедшего давит мне на плечи.
        - Привет,  - Конор кивает и запрыгивает на капот моего джипа. Обычно я кричу на него, говорю ему перестать портить машину, но сейчас я слишком измотан. Он открывает пакет и достает упаковку пива.
        - Украл у отца.  - Его голос тоньше, чем обычно.
        Так всегда, когда он дома. Как будто магнитное поле его лачуги срывает созданную им маску.
        Я поднимаю брови и смотрю на входную дверь, но не задаю вопросов вроде «Твой отец что, отключился на диване?» Мы уже через это проходили.
        Забираюсь на капот и сажусь рядом с Конором, морщась, когда металл прогибается под моим весом. Друг протягивает мне пиво.
        - Ты в порядке, чувак?  - Он подталкивает меня плечом. После собрания он нашел меня у стены пустого зала и заставил все ему рассказать. Как мы поехали в тюрьму, как Мэй пропала… что сказала мне перед тем, как ее оттащили охранники.
        Я делаю долгий глоток из банки. У пива ужасный вкус. Глотаю и отпиваю еще.
        - Понятия не имею.  - Пожимаю плечами.  - Мне… мне стало лучше…  - Я замолкаю. Воздух наполняется гулом от близлежащего аэропорта, где взлетают и приземляются небольшие пригородные самолеты. Все эти люди на борту, чья жизнь совершенно отличается от моей.
        Что бы я ни отдал, чтобы поменяться с ними местами.
        - Я просто чувствую себя идиотом.
        - Почему?  - спрашивает Конор.
        Качаю головой.
        - Не дури. Ты знаешь почему. Я доверял ей. Я думал… думал, я ей нравлюсь. Я привел ее в свой гребаный дом! Я никого не привожу в дом, кроме тебя. Я подумал, что, может быть, впервые кто-то увидит меня. Меня, а не мою чертову маму.
        Воздушный шар гнева, который плавал в моей груди, наконец лопается. Я швыряю банку через дорогу, еще наполовину полную. Она приземляется и взрывается. Конор, храни его бог, не реагирует.
        Я продолжаю:
        - Но потом я узнаю, что она ничего, кроме моей мамы, и не видела. Это такая фигня. Я поверить не могу, что Мэй пришла, вела себя так, словно никогда раньше не была у меня, а сама все время присматривалась к дому.
        Жду от друга сочувствия, но вместо этого он фыркает. Смотрю на него, и Конор скрещивает руки.
        - Прости! Прости. Я не смеюсь над тобой. Но, братан, присматривалась к дому? В самом деле? Вряд ли Мэй похожа на грабителя.
        - Она и на вандала не похожа!
        Он пожимает плечами.
        - Согласен, но когда она это делала, то знала, что это был твой дом?
        Я прищуриваюсь в ночи и достаю из сумки новую банку пива.
        - В смысле, до нашей встречи? Думаю, нет…
        - С тех пор как вы, ребята, начали… что вы там делали…  - он неопределенно машет рукой,  - что-нибудь появлялось на твоем доме? Какие-нибудь дерьмовые письма подбрасывали в почтовый ящик?
        Я сжимаю зубы.
        - Нет, но… она пришла! Была в моем доме! Держалась совершенно невинно, словно никогда раньше не приходила. Она сидела за столом и обедала с моими родителями!
        - Чувак. Тебе нужно расслабиться,  - небрежно роняет Конор, как будто и не предполагает, что я стану спорить. Я просто расслаблюсь.
        Грохаю кулаком по капоту машины, и друг удивленно отшатывается.
        - Я устал расслабляться. Мне надоело быть рохлей, который на все закрывает глаза. Я схлопотал месяц исправительных работ, потому что Мэтт задолбал тыкать мне в лицо, что он встречается с моей бывшей девушкой. Кто стал бы столько терпеть подобное дерьмо? Что я за человек, если разрешаю им обращаться со мной, будто я пустое место? Он был моим другом.  - У меня дрожат руки. Внутри зарождается новое чувство. Настоящее чувство.  - Все эти люди в школе, они должны были быть моими друзьями. Мэй должна была быть моим другом. Моя мама должна была…  - Мой голос прерывается. Я замолкаю.
        Какое-то время мы сидим на капоте моей машины, глядя в темноту двора, а затем Конор лезет в сумку и достает еще пива. Не глядя вручает мне банку, и я беру ее и стукаюсь с ним плечами в знак благодарности.
        Глава 50
        Мэй
        Когда мы возвращаемся с собрания, родители опускают меня прямо в постель. Я не в состоянии говорить. Не в состоянии слушать о том, что сделала неправильно, потому что уже знаю - я все сделала неправильно.
        Все.
        Просыпаюсь на следующее утро рано, потому что тело и мозг не дают мне спать. Я не хочу открывать глаза. Не хочу дышать. Не хочу больше быть здесь.
        Лежу в постели, не двигаясь, под тяжелыми покрывалами, пока солнце не начинает заглядывать сквозь шторы. Пока мой мочевой пузырь не отказывается больше терпеть.
        Так что я встаю с кровати.

* * *
        Бреду в коридор и в ванную, изо всех сил стараясь не шуметь. Я не знаю, остались ли оба моих родителя здесь прошлой ночью. Я не знаю, о чем они думают. Поездка домой с мамой была ужасной. Она не смотрела на меня.
        Молча плакала всю дорогу.
        Когда я выхожу из ванной, дверь в их спальню открыта. У меня перехватывает дыхание. Какая-то крошечная часть моего мозга сознает, что я не видела эту дверь открытой уже несколько месяцев. Он всегда плотно заперта, как у Джордана.
        - Мэй.
        Голос отца доносится в открытый дверной проем. Он здесь, а не там, где ночевал в течение прошлого года. Я даже не знаю, живут ли мои родители еще вместе. Я ничего не знаю, и мне не хватило духу спросить.
        Внезапная острая боль пронзает живот.
        - Ты не зайдешь?
        Я хочу сказать нет. Хочу уйти. Хочу убежать.
        Вместо этого я иду к их двери, потому что мне больше некуда идти. На этот раз мне некому позвонить.
        Люси ушла.
        Зак ушел.
        Джордан ушел.
        Всхлип вырывается из моего горла.
        Мама сидит на кровати. Папа шагает взад-вперед перед камином в дальнем конце комнаты. Судя по виду, ни один из них не спал. На них та же одежда, что и вчера.
        Отец смотрит на меня, и клянусь богом, поначалу не узнает. На секунду кажется, будто он увидел призрака.
        Его лицо бледнеет, затем он кашляет, и момент проходит.
        Выражение его лица становится жестким, а глаза сужаются.
        - Мэй.  - Мое имя звучит как проклятие.  - Какого черта вчера было?  - Он говорит тихо и отрывисто.  - О чем ты думала, так долго скрывая от нас эти письма? Когда заявила тем людям, что ты убила своего брата? Прокурор в ярости.  - Он проводит рукой по волосам, и его голос смягчается.  - Почему ты не рассказала нам о письмах? Мы могли бы что-то сделать. Могли бы остановить это,  - его голос срывается. Отец на мгновение замолкает. Прочищает горло. Поворачивается к камину и хватается за полку. Через несколько секунд поворачивается ко мне.  - Вместо этого ты просто позволила ему сделать это с тобой? Почему ты так поступила? Почему?..
        - Я не знаю,  - слова вырываются изо рта, прежде чем я успеваю их остановить.  - Я не знаю, ясно? Не знаю.  - Слезы уже льются. Чертовы предательские слезы. Закусываю щеку так сильно, что чувствую вкус крови. Сжимаю кулаки. Мне так надоело, что они меня игнорируют. Что ведут себя так, будто я ничего не стою. Будто я - не особенная. Та, кого никто не видит.  - Когда именно я должна была сказать тебе? После похорон Джордана, когда ты сбежал спозаранку из-за какой-то ерунды на съемочной площадке? За те четыре секунды, которые я каждую неделю вижу маму? Может, мне следовало засунуть записку под дверь вашей спальни? Вряд ли вы ее увидели бы. Ты вообще здесь еще спишь? Ты вообще здесь еще живешь?  - Мой папа вздрагивает.
        - Ты не понимаешь,  - продолжаю я.  - Ты ничего не понимаешь. За всю мою жизнь ты никогда не пытался меня понять. Как только вы выяснили, что я не такая умная, как Джордан, что я обычная, то стали относиться ко мне так, будто я ничто. Вы никогда не спрашивали о моих оценках, о моей жизни. Речь всегда была только о нем.
        Я кричу. Мой голос царапает горло, это больно, но я продолжаю:
        - Вы никогда меня не видели. Вы едва помнили, что я существую. Но хотели, чтобы я рассказала вам о своих проблемах? И вам было бы не все равно?
        Мама начинает плакать. Мне кажется, я слышу, как она говорит: «Конечно, мне было бы», но так тихо, что это может быть плодом моего воображения.
