Fatal amour. Искупление и покаяние Юлия Сергеевна Леонова
        Как часто слышим мы порой, что ненависть с любовью идут рука об руку. От любви до ненависти — один шаг, говорят. А если наоборот, но только не шаг, а почти вечность, длинный путь, через непонимание, обиды, боль предательства. Через раскаяние, через искупление грехов.
        Юлия Леонова
        Fatal amour. Искупление и покаяние
        Глава 1
        Смоленская губерния 1832 год
        Господа, вы бывали когда-нибудь на Смоленщине? Удивительная земля, надо сказать! В лихие годы войны прошёлся по ней сапог французского солдата, оставляя за собой разорённые поместья да выженные деревни. Но минуло два десятка лет, и об ужасных днях нашествия Bonaparte уже почти ничто не напоминало. Отстроились заново усадьбы, поля радовали глаз золотом созревающих хлебов, а о былом подрастающее поколение узнавало лишь от очевидцев тех кажущихся невообразимо далёкими дней.
        Вот и Марья Филипповна Ракитина, барышня семнадцати лет, о об ужасах войны знала со слов маменьки да папеньки. И если отец в первых же рядах вступил в дворянское ополчение и с боями прошёл за отступающим французом до самого Парижа, то матери пришлось бежать из разграбленной пылающей усадьбы в поместье своего брата с трёхлетним сыном на руках. Ох, и страху же натерпелась тогда Елена Андреевна! Вспоминая, она и по сей день не могла удержать слёз. Марья и представить себе не могла подобного. Как-то она спросила брата, помнит ли он о тех временах, но Серж отвечал, что был слишком мал, чтобы запомнить.
        Благодаря то ли горячим молитвам супруги, то ли счастливому стечению обстоятельств, Филипп Львович Ракитин к исходу 1814 года вернулся в родные места, овеянный славой победителя Bonaparte и без единой царапины.
        Оба его поместья: и Ракитино, и Полесье, лежали в руинах, но утешением стало то, что целы и невредимы остались и жена, и сын. Потому по сокрушавшись немного об утерянном, Ракитин рьяно взялся за восстановление разрушенного хозяйства, и к тому времени, когда маленькой Маше, исполнилось три года, семейство Ракитиных перебралось от хлебосольных родственников в заново отстроенный особняк в Полесье, где и проживало по сей день.
        Нынче в жизни Марьи Филипповны наступил особый день: ей исполнялось семнадцать лет, и в честь дня ангела любимой дочери Филипп Львович устраивал грандиозный бал, пригласив всех соседей.
        Проснувшись против обыкновения довольно рано, Марья обнаружила на туалетном столике красивую коробочку, обтянутую бархатом, где на белой атласной подкладке покоились изящные жемчужные серьги и такой же кулон на тонкой золотой цепочке. Девушка восторженно ахнула и, приложив серёжку к маленькому аккуратному ушку, залюбовалась собственным отражением.
        Хотя Марья в силу довольно юного возраста ещё не вполне осознавала силу собственных чар, однако ей весьма часто доводилось слышать, как местные кумушки, говоря о ней, утверждали, что немало будет разбитых сердец на её счету. Впрочем, сии замечания лишь укрепляли её во мнении о собственной исключительности и позволяли свысока взирать на прочих девиц в уезде.
        А посмотреть и в самом деле было на что. Густые русые локоны, выгоравшие по лету до золотистых прядей, обрамляли безупречно красивое лицо, на котором сияли серо-голубые глаза, опушённые длинными тёмными ресницами. И даже очаровательная россыпь веснушек на аккуратном чуть вздёрнутом носике ничуть не портила прекрасный облик юной прелестницы.
        Вволю налюбовавшись собой, Марья выглянула в будуар и, без особых церемоний растолкав сладко посапывающую на узком диванчике горничную, велела подать утреннее платье.
        Она едва сдерживала нетерпение, нервно сплетая тонкие пальцы, пока Настасья раскручивала папильотки и укладывала туго завитые локоны в причёску. Ах, как ей хотелось сбежать вниз, заглянуть в кабинет отца и поблагодарить папеньку за чудесный подарок. О, как любила она эти утренние часы, когда отец обыкновенно занимался своими делами, но всегда находил время, дабы сказать ей несколько приятных слов и пожелать доброго дня.
        Филипп Львович и в самом деле был в своём кабинете. Проскользнув мимо лакея, чинно открывшего перед барышней двери, Марья Филипповна бесшумно впорхнула в комнату. Ракитин, нахмурившись и барабаня по столу пальцами, читал какое-то письмо, но при виде дочери его лицо просветлело, он ласково улыбнулся и поднялся ей навстречу.
        — Мари, именинница, ангел мой, поздравляю!  — Отец расцеловал её в обе щёки.  — Всё хорошеешь с каждым днём! Уж недалёк тот час, когда и вовсе выпорхнешь из отчего дома,  — шутливо заметил он, но от Марьи не укрылась обеспокоенность, которую он постарался спрятать за непринуждённой улыбкой и нарочито беспечным тоном. Отмахнувшись от тревожных мыслей, девушка обняла отца и от всей души чмокнула в щёку:
        — Ах! Папенька, какой чудесный подарок вы мне сделали!  — защебетала она.
        — Полно, душа моя! Моя дочь достойна только самого лучшего!  — не без гордости созерцая любимое чадо, улыбнулся в ответ Ракитин.
        Вторым человеком, поздравившим mademoiselle Ракитину с днём рождения, стал брат. Серж перехватил сестру в просторном светлом холле особняка, куда она спустилась, намереваясь совершить ежеутренний promenade. Брат закружил её по паркету в нескольких быстрых па вальса, расцеловал и потребовал оставить мазурку за ним. Марья, смеясь, растрепала светлые кудри Сержа и согласилась, после чего уговорила его пройтись с ней по парку. Несмотря на довольно ощутимую возрастную разницу в шесть лет брат и сестра были весьма близки друг другу, и нынче mademoiselle Ракитиной не терпелось поделиться с Сержем некой маленькой тайной.
        Взяв сестру под руку, Сергей Филиппович подстроился под неспешный шаг девушки:
        — Ну, говори уж, не томи,  — усмехнулся он.  — По глазам вижу, задумала что-то.
        — Ничего я не задумала, Серж!  — Марья остановилась.  — Мне Василевский вчера в любви объяснился!  — и девушка театрально закатила глаза.
        — Что, сам Василевский?  — беззлобно поддел сестру Ракитин-младший, вспомнив, как поспешно покинул их дом накануне Павел — старший отпрыск генерала Василевского.
        — Не веришь?  — обиделась девушка.
        — Отчего же?! Верю, ma сherie,  — рассмеялся Сергей.  — И что же ты ему ответила?  — поинтересовался он.
        — Ничего,  — Марья пожала плечиками.  — Это же Поль, мы с ним сто лет знакомы.
        — Ну, а есть кто-то, кого выделяет ma petite s?ur (моя маленькая сестрёнка)?  — шутливо продолжил он.
        — Никого,  — девушка тяжело вздохнула.  — Можешь мне не верить, но я нахожу здешнее общество невыносимо скучным.
        — В Москву собралась?  — Сергей пнул лежащий на дорожке камешек.
        — Папенька обещал непременно на будущий год,  — с мечтательной улыбкой отозвалась сестра.
        Серж отвёл взгляд и промолчал. Грёзы Марьи о сезоне в Первопрестольной не являлись для него тайной, но по множеству мелких и вроде бы незначительных фактов он догадывался: дела у них в последнее время шли не так уж гладко. Решение отца отложить на год выход в свет младшей сестры, лишний раз убеждало его в этом. Отец ничего не говорил, но и без слов становилось понятно: причины для беспокойства есть. Коли всё было бы в порядке, Филипп Львович уже в нынешнем году повёз бы дочь в Москву, а ежели отложил — стало быть, неспроста.
        — Идём завтракать, ma cherie, маменька ждёт,  — не желая погружаться в тревожные раздумья, предложил Серж.
        Елена Андреевна давно уж восседала за столом в столовой. В другой день она непременно бы попеняла детям за опоздание к завтраку, но сегодня решила быть снисходительной, да и глава семейства отчего-то задерживался. Пожелав дочери долгих лет и сотворив короткую молитву, madame Ракитина приступила к завтраку. Филипп Львович присоединился к трапезе только в самом конце, и Марья отметила: отец нынче как-то странно весел, но при том не могла отделаться от ощущения, что веселье сие напускное… ненастоящее.
        Впрочем, о своих тревогах она позабыла, как только пришло время готовиться к предстоящему балу. Из окна покоев mademoiselle Ракитиной прекрасно просматривалась вся подъездная аллея. Стоило у ворот появиться первому экипажу, Марья принялась торопить горничную, закрепляющую шпильками бутоны белых роз в замысловатой причёске барышни.
        Первыми приехали Василевские. Павел Василевский, краснея и не поднимая глаз, пробормотал приличествующие случаю поздравления, коснулся невесомым поцелуем руки именинницы и прошёл в залу вслед за матерью и отцом. Марью немного задело такое пренебрежение: кавалер, вчера пылавший страстью, нынче не удосужился даже спросить о танце. А ведь бальная карточка всё ещё оставалась пустой, коли не считать мазурки, что она оставила за Сержем.
        Огорчение её прошло, как только один за другим стали прибывать остальные приглашённые. В роскошной бальной зале, украшенной по желанию виновницы торжества белыми розами: точно такими же, какие вплела в причёску и прикрепила к корсажу бального платья горничная, музыканты настраивали инструменты, слышался приглушённый рокот голосов, сновали лакеи в парадных ливреях с подносами, на которых красовались фужеры из дорогого хрусталя, наполненные лучшим шампанским, какое только удалось достать в Первопрестольной.
        Не прошло и получаса, как в её бальной карточке свободным оставался только вальс, который mademoiselle Ракитина не пожелала отдать никому. Раздумывая о том, что, вероятно, была чересчур жестока с Полем Василевским, Марья решил: вальс, коли он соизволит подойти, оставит за ним, но видимо, обида генеральского сына и впрямь оказалась велика, потому как он не спешил к ней с приглашением.
        Поутру, рассказывая брату о признании молодого Василевского, Марья немного слукавила, отвечая, что ничего не ответила на признание. Она и в самом деле не сказала и слова в ответ, но вот смеха сдержать не смогла. Уж больно забавным показался Поль, когда пытался объясниться ей в своих чувствах. То, как он поминутно промокал взмокший лоб надушенным платком, мучительно подыскивал слова и даже,  — о, ужас!  — заикался, не могло не вызвать веселья. Вот и сейчас при одном воспоминании о том улыбка скользнула по её губам.
        В распахнутые двери вошли припозднившиеся гости. Марья нахмурилась. Князья Урусовы хоть и были ближайшими соседями, но на любое собрание всегда приезжали последними, и их всегда ждали, не открывая бал до прибытия сиятельных особ.
        — Марья Филипповна, вы очаровательны!  — склонился над протянутой рукой Илья Сергеевич.  — Позвольте поздравить вас с днём ангела и вручить сей скромный дар.
        Скромным даром оказался французский роман, видимо, совсем недавно доставленный прямо из Парижа: посетив на днях книжную лавку в Можайске, Марья сего сочинения не видела, а ведь весьма внимательно и придирчиво перебрала все новинки.
        — Благодарю вас, Илья Сергеевич. Вы, несомненно, знаете, как угодить барышне,  — скромно потупила очи Марья.
        — Могу я надеяться на счастье танцевать сегодня с вами?  — не отпускал её ладонь князь Урусов.
        Краем глаза Марья заметила Поля Василевского, приближающегося к ней со стороны бального зала. Очевидно, он всё же надумал пригласить её. Вне всякого сомнения, она могла бы отказать Урусову, сказав, увы, и ах, все танцы уже расписаны — и то вовсе не было бы ложью, но желая наказать Василевского за долгое ожидание, Марья ослепительно улыбнулась князю и протянула ему свою бальную карточку.
        — Ежели найдёте свободный танец, он ваш,  — глядя из-под ресниц на Урусова, выдохнула она, как ей самой показалось, обольстительно и томно.
        Урусов пробежал взглядом по списку, загадочно усмехнулся и вписал своё имя в единственной свободной строчке напротив вальса. За Ильёй Сергеевичем поздравить именинницу подошла его сестра — княжна Наталья. Окинув бальный туалет Марьи Филипповны придирчивым взглядом и не найдя в нём не единого изъяна, Натали с кислым выражением лица пробормотала поздравления и, опираясь на руку старшего брата, проследовала в бальную залу.
        Неприязнь между Мари и Натали являлась взаимной. Будучи княжной Урусовой, Натали никому не позволяла забывать о данном факте, но, к её величайшему сожалению, не могла похвастать столь же приятной наружностью, какой обладала их ближайшая соседка. Она вовсе не лишена была привлекательности, но рядом с Марьей Филипповной ощущала себя бледным ночным мотыльком против яркой экзотической бабочки. Всего годом старше самой Марьи, она уже провела один сезон в Первопрестольной, но суженного себе выбирать не спешила, полагая, что получить её руку — счастье, которого достоин не каждый. Марья же невзлюбила княжну за высокомерный нрав и нелестные высказывания в свой адрес, намекавшие на её легкомыслие и чрезмерное кокетство.
        Бал открыли полонезом, в котором в первой паре хозяин имения повёл красавицу дочь. Танцы следовали чередой один за другим. Раскрасневшаяся, довольная атмосферой всеобщего веселья, Марья Филипповна блистала в мазурке, легко и изящно обходя вокруг брата, припавшего на одно колено в фигуре танца. Неприкрытая зависть уездных барышень, откровенное восхищение молодых людей, что бальзам на сердце, льстили самолюбию.
        Остановив лакея, Серж снял с подноса два фужера с шампанским и протянул один сестре:
        — Сегодня можно.  — С улыбкой указал он на бокал.
        Марья, послав ему благодарный взгляд, пригубила восхитительный игристый напиток, но первые аккорды вальса напомнили о том, что танцевать ей предстояло с князем Урусовым. Неприятный холодок пробежал по спине девушки, когда Илья Сергеевич склонился перед ней в учтивом поклоне. Для семнадцатилетней девицы двадцатисемилетний князь казался едва ли не стариком — уж во всяком случае, с ним не получалось вести себя так же, как с остальными поклонниками. Хотя этот "старик" и обладал весьма выдающейся наружностью: худощавое лицо словно было высечено скульптором в довольно резкой манере, обусловленной стремлением подчеркнуть твёрдую линию подбородка, высокие скулы, тонкий прямой нос, Марья Филипповна его привлекательности не замечала. Рядом с Ильёй Сергеевичем она ощущала себя несмышлёным, избалованным ребёнком, и сие ощущение было ей неприятно. Всякий раз ей казалось, что Урусов видит её насквозь, прямо-таки читает её мысли, а покровительственно-снисходительный взгляд невольно подталкивал к мыслям о том, что князь находит её забавной, но ни в коем случае не равной своей сиятельной персоне.
        Вложив пальчики в протянутую ладонь, Марья позволила вывести себя на середину залы. Едва рука Ильи Сергеевича коснулась её тонкой талии, как тело невольно напряглось, а чуть заметная дрожь пробежала по спине.
        — Мне казалось, здесь довольно душно,  — тихо заметил Урусов, закружив именинницу в сумасшедшем вихре танца.
        — Вы правы, ваше сиятельство,  — не поднимая глаз, отозвалась Марья.
        — Так отчего вы дрожите, Mon couer?  — усмехнулся Илья Сергеевич.
        — Вам показалось,  — осмелилась поднять голову Марья Филипповна, вздрогнув от адресованного ей "Mon couer" (сердце моё).
        Никогда раньше Урусов не обращался к ней подобным образом. Что-то неуловимо изменилось в его отношении к ней. Истинно женским чутьём Марья уловила перемены, но не могла сказать, что сие открытие доставило ей удовольствие: Илья Сергеевич всегда чем-то пугал её.
        — Сквозняк,  — беспечно улыбнулась она,  — все окна открыты.
        — Марья Филипповна, не желаете составить нам с сестрой компанию? Мы завтра собирались в Можайск. Думаю, Натали была бы рада вашему обществу, тем более, я ничего не смыслю во всех этих штучках, столь милых женскому сердцу,  — обратился к ней Урусов.
        "Едва ли Натали обрадуется моему обществу",  — усмехнулась Марья, но вслух вежливо ответила согласием. Отчего бы и не досадить лишний раз высокомерной княжне своим присутствием? С последними аккордами вальса Илья Сергеевич ещё раз напомнил о данном ею обещании и сообщил, что заедет за ней к полудню.
        За окнами совсем стемнело. Сделав музыкантам знак прерваться, Филипп Львович обратился к гостям:
        — Господа, прошу на террасу! Фейерверк — семнадцать залпов в честь именинницы!
        Разряженная толпа гостей устремилась на широкую мраморную террасу, весело переговариваясь в ожидании нового развлечения.
        Марья застыла у самой балюстрады, вглядываясь в тёмные небеса. Звёзды, далёкие и чужие, словно подмигивали, но вскоре они поблекли перед яркими всполохами фейерверка. В воздухе запахло порохом, на псарне зашлись лаем собаки, кто-то восторженно захлопал в ладоши, а mademoiselle Ракитина вдруг испытала странное ощущение сродни усталости. Вся эта толпа, фейерверк, танцы, шампанское, вдруг показались ей чем-то скучным и утомительным. Радостное настроение померкло. Захотелось, чтобы все разошлись… остаться одной в тишине. Оглянувшись на распахнутые французские окна, на возвращающихся в зал гостей, Марья легко сбежала по ступеням в ночной парк. Обхватив себя руками за плечи, она медленно побрела по освещённой призрачным светом фонарей аллее. Быстрые шаги позади заставили учащённо забиться сердце, но то оказался Серж. Набросив на плечи сестры тонкую шёлковую шаль, он молча побрёл рядом.
        — Серёжа,  — вздохнула девушка,  — Урусов назавтра позвал меня ехать в Можайск с ним и Натали.
        — Ты согласилась?  — поинтересовался брат.
        — Почему нет?  — Она пожала плечиком.
        — А как же Василевский? Я думал, он нравится тебе.
        Марья остановилась.
        — Увы, Серёжа, мне никто не нравится,
        — Так и никто?  — задумчиво переспросил Серж.  — Ты слишком много романов читаешь, ma cherie. А Урусов тебе тоже не нравится?
        — Он пугает меня,  — честно призналась Марья.
        — Отчего?  — Бровь Сергея в удивлении вздёрнулась вверх.
        — Не знаю. Не могу объяснить, но рядом с ним я сама себе кажусь глупым вздорным ребёнком.
        — Может, и в самом деле, пора повзрослеть, Мари,  — тихо заметил Ракитин-младший.
        — Не пойму, о чём ты?  — совершенно искренне изумилась девушка.
        — Меня всего лишь беспокоит несметное число твоих поклонников, коих ты привлекаешь, как пламя мотыльков, но при том никого не выделяешь из них, никому не отдаёшь предпочтения. Рано или поздно то может сыграть с тобою злую шутку, Мари.
        — Пустое, Серж,  — отмахнулась Марья.  — Разве моя вина в том, что все они, как один находят меня привлекательной?
        — Может, и так,  — согласился брат.
        Остановившись в конце аллеи, брат и сестра одновременно оглянулись на освещённые окна особняка. Странное тревожное чувство посетило обоих — пугающе неясным вдруг предстало будущее. Вроде ничто не предвещало беды, но в том веселье, что царило нынче в доме, вдруг почудилось нечто зловещее.
        — Ты тоже чувствуешь это?  — тихо спросила Марья.
        — Что?  — ещё тише спросил Сергей.
        — Будто всё это вот-вот кончится. Всё переменится, и ничего уже не будет как прежде.
        — Ты просто устала,  — попытался успокоить сестру Сергей, но внутренне содрогнулся от того, как точно она вслух высказала его собственные ощущения.
        — Ты прав,  — улыбнулась девушка.  — Я нынче очень устала. Как думаешь, будет очень невежливо, ежели я прямо сейчас отправлюсь спать?
        — Ступай,  — Сергей предложил ей руку.  — Нынче тебе всё можно,  — пошутил он.
        А Марья уже откровенно зевала, прикрывая рот ладошкой:
        — Верно, то от шампанского. Маменька завтра журить будет,  — усмехнулась она.
        Поднявшись в свои покои, Марья с удовольствием избавилась от тесного корсета и с наслаждением вытянулась на постели. Даже приглушённый шум из бального зала, отдалённые звуки музыки не помешали ей соскользнуть в сон, едва она смежила веки. Её нисколько не тревожил тот факт, что не все танцы она станцевала сегодня, и кое-кто из её поклонников так и не дождался своего часа…
        К полудню наступившего дня во дворе дома остановилась четырёхместная коляска Урусовых. Под пристальным взглядом Ильи Сергеевича Марья Филипповна нарочито медленно сошла по ступеням и, опираясь на руку его сиятельства, забралась в экипаж. Князь расположился напротив девушек, спиною к вознице, и всю дорогу до городка развлекал их разговорами. Наталья едва перемолвилась с mademoiselle Ракитиной и парой фраз, молча негодуя на брата за такое соседство.
        Ещё по дороге к Можайску, Марья с досадой обнаружила, что забыла дома ридикюль, в котором осталась небольшая сумма, выделенная папенькой на булавки, но промолчала. Как назло, ей приглянулась шляпка, примерив которую, она с сожалением вернула дивное творение модистки приказчику. Заметив её огорчение, Илья Сергеевич расплатился за шляпку и с шутливым поклоном преподнёс соседке коробку:
        — Ежели это способно ещё более придать красоты вашему совершенному облику, то оно непременно должно быть ваше,  — с улыбкой заметил он.
        Марья робко улыбнулась в ответ. Передавая ей коробку, Илья Сергеевич позволил себе чуть задержать руку девушки в своих ладонях, а многозначительный взгляд князя поверг её в смущение, граничащее с паникой.
        "О Боже, только не это!"  — вздохнула Марья, уже сожалея, о своём импульсивном желании подразнить Натали: ведь она невольно подала князю мысль, что может быть неравнодушна к нему.
        Дома, примеряя перед зеркалом обновку, она с грустью осознала: шляпка ей уже не нравится. Может быть, всё дело в том, что куплена она на деньги князя Урусова? Как бы то ни было, девушка пообещала себе впредь быть осторожнее в своих поступках и ни в коем случае не выказывать князю своего расположения, поставив его в один ряд с другими поклонниками.
        Глава 2
        Тем же вечером после поездки в Можайск Марья Филипповна и Сергей Филиппович развлекали себя игрой в фараона. Играли на мелкую монету, mademoiselle Ракитиной не везло, и вскоре довольно внушительная горстка мелочи, в самом начале игры высыпанная на стол с её стороны, почти полностью перекочевала на половину брата.
        Сергей, выигрывая раз за разом, забавлялся злостью сестры. Когда же последняя монетка перешла от Марьи в его руки, Ракитин предложил пройтись перед сном. Неспешно ступая по аллее, девушка поведала брату об истории со шляпкой. Серж задумчиво молчал некоторое время, а когда заговорил, тем самым ещё более испортил сестре настроение.
        Марья понимала, что, по сути, брат прав, и, принимая подарок от князя, она поощряла его ухаживания, но в лавке, всё случилось так неожиданно, что ей не пришло в голову, каким образом, она могла бы тактично отказаться. По возвращению в усадьбу бежать в дом за деньгами с тем, чтобы возвернуть Урусову стоимость покупки, показалось ей глупым.
        Минуло несколько дней, она и думать забыла о злополучном подарке, но вспомнила, когда стала собираться на чай к княгине Урусовой. Анна Николаевна весьма редко удостаивала подобной чести своих соседей, и приглашение вышло полнейшей неожиданностью.
        К новому платью mademoiselle Ракитиной, в котором она решила появиться в Овсянках, подарок князя Урусова подходил, как нельзя лучше. Горничная, не задумываясь вынула шляпку из коробки и положила на туалетный столик, собираясь подать барышне.
        Марья со злостью смахнула её со стола и велела принести другую. На память вновь пришли слова брата, а разговор, что завела с ней маменька, усаживаясь в экипаж, так и вовсе лишил присутствия духа:
        — Не иначе смотрины решила устроить,  — имея ввиду княгиню, вздохнула Елена Андреевна, устраиваясь поудобнее на сидении.
        — Смотрины?  — нахмурила брови Марья Филипповна.
        — Неужели, душа моя, думаешь, просто так чаи гонять позвали?  — высоко подняв брови, осведомилась madame Ракитина.
        Марья притихла. От одной мысли о сватовстве князя, ей сделалось дурно. Не думала, она, что всё может зайти настолько далеко. Впрочем, ведь ничего ещё не решено, Илья Сергеевич не говорил с ней, руки её не просил, может быть, и ошибается маменька? Но внутренний голос подсказывал, что никакой ошибки нет, и в Овсянки и в самом деле неспроста позвали.
        Стол к чаю накрыли на широкой террасе под сенью вековой липы. Вышколенная прислуга появлялась бесшумно, расставляя на белоснежной скатерти воздушные пирожные, розетки с вареньем. Самым последним принесли пузатый самовар, из которого хозяйка сама лично взялась разливать по чашкам ароматный напиток. Чай оказался слишком горячим, и пить его в жаркий августовский день вовсе не хотелось, но Марья, стараясь не обидеть княгиню, всё же поднесла к губам чашку из тонкого фарфора и сделала маленький глоток. Наталья ковыряла ложечкой пирожное, но, как заметила Марья, при том не съела ни кусочка.
        Княгиня завела разговор о погоде, об урожае, плавно он перетёк к обсуждению грядущего сезона в Первопрестольной. Анна Николаевна прямо поинтересовалась у Елены Андреевны, не собираются ли Ракитины в нынешнем году вывести дочь в свет. Ведь спору нет, девица давно созрела для замужества.
        Елена Андреевна возразила, напомнив её сиятельству, что Наталья-то годом старше, а замуж её выдать не спешат. На что Анна Николаевна лишь снисходительно улыбнулась и заметила, что неволить дочь в её выборе не станет, как Наталья решит, так и будет.
        Марье сей разговор напомнил хождение по тонкому брёвнышку через речку. Обе стороны словно прощупывали друг друга, но прямо о сватовстве речи заводить не стали. Впрочем, радость её оказалась недолгой. Едва она немного успокоилась на сей счёт, Илья Сергеевич соизволил присоединиться к семье и дамам Ракитиным.
        Князь Урусов беседовал в кабинете с управляющим, но поймав себя на мысли, что вовсе не слушает почтенного немца, а то и дело поглядывает в окно, откровенно любуясь хорошенькой соседкой, отпустил того с миром, а сам отправился на террасу. Марья вздрогнула при его появлении, что не укрылось от внимательного взора его сиятельства.
        Илья Сергеевич склонился над рукой madame Ракитиной, заметив, притом, что коли бы не знал истинного положения вещей, то точно бы принял Елену Андреевну за старшую сестру её очаровательной дочери. Елена Андреевна залилась смущённым румянцем, ответив, что, конечно же, он совершенный льстец, но ей приятно.
        Урусов повернулся к лакею, и тот тотчас поспешил поставить стул для его сиятельства рядом со стулом его сестры.
        — Надеюсь, не помешал вашей оживлённой беседе?  — обратился князь к матери.
        — Нисколько,  — улыбнулась в ответ Анна Николаевна.
        — Мы говорили о грядущем сезоне в Москве,  — повернулась к брату Наталья.  — Елена Андреевна полагает, что Марье Филипповне ещё рано выезжать в свет,  — язвительно заметила княжна.
        — А сама Марья Филипповна тоже так полагает?  — улыбнулся Илья Сергеевич, пристально глядя на соседку.  — Что вы думаете о замужестве, Марья Филипповна?
        Марья сглотнула ком в горле.
        — Я, Илья Сергеевич, так далеко не загадывала покамест,  — комкая под столом скатерть, отозвалась девушка.  — Ведь не обязательно сезон в Москве влечёт за собой замужество,  — опустила она голову.
        — Помилуйте, для чего тогда вся эта ярмарка тщеславия?  — усмехнулся Урусов.  — Впрочем, я вас понимаю. Неизведанные впечатления, новые знакомства…
        — Вы правы, Илья Сергеевич,  — оживилась девушка.  — Здесь в уезде, мне кажется, я знаю всех от мала до велика. Мне бы очень хотелось поехать, но папенька сказал, что только на будущий год,  — вздохнула она.
        — А вы никогда не задумывались о том, чтобы поехать в путешествие? Предположим в Европу.
        — Признаться, мне и в голову не приходила мысль о путешествии, но теперь, благодаря вам, я, несомненно, стану думать о том,  — позволила себе робкую улыбку Марья Филипповна.
        Пристальное внимание Ильи Сергеевича вызывало её беспокойство и потому, чтобы отвлечься, Марья потянулась за пирожным. Заметив её движение, Урусов сам решил подать соседке десерт. Руки князя и mademoiselle Ракитиной соприкоснулись над столом, Марья тихо ахнула и отдёрнула ладонь, задев локтём чайную чашку княжны. Уже остывший чай выплеснулся на бледно-палевое платье Натальи. Mademoiselle Урусова вскочила со стула и гневно воззрилась на виновницу сего переполоха.
        — Бог мой, Наталья Сергеевна, простите мне мою неловкость,  — прикрыла рот ладошкой Марья, широко распахнув глаза.
        — Pilon! (Растяпа!),  — тихо прошипела княжна и, разрыдавшись, бегом покинула террасу.
        Лицо княгини Урусовой окаменело, вне всякого сомнения, Анна Николаевна решила, что mademoiselle Ракитина нарочно облила Наталью чаем. Елена Андреевна принялась бормотать извинения вслед за дочерью, лишь Илья Сергеевич сохранил полную невозмутимость.
        — Не расстраивайтесь,  — улыбнулся он Марье.  — Вы ведь не нарочно,  — послал он матери предостерегающий взгляд.
        Анна Николаевна, ежели и собиралась сделать замечание, то натолкнувшись на ледяной взгляд сына, тотчас передумала.
        — Мы, пожалуй, поедем,  — поднялась из-за стола Елена Андреевна.  — Загостились уже.
        — Очень рада была повидаться с вами,  — вежливо кивнула княгиня.
        — Я провожу,  — подал руку Марье Урусов.
        Домой возвращались в молчании. Madame Ракитину тоже мучили сомнения относительно случайности происшествия за чаепитием, но при виде сосредоточенного и нахмуренного лица дочери, она не решилась высказать той свои подозрения.
        Ежели бы не злосчастная чашка с чаем, Елена Андреевна была бы вне себя от радости. Князь Урусов, как ни крути, самая выгодная партия, о таком зяте можно было лишь мечтать, но Марья явно не разделяла восторгов матери по этому поводу, что, конечно же, Елену Андреевну огорчило. Рассудив, что девочке нужно дать время, дабы она свыклась с мыслью о возможном замужестве, madame Ракитина решила пока не заводить разговоров на щекотливую тему.
        В свои покои Марья поднялась в самом скверном расположении духа. Потянув ленты на шляпке, она лишь запутала их. Сколько не билась она перед зеркалом, стараясь развязать тугой узел, но ничего не выходило.
        — Настя!  — выглянула она в будуар.  — Настасья, где тебя черти носят?!  — оглядела она пустую комнату.  — Вот бестолочь!  — сердито топнула ногой девушка.
        Всё более впадая в состояние безудержного гнева, Марья Филипповна вышла в коридор. Шляпка болталась на затылке, атласные ленты давили на шею. Она уже подумывала о том, чтобы просто взять ножницы и разрезать узел, когда услышала из-за приоткрытой двери в покои Сержа голоса своей горничной и брата.
        Бесшумно ступая, девушка приблизилась и заглянула в комнату. Намотав длинную рыжую косу Настасьи на руку, Серж целовал бесстыжую девицу. Зная, что поступает дурно, что надобно бы уйти, Марья не могла отвести взгляда от целующейся пары. Ощущая, как участилось дыхание, и кровь прилила к щекам, Марья дотронулась до собственных губ. Потяжелело в груди, незнакомое, неведомое прежде томление охватило всё тело. Возникло ощущение, будто в крови, как в шампанском забурлили пузырьки, вызывая странное ощущение трепыхания внутри.
        — Пустите, Сергей Филиппович,  — тихо прошептала Настасья в губы Ракитина.  — Барышня, звали, кажется.
        — Обещай, что придёшь к ночи,  — стиснул девку в объятьях Серж.
        — Приду, барин,  — улыбнулась Настасья и провела кончиками пальцев по гладко выбритой щеке.
        Марья метнулась в свою комнату и сделала вид, что возится с затянутым узлом перед зеркалом.
        Настасья раскрасневшаяся, с выбившимися из косы кудряшками, впорхнула в комнату.
        — Звали, Марья Филипповна?  — остановилась она на пороге.
        — Звала,  — обернулась девушка.  — Где тебя носит? Узел развяжи!  — присела на банкетку Марья.
        Настёна ловко распутала ленты и сняла шляпку с головы барышни. Разглядывая из-под ресниц, всё ещё пылающую жарким румянцем горничную, mademoiselle Ракитина не сдержала любопытства:
        — Настя, ты была с мужчиной?  — смутившись, поинтересовалась она.
        — Как можно, Марья Филипповна?  — возмутилась горничная.  — Сначала под венец, а уж потом…
        — Не лги мне,  — нахмурилась mademoiselle Ракитина.
        — Зачем вам, барышня?  — потупила взгляд горничная.
        — Любопытно,  — хмыкнула Марья.  — Как оно бывает?
        — Да что там,  — махнула рукой Настасья.  — Будто не видели, как жеребец кобылу покрывает.
        — Фу, гадко!  — сморщила нос барышня.
        — Ну, с постылым, может, и гадко,  — усмехнулась Настасья,  — а с милым — сладко,  — тяжело вздохнула она.
        Расспрашивать более Марья не решилась, опасаясь выдать, что стала свидетельницей того, как её горничная миловалась с Сергеем, но слова девицы, крепко запали в душу.
        После злосчастного чаепития в Овсянках князь Урусов стал частым гостем в Полесье. Марья делала вид, что ничего особенного не происходит, стараясь держаться с Ильёй Сергеевичем холодно и равнодушно. Елена Андреевна, замечая явную неприязнь дочери к сиятельному соседу, предприняла попытку поговорить с ней. Разговор окончился размолвкой между матерью и дочерью. Первая слегла с мигренью, а вторая заперлась в своей спальне, где проплакала до самого вечера.
        Раздумывая над тем, каким ещё образом можно дать понять князю, что его сиятельная персона нисколько её не интересует, Марья написала короткую записку Василевскому, попеняв тому, что он совсем забыл о ней, а ведь она так скучает без его общества.
        Поль приехал на следующий день. Но, право слово, лучше бы не приезжал. После неудавшегося объяснения Марья с горечью обнаружила, что их прежние лёгкие и непринуждённые отношения канули в лету. Гуляя с ней по парку, Василевский словно бы ждал от неё чего-то, а ей нечего было сказать в ответ. Стараясь заполнить тишину, что вдруг повисла между ними, она принялась болтать всяческий вздор, первое, что приходило в голову. Павел молча выслушивал её, не перебивая, но и не принимая участия в разговоре.
        Дойдя до качелей, Марья грациозно опустилась на сидение.
        — Право слово, Павел Алексеевич, что вы всё молчите?!  — рассерженно поинтересовалась девушка.
        — Что бы вы желали услышать от меня, Марья Филипповна?  — толкнул качели Василевский.  — Вы писали, что соскучились без моего общества, но коли я понадобился вам, чтобы просто скрасить ваше одиночество, то простите великодушно, коли не оправдал ваших ожиданий.
        — Поль, я вовсе не желала обидеть вас,  — тихо произнесла Марья.
        — Я вас понимаю, Марья Филипповна,  — отозвался Василевский, продолжая раскачивать качели.  — Насильно мил не будешь, особливо, когда есть более удачливый соперник.
        — Помилуйте, Павел Алексеевич,  — спрыгнула с качелей Марья и угодила в объятья молодого человека,  — с чего вы взяли, что у вас есть соперник?  — подняла она голову, заглядывая в серо-зелёные глаза генеральского сына и не предпринимая попыток отстраниться от него.
        Она по глазам видела, что Василевский желал поцеловать её, но не осмелился, разжал руки, выпуская из объятий.
        — Пожалуй, мне лучше уйти, Марья Филипповна,  — пробормотал он и, развернувшись, стремительно зашагал прочь.
        Днём позже, после завтрака в усадьбу пожаловал гость: князь Урусов собственной персоной. Из окна Марья видела, как спешился во дворе Илья Сергеевич и вошёл в дом. Дурное предчувствие сжало сердце. Кликнув горничную, Марья Филипповна послал ту узнать, с чем князь пожаловал. Вернувшись, Настасья не смогла толком ничего сказать, сообщила лишь, что его сиятельство заперлись в кабинете с хозяином имения.
        Пока Марья в беспокойстве кружила по комнате, в кабинете Ракитина решалась её судьба. Илья Сергеевич, замечая весьма сдержанное отношение к себе барышни Ракитиной, рассудил, что наперёд следовало бы поговорить с отцом той, а уж потом с самой Марьей Филипповной, заручившись поддержкой её батюшки.
        Филипп Львович визиту князя и обрадовался и одновременно испугался, предполагая, что Урусов сразу заведёт разговор о приданом. Дела в последнее время обстояли совсем уж скверно. Что Полесье, что Ракитино были уже не раз заложены и перезаложены. Он надеялся, что год отсрочки даст ему возможность поправить свои дела, и тогда можно будет с чистой совестью отдать скромное именьице в Ракитино в приданое за дочерью.
        Филипп Львович не стал скрывать от потенциального зятя масштабов финансовой катастрофы, грозившей его семейству, но взял с того слово, что тайна сия останется между ними.
        — Какова сумма по закладной?  — поинтересовался Урусов.
        — Тридцать тысяч,  — удручённо вздохнул Ракитин,  — и это только по Ракитино.
        — Я погашу ваши векселя,  — помолчав немного, отозвался Илья Сергеевич.  — Пусть то станет моим свадебным подарком вашей дочери.
        — По рукам,  — протянул ему ладонь Ракитин.
        Мужчины скрепили сделку рукопожатием, после чего Филипп Львович распорядился пригласить Марью в свой кабинет.
        — Барышня!  — вбежала в комнату взволнованная Настасья.  — Батюшка ваш велел вам в кабинет спуститься.
        — Зачем?  — похолодело сердце в груди.
        Горничная отвела глаза:
        — Вот он вам и скажет, зачем,  — пробормотала она.
        Марья, едва переставляя ноги, дошла до отцовского кабинета и замерла перед дверью. Лакей поторопился распахнуть пошире белые с позолотой створки и, глубоко вздохнув, Марья ступила на порог.
        — Мари,  — радостно улыбнулся Филипп Львович,  — Илья Сергеевич просил твоей руки. Ma сherie, как же я рад за тебя!
        — Вы согласились?  — выдохнула девушка, отказываясь верить очевидному.
        Ракитин немного смутился. Он вовсе не ожидал подобной реакции. Удивления, изумления, то да, но в глазах любимой дочери плескался ничем не прикрытый страх.
        — Да,  — как можно спокойнее, ответил Филипп Львович.  — Я ответил согласием от твоего имени.
        Марья перевела взгляд на Урусова, невозмутимо взиравшего на отца с дочерью.
        — Илья Сергеевич, отчего же вы меня не спросили?  — набралась она смелости.
        — Полагаю, mademoiselle, что в данном вопросе ваше слово не решающее,  — нахмурился Урусов.
        — Вот как!  — страх уступил место ярости.  — Так вот! Мой ответ, нет! Я не выйду за вас!
        — Марья, опомнись!  — схватился за грудь Ракитин.
        Филипп Львович побледнел и осторожно присел в кресло. Не помня себя от гнева, Марья Филипповна даже не обратила внимания на то, как переменился в лице отец. Всё её внимание было приковано к князю.
        — Вам стоило прежде меня спросить, ваше сиятельство! Нет! Нет! И ещё раз нет! Я не стану вашей женой, ни при каких обстоятельствах!
        Урусов прищурился, разглядывая взбешённую девицу перед ним. Он всегда подозревал, что за обманчиво кротким обликом кроется бешеный темперамент, и нисколько не скрывал, что сие привлекало его ничуть не меньше, чем просто хорошенькое личико. Чувствовал он и неприязнь, что испытывала к нему девушка, потому и решил говорить не с ней, а с отцом прелестницы, но недооценил её упрямства, полагая, что воле родителя mademoiselle Ракитина беспрекословно покориться.
        — Предлагаю вам хорошенько подумать, mademoiselle, прежде чем бросаться подобными заявлениями,  — присел на краешек стола князь.
        — Она подумает, Илья Сергеевич. Обещаю вам,  — ослабевшим голосом, отозвался Ракитин.  — Приезжайте завтра. Думаю, ответ будет иным.
        — Тогда до завтра, Марья Филипповна,  — попытался взять девушку за руку Урусов.
        Марья демонстративно спрятала руки за спину и покачала головой, давая понять, что её мнение не переменится. Едва за князем закрылась дверь, девушка повернулась к отцу.
        — Как вы могли, папенька?! Вы даже не спросили меня!
        — Мари,  — хрипло прошептал Ракитин,  — скажи Прокопычу, пусть за доктором едет. Худо мне, Мари.
        Ракитин старался держаться при князе и не выказать того, что отказ дочери принять предложение сиятельного соседа, весьма ощутимо ударил по его далеко идущим планам. Филипп Львович очень рассчитывал на поддержку Урусова и нисколько не сомневался, что и Марья поймёт всю выгоду от подобного союза. Может, он сам виноват в том, что долгое время, не желая уронить реноме семьи в глазах соседей, скрывал от своих близких, как шатко стало ныне их положение?
        Едва Марья поняла, что Филиппу Львовичу и в самом деле сделалось худо, словно пелена спала с глаз, и собственные горести тотчас отступили. Распахнув двери кабинета, она велела лакею отправить кучера за доктором.
        — Папенька, что с вами?  — присела она подле его кресла.
        — В груди давит,  — побелевшими губами вымолвил Ракитин.  — Сержа позови.
        Марья метнулась прочь из отцовского кабинета. Брата она разыскала на заднем дворе, где он на длинном поводу гонял по кругу жеребца, приобретённого накануне.
        — Серёжа!  — позабыв о приличиях, Марья повисла у него на шее.  — Батюшке худо!
        Передав повод конюху, Сергей стремительным шагом направился к дому. Марья едва поспевала за ним. Серж первым вошёл в кабинет и тотчас повернулся к сестре, прижав её голову к своей груди. Филипп Львович лежал на полу около кресла, глядя остекленевшими глазами в пустоту.
        Вырвавшись из объятий брата, Марья опустилась на колени подле отца.
        — Папенька,  — потянулась она дрожащими пальцами к его лицу.
        Серж подхватил её и легко поднял, кликнув прислугу. Тело Филиппа Львовича перенесли в его покои. Приехавший доктор понадобился не почившему хозяину усадьбы, а его супруге. Елене Андреевне дали успокоительных капель и уложили в постель. Для Марьи всё было, как во сне. Засуетилась, забегала челядь. Наутро Сергей сам съездил в приход и привёз священника. Он же оповестил ближайших соседей и родню о кончине Ракитина-старшего. Несмотря на конец августа, дни стояли ещё довольно жаркими, потому с погребением спешили.
        Первыми на отпевание приехали Калитины, а вслед за ними Урусовы, были и Василевские. Поль встал у гроба рядом с Марьей и всё время, пока длилась, панихида, незаметно держал её за руку.
        — Мне жаль вашего папеньку. Он был хорошим человеком,  — шепнул он ей на ухо и тихонько сжал её ладонь, чем вызвал новый поток слёз.
        Павел Алексеевич вложил в её руку чистый платок и позволил себе чуть приобнять вздрагивающие плечи. Наблюдая за Василевским и mademoiselle Ракитиной, Илья Сергеевич недовольно хмурился.
        Чувство вины росло и грозило поглотить девушку. О, как корила она себя за ту истерику, что устроила в кабинете отца. Ведь ежели бы она повела себя, как благовоспитанная барышня, и не стала бы кричать на князя, отец был бы жив. Что стоило ей скромно опустить глаза и попросить времени на раздумья. Филипп Львович по доброте душевной, конечно же, не отказал бы, а после она нашла бы способ убедить отца не выдавать её за князя. Но что сделано, то сделано, и как бы ей не хотелось возвернуть время вспять, увы, сие было совершенно не возможно. Само собой, что о сватовстве теперь, когда Полесье погрузилось в траур по усопшему барину, не могло быть и речи.
        Глава 3
        Минуло два месяца со смерти Филиппа Львовича. Елена Андреевна так и не оправилась от свалившегося на неё горя. Чёрное вдовье одеяние лишь подчёркивало её худобу и нездоровую бледность лица. Чуть тронутые сединой роскошные пепельно-русые локоны в один миг сделались седыми. Целыми днями она просиживала в кресле-качалке у камина в гостиной, зябко кутаясь в шерстяную шаль. Апатичное состояние матери Марья тоже добавила в копилку собственных грехов. Жизнь в имении вновь потекла неспешно и размеренно, но всё же это была уже иная жизнь, не такая, как прежде.
        За это время князь Урусов появился в Полесье лишь раз. Он долго беседовал с Сержем в кабинете покойного Филиппа Львовича и уехал, даже не повидавшись с Марьей. После ужина девушка стала допытываться у брата о причинах визита его сиятельства, но Сергей упорно не желал отвечать на её расспросы. В конце концов, он сдался, потому как сестра не на шутку обиделась, и, выказывая своё недовольство, отказалась выйти с ним на прогулку, ставшую после смерти отца своеобразным ритуалом у младших Ракитиных.
        Обыкновенно в покои сестры он по привычке входил без стука, но на этот раз постучал. Двери открыла Настасья. Чуть заметная улыбка тронула губы горничной, отступив в сторону, она пропустила барина в будуар хозяйки. Марья отложила книгу и вопросительно уставилась на брата.
        — Вон!  — обернулся к застывшей у порога горничной Серж.
        Обиженная его тоном, Настасья шмыгнула носом и выскользнула из комнаты, оставив брата с сестрой наедине.
        — Ты желала знать, зачем Урусов приезжал,  — вздохнул Серж.  — Что ж, я скажу. Илья Сергеевич известил меня о том, что ещё при жизни батюшки, они с ним пришли к соглашению. Ты выйдешь замуж за князя, а он погасит векселя по закладным на имения.
        — Векселя?  — помертвевшими губами переспросила Марья.  — Отец заложил Полесье?
        — Не только Полесье, но и Ракитино. Я просматривал счётные книги. Дела, в самом деле, обстоят самым скверным образом,  — присел на кушетку подле сестры Серж.
        — Насколько скверно?  — поинтересовалась Марья.
        — Долг огромен,  — стиснул виски ладонями Ракитин.  — Более полутора сотен будет.
        — Но при чём тут Урусов?  — едва слышно прошептала Марья.
        — Илья Сергеевич выполнил свою часть уговора,  — тихо продолжил Сергей.  — Отныне все векселя по отцовским закладным принадлежат ему. Он спросил меня о том, собираюсь ли я, как приемник отца, исполнить свои обязательства.
        — И что ты ответил?  — вцепилась в запястье брата Марья.
        — Сказал, что последнее слово будет за тобой. Тебе решать, Мари.
        — А ежели я откажусь?  — выдохнула девушка.
        Сергей горько усмехнулся, обнял сестру и чмокнул в щёку:
        — Я тебя неволить не стану, но тогда нам надобно до конца года отдать долг.
        — Но ведь это всего два месяца!  — в ужасе прошептала Марья.  — Я представить не могу, где взять столько денег!
        — В Москву поеду,  — вздохнул Ракитин.  — Попытаюсь ещё раз перезаложить Полесье. Много не дадут, но, надеюсь, что часть долга погасить смогу.
        Ночью Марье не спалось, с одной стороны, слова брата внушали надежду, что всё ещё можно исправить, но с другой, одолевали сомнения. Ворочаясь в постели, она уже почти уговорила себя принять предложение князя Урусова, и только тогда смогла уснуть.
        Марья проспала почти до полудня, а когда встала, то зарёванная Настасья сообщила ей, что барин уже уехал. Оставалось ждать, с какими вестями вернётся брат.
        Как Сергей и предполагал за трижды перезаложенные поместье предложили сущие гроши. Тридцать тысяч никак не могли спасти их от неминуемого разорения. Вернувшись на постоялый двор, где снял весьма скромную комнату, Серж пытался придумать способ раздобыть ещё денег.
        Ужинать он отправился в общий зал. Покончив с трапезой, Ракитин заметил в углу за самым дальним столиком нескольких мужчин. Трое из них играли, а остальные просто наблюдали за игрой. Приблизившись, Ракитин спросил разрешения поприсутствовать. Дородный господин с широкой окладистой бородой рыжего цвета, отодвинул в сторону стул, дабы Ракитин мог присесть.
        По мере того, как Сергей наблюдал за игрой, в нём зрело желание испытать удачу. Ставки были невысоки, и он в любой момент, мог бы выйти из игры, но, а вдруг ему повезёт, ведь чем только чёрт не шутит, когда Господь спит!
        Поспешно извинившись, он отправился к себе в комнату за деньгами. Пересчитав ассигнации и выбрав самые мелкие, Ракитин спустился и спросил разрешения присоединиться к игре. В тот вечер ему необычайно везло, и дабы не гневить судьбу, сорвав банк во второй раз, Серж поспешил откланяться. Когда он поднимался по лестнице, его догнал тот самый полный господин с рыжей бородой, что подвинулся, дабы впустить его за стол.
        — Сударь,  — окликнул он его,  — просите не знаю вашего имени.
        — Сергей Филиппович Ракитин,  — представился молодой человек.  — Ну, а вас мне как величать, сударь?  — улыбнулся он, всё ещё радуясь своей удаче.
        — Семён Семёнович Величкин, купец первой гильдии,  — расплылся в ответной улыбке бородатый господин.  — Сергей Филиппович,  — понизил голос Величкин,  — а не желали бы вы сыграть по-крупному? Что эта мелочь?  — презрительно скривил губы купец, кивнув на стол, где всё ещё продолжалась игра.
        — По-крупному?  — задумался Ракитин.  — И вы можете сказать, где играют по-крупному?
        — У madame Denise, а уж какие там красотки!  — мечтательно вздохнул Величкин.
        Ракитин сердцем чувствовал, что надобно отказаться от столь заманчивого предложения, но жажда наживы и азарт вместе заглушили голос разума.
        — Ведите!  — легко сбежал он по ступеням.
        Заведение madame Denise оказалось роскошным борделем. Не то, чтобы Сержу ранее не доводилось бывать в подобных вместилищах порока, он иногда захаживал в такие дома, особенно бывая в Москве без присмотра покойного батюшки. Но бывал он там вовсе не для того, чтобы сыграть партию в карты.
        Ныне девицы его не интересовали. Величкин провёл своего нового знакомого в самые дальние апартаменты. В комнате было довольно тихо, на столе, покрытым зелёным сукном, стоял большой канделябр с зажжёнными свечами. Двое господ весьма солидного вида играли в фараона. Величкин представил Сержа тем, кто находился в комнате, сообщив, что молодой человек желал бы сыграть по-крупному.
        Партия как раз завершилась, и один из игроков поднялся со стула, уступая его Ракитину. Сергей выбрал карту и сделал ставку, но по хмурому выражению лица банкомёта догадался, что поставил слишком мало, тогда он скрепя сердце увеличил сумму до тысячи рублей. Игра началась. Ракитину вновь повезло. Ощущая дрожь в ставших вдруг непослушными пальцах, Серж изъявил желание продолжить. Это было какое-то сумасшествие. Ему казалось, что на него буквально хлынул денежный дождь. Прошла ночь, но он будто вовсе не ощущал ни желания спать, ни усталости.
        Лишь когда вышел на улицу и вдохнул чистый воздух утренней Москвы, ощутил лёгкое головокружение. В кармане сюртука с трудом уместились свёрнутые в тугой рулон ассигнации. В азарте игры он даже не заметил, когда именно исчез его новый знакомец Величкин, впрочем, он его уже нисколько не интересовал. Вернувшись на постоялый двор, Ракитин ещё раз пересчитал ассигнации. "Семьдесят тысяч! Во истину от такого можно сойти с ума! За одну ночь сорок тысяч в прибыли! Это же почти половина долга Урусову!"
        Днём Серж отсыпался, сказалась бессонная ночь накануне, а поскольку проснулся он слишком поздно, то трогаться в путь, на ночь глядя, не решился, рассудив, что куда разумнее будет ехать поутру. Вечером за ужином на постоялом дворе к нему подсел его новый знакомец.
        — Ну, Сергей Филиппович, а вы — мастак!  — смеясь, хлопнул он по плечу Ракитина.  — А говорили, что не играли раньше!  — подмигнул он.
        — Истинный крест,  — перекрестился Ракитин,  — не играл раньше, Семён Семёнович.
        — Так может к madame Denise?  — лукаво улыбнулся Величкин.  — Мошна туга, ночь длинна!
        Серж опустил глаза. Слишком велик был соблазн. Что ежели и этой ночью также свезёт?! Тогда можно будет отдать все долги, да и зажить, как прежде, даже ещё лучше!
        — А, была, не была!  — поднялся из-за стола Ракитин, подозвал полового, расплатился за ужин и, накинув на плечи редингот, вышел в ночь вслед за Величкиным.
        И вновь та же комната, те же лица, неяркий круг света от канделябра посередине стола, давящая, гнетущая тишина, шелест колоды. Далеко за полночь Серж понял, что проиграл всё, что у него было. Мало того, его долг увеличился.
        — Не расстраиваетесь, Сергей Филиппович,  — похлопал его по плечу Семён Семёнович.  — Сегодня проиграли, назавтра выиграете.
        — У меня больше ничего нет,  — тихо обронил Ракитин, только начиная осознавать всю чудовищность ситуации, в которой оказался.
        — Так уж и ничего?  — недоверчиво ухмыльнулся Величкин.  — Что и именьица какого никакого нет?
        — Поместье есть,  — нахмурился Ракитин.
        — И много задолжали?  — поинтересовался купец.
        — С учётом нынешнего проигрыша, двести тысяч,  — закрыл лицо ладонями Серж.
        Он сам не понимал, как вышло так, что уже поутру он подписывал купчую на Полесье в конторе стряпчего. Умом он понимал, что усадьба стоит куда больше, чем те двести тысяч, которые ему предложил за неё Величкин.
        — Надеюсь, вы дадите мне хотя бы десять дней, чтобы я с семьёй мог перебраться в другое имение?  — устало спросил он у Семёна Семёновича, пожимая протянутую руку, в знак скрепления сделки.
        — Конечно, милостивый государь. Я вас не тороплю. Я приеду, скажем, через месяц,  — добродушно улыбнулся Величкин, но у Ракитина всё равно осталось впечатление, что сей добрый человек только что обвёл его вокруг пальца.
        С тяжёлым сердцем ехал Серж обратно домой. Собственно, Полесье более не было его домом. Пятьдесят тысяч ему пришлось сразу отдать в счёт проигрыша, а оставшиеся пойдут на уплату долга Урусову, если Марья не согласится выйти замуж за князя. Ракитин понимал, что у него недостанет сил, да и совесть не позволит просить сестру пожертвовать собой, коли сам умудрился столь бестолково потерять родовое гнездо, а стало быть, надеяться не на кого.
        Ужасные новости Марья приняла с достоинством, а вот Елена Андреевна лишилась чувств, как только узнала, что им придётся оставить Полесье. Когда же madame Ракитина пришла в себя, ни слова упрёка не сорвалось с её губ. Она сама виновата, что, замкнувшись в своём горе, после смерти супруга, невольно переложила все заботы на плечи двадцатитрехлетнего мальчишки. Надобно было обратиться за помощью к брату, уж Василь не оставил бы в беде, но Серж взялся решать всё сам, и ныне роптать стало поздно, да и бесполезно.
        Словно очнувшись от спячки, Елена Андреевна принялась отдавать распоряжения прислуге. Всё, что было ценного в усадьбе, упаковывалось в тюки и готовилось к переезду в Ракитино. Глядя, как снимают со стен картины, заворачивают в портьеры хрусталь, дабы не побился по дороге, складывают столовое серебро и тяжёлые массивные канделябры, Марья едва сдерживала слёзы, слишком велика оказалась цена её упрямства. Ведь не так уж и неприятен ей князь… Но только представив, что Урусов коснётся её также, как Серж стискивал в объятьях Настасью, она вновь заливалась слезами.
        Вечером, набравшись решимости, она постучала в покои брата.
        — Entrez!  — раздалось из-за двери.
        Сержа она нашла сидящим в полной темноте в кресле у окна. Она споткнулась о низенький туалетный столик и непременно упала бы, коли крепкая рука брата не удержала бы её от падения. Нащупав свечу в подсвечнике, Марья, тихо ругаясь себе под нос, вышла в коридор и зажгла ту от канделябра на стене.
        Вернувшись, она поставила свечу на место и перевела взгляд на Сергея. Его глаза подозрительно блестели, и тут только она поняла, отчего не зажигал свечей, потому что плакал и не желал, чтобы кто-нибудь стал свидетелем его слабости.
        — Серёжа,  — потянулась она к нему и присела на подлокотник кресла, запуская пальцы в светло-русые кудри,  — хороший мой, не надобно себя винить.
        — Какой же я дурак!  — спрятал лицо на груди сестры Ракитин.  — Машенька, какой же я дурак!  — тихо зашептал он.
        — Ну, полно, что теперь-то горевать,  — вздохнула Марья.  — Я выйду за Урусова.
        Сергей поднял голову и уставился на неё ошеломлённым взглядом.
        — Не надобно подобных жертв, коли не люб он тебе,  — взял он её ладони в свои руки.  — Не желаю, чтобы ты всю жизнь винила меня в своей несчастливой судьбе. У нас Ракитино остаётся. Как-нибудь проживём.
        Больно было прощаться с домом, где выросла, но ещё больнее стало осознавать, что переменилось отношение соседей к их разорившемуся семейству.
        Калитин был вне себя от бешенства. Приехав в Ракитино, он первым делом разыскал Сергея и, не стесняясь в выражениях, высказал ему всё, что думал о его глупой выходке. Но и этого Василию Андреевичу показалось мало. Ударив племянника с размаху по лицу, Калитин даже не оглянулся, когда тот упал на пол в гостиной, стукнувшись виском об угол стола.
        Марья в первый раз видела своего дядьку обыкновенно добродушного и весёлого в таком гневе. Проводив Калитина взглядом, она бросилась к брату, распростёртому на полу. Сергей пришёл в себя, когда она, смочив платок водой из вазы, приложила тот к его рассечённому виску.
        — Поделом мне,  — со стоном поднялся на ноги Ракитин.  — Ух! И тяжела рука у дядюшки,  — пошатываясь, добрёл до дивана Серж и осторожно присел, прижимая к виску платок сестры.
        Щека горела огнём, ещё и губа оказалась разбита. Марья сжала пальцы в кулачки и устремилась вслед за дядькой.
        — Василий Андреевич,  — запыхавшись, догнала она его уже во дворе, когда Калитин собирался садиться в седло,  — да разве ж можно так?!
        — Не поняла ещё, девочка, что без приданого осталась?  — сурово спросил Калитин.  — Кто нынче-то на бесприданницу позарится? Али не слышала, что о тебе в уезде говорят?
        — Что говорят?  — тихо спросила Марья.
        — А то и говорят, что шибко гонору у тебя много было, но нынче спеси-то поубавится,  — забрался в седло Василий Андреевич.
        Слова дядьки больно укололи в самое сердце. Ведь и сама заметила, что местные уездные кумушки шепчутся за её спиной, иные девицы и не скрывают торжества во взглядах, мол, поделом гордячке, а молодые люди из тех, кто раньше превозносил её красоту, нынче смущённо глаза отводят.
        — Добро, дядя Василь,  — нахмурилась Марья.  — Пускай говорят, переживу.
        На другой день после переезда в Ракитино, Сергей отправился в Овсянки. Дворецкий проводил его в кабинет князя и с поклоном удалился. Илья Сергеевич поднялся из-за стола, где просматривал счётные книги и вопрошающе взглянул на своего гостя. Поставив на стол саквояж, Ракитин отступил на несколько шагов:
        — Здесь вся сумма по закладным. Верните мне векселя, Илья Сергеевич.
        Урусов невозмутимо шагнул к картине на стене, за которой располагался сейф, отодвинул её в сторону и неспешно повернул ключ в замке. Достав из тайника стопку векселей, он протянул её Ракитину:
        — Ну, что же, Сергей Филиппович, более я не имею претензий ни к вам, ни к вашей очаровательной сестре,  — слегка наклонил он голову, давая понять, что аудиенция окончена.
        Выглянув в окно, Илья Сергеевич проводил соседа мрачным взглядом. Зря он понадеялся, что Сергей Филиппович испугается грядущих трудностей и заставит сестру принять его предложение. Князь Урусов просчитался и недооценил упрямства той, что стала его наваждением с той самой поры, когда осмелилась отказать ему да ещё в подобных выражениях. "Посмотрим, Марья Филипповна, чья возьмёт!"  — скрипнул зубами Урусов.
        Несомненно, продажа Полесья стала фатальной ошибкой Сержа. Купец Величкин, перебравшийся со всем своим многочисленным семейством в дворянскую усадьбу, не вписывался в местное общество. Нувориша, возомнившего себя равным аристократам, веками проживающим в своих родовых гнёздах, принимать отказывались, а за подобное соседство пеняли молодому Ракитину.
        Семён Семёнович Величкин ничуть не унывал по сему поводу и охотно делился со всеми желающими историей, что помогла ему стать владельцем имения. В открытую над Ракитиным никто не потешался, но за глаза говорили разное. Находились и те, кто, будучи ранее в весьма дружеских отношениях с почившим Филиппом Львовичем, даже пытались оказать посильную помощь, предлагая Сержу оспорить сделку и вернуть Полесье. Как бы то ни было, история, получившая огласку, весьма болезненно сказалась на реноме Сергея Филипповича. Оставаться и далее в уезде стало невыносимо. Марья пыталась отговорить брата от того, чтобы покинуть Ракитино и перебраться в Москву, но тот оставался непреклонен.
        К началу сезона в Первопрестольной Сергей Филиппович покинул родные места и отправился попытать счастья в большом городе. Получив вполне приличное домашнее образование, Ракитин рассчитывал устроиться куда-нибудь на службу. Калитин такое решение племянника одобрил и даже снабдил того рекомендательными письмами к своим хорошим знакомым, кои занимали не последние посты в государственных учреждениях.
        Но помимо желания устроить свою жизнь, поступив на службу, Сергей Филиппович не терял надежды поправить дела женитьбой, что называется, на хорошем приданом. Ведь далеко не каждая девица могла похвастать неземною красотой, тогда как сам Ракитин был весьма привлекательным молодым человеком.
        Урусовы всем семейством также перебрались в Москву, дабы найти подходящую партию для Натальи. Новость об отъезде Ильи Сергеевича Марья восприняла с облегчением. Ежели Полесье находилось в десяти верстах от имения Урусовых, то Ракитино прямо граничило с Овсянками, и поневоле mademoiselle Ракитиной приходилось довольно часто видеться с соседями.
        Будущее уже не казалось столь пугающим. Серж прислал письмо, в котором сообщал, что благодаря протекции дядюшки ему удалось поступить на службу в Тверской казённый дом к самому генерал-губернатору секретарём. Конечно, в какой-то мере нынешнее его положение виделось Ракитину унизительным: он, потомственный дворянин, вынужден был пойти служить не по велению сердца, а потому что нужда заставила, да и слухи в уезде житья не давали.
        Унылые будни, чередой сменяющие друг друга, нелёгкая служба у весьма требовательного к своим подчинённым генерал-губернатора — вовсе не так он представлял себе жизнь в Первопрестольной. Тяга к тому, чтобы ещё раз испытать волнительные моменты азарта порою становилась неодолимой, но всякий раз, когда он готов был уступить собственной страсти и сесть за карточный стол, вспоминался отъезд из Полесья в Ракитино под горестные причитания матери.
        Несмотря на то, что Сергей Филиппович более не позволял себе испытать фортуну за карточным столом и не делал карточных долгов, жизнь в Москве была ему явно не по карману. Чего стоило только прилично выглядеть в том обществе, где он часто бывал отныне? Услуги хорошего портнова обходились далёко недёшево. Собственного жалования и тех денег, что он иногда получал из дома, ему едва хватало, чтобы свести концы с концами. Подобное положение виделось Ракитину невыносимым и более того унизительным.
        Поступив на службу к генерал-губернатору, Серж свёл немало знакомств, но более всего его привлекало общество молодых гвардейских офицеров. В основном его новые знакомцы были выходцами из приличных и состоятельных семей и могли позволить себе значительно больше, чем скромный секретарь его высокопревосходительства. Его часто приглашали в компанию, но, не имея возможности наравне со всеми оплатить расходы, Ракитин отказывался от приглашений под различными надуманными предлогами. Несомненно, его влекла подобная жизнь: шумные гулянья, поездки к цыганам, визиты в известные ресторации и общество красивых женщин, но гордость и воспитание не позволяли веселиться за счёт других.
        Глава 4
        В свой первый сезон в Первопрестольной mademoiselle Урусова наслаждалась чередой великосветских раутов, балов, вереницей новых знакомств, приобретая всё больше поклонников. Прошлый сезон разительно отличался от нынешнего тем, что тогда она не ставила себе целью найти супруга, потому общение с противоположным полом отличалось лёгкостью и приятностью. С самого начала нынешнего сезона старший брат весьма недвусмысленно дал понять, что настала пора сделать выбор, притом выбор должен стать таким, какой он без сомнения одобрит.
        Более всего на свете Натали желала бы пойти под венец по велению сердца, но сердце оставалось равнодушным, ни чей взгляд его не тревожил, не заставлял забиться учащённо.
        Минуло два месяца с приезда в Москву, но ничего так и не переменилось. Всё чаще за завтраком Илья Сергеевич стал интересоваться её предпочтениями. Он называл имя то одного молодого человека, то другого из тех, кто, по его мнению, мог бы составить счастье младшей сестры, но Наталья неизменно находила какие-либо изъяны у предполагаемых претендентов на её руку.
        Утро перед ежегодным балом у московского генерал-губернатора ничем не отличалось от вчерашнего, или того, что было седмицу назад, но именно сегодня, под конец трапезы между братом и сестрой случилась размолвка. Устав обсуждать достоинства и недостатки ещё одного возможного кандидата в женихи княжны Урусовой, Наталья перевела разговор на другую тему, поинтересовавшись у брата, отчего он не спешит выбрать себе жену. Ведь где, как ни в Москве?
        Илья Сергеевич молча положил вилку и тщательно промокнул губы салфеткой, после чего поднялся из-за стола, всем своим видом демонстрируя, что отвечать не намерен. Наталье подобное поведение брата показалось оскорбительным, потому, вместо того, чтобы оставить его в покое, она вновь повторила свой вопрос на сей раз намного громче.
        — Я свой выбор сделал!  — отчеканил Урусов, остановившись у дверей столовой.
        — Мне казалось, что mademoiselle Ракитина тебе отказала,  — не унималась Натали, не вняв предостерегающему взгляду матери.
        — Тебя это не касается,  — уже вовсе грубо оборвал сестру Илья Сергеевич.
        — Я это к тому сказала, что думала о Сергее Филипповиче,  — упрямо поджала губы Наталья.
        Илья Сергеевич собирался выйти, но услышав ответ сестры, вернулся к столу широким шагом и, опершись руками на его поверхность, склонился к Наталье.
        — Не бывать тому! Никогда, покуда я жив, ты не выйдешь за Ракитина! Любой, но не он!
        Наталья побледнела. В гневе Урусов был страшен, но никогда прежде его злость не обрушивалась на членов семьи. К матери и сестре Илья Сергеевич относился с любовью и уважением. В тёмных, почти чёрных глазах брата плескалась убийственная ярость, на смуглом худощавом лице проступил гневный румянец, губы сжались в тонкую линию.
        — Ты сам сказал, Илья. Любой,  — откинулась Наталья на спинку стула, избегая смотреть ему в глаза.  — Нынче же вечером выберу того, кого назову своим супругом.
        — Я тебя за язык не тянул,  — усмехнулся Урусов.  — Жду с нетерпением. Можно два сезона оставаться в девицах, на третий толки пойдут, ma сherie.
        Безусловно, Илья как всегда был прав во всём: ежели девица три сезона подряд не может найти себе мужа, стало быть, дело в девице. Наталья прекрасно понимала его озабоченность, а про Ракитина сказала лишь затем, чтобы брат перестал донимать её разговорами.
        Не думала она, что упоминание соседа по имению вызовет безудержный гнев Ильи. И дело было вовсе не в том, что ныне состояние Ракитина являлось более чем скромным. Илья Сергеевич давно сказал, что благосостояние её избранника не станет камнем преткновения в его решении, лишь бы претендент на руку княжны Урусовой не оказался явным охотником за приданым.
        Молодой Ракитин Наталье нравился, но не настолько, чтобы завлечь его в свои сети. К тому же с ней он всегда был обходителен, безупречно вежлив и внимателен, но ни разу не дал понять, что его отношение к ней представляет собой нечто большее, чем обыкновенная дружба. То, что брат так бурно воспринял её слова, свидетельствовало, что от намерения сделать Марью Филипповну своей женой Илья Сергеевич не отступился.
        Что ж, понять его труда не составляло. При всей своей нелюбви к соседке, Наталья не могла не отметить того, что в их уезде вряд ли найдётся девица, что смогла бы превзойти Марью Филипповну в прелести и очаровании. При жизни Филиппа Львовича Марья Филипповна блистала в местном обществе и многие предрекали ей успех в высшем свете Первопрестольной, но то было до того, как семью Ракитиных постигли беды и разорение.
        Илья и не скрывал от своих домочадцев, что сам приложил руку к тому, но находил себе оправдание в том, что вовсе не желал подобных последствий. Жаль, что Марья Филипповна не вняла голосу разума и не приняла решения, которого он ждал от неё, но Урусова не покидала уверенность в том, что не всё ещё потеряно. Девица непременно одумается, а ему остаётся лишь запастись терпением. И вот когда она поймёт, что совершенно зря пренебрегла его предложением, тогда придёт его черёд торжествовать, и не будь он князем Урусовым, коли не вернёт заносчивому молокососу — её братцу так бестолково потерянное имение.
        Выслушивая брата, Наталья пришла к неутешительному выводу, что чувства Ильи Сергеевича к Марье Филипповне куда более напоминают одержимость, чем простое увлечение. Сама она была уверена, что подобная страсть никогда не захватит её настолько, что заполучить предмет своего увлечения станет самоцелью всей жизни.
        Ближе к обеду Илья зашёл к ней и принёс извинения за то, что сорвался и высказался в столь оскорбительной манере. Однако ж его слова о третьем сезоне запали в душу, и вечером на балу у генерал-губернатора Натали поймала себя на том, что невольно присматривается к каждому холостяку, представляя его в роли собственного супруга.
        В бальной зале она увидела молодого Ракитина, что в общем-то не вызывало удивления, поскольку многим было известно, что Сергей Филиппович служил у князя Голицына секретарём.
        Заметив семейство Урусовых среди многочисленных приглашённых, Сергей Филиппович лишь вежливо кивнул издали, но не подошёл, оставаясь в кругу своих знакомцев. Находясь в трауре по не так давно почившему отцу, Ракитин не танцевал, но от Натали не укрылись восхищённые взгляды, что бросали некоторые девицы на её пригожего соседа по имению. Невольно взгляд mademoiselle Урусовой обратился на высокого светловолосого юношу подле Сержа. На чью-то шутку молодой человек улыбнулся самой очаровательной улыбкой, какую только ей доводилось видеть, отчего Наталью как будто окатило горячей волной. Он слегка повернул голову, взгляды их встретились, но mademoiselle Урусова глаз не отвела, как то подобало девице благонравной и воспитанной, лишь прикрылась веером, ощущая, как запылали щёки.
        В тот момент, когда состоялся сей обмен взглядами, Ильи не оказалось рядом. Князь Урусов вальсировал, с безупречной грацией ведя по паркету, вдову почившего в прошлом году друга семьи господина Боровского. Madame Боровская отличалась редкой красотой. Статная, темно-окая, она привлекала немало восхищённых взглядов. Одно время Наталья даже полагала, что и её брат не остался равнодушным к чарам молодой вдовушки. Проводив глазами красивую пару и вполне отдавая себе отчёт, что поступает недозволительно, Натали направилась прямо к Ракитину и молодым людям его окружавшим, по пути раскланиваясь со знакомыми.
        — Сергей Филиппович,  — окликнула она его, остановившись в нескольких шагах,  — какая радость встретить вас нынче.
        — Наталья Сергеевна,  — склонился в учтивом поклоне Серж,  — не менее рад нашей встрече.
        Ракитину ничего не оставалось, как только представить mademoiselle Урусову, тем, кто оставался с княжной незнаком.
        — Позвольте представить вам моего хорошего друга Соколинского Михаила Алексеевича,  — повернулся он к молодому человеку, что привлёк внимание Натали.
        — Рада знакомству,  — скромно опустила очи долу Наталья, не осмеливаясь поднять головы.
        Вдруг сделалось стыдно от осознания того, что сама навязала своё общество. Словно прочитав её мысли, Серж, с присущей ему галантностью пришёл на выручку. Предложив руку своей соседке, он вызвался проводить её к матери и брату. Соколинский последовал за ними, выразив желание свести знакомство с княгиней и князем Урусовыми.
        — Соколинский? Мне знакома ваша фамилия,  — оживилась madame Урусова.  — Михаил Алексеевич, вы не из тех Соколинских будете, чьё имение неподалёку от Овсянок? Клементьево, кажется?  — наморщила лоб Анна Николаевна.
        — Совершенно верно, ваше сиятельство,  — склонил голову в поклоне Соколинский.
        Речь шла о большой и некогда очень красивой усадьбе, разграбленной и сожжённой дотла отступающими французами двадцать лет назад. После разорения родового гнезда Соколинские перебрались в Гжатский уезд, где у отца Михаила имелось ещё одно небольшое поместье. Более, чем скромных доходов от Лугового не хватало на восстановление Клементьево.
        — Я помню вашего папеньку,  — с улыбкой продолжила княгиня.  — Надеюсь у него всё благополучно?
        — Отец умер в прошлом году,  — набежала лёгкая тень на лицо молодого человека.
        — Царствие ему небесное,  — смущённо перекрестилась княгиня.  — Очень жаль, Алексей Петрович был замечательным человеком.
        — Анна Николаевна, вы позволите пригласить вашу очаровательную дочь?  — обратился к madame Урусовой Михаил.  — Ежели, конечно, для меня найдётся танец,  — повернулся он к Наталье.
        Погрузившись в приятные воспоминания о днях давно минувшей молодости, княгиня рассеянно кивнула, а Наталья смущённо протянула свою бальную карточку. Свободными оставались мазурка и последний вальс. Соколинский некоторое время колебался в выборе, глядя на заполненные строчки, но потом поднял голову и, встретившись взглядом с княжной, решительно вписал свою фамилию напротив вальса.
        Заглядывая через плечо Соколинского, Ракитин заметил один свободный танец:
        — Наталья Сергеевна, окажите мне честь в мазурке пройти?  — улыбнулся он.
        — С удовольствием, Сергей Филиппович,  — тотчас согласилась Наталья.
        С того самого момента, когда Сергей Филиппович представил ей своего приятеля, все прочие молодые люди, находящиеся в роскошной бальной зале особняка генерал-губернатора, словно вовсе перестали существовать для Натали. Она старалась не провожать его глазами, но ничего не могла с собой поделать, и всякий раз, когда взгляды их встречались, вспыхивала жарким румянцем, тотчас прячась за раскрытым веером.
        — Я думала, вы не танцуете,  — рассеянно заметила Натали, когда Серж повёл её в мазурке под хмурым взглядом князя Урусова.
        — Будь моя воля, меня бы здесь не было,  — вздохнул Ракитин.  — Я здесь, скорее, по долгу службы, нежели по велению сердца, Наталья Сергеевна.
        О смерти Филиппа Львовича говорить избегали, несмотря на то, что оба думали о цепочке событий, приведших к трагедии. Размышляя над тем, чем бы заполнить неловкую паузу, Наталья поинтересовалась планами Марьи Филипповны на будущий сезон. Глядя на то, как омрачилось лицо её кавалера, она, может быть, в первый раз не испытала злорадства по поводу бедственного положения своей соперницы.
        — Может быть, Марье Филипповне стоит приглядеться к тому, кто рядом?  — тихо заметила она.
        — Ежели вы имеете в виду своего брата, то жаль вас разочаровывать,  — тяжело вздохнул Ракитин.  — Я не смею настаивать, Марья Филипповна вольна в своём выборе. Жаль, что так вышло,  — ещё тише закончил он.
        Музыка стихла, Сергей Филиппович проводил свою партнёршу к её матери и брату, а сам поспешил откланяться.
        Танцуя последний вальс в объятьях нового знакомого, Натали смотрела куда угодно, но только не в лицо своему партнёру, потому краем глаза успела заметить, что покидал Ракитин сие блистательное собрание в обществе обворожительной madame Боровской. Провожая глазами Ракитина с его спутницей, княжна едва не запнулась, услышав вполне невинный вопрос:
        — Наталья Сергеевна, вы позволите нанести вам визит?
        — Буду ждать,  — чересчур быстро согласилась она, в душе браня себя за такую поспешность и выказанную столь явно готовность продолжить знакомство.
        Натали ждала Соколинского уже на следующий день, но Михаил Алексеевич у них не объявился, хотя накануне у неё сложилось впечатление, что он не станет медлить с визитом. День клонился к вечеру, но среди гостей в доме Урусовых не было того, кого ждала княжна Наталья. Возбуждение от ожидания новой встречи, что не покидало её весь день, к вечеру сменилось хандрой и апатией ко всему происходящему. Mademoiselle Урусова откровенно заскучала, что не укрылось ни от княгини, ни от всевидящего ока старшего брата.
        Натали почти не внимала словам корнета, не сводившего с неё восторженного взгляда, улыбаясь юноше рассеянной улыбкой, взгляд её то и дело помимо воли обращался к дверям гостиной всякий раз, когда возникало какое-либо движение в дверном проёме. Стушевавшись от подобной холодности и равнодушия, юноша поспешил удалиться, едва завидев приближающегося хозяина дома.
        — Душа томиться в ожиданье и полон грусти её взгляд,  — подсел на диван к сестре Илья Сергеевич.
        — Вот уж не думала, братец, что ты, поэтическим даром наделён,  — улыбнулась Наталья.
        Урусов усмехнулся:
        — И кто же смутил покой моей сестры? Неужели monsieur Соколинский стал тому причиной?
        — А коли и так,  — повернулась к брату Наталья.
        — Любовь с первого взгляда?  — усмехнулся князь.
        — Отчего не веришь? Скажи мне, как ты понял, что увлечён Марьей Филипповной? Как то случилось? Что ты чувствовал тогда?  — засыпала она его вопросами.
        Урусов нахмурился. Он вовсе не собирался говорить с сестрой на столь откровенные темы, но в какое-то мгновение вдруг захотелось поделиться, выплеснуть всё, что так долго таил в себе: обиду, гнев, тоску, что овладевала им всякий раз стоило ему подумать о той, что так больно ударила по чувству собственного достоинства, уязвила до самой глубины души. Всякий раз при мыслях о ней, кровь вскипала в жилах, душили бессильная злоба и ярость.
        — То будто озарение какое-то было,  — медленно заговорил Илья.  — Не могу объяснить. Словно увидел впервые и понял вдруг, что мог бы бесконечно смотреть только на неё одну.
        Натали, потрясённая его ответом, слушала, затаив дыхание и чуть приоткрыв рот. Ей и в голову не могло прийти, что её брат, столь собранный и внешне безразличный ко всему, способен почувствовать то же, что и она прошлым вечером. Разница заключалась лишь в том, что с Ракитиными они знакомы с самого детства, а Мишеля она увидела только вчера. "Мишель,  — мечтательно улыбнулась она, вновь и вновь мысленно повторяя имя.  — Мягкое, нежное, как его очаровательная улыбка, как золотистые кудри. Ведь они на ощупь непременно должны быть мягкими, словно шёлк. А глаза! Боже, какие у него глаза! Невероятно синие, как васильки летом".
        — Что ты думаешь о нём?  — оживилась Наталья.
        — Молод,  — задумчиво обронил Илья.  — Я бы сказал, слишком молод. Да и потом, он только раз танцевал с тобой. Неужели того достаточно, чтобы лишиться сна и покоя?
        — Это все твои возражения?  — воинственно осведомилась mademoiselle Урусова.
        — Ежели он так тебе нравится, я не стану возражать, коли он станет ухаживать за тобой, ma сherie.
        — Стало быть, ты считаешь его вполне достойным?
        — Пожалуй,  — кивнул Илья.  — Я навёл справки. Михаил Алексеевич единственный сын Соколинского, но не единственный сын своей матери.
        — Как это?  — широко распахнула глаза княжна.
        — Его отец некогда женился на вдове графа Ефимовского, а стало быть, предмет твоих грёз — единоутробный брат нынешнего графа Ефимовского.
        — Того самого?!  — не сдержала удивления, смешанного с восторгом Наталья.
        — Того самого,  — подтвердил Илья.  — Слышал, что братья не ладят меж собой, но слухи не всегда достоверны.
        Рассказывая сестре о том, что ему удалось узнать в столь короткий срок, Илья Сергеевич не был так уж далёк от истины. Братья не то чтобы не были близки, скорее их можно было назвать незнакомцами.
        Имение Соколинских соседствовало с усадьбой родителей Татьяны, потому, можно сказать, что отец и мать Мишеля знали друг друга с самого детства. Но случилось так, что во время светского сезона, который Татьяна вместе с родителями проводила в Первопрестольной, на неё обратил внимание молодой граф Пётр Ефимовский. О таком зяте можно было только мечтать, и потому под давлением родительской воли, девушка ответила согласием на сватовство его сиятельства.
        Ефимовский женился вопреки воле матери, посчитавшей его избранницу едва ли достойной оказанной ей чести. Отношения с властной и деспотичной свекровью у Татьяны не сложились с самого начала её супружества. При любой возможности ей всячески давали понять, что она не пришлась ко двору. Причём действовала Алевтина Георгиевна весьма тонко. Петру и в голову не приходило, что его мать и жена находятся не в ладах. В силу своего юного возраста Татьяна не умела ничего противопоставить мелочным придиркам и весьма болезненным уколам. Она лишь молча терпела, с каждым днём всё более сожалея о том, что поддалась давлению со стороны родителей и согласилась на этот брак без любви.
        Алексей Соколинский тоже был безутешен, и чуть было не женился, собираясь поступить так исключительно назло предавшей его возлюбленной, но вовремя одумался, рассудив, что несчастный брак не излечит разбитого сердца, но вполне может создать немало иных проблем, но он таки дождался своего счастья.
        Татьяна Васильевна овдовела, когда ей исполнилось всего лишь двадцать лет. Граф Ефимовский, будучи ротмистром Кавалергардского полка, пал геройской смертью в сражении при Прейсиш-Элау, когда его сыну Андрею исполнилось два года. Соблюдя положенный год траура, Татьяна и Алексей обвенчались. Второй раз препятствовать браку влюблённых родители Татьяны не стали. Цель оказалась достигнутой: Пётр Ефимовский оставил после себя наследника, и ныне огромное состояние принадлежало его сыну Андрею, их внуку.
        Столь поспешный брак бабка Андрея, старая графиня Ефимовская посчитала предательством памяти сына и сделала всё возможное, дабы единственный внук воспитывался в её доме. Андрей Петрович с десяти лет обучался в Пажеском корпусе в Петербурге, поскольку его бабка решила, что сын должен пойти по стопам отца. Слишком далеко от Московской губернии, слишком далеко от матери и её новой семьи.
        Мальчик рано привык к самостоятельности и одиночеству. Дабы из Андрея вырос достойный продолжатель рода, Алевтина Георгиевна искренне полагала, что воспитывать мальчика надлежит в строгости и всякие проявления нежности совершенно неуместны. Неудивительно, что юный граф редко бывал в отчем доме. Куда приятнее было проводить время в компании своих однокашников, нежели в удушливой чопорной атмосфере, окружавшей старую графиню. Он знал, что у него есть мать, но, по словам бабки, та сама отказалась от него. К тому же ему с самых младых лет твердили о том, сколь корыстолюбивой и меркантильной особой она оказалась. Мало того, Алевтина Георгиевна предостерегала его от того, что после её смерти, родственники, коих Андрей ни разу не видел, но много чего о них слышал, непременно объявятся, с тем, чтобы попытаться добраться до его наследства, которое, к слову, являлось весьма внушительным. Может быть, именно потому он и не пытался искать с ними встреч.
        Семнадцатилетний Андрей встретился со своей матерью на похоронах старой графини. После панихиды и поминок были долгие разговоры. Со слезами на глазах Татьяна Васильевна признавалась старшему сыну, что всё это время пристально следила за его жизнью, радовалась его успехам и огорчалась его неудачам, но однажды пообещав старухе не видеться с ним, не осмелилась нарушить данного обещания.
        Тогда же Ефимовский впервые увидел младшего брата, которому на ту пору минуло одиннадцать лет. К появлению Мишеля Андрей отнёсся весьма настороженно. Не просто было осознать, что у него есть брат, и он такой же сын своей матери, как и сам Андрей.
        Надо заметить, что Мишель рос весьма избалованным ребёнком, которому многое дозволялось и сходило с рук, а потому он вовсе не счёл нужным скрывать своего отношения к внезапно объявившемуся старшему брату. Одиннадцатилетний мальчишка, хмуро разглядывая молчаливого замкнутого юношу, пришёл к выводу, что, пожалуй, такой брат ему вовсе ни к чему, и он ему совсем не нравится, о чём и поспешил сообщить матери.
        Юности свойственны душевные порывы, о которых, вступая в возраст более зрелый, мы порою сожалеем. Наверное, в тот момент в Андрее более говорила обида, чем здравый смысл, потому по истечению девяти дней после кончины бабки, он весьма недвусмысленно дал понять своим внезапно объявившимся родственникам, что более в их обществе не нуждается.
        Слова старшего сына madame Соколинскую ошеломили и горько обидели. Не лучшим образом повёл себя и отец Михаила. Отповедь пасынка уязвила его до глубины души, и он поспешил заверить юного Ефимовского, что более он и его семья не станут злоупотреблять гостеприимством его сиятельства.
        В другой раз братья увиделись по достижению Михаилом возраста шестнадцати лет. Соколинские приехали в Петербург по делу о спорном наследстве. Отец Татьяны Васильевны скончался, не оставив завещания. Madame Соколинская появилась на свет в результате второго брака отца, и её старший брат посчитал, что имеет куда больше прав на наследование, чем его единокровная сестра. Тяжба затянулась.
        Зная о том, что Андрей служит в Кавалергардском полку, как некогда его покойный отец, Мишель сам попытался найти Ефимовского. Отчасти он понимал, что именно его поведение стало камнем преткновения между матерью и Андреем и, чувствуя за собой вину, желал во чтобы то ни стало объясниться с братом.
        Андрей порыв младшего брата встретил без воодушевления, но нашёл в себе силы выслушать того до конца, не указав на дверь. Обоим оказалось непросто признать собственные ошибки и простить друг другу заблуждения, но расстались они вполне миролюбиво, пообещав поддерживать отношения посредством переписки, поскольку Соколинские вскоре должны были вернуться в Московскую губернию, а Ефимовский оставался служить в Петербурге.
        Глава 5
        В дом Урусовых весьма часто доставляли букеты для княжны Натальи. Зачастую то бывали розы или лилии — признанные королевы цветочного царств. Но более всего по душе mademoiselle Урусовой пришлись скромные незабудки. "Я не забыл",  — гласил сей скромный знак внимания.
        Наталья велела горничной отнести цветы в свою спальню и вечером перед сном, расчёсывая тёмно-каштановые кудри, то и дело склонялась к букету с мечтательной улыбкой, вдыхая едва уловимый нежный аромат.
        Соколинский объявился на третий день после бала у генерал-губернатора. Дворецкий проводил его в гостиную, где к тому времени уже собрались все члены семьи и те, кто удостоился чести бывать в доме Урусовых, что называется, без зова. Княжна Наталья в обществе своих поклонников расположилась у окна за клавикордами, потихоньку перебирая клавиши.
        С появлением в комнате Соколинского молодые люди, что собрались в кружок вокруг mademoiselle Урусовой все, как один, ощутили себя лишними, потому как все улыбки и взгляды княжны адресовались одному Мишелю. Постепенно Михаил Алексеевич и Наталья остались у окна наедине. Соколинский присел на длинную банкетку подле девушки. Пальцы молодого человека легко скользнули по клавишам инструмента, его плечо чуть касалось её плеча, темноволосая головка княжны склонилась к его золотистой шевелюре.
        Анна Николаевна время от времени отвлекалась от разговоров и поглядывала в сторону уединившейся пары. Проворные пальчики Натальи легко порхали над клавишами, извлекая из инструмента полные жизни звуки увертюры из "Волшебной флейты" Моцарта.
        Взволнованная присутствием подле неё Соколинского, Наталья несколько раз ошиблась, поправляя её, Мишель невзначай коснулся её руки, мелодия стихла. Тёплая мужская ладонь накрыла трепетные девичьи пальчики.
        — С того самого момента, когда вы подошли и заговорили с Сержем, я всё думал о вас,  — склонился к ней Соколинский.
        — Признаться, Михаил Алексеевич, и мои мысли обращались к вам непозволительно часто,  — смущённо опустила ресницы mademoiselle Урусова.
        — Я счастлив слышать, что вы не забыли обо мне, едва переступив порог дома генерал-губернатора,  — улыбнулся Мишель.
        Илья Сергеевич тихонько кашлянул за спиной у влюблённых, что, кажется, совершенно позабыли том, что в гостиной они не одни. Наталья вспыхнула и неловко выдернула пальцы из ладони Соколинского.
        — Михаил Алексеевич,  — обратился Урусов к Соколинскому,  — окажите нам честь отужинать с нами.
        — С большим удовольствием,  — поднялся Мишель и склонил голову в учтивом поклоне.
        С того памятного вечера, Михаил Алексеевич стал частым гостем в доме Урусовых. Княжну всё чаще стали видеть в обществе Соколинского в театре или на прогулке. Поговаривали о том, что в скором времени стоит ожидать свадьбы, однако Михаил Алексеевич делать предложения не спешил.
        Наталья извелась, гадая о причинах его промедления. Мишель никогда прямо не говорил о своих чувствах к ней. Он часто упоминал, что ему приятно её общество, но столь желанного признания в любви так и не прозвучало. В поисках ответов на мучающие её вопросы, Натали обратилась к местной кухарке, что, со слов горничной, слыла большой мастерицей гадать на картах. Приглашённая в покои барышни, баба поначалу оробела, но выслушав просьбу княжны, тотчас согласилась. Разложив карты на туалетном столике, она что-то долго бормотала себе под нос, разглядывая их в неверном свете от пламени свечи, а после изрекла, что, дескать, барин молодой, что ухаживает за барышней, серьёзных намерений к ней не имеет. Такой результат гадания княжну несказанно огорчил. Указав кухарке на дверь, девушка упала в подушки и залилась слезами. Горничная с сочувствующим видом принялась её утешать, приговаривая, что карты, мол, не всегда правду говорят, но Наталья и слышать её не захотела. Больно созвучны оказались слова кухарки её собственным мыслям. К тому же в последние две седмицы Соколинский не появлялся у них дома, не писал, и
вообще никак не давал о себе знать.
        Укладывая барышню в постель, горничная шепнула, что знает в слободе одну бабку, которая может сделать приворот.
        Наталья подняла голову от подушки, вглядываясь в лицо своей прислуги:
        — Приворот?  — тихо прошептала княжна.  — Боязно, да и грешно это.
        — Ну, как хотите, барышня,  — пожала плечами девка и погасила свечу.
        — Постой,  — остановила её княжна, когда та уже взялась за ручку двери.  — Наутро в слободу поедем.
        Поутру, одевшись в старенький салоп и повязав на голову шерстяной платок, княжна вместе с девкой, бывшей у неё в услужении горничной, отправилась на окраину Москвы. Наталья дрожала как заяц, но вовсе не от холода, а от страха перед тем, что собиралась сделать. Остановив возок, mademoiselle Урусова вместе со своей горничной забралась в сани. Ямщик быстро домчал девиц до слободки, получил свой пятак, и был таков. Старуха, о которой говорила девка, жила на самой окраине. Неказистая избушка прилепилась на самом краю глубокого оврага. Добравшись до неё, горничная громко постучала в низкую дверь. Вскоре раздались шаркающие шаги, и древняя старушенция открыла двери, впуская гостей в полутёмную горницу.
        Войдя внутрь, Наталья развязала и сняла платок, осматриваясь по сторонам со страхом, смешанным с любопытством. Все стены избушки были увешаны пучками сушёных трав, в красном углу под расшитым рушником виднелись потемневшие лики святых, под ними еле теплилась лампадка.
        — С чем пожаловали?  — хмуро оглядела девиц старуха.
        — Баба Маруся, сказали, ты приворот можешь сделать,  — обратилась к старухе бойкая горничная.
        — Это кто же вам такую глупость сказал?  — недовольно проворчала старуха.
        — Люди говорят,  — уклонилась от прямого ответа девица.
        — Брешут люди,  — прошаркала к печке бабка.  — Хворь какую излечить, могу, а все эти привороты, бесовское это всё,  — уселась она на лавку.
        — Помогите мне, пожалуйста,  — нервно переплела пальцы княжна.  — Я вам заплачу хорошо.
        — Из благородных что ли?  — поднялась старуха и, сделав несколько шагов, остановилась напротив Натальи, пристально вглядываясь в бледное лицо девушки.  — На кой вам, ваша милость, приворот сдался?
        — Жить без него не могу,  — молитвенно сложила руки княжна.
        Бабка покачала головой:
        — Приворот-то сделать дело нехитрое, ваша милость. Только любви-то от этого больше не станет. Одно мучение будет. Ну, присушите вы соколика ясноглазого, а жить-то как станете? Всё одно, пожалеете потом.
        — Не пожалею,  — горячо возразила Наталья.  — Богом клянусь, не пожалею.
        — Вы Боженьку-то в эти дела не впутывайте,  — вздохнула старуха.  — Всё это от Лукавого. Деньги-то принесли?  — прищурилась она.
        Княжна развязала ридикюль и достала горсть монет серебром.
        Старуха сгребла монеты скрюченными пальцами и кивнула на грубый деревянный стол.
        — Запомните, али записывать будете?  — поинтересовалась она.
        — Запомню,  — присела на лавку подле стола Наталья.
        Выгнав на улицу горничную, старуха вернулась к княжне и, склонившись к самому уху девушки, что-то быстро зашептала.
        Поздним вечером Наталья, оставшись одна в комнате, зажгла свечу и, поставив ту на подоконник в вполголоса заговорила, произнося слова древнего заклятья. Казалось, тьма в комнате сгустилась, только неясный круг света, отбрасываемый свечой, оставался единственным светлым пятном в комнате. Наталье, сходившей с ума от страха, слышались голоса за спиной, вздохи, чья-то тяжёлая поступь, будто кто-то подул на свечу, колыхнулось пламя, почти погасло, но всё же выровнялось и вновь потянулось вверх. Страшась оглянуться, она быстро договорила слова заговора, а после задула свечу. Тьма окутала её, ей показалось, что чья-то тяжёлая рука легла на её левое плечо, сердце сжало холодными тисками, окно стало быстро покрываться морозными узорами. Широко раскрыв глаза, девушка смотрела на него, не в силах отвести взгляда, а в голове настойчиво звучали слова старой ведьмы, что в последний раз пыталась отговорить её: "Твой будет, да недолго",  — шептала старуха.
        Стряхнув с себя морок, Наталья быстро скользнула в постель и с головой накрылась одеялом. Зуб на зуб не попадал от озноба, что вдруг пробрал её до костей в жарко натопленной комнате.
        Медлительность же Соколинского объяснялась весьма просто. Мишель мучительно страдал от того, что состояние его семьи не позволяло ему чувствовать себя ровней Урусовым. Со стороны его ухаживания за Натальей выглядели, как попытка заполучить жену с хорошим приданым. Как ни крути, подобный брак являлся мезальянсом, а потому он опасался, что князь Урусов не одобрит его кандидатуру в качестве супруга единственной сестры, оттого и медлил с объяснением. Он много раз собирался признаться mademoiselle Урусовой в своих чувствах, но всякий раз ему недоставало смелости сделать последний шаг.
        Размышляя над положением, в котором оказался, Мишель не придумал ничего лучше, как просить помощи у старшего брата. Не давая себе времени передумать, он спешно покинул Москву и отправился в Петербург, надолго пропав из поля зрения Урусовых.
        Визиту младшего брата граф Ефимовский искренне обрадовался. Братья давно не виделись, а писать письма оба были небольшими охотниками. Андрей подозревал, что не просто желание увидеться с ним заставило Мишеля в разгар сезона покинуть Первопрестольную и отправиться к нему в столицу. Михаил совершенно не умел скрывать свои чувства, волнение и тревога легко читались по его лицу, потому Ефимовский сам вызвал брата на откровенный разговор.
        — Рассказывая, с чем пожаловал?  — разливая вино по бокалам после ужина, поинтересовался Андрей.  — Не ради свидания же за семьсот вёрст приехал.
        — Я жениться хочу,  — выпалил Мишель и, смутившись, умолк.
        — Жениться?  — взлетели вверх брови Ефимовского.  — И кто же счастливица?
        — Княжна Урусова,  — выдохнул Мишель.  — Ты ведь знаком с Урусовыми?
        — Наталья Сергеевна?  — удивился Андрей, подавая брату бокал с вином.
        Мишель принял из рук Андрея фужер, пригубил вино и, нервничая, принялся вертеть между пальцами тонкую ножку бокала. Ефимовский не стал говорить, что брат, похоже, выбрал шесток явно не по себе, но слов и не понадобилось. Все его сомнения ясно читались на лице.
        — Вижу, что удивлён,  — пробормотал Мишель.  — Ясное дело, я ей не пара, оттого и приехал к тебе. Хочу Клементьево отстроить заново.
        — Не ударить в грязь лицом перед семьёй избранницы,  — кивнул Андрей.  — Понимаю.
        Мишель залился румянцем и отвёл взгляд, стыдно стало просить денег на восстановление усадьбы.
        — Я пошлю своего управляющего в Клементьево, пускай посмотрит, оценит,  — задумчиво заговорил Ефимовский.  — Ежели не откладывать, то к осени поспеть можно.
        Соколинский поднял голову, улыбка осветила его лицо:
        — Я не смел и надеяться, что ты не откажешь. Всё до последнего гроша верну,  — вскочил он с кресла, в порыве обнять брата, позабыв про бокал с вином в руке.
        Тёмно-красное вино выплеснулось на белоснежную рубашку Мишеля. Ефимовский отстранился от его объятий, лицо его побледнело. За время, проведённое в военных походах, ему не раз доводилось видеть пропитанные кровью бинты и мундиры. Андрей провёл по лицу дрожащими пальцами, отгоняя зловещее видение, и улыбнулся младшему брату чуть подрагивающими губами:
        — Пустое, Мишель. Считай это моим подарком к твоей свадьбе. Не забудь пригласить,  — усмехнулся он, оправившись от волнения.
        В марте под самый конец сезона Михаил Алексеевич, будучи в гостях в особняке Урусовых, испросил у Ильи Сергеевича позволения говорить с ним с глазу на глаз. Заметно волнуясь, он проследовал за хозяином дома в его кабинет. От князя не укрылось нервно-приподнятое настроение его vis-a-vis.
        — Говорите, Михаил Алексеевич, я вас слушаю,  — присел в кресло Урусов, жестом предложив Соколинскому последовать его примеру.
        Мишель присел, но, видимо, волнение его оказалось столь сильным, что он не смог усидеть на месте, подскочил и принялся ходить по комнате.
        — Илья Сергеевич,  — обратился он к князю,  — вы, верно, догадались, о чём я желаю говорить с вами?  — остановился он напротив стола.
        — Не имею ни малейшего представления,  — решил подразнить его Урусов.
        Соколинский несколько стушевался. Видно было, что слова давались ему с трудом, несмотря на то, что свою речь он готовил загодя.
        — Я понимаю, что моя семья не столь состоятельна и, возможно, вы посчитаете меня недостойным вашей сестры…
        — Отчего вы так решили?  — искренне изумился Урусов, перебив своего собеседника.  — Разве я дал вам понять, что не доволен тем, что вы ухаживаете за Натали?
        — Видимо, я сам так решил,  — смутился Соколинский.  — Более всего на свете я желал бы сделать Наталью Сергеевну счастливой.
        — Так за чем же дело стало? Вы ведь желали просить у меня её руки?
        — Да, верно,  — согласился Мишель.  — Есть только одно небольшое дело, что я желал бы завершить прежде, чем обвенчаться с Натальей Сергеевной. Мне пришло в голову восстановить усадьбу в Клементьево, чтобы…
        — Я вас понимаю. Ежели вам нужна помощь,  — вглядываясь в лицо молодого человека, заговорил Урусов,  — я готов её вам оказать.
        — Нет-нет. Благодарю, Илья Сергеевич. Средства на восстановление имения у меня есть. Единственное, чем я не располагаю, так это временем. Я был бы счастлив, коли Наталья Сергеевна согласилась бы обождать до осени.
        — Почему бы вам с ней и не обсудить всё?  — улыбнулся Илья Сергеевич.  — Что касается меня, то никаких возражений с моей стороны не имеется.
        — Да, верно. Ещё раз благодарю, что выслушали меня. Могу я теперь увидеться с вашей сестрой?  — поинтересовался Соколинский.
        — Натали отправилась на прогулку, но скоро должна вернуться, а пока, прошу вас, составьте компанию мне и моей матери за чаем.
        — С удовольствием,  — согласился Михаил Алексеевич.
        У Мишеля камень с души свалился после разговора с князем Урусовым. Он нисколько не сомневался, что Наталья поймёт его и не станет торопить с венчанием. Ведь это было бы чудесно жить в Клементьево, к тому же оно расположено совсем рядом с Овсянками, и наверняка его будущая жена обрадуется тому факту, что сможет часто видеться с семьёй.
        Как и говорил Илья Сергеевич, Наталья вскорости вернулась с прогулки и визиту Соколинского очень обрадовалась. Зная, что Мишель собирается сделать предложение Наталье, Урусов предложил матери кое-что обсудить в своём кабинете. Княгиня быстро смекнула что к чему и поспешила выйти из гостиной вслед за сыном, оставив дочь наедине с Соколинским.
        Едва дверь закрылась за старшими членами семьи, Мишель подсел на диван к Наталье и взял узкую ладошку девушки в руки.
        — Наталья Сергеевна, я прошу вас оказать мне честь и стать моей женой,  — скороговоркой произнёс он.
        Mademoiselle Урусова смутилась, опустила ресницы. Грудь её взволновано вздымалась под узким корсажем платья.
        — Я согласна, Михаил Алексеевич,  — тихо обронила она, не решаясь взглянуть на него, потому как опасалась, что по её глазам Мишель прочтёт, как долго она ждала этих слов.
        Мы с вашим братом говорили уже,  — перебирая тонкие пальцы в своих ладонях, вновь заговорил Соколинский.  — Ежели вы согласитесь обождать со свадьбой до осени, то мы сможем поселиться в Клементьево, после того, как там ремонт закончат.
        Наталья подняла голову, вглядываясь в пронзительные синие глаза своего жениха.
        — Думаю, это было бы замечательно,  — очаровательно покраснела она, представляя себе их будущую жизнь в усадьбе неподалёку от Овсянок.
        — Я очень надеялся, что вы согласитесь,  — улыбнулся Соколинский.  — Мне бы так хотелось, чтобы у нас с вами был собственный дом, в котором непременно будет много детей.

***
        В апреле, едва сошёл снег, в Клементьево объявились рабочие, которых нанял управляющий графа Ефимовского. Работа закипела. С территории усадьбы вывезли весь мусор, разобрали остатки старого сгоревшего флигеля, выкорчевали молодые деревца, которыми успела зарасти подъездная аллея. Вскоре над обгоревшими каменными стенами особняка возвели леса. Мишель приехал в Клементьево к концу мая, когда рабочие уже заканчивали строительство нового флигеля, где и должен был временно поселиться молодой барин. Madame Соколинская собиралась приехать, когда все работы будут завершены. Татьяна Васильевна весьма растрогалась поступком старшего сына и написала Андрею пространное письмо, в котором выражала благодарность за помощь младшему сыну. Ответ Ефимовского оказался довольно сухим и чопорным. Он заверил мать, что собирается и дальше помогать брату, но даже намёком не высказал никаких тёплых чувств по отношению к ней.
        Мишель просыпался довольно рано под стук молотков и визг пилы. Усадебный парк стараниями садовника, которого мать прислала из Лугового, всё более приобретал свои первоначальные очертания. Очистили и запустили фонтан перед большим домом, восстановили мостик и мраморный портик посреди пруда.
        Каждое утро Михаил Васильевич обходил стройку, разговаривал со старшим строительной артели, после чего обыкновенно отправлялся с визитом в Овсянки. Все его планы и устремления отныне были подчинены одной цели: к осени усадьба должна быть готова к тому, чтобы принять в свои стены молодую семью, а амбары должны наполниться зерном, дабы хватило его пережить зиму и для посева на будущий год. Соколинский к вечеру валился с ног, но усталость сия была ему приятна.
        В один из погожих дней начала лета, он, как обычно, выехал из Клементьево, направляясь в поместье Урусовых. Вдоль дороги, сколько хватало глаз, расстилались зелёные поля. Вскоре зелень их должна будет смениться золотом спелых колосьев. Душа его ликовала от того, что всё, что он видит вокруг, принадлежало ему. Проезжая сворот в сторону небольшого имения Ракитиных, Мишелю пришло в голову нанести визит соседям. Он не знал, приехал ли на лето из Москвы Серж, но очень надеялся застать того в его поместье. С Ракитиным его связывали приятельские отношения, кои и дружбой-то назвать было сложно, но нынче, когда они станут близкими соседями, Мишель пожелал упрочить их.
        Сергея Филипповича дома не оказалось, о чём Мишелю любезно сообщил дворецкий. Он также сказал, что нынче в усадьбе находятся мать и сестра барина, а потому Соколинский посчитал невежливым не зайти и не засвидетельствовать своё почтение. Серж никогда не говорил Соколинскому о том, что у него есть сестра и, входя в дом вслед за дворецким, Мишель гадал о том, какова окажется Марья Филипповна, и будет ли она хоть вполовину так же хороша, как его невеста.
        Лакей распахнул перед ним двери в гостиную. Девушка, сидевшая у окна за рукоделием подняла голову от вышивки и глянула на вошедшего. Михаилу Алексеевичу стоило только раз увидеть mademoiselle Ракитину, чтобы понять, что никогда в своей жизни ему ещё не встречалась девица, чья красота затмевала любую из его знакомых.
        Да и Марья Филипповна нового соседа разглядывала с нескрываемым интересом, а когда выяснила, что Соколинский знаком с Сержем, засыпала его вопросами о своём брате. Увы, Михаил Алексеевич не смог ответить и на половину из них, но из того, что она расспрашивала, сделал выводы, что Серж редко пишет домой.
        Засвидетельствовав своё почтение соседям, не полагалось задерживаться надолго, но Соколинскому не хотелось покидать Ракитиных, однако и предлога, чтобы остаться ещё хоть ненадолго, он не находил.
        В небольшую и довольно скромно обставленную гостиную заглянул лакей и доложил, что стол к чаю накрыт в саду. Марья Филипповна, переглянувшись с матерью, предложила новому знакомому разделить с ними скромную трапезу. Понимая, что должен бы вежливо отклонить предложение и уйти, потому как его давно ожидают в Овсянках к тому же чаю, Мишель не нашёл в себе сил отказаться от возможности ещё немного побыть в обществе очаровательной mademoiselle Ракитиной.
        За столом Марья Филипповна взялась разливать чай по чашкам. Принимая из её рук чайную пару, Михаил Алексеевич нечаянно коснулся её тонких пальцев. Девушка смутилась, щёки её окрасились румянцем, сделав и без того красивое лицо, ещё более привлекательным. Стараясь скрыть неловкость, Марья Филипповна заправила за маленькое аккуратное ушко выбившийся из причёски локон. Шёлковая шаль соскользнула с плеча девушки, и у Соколинского перехватило дыхание от одного только взгляда на изящную линию точёной шеи, к которой захотелось вдруг прижаться губами в том месте, где билась тонкая голубоватая жилка пульса.
        — Я слышала, будто бы Клементьево начали отстраивать заново,  — улыбнулась она.  — И признаться, очень тому рада. Наше Ракитино, да и Полесье изрядно пострадали от француза, но папенька всё восстановил, как только вернулся из Парижа, а вот ваша усадьба по сей день лежала в руинах.
        История с Полесьем Михаилу была известна, но он не стал упоминать о том, полагая, что Марье Филипповне будет неприятно говорить на эту тему.
        — А я очень рад, что заехал познакомиться,  — искренне улыбнулся в ответ Соколинский.  — Серж не говорил мне, что у него столь очаровательная сестра,  — добавил Мишель, наблюдая, как Марья Филипповна скромно опустила ресницы.
        — Признаться, и я рада, что вы заехали. Мне всегда были интересны новые люди, ведь вы наш сосед, стало быть, станем часто видеться.
        Елена Андреевна поставила на стол чайную пару, довольно громко звякнув чашкой о блюдце, напоминая молодым людям о своём присутствии. От madame Ракитиной не укрылся интерес молодого соседа к её дочери, но отнеслась она к нему весьма настороженно. В отличие от Марьи, которая делами соседей не интересовалась, поскольку довольно тяжело переживала их нынешнее незавидное положение и старалась лишний раз на людях не появляться, Елене Андреевне было хорошо известно о том, какие взаимоотношения связывают молодого Соколинского и Урусовых.
        К тому же Елена Андреевна не теряла надежды породниться с теми же Урусовыми. Долгими зимними вечерами она частенько заводила разговоры с дочерью о том, что, пожалуй, Илья Сергеевич смог бы помочь им в их не слишком благополучном положении, коли бы сама Марья перестала упрямиться и ответила согласием на сватовство князя. Mademoiselle Ракитина и сама стала задумываться над тем, и даже дала себе слово, что станет более доброжелательной по отношению к его сиятельству. К великому сожалению Елены Андреевны, Илья Сергеевич не наносил им визитов с тех самых пор, как Серж отдал ему деньги за закладные на имения.
        Уже выпили по второй чашке чаю, обсудили довольно раннюю весну в наступившем году и хорошие перспективы для будущего урожая, и настал тот момент, когда пришла пора прощаться и уходить, но Мишель никак не мог заставить себя покинуть общество обворожительной Марьи Филипповны. Madame Ракитина весьма деликатно намекнула, что им с дочерью не мешало бы заняться делами, и потому оставаться дольше становилось уже попросту неприличным. Соколинский откланялся. Выехав за ворота, Мишель остановился. Желание ехать в Овсянки пропало. Разум его пребывал в смятении, а сердце билось неровно и часто. Пред мысленным взором представало не лицо его наречённой, но другое, милое и нежное личико новой знакомой.
        Глава 6
        После того, как лакей проводил новоиспечённого соседа, мать и дочь Ракитины остались одни. Марья Филипповна задумчиво помешивала остывший чай. Елена Андреевна поморщилась, звон серебра о фарфор действовал ей на нервы.
        — Машенька, душечка, перестань,  — вздохнула madame Ракитина, желая, чтобы сей звон немедленно прекратился.
        Марья опустила ложку в чашку и закуталась в шаль, несмотря на жаркий день, в тени старой яблони было довольно свежо, взгляд её затуманился и обратился в сторону подъездной аллеи, по которой только четверть часа назад уехал всадник на большом жеребце вороной масти.
        — Княгиня Урусова мне написала,  — обратилась к дочери Елена Андреевна.
        Марья промолчала в ответ. Она знала, что сей разговор неизбежен, но также знала, что не желает говорить о том. Брови madame Ракитиной сошлись к переносице.
        — Маша, голубушка, да ты меня никак не слушаешь? Полно в облаках витать.
        — Я и не витаю, маменька,  — обернулась к матери mademoiselle Ракитина.  — Больно сомнительно, чтобы Анна Николаевна снизошла до того, чтобы самой написать, ежели только не в ответ на ваше письмо.
        Щёки Елены Андреевны окрасились густым румянцем. Упрёк был вполне справедливым. Урусовы не стали бы их приглашать, коли бы madame Ракитина не напомнила о себе, после чего Анна Николаевна посчитала невежливым не прислать приглашения. Елена Андреевна возлагала слишком большие надежды на этот вечер, и по опыту Марья знала, что мать не оступится не получив её согласия.
        — Так что же теперь и не знаться вовсе?  — не ожидая ответа на свой вопрос, оправдываясь, буркнула madame Ракитина.
        В кроне над головой зашелестел ветер, осыпая на стол последние лепестки. Пахнуло сладким запахом сирени. Марья опустила ресницы. Белый с чуть розоватыми прожилками лепесток плавал в чайной чашке. Девушка аккуратно подцепила его ложкой и поднесла к глазам.
        — Отчего же не знаться,  — тихо произнесла она.  — Вот только навязывать своё общество негоже. Так о чём княгиня писала?  — осведомилась она, заранее зная, каков будет ответ.
        Выцветшие голубые глаза Елены Андреевны уставились на дочь, которой, казалось, не было никакого дела до переписки между матерью и княгиней Урусовой.
        — Через две седмицы у Натальи именины будут.
        Марья Филипповна с трудом подавила тяжёлый вздох.
        — Неужели приглашение прислали?  — иронично улыбнулась она.  — Вы ведь затем писали?
        — Неужели забыла, о чём говорили с тобой?  — осведомилась madame Ракитина.
        — Разве вы позволите мне забыть о том?  — поднялась с плетёного кресла девушка, обходя вокруг стола.
        — Чем тебе Илья Сергеевич не угодил?  — сердито осведомилась Елена Андреевна.
        — Стыдно, маменька, навязываться,  — подобрав юбки, зашагала Марья к дому.
        Гнев, поначалу кипевший в душе, вскоре остыл. Горькое осознание правоты материнских слов камнем давило на грудь. Ведь, что ни говори, а поклонников у неё за это время не прибавилось. Даже самый преданный из всех Поль Василевский в прошлом сезоне в Москве обручился с одной девицею из Ельнинского уезда. Скоро год исполнится, как не стало отца, строгий траур остался в прошлом, а стало быть, ничто не мешало принять приглашение соседей. Ничто, кроме собственной гордости, что восставала в ней всякий раз, при мыслях о том, чтобы искать расположения князя Урусова.
        После обеда madame Ракитина удалилась в свои покои отдыхать, а Марья провела остаток дня за чтением. В саду смеркалось, когда она перевернула последнюю страничку "Божественной комедии" Данте во французском издании. Гордость — есть грех и порок. Пусть так, но где взять силы переступить через себя ради блага близких людей? Претила мысль о том, чтобы флиртовать и кокетничать, пытаясь увлечь, тем паче, что отказала князю, заверив его, что никакие жизненные обстоятельства её решения не переменят. Урусов не станет дважды просить её руки, больно гордый, такой же гордый, как она сама, не такой, как Василевский, что примчался бы по первому зову. Времени, чтобы убедиться в том, было предостаточно. После похорон Филиппа Львовича Илья Сергеевич ни разу не появился в Ракитино, несмотря на то, что ехать от одной усадьбы до другой не более получаса. Ежели и виделись где, то обыкновенно случайно, встречаясь на дороге или в Можайске. А стало быть, придётся ей идти к нему с повинной головой.
        Ночь выдалась бессонной. Марью Филипповну не оставляли мысли о том, каким образом ей надлежит вести себя с князем Урусовым нынче. Не хотелось даже в малой степени поступиться чувством собственного достоинства, поступить так, значит, признать поражение. Но стоило только подумать о том, что нынче в Полесье хозяйничал купец Величкин, а толстогубая купеческая дочь ныне занимала, её, Марья Филипповны, покои, как челюсти сжимались до зубовного скрежета. О, как ненавидела она всё многочисленное семейство Величкиных. И самого Семёна Семёновича, и его дородную жену с рябым лицом и тусклым взглядом водянисто-серых глаз, и весь их огромный шумный выводок от мала до велика, а особенно купеческого сынка, который в позапрошлую седмицу явился в Ракитино нанести визит.
        Само собой, что молодцу отказали от дома. Наблюдая в окно, как тот удаляется по подъездной аллее на одном из лучших жеребцов из конюшни покойного батюшки, Марья насилу сдержала злые горячие слёзы, что повисли на густых ресницах. Пожалуй, ради того, чтобы вернуть Полесье, она согласится даже на замужество с князем Урусовым, да вот беда, Илья Сергеевич ни в коем случае не станет облегчать ей задачу. Мало того, наверняка её попытки завоевать его благосклонность польстят его самолюбию. Марье виделось, что князь станет насмехаться над ней, прежде чем снизойдёт до того, что милостиво повторить сделанное так давно предложение, ежели снизойдёт. Что-то подсказывало ей, что не станет Илья Сергеевич наступать на те же грабли другой раз. Она гнала от себя мысли о том, что будет после. Как она будет жить, став княгиней Урусовой? Проще было не думать о том, что ждёт её в супружеской жизни.
        Можно и далее жить в Ракитино, но тогда ей придётся мириться с каждодневными упрёками матери, сетующей на упрямство и непослушание единственной дочери. Даже понимая, что вины её в том нет, что виноват отец, скрывавший от семьи истинное положение дел до той поры, пока не стало слишком поздно, что-либо исправить, и брат, проигравший в карты усадьбу, она не могла отделаться от ощущения собственной причастности к тому падению их семьи, что свершилось на глазах всего местного общества. Они более не были теми, кто задавал тон, и это задевало более всего.
        Едва забрезжил рассвет, Марья поднялась. Ей всегда хорошо думалось вовремя пеших прогулок, и ныне, когда Сержа не было в усадьбе, она скучала по его обществу, по их совместным походам по окрестностям. Не изменяя привычного уклада, девушка скоро привела себя в порядок и легко сбежала по лестнице в тесную переднюю. Дом в Ракитино разительно отличался от особняка в Полесье. Здесь не было просторного светлого вестибюля, роскошной бальной залы, длинной анфилады комнат. Простой и довольно тесный, он так или иначе напоминал о том, что оказалось утраченным.
        Дорожка, ведущая через сад, оканчивалась калиткой в невысокой ограде. Отодвинув задвижку, Марья ступила на едва приметную тропинку, уводившую в берёзовую рощу, за которой протекала небольшая речушка. Солнечный свет пробивался сквозь густые кроны тонкими косыми лучами, гомонили о чём-то своём птицы, капли росы сверкали в траве и на листьях деревьев подобно бриллиантам. Где-то неподалёку дятел долбил дерево, стоило только смолкнуть лесному барабанщику, и тотчас завела свою песнь кукушка.
        Вскоре в просветах между деревьями мелькнула, играя солнечными бликами, серебристая речка. Всё громче становилось журчание воды. Остановившись на высоком обрывистом берегу, Марья присела на поваленное бревно под раскидистым кустом бузины у самого края обрыва. Так покойно и хорошо было в тихом лесном уголке, ничто не нарушало её размышлений.
        Вдалеке за не скошенным заливным лугом виднелась небольшая возвышенность, на которой располагалась усадьба Урусовых. Сам дом разглядеть с того места, где устроилась mademoiselle Ракитина было невозможно, но хорошо просматривались кроны парковых деревьев, окружавших особняк.