        Мой живот сжимается, но я проглатываю угрызения совести. Вся моя жизнь, моя роль в этой семье проходила на заднем плане. Всю жизнь я старалась стать незаметной. Всю жизнь думала, что больше ничего не заслуживаю, потому что недостаточно умна, недостаточно талантлива, что меня недостаточно.
        После того как я перестаю кричать, мы молчим. Мама на кровати, ее хрупкое тело дрожит от рыданий. Папа с каменным лицом стоит перед камином. Вся энергия уходит из меня, оставляя без сил. Я сползаю на ковер, крепко сжимаю колени и опускаю на них голову. Шепчу «прости», снова и снова, как будто думаю, что Джордан слышит меня, как будто, если бы он мог, ему было бы не все равно.
        Затем на мобильный отца приходит сообщение, и он издает звук, похожий на хрип.
        - Конечно, мы бы тебя выслушали, Мэй. Боже. Прокурор только что написал мне. Они хотят увидеть эти письма, прямо сейчас. Мы должны передать их.  - Он делает паузу. Его голос смягчается:  - Мне жаль, что ты расстроена. Жаль, что ты не думаешь, будто мы создали тебе хорошую жизнь. Мы старались изо всех сил.
        Я поднимаю голову с колен. Под его глазами темные круги, он выглядит измученным. Так, будто за последние десять минут постарел на сорок лет.
        Я киваю. Поднимаю свое тело с земли.
        - Ладно. Я схожу за ними,  - монотонно говорю я.
        Покидаю комнату, не оглядываясь, захожу в свою и вытаскиваю письма из-под кровати, куда запихнула четыре ночи назад, прежде чем мы с Заком отправились в тюрьму. Четыре ночи. А словно целую жизнь назад. Я нахожу в своем шкафу обувную коробку и кладу письма внутрь.
        Когда я возвращаюсь в спальню родителей, папа протягивает руку, и я отдаю ему коробку.
        Я ожидаю облегчения. Ожидаю почувствовать… ну… хоть что-то. Вместо этого - та же самая пустота. То же стеснение в животе. Письма могут физически исчезнуть, но их содержание навсегда запечатлелось в моем мозгу.
        Папа берет коробку, говорит нам, что доставит ее прокурору, рассказывает мне какую-то ерунду о том, как надеется, что когда-нибудь я пойму: он делал для Джордана все возможное.
        Отец выходит из комнаты, оставив нас с мамой позади.
        Глава 51
        Мэй
        Я не покидаю дом после разговора с родителями. Проходит неделя. Без шуток, Люси звонила мне шестьдесят семь раз. Я не уверена, сколько раз она пробовала звонить на домашний телефон, потому что маме пришлось его отключить. Опять. Как после смерти Джордана. Мама сказала, что, когда ролик с моей речью разошелся по Сети, нам начали звонить люди со всей страны.
        Репортеры, фрики, хейтеры, фанаты. Фанаты. От этого слова идут мурашки - фанаты, как у серийного убийцы.
        Которым, думаю, я вроде как являюсь.
        Зак не пытался связаться со мной. Ни разу.
        Мне не стоит удивляться. Не стоит, но, так или иначе, я продолжаю думать, что как раз он должен понимать, почему я так поступила. Он тоже ненавидел свою маму. Но каждый раз, когда эта мысль приходит мне в голову, я вспоминаю слова, которые писала на их гараже, лужайку, которую посыпала солью, и как он мучился, что кто-то изводит его семью. Я худший человек в истории, и я знаю, что Зак никогда больше не заговорит со мной. Просыпаюсь поздно днем, липкая от пота, мой мозг все еще пытается очнуться от кошмара. Слышу тихие голоса внизу и натягиваю подушку на голову, чтобы отгородиться от них.
        Через несколько минут в мою дверь стучат, и я слышу, как она открывается.
        - Мэй,  - шепчет мама. Я притворяюсь, что не замечаю, и надвигаю подушку сильнее.
        Она стоит еще несколько мгновений, а затем дверь тихо закрывается.
        Снимаю подушку с головы и переворачиваюсь лицом к стене. Пытаюсь убедить свое тело заснуть, но тут дверь снова открывается. Кто-то пересекает комнату, и прохладная рука касается моей шеи.
        - Ох. Мэй.  - Это Люси.  - Я пыталась до тебя дозвониться.
        Она гладит меня по голове. Это мой первый человеческий контакт за неделю. Что-то глубоко в животе начинает расслабляться, и я чувствую себя предательницей.
        - Перестань.  - Я отодвигаюсь ближе к стене. Люси отступает, оставляя холодное, пустое место там, где была ее рука.
        - Мэй. Боже. Ты меня до смерти напугала. Пожалуйста, не делай так больше.  - Никогда не слышала у нее такого голоса. Я наконец поворачиваюсь, как раз вовремя, чтобы увидеть, как она плачет. Это пронзает меня прямо в сердце, потому что Люси не плачет.  - Я не могу принять это - я уже потеряла одного из вас. Мы уже потеряли его.  - Она всхлипывает, затем глубоко вздыхает.  - Прости. Я должна была находиться рядом - в тюрьме, после тюрьмы. Те письма… с моей стороны было нечестно судить тебя за то, что ты их скрыла. Я не могу представить, что бы делала на твоем месте. Я пыталась защитить тебя. Я волновалась. Весь этот год ты искала способ обвинить себя в том, что произошло… и затем, когда тот урод сказал тебе…  - Она качает головой.
        - Я знаю, что между тобой и Джорданом не все было хорошо… под конец.  - Она кривит губы и щурится, прежде чем продолжить.  - Слушай, Джордан сказал мне кое-что за пару недель до стрельбы… не знаю… я никогда тебе не рассказывала. Ты всегда так закрывалась, когда я пыталась говорить о нем, и мне не хотелось давить…  - Она кашляет.  - Джордан планировал поступить в колледж, но не из тех, куда хотели его отправить ваши родители. Не в какой-нибудь из Лиги плюща или Стэнфорд. Он хотел играть на гитаре в Беркли, в Бостоне. Он пытался создать жизнь, о которой мечтал сам, а не ту, которую твой отец пытался ему навязать.  - Люси смеется немного грустным смехом. Смехом, что столько в себе таит.
        Она замолкает, глядя на стену над моей неподвижной фигурой. Я не могу заставить себя двигаться - и говорить. Меня придавливает вес ее слов. Наконец Люси нарушает тяжелое молчание.
        - Мэй, пожалуйста, знай, что это не твоя вина. Ты не сказала ничего такого, чего не сказал бы любой нормальный человек. Ты не нажимала на курок. Ты не убивала своего брата. Ты не виновата, что осталась в той кладовке. Ты не виновата. Ваши родители так долго закрывали на все глаза. Твой папа вел себя так, словно будущее Джордана - это статус, которым он может хвастать… Это было чертовски токсично.  - Люси хмурится. Когда она снова говорит, ее голос низкий.  - Ты знаешь, сколько ночей я благодарила Вселенную за то, что ты все еще здесь?
        Слезы текут по моему носу. Я неподвижно лежу на своей кровати.
        Я хочу кричать, обнять Люси и исчезнуть, все разом.
        Она продолжает:
        - Слушай. Я не могу остаться. Бабушка отвезла меня сюда, но при условии, что я не буду беспокоить тебя слишком долго. Она волнуется. Мы все переживаем. Хим хотела пойти со мной, но бабуля сказала, что одной из нас пока достаточно. На самом деле, я просто хотела принести тебе кое-что - я оставлю это на столе, хорошо?  - Люси встает и проходит по комнате. Я слышу, как она кладет что-то на стол.  - Ты мне позвонишь, когда посмотришь?  - Ждет, а затем говорит:  - Все в порядке. Ты не должна отвечать. Я тебя люблю. Я здесь, когда бы тебе ни понадобилась. Ладно?
        Дверь за ней закрывается, и я поворачиваюсь к стене и плачу, пока не проваливаюсь в забвение.

* * *
        Когда я просыпаюсь, на улице темно. Судя по будильнику, сейчас семь часов вечера. Мое сердце болит. Призрак Джордана повсюду в этом доме, проплывает сквозь меня с каждым вздохом.
        Я вдруг замечаю, как здесь душно.
        Как будто свежий воздух не проникал в комнату уже несколько дней. Внезапно я не могу этого вынести: одеяла, что закрутились вокруг моих ног, одежда, которую я не меняла все это время.
        Скидываю одеяла и сажусь. Лунный свет просачивается в окно и освещает обувную коробку на столе.
        Под нее подсунут кусок бумаги. Несколько минут сижу на краю матраса, глядя на лист. Я не знаю, смогу ли выдержать еще сюрпризы.
        Встаю, иду к коробке и беру листок. На нем написано: «Он знал, как сильно ты его любишь».
        Я открываю коробку, и в ней полно фотографий - их сотни. Джордан, Хим и я сидим за столом на одном из концертов Люси. Я так отчетливо это помню - Хим только что рассказала нам самую глупую / самую удивительную шутку о кузнечике, который пошел в бар, и всю оставшуюся ночь мы с Джорданом безжалостно ее дразнили. На фото Джордан заходится от смеха. Я забыла, как он выглядел, когда смеялся - от души, не сдерживаясь.
        Еще одно фото - наш шестой день рождения. Мы сидим перед пирогом, а Джордан задувает свечи.
        Я смотрю на него с выражением абсолютной, чистой любви на лице. Я помню, как к нему относилась, мол, что бы ни произошло, мы навсегда вместе.
        У меня уходит целый час, чтобы просмотреть все фотографии. К тому времени, как я заканчиваю, в душе полный беспорядок, нос мокрый, слезы текут по лицу, но что-то внутри меня успокоилось. Что-то, что терзало меня в течение года. Даже дольше. То, что зародилось, когда мы с Джорданом выросли и расстались, крепло, когда я начала ходить на вечеринки и потеряла себя, и наконец захватило мою душу после стрельбы. Где-то по пути я забыла правду: мы с Джорданом любили друг друга - это была главная и абсолютная правда моей жизни.
        Я все еще смотрю на фотографии, когда звонит телефон.
        Это Люси.
        - Ты видела?  - говорит она вместо приветствия.
        - Да.  - Я с трудом сглатываю. У меня в горле ком размером с Эверест.
        - Я перекопала все старые фотографии на своем телефоне и на телефоне бабули, твоя мама прислала мне несколько, и я все их распечатала… Я хотела, чтобы ты увидела это, Мэй. Чтобы держала доказательства в своих руках. Ты была счастлива. Джордан тоже. Вы любили друг друга. Тебе нужно помнить историю такой, какой она была на самом деле, а не такой, как твой мозг пытается заставить тебя ее увидеть. Не так, как этот урод пытается заставить тебя это увидеть.
        - Я все равно сказала ему те слова. Все равно это сделала…
        - Мэй, твою мать, ты была пьяная. Все говорят про дорогих людей гадости, когда злятся. Не ты превратила пьяные разговоры в повод совершить что-то ужасное. Ты ничего ему не приказывала. Ничего не делала, просто выжила. Ты выжила, и это хорошо. Джордан не захотел бы, чтоб ты вылезала из той кладовки, не стал бы тебя винить, что ты спряталась. Он хотел бы, чтобы ты жила. Жила, Мэй.
        Слезы текут по моему лицу, и я едва могу говорить сквозь комок в горле.
        - Я не могу… я пыталась…
        Люси не дает мне спуску - никогда не давала.
        - Не пыталась… но ты можешь. Можешь. Если не хочешь делать это для себя, сделай для меня. Для Джордана. Для всех и всего, что мы потеряли. Я люблю тебя, Мэй. Джордан любил тебя. Пожалуйста. Попытайся.
        Стон вырывается из моего горла. Я думаю о фотографиях - обо всех моментах, когда мы с Джорданом были вместе, и обо всех моментах, которых у нас не будет. Вот бы лечь обратно и никогда больше не вставать, но я знаю, что Люси права. Джордану не хотелось бы видеть меня такой - сгустком боли, гнева и сожалений.
        Я с трудом сглатываю, затем выталкиваю слова изо рта, слова, которые я никогда не думала, что скажу по отношению к себе снова.
        - Ладно. Я постараюсь,  - мой голос тонкий, но ясный.
        - Ты обещаешь?
        Я киваю, хотя она меня не видит.
        - Да.
        Люси всхлипывает на другом конце линии.
        - Я люблю тебя, Мэй.
        - Я тоже тебя люблю. Правда.
        - Знаю.
        Мы прощаемся, а потом я сижу, вытираю лицо салфетками. Мои слезы наконец утихли, по крайней мере пока. Я глубоко вздыхаю и скидываю ноги с кровати. Беру коробку, которую оставила мне Люси, сую под мышку и выхожу из двери в коридор.
        Я минуту стою перед дверью в комнату Джордана - этот момент глубоко отпечатывается в моей душе,  - а затем протягиваю руку и поворачиваю ручку. Толкаю дверь. Его запах все еще здесь. Гитара стоит под окном, рядом со столом. Деревья снаружи отбрасывают черные тени. Я щурюсь в темноте. Больше всего на свете я хочу, чтобы мой брат вернулся. Сидел бы за столом с легкой улыбкой. Я подошла бы к нему, обняла изо всех сил, сказала бы, как мне стыдно за все, как я по нему скучаю, как сильно я его люблю.
        Я никогда не перестану скучать по Джордану.
        Впервые за почти год я захожу в его комнату и подхожу к его кровати. Провожу по ней рукой, вспоминая, а затем ложусь, вдыхая его запах, шепча снова и снова: «Я люблю тебя».
        Наверное, я заснула, потому что просыпаюсь, когда кто-то садится на край матраса. Я переворачиваюсь и вижу маму, которая смотрит на меня с грустной улыбкой. Она смахивает волосы с моего лба, как раньше, когда я была маленькой, а затем жестом просит меня подвинуться. Ложится рядом и обнимает меня сзади. Мы до утра спим в постели Джордана.
        Глава 52
        Зак
        Внезапно я - местная школьная знаменитость. После собрания стало известно, что я встречался с Мэй последние пару недель, и теперь каждый день какой-то дебил спрашивает: «Теллер, ну что, каково это было - обжиматься с чокнутой?»
        А еще эти первокурсницы, которым так нас жалко, громко вздыхают, когда видят меня в коридоре, и свято верят, что мы с Мэй - какая-то долбаная реинкарнация Ромео с Джульеттой. Даже Гвен ведется на эту чушь, говорит мне, что я должен позвонить Мэй и простить ее.
        История будто переписывается прямо у меня на глазах.
        Как обычно, единственный человек, который обращается со мной адекватно, это Конор.
        Я научился цеплять фальшивую улыбку, когда иду по коридорам. Теряю концентрацию лишь во время уроков. Учителя монотонно рассказывают тот или иной предмет, и мои мысли улетают прочь. К Мэй.
        Всегда к Мэй.
        Я не могу не думать, как у нее дела - вряд ли ей сейчас легко. Я слышал, ее на неопределенный срок отстранили от школы из-за выходки на собрании. Так это называют люди - выходка, как будто Мэй решила произнести эту речь, лишь бы привлечь к себе внимание. Больше всего на этой неделе я узнал, как мало людей заботит истина.
        Несколько раз я встречаю в коридорах Люси и Хим, но не могу заставить себя остановиться, сказать привет.
        Каждый раз я первым отвожу взгляд.
        Дни тянутся.
        У Конора сегодня вечером концерт, и друг пытается убедить меня приехать, но он чокнутый, если думает, что я пойду. Мы вместе едем домой на моей машине - я, он и Гвен. Сестра сзади, что-то печатает на телефоне. Конор продолжает рассказывать о своем концерте, но я едва его слушаю.
        К счастью, пока ему хватает, что я время от времени киваю или невнятно ворчу. Конор хочет одолжить у меня машину, чтобы перевезти новую барабанную установку или что-то такое. Мне все равно.
        - Эй, осторожно!  - Конор хватает меня за руку, и в самый последний момент я жму на тормоза. Едва не проехал на красный свет.
        Через несколько секунд на перекресток въезжает грузовик, туда, где были бы мы.
        Твою мать. Я глубоко вздыхаю и закрываю глаза.
        Когда открываю их, Конор обеспокоенно смотрит на меня и качает головой.
        - Зак… какого хре…
        - Я не хочу это слышать.
        - Ты же едва…
        - Но успел, так? Успел. Все в порядке.
        Гвен заглядывает между нами:
        - Что такое?  - Слава богу, за возней с телефоном она все пропустила.
        - Ничего.  - Я бросаю на Конора предупреждающий взгляд, мол, заткнись, и он сердито смотрит в ответ. Я знаю, что мы потом еще серьезно поцапаемся.
        Мы добираемся до моего дома, и конечно же, как только Гвен выпрыгивает, Конор поворачивается ко мне с выражением, которого я у него никогда не видел.
        - Чувак. Вытащи голову из задницы. Ты нас чуть не убил.  - Он говорит так серьезно, что это бесит.
        - Нет, я не…
        - Вообще-то да. Да. Разве ты не видел тот грузовик? Он бы врезался в нас…
        - Но этого же не случилось?  - Я до боли сжимаю руль.  - Мы в порядке.
        Он качает головой.
        - Не уверен, что ты в порядке.
        - Я в порядке,  - выплевываю я.
        Он тяжело вздыхает и пожимает плечами.
        - Отлично. Ты в порядке. У нас все хорошо. Как скажешь, чувак. Проехали.  - Замолкает.  - Ты ведь сделаешь мне одолжение и придешь сегодня вечером на концерт?