***
        В тот день, когда нелёгкая занесла Михаила Алексеевича к Ракитиным, он так и не поехал в Овсянки, послав короткую записку с извинениями и сославшись на занятость по возвращению в Клементьево. Прекрасное настроение, что сопутствовало ему с самого утра, испарилось, не оставив следа. Соколинский хмуро оглядел леса, вокруг особняка, прошёлся по парку, наблюдая за работой садовника, и вернулся во флигель, где и уединился с бутылкой вина.
        Однако ж одной бутылки показалось мало, угрызения совести и гнетущее чувство вины, будто он совершил нечто недостойное, не желали его покидать. Не будучи адептом Бахуса, Мишель весьма умеренно употреблял хмельные напитки, потому наутро его невоздержанность обернулась головной болью. С трудом преодолев желание остаться в постели при наглухо задёрнутых портьерах, Михаил Алексеевич заставил себя подняться.
        Соколинский отказался от завтрака, потому, как один только вид свежей выпечки, щедро сдобренной сливочным маслом, заставил желудок взбунтоваться. Кофе показался чрезмерно горьким, камердинер раздражал своей медлительностью и неодобрительными взглядами. Впрочем, и собственный внешний вид: покрасневшие и припухшие веки, тёмные круги под глазами и нездоровая бледность, удовольствия ему не доставил.
        Когда же с утренним туалетом было покончено, и Мишель вышел на крыльцо, яркий свет летнего солнечного утра больно резанул по глазам. Приставив ладонь козырьком ко лбу, Соколинский хмуро вглядывался в сторону конюшен, откуда конюх уже выводил осёдланного для ежедневной прогулки жеребца.
        Прошедшая ночь и неумеренные возлияние не смогли сгладить в памяти образ той, что поколебала его решимость, заставила усомниться в правильности происходящего. Ох, уж эти серо-голубые глаза, манящие к поцелую губы, да крохотная родинка в правом уголке рта. Поставив ногу в стремя, Мишель легко взлетел в седло. Оказавшись за воротами, он пустил вороного галопом. Бес словно только того и ждал. Ветер свистел в ушах, но дробный топот копыт болью отдавался в затылке. Вскоре показались владения Урусовых. Соколинский придержал коня, разглядывая открывшийся ему вид. Время для визитов было неподходящее, да и, положа руку на сердце, ехать в Овсянки не хотелось. Пустив жеребца шагом, он и вовсе отпустил поводья, предоставив тому самому выбирать дорогу.
        Бес направился к речке, что манила, обещая прохладу. Спешившись, Мишель шагнул к воде, стянул перчатки и зачерпнул полную пригоршню, дабы остудить пылающее лицо. Прохладная вода принесла облегчение. В том месте, где он остановился речка на вид была довольна глубока. Оглянувшись на жеребца, щиплющего траву, Соколинский развязал галстук, пальцы пробежали по пуговицам сюртука, он повёл плечами скидывая его наземь. За синим сюртуком последовал серый атласный жилет, белоснежная рубаха, сапоги и брюки, осталось только нижнее бельё. Босые ступни заскользили по каменистому дну. Течение оказалось довольно быстрым и сбивало с ног. Сделав шаг, другой, Мишель с шумом окунулся в воду. Вынырнув у противоположного берега, он ухватился рукой за тонкий ствол ивы, что росла в изобилии у самой кромки воды. Отдышавшись, Соколинский поплыл обратно, к тому берегу, где оставалась его одежда, и бродил вдоль воды вороной.
        Выбравшись на берег, Михаил Алексеевич растянулся во весь рост на траве, подставив тело ещё не столь горячим поутру солнечным лучам. Довольно холодная в начале июня вода быстро вернула ему бодрость духа. Соколинский уставился в небо. Белые пушистые облака плыли в неизведанной вышине, высоко в небе чёрными точками носились стрижи, день обещал стать погожим и жарким. Дыхание его успокоилось, и молодой человек прикрыл веки. Согретый ласковым солнечным теплом, Мишель едва не задремал.
        Марья во все глаза глядела на нового знакомого. Всё то время, пока он раздевался на берегу и после плавал в холодной речке, она не могла отвести взгляда и сидела тихо, боясь шелохнуться, выдать своё присутствие. Никогда ещё в своей жизни ей не доводилось видеть мужчину раздетым. Даже своего брата она видела иногда в нижней рубахе, но, чтобы так…
        Соколинский был прекрасно сложен и напоминал античную статую Аполлона, что она видела в усадебном парке Урусовых. Не тронутая загаром кожа была почти также бела, как мрамор, из которого когда-то изваяли ту самую статую, что пришла ей на ум. У Марьи Филипповны запылали щёки и уши, дыхание сделалось частым и прерывистым, грешные мысли о том, как было бы хорошо коснуться его, провести ладонью по гладкой коже, напугали и одновременно взбудоражили сознание.
        Стараясь не шуметь, mademoiselle Ракитина попыталась подняться на ноги, дабы уйти, чтобы не искушать судьбу. Тонкая гладкая подошва её туфелек заскользила по сухой глинистой почве у самого края обрыва, пытаясь удержаться на ногах, Марья ухватилась за ветки бузины, но тщетно, обрывая листья, и громко охнув, девушка скатилась прямо в холодную речку. Вода накрыла её с головой, от холода тотчас свело руки и ноги.
        Услышав громкий крик и треск ломающихся веток, Михаил Алексеевич открыл глаза и сел на берегу. Каково же было его изумление, когда в девице, барахтающейся в речке, он узнал mademoiselle Ракитину. Не размышляя долго, он вскочил на ноги и в несколько широких шагов достиг берега. Второй раз вода показалась ему куда более холодной, нежели в первый, но он оттолкнулся ногами от дна и поплыл к той, что сносило в самое глубокое место заводи.
        Сильное течение мешало встать на ноги. Юбки намокли и отяжелели, утягивая девушку на дно. Отчаянно барахтаясь, Марья пыталась уцепиться за ивовые ветки, низко свисавшие к самой воде, но ей никак не удавалось ухватиться за них. Она уже не думала о том, что не одна на берегу, все её мысли были о том, как спастись. Речка была неглубока, но намокшая ткань платья мешала двигаться. Сильные руки обхватили её со спины, выталкивая из воды. От ужаса mademoiselle Ракитина завизжала и попыталась вырваться.
        — Тише,  — послышался мягкий голос за спиной,  — не то и себя, и меня утопите.
        Соколинский, что было сил, толкнул её на мелководье и сам выбрался следом из заводи. Совсем неделикатно подхватив её по мышки, Мишель помог девушке подняться. Марья Филипповна закашлялась, мокрая одежда облепила весьма соблазнительные округлости. Соколинский вместо того, чтобы отвернуться, как сделал бы любой другой воспитанный молодой человек, во все глаза уставился на спасённую им девицу. Отдышавшись, Марья Филипповна повернулась к нему спиной и негромко заговорила.
        — П-п-простите меня,  — трясясь в ознобе, обхватила она себя за плечи.  — Я не думала, что сюда ещё кто-нибудь придёт. Я сидела на берегу, когда вы появились, и хотела уйти, но поскользнулась.
        Соколинский молча шагнул в сторону и принялся натягивать рубаху на мокрое тело. Прислушиваясь к шороху одежды за спиной, Марья не утерпела и обернулась. Михаил Алексеевич заправлял в брюки полы рубахи. Влажные пятна от мокрого белья проступили на светлой горчичного цвета ткани его бриджей.
        — Занятная у нас с вами встреча вышла, Марья Филипповна,  — позволил он себе короткую усмешку.
        Взгляд его скользил по её мокрому платью, подмечая все пленительные изгибы и округлости. Шагнув к ошеломлённой девушке, Михаил Алексеевич развернул её к себе спиной и принялся расстёгивать крючки на платье.
        — Господи, Боже! Да что вы себе позволяете?!  — пришла в себя Марья Филипповна и попыталась воспротивиться столь бесцеремонному с ней обращению.
        — Снимаю с вас платье, mademoiselle. Оно мокрое, и вы замёрзли,  — невозмутимо произнёс Мишель.
        Марья опустила руки, платье соскользнуло с её плеч бесформенной кучей и упало к ногам. Охнув, Марья тотчас прикрыла руками грудь, что отчётливо виднелась сквозь намокший батист сорочки. Соколинский поднял с травы свой сюртук, встряхнул его и накинул на плечи Марьи Филипповны. Девушка торопливо просунула руки в рукава и застегнулась на все пуговицы, из-под ресниц наблюдая за молодым человеком. Тонкий аромат кёльнской воды достиг её обоняния, нагретая солнцем ткань приятно согрела озябшее тело.
        Мишель поднял мокрое платье, и словно только тем и занимался всю жизнь, выжал из него воду, как заправская прачка отжимает бельё. Оглядевшись, он повесил его сушиться на низко свисающую ветку клёна и только после того обернулся к девушке.
        — Вот теперь можно и говорить,  — улыбнулся он.  — Как поживаете, Марья Филипповна?  — отвесил он ей церемонный поклон.
        Марья не смогла сдержать смех, что так и рвался из груди, и расхохоталась звонко и задорно. Соколинский широко улыбнулся в ответ.
        — Позвольте принести свои извинения. Ведь это я невольно нарушил ваше уединение. Но знайте, я вовсе не жалею о том,  — приложился он губами к её руке, будто бы они не стояли полуодетые на берегу реки, а находились в светской гостиной.
        — Невозможный вы человек,  — попыталась нахмуриться Марья Филипповна, но губы её дрогнули и сложились в очаровательную улыбку.  — Право слово, ни капли раскаяния,  — попеняла она ему.
        Искренняя весёлость, вызванная необычайными обстоятельствами встречи, уступила место неловкости и всё по той же самой причине. Марья опустила голову, чувствуя, как стыдливый румянец заливает лицо и шею.
        — Я надеюсь на вашу порядочность, monsieur Соколинский,  — отступила она на шаг от него.
        — Я не собираюсь покуситься на вашу добродетель, сударыня,  — сглотнув ком в горле, отозвался Мишель.  — Даже не смотря на то, что мне этого чертовски хочется,  — ещё тише добавил он, пытаясь поймать её взгляд.
        — Полагаю, я должна вас поблагодарить за своё спасение, пускай вы и стали причиной моего падения в речку.
        — Хорошо, что не грехопадения,  — себе под нос пробормотал Мишель.  — Не стоит благодарности, добавил он уже громче.
        Несомненно, Марья Филипповна расслышала и первую фразу и оттого смутилась ещё больше. Но больше не от смысла сказанного Соколинским, а от собственных мыслей, в которых она совершала это самое грехопадение в объятьях Михаила Алексеевича. Ведь ещё раньше, прежде чем он сказал о том, она думала о том же самом, представляя себе, каково это будет коснуться его обнажённой кожи.
        — Присядем?  — широким жестом указал на траву под ногами Соколинский.
        Марья кивнула и, стараясь сделать то грациозно, опустилась на траву. Мишель присел подле, согнув в коленях длинные ноги. Стараясь отвлечься от мыслей о том, что рядом с ним сидит самая красивая девушка их тех, что ему доводилось видеть, Соколинский сорвал тонкую былинку и, зажав её между зубами, уставился на противоположный берег.
        — Ужасно,  — вздохнула Марья Филипповна.  — Я не собиралась задерживаться. Меня искать будут,  — печально сообщила она.
        — А я, напротив, очень рад, что судьба подарила мне шанс провести с вами чудесное утро,  — накрыла её пальцы тёплая мужская ладонь.
        Марья не отняла руки, но в то же время Мишель ощутил, как они сжались в кулачок под его ладонью.
        — Я вовсе не жалею о том, что нахожусь в вашем обществе, однако, надеюсь, что никто не узнает о том, иначе моей репутации будет нанесён непоправимый ущерб,  — тихо заметила она.
        — Можете положиться на меня. Ни одна живая душа о том не узнает,  — отозвался Михаил Алексеевич, чуть повернув голову и глядя на тонкий профиль Марьи Филипповны.  — Можно мне поцеловать вас?  — неожиданно для самого себя спросил он.
        Марья повернула голову, уставившись на него изумлённым взглядом. У неё и прежде спрашивали разрешения поцеловать, но никогда ранее ей не хотелось ответить согласием. Более того, целоваться ей не нравилось. Вспоминая о том, как однажды её целовал Поль Василевский, она невольно нахмурилась. Поцелуй ей показался чем-то отвратительным, мокрым и ничуть не вызвал желания продолжать подобные опыты.
        Взгляд её переместился на губы Соколинского, а её молчание было воспринято, как согласие. Мишель едва коснулся её губ своими и отодвинулся. Она сама потянулась за ним. Высвободив свою ладонь из его руки, Марья приникла к его груди, вдруг испугавшись потерять точку опоры. Другой поцелуй вовсе не был таким, как прежде. Голова её закружилась, и девушке показалось, что она падает, но остановить это падение не было ни сил, ни желания. Стало жарко, но вовсе не от солнечных лучей, казалось, что кровь вскипела в жилах, сметая остатки разума. Губы Соколинского переместились на её шею, к тому самому местечку, где бился пульс, длинные пальцы ловко расстегнули пуговицы сюртука, и большая ладонь накрыла грудь под мокрым батистом сорочки.
        Тихий стон сорвался с зацелованных губ. Марья открыла глаза и поняла, что ей вовсе не привиделось, что она падает, она на самом деле, лежала на траве, тогда как Соколинский склонился над ней. Золотистая прядь уже подсохших волос упала на его лоб, синие глаза глядели на неё неотрывно, испытывающее, словно вопрошая.
        Приближающийся стук копыт вырвал их из дурманящей неги, вызванной столь непозволительной близостью.
        — Нам не стоило делать того,  — пробормотал Соколинский и отпрянул от неё, после чего протянул руку, помогая подняться.
        Взгляд Мишеля метнулся к платью, развешанному на ветке клёна, но уже через мгновение стало понятно, что им ни за что не успеть привести свою одежду в надлежащий вид. Спрятаться тоже было негде: берёзовая роща находилась на том берегу реки, а с этой стороны был только луг и единственный клён у самой воды. К ним приближался всадник верхом на красивом тонконогом гнедом жеребце.
        — Марья Филипповна, Михаил Алексеевич, вижу, вы успели свести знакомство,  — от тона, которым заговорил князь Урусов, у Марьи по спине пробежал озноб.
        Соколинский смутился, высокие скулы запылали жарким румянцем.
        — Глупая история вышла, Илья Сергеевич,  — осмелился он поднять взгляд на его сиятельство.  — Марья Филипповна упала в речку.
        — Я вижу,  — насмешливо изогнул бровь князь, кивнув на развешанное на ветке платье.  — Что ж, нынче мне ясна причина, по которой вы перестали бывать у нас,  — холодно добавил он.  — Не смею более докучать вам своим обществом, Михаил Алексеевич. Надеюсь, вы хорошо провели время, и оно стоило разбитого сердца моей сестры.
        — Вашей сестры?  — ахнула Марья, осмелившись, подать голос.  — Объяснитесь, Илья Сергеевич.
        — Право слово, Марья Филипповна, что же вам объяснять? Думаю, Михаил Алексеевич и сам в состоянии объяснить мои слова. Прощайте,  — тронул он каблуками бока жеребца, посылая того в галоп.
        Глава 7
        Проводив глазами удаляющегося всадника, Марья обернулась к Мишелю. И хотя в словах князя не было ничего для неё неясного, она всем сердцем жаждала услышать, что по тому поводу скажет Соколинский.
        — Я желала бы услышать ваш ответ,  — одарила она ледяным взглядом Мишеля.
        — Право слово, Марья Филипповна, что же здесь неясного?  — обречённо вздохнул Михаил Алексеевич.  — Я обручён с княжной Урусовой.
        — Вы обручены?  — едва не сорвалась на крик Марья.  — Как вы могли? Вы позволили себе…  — она смутилась и умолкла.
        Порядочная девица никогда бы не позволила столь вольно обращаться с ней. Стало быть, её вина ничуть не меньше, коли не больше, чем Соколинского.
        — Я не сделал ничего из того, чего бы вы сами не желали,  — нахмурился Михаил Алексеевич.
        Марья опустила голову. Воспоминания о том, что она весьма охотно позволяла ему целовать себя, мало того, сама обнимала его вместо того, чтобы возмутиться его совершенно непристойным поведением, вызвали острое чувство стыда. Но то, что он умолчал о своей помолвке с княжной Урусовой, вновь всколыхнуло волну негодования. Не помня себя от обиды, она отвесила ему оглушительную пощёчину. На его гладкой щеке тотчас проступил весьма отчётливый отпечаток её ладони. Тихо охнув, Марья Филипповна отступила на шаг, не отводя взгляда от потемневшего гневным румянцем лица Соколинского.
        — Вы — мерзавец, сударь!  — процедила она.
        Скинув с плеч его сюртук, не обращая внимания на то, что все её прелести оказались на виду, Марья, путаясь в подоле сорочки, добежала до клёна и сдёрнула с ветки всё ещё мокрое платье.
        — Не могу поверить! Не могу!  — шептала она в отчаянии, пытаясь надеть мокрое платье.
        Руки не слушались её. Соколинский хмуро наблюдал за её безуспешными попытками облачиться в одежду. Со свистом выдохнув воздух, сквозь плотно сжатые зубы, он шагнул к ней, намереваясь помочь.
        — Не приближайтесь ко мне!  — выронила она платье и выставила вперёд руки в попытке отгородиться от него.
        — Мне нет дела, коли вы решите разгуливать по окрестностям в подобном виде,  — ухмыльнулся Соколинский,  — но что-то подсказывает мне, что ваша репутация пострадает ещё больше, ежели тому найдутся свидетели.
        Мишель нагнулся, поднял изрядно перепачканное платье и вопросительно посмотрел на mademoiselle Ракитину. Марья сдалась. Опустив голову, она позволила помочь ему натянуть на неё влажную одежду и покорно повернулась спиной, дабы он смог застегнуть крючки.
        Стиснув челюсти, Соколинский нарочито медленно продевал крохотные крючки в не менее крохотные петельки. Закончив, он не удержался и прижался губами к тонкой шее, вдыхая тонкий приятный аромат, коим пахла её кожа.
        — Простите меня,  — едва слышно выдохнул он.  — Я не должен был прикасаться к вам, но оказался слаб. Это не в коей мере не извиняет меня, но коли бы вы не отвечали мне столь пылко…
        Марья повернулась к нему лицом. Его покаянный вид и грустный задумчивый взгляд на какое-то мгновение смягчили её гнев. Она даже хотела сказать, что не сердится на него, но стоило только подумать о том, что её ждёт в скором будущем, как злость вспыхнула в ней с новой силой, ошеломившей её саму.
        — Ненавижу вас!  — толкнула она его в грудь и, повернувшись, бросилась бежать в сторону мостика, что вёл на другой берег реки. Можно было бежать куда угодно, но истина состояла в том, что бежать от себя самой — напрасный труд.
        Достигнув переправы, она остановилась, опёрлась левой рукой на покосившиеся перила, а правой схватилась за бок, в котором нестерпимо кололо от быстрого бега. Отдышавшись, она осмелилась посмотреть в ту сторону, где оставила Соколинского. Мишель уже облачился в сюртук и, держа поводья вороного, провожал её взглядом.
        До усадьбы оставалось чуть более версты. Мокрые туфли натёрли ногу даже через чулки. Прихрамывая и моля Бога, чтобы никого не повстречать по пути, Марья добралась до калитки с задней стороны усадьбы. Потянув её на себя, она едва не застонала вслух. Очевидно садовник, слишком рьяно взялся исполнять свои обязанности, калитка оказалась заперта. Пришлось идти к главным воротам. Привратник молча открыл ей, но не смог скрыть выражение удивления на широкоскулом добродушном лице. Махнув рукой и не желая ничего объяснять, Марья Филипповна проследовала к дому.
        Увы, ей не удалось избежать встречи с матерью. При виде дочери madame Ракитина замерла на лестнице, глаза её округлились, а с губ сорвалось нечленораздельное восклицание. Помахав рукой себе в лицо наподобие веера, Елена Андреевна, ступила на нижнюю ступеньку.
        — Маша, Бог мой!  — всплеснула она руками.  — Да что же с тобой приключилось? Ты вся мокрая!
        — Я поскользнулась и упала в реку,  — пробормотала Марья, опустив голову.
        Елена Андреевна ухватила дочь за руку, принуждая остаться на месте. Тревожное, озабоченное выражение исчезло с её лица, уступив место гневу.
        — Сколь раз я твердила тебе, чтобы ты не выходила одна из усадьбы! Сколь раз!  — заломила руки Елена Андреевна.  — Ты всегда была слишком своевольна и упряма, Мари. Отец совершенно избаловал тебя.
        — Вы правы, maman,  — поспешила согласиться Марья.  — Позвольте мне переодеться. Я совершенно озябла.
        То, что Марья не стала спорить, а безоговорочно согласилась со всеми упрёками в адрес своей персоны, несколько остудило негодование, коим пылала madame Ракитина.
        — Ступай,  — отступила в сторону Елена Андреевна.  — Господи! Как же хорошо, что Илья Сергеевич не застал тебя в подобном виде!
        Поднимаясь по лестнице, Марья обернулась на последние слова матери.
        — Его сиятельство были здесь?
        — Час, как уехал,  — кивнула Елена Андреевна.
        Она была страшно расстроена и взволнована. Возможно, madame Ракитина не стала бы ругаться и кричать, коли бы не визит князя. Марья прикрыла веки, скрывая от матери взгляд. Не дай Бог ей догадаться, что встреча с его сиятельством всё же состоялась. Поднявшись в свои покои, она с помощью горничной избавилась от мокрой одежды. Переодевшись в сухое, барышня жестом отослала прислугу и повалилась в кровать. Уткнувшись лицом в подушку, девушка тихо всхлипывала, оплакивая своё будущее. Она и помыслить не могла о том, чтобы Соколинский, с которым они виделись два раза в жизни, сделал ей предложение, а, стало быть, можно смело ставить крест на собственном будущем. Не вызывало никаких сомнений, что он предпочтёт ей богатую и родовитую княжну. Вспоминая, как сама целовала его на берегу реки, Марья сгорала от стыда. Вела себя, что девка распутная, вот и поплатилась. "Но почему умолчал о помолвке? Почему спросил позволения целовать? Как мог?!"  — злилась Марья, вымещая злость на ни в чём неповинной подушке.
        Но более всего страшила мысль о предстоящем празднестве у Урусовых. После того, что случилось, появиться там будет в высшей степени неразумно, но попробуй, объясни-ка маменьке причину отказа поехать на бал в Овсянки, тем паче, когда слово дала. Марья перевернулась на спину и уставилась в потолок, покрасневшими от слёз глазами.
        Со слов матери, князь Урусов был в Ракитино нынче утром, снизошёл до визита к мелкотравчатым соседям. Чутьё подсказывало ей, что неспроста приезжал Илья Сергеевич. Наверняка, с ней рассчитывал повидаться. "Вот и повидался!  — вздохнула Марья, переворачиваясь на бок.  — Не поехать? Сказаться больной?  — продолжала размышлять она.  — Нет! Не годится!" Урусов сразу поймёт, что попросту струсила появиться в его доме, после того, как он застал её в столь компрометирующей ситуации да ещё в объятьях жениха своей сестры.
        Проявить слабость, значит признать свою вину. Но ведь она не знала, что Соколинский — жених Натали! "Боже мой!  — снова горестно вздохнула девушка.  — За что Господь наказывает? Ежели и виновата в чём, так только в том, что вела себя неподобающим образом с малознакомым человеком". Это он должен стыдиться, а не она. Она никому не обещалась, а вот он — обручён. Но как же горько было осознавать то, что Соколинский несвободен, а, стало быть, не было у него серьёзных намерений. Да и о каких намерениях может идти речь, коли знакомству всего два дня?! Оттого и стыдно, что позволила ему слишком много.
        Кроме того, чтобы сказаться больной, ничего более в голову не приходило, но, зная, маменьку, Марья была уверена, что стоит ей только упомянуть о том, что занемогла, как тотчас пошлют за доктором. Беспросветные думы о том, что сама загубила собственную репутацию, к вечеру вылились в самую настоящую мигрень. Отказавшись от ужина, Марья улеглась в постель. Настойка лауданума немного притупила боль. Потянуло в сон. "Пускай всё идёт своим чередом",  — смежив веки, решила mademoiselle Ракитина. Возможно, решение о том, чтобы перестать сопротивляться обстоятельствам и положиться на волю судьбы, и не было самым разумным, но ничего другого ей не оставалось.
        Не менее грустные мысли одолевали Михаила Алексеевича. Соколинский, вернувшись к себе в Клементьево, вновь закрылся в спальне с бутылкой бренди. Признаться честно, сразу поехать в Овсянки и всё же попытаться объясниться с Натальей, он не рискнул, потому как сам не понимал, как относиться к тому, что случилось на берегу речки. Ежели вчера его терзало чувство вины только из-за того, что он осмелился думать о прелестной барышне из соседней усадьбы, то нынче он и вовсе стал себе отвратителен. И, безусловно, права была Марья Филипповна, называя его мерзавцем. Мерзавец он и есть, а ещё подлец и совершенно недостойный человек. Ухаживал, руки просил, со свадьбой обождать просил, а тут такой casus… "Боже мой!  — сокрушался Мишель.  — Ну, отчего не женился сразу? Отчего? Нынче не мучился бы сомнениями, не казнил бы себя. Да и как быть с Марьей Филипповной?!" Урусов, конечно же, человек чести и не станет разносить сплетни по округе, но как же он сам виноват перед mademoiselle Ракитиной. Как виноват! "Но и она хороша!" — поднял глаза от пустого стакана в руке Мишель, в попытке найти себе оправдание.
Соколинский поднялся, его слегка качнуло. В хмельную голову пришла мысль тотчас объясниться с Натальей. Помедлив, он решил выпить ещё, оттягивая, как можно дольше, момент неизбежного объяснения.
        С княжной его связывало слишком многое. За время знакомства он успел убедиться, что они прекрасно подходят друг другу, у них много общего в увлечениях, они вместе строили планы о будущем, и вот так взять и всё перечеркнуть одним махом? Неужели оно того стоит? Бесспорно, mademoiselle Ракитина необычайно красивая барышня, но ведь он её совсем не знает. Но потревоженная совесть не желала успокаиваться. С каждым новым глотком, мысли Михаила Алексеевича становились всё более бессвязными и где-то даже начинали ему казаться смешными. В самом деле, разве не смешно всерьёз рассуждать о том, чтобы разорвать помолвку из-за девицы, с которой едва знаком? Даже само то, что он подумал об этом, стало ему казаться совершенно нелепым. Нет, ну, нельзя же так! Бесспорно, он виноват, но с другой стороны, ведь спас девице жизнь. Ведь не окажись он там поблизости, она, вне всякого сомнения, утонула бы! Жалко, коли утонула бы. Понятен был гнев Урусова, будь у него сестра, он бы, наверное, так же гневался.
        Уже смеркалось, когда Соколинский, пошатываясь, вышел на крыльцо, кликнул конюха Лаврушку и велел седлать вороного.
        — Михаил Алексеевич, барин, миленький, да куда же вам верхом?  — принялся причитать Лаврушка.  — Убьётесь, да вон и смеркается уже. Ужо давайте я вас в коляске свезу, куда вам надобно. А лучше бы спать ложились, завтра бы и поехали.
        Михаил Алексеевич ещё некоторое время поупрямился, но хмель всё более одолевал его. Повиснув на перилах крыльца, он совершенно осоловелым взглядом смотрел, как из сарая выкатывали коляску. Голова его клонилась всё ниже и ниже, а когда экипаж всё же запрягли, он уже спал глубоким сном прямо на ступенях флигеля. Лаврушка вместе с камердинером перенесли барина на кровать и уложили, заботливо укрыв тёплым одеялом, потому как окно оставили открытым из-за витавшего в комнате сильного духа спиртного.
        Не спалось в ту ночь и Илье Сергеевичу. Поутру он заехал в Ракитино, намереваясь лично повторить приглашение от матери на именины к Наталье, ведь именно по его настоятельной просьбе оно и было написано. Не застав Марью Филипповну, Илья Сергеевич догадался о том, куда она могла направиться.
        Увиденное же на берегу реки никак не желало укладываться в привычный ему образ мышления. Всё это никак не соответствовало его представлениям о том, как надлежит себя вести благовоспитанной барышне.
        Уму непостижимо! Соколинский пробыл в Клементьево чуть более двух седмиц и уже успел так коротко сойтись с Марьей Филипповной! Он поверил словам Мишеля о том, что Марья Филипповна упала в речку. Не стала бы она купаться в одежде. Да и вообще не стала бы. Стало быть, всё же упала, как о том и говорил Соколинский, но сразу напрашивался иной вопрос: что же она делала там? Вернее даже не mademoiselle Ракитина, а Мишель. Ведь о том, что Марья облюбовала сей уединённый уголок для прогулок, ему было давно известно. Он потому и поехал из Ракитино туда в надежде застать её. Он часто видел её на другом берегу реки, когда сама девушка, даже и не подозревала о том. Стало быть, о свидании влюблённые голубки условились заранее, ну, а то, что Марья Филипповна оказалась в речке — досадное недоразумение.
        Сдержаться, не выказать гнева и ярости стоило ему неимоверных усилий. Волю своим чувствам он дал много позже, оставшись один в своём кабинете.
        Повернув в замке ключ, Урусов отбросил на диван хлыст и прошёл к резным поставцам. Обыкновенно, он не употреблял крепких напитков посреди дня, тем паче в первой его половине. Распахнув дверцы, Илья Сергеевич прошёлся взглядом по полкам, и, найдя нужную бутылку, вытащил её из шкафа. Он не стал доставать стакан, а откупорив бренди, сделал большой глоток прямо из горлышка. Гортань обожгло, зажмурившись, князь сделал ещё несколько глотков, после чего со всего маху запустил полупустой бутылкой в стену. Она разлетелась на множество осколков, на светлых шёлковых обоях растеклось безобразное пятно. В двери осторожно постучали.
        — Прочь!  — прорычал Урусов, падая в кресло у стола и сметая с его поверхности бумаги, уложенные аккуратной стопкой.
        Закрыв лицо руками, Илья Сергеевич просидел так не менее получаса. Бешенство, кипевшее в нём, понемногу улеглось. Ежели бы дело касалось только его одного, он не стал бы даже размышлять о том, просто вырвал бы из сердца и забыл навсегда, но ведь была ещё и Натали… Как сказать? Какие подобрать слова, чтобы смягчить боль предательства? Он не станет ничего ей говорить, просто не сможет. Это всё равно, что выстрелить в упор. Правда её убьёт! Пускай Соколинский сам скажет, ежели у него достанет смелости, ежели… Но ведь может и не сказать. Илья Сергеевич отнял руки от лица, мысленно возвращаясь к тому, что произошло. "Как он сказал?  — нахмурился Илья.  — Глупая история? Разве любящий человек назвал бы всё глупой историей? Разве не кинулся бы защищать честь возлюбленной?" Невероятно, но приходилось признать, что Марья Филипповна стала лишь временным увлечением. Как мужчина, он хорошо понимал Соколинского, но в то же время, как мужчина, имевший далеко идущие планы в отношении mademoiselle Ракитиной, готов был убить того. Возможно, стоит подождать, прежде чем делать какие бы то ни было выводы? Уж что-что,
а ждать Илья Сергеевич умел.
        В двери снова настойчиво постучали. Урусов знал, что так могла стучать только Натали, ибо прислуга не осмелилась бы, мать дождалась бы, когда он сам всё объяснит. Поднявшись, Илья Сергеевич в несколько шагов пересёк комнату и открыл дверь. Наталья ступила на порог, поморщилась, оттого, что в комнате пахло алкоголем, взгляд её задержался на осколках на полу, скользнул по испорченным обоям, после чего вернулся к лицу брата:
        — Осмелюсь спросить, что стало причиной столь дурного настроения?  — прошла она к окну и уселась на широкий подоконник.
        — Я тебя не звал,  — хмуро бросил Урусов.
        — Верно. Я сама пришла. Так что же сие означает?  — обвела она многозначительным взглядом валяющиеся по полу бумаги, осколки и открытые дверцы поставцов.
        Илья не удостоил её ответом, а нагнувшись, стал собирать письма, счета и прочие документы, что сам же смахнул со стола.
        — Ты ведь в Ракитино ездил?  — тихо спросила mademoiselle Урусова.  — Ты оттого так зол? Она тебе вновь отказала?
        — Я не просил Марью Филипповну стать моей женой,  — выпрямился Илья Сергеевич.  — И более не попрошу. Довольно о том,  — пресёк он попытки сестры продолжить разговор.  — Что же, Михаил Алексеевич не приезжал?  — поинтересовался он.
        — Нет,  — отвела взгляд Наталья, с трудом сдержав готовый вырваться из груди тяжёлый вздох.  — И даже не написал на сей раз. Может быть, мне стоит самой к нему поехать?  — повернулась она к брату, выискивая в его взгляде одобрение своему предложению.
        — Не хорошо это, Наташа,  — нахмурился Илья Сергеевич.  — Пускай сам приезжает. Негоже так!
        И хоть он так и не произнёс вслух, что всё же негоже, Наталья прекрасно поняла, и, как всегда, согласилась с ним. За ужином, чувствуя дурное настроение хозяина усадьбы, домочадцы притихли, на цыпочках ходила прислуга, страшась вызвать гнев барина. Илья Сергеевич обыкновенно отсутствием аппетита не страдал, но сегодня ему кусок не лез в горло, а всё из-за мыслей, что непрестанно вращались вокруг Марьи Филипповны и Соколинского. Отужинав, Урусов поднялся из-за стола, поцеловал в щёку мать, пожелал ей и сестре "доброй ночи" и удалился к себе.
        Камердинер распахнул окно в его спальне, потому как спать летом Илья Сергеевич любил непременно с открытым окном. Отпустив прислугу и погасив свечи, Урусов, облачённый в домашний халат, устроился в кресле с трубкой. Табачный дым от трубки исчезал в распахнутом окне, тихо, чуть слышно шелестела листва деревьев, где-то в отдалении защебетал соловей, поначалу робко, словно пробуя голос, а после всё звонче и звонче, призывая подругу. Илья Сергеевич тяжело вздохнул, вытряхнул пепел из погасшей трубки и присел на подоконник.
        Соколинский явно оправдывался, Марья Филипповна выглядела испуганной, видимо, им обоим было, что скрывать. Единственное, чего не мог принять, так это мысли о том, что воспитанная барышня, коей он всегда считал mademoiselle Ракитину, могла повести себя столь скандально. Впрочем, возможно всё дело в нём самом? В том, что он сам возвёл её на пьедестал, а Марья Филипповна оказалась просто легкомысленной девицей, не отягощённой моральными принципами? Видимо, так и есть, и ему следует перестать думать о ней, забыть и обратить своё внимание на барышню более достойную. Но все доводы разума не могли заполнить той пустоты, что образовалась в сердце. Холодно стало внутри, ничто более не согревало его. Он думал о будущем, и это будущее прочно было связано с Марьей Филипповной. Он желал видеть её своей женой, матерью своих детей, желал, чтобы она одна разделила с ним всю жизнь, но отныне это всё было невозможно.
        Илья Сергеевич перебрался в постель, где долго ещё лежал с открытыми глазами, неотрывно глядя в потолок и прислушиваясь к усиливающемуся шуму ветра за окном. Стало прохладнее, вдалеке громыхнуло. Следующий раскат грома послышался ещё ближе. Всполох молнии на мгновении мертвенно бледным светом осветил спальню, и тотчас громовой раскат такой силы, что зазвенели стёкла, сотряс землю. В коридоре послышалась торопливая поступь, взъерошенный камердинер князя заглянул в комнату.
        — Батюшки светы, Илья Сергеевич, вот разгулялась-то,  — бросился он затворять отрытые створки.
        — Ступай, Демьян. Я сам,  — отослал Урусов камердинера.
        Илья Сергеевич вновь присел на подоконник и стал ждать. Князь любил разгул стихии, в такие мгновения он переживал необыкновенным душевный подъём, смесь страха и восторга перед величием и мощью природных сил. В подобные минуты приходило понимание, сколь жалок и ничтожен человек в целом мире, в огромной вселенной, как незначительные и пусты его проблемы, по сравнению с величием мироздания.
        Дождь, постепенно усиливаясь, закапал на террасу под окном, где сидел князь, и вскоре обрушился настоящим потоком, пригибая к земле цветы, что росли в вазонах вдоль широкой лестницы, ведущей в парк, зашумел в водосточных трубах. Вытянув руку, Илья Сергеевич подставил ладонь косым струям, а после провёл по лицу мокрыми пальцами.
        — Довольно, пожалуй,  — встал он с подоконника и сам закрыл окно.
        Именно в эти минуты мысли его прояснились, и как показалось ему самому, нашёлся ответ на все его вопросы. Как и решил прежде, он ничего не станет говорить Наталье, не хотелось быть гонцом, приносящим дурные вести, ежели Соколинский сам решится объясниться, тем лучше. Наталья поймёт, что он недостойный её человек, а коли Михаил Алексеевич промолчит и сделает свой выбор в пользу Натали то, так тому и быть. Тогда и сам Илья Сергеевич слова не скажет.
        А что касается Марьи Филипповны, то ему её ни чуточки не жаль. Сам он никогда не станет распускать сплетен, а стало быть, пусть живёт, как пожелает. Для него она отныне значит не более, чем любая другая девица в уезде, лишь бы не вмешивалась в отношения между Соколинским и Натальей.
        Глава 8
        Марья Филипповна проспала почти до полудня, но с наступлением нового дня все проблемы и огорчения дня вчерашнего никуда не делись. Она не могла перестать думать о том, что случилось накануне и сколько бы не гнала досадные мысли, они возвращались вновь и вновь с неизменным постоянством. "Что делать?  — стучало молоточками в висках, пока она спускалась в столовую.  — Что делать?"  — вертелось в голове, пока намазывала маслом булку и пила обжигающе горячий чай. Увы, ответа не было.
        — Как спалось нынче?  — обратилась к ней Елена Андреевна.
        Марья, невидящим взглядом уставившись в окно, на вопрос матери не ответила.
        — Мари,  — повысила голос madame Ракитина,  — ты будто не в себе нынче!
        — Вы что-то сказали, маменька?  — очнулась Марья от грустных дум.
        — Я сказала, что ты не в себе нынче,  — поджала губы Елена Андреевна.  — Я говорю, ты меня не слышишь.
        — Простите, маменька я задумалась,  — рассеянно улыбнулась Марья Филипповна.  — Так о чём вы говорили?
        — Письмо от Серёжи нынче утром доставили,  — радостно улыбнулась Елена Андреевна.  — Пишет, что на будущей седмице приедет.
        — Я рада,  — выдавила мученическую улыбку Марья.
        Она, безусловно, соскучилась по брату, но ныне его приезд был как нельзя некстати. Серж всегда подмечал малейшие перемены в её настроении, и то, что ей удавалось скрывать от матери, от брата вряд ли удастся утаить.
        — Мари, ты взяла бы Прокопыча да и съездила к Калитиным,  — опустила ресницы Елена Андреевна.  — Василий Андреевич всегда к тебе благоволил.
        — Зачем?  — тихо обронила Марья, уже догадываясь, что речь вновь пойдёт о деньгах.  — Сержу снова нужны деньги?  — удручённо спросила она.  — Он мог бы не позволять себе подобные траты, зная, сколь мы стеснены в средствах,  — не сдержавшись, добавила она.
        — Ах! Ну, как ты можешь такое о брате говорить?!  — поджала губы Елена Андреевна.  — Ты же понимаешь, что он должен соответствовать своему положению, а где же денег взять, коли жалованье сущие гроши платят.
        — Bien, maman (Хорошо, мама), я съезжу к дядюшке, но ручаться могу, что денег он более не даст,  — встала из-за стола Марья, намереваясь пойти переодеться в дорогу.
        — Ты уж попроси его,  — умоляюще взглянула на дочь, Елена Андреевна.  — Бог знает, отчего Василь так любит тебя, он тебе не откажет.
        Марья кивнула и пошла к себе. Ехать к Калитиным не хотелось, унизительно было просить денег, выдумывая правдоподобную причину, по которой они понадобились. Вне всякого сомнения, Василий Андреевич всегда знал, зачем нужны деньги, но всякий раз делал вид, что верит всему, что она говорит.
        Mademoiselle Ракитина долго вертелась перед зеркалом, примеряя шляпку. Ленты, что удерживали ту на голове, имели весьма потрёпанный вид, и как бы она не завязывала бант, всё равно становились виды обтрёпанные поизносившиеся концы. Разозлившись, Марья сдёрнула её с головы и бросила в кресло. Настёна подала ей другую, ту, что когда-то купил князь Урусов, и которую она ни разу так и не надевала. Вздохнув, Марья водрузила её на голову и, не глядя более в зеркало, завязала ленты под подбородком. Шляпка напомнила ей о холодном презрении, что вчера плескалось в глазах князя при взгляде на неё. Оставалось только надеяться, что Илья Сергеевич не попадётся ей нынче по дороге, а ежели и встретится, то не вспомнит о злосчастной шляпке.
        После полудня стало довольно жарко. Небольшая каурая лошадка медленно плелась по дороге, и как её не погонял Прокопыч, не желала двигаться быстрее. Дорога вилась серою пыльною лентой. Несмотря на то, что ночью прошёл довольно сильный ливень, сбивший почти весь цвет чубушника в саду, к полудню земля вновь просохла, только кое-где оставались грязные лужи в тех местах, где колеи были наиболее глубокими. Колесо коляски попало в одну такую выбоину, послышался неприятный сухой треск. Витиевато выругавшись, Прокопыч натянул вожжи, останавливая экипаж. Старик слез с козел, обошёл кругом коляску и, крякнув, нагнулся, заглядывая по днище. Задняя ось треснула и готова была вот-вот переломиться.
        — Приехали, барышня,  — вздохнул он.  — Далее никак нельзя. Ось поломалась,  — подал он руку Марье Филипповне. Mademoiselle Ракитина выбралась на дорогу.
        Ближайшая усадьба принадлежала Урусовым. Впереди в саженях десяти, дорога разветвлялась на две и более узкая, из них как раз вела в Овсянки.
        Тяжело вздохнув, Марья Филипповна, подобрала юбки и побрела просить о помощи. "Во истину, приключившаяся поломка — насмешка судьбы",  — рассуждала Марья, медленно шагая по дороге. Широкие поля шляпки защищали лицо от палящих солнечных лучей, но это не приносило облегчения, на лбу и над верхней губой выступила испарина, кружево, окаймляющее вырез платья, раздражало нежную кожу, саднящей болью напомнила о себе вчерашняя мозоль на пятке.
        Когда Марья достигла, наконец, ворот, за которыми начиналась подъездная аллея к особняку Урусовых, она совершенно выбилась из сил. В горле пересохло, казалось, что дорожная пыль покрывала её с головы до ног, она чувствовала себя грязной и липкой, а ещё нестерпимо хотелось пить. Привратник открыл ей калитку и пропустил на территорию усадьбы. В тени парковых деревьев, окаймлявших аллею, дышалось куда легче, и девушка прибавила шагу. Дворецкий приветливо улыбнулся ей и широко распахнул двери в просторный вестибюль, где, благодаря спущенным портьерам, царили полумрак и прохлада.
        Пока дворецкий ходил с докладом, Марья Филипповна торопливо сняла шляпку и вручила её подбежавшему лакею. Остановившись перед большим в полный рост венецианским зеркалом, девушка расправила складки на платье, поправила чуть растрепавшиеся локоны и постаралась придать себе непринуждённый вид, улыбнувшись своему отражению приветливой улыбкой.
        Дворецкий вскоре воротился и попросил её следовать за ним. Марья Филипповна, про себя молилась, чтобы Ильи Сергеевича не оказалось дома и ожидала, что её проводят в гостиную, но слуга, пройдя через комнату, где обычно Урусовы принимали гостей, распахнул перед ней двери в кабинет хозяина поместья, после поклонился и исчез, плотно закрыв обе створки.
        — Марья Филипповна, какая честь видеть вас у себя,  — приветствовал её Илья Сергеевич, намеренно склонившись в насмешливом поклоне, словно перед особой королевской крови.
        — Простите за вторжение, ваше сиятельство,  — постаралась удержать на лице улыбку, что так тщательно репетировала перед зеркалом, Марья.  — Я ехала к Калитиным, да у коляски ось треснула неподалёку от Овсянок.
        Урусов дотянулся до колокольчика и позвонил. Тотчас явился лакей, да столь поспешно, будто стоял за дверью и только того и ждал, чтобы барин его позвал.
        — Скажи, что я велел людей на дорогу отправить. Пусть коляску сюда доставят,  — произнёс он, отпустив прислугу взмахом руки.
        В комнате повисла тягостная тишина. Марья, стоя у дверей, не решалась пройти дальше без приглашения, а Илья Сергеевич не торопился предложить ей присесть. Облизав пересохшие губы, девушка уставилась в окно, кожей ощущая его пристальный взгляд.
        — Присядьте,  — тоном, каким обыкновенной отдают приказы, а не произносят просьбы, обронил он.
        Марья Филипповна чуть поморщилась, но поспешила воспользоваться возможностью сесть в кресло, потому как нога ужасно болела. Вздох облегчения сорвался с её губ, когда она опустилась в твёрдое вольтеровское кресло с прямой спинкой. Илья Сергеевич вновь позвонил и распорядился, чтобы принесли холодного квасу. Князь дождался, когда его гостья утолит жажду и только после этого заговорил.
        — Марья Филипповна, мне известно, что невысокого мнения обо мне, но позвольте вас заверить, что о том, что случилось вчера, никто не узнает.
        — Благодарю вас,  — залилась пунцовым румянцем mademoiselle Ракитина.
        — Я не собираюсь осуждать вас, видит Бог, все мы не без греха, но хотел бы предупредить, дабы вы не питали иллюзий относительно господина Соколинского.
        — Я не понимаю вас, ваше сиятельство,  — пробормотала Марья.  — О каких иллюзиях вы говорите?
        — Нынче утром Михаил Алексеевич был у нас с визитом. Ежели вы надеялись, что он разорвёт помолвку с Натали ради ваших прекрасных глаз, то вынужден вас огорчить. Соколинский ни словом ей не обмолвился о знакомстве с вами, более того, просил подумать о том, чтобы перенести свадьбу с сентября на август. Наталья ответила согласием. Надеюсь, вы понимаете, о чём я пытаюсь толковать с вами?
        Марья совсем опустила голову. Не дождавшись её ответа, Илья Сергеевич тяжело вздохнул и продолжил:
        — Я хочу вас просить не искать встреч с Михаилом Алексеевичем.
        Марья резко вскинула голову и посмотрела в глаза князю. Он не должен был говорить о том, в конце концов, это просто оскорбительно! Чувство вины сменилось злостью. Илья Сергеевич мгновенно ощутил в ней эту перемену. Он видел, как она нахмурилась, как тонкие складочки прорезали чистый гладкий лоб, глаза, ещё мгновение назад прятавшиеся за занавесом роскошных ресниц, ныне источали гнев и ярость. Подмечая эти перемены, Илья Сергеевич невольно залюбовался ей. Что и сказать, в гневе Марья Филипповна была удивительно хороша. У Соколинского не было шансов не поддаться этому обаянию, как нет их у него самого, с удивлением отметил он. О, да, в ней ощущалась натура страстная и горячая, и именно эти черты пробудили в его сердце чувство к ней. Он и сейчас любил её, и даже готов был презреть всё, что случилось, и вопреки словам, сказанным сестре, вновь просить её руки.
        — Вы не должны были говорить мне этого! Это… Это оскорбительно!  — прошипела она.  — Не вам решать, как мне надлежит поступить.
        Урусов присел на край стола и нервным жестом ослабил галстук:
        — Желаете сказать, что ваше свидание с Соколинским носило далеко не невинный характер? Ежели это так, то мне жаль вас, но спокойствие собственной сестры мне дороже вашей репутации,  — смущённо кашлянул он.
        Марья изо всех сил вцепилась в подлокотники кресла, дабы не выказать злости и гнева, что бушевали в ней, после того, как Илья Сергеевич осмелился предположить, что она отдала свою невинность Соколинскому.
        — Как же вы плохо думаете обо мне, Илья Сергеевич!  — язвительно улыбнулась она.
        — Вы сам дали повод к тому,  — парировал Урусов.  — Дайте мне слово, что станете вести себя разумно.
        — Нет!  — поднялась с кресла Марья.  — Я не дам вам такого слова!
        Илья Сергеевич прищурился, черты его лица окаменели, выдавая с трудом сдерживаемый гнев, но Марья уже не могла остановиться. Ей нестерпимо хотелось досадить ему.
        — Я люблю Михаила Алексеевича, и вы не сможете мне запретить видеться с ним.
        — Несмотря на то, что он не изменил своих намерений в отношении моей сестры?  — обманчиво спокойно поинтересовался князь.
        Марья кивнула.
        — Вы же знаете, Илья Сергеевич, я привыкла получать то, чего желаю, а ныне мне нужен Соколинский.
        — Не пожалейте о своих словах, Марья Филипповна,  — глядя в сторону, процедил Урусов.
        Марья собиралась сказать ещё что-нибудь столь же язвительное, но в этот момент в двери кабинета Урусова постучали, и лакей доложил, что ось в экипаже mademoiselle Ракитиной заменили.
        — Благодарю за помощь и гостеприимство,  — холодно улыбнулась князю Марья Филипповна.
        — Что ж, всего доброго, Марья Филипповна. Рад был оказаться полезен вам,  — наклонил голову Урусов, прощаясь с ней.
        Илья Сергеевич не пошёл её провожать, оставшись в своём кабинете, он из окна наблюдал за тем, как mademoiselle Ракитина забралась в коляску, и та тронулась к воротам по подъездной аллее. Он не мог счесть её слова простой угрозой. Ежели Марье Филипповне взбредёт в голову вскружить голову этому мальчишке Соколинскому, то она непременно своего добьётся, к тому же в её положении — он самая достойная партия. Илья скрипнул зубами. Сначала ему показалось, что она осознаёт всю опасность своего положения, но заговорив о том, он лишь сам дал ей подсказку, как надобно действовать. В этом была вся mademoiselle Ракитина, сколько он знал её, она всегда поступала наперекор всем и вся.
        По дороге в Калитино Марья впала в глубокую задумчивость. Разговор с князем совершено лишил её душевного равновесия. Она вовсе не собиралась говорить с ним столь откровенно, но бешенство, овладевшее ей в тот момент, когда он взялся поучать её, совершенно затмило рассудок. Она говорила совершеннейший вздор с одной лишь целью — досадить ему. По-видимому, у неё вполне получилось желаемое, ибо даже сама, пребывая в состоянии раздражённом, она не могла не заметить, как зол остался князь Урусов. Один немаловажный вывод она для себя сделала: о том, чтобы стать княгиней Урусовой, она может забыть. Илья Сергеевич ясно дал понять, что более она не услышит от него предложения руки и сердца. Она даже не думала о том, чтобы выйти замуж за Соколинского, но Урусов, заговорив о том, лишь укрепил её в мысли, во чтобы то ни стало добиться того. "Да хотя бы и затем, чтобы назло!"  — дулась Марья Филипповна всю дорогу до Калитиных.
        Василий Андреевич встретил племянницу ласково. Справился о здоровье сестры, и распорядился, чтобы накрывали стол обедать. Тётушка Марьи Ольга Прокопьевна тоже выказала радость по случаю её приезда. В обществе дядюшки и тётушки, Марья быстро оттаяла. Калититны всегда были добры к ней, может быть, потому, что собственных детей они не нажили, а потому племянников любили, как родных, но более всего Марью, потому как она всегда была ласкова с ними, с самого детства, тогда как Серж всегда стеснялся этих проявлений нежности.
        Глядя на свою родню со стороны, Марья всегда недоумевала, как столь совершенно разных по характеру и складу ума человека ужились вместе. Шумный, пышущий здоровьем дядя Василь всегда слыл душой компании, тогда, как Ольга Прокопьевна больших собраний не любила, светскому обществу предпочитая уединение и спокойствие собственной усадьбы, оттого Калитины редко куда выезжали и почти никого у себя не принимали.
        Обеды у Калитиных всегда были сытными и долгими. На сей раз подавали щи из свежей капусты с кулебякой, за которыми последовала буженина под луком, а на третью перемену подали рябчиков. Василий Андреевич ел с большим аппетитом, наблюдая за ним, Марья невольно улыбалась, не понимая, как такое количество пищи под силу одолеть одному человеку. Сама она едва смогла доесть щи и до сих пор гоняла по тарелке кусок буженины, щедро сдобренный сметанным соусом.
        — Налей-ка вина Марье Филипповне,  — глянул Калитин на лакея, который тотчас поспешил исполнить приказ.  — Что-то ты сегодня больно кислая, душа моя,  — обратился он к племяннице.
        Марья вздохнула и отложила вилку, потянувшись к бокалу с вином. Чуть пригубив терпкую мадеру из погребов Калитина, девушка отставила фужер в сторону:
        — Серёжа написал, что приедет на следующей седмице.
        Василий Андреевич шумно вздохнул.
        — Сколько надобно?  — буркнул он.
        — Две тысячи,  — опустила голову Марья, в душе благодаря дядьку, что не пришлось продолжать разговор, и он сам обо всём догадался.
        Калитин перевёл взгляд на своего управляющего:
        — Вениамин Степанович, после обеда выдайте Марье Филипповне всю сумму.
        Управляющий согласно кивнул, но при том посмотрел на юную родственницу Калитиных крайне неодобрительно.
        — Когда же он за ум возьмётся?!  — посетовал Калитин, имея в виду племянника.  — Эх! Мало его Филипп в отрочестве розгой потчевал. Чаще надобно было, чтобы толк вышел.
        — Он не будет больше,  — вступилась за брата Марья Филипповна и завела разговор на интересующую её тему.  — Слышали в Клементьево хозяин объявился?  — спросила она тоном светской беседы.
        — Слыхали,  — усмехнулся Василий Андреевич.  — Я-то старших Соколинских хорошо знал, а вот с молодым незнаком.
        — Что ж вы, дядюшка?  — улыбнулась Марья.  — Почитай ближайший сосед.
        — Говорят, молодой Соколинский даже очень хорош собой,  — хитро глядя на племянницу, вступила в разговор Ольга Прокопьевна.
        — Он был у нас,  — залилась румянцем Марья,  — заезжал знакомиться.
        — Вон оно что,  — усмехнулся в усы Василий Андреевич.  — Приглянулся, значит,  — по-доброму заулыбался Калитин.
        — Слухи ходили, что он с княжной Урусовой обручён,  — тихо заметила Ольга Прокопьевна и выражение её лица тотчас сделалось грустным.
        — Это не слухи,  — вздохнула Марья.
        — Ну, тогда и кручиниться по нему не стоит,  — философски заметил Калитин.  — Стало быть, не твой он. Но я не об этом с тобой говорить собирался. Твоей вины в том нет,  — вздохнул Василия Андреевич.
        Марья испугалась, что дядька каким-то образом прознал про то, что случилось между ней и Соколинским, пальцы её непроизвольно скомкали край скатерти. Калитин удивлённо воззрился на побледневшее лицо племянницы и заговорил поспешно, желая её успокоить:
        — Мы тут с Ольгой Прокопьевной посовещались и решили, что на будущий сезон свезём тебя в Москву. Приданого большого не обещаю, но и в грязь лицом не ударим,  — закончил он.
        Марья поднялась со своего места, обошла стол и обняла дядьку за шею:
        — Дядюшка, миленький мой,  — выступили слёзы на её глазах,  — как же я люблю тебя.
        — Ну, полно, полно, Мари!  — растрогался Калитин.  — Чай не чужая ты нам.
        Возвращалась домой Марья в куда более приподнятом настроении. Обещание дядьки внушало надежду на лучшее будущее для неё, и можно было более не думать ни о Соколинскому, ни о князе Урусове. Что касается мыслей о князе, то она довольно легко выкинула их из головы, чего нельзя было сказать о размышлениях, относившихся к Михаилу Алексеевичу.
        Вне всякого сомнения, она ужасно злилась на него за то, что он умолчал о своей помолвке с княжной Урусовой, ведь тогда… "Ах! Что тогда! К чему обманывать себя?"  — вздохнула Марья Филипповна. Даже знай она о том, разве смогла бы остаться равнодушной к нему. Никто ещё никогда не пробуждал в ней подобных чувств, никогда ещё она не испытывала столь томительного волнения плоти, как в его объятьях. Да, что уж греха таить, она сама желала прикоснуться к нему, словно какое-то сумасшествие нашло на неё, знала, что нельзя, но презрев все запреты, целовалась с ним, как будто в последний день на земле живёт. Надо было бы спасибо Урусову сказать за то, что появился столь своевременно, иначе одному Господу ведомо, куда бы завело её это временное помутнение рассудка.
        Приехав домой, она отдала матери деньги и, отказавшись от ужина, смеясь, сетуя на то, что чересчур плотно поела у Калитиных, удалилась к себе. Вышагивая в сумерках по комнате и не зажигая свечей, Марья Филипповна словно полководец обдумывала план своей военной компании. В том, что это будет настоящая война, она нисколько не сомневалась. Мысль о том, чтобы щёлкнуть по носу гордячку-княжну, увести у неё жениха, занимала её не на шутку. Она даже нисколько не задумывалась о том, сколь дурно будет выглядеть всё со стороны, всё что её волновало, так это чтобы до конца лета стать madame Соколинской.
        В окно ударился мелкий камешек, и стекло отозвалось тихим звоном. Mademoiselle Ракитина приоткрыла одну створки и высунулась на улицу. Прямо в палисаднике, среди розовых кустов стоял незнакомый ей мальчишка.
        — Барышня,  — громко зашептал он, дабы она услышала со второго этажа,  — мне велено вам письмо передать.
        — Кем велено?  — также шёпотом, проникнувшись таинственностью, спросила Марья Филипповна.
        — Барин наш велел,  — отвечал мальчишка,  — Михаил Алексеевич.
        Марья схватилась рукой за грудь, сердце вдруг подпрыгнуло и зачастило при мысли о том, что Илья Сергеевич ей солгал, иначе, как объяснить это письмо.
        — Стой там, я спущусь сейчас,  — торопливо прошептала она, и достав из шкатулки медный пятак, направилась к лестнице чёрного хода.
        Вручив мальчишке пятак, Марья торопливо выхватила из его рук письмо и поспешила к себе. Отослав Настёну под предлогом, что ей захотелось молока, девушка сломала восковую печать и развернула послание.
        "Драгоценная, Марья Филипповна",  — начиналось оно. "Более всего я желал бы написать, драгоценная моя Марья Филипповна",  — было несколько раз подчёркнуто слово "моя", "но, увы, не могу. Я — трус и подлец, потому как не нахожу в себе сил, сказать всё при личной встрече и потому пишу к Вам. Я повёл себя недопустимо, но, может быть, оправданием мне будет то, что Ваша совершенная красота совсем затмила мне рассудок. Сегодня утром я был у Урусовых и просил Илью Сергеевича не судить Вас слишком строго, поскольку только на мне лежит вина за случившееся. Вашей репутации ничего нынче не угрожает, князь Урусов — человек чести, и наше нечаянное свидание с Вами останется тайной. Знали бы Вы какою тоскою наполнено моё сердце, когда я пишу Вам эти строки. Я связан данным мною словом, и не могу поступиться им, но Ваш несравненный образ навсегда останется в моей памяти и моём сердце. Жаль, что только издали я смогу любоваться Вами отныне. Я желаю Вам счастья. Вы непременно встретите человека достойного Вас, а мне лишь останется утешаться мыслью, что он будет лучше меня и составит Ваше счастье. Прощайте, Марья
Филипповна. Не судите меня слишком строго. Моё сердце навеки Ваше, но, увы, моя жизнь принадлежит другой. С.М."
        Отложив письмо, Марья вытерла слёзы, струившиеся по щекам, как раз в тот момент, когда вошла Настя со стаканом молока. Горничная покосилась на шмыгавшую носом барышню, но ничего не сказала, а принялась разбирать постель.
        Не глядя на горничную, Марья Филипповна достала чистый лист бумаги, перо и чернильницу и присела за бобик. Перо в её руке быстро побежало по бумаге:
        "Михаил Алексеевич, я не сужу Вас. Мне ли судить, коли я сама поощряла Вас. Одно лишь могу написать в своё оправдание. Никто и никогда не мог пробудить в моём сердце чувства, что захватило меня при первой же нашей встречи. Я понимаю Вас, но хочу, чтобы Вы знали, что никому более не будет принадлежать моё сердце, оно только Ваше, отныне и навсегда. Ваша М.Ф."
        Присыпав письмо песком, дабы быстрее просохли чернила, Марья помахала листом в воздухе, торопливо свернула его, залила край воском и, достав из ящика стола, маленькую печать, запечатала. Спрятав, запечатанное послание в тот же ящик, где хранила печать, девушка забралась в постель и закрыла глаза, как только Настёна погасила свечи.
        — Настя,  — остановила она горничную, когда та уже собиралась выйти,  — приведи мне братца своего поутру.
        Утром Марья Филипповна изъявила желание завтракать в своих покоях, сославшись на мигрень. Накрыв салфеткой два воздушных пирожных, она в нетерпении постукивала носком изящной туфельки по ножке стола, за которым сидела в ожидании. В дверях без стука появилась запыхавшаяся Настасья, подталкивая вперёд себя мальчишку лет десяти.
        — Входи, поманила к себе мальчика Марья Филипповна.  — Ты знаешь, где Клементьево?  — обратилась она к нему.
        Мальчишка кивнул.
        — Письмо надобно снести тамошнему барину, и ни одной живой душе о том не сказывать,  — строго нахмурилась она.  — Сделаешь — твои будут,  — приподняла она край салфетки, и ещё вот,  — показала она ему два пятачка на ладони.
        — Сейчас и побегу, барышня,  — расплылся в щербатой улыбке мальчишка.
        Марья достала письмо, вздохнула и вручила его пострелёнку. Брат Настасьи воротился ближе к полудню с ответом на письмо Марьи Филипповны, горничная вновь провела его в покои барышни, где ему отдали честно заработанные пирожные и два пятака.
        Mademoiselle Ракитина торопливо развернула письмо, в котором была всего одна строчка без подписи, но написанная уже хорошо знакомым ей почерком: "Завтра, у реки, со стороны леса". Улыбнувшись, Марья Филипповна поцеловала письмо, и спрятала в ящик письменного столика, после чего, весело напевая, закружилась по комнате.
        Глава 9
        Получив письмо Марьи Филипповны, Михаил Алексеевич указал мальчишке-посыльному на стул в углу комнаты, а сам сломал маленькую аккуратную печать и пробежал глазами несколько строк. Он ждал чего угодно: упрёков, обвинений, но только не признания в любви. Рука задрожала, и слова запрыгали перед его взором. Точно также неровно и часто заколотилось сердце в груди. Губы раздвинулись в глупую и счастливую улыбку, впрочем, осознав, всю сложность своего нынешнего положения, а также вспомнив вчерашний утренний разговор с Натальей, Соколинский тяжело вздохнул. Мысленно он уже простился с Марьей Филипповной и даже не помышлял более о встречах с ней наедине где-нибудь, кроме, как случайно, в обществе на глазах у всех. Но эти несколько строк вновь пробудили в сердце надежду, что он счёл похороненной.
        Накануне, когда он заговорил с княжной Натальей о том, чтобы перенести венчание с сентября на август, глаза её загорелись счастливым светом, лицо её сделалось столь красивым, что Соколинский обрадовался тому, что поступил правильно, как должен был. Конечно, совесть напомнила о поцелуях с mademoiselle Ракитиной, но он отмахнулся от досаждающих ему мыслей, и пообещал себе, что отныне станет думать только о Натали.
        Его переполняла светлая радость, когда он возвращался к себе в Клементьево, сознание того, что он только что сделал правильный выбор, вызвало воодушевление. Оставалось только написать Марье Филипповне, извиниться за свой неуместный душевный порыв и постараться сосредоточиться на мыслях о будущем с Натали. Мишель с самого начала знал, что княжна Урусова станет ему замечательной женой, мало того, положение, занимаемое в обществе семейством Урусовых, и ему самому открывало весьма многообещающие перспективы.
        Но хорошее настроение исчезло без следа, как только он взялся писать письмо Марье Филипповне. Он не мог не думать о ней, когда мучительно подбирал слова, дабы не задеть её чувств, не обидеть ненароком, довольно уже и того, что наговорил ей на берегу реки, когда пребывал в страшном смущении оттого, что князь Урусов застал его в столь щекотливой ситуации.
        Он много раз начинал, но всякий раз рвал бумагу на мелкие клочки. Всё выходило не то, всё то, что он писал, было неправдой, а горькая истина состояла в том, что стоило ему только остаться наедине со своими мыслями о mademoiselle Ракитиной, и он уже не мог думать о Наталье, о том, как хорошо им будет, когда они, наконец, поженятся. Все его помыслы вновь и вновь обращались к Марье Филипповне. Он даже позволил себе мечтать о том, что она станет хозяйкой Клементьево, и с какой гордостью он станет представлять её матери и брату.
        В конечном итоге он написал всё то, что думал, так, как оно есть и, не давая себе времени передумать, тотчас отправил мальчишку, сына местного конюха, в Ракитино. Он и не надеялся на ответ, а ежели и ждал, то вовсе не тот, что получил. Ответ Марьи Филипповны не разрывал связи между ними, не ставил точку в их отношениях, напротив, он стал очередной вехой, ступенькой, ведущей в неизведанное будущее. Это будущее представлялось ему теперь в виде развилки дороги: коли он выберет Натали, то и дорога эта просматривалась отчётливо и ясно, а вот, ежели mademoiselle Ракитину, то дорога эта тонула в тумане сомнений и неопределённости. Можно было вовсе не отвечать на её письмо, ведь, по сути, оно не требовало ответа, и можно было его счесть таким же прощальным жестом, каким было его собственное послание, но его неодолимо тянуло увидеться с ней ещё раз.
        Потому наутро следующего дня он, как и обещал, отправился к условленному месту свидания, впрочем, не особо надеясь, что она придёт. Утро выдалось туманным и промозглым. Привязав вороного у клёна, что стоял на берегу, Михаил Алексеевич по камешкам перебрался на другую сторону и шагнул на лесную тропинку, ведущую в Ракитино. Скопившаяся на листьях деревьев влага, срываясь крупными каплями, оставляла мокрые следы на его светло-сером сюртуке. Соколинский поёжился, вглядываясь в белёсую мглу, что окружала его со всех сторон.
        Послышались лёгкие шаги, и вскоре из-за деревьев показалась Марья Филипповна. Простое светло-голубое платье удивительным образом подчёркивало её природную красоту. Русые кудри от влаги завились мелкими кольцами и красиво обрамляли бледное, словно фарфор лицо. Марья Филипповна остановилась в нескольких шагах, робкая улыбка скользнула по губам:
        — Надеюсь, я не заставила ждать вас слишком долго?  — разглядывая из-под ресниц своего vis-a-vis, поинтересовалась она.
        — Вас я готов ждать сколько угодно,  — приблизился к ней Соколинский и, прикоснувшись в протянутой руке, едва дотронулся губами трепещущих пальцев.
        На сей раз Марья Филипповна выглядела утончённой барышней, платье более скрывало, чем подчёркивало формы, что так запомнились Михаилу Алексеевичу в их прошлую встречу, но Соколинский поймал себя на мысли, что уже не может смотреть на неё иначе. Она более не была для него прелестной незнакомкой, а стала куда ближе, чем его наречённая. Стоило прикрыть глаза, вдохнуть тонкий аромат, и воспоминания о том, как сжимал в объятьях стройный стан, целовал тёплую, пахнущую резедой кожу, нахлынули с новой силою.
        Испугавшись силы того влечения, что она пробуждала в нём, Михаил Алексеевич выпустил её ладонь. Повисла неловкая пауза. Марья Филипповна опустила голову, уставившись на носочки светлых сафьяновых туфелек, поворачивая в руках выточенную из дерева рукоять кружевного зонтика.
        — Я понимаю вас, Михаил Алексеевич,  — заговорила она тихо и удручённо.  — Как же жестока оказалась к нам судьба. Вы ныне связаны обещанием, а, стало быть, мы не можем более видеться с вами.
        Соколинский кивнул, соглашаясь с её словами, но сообразив, что она не видит, потому как смотрит вниз, а не ему в лицо, кашлянул, дабы очистить запершившее вдруг горло. Обещание, о котором говорила mademoiselle Ракитина, виделось ему отныне тяжёлыми железными оковами, отнимающими у него свободу и надежду на счастье.
        — Мне лишь остаётся утешаться мыслью, что я могу стать вам другом,  — отвечал он, и понимал, что обманывает сам себя.
        Вовсе не ради того, чтобы предложить ей свою дружбу он пришёл к месту свидания. Ему вновь хотелось испытать то упоительное волнение от прикосновений, поцелуев, то страстное томление, что охватило его в прошлый раз, когда они поддались безумному порыву чувств, толкнувшему их в объятия друг друга. Но нынче не было той лёгкости промеж них, напротив обоих сковывало напряжение, и Соколинский уже пожалел, что поддался слабости и просил Марью Филипповну о встрече.
        — Мы не сможем быть друзьями, Михаил Алексеевич,  — подняла она голову, пытливо вглядываясь в его лицо и подмечая малейшие изменения в его настроении.  — Забыть всё не в моих силах, но я более не потревожу вас. Мой oncle (дядя) решил, что мне пора подумать о замужестве. Совсем скоро я уеду отсюда, в Первопрестольную на сезон, и, возможно, уже навсегда,  — печально окончила она.
        — Марья Филипповна,  — ощущая, как тисками стиснуло сердце в груди, шагнул к ней Соколинский и завладел её рукой,  — вы ведь знаете, как мне больно слышать о том.
        — Но что я могу сделать, Мишель,  — назвала она его по имени, улыбнувшись ласково и кротко.  — Я так же, как и вы, не могу пойти против воли моих родных. Обстоятельства разлучают нас.
        — Воля моих родных не имеет значения,  — торопливо заговорил Соколинский.  — Это было моё и только моё решение, но я не могу его переменить, потому как… Ах, зачем я вам всё это говорю, вы ведь и сами всё знаете!
        — Стало быть, Наталью Сергеевну вы любите, а я стала для вас лишь сиюминутным увлечением,  — выдернула пальчики из его ладони Марья.
        Против воли глаза наполнились слезами. Горько было осознавать, что даже нынче, после тех вольностей, что они позволили себе на противоположном берегу речки, Соколинского куда больше заботит Натали.
        — Боже,  — запустил руку в густые золотистые кудри Мишель,  — каждая ваша слеза для меня, что острый нож в сердце,  — вздохнул он.
        Mademoiselle Ракитина обернулась к нему с самым печальным видом и будто бы невзначай поправила кудрявый вихор, упавший ему на глаза. Михаил Алексеевич поймал её руку и прижался к ней щекой, не выпуская её запястья, он повернул голову и стал целовать её раскрытую ладонь.
        — Видит Бог, я желал бы поступить правильно, но не могу, не в силах отказаться от вас. Я не могу просить вас стать моей…
        — Любовницей?  — продолжила Марья, смущённо краснея под его жарким взглядом.
        — Дайте же мне время, Марья Филипповна. Я должен объясниться… Я должен…  — умолк он.
        — То есть вы не оставите меня?  — заглянула она ему в глаза.
        — Нет, не оставляю. Не смогу,  — принялся покрывать поцелуями он её пальчики, тонкое запястье.  — Я люблю вас, Марья Филипповна. Только дайте мне время. Я непременно объяснюсь с Натали,  — с жаром закончил он.
        Соколинский склонился к ней, желая поцеловать, но Марья Филипповна отстранилась и заговорила мягко и немного испуганно:
        — Нет-нет, Мишель. Я боюсь, что мы не сможем остановиться, потому, прошу вас, сначала дайте мне слово, что я стану вашей женой…
        — Жестокая,  — улыбнулся Соколинский, не выпуская её руки.  — Вы станете мучить меня, пока я связан по рукам и ногам?
        — Я вовсе не желаю мучить вас, Мишель,  — улыбаясь ему, отвечала Марья.  — Всё чего я желаю, это быть с вами, но страшусь довериться вам,  — скромно потупила взгляд прелестница.  — Вы же понимаете, что не можете бывать у нас, пока не разрешится ваш вопрос. Мне пора идти,  — высвободила она пальчики из его руки.
        — Когда я увижу вас?  — шагнул за ней следом Соколинский.
        — Когда объяснитесь с mademoiselle Урусовой,  — обернулась Марья, посылая ему ещё одну обворожительную улыбку.
        — Бессердечная,  — весело усмехнулся Михаил Алексеевич.  — Но скажите, могу я хотя бы писать к вам?
        — Пишите, Мишель, я буду ждать,  — помахала ему рукой Марья Филипповна, скрываясь за поворотом тропинки и исчезая в тумане.
        Возвращаясь в усадьбу, Марья Филипповна была чрезвычайно довольна собой. Всё выходило так, как она того и желала, чего нельзя было сказать о Михаиле Алексеевиче. Соколинский, простившись с mademoiselle Ракитиной, испытав краткий миг воодушевления, вызванного встречей с предметом его грёз, вновь впал с состояние мрачной меланхолии.
        Размышляя по дороге домой о том, что ему предстоит сделать, он уже не был уверен в том, что правильно. Мог ли он вновь давать обещания? Ведь он уже дал слово княжне Урусовой, но коли сдержит обещание, стало быть, сделает несчастными их обоих. Увы, он не находил более в своём сердце, чувства к Натали. Он возненавидит её, коли она станет его женой. Ведь в его глазах она отныне стала препятствием к счастью, к которому так стремилась его душа. "Несомненно, не стоит затягивать с объяснением,  — думал он, остановившись у развилки дороги, что вела в Овсянки.  — Лучше разом разрубить сей гордиев узел". Тронув каблуками сапог бока жеребца, он поворотил его на дорогу в усадьбу Урусовых.
        Наталья Сергеевна обрадовалась его визиту, но он так и не смог, глядя ей в глаза, сказать о том, зачем приехал. После чаепития в кругу семьи Урусовых, Михаил Алексеевич и Натали уединились в углу гостиной за клавикордами. Наталья негромко наигрывала какую-то незнакомую Соколинскому мелодию, которую, очевидно, разучила совсем недавно, а он взялся переворачивать ноты для неё. Задумавшись, Михаил Алексеевич пропустил момент, когда надобно было перевернуть лист, и музыка стихла.
        — Мишель, вы нынче невнимательны,  — ласково попеняла ему княжна.
        — Простите, Наталья Сергеевна, задумался,  — улыбнулся в ответ Соколинский рассеянной улыбкой.
        Mademoiselle Урусова нахмурилась. Уже давно между ними не принято стало называть друг друга по имени отчеству.
        — Вы чем-то встревожены, Мишель,  — развернулась она на банкетке, глядя ему в глаза.  — Поделитесь со мной, вам станет легче,  — убеждённо произнесла она.
        — Пустяки, Натали. Хозяйственные дела, не желаю забивать вам голову подобными глупостями.
        — Мне очень бы хотелось взглянуть на Клементьево,  — смущённо опустила ресницы княжна.
        — Я с радостью покажу вам усадьбу,  — воодушевился Мишель, обрадовавшись, что удалось перевести разговор в другое русло.
        Наталья Сергеевна распорядилась, чтобы для неё заложили коляску и, сопровождаемая Соколинским, отправилась взглянуть на дом, где, как она полагала, в скором времени ей надлежит поселиться.
        Обходя пустые покои особняка, Наталья любовалась изящной лепниной, украшавшей потолок, провела кончиками пальцев по лакированной раме огромного зеркала, выглянула в окно, отмечая, как необычайно хорош вид, открывшийся ей. Мысленно она уже представляла себя хозяйкой этого великолепного дома и надеялась, что Мишель даст ей карт-бланш на его обустройство. Это было так волнительно, что лицо её светилось от удовольствия и предвкушения грядущих хлопот.
        — У вас замечательный дом!  — с сияющей улыбкой обратилась она к Соколинскому.
        — Благодарю. Здесь ещё многое предстоит сделать. Желаете взглянуть на оранжерею?
        — Мишель,  — смущённо тронула его за рукав сюртука Наталья,  — мне бы хотелось, чтобы вы после разрешили мне обставить дом по своему вкусу.
        Соколинский умолк, лицо его омрачилось на какое-то короткое мгновение, но он быстро взял себя в руки.
        — Разумеется, Натали,  — кивнул он, давая своё согласие.
        Вместе они осмотрели оранжерею, прогулялись по парку. Повар, которого ещё по весне прислал в поместье брата граф Ефимовский, приготовил лёгкий и изысканный обед, состоявший из ухи и запечённой форели. Наталья осталась весьма довольной днём, проведённым в обществе своего жениха, и уехала домой ближе вечеру. Проводив свою наречённую, Михаил корил себя за то, что не нашёл в себе сил признаться в том, что полюбил другую. Каждый уходящий день приближал день свадьбы, что он сам просил перенести с сентября на начало августа. Всё меньше времени оставалось у него, дабы попытаться исправить то, что отныне он считал ошибкой.
        Да, он был влюблён и вполне признавал это, но случилось так, что чувство, которое он испытывал к Натали ныне угасло. Продолжая молчать о том, он лишь усугублял ситуацию.
        В этот вечер он не стал писать Марье Филипповне, потому как не о чем было писать. Ничего не изменилось.
        Не смог он объясниться с mademoiselle Урусовой и на следующий день. Бывать в обществе княжны сделалось ему совсем неприятно. Конечно, она не понимала причин его холодности и замкнутости и всячески старалась занять его разговором, предлагала совместные прогулки, уговорила съездить вместе с ней в Можайск, но всё тщетно. Наталья чувствовала, что Соколинский что-то утаивает от неё, и притом, это что-то, вне всякого сомнения, было что-то дурное. Приближались её именины, и занятая хлопотами и приготовлениями к празднику, Натали на время позабыла о своих подозрениях. В эти дни Соколинский почти не появлялся в Овсянках, а ежели и заезжал, то оставался не более часа.
        Мишель тщетно приезжал каждое утро к реке, в надежде застать там Марью Филипповну, всё, что ему оставалось, это довольствоваться перепиской, что завязалась между ними.
        За седмицу до дня рождения княжны Урусовой в местечке объявились уланы. Два эскадрона из расформированного Северского полка направлялись к новому месту службы, а именно в Санкт-Петербургский уланский полк, временно расквартированный во Ржеве. Командир уланов ротмистр Карташеский испросил разрешения князя Урусова разместить людей лагерем на принадлежащих Урусовым землях и получил на то согласие Ильи Сергеевича. Всех офицеров полка в количестве десяти человек пригласили погостить в Овсянках. Уланы после длительного перехода с радостью воспользовались гостеприимством князя. В усадьбе жизнь сделалась весьма оживлённой. Урусов наблюдал за всем с улыбой. Он и сам когда-то мечтал принадлежать к этому воинскому братству и ныне краем соприкоснулся со своими юношескими мечтами. Когда умер его отец князь Сергей, Анна Николаевна попросила сына вернуться в родовое поместье с тем, чтобы тот принял на себя хлопоты по управлению усадьбой, потому как не чувствовала себя способной справиться со столь огромным состоянием. Так и не окончив корпус, Илья Сергеевич вернулся домой, оставив всякие мечты о военной        Кое-кто из приглашённых офицеров попытался ухаживать за княжной, но Наталья весьма однозначно дала понять, что помолвлена с соседом по имению, и разом пресекла все попытки.
        После того, как в Овсянках появились гости, Мишель стал больше времени проводить с офицерами, чем со своей наречённой. Он охотно садился с ними за карты, поучаствовал в своего рода соревнованиях, когда отдохнувшие и заскучавшие от безделья офицеры, предложили устроить стрельбы.
        Особенно близко Михаил Алексеевич сошёлся с молоденьким корнетом Левицким, который весьма охотно взялся обучать своего приятеля стрельбе из пистолета. До этого Соколинскому приходилось держать в руках разве что охотничье ружьё. Новая забава пришлась Мишелю по вкусу. В своих мечтах он уже делился со старшим братом приобретённым опытом. Однако ж Карташевский, наблюдавший за всем со снисходительной улыбкой, быстро спустил Соколинского с небес на землю:
        — Эх, Михаил Алексеевич, по бутылкам палить, это вам не в живого человека целиться,  — усмехнулся он, глядя на восторженное лицо Мишеля, после того, как он попал в мишень пять раз кряду.
        — А вам, Павел Николаевич, что же доводилось в людей стрелять?  — язвительно осведомился Соколинский.
        Левицкий незаметно толкнул его в плечо, призывая к молчанию. После ужина, когда часть офицеров и князь Урусов взялись играть в фараона, корнет подошёл к своему новому приятелю и устроившись рядом с ним на диване, прикурил трубку.
        — Вы интересовались, доводилось ли Павлу Николаевичу в людей стрелять?  — тихо осведомился он, не спуская глаз с играющих.
        Щеголеватый поручик метал банк. Его холёные руки так и мелькали над столом, сдавая карты. Ставки всё более росли, кавалеристы всё более горячились, голоса становились всё громче. Наталья Сергеевна и Анна Николаевна давно покинули гостиную, а потому более не было причин для того, чтобы себя сдерживать.
        — Так к слову пришлось,  — неохотно отвечал Соколинский.
        Но корнет, словно не расслышал в его голосе нежелания продолжать начатую тему, и вновь заговорил:
        — Павел Николаевич он ведь из солдат до ротмистра дослужился,  — поглядывая на красного от злости Карташевского, продолжил Левицкий.  — И ротмистра он за участие в Польском деле получил. Храбрец, каких поискать,  — вытряхивая пепел из погасшей трубки, вздохнул корнет.  — Сам я там не был, но много чего слышал. Кровавая бойня, говорят, была.
        Соколинский пренебрежительно глянул на Карташевского, к которому с самого начала знакомства испытывал лёгкую неприязнь. Ротмистр казался ему чересчур нахальным и самоуверенным.
        — Из солдат?  — презрительно протянул он.
        — Его в солдаты за дуэль разжаловали,  — усмехнулся Левицкий.  — А потом и в Польшу сослали. Но генерал наш, граф Дибич, разглядел его, приблизил к себе, и эполеты ему вернули сразу после взятия Остроленки.
        Карташевский меж тем вскочил из-за карточного стола и злобно воззрился на поручика:
        — Не иначе, вам сам чёрт помогает, Григорий Александрович!  — воскликнул он.
        — Так, когда я могу получить свой выигрыш?  — невозмутимо улыбнулся поручик.
        — Как только прибудем во Ржев, вы получите свои двадцать тысяч,  — проворчал Карташевский и, отойдя от стола, плюхнулся в кресло неподалёку от Соколинского и Левицкого.
        Игра возобновилась. Гневно сверкая глазами в сторону игроков, Карташевский обернулся к Левицкому:
        — Вот ей Богу жульничает, а за руку не поймаешь!  — посетовал он.
        — Сколько раз вы уж зарекались с Дольчиным в карты играть?  — весело хмыкнул корнет.
        — Зарекался,  — вздохнул Павел Николаевич и взял из рук лакея предложенную ему трубку.  — А вы, почему же не играете, господа?  — поинтересовался он.
        — Есть у меня один приятель,  — взялся рассказывать историю Соколинский,  — из здешних местных помещиков. Так вот он за одну ночь усадьбу в карты проиграл.
        — Весьма поучительная история, Михаил Алексеевич,  — усмехнулся Карташевский.  — Головы нужно не терять в этом деле, да уметь вовремя остановиться.
        — А вы, стало быть, умеете?  — поддел его Соколинский.
        — Коли бы не умел, подчистую бы продулся,  — буркнул, отворачиваясь от них Карташевский. Выпустив колечко дыма, Павел Николаевич закинул голову, проследив за ним, и прикрыл глаза.
        Соколинский ему не нравился. Но перестал он ему нравиться не сразу, а только после того, как выяснилось, что тот является женихом княжны Урусовой. Карташевскому вздумалось поволочиться за Натальей Сергеевной, сначала более от скуки, по привычке, но потом он быстро смекнул, что женитьба на богатом приданом могла бы существенно поправить его совершенно никуда негодные дела. И вот неодолимым препятствием к тому встал Соколинский.
        "Не везёт мне,  — уныло рассуждал он, продолжая сидеть с закрытыми глазами.  — Какому-то хлыщу и невеста побогаче".
        Ближе к полуночи офицеры стали расходиться по своим спальням, где их разместили по двое или по трое, засобирался домой и Соколинский, несмотря на то, что князь Урусов предложил ему остаться.
        Выехав на дорогу, Мишель пустил коня лёгким галопом. Полная луна хорошо освещала путь, и можно было не бояться угодить в выбоину или споткнуться о камень. Уже завтра, вернее сегодня, в Овсянках собирались праздновать день рождения княжны Натальи, а он так и не смог сказать ей о самом главном.
        Глава 10
        В усадьбе Ракитиных жизнь текла неспешно и уединённо. Ждали приезда Сергея Филипповича со дня на день, но барин не спешил объявиться в поместье. Минула седмица, за ней другая, но Ракитин так и не появился, но прислал письмо, в котором сообщал матери и сестре, что дела службы вынуждают его задержаться в Первопрестольной.
        Впрочем, отсутствие брата Марье Филипповне было только на руку. Елена Андреевна не замечала, что каждый день под покровом сумерек в усадебном саду появлялся посыльный из Клементьево, тогда, как сей факт вряд ли бы удалось утаить от Сергея Филипповича. О том, что барышня ведёт оживлённую переписку с молодым барином из соседнего поместья, ведомо было только горничной mademoiselle Ракитиной, меньшой брат которой Егорка частенько доставлял в Клементьево ответы на письма Михаила Алексеевича.
        В своих посланиях Соколинский в самых искренних выражениях уверял Марью в своей любви к ней, и она, не единожды перечитав каждое из них, хранила связку писем, перевязанную белой атласной ленточкой под периной в своей спальне. Марья Филипповна всё ждала, когда же наступит тот самый решающий момент и можно будет открыть родным свои планы относительно обустройства собственной жизни, но время шло, а Соколинский медлил с объяснением.
        Вечером, накануне поездки на бал к Урусовым, Елена Андреевна вновь завела с дочерью разговор о том, что Марье Филипповне следует быть поприветливей с князем Урусовым. Понимая, что князь не попросит более её руки, да она ныне и не желала того, mademoiselle Ракитина, нахмурив брови и поджав губы, выслушивала нравоучения маменьки, стараясь сдержать рвущиеся с языка слова возражения.
        — Дядюшка обещал мне сезон в Москве, потому давайте более не будем говорить о том,  — опустила она ресницы.
        — Машенька, душенька, но ведь сезон в Москве вовсе не означает, что следует пренебречь такой возможностью,  — продолжила гнуть свою линию Елена Андреевна.
        — Довольно, маменька. Я не желаю выходить замуж за князя,  — поднялась из-за стола Марья, в раздражении швыряя салфетку на стул.
        — И всё же я прошу тебя, подумай…  — бросила ей вслед madame Ракитина.
        — Обещаю, маменька. Я подумаю,  — оглянулась на пороге mademoiselle Ракитина.
        Ночью Марье не спалось. Представляя себе завтрашний визит к Урусовым, она только горестно вздыхала и переворачивалась с боку на бок. Как ей следует вести себя с Соколинским? Быть приветливой, или напротив, не замечать его, давая понять, как она недовольна им? Да и как нынче смотреть в глаза князю Урусову? Особенно после того, как наговорила ему такого вздора, что нынче самой становилось стыдно вспоминать. В одном она была уверена — завтрашний бал станет для неё пыткой.
        Наступившее летнее утро начала июля обещало прекрасный день, но только не для Марьи Филипповны. Mademoiselle Ракитина всем была недовольна. Она всё ждала письма от Соколинского с известием о том, что между ним и княжной Натальей всё кончено, хотя и понимала, что зря надеется. Накануне именин mademoiselle Урусовой Михаил Алексеевич не стал бы объясняться со своей наречённой. Оттого настроение Марьи по мере приближения часа, когда надобно будет выезжать, всё более портилось.
        Она разбранила горничную за то, что та, по её мнению, не так её причесала. Досталось и девкам, всю ночь трудившимся, не покладая рук, над бальным туалетом барышни. Mademoiselle Ракитина и сама заметила, что довольно сильно исхудала. Платье, пошитое ещё в прошлом году и ни разу не надетое, после примерки оказалось велико барышне в талии и в груди. Оттого девичью засадили на всю ночь за шитьё, чтобы к утру платье было готово.
        Перед самым выездом, глядя на себя в зеркало, Марья Филипповна едва не плакала. Лицо ей казалось слишком бледным, под глазами залегли тёмные тени, а всё оттого, что ночь не спала, мучаясь сомнениями. Мысль о том, чтобы сказаться больной и остаться дома, казалась ей всё более привлекательной. Но едва она заговорила о том с матерью, Елена Андреевна лишь сердито поджала губы и отвечала, что не поехать будет не учтиво, а писать отказ нынче уже поздно.
        — Побудем недолго,  — принялась увещевать дочь madame Ракитина, с тревогой вглядываясь в осунувшееся лицо девушки,  — а как только смеркаться начнёт, так сразу и уедем,  — похлопала она Марью по руке, затянутой в высокую атласную перчатку.
        — Хорошо, маменька,  — покорно кивнула Марья Филипповна и поспешила забраться вслед за матерью в коляску.
        Спустя полчаса, экипаж Ракитиных уже въехал на подъездную аллею к особняку Урусовых. Собралось почти все окрестное общество, потому перед домом образовался затор. Кареты, коляски, ландо, заполнили всю аллею, и пока вся эта кавалькада неспешно продвигалась к парадному крыльцу, Марья Филипповна имела возможность рассмотреть бальные туалеты уездных девиц, новые причёски, шляпки, украшения замужних дам. На глаза ей попался уездный предводитель, который, встретившись с ней взглядом, широко улыбнулся и приподнял цилиндр над лысеющей головой.
        Вкруг большого фонтана, что находился прямо перед особняком, установили шутихи, стало быть, к вечеру стоило ожидать фейерверка. Помимо воли атмосфера ожидания праздника захватила и mademoiselle Ракитину. Марья всё более оживлялась по мере продвижения к дому. Она успела рассмотреть фонари, что развесили по парку, дабы они освещали его для тех, кому захочется подышать свежим воздухом, в беседке посреди пруда, к которой вёл горбатый мостик, лёгкий ветерок трепал кисейные занавески. "И всё же Овсянки — самая красивая усадьба в округе,  — подумалось ей.  — Даже Полесье не было столь хорошо, особенно нынче, когда там хозяйничал купец Величкин!"  — омрачилось её лицо.
        Тоненький голосок внутри неё шептал, что ещё совсем недавно стоило ей только пожелать, и она могла бы стать здесь хозяйкой. "Что ж нынче сожалеть об упущенном?"  — вздохнула она, отворачиваясь от широкой мраморной лестницы, украшенной широкими вазонами, с пламенеющими в них алыми гибискусами. Торопливо подбежавший лакей подал ей руку, помогая выбраться из коляски. Подобрав юбки, Марья ступила с подножки на посыпанную мелким гравием дорожку и замерла на полпути к лестнице. Нет, она не желала идти туда, она не представляла себе, как взглянет в лицо князя Урусова, всё чего она желала более всего на свете — это повернуться и бежать без оглядки.
        Елена Андреевна, подхватив её под руку, едва ли не силой повлекла дочь к распахнутым дверям.
        — Машенька, душечка, да что с тобой такое?  — шёпотом выговаривала она, не забывая улыбаться и раскланиваться с соседями и знакомыми.
        — Как же вы не видите, maman?  — остановилась на полпути Марья.  — Они же все смеются над нами!  — гневно сдвинула она брови.
        — Пустое, Марья Филипповна,  — нахмурилась в ответ madame Ракитина.  — Кто ещё смеяться станет, когда они все к тебе прибегут искать твоего расположения? Вот станешь княгиней…
        Марья выдернула руку из цепкой хватки Елены Андреевны и, глядя на мать, как на неразумное дитя, покачала головой:
        — Нет, мама. Княгиней мне не быть. Оставьте ваши надежды.
        Елена Андреевна тяжело вздохнула, с укоризной глядя на дочь, как бы напоминая взглядом, что она обещала быть дружелюбной и приветливой с князем. "Ах! Не всё ли равно!"  — сердито отвернулась Марья и, едва не наступая на подол, решительно зашагала к дверям.
        В просторном вестибюле гостей встречал дворецкий и всех провожал в огромную гостиную, где приезжающих уже приветствовали хозяин имения, княгиня Урусова и виновница торжества. Дошла очередь и до дам Ракитиных. Марья умышленно не сняла перчатки и не стала подавать князю руки, лишь присела в неглубоком реверансе, выдержав его слегка насмешливый взгляд.
        Наталья в этот день была в том настроении, когда все вокруг кажутся милыми и добрыми людьми. Сияя искренней улыбкой, она принимала поздравления, и, как нечто само собой разумеющееся, сердечно обняла Марью Филипповну, звонко чмокнула её в щёку, заметив, что mademoiselle Ракитина нынче непозволительно хороша, и все офицеры, что гостят у них в усадьбе, к вечеру будут у её ног.
        — Marie, Mon cher amie,  — взяла она под руку Марью, увлекая в круг молодёжи, что собрался у окна гостиной,  — идём же, я познакомлю тебя со своим женихом,  — улыбаясь, говорила Наталья, выискивая глазами, светлую голову Соколинского.
        Марья не смогла придумать предлога, чтобы отказаться, а потому влекомая именинницей вскоре оказалась лицом к лицу с Михаилом Алексеевичем.
        — Мишель,  — тронула Соколинского за рукав чёрного фрака Наталья,  — позволь представить тебе ту, о которой грезит мой брат,  — улыбнулась она.  — Прошу любить и жаловать, Марья Филипповна Ракитина.
        Брови Соколинского удивлённо взлетели, и против воли он бросил быстрый взгляд на князя Урусова, ведущего неспешную беседу с уездным предводителем. Михаил Алексеевич изысканно поклонился, пробормотал приличествующую случаю приветствия и, целуя протянутую руку, довольно сильно сжал тонкие пальцы Марьи. Высвободив ладонь из его руки, Марья одарила Соколинского укоризненным взглядом. Впрочем, сей обмен взглядами длился недолго, потому остался никем не замечен.
        Вскоре Марью Филипповну окружили офицеры, каждый просил оставить за ним танец, и она, смеясь, едва успевала записывать в бальную карточку имена. Мишель не осмелился просить Марью Филипповну о танце, лишь хмуро наблюдал за тем успехом, что она имела промеж офицеров. Левицкий не сводил с неё восхищённого взгляда, Дольчин галантно склонился над её рукой, уверяя, что в жизни не встречал барышни прелестней, даже Карташевский поддавшись всеобщей атмосфере веселья, на время позабыл о своём проигрыше поручику и старался обратить на себя внимание прелестницы.
        Павел Алексеевич Василевский вместе с молодой женой подошёл засвидетельствовать своё почтение. Марья лишь едва взглянула на высокую нескладную молодую женщину, что цепко держалась за рукав фрака своего супруга, но зато самому Василевскому досталась ослепительная улыбка. Поль вспыхнул, как мальчишка, и, как всегда в минуты сильнейшего волнения, заикаясь, заметил, что за прошедший год Марья Филипповна стала ещё краше. Отвернувшись от четы Василевских, mademoiselle Ракитина заглянула в карточку, оставался один только вальс.
        Разговаривая с уездным предводителем о перспективах грядущего урожая, Илья Сергеевич всё более хмурился и поглядывал на оживление, царившее в кругу молодёжи, центром которого стала Марья Филипповна.
        — Ступайте, ваше сиятельство,  — улыбнулся ему уездный предводитель, заметив его нетерпеливое желание присоединиться к шумному кругу.  — О делах после успеем.
        — Надеюсь, для меня найдётся танец?  — громко осведомился Урусов, входя в кружок подле Марьи Филипповны и Натальи.
        — Вальс, Илья Сергеевич,  — протянула ему бальную карточку Марья.
        Урусов вписал своё имя, и тотчас открылись двери. Дворецкий доложил, что кушать подано. Илья Сергеевич предложил руку Марье Филипповне, дабы сопроводить её в столовую. Умышленно ли, или по воле случая, Урусов усадил свою спутницу подле себя, напротив Натальи и Соколинского. Княгиня Урусова с гости постарше, дабы не смущать молодёжь своим присутствием, разместились на другом конце стола, середину заняли офицеры, и только уездный предводитель остался среди молодых, желая обсудить с князем какие-то весьма важные, на его взгляд, дела.
        Марья старалась не смотреть на Михаила Алексеевича, вполуха слушая уездного предводителя, пустившегося в воспоминания о том, каким замечательным и добрым человеком был её покойный отец. В другой раз она бы с удовольствием поговорила о Филиппе Львовиче, но нынче её занимали совершенно иные мысли.
        Мишель сделал вид, что видит её в первый раз, а стало быть, он и не думал говорить Наталье о том, что его отношение к княжне переменилось. Чувствуя себя обманутой, Марья едва не задыхалась от переполнявшей её злости, но стараясь не выказать своих чувств, была притворно любезна с князем, улыбалась княжне, и, если взгляд её нечаянно встречался со взглядом Соколинского, смотрела как бы сквозь него.
        Обед состоял из семи перемен и занял почти три часа. Всё это время mademoiselle Ракитина сидела, словно на иголках. Илья Сергеевич, обращаясь к ней и самолично подливая вино ей в бокал, словно ненароком касался её плеча или руки, как будто желая показать своё особое отношение к ней.
        За окнами, меж тем, смеркалось. Марья уже не вспоминала о разговоре с матерью, что они собирались уехать ещё до начала танцев. Несмотря на гул разговоров в столовой, звон столовых приборов, уже было слышно, как музыканты настраивают инструменты. Молодёжь заметно оживилась. Барышни поглядывали на уланских офицеров, и уличённые в том, тотчас заливались румянцем, смущённо опуская глаза. Она облегчённо перевела дух, когда настала пора переместиться в бальную залу. Там уже зажгли свечи в огромных хрустальных люстрах, что свисали с потолка, отбрасывая радужные блики на зеркала и паркет. Зал наполнился шорохом бальных туалетов, тихим гулом голосов, звуками настраиваемых инструментов.
        Пары стали выстраиваться для Польского. Левицкий, звеня шпорами, остановился перед mademoiselle Ракитиной и тряхнул головой.
        — Mademoiselle, надеюсь, вы не забыли обо мне?
        Марья Филипповна вложила пальцы в протянутую ладонь и грациозно заскользила по паркету, увлекаемая своим партнёром в череду выстроившихся пар. Танцы открыл князь Урусов, поведя в полонезе сестру. За Польским последовал вальс, танцевать который Марье пришлось с его сиятельством.
        Илья Сергеевич молча вёл её по паркету, легко и непринуждённо обходя вальсирующие пары. И хотя не было сказано ни слова, взгляды сказали слишком многое. В тёмных глазах его сиятельства Марья Филипповна легко прочла прежнее восхищение, и оно словно согрело её. Она улыбалась ему открыто, радуясь тому, что не видит холодности и презрения. Илья Сергеевич сам всё испортил, заговорив, когда стихли последние аккорды.
        — Я рад, что вы вняли голосу разума,  — заметил он тихо, склонившись к самому уху Марьи.
        — Не надейтесь, что причиной тому стали ваши угрозы,  — прошипела в ответ Марья Филипповна, стараясь высвободить ладонь из его руки.
        — Разве я угрожал вам?  — искренне изумился князь.  — Я всего лишь желал предостеречь вас от необдуманных поступков.
        Марья промолчала. Настроение её стремительно портилось, но не успела она всерьёз обидеться на Урусова, как её вновь увлекли в танцы. После мазурки с Карташевским, едва отдышавшись, она вышла в котильоне с поручиком Дольчиным. Во время танца фигуры перепутались, и Марья с поручиком, едва не столкнулись с княжной Натальей и Соколинским. Михаил Алексеевич попенял поручику на неосторожность, Дольчин вспыхнул, но промолчал. Улыбнувшись виноватой улыбкой своей партнёрше, он постарался увести её от пылавшего негодованием Соколинского.
        Танцуя с Мишелем, Наталья всё время подмечала, что взгляд её жениха то и дело обращался к Марье Филипповне. От неё не укрылось, что он нарочно толкнул Дольчина и явно пытался спровоцировать ссору. Не понимая причин подобного поведения, княжна не пошла танцевать вальс, сославшись на усталость и удержав подле себя Михаила Алексеевича, поинтересовалась, отчего у него столь дурное настроение? Мишель не ответил, сделав вид, что не расслышал её вопроса.
        Меж тем, Марья Филипповна вновь кружилась в вихре вальса с одним из офицеров, чьего имении она даже не запомнила. "Какое мне дело до Соколинского, до Урусова?  — улыбалась она своему кавалеру.  — Бог с ними! Я не желаю становиться княгиней, я не желаю становиться женой Мишеля! Как можно лишить себя всего этого?! Впереди целый сезон в Москве! Нет, я решительно не хочу становиться женой нынче!"
        В танцах объявили небольшой перерыв, дабы дать немного передохнуть уставшим музыкантам. По знаку князя в зале появились официанты с подносами, заполненными бокалами с холодным шампанским. Левицкий, сняв с подноса два бокала, с галантным поклоном протянул один Марье Филипповне, а другой княжне Наталье. Дольчин взялся рассказывать какой-то анекдот из жизни офицеров. Марья совершенно не знала людей, о которых он говорил, но случай ей показался довольно забавным, и она громко засмеялась, показывая белые ровные зубы и откидывая назад красиво причёсанную голову, так, что все невольно обратили внимание на тонкую изящную шею, украшенную тонкой золотой цепочкой с жемчужным кулоном.
        — Чудо, как хороша!  — склонившись к Мишелю, громко зашептал Левицкий.  — Надеюсь, встречу её в будущем сезоне в Москве. Уж я своего не упущу,  — подмигнул он Соколинскому.
        — Бесприданница,  — злобно бросил Михаил Алексеевич и сам ужаснулся тому, что сказал, но более тому, каким тоном он это сказал.
        Левицкий тонко улыбнулся и пригубил шампанское из бокала, поверх него наблюдая за ревнивыми взглядами, коими Соколинский провожал Марью Филипповну. Мишель всё больше мрачнел, замечая восхищение в мужских взглядах, обращённых на mademoiselle Ракитину. Что-то тёмное, злое шевелилось в душе.
        Даже Василевский, будучи уже женатым, позабыл про свою высокую нескладную жену и ловил каждое слово, каждый взгляд той, что считал любовью всей жизни. Павел Алексеевич опомнился только тогда, когда супруга его наступила на оборку платья mademoiselle Ракитиной. Послышался треск рвущейся материи, Марья отступила в сторону, а за ней потянулась оторванная оборка платья, мешая и путаясь под ногами.
        — Простите, милочка,  — без тени раскаяния произнесла madame Василевская.
        Марья Филипповна, молча подобрала юбки и направилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Там находилась комната, которую специально приготовили для дам, что пожелают отдохнуть, коли сильно притомятся. Дворовая девушка Урусовых взялась подшивать барышне подол. Света от свечей в подсвечнике явно не хватало, и шов выходил некрасивым, что сразу бросалось в глаза, но Марье было уже всё равно. Она беспрестанно поторапливали прислугу, ведь скоро вновь начнутся танцы, из которых она не желала пропустить ни одного.
        В коридоре ей встретился Соколинский. Она понимала, что он пришёл сюда ради неё, но говорить с ним не желала, потому попыталась обойти его, но Мишель заступил ей дорогу и остановил, взяв за руку.
        — Мари, отчего вы так поступаете со мной?  — тихо заговорил он.
        — Как, Михаил Алексеевич? Как я поступаю с вами?  — вырвала она у него руку.  — Я долго ждала, что вы, наконец, решите что-нибудь, но вы всё медлите.
        — Я не могу вот так сразу,  — пробормотал Соколинский.
        — А мне нынче и дела нет до того,  — отвернулась в сторону Марья.  — Женитесь на княжне! Мне всё равно!  — поспешила она прочь.
        Вернувшись в зал, Марья попыталась вновь принять вид довольный и беззаботный, но у неё из головы всё не шёл их короткий разговор с Соколинским. Ей стало жалко его и себя. Его от того, что он выглядел столь несчастным, а себя, потому как она была причиной его несчастья. Невольно взгляд её вновь и вновь обращался к дверям, и она лишь коротко вздохнула, когда заметила его входящим в залу. Он не подошёл более к их кружку, а направился сразу к княжне Урусовой.
        — Натали, могу я поговорить с вами?  — обратился он к mademoiselle Урусовой.
        Наталья опёрлась на предложенную руку и отошла со своим женихом к выходу на террасу.
        — Что вы хотели сказать, Мишель?  — глядя ему в глаза, поинтересовалась княжна.
        — Я должен признаться вам,  — пробормотал Соколинский.  — Я должен сказать…  — вздохнул он, не решаясь произнести роковых слов.
        — Говорите же,  — улыбкой подбодрила его Наталья.
        — Простите меня, Натали,  — выдохнул Соколинский.  — Я более не люблю вас.
        Наталья отступила от него на шаг, всё ещё продолжая улыбаться уголками дрожащих губ и недоверчиво качая головой.
        — Мишель, я вам не верю,  — стараясь сдержать подступившие слёзы, прошептала она.  — Всё это вздор! Вы говорите полнейший вздор!
        — Простите. Я должен был сразу признаться вам, что полюбил другую.
        Наталья проследила за его взглядом и побледнела. Ухватившись за портьеру, она отвернулась.
        — Это ложь!  — всхлипнула она.  — Как вы можете любить её, коли видите впервые?
        — Я знаком с Марьей Филипповной с начала лета,  — отвёл глаза Михаил Алексеевич.
        Наталья стремительно выбежала на террасу, чтобы, наконец, дать волю слезам, что уже катились по лицу. Она забилась в самый тёмный угол, где стояла низенькая скамейка, на которой тихими летними вечерами любила сиживать Анна Николаевна. Именно здесь нашёл сестру Илья Сергеевич. Князь присел перед ней на корточки и ласково погладил растрепавшиеся кудри:
        — Наташа, ангел мой, отчего слёзы нынче?
        — Уходи, Илья,  — всхлипнула Натали, увёртываясь от его руки.
        — Не уйду,  — присел подле неё Илья Сергеевич.
        — Илюша,  — схватилась за его руку Наталья,  — убери её с моей дороги! Убери!  — истерично выкрикнула она.
        — Кого её?  — нахмурился Урусов, уже догадываясь о ком, пойдёт речь.
        — Мне Мишель сказал, что не любит меня более,  — зарыдала Наталья, пряча лицо на груди у брата.  — Он… Он знаком с ней уже месяц как… А я — дура! Знакомила их нынче! Илюша… Мне теперь только в омут с головой! Что же люди-то скажут?!
        — Довольно сырость разводить,  — достал из кармана платок и протянул сестре Урусов.  — Никуда он от тебя не денется,  — стиснул зубы Илья Сергеевич.
        Вздуть бы по-хорошему будущего зятя, да руки марать неохота. Князь поднялся со скамьи и предложил сестре руку.
        — Идём!
        Наталья поспешно утёрла слёзы и, всё ещё всхлипывая, повисла на его руке. Проводив сестру к матери, Илья Сергеевич оглядел зал и, разыскав глазами того, кто ему нужен, направился прямо к Карташевскому.
        — Павел Николаевич, могу я вас просить на пару слов?  — извинившись перед собеседниками ротмистра, обратился к нему Урусов.
        Карташевский кивнул и проследовал за князем в его кабинет. Илья Сергеевич плотно закрыл двери и повернулся к ротмистру.
        — Я слышал, у вас возникли некие затруднения и вы весьма стеснены в средствах?
        — Откуда такие сведения, Илья Сергеевич?  — прищурился Карташевский.
        — Я слышал, вы просили Дольчина отложить выплату долга или дать вам рассрочку,  — невозмутимо заметил князь.
        — Позвольте спросить, какое вам до того дела?  — хмуро поинтересовался ротмистр.
        — Я могу дать вам эти двадцать тысяч и двадцать сверх того, коли вы поможете мне в одном деле,  — прямо глядя в глаза Карташевскому отвечал Илья Сергеевич.
        — Я должен кого-то убить?  — усмехнулся собеседник князя.
        — Соблазнить девицу. Соблазнить и скомпрометировать. Здесь и сейчас,  — тихо отозвался Урусов.
        — Кто же та несчастная?  — приподнял бровь Карташевский.
        — Mademoiselle Ракитина,  — небрежно обронил Илья Сергеевич.
        — Тридцать сверху,  — сложив руки на груди, присел на край стола ротмистр.
        — Добро,  — кивнул князь.
        — Через час в беседке на пруду,  — легко оттолкнулся от стола Карташевский и упругой походкой покинул кабинет хозяина имения.
        Глава 11
        Выйдя в бальную залу, Павел Николаевич взглядом разыскал среди танцующих mademoiselle Ракитину. Прислонившись плечом к мраморной колонне, ротмистр сложил руки на груди в ожидании окончания контрданса. Карташевский старался не думать о причинах, с подвигших князя просить его о столь щекотливой услуге. Вероятно, обворожительная Марья Филипповна всё же чем-то провинилась перед его сиятельством, но Павел Николаевич не желал знать этих причин. Потому что знание повлечёт за собой размышления о соизмеримости проступка и возмездия, что уготовил князь своей соседке. Подобные размышления вполне способны пробудить в нём угрызения совести, а он того вовсе не желал. Он погряз в долгах, и ему представился шанс расплатиться по ним. Позже он начнёт новую жизнь и более не станет садиться за карточный стол. Возможно, даже женится и уволится из армии.
        Уставшие, вспотевшие от духоты в зале музыканты безбожно фальшивили, но веселье уже давно приняло тот размах, когда на такие мелочи попросту не обращают внимания. Наконец, на особенно громких аккордах музыка остановилась. Получившие короткую передышку крепостные музыканты поспешили утолить жажду и стали готовиться играть вальс, уже третий по счёту за нынешний вечер. "Пора!"  — решил Карташевский и, оттолкнувшись плечом от колонны, направился к Марье Филипповне. Корнет Левицкий склонился перед ней, приглашая танцевать, и mademoiselle Ракитина готова была уже вложить ладошку в его руку, но Карташевский остановил его:
        — Mademoiselle, мне кажется, этот танец вы обещали мне?  — чуть прищурившись, глянул он на корнета многозначительным взглядом.
        Левицкий едва заметно пожал плечами, но спорить со старшим по званию не стал и отошёл в сторону, уступая свою даму ротмистру. Не подозревая подвоха, Марья Филипповна позволила Каташевскому обнять себя за талию и повести в танце едва зазвучали первые ноты вальса. Закружив свою партнёршу, Павел Николаевич всё более приближался к дверям, распахнутым на террасу. Он нарочно поставил ей подножку, но не позволил упасть, а воспользовавшись произошедшей заминкой, подхватил её и увлёк на улицу.
        Всё произошло столь стремительно, что Марья Филипповна даже не успела возразить ни единым словом. Оказавшись на террасе, ротмистр толкнул её в тень и зажал ей рот рукой. Марья попыталась вырваться, но Карташевский лишь плотнее прижал ладонь к её губам и носу, перекрывая дыхание. Голова девушки закружилась, сознание помутилось, и она обмякла в его руках.
        — Pardonnez-moi, jeune fille (Прости меня, девочка),  — тихо прошептал ротмистр, взваливая на плечо свою ношу.
        Стараясь избегать освещённых участков парка, Карташевский быстрым шагом, даже не запыхавшись, дошёл до пруда, почти бегом пересёк хорошо освещённый горбатый мостик и, раздвинув кисейные занавеси, скрылся в беседке. Внутри стояли две небольшие оттоманки, заваленные подушечками всевозможной формы и расцветки, и низенький столик. Очевидно, хозяева частенько бывали тут. Уложив девицу, пребывающую в бессознательном состоянии на оттоманку, Карташевский присел подле неё, откинул с бледного лица спутавшиеся пряди и, не удержавшись, провёл кончиками пальцев по гладкой щеке. "Хороша!",  — вздохнул Павел Николаевич. Времени у него оставалось совсем немного, потому он не стал медлить, а приподняв жертву задуманной князем интриги, расстегнул несколько верхних крючков на платье, оголив белые плечи.
        Вернувшись в залу с другой стороны, Илья Сергеевич не пропустил ни одного эпизода разыгранного спектакля, и как только Карташевский вместе с Марьей Филипповной покинули залу, направился к Соколинскому, занятому беседой с Дольчиным.
        — Михаил Алексеевич, я желал бы говорить с вами конфиденциально,  — склонился он к уху Соколинского.
        Мишель вздрогнул, но послушно кивнул и пошёл вслед за Урусовым на террасу. Он догадывался, о чём желал говорить с ним князь, неприятный внутренний холодок пробежал по телу и замер где-то на уровне груди. "Да, я виноват, я страшно виноват, потому приму всё, что он скажет, не возразив ни словом, ни делом",  — рассуждал Соколинский, следуя за его сиятельством. Его немного удивило, что князь не стал задерживаться на террасе, а спустился в парк и направился к пруду. Урусов не оглядывался, пребывая в уверенности, что Соколинский последует за ним, потому как в глазах его легко прочёл чувство вины и раскаяние. Дойдя до горбатого мостика, Илья Сергеевич остановился и повернулся к своему спутнику. Мишелю показалось, что Урусов колеблется в чём-то, но вот лицо его приняло прежнее ожесточённое и упрямое выражение, и князь решительно шагнул на деревянный настил моста, направляясь к беседке. "Верно,  — вздохнул Соколинский, проследовав за ним.  — Для подобного разговора надобно уединение".
        Заслышав шаги на мосту, Карташевский легонько похлопал по бледным щекам Марью Филипповну.
        — Ну, же, голубушка, очнись,  — прошептал он.
        Ресницы девушки задрожали, и затуманенные глубоким обмороком глаза открылись. Марья Филипповна не сразу поняла, где находится, а когда сознание её прояснилось, попыталась подняться с оттоманки, но ротмистр удержал её. Карташевский навалился на неё всем своим телом, прижимая к узкому ложу, губы его прижались к шее, да так больно, что слёзы выступили на глазах Марьи. "Верно, синяк будет",  — успела подумать mademoiselle Ракитина, и только теперь услыхала шаги, что раздались очень близко. Кисейный полог раздвинулся, и высокая широкоплечая фигура показалось в проёме
        Урусов не произнёс ни слова, только посторонился, пропуская Соколинского вперёд себя. Ротмистр отпрянул от девушки, поднялся и одёрнул мундир, сделав вид, что оправляет одежду. Марья, нащупав край оттоманки, приподнялась и села, платье совсем свалилось с неё до талии так, что она едва успела прикрыть руками обнажённую грудь. Она не могла сказать ни слова в своё оправдание, только лишь смотрела на застывших у входа мужчин совершенно сумасшедшим взглядом, чувствуя, что вот-вот разрыдается прямо у них на глазах.
        Первым опомнился Илья Сергеевич. Он шагнул к ней и поднял её с оттоманки, поворачивая спиной ко всем. Князь натянул платье на её плечи и в неверном свете фонаря принялся застёгивать крючки. Марье показалось, что он совершенно не был удивлён. Он будто бы ждал увидеть её здесь и сейчас и именно в таком неприглядном виде. Ротмистр отошёл в сторону, облокотился на перила и принялся смотреть на тёмную гладь пруда, не обращая более на неё никакого внимания.
        — Что ж вы, сударь, не ту девицу взялись соблазнять?  — едва сдерживая бешенство, процедил Соколинский.  — Надобно было княжну выбирать. Что с бесприданницы-то взять?
        Ротмистр обернулся:
        — Коли девица была не прочь, отчего нет?  — усмехнулся он.  — Да и о женитьбе речи не идёт, Mon cher ami,  — присел он на оттоманку с вызовом глядя на Соколинского.  — Вам-то какое до неё дело?
        Мишель собирался ответить, сказать что-то язвительное ротмистру, но внезапная догадка, осенившая его, была столь ошеломительна, что на некоторое время заставила умокнуть. Он переводил взгляд с Карташевского на Урусова и обратно, а когда заговорил, настал черёд ротмистра и князя внимать ему с немым удивлением.
        — Бог мой, вы нарочно привели меня сюда, Илья Сергеевич,  — обернулся Мишель к Урусову.  — Всё это было подстроено. Вы, вероятно, решили, что стоит мне увидеть всю порочность Марьи Филипповны, и я сам откажусь от неё. Как же это низко, господа! Как же это низко, использовать невинную девушку. Вы не достойны называться мужчиной! А вы, ротмистр? Надобно полагать, что вам пообещали солидный куш, коли вы не погнушались совершить столь бесчестный поступок!
        Первым пришёл в себя Карташевский.
        — Осторожнее, Михаил Алексеевич,  — прищурился он.  — Не стоит бросаться подобными заявлениями. Я готов вам простить ваше заблуждение в силу вашего юного возраста, в другой раз за подобные слова придётся отвечать.
        — И отвечу!  — нервно дёргая перчатку, принялся стягивать её с руки Соколинский.
        Марья хотела помешать, расширившимися глазами наблюдая за ним и понимая, что сейчас последует, но не успела.
        — Я вызываю вас!  — швырнул перчатку в лицо ротмистра Соколинский.
        — Как вам угодно, сударь,  — вздохнул Карташевский.  — Присылайте своего секунданта.
        "Я не виновата!"  — хотелось закричать Марье, но горло перехватило судорогой, и только тихий всхлип сорвался с истерзанных зацелованных губ. Опомнившись, она рванулась из рук Урусова и выбежала из беседки на мостик. Платье так и осталось не застёгнутым, но она более ни минуты не могла находиться среди мужчин, сыгравших с ней столь жестокую шутку. Она поняла, что всё это был намеренный обман, но сделать, что либо, было уже невозможно. Закрыв лицо руками, девушка разрыдалась и именно в эту минуту вокруг пруда взорвались ярким пламенем и закрутились, разбрызгивая искры, колёса шутих. Вокруг сделалось светло, как днём. Марья с ужасом отняла руки от лица, глядя на толпу, что высыпала из бального зала на террасу полюбоваться фейерверком.
        Она заметалась по мосту, как загнанный собаками на охоте заяц, а потом остановилась, быстро перекрестилась и перегнулась через перила мостка.
        — Маша! Чёрт возьми, Маша!  — скидывая с плеч фрак, поспешил к ней Урусов.
        Илья Сергеевич ухватил её за платье и втащил обратно на мост. Развернувшись в его объятьях, Марья взмахнула рукой, оставлял на смуглой щеке князя отпечаток ладони.
        — Господи! Как же я вас ненавижу!  — стуча зубами, процедила она.
        Урусов выпустил её из рук, позволяя уйти. У Марьи Филипповны звенело в ушах, перед глазами колыхали изумлённые лица гостей, всплыло бледное перепуганное лицо матери.
        — Машенька, что же ты наделала?  — стала тянуть её за руку Елена Андреевна.
        — Ах, оставьте меня! Оставьте,  — вырвалась Марья и зашагала к заднему двору, желая скрыться от любопытствующих глаз.
        По пути ей встретилась Наталья. Лицо княжны было бледным и опухшим от обильных слёз, но притом полная злорадства улыбка кривила её губы. "Как же вы все мне надоели!"  — остановилась Марья, глядя на княжну отсутствующим взглядом.
        — Велите коляску подать,  — прошептала она.  — Ради Христа, пусть подадут коляску!
        Наталья кивнула и поискала глазами прислугу. Передав распоряжение, она хотела что-то ещё сказать своей поверженной сопернице, но Марья посмотрела на неё таким взглядом, что mademoiselle Урусова не решилась продолжить.
        — Он убьёт Мишу,  — прошептала mademoiselle Ракитина помертвевшими губами.  — Я виновата, но вы тоже виноваты. Все мы виноваты,  — отшатнулась она от княжны.
        Прислушиваясь к бессвязным словам Марьи Филипповны, Наталья побледнела. В голове вдруг всплыло пророчество старой ведьмы: "Твоим будет, но недолго",  — шептала ей когда-то старуха.
        Проводив глазами Марью и madame Ракитину, что, причитая, забралась в коляску вслед за дочерью, Наталья опрометью бросилась к пруду. Навстречу ей с моста сошёл Карташевский, лицо его было грустным и задумчивым. Пропустив его, княжна устремилась в беседку, где нашла Соколинского. Мишель сидел на оттоманке, закрыв лицо ладонями.
        Мне надобно найти Левицкого,  — опустил он руки, глядя на Наталью и не узнавая её.  — Вы не видели корнета?  — поднялся он со своего места.
        — Миша,  — шагнула к нему княжна,  — что за вздор мне говорила Марья Филипповна? Кто грозился убить тебя?
        — Никто,  — отодвинул её в сторону Соколинский и, не оборачиваясь, вышел разыскивать Левицкого.
        Левицкого он нашёл среди других офицеров, среди которых уже распространилась весть о грядущей дуэли. Почти все смотрели на Соколинского с какой-то затаённой жалостью во взгляде, словно заранее хоронили его. Стараясь не поддаться панике и не обращать внимания на эти тревожащие душу взгляды, Мишель отвёл в сторону Левицкого и прямо просил его быть секундантом в дуэли между ним и Карташеским. Корнет ответил согласием, и взглянул на Дольчина, которого просил быть секундантом Павел Николаевич.
        Праздник оказался окончательно испорчен столь скандальным происшествием. Гости стали собираться по домам, а те, кто приехал издалека, отправились по своим комнатам да во флигель, где тоже были приготовлены покои.
        Соколинский собирался уехать к себе, но его остановил Илья Сергеевич. Урусов предложил пройти на его половину и поговорить. Мишель равнодушно пожал плечами и отправился вместе с князем к нему в кабинет. Он столько раз бывал в этой комнате, но нынче у него было ощущение, что он впервые видит эту тяжёлую основательную мебель, строгое убранство, бархатные портьеры, массивный канделябр на столе.
        — Сядь!  — отрывисто приказал Урусов, жестом указав на вольтеровское кресло с высокой спинкой.  — Ты должен принести извинения Карташевскому! В конце концов, он не виноват в том, что Марья Филипповна — столь легкомысленная и доступная особа. Она едва не отдалась тебе на берегу реки, будучи знакомой с тобой не более двух дней…  — князь перевёл дух, собираясь продолжить, но Соколинский перебил его.
        — Ты видимо тоже имел счастье пользоваться её доступностью?  — перешёл на "ты" Мишель.
        — Нет!  — отрезал Урусов.  — Мне она неинтересна,  — солгал он.
        — Странно,  — ухмыльнулся Соколинский.  — Твоя сестра говорила о том, что ты совсем потерял голову от неё.
        — Натали заблуждается,  — холодно возразил Илья Сергеевич.  — Я делал предложение Марье Филипповне, но то было год назад. С тех пор много воды утекло. Мне не нужна женщина, что готова быть со всяким, кто её приласкает. Ты должен понимать, что она вовсе не стоит того, чтобы ради неё под пулю становиться. Карташевский — боевой офицер, он, не колеблясь, пристрелит тебя.
        — Стало быть, я того заслуживаю,  — поднялся с кресла Соколинский, желая окончить разговор.
        — Подумай о Натали!  — не сдержал гнева Урусов.  — Ты уже разбил ей сердце! Не заставляй ещё и оплакивать тебя!
        — Может быть, и не придётся,  — остановился у дверей Мишель.  — Прости, я не намерен более говорить о том. Коли останусь жив, я женюсь на Наталье Сергеевне. Это самое малое, чем я могу искупить свою вину,  — закончил он.
        Выйдя в полутёмную гостиную, где уже успели погасить свечи, Соколинский прислонился затылком к стене и прикрыл веки. Кто-то тронул его за рукав. Открыв глаза, он разглядел перед собой Левицкого.
        — Сегодня на рассвете у разрушенной часовни в трёх верстах отсюда,  — произнёс скороговоркой корнет.
        Мишель кивнул, принимая условия.
        — У тебя есть пистолеты?  — осведомился секундант Соколинского.
        — Нет,  — хрипло выдавил Мишель.
        — Воспользуемся моими,  — вздохнул Левицкий.  — Тебе надобно выспаться, чтобы рука не дрожала.
        — Не дрогнет,  — злобно бросил в ответ Михаил Алексеевич.
        Мишель собирался последовать совету Левицкого, но сон не шёл и, устав ворочаться в жаркой душной постели, он сел, подложив подушку под спину. Он упорно гнал от себя мысли о возможной смерти, но они не желали покидать его. Смерть представлялась ему то зияющей бездной, куда он мог падать бесконечно, то чернотой. Закрывая глаза, и видя эту черноту, он сомневался уже в том, что смерть может быть подобна ей. "Что есть смерть? Нет, это не чернота. Потому как смерть, должна будет оборвать мои мысли. Я должен буду перестать думать, но я думаю, значит смерть не похожа на эту черноту. Но как быть с тем, что душа вечна? Ежели она вечна, то отчего я не помню того, что было прежде моего рождения? А, чёрт его знает, что есть смерть!"  — раздражённо вздыхал он, вновь открывая глаза и вглядываясь в ночь за окном.
        Можно избежать поединка, можно принести извинения, он знал, что Карташевский удовлетвориться ими, потому как видел, что ротмистр не желал дуэли. Но принести извинения, значит признать, что он говорил правду о Марье Филипповне, и она на самом деле недостойная и падшая женщина, а смириться с этим он никак не мог. Он чувствовал свою вину в том, что вовлёк её в этот скандал. Что стоило ему сдержать свою животную страсть, похоть, и не целовать её? Тогда бы ничего не было. Ничего. Она так бы и осталась для него чужой незнакомкой, которой он восхищался бы, как восхищаются прекрасной картиной или статуей. Нет, он не мог поступить так. Не мог. Но ежели он останется жив, он всё равно не сможет быть с ней, потому, что обещал жениться на Натали. А Натали тоже не виновата в том, что он разлюбил её. Получается, что он при любом исходе будет наказан за то, что совершил.
        Светлел край неба за окном, ночь уходила, уступая места предутренним сумеркам, а он так и не ложился. В дверь тихо поскрёбся камердинер:
        — Барин, там до вас приехали,  — заглянул он в комнату.
        Отодвинув в сторону, в спальню решительно вошёл Левицкий.
        — Пора!  — произнёс он тихо, но значительно.
        Поднявшись с постели, Мишель пожал протянутую руку корнета, велел камердинеру принести воды умыться и подать ему чистое исподнее. Пока он умывался, Левицкий с любопытством оглядывал небольшую спаленку в деревянном флигеле. Соколинский показался ему спокойным, слишком спокойным. Когда Михаил Алексеевич вышел к нему, гладко выбритый и готовый ехать, Левицкий всё пытался заглянуть в чистые голубые глаза, искал в них признаки страха, и не находил их. Взгляд Соколинского был равнодушным и отрешённым, как у человека, готового умереть, и это не понравилось корнету. Тот, кто смирился с поражением, призывает его на свою голову. Для Левицкого всё это тоже представлялось неразрешимой задачей. Ему нравился новый приятель, он даже мог сказать, что он полюбил его, и он любил своего командира, и не одному из них не желал смерти, а потому по дороге к месту, выбранному для дуэли, попытался заговорить о примирении.
        — Я не могу,  — отвечал ему Соколинский, подставляя лицо лучам восходящего солнца.  — Я не могу, потому что Марья Филипповна вовсе не такая, как о ней говорил ротмистр.
        Левицкий досадливо поморщился. В его глазах Марья Филипповна уже встала на одну ступень с кокотками, коим мужское поклонение было словно пища и нектар, без которого они не могут прожить. Он презирал женщин подобного рода, но вслух говорить о том не стал.
        Лесная дорога расширилась и вскоре показался остов сожжённой во времена наполеоновского нашествия часовни. Всадники остановились. Заржали привязанные неподалёку лошади. Соколинский спешился. В тени древнего дуба стояли Карташевский и Дольчин. Чуть поодаль стояла коляска, в которой сидел пожилой человек с аккуратно-подстриженной седой бородкой. Его небольшие ручки, затянутые в серые замшевые перчатки, покоились поверх серебряного набалдашника трости. Выражение лица его было спокойно и безмятежно. На сидении подле мужчины находился небольшой саквояж из чёрной кожи. Стоило только раз взглянуть на этого маленького аккуратного человека, и можно было без труда угадать род его занятий. То был местный доктор, которого, очевидно, привезли из Можайска. Всё это говорило только о том, что Карташевский ночи тоже не спал, а провёл её в хлопотах и приготовлениях.
        Ротмистр ровным голосом отдавал своему секунданту последние распоряжения, что надлежит сделать в случае его смерти. Приблизившись Левицкий с Соколинским расслышали последние его слова:
        — Деньги заберёшь столько, сколько я тебе должен, остальные отвезёшь моей матери, ей ещё сестру замуж отдавать, а кредиторы, пусть подавятся.
        Мишель уже почти совсем решился принести ему извинения, но расслышав его последние слова о сестре, ощутил, как в нём вновь всколыхнулся гнев: "Мерзавец! Ведь у самого сестра — девица! Так, как же он мог?" Теперь уже решительно не могло идти речи ни о каком примирении.
        Обернувшись, Карташевский хмуро поприветствовал их кивком. Откашлявшись, Дольчин подошёл к Левицкому и что-то тихо сказал. Левицкий тяжело вздохнул и обернулся к Мишелю.
        — Павел Николаевич удовлетворится вашими извинениями,  — произнёс он.
        Соколинский отрицательно качнул головой.
        — Извинений не будет,  — отвечал корнет, осуждающе глядя на своего приятеля.
        — Что ж, тогда будем начинать, господа,  — равнодушно произнёс Дольчин.  — Дистанция определена в двадцать шагов, стрелять, можно не доходя до барьера, но только после команды сходиться.
        Противников развели по разные стороны широкой поляны, заросшей высокой, в пояс, травой. Выхватив из ножен саблю, Левицкий принялся рубить ей траву, расчищая середину, чтобы было видно, где находится барьер. Окончив, он оттёр пот со лба и воткнул свою саблю в землю. Отсчитав от неё двадцать шагов, он указал место Дольчину, где следовало воткнуть второй клинок. После Левицкий подбежал к своей лошади и вытащил из седельной сумки ящик с дуэльными пистолетами, который передал Дольчину. Поручик бегло осмотрел оружие, кивнул и передал его обратно корнету. Левицкий зарядил оба пистолета и отдал один Дольчину, а второй понёс Соколинскому. "Это вам не в живого человека целиться",  — всплыли в памяти Мишеля насмешливые слова ротмистра. Во рту у него пересохло, когда тяжёлый пистолет оказался в его руке. Именно из него он стрелял тогда по бутылкам, но ныне, как справедливо было сказано, предстояло палить не по мишеням.
        "Вот сейчас будет всё кончено или…"  — додумать он не успел, потому как последовала команда "Сходись!" И он пошёл, поднимая руку, в которой до боли в пальцах сжимал рукоять пистолета. Все мысли его исчезли вдруг, осталась только одна о том, что надобно совместить три воедино: мушку, прицел и саму цель, и когда ему показалось, что у него получилось, он зажмурился и нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел, отдача встряхнула плечо. Послышался тихий сдавленный крик, следом последовало грязное ругательство. Мишель широко распахнул глаза. Карташевский упал на колени, так, что из травы виднелась одна его черноволосая голова. Дольчин бросился к нему, но ротмистр его остановил:
        — Назад!  — крикнул он.
        "Попал!  — зажимая рану в левом боку рукой, превозмогая боль, поднялся с колен Карташевский.  — Чёрт с ним, пусть живёт!"  — выпрямился он.
        Голова кружилась, трава, деревья, кусты вокруг поляны — всё сливалось в один сумасшедший зелёный хоровод. Ротмистр поднял руку с пистолетом, чувствуя, как с каждой минутой силы оставляют его. Он собирался выстрелить в воздух, но в последний момент передумал. Выстрелить в воздух, стало быть, признать свою вину. Нет, он не станет убивать мальчишку, но и не позволит ему думать, что он прав в своих умозаключениях. Прицел плясал перед глазами. Ему показалось, что он достаточно высоко поднял руку, и пуля должна просвистеть над головой у Соколинского. Последовал второй выстрел, вспоровший утреннюю тишину леса. Мишель покачнулся, схватился за грудь и, как подкошенный, рухнул в траву, но ротмистр уже не увидел того, поскольку сам лежал на земле в беспамятстве.
        Доктор выбрался из экипажа. Подошёл сначала к Карташевскому и, расстегнув на нём мундир и задрав рубаху, бегло осмотрел рану. Пощупал пульс и велел перенести раненного в коляску. Замешательство секундантов длилось не более минуты. Подхватив своего командира, Левицкий и Дольчин с величайшими предосторожностями снесли его к экипажу.
        Меж тем доктор склонился над Соколинским:
        — Мёртв!  — констатировал он.  — Прямо в сердце.
        Левицкий торопливо перекрестился, поручик последовал его примеру.
        — Вы поезжайте,  — пробормотал корнет,  — а я тело в усадьбу свезу.
        Глава 12
        Всю дорогу от усадьбы Урусовых до Ракитино Марья Филипповна молчала, забившись в угол экипажа. Она не отвечала матери, несмотря на то, что Елена Андреевна беспрестанно говорила, пытаясь понять, что же именно произошло.
        Сознание Марьи пребывало в каком-то странном тумане, из которого выплывали обрывочные видения: мостик, беседка, склонившееся к ней лицо Карташевского, гости на террасе, княжна Наталья, перекошенное злобой лицо Соколинского. "Ах! Ежели бы это был всего лишь дурной сон, что развеется поутру",  — вздыхала она, выбираясь из экипажа. В передней Елена Андреевна ухватила её за руку, принуждая пойти в гостиную и поговорить. Марья послушно позволила увести себя в комнату, опустилась в кресло, на которое указала мать, и, сжав виски ладонями, принялась раскачиваться взад-вперёд, более всего желая, чтобы настойчивый голос матери, требующий от неё объяснений, умолк и перестал вторгаться в её мысли.
        — Маша, да что же это?! Да слышишь ли ты меня?  — в волнении принялась ходить по комнате madame Ракитина, не глядя на дочь.  — Я не понимаю! Я не понимаю, как ты могла?! Как можно было?! У тебя, что же совсем разума не осталось?!
        — Перестаньте, Бога ради. Прошу вас, перестаньте,  — шептала Марья Филипповна.  — Неужели не видите, как мне плохо?! Позвольте мне уйти!  — опустила голову mademoiselle Ракитина.
        Елена Андреевна прекратила бессмысленное кружение по комнате и остановилась, глядя на дочь.
        — Тебе плохо?! Ты разве не поймёшь, что сделала!? Как жить теперь?! Как?!
        Марья тихонечко завыла, прикусив зубами костяшки пальцев. С каждой минутой этот жуткий вой всё усиливался, пока не перешёл в истерику.
        — Да мне всё равно! Всё равно!  — подскочила она со своего места.  — Пропадите вы все пропадом! Ненавижу вас всех!
        Оглушительная пощёчина, которой наградила дочь Елена Андреевна, заставила её умолкнуть. Схватившись за щёку, Марья выбежала из гостиной и, стуча каблучками, вбежала на второй этаж, где и заперлась в своих покоях, не допуская даже горничную. Она прорыдала всю ночь, но Елена Андреевна была так зла на неё, что не пошла к ней. Мысль о том, что вот-вот случится непоправимое, пришла Марье только тогда, когда за окном начало светлеть. Только тогда она вспомнила о дуэли. Она не знала о чём условились противники, но желала во чтобы то ни стало узнать, даже ежели ради того придётся пойти к Урусовым. Марья Филипповна верила, что она сумеет остановить кровопролитие.
        Ранним утром, как была в бальном туалете, растрёпанная, Марья выглянула в коридор, где под дверью её спальни на стуле дремала Настёна. Сняв туфли, mademoiselle Ракитина, неслышно ступая, направилась к чёрному ходу, но запнулась о тряпичный коврик, постланный около лестницы, и выронила одну туфлю, что с громким стуком скатилась по ступенькам.
        — Барышня! Вы куда?  — подскочила со стула Настасья.
        — Тише, малахольная! Чего кричишь? Весь дом подымешь,  — шикнула на неё Марья.
        — Так не велено вас из комнаты выпущать,  — ещё громче заговорила Настасья, устремляясь вслед за ней к лестнице.
        На шум открылась дверь в покои барыни, и Елена Андреевна в ночном чепце и старом бархатном капоте заступила дочери дорогу.
        — Не пущу!  — сурово поджала губы madame Ракитина.  — Мало мы сраму натерпелись?! Не пущу, сказала!
        — Маменька, как же вы не понимаете,  — торопливо заговорила Марья, роняя вторую туфлю и молитвенно складывая руки,  — он же убьёт Мишеля.
        — Вернись в свою комнату, или мне Никитку кликнуть?  — свела брови к переносице Елена Андреевна.
        Не слушая более, Марья подхватила юбки и бросилась к лестнице.
        — Никита! Никита!  — заголосила вслед madame Ракитина.  — Хватай её! В комнате заприте! Ничего не давать, никого не впускать!
        Дюжий лакей, выполнявший в доме всю тяжёлую работу, в несколько шагов настиг беглянку на заднем дворе и, перебросив через плечо, понёс обратно к дому. Марья колотила его по спине кулаками, но он даже бровью не повёл. Поднявшись на второй этаж и войдя в покои барышни, Никитка бережно поставил её на пол и шагнул к дверям, обернувшись на пороге:
        — Не серчайте, Марья Филипповна,  — отвесил он ей поклон.
        Дверь за ним закрылась, и в замке повернулся ключ. Елена Андреевна опустила ключ в карман капота и без сил прижалась спиною к стене:
        — Господи, Боже,  — не оставь нас милостью своей,  — перекрестилась madame Ракитина.  — Вразуми дитя глупое.
        Mademoiselle Ракитина бросилась к окну, распахнув обе рамы, перегнулась через подоконник. И хоть казалось, что невысоко, однако ж, прыгнуть прямо в колючие розовые кусты у Марьи духа не хватило. Она вернулась к дверям. Умоляла, угрожала, колотила по ним, что было сил, но всё напрасно. Её крики и ругательства до самого полудня разносились по дому.
        После завтрака в усадьбу Ракитиным потянулись любопытствующие, под предлогом справиться о самочувствии Марьи Филипповны. Елена Андреевна велела всем говорить, что они нынче не принимают, а сама, сидя в гостиной при закрытых портьерах, сгорала от стыда, прислушиваясь к тому шуму и крику, что подняла Марья. Наконец, всё утихло. Поднявшись наверх, Елена Андреевна нашла дочь сидящей на полу посреди своей спальни со стопкой писем в руках. Слёзы катились по её лицу, глаза припухли и покраснели, бледное лицо пошло красными пятнами.
        — Что это?  — приблизилась к девушке, брезгливо кивнув на кипу писем в её руках Елена Андреевна.  — Это его письма? Его? Соколинского?  — нагнувшись, она выхватила их из рук Марьи.
        — Мама, отдайте,  — потянулась она за ними, падая на пол.  — Христа ради, отдайте.
        Елена Андреевна развернула первое попавшееся и, шевеля губами, принялась читать.
        — Мерзавка! В моём доме! С чужим женихом! О, как могла?! Как могла?!  — принялась она рвать письма, осыпая дочь клочками бумаги.
        — Барыня,  — показался в открытых дверях Никитка,  — там офицер приехал, барышню спрашивает.
        Марья поднялась и, не оглядываясь на мать, бегом кинулась к дверям. Проскочив мимо, ошеломлённого лакея, она босиком сбежала по лестнице и ворвалась в гостиную. Корнет Левицкий расхаживал по комнате, заложив руки за спину. При её появлении Левицкий остановился во все глаза глядя на заплаканную девушку.
        — Марья Филипповна,  — кашлянул он, стараясь скрыть смущение,  — я полагаю, вы должны знать, чем всё кончилось. Карташевский ранен, его увезли в Можайск.
        — Мишель… Что с ним?  — позабыв о приличиях, ухватила она корнета за рукав его мундира.
        — Убит,  — отвёл глаза Левицкий.  — Простите, я должен идти,  — принялся отцеплять он её скрюченные пальцы от рукава.
        — Как убит?  — прошептала Марья, оседая на пол.
        Левицкий подхватил её и, растерявшись, замер, вглядываясь в бледное лицо девушки, лежащей в его руках. При дневном свете она уже не казалась ему столь прекрасной, какой была вчера. За одну ночь Марья Филипповна весьма подурнела. В двери вошла Елена Андреевна и, сделав знак лакею забрать дочь из рук Левицкого, повернулась к корнету:
        — Вы сказали то, что должны были, а теперь уходите. Прошу вас,  — добавила она, дабы смягчить тон, которым обращалась к нему.
        — Всего доброго, madame,  — поклонился Левицкий и лишь на мгновение задержался в дверях, бросив быстрый взгляд в спину лакею, уносившему Марью Филипповну вверх по лестнице.
        После отъезда Левицкого в усадьбе воцарилась тишина. Марью Филипповну при помощи нюхательной соли привели в себя. Настасья хотела было убрать обрывки писем, но Марья запретила ей прикасаться к ним. Из всей внушительной пачки уцелело только два, с которыми Елена Андреевна не успела расправиться по причине приезда корнета. Их mademoiselle Ракитина подобрала и спрятала в комоде под стопкой нижнего белья. После того, она вернулась в постель, где и лежала почти до самого вечера, уткнувшись лицом в подушку, не отвечая никому. Марье казалось, что всё её существо затопило болью и отчаянием, от которых негде было укрыться. Боль эта была невыносима, и справиться с ней не было никакой возможности, можно было только лежать, не шевелясь и закусив уголок подушки, чтобы заглушить в себе тот вой, что так и рвался из груди. Она не желала ни понять, ни принять той ужасающей истины, что несли в себе слова Левицкого.
        Поздно вечером, когда совсем стемнело, домой пожаловал Сергей Филиппович. Через растворённое настежь окно Марья слышала стук колёс экипажа, разговоры, что велись у крыльца дома, но сил подняться и встретить брата совершенно не осталось. Спустя полчаса Ракитин поднялся на второй этаж и постучал в двери спальни сестры. Не получив ответа, Сергей толкнул двери и вошёл. Марья даже не повернулась к нему. С тяжёлым вздохом Серж присел на кровать и провёл ладонью по растрёпанным, спутанным кудрям.
        — Мари, ну полно убиваться. Что казнить себя, коли уже ничего не поправить?  — тихо заговорил он.
        — Уходи, Серж,  — глухо отвечала Марья, по-прежнему не поворачивая к нему головы.
        Сергей Филиппович положил руки на плечи сестры и силой развернул её к себе лицом, ужасаясь тому, что сделалось с ней, тому, что разглядел в её глазах. Обняв его за шею, Марья спрятала лицо на его плече, худенькие плечи её затряслись от рыданий:
        — Какие же мы с тобой бестолковые, Серёжа,  — судорожно вздыхая, прошептала она.
        — Будет, Мари,  — гладил он её по спине, утешая, как мог.  — Завтра поутру поеду к Урусову. После того, что он сделал, он должен…
        — Нет-нет, Серёжа,  — горячо зашептала Марья, отстранившись от брата и глядя ему в глаза испуганным взглядом.  — Он страшный человек. Я не хочу… Я не могу… Я боюсь его,  — закрыла она лицо руками.
        Сергей Филиппович тяжело вздохнул:
        — Дела вынудили меня задержаться в Москве. Коли бы не это, на месте Мишеля был бы я,  — покаянно прошептал он.  — Выходит, я Соколинского благодарить должен, что он вступился за тебя. Но к чему эта глупая дуэль? Ведь теперь ничего нельзя поправить. Ничего нельзя скрыть.
        — И хорошо, что тебя не было,  — отняла руки от лица Марья.  — Хорошо, Серёжа.
        — Тебе надобно…  — оглядел он её помятое платье, растрёпанные волосы жалостливым и вместе с тем брезгливым взглядом.
        — Пусть Настя ко мне придёт,  — встала с кровати Марья Филипповна.  — А ты ступай, Серёжа. После поговорим.
        Наутро mademoiselle Ракитина спустилась в столовую умытая, гладко причёсанная в чёрном платье, что носила во времена траура по отцу. Она почти ничего не ела, сидя за столом с опущенной головой. Елена Андреевна не смотрела в её сторону, предпочитая делать вид, что дочери нет в комнате. Серж тоже не стал ничего говорить, замечая подавленное состояние сестры.
        После трапезы брат и сестра вышли в парк. Прячась от солнца под раскрытым зонтиком, Марья медленно брела по аллее.
        — Я не знаю, как мне быть, Серёжа,  — заговорила она.  — Я всю ночь думала, и придумала, что мне лучше удалиться от мирской жизни. Да, так будет лучше,  — словно убеждая саму себя,  — продолжила она.
        — Не говори вздор,  — возразил Ракитин.  — Мы уедем.
        — В Москву?  — грустно улыбнулась Марья Филипповна.  — Злые языки и косые взгляды и там меня найдут.
        — В Петербург,  — взял сестру за руку Сергей и увлёк к парковой скамейке.  — Мне удалось получить назначение в Главный штаб адъютантом к Чернышёву.
        Марья недоверчиво покачала головой глядя на брата. Представить его на военной службе у неё никак не получалось, но почему-то подумалось, что мундир ему будет очень даже к лицу.
        — Но где мы станем жить?  — робко и вместе с тем жалостливо поинтересовалась она.
        — У Калитина есть дом в столице. Разве не помнишь?  — удивился он.  — Мы были там лет десять тому назад.
        — Но позволит ли дядюшка?  — усомнилась Марья.
        — Не знаю,  — потёр ладонями виски Ракитин.  — Я попрошу, а там видно будет.
        Калитин сам приехал в Ракитино после полудня. До Василия Андреевича дошли слухи и о скандале, случившемся на именинах княжны Урусовой, и о дуэли, и об участии Марьи во всей этой ужасной истории. Сказать, что Калитин был зол, не сказать ничего. Его гнев первым делом обрушился на сестру, которую он назвал глупой курицей, не видящей дальше собственного носа.
        — Как можно было не видеть!? Как?!  — громко кричал он в кабинете, так что было слышно и за пределами комнаты.  — Она ж у тебя под носом амуры с этим щеголем крутила!
        Елена Андреевна плакала, что-то пыталась говорить в своё оправдание, но Василий Андреевич, пребывал в том состоянии, когда не желал слушать никаких объяснений и оправданий. Ему надобно было выплеснуть свой гнев, чтобы уже после, успокоившись, подумать о том, как решить проблему.
        Дождавшись, когда гроза миновала, Серж заговорил с дядькой, предлагая ему своё решение. Василий Андреевич сдвинув брови, точно так же, как это делала Елена Андреевна в минуты сильной злости или волнения, угрюмо выслушал племянника, но не спешил давать своего ответа. Он долго молчал, и на лице его видно было всё то умственное напряжение, что сопровождало его размышления.
        — Добро, Серёжа,  — похлопал он племянника по плечу.  — Мне по душе, что карьера твоя на месте не стоит и, конечно, вы можете воспользоваться домом в столице. Всё одно я там редко бываю. А что касается тебя,  — грозно сверкая очами, обернулся он к Марье,  — то разочаровала ты меня, Маша. Не ждал я от тебя подобной дурости.
        Марья виновато опустила голову, соглашаясь со словами дядьки и принимая свою вину.
        — И платье это чёрное сними,  — проворчал он.  — Негоже траур по чужому жениху надевать.
        Марья повернулась и бросилась вон из кабинета.
        — Постой!  — услышала она окрик Калитина.  — Не договорил ещё! Без присмотра тебя больше не оставлю. К сезону мы с Ольгой Прокопьевной тоже в столице будем, и замуж пойдёшь за того, кто первым посватается.
        — Я не хочу замуж, дядюшка,  — робко возразила Марья Филипповна.
        — Всё! Я сказал!  — стукнул кулаком по столу Калитин.  — Никто тебя более спрашивать не будет. Довольно хвостом вертеть!
        Высказавшись таким образом, Василий Андреевич тяжело опустился на диван и достал из кармана сюртука свою неизменную трубку. Лакей, повинуясь взгляду барыни, поспешил растворить окно.
        — Василь,  — присела подле брата madame Ракитина,  — спаситель ты наш.
        — Пустое, Элен. Смотреть за девицей надобно было, тем более Маша всегда себе на уме была,  — вздохнул Калитин.
        — Слышно, что говорят?  — опустила ресница Елена Андреевна, принимаясь теребить обшитый кружевом платок.
        — Да уж, коли не говорили бы, не приехал,  — задумчиво отозвался Калитин.  — Похороны Соколинского Урусов устроить взялся. Да оно и понятно. Почитай родственник уже был. Ох, не знаю, что там вышло,  — покачал головой Василий Андреевич,  — но кумушки местные Марье все косточки уж перемыли. Мол, вскружила голову офицеру какому-то, он её похищать собирался. Чёрт знает что!  — раздражённо продолжил он.  — Говорила мне Маша про этого Соколинского. Мне бы ещё тогда понять, что она задумала, а я всё думал, что обойдётся. Старый я стал, Элен,  — посетовал он.
        — Не будет нам жизни здесь,  — вздохнула Елена Андреевна.
        — Почешут языки да забудут,  — выпуская кольцами дым, уверенно произнёс Калитин.  — Марью замуж отдадим, всё успокоится.
        — Упрямая она,  — вздохнула madame Ракитина.  — Кабы не вышло чего. С вечера волком глядела. Подойти страшно.

***
        Устройство похорон Соколинского легло на плечи князя Урусова. Чувствуя себя кругом виноватым в произошедшей истории, Илья Сергеевич постарался сделать всё скоро. Помимо всего прочего, ему же пришлось известить о смерти Михаила Алексеевича его родных. Урусов написал два письма: одно матери Соколинского в Гжатский уезд и второе графу Ефимовскому в Петербург.
        В тот день, когда в Овсянки приехала убитая горем madame Соколинская, и схоронили Мишеля. Не зная подробностей случившегося, Татьяна Васильевна после панихиды и поминок стала расспрашивать обо всём княжну Наталью.
        Натали, расположившись с несостоявшейся свекровью в будуаре матери, не стала скрывать от madame Соколинской событий, предшествовавших трагедии. По словам княжны, Мишель увлёкся девицей из соседнего имения и в день её собственных именин хотел разорвать помолвку, но застал свою возлюбленную в объятьях ротмистра. Вышла ссора между ним и офицером, закончившаяся вызовом на поединок.
        Татьяна Васильевна до глубины души была поражена поступком сына и, несмотря на то, что любила его всем сердцем, безоговорочно приняла сторону mademoiselle Урусовой. Она не стала задерживаться в Овсянках и, не поддавшись на уговоры князя, на следующий день после похорон сына перебралась в Клементьево, поближе к его могиле.
        Получив известие о смерти брата, граф Ефимовский в тот же день выхлопотал отпуск и отправился в Клементьево. По дороге Андрею Петровичу пришлось задержаться на одной из станций, потому как станционный смотритель долго не мог подать лошадей на смену.
        Маясь в ожидании, его сиятельство занимал себя тем, что рассматривал посетителей, остановившихся передохнуть. Путешественники, вошедшие сразу после него, ехали на долгих. Лошади их притомились и нуждались в отдыхе. Внимание Андрея Петровича привлекла девушка, что устроилась за столом у окна. Достав из ридикюля потрёпанный том французского романа, красавица открыла книгу на середине. Содержание книги её нисколько не интересовало. Она, оглянувшись украдкой на даму в возрасте, вынула письмо, помещённое между страниц и, тайком утирая слёзы, взялась его читать. Видно было, что она не в первый раз читает эти строки, и очевидно, именно они были причиной её слёз. Молодой человек приятной наружности, войдя со двора, где распоряжался о том, чтобы устроить лошадей и поклажу, подошёл к девушке и устроился подле неё, ласково прикоснувшись к её руке. Девушка тотчас захлопнула книгу и склонила голову на его плечо.
        Ефимовский, сам не понимая отчего, нахмурился. Взгляд его невольно обратился на сплетённые руки молодых людей. Ни у него, ни у неё не было обручальных колец, но дама, что сопровождала пару, даже бровью не повела. Вместе с молодой парой и пожилой дамой ехала ещё и прислуга: рыжеволосая девица, что то и дело тяжело вздыхала, бросая украдкой взгляды на пригожего барина.
        Наконец, вошёл станционный смотритель и доложил, что лошади для его сиятельства готовы, и он может ехать. Расплатившись, Ефимовский вышел из помещения станции, но в дверях не удержался и обернулся, бросив последний взгляд на девушку, словно стараясь запомнить черты милого лица.
        У Андрея Петровича в Можайском уезде было собственное имение: Веденское — одна из самых больших и богатых усадеб в округе, но он не стал заезжать туда, а отправился прямиком в имение младшего брата Клементьево. Поздним вечером он добрался до места назначения. Строительные работы хоть и завершились, но сам дом всё ещё оставался не вполне пригодным для жилья, потому мать он нашёл в небольшом деревянном флигеле.
        Татьяну Васильевну он помнил моложавой красивой женщиной, но увидев её нынче, ужаснулся тому, сколь сильно она постарела, и как дурно выглядела в мешковатом чёрном платье, что так не шло её бледному исплаканному лицу. Он не питал к матери никаких тёплых чувств, но в тот момент, когда она рыдая бросилась ему в объятья, ощутил, как комом в горле застряла жалость к ней. Впервые за долгое время они говорили почти до самого рассвета. Madame Соколинская поведала всё, что стало ей известно об истории с дуэлью. Андрей Петрович постарался запомнить фамилию ротмистра, мысленно дав себе слово непременно разыскать его. Он не знал, что станет делать, когда найдёт Карташевского, но и оставить всё так, как оно есть, на его взгляд, было бы неправильно.
        Ах! Андрюша,  — вздыхала madame Соколинская,  — я так боялась за тебя, когда вас в Польшу отправили. А ты ещё и умолчал, что ранен был тяжело.
        — Полно, маменька,  — смутившись, отвечал ей Ефимовский.  — Я служу Государю и отечеству, и коли понадобится отдать жизнь за них, то, стало быть, судьба такова. Другое дело — Мишель. Не понимаю, как такое могло случиться с ним? Откуда взялась сия роковая страсть? Мы виделись зимой в Петербурге. Мне казалось, что он влюблён в княжну Урусову. Он был так взволнован тем, что собирался просить её руки.
        — Натали — замечательная девушка,  — со слезами на глазах улыбнулась Татьяна Васильевна.  — Я бы и не желала другой невестки, произнесла она со значением.
        Андрей прекрасно расслышал намёк в словах матери, но предпочёл сделать вид, что ничего не понял. Конечно, знакомства с княжной ему не избежать. Придётся нанести визит вежливости Урусовым выразить соболезнования несостоявшейся родственнице, но завязывать более продолжительные отношения он не собирался.
        Он не станет задерживаться в Клементьево. Коли мать пожелает, он увезёт её с собой в Петербург. Столичный особняк огромен, и места им вполне хватит. А коли пожелает остаться в Клементьево, он проследит за тем, чтобы к осени все работы по отделке дома завершились, и всё равно вернётся в полк.
        Глава 13
        Дивное летнее утро, дышащее спокойствием и прохладой, сменило душную июльскую ночь. Это была та пора, когда лето уж минуло свой пик, и в прозрачном воздухе, в лёгком дыхании ветра уже ощущалось скорое приближение осени.
        Ступив на новое, ещё пахнувшее свежей стружкой крыльцо флигеля, Андрей Петрович подал руку матери, помогая спуститься по ступеням. Мать и сын под сенью вековых лип, которыми была обсажена центральная парковая аллея, направились к небольшой часовне, где располагалась маленькое семейное кладбище. От малейшего дуновения ветра слышался тихий шелест листвы над головой, деревья словно подёргивались серебристой дымкой, когда их листья оборачивались кверху своей светлой стороной. Ничего более не нарушало величественной тишины и спокойствия старинного парка.
        Вскоре показалась низенькая чугунная ограда, опоясывающая часовню и само кладбище. Среди зелени скошенной травы виднелся свежий могильный холм, который ещё не успел покрыться травяным ковром.
        — Вот мы и пришли,  — опустилась на скамью подле могилы Татьяна Васильевна.
        Ефимовский остался стоять, задумчиво глядя на деревянную табличку, где были вырезаны даты рождения и смерти младшего брата. Никак не хотелось верить, что здесь, под толщей земли, Мишель нашёл своё последнее пристанище, что вскоре тело его обратится в прах, и его родным останутся только воспоминания о нём и эта самая могила.
        — Не могу поверить, что никогда более не увижу его,  — тихо отозвался Андрей Петрович.
        Татьяна Васильевна поднесла к глазам платок, промокая выступившую влагу.
        — Господь учит нас смирению, но смириться с его смертью я никогда не смогу,  — вздохнула она, поправляя чёрную кружевную косынку на голове.
        Андрей нагнулся, убрал увядшие цветы и выровнял чуть покосившуюся табличку, прибитую к деревянному кресту.
        — Я не смогу задержаться надолго,  — оглянулся он на мать.  — К сентябрю мне надобно вернуться в полк. Коли пожелаете, поедем в столицу вместе.
        — Нет, Андрюша,  — слабо улыбнулась madame Соколинская.  — Я здесь останусь. Рядом с ним,  — кивнула она на могилу.
        Они пробыли у могилы ещё с четверть часа, каждый думая о своём. После Татьяна Васильевна вернулась во флигель, а Ефимовский отправился осмотреть дом, дабы решить, что надобно ещё сделать для того, чтобы мать могла поселиться в нём до зимы.
        Проходя через анфилады пустых покоев, Андрей прислушивался к гулкому эху своих шагов, изредка останавливался, подзывая к себе семенившего за ним следом архитектора и указывая тому на то, что должно сделать. Огромный особняк мог бы стать домом для молодой семьи, со временем эти пустые комнаты должны были наполниться звуками детского смеха, топотом маленьких ножек, шумными играми, той жизнью, о которой грезил его брат, но, увы, отныне здесь станет доживать свой век одинокая больная женщина, лишившаяся самого дорого в жизни.
        Закончив обход дома и, обсудив с архитектором предстоящие расходы, Ефимовский велел оседлать ему лошадь. Он собирался нанести визит Урусовым, дабы выразить соболезнования княжне Наталье, но более всего ему хотелось побеседовать с князем, узнать подробности истории, стоившей жизни Мишелю.
        Расспросив дорогу, Андрей Петрович выехал за ворота. Солнышко поднялось уже высоко и даже в светлом сюртуке из тонкого сукна становилось довольно жарко. Ефимовскому пришлось объехать крестьянский обоз, везущий хлеб, убранный с поля, на гумно. Пыль, поднятая десятками ног и копытами лошадей, ещё долго кружилась в воздухе, оседая на угрюмых усталых лицах мужиков. Андрею показалось, что у него весь рот забит этой пылью, и она даже скрипит на зубах. Остановив мальчонку, что плёлся позади всего обоза, Ефимовский стал расспрашивать его о хозяевах усадьбы, что виднелась за поворотом дороги, собираясь заехать туда и обратиться с просьбой утолить жажду.
        — То Ракитиных имение будет,  — блеснул белыми зубами на загорелом лице мальчишка и ловко поймал брошенный ему пятак.
        Андрей долго вглядывался в закрытые ворота, виднеющиеся вдали. Любопытство пересилило неприязнь, что вызывала в нём произнесённая мальчишкой фамилия, и, тронув каблуками бока гнедого, он направил его в сторону усадьбы, где жила та, что стала причиной ссоры его брата с ротмистром Карташевским.
        Привратник открыл ему, но сообщил, что господа уехали, а когда будут ему не ведомо, посоветовав справиться о том у управляющего. Спешившись во дворе весьма скромной усадьбы, Андрей огляделся. Старый деревянный дом нуждался в ремонте, но в небольшом парке царил образцовый порядок.
        Заметив из окна незнакомца, управляющий сам вышел ему навстречу.
        — Чем могу быть полезен?  — обратился он к Ефимовскому, созерцающему фасад дома.
        Ефимовский обернулся на звук его голоса и увидел перед собой невысокого мужчину лет сорока, с аккуратно подстриженными рыжими усами и такой же шевелюрой.
        — Простите,  — улыбнулся граф, не называя себя,  — мимо проезжал. Дозвольте жажду утолить?
        Подозвав лакея, управляющий распорядился принести путнику холодного кваса. Пока слуга ходил за квасом, Андрей Петрович принялся расспрашивать управляющего о его господах.
        — Я здесь недавно,  — смутился управляющий.  — Меня-то и пригласили, потому как господа в столицу подались, а до того барыня сама хозяйство вела,  — разговорился он.
        Лакей вынес на подносе запотевший фарфоровый кувшин и высокий стакан. Управляющий сам налил гостю напиток и протянул стакан Ефимовскому. В манере держаться, во властных интонациях голоса, управляющий Ракитиных легко признал в случайном госте человека богатого и обличённого властью, а потому неосознанно пытался угодить ему.
        — Благодарю,  — поставил на поднос пустой стакан Андрей Петрович.  — Не подскажете, до Урусовых далеко ещё?
        — А вы через мостик езжайте,  — посоветовал ему управляющий.  — Там совсем недалече будет.
        У Урусовых его встретили довольно приветливо. Княгиня Анна Николаевна тихонько уселась в уголке гостиной, где Андрей Петрович беседовал с княжной Натальей. Ефимовский нашёл княжну довольно привлекательной, а потому ещё более изумился тому, что его брат пожелал разорвать помолвку. Вслух он этого не говорил, не желая напоминать Наталье Сергеевне о неприятных моментах.
        — Мне жаль, что так вышло,  — говорил он, сидя подле неё на диване.  — Я был бы рад назвать вас своей сестрой.
        Наталья опустила ресницы, разглядывая свои переплетённые пальцы.
        — Увы, мы не властны над судьбой,  — тихо отвечала она.
        Ефимовский склонен был не согласиться с подобным утверждением, потому как всю свою жизнь полагал, что только от него зависит, как сложится его жизнь, но опять же промолчал. Общество княжны тяготило его. Он её совершенно не знал и, произнеся положенные по этикету фразы о том, как он сожалеет о её утрате, не мог более найти темы для беседы. Он был бы и рад уехать, но его останавливало только желание побеседовать с князем, которого на момент приезда гостя в усадьбе не оказалось.
        Анна Николаевна заверила Андрея Петровича, что сын непременно вернётся к обеду, и уговорила графа отобедать с ними. Было уже четыре пополудни, когда приехал Илья Сергеевич. Дворецкий поспешил сообщить ему о приезде графа Ефимовского и о том, что гость остался к обеду.
        Новость сия князя не больно-то обрадовала, потому он всячески тянул время, переодеваясь к трапезе и одновременно размышляя о том, что ему следует сказать Ефимовскому, а о чём надобно бы умолчать. Собственная нечистая совесть давно не давала ему покоя, но облегчить её, рассказав всё Андрею Петровичу, он не торопился. Нажить себе врага в лице графа Ефимовского было бы непростительной глупостью.
        Илья Сергеевич знал, что в Петербурге Ефимовский личность довольно известная, его охотно принимают в самых высоких кругах, к его мнению прислушиваются, заполучить его в свой дом гостем считается большой удачей. Он много думал о том, что теперь, когда свадьба расстроилась, делать с Натальей и пришёл к выводу, что самым правильным было бы увезти сестру на сезон в столицу, ибо в Москву им путь заказан, а потому лучше иметь Ефимовского в своих союзниках, чем в противниках.
        За обедом разговоры велись на отвлечённые темы и, только оставшись наедине с графом, Илья Сергеевич решился заговорить о том, что произошло у него в имении почти месяц тому назад.
        — Вы, вероятно, желали бы знать подробности,  — обратился он к Андрею, предлагая раскурить трубку.
        Ефимовский отказался от трубки и кивнул, соглашаясь с его словами. Урусов тяжело вздохнул, присаживаясь в кресло напротив гостя.
        — Скверная история. Я не берусь осуждать Мишеля. Всем нам присущи подобные порывы души, и нисколько не удивлён тому, что он увлёкся девицей, тем более что mademoiselle Ракитина приложила к тому немало усилий.
        — Стало быть, mademoiselle Ракитина ответила ему взаимностью?  — поинтересовался граф.
        — Верно,  — отвёл глаза от пытливого взора Ефимовского Урусов.  — Всё могло бы быть иначе, коли бы Марья Филипповна ответила взаимностью только вашему брату. Конечно, это позор для нашей семьи, но, по крайней мере, он был бы жив.
        — Вот как?  — подпёр кулаком подбородок Андрей Петрович.  — А этот ротмистр, Карташевский, что же, тоже пользовался благосклонностью девицы?
        — Увы,  — глядя в сторону, отвечал князь.  — Марья Филипповна многим вскружила голову. Девица бесспорно хороша, но её папеньке стоило бы больше уделять внимания её воспитанию. Как старший брат Натали, я попытался поговорить с Мишелем и воззвать к его благоразумию. Боюсь, я неудачно выбрал место и время для разговора. У нас в парке есть беседка — весьма уединённое и тихое место. Я думал, что там нам с Михаилом Алексеевичем не помешают, потому предложил пройти туда.
        Князь умолк, но его молчание было столь многозначительным, что Ефимовскому не составило труда догадаться о том, что именно произошло в беседке.
        — Я не держу на вас зла, Илья Сергеевич,  — поднялся с кресла Ефимовский.  — Откуда вам было знать о том, что беседка занята…
        — Да, скверно вышло,  — расстроенно повторил Урусов.
        — Что ж, я рад знакомству, пусть и состоялось оно при столь печальных обстоятельствах,  — грустно улыбнулся Андрей Петрович.  — Будете в столице, непременно заезжайте ко мне,  — откланялся он.
        — Возможно, я воспользуюсь вашим приглашением,  — пожал протянутую руку Урусов.  — Сезон мы намерены провести в Петербурге.
        — Буду рад встрече,  — отозвался граф, прощаясь с князем уже в вестибюле особняка.
        Более в усадьбе Урусовых Андрея Петровича ничто не задерживало. Он узнал то, что хотел. Стало быть, настала пора вернуться к делам службы.
        Он оставался в уезде ещё две седмицы. Проследил за тем, чтобы работы по обустройству дома в Клементьево были завершены и свёл ещё несколько знакомств с окрестными помещиками, и везде ему повторяли то, что он уже слышал от князя Урусова. Не перемывал косточки Марье Филипповне разве, что немой или глухой.
        В середине августа Андрей Петрович тепло простился с матерью и отбыл в столицу, взяв с неё слово, что она станет писать ему как можно чаще.

***
        Дом Калитина в столице располагался на Английской набережной. Сам особняк был невелик, но зато мог похвастать собственным небольшим парком, разбитым позади дома. Петербург Марью Филипповну заворожил. Она не переставала удивляться тому, как величаво хорош он в летнюю пору, его роскошным паркам и скверам, красоте зданий и храмов. Особенно её впечатлил громадный Казанский собор.
        Испытывая настоятельную потребность в нравственном очищении, Марья сделалась ревностной прихожанкой. Каждое утро, независимо от погоды, она в сопровождении Настасьи отправлялась к храму пешком. Путь её пролегал через Адмиралтейский бульвар, где, несмотря на летнюю пору, всегда было много гуляющих.
        Не глядя по сторонам, девушка торопливо проходила по бульвару, затем по Невскому проспекту, по мосту через Мойку и останавливалась перевести дух только на ступенях храма. Входя внутрь, Марья всякий раз испытывала священный трепет, глядя на строгие лики святых. Поставив свечку за упокой души раба божьего Михаила, mademoiselle Ракитина обыкновенно долго молилась, прося прощения за свои прегрешения вольные и невольные. Несмотря на искреннее раскаяние, молитва не приносила ей облегчения. Всякий раз, вспоминая о том, чем обернулось её желание досадить Урусовым, Марья выходила из собора со слезами на глазах. Она будто бы нарочно терзала себя этими воспоминаниями, полагая, что это есть отныне её крест, который ей надлежит нести до конца своих дней.
        Однажды, когда она особенно истово клала поклоны, даже не пытаясь утирать слёзы, что струились по лицу, к ней обратился батюшка, совершавший службы по воскресеньям. Предположив, что молодая прихожанка испытывает какие-то нравственные страдания, святой отец предложил ей исповедаться, но у Марьи не хватило духу открыться в своих прегрешениях даже служителю храма. Сделав пожертвование на нужды страждущих, Марья Филипповна поспешила удалиться. После того она по-прежнему продолжала ходить в храм, посещать службы, но уже старалась вести себя более сдержанно, дабы не привлекать внимания.
        Сергей Филиппович, поступив на новое место службы, старался зарекомендовать себя с наилучшей стороны. Местом адъютанта при военном министре Чернышеве он обязан был протекции московского генерал-губернатора, а потому всячески пытался оправдать оказанное ему доверие, что проявлялось в порой даже неуместном служебном рвении.
        Ракитину нравилось его новое положение, занятое им при поступлении на службу. Близость к генерал-губернатору открывала ему весьма заманчивые перспективы. Его расположения и дружбы искали, полагая, что он может быть полезен при решении некоторых вопросов. И он не отказывал, ежели ощущал, что может оказать какое-либо влияние на ход того или иного дела. Его положение ещё более упрочилось с новым назначением. Он пришёлся по душе Чернышёву своей сообразительностью и желанием угодить.
        Новенький, ладно пошитый мундир был Ракитину весьма к лицу, молодцеватого красивого адъютанта замечали не только девицы, но и дамы постарше. Однако ж Сергей Филиппович не стремился заводить новых знакомств среди представительниц прекрасного пола. У Ракитина была только одна тайная страсть — карты. Как он не сопротивлялся влечению азарта, порой его воля давала слабину. Чаще фортуна оказывалась не на его стороне, впрочем, на благосостоянии семьи сей факт никак не отражался.
        После того, как Ракитин покинул Москву и отправился к новому месту службы, из Первопрестольной в столицу перебралась и обворожительная молодая вдовушка madame Боровская. Покойный муж Елизаветы Алексеевны являлся весьма состоятельным человеком и умер не оставив после себя, кроме своей красавицы супруги, никаких других наследников. Ракитин пользовался благосклонностью Бетси ещё во времена своей службы у московского генерал-губернатора, она же зачастую и оплачивала долги молодого любовника. С переездом в Петербург в личных отношениях для Сергея Филипповича ничего не изменилось.
        Ещё в Москве вокруг Бетси организовался кружок молодых беззаботных людей, которых в Первопрестольной именовали шутливо-ласково шалопаями. То были весёлые молодые люди, обыкновенно из числа гвардейских офицеров, вся жизнь которых состояла в праздном удовольствии наслаждениями, которые им обеспечивали их положение в обществе и немалые капиталы, нажитые семьями. Были в этой компании и хорошенькие молодые женщины, чьи мужья обыкновенно сквозь пальцы смотрели на окружение своей второй половины.
        С переездом в столицу madame Боровская своим привычкам не изменяла. И пусть стояло лето, но в Петербурге оставалось ещё немало людей, которые с радостью заводили знакомства с прелестной вдовушкой. Мало-помалу салон Бетси приобретал всю большую известность и к началу сезона бывать у неё стало модным. Серж легко вписался в этот новый круг общения. Ни для кого не был секретом характер его взаимоотношений с прелестной хозяйкой. Однако ж madame Боровская всё чаще стала делать ему намёки, что желала бы сменить своё положение любовницы на более пристойный статус жены. Бетси была тремя годами старше Сергея Филипповича, и с какой стороны не посмотри для него являлась самой выгодной партией, но Ракитин не спешил делать предложение, полагая, что молод ещё для того, чтобы связать себя узами брака.
        Он близко сошёлся с офицерами гвардии, которые охотно допустили его в свой круг, и стал частым участником тех весёлых безобразий, что обыкновенно совершают молодые люди, стремясь развеять скуку, вызванную бездельем. Его новые приятели частенько подтрунивали над ним, интересуясь его матримониальными планами относительно madame Боровской. Дело дошло до того, что начали делать ставки на то сделает он предложение Бетси до конца года или нет.
        Ракитин злился, но виду не показывал. Он и сам понимал, что в отношениях с Бетси давно перешагнул тот порог, когда можно было порвать с ней без возможных дурных последствий для своей персоны. Дело обстояло нынче так, что он должен был или вовсе прекратить с ней всяческие сношения, либо передвинуть их на иную ступень. Но памятуя о том, что сначала надо бы устроить судьбу сестры, он откладывал объяснение.
        Сергей Филиппович, слишком занятый своим новым окружением и делами службы, ни сразу заметил перемены, что произошли с его сестрой. Марья из беззаботной девицы с лёгким характером как-то незаметно превратилась в набожную неулыбчивую особу, молча осуждавшую тот образ жизни, что он вёл. Даже Елена Андреевна, поначалу радовавшаяся такому смирению и праведной жизни, что стремилась вести дочь, глядя на неё забеспокоилась.
        Марья Филипповна категорически отказывалась выезжать в свет, объясняя свой отказ тем, что это не то, к чему она стремится отныне. Из её гардероба исчезли яркие наряды, и на смену им явились унылые строгие платья преимущественно серого и чёрного цвета. Она сильно исхудала, перестала заботиться о собственной внешности. Исчезли легкомысленные кудри, нынче mademoiselle Ракитина предпочитала убирать свои роскошные русые локоны в тугой пучок, из которого лишь изредка выбивались кудрявые пряди. Серж поймал себя на мысли, что с сестрой в её нынешнем облике ему было бы неловко, ежели не сказать стыдно, появиться в обществе.
        С началом осени в Петербург потянулось высшее общество. Город ожил, наполнился многоликой толпою, ресторации и театры вечерами стали полны людей. Приехали и Калитины. После совместного ужина Василий Андреевич удалился к себе в кабинет, а Елена Андреевна и Ольга Прокопьевна о чём-то долго тихо беседовали в гостиной, бросая украдкой взгляды на Марью Филипповну, что устроилась за столом поближе к подсвечнику со святым писанием в руках.
        — Что монахиня,  — шептала Елена Андреевна своей золовке.  — С утра ни свет, ни заря в храм уходит. К обеду воротится и снова молится, либо, вон, со святым писанием сидит. Я уж думаю не тронулась ли умом Марьюшка.
        — Пройдёт,  — без особой уверенности в голосе отвечала Ольга Прокопьева.  — То вина её грызёт, вот и наложила сама на себя епитимью, а встретится кто, так и думать забудет о том.
        Дверь в гостиную растворилась и, сияя улыбкой вошёл Сергей Филиппович.
        — Маменька,  — поцеловал он мать в щёку,  — тётушка Ольга,  — склонился он над рукой своей родственницы,  — бесконечно рад видеть вас в добром здравии.
        — Дай я посмотрю на тебя, Серёжа,  — поднялась с дивана Ольга Прокопьевна, взяв племянника за руки.  — Хорош, очень хорош,  — рассмеялась она.  — Нашёл поди себе невесту?
        Серж смутился и слегка покраснел:
        — Я, думаю, с этим делом торопиться не стоит,  — отозвался он, ласково глядя на тётку.
        — Стало быть, нашёл,  — улыбнулась в ответ Ольга Прокопьевна.  — Хороша? Чьих будет?
        Елена Андреевна нахмурилась и поджала губы. Бетси ей не нравилась. Madame Боровская ещё ни разу не появилась в доме на Английской набережной, но слухи уже дошли до матери Сергея.
        — После, тётушка. Как доехали?  — поспешил он перевести разговор на другую тему.
        Ольга Петровна, сетуя на плохие дороги принялась рассказывать о долгом утомительном путешествии, на какое-то время позабыв о вопросах, что она задала племяннику несколькими минутами ранее. Выслушав её жалобы и проявив должную долю внимания и сочувствия, Сергей подсел к сестре.
        — Мари,  — положил он ладонь поверх её руки, придерживающей книгу,  — у меня есть разговор к тебе.
        Марья раздражённо захлопнула книгу и повернулась к брату.
        — Я тебя слушаю, Серж.
        — Пройдёмся?  — указал он взглядом на растворённое французское окно, выходящее в небольшой парк.
        Марья с видимой неохотой поднялась со своего места и последовала за братом. Стоял удивительно тёплый для конца сентября вечер. Шагая по посыпанным мелким гравием дорожкам в блеклом свете масляных фонарей, она ждала, что он первым начнёт разговор.
        — Мари, так нельзя,  — вздохнул Ракитин.  — Коли ты будешь сторониться общества, ты никогда не найдёшь себе мужа.
        — Я не ищу его, Серёжа. Я решила, что не стану выходить замуж. Моё предназначение отныне в другом.
        — В чём?!  — взорвался Сергей.  — В молитвах?! В ночных бдениях перед иконой?! Полно! Не так уж велика твоя вина, чтобы хоронить себя заживо.
        — Ты не понимаешь! Всему виной стало моё тщеславие и желание нравиться всякому, кто на меня посмотрит!  — повысили голос в ответ Марья.  — Я не желаю более такой жизни. Нынче мне спокойно. Душа моя ничем не смущена. Она свободна.
        — И потому ты мучаешь себя, закрываясь от всего мира?!  — не сдавался Серж.  — Пойми, Мишеля не вернуть и ничего нельзя изменить. Растратишь в пустую лучшие годы, а после жалеть начнёшь.
        — Отчего ты мне говоришь это?  — остановилась Марья Филипповна.
        — Мне удалось достать билеты на императорский бал,  — понизил голос Сергей.  — Я только ради тебя старался.
        — Бетси руку приложила к тому?  — нахмурилась Марья.
        — Даже ежели и так!  — взял её за руку Сергей.  — По моей просьбе. Пообещай, что поедешь со мной.
        Марья отвернулась, закусив губу. Она так старалась отринуть от себя всю ту мишуру, коей считала свою прежнюю жизнь, но душа её вовсе не была свободна, как она говорила о том брату. Она желала бы этой свободы от мирской суеты, от тщеславия, но положа руку на сердце, не могла сказать, что ей удалось достичь того в полной мере. И вот брат ныне вновь смущал её заманчивыми перспективами, но она всем сердцем хотела бы не поддаться его уговорам, не разрушить той праведной жизни, что досталась ей с таким трудом. Где-то в глубине души по-прежнему подспудно тлело желание праздника, новых впечатлений, новых знакомств, желание окунуться в праздную атмосферу лёгкого флирта и веселья.
        — Ты обещаешь?  — не отступал Серж.
        — Серёжа,  — повернулась к нему Марья,  — я… Мне так… Мне тяжело будет начать всё сначала.
        — Ну, же, Мари! Соглашайся, прошу тебя,  — продолжил увещевать её брат.
        — Хорошо,  — скромно опустила ресницы Марья Филипповна.
        Глава 14
        Поутру Марья Филипповна по своему обыкновению собралась пойти в Казанский собор к воскресной службе. Настасья заплела локоны барышни в тугую косу и уложила короной на голове. Горничная вынесла из гардеробной тёмно-серое шёлковое платье с высоким воротником стойкой, отделанное чёрным кружевом. Едва глянув на него, mademoiselle Ракитина велела подать другое. Настасья робко осведомилась о том, какое именно барышня желала бы надеть? Раздражённо вздохнув, Марья поднялась с низкой банкетки и прошла в гардеробную. Взгляд её упал на чёрное, почти лишённое украшений, если не считать таковым тонкую полоску кружева у воротника стойки.
        — Это,  — указала она на него горничной.
        Пока Настасья снимала платье с вешалки и искала в тон к нему шляпку и ротонду, Марья присела перед зеркалом, вынула шпильки, что удерживали сложную причёску в виде замысловатого узла, и распустила волосы.
        — Настя,  — позвала она камеристку.  — Причеши по-другому.
        — Как прикажете, барышня?  — осведомилась горничная, взяв в руки расчёску.
        — Просто косу заплети,  — тихонько вздохнула Марья.
        Нынче она, наконец, решилась исповедаться, а учитывая то, в чём собиралась каяться, желала бы выглядеть, как можно проще и строже. Накануне она три дня постилась, готовясь к таинству.
        Спустившись в вестибюль, mademoiselle Ракитина повстречала брата. Обыкновенно по воскресеньям, когда не надобно было идти на службу, Серж спал почти до полудня, поэтому видеть его в такой ранний час было для неё удивительно. Сергей Филиппович, полностью одетый к выходу, в тёмно-синем сюртуке и цилиндре, прохаживался взад-вперёд, заложив руки за спину.
        — Bonjour, Marie,  — приветствовал он сестру.  — Как спалось нынче?  — не сдержал улыбки Ракитин при виде кокетливой шляпки и красиво уложенных локонов.
        — Bien, Serge,  — отозвалась Марья Филипповна, вложив пальцы в протянутую ладонь брата.  — Ты куда-то идёшь?  — поинтересовалась она.
        — Решил, что не мешало бы и мне хоть иногда подумать о душе,  — взяв сестру под руку, отозвался Сергей.  — Не возражаешь, коли нынче я составлю тебе компанию?
        — Буду только рада,  — кивнула Марья, повесив на руку золотистый шёлковый шнурок ридикюля.
        В столь ранний час прохожих почти не было на улицах. Город тонул в густом белёсом тумане, который клубился над поверхностью рек и каналов, окутывал Адмиралтейский бульвар, скрывая очертания деревьев, искажая формы и расстояния.
        В этот раз Настасья не пошла с барышней к храму, поскольку сопровождать сестру вызвался сам Сергей Филиппович. Ракитины неспешно брели по улице, наслаждаясь обществом друг друга.
        — Знаешь, мне это напомнило наши с тобой прогулки в Полесье,  — тихо обронила Марья.
        Серж тихонько кашлянул. Бетси порекомендовала ему своего поверенного, что занимался делами о её наследстве, уверив, что Яков Карлович непременно поможет вернуть поместье. Ракитин уже отдал адвокату бумаги, что подписал при продаже имения, и надеялся на благополучный исход дела.
        — Не хочу загадывать, но возможно, мы ещё вернёмся туда,  — улыбнулся он уголками губ.
        — Мне бы очень этого хотелось,  — отвечала Марья Филипповна, думая о предстоящей исповеди.
        До Казанского собора Ракитины дошли в полном молчании. Они ступили под своды храма, перед самым началом службы. Стараясь не привлекать внимания и не потревожить прихожан, брат и сестра остановились неподалёку от входа. Марья обратила свой взор на протодиакона, читающего молебен, и постаралась вникнуть в слова молитвы. Но сколько она не пыталась уловить то блаженное состояние, что всегда посещало её во время службы, мысли её ныне витали слишком далеко от того, что происходило в храме. Отчего-то стало страшно открыться в своих грехах батюшке. Дождавшись своей очереди, Марья, испугавшись, растерять последние остатки самообладания, поспешила к священнику.
        — Батюшка,  — остановила она его.  — Исповедуйте меня,  — опустила она ресницы, разглядывая носки туфель.
        Страшно было взглянуть в глаза священнику, но Марья Филипповна пересилила свой страх, подняла голову, да так более и не смогла отвести взгляда от понимающих тёмный очей священника. Трудно было начать, но заговорив, она уже не могла остановиться. Всё припомнила: и собственную гордыню, и тщеславие, и любование собой, и желание чужого жениха увести.
        Высказав всё, Марья умолкла, внимая словам очистительной молитвы, что вполголоса читал над ней святой отец. Душа наполнялась тихой радостью с каждым его словом. Господь милостив к тем, кто раскаялся в своих прегрешениях, и покаяние это нынче шло от самого сердца, из самой души, что будто воспарила под своды храма, будто крылья выросли за спиной.
        Она не стала ставить свечей после службы, а поспешила выйти, как только прихожане потянулись к выходу. Сергей Филиппович не мог отвести изумлённого взгляда от лица сестры. Настолько красивой она казалась ему нынче, несмотря на унылое тёмное одеяние и гладко зачёсанные волосы. Что-то глубоко духовное, отстранённое виделось ему в её глазах. Дорогой домой Марья Филипповна прибывала в глубокой задумчивости. Ощущение невероятной лёгкости, чистоты не покидало её после посещения храма.
        Вскоре брат и сестра дошли до Адмиралтейского бульвара. Туман всё также укутывал зелёный сквер, и в нескольких саженях невозможно было разглядеть ничего.
        Из тумана навстречу Ракитиным выехали несколько всадников. Они появились столь внезапно, что Марья едва успела отпрянуть в сторону, дабы пропустить их. Скользкий шёлковый шнурок ридикюля соскочил с её руки, и изящная вещица оказалась под копытами лошадей. Заметив сей неприятный инцидент, один из офицеров придержал лошадь и спешился. Его немного качнуло, когда он нагнулся за ридикюлем и поспешно выпрямился, поднимая тот. Ворот его мундира был расстёгнут, тёмные волосы взлохмачены. Господа офицеры явно возвращались по домам после хмельной пирушки.
        — Ефимовский!  — окликнули его товарищи, обнаружив, что он отстал от них.  — Андрей!
        — Mademoiselle, vous laissez tomber. (Мадмуазель, вы обронили),  — протянул ридикюль офицер Марье.
        — Merci,  — подняла голову девушка и застыла, глядя в хмельные синие глаза.
        Молодой человек застыл, вглядываясь в бледные черты. Нечто неуловимо знакомое было в этой девушке, и в то же время он мог бы поклясться, что никогда ранее не встречал её. Он удивился тому интересу, что испытывал, глядя на неё. Обыкновенно, его влекли барышни куда более привлекательные, чем эта незнакомка с головы до ног одетая во всё чёрное, будто монахиня. Но эти глаза… вряд ли можно будет позабыть сей взгляд, столь глубокий, чистый без тени кокетства.
        Ракитину не понравилось столь пристальное внимание к его сестре и, недолго думая, Серж выдернул из рук офицера ридикюль сестры, окинув того недовольным взглядом. Молодой человек усмехнулся, повернувшись к нему, хотел было приподнять над головой фуражку, но вспомнил, что нынче без головного убора. Взъерошив тёмные кудри, он неуверенной рукой поймал поводья своей лошади и неловко забрался в седло. Тронув каблуками сапог бока гнедой кобылы, он поспешил догнать своих товарищей.
        — Но пошла!  — услышала Марья его голос, глухо отозвавшийся в тумане.
        Взяв из рук брата ридикюль, Марья несколько раз оглянулась, но не увидела ничего, кроме белой мглы, лишь отдаляющийся цокот копыт, возвестил о том, что офицеры отправились прочь. Серж, подхватив сестру под локоток, невольно ускорил шаг. Лицо его приняло сосредоточенное хмурое выражение.
        — Ты его знаешь?  — осмелилась поинтересоваться Марья.
        — Лично не знаком,  — сквозь зубы отвечал Ракитин.
        — Кто он?  — продолжала допытываться mademoiselle Ракитина
        — Граф Ефимовский,  — отозвался Серж.
        Марья пожала плечами. Про Ефимовских она слышала, знала, что где-то в их уезде у семьи графа имеется поместье, но господа там годами не появляются. Она чувствовала недовольство брата этой случайной встречей, но не могла понять его причины. Ежели Серж не знаком лично с этим офицером, какие у него могут быть основания вести себя с ним столь неучтиво? Он ведь ничего не сделал, только поднял ридикюль, что она выронила под копыта лошадей при неожиданном появлении всадников.
        Марья не стала расспрашивать его более, и замедлила шаг, вынуждая брата сделать то же самое. Пред мысленным взором её вновь и вновь представало красивое лицо офицера, встреченного по дороге к собору. Губы её повторяли слова молитвы, а думы были там, на Адмиралтейском бульваре.
        "Андрей Ефимовский",  — повторяла она про себя, и глупая счастливая улыбка скользила по её губам.

***
        Андрей догнал своих товарищей и вяло огрызнулся на шутку поручика князя Анненкова о том, что, видимо, граф растратил минувшей ночью не весь свой любовный пыл, коли поутру у него ещё хватает сил на то, чтобы обращать внимания на хорошеньких девиц. Вскоре небольшая группа офицеров въехала на Английскую набережную и, достигнув её середины, остановилась перед огромным особняком Ефимовского. Господа офицеры пребывали в том состоянии недогуленной весёлости, когда возникало желание продолжить веселье, но Андрей слишком устал и желал лишь остаться в одиночестве, а потому сделал вид, что не понимает намёков своих товарищей и, простившись с ними, въехал во двор. К барину, вернувшемуся домой, со всех ног тотчас кинулся конюх. Ефимовский сполз с лошади, отдал поводья слуге и, пошатываясь, побрёл к дверям, что поспешил растворить перед ним дворецкий.
        — Вернулись, ваше сиятельство,  — подобострастно поклонился тот, поддерживая под руку вошедшего.
        Поднявшись с помощью дворецкого на второй этаж, граф ввалился в собственную спальню, где его уже ожидал камердинер. Прошка засуетился вокруг него, помогая расстегнуть и снять мундир. Упав в кресло, Ефимовский вытянул длинные ноги, а его слуга, покраснев лицом от натуги, принялся стаскивать со своего барина высокие сапоги. Избавившись от тесной обуви, Андрей блаженно вздохнул и пошевелили пальцами на ногах. Поднявшись, Ефимовский остановился по центру комнаты, а камердинер продолжил раздевать его.
        — Откушать не желаете, Андрей Петрович?  — поинтересовался Прошка.
        Андрей отрицательно мотнул головой и не сдержал стона от прострелившей виски головной боли. Он шагнул к разобранной постели и повалился на белоснежные простыни, благоухавшие чистотой и свежестью. Голова его утонула в мягкой пуховой подушке, и он, наконец, позволил себе расслабиться. Сонная нега и леность тотчас овладели всем его существом, как то бывает с человеком, очень уставшим и измученным, получившим, наконец, долгожданный покой и отдых. Вытянувшись во весь свой немалый рост, Ефимовский прикрыл глаза. Прошка задёрнул тяжёлые бархатные портьеры, погружая комнату в полумрак и на цыпочках вышел из спальни.
        Темнота перед глазами продолжала кружиться пьяной каруселью. Андрей во чтобы то ни стало желал уснуть, но какая-то неясная мысль не позволяла ему забыться сном. Она мучила его, настойчиво стучалась в висках, не давая погрузиться в царство Морфея. Мысли его превращались в какие-то причудливые образы, в которых трудно было понять где грёзы, навеянные подступающим сном, а где воспоминания. Постепенно эти образы становились всё более бессвязными и вскоре он всё же уснул.
        Когда Андрей открыл глаза, в комнате царил всё тот же полумрак. Язык, казалось, распух и прилип к нёбу. После неумеренных возлияний Андрей всегда страдал жесточайшим похмельем. Слабой рукой он дёрнул шнур сонетки, и вскоре в спальне появился Прохор.
        — Который час?  — осведомился он у камердинера, с трудом ворочая языком.
        — Шесть пополудни, ваше сиятельство,  — отвечал Прошка.
        — Болван!  — злобно буркнул Ефимовский.  — Отчего раньше не разбудил?
        Потянувшись всем свои гибким сильным телом до хруста во всех членах, Ефимовский поднялся. Слуга торопливо подал ему мягкий бархатный халат и поднёс стакан со сбитнем. Андрей с жадностью торопливо осушил его так, что несколько капель упали на его обнажённую грудь в распахнутом вороте рубахи.
        — Меня ни для кого нет,  — бросил он камердинеру и прошёл в кабинет, на ходу завязывая пояс халата.
        Нынче он обещался быть в клубе, но желания ехать не было. Рассудив, что он ничего не потеряет, коли останется дома, Ефимовский принялся разбирать почту. Среди приглашений, кои он откладывал, дабы прочесть потом, когда будет настроение, нашлось письмо от матери. Андрей торопливо сломал печать и погрузился в чтение. Татьяна Васильевна подробно писала о своей жизни в деревне. Письмо её было спокойным, ежели не сказать скучным, но Ефимовский жадно вчитывался в слова, изредка улыбаясь, когда представлял себе все те простые дела, что занимали madame Соколинскую на протяжении каждого дня. Странная нежность охватывала его всякий раз, когда он получал её письма. Он не стал нынче писать ответ, отложив до утра. В двери постучал Прохор, протиснувшись бочком, с ужином на подносе, он принялся сервировать стол.
        Аппетита не было. Вяло поковырявшись вилкой в тарелке, Андрей отодвинул блюдо. Прежнее беспокойство вернулось. Он попытался восстановить в памяти все события ушедшей ночи. Вряд ли его беспокойство было вызвано ночью, проведённой в борделе. Он не садился за карты, не наделал долгов, так что же не давало ему покоя? В памяти всплыло бледное девичье лицо, обрамлённое русыми кудряшками. Серо-голубые широко распахнутые глаза, которые, казалось, смотрели ему в самую душу.
        "Девушка!"  — оживился Ефимовский. Он встретил девушку, чьё лицо показалось ему смутно знакомым, но сколько он не пытался понять, отчего она показалась ему знакомой, память его оставалась совершенно глуха. Девица была не одна. Её сопровождал молодой человек в синем сюртуке и цилиндре, и этот щеголь, что был с ней, тоже был как-то связан с каким-то другим давнишним воспоминанием. Андрей никак не мог понять, отчего эта незнакомка так запала ему в душу? Что такого было связано с ней? В одном он был совершенно уверен: они уже встречались где-то, но где и при каких обстоятельствах, он вспомнить не мог.
        Все последующие дни девица не выходила у него из головы. Он даже стал каждое утро, направляясь на службу в полк, проезжать через Адмиралтейский бульвар в надежде вновь встретить её, но более так и не видал.

***
        После посещения воскресной службы в Казанском соборе Марья Филипповна пребывала в тихой задумчивости. За ужином она была чрезвычайно рассеяна, а когда Елена Андреевна поинтересовалась причинами её меланхолии, казалось не поняла о чём её спрашивают. Марья Филипповна против сложившейся у неё в последнее время привычки не стала вечером спускаться в молельню, а удалилась в свои покои. Забравшись с ногами в кресло, она взялась листать не священное писание, а свой любимый французский роман, на время позабытый.
        Между страниц книги она нашла письмо Соколинского и несколько раз перечитала его. Она более не плакала, лишь грустно улыбалась, перечитывая пылкие признания Мишеля. Она постаралась восстановить по памяти его образ, но вместо Мишеля пред её мысленным взором представало лицо графа Ефимовского. Сколько бы она не гнала от себя мысли о нём, они возвращались с неизменным постоянством. Его взгляд, что так запомнился ей, пробуждал в ней странные будоражащие душу ощущения. Всё то спокойствие, коего ей удалось достичь посредством смирения и молитвы, вдруг улетучилось в одночасье. Думая о случайной встрече на Адмиралтейском бульваре, она ощущала, как кровь приливала к её щекам, а в груди теснилось нечто непонятное, огромное, отчего слёзы вдруг наворачивались на глаза.
        Ночью ей не спалось. Она всё никак не могла понять, отчего Серж так рассердился на эту случайную встречу и отчего он был так зол на графа Ефимовского? Ворочаясь в постели с боку на бок и, понимая, что не уснёт, пока не получит ответы на все свои вопросы, Марья поднялась, накинула на плечи капот и выглянула в будуар. Настасьи не было на кушетке, где она обычно проводила каждую ночь. Пожав плечами, Марья Филипповна, неслышно ступая, вышла в коридор. Она знала, что Серж обыкновенно почивать ложился довольно поздно и вознамерилась поговорить с ним, пока решимость её узнать ответы на те вопросы, что не давали ей покоя, не улетучилась.
        Сергей Филиппович не спал, то было понятно потому, как из-под дверей его спальни пробивался неяркий свет, стало быть, свечей ещё не гасили. Коротко постучав в двери и не дождавшись ответа, Марья ступила в комнату брата и, окинув её взглядом, замерла на пороге.
        Настасья, прижав к груди шёлковое покрывало, во все глаза глядела на барышню, Серж злобно чертыхнувшись, потянулся за халатом.
        — Вон пошла!  — бросил Ракитин горничной, торопливо накидывая на плечи халат, пока сестра его, залившись пунцовым румянцем, отвернулась к стене.
        Завернувшись в покрывало, Настасья поспешно собрала раскиданную по полу одёжу и торопливо прошмыгнула мимо барышни в коридор.
        — Мари, что случилось?  — шагнул к сестре Ракитин.
        — Ничего, Серёжа,  — ещё не оправившись от смущения, отвечала Марья.  — Я пойду, пожалуй,  — повернулась она к дверям.
        — Постой,  — удержал её за плечо Серж.  — Что с тобой такое нынче? Ты сама на себя не похожа,  — развернул он её к себе лицом.
        — А как же Бетси?  — пролепетал Марья, позабыв уже о чём желала говорить с братом.
        Серж нахмурился, взъерошил густые русые кудри и густо покраснел.
        — К Бетси это не имеет никакого отношения,  — пробормотал он.
        Марья укоризненно покачала головой. Оба испытывали неловкость от того, что произошло.
        — Я всё же пойду,  — шагнула к дверям Марья.
        — Покойной ночи,  — отозвался Ракитин.
        Вернувшись в свои покои, mademoiselle застала Настасью в будуаре. Уже одетая, девка тихо всхлипывала, свернувшись калачиком на кушетке.
        — Барышня,  — глянула она на неё блестящими от слёз глазами,  — вы меня барыне не выдавайте уж.
        — Ох, Настасья,  — вздохнула Марья.  — Что же ты творишь, дурёха?!
        — Люблю я его,  — горько зарыдала Настёна.
        Марья присела на кушетку и, повинуясь желанию утешить глупую, отчаянно влюблённую в её брата девушку, обняла её и привлекла к себе.
        Выплакавшись, Настя шмыгнула носом и поинтересовалась не надобно ли чего барышне?
        Марья отрицательно покачала головой и отправилась спать. Но вот теперь-то сон и вовсе не желал приходить к ней. Она ощущала, как кровь её быстрее бежала по жилам, а сердце билось чаще и тяжелее, стоило ей припомнить картину, что она застала в спальне брата, а более всего, когда представляла себя на месте Настасьи, а Ефимовского на месте Сержа.
        Закусив губу, она уткнулась лицом в подушку. Грешные мысли смущали её покой и разум. "Как можно?!  — вопрошала она саму себя.  — Ведь видела его только раз! Так откуда это желание ощутить вкус его поцелуев, сладость его прикосновений?! Нет! То просто невозможно! Верно я и в самом деле распутная и порочная",  — вздыхала она.
        Домашние стали замечать за Марьей Филипповной некоторые странности. Она более не простаивала часами на коленях перед иконами, перестала рядиться в тёмные мрачные платья, забросила священное писание. Она то грустила, то вдруг становилась беспричинно весела, много говорила и смеялась, согласилась поехать к портнихе, дабы заказать новый гардероб. Её прогулки не ограничивались более походами в храм, теперь она с удовольствием гуляла в обществе своей тётки и матери в Летнем саду, притом Ольга Прокопьевна и Елена Андреевна замечали за ней, что она постоянно будто выискивала кого-то взглядом среди прохожих.
        В середине октября в Большом театре давали оперу "Иван Сусанин". Марья, до последнего времени избегавшая всяческого участия в светской жизни столицы, вдруг изъявила желание пойти, случайно разглядев на улице афишу. Серж только руками развёл, сетуя на то, что она слишком поздно сообщила ему о своём желании.
        Марья капризно надула губы, напомнив ему ту прежнюю Марью, которую он знал ещё в Полесье. Выручила Ракитина Бетси. Воспользовавшись своей дружбой с княгиней Гагариной, Елизавета Алексеевна устроила этот выход. Княгиня милостиво разрешила воспользоваться своей ложей, поскольку сама планировала в этот вечер быть в другом месте.
        Вечером, облачённая в новое платье из сиреневого бархата, Марья с жемчужными серёжками в маленьких аккуратных ушках, спустилась в вестибюль, где её уже ожидал брат в, одетый в парадный мундир. Калитин позволил воспользоваться своим выездом и, заехав по пути за madame Боровской, брат и сестра Ракитины отправились в театр.
        По дороге, когда экипаж проезжал по улицам, освещённым тусклым светом масляных фонарей, mademoiselle Ракитина украдкой разглядывала зазнобу своего брата. Бетси произвела на неё неизгладимое впечатление. Рядом с этой роскошной красавицей, Марья сама себе казалась блеклой и невзрачной, хотя, собираясь к выезду, она была вполне довольна тем, что видела в зеркале.
        Марья впервые выезжала в театр и была очень взволновала сим фактом. В помещении театра вечером было довольно многолюдно. Зрительный зал постепенно заполнялся, и вскоре почти не осталось свободных мест. Дамы в вечерних туалетах, мужчины во фраках и парадных мундирах, блеск драгоценностей, золото и серебро эполет. От всего этого рябило в глазах. "Ярмарка тщеславия",  — вспомнились Марье слова князя Урусова, сказанные когда-то очень давно. И он был совершенно прав. Сюда приходили вовсе не для того, чтобы посмотреть действо, что развернётся на сцене, но более для того, чтобы показать себя во всей красе.
        Знакомые, встречаясь взглядами, улыбались и раскланивались друг с другом. Иногда улыбки эти были искренним проявлением радости от встречи, а иногда насквозь фальшивыми. Пока Марья, Серж и Бетси пробирались к ложе, что им предстояло занять этим вечером, Ракитина несколько раз останавливали. Серж охотно представлял сестру своим знакомым. Не счесть сколько раз Марье довелось услышать, сколь очаровательная сестра у Сергея Филипповича, и как рады знакомству с ней.
        Ложа княгини Гагариной располагалась довольно близко к сцене и из неё просматривался почти весь зал. Расположившись в кресле, Марья Филипповна опёрлась локтями на мягкий бордюр из бархата. Представление всё не начиналось, и Марья принялась рассматривать нарядную публику, выискивая глазами того, ради кого, собственно, и предпринимался сей поход в театр.
        Серж, увлечённый беседой со своей дамой, не замечал её беспокойства. Взглянув в соседнюю ложу, Марья смутилась, покраснела и более уже не осмеливалась повернуть головы. Он был так близко, совсем рядом с ней, всего каких-то несколько шагов разделяли их. Со своего места она явственно слышала его голос, тихий смех, когда он рассмеялся шутке своего приятеля.
        Ефимовский не любил театр, но поддавшись на уговоры князя Анненкова, составил ему компанию. Рассматривая публику, Андрей позабыл о своей нелюбви к театру, как только разглядел в соседней ложе девушку, что вот уже две седмицы не выходила у него из головы. Она неотрывно глядела на сцену, хотя представление ещё не началось, даже не поворачивая головы в его сторону.
        Заметив, что друг его вдруг умолк и пристально смотрит в соседнюю ложу Борис Анненков легонько толкнул Ефимовского в плечо.
        — Сдаётся мне, что в соседней ложе представление, куда более увлекательное, чем то, что обещали нынче на сцене,  — прошептал он ему на ухо.
        — Коли она повернётся сейчас,  — так же шёпотом отвечал Ефимовский,  — она станет моей.
        — Ба!  — удивлённо воскликнул Анненков.  — Да ты никак влюблён, Mon cher ami?
        Андрей неестественно натянуто рассмеялся, чем, кажется, привлёк внимание девушки в соседней ложе. Она повернулась и, встретившись с ним взглядом, поспешно отвернулась, заливаясь ярким румянцем.
        — Она повернулась,  — шепнул Борис.
        — Вижу,  — улыбнулся в ответ Ефимовский.
        Глава 15
        На сцене подняли занавес, и зазвучала музыка. Марья отвернулась от зрительного зала и попыталась сосредоточиться на начале представления. Глядя на сцену, она ничего не видела, в ушах вместо музыки и хорового пения всё ещё звучал тихий смех мужчины из соседней ложи. Когда хор запел "Не бушуйте, ветры буйные", она не удержалась и чуть повернула голову, чтобы вновь украдкой из-под ресниц посмотреть на Ефимовского. Её тотчас обожгло пристальным взглядом синих глаз. Граф даже не пытался скрыть своего интереса к ней и на сцену вовсе не смотрел. Опустив голову, Марья принялась теребить край перчатки, волнение теснило грудь. Кровь прилила к лицу, окрашивая щёки, шею и уши ярким румянцем.
        Заметив за ней то же самое беспокойство, что снедало его самого, Андрей чуть заметно улыбнулся.
        — Кто она?  — склонился он к уху Анненкова.
        — Ложа принадлежит княгине Гагариной,  — шёпотом отозвался Борис.  — Видимо, кто-то из числа друзей княгини. Ради тебя, Mon cher ami, я, так уж и быть, нанесу визит старой драконихе и поинтересуюсь, кому она уступила свою ложу на нынешний вечер.
        — Буду весьма признателен,  — отвечал Ефимовский не в силах отвести взгляда от тонкого профиля, точёных плеч и изящного изгиба стройной шеи.
        Столь пристальное внимание Ефимовского к mademoiselle Ракитиной не осталось незамеченным. Склонившись к Сержу madame Боровская прошептала ему на ухо, прикрывшись веером:
        — Похоже, твоя сестра сумела увлечь самого желанного холостяка Петербурга.
        — О ком ты?  — беспокойно огляделся Ракитин.
        — Ефимовский,  — улыбнулась Бести, дотронувшись до эполета на мундире Сержа.
        Ракитин нахмурился, поймал маленькую шаловливую ладонь и сжал её в своей руке:
        — Хуже и быть не могло,  — раздражённо вздохнул он.
        — Не понимаю,  — пождала губы Бетси.
        Она и в самом деле искренне недоумевала, отчего Ракитин огорчился столь удачному, по её мнению, стечению обстоятельств.
        — Помнишь, я говорил тебе о дуэли?  — склонился к ней Ракитин, не желая быть услышанным кем-нибудь ещё, а потому непозволительно близко.
        Бетси широко распахнула глаза. Она и думать позабыла о той истории.
        — Признаться, я и думать забыла о том,  — покачала она головой.  — Боже, ежели он поймёт, кто она…  — Бетси вновь прикрылась веером, так и не договорив фразы.
        Впрочем, продолжения и не требовалось. Серж понял всё, что она хотела сказать, но не решилась произнести вслух.
        Во время антракта в ложу княгини Гагариной устремились знакомые Бетси, и на какое-то время Марья затерялась среди них. Андрей нахмурился, но, сколько бы ни старался, не мог рассмотреть её из-за того, что чья-то широкая спина полностью загородила ему обзор. Потом его отвлекли, пришедшие засвидетельствовать своё почтение знакомые князя Анненкова, а к началу второго акта ложа княгини Гагариной опустела.
        Марья не понимала, отчего Сержу вздумалось покинуть театр в середине представления, и страшно злилась на него за испорченный вечер. Она не стала затевать ссоры в присутствии Бетси, но пообещала себе непременно выяснить, отчего они уезжали в такой спешке, по приезду домой. Но тому не суждено было случиться. Брат проводил её до дверей особняка Калитиных, а сам поспешил вернуться к экипажу, где его дожидалась madame Боровская.
        Этой ночью Серж так и не вернулся домой. Ворочаясь в постели, Марья слышала, как тихо всхлипывала в будуаре Настасья. Думая о ней, о своём брате, девушка тяжело вздыхала. Жаль было глупышку горничную, но, увы, иначе и быть не могло. "Как же жестока порою бывает любовь!  — вздыхала она.  — Она не делает сословных различий, она не выбирает, кого нам полюбить. Отчего в одно мгновение понимаешь вдруг, что весь мир переменился? Что ты сама переменилась? И уже ничто не может быть так, как прежде!"
        Ракитин не собирался оставаться с Бетси до утра, но стоило ему сказать о том, что ему пора ехать, как тотчас большие тёмные глаза Елизаветы Алексеевны увлажнились, предвещая близкие слёзы. Ракитин не выносил вида женских слёз, он тотчас терялся и готов был совершить что угодно, лишь бы не быть причиной этих слёз.
        Он остался с ней. Как только Серж перестал помышлять о том, чтобы уехать, Бетси заметно оживилась, позвонила и велела накрыть поздний ужин для двоих прямо в спальне. Она заговорила о его делах с имением, интересовалась, как продвигается тяжба.
        Елизавета Алексеевна всегда говорила о том, что было интересно её собеседнику, всегда с внимательным видом выслушивала ответы, а у её собеседника складывалось впечатление, что она искренне заинтересована в том, что он ей говорит. В этом и состоял секрет её успеха.
        Ракитин тотчас забыл, что желал уехать и пространно стал объяснять, каким именно образом Яков Карлович вознамерился вернуть ему Полесье. Как оказалось, подписывал купчую он только на усадьбу, и не обратил внимания на то, что деревня по-прежнему оставалась в его владении, тогда, как Величкин убедил его, что и село на семьсот душ, согласно бумагам отходило к нему. За минувший год Величкин должен был либо выплатить ему довольно внушительную сумму компенсации за пользование владениями, остававшимися в собственности Ракитина, либо отдать обратно усадьбу. В своём последнем письме купец пытался убедить Сергея Филипповича, что его адвокат явно завысил сумму арендной платы, потому как выплатить её он был не в состоянии, а потому всячески тянул время, что, кстати, шло не на пользу ему, так как ещё более увеличивало размер выплат. Дело шло к тому, что уже к исходу года Полесье вполне вероятно должно было вернуться в собственность Ракитина.
        Бетси внимательно слушала его и поспешила выразить радость оттого, что оказалась ему полезной. Постепенно разговор перетёк на их личные взаимоотношения. Сергей Филиппович чувствовал себя обязанным madame Боровской, и понимал, что отблагодарить её может только одним единственным способом, сделав предложение, которое от него ждали уже столь долго.
        Сергей Филиппович по её глазам видел, что нынче она особенно ждала от него этих слов, и не сказать их сейчас было нельзя, а потому он, разлив вино по бокалам, Серж поднёс один фужер Бетси и предложил тост за совместное будущее. Тёмные глаза Бетси загорелись воодушевлением, она промолчала, явно желая услышать продолжение его речи, и он торопясь покончить с этим раз и навсегда, всё-таки попросил её стать его женой.
        Предложение было принято, и Сергей Филиппович вздохнул с облегчением. Дело было сделано и перестало тяготить его своей незавершённостью. Вернувшись поутру домой, он за завтраком сообщил домашним о своём намерении обвенчаться с madame Боровской до конца года.
        Елена Андреевна молча отложила вилку и вышла из столовой, таким образом, продемонстрировав своё отношение к словам сына, а Калитин, напротив, одобрил его решение, заметив, что в сложившихся обстоятельствах он и не ждал ничего иного. Ольга Прокопьевна выбором племянника тоже оказалась не вполне довольна, но склонная скорее согласиться с мнением супруга, чем принять сторону золовки, поспешила поздравить Сержа с помолвкой.
        С этого дня Елизавета Алексеевна стала часто бывать в доме на Английской набережной на правах невесты Сергея Филипповича. Смирившись с выбором сына, Елена Андреевна вся погрузилась в предсвадебные хлопоты. Марью тоже вовлекли в этот круговорот беспокойных, но вместе с тем приятных забот. Бетси нравилась ей, впрочем, madame Боровская всячески стремилась угодить будущей родне и взялась опекать Марью Филипповну во время сезона. Серж был вполне доволен таким положением вещей. Дела службы отнимали у него слишком много времени, а Бетси освободила его от обязанностей по устройству судьбы сестры, взяв на себя хлопоты по представлению Марьи Филипповны в высшем свете Петербурга.

***
        Памятуя о своём обещании Ефимовскому узнать о том, кем является прелестная незнакомка, завладевшая вниманием графа, на следующий день после оперы Борис Анненков отправился с визитом к княгине Гагариной. В нынешнем сезоне двери дома Гагариных гостеприимно открывались для всех молодых людей, которые, по мнению княгини, могли составить счастье её единственной дочери Ирины.
        Обыкновенно у Гагариных принимали по вечерам, но для князя Анненкова сделали исключение. Его встретили весьма приветливо, потому как старшие Гагарины были весьма дружны со старшими Анненковыми. Правда, после смерти князя Гагарина эти отношения несколько охладели, но княгиня была рада возобновить их. Она уговорила Бориса остаться обедать с ними в небольшом семейном кругу, в который входила она сама, княжна Ирина, троюродная кузина княгини Анна Павловна Шелехова и её сын Николай.
        Кузина княгини очень стеснялась присутствия на обеде у Гагариных князя Бориса. Она с сыном совсем недавно приехала в Петербург из провинции в надежде, что её влиятельная родственница поможет пристроить куда-нибудь на службу единственного отпрыска и в тайне мечтая, что Ирина обратит внимание на Николя, а потому была весьма огорчена, замечая быстрые заинтересованные взгляды княжны в сторону молодого князя Анненкова.
        На осторожные расспросы Бориса о том, кто пользовался ложей княгини во время вчерашнего представления в Большом театре, княгиня отвечала, что о той услуге её просила madame Боровская, совершенно очаровательная женщина, вдова приятеля её покойного супруга.
        — Неужели и вы, Mon cher, пали жертвой чар обворожительной Бетси?  — неестественно рассмеялась княгиня, скрывая своё недовольство проявленным им интересом к молодой вдове.  — Ежели это так, то спешу Вас огорчить. Её сердце давно отдано адъютанту министра Чернышёва, Ракитину, ежели я не ошибаюсь,  — взглянула она на него, ожидая его реакции на свои слова.
        — Видимо, именно его я имел счастие лицезреть накануне,  — усмехнулся Борис.  — Но в ложе было две дамы. Так, которая из них Бетси?
        Княгиня Гагарина задумалась, перебирая в памяти своих знакомых из числа тех, кто мог составлять компанию её приятельнице.
        — Насколько мне известно, у Ракитина есть сестра. Возможно, вы видели именно её.
        Княжна Ирина робко взглянула на Анненкова, пытаясь понять какая из двух дам привлекла внимание князя. Девушке стало грустно при мысли, что Борис Александрович мог интересоваться какой-то дамой, но его последующие слова вернули ей хорошее расположение духа.
        — Вынужден признаться, Полина Андреевна, что ни одна из них не затронула моих чувств,  — улыбнулся он.  — Всему виной любопытство моего приятеля.
        — Я даже не стану спрашивать о том, кто же ваш таинственный приятель,  — весело заметила княгиня.  — Тем интереснее будет разгадать вашу загадку, Mon cher Борис. Будьте же сегодня у нас к семи,  — улыбнулась Полина Андреевна.  — Соберётся весьма любопытное общество, и Бетси со своей протеже тоже будет.
        — Непременно,  — отозвался Борис, мельком взглянув на княжну Ирину.  — Ирэн,  — обратился он к ней, вовлекая в разговор,  — когда я видел вас в последний раз, вы ещё носили короткие платья. Не могу поверить, что время бежит так быстро!
        — Вы правы, Борис Александрович,  — смущённо опустила ресницы княжна, но вдруг подняла голову и одарила Анненкова лукавой улыбкой.  — У вас тогда ещё и усов не было,  — заметила она и вспыхнула от собственной дерзости.
        Борис широко улыбнулся. Её слова вернули его в дни беззаботной юности, когда он был довольно частым гостем в доме Гагариных. Эти воспоминания были ему приятны, и он был искренне рад, вновь оказаться в этом гостеприимном доме.
        — Я очень рад, что нынче зашёл повидаться с вами.
        Полина Андреевна, заметив взаимный интерес молодых людей, осталась вполне довольна. Не желая спугнуть, как ей показалось, зарождающееся чувство, она стала расспрашивать Бориса о его родителях, сожалея, что нынче они решили остаться на зиму в деревне. Обед подошёл к концу, Анненков тепло простился с Гагариными и ещё раз заверил княгиню, что непременно будет у неё нынче вечером.
        От Гагариных Анненков отправился прямиком к Ефимовскому, спеша поделиться тем, что ему удалось узнать. Андрея Петровича он застал в его кабинете за сочинением ответа на письмо матери. Борис был одним из того небольшого количества людей, которым дозволялось появляться в доме без доклада. Дворецкий хорошо знал его и впустил в дом без лишних вопросов, заметив, что барин что-то пишут у себя в кабинете.
        Ефимовский оторвался от своего занятия, когда двери в его святая святых распахнулись, и улыбающийся Борис Анненков ступил на порог.
        — Я знаю, кто твоя fatale beaute (роковая красавица),  — с порога заявил он.
        — Присаживайся,  — отложил перо Ефимовский.
        Анненков прошёл в комнату и, сложив руки на груди, присел на край стола.
        — Ну, же! Не томи!  — усмехнулся Ефимовский.
        — Сестра нового адъютанта министра Чернышёва,  — продолжил дразнить его Борис.
        — Имя! Чёрт тебя возьми, Борис! Имя!  — поднялся с кресла Ефимовский.
        — Mademoiselle Ракитина,  — развёл руками Анненков.  — Более ничего узнать не удалось.
        — Более и не нужно,  — нахмурился Ефимовский, усаживаясь обратно в кресло.
        " Во истину, fatale beaute. Ежели она та самая, то я и знать ничего не хочу о ней!"  — ощущая, как его нетерпение и предвкушение знакомства сменяются раздражением и злобой, думал он.
        — Ты будто бы не рад?  — заметив перемену в его настроении, осведомился Борис.
        — Я передумал,  — холодно улыбнулся Ефимовский.  — Видимо, я не готов ещё обменять холостяцкую вольницу на радости семейного счастья.
        Анненков вздохнул, опустив ресницы.
        — Нынче вечером я буду у Гагариных. Не желаешь пойти со мной?  — поинтересовался он.
        — Мне казалось, что ты не больно-то жалуешь общество Полины Андреевны?  — заметил Ефимовский.
        — Поверь, Mon cher ami, меня влечёт туда отнюдь не Полина Андреевна. Я нынче обедал у них и виделся с Ириной. Как быстро милые девочки взрослеют,  — рассматривая ногти на руках, тихо заговорил он,  — проходит год, другой и они становятся хорошенькими барышнями.
        — Неужели?  — рассмеялся Андрей.  — Готов побиться об заклад, что это ненадолго.
        — Ежели бы ты только видел её,  — возвёл очи к потолку Анненков.
        В ответ на это Ефимовский лишь иронично вздёрнул бровь, всем своим видом показывая, что Борису не удалось его провести, и он прекрасно понимает его состояние. О влюбчивости князя Бориса у них в полку ходили анекдоты. То он увлекался хорошенькой танцовщицей из балета, то предметом его страсти становилась гордая дочь свободного племени, то какая-нибудь барышня по нескольку дней не выходила у него из головы, то он избирал своей возлюбленной даму замужнюю и волочился за нею, иногда, впрочем, не без успеха. Оттого Андрей и предположил, что княжна Ирина Гагарина всего лишь очередное увлечение, которое пройдёт так же быстро, как началось.
        С лёгкой руки Бетси mademoiselle Ракитину весьма охотно приняли в доме княгини Гагариной. Поскольку в нынешнем сезоне Полина Андреевна тоже была озабочена поисками супруга для единственной дочери Ирины, то связанные общими интересами Ракитины и Гагарины стали очень дружны между собой. У Марьи Филипповны никогда не было близкой подруги, и она нашла её в лице Ирины.
        Ирину Гагарину вряд ли можно было назвать классической красавицей. Княжна обладала лёгким смешливым нравом, приятной наружностью, но самым главным её достоинством являлось огромное приданое, что она, будучи единственной наследницей, могла принести будущему супругу. Оттого, где бы она ни появилась, её всегда окружало множество поклонников, добивающихся её расположения. Из всех молодых людей, составляющих её окружение, сама княжна выделала лишь одного, князя Анненкова, о чём и поведала Марье Филипповне, преодолев своё смущение и страстно желая поговорить о предмете своих девичьих грёз. В ответ на откровенность княжны Ирины, Марья тоже поделилась своей маленькой сердечной тайной. Отныне, связанные друг с другом общими тайнами и разговорами, девушки находили огромное удовольствие в общении между собой.
        Елена Андреевна не могла нарадоваться тому, что её дочь так коротко сошлась с известной и уважаемой в столице семьёй. Куда бы отныне не выезжали Гагарины, княгиня Полина неизменно приглашала своих новых друзей сопровождать её. Благодаря этой дружбе перед Ракитиными открывались двери в те дома тех людей, где раньше их никогда бы не приняли.
        В гостеприимный дом Полины Андреевны mademoiselle Ракитина приезжала едва ли не каждый день. У Ирины и Марьи всегда находились какие-то общие дела и секреты, а княгиня не стала препятствовать этой дружбе, как только поняла, что Марью нисколько не интересует князь Анненков, а Борис, в свою очередь, совершенно равнодушен к чарам провинциальной красавицы.
        Бывая на званых вечерах и светских раутах, Марья Филипповна несколько раз замечала в числе гостей графа Ефимовского, но с того памятного для неё вечера в театре, он ни разу более не посмотрел в её сторону. Ей стало казаться, что она выдумала себе тот вечер, что ей привиделось то, как он на неё смотрел. Не спуская с него тоскующего взгляда, она тщетно в своих мыслях умоляла его обернуться. Всецело поглощённая своими чувствами, она не замечала того, что слишком явно выказывает Ефимовскому своё предпочтение. Но, увы, её увлечённость красавцем графом не осталась незамеченной остальными.
        В ненастный морозный день конца ноября в Петербурге выпал первый снег. После долгой прогулки в Летнем саду княжна Ирина и Марья Филипповна приехали в дом на Большую Морскую. Замёрзшие, но бодрые с мороза, девушки весело переговариваясь, направились в гостиную, где расторопная прислуга по приказу княгини, уже накрывала стол к чаю. К девушкам присоединился кузен княжны Николай. С некоторых пор Шелехов стал весьма внимателен к подруге своей кузины. Приданое mademoiselle Ракитиной, бесспорно, не было столь же велико, как у княжны Гагариной, но вполне могло поправить его дела. Ирина Александровна взялась разливать чай. Она как раз наливала обжигающе-горячий напиток в чашку Николя, когда вошёл дворецкий и доложил, что пожаловал с визитом князь Анненков и граф Ефимовский.
        Глаза Ирины радостно заблестели. Передав чашку кузену, княжна поправила шаль, дотронулась до завитых локонов и вопросительно взглянула на Марью, как бы спрашивая её, хороша ли она нынче? Mademoiselle Ракитина рассеянно улыбнулась в ответ и тотчас повернулась к дверям, ожидая, когда в гостиной появится тот, о ком грезила вот уже второй месяц.
        Лакей широко распахнул обе створки двери, впуская офицеров, и затворил за ними двери. Николай поднялся со стула, приветствуя молодых людей, Борис пожал протянутую ему руку Шелехова, прикоснулся губами к ручкам дам, собравшихся за столом, задержав тонкие пальчики Ирины в своей ладони немного дольше того, чем то допускали приличия и поспешил представить своего Николаю и Марье Филипповне. Когда же очередь дошла до mademoiselle Ракитиной, Марья забыла, как дышать, когда Ефимовский склонился над её рукой.
        — Рад знакомству, mademoiselle,  — равнодушно обронил он, усаживаясь на единственный свободный стул подле неё.
        Ирина вернулась к своим обязанностям хозяйки. Позвонила и велела принести ещё два прибора. Пока княжна, смущаясь и краснея под пристальными взглядами Анненкова, разливала чай для только что подошедших гостей, Марья, после некоторого замешательства, наконец, пришла в себя. Ефимовский не собирался поддерживать разговор с ней, и она не зная, как привлечь его внимание, попросила графа передать ей розетку с вареньем. Андрей Петрович как-то странно взглянул на неё, протянул руку к розетке и поставил её перед девушкой, после чего вновь повернулся к Николаю и Борису, оживлённо спорившим о преимуществах, что имеет гвардия перед армией. Марья Филипповна не поняла значения его взгляда, но испытала странное беспокойство.
        Она предприняла ещё одну попытку, улучив момент, когда Ефимовский случайно повернулся в её сторону, и заговорила с ним:
        — Мы с вами уже встречались,  — робко улыбнулась она.
        — Не припомню,  — коротко обронил Ефимовский.
        — В театре,  — ощущая, как покраснели щёки и уши, произнесла она.
        — Возможно,  — прищурился Андрей Петрович, разглядывая её пламенеющее румянцем лицо.  — Увы, сударыня, я не могу помнить о всех барышнях, посещающих театры,  — усмехнулся он.
        Марья хотела напомнить ему, что это была опера "Иван Сусанин" и что он сидел в соседней ложе, но подняв голову и встретившись с ним взглядом каким-то безошибочным чутьём угадала, что он прекрасно всё помнит, но по каким-то причинам не желает продолжить знакомство.
        — Вероятно, я ошиблась,  — пробормотала она.
        — Ошиблись в чём?  — тихо поинтересовался Андрей, против воли вступая с ней в разговор.
        — Может быть, это были не вы, а кто-то очень похожий на вас,  — ещё более смутившись, отвечала она.
        — Возможно, mademoiselle,  — равнодушно отвечал он, вновь поворачиваясь к горячо спорящим Борису и Николаю.
        Шелехов недавно получил назначение, но, увы, не в гвардию, как того страстно желала его маменька, а в армию, но несмотря на то, был страшно горд сим фактом, потому рьяно отстаивал свою точку зрения о том, что не видит никаких особых различий между гвардией и армией. Единственное предназначение и армии, и гвардии служить отечеству и Императору, а потому — это уравнивает и гвардейских и армейских офицеров. Анненков снисходительно улыбался в ответ на эту пылкую речь, чем вызвал ещё большую горячность Николая.
        Желая привлечь на свою сторону женское общество, Шелехов обратился к барышням:
        — Вот вы, Марья Филипповна, кого бы предпочли гвардейского или армейского офицера?  — уставился он на неё блестящими тёмными глазами.
        — Я? Мне, право слово, всё равно,  — смутилась Марья.  — Лишь бы человек хороший был,  — опустила она ресницы.
        — А я выбрала бы гвардейского офицера,  — сияющими глазами глядя на Бориса, отвечала княжна Ирина.
        Ефимовский улыбнулся уголками губ, чуть повернувшись к mademoiselle Ракитиной:
        — Отчего-то мне кажется, что Марье Филипповне более всего по душе уланы,  — тихо обронил он.
        Никто не услышал его, кроме Марьи, но ей и этого оказалось довольно. Она не понимала, каким образом грязные слухи о ней из уезда докатились до столицы, но только так она могла объяснить себе причины его холодности, после тех пылких взглядов, коими он одаривал её в театре. А теперь ещё и эта фраза, окончательно хоронившая все её надежды.
        Понимая, что не высидит в его обществе более ни минуты, Марья Филипповна сделал попытку встать со стула, и удивлённо охнула, когда мужская рука железной хваткой удержала её запястье под столом, принуждая остаться на месте.
        Она опустила голову, глядя на его пальцы в белой перчатке, сжимающие её руку поверх кружевного манжета платья.
        — Отпустите,  — шёпотом попросила она.
        Ефимовский отрицательно качнул головой, не поворачиваясь к ней лицом.
        — Правда глаза колет?  — тихо спросил он.
        — Я не знаю, какую правду вы имеете в виду,  — огрызнулась Марья.  — Мы с вами незнакомы, ваше сиятельство. Не знаю, каких гадостей вам наговорили обо мне…
        — Стало быть, вы признаёте, что есть о чём говорить,  — усмехнулся Ефимовский.
        Марья промолчала. Его пальцы сжались ещё сильнее, будто он хотел раздавить её запястье. Девушка чуть поморщилась, и вновь попыталась вырвать свою руку.
        — Какое вам дело до того?  — чувствуя приближение слёз, и злясь на себя за эту слабость, прошипела она.
        — Мне? Никакого,  — выпустил, наконец, её запястье Ефимовский.  — Мне нет дела до вас, mademoiselle. Я не подбираю объедки за другими,  — брезгливо встряхнул он кистью руки.
        Марья поднялась из-за стола и, улыбаясь дрожащими губами, обратилась к княжне Гагариной:
        — Ирэн, мне уже пора,  — указала она глазами на дверь.  — Рада была знакомству, ваше сиятельство,  — язвительно добавила она, глядя на Ефимовского.
        Граф учтиво наклонил голову, поднялся со стула и отступил в сторону, освобождая ей проход к дверям гостиной. Княжна Ирина, зная о сердечных тайнах своей подруги, недоумённым взглядом проводила её, и, опомнившись, когда Марья уже ступила на порог, устремилась ей во след.
        — Я не понимаю, Мари. Это же Ефимовский! Отчего ты уходишь уже?
        — После,  — давясь слезами, прошептала Марья.  — Я после тебе скажу.
        Торопливо коснувшись поцелуем щеки Ирины, mademoiselle Ракитина поспешила в переднюю.
        Глава 16
        Проводив глазами Марью Филипповну, Андрей сжал пальцы в кулак так, что хрустнули костяшки. Он видел, что она из последних сил старалась сохранить самообладание, но сделать ей того не удалось, глаза наполнились предательской влагой, щёки раскраснелись гневным румянцем, она стискивала зубы, когда отвечала ему, стремясь укротить злость, что так и рвалась наружу.
        Он не должен был говорить ей того, что сказал. Он не желал, чтобы она знала о том, как задевает его само её присутствие подле него. Он хотел быть равнодушным, ни словом, ни взглядом не выдать своего истинного отношения к ней, но не смог. Он всё испортил! Теперь она знает, что ему небезразлично всё, что с ней связано.
        Бывая с визитами по приглашениям, на которые не находил в себе сил ответить отказом, Андрей иногда замечал её среди гостей. Тогда он делал вид, что не видит её и стремился уйти, как только появлялась возможность сделать то, не нарушая приличий, дабы только не быть ей представленным.
        Раньше, когда он ничего не знал о ней, и она была для него таинственной незнакомкой, он жаждал такой встречи, искал её, но не находил, а ныне, когда избегал её всеми силами, их пути пересекались всё чаще и чаще. И он понимал, что, даже не смотря на ту отвратительную истину, что была ему известна, его неодолимо влечёт к ней. Он не мог не думать о том, какие чувства испытывал к этой девушке его брат. Любил ли он её? А она его? Это было сродни ощущению, когда у человека болен зуб, а он вместо того, чтобы оставить его в покое, раз за разом трогает его языком, ещё более усугубляя собственные страдания. Они были связаны, и эта связь была ему тяжела и отвратительна. Он мучился от сознания того, что испытывает чувства к недостойной девице, ставшей причиной смерти его младшего брата.
        Встретив нынче по пути Бориса, сообщившего ему, что он направляется к Гагариным, Андрей, повинуясь минутной прихоти, изъявил желание пойти с ним, предполагая, что встретит там mademoiselle Ракитину. Он говорил себе, что желает только взглянуть на неё ещё раз, что возможно он сам себе придумал эту страсть, а стоит ему рассмотреть её, как следует, и чары развеются сами собой. Но не случилось. Всё стало во сто крат хуже.
        Ефимовский пытался сделать вид, что её присутствие столь близко к нему, его совсем не трогает, но притом ощущал, как внутри его при звуках её голоса, когда она заговорила с ним, словно вибрировало что-то, вызывая дрожь во всём теле и неудержимое желание коснуться её. И он не смог отказать себе в удовлетворении того желания. Сжимая тонкое запястье, Андрей говорил ей ужасные недопустимые вещи, разрываясь между желанием быть с ней рядом и прогнать её. Она ушла сама, напоследок одарив его неприязненным взглядом, но теперь уже при встрече нельзя будет сделать вид, что они незнакомы.