        Он не отвяжется от меня с этим гребаным концертом.
        - Хорошо. Я пойду, если ты перестанешь меня доставать. Боже.
        Он ухмыляется, как всегда, когда добивается своего.
        - Отлично. Тебе будет полезно выбраться из дома.
        Я открываю дверь своей машины, и вдруг меня осеняет. Поворачиваюсь к другу с прищуренными глазами.
        - Мэй ведь туда не явится, верно? Это же не какая-то нелепая попытка заставить меня поговорить с ней?
        Конор кривится.
        - Серьезно? Во-первых, я не девочка-первокурсница, которая считает вас влюбленными, рожденными под несчастливой звездой. Во-вторых, думаешь, она захочет выйти на публику так скоро, после всего? Точно нет.
        Я едва не задаю ему все вопросы, что крутятся у меня в голове - вернули ли ее в школу, как у нее дела,  - но останавливаюсь.
        Это больше не мое дело.
        - Заберу тебя через пару часов.  - Конор ухмыляется. Я закатываю глаза и выпрыгиваю из машины. Он перебирается на сиденье водителя и газует.
        Его стиль вождения всегда вызывает у меня легкий сердечный приступ. Черт его побери, еще лекции мне читает. Козел.
        На первом этаже пусто, поэтому я направляюсь в свою комнату, намереваясь броситься на кровать и утопить свои печали в дерьмовой эмо-музыке, пока жду возвращения Конора. Но едва устраиваюсь, как в дверь стучат. Я откидываю голову на спинку кровати и стону, но мне некуда спрятаться.
        - Да?
        Думаю, опять папа. Вместо этого в дверь заглядывает тронутая сединой голова мамы, и я вдруг жалею, что не остался в своей машине и не уехал с Конором.
        - Привет.  - Она кажется нервной. Никогда не видел, чтобы мама нервничала.
        - Привет,  - отвечаю устало. Я и правда устал. Устал от всего этого - от того, что моей жизнью распоряжаются другие люди. От своей абсолютной неспособности чем-то им ответить. Как я и сказал Конору, мне надоело быть слабым. С этой мыслью я сажусь прямо и смотрю маме в глаза.  - Чего ты хочешь?
        Она морщится только на долю секунды, но я замечаю.
        - Ты не против, если я зайду?
        Я качаю головой.
        - Нет. Конечно.
        Она на цыпочках входит в комнату, берет стул от стола и пододвигает его ближе к кровати. Садится и прочищает горло.
        - Я сегодня рано пришла с работы…
        - Поздравляю.
        Она дарит мне натянутую улыбку.
        - Ладно. Я понимаю. Ты сердишься. Можно я продолжу? Я пришла сюда не за тем, чтобы спорить. Извини, я редко появлялась на этой неделе; мы готовимся к суду, и на работе полный дурдом.
        - Как и на любой другой неделе,  - бормочу я.
        - Зак,  - ее голос резкий, как пощечина, но мне все равно. Я продолжаю.
        - Да, мама. Ты знаешь, эта неделя ничем не отличается от любой другой. Тебя здесь не было? Тебя никогда здесь не бывает.
        Ее щеки вспыхивают, губы сжимаются в тонкую линию, и я знаю - я просто знаю,  - что она вот-вот обрушится на меня за грубость. Но после нескольких минут напряженного молчания мама кивает.
        - Ты прав. Ты имеешь полное право обижаться. Я знаю, этот год был нелегким для тебя и твоей сестры. Надеюсь, вы знаете, что я не собиралась брать это дело.
        С отвращением качаю головой. Как будто ей не все равно.
        Словно прочитав мои мысли, мама говорит:
        - Мне не все равно.
        Она смотрит на меня так, как раньше, когда я был маленьким, до того, как начала работать восемьдесят часов в неделю и я перестал ее видеть. До того, как отец превратился в призрак. Когда у меня были настоящие родители. Я прикусываю нижнюю губу, чтобы та не дрожала.
        - Помнишь, когда тебе было около десяти лет, я только начала работать в фирме и они дали мне ужасное дело?
        - Я помню, что в том сезоне ты пропустила все мои бейсбольные матчи.
        Она хмурится и кивает.
        - Да. Прости. Я знаю, что за эти годы пропустила еще больше. Ты помнишь подробности того дела?
        Я качаю головой.
        - Я защищала парня - он был ненамного старше, чем ты сейчас,  - которого обвиняли в том, чего он не делал. Редкий случай, когда ты адвокат.  - Она издает резкий смешок.  - У него было мало денег… Я работала на общественных началах. И его признали виновным. По сей день я помню его лицо, лицо его матери, когда беднягу забрали.
        - Это ужасно,  - говорю я. Это правда ужасно, но я не понимаю, к чему она клонит.
        - С тех пор я делаю все возможное, чтобы обеспечить справедливый суд для всех, независимо от того, виновны они или нет. Я всегда вижу проблески человечности в моих клиентах - проблески того, что я вижу в себе. В тебе.  - Ее глаза печальны.  - Ты всегда был идеалистом, перфекционистом. Это одна из многих черт, которыми я в тебе восхищаюсь. Я знаю, ты думаешь, мне не следовало брать это дело. Так было бы правильно, особенно учитывая, с какими преследованиями столкнулась наша семья из-за моего решения. Тем не менее одна из причин, по которой я стала адвокатом, и одна из причин, по которой я все еще им являюсь, заключается в том, что я искренне верю - все заслуживают справедливого суда. Никому не позволю сказать, что я не могу выполнять свою работу. И я знаю, что вы с Гвен достаточно сильные, достаточно смелые, чтобы справиться с тем, как ведут себя с вами эти люди. Может, вы думаете, что с моей стороны несправедливо ставить вас обоих в такое положение, но у меня тоже есть убеждения.
        Она на секунду останавливается.
        - Когда ты станешь старше, то, надеюсь, будешь помнить, что люди - это не просто набор их ошибок. Мир не делится на черное и белое; лучшее, что ты можешь для себя сделать,  - это видеть промежутки между этими полюсами и знать, что крайности никому не нужны. Твой отец начинает понимать это сейчас, но до того годами не мог. Ни применительно к себе, ни к кому-либо еще. Иногда ты так на него похож.
        Подбираюсь при упоминании отца.
        - Я на него не похож.
        Она кивает.
        - Понимаю. С ним было нелегко.
        - Мягко сказано,  - бормочу я.
        - Я знаю, что тебе пришлось решать проблемы, которые изначально не твои. Управляться по дому, отвозить сестру, все это. Я ценю твою помощь больше, чем ты думаешь, Зак. И твой папа тоже.  - Она вздыхает.  - Хотя он пытался. Я знаю, тебе кажется, что слишком мало, слишком поздно. Но ты заслуживаешь знать - он много лет страдал от депрессии.
        Моя челюсть сжимается. Я знал; конечно, я знал, но впервые мама говорит это вслух. Мне не нравится, что поднимается у меня внутри в ответ: смесь вины и гнева, беспокойства и страха. Я щурюсь, смотрю на свои руки на коленях и сильно моргаю.
        - Эй.  - Мама на мгновение берет меня за руку, и я удивленно поднимаю голову. Ее глаза полны тревоги.  - Об этом трудно говорить, не так ли?  - Пожимаю плечами. Она качает головой.  - Мы должны были больше общаться все эти годы. Я должна была. Попытаться все сбалансировать - карьеру и заработок, и вас, ребята, и вашего папу…  - Ее глаза затуманиваются. Это самое близкое к плачу, что я когда-либо у нее видел.  - Прости, если я не очень хорошо справилась. Если он не смог. Но ты должен понимать, депрессия - это зверь. Она все еще там, внутри, и теперь, когда твой отец наконец получает помощь и принимает правильные лекарства… Ты ведь наверняка заметил, что он старается больше участвовать в жизни семьи?
        Я неохотно киваю, вспомнив, сколько раз папа стучал в мою дверь за последний месяц и совал голову в мою комнату. Сколько раз я отсылал его прочь.
        Мама откидывается на спинку стула и замолкает, и в тишине я понимаю, что это наша с ней самая долгая беседа об отце.
        - Мэй терроризировала наш дом все это время,  - слова выскакивают, прежде чем я успеваю их остановить.
        Она поднимает брови.
        - Мэй? Твоя подруга, что приходила на ужин?
        Я киваю.
        Мама прочищает горло.
        - А. Она тебе это сказала?
        - Да,  - мой голос звучит грубо и хрипло.  - На том мемориальном собрании. Произнесла речь, а потом, когда я попытался ей помочь, похоже, решила расставить все точки над i или что-то в таком роде. Не знаю. Я с ней не разговаривал - я не собираюсь говорить с ней,  - буквально рычу последнее слово; получается злее, чем я хотел.
        Мама устало проводит рукой по волосам.