***
        Чувствуя, как слёзы застят глаза, Марья торопливо одевалась в передней Гагариных. Она никак не могла попасть в рукава салопа и страшно злилась оттого. Лакей, что держа её одежду, тяжело вздохнул и сам надел на неё салоп, сначала на одну руку, потом на другую так, как обыкновенно одевают ребёнка. Слуга подал ей капор, отороченный мехом лисицы и такую же муфту. Затянув ленты под подбородком и чувствуя, как от едва сдерживаемых рыданий дрожит челюсть, Марья вырвала из рук лакея муфту и устремилась на улицу.
        Снег пошёл ещё гуще, мягкими пушистыми хлопьями он падал на её завитые волосы, ресницы, слепил глаза. Низко наклонив голову, mademoiselle Ракитина направилась в сторону Английской набережной. Слёзы текли по лицу, перемешиваясь с тающими снежинками. Ей казалось, что она хорошо помнит дорогу, и вскоре должна была показаться Вознесенская улица, которая выведет её к дому, но она шла, а нужного ей перекрёстка всё не было. Остановившись, Марья зябко повела плечами, она уже порядком замёрзла и устала, сафьяновые сапожки давно помокли, а пальцы на ногах онемели от холода. Смеркалось, дома вокруг казались незнакомыми. Может быть, это снегопад так преобразил город, но скорее всего она просто заблудилась. Девушка замерла в нерешительности. У кого спросить дорогу? Улица была совершенно пустынна. Из-за поворота выехал экипаж, колёса его вязли в рыхлом снегу, потому двигался он довольно медленно. Марья отступила с дороги, увязая в сугробе. Карета, проехав мимо неё, остановилась в нескольких саженях. Возница слез с козел, торопливо открыл дверцу и откинул подножку. Высокий человек в цилиндре и бобровой шубе
ступил прямо в рыхлый снег и направился прямиком к ней.
        По мере того, как он приближался, девушка разглядела знакомые черты.
        — Я уж думал, обознался,  — остановился перед ней Илья Сергеевич.  — Bonsoir, Мари. Могу я поинтересоваться, что вы делаете одна на улице в такую метель?
        У Марьи зуб на зуб не попадал. Как бы она ни была зла на Урусова, но нынче только он мог помочь ей добраться до дому. Ради возможности укрыться от непогоды в уютном экипаже, она готова была позабыть на время об их размолвке.
        — Я заблудилась,  — жалким плаксивым голосом выдавила она из себя.
        Урусов покачал головой и молча предложил ей руку. Илья Сергеевич подсадил её на подножку экипажа и сам забрался следом.
        — У вас несомненный талант находить неприятности на свою голову, mademoiselle,  — пробормотал князь, отбросив в сторону её муфту и стягивая с холодных рук тесные лайковые перчатки.
        Тепло больших мужских ладоней согрело оледеневшие девичьи пальцы. Илья Сергеевич, глядя ей в глаза, поднёс к губам её руки и поцеловал костяшки судорожно сжатых пальцев.
        Марья широко распахнула глаза, но тотчас опомнилась и отняла у него руки, спрятав их в рукава салопа.
        — Сдаётся мне, Илья Сергеевич, что вы немало поспособствовали этим самым неприятностям,  — язвительно заметила она, предполагая, что именно с его лёгкой руки слухи о скандальной дуэли, причиной которой явилась она сама, докатились до столицы.
        Урусов отвернулся. Он не желал с ней сориться и искренне обрадовался, встретив её случайно по пути к дому.
        — Вы сами вынудили меня к тому,  — тяжело вздохнул князь, глядя в сторону.
        — Я понимаю. Вы задались целью уничтожить меня,  — гневно продолжила Марья Филипповна.  — Вам мало было ославить меня на весь уезд, так теперь ещё и в столице обо мне гадости говорить будут.
        Илья Сергеевич вновь повернулся к ней, не скрывая изумления на лице:
        — Поверьте, я не имею к тому отношения. Мы приехали только два дня как. Неужели вы уже и в Петербурге успели натворить глупостей, Мари?
        — Нет. Во всяком случаем, мне о том неизвестно,  — вздохнула девушка.  — Илья Сергеевич, что бы вы обо мне не думали, но тогда,  — запнулась она,  — я не давала ротмистру никаких поводов для…
        — Я знаю,  — перебил её Урусов.  — Я желал, чтобы вы оставили Соколинского в покое, а потому решил прибегнуть к крайним мерам. Это я виноват,  — глядя в оконце, признался он.
        Ошеломлённая его признанием Марья умолкла.
        — Маша,  — дотронулся он до её плеча,  — я желал бы всё изменить, но, увы, это не в моих силах. Я виноват перед тобой, очень виноват. Я много думал о нас тобой. Мы совершили немало ошибок, но есть способ закрыть рты сплетникам… Маша, будь…
        — Молчите, Илья Сергеевич! Молчите!  — перебила его Марья.  — Не говорите мне этих слов никогда более! Никогда!  — повторила она, подхватив перчатки и свою муфту с сидения напротив.  — Мы приехали,  — выглянула она в оконце.  — Благодарю, что не оставили меня замерзать,  — выбралась она на улицу при помощи подоспевшего лакея.
        Урусов провожал её взглядом до тех пор, пока она не скрылась за дверью особняка.
        Оказавшись дома в тепле своих покоев, Марья мысленно вернулась к разговору с Ефимовским. Со слов Урусова выходило, что он вовсе был не причастен, к тем слухам, что достигли ушей графа, и это оставалось для неё неразрешимой загадкой. До самого ужина она ломала голову над ней, но так и смогла понять, каким образом он узнал. Как бы то ни было, отныне ей стоило выкинуть мысли о Ефимовском из головы, жаль, что только усилия воли для этого было недостаточно.
        Поутру в дом Калитина доставили букет белоснежных лилий для Марьи Филипповны. Пребывая в полной уверенности, что букет прислал князь Урусов, Марья вытащила из корзинки конверт без подписи и, не торопясь, сломала печать. Записка была написана незнакомым ей почерком, подписи не было. Впрочем, ознакомившись с содержанием, она тотчас поняла, кто был отправителем.
        Pardonnez-moi Mon impolitesse, mademoiselle. Je n'ai pas le droit a ete de parler avec vous de la meme tonalite. (Простите мне мою грубость, мадмуазель. Я не вправе был говорить с вами подобным тоном.) Несколько раз перечитала она строки, написанные чётким размашистым почерком. Сердце замерло на мгновение и пустилось вскачь, всё тело сковало напряжение, Марью пробрал озноб от макушки до пят. Ефимовский извинялся за свою вчерашнюю выходку, но она совершенно не понимала, как относиться к его извинению.
        — От кого цветы?  — поинтересовалась Елена Андреевна, входя в комнату дочери.
        Марья торопливо скомкала записку и засунула её в рукав платья.
        — От князя Урусова,  — солгала она, не желая объяснять матери причины, по которым граф посылал ей цветы.  — Мы встретились вчера случайно, когда я шла от Гагариных,  — пробормотала она.
        Елена Андреевна, опустилась в кресло, расправив складки на платье.
        — Тебе следовало бы отослать цветы обратно,  — поджала губы madame Ракитина.
        — Они мне нравятся,  — принялась поправлять букет в вазе Марья.
        — Если князь не намерен сделать тебе предложение, он не должен присылать цветы. Я поговорю с ним,  — продолжая хмуриться, произнесла Елена Андреевна.
        — Илья Сергеевич вчера просил моей руки, но я отказала,  — поспешила признаться Марья.  — Я не хочу становиться его женой. Не затем мы в Петербург приехали,  — упреждая возможные возражения матери, скороговоркой произнесла она.
        — Тем более, надобно их вернуть,  — поднялась с кресла Елена Андреевна и шагнула к столику, где стоял букет.
        — Не надобно, маменька,  — робко улыбнулась Марья.  — Пусть останутся.
        Спор матери с дочерью прервало появление лакея, сообщившего, что пожаловала княжна Гагарина. Позабыв о цветах, дамы Ракитины спустились в гостиную. Ирине Александровне страстно хотелось обсудить вчерашний визит князя Анненкова с графом Ефимовским, но она стеснялась говорить о том в присутствии Елены Андреевны. От разговора с гостьей madame Ракитину отвлекла Ольга Прокопьевна. По окончанию Рождественского поста собирались играть свадьбу Сержа и Бетси, и madame Калитиной понадобилось обсудить с золовкой приготовления к торжеству, поскольку свадебный обед собирались давать здесь, в доме на Английской набережной. Оставшись наедине с Ириной, Марья тяжело вздохнула, вспомнив об обещании объяснить своё поведение за чаепитием в доме Гагариных.
        — Отчего ты ушла вчера?  — нахмурилась Ирина.
        — Мне казалось, что я влюблена в Ефимовского,  — опустила ресницы Марья, пряча глаза от проницательного взгляда подруги,  — но вчера я поняла, что ошибалась. Я не могла быть там, где он. Мне надобно было побыть одной, чтобы понять свои чувства к нему.
        — И что же ты поняла?  — продолжала допытываться княжна.  — Ты любишь его?
        — Люблю,  — чуть слышно выдохнула Марья.  — Прости, я не желаю говорить нынче о нём.
        — Ефимовский ушёл сразу за тобой,  — лукаво блеснула глазами Ирина.  — Мне кажется, он влюблён в тебя.
        — Ах, если бы,  — вздохнула mademoiselle Ракитина.
        — Борис будет сопровождать меня на императорский бал,  — радостно сообщила Ирэн, заговорив о том, что так волновало её со вчерашнего дня.
        — А меня — Серж,  — отозвалась Марья.
        Разговор свёлся к обсуждению бальных туалетов, ведь оставался всего месяц до самого известного бала Петербурга. Княжна вспомнила, что собиралась заехать к модистке и торопливо распрощалась.
        Поднявшись к себе, Марья достала из рукава смятую записку и ещё раз перечитала. В ней не было ни слова о чувствах, но отчего-то в груди разливалось приятное тепло. Дотронувшись до белых, словно отлитых из воска лепестков, девушка вдохнула сладкий дурманящий аромат. Случайно ли Ефимовский выбрал белые лилии, или желал сказать, что верит в её невиновность? Она предпочла думать, что выбор на сей символ чистоты и непорочности пал неслучайно, поскольку такое толкование вселяло в неё надежду, что всё ещё может перемениться.
        На самом деле, выбирая цветы, Андрей указал садовнику на жёлтые лилии — символ легкомыслия и лживости, но когда граф ушёл из оранжереи, старик-садовник посчитал, что три лилии будет мало, а больше жёлтых не оказалось. Потому он срезал белые, завернул, сложил в корзинку и отдал лакею, что ждал его у выхода из оранжереи с письмом, которое следовало приложить к букету.
        Вплоть до самого Рождества Марья более не слышала о Ефимовском. Они более нигде не встречались, да это было и неудивительно. С началом поста светская жизнь в столице не то, чтобы совсем замерла, но вечера устраивали реже, по большей части приглашая весьма ограниченный круг людей.
        Граф не присылал более букетов, и Марья решила, что те цветы были просто извинением и ничем более. Однако ж записку не выбросила, а спрятала в ту же самую книгу, где хранила письма Соколинского.
        В канун сочельника mademoiselle Ракитина почти весь день провела в молитвах. Она сама не знала, о чём просит Господа, то ли о том, чтобы сбылось её желание о любви Ефимовского к ней, то ли о том, чтобы забыть его и более не вспоминать. Вечером собрались ко всенощной. Казанский собор был полон, стояли даже на улице, на ступенях храма. Марье с Сержем удалось протиснуться почти к самому входу. Собор, освещённый множеством свечей, казался ей сказочным дворцом, в душе царило ожидание праздника и чуда. Непременно чуда. Закрыв глаза и вслушиваясь в слова торжественной литургии, mademoiselle Ракитина про себя повторяла: "Господи, в твой святой праздник, прошу, ниспошли ему любовь ко мне. Ни о чём более не попрошу тебя. Пусть только в сердце его будет такая же любовь, как у меня к нему!"
        Оглянувшись на брата, застывшего с выражением мрачной решимости на лице, Марья вдруг осознала, что в последнее время они страшно отдалились друг от друга. Она не спрашивала его о том, что у него на душе, а он перестал говорить с ней о её переживаниях.
        — Серж, мне душно. Выйдем,  — потянула она его за рукав шинели.
        Ракитин очнулся от своих дум, подхватил сестру под локоток и, извиняясь, ежели кого толкнул ненароком, выбрался с ней из людской толчеи на улицу. Остановившись в скверике перед собором, Ракитины переглянулись.
        — Ты отчего такой сердитый нынче?  — отряхивая снег с подола салопа, поинтересовалась Марья.
        — Тебе показалось,  — отвернулся Сергей.
        Марья забежала перед ним и снова заглянула ему в лицо. Хмурая складочка на лбу под козырьком фуражки по-прежнему была на своём месте.
        — Серж, у тебя свадьба через три дня,  — напомнила она ему.  — Жениху радоваться полагается. Это невесте положено слёзы лить,  — попыталась она пошутить.
        Ракитин шумно вздохнул:
        — Не люблю я её!  — отрывисто бросил он.
        — Тогда зачем?!  — ахнула Марья.
        — А затем, Мари, что за всё в жизни платить приходится рано или поздно,  — сердито отвечал он.  — За Полесье, за погашенные карточные долги, за место при Главном штабе! За всё, Мари! Помни о том, когда соберёшься что-либо сделать.
        — Пойдём домой, Серёжа,  — погладила она его по плечу.  — Пойдём, мой хороший.
        Домой возвращались в молчании. У Марьи слёзы наворачивались на глаза, после слов брата, и она, стараясь не шмыгать носом, утирала их рукавом салопа, когда думала, что он того не видит. В том, что брат женится без любви, ради денег, она усмотрела и свою вину. Ведь не откажи она тогда князю Урусову, всё нынче было бы по-другому. Думая о том, Марья не могла представить Илью Сергеевича своим супругом, сколько она не пыталась вообразить себе семейную жизнь с князем, у неё ничего не выходило. Вместо Урусова в своих местах она видела совершенно другого человека, а вспоминая слова дядьки, содрогалась при мысли, что Илья Сергеевич мог обратиться к Калитину с тем, чтобы попросить её руки.
        Получалось, что она не смогла выйти за князя ради того, чтобы поправить дела семьи, а Серж женится супротив сердца своего. И в этот самый момент она не видела более в нём мальчишку, старшего брат, но только мужчину, что поступился своим счастьем, потому как отвечает за неё, за маменьку. Горько было осознавать это, и оттого слёзы её пуще лились из глаз.
        На следующий день праздновали в тесном семейном кругу светлый праздник Рождества Христова. Марья была тиха и задумчива. За ночь она столько передумала о том, сколь несправедлива порой оказывается судьба к человеку, и жалея брата, даже думала о том, чтобы сказать ему, что она выйдет за Урусова, лишь бы только ему не пришлось жениться на Бетси.
        Она завела этот разговор с ним после обеда, признавшись в том, что виделась с Ильёй Сергеевичем, и князь вновь просил её стать его женой, на что Сергей только улыбнулся грустно и посоветовал ей найти своё счастье, раз ему было этого не дано. Он также сказал ей, что от неё в данном вопросе ничего не зависит, и ей не надобно жертвовать собой. Что он сам виноват, сам запутал свою жизнь так, что отныне у него нет иного пути.
        Вечер был тих, собрались в гостиной. Серж уехал к Бетси, Ольга Прокопьевна что-то шила при свете свечей, дядька Василь дремал в кресле, Елена Андреевна что-то чёркала на бумаге карандашом, записывала, снова чёркала, приговаривая себе под нос. Двери отворились, и вошёл дворецкий. Стараясь сохранять серьёзное выражение лица, он объявил, что приехали ряженные.
        Вслед за ним в комнату ввалилась толпа, человек десять людей в смешных и разномастных одеяниях. Тотчас сделалось шумно и весело. Ряженные поздравляли хозяев, и предлагали им угадать, кто есть кто.
        Марья заразилась этим весельем. Заулыбался веселью молодёжи Калитин, Ольга Прокопьевна отложила своё шитьё. Марья вскочила с кресла, стала обходить всех по очереди, пытаясь угадать, кто пожаловал в их дом. Первым она угадала князя Бориса, наряженного боярином, несмотря даже на подвязанную бороду. Хлопая в ладоши, она называла того или иного гостя. В основном все они были из числа тех молодых людей и барышень, который она встречала в обществе княжны Ирины. Оставался только маленький вертлявый казачок. Марья застыла перед ним в недоумении, и тогда казачок со смехом сдёрнул с головы мохнатую шапку, и каштановые блестящие локоны рассыпались по его плечам. Марья ахнула. Нарисованные усы совершенно преобразили княжну Ирину. Все рассмеялись, сойдясь во мнении, что у mademoiselle Гагариной оказался лучший костюм.
        Ольга Прокопьевна распорядилась подать вино и закуски. Поздравляя друг друга и хозяев, гости немного выпили, перекусили и стали уговаривать Марью поехать с ними дальше. Mademoiselle Ракитина обернулась к матери, вопросительно глядя на неё.
        — Поезжай, Машенька. Веселись,  — со смехом отвечала Елена Андреевна.  — Борис,  — обратилась она к князю,  — вы мне за неё головой отвечаете.
        Анненков поклонился и заверил, что глаз не спустит с Марьи Филипповны. Тотчас встал вопрос о том, какой костюм выбрать Марье Филипповне.
        — Боярыней её нарядить,  — предложила княжна Ирина.  — Борис же обещал за неё отвечать.
        Девушки удалились в покои Марьи Филипповны. Настасья принесла свой лучший сарафан, Ольга Прокопьевна прислала ей старую чуть побитую молью соболью шубу. Щёки Марье ярко накрасили, кики не нашлось, потому повязали ей голову шёлковой турецкой шалью. После того спустились в гостиную, где господа офицеры вновь пили вино, а барышням предложили чаю.
        — К кому поедем?  — весело блестя глазами, спросила Ирина, вновь одевая свою мохнатую шапку.
        — К Ефимовскому!  — отвечал ей Борис.  — Да что ехать! Тут рядом! Пешком пойдём!
        Услышав его предложение, Марья оробела. Не так уж она была наряжена, чтобы вовсе не узнать её, но подхваченное возгласами одобрения предложение князя Бориса всем пришлось по вкусу.
        В огромном особняке Ефимовского почти не зажигали свечей. Что-то недовольно ворча себе под нос, дворецкий пытался объяснить, что, дескать, граф нынче не принимает, но узнав Анненкова, отступил в переднюю, пропуская ряженных. Он порывался пойти с докладом, но Борис его остановил, крикнув:
        — Молчи, старый чёрт! Какие мы ряженные, коли ты все маски откроешь?!
        Дворецкий подчинился. Граф вышел к гостям, одетый по-домашнему, и по его лицу было видно, что он страшно недоволен. Однако узрев высокого боярина и признав его, Андрей Петрович смягчился. Марья видела, как дрогнули в улыбке его губы, и тот самый момент ей показалось, что никогда прежде она не встречала человека красивее Андрея.
        — Ну-ка-с, глянем кто у нас тут?  — принялся обходить он ряженных.
        Узнавая своих товарищей, Ефимовский уже в открытую улыбался. Андрей не любил Рождества, потому как встречать его ему обыкновенно выпадало в одиночестве, но сегодня он испытывал даже благодарность к Борису, втянувшему его в это шумное веселье.
        — Вина подай!  — приказал он лакею, почтительно застывшему у дверей.
        Остановившись напротив Ирины, одетой казачком, Ефимовский поднёс к губам её руку, тем самым давая понять, что угадал её.
        — Где моя боярыня?  — басом прогудел Анненков, вытолкав вперёд из-за своей спины Марью.
        Андрей застыл, глядя в испуганные серые глаза.
        — Хороша твоя боярыня,  — повернулся он к Анненкову.  — Дозволь поцеловать красавицу?
        Борис усмехнулся и фальшивую бороду.
        — А ты это у боярыни спроси,  — отвечал он.
        — Можно?  — улыбнулся Андрей, взяв в руки маленькие ладошки.
        Марья кивнула, во все глаза глядя на него. Ефимовский смачно поцеловал её в обе щёки и вдруг притянул к себе и прижался губами к её губам. Марье показалось, что он не отпускал её целую вечность. Ей хотелось обнять его за шею, притянуть ещё ближе к себе. Пожаром что-то загорелось в груди, по всему телу пробежала дрожь. С тихим стоном он оторвался от её губ, отстранился, но не выпустил её рук из своих ладоней.
        — Мой лучший подарок на Рождество,  — хрипло прошептал он, но опомнившись, отвернулся к лакею, что принёс несколько бутылок вина и фужеры.
        Прислуга быстро накрыла стол прямо в гостиной, уставив его закусками. Лакей разлил вино по бокалам и почтительно отошёл от стола. Господа офицеры подали фужеры барышням, взяли себе, и все посмотрели на Ефимовского.
        — С Рождеством!  — улыбнулся Андрей, подняв свой бокал.
        — Едем с нами!  — после того, как вино было выпито, предложил Анненков.
        — Рядиться не буду,  — усмехнулся Андрей и отправился одеваться.
        Когда вышли на улицу, на дворе стояло уже четыре тройки, которые подогнали от дома Калитиных. Борис, Ирина и её кузен Николя сели в первую. Все остальные тоже с шумом и шутками расселись. Ефимовский подал Марье руку, помогая забраться в сани. К ним хотел присоединиться ещё один офицер, но Андрей махнул ему рукой на другую тройку.
        — Трогай!  — крикнул он ямщику.
        Тройка резво взяла с места и полетела по улицам Петербурга во след другим. Марья сжалась в комок, когда почувствовала, что рука графа обнимает её за плечи.
        — Я вас не звал, Мари,  — склонившись к ней, прошептал он.  — Вы сами пришли в мой дом.
        Глава 17
        И без этих слов, сказанных тихим шёпотом, Марья ощущала себя незваной гостей на чужом пиру. Она испуганно втянула голову в плечи, отчего губы Андрея вновь мимолётно коснулись ещё щеки, согревая дыханьем. Ефимовский придвинулся ещё ближе, он уже более не спрашивал разрешения, а приподняв её подбородок рукой, затянутой в перчатку, целовал в губы, жадно, алчно, принуждая открыть рот, касаясь языком сомкнутых зубов.
        "Ну, с постылым, может, и гадко, а с милым сладко!"  — вспомнились Марье слова её горничной. Ох, и сладко ей было в этих крепких объятьях, барабанным боем в ушах стучало от прилива крови, дыханье прерывалось, казалось, Андрей выпивает её до дна без остатка. Закрыв глаза, она полностью отдалась на волю этих губ, крепко обнимающих рук, только, когда сани остановились, Ефимовский отстранился от неё и с судорожным вздохом отвернулся в сторону.
        Ступив на утоптанный снег во дворе большого дома, граф подал ей руку, помогая выбраться из саней. Вся весёлая компания уже собралась на крыльце, и ждали только их. Странное чувство неловкости охватило обоих после того сумасшествия, что происходило в санях.
        — Где мы?  — робко поинтересовалась Марья, поднимаясь вместе с Андреем по ступеням.
        — У Урусовых,  — небрежно обронил он, не глядя в её сторону.
        Марья вцепилась в его руку и остановилась, молча качая головой.
        — Ну, что же вы, Мари?!  — недовольный этой заминкой, повернулся к ней Андрей.
        — Я не могу пойти туда,  — едва слышно отвечала она, отводя взгляд.
        — Отчего?  — требовательно спросил Ефимовский.
        — Не могу, и всё!  — топнула она ногой, выпуская рукав его шинели.
        Повернувшись спиной, она побрела обратно к саням, не обращая внимания на недоумённые взгляды. Ефимовский пожал плечами, в ответ на вопросительный взгляд Анненкова и в два шага догнал её.
        — Трусиха,  — склонился он к ней.
        Марья стиснула зубы и обернулась к нему. Андрей улыбался ей в ответ, протягивая руку.
        — Так вы идёте?  — выжидающе наклонил он голову.
        Марья колебалась. В момент этих недолгих раздумий ей пришли на память слова отца, сказанные в ответ на её вопрос: было ли ему страшно на войне? "Надобно суметь посмотреть в глаза своему страху,  — задумчиво отвечал ей тогда Филипп Львович,  — и когда у тебя получится, ты поймёшь, что он не так уж велик". Повторяя про себя эти слова, она вложила руку в ладонь Ефимовского и последовала за ним.
        Дворецкий Урусовых уже открыл двери, и ряженные устремились внутрь, спеша погреться после быстрой езды. Илья Сергеевич, смеясь, встречал непрошеных гостей на пороге гостиной. Проходя мимо князя, Марья малодушно спряталась за спиной Ефимовского, который в тот момент здоровался с Урусовым.
        Андрей Петрович единственный был без костюма, а потому сразу отделился от остальной компании и отошёл к дивану, на котором сидела Натали, чинно сложив руки на коленях, и улыбалась нервной улыбкой на исхудавшем бледном лице. Ефимовский присел подле княжны, ласково заговорил с ней, заглядывая ей в глаза. Тёмные глаза mademoiselle Урусовой вспыхнули, когда граф, поцеловал ей руку. Она что-то отвечала ему, но из-за шума, производимого ряженными, громких разговоров и смеха, Марья не могла их слышать. Стоя посреди весёлой компании, в которой Урусов пытался разглядеть знакомые ему лица, девушка видела только Андрея и Натали, мирно беседующих на диване в стороне от всех. Обожгло, словно кипятком окатили, сдавило грудь так, что нечем стало дышать. Между тем все маски были угаданы, кроме одной. Илья Сергеевич шагнул к барышне в собольей шубе. Терзаемая муками ревности, Марья отвернулась и едва не налетела на князя Урусова.
        — Мари?  — искренне изумился он её появлению в своём доме.
        Губы Ильи Сергеевича дрогнули в улыбке при виде её наряда.
        — Позвольте предложить вам шампанского,  — шагнул он к столу и, взяв со стола наполненный до краёв фужер, протянул ей.
        — Княжна Гагарина — моя подруга,  — оправдываясь, кивнула Марья на весёлого казачка.
        — Я рад вас видеть,  — взял её под руку Урусов, отводя в сторону от остальной компании к глубокой нише французского окна.  — Вы знакомы с графом?  — бросил он быстрый взгляд на Ефимовского.
        — Немного. Нас князь Анненков познакомил,  — опустила ресницы Марья.  — Борис — жених Ирины,  — зачем-то сочла нужным уточнить она.
        В жарко натопленной гостиной в шубе становилось очень жарко, передав бокал с шампанским Урусову, Марья распахнула её и стащила с головы шаль. Поставив недопитое шампанское на поднос подошедшего лакея, князь заботливым жестом поправил сползающую с плеч mademoiselle Ракитиной шаль.
        Произнеся все приличествующие случаю слова приветствия и поздравлений, Андрей беспокойным взглядом окинул гостиную. Марья Филипповна мирно беседовала с князем Урусовым в некотором отдалении от остальных. Он видел, как взметнулась рука князя, придерживая падающую шаль, и в этом жесте было столько интимности, как и во взглядах, которыми обменялись старые знакомые.
        — Боже! Как у неё хватило ума явиться сюда?  — прошипела Наталья, глядя на Марью Филипповну.
        Лицо княжны пошло красными пятнами от едва сдерживаемой ярости. Не будь гостиная полна людей, она бы не колеблясь, вцепилась в роскошные русые локоны бывшей соперницы. О, как ей хотелось в сей же миг ударить её, расцарапать ногтями безупречно красивое лицо.
        — Вы разве не знаете, что это она погубила Мишеля?  — повернулась она к Ефимовскому, пылая негодованием.
        — Знаю,  — успокаивающим жестом дотронулся до руки Натальи Андрей.  — Но здесь она ваша гостья, не следует забывать о том.
        Однако то, что Илья Сергеевич вёл столь долгую задушевную беседу с mademoiselle Ракитиной, Ефимовскому не понравилось. Разыскав глазами Бориса, Андрей взглядом указал на выход из гостиной, предлагая ехать дальше. Анненков кивнул в ответ и стал громогласно прощаться с хозяевами.
        Марья выдохнула с облегчением и с лёгкой радостной улыбкой поспешила повязать шаль на голову и запахнуть шубу.
        — Мари, могу я нанести вам визит?  — остановил её Урусов в дверях гостиной.
        Ефимовский, шедший позади князя, застыл, услышав его вопрос.
        Марья отрицательно качнула головой:
        — Ни к чему, ваше сиятельство,  — вытащила она пальцы из его руки.
        Не до конца отдавая себе отчёт в том, что делает, повинуясь какой-то сиюминутной прихоти, Андрей шагнул к mademoiselle Ракитиной и обнял её за плечи на глазах у всех, заявляя свои права на неё этим вроде бы совсем невинным жестом.
        Взгляд Урусова скользнул по лицу графа, губы искривились в понимающей усмешке и, махнув рукой, с видом, что, мол, мне всё известно, Илья Сергеевич отступил в сторону, освобождая дорогу.
        Высыпав на улицу, компания вновь расселась по тройкам, и шумный поезд тронулся дальше. Ни Ефимовский, ни Марья не словом не обмолвились об Урусовых. Ехали в полном молчании. Граф более не обнимал её и не делал попыток приблизиться.
        По дороге ещё несколько раз останавливались, заходили в дома, где их радушно встречали и угощали. После полуночи Марья стала замечать, что многие из их компании уже находятся изрядно под хмельком. На довольных и весёлых лицах проступали следы усталости. У неё у самой кружилась голова от выпитого вина и шампанского. За обедом она толком не ела, а катаясь с ряжеными по столице, больше пила, чем закусывала.
        Сначала повезли домой княжну Ирину. На крыльце особняка Гагариных Анненков долго прощался с ней и, наконец, запечатлев на губах девушки поцелуй, отпустил её. По дороге к Английской набережной то один, то другой покидали их и, при въезде на знакомую улицу из четырёх троек оставалась только одна. Марья, устроившись между князем Анненковым и Ефимовским, провалилась в хмельную дрёму, положив голову на плечо Андрея. Друзья говорили вполголоса, дабы не потревожить её.
        Ямщик лихо завернул во двор Калитиных и остановил тройку.
        — Приехали, ma cherie,  — дотронулся до её щеки Ефимовский.
        Марья сонно моргнула и открыла глаза. Анненков выбрался из саней, потянулся, высокая шапка свалилась с его белокурой головы.
        — Идёмте, Мари,  — протянул он ей руку.  — Я обязан вернуть вас в целости и сохранности.
        — Погоди!  — остановил его Андрей.
        Взявшись за воротник её шубы, Ефимовский приблизил к себе лицо девушки и поцеловал в губы. Анненков, посмеиваясь, отвернулся.
        — Ступайте, Марья Филипповна,  — отпустил её Андрей.  — Покойной вам ночи.
        — И вам, ваше сиятельство,  — путаясь в подоле шубы, выбралась из саней Марья и дотронулась пальцами до припухших губ.
        Князь Борис проводил её до двери, передал с рук на руки дворецкому и, легко сбежав по ступеням, запрыгнул в сани, смешно подобрав полы боярской шубы. Ямщик повернул к дому Ефимовского.
        — Да ты никак передумал?  — лукаво подмигнул другу Борис.  — Неужели готов таки проститься с холостяцкой вольницей?
        Андрей тяжело вздохнул и покачал головой.
        — Считай это временным помешательством.
        — Ой, ли?  — рассмеялся Анненков.  — Я тоже так думал. И что ты думаешь теперь? Я женюсь, Андрей!  — воскликнул он, поднимаясь в санях.
        Ефимовский дёрнул его за руку, усаживая обратно, дабы Борис не выпал на полном ходу из тройки. Высадив Андрея у его дома, Анненков отправился к себе.
        После шумного веселья, громкого смеха и разговоров тишина его спальни показалась Ефимовскому оглушающей. Камердинер помогал ему раздеваться, а Андрей, рассеянно глядя в окно, за которым посветлело оттого, что снова пошёл снег, придавался воспоминаниям уходящей ночи. Нынче он наделал немало глупостей, начиная с обжигающих поцелуев, коими он обменивался с Марьей Филипповной и заканчивая демонстрацией князю Урусову своего к ней отношения. Он сам себе не мог объяснить, отчего вёл себя столь неосмотрительно, зачем ему понадобилось совершать поступки, влекущие за собой определённые обязательства. Конечно, можно было списать всё на сочельник, на пьяное буйное веселье, но он-то не был пьян и вполне отдавал себе отчёт в совершаемых действиях. Но более всего его озадачило поведение mademoiselle Ракитиной. Она не противилась ему, не оттолкнула, не влепила ему пощёчину и в тоже время любезничала с князем.
        "Марья Филипповна многим вскружила голову. Девица бесспорно хороша, но её папеньке стоило бы больше уделять внимания её воспитанию",  — вспомнились ему слова князя. Всё было так. И он всего лишь очередной болван в её коллекции. Но, нет, он вовсе не собирается становиться ещё одним трофеем. Эта ночь пройдёт, пройдёт и это сумасшествие, что вскружило ему голову в сочельник.
        Повалившись в постель, Андрей ещё долго лежал без сна, против воли вспоминая сладость поцелуев, тонкий девичий стан под своими руками. Не было смысла отрицать очевидное, он влюблён, он желает её, как умирающий от жажды желает напиться из прохладного источника. Она стала для него таким источником, только она может утолить его желание, его жажду.
        — Fatale passion! (Роковая страсть!),  — прошептал он вслух и рассмеялся сам себе.
        Но смех вышел горьким, злым. Ефимовский перевернулся на живот, пряча в подушке пылающее лицо. Он, как мальчишка, изнывает от желания обладать женщиной.
        — Будь ты проклята!  — прошипел Андрей в подушку.
        Разве можно любить ту, что дарит свою благосклонность всякому? Ту, ради которой отдал жизнь Мишель, при том что сам стал для неё лишь ещё одним трофеем? Женщину, не ведающую истинного чувства, играющую чувствами. Нет. Это станет предательством памяти брата. И его собственным унижением. Он не станет волочиться за ней, оставив это сомнительное удовольствие соплякам, готовым с восторгом ловить каждый фальшивый взгляд этой пустой кокетки.
        Вернувшись домой, Марья насилу доплелась до своих покоев. Настасья сняла с неё шубу и сарафан, переодела в ночную рубашку и уложила в постель, заботливо подоткнув одеяло. Погасив свечи, горничная тихо выскользнула в будуар и повалилась на кушетку. Плечи её содрогались от беззвучных рыданий, глаза опухли и горели от пролитых слёз. Завтра, уже завтра тот, кого любила всем сердцем, станет под венцы с другой женщиной, с той, что ровня ему, с той, что достойна его, а ей останутся только воспоминания о тех редких часах, что проводила в его объятьях.
        Разбудил Настасью хриплый крик из спальни барышни. Свалившись спросонья с кушетки, она подобрала юбки и со всех ног кинулась в опочивальню. Марья, сидела на постели с бледным перекошенным от ужаса лицом, повторяя только одно слово:
        — Мишель, Мишель,  — шептала она.
        — Выпейте, барышня,  — налила в стакан воды из графина и протянула хозяйке Настёна.
        Зубы Марьи стучали о край стакана, вода пролилась, потекла по подбородку, капая на грудь.
        — Привиделось что?  — погладив спутанные волосы, поинтересовалась горничная.
        — Миша,  — стуча зубами, отвечала Марья.  — Будто я в храме стою под венцами, а он рядом. Лицо бледное, мёртвое,  — вцепилась она в руку Настасьи.
        — Господь с вами, барышня,  — перекрестила её девка.  — Сергей Филиппович нынче женится, вот вам с хмельной головы и привиделось.
        Марья со стоном схватилась за виски, в которых стучало и ухало. Надобно было подниматься, умываться да одеваться, коли она не поторопится, то в храм к венчанию уедут без неё. Настасья вынесла из гардеробной платье, сходила за тёплой водой на кухню и, стоя у туалетного столика, терпеливо ждала, когда барышня придёт в себя.
        Спустя час Марья Филипповна, умытая, причёсанная, сидела в крытом возке рядом с матерью напротив тётки и дядьки. Как во сне она ступила на снег у крыльца небольшого храма на окраине Петербурга, где нынче должен был венчаться её брат. Серж в компании двух шаферов стоял у входа, ожидая невесту. Он улыбнулся родственникам, кивнул им и замер, когда вслед за его роднёй подъехала запряжённая четвериком карета.
        — Невеста прибыла,  — проворчала Елена Андреевна, подталкивая Марью, чтобы она быстрее проходила вперёд в храм и не толкалась у входа.
        Проходя мимо брата, Марья поднялась на носочки и чмокнула его в щёку.
        — Я люблю тебя, Серёжа,  — шепнула она ему, сжимая его руку, через сукно мундира.
        Были в числе гостей и Гагарины. Завидев Ирину, Марья Филипповна устремилась к подруге. Девушки принялись перешёптываться между собой, но княгиня Полина быстро прервала их беседу, сердито шикнув на них с началом службы.
        Лицо Бетси сияло радостью, тогда, как жених напротив выглядел мрачным и бледным. Во время церемонии Сергей ни разу не взглянул на свою наречённую. Только, когда пришла пора целовать жену, он быстро склонился к ней и едва коснулся губами её губ.
        Молодые вышли из храма, на крыльце на них посыпался дождь из хлебных зёрен, подходили с поздравлениями, желали долгих лет и скорейшего прибавления в семье. Внимательно глядя на Бетси, Елена Андреевна сурово покачала головой.
        — Сдаётся мне, что последнего недолго ждать осталось,  — изрекла она, обращаясь к Ольге Прокопьевне.
        — Не такой уж грех в тягости под венец пойти,  — вздохнула madame Калитина.  — Куда больший грех в подоле принести.
        Марья испросила разрешения ехать на свадебный обед в карете Гагариных и, получив его, уселась рядом с Ириной. Княгиня Полина дорогой много говорила с дочерью и Марьей о грядущем бале в Зимнем, а девушкам не терпелось поделиться друг с другом впечатлениями от вчерашних гуляний.
        Возможность поговорить представилась только с началом обеда. Ирэн, восторженно шептала на ухо Марье о том, что вчера Борис сделал ей предложение.
        — Это замечательно,  — взволнованно отвечала mademoiselle Ракитина.  — Я очень рада за тебя.
        — А что у тебя с Ефимовским?  — понизила голос Ирина.
        — Он поцеловал меня,  — смущённо опустила глаза Марья.
        — Ну, это-то все видели,  — рассмеялась княжна.
        — Нет, не тогда,  — принялась теребить в руках салфетку девушка.  — Потом, в санях,  — вздохнула она.
        — Я же говорила, что он влюблён в тебя,  — тихонько толкнула локтем в бок свою подружку Ирина.  — Думаю, скоро свататься придёт.
        Марье очень хотелось верить словам подруге, но что-то подсказывало ей, что до сватовства ой, как далеко.
        За обедом последовали танцы. Кузен Ирины Николай несколько раз приглашал её, и Марья танцевала с ним вальс, потом мазурку, но на третий раз отказал, посчитав, что это уже будет неприлично. В котильоне она пошла с Сержем. Во время танца, поглядывая на брата, она вспомнила, как он разозлился в её первую встречу с Андреем и, не сдержав любопытства, спросила его о том:
        — Серж, отчего ты был так зол на графа Ефимовского, когда мы с тобой в собор ходили?
        — Когда?  — нахмурился Сергей, уже позабыв о той случайной встрече.
        — Осенью,  — напомнила ему Марья.  — Я ещё ридикюль уронила.
        — Отчего ты спрашиваешь меня о том?  — обеспокоенно поинтересовался Ракитин.
        — Вспомнилось,  — пожала плечиком Марья.
        — Держись от него подальше,  — буркнул Серж.
        — Но отчего?
        — После скажу,  — отвечал Сергей.
        Но поговорить после не получилось. Бетси сделалось дурно, и чета Ракитиных уехала в её дом на набережной Фонтанки.
        На следующий день поутру Марья получила записку от княжны Гагариной. Ирина приглашала её вечером к себе. У Гагариных собиралось небольшое общество незамужних девиц с тем, чтобы поучаствовать в святочных гаданиях.
        Гадать собирались на зеркалах. В покоях Ирэн перед большим зеркалом на туалетном столике установили ещё одно поменьше. Девушки со смесью восторга и страха по очереди садились на стул перед зеркалами и пытались в тёмном коридоре, образованном отражениями, разглядеть свою судьбу.
        Дошла очередь и до Марьи Филипповны. Усаживаясь на стул перед зеркалом, mademoiselle Ракитина недоверчиво улыбалась приятельницам. Одна из них видела в отражениях крест, другой привиделся гроб, и нынче она тихо роняла слёзы в углу маленькой гостиной. Марья не верила во всё это, считая гаданье суеверием и пережитком прошлого.
        Вглядываясь в темноту до рези в глазах, она ничего не видела.
        — Ну, что там?  — стоя за её спиной, спрашивала Ирина.  — Что ты видишь?
        — Ничего,  — отвечала Марья.  — Ничего там нет.
        Она уже собиралась подняться, когда ей показалось, что в зеркале мелькнуло что-то белое. Видение можно было принять за что угодно. Неуверенная в том, что именно ей показалось, Марья вслух сказала, что видела что-то белое.
        — Фата,  — хлопнула в ладоши одна девица.  — Думаю, то фата была. Стало быть, замуж выйдешь,  — предположила она.
        Марья улыбнулась. Ей так хотелось, чтобы девица оказалась права. Вот и Ирина ей говорила, что стоит ожидать сватовства со стороны Ефимовского. После гадания, стали пить чай. Девушки говорили, перебивая друг друга, о молодых людях, строили предположения о том, кто к кому посватается в нынешнем сезоне и только Марья и Ирина молчали, поглядывая друг на друга. О том, что князь Борис Анненков сделал княжне предложение, ещё никому не говорили.
        Поздним вечером за mademoiselle Ракитиной приехал кучер Калитиных. Прощаясь подружки, пообещали друг другу, что завтра на императорском балу будут держаться вместе.
        Ну, вот и настал тот день, о котором столько много говорили, к которому загодя готовились и, о котором так много переживали. Марье Филипповне с утра кусок в горло не лез. С самого утра Настёна крутилась вокруг неё, завивая волосы на папильотки, перебирая вместе с хозяйкой украшения и ленты, что следовало вплести в волосы.
        Занятая своими переживаниями, Марья не сразу обратила внимание на неестественную бледность своей горничной, на то, сколь неловкими были нынче её движения. Только когда, зажав рот рукой, девка метнулась в уборную, mademoiselle Ракитина замерла посреди комнаты с нижней юбкой в руках, догадавшись о причинах недомогания. Потому как накануне Елена Андреевна с Ольгой Прокопьевной, думая, что она не слышит, обсуждали внезапную дурноту Бетси и их скорый с Сержем отъезд.
        — Настя!  — обратилась она к горничной, когда та бледная на трясущихся ногах, вышла из уборной.  — Да ты никак в…
        Марья не договорила. Настёна упала перед ней на колени и ухватилась за подол платья барышни.
        — Марья Филипповна, не выдавайте меня Елене Андреевне,  — заплакала она.
        — Да я-то не скажу,  — растерялась Марья,  — да только всё одно ничего не скроешь.
        Настасья подняла голову, глядя на свою хозяйку заплаканными глазами:
        — Я к бабке пойду. Мне сказали, есть тут одна. Она поможет.
        — Да ты что! Грех-то какой!  — возмутилась Марья.
        — А иначе мне только в петлю, или в прорубь,  — вздохнула девушка.
        Глава 18
        Придаваться долгим размышлениям о грядущем отцовстве Сержа Марье не пришлось. В комнату вошла Елена Андреевна с тем, чтобы поторопить дочь. Сергей Филиппович уже приехал и ожидал сестру внизу. Услышав о приезде молодого барина, Настасья побледнела и тихо вскрикнула, уколов палец иголкой, которой торопливо подшивала подол бального платья барышни.
        Марья с жалостью оглянулась на горничную, задумавшись о том, следовало ли сказать брату о Насте, или ей не стоит вмешиваться в это дело. Она не знала, чем можно помочь Настасье, но и Сержа не хотелось огорчать подобными вестями. Отчего-то она была уверена, что подобная новость его не обрадует.
        Спустившись в вестибюль, она подставила брату щёку для поцелуя, надела новый соболий салоп, крытый синим бархатом, а на голову повязала лёгкую, почти воздушную, пуховую шаль, чтобы не помять сложную причёску, над которой Настя колдовала почти два часа. Расположившись в экипаже напротив Сергея, Марья украдкой поглядывала на него и тяжело вздыхала, потому как не могла решить для себя, как поступить с тем, что стало ей известно нынче утром. Даже мысли о грядущем бале, к которому она так долго готовилась, улетучились, оставались лишь Настасья и Сергей.
        Размышляя над этим, Марья и не заметила, как карета въехала на Дворцовую набережную, и возница свернул к Комендантскому подъезду, остановившись в длинной веренице экипажей.
        — Мари, мы приехали,  — обратился к ней Сергей, открывая дверцу кареты и подавая сестре руку.
        Бросив быстрый взгляд на его лицо, Марья отметила, что брат не меньше её самой взволнован предстоящим событием. Сергей Филиппович рассчитывал, что может встретить людей, что будут ему полезны в делах службы. Предъявив стоящему на входе адъютанту императора пригласительные билеты, Ракитины прошли внутрь. Не слишком широкая лестница вела на второй этаж, и по ней уже поднимались те, кто удостоился чести быть приглашёнными во дворец на ежегодный императорский бал, знаменовавший собой официальное открытие светского сезона в столице.
        Как бы то ни было, через разные подъезды, лестницы, коридоры весь этот поток приглашённых стекался в большой аванзал, в нынешний вечер освещённый тысячами свечей в огромных люстрах и высоких канделябрах, стоящих вдоль больших окон и около стен.
        У Марьи в глазах рябило от многоцветия бальных туалетов, от блеска драгоценностей, Андреевские, Георгиевские ленты, звёзды, осыпанные бриллиантами, золотые и серебряные эполеты. Вцепившись в руку брата, она старалась не слишком глазеть по сторонам, опасаясь выказать себя полной провинциалкой. Стараясь сохранять невозмутимое выражение лица, она то и дело широко открывала и без того большие глаза, когда видела нечто такое, чего раньше ей видеть не доводилось. Бальная зала поражала своими размерами. Никогда ещё ей не приходилось бывать в столь величественном, подавляющем своим великолепием помещении. В этот вечер она, как никогда раньше, почувствовала себя жалкой и ничтожной, маленькой песчинкой, затерявшейся в этой огромной толпе.
        Входя в зал, гости становились ближе к стенам, оставляя свободной середину. Вскоре должна была появиться императорская чета и вместе с ней великие князья и княгини, а также и весь дипломатический корпус.
        Наступил кульминационный момент всего бала. Церемониймейстеры трижды ударили жезлами о пол, зазвучали первые аккорды полонеза, двери, ведущие в Малахитовый зал, растворились, и вошёл император под руку с женой главы дипломатического корпуса. За ним последовали великие князья с жёнами дипломатов, затем и сами послы с великими княгинями.
        Впереди этого блестящего шествия гордо выступал обер-гофмаршал, сопровождаемый церемониймейстерами, делая вид, что расчищает путь для августейших особ. Впрочем, этого не требовалось, толпа сама, кланяясь, расступалась перед сильными мира сего.
        Марья, которой посчастливилось вместе с братом оказаться в первых рядах, не могла отвести взгляда от Государя. До того она видела его только на портретах и, признаться честно, оригинал довольно сильно отличался от того, что изображали живописцы. Тридцати семилетний император оказался довольно привлекательным мужчиной со слегка рыжеватыми коротко остриженными волосами и с голубыми немного навыкате большими глазами.
        Полонез длился довольно долго, потому как Государь, желая уделить внимание большинству дам из своей немалой свиты, почти с каждой прошёлся в туре танца. Полонез окончился, великосветские танцоры освободили паркет для следующего танца, коим должен был стать вальс.
        Открывать вальс в нынешнем сезоне выпала честь графу Ефимовскому. Для Андрея императорский бал был скорее тяжёлой повинностью, чем развлечением. Существовала традиция, по которой каждый гвардейских полк, находившийся в Петербурге, отряжал лучших танцоров из числа офицеров гвардии для участия в этом священнодействии. Ныне выбор пал на него. Он должен был танцевать с сестрой князя Куташева, но mademoiselle Куташева накануне сильно простудилась, однако, всё же планировала принять участие, потому не сообщила Ефимовскому о своём недомогании. Собираясь на бал, княжна почувствовала себя совсем дурно и впала в беспамятство, сражённая лихорадкой, о чём Андрею и сообщил её брат уже прямо в бальной зале.
        Попав в затруднительное положение, Андрей окинул гостей, столпившихся в зале, быстрым взглядом. Его внимание привлекло разрумянившееся хорошенькое личико Марьи Филипповны, не имея времени на раздумья, граф прошёл к ней и склонился в учтивом поклоне, протягивая руку.
        Отказаться было невозможно, особенно когда тысячи глаз были обращены на застывшего в поклоне Ефимовского и барышню, что он выбрал. Марья, беспомощно оглянувшись на брата, вложила пальцы в ладонь графа в белой перчатке и на негнущихся ногах проследовала за ним в центр зала.
        Грянула музыка вальса. Рука Ефимовского обвилась вокруг тонкой талии mademoiselle Ракитиной, и Андрей легко и стремительно повёл её в танце. Вслед за первой парой на паркет стали выходить другие. Кружась в этом многоцветном сумасшедшем вихре, Марья Филипповна не осмеливалась смотреть в глаза своему партнёру. Все её мысли были сосредоточены только на том, чтобы, не дай Бог не поскользнуться, или не запнуться. Румянец сошёл с её лица, она закусила губу, чувствуя, что от волнения и страха дрожит каждая жилка в её теле.
        — Mademoiselle,  — насмешливо улыбнулся Ефимовский, которому данное действо было не в новинку,  — не стоит так беспокоиться, я не уроню вас в глазах всего света.
        Фраза прозвучала двусмысленно. Марья Филипповна вспыхнула и осмелилась взглянуть ему в лицо. Серые и синие глаза встретились, казалось, тысячи искр пробежали между ними. Ефимовский более не улыбался. Губы его были сурово сжаты, на гладком лбу появилась поперечная складочка, выдавая владевшее им напряжение. Более он не проронил ни слова. По окончанию танца Ефимовский отвёл Марью Филипповну к её брату, ещё раз поклонился и растворился в толпе. Ни жива, ни мертва от пережитого волнения, Марья растерянно оглядывалась по сторонам. Княжна Гагарина, пользуясь тем, что маменька её отвлеклась, высоко подняла руку и помахала подруге сложенным веером, приглашая присоединиться к их кружку.
        — Мари!  — восторженно заговорила она, как только Марья приблизилась под руку с Сержем.  — Ты была великолепна. Клянусь, все не сводили глаз с тебя.
        — Боже! Я так перепугалась!  — выдохнула девушка, целуя княжну в щёку.
        Подружки не успели толком поговорить. Ирина была права, когда сказала, что Марью Филипповну заметили. К ней подходили после каждого танца, приглашая на следующий. С непривычки у Марьи кружилась голова, и болели ноги, но она всякий раз выходила с новым кавалером.
        Илья Сергеевич, которому пришлось приложить немало усилий, чтобы заполучить приглашения на императорский бал, следил за ней ревнивым взором. То, что Ефимовский из великого множества девиц выбрал именно mademoiselle Ракитину, для него говорило слишком о многом. Нынче Марья Филипповна пользовалась небывалым успехом, и всё благодаря графу Андрею.
        Мазурка должна была стать последним танцем перед ужином. Решившись, Урусов протиснулся сквозь кружок поклонников, окруживших Марью, и пригласил её. Марья Филипповна пребывая некоторое время в замешательстве, не посмела отказать. Ведь до этого она никому не отказала, а стало быть, подобный поступок могли истолковать по-всякому.
        — Мари, вы нынче имеете грандиозный успех,  — холодно улыбаясь, заметил он.
        — Разве моя в том вина?  — беспечно улыбнулась Марья, пребывая в прекрасном расположении духа.
        — Само собой, вам следует поблагодарить его сиятельство графа Ефимовского. У Андрея Петровича безупречный вкус там, где дело касается женщин. Вот все и решили, что раз вы удостоились подобной чести, стало быть, стоите того,  — съязвил он.
        — А вы считаете, что недостойна?!  — нахмурилась Марья, обходя вокруг Урусова в фигуре танца.
        — Отчего же? Достойны. Красота помогает закрыть глаза на многие недостатки.
        — Я с удовольствием выслушаю вас о том, какими, по-вашему мнению, недостатками я обладаю, но в другой раз,  — улыбнулась девушка.  — Нынче я желаю веселиться, Илья Сергеевич.
        Урусов наклонил голову, принимая её упрёк.
        Мазурка окончилась. Императорская чета со своей свитой удалилась к ужину. В соседней со столовой залой были накрыты несколько круглых столов на двенадцать персон каждый. Не многие удостаивались чести попасть на ужин. Основная часть приглашённых оставалась в бальной зале, где официанты обносили гостей конфетами, шампанским и другими десертами. Ракитиных на ужин не приглашали, так же как и Урусовых, относящихся к московской знати, а потому не имевших чести сидеть за одним столом с представителями высшего света Петербурга.
        Ирина, памятуя об обещании не разлучаться во время бала и послав подруге извиняющийся взгляд, удалилась в зал, где были накрыты столы, под руку с Борисом Анненковым. Так случилось, что князь Урусов с сестрой, брат и сестра Ракитины остались в одном кружке в наполовину опустевшем зале. Поймав на себе пристальный, тревожащий душу взгляд князя, Марья едва не поперхнулась шампанским. Она страстно желала бы скрыться от него, но не могла оставить их кружок, поскольку не видела вокруг других знакомых. Как назло Серж вёл долгий и очевидно очень важный для него разговор с каким-то сановником, а потому она вынуждена была оставаться на месте.
        — Mademoiselle,  — услышала она за своей спиной и торопливо обернулась.  — Позвольте пригласить вас на ужин,  — улыбнулся ей невысокий темноволосый смуглый молодой человек.
        — Простите, мы не знакомы,  — стушевалась Марья.
        — Князь Николай Куташев,  — наклонил голову молодой человек.
        — Я думала, что все места за столом распределены заранее,  — сделала ещё одну попытку отказаться Марья Филипповна.
        — Да, вы правы,  — усмехнулся он.  — Но, видите ли, моя сестра заболела, и я остался без пары. Не откажите мне в любезности.
        — Ступай,  — склонился к её уху Серж.  — Пользуйся случаем,  — слегка подтолкнул он её в спину.
        — Я верну вам вашу сестру в целости и сохранности, господин адъютант,  — повернулся к Ракитину Куташев.
        — Я вам доверяю, князь,  — наклонил голову Ракитин.
        Опираясь на предложенную руку, Марья проследовала за князем. Беспокойно оглядываясь по сторонам, она замедлила шаг, когда поняла, что Куташев ведёт её именно к тому столу, за которым сидели князь Анненков, Ирина и Ефимовский. Николай отодвинул для неё стул подле Ефимовского, а сам сел с другой стороны.
        — Шампанского?  — поинтересовался он, заметив скованность девушки.
        Марья робко кивнула, и князь тотчас сделал знак официанту наполнить её бокал. Mademoiselle Ракитина пригубила шампанское, краем глаза наблюдая за тем, как Куташев взялся наполнять её тарелку всевозможными деликатесами.
        — О, довольно,  — улыбнулась она.  — Мне не осилить столько,  — кивнула Марья на блюдо.
        После второго бокала смущение её пошло на убыль. Она прислушивалась к разговорам, отвечала, ежели её спрашивали, улыбалась вполне пристойным шуткам господ офицеров. Ежели бы ещё не кислое выражение лица графа Ефимовского, Марья ощущала бы себя вполне довольной и счастливой. За время ужина Андрей ни разу не заговорил к ней и вообще старался не поворачиваться в её сторону. Ежели бы не присутствие княжны Гагариной, князя Анненкова и предупредительного и внимательного князя Куташева, Марья, наверняка, пала бы духом.
        Прислушиваясь к тому, что говорила Ирина, mademoiselle Ракитина немного подалась вперёд. Веер из слоновой кости, подарок Сержа на Рождество, соскользнул с её колен и упал на пол со стороны Ефимовского. Андрей даже бровью не повёл, а более никто и не заметил. Прикусив губу, Марья раздумывала над тем, как ей следует поступить: подозвать официанта и попросить его поднять веер, или же самой постараться незаметно наклониться и достать безделушку.
        Улучив момент, когда ей показалось, что никто на неё не смотрит, Марья быстро нагнулась и нащупала рукой веер. Выпрямляясь, она едва не вскрикнула, когда рука Андрея перехватила её запястье, совсем, как в доме Гагариных. Но на этот раз Ефимовский не стремился причинить ей боли, его большой палец тихонько погладил тыльную сторону её ладони сквозь тонкий атлас перчатки. Не глядя на неё, он продолжал начатый разговор с каким-то господином в гражданском мундире и Андреевской лентой через плечо.
        Опустив под стол вторую руку, Ефимовский забрал веер из её судорожно сжатых пальцев и положил к себе на колени. Андрей переплёл пальцы девушки со своими, и всё это не прерывая разговора, улыбаясь собеседнику и не поворачивая головы.
        Марье казалось, что она тает подобно восковой свече от жаркого пламени. Улыбка не сходила с её лица, и она прибывала в том блаженном состоянии, когда ничего не видишь и не слышишь вокруг.
        Ужин подходил к концу. За ним должна была последовать вторая часть бала, открывавшаяся котильоном. Как по команде, все поднялись из-за стола, как только из столовой вышли императорская чета со свитой. Мужчины, предлагая дамам руку, повели своих спутниц в бальную залу. Куташев повернулся к Марье Филипповне, но встретившись взглядом с Ефимовским и обратив внимание на то, как он сжимал руку девушки, улыбнулся и откланялся.
        Направляясь в сторону бального зала, Андрей резко свернул в проход между колонами, где виднелась неприметная дверь, увлекая за собою Марью.
        — Куда вы меня ведёте?  — ошеломлённо спросила она, входя за ним в полутёмный коридор.
        — Вам разве никогда не хотелось взглянуть на зимний сад императрицы?  — улыбнулся в ответ Ефимовский, замедляя шаг.
        — Но разве это прилично?  — усомнилась Марья.
        Андрей не ответил. Хорошо знакомый с расположением дворцовых покоев, он быстрым шагом шёл по коридорам и лестницам, не выпуская руки девушки так, что ей приходилось бежать за ним. В скудно освещённом зимнем саду, среди буйства зелени имелось множество укромных уголков. Усадив девушку на низенькую кушетку, Ефимовский присел рядом. Обняв хрупкие плечи, Андрей привлёк её к себе, поцеловал в губы, его ладонь заскользила по узкой спине, поглаживая ласковыми медленными движениями. Губы графа переместились на тонкую шею, ключицы, а затем всё ниже, к вырезу бального платья.
        — Андрей, прошу тебя, остановись,  — задыхаясь, попросила она, когда ощутила под своей спиной мягкий бархат кушетки.
        Ефимовский поднял голову, глядя ей в глаза потемневшим взором.
        — Не могу,  — шёпотом отвечал он, вновь склоняясь к ней.
        Его пальцы нащупали крючки на бальном туалете. Расстегнув несколько верхних, Ефимовский потянул вниз лиф платья, обнажая белые гладкие плечи.
        — О Боже!  — выдохнула Марья, ощущая, как его рука легла на освобождённую от корсета грудь.
        Она дрожала мелкой дрожью, от каждого поцелуя, обжигающего обнажённую кожу плеч и груди. Ощущения доселе неведомые, но невыносимо приятные туманили разум. Марья отвечала на его поцелуи, сама обнимая его за шею, ероша тёмные волосы на затылке.
        Чьи-то осторожные шаги нарушили тишину. Кто-то тихонько кашлянул совсем рядом за пышным кустом азалии.
        — Андрей,  — услышали они голос Куташева.  — Ракитин потерял свою прелестную сестрицу.
        Ефимовский выпрямился, сел на кушетке и, ухватив Марью за руку, поднял её. Быстрая улыбка скользнула по его губам, а после он развернул её спиной к себе и принялся застёгивать платье.
        — Nicolas, чёрт возьми! Как ты нас нашёл?  — шёпотом спросил он.
        — Не в первой,  — послышался смешок из-за куста.  — Я ухожу,  — хохотнул Куташев.  — Попробую задержать его в зале, пока он не переполошил половину дворца.
        Слушая князя, Марья сгорала от стыда. Она сама только что подтвердила свою репутацию легкодоступной порочной девицы. Видимо, Куташев, даже не был удивлён, а стало быть, знал о ней довольно много. Зная, что без помощи Ефимовского ни за что не найдёт дорогу обратно в бальную залу, mademoiselle Ракитина покорно поплелась за ним.
        — Мари, вы можете идти быстрее?  — недовольно бросил он.
        — А разве теперь вы не должны сделать мне предложение?  — остановилась она, чувствуя, как глаза наполняются слезами.
        — Неужели?  — остановился Ефимовский насмешливо глядя на неё сверху вниз.  — И что, все, кто пользовался вашей благосклонностью, делали вам предложение?  — осведомился он, не скрывая сарказма.
        — Вы мне отвратительны,  — прошипела она, вырывая у него руку.
        — Жаль, могли бы превосходно провести время,  — отозвался Андрей.
        Наклонившись, он поправил белый розовый бутон, который уже почти вывалился из её причёски, и вновь взяв её за руку, потащил в сторону бального зала. Остановившись за колонной, Ефимовский подтолкнул её к дверям.
        — Я зайду с другой стороны,  — пояснил он.
        Высоко вскинув голову, стараясь не проронить ни слезинки, Марья ступила в бальную залу, но, не удержавшись, обернулась. Андрея уже не было в коридоре. Пробираясь вдоль стены, она выискивала глазами Сержа и заметила его в компании князя Урусова и княжны Натальи. Проходя мимо зеркала, она ужаснулась тому, как выглядит. Зацелованные губы ярко выделялись на бледном лице, причёска её была в полном беспорядке, но более всего её огорчило то, что потерялся жемчужный кулон, подарок отца на её семнадцатилетние. Видимо, он остался на той злополучной кушетке в зимнем саду, но она ни за что бы не решилась пойти его искать. С потерей придётся смириться.
        Но другая, куда более страшная потеря тревожила её нынче. Рухнули все её иллюзии относительно отношения к ней графа Ефимовского. Он видел в ней лишь доступную девицу, с которой можно походя поразвлечься и забыть о её существовании. "Никогда более не взгляну на него!"  — сжимая пальцы в кулаки, дала она себе обещание.
        Завидев её, Натали Урусова, окинула её насмешливым взглядом и, привстав на носочки, что-то прошептала на ухо брату. Илья Сергеевич обернулся, брови его сдвинулись к переносице, а лицо приобрело неприязненное выражение. Проследив за его взглядом, повернулся Серж. Марья видела, как румянцем стыда вспыхнули высокие скулы брата. Извинившись перед собеседниками, он прошёл к ней торопливым шагом, и больно схватив за руку, потащил к выходу, ведущему к Комендантскому подъезду, где оставался их экипаж.
        Внизу Сергей Филиппович торопливо натянул шинель, набросил на плечи Марьи её салоп и, пылая негодованием, втолкнул в подкативший экипаж. За всё это время он не проронил ни слова, лишь оставшись с ней наедине, заговорил.
        — Мари, я склонен поверить всему тому, что о тебе говорят. Боже мой, я думал, у тебя есть голова на плечах, но ты… Ты опозорила нас всех! Твоё место в деревне, под замком, пока ты не натворила новых бед. Скажи, кого я должен вызвать, чтобы смыть сие позорное пятно? Куташева?
        — Серж… прости. Я не хотела,  — принялась жалко оправдываться Марья.  — Ничего ведь не случилось.
        — Ничего?! Я в том не уверен! Может быть, пригласить доктора, чтобы он провёл освидетельствование? Как я могу верить тебе нынче?!  — вскричал он.
        Злые слова брата били наотмашь. Марья морщилась, как от пощёчин.
        — На следующей седмице, Бетси уезжает в Полесье, ты едешь с ней,  — произнёс он тоном, не терпящим возражения.
        — В Полесье?  — удивлённо распахнула глаза Марья.
        — Я сегодня собирался сказать,  — вздохнул Ракитин.  — Величкин не смог выплатить долг и уже выехал из усадьбы. Мой адвокат уже подготовил все необходимые документы и завтра передаст мне.
        Марья притихла. "Вернуться в Полесье не так уж плохо,  — думала она.  — Подальше от Ефимовского, подальше от всех!"
        — Что ты молчишь?  — вновь набросился на неё с упрёками Серж.  — Сказать нечего?
        — Нечего, Серёжа. По мне, так лучше в Полесье, чем здесь,  — не сдержалась она и разрыдалась, отворачиваясь к оконцу экипажа.
        Глава 19
        Карета остановилась у дома на Английской набережной. Сергей Филиппович помог сестре выбраться экипажа и повёл её к крыльцу. Ракитин не мог смотреть на неё, пред мысленным взором всякий раз представало хмурое лицо князя Урусова и искривлённые усмешкой губы княжны Натальи. Невыносимый стыд жёг огнём. Сержа терзали сомнения в её порядочности, и то, что случилось летом, нынче представало совсем в ином свете.
        — Серёжа,  — робко дотронулась она до его рукава, остановившись у дверей,  — побудь со мной, пожалуйста.
        Голос её звучал до того жалко, что Ракитин не нашёл в себе сил отказать. К тому же у него оставались вопросы, на которые он желал получить ответы. Елена Андреевна встретила их на лестнице и удивилась столь скорому возвращению.
        — Мне стало дурно, маменька, и Серёжа увёз меня домой,  — поспешила объясниться Марья, опасаясь, что брат заговорит прежде её.  — Велите чаю подать,  — попросила она.
        — Куда подать, душа моя?  — улыбнулась дочери Елена Андреевна.
        — Пусть в мои покои несут,  — отозвалась Марья, пряча глаза.
        Устроившись в кресле за бобиком в будуаре сестры, Серж так и не притронулся к чаю.
        — Кто это был? Куташев?  — хмуро спросил он.
        Руки Марьи задрожали и дабы не расплескать горячий чай, она с громким стуком поставила чашку на блюдце, таки выплеснув добрую половину на стол.
        — Не спрашивай Христа ради, Серёжа. Всё одно ничего не скажу,  — опустила она ресницы.
        — Стало быть, Куташев,  — вздохнул Сергей.  — Не понимаю я тебя, Мари,  — нахмурился он.  — Неужели одного раза мало было? Неужели мало одной загубленной жизни? Желаешь, чтобы нынче я под пулю встал?
        — Серёжа,  — вцепилась в запястье брата Марья,  — мне больно, что столь дурно думаешь обо мне. Тогда летом,  — сбивчиво заговорила она,  — всё вовсе не так было.
        — Расскажи,  — хмуро бросил Сергей, отцепив её пальцы от своей руки.
        Марья заговорила. Сначала едва слышно, медленно, запинаясь на каждом слове, но после всё быстрее и быстрее, желая, наконец, излить всё то, что мучило её.
        — Я не знаю, отчего ротмистр так поступил со мной, мы ведь и танцевали только два раза, а до того я ни разу не виделась с ним,  — закончила она.
        — Зато я знаю,  — нервно принялся барабанить пальцами по столу Сергей.  — Догадываюсь. Как только у тебя ума хватило связаться с Соколинским?! Он ведь с самой прошлой зимы был обручён с Натали.
        — Мне казалось, что я люблю его,  — краснея, отвернулась Марья.
        — Ну, довольно о том,  — хлопнув ладонями по подлокотникам кресла, поднялся Серей.  — Ложись спать, может станется так, что всё ещё уладится.
        — О чём ты, Серёжа?  — забеспокоилась Марья Филипповна.
        — Не тревожься,  — обернулся на пороге Ракитин.  — Я Настю к тебе пришлю.
        Марья хотела остановить его, сказать о Насте, но не решилась. Момент был неподходящим. "Я после ему скажу,  — укладываясь в постель, думала она.  — Обязательно скажу. Он должен знать!"

***
        На другой день после императорского бала Государыня, чувствуя безмерную усталость после прошедшего праздника и не желая выказывать своей слабости никому, кроме самого близкого и доверенного друга фрейлины Бобринской, уединилась с ней в зимнем саду. Александра Фёдоровна присела на низенькую бархатную кушетку и устало опустила голову. В тусклом свете зимнего утра что-то блеснуло на полу около подола её платья.
        — Что это?  — склонилась императрица, дабы разглядеть поближе.
        — Позвольте мне, ваше величество,  — нагнулась, поднимая изящную вещицу madame Бобринская.  — Это кулон, на цепочке,  — положила в раскрытую ладонь Государыни находку фрейлина.
        — Ах! Молодость,  — скользнула по губам Александры Фёдоровны слабая улыбка.  — Узнайте, кто был здесь?
        — Я попытаюсь,  — улыбнулась в ответ Софья Александровна.
        Шурша шёлком широких юбок, madame Бобринская вышла из зимнего сада и попросила позвать к ней командира роты гренадёров, нёсших караульную службу в Зимнем дворце.
        — Государыня пожелала знать, кто вчера вечером посещал её зимний сад?  — обратилась она к нему.
        — Выясню,  — склонился в поклоне капитан Лаврентьев.
        Спустя три часа к фрейлине Бобринской явился командир дворцовых гренадёр и доложил, что караульные видели князя Куташева, входящим в помещение зимнего сада.
        — Он был один?  — удивлённо приподнялись брови фрейлины.  — А, впрочем, может быть, его уже ждали,  — улыбнулась она ничего не понимающему Лаврентьеву.  — Благодарю вас, Василий Михайлович,  — отпустила она его взмахом руки.
        По просьбе императрицы за Куташевым послали, но как оказалось, князь поутру выехал из столицы и должен был вернуться через день-другой. Александра Фёдоровна и думать забыла о том уже на другой день, но Василий Михайлович, желая услужить, о её просьбе, помнил и предпринял все возможные попытки разыскать князя.
        Спустя три дня после официального открытия сезона, когда вся столица от души веселилась, отмечая наступление нового 1834 года, Сергей Филиппович изнывал от скуки на дежурстве в Главном Штабе. Сидя за свои рабочим столом в приёмной военного министра Чернышёва, Ракитин раскладывал по папкам стопку подписанных накануне приказов, сортируя их в зависимости от того, в какое ведомство они должны будут быть направлены в самом скором времени. В двери постучали.
        — Entrez!  — отозвался Серж, не прерывая своего занятия.
        Не поднимая глаз на вошедшего, Сергей Филиппович, заканчивал своё дело. В руках у него оставалась всего несколько листов. Перед ним мог стоять и майор, и полковник, и даже генерал, но Серж знал, что тот, кто вошёл в эти стены, будет смиренно ждать, пока он обратит на него своё внимание, ибо в Главном штабе существовала своя иерархия, в которой адъютант министра по своему положению был куда выше, чем убелённый сединами заслуженный боевой генерал. Те же, кто имел отношение к верхушке власти, входя в приёмную, не утруждали себя стуком в двери и тем, чтобы дождаться позволения войти.
        Закончив, Серж тяжело вздохнул и поднял голову, усталым равнодушным взглядом глядя на того, кто осмелился потревожить его в не приёмные часы. Поскольку министра не было на месте, стало быть, пришли по его душу.
        — Господин адъютант,  — улыбнулся ему князь Куташев.  — Мне сказали в канцелярии, что приказ о моём назначении я могу забрать у вас.
        — Николай Васильевич, рад вас видеть,  — жестом предлагая присесть, отвечал Ракитин.
        Приказ о назначении Куташева командиром роты попался на глаза Сергею Филипповичу два дня назад. Не сумев разыскать князя в Петербурге, Серж оставил его у себя в надежде, что Куташев сам придёт к нему за ним. Так и случилось. Сделав вид, что ищет нужную бумагу, среди документов, Ракитин тянул время.
        — Как поживает ваша очаровательная сестра?  — поинтересовался князь, дабы скрасить время ожидания разговором.
        Серж отложил бумаги в сторону и прямо глянул в глаза Куташеву.
        — О ней я и хотел с вами поговорить,  — положив приказ на стол перед собой и накрыв его ладонью, отозвался он.  — Вы намерены сделать Маше предложение?  — поинтересовался он.
        — Предложение?  — совершенно искренне изумился князь.  — Извольте объясниться.
        — Охотно. Три дня назад в Зимнем вы пригласили мою сестру на ужин и обещали, что не единый волос не упадёт с её головы.
        — Я помню,  — раздражённо перебил его Куташев.  — Но видит Бог, не понимаю, отчего должен делать предложение? Ваша сестра, безусловно, весьма прелестная барышня, но я её совсем не знаю.
        — А мне сдаётся, что вы успели узнать её непозволительно близко,  — процедил Ракитин.
        Глядя на то, как заходили желваки на высоких точёных скулах министерского адъютанта, Куташев сбавил тон. Мгновенная догадка осенила его, отчего тонкая усмешка скользнула по красиво очерченным губам князя.
        — Боюсь, вы прибываете в некотором заблуждении,  — заговорил он.  — Позвольте мне разрешить сию щекотливую ситуацию.
        — Извольте, в противном случае я буду вынужден потребовать у вас сатисфакцию,  — с трудом сохраняя самообладание отвечал Ракитин.
        Николай Васильевич поднялся со стула, позабыв о том, зачем приходил.
        — Ваш приказ!  — напомнил ему Серж.
        — Благодарю,  — вернулся к столу Куташев и забрал из рук Ракитина документ, за которым, собственно, и приходил.
        Из здания Главного штаба князь Куташев намеревался отправиться на Английскую набережную, но у входа его остановил капитан дворцовых гренадёр Лаврентьев.
        — Николай Васильевич, я вас третий день по всему Петербургу ищу,  — с тяжёлым вздохом произнёс он.
        — Чему обязан?  — недоумевая, поинтересовался Куташев.
        — Вам лучше о том знать,  — жестом предлагая следовать за ним, отозвался Лаврентьев.  — Государыня вас видеть пожелала.
        — Государыня?  — вновь изумился Куташев, но без возражений направился вслед за Лаврентьевым через площадь к Зимнему дворцу.
        Входя в покои императрицы, князь по-прежнему не понимал, с какой целью он мог понадобиться августейшей особе.
        — А, молодой человек,  — приветливо улыбнулась ему Александра Фёдоровна.  — Оставьте нас,  — кинула она быстрый взгляд на молоденьких фрейлин.
        Madame Бобринская тоже поднялась.
        — Ты останься, Софи,  — обратилась к ней императрица.  — Мне сказали, три дня тому назад вы имели удовольствие любоваться моим зимним садом,  — повернулась к князю Государыня.
        Кровь бросилась в лицо Куташеву, окрашивая щёки густым румянцем.
        — Простите, ваше величество,  — опустился он на одно колено, покаянно склонив голову.
        — Я не сержусь на вас,  — отвечала императрица.  — Ваша дама кое-что потеряла и, думаю, будет рада получить обратно свою потерю,  — с этими словами Александра Фёдоровна протянула коленопреклонённому князю жемчужный кулон на тонкой золотой цепочке.
        — Благодарю вас,  — принимая из рук императрицы украшение, отозвался Куташев.  — Ваше милосердие не знает границ.
        — Ступайте, князь,  — отпустила его Государыня.  — Надеюсь, ваша таинственная дама сумеет составить ваше счастье.
        Выйдя из дворца на улицу, князь Николай глубоко вдохнул морозный воздух. Уши и щёки до сих пор пылали после разговора с императрицей. Сжимая в кулаке злополучный кулон, Куташев быстрым шагом прошёл на дворцовую набережную и остановил ямщика.
        — На Английскую набережную,  — бросил он, забираясь в сани.
        Спустя четверть часа князь Николай уже входил в дом графа Ефимовского. Дворецкий проводил его в гостиную и отправился будить барина, который вот уже третью ночь подряд возвращался домой под утро изрядно во хмелю.
        Открыв глаза, он никак не мог понять, о чём толкует его слуга, склонившись над ним.
        — Какой князь? Что ему нужно?  — со стоном сел в постели Ефимовский, схватившись за голову.
        — Так приятель ваш,  — торопливо заговорил дворецкий.  — Князь Куташев. Я ему говорил, что вы почивать изволите, но он сказал, что дело чрезвычайной важности.
        — Умываться!  — поднялся Андрей.
        Холодная вода немного ободрила его, сознание прояснилось. Завязывая на ходу пояс халата, Ефимовский спустился в гостиную.
        — Nicolas,  — протянул Куташеву руку Андрей.  — Не иначе война началась, коли ты меня с постели поднял?  — попытался пошутить Ефимовский, но глядя на плотно сжатые губы князя и хмурый взгляд, отбросил неуместную весёлость.  — Я слушаю тебя,  — присел он на диван, предлагая гостю последовать его примеру.
        — Mon cher ami, ты поставил меня в очень неудобное положение,  — заговорил Куташев.
        — Помилуй Бог, когда же?!  — изумился Андрей.
        — Дозволь освежить твою память,  — принялся ходить взад-вперёд князь Николай.  — Три дня назад ты просил меня пригласить на ужин некую девицу.
        — Верно,  — нахмурился Ефимовский.
        — Соглашаясь на твою просьбу, я полагал, что у тебя имеются определённые намерения к ней. Борис говорил мне, что ты увлечён ею.
        — А ежели намерений не имеется?  — прищурился Андрей.
        — Боюсь, в таком случае моя честь оказывается задетой, ибо я обещал её брату, что с ней ничего не случится.
        — С ней ничего и не случилось,  — возразил Ефимовский.
        — Ракитин так не думает и требует, чтобы я сделал предложение его сестре, в противном случае мне стоит ожидать его секундантов.
        — Вот так-так,  — поднялся с дивана Андрей.
        — Это всё что, ты можешь мне ответить?  — замер перед ним Куташев, вытягиваясь в полный рост, дабы глаза их были на одном уровне.  — Я всегда считал тебя другом, Андрей, потому не открыл ему того, кто развлекался с его сестрой. Но также я полагал, что ты не станешь медлить и сделаешь девице предложение.
        — Я не намерен делать ей предложения и тебе не советую,  — отозвался Андрей.
        — Имей смелость отвечать за свои поступки, Andre! Человек чести, офицер, дворянин никогда не поступит подобным образом с девушкой.
        — Ты ничего не знаешь о ней!  — взорвался Ефимовский.  — Откуда подобное рвение, дабы защитить честь девицы, которая не ведает, что означает сие слово?!
        — Вынужден напомнить, что защищать мне придётся не честь девицы, а свою собственную!  — повысил голос Куташев.  — Я обещал!
        — Чёрт возьми, Nicolas! Мы ссоримся с тобой из-за женщины! Она…  — осёкся на полуслове Андрей, понимая, что, как бы он не относился к mademoiselle Ракитиной, он не может, не вправе открывать Куташеву тайн, которые его не касаются.
        — Решай, Andre! Либо ты сделаешь девице предложение либо…
        — Что, либо?!  — взъерошил и без того взлохмаченные волосы Ефимовский.
        — Встретимся у барьера. Поскольку я не намерен нести ответственность за чужую глупость,  — закончил Куташев, поворачиваясь к дверям.  — Едва не забыл,  — вернулся он к застывшему посреди комнаты Андрею.  — Её величество кое-что обнаружили в своём зимнем саду и просили вернуть владелице,  — достал он из кармана жемчужный кулон и положил на стол.
        С уходом князя в гостиной воцарилась тишина. Андрей медленно опустился в кресло, закрыв лицо руками. Пытаясь забыть о том, что сделал, о том, что говорил, полные слёз серые глаза, Ефимовский пустился во все тяжкие. Ежедневные попойки, поездка к цыганам, карты, бордель — всё слилось в один сплошной пьяный хоровод. Ему не надобно было приглашать её танцевать вальс, ему вообще не стоило смотреть на неё, а уж тем паче прикасаться к ней, ибо, сделав то, он уже не мог остановиться. Не появись в зимнем саду так своевременно Куташев, он бы непременно довершил начатое. Получалось, что он должен благодарить Николая, а не упрекать его в излишней щепетильности.
        — Скажи Прошке, дабы мундир подал,  — не отнимая рук от лица, проговорил Ефимовский заглянувшему в комнату дворецкому.
        До дома Калитиных Андрей пошёл пешком. Знатный январский морозец пощипывал нос и щёки, но он был рад тому. За время вынужденной прогулки хмель почти полностью выветрился из головы. Войдя во двор особняка, Ефимовский заставил себя подняться на крыльцо и постучал в двери.
        В вестибюле, он попросил дворецкого доложить Марье Филипповне о его визите. Ждать ему пришлось довольно долго. Около получаса Андрей мерил широкими шагами ковёр в уютной гостиной. Все в доме уже знали, что к Марье пожаловал граф Ефимовский, а девушка так и не могла решить: принять его, либо отказать. Елена Андреевна пребывала в страшном беспокойстве и терялась в догадках, с чем пожаловал граф. Она до того разволновалась, что пришлось подать ей нюхательные соли. Ольга Прокопьевна только качала головой, укоризненно глядя на племянницу. Калитин сердито хмурил брови. Множество догадок витало в их головах, но ни одна из них и близко не предполагала той истины, что крылась за этим визитом.
        — Я приму его,  — поднялась с кресла Марья и решительно шагнула к двери.
        — Маша, да ты хоть знаешь, что он за человек?  — слабым голосом попыталась остановить её Елена Андреевна, намереваясь открыть ей родство, связывающее Ефимовского с Соколинским.
        — После, maman. Вы после мне всё расскажете. Заставлять ждать так долго — неприлично,  — оглянулась она у дверей и вышла в коридор.
        Марья остановилась перед дверями гостиной, гадая о причинах, что привели графа в дом Калитина. Чего ещё ей было ждать от него. Большего унижения, чем то, которому она подверглась в Зимнем и представить себе было невозможно. Глубоко вздохнув и, расправив плечи, она подала лакею знак открыть двери.
        — Ваше сиятельство,  — ступила она на порог гостиной, закрывая за собой дверь,  — чему обязана видеть вас?
        Ефимовский усмехнулся, разглядывая её. О, она бесспорно, была невероятно красива. Не просто так он не мог спать ночами, вспоминая их мимолётные встречи. Душа то воспаряла к небесам, то падала в глубокую пропасть. Все эти терзания совершенно лишали душевных сил, он был бы и рад не думать о ней, но, увы, над своими мыслями был не властен, они появлялись в голове помимо его воли и желания. Дабы избавиться от этих дум, он каждый вечер окунался в разнузданную вакханалию пьяного безудержного веселья в компании тех, с кем обыкновенно дружбы не водил. Поутру наступало тяжёлое похмелье, но самым гадким было ощущения будто бы он в грязи извалялся. Меж тем, mademoiselle Ракитина ждала его ответа.
        — Три дня назад вы спросили меня, не намерен ли я сделать вам предложение,  — заговорил он, не спуская внимательного взгляда с её лица.
        Марья вспыхнула и опустила голову, разглядывая носки домашних сафьяновых туфелек:
        — Помнится, вы отказались,  — пробормотала она.
        — Я передумал. Я прошу вас стать моей женой,  — выдохнул он.
        Марья вскинула голову, не веря своим ушам.
        — Позвольте спросить, что заставило вас передумать?
        — Князь Куташев,  — отрывисто отвечал Андрей.  — Из-за вас, mademoiselle, я не собираюсь стреляться с другом, коих у меня и так не много,  — прошёлся он по комнате.  — Так что вы мне ответите?  — замер он перед ней в нескольких шагах.
        Марья долго молчала, пытаясь осмыслить сказанное им. Куташев бросился защищать её честь? Весьма сомнительно. На память пришёл последний разговор с братом. Серж уверовал, что именно князь пытался соблазнить её, стало быть, говорил с ним.
        За эти три дня она пролила столько слёз, столько раз проклинала Ефимовского, что уже почти сама поверила в то, как сильно ненавидит его нынче. Куташев тоже был вовлечён в интригу, что затевалась с целью погубить её, а стало быть, жалеть о нём она не станет.
        — Что я вам отвечу?  — шагнула она к графу так близко, что её грудь почти коснулась пуговиц его мундира и заглянула в синие глаза, отмечая покрасневшие веки и несколько помятый вид его сиятельства.  — Я вам отвечу! Да, отвечу, что желаю князю не промахнуться! Желаю ему попасть прямо в ваше чёрное сердце, коли оно есть у вас!  — повернулась она на каблучках так, что тяжёлая бархатная юбка её платья, хлестнула Ефимовского по начищенным сапогам.
        — Как моему бедному брату, надо полагать?  — ухватил её за руку Андрей, принуждая остановиться.
        — Вашему брату?  — широко распахнула глаза Марья.
        — Мишель Соколинский. Надеюсь, вы его ещё помните?!  — горящим злобой взглядом, всматривался он в побледневшие черты.
        — Мишель — ваш брат?  — чуть слышно выдохнула Марья.
        Комната бешено закружилась перед её помутившимся взором, и она осела на пол прямо у ног Ефимовского.
        — Маша!  — склонился он над ней, похлопав по мертвенно-бледной щеке.  — Маша! Да очнитесь же!
        Андрей шагнул к дверям и распахнул их настежь. Лакей, стоявший с той стороны, испуганно шарахнулся в сторону.
        — Барышне дурно! Что столбом стоишь! Воды принеси!  — раздражённо приказал он, привыкнув распоряжаться прислугой, где бы он ни находился.
        Глава 20
        Марья с трудом подняла отяжелевшие веки. Единственная свеча у её постели едва рассеивала мрак, сгустившийся в комнате.
        — Отчего так темно?  — прошептала она, поразившись тому, сколь слабым и хриплым был собственный голос.
        — Машенька, душечка, как же ты напугала нас,  — шурша плотным шёлком юбок, присела подле неё на край постели Елена Андреевна.
        — Отчего так темно, маменька?  — повторила вопрос Марья.
        Елена Андреевна поднесла к глазам платок, утирая слёзы.
        — Ночь на дворе, ma cherie,  — всхлипнула она.  — Целый день в беспамятстве, и доктор ничего сделать не смог.
        — Где Ефимовский?  — приподнялась на подушках mademoiselle Ракитина.
        — Ушёл граф,  — приблизилась с другой стороны постели Ольга Прокопьевна.  — Андрей Петрович желал остаться, но Серж просил его уйти.
        — Как ушёл?  — без сил падая обратно в постель, выдохнула девушка.  — Что же будет теперь?
        — Не знаю, Машенька,  — отвечала Елена Андреевна, рассеянно перебирая русые пряди, рассыпавшиеся по подушке.  — Ты голодна поди? Велю ужин принести.
        — Не надобно,  — отвернулась от матери Марья.  — Ничего не хочу. Где Серёжа? Мне говорить с ним нужно.
        — Я позову,  — поднялась со стула Ольга Прокопьевна и заторопилась к дверям.
        Сергей нерешительно потоптался на пороге спальни сестры и вошёл в комнату.
        — Маша, ты звала меня?  — остановился он подле её постели.
        — Я всё же пойду, скажу, чтобы ужин принесли,  — поднялась Елена Андреевна, понимая, что в её присутствии Марья не станет говорить.
        Ступив за порог, madame Ракитина приникла к двери, пытаясь расслышать, о чём станут говорить брат с сестрой.
        — Присядь,  — указала на край постели Марья. Я должна признаться тебе, Серёжа,  — заговорила она очень тихо.  — Со мной Ефимовский был, и нынче я знаю почему,  — шёпотом продолжила она.  — Я, верно, очень глупая,  — сжимая руку брата, всхлипнула она.  — Мне показалось, что он влюблён в меня, но я ошиблась. Боже, Серёжа, как же я ошиблась. Он ненавидит меня, винит меня в смерти брата, но я не желаю ему смерти, потому что люблю его, несмотря ни на что. Ты должен остановить их. Он собирается стреляться с князем Куташевым, потому что я не открыла тебе правды, и ты всё неверно истолковал. Ефимовский просил моей руки, но я отказала ему.
        — Мари,  — смущённо отвёл глаза Ракитин,  — ежели бы я знал, что ты увлечена им… ежели бы только знал. Я должен был сказать тебе, что Мишель брат Андрея, но мне не хотелось напоминать тебе лишний раз о том.
        Марья заплакала, размазывая слёзы по щекам.
        — Я поеду с Бетси в Полесье. Мне ничего более здесь не нужно. Всё, что хочу, тишины и покоя. Прошу тебя.
        — Сделаю, что смогу,  — погладил её по руке Ракитин, поднимаясь с края постели.
        В доме Калитиных, начиная со следующего дня, никого не принимали. Ждали, когда поправится Марья Филипповна, чтобы ехать в деревню. Справиться о ней приходил князь Куташев, Елена Андреевна вышла к нему и на его вопрос о состоянии mademoiselle Ракитиной отвечала, что дочери уже лучше, но она никого не принимает.
        От Ракитиных князь Николай отправился в дом Ефимовского. Андрея он нашёл в своём кабинете. Граф что-то писал, сидя за столом. В вестибюле стояли уложенные сундуки и чемоданы.
        — Nicholas,  — поднялся он ему навстречу,  — рад видеть тебя.
        — Ты уезжаешь?  — недоверчиво глядя на него, осведомился Куташев.
        — Видимо, ты сочтёшь меня трусом,  — скользнула по его губам мимолётная усмешка над самим собой,  — но я не могу поступить иначе. Я просил руки mademoiselle Ракитиной, но Марья Филипповна мне отказала. Желаешь вызвать меня, так я к твоим услугам.
        — Я никогда не считал тебя трусом? Боже упаси! Одного не пойму: отчего тебе непременно нужно уезжать? А как же служба? Полк?
        — Отныне служить Государю и отечеству мне предстоит в другом месте. Меня перевели в Нижегородский полк.
        — Отчего? Донесли о намерении стреляться со мной? Отчего меня не тронули?
        — Я сам подал прошение,  — прошёлся по кабинету, заложив руки за спину Ефимовский.
        — Неужели мало было? Неужели забыл об Остроленке?  — нахмурился Куташев.  — Тебя с того света почитай достали. И снова на войну?
        — Я не могу иначе,  — вздохнул Андрей.  — Прочти,  — подал он Куташеву письмо, что лежало на краю стола.
        Начав читать, Николай смутился, и хотел было вернуть письмо Ефимовскому, но Андрей настоял на том, чтобы он прочёл его до конца.
        — Мари прямо пишет обо всём. Надеюсь, ты поймёшь, отчего я не могу поступить иначе.
        "Andre, Вы писали мне, что ваше предложение руки и сердца, остаётся в силе, но я не могу принять его. Вы предложили мне руку, но не сердце, и я понимаю отчего. Мне понятны Ваши чувства. Я виновата в том, что случилось с Вашим братом, и Вы решили наказать меня. Поверьте, я достаточно наказана, и вовек не забуду ни Вас, ни Мишеля. Я желаю Вам счастья с той, что станет мила Вашему сердцу, и могу лишь просить Вас простить мне мои прегрешения вольные и невольные. Господь завещал нам прощать своих врагов, вот и я уповаю на то, что Вы найдёте в своём сердце толику милосердия, дабы отпустить и мне мои грехи. М.Р.".
        — Мари — девушка, из-за которой стрелялся Мишель?  — протянул письмо обратно Ефимовскому Куташев.
        — Да,  — свернул письмо и убрал в карман мундира Ефимовский.  — Когда я встретил её здесь в столице в первый раз, я не знал, кто она,  — вздохнул Андрей.  — То было невероятное чувство. Я словно ожил, я искал с ней встреч. Я полюбил. Никогда ещё я не чувствовал в себе чувства столь сильного и светлого, но потом… Теперь ты знаешь, отчего я не могу остаться здесь. Я не могу, жить как прежде, делать вид, что ничего не произошло, столичный свет слишком тесен, дабы избегать встреч, а видеться с ней я не могу. Я дважды просил её руки и дважды получил отказ. Я даже радовался тому, что ты вынудил меня сделать ей предложение, ведь по собственной воле я бы не смог. Это было бы предательством памяти Мишеля. Но видеть её мне тяжело, потому я желаю уехать, забыть.
        — Но отчего Кавказ?
        — Оттого, Mon cher ami, что там у меня не будет времени мечтать о том, чему быть не суждено.
        — Барин, лошади готовы,  — заглянул в комнату берейтор.  — Ехать пора.
        — Прощай, Nicholas. Коли что случится, не поминайте лихом,  — хлопнул Куташева по плечу Андрей.