        - Слушай, Зак. Не буду говорить, что ты не должен сердиться. Она воспользовалась твоим доверием. Но имей в виду, эта девушка… она прошла через ад. Надеюсь, ты это помнишь. Надеюсь, ты это понимаешь. Я видела ролик, и похоже, Мэй во всем винит себя, хотя у нее нет для этого никаких оснований. Груз скорби может делать с человеком странные вещи.
        - Все равно,  - пожимаю плечами я.
        Мама поднимает бровь.
        - Все равно?  - Она снова наклоняется ко мне.  - Слушай, это я взяла дело. Она не пыталась причинить боль тебе - она пыталась причинить боль мне. Я не говорю, что Мэй вела себя правильно, но также не утверждаю, будто она не заслуживает прощения. По крайней мере, я готова ее простить. Тем не менее, надеюсь, ты будешь с ней осторожен. Ей еще предстоит долгий путь исцеления.
        - Я с ней не разговариваю,  - скрещиваю руки на груди.
        - Возможно, тебе не нужен мой совет, но я думаю, стоит попробовать. Готова поспорить, ей сейчас очень пригодился бы друг. Как и тебе,  - прибавляет мама после паузы.
        Я пожимаю плечами.
        Мы оба молчим. Я лежу на подушках, смотрю в потолок, на созвездия над моей кроватью. Папа наклеил их много лет назад. По ночам, когда я засыпал, они дарили мне утешение - мягкий свет, знакомые узоры.
        Мама нарушает тишину.
        - Мне жаль, что я не была лучшей матерью.
        - Мама…  - Как обычно, мой первый инстинкт - защищать.
        Она поднимает руку, чтобы остановить меня.
        - Тебе не нужно ничего говорить. Я знаю, что не была идеальной мамой. Надеюсь, ты сможешь меня понять, когда станешь старше,  - иногда проблемы тянут тебя в разные стороны. Тем более если ты женщина и мать… найти баланс нелегко.  - Она качает головой.  - Я постараюсь быть лучше, вести себя лучше, чаще присутствовать в вашей с Гвен жизни. Что касается твоего отца… может, дашь ему послабление? Посмотрите вместе какую-нибудь игру. У него выдались тяжелые несколько лет. И он отчаянно хочет быть твоим другом.
        Я сдерживаю свой первоначальный ответ, желание съязвить обо всем, что она только что сказала, и вместо этого киваю. Не знаю, действительно ли между нами что-то изменилось, но это самый длинный наш разговор за последние годы, и вопреки упрямству я должен признать, что мама старается.
        Когда Конор заезжает за мной через час, я готов пойти на концерт.
        Глава 53
        Мэй
        Так странно. С той ночи мы с мамой разговариваем. На самом деле так, как никогда раньше.
        На следующее утро после того, как мы проснулись в постели Джордана, между нами что-то изменилось, и она словно увидела меня впервые за многие годы. Сказала, что провела большую часть прошлого года в своем офисе, пытаясь спрятаться от мира, потому что чувствовала себя такой виноватой. Мама видела, как все ожидания, которые они с отцом возлагали на Джордана, начали вбивать клин между ним и мной, и чувствовала ответственность за то, что мы так рассорились. Она жалела, что бесконечно подпихивала Джордана, думая только о его будущем и потенциале, но забывала, кто он как личность. Думаю, отец не пришел к такому же выводу, потому что, очевидно, он съезжает. Официально. Не могу сказать, что удивилась.
        А потом мама сказала мне, что пришло время попытаться жить дальше, как раньше уже сказала Люси. Я пообещала ей подумать, если только она тоже задумается.
        Мы ужинаем вместе, чего не случалось целую вечность, когда Люси пишет: «Приходи на мой концерт сегодня вечером».
        Мама смотрит на гудящий телефон и поднимает брови.
        - Прости.  - Хочу его выключить, но она качает головой.
        - Все нормально.  - Мама улыбается.  - Кто это был?
        - Люси. Кто же еще? Похоже, у ее группы сегодня вечером выступление.
        - Ты идешь?
        Таращу глаза и мотаю головой так сильно, что удивительно, как та не слетает с шеи.
        - Нет!
        - Почему?
        - Мам. Ты знаешь почему.  - Видео с моей речью лежит в интернете и все набирает просмотры, хотя цифры, слава богу, начали замедляться. На днях мама, наконец, его посмотрела. Сказала, ей плевать, кто и что говорит, я не виновата.
        Тем не менее Роуз-Брэйди заявила, что совет не примет окончательного решения о моем статусе в школе, пока все не станет намного, намного спокойнее. Она, видимо, борется за меня опять, и это больше, чем я заслуживаю.
        Я никак не могу выйти на публику прямо сейчас.
        «Нет»,  - отвечаю я Люси.
        Тут же приходит ответ.
        Да.
        Нет.
        Мэй, вытаскивай зад из кровати.
        Люси, оставь меня в покое.
        Никогда.
        Поднимаю глаза и вижу, что мама улыбается. Потому что я улыбаюсь. Я неделю не улыбалась.
        - Иди.  - Она берет меня за руку.  - Все будет хорошо.
        - Что?
        - Все - все мы. С нами все будет в порядке. Обещаю.
        Приходит новое сообщение от Люси: «Там будет Зак».
        Сглатываю, смотрю на маму.
        - Там будет Зак.
        - Иди,  - улыбается она.
        Опускаю голову к телефону, секунду мешкаю, но отвечаю: «Ладно. Пойду».
        Мгновенно: «УРА!!! Заберу тебя в восемь».
        - Мне переодеться надо!  - Вскакиваю со стула резвее, чем за все предыдущие недели, но замираю. Не могу оставить маму тут одну, когда мы только начали снова общаться.
        Она видит мои сомнения.
        - Все хорошо. Правда. Иди.
        Сглатываю и киваю.
        - Мне не хватает Джордана, мам.
        Ее глаза полны слез.
        - Ах, милая. Я тоже по нему скучаю. Каждую секунду каждого дня.

* * *
        Люси забирает меня, и лишь несколько минут спустя я понимаю, что на заднем сиденье нет барабанной установки.
        - Люси, где твои вещи?
        - А?  - Она оглядывается назад и секунду, клянусь, не понимает, о чем я говорю.  - А, да. Мои барабаны. Их Конор подвезет. Мне нужно было кое-что починить, но я не успевала, поэтому он помог.
        Я странно на нее смотрю.
        - Ладно…
        Подруга ерзает и темнит с тех пор, как я села в машину. На некоторое время мы замолкаем.
        На обожженном пейзаже Лос-Анджелеса, на фоне бежевой травы ярко выделяется зелень пальм. Я думаю о Джордане, моей маме и Заке и о том, что бы такое ему сказать, чтоб он понял.
        Сворачиваем по направлению к холмам каньона Топанга, и я смотрю на Люси.
        - Куда мы едем?
        - Почти на месте.  - Ее уклончивые ответы начинают меня пугать. За пределами машины темная ночь. Никаких уличных фонарей. Мы едем по едва проторенной дороге бог знает где.
        - Люси, куда ты меня везешь? Я серьезно. Мне сейчас не до сюрпризов.  - Я напрягаюсь, не могу поверить, что поддалась на уговоры покинуть дом. Это была ошибка, как и почти все, что я делаю. Когда же усвою урок?
        Люси оглядывается и видит мое окаменевшее лицо. Наконец решает сжалиться.
        - Я же сказала. У меня концерт.
        - Неизвестно где?  - Не могу поверить, что она так со мной поступит, причем сейчас.
        Люси качает головой.
        - Успокойся. Просто доверься мне, хорошо?
        Мы сворачиваем на крутой подъездной путь, и когда добираемся до вершины, Люси удается втиснуть свою колымагу на одно из оставшихся мест. Здесь куча машин, по крайней мере штук пятнадцать или около того, хаотично припаркованных на гравии возле сараеподобного сооружения. Оно похоже на дом хоббита.
        - Это здесь вы играете?  - Я скептически поднимаю брови.
        Люси кусает губу и отводит глаза.
        - Мэй, ты только не психуй, хорошо?
        У меня падает сердце.
        - Что?  - слово выходит плоским. Коротким. Испуганным.
        Подруга щурится, избегая моего взгляда, и говорит:
        - Слушай. Вот в чем дело. Это дом дяди Энн. Он одолжил ей его на ночь. Я не лгала - группа сыграет, но это тоже своего рода… неофициальное собрание. Раз уж в школе все пошло не совсем так, как планировалось.
        Мое лицо горит.
        - Дяди Энн?.. Люси. Какого хрена? Зачем ты привезла меня сюда?  - мой голос начинает повышаться.
        Она вздыхает, и ей хватает наглости закатить глаза. Мне хочется ее ударить.
        - Ну же. Ты же можешь просто войти? Пожалуйста? Ради меня?