***
        В начале февраля приехали в Полесье. К тому времени прислуга постаралась вернуть особняку его первоначальный вид, и в доме почти не осталось следов пребывания семейства Величикиных. Марья заняла свои прежние покои, а Бетси разметили в комнатах, что раньше принадлежали Елене Андреевне. Сама madame Ракитина заняла более скромные апартаменты, согласившись с тем, что отныне хозяйка в Полесье Бетси. Елена Андреевна желала вообще уехать в Ракитино, но усадебный дом в скромном имении нуждался в ремонте, потому она решила остаться с невесткой и дочерью до лета.
        О том, что случилось в Петербурге предпочитали не говорить. Раз и навсегда тема эта оказалась в семье под запретом, о том не говорили, словно ничего и не было. Дабы занять себя, Марья взялась распорядиться перевезти вещи, вывезенные в Ракитино, обратно в Полесье. С утра до ночи она хлопотала вместе с прислугой, укладывая посуду, картины, ковры, ведь дом в Ракитино по весне собирались ремонтировать, а потому всё надлежало вывезти. Проезжая мимо сворота в Клементьево, Марья Филипповна несколько раз останавливала возницу, но так и не решилась посетить могилу Мишеля, опасаясь, что madame Соколинская, проживавшая нынче в усадьбе, её приезду будет не рада.
        Она старалась не вспоминать о времени, проведённом в столице, и у неё почти получилось отрешиться от тягостных мыслей об Андрее, коли бы не письмо, что пришло от княжны Ирины.
        Mademoiselle Гагарина писала, что сожалеет о поспешном отъезде своей подруги, ведь она так надеялась, что Мари будет на её свадьбе с Борисом. О помолвке уже объявили и венчаться собирались на Красную Горку. Прочитав первую часть письма, Марья Филипповна улыбалась, радуясь счастью Ирэн, а вот вторая часть её расстроила.
        "… Mon cher amie (мой милый дружочек), не знаю, что вышло промеж тобой и Андреем, но Ефимовский подал прошение о переводе на Кавказ. Борис говорил, что его полк нынче находится на Лезгинской линии и там бываю весьма горячие столкновения с этими ужасными горцами.
        Mademoiselle Урусова всем говорит, что граф Андрей сбежал от того, что ты проходу ему не давала, преследуя его на каждом шагу. Разумеется, я не верю этой чудовищной лжи. До чего неприятная и злая девица. Я как-то сказала ей о том, что её злоязычие не доведёт её до добра, но она только рассмеялась мне в ответ. О, мне было так неприятно. Надеюсь, что на будущий сезон ты вернёшься, иначе мне будет очень скучно без тебя. Я и сейчас скучаю. Может быть летом, когда мы поедем в Смоленские владения Бориса, я уговорю его заехать к вам. Надеюсь, ты будешь рада. Твоя meilleure amie (лучшая подруга) Ирэн.".
        "Отчего он уехал на Кавказ? Отчего туда, где война? Туда, где любой день может стать последним?"  — в который раз думала Марья, позабыв о начатой работе, что лежала у неё на коленях. Глядя в заснеженный парк, она видела не белые сугробы, укрывавшие статуи и фонтаны, не оголённые чёрные ветки деревьев, а лицо Андрея, каким оно было в тот самый миг, когда он говорил о своём брате. О сколько боли, сколько муки было в синих глазах, что она успела так сильно полюбить. И она была причиной тому. Чтобы она чувствовала, ежели бы знала, что, к примеру, Андрей оказался виноват в смерти Сержа? Верно, она бы возненавидела его всей душой. Но нынче душа её лишь мучилась и страдала от неразделённой любви. Видимо, Господь наказал её любовью к человеку, не способному ответить на её чувство.
        С каждым прожитым днём настроение Бетси всё более ухудшалось. Её тягость уже становилась заметна, она несколько подурнела лицом, исчезли лёгкость и изящество. Походка её сделалась тяжёлой и неуклюжей.
        Зная о том, что Настасья находится ровно в том же положении, что и её золовка, Марья только диву давалась тому, как её горничная умудряется ловко скрывать всё от посторонних глаз. Впрочем, широкий сарафан скрадывал очертания фигуры девушки, тогда, как Бетси продолжала носить приталенные платья.
        После позднего ужина с четой Василевских, что заехали выразить радость по поводу возвращения Ракитиных в семейное гнездо, Марья долго лежала без сна, вспоминая, каким щенячьим влюблённым взглядом весь вечер смотрел на неё Поль. Она даже пожалела, что отказала ему, когда Василевский просил её руки. Но это было столь давно, будто в другой жизни. В той жизни, где она была юна, беспечна и каждый день просыпалась с уверенностью, что всё самое лучшее и интересное ждёт её впереди. Поль стал бы ей замечательным мужем, нежным, любящим. Что с того, что она не любила его? Разве любовь принесла ей счастье?
        Ей послышался тихий стон из будуара, где обыкновенно ночевала Настасья. Прислушавшись и убедившись, что ей не показалось, Марья Филипповна села на постели. Тихий полный муки стон заставил mademoiselle Ракитину подняться с постели. Подхватив капот со спинки кровати, она поспешила выйти из спальни. Настасья скорчившись лежала на полу в луже крови, что растекалась по светлому паркету.
        — Настя!  — бросилась к ней Марья, присаживаясь подле неё на колени.  — Да что же это, Настя?!  — попыталась она поднять горничную.
        — Помираю я, барышня,  — прошептала Настасья и закусила до крови губу, дабы удержать крик боли.
        Марья метнулась к дверям, распахнула двери в коридор и вихрем промчалась к покоям матери. Страх увиденного гнал её по коридору к покоям матери.
        — Маменька!  — вбежала она в спальню, оттолкнув с дороги девку Елены Андреевны.  — Маменька!  — заливаясь слезами, принялась она тормошить мать.  — Настя умирает!  — выпалила она, гладя в сонные глаза матери.
        — С чего ей помирать?  — поднялась Елена Андреевна.  — Скорее, маменька, помочь надобно,  — тянула её за собой Марья.
        Madame Ракитина нащупала босой ногой комнатные туфли, ворча себе под нос, одела халат и последовала за дочерью.
        — Свечи подай!  — распорядилась она столпившейся в дверях прислуге, встав на пороге будуара Марьи и, загораживая ото всех то, что происходило в комнате.
        Принесли свечи. Елена Андреевна склонилась над Настасьей, что уже даже не стонала, а лишь дышала тяжело и мучительно. Оглядев лужу крови, madame Ракитина велела лакею перенести девку на кушетку и замыть кровь на паркете.
        — Что же ты, голубушка?  — принялась отчитывать девку барыня, сурово поджав губы.  — Дитя нагуляла, да скинуть надумала? Отчего не сказала? С кем не бывает? Кто отец-то? Стёпка поди?  — продолжала допытываться Елена Андреевна, имея в виду лакея, что частенько крутился около хорошенькой горничной.
        Между делом послали за доктором.
        — Серж — отец,  — дотронулась до плеча матери левой рукой Марья, правой утирая слёзы, что струились по лицу.
        Елена Андреевна тяжело вздохнула, оборачиваясь к дочери:
        — Ступай, Маша! Нечего тебе тут делать!  — положила она руки на плечи дочери и вытолкала её из комнаты.
        Марья не могла спать. Она кружила по своей спальне, прислушиваясь к тому, что происходило за стеной. Устав ходить, она опустилась на колени и принялась горячо молиться о том, чтобы Господь не забирал Настасью.
        Доктор приехал лишь утром. Он ничего не смог поделать. Большая кровопотеря и большой срок тягости не оставили Настасье никаких шансов. К обеду она затихла.
        "Это я виновата! Я!  — корила себя Марья.  — Я должна была сказать Сержу, но со своими горестями совсем позабыла о том!"
        Из деревни пришли женщины и мать Настасьи, дабы забрать тело и приготовить к погребению. Тихий беспрерывный плач выматывал всю душу. Прислушиваясь, Марья и сама не могла удержать слёз и рыдала, пряча лицо в маленькой подушечке из тех, что лежали на кушетке около окна её спальни.
        Елена Андреевна, уставшая от волнений ушедшей ночи, вошла к ней, когда тело бедной горничной уже увезли и, присев подле дочери на кушетку, попросила её не говорить Бетси о том, кто был отцом ребёнка. Марья кивнула, соглашаясь, и вновь залилась слезами.
        — Я знала, маменька. Надобно было сказать Серёже.
        — И что с того?  — вздохнула madame Ракитина.  — Бывает, Маша, что такое случается. Мужчины не думают о последствиях своей страсти. Ты бы сказала Сержу, но ничего бы не переменилось. Он бы выдал её скоренько за кого-нибудь из дворовых, а муж поколачивал бы жену за то, что она ему барского байстрюка принесла. Может, и грех говорить такое, но так даже лучше.
        На другой день после похорон Настасьи у Марьи появилась новая горничная, бойкая черноглазая девчушка шестнадцати лет по имени Мила. Девица стремилась во всём угодить барышне, но mademoiselle Ракитину её чрезмерное усердие только раздражало. Марья всем была недовольна и не потому, что Милка делала что-то не так, а потому что это востренькая смешливая девчушка была не Настасья. Настасья была ей куда ближе, чем просто прислуга. Почившей горничной были ведомы все тайны её барышни, с ней Марья делилась своими секретами, иногда просила совета, а Милка была просто горничной.
        С утра mademoiselle Ракитина разбранила Милку, потому как ей не понравилось, как та расчёсывала её, мол, за волосы тянула, потом платье не то подала. Весь день Марья терзалась угрызениями совести, вспоминая, как тихо всхлипывала в углу маленькая горничная, а вечером подарила ей новую атласную ленту и лишь тяжело вздохнула, когда Милка обрадовалась подарку, тотчас забыв о всех своих огорчениях.
        К весне Бетси сильно раздобрела. Приезжавший смотреть её доктор, сказал, что ей надобно больше ходить и бывать на свежем воздухе. Роды следовало ожидать к концу мая, началу июня. Из-за растаявшего снега в парке было очень сыро и грязно, потому прогулки ограничивались стенами усадьбы.
        Бетси быстро уставала и часто капризничала. Она вообще сделалась плаксивой и раздражительной. Часами она просиживала у окна гостиной неотрывно глядя на подъездную аллею. Марья, как могла, старалась скрасить досуг невестки. Она часто читала ей вслух, но замечая, что та её не слушает, откладывала книгу и просто молча сидела рядом или бралась за вышивку.
        — Отчего Серж не едет так долго?  — заговорила как-то Бетси, как обычно глядя в окно.  — Он даже не пишет мне. Верно, я ему опротивела,  — вздохнула она, оборачиваясь к золовке.
        — Ну, что вы такое говорите, Лиза?  — отложила работу Марья.  — Серёжа любит вас и скоро обязательно приедет,  — постаралась она успокоить молодую женщину.
        — Я боюсь,  — наполнились слезами глаза Бетси.  — Иногда мне кажется, что я умру также, как ваша несчастная горничная,  — высморкалась она в платок.
        — Господь с вами!  — всплеснула руками Марья.  — Маменька вон и меня и Серёжу родила, и жива — здорова. И с вами всё хорошо будет. Я вас малыш скоро появится, и вы будете любить его, и Серёжа, я знаю, полюбит его.
        Бетси слабо улыбнулась в ответ.
        — А пойдёмте гулять,  — взяла её за руки Марья.  — Аллеи почти просохли, день такой чудесный, солнышко светит.
        — Идёмте,  — согласилась Бетси.
        Почти два часа Лиза и Марья ходили по центральной аллее. Снега в парке почти не осталось, только кое-где в тени мостиков и в глубоких чашах фонтанов он ещё оставались грязно серыми съёжившимися клоками. Когда они возвращались к дому, во двор въехала карета. Сергей Филиппович спустился с подножки и остановился, глядя на сестру и жену, вышедших из парка. При виде Бетси, Ракитин нахмурился, но при её приближении заставил себя улыбнуться и пойти навстречу.
        — Ma cherie,  — склонился он к жене, целуя её в щёку,  — прости, что так долго. Служба.
        Взяв жену под руку, Сергей повёл её к дому. Бетси словно расцвела в тот день. Её глаза лучились такой радостью, что становилось почти незаметно, сколь сильно она подурнела за время тягости. За ужином Серж был сама любезность, он сел подле жены и ухаживал за ней, но Марья замечала, что всё это напускное, что брат старается изо всех сил не выказать неприязни, что испытывает к жене.
        Вечером перед сном, Марья зашла к нему в кабинет. Она очень соскучилась и ей не терпелось поговорит с братом, но ещё больше, она желала рассказать ему о Бетси. Ей казалось, что ежели Серж узнает, как Лиза страдала в его отсутствие, то он переменит к ней своё отношение.
        — Серёжа,  — подошла она к нему со спины, обнимая за шею,  — как же мы все скучали без тебя. Как там в Петербурге?  — поинтересовалась она.
        Серж улыбнулся, взял сестру за руку и усадил на подлокотник кресла, в котором сидел сам.
        — В Петербурге сыро и ветрено. Я получил отпуск до лета и пока останусь с вами.
        — Лиза очень скучала пока тебя не было,  — вздохнула Марья.
        — Я не могу всё время сидеть подле её юбки,  — нахмурился Ракитин.
        — Да, но ты мог бы писать ей чаще,  — упрекнула его сестра.
        — Я был занят,  — отозвался Сергей.  — Я смотрю у тебя новая горничная,  — после непродолжительного молчания заговорил он, не желая говорить о своих взаимоотношениях с женой.  — А где Настя?
        — Настя умерла,  — вздохнула Марья и отвела взгляд.
        — Умерла?  — поднялся с кресла Ракитин.  — Но отчего?!
        — В том есть и твоя вина, Серёжа,  — встала следом за ним Марья и в волнении прошлась по кабинету.
        — Как я могу быть виноватым в том?  — искренне изумился Ракитин.
        — Настя в тягости была,  — чувствуя, как запылали щёки, отвечала Марья.  — Она ребёнка скинуть хотела,  — отвернулась Марья от брата.
        Ракитин долго молчал, стоя посреди комнаты, словно впал в ступор, а потом шагнул к поставцам и, распахнув дверцы, достал бутылку шотландского виски из коллекции, что когда-то собрал их отец. Вытащив пробку, Ракитин сделал большой глоток, и со стуком поставил бутылку на стол. Опустившись в кресло, он закрыл лицо руками.
        — Я не хотел,  — глухо отвечал он.  — Я не желал ей смерти.
        — Я знаю,  — подошла к нему Марья, положив ладони на плечи.  — Потому ты очень нужен здесь. Лиза очень боится. Ей кажется, что она тоже умрёт, как Настя.
        — Она знает?  — поднял голову Ракитин, обеспокоенно гладя в глаза сестре.
        — Нет,  — покачала головой Марья.  — Маменька решила, что ей ни к чему знать о том.
        — Я останусь, пока она не родит,  — отвечал Сергей, поймав руку сестры и запечатлев на ней поцелуй.  — Я рад, что ты была с ней всё это время.
        — Серёжа,  — робко заглядывая ему в глаза, начала Марья,  — ты ничего не слышал о Ефимовском?
        — Отчего ты спрашиваешь?  — нахмурился Сергей.
        — Не знаю,  — вздохнула Марья.  — Сердце не на месте. Давит что-то вот здесь,  — дотронулась она до груди.
        — Нет. Ничего не слышал,  — покачал головой Ракитин.  — Забудь о нём.
        Глава 21
        Как бы было хорошо, коли можно было бы выбросить из памяти всё то, что мучило, что не давало спать по ночам. Но забыть не получалось, а как дальше жить с горькими воспоминаниями, Марья так и не могла придумать. Все дни без него стали пусты, уж лучше его ненависть, но знать, что с ним ничего не случится, чем терзаться муками неизвестности, не смея даже написать ему. Что может быть хуже неизвестности? Хуже ожидания? Верно, ничего такого и нет на свете.
        Минул холодный ветреный март, за ним дождливый сырой апрель, наконец, вместе с маем в Полесье пришла весна во всём буйстве своего цветения.
        Марья Филипповна вновь вернулась в то состояние, в котором находилась в Петербурге. Даже не надевая скромных нарядов, преимущественно тёмных и невзрачных тонов, как то было в столице, она стала часто посещать местный храм неподалёку от Полесья. В своих молитвах девушка просила Господа защитить того, кто нынче был столь далеко от неё и ежедневно подвергал свою жизнь опасности, она просила и за Бести, дабы, когда придёт время, жена брата могла легко разрешиться от бремени.
        Посещая воскресную службу в первый раз после долгого перерыва, Марья Филипповна замечала и косые взгляды, и тихие шепотки за спиной, но вошла в храм, расправив плечи и высоко подняв голову. Внимая словам протодьякона, читавшего молебен, Марья осеняла себя крёстным знамением, клала поклоны, не глядя на остальных прихожан.
        — Ишь, гордая какая,  — слышала она за своей спиной злобный шёпот madame Василевской, бабки Поля.  — Другая на её месте бы постеснялась в Божий дом войти. Тьфу, блудница!  — негодовала старая дама.
        — И не говорите. Сгубила молодца и хоть бы что ей,  — отвечал madame Василевской другой старческий голос, который Марья не признала.
        Слёзы застили глаза, заставляя расплываться горевшие огоньки свечей яркими бликами. "До чего же злы бывают люди,  — склоняясь в поклоне, размышляла девушка.  — Видимо, до гробовой доски мне того не забудут".
        После службы mademoiselle Ракитина шагнула к канунному столу перед распятием, дабы поставить свечку за упокой душа раба Божьего Михаила. Около подсвечника стояла невысокая худая женщина, руки её тряслись, и она никак не могла поставить свечу.
        — Позвольте помочь,  — поставив свою свечу, шепнула ей Марья.
        Женщина в чёрном траурном чепце обернулась к ней, глядя в глаза с такой ненавистью, что у Марьи душа ушла в пятки. Синие глаза её горели такой злобой, что девушка отшатнулась, едва не задев другой высокий подсвечник.
        — Я в вашей помощи не нуждаюсь, mademoiselle Ракитина,  — прошептала она в ответ.
        Марья поспешно покинула храм и уселась подле матери, забравшись в коляску.
        — Кто это?  — осмелилась она спросить у Елены Андреевны, провожая глазами женщину в трауре, что спустилась с крыльца и поддерживаемая под локоток лакеем, села в закрытую карету.
        — Соколинская,  — мельком взглянув на соседку, отвечала Елена Андреевна.
        Марья тяжело вздохнула и более за всю дорогу не проронила ни слова.
        Бетси к концу своей тягости уже с трудом передвигалась. Она беспрестанно жаловалась на боли в спине и бессонницу. Доктор, приехавший осмотреть её, после визита в спальню барыни изъявил желание поговорить с Сергей Филипповичем. Входя в кабинет хозяина Полесья, пожилой человек выглядел весьма обеспокоенным.
        — Вы желали говорить со мной?  — жестом предложил ему присесть Ракитин.
        — Сергей Филиппович у меня возникли некоторые опасения, касательно состояния вашей супруги,  — ёрзая на стуле, начал свою речь доктор.
        Достав из кармана платок, эскулап промокнул взмокший лоб.
        — Опасения, какого рода?  — обеспокоенно поинтересовался Серж.
        — Я не специалист в подобных делах, но мне кажется, что не мешало бы послать в Москву за опытным акушером,  — продолжил доктор.
        — Вы находите что-то странное в её тягости?  — поднялся из-за стола Ракитин и принялся ходить по комнате.
        — На первый взгляд ничего,  — вздохнул врач.  — Возможно, я напрасно беспокоюсь, но мне будет спокойнее, коли человек более сведущий будет рядом с вашей супругой, когда придёт время.
        — Раз вы считаете, что это необходимо, я съезжу в Москву,  — отозвался Сергей Филиппович.  — Не могли бы вы рекомендовать мне кого-нибудь.
        — Да, конечно,  — поднялся со стула доктор.  — Я напишу вам,  — шагнул он к столу и, взяв в руки перо, обмакнул его в чернильницу, черкнув на листе бумаги имя и адрес человека, что, по его мнению, мог оказаться полезен.
        Обеспокоенность доктора передалась Сержу, но, не желая пугать жену, он ничего не сказал ей и лишь с матерью поделился своими опасениями.
        — Глупости,  — фыркнула Елена Андреевна, выслушав сына.  — Природа своё возьмёт, но коли считаешь нужным, то поезжай,  — отвечала она ему.
        И он уехал на другой день, пообещав вернуться через седмицу. Отъезд супруга привёл Бетси в уныние.
        Марья, которой Сергей Филиппович тоже не открыл причин своей поездки, ужасно злилась на брата, что он оставил жену в такое тяжёлое для неё время. Памятуя, что доктор наказал Бетси больше ходить, нынешним тёплым вечером Марья уговорила невестку пройтись. Тяжело переваливаясь с боку на бок, Бетси насилу дошла до скамейки и осторожно опустилась на неё. Лицо её исказила страдальческая гримаса.
        — Что-то нехорошо мне нынче,  — пожаловалась она, едва Марья присела подле неё.
        — Болит что-то?  — участливо поинтересовалась mademoiselle Ракитина.
        — Тянет будто,  — погладила большой живот под плотным шёлком платья Елизавета Алексеевна.
        — Может, лучше будет вернуться?  — поднялась Марья со скамейки.
        — Нет. Посидим ещё,  — робко улыбнулась Бетси и отвернулась к фонтану.
        Тонкая струя, льющаяся из мраморного кувшина, в руках статуи, изображавшей юношу в короткой тунике, негромко журчала, ударяясь о стены глубокой чаши, в воздухе разливался аромат сирени, что росла в аккурат за парковой скамейкой.
        — Хорошо-то как нынче,  — вздохнула она, не отрываясь глядя на струю воды.
        — Да, хорошо,  — согласилась Марья.  — Тихо, покойно.
        — Отчего вы за Илью Сергеевича не пошли?  — поинтересовалась Бетси.
        — Не люблю я его,  — тихонько вздохнула девушка.
        — А Ефимовскому отчего отказали?  — повернулась к ней Елизавета Алексеевна.
        — Оттого, что он меня не любит,  — смутилась Марья.
        — Серж тоже меня не любит, но по мне пускай уж лучше так,  — вновь отвернулась к фонтану Бетси.
        — Отчего вы говорите так? Серёжа любит вас,  — принялась убеждать её Марья.
        — Нет,  — последовал тяжёлый вздох.  — Возможно, раньше я и привлекала его, но не теперь. Поглядите на меня. Я же сущая уродина стала,  — горько заплакала вдруг она.  — Я ему опротивела,  — всхлипывала Бетси.
        Марья растерялась, не зная, что ответить на это. Бетси испуганно охнула и вцепилась в руку золовки с неожиданной силою.
        — Что это?  — округлились её глаза.  — Боже! Неужели…  — она прикусила губу, но не смогла сдержать болезненного стона.
        — О Боже!  — выдохнула Марья.
        Она вскочила со скамейки, не зная, что ей предпринять. То ли бежать за помощью, то ли остаться с женой брата. Девушка беспомощно огляделась вокруг. В парке уже смеркалось, и вокруг не было не души. Надобно было бежать, звать на помощь, но и оставить Бетси одну ей стало страшно.
        — Позовите же кого-нибудь,  — умоляюще, прошептала молодая женщина.  — Я не дойду сама.
        Подобрав юбки, Марья побежала к дому.
        Вбежав по ступеням, она распахнула двери в будуар матери.
        — Маменька! Бетси! Началось!  — задыхаясь, вымолвила она.
        — Где она?  — поднялась с кушетки Елена Андреевна.
        — Там, в парке, у фонтана,  — махнула рукой Марья в неопределённом направлении.
        Елена Андреевна быстро сошла вниз и велела дворецкому позвать двух лакеев.
        — Кресло возьмите,  — сама отворила она двери в гостиную.  — Барыню на кресло посадите и несите сюда. И не дай Бог вам её уронить! Шкуру спущу!  — напутствовала она слуг.  — Что встал?!  — обернулась madame Ракитина к дворецкому. Беги на конюшню, скажи Прокопычу, пускай в деревню за повитухой едет.
        Жалобно стонущую барыню внесли в дом спустя четверть часа. Красные от натуги лакеи с трудом втащили кресло на второй этаж и осторожно поставили на пол в её покоях. Елена Андреевна поднялась следом и с помощью двух дворовых девок помогла невестке перебраться в постель.
        — Ничего, голубушка,  — приговаривала она, промокая полотенцем выступившую на лбу роженицы испарину,  — Господь терпел и нам велел. Вот сейчас привезут Устинью, и всё будет хорошо.
        — Боже, ну, отчего так больно?!  — стонала Бетси, прикусывая до крови губу.
        — Оттого, что прародительница наша согрешила,  — погладила взмокшие на висках тёмные локоны Елена Андреевна.  — Вот и суждено теперь человеку в муках на свет появляться.
        Марья заглянула в комнату, но обернувшись на звук открывшейся двери, мать велела ей уйти. Вернувшись в свои покои, mademoiselle Ракитина замерла у окна, вглядываясь в черноту ночи за окном. Про себя Марья горячо молилась, чтобы Серж приехал, как можно скорее. Ведь сегодня минула ровно седмица с тех пор, как он уехал в Первопрестольную. Словно в ответ на её молитвы, послышался сначала стук копыт и шелест гравия под колёсами экипажа, а после показалась и сама коляска, остановившаяся у крыльца. Распахнув окно, Марья свесилась через подоконник.
        — Серёжа!  — завидев брата, помахала она рукой.  — Быстрее, началось! Бетси!
        Подняв голову, Сергей коротко кивнул и быстро вбежал по ступеням, скрывшись в доме. Из коляски выбрался невысокий, убелённый сединами человек, подхватил с задка экипажа небольшой саквояж и засеменил следом за барином.
        С приездом акушера Марья немного успокоилась. Ей хотелось хоть чем-нибудь помочь, но она не знала, что ещё она может сделать. Потому она принялась горячо и истово молиться вслух, опустившись на колени прямо посреди собственной спальни.
        Пропустив вперёд себя акушера, Сергей Филиппович остановился у дверей. Рука его коснулась белой створки, но он никак не мог заставить себя войти. Громкий крик разорвал тишину дома, хлестнув по напряжённым нервам. Ракитин отпрянул от двери и, прислонившись спиной к стене, перевёл дух. Снова закричала Бетси. Серж вцепился зубами в сжатые в кулак пальцы. "Господи! Не оставь милостью своей!"  — пронеслось в голове.
        Кряхтя и охая, мимо него протиснулась в двери повитуха Устинья, которую привёз Прокопыч. На мгновение Сергею удалось увидеть жену через растворённую в спальню дверь. Лицо её было обезображено страданием. Она вся покраснела от натуги и тяжело дышала, пока его мать придерживала ей голову и пыталась напоить водой из стакана.
        Закрыв лицо руками, Ракитин сделал шаг, потом другой, всё быстрее и быстрее удаляясь в сторону своих покоев. Войдя к себе, он велел камердинеру принести ему водки. Выгнав из комнаты слугу, выполнившего его распоряжение, Серж трясущимися руками налил себе выпить. Даже здесь, через весь коридор были слышны крики, что заставляли его мелко вздрагивать всякий раз, доносясь до его слуха.
        После полуночи, когда графин на столе почти опустел, Сергею Филипповичу послышался какой-то странный звук, будто мяукал котёнок. Не сразу осознав его значение, он некоторое время пребывал в размышлениях, откуда в его покоях взяться котёнку. Когда же он понял, что всё завершилось, то поднялся с кресла и устремился по коридору к покоям супруги. Чем ближе подходил он, тем явственнее слышался плач младенца.
        Не слыша более тех ужасных криков, Серж вошёл и остановился на пороге. Посреди будуара стояла Устинья, укачивая в своих полных руках плачущего ребёнка. Елена Андреевна, закрыв лицо руками сидела подле постели Бетси, которая не шевелилась. Две дворовые девки испуганно оглянулись на замершего в дверях барина и торопливо перекрестились. Акушер вышел из спальни и остановился напротив Ракитина.
        — Мне жаль, Сергей Филиппович,  — дотронулся он до его плеча.  — Ваша жена была весьма хрупкой женщиной.
        — Была?  — не понимая, спросил Ракитин.
        Стряхнув сухонькую ладошку акушера с плеча, Серж рванулся в спальню и медленно опустился на колени подле постели.
        — Лиза,  — позвал он её.  — Лиза, ответь.
        — Она умерла, Серёжа,  — хрипло прошептала Елена Андреевна.
        Сергей нащупал холодную тонкую кисть в складках одеяла и прижался к ней губами.
        — Прости меня, Mon ange (ангел мой),  — глаза обожгло.
        Серж не сразу понял, что это слёзы жгут ему глаза. Ему стало невыносимо стыдно и горько оттого, что он не любил её, что считал её обузой, и вот ныне он стал свободен, но ценою этой свободы стала жизнь той, что любила его всем сердцем.
        Поднявшись со стула, Елена Андреевна вытолкала из спальни девок, вышла сама и закрыла за собою двери. Ракитин плакал навзрыд. Он то просил прощения, то звал её, то принимался целовать холодные руки и застывшие черты.
        Подождав немного, Елена Андреевна вошла, обняла вздрагивающие плечи сына и мягко, но настойчиво повлекла его к дверям. В будуаре к нему шагнула Устинья.
        — Дочечка у вас, барин,  — протянула она ему ребёнка.
        Глянув на орущего младенца равнодушным взглядом, Серж отмахнулся от повитухи и вышел вон. Он не помнил, как спустился по ступеням, как выбежал из дома, и направился в тёмный парк. В себя он пришёл, сидя на скамье у фонтана. Это место очень любила Марья, а после и Бетси облюбовала его.
        — Господи! За что ты так со мной?!  — поднял он голову, вглядываясь в безмолвное звёздное небо.  — Настя, потом Лиза. Что я такого совершил, что ты проклял меня?!  — шёпотом вопрошал он.
        Белая тень отделилась от куста сирени и скользнула к нему на скамью. Марья прижалась головой к плечу брата, утирая бегущие по лицу слёзы.
        — Как страшно, Серёжа,  — прошептала она.  — Я ни за что не пойду замуж,  — всхлипнула Марья.
        Брат и сестра ещё долго сидели в парке на скамье, до тех пор, пока Ракитин не ощутил, что Марью всю трясёт в ознобе. Майские ночи были ещё довольно прохладными, а она выбежала за ним из дома в одном тонком муслиновом платье. Сняв мундир, Серж накинул его на плечи сестры и помог ей подняться. Вместе они дошли до дома в полном молчании. Да и не надобно было слов. В это молчании было больше, чем возможно было выразить словами.
        — Как ты дочку назовёшь?  — остановилась на ступенях крыльца Марья.
        — Лизой,  — тихо обронил Серж.
        Марья снова заплакала, Ракитин обнял её и привлёк к себе.
        Елизавету Алексеевну схоронили на другой день после того, как окрестили маленькую Лизу. Стоя в храме у гроба подле Сержа, Марья испытала странное чувство, что всё это уже было видено ею однажды. Всё те же люди с застывшим выражением скорби на лицах, те же свечи, заунывный голос местного попа, отпевавшего усопшую. Она наблюдала за всем, словно отрешившись от них, как человек совершенно посторонний.
        После поминок, Марья пошла к себе. Поднявшись на один пролёт широкой лестницы, она остановилась и оглянулась. В вестибюле Сергей бледный в чёрном сюртуке, прощался с последними из тех, кто приехал проводить в последний путь покойницу. Mademoiselle Урусова что-то тихо говорила брату Марьи, а её рука в чёрной кружевной митенке совершенно бесстыдным образом лежала на груди Сержа, касаясь лацкана его сюртука.
        Серж что-то ответил ей, печальная горькая улыбка скользнула по его губам, когда он склонился над рукой Натальи, прежде чем запечатлеть на ней невесомый поцелуй. Не в силах и далее смотреть, Марья отвернулась и быстро зашагал вверх по лестнице.
        Она знала, что Натали вернулась из Петербурга так ни с кем и не обручившись, и ей было неприятно видеть княжну так близко подле брата. Что-то постыдное было в том, как Натали смотрела на него, прикасалась к нему, будто бы в желании утешить его.
        Сергей Филиппович покинул Полесье к концу мая, приняв решение вернуться на службу в столицу. Марья не винила его за то, что ему было слишком тяжело находиться в усадьбе, и прекрасно понимала его желание уехать.
        После отъезда брата mademoiselle Ракитина стала часто наведываться в детскую к крошечной племяннице. Поначалу маленькая Лиза казалась ей весьма отталкивающей, но прошёл месяц, и девочка из орущего красного младенца превратилась в маленького белокурого ангела. Совершенно белый пушок на голове, чистые голубые глаза, пухлые щёчки и ручки совсем покорили Марью.
        Елена Андреевна, глядя на внучку умилялась тому, как сильно она походила на своего отца, когда Серж был в том же возрасте.
        — Красавицей будет,  — улыбалась madame Ракитина, частенько склоняясь над колыбелью и поглаживая пухлые щёчки малышки указательным пальцем.
        К концу июня в Полесье пожаловали гости, князь и княгиня Анненковы. Марья совсем позабыла о том, что Ирэн обещала навестить её, когда они поедут в Смоленские владения Бориса. Визиту подруги mademoiselle Ракитина обрадовалась. После ужина, оставшись вдвоём девушки всё говорили и никак не могли наговориться. Марья долго мучилась перед тем, как задать княгине Анненковой вопрос о том, неизвестно ли ей что-нибудь о судьбе графа Ефимовского? Ирина широко распахнула карие глаза, когда услышала, о ком она спрашивала.
        — Он писал письмо Борису,  — тихо зашептала новоиспечённая княгиня.  — Служит в какой-то крепости, названия я не запомнила. Борис читал мне, но я стала такая рассеянная,  — засмеялась Ирина и смущённо отвела глаза.
        По тому, каким светом светились глаза подруги, по её цветущему виду, Марья догадалась.
        — Ты в тягости?!  — с ужасом прошептала она, памятуя о судьбе несчастной Бетси.
        Ирэн кивнула.
        — О, это такое счастье!  — взяла она за руки Марью.  — Ежели бы только знала, как я нынче счастлива.
        — А Борис?  — не удержалась от любопытства Марья.
        — Я думала, что сильнее любить просто невозможно, но он доказал мне, что можно,  — смеясь, отвечала Ирэн.
        Анненковы погостили у них всего два дня и, тепло простившись, вскоре отбыли. Но даже в эти два дня наблюдая за молодой четой, за тем, каким восторгам светятся глаза обоих, когда они рядом, за тем, с какой нежностью Борис всякий раз касается своей молодой жены, Марья испытывала всепоглощающую зависть к этому безграничному счастью. "Верно, ради такой любви и умереть не страшно. Вот Серж не любил Бетси, и это страшно,  — рассуждала она сама с собой после их отъезда.  — А коли бы меня так любили, то, верно, было бы не страшно! Ежели Ефимовский бы так любил меня, я бы всё отдала!"
        Весь вечер после отъезда Анненковых она думала об Андрее, а ночью он приснился, лежащим в изумрудно-зелёной траве ей в своём белом кавалергардском колете с алым пятном крови на груди. Проснувшись от собственного крика, Марья скатилась с широкой постели, упала на колени и зашлась в горестных рыданиях.
        Глава 22
        После захлебнувшегося в крови восстания горцев в 1830 году на Кавказе воцарилось относительное затишье и продолжилось строительство Лезгинской линии укреплений. Случались иногда стычки, но особого урона они не наносили.
        Ефимовский попал в гарнизон недавно отстроенной крепости Новые Закаталы. Графу поручили надзор за сооружением одного из укреплений между крепостями Новые Закаталы и Белоканы. С небольшим отрядом, состоявшим из пятидесяти человек, Ефимовский выехал из крепости к месту строительства нового форта.
        Стояла удушающая июльская жара. Солдаты его отряда работали не покладая рук вот уже на протяжении нескольких дней. Обладай служивые нужными навыками, возможно, дело спорилось бы быстрее, но увы, все они были более привычны к тому, чтобы держать в руках ружьё, нежели кирку или лопату. Ряд за рядом кладки, камень за камнем постепенно возводились стены форта. Минула уж седмица с того времени, как был заложен первый камень, а конца и края работам всё не предвиделось. Изнывая от духоты, Андрей расположился в тени грецкого ореха. Расстегнув тесный ворот мундира и, сняв с головы белую повседневную фуражку, Ефимовский прислонился затылком к шершавому стволу и прикрыл глаза.
        — Ваше благородие!  — ворвался в его думы хрипловатый прокуренный голос прапорщика его эскадрона,  — тут разведчики приехали. Говорят, в семидесяти верстах от нас видели хорошо вооружённые отряд лезгинов, почти двести голов насчитали.
        — Кто командир разведчиков?  — открыл глаза Ефимовский.  — Веди сюда.
        Андрей поднялся с соломенного тюфяка, служившего ему ночью постелью, и отряхнул форменные шаровары, пошитые на манер казацких. Лёгкой пружинистой походкой к нему подошёл высокий темноволосый человек в форме унтер-офицера (младший офицерский состав).
        — Вахмистр Карташевский,  — представился подошедший, приложив два пальца к козырьку фуражки.  — Вы командир отряда?  — обратился он к Ефимовскому.
        Андрей ощутил, как болезненно толкнулось в груди сердце. Вот оно! Вот, то мгновение, что он ждал! Сглотнув ком в горле, он постарался взять себя в руки.
        — Штабс-капитан Ефимовский,  — представился он.  — Мне доложили, что у вас имеются сведения о вооружённом отряде горцев.
        Карташевский усмехнулся:
        — Так точно, ваше благородие. Почти две сотни всадников, вооружены до зубов, предположительно направляются в Новые Закаталы.
        — Ну, с крепостным гарнизоном им, положим, не тягаться,  — размышляя, вслух произнёс Ефимовский.  — Семьдесят вёрст, говорите.
        — Один дневной переход,  — кивком подтвердил свои слова Карташевский.  — Уходить вам надобно, ваше благородие.
        — Оставить вверенный мне форт не могу, но донесение послать не мешало бы,  — отозвался Ефимовский.
        — Промедлите ещё пару часов, вас отрежут от крепости,  — прищурился Карташевский.
        — Позови мне Фирсова,  — окликнул Ефимовский проходившего мимо солдата.
        Положив кирку, солдат бросился исполнять приказ. Спустя несколько минут, насвистывая что-то себе под нос, из-за недостроенный стены форта показался поручик Фирсов, молодой лет двадцати двух белокурый херувим, по которому сходило с ума всё женское население Новых Закатал.
        — Поручик!  — одёрнул его Ефимовский.
        Фирсов остановился, оправился и застегнул форменный сюртук на все крючки и только после того приблизился к командиру.
        — Прибыл по вашему приказанию,  — вытянулся он во фрунт перед Ефимовским, не спуская любопытного взгляда с вахмистра в пропылённом измятом мундире.
        — Вахмистр Карташевский, командир разведчиков,  — представил Фирсову своего собеседника Ефимовский.  — Вахмистр утверждает, что неподалёку отсюда замечен отряд горцев, я составлю донесение, а вы отвезёте в крепость.
        — Слушаюсь,  — подтянул руку к козырьку Фирсов.
        — Ваше благородие, вы меня будто не слышали,  — зло сплюнул на землю Карташевский, коли сейчас не уйдёте, всех людей положите. Помяните моё слово, к вечеру лезгины здесь будут.
        — Это уже не ваша забота, вахмистр,  — голосом выделил звание Карташевского Ефимовский, памятуя о том, что ещё год назад тот был ротмистром и командиром эскадрона.  — Благодарю за ценные сведения, но далее мы как-нибудь уж без вас. Беса возьми!  — крикнул он в спину Фирсову, имея в виду своего жеребца, коего забрал из конюшен Клементьево после смерти брата.
        В скорости и выносливости Бесу не было равных в округе.
        Качая головой, Карташевский отошёл к своим измученным и уставшим от долгого перехода людям.
        — Вот же упрямец!  — кинул он быстрый взгляд в сторону Ефимовского, карандашом писавшего донесение, расположив планшет прямо на коленке.  — Весь отряд положит! Пороху, поди, не нюхал! Штабной,  — пренебрежительно, сквозь зубы, отозвался Карташевский.  — Останемся, братцы?  — оглядел он своих людей.  — Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Всё одно до ночи в Белоканы не доедем.
        Послышался тихий ропот. Карташевский прекрасно понимал своих людей. После сумасшедшей гонки остаться, дабы к вечеру принять бой с хорошо вооружённым и превосходящим в численности противником, надобно вовсе головы на плечах не иметь.
        — Да чего уж там,  — вздохнул один из солдат,  — останемся, подсобим, чем сможем.
        Отдав донесение для командира крепости поручику, Андрей обошёл недостроенный форт, подвергнув его самому критичному осмотру и придя к неутешительному выводу, что без подкрепления из крепости, его отряду ни за что не удержаться здесь. Подозвав прапорщика, он велел собрать и построить людей. Пока вверенный ему отряд выстраивался перед наполовину возведёнными стенами форта, Карташевский вновь привлёк его внимание.
        — Ваше благородие,  — тронул он его за плечо,  — мы остаёмся. Людей у меня не много, но вы можете располагать нами.
        — Хорошо,  — кивнул Ефимовский.  — От помощи не откажусь.
        Андрей не стал ничего скрывать от своих людей и рассказал обо всём, что донесли ему разведчики. Солдаты расходились хмурые, недобро зыркая на своего молодого командира. Принялись чистить ружья и готовиться к атаке неприятеля.
        Карташевкий подозвал к себе одного из своих людей, бойкого молодого солдатика.
        — Штабс-капитан поручика дорогой послал, а ты давай через хребет, а то не видать нам подмоги из крепости,  — напутствовал он его.
        Солнце клонилось к закату, постепенно окрашивая западный край неба в золотисто красные тона. На лицах людей, занявших оборону в форте, читалось напряжённое ожидание.
        — А может, не сунутся они к ночи-то?  — тихо вопрошал Ефимовского прапорщик, нервно подкручивая ус.
        — Может, и не сунутся,  — отвечал Андрей, не отводя взгляда от дороги, ведущей из ущелья.
        В отдалении послышался приближающийся шум большого отряда всадников.
        — Принесла их нелёгкая,  — взводя курок пистолета, досадливо прошептал прапорщик.
        Среди защитников форта прокатился глухой ропот. Люди занимали позиции, стараясь укрыться за недостроенными стенами. Отряд горцев выехал из ущелья и остановился неподалёку от форта. На таком расстоянии выстрелом из ружья лезгинов было недостать. Андрей прищурился, вглядываясь во всадника, что отделился от основной массы отряда и поскакал к форту, размахивая чем-то белым, зажатым в руке.
        — Русские!  — остановился он под стенами форта.  — Сложите оружие и выходите! Вам оставят жизнь!
        Прапорщик прицелился.
        — Вот я его сейчас и сниму с седла,  — прошептал он.
        Андрей ударил его по руке, сжимавшей пистолет, но опоздал. Грохнул выстрел. Вскрикнув, всадник схватился за плечо, выронил белую тряпку и, развернув лошадь, поскакал к своим.
        — Торопитесь!  — злобно глянул Ефимовский на прапорщика.  — Время потянуть надобно было.
        Наблюдая, как спешиваются горцы и рассыпаются по окрестным кустам, Андрей выругался. Защёлкали выстрелы, засвистели пули, с визгом ударяясь о каменные стены. Горцы спешили кончить дело до темноты, а потому открыли по защитникам форта шквальный огонь, не давая поднять головы или высунуться в узкие бойницы.
        — Беречь патроны! Прицельный огонь!  — поднялся во весь рост Ефимовский.
        Ответными выстрелами из форта удалось положить несколько атакующих. Завязалась перестрелка. Среди ружейной трескотни послышались первые крики и стоны раненных.
        — Зацепило!  — зажимая рукой плечо, сполз на каменный пол прапорщик.
        Андрей всё пытался рассмотреть позиции неприятеля и частенько поднимался среди свистящих вокруг пуль.
        — Голову, ваше благородие, берегите!  — пригнул его за плечи невесть откуда появившийся Карташевский.  — Коли они знают, что мы здесь, стало быть, ваш поручик до крепости не добрался,  — скороговоркой произнёс вахмистр.
        Огонь неприятеля усилился. К Ефимовскому подполз один из солдат.
        — Ваше благородие, шестеро убитых, с десяток раненных, двое до утра не доживут,  — доложил он.  — Они уже с другой стороны форта, лошадей от нас отрезали.
        — Скверно,  — скривился Андрей, осознавая, что в своём желании что-то доказать Карташевскому принял неверное решение.
        Ефимовский приподнялся, взял ружьё из рук убитого подле него солдата, и выглянул в бойницу. Солнце почти село. В тени недостроенного форта, под самыми стенами копошились трое лезгинов.
        — Подорвать хотят,  — глядя на мешок с порохом, заметил Карташевский.
        Прицелившись, Андрею удалось попасть в одного из них. Вскинув голову, лезгин рухнул сначала на колени, а после кулем свалился на землю. Тело его ещё несколько раз дёрнулось в предсмертной судороге и затихло.
        — Заряжай!  — бросил он ружьё солдату, а сам достал из-за пояса пистолет.
        Стоило ему только вновь показаться в прорези бойницы, как тотчас град пуль застучал о камни вокруг узкой щели. Одна прожужжала над самым виском. Ефимовский даже ощутил горячее колебание воздуха от её полёта в столь опасной близости от его головы. Ощущая небывалое возбуждение от столь знакомой обстановки боя, он попытался вновь прицелиться в спину отбегающим горцам, но что-то сильно ударило его в грудь чуть пониже левой ключицы. Обожгло! Выронив пистолет, Андрей провёл рукой по груди, пальцы окрасились кровью.
        Под Остроленкой его ранило осколком гранаты, но тогда он почти сразу лишился чувств и плохо помнил сам момент ранения. После в лазарете, когда осколок уже вынули из его живота, пришла сводящая с ума боль. Нынче всё было иначе. Поначалу он вообще не ощутил ничего кроме удара, а после в ране появилась пульсирующая толчками боль. Стиснув зубы, он попытался дотянуться до пистолета, но Карташевский оттащил его в сторону от бойницы и уложил на пол.
        — Отвоевались, ваше благородие,  — нахмурился он.
        Заложив порох под стены форта, лезгины поспешили удалиться, чтобы издали, выстрелом подорвать его. Всё меньше оставалось защитников форта. Тела убитых стаскивали под стену, дабы не мешали под ногами. Густые южные сумерки спускались на землю. Дело длилось не более двух часов, но Ефимовскому казалось, что прошло уже никак не меньше дня. Горцы становились всё настойчивее и уже почти вплотную подобрались к стенам. Андрей осознавал, что ещё немного и для него и его товарищей всё будет кончено. В какой-то момент атакующие отхлынули от стен и развернулись в обратном направлении. То было слышно по удаляющимся выстрелам, и по тому, как ощутимо снизилась интенсивность неприятельского огня.
        — За Государя! За отечество!  — послышалось вдали.
        То в тыл им ударили казаки.
        — Спасены,  — прошептал прапорщик, бледный от потери крови.
        Более Ефимовский ничего не увидел. Напряжение боя, ожидание неизбежного конца, забрало все силы, что ещё оставались после ранения. Услышав о том, что пришла помощь, Андрей впал в беспамятство. Очнулся он поутру в тряской повозке, которой правил казачок.
        "Куда везёшь?"  — попытался спросить он его, но с губ сорвалось лишь хриплое "ёшь…"
        — Очнулись, ваше благородие,  — оглянулся казачок.  — Ну, и славно. Скоро в крепости будет. Там вас доктор быстро заштопает.
        Казаки и солдаты, что остались от отрядов Ефимовского и Карташевского остановились посреди дороги. Желая понять, в чём причина заминки, Андрей с величайшим трудом приподнялся. Двое казаков что-то делали у большого платана. Когда они отступили от толстого ствола и, положив что-то на землю, отошли, Ефимовскому открылась страшная картина. В мертвеце, обнажённом до пояса, он насилу узнал красавца-поручика Фирсова. Всё его тело было изрублено саблями. Рубили неглубоко, дабы доставить истязаемому невыносимые страдания, и умер он, скорее всего не от полученных ран, а от потери крови.
        Карташевский, ехавший верхом рядом с повозкой, на которой везли Ефимовского, отвёл взгляд от жуткого зрелища. Казаки и солдаты, стаскивая с головы фуражки, крестились, глядя на то, что осталось от молодого красивого мужчины.
        — Заверните его во что-нибудь,  — негромко распорядился Карташевский.  — Негоже здесь оставлять.
        С точки зрения общего положения стычка, что произошла у форта, не имела большого значения ни для одной из сторон. Отряд лезгинов был полностью уничтожен, казаки не брали пленных, расстреляв на месте тех, кто пытался сложить оружие.
        Рана, что получил Андрей, была из тех, что относят к не больно-то тяжёлым ранениям, но несвоевременно оказанная помощь и большая кровопотеря, привела к тому, что она загноилась. На исходе третьего дня к нему наведался Карташевский. Он собирался уезжать в свой гарнизон в Белоканы и зашёл попрощаться.
        — Как вы себя чувствуете, ваше благородие?  — остановился он на пороге небольшой комнатёнки, служившей в крепости лазаретом.
        Ефимовский не ответил, продолжая лежать лицом к стене и делая вид, что пребывает в беспамятстве. Осознание собственной глупости невыносимой тяжестью лежало на душе. Надобно было внять совету и увести людей. Кому и что он пытался доказать, обрекая большую часть отряда на верную смерть? Обезображенное тело Фирсова вновь и вновь представало пред мысленным взором.
        Карташевский ещё некоторое время постоял в дверном проёме и, тяжело вздохнув, вышел. Вечером пришёл гарнизонный врач. Размотав бинты и осмотрев рану, он недовольно нахмурился. Андрей и сам ощущал невыносимый запах гниющей плоти, его мучила лихорадка, тело то горело в адском огне, то его трясло в ознобе.
        — Ну, что скажите?  — обеспокоенно спрашивал Прохор, не отходивший от постели раненого барина третьи сутки.
        — Ничего хорошего, голубчик, я тебе не скажу. Лёгкое пробито, того и гляди сгорит от Антонова огня,  — будто сквозь вату донёсся до Андрея сердитый голос врача.
        "Ну, и пусть. Пусть,  — переворачиваясь на спину, застонал Андрей.  — Как мне жить с тем, что по моей вине столько людей полегло?"
        — Так что же делать теперь?  — растеряно спросил денщик.
        — Ждать, голубчик. Сила и молодость — вот союзники, да только время, похоже, упущено,  — накладывая свежую повязку, отвечал гарнизонный врач.
        Манипуляции, производимые врачом, вызвали новую волну острой боли, испарина выступила на лбу и висках, сознание уплывало, действительность мешалась с воспалённым бредом. "Коли знала бы она, что мне недолго осталось, стала бы оплакивать?"  — мелькнула и пропала мысль. Ему вдруг захотелось, чтобы она узнала, непременно узнала, а ещё стало до слёз горько, что более, видимо, не суждено увидеть черты, что снились ему почти каждую ночь. Он всё пытался ухватиться за эту ускользающую мысль, но никак не мог вспомнить, почему ему так важно было знать ответ на свой вопрос.
        Почти две седмицы Ефимовский находился между жизнью и смертью. Гарнизонный врач не понимал, отчего он ещё жив, потому как не видел улучшений в состоянии графа. По его прогнозам, раненый должен был уже отдать Богу душу и освободить его от тяжкой обязанности всеми силами поддерживать жизнь в теле, терзаемом жесточайшей лихорадкой.
        Проснувшись как-то посреди ночи, Андрей зябко поёжился. Сознание его было ясным, он отчётливо понимал, где находится и до мельчайших подробностей вспомнил каждое мгновение боя. Он чуть шевельнулся и не сдержал болезненного стона. Тотчас с топчана поднялся Прохор и шагнул к нему. Большая шершавая ладонь денщика коснулась его лба.
        — Хвала, Господу,  — услышал он.  — Жар спал.
        Наутро его снова осмотрел гарнизонный врач, и по завершению осмотра, позволил себе скупую улыбку:
        — С того света, ваше сиятельство, выкарабкались,  — сделав перевязку, заметил он.  — Вам бы в отпуск по ранению, как окрепните.
        — Я подумаю,  — чуть слышно отозвался Андрей.
        Ему и в самом деле до чёртиков хотелось оставить раскалённые от солнца стены крепости и вернуться туда, где жизнь протекала мирно и неспешно. Хотелось пройтись по тенистому парку, проехать верхом по зелёным равнинам, окружавшим собственную усадьбу. Ему до смерти надоел однообразный пейзаж за крепостными стенами, представляющий собой пыльную выжженную солнцем степь и гряду далёких гор с заснеженными вершинами.
        Ефимовский поправлялся медленно. За время болезни он сильно исхудал, мундир висел на нём, любое действие, производимое левой рукой, отдавалось тянущей болью в груди. Как только он смог держать в руках перо, Андрей написал матери, что был ранен, но ныне опасность уже миновала. Прохор не осмеливался заговорить с ним о том, чтобы поехать домой, но Ефимовский и без того знал о его желании покинуть Новые Закаталы. Долгие вздохи, многозначительные взгляды, были куда красноречивей любых слов. Его и самого неудержимо тянуло домой.
        Прохаживаясь вечером по крепостному валу, Андрей решился и, вернувшись к себе, написал прошение на имя командира полка об отпуске. Ответ пришёл через седмицу, и к началу августа штабс-капитан Ефимовский покинул стены крепости, отправляясь домой для лечения.
        Ефимовский никак не мог решить, поехать ли ему в Веденское, где не был уже лет пять, либо в Клементьево к матери. По мере приближения к Москве Андрей становился всё более беспокойным. В Клементьево его влекло не только желание увидеться с матерью. Совсем рядом находилось имение Ракитина Полесье. "Там ли она? А может уже вышла замуж?"  — гадал он, ведь покидать столицу ему довелось в самый разгар сезона.
        Остановившись на почтовой станции, дабы переменить лошадей, Андрей пребывал в мучительных сомнениях. То была последняя остановка. Надобно было принимать решение: Веденское или Клементьево, а может быть даже Раздольное, поближе к Петербургу, подальше от соблазна. Сидя в продавленном кресле в помещении станции, он листал попавшийся ему на глаза альманах "Северные цветы" четырёхгодичной давности. На одной из страниц чьей-то рукой были подчёркнуты несколько стихотворных строк:
        "Я вас любил: любовь ещё, быть может,
        В душе моей угасла не совсем;
        Но пусть она вас больше не тревожит;
        Я не хочу печалить вас ничем".
        Пробежав глазами эти строки, Андрей невесело усмехнулся.
        — Готово, барин,  — вошёл с улицы Прошка.  — Можно ехать.
        Отложив журнал, Ефимовский вышел вслед за слугой.
        — В Веденкое,  — приказал он кучеру, забираясь в карету.
        Сытые, холёные лошади резво взяли с места, и экипаж, набирая скорость, понёсся по укатанной дороге.
        "Верно, я не хочу её тревожить. Ни к чему хорошему сия встреча не приведёт. Пускай всё идёт своим чередом. Коли суждено, стало быть, встретимся",  — думал он, прислонясь затылком к мягкой обивке кареты. Мерное покачивание экипажа нагоняло сон. Ефимовский и сам не заметил, когда состояние полудрёмы полностью поглотило его, и он уснул. Проснулся Андрей, будто от толчка. За оконцами экипажа, высеребренные светом полной луны проплывали ровно подстриженные кусты, окаймлявшие подъездную аллею в Веденском. Ни огонька не светилось в тёмных окнах особняка.
        Глава 23
        На другой день после приезда Андрей бродил по пустым покоям отчего дома. С тех пор, как умерла его бабка, здесь ничего не переменилось. Ефимовский долго стоял в кабинете перед портретом отца, изображённого живописцем на фоне алой портьеры в белом кавалергардском колете.
        Тёмные глаза с портрета глядели на него пронзительным, испытывающим взглядом, от которого веяло холодом, будто бы отец знал о той ошибке, что совершил сын и взглядом укорял его за то.
        "Нет, никогда я не смогу жить здесь",  — оглядывая тёмную тяжёлую мебель, думал Андрей. Странно, но он ощущал себя чужаком в собственном доме. Всё здесь напоминало о годах его юности, о строгом укладе жизни, что когда-то текла в этих стенах. Воспоминания эти были ему болезненны и неприятны.
        Из кабинета Ефимовский прошёл в библиотеку. Провёл пальцем по корешкам книг и вытащил первую, привлёкшую его внимание. То была "Божественная комедия" Данте во французском переводе. Андрей опустился в кресло около окна и открыл книгу. Погрузившись в чтение, он и не заметил, как минула первая половина дня. После обеда он продолжил чтение. Давно ему не приходилось проводить время столь неспешно и размеренно. Он не мог оторваться от книги до самого вечера, забрал её с собой в спальню, да так и уснул, не выпуская том из рук.
        За одной прочитанной книгой, последовала другая. Ему было странно это ощущения неспешности и одиночества. Никуда не надобно было ехать, никто его не ждал. Долгие пешие прогулки, чтение и раздумья.
        Мысли тревожили его беспрестанно. По большей части в своих размышлениях он то и дело возвращался к обстоятельствам, побудившим его принять решение, стоившее стольких жизней. Никто бы не упрекнул его в трусости, либо в невыполнении приказа, коли бы он увёл своих людей, избегая боя с превосходящими силами противника. Но также он понимал, что не скажи ему о том Карташевский, он бы точно так и поступил. Так отчего так трудно оказалось принять здравый совет от человека, которого он почитал своим личным врагом? И отчего врагом? Мишель сам бросил Карташевскому вызов, он сам желал сатисфакции, и винить в том Каташевского было совершенно бессмысленно, как бессмысленно было винить дождь в том, что он промочил одежду застигнутого непогодой путника. Так может, дело вовсе не в Мишеле? Может, дело в том, что Карташевскому повезло оказаться в числе тех, к кому благосклонно отнеслась одна известная ему особа?
        Расположившись в кресле в мрачном тёмном кабинете, Андрей сидел неподвижно, уставившись взглядом в одну точку, но едва только мысли цепляясь, одна за другую, привели его к Марье Филипповне, Ефимовский раздражённо вздохнул и торопливо поднялся, позабыв о ноющей ране, что хоть и затянулась, но всё ещё давала знать о себе, особенно после таких вот резких движений.
        "Вновь она! Не могу не думать о ней! О чём бы ни думал, всё сводится к ней!"  — вышел он быстрым шагом на террасу.
        Ефимовский пробыл в Веденском уже почти месяц и даже не заметил, как пролетело время. Каждое утро он вставал с постели, занимался какими-то мелкими, но нужными делами и не замечал дней, что проходили мимо него без суеты и поспешности. И вот ныне, глядя на усадебный парк, сменивший зелёный летний убор на осенний багряно-красный, Андрей словно прозрел: "Как? Когда успела наступить осень?  — вопрошал он сам себя.  — Неужели я столько времени уже здесь? Как вышло так, что я совершенно потерял счёт дням?" В том не было ничего удивительного. Никто не знал, что он вернулся в Веденское, соседи не беспокоили визитами, и Ефимовский не спешил возобновить знакомства. Но нынче становилось совершенно ясно, что время, отпущенное ему на одиночество, подходило к концу. Надобно было поехать к матери, ведь в своём эгоистичном желании отрешиться от всего мира, он даже не написал ей о том, что получил отпуск.
        Спустившись по ступеням и остановившись на берегу искусственного пруда, Андрей невольно залюбовался тем, как красиво отражались в стоячей воде золотисто-красные кроны деревьев, голубое небо и белые пушистые облака. Была та пора в конце сентября, обыкновенно называемая "бабьим летом". Солнце было ещё довольно ярким и тёплым, а ночи уже становились зябкими и прохладными. Поутру выпадала крупная роса, застревала в тонкой паутине, что развешивали пауки в надежде поймать последнюю добычу. Воздух становился кристально-чистым, приобретая прозрачность хрусталя, а очертания любого предмета необыкновенно отчётливо проступали перед взглядом.
        Природа уподоблялась стареющей кокетке, пытающейся с помощью ярких нарядов и краски на морщинистом лице замаскировать неминуемое приближение старости, коей Андрею виделась зима холодная и голая.
        "Надобно ехать!  — прикрыл глаза Ефимовский, подставляя лицо ласковым тёплым солнечным лучам.  — Завтра!"  — решил он и пошёл в дом распорядиться об отъезде. Проходя мимо зеркала в вестибюле, Ефимовский остановился, дотронулся кончиками пальцев до отросшей бороды. "Сбрить или оставить?"  — подумалось ему. Лицо его вследствие болезни приобрело нездоровый бледный вид, щеки впали, а борода хоть немного скрывала эти признаки нездоровья, но одновременно делала его старше своих лет. Поворачивая голову из стороны в сторону, Андрей рассматривал своё отражение. В ярких солнечных лучах, падающих через высокие большие окна, на виске блеснула седая прядь. "Старею",  — усмехнулся он своему отражению.
        — Прошка!  — поднялся он в свои покои.  — Бриться!
        — Иду, барин!  — послышался из гардеробной голос камердинера.
        Дорога до Клементьево заняла почти целый день. Экипаж въезжал в ворота уже на закате. Спустившись с подножки, Андрей огляделся. Всё, что он видел вокруг, выглядело новым и чистым, как и должно было быть после недавно сделанного ремонта. Прошёл всего год с тех пор, как он побывал здесь на могиле брата. Парадные двери особняка распахнулись и маленькая, сухонькая женщина торопливо спустилась к нему по ступеням.
        "Боже,  — распахнулись глаза Ефимовского при взгляде на мать,  — как она постарела!" Только глаза на испещрённом морщинами лице оставались столь же яркими, какими он их всегда помнил.
        — Андрюша!  — протянула она к нему руки.  — Боже! Андрюша! Это и в самом деле ты!  — провела она ладонями по гладко выбритому лицу.  — Исхудал-то как,  — заслезились глаза madame Соколинской.
        — Полно, маменька. Со мной всё хорошо,  — поспешил успокоить её Андрей, поднимаясь по ступеням и поддерживая мать под руку.
        — Ты, верно устал? Голоден? Как твоя рана?  — засыпала она его вопросами.
        — Устал,  — согласился Андрей,  — голоден,  — улыбнулся он.  — Рана затянулась и почти не беспокоит,  — вглядываясь в её лицо под чёрной кружевной оборкой чепца, отвечал он.
        За ужином Татьяна Васильевна заставила сына во всех подробностях рассказать о лечении, что назначил ему полковой лекарь. Слушая его, она то и дело прикладывала сухонькие ладошки к морщинистым щекам и тихо ахала или охала.
        — Андрюша, ты никогда не думал, чтобы оставить службу?  — робко спросила она, перебирая между пальцами складки на манжете траурного платья.  — Ты ведь последний в роду. Так надобно ли так рисковать собой?
        — Не знаю,  — отвёл взгляд Андрей.  — Я не знаю, что ещё я могу делать. Не представляю, как стану жить.
        — Жениться тебе надобно,  — вздохнула Татьяна Васильевна.  — Семья, дети — не в этом ли смысл нашей жизни?
        — Возможно, вы правы,  — отвечал Ефимовский, рассеянно глядя на огонь в камине.
        — Ты ведь помнишь Натали Урусову?  — тихо поинтересовалась madame Соколинская.
        — Оставьте, маменька. Ежели я надумаю жениться, жену я себе выберу сам,  — поднялся с кресла Андрей, подошёл к матери, коснулся поцелуем её щеки и, пожелав ей доброй ночи, ушёл в отведённые ему покои.
        Пробыв в Клементьево седмицу, Андрей заскучал. Чрезмерная забота и опека, коей его стремились окружить, раздражала до зубовного скрежета. Он потому и не желал покидать Веденское, что там никто не суетился вокруг него, никто не донимал его бесконечными вопросами о его самочувствии.
        Визит генерала Василевского в Клементьево пришёлся, как нельзя кстати, потому как Татьяна Васильевна на некоторое время отвлеклась от неустанной заботы о единственном оставшемся в живых сыне.
        — Ваше сиятельство,  — пожимая руку Андрею и склоняя свою убелённую сединами голову, радостно приветствовал Ефимовского генерал.  — Рад, очень рад вас видеть,  — несколько раз повторил он, прежде чем отойти и удобно устроиться в мягком кресле около растопленного камина.
        Разговор вяло потёк по всем известному руслу: погода, урожай, ранние заморозки, по всем приметам ожидаемые в этом году, о мужиках, ворующих лес. Андрей отвечал на расспросы Василевского о том, что нынче делается на Кавказе. Изредка генерал, вспоминая свою боевую молодость, вставлял собственные замечания и соображения относительно того, как надлежало поступать с непокорными горцами, собравшимися поз знамёна Шамиля.
        От политики, проводимой правительством на Кавказе, разговор снова вернулся к проблемам ведения хозяйства. Василевский посетовал на то, что увеличилось поголовье волков, участились случаи нападения серых хищников на скот, принадлежавший ему и его крестьянам. Генерал планировал охоту и предложил Ефимовскому принять участие. Андрей загорелся этой идеей и ответил согласием. Собираясь уезжать, Василевский обещал известить его о дне охоты.
        Накануне охоты Андрей получил приглашение от генерала. Выезжать надобно было рано утром, едва рассветёт. Ефимовский не держал собственного выезда, полагая, что он ему ни к чему, потому как в деревне проводил мало времени и охотой не увлекался. Он иногда принимал приглашения поучаствовать так же, как в этот раз.
        У Василевского была большая свора, что-то около трёхсот собак. Более всего поразило Андрея по приезду в имение генерала, что Василевский помнил почти всех собак по кличкам. С гордостью истинного любителя охоты он провёл графа по псарне, демонстрируя великолепных гончих и борзых.
        Предчувствуя начало гона, собаки подняли неимоверный шум. На заднем дворе усадьбы всё пребывало в беспрестанном движении. Выводили осёдланных лошадей, трое борзятников держали каждый по две своры борзых, доезжачий распоряжался всем порядком охоты, два выжлятника выводили гончих.
        С заднего крыльца легко сбежал генеральский сын Павел в хорошо пошитом охотничьем костюме, ладно сидевшем на гибком худощавом теле.
        — Готовы, папенька?  — улыбнулся он, протягивая в приветственном жесте руку Ефимовскому.  — А, граф, рад, очень рад, ваше сиятельство. Погода нынче отличная. Самая, что ни на есть для охоты будет.
        Утро выдалось туманным. Влага висела в воздухе мелкими каплями, оседала на лицах, волосах и одежде.
        — Барин, пора,  — подвёл к генералу крепкую круглую в боках лошадь конюх.
        Генерал с трудом взгромоздился в седло и, весело сверкая серыми глазами, оглядел собравшихся. Выезд тронулся в отъезжее поле. Всадники пришпорили лошадей, ветер засвистел в ушах. Добравшись до места, остановились. Выжлятники с гончими поехали вперёд к доезжачему, туда, где была накануне обнаружили лёжку зверя. Генерал в нетерпении привставал в стременах, вытягивая вперёд сколько можно короткую толстую шею, его сын Павел, напротив выглядел спокойным и равнодушным. Вскоре послышался шум приближающегося гона. Среди кустов на опушке леса показались гончие, шедшие по следу зверя.
        — О, вон он! Вон он!  — пришпоривая лошадь, закричал генерал.
        Серый, матёрый волк с клочками светлой шерсти по бокам выскочил прямо на охотников. Зверь прижал уши и оскалился, а потом, сделав резвый скачок в сторону, попытался оторваться от преследующих его собак. Волк пытался уйти обратно в лес. Борзятники спустили всех восьмерых борзых и те, заливаясь громким лаем, устремились в погоню.
        Азарт охоты захватил и Ефимовского. Прижавшись к шее скакуна, он погонял его всё быстрее и быстрее, стараясь не упустить зверя из виду. Отчаянный рывок, и волк ушёл далеко вперёд. Всё ближе к нему была спасительная опушка леса.
        — Уйдёт!  — едва не взвыл генерал.
        Справа послышался звук другого гона.
        — Это кто ещё там?  — недовольно нахмурился Василевский старший, придержав свою лошадь.
        — Калитин, видимо,  — отвечал барину один из охотников.  — Слыхал я, Василий Андреевич тоже нынче выезжать собирались.
        Волк, заслышав звуки гона, отрезающего его от спасительной близости леса, подобрался и бросился наперерез гончим, собираясь проскочить мимо них и скрыться в ближайшем овраге.
        — Ату его!  — едва не сорвавшись на визг, погнался за зверем Павел.
        Борзые настигли хищника. Андрей во все глаза глядел на мелькающие в этой свалке покрытые пёстрой шерстью тела собак и серую с белыми клочьями шкуру волка. Самый крупный кобель из своры, вцепившись в горло зверя, изо всех своих собачьих сил пытался прижать того к земле.
        Молодой Василевский спешился. В руке Павла сверкнуло длинное лезвие охотничьего ножа. Осторожно приближаясь к свалившимся в кучу собакам и волку, он выбирал удобный момент.
        — Живым бери!  — послышался смеющийся голос позади Ефимовского.
        Андрей оглянулся. Румяный, пышущий здоровьем человек, подъехал к генералу.
        — А, Василий Андреевич, и вы…  — заулыбался генерал.
        Подоспели охотники с другого выезда. Павел отступил, уступая место егерям. Подобравшись к сцепившимся намертво волку и собаке, борзятники оттащили в сторону других собак. Один из егерей ловко всунул в пасть серому хищнику толстую палку, другой крепко вязал лапы. Когда зверь был обездвижен, оттащили от него почуявшего запах крови и совершенно обезумевшего оттого кобеля из своры Василевского.
        Зверя понесли к дрожкам, что виднелись у края поля. Андрей обернулся, провожая глазами охотников. На дороге стояли всадники из выезда Калитина. Внимание Ефимовского привлекла женщина в тёмно-серой, почти чёрной амазонке, отороченной мехом лисицы. Сердце заколотилось в груди столь часто, что стало трудно вздохнуть. "Она!"  — вцепился в поводья Андрей, заставив занервничать жеребца под седлом.
        Генерал приветливо махнул рукой ожидающим в стороне охотникам, жестом предлагая присоединиться.
        — Ну, как ваша охота сегодня?  — повернулся он к Калитину.
        — Двое молодых,  — весело отвечал тот.  — А ваш-то матёрый волчище!  — с некоторой толикой зависти похвалил добычу Василий Андреевич.
        — Марья,  — повернулся к племяннице Калитин,  — гляди, какого взяли!
        Марья Филиппова верхом на небольшой каурой кобылке приблизилась к дрожкам и мельком глянула на рычащего от бессилия и злобы зверя.
        — Хорош,  — приблизилась она к генералу.
        — Далече вы нынче забрались,  — окинул пристальный взглядом Поль свою соседку.
        Mademoiselle Ракитина едва заметно улыбнулась Василевскому младшему, но оглядев остальных и встретившись взглядом с Ефимовским, девушка выпрямилась в седле и поджала губы.
        — Ваше сиятельство,  — обратился к Андрею генерал,  — дозвольте соседа моего представить. Калитин Василий Андреевич.
        Калитин сдержанно кивнул в ответ на приветствие Ефимовского.
        — Рад знакомству,  — сухо ответил он и не смог удержаться от того, чтобы не бросить быстрый взгляд на племянницу.
        — Сергей Филиппович, и вы здесь,  — расплылся в довольной улыбке Василевский, завидев приближающегося Ракитина.  — Господа! Прошу всех ко мне на обед!  — предложил он.
        Андрей заметил, что запястье Ракитина было обмотано чёрным шарфом, точно в цвет амазонки сестры. Перехватив его взгляд, Серж холодно улыбнулся:
        — Ерунда, клыком зацепил,  — небрежно обронил он.  — В отпуск пожаловали, ваше сиятельство?  — вежливо осведомился он, подъезжая ближе к Ефимовскому.
        — По ранению,  — глухо отозвался Андрей, стараясь не смотреть на Марью Филипповну.
        — Благодарю за приглашение,  — попытался вежливо отказаться Калитин,  — но…
        — Я отказа, Василий Андреевич, не приму,  — перебил его Василевский.  — Давненько не видались. Уважьте, мне приятно будет.
        — Почему бы и нет, дядюшка,  — повернулся к Василию Андреевичу Сергей.
        — Едем!  — воодушевился Павел.
        Увеличившаяся на несколько всадников кавалькада повернула в сторону имения Василевских. Пристроившись рядом с соседкой, Поль завёл с ней тихий разговор, иногда перемежавшийся звуками девичьего смеха. Глядя на то, как она поворачивает голову в сторону генеральского сына, улыбается ему, как горят её щёки от лёгкого морозца, Андрей всё сильнее сжимал поводья. Радость, вызванная быстрой скачкой и возбуждением охоты, уступила место злости, что вдруг обуяла его при одном только взгляде на пару, ехавшую в нескольких саженях впереди его.
        Его догнал Ракитин.
        — Слышал я на Кавказе нынче неспокойно,  — обратился он к Ефимовскому.
        — Бывают стычки,  — нехотя отозвался Андрей.  — У меня большая часть отряда полегла под Новыми Закаталами.
        — Вас там ранили?  — продолжил расспросы Сергей.
        — Да,  — обронил Ефимовский, не желая продолжать разговор на болезненную для него тему.  — А что в штабе слышно нового? Говорили, что Чернышёв желал реформу в войсках провести.
        — Пока всё только разговоры,  — вздохнул Ракитин.
        — Как поживает ваша очаровательная супруга?  — не зная, как продолжить разговор поинтересовался Андрей.
        — Лиза умерла четыре месяца назад,  — отвёл взгляд Серж.
        — Простите,  — обронил Ефимовский.  — Не знал. Примите мои соболезнования.
        Сергей Филиппович кивнул в ответ на его слова.
        Ощущая неловкость, оба умолкли. Проехав ещё некоторое время рядом с Ефимовским, Серж пришпорил своего гнедого и нагнал сестру и Павла Василевского.
        — Как вам охота, ваше сиятельство?  — приблизился к Андрею генерал.
        — Замечательно. Забыл уж, когда в последний раз,  — улыбнулся в ответ Андрей, стараясь, дабы слова его прозвучали искренне.
        Въехав во двор усадьбы, всадники стали спешиваться. Ракитин хотел было помочь сестре, но, видимо, пораненная рука не позволила ему снять Марью с седла.
        — Я сама, Серж,  — донёсся до Андрея её тихий голос.
        — Позвольте помочь,  — шагнул к ним Ефимовский.
        Марья взглянула на него сверху вниз. На мгновение в серых глазах её мелькнуло непонятное Андрею выражение, а после она опустила ресницы и положила руки ему на плечи. Ефимовский позабыл о собственной застарелой ране и едва сдержал стон от боли, прострелившей мышцу, когда снимал с седла mademoiselle Ракитину. Поставив девушку на землю, Андрей коротко вздохнул.
        Генеральша встречала гостей на пороге столовой, тут же шёпотом отдавая приказания прислуге, дабы на стол поставили дополнительные приборы.
        — Ах, Марья Филипповна, вы всё хорошеете,  — целуя в обе щёки mademoiselle Ракитину, улыбалась она.
        Заметив перевязанную руку Сергея Филипповича, генеральша тихо охнула и распорядилась, чтобы принесли бинты.
        — Надобно перевязать, как следует,  — взяла она Сергея за руку и повела в диванную.
        Мать генерала, высохшая, словно мумия старушка, что-то неодобрительно пробормотала себе под нос, заметив, каким влюблённым взглядом её внук провожает первую уездную красавицу. Молодая жена Павла, будучи на сносях, едва взглянула на Марью Филипповну и поспешила сесть за стол, дабы скрыть от взглядов гостей располневшую фигуру. Повинуясь взгляду супруги, Поль сел подле неё, а Андрею вновь выпало сидеть рядом с Марьей Филипповной.
        Mademoiselle Ракитина за обедом была весела и приветлива со всеми, но Ефимовский поймал себя на мысли, что нынче она обращается к нему, как к человеку малознакомому. Отчего-то такое обращение его задело. Она не пыталась кокетничать или флиртовать с ним, уделяя ему внимания ровно столько, сколько и остальным.
        Ефимовский же за обедом сидел, словно на иголках. Он весьма остро ощущал её присутствие столь близко, ему казалось, что он даже ощущает тонкий едва заметный аромат её духов, тот самый, что он так хорошо помнил, но старался забыть.
        После сытного обеда переместились в гостиную. Младшая madame Василевская, извинившись, покинула небольшое общество и ушла к себе, сославшись на усталость. Мужчины вновь заговорили о прошедшей охоте, а Марья и генеральша уединились у окна на низкой оттоманке. Ефимовскому вспомнился зимний сад императрицы, схожая низкая оттоманка, бледные девичьи плечи в тусклом освещении, алые зацелованные губы. От воспоминаний бросило в жар, не удержавшись, он взглянул на Марью Филипповну и, встретившись с ней взглядом, тотчас отвернулся.
        Генерал обратился к нему, вновь расспрашивая о Кавказе и, желая вовлечь в мужской разговор. Андрей принялся рассказывать о том, что было ему известно, о передвижении войск и планах командования. Всё чаще звучала фамилия генерала Засса, отличавшегося особой жестокостью в войне с горцами. Ефимовский неохотно говорил о нём, считая подобную жестокость неоправданной. Постепенно он всё более увлекался и даже на какое-то время забыл о Марье Филипповне.
        Вечерело. Прислуга стала зажигать свечи в канделябрах.
        — Дядюшка, пора бы уже и честь знать,  — неслышно ступая, подошла к разгорячённым разговорами мужчинам Марья Филипповна.
        — Да-да, пора,  — поднялся с дивана Калитин.  — Благодарю вас Алексей Михайлович,  — потряс он руку генерала.  — Пора бы. Смеркается.
        Пленительная многозначительная улыбка скользнула по губам Марьи при взгляде на Ефимовского. Склонившись к брату, она что-то шепнула тому на ухо. Серж поднялся, и, взяв под руку сестру, отошёл попрощаться с генеральшей.
        Глядя на то, как изогнулся стройный гибкий стан Марьи Филипповны, Андрей ощутил сухость во рту.
        — Ах! Хороша!  — поглаживая седые усы, проводил её взглядом Василевский, но вспомнив историю с дуэлью, смутился, покраснел и отвернулся.
        Василевскому не было дела до "бабских" сплетен, как он сам говорил. С Калитиным он всегда был дружен, весьма уважал покойного Филиппа Львовича, а потому не видел ничего предосудительного в том, чтобы принимать в своём доме его детей, к тому же нынче, когда Ракитин, благодаря женитьбе, сделался одним из самых богатых землевладельцев.
        — Останетесь, ваше сиятельство?  — обратился он к Ефимовскому, после того, как уехали Ракитины и их дядька Калитин.
        — Нет, благодарю за честь, но лучше домой поеду,  — вежливо отказался Андрей.
        Дорогой он то и дело вспоминал нынешний вечер, быстрые взгляды из-под ресниц, что иногда позволяла себя Марья Филипповна, сидя в гостиной Василевских, да лукавую улыбку, коей она одарила его напоследок, словно знала о том, что творится в его сердце.
        Глава 24
        Осенняя ночь выдалась довольно тёмной и прохладной. Расставшись с Калитиным у ворот его усадьбы, брат и сестра Ракитины направились в Полесье. Лошади, хорошо зная дорогу, шли неспешным шагом, мерно стучали копыта по сухой дороге. Сергей Филиппович первым нарушил молчание.
        — Ты разлюбила его?  — обратился он к сестре, имея в виду Ефимовского.
        — Нет,  — едва слышно обронила Марья, прекрасно понимая, о ком спрашивал брат.
        — Мне показалось, что ты охладела к нему. Я помню, как горячо ты защищала его в Петербурге, взяв всю вину на себя,  — напомнил ей Серж.
        — То давно было, Серёжа,  — вздохнула Марья.  — Мои чувства не переменились, и его, видимо, тоже, так отчего бы мне выказывать ему своё расположение? Только лишь ради того, дабы вновь унизиться в его глазах,  — горько усмехнулась она.  — О, нет. То было слишком больно.
        — Что же дальше?  — тихо вопрошал Ракитин.
        — Не знаю,  — отозвалась Марья.  — Я желала бы перестать любить его, но не могу. То не зависит от меня. Разве мы властны над собственным сердцем? Разве можем приказать ему не любить?
        Ракитин тяжело вздохнул. Он не знал, что отвечать, но сестра и не ждала его ответов.
        — На будущей седмице я собираюсь в Петербург,  — заметил он.  — Ты могла бы поехать со мной.
        — И оставить Лизу?  — покачала головой Марья.  — Нет, Серёжа. Я останусь. Думаю, Ефимовский не задержится здесь надолго, а вечно бежать от него, куда глаза глядят, я не могу. Надобно смириться и понять, как жить с этим.
        — Как знаешь,  — обронил Сергей.
        — К тому же в столице, верно, ещё не забыли о том, какой дурой я выставила себя, не скрывая своего увлечения им,  — добавила Марья.
        Подъехав к воротам, брат и сестра умолкли. Сонный привратник выбежал из сторожки и едва не запнулся, торопясь впустить господ в усадьбу. На заднем дворе конюх помог спешиться Марье Филипповне и, забрав поводья лошадей, увёл их на конюшню.
        Придерживая длинный подол амазонки, Марья поднялась к себе. Остановившись у зеркала в будуаре, она долго и придирчиво разглядывала своё отражение в неярком свете от свечей в канделябре. Ей довольно часто говорили о том, что она красива и, если в семнадцать лет о ней говорили "прелестна", то нынче величали первой красавицей уезда. Минуло два года, она переменилась и не только внешне. Тогда ей хотелось, чтобы её любили все, а нынче она желала любви только одного человека, который, увы, не мог её полюбить, потому как испытывал к ней чувство не менее сильное, но, к сожалению, совершенно противоположное.
        Ненавидят всегда за что-то, а любят просто так. Ефимовский винил её в смерти брата, и был совершенно прав в том, ибо ей не стоило идти на поводу собственных амбиций и пытаться увести жениха княжны Урусовой, только потому, что между ней и Натали всегда существовала неприязнь. "Любила ли я Мишеля?  — вопрошала она саму себя.  — Верно, нет. Ибо то пламя, что сжигает изнутри нынче, не идёт ни в какое сравнение с бледной искрой другого чувства, что вспыхнуло и тотчас погасло".
        Марья тяжело вздохнула, отворачиваясь от зеркала и развязывая ленты шляпки.
        — Милка!  — кликнула она горничную,  — помоги разоблачиться.
        Сонно моргая, хорошенькая черноглазая горничная принялась раздевать хозяйку. Облачившись ко сну, Марья по привычке заглянула в детскую к маленькой племяннице. Что-то тихо напевая в полудрёме, нянька качала колыбель со спящим младенцем. Неслышно ступая, Марья приблизилась, заглянула под кисейный полог, но так и не решилась дотронуться до мягкой румяной и округлой щёчки девочки, опасаясь потревожить её сон. Лиза заворочалась во сне, пошевелила пухлыми губами, черты маленького личика приняли хмурое выражение, что так напомнило Марье Сержа. С лёгкой, светлой улыбкой на устах, она покинула детскую и вернулась к себе в спальню. Как бы и ей хотелось стать матерью такого же очаровательного ангела. Она задумалась над тем, каким бы стал её ребёнок. Её и Андрея. Она так страстно желала того, что слёзы выступили на глазах от невозможности исполнения того желания.
        Сколь часто вспоминала она императорский бал, вечер, обернувшийся для неё сначала небывалым счастьем, а после несмываемым позором. Она была воском в его руках, пожелай он тогда большего, она бы не нашла в себе сил отказать ему. Даже сейчас, по прошествии времени, всё тело трепетало от одних только воспоминаний о жгучих поцелуях и жарких объятьях.
        Марья со стоном повалилась в постель. Закрыв глаза, она вновь и вновь представляла себе его лицо, тёмный от желания взор. Ефимовский сильно переменился с того времени, исхудал, она заметила седую прядь на аккуратно подстриженном виске, но оттого, что ему пришлось перенести столько страдания, любовь её к нему стала только больше. "Господи! Зачем он приехал?!  — перевернулась она на живот.  — Как я смогу видеться с ним и не выказать собственных чувств?"
        Вот и нынешний день был ей и радостен, и тяжёл одновременно. Сколько душевных сил было положено на то, чтобы ни словом, ни взглядом не выдать своего чувства!
        С того самого разговора после охоты о Ефимовском более не говорили. Лишь перед самым отъездом в столицу Сергей Филиппович ещё раз попытался уговорить сестру поехать с ним в Петербург. Он не называл причин, по которым не желал оставлять её в Полесье, но и без того было понятно, что его беспокойство было вызвано тем, что он знал о её чувствах к графу Ефимовскому и тем, что нынче Андрей был в уезде столь близко от неё. Потому Серж во что бы то ни стало, желал увезти сестру, но Марья заупрямилась. Урусовы уехали в столицу, и, зная мстительную натуру княжны Натальи, она была уверена, что та не преминет вновь раздуть прошлогодний скандал.
        Ракитин уехал один. После его отъезда жизнь в усадьбе потекла тихо и неспешно. Всё реже наносили визиты соседи, да и сама Марья Филипповна почти не покидала Полесья. Не встречаясь более с Ефимовским, она, тем не менее, не могла перестать думать о нём. Она более всего на свете желала бы увидеться с ним, но боялась собственных чувств. Говорят, что ежели очень сильно чего-то возжелать, оно непременно исполнится.
        Гуляя в парке, Марья до того задумалась, что не заметила, как дошла до кованых чугунных ворот в усадьбу. Ощущение пристального взгляда заставило поднять голову. На дороге, ведущей в усадьбу, она приметила всадника верхом на гнедом жеребце. Но едва mademoiselle Ракитина шагнула к воротам и взялась за ажурную решётку, он тотчас тронулся с места и скрылся за поворотом. Расстояние было слишком велико, чтобы толком разглядеть того, кто наблюдал за ней издали, но она сердцем чувствовала, что то был Андрей.
        Ефимовский почти каждое утро проезжал мимо усадьбы Ракитиных в надежде увидеть издали стройный силуэт той, что не выходила из его мыслей с самой первой встречи в Петербурге, но завидев её и поняв, что и она видит его, сбежал, как мальчишка, застигнутый за подглядыванием в замочную скважину.
        "Так не может более продолжаться!  — злился Андрей, возвращаясь домой.  — Надобно либо отпустить её из своих мыслей, либо… Сделать предложение?  — остановился он посреди дороги.  — Возможно ли? Что будет, ежели она согласится? Что будет, коли сжигающее изнутри желание плоти будет удовлетворено? Что дальше? Ах! Сколько вопросов,  — тронул он каблуками гладкие бока гнедого,  — и ни одного ответа. Но надобно решать! Я спрошу её. Ещё один раз. В последний раз. Ежели она снова откажет, то, стало быть, нет надежды".
        С началом Рождественского поста Марья Филипповна стала едва ли не каждый день наведываться в храм. В прошлом году она истово просила о любви Андрея к ней, в этом же молилась о том, чтобы забыть его. Воскресная служба почти окончилась. Прихожане стали расходиться. Калитины поспешили выйти в числе первых, собираясь дождаться племянницу на улице. Кто-то остался для исповеди и причастия, а mademoiselle Ракитина, по своему обыкновению, пошла ставить свечи за упокой близких. Три свечи — три жизни или три смерти. За Филиппа Львовича, за Лизу и Мишеля.
        Краем глаза она уловила движение справа от себя. Мужская рука с длинными красивыми пальцами поставила свечу, а после взлетела вверх, сотворив крёстное знамение. Марья не могла отвести взгляда от этой руки, от массивного серебряного перстня с чёрным ониксом на безымянном пальце, но страшилась поднять голову и посмотреть в глаза тому, кто стоял подле неё.
        — Могу я говорить с вами?  — от звуков знакомого голоса задрожала каждая жилка внутри.
        Опасаясь, что не сможет ответить ему равнодушно и голосом выдаст все свои чувства, Марья сдержанно кивнула и взглядом указала на выход из храма. Она прошла вперёд и с замиранием в сердце остановилась неподалёку от невысокого крылечка, прислушиваясь к шагам за спиной.
        — О чём вы желали говорить со мной?  — не оборачиваясь, спросила она и поморщилась тому, сколь жалко тонко и пискляво прозвучал её голос.
        — Посмотрите на меня,  — попросил Андрей.
        Mademoiselle Ракитина повернулась с видимой неохотою и, глубоко вздохнув, подняла голову. То была ошибка. Марья тонула в устремлённом на неё взгляде синих глаз.
        — Год минул с того дня, как я встретил вас,  — заговорил Андрей,  — и за этот год дня не было, чтобы я не думал о вас. Я не могу так более. Я помню вкус ваших губ, нежную шелковистость вашей кожи, желание быть с вами сводит меня с ума,  — тихо продолжал он.  — Ответьте, отчего вы отказали мне тогда?
        — Своим предложением вы желали меня оскорбить, и у вас получилось сделать то в полной мере,  — склонив голову набок, отвечала Марья.  — Могла ли я ответить согласием?
        — А ежели бы я объяснился вам в любви, на коленях умолял вас о взаимности, и говорил всю ту романтичную ерунду, что обыкновенно говорят влюблённые, вы ответили бы мне согласием?  — прищурился Андрей.
        — Нет,  — тихо обронила Марья.
        — Отчего?
        — То была бы ложь, а брак начавшийся со лжи — обречён.
        — Вы никогда не простите мне того?  — взял он её за руку.
        — Также, как вы никогда не простите мне гибели вашего брата,  — вытащила пальцы из его ладони mademoiselle Ракитина.  — Прощайте, ваше сиятельство,  — повернулась она и направилась к ожидающей её коляски.
        — Одно слово, Марья Филипповна.
        Марья остановилась и обернулась.
        — Вы любили его?
        Девушка замерла. В глазах её отразилась безмерная, безысходная тоска:
        — Не так сильно, как он того заслуживал.
        Ефимовский молча кивнул, прощаясь с ней и, повернувшись спиной, направился к коновязи, где был привязан уже знакомый Марье гнедой.
        Могла ли она ответить иначе? Сказать, что не любила? Нет. Верно, нет. Страшно подумать, как он воспринял бы её ответ, когда её вина в смерти Мишеля для Андрея и без того очевидна. Со временем она стала забывать черты лица Соколинского. Всё, что помнила — это бездонные синие глаза, да и то только потому, что у Андрея были такие же.
        Забравшись в экипаж, Марья расположилась напротив Калитиных. Нервно сцепив тонкие пальцы в замок, она положила руки на колени, страшась поднять голову и взглянуть на тётку с дядькой.
        — О чём ты с Ефимовским говорила?  — поинтересовался Василий Андреевич.
        Калитин не терпел никаких реверансов в отношениях и всегда говорил прямо о том, что его интересовало. Безусловно, он видел, в каком подавленном состоянии пребывала его племянница после краткой беседы, и желал знать причины того, потому как сердцем чувствовал, что любая таинственность в этом деле до добра не доведёт.
        — Мы говорили о Мишеле,  — не открывая всей правды, отозвалась Марья.
        — И всё?  — нахмурился Василий Андреевич.
        — Всё, дядюшка,  — вздохнула Марья.
        — Темнишь ты, девка,  — проворчал Калитин.  — Думаешь, не видел, как ты глазами его ела у Василевских? Ох, Марья, смотри, как бы плакать потом не пришлось. Не пара тебе Ефимовский.
        — Помните, когда мы собирались в Петербург, вы говорили, что отдадите меня за того, кто первым посватается?  — подняла голову Марья, глядя в глаза Калитину.  — Андрей Петрович дважды просил моей руки, и я ему отказала. А вы бы ответили согласием от моего имени, коли бы он к вам обратился?
        — Видит, Бог, Маша, я сгоряча тогда сказал. Разве стал бы против воли твоей?  — покраснел Калитин.
        Ольга Прокопьевна сочувственно дотронулась до руки Марьи:
        — Надобно было тебе с Сержем в Петербург ехать,  — тихо заметила она.  — Что ты себя изводишь мыслями напрасными?
        — А я не извожу, тётушка. Мне дела до него нет,  — солгала Марья, опуская голову.
        Дорогой домой Андрей размышлял о том, почему не решился вновь просить Марью Филипповну стать его женой. "Не ко времени,  — рассуждал он.  — Не на ступенях же храма предложение делать",  — находил он всё больше и больше оправданий тому, что промолчал.
        Истина заключалась в другом. Спросив о Мишеле, он тотчас понял, что просто не сможет произнести тех слов. Как можно? Как можно связать свою жизнь с той, что погубила брата? Никакая страсть не может быть тому оправданием. Боже, как же ненавидел он себя за то, что испытывал желание быть с этой женщиной. И в том состоял неразрешимый вопрос перед ним. Год прошёл, а он так и не смог выкинуть мысли о ней из головы. Помнится, он спросил её о том, что стало бы, коли бы он признался ей в любви? Но разве то чувство, что мучает его, лишая покоя и сна — любовь? Нет. Любовь — это нечто возвышенное, способное обогатить духовно, открыть неведомые прежде горизонты, а то, что мучает его — обыкновенная похоть, желание обладать и подчинить своей воле. Так отчего тогда его терзают угрызения совести? Отчего он не может поступить с ней так, как она того заслуживает? Соблазнить и оставить. Особенно, когда знает, что её также влечёт к нему. Впрочем, та случайная встреча на охоте, её равнодушие и холодность заставили его усомниться, но тем желаннее будет приз, коли придётся приложить усилия, дабы заполучить его. Одаривая
своей благосклонностью всякого, разве не поставила она себя вне принятой в обществе морали?
        Никогда ранее Ефимовский не имел дел с незамужними девицами, поскольку стоило проявить интерес, как тотчас строились матримониальные планы относительно его персоны. Он избегал такого рода отношений, потому, как не чувствовал ни к одной из них и сотой доли того желания, что сжигало его нынче. Как же пылко Марья Филипповна откликнулась на его страсть! Разве непорочная девица позволила бы себе подобные вольности?
        Чем ближе подъезжал Андрей к Клементьево, тем больше убеждал себя в том, что mademoiselle Ракитина вовсе не заслуживает того, чтобы с ней обходились, как с девицей на выданье. Может быть, ему хотелось думать так, но где-то в глубине души, слабый голос совести пытался ещё воззвать к его чести и порядочности, однако, другой голос, жаждущий удовлетворения собственной похоти, звучал куда громче. И этот другой голос находил оправдание всему тому, чего он так страстно желал, прикрывая мотивы куда более низменные неким извращённым благородством в желании отомстить за погубленную жизнь. И чем больше он думал о том, тем более правильным ему казалось поступить подобным образом: око за око, зуб за зуб. Даже Куташев не стал осуждать его, когда узнал причины его поступка. Николая более тревожило то, что он оказался замешан в том деле, а вовсе не попранная честь Марьи Филипповны. И всё же что-то удерживало его на тонкой грани от поступка, совершив который он перестал бы считать себя человеком чести, несмотря на те доводы, что подкидывало ему распалённое похотью воображение.
        Калитины, привезя Марью в Полесье, ненадолго задержались в усадьбе. Ольге Прокопьевне захотелось взглянуть на внучатую племянницу, кою она не видела целую седмицу. Наблюдая за тем, как madame Калитина сюсюкается с младенцем, беспрестанно повторяя все те словечки, что обыкновенного говорят взрослые, желая вызывать несмышлёную улыбку младенца, Марья с трудом удерживалась от того, чтобы подойти и забрать у тётки девочку. После смерти Бетси она как-то весьма болезненно привязалась к Лизе. Желание стать матерью стало сильно, как никогда, но вместе с тем она понимала, чтобы стать матерью, надобно выйти замуж. Замуж. Как выйти замуж, ежели все мысли только об Андрее, ежели никого другого она не представляет собственным супругом?
        А ещё нынешний разговор с ним, что так болезненно отозвался в душе. Её снедало желание объясниться с ним, но она не знала, как объяснить ему собственные поступки, дабы он понял и не осудил её.
        Раздумывая над тем до самого вечера, Марья бродила по дому, как во сне, не замечая ничего вкруг себя. Мысли в голове путались, наскакивали одна на другую, она сочиняла всевозможные ответы на вопросы, которые он мог бы сделать ей, но сама не удовлетворялась ни одним из них.
        Поднявшись в свои покои, она присела за бобик, положила перед собой чистый лист бумаги и, задумавшись, принялась грызть кончик пера. Каким образом объяснить ему, что она вовсе не желала смерти Мишелю, что ни единой мысли о том, чем может обернуться её увлечение, не допускала.
        "Милостивый государь, Андрей Петрович,"  — начала она, но перечитав обращение, поморщилась и перечеркнула всё, достала чистый лист и начала сызнова.
        "Andre, я знаю, Вы осуждаете меня за то, что я невольно стала причиной смерти Вашего брата. Не оттого ли Вы нынче спрашивали меня о моих чувствах к нему, что до сей поры не забыли о том? Возможно, я совершила опрометчивый поступок, возможно, я не должна была даже смотреть в его сторону, а уже тем более поощрять его ухаживания. Признаю, мне было приятно и лестно его внимание, но я даже представить не могла, чем всё обернётся. До сей поры меня мучает чувство вины и раскаяние. Возможно, Вы не поверите тому, но я более не нахожу в себе сил молчать о том. Ежели бы в моих силах было изменить всё, ежели бы я только могла, но, увы… Мне тяжело жить с этим, но ещё более мне тяжело знать, что Вы ненавидите меня. Я знаю, что это так. В Петербурге я не могла понять, отчего Вы обошлись со мной столь жестоко до той поры, пока Вы сами не раскрыли мне причин Вашего поступка. Я смиренно принимаю заслуженное мной наказание. Вы ведь желали наказать меня?
        Мне кажется, что Вы, так же, как и я, не можете отпустить прошлого. Отчего Вы нынче спрашивали меня о том, чтобы я Вам ответила на признание в любви? Вряд ли любовь — это то чувство, что возможно между нами. Не знаю, как мне объяснить, отчего мне столь важно Ваше прощение? Отчего я не могу дышать, зная о Вашей враждебности ко мне?
        Признаться, Вы правы. Я не любила Вашего брата, но тогда мне казалось, что лучше его нет человека во всём белом свете, и, конечно, я не желала его смерти. Изменить что-либо нам не дано, остаётся только принять всё то, что свершилось. Верно, моего раскаяния Вам недостаточно, раз Вы вновь напомнили мне о тех события, что, признаться, и моя память не в силах отпустить. Не знаю, отчего я пишу Вам всё это. Верно, оттого, что желаю быть хотя бы понятой, коли не прощённой. М.Р.".
        Закончив, Марья перечитала письмо. Написано оно было плохо, сумбурно. Она осталась недовольна тем, как ей удалось изложить мысли, что мучили её, на бумаге, но, в то же время понимала, что ничего иного она написать не сможет. Так стоило ли отсылать его?
        Дождавшись, когда высохнут чернила, Марья с преувеличенной аккуратностью медленно сложила и пригладила лист бумаги, залила край воском, запечатав послание.
        — Милка,  — позвала она горничную, чинившую кружево на платье,  — кликни мне Егорку из людской.
        Отложив работу, девушка послушно отправилась разыскивать младшего брата прежней горничной барышни. Марья погладила кончиками пальцев плотную бумагу с вензелями, на которой было написано письмо. Она вполне отдавала себе отчёт, что письмо должно привести к неким действиям со стороны Ефимовского, и она желала, чтобы он, непременно, что-нибудь сделал, ибо и далее пребывать в безвестности не было сил. Письмо — это должно было стать тем камнем, брошенным в пруд, от которого расходятся круги по гладкой поверхности. Ждать, затаившись, чего-то невозможно. Нет сил более жить ожиданием. Чем бы ни закончилось, всё будет лучше, чем беспрестанно гадать о том, как оно могло бы быть.
        Милка бесшумно открыла двери и подтолкнула в спину Егорку.
        — Поди сюда,  — поманила его Марья.  — Снеси в Клементьево, отдай барину тамошнему, да смотри никому не сказывай,  — передала она в руки мальчишки письмо.
        Егорка послушно кивнул, а получив пятак, выбежал из комнаты так быстро, будто за ним черти гнались.
        Марья шагнула к окну и, обняв себя за плечи, выглянула во двор, медленно сосчитала до сотни и выдохнула. "Всё! Уже не воротишь, даже ежели послать за мальчишкой. Обратной дороги нет!"
        Получив письмо от Марьи Филипповны, Ефимовский, казалось, ничуть не удивился. Велев мальчишке обождать ответ, Андрей быстро пробежал глазами строки, написанные мелким убористым почерком. По губам скользнула кривая усмешка. Марья Филипповна сама писала к нему, желая продолжить сии непростые отношения. Иначе смысл этого послания он истолковать не смог.
        Ефимовский оглянулся на мальчишку, что неловко переминался с ноги на ногу, явно желая оказаться подальше от него. Склонившись над столом, он черкнул всего одно предложение на листе бумаги и не стал ставить подпись: "Завтра. По дороге в Ракитино."
        Ежели mademoiselle Ракитина желает свидания, она придёт, ежели нет, то он ошибочно истолковал её письмо.
        — Возьми,  — протянул он мальчишке ответ.  — На словах скажи, что я буду ждать до полудня.
        Мальчишка спрятал под полу кафтана письмо и поспешил ретироваться из кабинета вслед за лакеем, что привёл его к барину.
        Глава 25
        Егорка вернулся, когда совсем стемнело. Чувствуя, что с поручением барышни, связана некая тайна, мальчишка осторожно пробрался в покои Марьи Филипповны и робко поскрёбся в двери. Марья тотчас открыла ему и за руку втащила в будуар.
        — Тебе что-нибудь передали в ответ?  — шёпотом поинтересовалась она.
        Егорка поспешно кивнул и, запустив руку за пазуху, извлёк вчетверо сложенный лист бумаги.
        — Ещё на словах велели сказать, что ждать будут до полудня,  — также шёпотом ответил он.
        Выхватив записку, Марья взмахом руки отпустила мальчишку, но, опомнившись, тихо окликнула его:
        — О том куда ходил и зачем никому не сказывай,  — сурово нахмурила она брови.
        — Ей-Богу не скажу, барышня,  — перекрестился пострелёнок и выбежал из комнаты, торопясь в людскую, дабы поспеть к позднему ужину.
        Едва Егорка скрылся за дверью, mademoiselle Ракитина развернула судорожно скомканный в руке лист.
        "Завтра. По дороге в Ракитино." Прочитав написанное, Марья присела на банкетку и стиснула ладонями виски. При мысли о том, что Ефимовский назначил ей свидание, перехватило дыхание, кровь застучала в висках, а сердце будто ухнуло в сладкую бездну.
        "Зачем? Зачем я ему писала?  — кусала она губы.  — Что же делать? Он будет ждать, а коли я не приду, он никогда более мне не поверит.  — Марья поднялась, обхватила себя руками за плечи и шагнула к окну, невидящим взглядом уставившись в тёмную осеннюю ночь за стеклом.  — Но как можно пойти после всего?"  — вздохнула она.
        Ночью она никак не могла уснуть, беспрестанно меняя своё решение. То она решала, что завтра никуда не пойдёт, то начинала придумывать фразы, коими можно было бы начать разговор. Задремав под утро, она проснулась, едва Милка заворочалась на своём узком ложе в будуаре. Дотянувшись до шнурка сонетки, Марья вызвала горничную.
        — Кофе мне принеси,  — велела она Милке, показавшейся на пороге спальни.
        Устроившись на кушетке, пождав под себя ноги и поставив чашку с кофе на подоконник, Марья хмуро вглядывалась в ненастное туманное утро. Глянув на изящные настольные часы, mademoiselle Ракитина тяжело вздохнула. Восемь утра. У неё есть четыре часа на то, чтобы принять решение. Она пила маленькими глотками остывший кофе и не отводила глаз от минутной стрелки, что медленно, но неумолимо отсчитывала мгновения, сокращая время до полудня.
        — Милка,  — позвала она горничную.
        Девка выглянула из гардеробной.
        — Одеваться будете, Марья Филипповна?  — поинтересовалась она.
        — Амазонку мне достань и скажи Прокопычу, чтобы Искру мне седлал.
        — Гулять изволите? Холодно нынче. Шушун накинули бы,  — раскладывая короткую соболью шубку на спинке кресла,  — неумолчно щебетала Милка.
        Марья, у которой с недосыпу болела голова, поморщилась.
        — А коли барыня вас спрашивать будет, что говорить?  — расплетая косу барышни, спросила Милка, глядя в глаза хозяйке через отражение в зеркале.
        — Скажи, что вокруг усадьбы кататься поехала. К обеду ворочусь,  — отозвалась Марья, прикрыв глаза, наслаждаясь неспешными ласковыми и умелыми движениями Милки.
        Спустя полчаса, mademoiselle Ракитина, на ходу натягивая тонкие лайковые перчатки, подходила конюшне. Прокопыч уже ожидал её на заднем дворе, удерживая поводья красивой тонконогой каурой лошадки и приземистого с ширококостного мерина.
        — Оставайся в усадьбе,  — бросила ему Марья, поставив носок изящного сафьянового сапожка на сложенные лодочкой руки пожилого возницы.
        — Да как же, барышня?  — удивлённо молвил Прокопыч.
        — Я недалече, вокруг усадьбы,  — разобрав поводья, отвечала Марья Филипповна.
        Тронув бок каурой каблучком, mademoiselle Ракитина направила её к воротам по подъездной аллее. До Ракитино было не более десятка вёрст. Туман, с самого утра окутавший окрестности, стал только гуще, и всё вокруг тонуло в белёсой мгле. Марья пустила лошадь шагом, напряжённо всматриваясь в размытые очертания предметов впереди. Она резко натянула поводья, когда внезапно прямо перед ней возник силуэт всадника, и едва не свалилась с седла.
        — Марья Филипповна, вы всё же приехали,  — услышала она.
        — Bonjour, Андрей Петрович,  — выдохнула девушка, ощущая, как зашлось в груди сердце толи от только что пережитого страха, но вернее всего, от встречи с тем, о ком думала всю ночь.
        Ефимовский подъехал ближе и спешился, легко соскочив с седла.
        — Не желаете пройтись?  — протянул он к ней руки, желая помочь спуститься с седла.
        Марья задумалась на какое-то мгновение. Ей пришла в голову мысль, что ежели она спустится с седла, то без посторонней помощи не сможет взобраться обратно, но она всё же решила довериться Андрею и, нагнувшись, положила ладони на широкие плечи. Его руки тотчас сомкнулись на её талии под полами короткой собольей шубки. Ефимовский осторожно снял её с седла и тотчас убрал руки за спину, будто касаться её ему было неприятно. Марья разочарованно вздохнула. Подобрав полы длинной амазонки той самой, в которой она выезжала на охоту, mademoiselle Ракитина оглянулась, наблюдая за тем, как Андрей ловко поймал поводья её каурой и своего гнедого и, подстраиваясь под её неспешный шаг, пошёл рядом.
        — Так зачем вы желали увидеться со мной?  — тихо поинтересовалась она.
        — А что вас заставило приехать?  — вопросом на вопрос отвечал Андрей.
        — Любопытство,  — отозвалась Марья.
        — И только?  — вздёрнул бровь Андрей.
        — Истинно так,  — кивнула Марья.  — Но вы не ответили мне.
        — Вы помните о чём я говорил вам у храма?  — спросил Андрей, не поворачивая головы.  — Я думал о вас беспрестанно и всего лишь желал вновь увидеться с вами.
        — Я не понимаю вас,  — задумчиво молвила Марья.  — Мне казалось, что вы должны ненавидеть меня за то горе, что я принесла вашей семье.
        Ефимовский тяжело вздохнул:
        — Мне сложно объяснить даже самому себе чувства, что я питаю к вам. Вам ведь не единожды говорили, что вы очень красивы, Мари. Поверьте, я не исключение и не мог не заметить вашей красоты.
        Марья смущённо отвела взгляд. Слова его льстили самолюбию, но то, что он говорил о своих чувствах совершенно открыто не могло не настораживать.
        — Andre, вы не должны говорить мне этого,  — обронила она.
        Тихое "Andre" прозвучало мягко с лёгким грассированием. Ефимовский невольно улыбнулся:
        — Повторите,  — попросил он.
        — Что повторить?  — запнулась о камешек на дороге Марья и непременно наступила бы на подол, коли крепкая рука не поддержала бы её под локоток.
        — Моё имя,  — остановился Андрей, не выпуская её руки.
        — Андрей,  — тихо прошептала она, утопая в его синих глазах.
        Ефимовский шумно вздохнул, выпустив её руку, и покачал головой, усмехаясь самому себе.
        — Вы говорили, что получили отпуск по ранению,  — желая перевести разговор на другую тему, продолжила Марья Филипповна.  — Куда вас ранили?  — осмелилась она взглянуть ему в лицо.
        Андрей взял её за руку и приложил её узкую ладошку к своей груди с левой стороны там, где билось сердце.
        — Помните, в Петербурге вы желали князю Куташеву не промахнуться и попасть мне прямо в сердце? Один из горцев едва не исполнил ваше желание.
        Марья побледнела, рука её скользнула по тёмно-серому сукну его редингота ласкающим движением.
        — Я сгоряча говорила о том. Я вовсе не желала вам смерти.
        — И стали бы оплакивать мою безвременную кончину?  — иронично осведомился Андрей.
        — Я стала бы оплакивать всякого, кто пал бы, отдав свою жизнь во славу отечества.
        — И Карташевского?  — тихо спросил Андрей.
        Марья вспыхнула и попыталась вырвать свою ладонь из его руки, но Ефимовский не отпустил, продолжая удерживать её подле себя:
        — Никогда более не упоминайте при мне этого человека,  — злобно процедила она.
        — Отчего? Павел Николаевич спас мне жизнь. Я ему, можно сказать, обязан ему тем, что вновь вижу вас.
        — Вы виделись с ним?  — ошеломлённо пробормотала Марья Филипповна.  — Вот уж о ком не стала бы сожалеть,  — прошептала она.
        — Отчего же, Мари? Разве не его вы предпочли Мишелю? Моему бедному влюблённому в вас брату. Это Миша должен был жить,  — горько усмехнулся Андрей.  — Он так желал иметь семью, детей. Он стал бы превосходным отцом, потому как вырос в любящей семье.
        — А вы?  — осмелилась спросить Марья.
        — Я? Я, нет. Я стану отвратительным мужем и никудышным отцом. Я не знаю, каково это. Ведь своего отца я совсем не помню. Ежели бы Миша не встретил вас, он был бы жив.
        — Вы не знаете ничего, Andre, — задыхаясь заговорила она.  — Никогда бы я не предпочла Карташевского вашему брату. Никогда!  — горячо воскликнула она.  — О, я не могу говорить о том,  — прикусив нижнюю губу, отвернулась она.
        — Отчего?  — вновь спросил Андрей.
        — Вы не поймёте,  — отступила она от него.
        — Так расскажите.
        Марья резко обернулась, пытливо вглядываясь в его глаза:
        — Вам в самом деле хочется знать о сей позорной истории? Я не знаю отчего ротмистр так поступил со мной!
        — Как он поступил с вами?  — застыл Андрей.
        — Точно так, как и вы, Andre. С той лишь разницей, что вам я не противилась,  — залилась румянцем Марья.  — Он не спрашивал моего согласия. Всё, что я помню, мы танцевали вальс, я запнулась, а после…
        — Что после?  — нахмурился Ефимовский.
        — Я не могу говорить о том,  — покачала она головой и пошла вперёд.
        — Мари!  — нагнал он её и, ухватив за руку повыше локтя, развернул лицом к себе.
        Андрей намеревался продолжить расспросы, но глядя на залитое слезами лицо, привлёк к себе, укачивая в объятьях, как ребёнка.
        — Ну, полно, ma cherie,  — прошептал он ей на ухо и сухими губами коснулся солёной от слёз щеки.
        Марья судорожно вздохнула, приподнялась на носочки и повернула голову так, что их губы встретились. Шляпка свалилась с её головы и повисла на лентах у неё за спиной. С этого самого мгновения всё вокруг перестало существовать для неё. Андрей целовал её сперва неспешно, едва касаясь сомкнутых губ, но через мгновение стиснул в крепком объятии, жадно приникая к полуоткрытым устам в глубоком поцелуе.
        — Уезжайте, Мари,  — отстранился он, тяжело дыша и, развернувшись на каблуках, широким шагом зашагал прочь к своему жеребцу.
        Марья, как зачарованная, смотрела ему вслед. Ефимовский легко вскочил в седло и отъехал на несколько саженей. Остановившись он обернулся и тотчас понял, что без его помощи ей не забраться обратно в седло. Чертыхнувшись, Андрей спешился и вернулся к ней. Подставив руки, он помог ей сесть в седло и, не удержавшись, провёл ладонью по голенищу сафьянового сапожка до самого колена под длинной юбкой амазонки. Марья широко распахнула глаза, взирая на него сверху вниз. Поспешно убрав руку, Ефимовский с размаху хлопнул ею по крупу каурой.
        — Но, пошла!  — услышала девушка, когда её кобылка резво взяла с места.
        Поймав поводья, Марья Филипповна принудила её остановиться.
        — Я люблю тебя,  — прошептала она, глядя ему вслед.
        Андрей домчался до Клементьево в считанные мгновения. Въехав на задний двор, он спешился. Его гнедой фыркал и тяжело дышал после бешеной скачки. Конюх насилу успокоил взбудораженное животное и увёл того на конюшню, а Андрей торопливо поднявшись на крыльцо и, громко хлопнув входной дверью, бегом поднялся по лестнице и остановился у дверей, ведущих в покои матери. Коротко постучав, он дождался тихого "Entrez" и ступил на порог.
        — Мне надобного говорить с вами,  — обратился он к матери.
        — Андрюша, случилось что?  — испуганно ахнула Татьяна Васильевна.  — На тебе лица нет!
        — Помнится вы говорили, что настала пора мне обзавестись семьёй,  — прошёлся по комнате Андрей, заложив руки за спину.
        — Ты собрался жениться,  — с видимым облегчением выдохнула madame Соколинская.
        — Да, маменька,  — остановился подле её кресла Андрей.  — Боюсь только, мой выбор вы не одобрите.
        Лицо матери омрачилось. Он мог не называть имени, она догадалась обо всём.
        — Только не она, Андрей,  — покачала головой madame Соколинская.
        — С вашим благословением или без оного,  — медленно произнёс Андрей.
        Татьяна Васильевна отвернулась.
        — Я не приму её,  — всхлипнула она.
        — Мне жаль,  — опустился на колени Андрей, взяв руки матери в свои ладони.  — Я люблю её, и это сильнее меня, маменька. Я знаю, какую боль я нынче причиняю вам, но не могу иначе. Когда я встретил её в Петербурге, я понял, что пропал. Уже больше года она не выходит у меня из головы. Я не знал тогда кто она,  — в отчаянии прошептал он.
        Татьяна Васильевна отняла у него свои руки и, не глядя на сына произнесла:
        — Поступай, как знаешь, но коли женишься на ней, то знай, у меня более нет сына.
        — Мне жаль,  — поднялся с колен Андрей.
        Дамы Ракитины чаёвничали, когда исполненный важности дворецкий шагнул на порог и провозгласил:
        — Граф Ефимовский просит принять его.
        Елена Андреевна поднялась с кресла и повернулась к дочери.
        — Ты ничего не желаешь сказать мне, Маша?  — поинтересовалась она.
        Марья отрицательно качнула головой.
        — Скажи, что я приму его,  — обратилась к дворецкому madame Ракитина.
        Елена Андреевна степенно вошла в гостиную, где Андрей нервно мерил шагами комнату. Ефимовский обернулся на звук открывшейся двери.
        — Чему обязаны вашему визиту, ваше сиятельство?  — прошла в гостиную Елена Андреевна.
        Ефимовский взглянул на стоящую перед ним пожилую женщину, невольно подмечая черты, что были ему так хорошо знакомы.
        — Елена Андреевна, я прошу руки вашей дочери,  — выдохнул Андрей.
        — Помнится, Марья уже отказала вам однажды,  — отозвалась madame Ракитина, присаживаясь на диван.
        — Дозвольте мне ещё раз поговорить с ней,  — попросил Ефимовский.
        — Bien (Хорошо),  — отозвалась Елена Андреевна.  — Вы можете поговорить с ней, но не думаю, что она переменит своё решение.
        — И всё же…
        — Я позову её,  — перебила его madame Ракитина, поднимаясь со своего места.
        Елена Андреевна вернулась в столовую, где застывшим взглядом уставившись в чашку с чаем за столом сидела Марья.
        — Он руки твоей просит,  — тихо обронила она, обращаясь к дочери.
        Марья вскочила с места и рванулась к двери.
        — Что ты ответишь ему?  — остановила её Елена Андреевна.
        — Не знаю, маменька. Вероятно, соглашусь, ибо нет более моих сил,  — вздохнула Марья, взявшись за ручку двери.
        Стараясь унять разошедшееся сердце, Марья шагнула на порог гостиной.
        — Andre, — позвала она его.
        Ефимовский до того задумался, что не слыхал, как она вошла, но услышав своё имя, сказанное с той особой интонацией, что заставила его улыбнуться на дороге нынче днём и попросить Марью ещё раз произнести его, тотчас обернулся.
        — Мари,  — шагнул он к ней и остановился, не дойдя нескольких шагов,  — я прошу вас стать моей женой.
        — Что же заставило вас на сей раз просить моей руки?  — замерла Марья.
        Андрей нахмурился. Повторить то, что он сказал своей матери, он не мог.
        — Нас влечёт друг к другу. Разве сия причина недостаточна для брака?  — усмехнулся он.
        — Для меня не достаточна,  — прошла мимо него Марья и остановилась у того самого окна, где до недавнего времени стоял он сам.
        — Вы отказываете мне?  — едва ли не с облегчением спросил Андрей.
        — Нет, не отказываю,  — обернулась Марья.  — Я выйду за вас, но не сейчас. Ежели за год вы не передумаете, я стану вашей женой.
        — Год?!  — удивлённо воскликнул Андрей.  — Вы желаете ждать целый год?!
        — Да. Только на таком условии я выйду за вас,  — подтвердила свои слова Марья.
        — Что ж. Я принимаю ваши условия, Мари, но оглашение пускай сделают нынче.
        Mademoiselle Ракитина покачала головой:
        — Нет, Andre. Оглашение будет сделано через год. За этот год вы поймёте свои чувства и у вас будет возможность передумать. Я не желаю, чтобы вы жалели о своём решении и упрекали меня в том.
        — Хорошо, пускай будет год,  — согласился Андрей.  — Мой отпуск закончится по весне, но к следующей осени я постараюсь вернуться. Живым,  — добавил он.
        Марья вздрогнула.
        — Вы вернётесь. Я буду молиться за вас,  — прошептала она.
        — Вероятно вашим молитвам я обязан своему чудесному выздоровлению, ибо наш полковой врач отмерял мне совсем немного после ранения.
        Говоря о том, Андрей надеялся, что она передумает, но Марья ничего не ответила на его слова. "Пусть скажет, что любит меня, тогда хоть завтра под венец",  — решила она.
        — У нас целая зима впереди, Andre, — смущённо отвела она взгляд, после затянувшегося молчания.  — Возможно, за это время вы так же, как и я, поймёте, что одного влечения недостаточно, и мы сумеем избежать чудовищной ошибки, коей мне пока видится брак с вами.
        — Вы совсем ничего не испытываете ко мне?  — спросил Ефимовский, подходя ближе.
        — Вы сами дали тому название. Я не могу сказать, что вы совсем равнодушна к вам. Вы так похожи на Мишеля,  — тихо прошептала она.
        Андрей поморщился. Слышать подобное было ему неприятно.
        — Что ж, Марья Филипповна, вы назвали своё условие, и я его принимаю. Дозволено ли мне будет бывать с визитами у вас?  — заложив руки за спину, прошёлся он по комнате.
        — Я буду рада видеть вас,  — отвечала Марья, не в силах отвести взгляда от его хмурого лица.  — Но, боюсь, часто видеться мы всё же не сможем, ибо сезон я намерена провести в столице с братом,  — приняла она внезапное решение и, затаив дыхание, теперь ждала его ответа.
        — Когда вы намерены ехать?  — спросил Андрей, ничем не выдав бешенства, что мгновенно овладело им, едва он услышал её ответ.
        "К чему отсрочка на год? Желает насладиться обществом преданных поклонников напоследок? Видимо, Урусов был прав, говоря о ней, как о ветреной кокетке".
        — На следующей седмице,  — пожала плечиками Марья.
        "Ежели он поедет за мной, то более никаких сомнений",  — решила она про себя.
        Андрей усмехнулся, глядя ей в глаза.
        — Стало быть, увидимся через год,  — равнодушно отозвался он.  — Позвольте откланяться, Марья Филипповна. Не стану более докучать вам своим присутствием.
        — Вы позволите писать вам?  — вырвалось у Марьи.
        — Как моя невеста, вы имеете на то полное право,  — оглянулся в дверях Андрей.
        Марья разочарованно вздохнула. Он так и не сказал тех слов, что она так жаждала услышать. Мало того, он даже не попросил её остаться. Сие предложение руки и сердца было самым странным из тех, что ей доводилось слышать. Как легко он согласился с её нелепым условием, даже не пытался протестовать. Предложив отложить на год помолвку, Марья думала, что услышит его признание, но он ни словом ни обмолвился о том. Она надеялась, что он скажет, что тоже поедет в столицу, но, похоже, Андрей даже обрадовался отсрочке. Уж не пожалел ли он о том, что вообще заговорил о сватовстве? Что ежели через год он передумает? И она сама дала ему это право.
        Вернувшись в столовую, где её ожидала мать, Марья Филипповна присела на стул и отпила глоток совершенно остывшего чая из своей чашки.
        — Что ты ответила ему?  — не сдержала любопытства Елена Андреевна.
        — Сказала, что выйду за него, но через год,  — отвечала Марья.
        — Маша, помилуй. К чему тебе этот год?
        — Я хочу знать, что он любит меня,  — с громким стуком поставила чашку на блюдце Марья.
        — Он не повторит своего предложения через год,  — с уверенностью заметила Елена Андреевна.  — Перегорит. Страсть недолговечна.
        — Пускай,  — вздохнула Марья.  — Лучше так. Я сказала, что на следующей седмице поеду в Петербург. Надобно сказать Милке, чтобы начинала багаж паковать,  — поднялась со стула mademoiselle Ракитина.
        — Вот и правильно, поезжай,  — одобрила решение дочери Елена Андреевна.  — За год много воды утечёт.
        Глава 26
        Седмица минула с того дня, как Ефимовский приезжал в Полесье. Марье даже стало казаться, что того визита и вовсе не было, и всё ей привиделось, как сон, что растаял поутру, как и не бывало. Не было более случайных встреч, несмотря на то, что в храм она ездила едва ли не каждый день, надеясь свидеться с ним, он не написал ей ни строчки письма, в памяти осталась лишь холодная улыбка да слова: "Увидимся через год".
        О, как сожалела она о том глупом условии, что поставила ему. Слова вырвались сами собой, а всё от того, что думала, что разлука длиною в год видится ему столь же невыносимой, как и ей, и он тотчас признается в своих чувствах, но по всему выходило, что ошиблась, и не было вовсе никаких чувств, а ежели и была страсть, то она оказалась не столь сильна, чтобы Андрей стал её отговаривать от сей глупой затеи.
        Но слово было сказано, стало быть, надобно было ехать, хоть и не лежала душа к столичному сезону. Более всего Марья не желала ехать в столицу в компании маменьки, зная, что Елена Андреевна попытается использовать пребывание в столице с наибольшей выгодой, а, стало быть, вновь закружит круговерть балов и светских раутов, возобновятся старые знакомства, завяжутся новые, но более всего Марья Филипповна опасалась, что слухи о прошлогоднем скандале, что не успели толком разгуляться по светским гостиным по причине её отъезда, вновь станут передаваться из уст в уста, коли она всё же объявится в Петербурге.
        Седмица уж прошла, как уложили багаж, но Марья всё тянула время, нынче поутру она отговорилась тем, что стоило дождаться снега, а уж когда зимник устоится, тогда и пускаться в дальнюю дорогу. Поездка откладывалась, и вынужденное ожидание плохо сказывалось на mademoiselle Ракитиной. Всё валилось из рук, не было желания ни читать, ни заниматься рукоделием. Желая развеяться, Марья Филипповна собралась в соседнее Калитино.
        Василия Андреевича в усадьбе не оказалось. По словам Ольги Прокопьевны, дядька подался в Первопрестольную по делам, а оттуда на следующей седмице собирался в Петербург. Марье пришла мысль, что она могла бы поехать в столицу с Калитиным, и тогда Елене Андреевне не было нужды сопровождать её. По возвращению домой, девушка поспешила поделиться своими соображениями с матерью, напомнив той, что маленькая Лиза, в случае отъезда бабки, оставалась на попечение прислуги, то бишь без должного присмотра. Madame Ракитина с доводами дочери согласилась и скрепя сердце отпустила её в Москву. Выезд назначили на пятницу.
        В четверг, словно по заказу пошёл первый снег. Он шёл весь день и всю ночь, укрыв землю пушистыми мягкими сугробами, украсив голые ветки парковых деревьев дивным тонким кружевом, что продержалось совсем недолго и облетело, как только поднялся довольно сильный ветер, и ударил крепкий морозец. На следующий день крупные пушистые хлопья превратились в мелкую колючую порошу, что сыпала и сыпала за окном. К полудню снег прекратился, и хоть небо всё также хмурилось, Марье показалось, что уже можно выезжать, не опасаясь, что метель застанет в дороге.
        Прокопыч, запрягая крытый возок, ворчал, что надобно бы ещё день другой обождать, дабы быть уверенным, что непогода более не разгуляется, но Марья, опасаясь не застать дядьку в Москве, велела выносить багаж. Большой сундук закрепили на задке крытого возка, пару шляпных коробок разместили под сидениями.
        Взбудораженная предстоящей поездкой, Марья торопливо простилась с матерью и вышла на крыльцо.
        — Уж коли ехать, барышня, так пора в путь,  — ворчливо заметил Прокопыч, помогая ей забраться внутрь возка.  — Дай Бог засветло до Москвы добраться, да чтобы метель не разгулялась по дороге.
        — Не будет уже снега,  — возразила Марья, укутываясь в меховую полость.
        — Как знать,  — покачал головой возница, закрывая дверцу.
        Милка, хлюпая носом и утирая рукавом салопа струящиеся по лицу слёзы, устроилась подле барышни. Ей впервой было ехать столь далеко от семьи и привычной жизни в усадьбе. Поездка в Петербург её пугала, а потому горничная уж второй день кряду потихоньку лила слёзы, когда думала, что барышня того не замечает. Забравшись на облучок, Прокопыч взмахнул кнутом, и сытая холёная тройка резво взяла с места. Весело зазвенели бубенчики под дугой коренного, привратник поторопился распахнуть ворота, выпуская на заснеженный простор запряжённых в возок лошадей.
        Минуло чуть более двух часов, и позади остался Можайск. Смеркалось, когда вновь пошёл мелкий, но колючий и частый снег. Разыгравшаяся пурга вынудила замедлить ход. Вскоре тройка и вовсе остановилась. Пряча покрасневшее от мороза лицо в большом воротнике тулупа, Прокопыч слез с облучка и заглянул в возок.
        — Сбились кажись, барышня,  — перекрикивая свист ветра, доложил возница.  — Надобно пристанища на ночь поискать. Впереди развилка, авось усадьба какая будет.
        — Поезжай,  — стуча зубами, отозвалась Марья.
        — Не зги не видно,  — посетовал Прокопыч.
        Тройка вновь медленно тронулась, сворачивая с заснеженного тракта на узкую дорогу, ведущую через лес неведомо куда.
        — Так и замёрзнуть до смерти недолго,  — захныкала маленькая горничная.
        — Дура! Типун тебе на язык,  — зло оборвала её причитания Марья, поджимая озябшие пальцы в сафьяновых сапожках.
        За свистом холодного ветра не было слышно даже звона бубенцов. Всё вокруг тонуло в белёсой мгле. Сколько не силилась девушка разглядеть хоть что-нибудь за почти замёрзшим оконцем, но ничего кроме снежных вихрей не представало её взгляду. Почти вслепую Прокопыч направлял лошадей, надеясь, что чутьё не подведёт, и он не собьётся с дороги, не увязнет в мягких рыхлых сугробах тяжело гружённый возок.
        Путники почти упёрлись в кованные чугунные ворота. Заслышав ржание уставших лошадей, из сторожки выбрался привратник и, подняв повыше фонарь, вгляделся в нежданных гостей.
        — Мил человек,  — слез с облучка Прокопыч,  — хозяева твои дома будут?
        — Дома барин,  — отозвался сторож.  — Чьих будете?
        — Заплутали мы. Метель окаянная с дороги сбила. Барышня моя, Марья Филипповна, в Москву едет, да вот заблудились.
        Поставив на пороге сторожки фонарь, привратник, что-то бормоча себе под нос, открыл ворота, впуская тройку на территорию усадьбы.
        — Чья усадьба-то?  — поинтересовался Прокопыч, понукая лошадей.
        — Так графа Ефимовского. Веденское это,  — отвечал сторож, закрывая ворота за въехавшим возком.
        Марья выглянула в замёрзшее оконце. Сквозь ледяные узоры да метель просматривались слабо освещённые окна первого этажа большого дома.
        — Где мы?  — осведомилась она, вложив оледеневшие пальцы в широкую ладонь возницы.
        — У жениха вашего, Марья Филипповна. Ефимовских это владения будут. Веденское,  — крякнул Прокопыч.
        — Хорошо, что Андрея Петровича здесь нет,  — вздохнула девушка, пригибая голову под порывами ветра.
        — Так сторож сказал, что барин нынче дома будут,  — тихо заметил возница.
        Марья услышала и остановилась, поставив ногу на широкую, занесённую снегом мраморную ступень крыльца. Ей не следовало просить приюта в доме холостого мужчины, даже ежели этот самый мужчина десять дней назад просил её руки. Навстречу ей уже спускался лакей, дабы помочь подняться по лестнице, чтобы барышня не поскользнулась на гладких, запорошённых ступенях.
        — Далеко от вас до Москвы будет?  — хмуро спросила она слугу, протянувшего ей руку.
        — С полсотни вёрст,  — отозвался лакей.
        Не могло быть и речи о том, чтобы пускаться в такую дорогу на ночь глядя, да ещё в такую метель. В этих местах у Ракитиных не было ни родных, ни знакомых, стало быть, только ради того, дабы соблюсти приличия, искать другого пристанища было бы в высшей степени неразумно.
        Марья вошла вслед за лакеем в скудно освещённый огромный вестибюль. Позади неё топталась Милка.
        — Барину своему доложи, что Ракитина Марья Филипповна просит принять её,  — обратилась она к дворецкому, помогавшему ей снять верхнюю одежду.
        — Нет нужды в докладе,  — услышала она позади себя знакомый голос.
        Сердце ёкнуло в груди, от волнения стиснуло горло. Страшась голосом выдать все те чувства, что охватили её, Марья медленно обернулась. Андрей, сложив руки на груди руки, рассматривал свою позднюю гостью. Взгляд её с лица Ефимовского скользнул ниже, чуть задержался на распахнутом вороте белой рубахи контрастно выделявшейся на чёрном бархате длинного тёплого шлафрока.
        — Простите, что незваная к вам на ночь глядя, Андрей Петрович,  — дрожащими губами улыбнулась она.  — Заблудились мы,  — поспешила объясниться Марья, опасаясь, что он решит будто она нарочно под предлогом метели явилась к нему на ночь глядя.
        — Немудрено, в такую-то метель, Марья Филипповна. Прошу, будьте моей гостьей,  — сделав приглашающий жест рукой, Ефимовский отступил в сторону.  — Простите мне мой неподобающий вид,  — усмехнулся Андрей.  — Гостей нынче не ждал.
        — Это вы простите,  — отвела взгляд Марья.
        — Отужинаете со мной?  — предложил ей руку Андрей, дабы проводить в маленькую гостиную, где он коротал вечер за бутылкой вина у жарко пылающего камина.
        — Мне, право слово, неловко,  — прерывисто вздохнула девушка, с трудом удерживаясь от желания посмотреть на него.
        — Оставьте,  — в голосе Ефимовского явно слышалась усмешка.  — Не откажите в любезности. Мне приятно будет видеть вас за столом.
        Лакей распахнул перед хозяином и его гостьей двери в гостиную. Марья торопливо прошла к камину и протянула озябшие руки к огню.
        — Ещё и декабрь не начался, а зима уж тут, как тут,  — оглянулась она на Андрея, словно извиняясь за то, что так поспешно оставила его у дверей, торопясь к огню, дабы согреться.
        Ефимовский неторопливо пересёк комнату и остановился подле неё, завладев сначала одной её рукой, потом другой. Приятное тепло его ладоней согрело заледеневшие пальчики.
        — Холодные,  — улыбнулся Андрей, поднося к губам тонкие изящные кисти.  — Так в столицу торопились, что в такую непогоду поехали?  — взлетела вверх тёмная густая бровь.
        — Торопилась,  — опустила голову Марья Филипповна, рассматривая свои руки в его ладонях.  — Мой дядюшка собирался из Москвы в Петербург, боялась не застать его.
        — И что же делать станете, коли не застанете? Обратно воротитесь?  — склонил голову Ефимовский, пытаясь поймать её взгляд.
        — Догнать постараюсь,  — прошептала Марья, не в силах более отвести глаз от его лица.
        — Барин,  — открыл двери в гостиную лакей,  — ужин, как вы и велели, в малой столовой накрыли.
        — Идёмте,  — потянул её за руку Андрей.  — Вы устали и, верно, голодны.
        Ефимовский сам отодвинул для неё стул и сел напротив за овальным столом. Несмотря на то, что и в самом деле успела проголодаться, Марья, стесняясь его присутствия и стараясь не торопиться, принялась за еду.
        — Вина подогретого принеси,  — велел Ефимовский, обращаясь к лакею, прислуживающему за столом.
        — Мне всё кажется, что это сон,  — тихо заметила Марья, едва за слугой закрылись двери.  — Что вот открою глаза, проснусь, а вас здесь нет.
        Андрей улыбнулся уголками губ:
        — Возможно, и сон,  — отозвался он.  — Я себе даже во сне не мог представить, что буду вот так сидеть с вами за столом снежным зимним вечером.
        — Право слово, это неприлично. Я не должна была просить вас о ночлеге.
        — Я не стану покушаться на вашу добродетель, Мари,  — усмехнулся Андрей.  — Здесь вам ничто не угрожает.
        — Также, как в Зимнем?  — не удержалась Марья от того, чтобы напомнить ему о скандальных обстоятельствах, заставивших его просить её руки в Петербурге.
        — Коли вы не станете искушать меня,  — отвечал Ефимовский, наливая в бокал вино из графина.
        Марья вспыхнула, но ответить ей помешало появление лакея с бокалом подогретого вина на подносе.
        Пригубив хмельной сдобренный мёдом и корицей напиток, она отставила в сторону бокал и вернулась к ужину. Более никто не проронил ни слова. Время от времени она замечала пристальные взгляды Андрея, обращённые к ней и, смущаясь подобного внимания всё чаще подносила к губам бокал с вином. Когда же она допила приготовленное для неё вино, Ефимовский вновь наполнил её фужер из графина и подвинул к ней.
        — Северное крыло на зиму закрыли, и комнаты там не топлены,  — нарушил молчание Андрей.  — Я распорядился, чтобы вас устроили на моей половине. Не волнуйтесь, ваши покои на нынешнюю ночь довольно далеко от моей спальни,  — не поднимая глаз от тарелки, произнёс он, будто говорил о чём-то самом обыденном и нестоящем внимания.
        — Я не волнуюсь,  — покраснела Марья, прекрасно понимая смысл, что вложил он в эти несколько коротких фраз.  — Вы ведь дали мне слово, а ваше слово крепко, насколько мне известно.
        — До сей поры меня никто не мог упрекнуть в том, что я не держу данного слова,  — откинулся на спинку стула Андрей, наблюдая за ней, подмечая пылающие румянцем щеки, нервные отрывистые движения.  — Позвольте, я вас провожу,  — поднялся он со своего места, как только Марья отодвинула от себя полупустую тарелку.
        Поднимаясь с ним рука об руку по лестнице, Марья ничего не могла поделать с собой. Её бил озноб, пальцы, вложенные в его ладонь, дрожали, и Ефимовский безусловно ощущал эту дрожь. Иначе, отчего бы он коротко сжал их в своей руке, остановившись перед дверями, ведущими в отведённые ей покои.
        — Покойной ночи, Мари,  — коснулся он напоследок губами тыльной стороны её кисти и поспешил прочь.
        Марья торопливо проскользнула в двери и, не сдержав любопытства, выглянула в коридор. Андрей остановился в самом конце, оглянулся, и она, торопясь скрыться от его взгляда, захлопнула двери, прислонившись к ним спиной.
        В комнате ощущалась прохлада. Видимо, печь растопили совсем недавно, пока она ужинала в компании графа внизу. Милка уже разложила на постели ночную рубашку и повесила на спинку кресла бархатный капот. Присев на банкетку перед туалетным столиком, Марья прикрыла глаза, ощущая, как горничная взялась вытаскивать шпильки из её причёски, а после стала водить щёткой по густым распущенным локонам.
        — Ступай спать,  — отпустила она горничную, когда та помогла ей облачиться ко сну.
        Забравшись в постель, девушка села в кровати, опираясь спиной на подушки, зная, что не уснёт, потому, как он так близко, совсем рядом. Положив голову на согнутые в коленях ноги, Марья прикусила полную нижнюю губу. Ей вновь виделся Андрей таким, каким он был нынче вечером. Без своего наглухо застёгнутого мундира, с мягкой улыбкой на устах.
        "Коли вы не станете искушать меня",  — едва не застонала в голос она. А коли он сам стал для неё неодолимым искушением. Как быть тогда? Как противиться мягкому чарующему голосу, как устоять перед желанием оказаться в его объятьях?
        Марья откинулась на подушки, натянув одеяло до подбородка. При воспоминаниях о том, как Андрей жадно целовал её на дороге, ведущей в Ракитино, она перевернулась на бок, натянула на голову подушку, но не было никаких сил отрешиться от этих греховно-сладких мыслей.
        "А что ежели это судьба?"  — вздохнула она, поднимаясь с постели. Накинув на плечи капот, Марья зябко повела плечами. Комната ещё не успела нагреться. Босые ноги быстро замёрзли. Покосившись на кушетку, где, свернувшись калачиком, сладко посапывала Милка, девушка шагнула к дверям.
        Сделав шаг, потом другой, Марья бесшумно побежала по коридору и остановилась только у тех самых дверей, за которыми скрылся Андрей. Прислонившись лбом к белой створке, она перевела дух, провела ладонью по гладкой поверхности, не решаясь толкнуть её и войти.
        Она сама не знала, сколько времени простояла так, прислушиваясь к каждому шороху, и уже решила уйти, когда Ефимовский распахнул двери, и она едва не упала, ввалившись внутрь.
        — Мари?!  — вырвалось у него удивлённое восклицание.  — Мне показалось, что кто-то стоит под дверью, и я не ошибся,  — не смог скрыть иронии Андрей.
        — Простите. Я пойду,  — повернулась к выходу Марья, ощущая, как к лицу прилила краска стыда и смущения.
        — Зачем вы здесь?  — поймал он её руку.
        — Ежели бы я знала,  — пробормотала Марья.
        — Я знаю,  — прошептал Андрей, притягивая её ближе к себе.  — Обратного пути не будет, и в столицу вы не поедете,  — склоняясь к ней, продолжил он.
        — Не вам решать, Андрей Петрович.
        — Не мне,  — согласился Ефимовский. Вы сами нынче всё решили, Мари. Желаете уйти, я не стану вас удерживать, но коли останетесь, уже не отпущу,  — разжал он руки, отступая на шаг и предоставляя ей возможность выйти из его спальни.
        — Поцелуйте меня,  — зажмурившись, попросила Марья.
        Его ладони мягко легли ей на плечи, привлекая ближе, губы чуть коснулись виска, затем щеки. Приподняв одной рукой её подбородок, Андрей коснулся поцелуем сначала одного уголка губ, затем другого. Ладони заскользили по её спине, сбрасывая с плеч мягкий бархат капота, а после его руки притиснули её к крепкому мужскому телу. Дыхание его сделалось частым, чуть хриплый шёпот, каким он шептал её имя, слова любви, кружил голову. Марья словно взлетела куда-то ввысь и очнулась от сладкого морока только, когда спиной коснулась прохладных простыней широкой кровати.
        — Andre, — потрясённо ахнула она, глядя в затуманенные синие глаза.  — Мы не должны…
        — Не уходи,  — обожгло висок его горячее дыхание.
        Марья прикрыла веки, покоряясь нежным, но настойчивым ласкам его рук. Каждая жилка в теле дрожала от доселе неведомых ощущений. Словно горячечный бред, утягивающий в сладкий омут, было всё, что происходило с ней. Не было ни страха, ни отвращения к тому, что он делал с ней. Напротив, всё казалось естественным, таким, каким и должно было быть. Словно только этого и ждала всю жизнь. Мгновенная боль отрезвила её, но лишь на краткое мгновение. Заглушив короткий крик поцелуем, Андрей навалился всей тяжестью на неё, лишая возможности к сопротивлению. Он замер на какое-то время, давая ей возможность привыкнуть, к тем новым ощущениям, что лавиной обрушились на неё, а после двинулся, сначала медленно, осторожно и, ощутив ответный отклик её тела, стиснул в объятьях, давая волю собственному столь долго сдерживаемому желанию.
        — Нынче ты моя. Навеки моя,  — шептал он после, приглаживая рассыпавшиеся по подушке пряди.
        Марья открыла глаза, робко провела ладонью по широкой обнажённой груди, наслаждаясь ощущением тепла и гладкости кожи. Приподнявшись, она обняла крепкую шею и прижалась губами к ямке под ключицей, пряча взгляд.
        — Прости, я сделал тебе больно,  — поглаживая её хрупкие плечи, покаянно произнёс Ефимовский.
        — Нет-нет. Не надобно извиняться. Я сама хотела,  — так и не решаясь посмотреть ему в глаза, шептала она в ответ.
        Положив голову ему на грудь, Марья, засыпая, считала тяжёлые мерные удары его сердца под своей щекой.
        — Я люблю…  — выдохнула она, проваливаясь в сон густой, липкий, сладкий, словно мёд.
        Андрей приподнялся на локте, вглядываясь в порозовевшее лицо, зацелованные припухшие губы.
        Утром Марья проснулась, будто от толчка. В широкой постели графа Ефимовского она была одна. Острое чувство раскаяния и сожаления о содеянном больно кольнуло в груди. Сев на постели, она подтянула колени к груди, съёжившись под одеялом в сером сумраке зимнего утра.
        — Bonjour, Marie,  — услышала она.
        Ефимовский стоял спиною к ней у окна полностью одетый.
        — Нынче, как я понимаю, нет необходимости откладывать оглашение на год,  — произнёс он, не поворачивая головы.
        От холодности тона, коим произнесена была последняя фраза, у Марьи заныло сердце.
        — Ежели сожалеете о том, что просили моей руки, я не стану вас ни к чему принуждать,  — голос от едва сдерживаемых слёз срывался, слова дались с большим трудом.
        — Я не сожалею ни о чём,  — обернулся Андрей.  — Ответьте. Как вышло так, что вчера вечером вы оказались столь далеко в стороне от смоленского тракта?
        — Я уже говорила вам. Была метель. Мой возница попросту заблудился. Ежели бы я желала ускорить всё, я попросту не стала бы ставить вам никаких условий, Andre.
        — Возможно, вы просто передумали и решили, что год ожидания — это всё же слишком долго?  — вновь отвернулся к окну Андрей.
        Марья промолчала. Да и как было ответить, коли именно эта мысль преследовала её с того самого дня, когда он объяснился с ней в Полесье. Но разве можно говорить о том вслух? Разве можно признаться, что желала лишь услышать его признание, а потому и выдвинула сие нелепое условие? А ведь он так и не сказал ей ни слова о любви…
        — Я бы желала привести себя в порядок,  — выдавила она из себя.
        — Bien. Я пришлю вашу горничную,  — подошёл к дверям Ефимовский.  — Вы останетесь в Веденском. Нынче же я поеду в Можайск, надобно распорядиться, дабы сделали оглашение. Я сам отпишу вашим родным.
        Когда дверь за ним закрылась, Марья сползла с постели. Следы запёкшейся крови на простынях напомнили об ушедшей ночи. "Отчего так?  — всхлипнула она.  — Столько нежности и страсти ночью, и такая холодность поутру? Что я сделала не так? В чём ошиблась?!"
        В двери поскреблась Милка. Окинув взглядом комнату, маленькая горничная прижала ладони к щекам:
        — Ох, барышня, что же вы наделали, покачала она головой.
        — Замолчи. Без тебя тошно,  — огрызнулась Марья, вылезая из постели.  — Пойдёшь, скажешь Прокопычу, дабы запрягал. Метель улеглась. Даст Бог, обойдётся всё,  — велела она.
        Дождавшись отъезда графа из усадьбы, Марья выехала следом и направилась в направлении противоположном Можайску. К вечеру крытый возок Ракитиных остановился около Московского особняка Калитиных. На счастье, Марьи Филипповны Калитин ещё не успел покинуть Первопрестольную, а собирался уезжать только на другой день.
        Глава 27
        Дорогой до Москвы Марью стали одолевать сомнения, всё ей казалось, то она совершила непростительную ошибку, оставив Веденское. Несколько раз она порывалась вернуться и дождаться возвращения Ефимовского из Можайска, но всякий раз ей мешало уязвлённое до самой глубины души самолюбие. "Но каков! Он всё решил! Он велел дожидаться его в усадьбе! Нет, вернуться, стало быть, признать за ним право распоряжаться своей жизнью! Но отчего он был так холоден поутру?! Отчего слова его о том, что надобно сделать оглашение звучали, столь безрадостно? Разве можно так?!" Не было отныне обратного пути. Вернуться к нему, как побитая собачонка, испугавшись того, на что решилась, вернуться, чтобы видеть в его глазах насмешку и презрение? Нет уж. Господь не выдаст, свинья не съест, а она не станет дожидаться его только потому, что он так решил. Коли нужна, пускай догонит, пускай воротит, а ежели нет, то на нет и суда нет. При мысли о том, что может стать известно об оглашении, сделанном после того, как она приехала в Веденское, Марье становилось дурно. Не надобно быть семи пядей во лбу, дабы понять причины столь
поспешного обручения. По всему выходит, что она вынудила графа сделать предложение, а уж коли припомнить ещё и слухи, что распустила в столице княжна Урусова о том, что Ефимовский, якобы сбежал на Кавказ потому как mademoiselle Ракитина ему проходу не давала, так и вовсе тошно становится. "Довольно!"  — поджала губы Марья, когда возок остановился у ворот московского особняка Калитиных.
        — Милка,  — бросила она быстрый взгляд на горничную,  — о том, что ночь провели в Веденском никому не сказывай,  — напутствовала она девку, зная, что та большая охотница языком чесать по чём зря.
        Видя, что барышня не в духе, горничная испуганно кивнула. Выбравшись из возка, Марья постаралась улыбнуться дворецкому, спешащему навстречу приехавшим.
        — Марья Филипповна,  — подавая руку, засуетился тот,  — вот уж не ждали. Хорошо же, что вы нынче приехали, как угадали. Василий Андреевич поутру в столицу собирался выезжать.
        — А что дядюшка дома будет?  — осведомилась она в передней, снимая капор, отороченный мехом лисицы, и протягивая тот лакею.
        — Дома,  — помогая ей снять салоп, отозвался дворецкий.  — Обедать собирались. Вы прямо к столу поспели.
        — Вот и славно,  — улыбнулась Марья.  — Дюже голодна нынче.
        Покидая Веденское, Марья не стала задерживаться даже для того, чтобы выпить чашку кофе, и в животе давно урчало от голода. Заслышав голоса в передней, Василий Андреевич вышел из кабинета.
        — Марьюшка,  — удивлённо распахнулись тёмные глаза Калитина,  — ты как здесь?
        — А я, дядюшка, в Петербург с вами поеду, к Сержу,  — устремляясь в раскрытые объятья, отвечала Марья.
        — Отчего надумала вдруг?  — повёл он племянницу в столовую, где прислуга уже накрывала стол к обеду.
        — От скуки, верно,  — беспечно улыбнулась Марья.
        — Ну, коли решила, то поедем,  — покачал головой Ракитин.
        За обедом Марья говорила без умолку, стараясь заглушить чувство страха, что росло в душе с каждой минутой. Калитин всё более хмурился, понимая, что неспроста она так говорлива и нарочито весела нынче. Расспрашивать не стал, полагая, что дорога впереди неблизкая, захочет, сама обо всём поведает.
        После обеда Марья, сославшись на усталость, удалилась в покои, что всегда занимала, бывая в московском доме дядьки, сказав, что желает отдохнуть с дороги. Оставшись одна, девушка, не раздеваясь упала на кровать, уставившись широко открытыми глазами в потолок. Мыслями она снова вернулась в Веденское, вспоминая ушедшую ночь. Ах, какими нежными были руки Андрея, какие слова, полные страсти, шептал он ей, осыпая ласками и поцелуями. Так что же случилось поутру? Отчего он был столь холоден, столь бесконечно далёк? О, как ненавидела она его в тот момент, когда говорил с ней так зло и отрывисто, будто обвинял в чём-то. А он и обвинял. Разве не спросил, каким образом она оказалась в его имении? Стало быть, не поверил, что с пути сбились, решил, что нарочно к нему приехала.
        Уезжая, она оставила записку, написанную второпях. Вспоминая о чём написала, Марья едва не застонала вслух. Пока водила пером по бумаге, ею владели гнев и обида, что, как известно, совершенно никудышные советчики. Не надобно было писать всех тех слов, что нашёптывала собственная оскорблённая гордость, ведь, по сути, своей рукой написала о том, что прошедшая ночь для неё ничего не значит и свои планы относительно сезона в столице она менять не собирается. "Не стану более писать к нему, не стану искать с ним встреч. Будь, что будет",  — решила она, закрывая глаза и проваливаясь в дрёму.
        Из Можайска Андрей вернулся поздним вечером. Дорогою он много думал о своём отношении к mademoiselle Ракитиной и пришёл к выводу, что, в сущности, ему всё равно, коим образом она оказалась в Веденском. Приехала ли она нарочно, либо действительно метель заставила её искать пристанища на ночь в первой попавшейся усадьбе, отныне не имело значения. Важно было лишь то, что после дивной ночи, что он провёл с ней, все его метания и сомнения остались позади, и отныне она принадлежала ему. Раздумывая над тем, какой станет его жизнь, Андрей пытался представить себе семейный быт. Верно, всё переменится. Возможно, он оставит службу и подаст в отставку, превратившись в помещика, занятого исключительно собственным хозяйством и семейными хлопотами. Вероятно, Марья Филипповна пожелает переменить обстановку в огромном унылом и мрачном доме, и он не станет тому противиться. А ещё Андрей думал о детях. Сколько Господь пошлёт им? Вспоминая собственное безрадостное и одинокое детство, ему виделся большой дом, наполненный детскими голосами, ему хотелось, чтобы кто-то маленькими нежными ручками обнимал его и называл так
трогательно: papa. И всё это ныне возможно. Отчего он так долго медлил? Надобно было ещё в Петербурге настоять на этом браке. Чёрт с ней, с гордостью, можно было наступить ей на горло, опуститься на одно колено и притвориться влюблённым до безумия. Зная женскую натуру, можно было быть уверенным, что тогда mademoiselle Ракитина ему бы не отказала.
        Едва он вошёл в дом, навстречу ему поспешил дворецкий.
        — Марья Филипповна ещё почивать не ложились?  — весело осведомился он у слуги, снимая перчатки.
        — Барышня ещё поутру уехали. В аккурат за вами, ваше сиятельство,  — отозвался дворецкий, помогая хозяину снять шубу.
        — Уехала?!  — замер Андрей.  — Отчего?  — более обращаясь к самому себе, тихо спросил он.
        — Не ведаю,  — отозвался слуга.  — Письмо вам оставили. Я его у в кабинете на столе положил.
        Не глядя более на пожилого слугу, Андрей широким шагом пересёк вестибюль и распахнул двери, ведущие в южное крыло дома, туда, где располагался кабинет, прежде принадлежавший его отцу, комната, которую он ненавидел всей душой.
        — Свечи зажги,  — коротко распорядился он, обращаясь к семенящему следом за ним лакею.
        Не дожидаясь пока прислуга зажжёт свечи в массивном канделябре, Ефимовский взял в руки белеющий на столе лист бумаги и вышел в хорошо освещённую гостиную. Пробежав глазами несколько строк, написанных знакомым почерком, явно второпях, Андрей выронил из рук злополучное письмо. Болезненно кольнуло в груди. Закрыв ладонью глаза, Ефимовский опустился в кресло.
        "Andre, я освобождаю Вас от любых обязательств. Нынче утром я поняла, что не могу связать с Вами свою жизнь. Я не люблю Вас, Вы не любите меня. Наш брак стал бы ошибкой. Прощайте, Andre".
        Первым порывом было велеть запрягать да ехать в Москву, но он тотчас угас стоило только подумать о том, что, верно, именно того от него и ждут. Нет он не поедет за ней. Довольно уже. Он трижды просил её руки, и трижды ему отказали, стало быть, надобно просто забыть о том. "Господи, но отчего так больно?"  — судорожно вздохнул Андрей, отнимая ладонь от лица.
        — Прошку позови,  — обратился он к застывшему на пороге лакею.
        Слуга, по тону голоса мгновенно уловив дурное настроение барина, бегом кинулся исполнять приказ. Поднявшись с кресла, Ефимовский прошёл в кабинет, где уже зажгли свечи. Андрей шагнул к поставцам. Слегка покрытый пылью хрустальный графин с бренди стоял на своём месте. Вынув пробку, он огляделся в поисках стакана и, не найдя его, отхлебнул прямо из горлышка.
        — Звали, барин?  — появился на пороге Прохор.
        — Собирай багаж, поутру выезжаем,  — распорядился Андрей, ставя графин на место.
        — Далеко?  — осмелился поинтересоваться камердинер.
        — В Тифлис,  — отрезал Андрей, предвосхищая дальнейшие расспросы.
        Ефимовский решил, что поедет через Москву. Он непременно заедет в дом Калитина, и коли Марья Филипповна окажется там, сам скажет её дядьке о том, что его племянница провела с ним ночь, не оставив mademoiselle Ракитиной путей к отступлению, а коли не застанет её, то тогда поедет в Тифлис в штаб Кавказского корпуса. Отпуск его ещё не окончился, потому пускай командование решает, куда его определить. Не было желания возвращаться в Новые Закаталы. Слишком памятно было ошибочное решение, повлёкшее гибель стольких людей из его эскадрона, принятое им в угоду собственным амбициям.
        Ночью Андрею не спалось, его не покидало ощущение, что время утекает, как вода сквозь пальцы, но всё же утром, собираясь выезжать, он не торопился, памятуя о данном самому себе обещании. В Первопрестольную он приехал после полудня. В Московском доме барина не ждали, а потому среди челяди поднялась настоящая суматоха, стоило ему только ступить на порог своих московских владений.
        На Никольской улице, где располагался особняк Калитина, Ефимовский объявился только ближе к вечеру. Встретивший его в передней дворецкий с порога объявил, что господа отбыли в столицу нынче поутру. Андрей знал, что так и будет, потому нисколько не был удивлён его ответом. Ежели поторопиться и в ночь выехать из города, то можно нагнать Калитина и его племянницу по дороге в Петербург, но, повинуясь указующему персту судьбы, Андрей не стал предпринимать попыток настигнуть беглянку. Вместо того он вернулся в особняк, поужинал и, коротая время перед сном, достал из саквояжа несколько писем, писанных рукой Марьи Филипповны.
        Почти до полуночи он просидел в гостиной в кресле у камина, по нескольку раз перечитывая её послания, а после собрал все, запечатал в один конверт и, надписав адрес столичного особняка Ракитина, велел лакею поутру снести письмо на почтовую станцию. Всё было окончено нынешним вечером. Марья Филипповна пожелала вернуть ему свободу от любых обязательств, и Ефимовский воспользовался предоставленным ему правом. Ему подумалось о том, что, полагая дело решённым, он не проявил должной осторожности, и та ночь могла иметь последствия. Впрочем, зная Марью Филипповну, можно быть уверенным, что она изыщет способ известить его, коли подобное всё же случится.

***
        В Петербург приехали в середине декабря. Заканчивался Рождественский пост, и столица готовилась с размахом встретить новый 1835 год. Василий Андреевич предложил было племяннице воспользоваться его гостеприимством, но Марья пожелала остановится в доме брата на набережной Фонтанки. Особняк перешёл в наследство Сержу после того, как скончалась Бетси. Помимо дома в Петербурге владения Ракитина увеличились весьма значительно. Ныне ему принадлежало два имения в Тульской губернии и одно в Тверской, а также огромный особняк в Москве. Сергей Филиппович стал весьма состоятельным человеком.
        Впрочем, его карьера также не стояла на месте. Должность адъютанта военного министра осталась в прошлом. Ныне Сергей Филиппович занимал ответственный пост в Провиантском департаменте Главного штаба. Будучи человеком состоятельным, Ракитин не пускался в различные авантюры подобно своим предшественникам с целью приумножить имеющееся в его распоряжении состояние, а потому заслужил репутацию человека неподкупного и весьма щепетильного в том, что касалось напрямую его служебных обязанностей. Подобное положение льстило самолюбию Ракитина. Он оброс полезными знакомствами с связями и стал довольно значимой персоной. Его охотно приглашали, его мнением интересовались, его благосклонность пытались заслужить.
        Сергей Филиппович и сам не заметил, когда он успел стать завсегдатаем светских гостиных. В том не было ничего удивительного. Истекал положенный срок траура по усопшей супруге, и молодой, привлекательный человек, занимающий довольно высокую должность при Главном штабе, стал желанным гостем в домах, где имелись девицы на выданье.
        Подмоченная репутация сестры для Ракитина могла стать источником неприятностей и беспокойства, может быть, оттого и не выказал он особой радости при появлении Марьи в Петербурге. Впрочем, на сей счёт он довольно быстро успокоился. Ему неведомы были причины, по которым сестра пожелала вести затворнический образ жизни, но то его вполне устраивало.
        А причины те были вполне очевидны. На третий день по приезду в столицу Марья получила письмо: весьма объёмный конверт, подписанный рукою графа Ефимовского. Гадая, о чём он мог ей писать, mademoiselle Ракитина поспешила уединиться, дабы прочесть послание. Разочарованию её было безмерно, когда, вскрыв конверт, она обнаружила в нём собственные письма, что писала к Андрею и ни строчки от него. Это был окончательный разрыв. Именно в то мгновение, когда Марья осознала, что Ефимовский отказался от неё и не станет более искать её расположения, ей стало по-настоящему страшно. Не стоило ей искушать судьбу, пытаясь потворствовать собственным желаниям.
        Вволю нарыдавшись, она застыла в странном оцепенении, сидя у окна в полутёмной спальне и невидящим взглядом уставившись на улицу. Сама загнала себя в ловушку, из которой не было выхода. О чём думала, когда писала последнюю короткую записку? И что нынче? Написать ему? Нет. Как можно, когда сама, собственной рукой вывела слова, освобождающие его от любых обязательств? Не думала она, что Андрей воспользуется тем, но видимо ошиблась, полагая, что не достигнут ещё порог терпения. Всё кончено отныне.
        Марья не интересовалась приглашениями и не донимала брата просьбами вывести её в свет. Минуло две седмицы её пребывания в Петербурге, на смену отчаянию и страху пришло странное спокойствие, полная отрешённость. Она словно бы и не жила теперь, дни протекали уныло и образно. Поначалу её меланхолия не вызвала беспокойства у Сержа, он полагал, что она стала следствием разлуки, на которую сестра добровольно обрекла себя, уехав из Полесья в Петербург, но время шло, а состояние её всё более усугублялось. На все расспросы она неизменно отвечала, что её ничего не беспокоит.
        Столица шумно отпраздновала Новый год, в Зимнем состоялся ежегодный императорский бал, знаменовавший собой официальное открытие светского сезона в Петербурге, а Марья всё ещё маялась хандрой. Проснувшись ранним январским утром, она долго лежала в постели, дивясь тому, как светло в комнате, несмотря на ранний час. За окном мягкими пушистыми хлопьями падал снег. Понимая, что более не уснёт, она, поёживаясь, выбралась из тёплой постели и, обхватив себя руками за плечи, прошлась по комнате. Потянувшись за капотом, висевшим на спинке кресла, она выронила его из рук и наклонилась, дабы поднять. Голова её закружилась, ноги подкосились, липкая холодная испарина выступила на лбу, замутило. Стараясь совладать с подступившей дурнотой, Марья медленно опустилась в кресло и, дотянувшись до колокольчика на столе, раздражённо встряхнула им, потому как голос отказывался повиноваться ей.
        В комнату заглянула заспанная Милка.
        — Звали, барышня?  — зевая осведомилась горничная.
        — Нехорошо мне,  — выдавила Марья.  — Поди воды принеси.
        Милка побледнела, испуганно во все глаза глядя на неё.
        — Что стоишь столбом?  — простонала девушка, подпирая рукой голову, что так и клонилась на грудь.
        — Так…  — осеклась Милка, умолкнув так и не договорив.
        — Что?  — с трудом подняла голову Марья.
        — В тягости вы, барышня,  — пробормотала девка, отводя глаза.
        — Не может быть того!  — ахнула Марья Филипповна и тотчас умолкла, пытаясь припомнить, когда в последний раз с ней случалось женское недомогание.
        После той ночи в Веденском ни разу и не было. Девушка вздрогнула. Ледяная длань страха сжала сердце, замершее в груди.
        — Воды принеси умыться,  — осторожно поднялась она на ноги.  — Ежели кому скажешь, отправлю обратно в деревню, на скотный двор,  — пригрозила она горничной, взиравшей на неё с ужасом едва ли не большим, чем тот, что обуял её саму.
        Первой мыслью было написать Андрею, и она даже взялась исполнить своё намерение, поднявшись после завтрака в свои покои. Просидев почти два часа к ряду над чистым листом бумаги и не написав ни строчки, Марья в отчаянии смяла ни в чём не повинный лист и со злостью швырнула его через всю комнату. Ей пришло в голову, что, может, и не стоит ничего писать, а надобно поехать в Веденское, дабы объясниться с Ефимовским при личной встрече, но чем больше она думала о том, тем более абсурдной казалась ей эта мысль. Что ежели Андрей не пожелает выслушать её? Драгоценное время, коего, видит Бог, у неё оставалось совсем немного, будет упущено, ведь вскоре положение её станет вполне очевидным. От неминуемого скандала её могло спасти только поспешное замужество.
        Стараясь взять себя в руки, Марья стала перебирать в памяти своих поклонников, обдумывая, кого из них она смогла бы легко провести. Первым ей вспомнился князь Урусов, но Илья Сергеевич, наверняка, заподозрит неладное, коли она столь непредсказуемо сменит вдруг гнев на милость. Был ещё Шелехов, который в прошлом сезоне весьма настойчиво добивался её благосклонности. Жаль только, что нынешний сезон чета Анненковых проводила в деревне, а в отсутствие Ирины она не знала, каким образом напомнить Николаю о своём существовании.
        Взгляд её рассеянно скользил по комнате пока не наткнулся на Милку, что сидя в углу в кресле, чинила ночную рубашку, на которой оторвалось кружево.
        — Собирайся,  — велела mademoiselle Ракитина,  — гулять пойдём.
        Стены роскошной спальни давили на Марью, захотелось выйти на улицу, вдохнуть полной грудью морозный январский воздух. Ей всегда хорошо думалось во время пеших прогулок, вот и ныне она решила прибегнуть к испытанному средству.
        Пройдя по набережной Фонтанки, девушка свернула к Летнему саду. На улице было безветренно и довольно тепло. Снег мягко ложился на перила мостов, на гранитные колоны и кованные решётки ограды Летнего сада, под его тяжестью ветки деревьев склонились, образуя над аллеями своды из причудливого белоснежного кружева дивной красоты.
        После полудня в парке было довольно многолюдно. Нашлось довольно много желающих совершить променад в столь чудесный зимний день. Марья, склонив голову, задумчиво брела по алее, немного поодаль за ней семенила Милка, озираясь по сторонам. Всю жизнь прожившая в поместье, девка немного робела, оказавшись на улицах большого города. Глядя себе под ноги, Марья носком сапожка пинала рыхлый снег, кусая губы от досады на то, что, как назло, в голову не приходило ни одной дельной мысли. Она настолько глубоко погрузилась в свои размышления, что не смотрела, куда идёт. Столкнувшись с шедшим ей навстречу офицером, Марья уронила в снег новую беличью муфту. Молодой человек отступил в сторону и остановился. Mademoiselle Ракитина скользнула по нему равнодушным взглядом и некоторое время просто смотрела на лежащую в снегу муфту, продолжая пребывать в глубокой задумчивости. Ей даже в голову не пришло, что воспитанный человек поспешил бы подать даме оброненный ею аксессуар, а не стоял бы столбом, наблюдая за ней. Но нынче мысли её были столь далеки от действительности, что она не придала значения подобной мелочи.
Склонившись за муфтой неосознанным грациозным движением, она подняла её, отряхнула от налипшего снега и повесила на руку.
        — Бога ради, простите. Я нынче такая рассеянная,  — улыбнулась Марья, поднимая голову, и вглядываясь в лицо того, кто стоял перед ней.
        Она не увидела едва заметной саркастической усмешки, скользнувшей по красиво-очерченным губам, но вот интерес, на мгновение вспыхнувший в тёмных глазах и тотчас скрытый за занавесом густых ресниц, от неё не укрылся.
        — Ну, что вы, сударыня,  — улыбнулся офицер.  — Это я должен извиниться.
        — Nicolas, вы?!  — изумлённо выдохнула Марья, заливаясь смущённым румянцем.
        — Марья Филипповна?  — пришёл черёд удивиться князю Куташеву.
        — Я вас не признала,  — улыбнулась Марья, продолжая разглядывать его из-под широких полей, надетого на ней капота, отороченного белым мехом песца.
        — Признаться, я вас тоже,  — усмехнулся Куташев.  — Вновь решили попытать счастья в столице?  — предложил он ей руку.
        — Разве не за тем приезжают в столицу незамужние барышни?  — довольно резко отозвалась Марья Филипповна, опираясь на предложенную руку.
        Уязвлённая насмешкой, почудившейся ей в словах князя, она глядела прямо перед собой, а потому не увидела недоумённо приподнятой брови, и лёгкого покачивания головой. Куташев привык к повышенному вниманию со стороны противоположного пола, ему давно были известны все те уловки, коими пользуются незамужние девицы, стараясь привлечь к себе внимания. В этот арсенал обыкновенно входили якобы случайные встречи, оброненные предметы дамского туалета, томные взгляды из-под ресниц и, конечно же, непременное смущение в ответ на галантные слова и жесты, ожидаемые от противоположной стороны.
        Признаться, ответ mademoiselle Ракитиной Николая несколько озадачил. Он ждал, что она оскорбится, окинет его пренебрежительным взглядом и, повернувшись спиной, поспешит избавиться от его общества, но вместо того, Марья Филипповна вернула ему его же сарказм и даже не отказалась продолжить прогулку в его обществе. Куташев оказался заинтригован. Однако же беседа не складывалась. Пушистые снежные хлопья медленно кружились в воздухе, ложились на ветки деревьев, на одежду гуляющей по заснеженному парку публики.
        Не имея более намерения уязвить её, Николай заговорил вновь, постаравшись придать беседе иной, более непринуждённый тон:
        — Любите гулять под снегом?  — поинтересовался он.
        — Люблю,  — не поворачивая головы, отозвалась mademoiselle Ракитина.  — Возможно, сие вам покажется банальным и скучным, но мне нравится пройтись в такую погоду, это способствует размышлениям.
        — Отчего же,  — без тени иронии отвечал Куташев.  — Тут я, пожалуй, с вами соглашусь. Сам люблю пройтись. Ну, а как поживает Сергей Филиппович?  — осведомился он, пытаясь поддержать разговор.
        — Отчего бы вам у него об этом не спросить?  — замедлила шаг Марья, поворачиваясь лицом к своему спутнику.  — Могли бы нанести нам визит?  — блеснули насмешкой серо-голубые глаза.
        — Отчего бы и не нанести,  — усмехнулся в ответ Куташев.  — Вы остановились в доме вашего родственника на Английской набережной?  — поинтересовался он.
        — Нет. Нынче в доме брата на Фонтанке,  — вновь взяв его под руку, отозвалась Марья.  — Здесь недалеко,  — добавила она.
        — Вы позволите вас проводить?  — спросил Куташев, подстраиваясь под её неспешный шаг.
        — Опасаетесь не найти дороги, ваше сиятельство?  — не удержалась от колкости mademoiselle Ракитина.
        Её безумно злил тон, что позволил себе Куташев при встрече и оттого никак не получалось претвориться безучастной к его словам. Николай позволил себе короткий смешок, по достоинству оценив сей выпад, характеризующий Марью Филипповну скорее, как девицу взбалмошную, нежели барышню благовоспитанную.
        — С вами я не прочь заплутать в каком-нибудь укромном уголке,  — тихо ответил князь, склоняясь к ней.
        Полные чувственные губы Марьи Филипповны гневно сжались в тонкую линию, но осознав, что Куташев именно того и добивался, забавляясь её злостью, mademoiselle Ракитина внезапно остановилась. Мысль, пришедшая ей в голову, сначала показалась забавной. Отчего бы и не увлечь его, заставив искать её расположения? Видеть его у своих ног было бы весьма занятно. А дальнейшие размышления так и вовсе позволили увидеть немалые выгоды в том, ведь время на этот раз вовсе не было её союзником, скорее напротив. Вместо того чтобы оскорбиться, Марья негромко рассмеялась, показав ровные белые зубки.
        — Да, вы наглец, сударь,  — отозвалась она, продолжив путь.  — Вынуждена отказаться от столь заманчивого предложения. Плутать зимой по парку довольно холодно.
        — Я мог бы пригласить вас куда-нибудь,  — поддержал игру Куташев.  — Скажем, в театр. Вы любите театр?
        Марья Филипповна тяжело вздохнула.
        — Люблю,  — честно призналась она, перестав кокетничать.
        — Вы уже видели новую оперу в Большом?  — поинтересовался Николай.
        — Мне бы очень хотелось пойти,  — отозвалась она.  — Анненковы нынешний сезон проводят в деревне, увы, некому составить мне компанию. Серж почти всё время занят делами службы, и, признаться, я скучаю здесь. Но ваше общество — едва ли подходящая компания,  — отвернулась она от него.
        Куташев уловил перемену в её настроении. В тоне mademoiselle Ракитиной на этот раз не прозвучало и намёка на флирт, и похоже, её огорчение было совершенно искренним. Николай, обдумывая её ответ, некоторое время молчал, а после заговорил совершенно серьёзно.
        — Моя сестра могла бы составить нам компанию, и таким образом все приличия будут соблюдены.
        — К чему вам эти хлопоты?  — иронично осведомилась Марья.
        — Не ищите злого умысла, mademoiselle,  — пожал широкими плечами Николай.  — Возможно, мне просто захотелось сделать вам приятное. Так вы принимаете моё приглашение?
        — Грех отказываться от такой любезности,  — не смогла удержаться от сарказма mademoiselle Ракитина.
        — Я пришлю вам записку, сообщу о времени представления,  — усмехнулся князь.
        — Буду ожидать с нетерпением,  — не могла не оставить последнее слово за собой Марья.
        Марья огляделась. За разговором она и не заметила, что они покинули Летний сад и уже почти дошли до дома Сержа на Фонтанке.
        — Благодарю за чудесную прогулку,  — улыбнулась она напоследок и поспешила взойти на крыльцо.
        У дверей она обернулась. Милка поднималась следом, а князь Куташев всё стоял на том же месте, где они простились, глядя вслед своей нечаянной спутнице.
        Глава 28
        Марье Филипповне нелегко дался тон беззаботной весёлости, коим она говорила с князем Куташевым. Стоило дверям особняка на Фонтанке закрыться за ней, как нарочито жизнерадостная улыбка тотчас исчезла с её губ. Будущее виделось совершенно беспросветным и, вспыхнувшая было искра надежды, вызванная случайной встречей с князем Николаем, тотчас угасла. Ничтожно мала была вероятность того, что ей удастся в столь невозможно короткий срок увлечь его настолько, дабы он сделал предложение. Куташев довольно умён. Марье показалось, что он насквозь видит все её уловки. Вряд ли его удастся провести, но разве у неё есть выбор?
        Нельзя придаваться отчаянию! Нельзя даже помыслить о том, что задуманное ею во время недолгой прогулки неосуществимо. Ведь что тогда? Марья не осмеливалась представить себе того, что ждёт впереди, коли не удастся своевременно прикрыть свой грех, и вся неприглядная истина станет известна другим. Ей представлялось нечто ужасное и скверное, настолько пугающее, что она гнала от себя эти мысли, не желая растерять остатки самообладания. Ведь стоит только задуматься о том всерьёз, и паника тотчас овладеет всем её существом, а ныне надобно, как никогда ранее, быть сдержанной и собранной, дабы ничем не выдать себя.
        Подобно полководцу она тщательно разрабатывала план военной кампании, а в том, что это будет война не на жизнь, а на смерть, сомневаться не приходилось, ведь что, как не смерть ждало её в случае поражения. Безусловно, речи не шло о смерти физической, она слишком любила жизнь, дабы уподобиться "Бедной Лизе" и наложить на себя руки, не вынеся позора, но и заточение в деревне до конца дней своих виделось ей наказанием едва ли не более ужасным. Оттого и думать не желала она о том, что замыслы её может постигнуть неудача.
        О ежели бы она только знала, что единственная ночь с Ефимовским окончится для неё столь плачевно, она бы презрела обиду на него и осталась в Веденском дожидаться его возвращения, но ныне не было обратной дороги, и все мосты оказались сожжены. Как корила она себя за безрассудное желание, за страсть, толкнувшую её в его объятья, но что теперь-то предаваться сожалениям, коли дело сделано, и ничего нельзя поправить.
        Ежели бы он тогда не был столь бессердечно холоден с ней, ежели бы приласкал, сказал, что любит её, видит Бог, она осталась бы с ним. Ей мало было той страсти, что она ощущала в нём, мало было его желания, хотелось привязать его к себе не только телом, но и душой, заполучить его сердце в безраздельное владение, но, увы, видимо, Андрей вовсе не питал к ней тех нежных чувств, что она стремилась пробудить в нём, а вожделение не может быть долговечным и непременно угаснет со временем. И что тогда? Что, ежели он возненавидит её? Нет, не о такой жизни она мечтала, когда думала о замужестве. Даже по прошествии месяца при воспоминаниях о том, каким оказалось утро после страстной ночи, горло сжимали спазмы, а глаза обжигали наворачивающиеся слёзы.
        Размышляя о Ефимовском и своих чувствах к нему, она как-то вовсе не думала о том, что принесёт ей супружество с князем Куташевым. Nicolas стал для неё средством разрешить возникшие жизненные затруднения, и о том, что будет после того, как она добьётся желаемого, Марья знать не желала. Отчего-то всё это виделось ей временным, несущественным.
        Дабы отвлечь себя, mademoiselle Ракитина принялась перебирать собственный гардероб, решая, какой туалет поможет ей в пятницу в опере сразить князя Куташева. Всё ей казалось не то: одни платья выглядели слишком скромными для того, что она задумала, другие, напротив чересчур вызывающими. Взгляд остановился на нежно-лиловом с чёрной кружевной отделкой. Туалет имел довольно глубокое декольте, но в то же время плечи и руки оставались закрытыми. Глаза Марьи Филипповны вспыхнули удовлетворением. Несомненно, это было то, что нужно. Сняв его с вешалок, девушка прошла в спальню и разложила платье на кровати.
        — Милка,  — подозвала она горничную,  — помоги надеть.
        Платье оказалось чуть тесным в груди, но, к радости Марьи, стан её оставался столь же тонким, как раньше.
        Покончив с примеркой, mademoiselle Ракитина спустилась в столовую к обеду. Сергей Филиппович нынче со службы вернулся довольно рано и потому обедал дома. Марье показалось, что брат выглядит взволнованным и даже немного рассеянным, и по всему было видно, что он изрядно спешит куда-то. Её обуяла досада, в кои то веки ей захотелось поговорить с ним по душам. Нет, она вовсе не собиралась открывать ему своей тайны и сообщать, что она провела ночь с Ефимовским, и ночь эта имела последствия столь печальные для неё, но ей очень хотелось поделиться с ним новостью о том, что князь Куташев пригласил её в нынешнюю пятницу посетить оперу.
        — Ты куда-то торопишься?  — небрежно поинтересовалась она, наблюдая, как он поспешно доедает сёмгу.
        — Нынче меня ждут с визитом у Урусовых,  — отложил вилку Сергей Филиппович.  — Ежели желаешь, мы могли бы поехать вместе,  — нехотя добавил он.
        Марья шумно вздохнула, выразив тем своё недовольство, но более ни словом не обмолвилась, опустив взгляд в тарелку. Не дождавшись ответа, Серж поднялся из-за стола, торопливо чмокнул сестру в щёку и вышел из комнаты.
        Mademoiselle Ракитина загрустила. В последнее время Серж был сам не свой, и она, кажется, догадывалась в чём состояла причина его тревоги и растерянности: Сергей Филиппович намеревался сделать предложение княжне Урусовой. От подобной перспективы Марью передёрнуло. Никогда Натали не станет ей столь же близка и дорога, как покойная Бетси, никогда не стать им подругами, слишком много всего было между ними. Княжна Урусова и раньше её не больно-то жаловала, а после нелепой и трагической смерти Мишеля, так и вовсе возненавидела, видя в ней причину крушения своих надежд и планов.
        Думая о Мишеле, она вновь мысленно вернулась к его старшему брату и скрипнула зубами, едва сдерживая накатившую вдруг ярость. О, какое это было странное чувство — смесь любви, ненависти и желания. Ни один мужчина не будил в ней столь противоречивых чувств, ни одному из представителей мужского пола не удалось растревожит её душу, лишить покоя и сна. Всякий раз, стоило Марье задуматься о нём, её душила злоба на то, что он остался равнодушен к её чарам, что он едва ли не презирал её за плотское влечение, что испытывал к ней.
        "Всё это осталось в прошлом,  — пыталась убедить она самое себя.  — Нынче мне всё равно, что с ним станется, я более никогда не желаю его видеть",  — поднимаясь к себе в покои, мысленно продолжала она твердить. На смену душевному подъёму знакомыми гостьями вернулись хандра и уныние. Она не стала дожидаться брата, не желая знать, чем окончится его визит к Урусовым.
        Серж вернулся поздно. В доме брата она занимала покои, прежде принадлежавшие Бетси, и его спальня находилась за стеной будуара, где Марья Филипповна коротала утомительный и скучный вечер с книгой в руках в компании своей горничной, что занималась рукоделием, сидя у туалетного столика поближе к канделябру.
        Mademoiselle Ракитина слышала, как он прошёл по коридору, как со стуком закрылась дверь в его комнаты, слышала его шаги за стеной. Серж не ложился, а ходил по комнате, видимо, пребывая в состоянии волнения. Ей хорошо была известна эта его привычка: ходить кругами, когда его одолевали беспокойные мысли.
        Прислушиваясь к его мерным шагам, скрипу половиц, она в раздражении захлопнула книгу и положила её на подоконник. Поднявшись с кушетки, Марья потянулась, от долгого сидения в одной позе затекли спина и шея. Решительно шагнула она к двери, разделявшие её комнаты с покоями брата, и положила ладонь на дверную ручку. Не заперто. Марья толкнула дверь и вошла, не спрашивая разрешения. Сергей остановился, с неудовольствием глядя на сестру, что нарушила его уединение и прервала ход его мыслей своим появлением.
        — Мари, тебе что-то нужно?  — недовольно осведомился он.
        — Что тебя тревожит, Серж?  — шагнула она к нему, желая по обыкновению обнять, прильнуть к его крепкому плечу, но остановилась, наткнувшись на внимательный и холодный взгляд.
        — К тебе это не имеет отношения,  — тихо отозвался Сергей, присаживаясь в кресло и, тем самым лишая её возможности приблизиться.
        — Раньше ты не был таким,  — обиженно вздохнула девушка.
        — Серёжа, отчего ты совсем перестал говорить со мной? Раньше у нас не было секретов друг от друга,  — шурша плотным шёлком домашнего платья, прошлась по комнате Марья и присела на ещё неразобранную постель.
        — Ты тоже не больно-то торопишься довериться, Мари,  — упрекнул сестру Ракитин.
        — Мне нечего скрывать,  — отвела она взгляд, сделав вид, что расправляет кружево на манжетах.
        — Ой, ли?!  — недоверчиво усмехнулся Сергей Филиппович.  — Впрочем, что тут скрывать? Нынче я сделал предложение mademoiselle Урусовой, и его приняли.
        Марья подняла голову. Её серо-голубые глаза мгновенно вспыхнули негодованием. В сей момент она ощутила себя преданной и брошенной. Губа дрогнула сама собой, и она прикусила её, стараясь удержать слёзы и слова, что готовы были сорваться с уст.
        — Вижу не рада,  — вздохнул Сергей.
        — Нет,  — покачала она головой.  — Но это твоя жизнь, не моя. Ты любишь её?
        — Не знаю,  — отвернулся к тёмному окну Ракитин.  — Наталья Сергеевна благосклонна ко мне, в её обществе мне легко и покойно.
        — Ты полагаешь этого довольно?  — вкрадчиво спросила Марья.  — Помнится, и Бетси в тебе души не чаяла.
        — Здесь всё иначе,  — встрепенулся Серж, запуская пальцы в волнистые русые кудри.  — Не могу объяснить.
        — Не трудись,  — бросила Марья.  — Я видела, как она смотрит на тебя. Женщина может быть мягче воска и станет ласкова, как кошка, коли надумает увлечь кого.
        Быстрая усмешка вновь скользнула по губам Сергея:
        — Думаешь, мне о том неведомо? Но сей брак сулит немало выгод нам обоим. Ежели это всё, что ты желала знать, могу я остаться один? Устал,  — прикрыл глаза Ракитин, откидываясь на спинку кресла.
        — Покойной ночи, Серёжа,  — поднялась со своего места Марья и направилась к себе.
        У дверей она оглянулась:
        — Ты знаешь, как я люблю тебя. Коли брак с Натали сделает тебя счастливым, я смиренно приму твоё решение и постараюсь стать ей доброй сестрой.
        — Я тоже тебя люблю, Мари,  — улыбнулся Сергей.  — Покойной ночи, ma petite s?ur (моя маленькая сестрёнка).
        Едва за Марьей закрылась дверь, Ракитин поднялся с кресла и принялся ходить по комнате, как всегда в минуты раздумий. Сергею Филипповичу тоже не хватало прежних доверительных отношений с сестрой, но Марья замкнулась в себе, не пускала его в свою душу, и он не знал о том, что нынче заботило её. Впрочем, в последнее время у него и самого хватало забот и поводов для размышлений. Ракитин и сам не заметил, как оказался вовлечён в новые отношения.
        Поначалу внимание княжны Урусовой к своей персоне он воспринял, как должное, посчитав его проявлением участия и сочувствия в виду постигшей его утраты. Да и разговоры промеж них сводились к воспоминаниям о Бетси, но вскоре покойная жена перестала быть поводом для бесед с Натальей. Mademoiselle Урусова всё чаще стала расспрашивать его о замыслах на будущее и делилась своими. Возможно, именно она вложила в его голову мысль о том, что он последний в роду, а стало быть, нужен наследник.
        От него не ждали комплиментов и ухаживаний, но, как оказалось, дружеское расположение и участие могут привязать к человеку куда крепче, чем иное увлечение. Неспешные прогулки, долгие задушевные беседы. В какой-то момент Сергею стало казаться, что никогда в своей жизни он ещё не встречал человека столь близкого ему по духу и убеждениям, но мыслей о том, чтобы посвататься к mademoiselle Урусовой у него не возникало. Впервые он задумался о том после разговора с Ильёй Сергеевичем. Прямо говорить о сватовстве князь не стал, лишь намекнул, что Ракитин проводит довольно много времени с его сестрой, а это может плохо сказаться на её репутации, коли сам Сергей Филиппович серьёзных намерений не имеет.
        Какое-то время Серж предпочёл не видеться с Натальей, но, получив от неё письмо, в котором его довольно мягко упрекали в проявлении холодности и сожалели об утраченной дружбе, вновь стал наносить визиты. Вскоре о необходимости обзавестись семьёй заговорила и Елена Андреевна. Madame Ракитина сетовала на свой возраст, вздыхала, глядя на маленькую Лизу, пока, наконец, прямо не заявила, что девочке нужна мать и лучшей невестки, чем mademoiselle Урусова, она и не желала бы.
        Желая разобраться в собственных чувствах и устремлениях, Сергей Филиппович отправился в Петербург, но начался светский сезон, и семейство Урусовых так же перебралось в столицу. Встречи с Натальей возобновились. Ощущая себя загнанным в ловушку, Серж сдался и сделал предложение, которого от него давно ждали, но притом он испытал громадное облегчение от того, что остались позади все его мучительные сомнения относительно этого союза. Он получал жену из хорошей, уважаемой семьи, а маленькая Лиза — мать.
        Утром после завтрака в дом на Фонтанке явился посыльный с роскошным букетом розовых гиацинтов для Марьи Филипповны. Mademoiselle Ракитина нахмурилась, вынимая из букета карточку. Сами цветы были прелестны, тем более что раздобыть их в заснеженном зимнем Петербурге, было сродни чуду, но вот скрытый смысл послания не обещал Марье Филипповне успеха в задуманном ею предприятии. Сим подношением князь Куташев дал понять, что игра началась, он знает правила, но сдаваться не намерен.
        — От князя Куташева,  — отозвалась она в ответ на вопросительный взгляд брата.
        Быстро пробежав глазами короткую записку, в которой Nicolas сообщал, что в пятницу в семь часов вечера он вместе со своей сестрой заедет за Марьей Филипповной, дабы отвезти её в театр, как и обещал. Девушка отдала букет лакею и велела отнести в свою спальню.
        — Сдаётся мне, что я чего-то не знаю,  — пристально наблюдая за сестрой, обронил Сергей Филиппович.
        — Вчера в Летнем саду я встретила князя Николая. Nicolas был столь любезен и пригласил меня в оперу,  — помахала она в воздухе его запиской.
        — Я не смогу сопровождать тебя,  — осторожно заметил Серж.  — Я обещал в пятницу быть у Урусовых.
        — И не нужно. Николай Васильевич будет не один, с сестрой, так, что все приличия будут соблюдены,  — беззаботно улыбнулась Марья.
        — Мари… позволь напомнить, что князь Куташев некогда стал участником одного весьма неприятного инцидента, из-за которого тебе пришлось покинуть Петербург,  — менторским тоном заговорил Ракитин.  — Я не могу сказать о нём ничего дурного, но всё же, мне кажется, что князь — не подходящая для тебя компания.
        — Всё в прошлом, Серж. Не о чем беспокоиться,  — упрямо вздёрнула подбородок Марья.  — Я уже месяц в столице, пора бы и выезжать начать.
        — Я не спорю,  — продолжил Сергей.  — Но считаю, что тебе не стоит продолжать видеться с этим человеком.
        — Позволь мне самой решать. Всё могло перемениться. Ты его вовсе не знаешь.
        — Ты тоже,  — возразил Ракитин.
        — Он очень приятный человек, Серж. Ну, что плохого в том, что я пойду в театр?  — с выражением невинного удивления на лице поинтересовалась Марья.
        — Может, ты и права,  — сдался Сергей.  — Может, я склонен преувеличивать, но всё же попрошу тебя не терять головы и вести себя осмотрительно.
        — Я не потеряю головы,  — заверила его Марья Филипповна.
        "И сердце моё тоже вне опасности,  — добавила она про себя.  — Нельзя ещё раз потерять то, что уже утеряно".
        Как бы ни была неприятна Марье мысль, что вскоре ей предстоит породниться с семейством Урусовых через женитьбу Сержа на Наталье, но всё же собственное будущее занимало её куда больше. В оставшиеся два дня до выезда в оперу она всё пыталась придумать, как ей надлежит вести себя с князем Николем. Стоит ли проявить холодность и равнодушие, дабы пробудить в нём инстинкт завоевателя и покорителя, либо, напротив, дать понять, что в нём заинтересованы. Серж прав, она совсем не знала его, а времени на то, чтобы понять, какое поведение станет единственно верным, дабы достичь своей цели, совсем не оставалось.
        "Будь, что будет",  — решила Марья Филипповна в пятницу, покидая свои покои в половину шестого вечера. Нынче она была хороша. Предвкушение грядущих попыток обольстить выразилось в лихорадочном блеске глаз, в лёгком румянце, покрывшем нежные щёки, в нетерпении, с которым она ждала назначенного часа. Марья ощущала небывалый душевный подъём. Предстоящее виделось ей не более чем игрой, вот только ставки в этой игре непомерно высоки.
        Ровно в семь вечера в вестибюле послышались голоса. Марья тотчас юркнула в приоткрытую дверь гостиной и уселась на диване, красиво расправив складки на платье тончайшего шёлка. Лицо её вспыхнуло радостной и вместе с тем кокетливой улыбкой, как только князь Куташев в компании своей младшей сестры ступил на порог комнаты сразу после доклада дворецкого.
        Позволив ему полюбоваться изящной позой, что она намеренно приняла, ожидая его, mademoiselle Ракитина грациозно поднялась и прошла навстречу гостям.
        Николай с трудом сохранил невозмутимое выражение лица. Можно сказать, что от Марьи Филипповны он ожидал большего, чем простое кокетство. В его взгляде, обращённом на прелестницу, на краткий миг мелькнуло разочарование, впрочем, он тотчас спрятал все свои эмоции за маской вежливой скуки, столь присущей ему при общении с представительницами прекрасного пола, пытающимися произвести на него впечатление.
        — Николай Васильевич, как же я рада, видеть вас и вашу очаровательную сестру,  — повернулась она в сторону невысокой смуглой брюнетки, что скромно старалась спрятаться за спиной брата.
        — Марья Филипповна, позвольте представить вам мою младшую сестру Софью,  — чуть подтолкнул вперёд робкую и весьма невыразительную девицу Николай.
        "Поразительно!  — мелькнуло в голове Марьи Филипповны.  — Как у столь привлекательного мужчины может быть столь некрасивая сестра?!"
        — Весьма рада знакомству,  — приветливо улыбнулась mademoiselle Ракитина.
        Софья улыбнулась в ответ. Улыбка столь разительно преобразила её, в общем-то, ничем не примечательные черты, что она стала почти хорошенькой.
        — Весьма наслышана о вас, Марья Филипповна,  — приветливо отвечала девушка.  — Nicolas много говорил о вас,  — добавила она, немного погрешив против истины.
        Николай бросил удивлённый взгляд на сестру. Ежели он и упомянул имя Марьи Филипповны, то только раз, когда заговорил с Софьей о посещении оперы. Впрочем, уличить сестру во лжи он не собирался, потому поспешил покончить с приветствиями и обратился к девушкам, с настороженностью наблюдавшим друг за другом.
        — Думаю, нам пора, ежели мы желаем успеть к началу представления,  — предложил он одну руку сестре, а другую Марье.
        До театра было рукой подать. Запряжённый четвёркой холёных гнедых экипаж, поставленный на зиму на полозья, лихо домчался до Театральной площади, где нынче было весьма оживлённо. Ступив под своды высокого портика, поддерживаемого массивными колоннами, Марья с любопытством оглядела прибывающую к началу представления публику. Она не осталась равнодушной к тому, что её окружало. Вновь в ней всколыхнулось позабытое на время желание нравиться окружающим, не вполне осознанно её движения и речь приобрели кокетливые черты.
        Встречая знакомых по прошлому сезону, она приветливо улыбалась и раскланивалась. По мере того, как она замечала всё больше восхищённых взглядов, крепла уверенность в собственной привлекательности и в том, что ей вполне по силам осуществить то, что она задумала.
        Князь Николай проводил девушек в ложу Куташевых, что принадлежала семье с того самого момента, когда театр вновь распахнул свои двери для публики после реконструкции в 1818 году. То, что она прибыла на представление в компании князя Куташева, льстило её самолюбию. Устроившись в ложе, она незаметно из-под ресниц окинула быстрым взглядом зрительный зал. Mademoiselle Ракитина по собственному опыту знала, что назавтра добрая половина светского Петербурга будет обсуждать её появление на публике в компании князя и княжны Куташевых. Безусловно, сей факт не останется не замеченным, а коли сочтут, что князь ухаживает за ней, то ей то только на руку будет.
        Нынче давали "Пана Твардовского". Сама, не ожидая того, Марья увлеклась постановкой. Опера, созданная на основе польской легенды о шляхтиче-чернокнижнике, продавшем душу дьяволу, невольно затронула потаённые струны в душе самой Марьи Филипповны.
        В представлении было нечто мифическое, завораживающее, что-то, что невольно заставляло думать о том, на какие жертвы решилась бы она сама ради достижения собственных целей. Мыслями своими Марья была столь далеко от зрительного зала, от светской публики, заполнившей ложи, что не замечала ничего вокруг. Лицо её приобрело отстранённое выражение, а всё её внимание сосредоточилось на подмостках театра. Николая столь разительная перемена, произошедшая с mademoiselle Ракитиной на его глазах, привела в изумление. То ли она оказалась весьма талантливой актрисой, способной изобразить искреннюю увлечённость, то ли представление, что у него сложилось о ней, выходило ошибочным. Он наблюдал за ней краем глаза, стараясь уловить фальшь в тех эмоциях, что отражались на прелестном лице, но, похоже, она, в самом деле, оказалась увлечена действом, происходящим на сцене, и её слова о любви к театру не были пустой фразой, призванной подчеркнуть её тонкую душевную организацию.
        Куташев и сам любил театр. Игра актёров, пытающихся донести до зрителя чувства и мысли, изображаемых ими персонажей, казалась ему куда честнее, чем те роли, что примеряли к себе иные представители высшего света. Зачастую под маской добродетели прятали самые отвратительные пороки, под щедростью скрывалось скупердяйство, осуждая кого-то, за собой не замечали куда более существенных проступков.
        В антракте Марья Филипповна словно бы пришла в себя. Затуманенный взор прояснился, и она более осмысленным взглядом взглянула на своего спутника и его сестру.
        — У меня нет слов, дабы выразить вам свою благодарность за приглашение,  — тихо молвила она, взирая на князя несколько смущённо, и в тоже время открыто и прямо.
        — Вам понравилось?  — несколько удивлённо осведомился Куташев.
        — Да,  — просто ответила она.  — Я словно перенеслась туда, и всё остальное вокруг перестало существовать.
        — И что же вам понравилось больше, Мари? Внимание, прикованное к вашей персоне, или игра актёров?  — вкрадчиво спросил он.
        Марью его вопрос смутил. Ей показалось, что он насмехается над ней, и, позабыв о своём намерении, во что бы то ни стало очаровать его, она высокомерно вздёрнула подбородок и расправила плечи. Взгляд её сделался холоден и безразличен.
        Куташев усмехнулся. Вновь игра, но на этот раз Марья Филипповна выбрала роль оскорблённо добродетели. Увы, не ново.
        — Pardonnez-moi (Простите меня),  — шепнул он, склонившись к ней.  — Я вовсе не желал вас обидеть.
        Марья чуть повернула голову, бросив быстрый взгляд на его руку, что покоилась на спинке её кресла. Невольно она выпрямилась, дабы случайно не коснуться её. Безусловно, он намеренно оскорбил её, но не принять извинения и продолжать дуться, стало быть, тотчас поставить крест на возможном будущем.
        — Видимо, вам подобное внимание не в диковинку,  — также тихо ответила Марья Филипповна.  — А я, знаете ли, не привыкла, дабы меня выставляли на публике, как трофей.
        Николай обезоруживающе улыбнулся:
        — Toucher, (туше) Марья Филипповна. Я тоже не люблю пристального внимания к своей персоне, но вынужден мириться с ним.
        — Тогда я должна поблагодарить вас за то, что ради меня вы пошли на такие жертвы,  — блеснула искра веселья в глазах девушки.
        — Жертва не столь уж велика,  — усмехнулся Куташев,  — коли я могу несколько часов кряду наслаждаться вашим обществом.
        Софья с любопытством глянула на тихо беседующую пару и, вспыхнув смущённым румянцем, отвернулась. Ей стало неуютно в компании брата и mademoiselle Ракитиной, они были столь поглощены друг другом, что она ощущала себя явно лишней. Марья Филипповна вдруг перестала ей нравиться, потому как в ней она почувствовала угрозу своим отношениям с братом. Софи впервые видела, чтобы Nicolas был столь увлечён особой противоположного пола, но более всего уязвило то, что Nicolas, обыкновенно насмешливый и ироничный, там где дело касалось женщин, вдруг на время сбросил саркастическую маску. Софья всегда полагала, что лишь немногим доступно видеть истинное лицо князя Куташева, а то, что Марья Филипповна оказалась допущена в этот узкий круг невольно задевало её самолюбие. К тому же, присмотревшись к высокомерной красавице, Софье стало казаться, что она неискренна, что-то скрывает. Чувствовалось в ней какое-то напряжение, фальшь, и она могла лишь удивляться тому, как её всегда столь проницательный и хорошо разбирающийся в людях брат ничего не замечает.
        Николай помолчал некоторое время, собираясь с мыслями. Его так и подмывало спросить о Ефимовском:
        — Признаться мне не даёт покоя один вопрос, Мари,  — не сдержал он любопытства.
        Марья отвернулась от сцены, где уже начало разворачиваться действие второго акта:
        — Спрашивайте. Ежели это в моих силах, постараюсь удовлетворить ваше любопытство.
        — Отчего вы отказали Ефимовскому? Даже в Петербурге трудно найти более достойную партию.
        Марья вновь повернулась к своему спутнику. Глаза девушки блеснули такой ненавистью, что Куташев невольно отшатнулся от неё.
        — Знали бы вы, как я ненавижу этого человека!  — сквозь зубы процедила она.
        Николай окинул mademoiselle Ракитину холодным пристальным взглядом и смолчал, лишь щека дёрнулась едва заметно. Будь Марья Филипповна мужчиной, сие заявление дорого бы ей обошлось, но расценивая женщин существами недалёкими и глупыми, князь обычно проявлял к ним снисхождение. И все же его не оставлял вопрос: скольким уже mademoiselle Ракитина успела поведать о своей ненависти к графу Ефимовскому? Само предположение вызывало в нем ярость. Ему не составило труда вообразить Марью Филипповну окружённую толпой безмозглых воздыхателей, ловящих каждое её слово… каждую ложь, порочащую имя его друга. Воцарилось неловкое молчание. Марья вновь отвернулась и стала смотреть на сцену, но постановка уже не увлекала её, игра актёров поблекла в её глазах, всё ей стало казаться фальшивым и неестественным. Представление потеряло своё волшебное очарование, и она насилу дождалась его окончания, не осмеливаясь попросить князя покинуть ложу до финала, потому как опасалась огорчить его, ведь ему так хотелось сделать ей приятное. Вовсе не его вина в том, что одно упоминание о Ефимовском всколыхнуло в душе всё то тёмное и
злое, что она полагала похороненным, коли решила вычеркнуть его из своей жизни.
        Наконец, раздались аплодисменты, актёры вышли поклониться публике, и теперь можно было уйти с чистой совестью. Покидая театр, Марье пришлось немного задержаться, потому как её спутника несколько раз останавливали, дабы переброситься парой фраз и поделиться впечатлениями от нынешнего представления.
        Куташев неохотно представлял её тем, с кем она ещё не была знакома, всем своим видом демонстрируя пренебрежение. Марья преувеличенно радостно улыбалась в ответ, говоря приличествующие случаю фразы о том, как она рада знакомству. С небольшими остановками они всё же добрались до гардероба, Николай сам помог ей надеть салоп, его ладони словно невзначай скользнули по её плечам, поправляя одежду на ней, но Марья заметила, как многозначительный взгляд его задержался на глубоком декольте её платья. Куташев поднял голову, устремляя взор на пухлые губы. Столь беспардонный осмотр заставил Марью вспыхнуть стыдливым румянцем. Она поспешила запахнуть полы салопа, потому как подобные взгляды невольно наводили на мысли о чём-то недостойном, порочном, греховном.
        Проводив Марью Филипповну, брат и сестра Куташевы остались наедине.
        — Что ты думаешь о ней?  — тихо спросил Николай.
        — Отчего ты спрашиваешь, Nicolas?  — отозвалась Софья.
        — Я вижу, Марья Филипповна тебе не нравится,  — отвечал он, глядя в замёрзшее оконце экипажа.
        — Она весьма привлекательная особа. Не удивлена, что ты увлёкся ею,  — заметила Софья.
        — Увлёкся? Полно!  — рассмеялся Николай.  — Неужели ты думаешь, что меня могла увлечь пустоголовая кукла?
        — Тогда я не могу понять, к чему было приглашать её в театр?  — пожала плечами mademoiselle Куташева.
        — Мне стало скучно,  — обронил князь.
        — Скучно? Ники, ежели ты решил развлечься подобным образом, то прошу тебя, остановись! Видит Бог, никто не заслуживает того, чтобы стать игрушкой на время.
        — Оставь, Софи. Ты же меня знаешь. Я не собираюсь её соблазнять.
        — Это ведь та самая особа, из-за которой граф Ефимовский уехал на Кавказ?  — поинтересовалась Софья.  — Говорили, что она проходу ему не давала, и потому он сбежал от неё в действующую армию.
        Голос её невольно дрогнул, выдав её чувства к Андрею.
        — Это довольно запутанная история,  — уклончиво отвечал Куташев, не желая нынче ворошить прошлое и портить впечатления от вечера.
        — Расскажи мне,  — требовательно попросила Софи.
        — Как-нибудь в другой раз,  — не пожелал откровенничать Николай.
        Глава 29
        Путешествие в Тифлис поначалу было довольно лёгким и приятным, лишь недовольство собой, осознание того, что где-то он упустил нечто важное, отравляло Андрею все впечатления от него.
        Добравшись до Екатиренограда, почти седмицу пришлось ждать оказии, коей называли провиантские колоны в сопровождении пехотного конвоя обыкновенно при одном или двух орудиях, потому как пускаться далее в рискованное путешествие до Владикавказа в одиночку было сущим безумием. Горцы день и ночь рыскали за добычей по соседству с русской границей и вдоль дороги, служащей для прямого сообщения с Грузией. На ночь езда по дорогам совершенно прекращалась, только курьеры в сопровождении усиленного казачьего конвоя решались пускаться в путь. Слухи о зверствах разбойниках на дорогах Ефимовского не пугали. Напротив, ощущение опасности будоражило кровь, но повинуясь здравому смысл и понимая, что одинокий путник станет лёгкой добычей Андрей остался в Екатеринодаре дожидаться оказии.
        От Екатиринограда до Тифлиса в путь пустились с провиантской колонной и добрались без приключений, только медлительность передвижения вызывала в Ефимовском глухое раздражение. Проезжая мимо Гарцискарской заставы, Андрей вздохнул с облегчением: долгое утомительное путешествие подходило к концу. Далее дорога извивалась по пустому месту до самого дома главноуправляющего. Бросив взгляд на горную гряду, темнеющую на фоне огненно-красного заката, Ефимовский зябко поёжился: холодные горные пики выглядели неприветливо и даже где-то зловеще. Порыв ледяного ветра с берегов Куры пробрал до самых костей. Всё тело затекло от долгого сидения в одной позе, каждая мышца ныла и молила об отдыхе.
        Сам город представлял собой причудливое смешение европейской и азиатской культур. Начинался он с большого двухэтажного дома с рядом арок и колоннадой во всю длину главного фронта. В этом доме помещался главноуправляющий Грузии, ныне им являлся барон Розен Григорий Владимирович. Именно к нему надлежало явиться Ефимовскому, дабы решить вопрос о дальнейшем прохождении службы. С Розеном Ефимовский был знаком ещё со времён Польской кампании и надеялся, что у него не возникнет затруднений с переводом из гарнизона Новых Закатал куда-нибудь в иное место.
        За домом главноуправляющего начиналась улица, которая вела к Эриванской площади. Собственно, именно на этой площади и располагалось здание штаба, гимназия, отделение полиции и несколько домов, построенных совсем недавно.
        Тройка Ефимовского остановилась у входа в штаб. Андрей выбрался из саней, потоптался на месте, разминая замёрзшие и затёкшие ноги, и шагнул к дверям. Караульный, видя перед собой офицера, взял под козырёк, но всё же остановил, поинтересовавшись, к кому он и по какому делу. Ефимовский ответил, что прибыл для дальнейшего прохождения службы и осведомился, где ему найти дежурного по штабу офицера.
        Нынче дежурил адъютант Розена поручик Волховский. Поздоровавшись, Андрей остановился на пороге. Окинув вошедшего равнодушный мимолётным взглядом, офицер вновь вернулся к своему занятию: перо в его руках продолжило бег по бумаге. Ефимовский тихонько кашлянул, желая привлечь внимание, но адъютант Розена даже бровью не повёл. Штабные офицеры превосходно освоили науку выказывать собственную значимость и низвести любого посетителя до уровня надоедливого просителя.
        — Ваше благородие,  — теряя терпение, обратился к нему Ефимовский, могу я увидеть его высокопревосходительство.
        — Вы по какому делу, штаб-капитан?  — холодно осведомился адъютант, прервав своё занятие.
        — Прибыл для дальнейшего прохождения службы,  — подал ему свои бумаги Андрей.
        Бегло просмотрев бумаги, Волховский вернул их ему:
        — Генерал нынче не принимает,  — поднялся со стула поручик и прошёлся по узкой приёмной.  — Приходите завтра.
        — Может быть, вы подскажете, где здесь можно остановиться?  — пересилив неприязнь, что у него появилась к холёному и высокомерному адъютанту Розена, осведомился он, тоном как можно более любезным и мягким.
        — Охотно,  — отвечал Волховский.  — Коли надолго рассчитываете задержаться, то лучше снять квартиру. Выйдете из здания штаба и поворотите налево, увидите большой дом с белыми колонами. Владелец — купец Халатянц, обыкновенно он весьма охотно сдаёт комнаты и по вполне умеренной цене.
        Сдержано поблагодарив Волховского за полученные сведения, Андрей направился к постоялому двору, рассудив, что рано пока снимать комнаты, коли судьба его пока не решена. Вдруг ему будет отказано в просьбе о переводе и придётся всё же ехать в Новые Закаталы.
        Сняв комнату на постоялом дворе, Ефимовский отужинал, и лёг спать. Андрею казалось, что он уснёт, как только голова его коснётся подушки, но стоило только прилечь, как сонливость сняло, будто рукой. В тишине комнаты, прислушиваясь к завываниям зимнего ветра за окном, мыслями он вновь, как и множество ночей до этой, вернулся в Веденское. Он не понимал, что заставило Марью Филипповну прийти к нему в опочивальню после полуночи. Она не единожды ему отказала, стало быть не питала к нему никаких чувств, а потому он не находил объяснений её поступку.
        От размышлений над обстоятельствами последнего свидания, мысли его плавно перетекли к воспоминаниям о той самой ночи. Закрыв глаза, Андрей вспоминал свои ощущения: мягкость бархатистой кожи, пленительные округлые изгибы под его ладонями. Сон смешался с явью, и проваливаясь в дрёму, он уже не мог отличить, где его воспоминания, а где мечты, о той, что и по сей день желал столь же страстно.
        Когда он открыл глаза, свет холодного зимнего утра уже вовсю заливал комнату. Прошка давно вычистил и приготовил мундир, на столе стоял поднос с остывшим чаем и лёгкой закуской.
        Быстро облачившись в одежду, Ефимовский отхлебнул из кружки холодный чай и поспешил в штаб. Розен был на месте, но Андрею пришлось обождать, пока генерал отправит курьера с поручением и только после того соизволит принять его. Аудиенция не заняла много времени. Оторвав взгляд от документов, Владимир Григорьевич внимательно вгляделся в стоящего перед ним офицера:
        — Мы с вами ранее нигде не встречались?  — поинтересовался он.
        — В Польскую кампанию, под Остроленкой,  — напомнил ему Андрей.
        — То-то я смотрю лицо мне ваше больно знакомо,  — тепло улыбнулся Розен, отчего в уголках его глаз разбежались лучики морщинок.  — Насколько я понимаю, ваш отпуск по ранению ещё не окончился, потому, признаться честно, увидеть вас здесь весьма неожиданно.
        Андрей промолчал. Да и что он мог ответить? Не рассказывать же Розену, что из-за женщины сорвался на Кавказ в надежде, что пуля оборвёт его мучения. Глупо. Поступок, присущий мальчишке, нежели боевому офицеру, знающему истинную цену жизни. Не дождавшись ответа, Владимир Григорьевич продолжил:
        — Не стоит пренебрегать возможностью провести время с теми, кто нам дорог. Слава от вас никуда не денется.
        — Ваше высокопревосходительство, состояние моего здоровья вполне позволяет продолжить службу на благо отечества,  — глядя прямо в глаза Розена, отвечал Ефимовский.
        — Оставьте пафосные речи, Андрей Петрович. Я не стану пытать вас о причинах, заставивших покинуть мирную гавань. Это только ваше дело, но хочу напомнить, что возможность вернуться в Петербург вам представится нескоро. Так может не стоит принимать поспешных решений?
        — Моё решение никак нельзя назвать поспешным, ваше высокопревосходительство.
        — Ну, что же, Андрей Петрович, коли вы всё решили и готовы заступить на службу, могу предложить вам остаться здесь в Тифлисе.
        — Мой адъютант получил новое назначение при Главном штабе в столице,  — поморщился генерал,  — вот вы его и замените. Идите и принимайте дела у поручика Волховского,  — распорядился Розен.
        Ефимовский наклонил голову в знак согласия и покинул кабинет главноуправляющего. От него не укрылось отношение Розена к штабным, Андрей и сам их недолюбливал, потому таким поворотом дела остался не доволен. При штабе обыкновенно царила весьма удушливая атмосфера. Здесь почитались чины и связи, а вовсе не доблесть и заслуги на полях сражений. И вот ныне, ему предстояло нести службу среди этой братии, жадной до наград, чинов и званий.
        Волховский, не скрывая радости, оттого, что ему столь быстро сыскалась замена, довольно поспешно передал дела своему преемнику и принялся объяснять, в чём состоят обязанности адъютанта при главноуправляющем. По сути, адъютанту отводилась роль секретаря, но, как рассказал поручик, на этой должности можно было обзавестись весьма влиятельными знакомствами, дабы продвинуться вверх по карьерной лестнице без особых помех. Однако, Ефимовского его рассказ нисколько не взволновал. Приди ему в голову сделать карьеру подобным образом, он бы остался в Петербурге и воспользовался связями, коих, видит Бог, у него было немало, но подобное продвижение по службе претило его натуре, да и не понимал он, каким образом он сумеет быть полезным отечеству просиживая в штабе лучшие годы жизни.
        Оставшись один на один с горой бумаг, что высилась на столе и всё увеличивалась с прибытием каждого нового курьера, Андрей впал в состояние лёгкой паники. Рапорта, приказы, донесения — всё перемешалось на теперь уже его рабочем столе. Поднявшись со стула и глядя на хаос, что творился в приёмной, Ефимовский шагнул к узенькому окошку и выглянул на улицу. Прислонившись лбом к холодному стеклу, он медленно сосчитал до двадцати, стараясь унять волнение, после чего вернулся к столу и принялся раскладывать документы по стопкам, сортируя их в зависимости от назначения и даты.
        Розен несколько раз вызывал его к себе, когда надобно было составить донесение или записать текст того или иного приказа. Уже к концу дня Ефимовский был убеждён, что предпочёл бы нести службу на самой дальней линии, на самом опасном её участке, нежели пытаться разобраться во всей этой бумажной карусели, что закружила его с самого утра.
        Только после обеда, когда генерал уже покинул свой рабочий кабинет, Андрей закончил раскладывать документы и переписал набело все донесения.
        Освободившись и вернувшись на постоялый двор, Андрей предался размышлениям над утренним разговором с бароном Розеном. Отправляясь на Кавказ, он не подумал о той, кому его решение, вне всякого сомнения, причинило огорчение, ежели ни душевную боль, о матери. Ему был ведом только один способом, коим можно было унять беспокойную совесть. Конечно, это весьма слабое утешение для madame Соколинской, но всё же будет лучше, ежели он сообщит о том, что жив и здоров, а также, что службу ему предстоит нести в штабе, не рискуя собственной жизнью.
        Усевшись за стол, Андрей снял нагар со свечи и обмакнул перо в чернила. Слова ложились на бумагу легко, выстраиваясь в ровные строки. Пока он писал, улыбка не покидала его уст, а пред мысленным взором стояло милое сердцу лицо с лучиками морщинок в уголках глаз, обрамлённое прежде времени поседевшими локонами.
        "Милая моя маменька, Татьяна Васильевна! Знаю, как огорчило Вас моё решение и поспешный отъезд на Кавказ, потому спешу сообщить, что жив, здоров и ныне нахожусь в Тифлисе. Не стану Вам описывать причины, заставившие меня покинуть деревню, Вы и так прекрасно осведомлены о них. Надеюсь лишь, что Вы понимаете, отчего дальнейшее пребывание в поместье сделалось для меня невозможным. Душа и сердце жаждут успокоения, но не могут обрести их, коли та, что стала причиной сего беспокойства столь близко.
        Вам не стоит тревожиться обо мне, потому как ныне я остаюсь при штабе, и тяготы военных походов мне более не угрожают. Я сменил на посту адъютанта поручика Волховского. Он давно рвался в Петербург, но в Тифлис присылают мало офицеров, умеющих в достаточной степени владеть пером и грамотно изъясняться по-русски, и ему долгое время не было замены. Служба штабного адъютанта скучна и утомительна, но в ней имеется целый ряд преимуществ, которыми я, впрочем, вряд ли воспользуюсь, потому, как вовсе не к тому имею устремления.
        Что я могу сказать о Тифлисе? Город довольно многолюдный, населённый представителями различных национальностей. Здесь есть целая улица, именуемая Армянским базаром. Вся улица представляет собой вид нескончаемого рынка. Довольно любопытное зрелище. Грузины, армяне, татары, лезгины, персияне, имеретины, кабардинцы, русские, немцы, каждый в своём народном платье, составляют мешаную толпу, привлекающую внимание своею яркою пестротой.
        Я подумываю о том, дабы нанять квартиру, потому как, скорее всего, останусь здесь на довольно длительное время. Постараюсь писать Вам, как можно чаще, и с нетерпением буду ждать Ваших писем. Ваш любящий сын, Андрей".
        Окончив писать, Ефимовский вынул из кармана брегет. Спать ложиться было довольно рано, а потому он решил воспользоваться возможностью и осмотреться в городе. До сей поры бывать в Тифлисе ему не доводилось, потому, будучи по природе своей человеком любознательным, Андрей вышел пройтись, дабы ознакомиться с местностью и составить себе какие никакие представления о нём.
        Январский морозец довольно ощутимо пощипывал нос и щёки. Дыхание вырывалось изо рта облачком белого пара. Ефимовский неспешным шагом обошёл площадь, нашёл дом купца Халатянца, о котором ему говорил поручик Волховский, и направился по улице, ведущей к дому главноуправляющего. Едва солнце скрылось за горной грядой, на город быстро спустились густые зимние сумерки. Окна особняка главноуправляющего светились тёплым манящим светом, слышались приглушённые звуки музыки, кто-то музицировал. "Видимо, точно также нынче проводит время Марья Филипповна,  — подумалось ему. Ведь она так рвалась в столицу, блистать, пленять, сводить с ума",  — усмехнулся Андрей.
        Повернувшись, он побрёл прочь. Мысли о mademoiselle Ракитиной не отпускали.
        — Ваше сиятельство, Андрей Петрович,  — услышал он позади себя.
        Голос показался смутно знакомым. Обернувшись, Андрей с удивлением вгляделся в приближающегося к нему человека. В одноногом калеке, тяжело опирающемся на костыли, он насилу узнал Карташевского.
        — Вы?!  — не смог он скрыть изумления.
        Карташевский криво усмехнулся. Он сильно исхудал, выглядел больным и измождённым.
        — Я,  — подтвердил он.  — Вот, только вчера из госпиталя.
        Взгляд Андрея скользнул по нему, чуть задержавшись на костылях и одной ноге.
        — Граната,  — неохотно пояснил Карташевский.  — Всё! Отвоевался. Заберу приказ об отставке и в Пятигорск, долечивать раны. А вы, отчего же так скоро вернулись?  — поинтересовался он.
        — Тоска заела,  — коротко, не желая отвечать, бросил Ефимовский.
        Карташевский вздохнул. По нему было заметно, что он страсть, как желает продолжить разговор, но ему неловко удерживать своего случайного знакомого на улице.
        Поначалу Андрей растерялся. Тот образ, что сложился в его мыслях, когда он думал о Карташевском, никак не увязывался с тем, человеком, что нынче стоял перед ним, тяжело опираясь на костыли. Сумерки уже окутали город, и вряд ли Карташевский мог видеть выражение его лица, но Ефимовский всё же отвёл взгляд, не желая выдать волнения, в которое его привела сия нечаянная встреча.
        — Вы ужинали?  — осведомился он.  — Я угощаю, там и поговорим,  — голос предательски дрогнул, но похоже, его нечаянный спутник того не заметил, и охотно согласился.
        Приноровившись под неспешные движения Карташевского, Андрей направился в сторону постоялого двора, где остановился. Дорогою его попутчик поскользнулся, и чуть было не упал, но реакция Ефимовского оказалась молниеносной, он удержал Карташевского под локоть. Даже в сумерках было заметно, как вспыхнули пунцовым румянцем впалые щёки того.
        Войдя в общий зал, Андрей огляделся. К нему поспешно приблизился половой и предложил столик в самом углу. Ефимовский согласно кивнул и, стащив с рук перчатки, направился к указанному столику. Карташевский последовал за ним. Сняв шинель, Андрей небрежно бросил её на спинку стула. Карташевский осторожно отложил костыли, прислонив их к стене и, с трудом удерживая вес тела на одной ноге, принялся расстёгивать свою шинель. Ефимовский поймал себя на том, что желал бы помочь, но не осмелился, опасаясь тем самым оскорбить. Под шинелью на Карташевском обнаружился офицерский мундир с эполетами ротмистра. Стало быть, чин ему вернули.
        Когда офицеры устроились за столом, к ним торопливо подбежал половой и принял заказ.
        — Как же вас угораздило?  — кивнув на костыли, поинтересовался Андрей.
        — На засаду нарвались,  — раскуривая трубку, отвечал Карташевский.  — Нас было пятеро, а их втрое больше, но Бог миловал, насилу ушли. Лошадь подо мной гранатой убило, осколок в ногу попал. Пока добрались до крепости, пока медик наш осмотрел… Заражение началось,  — вздохнул Карташевский.  — Отправили в Тифлис, а здесь разговор недолгий, оттяпали выше колена и всё тут.
        За столом повисло тягостное молчание. Ефимовский невольно скосил взгляд на костыли. В душе царило смятение. Он всё ждал, когда же в нём всколыхнётся прежняя ненависть, но её не было, другое не менее тягостное чувство возобладало в нём. Жалость. Невозможно ненавидеть калеку и желать ему ещё более худшей участи, тем более понимая, что в любое мгновение, судьба-злодейка может сыграть с тобой самим столь же дурную шутку.
        — Сочувствую,  — тихо отозвался Андрей.
        — Пустое,  — откинулся на спинку стула Карташевский.  — Вот ныне в отставке. Долечусь, там поеду к себе в Тульскую губернию. Женюсь, коли найдётся та, что не убоится за калеку пойти.
        Бравада в голосе и нарочитая небрежность не помогли скрыть всей горечи и муки от осознания собственной ущербности. Ефимовский хорошо понимал его. Андрею вспомнилась их первая встреча. Сколько силы, сколько грации таилось в каждом движении этого человека, а вот ныне перед ним предстал калека. Ежели бы Карташевский его не окликнул, то он бы его и вовсе не признал.
        — Я вот тоже жениться собирался,  — усмехнулся Андрей,  — но мне отказали.
        — И вы решили, что Кавказ излечит ваши сердечные раны,  — покачал головой Карташевский.  — Неужто другой барышни не нашлось, дабы клин клином вышибить?
        Разговор утих, как только у стола появился слуга с подносом. Расставив тарелки, половой удалился, спрятав в карман чаевые.
        — Не нашлось,  — после недолгого молчания продолжил Андрей.  — Она одна такая. Да вы знать её должны,  — кинул он пристальный взгляд на Карташевского.
        — Любопытно,  — потянулся к бутылке с вином ротмистр.
        — Mademoiselle Ракитина,  — небрежно обронил Ефимовский, внимательно наблюдая за своим vis-a-vis.
        Рука Карташевского дрогнула, и вино пролилось на скатерть.
        — Вижу, не ошибся, сия барышня вам знакома,  — не отводя взгляда, пробормотал Андрей.
        — Откуда вам знать о том, что мы встречались с Марьей Филипповной?  — чуть севшим от волнения голосом осведомился Карташевский.  — Неужто сама mademoiselle Ракитина вам поведала?
        — Нет. Мари о встрече с вами умолчала, Павел Николаевич. Видимо, воспоминания больно тягостные.
        Карташевский поднёс к губам стакан с вином и сделал большой глоток. Расспрашивать он не решился, выжидая, пока граф Ефимовский сам продолжит начатый разговор.
        Понимая, что от него ждут объяснений, Андрей тихо заговорил:
        — Вы стрелялись с моим младшим братом. Я знаю, что Мишель сам бросил вам вызов, и не виню вас в том, что случилось. Меня мучит только один вопрос. Дуэли не возникают на ровном месте, что стало поводом? Марья Филипповна была благосклонна к вам?
        — Monsieur Соколинский приходился вам братом?!  — удивлённо воскликнул Карташевский.
        — Младшим братом по матери, отцы у нас разные,  — пояснил Андрей.
        Карташевский некоторое время молчал, осмысливая услышанное. Ныне ему становилась понятна неприязнь графа, с коей он столкнулся при первом знакомстве.
        — Весьма скверная вышла история,  — вздохнул, наконец, ротмистр,  — но вы имеете право знать. Я повёл себя низко, подло. Всё дело в деньгах.
        — В деньгах?!  — не сумел сдержать удивления Андрей.
        — Да, Андрей Петрович, в проклятом золотом тельце. Накануне того злополучного вечера, когда ваш брат бросил мне вызов я сильно проигрался. Уж не знаю, чем так насолила mademoiselle Ракитина князю Урусову, в чьём имении в тот вечер давали бал по случаю именин его сестры, но князь просил меня скомпрометировать девицу в глазах вашего брата. Надо сказать, что способ для того я выбрал совершенно бесчестный. В обмен на эту услугу князь оплатил мои карточные долги и ещё добавил кое-что, сверх того.
        — Неужели сожалеете о том?  — поинтересовался Ефимовский, так и не притронувшись к ужину.
        Андрей только время от времени подносил к губам стакан с вином и отпивал по маленькому глотку.
        — Безмерно. До сей поры в подобной низости замечен не был и девиц не компрометировал. Но раз вы сватались к Марье Филипповне, стало быть, с ней всё хорошо?  — спросил он.
        — Да, с Марьей Филипповной всё хорошо,  — задумчиво молвил Андрей.  — Господи, любила ли она Мишеля хоть немного, раз ему пришлось заплатить столь высокую цену за своё увлечение?
        — Думаю, да. Знаю только, что ваш брат был помолвлен с княжной Урусовой. Видимо, опасаясь разрыва помолвки, Илья Сергеевич затеял эту интригу. Коли бы Марья Филипповна не испытывала к вашему брату никаких чувств, у князя не возникло бы даже мысли опорочить девицу в глазах жениха его сестры.
        — Весьма изощрённый способ сохранить помолвку,  — отозвался Андрей.
        — Я не желал убивать вашего брата, Андрей Петрович. Сам не могу понять, как то получилось. Намеревался выстрелить в воздух над его головой…
        — Довольно о том. Что нынче ворошить прошлое,  — глубоко вздохнул Ефимовский, стараясь сохранить самообладание.
        — Я понимаю вас,  — с трудом поднялся из-за стола Карташевский и потянулся за костылями, стоявшими у стены.  — Вынужден оставить вас, мне поутру рано выезжать.
        Андрей понимал, что он сказал о том, что должен идти, дабы только сохранить лицо, ибо, зная теперь обо всём, что их связывало, догадывался о нежелании самого Андрея продлить встречу. Оставшись один, граф расплатился за ужин и поднялся в свои комнаты.
        Нашлись все недостающие кусочки мозаики и сложились в весьма неприглядную картину. Ему вспомнилось, как он сам едва не оскандалил Марью Филипповну на весь Петербург. Он возненавидел её, наслушавшись россказней князя Урусова, а оказалось, что, в сущности, вина её состояла только в том, что она позволила Мишелю ухаживать за собой, зная, что он помолвлен с другой. Гнетущей тяжестью легло на сердце осознание гадости собственного поступка. Становилась понятна настороженность Марьи в отношениях с ним, её нежелание ответить согласием на его сватовство, тем более что предложение было сделано в оскорбительной манере.
        Голова нестерпимо болела от обилия новшеств, с которыми ему пришлось столкнуться на новом месте службы, а поутру, всё должно было начаться сызнова. За весь день у него не было ни единой свободной минутки, дабы предаваться размышлениям о Марье Филипповне, но разговор с Карташевским вернул его к мыслям о ней. Всё, что ему оставалось это написать mademoiselle Ракитиной и попытаться объясниться. Задача оказалась не из лёгких. Как же мучительно было подбирать слова, дабы передать с их помощью всю глубину сожалений по поводу столь поспешно и неверно принятого решения. Он несколько раз начинал письмо, но перечитав первые строки, в сердцах перечёркивал написанное и начинал сызнова. Как же трудно, оказалось, признаться в собственных чувствах, пусть и не воочию, а на бумаге. Как передать всю ту тоску, что всякий раз сжимала сердце, когда он думал о ней. Как же трудно было написать:
        "Машенька, мой дивный ангел, простите ли Вы когда-нибудь мне мои заблуждения? Я долгое время жил в плену иллюзии и не понимал, сколь много Вы значите для меня. Я винил Вас в том, что случилось с Мишелем, считал легкомысленной кокоткой, потому старательно пытался избавиться от того чувства, что поселилось в моём сердце со дня нашей первой встречи. Я знаю, мне нет прощения и оправданий, потому, как я не смог без постороннего вмешательства понять всю глубину того обмана, что окружал Вас.
        Я знаю, что обидел Вас, умолчав о своих чувствах. Может быть, нынче поздно, но я всё же напишу. Я люблю Вас. Вдали от Вас меня неотступно преследуют сожаления о том счастье, которого я сам себя лишил, оступившись, не попытавшись удержать Вас подле себя. Всё, что я могу нынче — это смиренно просить Вас о прощении и умолять дождаться моего возвращения. Ежели та дивная ночь, что Вы провели в моих объятьях, имела последствия, прошу, сообщите мне о том, и я непременно изыщу способ вернуться к Вам. Ваш А.Е.".
        Закончив письмо к Марье Филипповне, Андрей написал князю Куташеву. На долгое и пространное послание у него просто не осталось сил. Потому он кратко изложил последние события, описал своё новое место службы, посетовав на то, что мало что смыслит в обязанностях штабного адъютанта, и выразил надежду на то, что всё, может быть, ещё переменится, и ему найдётся место службы подальше от штаба. В письме он ни словом не помянул Марью Филипповну, хотя соблазн попросить Николая написать ему о том, как проводит время в столице mademoiselle Ракитина, был слишком велик.
        Глава 30
        Утро князя Куташева началось обыкновенно, с чашки кофе, за которой последовала короткая прогулка, на пользу здоровью. Проходя по набережной Фонтанки мимо особняка Ракитиных, Николай чуть замедлил шаг, бросив быстрый взгляд на фасад дома. Его игра в кошки-мышки с Марьей Филипповной весьма затянулась, к тому же он так и не смог решить кто из них кошка, а кто мышка. Сложившаяся ситуация его одновременно и забавляла, и сбивала с толку.
        Заметив, как в окне второго этажа колыхнулась кисейная занавеска, Куташев ускорил шаг. Может быть, он и не случайно выбрал для прогулки сей маршрут, но вовсе не желал, дабы mademoiselle Ракитина решила будто он, изнемогая от неразделённых чувств, проводит время под её окнами в надежде на один благосклонный взгляд.
        Вернувшись домой и желая отвлечься от мыслей о Марье Филипповне, Николай расположился в библиотеке, дабы, наконец, осмотреть вчерашнее приобретение для своей коллекции. Доставленный ему фолиант редкого издания "Дон Кихот Ламанчский" Мигеля де Сервантеса, выпущенного в Валенсии, датировался семнадцатым веком. Несмотря на то, что сие издание являлось весьма ценным, вид оно имело довольно потрёпанный и явно нуждалось в реставрации. Бережно переворачивая пожелтевшие страницы, Куташев до того увлёкся, что не заметил, как вошла Софья.
        Княжна прошлась вдоль книжных шкафов, пробежалась взглядом по корешкам книг и, не найдя ничего примечательного для себя, взяла со стола последний номер "Вестника Европы". Софья расположилась в кресле у окна и раскрыла журнал посередине. Перелистывая страницы, она то и дело шумно вздыхала, чем, наконец, привлекла внимание брата. Понимая, что сестра не просто так нарушила его уединение и, скорее всего, пришла за советом, Николай закрыл книгу и убрал её в ящик стола.
        — Софи,  — позвал он её,  — ты что-то желала мне сказать?  — откинулся на спинку кресла Куташев.
        — Вчера я была с визитом у княгини Анненковой,  — тихо начала Софья.
        — И?  — выгнул бровь Николай.
        — Гостей было немного. Дамы в основном говорили о тебе и о Марье Филипповне.
        Куташев вздохнул:
        — К чему ты клонишь, Сонечка? Говори уж прямо.
        — Куда уж более прямо, Ники? У тебя в полку ещё не делают ставки на то, как скоро ты сделаешь ей предложение? Обыкновенно твои увлечения заканчиваются куда быстрее и без лишних толков.
        Николай усмехнулся, поднялся с кресла и прошёлся по комнате, заложив руки за спину.
        — Не поверишь, но нынче утром я и сам над этим думал,  — отозвался он.
        — Думал над тем, чтобы посвататься?  — удивилась Софья.
        — Не сделать ли самому ставку. Шучу,  — беззаботно пояснил князь на недоуменный взгляд сестры.  — В любом случае сию комедию пора заканчивать.
        — И что ты намерен предпринять?  — полюбопытствовала Софья, закрыв журнал.
        Куташев не ответил, лишь чуть заметно улыбнулся.
        — О, нет, Ники!  — подскочила с кресла княжна.  — Ты ведь не намерен жениться на ней?! Скажи, что это не так!
        — Отчего тебя это так тревожит, Соня? Твоя жизнь никак не переменится. Ты сама говоришь, что по столице уже вовсю гуляют слухи о моей грядущей женитьбе, так отчего бы и не потешить свет?
        — Но ты ведь не любишь её, или я ошибаюсь…  — во все глаза глядя на брата, тихо промолвила mademoiselle Куташева.
        — И что, по-твоему, есть любовь, Соня? Много счастья тебе эта любовь принесла?  — перестав иронизировать, осведомился Николай.
        Софья побледнела, поднялась с кресла и, швырнув на стол журнал, поспешно покинула библиотеку. Николай успел заметить слёзы, блеснувшие в глазах сестры, и тяжело вздохнул, сожалея о том, что прямо высказал свои мысли, не утруждая себя попытками как-то смягчить смысл высказывания. Да, своими словами он причинил ей боль, но ведь лучше смотреть в глаза истине, чем тешить себя напрасными надеждами и пустыми иллюзиями?
        Куташев давно знал о том, что сестра влюблена в Ефимовского. Восемь лет назад, когда Софье исполнилось четырнадцать лет, Андрей почти всё лето гостил в усадьбе Куташевых. Молодой красивый офицер совершенно очаровал юную впечатлительную барышню. Словно тень, Софья повсюду следовала за своим кумиром. Андрей то ли на самом деле не замечал влюблённости mademoiselle Куташевой, то ли делал вид, что не замечает. Графу Ефимовскому не было дела до девочки-подростка, смотревшей на него глазами, полными обожания.
        Николаю хорошо запомнилось то дивное лето, может быть, потому, что оно стало последним, что они провели всей семьёй в имении под Петербургом. То были дни беззаботной юности, когда жизнь видится прекрасной, удивительной, и молодость, в своём невольном эгоизме, не замечает дурных сторон человеческого бытия.
        Осенью того же года, когда граф Ефимовский гостил в Сосновках, князь и княгиня Куташевы погибли при весьма трагичных обстоятельствах. По дороге из имения в столицу, проезжая по узкому мостику через неглубокую речушку Чёрная, громоздкий и тяжёлый экипаж Куташевых съехал с бревенчатого настила моста и опрокинулся в воду. Была ли тому причиной неловкость возницы, или прогнившие сваи моста, а, может быть, всё вместе, впоследствии выяснить так и не удалось.
        После смерти родителей забот у Николая прибавилось, но о том, чтобы оставить службу и заняться управлением внушительным состоянием Куташевых, молодой человек даже не помышлял. Управляющий, нанятый ещё его отцом, прекрасно справлялся со своими обязанностями, престарелая дальняя родственница Куташевых по материнской линии Анна Кирилловна Олонская, приходившаяся ему и Софьей троюродной тёткой, согласилась переехать в Сосновку, дабы присматривать за осиротевшей девочкой. Посчитав, что того будет вполне довольно, молодой князь вернулся в столицу, оставив сестру на попечение Анны Кирилловны.
        Оставшись в имении, далеко от предмета своих грёз, Софи в сердце продолжала лелеять надежду, что однажды Ефимовский обратит на неё внимание, и сбудется её самая потаённая мечта, но шло время, а отношение Андрея к младшей сестре приятеля не менялось. Всякий раз, когда до девушки доходили вести об очередном увлечении графа Ефимовского, Софья по нескольку дней пребывала в состоянии апатии и меланхолии.
        Николай не предавал тому значения до той поры, пока сестра не вступила в пору девичества, и не пришла пора вывести её в свет. Юная княжна не могла похвастать несметным числом поклонников. Девушка была замкнута и молчалива, ни с кем не кокетничала, и со стороны казалось, что её совершенно не заботят поиски будущего супруга, тогда, как остальные девицы только о том и думали. Софи не обладала броской красотой, застенчивая и робкая, она не пленяла живостью натуры. Княжна получила прекрасное образование, свободно говорила на двух иностранных языках, много читала и могла бы поддержать беседу на любую тему, но вряд ли молодые люди искали в будущей спутнице жизни именно эти качества. Куда выше ценились привлекательная внешность, лёгкий и весёлый нрав. В будущей супруге желали видеть красивое приложение к своей фамилии, а не глубокий ум и утончённую натуру.
        Находились те, кто пытался ухаживать за княжной, но она отказала всем претендентам на свою руку и сердце. О причине отказов Николай догадывался, но до поры до времени не вмешивался, полагая, что пройдёт какое-то время, и Софья забудет о Ефимовском. Прошло четыре года с тех пор, как его сестра впервые появилось в столичном свете, но всё оставалось по-прежнему.
        Размышления о судьбе сестры вновь вернули его к мыслям о Марье Филипповне. Минул месяц с того дня, когда однажды, гуляя по Летнему саду заснеженным зимним днём, Николай случайно встретил mademoiselle Ракитину. За это время он успел пригласить Марью Филипповну в оперу, несколько раз отсылал букеты в дом на Фонтанке и даже был там пару раз с визитами. Вне всякого сомнения, барышня Ракитина была одной из самых красивых девиц, что ему доводилось встречать в Петербурге, а за свои двадцать восемь лет их Николай повидал немало.
        Свои отношения с Марьей Филипповной он мог бы сравнить с игрой в шахматы. Он вёл свою игру, она — свою. В том, что это была игра, сомнений у него уже не осталось. Mademoiselle Ракитина не была ни увлечена им, ни очарована, но старательно изображала то влюблённость, то холодность. Для чего? Вопрос этот не давал Куташеву покоя.
        Чем больше времени Николай проводил в обществе Марьи Филипповны, тем больше она ему нравилась, и дело здесь было отнюдь не во внешней привлекательности, хотя mademoiselle Ракитина по праву считалась одной самых очаровательных барышень нынешнего сезона. Бывая в компании сослуживцев Куташеву уже не раз доводилось слышать разговоры о своей очередной победе на любовном фронте, и пусть говорилось о том в шутливой манере, но, тем не менее, трудно было не заметить оттенка лёгкой зависти в обращённых к нему словах, и сие невероятно льстило самолюбию.
        То, что в обществе их считали парой, добавляло ситуации пикантности. Ни единым намёком он не дал понять, что его отношение к mademoiselle Ракитиной можно расценивать, как нечто большее, чем обыкновенный флирт, но добрая половина столичного света уже гадала о том, чем окончится сия романтическая история.
        Николая влекло к ней ещё и по той причине, что общение с Марьей Филипповной было невероятно лёгким. От него не требовали объяснений, с ним не говорили о глубоких чувствах, его не изводили сценами ревности, и в ответ не клялись ни в вечной любви, ни в преданности. На его замечания, полные едкого сарказма, если и обижались, то недолго. А всё потому, что сии уколы хоть и болезненно задевали самолюбие, но не достигали души. Да, она не любила его — но тем и лучше, он не мог понять её мотивов, а потому был увлечён разгадыванием этой головоломки. С одно стороны, возникало желание добиться благосклонности, влюбить в себя, но с другой — жаль было бы утратить сию непринуждённость в отношениях. Иными словами, Марья Филипповна явно желала бы услышать из его уст предложение руки и сердца, но вовсе не потому, что была без памяти влюблена в него. Более того, Куташев был убеждён, что не получится с ним, она найдёт другого.
        "Странно,  — присел обратно в кресло Куташев,  — отчего же она отказала Ефимовскому? Андрей ведь не единожды просил её руки. С какой стороны не погляди, а Ефимовский куда более выгодная партия".
        Он хорошо помнил причину, по которой Андрей предпочёл необременительную службу в одном из самых привилегированных столичных полков опасным реалиям войны на Кавказе, он помнил пылкое признание Ефимовского в его чувствах к Марье Филипповне. Чтобы ни произошло между Ефимовским и mademoiselleРакитиной, но эта женщина имела поистине устрашающую власть над человеком, который самому Куташеву был бесконечно дорог. Ему было чертовски жаль, что Андрей, коего он считал человеком достойным во всех отношениях, пал жертвой чар особы столь далёкой от понятий о чести и достоинстве.
        О да. Марья Филипповна была именно такова. И не исключено именно это ему в ней и нравилось. Её эгоизм, нарочитость и притворство находили отклик в нём. Ведь им обоим были чужды манерная добродетель и пропитанная пафосом приторная добропорядочность. Быть может, оттого они и наслаждались возникшей между ними обоюдной игрой. Куташеву уже сложно было определить, где заканчивается эта игра, а где начинается жизнь. И парадокс… он почти наслаждался ею. Пауки должны держаться вместе, ибо так они увеличивают шансы на выживание других — жертвенных видов. Что это как не гуманность? Но все же он не готов был сделать mademoiselle Ракитиной предложение. Он не видел будущего с ней. Рано или поздно она ему наскучит. И что тогда? Как бы низко он ни пал, он пока ещё не находил ничего привлекательного в планомерном и неумолимом уничтожении личности… бессмысленная и безыдейная растрата потенциала.
        За окнами библиотеки в вихре сумасшедшего снежного танца бесновалась метель, под порывами ветра чуть слышно дребезжали стёкла, а в комнате было покойно и тепло. Так и собственная жизнь представлялась Николаю ныне покойной и уютной, но он смутно ощущал, что вскоре грядут перемены, что закружат его подобно вьюге за окном.
        Дотянувшись до колокольчика на столе, Куташев позвонил. Тотчас из-за двери появился лакей.
        — Пойди, скажи, что я закладывать велел?  — приказал Николай.
        — Да куда же, барин, в такую метель?  — робко возразил слуга.
        — Здесь недалече будет,  — усмехнулся князь, поднимаясь из-за стола.
        "Нынче воскресенье,  — подумалось ему.  — Стало быть, и Сергей Филиппович должен быть дома. Отчего бы и не сегодня? К чему медлить с объяснением?"
        Дорога до особняка на Фонтанке не заняла много времени. Уже спустя полчаса Николай выбрался из саней. Взвесив ещё раз все доводы "за" и "против", он решительно ступил на крыльцо и легко поднялся по ступеням. Не успел он дойти до дверей, как услужливый дворецкий Ракитиных поспешил растворить их перед ним.
        — Скажи, любезный, Сергей Филиппович нынче дома будут?  — осведомился князь, снимая роскошную бобровую шубу и передавая её прислуге.
        — Дома барин будут,  — тотчас отозвался слуга.  — Прикажите доложить.
        — Доложи, голубчик.
        — За мной пожалуйте,  — в приглашающем жесте взмахнул рукой дворецкий.
        Слуга проводил Куташева в уютную гостиную, где ему довелось бывать уже не единожды. Ракитин не заставил себя долго ждать, не успел Николай расположиться в кресле, как двери открылись, и хозяин дома решительным шагом вошёл в комнату.
        — Николай Васильевич, рад вас видеть. Чему обязан вашему визиту?  — улыбнулся Сергей Филиппович.
        Куташев отметил, что хоть и держался Ракитин приветливо, но глядел притом настороженно.
        — Сергей Филиппович, не стану ходить вокруг да около,  — пожал протянутую руку князь.  — Меня к вам привело дело весьма деликатного свойства. Вероятно, вас тревожит тот факт, что я провожу с вашей сестрой довольно много времени.
        — Не стану скрывать,  — кивнул Ракитин.  — Мари, безусловно, сама вправе решать с кем ей видеться, но вы ведь должны понимать, что, не имея определённых намерений, вам не стоит столь часто появляться с ней на людях.
        — В таком случае, я желаю заверить вас, что у вас нет повода для беспокойства. В отношении очаровательной Марьи Филипповны мои намерения совершенно серьёзны. Боюсь я не готов сделать предложение сию минуту, но, признаться, мысль о том уже не раз посещала меня.
        Ракитин вздохнул с видимым облегчением. Улыбка его сделалась шире.
        — Может быть, вы хотели бы сказать о том Мари? Я велю позвать её
        — Не надобно,  — остановил его Куташев.  — С Мари я, безусловно, объяснюсь, но несколько позднее. Мне лишь хотелось уверить вас в серьёзности своих помыслов. За сим позвольте откланяться.
        — Ну, раз вы не желаете увидеться с Машей…  — пожал плечами Сергей Филиппович.  — Может быть, ей передать что-нибудь на словах?  — поинтересовался он.
        — Нет нужды, Сергей Филиппович. Я сам объяснюсь с вашей сестрой, когда придёт время,  — улыбнулся Куташев.
        "Слово — не воробей,  — усмехнулся Куташев, спускаясь по ступеням особняка на Фонтанке,  — вылетит — не поймаешь!" Вероятно, Марья Филипповна будет весьма довольна подобным исходом, а он сам? Ежели он сам всё решил, так откуда сие гнетущее чувство? Откуда эта тяжесть на душе, будто ярмо на шею повесил? Возможно, подобным образом себя ощущает всякий, кто решил порвать с холостяцкой вольницей, а может быть, все было бы совсем иначе, коли он был бы влюблён в неё без памяти?
        Забравшись в сани, Николай задумался.
        — Куда едем, барин?  — осведомился возница.
        — А поезжай, голубчик, в Екатерингоф, к цыганам. Душа просит,  — грустно улыбнулся князь.

***
        С утра Марье Филипповне нездоровилось. Милка, смочив в холодной воде с растворённым в ней уксусом полотенце, приложила его к бледному покрытому испариной лбу барышни.
        — Марья Филипповна, вы бы написали Андрею Петровичу,  — тихо обронила горничная, убирая таз с водой.  — Князь-то уже седмицу глаз не кажет. Как бы худо всё не обернулось.
        — Молчи, дура!  — в сердцах выдохнула Марья, поправляя примочку на лбу.
        Девушка обиженно засопела и выскользнула в гардеробную, но спустя четверть часа вернулась обратно в спальню.
        — Барышня, там его сиятельство пожаловали. С барином нашим в кабинете закрылись.
        Торжествующая улыбка скользнула по бескровным губам Марьи.
        — Одеваться,  — коротко велела она, осторожно поднимаясь с постели.
        Горничная вынесла из гардеробной муслиновое платье цвета спелого абрикоса. Марья одобрительно кивнула и уселась на банкетку перед зеркалом. Милка принялась торопливо водить щёткой по распущенным локонам, иногда цепляя спутавшиеся пряди. Марья морщилась, но не произнесла ни слова. Покусала губы, дабы вернуть им яркость, несколько раз ущипнула себя за щёки, стараясь вызвать румянец на бледном лице. Когда её туалет был почти полностью окончен, в двери постучали.
        — Мари, можно войти?  — услышала она голос брата.
        — Входи, Серж,  — разрешила девушка.
        Сергей Филиппович остановился на пороге, прищурившись, окинул сестру цепким взглядом.
        — Стало быть, знаешь уже,  — заговорил он, наблюдая, как Милка завязывает на шеи Марьи кружевную горжетку.
        — Знаю, что?  — улыбнулась своему отражению Марья Филипповна, поворачивая голову из стороны в сторону и любуясь тем, как покачиваются маленькие капельки жемчуга в изящных ушках.
        — Что Куташев приезжал?  — отозвался Сергей.
        — Приезжал? Он что же уехал?  — отвернулась от зеркала Марья, сосредоточенно нахмурив брови.
        — Уехал,  — прошёлся по комнате Ракитин.
        — И зачем же приезжал тогда?  — настороженно поинтересовалась девушка.
        — Желал заверить меня в серьёзности своих намерений в отношении твоей персоны, но сказал, что сам объяснится с тобой, когда сочтёт нужным.
        Марья тяжело опустилась на банкетку. С одной стороны, вести были обнадёживающими, но с другой — ждать, когда князь сочтёт нужным объясниться с ней, не было времени. Каждый день неумолимо приближал её к катастрофе, что непременно случится, коли Куташев станет медлить с предложением.
        Бросив быстрый взгляд на брата, Марья решительно поднялась на ноги и направилась к гардеробной.
        — Далеко собралась?  — остановил её Сергей.
        — К Анненковым. Только вчера Ирэн записку прислала, что они уже в Петербурге,  — обернулась Марья.
        Решение было принято мгновенно. Марье Филипповне было жизненно необходимо посоветоваться с кем-нибудь. Пожалуй, только Ирэн она могла довериться и спросить совета.
        Княгиня Ирина Александровна не скрывала радости от встречи с подругой юности. Ирэн выглядела счастливой и довольной. Материнство придало плавности и округлости её чертам и формам, глаза её светились каким-то особенным мягким внутренним светом. Она могла бы часами говорить о своём обожаемом Борисе и маленьком сыне, Александре, названном в честь отца Ирины князя Гагарина, но едва начав свой рассказ о том, как ей живётся после свадьбы с Борисом, умолкла.
        Ирине довольно было одного взгляда, дабы понять, что с её подругой стряслась беда. Отбросив тон светской любезности, княгиня Анненкова встала с кресла и присела на диванчик подле Марьи. Взяв в свои ладони тонкие дрожащие пальцы, Ирэн попыталась заглянуть в глаза подруги.
        — Тебя что-то мучает, mа chere amie?  — тихо спросила она.
        Марья тяжело вздохнула и заговорила. Слова полились нескончаемым потоком, как будто прорвало плотину в весеннее половодье. Она рассказала всё без утайки о ночи в Веденском, о том, что сбежала от Андрея в надежде, что он отправится за ней в столицу, как встретила Куташева в Петербурге. Ирина не перебивала подругу, но всё больше хмурилась, слушая горькую исповедь.
        — Я не знаю, как мне быть, Ирэн,  — теребя бахрому шали, опустила голову Марья.  — Я не могу более ждать. Надобно предпринять что-то. Надобно заставить его сделать предложение. Может быть, ты могла бы намекнуть ему?
        После того, как в комнате воцарилось молчание, княгиня поднялась и прошлась по комнате, остановилась у окна и, глядя на замёрзшую во льду Мойку, тихо заговорила:
        — Мари, ты не должна выходить за Николя. Надобно написать Андрею. Он — отец ребёнка, он должен отвечать за свои поступки.
        — Я не желаю видеть его,  — упрямо сжала губы Марья.
        — Ежели обман раскроется, а он непременно раскроется, Бог знает, что ждёт тебя тогда. Николя не простит. Он не таков,  — продолжила увещевать она подругу.
        — Я думала, могу доверять тебе,  — холодно улыбнулась Марья.
        — Поверь, я — твой друг, и меня страшит то, что ты задумала. Это ужасно. Я не верю, что ты можешь поступить так. Это нечестно. Да, Ефимовский поступил с тобой ужасно, но он готов был жениться и сделал предложение. Надобно только написать ему. Конечно, Андрею понадобится время, дабы вернуться из Тифлиса, и, возможно, твоё положение уже не получится скрывать в скором времени…
        — Из Тифлиса?!  — ахнула Марья, перебив подругу.  — Он вновь уехал на Кавказ?
        — Да, он писал Борису по дороге туда,  — подтвердила Ирина.
        — Я не могу ждать так долго,  — покачала головой Марья.  — Мне страшно. Ведь, может, статься так, что и не приедет. Не захочет,  — испуганно глянула она на молодую княгиню.
        — Андрей обязательно вернётся.
        — Нет-нет, всё решено.
        — Ежели ты не признаешься во всём Николя сама, то ему скажу я,  — обернулась Ирина.
        — Ты не сделаешь того!  — вскочила Марья и тронула Ирину за рукав платья.  — Ты не можешь так поступить со мной. Я доверилась тебе…
        — Я пытаюсь уберечь тебя от самой страшной ошибки, Мари,  — в глазах Ирины блеснули слёзы.  — Коли ты перестанешь считать меня другом, я буду очень огорчена, но не могу допустить, чтобы ты сама загубила свою жизнь.
        Марья не нашлась с ответом. Она пришла за утешением, за пониманием, но после разговора с княгиней ощущала себя несмышлёным ребёнком, коего отругали за совершённый проступок. Стало стыдно смотреть в глаза, задевало то, что, как ей казалось, столь замечательный выход из положения, коим ей виделся брак с Куташевым, Ирэн осудила, и мало того, собиралась разрушить всё, что таким трудом удалось достичь. К разочарованию примешивались ещё и муки совести, потому что, сколько бы ни сердилась Марья на подругу, слова той засели в душе и не давали покоя.
        — Я пойду, пожалуй,  — сердито буркнула Марья Филипповна, направляясь к дверям.
        — Мари, подумай над тем, что я тебе сказала,  — произнесла ей в след княгиня Анненкова.  — Будет лучше и правильнее, коли ты сама во всём признаешься Куташеву.
        — А ежели нет?  — обернулась Марья.
        — Тогда скажу я,  — не отводя напряжённого взгляда, ответила княгиня Анненкова.  — Не должно начинать супружескую жизнь со лжи.
        — Не тебе меня судить, Ирэн,  — огрызнулась mademoiselle Ракитина.  — Не тебе грозит опасность ославиться на весь Петербург.
        — Мне жаль, но своего мнения я не переменю, Мари,  — отвернулась княгиня, давая понять, что разговор окончен.
        Глава 31
        На полном скаку тройка влетела в слободку, распугивая её обитателей. Зашлись истошным лаем собаки. Куташев выбрался из саней и махнул вознице рукой, мол, не жди.
        — Рада! Твой гаджо приехал!  — с громким криком побежал к большой избе чумазый мальчишка.
        На крыльцо, кутаясь в пуховую шаль, вышла тоненькая, как тростинка девушка. Буйную гриву чёрных, завивающихся кольцами волос, трепал ветер, бросая отдельные пряди цыганке в лицо. Пухлые алые губы раздвинулись в ослепительную белозубую улыбку.
        — Приехал, князь,  — легко сбежала она по ступеням и, совершенно не смущаясь любопытных взглядов сородичей, повисла у Куташева на шее.  — Я ждала тебя,  — поднявшись на носочки, прижалась она губами к его щеке.
        Николай стиснул в объятьях тонкий стан. Рада податливо прильнула к нему всем телом. Потёрлась щекой о мягкий воротник его шубы, будто кошка. Князь улыбнулся ей и, склонившись, поцеловал в яркие губы.
        — Идём в дом,  — взяла она его за руку.  — Холодно,  — зябко повела девушка хрупкими плечами.
        — Идём,  — эхом откликнулся Куташев, поднимаясь вслед за ней по низеньким скрипучим ступеням.
        Присев на лавку около печи, Николай из-под полузакрытых век наблюдал, как хлопочет Рада, собирая на стол нехитрую снедь. В избу потянулись её соплеменники. Коли приехал молодой богатый гаджо, стало быть, будут танцы и песни до самой зари, пока последний цыган не упадёт на лавку или под неё, сморённый хмелем и усталостью. Но нынче Куташеву было не до веселья. Будто уловив его унылый настрой, один из цыган, перебирая струны на гитаре, тихо завёл грустный напев.
        — Что ты завыл, Шандор,  — недовольно прервала грустную песню старая цыганка.  — Видишь, барин и так печалится. Он к нам приехал, дабы мы его развеселили,  — поднялась она со своего места и шагнула к Куташеву.
        — Позолоти ручку, барин, а я тебе скажу, как печаль твою унять,  — льстиво завела она.
        Зазвенели мониста на необъятной груди цыганки, когда склонилась она над ладонью князя.
        Долго всматривалась она в хитросплетение линий, и лишь тяжко вздохнула, выпустив его ладонь.
        — Ну, что же ты там увидела?  — усмехнулся Куташев.
        — Кто-то спутал все нити твоей судьбы, князь,  — тихо отозвалась цыганка.
        — Разве не человек творец своей судьбы? Коли я окажусь на распутье, только мне решать, в какую сторону пойти.
        — Так-то оно так,  — обнажила в грустной улыбке гнилые зубы старуха.  — Да только всё одно судьба каждого из нас вышита звёздами на ночном небе.
        — И что же там вышито для меня?  — удержал её за руку Куташев, когда старуха уже собралась отойти.
        Старая цыганка пожала полными плечами:
        — Прости, князь. Не увидела,  — отвела она взгляд.
        — Ну, будет,  — подскочил с лавки Шандор и, налив полную чарку водки, с поклоном поднёс её Куташеву.
        — Выпей, князь, вся печаль твоя и отступит, а мы тебе будем петь до утра.
        Взяв в руки чарку, Куташев залпом выпил её содержимое и вытер губы рукавом бобровой шубы. Цыгане одобрительно загудели. Взяв в руки гитару, Шандор ударил по струнам весёлым перебором, зазвенел бубен, Рада вышла на центр комнаты, высоко подняв руки над головой и пошла по кругу, сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее, в такт ускоряющейся мелодии. Легконогая, тонкая, она будто летела над полом, взметнулись цветастые юбки, зазвенели браслеты на запястьях и щиколотках.
        Лишь для него одного был сей безумный вихрь танца, улыбка не сходила с лица девушки, в глазах легко читался немой призыв. Мелодия оборвалась внезапно, рухнув на колени, так, что цветастая юбка легла вокруг согнутого стана на подобии перевёрнутой чаши цветка, девушка какое-то время не шевелилась, потом поднялась, легко и грациозно, покачивая бёдрами, прошла и села на лавку рядом с Николаем.
        — Ты очень красивая, Рада,  — тихо заметил Куташев,  — наливая в серебряный кубок вино для танцовщицы.
        Говорил он ей то от чистого сердца. В ней не было ни капли фальши, ни тени притворства. Если бы и он смог полюбить её так же, как она его, плюнул бы на все условности и в очередной раз эпатировал свет, женившись на цыганке. Только с ней он ощущал свободным от всяческих условностей, только с ней ему не надобно было претворяться тем, кем он не являлся на самом деле.
        — Это ты красивый,  — застенчиво улыбнулась девушка, принимая из его рук кубок.  — Что тебе старая Аза сказала?  — поинтересовалась она.
        — Ничего,  — пожал плечами Куташев.
        В избе становилось жарко. Скинув с плеч шубу, Николай ослабил узел шёлкового галстука, а потом и вовсе снял его, накинул на шею чумазому мальчонке и махнул рукой, мол, дарю. Далеко за полночь продолжалось шумное веселье, поймав пристальный взгляд Куташева, Рада поднялась из-за стола и, не церемонясь, принялась выпроваживать сородичей из дому.
        Старая Аза ушла последней. Подозвав девушку напоследок к себе, старуха тихо прошептала ей на ухо несколько слов и удалилась.
        Оставшись наедине с цыганкой, Николай поманил девушку к себе. Нисколько не стесняясь, Рада скользнула к нему на колени, обвила тонкими руками крепкую шею и прильнула к губам в долгом томительном поцелуе.
        Остаток ночи минул незаметно, словно в одно мгновение. Куташев так и не заснул. Поутру, едва только за окном забрезжил серый зимний рассвет, князь поднялся с узкого ложа и, стараясь не шуметь, принялся одеваться. Как бы он не старался вести себя, как можно тише, но Раду всё же разбудил. Девушка села на постели, натянув на грудь одеяло из цветастого ситца на вате.
        — Уходишь?  — разочаровано поинтересовалась она.
        — Пора,  — улыбнулся Николай.  — Дело у меня есть безотлагательное. Вот улажу все свои неурядицы и вернусь к тебе,  — пообещал он.
        — Я буду ждать,  — застенчиво улыбнулась в ответ Рада.
        Ушедшая ночь, словно открыла ему глаза на самого себя, он словно бы со стороны увидел и себя, и Марью Филипповну, и до того омерзительна сделалась ему эта жизнь, полная условностей. Для чего? Зачем? К чему эти игры, коли можно жить свободно! Нет, пока ещё не поздно надобно разорвать к чёрту эти узы и забыть, как страшный сон. К чёрту всё! Пусть говорят, что хотят, ему не в первой!
        Конечно, для визита в дом Ракитиных, время было совсем неподобающее, потому князь Куташев решил сначала поехать к себе, чтобы переодеться, дабы иметь вид более пристойный.
        Несмотря на то, что возницу Николай отпустил, свои сани он обнаружил прямо перед крыльцом избы. Куташев улыбнулся. Прислуга хорошо знала его привычки, и даже ежели он оставался где-то на ночь, то поутру предпочитал покинуть любовное гнёздышко, как можно раньше.
        Тройка лихо домчала его до Петербурга. Дома ждал накрытый в столовой завтрак, покончив с которым Николай поднялся к себе, дабы сменить одежду, и отправиться, наконец, туда, куда собирался, но его задержали дела. Из Сосновки прибыл управляющий с жалобой на соседа, науськивающего своих мужиков рубить деревья в сосновом бору. Пришлось вникать в суть его затруднений. Пока он разбирался с делами поместья, в кабинет робко поскрёбся дворецкий и доложил, что к нему с визитом пожаловала княгиня Анненкова.
        — Ваше сиятельство,  — заглянул дворецкий,  — я говорил, что вы нынче не принимаете, но княгиня Анненкова настаивает.
        Тотчас отпустив управляющего, он велел дворецкому проводить княгиню к нему в кабинет.
        Ирина Александровна вошла в комнату, поздоровалась, пытаясь вести себя непринуждённо, но скрыть беспокойство и нервозность у её сиятельства не получалось. Тревожный взгляд княгини перебегал с предмета на предмет, уголки губ дрожали в нервической улыбке, словно она собиралась сказать или сделать что-то весьма и весьма ей неприятное, но необходимое.
        — Ирэн, вы обворожительны,  — склонился над протянутой рукой Николай.
        — А вы всё такой же льстец, Николя,  — присела в кресло и расправила юбки молодая княгиня.  — Я должна поговорить с вами. Возможно, то, что вы услышите от меня, вас очень огорчит, но промолчать я не могу,  — вздохнула она.
        — Я вас слушаю,  — сложив руки на груди, присел на подлокотник соседнего кресла Куташев.
        — Прежде, чем я расскажу вам то, что должна, дайте мне слово, Николя, что всё сказанное никогда не выйдет за пределы этой комнаты.
        — Странно, что вы сомневаетесь, Ирэн. Прежде я не был замечен в желании позлословить на чей-нибудь счёт,  — усмехнулся Куташев.  — Но, так и быть, я даю вам слово, что всё, что вы скажете, останется между нами.
        — Вы зря настроены столь легкомысленным образом, Николя. Речь пойдёт о вас и о Марье Филипповне,  — довольно резко, отозвалась княгиня Анненкова.
        — Я уже заинтригован, Ирэн,  — поднялся с подлокотника Куташев и пересел в кресло.
        — Боже, мне так тяжело говорить, но я должна,  — подняла она голову, глядя ему прямо в глаза.  — Маша… она использует вас.
        — Об этом я уже догадался. Вы не сказали мне ничего нового, Ирэн.
        Ирина Александровна судорожно вздохнула, сцепила тонкие пальцы в замок в нервном жесте.
        — Всё гораздо хуже, чем вы думаете, Николя. У Марьи Филипповны есть повод желать брака с вами. Она решила, что вы можете избавить её от некого рода затруднений.
        — И что же это за затруднения?  — нахмурился Куташев.
        — Марья Филипповна в тягости,  — отвела взгляд княгиня.
        В комнате воцарилась оглушающая тишина, только размеренное тиканье напольных часов нарушало её.
        — Отец ребёнка — Андрей?  — сопоставив все факты и высказывания Марьи Филипповны о Ефимовском, поинтересовался Николай.
        Ирина Александровна молча кивнула.
        — Ну, что же, Ирина Александровна, видимо, я должен поблагодарить вас за то, что раскрыли мне глаза,  — поднялся с кресла Куташев.
        — Боже, Николя. Знали бы вы, как мне гадко нынче,  — отвернулась княгиня.
        — Вам не в чем себя винить, Ирэн,  — тепло улыбнулся ей Куташев, стараясь поймать её взгляд.  — Это не вам в голову пришла мысль наградить будущего супруга чужим ублюдком.
        Ирина вздрогнула от холодности его тона.
        — Я умоляю вас, Nicolas, будьте к ней снисходительны. Я лишь желала предупредить вас, дабы вы не стали жертвой интриги, но я вовсе не желаю зла mademoiselle Ракитиной.
        — Вам не стоит тревожиться о том, Ирэн. Тем более что сегодня я, так или иначе, собирался порвать с Марьей Филипповной.
        — Я пойду, пожалуй,  — поднялась Ирэн.  — Ещё раз прошу вас, не судите её слишком строго. Я не знаю, что произошло между mademoiselle Ракитиной и его сиятельством графом Ефимовским, но уверена, что ей пришлось нелегко.
        Проводив княгиню, Куташев остался один. Он не поехал сразу к Ракитиным, надобно было успокоиться. С одной стороны, ему было безумно смешно от того, что он сам не смог раскусить mademoiselle Ракитину, но с другой — душила ярость. Видимо, Марья Филипповна и в правду в отчаянии, коли решилась использовать его, хотя, может быть, она не настолько хорошо знакома с его репутацией.
        И ежели поутру он всё ещё ощущал некие угрызения совести от того, что собирался взять обратно своё слово, то после визита княгини Анненковой его оставили всяческие сомнения в правильности принятого решения. Мало того, сложившаяся ситуация его даже забавляла, поскольку нынче он получил ответы на все свои вопросы. Всё оказалось предельно просто: девица попала в весьма щекотливую ситуацию и решила скоренько выскочить замуж, дабы прикрыть свой грех. Что ж, не ново и оттого безумно скучно.
        Не надобно быть семи пядей во лбу, дабы понять, что после его визита и разрыва отношений Марья Филипповна вновь кинется на поиски кандидата в супруги. Пожалуй, он мог бы даже поставить на то, что, наплевав на чувства брата к mademoiselle Урусовой, она постарается вернуть расположение князя Урусова. Поговаривали, что князь некогда даже выкупил все закладные отца mademoiselle Ракитиной, в надежде склонить её к замужеству. Так что самый вероятный кандидат в рогоносцы — именно Илья Сергеевич. Будет весьма забавно пронаблюдать за тем. Одним махом — двух зайцев: и княжне нос утрёт, и грех прикроет. Николай со смешком покачал головой: "Ай да Марья Филипповна!"
        Он мог бы поспорить с кем угодно, что так и будет, ибо, судя по всему, времени у Марьи Филипповны оставалось совсем немного и раскидывать сети на новую жертву она не станет, по пытаясь разрешить затруднения, как можно скорее и с наименьшими потерями. В чём, в чём, а расчётливости и трезвости рассудка ей отказать нельзя. Ведь он и сам не раз восхищался этой чертой её характера.
        Невольно в сознание закралась мысль о том, что станется с ни в чём неповинной жертвой подобной интриги. Родится дитя, и как поступит Урусов? Илья Сергеевич непременно поймёт, отчего Марья Филипповна сменила гнев на милость. Безусловно, он признает ублюдка своим, но вряд ли окружит заботой и вниманием. "Ребёнок,  — вздохнул Куташев.  — Ведь это не только Марьи Филипповны ребёнок, но и Андрея. И что же его ожидает? Может быть, написать Ефимовскому, но ведь дал слово, что от меня никто не узнает о том. Нет. Не могу".
        Николай принялся мерить широкими шагами ковёр в кабинете. Не сообщи ему княгиня Анненкова о положении Марьи Филипповны, обман всё одно раскрылся бы. Так вправе ли он лишить Андрея возможности узнать о том, что он станет отцом? Он не должен вмешиваться, пусть сие останется на совести mademoiselle Ракитиной. Боже, подумать только и он всерьёз намеревался сделать ей предложение!
        Куташев вновь сел за стол, выдвинул верхний ящик и вынул бархатный мешочек. Развязав тесёмки, князь вытряхнул на ладонь фамильный перстень с рубином. В двери постучали.
        — Entrez!  — откликнулся Куташев.
        — Барин, вы выезд заложить велели,  — остановился на пороге слуга, склонившись в поклоне. Готово всё.
        — Иду,  — поднялся из-за стола князь.
        Бессознательно опустив перстень в карман, Куташев торопливо покинул кабинет. Так или иначе, ему придётся объясниться с Марьей Филипповной. Никому не позволительно водить за нос князя Куташева и остаться притом безнаказанным.
        Марья Филипповна не заставила себя долго ждать и уже спустя четверть часа после того, как дворецкий доложил ей о визите его сиятельства, она спустилась в гостиную. Мари в некоторой нерешительности застыла перед дверями гостиной. Сердце учащённо билось в груди перепуганной птахой. Глубоко вдохнув, девушка кивнула лакею, и он широко растворил двери перед ней.
        — Bonjour, Nicolas,  — поздоровалась она, величественно вплывая в гостиную.  — Мне сказали, вы желали меня видеть.
        Николай окинул девушку пристальным взглядом. Невольно взор его задержался на тонкой талии, скользнул выше к полной груди и глубокому декольте. Губы искривились в усмешке: Марья Филипповна ждала его визита и готовилась к нему самым тщательным образом. Жаль её разочаровывать, он уже успел привыкнуть к её обществу, к ироничным пикировкам, к её едким, полным сарказма замечаниям. Предполагается, что нынешний визит должен стать последним, вряд ли она захочет иметь с ним дело, когда он выскажет то, зачем пришёл.
        В серо-голубых глазах mademoiselle Ракитиной застыло ожидание и тревога, вызванная его долгим молчанием и оскорбительным осмотром, которому он подверг её. Невольно она облизнула пересохшие губы:
        — Что же вы молчите, Nicolas?  — выдохнула она, приблизившись к нему вплотную.
        — Думаю, Мари,  — усмехнулся Куташев.  — Вы невероятно красивая женщина. Впрочем, вам о том и без меня известно.
        Марья внимательно вгляделась в лицо князя Куташева. В горле пересохло от страха, что вдруг сковал уста. Когда цель была уже совсем близка, её стали одолевать сомнения. Он говорил именно те слова, что она ждала услышать, но во взгляде явно читалось другое, да и в самом тоне, которым было произнесено признание, сквозила ирония, граничащая с сарказмом.
        — И о чём же вы задумались, позвольте полюбопытствовать?
        — Мне подумалось о том, что фамильные драгоценности Куташевых прекрасно смотрелись бы здесь,  — дотронулся он указательным пальцем до ямочки между ключиц,  — и здесь,  — тронул он маленькую жемчужную серёжку.
        Марья изумлённо выдохнула, глядя в глаза Куташеву, но не смогла вымолвить ни слова.
        — Что же вы молчите?  — усмехнулся князь.  — Коли не люб я вам, так и скажите.
        — Nicolas, право слово, ежели вы таким способом делаете мне предложение…  — выдавила она из себя.
        Николай завладел её рукой и поднёс к губам тонкую кисть:
        — Разве вы не того ждали?
        Опустив руку в карман сюртука, Куташев извлёк из него перстень с рубином и надел на тонкий палец mademoiselle Ракитиной.
        Марья застыла, подобно изваянию в парке, глядя на кроваво-красный рубин на своей руке. Уголки её губ медленно опустились. В голову закралась мысль о том, что княгиня Анненкова узнав о помолвке не станет молчать и расскажет Куташеву о том, что она сама поведала ей в порыве отчаяния. Осторожно вытащив свою ладонь из рук Николая, она отвернулась. Паника овладела всем её существом. Стиснув пальцы левой руки, она ощутила, как рубин больно впился в нежную кожу. Решение пришло внезапно. Стащив кольцо с пальца, она повернулась к князю и протянула ему перстень на раскрытой ладони.
        — Николай Васильевич, я не могу выйти за вас,  — скороговоркой произнесла она.
        — Pourquoi? (Отчего?),  — недоумённо взлетели вверх густые тёмные брови Николая.
        Он ждал изъявлений радости и отказом оказался немало обескуражен. Вовсе не так он себе всё представлял.
        — Не спрашивайте,  — повернулась к нему спиной девушка.
        — Вы отказываете мне?  — недоверчиво осведомился князь.
        — Да, я отказываю вам, но не спрашивайте отчего,  — не поворачиваясь, опасаясь, растерять остатки решимости и смелости, отвечала Марья.
        И что же вынуждает вас отказать мне.
        — Я не могу стать вашей женой, Nicolas. Есть обстоятельства, о которых вы не знаете. Я думала, что смогу, но нет.
        — И что же это за обстоятельства, Мари? Разве вы не того желали?
        — Вы правы. Я надеялась на то, что вы сделаете мне предложение, но я не люблю вас. Я завлекала вас, как могла, дабы потешить уязвлённое самолюбие, но более не желаю обманывать. Я люблю…
        Куташев приложил палец к её губам, не дав произнести имя.
        — Полно, Марья Филипповна. Я в кое-то веки собираюсь поступить, как человек чести и делаю то, чего от меня с таким нетерпением ожидает свет, не портите же мне всю интригу. Разве вы сами не того же добивались? Или пожелали вдруг выставить меня совершенным идиотом? В таком случае мне придётся шепнуть кое-кому из любителей позлословить на чужой счёт о том, как дивно я провёл с вами время, предаваясь восторгам плотской страсти.
        Марья ошеломлённо распахнула глаза, рука помимо воли взметнулась вверх, но реакция Куташева оказалась молниеносной. Больно перехватив тонкое запястье, он поднёс её кисть к губам и поцеловал в раскрытую ладонь.
        — Боюсь, вы заблуждаетесь, на мой счёт ma cherie, или слишком высокого мнения обо мне. Никогда более не поднимайте руку на меня, ибо в другой раз я непременно отвечу вам тем же,  — прищурились тёмные очи князя.
        — Вы — мерзавец, сударь!  — процедила Марья Филипповна, силясь вырвать руку из его хватки.
        — Мне нет дела до того, кем вы меня считаете, mademoiselle. Сделать из меня посмешище я вам не позволю.
        С этими словами, он вновь надел на палец Марьи кольцо и погладил подушечкой большого пальца покрасневшее запястье девушки.
        — Я жду,  — улыбнулся князь.
        — Я стану ваше женой,  — опустила голову Марья, глядя себе под ноги.
        — А как же поцелуй, дабы скрепить любовные обеты?  — иронично осведомился Куташев.
        — Катитесь к чёрту, ваше сиятельство!  — вспыхнула гневным румянцем, Марья Филипповна.
        Николай расхохотался, глядя на разъярённую фурию перед собой. Определённо, его семейная жизнь не будет скучной.
        — Полагаю, ваше веселье совершенно неуместным,  — процедила mademoiselle Ракитина.
        — Вы правы, Мари,  — в притворном раскаянии ответил Куташев, наблюдая за ней из-под полуопущенных ресниц.  — Я оставлю вас, ибо совершенно очевидно, что ныне моё общество вам в тягость. Думаю, поразмыслив над моим предложением вы по достоинству оцените все выгоды нашего союза.
        — Сделайте милость, оставьте меня, Nicolas,  — вздохнула Марья Филипповна.
        От внимательного взора Куташева не укрылось, каких трудов ей стоило сохранить самообладание и сдержать слёзы, что уже блестели в глазах. Видимо душевные силы её были на исходе, и потому Николай не стал более задерживаться в доме Ракитиных. Чего-чего, а видеть её слёз он не желал.
        Глава 32
        Покидая дом Ракитиных, князь Куташев пребывал в смятении. Как вышло так, что ехал, дабы порвать связавшие его узы, но вместо того увяз ещё глубже. Да что там говорить, сам шантажом вынудил Марью Филипповну ответить ему согласием. Но зачем? Неужели и в самом деле её присутствие в его жизни в какой-то момент сделалось столь значительным и необходимым.
        Что заставило? Может быть уязвлённое самолюбие? Ведь не просто так не дал ей произнести имя Ефимовского. Что это? Ревность? Нет-нет, сама эта мысль ему смешна. Но отчего так неприятно было слышать её признание?
        Куташев забрался в сани и, запахнув поплотнее шубу, велел вознице ехать к дому. Тройка свернула на набережную Невы и полетела вдоль Зимнего, но Николай не видел ничего вокруг, уставившись невидящим взглядом на белоснежный покров, простиравшийся до самой Петропавловки. Встречный ветер обжигал щёки, дыхание вырывалось изо рта облачком белого пара и застывало инеем на ресницах.
        "Я завлекала вас, как могла, дабы потешить уязвлённое самолюбие, но более не желаю обманывать. Я люблю…"  — вновь и вновь звучало в голове. "Ложь! Снова ложь! Разве может она любить кого-то кроме себя?! Нет, не такова. Ей надобно внимание. Он повидал таких и немало. Такие, как она не умеют любить. Они окружают себя бесчисленным сонмом поклонников, купаются в их внимании, но сами не способны на глубокое чувство". Куташев тяжело вздохнул. Женщины подобные Марьи Филипповне виделись ему прекрасным экзотическим цветком, что благоухает дивным ароматом, привлекая насекомых, а после, когда несчастная мушка попалась в липкую ловушку, пожирает её. Впрочем, возможно он ошибается. Возможно, именно страх разоблачения заставил её предстать перед ним коварной соблазнительницей. Разве не страх всего лишь час назад он созерцал в огромных серо-голубых глазах? И всё же… неужели он ошибся? Неужели увидел в ней лишь то, что сам себе придумал.
        Сани остановились у крыльца особняка на Мойке.
        — Приехали, барин,  — пробасил возница.
        — К Анненковым поворачивай. Передумал,  — бросил Куташев, выше натягивая меховую полость.
        У Анненковых собирались обедать. Общество подобралось довольно прелюбопытное. Князь Борис слыл человеком хлебосольным, и многие пользовались его гостеприимством. Нынешним вечером к Анненковым явилась престарелая двоюродная тётка, парочка литераторов, перебивающихся с хлеба на воду, да один живописец, собиравшийся по просьбе князя писать портрет его жены Ирины.
        Визиту Николая Борис чрезвычайно обрадовался, а вот Ирина, несмотря на то, что выказала радость при встрече, держалась отчуждённо и весьма настороженно.
        Разговор неизбежно зашёл о Ефимовском. Борис не скрывал тревоги за Андрея и был страшно зол на его решение прервать отпуск и отправиться в Тифлис.
        — Мы ведь так и не увиделись с ним толком!  — горячился он.  — Я не понимаю, что за нужда была такая, очертя голову вновь бросаться под пули?!
        — Si il y a un mystere la-bas petri femme (Если есть некая тайна, там замешана женщина),  — тихо обронил Куташев, откладывая вилку.
        — Ты часом не Марью Филипповну имел в виду?  — нахмурился Анненков.
        — Неужели есть иная?  — усмехнулся Николай.
        Оброненная княгиней вилка громко звякнула о паркет.
        — Pardonnez-moi,  — улыбнулась вымученной улыбкой Ирина Александровна, послав Куташеву предостерегающий взгляд.
        Николай слегка наклонил голову в знак того, что понял намёк и постарался перевести разговор на другую тему, но Борис желал поговорить именно о mademoiselle Ракитиной.
        — Я не могу понять, что случилось. Мне казалось, что он влюблён в неё, впрочем, она тоже отвечала ему взаимностью. Я был уверен, что все недоразумения между ними разрешены и ждал, что он сделает ей предложение.
        — Боюсь, нынче это невозможно,  — пожал плечами Куташев.
        — Pourquoi? (Отчего?)  — искренне изумился Борис.
        — Потому что нынче днём я сделал предложение Марье Филипповне, и она его приняла,  — невозмутимо отозвался Николай.
        — Ты?!  — едва не подскочил со стула Борис.  — До меня доходили слухи о том, что ты ухаживаешь за ней, но я даже мысли не допускал, что это правда!
        — Как видишь, на сей раз светские сплетники тебя не обманули,  — развёл руками Куташев.
        Борису ещё о многом хотелось расспросить приятеля, но присутствие за столом посторонних делало невозможным продолжение беседы на интересующую его тему. Анненков насилу дождался окончания трапезы. После обеда гости Анненковых переместились в гостиную, где расположились небольшими группами. Начинающие литераторы собирались издавать новый журнал и вновь принялись осаждать Бориса с просьбами оказать им финансовую поддержку, тётушка уединилась на низеньком диване с художником, изображая покровительницу искусств, Ирина тронув за рукав мундира Куташева, взглядом предложила ему пройти к алькову в самом дальнем углу гостиной.
        — Nicolas,  — сбивчиво и торопливо заговорила она, как только они оказались вне досягаемости для чужих ушей,  — я не понимаю вас. После того, что я поведала вам нынче утром, вы сделали предложение Маше?!
        — Именно так, Ирина Александровна,  — холодно улыбнулся Куташев.
        — Pourquoi?!  — воскликнула княгиня, невольно привлекая внимание к их беседе.
        — Насколько я знаю, Марья Филипповна — ваша довольно близкая подруга,  — иронично усмехнулся Куташев.  — Разве вы не желаете ей счастья?
        — Да, но не такой ценой,  — уже тише отвечала княгиня.
        — Полагаете, брак со мной слишком высокая плата за сохраненное реноме?  — продолжил иронизировать Куташев.
        — Вы невозможны, Nicolas!  — нахмурилась княгиня, выговаривая своему vis-a-vis громким шёпотом.  — Вы можете быть серьёзны, когда речь идёт о вашем будущем.
        — Поверьте, Ирэн, я серьёзен, как никогда,  — вздохнул Куташев.  — Об одном попрошу вас: Марья Филипповна не должна узнать о нашем с вами разговоре.
        — И всё же я не понимаю,  — сердито ответила княгиня.
        — Возможно, когда-нибудь поймёте,  — улыбнулся Николай и взглядом указал на остальных гостей, что делая вид, будто заняты собственными делами, тем не менее, старались расслышать хоть что-нибудь из задушевной беседы княгини Анненковой и князя Куташева.
        Николай засиделся у Анненковых до самого позднего вечера. Когда разошлись все гости и приятели остались наедине, Борис, наконец, смог удовлетворить своё любопытство. Расположившись в вольтеровских креслах за бокалом хорошего вина в полутёмной библиотеке, друзья заговорили о том, что волновало более всего.
        — Признаться, ты меня удивил,  — разглядывая вино в бокале на пламя свечи, начал Борис.
        — Помилуй, Боже, что же удивительного в том, что человек моего возраста и положения решил обзавестись семьёй,  — небрежно обронил Куташев, отпивая из своего бокала.
        — Меня удивил твой выбор, не более,  — вздохнул Борис.
        — Что же в нём удивительного,  — пожал плечами Куташев.  — Марья Филипповна — прелестная барышня и может составить счастье любого.
        — О, перестань, Nicolas. Ты прекрасно понимаешь, что я хотел сказать.
        — Нет, не понимаю,  — покачал головой Николай.  — Объясни.
        — Ну, хорошо же. Ты сам вынудил меня к тому. Andre!
        — И что же? Что ты желал сказать этим "Andre!"?
        — Андрей был влюблён в неё,  — поднялся со своего места Борис и прошёлся вокруг кресел.
        — Сядь, Mon cher ami,  — раздражённо отозвался Николай.  — Не могу говорить с тобой, когда ты бегаешь по комнате.
        Борис послушался и медленно опустился в кресло.
        — Ты сам сказал: Андрей был влюблён, нынче всё переменилось.
        — Откуда тебе знать о том?!  — вспылил Анненков.
        — Коли это было бы не так, я был бы шафером, а не женихом. Андрей предпочёл женитьбе войну. Из двух зол выбрал меньшее,  — криво усмехнулся Куташев.
        — Знаешь, чего я не пойму?  — вздохнул Борис.  — Непохоже, что ты в неё влюблён,  — выделил он голосом "ты".
        — А я и не влюблён,  — беспечно заметил Николай.
        — Тогда зачем?!
        Николай отвёл взгляд, собираясь с мыслями.
        — Ты, видимо, в последнее время в свете почти не бываешь,  — начал он, обращаясь к Борису.
        — У меня других забот хватает,  — кивнул Анненков, соглашаясь.
        — Ты говорил, что слышал, будто говорят, что я ухаживаю за Марьей Филипповной. Боюсь, эти ухаживания зашли довольно далеко, и весь свет ждёт от меня именно этого шага.
        — Помнится, тебя никогда не заботило, что о тебе говорят,  — усмехнулся Борис.  — Так откуда нынче такое стремление к благородству?
        — Скажем, я увлёкся, потерял голову и теперь вынужден поступить, как человек порядочный,  — поставил на стол пустой бокал Николай.  — Мне пора идти, не то я усну прямо в этом кресле.
        — Мой дом — твой дом,  — ответил Анненков, поднимаясь следом за Куташевым.
        — Благодарю, но спать я привык в своей постели,  — улыбнулся Николай.
        В уютной библиотеке Анненковых у горящего камина Николая в самом деле потянуло в сон, но стоило ему выйти на улицу, зимний морозец тотчас отрезвил затуманенную винными парами голову. Прощаясь с Борисом, Куташев пообещал, что сам напишет Ефимовскому о своей грядущей женитьбе, и вот нынче по пути домой раздумывал над тем, как именно стоит написать о том. В какой-то момент в его сознание вкралась мысль, что он мог ошибаться насчёт мотивов Андрея, и уехал Ефимовский на Кавказ вовсе не потому, что желал избежать встреч с Марьей Филипповной, но тотчас отмёл сие предположение, как не заслуживающее внимания.
        Спать он лёг в довольно благодушном настроении. Ему снилось жаркое лето, цветущий луг перед сосновым бором, где частенько семейство Куташевых устраивало пикники. Ещё ему снилась Марья Филипповна. Облачённая в воздушное голубое платье она шла впереди него, собирая полевые цветы. Изредка она оборачивалась, посылая ему манящую улыбку, и устремлялась дальше. Сколько бы он не звал её, она не останавливалась, приближаясь к опушке леса. Вслед за ней он вошёл по сень высоченных сосен. Лес, пронизанный солнечными лучами, казался сказочным. Вскоре Куташев потерял из виду голубое платье, а тропинка с каждым шагом становилась всё уже и уже. Николай и сам не заметил, как очутился посреди мрачной топи, под ногами что-то булькало, вздохами болотной нечисти из-под шатких кочек вырывался воздух, пузырясь в мутной зеленоватой воде. Оступившись на одной из них, Николай по грудь оказался в грязной зловонной жиже. Руки и ноги налились свинцовой тяжестью, каждый вдох давался ему с трудом, всё больше и больше погружая его в пучину. Силясь вырваться из топкого болота, Куташев напряг все силы. От кошмара он очнулся сидя в
собственной постели. Сердце неистово колотилось о рёбра, учащённое дыхание со свистом вырывалось сквозь стиснутые зубы. Проведя ладонью по мокрому от испарины лбу, Николай откинулся на пуховые подушки.
        Усмешка искривила губы. Во сне именно Марья Филипповна заманила его в болото, которое едва не стало его могилой, а в жизни выходило, что он сам вынудил её дать согласие на брак.
        "Господи! Не иначе помешался!"  — перевернулся на живот Куташев, плечи его затряслись от сдерживаемого смеха. Не надобно было искать причин и оправданий. Никто его не завлекал и не заманивал в ловушку. Он сам добровольно шагнул в эти сети, потому что его влекло к ней. Ему нравился её гибкий изворотливый ум, хладнокровие, с которым она взялась обустраивать своё будущее, поняв, что угодила в весьма щекотливую ситуацию. В конце концов, он чувствовал в ней родственную душу. Марья Филипповна пойдёт на всё, дабы добиться желаемого, невзирая на мораль и светские условности. Mademoiselle Ракитина получит мужа и отца своему ребёнку, а он полноценную семью, и это, право, стоило того, дабы пойти на сделку с совестью.
        Не спалось той ночью и Марье Филипповне. Долго ворочаясь в постели, она поднялась, накинула на плечи мягкий бархатный капот и уселась к туалетному столику. Пламя свечи золотило распущенные по плечам пряди, играло бликами в серо-голубых глазах, отражалось в небольшом зеркале, перед которым, подперев кулачком подбородок, застыла девушка.
        Тяжело вздохнув, Марья выдвинула верхний ящик стола и извлекла небольшую стопку чистых листов, перо и чернильницу.
        "Андрей,  — вывела она чистом листе. Прикусив кончик пера, задумалась, подбирая слова.  — Я совершила чудовищную ошибку, когда написала, что не люблю Вас. Движимая гордыней и тщеславием, я солгала Вам. Знали бы Вы, как мне тяжело нынче вдали от Вас. Меня тревожит и Ваше, и своё будущее. Та ночь, в Веденском не прошла бесследно. Я слишком долго медлила…".
        Марья торопилась, строчки выходили неровными и некрасивыми. Она слишком сильно нажала на перо и поставила жирную кляксу на слова "не прошла бесследно".
        — Чёрт!  — вырвалось у неё.
        Сонно заворочалась горничная. Марья замерла, прислушиваясь к тихим ночным шорохам, наполняющим огромный дом. В печи потрескивали дрова, от сильных порывов ветра слегка дребезжали стёкла. За дверью послышались тихие шаги, и едва слышный стук.
        — Маша, ты спишь?
        — Нет, входи,  — отозвалась Марья, торопливо пряча неоконченное письмо в альбом.  — Ты нынче поздно вернулся, Серж,  — продолжила она вполголоса.
        — Так вышло,  — нехотя отозвался Ракитин.  — Мне сказали Куташев приезжал.
        Марья молча протянула брату руку, где на безымянном пальце красовался массивный перстень с рубином.
        — Вон оно что,  — протянул Сергей, рассматривая фамильное кольцо князей Куташевых.  — И как скоро свадьба?
        — Мы ещё не говорили о том,  — вздохнула Марья.
        — Ты будто не рада,  — испытывающе глядя в глаза сестре, заметил Ракитин.
        — Нет, ну, что ты! Рада! Очень рада! Волнительно очень, вот и не спится,  — улыбнулась она.
        — А я, пожалуй, пойду. Устал больно,  — улыбнулся Сергей.  — Я очень рад за тебя, ma petite s?ur (моя маленькая сестрёнка). Покойной ночи,  — закрыл он за собою двери.
        Разговор Марьи с братом разбудил Милку. После ухода барина девица села на кушетке и протёрла заспанные глаза:
        — И чего вам не спится, барышня? Ночь-полночь, а вы всё разговоры ведёте,  — сварливо заметила она.
        — Ты вот что,  — вернулась на банкетку перед туалетным столиком Марья.  — Собери-ка вещи поутру. В Полесье завтра поедем. Не пойду я за князя,  — поджала губы девушка.
        — Поздно вы, Марья Филипповна, спохватились. Того и гляди живот скоро на нос полезет. Местные кумушки-то вам проходу не дадут, тотчас припомнят вам все обиды,  — принялась выговаривать ей Милка.
        — Да ты никак забылась, с кем говоришь?!  — злобно прошипела в ответ Марья.  — Делай, как тебе велено.
        — Как прикажете, дело хозяйское,  — тихо заметила Милка.
        До утра Марья Филипповна так и не сомкнула глаз, пытаясь представить себе последствия своего решения. И хотя её, конечно же, страшило будущее, в котором, возможно, она останется совершенно одна, подвергнувшись осуждению света, то, что она успела разглядеть в Николае Куташеве под маской светского щёголя, страшило куда больше.
        Чувствовалась в нём дикая необузданная натура его предков, в чьих жилах текла кровь потомков самого князя Бехана — грозного и неустрашимого воина. Бывало, один его пристальный взгляд заставлял сердце замереть в испуге, а потом пуститься вскачь так, что стук крови висках гулом отдавался в голове. И этого человека она намеревалась обмануть?
        Поутру, едва рассвело, Милка принялась собирать вещи Марьи и укладывать в дорожные сундуки, что стояли прямо посреди спальни.
        Mademoiselle Ракитина спустилась к завтраку, как ни в чём ни бывало, простилась с братом, отправлявшимся на службу и сразу после трапезы поспешила обратно в свои покои. Стащив с пальца ненавистный перстень, она торопливо написала несколько строк, свернула записку, залив край воском и поставив печать, вручила её вместе с перстнем лакею, наказав снести в дом Куташевых на Мойку.
        Князь Куташев завтракал в обществе сестры, когда дворецкий доложил о том, что к нему посыльный от Марьи Филипповны. Не окончив трапезы, Николай вышел из столовой в вестибюль, где, испуганно озираясь по сторонам, топтался молоденький парнишка.
        — Тебя Марья Филипповна прислала?  — поинтересовался князь, взирая из-под нахмуренных бровей на побледневшего лакея.
        — Барышня передать просили,  — сбивчиво заговорил слуга, протягивая Куташеву запечатанное послание и что-то завёрнутое в дамский носовой платок.
        Николаю не надобно было даже разворачивать платок, дабы понять, что именно передала ему через слугу Марья Филипповна. Взмахом руки отпустив изрядно струхнувшего лакея, Куташев сунул в карман перстень, завёрнутый в лоскут тончайшего батиста, обшитый кружевом и широким шагом прошёл в библиотеку.
        В записке было всего несколько строк, которые, тем не менее, привели князя в совершеннейшее бешенство.
        "Выйти за Вас было бы ошибкой, которая, боюсь, обойдётся мне слишком дорого. Как я уже говорила Вам, я Вас не люблю, и вряд ли когда-нибудь мои чувства к Вам переменятся. Я не боюсь Ваших угроз, всё одно, ноги моей в Петербурге больше не будет. За сим, прощайте. М.Ф.".
        Скомкав лист, Николай швырнул его в пылающий камин и потянулся к серебряному колокольчику на столе. На его зов явился лакей и, поклонившись, застыл в дверях в ожидании распоряжений.
        — Скажи, что я велел выезд закладывать,  — коротко приказал он.  — Луке передай, пускай вороных запрягает.
        Кровь в жилах вскипела от нахлынувшей ярости: "Маленькая дрянь! Посмешище из меня собралась сделать!"  — сжимал князь в кулаки ладони, затянутые в серые лайковые перчатки. В ожидании тройки, Куташев нервно прохаживался по крыльцу, изредка поглядывая в ту сторону, где находился Финский залив. На горизонте темнели облака, предвещая непогоду, но откладывать выезд, значит позволить mademoiselle Ракитиной ускользнуть из столицы, а этого он допустить никак не мог. В подобном случае он будет выглядеть совершеннейшим глупцом, ведь уже оповестил самых близких о скорой женитьбе.
        Забравшись в сани, Куташев велел вознице ехать к Московскому тракту.
        — Что есть духу гони,  — напутствовал он, усаживаясь поудобнее.
        Тройка вороных сорвалась с места и понеслась по Петербургу, точно выпущенная из лука стрела. Ни у кого в столице не было столь же быстрого выезда, как у Куташева. Вскоре город остался позади. Упряжка вырвалась на простор, снег серебристым шлейфом летел из-под полозьев, небо потемнело, и вскоре поднялась метель.
        В голову пришла мысль, что сначала надобно было бы съездить к Ракитиным, вдруг случилось так, что Марья Филипповна ещё не успела выехать из Петербурга. Николай уже намеревался отдать приказ поворачивать назад, но впереди сквозь пургу показался крытый возок.
        — Гони!  — подтолкнул Куташев тростью возницу в спину.
        Тройка легко обошла возок и остановилась в нескольких саженях, вынуждая и возницу, управляющего возком остановить лошадей.
        — Чьих будешь?!  — выбираясь из саней, поинтересовался у перепуганного возницы Куташев.
        — Ракитиных, ваша милость,  — отвечал мужик, вжав голову в плечи.
        Лакей, следовавший на запятках возка, соскочил на снег и преградил князю, намеревающемуся распахнуть дверцу возка, дорогу. Отшвырнув его в сугроб, Николай рывком открыл дверцу. Марья Филипповна с головы до ног укутанная в меха и шали, сердито сверкнула глазами. Куташев усмехнулся.
        — Вон пошла!  — перевёл он взгляд на Милку.
        — Это кто же вам дал право моими слугами распоряжаться?  — задыхаясь от кипевшей в ней злости, выдохнула Марья.
        — Ты и ты,  — кивнул он, не обращая внимания на возражения mademoiselle Ракитиной, Милке и лакею, отряхивающего снег с зипуна,  — в сани!
        Понимая, что не время спорить и упорствовать, когда вот-вот разыграется такая метель, что и в Петербург вернуться будет весьма непросто, Марья сдалась и знаком велела слугам подчиниться, после чего отодвинулась в самый дальний угол возка.
        — В Петербург поворачивай,  — велел вознице Ракитиных князь, забираясь в возок.
        Кряхтя и ругаясь себе под нос, возница развернул возок и вслед за княжескими санями отправился обратно в столицу. С тех пор, как сел в возок, Николай не проронил ни слова. Отвернувшись к оконцу, за которым бесновалась разгулявшаяся метель, он не обращал ни малейшего внимания на притихшую в уголке Марью Филипповну. Mademoiselle Ракитина, не выдержав тягостного молчания, первой нарушила прерываемую лишь воем ветра и окриками возницы тишину:
        — Зачем вы это сделали?  — с трудом сдерживаясь, процедила она.
        Николай обернулся на её голос.
        — Мари, я думал вы умнее,  — ответил он со скучающим видом.
        — Жаль, что разочаровала вас. Как видите, я столь же глупа, как любая другая барышня, не оценившая вас по достоинству.
        — Вы единственная, кому я сделал предложение,  — усмехнулся Куташев в ответ на гневную отповедь.
        — Чем же я заслужила подобную честь?  — съязвила mademoiselle Ракитина.
        — Вы узнаете о том в своё время,  — отозвался Куташев, отворачиваясь от неё.
        — Не смейте от меня отворачиваться, когда я говорю с вами!  — вспылила Марья и, что было силы, стукнула его кулачком по плечу.
        — Не то, что?!  — поймал её за руку Куташев, приблизившись к ней настолько, что их носы почти соприкасались.
        — Будь я мужчиной, вы не дожили бы до венчания,  — вжавшись в спинку сидения, ответила Марья.
        — Будь вы мужчиной, я не сделал бы вам предложения,  — погладил дрожащие в его руке пальцы Николай.  — Но не огорчайтесь, Mon ange, став моей женой вы получите возможность утолить вашу жажду моей крови.
        — Жду не дождусь,  — выдернула ладонь из его руки mademoiselle Ракитина.
        — Вот и славно. Мы обвенчаемся через седмицу, дабы вам не пришло в голову совершить ещё какую-нибудь глупость,  — откинулся на спинку сидения Куташев и прикрыл глаза, всем своим видом демонстрируя, что разговор окончен, и он не намерен его продолжать.
        Седмицу спустя в Андреевском соборе собралось довольно многочисленное общество. Оживлённый гул голосов стих, как только жених и невеста ступили под своды храма. Лёгкая фата из газа скрывала покрасневшие от слёз глаза невесты, жених же, напротив, выглядел весёлым и оживлённым. Архиерей начал службу. Зажжённая свеча в руках Марьи Филипповны ходила ходуном, пламя её угрожало погаснуть каждое мгновение. Николай незаметно сжал локоть будущей жены. Девушка тихо вскрикнула, когда пальцы Куташева сомкнулись на её руке. Святой отец сбился со слова, удивлённо взглянул на молодых и продолжил читать молитву.
        Последовал обряд обручения. Трижды обменявшись кольцами с Куташевым, Марья покосилась на будущего супруга, замечая, как плотно сжались его губы, словно он уже сожалел о содеянном. Она нарочно широко шагнула, дабы первый ступить на расстеленный на полу шёлковый плат, но Николай удержал её за локоть, не позволив даже при совершении обряда взять верх.
        — Имаши ли произволение благое и непринуждённое, и твёрдую мысль, пояти себе в мужи сего Николая, егоже пред тобою зде видиши?  — будто сквозь вату услышала Марья вопрос священника, адресованный ей.
        — Имею, честный отче,  — пересохшими губами отвечала Марья.
        — Не обещалася ли еси иному мужу?
        — Не обещалась,  — выдавила она из себя.
        Всё время, пока длилась служба, Марья искала глазами в толпе одного единственного. Он и не мог быть здесь, но какая-то крохотная искорка надежды продолжала тлеть в сердце, что вот раздвинется толпа, и он шагнёт к ней, возьмёт за руку и уведёт отсюда. "Андрей! Андрей!"  — выстукивало сердце.
        Марья украдкой взглянула на двух офицеров из полка Куташева согласившихся быть шаферами на венчании. Молодой привлекательный сероглазый и темноволосый человек ободряюще улыбнулся ей. На какое-то сумасшедшее мгновение ей показалось, что это Андрей держит венец над её головой. В глазах помутилось. Ухватившись за локоть супруга, она едва устояла на ногах.
        — Мари, вам не терпится упасть мне в объятья?  — услышала она ироничный шёпот Николая.
        — Даже не надейтесь,  — выдохнула она, выпрямляясь и отстраняясь от него.
        "Боже, когда же это всё закончится?!"  — тоскливо обвела она глазами стены храма, царские врата перед собой. Хор певчих старательно выводил последние слова заключительной ектеньи.
        — Отец, Сын, и Святый Дух, Всесвятая и Единосущная, и Живоначальная Троица, едино Божество и Царство, да благословит вас, и да подаст вам долгожитие, благочадие, преспевание живота и веры, и да исполнит вас всех сущих на земли благих: да сподобит вас и обещанных благ восприятия, молитвами святыя отцы, и всех святых, аминь,  — обратился к молодым с заключительной молитвой священник.
        Повернувшись к Марье, Куташев откинул с её лица фату и легчайшим поцелуем коснулся дрожащих губ.
        — Улыбнитесь же, ma сherie,  — тихо прошептал он.  — Вы не на панихиде, Мари.
        Глава 33
        По случаю замужества единственной сестры Сергей Филиппович не поскупился на расходы и дал званый обед на сто пятьдесят персон, на котором присутствовал даже сам генерал-губернатор Петербурга граф Эссен с супругою. Сидя за столом подле мужа, Марья поймала себя на мысли, что ещё совсем недавно она была бы счастлива оказаться в центре внимания столь изысканного общества, что нынче собралось в доме её брата на Фонтанке, но ныне ею владело только одно желание: чтобы бесконечный день — день её свадьбы с князем Куташевым, закончился, как можно скорее, и можно было бы, наконец, остаться наедине со своими безрадостными мыслями.
        Она устала принуждённо улыбаться малознакомым людям в ответ на пожелания счастья и долгих лет, устала быть вежливой и воспитанной, устала изображать счастливую новобрачную. Скулы сводило от неестественной широкой улыбки, коей она одаривала всякого, кто к ней обращался.
        Предоставив Сержу решать вопрос с устройством торжества, она и предположить не могла, что брат соберёт по этому поводу добрую половину столичного света. Она не стала сориться с ним. Что толку? Для Сергея её замужество оказалось прекрасным поводом, дабы пригласить нужных ему людей, упрочив своё положение в обществе. Пожалуй, она даже должна испытывать, по меньшей мере, благодарность, ежели не восторг от того, что брат взял на себя все хлопоты.
        Чувствуя, что задыхается, Марья тихо шепнула на ухо Николаю, что желала бы выйти на свежий воздух. Занятый разговором с соседом по столу, Куташев рассеянно кивнул, и новоиспечённая княгиня поспешила оставить шумное застолье.
        Из-за духоты высокие французские окна, выходящие на террасу во дворе особняка, были приоткрыты. Повинуясь едва заметному знаку барыни, лакей поспешил подать ей тёплую шерстяную шаль, концы которой свисали почти до самого пола. Набросив её на плечи, Марья выскользнула на улицу и уставилась тоскливым взглядом на алые всполохи догорающего в небесах заката.
        Деревья простирали к холодным зимним небесам голые чёрные ветки, подтаявший днём на дорожках снег превратился в грязный серый лёд. Холодно и пусто, прямо, как у неё в душе. Её чуткий слух уловил скрип створки французского окна за спиной и чьи-то почти бесшумные шаги. Вздохнув, оттого, что столь желанное ею одиночество, оказалось нарушенным, княгиня Куташева нехотя обернулась.
        — Я так и не имел возможности лично поздравить вас, Марья Филипповна,  — с мягкой улыбкой на устах обратился к ней князь Урусов.
        — Как же давно мы не виделись с вами, Илья Сергеевич,  — протянула руку для традиционного приветствия Марья.
        Прикоснувшись губами к тыльной стороне её ладони, Урусов остановился подле новобрачной, повернувшись лицом к багровому солнцу, в обрамлении лиловых облаков, медленно опускающемуся за крыши близлежащих домов.
        — Вы счастливы, Мари?  — тихо спросил он, не глядя на неё.
        Марья сначала хотела сказать что-нибудь язвительное и колкое в ответ, но мельком глянув на точёный профиль, передумала и лишь тяжело вздохнула.
        — Я так и думал,  — тихо заметил Илья Сергеевич.  — Отчего вы согласились на его предложение?  — позволил он себе совершенно бестактный вопрос.
        Марья усмехнулась. Будь на его месте кто-нибудь другой, она не стала бы утруждать себя ответом.
        — Я устала ждать,  — тихо ответила она.
        — Ждать чего?  — резко обернулся Илья.  — Любви?
        — Именно, Илья Сергеевич. Я более не верю в то, что она вообще существует.
        — Вам разбили сердце, Mon ange, (ангел мой), но вы совершили ошибку, которая, боюсь, дорого вам обойдётся. Отчего вы отказали мне? Всё могло бы быть иначе, но вам захотелось в Петербург, блистать, пленять. Вы — наивная провинциалка, Мари. Вы думали Ефимовский сделает вам предложение? Он птица больно высокого полёта и вам не пара.
        — Не говорите так о нём,  — отвела взгляд Марья.  — Его вины ни в чём нет. Я сама придумала себе то, чего не было на самом деле.
        Урусов покачал головой.
        — Я и сейчас вас люблю, несмотря на все ваши глупые выходки, Мари.
        — Вы забываетесь, Илья Сергеевич. Мой брат помолвлен с вашей сестрой. Вскоре и вы станете мне братом.
        Илья Сергеевич глубоко вдохнул морозный февральский воздух, сложив руки на груди:
        — Во истину, неисповедимы пути Господни. Ежели три года назад вы бы ответили мне согласием…
        — То, возможно, мой отец был бы всё ещё жив и Мишель тоже,  — перебила его Марья.
        При упоминании Соколинского Урусов несколько стушевался. Почти три года минуло, а чувство вины и по сей день камнем лежало на сердце. Оба умолкли. Слишком многое ныне разделяло их, и тем более странным для Марьи было осознавать, что Урусов ей куда ближе и роднее, чем человек, нынче ставший её супругом. Может быть, это оттого, что людей сближает не только симпатия, испытываемая друг к другу, но и чувства совершенно противоположные. Хотя, нынче, положа руку на сердце, она могла с уверенностью говорить о том, что не испытывала более ненависти к человеку, которого ранее винила во всех своих злоключениях.
        Урусов собирался ещё что-то сказать, но появление на террасе Сержа не позволило ему продолжить задушевную беседу с бывшей соседкой по имению.
        — Мари, вам пора ехать,  — хмуро бросил Сергей Филиппович, недовольный тем, что сестра позволила себе уединиться с человеком, который не так давно добивался её благосклонности всеми доступными ему средствами.
        — Прощайте, Илья Сергеевич,  — чуть заметно улыбнулась Марья, протягивая ему правую руку, на безымянном пальце которой тускло поблёскивал тонкий ободок обручального кольца.
        — Прощайте, Марья Филипповна,  — поднёс к губам тонкие пальцы князь Урусов.  — Дай Бог вам счастья, Мари.
        Марья промолчала в ответ, лишь коротко кивнула и покинула террасу.
        Имение Куташевых Сосновки отстояло от Петербурга в пятидесяти вёрстах и, по словам Николая, к полуночи они должны будут добраться до усадьбы. Все вещи новоиспечённой княгини были уложены в дорожные сундуки ещё с прошлого вечера. Марья Филипповна пожелала забрать с собой личную горничную, а Куташев не стал противиться желанию молодой супруги. Милка рассеянно глазела по сторонам и топталась на одном месте, пытаясь согреться, пока трое лакеев спешно перетаскивали багаж и крепили его к задку поставленного на полозья экипажа.
        Наконец, всё уложили, и пришла пора трогаться в путь. Милка тяжело вздохнула и покорно забралась в лёгкие сани вместе с камердинером князя. Она сердито зыркнула чёрными глазищами в ответ на приветливую улыбку княжеского слуги и натянула повыше меховую полость. Мороз к вечеру крепчал, и девушке страсть, как не хотелось ехать в ночь по холоду в чужую незнакомую усадьбу.
        Милка оглянулась, когда послышались весёлые голоса господ, вышедших проводить молодую чету. Марья Филипповна рука об руку с князем сошли с крыльца. Куташев сам распахнул дверцу экипажа перед молодой супругой и помог ей забраться внутрь.
        — А, хороша у нас барыня!  — подмигнул Милке камердинер князя.
        — Барыня?  — вопросительно выгнула бровь Милка.  — Ах, ну, да. Нынче барыня уж,  — кивнула девушка.  — А далече ехать-то?  — решила она поддержать разговор.
        — Да, не,  — лихо заломил шапку на затылок улыбчивый паренёк.  — Небо ясное, луна вона как светит, быстро доедем. А тебя звать-то как?  — поинтересовался он.
        — Мила,  — смущённо опустила ресницы горничная княгини.
        — А меня Стёпкою кличут,  — представился её попутчик.
        — Хорош уже языком трепать,  — сердито проворчал возница, устраиваясь на облучке.
        Резво взяла с места четвёрка гнедых, впряжённая в княжеский экипаж, а за ней последовала и тройка с прислугой. Гнетущая тишина повисла внутри княжеского возка. Марья отвернулась к оконцу и глядела в него до тех пор, пока не скрылись из виду последние фонари Петербурга. Тьма сгустилась за стеклом, и стало уже невозможно что-либо разглядеть.
        — Зачем вам нужен был весь этот фарс?  — не глядя на супруга поинтересовалась Марья Филипповна.
        Куташев промолчал.
        — Что же вы молчите, Nicolas?  — нарочито громко продолжила новоиспечённая княгиня.  — Вы ведь не любите меня.
        — Право слово, Мари. Довольно!  — раздражённо отозвался Куташев.  — Вы сделали всё, чтобы это брак состоялся, а нынче изображаете недовольство.
        — Ежели бы я хоть на мгновение могла представить себе, что вы такой…
        — Какой?  — насмешливо отозвался Куташев.
        — Бесчувственный,  — буркнула Марья и отвернулась.
        — Бесчувственный?  — протянул Куташев.  — А вам бы хотелось видеть меня у своих ног?
        — Неужели желать того, чтобы человек, с которым отныне связана на всю жизнь любил меня — это так много?  — тихо отозвалась Марья Филипповна.
        — Любовь надобно заслужить, ma сherie. Вы желаете любви, а сами никогда никого не любили. Впрочем, я неверно выразился. Вы всегда любили только одного человека, и этот человек — вы сами, Мари.
        — Вы заблуждаетесь, Nicolas…
        — Разве?  — перебил её Куташев.  — Видимо ваша память чересчур коротка. Ваше стремление сделаться центром мироздания, видеть у своих ног всякого, кто попал вам на глаза, однажды уже стало причиной трагедии.
        — Я не понимаю, о чём вы толкуете, Nicolas,  — отвернулась Марья.
        Ухватив её за руку, Куташев принудил её вновь повернуться к нему лицом.
        — Вы всё понимаете, Мари. Вы знаете, о чём я говорю, но, видимо, совести в вас совсем нет, коли вы очевидное признать не желаете.
        — Ежели вы о Мишеле, то моей вины в том нет,  — отвела глаза Марья Филипповна.
        — Вот видите,  — усмехнулся Куташев.  — А говорили, что не понимаете меня.
        Супруги умолкли. Марья принялась теребить в руках муфту. Ох, не с того она начала разговор с мужем. Незачем было упрекать его и ссориться с ним. Чего она добилась тем, что разозлила его? И как быть теперь? Нынешнюю ночь она должна провести с ним, ведь времени упущено, ой как много.
        — Nicolas, я прошу вас, не поминайте прошлого. Право слово, мне и по сей день тяжко вспоминать о том,  — вздохнула она.
        — Хорошо. Мы не станем говорить о прошлом. Поговорим о будущем,  — отозвался Куташев.  — Отныне вам предстоит вести жизнь скромную и уединённую.
        — Вы что же, собрались меня в деревне посадить под замок?  — иронично осведомилась Марья.
        — Называйте это, как вам заблагорассудится,  — скучающим тоном отозвался Николай.  — Я не желаю видеть вокруг вас сборище поклонников, а потому, надеюсь, вести себя вы будете осмотрительно.
        — Что значит осмотрительно, Nicolas?
        — Это значит, ma сherie, что коли вам в голову придёт сделать меня рогоносцем, то я не стану становиться под пулю для того, дабы защитить вашу честь, а прикажу выпороть вас на конюшне, дабы у вас даже мысли подобной более не возникало.
        Марья тихо ахнула в ответ на его слова и зажав рот ладошкой отвернулась к оконцу.
        Куташев покачал головой. Нет, конечно, он не собирался воплотить в жизнь свою угрозу, но то, что она с такой лёгкостью поверила его словам, заставило горько усмехнуться. Неужели он столь сильно запугал её? Каким же чудовищем он отныне выглядит в её глазах! Жаль, очень жаль. Ежели она станет шарахаться от него, то, пожалуй, скоро ему прискучит.
        День выдался длинным и насыщенным событиями. К середине пути Марья задремала. Голова её то и дело клонилась на грудь, и она просыпалась, всякий раз вздрагивая, когда возок трясло на ухабах. Наблюдая за женой, Куташев пересел к ней на сидение и подставил своё плечо, когда в очередной раз голова Марьи стала клониться набок. Устроившись поудобнее, молодая княгиня неосознанно положила руку на грудь супруга, тонкие пальцы погладили мягкий мех шубы, сонная улыбка скользнула по устам. Тёплая мужская ладонь накрыла её руку, Николай переплёл свои пальцы с пальцами жены, рассматривая фамильный перстень на её руке в неярком свете луны, что падал внутрь возка через незанавешенное оконце.
        Всю оставшуюся дорогу он старался не шевелиться, опасаясь потревожить сон той, что только нынешним утром стала его супругою. От долгого сидения в неудобной позе затекли мышцы спины и шеи, причиняя ему весьма ощутимое неудобство. Он разбудил её только тогда, когда возок остановился во дворе усадьбы, легонько потрепав по плечу:
        — Мы приехали,  — прошептал он ей на ухо, когда возок остановился.
        — Уже?  — Марья сонно моргнула и тихо ахнула, осознав, что находится в объятьях супруга.
        Куташев усмехнулся её смущению, выбрался на улицу и протянул руку, помогая ей спуститься с подножки. На крыльце особняка молодую чету встретил дворецкий с фонарём в руках.
        — Заждались мы вас, барин,  — поспешил он открыть двери перед молодой четой.
        Несмотря на поздний час, вся домашняя прислуга выстроилась в просторном вестибюле, встречая молодую хозяйку. Куташев остановился по центру, слегка подтолкнул Марью вперёд и заговорил:
        — Марья Филипповна — моя дражайшая супруга и ваша хозяйка. Слушаться и подчиняться ей беспрекословно.
        Перед Марьей предстали два десятка мужчин и женщин разного возраста и наружности. Некоторые взирали на неё равнодушно, другие с любопытством, но никто не выказал особой радости по случаю её приезда. Было далеко за полночь, люди, трудившиеся весь день не покладая рук, дабы дом был готов к приезду господ, порядком устали и желали поскорее разойтись спать, ухватив хотя бы остаток ночи.
        Куташев взмахом руки отпустил прислугу, и в вестибюле остались только он, Марья, дворецкий и Софья, вышедшая к ним, как только услышала шум, вызванный появлением молодожёнов.
        — Добро пожаловать, Мари,  — сердечно приветствовала её mademoiselle Куташева.  — Мне так жаль, что я не смогла быть на венчании,  — улыбнулась Софья.  — Nicolas просил меня проследить за тем, чтобы всё было готово к вашему приезду,  — слукавила девушка, поскольку сама не захотела присутствовать на свадьбе брата, как только узнала, что торжество приняло столь грандиозный размах.  — Я провожу вас, Мари,  — обратилась она к своей belle-soeur.
        — Я сам,  — возразил Николай.  — Ступай спать, Софи.
        Предложив жене руку, Куташев повёл её вверх по лестнице, туда, где располагались жилые комнаты обитателей усадьбы.
        — Надеюсь, вам здесь будет хорошо,  — открыл он перед нею двери в жарко натопленные покои.
        Ступив на порог, Марья огляделась. Комната, выдержанная в нежно-голубых тонах, даже в полумраке поражала великолепной отделкой и роскошной обстановкой. В углу высилась кровать поистине королевских размеров. Два кресла с овальной спинкой, обитые шёлком оливкового цвета разместились у туалетного столика, над которым висело большое зеркало в золочёной раме. Едва приметная дверь вела в гардеробную, в которой Милка уже разбирала вещи своей хозяйки. Портьеры из тёмно-голубого бархата скрывали оконные проёмы. Большой белый комод занимал свободное пространство у дальней стены, где располагалась ещё одна дверь.
        Проследив за взглядом жены, Куташев усмехнулся:
        — Это двери в мою спальню,  — пояснил он.  — Но пусть это вас не тревожит. Нынче я не собираюсь обеспокоить вас своим визитом.
        Как была в подвенечном платье, Марья опустилась в удобное кресло, и подпёрла рукой подбородок. В спальню впорхнула Милка, повесила на спинку другого кресла сорочку из тонкого почти прозрачного шёлка и вопросительно уставилась на хозяйку.
        Марья тяжело вздохнула и пересела на низкую банкетку, дабы девушке было удобнее разобрать сложную причёску и заплести ей косу на ночь.
        — Барышня, мне вас теперь барыней величать, али ваше сиятельство?  — хихикнула горничная, расстёгивая крючки на платье.
        — Ну, вот ещё выдумала, ваше сиятельство,  — фыркнула Марья.
        — А муж-то у вас красавец. А как мундир ему к лицу,  — продолжала болтать маленькая горничная.  — Нет, конечно, он не такой красивый, как Андрей Петрович…  — поняв, что сболтнула лишнего, Милка умолкла, досадуя на свой длинный язык.
        — Не стоит в этом доме упоминать имя графа Ефимовского,  — поджала губы Марья.
        Милка опустила голову и молча продолжила заниматься туалетом княгини.
        Прошло около получаса, в оглушающей тишине спальни громко потрескивали дрова в печке, где-то в другом помещении часы отзвонили три часа ночи. Глубоко вдохнув, Марья оглядела в зеркале своё отражение. Бледная с распущенными по плечам локонами она более напоминала приведение, нежели живого человека. Взяв в руки подсвечник, Марья перекрестилась и шагнула к дверям, отделяющим её спальню от спальни супруга.
        Подняв руку, зажатую в кулак, она замерла в нерешительности. Помедлив, некоторое время, всё же постучала, притом ей показалось, что удары её собственного сердца куда громче, чем тот стук, которым она осмелилась потревожить покой супруга.
        — Entrez,  — раздалось из-за двери.
        Поколебавшись ещё мгновение, Марья толкнула двери и вошла.
        Она привыкла видеть Николая в мундире или в сюртуке, а потому его вид в шёлковом халате несколько смутил.
        — Чему обязан, madame?  — усмехнулся князь, разглядывая жену.
        — Nicolas, как я поняла, вы не собирались нынче…
        — Вы всё правильно поняли, Мари,  — перебил её Куташев, не сдвинувшись с места.
        Не дождавшись ответа, Николай отвернулся и наполнил вином бокал из графина, стоявшего у прикроватного столика. Он не собирался облегчать ей задачу. Более того, ему было невероятно любопытно узнать, как далеко зайдёт его жена, дабы оказаться в его постели. Вне всякого сомнения, именно затем она и явилась в его покои.
        Поставив подсвечник на комод, Марья рассеянно огляделась. Заметив насмешливый взгляд супруга, Марья расправила плечи и шагнула к нему.
        — Можно мне вина?  — осведомилась она, кивком указав на графин.
        Отпив из бокала, Куташев протянул его ей.
        — Вы только затем пожаловали?  — взлетела вверх тёмная бровь?  — Могли бы и прислугу обеспокоить за такой малостью.
        Взяв из его руки фужер, Марья сделала большой глоток и поперхнулась. Николай тихонько похлопал её по спине:
        — Дышите, Мари, не то мне обеспечена слава "Синей бороды",  — тихо рассмеялся он.
        Откашлявшись, Марья подняла голову, токая струйка вина вытекла из уголка губ и побежала по подбородку. Куташев засмотрелся на пухлые чуть приоткрытые губы. Что и говорить, Марья Филипповна вполне способна и святого совратить с пути истинного. Едва ли осознавая собственные действия, Николай большим пальцем вытер капли вина с её лица. Решившись, Марья приподнялась на носочки и прижалась губами к его губам. Куташев не ответил на её поцелуй, оставшись безучастным. Едва не застонав в голос от отчаяния, Марья обвила руками его шею, принявшись покрывать быстрыми короткими поцелуями колючий от отросшей за день щетины подбородок, чуть впалые щёки, нос, лоб, целуя его неистово, словно от этого зависела сама её жизнь.
        — Довольно!  — оторвал её от себя Николай, уставившись немигающим пристальным взглядом в испуганные серые очи.
        Не выпуская её запястий, Куташев медленно покачал головой:
        — Не так быстро, madame,  — усмехнулся он.  — Раздевайтесь, Мари.
        — Марья испуганно отпрянула, зажав ворот сорочки у самого горла.
        — Зачем это?  — ненавидя себя зав дрожь в голосе, спросила она, пропятившись к двери.
        — Я так хочу,  — пожал он плечами.
        Повернувшись к нему спиной, Марья медленно распустила ленту, удерживающую ворот сорочки и спустила её с плеч, позволив невесомому шёлку соскользнуть на пол. Обхватив себя руками, она услышала шумный вздох за спиной. Николай прикрыл глаза. Он был уверен, что она сдастся и уйдёт, и оказался вовсе не готов к тому, что его жена пойдёт до конца. Но ежели рассудить здраво, то и выхода иного у неё не было. Повернувшись к нему, княгиня Куташева с вызовом взглянула ему в глаза.
        — Что теперь, Nicolas? Мне холодно,  — зябко повела она плечами.
        — Иди сюда,  — присел на постель Куташев.
        "Игра продолжается",  — невольно усмехнулся он самому себе.
        — Nicolas, прошу, погасите свечи,  — натянув одеяло до подбородка, попросила новоиспечённая княгиня.
        Куташев усмехнулся, но просьбу жены исполнил. С тихим шорохом упал на пол шёлковый шлафрок, и князь с тихим вздохом лёг в постель. Закрыв глаза, Николай вытянулся во весь рост, закинул руки за голову, даже не сделав попытки обнять жену.
        Марья замерла, прислушиваясь к тихому ровному дыханию. "Да он же спит!  — едва не соскочила она с кровати.  — Мерзавец!  — стиснула пальцы в кулаки молодая княгиня.  — Ради чего заставил унижаться перед ним?!"  — злые горячие слёзы обожгли глаза. Отвернувшись от мужчины, лежащего рядом, Марья Филипповна уткнулась лицом в подушку и тихо всхлипнула. Тотчас крепкая мужская рука обвилась вокруг её талии.
        — Отчего вы слёзы льёте, ma сherie?  — послышался над ухом тихий шёпот.
        — Господи, как же я вас ненавижу!  — давясь рыданием, отозвалась Марья.
        — Ну, полно, притянул её к себе Куташев.
        Николай убрал с её лица влажные спутанные пряди, коснулся невесомыми поцелуями губ, сомкнутых век, погладил напряжённые плечи, провёл кончиками пальцев по тоненькой жилке, бьющейся у самого горла. Изумлённый вздох сорвался с губ княгини. Куташев словно знал, где и как коснуться её, чтобы кровь побежала по жилам раскалённою лавой, зажигая всё тело жаркою истомой. Голова пылала, сознание туманилось, всё её существо подчинялось стремлению к чувственным удовольствиям. Вцепившись в широкие плечи, она стонала, извивалась всем телом на смятых простынях, готова была вслух умолять о том, дабы не мучил более изощрёнными бесстыдными ласками, позволив, наконец, получить освобождение от скручивающего в спираль напряжения.
        — Пожалуйста…  — выдохнула она.
        Марья скорее почувствовала, чем услышала усмешку на его губах. Она едва не задохнулась под тяжестью его тела, но сама притом выгибалась навстречу ему, обнимая крепкую шею обеими руками. Зажмурившись, она гладила короткие кудри на его затылке, тихо вскрикивая всякий раз, когда он с силою вжимал её в пуховую перину. Её словно раскачивало огромным маятником: вверх — вниз, до тех пор, пока на какое-то мгновение она не замерла в самой высокой точке, рухнув затем в бездонную пропасть.
        Николай отодвинулся от неё, откинувшись на подушку. На разгорячённую кожу вмиг повеяло холодком. Марья сползла с постели и ощупью нашла свою сорочку. Стыд жёг раскалённым железом. Будто вакханка какая отдалась ему, да ещё и умоляла его о том. Сквозь застившие взгляд слёзы она едва отыскала глазами вход в покои и поспешила покинуть спальню супруга, напоследок хлопнув дверью.
        Куташев тяжело вздохнул. Он знал, что она чувствовала нынче. Его самого порою преследовало чувство раскаяния и сожаления после безумных ласк и слепящего экстаза на ложе продажной любви.
        Проснувшись довольно рано и наскоро умывшись, Куташев прошёл в кабинет. Завтракать не хотелось, и он решил подождать, когда проснутся дамы Куташевы, дабы разделить с ними трапезу, как и полагается, в столовой.
        Велев лакею принести кофе, Николай расположился за письменным столом. Он помнил, что обещал Борису написать Ефимовскому о том, как ныне обстоят дела, но слишком долго откладывал. Часы пробили девять часов утра, кофе давно остыл, а Николай всё также сидел над чистым листом бумаги. То, что поначалу представлялось ему дело совершенно простым, стало вдруг невероятно сложным. Его стали вдруг одолевать сомнения в том, что он верно истолковал поступки Андрея. Закралось подозрение в том, что не всё так однозначно, и, возможно, он ошибся, предполагая, что Ефимовский желал бы порвать с Марьей Филипповной и потому уехал.
        Всё утро Николай думал о том, что значило для него расположение Андрея, вспоминал о годах, проведённых вместе в Пажеском корпусе, о первых днях службы в Кавалергардском полку. Вспомнил он и о нашумевших на весь Петербург эскападах молодых гвардейцев, в которых он и Ефимовский принимали весьма деятельное участие, в результате получив дисциплинарное взыскание и оказавшись на гауптвахте, где и провели две седмицы, перестукиваясь через стену, поскольку находились в соседних казематах.
        Очнувшись от своих дум, Куташев обмакнул перо в чернильницу и вывел на чистом листе:
        "Mon cher ami, Andre, спешу сообщить тебе, что отныне я стал семейным человеком. Моей супругой стала одна небезызвестная тебе особа. Я помню, ты не питал к ней тёплых чувств, но всё же надеюсь, что моя женитьба на Марье Филипповне не станет поводом к охлаждению нашей дружбы. Надеюсь, по возвращению с Кавказа ты почтишь нас своим присутствием. В Сосновке всегда будут рады видеть тебя. Н. Куташев".
        Перечитав ещё раз короткое послание, Николай запечатал письмо и, оставив его на столе, с чувством выполненного долга, но вместе с тем с тревогою на душе, спустился в столовую, где нашёл свою жену, сестру и Анну Кирилловну, компаньонку Софи, за утренней трапезой.
        — Доброе утро, милые дамы,  — преувеличенно жизнерадостно улыбнулся он. Он хотел было поцеловать жену в щёку, но натолкнувшись на хмурый взгляд Марьи Филипповны передумал. Лакей поспешил отодвинуть стул для князя напротив молодой хозяйки.
        — Как ваше самочувствие, ma сherie?  — принимая из рук супруги чашку с горячим чаем поинтересовался он.
        — Благодарю. Превосходно,  — отозвалась Марья, отводя глаза.
        — Nicolas, я рассказывала Мари про сосновый бор, что за рекой,  — обратилась к брату Софья.  — Может быть, мы съездим туда нынче. Помнишь, мы там кормили белок в прошлом году?
        — Вы в самом деле, хотели бы взглянуть на белок?  — приподнял бровь Куташев.
        — Я буду рада, коли вы покажете мне место, в честь которого ваша усадьба получила своё название,  — холодно отозвалась Марья.
        — Наша усадьба,  — поправил её Куташев.
        — Bien,  — согласилась Марья.
        — Чудесно,  — оживилась Софья.  — Когда ты отвезёшь нас?
        — После обеда. Мне ещё надобно просмотреть почту и встретиться с управляющим.
        Удовлетворившись таким ответом, Софья принялась неумолчно щебетать, рассказывая о том, какое дивное место представляет собой Сосновка летом. Марья слушала золовку с вежливым вниманием, иногда задавая вопросы о том, что её интересовало более всего. Она поинтересовалась, принято ли по осени устраивать охоту, потому, что сама она хоть и не принимала непосредственного участия, но очень любила наблюдать за сим действом со стороны.
        — Я не люблю охоту,  — нахмурилась Софья.  — Nicolas не охотится в здешних угодьях.
        — Мне думается, Мари, что вы любите охоту?  — поинтересовался Куташев.
        — Мне нравится наблюдать,  — отозвалась Марья.
        — Буду рад доставить вам такое удовольствие,  — усмехнулся в ответ Николай.
        Анна Кирилловна за завтраком не проронила ни слова, лишь настороженно поглядывала на молодую княгиню, вполне справедливо опасаясь, что отныне её услуги могут более и не понадобиться, а стало быть, её вполне могут попросить покинуть Сосновку и удалиться в собственное крохотное именьице.
        Дождавшись окончания завтрака, старушка с неожиданной резвостью для своего почтенного возраста устремилась вслед за Николаем.
        — Nicolas, мой мальчик, могу я поговорить с тобой?  — нагнала она его у дверей в библиотеку.
        Куташев распахнул перед пожилой родственницей двери и, пропустив её вперёд себя, вошёл следом.
        — Я слушаю вас, Анна Кирилловна,  — устроился он в кресле за столом, жестом предложив старушке присесть в другое кресло.
        — Я, наверное, ныне не ко двору?  — удручённо спросила пожилая дама.  — Ныне Марья Филипповна здесь хозяйка.
        — Вам не о чем беспокоиться, Анна Кирилловна,  — заверил её Николай.  — Вы останетесь в Сосновках, ведь вы заменили Софье мать, а потому имеете полное право и далее находиться здесь.
        — Я всегда знала, что ты великодушен, мой мальчик,  — с чувством ответила старушка, приложив к глазам обшитый кружевом лоскут батиста.  — Я привыкла считать Сосновку своим домом, и мне было бы тягостно расстаться с вами. Надеюсь, Марья Филипповна разделяет твоё мнение?
        — Тётушка, покуда я жив, Сосновка — ваш дом. Не думаю, что Марье Филипповне придёт в голову оспаривать моё решение,  — поднялся с кресла Куташев.
        — Я так благодарна тебе, Nicolas,  — последовала его примеру madame Олонская.  — Не буду тебе мешать. Прислать тебе Порфия?  — обратилась она к князю, имея в виду управляющего.
        — Будьте добры,  — кивнул Куташев, прекрасно понимая, что Анна Кирилловна желает хоть чем-то быть ему полезной.
        Поднявшись в свой кабинет и увидев на столе письмо, адресованное Андрею, он кликнул лакея и велел снести конверт на почтовую станцию.
        Глава 34
        После полудня солнце припекало совсем по-весеннему. Ни единого, даже самого маленького облачка, не виднелось в бескрайней небесной лазури. Ступив на крыльцо, Марья сощурилась от слепившего глаза солнечного света, отражающегося от снежного покрова и белой мраморной балюстрады.
        Дверь за её спиной открылась, и девушка посторонилась, пропуская Софью. Mademoiselle Куташева приветливо улыбнулась и, подобрав полы ярко-красного бархатного салопа, отороченного огненно-рыжей лисой, спустилась по лестнице, остановившись у запряжённой тройки. В ответ на радушный взгляд золовки Марья нахмурилась, чем привела Софью в недоумение. У новоиспечённой княгини не было причин глядеть на золовку столь неприветливо, то получилось скорее невольно. Всю свою обиду и досаду на Николая Марья перенесла на его сестру. Софья отвернулась, сделав вид, что любуется зимним парком в яркий солнечный день. Столь явная демонстрация неприязни задела девушку. Она не сделала ничего дурного, напротив приложила все усилия, дабы понравиться своей новоиспечённой родственнице.
        Следом за сестрой вышел и сам хозяин имения. Взяв жену под руку, Николай помог ей спуститься с крыльца и устроиться в санях. Софья села рядом с Марьей, положив на колени потёртый старенький ридикюль из коричневой тафты.
        — Слезай! Сам править буду,  — бросил Куташев вознице.
        Коренастый мужичок, кряхтя слез с облучка и протянул барину поводья. Звеня бубенцами, тройка сорвалась с места и полетела по длинной подъездной аллее к воротам. Вырвавшись на простор, лошади понеслись по укатанному зимнику. Встречный ветер обжигал лицо и сбивал дыханье. Марья спрятала лицо в собольем воротнике, так, что видны остались только глаза. Повинуясь твёрдой руке возницы, тройка свернула с дороги и через поле понеслась к темнеющему вдали сосновому бору. Николай, присвистнув, взмахнул кнутом, всё шибче подгоняя лошадей. От неистовой скачки захватывало дух, тёмный лес стремительно приближался. Тройка пронеслась по опушке и остановилась у наезженной узкой лесной дороги, вспугнув большую стаю ворон, что взметнулась вверх и с громкими возмущёнными криками закружилась над остановившимися санями.
        — Приехали!  — обернулся Куташев.
        Не дожидаясь, пока Николай поможет ей выбраться из саней, Софья торопливо переступила через низенький бортик, едва не запутавшись в полах длинного салопа, и в нетерпении принялась утаптывать снег под ногами, ожидая, пока брат поможет сойти жене. Марья опёрлась на руку супруга и застыла, глядя в чуть прищуренные тёмные глаза. Куташев усмехнулся и, обхватив двумя руками тонкий стан, легко поднял и вытащил её из саней.
        — Ступай, Софи. Мы тебя нагоним,  — не поворачивая головы, велел сестре Николай.
        Софья тяжело вздохнула, но ослушаться не посмела. Брат явно желал остаться наедине со своей супругой, а, стало быть, собирался сказать ей нечто не предназначенное для ушей сестры.
        — Что на вас нашло прошлой ночью, Мари?  — глядя прямо перед собой, осведомился Куташев.
        — Не понимаю вас, Nicolas,  — нервно улыбнулась Марья.
        — Довольно,  — вздохнул Куташев.  — Довольно притворяться, Мари. Всё вы понимаете. Разве вы ещё не поняли, что я не стану ломать комедию, изображая перед вами галантного поклонника, я не стану молчать о том, о чём в свете говорить не принято. Не люблю недосказанности и в собственной семье подобного не потерплю.
        Щёки Марьи вспыхнули пунцовым румянцем, но она упорно продолжала хранить молчание.
        — Зачем вы явились в мою спальню, ежели не желали того?  — остановился Николай, резко крутанувшись на месте.
        — Отчего вы решили, что неприятны мне, Nicolas?  — пожала плечами княгиня Куташева.
        — Я задам вопрос иначе, Мари. Что заставило вас лечь в постель со мной, коли вы того не желали? Помнится, я вас к тому не принуждал.
        Вспомнив о том, как вела себя ушедшей ночью, Марья шумно вздохнула:
        — Право слово, коли то, что было между нами, вы расцениваете, как моё нежелание, то тогда я просто не понимаю, как ещё можно угодить вам,  — стараясь вложить в интонацию насмешливый тон, отозвалась она.
        Куташев ухмыльнулся, глядя на её раскрасневшееся вовсе не от мороза лицо. Понимая, что ему не добиться от неё иного ответа, Николай молча предложил ей руку и повёл по тропинке, убегающей в заснеженный бор.
        Сквозь густые кроны высоченных сосен почти не проникало солнце, и в тенистом бору было довольно зябко. Марья вертела головой по сторонам, но не видела ни одной белки, лишь тоненькая фигурка Софьи в алом салопе маячила впереди.
        — Вот она,  — придержав жену за руку, остановился Куташев.
        — Кто?  — громким шёпотом осведомилась Марья, уцепившись за рукав бобровой шубы мужа.
        — Белка,  — склонился он к самому уху Марьи.
        Маленький зверёк, распушив рыжий хвост и цепляясь крохотными лапками за шершавую кору старой сосны, настороженно взирал на людей, вторгшихся в его владения. Марья шагнула к дереву, желая поближе рассмотреть белку, но та, вильнув хвостом, поспешила скрыться в густых ветвях.
        — Убежала,  — огорчённо вздохнула княгиня.
        — Не последняя,  — махнул рукой Куташев.
        Софью молодая чета нагнала только когда, та остановилась, развязала шнурок ридикюля и, вытряхнув на руку семечки, протянула руку к стволу дерева. Как заворожённая Марья наблюдала, за ещё одной белкой, спустившейся к протянутой руке княжны и взявшей предложенное ей угощение.
        — Можно мне?  — тихо спросила княгиня, не дойдя нескольких шагов до золовки.
        Софья обернулась и, улыбнувшись, протянула Марье ридикюль.
        Марья торопливо шагнула к золовке, а белка, испугавшись её движения, шмыгнула вверх по стволу и исчезла из виду. Mademoiselle Куташева огорчённо вздохнула:
        — Убежала.
        Бросив ридикюль на снег, княгиня повернулась к супругу:
        — Довольно, Nicolas. Я устала и замёрзла. Прогулка больно затянулась,  — капризно протянула она.
        — Возвращаемся,  — окинул жену пристальным взглядом Николай.
        За всю дорогу обратно в усадьбу молодая княгиня не проронила ни слова. Софья, испытывая ничем необъяснимое чувство вины, притихла. Предложив прогулку к сосновому бору, она надеялась несколько разрядить тягостную атмосферу, царившую в усадьбе с самого утра, а на деле вышло только хуже. Софи не понимала причин недовольства Марьи Филипповны, но отчего-то ей казалось, что злится молодая княгиня именно на неё. Остановив тройку у крыльца, Николай легко спрыгнул с облучка на укатанный снег, подал руку сестре и только затем супруге.
        — Через час я жду вас в кабинете,  — тоном приказа, не допускающим возражения, обратился он к Марье.
        Выдернул ладонь из его руки, Марья подобрала полы салопа и, не оглядываясь, взошла на крыльцо. Вернувшись в свои покои, она развязала ленты капора и швырнула его в кресло. За шляпкой последовал салоп. Видя, что хозяйка нынче не в духе, Милка молча прибрала вещи. Остановившись у туалетного столика, княгиня опёрлась на него обеими руками, приблизив лицо к зеркалу. Долго вглядываясь в своё отражение, Марья Филипповна искала малейшие изъяны в своей внешности. Что не так вышло с Куташевым? Зачем ему понадобился этот брак, ведь ясно было, как божий день, что он с трудом выносит её. И что он ещё задумал? Как ещё собирался унизить её? У неё почти не осталось сил противостоять ему. Каждый раз, когда очередная его колкость достигала самых потаённых струн души, она стискивала зубы и беспечно улыбалась в ответ, дабы только не выказать, как сильно её задевает подобное пренебрежение. И ежели поначалу ей хотелось видеть князя у своих ног в числе других поклонников, то нынче пришло понимание, что это попросту невозможно. Иногда у неё создавалось впечатление, что Николай попросту ненавидит весь женский род.
"Ненавижу его!"  — упёрлась она лбом в холодное стекло. Выдвинув нижний ящик изящного дамского бюро, Марья достала девичий альбом. Открыв первую страницу, она присела в кресло. На первом листе мелким почерком Поля Василевского было выведено четверостишие его собственного сочинения:
        "Пленён навеки Вашей красотою,
        И сердце бьётся ради Вас.
        Паду, поникнув головою,
        Коль мне откажете тотчас".
        Улыбнувшись, Марья перелистнула страницу и взгляд её упал на неоконченное письмо к Ефимовскому. Горестно вздохнув, княгиня смяла лист, намереваясь бросить в печь. В двери довольно громко постучали, то явился лакей с напоминаем от Куташева о том, что он ждёт жену для разговора в кабинете. Не решившись при слуге выбросить письмо, Марья запихала его за кружевной манжет платья и отправилась вслед за лакеем. Спускаясь по лестнице, она зацепилась рукавом за выступающий элемент кованых перил и не заметила, как скомканный клочок бумаги выпал из-под манжета. Анна Кирилловна, проводившая взглядом молодую княгиню, довольно проворно спустилась с верхней площадки и, озираясь по сторонам, подобрала оброненный ею бумажный ком. Проскользнув к себе, madame Олонская подошла к окну и развернула скомканный лист. Ознакомившись с содержание письма, Анна Кирилловна аккуратно сложила его и заперла в шкатулку, где хранила всё самое ценное. Из того, что она прочла, можно было сделать только один вывод: Марья Филипповна некогда имела поклонника по имени Андрей. Само по себе это могло ничего не значить, но madame Олонская
всё же решила сохранить письмо, возможно, когда-нибудь оно станет козырем в её рукаве. Появление в Сосновках молодой хозяйки для Анны Кирилловны стало полной неожиданностью. Её безмерно задело то, что Nicolas не удосужился сообщить ей о своей женитьбе, а особа, ставшая его женой, произвела на пожилую родственницу Куташевых самое неблагоприятное впечатление. Бездна высокомерия и полное отсутствие почтительности.
        За тот час, что минул с прогулки, воинственный пыл Марьи Филипповны нисколько не угас. Она предполагала, что супруг вознамерился провести с ней воспитательную беседу, а потому с порога ринулась в наступление:
        — Ежели вы непременно желали поговорить со мной, то могли бы подняться в мои комнаты,  — недовольно заявила она.
        — Хочу напомнить вам, ma сherie, что это мой дом и в нём вы будете подчиняться моим прихотям,  — отозвался Куташев скучающим тоном.
        — Зачем вы пожелали видеть меня?  — присела на низкий кожаный диван княгиня.
        — Завтра поутру я возвращаюсь в столицу, вы же останетесь здесь в компании Софьи и Анны Кирилловны.
        — Не слишком ли поспешно?  — вздёрнула бровь Марья.
        — Как мне кажется, лишая вас своего общества, я оказываю вам услугу, Мари. Не вы ли совсем недавно говорили о том, как сильно ненавидите меня? Так зачем дело стало?
        — Впрочем, вы правы, Nicolas. Нам лучше держаться подальше друг от друга. Поезжайте, печалиться я не стану.
        — Но я позвал вас не только затем, дабы уведомить о своём отъезде. Я хочу предупредить вас, Мари. Моя сестра — одна из немногих на этом свете, кто мне по-настоящему дорог, и она вовсе не заслуживает того, дабы дурное отношение ко мне, вы переносили на неё. Коли Софья пожалуется мне на вас, я найду способ вас наказать.
        Марья фыркнула, поднимаясь с дивана:
        — У меня и в мыслях не было как-то обидеть вашу сестру, Nicolas,  — остановилась она у дверей.  — Будьте покойны в этом отношении. Единственный человек, которого я ненавижу в этом доме — это вы.
        — Рад, что мы друг друга поняли, Мари,  — оставил за собой последнее слово Куташев, и только иронично усмехнулся, когда ответом ему стал громкий стук двери о косяк, захлопнутой в порыве ярости.

***
        Весна в Тифлис пришла нежданно-негаданно. Казалось, только вчера улицы города выглядели серыми и унылыми, остатки грязно-серого снега лежали у тротуаров и прохожие жались к стенам домов, спасаясь от пронизывающего сырого ветра. И вот, будто в одночасье, всё вокруг оттаяло, чёрная земля, увлажнённая талыми водами, чавкала под ногами, робко пробивалась первая зелень, у горных троп, радуя глаз, зацвели синие анемоны. Солнце пригревало с каждым днём всё сильнее и сильнее, вскоре весь город утопал в роскошном кружеве фруктовых садов, а ветер далеко разносил дурманящие ароматы цветущих абрикосов, черешни и яблонь.
        Ежели холодными зимними днями Ефимовский мирился со своей службой, что вынуждала его проводить время в тесной приёмной главноуправляющего Грузией, то с наступлением тепла, он возненавидел горы бумаг на своём столе, чернила, перья, всё то, что вот уже полгода составляло род его занятий.
        Андрей задыхался в маленьком полутёмном помещении и потому, едва выдавалась свободная минутка, спешил выбраться на свежий воздух, вдохнуть полной грудью, а ещё лучше, выехать верхом за заставу и подняться по узкой горной тропе на невысокий хребет, с которого открывался дивный вид на долину.
        Нынешний вечер был особенно хорош. Лучи заходящего солнца будто бы ласкали подёрнутую сизой дымкой долину. Убедившись, что Розену его услуги более не понадобятся, Ефимовский поспешил на квартиру, что снимал в доме купца Халатянца, рекомендованного ему прежним адъютантом барона. Избавившись от неудобного мундира с тесным воротом, Андрей переоделся в лёгкую белоснежную черкеску, и велел Прохору вывести жеребца из стойла.
        Одежда местных жителей пришлась ему по душе. Удобная, лёгкая, не стесняющая движений, черкеска придавала ему вид заправского разбойника с большой дороги, и носил он её с особым щегольством.
        Ефимовский не раз замечал восхищённые взгляды, коими его провожали местные красавицы, но сам хранил вид неприступный и холодный, чем несказанно огорчал женское общество Тифлиса. Он сам себе удивлялся. Ещё год-другой тому назад, дабы не скучать, он бы непременно завёл ни к чему не обязывающую интрижку, а вот ныне такого желания не возникало. От юных барышень, грезящих о великой любви, он старался держаться подальше, а дамы более зрелые его более не привлекали.
        Каждые две седмицы, в понедельник, курьер привозил в штаб почту из столицы. Обыкновенно вместе со служебной корреспонденцией доставлялась и частная переписка. В первое время Ефимовский ждал вестей из Петербурга с нетерпением, но шло время, а та, от которой он надеялся получить весточку, ему так и не написала. Приходили письма от матери, от друзей, а от Марьи не было, и спустя два месяца он перестал ждать, встречая каждого посыльного.
        — Ваше сиятельство,  — остановил его прямо на улице у дверей штаба только что прибывший курьер,  — вам письмо.
        Ефимовский придержал жеребца, спешился и взял из рук курьера небольшой конверт из дорогой тиснёной бумаги, на котором рукой князя Куташева было выведено его имя и фамилия.
        — Благодарю,  — повертел в руках послание Андрей.
        Легко взлетев обратно в седло, Ефимовский сунул конверт в карман, намереваясь позже прочесть письмо от Николая и, наподдав каблуками по бокам гнедого, вихрем сорвался с места, пронёсся через площадь, распугивая прохожих, и устремился в сторону заставы.
        — Орёл!  — проводил его взглядом пожилой офицер, обращаясь к курьеру.  — Ну, что ты там ещё привёз, милейший? Ответа на моё прошение не было?
        Никак нет, ваше высокопревосходительство,  — вздохнул курьер, вешая обратно на плечо тяжёлую кожаную сумку.
        Полковник Григорьев вот уже четыре месяца ждал ответ из Петербурга на своё прошение об отставке, но командование не спешило удовлетворить его, ввиду нехватки толковых командиров среди личного состава в действующей армии. Случайная встреча с адъютантом Розена натолкнула его на мысль, что он мог бы ускорить рассмотрение своего дела, коли бы главноуправляющий согласился похлопотать о назначении Ефимовского на место самого Григорьева. Окрылённый, пришедшей ему на ум идеей, полковник тотчас направился к Розену, дабы обговорить всё безотлагательно.
        Андрей, меж тем, не ведая, сколь прихотливы бывают капризы судьбы, и чем могут обернуться случайные встречи, выехал за заставу и направился знакомой тропой к невысокой вершине, возвышающейся над дорогой, ведущей в Тифлис.
        Придерживая гнедого на узкой опасной тропке, он благополучно добрался до своего излюбленного места. Спешившись, он привязал жеребца к чахлому искривлённому стволу граната, Бог весть, как выросшего на этой вершине среди камней, и присел на нагретый весенним солнышком покатый валун. Распечатав конверт, он развернул письмо. Всего несколько скупых строк. Ранее, когда Куташев писал ему, послание его обыкновенно выходили весьма пространными и обстоятельными. Не поверив своим глазам, Андрей ещё раз перечёл слова, написанные человеком, коего привык считать своим другом. Разум не желал мириться с известиями, что несло в себе проклятое письмо. Андрей нарочито аккуратно сложил лист пополам и разорвал, потом ещё раз и ещё раз и так до тех пор, пока от послания не остались мелкие клочки, которые он высыпал себе под ноги. Их тотчас подхватил ветер и словно белоснежные лепестки закружил над обрывом.
        Невозможно было ни принять, ни осознать того, что было написано в письме. Словно он очутился в каком-то кошмарном сне, от которого оказался не в силах очнуться. Будучи не в состоянии усидеть на месте, испытывая настоятельную потребность дать выход, бушующей в крови ярости, Ефимовский подскочил с валуна и закружил на крохотном пятачке, ежесекундно рискуя свалиться со скалы.
        — Чёрт! Чёрт! Чёрт!  — подхватило эхо яростный вопль.
        Испуганно шарахнулся в сторону гнедой. На смену бессильной злобе явилась тоска, глухая, тёмная, будто сердце вынули из груди, будто в одночасье лишили всякого смысла в жизни. Несколько раз глубоко вздохнув, дабы унять волнение, Андрей взял под уздцы жеребца и пешком стал спускаться в долину. Мысли путались в голове, наскакивали одна на другую. Он не мог не думать о Марье, о причинах её отказа, о том, почему она ответила согласием Куташеву. Ему казалось, что она испытывает к нему чувства не менее сильные, чем он сам, а на деле выходило, что забыла о нём, едва их пути разошлись.
        Мелкие камешки горной тропы осыпались под ногами, подошва мягких кожаных сапог скользила по горной тропе. Споткнувшись, Андрей едва не упал и чудом удержался на узком участке, уцепившись за поводья жеребца.
        Вернувшись на квартиру, что снимал в Тифлисе, Ефимовский, прошёл в комнату, что служила ему спальней, и вытащил из-под кровати ящик с дуэльными пистолетами.
        — Бутылки неси,  — коротко приказа он Прохору.
        — Так нету пустых, барин,  — робко возразил денщик.  — На прошлой седмице все перестреляли.
        — Полные ставь,  — зло приказал Ефимовский.
        Повинуясь безапелляционному тону, которым был отдан приказ, Прохор вытащил на улицу ящик с вином и принялся расставлять бутылки на низенькой каменной ограде, за которой начинался овраг.
        Зарядив пистолет, Андрей прицелился и взвёл курок. В сумерках цель видна была не так отчётливо, как при дневном свете. Глубокий вдох, сосредоточиться, совместить прицел с мушкой, медленно выдохнуть и плавно нажать на спусковой крючок и более никаких лишних мыслей в голове. Грохнул выстрел, отдача встряхнула плечо и в то же мгновение первая бутылка упала со стены, разбившись вдребезги.
        В окно выглянул хозяин дома, у которого Ефимовский снимал квартиру.
        — Бог мой, какое расточительство, Карине,  — посетовал он, обращаясь к жене.
        — Он русский граф и может себе позволить,  — выглянула в окно вслед за супругом пожилая армянка.  — Ступай к себе, Мариам,  — ласково потрепала она по руке подошедшую полюбопытствовать девушку.
        Выскользнув из комнаты, девушка тенью поднялась по лестнице и приникла к маленькому оконцу в мезонине, выходившему в сад. В полумраке отчётливо белела черкеска Ефимовского. Грохнул ещё один выстрел. Мариам вздрогнула, но от окошка не отошла, вперив жадный взгляд в высокую фигуру его сиятельства.
        — Ваше сиятельство, Андрей Петрович,  — донеслось до её слуха,  — смеркается уж совсем,  — жалобно ныл Прохор, жалея о каждой капле вина, пролитой на щедрую Тифлисскую землю.
        — Ещё довольно светло,  — вновь зарядил оружие Андрей.
        — Ой, беда,  — покачал головой денщик, отойдя на приличное расстояние.  — И что за чёрт в него вселился?!
        Ефимовский вновь прицелился, но на сей раз промахнулся. Злобно выругавший, он велел Прохору собрать уцелевшие бутылки и идти в дом. Оставшись один, Андрей опустился на лавку, привалившись спиной к цветущему абрикосу.
        Совсем рядом на соседнем дереве защёлкал, залился трелью соловей. Ефимовский прикрыл глаза. Тиха и нежна тёплая кавказская ночь, словно ласковые женские руки лёгкий ветерок касается щёк. Звёзды на южном небосклоне кажутся большими и куда более яркими, чем в Петербурге или в Москве. Дивный, благодатный край, да только не радует сердце ни его яркая необузданная красота, ни щедрость местной природы. Тоска глухая и безысходная поселилась в душе. Грызёт и точит изнутри, аки червь. Оттолкнувшись от ствола, Андрей легко поднялся на ноги и направился к себе на квартиру, через отдельный вход.
        — Вина подай,  — приказал Андрей Прохору, поднявшись в комнаты.
        — Отужинали бы прежде,  — заботливо предложил денщик.
        — Не хочу,  — отмахнулся Ефимовский.
        — Вести какие дурные получили?  — поинтересовался Прохор, вытирая со стола несколько капель, что упали на гладкую поверхность.
        — Дурные,  — отозвался Ефимовский, потянувшись за стаканом.
        — Неужели матушка ваша…  — ахнул Прошка.
        — Нет,  — пригубил вино Андрей.  — Марья Филипповна замуж вышла,  — вздохнул он и залпом допил содержимое стакана.
        — Ох ты Боже мой,  — покачал головой Прошка.  — Ну, ничего, Андрей Петрович. Всё перемелется. Не сошёлся же свет клином на барышне.
        — Не сошёлся,  — кивнул Андрей, наливая второй стакан.  — К чёрту её!
        — Вот и правильно,  — осмелел Прохор.  — Краше себе сыщете.
        — Сыщу,  — согласился Ефимовский.
        Вскоре бутылка опустела, за ней ещё одна. Ефимовский уснул прямо за столом, положив голову на сложенные руки. Стянув с него сапоги, Прохор насилу перетащил его сиятельство на диван, а сам, ворча под нос что-то о глупости некоторых барышень, отправился чистить мундир графа.
        Глава 35
        Душно, темно, невозможно дышать. Ефимовский открыл глаза и сел, в голове молотом по наковальне застучал кузнец, волны боли наплывали одна за другой. Со стоном сжав ладонями виски, Андрей вновь повалился на диван, стукнулся затылком о резной подлокотник так, что искры посыпались из глаз, злобно чертыхнулся и позвал камердинера.
        — Который час?  — хрипло осведомился он и откашлялся, прочищая горло.
        — Полдень, барин,  — замялся в дверях слуга.
        — Твою ж мать,  — прошипел Ефимовский, скатываясь с дивана.  — Шторы раздвинь!  — прикрикнул он на Прохора, споткнувшись о собственные сапоги в полумраке комнаты.
        Яркий солнечный свет больно резанул по глазам. Ефимовский зажмурился. Постояв с минуту с закрытыми глазами, Андрей, прищурившись, осмотрел комнату. Расторопный слуга уже успел убрать следы вчерашней попойки, и ныне о ней напоминала только тупая боль в голове.
        — К вам посыльный был из штаба,  — робко заметил Прохор.
        — Проспал!  — злобно сверкнул синими очами Ефимовский.  — Отчего не разбудил?!
        Прошка виновато потупился. Пожалел, не стал будить барина рано поутру.
        — Что стоишь столбом. Пошевеливайся. Бриться буду,  — провёл ладонью по шершавому подбородку Андрей.
        Спустя полчаса Ефимовский уже входил в здание штаба. Торопливо миновав коридор, он распахнул двери в приёмную. Дверь в кабинет Розена оказалась открыта. Завидев его на пороге приёмной, Григорий Владимирович поднялся из-за стола.
        — Опаздываете, штабс-капитан,  — попенял ему главноуправляющий.  — Входите, разговор у меня к вам имеется.
        Ожидая, что Розен станет журить его за неподобающий вид и опоздание, Ефимовский тяжело вздохнул и ступил в кабинет, плотно прикрыв за собою двери.
        — Ваше высокопревосходительство,  — начал он, стараясь подобрать слова, дабы объяснить причины своего опоздания.
        Розен словно прочёл его мысли и только махнул рукой:
        — Оставьте, Андрей Петрович.
        Пристальный взгляд главноуправляющего скользнул по высокой ладной фигуре адъютанта.
        — Я желал бы поговорить с вами о вашем продвижении по службе. Вижу, что работа штабного офицера вам не по нутру. Был у меня Григорьев накануне, хлопотал о вас. Думает, что вам вполне по силам принять командование его полком.
        — Это высокая честь для меня,  — смутился Андрей.  — Но… — помедлил он,  — я бы хотел просить о возвращении в Петербург в Кавалергардский полк,  — выпалил он на одном дыхании.
        — В Петербург?!  — вскинул недоумённый взгляд на своего адъютанта Розен.  — Помилуйте, здесь не хватает толковых офицеров, а вы в столицу собрались, шаркать по паркету в светских гостиных да дамские ручки целовать?!  — гневно осведомился он.
        Розен раздражённо прошёлся по небольшому кабинету, обошёл вокруг застывшего навытяжку адъютанта. Ефимовский молчал, только бьющаяся жилка на виске выдавала, сколь сильно задели его слова главноуправляющего.
        — Вы — боевой офицер. Безусловно, вы будете прекрасно смотреться в строю на парадах и смотрах, но ваш опыт куда более ценен здесь, нежели в Петербурге,  — продолжил Розен.  — Я разочарован, Андрей Петрович.
        Андрей отвернулся к окну, едва заметно выдохнул, стараясь подавить раздражение, что нарастало в душе с каждым новым и вполне справедливым упрёком, высказанным Розеном. Не признаешься же ему, что в Петербург его гонит вовсе не желание избежать опасностей, с коими он непременно столкнётся, приняв на себя командование полком в боевых условиях, а стремление разобраться в собственных чувствах к женщине, которая предпочла ему человека, коего он всю сознательную жизнь считал лучшим другом.
        — Я сомневаюсь, что достоин подобной чести,  — тихо ответил он.
        — Позвольте полюбопытствовать, отчего?  — остановился напротив него Розен.
        — Считаю, что мне недостаёт опыта для того, чтобы принять на себя подобную ответственность. В Новых Закаталах под моим командованием находился эскадрон,  — подавив тяжёлый вздох начал свой рассказ Андрей.  — Получив донесение о приближении хорошо вооружённого отряда неприятеля, много превосходящего нас в численности, я принял ошибочное решение и вместо того, чтобы скомандовать отступление, приказал принять бой. По моей вине погибла большая часть моих людей тогда, как был шанс сохранить эти жизни.
        — Мне известно о том,  — перебил его Розен.  — Вы приняли бой и с достоинством сдерживали противника до прибытия подкрепления. Это война, штабс-капитан, и потери здесь неизбежны. Ежели это единственный ваш довод, то, боюсь, он меня не убедил. Григорьев — хороший офицер и толковый командир, но он уже немолод и служба ему в тягость. Для вас же это превосходная возможность получить эполеты полковника. Так что вы мне ответите? Могу я писать представление на вас?
        Ефимовский молчал. От него требовали незамедлительно принять решение, способное перевернуть всю его жизнь. Ещё вчера вечером он был убеждён, что ему надобно ехать в Петербург, а вот нынче стал сомневаться в том, что это столь уж необходимо. Он ничего не в силах изменить. Поехать только для того, дабы взглянуть в лживые голубые глаза, той, что говорила ему о любви? А стоит ли оно того? Но вместе с тем Андрей понимал, что не будет ему покоя, пока он не поймёт, отчего вышло так, а не иначе.
        Розен остановился у стола и принялся нетерпеливо барабанить пальцами по его поверхности в ожидании ответа своего адъютанта. Ефимовский поморщился. Даже этот тихий монотонный стук сводил с ума.
        — Коли вы поручите мне отвезти представление в Петербург, я согласен,  — решился он.
        — Возможно, есть некие обстоятельства, что заставляют вас посетить столицу?  — осведомился Розен.  — Коли вам нужен отпуск, я не стану возражать,  — продолжил он.
        — Некие обстоятельства, вынуждающие меня, как можно скорее посетить столицу, действительно существуют,  — сдался Андрей, поражаясь проницательности Розена.
        — Полгода,  — отрывисто бросил главнокомандующий.  — Я думаю, этого вам должно хватить, дабы разрешить все ваши затруднения.
        — Более чем,  — наклонил голову Андрей в знак согласия.
        — Ступайте, собирайтесь в путь. Представление на вас уже готово, а отпуск я вам сегодня же подпишу.
        Покидал кабинет главноуправляющего Андрей несколько обескураженным. Григорьева он успел узнать довольно хорошо, и сей бравый вояка никак не производил впечатление человека, желавшего оставить службу. Насколько он мог судить, Григорьева в полку любили и уважали, а потому ему польстило, что сам полковник замолвил за него словечко.
        Он собирался нынче в штаб с единственной целью: просить о возвращении в Петербург, но во время разговора, Розен сумел затронуть в его душе некие струны, сыграть на его тщеславии и добился его согласия. Тем более, отныне у него не было причин возвращаться в столицу навсегда.
        На следующее утро из Тифлиса в Петербург отправился небольшой отряд: Ефимовский, взявший на себя обязанности курьера, в сопровождении казачьего конвоя, поскольку с наступлением тепла участились нападения горцев на путников.

***
        С наступлением апреля огромный мрачный парк окружавший усадьбу в Сосновках совершенно преобразился. Зелёной прозрачной дымкой первая зелень окутала голые ветки исполинских дубов вдоль подъездной аллеи. Пруд оттаял и стал похож на огромное опрокинутое зеркало, в котором отражались пушистые белые облака, медленно плывущие в небесно-синей лазури. В ярко-зелёном травяном ковре мелькали бледные нежные головки первоцветов. В многочисленных фонтанах на территории парка, очищенных от прошлогодней листвы, тихо журчала вода. Но ни наступившая весна, ни дивные красоты старинной усадьбы Марью Филипповну не радовали.
        За всё время её пребывания в Сосновках от Николая не пришло ни единой весточки, все её письма к супругу оставались без ответа. С каждым прожитым днём полнейшее равнодушие со стороны князя раздражало Марью Филипповну с каждым днём всё более. В первые дни после отъезда Куташева домашняя челядь молодую хозяйку словно и вовсе не замечала, обращаясь по заведённой традиции со всеми вопросами к Анне Кирилловне, но так продлилось недолго. Марья Филипповна вовсе не намерена была терпеть подобное пренебрежение собственной персоной, и война за бразды правления в усадьбе разгорелась не на шутку. Молодая княгиня, отдавая распоряжения, зачастую шедшие в разрез с пожеланиями Анны Кирилловны, ожидала их незамедлительного исполнения.
        Пожалуй, самым ярким эпизодом этой войны стало наказание лакея, осмелившегося пренебречь распоряжением княгини Куташевой. Madame Олонская имела привычку спать ложиться довольно рано, потому ужин в усадьбе всегда подавали к шести часам. Марья вознамерилась изменить заведённый уклад и как-то после обеда, велела лакею, прислуживающему за столом, накрыть ужин на час позже. Вечером, спустившись в столовую и найдя стол совершенно пустым, княгиня поинтересовалась у прислуги, гасившей свечи в канделябре, отчего стол ещё не накрыт? Слуга ответил, что Анна Кирилловна велела подать всё, как обычно к шести, а коли её сиятельство желает отужинать, то он мог бы принести ужин в её покои.
        Распорядившись пригласить к ней управляющего, Марья Филипповна удалилась к себе. Недоумевая, зачем мог понадобиться молодой хозяйке, управляющий, тем не менее, поспешил явиться пред светлые очи её сиятельства. Высказав Порфию Игнатьевичу все свои претензии, Марья пожелала, дабы нерадивого лакея, осмелившегося перечить ей, примерно наказали. Поутру бедолагу выпороли на конюшне розгами, дабы другим неповадно было, а молодая княгиня лично присутствовала при проведении экзекуции.
        До того ей никогда не приходилось видеть ничего подобного. Ни её отец, ни брат никогда не наказывали прислугу подобным образом. Марья Филипповна оказалась не готова к тому, что вид чужих страданий окажет на неё столь сильное воздействие. Она с трудом выстояла до окончания экзекуции, мёртвой хваткой вцепившись в дверцу стойла. Всякий раз, когда раздавался свист розги, молодая княгиня закрывала глаза, но тотчас её слуха достигал стон несчастного подвергнутого порке. Вид иссечённой бледной спины со вздувшимися тёмно-багровыми рубцами с выступившими поверх них каплями крови, вызвал дурноту. Насилу на ватных ногах добралась она до своих апартаментов, где закрылась в уборной. Марью рвало около получаса. Бледная, дрожащая, она ползком добралась до постели и, накрывшись с головой одеялом, пролежала почти до самого вечера.
        С тех пор никто из прислуги не осмеливался пренебрегать пожеланиями княгини, а Анна Кирилловна почла за лучшее не вступать в открытую конфронтацию и принялась засыпать письмами с жалобами на Марью Филипповну её супруга.
        В отличие от своей тётушки Софья не жаловалась Куташеву, на произвол, что, по мнению madame Олонской, учинила в усадьбе молодая княгиня. Марья вовсе не обращала внимания на свою золовку, или делала вид, что не замечает её, хотя mademoiselle Куташева неоднократно пыталась растопить лёд отчуждения в отношениях с женой брата, но всё её попытки натыкались в лучшем случае на холодность и высокомерие со стороны княгини.
        Немало огорчений княгине доставили и изменения, произошедшие с её внешностью. Ныне из зеркала на неё глядела не юная стройная барышня, а весьма располневшая и раздобревшая особа. Марья часами просиживала около зеркала, вглядываясь в своё отражение и горюя об утраченной красоте. Прогулки верхом стали для неё совершенно невозможны, ей и по парку-то передвигаться удавалось с величайшим трудом. Ноги её распухли, быстро растущий живот мешал спать по ночам. Часто, лёжа в постели на спине и мучаясь от болей в пояснице, она, на чём свет стоит, кляла Ефимовского и собственную глупость. "Никогда больше! Никогда!"  — шептала она по ночам с трудом переворачиваясь на бок.
        Спасаясь от скуки, Марья стала часто наведываться в библиотеку. Она облюбовала кресло у окна, где проводила долгие часы за чтением. Застав Анну Кирилловну ясным погожим утром в том самом кресле за чтением письма от Куташева, Марья пришла в бешенство. Стало быть, Nicolas писал своей тётке, а ответить ей не удосужился. С трудом сдерживая владевшую ею ярость, Марья Филипповна неаккуратно впихнула на место взятый накануне том и прошлась вдоль полок, делая вид, что выбирает следующий.
        Она и не думала скрывать своё дурное настроение от madame Олонской, нарочно громко хлопая застеклёнными дверцами шкафов, двигаясь поспешно, насколько это ей позволяло её положение, и отрывисто. Анна Кирилловна довольно быстро смекнула, в чём причина раздражения молодой княгини и поспешила ретироваться из библиотеки, дабы не попасть той под горячую руку. Поднимаясь в свои покои, она встретила Софью, собравшуюся выйти в парк. Пожилая дама была полна негодования и, встретив свою подопечную, не удержалась от того, чтобы высказаться:
        — Сонечка, дитя моё, как мне не жаль это говорить, но Николя совершил чудовищную ошибку, женившись на этой ужасной женщине,  — запричитала Анна Кирилловна.
        — Не говорите так, тётушка,  — покачала головой Софья.  — Марья Филипповна вовсе не ужасная, а её холодность и отчуждение происходят от того, что Nicolas сам дурно обращается с женой,  — вступилась она за невестку.  — Вы уже видели Марью Филипповну?  — осведомилась девушка.
        — Она была в библиотеке,  — недовольно отозвалась Анна Кирилловна.  — Видела бы ты, как она посмотрела на меня, но что медуза-горгона,  — добавила madame Олонская.
        — Вы преувеличиваете, тётушка,  — примирительно заметила Софья и поспешила в библиотеку.
        Пренебрежение супруга стало последней каплей в чаше терпения. Марья тяжело опустилась в кресло и, закрыв лицо ладонями, разрыдалась. Она не слышала, как открылась дверь, не слышала тихих шагов золовки по натёртому до блеска паркету, только, когда её плеча коснулась узкая ладошка, Марья очнулась от своих горьких дум. Поспешно утерев слёзы рукавом платья, она подняла голову и взглянула на девушку.
        — Софи, вы что-то хотели?  — довольно холодно поинтересовалась она.
        — Вы чем-то огорчены?  — отозвалась Софья.  — Могу ли я что-нибудь сделать для вас?
        — Что вы можете, Софи?  — горько усмехнулась княгиня.
        — Я могу вас выслушать. Вы расскажете о том, что вас печалит, и вам станет намного легче,  — робко улыбнулась девушка.
        — Вы кто? Мой духовник?  — опираясь на подлокотники, с видимым усилием поднялась с кресла Марья.  — Оставьте ваши нелепые попытки навязать мне свою дружбу. Я в вашей жалости нисколько не нуждаюсь,  — злобно добавила она.
        — Тогда позвольте дать вам совет, Марья Филипповна,  — не смогла скрыть обиды Софья.  — Коли вы желаете что-то изменить, так поезжайте в Петербург, поговорите с Николя.
        — Вы правы, Софи. Я так и сделаю,  — остановилась на пороге Марья.  — И простите, коли обидела вас. Право слово, я вовсе не желала с вами ссориться.
        Княгиня велела заложить экипаж с тем, чтобы поехать в столицу и выказать супругу своё недовольство при личной встрече. Управляющий, до нельзя смущённый её распоряжением, лично явился в покои Марьи Филипповны и попытался объяснить, что барин, дескать, не велел выпускать молодую жену из усадьбы.
        Выслушав сбивчивые объяснения, Марья, уже облачённая в дорожное платье, насилу поднялась с низкой банкетки и, обойдя управляющего кругом, вышла из комнаты. Порфий Игнатьевич поспешил догнать княгиню и остановил её около лестницы.
        — Марья Филипповна, ваше сиятельство, ну, куда же вы собрались, голубушка? Отпишите князю, он сам к вам приедет.
        Остановившись на верхней площадке, Марья смерила низкорослого управляющего уничижительным взглядом:
        — Коли мне сию минуту не подадут экипаж, я в Петербург пешком пойду!  — процедила она сквозь зубы.
        Почесав в затылке, Порфий Игнатьевич, поспешил на конюшню, отдать распоряжение, дабы подавали лошадей.
        Долгий путь в Петербург совершенно измотал Марью. Местами дорогу столь сильно размыло весенним паводком, что колёса экипажа почти полностью погружались в глубокие колеи, заполненные жидкой грязью. Лошади насилу тащили тяжёлый экипаж, который немилосердно трясло на ухабах, несмотря на новые рессоры. Тяготы пути до столицы, только усилили и без того полыхавшее пламя гнева, и когда поздним вечером карета, наконец, покатилась по булыжной мостовой, Марья пребывала уже в той стадии крайнего раздражения, погасить которое мог только яростный взрыв.
        До этой поездки Марье никогда не доводилось бывать в столичной резиденции Куташевых. Выстроенный в конце восемнадцатого столетия в стиле классицизма трёхэтажный особняк поражал воображение своими размерами. Дожидаясь, когда привратник откроет кованые ворота в арке, ведущие во внутренний двор дома, где находился парадный вход, Марья обозревала монументальное строение не без некоего трепета. Уличные фонари освещали фасад, выкрашенный в жёлтый цвет и белые колонны, поддерживающие крышу портика. Не менее великолепным оказалось внутреннее убранство дома. Шаги княгини гулким эхом отдавались в огромном вестибюле, пока она шла к лестнице, ведущей в верхние покои. Madame Куташеву не ждали, и прислуга несколько растерялась при её появлении. Дворецкий, принявший из рук княгини ротонду и шляпку, едва ли не бегом кинулся вперёд неё, дабы отдать распоряжение подготовить хозяйские покои.
        Пока прислуга растапливала печь в спальне и накрывала на стол поздний ужин, Марья любовалась из окна отражением фонарей в тёмных водах Мойки. Лакей и истопник, закончив свои дела с поклоном удалились, оставив молодую княгиню наедине с её горничной. Избавившись от дорожного платья и надев тёплый капот, Марья устроилась в кресле, с наслаждением вытянув ноги.
        Милка распустила волосы хозяйки и стала водить по ним щёткой. Прикрыв глаза, Марья наслаждалась неторопливыми ласкающими движениями горничной.
        — Митька сказал, что барин дома почти не ночует. Всё к цыганам с дружками своими ездит почти каждый вечер,  — принялась делиться тем, что успела узнать у местной челяди Милка.
        — Кто это, Митька?  — нахмурилась Марья, открыв глаза.
        — Так камердинер Николая Васильевича,  — разделив волосы на пряди, взялась заплетать их в косу горничная.
        — Я не желаю ничего слышать о том,  — прервала болтовню Милки княгиня Куташева.
        Слова горничной больно задели самолюбие, особенно нынче, когда Марья ощущала себя такой уродливой. Выходило, что пока она коротала дни в деревне в обществе mademoiselle Куташевой и этой надоедливой старухи Анны Кирилловны, Nicolas, развлекался, как ни в чём не бывало. Не надобно было даже гадать о том, зачем он ездил к этим самым цыганам. Впрочем, уже лёжа в постели, Марья решила, что, возможно она не права, обвиняя супруга в прелюбодеянии. Ведь поездки к цыганам и попойки были не такой уж редкостью среди господ офицеров. Она долго ворочалась, выбирая удобную позу, но так и не могла уснуть, невзирая на чудовищную усталость. Небольшие часы на туалетном столике тихо отзвонили полночь. Под окнами послышался цокот копыт по булыжной мостовой и шум подъехавшего экипажа. До чуткого слуха Марьи Филипповны донёсся мужской голос, весьма напоминающий голос её супруга. Княгиня прислушалась. Да, так и есть, князь посреди ночи пожаловал домой. Марья со вздохом опустила голову на подушку. Вскоре тяжёлые шаги раздались в соседних комнатах, послышались голоса, и один из них явно принадлежал женщине.
        Княгиня села на постели, осторожно спустила ноги с кровати и крадучись дошла до дверей, ведущих в покои супруга. Стараясь не шуметь, Марья чуть приоткрыла одну створку и прислушалась. Говорили слишком тихо, и она совершенно не могла разобрать слов. Рискуя быть обнаруженной, Марья приоткрыла дверь чуть шире и заглянула в комнату.
        Держась одной рукой за стену, её супруг другой обнимал тонкий стан высокой девицы, тёмные волосы которой буйной шелковистою гривой спускались до самой талии. Яркие юбки, тускло поблёскивающие в свете настенного канделябра мониста на смуглой шее красавицы, не оставляли сомнений в том, что перед ней дочь свободного племени.
        "Да как он мог!"  — зажала рот ладошкой Марья, дабы не выкрикнуть вслух того, что вертелось у неё на языке. Он что же совсем разума лишился?
        Отпрянув от двери, Марья схватила со спинки кресла капот и, путаясь в рукавах, натянула его на себя. В темноте она запнулась об угол банкетки и едва не упала.
        Заслышав шум за стеной, Николай нетвёрдым шагом дошёл до двери и распахнул её настежь.
        — Мари!  — не сдержал он удивлённого возгласа, разглядев женщину перед собой.
        Поначалу Марья испугалась, но вскоре страх уступил место гневу:
        — Боже, Nicolas! На кого ты похож?!  — брезгливо наморщила нос княгиня.  — От тебя же разит, как от извозчика в базарный день. Да как только ты мог додуматься притащить сюда это цыганское отродье?!  — выдала она гневную тираду.
        Куташев усмехнулся и, ухватив её за руку повыше локтя, потащил в свою спальню.
        — Ну и ну, Марья Филипповна. Роль ревнивой супруги вам удалась блестяще. Браво!  — издевательски несколько раз хлопнул он в ладоши.  — А теперь объясните мне, что вы делаете в Петербурге, коли я велел вам оставаться в Сосновках?  — холодно осведомился он.
        Марью поразило, сколь быстро он преобразился. Ещё совсем недавно казалось, что он был изрядно пьян, но теперь глядя на него, она бы не осмелилась утверждать подобное. Княгиня бросила быстрый взгляд на цыганку, робко присевшую на краешек кресла. "Он что же полагает, что я стану оправдываться перед ним в присутствии этой дряни?!"  — изумлённо воззрилась она на супруга. Её даже затрясло от злости.
        — Скажи, чтобы она убиралась отсюда!  — кивнула Марья на цыганку.
        — Не тебе мне указывать, что мне делать в моём доме,  — возразил Куташев.
        — Довольно, князь!  — заговорила молчавшая до того цыганка.  — Я ухожу,  — поднялась она с кресла.
        — Сядь, Рада!  — рявкнул Куташев.
        — Не тебе мне указывать, что делать,  — насмешливо изогнула бровь Рада.  — Это ты женой своей командуй,  — добавила она, направляясь к выходу из спальни.
        Толкнув дверь, она едва не стукнула по лбу камердинера князя.
        — Рада, вернись,  — настиг её Куташев и, ухватив за плечи, развернул к себе лицом.
        — Довольно!  — прошипела, как разъярённая кошка цыганка.  — Довольно, ты не только жену свою позоришь, но и меня, а я не потерплю подобного. Не приезжай больше к нам в табор, гаджо!  — вырвалась она из его рук и зашагала по коридору.
        — Митька, скажи Демьяну, чтобы отвёз в табор,  — вздохнул Куташев, проводив глазами ночную гостью.
        Вернувшись в спальню, Марьи он не застал. Толкнув дверь в смежные покои и, убедившись, что та заперта, Куташев постучал.
        — Мари, открой,  — тихо попросил он.
        — Уходи!  — послышалось из-за двери.
        — Я её выломаю,  — пригрозил князь.
        — Ломай,  — равнодушно отозвалась Марья.
        Николай налёг на дверь плечом. Дерево затрещало. Испугавшись, что он и в самом деле выломает дверь, Марья поспешила повернуть ключ в замке. Ведь не станет же он её бить?
        Князь ввалился в спальню жены и замер посреди комнаты. Пламя единственной свечи в подсвечнике заколыхалось и едва не погасло. Марья устало опустилась в кресло. Она ожидала, что супруг будет в ярости после того, как она осмелилась закрыться от него, но Куташев выглядел довольно спокойным, и потому она решилась высказать свои соображения относительно их будущего:
        — Nicolas, мы с вами совершили ошибку. Нам надобно развестись,  — тихо заговорила она.
        — Увы, это невозможно. Вы в тягости и скоро подарите мне наследника или наследницу,  — возразил Куташев.
        — Стало быть, мои письма вы всё-таки читали,  — пождала губы княгиня.
        — Читал,  — ответил Николай.  — Впрочем, одного взгляда на вас довольно, дабы понять что к чему.
        — Но не сочли нужным написать ответ.
        — Не счёл,  — согласился он.
        — Да, я понимаю. Теперь понимаю, чем вы были столь сильно заняты, что не удосужились ответить ни на одно моё письмо,  — чувствуя, как вновь в ней закипает гнев, огрызнулась Марья.
        — Вот что я вам скажу, Мари. Впредь вы станете слушаться меня и делать то, что я вам говорю…
        — А ежели нет,  — перебила его Марья.
        — Тогда я отправлю вас в самое дальнее имение, откуда вам не то, что до Петербурга, но и до Москвы будет не добраться,  — пообещал Куташев.  — Коли вы приехали, останетесь здесь, но более подобных выходок я не потерплю. А теперь покойно ночи,  — повернулся он к ней спиной.
        — Nicolas, и всё же, зачем вы женились на мне?  — остановила она его.
        — Бес попутал,  — усмехнулся, не оглядываясь Куташев, и закрыл за собою двери.
        Глава 36
        По пустым ночным улицам Петербурга, коляска, запряжённая великолепной четвёркой гнедых, скоро выехала на окраины и при свете полной луны довольно быстро домчалась до Екатерингофа, где не первый год жили цыгане, оставившие кочевую жизнь и прочно обосновавшиеся неподалёку от столицы. Кучер Демьян дождался, когда пассажирка самостоятельно выберется из экипажа и, развернувшись, поспешил обратно к городскому дому Куташевых, нарочно обдав пылью из-под копыт лошадей, стоявшую у обочины цыганку. Ох, и не нравилось Демьяну, что барин в табор зачастил.
        Рада долго ещё стояла у дороги, вглядываясь в темноту. Пыль, осевшая на лице, скрипела на зубах, напоминая об унижении от княжеского слуги. Отряхнув юбки, девушка побрела к приземистой избе, откуда по-прежнему доносились звуки пьяного застолья. Из отворённой двери навстречу ей пахнуло табачным дымом, коромыслом, повисшим над столом.
        — Рада — очей моих отрада,  — пьяно хохотнул и поднялся ей навстречу молоденький корнет, на чьём румяном лице едва пробились светлые усы,  — иди, приголублю,  — пошатываясь, заключил он её в медвежьи объятья.
        Вывернувшись из его рук, девушка отошла в дальний угол за занавеску, налила в таз воды и ополоснула лицо. Сухонькая старческая ладонь легко коснулась её плеча.
        — Прогнал тебя князь?  — проскрипела над ухом старуха Аза.
        Рада раздражённо повела плечом, скидывая руку бабки.
        — Сама ушла, мами (бабушка, цыг.) Более никогда не желаю видеть его. Душа у него чёрная,  — вытирая руки, добавила Рада.
        Пройдя в свой уголок, девушка забралась с ногами на постель и, свернувшись калачиком, жалобно всхлипнула. Старуха присела подле неё и принялась перебирать тёмные кудри сухонькой рукой.
        — Все-то ты желаешь, чтобы тотчас сбылось,  — вздохнула она.  — Наберись терпения, Рада. Твоим будет князь.
        — Не нужен он мне,  — упрямо возразила девушка.
        — Нужен,  — улыбнулась старуха беззубым ртом.  — Твоя судьба неразрывно с его судьбой связана.
        — Ошибаешься ты, мами,  — прошептала девушка.
        — Старая Аза редко ошибается,  — проскрипела старуха, поднимаясь с постели.

***
        Куташева разбудил скользнувший по лицу солнечный луч, проникший в комнату через неплотно задёрнутые портьеры. Лёжа в постели, Николай припомнил события ушедшей ночи. Вчерашний вечер ничем не отличался от многих других. Оставив жену в деревне, Куташев вернулся к прежнему образу жизни. Может быть, кто-то в свете и осуждал его, но в той компании, где он привык проводить время никому не было до того дела.
        Близилось лето, а, стало быть, впереди были лагерные сборы под Красным селом, которые обыкновенно заканчивались манёврами. Таким образом, вскоре полку предстояло покинуть зимние квартиры, и на смену праздной и беззаботной жизни должны были явиться суровые гвардейские будни, состоящие из муштры и бесконечных смотров. Господа офицеры в эти оставшиеся дни кутили особенно лихо. Сначала шумная компания отправилась в ресторацию Талона, оттуда к цыганам. Куташев не смог вспомнить, кому именно из его сослуживцев пришла в голову мысль поехать в Екатерингоф, да нынче это было и неважно. Поняв, что веселье в цыганском таборе, судя по всему, затянется до самого утра и, не желая принимать в нём участия, Николай забрал Раду и уехал домой, а вот дома его ожидал сюрприз в лице его дражайшей половины — Марьи Филипповны.
        Вспомнив, что вчера так и не получил ответа на свой вопрос о причинах, побудивших его супругу приехать в столицу, Куташев нехотя поднялся с постели и дёрнул шнур сонетки.
        Камердинер выглянул из гардеробной и поспешил помочь барину с утренним туалетом.
        — Марья Филипповна поднялась уже?  — осведомился он у слуги.
        — Давно уж, барин. Завтракать изволили у себя в покоях,  — отвечал Митька, аккуратно проводя опасной бритвой по заросшим жёсткой щетиной щекам хозяина.  — На службу поедете?  — поинтересовался он.
        — Нет,  — отмахнулся Николай, вытирая остатки пены со щёк.
        Митька поспешил убрать обратно в гардеробную мундир барина и подал вышитый серебристой нитью чёрный бархатный шлафрок. Остановившись перед дверью в гостевую спальню, Куташев немного помедлил, собираясь с мыслями и постучал.
        — Entrez!  — послышался мелодичный голос молодой княгини.
        — Bonjour, Marie,  — остановился на пороге князь — Как вам спалось?
        — Превосходно, ваше сиятельство,  — поставила на блюдце чайную чашку Марья Филипповна.
        — Вчера я спросил о том, что привело вас в столицу, и вы мне не ответили,  — напомнил ей Куташев.
        — Ныне это не имеет значения,  — вздохнула Марья.  — Вы давеча вполне определённо дали мне понять, какое место я занимаю в вашей жизни. Более мне нечего обсуждать с вами.
        — Так вы приехали только за тем, дабы повидаться со мной?  — изумлённо пробормотал Николай.
        — Да, но нынче сожалею о том. Приехать сюда было непростительной ошибкой,  — отвела взгляд Марья.  — Вы так переменились, Nicolas,  — огорчённо добавила она.
        — Переменился?  — удивлённо переспросил князь.  — Поверьте, я ничуть не переменился, Мари.
        — Стало быть, я недостаточно хорошо узнала вас, когда вы…  — умолкла она, не договорив.
        — Когда я стал ухаживать за вами?  — поинтересовался Куташев.
        Марья молча кивнула.
        — Мне казалось, что вы другой,  — вздохнула она.  — Вы нравились мне, Nicolas. Мне даже казалось, что я смогу полюбить вас,  — грустно улыбнулась княгиня.
        Куташев замер, пристально вглядываясь в лицо жены. В интонациях её голоса он не уловил даже намёка на фальшь, она не прятала от него глаза, не похоже было, чтобы она лгала сейчас.
        — Маша,  — запнулся он, не сумев подобрать слова, отошёл, остановившись у туалетного столика. Потрёпанный том французского романа привлёк его внимание, взяв его в руки, князь открыл книгу на середине. Письмо, лежащее между страниц, выскользнуло и упало на гладкую полированную поверхность стола из красного дерева. Невольно взгляд его обратился к белому листу бумаги, где знакомым почерком было выведено имя его жены. Николай вложил выпавшее из книги письмо на место, поборов в себе искушения прочесть его. Однако же то, что Марья продолжала хранить у себя письма Ефимовского, указывало на то, что она солгала, когда сказала о том, что не желает возвращаться к прошлому.
        — Я оставлю вас, ma сherie,  — вернулась к нему прежняя язвительность.  — Увы, моё решение не переменилось. Ваши сентиментальные попытки разжалобить меня не удались.
        Марья, с тревогой следившая за каждым его действием, едва не лишилась чувств, пока Николай вертел в руках письмо от Андрея, писанное два года тому назад, а потому лишь рассеянно кивнула в ответ на его слова, испытав облегчение от того, что супруг не стал читать, адресованное ей послание.
        О, сколько раз сама она перечитывала эти строки. Нет, Андрей не признавался ей в любви, но о его чувствах легко можно было прочесть между строк. Тон его письма, на первый взгляд, казался довольно сдержанным, но нынче, зная его лучше, она понимала, чего ему стоило написать о бессонных ночах, что он проводил в думах о ней, и о тех узах, что связали их столь крепко, почти неразрывно.
        Милка принялась собирать со стола грязную посуду.
        — Собери вещи, уезжаем нынче же,  — велела Марья, едва за князем закрылась дверь.
        — Да куда же, барыня?  — всплеснула руками маленькая горничная.  — Только приехали и вновь в путь? Дороги вон какие тряские. Кабы беда с вами не приключилась.
        — Ничего со мной не случится,  — отрезала Марья.  — В Полесье поедем, к Сержу.
        — Так на свадьбу всё одно не поспеем,  — вздохнула Милка, взяв в руки поднос.
        Марья Филипповна закрыла лицо руками.
        — Ах, да свадьба,  — вздохнула она.  — Со всеми своими горестями она и позабыла, что менее, чем через седмицу её брат должен обвенчаться с княжной Урусовой.  — Стало быть, в Ракитино поедем. Это моё имение, и никто меня оттуда не выгонит,  — поднялась она на ноги и направилась в гардеробную.
        — Как прикажете, барыня,  — присела в книксене Милка и, плечом придерживая дверь, выскользнула в коридор.
        Однако покинуть особняк Куташевых на Мойке незамеченной у Марьи Филипповны не вышло. Поначалу она ждала, что супруг отправится на службу, но Милка, укладывая вещи в сундук, обмолвилась, что барин нынче никуда не собирался и велел всем посетителям говорить, что никого не принимает. Откладывать отъезд княгиня Куташева не стала и после полудня велела подать экипаж, о чём незамедлительно доложили князю. С Николаем Марья Филипповна столкнулась на лестнице.
        — Мне сказали, что вы намерены оставить меня,  — преградил ей дорогу Куташев.
        — Моё общество вам явно в тягость,  — парировала Марья, собираясь обойти супруга.
        — Довольно детских выходок,  — ухватил её за руку Куташев, принуждая остановиться.
        Стараясь вырвать руку из его цепких пальцев, Марья оступилась и тихо вскрикнула от невыносимой боли, пронзившей лодыжку. От неожиданности Николай разжал пальцы, отпуская жену. До конца лестницы оставалось не более пяти ступеней, но и того оказалось довольно, дабы Марья падая сильно ударилась головой о перила.
        В мгновение ока Куташев оказался внизу подле жены и без видимых усилий поднял на руки безвольно обмякшее тело.
        — Отошли за доктором кого-нибудь!  — выкрикнул он, заметив опешившего у входных дверей дворецкого.
        Не прошло и часа, как семейный доктор Куташевых прибыл по вызову, но Николаю казалось, что прошла целая вечность с того момента, как он с женой на руках поднялся в собственную спальню. Не скрывая тревоги, он расхаживал из угла в угол время от времени прислушиваясь к тому, что происходит за закрытыми дверями. Наконец, доктор вышел из комнаты и плотно прикрыл за собою двери.
        — Жизни вашей супруги ничего не угрожает, Николай Васильевич,  — начал он, оглянувшись на двери.  — Некоторое время ей придётся оставаться в постели, дабы не напрягать больную ногу, опухоль вскоре спадёт, надобно только прикладывать холодные компрессы почаще,  — продолжил он.
        — А ребёнок? С ним всё в порядке?  — тихо осведомился князь.
        — Об этом я и хотел с вами поговорить,  — вздохнул пожилой человек.  — Николай Васильевич, ваше сиятельство, я довольно давно состою при вашей семье и кому, как не мне знать всё о состоянии здоровья всех её членов.
        — Говорите прямо, Генрих Карлович,  — насупился Куташев.
        — Прямо?  — дотронулся до аккуратно подстриженной седой бородки пожилой немец.  — Что ж, извольте. Вас водят за нос, Николай Васильевич. Болезнь, что вы перенесли в юности, не оставила вам никаких шансов стать отцом. Вы понимаете, что я хочу вам сказать?
        — Вполне. Но после смерти моих родителей о том известно только мне и вам. Не так ли?  — сложил руки на груди Куташев.
        — Совершенно верно, но тогда…
        — Поверьте, мне известно о том, кто отец ребёнка, и я знал о том до женитьбы. Кому, как не вам знать, что чудес в нашей жизни, увы, не бывает, и у меня нет иного способа обзавестись наследником.
        — Вы, безусловно, правы, ваше сиятельство, но коли родится девочка?  — обескураженно поинтересовался доктор, в волнении потирая маленькие сухонькие ладони.  — Да и потом… сроки,  — пожал он узкими плечами.
        — Я стану молиться о том, дабы родился мальчик,  — улыбнулся уголками губ Николай.  — А когда придёт время, вы скажете, что дитя родилось раньше срока.
        — Тогда я бы рекомендовал вашей супруге не вставать с постели до самых родов,  — тихо заметил Генрих Карлович.  — Сегодняшнее падение с лестницы… Вы ведь были рядом, когда это случилось, и я подумал…
        — Сегодняшний случай — досадное недоразумение,  — перебил его Николай, нахмурив густые тёмные брови.
        — Да, конечно, я понимаю. Простите, что заподозрил вас…  — стушевался пожилой человек.  — Вашей жене необходим покой, коли желаете, я мог бы порекомендовать хорошую сиделку.
        — Благодарю, но, надеюсь, услуги сиделки нам не понадобятся. В доме достаточно прислуги, дабы любой каприз или пожелание моей супруги тотчас было исполнено,  — возразил Николай.
        — Как пожелаете, ваше сиятельство,  — откланялся доктор.
        То, что Генрих Карлович, человек знавший его с пелёнок, заподозрил в столь низком поступке стало для Куташева неприятным откровением. Стараясь не выказать, сколь сильно уязвлён, князь проводил семейного врача до вестибюля и вернулся в спальню, где его жена спала после того, как приняла успокоительное.
        Устроившись в кресле у постели, Николай велел лакею принести почту из кабинета, дабы скоротать время до того момента, пока Марья проснётся. Разбирая корреспонденцию, он откладывал в сторону приглашения на различные рауты с тем, чтобы позднее написать вежливый отказ. Появляться в свете без молодой супруги, коли она нынче пребывает в столице, Куташев посчитал излишним. Довольно и тех кривотолков, что уже гуляли по столичным гостиным, благодаря его не слишком разумному поведению после женитьбы. Среди последних писем обнаружилось одно из Тифлиса. Куташев долго не решался вскрыть конверт, гадая о том, что мог написать Андрей в ответ на его послание. Смеркалось. Лакей бесшумно вошёл и зажёг свечи в канделябре. Глядя на пламя свечи, Николай, пребывая в каком-то странном оцепенении, поднёс запечатанный конверт к ровно горящему огоньку, но, опомнившись, отдёрнул руку в тот самый момент, когда уголок успел заняться по краю красными искрами. Тихо чертыхаясь, князь пальцами погасил тлеющую бумагу и надорвал край обуглившегося конверта. Письмо Ефимовского оказалось довольно пространным. Андрей писал, о нравах,
царящих в Тифлисе, и, в частности, в штабе главноуправляющего, о холодной и унылой зиме и ни слова о Марье. С присущей ему иронией Ефимовский описывал собственное положение адъютанта, сетуя на скуку гарнизонной жизни. Всё послание было выдержано в ровном дружелюбном тоне, но между строк легко читалась тоска по Петербургу, по безвозвратно ушедшим дням, когда их троих: Куташева, Анненкова и самого Андрея связывали, казалось бы, нерушимые узы дружбы. Стало быть, письмо было написано до того, как Ефимовский получил известие о женитьбе Николая на mademoiselle Ракитиной. Куташев устало провёл ладонями по лицу, да так и замер, не отнимая рук от лица. Не в первый раз его одолевали сомнения. Что ежели он ошибся, и Марья Филипповна вовсе не пыталась опорочить доброе имя Андрея в светских кругах Петербурга. Ведь ему так и не довелось услышать ничего скандального о нём. Марья пошевелилась и тихо застонала, очевидно, потревожив больную ногу.
        — Мари,  — склонился к постели Николай.
        Голубые очи, затуманенные сном, открылись. Взгляд Марьи приобрёл осмысленно выражение. Румянец смущения окрасил бледные щеки.
        — Nicolas, зачем вы здесь?  — предприняла она попытку сесть в кровати.
        — Ждал, когда вы проснётесь,  — невозмутимо ответил Николай.  — Как вы себя чувствуете?
        — Голова кружится,  — пожаловалась Марья.
        — Вот видите, к чему привели ваши капризы,  — попенял ей Куташев.  — Доктор осмотрел вас и настоятельно рекомендовал оставаться в постели.
        — Вероятно, сожалеете, что я не свернула себе шею, упав с лестницы,  — усмехнулась Марья.
        — Вижу, ваш сарказм снова при вас, стало быть, вашей жизни, в самом деле, ничего не угрожает,  — улыбнулся Куташев.
        В двери тихо поскрёбся лакей.
        — Ваше сиятельство,  — заглянул он, получив разрешение войти,  — Софья Васильевна с Анной Кирилловной пожаловали,  — доложил слуга.
        — Час от часу не легче,  — нахмурился Куташев.  — Вынужден оставить вас, ma сherie,  — поднялся он с кресла и направился к двери.
        Николай легко сбежал по парадной лестнице в вестибюль, куда прислуга уже успела занести довольно внушительный багаж его сестры и её patronnesse.
        — Nicolas!  — повисла на шее у брата Софья.  — Не думала, что застану тебя,  — счастливо улыбаясь, отстранилась она, оглядев Куташева.  — Отчего ты дома, а не на службе?  — продолжала она щебетать, не давая брату вставить ни слова.
        — Полно, полно, Софи,  — рассмеялся Николай, стискивая в объятьях сестру.  — С чем пожаловала?
        — Соскучилась,  — стараясь не смотреть в глаза Куташеву, ответила Софья.  — А Марья Филипповна благополучно добралась до Петербурга?  — обеспокоенно поинтересовалась девушка.
        При упоминании жены лицо Николая омрачилось:
        — Марья Филипповна, насколько мне известно, вполне благополучно доехала,  — отозвался он.  — Но нынче днём она оступилась и упала с лестницы.
        Софья испуганно ахнула, приложив ладошку ко рту. В тёмных глазах княжны мелькнуло подозрение.
        — Что с нею?  — выдохнула она.
        — Вывихнула лодыжку и довольно ощутимо стукнулась головой о перила,  — ответил Николай.  — Она у себя. Генрих Карлович осмотрел её и велел не вставать пока,  — добавил он.
        Mademoiselle Куташева вздохнула с видимым облегчением.
        — Тебя ведь не было рядом, когда это случилось?  — осторожно поинтересовалась она.
        — Ты меня в чём-то подозреваешь?  — тихо осведомился Куташев.
        — Нет-нет. Что ты!  — покачала головой Софья.
        Сняв капор, девушка протянула его дворецкому, замершему в ожидании. Николай помог сестре избавиться от салопа и повернулся к тётке. Анна Кирилловна давно сняла верхнюю одежду и терпеливо ожидала, когда брат и сестра наговорятся, не решаясь напомнить о себе.
        — Анна Кирилловна очень устала,  — шёпотом произнесла Софья.  — Ники, распорядись, чтобы комнаты натопили. Мы так замёрзли,  — добавила девушка.
        Повинуясь одному только взгляду хозяина, дворецкий поспешил отдать распоряжения, дабы челядь готовила комнаты для только что прибывших дам.
        — Я могу пойти к ней?  — осведомилась Софья, поднимаясь по лестнице под руку с братом.
        — Как хочешь,  — пожал плечами Куташев.
        — Nicolas, тебя совершенно не волнует, что она могла умереть?  — остановилась девушка, пытаясь заглянуть ему в глаза.
        Николай помедлил с ответом, вспоминая ощущение леденящего душу ужаса волной прокатившегося по всему телу.
        — Право слово, Софи,  — улыбнулся он уголками губ,  — всё же обошлось.
        Наградив его укоризненным взглядом, Софья стремительно поднялась вверх и скрылась в коридоре.
        Софья довольно много времени провела в покоях княгини Куташевой и вышла оттуда притихшая и задумчивая. Николай посчитал ниже своего достоинства расспрашивать сестру о предмете беседы с его женой. За ужином mademoiselle Куташева была немногословна и, даже не дождавшись окончания трапезы, удалилась к себе, сославшись на усталость. Николай мог только гадать о том, что успела наговорить Марья Филипповна его сестре.
        Едва Софья покинула столовую, Анна Кирилловна, до того дремавшая над тарелкой, заметно оживилась.
        — Nicolas, мальчик мой, я должна кое-что вам показать,  — тихо заметила пожилая дама.
        — Может быть, позже, тётушка?  — вздохнул Куташев.
        — Удели мне совсем немного времени,  — настойчиво попросила madame Олонская.
        — Хорошо,  — сдался Куташев.  — Я буду в библиотеке.
        Через четверть часа Анна Кирилловна явилась в назначенное место. С собой старушка принесла довольно потёртую шкатулку из полированного дерева. Вставив трясущимися руками крохотный ключик в замочную скважину, пожилая дама с самым загадочным видом повернула его. Достав сложенный вчетверо лист бумаги, она протянула его Николаю.
        — Что это?  — осведомился Куташев, обратив внимание на то, что лист изрядно помят, а затем аккуратно разглажен чьей-то заботливой рукой.
        — Прочти,  — уклонилась от прямого ответа madame Олонская.
        Развернув, Николай пробежал глазами первые строчки письма. Осознав, что читает неоконченное письмо своей жены к Ефимовскому, Куташев шумно вздохнул и перевёл на тётку взгляд полный негодования.
        — Откуда это у вас?  — довольно холодно осведомился он.
        — Совершенно случайно попало ко мне в руки,  — невинно округлила глаза Анна Кирилловна.
        — Я попрошу вас впредь не шпионить за моей женой, тётушка,  — подбирая слова, медленно произнёс Куташев.
        Madame Олонская покорно кивнула и, обиженно насупившись, поспешно захлопнула шкатулку и удалилась. Князь хотел было вернуться к прерванному занятию и продолжить осматривать приобретённый не так давно манускрипт, но взгляд его невольно вновь и вновь обращался к лежащему на краю стола письму. Не сумев побороть искушение, Куташев прочёл его до конца.
        Откинувшись на спинку кресла, Николай потёр виски кончиками пальцев. "И так, Марья Филипповна собиралась написать Ефимовскому, но отчего-то передумала. Что стало тому причиной? Похоже, Мари решила избрать менее тернистый путь и, отказавшись от охоты на более крупную дичь в виде графа Ефимовского, удовольствовалась князем Куташевым",  — облокотившись на стол и положив подбородок на сложенные руки, продолжил размышлять Куташев. Но в цепочке его размышлений появились звенья, которые никак не желали укладываться в общую картину, в образ Марьи Филипповны, что он нарисовал для себя. В первую очередь — её яростное сопротивление браку, к которому он её принудил шантажом, потом попытка бегства из Петербурга. По всему выходило, что она всё же отправила письмо Ефимовскому и надеялась на благополучный исход своей аферы. А может, не было никакой аферы, и это именно он, вмешавшись, исковеркал чужую жизнь? Впрочем, довольно! Только Андрей может дать ответ на все его вопросы, и коли он вернётся в самом скором времени, стало быть, Марья Филипповна ему не безразлична. И вот тогда ему, князю Куташеву, придётся
держать ответ.
        Глава 37
        На третий день после падения с лестницы княгини Куташевой Генрих Карлович вновь посетил особняк на Мойке, осмотрел свою пациентку и, казалось, остался вполне доволен состоянием её здоровья, но он по-прежнему настаивал на том, что Марье Филипповне необходимо оставаться в постели, а уж от поездок так и вовсе надобно отказаться.
        Во время своего визита семейный доктор Куташевых оставался неизменно вежлив с княгиней, но за безупречными манерами пожилого немца Марье Филипповне чудилось тщательно скрываемое пренебрежение. После его ухода, она попросила мужа найти ей другого врача, но Николай даже слышать не пожелал о том.
        — Не понимаю, Мари, чем вам Генрих Карлович не угодил?  — пожал плечами Куташев.  — До нынешнего дня у меня не было оснований сомневаться в его способностях.
        — Мне он не нравится,  — капризно надула губы Марья, продолжая упорствовать.
        — Ну отчего?  — недоумённо развёл руками Куташев, остановившись у кресла, в котором расположилась Марья.  — Он чем-то обидел вас? Дурно отозвался?
        — Нет,  — вздохнула княгиня Куташева.
        — Тогда не о чем говорить больше,  — закончил Николай.  — Я должен идти. Нынче Государь пожелал смотр нашему полку устроить, опаздывать мне никак нельзя,  — улыбнулся он.
        Поняв, что на сей раз муж уступать ей не намерен, Марья сдалась. Целый день она вынуждена была провести в своих покоях. После обеда к ней заглянула Софья. Отношения между княжной Куташевой и Марьей Филипповной день ото дня становились всё холоднее. Даже понимая, что причиной сего отчуждения является исключительно она сама, Марья никак не могла заставить себя относиться к золовке более мягко и попытаться вновь расположить её к себе.
        Уходя на службу, Куташев попросил сестру не оставлять Марью одну и по возможности скрасить ей досуг. Княжна явилась в покои снохи с альбомом и грифелем. Mademoiselle Куташева в самого отрочества увлекалась живописью и всюду носила с собой альбом для набросков. Испросив разрешения, она взялась рисовать портрет Марьи Филипповны. Однако же Марье вскоре наскучило сидеть в одной позе, и она попросила Софью показать результаты её трудов. Разглядывая набросок, княгиня сосредоточенно хмурила брови, поворачивала рисунок под разными углами, но вынуждена была признать, что золовке весьма точно удалось передать сходство с оригиналом.
        — Весьма недурственно,  — вынесла она свой вердикт.
        — Я ещё не закончила,  — обиженная столь скромной оценкой её стараний, отозвалась княжна.  — Ежели вы посидите ещё немного, я, пожалуй, смогу дорисовать ваш портрет.
        — Я устала,  — вздохнула Марья Филипповна.  — Не могли бы вы мне принести что-нибудь почитать? Сама я вряд ли дойду до библиотеки,  — кивнула она свою ногу, покоящуюся на низенькой подставке.
        — Что бы вы хотели прочесть?  — подавив раздражение, отложила в сторону альбом княжна и поднялась со стула.
        — Я полагаюсь на ваш вкус, Софи,  — улыбнулась Марья.
        Пока mademoiselle Куташева ходила в библиотеку, располагавшуюся на первом этаже дома, княгиня попросила горничную подать ей альбом, оставленный золовкой. Перелистывая страницы, Марья невольно улыбнулась, рассматривая портрет своего супруга, писанный с такой любовью и тщанием. На рисунке Nicolas выглядел куда моложе своих лет, открытая мальчишеская улыбка, тёмная чёлка, упавшая на лоб, отчего один глаз оставался в тени, делая его похожим на пирата.
        Перевернув страничку, Марья Филипповна замерла, вглядываясь в другой портрет. Кончики пальцев скользнули по бумаге, словно она желала бы воочию прикоснуться к этим высоким скулам, твёрдой линии подбородка, красиво очерченным губам.
        — Андрей,  — сорвалось с губ тихим вздохом.
        На какое-то мгновение всё вокруг будто перестало существовать, словно Марья оказалась где-то вне времени и пространства. Не замечая ничего вкруг себя, она настолько увлеклась созерцанием рисунка и мыслями, что он ей навеял, что не заметила, как вернулась Софья.
        — Вы позволите?  — вытащила из её ослабевших рук альбом княжна и захлопнула его нарочито громко.  — Я принесла вам Карамзина и Гёте. Не знаю, что вы предпочитаете: прозу или поэзию.
        — Мне, право, всё равно,  — глядя ей в глаза отозвалась Марья Филипповна.  — Не могли бы вы оставить меня?  — довольно неприветливо обратилась она к золовке, страстно желая остаться в одиночестве.
        — Как пожелаете,  — кивнула Софья и удалилась из комнаты, прижав альбом к груди обеими руками.
        Едва за княжной закрылись двери, Марья, не в силах более сдерживаться, шмыгнула носом. Слёзы навернулись на глаза, застя взгляд.
        — Ну, полно, барыня,  — подошла к ней Милка.  — Теперь-то чего горевать? Прошлого не воротишь. Да и маленькому плохо, когда вы плачете.
        — Господи, какой же дурой я была!  — закрыла лицо ладонями княгиня.  — Отчего ты меня не остановила тогда?  — взглянула она заплаканными глазами на свою горничную.
        — Да, как же вас остановишь?  — растеряно развела руками девушка.  — Вы же ежели что вбили себе в голову, так никого слушать не станете.
        И без того скверное настроение Марьи Филипповны испортилось ещё больше. Не зная на чём ещё выместить свою злость и отчаяние, что вдруг охватило её, она спихнула со столика книги, что принесла Софья и отвернулась к окну, созерцая горевший алыми всполохами закат.
        "Мысли, мысли, куда же деться от них?  — раздражённо вздыхала княгиня.  — Что нынче проку прикидывать что было бы, коли осталась бы в Веденском?" Что было силы стиснув подлокотники кресла, Марья постаралась подавить в себе нараставшую истерику. В том то и беда, что в глубине души она знала, что было бы, коли бы она не ослушалась Андрея и дождалась его возвращения. Как не крути, никто, кроме неё самой не виноват в том, что жизнь её запуталась, будто тонкая шёлковая нитка в руках неумелой рукодельницы.
        Князь Куташев вернулся домой к ужину. Поскольку спуститься в столовую для Марьи Филипповны было довольно затруднительно, ужинала она у себя в покоях. Отчасти чувствуя себя виноватым в её увечье, Куташев составил ей компанию. Во время трапезы Марья пожаловалась на скуку.
        — Мне совершенно нечем заняться,  — выговаривала она мужу, будто бы именно он был виновен в её вынужденном безделье.
        — Могу предложить вам партию в шахматы?  — иронично усмехнулся Николай, заканчивая ужин.
        — Я не умею играть в шахматы, но коли бы вы взяли на себя труд обучить меня,  — оживилась Марья.
        — Удивлён,  — съязвил Куташев.  — Всегда считал, что стратегия — ваш конёк, madame. Признаться, учитель из меня никудышный, но я попытаюсь.
        Убрав со стола, прислуга принесла шахматную доску и искусно выточенные фигурки из слоновой кости и обсидиана. Расставляя фигуры на доске, Николай называл каждую и рассказывал, каким образом та или иная фигура передвигается по доске.
        — Это — король,  — поставил он на доску самую высокую фигурку.  — Несмотря на то, что фигура самая слабая, в партии она играет ключевую роль. Все остальные фигуры должны защищать его,  — объяснял он.  — Это — ферзь или королева,  — продолжил он, ставя на доску ещё одну фигурку подле короля.  — Ферзь — самая сильная фигура, но и пешками пренебрегать не стоит. Любая из них может стать ферзём, коли доберётся до противоположного края доски. Белые всегда начинают партию,  — взяв с доски белую и чёрную пешки, он зажал их в руках.  — Выбирайте,  — усмехнулся Куташев,  — вытянув вперёд руки с зажатыми в кулаках фигурками.
        Марья указала на левый кулак и разочарованно вздохнула, увидев на ладони супруга чёрную пешку. Для неё оказалось непосильной задачей запомнить, каким образом надобно передвигать на доске каждую фигуру, и уж тем более просчитать ходы противника наперёд. Николай терпеливо раз за разом поправлял её, фактически играя партию за обе стороны. Вскоре его жене игра наскучила, поскольку постичь её смысл у неё никак не получалось.
        — Боюсь, для меня сия наука слишком мудрёная,  — вздохнула она под конец партии.  — Может быть лучше в карты?  — с надеждой взглянула она на супруга.
        — Давно я не брал карты в руки,  — нахмурился Куташев.
        — Отчего?  — поинтересовалась Марья Филипповна.
        — Мне было восемнадцать,  — усмехнулся Николай,  — и я крупно проигрался. Отец выплатил мой долг, а я пообещал, что более никогда не сяду за карточный стол.
        — Мой брат однажды проиграл имение в карты,  — тихо обронила Марья.  — Тяжело нам тогда пришлось. Коли бы не Бетси…
        — Бетси — покойная жена Сергея Филипповича?  — осведомился Куташев.
        Марья кивнула. Разговор о Бетси невольно напомнил ей о причинах смерти снохи. Положив руку на живот, княгиня слегка побледнела. Догадавшись о том, что её тревожит, Николай тяжело вздохнул. На какой-то мгновение в голове появилась мысль о том, что подобный исход для него был бы идеален, но он тотчас одёрнул сам себя. Какие бы чувства он не испытывал к Марье Филипповне, желать другому человеку смерти — последнее дело.
        — Вас что-то тревожит, Мари?  — тихо осведомился Куташев.
        — Нет,  — поспешно отозвалась Марья.  — Отчего вы спрашиваете?
        — Мне показалось, что вы чем-то напуганы,  — ответил князь.
        — Вам показалось, Nicolas, как мне порою кажется, что вы совершенно не рады грядущему отцовству.
        — Ну, что вы, Мари,  — усмехнулся Куташев.  — Я очень рад. Собственно сей брак только ради наследника и затевался.
        — Но отчего я?  — не удержалась Марья.  — За вас любая пошла бы.
        — Верно, но именно вы приложили к тому более всего усилий,  — поднялся с кресла, Николай.  — Покойно ночи, ma сherie. Нынче уже поздно, дабы вести беседы на столь значительные темы.