        Мой живот сжимается. Я не столько расстроена, что она солгала мне, сколько напугана перспективой столкнуться с группой людей, которые меня ненавидят. Если бы кто-то сегодня утром попросил меня придумать, что я хотела бы сделать меньше всего, этот пункт стоял бы в самом верху списка. Люси следовало знать, что не надо так поступать.
        Я качаю головой.
        - Я не могу пойти туда. Никто не хочет меня видеть. Они, вероятно, мечтают меня разорвать. Поедем домой. Или забирай вещи и выходи из машины, я сама поведу. В любом случае я не пойду туда. Это я точно знаю. Я туда не пойду.
        Она протягивает руку, хватает мою ладонь с колен и прижимает к своему сердцу.
        - Правда, они хотят тебя видеть. Ты можешь просто довериться мне? Я бы никогда не поставила тебя в неприятную ситуацию. Думаю, ты и сама знаешь.
        Слезы собираются в уголках моих глаз. Я пытаюсь сморгнуть их, но несколько штук убегают и скатываются по щеке. Предатели.
        Ловлю их языком.
        Молчу примерно вечность. Думаю. Гляжу на сарай. Пытаюсь решить, смогу ли я это сделать.
        Хватит ли мне смелости.
        Наконец я киваю. Потому что это Люси. Потому что Зак где-то там. Потому что я знаю: Джордан хотел бы, чтобы я попробовала.
        Давно пора начать.
        Расстегиваю ремень безопасности и выбираюсь из машины. Когда мы заходим в дом, стараюсь держать голову опущенной. Внутри помещение похоже на гигантскую юрту. Мебель отодвинута к стенам, и группа моих одноклассников стоит посреди комнаты. На другом конце зала вижу Конора и пару других парней из группы, они настраивают свои инструменты.
        Первый человек, с кем мы сталкиваемся,  - это Энн. Разумеется.
        Она у дверей, разговаривает с девушкой, которую я узнаю по школе.
        - Привет.  - Энн кивает Люси, затем поворачивается ко мне.  - Мэй. Рада тебя видеть.  - Она говорит искренне.
        Я прикусываю свои пережеванные щеки и глубоко вздыхаю, прежде чем ответить.
        - Ага. И я тебя.
        - Я рада, что ты пришла. Думаю, вместе исцеляться легче.  - Она делает паузу.  - Слушай. Я знаю, ты считаешь меня самым назойливым человеком на планете, но я должна тебе кое-что сказать. Никто не винит тебя, Мэй.
        - Хорошо,  - отвечаю я. Это самый приятный наш разговор, но я ей не верю.
        Рот Энн дрожит.
        - После твоего выступления наша группа собралась на встречу. Знаю, ты никогда не хотела присоединяться, но… Мэй, тебе стоило бы услышать эти истории. Чувство вины - это нормально. Мы все его несем.  - Слеза бежит по ее щеке. Энн моргает и сглатывает. Когда она снова говорит, ее голос слабый.  - Тебе нужно это услышать. Мне нелегко сказать… вспомнить. За неделю до стрельбы я заявила сестре, мол, вот бы ты никогда не родилась. Так и не извинилась. А потом ее не стало. Не ты единственная творила глупости. Никто тебя не винит.
        Я опускаю голову. Ковер старый и потертый. Я снова смотрю Энн в глаза и киваю.
        - Спасибо,  - мой голос дрожит. Знаю, признание дается ей нелегко, оно ранит и разбивает сердце, и я ценю его больше, чем она может себе представить. Я кладу ей на руку ладонь. Она накрывает ее своею.
        - Я не знаю, в курсе ли ты, но за последние пару лет мы с Джорданом неплохо сдружились. Вместе делали лабораторные, и он был до чертиков смешным.  - Энн тихо смеется.  - Я действительно скучаю по нему. По всем ним.
        Еще одна деталь о Джордане, которую я не знала. Сколько же было в моем брате того, чего я не замечала, потому что хотела видеть строго один образ?
        Сколько я пропустила, обижаясь на него? В те вечера, когда думала, будто он таскается за мной на вечеринки, потому что хочет меня подоставать. Когда я оглядываюсь на это сейчас, то многое вижу иначе. Я помню, как он следил за тем, чтобы я не пила слишком много, как прятал от меня стаканчики с водкой, хотя я так на него злилась. Как они с Люси забирали нас с Хим с вечеринок и отвозили домой, а потом Джордан помогал мне пробраться через входную дверь, чтобы наши родители не услышали. Он делал это, потому что заботился обо мне. Потому что знал, что я теряю себя. Потому что любил меня.
        Мое горло сжимается, и я с трудом сглатываю слезы.
        Люси, что болтала с подругой Энн, поворачивается к нам.
        - Извините, что прерываю, ребята, но я должна помочь настроить оборудование.  - Она смотрит на меня.  - Ты идешь?
        Я киваю.
        Мы с Энн обмениваемся дрожащими улыбками, а затем Люси ведет меня к импровизированной сцене.
        Пока мы проталкиваемся сквозь толпу, я ловлю взгляд Брайана, друга Джордана. Он идет по другой стороне комнаты. Мое сердце замирает в груди, как всегда, но впервые я смотрю на него. Его глаза на секунду расширяются, как будто от удивления, что я не убегаю, но затем становятся грустными. Он улыбается и поднимает руку в знак приветствия, и у меня в голове вспыхивает мысль: Брайан такой же неприкаянный, как я. Джордан ушел. Маркус ушел. Он единственный из их трио, кто выжил. Я улыбаюсь в ответ, машу, одними губами говорю «прости». Он кивает, но прежде чем я успеваю сказать больше, меня загораживает группа людей, что подтягиваются поближе к сцене.
        Люси оставляет меня и идет туда, помочь ребятам.
        Брожу вдоль стены по левой стороне комнаты. Прячусь, но также наблюдаю, вместо того чтобы просто тонуть в собственных мыслях. Приходит Хим с парой девушек, с которыми я дружила в Картере. У меня перехватывает дыхание. Фотографии, что Люси принесла в тот вечер, вызвали в памяти давно забытые образы и напомнили мне, как я скучала по Хим - нас связывало больше, чем пьяные ночи и похмелье. Теперь она мой самый старый друг в мире, и где-то по пути я забыла, как мы веселились вместе, прежде чем алкоголь похитил нашу дружбу и превратил ее во что-то совершенно другое. Она замечает меня и машет. Я машу в ответ, но остаюсь на месте. Я знаю, что нам обеим нужно поговорить - по-настоящему поговорить,  - но место неподходящее.
        Я замечаю, что на сцене Люси и Конор то и дело задевают друг друга плечами. Сначала принимаю это за случайность, но потом вижу, как он смотрит на нее, когда она стоит спиной, и понимаю: Конор влюбился. Бедный парень.
        Энн руководит людским потоком, что льется через дверь. Семь фотографий со школьного мемориала висят на стене. Я вижу лицо Джордана и впервые, глядя на него, не хочу кричать.
        Когда я возвращаюсь к группе, Зак стоит по ту сторону сцены. Он смотрит на меня так, будто увидел призрака.
        Хочу помахать, пойти туда и сказать что-нибудь - что угодно,  - но тут Конор хватает микрофон.
        - Спасибо всем, что пришли сегодня вечером. Это так много и для многих значит. Я думаю, Энн хочет сказать пару слов?
        Энн подходит и что-то шепчет на ухо Конору. Он кивает, и она отступает со сцены. Конор снова подносит микрофон.
        - Ладно. Никаких речей на сегодня. Она просто просит вас, ребята, не забыть встретиться после концерта. Круто. Спасибо.
        Он поворачивается к группе, та уже держит инструменты наготове, и кивает.
        Как только звучит первая нота, Люси ловит мой взгляд. Я сразу узнаю песню: «Подожди», группы «M83». Любимая композиция Джордана перед смертью. Он повторял ее в своей комнате снова и снова, пока, клянусь, она не стала мне сниться.
        Я начинаю плакать.
        Люси полностью погружается в музыку, пока играет, и в лунном свете она такая красивая. Такая… Люси.
        Впервые за год я думаю, что, возможно, однажды смогу подняться туда и снова спеть с ней. Люси и моя мама правы - пора. Пришло время снова начать жить - время сделать что-то в память о Джордане.
        Он всегда защищал меня, всегда был рядом со мной, даже когда я отталкивала его, и теперь моя очередь защищать его память, делать что-то, чтобы почтить его по-настоящему.
        После того как группа заканчивает играть, все уходят на задний двор. Я пытаюсь найти Зака, но нигде его не вижу.
        Выхожу вслед за потоком людей и оказываюсь лицом к лицу с Майлзом. Он видит меня и останавливается, нервничает, как будто не знает, чего ожидать, как будто я - живая граната. Не могу его винить.
        - Привет,  - первой начинаю я.
        Он кивает мне, все так же молчит, глубоко сунув руки в карманы и уставившись в землю, чтобы избежать моего взгляда.
        Я судорожно вздыхаю.
        - Прости.
        Он удивленно поднимает голову.
        Боже, какай отстой быть человеком. Выражать какие-то чувства, кроме гнева, что так долго пожирал меня изнутри. Снова заставляю себя говорить.
        - Я ужасно с тобой обходилась.  - Я качаю головой.  - Так нечестно. Это была не твоя вина.  - Я глубоко вздыхаю. Произношу слова, которые так долго твердила мне куча людей. Слова, которые я наконец начинаю воспринимать как правду.  - Никто не виноват, кроме него.
        Майлз молчит. Болтовня наших одноклассников обволакивает нас, и на мгновение кажется, что мы стоим отдельно от всех, как будто вернулись в начало, прежде чем горе съело нас и превратило в монстров. Мы не те люди, которыми были раньше, никто здесь не прежний. Мы никогда не станем ими снова, но я думаю, может быть, есть надежда, что некоторые из нас станут лучше.
        Наконец Майлз говорит:
        - Спасибо.  - Похоже, хочет сказать больше, но кто-то зовет его через весь двор, и момент упущен. Прежде чем уйти, Майлз смотрит на меня.  - Ты в порядке?
        Я кусаю губу. Киваю. И впервые за долгое время, кажется, не лгу.
        Майлз оставляет меня там, снова одну. Я выхожу дальше во двор и вижу, что по огромному наклонному газону дяди Энн разбросаны сотни белых шаров.
        Сама Энн вдалеке руководит моими одноклассниками из Картера, отдавая приказы, словно в старые добрые времена. Я улыбаюсь.
        Все несут баллоны с гелием, помогая людям надувать воздушные шары. Теперь те выглядят как голуби. Энн объясняет, что как только «голуби» достигнут определенной высоты, то распадутся и безопасно растворятся в атмосфере.
        Я откидываюсь назад, смотрю, как первые шары всплывают в воздух, красивые и странные.
        - Привет, Мэй.  - Зак стоит рядом и держит два воздушных шара. Ему явно неловко.
        Все, что я собиралась ему сказать, вылетает из моей головы, когда я смотрю на него.
        - Мне очень жаль,  - мой голос срывается. У меня в горле комок размером с мир. Я смотрю Заку в глаза, пытаясь безмолвно передать все, что чувствую, все, что испытала, все, чем я была, есть и буду. Хочу, чтобы он понял: я бы никогда так себя не повела, если бы знала его. Я больше не злюсь.
        - Я знаю.  - Его лицо смягчается.  - Мне тоже. Думаю, теперь я понимаю. Наконец-то. Маме пришлось меня подтолкнуть…
        Я широко открываю глаза от удивления.
        Он пожимает плечами.
        - Да уж. Я тоже этого не ожидал.
        Луна выходит из-за облака, яркая и смелая, озаряя всех улетающих голубей. Когда они поднимаются, становится все труднее отличить их от настоящих - подумать, что они не что иное, как резина и воздух.
        - Может, сделаем это вместе?  - Зак протягивает один из своих воздушных шаров. Я забираю у него «голубя», и мое зрение расплывается от слез.
        В прошлый раз мы с этими ребятами собирались вне школы на совсем другой вечеринке, при совсем других обстоятельствах. Я никогда не перестану сожалеть о той ночи и том, что тогда сказала. Никогда не перестану сожалеть о том, чем у нас с Джорданом все закончилось, но во мне начинает расти крошечная надежда, что, может быть, Люси права и брат знал, как сильно я его люблю, всегда знал.
        Я просто хотела бы попрощаться.
        Мы с Заком отпускаем наших «голубей» в ласковый теплый ветер. Я молча повторяю семь имен, которые никогда не забуду: Мэдисон Ли. Маркус Нейлсон. Мистер Оппенгеймер. Джульетта Николс. Бритта Оливер. Майкл Грейвс. Джордан Макгинти.
        Зак берет меня за руку; мы стоим и смотрим, как «голуби» улетают в ночное небо.
        От автора
        Я начала писать эту книгу за год до ПАРКЛЕНДА (Алисса Альхадефф, Скотт Бейгель, Мартин Дуке, Николас Дворе, Аарон Фейс, Хайме Гуттенберг, Крис Хиксон, Люк Хойер, Кара Лафран, Джина Монтальто, Хоакин Оливер, Алина Петти, Медоу Поллак, Хеле Рамсей, Алекс Шахтер, Кармен Шентруп, Питер Ван) и САНТА-ФЕ (Джаред Конард Блэк, Шана Фишер, Кристиан Райли Гарсия, Аарон Кайл Маклеод, Гленда Энн Перкинс, Анжелика Рамирес, Сабика Шейх, Кристофер Стоун, Синтия Тисдейл, Кимберли Воган). Восемнадцать лет спустя после «КОЛУМБАЙНА» (Кэсси Берналл, Стивен Курнов, Кори ДеПутер, Келли Флеминг, Мэтью Кехтер, Дэниел Маузер, Дэниел Рорбо, Дэйв Сандерс, Рэйчел Скотт, Исаия Шоулс, Джон Томлин, Лорен Таунсенд, Кайл Веласкес). Спустя пять лет после «СЭНДИ-ХУК» (Шарлотта Бэкон, Даниэль Барден, Рэйчел Д’Авино, Оливия Энгель, Джозефина Гэй, Дон Хохспрунг, Дилан Хокли, Мадлен Хсу, Кэтрин Хаббард, Чейз Ковальски, Нэнси Ланца, Джесси Льюис, Ана Маркес-Грин, Джеймс Маттиоли, Грейс Макдоннелл, Энн Мари Мерфи, Эмили Паркер, Джек Пинто, Ноа Познер, Кэролайн Превиди, Джессика Рекос, Авиэль Ричман, Лорен Руссо, Мэри Шерлах, Виктория Ли
Сото, Бенджамин Уилер, Эллисон Уайетт). Я могла бы продолжать и продолжать, перелистывать страницы за страницами, перечисляя все школы, где проходили массовые расстрелы. Назвать поименно всех жертв. В целом на момент написания этой книги 9 мая 2019 года, почти 250 человек погибли в школьных перестрелках со времен «Колумбайна». Согласно недавней статье в газете «Вашингтон пост», 228 000 учеников, так или иначе, подвергались угрозе огнестрельного оружия. С начала XXI века насилие в школе возросло на девятнадцать процентов. Школы теперь повсеместно оснащаются металлоискателями и охраной и практикуют занятия на стрельбище. Как говорит Макгинти в этой книге: «Теперь это одно и то же, пугающие места и повседневные». Такова наша реальность.
        Я написала эту книгу для всех вас, кто ежедневно сталкивается с этой реальностью. Написала ее для людей, которые пережили трагедии, упомянутые выше, и многие другие, которых нет в списке. Оставшимся. Счастливчикам, которых преследует то, с чем они столкнулись и с чем им еще предстоит столкнуться. Людям, у которых вырвали их жизнь, перемололи, использовали в качестве расходного материала для СМИ, а затем забыли, когда мир пошел дальше.
        Личные воспоминания этих людей выплеснули на первые полосы газет, их обсуждали на круглосуточных новостных каналах, а затем бросили собирать кусочки своей жизни, точно так же, как Мэй, Люси и других в моей книге,  - бросили, и им приходится снова пытаться стать нормальными после того, как пыль осела, если нормальный - уместное слово в данном контексте.
        Мир должен помнить выживших и их семьи. Последствия этих расстрелов могут откликаться годами.
        Итак, всем детям, которые не могут двигаться дальше, потому что ваша боль все еще с вами и всегда будет,  - я вижу вас. Вы не одиноки.
        Кстати о психическом здоровье: стрелка в моей книге специально многие называют психом. Важно помнить, что большинство людей с психическими заболеваниями не являются агрессивными. После массовых расстрелов политическая риторика часто делает акцент на ментальном здоровье преступников, опасным образом упрощая сложную проблему. Роль, которую законы об оружии в США играют в этих инцидентах, нельзя сбрасывать со счетов или игнорировать. Я также слукавила бы, если бы не заметила, что наша страна отчаянно нуждается в более качественных и доступных услугах по охране психического здоровья детей.
        Я написала «Счастливчиков» для тех, кто пережил ужасные события, подобные этим, и для тех, кто боится, что его когда-нибудь постигнет похожая судьба. Для тех, кто прошел через мучительные, душераздирающие времена и сумел пробиться на другую сторону. История Мэй - это история боли, страха и утраты, но также история надежды.
        Без надежды мы никто.

    Лиз Лоусон
        Благодарности
        Сижу здесь и смотрю на пустую страницу уже часов двенадцать, пытаясь придумать несколько интересных слов о моем Процессе и не забыть никого, кого должна поблагодарить. (Ладно, может, про двенадцать часов - это преувеличение, но ненамного.) Я наконец решила, что должна начать писать - потому что, как и в случае с книгой, если не начнешь, то никогда и не закончишь. МУДРЫЕ СЛОВА, РЕБЯТА.