***
        Петербург встретил Андрея белыми ночами да густыми туманами, окутывавшими столицу почти каждое утро. На другой день по приезду Ефимовский доставил донесения от Розена в Главный штаб и отправился в дом Анненковых. Он и не надеялся, что с наступлением тепла князь Борис и княгиня Ирина остались в Петербурге, но всё же решил лично удостовериться в том. К его великой радости чета Анненковых пребывала в своём городском доме, и уезжать далеко от столицы не собиралась. Борис снял весьма уютную дачу в Царском селе, где супруги и намеревались провести нынешнее лето.
        Ефимовского встретили с распростёртыми объятьями, но, когда первые волнения от встречи улеглись, Андрей отметил некую настороженность, с которой к нему отнеслись лучшие друзья. Под предлогом, что ей необходимо подняться в детскую, Ирина оставила мужа с Ефимовским наедине.
        — Ты не писал, что собираешься приехать,  — улыбаясь заметил Борис, жестом предлагая Андрею устроиться в кресле или на диване, поскольку полагал, что разговор предстоит долгий.
        Ефимовский не стал присаживаться. Не в силах скрыть владевшее им беспокойство, Андрей прошёлся по комнате, остановился у окна, дотронулся до ветки сирени, стоявшей в вазе на столе, собираясь с мыслями для ответа.
        — Я и не собирался,  — вздохнул он.  — Всё вышло так неожиданно. Розен предложил мне место командира полка, но я пока не дал окончательного ответа и взял отпуск,  — повернулся он к Борису.
        — Право слово, чего же здесь раздумывать?!  — широко улыбнулся Анненков.  — Я всегда был уверен, что из нас троих именно ты сделаешь военную карьеру.
        — Признаться честно, ныне меня вовсе не влечёт желание славы, либо известности. Я больше не грежу подвигами на полях сражений,  — заложив руки за спину, Андрей продолжил кружить по гостиной.
        — Что же влечёт тебя нынче?  — тихо осведомился Борис.
        — Ты знаешь,  — остановился Ефимовский посреди комнаты, в упор глядя на лучшего друга.
        Анненков покачал головой:
        — Боюсь, в этом деле я тебе не помощник. Слишком поздно, Andre. Нынче ничего нельзя переменить.
        — И всё же…
        — Ты уже виделся с Николя?  — перебил его Борис.
        — Нет,  — нахмурился Ефимовский.  — Nicolas писал мне в Тифлис, именно потому я здесь.
        — На что ты надеешься?
        — Не знаю. Не могу поверить,  — взъерошил он густые тёмные кудри.  — Не думал, что всё так обернётся. Нынче я об одном жалею, что позволил собственной гордыни стать на пути к счастью. Ведь оно было так близко. Казалось бы, руку протяни и дотронешься. Надобно было ехать за ней в Петербург, загнать лошадей, но заставить вернуться.
        — Что толку теперь жалеть о том?  — вздохнул Борис.  — Коли желаешь, я могу написать Николя, устроить вам встречу? Мы не виделись с Куташевыми с самого венчания, но насколько мне известно, нынче они в Петербурге.
        По губам Андрея скользнула кривая усмешка:
        — Полагаешь, мне самому не хватит духу пойти к нему?
        — Надо ли теперь ворошить прошлое?  — вопросом на вопрос отвечал Борис.
        — Мне не будет покоя, пока я не пойму, как так случилось? Отчего она вышла за него?
        — Ты давно был у Сивербрика (один из лучших учителей фехтования в Петербурге)?  — поинтересовался Борис.
        — Года три уж минуло,  — отозвался Андрей.
        — Так может, пришло время навестить старика?  — предложил Борис.  — Я напишу Куташеву и назначу встречу.
        — Возможно, так будет лучше.
        Записку от князя Анненкова Николай получил на другой день после визита Ефимовского к Борису. Борис писал о приезде Андрея и предлагал встретиться в фехтовальном зале, вспомнить былое.
        Но вот и настал час истины. То, что Андрей не пришёл к нему сам, а предпочёл действовать через Бориса, говорило только о том, что многолетняя дружба, похоже, дала трещину. Стало быть, Ефимовский более не считает его другом. Весьма безрадостное открытие, но ещё не повод поддаваться панике. Возможно, узнав о том, сколь настойчиво Марья Филипповна добивалась его расположения, Андрей сумеет увидеть истину сквозь ту паутину лжи, что соткала вокруг него любительница светских интриг. Как бы то ни было, на назначенную встречу Николай отправился с тяжёлым сердцем. Он прибыл последним. Ещё не входя в зал, он услышал звон стали о сталь, сердце забилось быстро и часто. Несомненно, причиной тому стало волнение. Как бы ни старался он сохранить спокойствие, но ощущение того, что рушится привычный ему круг, не покидало его.
        Стараясь непринуждённо улыбаться, Николай вошёл в залу и остановился на пороге. Иван Ефимович Сивербрик сердечно поприветствовал своего бывшего ученика, не спуская глаз с двух других. Борис набрал вес и двигался довольно тяжело, с трудом парируя удары графа Ефимовского. Заметив у дверей Николая, он опустил рапиру и снял защитную маску с лица.
        — Ты весьма кстати, дружище,  — подошёл он, протягивая руку в приветственном жесте.  — Ефимовский меня совсем загонял,  — откинул он со лба влажную светлую прядь.
        Андрей остановился неподалёку, снял маску, холодно улыбнулся, но руки не подал. Куташев только вздёрнул бровь и принялся расстёгивать мундир.
        — Что ж, с удовольствием разгоню кровь,  — передал он мундир подошедшему слуге и взял из его рук защитный жилет и рапиру.
        Андрей легко взмахнул тяжёлой рапирой, салютуя противнику и отбросил в сторону маску. "Стало быть, с открытым забралом!"  — усмехнулся Николай, последовав его примеру и занимая позицию.
        Сивербрик недовольно покачал головой, но всё же отдал команду к началу поединка:
        — К бою, господа!
        Клинки со звоном скрестились. С самого первого выпада, Куташеву пришлось обороняться, отражая молниеносные удары.
        — Ты будто всерьёз убить меня намерен,  — пошутил он, с трудом переводя дыхание после серии особенно быстрых и рискованных выпадов Ефимовского.
        — Разве есть за что?  — вздёрнул бровь Андрей.
        — Коли считаешь так, то скажи,  — отразил очередную атаку Николай.
        — Ты мне скажи, Mon cher ami,  — сквозь зубы отвечал Андрей, уворачиваясь от контратакующего выпада Куташева.
        Куташев пропустил удар, и рапира Андрея скользнула по защитному жилету. Пробка, надетая на кончик оружия, отлетела, остриё рапиры, прорвав тонкий батист рубахи, довольно чувствительно оцарапало кожу предплечья. Алое пятно крови быстро растеклось на белой ткани. Ефимовский отбросил рапиру и шагнул к Куташеву, зажавшему рану рукой.
        — Я не нарочно,  — нахмурился Андрей.
        — Я знаю,  — криво усмехнулся Николай.  — Коли нарочно, ты бы меня убил.
        — Господа, довольно,  — поспешил к ним через всю залу Сивербрик, всё время поединка с тревогой наблюдавший за противниками.  — Коли вы намерены пустит друг другу кровь, то умоляю вас, не в этом зале.
        Оба бывших ученика великого мастера отвесили учителю виноватый поклон и поспешили удалиться. Слуга Сивербрика перевязал довольно глубокую царапину на руке Куташева и помог ему надеть мундир. Выйдя на улицу, Николай обнаружил ожидавших его друзей у открытой коляски.
        — Предлагаю поехать к Талону,  — стараясь сохранить тон дружеской непринуждённости, заговорил Борис.  — Думаю, нам есть, о чём поговорить.
        — Согласен,  — кивнул Ефимовский, и перевёл взгляд на Куташева.
        Николай пожал плечами и первым забрался в четырёхместную коляску. Борис уселся рядом с ним, а Андрей оказался в аккурат напротив Николая. Ресторация Талона только-только открылась, но для господ офицеров сделали исключение, и расторопная прислуга поспешила накрыть стол.
        — Что будете заказывать, господа?  — появился у столика вышколенный официант.
        — Водки подай, голубчик,  — отозвался Ефимовский.
        — И закусить чего-нибудь,  — подал голос Борис.
        Официант, даже ежели и удивился столь странному выбору напитка поутру, но виду не подал и поспешил исполнить заказ. После его ухода за столом воцарилось неловкое молчание. Первым его нарушил Борис. Отодвинув стул, он поднялся и взглядом указал на курительную комнату:
        — Я оставлю вас ненадолго, всё не могу избавиться от сей скверной привычки,  — улыбнулся он.
        Куташев кивнул, не прерывая молчания. От необходимости говорить его избавил появившийся столь своевременно официант. Слуга расставил на столе холодные закуски, графин с водкой и рюмки, после чего с поклоном удалился. Ефимовский недрогнувшей рукой разлил водку по рюмкам и подвинул одну Куташеву.
        Повертев рюмку в руке, Николай поставил её на стол.
        — Спрашивай,  — посмотрел он в глаза Ефимовскому.
        — Зачем?  — тихо обронил Андрей.
        — С Марьей Филипповной мы встретились нынешней зимой. Признаться, тогда в Летнем Саду я и подумать не мог, чем сия встреча окончиться,  — усмехнулся Куташев.  — Охота на меня велась по всем правилам. Вскоре весь свет гадал о том, сделаю ли я ей предложение, или же оставлю ещё одну соискательницу с разбитым сердцем. Вот только со вторым, пожалуй, не вышло бы, ибо нельзя разбить то, чего нет.
        Николай поднёс к губам рюмку и от боли, прострелившей руку, со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Помедлив, он опрокинул её в себя.
        — Стало быть, ты сделал предложение,  — усмехнулся Андрей.
        — И мне отказали,  — поставил рюмку на стол Куташев.
        — Признаться, я ничего не понимаю,  — изумлённо выдохнул Ефимовский.  — Коли тебе отказали…
        — Не привык, знаешь ли, дабы меня идиотом в глазах всего света выставляли,  — сверкнул тёмными очами Куташев.  — Никогда и никому не позволю играть со мной, тем более краплёной колодой. Ежели ты в чём-то винишь меня, то скажи,  — неотрывно глядя на него, добавил он.
        — Это бессмысленный разговор,  — уклонился от прямого ответа Андрей.  — Всё одно, ничего не изменить. Сделанного не воротишь.
        — Одного не пойму, Mon cher ami,  — испытывающе глядя на Ефимовского, продолжил Куташев,  — кого я нынче вижу перед собой: врага или друга?
        — Ты ведь даже не любишь её,  — тихо заметил Андрей.
        — А ты?
        — Нынче это не имеет значения,  — покачал головой Ефимовский.  — Всё более чем странно. Наверное, я бы возненавидел тебя, коли считал бы более удачливым соперником, но ныне сам не могу понять, что чувствую. Одно знаю, между нами уже никогда не будет всё, как прежде.
        — Право, мне жаль будет лишиться твоей дружбы, но коли это твоё последнее слово… Andre, ты знаешь: ближе тебя и Бориса у меня никого нет.
        — Друзья не поступают подобным образом. Не наносят ударов в спину,  — парировал Ефимовский.
        — Пусть так. Стало быть, я виноват. Коли тебе так будет проще, пусть я стану виновником всех твоих бед. Я знаю, как это бывает. Иногда проще назначить кого-то виновным, чем принять истину,  — чуть повысил голос Куташев.
        — И в чём же истина?  — вскочил из-за стола Ефимовский.
        Куташев поднялся следом:
        — А истина в том, Andre, что ежели бы тебя любили, то не поехали бы в Петербург на брачную ярмарку,  — прищурился Николай.
        Ефимовский не нашёлся с ответом. Всё так. Коли бы его любили, его бы дождались, и он получил бы ответ на своё письмо. Опустив голову, Андрей присел обратно на стул.
        — Я пойду, пожалуй. Коли буду нужен, ты знаешь, где меня найти,  — повернулся к нему спиной Куташев.
        — Вернувшись из курительной, Борис застал за столом только Ефимовского.
        — Где, Nicoals?  — присел он за стол.
        — Ушёл,  — выдохнул Ефимовский.  — Вот и поговорили по душам,  — горько усмехнулся Андрей.  — Я, право, не знаю, чему верить. Я запутался, Борис. Ежели бы она любила меня, неужели не дождалась бы?
        — Женщины… кто их поймёт,  — пробормотал Анненков.  — Может быть, тебе бы стоило поговорить с Мари?
        — Она в Петербурге?  — оживился Ефимовский.
        — Ирэн говорила, что так, но Куташевы никого не принимают в последнее время. Говорят, Марья Филипповна не здорова.
        — Что с ней?  — обеспокоенно поинтересовался Андрей.
        — Поговаривают, что в роду Куташевых скоро появится наследник,  — вздохнул Анненков, отводя взгляд.
        — Стало быть, меня и в самом деле не ждали,  — потянулся к графину Андрей.
        Глава 38
        Марья слышала, как поздним вечером Николай вернулся в свои покои, но к ней так и не зашёл. Поутру, причёсывая её, Милка обмолвилась, что князь вечером приехал в изрядном подпитии.
        — К чему ты говоришь мне о том?  — нахмурилась княгиня, рассматривая своё отражение в зеркале.  — Мне право, всё равно,  — слукавила она, не желая перед прислугой обнаружить, сколь задело её поведение супруга.
        Взмахом руки отпустив горничную, Марья привстала с кресла и приблизила лицо к зеркалу. И куда только делся её аккуратный точёный носик? "Нос картошкой, губы, что вареники",  — огорчённо вздохнула она. Спустившись в трапезную, она застала за столом только Софью.
        — А что же, Николай Васильевич ещё не поднимались?  — поинтересовалась она у лакея, подававшего на стол.
        — Барин уже на службу отбыли,  — невозмутимо отозвался слуга, не прерывая своего занятия.
        Софья только плечами пожала, давая понять, что и ей неведомо, отчего брат нынче игнорирует их.
        — Никогда не думала, что весна в Петербурге столь унылая и холодная,  — тихо заметила Марья, пытаясь начать разговор, ибо тяжёлое молчание, повисшее за столом, действовало ей на нервы.
        — В Сосновках весна мало чем отличается от столичной — флегматично заметила mademoiselle Куташева.
        — В Полесье в эту пору тепло и солнечно,  — вздохнула Марья.
        — Тогда, может быть, вам надобно было поискать супруга из ваших мест?  — насмешливо изогнула бровь княжна.
        — Может быть, и стоило,  — отрезала княгиня, поднимаясь из-за стола.  — Прошу меня извинить, но я не голодна нынче,  — произнесла она, прошуршав юбками мимо золовки.
        Язвительный ответ Софьи нанёс чувствительный удар по самолюбию. В последнее время их взаимоотношения совершенно испортились. Марья добилась таки своего. В ответ на её язвительные реплики mademoiselle Куташева также стала отвечать колкостью на колкость.
        — Барыня, вам письмо,  — остановил её дворецкий у дверей столовой.
        Взяв с подноса конверт, Марья удалилась в гостиную.
        Письмо было от Сержа. Брат писал, что его отпуск подошёл к концу и в скором времени он собирается вернуться в столицу.
        — Вот и хорошо,  — вслух пробормотала княгиня, складывая послание обратно в конверт.  — Не то я здесь с ума сойду от скуки.
        Насилу поднявшись на ноги, Марья Филипповна вернулась в свои покои и, устроившись на кушетке у окна, попросила Милку подать ей корзинку с рукоделием. Сделав несколько стежков, она задумалась, уронив вышивку на колени. "Господи, ну, отчего мне так плохо?  — вздохнула княгиня.  — Ничего не радует. Душа полна тревожным ожиданием и страхом. Как же я боюсь, Господи. А что ежели и мне уготована точно такая же судьба, как и несчастной Бетси. Вот и Серж женился второй раз и о ней даже не вспоминает. И меня точно также забудут",  — всхлипнула она, утирая ладошками побежавшие по щекам слёзы.
        В дверь настойчиво постучали.
        — Входи,  — отозвалась Марья, думая, что это Милка вернулась с кухни, куда она её посылала принести что-нибудь перекусить, потому как осталась голодной, не желая завтракать в обществе Софьи.
        — Мари, мне надобно поговорить с вами,  — вошёл Куташев.
        Поспешно утерев слёзы, Марья опустила голову, делая вид, что занята работой:
        — Я вас слушаю, Nicolas,  — тихо отозвалась она.
        — Вчера я виделся с графом Ефимовским,  — пристально глядя на жену, произнёс Николай.
        — Андрей Петрович в Петербурге?  — вздрогнула Марья, выронив вышивку.
        Забывшись, она подняла голову в полнейшем ошеломлении, уставившись на супруга.
        — Вы плакали? Отчего?  — нахмурился Куташев.
        — Пустяки, Nicolas,  — не пожелала отвечать Марья.  — Что вы сказали Ефимовскому?  — задала она вопрос, интересующий её более всего.
        — Только правду, ma cherie. Что встретил вас в столице совершенно случайно, и чем наша с вами встреча окончилась.
        — А что же он?
        — Вам это так важно?  — усмехнулся Куташев.  — Жалеете, что упустили более крупную дичь?
        — Помнится, это вы шантажом получили моё согласие,  — не осталась в долгу Марья Филипповна.
        — Да, я вас вынудил. Ибо вы были слишком настойчивы, добиваясь своей цели, а добившись её, едва не выставили меня идиотом на потеху всему свету.
        — Ежели это всё, что вы желали сказать, то я вас более не держу,  — взмахом руки указала на дверь Марья.
        — Не теряйте головы, Мари,  — обернулся на пороге Куташев.
        — Вы говорите вздор, Nicolas! Мне нет дела до Ефимовского,  — огрызнулась Марья, но ответом ей стал стук захлопнувшейся двери.
        Оставшись в одиночестве, княгиня вновь опустилась на кушетку и уставилась в окно. Её задумчивый взгляд равнодушно скользил по набережной, по спешившим по своим делам прохожим и задержался на закрытом экипаже, подле которого стоял высокий офицер. "Андрей!"  — пропустило удар сердце. Поднявшись, она сколь могла поспешно направилась к дверям, но замерла посреди комнаты, приложив ладони к пылающим щекам. Вернувшись к окну, она вновь выглянула на улицу, но ни экипажа, ни офицера, которого она приняла за Ефимовского там уже не оказалось.

***
        Подъехав к дому Куташевых, Андрей спустился с подножки кареты и поднял голову, окинув быстрым взглядом фасад. Ему показалось, что в одном из окон второго этажа колыхнулась занавеска.
        "Боже, зачем я здесь? Что я скажу ей?  — вздохнул Ефимовский.  — Всё в прошлом и ничего нельзя переменить",  — покачал он головой, забираясь обратно в экипаж.
        — Куда прикажете, барин?  — обернулся возница.
        — К Анненковым,  — отрывисто приказал он, и захлопнул дверцу кареты.
        В доме Анненковых царил хаос — вечный спутник отъезда. Князь и княгиня собирались перебраться на летнюю дачу. Сновала прислуга, укладывая багаж, занятая хлопотами Ирина лишь мельком улыбнулась гостю извиняющейся улыбкой и попросила лакея проводить его сиятельство в кабинет супруга.
        Борис, сидя за столом, перебирал бумаги, откладывая счета, которые следовало незамедлительно оплатить, но при виде Андрея, застывшего на пороге в некоторой растерянности, князь поднялся и торопливо пересёк небольшой кабинет.
        — Andre, рад видеть тебя,  — улыбаясь, пожал он протянутую руку.
        — Вижу, я не вовремя,  — смущённо отвечал Ефимовский.
        — Пустяки,  — отмахнулся Борис.  — Двери моего дома всегда открыты для тебя.
        Жестом предложив гостю располагаться удобнее, Борис позвонил в колокольчик. Явившемуся на зов барина лакею велено было принести кофе для господ.
        — Коли у тебя в Петербурге не осталось никаких дел, хочу пригласить к нам,  — продолжил Борис, усаживаясь в кресло напротив Ефимовского.
        — Ты прав, дел у меня в столице не осталось. Думал повидаться с Мари, подъехал к дому Куташева, а зайти не смог,  — вздохнул Андрей.  — Мне нечего сказать ей, как не в чем упрекнуть. Мы не были обручены и нынче ничего нельзя исправить.
        Борис нахмурился, барабаня пальцами по подлокотнику кресла:
        — Тем более, тебе стоит поехать с нами. Отдохнёшь, наберёшься сил. Я так понимаю, ты ведь вернёшься на Кавказ по окончанию отпуска?
        — Не хочу злоупотреблять вашим гостеприимством,  — улыбнулся в ответ Ефимовский.
        Вошёл лакей с подносом и принялся расставлять кофейник и чашки на столе, на время прервав разговор.
        — Но что тебе делать в столице?  — удивился Борис, едва за слугой закрылись двери.
        — Совершенно нечего. Я в Клементьево поеду к матери,  — решил Андрей.
        — И то правильно,  — согласился Борис.
        Анненков облегчённо перевёл дух, услышав слова Андрея о том, что он намерен навестить мать в Смоленской губернии. Борис ощущал себя неловко, словно между двух огней. Он сам себя назначил рефери в этом противостоянии и ныне страдал от того, что не желал терять расположения Ефимовского, поскольку с самой юности был очень привязан к нему и дружбой с ним дорожил, но и оттолкнуть от себя Куташева было выше его сил. Лично ему Nicolas не сделал ничего дурного, дабы отказать ему в дружбе и прекратиться всяческое общение. К тому же была ещё и Ирина, и отчего-то во всей это истории княгиня Анненкова приняла сторону Николя, но обсуждать с супругом свой выбор категорически отказывалась.

***
        Спустя две недели, тёплым июньским днём Андрей приехал в Клементьево. Татьяна Васильевна до того соскучилась по сыну, что не желала отпускать его от себя. Андрей и сам не торопился уйти из покоев матери. В тот вечер он, как никогда ранее, ощутил то самое единение душ, о каком ранее только слышал от других, но никогда не примерял к себе, привыкнув к одиночеству. Он рассказал матери о предложении Розена, чем несказанно расстроил её.
        — Ох, Андрюша,  — горестно вздохнула Татьяна Васильевна, выслушав сына,  — Тревожно мне. Я ведь совсем слаба здоровьем стала, а ты всё воюешь. Жениться бы тебе надобно, детишек завести, я ещё внуков желала бы увидеть,  — утёрла она увлажнившиеся глаза.
        Андрей не смог сдержать тяжёлого вздоха. При взгляде на мать щемило в груди, ведь лет ей не так уж много, а выглядит сущей старухой. Ему вспомнилась она в тот день, когда он впервые увидел её после долгих лет разлуки. Тогда его поразило, сколь красива она оказалась, а после смерти Мишеля эта красивая моложавая женщина в одночасье состарилась, утратив всю свою прелесть.
        — Боюсь, я ещё не встретил ту, что пожелал бы назвать своей супругой перед Богом и людьми,  — хмуро отозвался Андрей.
        — А Марья Филипповна?  — осторожно поинтересовалась madame Соколинская.
        Татьяна Васильевна готова уже была смириться с выбором сына, коли это помогло бы удержать его от возвращения на Кавказ.
        — Марья Филипповна нынче замужем за князем Куташевым,  — горько усмехнулся Андрей.
        Madame Соколинская на какое-то мгновение лишилась дара речи. Выражение лица сына, тон его голоса не оставляли сомнений в том, что случившееся — наивеличайшая потеря для него.
        — Боже,  — покачала она головой.  — Простишь ли ты меня когда-нибудь?  — опустила голову Татьяна Васильевна, избегая встречаться взглядом с Андреем.
        — Полно, маменька. Ничего нельзя изменить нынче.
        — Ты любишь её?  — осмелилась взглянуть на сына madame Соколинская.
        — Это более не важно,  — отвернулся Андрей, уставившись в тёмную ночь за окном.
        — Изменить нельзя только смерть,  — тихо отозвалась Татьяна Васильевна.  — Всё остальное поправимо, Андрей.
        — Я не понимаю вас,  — удивлённо молвил Ефимовский, ощущая, как сердце вдруг участило ритм, поддавшись сумасшедшим мыслям, что вдруг обрушились на него подобно лавине.
        Татьяна Васильевна грустно улыбнулась.
        — За своё счастье надобно бороться, Mon petit garсon (мой милый мальчик). Когда-то я не смогла противостоять воле своих родителей и согласилась выйти за твоего отца. Впрочем, нынче, я ничуть не жалею о том,  — поспешно добавила она.  — Ведь у меня есть ты.
        — Невозможно,  — покачал головой Андрей, стараясь унять волнение, что пробудили в нём слова матери.  — Невозможно,  — повторил он.  — Прошлого нельзя изменить.
        Более ни мать, ни сын к этому разговору не возвращались, однако мысль, высказанная Татьяной Васильевной, не давала Андрею покоя. Он думал о том беспрестанно: во время долгих прогулок по окрестностям, во время кратких визитов вежливости к соседям, даже на могиле младшего брата сии думы не оставляли его.
        Стоя поутру подле ухоженного захоронения, Андрей перебирал в памяти каждое мгновение из истории знакомства с Марьей Филипповной. Вновь им владели самые разные чувства: гнев и отчаяние смешивались с щемящей сердце грустью при воспоминаниях о единственной ночи, полной нежности и страстного томления. Ни одну женщину он не желал столь сильно и не любил так, как её. Но любовь сия была скорее проклятием из преисподней, чем благодатью, посланной свыше. Она отравляла его подобно яду, проникала в каждую пору, в каждую клеточку, дня не проходило, чтобы он не вспоминал о той, что стала причиной горько-сладкой муки.
        Они давно не виделись, и, возможно, новая встреча рассеяла бы наваждение, коим для него стала Марья Филипповна, подобно тому, как лучи восходящего солнца заставляют исчезнуть утренний туман. Кто знает, может быть, всё то, что хранит его память, это лишь ложное представление о ней, а увидев её воочию, он поймёт всю глубину своих заблуждений.
        Чем чаще он думал о том, тем больше тяготился пребыванием в Клементьево. Душа рвалась в Петербург. Надобно было что-то делать, что-то решать, ибо совершенно не оставалось сил смиренно ждать, когда всё разрешится само собой. Он не привык ждать, только действие могло спасти его от хандры и апатии, что грозила утянуть его разум в пучину мучительных сомнений, выматывающую душевные силы и лишающую присутствия духа. Это гнетущее состояние становилось всё более невыносимым, подводя к какому-то пику, какой-то кульминации, наивысшему напряжению всех душевных сил, за которым неминуемо должен последовать некий взрыв.
        Ещё год назад он мог явиться в дом на набережной Мойки без приглашения, не уведомляя заранее о своём визите, но ныне подобное было едва ли возможно. Столь многое переменилось за этот год, и в первую очередь претерпели изменения его отношения с Николаем. Последняя встреча, окончившаяся столь печально, оставила глубокий осадок в душе. Уходя из ресторации Талона, Куташев дал понять, что всегда готов сделать шаг навстречу, но для того Ефимовскому придётся первому протянуть руку. Андрей никогда не думал, что будет так сложно просто написать записку с просьбой принять его.
        Получив послание Андрея, Куташев был неприятно поражён его холодным чопорным тоном. Размышляя над ответом, Николай почти полдня провёл в кабинете. Слова не желали ложиться на бумагу. Любой ответ виделся ему глупым и бессмысленным. "Зачем, зачем он это писал?!  — злился князь.  — Верно для того, дабы дать понять, что отныне я не вхожу в узкий круг тех, к кому можно обращаться без излишних церемоний!" Этой запиской Андрей как бы перечеркнул всё, что связывало их до сего времени.
        Не придумав ничего лучшего, Куташев написал, что счастлив будет увидеться с Андреем в любой день, когда тому будет удобно нанести визит. В последний момент он передумал отправлять ответ, решив, что сам заедет к Ефимовскому, и даже мысль о том, что он, возможно, станет нежеланным гостем в доме на Английской набережной, его не остановила. Куташев уже спустился в вестибюль, когда его догнал посланный Марьей Филипповной лакей.
        — Ваше сиятельство, барыня велела вас позвать,  — протараторил парнишка.
        Выругавшись себе под нос, Куташев поспешил в покои супруги.
        Марья Филипповна, неприбранная и непричёсанная, полулежала на кушетке у окна. Бросив страдающий взгляд на супруга, она попыталась подняться.
        Глядя на неё, Куташев тотчас догадался, по какой причине его позвали.
        — Как вы себя чувствуете, Мари?  — приблизился к ней Николай и опустился в кресло подле кушетки.
        — Скверно,  — со вздохом отозвалась Марья.  — У меня всё болит,  — пожаловалась она.
        — Болит?  — настороженно поинтересовался Куташев.
        — Спина с самого утра,  — скривилась Марья, пытаясь сесть.
        — Так может надобно за Генрихом Карловичем послать?  — предложил Николай.
        — Нет-нет, ещё рано,  — капризно принялась уверять его Марья, ощущая нарастающую в душе панику.
        Невыносимая тягучая боль, опоясавшая живот вырвала невольный стон из уст княгини. Испугавший, она заплакала жалобно, как ребёнок, размазывая слёзы по щекам. Лицо её покраснело и сделалось совершенно дурно.
        — Пойди сюда,  — поманил князь растерявшуюся горничную.  — Спустить, скажи Никифору, что я велел за Хоффманном послать.
        Горничная послушно кивнула и с видимым облегчением на лице покинула апартаменты хозяйки.
        — Мари, послушайте меня. С вами ничего не случится. Вы не единственная женщина, которой предстоит произвести на свет дитя. Генрих Карлович — очень хороший доктор и вы в надёжных руках,  — принялся уговаривать плачущую жену Куташев, одновременно вытирая слёзы с её лица своим платком.
        Княгиня перестала рыдать и только всхлипывала, цепляясь за рукав сюртука супруга. Минул почти час с того момента, как он отослал горничную с указанием послать за доктором, а Хоффманн так и не появился. Всё это время Николай не умолкал не на минуту, продолжая говорить тихим спокойным голосом.
        — Вам лучше прилечь, Мари,  — обратился он к жене, когда в очередной раз волна боли заставила княгиню мёртвой хваткой вцепиться в его запястье.  — Я помогу вам,  — протянул он ей вторую руку, предлагая опереться на неё.
        — Господи, за что мне это, Nicolas?  — прикусив губу, выдохнула Марья Филипповна, осторожно поднимаясь с кушетки.
        В будуаре послышались шаги и тихий голос пожилого немца.
        — Боже правый, Генрих Карлович, отчего так долго?  — сердито осведомился Куташев, укладывая жену в постель.
        — Простите, ваше сиятельство. Я был с визитом у пациента,  — отозвался доктор без тени раскаяния в голосе, ставя на туалетный столик свой саквояж.  — Принесите мне горячей воды и чистые полотенца, повернулся он к горничной.
        Присев в книксене, Милка поспешила исполнить поручение Хоффманна.
        — А вам, ваше сиятельство, лучше уйти,  — обратился он к Куташеву.
        — Нет! Не уходите! Не оставляйте меня!  — приподнялась с подушек Марья.
        — Ваше сиятельство,  — повернулся к ней Хоффманн,  — позвольте мне сказать вам несколько слов.
        — Я хочу, чтобы он остался,  — испытывая панический ужас перед предстоящим ей испытанием, не желала прислушаться к голосу разума княгиня.
        Тяжело вздохнув, Генрих Карлович приблизился к широкой постели и склонился над Марьей Филипповной.
        — Ваше сиятельство, поверьте моему многолетнему опыту. Появление на свет дитя не самое привлекательное зрелище. Вашему супругу не стоит видеть всё это,  — тихо заговорил он,  — коли вы не желаете, дабы в будущем он охладел к вам.
        Марья жалобно взглянула на Хоффманна, но видя непреклонность в его серых выцветших очах, кивнула, соглашаясь с ним.
        — Ступайте, Николай Васильевич,  — вернулся к столу Хоффманн и знаком приказал горничной помочь ему вымыть руки.
        Минула вторая половина дня, но Марья даже не заметила того. Приступы боли становились всё чаще, почти не давая ей передышки. Ей казалось, что она не переживёт ещё одной болезненной волны, что затопляла всё её существо.
        — Я не могу более! Не могу!  — шептала она пересохшими губами.  — Сделайте же что-нибудь! Пусть это прекратится,  — цеплялась она за руки Хоффманна, пытающегося успокоить её.
        — Марья Филипповна, голубушка, дышите глубже,  — увещевал её Генрих Карлович.
        Мучительные стоны, крики, что доносились из спальни княгини, заставили Николая забыть о всех прочих дела. После полуночи Хоффманн, совершенно вымотанный столь длительными родами, вошёл в кабинет князя.
        — Ваше сиятельство,  — заметно нервничая, обратился он к Куташеву,  — я не понимаю, что происходит, но дело приняло весьма скверный оборот. Я вынужден спросить вас, чья жизнь для вас важнее: матери или ребёнка?
        Николай нахмурился и медленно опустился в кресло. Вспомнилось, как он сам думал о подобном исходе, и вот, кажется, настал тот час, когда Господь собрался испытать его.
        — Вы знаете мой ответ, Генрих Карлович,  — вздохнул он.  — Спасайте ребёнка, в конце концов, сей брак и затевался только ради наследника.
        Громко охнув, Милка, подслушавшая под дверью, метнулась обратно в спальню к хозяйке.
        — Помните, это ваше решение, ваше сиятельство,  — поклонился немец.
        — Погодите,  — остановил его Николай.  — Обещайте, что сделаете всё возможное, дабы спасти и Мари, и ребёнка.
        — Я не Господь-Бог, Николай Васильевич. Сделаю всё, что в моих силах. Молитесь, дабы мы не потеряли обоих.
        После ухода Хоффманна Куташев попытался налить себе бренди, но руки тряслись столь сильно, что он никак не мог удержать графин в руках.
        "Господи, Боже! Какое же я чудовище, коли вообще осмелился сделать подобный выбор!"  — оставил он свои попытки, со злостью швырнув пустой стакан в стену.
        Подслушав не предназначенный для ушей посторонних разговор, Милка опрометью бросилась в покои хозяйки.
        — Барыня, родненькая,  — запричитала она,  — убьёт вас немец окаянный. Князь сказал, дабы дитя спасали.
        Слова Милки доносились до затуманенного сознания Марьи, словно в бреду. Она слышала её, но не понимала смысла сказанного ей.
        — Пить,  — хрипло прошептала она, окидывая комнату безумным взором.
        — Я сейчас,  — бросилась девчушка к графину, стоящему на столе, но она не успела даже налить воды в стакан, как вернулся Хоффманн и выставил из комнаты заплаканную горничную, заперев за нею двери. Покопавшись в докторском саквояже, он извлёк из него пузырёк с тёмной жидкостью. Накапав в стакан несколько капель, он вернулся к измученной роженице и, приподняв её голову от подушки, влив в приоткрытый рот приготовленный настой.
        — Потерпите, madame,  — прошептал он,  — вскоре вам станет легче.
        Генрих Карлович перевёл взгляд на часы, прикидывая, сколько времени пройдёт, прежде, чем опий начнёт действовать.
        Не зная, что ещё предпринять, Милка торопливо спустилась по лестнице и выскользнула из дома через чёрный ход никем не замеченная. Перекрестившись, она, что было духу, пустилась бежать по пустынным ночным улицам в сторону набережной Фонтанки. Свернув на Гороховскую улицу, она едва не попала под колёса наёмного экипажа. Выругавшись, возница остановил лошадей и с бранью напустился на глупую девку, бросающуюся по копыта лошади.
        — Мил человек, Христом Богом, прошу, помоги,  — жалостливо запричитала Милка.
        — Пошла, пошла, окаянная!  — замахнулся на неё кнутом возница.
        — Отвези меня на Фонтанку, тамошний барин заплатит хорошо,  — не отступала девчушка, встав перед лошадью прямо на дороге и молитвенно сложив ладошки.
        — Заплатит, говоришь, ну, полезай,  — кивнул мужик на коляску.  — Дом-то какой тебе нужен, ведаешь?  — спросил он.
        — Ведаю, я покажу,  — торопливо забралась в экипаж Милка.
        В считанные минуты коляска оказалась у особняка Ракитиных. Подобрав юбки, Милка спрыгнула с подножки и бросилась вверх по лестнице.
        — Стой, а платить, кто будет!  — кряхтя, слез с козел возница.
        — Заплатят! Обязательно заплатят,  — оглянулась маленькая горничная и принялась, что было сил колотить в тяжёлую дубовую дверь.
        Заспанный дворецкий, разбуженный адским шумом, что подняла поздняя посетительница, поспешил открыть, дабы выяснить, в чём дело.
        — Дядя Степан,  — не давая опомниться, бросилась к нему на грудь заплаканная девчушка,  — надобно Сергею Филипповичу сказать,  — с трудом перевела она дыхание, тут же всхлипывая и утирая слёзы рукавом.
        — Погоди, Милка!  — пришёл в себя дворецкий.  — Толком говори, чего стряслось-то?
        — Барыня помирает, Марья Филипповна,  — судорожно вздыхая, выдавила из себя девушка.
        Пока она объяснялась с дворецким Ракитиных, возница поднялся вслед за своей пассажиркой на крыльцо. Переминаясь, он нерешительно заговорил:
        — Мне пигалица эта сказала, что заплатят мне за извоз-то.
        Молча сунув в мозолистую ладонь пятак, Семён помахал рукой, мол, уходи, без тебя тошно. Проводив девушку в дом, дворецкий перекрестился и поднялся на второй этаж, остановившись перед дверью в покои Сергея Филипповича. Набравшись смелости, слуга постучал. Ответа не последовало. Тогда он постучал ещё громче, разбудив камердинера барина.
        — Сдурел!  — прошипел слуга, гневно взирая на дворецкого.
        — Милка там прибежала, говорит, Марья Филипповна помирает,  — сбивчиво принялся объяснять Семён.  — Ты бы барина разбудил, Василий.
        Милке казалось, что с момента её побега из дома Куташевых минула целая вечность, но прошло не более часа, как она вернулась вместе с Сергеем Филипповичем. По дороге маленькая горничная поведала ему о своих страхах, заставившись её очертя голову бежать к нему посреди ночи. Невзирая на протесты прислуги, пытавшейся остановить его, Ракитин поднялся к покоям сестры и дёрнул ручку запертой изнутри двери.
        — Откройте!  — потребовал он.  — Или клянусь Богом, я вынесу эту чёртову дверь!
        Ему открыл уставший пожилой человек.
        — Что же вы так шумите, молодой человек?  — укоризненно покачал он головой.  — Не знаю кто вы, но вам здесь совершенно не место. Я немедленно иду к князю.
        — Что с моей сестрой?  — бесцеремонно ухватил его за плечо Сергей.  — Она жива?
        — Жива княгиня,  — вздохнул доктор.  — Может быть, вас мне сам Господь послал. Мне нужна помощь, а на князя, боюсь, надежды мало.
        Пропустив в комнату Сергея, Хоффманн вновь захлопнул двери перед самым носом у Милки.
        Глядя на мертвенно-бледное лицо сестры, Сергей торопливо осенил себя крёстным знамением.
        — Это опий,  — пояснил Хоффманн. Я вынужден был дать его. Сядьте на кровать и держите её за плечи, как можно крепче,  — велел доктор.  — Ежели вы, конечно, хотите, чтобы она выжила.
        — Что вы собираетесь делать?  — расширившимися от ужаса глазами Серж наблюдал, как доктор принялся закатывать рукава рубахи и протирать руки водкой.
        — Вам лучше не смотреть,  — тихо ответил Хоффманн.  — Я и сам боюсь, но иного пути нет. Помните, чтобы не случилось, держите её, как можно крепче и не давайте шевелиться. Княгиня хоть и одурманена, но я даже представить не могу, какие муки придётся ей перенести.
        Ракитин обнял за плечи сестру, стараясь не смотреть на то, что делал доктор. Марья застонала, дёрнулась в его руках.
        — Крепче держите,  — сквозь зубы выдохнул доктор.  — Господи, ножками вперёд,  — пробормотал он.
        Нечеловеческий вопль разорвал тишину спальни, что было сил, Сергей навалился всей тяжестью на плечи и грудь сестры, не позволяя ей подняться. Зажмурившись, Ракитин принялся шептать молитву. Он не сразу понял, что слабый писк, похожий на мяуканье котёнка — плач ребёнка.
        — Мальчик,  — выдохнул Хоффманн.  — Впустите горничную,  — велел он Ракитину, вновь склоняясь над роженицей.
        — Всё хорошо, madame,  — легонько похлопал он её по щеке.  — Всё хорошо,  — повторил он.  — Всё позади.
        Открыв затуманенные опием очи, Марья что-то неразборчиво пробормотала и вновь провалилась в небытие.
        Глава 39
        Удостоверившись, что жизни сестры более ничего не угрожает, Сергей Филиппович вышел в коридор, где собралась встревоженная прислуга. Среди обращённых к нему в немом вопросе лиц, он разглядел бледное взволнованное личико княжны Куташевой.
        — Сергей Филиппович?  — не скрывая удивления, обратилась к нему Софья.  — Вы, как здесь? Впрочем, неважно,  — спохватилась она.  — Что с Марьей Филипповной?
        — Всё хорошо,  — рассеянно улыбнулся Ракитин перепуганной девушке.  — Где ваш брат?
        — Должно быть, у себя в кабинете,  — пробормотала Софи.
        — Проводите меня,  — попросил Ракитин.  — Мне надобно поговорить с ним.
        Mademoiselle Куташева послушно кивнула и поспешила к лестнице. Она настолько разволновалась, что позабыла о том, что одета неподобающим образом, но, проходя мимо зеркала и мельком бросив взгляд на своё отражение, сдёрнула с головы нелепый ночной чепец. Брат Марьи Филипповны всегда казался ей очень привлекательным молодым человеком, и даже в такой необычайно волнительный момент, Софи вдруг пожалела, что выглядит, как пугало в глазах Сержа. Нет, она вовсе не была тщеславна, но женское самолюбие оказалось задето.
        — Это здесь,  — остановилась она перед дверью в кабинет князя Куташева.
        — Ступайте, Софи,  — вздохнул Ракитин.
        То, что он собирался сказать своему зятю, отнюдь не предназначалось для ушей неискушённой барышни. Убедившись, что Софья ушла, а не осталась подслушивать под дверью, Сергей Филиппович решительно потянул на себя дверную ручку.
        В полумраке комнаты, где на столе горела единственная свеча, он разглядел хозяина кабинета. Николай Васильевич стоял спиной к нему, уставившись в серый сумрак наступавшего летнего утра.
        Звук открывшейся двери заставил обернуться. Николай недоумённо уставился на незваного гостя, не сразу сообразив, кого видит перед собой.
        — Серж?  — взлетела вверх густая тёмная бровь.  — Ты как здесь?  — повторил он вопрос сестры.
        — Тебя вовсе не заботит, что сталось с твоей женой и ребёнком?  — обманчиво спокойно осведомился Сергей Филиппович, плотно прикрывая дверь за собой.
        — Ежели бы всё окончилось печально, мне бы уже сообщили,  — холодно отозвался Куташев.
        — Жива, вопреки твоим чаяньям,  — ощущая, как в душе закипает неукротимая чёрная волна гнева, отозвался Сергей Филиппович.
        — Тогда я не пойму, отчего ты исходишь ядом, Серж,  — пожал плечами князь, усаживаясь в кресло.  — Выпьешь со мной?  — равнодушно осведомился он, наполняя стаканы бренди.
        Вместо ответа Сергей Филиппович, не сдержав кипевшей в нём злости, схватил зятя за лацканы сюртука и, выдернув его из кресла, припечатал к стене. И откуда только силы взялись?
        — Не могу поверить, что ты…  — он не договорил, отвернулся не в силах произнести тех слов, что вертелись на языке.
        Николай отцепил судорожно сжатые пальцы шурина от сюртука и, надавив на его плечи, усадил его в кресло.
        — Сядь, Серж! Хоффман — лучший врач во всей столице, коли бы он не смог ничего сделать, не сделал бы более никто,  — ровным тоном заговорил князь.  — Так или иначе, Господь решает, кому жить, а чьё время уже пришло. Коли твоя сестра жива, то тому радоваться надо, а не бросаться на меня с кулаками.
        — Как ты мог?  — Сергей задыхался от переполнявших его чувств.
        — Не могу понять, о чём ты толкуешь,  — провёл ладонью по лицу Куташев.  — Ночь, знаешь ли, бессонная выдалась, голова, как в тумане.
        — Мне известно, о чём ты немца просил,  — злобно бросил Ракитин.
        — Вот как? Поди прислуга расстаралась. Горничная твоей сестры. Как там её? Милка кажется?  — догадался князь.
        Ракитин кивнул, подтверждая его догадку.
        — С ней у меня разговор короткий будет,  — присел в кресло напротив Ракитина Куташев.  — А за сестру свою не тревожься. Я никогда не желал ей смерти. Не буду лукавить. Не всё у нас гладко, но жизнь впереди долгая,  — поднял свой стакан Куташев.  — Ну, так кто? Мальчик?  — поинтересовался он.
        Сергей кивнул, протянув руку ко второму стакану.
        — Хвала Господу, что всё не напрасно,  — выдохнул Куташев, поднося к губам стакан.
        Но выпить он так и не успел. В двери настойчиво постучали.
        — Entrez!  — опустил стакан на стол Куташев.
        Вошёл Хоффман.
        — Николай Васильевич, спешил сообщить вам радостную весть, но как вижу, опоздал,  — устало улыбнулся немец.
        — Мне остаётся только поблагодарить вас, Генрих Карлович. Вы совершили чудо.
        — На всё воля Божья,  — скромно потупил взор Хоффман.  — Я бы посоветовал вам окрестить младенца, как можно скорее, уж больно слаб здоровьем,  — вздохнул немец.
        — Я непременно последую вашему совету,  — тотчас согласился Куташев.  — Генрих Карлович, вы, видимо, очень устали. Я распоряжусь, чтобы вас доставили домой,  — позвонил в колокольчик князь.
        — Буду весьма признателен,  — склонил седую голову немец.  — Я и в самом деле очень устал. Простите, господа, что помешал вашей беседе.
        — Вы нисколько не помешали,  — возразил Ракитин.  — Примите и от меня сердечную благодарность.
        — Это мне следует благодарить провидение, что вы оказались рядом, молодой человек,  — откланялся доктор.
        Ежели Куташев и был удивлён словами Хоффмана, то виду он не подал. Проводив эскулапа до вестибюля, Николай вернулся в кабинет, где оставил шурина.
        — Сергей Филиппович, вы слышали всё, о чём сказал Хоффман. Вы не откажете мне в просьбе стать крёстным отцом наследника рода Куташевых?
        — Разумеется, я согласен,  — отозвался на его просьбу Ракитин.
        — Тогда нынче после полудня жду вас здесь,  — протянул ему руку Куташев, намекая на то, что желал бы остаться один.
        За окном совсем рассвело. Погасив свечу, Николай взял было стакан с бренди, но, повертев его в руках, поставил обратно, так и не пригубив. Стараясь не шуметь, князь прошёл в покои супруги. Марья спала. Уходя, Хоффман предупредил, что княгиня, вероятнее всего, проспит до самого вечера. Устроившись в кресле у окна, румяная круглолицая баба укачивала маленького барчука, что-то тихо напевая.
        — Покажи,  — велел Куташев.
        Женщина поднялась и протянула младенца барину. Николаю даже не надобно было долго вглядываться в маленькое сморщенное личико, дабы удостовериться в отцовстве Ефимовского.
        — На вас, барин, похож,  — прошептала женщина, принимая обратно дитя.
        Куташев только усмехнулся в ответ. Мальчик родился темноволосым, как и он сам, стало быть, есть шанс, что тайну рождения маленького князя Куташева удастся сохранить, ежели, конечно, княгиня Анненкова, да и сама Марья будут хранить молчание. В том, что Ирина ни словом не обмолвится, Николай был уверен, но вот, чего ожидать от собственной супруги, он не знал.
        Он уже собирался уйти, когда в комнату робко заглянула Софья.
        — Можно мне взглянуть?  — осветила её лицо сияющая улыбка.
        Кормилица широко улыбнулась барышне в ответ и поднесла дитя. Софья в отличие от брата долго всматривалась в крошечные черты. Чистый высокий лоб княжны прорезала морщинка, густые тёмные брови сошлись к переносице. Наблюдая за сестрой, Николай несколько встревожился. Намётанному глазу художника может открыться многое из того, что не заметит взгляд человека неискушённого и ненаблюдательного.
        Словно ощутив пристальный и напряжённый взгляд, младенец проснулся, заворочался в неловких руках княжны, и та поспешила вернуть его кормилице.
        — Как ты собираешься назвать мальчика?  — поинтересовалась Софья, выходя вслед за братом из покоев княгини.
        Николай отметил про себя, что сестра спросила о мальчике, а не о сыне.
        — Сегодня по святкам Михаил именинник,  — ответил Куташев.  — Стало быть, будет Михаилом.
        — Ты будто не рад,  — тихо заметила Софья.
        — Полно, Сонечка. Рад, очень рад, устал только,  — поспешил развеять её подозрения Николай.
        Как и предсказывал Хоффман, в себя Марья Филипповна пришла только поздним вечером. Едва очнувшись от тяжёлого забытья, княгиня попросила принести ей дитя. Разглядывая ребёнка в своих руках, она никак не могла поверить в то, что это маленькое сморщенное существо и есть её сын. Её и Андрея.
        — Да, вы барыня не глядите так,  — забрала раскричавшегося младенца кормилица,  — две-три седмицы минует, не узнаете,  — улыбнулась женщина.
        — А где Николай Васильевич?  — осведомилась она.
        — Барин-то? Дома. Где ж ему быть?  — пожала полными плечами кормилица.  — Позвать велите?
        — Нет, не надобно,  — вздохнула княгиня, откидываясь на подушки.  — Звать тебя как?
        — Марфой,  — отозвалась женщина.  — Ну, так я пойду тогда? Михаила Николаевича кормить пора,  — добавила она, укачивая дитя.
        — Михаила Николаевича?  — нахмурилась Марья.
        — Так окрестили сыночка вашего нынче днём,  — пояснила кормилица.  — Братец ваш — крёстный ему.
        — Ступай, Марфа,  — отпустила кормилицу Марья.
        Оставшись в одиночестве, женщина закрыла глаза. Из-под сомкнутых век выкатилась слезинка и побежала по щеке. Марья не стала вытирать её. Руки её безвольно лежали поверх одеяла. Несмотря на духоту, стоявшую в конце августа, ей было холодно. Невообразимо холодно. Она подумала о том, как бы отреагировал Андрей на известие о рождении сына, и, сравнивая свои мечты с тем, что происходило воочию, горько разрыдалась. Вся жизнь отныне виделась ей бессмысленной. Что дальше? Как жить? Вставать каждое утро, причёсываться, одеваться, есть, пить, для кого? Для кого ей всё это делать? Для себя? А для себя не надобно более! Одна пустота впереди и нет ничего более, ни любви, ни ненависти. Всё выжжено, пустыня осталась.
        Молодая княгиня оправилась на удивление быстро. Никаких видимых причин для того, чтобы целыми днями оставаться в постели в самом скором времени у неё не осталось, да только возвращаться к прежней жизни у Марьи Филипповны не было никакого желания. Весь день она проводила в своих покоях, не спускаясь даже к трапезе. Она ничего не просила, не требовала, не капризничала, а просто лежала в постели или сидела в кресле у окна, подперев щёку кулаком. Не проявляла она интереса и к ребёнку. Единственный раз взглянув на дитя, она более не просила принести его и не спрашивала о нём.
        Так прошла седмица, за ней другая, но ничего не менялось. Поначалу Николая нисколько не заботило то, что происходит с его женой, но когда по углам стала шептаться челядь о том, что княгиня в уме повредилась, пришлось вмешаться. По просьбе князя Хоффман осмотрел Марью Филипповну и лишь развёл руками, демонстрируя своё совершенное бессилие и непонимание происходящего.
        — Право слово, Николай Васильевич, княгиня вполне здорова, она совершенно оправилась, и я не понимаю, отчего она ведёт себя подобным образом,  — заявил он князю, покинув покои его супруги.
        — То есть, вы утверждаете, что медицинская помощь моей супруге не требуется?  — прищурился Куташев.
        — Точно так, ваше сиятельство,  — кивнул Хоффман.  — Ежели какой недуг и поразил вашу супругу, то он скорее душевного свойства, нежели телесного. Возможно, вам стоит поговорить с ней и этого будет довольно.
        — Благодарю вас, Генрих Карлович,  — отпустил врача Куташев.
        Распрощавшись с доктором, Николай прошёлся по библиотеке, обдумывая слова Хоффмана. Ему вовсе не хотелось вести с Марьей Филипповной душеспасительные беседы, а то, что дело здесь было именно в недуге душевном, а не телесном, сомневаться не приходилось. Преодолев собственное сопротивление, Куташев вошёл на половину жены. На стук в дверь, ему открыла горничная жены Милка, тотчас съёжившаяся под сумрачным взглядом барина. Девица ещё не забыла разговора, что состоялся между ней и его сиятельством, и полученный урок усвоила надолго.
        Взглядом указав прислуге на выход, Николай вошёл и плотно прикрыл за собою двери. Марья осталась безучастной к его появлению, она даже не переменила позы, продолжая смотреть невидящим взглядом в окно. Окинув беглым взглядом жену, князь глубоко вздохнул, подавляя мгновенно вспыхнувшее чувство брезгливости и отвращения. Неприбранная, непричёсанная, неопрятная, шёлковый капот, надетый поверх ночной рубашки, в пятнах. Разве может такая женщина вызвать симпатию?
        — Мари, мне кажется, пришло время нам поговорить,  — начал Куташев, присаживаясь подле жены.
        — О чём?  — равнодушно обронила она, не поворачивая головы.
        Николай с трудом подавил раздражение и постарался не выказать гнева, вызванного её поведением и внешним видом.
        — О вас, Мари.
        — Обо мне?  — проскользнули нотки удивления в интонациях её голоса.  — Чем я вам не угодила, Nicolas?
        — Я нахожу ваше поведение несколько странным. Более того, я вас не узнаю. Вы давно видели себя в зеркале?  — осведомился он.
        — Я не хочу,  — вздохнула Марья.
        Николай подавил ещё один раздражённый вздох. Он определённо не собирался нянчиться с ней, но вскоре начнётся светский сезон и общество станет интересоваться тем, куда пропала княгиня Куташева. Самому ему было совершенно плевать на то, что станут говорить о нём и его семейной жизни, но есть ещё Софи, и вся эта шумиха и сплетни вокруг фамилии Куташевых вряд ли положительным образом скажутся на renommee его сестры. Только ради Софьи он старался соблюдать светские условности, и только забота о её добром имени не позволяла ему откровенно попирать принятые в свете правила, хотя и не мешала высмеивать их.
        Поднявшись с кушетки, Николай подхватил жену под локоть и принудил встать. Нисколько не заботясь о том, что может причинить ей боль, он подтащил её к зеркалу и развернул лицом к её отражению, удерживая за плечи.
        — Смотрите! Смотрите на кого вы стали похожи!  — потряс он её словно тряпичную куклу.
        — Вас это беспокоит?  — выпрямилась Марья, стряхивая с плеч его руки.  — Мне казалось, вам и дела нет до меня.
        — Мне нет до вас дела, Мари,  — сквозь зубы процедил Куташев,  — но, увы, мы живём в столице на виду у многих, и мне приходится считаться с этим. Анненковы прислали приглашение. Через две седмицы Ирина Александровна устраивает небольшой музыкальный вечер на даче в Царском селе. Надеюсь, к тому времени вы будете готовы появиться в свете.
        — А ежели я не хочу,  — упрямо возразила Марья.
        — Тогда вы поедете в том виде, в каком я вас застану к назначенному часу,  — пригрозил Куташев.  — Сомневаюсь только, что ваше тщеславие позволит вам опуститься до подобного.
        Уходя, князь громко хлопнул дверью, но Марья даже не оглянулась. Сосредоточенно и хмуро, она вглядывалась в зеркало, из которого на неё глядела всклокоченная бледная особа весьма отталкивающего вида. "И это я?!"  — ужаснулась княгиня.
        Утром следующего дня Марья Филипповна заставила себя спуститься в столовую. На этот раз княгиня была аккуратно причёсана и одета в простое домашнее платье из тёмно-синего муслина. Заметив в тёмных глазах супруга нечто похожее на одобрение, Марья равнодушно отвернулась, всем своим видом показывая, что старалась она вовсе не ради него. За завтраком она почти ничего не ела, выпив только чашку обжигающе горячего чая. Софья попыталась разговорить её, но на все расспросы княжны Марья Филипповна отвечала коротким "да" или "нет".
        После трапезы Куташев собирался отбыть на службу. Вскоре летний лагерь будет свёрнут, и необходимо было проверить готовность казарм к прибытию полка на зимние квартиры. Николай Васильевич одевался в своих покоях, когда, предварительно постучав, к нему в комнату вошла Марья. Наблюдая, как камердинер помогает супругу облачиться в белоснежный колет, княгиня расположилась в кресле.
        — Митька, выйди,  — догадавшись, что она не станет говорить при слуге, велел князь.
        — Ежели вы желаете, чтобы я в нынешнем сезоне сопровождала вас, мне понадобится новый гардероб,  — без всяких предисловий произнесла Марья.
        — Вы вольны скупить все модные лавки, Мари,  — усмехнулся Куташев.  — Ваши счета будут оплачены.
        Марья поднялась с кресла.
        — Это всё, зачем вы пришли?  — поинтересовался Николай, поправляя тесный ворот колета.
        — Более мне ничего от вас не надобно,  — равнодушно отозвалась Марья.
        — Признаться, мне наши отношения до свадьбы были куда больше по душе, чем нынешние,  — заметил Куташев.
        Княгиня остановилась в дверях спиной к нему:
        — Ничего не могу поделать, Nicolas. Дерзить вам, как прежде, не получается. Вы меня более не вдохновляете,  — вздохнула она, закрывая за собой дверь.
        Проходя мимо детской, Марья услышала плач младенца. Замедлив шаг, она нерешительно положила ладонь на ручку двери. Ребёнок плакал всё громче и громче. Распахнув двери, княгиня вошла. Кроме неё и плачущего младенца в комнате более никого не оказалось. Постояв над колыбелью и поборов желание закрыть уши от невыносимого детского крика, Марья взяла дитя на руки. Пелёнки оказались мокрыми. Поморщившись, молодая мать распеленала сына и беспомощно огляделась. Взгляд её обратился к комоду. Выдвинув верхний ящик, княгиня нашла стопку аккуратно сложенных пелёнок. Кое-как перепеленав младенца, Марья принялась укачивать его. Тихо напевая невесть откуда всплывшую в голове мелодию, княгиня кружила по комнате, с удивлением рассматривая собственное дитя. Не верилось, что за две седмицы младенец мог так перемениться. Он стал заметно крупнее, щёки его округлились, и он явно прибавил в весе. Отворилась дверь и в комнату вошла кормилица. Одарив бабу гневным взглядом, Марья передала ей ребёнка, не удержавшись, ласково провела кончиками пальцев по пухлой щёчке и погладила мягкий тёмный пушок на голове сына.
        С этого момента она более не игнорировала собственное дитя и заходила в детскую по нескольку раз на дню, интересовалась, как ребёнок кушает, как спит, подолгу просиживала у колыбели, просто наблюдая за ним.
        За день до намеченного у Анненковых суаре, в дом на Мойке приехала модистка с двумя помощницами. Привезли заказанный Марьей Филипповной гардероб. Всё пространство в будуаре заняли платья, шляпки, накидки, ротонды, целый ворох тончайшего женского белья. Марья, примеряя обновки, оживилась. Лицо её раскраснелось, в глазах появился озорной блеск. Взгляд её обратился к роскошному ярко-синему бальному туалету. Возможно, для музыкального вечера платье и казалось чересчур вызывающим, но она так давно не надевала красивые вещи. Однако при примерке выяснилось, что оно довольно тесно ей в талии.
        Модистка заверила её, что сие поправимо, и она может распустить немного швы, но к завтрашнему дню ей никак не поспеть.
        — Милка,  — перевела сверкающий взгляд на горничную молодая княгиня,  — затяни корсет туже.
        Вместе с помощницей модистки горничная затянула шнурки на корсете так, что Марья едва могла вздохнуть, но зато платье пришлось впору. Оглядев в зеркале своё отражение, княгиня Куташева самодовольно улыбнулась. Ныне она была хороша, как никогда. Грудь её стала заметно больше, а талия благодаря усилиям Милки и белошвейки казалась невероятно тонкой. Отпустив модистку и её помощниц, Марья велела Милке перенести вещи в гардеробную, а платье к завтрашнему вечеру оставить в спальне.
        На другой день, собираясь к Анненковым, Марья страшно волновалась, будто бы впервые собиралась выйти в свет. Ей было не по себе от того, что она не могла знать, как встретит её Ирина, до сих пор не покидал страх, что княгиня Анненкова может выполнить свою угрозу и поведать князю Куташеву тайну отцовства Михаила. Когда туалет был почти полностью завершён, дверь, ведущая в покои супруга, открылась, и Николай шагнул в спальню жены.
        Князь остановился посреди комнаты, окинув Марью внимательным взглядом. "Хороша! Вне всякого сомнения, хороша!"  — прищурились тёмные очи.
        — Позвольте и мне внести некое дополнение к вашему совершенному облику, madame?  — иронично улыбнулся он, открывая обитую бархатом коробочку, что держал в руках.
        На чёрном бархате ослепительно сверкнули фамильные бриллианты Куташевых. Застегнув на шее жены колье, Николай провёл ладонями по почти обнажённым плечам.
        — Вечер нынче обещает быть прохладным,  — тихо заметил он,  — накиньте что-нибудь на плечи.
        В его интонациях Марья не услышала заботы, скорее раздражение.
        — Отчего вы вдруг так озаботились моим здоровьем?  — насмешливо улыбнулась она ему в ответ через отражение в зеркале.
        — Просто помните, о чём я вам говорил однажды,  — парировал Куташев.  — И не теряйте головы,  — добавил он.
        — По-вашему, я только и думаю о том, как бы побыстрее закрутить интрижку с кем-нибудь?
        — Не знаю, о чём вы думали, выбирая это платье, но явно не о том, дабы произвести впечатление скромницы.
        — Полно, Nicolas,  — усмехнулась Марья.  — Не вы ли говорили, что вам нет до меня никакого дела?
        Куташев задумчиво обвёл взглядом пару, отражавшуюся в зеркале перед ним:
        — Я ведь и передумать могу, ma cherie,  — провёл он ладонями по тонким рукам жены.  — Но нам пора, ежели мы не хотим быть в числе опоздавших.
        Подхватив со спинки кресла тонкую шёлковую шаль в тон платью, Марья набросила её на плечи и опёрлась на предложенную супругом руку. Софья уже ожидала брата и его жену в вестибюле. Бросив один только взгляд на свою невестку, княжна едва заметно вздохнула. Никогда ей не тягаться с Марьей Филипповной. Ещё две седмицы назад княгиня на приведение походила, а нынче глаз не отвести. До самой дачи Анненковых супруги хранили молчание, каждый думая о своём. Вопреки страхам Марьи, Ирина Александровна встретила её радушно, как в прежние добрые времена. Целуя подругу в щёку, княгиня Анненкова совершенно искренне выразила своё восхищение её роскошным туалетом.
        — Мари, ты затмишь нынче всех,  — хихикнула Ирэн, взяв подругу под руку и провожая в сад, где уже были расставлены стулья.  — Боже, как же давно мы не виделись!  — продолжала она говорить, словно и не было про меж них никакой размолвки.  — Борис пригласил цыганский хор! О, как они поют. У меня мурашки по всему телу бегут, когда я их слушаю,  — делилась своими впечатлениями княгиня Анненкова.
        Но, несмотря на радушную болтовню подруги и её совершенно счастливый вид, Марья отметила, что та чем-то сильно взволнована. Как оказалась, поводов для волнения у княгини Ирины было предостаточно. И один из этих поводов предстал перед Марьей уже спустя четверть часа. Многих гостей четы Анненковых Марья хорошо знала по прошлым столичным сезонам, довольно скоро почувствовала себя совершено раскованно и в своей стихии, но вот к встрече с графом Ефимовским оказалась не готова.
        Андрей поприветствовал сначала хозяйку дома, а затем повернулся к Марье:
        — Марья Филипповна, счастлив видеть вас в добром здравии,  — поднёс он к губам безвольно поникшую кисть княгини Куташевой.
        — Я рада встрече, Andre,  — выдавила Марья.
        — О, простите меня ради Бога, мне надобно отлучиться ненадолго,  — извинилась Ирина и исчезла в сгущающихся сумерках, оставив Марью и Андрея наедине.
        Где-то за спиной княгини Куташевой прислуга зажигала фонари, развешанные по всему саду, а она не могла поднять головы и взглянуть в глаза того, кто стоял перед ней.
        Глава 40
        Андрей не сводил глаз с Марьи Филипповны с того самого момента, как только она ступила в сад. Ефимовский каждым нервом ощущал её присутствие.
        — Ирэн, склонился он к уху хозяйки дома,  — прошу вас, мне надобно лишь несколько минут наедине с ней.
        Ирина тяжело вздохнула, неодобрительно покачала головой и устремилась встречать гостей. Андрей неотрывно следил глазами за княгиней Анненковой, вот она приблизилась к Николаю с Марьей, кокетливо улыбнулась Куташеву, протягивая руку для поцелуя, склонилась к щеке Марьи Филипповны, что-то прошептав той на ухо, подхватила её под руку и углубилась в сад.
        У него была заготовлена целая обвинительная речь, но оказавшись один на один с той, что лишила покоя и сна, Андрей тотчас позабыл все обличающие, гневные слова, что намеревался сказать. Молчание, повисшее промеж них, было тягостным, как никогда. Только шелест листьев в кронах над головой, да отдалённый звук, настраиваемой скрипки, нарушали тишину. Плавно кружась в воздухе, на землю посыпались пожелтевшие листья, предвещая скорый приход осени.
        — Отчего вы не ответили на моё письмо?  — тихо осведомился Андрей, первым нарушив тишину.
        Марья, по-прежнему не осмеливаясь поднять головы, заметила, как сжались в кулаки его длинные пальцы в белых замшевых перчатках. Она попыталась глубоко вдохнуть, дабы унять волнение, но затянутый сверх всякой меры корсет больно впился в рёбра.
        — Я не получала вашего письма, Andre,  — выдохнула она, глядя себе под ноги.
        — Впрочем, нынче это совершенно не важно,  — отозвался Ефимовский.  — Вы сделали свой выбор.
        — У меня не было выбора, Андрей Петрович,  — наконец, осмелилась посмотреть в глаза своему vis-a-vis Марья.
        В сумерках она не могла разглядеть выражение его лица, видела лишь, как дёрнулся уголок рта в кривой усмешке.
        — Пытаетесь сказать, что вас силком под венец тащили,  — не сдержал сарказма Андрей.
        — Именно,  — не раздумывая ни минуты, ответила Марья.
        — Я слышал другое,  — глядя в сторону, сквозь зубы процедил Андрей.  — Вы ловко расставили силки, и поймали дичь, на которую охотились.
        — Andre,  — Марья привстала на носочки и, торопливо сдёрнув перчатку, ладонью провела по его щеке,  — поглядите на меня, Andre.
        Ефимовский перехватил её запястье и больно сжал в своей ладони.
        — Видит Бог, мне не надобно было искать с вами встречи,  — прошипел Андрей,  — отпуская её руку.
        — Я люблю вас,  — сморгнув слёзы, застившие взгляд, всхлипнула Марья.  — Вы не верите мне, я знаю.
        — Верю или не верю, какое теперь это имеет значение?  — смягчился тон Ефимовского.  — Вы замужем, Мари. Замужем за человеком, которого я всегда считал своим другом.
        — Простите меня, ежели бы я не ослушалась вас тогда в Веденском, ныне бы всё было по-другому,  — прерывающимся от слёз шёпотом, произнесла Марья.
        — Мари!  — послышался голос княгини Анненковой, предупредившей о своём возвращении,  — идём, всё готово.
        — Мне лучше уйти,  — едва ощутимо коснулся Андрей её плеча, поправляя соскользнувшую шаль.
        — Когда я увижу вас?  — шагнула вслед за ним Марья, поборов в себе желание ухватиться за рукав его мундира.
        — Это не самая разумная мысль,  — отозвался Ефимовский.
        По его тону Марья угадала, что Андрей улыбается.
        — Когда вы рядом, разум отказывает мне,  — прошептала княгиня Куташева ему вослед.
        Закрыв лицо ладонями, она застыла посреди дорожки. Шорох шёлка, тонкий аромат духов и, наконец, лёгкое прикосновение к плечу, заставили очнуться от горестных мыслей.
        — Прости меня,  — похлопала её по плечу Ирина.  — Я знаю, что не должна вмешиваться, но не смогла ему отказать. Меня не покидает ощущение, что ты не всё мне рассказала зимой.
        Марья всхлипнула раз другой, и, не сдержавшись, разрыдалась в объятьях княгини Анненковой.
        — Ну, полно, полно, Маша, не ко времени,  — достала из ридикюля платок Ирина и принялась вытирать слёзы с лица подруги.  — Коли бы знала, что тем кончиться, не стала бы помогать ему. Идём,  — потянула она её за собой.
        Остановившись под фонарём, княгиня Анненкова окинула критичным взглядом лицо подруги, и сочла, что вечерним сумеркам вполне по силам скрыть следы недавних слёз. На лужайке перед домом было довольно шумно. Гости рассаживались на стульях, слышался тихий смех, приглушённые разговоры, но всё смолкло, как только в центр круга вышла небольшая группа цыган. Смуглый кудрявый юноша, вскинул на плечо скрипку, провёл смычком по струнам, извлекая из инструмента плачущие звуки, следом вступила гитара, пронзая темноту летней ночи надрывным перебором, а затем вперёд вышла цыганка, в которой Марья тотчас узнала ночную гостью своего супруга. Девушка запела, глубокий чарующий голос певицы мелодичными переливами окутал слушателей. Он то взлетал вверх, почти замирая, то вновь обрушивался на собравшихся всей своей мощью. Цыганка пела на родном языке, и хоть невозможно было понять слов, в самой мелодии звучала такая безысходная тоска и грусть, что невольно сжималось сердце.
        От ощущения тяжёлой мужской ладони на плече, внутри у Марьи всё похолодело. Ей не надобно было оборачиваться, дабы понять, кто стоит за её спиной.
        — Я потерял вас, ma cherie,  — шепнул Николай, когда раздались бурные овации после выступления Рады.
        — О, Nicolas, это моя вина,  — тотчас повернулась к Куташевым княгиня Анненкова.  — Мы так давно не виделись с Мари.
        — Ирина Александровна,  — усмехнулся в ответ Николай,  — досадное упущение с вашей стороны. Поверьте, я супругу под замком не держу, и вам всегда будут рады в нашем доме.
        — Благодарю, я обязательно воспользуюсь вашим приглашением, Nicolas,  — лукаво улыбнулась Ирэн.
        Марья понимала, что Куташев ждёт её ответа, но не могла заставить себя вымолвить ни слова. Язык словно прилип к нёбу, отказываясь повиноваться, крупная дрожь пронзила с головы до пят.
        — Вы замёрзли?  — участливо поинтересовался Николай, склоняясь к её плечу.  — Я предупреждал вас, что вечер обещает быть прохладным.
        Говорил Куташев ровным тоном, но, несмотря на это нарочитое спокойствие, Марье в его словах виделась скрытая угроза. Возможно, всё дело было в том, что она, подспудно ощущая себя виноватой после тайного свидания с Андреем, ждала и боялась разоблачения, а потому даже самые обыкновенные вещи, сказанные самым будничным тоном, воспринимала совершенно иначе, невольно выискивая в словах и интонациях подтверждение своим страхам.
        — Nicolas, мне нехорошо,  — ухватилась она за его руку.  — Не могли бы мы уехать?
        — Я велю подать экипаж,  — отцепил Куташев пальцы жены от своего запястья и, похлопав её по плечу успокаивающим жестом, окинул взглядом небольшое общество, собравшееся нынче у Анненковых.
        Князя Бориса он разглядел в компании Ефимовского. При встрече Андрей лишь холодно кивнул ему и даже не подал руки. Что ж, видимо многолетней дружбе пришёл конец. Однако более не надобно задаваться вопросом о том, какие чувства испытывает граф Ефимовский к очаровательной княгине Куташевой. Не укрылось от Николая и мимолётное свидание его жены с бывшим другом в укромном уголке дивного сада на даче Анненковых. Он не мог даже предположить, в чём состояла суть недолгой беседы, ибо полагал, что все сделанные им выводы относительно взаимоотношений его жены и графа Ефимовского, ныне можно было счесть ошибочными. Вовсе не так ему виделась развязка затянувшейся истории.
        Принимать какие-то решения и выказывать своё отношение к происходящему он не спешил. Спешка могла только усугубить и без того неприятную ситуацию, что создалась во многом благодаря его собственным необдуманным решениям. Невозможно было выбрать верную линию поведения, пока его отвлекали от размышлений. Не стоит торопиться с оценкой происходящего, здесь надобно всё хорошо обдумать и взвесить. Что предпринять? А Бог его знает, что теперь делать! Одно ясно, что пустить всё на самотёк никак нельзя. Нельзя закрыть глаза, и подобно страусу спрятать голову в песок, притворившись, что он ничего не видит и не замечает.
        Однако же нынче приходилось держать лицо, а потому ничего не оставалось, как только непринуждённо улыбаясь, отправиться к хозяину дома и тем, кто его окружал.
        — Mon cher, Борис,  — вошёл в кружок, собравшийся вокруг князя Анненкова, Николай,  — Марья Филипповна просила кланяться, но, увы, мы вынуждены нынче вас покинуть.
        — Право слово, Nicolas, я огорчён,  — шутливо отозвался Борис.  — Ты лишаешь нас общества прелестной Софьи Васильевны и обворожительной Марьи Филипповны. Сие совершенно непростительно.
        — Надеюсь, в другой раз самочувствие Марья Филипповны позволит нам задержаться в столь приятном обществе,  — откланялся Николай.
        — Марье Филипповне нездоровится?  — не сдержался Андрей.
        — Увы,  — повернулся к нему Куташев.
        — Надеюсь, ничего серьёзного?  — сконфуженно пробормотал Ефимовский.
        Николай пожал плечами, желая показать, что причина недомогания супруги ему не ведома.
        Софья не скрывала своего разочарования скорым отъездом. Она то и дело кидала хмурые взгляды на брата и невестку, но Марья не обращала внимания на дурное настроение золовки. Встреча с Ефимовским отняла последние силы, лишила душевного равновесия, обретённого с таким трудом, отозвалась болезненными воспоминаниями, которые так бережно хранила в самом потаённом уголке души. Один только взгляд, и сердце перевернулось, забилось, но теперь только для него одного. Вот она цена её гордыни и тщеславия. Что ей нынче все несказанные слова, что нынче значат непроизнесённые признания, сердце надобно было слушать, а не потворствовать ущемлённому самолюбию. А между тем Андрей говорил о письме, которого она не получала.
        Экипаж остановился у дома на Мойке. Открылись кованые ворота, ведущие во внутренний двор, и коляска вкатилась под своды арки. Словно в полузабытьи опёрлась Марья на твёрдую руку Куташева, не глядя под ноги, ступила с подножки, едва не оборвав подол платья, смотрела и не видела, слушала, но не слышала, шла, как во сне к парадному входу, неосознанным привычным движением подобрала юбки, прошла мимо дворецкого и двинулась дальше к лестнице.
        — Мари!  — громкий окрик вырвал из окутавшего морока и заставил остановиться.
        Затрепетало в груди сердце, сжалось от страха и предчувствия неминуемой беды.
        — Мари, да что с вами нынче?  — недовольный голос Николая ворвался в её грёзы.
        Марья поморщилась, позволив ему взять себя под руку.
        — Голова кружится, устала очень. Видимо с непривычки,  — попыталась оправдаться она, понимая, сколь нелепыми и жалкими выглядят её оправдания.
        Куташев только покачал головой, но ничего более не сказал, и за это Марья была ему благодарна, ибо мыслить ясно не могла. У дверей в свои покои она остановилась и повернулась к мужу, дабы пожелать ему спокойной ночи, но натолкнувшись на пристальный изучающий взгляд, осеклась на полуслове и поспешила скрыться за дверью. Он словно мысли её читал и будто знал, что творилось нынче на душе.
        Пройдя в будуар, Марья растолкала задремавшую на кушетке Милку и молча, повернувшись к ней спиной, замерла в ожидании, пока горничная справиться с крючками и шнуровкой корсета.
        Милка сопела, шёпотом ругалась, но справиться с шёлковым шнурком, затянутым в узел не могла, как ни старалась.
        — Не могу, барыня,  — едва не плача, сдалась девушка.
        — Режь его,  — выдохнула Марья,  — сил моих больше нет.
        Милка кинулась в будуар на поиски корзинки с рукодельем, где обыкновенно лежали небольшие ножницы, а Марья осталась стоять перед зеркалом. То ли ей передалось паническое настроение горничной, то ли собственные страхи сыграли свою роль, но каждый последующий вздох, давался с огромным трудом.
        — Милка, да где же ты?  — выдохнула княгиня, тяжело опираясь на поверхность туалетного столика обеими руками.
        Милка поспешила на зов барыни, но, застав князя в спальне жены, тихо ахнула, прикрыв рот ладошкой, и поспешила ретироваться.
        — Позвольте мне,  — услышала Марья над своим плечом.
        Вскинув голову, она через зеркало встретилась взглядом с Куташевым и только молча кивнула, не в силах более тереть эту пытку. Николай поддел шнуровку корсета ножом для разрезания бумаги, острое лезвие легко перерезало натянутый шёлк. Отбросив ненавистный корсет, Марья повернулась спиной к супругу, взглядом отыскивая капот. На бледной спине яркими полосами выделялись следы, оставленные пластинами из китового уса.
        — Не удивительно, что вам сделалось дурно,  — пробормотал Куташев, разглядывая её со спины.  — Зачем же истязать себя подобным образом?
        Марья не ответила, только раздражённо повела плечом. В следующее мгновение с её губ сорвался изумлённый вздох, от ощущения тепла широкой мужской ладони, касающейся её рёбер в тех местах, где остались наиболее заметные следы. Нежная, тёплая, гладкая, словно шёлк кожа под его руками, едва различимый аромат резеды, исходящий от её волос, изящный изгиб шеи, длинные ресницы, отбрасывающие тень на бледные щёки, Куташев, словно впервые видел свою жену. Кончики пальцев ласково прошлись по красным бороздам, оставленным корсетом, словно желали разгладить кожу в этих местах.
        — Nicolas…  — развернулась Марья в его руках.
        Куташев приложил палец к её губам:
        — Прошло уже довольно времени, Мари.
        "Не хочу! Не хочу!"  — пульсировало болью в голове, но Марья не осмелилась возразить, только закрыла глаза, дабы не видеть его лица, склоняющегося к ней. Видимо, все испытываемые эмоции тотчас отразились на её лице. Пальцы князя перебирали мягкие локоны на её затылке, шпильки бесшумно посыпались на ковёр, накрутив на кулак длинные белокурые пряди, Куташев больно дёрнул её за волосы:
        — Открой глаза,  — процедил он.
        Марья подчинилась, всмотрелась в искажённое гневом лицо и втянула голову в плечи.
        Куташев выругался, и оттолкнул её:
        Отшатнувшись от него, княгиня нащупала шаль на спинке кресла и завернулась в неё, стараясь прикрыть наготу. Николай стиснул зубы, наблюдая за женой. Слишком явно страх и отвращение читались на её лице. Не ко времени пробудившееся желание тотчас остыло. Громко хлопнув дверью, Куташев вернулся в свои апартаменты, упал в кресло и закрыл глаза, находясь во власти безудержного гнева, причиной которого стало уязвлённое до глубины души самолюбие. Слишком явно ему предпочли другого, Марья даже не попыталась скрыть того.
        И что ему делать нынче? Посадить её под замок и подвергнуться насмешкам, аки ревнивый муж? Никакие замки и оковы её не удержат и не остановят, но и прослыть рогоносцем на весь Петербург не самая вдохновляющая перспектива. Боже! Каким взглядом она смотрела на Ефимовского! Неужели только он один заметил? Стало быть, не лгала о своей любви к нему.
        Николай сжал пальцы в кулаки, несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь унять нахлынувшую злость. Куташеву показалось, что ему удалось справиться с гневом, поднявшись, он споткнулся о собственный мундир, сброшенный второпях.
        — Митька!  — взревел князь.  — Где тебя черти носят? Почему не прибрал?  — швырнул он мундир в оторопевшего камердинера.  — Шкуру спущу!
        — Виноват, ваше сиятельство,  — повесил мундир на спинку стула Митька, не осмелившись напомнить барину, что тот сам выгнал его из комнаты четверть часа назад.  — Позвольте, помогу разоблачиться,  — с опаской приблизился к Куташеву слуга.
        Получив короткую затрещину, камердинер тяжело вздохнул и принялся стаскивать с хозяина сапоги. Выпустив пар, Николай успокоился.
        Ах, как пела Рада нынче, пронзая его взглядом тёмных очей, но не затронула потаённых струн души. Не дрогнуло сердце, ничего не шевельнулось в груди, как истинный ценитель искусства, он по достоинству оценил её старания, вознаградив исполнительницу овациями, но пылкий любовник в нём так и не проснулся. Зато одного взгляда на жену хватило, дабы бешеная неукротимая ярость овладела всем его существом. Нынче он себя вёл, как самый настоящий ревнивец, и оттого сам себе был противен, и самое гадкое заключалось в том, что чувство, которое нынче теснило грудь, мешая свободно дышать, весьма и весьма походило на ревность, хотя он и пытался отрицать сие, объясняя вспыхнувшую ярость исключительно опасениями, что неверная супруга выставит его идиотом перед всем столичным светом. Да что ему за дело до светских сплетников?! Разве его когда-нибудь беспокоило, что о нём говорят в свете?! В том-то и дело, что никогда ранее он тревожился о том, но, видимо, не желая смириться с тем, что чувства его к Марье Филипповне изменились, пытался найти иные оправдания собственному поведению. Одна только мысль о том, что кто-то
другой коснётся её, способна была в мгновение ока привести его в состояние безудержного гнева. "Собака на сене",  — усмехнулся Куташев. Не он ли не так давно говорил Марье о том, что не питает к ней тёплых чувств? Так откуда появилось желание свернуть её изящную шейку? Что это, ежели не ревность? И что за гадкое извращённое чувство поселилось в его душе? Адская смесь — ненависть, смешанная с вожделением.
        Не в силах уснуть, Куташев вышел в коридор, намереваясь спуститься в библиотеку и заняться внесением в каталог последних своих приобретений. В огромном доме царила оглушающая тишина, но послышавшийся ему из покоев сестры тихий плач, заставил остановиться и прислушаться. Так и есть. Соня горько рыдала за запертой дверью.
        Вернувшись от Анненковых, Софья тенью скользнула в свои комнаты, прогнала камеристку и заперла дверь на ключ. Достав альбом с набросками, она выдрала оттуда рисунок с портретом Марьи Филипповны и, разорвав его пополам, швырнула на пол. Погасив свечи, mademoiselle Куташева бросилась ничком на кровать и, зарывшись лицом в подушку, зашлась в истерических рыданиях. Невозможно было отрицать очевидное. Весь вечер она не сводила глаз с Андрея, а он смотрел только на Марью Филипповну. Иногда, спохватившись, отводил глаза, и тотчас вновь разыскивал её взглядом среди остальных гостей Анненковых. О сколько тоски было в этом взгляде, словно она была воздухом, которым он дышал.
        Софья не знала, сколько времени прошло, но поток слёз так и не иссяк. Голова болела, в глазах появилась нестерпимая резь, горло саднило от сдавленных всхлипов. Громкий стук в дверь, заставил её умолкнуть. Так постучать мог только Николай. Вытерев глаза краем сорочки, разложенной заботливыми руками камеристки на подушке, Софья громко икнула и поднялась с постели.
        — Ники, ты?  — замерла она у дверей.
        — Открой, Соня,  — потребовал Куташев.
        — Я в порядке. Ступай спать,  — попыталась отговориться Софья.
        — Соня…  — послышался нетерпеливый голос брата.
        Глубоко вздохнув, Софья повернула в замке ключ, поблагодарив провидение за то, что в комнате царила кромешная тьма, однако света, отбрасываемого настенным канделябром в коридоре, Николаю вполне хватило, дабы разглядеть опухшее заплаканное лицо сестры.
        — О чём скорбь сия?  — вошёл он в комнату.
        — Не о чём,  — отмахнулась Софья.
        — Не лги мне, Соня,  — вздохнул Куташев.  — Впрочем, к чему мне пытать тебя,  — скользнул его задумчивый взгляд по разорванному рисунку.
        Софья и ахнуть не успела, как Николай склонился и поднял то, что до недавнего времени являлось портретом его жены. Поднеся обрывки рисунка к свету, он сложил две половинки, невольно отметив потрясающее сходство с оригиналом.
        — У тебя талант,  — пробормотал Куташев.  — Позволь, я заберу это.
        Софья промолчала, только нахмурилась в ответ и коротко пожала плечами, выразив тем самым полнейшее равнодушие к судьбе своего творения.
        — Так скажешь, отчего плакала?  — поинтересовался Николай, взяв свечу из настенного канделябра в коридоре и зажигая от неё другие в подсвечнике на дамском бюро в комнате сестры.
        — Нет!  — отрезала Софья.
        — Думаю, причина мне известна, продолжил допытываться Куташев.
        — Даже ежели и так, Ники, я говорить о том не желаю,  — упрямо вздёрнула подбородок княжна.
        — Как знаешь. Коли надумаешь, я всегда готов тебя выслушать,  — остановился на пороге Николай.
        — Не надумаю,  — буркнула Софья, поворачивая в замке ключ после ухода брата.
        Глава 41
        Наутро следующего дня во время утренней трапезы слышалось только позвякивание серебра о фарфор. Все собравшиеся в столовой хранили молчание. Софья рассеянно помешивала в чашке остывший чай, уставившись невидящим взглядом в окно, Анна Кирилловна, всем своим существом ощущая дух неприязни, витавший промеж домочадцев, не поднимала глаз от тарелки, Марья, задумавшись, крошила булку прямо на скатерть, и только Николай ел с аппетитом, не обращая внимания на гнетущую удушливую атмосферу.
        У Куташева было, над чем поразмыслить, и, как ни странно, несмотря на бессонную ночь, чувствовал он себя на удивление бодрым. Ночные размышления доставили ему множество неприятных минут, мало того, ни к чему не привели. Он так ничего и не решил, понимая, что обстоятельства ныне ему неподвластны, и удержать в руках сию щекотливую la situation ему не под силу. Это всё равно, что грести против течения, усилий затратишь слишком много, а вот результат, как правило, не оправдает ожиданий. Говорить с Марьей о том, чего не случилось, значит признать, что ему есть о чём беспокоиться, выставить себя перед ней мнительным ревнивцем. Остаётся только ждать и надеяться, что за то время, что Ефимовскому осталось от его отпуска, Марья Филипповна не наделяет глупостей, да и сам Андрей воздержится от неразумных поступков.
        Саму Марью занимали ровно те же мысли, что и её супруга, но более всего она думала о письме, что ей написал Андрей, и которого она так и не получила. Объяснение тому могло быть только одно: Ефимовский писал на адрес её брата, поскольку знал, что она отправилась в столицу, стало быть, начать поиски стоило именно оттуда. Едва эта мысль пришла ей на ум, Марья тотчас пожелала отправиться в дом на Фонтанку, но не могла вскочить из-за стола и броситься воплощать собственные замыслы, пока семейство чинно трапезничало в столовой. Стараясь скрыть нетерпение, княгиня вновь наполнила свою чашку, добавила в чай сливки и принялась чистить яйцо, делая вид, что всецело поглощена сим занятием.
        Краем глаза она наблюдала за Софьей. Несмотря на старания, приложенные поутру, mademoiselle Куташевой так и не удалось полностью избавиться от следов безудержных ночных слёз на бледном измученном лице. Причина, по которой Софья почти всю ночь рыдала в подушку, для Марьи не составляла тайны, и, даже понимая разумом и сердцем, что княжна ей не соперница, она не могла найти в душе даже малой толики сочувствия к золовке. Более того, столь явная демонстрация сердечных терзаний не вызывала ничего, кроме раздражения, и причиной тому был страх, что всегда есть даже самая ничтожная вероятность того, что Софья добьётся того, чего она сама лишилась по собственной глупости. Марья даже думать не желала о том, что когда-нибудь, возможно, даже не по велению сердца Андрей выберет спутницу жизни. Ведь он последний в роду и, наверняка, его мать уже не раз напомнила ему о том. Что же до неё, то ничего, кроме пошлой связи за спиной супруга, она ему предложить не могла. Возможно, какое-то время она сможет удержать его подле себя, особенно коли признается в том, чьё дитя выносила и произвела на свет, но ведь всё равно
когда-нибудь всё окончится, потому как из того тупика, куда она загнала сама себя, иного выхода просто и быть не могло.
        Николай первым поднялся из-за стола. Нынче он собирался в казармы, поскольку в самом скором времени полк должен был сняться с летнего лагеря, и надобно было убедиться, что всё готово к возвращению. Все остальные, казалось, только того и ждали. Софья отодвинула полную тарелку и поспешила в свои покои. Анна Кирилловна устремилась вслед за своей воспитанницей, оставив супругов наедине.
        — Nicolas, могу я воспользоваться вашим выездом?  — стараясь сохранить невозмутимый равнодушный тон, поинтересовалась Марья.
        — Он такой же мой, как и ваш,  — обронил Куташев, поборов желание поинтересоваться местом и целью её поездки.
        Княгиня сдержано кивнула и неспешно вышла из столовой, стараясь не ускорить шага. Медленно она поднялась по лестнице, проследив взглядом за тем, как Куташев вышел в вестибюль, принял из рук дворецкого фуражку, перчатки и покинул особняк. Только тогда, подобрав юбки, она бегом взбежала по лестнице и вихрем пронеслась по коридору, не обращая внимания на недоуменные взгляды прислуги, встреченной по пути.
        Переодеваясь к выходу, она велела закладывать выезд, и спустя полчаса четырёхместная открытая коляска выехала из-под арки и покатила в сторону набережной Фонтанки. Куташев, придержав нервно перебирающего ногами жеребца, последовал за собственным экипажем, стараясь держаться поодаль, но не упустить его из виду. Убедившись, что Марья Филипповна решила нанести визит брату и, полагая, что она задержится надолго, князь повернул в сторону Воскресенской набережной, где располагались казармы Кавалергардского полка.
        К великому огорчению княгини Куташевой Сергея Филипповича дома она не застала. Дворецкий проводил её в гостиную, где ей пришлось почти час дожидаться, пока madame Ракитина изволит спуститься. Пользуясь случаем, Наталья не преминула продемонстрировать своё отношение к золовке, заставив её маяться в ожидании, как какую-нибудь просительницу. Ни сердечных объятий, ни поцелуев, войдя в комнату, Наталья Сергеевна холодно кивнула в ответ на приветствие и, чинно расправив шёлковые юбки, присела в кресло, жестом предложив последовать её примеру. Ничего не переменилось, по-прежнему две женщины смотрели настороженно, не доверяя друг другу.
        — Марья Филипповна, какая приятная неожиданность видеть вас,  — слова, сказанные елейным тоном, так и сочились иронией.  — Вы у нас редкий гость, вот даже на венчание не удосужились приехать.
        — Поверьте, я весьма сожалею, что не смогла, но доктор запретил мне дальние поездки,  — с трудом скрывая раздражение и стараясь не скрипеть зубами с досады, отозвалась Марья.
        — Серж отбыл на службу,  — обронила Натали.  — И думаю, будет только к обеду.
        — О, мне некуда спешить,  — улыбнулась Марья, стараясь игнорировать оскорбительный тон невестки, не скрывающей, что её присутствие ныне не желательно.
        Наталья окинула золовку придирчивым взглядом. Белокурые локоны завитые тугой спиралью, платье, пошитое по последней моде, лёгкий румянец на фарфорово-белой коже, задумчивый взгляд, изменилась, похорошела, из привлекательной барышни превратилась в ослепительную светскую красавицу. Провинциальная выскочка всем утёрла нос, став женой одного из самых завидных холостяков Петербурга. Но поговаривали, что не всё ладно в благородном семействе.
        — Слышала, вашему супругу больно по нраву цыганский хор пришёлся,  — усмехнулась Наталья, вспомнив сплетню, слышанную ею в доме брата.
        Марья вспыхнула, сжала пальцы в кулаки с такой силой, что ногти впились в ладонь. Злые, полные яда, слова невестки довольно чувствительно задели самолюбие. "Это как же надобно было кутить на всю столицу, дабы все знали?!"  — стиснула зубы княгиня. Видать много чего говорили о ней, коли супруг её во все тяжкие пустился почти сразу после свадьбы.
        — Мы были вчера на суаре у Анненковых. Борис приглашал цыганский хор, надо признать, что поют они весьма недурно,  — отозвалась она.  — А вы давно из Полесья?  — Марья постаралась перевести разговор на другую тему.
        — Месяц уж минул, как мы в Петербурге,  — ответила Наталья, не сдержав тяжёлого вздоха.
        — Я хотела спросить у вас, как маменька…  — запнулась Марья, усовестившись того, что с тех пор, как вышла за Куташева так ни разу матери и не отписала.
        — Елена Андреевна спрашивала о вас,  — пожала плечами Наталья,  — но что я могла ей сказать, коли мы с вами не виделись с февраля.
        Марья отвела взгляд, перевела дыхание, чувствуя, как слёзы наворачиваются на глаза.
        — А что же Лиза?  — улыбнулась она дрожащими губами.
        — Подросла,  — хмуро обронила Наталья.  — Впрочем, вы сами можете в том убедиться,  — потянулась она к колокольчику на столе.
        По велению барыни нянька привела девочку. Годовалая пухлая малышка, держась за подол платья своей бонны, сделала несколько робких шагов навстречу красивой даме, что присев на корточки, протянула ей руки.
        — Ангел,  — восторженно прошептала Марья, проводя рукой по мягким кудрям племянницы.
        — Сходство с вами на лицо,  — кисло заметила Наталья.  — Надеюсь, что характером всё же она в покойную мать уродилась. Елизавета Алексеевна, царствие ей небесное,  — перекрестилась madame Ракитина,  — была весьма рассудительной особой.
        Марья чуть заметно улыбнулась. Наталья только что в завуалированной форме намекнула на её легкомыслие, стало быть, ничего не забыла и не простила. Княгиня Куташева мысленно попеняла себе, что собираясь к брату, даже не удосужилась узнать, один он приехал в столицу или с семьёй, а потому не озаботилась тем, чтобы привезти девочке гостинец. Она немного посидела с племянницей, взяв её на руки и позволив малышке поиграть с жемчужной ниткой, свисающей почти до самой талии. Наблюдая за золовкой и падчерицей, Наталья некоторое время хранила молчание, а затем, сославшись на то, что ребёнку пора спать, отослала девочку вместе с нянькой. В комнате повисла тишина, все темы для беседы оказались исчерпаны, а Наталья вопреки всем правилам хорошего тона предпочла хранить молчание, нежели развлекать незваную гостью разговором. Мучительное для Марьи молчание было прервано дворецким, спешившим сообщить барыне, что барин вернулся и велел подавать обед.
        — Мари,  — улыбаясь и широко раскинув руки, Сергей вошёл в гостиную.  — Боже! Как же я рад! Мне сказали, тебе нездоровится, когда я справлялся о тебе в последний раз,  — обеспокоенно оглядывая сестру, заговорил Ракитин.
        — Нынче я чувствую себя превосходно,  — целуя брата в щёку, ответила Марья.
        После холодного приёма невестки, тёплые сердечные объятья и слова Сержа были ей, что бальзам на душу.
        — Я надеюсь, ты отобедаешь с нами?  — предложил сестре руку Ракитин.
        Спохватившись, Сергей Филиппович обернулся к супруге, но Наталья, будто не заметила его взгляда и, обогнув брата с сестрой, прошла вперёд.
        — Вы часом не повздорили?  — тихо осведомился Серж, провожая глазами жену.
        — Ну, что ты, Серёжа,  — мягко улыбнулась Марья.  — Разве на есть что делить с Натали?
        — Да-да,  — вздохнул Ракитин.  — Много воды уж утекло, оставим прошлое в покое.
        — Отчего ты не бываешь у нас?  — опустила глаза в пол Марья.
        — Право, не знаю, как ответить. Мне показалось, я — нежеланный гость в доме князя Куташева,  — нахмурился Сергей.  — Я всё же надеюсь, ты счастлива с ним?
        — Николай Васильевич — заботливый супруг, Серёжа,  — уклончиво ответила Марья.
        Лакей распахнул перед господами двери в столовую. Отодвинув стул для жены, Серж поспешил оказать ту же услугу сестре. Подали щи с капустным пирогом. Взяв в руки ложку, Наталья тотчас отложила её. Лицо madame Ракитиной заметно побледнело.
        — Прошу меня извинить,  — поднялась она из-за стола и спешно покинула столовую.
        Марья улыбнулась, окинув брата многозначительным взглядом.
        — Не могу не думать о том,  — тихо отозвался Сергей и отодвинул тарелку.
        Довольно было одного взгляда на несчастное выражение его лица, дабы угадать, какие мысли тревожат его нынче.
        — В смерти Бетси нет твоей вины,  — поднялась Марья со стула и остановилась за спиной брата, положив ладони ему на плечи.  — На всё воля Божья, Серёжа.
        — Знаю,  — вздохнул Ракитин,  — но как подумаю о том, так сердце заходится. Не надобно было мне жениться другой раз.
        — Глупости,  — похлопала его по плечу Марья.
        Сергей поймал руку сестры и поцеловал тыльную сторону ладони:
        — Ну, говори, зачем приехала?  — усмехнулся он.
        Марья вернулась на место и, вздохнув, вновь села на стул.
        — Вчера мы были у Анненковых,  — начала она.
        — И?  — вопросительно изогнул бровь Ракитин.
        — Я виделась с Ефимовским,  — чуть слышно отозвалась княгиня Куташева.
        — Мари, право слово, ты совершаешь ошибку. Я знаю, какие чувства ты питала к нему, но нынче ему нет места в твоей жизни!  — вскинулся Сергей.
        Марья Филипповна подняла руку, призывая брата к молчанию.
        — Всё это так, Серж, но дай мне сказать.
        — Говори?  — вздохнул Ракитин.
        — Андрей Петрович говорил, что писал ко мне.
        Сергей отвёл взгляд, уставившись в окно.
        — Ты знал,  — ошеломлённо продолжила Марья.
        — Письмо было,  — сдался Сергей.  — Его доставили на следующий день после твоего венчания с Куташевым.
        — Где оно?  — побледнела Марья.  — Ты прочёл его?
        Сергей Филиппович молча поднялся из-за стола и вышел из столовой. Вернулся он спустя четверть часа. Положив запечатанный конверт по правую руку от Марьи, он вновь сел на своё место. Более не глядя на сестру, Ракитин вернулся к трапезе. Ощущая полнейшее отсутствие аппетита, Марья не могла отвести взгляда от злополучного конверта. Сдавшись, она отложила ложку, отодвинула тарелку и потянулась к письму.
        Жадно вчитываясь в аккуратные строки, написанные рукой Андрея, она не замечала, что брат украдкой наблюдает за ней. Все эмоции тотчас отражались на её лице, оно то светилось радостью, то вдруг омрачалось хмурыми складками на лбу.
        — Я должна с ним увидеться,  — подняла голову Марья, закончив чтение.
        — Маша, да в своём ли ты уме?!  — не сдержался Ракитин.  — Забудь о том, в этом деле я тебе не помощник.
        — Серж, прошу,  — умоляюще взглянула она на брата.
        — Нет!  — отрезал Сергей.  — Ты — мужняя жена, не пристало тебе…
        — Я люблю его,  — выдохнула Марья, перебив Ракитина.  — Я никого никогда так не любила. Я умру без него,  — всхлипнула она.
        — Глупости!  — раздражённо повёл плечом Сергей.  — Соколинского ты тоже любила.
        Марья побледнела, слова брата, брошенные в горячности спора, достигли цели, больно ударив в самое сердце. Ни слова более не говоря, она поднялась из-за стола и направилась к выходу.
        — Да, что же это, чёрт возьми!  — вспылил Сергей Филиппович, настигнув сестру у порога.
        Не обращая внимания на оторопевшую прислугу, Сергей втолкнул Марью обратно в столовую и захлопнул дверь перед носом любопытного лакея.
        — Одумайся, прошу тебя!  — встряхнул он её за плечи.  — Ничего нельзя вернуть. Желаешь сделать его своим любовником?!
        — Я не знаю, Серж,  — всхлипнула Марья раз, другой и, спрятав лицо у него на груди, разрыдалась.
        — Полно, Маша,  — Ракитин рассеянно погладил её по голове.  — Всё проходит,  — шептал он, желая её утешить, но она только горше плакала, цепляясь за рукава его мундира.
        — Я надеялась, ты поймёшь меня,  — судорожно вздыхая, прошептала она.  — Ты один знаешь, как я люблю его. Мне ничего более не надобно, Серёжа. Ничего,  — повторила она.
        — Ты разрушишь свою жизнь, Мари,  — вздохнул Сергей.  — Сия связь, кроме боли и страдания, ничего более тебе не принесёт. Возможно, все твои слёзы и мольбы напрасны. Ты не можешь знать, что Андрей думает о том…
        — И не узнаю, коли ты откажешься помочь мне,  — утирая слёзы тыльной стороной ладони, прошептала княгиня Куташева.
        Сергей Филиппович покачал головой:
        — Видит Бог, я не должен поступать подобным образом,  — вздохнул он.  — Напиши ему, я велю отнести письмо.
        Добившись от брата обещания помочь, Марья почти полчаса просидела в его кабинете, сочиняя письмо Андрею. Увы, все слова, что приходили ей на ум, написанные на бумаги не отражали и малой толики того, что она желала бы сказать ему, а время утекало, словно песок сквозь пальцы. Изорвав не один лист, княгиня Куташева на свой страх и риск написала короткую записку с просьбой о встрече.
        Вечером за ужином Марья выказала желание посетить утреннюю литургию в Казанском Соборе. Для отвода глаз она предложила княжне Куташевой составить ей компанию, но Софья отказалась, сославшись на плохое самочувствие. Николай будто и вовсе не расслышал её слов. После злополучного вечера у Анненковых он более не заходил к ней. Марья даже не знала радоваться ей или огорчаться равнодушию с его стороны. С одной стороны его безразличие было, безусловно, предпочтительнее той ярости и злости, что она успела испытать на себе день тому назад, но с другой — она не могла не признать, что её задевает подобное пренебрежение
        Марье не спалось. Ах, коли б знать, что будет завтра поутру, коли б знать, как восприняли её послание. Дотянувшись до бобика, Марья нащупала жестяную коробку с серниками и зажгла свечу. Стараясь не шуметь, вытащила из ящика бюро альбом и нашла заложенное между страниц письмо. Забравшись с ногами в кресло, она вновь и вновь перечитывала слова признания, от которых замирала душа. "Машенька, мой дивный ангел…".
        — Мой дивный ангел,  — прошептала она, складывая письмо обратно в альбом.
        Можно ли надеяться, что те чувства, под влиянием которых Андрей писал к ней, живы в его сердце до сей поры? Можно ли надеяться, что сила их такова, что заставит пренебречь чувством долга?
        Задвигая ящик на место, Марья уронила с бюро чернильницу. Шуму вышло немного, но даже от этого негромкого звука зашлось сердце в груди. Княгиня тихо чертыхнулась, глядя на тёмное пятно чернил, расплывающееся по светлому паркету. Приложив ладони к пылающим щекам, она прикрыла глаза, стараясь унять волнение. Грудь тяжело вздымалась под тонким батистом ночной рубашки, волосы разметались по плечам. Именно такой её увидел Куташев.
        Что-то потревожило его чуткий сон. Открыв глаза, он увидел полоску неяркого света, пробившегося в щель под дверью в спальню жены. Николай поднялся с постели и, не утруждая себя стуком в дверь, вошёл.
        — Что за шум?  — тихо осведомился князь.
        — Чернильница упала,  — чуть слышно пролепетала Марья, глядя на мужа широко раскрытыми глазами.
        — И кому же вы изволите писать по ночам?  — усмехнулся Куташев.
        — Никому, Nicolas,  — поспешила до конца задвинуть ящик бюро княгиня.  — То случайно вышло,  — повернулась она к нему.  — Простите, что потревожила вас.
        — Раз вам не спится…  — Николай окинул супругу многозначительным взглядом.
        Марья едва не задохнулась и отступила от бюро к окну, обхватив себя руками за плечи.
        — Nicolas, я не…
        — Вам нездоровится, Mon ange?  — тихо спросил он, опустив ладони поверх её рук на хрупкие плечи.
        Марья не ответила, только сжалась под его руками, всем сердцем желая, чтобы он ушёл, оставил её в покое. Куташев отвёл кудрявые локоны в сторону и губами коснулся тонкой шеи, руки его соскользнули с плеч на талию, прижимая к широкой груди напряжённое тело.
        Марья вздохнула. Чему быть, того не миновать. Опустив руки, она позволила ему развязать ворот её рубашки, позволила его ладоням скользить по обнажённой коже, чувствуя, как всё тело покрывается мурашками, и озноб сотрясает её от макушки до пят. Не противилась, когда подхватил её под колени, только испуганно ахнула и невольно вцепилась в широкие плечи, дабы не упасть.
        Лёжа на спине в собственной постели, она застыла, подобно мумии, не желая повторения брачной ночи, когда словно вакханка металась под тяжестью мужского тела, а после мучилась угрызениями совести. Не противилась ласкам и поцелуям, оставаясь безучастной к ним. Не было на сей раз ни взлётов, ни падений, когда всё закончилось, Марья завернулась в одеяло и повернулась спиной к мужу. Она надеялась, что получив от неё всё, что ему хотелось, Куташев уйдёт, но он остался в её комнате, в её постели.
        До самого рассвета пролежала она с открытыми глазами, прислушиваясь к размеренному дыханию мужчины, лежащего подле неё. После того, что было ночью, она уже не могла думать о предстоящей встрече с Андреем с радостью, горько и гадко стало на душе.
        Воскресная литургия начиналась довольно рано, и ежели Марья не желала опоздать к началу службы, то ей следовало поторопиться. Выбравшись из постели, она прошла в будуар, разбудила горничную и велела принести тёплой воды. Закрывшись в уборной, она с остервенением тёрла собственное тело, желая смыть даже упоминание об ушедшей ночи.
        После, сидя перед зеркалом в будуаре, Марья слышала, как Николай поднялся с постели.
        — Доброе утро, Mon ange,  — обратился он к ней, остановившись на пороге спальни.
        — Доброе,  — выдавила она из себя, не поворачивая головы.
        — И куда же вы собрались в такую рань, Мари?  — зевнул Куташев, прикрыв рот ладонью.
        — К заутрене,  — отозвалась Марья.  — Желаете составить мне компанию?  — не сумев удержаться от сарказма, поинтересовалась Марья.
        — Упаси Господь,  — усмехнулся князь.  — Желаете спозаранку идти к попам, ступайте, но без меня. Увидимся за обедом,  — добавил он и ушёл в свои покои, довольно насвистывая какую-то мелодию.
        С вечера Марья велела Милке приготовить красивое платье, роскошное творение модистки из шёлка нежно-палевого цвета, потому, как желала быть красивой для того, кто прочно занял место в её сердце, но поутру передумала. Вместо лёгкого воздушного туалета, Марья облачилась в тёмно-лиловое платье с воротником стойкой и велела подать ей шляпку с плотной вуалью.
        Воскресная служба длилась три часа. Марья отстояла её, не шелохнувшись, с каменным выражением лица, она крестилась, когда требовалось, клала вместе со всеми прихожанами поклоны, внимала словам архиерея и хору певчих, но на сей раз не было ни радости, ни света в душе, только тяжесть и тьма.
        Домой она пошла пешком, взяв с собой Милку, а вознице велела возвращаться и её не ждать. Тёплое летнее утро конца августа дышало свежестью и покоем. Зелёные насаждения на Адмиралтейском бульваре уже чуть тронула желтизна, напоминая о грядущей осени. Изредка княгине Куташевой среди прогуливающейся публики встречались знакомые, но никто не узнал её под густой вуалью. Марья уже почти дошла до конца бульвара, а тот, кого она ждала, так и не появился. Остановившись, она ещё раз огляделась в надежде увидеть знакомое лицо, а потом решительно зашагала в сторону набережной Мойки. Дорогу ей перегородил закрытый экипаж, лакированная дверца распахнулась, и Андрей протянул ей руку.
        — Вы выбрали весьма неподходящее место, Мари,  — улыбнулся он, помогая ей подняться на подножку.
        Марья оглянулась на Милку, растеряно замершую на мостовой, и велела ей идти к дому Ракитиных, чтобы после встретиться там. Удостоверившись, что за ними никто не наблюдает, Ефимовский захлопнул дверцу экипажа, и стукнул в стенку, подав вознице знак трогаться.
        Глава 42
        Едва слышно скрипнули новенькие рессоры и, слегка покачнувшись, экипаж тронулся с места. Андрей задёрнул бархатную занавеску на оконце и откинулся на спинку сидения. Марья сцепила пальцы в замок, дабы скрыть нервную дрожь, что сотрясала её с того самого момента, как только она вложила руку в ладонь Андрея, и опустила голову, не решаясь начать разговор. Она просила Ефимовского о встрече потому, как желала непременно оправдаться в его глазах, рассказать о том, что не пыталась никого заманить в сети брака, наоборот, от неё шантажом добились согласия. Но ныне, пребывая столь близко от него в полумраке экипажа, женщина не могла подобрать нужных слов, сомневаясь в том, что сумеет уверить его в своей правоте.?
        — Вы просили меня о встрече, Мари, а теперь молчите,  — попенял ей Андрей.?
        Получив записку от Марьи Филипповны, он долго мучился сомнениями. Чем могла окончиться подобная встреча? Тем, что именуют неприглядным словом адюльтер? Ничего хорошего это свидание не сулит ни ему, ни ей, разве, что вымарать в грязи сразу две известных фамилии: князя Куташева и графа Ефимовского. Но желание увидеться с ней возобладало над доводами разума.?
        — Право слово, дайте же мне собраться с мыслями, Andre,  — Марья подняла голову, разглядывая его через густую вуаль.?
        Горькая усмешка скользнула по его губам, хмурая складочка залегла промеж густых бровей. Ефимовский протянул руку и снял шляпку с её головы.?
        — Хочу видеть ваши глаза,  — пояснил он в ответ на недоуменный взгляд.?
        Марья глубоко вздохнула, пытаясь обрести решимость, которой ей так не хватало, и заговорила:?
        — Andre, я не знаю, кто и зачем стремился опорочить меня в ваших глазах, но то, что вам рассказали обо мне — несомненная ложь,  — стараясь не отвести взгляда, произнесла она.?
        — Ложь?!  — Ефимовский приподнял густую бровь.  — По-вашему, Борис, Ирэн, ваш супруг — все они лжецы?  — Спросил Андрей, даже не пытаясь скрыть сарказма.?
        — Нет! Конечно же, нет,  — горячо возразила княгиня Куташева.  — Возможно, вам не сказали всей правды.?
        — И какая же она, по-вашему, правда??
        — Истина в том, что меня принудили к замужеству шантажом,  — Марья отвела взгляд и, не дождавшись ответа, продолжила: — видит Бог, Andre, даже не получив вашего письма, я собиралась отписать вам и, положившись на волю судьбы, смиренно ждать вашего решения, но Nicolas не позволил мне…?
        — Никогда не поверю, что Куташев мог вас шантажировать,  — гневно отозвался Ефимовский, перебив её.?
        — Воля ваша, но именно так всё и было. Nicolas ухаживал за мной какое-то время, и я довольно благосклонно принимала от него знаки внимания, но когда он сделал мне предложение, я отказала ему,  — Марья умолкла и перевела дух, собираясь мыслями для продолжения исповеди.?
        — Как это случилось? Почему, чёрт возьми, ему вообще пришла в голову мысль волочиться за вами?!  — Вспылил Андрей.  — О чём вы умалчиваете, Мари?
        — Мне нечего от вас скрывать,  — Марья широко распахнула глаза.  — Мы встретились случайно в Летнем Саду, гуляли, беседовали, князь Куташев пригласил меня в театр, и я ответила согласием. Спустя какое-то время Nicolas стал наносить мне визиты, объявил моему брату о серьёзности своих намерений. Возможно, своим отказом я оскорбила его, и потому Nicolas пригрозил, что поведает в свете о том, что я…  — Марья запнулась, не решаясь продолжить фразу.?
        — Так какую вашу страшную тайну собирался открыть князь Куташев?  — Нарочито равнодушным тоном осведомился Андрей.?
        — Nicolas собирался сказать, что я отдалась ему,  — выдохнула девушка, отвернувшись к занавешенному окну.?
        — А вы, конечно, не были близки с ним??
        — Andre, безусловно, у вас есть все основания мне не верить, тем более, учитывая все обстоятельства моего пребывания в Веденском. Но я готова чем угодно поклясться, что до моего замужества ни один мужчина, кроме вас, меня не касался,  — ощущая, как пылают щёки и уши, выдавила Марья.?
        — Я польщён, сударыня,  — усмехнулся Ефимовский.?
        Марья потянулась к шляпке, лежащей на сидении, вспылив:?
        — Велите вознице остановиться. Я не намерена и далее выслушивать оскорбления от вас! Андрей, как зачарованный, уставился в полыхающие праведным гневом серо-голубые глаза.?
        — Я не желал вас обидеть, Мари. Простите,  — он мягко улыбнулся.  — Вы не представляете, каким ударом для меня стала весть о вашем замужестве.?
        — Что же нам делать теперь, Andre?  — Нервно перебирая в руках перчатки, вздохнула Марья.?
        — Ничего, Mon coeur. Мы более ничего не можем сделать. Какие бы обстоятельства не предшествовали вашему браку с князем Куташевым, вы замужем, а, стало быть, навсегда потеряны для меня.?
        Марья упрямо покачала головой. Невыносимо было даже думать о том, что всё может окончиться вот так. Что их пути разойдутся навсегда, и всё, что ей останется?
        — воспоминания и… Мишель. Живое напоминание о том, о ком так болит сердце при каждом вдохе.?
        — Вы так легко отказываетесь от меня, Andre?  — Произнесла она дрожащими губами, стараясь удержать подступившие слёзы.?
        — Ради вашего же блага, Мари. Я не вправе более вмешиваться в вашу жизнь. Я не желаю быть причиной ваших страданий,  — Андрей взял её сплетённые пальцы в свои ладони.?
        — Откуда вам знать, что мне во благо будет?  — Глаза княгини сверкнули в полутьме экипажа.?
        Быстрым гибким движением она вкинула руки ему на шею и приникла губами к его.
        Ефимовский ответил на её поцелуй, обняв тонкий стан, усадил к себе на колени. Дыхание их смешалось. Марья запрокинула голову, подставляя его губам шею, щёки, полуприкрытые веки. Какое то время в полутьме экипажа слышалось только тяжёлое дыхание мужчины, едва слышные стоны, что не могла сдержать Марья, выгибаясь под настойчивыми ласками сильных рук. Запустив пальцы в шелковистые кудри на его затылке, она заставила его поднять голову, сама нашла губами его губы, приникая к ним, будто умирающий от жажды к прохладному источнику в знойный день.?
        — Это сущие безумие, Мари,  — хрипло прошептал он, прижавшись лбом к её груди.?
        О том, что экипаж остановился, возвестил негромкий стук в оконце.?
        — Приехали, барин,  — пробасил возница.?
        Андрей тихо чертыхнулся, выпуская из объятий княгиню Куташеву. Марья пересела на противоположное сидение и торопливо надела шляпку. Ефимовский приоткрыл дверцу и оглянулся на свою спутницу. Андрей видел по её лихорадочно- блестевшим глазам, что предложи он ей сейчас руку, и она пойдёт за ним. Но что станется с ней, когда ему придёт время возвращаться в Тифлис??
        — Поезжай на Фонтанку, к Ракитиным,  — бросил он вознице и вернулся на своё место.
        — Нам с вами более не стоит видеться Мари,  — он отвёл глаза, заметив, как после его слов по пылающей румянцем щеке скользнула слеза.?
        — Вы более не любите меня, Andre?  — Тихо спросила она, вынимая из ридикюля носовой платок.?
        — Как бы больно мне сейчас ни было говорить вам о том, но вы должны понять, что не всегда человек волен в своём выборе, есть обстоятельства, люди, обязательства, над которыми мы не властны,  — завладев её рукой, Андрей целовал каждый пальчик.?
        — Какие обстоятельства, Andre??
        — Я не имею более даже права говорить вам о своей любви,  — Ефимовский вздохнул.?
        — У вас есть муж и ребёнок, а я хочу, дабы вы были счастливы, Мари. Время лечит любые сердечные раны, вскорости я уеду, и вы забудете обо мне.?
        — Нет-нет, не говорите так,  — Марья покачала головой,  — я никогда не забуду вас. Только ради вас я дышу, только ради вас сердце бьётся,  — прошептала она и, устыдившись собственной горячности, отвернулась, опустила на лицо вуаль.?
        Андрей промолчал в ответ на её признание, слишком велик оказался соблазн забыть о благих намерениях и поддаться, ответить, с головой окунуться в омут сладострастия, невзирая на последствия, которые, несомненно, будут у этой связи. Марья смотрела на него выжидающе, но не дождалась ответа. Карета остановилась. Ефимовский вышел из экипажа и подал ей руку. Оглядевшись, княгиня Куташева узнала дом брата.?
        — Прощайте, Марья Филипповна,  — Андрей склонился над её рукой.  — Я всё же надеюсь, что вопреки вашим заверениям, вы найдёте иной смысл в вашей жизни,  — с этими словами он поднялся на подножку экипажа.?
        Марья проводила взглядом удаляющийся экипаж и с горестным вздохом взошла на крыльцо. Тяжесть в груди, резь в глазах от непролитых слёз — вовсе не такой исход свидания с Андреем она предвидела. Он не просто отказался от неё, он лишил её всяческой надежды что-либо переменить в будущем. Серж оказался прав, Ефимовскому собственное спокойствие оказалось дороже. Марья пыталась найти повод, дабы разозлиться на него, обвинить в своей несчастной доле, но какие бы доводы она не приводила сама себе, разумом всё же понимала, что Андрей отступился только ради неё самой.?
        Наталья Сергеевна, созерцавшая из окна своих покоев всю недолгую сцену прощания Ефимовского и Куташевой, отпрянула вглубь комнаты, как только заметила, что Марья подняла голову, осматривая фасад дома. Недобрая усмешка скривила полные губы madame Ракитиной.?
        Марья Филипповна не стала на сей раз задерживаться в доме на Фонтанке. Как Серж не настаивал на том, чтобы она осталась к обеду, женщина попросила предоставить в её распоряжение экипаж, забрала горничную и отправилась домой. Слишком безрадостным выдалось нынешнее утро, потому и не было желания вести досужие разговоры. Даже с братом ей не хотелось делиться собственными переживаниями, причинявшими невыносимую душевную боль.?
        По возвращению она уединилась в своих покоях, отказалась спуститься к обеду, сославшись на усталость, и остаток дня провела на кушетке за рукоделием, сделав едва ли больше десятка стежков. Вспыхнувшая было в ней искра надежды угасла, подёрнулась пеплом и остыла. Уныние и хандра навалились невыносимой тяжестью, опустились руки, и, казалось, что даже все желания и устремления, что прежде волновали её, ныне стали совершенно пустыми и никчёмными.?
        На другой день поутру Марью разбудил дробный стук дождевых капель по подоконнику. Накинув на плечи шаль, она отодвинула портьеру и замерла у окна. Довольно сильные порывы ветра вздыбили поверхность обыкновенно спокойной Мойки, мелкий, но частый дождь сыпался с потемневших небес, мутной пеленою застилая обзор, вода стекала по стеклу тонкими ручейками.?
        Разгулявшаяся непогода вынудила остаться дома всех домочадцев: Софья не пошла на ежедневную прогулку с Анной Кирилловной, да и Марья передумала ехать к Анненковым, только представив себе, что тридцать вёрст придётся проехать по сырой раскисшей дороге.?
        После полудня вернулся со службы Куташев. Николай вымок до нитки, добираясь вместе со своим эскадроном из летнего лагеря до зимних квартир. Выходя из детской, Марья остановилась в коридоре у открытой двери в апартаменты супруга. Камердинер помог князю снять колет, под ним оказалась только тонкая рубаха, сквозь мокрое полотно которой отчётливо проступили рельефные мускулы тренированного тела. До сего дня Марье никогда не доводилось видеть супруга в столь неподобающем виде при дневном свете. Словно ощутив на себе её взгляд, Куташев обернулся, сверкнув белозубой улыбкой, и шагнул к двери:?
        — Вы что-то хотели, Мари??
        Марья поспешно отступила вглубь коридора и отрицательно покачала головой.?
        — Вы вымокли, Nicolas,  — пробормотала она, чтобы хоть что-то сказать в ответ на пристальный вопрошающий взгляд.?
        — Да, разверзлись все хляби небесные,  — усмехнулся Куташев и, вдруг, нахмурился:?
        — Мне сказали, вам вечор нездоровилось? Может быть, пригласить Хоффмана??
        — Не стоит беспокоить Генриха Карловича по таким пустякам, всего лишь мигрень,  — отмахнулась княгиня.?
        — Вам уже лучше?  — Осведомился Николай, разглядывая застывшее лицо супруги.?
        — Да-да, всё хорошо,  — Марья словно очнулась от морока и поспешно отвела глаза от его лица, от мокрой пряди волос, упавшей ему на лоб.?
        — Стало быть, не откажетесь нынче составить нам компанию за обедом??
        — Всенепременно,  — согласилась она.?
        Вернувшись к себе, она забралась с ногами на кушетку, подпёрла кулачком подбородок и уставилась на дождевые капли, медленно ползущие по стеклу. Что ждало её впереди? Только пустота. Пустота в жизни и в душе, и надобно найти что- то, дабы заполнить эту пустоту, а иначе жить просто невыносимо. Какими станут её дни, зависит только от неё. Княгиня тяжело вздохнула, глянув на заброшенное рукоделие: "Как забыть? Как заставить себя не думать о нём? Как найти смысл в повседневной рутине, что подобно болоту затягивает в пучину хандры и скуки?" Ежели разобраться, то брак с Куташевым не такое уж наказание, как это виделось ей сначала. Nicolas умеет быть добрым и щедрым, коли захочет, а вот захочет ли, так то зависит только от неё самой. Но в том то и дело, что она не хотела ничего менять. Куда проще было затаиться подобно раненому зверю в норе и зализывать свои раны, чем пытаться выстроить что-то новое на обломках рассыпавшейся в прах мечты.?
        Прошедший дождь словно прочертил границу между уходящим летом и спешившей вступить в свои права осенью. Последующие дни выдались ясными, но прохладными. Быстро желтела листва в парках и скверах. Не находя себе занятия по душе, Марья набилась Софье в компаньонки и теперь каждый день после завтрака совершала promenade в обществе золовки и Анны Кирилловны. Бродить по аллеям Летнего сада, подставив лицо пробивающимся через пока ещё довольно густые кроны солнечным лучам, оказалось приятным занятием, ежели бы ещё не необходимость поддерживать досужие разговоры.?
        Незаметно ускоряя шаг, Марья оставила позади Софью и медленно семенящую за ней Анну Кирилловну. С трудом подавив раздражение, вызванное неумолчным брюзжанием пожилой дамы, княгиня Куташева остановилась на перекрёстке двух аллей, дожидаясь своих спутниц. Сняв шляпку, молодая женщина, щурясь, глядела на солнце сквозь кружево разноцветной парковой листвы. Сделав шаг в сторону, Марья с кем-то столкнулась.?
        — Прошу прощения, mademoiselle,  — услышала она над ухом.?
        — Madame,  — поправила Марья высокого молодого человека в офицерском мундире.?
        — Это вы простите, я не смотрела, куда иду,  — она улыбнулась.?
        — Моё сердце разбито,  — театрально вздохнул офицер, приложив руку к груди.  — Позвольте представиться, поручик Волховский,  — он щёлкнул каблуками.?
        — Сие неприлично,  — Марья усмехнулась, наблюдая за своим vis-a-vis из-под полуопущенных ресниц.?
        — Увы, не вижу никого, кто мог бы меня отрекомендовать,  — поручик шутливо оглянулся вкруг себя.?
        Марья пыталась удержать улыбку, что уже приподнимала уголки губ. Вспомнив о Софье и Анне Кирилловне, княгиня Куташева тоже оглянулась. Золовка и её 1а patronnesse остановились в нескольких шагах.?
        "Бесстыдница",  — прочла Марья по трясущимся от негодования губам пожилой дамы, и отвернулась. Словно бесёнок вселился в неё, заставив протянуть руку молодому человеку:?
        — Княгиня Куташева.?
        — Не сочтите за дерзость,  — офицер поднёс к губам тонкую кисть,  — князь Николай Васильевич Куташев вам часом не родственником приходится??
        — Николай Васильевич — мой супруг,  — Марья опустила ресницы.  — Вы знакомы?  — Она чуть склонила голову, улыбнувшись самой очаровательной улыбкой.?
        — Нас представляли друг другу,  — смущённо заметил Волховский.  — Вы позволите?  — Он предложил ей руку.?
        Марья покачала головой и повернулась к своим спутницам:?
        — Боюсь, вынуждена отказаться от прогулки в вашем обществе, поручик. Я не одна,?
        — Марья вздохнула, сделав вид, что огорчена.?
        — Надеюсь, мы ещё увидимся,  — произнёс ей вслед Волховский.?
        — Столичный свет весьма тесен,  — Марья оглянулась, одарив его ещё одной лучезарной улыбкой.?
        Волховский провожал её глазами до тех пор, пока она не скрылась за поворотом аллеи.?
        — Марья Филипповна,  — madame Олонская поджала губы,  — вы подаёте Софье совершенно неподобающий пример.
        — Разве?  — Марья вздёрнула бровь.  — Что же такого предосудительного я совершила, по-вашему??
        Анна Кирилловна негодующе стукнула тростью по усыпанной красноватым гравием дорожке.?
        — Вы позорите фамилию Куташевых! Едва ли Nicolas заслуживает подобного!?
        — Довольно, тётушка,  — попыталась утихомирить разбушевавшуюся даму Софья.  — Марья Филипповна и сама знает, что допустимо, а что нет,  — княжна сверкнула чёрными очами, адресовав невестке предостерегающий взгляд.?
        Марья расхохоталась в ответ и быстрым шагом направилась к выходу из парка, на секунду обернувшись со словами:?
        — Не ждите меня. Я хочу пройтись пешком.?
        — Ну, какова! Какова,  — продолжала негодовать madame Олонская.  — Так и зыркает глазищами своими бесстыжими. Проучил бы её раз Николя, глядишь и перестала бы выставляться, как последняя…  — Анна Кирилловна умолкла, не договорив, и виновато глянула на Софью.  — Прости меня, деточка,  — она вздохнула.  — Nicolas совершил ошибку, приведя в дом эту женщину.?
        Софья расстроенно покачала головой, не желая более обсуждать поведение Марьи Филипповны. Конечно, в словах Анны Кирилловны была немалая доля истины, она своими глазами видела, как жена её брата флиртовала с молодым офицером, как видела и то, сколь холодна она с собственным супругом. Вернувшись домой, Софья справилась у дворецкого о Марье, но слуга ответил, что барыня ещё не возвращалась. Анна Кирилловна удалилась в свои покои, дабы вздремнуть перед обедом. Оставшись в одиночестве, девушка принялась мерить шагами гостиную от одного окна к другому. У крыльца остановился наёмный экипаж, из которого выбралась Марья Филипповна. Подхватив юбки, Софья устремилась в вестибюль.?
        — Мне надобно поговорить с вами,  — едва завидев невестку, громко объявила она. Марья передала лакею зонтик и нехотя повернулась к золовке.?
        — Это не может обождать?  — Сухо осведомилась она.?
        — Нет,  — княжна решительно тряхнула тёмными локонами.?
        — Извольте,  — Марья направилась к лестнице и mademoiselle Куташева последовала за ней.?
        — Анна Кирилловна совершенно справедливо заметила, что вы ведёте себя не так, как подобает жене князя Куташева,  — глядя на прямую, как струна, спину княгини, в сердцах сказала Софья, поднимаясь по лестнице следом за ней.?
        Марья, не оглядываясь, прошла в свои покои, оставив дверь открытой и тем самым позволяя княжне войти. Даже не взглянув на золовку, она прошла в спальню и позвала Милку, дабы та помогла ей переодеться. Софья остановилась у дамского бюро, дабы перевести дух. Взгляд её скользнул по полированной поверхности и остановился на альбоме в розовой бархатной обложке. Понимая, что поступает дурно, княжна не смогла побороть любопытства и приподняла обложку. Альбом открылся посередине, там, где между страниц лежало письмо. Софья тотчас узнала знакомый почерк. Дыханье сбилось, рука сама потянулась к сложенному вчетверо листу бумаги.?
        — Так что ещё вы желали сказать мне, помимо ваших абсурдных обвинений?  — Послышался из спальни голос Марьи Филипповны.?
        Софья поспешно спрятала письмо в рукаве платья.?
        — Ничего. Вы и сами знаете, что вели себя дурно,  — пробормотала она.?
        — Раз вам более нечего сказать, оставьте меня,  — Марья вышла в будуар, одетая в домашнее платье.?
        — Охотно,  — княжна вздёрнула подбородок и едва ли не бегом направилась к двери.?
        Оказавшись в своей комнате, Софья развернула письмо и, шевеля губами, быстро пробежала глазами ровные строчки. Каждое слово, каждая буква в письме впивались в сердце острой иглой. Слёзы навернулись на глаза, и, зажав рот рукой, девушка без сил опустилась на стул, уронила голову на сгиб локтя, разрыдавшись. Никогда Андрей не признается ей в любви, ибо сердце его уже давно занято. Тоска, терзавшая сердце mademoiselle Куташевой, нежданно сменилась бешеной злобой. Не помня себя, княжна разорвала на мелкие клочки признание в любви Ефимовского к той, которая волею судьбы стала женой её брата.?
        Позже, опомнившись, Софья с ужасом воззрилась на то, что натворила. Вряд ли княгиня оставит без внимания такую пропажу и, наверняка, догадается, кто именно взял письмо. Собрав обрывки бумаги на серебряный поднос, княжна трясущимися руками достала жестяную коробку с серниками. Сломав несколько штук, она, наконец, смогла поджечь то, что осталось от письма. Глядя, как догорают обрывки, съёживаясь и обращаясь в пепел, Софья обхватила себя руками. В этот самый момент она столь сильно ненавидела Марью Филипповну, что попадись она ей тотчас, девушка не смогла бы удержаться и, наверняка, вцепилась бы той в пышные светлые локоны, выцарапала бы бесстыжие голубые глаза.?
        К ужину Марья спустилась последняя. Одарив золовку испепеляющим взглядом, княгиня прошествовала на своё место за столом. Софья вспыхнула и опустила голову. Никогда ещё она не опускалась до того, дабы рыться в чужих вещах и читать чужие письма. Ревность, которая ослепила её, не могла служить оправданием столь гадкому поступку. Оттого даже смотреть на Марью Филипповну княжне было совершенно невыносимо.?
        Анна Кирилловна бросила быстрый взгляд на племянника и уткнулась в тарелку. Смотреть на княгиню пожилая дама избегала.?
        "Донесла уже старая ведьма",  — Марья повернулась к лакею, пряча усмешку. Повинуясь её жесту, слуга наполнил бокал вином.?
        — Как прошёл ваш день, та cherie?  — Поинтересовался Куташев у жены.?
        — Скучно,  — она пожала плечами.?
        — Готов побиться об заклад, что с началом сезона ваши поклонники не дадут вам скучать,  — равнодушно обронил Николай.?
        — Было бы предпочтительнее, дабы вы, Nicolas, не оставляли меня своим вниманием,  — не поднимая головы, заметила Марья.?
        Куташев отложил вилку.?
        — Полагаете, я пренебрегаю вами??
        — Мы могли поговорить о том наедине,  — Марья вспыхнула.?
        — Как пожелаете,  — князь вновь взялся за вилку.  — Забыл сказать,  — спустя несколько секунд произнёс он, оторвавшись от трапезы.  — Анненковы устраивают вечер через седмицу в городском доме по случаю отъезда графа Ефимовского. Мы приглашены.?
        Марья поперхнулась вином, Софья испуганно ахнула, и только Николай, довольный произведённым эффектом, продолжил ужинать, как ни в чём не бывало.?
        Глава 43
        "Вечер по случаю отъезда!  — Марья не находила себе места, в волнении кусая губы.?
        — Как же так?! Отчего так быстро! Он вновь уедет, а как же я?!" Милка, перед сном расчёсывая барыню, которая сидела перед зеркалом, чуть потянула спутавшуюся прядь. Княгиня недовольно шикнула на горничную, отобрала у неё щётку и прогнала прочь из будуара. Несколько раз она сама провела расчёской по распущенным локонам, а затем, не сумев совладать с воцарившимся в душе смятением, швырнула тяжёлую серебряную щётку в собственное отражение. Дорогое венецианское зеркало тотчас пошло трещинами. Но и этого Марье показалось мало, желание крушить всё, что попадётся под руку, подбросило её с кресла, словно пружиною. С полированной поверхности туалетного столика на пол полетели склянки с духами, гребни, шпильки, пудра рассыпалась по тёмно-синему пушистому ковру, тяжёлый бронзовый подсвечник с грохотом покатился по паркету.?
        Тяжело дыша, Марья откинула с лица спутанные пряди и тотчас испуганно охнула, заметив мужа, небрежно прислонившегося к дверному косяку плечом. Николай понимающе усмехнулся и, шагнул в комнату, повернув ключ в замке.?
        — Полегчало?  — Приподняв бровь, осведомился Куташев.?
        Марья не ответила, принявшись собирать разбросанные по полу вещи.?
        — Можешь весь дом разнести, но ничего не переменится,  — тихо заметил князь.  — Ты- моя жена, и будешь делать то, что я велю.
        — И что же господин прикажет?  — Насмешливо осведомилась княгиня, ставя на туалетный столик тяжёлый подсвечник.?
        — Ступай в спальню,  — Куташев сложил руки на груди.?
        Марья послушно забралась в постель и вытянулась на перине, натянув одеяло до подбородка. Николай погасил свечи и лёг рядом. Закрыв глаза и положив руки вдоль тела, княгиня Куташева позволяла супругу целовать себя, ласкать, не противилась, но и не отвечала ему.?
        С тяжёлым вздохом Николай сел на постели, отвернувшись от жены:?
        — Всё одно, что статую мраморную обнимать.?
        Марья фыркнула и повернулась на бок, спиной к мужу:?
        — Я вас не держу в своей спальне,  — отозвалась она, уткнувшись в подушку.?
        Положив руку на её плечо, князь рывком развернул жену на спину и навалился на неё всей тяжестью.?
        — Да и мне, пожалуй, всё равно, что вы чувствуете, madame,  — прошипел он, перехватив сначала одно тонкое запястье, когда княгиня попыталась оттолкнуть его, а затем другое.?
        Марья извивалась под ним, шипела, как рассерженная кошка^:^ но не могла освободиться. Однако ж удивительное дело^;^ но её тело словно ожило, дыхание сбилось, сердце колотилось, будто от быстрого бега, томительная истома разлилась в груди, и она только тихо ахала, когда горячие сухие губы супруга касались её шеи, плеч, груди. Марья и не заметила того, что он выпустил её руки из крепкого захвата и только тогда, когда очнулась от горячего забытья, осознала, что перебирает шелковистые кудри на его затылке.?
        — Ненавижу,  — прошептала ему в ухо.?
        Куташев тихо рассмеялся, уткнувшись ей в плечо, и хрипло ответил, восстанавливая дыхание:?
        — Мне по душе такая ненависть.?
        — Уйди, прошу тебя,  — княгиня оттолкнула его, поворачиваясь к нему спиной.?
        Николай тяжело вздохнул. Марья слышала, как он поднялся, шорох шёлка, когда накидывал на нагое тело шлафрок и тихие шаги, приглушенные толстым ворсом ковра. Тихо скрипнула дверь, ведущая в смежные покои, и всё стихло. Княгиня Куташева уткнулась лицом в подушку и заплакала, жалобно всхлипывая. Да как же такое возможно, чтобы собственное тело предавало её?! Как можно жаждать ласк того, кто шантажом и обманом привязал её к себе?!?
        Марья Филипповна проснулась поздно. В тонкую щель между тяжёлыми бархатными портьерами пробился тонкий солнечный луч, разрезая полумрак комнаты. Лёжа в постели, княгиня наблюдала за хаотичным танцем пылинок в яркой полоске света. Ленивая нега придавила её к перине, низ живота тянуло, напоминая о безумстве ушедшей ночи. В двери поскреблась Милка, но Марья только тяжело вздохнула и отвернулась, зная, что без дозволения маленькая горничная не осмелится войти. Однако ж, сколько не лежи в постели, а вставать всё одно придётся. Сон не шёл, в голову лезли назойливые мысли о скором отъезде Андрея, более походившем на бегство, но самое горькое заключалось в том, что бежать, похоже, он собирался от неё.?
        Поднявшись, Марья скользнула взглядом по развороченной постели, а заметив пятнышко запёкшейся крови, так и просияла. Никогда в своей жизни она не думала, что столь сильно обрадуется женскому недомоганию, но на сей раз оно означало, что, по крайней мере, седмицу она будет избавлена от визитов супруга в свою?спальню.
        С Николаем она не виделась до самого позднего вечера. Князь явился домой довольно поздно, уже после ужина. Остановившись в дверях её покоев, он наблюдал за тем, как, сжимаясь от страха перед ним, Милка расчёсывала светлые локоны барыни. Марья даже бровью не повела, когда он вошёл, прикрыв за собою двери. Отослав прислугу взмахом руки, Куташев остановился за спиной жены, разглядывая её отражение в зеркале. Невозмутима, спокойна, даже не верится, что видел её накануне вечером охваченную гневом и яростью. Ведь ведал, какую боль причиняет известием о скором отъезде того, кого она так ждала.?
        — Насмотрелся?  — Не оглядываясь, поинтересовалась Марья.?
        — Всё у нас не так, как у людей, Маша,  — усмехнулся Куташев.  — Тянет меня к тебе,  — он положил широкие ладони на хрупкие плечи.?
        Марья повела плечом, стряхивая его руки:?
        — С этим обождать придётся,  — княгиня отвела взгляд.?
        Потупилась, аки скромница, но Николай всё ж приметил, как дрогнули уголки её губ в слабой улыбке. Стало быть, рада тому. Куташев тяжело вздохнул. Ведь знал, что чудес на свете не бывает, что семя его не даст ростка, но болью в груди отозвалась эта мысль. Развернувшись на каблуках, князь поспешил покинуть покои супруги.?
        Проходя мимо детской, не удержался, положил ладонь на дверь и толкнул тихонько. Нянька дремала около колыбели, свесив голову на грудь. Неслышно ступая, Николай приблизился к кроватке. Младенец не спал. В неярком свете свечи смешно надувал пухлые щёки, пуская пузыри. Заметив князя, он повернул черноволосую головку, уставившись на него большими тёмно-синими глазами. Хоть и говорят, что у младенцев цвет глаз меняется, но Николай знал, чьими глазами смотрит на него маленький князь Куташев. Имел ли он право отнять сына у отца? Кто он такой, чтобы вмешиваться в чужую жизнь? Неприятно уколола совесть. Мысли пустились вскачь. Но князь тотчас нашёл себе оправдание: Андрей смирится, забудет, другую назовёт своей супругою, и Господь непременно пошлёт ему потомство, тогда, как у него, у князя Куташева, других не будет.?
        Николай протянул руку, кончиком пальца коснулся пухлой щеки. Это ему суждено впервые посадить Мишеля в седло, это с ним мальчишка, когда подрастёт, станет делиться первыми радостями и огорчениями, это его назовёт отцом. Марья смолчит, потому как так надо, иначе какая судьба уготована её сыну? Жаль не будет у Мишеля ни братьев, ни сестёр, но зато род Куташевых не прервётся со смертью Николая, последнего из потомков некогда грозного князя Бехана.?
        Тяжело вздохнув, князь отошёл от кроватки. Тотчас захныкал младенец, нянька проснулась и, разглядев барина, торопливо перекрестилась. Куташев усмехнулся, будто нечисть какую увидала. Подхватив младенца, молодица принялась ходить по комнате, укачивала, напевала что-то. Николай вернулся к покоям жены, но дверь открыть так и не решился. Не люб он княгине своей, ох, не люб. Бывает, как прошлой ночью, получается в ней страсть разбудить, только его же и клянёт потом. Но не зря же испокон веку говорят: стерпится, слюбится. Ему бы только подождать немного, седмицу всего. Уедет Андрей, и Марья успокоится, поймёт, что ничего переменить нельзя. Но отчего муторно так на душе? Али жаль дружбы былой утраченной? Так ведь он догадывался, что так и будет, хоть и верить тому не желал.?
        Седмица минула, даже оглянуться не успели. Вечером, входя в покои жены, Куташев застал её перед зеркалом. Оглянувшись, Марья вновь отвернулась, вдевая в уши бриллиантовые серьги.?
        — Соне нездоровится,  — тихо заметил князь,  — может, останешься с ней??
        Княгиня медленно развернулась, окинула его пристальным взглядом и отрицательно качнула головой, так, что сверкающие камни коснулись щёк.?
        — Пускай Анна Кирилловна с ней остаётся,  — усмехнулась она и вздёрнула вверх круто изогнутую бровь: — Не за этим ли её держим?!?
        Куташев отметил про себя это "держим", стало быть, Марья их одной семьёй считает. Как и понимал он то, что ни за что не откажется она от встречи с тем, кто мил сердцу. Окинув её быстрым взглядом, подумал: "Хороша! Ох, хороша!" Уже спускаясь под руку с супругом, Марья Филипповна замешкалась на лестнице, подбирая подол длинного платья.?
        — Обождите,  — раздался сверху слабый возглас.  — Я с вами поеду,  — с лёгким придыханием произнесла Софья.?
        Николай невозмутимо подал руку сестре, ощущая, как Марья убрала ладонь со сгиба его локтя и, подобрав юбки, не оглядываясь устремилась вниз. В экипаже она сразу отвернулась к оконцу, ни словом не обмолвившись за всю дорогу. Когда карета тронулась с места, Марья, будто завороженная, уставилась на вызолоченную лучами предзакатного солнца поверхность Мойки, мелькавшую промеж пожелтевшей листвы. Досадно ей было от того, что Софья не осталась дома, стало быть, станет искать возможности оказаться ближе к Андрею, тогда и самой Марье будет трудно перемолвится с ним хоть парой фраз. А ведь так хотелось сказать ему, что она любит его несмотря ни на что, что будет ждать его возвращения! Но более всего хотелось княгине сказать о Мишеле, пусть знает, кого он оставляет в столице.?
        У Анненковых собралось довольно многочисленное общество, то было ясно по множеству экипажей, то и дело отъезжавших от парадного крыльца особняка, высадив прибывших на прощальный вечер гостей. Куташев надеялся, что соберутся самые близкие к графу Ефимовскому люди, но может оно и к лучшему? Среди такого множества приглашённых и затеряться недолго, и ему не придётся тогда глядеть в глаза того, кого некогда считал лучшим другом. Куташев горько усмехнулся и повёл своих дам к дверям, которые угодливо распахнул перед ними услужливый швейцар.?
        На своём веку Куташев немало повидал вечеров, подобных этому: начищенный паркет, отражение сотен свечей в высоких зеркалах, благоухающие в высоких вазах прекрасные букеты роз. Чета Анненковых встречала гостей в громадном вестибюле у входа в большую голубую гостиную, как её именовали в семье. Ирина улыбнулась князю тепло и дружелюбно, протянула руку для поцелуя, а вот Борис отвёл взгляд, хоть и хлопнул приятельски по плечу после того, как пожал руку, протянутую в приветствии.?
        В комнате гости разбились небольшими группами, но Андрея Николай увидел сразу. Его окружали в основном бывшие сослуживцы. Многие жалели о том, что Ефимовский оставил службу в Кавалергардском полку: Андрея в его эскадроне любили, ибо он слыл заботливым и умным командиром. Марья застыла подле Куташева, не в силах отвести взгляда от того, ради кого приехала ныне в дом друзей, но, опомнившись, отвернулась, улыбнулась кому-то из знакомых, а заметив брата, устремилась к нему, позабыв о муже с золовкой.?
        Наталья шагнула из-за спины Ракитина и Марья остановилась, будто на невидимую стену натолкнулась, такой злостью сочился взгляд невестки. У княгини Куташевой даже сердце ёкнуло, но она справилась с собой, улыбнулась приветливо, словно не замечая нахмуренных бровей и сердито поджатых губ.?
        Краем глаза Марья заметила дворецкого Анненковых, с крайне важным видом вещавшего что-то княгине Ирине. Хозяйка кивнула, и гостей стали приглашать к столу. Марья разыскала взглядом супруга и, повинуясь настойчивому взгляду, подошла, с тяжёлым вздохом опёрлась на предложенную руку, вздрогнув от того, что заметила впереди Софью, едва не повисшую на руке Андрея. Княжна оглянулась на соперницу, не скрывая торжества во взгляде. Пока рассаживались, Марья искала глазами Ефимовского, а заметив его у противоположного конца стола, опустила голову, усаживаясь на своё место подле супруга.?
        Мучительно долго тянулся ужин с бесконечными переменами блюд. Прислуга распахнула настежь окна в столовой, где стало довольно душно от горящих свечей. Тихий гомон голосов над столом, тосты и здравницы, звон столовых приборов — всё смешалось в голове у княгини Куташевой, болью отдаваясь в висках. Марья без аппетита ковырялась в тарелке, дожидаясь момента, когда станет возможно встать из-за стола и попытаться улучить возможность перемолвиться с Андреем. Она верила, что сумеет заставить его остаться в Петербурге. Неужели он уедет, коли узнает, что она сына ему родила??
        Марья Филипповна подняла голову, когда до неё донеслись звуки настраиваемых инструментов. "Неужели и танцы будут?" — радостной мыслью мелькнуло в голове. Она уж и забыла, когда в последний раз кружилась по паркету.?
        — Господа,  — Анненков поднялся из-за стола, обведя гостей смеющимся взглядом: — не угодно ли танцевать??
        В ответ радостно загомонили, послышался скрежет отодвигаемых стульев. Импровизированный бал открыли хозяин и хозяйка, пройдя первой парой в полонезе и не сводя друг с друга влюблённых взглядов. Княгиня Куташева едва не застонала от отчаяния, заметив, как Андрей протянул руку Софье в немом приглашении, и, как в ответ озарилось радостью лицо княжны. Сама же Марья Филипповна только отрицательно качнула головой, завидев перед собой недавнего знакомца из Летнего сада. Волховский пожал широкими плечами и отошёл к более сговорчивой барышне. Она вздрогнула отчего-то, разглядев супруга в паре с Натальей, отступила за колонну, желая укрыться от всех, и ощутила чьё-то присутствие за своей спиной. Княгиня обернулась так резко, что закрученные в тугую спираль локоны хлестнули по щеке.?
        — Серж,  — выдохнула женщина с облегчением, прислонившись к брату.  — Господи, Серж, ты напугал меня,  — она глянула на него с притворным укором.?
        Ракитин улыбнулся, обнимая сестру за плечи:?
        — Ну, а мне не откажешь в мазурке пройти??
        — Кто он?  — Марья нахмурилась, кивнув в сторону Волховского.?
        — Владимир Волховский, новый адъютант Чернышёва,  — отрывисто бросил Сергей Филиппович и, склонившись над ухом сестры, произнёс: — держалась бы ты от него подальше, Маша.?
        — Да я его и не привечаю,  — Марья отмахнулась.  — Случайное знакомство.?
        Едва зазвучали первые аккорды мазурки, княгиня Куташева вложила тонкие пальчики в ладонь брата и последовала за ним. Ноги легко несли её по скользкому паркету, она кружилась вокруг него, расцветая улыбкой, давно позабытое чувство радостного возбуждения теснило грудь. Румянец окрасил бледные до того щёки, Марья не замечала никого вокруг, пока будто не споткнулась о чей-то чересчур настойчивый взор.?
        Отдышавшись после танца, Марья чуть повернула голову и залилась румянцем, встретившись взглядом с Волховским. И тут, будто кто подтолкнул в спину, злое задорное веселье вспыхнуло в ней, княгиня Куташева улыбнулась приветливо и смущённо потупила очи. Андрей будто не замечал её, старательно отводя глаза, муж тот и вовсе не глядел в её сторону, поэтому ей показалось самое время дать понять, что ни один из них ей не нужен и не интересен. Когда зазвучала музыка вальса, женщина чуть склонила голову, соглашаясь на молчаливый призыв, и вот Волховский уже перед ней с протянутой рукой, и она пошла с ним, вливаясь в сумасшедший вихрь, кружащий голову.?
        Марья улыбнулась ему, кокетливо склонив голову на бок, позволяя любоваться тонким профилем, точёной изящной шеей, и ощущая, как крепкая рука притиснула её непозволительно близко.?
        — Обольстительная,  — услышала она тихий шёпот над ухом.?
        Княгиня Куташева негромко засмеялась в ответ, показав в улыбке ровные белые зубы, в то же время чувствуя, как тревожный холодок пробежал по спине. Всё мелькало перед затуманенным взором, она отчетливо различала только серые глаза да русые волосы, падавшие на высокий лоб того, кто был перед ней.?
        "А ведь всё это уже было",  — мелькнула в её голове отрезвившая мысль. Марья попыталась отстраниться, но рука на её талии только крепче впилась в спину. "Да что же делаю-то,  — испугалась она.  — Ведь не затем приехала!" Женщина выдохнула с облегчением, когда прозвучали заключительные аккорды, и едва не вырвала руку из ладони кавалера, когда оказалась у распахнутой на террасу двери.?
        — Здесь так душно,  — улыбнулась она, взглядом проводив официанта, разносившего шампанского.?
        Мгновенно угадав её намёк, Волховский отошёл и вернулся с двумя фужерами, но уже не находя своей партнёрши. Пригубив шампанское, он окинул зал внимательным взором и усмехнулся: "сбежала!"?
        Марья застыла за кадкой с померанцем, прикрылась веером и, шагнув на террасу, перевела дух. Сложив веер, она коснулась ладонями мраморной балюстрады, даже сквозь тонкий шёлк перчатки, холодившей кожу, и прислонилась щекой к тонкой колонне, поддерживающей крышу портика. Мужская ладонь в белой перчатке, которая легла поверх её руки, едва не заставила её вскрикнуть:?
        — Маша,  — услышала она над ухом голос Андрея.  — Pourquoi? (Зачем?)?
        Сердце её забилось часто от осознания того, что он следил за ней.
        — Ne vous comprends pas. (He понимаю вас),  — Марья Филипповна выдохнула в сторону, не глядя на него.?
        — Мне стало казаться, что я ошибался, что ты вовсе не такая, как я думал о тебе прежде, но ты…?
        — Что я?!  — Марья повернусь и охнула, задохнувшись в крепких объятьях.?
        От поцелуя кружилась голова, слабли колени, и, закинув руки на шею Ефимовскому, Марья прижималась к нему всем телом, позабыв о том, что в нескольких шагах гости Анненковых, и любой из них мог их случайно обнаружить.?
        Наталья слегка хлопнула сложенным веером по плечу князя Куташева, застывшего у входа на террасу в созерцании этой сцены:?
        — И это не первая встреча, уж поверьте мне, ваше сиятельство,  — шепнула она, пряча улыбку.  — Она всегда такой была.?
        — Я, надеюсь, сударыня, вы умеете хранить тайны?  — Николай повернулся к ней, ощущая, как бешено пульсирует на виске тонкая жилка, немалым усилием воли сохраняя хладнокровие.?
        — Безусловно. Как вспомню, что она Мишеля погубила…  — Натали поджала губы.  — Вы ведь не станете…?
        Куташев усмехнулся: о нет, он не станет стреляться, пусть и с бывшим другом, ради потаскухи, коей его жена оказалась.?
        — Ступайте, Натали,  — выдохнул он.?
        Madame Ракитина проводила его тревожным взглядом и выдохнула с облегчением, заметив, как князь прощается с хозяевами вечера. Следом и она покинула террасу, да ещё и двери прикрыла, дабы любовников никто более не потревожил.?
        Услышав тихий стук закрывшейся створки, Марья вздрогнула, оторвалась от губ Андрея и, оглядевшись, положила голову на грудь Ефимовскому, прислушиваясь к сильным частым ударам сердца под сукном мундира.?
        — Я тебе должна сказать,  — выдохнула она, ощущая дрожь во всём теле.?
        — Что сказать?  — Прошептал ей в волосы Андрей.?
        — Мишель… мой сын… наш сын,  — она подняла голову.  — Я в тягости была, когда за Куташева вышла.?
        Почувствовав, как руки Андрея, словно тиски, сжались на её плечах, она поморщилась. Ефимовский молчал, только тяжёлое частое дыхание выдавало его волнение.?
        — Господи, откуда это в тебе?!  — Вдруг спросил он зло, оттолкнув её.  — Как могла?!  — Он отвернулся, опираясь обеими руками о балюстраду.?
        — Andre,  — Марья робко дотронулась до его плеча.  — Я виновата, я знаю, но неужели ты теперь уедешь??
        Он обернулся резко, даже в сумерках было заметно, как сжались в тонкую жёсткую линию его губы. А ведь он только что целовал её так нежно, так сладко, так упоительно!?
        — Почему я верить тебе должен? Ты столько раз лгала мне,  — бросил он.?
        Марья прижала руку к груди:?
        — Богом клянусь, не солгала нынче.?
        — Мне подумать надобно,  — он вздохнул тяжело, обречённо.  — Ступай, Маша, хватились уже, поди.?
        Марья послушно кивнула и проскользнула в зал. Поискав супруга среди гостей и не найдя, она прошла к Борису и застыла под его недоумённым взглядом. Как оказалось, князь Куташев уже отбыл и Анненковы полагали, что и она тоже уехала с супругом. Смущаясь, Марья попросила предоставить экипаж в её распоряжение. Она могла бы вернуться с братом, но что-то словно удержало её от того, стоило только ей встретиться взглядами с Натальей. Будто знала её невестка что-то о ней, а может и знала, Марья ведь совсем голову потеряла, да и Андрей не проявил должной осторожности.?
        Совсем страшно княгине Куташевой стало, когда она вернулась домой и в полной тишине поднялась в свои покои. Прислуга и та будто попряталась. Только Милка встретила её и принялась помогать разоблачиться, удивляясь, что барыня вернулась так рано.?
        Горничная расшнуровала корсет и помогла хозяйке облачиться в ночную рубашку. Милка распустила уложенные в причёску волосы и стала водить по ним щёткой, что-то рассказывая, да только Марья её не слушала. Она полностью ушла в себя, вспоминая крепкие объятья, жгучие поцелуи, от которых губы горели до сей поры.?
        Тихо скрипнула дверь, ведущая в коридор.?
        — Вон,  — Марья вздрогнула от негромкого окрика.?
        Милка присела в книксене, положила щётку и торопливо засеменила из комнаты. Закрыв за горничной дверь, Куташев повернул в замке ключ. Марья осторожно поднялась с банкетки и оглянулась на супруга. Тёмные глаза князя горели бешеной злобой, и каким-то внутренним чутьём она угадала, что ему всё известно.?
        — Madame, вы помните, что я вам обещал, коли вы надумаете мне рога наставить?  — Выдохнул он свистящим шёпотом.?
        Но не это напугало её более всего. Николай расстегнул и снял ремень. Как завороженная следила она за тем, как князь намотал его на кулак и двинулся к ней. Опомнившись, Марья метнулась в спальню, думая закрыть дверь перед ним, но не успела сделать и двух шагов, как он настиг её, схватил за волосы и швырнул на пол. Удары сыпались градом, а она вцепилась зубами в ладонь, чтобы не завопить от боли. Не хватало ещё, чтобы прислуга знала о том, что муж её, как холопку, ремнём охаживает.?
        — Убью! Тварь!  — Услышала она его бешеный крик сквозь шум в ушах.?
        Куташев развернул её лицом к себе и накинул ремень на шею.?
        "Убьёт",  — мелькнуло вспышкой в мозгу, и тотчас князь обмяк и повалился на бок. Марья распахнула глаза, разглядев Милку с тяжёлым подсвечником в руках.
        — Убила барина,  — девица всхлипнула и осела на пол.?
        Княгиня, протянув руку, положила её на шею супруга. Ощутив биение пульса, она выдохнула с облегчением.?
        — Не реви,  — прошептала она, с трудом поднимаясь на ноги.  — Жив он.?
        — Бегите, барыня,  — помертвевшими губами шептала горничная.  — Убьёт он вас.
        Глава 44
        Пошатываясь, Марья дошла до двери в покои супруга.?
        — Митька,  — позвала она хриплым шёпотом.?
        На её зов явился перепуганный камердинер князя. Мельком кинув взгляд на растрёпанную барыню в порванной и перепачканной кровью сорочке, слуга истово перекрестился.?
        — Скажи, что я велела Хоффманна позвать,  — держась за косяк, выдохнула Марья.  — Да помоги ей,  — она кивком указала на распахнутые двери будуара.?
        Милку трясло так, что зуб на зуб не попадал. Вдвоём с камердинером они насилу смогли поднять тяжёлое тело Куташева и уложить на постель в его спальне. Марья, тихо охая, добралась до гардеробной и, сдёрнув с вешалов плотный бархатный капот и тёмный плащ с глубоким капюшоном, вернулась в комнату.?
        — Помоги мне,  — обратилась она к Милке, как только камердинер отправился вниз передать распоряжением барыни о том, чтобы эскулапа к князю вызвали.?
        — Господи, Боже,  — горничная прижала ладошку ко рту.  — Да на вас же места живого нет!?
        — Поторапливайся,  — простонала Марья, поворачиваясь спиной к прислуге.  — Не ровен час в себя придёт.
        Стиснув зубы, она терпела, пока Милка помогала ей облачиться в ночную рубашку из толстой фланели с длинными рукавами с завязками у самого горла, в которой она обыкновенно спала холодными зимними ночами. Накинув сверху капот, княгиня туго затянула пояс, надёжно укрыв следы побоев.?
        Одевшись, Марья шагнула в уборную, смочила холодной водой полотенце и подошла к постели. Помедлив, она приложила холодную ткань ко лбу супруга. Куташев слабо застонал. Первой мыслью было бежать, и она даже оглянулась на дверь, но усилием воли принудила себя остаться подле мужа. Как бы ни хотелось забыться, утешиться в объятьях того, о ком думала беспрестанно, доводы разума оказались сильнее нанесённой обиды и почти детского желания найти защитника в лице Ефимовского. Нет, нельзя. Нельзя поддаться слабости и сбежать к нему, тогда не миновать огласки и громкого скандала. Уж она-то давно поняла, каков её Андрей, нельзя, чтобы он узнал, потому как он вынудит Николая принять вызов, а о том, что за сим последует, она даже думать не желала. Довольно с неё одной дуэли, довольно одной смерти, за которую и по сей день корит себя.?
        — Жить будет,  — злобно бросила княгиня и, подхватив с кресла тёмно-серый плащ, который вынесла из гардеробной вместе с капотом, сделала Милке знак следовать за ней.
        Спустившись на первый этаж, она вошла в кабинет супруга, без всякого зазрения совести выдвинула ящик стола, где хранились деньги и, вытащив несколько мелких ассигнаций, поспешила в вестибюль. Накинув плащ на свою горничную, Марья торопливо перекрестила девицу и сунула в дрожащую ладошку несколько смятых купюр.?
        — Ступай к Сергею Филипповичу. Он тебя в обиду не даст,  — напутствовала она перепуганную девушку.  — О том, что случилось, никому не сказывай. Скажешь, что я тебя отослала.?
        — А вы как же, барыня?  — Едва слышно прошептала Милка, не осмеливаясь поднять глаза на хозяйку.?
        — Ничего он мне более не сделает,  — стараясь говорить с уверенностью, коей вовсе не ощущала, ответила Марья и, подтолкнув девушку к дверям, поспешила наверх, стараясь прямо держать спину под подозрительным взглядом застывшего у выхода дворецкого.?
        Едва скрывшись за поворотом лестницы, она прикусила губу, плечи её поникли, из груди невольно вырвался стон. Там, где ткань касалась повреждённой, вздувшейся рубцами кожи, невыносимо пекло. Марье казалось, что она ощущает, как намокает от крови сорочка, хорошо ещё, что капот её был цвета тёмной спелой вишни, а стало быть, не приглядываясь следов не заметить. Держась за стену, она добралась до своих покоев и опустилась на кушетку. Не прошло и часа, как в коридоре послышались шаги и голоса. "Хоффманн",  — Марья вздохнула, заставив себя подняться. Всё, чего ей хотелось — это лечь ничком и не шевелиться, но надобно было ещё объясниться с прибывшим по её распоряжению доктором. Собрав оставшиеся силы, Марья выдвинула ящик туалетного столика и нащупала флакон с нюхательной солью.?
        Хоффманн, войдя в спальню князя, сразу направился к широкой кровати.?
        — Как давно он в беспамятстве?  — Не оборачиваясь, поинтересовался он, расслышав за спиной тихие шаги.?
        — Уже более часу,  — отозвалась Марья, становясь рядом и разглядывая побледневшее лицо супруга.  — Вот, возьмите,  — она протянула немцу склянку.?
        — Можете сказать, что стало тому причиной?  — Откупорив флакон, продолжил расспросы Генрих Карлович.?
        — Мы повздорили, и я ударила его,  — выдохнула Марья.?
        От резкого запах нашатыря Куташев пришёл в себя. Перед его глазами всё расплывалось мутной пеленой, голоса звучали будто издалека, затылок прострелило болью. Подняв руку, Николай нащупал шишку величиной с голубиное яйцо.
        — Я оставлю вас,  — пробормотала княгиня.?
        Её муж очнулся, а дальнейшее её нисколько не интересовало, к тому же и силы её были на исходе. Едва переставляя ноги, она добралась до кровати и повалилась на неё, как подкошенная. Марья закрыла глаза, волною накатила чудовищная слабость, смывая ясность мыслей. Опасность миновала, а потому она позволила себе на время отрешиться от беспокойства о собственном будущем и соскользнула в дрёму. Кто-то довольно бесцеремонно встряхнул её за плечо.?
        — Маша,  — услышала она голос супруга.?
        "Уходи",  — неслышно вздохнула княгиня, не в силах шевельнуть даже пальцем.?
        Куташев недоумённо уставился на собственную руку, перепачканную кровью, но это была не его кровь. В памяти ярко вспыхнуло: Марья, закрываясь рукой, пытается отползти от него. Николай перевернул жену на спину, бархатный капот распахнулся, и взгляду князя открылась довольно отчётливая красноватая полоска на тонкой шее, весьма напоминающая след от удавки.?
        — Добить пришёл?  — Простонала Марья, открывая глаза.?
        — Митька,  — обернулся князь,  — коли Хоффманн не ушёл ещё, вороти его.
        Немец вернулся почти от порога дома. Как только Хоффманн снял с княгини сорочку, Николай вышел из спальни потому, как тошно стало смотреть на дело рук своих. Он ведь и в самом деле едва не убил её. Пока Генрих Карлович занимался княгиней, Куташев сидел в кресле, подперев гудевшую, как колокол, голову ладонью. Воспоминая о том, что случилось нынешним вечером, обрушились на него подобно лавине. Ярость, овладевшая им, была столь сильна, что он сам себя не помнил. Он думал только напугать Марью, предполагал, что она станет плакать и умолять его, но она не издала ни звука, только голубые глаза полыхали бешеной злобой, когда отмахивалась от него, пытаясь поймать пряжку ремня и выдернуть его у него из рук. Куташев зажмурился, слепящей болью вспыхнуло пред мысленным взором яркое видение: её покрасневшее лицо, ремень, затянутый на тонкой шее, а после провал и темнота. Очевидно, что кто-то довольно сильно приложил его по затылку чем-то тяжёлым, но только не сама Марья, как она уверила в том Хоффманна. Но кто осмелился поднять руку на него, на князя Куташева в его же доме? Он усмехнулся догадке, мелькнувшей
в голове. Ох, и отчаянная девица горничная его супруги, но коли бы не она, на него бы сейчас не седовласый доктор глядел с немым укором, а полицейский урядник выспрашивал подробности убийства княгини. Николай вздрогнул, услышав тихий плач и стон из спальни супруги.?
        — У меня слов нет, Николай Васильевич,  — доктор вышел из покоев Марьи.  — Что бы ваша жена не натворила… нисколько не удивлён тому, что она вас так по голове приложила…?
        Немец тяжело вздохнул и принялся собирать свой саквояж:?
        — Завтра вечером я нанесу визит её сиятельству, надобно будет сменить повязки, возможно, останутся следы.?
        — Я буду вам весьма признателен, коли вы сохраните в тайне всё, что вам довелось увидеть,  — выдавил из себя Куташев, не поднимая головы. Стыдно было глядеть в глаза Хоффманну.?
        — Могли бы и не упоминать о том,  — недовольно проворчал немец, обернувшись на пороге.?
        Этой ночью никому в доме спать не довелось. Прислуга, собравшись в людской, тихо перешёптывалась: где же это видано было, чтобы барин барыню едва не убил? Софья была настолько напугана происходящим, что всё, на что её хватило — это закрыться в молельной и шептать молитвы, при том, о чём она просила и сама насилу могла поутру припомнить. Истинных причин едва не случившейся трагедии она не знала, но подозревала, что каким-то образом вспышка гнева, овладевшая её старшим братом и превратившая обыкновенно довольно уравновешенного человека, коим она его всегда считала, в охваченного яростью безумца, каким-то образом связана с Андреем и Марьей. К невестке она не пошла. Испугалась, что увиденное навсегда переменит её представления о человеке, дороже которого у неё на всём белом свете не было и не будет. Ибо как бы она не любила Андрея, только брат позаботится о ней, только Николя не даст её никому в обиду. Никогда не замечала она за братом подобной жестокости, а от осознания того, что так сильно ошиблась в нём, становилось не по себе. Выходило, что Софья, прожив с ним бок о бок всю жизнь, его почти не
знала, либо видела в нём только те стороны натуры, которые не противоречили её преставлениям о том, каким должен быть истинный князь Куташев, а всё прочее она просто не замечала, ослеплённая сестринской любовью. Анна Кирилловна сделала вид, что ей ничего не известно, мол, спала всю ночь сном праведника и слыхом не слыхивала, что в доме что-то случилось.?
        Не спокойно было и в доме Ракитиных на Фонтанке. И пусть Марья взяла с Милки слово, что она ничего не расскажет, таиться от Сергея Филипповича девица не стала и рассказала обо всём, чему стала свидетельницей. Всё утро Серж мерил шагами собственный кабинет, не находя себе места. Вчера он заметил, как Марья удалилась на террасу после того, как танцевала вальс с Волховским, видел и Ефимовского, последовавшего за ней, а ещё он видел свою дражайшую супругу, перешёптывающуюся о чём-то с князем Куташевым. Тогда он не придал значения увиденному, поскольку был слишком занят беседой с весьма нужным ему человеком, но ныне многое стало понятным.?
        Ракитин остановился у стола, его кулак обрушился на затянутую тонкой кожей поверхность, Серж даже поморщился от боли в костяшках пальцев. У него не было оснований не доверять словам горничной сестры, однажды он и сам стал свидетелем тому, насколько мало князь Куташев ценит жизнь своей второй половины. Но и что теперь предпринять, как поступить с тем, что стало ему известно, он не знал. Можно было попытаться воспользоваться своим влиянием в определённых кругах и добиться, чтобы Куташева перевели служить куда подальше, скажем в Польшу. Не зря же Сергей Филиппович правдами и неправдами завоёвывал своё нынешнее положение, оказывая весьма ценные услуги, а порою и пускаясь в рискованные авантюры, раскрытие которых могло ему стоить не только карьеры, но и свободы, а то и головы. Но всё одно, отъезд Куташева мало что переменит, более того, вдруг придёт ему в голову и жену взять с собой к новому месту службы? Да и прежде, чем вмешаться в жизнь сестры, не худо было бы знать, что сама Марья думает обо всём.?
        Ракитин остановился у окна, уставившись невидящим взглядом на пожелтевший дуб, что рос в самом центре внутреннего двора. Лёгкие шаги за спиной отвлекли его от неприятных размышлений. Маленькая ладошка скользнула по его плечу. Сергей обернулся.?
        — Отчего завтракать не идёшь, стынет всё,  — улыбнулась ему жена.?
        — Наташа,  — он удержал её подле себя, поймав тонкое запястье,  — ответь, о чём ты вчера с Куташевым говорила.?
        Наталья смутилась, отвела взгляд, пожала плечиком:?
        — Да я и не упомню уже. О разном,  — она вздохнула, не осмеливаясь поднять головы и улыбнулась ему вымученной улыбкой, пытаясь обратить в шутку сказанное им: — к чему спрашиваешь, неужели ревнуешь??
        — Нет, не ревную,  — Сергей вздохнул, пытливо вглядываясь в полыхающее румянцем лицо супруги.  — Милка ночью прибежала,  — тихо обронил он.  — Сказала, что между Марьей и Николаем ссора вышла.?
        — Милые бранятся, только тешатся,  — отмахнулась Наталья.  — Нам-то какое дело? Чужая семья — потёмки, Серёжа.?
        — Кабы так, да только ссора та, едва смертоубийством не обернулась,  — медленно выговорил Сергей.?
        — Полно, так уж и убийством,  — пробормотала Наталья, отворачиваясь от супруга.?
        — Вот я поеду и выясню, что там стряслось,  — Ракитин направился к выходу из кабинета.
        — Серёжа, не езди!  — Наталья вцепилась в рукав его рубахи и сбивчиво заговорила: — негоже вмешиваться. Сами, поди, разберутся. Марья всегда была легкомысленной особой, может быть и повод дала.?
        — Ты ведь всегда её недолюбливала,  — Сергей остановился на пороге.?
        — Ты меня винишь в чём-то??
        — А должен??
        Не дождавшись ответа, Сергей стремительно покинул комнату, оставив жену в полной растерянности. Выйдя из парадного, Ракитин замедлил шаг, ибо у крыльца остановился экипаж со знакомым гербом на дверце.?
        Ефимовский спустился с подножки и поднялся на несколько ступеней к хозяину дома.?
        — Полагаю я не вовремя с визитом к вам, Сергей Филиппович,  — он оглянулся на поданную к подъезду коляску.?
        — Мои дела обождут, ваше сиятельство,  — Сергей слегка наклонил голову.  — Прошу,  — жестом пригласил он войти незваного гостя и, отдавая трость и цилиндр дворецкому, осведомился: — так какое у вас дело ко мне?
        — Я хотел бы просить вас о беседе с глазу на глаз.  — Ефимовский смутился.?
        — Я полагаю речь пойдёт о моей сестре,  — открывая перед гостем дверь кабинета, высказал своё предположение Ракитин, вздохнув.  — Не поздно ли, Андрей Петрович, вы с разговором о Маше ко мне??
        Ефимовский отвернулся от пытливого взгляда собеседника, собираясь с мыслями. После признания Марьи он так и не смог уснуть, пролежав всю ночь, глядя в потолок. Странные ощущения испытывал он, получив известие о своём отцовстве. То его обуревала бесшабашная радость от того, что где-то на белом свете есть маленький человечек, плоть от плоти его, родная кровь, то радость сменялось злостью на Марью, которая умудрилась так запутать всё, что ныне он не имеет никакого права даже приблизиться к собственному ребёнку. Ежели, конечно, это его ребёнок, всё же кое-какие сомнения не оставляли его. Ныне ему, как никогда, нужен был дружеский совет, но такую тайну он не осмелился бы доверить даже тому, кого называл самым близким другом, даже Борису он не посмел бы открыться. Был только один человек, который мог бы подтвердить либо опровергнуть слова княгини Куташевой. И вот ныне, глядя этому человеку прямо в глаза, Андрей никак не мог решиться.?
        — Вчера вечером я с вашей сестрой имел весьма занимательную беседу,  — начал Ефимовский.?
        — Сдаётся мне, что нашлись свидетели вашему разговору,  — тихо обронил Сергей. Андрей удивлённо вздёрнул бровь.?
        — Даже так,  — пробормотал он.  — Стало быть, вам известно о чём мы говорили с Марьей Филипповной.?
        — Нет, то мне не ведомо,  — Ракитин покачал головой.  — Боюсь только, вы не больно- то таились от всех.?
        В голосе Сержа явственно ощущалось осуждение, что невольно наводило Андрея на мысль о том, что за его разговором с Марьей Филипповной последовало нечто такое, за что Ракитин сердит на него.?
        — Говорите прямо, Сергей Филиппович,  — раздражённо отозвался Ефимовский, не в силах понять к чему клонит брат Марьи.?
        — Извольте. Вам ничего не стоило держаться подальше, раз вы однажды уже отказались от неё. Зачем вам понадобилось преследовать её?  — Довольно резко бросил Сергей.?
        Ефимовский глубоко вздохнул. Он и не ожидал лёгкого разговора, однако, говорить на столь щекотливые темы с братом Марьи оказалось куда сложнее, чем он предполагал.?
        — Я не преследовал вашу сестру, Сергей Филиппович. Я понимаю, что одного моего желания слишком мало, дабы что-то переменить, но есть одно обстоятельство…?
        — Какое обстоятельство?  — Насторожился Сергей.?
        — Вы ведь крёстный Мишеля, сына Марьи?  — Пристально глядя в глаза Ракитина, спросил Андрей.?
        Серж кивнул, подтверждая его слова.?
        — И у вас никогда не возникало сомнений в отцовстве князя Куташева?  — Тихо спросил Ефимовский.?
        — Я был там, когда родился Мишель,  — Ракитин присел в кресло.  — Доктор, что был подле Марьи, сказал, что младенец появился на свет прежде времени…?
        Сергей умолк, ожидая ответа Ефимовского. Неспроста же он завёл речь о его крестнике. Некоторые подозрения на сей счёт у него имелись, но одно дело собственные домыслы, и совсем иное — признание, что вот-вот готово было сорваться с губ его сиятельства.?
        — В конце прошлого года, когда Марья отправилась в Петербург, по дороге её застала метель, по странной прихоти судьбы дорога вывела их к моей усадьбе Веденское,  — после недолгих размышлений, продолжил Андрей.  — В ту ночь я был с вашей сестрой,  — выдохнул он.?
        — Желаете сказать, что Марья досталась Куташеву отнюдь не непорочной девой?  — Свистящим шёпотом осведомился Ракитин.?
        — Я собирался жениться на ней,  — в своё оправдание смущённо добавил Андрей.  — Наутро я отправился в Можайск, был в местном храме, просил, дабы оглашение сделали как можно скорее, а когда вернулся в Веденское, узнал, что ваша сестра отправилась в Петербург, оставив мне записку, что не желает видеть меня своим супругом.?
        Ракитин промолчал. Мысленно он вновь ввернулся в тот вечер, когда его сестра едва не отдала Богу душу, разрешившись от бремени. Если бы Николай знал, что не он отец младенца, неужели сделал бы столь чудовищный выбор??
        — Вы любите её?  — Спросил он после долгих раздумий.?
        — Ежели бы мне не было никакого дела до неё, разве ж я бы сидел нынче перед вами?  — Андрей едва заметно улыбнулся.?
        — Я не могу доподлинно сказать, что стало причиной ссоры между Марьей и князем этой ночью,  — Ракитин поднялся со своего места и принялся взволнованно кружить по комнате,  — но могу предположить, что именно из-за вас Куташев пытался её убить.?
        — Убить?!  — Ефимовский поддался вперёд, широко распахнув глаза.?
        — Так горничная её говорит. Николай едва не задушил её,  — отозвался Серж, остановившись по центру комнаты.  — Право слово, я не знаю, как мне быть. Я мог бы забрать её, увезти из Петербурга, но ведь это ничего не изменит. Марья так и останется его женой.?
        — Вы ведь неспроста рассказали мне о том, Сергей Филиппович,  — подтолкнул его к продолжению разговора Андрей.?
        Ракитин молчал некоторое время, всматриваясь в лицо собеседника. Молод, хорош собой, блистательная карьера, любимец света, станет ли он рисковать всем, ради той, которую, по его словам, так любит??
        — Насколько сильно можно любить женщину?  — Тихо осведомился Серж.  — Можно ли любить настолько сильно, чтобы отказаться от всего, от фамилии, от родных и близких? Отказаться от возможности когда-либо вернуться туда, где родился и вырос…?
        Андрей отвёл глаза. Он прекрасно понял о чём повёл речь Сергей Филиппович. Этой ночью он и сам думал о том же. Ежели всё так, как сказала Марья, и Мишель действительно его сын, разве был у них иной выход, как только исчезнуть для всего света и попытаться начать всё сызнова вдали от родины, вдали от тех, кто мог знать истинное положение вещей??
        — Понадобятся документы,  — задумчиво отозвался он,  — и немалые средства. Вряд ли получится собрать большую сумму в столь короткий срок.?
        — Я могу выправить для вас бумаги,  — глядя в сторону, тотчас ответил Сергей.?
        Ефимовский молчал. Не то, чтобы он готов был пойти на попятную, но всё же решение, которое ждал от него Ракитин, видит Бог, не из лёгких.?
        — Сколько времени вам понадобится?  — Выдохнул он, решившись.?
        — Около месяца. Такие дела быстро не делаются, да и осторожность не помешает.?
        — За месяц я постараюсь найти покупателя на оба подмосковных имения,  — продолжил Андрей.  — Этого будет довольно на первое время. Сегодня же напишу прошение об отставке. Надеюсь, вы сможете мне содействовать в том, чтобы его удовлетворили, не затягивая??
        — Думаю, это мне вполне по силам,  — Сергей кивнул и добавил: — вам не стоит пока видеться с Машей, я сам ей сообщу…?
        Ефимовский поднялся. Теперь, когда решение было принято, мысли его выстроились чётко и ясно, в голове тотчас сложился план тех действий, которые необходимо осуществить в самое ближайшее время.?
        — Коли мы обо всём договорились, я не стану более злоупотреблять вашим гостеприимством, Сергей Филиппович,  — Ефимовский откланялся.?
        — Я сообщу вам, какое решение Маша примет,  — Сергей пожал протянутую руку.?
        Андрей вышел из дома Ракитиных, медленно спустился по лестнице и сел в ожидавший его закрытый экипаж. Ежели попытка побега с чужой женой за границу окажется удачной, о том, чтобы вернуться когда-нибудь в Россию не может быть и речи: в этом случае закон всецело будет на стороне обманутого мужа. В случае провала его самого ждёт каторга, Марью развод, громкий скандал и позорное пятно на репутации на всю жизнь, но, видимо, другого выхода и впрямь не существует. Он-то готов рискнуть, вопрос лишь в том, согласится ли Марья??
        Вернувшись домой, Ефимовский, как и обещал Ракитину, написал прошение об отставке и послал за своим поверенным. Не вдаваясь в подробности, Андрей попросил стряпчего заняться продажей двух самых крупных и доходных имений. Понимая, что времени у него немного, он попросил не торговаться и уступить по сходной цене, заранее соглашаясь, что, скорее всего, продать придётся себе в убыток. Ежели стряпчий и был удивлён просьбой его сиятельства, то обещанные ему комиссионные оказались столь велики, чтобы он оставил своё любопытство при себе.?
        Когда же все необходимые распоряжения были сделаны, осталось только ждать и надеяться, что удача не отвернётся от него. Дни в ожидании потянулись утомительно медленно. Только спустя седмицу он получил записку от Марьи, переданную через её брата.?
        "Andre, мне страшно представить, на что ты решился ради меня. Я не заслуживаю ни тебя, ни твоей любви. Когда Серж сообщил мне о вашем решении, я хотела даже отказаться, но не смогла. Видимо, моё себялюбие и впрямь не знает границ, ибо даже слабая надежда на то, что мы будем вместе, всё же лучше, чем та жизнь, что ожидает меня с человеком, которого я ненавижу всей душой. Только вера в твою любовь даёт мне силы жить дальше. Жить и надеяться, что наступит тот день, когда мне более не придётся ни от кого таить свои чувства, ибо я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю. Я могла бы бесконечно говорить тебе о том. Как жаль, что раньше не нашла в себе сил первой признаться в своих чувствах. Как подумаю, каких бед мы могли бы избежать… Увы, прошлые ошибки стали препятствием между нами, и мне так горько от того, что жертва, которую ты намерен принести слишком велика, а я её вовсе недостойна. М."
        Глава 45
        После злополучного вечера у Анненковых супруги Куташевы избегали общества друг друга, что вовсе не составляло труда в таком огромном доме, как столичный особняк князя. Для Николая осознание того факта, что в припадке гнева он не смог сдержать свой бешеный нрав, стало неприятным открытием. Ему и раньше случалось впадать в состояние безудержной ярости, но никогда прежде он не терял самообладания настолько, дабы себя не помнить. Видимо, не настолько безразличны ему были сердечные тайны супруги, как он некогда о том думал.?
        После того, как Николаю довелось воочию убедиться в том, какие отношения связывают графа Ефимовского и княгиню Куташеву, он, наплевав на приличия, оставил супругу в доме друзей, а сам поспешил уехать, ибо даже один её вид вызывал в нём желание придушить изменницу не сходя с места. Попрощавшись с Ириной и Борисом, Софья нагнала брата в вестибюле и попеняла ему, что негоже уезжать без супруги. Но, наткнувшись на горящий лютой злобой взгляд, смешалась, сочтя за лучшее не вмешиваться, хотя и мучилась от того, что Марья осталась там, где был Андрей, а сама она вынуждена уехать, подчинившись воле старшего брата. По дороге к дому княжна молча наблюдала за ним, и ей даже показалось, что он успокоился. Во всяком случае, по прибытию Николай подал ей руку, сопроводил до её комнат и, пожелав доброй ночи, коснулся поцелуем гладкой щеки, как делал то обыкновенно.
        Много позже, когда Марья вернулась домой, Софья услышала шум из её покоев: что-то с грохотом падало, скрежетало, будто кто-то, не заботясь о сохранности паркета, двигал мебель по комнате, звон разбитого стекла. Но ни криков, ни брани слышно не было. Когда всё стихло, она осмелилась приоткрыть двери и выглянуть в коридор, и тотчас ей на глаза попалась княгиня — бледная и растрёпанная, она удалялась прочь в сторону лестницы вместе со своей горничной. Потом посреди ночи приехал Хоффманн, что и вовсе напугало княжну. Тенью проскользнув в южное крыло дома, где находилась молельня, она заперлась там до утра и, дрожа, словно осиновый лист на ветру, горячо молилась за брата и его непутёвую жену, потому, как безошибочным чутьём угадала, что ссора между супругами на сей раз вышла за пределы разумного и, видимо, не обошлось без рукоприкладства. Иначе к чему было тревожить почтенного доктора в столь неурочное время??
        На другой день приехал Ракитин, будто знал о том, что случилось накануне. Николай сам вышел к шурину, несмотря на то, что Генрих Карлович велел ему оставаться в постели, по меньшей мере, дня два. Сергей Филиппович желал видеть сестру, но Марья не спустилась к нему, прислав записку, что ей нездоровиться, и она сама навестит брата, как только почувствует себя лучше.?
        Полагая, что знает свою супругу довольно хорошо, Куташев был немало удивлён тем, что она не воспользовалась случаем пожаловаться брату на причинённые ей обиды, а пожелала сохранить произошедшее между ними в тайне, насколько это было возможно. А ведь Сергей Филиппович мог бы при желании весьма сильно осложнить жизнь зятю, ведь за два года своего пребывания в столице молодой Ракитин, начавший своё восхождение с должности адъютанта при Чернышёве, сделал, можно сказать, головокружительную карьеру в военном министерстве, и ныне с ним приходилось считаться.?
        Куташева мучило чувство вины и раскаяние, но он попросту не знал, как подступиться к Марье. При редких встречах супруга одаривала его полным презрения взглядом и спешила избавиться от его общества под любым предлогом.?
        Ежели рассуждать, то они оба были неправы. Николай прекрасно знал о сердечной привязанности Марьи к Ефимовскому, ведь она сама говорила ему о том, да только он не пожелал слушать, полагая, что произнесённое ею признание очередная ложь. Разве она мало лгала ему? Но самой большой ложью было происхождение маленького князя Куташева. И здесь лгали оба: и он, и она. Она делала вид, что он отец её ребёнка, а Николай, прекрасно зная, что этого просто не может быть, с тем соглашался. Они оба жили во лжи, а разве там, где ложь правит бал, можно вести речь о любви или доверии??
        Спустя седмицу Анна Кирилловна, сидя за столом в малой столовой за завтраком, сообщила Николаю, что собирается уехать в Сосновки, да и Софья поддерживает её в желании удалиться на время сезона из шумной столицы.?
        — Считаю, что Соне, напротив, на время сезона надобно остаться в столице,  — сухо обронил Николай.  — Довольно ей в девках ходить, пора бы о замужестве подумать.?
        — Позволь, я сама буду решать, что для меня лучше,  — взвилась Софья, швырнула накрахмаленную салфетку на стол, поднялась со стула и направилась в сторону выхода.?
        — Пока я ещё твой брат, и мне небезразлично, как твоя жизнь устроится,  — ответил Николай, не повышая голоса, хотя Софья заметила, как дёрнулся мускул на его гладкой смуглой щеке.?
        — По мне так лучше век в девках, чем жить, как ты с Марьей Филипповной,  — прошипела княжна, задетая отказом брата отпустить её в деревню.  — В доме невозможно находиться! Живём, аки на пороховой бочке сидим,  — продолжила она, сверкая тёмными очами, выкрикнув: — не могу я более находиться здесь! Я задыхаюсь тут! Того не скажи, этого не сделай! Устала я, Ники, от такой жизни! С меня довольно! Мы никого не принимаем, никуда не выезжаем! На цыпочках ходим, дабы Марью Филипповну не тревожить,  — с этими словами она обернулась на пороге и захлопнула дверь.?
        Анна Кирилловна неодобрительно покачала головой, вздохнув:?
        — Ники, Сонечка права. Ну, повздорили вы с Марьей, так, сколько можно оскорблённую невинность изображать, будто все кругом перед ней виноваты.?
        — Я виноват,  — Куташев пристально глянул на свою родственницу.  — Я виноват, тётушка.?
        — Полно казнить себя. Ежели желаешь знать моё мнение, Марья получила то, что заслуживала. Ей давно надобно было урок преподать,  — ворчливо добавила Анна Кирилловна.  — Поговори с ней. Жена должна знать своё место,  — старушка поднялась из-за стола.?
        Оставшись один, Куташев отодвинул от себя тарелку. Аппетит пропал. Конечно, давно пора было поговорить с женой, но не так, как тётка советовала. Надобно было найти в себе силы принести извинения, пусть даже она их не примет, но ему самому легче станет, коли признает свою вину перед ней.?
        Раньше он мало задумывался над желаниями и чаяниями других. Всегда поступал так, как считал нужным, не имея привычки оглядываться на тех, кто его окружает. Куташев обратил внимание на Марью ещё в Зимнем, во время императорского бала, но лишь потому, что Андрей попросил его ввести девушку в их круг. Самому Николаю было интересно взглянуть на ту, что сумела пленить Ефимовского. Как же порой прихотливы и переменчивы капризы судьбы! Казалось, что между этими двумя лежит пропасть, которую никому из них не под силу преодолеть, но страсть или любовь, а Куташев всё же предпочитал думать, что именно страсть, толкнула Андрея, обыкновенно рассудительного и щепетильного в вопросах чести, в объятья столь неподходящей для него девицы, оказавшись сильнее ненависти и обид. Он ещё помнил, сколько яда и горечи было в словах Ефимовского, когда он говорил о Марье, но время переменило многое. Вот и сейчас Николай надеялся, что время станет и его союзником и всё вернётся на круги своя.?
        Когда-то Марья попыталась втянуть его в авантюру, использовать в собственных целях, и пока он не понял того, охотно шёл у неё на поводу. Пора было признаться самому себе, что ей удалось задуманное, он увлёкся, заинтересовался, ведь она так не походила на других барышень, коих он повидал немало до знакомства с ней! Когда же коварный замысел Марьи Филипповны раскрылся, то поначалу он принял единственно верное решение — разорвать, связывающие их отношения. Но в какой- то момент ему в голову пришла мысль о наследнике, и он, вопреки доводам разума, попытался удержать при себе своенравную красавицу, против воли сделал её своей женой. Так есть ли у него ныне право требовать от неё супружеской верности, коли по его прихоти, она разлучена с тем, кого действительно любит? А то что любит — в этом уже не приходилось сомневаться.?
        Так что, как ни крути, выходило, что Николай виноват. Не часто ему приходилось задумываться над тем, как сказываются его деяния и поступки на судьбах других людей. Что его обыкновенно заботило? Сестра, собственное благополучие, а главное, чтобы никто не вмешивался в его жизнь, не стоял на пути, дабы всё вокруг совершалось по его воле и желанию.?
        Именно с такими мыслями он ждал возвращения жены, после того, как она отправилась к брату нанести обещанный визит. Марья вернулась от Ракитина под вечер, странно возбуждённая и взволнованная. Она старалась держаться ровно, спокойно, но он видел, как сверкают её глаза, как ей не терпится остаться одной, дабы подумать о том, что, очевидно, стало причиной её беспокойства. Но сам Николай уже настроился на серьёзный разговор и не пожелал его откладывать.?
        Для начала он попросил прощения. Ему трудно было произносить слова покаяния, не так уж часто приходилось это делать, но понимая, что иначе не получится вызвать супругу на откровенность, он сумел переступить через свою гордость и задетое самолюбие.?
        — Мне стыдно от того, что я поднял на вас руку, Мари,  — стараясь не отвести взгляда, заговорил он.  — Для мужчины ударить женщину — значит проявить слабость, и я оказался слаб перед своей злобой и оскорблённым самолюбием,  — он всё же отвернулся, будучи не в силах смотреть ей в глаза.  — Я прошу вас о прощении и надеюсь, что наш брак ещё можно спасти, коли мы попытаемся понять друг друга.?
        — Я принимаю ваши извинения,  — тихо молвила Марья после довольно продолжительного молчания.  — Но что касаемо нашего брака… увы, Nicolas, я не смогу стать вам достойной женой, а вы мне хорошим супругом. Нам лучше разъехаться,  — она опустила ресницы.?
        — Разъехаться?!  — Куташев не поверил тому, что услышал.?
        Николай отошёл от неё, отвернулся. Марья тяжело вздохнула, глядя на поникшие широкие плечи, на сжатые в кулаки пальцы.?
        — Я настолько противен вам?  — Наконец, тихо поинтересовался он.?
        — Нет, Nicolas, вы вовсе не противны мне. Вы не любите меня, я не люблю вас, зачем же нам мучить друг друга узами ненавистного брака? Сделанного нельзя переменить, но мы можем каждый жить своей жизнью, не мешая друг другу,  — глядя на его затылок, ответила княгиня.
        — Когда-то я говорил, что не люблю вас,  — Куташев обернулся.  — И я верил в то, что говорил, но с тех пор многое переменилось, Мари. Переменились мои чувства, ибо… нет, я не ищу себе оправданий,  — выдохнул он,  — я был ослеплён ревностью и едва ли отдавал себе отчёт в том, что делаю.?
        — Нет, нет,  — Марья затрясла головой, не желая слышать подобных слов, ей не нужны были его признания, не сейчас, когда появилась надежда на воссоединение с тем, кому она принадлежала и душой и телом.?
        — Маша,  — он порывисто опустился на колени перед креслом, где она сидела, попытался завладеть её рукой, но она прижала ладони к груди, не желая, чтобы он прикасался к ней,  — Маша, всё переменится, вот увидишь, я переменюсь, у нас всё будет по-другому отныне.?
        — Нет! Nicolas, ничего уже не будет. Не скрою, иногда и мне казалось, что я смогу полюбить вас,  — она откинулась на спинку кресла, опустила ресницы, не в силах вынести его горящего взгляда,  — но нынче я боюсь вас. Я не могу любить человека, которого боюсь,  — она закуталась в шаль, будто ей вдруг стало холодно.  — Поэтому я прошу вас отпустить меня в Ракитино, где я буду жить тихо и уединённо вместе с Мишелем,  — ложь легко слетела с её уст.?
        — Нет,  — Куташев поднялся с колен.  — Я не могу отпустить вас.?
        — Я устала, Nicolas,  — Марья бросила быстрый взгляд на дверь.  — Не вижу смысла продолжать сей разговор сейчас.?
        — Ступайте,  — отпустил её князь.?
        Марья прошла мимо него, оставив за собой аромат резеды и мяты, лакей придержал дверь перед ней и закрыл её аккуратно, без стука, но она всё же вздрогнула, обернулась, нахмурила брови. Вовсе не так она представляла себе разговор с супругом. Она надеялась, что он согласится с её доводами, и тогда у неё не возникнет трудностей с отъездом. Она даже могла бы в самом деле поехать в Ракитино, дабы не вызвать подозрений и там дождаться Андрея, но ныне о том не могло быть и речи. Стало быть, это всё же будет самый настоящий побег. Однажды она уже попыталась сбежать от Куташева, ещё не будучи его женой, что же будет, коли она вновь осмелится на такое? И что тогда станется с Андреем? Марья медленно поднялась по лестнице и вошла в детскую.?
        К своему удивлению она застала Софью у детской кроватки, рассматривающей спящего малыша.?
        — Какой же он красивый,  — шёпотом отозвалась княжна, когда молодая мать приблизилась к колыбели.  — У него такие длинные ресницы и глаза… удивительно синие. Я только у одного человека видела такие же,  — испытывающе глядя на Марью, продолжила она.?
        — Я знаю, по меньшей мере, двух людей…  — тихо заметила Марья, любуясь сынишкой.?
        — Правда?  — Совершенно неискренне изумилась княжна и язвительно добавила: — надо полагать в честь одного из них и назвали сына??
        — Имя выбирал ваш брат,  — усмехнулась Марья.?
        — Ему ведь уже два месяца,  — Софья отошла от колыбели.  — Нынче середина октября, а вы с Ники обвенчались в феврале…?
        — Мишель родился прежде срока,  — отрезала Марья, невольно повысив голос.?
        Малыш проснулся и захныкал. Не глядя более на золовку, княгиня устремилась к колыбели, взяла на руки дитя и стала укачивать, что-то тихонько напевая. Софья не сводила с неё глаз.?
        — Я знаю, кто его отец,  — поджав губы, произнесла княжна.?
        — Я его отец!  — Услышала Софья позади себя.?
        Испуганно ахнув, mademoiselle Куташева обернулась на голос брата. Николай вошёл в детскую, взглядом указав сестре на дверь, и Софья, повинуясь, поспешно удалилась.?
        — Я думал над тем, что вы мне сказали, Мари,  — наблюдая за женой, медленно произнёс князь.  — Я отпущу вас в Ракитино, но Мишель останется со мной,  — добавил он тоном, не терпящим возражения.?
        — Я не оставлю сына,  — вздохнула княгиня и понуро добавила: — ваша взяла, Nicolas. Я ваша жена и ею останусь.?
        Марье только и осталось сделать вид, что она смирилась с решением супруга. Казалось, что жизнь в доме Куташевых вошла в прежнее русло. С началом сезона посыпались приглашения на обеды, вечера и рауты. Два, а то и три раза в седмицу чета Куташевых выезжала в свет. Толки, что пошли было после вечера у Анненковых, постепенно утихли, потому как любой, кто взглянул бы на князя Николая и его обворожительную жену, уже не сомневался, что видит перед собой счастливую супружескую пару. Марью Филипповну всегда окружало множество молодых людей, стремившихся угодить красавице-княгине, она была мила и приветлива со всеми, никого притом не выделяя из своего окружения. Николай Васильевич лишь усмехался в ответ на язвительные замечания некоторых дам о том, что его жена, похоже, очаровала всю мужскую половину столицы.?
        Наиболее настойчивым поклонником княгини оказался некто Владимир Волховский, новый адъютант военного министра. Волховский даже осмелился несколько раз прислать цветы в дом на Мойке, но букеты вернули дарителю без всяких объяснений.?
        Марья вроде бы и жила прежней жизнью, но всё, что происходило отныне вокруг неё, виделось ей спектаклем, а сама себе она казалась бездарной актрисой, вынужденной играть отведённую ей роль до того часа, когда вся её жизнь должна будет перемениться в одночасье.?
        Через Сержа она узнала об отставке Андрея. Ракитин похлопотал, дабы рассмотрение прошения не затягивали и удовлетворили. Он же сообщил ей, что Ефимовский отбыл в Москву, чтобы уладить кое-какие дела. Оставалось только ждать, и это ожидание сводило её с ума.?
        Минула осень, близилось Рождество. За седмицу до окончания поста к Марье в покои явилась Анна Кирилловна. Старушка на сей раз была настроена довольно благожелательно и за разговорами обмолвилась, что в доме Куташевых, ещё при жизни родителей Николая сразу после Рождества обыкновенно давали пышный бал, и ныне было бы совершенно не лишним возродить былую традицию. Да и Софье пошло бы на пользу, коли в дом съехались бы молодые неженатые люди.?
        — Право слово, Анна Кирилловна, я бы на вашем месте сначала с Николаем обсудила бы столь важное решение,  — растерялась княгиня.?
        — Вот вы бы, Машенька, и поговорили с ним. Он же так стремится угодить вам, сердцем чую, не откажет. Сонечке надобно бывать на виду, и дома она более уверенно себя почувствует, а то куда не приедем, забьётся в уголок, как мышь, не слышно, не видно.?
        — Я подумаю,  — пообещала Марья.?
        Заниматься устройством грандиозного бала ей вовсе не хотелось, но поразмыслив о том, что подобное занятие отвлечёт её от беспокойных тревожных мыслей об Андрее, она вечером обратилась к супругу с предложением Анны Кирилловны.?
        — Отчего бы и нет?  — Куташев улыбнулся, погладив тонкие пальцы жены.  — Любой твой каприз, душа моя.?
        Князь проводил её задумчивым взглядом. В спальню супруги он более не наведывался, совесть не позволяла воспользоваться правами мужа, а Марья будто не замечала его жадных горячих взоров, не заговаривала с ним об этой стороне супружеских отношений. "После бала,  — решил Куташев.  — Пускай хозяйкой себя почувствует".
        На другой день она до обеда составляла список тех, кого бы хотела пригласить. Само собой, что первыми в нём числились князь и княгиня Анненковы, не обделила она вниманием и своих родственников Сержа и Наталью. Фамилию князя Урусова она сначала написала, а потом зачеркнула, но поразмыслив о том, что Илья Сергеевич по-прежнему холост и являет собой весьма выгодную партию для Софьи, вновь вписала его. По этой же причине в списке оказался Волховский и ещё ряд молодых людей, с которыми у княгини Куташевой сложились приятельские отношения.?
        Дождавшись возвращения Николая со службы, она попросила его посмотреть список гостей, возможно, он пожелает добавить кого-нибудь, или напротив, вычеркнуть.?
        — Я бы Волховского вычеркнул,  — улыбнулся Куташев.?
        — Отчего?  — Марья пожала плечами.  — У него весьма приличное состояние, прекрасные перспективы по службе. Чем не жених для Софьи??
        — Такты для Софьи старалась?!  — Николай рассмеялся.  — То-то я смотрю, что здесь почти все холостяки Петербурга. Что же Ефимовского не вписала? Сказали, он в отставку вышел,  — он настороженно глянул на жену.?
        — Андрей Петрович в Москве,  — равнодушно отозвалась Марья.?
        — Откуда знаешь?  — Не сдержался Николай.?
        — Ирэн обмолвилась,  — забирая из рук мужа список, ответила княгиня.?
        Она собиралась уйти, но Куташев удержал её, обнял за талию и усадил к себе на колени. Марья напряглась, но не стала вырываться, глубоко вздохнула, стараясь подавить панику, которая охватила её от близости супруга.?
        — Коли задумала весь этот балаган, не скупись,  — прошептал ей на ухо князь, провёл губами по гладкой щеке,  — чтобы никто в Петербурге не смел сказать, что у Куташевых скверно принимают.?
        Дел и в самом деле оказалось много. Вся челядь в доме была загружена работой: мыли, чистили, натирали, стирали и меняли портьеры в бальном зале, куда больше года вообще никто не заходил. С поваром Марья обсудила меню, распорядилась о покупке продуктов, из Сосновской оранжереи должны были перед самым балом привезти цветы и фрукты. Невзирая на протесты Софьи, княгиня Куташева вызвала модистку, с которой долго и придирчиво обсуждала бальный туалет для княжны. Поскольку Софья давно вышла из того возраста, когда девиц впервые представляют свету, Марья решила отказаться от традиционного белого платья и уговорила золовку заказать бальный туалет из тёмно-красного шёлка. Этот цвет необычайно шёл смуглой и темноволосой княжне, тогда, как белый делал её блёклой и невыразительной. Для себя Марья Филипповна выбрала жемчужно-серый муслин, рассудив, что неброское платье поможет ей не привлекать к себе излишнего внимания.
        Почти все, кто получил приглашение, отписались и подтвердили своё присутствие, потому в назначенный день, сразу после Рождества, Марья Филипповна от испытываемого волнения с самого утра не находила себе места. Это был первый, а может быть и последний бал, который она устраивала сама, ибо, коли удастся всё, что задумали Серж с Андреем, то жить за границей с Ефимовским ей придётся скромно, не привлекая внимания.?
        Но сейчас, стоя в вестибюле подле супруга, Марья беспокоилась именно об это вечере. Как всё пройдёт? Понравится ли ужин? Достаточно ли шампанского, крюшона и лимонада? Что станут говорить о ней после бала, как о хозяйке? Распорядителем бала удалось заполучить самого Глушковского, а потому за танцевальную часть вечера она могла быть спокойна.?
        "Боже! Сколько людей",  — вежливо улыбаясь прибывающим гостям, молодая княгиня обмирала от страха. Украдкой она бросила взгляд на супруга. "Безупречен, как всегда",  — Марья тихонько вздохнула. Алый виц-мундир, широкий разворот плеч, ордена на груди, улыбка приветливая или ироничная, смотря, кто подошёл засвидетельствовать почтение хозяевам вечера. При приближении Волховского, Куташев усмехнулся. Взгляд штабного адъютанта едва задержался на князе, одарив того лишь вежливым кивком, а вот перед хозяйкой дома Владимир Андреевич рассыпался в цветистых комплиментах.?
        Марья выслушала его с улыбкой и, сославшись на обязанности хозяйки дома, жестом предложила ему пройти в зал. Вскоре поток подъезжавших гостей иссяк, и чета Куташевых поспешила присоединиться к тем, кто уже был в бальной зале. Княгиня бросила быстрый взгляд на большие напольные часы, проходя через гостиную, где был сервирован стол со сладостями и прохладительными напитками. Десять часов вечера, через четверть часа должны начаться танцы и тогда она сможет немного передохнуть.?
        Остановившись подле Анненковых, дабы перемолвиться с давней подругой парой фраз, Марья спиной ощутила пристальный взгляд. "Видимо, мысль пригласить Волховского была всё же не самой удачной",  — княгиня раздражённо раскрыла веер, как бы отмахнувшись от назойливого поклонника.?
        — Маша, я так счастлива, что ты примирилась с Николя,  — тихо заметила Ирина Александровна, склонившись к подруге.  — Вы — чудесная пара.
        Марья опустила ресницы, да и что говорить в ответ? Что внешняя идиллия в отношениях с Николаем всего лишь видимость? Нет, она не станет огорчать Ирину, её подруге не ведомо, каким чудовищем может быть князь Куташев, потому она и симпатизирует ему. Расспросив Ирэн о маленьком Александре и поделившись наблюдениями за собственным сыном, Марья прошла дальше. Всем нужно было уделить внимание, с каждым перемолвиться пусть и парой ничего не значащих фраз. Заметив Софью, скрывшуюся за колонной, княгиня решительно направилась к золовке. Не для того она потратила столько времени на княжну, чтобы та ныне пряталась от людей. Пока она пробиралась между гостями к колоннаде, к ней присоединился Владимир Андреевич. Она уж было собралась отделаться от него под каким-нибудь благовидным предлогом, но мысль, пришедшая ей на ум, заставила передумать.?
        — Вы знакомы с княжной?  — Приветливо обратилась она к Волховскому.?
        — Увы, не имел счастья быть представленным,  — весело отозвался он.?
        — Позвольте мне вас представить,  — Марья лукаво улыбнулась, сама увлекая его к девушке, притаившейся в тени колоннады.?
        — Софи, позволь представить тебе моего доброго знакомого: Владимир Андреевич Волховский.?
        — Весьма польщён знакомством с вами, княжна,  — поручик склонился над девичьей?
        рукой.?
        — Вы служите?  — Обратила внимание на его мундир и выправку Софья.?
        — Так точно, сударыня. Прибыл в Петербург прямо из Тифлиса, где до того был адъютантом барона Розена,  — хвастливо добавил поручик, желая произвести впечатление на девицу тем, что побывал в непосредственно близости от военных действий.?
        — Барона Розена?  — Княжна задумчиво нахмурила брови.  — Тогда вы должно быть знакомы с его сиятельством графом Ефимовским,  — улыбнулась девушка.?
        — О, да имел счастье,  — усмехнулся Волховский, вспомнив, с каким высокомерием и презрением Ефимовский отозвался о службе штабных офицеров, когда принимал у него дела.  — Но ведь нынче Андрей Петрович в отставку вышел, а ведь ему командование целым полком прочили. Видимо, когда дело доходит до того, чтобы оставить мирную жизнь и послужить отечеству на полях сражений, некоторые предпочитают отсиживаться у себя в усадьбе,  — пренебрежительно заметил он.?
        Марья смолчала, ибо выступи она слишком рьяно в защиту Андрея, и это могло бы показаться подозрительным, а вот Софья не преминула ответить. Личико княжны покраснело от гнева, чёрные очи засверкали. "А ведь она почти хорошенькая, когда злится или взволнована",  — отметила про себя княгиня, с удивлением выслушивая гневную отповедь mademoiselle Куташевой, адресованную хвастливому поручику.?
        — Вы, видимо, совсем ничего не знаете о его сиятельстве!  — Княжна рассерженно топнула ножкой.  — Андрей Петрович принимал участие в польской кампании и на Кавказе не единожды был! У него два ранения! И Святого Георгия просто так никому не дают!?
        Волховский выглядел несколько смущённым, но в то же время заинтересованным.?
        — Прошу прощения, коли задел ваши чувства, mademoiselle,  — он склонился перед Софьей в лёгком поклоне.  — Чем могу исправить свою оплошность??
        — Пригласите княжну,  — шепнула Марья, слегка подтолкнув его в бок и одарив многозначительным взглядом.?
        — Дамы и Господа! Вальс!  — Послышался вдалеке голос распорядителя бала.?
        Пары стали выходить в центр залы.?
        — Софья Васильевна, окажите мне честь и позвольте пригласить вас,  — с поклоном обратился к княжне Волховский.?
        Софья растерялась, отказать было неприлично, да и подобающего предлога у неё не было. Вложив ладошку в чёрной атласной перчатке в руку Волховского, она последовала за ним. Марья проводила пару довольным взглядом. Она избавилась от назойливого поклонника и, похоже, Софья заинтересовала его.?
        — Мари,  — услышала она за спиной чуть приглушённый и оттого мягкий голос супруга,  — потанцуйте со мной.?
        — Первый вальс?  — Марья вздёрнула бровь.  — Это же неприлично, Nicolas,  — тихонько ответила она и не смогла сдержать улыбки, когда князь шёпотом сказал всё, что думает обо всех этих приличиях.
        Глава 46
        Покачав головой, Марья протянула руку супругу и последовала за ним в круг вальсирующих пар.
        "Ежели бы всю жизнь можно было прожить вот так, как вальс станцевать, бездумно кружась в однообразном ритме, ежели бы всю жизнь Nicolas был таким, как нынче вечером, ежели бы всегда глядел с немым восхищением во взоре, разве ж не смогла бы полюбить?  — вздохнула Марья, отводя глаза.  — Нет, не смогла бы, даже к гадалке не ходи, ибо другой образ приходит во снах и тревожит душу".
        Марья закрыла глаза, и ей вспомнился другой бал, роскошный величественный зал, она сама, едва способная дышать от того, что кружилась в объятьях Андрея, и взоры сотен представителей самых родовитых семей империи были устремлены на них, но она не замечала никого и ничего, видела только пристальный взор синих глаз Ефимовского. А после мгновение самого наивысшего наслаждения обернулось для неё величайшим позором, когда поняла, как мало значит для него.
        — Маша,  — услышала она тихий голос над ухом.
        Очнувшись от воспоминаний, она вернулась из прошлого и поняла, что музыка стихла, музыканты готовятся играть мазурку, а она всё ещё стоит в центре бальной залы, а её ладонь покоится на плече супруга.
        — Ты нынче где-то далеко,  — улыбнулся ей Куташев, но взгляд его при этом остался настороженным, вопрошающим.
        О, знал бы он, как далеко она была, знал бы, о ком грезит каждую свободную минуту!
        — Тревожно мне,  — рассеянно огляделась она.  — Пойду, гляну, накрыт ли стол к ужину,  — сослалась она на дела насущные и поспешила удалиться.
        Николай проводил её взглядом, нынче вечером у них вряд ли появится возможность побыть наедине. Хозяин дома, ежели он не слишком стар, должен танцевать и развлекать милых дам, хозяйке надлежит проследить за тем, чтобы вовремя накрыли стол к позднему ужину, что последует во время третьего и самого длительного перерыва в танцах, и только под утро, когда разъедутся последние гости, можно будет отдохнуть.
        Проходя через бальную залу, Марья то и дело останавливалась, примыкала то к одному, то к другому кружку беседующих, стараясь удержать на лице приветливую улыбку, и следовала дальше. Лакей распахнул перед нею двери в парадную столовую. В помещении царил полумрак, потому как свечи горели только в настенных бра. Как только пригласят к столу, прислуга зажжёт свечи в высоких канделябрах на столе.
        — Всё готово, барыня,  — с поклоном обратился к ней дворецкий,  — когда подавать прикажете?
        — Скоро, Фёдор. Как Глушковский антракт объявит, так и подавайте,  — распорядилась она.
        Вернувшись в зал, она попыталась разыскать Софью, да куда там, когда более сотни гостей перемещаются в огромном помещении с места на место. Большой толчеи не было, благодаря огромным размерам бальной залы, но и разглядеть кого-то среди этого множества людей было почти невозможно.
        Софья, станцевав вальс с Волховским, поспешила избавиться от кавалера, навязанного ей Марьей Филипповной. Несмотря на то, что Владимир Андреевич оказался весьма недурён собой, княжна не могла побороть неприязнь, возникшую у неё с первых мгновений знакомства, и не столько оттого, что поручик посмел нелестно отозваться об Андрее, сколько потому, что ей не нравился его оценивающий взгляд и не сходящая с лица ухмылка. О, она догадывалась, что он думал о ней. Конечно, старая дева, вырядившаяся в яркое платье, дабы привлечь внимание, готовая на всё, дабы использовать последний шанс на замужество, к тому же немалое приданное, обещанное за ней, должно компенсировать недостатки внешности и уже не юные годы. О, упаси её Боже от таких поклонников. Уж лучше в девках вековать, чем с тем, кому нужна не она сама, а лишь материальные блага, что достанутся счастливцу вместе с её рукой.
        Да и, несмотря на то, что прошло немало лет, и не было никакой надежды на взаимность, глупая девичья мечта не желала оставлять её. Пока бьётся сердце, есть надежда. Однако Владимир Андреевич оказался довольно настойчив и после вальса остался подле mademoiselle Куташевой. Возможно, он решил, что сумеет очаровать её.
        Размышления Софьи оказались недалеки от истины. Некогда весьма состоятельный и высоко поднявшийся при прежних государях род Волховских, ныне пусть и не бедствовал, но уже давно утратил былые привилегии, да и от состояния семьи стараниями предшественников Владимира Андреевича осталось немного. Вот ему и приходилось, что называется, пускать пыль в глаза, стараясь удержаться на плаву. Он рано усвоил, что добиться положения в обществе можно не только благодаря хорошей родословной и состоянию, накопленному предками, но и при помощи нужных связей. Надобно всего лишь оказаться в нужном месте в подходящее время. Иногда откровенная лесть и незначительные услуги, оказанные значимым людям, способны продвинуть по карьерной лестнице куда быстрее, нежели годы безупречной и усердной службы. Для того, чтобы быть допущенным в круг избранных Волховскому не хватало лишь жены из хорошей семьи и с внушительным приданым, а княжна Куташева, как никто другой отвечала его устремлениям.
        Что же касалось чувств, то об этом Владимир Андреевич не беспокоился. Любовь, в его понимании, отнюдь не являлась необходимым условием для брака, любовь можно найти где угодно, а став родственником князя Куташева, он будет куда ближе к несравненной Марье Филипповне. Потому Волховский со всем обаянием, дарованным ему природой, принялся обхаживать княжну, надеясь на успех задуманного. Софье его внимание было неприятно. Она подспудно ощущала фальшь и неискренность в щедро расточаемых поручиком комплиментах, догадываясь о причинах, побудивших его, обратить внимание на скромную и невзрачную старую деву. В его присутствии она испытывала лишь неловкость и, кляня про себя, на чём свет стоит Марью Филипповну, не знала, как избавиться от настырного поклонника.
        Заметив, проходившего мимо официанта с подносом, на котором оставалось только три фужера с шампанским, Софья мысленно попросила у паренька прощения и, сделав вид, что оступилась, толкнула того под руку. Содержимое подноса опрокинулось прямо на неё.
        — О Боже, Софья Васильевна!  — отскочил в сторону Волховский, испугавшись, что пострадает и его парадный мундир.  — Олух! Ты что же совсем не видишь, куда идёшь?!  — напустился он слугу.
        — Владимир Андреевич, не стоит беспокоиться,  — нахмурилась княжна.  — С нашей прислугой я разберусь сама. Ступай, Ваня,  — поспешила отправить она растерявшегося лакея подальше от взбешённого поручика.  — Простите, но мне надобно отлучиться,  — жестом указав на пострадавшее платье, вздохнула Софья.
        Платья было жаль. От сладкого шампанского наверняка останутся пятна, однако, пожертвовав им, mademoiselle Куташева получила возможность покинуть бальный зал, именно потому, Марья, сколько не всматривалась в лица, не смогла её обнаружить. Софья довольно долго переодевалась в своих покоях, сменив яркий бальный туалет на традиционное белое платье, что было пошито два года назад к Императорскому балу, на который она так и не попала по причине болезни.
        Ей не хотелось возвращаться в бальную залу к гостям. Вероятно, Волховский предпримет ещё ни одну попытку завладеть её вниманием, а она вновь станет пытаться избежать его общества. Однако ей сделалось смешно, когда она представила, что её попытки избегать Владимира Андреевича со стороны, наверняка, выглядят, как детская игра в салки. Софья спустилась по боковой лестнице и, проходя черед анфиладу комнат из южного крыла дома в северное, увидела приоткрытые двери библиотеки. Княжна, не заметив рядом прислуги, хотела было закрыть их, но разглядела свет одинокой свечи. Кто-то сидел в кресле у стола и листал книгу. Софи стушевалась. Она повернулась, намереваясь незаметно покинуть помещение, но её присутствие уже обнаружили.
        — Прошу прощения, что без разрешения вторгся в вашу библиотеку, Софья Васильевна,  — услышала она тихий, но приятный голос.
        Софья шагнула в комнату, стараясь рассмотреть того, кто к ней обратился. Нынешним вечером брат уже представлял ей высокого худощавого человека, ныне бережного перелистывающего старинный фолиант, оставленный Николаем на столе. Напрягая память, княжна вспомнила имя.
        — Вам не понравился бал, Илья Сергеевич?  — с интересом разглядывая гостя, осведомилась Софи.
        Урусов вздохнул. Но не рассказывать же сестре хозяина дома, что в библиотеку он ушёл оттого, что не любил больших сборищ, что в петербургском обществе чувствовал себя неуютно. Куда милее его сердцу были светские гостиные Первопрестольной, но ныне дела требовали его присутствия в столице, а уж коли он здесь, то не пожелал обидеть княгиню Куташеву, ответив отказом на её приглашение, да и саму Марью Филипповну ему было видеть одновременно и отрадно, и больно. Уйти до ужина, стало быть, выказать хозяевам дома неуважение, вот он и выжидал подходящего момента. Но вслух сказал другое. Он обвёл взглядом книжные шкафы, верх которых терялся в сумраке большого помещения и улыбнулся княжне:
        — У вашего брата весьма обширная библиотека.
        — О да. Nicolas по праву гордится ею. Он ведь более десяти лет собирал её. Здесь имеются весьма древние экземпляры,  — оживилась княжна.
        — А вы, Софи, тоже разделяете увлечение брата?  — пройдясь вдоль книжных полок, остановился князь.
        — В какой-то мере,  — кивнула княжна.  — Я люблю читать.
        Княжна едва не добавила, что книги для неё всё равно, что для иного человека друзья и приятели, но смолчала. По сути, Урусов ей совершенно не знаком, и князю совершенно ни к чему знать, что она большую часть времени проводит в одиночестве, а потому чтение заменило ей общество.
        — И что же вы читаете нынче?  — продолжил расспросы Урусов.
        Софья смутилась. Обыкновенно барышни её возраста предпочитала французские романы или иную лирическую прозу. Ей вовсе не хотелось, чтобы Илья Сергеевич счёл её скучной старой девой, потому она несколько помедлила с ответом.
        — "Максимы" Ларошфуко,  — тихо обронила княжна.
        Одна бровь Урусова удивлённо взлетела вверх:
        — Афоризмы де Марсийака? У вас весьма необычные литературные пристрастия, Софи.
        Mademoiselle Куташева растерялась, не понимая, сделали ли ей комплимент, или напротив, то была ирония по поводу её учёного занудства.
        — Не часто встретишь барышню вашего возраста, которой вообще известно, кто такой Ларошфуко,  — с улыбкой продолжил князь.
        Надобно было что-то отвечать, но Софья, казалось, проглотила язык. Как же это тяжело, оказывается, поддержать беседу с малознакомым человеком. Прислушавшись, княжна поняла, что в бальном зале стало значительно тише, музыка смолкла, и гости явно переместились в столовую.
        — Ужин подали,  — улыбнулась она своему собеседнику.
        — Так позвольте вас проводить,  — предложил ей руку Илья Сергеевич.
        Услышав про ужин, Урусов испытал облегчение, наконец, настал тот момент, когда вскоре можно будет проститься с хозяевами дома и отправиться восвояси.
        Признаться, получив приглашение княгини Куташевой, Илья Сергеевич тешил себя надеждой, что Марья ещё помнит о нём, и потому пожелала видеть, но приехав сегодня, убедился в ошибочности своих предположений. Марья Филипповна не выказала никаких иных чувств по случаю его приезда, кроме полагающейся вежливости. Для княгини Куташевой он стал одним из многих, ровно также она приветствовала всех остальных, никоим образом не выделяя его.
        От осознания того, что он ничего более не значит для той, что долгое время была его наваждением, сделалось грустно. Год назад Урусову показалось, что Марья не была счастлива, обвенчавшись с князем Куташевым, но ныне она выглядела вполне довольной и такой бесконечно далёкой для него.
        Провожая в столовую княжну, Илья Сергеевич украдкой бросил взгляд на свою спутницу. Княжну вряд ли можно назвать красавицей, но всё же она довольно мила, к тому же прекрасно образована, что не часто встретишь среди девиц её возраста. Но более всего ему понравилось, что в ней не было и толики кокетства, она не пыталась произвести на него впечатления, беседовала с ним на равных, словом, весьма отличалась от Марьи Филипповны и внешностью, и манерами.
        Войдя в столовую, Илья Сергеевич отодвинул стул для mademoiselle Куташевой и сел за стол рядом с ней. Софья Васильевна старалась держаться в обществе незаметно, а потому Урусов сделал вывод, что она не большая любительница шумных увеселений, как и он сам, а потому невольно проникся к княжне симпатией. По другую руку от mademoiselle Куташевой расположился поручик Волховский. Урусову показалось, что Софья не больно-то рада такому соседству за столом, но старается не подать виду, что недовольна. Она поддерживала беседу, но как только вопросы поручика касались её лично, замыкалась и отвечала весьма неохотно. Расслышав, как Волховский пытается уговорить княжну оставить за ним последний вальс, Илья Сергеевич склонился к Софье и тихо заметил:
        — Софья Васильевна, вы не запамятовали, что последний вальс мне обещали?
        Софья удивлённо взглянула на князя, но тотчас поспешила воспользоваться его словами.
        — Да я помню, по пути из библиотеки,  — улыбнулась она.
        Волховский отступился. Илья Сергеевич обвёл глазами собравшихся за столом. Гости Куташевых оживлённо переговаривались между собой, не смолкал гул разговоров, кое-где слышался смех, шутки. В общем, вечер, что называется, удался на славу, но князем Урусовым всецело завладела тоска, по сути, он ощущал себя совершенно чужим, и досадовал на то, что поддавшись отголоскам былого чувства, приехал сюда, теперь и сам не понимая зачем. Мало того, он пригласил княжну танцевать и теперь вынужден будет остаться и после ужина, почти до самого конца.
        После трапезы Илья Сергеевич коротал вечер в компании своего зятя. Ракитин прибыл один без Натальи, потому, как madame Ракитиной посещать подобные увеселения стало весьма затруднительно. Натали была на сносях и родить должна была в самом скором времени. Между соседями по имению разговор зашёл о хозяйстве в усадьбах и оба увлеклись, обсуждая дела насущные и приземлённые. Только когда кто-то робко тронул его за рукав сюртука, Илья Сергеевич вспомнил про вальс, что он сам попросил у княжны, желая помочь ей избавиться от общества назойливого поклонника.
        Софья выглядела смущённой. Уже давно прозвучали вступительные аккорды, а князь продолжал разговаривать с Сержем. Краем уха прислушиваясь к разговору, княжна поняла, что имение Ракитина граничит с владениями князя Урусова. Испытывая мучительную неловкость от того, что князь забыл о своём приглашении, княжна чуть дотронулась сложенным веером до его рукава, желая привлечь внимание.
        — Софья Васильевна, Бога ради, простите, увлёкся,  — улыбнулся Урусов,  — предлагая руку княжне.
        Илья Сергеевич легко повёл Софью в вальсе. Он давно не танцевал, но, оказалось, ничего не забыл и ни разу не сбился с шага. Росточка mademoiselle Куташева оказалась небольшого и едва доставала ему до плеча, что, конечно же, создавало кое-какие неудобства, но вместе с тем, Урусов поймал себя на мысли, что ему нравится обманчиво хрупкая внешность княжны, за которой, впрочем, угадывались гибкий ум и сильная воля.
        Софья тоже старалась незаметно рассмотреть князя, сквозь опущенные ресницы. Он показался ей приятным человеком, и захотелось узнать о нём побольше. Можно было расспросить Марью Филипповну, ведь она долгое время жила по соседству с Ильёй Сергеевичем, а стало быть, должна хорошо знать его.
        Во время танца Софья и её кавалер не перемолвились и словом, но это не смущало ни его, ни её. По просьбе княжны, Урусов проводил её к пожилой родственнице, расположившейся в кресле у стены бального зала, и откланялся. Более его ничего не удерживало в этом доме, а потому он не стал медлить с отъездом. По дороге домой Илья Сергеевич всё думал о mademoiselle Куташевой. Немногословная, немного замкнутая, но притом нельзя сказать, что совсем неинтересная. Было в ней нечто, какой-то внутренний огонь, искры которого иногда мелькали отсветами в тёмных очах, было что-то загадочное и недосказанное в едва заметной улыбке.
        Ближе к утру веселье утихло. Уставшие музыканты, наконец, получили возможность отдохнуть, последние гости прощались с хозяевами, да и сами хозяева не прочь были отправиться в опочивальню.
        — Надеюсь, не разочаровала вас?  — поднимаясь по лестнице под руку с супругом, осведомилась Марья.
        — Вы будто только тем и занимались всю жизнь, что устраивали балы да рауты,  — пошутил Куташев, поддерживая жену под локоток.
        Марью шатало от усталости, глаза слипались, потому она лишь сонно улыбнулась в ответ.
        — Маша,  — остановился у двери её покоев Николай,  — два месяца прошло, как мы с тобой…
        Марья вздрогнула, сон, как рукой сняло. Она вытащила пальцы из ладони супруга и покачала головой.
        — Я устала, Nicolas. Не нынче.
        Не оглянувшись, она шагнула в комнату и, закрыв двери, прислонилась к ним спиной. Она ждала и боялась того, что Николай вновь станет настаивать на правах супруга. Дабы не вызвать у него подозрений, ей конечно же, надобно уступить, сделать вид, что всё между ними по-прежнему, но она панически боялась, что понесёт от него. Что будет тогда? Зачем она нужна будет Ефимовскому с чужим ребёнком? Да и вестей от Андрея не было слишком давно, что ежели он передумал? Марье становилось тошно от подобных мыслей, но она не могла заглушить в себе страх, и он рос, ширился с каждым днём, грозил свести её с ума.
        Сегодня Серж обмолвился, что проездные бумаги готовы и осталось дождаться только возвращения Ефимовского, но сам не мог сказать ничего нового об Андрее. А ещё ей не давал покоя разговор, что состоялся между ней и братом накануне. Несмотря на то, что Сергей сам предложил свою помощь, Марья явственно видела, что его одолевают сомнения. Серж предпринял попытку отговорить её, и те доводы, что он приводил, посеяли в душе Марьи немало тревог.
        Кто мог поручиться, что со временем чувство, что влекло Андрея к ней, не остынет, не превратится в привычку? Кто мог поручиться в том, что он никогда не пожалеет о том, чем пожертвовал ради неё, что никогда не упрекнёт её в том? Боже, ведь он теряет, куда больше, чем она! Ведь ему побег в случае неудачи грозит не только потерей доброго имени, но ценой может стать его свобода. Да даже, ежели капризная фортуна не отвернётся от них, он утратит всё, что имеет, почти всё.
        И ежели ей приходили на ум подобные мысли, то, наверняка, и Андрей думал о том же. Но иначе им никогда не быть вместе. Ефимовский не опустится до того, чтобы крутить интрижку с ней за спиной у Николая, для этого он слишком честен, слишком благороден, одним словом, не для такой, как княгиня Куташева. Ведь она с готовностью согласилась бы стать его любовницей, и плевать ей было бы на то, что станут говорить о ней, о её супруге.
        До слуха княгини долетели приглушённые голоса из соседних покоев. О чём говорили, разобрать было невозможно, но то её и не интересовало. Главное, её супруг ушёл к себе, и она может не опасаться его нынче.
        Марья торопливо разоблачилась с помощью новой горничной, что выбрала среди домашней челяди, и скользнула в постель. Усталость взяла своё, и она уснула, не зная, что князь Куташев покинул свои апартаменты и под утро отправился в Екатерингоф.
        Едва заговорив с Марьей о том, чтобы прийти к ней, Куташев уже понял, каким будет её ответ. Она тотчас переменилась в лице, её благодушный настрой улетучился, во взгляде появилась настороженность, сменившаяся страхом. Она поспешно отняла у него свою руку, торопливо шагнула за порог, закрыв перед ним двери, весьма недвусмысленно давая понять, что видеть его в своей постели по-прежнему не желает. И что ему делать? На коленях ползать перед ней? Умолять? Никогда! Скорее небо упадёт на землю, чем он станет просить. Марья — его жена, но не единственная женщина в Петербурге. Есть немало мест, где ему будут рады.
        Уже светало, когда тройка гнедых, от которых валил пар после быстрой скачки, остановилась у крыльца избы в цыганской слободке. Куташев выбрался из саней. Из-под крыльца под ноги ему бросился небольшая лохматая дворняга, залаяла, но признав гостя, заскулила и завиляла рыжим хвостом, ластясь к руке князя.
        Николай заметил, как шевельнулась занавеска на оконце, а через некоторое время отворилась дверь, и на порог ступила Рада.
        — С чем пожаловал, княже?  — уставилась на него тёмными очами цыганка.
        — В дом пустишь, али на крыльце разговоры вести станем?  — усмехнулся Куташев.
        Рада отступила в сторону, предлагая войти. Николай последовал за ней, отметив про себя, что со времени его последнего визита в слободку, в доме цыганки ничего не переменилось. Также висели в сенях пучки трав на стене, в тёмном углу стояла кадушка с какой-то снедью. Пригнувшись под низкой притолокой, Куташев ступил в горницу. В углу под образами теплилась лампадка, на лавках постелены домотканые коврики, на печи заворочалась старая бабка Рады. Узрев князя, старуха Аза ловко спустилась с полатей, накинула на плечи овчинную душегрею и поспешила на улицу, сказав внучке, что пойдёт за водой. Было слышно, как в сенях старуха громыхнула ведром и захлопнула дверь, ведущую на улицу.
        — Зачем приехал?  — нахмурилась Рада, скрестив руки на груди.
        — Худо мне,  — вздохнул Куташев.  — Примешь али прогонишь?  — улыбнулся он уголком рта, разглядывая бывшую любовницу.
        — Надобно бы прогнать, да сил нет,  — вздохнула девушка, шагнув в раскрытые объятья.
        Глава 47
        Зимнее утро выдалось ясным и морозным. Снег искрился на солнце, поскрипывал под ногами по пути к колодцу, что стоял посреди слободки. Набрав воды, старая Аза не спешила возвращаться домой. Оставив ведро у крыльца, цыганка прошла к соседней избе, в сенях обмела веником снег, налипший на валенки и постучала в горницу.
        — Входи,  — послышался за дверью женский голос.
        — Доброго дня тебе, Станка,  — обратилась Аза к хлопотавшей у печи женщине лет сорока пяти.
        — И тебе,  — отозвалась цыганка, поставив в печь горшок и закрыв заслонку.  — С чем пожаловала?  — присела за стол напротив гостьи хозяйка.
        — К Раде гость дорогой приехал,  — хитро улыбнулась старуха,  — не хочу мешать.
        — Гость, говоришь,  — нахмурилась Станка.  — Не к добру гость этот объявился,  — вздохнула она.  — Опять бражничать станут с ночи до утра…  — умокла цыганка.
        — Вот упорхнёт моя Рада из табора и тихо станет,  — грустно улыбнулась Аза.
        — Как же, упорхнёт,  — усмехнулась Станка.  — Внучке твоей давно пора за ум взяться, замуж пойти, а не вертеть подолом перед тем, у кого мошна тугая.
        — Уж не за Шандора ли?  — зашлась негромким смехом старуха.
        — А чем ей мой Шандор не жених?  — подбоченилась Станка.
        — Иная судьба у Рады,  — возразила Аза.
        Станка махнула рукой и отвернулась.
        Шандор,  — позвала она спавшего в углу за занавеской сына,  — поднимайся, дров принеси.
        Протирая спросонья глаза, из-за занавески вышел молодой цыган, снял с вбитого в стену гвоздя овчинный тулуп и накинул на широкие плечи, но заметив за столом старуху, остановился на пороге.
        — Что же ты, Аза, с утра по гостям?  — усмехнулся он.
        — Я к вам по-соседски зашла, а гость-то с самого утра у Рады,  — ухмыльнулась старуха.
        — Гость?  — насторожился цыган.  — Это кто же к вам пожаловал?
        — Князь соколик приехал,  — улыбнулась Аза почти беззубым ртом.
        Шандор выругался и что было сил саданул кулаком по косяку, поморщился потирая костяшки пальцев и вышел вон, громко хлопнул дверью.
        — Совсем твоя внучка моему сыну голову заморочила,  — вздохнула Станка, расставляя на столе нехитрую снедь к завтраку.
        — Шандор ей не пара,  — убеждённо ответила старуха.
        — Уж не князя ли ты ей в мужья прочишь?  — усмехнулась Станка.  — Гляди, принесёт твоя Рада в подоле, тогда и Шандору не нужна станет.
        — Карты мне сказали, что судьба Рады связана с этим гаджо,  — насупилась Аза.
        — Лгут твои карты,  — отозвалась цыганка, нарезав каравай хлеба и положив большой ломоть на тарелку перед старухой.
        Аза ничего не ответила и молча принялась за еду. Станка выглянула в оконце и покачала головой, глядя во след убегающему сыну. Выбежав во двор, Шандор промчался через всю слободку и остановился только на берегу обледеневшей реки. Стиснув пальцы в кулаки, цыган несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь погасить бешенную ярость, что бушевала в крови. "Ненавижу!"  — в бессилии топнул ногой Шандор. Едва появилась надежда на то, что Рада ответит взаимностью, как вновь явился этот никчёмный высокомерный аристократ, вновь заморочит девчонке голову и оставит с разбитым сердцем. Но он ещё посмотрит, чья возьмёт. Князь вновь уедет и Рада сама к нему придёт, как только поймёт, что не нужна своему богатому любовнику.
        Вечером в избе, где проживала старая Аза со своей внучкой, собралась половина табора, Шандор никак не выказал неприязни к князю. Напротив, был весел, бренчал на гитаре, подыгрывая Раде, когда она пела по просьбе Куташева, но тем не менее Николай не раз ловил на себе его пристальный тяжёлый взгляд. После полуночи Рада выпроводила разгулявшихся родичей за дверь, как то бывало и раньше. Выл за оконцем ветер, трещали в печке дрова, тихо и тепло было в тёмной избе. Доверчиво льнула к плечу темноволосая голова девушки. Николай перебирая тёмные кудри, тяжело вздохнул. Никогда ранее он не задумывался над тем, чего ждёт от него молоденькая цыганка, брал то, что ему предлагали, ничего не давая взамен, но ныне неспокойно было на душе, то ли совесть запоздалая проснулась, то ли в нём самом что-то переменилось безвозвратно. И пусть ни словом не упрекнула его, но никогда ещё такой тяжестью не лежало на душе ни к чему не обязывающее свидание. Хорошо там, где любят, там, где ждут, не упрекнут ни словом, ни взглядом, но сам-то он что может предложить взамен?
        Поутру следующего дня пошёл снег, и разыгралась метель, но Николай не стал более задерживаться в слободке. Пусть ему было хорошо с Радой, ласковые руки цыганки ночью дарили ему наслаждение, влюблённый взгляд, её бесхитростные признания в любви в тишине опустевшей избы, были бальзамом на душу, но эта ночь, полная любовной неги ничего не переменила в его жизни, по-прежнему он не знал, как быть, что делать, да и иные заботы не оставляли его. Прощаясь с Радой, князь привлёк девушку к себе и в каком-то отчаянии прошептал в распущенные тёмные волосы:
        — Хочешь, увезу тебя отсюда, дом куплю, прислугу, никогда нужды не узнаешь?
        Рада покачала головой:
        — Хочешь птичку в клетку упрятать, Никола?  — грустно усмехнулась она.  — Не поёт малиновка в неволе.
        — Ты вольная птичка, Рада,  — провёл ладонью по густым локонам Николай,  — захочешь, уйдёшь.
        — Вот и не забывай о том,  — усмехнулась девушка.  — Уезжай, Никола,  — вздохнула она.  — Не рви мне душу.
        — Я вернусь,  — пообещал Куташев.
        Княжеская тройка въехала в растворённые настежь ворота под аркой. Дворецкий поспешил открыть двери перед хозяином, склонившись в угодливом поклоне.
        — Марья Филипповна дома будут?  — поинтересовался князь, отряхивая от налипшего снега шинель и отдавая её прислуге.
        — Дома, барин,  — отозвался дворецкий.
        — Спрашивали обо мне?  — не сдержал любопытства князь.
        — Никак нет, ваше сиятельство,  — сконфуженно пробормотал Фёдор.
        Куташев усмехнулся и отправился к себе. Стало быть, княгиню его столь долгое отсутствие нисколько не взволновало, но разве можно было ждать чего-то иного?
        Марья Филипповна после бессонной ночи проснулась с тяжёлой головой. Её уверенность в том, что что Nicolas пожелает продолжит разговор, оказалась напрасной, она прождала его до полуночи, прислушиваясь к оглушающей тишине в смежных покоях. Не трудно было догадаться, что ночь сию Nicolas предпочёл провести в другом месте, но расспрашивать прислугу Марья не стала. Нет, княгиня не должна опускаться до того.
        Плотные портьеры, задёрнутые на окнах, почти не пропускали света, отчего в комнате было довольно сумрачно. Княгиня приподнялась на локте, дотянулась до шнурка сонетки и упала обратно в мягкие пуховые подушки. Явившаяся по звонку горничная присела в книксене и замерла в ожидании.
        — Одеваться,  — вздохнула Марья.
        Всё тело нещадно ныло, тягучая ленивая истома манила обратно в постель, но Марья Филипповна пересилила слабость и поднялась. Пока горничная в гардеробной подбирала барыне платье, её сиятельство отодвинула тяжёлую бархатную портьеру и выглянула из окна. На улице мело. Сквозь снежные вихри, летящие над застывшей поверхностью Мойки, едва можно было разглядеть дома на противоположном берегу.
        — Завтракать изволите?  — отвлекла её горничная от созерцания разгулявшейся непогоды.
        — После,  — отказалась княгиня, усаживаясь у туалетного столика.
        Румяная черноволосая девка, взятая княгиней в услужение из девичьей, принялась расчёсывать спутанные локоны хозяйки.
        — Софья Васильевна уже поднялись?  — поинтересовалась княгиня у прислуги.
        — Спозаранку встали,  — отозвалась девушка.  — Барышня нынче у себя в покоях, рисовать изволили.
        Девушка принялась укладывать волосы Марьи Филипповны в тяжёлый узел, но княгиня недовольно поморщилась.
        — Косу заплети,  — велела она.  — А Николай Васильевич вернулся?  — не удержалась она и сама тотчас обругала себя за слабость.
        — Барин, ещё не возвращался,  — ловко сплетая русые пряди в тугую косу, ответила горничная.
        — Ну, и Бог с ним,  — вздохнула княгиня.
        Облачившись в домашнее кисейное платье, Марья Филипповна отправилась к золовке. Услышав негромкое "Entrez", княгиня ступила на порог. Несмотря на сумрачное утро, в комнате княжны было довольно светло, от того, что горело не менее дюжины свечей в двух высоких канделябрах. Софья, сосредоточенная и нахмуренная, водила карандашом по бумаге.
        — Что вы рисуете?  — полюбопытствовала Марья Филипповна.
        Mademoiselle Куташева отодвинулась от стола, позволяя взглянуть на рисунок.
        — Да это же Илья Сергеевич!  — удивлённо всплеснула руками княгиня.
        — Не думала, что получится,  — пробормотала Софья,  — я и разглядеть его толком не успела. Расскажите мне о нём,  — попросила княжна, жестом предлагая присесть.
        — И что бы вы хотели узнать о князе Урусове?  — вздохнула Марья.
        — Всё,  — просто ответила княжна.
        Марья Филипповна нахмурилась. Всё, слишком всеобъемлющее понятие, да она и не собиралась посвящать Софи во все тонкости своих взаимоотношений с сиятельным соседом по имению.
        — Князю тридцать два года, у него довольно большое и доходное имение в Смоленском уезде,  — пожала плечами княгиня.  — Но неужели он вам понравился больше, чем Владимир Андреевич?  — удивилась она.
        — У меня была возможность немного побеседовать с Ильёй Сергеевичем, и мне он показался интересным собеседником,  — уклончиво ответила Софья.
        — Урусов умеет произвести впечатление,  — не сдержала тяжёлого вздоха Марья.  — Он умён, расчётлив и безжалостен, там, где дело касается его интересов.
        — О Николя можно сказать тоже самое.
        — Николай — ваш брат, Софи, и он вас никогда не обидит…
        — А Илья Сергеевич… он вас обидел?  — насторожилась Софья.
        — Нет, Софи. Князь Урусов меня ничем не обидел,  — отвела взгляд Марья.
        — Тогда отчего вы говорите так?  — отложила карандаш mademoiselle Куташева.
        Марья Филипповна взяла в руки неоконченный рисунок, подошла к окну, вглядываясь в нарисованные черты.
        — Моя жизнь могла сложиться совершенно иначе,  — обронила она, не отрывая взгляда от портрета.
        — Неужели и князь Урусов пал жертвой ваших чар?  — насмешливо поинтересовалась княжна.
        Марья вернула рисунок на стол:
        — Вас это сколько-нибудь задевает?  — приподнялся в усмешке уголок её рта.
        — Нет, нисколько,  — пожала плечиками княжна.  — Не мне с вами тягаться,  — уже тише добавила она.
        И всё же в её тоне помимо горечи княгиня услышала и некую долю насмешки.
        — Считаете, что я глупа?!  — вскинулась Марья.
        — Ежели бы у меня была его любовь, я бы никогда не пренебрегла ею,  — резко обернулась княжна, глядя в глаза невестки.
        — Чья любовь?  — помертвевшими губами, спросила Марья.
        — Андрея,  — отвернулась Софья.  — Я люблю его, сколько себя помню, а он любит вас. О, знали бы вы, как мне горько знать о том. Вы не стоите его.
        — А вашего брата я тоже не стою?  — тихо обронила Марья.
        — Я, право, не знаю,  — вздохнула Софья.  — Он не любит вас,  — безжалостно добавила она.  — Порою я его понимаю.
        — Видимо так,  — пряча слёзы за улыбкой, отозвалась княгиня Куташева.  — Зато Андрей любит меня,  — уколола она в ответ княжну.
        — Что с того?  — скривила губы княжна.  — Пусть так, но Andre — человек чести, а стало быть…
        — Довольно!  — перебила mademoiselle Куташеву Марья.
        Невыносимо было слышать то, о чём и сама думала не раз, о том, что не раз повергало её в сомнения. Не помня себя от обиды, она стремительно прошла к выходу и, оказавшись в коридоре, громко хлопнула дверью. Прислонившись к ней спиной, княгиня Куташева закрыла ладонями лицо. Заслышав шаги, Марья отпрянула от двери и, путаясь в юбках, кинулась в свои комнаты, не желая, чтобы кто-нибудь стал свидетелем её слабости.
        Из соседних покоев послышался голос князя Куташева. Судя по всему, Nicolas пребывал в отличнейшем расположении духа. Он о чём-то перешучивался с камердинером, до Марьи Филипповны то и дело доносились взрывы смеха. Сжав пальцы в кулаки Марья шагнула к двери, отделяющей её комнаты от покоев супруга. На мгновение она замерла, но злость, бушевавшая в душе, возобладала над разумом, и княгиня решительно шагнула на половину супруга:
        — Как я погляжу, так вы изволили явиться,  — усмехнулась она, жестом отослав слугу.
        — Бог мой, Марья Филипповна, неужто вы почтили меня своим присутствием?  — снимая изрядно помятый мундир, насмешливо отозвался Куташев.
        — И где же вы были, Mon cher?  — задыхаясь от гнева осведомилась княгиня.
        Князь небрежно швырнул мундир на спинку кресла и приблизился к жене.
        — Вам ни к чему знать о том,  — вглядываясь в пылающие негодованием глаза, отозвался он.
        — О, можете не отвечать,  — взмахнула рукой Марья.  — Я знаю, искали утешения в чужих объятьях.
        — Не думал, что вы опуститесь до подобного,  — брезгливо отозвался Куташев.
        — Чего же вы ждали, Nicolas? Думали, я стану молча сносить ваше пренебрежение?
        Куташев резко развернулся, схватил княгиню за плечи и немилосердно встряхнул:
        — Вы сами толкнули меня в эти объятья! Так чего же вы ждали? Что я стану пресмыкаться перед вами? Умолять вас? Без сомнения, это именно то, чего бы вы желали, но я никогда не стану просить, не стану ползать у ваших ног,  — процедил Куташев.
        — Жалеете?  — ядовито усмехнулась Марья.
        — Ни единого мгновения,  — усмехнулся Куташев.  — Вы — редкая драгоценность, Мари и, как истинный коллекционер, я умею ценить то, что мне досталось.
        — Отпустите меня, Nicolas,  — пробормотала Марья.
        Куташев выпустил её из рук. Поёжившись, княгиня обхватила себя за плечи.
        — Позвольте мне уехать, Nicolas,  — не глядя на него, произнесла она.
        — Мы уже говорили о том, и вам известны мои условия,  — вздохнул Николай.
        — Вы — чудовище,  — всхлипнула Марья.  — Вы причиняете мне боль, и вам это нравится.
        — Нисколько,  — омрачилось лицо Куташева.  — Всё зависит только от вас.
        — О, говорить с вами совершенно лишено всякого смысла,  — раздражённо отмахнулась Марья.  — Коли вам так нравится, ступайте к своей цыганке.
        — Вы меня из собственного дома выгоняете?  — вздёрнул бровь Куташев.
        — Только из своей спальни,  — язвительно отозвалась Марья, закрывая за собою двери.
        Оставшись в одиночестве, княгиня Куташева почти повалилась в кресло. "Невыносимо!"  — потёрла виски кончиками пальцев Марья.  — Господи, ну отчего так?" Отчего мысль о том, что муж провёл ушедшую ночь в чужих объятьях была, что острый нож в сердце. Отчего так больно, что дышать сил нету?! Схватив с туалетного столика щётку, Марья Филипповна швырнула её через всю комнату. Воображение услужливо рисовало ей сплетающиеся в объятьях тела, а тело сотрясалось в ознобе, ещё хранила память все те греховно-сладостные ощущения, что испытала с ним сама.
        "Боже! Боже! Да что же это со мной?!  — схватилась за голову Марья.  — Как можно? Коли надумала такое! Но отчего Андрей не пишет. О, Господи, я с ума сойду! Вот уж два месяца минуло, и никаких вестей! Неужели передумал?!"
        О, как недалеки от истины были её опасения. Покинув Петербург, граф Ефимовский отправился в подмосковное имение "Веденское". Сия усадьба, отстроенная его прадедом, поистине была гордостью семьи. Большой каменный особняк в три этажа, окружённый со всех сторон обширным парком, раскинувшимся на несколько вёрст вокруг дома, искусственный пруд в форме совершенного овала, в котором в ясную погоду, словно в зеркале отражалось величественное строение, в окрестностях не было ни одной усадьбы равной по красоте и роскоши поместью графов Ефимовских.
        Быстро сыскался покупатель на имение, но Андрей медлил с подписанием купчей. Вправе ли он вот так, ради собственной прихоти за бесценок отдать то, что не одно десятилетие создавалось его предками? И пусть сам он ничего не вложил в усадьбу, но всё одно, мысль о том, чтобы продать имение, казалась ему кощунственной.
        Зима в Подмосковье выдалась на редкость снежная. Парк в Веденском походил на сказочный снежный бор, того и гляди выступит из-за вековых дубов сам Морозко, а следом за ним Морена-зима, взмахнёт серебристым крылом, укроет всё вокруг белым саваном.
        И сам себя не мог понять Андрей. Отчего ему казалась жизнь грядущая не началом нового, а неминуемой смертью старого. Не видел он ничего впереди, туманным и неопределённым рисовалось будущее. Нет, не было страху, но как ни пытался представить себе грядущее, всё мутная пелена перед глазами. Разве ж так должно быть? Разве не того желал? Разве не к тому стремился? Но видимо не к тому.
        Ни сна, ни покоя, маялся седмицу, пока не решил отправиться в Клементьево, да и уехать, не простившись с матерью, не по-людски получалось. Мчалась тройка по серебристому покрову, вздымая за собой белые вихри, звенели в стылом январском воздухе звонкие бубенцы, сжималось от тоски сердце. Там на чужбине не будет всего этого, никогда не охватит душу радостное чувство, что хозяин этому белому простору, стелющемуся вокруг на много вёрст, сколько взгляда хватает. Там он будет лишь изгнанником. Да и что он станет делать, какое занятие найдёт себе? Безделье ли сведёт его с ума, тоска ли раздавит, не всё ли равно, конец всё одно один. Ещё даже не оказавшись в изгнании, он уже заранее страшился всего того, что сопутствует беглецу, человеку, объявленному вне закона.
        И потом есть ещё и сын, мальчик, к коему он не испытывал никаких родительских чувств. Странное это было ощущения знать, что где-то есть плоть от плоти твоей, но ни разу не видеть, не осознавать себя отцом. Да и что он сможет дать ему? Здесь, в России, мальчишка — князь Куташев. Перед ним сотня дорог, выбирай любую и везде будут сопутствовать почёт и уважение, тогда, как он, как родной отец, не сможет предложить ему и сотой доли от того.
        Дорогой Андрей много думал о том, что сам он никогда бы не решился на столь отчаянный шаг, его подтолкнули к такому решению, вынудили, можно сказать, принять его. Да разве мог он ответить отказом, разом поставив под сомнение глубину своих чувств?
        Вдали показались сияющие в лучах закатного солнца над темнеющим еловым бором позолоченные луковки местного храма, и через четверть часа тройка графа Ефимовского замедлила свой бег перед воротами усадьбы в Клементьево. Привратник, невысокий коренастый мужичок с тёмною окладистой бородой кинулся отворять тяжёлые чугунные створки.
        — Давненько вы не заглядывали к нам, Андрей Петрович,  — снял лохматый треух мужик и поклонился барину в пояс.  — То-то матушка ваша рада будет свиданию. Расхворалась барыня наша совсем,  — с тяжёлым вздохом добавил он.
        Андрей только молча кивнул. Известие о болезни матери больно кольнуло в груди. Последнее письмо от неё он получил почти месяц назад, и в нём madame Соколинская ни словом не обмолвилась о своих недугах. Тройка пронеслась по подъездной аллее и остановилась у крыльца. Поднимаясь по очищенным от снега ступеням, Ефимовский замедлил шаг. Как он скажет ей о том, что оставляет её? Ранее, отправляясь на службу, он не задумывался о том, сколь долгой может стать разлука, во всём полагался но волю Всевышнего, но ныне его приезд станет их последним свиданием. Никогда более он не увидит её и писать не станет.
        Он ещё не успел передать подоспевшему лакею шубу, а Татьяна Васильевна, коей уже сообщили о приезде сына, торопливо спустилась по лестнице.
        — Andre, Mon cher garcon, comme je suis contente de te voir. (Андрей, мой дорогой мальчик, как же я рада видеть тебя),  — замерла она подле него, стискивая тонкие пальцы, но не решаясь обнять, заметив замкнутое отчужденное выражение его лица.
        — Мне сказали, вам нездоровится, матушка,  — склонился Ефимовский, коснувшись поцелуем бледной щеки.
        — Пустяки, Mon cher,  — улыбнулась Татьяна Васильевна.  — Ты приехал, и мои недуги не посмеют тревожить меня.
        Madame Соколинской не терпелось расспросить его, слухи, что дошли до неё из столицы внушали ей некоторые опасения, да и потом, эта его внезапная отставка. Нет, она конечно, рада была тому, что он не станет более рисковать собой, но это было так непохоже на него. Татьяна Васильевна сердцем чувствовала, что Андрей задумал что-то. Что-то, что ей совершенно не понравится, не от того ли такой сумрачный приехал?
        — Ты устал с дороги?  — прошла она вперёд, желая сама проводить сына до его покоев.
        — Нисколько,  — грустно улыбнулся Андрей.  — Тридцать вёрст не такой уж длинный путь, маменька.
        — Наверное голоден?  — вошла она следом за ним в комнаты, где он всегда останавливался по приезду.  — Я распоряжусь, дабы стол накрыли.
        — Я не голоден. Чаю выпью, замёрз,  — отозвался Андрей, окидывая взглядом помещение, где не был уже по меньшей мере полгода.
        Ефимовский спустился в уютную маленькую гостиную, где так любила коротать время madame Соколинская. Небольшой круглый стол у окна, сервированный к чаю, пара удобных кресел, жарко пылающий камин, от всего этого веяло покоем и умиротворённостью, коих он давно был лишён, по собственной воле выбрав такую жизнь.
        Усаживаясь за стол, Андрей мельком глянул на не зашторенное окно. Смеркалось. Синие зимние сумерки окутали парк за стеклом.
        — Тихо у вас здесь,  — улыбнулся он, принимая из рук матери чайную пару с обжигающе горячим напитком.
        — Что есть, то есть,  — согласилась Татьяна Васильевна.  — В прошлом году Дробышевы частенько наведывались, а нынче никого, никому не нужна,  — тихонько вздохнула она.
        — Дробышевы это те, у которых усадьба за рекой?  — полюбопытствовал Андрей, не решаясь начать разговор, ради которого приехал.
        — Они самые,  — кивнула madame Соколинская.  — Катенька Дробышева совсем уж невеста стала, вот и подались на сезон в Москву. Ты должен помнить её. Очень милая барышня.
        Ефимовский невольно улыбнулся. Его маменька не оставляла надежды сосватать за него какую-нибудь из окрестных барышень.
        — Я помню её. Весьма милая барышня, как вы заметили, да и только,  — усмехнулся он.
        Татьяна Васильевна отвела глаза, тонкие пальцы madame Соколинская нервно сплела в замок.
        — Andre, я надеюсь, ты всё же понимаешь, что прошлого не вернуть, надобно жить дальше. Да и потом, вы с Николя друзья, не стоит забывать о том.
        — Вряд ли я могу назвать другом человека, который готов нанести удар в спину,  — перебил мать Андрей.
        — Пусть так, но ты должен отпустить её, ничего нельзя переменить,  — покачала головой madame Соколинская.
        — Об этом я и хотел поговорить с вами, маменька,  — вздохнул Ефимовский.  — В моей жизни грядут большие перемены.
        — Я слышала ты ушёл со службы,  — осторожно поинтересовалась Татьяна Васильевна.
        — Это лишь самая малость, маменька. Я собираюсь поехать в Европу.
        — Отчего бы и не съездить. Тебе нужно развеяться, новые впечатления, знакомства…  — охотно подхватила его мысль madame Соколинская.
        — Не всё так просто. Я намерен уехать не один.
        — О, Andre, избавь меня от подробностей. Твои амурные дела меня совершенно не касаются, если речь, конечно, не идёт о будущей графине Ефимовской,  — смутилась Татьяна Васильевна.
        — Увы, фамилия Ефимовский вскорости должна будет исчезнуть,  — тихо отозвался Андрей, не сдержав тяжёлого вздоха.
        За столом воцарилась тишина. Татьяна Васильевна рассеянно принялась мешать остывший чай.
        — Я не понимаю тебя, Andre,  — промолвила она после продолжительного молчания.  — Подобное заявление вселяет тревогу. У тебя возникли какие-то затруднения? Может быть, я могу чем-то помочь?
        — Можете,  — прямо глядя в лицо матери, решился Ефимовский.  — Я собираюсь продать Веденкое, а на остальные имения составить дарственную на ваше имя, дабы их не конфисковали в последствии.
        — Помилуй, Боже,  — приложила сухонькую ладошку к груди madame Соколинская.  — Ты проигрался? Нет-нет, я не стану осуждать тебя, все мы по молодости совершаем необдуманные поступки.
        — Я не проигрался, я никому не должен,  — раздражённо вздохнул Андрей,  — однако, мне нужны немалые средства. Я собираюсь покинуть Россию вместе с Марьей Филипповной,  — выдохнул он.
        — Ты так говоришь, будто уже всё решил,  — едва слышно вымолвила Татьяна Васильевна.  — Andre, ты не можешь поступить подобным образом. Ты не представляешь себе, какие последствия будут у твоего решения.
        — Я знал, что вы станете отговаривать меня,  — поднялся с кресла Ефимовский.  — Мне тяжко оставлять вас, оставлять всё, что мне дорого, но у меня нет иного выхода.
        — Он есть! Ты должен оставить даже мысль об этой женщине! Она мизинца твоего не стоит, а уж губить из-за неё всю жизнь… не думала, что скажу это, но ты словно голову потерял, ты будто одурманен. Отступись, либо я вынуждена буду…
        — Я приехал проститься с вами и попросить о помощи, а вы вновь собираетесь вмешаться в мою жизнь,  — горько усмехнулся Андрей.  — Где ещё мне искать поддержки, сочувствия, понимания, коли родная мать мне отказывает в том?
        Татьяна Васильевна отвернулась, смахивая слёзы, выступившие на глазах.
        — У меня ведь более никого нет, Andre. Самое страшное, что может случиться со мной, это потерять тебя,  — всхлипнула она.  — Мы все подвержены слабостям, но на то нам и даётся жизнь, дабы преодолевать их. Ты выбрал не тот путь, он приведёт тебя к гибели, а я не могу смиренно взирать на то, как ты сам, своими руками ломаешь себе жизнь. Дай мне слово, что не станешь торопиться, что ещё раз всё обдумаешь. Поезжай в Европу, но один, без неё. Вот увидишь, пройдёт год, другой и ты даже не вспомнишь о ней.
        — Может быть, вы и правы, и мне надобно уехать, дабы разобраться в самом себе,  — отозвался Андрей, избегая беспокойного взгляда матери.
        — Дай мне слово, Andre,  — настойчиво попросила Татьяна Васильевна.
        — Я даю вам слово, маменька, что до конца этого года не стану ничего предпринимать,  — сдался Андрей.
        Глава 48
        Поручик Волховский появился в доме Куташевых спустя месяц после бала в безупречно выглаженном мундире, сияя белозубой улыбкой. Поскольку князя Николая дома не оказалось, встречать гостя выпало Марье Филипповне и Софье. Признаться честно, княгиня Куташева вовсе не испытывала желания принимать кого бы то ни было, но пересилив себя, спустилась в гостиную, дабы не оставлять золовку наедине с Волховским в нарушение приличий.
        Рассыпавшись в комплиментах, Владимир Андреевич преподнёс княжне букет белоснежных роз, чем, казалось, немало смутил её, склонился над изящной ручкой Марьи Филипповны, не забыв одарить хозяйку дома восхищённым взглядом из-под длинных светлых ресниц.
        На сей раз его внимание нисколько не льстило. Марья пребывала в самом скверном расположении духа, и подобное настроение не покидало её уже довольно давно. Для неё отнюдь не являлось тайной, где её супруг проводит дни и ночи, лишь изредка появляясь дома. Безусловно, только её вина была в том, но, тем не менее, мысль, что ей предпочли черномазую девку без роду и племени, отравляла каждый её день. Не было и письма, что она так ждала, не смея надеяться на благополучный исход задуманного дела, что невольно наводило на мысль о том, что Андрей всё же отказался от рискованной затеи. Но ведь мог хотя бы написать ей, не заставляя мучиться неизвестностью и строить предположения одно безумнее другого.
        Устроившись в кресле у окна, Марья Филипповна делал вид, что занята рукоделием, прислушиваясь к беседе поручика и княжны. Волховский говорил без умолку, сетуя на то, что дела службы занимают у него слишком много времени, и потому он не мог нанести визит очаровательной mademoiselle Куташевой так долго, несмотря на то, что она очаровала его с первого взгляда.
        Марья поморщилась, слащавые речи поручика о том, сколь сильное впечатление произвело на него знакомство с княжной, в её представлении никак не могли соответствовать истине. Нет, не то, чтобы Софья не могла кому-нибудь внушить глубокое чувство, но ей слышалась фальшь в каждой произнесённой фразе. Видимо и сама княжна не спешила поверить в искренность своего нового поклонника. Она выглядела смущённой и растерянной, однако же букет приняла и попросила лакея поставить цветы в вазу в её покоях.
        Наконец, поток красноречия Волховского иссяк, заметив нервозность княжны и чувствуя её явное нерасположение к нему, поручик откланялся, однако, прощаясь испросил разрешения нанести ещё один визит в конце седмицы.
        — Боюсь, Владимир Андреевич, сие будет несколько затруднительно,  — вмешалась в разговор княгиня Куташева.  — Видите ли, мы собирались поехать в Сосновки,  — беззастенчиво солгала она.
        Софья бросила недоумённый взгляд на невестку, но опровергать её слова не стала.
        — Тогда мне остаётся только надеяться, что судьба будет благосклонна ко мне и подарит новую встречу,  — скрывая разочарование за улыбкой, отозвался Волховский.
        — Судьба, порою так капризна, Владимир Андреевич,  — холодно улыбнулась в ответ Марья, сделав знак лакею проводить гостя, и тем самым, давая понять, что визит окончен.
        — Вы не слишком-то вежливо выпроводили его,  — заметила Софья после непродолжительного молчания.
        — Боюсь ошибиться, но мне показалось, что общество поручика вам радости не доставило,  — пожала плечами Марья, перекусывая шёлковую нить.
        — Не доставило,  — согласилась княжна.  — Но неужели это было столь очевидно?  — щёки девушки вспыхнули румянцем при мысли о том, что её поведение вероятно было столь неучтивым.
        — Вы можете считать меня глупой, Софи, но не слепой,  — отозвалась Марья, не поднимая головы от работы.
        — Я никогда не говорила, что считаю вас глупой,  — вспыхнула Софья.
        Марья усмехнулась.
        — Поверьте, Софи, иногда слова вовсе не нужны.
        — Ежели я чем-то оскорбила вас, то мне только остаётся просить прощения,  — потупилась княжна, припоминая, когда она могла высказаться подобным образом.
        — Полно, Софи. Я уже привыкла, что в этом доме меня ни в грош не ставят,  — иронично отозвалась Марья.
        — Ежели вы о Николя, то вам надобно всего лишь поговорить с ним начистоту. Уверена, что вы сможете примириться,  — смутилась Софья.
        — Боюсь, разговорами делу не поможешь,  — вздохнула Марья Филипповна.
        — Но может быть, стоит хотя бы попытаться,  — робко возразила mademoiselle Куташева.
        — Вам не следует вмешиваться, Софи, и в ваших советах я совершенно не нуждаюсь!  — вспылила Марья.
        Бросив на стол вышивку, княгиня устремилась к двери, но ответ золовки заставил её остановиться на пороге.
        — Вы разрушаете всё, к чему прикасаетесь, Марья Филипповна,  — выдохнула Софья.
        — Что же я разрушила?  — обернулась Марья, нахмурив брови.
        — На вашей совести жизнь Мишеля, вы встали на моём пути, вы разрушили даже собственную семью,  — не могла остановиться Софья, сыпля обвинениями.
        — Откуда вы знаете про Мишеля? Nicolas вам сказал?  — прижала ладонь к груди Марья.
        — Нет, не Nicolas,  — скривила губы княжна в презрительной улыбке.  — Андрей Петрович говорил о том. Он много чего о вас говорил.
        — Надо полагать, что не вам. Стало быть, вы подслушивали,  — не удержалась от язвительного укола Марья.
        Софья вспыхнула, подтверждая правоту её слов.
        — Ну и ну, Софья Васильевна, а я думала, что в этом доме только Анна Кирилловна занимается столь недостойными делами.
        — Я не желала, само вышло,  — стала оправдываться княжна.
        — Ваши оправдания мне ни к чему,  — махнула рукой княгиня, прерывая её.  — Пусть это останется на вашей совести.
        Марья Филипповна вышла за двери и едва не столкнулась с лакеем, спешившим в гостиную из вестибюля.
        — Ваше сиятельство,  — склонился он перед ней,  — братец ваш пожаловали.
        Княгиня замерла. Сердце забилось в тревожном предчувствии. Видимо, у Сержа появились новости, раз он приехал столь неожиданно, не упредив заранее о визите.
        — Проводите Сергей Филипповича в библиотеку,  — велела она, не желая, чтобы Софья стала свидетельницей её разговора с братом.
        Княгиня прошлась по библиотеке, заглянула даже за портьеры и убедившись, что кроме неё в помещении никого нет, замерла посреди комнаты в страшном волнении. Едва Ракитин ступил на порог, Марья метнулась ему навстречу.
        — Серж,  — шагнула она в объятья брата.  — Ты получил какие-то известия?  — пытливо заглянула в светлые, такие же как у неё самой глаза.
        — Граф Ефимовский вчера вернулся в Петербург,  — отозвался Сергей.  — Он был у меня нынче утром, и мы говорили о нашем деле,  — тихо промолвил Ракитин.  — Боюсь, новости тебя не обрадуют.
        — Ну, говори же,  — умоляюще глядя на него, сцепила пальцы Марья.
        — Андрей Петрович считает, что надобно всё отложить,  — отвёл взгляд Сергей.
        — Отложить? Но отчего? Что произошло?
        — Его матери не нездоровится, и он не может нынче оставить её.
        — Я ждала довольно долго, подожду и ещё,  — отошла от брата Марья Филипповна.  — Он сказал, как долго надобно ждать?
        — До конца этого года,  — вздохнул Серж.
        — До конца года, но он же только начался!  — резко развернулась Марья, недоверчиво глядя в глаза брата.  — Не могу поверить, что он отказался от меня…
        — Маша, мне порою кажется, что сама судьба противится тому, что мы задумали. Разумнее будет отказаться,  — опустил голову Сергей.  — Я поспешил, и кажется, ошибся с выводами. Ефимовский… Я понимаю его. Я бы тоже медлил, коли бы на кон было поставлено так много.
        Марья опустилась в кресло, закрыв лицо ладонями:
        — Ты желал помочь мне, и тебе не в чем себя винить,  — пробормотала она.  — Теперь я понимаю, что вся эта затея с самого начала была обречена.
        Сергей Филиппович тяжело вздохнул, достал из кармана золотой брегет и с тихим щелчком откинув крышку, тревожно взглянул на циферблат.
        — Маша, я должен идти,  — извиняющимся тоном произнёс он.
        У Ракитина была назначена встреча и нынче он безбожно опаздывал. Именно сегодня его ждали, дабы передать подорожные бумаги на имя супругов Вербицких, но ныне в них отпала необходимость. Однако дело было сделано и надобно было расплатиться за оказанные услуги.
        — Ступай, я же вижу, что ты спешишь,  — отпустила его Марья Филипповна.
        Поднявшись в свои покои, княгиня из окна проводила глазами возок брата и в бессилие опустилась на кушетку.
        Как же больно ощущать, как рушатся надежды, как мечта ускользает будто вода сквозь пальцы, но больнее всего было осознавать, что предал тот, кому верила безоговорочно. Что это, ежели не предательство? Сначала обнадёжить, позволить расправить крылья, а потом безжалостно отнять их. Выть хотелось от бессилия, от тоски, что грозила задушить, став комом в горле. Как жить дальше, когда ничего нет впереди, когда даже то, что можно было сохранить, рухнуло и похоронено под обломками?
        — Барыня, вам нехорошо?  — робко осведомилась горничная, застав хозяйку, сотрясающуюся в глухих рыданиях.
        — Прочь пошла!  — отняла Марья Филипповна заплаканное лицо от сгиба локтя.  — Впрочем, стой!  — тотчас вернула она поспешно бросившуюся к дверям прислугу.  — Причеши меня и платье подай, чёрное бархатное. Отлучиться мне надобно.
        — Выезд велите закладывать?  — осведомилась девушка.
        — Нет, здесь недалече, пешком пойду,  — отозвалась княгиня, усаживаясь перед зеркалом.
        Спустя час, Марья Филипповна, закутанная в соболий салоп, выскользнула за ворота. Дойдя до моста через Мойку, княгиня убедилась, что её не видно из окон особняка и остановила извозчика. Велев вознице ехать на Английскую набережную, Марья надвинула капор пониже и подняла пушистый воротник, почти скрывший бледное со следами недавних слёз лицо. "Пускай в лицо мне скажет, что отказывается от меня!"  — пыталась она подогреть в себе гнев, дабы не дать жалости задушить остатки гордости.
        Лёгкие санки быстро домчали её по указанному адресу. Расплатившись с извозчиком, княгиня выбралась из саней и застыла перед воротами. Привратник покосился на хорошо одетую даму, разглядывающую окна особняка.
        — Ваша милость, вы к кому будете?  — нерешительно осведомился он.
        — Андрей Петрович дома будут?  — глухо поинтересовалась Марья, стараясь не показывать лица.
        — Как доложить прикажете?  — склонился в поклоне мужик, стараясь рассмотреть лицо нежданной гостьи.
        — Скажи mademoiselle Ракитина,  — сглотнула ком в горле княгиня Куташева, не решившись назваться нынешней фамилией.
        Привратник вернулся спустя десять минут и торопливо отворил калитку рядом с чугунными воротами.
        — Входите, ваша милость, засуетился он.
        Марья подобрала полы салопа и торопливо поднялась по ступеням. Едва она шагнула в огромный вестибюль, как тотчас оказалась в объятьях Андрея.
        — Маша, я не поверил, когда мне сказали… Боже, разве можно так рисковать?!
        Взмахом руки отослав дворецкого, он сам помог ей снять салоп и капор.
        — Идём,  — взял он её за руку, увлекая через анфиладу комнат.
        Распахнув двери в кабинет, Андрей пропустил её вперёд себя и плотно прикрыл их за собой. Марья Филипповна огляделась.
        — Это твой кабинет?  — тихо спросила она, пройдясь по комнате и робко коснулась высокой спинки вольтеровского кресла кончиками пальцев.
        Андрей молча кивнул, во все глаза разглядывая её.
        — Не верю, что ты здесь,  — грустно улыбнулся он.  — Ты виделась с братом?
        — Да, Серж был у нас нынче днём…
        — Я думал, что ты…
        — Что я видеть тебя не захочу?  — горько усмехнулась Марья.  — Посмотри на меня, Andre.
        Андрей и без того не отводил взгляда от бледного лица, глубокий чёрный цвет её платья сделал его и вовсе бескровным.
        — Ты более не любишь меня?  — голос её прозвучал еле слышно.
        Ефимовский отвёл глаза.
        — Мои чувства не переменились, но…
        — Но положение в обществе, доброе имя тебе дороже,  — перебила она его.  — Что ж, это я могу понять.
        — Маша…Ежели мы уедем, то наша жизнь безвозвратно переменится. Ты никогда более не увидишь ни брата, ни матери. Я сам не знаю, что нас ждёт за границей, с трудом представляю, что за жизнь нас ожидает.
        — Довольно,  — остановила его Марья.  — Не надобно оправданий, Andre. Мы не станем более видеться,  — она говорила это, глядя на свои пальцы, стискивающие спинку кресла с такой силой, что побелели костяшки.
        Ефимовский обошёл стол и приблизился к ней со спины. Его ладони с длинными изящными пальцами легли на хрупкие плечи. Марья невольно качнулась и спиной коснулась его груди.
        — Маша,  — губы Андрея легко коснулись её шеи.  — Поверь, мне столь же тяжело, как тебе нынче. Единственное, чего я страшусь, что ты станешь сожалеть после…
        — Как ты можешь говорить так?!  — развернулась она в его объятьях,  — Ежели я просыпаюсь и засыпаю с мыслью о тебе. Когда я увидела тебя в первый раз, то не зная, кто ты, поняла, что моя жизнь, моё сердце принадлежит тебе. Ты столько раз отвергал меня, столько раз причинял мне боль, но я так и не смогла задушить то чувство, что родилось во мне после самой первой встречи. Ты помнишь бал в Зимнем? Я помню каждое мгновение, каждый твой взгляд… и каждое твоё слово…
        Ефимовский склонился к ней, заглушая её слова поцелуем.
        — Коли бы я мог возвернуть всё вспять, коли бы мог исправить всё то, зло, что причинил тебе, все те ошибки, что совершил…моё предубеждение в отношении тебя сыграло со мной злую шутку. Я, как мог противился тому чувству, что испытывал к тебе,  — тяжело дыша отозвался он.  — Всё чего я желаю, это никогда более не отпускать тебя.
        Марья обвила руками его шею, поднялась на носочки приникая к его губам в долгом поцелуе, запустила пальцы в шелковистые кудри на затылке:
        — Не отпускай меня,  — прошептала ему в губы, едва прервав поцелуй.
        Андрей притиснул её к огромному столу, обхватив ладонями стройный стан с такой силою, что Марья тихо вскрикнула, вцепившись в его плечи. Её пальцы заскользили по широкой груди, распахивая полы бархатного шлафрока, торопливо расстёгивая пуговицы на вороте его рубахи.
        — Я теряю разум рядом с тобой,  — шептал Андрей, целуя закрытые веки, шею, тонкие ключицы.  — Тебе надобно уйти…
        — Нет,  — тряхнула головой Марья, ощущая, как посыпались шпильки из её волос на стол за спиной.
        Жарко, горячо, кровь шумела в ушах, кузнечным молотом по наковальне бухало в груди сердце, только на мгновение затуманенный страстью разум очнулся, когда прохлада коснулась обнажённых плеч. Смятое бархатное платье соскользнуло на пол.
        Марья Филипповна, княгиня Куташева пришла в себя, лёжа на широкой столешнице, Андрей перебирал русые локоны, касаясь губами влажных завитков у виска.
        — Я люблю тебя,  — тихий шёпот ласкал её слух.  — Боже, как же я люблю тебя,  — целовал он тонкие пальцы.
        Рассеянный взгляд Марьи скользнул по комнате. "Как темно,  — вздрогнула она.  — Который час?"
        — Который час?  — спросила она вслух, приподнимаясь на локтях.
        Андрей пожал плечами:
        — Право, не знаю, кажется восемь пробило.
        — Я не слышала,  — прошептала она, потянувшись к нему.
        — Надобно распорядиться, чтобы возок заложили, не в силах выпустить её из объятий шептал Андрей.  — Тебе пора вернуться.
        — Когда мы увидимся?  — соскользнула со стола Марья, стыдливо поправляя сорочку.
        — Так не должно быть,  — вздохнул Ефимовский, поднимая с пола её платье,  — но одно твоё слово, и я вновь буду у твоих ног,  — помогая ей одеваться, продолжил Андрей.  — Пускай разумом я понимаю, что поступаю недостойно, но расстаться с тобой выше моих сил.
        Крытый возок остановился у дома на Мойке, когда уже совсем стемнело. Ефимовский распахнул дверцу изнутри, но сам выходить не стал. Чуть придержав изящную ладошку, затянутую в перчатку, Андрей сжал тонкие пальцы.
        — Напиши мне при первой возможности,  — попросил он, прощаясь с Марьей.
        Княгиня Куташева торопливо кивнула и тенью проскользнула к чёрному ходу. На её счастье дверь для прислуги оказалась открыта. Марья Филипповна торопливо вбежала по лестнице на второй этаж и перевела дух. Блаженная улыбка скользнула по губам. Толкнув двери в свои покои, она распахнула салоп, скинула его на пол и закружилась по комнате, обхватив себя руками. Остановившись у зеркала, Марья провела кончиком пальца по зацелованным губам, щёки пламенели ярким румянцем, глаза возбуждённо сверкали. Как же была не похожа женщина, что нынче смотрела на неё из зеркала на ту, что вышла из этой же комнаты всего несколько часов назад.
        — Барыня, родненькая,  — услышала она позади себя и испуганно обернулась.
        Плаксивые нотки в голосе горничной заставили затрепетать сердце в дурном предчувствии. Тотчас вспомнилась кошмарная ночь, когда ревность совсем затмила разум её супругу: "Неужто вернулся?!"  — в страхе отшатнулась она от зеркала.
        — Князь вернулся?  — севшим голосом спросила она.
        — Ой, убили барина!  — заголосила горничная.  — Привезли всего в кровище,  — всхлипнула девка, утирая слёзы передником.
        — Как убили?!  — пошатнулась Марья, схватившись рукой за горло.
        — Дохтур у него, не пущают никого,  — продолжила горничная.
        Марья отодвинула причитающую горничную и вышла в коридор. Прислонившись лбом к двери, она глубоко вздохнула и решительно толкнула обе створки, ведущие в спальню супруга.
        — Вон все!  — услышала она раздражённый голос Хоффманна.
        Послышался слабый стон:
        — Чёрт вас возьми, Хоффманн, подохнуть не дадите спокойно,  — услышала она раздражённый голос князя.
        — Молчите, Николай Васильевич,  — сурово приказал Генрих Карлович, продолжая заниматься своим делом.
        Марья ступила на порог, заставила себя сделать шаг, затем ещё один и почти бегом побежала через всю комнату. Её взгляду предстали залитая алым простынь, перепачканные полотенца, руки Хоффманна, обагрённые кровью её супруга. Генрих Карлович обернулся, светлые глаза немца сердито сверкали за очками в золотой оправе.
        — Марья Филипповна!  — не сдержал он удивлённого возгласа.
        — Я могу вам чем-то помочь?  — помертвевшими губами прошептала княгиня, глядя на бледное лицо мужа.
        — Мне надобно зашить рану,  — вздохнул Хоффманн.  — Не могли бы вы лампу подержать?
        Марья взяла со стола довольно тяжёлую масляную лампу и приблизилась к постели.
        — Что произошло?  — шёпотом спросила она, стараясь не смотреть на то, как Генрих Карлович орудует иглой.
        — Я не знаю,  — также шёпотом ответил немец.  — Меня вызвали, когда князя уже привезли.
        Куташев распахнул глаза, затуманенный болью взгляд остановился на Марье.
        — Мари,  — хрипло выдохнул он, попытавшись протянуть к ней руку.
        Хоффманн выругался и шлёпнул князя по руке.
        — После, Николай Васильевич. Дайте же мне закончить, пока вы кровью не истекли.
        Окончив обрабатывать раны и перевязав пациента, Генрих Карлович шагнул к столу, где стоял таз и кувшин с водой.
        — Вы не поможете?  — кивнул он на кувшин, обращаясь к Марье.
        Марья Филипповна наклонила над тазом кувшин, поливая на руки доктору.
        — Вы не перестаёте меня удивлять, Марья Филипповна,  — покачал головой немец.  — Редко встретишь подобную стойкость у женщин вашего сословия. Даже ваша горничная, дура, прости меня Господи, в беспамятстве свалилась.
        — Что с ним?  — кинула быстрый взгляд на широкую кровать княгиня.
        — Два проникающих ранения в области живота, очевидно ножевые, более точно не могу сказать,  — складывая инструменты в саквояж, отозвался Генрих Карлович.  — Я дал князю лауданум, судя по всему уже подействовал. Необходимо, чтобы кто-то был около него. Возможно его будет мучить жажда, но воды не давайте, можно только губы смочить.
        — А где его камердинер?
        Хоффманн тяжело вздохнул.
        — Этот бестолковый малый ещё хуже, чем ваша горничная,  — покачал он головой.
        Проводив доктора до дверей спальни, Марья вернулась в комнату, заглянула в гардеробную и, обнаружив там Митьку, поманила его к себе.
        — Постель надобно перестелить и прибрать здесь,  — окинула она взглядом беспорядок на туалетном столике.
        — Это я сейчас, барыня. Вы уж не серчайте,  — втянул голову в плечи Митька,  — я с детства крови боюсь.
        Марья отмахнулась от него и устало опустилась на стул около кровати. Что-то причитая себе под нос, камердинер взялся наводить порядок в комнате. Позвав на помощь лакея, сменил пропитавшееся кровью бельё на постели, сделавшись притом бледнее, чем простыня, которую он застилал.
        — Откуда его привезли?  — тихо спросила княгиня, когда прислуга закончила уборку.
        — Знамо откудова. От цыган, будь они все прокляты,  — злобно бросил камердинер, закрывая дверь за лакеем, уносившим бельё в прачечную.
        — Ступай,  — отпустила его Марья.  — Я сама с ним побуду.
        Митька поспешно ретировался в гардеробную, где спал обыкновенно на узкой кушетке, оставив барыню одну. Склонившись над Николаем, Марья отвела с бледного лба влажную тёмную прядь. Тяжёлый вздох вырвался из груди. "Господи, прости мне мои мысли грешные",  — поправила она одеяло, натянув его повыше.
        Глава 49
        Простившись по обыкновению с Радой, Куташев спустился с крылечка и уж поставил одну ногу в сани, запряжённые тройкой гнедых, когда его окликнули.
        — Не спеши, гаджо!  — насмешливо улыбаясь, вышел из-за угла дома Шандор.
        Молодой цыган остановился в нескольких шагах, окинул князя презрительным взглядом и сплюнул себе под ноги.
        Куташев замер около саней, ожидая продолжения. Не спроста же его окликнули, не спроста назвали презрительным прозвищем, принятым у цыган по отношению к тем, кто не принадлежал к их племени.
        — Говори, чего хотел,  — не сдержался Николай, посчитав, что молчание Шандора больно затянулось.
        — Я-то скажу,  — подобрался цыган, глядя на него исподлобья.  — Не зачем тебе к Раде ездить, голову ей морочить. Моя она, и Баро наш добро на свадьбу дал.
        — Вот оно что,  — ухмыльнулся Куташев.  — Так это не тебе, а Раде решать,  — повернулся он спиной к цыгану, собираясь покинуть табор.
        Шандор в два шага настиг его и остановил, положив руку на плечо.
        — Вот, что я тебе ещё скажу, князь. Любопытно мне, знает ли Рада о том, что у тебя жена и сын есть?
        — Знает,  — прищурился Куташев, скидывая ладонь Шандора с плеча.
        — А княгиня твоя знает, где ты ночи проводишь? Хотел было я ей рассказать сегодня, с самого утра у дома твоего кругами ходил, надеялся увидеть. И увидел,  — усмехнулся цыган,  — да только подойти не успел. Вышла, вся в соболя укутанная, до моста дошла, оглянулась и извозчика остановила. Тут-то мне любопытно стало, к чему это княгине, при собственном выезде наёмного извозчика останавливать?  — перевёл дух Шандор.
        Куташев промолчал. Не дождавшись от князя реакции на свои слова, цыган продолжил.
        — Хорошо, что воскресенье нынче, народу на улицах видимо невидимо, а то упустил бы я эти санки,  — засмеялся Шандор.  — Доехала твоя жена до Английской набережной,  — не отводя взгляда от лица Куташева, продолжил Шандор.  — Вижу, что знаком тебе сей адресок,  — хмыкнул, он, заметив, как дернулась щека Николая.  — Ты бы, князь лучше за своей женой приглядывал, чем к чужим невестам по ночам ездить,  — презрительно бросил цыган.
        — Лжёшь!  — выдохнул Куташев, хватая наглеца за отвороты овчинного полушубка.
        — Зачем мне лгать, да и откуда мне знать-то, что полюбовник твоей жены на Английской набережной живёт?
        Не помня себя от гнева Николай встряхнул зарвавшегося цыгана и отшвырнул в сугроб.
        — Пёсье отродье,  — брезгливо отряхнул он руки.  — Ваша порода, только и умеет, что брехать без повода. Воровать да лгать без стыда и совести, вот всё, на что вы способны.
        Смуглое лицо Шандора потемнело от прилившей к лицу крови. Тёмные глаза сверкнули убийственной яростью.
        Пренебрежение князя, его слова о никчёмности жизни в цыганском таборе разожгли в душе пожар ненависти, что углями тлела уже довольно давно. Что он может знать о жизни? Отродясь не знал ни нужды, ни горя!
        — А Рада ведь тоже из нашей породы, весь род пороча, ты и её заклеймил,  — поднялся Шандор.
        — А что мне Рада,  — усмехнулся Куташев,  — в дни скуки — отрада, да и обходится недорого.
        Не помня себя от гнева, застившего разум, Шандор схватил пригоршню снега и бросил в лицо Куташеву.
        — Щенок!  — утирая рукавом шинели мокрое лицо, князь шагнул к застывшему посреди двора цыгану.
        Довольно сильным ударом кулака по лицу Куташев сбил с ног довольно щуплого противника. Вторично поднимаясь на ноги, Шандор вытер кровь из разбитой губы, опустил руку и нащупал рукоятку ножа за голенищем сапога.
        — Не попадайся мне более! Удавлю!  — прошипел Николай.
        — Не успеешь, гаджо,  — бросил цыган, рванувшись вперёд.
        Сначала Куташев почувствовал только удар в живот, а спустя мгновение острая невыносимая боль, пронзила его, заставив согнуться пополам. Цыган успел ударить его ещё раз, прежде, чем княжеский возница опомнился и кинулся к нападавшему, повиснув у него на плечах со спины. Вырвавшись и, оставив в руках княжеского слуги овчинный полушубок, Шандор бросился бежать. Кучер растерялся. Толи за цыганом бежать, толи к князю на помощь броситься? Крик зазнобы барина, выбежавшей из избы и упавшей подле князя на колени, развеял морок, что нашёл на слугу.
        Отшвырнув цыганку в сторону, княжеский возница склонился над барином.
        — К дому, Егор,  — выдавил Куташев, побелевшими губами.
        Душная тьма озарилась призрачным светом, монотонный голос нараспев бубнил, что-то над его головой. Куташев силился понять, где он. Боль, терзавшая его тело в последние несколько часов, отступила, он, словно воспарил над ней и над собой. Смутные видения, мелькавшие в воспалённом мозгу, нежданно приобрели чёткие очертания, вселив ужас и панику. Гроб, и он сам в гробу в окружении близких и друзей. Священник медленно обходит вокруг него, качается в руках кадило, распространяя вокруг удушливый аромат ладана, жар от огня, воск, стекающий с оплывших свечей. "Нет! Не хочу!"  — воспротивилось происходящему всё его существо. Но, сколько бы не силился очнуться от кошмара, морок, сковавший его разум, волю и чувства, не желал отступать. Николай хотел закричать, но горло сдавило какой-то неведомой силой, и ни звука не вырвалось из плотно сомкнутых уст.
        Для Марьи потянулись долгие ночные часы, отсчитываемые мерным качанием маятника в напольных часах. Свечи в канделябре оплыли, догорели и погасли одна за другой с тихим шипением, оставив в воздухе сизоватые дымные кольца. Очнувшись от дрёмы, княгиня с тихим стоном поднялась со стула, затекли шея и плечи, спина не разгибалась. Положив руку на поясницу и стараясь ступать неслышно, она приблизилась к окну и отодвинула портьеру. Светало. В утреннем сумраке лицо князя выглядело мертвенно-бледным. Страх ледяной дланью сжал сердце, Марья вернулась к постели и опасливо дотронулась до покрытого испариной лба супруга. Тёмные брови Николая сошлись на переносице, хриплый вдох показался чересчур громким. Испуганно отпрянув, княгиня запуталась в тяжёлой бархатной юбке и опрокинула стул, с грохотом рухнувший на непокрытый ковром участок паркета.
        Длинные ресницы Николая затрепетали, и он открыл глаза.
        — Маша,  — выдохнул Куташев,  — думал, помстилось вечор,  — прошептал он, потрескавшимися сухими губами.  — Воды,  — попросил он.
        Памятуя о наставлении Хоффманна, Марья Филипповна торопливо прошла к столу, смочила водой из графина носовой платок и, вернувшись, приложила к его губам мужа. За спиной тихо скрипнув отворилась дверь, на порог ступила Софья. Тёмные глаза княжны, обрамлённые синеватыми кругами, на бледном лице казались огромными.
        — Ступайте, я подменю вас,  — вымолвила она, приблизившись к невестке и дотронувшись до её плеча.
        Появление золовки оказалось, как никогда кстати. Менее всего Марье хотелось нынче говорить с супругом, да и что сказать ему, она, видит Бог, не знала. Обвинять в неверности? Но разве сама она накануне не предавалась запретной страсти в объятьях любовника?
        Оставив Николая на попечении сестры, Марья, не оглядываясь удалилась в свои покои. Бесшумно закрыв за собой дверь, тяжело привалилась к ней спиной и сползла на пол. Защипало в глазах, слёзы покатились по щеках. Шмыгнув носом, княгиня затряслась в рыданиях, закрыв лицо ладонями.
        Горничная попыталась поднять её, но Марья Филипповна оттолкнула её, упала ничком и зашлась истеричным плачем.
        — Господи, Боже,  — застыла над ней девка в полнейшей растерянности.
        Захлёбываясь слезами, собственным страхом, гнетущим чувством вины, Марья не слышала ничего. Заглушила истерику холодная вода, коей её окатили. Отведя с лица мокрые пряди, княгиня подняла голову, встретившись взглядом с выцветшими голубыми глазами Анны Кирилловны. Старуха передала горничной пустой графин и нагнулась, помогая подняться.
        — Слезами горю не поможешь,  — сурово поджав губы, молвила пожилая дама, вытирая лицо Марьи белоснежным носовым платком.  — Вам надобно отдохнуть и набраться сил,  — продолжила она.  — Тяжко нынче придётся, шепотки по столице пойдут, слетятся, аки вороньё на падаль,  — нелестно отозвалась она о любителях позлословить на чужой счёт.
        Ежели бы не чувствовала такой опустошающей усталости, ежели бы не страх и раскаяние в недостойных мыслях, что нахлынули, едва пришло понимание, насколько тяжело ныне положение Николя, Марья, наверное, рассмеялась бы в ответ на гневную тираду madame Олонской, поспешившей заклеймить городских сплетников, тогда, как сама редко отказывала себе в удовольствии позлословить о других.
        — Были бы вы Николя хорошей женой, не пришлось бы нынче слёзы лить,  — продолжая ворчать, Анна Кирилловна обошла комнату, цепким взглядом окидывая каждую мелочь, попадавшуюся ей на глаза.
        — Вы ведь знаете, где он был! Отчего меня вините во всём?  — не сдержала Марья недовольства несправедливыми упрёками.
        — И по чьей же милости он к цыганской потаскухе ездить стал?  — отозвалась madame Олонская, смерив княгиню Куташеву гневным взглядом.  — Не надобно считать меня выжившей из ума старухой, я всё вижу и всё примечаю,  — добавила она укоризненно.
        Анна Кирилловна удалилась с видом оскорблённо королевы. Оставшись наедине с горничной Марья Филипповна с её помощью избавилась от намокшего бархатного платья. Глядя вслед Дуняше, уносившей платье, княгиня горько усмехнулась. Подумать только, какое нелепое совпадение, надев траурное одеяние, она едва не стала вдовой. Княгиня забралась в постель, натянула до подбородка пуховое одеяло и закрыла глаза, но поспать ей не удалось. Спустя всего полчаса, горничная вернулась и застыла у кровати заламывая руки.
        — Ваше сиятельство,  — прошептала она, убедившись в том, что барыня не спит,  — там урядник пожаловал, желает непременно говорить с вами.
        Марья нехотя поднялась и жестом велела подать капот. Туго затянув пояс, княгиня провела пуховкой по лицу и отправилась в гостиную, где её ожидал для беседы полицейский чин. При её появлении коренастый широкоплечий полицейский урядник с намечающимся животом, повисшим над ремнём, поднялся с кресла, и неловко поклонился.
        — Ваше сиятельство, сочувствую вашему горю, но вынужден задать вам несколько вопросов,  — начал он.
        — Задавайте ваши вопросы,  — устало вздохнула княгиня, усаживаясь на диван.
        Урядник прошёлся по комнате, собираясь с мыслями.
        — На вашего супруга напали вчера вечером в цыганской слободке. По словам вашего кучера, нападавший один из обитателей табора.
        — К чему вы рассказываете мне о том?  — потёрла виски кончиками пальцев Марья Филипповна.
        — Ваш возница описал нападавшего. Я опросил и другую вашу прислугу, и дворецкий сказал, что днём он видел человека, подходящего под описание преступника, около вашего дома.
        — Всё одно, я решительно не понимаю, каким образом могу вам помочь? Я не знакома с цыганами из табора и вряд ли могу быть вам полезной в вашем расследовании,  — раздражённо отозвалась княгиня.
        — Скажите, вчера вы отлучались из дома?  — осведомился он, пристально глядя в глаза княгине Куташевой.
        — Да, я отлучалась,  — кивнула Марья.  — Что из того?
        — Ваш дворецкий утверждает, что человек, наблюдавший за домом, последовал за вами, а спустя всего три часа, на вашего супруга напали. Вы не находите подобное совпадение довольно странным?
        — Я не понимаю, о чём вы говорите!  — рассердилась княгиня, поднимаясь с дивана.
        — Полагаю, что нападение на вашего супруга неслучайно.
        — Послушайте, господин урядник!  — вспылила Марья.  — Вы сами сказала, что Егор, наш кучер, стал свидетелем нападения на Николая Васильевича, вот ему и задавайте ваши вопросы. Прошу вас оставить меня, коли вам более нечего мне сказать.
        — Напрасно, ваше сиятельство, вы не желаете помочь расследованию. По словам вашего кучера, в слободке проживает некая девица, которую князь навещал время от времени,  — невозмутимо продолжил полицейский чин.
        — Я не вижу, коим образом, похождения моего супруга могут быть связаны со мной,  — застыла посреди комнаты Марья.
        — Но как же, Марья Филипповна!  — воскликнул урядник.  — Ревность — весьма серьёзный мотив для убийства!
        — Ревность,  — недоумённо произнесла Марья,  — убийство. Экая у вас фантазия богатая,  — усмехнулась княгиня.
        — Я полагаю, что вы знали о том, что князь…  — замялся полицейский,  — неверен вам,  — продолжил он после заминки,  — и сговорились с тем цыганом с тем, дабы он убил вашего супруга.
        — Чушь!  — заявил с порога князь Анненков, входя в гостиную.  — Простите, господин урядник, но ваше предположение совершенно абсурдно.
        Вслед за Борисом в комнату вошла Ирина и устремилась к княгине Куташевой, поспешив заключить её в объятья.
        — Вместо того, чтобы заниматься поисками преступника, вы возводите напраслину на несчастную ни в чём не повинную женщину!  — прогремел Анненков.  — Я этого так не оставлю и непременно побеседую с вашим начальством.
        — Простите, с кем имею честь разговаривать?  — нисколько не смутился полицейский чин, внимательно оглядывая князя.
        — Князь Анненков Борис Александрович,  — представился Борис,  — моя супруга, княгиня Ирина Александровна,  — взглядом указал он на жену.
        — Ваше сиятельство,  — тотчас склонился урядник,  — для меня большая честь свести знакомство с вами, и с вами, сударыня,  — поклонился он княгине Анненковой.
        В ответ Ирина Александровна смерила урядника уничижительным взглядом, удостоив лишь чопорным кивком.
        — Фёдор,  — позвал дворецкого Борис,  — проводи господина урядника.
        Служителю закона ничего более не оставалось, как только откланяться, коль его выпроводили из дому столь бесцеремонным образом, но возражать князю Анненкову он не осмелился. У Бориса Александровича имелись весьма обширные связи в различных кругах, и памятуя, о его обещании довести до начальства сведения о его чрезмерном служебном рвении, урядник решил, что не стоит рисковать карьерой, а с княгиней Куташевой он сможет побеседовать и в другой раз, когда рядом с ней не будет столь влиятельной особы.
        — Как вы узнали?  — шёпотом поинтересовалась Марья, провожая взглядом приземистую фигуру полицейского.
        — Ефимовский утром приехал к нам с известием о Николя,  — также тихо отозвалась Ирина.
        — Андрей?  — удивилась княгиня Куташева.
        — Ему Софья прислала записку,  — отвечая на невысказанный вопрос, промолвила княгиня Анненкова.  — Andre с нами приехал, он попросил его проводить к Николя.
        — Он сейчас у него?!  — испугалась Марья.  — Я должна идти,  — отстранилась она от Ирины.
        — Не спеши,  — удержала её за руку княгиня Анненкова.
        — Ты не понимаешь…
        — Понимаю,  — тяжело вздохнула Ирина Александровна, присела в кресло и расправила широкие юбки.  — Я знаю, ты всегда любила Андрея, и признаться честно, я надеялась, что он сделает тебе предложение ещё в твой первый столичный сезон, но этого не случилось. Неужели думала, что вашу связь удастся сохранить в тайне? Мари, утаить в Петербурге подобное невозможно.
        Марья Филипповна опустилась в кресло напротив подруги.
        — Я… старалась быть осторожной,  — едва слышно вымолвила она.
        — Не понимаю, зачем ты ответила Николаю согласием,  — укоризненно покачала головой Ирэн.
        — Тебе не понять того,  — отвела взгляд Марья Филипповна.
        — Возможно. Возможно, мне не понять, ибо, как можно… как можно, Мари?
        — Видимо, можно,  — глухо отозвалась Марья.  — Право, я не знаю, что мне делать теперь?  — промокнула она увлажнившиеся глаза носовым платком.  — Мне так тяжело, я запуталась,  — прерывающимся шёпотом поведала она.
        — Ты должна объясниться с Andre. Это должно закончиться. Твой муж при смерти, тебе о нём думать надобно, а не…
        — Замолчи!  — в сердцах воскликнула Марья Филипповна.  — Для меня расстаться с Andre всё одно, что сердце из груди вынуть.
        — Надобно было соглашаться на его предложение тогда, когда ты могла выбирать, ныне у тебя нет выбора,  — помолчав некоторое время, добавила Ирина.  — Николя не заслуживает, чтобы его обманывали, да ещё так жестоко. Они всегда были друзьями, все трое, Николай, Андрей, Борис. Ты встала между ними, стала причиной ссор и раздоров. Борис весьма переживает о том. Ему так трудно принять чью-либо сторону, ведь она никогда не делал различий между твоим мужем и Ефимовским.
        Ответить Марья Филипповна не успела. В гостиную вернулся Борис вместе с Андреем. Оба выглядели расстроенными.
        — Скверное дело,  — тихо отозвался Ефимовский.
        Марья вздрогнула, ведь Андрей наверняка знал, о чём говорил.
        — Мари, он зовёт вас,  — подошёл к дамам Борис.
        Марья поднялась, в дверях обернулась, бросив последний взгляд на скорбно молчавшую троицу и поспешила наверх в покои супруга. Перед дверью она немного помедлила, собираясь с мыслями и переступила порог. При её появлении Софья отошла от изголовья кровати брата и, наградив невестку предостерегающим взглядом, вышла.
        — Вы звали меня?  — опустилась на стул Марья.
        — Нам надобно объясниться,  — каждое слово давалось Куташеву с огромным трудом.  — Я не питаю иллюзий и вероятно дни мои сочтены,  — продолжил он.
        — Вы поправитесь,  — нащупала Марья Филипповна его ладонь, безвольно лежащую поверх одеяла.
        Николай усмехнулся, но тотчас скривился.
        — Я желал бы внести кое-какие изменения в завещание,  — произнёс он.  — Распорядитесь, чтобы пригласили моего поверенного, но прежде, я бы хотел сказать вам о том, что заставило меня сделать вам предложение, несмотря на то, что я узнал о вас.
        — Что вы узнали обо мне?  — помертвевшими губами прошептала Марья.
        — Я знал, что вы в тягости от Ефимовского, когда делал вам предложение,  — отвёл взгляд Николай.  — Когда Софье было десять лет, она заболела заушницей, и я заразился от неё. Перенесённое заболевание лишило меня возможности стать отцом, когда бы то ни было. Узнав о вашем положении, я воспользовался единственным доступным способом обзавестись наследником,  — длинная фраза совершенно лишила его сил.
        — Вы знали,  — поражённо вымолвила Марья.
        Николай прикрыл глаза, едва заметно кивнул.
        — Я страшно виноват перед вами, Мари. Пытаясь устроить собственные дела, я нисколько не задумывался о вас, о ваших чувствах, мало того, я полагал, что со временем вы смиритесь со своим положением, но, увы, того не случилось.
        — Меня тогда поразила ваша настойчивость и, признаться, напугала…  — отозвалась Марья.  — Но вы говорили о завещании…
        — Теперь, когда вам всё известно, я хочу, дабы Мишель стал продолжателем рода, потому попрошу вас сохранить в тайне всё, что связано с его происхождением. Ефимовского я просил о том же, и Андрей поклялся, что не станет предъявлять отцовских прав, в случае моей смерти.
        Марья прерывисто вздохнула и закрыла глаза. Разум никак не желал воспринять того, о чём ей поведал супруг.
        — У меня нет оснований доверять вам, Мари,  — продолжил Николай.  — Вы довольно часто лгали мне, потому, дабы вы не слишком торопились примерить вдовье одеяние, я просил Андрея позаботиться о Софье. После моей смерти они обвенчаются,  — закончил он.
        — О,  — только и смогла вымолвить Марья.
        Он всё предусмотрел! Всё! Даже его смерть не сделает её свободной от него. Какая злая ирония! Какая жестокая, изощрённая месть, прикрытая добрыми намерениями! Конечно, Андрей согласился, когда так умело сыграли на его чувстве вины. Чувство жалости, что она испытывала к супругу, сменилось слепящей ненавистью. Марья выпустила его ладонь и поднялась.
        — Я распоряжусь, чтобы послали за вашим поверенным,  — сухо обронила она.
        — Вы ненавидите меня сейчас, ma сherie,  — грустно усмехнулся Куташев.  — Понимаю, но поступить иначе я не могу. Состояние Куташевых слишком лакомый кусок, и найдётся немало желающих воспользоваться случаем. Кроме того, я хочу быть уверенным в том, что Софья не останется ни с чем.
        — А как же я?  — остановилась на пороге комнаты Марья.  — Обо мне вы подумали?
        — С вашими способностями, Мари, вы сумеете прекрасно утроиться после моей смерти. Я в том нисколько не сомневаюсь.
        — Мне остаётся только молиться о вашем скорейшем выздоровлении,  — процедила княгиня, закрывая за собою двери.
        — Я и надеяться не смел…  — пробормотал Куташев, глядя на закрытую дверь.
        Глава 50?
        Вынужденная беспомощность и бездеятельность сделали князя Куташева желчным и раздражительным. Доставалось всем: и Хоффманну, и домочадцам, и прислуге. Единственным человеком в доме, коему не пришлось столкнуться с дурным настроением Николая Васильевича, оставалась Софья. Только с ней он был подчёркнуто внимателен и вежлив, Марью же, напротив, изводил придирками и упрёками. Добровольно сделавшись его сиделкой, княгиня Куташева испытала на себе все дурные стороны характера своего супруга.
        За время болезни Николай сильно исхудал, его щёки и подбородок заросли тёмной щетинной, глаза ввалились, заострились черты лица. Ныне он мало чем напоминал человека, за которого когда-то mademoiselle Ракитина вышла замуж. Всё чаще Марья Филипповна ловила себя на мысли, что невозможно ненавидеть человека, который стоит одной ногой в могиле. Низко и подло испытывать подобные чувства. Она пыталась искать оправдания его поступкам и даже находила их. Взяв с Андрея невозможное обещание, он заботился о благе сестры, ведь после его смерти у Софьи более никого не останется. Андрей же никогда не откажется от данного слова, пускай он не любит mademoiselle Куташеву, но к младшей сестре друга он всегда относился с теплотой и уважением. Так будет и впредь. Сказав ей, что она сумеет устроиться после его смерти, Николай нисколько не лукавил. У неё есть Ракитино, отданное за ней в приданое, у неё есть сын, и как бы больно ни было, придётся смириться с мыслью, что Андрей потерян для неё навсегда. Возможно, для иной, более впечатлительной натуры подобная мысль оказалась бы смерти подобной, но Марья Филипповна
превосходно знала самое себя, знала, что самое ценное, что даётся человеку единожды — это жизнь, и как бы тяжко не пришлось, никогда она по доброй воле не расстанется с сим бесценным даром. Она непременно найдёт то, ради чего ей стоит жить дальше, найдёт то, что станет занимать её мысли, как ныне все её мысли занимал недужный муж, отодвинув куда-то в самый отдалённый уголок сознания все думы о собственных чувствах, о будущем.?
        Но даже не скверный характер супруга и его вечно дурное настроение стали для Марьи Филипповны настоящим испытанием. Больше всего огорчения доставляли визиты — в эти дни скорби она возненавидела весь высший свет. Ханжеское лицемерное общество, падкое до скандалов, за их показным сочувствием прятались любопытство и тщательно скрываемый интерес к подробностям этой весьма неприличной истории.?
        Сослуживцы Николая Васильевича, справляясь о его здоровье, отводили взгляды, и Марья Филипповна знала, что им известны все обстоятельства, при которых её супруг получил ранение. Господа офицеры никогда вслух не говорили о том, но того и не требовалось вовсе. Оставалось только делать вид, что её нисколько не заботят сплетни, передаваемые из уст в уста, из одной гостиной в другую.?
        С Андреем они почти не виделись. Граф Ефимовский бывал в доме на Мойке, но даже эти редкие визиты предназначались не Марье Филипповне, а Николаю и Софье. Ефимовский полагал, что видеться с ней в доме, где на смертном одре лежал её супруг, в высшей степени аморально, да и сама Марья Филипповна старалась избегать его. Она страшилась увидеть холод и отчуждение в его взгляде, ибо понимала, сколь невозможно для него их положение, сколь противоречит оно всему тому, что составляет его принципы, устои, саму основу его жизни. И кто виной всему? Ведь счастье было так близко, так возможно, надобно было лишь усмирить гордыню и не потакать собственному тщеславию.?
        Стараясь отвлечься от горестных дум, Марья много времени проводила в детской, наблюдая за сыном. Мишель оказался довольно беспокойным и подвижным ребёнком. Он рано стал садиться, хватал всё, до чего дотягивался, а накануне у него появился первый зуб, что доставило немало хлопот няньке и молодой матери.?
        Как-то камердинер Митька пожаловался, что князь отказался от обеда. Скрепя сердце, Марья Филипповна вошла в его спальню. На столике около кровати стояла нетронутая тарелка с бульоном. Подавив тяжёлый вздох, княгиня присела на стул и взяла в руки ложку.?
        — Nicolas, ежели желаете поправиться, вы должны есть,  — она зачерпнула бульон из тарелки и попыталась его накормить.?
        Куташев отвернулся и отвёл её руку:?
        — Довольно! Оставьте меня,  — выдохнул он.?
        — Чего вы добиваетесь? Желаете отправиться в могилу?  — Прошипела Марья, со стуком поставив тарелку на стол.?
        — Разве это не то, чего вы ждёте?  — Николай скривил губы в некоем подобии усмешки.?
        Марья Филипповна откинулась на спинку стула, прикрыла глаза и глубоко вздохнула, подавляя вспышку гнева, вызванную его насмешками.?
        — О нет,  — язвительно улыбнулась она,  — мы с вами будем жить долго и счастливо, а теперь вы пообедаете и не станете более вести себя, как капризный, избалованный мальчишка.?
        — Долго и счастливо,  — вздохнул Куташев.  — Хотелось бы вам верить, Мари.?
        — Иного выбора вы мне не оставили,  — пробормотала Марья.?
        Николай жестом указал на тарелку. Более он не проронил ни слова, выглядел угнетённым и задумчивым, однако же обед съел, после чего сказал, что утомился и желал бы поспать. Марья Филипповна поправила подушку, склонившись над ним и, улучив момент, князь придержал её ладонь слабой рукой, запечатлев на ней поцелуй.?
        — Порою мне кажется, что вы ангел, Мари, но мы оба знаем, что это не так,  — прошептал он.?
        — Да, не так,  — покорно согласилась она и подоткнула одеяло.  — Место ангела в эдеме, вы же ввергли меня в ад, Mon cher.?
        Марья посмотрела на него долгим взглядом, и странные мысли пришли ей в голову. Вот перед ней человек, с которым она связана на всю жизнь, и ничто не может разорвать этой связи. Ведь она попыталась однажды, но, казалось, сама судьба тому воспротивилась.
        Она никогда не любила его. Возможно, в самом начале их знакомства, когда она увидела его впервые, а он отнёсся к ней столь доброжелательно, она могла бы увлечься им, но такое было бы возможно, коли бы она уже тогда не любила Андрея.?
        Случайно встретившись с Куташевым в заснеженном зимнем парке, она, напуганная своим новым и скандальным положением, решилась на неслыханную авантюру, сумела привлечь его внимание, но оказалась не настолько искушённой в той игре, которую попыталась вести с ним, и в итоге сама угодила в ловушку. Всякий раз, когда в ней поднималась волна ненависти, она напоминала себе о том, что первая ступила на путь интриг и задавалась вопросом: вправе ли она ненавидеть его, коли сама, движимая глупой обидой на Andre, втянула его в сию скандальную la situation. И вот теперь надобно как-то жить с этим.?
        Вечером приехал Хоффманн. Закончив осмотр своего пациента, Генрих Карлович пожелал говорить с княгиней Куташевой. Уединившись с эскулапом в библиотеке, Марья Филипповна замерла в тревожном ожидании. Ей казалось, что немец слишком медлит, долго собираясь с мыслями, а стало быть, новости вовсе не утешительные. И сколько бы она до того не говорила сама себе, что с достоинством примет любой исход, одна только мысль о том, что после смерти её мужа Андрей будет вынужден жениться на Софье, повергала её в ужас.?
        Наконец, Генрих Карлович закончил протирать очки и водрузил их на нос, обратив пристальный взор на княгиню.?
        — Минул месяц, ваше сиятельство,  — откашлялся он.  — Раны затянулись, я не нахожу никаких видимых причин, дабы к князю не начали возвращаться силы и здоровье, но вы сами видите…  — он развёл руками.  — Безусловно, он потерял очень много крови, и, возможно, именно в этом причина столь затянувшейся болезни.?
        — Так чего же мне ждать, Генрих Карлович?  — Растерянно спросила Марья, силясь понять, к чему клонит доктор.?
        — Возможно перемена обстановки сказалась бы благотворно на здоровье вашего супруга,  — осторожно предложил немец.?
        — Вы полагаете? Конечно, ежели вы полагаете, что так будет лучше, мы поедем в Сосновки. Возможно, вы правы, там тихо, никто не станет донимать его,  — оживлённо заговорила она.?
        Мысль эта её воодушевила. В кои то веки Марье Филипповне самой страстно захотелось оставить суетливый Петербург и пожить неспешной размеренной деревенской жизнью.?
        — Говоря о перемене обстановки, я имел в виду несколько иное,  — прервал её Хоффманн.  — Мы с князем нынче обсуждали возможность поездки в Европу.?
        — В его теперешнем состоянии это вряд ли возможно,  — Марья Филипповна вздохнула, невольно представляя себе, что за тяжкая мука ждёт её.?
        Ведь, как ещё можно думать о долгом утомительном путешествии с больным человеком. Хоффманн словно прочёл её мысли по понурому выражению лица и поспешил продолжить.?
        — Вы совершенно правы. Безусловно, поездку придётся отложить до тех пор, пока Николай Васильевич не окрепнет в достаточной мере, но сама мысль очень даже хороша. Ну, а пока, неплохо было бы вам и в самом деле перебраться в Сосновки, и я поеду с вами, дабы продолжить наблюдать князя.?
        — Скажите, Генрих Карлович, есть ли надежда, что Николай Васильевич совершенно оправиться?  — Решилась задать Марья мучающий её вопрос.?
        — Надежда, ваше сиятельство, есть всегда,  — Хоффманн грустно улыбнулся, разглядывая её сквозь стёкла очков.  — Дело пойдёт на лад, коли сам больной страстно возжелает выздоровления, ежели у него появится цель, смысл, ради которого стоит жить.?
        В словах пожилого немца Марье Филипповне почудился некий упрёк, но разве мало она делала для того, чтобы Nicolas поправился? Она, по сути, сделалась его сиделкой и неотлучно находилась при нём.?
        — Пожалуй, я распоряжусь, чтобы начали готовиться к отъезду,  — довольно сухо ответила княгиня обиженная словами Хоффмана.  — Думаю, завтра после полудня мы сможем отправиться в путь.?
        — Завтра после полудня я буду у вас со своим багажом,  — откланялся Хоффманн.?
        На другой день княжеский поезд выехал из столицы в загородное имение. Приближение весны ощущалось в самом воздухе, зимник местами подтаял, но всё же дороги оставались ещё вполне сносными, и путешествие вышло недолгим и приятным. Даже сам князь испытал оживление и душевный подъём при подъезде к родовой усадьбе.?
        В ворота въезжали уже в сумерках. Алыми сполохами на западе догорал закат, отражаясь от снежного покрова, отчего всё вокруг казалось окутанным сиреневой дымкой. Софья первая выбралась из саней и притопнула, разминая застывшие ноги. Лицо княжны порозовело на морозе, тёмные глаза ярко блестели на румяном лице.?
        — Ах! Мне бы кисть нынче,  — она широко раскинула руки, будто желая обнять весь этот великолепный вид, открывший взору с возвышенности, на которой стояла усадьба, и обратилась к Марье, застывшей у саней: — видели ли вы ещё где-нибудь столь дивное смешение красок??
        — Полно, Соня,  — усмехнулся Николай, выбираясь с помощью камердинера из крытого возка.  — Успеешь ещё запечатлеть здешние красоты.?
        Куташев с трудом выпрямился, опираясь на плечо слуги, огляделся, глубоко вздохнул, выпустив изо рта облачко пара.?
        — А жить-то хочется,  — тихо обронил он и, ссутулившись, направился к крыльцу, бережно поддерживаемый Митькой и спустившимся навстречу хозяевам лакеем.?
        Вероятно, именно перемена места сказалась самым благотворным образом на здоровье князя, поскольку после переезда в Сосновки дела его явно пошли на поправку. Николай Васильевич чаще стал совершать недолгие пешие прогулки, поскольку всё ещё утомлялся довольно быстро. Хоффманн считал сие последствием большой кровопотери после ранения и надеялся, что лечение минеральными водами, содержащими соли железа, поспособствует окончательному выздоровлению князя.?
        Всё чаще заговаривали о поездке в Европу, и Марья Филипповна уже почти смирилась с мыслью, что с наступлением тепла они всем семейством отправятся в Карлсбад. Поначалу она не желала ехать, но после, придумывая для себя всё больше и больше доводов в пользу этой поездки, постепенно прониклась этой идеей и уже с нетерпением ждала того момента, когда же можно станет отправиться в путь.?
        Путешествие сулило новые впечатления, новые знакомства и, конечно же, в поездке время, что тянется так невыносимо медленно, пройдёт куда быстрее. Она всё ещё продолжала надеяться, что к концу года Ефимовский не передумает, не порвёт с ней окончательно, но это, разумеется, только в том случае, коли Nicolas оправится от болезни. "Нынче он болен и слаб,  — думала она,  — и я не могу его оставить, несмотря на все обстоятельства. Да, он искал утешения в чужих объятьях, но и сама я ничуть не лучше. Я не могу осуждать его, ибо это будет уже лицемерием, да и как бы ни сложилось, он не собирался оставить меня, тогда, как я… О, Боже". Марья Филипповна вздыхала, ужасаясь последствиям того, что они собирались сделать с Андреем.
        Вскоре закончился столичный сезон и многие покинули Петербург, отправившись на лето в деревню. По пути в смоленские владения, в Сосновки заехали Анненковы. Николай к тому времени уже почти оправился, хотя всё ещё был невероятно худ, и кожа на его лице имела нездоровый сероватый оттенок. Глубже обозначились морщины на лбу и в уголках глаз, взгляд был потухшим и усталым. Он будто бы разом состарился и выглядел гораздо старше своих тридцати двух лет.?
        Чета Анненковых, путешествовавшая вместе с челядью: нянькой, бонной, камердинером и камеристкой, пробыла в имении Куташевых три дня. Вечером после ужина накануне отъезда Борис и Николай долго о чём-то беседовали, уединившись в библиотеке. Видимо, разговор сей носил весьма серьёзный характер, потому как даже на утро Борис Александрович выглядел рассеянным и задумчивым. Он долго прощался с Куташевым, и Марье даже показалось, что Борис говорит с ним так, будто прощается не на некоторое время, а навсегда, впрочем, она тотчас постаралась прогнать эту мысль.?
        После отъезда Анненковых Николай за обедом объявил, что он всё же надумал ехать в Карлсбад. Марья Филипповна осведомилась о том, сколько времени ей отводится на подготовку к путешествию. Ответ князя совершенно ошеломил всех домочадцев. Куташев заявил, что с собой поездку он намерен взять только Хоффманна.
        — Но ведь это не менее полугода,  — удивлённо молвила Софья.  — Ники, ты уверен, что не желаешь, чтобы Марья Филипповна сопровождала тебя??
        — Я уже сказал,  — нахмурился Куташев.  — Более я никого видеть подле себя не желаю.?
        Марью его слова чрезвычайно обидели, но она не осмелилась возразить. Позже в тишине своей спальни она поняла, что он прав, и так будет лучше. Видимо, он просто устал от них, ведь даже от самых дорогих и близких можно устать, особенно, когда недуг подтачивает душевные и телесные силы.?
        Потому как вечером она не сумела скрыть своей злости и досады, Марья, едва пробудившись поутру, поспешила в покои супруга, дабы сказать ему, что не держит на него зла. Она застала Николая в момент, когда Митька убирал остатки пены с его лица. Куташев попросил камердинера сбрить бороду, которая успела отрасти за время его болезни. Глядя на его измождённое лицо, Марья Филипповна приблизилась к нему и дотронулась кончиками пальцев до гладко выбритой щеки.?
        — Так намного лучше,  — тихо обронила она.
        — Не льстите мне,  — Николай усмехнулся, бросив быстрый взгляд в зеркало.  — Я знаю, вы обижены на меня за то, что я не желаю брать вас с собой. Когда-нибудь мы поедем с вами в Европу, но не в этот раз, нынче всё, чего я жажду — это покой и уединение. Мне надобно о многом подумать, Мари, а вы… вы будете мне только помехой. Ежели не желаете оставаться в Сосновках, поезжайте в Полесье к матери, возьмите с собой Соню, думаю, ей будет любопытно взглянуть на места, где вы выросли.?
        "А ещё, там совсем рядом будет Андрей. Ведь он обещал провести лето в Клементьево с матерью",  — подумала Марья, но вслух сказала иное:?
        — Я не обижаюсь на вас, Nicolas. Конечно, вам надобно побыть одному, единственное, что меня беспокоит это то, что вы ещё не вполне здоровы.?
        — Я ведь за тем и еду,  — Куташев улыбнулся,  — дабы поправить своё здоровье. Вам не о чем беспокоиться, Хоффманн будет рядом со мной.?
        — Когда вы намерены ехать??
        — Завтра мой поверенный привезёт все необходимые бумаги из Петербурга, и можно будет трогаться в путь.?
        — Так скоро?!  — Удивлённо воскликнула княгиня.
        — Неужели моё общество вам всё ещё не наскучило, Мари?  — Иронично осведомился князь.?
        — Неожиданно вышло. Вы говорили, что станете дожидаться тепла…?
        — Нынче уже апрель, дороги вполне пригодны для поездки, не вижу причин медлить с отъездом,  — перебил её Куташев.  — Я стану писать вам, коли вы того пожелаете.?
        — Я тоже буду писать вам,  — неожиданно для себя самой пообещала Марья Филипповна.?
        Сборы оказались недолгими. Николай Васильевич даже пошутил по этому поводу, что надумай он взять с собой сестру и жену, то один только гардероб дам занял бы всё пространство экипажа, а так, как он привык довольствоваться малым, ему не придётся переплачивать на почтовых станциях за дополнительных лошадей и снимать несколько комнат на постоялых дворах.?
        В день его отъезда утро выдалось ярким и солнечным. Николай торопливо распрощался с семьёй и поспешил подняться на подножку экипажа. Уезжая, он ни разу не оглянулся.?
        — Не жалеете, ваше сиятельство?  — Тихо осведомился Генрих Карлович, наконец, удобно устроившись на сидении супротив князя.
        — Нет, Генрих Карлович,  — Куташев улыбнулся уголками губ.  — В конце концов, у меня ещё есть время на раздумья.?
        Выехав на дорогу, экипаж свернул в сторону Петербурга, но, не доезжая столицы, остановился на почтовой станции. В карету князя Куташева подсела девушка, закутанная в тёмную ротонду. Её лицо скрывала довольно густая вуаль, всё, что мог бы разглядеть кто-нибудь из случайных прохожих — это полные соблазнительные губы цвета спелой вишни.