        Прежде всего, я действительно одна из счастливчиков. Я удостоена чести, благословения и радости, что все названные ниже люди вошли в мою жизнь и что мне посчастливилось удержать их… и, боже, я не уверена, что «посчастливилось» достаточно сильное слово.
        Эта книга не была бы книгой без… большого количества людей. Нужна целая деревня - НЕТ! Чтобы создать книгу, нужен город, страна, мир. Так много частей должны собраться вместе!
        Для начала - моя фантастическая, веселая, блестящая редактор, Криста Марино, которая сразу влюбилась в Зака и Мэй. Мне так повезло, что мой первый писательский опыт случился с тобой. Ты веселая и мудрая, и я бесконечно рада нашему знакомству.
        Спасибо, что говорили со мной обо всем и заставляли меня смеяться, даже когда это было трудно. Беверли Горовиц, Барбаре Маркус, Джудит Хаут, Элисон Импи, Монике Джин, Фелисии Фрейзер, Элизабет Уорд и остальной фантастической команде Delacorte Press и Penguin Random House: спасибо всем за огромную работу, которую вы проделали над моей книгой. За то, что пригласили меня в офис и оказали мне такой теплый прием. Это больше, чем я могу выразить словами.
        Кроме того, моему бесстрашному агенту, Андреа Моррисон, спасибо, что поверили в меня, мою книгу, мои письма. Спасибо, что всегда находили слова поддержки в ответ на мои слегка… панические письма. Спасибо, что приняли и оценили мой мыслительный процесс и тот факт, что я не люблю выводить статус-кво без серьезного разговора. Я бесконечно ценю вашу поддержку, редакторские навыки, отзывчивость и всестороннюю дерзость. Мне очень, очень, очень, очень, очень повезло, что вы оказались на моей стороне. Спасибо также команде из Writers House, особенно Эми Берковер, Эрике Макграт, Эрин Паттерсон и Кэролин Келли, которые сделали потрясающие и крайне ценные примечания к этой книге.
        Штатному сотруднику Writers House, выдающемуся редактору Женевьеве Ганз-Хос: без вас эта книга НЕ была бы книгой.
        Вернее, была, но так и осталась бы на моем компьютере, на двадцать тысяч слов короче, и без всего того, что в ней есть сейчас. Не говоря уже о том, что я могла бы вообще не написать эту книгу, если бы вы не вытащили меня из депрессии и не попросили прислать предыдущую рукопись. И пусть это в конечном итоге закончилось отказом, ваш прекрасный, душевный, чрезвычайно ободряющий ответ на мое письмо дал мне достаточно надежды, чтобы продолжать попытки. Спасибо. Правда.
        Искренне благодарю всех авторов, которые оценили мою книгу, за ваше время, за ваши подсказки и за чтение! Выражаю особую благодарность Эрин Хан, Карен Макманус, Кэтлин Глазго, Лори Элизабет Флинн, Келли Кун, Кортни Саммерс и Бригид Кеммерер за советы, рекомендации и помощь по синопсису.
        Спасибо всем первым читателям этой книги на ее различных стадиях:
        моему мужу, который читает все, что я пишу, и ловит меня, когда я, вся в своих мыслях, вхожу в его кабинет и падаю на диван со стоном, что понятия не имею, куда развивается/развивался сюжет. Моим родителям, которых я почти силком заставляла читать книгу, когда та насчитывала примерно десять страниц, потом еще десять, а затем еще сто (ну вы поняли). Моим тетям, Барбаре и Кэти, которые были достаточно любезны, чтобы прочитать черновик. Моей сестре, что читает все мои вещи, потому что я ее заставляю (шучу… вроде бы). Моей кузине Саре, которая также вынуждена читать все мои вещи. И всем моим друзьям, что читали роман до правок: Джанет Геддис, Лесли Грамман, Джесс Лортон, Галлоуэй Олбрайт, Харпер Гленн, Дженнифер Соммерсби, Джефф Бишоп, Тайна Герреро, Дженн Моффетт, Алехия Доу, Шеннон Такаока, Джун Хур, Ева Гибсон и Сюзанна Парк.
        Всем моим друзьям, которые мне как семья,  - я люблю вас. И, в частности, спасибо Энн Мари Макгинти за то, что позволила мне украсть свою фамилию для моей книги. Мэй это ценит.
        Джоанне Ковит, Ронде Штейнберг и Грэму Локетту за то, что терпели все мои вопросы, связанные со школьной политикой (и Грэму - спасибо, что помогли мне выбрать правильный сленг образца 2020 года).
        Моему терапевту. Без вас не было бы книги. Без вас, я не думаю, что вообще что-то было бы. (Терапия действительно важна, ребята! Берегите свое душевное здоровье!)
        Я знаю, что уже поблагодарила некоторых из следующих людей выше, но их нужно еще раз упомянуть, отдельно от их роли ранних читателей.
        Мои родители - о боже. Я продолжаю твердить себе, что это не превратится в сопливые благодарности, а потом перехожу к этой части, и похоже… хлюпаю носом. Я слышала так много историй о том, как родные не поддерживают начинающих писателей, и поэтому знаю, как мне повезло, что я родилась у вас двоих. Вы всегда поощряли меня - с первых дней и до сих пор - следовать за моими мечтами. Спасибо, что всегда отвечаете на мои звонки (даже если это седьмой звонок за сутки). Спасибо за то, что научили задавать вопросы и мыслить рационально. Я могла бы написать вам благодарственную записку, но не думаю, что мне это позволено, поэтому просто скажу, что люблю вас очень-очень сильно.
        Моим близким и родственникам: Джоэлу и Кейт Лоусон. Тори и Нику Грегориос, Шеннон и Джею Си Кэмерон, Кристен и Леви Солмос, а также Джоэлу и Джоан Ковит - я счастливая женщина, потому что вы все есть в моей жизни.
        Бренда дель Сид: ты великолепна. Нам так повезло, что ты пришла в нашу жизнь! Спасибо, что подарила мне душевное спокойствие, и я смогла сосредоточиться на работе, а не беспокоиться о моем ребенке. Мы тебя любим.
        И последнее, но не менее важное: моим мальчикам Ковит. Риду и Джексону. Вы мое сердце.
        Рид: спасибо, что всегда верил в меня. Ты дал мне время, пространство, любовь и надежду, чтобы я писала и продолжала писать. Ты говорил со мной в тяжелые времена и всегда был рядом. Ты самый добрый человек, которого я знаю.
        Джексон: я надеюсь, что когда-нибудь ты возьмешь эту книгу в руки и скажешь: «Это то, что сделала моя мама, когда я был маленьким». Я так сильно тебя люблю.
        Об авторе
        Лиз Лоусон занимается медиабрендингом и работает в индустрии развлечений. Она живет в Лос-Анджелесе вместе с семьей. «Счастливчики»  - ее дебютный роман.
        lizlawsonauthor.com
        @lzlwsn
        notes
        Примечания
        1
        «Семейка Брейди» (анг. «The Brady Bunch»)  - американский комедийный сериал о многодетном овдовевшем отце, который женился на вдове с тремя детьми.
        2
        Джон Бонэм (англ. John Bonham)  - британский барабанщик-виртуоз, участник группы Led Zeppelin, за время игры в которой стал одним из величайших и влиятельнейших ударников в рок-музыке.
        3
        «Сумеречная зона» (англ. The Twilight Zone)  - американский телевизионный сериал, каждый эпизод которого является смесью фэнтези, научной фантастики, драмы или ужаса.
        4
        Тупак Шакур (англ. Tupac Shakur)  - американский хип-хоп-исполнитель, продюсер и актер, убитый в 1996 году. Убийство до сих пор не раскрыто.
        5
        Джек Уайт (англ. Jack White)  - американский рок-музыкант, певец, гитарист, автор песен. Наибольшую известность получил как участник группы The White Stripes.
        6
        «Брод Сити» (англ. «Broad City»)  - американский телевизионный ситком о двух молодых девушках, живущих и строящих карьеру в Нью-Йорке.
        7
        Книга «Голый завтрак» (англ. «Naked Lunch», 1959 г.) была запрещена в США и ряде европейских стран из-за обилия в ней нецензурной лексики, жестоких и откровенных сцен.
        8
        «Закон и порядок» (англ. «Law & Order»)  - американский криминальный сериал, который выходил на телевидении в течение двадцати лет.
        9
        «Ривердейл» (англ. «Riverdale»)  - американский телевизионный подростковый сериал с детективным сюжетом.
        10
        Старшая школа «Колумбайн» (англ. Columbine High School)  - место, где в 1999 году произошло массовое убийство, совершенное двумя учениками старших классов.
        11
        «Оранжевый - хит сезона» (англ. «Orange is the new black»)  - американский сериал, действие которого разворачивается в женской тюрьме.