***
        Марье казалось, что в родных местах она не была уже целую вечность. Их долгое утомительное путешествие подходило к концу, и она, не сдерживая радостных восклицаний, указывала Софье на знакомые ей приметы.?
        — Видите эту дорогу, что справа осталась?  — Вопрошала она золовку.  — Она ведёт к поместью Урусовых в Овсянки. Надобно будет нанести визит Илье Сергеевичу. У Урусовых самый красивый парк во всей округе,  — с воодушевлением рассказывала она.  — Ежели повернуть налево, то мы прямиком в Калитино попадём, к моему дядюшке,  — Марья махнула рукой в противоположную сторону.  — А вон там, за холмом, Клементьево будет,  — вздохнула она.?
        — Так близко!  — Тёмные глаза княжны засветились радостью.?
        — Боже, как же я соскучилась по всему этому,  — Марья прижала ладони к груди.?
        — А ваше имение Ракитино тоже здесь?  — Поинтересовалась княжна.?
        — Совсем рядом,  — кивнула Марья.  — От Полесья рукой подать. Ежели пожелаете, мы завтра можем съездить туда. Вы любите ездить верхом?  — Загорелись глаза княгини Куташевой.
        — Признаться, я почти не умею держаться в седле,  — смутилась Софья.?
        — Научитесь,  — уверенно ответила Марья Филипповна.  — Был бы здесь Серж, он бы с радостью научил вас.?
        — Вас брат учил ездить верхом??
        — Папенька,  — Марья Филипповна грустно улыбнулась, вздохнув.  — Я стала забывать, каков он был из себя.?
        Радостные мысли в её голове сменялись грустными и наоборот, все эти перемены тотчас отражались на лице, но всё же было видно, что княгиня Куташева пребывает в состоянии необычайного душевного подъёма.
        Не прошло и четверти часа, как показались ворота усадьбы в Полесье, экипаж миновал подъездную аллею и остановился у широкой мраморной лестницы, которая посередине разделялась на две боковые, более узкие, украшенные у основания белыми вазонами. Не дожидаясь пока лакей откроет дверцу, Марья Филипповна сама распахнула её и, подобрав юбки, спрыгнула на посыпанную мелким гравием дорожку, будто она не степенная замужняя дама, а всё ещё та взбалмошная юная барышня, коей была несколько лет назад.?
        Всё, что окружало её: дом, парк, липовая аллея, тянувшаяся от самых ворот, пруд, в котором отражался особняк, всё это дышало прошлым. Это был тот мир, где она была беспечна и счастлива. О, как счастлива она была здесь когда-то! "И это всё придётся навсегда оставить, коли Андрей решится",  — при этой мысли её радость тотчас померкла.?
        Впрочем, Марья Филипповна не умела долго огорчаться. Стоило ей увидеть маменьку, поспешно спускающуюся по лестнице, и она тотчас отринула грустные мысли, устремившись навстречу Елене Андреевне.?
        Были радостные объятья и поцелуи, удивлённые восклицания, представления. Сонная тишина, царившая в имении до приезда княгини Куташевой, растворилась в громких разговорах, радостном смехе, шуме быстрых шагов, шорохе шёлковых юбок, в разговорах прислуги, сновавшей с багажом от экипажа к дому.
        Позже, когда всё утихло и дамы, переодевшись и освежившись с дороги, расположились на затенённой террасе за накрытым к чаю столом, Софья призналась, что она опасалась ехать в Полесье, не зная, как её примут здесь, но ныне рада, что согласилась.?
        Ей пришло на ум, что всё здесь устроено как-то иначе, не так, как в Петербурге. Мир подмосковной провинции казался ей более простым и оттого более привлекательным. А ещё, она поймала себя на мысли, что очень хотела бы взглянуть на усадьбу Урусовых, и была бы очень рада, коли бы Илья Сергеевич лето проводил у себя в имении.?
        Глава 51
        Mademoiselle Куташева проснулась рано, едва рассвело, несмотря на то, что почти половину ночи пролежала без сна. Разные мысли одолевали её в часы бессонницы, она вспоминала рассказы Марьи Филипповны об усадьбе, где прошли её отрочество и юность, и сравнивала с ними собственные впечатления. И эти впечатления, надобно заметить, были скорее радостными и приятными, чем наоборот. Софье понравился дом и его интерьер, который будучи не таким роскошным, как у них в Сосновках, производил впечатление простоты и лёгкости. Вся мебель, преимущественно выполненная из дуба, была светлых оттенков, также как и штофные обои на стенах, портьеры и обивка. Комнаты не загромождали лишние предметы интерьера, отчего они казались просторными и светлыми.?
        Где-то после полуночи, когда в большом помещичьем доме воцарилась тишина, из приоткрытого в парк окна послышалась переливчатая трель ночного певца. Сначала едва слышно, а потом всё более набирая силу, запел соловей. Звуки птичьего пения невольно взволновали княжну.?
        Накинув на плечи фланелевый капот, Софья с ногами забралась на широкий подоконник и, прислонившись лбом к прохладному стеклу, вслушалась в песнь любви, коей пернатый любовник призывал свою подругу. Из-за облака выплыл огромный диск луны и отразился в стоячих водах пруда.?
        Столько было прелести в тёплой весенней ночи, что княжне вдруг сделалось ужасно тоскливо, неясное томление сдавило грудь, вырвав глухое рыдание. Такие ночи буквально созданы для любви, для признаний, для поцелуев. Ей же минуло двадцать два года, а она так ни разу и не познала, каково это быть любимой кем-то.?
        Софья ещё долго сидела у окна, вздыхала, утирая рукавом капота струящиеся по лицу слёзы, до тех пор, пока не ощутила, что замёрзла. Тепло весенней ночи оказалось весьма обманчивым. Всё это время она думала об Андрее. Она и ехать в Полесье с Марьей Филипповной согласилась только оттого, что узнала от Ефимовского о его намерении провести лето в Клементьево рядом с матерью. Но всё это напрасно. Пусть они довольно часто виделись в последнее время, но чувства Андрея к ней нисколько не переменились. В его взгляде она замечала выражение какой-то тёплой грусти, смешанное с жалостью. Вот только эта жалость оскорбляла её.?
        Софья знала, что всегда может рассчитывать на его дружеское участие и помощь, но ничего сверх того он дать ей не способен. Она знала, о чём Николай просил Ефимовского, подслушав разговор брата с Андреем самым бессовестным образом, ибо не смогла побороть искушения узнать истинное положение дел.?
        О том, что Андрей отец Мишеля она догадывалась давно, но только теперь поняла, зачем Nicolas женился на Марье Филипповне. Известие о том, что брат не способен произвести на свет наследника совершенно ошеломило её, но вместе с тем пролило свет на его поступки. Но, даже понимая ныне его мотивы, она не могла найти оправдания его деяниям.?
        "Как же это жестоко, бессердечно,  — прикусив костяшки пальцев, она тихо плакала, притаившись за дверью гардеробной,  — ведь не вмешайся Nicolas, и ничто не могло бы помешать Андрею и Марье Филипповне соединиться!" Андрей дал обещание, от которого у неё сердце перевернулось в груди, так больно было слышать в его голосе тоску и безысходность, смешанную с чувством вины и раскаянием. Она готова была возненавидеть брата за то, что он сделал. Ужасное гадкое чувство поселилось в её душе. Да разве можно желать смерти тому, кто ближе и роднее всех на всём белом свете? Тому, кто заменил отца и мать? И как же она ненавидела себя за этот мгновенный отклик в душе, за вспыхнувшую было надежду, за то, что даже осмелилась думать о том. Да разве сможет она пойти под венец с человеком, которого вынудили дать подобное обещание, воспользовавшись его угнетённым состоянием? Сделает ли её подобный брак счастливой? Как жить, зная, что отобрала даже самую призрачную надежду на счастье у того, кто дороже всех? Nicolas уже взял грех на душу, разлучив отца и сына, так неужели и она пойдёт по его стопам? Закроет глаза на
всё, что ей известно и, руководствуясь исключительно собственными эгоистичными желаниями, ввергнет в пучину несчастья того, кого любит больше жизни.?
        Софья нисколько не сомневалась в том, что не сможет сделать Андрея счастливым. Насильно мил не будешь — горькая прописная истина.?
        Безусловно, ныне, когда состояние здоровья князя Куташева уже не вызывало прежних опасений, Софья могла бы более не думать об обещании Andre, но разве есть на земле человек, способный повелевать даже собственными мыслями? Можно заставить себя думать о чём-то, когда надобно найти способ разрешить возникшие затруднения, но нельзя заставить себя не думать. Вот и mademoiselle Куташева не могла заставить себя не думать об Андрее, об обещании, что он дал её брату и о том, что будет, коли, не дай Бог, Nicolas не оправится от своей болезни.?
        От безрадостных мыслей разболелась голова, боль обручем стиснула виски, распространилась ото лба к затылку. С тяжёлым вздохом княжна слезла с подоконника и вернулась в постель. Закрыв глаза, она ещё долго лежала без движения, надеясь, что мигрень отступит, а потому задремала только под утро.?
        Наступивший день сулил много нового: Марья Филипповна намеревалась показать княжне Куташевой своё имение Ракитино и познакомить её с родственниками по материнской линии.
        После завтрака, заметив, что Софья сомневается в своих способностях совершить прогулку верхом, Марья Филипповна велела заложить коляску.?
        — До Ракитино можно было бы и пешком дойти,  — улыбнулась княгиня, устраиваясь на сидении поудобнее,  — есть тропинка через рощу, но вот до дядюшки моего пешком добраться, пожалуй, будет утомительно.?
        Поездка и в самом деле оказалась недолгой. Вскоре взору предстала небольшая усадьба. Деревянный дом с мезонином окружал со всех сторон цветущий сад, посыпанные гравием дорожки вели в небольшой дворик и к парадному крыльцу. Встречать дам вышел управляющий, который проживал в барском доме в отсутствие хозяев.?
        Невысокий средних лет полноватый мужчина при виде барыни, вышедшей из коляски, суетливо поклонился и тотчас принялся отчитываться о состоянии дел в усадьбе. Марья Филипповна отмахнулась от него, ответив, что приехала для того, дабы показать имение родственнице, а о делах они побеседуют после.?
        — У вас здесь очень уютно,  — заметила Софья по завершению короткой прогулки в стенах особняка.?
        — Я просила Николя отпустить меня в Ракитино,  — Марья вздохнула, неспешно шагая по дорожке между цветущих яблонь.  — Так было бы лучше для всех,  — тихо добавила она и горько усмехнулась: — по мне, так лучше пребывать в неведении, чем делать вид, что ничего не знаешь.
        — Вы о цыганке?  — Софья опустила ресницы.?
        — Да, и о ней тоже,  — кивнула Марья.  — Брак с вашим братом — моя самая ужасная ошибка, Софи. Увы, нынче ничего нельзя переменить. Надеюсь, когда он вернётся, мы сможем ужиться друг с другом.?
        — Я бы желала сказать вам, что так и будет,  — задумчиво ответила княжна,  — но зная Николя, сомневаюсь, что он пожелает что-нибудь переменить в своей жизни. Ему никогда не было дела до того, что прилично, а что нет, он всегда презирал светские условности, всегда жил так, как ему хочется, не считаясь ни с чьим мнением.?
        — Мне странно слышать подобное о нём из ваших уст, Софи,  — Марья Филипповна остановилась, жестом предложив своей собеседнице присесть на скамейку в тени раскидистых кустов сирени.?
        — Он мой брат, и я люблю его таким, каков он есть, со всеми его недостатками и достоинствами,  — княжна пожала плечиками,  — другое дело вы. У вас нет причин любить его. Я знаю, сколько зла он вам причинил, но вы не оставили его в тяжёлый час испытания, что нам выпал. Отчего??
        — Все мы совершаем ошибки, Софи. А за ошибки полагается платить,  — уставившись куда-то поверх головы золовки невидящим взглядом, ответила княгиня.?
        — Стало быть, ваша забота о нём всего лишь плата за былые прегрешения??
        — Отчасти,  — Марья Филипповна пристально взглянула на Софью.  — Как бы то ни было, желали мы того или нет, мы целый год прожили бок о бок. Человек привыкает ко всему, к людям, к месту, к обстоятельствам. Нынче без лукавства могу говорить, что мы более не чужие друг другу.?
        — Отчего вы не вышли за Ефимовского?  — Оборвав цветущую кисть сирени, тихо осведомилась Софья.?
        Марья Филипповна отвела взгляд, стянула с рук кружевные митенки, расправила складки светло-голубого муслинового платья. Не дождавшись ответа, княжна тяжело вздохнула:?
        — Андрей любит вас, вы любите его, Мишель его сын, отчего вы не обвенчались, Марья Филипповна??
        — Зачем вам это знать, Софи?  — Княгиня опустила длинные ресницы, скрывая за ними выражение глаз.?
        — Мне очень важно знать о том,  — Софья коснулась её руки кончиками пальцев.?
        — Всему виной моя гордыня. Мне мало было знать, что любима им, я желала, дабы он сам сказал мне о том,  — она сглотнула ком в горле.  — Я уехала, думала, он последует за мной, но ошиблась.
        — А потом вы встретили Николя…  — Mademoiselle Куташева покачала головой.?
        — Что нынче говорить о том?  — Марья улыбнулась дрожащими губами.  — Всё это осталось в прошлом.?
        Ей было странно говорить с Софьей об Андрее, о своей любви к нему, об обстоятельствах, их разлучивших. Ещё более её удивило желание княжны знать о том. До этого дня mademoiselle Куташева предпочитала делать вид, что ей ничего не известно, занимая удобную позицию, коли я не вижу и не говорю о том, то ничего такого нет и в помине. Зачем же ныне ей понадобилось знать? Но странное дело, сказав открыто о том, что её мучило, Марья испытала облегчение. Более не надобно было лгать и претворяться, ныне все карты раскрыты, пускай знает обо всём.?
        — Поедем к Калитиным,  — княгиня поднялась со скамейки.  — Время к обеду, а у дядюшки лучшая стряпуха в округе,  — старательно изображая оживление и желая отвлечь княжну от темы их недавнего разговора, заговорила она.
        Проходя мимо террасы, Марья на мгновение задержалась у большого круглого стола, провела рукой по гладкой, немного потемневшей от времени столешнице. Запрокинув голову и подставив лицо солнечным лучам, она прикрыла веки. В памяти всплыл точно такой же весенний день, также осыпался цвет с деревьев под слабыми дуновениями ветерка, она даже вспомнила яблоневый лепесток в чашке с чаем, недовольство маменьки, вызванное слишком навязчивым, по её мнению, вниманием нового соседа. Именно здесь началась история, приведшая её к столь плачевному финалу. Знать бы всё наперёд, скольких ошибок удалось бы избежать!?
        — Прокопыч,  — обратилась она к престарелому кучеру, забираясь в коляску,  — к Калитиным через село езжай, в храм хочу зайти.?
        — Как прикажете, Марья Филипповна,  — старик взмахнул кнутом, понукая лошадей.?
        Софья ежели и удивилась столь внезапно проснувшейся набожности, то виду не подала. Вскоре коляска въехала в довольно большое село. Бревенчатые избы, хозяйственные постройки, босоногие ребятишки, играющие на обочине дороги, несколько небольших лавчонок, кузня, из которой неслись звонкие удары молота по наковальни, на небольшом возвышении белокаменный храм, увенчанный пятью куполами.?
        — Чьи это владения будут?  — Полюбопытствовала княжна.
        — Урусовых,  — отозвалась княгиня.  — Село Овсянки называется, так же, как усадьба.?
        — Большое,  — уважительно заметила Софья.?
        — Илья Сергеевич человек не бедный,  — усмехнулась княгиня, направляясь к иконной лавке.?
        Достав из ридикюля несколько мелких монет, Марья расплатилась за свечи и шагнула под своды храма. В помещении было сумрачно и прохладно. Перед образами светились лампады, в подсвечниках горело несколько свечей. Перекрестившись, княгиня поклонилась образу Спасителя и шагнула к Николаю Чудотворцу. Поставив свечу, Марья Филипповна, беззвучно шевеля губами, просила святого охранить ото всякого зла и даровать исцеление тому, кто был назван его именем, и ныне находится так далеко.?
        Ещё раз перекрестившись и поклонившись, она отошла к канунному столу, сотворила крестное знамение перед распятием и молча поставила ещё одну свечу.?
        Софья, всё это время стоявшая перед образом Богородицы, взглядом проводила свою невестку и, заметив, что Марья Филипповна направилась к выходу, торопливо перекрестившись, последовала за ней.
        Ежели бы не откровенный разговор, ежели бы не грустные воспоминания, подтолкнувшие княгиню Куташеву посетить местный храм и помолиться за здравие супруга и за упокой души раба Божьего Михаила, не случилось бы непредвиденной задержки в пути и не пришлось бы искать укрытия от стремительно надвигающейся непогоды.?
        Солнечное майское утро не предвещало никаких неприятных сюрпризов, но едва большое село осталось позади, как усилился ветер, принялся трепать кроны деревьев, волнами прошёлся по зелёным всходам пшеницы, поднял клубы пыли с дороги. На горизонте быстро увеличиваясь в размерах, росла грозовая туча.?
        — Не поспеем до Калитиных-то,  — подстёгивая лошадей, посетовал Прокопыч и пробормотал под нос: — эх, как грянет сейчас.?
        — Поворачивай к Урусовым,  — велела Марья, придерживая одной рукой шляпку и с тревогой наблюдая быстро темнеющие небеса.?
        — Неловко без приглашения,  — отозвалась Софья.?
        — Предпочитаете вымокнуть до нитки?  — Спросила княгиня Куташева, сдвинув брови.
        На горизонте полыхнула зарница, и вслед за ней оглушающий раскат грома сотряс окрестности. Софья втянула голову в плечи и более уже не возражала против визита в ближайшую усадьбу, где можно будет переждать непогоду.?
        Первые крупные капли упали на землю, когда коляска остановилась перед воротами усадьбы князя Урусова.?
        — Марья Филипповна, неужто вы будете?  — Узнал соседку своего барина привратник и поспешил отворить тяжёлые створки.?
        — Да поспешай же ты, окаянный,  — ворчал Прокопыч.  — Барыни промокнут.?
        Коляска понеслась по подъездной аллее, а дождь уже вовсю шумел в зелёных кронах, смыкавшихся над головой. Едва нежданные гостьи ступили в вестибюль, как последовал громовой раскат невероятной силы, а дождь превратился в ливень, смывающий всё на своём пути.?
        — Боже мой,  — пробормотала Софья, глядя широко раскрытыми глазами в распахнутое настежь французское окно.?
        Марья обернулась на её голос и тоже застыла. В проёме, ведущем на террасу, стоял хозяин имения, вода ручьями стекала с его одежды и мокрых волос.?
        — Илья Сергеевич…  — прошептала она,  — нас гроза по пути застала, вижу и вас тоже,  — княгиня Куташева робко улыбнулась.?
        — Дамы, прошу прощения за свой неподобающий вид,  — весело ответил Урусов.  — Дозвольте привести себя в порядок, и я в вашем полном распоряжении.?
        Софья ошеломлённо взирала на князя и опомнилась лишь тогда, когда он уже покинул вестибюль, велев дворецкому проводить девушек в гостиную и распорядиться, чтобы стол накрыли к чаю.?
        Косые струи дождя с шумом обрушивались на мраморную балюстраду, сбивали наземь цвет чубушника, но в комнате было тепло и сухо. Прислуга торопливо накрывала стол, Марья Филипповна мерила шагами дорогой персидский ковёр, а Софья расположилась на кушетке у окна, созерцая разгулявшуюся стихию. О, как же она любила такую погоду. Казалось, что внутри что-то вибрирует при каждом громовом раскате и душа замирает от ужаса и восторга одновременно.?
        Они обернулись на звук открывшейся двери, вошёл лакей и внёс дымящийся самовар, а следом за ним на пороге появился и сам хозяин дома.?
        — Илья Сергеевич, приношу свои извинения за нежданное вторжение,  — кокетливо улыбнулась Марья Филипповна, вновь обретя спокойствие и уверенность в собственной неотразимости.
        — Полно, Марья Филипповна,  — усмехнулся Урусов.  — Какие могут быть извинения между родственниками. Я всегда рад вам и вашей очаровательной belle-sur. Давно вы в Полесье приехали?  — Поинтересовался он, наблюдая за прислугой, расставлявшей на столе чайный сервиз, розетки с вареньем и блюдо с пирожными.?
        — Вчера,  — княгиня Куташева скромно потупила взор.?
        — Прошу вас,  — указал Илья Сергеевич на стол и обратился к Марье: — не откажите в любезности чай разлить за хозяйку??
        Марья Филипповна величаво проплыла к столу и, подождав, когда лакей отодвинет для неё стул, грациозно присела. Илья Сергеевич подошёл к Софье и предложил ей руку, дабы проводить к столу, сам отодвинул для неё стул и сел напротив княжны.?
        — Как здоровье Анны Николаевны?  — Осведомилась Марья Филипповна, разливая чай по чашкам.?
        — Маменька зимой сильно простудилась и долго болела,  — ответил Илья Сергеевич, взяв из рук княгини Куташевой чайную пару и аккуратно поставив её перед Софьей.?
        — Как только оправилась от недуга, уехала в Петербург к Натали и Сержу, взглянуть на внука,  — он улыбнулся, кинув быстрый взгляд на княжну.  — Я слышал о том несчастье, что случилось у вас,  — Урусов едва заметно вздохнул и перевёл взгляд на Марью: — надеюсь вашему супругу уже лучше?
        Чайная чашка дрогнула в руке Марья Филипповны, и она поспешно опустила её на блюдце.?
        — Николай Васильевич не здоров. Недавно он уехал в Европу, в Карловы Вары.?
        — Будем надеяться, что лечение пойдёт ему на пользу,  — пробормотал Урусов, досадуя, что сам поднял эту тему в разговоре.?
        Ливень тем временем прекратился, и вновь выглянуло солнце, озарив всё вокруг ярким светом.?
        — Марья Филипповна говорила, что в вашей усадьбе очень красивый парк,  — тихо заметила Софья, желая придать разговору иное направление.?
        — Это предмет гордости моего садовника,  — усмехнулся Илья Сергеевич.  — Я с удовольствием покажу вам наиболее примечательные уголки. Коли желаете, мы могли бы совершить прогулку сразу после чая?  — Обратился он к княжне.?
        — Превосходно,  — отозвалась Марья Филипповна.
        После дождя в тени парковых деревьев ощущалась прохлада. Капли влаги, застрявшие в свежей, зелёной листве, ярко горели на солнце. Попрятавшиеся было насекомые, вновь выбрались из укрытия, гудели пчёлы, собирая нектар с цветущих кустов чубушника. Парк, разбитый на английский манер и впрямь поражал воображение разнообразием аккуратно подстриженных зелёных изгородей, яркими клумбами, ровными дорожками, присыпанными светлым гравием.?
        Около искусственного пруда, имеющего форму совершенного овала, Марья Филипповна становилась, взгляд её задержался на беседке, и память вернула её к событиям трёхгодичной давности. Тяжело вздохнув, княгиня отвернулась, Урусов смущённо отвёл взгляд. Возникла неловкая пауза и, желая её заполнить, Софья указала рукой на утопающую в зелени крышу флигеля по другую сторону пруда:?
        — Там у вас настоящий лес.?
        — Да,  — согласился Илья Сергеевич,  — признаться, та часть парка мне более по душе, но нынче там очень сыро и вы можете испортить ваши туфли, Софья Васильевна.?
        — Надеюсь, это будет не очень самонадеянно с моей стороны просить вас показать мне ваше излюбленное место в другой раз?  — Софья улыбнулась.
        — Я с радостью выполню вашу просьбу,  — подстроившись под неспешный шаг mademoiselle Куташевой, ответил князь.?
        За приятной беседой ни Софья, ни Илья Сергеевич не заметили, что Марья Филипповна отстала от них на несколько шагов. Нахлынувшие воспоминания совершенно лишили её спокойствия. Она вновь переживала своё падение в глазах общества, уже не так остро отозвалась в груди душевная боль, вызванная нелепой гибелью Мишеля, но всё так же сильно, как и тогда в душе вспыхнула ненависть к Урусову. "Коли бы он не вмешался тогда, Мишель был бы жив,  — Марья Филипповна стиснула зубы.  — Да, он был бы жив, но судьбе было угодно иначе. Судьбе было угодно, чтобы я полюбила его брата, а он узнал о том, что я связана со смертью Соколинского".?
        Её безумно разозлило то, что Урусов, беседуя с Софьей, почти совсем не обращает на неё внимания, и в тоже время она понимала, почему он намеренно избегает её. Видимо, не только ей тяжелы воспоминания о тех днях. Она даже хотела догнать ушедшую вперёд пару и рассказать золовке о той гнусной роли, какую сыграл Илья Сергеевич в истории с Соколинским, но вспыхнувший было запал угас. "Зачем? Стоит ли ворошить прошлое? Мишеля не вернуть, а вот то, что Урусов, видимо, увлёкся княжной Куташевой, позволяет надеяться, что брак Андрея и Софьи не состоится никогда и не при каких обстоятельствах". Поэтому Марья Филипповна постаралась придать лицу приветливое выражение и ускорила шаг.
        — Илья Сергеевич,  — окликнула она князя, когда приблизилась на довольно короткое расстояние и приветливо улыбнулась,  — может быть, вы теперь к нам с ответным визитом пожалуете.?
        — Коли вы приглашаете, Марья Филипповна, с превеликим удовольствием,  — обернулся Урусов.  — Софья Васильевна,  — обратился он к княжне,  — позвольте поблагодарить вас за чудесную прогулку, в вашем обществе время для меня пролетело незаметно.?
        — Мне тоже было очень приятно беседовать с вами,  — княжна смущённо опустила ресницы.  — И я, как и Марья Филипповна, буду очень рада вашему ответному визиту. Думаю, нам пора?  — Она вопросительно взглянула на княгиню Куташеву.?
        — Увы, да,  — согласилась Марья.  — К Калитиным мы уже сегодня не поедем. Отпишу дядюшке, приглашу его к нам. Маменька всегда рада его видеть.?
        — Давненько я не виделся с Василием Андреевичем,  — заметил Урусов.?
        — Вот и дивно всё устроилось,  — Марья хлопнула в ладоши.  — Я отпишу дядюшке, дождусь его ответа, и напишу вам. Устроим небольшой званый обед для самый близких,  — поделилась она мыслью, пришедшей ей в голову.
        — Тогда не худо было бы и Василевских позвать,  — рассмеялся Урусов.?
        — Превосходная мысль, Илья Сергеевич,  — тотчас согласилась Марья Филипповна.  — Как в старые добрые времена.?
        — Позвольте, я провожу вас?  — Спросил князь.?
        — Сделайте любезность,  — весело согласилась княгиня.?
        Урусов отправился на конюшню, распорядиться, дабы ему оседлали лошадь, а Софья и Марья Филипповна остались вдвоём.?
        — Смотрю, Илья Сергеевич, вам нравится,  — тихо заметила княгиня.?
        — Он приятный человек,  — отозвалась Софья с улыбкой.  — Надеюсь, все ваши друзья таковы??
        — Безусловно. Общество здесь, конечно, попроще, не то, что в Петербурге. Провинциалы, одним словом, но, думаю, скучать вам не придётся.?
        — Вот уж не думала, что произвожу впечатление сноба,  — нахмурилась Софья.?
        Марья рассмеялась.
        — Я пошутила, Софи. Не принимайте близко к сердцу.
        Глава 52
        С самого дня приезда в Полесье Марьей Филипповной овладела тоска по ушедшим дням, ей ещё более захотелось вернуть всё то, что казалось давно утраченным и забытым. Удивительная вещь память. Она хранит, как светлые, так и скорбные моменты нашей жизни. В нашей памяти мы можем вновь и вновь возвращать дорогие сердцу воспоминания, ещё раз почувствовать восторг или радость. Пускай эти чувства уже будут не так сильны, как в первый раз, но всё же это так приятно! Марья Филипповна возлагала немалые надежды на званый обед, устроить который надумала, будучи в гостях у Урусова. Ей представлялось, что стоит собрать всех тех, кто олицетворял её воспоминания по славным ушедшим дня, и вернётся былая лёгкость, счастье, что она ощущала тогда. Но, увы, со временем всё меняется, переменились и те, кого она так жаждала увидеть.?
        Давний поклонник Марья Филипповны Поль Василевский не скрывал радости от встречи с предметом своих юношеских грёз, но их отношения уже не были прежними, а потому оба испытали неловкость и странное ощущение безвозвратной потери. К тому же супруга генеральского сына всячески старалась напомнить, что Павел Алексеевич отныне человек женатый и ему, конечно же, не пристало волочиться за замужней дамой.?
        Только дядюшка Марьи Филипповны и старый генерал Василевский, казалось, не замечали некоторой скованности и наслаждались обществом друг друга. Будучи страстными охотниками, они без труда нашли тему для разговоров и с жаром обсуждали былые охотничьи удачи и промахи.?
        Кроме генерала и Калитина никто, казалось, более не испытывал радости от встречи. Беседа за столом протекала вяло, говорили на отвлечённые темы, обсуждали раннюю весну и хорошие перспективы для будущего урожая. Софья Васильевна к беседе прислушивалась с нескрываемым интересом, вызванным скорее не предметом разговора, а пространственными рассуждениями князя Урусова. Илья Сергеевич считал, что давно пора перестать жить исключительно сельским хозяйством и пора найти иные способы вложения капитала. Урусов собирался построить кирпичный завод. Москва беспрестанно строилась, расширялась, и ныне строительные материалы пользовались довольно большим спросом. Марье Филипповне сие было скучно и неинтересно, впрочем, её настроение разделяла и младшая madame Василевская. Прослышав о скандальных обстоятельствах, при которых князь Куташев получил ранение, жена генеральского сына изнывала от любопытства.?
        — Я слышала, ваш супруг уехал в Европу на лечение?  — Осведомилась она, воспользовавшись паузой, возникшей в разговоре.?
        — Увы, Nicolas ещё не совсем оправился после ранения, и доктор рекомендовал ему лечение на водах,  — вздохнула княгиня Куташева.?
        — Я всегда придерживалась мнения, что в столичном обществе позволяют себе слишком много вольностей,  — заметила нравоучительным тоном madame Василевская, намекнув на скандальные обстоятельства, и изрекла, подняв кверху указательный палец: — добродетель всегда будет вознаграждена, тогда, как порок всегда будет наказан.?
        — Смотря, что считать добродетелью,  — тихо заметила Софья.  — И уж точно злословие таковой не является,  — княжна опустила ресницы, глядя в тарелку.?
        — Вы совершенно правы, Софья Васильевна,  — поддержал её князь Урусов и с усмешкой глянул на супругу Павла Алексеевича: — не судите, да не судимы будете.?
        Благодарная за нежданную поддержку, княжна одарила Урусова ласковым взором, a madame Василевская стушевалась и умолкла.?
        После сытного, но скучного обеда гости и обитатели усадьбы разделились по интересам. Калитин и генерал уединились в курительной комнате, продолжив беседы об охоте, Елена Андреевна и генеральша пожелали перебраться в гостиную, где в этот довольно жаркий майский день сохранялась прохлада, а более молодое поколение изъявило желание совершить promenade по парку.?
        Вскоре вся компания набрела на укромный уголок, где с толстой ветки старого дуба свешивались широкие качели. Марья Филипповна провела рукой по верёвкам, обратив внимание, что их не так давно заменили. Стало быть, садовник продолжал заботиться о её излюбленном местечке. Невольно взгляд её обратился к Василевскому. Видимо, и Поль вспомнил, как три года назад он, путаясь и заикаясь от волнения, на этом самом месте объяснился Марье Филипповне в своих чувствах. Василевский густо покраснел и отвернулся. Марья тяжело вздохнула и предложила пройти к пруду, где в жаркий день должно было быть прохладнее.?
        Поль оживился и предложил дамам покататься на лодке. Его предложение приняли с восторгом, и чета Василевских вместе с Марьей Филипповной устремилась к пруду. Софья и Урусов остались наедине.?
        Mademoiselle Куташева присела на широкое сидение с резной деревянной спинкой и оттолкнулась носком туфельки от земли. Урусов легонько подтолкнул качели.?
        — Меня никто никогда не катал на качелях,  — Софья зажмурилась от удовольствия и тихонько вскрикнула, когда качели взлетели довольно высоко.?
        — Надобно непременно восполнить сие упущение,  — отозвался Илья Сергеевич, прислонившись плечом к толстому корявому стволу дерева.?
        — А ещё мне не дарили цветов, не писали стихов и не говорили комплиментов,  — вздохнула княжна и усмехнулась.  — Впрочем, я вас обманываю. В прошлом сезоне у меня появился поклонник, но, мне показалось, что его привлекло скорее приданое, чем моя скромная персона.?
        — Вы себя недооцениваете, Софи,  — Урусов покачала головой.  — Вы умны, талантливы, говорить с вами мне в удовольствие. Иные признанные красавицы невообразимо скучны, тогда, как в вашем обществе время для меня летит незаметно.?
        — Я не обладаю никакими талантами,  — княжна грустно улыбнулась.?
        — Марья Филипповна говорила, вы замечательно рисуете.?
        — Вы говорили обо мне?  — Софья удивлённо распахнула глаза.?
        — Мне хотелось знать о вас больше,  — смутился Урусов.  — Ежели моё любопытство вам неприятно, я не стану более докучать вам.?
        — Напротив,  — Софья опустила ресницы,  — но мне казалось, что… впрочем, сие совершенно не важно,  — она попыталась остановить качели.?
        Илья Сергеевич поймал резную спинку качелей и остановил их, помогая Софье спуститься. Mademoiselle Куташева держалась за верёвку и, когда рука князя легла поверх её ладони, затянутой в митенку, она совсем стушевалась, но руки не убрала. Приятно было ощущать тепло мужской руки на своих пальцах, вдыхать лёгкий аромат кёльнской воды, даже сердце забилось сильнее обыкновенного от подобной близости.?
        — Что вам казалось, Софи?  — Тихо спросил Урусов, не отводя внимательного взора тёмных очей.?
        — Пустяки,  — пробормотала Софья,  — всему виной моя мнительность.?
        — Вы решили, что я принял приглашение Марьи Филипповны, потому как желал увидеться именно с ней?  — Илья Сергеевич усмехнулся.?
        Mademoiselle Куташева промолчала, но её ответа и не требовалось вовсе. Все её мысли легко читались на смущённо алеющем лице.?
        — Полно, Софи. Я уже сказал вам, что вы себя недооцениваете. Не скрою, было время, и я увлёкся Марьей Филипповной, но это было давно. Нынче брат Марьи Филипповны женат на моей сестре, и с ней мы не более чем родственники и добрые соседи.?
        — А ежели Наталья Сергеевна не вышла бы за Сергея Филипповича?  — Софья подняла голову, осмелившись взглянуть в глаза Урусову.?
        — Сие ничего бы не переменило,  — со вздохом сказал Урусов.  — Беспрестанно стучаться в запертые двери не имеет смысла, насильно мил не будешь.?
        — Да, это верно,  — Софья осторожно высвободила свою ладонь.  — Не всегда наши чувства взаимны, но, прошу вас, вернёмся к остальным.?
        — Простите, ежели обидел вас чем-то, Софи,  — с этими словами князь предложил ей руку.?
        По аллее они шли молча, вскоре послышался скрип уключин и плеск вёсел по воде. Обогнув живую изгородь, Софья и Илья Сергеевич спустились к пруду. Посреди водной глади покачивалась большая лодка. Порывом ветра с головы Марьи Филипповны сдуло шляпку, и ныне её уносило к противоположному берегу. Василевский, пытаясь веслом достать изящное творение, приподнялся в лодке и, не удержав равновесия, упал в воду, подняв мириады брызг и вызвав лёгкую волну. Княгиня Куташева громко рассмеялась:?
        — Павел Алексеевич, право слово, не надобно было,  — улыбнулась Марья Филипповна.  — Плывите же к берегу.?
        — А как же вы?  — Василевский вынырнул из воды.?
        — Я сама справлюсь,  — ответила княгиня, дотянувшись до вёсел.?
        Супруга Василевского не проронила ни слова, но даже на расстоянии было видно, сколь она недовольная происходящим.?
        Урусов шагнул на деревянный причал и подал руку генеральскому сыну.?
        — Павел Алексеевич, хорошо бы вам обогреться и обсушиться,  — озабоченно произнёс он.?
        — Ох, и холодна водица,  — стуча зубами, Василевский выбрался с помощью князя на дощатый настил и обхватил себя руками.?
        Марья Филипповна, закусив от усердия губу, пыталась справиться с тяжёлой лодкой.?
        — Софи,  — обратилась она к золовке,  — проводите Павла Алексеевича и скажите, что я велела, дабы ему бренди подали, и пускай что-нибудь из одежды Сержа подберут.?
        — Идёмте, Павел Алексеевич,  — обратилась Софья к Василевскому.?
        Кивнув, Поль последовал за девушкой. Когда они удалились на значительное расстояние, Василевский прерывисто вздохнул и пробормотал:?
        — Марья Филипповна всегда умела меня дураком выставить.?
        Софья остановилась, окинув трясущегося в ознобе молодого человека насмешливым взором:?
        — Почему бы ей не делать того, коли вы позволяете??
        — Вы правы, Софья Васильевна,  — Поль стушевался.  — Никогда не мог перечить ей.?
        — Мне жаль вас,  — тихо заметила mademoiselle Куташева.  — Вы всего лишь ещё один предмет в её коллекции. Порою мне кажется, что мой брат сделал правильный выбор, уж больно они с Марьей Филипповной нравом схожи,  — разоткровенничалась княжна, но спохватившись, умолкла.?
        Ныне в ней говорила обида, оттого и сорвались с уст злые завистливые слова. Столько достойных мужчин добивались расположения княгини Куташевой, а она лишь играла ими, как кошка с мышками.?
        — Не больно-то вы свою невестку любите,  — хохотнул Василевский, с интересом разглядывая княжну.  — Дайте, угадать попробую,  — протянул он.  — Не иначе Марья Филипповна ваших поклонников к себе переманила.?
        — Некого переманивать,  — сердито отозвалась Софья.?
        Завидев дворецкого, взирающего на её спутника в немом изумлении, mademoiselle Куташева ускорила шаг и поспешила передать распоряжение Марьи Филипповны. Подумав немного, добавила от себя, чтобы отослали кого-нибудь к пруду, помочь с лодкой.?
        Илья Сергеевич наблюдал за княгиней Куташевой, стоя на причале и сложив руки на груди. Мало-помалу усилия Марьи Филипповны увенчались успехом, и лодка почти достигла берега. Вскоре подоспел слуга и, зацепив лодку багром, подтянул её к мосткам. Князь Урусов помог дамам выбраться на причал. Подобрав юбки, madame Василевская одарила недобрым взглядом княгиню Куташеву и устремилась к дому, оставив её наедине с князем Урусовым.?
        Несмотря на то, что Марье Филипповне едва хватило сил выгрести с середины пруда к причалу, выглядела она очень довольной.?
        — Вы ведь нарочно уронили шляпку,  — усмехнулся Урусов, предлагая ей руку.?
        — Разумеется,  — княгиня улыбнулась ему самой очаровательной улыбкой и процедила сквозь зубы: — я никому не позволю безнаказанно злословить о моей семье.?
        — А Василевский всё также ради вас готов на любые безумства,  — заметил Илья Сергеевич.?
        — А вы? Вы более не готовы ради меня совершить что-нибудь скандальное или глупое?  — Осведомилась княгиня, не скрывая иронии.?
        — Те времена прошли, Мари. Помнится, ради вас я готов был и на глупость, и на подлость,  — Илья Сергеевич вздохнул.  — Мне жаль, что так вышло с Соколинским. Столько времени прошло, а я себе не могу простить его смерти.?
        Марья опустила голову, разглядывая носки туфель, выглядывающие из-под подола платья.?
        — Мы оба были неправы, Илья Сергеевич,  — вздохнула она.  — Меня оправдывает лишь то, что тогда я искренне верила в свою любовь к нему. Я в достаточной мере наказана за своё упрямство,  — продолжила она, не дождавшись его ответа.?
        — Вы сами выбрали свою судьбу, Мари,  — отозвался Урусов.  — Всё могло сложиться иначе…?
        — Мне показалось, что вам понравилась княжна,  — заметила Марья, не желая более говорить о прошлом.?
        — Софи — удивительная девушка,  — искренне ответил Илья Сергеевич.?
        — Так сделайте же ей предложение,  — шёпотом произнесла Марья, заглядывая ему в глаза.  — Чего вы ждёте??
        — Видимо, и здесь у вас свой интерес имеется,  — хмыкнул Урусов.?
        — Ежели и так,  — выдохнула Марья.  — Она же нравится вам??
        — Я не отрицаю, но боюсь быть отвергнутым. Мне кажется, Софи влюблена в кого — то, и счастливчик сей вовсе не я.?
        — Тот, в кого она влюблена, вряд ли ответит взаимностью на её чувства,  — сердито отозвалась Марья.?
        — Ефимовский,  — догадался князь и пристально взглянул на княгиню: — Я виделся с Андреем Петровичем седмицу тому назад.?
        — Стало быть, он здесь,  — пробормотала Марья, вцепившись в рукав сюртука Урусова.?
        — С огнём играете, Мари. В уезде ещё долго злословили о вас после вашего отъезда.?
        — Мне людская молва не страшна.?
        — Всех в пруду утопите?  — Пошутил князь, помогая ей подняться по ступеням.?
        — Именно так,  — рассмеялась Марья.?
        — Я думаю, стоит дождаться возвращения вашего супруга, а уж потом делать предложение княжне,  — отбросив весёлость, произнёс Урусов.?
        — Софи в состоянии сама принять решение,  — парировала Марья.  — Не медлите, Илья Сергеевич. Время нынче самое подходящее.?
        — Я подумаю.?
        День клонился к вечеру, когда гости стали разъезжаться из Полесья. Первыми уехали Василевские, за ними отправились Калитины, а последним усадьбу покинул князь Урусов. Уезжая, он долго прощался с княжной на крыльце особняка. Софья вернулась в гостиную сама не своя. Присев на краешек дивана, княжна уставилась невидящим взором на пламя свечей в канделябре, пальцы её пребывали в беспрестанном движении, перебирая складки платья и выдавая волнение.?
        — Софи, вы чем-то встревожены?  — Поинтересовалась Марья Филипповна, наблюдая за золовкой.?
        — Что?  — Очнулась княжна.  — Вы меня о чём-то спросили??
        — Вас что-то тревожит?  — Повторила Марья.?
        — Нет-нет, вам показалось,  — Софья покачала головой.  — Я, пожалуй, прилягу. Устала очень,  — она поднялась с дивана и поспешно покинула комнату.?
        Вслед за золовкой и Марья Филипповна, пожелав матери доброй ночи, отправилась в свои комнаты. Известие о том, что Андрей здесь, неподалёку, взволновало её, лишило покоя и сна. В Полесье ей вновь прислуживала Милка, которую Ракитин привёз из Петербурга ещё зимой. Избавившись с помощью горничной от платья и облачившись в ночную рубашку, Марья присела к бюро, выдвинула ящик, достала бумагу и письменные принадлежности.?
        Обмакнув перо в чернила, она замерла над чистым листом. Желание увидеться с Андреем пересилило осторожность и, откинув на спину непослушные волнистые локоны, княгиня Куташева принялась быстро писать:?
        "Andre, Mon coeur, спешу сообщить тебе, что мы нынче находимся в Полесье. Не могу не думать о тебе всякую свободную минуту. Ты и только ты в моей душе, в моём сердце. Оно разорвётся от горя, коли я не смогу увидеться с тобой в самом скором времени. Завтра поутру я намереваюсь прокатиться верхом до Ракитино. Буду ждать тебя у моста. М.Ф."
        Перечитав ещё раз записку, Марья велела Милке позвать Егорку. Младший брат её покойной горничной Настасьи был уже не сопливым десятилетним мальчишкой, но высоким стройным отроком, обещавшим в будущем стать красивым молодым человеком. Выслушав барыню, Егор угрюмо кивнул и, спрятав под полой кафтана письмо, выскользнул в ночь из усадьбы. Вернулся он после полуночи. Милка, ожидавшая его возвращения в людской, тотчас проводила Егора к хозяйке.?
        — Ответ принёс?  — Осведомилась Марья Филипповна, глядя на юношу лихорадочно блестевшими в свете свечей очами.?
        — Мне барин тамошний на словах велел передать, что собирается верхом поутру проехаться,  — буркнул Егор.?
        — Ступай,  — отпустила его Марья, а сама, вскочив с кресла, закружила по комнате.  — Господи, Святый Боже, прости мне мои прегрешения,  — княгиня перекрестилась, остановившись посреди комнаты.?
        — Не к добру это вы задумали,  — вздохнула Милка.?
        — Не твоего ума дело,  — огрызнулась Марья Филипповна и прошептала, прижимая ладони к пылающим щекам: — Я же теперь до утра глаз не сомкну.?
        Ночь и впрямь оказалась бессонная. Княгиня долго ворочалась на пуховой перине, несколько раз взбивала подушку, но уснуть так и не смогла. Едва забрезжил рассвет, Марья Филипповна поднялась и растолкала спавшую на кушетке горничную. Милка сходила на кухню, принесла горячий кофейник и блинов с пылу с жару. Наскоро позавтракав, Марья Филипповна облачилась в чёрную амазонку, отороченную мехом лисы, ту самую, которую некогда надевала на охоту с Калитиным.?
        На конюшне её ждала уже осёдланная лошадь.?
        — Барыня, может мне с вами поехать?  — Стремянной почесал затылок.  — Туман вон какой густой, не заплутали бы.?
        — Не заплутаю,  — Марья тронула каблуками бока каурой лошадки.?
        Княгиня вихрем промчалась по подъездной аллее, остановившись у ворот. Её снедало нетерпение, потому, едва привратник распахнул перед ней створки, она тотчас подстегнула кобылку, посылая её с места в галоп.?
        Утренняя влага оседала на лице, чёрный шёлковый шарф развивался за спиной, подобно траурному знамени, копыта лошади дробно стучали по укатанной дороге. Подъезжая к Ракитино, Марья натянула поводья и с трудом перевела дыхание, разглядев фигуру одинокого всадника в клубах густого тумана у небольшого неказистого мостика.?
        Послав лошадь шагом, она приблизилась на несколько саженей.?
        — Andre?  — Тихо осведомилась она.?
        — Неужели ждала ещё кого увидеть?  — Глухо ответил Ефимовский.?
        Спешившись, Андрей помог Марье спуститься с седла, но едва её ноги коснулись земли, как он тотчас убрал руки с тонкой талии.?
        — Ты будто не рад мне,  — обиженно заметила Марья.?
        — Я рад,  — вздохнул Ефимовский.  — Видеть тебя и радость и мука одновременно. Софья с тобой приехала?  — Осведомился он, стягивая с рук перчатки.?
        — Ради тебя она на край света поедет, не только в подмосковную провинцию,  — Марья Филипповна зло усмехнулась.?
        — Господи, какая же ты злая, Мари,  — простонал Андрей, поворачиваясь к ней.?
        — Ты любишь меня?  — Марья шагнула к нему, почти коснувшись грудью лацканов его сюртука.?
        — Зачем спрашиваешь, коли знаешь ответ,  — прошептал Ефимовский, склоняясь к ней, касаясь кончиками пальцев гладких щёк, а губами её приоткрытых губ.?
        Марья закинула руки ему на плечи, приподнялась на носочки, прижимаясь к нему всем телом.?
        — В наших владениях есть охотничий домик,  — горячо зашептала она.  — Здесь недалече будет, вёрст пять, не более.?
        Андрей вымученно улыбнулся, обхватил стройный стан и подсадил её в седло.?
        — Показывай дорогу,  — вновь натягивая перчатки, бросил он.?
        Чтобы срезать путь, Марья направила лошадь прямо через поле, к едва видневшейся кромке леса. В тумане оказалось непросто отыскать узкую лесную дорогу, но Марья Филипповна хорошо знала эти места, и в скором времени двое всадников въехали под своды деревьев, направляясь к охотничьему домику в имении Ракитиных.?
        Глава 53
        Туман постепенно рассеивался, открывая взору свежую майскую зелень. Лес ожил, проснулся, загомонили птицы, громко и недовольно затрещала сойка, зашумел в кронах ветер.?
        Охотничий домик в имении Ракитиных выглядел давно заброшенным. По сути, так оно и было, ведь со времён Филиппа Львовича им никто не пользовался. Изредка заходил лесник, проверял всё ли в порядке. Недолгая дорога несколько охладила первый безумный порыв княгини Куташевой и, достигнув цели своей поездки, Марья Филипповна пребывала в нерешительности. Каурая под ней нетерпеливо переступала длинными ногами, а наездница не торопилась спешиться.?
        — Выглядит заброшенным,  — задумчиво обронил Андрей, похлопывая по холке крепкого гнедого жеребца, беспокойно фыркающего и прядающего ушами.?
        — Так и есть. После кончины папеньки сюда никто не заглядывал,  — отозвалась Марья, не глядя на своего спутника.
        Граф Ефимовский спешился и протянул ей руку, предлагая помощь. Марья шумно вздохнула и, положив ладони на широкие плечи, оттолкнулась ногой от стремени. На сей раз Андрей не спешил выпустить её из объятий. Он долго всматривался в её глаза, убрал с лица выбившийся из-под шляпки локон и прильнул к чуть приоткрытым губам в томительном нежном поцелуе. У Марьи голова пошла кругом, возникшие было сомнения тотчас растворились в жаркой истоме, охватившей всё тело от корней волос до кончиков ногтей. Позади княгини всхрапнула лошадь, рассеивая охвативший её морок.?
        — Лошадей надобно привязать,  — пробормотала она, не в силах отвести своего взора от ярко-синих очей Андрея.?
        Поймав поводья лошадей, Андрей повёл их к коновязи, а Марья Филипповна поднялась на невысокое крылечко и просунула изящную ладошку в щель между перилами и бревенчатой стеной. Нащупав ключ, княгиня радостно улыбнулась. Механизм замка немного заржавел и ключ никак не желал поворачиваться.?
        — Позволь мне,  — Андрей положил свою ладонь поверх её руки.?
        Из-за того, что портьеры на окнах оказались плотно задёрнуты, внутри царил полумрак. Марья Филипповна решительно шагнула в сторону окна и отдёрнула тяжёлую бархатную штору, взметнув тучу пыли. Княгиня чихнула и обернулась:
        — Надобно бы прислать сюда кого-нибудь, дабы порядок навели,  — пробормотала она.?
        — Не стоит,  — сказал Ефимовский, оглядывая убранство помещения и пояснил: — придётся объяснять, зачем тебе понадобился охотничий домик.?
        — Ты прав,  — Марья робко улыбнулась и приблизилась к Андрею, обогнув укрытые пыльными чехлами стол и кресла, развязала ленты шляпки и небрежно швырнула её на стоявший в углу диван.?
        Толкнув дверь за его спиной, ведущую в соседнее помещение, она оглянулась на пороге:?
        — Здесь спальня,  — смущённо пробормотала она.?
        Оставив дверь открытой, княгиня Куташева шагнула в комнату, приблизилась к неширокой кровати и, ухватив край шёлкового покрывала, потянула на себя, но выпустила его из ослабевших пальцев, как только руки Андрея сомкнулись на её талии. Марья пошатнулась, прислонившись спиной к его груди, закрыла глаза, ощущая прикосновение его губ к своему виску. Её сердце учащённо забилось, хриплый вздох вырвался из груди. Развернувшись в его объятьях, она обхватила ладонями его лицо и принялась покрывать поцелуями его высокий чистый лоб, гладко выбритые щёки, прикрытые веки, губы.
        — Ежели бы ты только знал, как я люблю тебя! Ежели бы ты только знал,  — всхлипнула она, приникая к нему.?
        Длинные тонкие пальцы Ефимовского перебирали локоны на её затылке, осторожно одну за другой вынимая шпильки и освобождая густую массу светло — русых волос. Прижавшись щекой к его груди, Марья прислушалась к сильным и частым ударам его сердца. Рука её скользнула по гладкому сукну сюртука, нащупав пуговицу, княгиня вынула её из петли, затем ещё одну.?
        Предметы одежды падали на пол один за другим. Отбросив всякую стыдливость и скромность, Марья гладила широкие плечи, наслаждаясь ощущением тепла его кожи, поражаясь силе, сокрытой в стройном худощавом теле. Андрей целовал её то нежно, трепетно, то вдруг впивался в губы, углубляя поцелуй, гладил бархатистую кожу кончиками пальцев, касаясь самых укромных уголков нагого тела под ним. Марья совсем потерялась в вихре ощущений, закруживших её будто щепку в водовороте. Тихие стоны срывались с припухших губ, она цеплялась за его плечи, ловила губами его губы, когда он склонялся над ней, вжимая её в перину всей своей тяжестью.?
        — Не оставляй меня… да… так хорошо,  — шептала она сухими губами, прижимая его голову к своему плечу.  — Боже, Андрей, никогда не оставляй меня.
        Жаркой волной её поднимало всё выше и выше, тело дрожало от напряжения, скручивающего тугой спиралью каждую мышцу. В какое-то мгновение наслаждение стало непереносимым вовсе, и тогда волна схлынула, оставив её жалкой, дрожащей, совершенно опустошённой на смятых простынях.
        Её сознание медленно возвращалось из бездны, в которую она падала только что. Слабой рукой Марья провела рядом с собой, коснувшись его тёплого нагого тела, тихо всхлипнула.?
        — Маша, Mon ange,  — Андрей приподнялся на локте,  — ты плачешь? Неужели обидел тебя чем-то??
        — Нет-нет,  — Марья затрясла головой.  — То от счастья. Ежели ты оставишь меня, я умру,  — выдохнула она, приникая к нему, положила голову на тяжело вздымающуюся грудь.?
        Андрей обхватил одной рукой её хрупкие плечи, прижался губами к влажному виску:?
        — Жизнь, честь, душу за тебя отдам,  — тихо прошептал он.  — Видит Бог, я слаб рядом с тобой. Ты — моя слабость, счастье моё и моё проклятье,  — он вздохнул.  — Знаю, что не должно так быть, но отказаться от тебя не в силах.?
        Ничего более она не желала столь сильно, как только остаться в этой маленькой комнате, в его объятьях, но неумолимое время бежало вперёд. С тяжёлым вздохом Марья соскользнула с постели, нисколько не стыдясь своей наготы, прошлась по комнате, с удовлетворением отметив, что Андрей не отрывает от неё жадного взора. Подобрав с пола тонкую сорочку, она неспешно натянула её через голову и присела на край кровати.?
        Ефимовский протянул к ней руку, поймал длинный волнистый локон и намотал его на кулак, удерживая её подле себя.?
        — Чтобы ни было дальше, как бы ни сложилось, мы уедем по окончанию года, как и собирались,  — произнёс он, глядя в сторону.?
        — А как же Софья? Твоё обещание Николя?  — Тихо спросила Марья, пытливо всматриваясь в его лицо.?
        Андрей дёрнулся, как от удара, выпустил её волосы и, повернувшись к ней спиной, молча принялся одеваться.?
        — Так что же?  — Не отступилась Марья.?
        Ефимовский поднялся с постели, заправил рубаху в брюки и накинул на плечи сюртук. Синие глаза обдали Марью холодом.?
        — Отчего ты мне душу выматываешь?  — Злобно бросил он и процедил сквозь зубы: — Да мне удавиться в пору, когда я думаю о том.?
        Уголки губ Марьи Филипповны опустились. Поднявшись, она принялась одеваться. Зачем спрашивала? Ведь знала, сколь тяжело ему принять подобное решение! Однако обида на его холодность и грубость оказалась сильнее доводов разума. Двигаясь порывисто и поспешно, она никак не могла попасть в рукав амазонки. Хмуро наблюдая её затруднения, Ефимовский, вздохнув, пришёл ей на помощь. Андрей застёгивал мелкие пуговки на коротком жакете, когда ему на руку упала горячая капля.?
        — Маша,  — он приподнял двумя пальцами её подбородок,  — чего ещё ты ждёшь от меня? Я оставил службу, готов пойти на клятвопреступление ради тебя. Что ещё я должен совершить, чтобы ты была довольна мною? Может быть, мне твоего мужа вызвать, когда он вернётся??
        — Мне ничего от тебя не нужно,  — холодно отозвалась Марья, отстранившись от его руки.  — Коли моя любовь тебе в тягость, я никогда более не обеспокою тебя,  — продолжила она, подобрав с пола чулки и затолкав их в рукав амазонки.  — Мы не станем более видеться.?
        — Laissez ces balivernes. (Оставь эти глупости),  — Андрей покачал головой.  — Что будет, коли ты вновь понесёшь от меня? Ты думала о том?
        — Нынче того не случится,  — Марья смущённо опустила ресницы.  — Не желаю становиться обузой для тебя. Не стану более тебе писать и искать встреч,  — она остановилась на пороге.  — Слышишь, Андрей?! Ты свободен в своём выборе!  — Выкрикнула она и выскочила в маленькую гостиную, хлопнув дверью.?
        — Petit sot! (Дурочка!)  — Выругался сквозь зубы Ефимовский, с трудом натянул сапоги и последовал за своей любовницей.?
        — Марья! Остановись,  — окликнул он её, стоя на крыльце.?
        Марья придержала каурую и застыла на некоторое время, глядя ему в глаза.?
        — Но пошла!  — Она взмахнула хлыстом, понукая лошадь.?
        В Полесье Марья вернулась уже после полудня. Спешившись на конюшне, она бросила конюху поводья взмыленной кобылы и, подобрав полы длинной юбки, зашагала к дому со стороны чёрного хода. Поднявшись в свои покои, Марья ничком рухнула на кровать и зашлась в рыданиях. Злые, горькие слёзы обожгли глаза. Не стоит пытаться удержать Андрея. Нельзя не видеть, как ему мучительна пошлая связь с ней. Ничего путного от их связи не выйдет.?
        — Марья Филипповна,  — Милка робко поскреблась в запертые двери.?
        Поднявшись с постели, Марья рукавом вытерла мокрые щёки и быстрым шагом вышла в будуар, дабы отворить горничной.?
        — Бог мой, барыня!  — Милка всплеснула руками, разглядывая хозяйку.  — С утра письмо вам доставили,  — пролепетала она, вспомнив, зачем пришла.?
        Молча выхватив из рук горничной конверт, Марья вновь захлопнула двери и повернула ключ в замке. Письмо оказалось от Николая. Сломав печать, княгиня Куташева вскрыла конверт и присела на кушетку у окна.?
        "Macherie, Мари, наконец-то моё утомительное путешествие подошло к концу. Мы обустроились в небольшом пансионе неподалёку от источника. Не думаю, чтобы Вы скучали по мне, но всё же для очистки совести пишу Вам. За время путешествия мне не стало ни хуже, ни лучше, всё по-прежнему. Хоффманн настаивает, чтобы я оставался здесь до конца лета. Не знаю, смогу ли выдержать подобное испытание, ибо Карловы Вары прескучный городишко, навевающий на меня невыносимую тоску. Думаю, и Вам было бы скучно здесь. Здесь некого пленять Вашей неземной красотой, в обществе только и говорят о своих болячка и недугах. Надеюсь, Ваши родные и близкие в добром здравии, ибо полагаю, что вы не остались на лето в Сосновках, а поехали в Полесье. Мне более нечего написать Вам, потому я заканчиваю свою писанину, можете не утруждать себя ответом, я его не жду. Николай К."?
        "Ненавижу! Всех их ненавижу",  — Марья разорвала послание на мелкие клочки и подбросила вверх, наблюдая, как они кружатся по комнате.?
        В двери вновь настойчиво постучали.
        — Марья Филипповна,  — послышался плаксивый голос Милки,  — ну, откройте же. Меня Елена Андреевна за вами послала.?
        — Что ещё?  — Недовольно осведомилась Марья, подходя к двери.?
        — Горе-то какое,  — пролепетала Милка.?
        Княгиня Куташева торопливо повернула ключ в замке, руки её затряслись от дурного предчувствия.?
        — Да говори же толком!  — Она уставилась на горничную широко распахнутыми глазами.?
        — Там дохтур вашего супруга приехал,  — всхлипнула девица, утирая передником ручьём текущие слёзы.?
        — Хоффманн? Генрих Карлович?  — В груди у Марьи от этого известия похолодело.?
        Оттолкнув Милку, княгиня, путаясь в юбках, побежала к лестнице. Она вихрем ворвалась в гостиную и замерла на пороге, разглядев свою мать, застывшую в скорбном молчании, горестно рыдающую Софью и Хоффманна. Понуро опущенная голова седовласого немца качнулась при её появлении. Генрих Карлович неловко приподнялся с кресла и неуклюже поклонился и пробормотал:?
        — Примите мои соболезнования, Марья Филипповна. Ваш супруг скончался по приезду в Карловы Вары.?
        — Не может того быть,  — помертвевшими губами прошептала Марья.  — Я письмо только нынче от него получила,  — уже громче, приходя в себя, произнесла она.?
        — Николай Васильевич отправил вам письмо, а на другой день скончался,  — вздохнул Хоффманн.  — Мне пришлось устроить похороны прямо на месте, ибо погода нынче стоит жаркая, и я опасался, что не довезу тело в сохранности.?
        Марья ощутила сухость во рту, в глазах потемнело, пол, потолок, стены — всё завертелось сумасшедшей каруселью перед её взором, и она медленно осела на ковёр.?
        Княгиня Куташева пришла в себя от противного резкого запаха нашатыря, лёжа на кушетке, куда её перенёс лакей.?
        — Машенька, доченька,  — Елена Андреевна склонилась над ней, утирая слёзы,  — как же ты нас всех напугала!?
        Хоффманн, обеспокоенный её глубоким затяжным обмороком, приблизился к ней, достал из кармана брегет и взял за руку, отсчитывая сердечный ритм.?
        — Марья Филипповна, голубушка,  — ласково заговорил он,  — я вам настоятельно рекомендую оставаться некоторое время в постели.?
        — Мне уже лучше,  — княгиня Куташева нахмурилась, приподнимаясь с кушетки и повернулась к матери.  — Где Софи?  — Бедная девочка,  — всхлипнула Елена Андреевна,  — так рано осиротела, а теперь и брата потеряла.?
        — Где она?  — Марья оглядела гостиную.?
        Madame Ракитина отвела глаза.?
        — Граф Ефимовский пожаловал,  — вздохнула она.  — Он в библиотеке с Софьей Васильевной.?
        Марья закрыла ладонями лицо и упала обратно на кушетку.?

***
        Ссора с Марьей оставила в душе Андрея горький осадок. Он собрал все вещи, которые могли бы выдать их присутствие в охотничьем домике, в том числе шляпку, позабытую княгиней Куташевой. Разыскав ключ в маленькой гостиной, он запер двери и вернул его на место между стеной и перилами крыльца.
        Возвращаясь, он едва не заплутал. Дорогу, по которой они приехали с Марьей Филипповной, он так и не нашёл, потому выбираться из лесу пришлось узкой тропой, ведя жеребца на поводу, потому как верхом проехать оказалось невозможно. Тропинка вывела его на дорогу, ведущую к усадьбе Ракитиных. Некоторое время он пребывал в раздумьях. Желание объясниться с Марьей толкало его к воротам имения, но вспоминая, в каком гневе она уезжала, Андрей понимал, что должно пройти время, прежде чем она остынет, и тогда можно будет говорить спокойно, опираясь на доводы разума, а, не потворствуя сиюминутным эмоциям и чувствам.?
        Он собирался уже сесть верхом и повернуть в Клементьево, когда его внимание привлекла открытая коляска, промчавшаяся мимо и обдавшая его клубами пыли. В одиноком пассажире он с немалым изумлением узнал личного врача князя Куташева, который ныне должен был пребывать вместе с Николаем в Европе. Ведомый дурным предчувствием, Ефимовский поехал следом.?
        В усадьбе все пребывали в страшном смятении. Пока Андрей, всё более раздражаясь, пытался объяснить рассеянному дворецкому цель своего визита, в вестибюль из гостиной вышла Софья. Едва расслышав знакомый голос, говоривший резким раздражённым тоном, княжна устремилась к входным дверям.?
        — Andre,  — она шагнула к нему, вглядываясь в любимые черты глазами полными слёз.  — Это ужасно, Andre.?
        — Софи, я встретил на дороге Хоффманна,  — смутился Андрей.  — Боюсь даже предположить…?
        Софья зарыдала, кивнула в ответ на его слова и, приблизившись к нему, спрятала заплаканное на лицо на его широкой груди.?
        — Его больше нет, Andre,  — захлёбываясь рыданиями, с трудом выговорила она.  — Не могу поверить…?
        Ефимовский, оглушённый полученным известием, поначалу растерялся. Приобняв одной рукой плачущую девушку, Андрей огляделся по сторонам.?
        — Где мы можем поговорить?  — Склонился он к уху Софьи.?
        Софья подняла голову, взяла предложенный ей платок и взглядом указала на двери, через анфиладу комнат ведущие в библиотеку.?
        — Я не знаю, как буду жить дальше,  — выдохнула Софья, закрывая за собой двери библиотеки.  — Не могу поверить,  — вновь повторила она, покачав головой и, глядя на Ефимовского жалобным взглядом, сказала: — ему было намного лучше, и мы все надеялись, что он вернётся по осени.?
        — Это огромная утрата,  — тихо отозвался Андрей.  — И для меня. Вашего брата не вернуть, но о своей судьбе можете не тревожиться. Я обещал ему…?
        — Я знаю о вашем обещании,  — поспешно перебила его княжна.  — Но нынче не время говорить о том. Генрих Карлович сказал, что не было никакой возможности привезти тело в Россию и его пришлось похоронить там,  — Софья вновь поднесла руку к дрожащим губам, борясь с подступающими рыданиями,  — но ведь ничто не мешает панихиду по нему отслужить? Я сама поговорю с Марьей Филипповной,  — княжна вздрогнула и обхватила себя руками.?
        Едва она произнесла имя княгини Куташевой, двустворчатые двери тотчас распахнулись, явив взору ту, о ком говорили. Бледная, растрёпанная, со следами недавних слёз, княгиня выглядела ужасно.?
        — Вот Господь и решил всё за нас,  — молвила Марья Филипповна, обращаясь к Ефимовскому.  — Завтра после заутрени я собираюсь просить отца Иону отслужить панихиду по моему супругу,  — она повернулась к Софье.  — Коли желаете, вы можете поехать со мной.?
        — Я с вами о том же говорить хотела,  — смутилась Софья.?
        — Примите мои соболезнования, Марья Филипповна,  — Андрей отвёл взгляд.?
        — Благодарю, Андрей Петрович,  — княгиня Куташева величественно склонила голову.?
        — Мне отрадно, что вы разделили с нами боль утраты в сей скорбный час. Не буду вам мешать,  — она взялась за ручку двери.  — Без сомнения, у вас имеется повод для беседы с глазу на глаз.?
        "Всё рухнуло! Всё!  — Марья, насилу переставляя ноги, добралась до своих покоев. Её сознание никак не желало принять тот факт, что отныне она вдова.  — Не может того быть! Господи, отчего ты так жесток со мной?!" — Глядя остановившимся взором в освещённый ярким майским солнцем парк, вопрошала она.?
        В большом сельском храме в Овсянках на поминальную службу по усопшему князю Куташеву собралось от силы полтора десятка человек. Николая Васильевича в здешних местах почти не знали, потому помимо его молодой вдовы, были лишь сестра покойного, тёща, граф Ефимовский, князь Урусов, доктор-немец, привезший скорбную весть, и ближайшие родственники семьи Ракитиных.?
        Всё время, что длилась поминальная служба, Ефимовский не отводил тяжёлого взора от молодой вдовы. Андрею был виден только бледный профиль, окутанный чёрным кружевным эшарпом. Ни слезинки не выкатилось из широко распахнутых глаз, лишь чуть подрагивали губы, вторя словам архиерея. Марья Филипповна чувствовала его пристальный взгляд, но головы в его сторону так и не повернула. За её спиной тихо рыдала Софья, едва удерживая свечу дрожащей рукой. Калитин тяжело вздыхал и то и дело отирал пот, струящийся по красному от жары лицу. Василий Андреевич несколько раз бросал на племянницу мимолётные взгляды и всякий раз неодобрительно качал головой.?
        — Вот хоть и люблю я Марьюшку,  — прошептал он, склонившись к своей супруге,  — но видит Бог, не пойму порой. Сердца у неё будто нет. Другая бы поплакала, а эта стоит аки статуя. Нехорошо это, Оленька.?
        — Нехорошо, Василь,  — согласилась madame Калитина.  — Это не от того, что сердца у Машеньки нету, а от того, что горе в себе таит, а вот это совсем нехорошо,  — вздохнула Ольга Прокопьевна.?
        Отстояв панихиду, немногочисленные собравшиеся помянуть усопшего князя неспешно вышли на церковный двор. Князь Урусов, опередив Андрея, подал руку княжне Куташевой, помогая подняться на подножку экипажа. Марья не глядя ни на кого из присутствующих, опираясь на руку дядьки, следом за Софьей скрылась в закрытой карете. За семьёй покойника и остальные отправились с церковного двора в Полесье, где их ждал поминальный обед.?
        Во время трапезы в столовой царила тишина. Сказал несколько слов о покойном граф Ефимовский. В этот день он старался не помнить нанесённых обид, думал только о том, что связывало его долгие годы с тем, кого он более никогда не увидит. После его короткой, но такой пронзительно речи, молодая вдова поднялась из-за стола и стремительно вышла в распахнутое на террасу французское окно.?
        Когда Андрей говорил о её муже, она вспомнила его таким, каким он был во время императорского бала в Зимнем, потом в Летнем Саду, в опере, куда он её повёл после их злополучной встречи. Всплыли в памяти редкие ночи, когда, она забывалась в его объятьях, не испытывая к нему любви, но, тем не менее, получая удовольствие. А ныне его больше нет. Невозможно поверить, что сильный красивый мужчина, коим был её супруг, в самом скором времени обратится в прах и тлен.?
        Княгиня прикусила губу, стараясь сдержать рыдание, но предательские слёзы уже скользили по бледным щекам, падая на чёрный шёлк траурного платья.?
        — Маша,  — услышала она позади себя.?
        — Уходи, Andre! Оставь меня,  — она закрыла лицо руками и глухо промолвила: — видит Бог, я не хотела быть его женой, но мне не нужна свобода подобной ценой.?
        — Мари, нам надобно поговорить,  — Ефимовский приблизился к ней, осторожно обнимая поникшие плечи.?
        Марья отступила в сторону, сбрасывая его ладони:?
        — О чём говорить? Что переменится от слов, сказанных впустую? Делай то, что должен и оставь меня в покое, Андрей.
        Глава 54
        Отцвела сирень, осыпался чубушник, тёплый солнечный май сменился дождливым июнем. Старожилы давненько не помнили такой ненастной погоды: сырой и промозглой. Крестьяне опасались, что обилие влаги и довольно холодные дни погубят будущий урожай.?
        В усадьбе тоже царило уныние. После панихиды обитатели Полесья словно погрузились в спячку. Только маленькая Лиза и Мишель, едва сделавший свои первые шаги, не понимая всеобщего настроения, радовались своим маленьким детским открытиям, случавшимся ежедневно. Иногда, наблюдая в детской за играми малышей, Княгиня Куташева улыбалась, но не прежней жизнерадостной улыбкой, а лишь бледной её тенью, мелькавшей на бескровных губах, но то случалось крайне редко. Череда серых унылых дней нагоняла тоску на молодую вдову, грустные думы одолевали Марью Филипповну. Пытаясь представить собственное будущее, она неизменно мысленно возвращалась к одному и тому же видению: Софья в подвенечном платье и подле неё Ефимовский. Она не могла видеть его, говорить с ним, опасаясь, что не сможет держаться достойно, коли ей придётся выслушать его. Долг, честь — для неё эти слова не значили ровным счётом ничего, но несли в себе угрозу её спокойствию, возможному счастью. Может быть именно потому она до последнего, как утопающий за соломинку, цеплялась за мысль, что весть о смерти Николая — чудовищное недоразумение, но сама
жизнь задалась целью убедить её в обратном.
        Она и радовалась и огорчалась отсутствию вестей от Андрея. Стало быть, он не спешил объясниться с Софьей, но и разлука с ним давалась нелегко.?
        Вскоре после отъезда Хоффманна в Полесье пожаловал ещё один гость, поверенный князя Куташева. Целью его поездки было оглашение завещания. Согласно последней воле усопшего князя имение Сосновки отходило его сыну и наследнику Михаилу Николаевичу, большая усадьба под Варшавой дальнему родственнику по материнской линии Владеку Кшесинскому, а всё остальное имущество, в том числе владения в Тверской губернии и дача в Ялте — Софье. Своей же вдове князь не оставил ничего, кроме Ракитино, что получил за ней же в приданое.?
        Марью Филипповну завещание нисколько не удивило, а вот Софья после его оглашения пребывала в глубоких раздумьях. О том, что её покойная матушка была из рода Кшесинских, Софья знала, как знала и то, что княгиня Куташева была единственным ребёнком в семье богатого польского шляхтича, потому после смерти отца и унаследовала большой фольварк неподалёку от Варшавы. Ни о каком Владеке Кшесинском она и слыхом не слыхивала. Ежели у них и имелась родня по материнской линии, то она о ней ничего не знала.?
        Выслушав душеприказчика покойного супруга, княгиня Куташева, не проронив ни слова, покинула комнату. Едва за Марьей Филипповной закрылась дверь, поверенный смущённо взглянул на княжну:
        — Софья Васильевна, ваш брат оставил ещё одно распоряжение относительно вас,  — сконфуженно пробормотал он.  — Я не хотел говорить о нём в присутствии княгини.?
        — Говорите же,  — Софья отвлеклась от своих размышлений.  — Не думаю, что меня можно ещё чем-то удивить.?
        — Николай Васильевич распорядился, что в случае вашего замужества за графом Ефимовским, вы лишаетесь права на наследство, и всё имущество переходит к Михаилу Николаевичу.?
        Mademoiselle Куташева промолчала в ответ, пытаясь осмыслить сказанное поверенным, но заметив его вопрошающий взгляд, рассеянно улыбнулась:?
        — Благодарю вас, вы проделали долгий и утомительный путь, дабы выполнить последнюю волю Николая Васильевича.?
        — Это мой долг,  — поверенный развёл руками.  — С вашего позволения, мне бы хотелось отдохнуть с дороги. Годы дают о себе знать, к тому же сырая ненастная погода…  — седовласый адвокат поморщился,  — долгие путешествия уже не для меня.
        Что ж, Николай оказался верен себе даже после смерти, поставив сестру перед выбором: любовь или наследство. Впрочем, сей выбор был бы совершенно очевиден, будь у неё хоть малая толика уверенности в том, что однажды Андрей откроет ей своё сердце, но, увы, разум подсказывал, что тому не суждено случиться. А может быть, его решение продиктовано раскаянием и угрызениями совести? Ведь он не мог не знать о чувствах Марьи Филипповны к Andre, а стало быть, лишая её возможности соединиться с тем, кого она любит, он, таким образом, хотя бы попытался смягчить боль потери.?
        Но нет, это слишком маловероятно. Она голову сломала, пытаясь разгадать сию шараду. Безусловно, Сосновки большое и доходное имение, но всё же это ничтожно мало по сравнению со всеми остальными владениями Куташевых. Что хотел сказать Николай, лишив своего наследника, пускай и не по крови, но по фамилии, причитающегося ему наследства?
        Софья устало потёрла виски. Ежели она откажется от брака с Ефимовским, не надобно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что по окончанию траура Андрей обвенчается с Марьей Филипповной. Мишель его сын, стало быть, Ефимовский не оставит его, и будущее юного князя Куташева будет обеспечено должным образом. Но ежели она пойдёт на поводу собственного эгоистичного желания и согласится на этот брак, навязанный Ефимовскому её братом, тогда Мишель обретёт права на всё наследство Куташевых. "Справедливо",  — вздохнула княжна. Глаза слипались, от множества мыслей, противоречащих друг другу, разыгралась мигрень. Как бы то ни было, Софье надлежало принять решение, пока она не сделает выбора, вопрос о наследстве останется нерешённым.
        На другой день сразу после завтрака княжна Куташева попросила заложить коляску. На вопрошающий взгляд Марьи Филипповны она ничего не ответила. Ей и без того нелегко далось принятое к рассвету решение, и казалось, что даже ничтожные силы, которые она потратит на объяснения, способны переменить его. Всю ночь Софья ворочалась в постели, не в силах уснуть. Душа маялась, металась из крайности в крайность. Ах, как велик был соблазн… но надобно было разрубить на раз сей гордиев узел и перестать мучиться несбыточным. Только тогда она обретёт покой, когда сожжёт за собой последний мост.?
        Дорогою в Клементьево Софья пыталась составить разговор с Андреем. Ежели она хоть словом обмолвится ему о своих чувствах, то он не примет её отказа, а сделает так, как велит ему долг и его собственные понятия о чести и достоинстве. Стало быть, надобно привести иной довод. В голову приходила только одна мысль и, обдумывая её, Софья истово крестилась, мысленно прося прощения за ту ложь, что собиралась произнести.
        До сего дня ей ни разу не доводилось бывать в усадьбе, ранее принадлежавшей младшему брату Ефимовского. Коляска остановилась перед воротами, mademoiselle Куташева с такой силой вцепилась в бортик, что судорогой свело пальцы на руке. Выслушав возницу, привратник открыл массивные створки, впуская незваную гостью. У Софьи сердце колотилось где-то в горле, темнело в глазах, пока она, опираясь на руку лакея, спускалась с подножки экипажа. Как во сне, повинуясь словам дворецкого, княжна прошла в небольшую гостиную и, только оставшись в одиночестве, она смогла обрести некое подобие спокойствия. Предоставленная сама себе, Софья огляделась. Комната, куда её проводили, явно принадлежала женщине. Стены в изобилии украшали акварели, выполненные искусной рукой, интерьер оживляли вышитые подушки, кружевные салфетки, цветы в вазах на столе и на комоде.?
        Будучи сама страстной поклонницей живописи, княжна приблизилась к одной из картин и, склонив голову набок, любовалась восхитительной работой, изображавшей усадьбу в осеннем парке.?
        — Это работа Мишеля,  — услышала она за спиной знакомый голос и поспешно отшатнулась от картины.  — Акварели во множестве обнаружили в кабинете после его смерти. Даже маменька не знала о его увлечении живописью. Похоже, он весьма стеснялся своего занятия,  — Андрей грустно улыбнулся, пересёк небольшую комнату и остановился рядом с Софьей, разглядывая картину.
        — Андрей Петрович, мне право неловко, что явилась к вам без приглашения, незваной,  — Софья робко улыбнулась.?
        — Оставьте, Софи. Я всегда рад вас видеть,  — сказал Ефимовский, жестом предлагая присесть.  — Моей маменьке нездоровится, она просила извиниться, что не может принять вас, как полагается.?
        — О, мой визит не займёт много времени. Я приехала, дабы сказать вам, что знаю о вашем договоре с Николя,  — княжна вздохнула, развязывая тесёмки ридикюля.?
        Промокнув мгновенно увлажнившиеся глаза, Софья подняла голову, собираясь продолжить, но Андрей перебил её.?
        — Софи, я давно собирался сказать вам… ваш брат поступил так, как должен был, взяв с меня обещание позаботиться о вас. Ради его памяти, ради той дружбы, что некогда связала нас, я готов оказать вам любую помощь, вы можете просить у меня всё что угодно, и я выполню всё, что в моих силах. Я обещал Николя, что женюсь на вас, но видит Бог, этот брак не станет счастливым ни для вас, ни для меня. Я не люблю вас, Софи,  — Андрей вздохнул и отвёл взгляд.  — Ежели вы не ждёте от меня взаимности, то, как только окончится траур, мы можем объявить о помолвке.
        — Я понимаю, Andre. Единственное, чего не сделал Nicolas, так это не спросил меня. Прошло немало времени с тех пор, как вы впервые приезжали к нам в Сосновки,  — Софья через силу улыбнулась, стараясь за улыбкой спрятать горечь разочарования и обиду.  — Мы переменились, наши чувства переменились, потому я желаю сказать, что освобождаю вас от слова, данного моему брату. Я не могу стать вашей женой, потому как уже ответила согласием другому.?
        — Софи, я рад, что вы нашли своё счастье,  — мягко улыбнулся Ефимовский.?
        Его синие глаза утратили хмурое настороженное выражение и ныне лучились искренней радостью, но не составляло труда заметить и облегчение, что он испытал после сказанных ею слов.?
        — Je veux que vous soyez heureux, Andre. (Я хочу, чтобы вы были счастливы, Andre),?
        — Княжна поднялась с кресла, расправляя складки траурного одеяния.?
        — Мне лишь остаётся пожелать вам того же, Софи. Я надеюсь, ваш избранник окажется достойным вас,  — Андрей поднялся вслед за ней.?
        — Всего доброго вам, Андрей Петрович,  — сказала Софья и поспешила проститься, опасаясь, что её душевных сил не хватит, дабы покинуть его дом с достоинством, не уронив себя в его глазах.
        Но всё же, как же больно было видеть его радость, осознавать, что брак с ней виделся ему тягостной обязанностью! Неужели она так уж плоха? Проходя мимо зеркала, Софья невольно замедлила шаг и окинула взглядом своё отражение. Невысокая, темноволосая, большие чёрные глаза, блестящие от влаги, что грозила пролиться в любой момент, бледные округлые щёки, пухлая нижняя губа прикушена маленькими ровными зубками. Где уж ей тягаться с Марьей Филипповной? Даже Николя, обыкновенно привередливый и насмешливый там, где дело касалось женского пола, не устоял перед такой красотой, несмотря на то, что отрицал какие бы то ни было чувства к своей супруге. Они были красивой парой, но счастья это им не принесло. Одной страсти мало, дабы укрепить брак, дабы муж и жена стали единым целым, а у неё даже страсти нет. Никогда Андрей не смотрел на неё, как на желанную женщину, как смотрит на Марью Филипповну. Уж такой огонь разгорается тогда в его взгляде, просто диву даёшься, как другие не замечают того.
        Едва расслышав торопливые шаги за спиной, Софья поспешно смахнула слёзы со щёк и, надвинув пониже шляпку, натянула перчатки.?
        — Софи, я провожу вас. Смеркается. И я только тогда буду покоен, коли сам лично доставлю вас в Полесье.?
        — Право, Андрей Петрович, не стоит,  — не поднимая головы, пробормотала Софья.?
        — И всё же я настаиваю,  — мягко, но с нажимом ответил Андрей.?
        — Ну, раз вы настаивает, мне остаётся только с благодарностью принять вашу компанию,  — постаралась придать своим словам шутливую интонацию княжна.?
        Дорогой они почти не разговаривали. Софья, не поворачивая головы, краем глаза любовалась безупречной посадкой его сиятельства в седле. Андрей, погружённый в свои думы, не замечал её взглядов. Ефимовскому очень хотелось увидеться с Марьей, но он понимал, что Софье будет неприятен его визит к жене покойного брата.?
        Проводив mademoiselle Куташеву до ворот имения, Андрей спешился и приблизился к коляске, тихо промолвив:
        — Софи, я благодарен вам за ваш визит. Вы сняли с моей души тяжкий груз,  — он дотронулся до её маленькой изящной кисти, сжимающей низкий бортик коляски.?
        — Вам не за что благодарить меня, Андрей Петрович. Я лишь хотела восстановить справедливость и избежать чудовищной ошибки,  — промолвила княжна, пряча глаза от Ефимовского.?
        — Прощайте же, Софи,  — Андрей улыбнулся ей светлой лёгкой улыбкой.  — Пусть Господь хранит вас на долгие годы.?
        Софья молча кивнула в ответ и тронула возницу за плечо, приказывая трогаться. Коляска неспешно покатила по подъездной аллее, освещённой масляными фонарями, а граф Ефимовский легко вскочил в седло и вскоре исчез из поля зрения княжны.?

***
        Весь день Марья Филипповна не находила себе места. С самого полудня она меряла нетерпеливыми шагами гостиную, время от времени выглядывая в окно, едва ей казалось, что послышался шум колёс подъезжающего экипажа. Елена Андреевна, чувствуя её раздражение и злость, не отважилась на расспросы, полагая, что придёт время, и Марья сама выложит всё, как на духу. Заслышав голоса из вестибюля и распознав голос золовки, Марья Филипповна, позабыв о всякой сдержанности, что надобно было бы проявить хотя бы в присутствии прислуги, распахнула двери гостиной и разгневанной фурией застыла на пороге.?
        — Я полагаю, что вас можно поздравить с обручением?!  — Громко осведомилась она, едва княжна развязала ленты перелины и передала её лакею.?
        — Nous pouvons parler dans un autre endroit? (Мы можем поговорить в другом месте?)  — Софья нахмурилась.  — Moi il у a de quoi dire, mais ce n'est pas conqu pour les oreilles de la domestique. (Мне есть о чём сказать вам, но это не предназначено для ушей прислуги),  — попеняла она княгине на её неподобающее поведение.?
        — Oui. Dans la bibliotheque. (Да, пройдёмте в библиотеку),  — тотчас сменила тон Марья Филипповна.
        Пока лакей зажигал свечи в канделябре на массивном письменно столе, они обе хранили молчание, и только тогда, когда за ним закрылась дверь, заговорили одновременно.?
        — Я полагаю, вы были у Ефимовского?  — Обвинительным тоном осведомилась Марья Филипповна.?
        Княгиня целый день думала о том, целый день подогревала в душе гнев и обиду и оттого плохо владела собой.?
        — Вам никто не давал права говорить со мной в подобном тоне!  — Повысила голос княжна.?
        Щёки Софьи порозовели, тёмные очи гневно сверкали в полумраке помещения.?
        — Вы не ответили,  — Марья вызывающе вздёрнула подбородок.?
        — Илья Сергеевич говорил со мной о браке, но предложения ещё не сделал, потому говорить о помолвке преждевременно,  — Софья устало опустилась в кресло.?
        — Так вы были у Урусова?  — Сконфуженно пробормотала Марья Филипповна.
        — Нет,  — пристально гладя в глаза своей belle-sur, отозвалась княжна.  — Я не ездила к Урусову. Вы правы. Я была с визитом у Андрея Петровича.?
        Губы Марьи сложились в презрительную усмешку.?
        — Безусловно. Le forgeron de son bonheur. (Каждый сам кузнец своего счастья). Иной шанс вам более не выпадет.
        — Вы заблуждаетесь,  — княжна, вздохнув, подняла руку ладонью кверху, призывая княгиню умолкнуть.  — Позвольте я вам объясню, с какой целью нанесла сей визит, хоть видит Бог, после ваших слов, я того делать вовсе не обязана.?
        — Я слушаю вас,  — Марья Филипповна присела на стул, сложив руки на коленях, дабы унять дрожь в пальцах.?
        — Полагаю, вам известно об обещании, что Nicolas вынудил дать его сиятельство графа Ефимовского,  — начала Софья.?
        Марья нехотя наклонила голову в знак согласия.?
        — Безусловно, вы вряд ли заслуживаете снисхождения,  — нахмурилась mademoiselle Куташева,  — но Андрей любит вас. Право, не понимаю, за что. Но мы все не властны над собственными чувствами, а я так сильно люблю его, что не смогу заставить его страдать. Я поехала к нему, дабы сказать, что освобождаю его от данного слова,  — выдохнула она.?
        Марья Филипповна ошеломлённо воззрилась на золовку.?
        — Вы либо дура, либо святая, Софи,  — пробормотала она.
        — Святая дура,  — Софья горько усмехнулась.  — Об одном прошу вас. Ради памяти моего брата, ради вашего сына, что носит фамилию Николя, откажитесь на время от встреч с Ефимовским. Не позорьте моего брата хотя бы после его смерти. Истечёт срок траура и в вашей воле будет поступить так, как вам подсказывает сердце и совесть, ежели она есть у вас, а пока дайте мне слово, что не станете более видеться с ним.?
        — Я даю вам слово, что не стану предпринимать попыток увидеться с Andre до окончания траура,  — с трудом выговорила Марья Филипповна.?
        Щёки княгини пылали от стыда, от осознания того, что выпади ей самой такой шанс, она бы не преминула им воспользоваться.?
        — Пожалуй, будет лучше вернуться в Сосновки,  — тихо заметила Софья.?
        — Подальше,  — эхом отозвалась Марья Филипповна.  — Как только погода восстановится, и подсохнут дороги, так и поедем. Впрочем, вам не обязательно уезжать, Софи. Маловероятно, что Илья Сергеевич поедет в Петербург до начала сезона.?
        — Стало быть, увидимся в Петербурге во время сезона,  — закончив на этом разговор, княжна поднялась с кресла.
        На другой день Марья Филипповна получила письмо от Ефимовского. Андрей писал, что намерен вновь поступить на службу, а посему незамедлительно отправляется в Петербург, дабы подать о том прошение на высочайшее имя. "… Машенька, топ апде, обстоятельства складываются таким образом, что пройдёт ещё целый год, прежде чем я смогу приблизиться к тебе, не подвергая ни тебя, ни себя порицанию и не давая никому пищу для толков и слухов. Несомненно, год — это долго, слишком долго, но таковы правила, и потому я прошу тебя составить моё счастье по истечении этого года. Я прошу тебя стать моей женой. Ежели этот год ничего не переменит в наших чувствах, то более ничто не сможет стать препятствием…".?
        Марья Филипповна ни словом не обмолвилась о письме. "Это хорошо, что он едет в Петербург. Мне будет довольно и того, что он рядом,  — размышляла она,  — а вот Софье знать о том ни к чему".
        День отъезда выпал на начало июля. Природа смилостивилась над людьми и вслед за холодным и унылым июнем в Смоленскую губернию, наконец-то, нагрянуло лето во всей своей красе. Быстро просохли раскисшие за время дождей дороги, реки, на время вышедшие из берегов, вновь вернулись в своё русло. Дивное летнее утро обещало жаркий погожий денёк.?
        Во дворе усадьбы прислуга готовила к длительному путешествию большой дорожный экипаж Куташевых и карету поменьше, в которой вслед за господами должна была проследовать прислуга.?
        Лакей вместе с возницей привязывал к задку кареты громоздкий дорожный сундук, когда во дворе появился всадник на взмыленном жеребце.?
        Распознав в нежданном госте соседа по имению, конюх поспешил принять поводья. Князь Урусов спешился и огляделся. В то самое мгновение, когда он повернулся к крыльцу, готовые к путешествию дамы Куташевы вышли из дверей.?
        Князь торопливо поднялся по ступеням.?
        — Марья Филипповна,  — он поднёс к губам её изящную кисть и повернулся к княжне,  — Софья Васильевна,  — ваш отъезд стал для меня полнейшей неожиданностью.?
        Илья Сергеевич обратил многозначительный взор на княгиню Куташеву, и Марья Филипповна, верно истолковав его молчаливую просьбу, поспешила отойти, оставив золовку и сиятельного соседа наедине.?
        — Я понимаю, момент выбран крайне неудачно, но вы уезжаете, а я никогда не был силён в написании писем. Мне надобно видеть лицо и глаза собеседника, дабы говорить о вещах, которые имеют для меня большое значение.
        — Большое значение,  — ошеломлённо повторила Софья.?
        — Софья Васильевна, я вас прошу стать моей женой,  — глядя испытывающим взором в тёмные очи княжны, на одном дыхании произнёс Илья Сергеевич.?
        — Право… я…  — Софья растеряно оглянулась вокруг и, наконец, собравшись с мыслями, произнесла: — признаться, вы застали меня врасплох, Илья Сергеевич. У меня нет причин отказать вам,  — уголки губ девушки дрогнули в улыбке.?
        — Это означает "да"?  — Князь чуть заметно улыбнулся.?
        Софья кивнула и, зардевшись румянцем, потупила взор, стесняясь посмотреть в глаза Урусова.?
        — Тогда до скорой встречи,  — Илья Сергеевич поднёс к губам её тонкие пальчики.?
        Софья не ждала предложения руки и сердца так скоро, потому никак не могла вернуть себе утраченное спокойствие. Нет, её не охватило ликование, не подпрыгивало сердце в груди при каждом вздохе, но что-то тёплое и спокойное разлилось в душе, последующие дни перестали казаться таким уж мрачными и беспросветными. Она опёрлась на предложенную руку, спустилась вместе с князем по ступеням и неожиданно для себя самой поднялась на носочки и прижалась губами к гладко выбритой щеке.
        — Увидимся в Петербурге,  — прошептала она и поспешила подняться на подножку кареты.?
        Илья Сергеевич проводил экипаж до границы своих владений и вернулся в Овсянки. В конце месяца он собирался завершить строительство кирпичного завода, а после можно будет и в столицу отправиться.
        Глава 55
        Никогда ещё возвращение в Сосновки не было столь тягостным для Марьи Филипповны. Со всей ясностью ныне она понимала, что имение Куташевых так и не стало ей родным домом. Здесь она была чужой, и даже домашняя челядь стремилась ей о том напомнить. За время её отсутствия Анна Кирилловна полностью забрала бразды правления усадьбой в свои маленькие сухонькие ручки. Ныне всё в доме подчинялось её желаниям и повелениям.?
        Марью угнетала звенящая тишина в покоях, смежных с её комнатами, где всё оставалось в том же виде, как и при жизни Николя. Она не заходила на его половину, пытаясь избавиться от гнетущих воспоминаний о своём замужестве, но, увы, её мысли беспрестанно возвращались к злосчастному браку, не принесшему ей ничего кроме горечи и разочарования.?
        Весть о скоропостижной смерти супруга сначала настолько ошеломила её, что она долгое время оставалась безучастной ко всему, но со временем на смену смятению и неуверенности, поселившейся в душе, пришло спокойствие.
        Мир вокруг Марьи Филипповны сжался до размеров усадьбы. Хандра и апатия стали постоянными спутницами. Странное равнодушие ко всему охватило её. Для неё время замерло в ожидании. "…Ежели этот год ничего не переменит в наших чувствах, то более ничто не сможет стать препятствием…". Только эти слова согревали её, утешали, только в них она черпала силы, но в то же время мучилась угрызениями совести из-за того, что ещё и три месяца не минуло со смерти Николая, а она уже мечтала о другом мужчине, грезила о жизни с ним.?
        С приходом осени в Петербург потянулись представители высшего света, на время летнего сезона покинувшие столицу. Вернулись и Анненковы. По дороге в Петербург Борис и Ирина заехали в Сосновки и, пожалуй, именно этот визит разрушил оцепенение, окутавшее молодую вдову.?
        Слова утешения и ободрения, сказанные самым участливым тоном, возымели совершенно обратный эффект.?
        — Время лечит любые раны,  — вздыхая, заметила княгиня Анненкова во время долгой прогулки, в течение которой Марья хранила молчание, шагая рядом с подругой по аллее, засыпанной опавшими листьями.
        — Не надобно жалеть меня,  — взвилась Марья в ответ на слова Ирэн.  — Ты меня не знаешь совсем. Я гадкая! Гадкая!  — Громко повторила она.  — Я только и думаю о том, чтобы этот год скорее кончился!?
        — Не мне осуждать тебя,  — Ирина Александровна покачала головой, глядя, как потускневшие голубые глаза княгини Куташевой наполняются слезами.  — Разве я не ведаю о том, какая сердечная боль всё это время мучила тебя? Бедная моя,  — она вздохнула, доставая из рукава ротонды носовой платок и протягивая его Марье.?
        Княгиня Куташева промокнула глаза, зябко повела плечами, кутаясь в шерстяную шаль:?
        — Я не виню Николя, нет,  — всхлипнула она.  — Всё моя гордыня. Мне хотелось, чтобы Андрей поехал за мной, заставил меня воротиться. Боюсь, я оказалась слишком самонадеянной и вот нынче до сей поры плачу за прошлые ошибки.?
        — Знаешь, вина Ефимовского ничуть не меньше,  — тихо отозвалась Ирина.  — Думаешь у него гордости меньше, чем у тебя? Нет. Ничуть. A Nicolas? Разве нет его вины? Куташев всегда играл людьми. Я любила его, мы все его любили, пускай порой не принимали его поступков, и мне больно понимать, что его уже не вернуть, но это нисколько не умаляет тяжести его деяний. И я тоже виновата перед тобой. Это я рассказала Николя о ребёнке… Бог ему судья. Я лишь надеялась, что он примет правильное решение, но он только ещё больше запутал всё.?
        — Что толку нынче говорить о том, чего нельзя переменить,  — вздохнула Марья.  — Нынче у меня иные заботы.?
        — Борис мне рассказал о завещании,  — помолчав некоторое время, промолвила Ирина, неверно истолковав слова подруги.  — Nicolas не должен был поступать подобным образом.?
        — Ничего удивительного,  — горько Марья усмехнулась.  — Он с самого начала знал, что Мишель не его сын, так зачем ему оставлять состоянию байстрюку??
        Княгиня Анненкова смущённо отвела взгляд. Она никак не могла понять, отчего Николай, зная истину, не порвал с Марьей? Безусловно, многие знали о его увлечении mademoiselle Ракитиной и общество, затаив дыхание, ждало развязки roman d'amour, но ведь так уже было, и не раз. Сколько наивных барышень, одураченных его обаянием, оплакивали после разбитое сердце. Впрочем, в том, что касалось Куташева, Ирина никогда не могла с уверенностью сказать, что знает причины его поступков. Может быть, он и в самом деле был влюблён??
        — Да, но это жестоко ставить тебя перед подобным выбором,  — тихо добавила она после долгих размышлений.?
        — Выбором?  — Изумилась Марья Филипповна, очнувшись от глубоких раздумий.  — Разве у меня был выбор??
        — Так ты не знала?  — Пришёл черёд удивляться княгине Анненковой.  — По условиям завещания, коли Ефимовский обвенчается с Софи, Мишель должен был унаследовать всё.?
        — Так вот где собака зарыта!  — Она недоверчиво покачала головой.  — Признаться, я рада, что мне не пришлось выбирать,  — Марья чуть заметно улыбнулась.  — На моей совести довольно грехов, не хочу отягощать её ещё и эгоистичным выбором.?
        — Андрей вернулся на службу,  — поспешила между тем переменить тему разговора княгиня Анненкова.?
        — Он писал мне о том,  — Марья присела на нагретую солнцем мраморную скамью.  — Он так близко, в Петербурге, всего лишь пятьдесят вёрст, но между нами не расстояние, а время. Я не знаю, где мне взять силы пережить ещё девять месяцев до окончания траура,  — она не сдержала тяжёлого вздоха.?
        — Господь посылает нам испытания,  — Ирина присела рядом с ней и с улыбкой произнесла: — нет, я не осуждаю тебя. Я помню, ты сходила по нему с ума задолго до знакомства с Ники.?
        — Так давно это было,  — Марья сняла чёрный кружевной чепец, подставив лицо ещё тёплым солнечным лучам.?
        — Ты можешь написать ему, я передам,  — Ирина легко коснулась плеча княгини Куташевой.?
        — Нет, я не стану писать. Так будет лучше,  — отказалась Марья Филипповна.?
        На другой день Анненковы отбыли в столицу, и Марья затосковала. Дабы занять себя хоть чем-нибудь, она распорядилась о том, чтобы мебель в покоях князя Куташева накрыли чехлами, а его личные вещи убрали на чердак. Прежде, чем выполнить её распоряжение, один из лакеев поспешил доложить о том Анне Кирилловне. Madame Олонская, оскорблённая подобным самоуправством со стороны молодой вдовы, тотчас поспешила высказать ей своё недовольство.?
        — Не больно-то вы скорбите по усопшему,  — заявила она с порога, не утруждая себя стуком в дверь.?
        — Чем я вас прогневила?  — Марья Филипповна удивлённо приподняла брови.  — И в чём должна выражаться моя скорбь? Мне посыпать голову пеплом? Уйти в монастырь??
        — И полгода не прошло, а вы уже стремитесь искоренить даже всякую память о нём,?
        — язвительно отозвалась Анна Кирилловна.  — Видимо, тот факт, что его могилы здесь нет, вам только на руку.?
        — Мне, право, удивительно слышать подобное от вас. Николя не вернуть, и мне так же, как и вам, тяжело от того, что захоронен он в чужой земле, но делать из усадьбы мавзолей совершенно ни к чему. Смею напомнить, что я ношу траур, не принимаю визитёров и сама не выезжаю, а потому считаю, что для соблюдения приличий этого вполне довольно,  — не повышая голоса, ответила она.?
        — Его смерть на вашей совести,  — Анна Кирилловна поджала губы.?
        Марья Филипповна поморщилась при этих словах. Неужели всякий раз ей станут напоминать о том??
        — Всем воздастся по их деяниям и поступкам,  — вздохнула Марья.  — Желаете оставить всё так, как оно есть — ваше право. Я уже давно не хозяйка в этом доме,  — она махнула рукой.?
        — О, как же я забыла о том,  — пожилая дама закатила глаза.  — Неужели вините Софи в том, что лишились состояния? Бедная девочка довольно настрадалась по вашей вине.?
        Поистине, поведай ей поверенный обо всех условиях завещания, Марье было бы нелегко сделать выбор, и где-то в глубине души она даже испытывала благодарность к Софье, что она избавила её от душевных терзаний. Уже не единожды после того, как узнала, она задавалась вопросом, что ей дороже: собственное счастье или будущее Мишеля, и, видит Бог, не могла дать однозначного ответа.?
        После того, как madame Олонская ушла, Марья забралась с ногами на кушетку и прислонилась лбом к холодному оконному стеклу. То ли это осень так действовала на неё, то ли обида подтачивала изнутри душевные силы, но, оставшись в одиночестве, она уже не могла сдерживаться и горько разрыдалась, утирая слёзы ладонями. Она часто плакала в последнее время. Марья устала от одиночества, скрытной враждебности, устала от напряжения, от которого, казалось, звенит воздух в самом доме. "Невыносимо",  — поникли хрупкие плечи.  — "Не могу более так"!?
        Решение пришло внезапно. Никто не заставляет её оставаться в Сосновках, где каждый вдох даётся с трудом, ей просто надобно уехать из усадьбы и избавиться от гнетущей тяжести старого дома.?
        — Милка!  — Марья Филипповна вытерла мокрые щёки и велела, как только горничная ступила на порог: — собирай вещи, в Ракитино поедем!?
        Сборы в дальнюю дорогу отвлекли княгиню от горестных дум. Изысканные туалеты, пошитые, дабы пленять столичный свет, остались висеть на вешалках в гардеробной. В багаж Милка уложила лишь несколько платьев, выбранных хозяйкой за строгость кроя и невзрачные тёмные оттенки. Не взяла Марья и драгоценности, которые дарил ей супруг за время недолгого замужества. Фамильные бриллианты Куташевых даже в неярком свете свечи сверкали на чёрном бархате шкатулки, словно звёзды на ночном небосклоне. Полюбовавшись дивным творением, Марья решительно захлопнула крышку и велела Милке отдать драгоценности Софье Васильевне.?
        Визит княжны Куташевой после этого её нисколько не удивил. Спросив позволения войти, Софья прошагала к туалетному столику и с громким стуком поставила шкатулку на гладкую полированную поверхность.?
        — Мой брат решил, что это отныне принадлежит вам, и оспаривать его волю я не собираюсь,  — хмуро бросила девушка.?
        — Это фамильные драгоценности, Софи,  — как можно мягче заметила Марья.  — Они принадлежали вашей матушке, вы должны владеть ими, а не я.?
        — Отчего вдруг подобная щедрость?  — Mademoiselle Куташева прищурилась.?
        В это мгновение она столь сильно походила на своего старшего брата, что у Марьи Филипповны даже дыхание перехватило.?
        — Боже, до чего же вы с Николя схожи,  — чуть слышно обмолвилась она.?
        — Вы уезжаете?  — Софья, наконец, заметила собранные дорожные сундуки.?
        — Да,  — Марья кивнула и со вздохом произнесла: — мне тяжело здесь. Я поеду к себе в Ракитино.?
        Софья переменилась в лице. Растерянное грустное выражение сменилось пренебрежительной усмешкой.?
        — Видимо, ваши обещания ничего не стоят.?
        — Я помню всё, что обещала вам,  — Марья Филипповна подняла голову, с вызовом глядя в глаза золовки.  — Я не стану пытаться увидеться с Ефимовским, к тому же в Ракитино встретиться с Андреем Петровичем мне будет несколько затруднительно. Он вернулся на службу и нынче пребывает в Петербурге.?
        — Откуда вы узнали о том?  — Софья потупилась.?
        — Он сам мне написал,  — улыбнулась Марья Филипповна и добавила, не без некого злорадства наблюдая, как краска стыда заливает щёки княжны: — весьма лестно о вас отзывался.?
        — Простите, я подумала…?
        — Я знаю, о чём вы подумали, Софи,  — перебила её Марья.  — И нисколько не удивлена. Вы всегда были невысокого мнения обо мне, но нынче мне незачем лгать вам. Не могу оставаться в Сосновках. Мне тягостно находиться здесь, слишком много воспоминаний, слишком много горьких воспоминаний,  — она вздохнула.  — А бриллианты заберите. Они ваши по праву рождения. Негоже чужому человеку отдавать то, что должно быть передано по наследству.?
        Княжна взяла в руки шкатулку.?
        — Ежели я могу что-нибудь сделать для вас,  — она заглянула в глаза своей belle-soeur.?
        — Вы довольно сделали для меня, Софи. Вы подарили мне надежду, а это много больше, чем все сокровища царя Мидаса.?
        Наутро Марья торопливо переступила порог ставшего ненавистным дома и, забравшись в карету, взяла из рук няньки хнычущего Мишеля.?
        Долгая поездка по раскисшим от осенней распутицы дорогам оказалась тяжёлым испытанием. Колёса экипажа то и дело вязли в глубокой колее, пассажиров немилосердно трясло на ухабах. Унылый пейзаж за окном навевал тоску. Там, где ещё совсем недавно глаз радовала сочная зелень, ныне простирались покрытые пожухлой травой равнины, деревья уже успели растерять яркий осенний убор и лишь кое-где сухие листья покачивались на ветру. Не прекращался мелкий моросящий дождик, отчего в карете было сыро и холодно. Спустя две утомительные седмицы, тяжёлая карета въехала в ворота маленькой усадьбы.?
        Во внутреннем дворике имения Марья Филипповна огляделась. По ступеням навстречу барыне торопливо спустился управляющий, пребывавший в страшном волнении. Он и не думал о том, что княгиня надумает поселиться в Ракитино. "Ведь могла бы остановиться у брата в Полесье, так нет же принесло её на ночь глядя. Комнаты не топлены, к ужину ничего не готовили",  — в панике думал он, помогая хозяйке имения подняться по ступеням.
        — Вы уж не серчайте шибко, ваше сиятельство. Не ждали мы вас нынче,  — принялся оправдываться он, распахивая двери в тесную переднюю.?
        — Довольно причитать, Егор Дмитриевич,  — перебила его Марья Филипповна.  — Пускай для Михаила Николаевича молока согреют, мне же и чаю с холодной закуской довольно будет.?
        После скромного ужина Марья Филипповна отправилась спать. Княгиня долго ворочалась в постели, укутавшись в пуховое одеяло. Накрапывавший весь день дождик к ночи разошёлся и громко барабанил по жестяному подоконнику и стёклам, поднявшийся ветер выл в печных трубах, казалось, что кто-то невидимый бродит по дому, время от времени тяжело вздыхая.?
        Осенняя непогода накрыла всё вокруг холодными моросящими дождями и окутала туманами. Марья Филипповна никогда не любила осень, особенно позднюю, лишённую очарования ярких красок, холодную и промозглую, но ныне её внутреннее мироощущение оказалось настолько созвучно этому состоянию природы, её увяданию в преддверии долгого зимнего сна, что она даже стала находить удовольствие в долгих одиноких прогулках под сенью полупрозрачных голых веток в саду.
        Княгиня Куташева возобновила прежнюю дружбу с соседями по имению, но, разумеется, первым делом известила о своём приезде родственников. Елена Андреевна попеняла дочери на её решение жить в Ракитино. В Полесье огромный особняк, а она поселилась в захудалом деревянном домишке. Что люди скажут о том? Да и негоже молодой вдове жить одной в уединённой усадьбе. Сетования матушки Марья Филипповна выслушала со снисходительной улыбкой на устах. В былые времена она остереглась бы вызвать её недовольство, но ныне всё переменилось, она и себя ощущала совершенно другой. Осознание того, что она совершенно свободна в своих поступках и суждениях, вольна принимать решения без оглядки на кого бы то ни было, пришло не сразу, но как только она поняла это, ощущение свободы в некоторой мере даже вскружило ей голову. Отныне никто не может заставить её поступать поперёк собственной воли и вопреки желаниям.?
        В Ракитино княгиня Куташева, наконец, ощутила себя барыней, полновластной хозяйкой. Утро Марьи Филипповны начиналось с лёгкого завтрака, за которым неизменно следовала встреча с управляющим. Егор Дмитриевич рассказывал ей обо всём, что происходило в имении, и хотя ранее сам справлялся со всеми делами и неурядицами, ныне ждал указаний. Не всегда Марья Филипповна могла понять суть того или иного вопроса, и когда такое случалось, она не гнушалась спросить совета, но само сознание того, что ничего более в усадьбе не происходит без её ведома, было ей весьма приятно.
        Однако с наступлением осени забот в имении осталось немного. Урожай был давно убран, заготовки на зиму сделаны. Обновив интерьер старого дома, Марья Филипповна обнаружила, что ей совершенно нечем заняться. Чтение её нисколько не увлекало, рукоделие быстро наскучило, потому как от природы своей княгиня Куташевна не обладала ни терпением, ни усидчивостью.?
        В конце ноября выпал первый снег и ударили морозы. Раскисшие дороги подмёрзли, и довольно скоро поверх некогда непролазной грязи появился укатанный зимник. Теперь у княгини Куташевой была возможность выезжать. Каждое утро Марья Филипповна вместе с малолетним сыном в крытом возке отправлялась к заутрене в большой сельский храм.?
        По окончанию службы у неё всегда была возможность пообщаться с соседями, узнать последние уездные новости. Часто она встречала Калитиных и Василевских. Павел Алексеевич видимо ещё не забыл вынужденного купания в пруду Полесья, а потому некоторое время держался с княгиней Куташевой отчуждённо, но Марья Филипповна к бывшему поклоннику была неизменно ласкова и доброжелательна, а потому Василевский вскоре оттаял.
        С началом Рождественского поста Павел Алексеевич осмелился наведаться в Ракитино с визитом. Марья не придала значения тому, что Василевский приехал один, без супруги, она настолько тяготилась своим одиночеством, что с радостью приняла его, невзирая на некую неприличность подобного визита.?
        Они много говорили, вспоминали прошлое, Павел Алексеевич напомнил Марье Филипповне об осенней охоте на волков после которой они все вместе провели дивный вечер в имении Василевских.?
        Марья хорошо помнила тот день. Ещё бы! Ведь ей весь вечер пришлось делать вид, что она совершенно равнодушна к Ефимовскому, тогда как хотелось глядеть на него неотрывно. А когда она позволяла себе быстрый взгляд в его сторону, то сердце заходилось в груди от огня, пылающего в его ответном взоре.?
        Василевский провёл в Ракитино почти половину дня и уехал только с наступлением сумерек. Через три дня Павел Алексеевич вновь появился на пороге дома Марьи Филипповны и, как и в прошлый раз, хозяйка усадьбы оказала ему довольно радушный приём. Пили горячий чай, беседовали, в этот раз они не стали предаваться воспоминаниям, а говорили больше о делах насущных.?
        — Отчего вы не остались на сезон в Петербурге?  — Полюбопытствовал Василевский.
        — Ежели вы не забыли, то я ношу траур, потому мне в столице нынче делать нечего,?
        — Марья Филипповна чуть заметно улыбнулась.?
        — И вам не скучно здесь зимой в сельской глуши?  — Удивился Павел Алексеевич.?
        — Ну, что вы, Павел Алексеевич. Благодаря вам я вовсе не ощущаю ни скуки, ни одиночества. Вы всегда были мне преданным другом.?
        — Мне бы хотелось быть для вас не только другом, Мари,  — яркий румянец проступил на бледном лице Василевского, он смущённо отвёл глаза.?
        — Поль…  — пребывая в некотором замешательстве, Марья Филипповна пыталась найти достойный ответ.?
        Ей не хотелось обижать его, но и мысль, высказанная им, в душе отозвалась тревогой.?
        — Право слово,  — вздохнула она,  — мне всегда было легко с вами… вы дороги мне, Поль, но я не могу вам предложить ничего, кроме своей дружбы.?
        — Ответьте, Мари. Вы никогда ничего ко мне не испытывали? Даже симпатии?  — Умоляюще глядя на неё, вопрошал Василевский.
        — Ну, отчего же? Вы всегда были мне симпатичны, Поль,  — Марью смутил столь откровенный вопрос.?
        Василевский вскочил на ноги, едва не опрокинув стул, порывисто опустился на колени у ног княгини Куташевой и, завладев её рукой, принялся покрывать быстрыми поцелуями тонкие пальцы:?
        — Позвольте мне любить вас, Мари. Прошу вас, не прогоняйте меня,  — горячо шептал он, удерживая хрупкие запястья в своих ладонях.?
        — Поль, прошу вас,  — Марья испугалась его горячей настойчивости, лихорадочного блеска серых глаз и попыталась освободиться от него.  — Прошу, оставьте.?
        У неё словно глаза открылись. Василевский уже не был тем робким юношей, который пытался объясниться ей в своих чувствах. Ныне у её ног был мужчина, сильный и отчаянно желавший добиться её благосклонности. Марья предприняла попытку подняться, но Павел Алексеевич тотчас обхватил обеими руками её тонкий стан, спрятав лицо в складках чёрного шёлкового платья.?
        — Я всегда любил вас, Мари,  — глухо заговорил он.  — Вам было четырнадцать, когда я впервые понял, как много вы значите для меня. Я страдал от этого чувства, мучился им, ибо, когда осмелился открыться вам, то был жестоко осмеян. Вы говорите, что всегда видели во мне лишь друга, но мне мало вашей дружбы, Мари.
        Марья положила ладони на его широкие поникшие плечи и слегка оттолкнула своего не в меру ретивого поклонника.?
        — Довольно. Павел Алексеевич,  — стараясь не выдать собственной неуверенности и страха, промолвила княгиня Куташева.  — Смею напомнить вам, что время нынче уже позднее, а дома вас ждут,  — она вывернулась из его объятий.?
        — Вы прогоняете меня?  — Не отрывая от неё пламенного взора, Василевский глубоко вздохнул.?
        — Остыньте, Поль,  — Марья Филипповна покачала головой.  — Мне будет горько лишиться вашей дружбы из-за нынешнего недоразумения.?
        — Хорошо, я уеду,  — он опустил голову.  — Но прежде…?
        Марья и вздохнуть не успела, как оказалась в крепких, отнюдь не дружеских объятьях. Твёрдые мужские губы прижались к её губам так, что у неё перехватило дыхание. Покоряясь его воле, она уступила, позволив углубить поцелуй и, едва ощутив этот слабый ответный отклик, Василевский вовсе потерял голову. Лишь появление лакея, собиравшегося доложить, что сани барина подали к крыльцу, отрезвило его и заставило выпустить из объятий ошеломлённую подобным напором Марью.
        Правая рука Марьи Филипповны взметнулась вверх, отчётливый звук пощёчины в тишине комнаты, казалось, был подобен грому выстрела в пустой бальной зале.?
        — Простите,  — Павел Алексеевич схватился за пылающую щёку.?
        — Вон из моего дома!  — Едва не сорвавшись на крик, Марья Филипповна указала ему на дверь.?
        Василевский молча поклонился и, развернувшись на каблуках, покинул гостиную. Марья опустилась на диван, прижав ладони к горящему лицу. Сердце колотилось в груди, всё тело покалывало, знакомая тяжесть в груди и внизу живота слишком явно свидетельствовала о том, что не явись в комнату прислуга, и она сама упала бы в объятья Василевского, словно перезревший плод.?
        Как можно было допустить подобное?! Как она могла?! Ответ был слишком прост. Давно её тела не касалась мужская рука, испытав однажды наслаждение, она истосковалась по упоительным ощущениям, что может подарить близость между мужчиной и женщиной. Ей опостылело её одиночество и холодная вдовья постель. И любовь здесь совершенно ни при чём. Ведь она не любила Куташева, но это ничуть не мешало ей получать наслаждение, отдаваясь ему.
        Некоторое время Марья Филипповна перестала выезжать из усадьбы, но минула седмица, за ней другая, и княгиня Куташева в канун Рождества явилась, как обычно, к заутрене. На сей раз в храме было довольно многолюдно. Василевские присутствовали всем семейством. Старый генерал весьма благожелательно ответил на приветствие соседки, Павел Алексеевич несколько сдержаннее, а вот супруга Василевского-младшего предпочла сделать вид, что не заметила княгиню Куташеву.?
        Павел хотел было извиниться, и даже попытался после службы заговорить с Марьей Филипповной, но его опередили. Калитины, встретив племянницу, пригласили её к себе.?
        После сытого обеда, спровадив под благовидным предлогом Василия Андреевича, Ольга Прокопьевна пожелала побеседовать с племянницей наедине.?
        — Машенька,  — собралась с духом пожилая дама,  — до меня слухи дошли, будто Павел Алексеевич стал довольно частым гостем в Ракитино.?
        — Слухи, тётушка,  — Марья Филипповна отвела глаза.?
        — Нехорошо, та bonne (моя милая),  — madame Калитина покачала головой и тихо спросила племянницу: — а как же Андрей Петрович? Он пишет тебе?
        — Нет,  — вздохнула Марья.?
        — Так отчего сама не напишешь??
        — Не стану навязываться,  — Марья упрямо вздёрнула подбородок.  — Ежели нужна ему, пускай сам приезжает.
        Глава 56
        В ночь перед Рождеством пошёл снег. Крупными пушистыми хлопьями он мягко ложился на землю и ветви деревьев, засыпал недавно расчищенные дорожки. В комнате от выпавшего за окном снега было светло, и Марья Филипповна попросила Милку не зашторивать окно на ночь. Она долго любовалась неспешным кружением снежных хлопьев, весь мир, погружённый в спокойный сон, казался ей в это мгновение тихим и уютным. Под утро снег прекратился, а с восходом солнца всё вокруг засияло слепящей взгляд нетронутой белизной, заискрилось бриллиантовыми искрами, словно тонким серебряным шлейфом укрыла Морена — зима поля и леса, реки и долины.?
        Рождество собирались встречать в Полесье, и едва окончив трапезничать, княгиня Куташева велела запрягать. Птицей летела тройка по заснеженной дороге, лёгкий морозец пощипывал лицо, пушистый иней повис на меховой оторочке капора и ресницах. Мишель весело смеялся, когда возница понукал лошадей и они, прибавив ходу, стремительно несли лёгкие сани по бескрайней белой равнине.?
        В огромном вестибюле отчего дома установили пышную лестную красавицу, пахло хвоей и свежестью. Разглядывая ёлку, Марья Филипповна обнаружила игрушки, которые некогда мастерила сама, будучи ещё совсем юной барышней. Вспомнилось, как отмечали Рождество в семье Ракитиным при жизни Филиппа Львовича. Непрошеные слёзы навернулись на глаза, что-то резко и болезненно сжалось в груди. "Папа, папочка, как же мне тебя не хватает",  — княгиня тихонько вздохнула, складывая под ёлку подарки для сына и племянницы.
        Раньше в Рождество гостеприимный дом Ракитиных всегда был полон гостей, ныне же в огромном особняке царила сонная тишина. Ждали Сержа с семьёй, но он не приехал, прислав письмо, в котором сообщал, что дела службы вынуждают его остаться в столице. По правде говоря, видеть свою невестку Марья Филипповна не больно-то желала, а вот по брату соскучилась, искренне огорчаясь от того, что в последнее время они несколько отдалились друг от друга.?
        Серж сильно переменился, если ранее, делясь с сестрой своими планами на будущее, он не представлял себя иначе, чем сельским помещиком, то ныне не мыслил жизни вне светского общества. Куда только всё делось? Его страсть к охоте, любовь к тихой сельской жизни, даже его желание иметь большую шумную семью претерпело изменение.?
        Когда-то нужда заставила его поступить на службу к Московскому генерал — губернатору. Вынужденный бывать в обществе по роду своих занятий, он свёл знакомство с Бетси, и окончательно попав под её влияние, совершенно переменился. Марья Филипповна с грустью вспомнила Лизу. Её невозможно было не любить. Живая, очаровательная, кипучая энергия била в ней ключом, она так любила бывать в центре внимания. Её всегда окружали поклонники, но из всех она выделяла лишь Сержа, и Бог его знает почему.
        Благодаря протекции Бетси, водившей знакомство с людьми, имевшими немалый вес в обществе, карьера Сергея Филипповича стремительно пошла в гору, и эта новая жизнь, заполненная знакомствами, визитами, делами большими и малыми, пришлась ему по душе. Забылись прежние мечтания, ведь ныне господин Ракитин и сам стал довольно большим человеком, с ним искали знакомства, к нему ходили на поклон, перед ним заискивали. Нет, Марья Филипповна нисколько не осуждала брата. Когда-то она и сама была полна надежд на новую жизнь, мечтала пленять и покорять, мечтала завоевать внимание и любовь света. Как же всё переменилось… Став княгиней Куташевой, она в полной мере могла бы насладиться всеми привилегиями своего положения, но, только заплатив немыслимую цену за исполнение девичьих грёз, поняла, сколь мелочными и суетными были её устремления и как мало радости на самом деле они ей принесли.?
        — Машенька,  — услышала она позади голос матери,  — тебе письмо пришло. Накануне вечером доставили.?
        Марья Филипповна выпрямилась и, не скрывая нетерпения, шагнула к матери.?
        Первое, что бросилось в глаза — знакомый почерк, радостная улыбка тотчас осветила лицо княгини Куташевой. Зажав конверт в руке, Марья поспешила в гостиную, дабы прочесть без помех весточку от Андрея.?
        "Здравствуй, мой милый ангел. Прости меня за долгое молчание, ибо я боялся огорчить тебя своими новостями. Ты, верно, знаешь уже, что меня восстановили на службе, но мною были недовольны, о чём весьма недвусмысленно дали понять. Я получил назначение в Польшу и нынче нахожусь в Варшавском гарнизоне. Несмотря на то, что минуло почти пять лет, здесь всё ещё неспокойно. В умах местных жителей бродят совершенно разные настроения от полного равнодушия, до открытой ненависти ко всему русскому. Увы, это вовсе не то, чего я ждал, возвращаясь на службу, мне претит роль жандарма, но именно этим приходится заниматься. Выявлять неблагонадёжных, тех, кто смущает умы граждан крамольными воззваниями к восстановлению Царства Польского и к избавлению от власти империи. Нынче я не могу даже сказать тебе, когда мы увидимся. Теперь я человек подневольный и себе не принадлежу, но хочу, чтобы ты знала, что я засыпаю и просыпаюсь с мыслями о тебе одной.?
        Я часто думаю о Мишеле, ведь узнав, что он мой, моя плоть и кровь, я, признаться, был оглушён этим известием, и даже испугался возненавидеть тебя за то, что ты скрыла от меня сей факт, но нынче жалею, что, поддавшись своим страхам, не захотел увидеть его. Летом я надеюсь получить небольшой отпуск и желаю провести его подле тебя и сына. Скучаю, люблю. Андрей".
        Марья Филипповна прижала письмо к губам. Сама не замечая того; что плачет, смахнула слёзы, застившие взгляд, и устремилась к отцовскому кабинету, желая немедленно написать ответ.?
        Ныне её и Андрея разделяло не только время, но и расстояние. И только письма могли связать их.

***?
        По приезду в Варшаву Ефимовский поселился на улице, называемой Краковским предместьем, прямо напротив костёла Святой Анны. Андрей занимал небольшую квартиру на самом верхнем этаже доходного дома. Ему доводилось уже бывать в Варшаве почти пять лет назад, но о том времени он предпочитал не вспоминать. С тех пор столица Царства Польского несколько переменилась. В разгар сезона Варшава по-прежнему была сосредоточием светской жизни, но нельзя было не заметить перемен, которые произошли вследствие ужесточения политики Государя в отношении мятежной территории. Закрыли все университеты, считавшиеся рассадниками вольно-думских идей о независимости Польши, все музеи перевели в Петербург, отныне все бумаги и все дела велись исключительно на русском языке, а для тех, кто им не владел, на французском. Конечно, все эти жёсткие меры никоим образом не способствовали проявлению поляками верноподданнических чувств и нисколько не улучшали отношения к русским офицерам, служившим в Варшавском гарнизоне. Можно сказать, их тихо ненавидели, но не осмеливались высказывать вслух своё отношение. Впрочем, и Ефимовскому было,
за что ненавидеть поляков. Достаточно было вспомнить, с какой хладнокровной жестокостью был вырезан почти весь офицерский состав Варшавского гарнизона в ночь, когда вспыхнуло восстание, и потому ему тяжело было вернуться вновь туда, где всё напоминало о тех страшных событиях.?
        Понимая, какое огорчение доставит Марье весть о его переводе на службу в Польшу, он долго не решался написать, но и его затянувшееся молчание могло быть истолковано превратно. Ему казалось, что он оскорбит её тем, что предпочёл службу возможности быть с ней, но в то же время понимал, что не мыслит своей жизни вне армии. В то время, что он провёл в столице и в деревне после того, как подал в отставку, он очень много размышлял и сколько бы ни пытался найти доводов в пользу принятого решения, отчётливо понимал, что не может так жить. Он не привык к такой жизни и не видел в ней ничего привлекательного для себя. Сколько себя помнил, он всегда помышлял только о том, чтобы служить отечеству. Да, конечно, женитьба и семья должны были внести определённые перемены в его жизнь, но он не собирался оставлять службу совсем, и тот выбор, который ему пришлось сделать, оказался для него совсем нелёгким. Потому, даже несмотря на, можно сказать, ссылку в Польшу, он рад был вернуться к привычным занятиям.?
        В тот день, когда он отправил письмо Марье Филипповне, ему пришло в голову пройтись пешком. Было начало декабря, но день выдался на редкость солнечным и почти по-весеннему тёплым. На улицах было довольно многолюдно, а на рыночной площади так, казалось, яблоку негде упасть. Варшава готовилась встречать Рождество, торговцы на рынке громко расхваливали свой товар, призывая покупателей, отовсюду слышались весёлые голоса, смех, несколько раз Андрей ловил на себе кокетливые и заинтересованные женские взгляды. Молодой красивый офицер, пребывающий в мрачной меланхолии, не мог не вызвать интереса у прекрасной половины рода человеческого.?
        Нечаянно столкнувшись с молодой женщиной, укутанной в подбитую чёрным соболем алую бархатную ротонду, Ефимовский поспешно извинился, но, скользнув равнодушным взглядом по смуглому лицу незнакомки, замер, будто вкопанный. Женщина показалась ему смутно знакомой, она коротко кивнула и, опустив на лицо густую вуаль, поспешила затеряться в толпе.?
        "Рада",  — тотчас мелькнуло в голове ошеломившее его воспоминание. Несомненно, это была именно она, цыганка, из-за которой князь Куташев получил смертельное ранение. Спохватившись, Андрей последовал за ней, стараясь не потерять из виду ярко-красную ротонду. Он и сам себе не смог бы объяснить, зачем ему понадобилось преследовать её, с какой целью он пошёл за ней, что собирался сказать или сделать, когда узнает, куда она так спешит.?
        Словно почувствовав за собой слежку, цыганка несколько раз останавливалась и беспокойно осматривалась, но, не заметив ничего подозрительного, продолжала свой путь. Наконец, она остановилась у парадного большого дома и, торопливо поднявшись на крыльцо, сказала несколько слов швейцару, тотчас распахнувшему двери перед ней.?
        Ефимовский проводил её взглядом и, решившись, шагнул к замершему у дверей высокому широкоплечему слуге с пышными седоватыми усами.?
        — Скажи-ка, любезный, дама, что сейчас вошла, здесь проживает?  — Осведомился он.?
        — Мне, ваше благородие, не велено о жильцах говорить,  — швейцар насупился, отводя глаза.?
        Андрей опустил руку в карман шинели и достал кошелёк, из которого извлёк довольно крупную ассигнацию и, за неимением более мелких, протянул её ошеломлённому швейцару.?
        — Это пани Кшесинская,  — склонился к нему швейцар.  — Она и её муж проживают в апартаментах на втором этаже уже второй месяц.?
        — Владислав Кшесинский?  — Невольно вырвалось у Ефимовского.?
        — Я так понимаю, ваш знакомец,  — швейцар улыбнулся и распахнул двери перед офицером: — но вы меня всё одно не выдавайте.?
        Андрей ступил в широкое парадное. Мраморная лестница, украшенная витиеватыми коваными перилами, уходила вверх. Поставив ногу на ступеньку, Ефимовский задумался. Он догадывался о том, что, вернее, кого увидит, коли решится всё же подняться вверх на два пролёта. Каждый шаг давался ему с трудом, желание повернуться и бежать отсюда с каждым мгновением усиливалось, но Андрей также понимал, что никогда ему не обрести покоя, коли ныне он струсит и уйдёт. Тогда ему будет суждено мучиться от того, что он не осмелился пойти до конца в своих подозрениях, и эта тайна всегда будет висеть над ним и над его жизнью дамокловым мечом.?
        Сняв фуражку, Ефимовский провёл ладонью по лицу, покрывшемуся холодной липкой испариной. Глубоко вздохнув, он решительно преодолел несколько последних ступенек и, не давая себе времени на дальнейшие раздумья, громко постучал в единственную дверь. Послышались шаги и звук отодвигаемой щеколды, дверь открылась, из широкой передней на графа пахнуло приятным ароматом выпечки. Очевидно, хозяева собирались обедать и даже, быть может, ждали кого — нибудь к обеду, учитывая, с какой поспешностью ему открыл слуга, ныне в немом изумлении взиравший на господина офицера.?
        — Пан Кшесинский дома будут?  — Внезапно севшим голосом поинтересовался Андрей.?
        — Как доложить прикажете, ваше благородие?  — Спросил молодой человек лет двадцати пяти и поклонился.?
        — Кто там, Йозеф?  — Послышался из гостиной голос, хорошо знакомый Ефимовскому.?
        Андрей сглотнул ком в горле и, отодвинув со своего пути лакея, шагнул в комнаты. Казалось, прошла целая вечность, пока бывшие друзья в молчании созерцали друг друга. Первым пришёл в себя Куташев. Знакомая Ефимовскому усмешка скривила красиво очерченный рот князя, Николай поднялся с дивана и, раскрыв объятья, шагнул ему навстречу:?
        — Глазам своим не верю,  — Куташев рассмеялся, хлопая Андрея по спине.?
        — Можешь представить себе моё состояние,  — пробормотал Ефимовский, вглядываясь в тёмные, блестевшие лукавством глаза, и с упрёком покачал головой.  — Тебя схоронили, отпели.?
        Рада шагнула на порог гостиной и замерла в тревожном ожидании. Чёрные глаза цыганки остановились на бледном лице графа Ефимовского, испытывающий взгляд, казалось, пытался проникнуть в саму его душу, понять, друг или враг ступил на порог её дома, её убежища.?
        — Это долгая история,  — Николай вздохнул и сделал знак Йозефу принять у графа шинель.?
        Андрей торопливо расстегнул пуговицы, сбросил шинель с плеч на руки подошедшего слуги и в страшном волнении прошёлся по комнате, заложив руки за спину. Ему казалось, что его сердце вот-вот остановится. Всё, что до сего момента казалось ему простым и понятным, вдруг стало неимоверно сложным. Вся его жизнь летела в пропасть.?
        — Nicolas, неужели ты не понимаешь, что наделал?!  — Наконец, взорвался он, не сумев совладать с собственными эмоциями.?
        — Рада, любовь моя, оставь нас,  — повернулся к цыганке Куташев.  — Скажи, чтобы подавали на стол, Андрей Петрович останется обедать у нас,  — распорядился Николай, повернулся к небольшому столику, где стоял графин с вином и, наполнив два бокала, один протянул Андрею.  — Выпьем,  — он поднял свой фужер.  — Позволь мне объясниться.?
        Ефимовский залпом выпил густое красное вино и со стуком поставил на стол пустой бокал.?
        — То, что ты сделал — чудовищно,  — выдохнул он.  — Бедная Софи. Ежели бы ты только знал, как она убивалась, когда мы получили известие о твоей смерти. Боже, как тебе удалось уговорить Хоффманна участвовать в этой ужасной авантюре?!?
        Куташев пригубил вино, не спуская тревожного взгляда с бледного лица Андрея, на скулах которого горел гневный румянец.?
        — Генрих Карлович согласился с моими доводами и, смею надеяться, ты тоже примешь их, коли дашь мне возможность высказаться,  — спокойно произнёс он, вновь наполняя бокал Ефимовского.?
        — Я слушаю тебя,  — мрачно бросил Андрей, усаживаясь в кресло.?
        — Видимо, мне, на самом деле, стоило покинуть сей бренный мир, дабы не создавать всем стольких затруднений,  — Николай усмехнулся, разглядывая вино в бокале.?
        Лицо Андрея вспыхнуло от стыда, и он тотчас поспешил оправдаться:?
        — Прости меня. Я очень рад тебя видеть, и нисколько не лукавлю, говоря это. Но неужели нельзя было найти иной способ?
        — Какой?!  — Куташев крутанулся на каблуках, уставившись пристальным взглядом в лицо того, кого по сей день желал бы считать лучшим другом.  — Адюльтер!? Развод!? Думаешь, я ничего не знаю!?  — Николай поставил на стол бокал, расплескав вино по полированной поверхности.?
        Повернувшись спиной к Андрею, он несколько раз глубоко вздохнул, а когда вновь устремил на него свой взгляд, уже мог говорить спокойно.?
        — Я знаю, что Софья отказалась от тебя, я предвидел это, потому отдал ей всё состояние, дабы она могла считаться выгодной партией и не зависеть от чьих-либо милостей. У моей сестры гордости куда больше, чем любви. Она сама не сознаёт того, но в этом мы с ней схожи: tour ou rien (всё, либо ничего), ни ей, ни мне не надобна жалкая пародия на любовь. Я знаю, что ты просил Марью стать твоей женой, но тебе не стоит беспокоиться, что в тот день, когда ты станешь с ней под венец, я явлюсь за твоей спиной подобно ангелу мести. Я отпустил её и уже не вернусь,  — глухо произнёс он, глядя куда-то в сторону невидящим взглядом.?
        — Но откуда?  — Ошеломлённо произнёс Андрей.?
        — Откуда мне известно?  — Куташев выгнул бровь.  — Борис написал. Он с самого начала был посвящён в мои планы.?
        — Тоже мне друг,  — хмыкнул Андрей, вспомнив скорбное выражение лица князя Анненкова в разговоре о смерти Куташева.
        — Не суди его,  — вздохнул Николай.  — Борис — настоящий друг и умеет хранить чужие тайны.?
        Ефимовский потёр виски кончиками пальцев, ему казалось, что голова его вот-вот расколется от того количества мыслей, что одновременно и хаотично возникали в его мозгу.?
        — И всё же, отчего так, а не иначе?  — Глухо спросил Андрей.?
        — Я скажу,  — Куташев присел в кресло напротив Ефимовского.  — Когда я встретил Марью в Петербурге, и она приложила немало усилий к тому, чтобы увлечь меня, я, признаться, был заинтригован. Но, увы, моя драгоценная жена оказалась никудышней лицедейкой, и интрига скоро раскрылась. Сначала я был взбешён и оскорблён, меня намеревались использовать самым гнусным образом, все мои помыслы были только о мести. Я ненавидел и презирал её, и всё, чего желал, отплатить ей той же монетой. Мне казалось, что эта женщина тебя не достойна,  — он вздохнул.  — Я сам не понимаю, когда мои чувства к ней переменились, откуда взялась бешеная ревность, доводившая меня до исступления, я осмелился поднять на неё руку. Думал, она побежит к тебе или к брату искать защиты от мужа-тирана, но она осталась со мной, не желая выносить скандал на всеобщее обозрение. Насмехаясь над ней, я пытался отрицать, что меня хоть сколько-нибудь задевает её измена, и то, что ты, тот, кого я считал своим другом, всё ещё любишь её и встречаешься с ней за моей спиной, словно кислотой разъедало мне душу и сердце.?
        Андрей опустил ресницы, не в силах вынести укора во взгляде.?
        — Я никогда не скрывал от тебя своих чувств к Марье Филипповне,  — произнёс он в своё оправдание.?
        — Вот потому я и отпустил её,  — ответил Куташев после непродолжительного молчания.  — Я не смог завоевать её любви, не добился её уважения, но в какой-то момент я понял, что могу привязать её к себе, сыграв на чувстве вины, однако вряд ли бы это сделало меня счастливей. Развестись с ней — стало быть, раз и навсегда оставить несмываемое пятно на её репутации. Я готов был взять вину на себя, предоставив ей столь желаемую свободу, но в любом случае тень скандала пала бы и на неё, и на тебя.?
        — Ты потому не скрывал своих похождений?  — Всё ещё не веря услышанному, спросил Андрей.?
        Николай кивнул:?
        — Да, Рада не знала о том, какая роль отводилась ей, и признаться, мне по сей день стыдно от того, что я использовал её подобным образом. А потом меня ранили, и тогда я решил использовать сложившуюся ситуацию, дабы раз и навсегда порвать связи с обществом. Упреждая твои вопросы, хочу сказать, что я не намерен оставаться в Польше, где любой может найти меня так же, как и ты. Имение матери я продал, мы остановились пока в Варшаве, но с наступлением тепла уедем. Куда? Не спрашивай,  — Николай улыбнулся.  — Я сам не знаю, куда занесёт меня судьба. Я решил путешествовать, а Рада поедет со мной. Может быть, где-нибудь мне приглянется какой-нибудь райский уголок, и я решу обосноваться там навсегда. Признаться, я удивлён, встретив тебя здесь. Неужели ты передумал и уже не помышляешь о счастье с несравненной Мари?  — Куташев усмехнулся.  — Может быть, тогда моя жертва напрасна??
        — Нет, я не передумал. А в Варшаве оказался по долгу службы. Моё прошение удовлетворили, но вследствие того, что когда-то я отказался принять командование полком в Тифлисе и не оценил оказанной мне чести, мною остались недовольны и, сослав меня в Польшу, таким образом дали это понять. Но теперь зная истину, право, не знаю, как я смогу жениться…?
        — Для всего света я умер, Борису я верю, как самому себе,  — перебил его Николай.  — И даже, ежели кто-нибудь, когда-нибудь случайно обнаружит истину, то никто не осмелится осуждать вас. Твоё положение бесспорно неприятно, но его можно поправить. Напиши Ракитину, попроси его содействовать твоему переводу в Петербург. Сергей Филиппович нынче человек весьма влиятельный.?
        Ефимовский отрицательно покачал головой. Князь Куташев нахмурился, глядя на него.?
        — Смири гордыню, Andre. Мало ли бед она тебе принесла? Не повторяй прошлых ошибок.?
        — Боже, как же всё сложно,  — пробормотал Ефимовский, с силой проводя ладонями по лицу.?
        — Всё просто, Andre. Ты сам себе придумываешь различные препятствия. Я понимаю, что тебя тревожит моральная сторона этого дела, и знание истины противоречит твоим принципам, но пусть это останется на моей совести. Ты же возвращайся в Петербург и забудь об этой встрече, будто её и не было. Не думаю, что нам будет суждено встретиться ещё раз.?
        При этих словах князя Куташева Андрей поднял голову и взглянул на Николая так, будто видел его впервые.?
        — Ты очень переменился,  — тихо обронил он.?
        — Я знаю,  — Николай усмехнулся, мельком бросив взгляд в зеркало.?
        Ранение не прошло для него бесследно. Долгая болезнь, вызванная скорее душевным расстройством, нежели телесным недугом, подорвала его силы. Куташев довольно заметно похудел, осунулся, но всё ещё оставался привлекательным мужчиной, несмотря на очевидные признаки телесной слабости.?
        — Я не о внешности говорю сейчас,  — смутился Андрей.?
        — Побывав одной ногой в могиле, на всё потом смотришь несколько иначе,  — Николай пожал плечами.  — Ну, полно о том, отобедаем,  — он указал приглашающим жестом на открытые в столовую двери.?
        За столом Андрей не раз ловил на себе встревоженный взгляд Рады, в котором легко угадывалась тщетно скрываемая враждебность. Зная о её низком происхождении, Ефимовский, тем не менее, был поражён её довольно хорошими манерами и вынужден был признать, что, не знай он правды, никогда бы не догадался о том, что подруга князя Куташева принадлежит к представителям вольного цыганского племени. Замечая нервозность девушки, Николай несколько раз клал свою ладонь поверх тонких пальцев цыганки и что-то тихонько говорил ей, вызывая на её устах слабую улыбку.?
        Андрей прощался с четой Кшесинских в самых смешанных чувствах. Радость от того, что Николай всё же жив и почти здоров, смешивалась в душе с тревогой за собственное будущее. Он так и не мог решить, как ему поступить. Утаить то, что ему открылось от всех тех, кого также, как и его самого, огорчила эта мнимая смерть, или вопреки желаниям князя Куташева, пожертвовав собственным счастьем, открыть правду. Словно чувствуя его колебания, Николай напоследок крепко обнял своего друга и шепнул ему на ухо, чтобы тот не вздумал натворить глупостей и прислушался на этот раз к доводам разума, а не требованиям чести, как бы это ни было противно его натуре.?
        Глава 57
        "Поистине сам мудрый Соломон не смог бы найти верного решения",  — в отчаянии размышлял Андрей, возвращаясь на свою квартиру. Разве он сумеет забыть о том, что открылось ему ныне? Как можно дальше жить с этим знанием? Ефимовский словно во сне дошёл до дома и, не раздеваясь, рухнул в кресло. Видимо, отчаяние столь явственно проступило в чертах его лица, что появившийся на пороге камердинер не решился его обеспокоить и, втянув голову в плечи, поспешил исчезнуть в тёмном коридоре. Обхватив голову руками, Андрей просидел, не меняя позы, не менее часа.?
        — Прохор! Каналья! Где тебя черти носят?  — Наконец, очнулся от своих дум Ефимовский.?
        — Здесь я, барин,  — взволнованный слуга тотчас явился пред светлые очи его сиятельства,  — Случилось чего? Лица на вас нет, Андрей Петрович!?
        — Нет, ничего,  — он поднялся с кресла и расстегнул шинель.?
        Прохор засуетился вокруг, помогая барину раздеться, принёс мягкий бархатный шлафрок и бокал подогретого вина.?
        — Ужинать изволите?  — Угодливо поинтересовался он.?
        — Нет, не хочу,  — отмахнулся от него Ефимовский.
        Присев за письменный стол, Андрей зажёг свечи в канделябре и достал из ящика бумагу, перо и чернильницу. В одном Куташев несомненно прав: необходимо вернуться в Петербург в самом скором времени и ежели для того придётся напомнить о себе Ракитину, то, стало быть, он перешагнёт через собственную гордость и обратиться к нему за помощью.?
        Его сумбурные и хаотичные мысли никак не желали складываться в слова и ложиться на бумагу. Андрей злился, что не мог выдумать подходящего предлога, дабы не раскрывать истинного положения дел, ссылаться же на свои чувства к Марье Филипповне, на свою тоску по ней, он считал делом офицера недостойным. Наконец, письмо было составлено. В самых общих выражениях Ефимовский писал, что в столице у него остались некие неоконченные дела, завершить которые, находясь в Польше, он не имеет никакой возможности, а потому просит содействия Ракитина в деле его возвращения на службу в любой столичный полк.?
        Ответ от Сергея Филипповича ждать пришлось довольно долго. Минуло три месяца со встречи с Куташевым, Андрей уже утратил всякую надежду, как получил послание от Ракитина, в котором Серж писал, что постарался всё устроить наилучшим образом. К своему письму Ракитин прилагал Высочайший приказ о зачислении его сиятельства графа Ефимовского ротмистром в Кавалергардский полк. Однажды, по собственной воле покинув ряды кавалергардов, Андрей уже не надеялся вернуться. В другое время радость его была бы безграничной, но ныне Ефимовского занимали совершенно иные заботы.?
        Видимо, Ракитин и в самом деле имел весьма высоких покровителей, коли ему удалось добиться подобного назначения, хотя это и заняло немало времени. И всё же, что ни говори, а быть обязанным своим возвращением в один из самых привилегированных гвардейских полков брату Марьи Филипповны, Ефимовскому было неприятно.?
        Андрей велел Прохору уложить багаж и уже поутру быть готовым к отъезду в Петербург, а сам решил навестить того, кто проживал в Варшаве под именем Владека Кшесинского, дабы проститься. Он ни разу не возвращался туда с того рокового дня, когда ему открылась вся правда о "смерти" князя Куташева. К его величайшему разочарованию Николай сдержал своё обещание не задерживаться в Варшаве. Чета Кшесинских съехала с известного ему адреса, и никто не знал, где их искать ныне.?
        Мартовский Петербург встретил графа Ефимовского слякотью, сыростью и холодным ветром, пронизывающим до костей. Утомлённый долгой дорогой, изрядно промёрзший Ефимовский был рад оказаться в своём доме на Английской набережной, где его ждали сытный ужин и тёплая постель.?
        Но прежде чем вкусить маленькие радости жизни, Андрей написал записку Анненкову, в которой извещал его о своём возвращении в столицу и просил принять его на следующий день, ежели это будет удобно. Борис Александрович не стал утруждать себя ответом, а поутру явился в дом Ефимовского, нисколько не сомневаясь, что ему будет оказан самый тёплый приём. При встрече Андрей испытывал смешанные чувства. Он привык считать Анненкова другом, полагал, что между ними нет и не может быть никаких тайн и недомолвок, но, как оказалось, глубоко заблуждался в слепой преданности давней дружбе. Его всё ещё мучила обида из-за того, что ему выказали недоверие.?
        Ефимовский изо всех сил старался не показать, сколь сильно задето его самолюбие, но, будучи совершенно неспособным претворяться, так и не сумел скрыть некой холодности. Он сам просил Бориса о встрече, но вот ныне, когда все слова приветствий были сказаны, не знал с чего начать разговор. Само собой он не собирался начинать свою речь с упрёков и обвинений, но ему было необходимо понять, отчего Николай посвятил в свои намерения именно Анненкова.?
        Молчание Андрея чересчур затянулось, и Борис, догадываясь, о чём тот желал говорить, первым начал беседу, которая могла закончиться, как полным примирением, так и серьёзной размолвкой.?
        Анненков слыл опытным дипломатом и, наверное, именно потому ему не раз предлагали представлять интересы Российской империи заграницей, но Борис всегда отказывался от столь высокой чести, хотя довольно часто и охотно оказывал услуги подобного рода в частной жизни, принимая у себя послов и консулов иностранных держав. Используя весь свой дипломатический дар, он осторожно начал беседу, желая убедиться в верности своих подозрений:?
        — Боюсь даже предположить, чем вызван столь скорый твой приезд из Варшавы, хотя должен заметить, что рад твоему возвращению,  — он чуть заметно улыбнулся, устраиваясь в кресле поудобнее.?
        — Я встретил Куташева,  — без всяких предисловий ответил Андрей, присаживаясь на край письменного стола и складывая руки на груди.?
        — Я предполагал, что такое возможно,  — вздохнул Борис.  — Ну, и как ты его нашёл? Он оправился от ранения??
        — Вполне, хотя некоторые следы болезни всё ещё заметны,  — мрачно отозвался Ефимовский.  — Ты не находишь, что задуманная им авантюра совершенно дурного толка? Это уже не шутка и не шалость,  — раздражённо продолжил он.  — И меня крайне удивляет, что, будучи посвящённым, ты продолжал разыгрывать передо мной роль неутешного друга.?
        — Не знаю, что и сказать в своё оправдание,  — ответил Борис с мягкой извиняющейся улыбкой на устах.  — Ты позволишь?  — Он устремил взгляд светло-голубых глаз на графа, доставая из кармана сюртука трубку и кисет, что свидетельствовало о сильном душевном волнении.?
        Андрей молча кивнул. Пока Анненков набивал и раскуривал трубку, они оба молчали. Откинувшись на спинку кресла, Борис закрыл глаза, выпустил колечко дыма и только после того заговорил.?
        — Когда Nicolas поведал мне свой сумасшедший замысел, я был точно также возмущён им, как ты теперь, но он сумел меня убедить, что иного выхода не существует. Конечно, он мог бы мириться с тем, что ты прелюбодействуешь с его женой и закрыть на это глаза, но Марья Филипповна не считала нужным скрывать свою сердечную склонность к тебе, и рано или поздно ваша aventure amoureuse {любовная интрижка), стала бы всеобщим достоянием. Тогда он вынужден был бы принять некоторые меры, защищающие его честь и достоинство, либо смириться со званием рогоносца.?
        Ефимовский закрыл глаза и глубоко вздохнул. Когда Борис только начал свою речь и прямо заговорил о преступной связи Андрея и княгини Куташевой, граф хотел возразить, но спокойный ровный тон, коим говорил Анненков, не осуждая и не порицая, заставил его подавить в себе слова возражения и дослушать до конца. Конечно, Борис был прав во всём, и Андрей невольно представил себя в двадцати шагах от Николая с пистолетом в руке. Ефимовский вздрогнул, отогнав видение. Он совершенно уверенно мог сказать, что, будучи виновным во всём, не осмелился бы выстрелить и скорее всего был бы убит, потому как Nicolas всегда отменно стрелял и вряд ли промахнулся бы со столь небольшого расстояния, ежели только нарочно.?
        Потому как побледнело лицо Андрея, Анненков тотчас догадался о тех мыслях, что посетили его растерянного друга.?
        — Один из вас должен был отступиться,  — тихо промолвил он, с досадой глядя на погасшую трубку.  — Даже ежели бы ты смог обуздать свои чувства и отказаться от Мари, то несчастными стали бы вы все трое…?
        — Желаешь сказать, что он только ради меня затеял всё это?  — Ефимовский недоверчиво усмехнулся.?
        — Не только. Полагаю, Nicolas предвидел катастрофу, которой закончился бы его брак с Мари, а потому решил, что его "смерть" разом разрешит все возникшие затруднения. Мы долго говорили обо всём накануне его отъезда в Европу.?
        — Я не могу жениться на ей,  — глядя невидящим взглядом поверх головы Анненкова на портрет своего отца на стене, отозвался Андрей.  — Зная, что её муж жив, я не могу… это преступно, Mon cher ami.?
        — Безусловно, только тебе принимать решение,  — Борис покачал головой,  — и тебе придётся сказать Мари, что ты отказываешься от неё.?
        — Я не отказываюсь,  — горячо возразил Андрей.  — Мои чувства к Марье Филипповне нисколько не изменились, но надобно, дабы всё совершилось законным путём, без подлога и обмана.?
        — Ты говоришь о разводе?  — Огорчённо спросил Анненков.?
        Андрей кивнул:?
        — У меня было время подумать. Надобно подать прошение в Синод и…?
        — И попутно обличить во лжи уважаемого человека Генриха Карловича Хоффманна, раскрыть доверенную тебе Куташевым тайну и выставить на всеобщее посмешище женщину, которую, как ты сам только что утверждал, любишь всем сердцем,  — перебил его Борис.?
        — Я не вижу иного выхода,  — Ефимовский тяжело вздохнул,  — и не думаю, что разразиться скандал.?
        — Сколько раз тебе самому доводилось выслушивать сплетни о покинутых жёнах, мужья, которые предпочли в открытую жить со своими любовницами? Ты хоть раз слышал, чтобы кто-нибудь пожалел несчастных женщин? Нет, они всегда подвергались насмешкам и порицанию, молва искала в них изъяны, не думая, что вся их беда состояла лишь в том, что они вышли замуж за презренное ничтожество, которое считало возможным попирать священные обеты, произнесённые перед лицом Всевышнего у алтаря. Неужели ты думаешь, что это общество пощадит княгиню Куташеву? Дело с разводом может затянуться на долгие годы и служить бесконечным источником пищи для сплетников. Такой участи ты желаешь для той, которую любишь? Ты думаешь, что способен оградить её??
        Высказав свои соображения, Анненков умолк, ожидая ответа. Ефимовский тоже молчал, осмысливая сказанное Борисом.?
        — Желаешь сказать, что Nicolas презренное ничтожество?  — Усмехнулся он.?
        — Нет, я никогда не говорил так о нём и не скажу,  — возразил Анненков.  — Более того, надобно иметь немалое мужество, дабы отказаться от того, что его по праву. Nicolas совершил чудовищную ошибку, заключив ради собственной выгоды насильственный брак с женщиной, которая его почти ненавидела. Своим поступком он причинил тебе боль, ваша дружба не выдержала этого испытания и оказалась разрушена. Он лишь попытался исправить то, что натворил, и ежели бы случай не свёл вас в Варшаве лицом к лицу, ты бы никогда о том не узнал. Я повторю, тебе принимать решение, Andre, но помни, к каким последствия может привести твой выбор. Я понимаю и уважаю твои принципы, и ежели ты не готов поступиться ими, то тогда тебе лучше отказаться от Марьи Филипповны и постараться забыть о ней. Уверен, что Мари сумеет с достоинством принять и этот удар, у неё куда больше силы духа, чем то может показаться на первый взгляд.?
        Андрей сжал ладонями виски и с тихим стоном опустился в кресло.?
        — Ты говоришь ужасные вещи,  — прошептал он.  — Я не могу отказаться от неё, все мои помыслы только о ней. Это всё равно, что сердце вырвать из груди. Но не могу смириться и с тем, что наша жизнь с ней будет омрачена гнусной ложью от начала и до конца. Мне страшно даже подумать о том, что обман раскроется. Я знаю истину, ты знаешь, Хоффманн, но даже не это страшит меня более всего…?
        — Страшишься упасть с пьедестала?  — Борис вздохнул.?
        — Что может быть страшнее, чем потерять уважение к самому себе?  — Ефимовский поднял голову, всматриваясь пристальным взглядом в лицо друга.?
        — Возможно, после того, что я тебе скажу, один мой вид вызовет в тебе неприязнь,  — тихо обронил Борис.  — Ты никогда не думал, что ты слишком возгордился своей добродетелью, Andre? Ведь отчасти в своих бедах повинен ты сам. Считая Марью Филипповну виновницей смерти своего брата, ты осудил её, не дав себе труда разобраться во всём, а меж тем вся её вина состояла лишь в том, что она позволила себе легкомысленно увлечься чужим женихом, за что и была жестоко наказана. Ты слишком строго судишь поступки других людей, в то время как сам ничуть не лучше любого из нас. Вспомни, что ты мне рассказывал о своей службе на Кавказе. Твоё высокомерие и гордость стоили жизней вверенных тебе людей. Из-за своей гордости ты отпустил наивную и доверчивую барышню, прекрасно понимая, какие последствия может иметь её грехопадение, случившееся отчасти и по твоей вине, ибо ты не сумел обуздать собственные страсти и взял то, что тебе предложили, а после ещё и обвинил Мари в том, что она намеренно завлекала тебя в ловушку. Даже нынче, признаваясь в своих чувствах к ней, ты продолжаешь считать её ниже себя, а между тем, я
готов поручиться, что ежели ей станет известно о том, что Nicolas жив, она сама откажется от тебя. Подумай, какую муку ты причинишь ей, открыв эту тайну.?
        Обличительная речь Бориса возымела тот эффект, на который князь и рассчитывал. До того бледное лицо графа Ефимовского после его слов запылало румянцем стыда. Андрей низко опустил голову, стараясь выровнять дыхание.?
        — Я не могу ответить тебе,  — Борис тяжело вздохнул.  — Но знай, какое бы решение ты не принял, я всегда буду на твоей стороне.?
        — Я должен подумать,  — мрачно отозвался Андрей.?
        — Чем дольше ты будешь откладывать решение, тем мучительнее будут твои сомнения,  — с этими словами Борис поднялся с кресла.?
        — Есть ещё один выход,  — заметно волнуясь, произнёс Ефимовский.  — Я попрошусь в действующую армию.?
        — Искать смерти на полях сражений — поступок недостойный,  — осуждающим тоном отозвался Анненков.  — Подумай о матери, о Мари, о том, что ты последний в роду.?
        — Не последний,  — возразил Андрей, ухватившись за эту мысль.  — Есть Мишель.?
        — Он — князь Куташев,  — напомнил ему Борис.  — Решай, Andre,  — Анненков протянул ему свою руку для прощального рукопожатия.?
        Простившись с Борисом, Андрей вернулся в кабинет. Он хотел написать Марье Филипповне, что вернулся в столицу, но не смог, по-прежнему считая, что не должен даже приближаться к ней, хотя разговор с Анненковым в значительной мере поколебал твёрдость его убеждений в том, что есть добро и зло.?
        Несмотря на то, что Ефимовский старался по мере возможностей избегать появления в обществе, однако же, о его возвращении очень скоро стало известно. Вести о том дошли и до Марьи Филипповны, по-прежнему пребывающей в своём небольшом имении Ракитино. Сергей Филиппович, полагая, что она уже знает обо всём, сам написал сестре о возвращении графа в Петербург, даже не представляя, какую бурю эмоций вызовет его письмо, которое княгиня Куташева получила в конце мая.?
        Для Марьи Филипповны горько было осознать, что вернувшись из Польши, Ефимовский так и не удосужился сообщить ей о том, несмотря на то, что минуло почти два месяца с его приезда. Прочитав письмо брата, княгиня страшно побледнела и, сославшись на мигрень, удалилась в свои покои, оставив сына, с которым играла до того, на попечении бонны. Только оставшись в одиночестве и зная, что никто не увидит её отчаяния, Марья бросилась на постель лицом в подушки и зашлась в истеричных рыданиях.?
        Ей казалось, что она в своей жизни выплакала уже все слёзы, но непонятное равнодушие любимого человека вновь ранило её измученное сердце. Пытаясь понять причины его молчания, молодая вдова напридумывала себе Бог знает чего. Ей пришло в голову, что он охладел к ней, ведь они так давно не виделись, а он молод и хорош собой и, конечно же, ему не раз выказывали знаки внимания. Возможно, он встретил ту, что не обременена прошлыми скандалами и станет ему достойной супругой.?
        В пользу этого предположения говорило и письмо Ирины, которое Марья получила накануне, и в котором княгиня Анненкова ни словом не обмолвилась о возвращении Андрея, видимо, щадя чувства подруги.?
        Наплакавшись до мигрени, Марья вышла из спальни, когда уже совсем стемнело. Спустившись в маленькую гостиную, она присела к изящному дамскому бюро, дрожащей рукой зажгла свечи в бронзовом канделябре и положила перед собой чистый лист. Стараясь сохранить решимость, княгиня Куташева обмакнула перо в чернила и вывела на бумаге:?
        "Милостивый государь, Андрей Петрович, не дождавшись весточки от Вас и полагая, что у Вас имеются причины, дабы порвать со мной всяческие сношения, я решила сама написать Вам и избавить Вас от неловкого объяснения. Видимо, обещание, данное Вами мне ранее, нынче сковывает Вас, а зная Вашу благородную натуру, решусь предположить, что Вы из жалости ко мне медлите с решительным объяснением. Потому хочу сообщить Вам, что возвращаю Вам возможность свободно располагать собой, не терзая себя угрызениями совести. М."
        Перечитав ещё раз письмо, Марья судорожно вздохнула и, убедившись, что чернила просохли, сложила его в конверт, который тотчас залила воском и поставила маленькую печать с гербом Куташевых. Выйдя в переднюю, она положила запечатанный конверт на серебряный поднос, зная, что поутру слуга, который ежедневно забирает корреспонденцию, снесёт его на почтовую станцию.?
        Покончив с этим делом, княгиня поднялась к себе. Распахнув окно, Марья Филипповна присела на подоконник и уставилась невидящим взглядом в ночной сад, наполненный тихими шорохами, шелестом недавно распустившейся листвы и благоуханием цветущих яблонь. Мыслями она была далеко от Ракитино. Ей вспомнилась первая встреча с Андреем на Адмиралтейском бульваре, когда она уронила ридикюль под копыта лошади блестящего кавалергардского офицера, окинувшего её затуманенным взором синих очей, пронзившим её до самого сердца и вызвавшем дрожь во всём теле. Вспомнились святочные гуляния, когда она сама не зная того, оказалась в его доме, первый поцелуй, совершенно лишивший её воли, бал в Зимнем, когда она, отдав своё сердце, позволила ему, пылавшему жаждой мщения, выставить её в самом дурном свете. Все эти горькие и трогательные воспоминая, бережно хранимые в памяти, в эту ночь проносились перед её мысленным взором. Она словно прощалась со своим прошлым, обещая себе, что более не станет ждать и надеяться.?
        Лишь после полуночи Марья Филипповна вызвала звонком колокольчика камеристку и, разоблачившись с её помощью, улеглась в постель. Проснулась она поздно и сразу вспомнила о письме, написанном под влиянием горечи и обиды, передумав отсылать его. К её великой досаде, лакей уже ушёл на почтовую станцию, а, стало быть, она слишком поздно спохватилась.?
        Дни потянулись в тревожном ожидании вестей из столицы. Всякий раз, разбирая корреспонденцию, княгиня Куташева до дрожи в коленях боялась найти письмо, которое ждала в ответ на своё чопорное послание, написанное в порыве гнева и отчаяния, но его не было. Мысли о том, каким образом воспользуется Андрей предоставленной ему свободой, сводили её с ума. Она забывала о своих тревогах только когда играла с ребёнком, который с каждым днём всё более и более походил на своего отца.
        Глава 58
        Получив письмо от Марьи Филипповны, Ефимовский пребывал в смятении. Его неприятно поразил холодный и чопорный тон послания, но в тоже время он отчётливо понимал, что только его медлительность и нерешительность вынудили Марью написать ему в таких выражениях.?
        Безусловно, не зная причин его молчания, она имела право обижаться и думать, что ею пренебрегают. Казалось бы, возникшее недоразумение можно было разрешить одним письмом, заверив Марью, что у него никогда и мысли не возникало расстаться с ней, но отчего-то сердце терзала безотчётная тревога. В сознание помимо его воли закралось сомнение в том, что он верно истолковал причины, побудившие Марью Филипповну писать к нему. Возможно, он слишком самоуверен и заблуждается, полагая, что ему по-прежнему хранят верность и сие письмо лишь попытка напомнить о себе. Возможно, всё совершенно иначе, и сообщая ему о том, что он отныне свободен располагать собой и своим словом по своему усмотрению, Марья Филипповна желала бы и сама получить такую же свободу. Что если о нём уже позабыли и желали бы освободиться от обещания, связывающего с ним??
        Сложив послание княгини Куташевой обратно в конверт, Ефимовский запер его в ящик стола и поспешил на службу. Пребывая в состоянии мрачной меланхолии, он выглядел рассеянным и задумчивым. Ему не давали покоя размышления о причинах, побудивших Марью писать к нему, но одно было понятно: надобно было решаться на что-то и решаться немедленно.
        На одной чаше весов оказалась совесть, требовавшая известить княгиню Куташеву о том, что супруг её жив и здоров, а на другой — собственные чувства к ней. Вне всякого сомнения, как только он расскажет всю правду, что стала ему известна в Варшаве, Марья Филипповна будет потеряна для него навсегда. И эта правда станет для неё самым страшным ударом, ибо она обречёт её на одинокое существование и насмешки общества. De paille la veuve (соломенная вдова), муж которой предпочёл обществу законной супруги безродную цыганку.?
        Ежели он, не объясняя причин, решит порвать с ней, то того ему никогда не простят. Со временем о нём забудут, а Марья Филипповна найдёт утешение в других объятьях. Молодая красивая вдова, не лишённая состояния, не останется без внимания, ведь Сергей Филиппович не поскупится ради счастья сестры и непременно даст за ней хорошее приданое.?
        Размышляя подобным образом, Андрей добрался до казарм, в которых царила страшная суматоха. Погружённый в собственные переживания, он совершенно позабыл, что ныне его полк снимался с зимних квартир и отправлялся в летний лагерь в Павловскую слободу под Красным селом. Заметив графа, несколько нижних чинов поспешили окружить его, у всех имелись вопросы по совершению перехода. Вынужденный вникнуть в суть дела, граф Ефимовский постарался отрешиться от занимавших его мыслей о Марье Филипповне. Выслушав обратившихся к нему вахмистра и унтер-офицера, Андрей пообещал разрешить возникшие у них затруднения и поспешил разыскать эскадронного командира. Эскадрон строился в походный порядок, в сутолоке Ефимовский насилу нашёл того, кто был ему нужен.?
        — Ефимовский, я уж думал, нам без тебя выступать придётся,  — хмурясь, ответил командир эскадрона Куракин в ответ на приветствие.?
        Выслушав ротмистра, Александр Борисович досадливо отмахнулся:?
        — После, Andre, на место прибудем, там решим,  — быстро проговорил он, легко взлетая в седло.?
        Ефимовский последовал его примеру. Наконец, полк выступил и длинной вереницей потянулся по улицам и бульварам к месту дислокации. Дорогою Андрей молчал, обдумывая свои дальнейшие действия. Дача в Красном селе, которую он снял на лето, ещё пустовала и была совершенно не готова к заселению. По прибытию на место надобно было распорядиться, чтобы доставили его личные вещи и произвели уборку в доме. Но прежде всего ему надобно было решить, что ответить Марье Филипповне.?
        — Что-то ты нынче совсем не весел,  — искоса поглядывая на Ефимовского, заметил Куракин.?
        — Собираюсь принять самое важное решение в своей жизни, вот и мучаюсь сомнениями,  — хмуро отозвался Андрей.?
        — Ба, да неужели…  — недоверчиво протянул Куракин.  — И кто же та прелестница, ради которой ты готов расстаться со своей свободой??
        — Её имя тебе хорошо известно,  — вздохнул Ефимовский и тихо добавил: — княгиня Куташева.?
        Куракин задумчиво покрутил тонкий светлый ус.?
        — Я не верил в слухи, что ходили о вас с ней,  — вздохнул он,  — но нынче она вдова… ежели тебя смущает, что она была женой Куташева… что станут говорить…. Впрочем, нет никакого смысла вспоминать о том. Nicolas умер, и на твоём месте я не стал бы раздумывать, а нынче же просил у Гринвальда разрешения на брак.?
        Ободрённый словами старинного приятеля, Андрей чуть заметно улыбнулся.?
        — Я так и поступлю. Как только устроимся на летних квартирах, я тотчас обращусь к Родиону Егоровичу.?
        "Да, да. Всё правильно,  — мысленно увещевал себе Ефимовский,  — ежели не я, то другой со временем станет её мужем. Так или иначе, но от судьбы не уйти, а коли истина откроется, я возьму на себя всю тяжесть вины, ибо Мари не знает ни о чём, и никогда не узнает о том от меня".?
        Приняв решение, граф заметно оживился, и до конца пути мечтательное выражение уже не сходило с его лица.?
        Как только эскадрон разместился на месте, Андрей тотчас отправил к себе домой вестового с приказанием дворецкому и камердинеру перевезти его вещи и доставить на дачу пару горничных, дабы они привели помещения в жилой вид.?
        Небольшой одноэтажный деревянный дом вмещал в себя две спальни, гостиную, кабинет и музыкальный салон. Осмотрев последний, Ефимовский пришёл к выводу, что в этой комнате вполне можно устроить детскую для Мишеля. Сама мысль о том, что он устраивает на лето не холостяцкую берлогу, а семейное гнёздышко, его взволновала необычайно, в душе он ощущал радостное возбуждение. Андрей критично осматривал убранство комнат, решая, что может понравиться Марье, а что стоило бы заменить. Ему хотелось непременно угодить ей, и в то же время он пришёл к подивившей его мысли, что при том, что они столь долго знают друг друга, он совершенно не осведомлён о её вкусах, пристрастиях и привычках.?
        Прислуга прибыла наутро. Выслушав распоряжения барина, челядь недоумевала: на кой хозяину понадобилась детская? Но расспрашивать никто не осмелился. Из комнаты вынесли клавикорды, нотные пюпитры и прочую мебель. Работа закипела: мыли, тёрли, проветривали. Убедившись, что каждый занят своим делом, Андрей отправился к дому командира полка, тем паче, что ныне там его ждали к обеду, как и всех старших офицеров.?
        Ефимовский не мог скрыть волнения ни во время трапезы, ни во время непринуждённой беседы на террасе, куда последовало всё собравшееся общество после обеда. Улучив минуту, он попросил Родиона Егоровича о разговоре с глазу на глаз. Гринвальд был настроен весьма благодушно, а потому с готовностью согласился выслушать.?
        — Родион Егорович, я желал бы просить у вас разрешения на брак,  — несколько смущённо обратился Ефимовский к командиру полка, едва они остались наедине в кабинете Гринвальда.?
        — Признаться, удивлён,  — не скрывая изумления, в которое его повергла просьба ротмистра, промолвил Гринвальд.  — Обыкновенно подобные просьбы не являются для меня неожиданностью, но вы весьма искусно скрывались, Андрей Петрович,  — Родион Егорович улыбнулся.  — И кто же ваша избранница??
        — Княгиня Куташева,  — выдохнул Андрей, чувствуя, как краска заливает его лицо. Гринвальд нахмурился и принялся барабанить пальцами по столу.?
        — Стало быть, вдова Николая Васильевича.?
        — Так точно,  — Андрей затаил дыхание в ожидании ответа.?
        — Надеюсь, вы хорошо обдумали своё решение, ротмистр?  — Спросил со вздохом Гринвальд.?
        У меня было немало времени для размышлений, ваше высокопревосходительство,  — отозвался Ефимовский, глядя в пол.?
        — У меня нет причин отказать вам в вашей просьбе, но примите дружеский совет,  — Гринвальд умолк на некоторое время, обдумывая свои дальнейшие слова.  — Не стоит устраивать пышных торжеств, прошло не так уж много времени, а у Николая Васильевича было много друзей и приятелей в полку. Многие из них могут счесть ваш брак с его вдовой оскорблением памяти князя Куташева.?
        — Я понимаю и последую вашему совету,  — отозвался Андрей, испытывая видимое облегчение от того, что его вопрос решился положительно.?
        Тем же вечером адъютант Гринвальда доставил Ефимовскому запечатанный пакет, в котором оказалось разрешение на брак ротмистра Ефимовского Андрея Петровича с Куташевой Марьей Филипповной, подписанное командиром полка и разрешение на отпуск сроком в один месяц. К документам также прилагалось короткое письмо от Родиона Егоровича:?
        "… Не благодарите меня. Помня Ваши прошлые заслуги, я не мог отказать Вам в такой малости. Надеюсь, месяца Вам будет достаточно для устройства Ваших дел".
        Минул июнь. Тихо и скромно в Полесье праздновали день ангела Марья Филипповны. Не было ни шумного бала, ни фейерверков, из всех приглашённых были только Калитины и Василевские. Обедали в малой столовой, но, несмотря на небольшое общество, день для именинницы прошёл как нельзя лучше. Зная о страсти княгини Куташевой к охоте, Василевские ей в дар преподнесли щенка от лучшей борзой в своре старого генерала. Калитин, к вящему неудовольствию своей сестры, подарил племяннице лёгкое английское ружье.?
        Павел Алексеевич, чувствуя себя несколько виноватым перед Марьей Филипповной, старался загладить свою вину всеми доступными ему способами, а потому был очень мил и разговорчив. Улучив минуту, когда княгиня Куташева оказалась одна на террасе, куда она вышла после сытного обеда подышать свежим воздухом, Василевский-младший в самых искренних выражениях попросил у неё прощения за своё совершенно недопустимое поведение. Будучи настроенной благодушно, Марья Филипповна выслушала его полную раскаяния речь и заверила молодого человека в том, что зла на него не держит.?
        — Однако же, Павел Алексеевич, как бы я не дорожила нашей с вами дружбой, от дома всё же вынуждена вам отказать,  — с мягкой улыбкой заметила княгиня.?
        — Я не смел даже надеяться на ваше прощение,  — сконфуженно отозвался Василевский,  — потому был несказанно рад, что вы не забыли упомянуть и меня в приглашении к отцу.?
        Вскоре генерал Василевский, пожелавший осмотреть ружьё, подаренное Марье Филипповне, при ярком дневном свете, вышел вместе с ним на террасу и нарушил уединение молодых людей.?
        — Как вы его находите?  — Обратился он в имениннице, пытаясь определить вес оружия, взяв его одной рукой.  — На мой взгляд, приклад несколько коротковат. Впрочем, для вас в самый раз будет. Не желаете опробовать??
        Марья Филипповна, смеясь, забрала ружьё у генерала и вскинула его на плечо, как заправский охотник, рассматривая парк через прорезь прицела.?
        Шум подъезжающего экипажа заставил всех обратить свой взор на другую сторону террасы. Княгиня Куташева едва не выронила ружьё, разглядев того, кто спрыгнул с высокой подножки.?
        — Bonjour, господа,  — Ефимовский одёрнул мундир и поднялся по ступеням террасы.?
        — Прошу прощения за то, что явился незваным,  — произнёс он, раскланиваясь с Калитиным, генералом и Павлом Алексеевичем, целуя ручки дам.?
        Марья, едва оправившись от только что пережитого волнения, передала ружьё лакею и протянула обе руки Андрею.?
        — Ваше сиятельство, какой приятный сюрприз,  — улыбнулась она, но от Ефимовского не укрылось, что широкая ослепительная улыбка ничуть не затронула глаз княгини.?
        Голубые очи по-прежнему взирали на него холодно и настороженно.?
        — Господа, позвольте похитить у вас несравненную именинницу?  — Обратился к присутствующим Ефимовский и предложил Марье руку, дабы пройти в парк.  — Увидев вас с ружьём, я уж решил, что вы собираетесь подстрелить меня,  — произнёс он с усмешкой, склоняясь к княгине Куташевой.?
        — Как знать, Андрей Петрович. Коль вас посещают подобные мысли, может быть, вы того заслуживаете?  — Процедила Марья Филипповна.?
        — Маша,  — Андрей остановился, завладев её рукой, которую поднёс к губам,  — прочитав твоё письмо, я мог сделать только два вывода,  — он заглянул в её глаза.?
        — Продолжайте,  — Марья Филипповна отвела взгляд.?
        — Я предположил, что моё долгое молчание обидело тебя,  — он сжал её тонкие пальцы в своей ладони.?
        — Удивительно, не правда ли?  — Княгиня усмехнулась.  — Вы не даёте о себе знать и о том, что вы вернулись в Петербург, я узнаю не от вас. Разве у меня есть повод сердиться и обижаться на вас?  — Она отняла у Ефимовского свою руку и уставилась пристальным взглядом в его алеющее смущённым румянцем лицо.  — И что же вы ещё предположили??
        — Я рискую навлечь на себя ещё больший гнев, ежели решусь сказать,  — Андрей улыбнулся, любуясь молодой женщиной.?
        В простом платье из голубого муслина Марья Филипповна казалась совсем юной барышней и напомнила ему ту, что несколько лет назад похитила его сердце.?
        — Ну уж, договаривайте,  — Марья поджала губы.?
        — Я предположил, что освобождая меня от данного слова, ты тоже желала бы обрести свободу,  — тихо обронил Андрей.  — Впрочем, я рад, что ошибся в своём предположении.?
        — Отчего вы решили, что ошибаетесь, Андрей Петрович?  — Марья замедлила шаги, пытливо всматриваясь в любимые черты.?
        Ефимовский замер и прошептал, стараясь по её глазам угадать истину:?
        — Жестокая, отчего ты вновь пытаешься ввергнуть меня в пучину сомнений??
        — Может быть, от того, что сама немало настрадалась от подобных сомнений, гадая о причинах твоей холодности!  — Выкрикнула Марья, нахмурившись.?
        — Желаешь, чтобы я у твоих ног просил прощения?  — Ефимовский выгнул бровь и тотчас опустился на колени, обхватив тонкий стан обеими руками.?
        Марья Филипповна с беспокойством обернулась, бросив быстрый взгляд на оставшийся за спиной особняк.?
        — Встань, Андрей,  — она положила ладони на позолоченные эполеты.  — Ты меня в невозможное положение ставишь.?
        — Не встану,  — Ефимовский упрямо покачал головой,  — пока не дашь слово, что выйдешь за меня.?
        — Когда?  — Марья не смогла более хранить сердитое выражение лица и улыбнулась ему.?
        — Как можно скорее, ибо мой отпуск заканчивается через три седмицы, и надобно ещё успеть вернуться в полк.?
        — Бог мой,  — Марья приложила ладони к зардевшимся щекам.  — Три седмицы! Я согласна,  — тотчас прошептала она, испугавшись, что, отложив венчание, ей вновь придётся разлучиться с тем, кого она ждала так долго. Наклонившись, Марья коснулась поцелуем губ Ефимовского.  — Идём же,  — она потянула его за руку к дому.?
        — Надобно маменьке сказать.?
        — Погоди,  — удержал её Андрей.  — Я торопился, но это, безусловно, меня не извиняет. Явиться в твой день ангела и без подарка… камердинер недавно разбирал мой старый гардероб,  — он опустил руку в карман,  — позволь мне вернуть тебе кое-что.?
        Марья с любопытством протянула ладошку и тихо ахнула, когда жемчужный кулон на тонкой золотой цепочке, некогда утерянный ею при весьма скандальных обстоятельствах, оказался в её руке.?
        — Это подарок папеньки на моё семнадцатилетие,  — прошептала она.  — Бог мой, Андрей, но разве не символично, что он вернулся ко мне именно в этот день!  — Она взглянула Ефимовского сияющими глазами.  — Неужели всё это время он был у тебя? Как ты нашёл его??
        — Его нашла Государыня и передала Николя, полагая, что именно он проводил время с барышней во время бала в её зимнем саду, а Куташев отдал его мне,  — вздохнул Андрей.?
        Лицо Марьи Филипповны омрачилось воспоминанием о своём недолгом замужестве:?
        — Какими причудливыми дорогами ведёт нас судьба,  — тихо заметила она, надевая украшение.?
        — И мы сами, порою, выдумываем препятствия, что удлиняют наш путь,  — ответил Ефимовский, целуя тонкие пальцы.?
        Елена Андреевна и гости Марьи Филипповны, покинувшие террасу, дабы не смущать хозяйку вечера и графа, расположились в гостиной. Madame Ракитина, волнуясь, ходила по комнате, Василий Андреевич замер у окна, встав за колышущейся лёгким ветерком кисейной занавеской, генерал хранил молчание, Поль украдкой вздыхал, его жена и генеральша уединились на диване у самой дальней стены и о чём-то перешёптывались, Ольга Прокопьевна невозмутимо раскладывала пасьянс на ломберном столике.?
        — Элен, голубушка, вели шампанского подать,  — обратился к сестре Калитин.  — Ну, не мог же он в такой день с дурными вестями приехать! Сердцем чую, быть свадьбе.?
        — Поди принеси,  — велела Елена Андреевна лакею, ожидавшему указаний у дверей.?
        Калитин встретил молодую пару на террасе двумя бокалами шампанского в руках. Лицо Василия Андреевича сияло широкой улыбкой, отчего его седые усы и бакенбарды смешно топорщились в стороны.?
        — Надеюсь, вас можно поздравить?  — Обратился он к Ефимовскому.?
        — Благодарю, Василий Андреевич. Марья Филипповна сделала меня счастливейшим из смертных, согласившись стать моей женой,  — Андрей взял из рук Калитина шампанское и протянул один фужер Марье.?
        — Господа,  — Капитан повернулся к входу в гостиную,  — прошу всех сюда. У меня есть тост.?
        Всё небольшое общество последовало на террасу, лакей с подносом обошёл гостей, подавая шампанское.?
        — За графа и графиню Ефимовских,  — провозгласил Василий Андреевич, высоко поднимая бокал.?
        Учитывая, сколь коротким оказался отпуск у Ефимовского, венчаться решено было через седмицу. Всё это время Марья и Андрей не расставались. Впервые увидев сына, Ефимовский испытал самые противоречивые чувства. Он был страшно горд тем, что мальчик так крепок и хорош собой, но в то же время корил себя за то, что у него не было права назвать его своим. Конечно, и Марья Филипповна была виновата в том, ведь ежели бы она только написала ему, он бы тотчас приехал, позабыв все свои обиды. Но понимая, что его вина неизмеримо больше, Андрей не посмел ни в чём упрекнуть её.?
        Ефимовский желал бы соблюсти приличия хотя бы перед свадьбой, но и тут уступил Марье, оставшись в Ракитино до самого дня венчания и покинув усадьбу только накануне.?
        В ночь перед венчанием Марье не спалось. Всё ей виделось, что происходящее только сон, который растает поутру, как и не бывало. Словно желая себя убедить, что всё происходит наяву, а не в её грёзах, она подходила к креслу, где было разложено подвенечное платье и гладила ладошкой тонкий шёлк, тихонько вздыхая, расправляла висевшую на зеркале тончайшую фату из мехельнского кружева. Не находя успокоения в этом, опускалась на колени перед образами, закрывала глаза, принимаясь молиться о том, чтобы завтра ничто не помешало ей соединиться с тем, кого любит всем сердцем.?
        Едва пропели первые петухи, она вышла в будуар и разбудила Милку, спавшую на кушетке. Пока барыня умывалась, подали завтрак, но Марья, чувствуя, что ни в силах проглотить ни кусочка из-за испытываемого волнения, отказалась от него.?
        Одеваясь к венцу, она не спускала глаз с часов на столе, отсчитывающих последние часы её вдовства. Наконец, Милка закрепила шпильками завитые русые локоны и набросила на высокую причёску барыни невесомую фату. Марья Филипповна бросила мимолётный взгляд на своё отражение. Простое платье из белого шёлка, пошитое ещё в пору её девичества, но ни разу ненадёванное, в ушах маленькие капельки жемчужных серёжек, подаренных отцом, и кулон, что ей седмицу назад вернул Андрей — вот и всё. Ей вспомнилось, каким роскошным был её подвенечный наряд, когда она венчалась в Андреевском соборе с Куташевым, какими тяжёлыми были фамильные бриллианты, украшавшие её шею, какая огромная толпа собралась поглазеть на их свадьбу. Но тогда она чувствовала себя несчастнейшей женщиной на всей земле, тогда, как ныне душа замирала от восторга и, казалось, что вдохни она полной грудью, крылья развернутся за спиной.?
        — Коляска подана,  — явился с докладом лакей.?
        Подхватив юбки, Марья сбежала по лестнице, не обращая внимания на недовольство Елены Андреевны, едва поспевавшей за дочерью. Поездка была недолгой и, подъезжая к храму, Марья с тревогой вглядывалась в тех, кто стоял на невысоком крыльце. Первым она заметила дядьку, который оживлённо жестикулировал и что-то втолковывал генералу Василевскому. Плечом к плечу с отцом стоял Павел Алексеевич. Услышав шум подъехавшего экипажа, Поль обернулся и отступил в сторону, тогда-то Марья Филипповна и увидела белый колет графа Ефимовского.?
        Андрей стремительно спустился с крыльца и подал ей руку в белой перчатке.?
        — Я думал, нынешняя ночь никогда не кончится,  — шепнул он ей, помогая сойти с подножки.?
        — Я не могла заснуть,  — также тихо ответила Марья,  — мне казалось, что всё только сон.?
        Собравшиеся на крыльце храма гости расступились, пропуская внутрь жениха и невесту. Яркие солнечные лучи, проникая в храм через высокие стрельчатые окна, играли бликами на позолоченных окладах икон, освещая строгие лики святых. Марья шагнула в растворённые настежь двери и едва не споткнулась, встретившись взглядом с будущей свекровью. Madame Соколинская холодно улыбнулась ей и отступила в сторону, освобождая путь к аналою. Затаив дыхание, Марья глядела, как открылись перед ней царские врата и величественный в своём праздничном облачении сельский священник, отец Иона, выступил вперёд, держа в руках крест и евангелие.?
        Едва святой отец начал читать ектенью, голова Марьи закружилась. На какое-то совершенно сумасшедшее мгновение ей показалось, что она вернулась в прошлое. Боясь даже шелохнуться, она чуть повернула голову и, увидев бледное сосредоточенное лицо Андрея, тихонечко выдохнула.?
        За спиной негромко хлопнула дверь, впуская кого-то из опоздавших, но для Ефимовского сей звук был подобен грому пушечного выстрела. "Я знаю, что ты просил Марью стать твоей женой, но тебе не стоит беспокоиться, что в тот день, когда ты станешь с ней под венец, я явлюсь за твоей спиной подобно ангелу мести",  — невольно прозвучали в его мыслях слова, некогда сказанные князем Куташевым. Даже не отдавая себе отчёта в том, что делает, Ефимовский медленно обернулся и, не встретив насмешливого взора тёмный очей, вновь повернулся к аналою, незаметно переводя дух. Так и будет висеть над ним дамокловым мечом правда, известная, увы, не только ему одному.?
        Отец Иона пристально вгляделся в лицо жениха и продолжил венчальный обряд, вложив маленькую ручку Марьи Филипповны в ладонь Андрея. Едва их руки соединились, Ефимовский сжал тонкие пальцы под расшитой золотой ниткой епитрахилью. Марья тотчас повернулась к нему, улыбнулась уголками губ, но невозможно было не заметить света, коим сияли её голубые глаза.?
        "Я люблю тебя",  — прошептала женщина одними губами, вызвав ответную улыбку. "Всегда",  — прочла она ответ по его губам. До самого конца обряда Марья не могла более отвести взгляда от того, кто отныне стал ей законным супругом, как не могла сдержать счастливой улыбки.?
        Покинув своды храма, новобрачные ступили на крыльцо. Со всех сторон на них посыпался дождь из пшеничных зёрен. Собравшиеся поглазеть на венчание крестьяне выкрикивали пожелания долголетия и плодовитости молодым. Ефимовский легко подхватил жену и сбежал с крыльца, опустив свою драгоценную ношу на сидение в коляске.?
        — Трогай,  — велел Андрей вознице.?
        Сначала мимо замелькали дома, а потом, когда упряжка покинула пределы села, мелькнули рощицы и перелески. Марья ничего не замечала вокруг. Закрыв глаза, она отвечала на головокружительные поцелуи, и только когда возница произнёс: "Приехали, барин", выпрямилась на сидении, рассматривая усадебный дом в Клементьево.?
        Молодых встретил дворецкий, а вскоре пожаловали и все остальные. Хозяйка имения прошла вперёд, распоряжаясь прислугой. Обед удался на славу. Сами новобрачные не желали утраивать пышных торжеств, но Татьяна Васильевна рассудила иначе и слушать возражений совершенно не хотела. Едва Андрей сообщил матери о женитьбе, как тотчас были разосланы приглашения по всей округе, и даже за столь короткий срок madame Соколинской удалось собрать весьма многочисленное общество.?
        Князь и княгиня Урусовы тоже были в числе приглашённых. Илья Сергеевич от всей души поздравил новобрачных, а вот Софье Васильевне непринуждённый тон и показное дружелюбие дались с большим трудом.?
        Вечером, после трапезы, когда начались танцы, князь Урусов, воспользовавшись случаем, пригласил графиню Ефимовскую на тур вальса.?
        — Вы дивно похорошели, Мари, с тех пор, как мы виделись в последний раз,  — тихо заметил он, закружив партнёршу.?
        — Только счастье, Илья Сергеевич, способно так украсить женщину,  — улыбнулась в ответ Марья.?
        — Признаться, я рад за вас,  — вздохнул Урусов.?
        — А я за вас, Илья Сергеевич,  — рассмеялась Марья.?
        До конца танца она не произнесла более ни слова. Легко скользя по паркету, Марья пыталась взглядом отыскать супруга, но нигде не видела его. Наконец, стихли последние аккорды, и она, сославшись на усталость, поспешила на террасу, куда, как ей показалось, он вышел. Тихий голос Софьи заставил её остановиться и замереть за кадкой с померанцевым деревом.?
        — Мне одно не даёт покоя, Andre. Неужели для того, чтобы один был счастлив, другой должен был умереть?  — С горечью прошептала княгиня Урусова.?
        Ефимовский тяжело вздохнул. Как никогда раньше он понимал, что ныне чувствует Софи, глядя на него. Счастье досталось ему ценою жизни её брата. И как же тяжело было смолчать, не открыв ей истины.?
        — Пути Господни неисповедимы, Софи,  — после непродолжительного молчания молвил он.  — Как знать, что ждёт нас даже в самом ближайшем будущем.?
        — Нет, я не осуждаю тебя,  — вновь заговорила Софья,  — никто не должен страдать, коли есть возможность стать счастливым. Ступай, Andre,  — вздохнула княгиня.  — Я хочу побыть одна.?
        Андрей покинул террасу, даже не заметив жены, притаившейся в нише у померанца, а когда он вышел, Марья, заслышав сдавленные рыдания, шагнула к бывшей золовке.?
        — Софи, не плачьте,  — она едва коснулась вздрагивающих плеч.?
        Софья резко обернулась и откинулась на мраморную балюстраду, стремясь оказаться как можно дальше от бывшей невестки.?
        — Вы подслушивали,  — произнесла она обвиняющим тоном.?
        — Не нарочно,  — Марья Филипповна покачала головой.  — Ежели вам будет легче, то хочу сказать, что я никогда не забуду Nicolasa.?
        — Полно, Марья Филипповна. К чему вам хранить память о нём? Для этого есть я,  — княгиня Урусова усмехнулась.  — Сделайте счастливым его,  — Софья кивнула в сторону освещённой залы,  — и уже этим я буду довольна.?
        Повернувшись к Марье спиной, княгиня Урусова спустилась по лестнице в темнеющий парк. Свет из окон позволял видеть тонкую фигурку в ярко-синем платье, бредущую мимо фонтана. Заметив высокий мужской силуэт, появившийся рядом с княгиней, Марья грустно улыбнулась, распознав в мужчине супруга Софи.?
        После этой встречи ей было уже не до веселья. Всё, чего она желала, так это остаться наедине с Андреем. Шагнув в ярко-освещённый зал, она тотчас увидела его среди гостей. Ефимовский, беседуя с теми, кто его окружал, с видимым беспокойством осматривал залу и, заметив ту, которую искал, тотчас извинился перед собеседниками, устремляясь навстречу жене.?
        — Я хочу уйти,  — прошептала ему Марья, едва его губы коснулись её щеки.?
        Андрей молча кивнул и увлёк её к выходу. Проведя новоиспечённую графиню через анфиладу комнат, он остановился у белых двустворчатых дверей, украшенных позолотой.?
        — Я оставлю тебя ненадолго, Mon ange,  — он открыл перед Марьей обе створки.  — Мне надобно распорядиться, дабы уложили багаж, а после я вернусь,  — с этими словами он склонился к ней, целуя обнажившееся плечо.?
        Невзирая на усталость и тревоги минувшего дня, молодая графиня намеревалась дождаться возвращения супруга, но, сколько не пыталась прогнать сон, что настойчиво увлекал её в объятья Морфея, одолеть его не смогла. Вернувшись в спальню, Андрей не стал будить жену. Погасив свечи, он лёг рядом, обнял тонкий стан и улыбнулся, когда Марья, устраиваясь удобнее, положила голову ему на грудь, как делала каждую ночь, что он оставался с ней в Ракитино.  — 'Господи, ежели ты решишь покарать меня за обман, пусть кара твоя никогда её не коснётся",  — он прижался губами к чуть влажному виску Мари.?
        Эпилог
        Осень 1857 г. Усадьба графа Ефимовского "Веденское"
        Тёплый сентябрьский день клонился к вечеру. Из открытого настежь окна потянуло прохладой. Седовласый мужчина весьма преклонных лет зябко поёжился и бросил быстрый взгляд на колышущуюся под лёгким движением воздуха кисейную занавеску. Перехватив его взгляд, граф Ефимовский поднялся из-за стола и закрыл окно, после чего вернулся к чтению письма.?
        — Где же девочка?  — Обратился граф к старику, сгорбившемуся в кресле у стола.?
        — Вы же понимаете, Андрей Петрович, что я не мог привезти её сюда вот так сразу, ничего вам не сообщив. Она осталась в Москве у моих хороших друзей,  — ответил Хоффманн.?
        — Да, я понимаю,  — Ефимовский сжал ладонями виски и вздохнул.  — Запутанная история.?
        — Так могу я положиться на вас?  — Осведомился Генрих Карлович.  — Исполните ли вы его последнюю просьбу??
        — Безусловно,  — Андрей поднялся со стула и прошёлся по комнате, пытаясь скрыть охватившее его волнение.  — И всё же! Это невероятно!?
        — Иногда случаются вещи, которые материальная наука объяснить не в силах,  — Хоффманн пожал плечами.?
        — Впрочем, Николай Васильевич просил передать вам его дневники. Надеюсь, в них вы найдёте ответы на все ваши вопросы.?
        — Вы правы, Генрих Карлович. Во всём есть Божий промысел. Надеюсь, вы не откажетесь воспользоваться моим гостеприимством?  — Задумчиво ответил Ефимовский.?
        — Не хотелось бы стеснять вас, Андрей Петрович.
        — Вы нисколько нас не стесните. К тому же надобно будет рассказать обо всём Марье Филипповне, а лучше вас этого никто не сделает. За mademoiselle Кшесинскую не тревожьтесь. Я завтра же пошлю за ней,  — заверил он Хоффманна.?
        — Благодарю и принимаю ваше приглашение,  — Хоффманн слегка наклонил голову в знак признательности.?
        Ефимовский нетерпеливо встряхнул колокольчик и, едва на пороге кабинета появился лакей, распорядился приготовить комнаты для нежданного гостя.?
        За ужином Генрих Карлович имел возможность удовлетворить своё любопытство и рассмотреть всё многочисленное семейство. Красота Марьи Филипповны по причине прожитых лет и многодетного материнства несколько поблекла, но она всё ещё оставалась весьма привлекательной особой. Воспитаннику графа молодому князю Куташеву уже исполнилось двадцать два года. Это был высокий и очень красивый молодой человек, унаследовавший больше черты матери, нежели покойного родителя. Так считали все, кто его видел. Однако внимательный наблюдатель мог бы заметить, что Михаил Николаевич куда больше походит на своего приёмного отца, чем на маменьку.?
        Напротив молодого князя за столом расположился сын графа, юноша восемнадцати лет отроду. Светловолосый и голубоглазый, он являл собой точную копию своей матери, графини Ефимовской. Две прелестные барышни пятнадцати и тринадцати лет занимали место за противоположным от старого доктора концом стола. Обе темноволосые и синеглазые, как их отец, девушки в недалёком будущем обещали стать настоящими красавицами.?
        Ежели графиня Ефимовская и была удивлена появлением за столом человека, некогда бывшего доктором семьи Куташевых, то виду не подала. Она была необычайно любезна с ним, расспрашивала его о прожитых годах, но в то же время Хоффманн замечал в ней некое нетерпеливое беспокойство. Очевидно, супруг сказал ей о причинах, заставивших старого человека нанести визит семейству Ефимовских, а прежде совершить довольно далёкое и трудное путешествие, и она ждала окончания ужина, чтобы узнать подробности.?
        По окончанию трапезы молодые люди изъявили желание пройти в курительную. Граф неодобрительно покачал головой, а Марья Филипповна лишь пожала плечами, перехватив его хмурый взгляд. Барышни, пожелав родителям и гостю "доброй ночи", удалились в свои покои, о чём-то перешёптываясь по пути из столовой.?
        — Мишель пристрастился к табаку, как только стал служить в полку, a Nicolas во всём стремится ему подражать,  — пояснила она сей обмен взглядами Хоффманну.  — Пройдёмте в гостиную,  — предложила графиня.  — Там нам будет удобнее, чем в твоём кабинете,  — улыбнулась она мужу.?
        В маленькой уютной гостиной жарко пылал камин. Хоффманна усадили в кресло поближе к огню. Один лакей зажёг свечи, другой аккуратно поставил на ломберный столик серебряный поднос с кофейником и чашечками из тончайшего фарфора, после чего вышел и прикрыл за собою двери.?
        Генрих Карлович взглянул на графа и, прочитав одобрение в его взгляде, приступил к своему рассказу.?
        — Полгода тому назад я получил письмо, которое пришло из Константинополя от Владислава Кшесинского. В нём он просил меня оставить все дела и немедленно ехать к нему, так как состояние его здоровья не позволяло ему самому совершить столь далёкое путешествие. Признаться, я был очень удивлён. Мы давно не поддерживали связей, и я ничего не знал о нём с тех самых пор, как он покинул Варшаву двадцать лет тому назад. Я тотчас собрался в путь, ибо полагал, что случилось что-то действительно из ряда вон выходящее, коли он обратился ко мне с подобной просьбой,  — Хоффманн перевёл дух.?
        Воспользовавшись паузой, Марья Филипповна разлила по чашкам кофе и подвинула доктору одну из них. Сделав глоток, Генрих Карлович продолжил:?
        — Марья Филипповна^:^ прежде чем продолжить мой рассказ: я должен открыть вам одну тайну. Возможно, вы уже догадались, но я всё же скажу. Владислав Кшесинский и князь Куташев — один и тот же человек.?
        Графиня Ефимовская побледнела и, не скрывая тревоги, взглянула на мужа.?
        — Продолжайте, Генрих Карлович,  — невозмутимо произнёс Андрей Петрович.?
        — В Константинополе я нашёл его при смерти в захудалой гостинице. Николай Васильевич, будучи в Индии, заразился болотной лихорадкой. Он умирал, и я ничем не мог ему помочь. С ним была девочка двенадцати лет, которую он назвал своей дочерью. Князь Куташев просил меня забрать её и отвезти к вам вместе с письмом и дневниками, что он передал мне. Я провёл с ним ещё два дня до самой его смерти, после чего распорядился о похоронах, забрал ребёнка и отправился в Россию.?
        — Боже мой, Andre,  — потрясённо выдохнула графиня,  — всё это время он был жив!?
        Ефимовский подавил тяжёлый вздох и отвёл взгляд.?
        — Ты знал?!  — Марья Филипповна поднялась с кресла и принялась кружить по комнате, заламывая руки.?
        — Мари,  — шагнул к ней Андрей и, обняв за плечи, остановил.  — Да, я знал, но он сам так пожелал.?
        — Это чудовищно,  — графиня сбросила ладони мужа со своих плеч и вернулась в кресло, постаравшись взять себя в руки.  — Но где же этот несчастный ребёнок??
        — Mademoiselle Кшесинская нынче находится в Москве у друзей Генриха Карловича. Завтра я пошлю за ней,  — ответил Андрей Петрович, остановившись у камина и поправляя в нём поленья.?
        — Эта девочка… вы уверены, что она дочь Nicolasa?  — Обратилась к Хоффманну Марья Филипповна.
        — Я не могу ответить на ваш вопрос, ваше сиятельство,  — вздохнул старик,  — но надеюсь, что прочитав дневники князя, вы найдёте ответ на него.?
        Было заметно, что Генрих Карлович очень устал и держится из последних сил. Немного успокоившись, графиня Ефимовская сама проводила гостя до отведённых ему комнат, а после прошла в кабинет супруга. Расположившись за столом, Андрей листал тетрадь, исписанную знакомым обоим почерком.?
        — Маша,  — он оторвался от своего занятия, как только жена ступила на порог,  — тебе надобно отдохнуть. Я прочту и расскажу' тебе всё, о чём узнаю.?
        Марья Филипповна склонилась к супругу, обняла широкие плечи и поцеловала его в щёку':?
        — Боюсь, я всё одно не усну, позволь мне остаться.?
        Андрей жестом указал на кресло и начал читать вслух.?
        "15 мая 1837 года. Сегодня мы отплыли из Данцига в Малагу. Я долго смотрел на берег, пока он не скрылся от моего взора. Меня не покидает чувство., что никогда более я сюда уже не вернусь. Итак. Прощай Европа, прощай вся моя прошлая жизнь!".?
        Граф и графиня Ефимове кие переглянулись, после чего Андрей Петрович продолжил чтение. В дневнике Николай подробно описывал своё путешествие, записывая пережитые впечатления. После того, как зафрахтованное князем Куташевым судно прибыло в порт Малага, на южном побережье Испании, чета Кшесинских отправилась в Гранаду. Николай Васильевич давно мечтал посетить древние памятники архитектуры, кои представляли собой развалины роскошных дворцов мавританских правителей и, наконец, его мечта осуществилась. Куташев восторженно отзывался обо всём, что ему довелось увидеть. Восхищался сказочной красотой Альгамбры, живо описывал обычаи и традиции местного населения. Читая его записи, Андрей всё более погружался в этот волшебный, сказочный мир. В его душе даже где-то шевельнулось чувство зависти, но он тотчас подавил его в себе, вспомнив, чем Куташеву пришлось заплатить за возможность увидеть своими глазами всё то, о чём он писал.
        "6 июня 1839 года. Очаровательная вилла неподалёку от Гранады служила нам домом почти два года, но всё более меня одолевает скука. Не затем я решил оставить всё, что мне дорого, чтобы проводить время в праздности и лености. Я чувствую, что настало время вновь отправиться в путь. Мне снился дивный сон, и в нём я видел удивительный город. Он прилеплен в краю невообразимо высоких гор. Я стал искать нечто похожее в книгах, и, думаю, нашёл. Место, которое привиделось мне, зовётся Тибетом, а горы Гималаями. Итак, мой путь лежит в Китай".?
        Летом 1839 года князь Куташев, выкупил виллу, где они проживали с Радой и, оставив цыганку дожидаться его возвращения, отбыл в Китай. После длительного морского перехода вокруг Африки и через весь Индийский океан, занявшего чуть больше года, Николай прибыл в Шанхай. Город в ту пору находился в руках англичан, и их можно было встретить повсеместно.?
        "18 ноября 1840 года. Это на самом деле дивное место, полное тайн, чудес и загадок. Здесь живут совершенно удивительные люди. Мне посчастливилось встретить в Шанхае путешественника англичанина. Он знает местный язык и обычаи и согласился быть моим проводником к обители монахов, живущих высоко в горах. Говорят, что они умеют творить настоящие чудеса".?
        Путешествие князя продолжилось в компании англичанина Джона Кирби. Кирби много лет пытался разыскать мифическую страну, называемую Шамбалой. Он уже побывал в пустыне Гоби и, не найдя даже следов этого мифа, решил отправиться в Тибет. Познакомившись с русским аристократом, Джон сумел увлечь его своей идеей и далее они путешествовали вместе. Затем в записях Николая следовал большой пробел. Очевидно, что он сам, либо кто-то ещё вырвал несколько страниц из дневника. Видимо, там описывался путь путешественников, который привёл их в итоге к ступеням древнего тибетского храма, где проживали несколько монахов буддистов. С этого места записи Куташева сделались совсем краткими. Он довольно сухо писал о жизни монастыря, о том, что один из монахов, общаясь с ним через Джона Кирби, пообещал избавить его от недуга. О каком недуге шла речь, князь не уточнял.
        "20 июля 1843 года. Я провёл довольно много времени вдали от Рады и никак не давал о себе знать. Ждёт ли она меня ещё? Настала пора вернуться".?
        В 1844 году Куташев вернулся в Гранаду. Рада ждала его там, где он её оставил. Встреча вышла довольно бурной. После выражения радости и восторгов по поводу возвращения возлюбленного Рада устроила ему буйную сцену, упрекая его в равнодушии.?
        За время их разлуки молодая цыганка довольно хорошо выучила испанский язык и те, кто был с ней не знаком, принимали её за местную жительницу. Она прекрасно обжилась на вилле, принимала у себя местное общество и не желала покидать уютное гнёздышко. Сдавшись под напором её речей, Николай не стал менять место жительства и остался в Гранаде. Спустя девять месяцев после его возвращения Рада родила девочку. Появление на свет дочери князя Куташева стоило жизни её матери. Первое время Николай был безутешен и даже смотреть не желал на ребёнка, но время смягчило боль утраты. Минуло пять лет, и Куташева снова потянуло в путешествия. Продав виллу и забрав с собой ребёнка, Николай Васильевич отправился в Индию. Оттуда он вернулся, будучи уже смертельно больным. Добравшись до Константинополя, он, уповая на то, что Хоффманн не поменял своих привычек и места проживания, написал ему письмо, умоляя приехать и помочь ему завершить его земные дела. За фольварк под Варшавой в своё время Николай Васильевич получил немалую сумму, но за двадцать лет капитал его истощился, и он умер почти нищим, ничего не оставив своей
единственной дочери.?
        Уже светало, когда Андрей закончил читать дневник Куташева. Взглянув на жену, граф заметил следы слёз на её бледном лице. Поднявшись с кресла, Марья Филипповна приблизилась к нему и крепко обняла за шею.
        — Andre, мы должны обеспечить будущее этой девочки. Nicolas так многим пожертвовал ради нас, что мы просто не вправе оставить на произвол судьбы его дочь,  — тихо промолвила она.?
        — В этом я совершенно с тобой согласен,  — отозвался Ефимовский, усаживая жену к себе на колени.  — Тебе надобно отдохнуть,  — произнёс он, заметив тёмные круги под её прекрасными голубыми глазами.?
        — Тебе тоже,  — Марья Филипповна улыбнулась, взъерошила тёмные с проседью волосы на голове супруга и поцеловала его в щёку…?